10 мифов об СССР читать онлайн - Андрей Колганов, Александр Бузгалин

10 мифов об СССР

Андрей Иванович Колганов

Александр Владимирович Бузгалин

История СССР уже давно является полем столкновения полярных мнений. В результате, когда берешь в руки очередное, посвященное СССР, издание, под названием «Правда о…», сразу же испытываешь сомнения в том, что авторы хотят донести до нас именно правду, а не поразить читателя оригинальным вывертом, призванным обосновать какую-либо идеологически предвзятую позицию. Неважно, хочет ли автор пролить на недавнюю историю нашей страны ушаты грязи, или украсить героическим ореолом то, к чему недопустимо примеривать подобный ореол. Мы не хотим ни возвеличивать, ни ниспровергать, ни открывать кому-либо глаза. Мы не претендуем на то, что мы, и только мы, знаем всю правду. Мы лишь хотим предоставить читателю факты и аргументы, пробудить в нем интерес к самостоятельному взгляду на собственную историю. Уйти от расхожих мифов к логике и фактам – вот наша задача.

Александр Бузгалин, Андрей Колганов

10 мифов об СССР

Предисловие

Книга посвящена проблемам новейшей истории, изменяющейся в своей официозной версии с каждой новой политической модой или властным поветрием. При этом авторы акцентировали внимание как на наиболее острых вопросах рождения и гибели СССР (пресловутая проблема «немецкого золота», победы и трагедии Великой Отечественной войны и т. п.), так и на фундаментальных вопросах осмысления природы СССР, которыми критически мыслящие люди задаются едва ли не все 90 последних лет.

Говорят, что история не терпит сослагательного наклонения. Но за последние 20 лет мы убедились: история может быть непредсказуемой. Правда, но данная выборочно. А также прямая ложь. Много лжи. Заказное мифотворчество и боль за свои идеалы, мешающая объективности. Все это стало реальностью.

Мы не претендуем на абсолютную беспристрастность и объективность: «пепел Клааса» стучит и в наши сердца. Но мы обязуемся быть честными в фактологии и не скрываем своей диалектико-материалистической методологии, позволяющей (в отличие от нынешней постмодернистской моды) не камуфлировать реальные противоречия и в то же время доказывать наличие критериев прогресса. Добра и Зла. Истины и Лжи.

Свободное гармоничное развитие личности каждого – таков маяк, освещающий лабиринты истории.

И он позволяет по-новому осветить многие из мифов недавнего прошлого.

В этой книге мы обратимся и к мифам о двух знаковых, но абсолютно неравноценных фигурах:

• Был ли Ленин «немецким шпионом»?

• Был ли Сталин «великим победителем фашизма» и почему мы проиграли начало Великой Отечественной?

Трагедия советских людей – это важнейшая часть нашего настоящего и урок для будущего. Феномен СССР – это не только часть всемирной истории, но и важнейшая – повторим – веха на пути нелинейного, полного трагедий и преступлений, подвигов и новаций, движения Человека к новому бытию. Какому именно? Ответ на это вопрос тоже отчасти дают уроки недавнего прошлого. Они говорят о том, каких трагедий мы не должны повторить. И еще о том, величие каких дел не остается в прошлом, а живет в нас, подвигая к поиску новых решений новых проблем.

Миф 1. «Правдолюб» Солженицин: как неправильный народ предал монархию[1 - Автор – А. Колганов.]

Зачем нас кормят Солженициным?

«Российская Газета» подарила нам многостраничные солженицинские «Размышления над Февральской революцией» (Российская Газета, 2007, 27 февраля, № 4303). Больше того, нам обещают издать эти «Размышления» брошюрой – полумиллионным тиражом. Кому это нужно? Чтобы понять это, нужно разобраться: что же пишет Александр Исаевич о Феврале 1917 года.

Начинает Александр Исаевич, заповедавший нам «жить не по лжи», как водится, с вранья. «В СССР всякая память о Февральской революции была тщательно закрыта и затоптана…» – с апломбом вещает он. И это говорится о событии, которое освещалось в любом школьном учебнике истории, о котором обязательно писали в любой монографии (им же несть числа), посвященной Октябрьской революции 1917 года, о котором каждый год напоминали центральные газеты… Хватало и специальных исторических трудов, посвященных Февральской революции.

Да, размышления, которые начинаются с такой откровенной лжи, обещают многое. Ну, что же, проследим за дальнейшим полетом исторической фантазии Солженицина. Потоптавшись немного для порядка среди крупных и мелких фактов, характеризующих атмосферу, предшествовавшую революции, наш правдолюбец не удерживается от того, чтобы вставить «тонкий» намек: «Не новостью было для правительства и забастовочное движение на заводах, уже второй год подкрепляемое неопознанными деньгами для анонимных забастовочных комитетов и не перехваченными агитаторами».

Полноте, Александр Исаевич! «Не новостью» для правительства было то, что никаких денег (что «опознанных», что «неопознанных») за забастовщиками не стояло, а агитаторы были вполне даже перехватываемы и хорошо, пусть и не на 100 %, известны. Или Солженицин знает что-то такое, чего не смогло выяснить охранное отделение? Но тогда следовало бы, во-первых, поделиться с нами источниками этого сокровенного знания, и, во-вторых, не кивать на тогдашнее правительство, которому эти сокровенные знания были недоступны.

Впрочем, если бы Солженицин строил свои размышления только на таких приемах, вряд ли он приобрел сколько-нибудь заметное влияние на умы. Он обладает и даром иногда замечать очевидное. На трех полных газетных полосах Александр Исаевич только что не с рыданиями расписывает, как бессильна оказалась власть перед неорганизованной и слабой поначалу стихией революции, какова была степень немощности и безволия всех слуг трона – и генералитета, и офицерства, и двора, и правительства, и всего дворянского сословия.

Главную претензию Солженицин, как истовый монархист, адресует Николаю II Романову – не имел, дескать, никакого права государь проявить слабость и уступить, не исчерпав всех возможностей для сопротивления! Не смел, по мнению Солженицина, и брат Николая, Михаил, отказываться от незыблемости монархического принципа, передавая решение вопроса об образе правления Учредительному собранию.

Но и тут Солженицин не удержался на стезе правды. Его так и тянет всячески преуменьшить волю власти к сопротивлению, расписывая на все лады боязнь государя пролить кровь гражданских лиц после злосчастного 9 января 1905 года.

Зачем же так лукавить? Не лил ведь слезы государь ни по десяткам тысяч жертв карательных экспедиций в 1905–1907, ни по расстрелянным и повешенным после нескольких минут заседания военно-полевых судов, ни по 250 убитым во время Ленского расстрела 1912 года. Солженицин, правда, ссылается на запрет полиции применять оружие против участников антигерманских погромов в мае 1915 года. И тут он не лжет – погромщиков, действительно, полиция не трогала. А вот по невооруженным демонстрантам, пытавшимся пройти в центр Петрограда 26 февраля 1917 года, стреляли со всем усердием, убив многие десятки людей, и очистив-таки центр города. А всего за время расстрела невооруженных демонстраций 26 февраля, и во время перестрелок 27–28 февраля, на улицах столицы погибли сотни людей. Солженицин этого и не отрицает. Просто для него это – свидетельство

человеколюбия, кротости и смирения помазанника божьего…

Никак не сходятся концы с концами у Александра Исаевича. То у него кругом всеобщее бессилие власти, апатия, внушенная сознанием собственной вины за происходящее, – то вдруг требование к государю проявить твердость, как будто его твердость в таких условиях хоть что-то могла изменить. Куда уж тверже – послал восемь полков во главе с генералом Ивановым усмирять мятежную столицу. И где те полки? Растаяли как дым, не пожелав стрелять в «мятежников». И дело тут было не в нерешительности или предательстве генералов – мужик, одетый в солдатские шинели, дошел до той черты, за которой всякое доверие к монархии исчезло, и никто уже не желал защищать Николая.

Но вот Солженцин подходит к главному. Отчего же произошла эта апатия, это отсутствие воли к сопротивлению у всех без исключения верхов? Солженицину хватает ума понять, что произошедшее «нельзя объяснить единой глупостью или единым низменным движением, природной склонностью к измене, задуманным предательством. Это могло быть только чертою общей моральной расшатанности власти». И кто же виноват в этой расшатанности? Сама власть? Отчасти да, но главная вина все же не ней. Это, оказывается, Поле виновато (именно так, с большой буквы!). Что за Поле такое?

«Много лет (десятилетий) это Поле беспрепятственно струилось, его силовые линии густились – и пронизывали, и подчиняли все мозги в стране, хоть сколько-нибудь тронутые просвещением, хоть начатками его». Оказывается, это Поле захватило всех – «и государственно-чиновные круги, и военные, и даже священство». Итак, «столетняя дуэль общества и трона не прошла вничью: в мартовские дни идеология интеллигенции победила… <…> Национальное сознание было отброшено интеллигенцией – но и обронено верхами. Так мы шли к своей национальной катастрофе».

Ну, что все беды от образования, и что не следует темной массе быть слишком образованной – это понимал еще Александр III. Не даром именно в его правление был принят знаменитый «указ о кухаркиных детях», призванный не допустить низшие сословия к гимназическому и университетскому образованию. Не помогло, правда. Но главный-то вывод Солженицина в другом: Февраль – национальная катастрофа.

Чтобы доказать этот тезис, Солженицин принимается всячески преуменьшать масштаб февральских событий, пытаясь свести их к действию ничтожной кучки солдат запасных полков в Петрограде при мгновенной капитуляции царя и неготовности армии и народа защищать монархию. Это вовсе и не революция – возглашает он. Не упускает он случая лягнуть походя и Октябрь: «А Октябрь – короткий грубый местный военный переворот по плану, какая уж там революция?».

Ах, Александр Исаевич! Ну зачем очевидное-то отрицать? Уж никак не был Октябрь «местным» переворотом, охватив в считанные недели практически всю Россию. И не потому был Октябрь, что произошел переворот, а потому произошел переворот, что к Октябрю разлилось массовое движение (которого Солженицин в упор не желает видеть), и большевики были вынуждены брать власть – ибо, как верно диагностировал Ленин, «иначе волна настоящей анархии может стать сильнее, чем мы» (Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 340).

Чтобы посильнее утвердить мысль о кошмарности Февраля, Солженицин начинает припоминать все последующие кровавые эпизоды российской истории. Не забыл он вставить словечко о Гражданской войне и о «миллионном чекистском терроре». Полноте! Ни один из серьезных исследователей красного террора, – что из числа представителей послереволюционной эмиграции, что из числа современных историков, – не оперирует столь неправдоподобными, высосанными из пальца цифрами. О белом терроре, конечно, нашим правдолюбцем вообще хранится гробовое молчание. Но что до этого Александру Исаевичу? Он же у нас «живет не по лжи»!

Не забывает Солженицин еще раз повторить клевету о немецких деньгах, поддерживающих «единственную пораженческую партию большевиков». Однако отдадим ему должное, он не стал объявлять немецкие деньги главной движущей силой революции.

Отвлекаясь немного в сторону, заметим, что в этом у него оказалось сообразительности больше, чем у нашего государственного Центрального телевидения, заказывающего Елене Чавчавадзе подряд две взаимоисключающие клеветнические поделки, основанные на давно разоблаченных сплетнях и фальшивках – сначала о революции, совершенной немецким агентом Лениным на деньги и в интересах германского Генерального Штаба, а затем о той же революции, одновременно совершенной американским агентом Троцким на деньги американских банкиров. Неужели у руководства Центрального телевидения не хватило, – нет, не совести, какая уж там совесть! – а простого прагматического соображения, чтобы хотя бы остановится на одной версии лжи? Или же тут сработала вера в непреодолимую оглупляющую силу телевидения?

Солженицин пытается искать причины глубже. И досталось тут от него всем – и власти, которая, не предпринимая назревших перемен, в тоже время и не пыталась железной рукой пресечь революционное брожение; и дворянству, потерявшему чувство долга перед Отечеством; и церкви, которая утеряла высшую ответственность и утеряла духовное руководство народом. Вот от этого последнего, и пошли, по мнению Солженицина, главные беды. «Падение крестьянства было прямым следствием падения священства». В чем же заключалось это падение? Александр Исаевич объясняет его словами «старых деревенских людей». «Смута послана нам за то, что народ Бога забыл». И добавляет: «…я думаю, что это привременное народное объяснение уже глубже всего того, что мы можем достичь и к концу ХХ века самыми научными изысканиями». Приехали. Не тот, значит, народ государю императору достался. Недостаточно богобоязненный. Известный тезис. И реформы рыночные у нас в 90-е годы не пошли как надо по той же причине – народ неправильный.

«…Мы, как нация, потерпели духовный крах» – подводит итог Солженицин. Ну что же, для монархиста, не видящего для России никакого иного пути процветания, кроме как под благодетельной монаршей дланью, вывод вполне логичный. Конечно, крах: монарх оказался несостоятельным, двор – тоже, дворянство забыло о своем долге, генералитет и офицерство растерялись, интеллигенция все только портила, церковь упустила духовное руководство, народ… народ тоже оказался неправильный. Все были плохи, вот хорошая монархическая идея и рухнула. В силу всеобщего помутнения умов. Фактически Солженицин достаточно убедительно показал, что сословная монархия себя изжила, и против нее ополчилось все российское общество. А та конкретная монархия – царствование Николая Романова Последнего – вообще встала всем поперек горла. У нее не было исторического будущего, как бы ни лил по ней слезы Солженицин.

А вот какой вывод должны сделать мы? С чего бы вдруг «Российская газета» – почти официоз – так озаботилась максимально широким распространением откровений Александра Исаевича? Почему оказалась отброшенной прежде господствовавшая в средствах массовой информации либеральная трактовка Февральской революции, противопоставлявшая благодетельный, демократический и народолюбивый Февраль кошмарному, тоталитарному и

человеконенавистническому Октябрю?

По двум причинам. Первая – но не главная – давно обнаружившаяся научная несостоятельность противопоставления Февраля и Октября, которые на самом деле являются всего лишь двумя ступенями общего потока русской революции, зародившегося еще где-то в 1902–1903 годах, с началом массовых «аграрных беспорядков», как называли тогда мужицкие бунты. Вторая, более важная – кредит доверия к «февральским ценностям» в российском обществе серьезно подорван реформаторами, которые клялись этими ценностями последние два десятка лет. И вот часть российской правящей элиты решила всерьез попробовать вообще отказаться от этих «февральских ценностей», публично предать их анафеме, – но, разумеется, не в пользу ценностей Октября. В качестве замены нам предлагают замшелую конструкцию, в основе которой лежит приснопамятная троица – «самодержавие, православие, народность». Происходит явный дрейф от показного либерализма к махровой реакции и черносотенству.

Собранные «Российской Газетой» историки – почитатели Солженицина – дружно провозглашают чрезмерность свобод, «дарованных» царем народу в октябре 1905 года, с пониманием глядят на «столыпинские галстуки» и порицают Февраль, открывший дорогу Октябрю. Они, впрочем, малость поосторожнее Александра Исаевича и не зовут нас возлюбить монархию. Но идеи твердой власти, огражденной от претензий «быдла», реформ только сверху, защиты «национальных интересов» железным кулаком (который и будет решать, в чем эти интересы состоят) – эти идеи вполне способны найти их сочувствие и поддержку.

Так что же, именно таков, стало быть, тот новый национальный проект, под который спешно удобряется идеологическая почва? Тем, кто хочет его выстроить, хотелось бы посоветовать не только проклинать Февраль, но и помнить о нем. А то как бы не столкнуться с ним лицом к лицу в самое неподходящее время.

Слов нет, февральские ценности не удовлетворили народ ни тогда, ни сегодня, 90 лет спустя. Однако народ шел на революцию в первую очередь не ради парламентаризма, свободы печати, свободы союзов и т. д. Он шел на нее ради разрешения насущных проблем своей жизни. И если сегодня от решения этих проблем хотят отгородиться «охранительными» мерами в дофевральском духе, не стоит удивляться, что ответ может оказаться тем же, что и в феврале 1917 года.

Миф 2. Октябрь 1917 – социалистическая революция

Была ли Октябрьская революция социалистической?

(Версия 1)[2 - Автор – А. Бузгалин.]

Перед нами – фундаментальный вопрос о возможностях развития социализма в условиях, когда для генезиса «царства свободы» еще не вызрели достаточные предпосылки. Он уходит своими корнями в полемику об объективной обусловленности и социалистической природе Октябрьской революции 1917 года – полемику, начавшуюся еще накануне этих исторических событий. В 2007 году, в связи с 90-летием революции, они вновь обнажили всю свою актуальность, которая оказалась вдвойне велика в контексте попыток продвижения к социализму в Венесуэле, а так же споров о возможностях социалистической эволюции Кубы, Китая, Вьетнама – стран, чей уровень развития следует отнести, скорее всего, к периоду неравномерного перехода к развитому индустриальному обществу. А этот уровень, как показал опыт распада СССР, скорее неадекватен для социализма…

В рамках нашей школы главным критиком, казалось бы, незыблемой в рамках прежней советской традиции тезы об Октябрьской революции как социалистической, стал М.И. Воейков (с некоторой частью этой критики солидаризируется и А.И. Колганов)[3 - Воейков М. 13 тезисов о классовой борьбе в России // Альтернативы, 2006, № 2; Воейков М. Средние слои в социальной структуре современной России // Альтернативы, 2000, № 2; Колганов А. Почему погибла Советская держава? (тезисы к дискуссии) // Альтернативы, 2001, № 3; Колганов А. Границы капитализма // Альтернативы, 2006, № 3.]. Развивая тезисы А. Грамши, Р. Люксембург, ряда представителей международного троцкистского направления и т. д., он доказывает, что по своим реальным результатам и реальным движущим силам Октябрь 1917 года был продолжением Февраля, частью единого процесса буржуазной экономической, социальной и даже технологической революции в России. Соответственно, ключевым выводом автора является положение о буржуазной (в общем и целом) природе «реального социализма».

Основные аргументы М.И. Воейкова в принципе известны: главным субъектом революционных событий не мог быть пролетариат (он был крайне малочислен в России) и он им не стал. Главные задачи, которые действительно решила революция, были буржуазными (индустриализация, урбанизация, ликвидация неграмотности и т. п.). Социально-экономические отношения, господствовавшие в СССР, трудно назвать социалистическими, ибо мера отчуждения человека от труда, его средств и результатов была в условиях этой системы едва ли не выше, чем в условиях «классического капитализма». Следовательно, делает вывод профессор Воейков, эта революция объективно была буржуазной. Оригинальным в данной постановке является дополнение, которое делает этот автор: акцент на недостаточности для развертывания социалистического проекта даже тех материальных условий, которые сложились в СССР в условиях т. н. «развитого социализма» – с одной стороны, выделение многих прогрессивных достижений (а не только глубочайших негативных явлений) в практике реального социализма – с другой. Последние два тезиса еще в большей мере характерны для А.И. Колганова.

С ним активно спорит Б.Ф. Славин, акцентируя внимание на социалистических слагаемых революции[4 - Славин Б. Кто сегодня определяет ход истории? // Альтернативы, 2000, № 2; Славин Б. Еще раз о природе социализма // Альтернативы, 2000, № 4; Славин Б. Почему советское общество не было буржуазным // Альтернативы, 2002, № 4; Славин Б. Социализм и Россия // Альтернативы, 2004, № 4.]. Это и природа партии большевиков, других левых партий, совершавших революцию, и содержание многих социально-экономических преобразований (не только национализации, но и планирования, социальных гарантий и т. п.), и новый тип человека, возникшего в результате победы этой революции, и самосознание ее субъектов и др.

С этими аргументами трудно не согласиться, но, тем не менее, они мне кажутся недостаточными. Они доказывают, прежде всего то, что и в самой революции, и в системе, возникшей после ее свершения, были реальные ростки нового, посткапиталистического общества. Это доказать можно и с этим, в конечном итоге, может согласиться если не Воейков, то Колганов.

Гораздо сложнее доказать, что действительное содержание Октябрьской революции было социалистическим. И здесь я хочу обратиться к некоторым теоретическим положениям о природе революции, высказанным выше.

Следует специально подчеркнуть, что главным критерием социальной революции является пробуждение к жизни массового социального творчества. И Октябрьская революция действительно стала источником такого творчества низов. Она вызвала к жизни созидание самими трудящимися новых социальных форм, несших в себе ростки (именно ростки – иного и не может быть в исходном пункте нового общества, каковым является революция) отношений нового общества.

Этот

тезис, конечно же, требует подробного историко-документального обоснования, но даже исторически не слишком просвещенный исследователь знаком с примерами десятков тысяч новых форм социальной организации, созданных еще в годы Гражданской войны, а уж тем более – в 20-е годы. Они создавались везде. В экономике ими были коммуны и реальные кооперативы, программы долгосрочного экономического развития (ГОЭЛРО) и формы всенародного учета и контроля… В политике ими стали Советы и массы новых общественных организаций и движений; по размаху форм социально-политической и иной самодеятельности (того, что ныне называется «grass-roots democracy») СССР первых 10 лет революции не знает себе равных. В общественной жизни и культуре это пробуждение к жизни миллионов «рядовых» граждан, участвовавших в ликвидации беспризорности и неграмотности, строительстве дирижаблей и спорте, создании новых художественных объединений и театров, немыслимом ни до, ни после размахе художественной самодеятельности при огромном взлете профессионального искусства…

Да, все это было сопряжено и с многоукладностью нэповской экономики, и с растущей бюрократизацией политической системы и т. п. Да, все это социальное творчество базировалось на отсталых производительных силах и решало задачи, лежащие в общем и целом в рамках буржуазного горизонта (от электрификации до массовой физкультуры). Но решало оно их на основе новых, посткапиталистических форм организации. Эти формы творили новые субъекты – по-новому (ассоциации) взаимосвязанные новые (по своим ценностям и мотивам) люди. Видимым символом этого процесса стала радостно-приподнятая, романтически-энтузиастическая атмосфера, бывшая не единственной, но господствующей социальной музыкой революционной эпохи.

Более того, это была атмосфера ускорения социального времени («Время – вперед!» – это не просто имя музыкального произведения, это ритм эпохи) и открытия новых пространств – Неба (повальное увлечение авиацией), Севера и т. п.

Так мы в практике первого десятилетия Октября находим еще три признака социалистической революции: романтическое сотворение ее просыпающимися к новой жизни низами; музыкальность и праздничность; ускорение социального времени, спресованность и одновременно открытость социального пространства.

Наконец, это была и культурная революция: Октябрь дал начало новому культурному процессу, имеющему очевидно пост-капиталистическую природу, что доказала в своих работах Л.А. Булавка[5 - Булавка Л. Коммунизм возвращается. Маяковский // Альтернативы, 2006, № 2.].

Вот почему я берусь утверждать, что диалектика Октябрьской революции не сводима к однозначной оценке: «буржуазная – социалистическая».

Да, она на капиталистических (подчас даже ранне-капиталистических) основаниях решала задачи, которые в принципе должна была решать капиталистическая система. Но она решала их не-капиталистическими методами и вызывая к жизни не-капиталистические социальные формы, что привело, в частности, к тому, что и сами эти буржуазные задачи были решены иначе.

Если мы попытаемся проследить собственно социалистическую линию, идущую от Октября, то мы заметим, что в нашей стране если и были действительные достижения, то в деле решения задач:

• не столько буржуазной индустриализации (ориентированной прежде всего на массовое производство потребительских благ), сколько (мутантно-) социалистической научно-технической революции;

• не столько обеспечения буржуазной профессиональной грамотности, сколько (мутантно-) социалистической общей высокой культуры населения;

• не столько обеспечения буржуазной демократии (ее-то как раз и не было и это одна из важнейших причин краха СССР), сколько первых ростков более высокого низового демократизма – реального социального творчества.

Парадокс Октября и последующих лет состоял в том, что собственно буржуазные задачи-то мы решали как раз очень плохо (экономика дефицита вместо «общества потребления», технологическая отсталость вместо «более высокой производительности труда» и т. п.). Единственно, где у нас были действительные успехи, так это как раз в сферах посткапиталистичеких (отчасти даже постиндустриальных) – в обеспечении общедоступного образования высокого уровня и ориентированного на формирование разносторонне развитого человека, а не узкого специалиста; в освоении космоса и фундаментальной науке; развитии высокой культуры и обеспечении ее доступности массам…

Другой вопрос, который здесь возникает: можно ли решать посткапиталистические задачи, не решив собственно буржуазных и не по тому ли в конечном итоге рухнул «реальный социализм», что собственно буржуазные задачи массового потребления и т. п. у нас не были решены – мы пока оставим в стороне. Нам в данном случае было важно показать другое: то, что импульс Октября вопреки сталинскому террору и брежневскому застою дал мощный (хотя и постепенно истончившийся) поток новых общественных отношений и форм деятельности, человеческих поступков, ценностей и мотив пост-буржуазного, социалистического типа.

Оппоненты могут возразить: это была не единственная линия Октябрьской революции.

Да, это действительно так. В ней было много и того, что характеризует как инерционность общественного развития, так и разрушительные составляющие самой революции. Низы СССР несли в себе не только начала ассоциированного социального творчества, но и родовые черты Хама. Интеллигенция частью шла в Революцию, созидая в диалоге с массами новые чудеса техники и качественно новую культуру, а частью бежала от революции. Советская власть открывала тысячи новых школ и музеев, но Гражданская война и сталинская модернизация уничтожила массу объектов и – что гораздо страшнее – субъектов культуры…

В этом реальная диалектика революции. И диалектика эта была такова, что баланс разрушения и созидания был очень подвижен и колебался, вызывая фантастические достижения и чудовищные разрушения на протяжении долгих десятилетий, пока не завершился поражением советского проекта. Но это была именно революция.

Другой вопрос, была ли это революция «против «Капитала»»[6 - Выше я постарался коротко показать, что это в любом случае это была революция против капитала. Да, она выродилась в конечном итоге, но это не отменяет собственной природы этой революции. Что же касается того, насколько октябрьская революция произошла в соответствие с буквой и духом марксизма, то здесь следует помнить, что революции – объективное слагаемое исторического процесса. Они происходят, отметим вслед за Марксом, не потому, что группка теоретиков и практиков от революции решила, что их нужно совершить. Это взрыв социального котла с перегретым паром общественных противоречий. Именно этот взрыв и произошел в России 1917 года, и неслучайно его кульминацией стали октябрьские события.]. Если смотреть на проблему узко политико-экономически и исходить только из одного тезиса Маркса о том, что революция происходит там, где старые производственные отношения стали тормозом развития новых, обогнавших их производительных сил, то это действительно так. Но объективно произошедшие в XX веке во многих слабо– и средне-развитых странах

антикапиталистические социально-экономические и политические изменения поставили проблему возможности опережающего развития и решения в некапиталистических системах буржуазных задач(1) прогресса технологии, создания позднеиндустриального уклада и перехода к постиндустриальному и (2) обеспечения материального благосостояния на уровне «общества потребления» для значимой части граждан, профессионального образования и т. д.

Ключ к решению этой теоретической проблемы дает методология исследования диалектики взаимодействия различных слагаемых социума (в традиционной марксистской терминологии – производительных сил, производственных отношений, «надстройки») и, в частности, методология «Капитала», прежде всего, – теория формального и реального подчинения труда капиталу.

К последней мы еще вернемся, а сейчас кратко сформулируем несколько принципиально важных тезисов, касающихся названной выше методологии.

Во-первых, взаимодействие производительных сил и производственных отношений традиционно сводимое лишь к двум аспектам («содержание и уровень развития первых определяет вторые; на определенном этапе развития производительных сил производственные отношения становятся тормозом их развития, что вызывает революцию») на самом деле много богаче. Для нашего анализа необходимо, как минимум, следующее уточнение: возможной является ситуация, в которой производственные отношения опережают развитие производительных сил, оказываются как бы «сшитым на вырост» социально-экономическим «костюмом».

В «Капитале» этот вариант раскрыт при анализе диалектики развития формального подчинения труда в реальное. Напомним, первое предполагает развитие капитала на неадекватном для него материально-техническом базисе простой кооперации и мануфактуры, основанных на использовании ручного труда, доиндустриальных технологий, где только социально-экономическая форма – капитал – подчиняет наемного работника. Реальное же подчинение труда предполагает, что капитал развивается на адекватном для него индустриальном базисе и не только определенное производственное отношение – капитал, – но и само содержание труда, господство системы машин над работником, превращенным в частичный придаток машины, – обеспечивает реальное подчинение труда.

В рамках этой методологии, в частности, показано, что сформировавшиеся «на вырост» производственные отношения капитализма при благоприятных социально-политических условиях (например, в Нидерландах с XVI века) могли обеспечить опережающее развитие технологий. А при неблагоприятных (как, например, в ренессансной Италии) – не могли. Более того, при неблагоприятных условиях даже индустриальные технологии могли развиваться в феодальных или даже рабовладельческих формах (крепостные фабрики в России XIX века, использование рабского труда вплоть до настоящего времени в некоторых странах мира).

И исторический опыт (например, систематические поражения многократных попыток перехода к капитализму в доиндустриальную эпоху), и приведенные выше теоретико-методологические соображения показывают, что для периодов генезиса новых производственных отношений на еще неадекватном материальном базисе характерны (1) возможные успешные примеры такого перехода; (2) многочисленные неуспешные примеры того же и (3) систематичность, закономерность постоянно возобновляемых попыток такого перехода.

Во-вторых, взаимодействие так называемых «базиса» и «надстройки» так же не сводимо к однозначной детерминации второй первым. Методология анализа трансформационных процессов показывает, что для обществ, находящихся в этом состоянии, характерно резкое возрастание значения социально-политических и социо-культурных факторов, что вызвано, в частности, ослаблением базисной детерминации в условиях уже начавшегося отмирания старого способа производства и еще не завершенного генезиса нового. В силу этих причин в условиях возникновения новых общественных отношений на неадекватном материальном базисе едва ли не ключевым фактором, обусловливающим успех или неудачу этого генезиса, становятся формирование деятельного общественного социального субъекта и социо-культурные факторы.

В-третьих, генезис социализма, как мы показали выше, это прежде всего не возникновение нового способа производства, а переход к «царству свободы» и посему принципиально значимую (хотя и не главенствующую) роль в этой трансформации играют такие феномены как массовое социальное творчество и культура (впрочем, об этом мы уже писали).

Отсюда гипотеза возможности развития при благоприятных условиях отношений формального освобождения труда на базе недостаточных для посткапиталистической системы технологических и культурных предпосылок.

В этой связи автор предлагает уточняющую основные ленинские идеи гипотезу условий, при которых возможно «достраивание» предпосылок нового общества, в условиях, когда революционный переход к его созиданию начался на неадекватной базе. К числу таких условий опережающего развития предпосылок и элементов социализма на неадекватном материальном базисе относится, как минимум, следующие.

(1) Разработка и реализация стратегии решения буржуазных задач (прежде всего – создания позднеиндустриального технологического базиса и обеспечения рационального уровня потребления населения) новыми методами и в новых социальных формах. В частности, среди таких форм должны были бы быть отношения формального освобождения труда (самоуправление, социальное творчество и новаторство работников в условиях фордистской модели организации труда: ситуация не более, но и не менее противоречивая, чем капиталистическое производство на базе ручных орудий труда в условиях простой кооперации труда или ранних мануфактур), новые формы утилитарного потребления (в СССР не были найдены действенные гуманистические альтернативы ни «обществу потребления», ни «экономике дефицита», а это едва ли не ключевые проблемы раннего социализма) и т. п.

(2) Развитие постиндустриальных технологий и сфер деятельности, адекватных вызовам нового общества, а не имитирующих процессы позднего капитализма (для социализма должны быть характерны постиндустриальные процессы как развитие, прежде всего, массового высококачественного образования, здравоохранения, культуры, науки, рекреации природы и общества, трудосберегающих технологий, всех других форм креативной деятельности, развивающей человеческие качества, а не милитаризма, финансовых спекуляций и масс-культуры), причем при помощи новых социально-экономических отношений.

(3) Наличие мощной энергии социального творчества («энтузиазма»), формирующего отношения формального освобождения труда и компенсирующего недостаточное развитие материально-технических предпосылок. Социализм, конечно же, нельзя построить только на энтузиазме, но без энтузиазма, без энергии социального творчества значительной части общества социализм построить так же невозможно. Справедливость обеих тез в полной мере подтверждает опыт генезиса и краха «реального социализма».

(4) Приоритетное развитие подлинной культуры как второго (наряду с социальным

творчеством) неотъемлемого слагаемого «компенсации» недостаточного развития материально-технического базиса.

(5) Использование наиболее развитых «старых» форм социально-экономической организации в рамках смешанных общественных систем там, где для формирования новых нет условий; более того, развертывание новых форм только в той мере, в какой присутствует достаточная социальная энергия для их выращивания. Существенна при этом динамика в соотношении старых и новых форм: для Китая последних десятилетий как и СССР эпохи нэпа характерна смешанная экономика, но между ними есть принципиальное различие: в первом случае цели стоят чисто буржуазные (рост ВНП и прогресс «державы» любыми средствами), а ростки социализма постепенно затухают, так и не успев избавиться от мутантных форм, вытесняются капиталистическими отношениями; во втором, в СССР периода нэпа, ставились социалистические задачи и наращивалось использование социалистических методов их достижения. В конечном итоге эта попытка, правда, выродилась. Но выродилась именно вследствие отхода (объективно неизбежного или вызванного субъективными причинами – это мы сейчас не рассматриваем) от названной выше стратегии.

(6) Обеспечение форм базисной демократии (строительство «социализма гражданского общества», говоря языком нового века) как абсолютно необходимое условие реализации всех названных выше процессов.

К сожалению, в СССР социальные и политические условия оказались неблагоприятны для решения задач опережающего развития, некапиталистические формы решения проблем технологического развития и роста потребления не были найдены (или были найдены лишь отчасти – в сферах образования, фундаментальной науки, культуры).

Подытожим наши размышления, введя для четкости анализа некоторые определения, суммирующие (но и несколько огрубляющие – как и всякое определение) сказанное выше.

Итак, в нашем понимании царство свободы («коммунизм») – это общественная система, лежащая преимущественно «по ту сторону материального производства» (основные виды деятельности и отношений принадлежат к пространству и времени креатосферы). В качестве материальной основы предполагает постиндустриальные технологии, основанные на преимущественно творческих функциях человека (всеобщий труд), всеобщую собственность на креатосферные блага и т. п.; цель развития – творческая деятельность и саморазвитие человека, свободное время как самоцель и мотив; добровольная работающая ассоциация как основная социальная форма.

Социализм имеет в рамках наших работ двоякое определение.

В широком смысле слова – это пространство и время трансформации царства необходимости в царство свободы.

В узком смысле слова – общество, лежащее по ту сторону капитализма и переходное к царству свободы (для него в этом случае должны быть характерны приоритетное развитие креатосферы; опора основной части экономики на переходные к постиндустриальным технологии и 4–5 технологические уклады; сознательное регулирование и отмирающий рынок; вытеснение наемного труда формально свободным даже в материальном производстве; переход к всеобщей собственности на креатосферные блага; вытеснение эксплуататорских форм распределения; развитие человеческих качеств как высшая цель; базисная демократия).

При таком подходе мы можем зафиксировать, что социализм – это, во-первых, только начало движения к «царству свободы» и потому для него характерны не только приоритет креатосферы (в следующем подразделе мы еще вернемся к проблеме «коммунизм как пространство культуры»), но и развертывание пост-капиталистических форм социально-экономической и общественно-политической организации.

Как таковой социализм, во-вторых, есть пространство и время преимущественно формального освобождения труда, т. е. развивается на базисе, неадекватном для «классического» состояния «царства свободы» (коммунизма). и в этом он подобен раннему капитализму, развивавшемуся преимущественно на базе до-мануфактурного и мануфактурного базиса, т. е. формального подчинения труда капиталу.

В-третьих, возникновение социализма на базе «классических» для капитализма производительных сил (индустриальное массовое производство, содержание и структура которых приспособлены к потребностям капитала) маловероятно и крайне проблематично. На базе производительных сил позднего капитализма этот генезис становится возможен, но как общество, возникающее на недостаточно адекватном для «царства свободы» материальном базисе, социализм оказывается неустойчив. Победа или поражение социалистических преобразований во многом зависит от уже названных выше параметров – энергии ассоциированного социального творчества и меры развития культуры, освоения ее гражданами. Существенно, что в последнем случае речь идет о развитии этих параметров не только в некоторой стране, но в человеческом сообществе в целом.

Не менее существенно и то, что, в-четвертых, в условиях такого (осуществляющегося на недостаточно развитом базисе) генезиса нового общества особенно велика угроза инволюции социального творчества в деконструктивный активизм, становящийся важным фактором акселерации и без того весьма вероятных мутаций социализма.

Возвращаясь к проблеме природы Октябрьской революции мы можем на базе предложенной выше методологии показать, что она, как и практически каждая революция, произошла в условиях, когда налицо отнюдь не все необходимые и достаточные условия ее безболезненного совершения, но в то же время были гиперреализованы угрозы крайне реакционной, реверсивной исторической инволюции (военно-феодальной диктатуры, еще более реакционной, нежели прежняя империя).

В этом случае великая миссия и ответственность революционных сил состояла в том, чтобы суметь «достроить» недостающие элементы нового общественного здания уже в процессе революционных событий.

И в этом смысле надо отдать должное смелости и ответственности «ленинской гвардии», решившейся пойти в сложнейших условиях кризиса Российской империи именно по этому пути, не предав – из-за осторожности или трусости, свойственной меньшевикам – интересы и действия широчайших масс, поднявшихся на революцию в начале ХХ века во многих странах мира. Другое дело, что выдержать эту линию «достраивания» предпосылок революции после политического переворота большевикам не удалось: они потерпели поражение в борьбе… со своим Alter Ego – мутациями социализма. Впрочем, наряду с поражением и трагедией большевиков мутантный социализм был еще и их подвигом – подвигом всех тех, кто вырос из Октябрьской революции и сделал ХХ век эпохой борьбы за социализм в мировом масштабе.

Ну а далее работает теоретически отображенная закономерность: в той мере, в какой «достроить» предпосылки социалистической революции не удается (или объективно невозможно вследствие недостаточности предпосылок рождения нового общества), она неизбежно вырождается в контрреволюцию, приводя либо к восстановлению прежней системы, либо к появлению мутантного вида нового общества, приспособленного (именно в силу этих мутаций) к неадекватным объективным и субъективным (таким, в частности, как

перерождение революционных сил, «термидор») условиям.

Примеры таких мутаций – не только сталинский СССР, но и многие другие социумы, в том числе – мутантно-капиталистические монстры конца ХIХ – начала ХХ века, соединявшие в себе военно-феодальные и империалистические черты. И если в случае с СССР мы можем говорить об «опережающей» мутации, возникшей вследствие объективной тенденции Великой октябрьской социалистической революции создать новое общество «слишком рано», то в случае с буржуазными преобразованиями в Российской империи правильнее было бы говорить об «отстающей» мутации капитализма[7 - Диалектика «опережающих» и «отстающих» мутаций раскрыта в наших статьях: Бузгалин А.В., Колганов А.И. Экономика: «периодическая система элементов» (к вопросу о структуризации и типологизации экономических систем) // Вопросы экономики, 2001, № 12; Бузгалин А.В., Колганов А.И. Материалы спецкурса «Сравнительный анализ экономических систем: методология и теория» (части 1, 2, 3) // Вестник Моск. Ун-та. Сер. 6 – Экономика, 2002, №№ 3, 4, 5.]. Последняя возникла в силу того, что движение к буржуазному обществу началось слишком поздно и проходило слишком медленно, искусственно тормозилось правящими классами, осуществлялось недостаточно радикальными, половинчато-реформистскими методами, что и привело к рождению «военно-феодального империализма» с массовой нищетой, неграмотностью и политической диктатурой распутиных и романовых.

Но! Еще и еще раз подчеркнем: было бы большой ошибкой считать эти мутации следствием того, что в первом случае революционеры слишком поспешили и были слишком радикальны, а во втором – были слишком слабы и нерешительны. Диалектика объективного и субъективного в революции гораздо сложнее и отчасти мы постарались в выше показать некоторые азы этой «алгебры», дополняя в меру сил опыт и теорию великих революционеров прошлых веков.

В заключение еще раз повторю: не-свершение объективно назревшей революции чревато регрессом и жертвами гораздо большими, чем в условиях ее свершения. Да к тому же это были бы жертвы социального регресса.

Это в полной мере относится и к Октябрьской революции. Ее не-свершение в 1917 году было чревато не мирным процветанием в духе бельгийской социал-демократической «монархии» нынешней поры, а кровавой диктатурой и продолжением Мировой войны вкупе с продразверсткой, начатой отнюдь не большевиками, а Временным правительством…

Две революции

(Версия 2)[8 - Автор – А. Колганов.]

1. Социальная революция и политическая революция в Российской империи начала ХХ века

На протяжении последней трети XIX и начала XX века в России постепенно разворачивается капиталистическая социальная революция[9 - Такую оценку социально-экономическим процессам в России того времени давал и Ф. Энгельс в 1893 году: «В России мы имеем фундамент первобытно-коммунистического характера, родовое общество, предшествующее эпохе цивилизации, правда рассыпающееся теперь в прах, но все еще служащее тем фундаментом, тем материалом, которым оперирует и действует капиталистическая революция (ибо для России это настоящая социальная революция)». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 39 С. 128). Вообще Ф. Энгельс в 90-е годы XIX века неоднократно обращается к теме социальной революции, происходящей в России (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 47, 261, 452 и др.).], толчок которой дали реформы 60-х–70-х годов XIX века и в первую очередь крестьянская реформа. Однако и в начале ХХ века эта революция была еще весьма далека от своего завершения. Капиталистические производственные отношения охватили меньшую часть общественного производства. Промышленный переворот затронул лишь весьма узкий уклад фабрично-заводской промышленности, охвативший примерно 10–15 % занятых. Крестьянское землевладение примерно на 80 % оставалось общинным (что, впрочем, составляло уже менее половины от всего землевладения). Вовлечение крестьянства в отношения товарного производства, хотя и прогрессировало, но все еще затрагивало меньшую часть крестьянского производства, а многочисленные слои крестьянства не затрагивало практически совсем – уклад их экономической жизни оставался добуржуазным. В товарной части аграрного сектора господствовало помещичье хозяйство, во многом основанное на полуфеодальных методах эксплуатации крестьянства.[10 - Все это очень хорошо показано в работе: Воейков М.И. Политико-экономические эссе. М.: Наука, 2004. С. 101–121.]

Задачи буржуазной революции в области политической и юридической надстройки и вовсе не были достигнуты ни в чем существенном (за исключением земского самоуправления и суда присяжных). «Либеральный» монарх Александр II весьма жестоко расправлялся с претензиями на завоевание политических свобод и социальных прав, а его преемник, Александр III, был еще более тверд в своей «охранительной» (по отношению к неограниченному самодержавию) политике. Правда, революция 1905–1907 годов все же принудила монархию обзавестись некоторыми конституционно-парламентскими декорациями, были сделаны некоторые шажки вперед в отношении свободы печати и свободы союзов.[11 - Однако до буржуазной республики было еще очень далеко – и не случайно. Какая может быть буржуазная республика в стране, где уже заложены основы капитализма, но экономический строй в основном еще остается добуржуазным? Примерная такая, каким был буржуазный парламентаризм на Юге США вскоре после освобождения рабов или парламентарная система в Латинской Америке в это же время.]

Итак, в повестке дня стояло продолжение капиталистической социальной революции, и использование буржуазной политической революции как рычага назревших социальных преобразований.

2. Буржуазная революция? Но какая?

Историки советской поры сходились в оценке революции 1905–1907 годов и Февральской революции, как буржуазно-демократических. Думаю, это не совсем точно. Если основные задачи буржуазной революции не решены, говорить о буржуазно-демократическом этапе вроде бы рано. Почему же не только советские историки, но и социал-демократы, участвовавшие в этих революциях, оценивали их, как буржуазно-демократические? Вероятно, потому, что основным политическим вопросом этих революций как раз стал вопрос о политической демократии как средстве проведения буржуазных преобразований. В этих революциях уже невозможно было сделать шаг вперед за счет политического компромисса дворянской монархии с буржуазией – ибо этот компромисс не обеспечивал условий проведения основных преобразований капиталистической социальной революции, названных выше. Этому препятствовала контрреволюционная позиция буржуазии, готовой смириться с сословно-феодальными пережитками ради защиты своих социальных привилегий в деле эксплуатации пролетариата и крестьянства. В результате в революции сложился неформальный «демократический блок» пролетариата, мелкой буржуазии и добуржуазного (или полубуржуазного) крестьянства.

Итак, можно сделать вывод, что назревающая революция действительно была буржуазно-демократической, но с той особенностью, что буржуазно-демократические задачи в этой революции были поставлены еще до того, как были решены некоторые основные задачи революции буржуазной.

Другая

особенность этой революции заключается в том, что это поздняя буржуазная революция. Она происходила в условиях, когда в странах капиталистического «ядра» буржуазные революции уже прошли. Поэтому российская революция не могла не встать перед проблемой не только буржуазно-демократических преобразований, но и поиска «места под солнцем» в мировом капиталистическом хозяйстве. Что делать, если мировой промышленный рынок уже поделен, и новую капиталистическую Россию на нем не ждут, тем более – с ее все еще довольно слабой промышленностью? На современном языке это называется проблемой догоняющей модернизации. И эта проблема наложила весьма глубокий и своеобразный отпечаток на буржуазную революцию в России.

3. Февраль и Октябрь – одна революция. Или все же две?

С точки зрения единства и непрерывности политического процесса Февраль и Октябрь, несомненно, представляют собой одну революцию. А в более широком контексте можно назвать революцией весь период с 1903 по 1922 год (как это сделал Теодор Шанин). Однако у каждой революции есть этапы. И если мы не сводим Великую Французскую революцию только к 1789 или к 1793 году, все же у каждого из этих периодов было явное своеобразие. Поэтому остановимся пока на том, что Февраль и Октябрь – это два различных этапа единой революции.

Но в чем же своеобразие этих этапов?

А своеобразие этих этапов заключается в том, что в Октябре, во-первых, происходит передвижка классов, находящихся у власти: происходит, по определению Ленина, «рабочая и крестьянская революция». И, во-вторых, к власти приходит партия большевиков с социалистической программой.

Рассматривали ли сами большевики свою революцию как социалистическую? Поначалу – определенно нет. Они полагали, что пока им придется ограничиться только буржуазно-демократическими задачами, так и не разрешенными до конца Февралем. В апреле 1917 года (когда, согласно канонической «истории КПСС», Ленин провозгласил курс на социалистическую революцию), вождь большевиков однозначно заявил, отвечая на возражения оппонентов: «Я не только не «рассчитываю» на «немедленное перерождение» нашей революции в социалистическую, а и прямо предостерегаю против этого…»[12 - Ленин В.И. Письма о тактике / Ленин В.И. Соч., 5-е изд., т. 31, с. 142.] Для большевиков (так же, как и для меньшевиков) было вполне понятно, что Россия для социализма не созрела, что она даже в преддверии социализма не находится, что в это преддверие еще нужно придти, и путь этот небыстрый. «Неужели не ясно, – писал В.И. Ленин, – что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще в «преддверии» социализма не находимся? И что иначе, как через это, не достигнутое еще нами, «преддверие», в дверь социализма не войдешь?»[13 - Ленин В.И. О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности / Ленин В.И. Соч., 5-е изд., т. 36, с. 303.].

Да и по объективному содержанию тех главных социально-экономических задач, которые действительно должна была решить Октябрьская революция – аграрная реформа в пользу крестьянства, широкомасштабная индустриализация, призванная обеспечить приближение к уровню передовых капиталистических держав, освоение всем населением европейской урбанистической культуры – речь может идти только о буржуазной революции.

Но не все так просто. В потенции большевики все же видели социалистическую перспективу своей революции, если… Если произойдет революция на Западе и Россия получит помощь от победившего пролетариата более передовых стран. Даже в этом случае российскую революцию следовало бы рассматривать как раннесоциалистическую, то есть революцию, базирующуюся на недостаточных социально-экономических предпосылках. И если проводить сравнение с самой ранней успешной буржуазной революцией – в Нидерландах XVI века, – то голландская революция имела более широкую и прочную социально-экономическую базу, ибо там большая часть населения принадлежала так или иначе к мелкой буржуазии и была в значительной мере втянута в товарное хозяйство. Необходимый же для совершения социалистической революции пролетариат – а тем более фабрично-заводской пролетариат – составлял в начале ХХ века в России явное меньшинство населения.

Более того: формирование целостного социалистического общества в начале ХХ века было, с моей точки зрения, невозможно не только в отдельно взятой России, но и в случае победы пролетарской революции в большинстве наиболее развитых стран. И эта позиция уже противоречит общепринятому тогда среди большевиков представлению.

4. Классовые и социально-политические условия революции

Революция 1917 года ни по своим предпосылкам, ни по своему объективному содержанию, ни по своей классовой базе не была ни пролетарской, ни социалистической. Однако тезис о гегемонии пролетариата в революции все же имел под собой основания. Крестьянство, как массовая социальная опора революционного процесса, было по своей классовой природе распыленным, не способным к организации в общенациональном масштабе, и потому ведущая роль в революции оказалась в руках гораздо более организованного рабочего класса. Цели и интересы этих двух основных социально-классовых сил революции – пролетариата и крестьянства – далеко не во всем совпадали. Кроме того, само крестьянство было неоднородно, включая в свой состав патриархальное крестьянство, сельскую мелкую буржуазию и сельский полупролетариат. Это создавало почву как для союза, компромисса, так и для конфликта между ними.

Партия большевиков, взяв власть, сразу провозгласила аграрную реформу, основанную на разделе практически всех сельскохозяйственных земель между крестьянами, провозгласила выход из войны и провела демобилизацию армии. Эти два шага обусловливали один другой, и в отрыве друг от друга провести их было невозможно. Передел земли требовал возвращения с фронта миллионов мобилизованных крестьян, демобилизация армии и возврат в деревню миллионов бывших солдат неизбежно вели к переделу земли.

Одновременно были проведены меры и в интересах рабочих – сокращение рабочего дня, введение прогрессивного трудового и социального законодательства и установление рабочего контроля над производством.

5. Оценка зрелости предпосылок социалистической революции в первой половине ХХ века

Я хочу заявить прямо – «социализм» первой половины ХХ века был попыткой навязать производительным силам не адекватные для них производственные отношения. Индустриальный способ производства с его разделением труда, создающим из человека «частичного рабочего», с преобладанием вещных продуктов и потребностей, подчинением человека в производственном процессе машине является адекватной базой лишь для капитализма. Поэтому попытка построить «индустриальный социализм» (да еще начав с преимущественно доиндустриальной экономики!) была заранее обречена. И Ленин в статье «О нашей революции. По поводу записок Суханова» ошибался не в своей надежде создать материальные предпосылки социализма уже после захвата власти пролетариатом. Он ошибался в своем понимании этих предпосылок.

Строительство «индустриального социализма» не могло привести к обществу, качественно превосходящему капиталистическое[14 - Объяснение этого

факта было дано, в частности, А.Тарасовым в статье «Суперэтатизм и социализм» (Свободная мысль, 1996, № 12).]. Однако этот факт не означает какого-то абсолютного исторического «запрета» на формирование социалистических отношений на незрелой материальной базе. Постольку, поскольку уже на индустриальной фазе капитализм развертывает все свои сущностные противоречия, поскольку развивается обобществление труда капиталом, то появляется и формальная возможность освобождения труда, то есть снятия этих противоречий в социалистических производственных отношениях.

Такая возможность может быть реализована, однако, лишь в определенных рамках. А именно, возможным является лишь формальное освобождение труда, но не реальное, поскольку для реального освобождения труда необходимы не только достаточные материальные предпосылки, но и переворот в способе материального производства[15 - Я употребляю здесь понятия «формальное и реальное освобождение труда» по аналогии с понятиями «формального и реального подчинения труда капиталу», применявшимися К. Марксом в «Капитале» для определения стадий зрелости капиталистических производственных отношений. «Формальное» и в том, и в другом случае означает основанное на изменении только социально-экономической формы производства (т. е. производственных отношений), а «реальное» – основанное еще и на изменении материального способа производства. Например, при капитализме реальное подчинение труда капиталу развивается вместе с переходом от ручного труда к мануфактуре, а от нее к фабрике.]. Что же касается России, то там степень развития индустриального капитализма была весьма низкой. По оценкам различных специалистов, численность наемных работников в России перед революцией составляла от 10 до 14,6 % от всего населения. Численность же фабрично-заводского пролетариата – 2–3 %[16 - См.: Воейков М.И. К вопросу о количественном и качественном составе рабочего класса // Рабочий класс в процессах модернизации России: исторический опыт. М.: «Экономическая демократия», 2001, с. 168–169.].

Может быть, достаточными были предпосылки в более передовых странах, и тем самым была возможной победа международной социалистической революции? Судите сами. В начале ХХ века доля промышленных рабочих во всем населении составляла: в Германии около 13 %, в США – около 11 %, в Великобритании – около 20 %[17 - Рассчитано по: Экономическая энциклопедия. Политическая экономия. Т. 3. Статья «Рабочий класс»; Шигалин Г.И. Военная экономика в первую мировую войну. М.: Воениздат, 1956, с. 248–249.].

Здесь я вступаю в прямую полемику с позицией Ф. Энгельса в «Анти-Дюринге» (за которую несет ответственность и К. Маркс, поскольку соответствующий раздел был подготовлен ими совместно), утверждавшего, что в передовых странах материальные предпосылки социализма в последней четверти XIX века уже были достигнуты[18 - См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20, С. 294.]. Я считаю это утверждение не соответствующим как основным положениям теории К. Маркса[19 - Это несоответствие подробно разъяснено в моей статье «Буржуа и пролетарии. Теоретическая ошибка и историческая правота К. Маркса» (Альтернативы, 1998, № 3), а также в упомянутой выше статье А. Тарасова.], так и другим высказываниям самого Ф. Энгельса.

Итак, с этой точки зрения формирование целостного социалистического общества было невозможно не только в отдельно взятой России, но и в случае победы пролетарской революции в большинстве наиболее развитых стран. (Интересно было бы попытаться составить ретроспективную историческую реконструкцию итогов возможной победы пролетарской революции в странах, где капиталистическая индустриализация уже завершена, а постиндустриальные тенденции еще не проявились. С моей точки зрения, и в этом случае целостное социалистическое общество не сложилось бы. Но, может быть, в этом случае могла бы сработать ленинская схема достройки материальных предпосылок социализма на основе власти пролетариата?).

6. Ленин о шансах строительства социализма

Итак, начиная с Октября, к буржуазно-демократической революции начинает примешиваться оттенок революции раннесоциалистической.

В 1921 году революция в России в социально-экономическом отношении во многом вернулась к положению начала 1918 года. Пролетарское государство (хотя в его пролетарском характере уже сомневались и сами его руководители) могло, конечно, сравнительно легко национализировать крупную и среднюю промышленность. Но что делать дальше с этим разрушенным войной островком промышленности и в значительной мере деклассированным пролетариатом, окруженным морем мелкобуржуазного, а по большей части даже и патриархального крестьянства? Из чего тут, собственно, можно строить социализм?

Вместе со спадом революционной волны на Западе исчезли и надежды на помощь победоносного пролетариата развитых стран (по крайней мере, в ближайшую историческую перспективу). Что же делать? Отказаться от перспектив строительства социализма, вернуться к чисто буржуазной программе (как предлагали меньшевики)? Но в стране уже сложилась столь своеобразная конфигурация политических сил, что отказ от выдвижения социалистических целей становится для большевиков невозможным. Именно социалистические лозунги обеспечили им поддержку пролетариата и оправдывают их пребывание у власти. В противном случае, вместе с отказом от социалистических целей, они неминуемо теряют власть, а при тогдашнем политическом положении в России и в мире вместе с властью они неминуемо потеряли бы и головы.

Ленина весьма беспокоила эта коллизия. В конце концов он предлагает выход, в общем не находящийся в непримиримом конфликте с марксистской теорией. Пролетариат должен продолжать удерживать государственную власть, допуская в меру развитие капитализма под своим контролем. По мере того, как с ростом этого государственного (в смысле – контролируемого пролетарским государством) капитализма будут развиваться и производительные силы, необходимо при помощи государственной власти концентрировать ресурсы на развитии современной промышленности, электрификации страны, подъеме культурного уровня народа, на вовлечении крестьянства в кооперацию. Тем самым, одновременно с ростом капитализма, и отчасти на основе этого роста, будут закладываться материальные предпосылки социализма и обеспечиваться постепенный рост социалистического уклада. А там, глядишь, и революция на Западе дозреет…

Но получится ли осуществить эту идею на практике? Не будут ли растущие хозяйственные силы буржуазного уклада (вместе со значительной частью крестьянства, вовлеченного в товарный оборот) направлены против сковывающей их политической оболочки пролетарского государства? Эта угроза мелкобуржуазного термидора осознавалась Лениным как «основная и действительная опасность»[20 - Ленин В.И. XI съезд РКП (б). Политический отчет Центрального комитета РКП (б) 27 марта. // Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 94.]. Впрочем, Сталин справился с этой опасностью,… но открыл дорогу другой.

7. Переоценка шансов с позиций сегодняшнего дня

Сегодня эта постановка вопроса Лениным выглядит как чрезмерно оптимистическая. И дело здесь – с точки зрения марксистской

теории – не только в известном теперь конечном результате попыток строительства социализма в СССР. Накал классовых противоречий пролетариата и буржуазии в условиях только что утвердившегося на Западе промышленного капитализма привел к ошибочной оценке степени готовности капитализма к социалистическим преобразованиям. Между тем в начале XX века развитие материальных и экономических предпосылок социализма – в том виде, как они были обоснованы в марксистской теории[21 - Характеристика моей позиции касательно предпосылок социализма уже дана ранее здесь: Колганов А.И. Что такое социализм? Марксистская версия. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012, С. 384–401.] – не давало еще достаточных оснований для такого вывода.

Поэтому ошибка Ленина заключалась не в его идее провести «достройку» совершенно недостаточной материальной базы для социализма руками капиталистов и мелкой буржуазии под контролем пролетарского государства. Такая идея при определенных условиях могла бы сработать – хотя она была очень рискованной и никаких гарантий конечного успеха не давала. Ошибка заключалась в оценке уровня тех задач, которые надо было решить, чтобы создать для социализма необходимые материальные предпосылки.

Два основных пункта, на которые напирал Ленин – «крупная промышленность, способная преобразовать и земледелие», и всеобщая грамотность населения – такими предпосылками не являются. Они – адекватная материальная база для промышленной стадии капитализма, а не для социализма. Предпосылки социализма вырастают в результате длительного развития промышленного капитализма – такого развития, при котором промышленный капитализм не только вплотную подходит к исчерпанию своих возможностей, но и создает внутри себя материальные основы для нового, более высокого хозяйственного уклада.

Приходится констатировать, что в первой четверти ХХ века даже и победоносная пролетарская революция в странах Запада, если бы она произошла, ничего не могла бы исправить в этом отношении. Социалистическая революция осталась бы преждевременной.

Между прочим, классики марксизма, хотя и переоценивали близость социалистической революции, все же достаточно хорошо понимали все опасности преждевременного взятия власти пролетарской партией. Можно напомнить то, что писал Энгельс в 1853 году применительно к Германии (и что в еще большей степени оказалось верно по отношению к России):

«Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы – надо надеяться, только в физическом смысле, – наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже»[22 - Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 28. С. 490–491.].

Так что же, большевики попали в совершенно безвыходный политический и экономический тупик? Получается, что так. И выход из этого тупика, который был найден, был произведен уже не большевистской партией и не на основе большевистской программы.

8. Логика событий: к капитализму без буржуазии?

Итак, взяв власть, большевики встали перед необходимостью разрешить задачи буржуазно-демократической революции и подготовиться к решению в перспективе социалистических задач. За дело буржуазно-демократической революции они взялись достаточно рьяно: передали помещичьи, удельные, монастырские и т. п. земли крестьянам; ввели в России республиканской строй – установили республику Советов; ввели рабочий контроль над производством… Но одновременно они столкнулись с тем, что их буржуазно-демократические преобразования встречают растущее сопротивление буржуазии. Против буржуазии им было известно только одно политическое средство – установление классового господства рабочего класса, т. е. диктатура пролетариата. А это средство – отнюдь не из арсенала буржуазно-демократической революции.

Чем дальше, тем больше большевики сталкивались с тем, что пролетарская власть может удержаться, только применяя меры, входящие в конфликт с демократическими задачами буржуазной революции. И в самом деле, как совместить такое развитие прав и свобод, которое предполагается буржуазно-демократической революцией, с ограничением прав непролетарских классов и социальных слоев, предполагаемым диктатурой пролетариата? Особенно, если учесть, что пролетариат представлял к тому же явное меньшинство населения.

Но эта политическая проблема, сама по себе крайне острая, дополнялась гораздо более серьезным социально-экономическим противоречием. А именно: как довести до конца буржуазную социальную революцию вопреки буржуазии?

Другое дело, что это была весьма своеобразная буржуазная революция. Задачи разрешения противоречий капиталистического развития на путях догоняющей модернизации (что тогда означало индустриализацию) стали решаться без буржуазии, получившими политическую власть ее классовыми противниками, а потому и неизбежно во многом небуржуазными методами.

Почему проблема догоняющей индустриальной модернизации во многих странах решалась вполне в рамках капиталистической системы (хотя и со значительными отклонениями от базовой, либеральной модели развитого капитализма), а в России и ряде других стран модернизационный проект был сопряжен с попыткой выйти за пределы капиталистического строя? Потому что в этих странах буржуазия оказалась несостоятельной в решении данной задачи и вынуждена была уступить классовое господство.

Итак, Октябрьская революция, будучи по содержанию разрешаемых ею социально-экономических противоречий в первую очередь революцией буржуазной (буржуазно-демократической), с точки зрения «коренного вопроса всякой революции» – вопроса о власти – оказалась революцией пролетарской. А с точки зрения основных социальных сил, принимавших участие в революции, она была революцией рабоче-крестьянской (именно так и определил ее Ленин 25 октября 1917 в своей речи на заседании Петроградского Совета), то есть строилась на союзе пролетариата, полупролетариата, мелкой буржуазии и полубуржуазных (добуржуазных) мелких производителей (крестьян).

Поэтому ее итогом было формирование крайне необычного «буржуазного общества без буржуазии».

9. Логика событий: получится ли строительство капитализма по-социалистически?

Каким же образом можно было создать этот капитализм без буржуазии? Ведь речь шла не только о том, чтобы обойтись без участия промышленных капиталистов в индустриализации страны, но и – в гораздо большей степени – о неизбежной в ходе развития буржуазной революции

экспроприации большей части мелкой буржуазии и крестьянства в целом. А последнее представляло собой основного классового союзника пролетариата.

Пойти путем добровольного кооперирования крестьянства, как предполагал Ленин? Но для этого нужна мощная материальная поддержка крестьянской кооперации со стороны высокоразвитой крупной промышленности. Откуда же возьмется эта промышленность и массовые кадры пролетариата для нее? История знала только один путь – пролетаризацию крестьянства…

Уже созданный в России капиталистический промышленный уклад представлялся большевикам готовой основной для создания уклада социалистического, что позволяло им контролировать в экономике «командные высоты» (банки, крупную промышленность, железные дороги, связь). Только социализация промышленности позволяла большевикам создать в стране социально-экономический противовес мелкобуржуазной стихии. Тем более, что капиталистическая буржуазия не пожелала участвовать в строительстве материальных основ социализма под рабочим контролем, и открыто выступила политическим противником пролетарской власти. И тогда в повестку дня встал переход от рабочего контроля к экспроприации буржуазии.

Стоит напомнить, что еще до Октября В.И. Ленин, даже не предвидя полностью масштаба грядущих проблем, все же сформулировал мысль, оказавшуюся верной оценкой той логики событий, которая толкала большевиков на «коммунистические опыты» и «скачки»: «нельзя идти вперед, не идя к социализму»[23 - Ленин В.И. Грозящая катастрофа и как с ней бороться. // Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 191.].

Но что получилось в результате экспроприации промышленной буржуазии? Если первоначально функцию социализации промышленности пытались взять на себя органы рабочего контроля, фабрично-заводские комитеты и отчасти профсоюзные организации, то буквально за несколько месяцев ситуация радикально изменилась. Рабочие организации в условиях гражданской войны не смогли быстро обеспечить жесточайшую концентрацию ресурсов на решении военных задач, и были быстро оттеснены от управления промышленностью – их функции взял на себя централизованный государственный аппарат. Поначалу он действовал в той или иной мере по соглашению с рабочими организациями, но уже к началу НЭПа участие рабочих в управлении стало почти декоративным.

Таким образом, капиталистический уклад в промышленности был заменен не «свободной и равной ассоциацией тружеников», а системой государственного управления. Ведущей социальной силой нового промышленного уклада стали не работники, а бюрократия. При той реальной степени зрелости пролетариата, какая была в России к началу революции, да еще и при условиях массового деклассирования пролетариата в ходе гражданской войны, это сделалось неизбежным.

Здесь, пожалуй, в наибольшей мере проявилось столкновение теоретических оснований социалистического проекта и реальных возможностей его осуществления. Первые попытки построить отношения в промышленности на основе рабочего контроля и самоуправления быстро столкнулись с тенденцией к государственной централизации управления. В условиях гражданской войны и острейшего дефицита хозяйственных ресурсов (потеря основных источников металла, угля, нефти, хлопка и т. д.) тенденция к централизации неизбежно возобладала. Кроме того, ей противостояла недостаточно мощная альтернатива в виде социальной самодеятельности рабочего класса, которая оказалась не способна обеспечить функционирование экономики на основе принципа «свободной ассоциации». Тенденция к рабочему самоуправлению была весьма заметной, но явно недостаточно сильной и эффективной в своих усилиях, ибо под ней не было достаточной социальной базы и социальных традиций.

Из сочетания буржуазных специалистов и «красных директоров» в верхних эшелонах управления, тонкой прослойки квалифицированных рабочих, подвергшихся сильнейшей люмпенизации под влиянием войны – в нижних, не могло получиться социалистического самоуправления трудящихся. Происходил рост бюрократической машины, тем более весомой, чем менее она была эффективна.

Вопреки своей программе большевики все дальше и дальше двигались по пути отстранения рабочих и их организаций от управления производством. Годы гражданской войны явственно продемонстрировали нам превращение замысла «свободной и равной ассоциации тружеников» в систему «государственного социализма». Бюрократия в этих условиях оказалась и более эффективным способом организации управления, и более активным и энергичным социальным слоем.

Задачи буржуазной революции вместо буржуазии стал решать не рабочий класс, выстраивающий социалистические отношения – эти задачи стала решать бюрократия. Пока она была тесно связана по происхождению с пролетарской властью и подчинялась господствующей большевистской идеологии, можно было еще вести речь о том, что перед нами бюрократизированное рабочее государство, где бюрократия выступает от имени пролетариата, и в общем в его интересах. Но что же связывало интересы бюрократии и интересы рабочего класса?

Механизм политической власти? Вряд ли. Окончательно сложившаяся к 1922 году абсолютная монополия большевистской партии на власть сделала демократический механизм республики Советов формальностью. И даже в той части, где рабочие еще могли воспользоваться своими политическими правами, они на деле были мало способны реализовать эти права. А чем дальше, тем больше сконцентрированная в рядах большевистской партии бюрократия (в полном согласии с бюрократией беспартийной) выхолащивала возможность контроля над собой со стороны пролетариата.

Стремление к социализму? Если такого рода настроения и были свойственны как части рабочего класса, так и части бюрократии, то по своему объективному положению в системе общественного производства, достигнутому уровню культуры и сложившейся в начале 20-х годов социальной психологии никакой особой необходимости в решении социалистических задач не испытывал ни один из этих социальных слоев, или уж, во всяком случае, не считал необходимым жертвовать своими текущими интересами ради борьбы за социализм – вне зависимости от того, в чем эти люди были субъективно убеждены и какие лозунги провозглашали.

Тем не менее, общие интересы, связывающие бюрократию и рабочих, были. Во-первых, это их общее нежелание допустить реставрацию частнохозяйственного капитализма. Во-вторых, их общая заинтересованность в росте промышленности. И, в-третьих, идеология, обосновывающая предыдущие два пункта, и унаследовавшая некоторые традиционные марксистские лозунги.

Итак, в идейно-политической оболочке социалистической революции на деле происходила буржуазная модернизация? Такой ответ был бы упрощением. Своеобразие российской революции состояло в том, что задачи буржуазно-демократической революции стали решаться не буржуазией и не буржуазными методами, вызвав к жизни отчетливую и вполне реальную социалистическую тенденцию. Однако, не имея достаточно прочных социально-экономических оснований, эта тенденция имела весьма малые шансы на создание целостной социалистической системы.

Миф 3. Был ли Ленин немецким

шпионом, или Миф о «немецком золоте»[24 - Автор – А. Колганов.]

Всякий раз, когда нужно отвлечь внимание от действительных проблем страны, правящие классы устраивают идеологическую дымовую завесу, заодно стараясь при этом побольнее зацепить своих идейно-политических оппонентов. Среди наиболее охотно муссируемых тем – большевистский террор в годы Гражданской войны, предложения вынести тело Ленина из Мавзолея, обвинения в том, что Октябрьская революция была сделана на германские деньги. Казалось бы, советский период нашей истории, наряду с несомненными достижениями, содержит немало и крайне неприглядных эпизодов, на которых можно было бы играть нашим противникам, формально не отступая от исторической правды. Но нет! Этого им оказывается мало, и они пускают в ход самую беспардонную ложь и клевету.

Миф о «немецком золоте» – из того же разряда. Этот миф в последние годы стал предметом не только весьма многочисленных публикаций, но и занял весьма немалое время на телевизионном экране. Рассказ о политическом авантюристе Парвусе, вознамерившемся на деньги германского Генерального штаба и руками Ленина устроить в России революцию, получил широчайшее распространение.

Что же здесь правда, а что ложь? Как разобраться в этом человеку, не являющемуся профессиональным историком? Я сам обратился за советом к весьма авторитетному историку, профессору В.Т. Логинову, и получил от него рекомендацию прочесть книгу ленинградского историка Г.Л. Соболева.[25 - Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002.] С большим трудом разыскав в московской книжной торговле один экземпляр, я понял, что его работа, и весьма немногие другие профессионально честные публикации на эту тему, затеряются в море клеветнических поделок, издаваемых огромными тиражами, которыми уставлены полки книжных магазинов. Поэтому я решил, по свету своих товарищей, взять на себя труд компактно изложить основные факты, опираясь на книгу Г.Л. Соболева (большинство ссылок на источники заимствовано оттуда), и объявляю свою статью полностью свободной для перепечатки и распространения.

1. «Заговор Парвуса»

Наиболее распространенная версия легенды о том, как В.И.Ленин стал «германским агентом», отталкивается от ряда действительных фактов. Парвус (псевдоним А.Л. Гельфанда, бывшего немецкого социал-демократа, за неблаговидные финансовые поступки отстраненного от работы в германской социал-демократической партии) действительно был агентом германского Генерального Штаба еще до первой мировой войны (с 1911 года), когда он работал в Турции. Парвус действительно, действуя сначала через германского посла в Константинополе, а затем через сотрудника имперской канцелярии Рицлера, посланного для встречи с ним в Берлине, представил в марте 1915 года документ под заглавием «Подготовка массовой политической забастовки в России»[26 - Впервые этот документ стал доступен в архивном сборнике документов германского МИД, опубликованном в 1958 г., а в широкий исторический оборот введен публикацией в книге: Zeman Z.A., Scharlau W.B. Freibeuter der Revolution. Parvus-Gelphand: Eine Politische Biographic. K?ln, 1964.] (обычно называемый «Меморандум д-ра Гельфанда»). В этом документе Парвус предлагал подорвать Россию изнутри, опираясь на национал-сепаратистские и радикальные социалистические организации, в том числе социал-демократов (большевиков), занявших антивоенные позиции. Парвус действительно имел коммерческие связи с некоторыми российскими социал-демократами, работавшими в представительстве его торговой фирмы в Дании (в частности, с Я.С. Ганецким). Ганецкий, действительно, имел контакты с Лениным… А вот дальше факты заканчиваются, и начинаются чистые домыслы.

Никаких фактов связи Парвуса с В.И. Лениным нет. Единственный факт, который можно было бы интерпретировать подобным образом – это сообщение о встрече Парвуса с Лениным в Швейцарии в 1915 году. Однако этот факт устанавливается только на основе заявления самого Парвуса и никаких других подтверждений не имеет. Более того, имеются косвенные обстоятельства, заставляющие сомневаться в правдивости этого заявления. Но если все же верить Парвусу, то стоит поверить и его сообщению о том, что Ленин отверг его предложения.[27 - См.: Шуб Д. Ленин и Вильгельм II. Новое о германо-большевистском заговоре // Новый журнал. Кн. 57. Нью-Йорк. 1959, с. 238.]

Но, может быть, Ленин был связан с Парвусом не прямо, а лишь опосредованно, и, получая через Ганецкого деньги на работу в России, не заключал никаких формальных соглашений (то есть не был германским «агентом» или «шпионом»), и даже не знал точно, а лишь догадывался о действительном происхождении этих денег? Такая версия тоже имеет хождение. Я остановлюсь на этой версии ниже, в связи с расследованием, предпринятым летом 1917 года Временным правительством.

Никаких фактов, свидетельствующих о влиянии Парвуса на революционные события в России, нет. «Назначенная» Парвусом на январь 1916 года революция в России не состоялась, и ему, как и его непосредственным начальникам, пришлось объясняться по этому поводу. Все, чего смочь достичь Парвус – это распространения слухов о готовящемся под его руководством восстании. Впрочем, серьезные люди, знавшие о социал-демократическом движении не понаслышке – например, начальник петроградского охранного отделения Глобачев – считали эти слухи вздором: «Это только мечты, которым никогда не суждено осуществиться, ибо для создания подобного грандиозного движения, помимо денег, нужен авторитет, которого у Парвуса ныне уже нет…». Что же касается поступления немецких денег социал-демократам, то Глобачев отмечал: «…денежные средства их организаций незначительны, что едва ли имело бы место в случае получения немецкой помощи».[28 - Соловьев О.Ф. Парвус: политический портрет // Новая и новейшая история, 1991, № 1, с. 178.]

Единственное, чем могли оправдать полученные на организацию антиправительственной пропаганды в России деньги Парвус и другие германские агенты, а вслед за ними – и их начальники, так это приписыванием себе любых шагов антивоенного движения, в том числе и социал-демократического (большевистского), беспардонно выклянчивая дополнительные средства на мероприятия, которым не суждено было осуществиться.[29 - См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. – Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 257, 260–261.] Именно документы, отражающие потуги немецкой агентуры оправдать растрату казенных средств, и послужили потом основанием для формирования легенды о якобы решающей роли немецких агентов в русской революции.[30 - См.: там же, с. 258–260, 262, 268–277; Катков Г. Революция и германское вмешательство. – Тайна октябрьского переворота. СПб.: 2001, с. 146.]Беда лишь в том, что никаких реальных следов их деятельности в революционном движении не прослеживается, как не прослеживается и никаких немецких денег в средствах социал-демократических организаций. Таких фактов попросту не существует.[31 - О бедственном финансовом положении социал-демократов за границей см.: Катков Г. Революция и германское вмешательство. – Тайна октябрьского переворота. СПб.: 2001, с. 150; Соловьев О.Ф. Масонство в

мировой политике ХХ века. М.: 1998, с. 53; Ленин В.И. Полн. Собр. Соч., т. 48, с. 276, т. 49, с. 7–8, 27, 49, 241–242, 276, 302.]

И еще одно весьма существенное обстоятельство – Ленин в открытой печати прямо объявил Парвуса немецким агентом, действующим в интересах германского генерального штаба. От участия во всякого рода «мирных конференциях», за которыми маячила тень германского правительства, большевики категорически отказывались. И, наконец, внутри самой Германии большевики поддерживали группу «Спартак» во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург, которые выступали за поражение своего правительства (как и большевики – своего). Не правда ли, странное поведение для «германских агентов», «направляемых» Парвусом?

2. «Пломбированный вагон»

Еще один аргумент, к которому прибегают сторонники версии о «немецком золоте» – рассуждения о проезде большевиков во главе с Лениным в Германию в пресловутом «пломбированном вагоне». Имеющиеся документы и мемуарная литература исчерпывающим образом выясняют подоплеку этого эпизода.

Во-первых, поездка через Германию была вызвана отказом стран Антанты на просьбу российских революционных эмигрантов обеспечить проезд в Россию через их территорию. Во-вторых, инициатором использования германского маршрута был не В.И.Ленин, а Ю.Мартов. В-третьих, поездка финансировалась целиком за счет самих политических эмигрантов, и Ленин был вынужден даже занимать деньги на эту поездку.[32 - Ленин В.И. Полн. Собр. Соч., т. 49, с. 425, 427; Ленин В.И. Неизвестные документы 1891–1922. М.: 1999, с. 211.] В четвертых, Парвус не был посредником в переговорах о проезде российских политэмигрантов через Германию, а от посредничества Карла Моора и Роберта Гримма, вполне обоснованно заподозрив в них германских агентов, эмигранты отказались, предоставив вести переговоры Фрицу Платтену.[33 - См.: Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002, с. 82–85.] Когда же в Стокгольме Парвус попытался встретиться с Лениным, тот категорически отказался от этой встречи.[34 - Parvus A. Im Kampf um die Warkheit. Berlin, 1918, S. 51; Платтен Ф. Проезд Ленина через Германию (предисловие К.Радека). Берлин, 1924, с. 66.] В-четвертых, заявления о том, что Ленину была предоставлена возможность во время этой поездки вести агитацию среди русских военнопленных в Германии, являются ничем не подкрепленным абсолютным вымыслом. В-пятых, никаких политических обязательств, эмигранты, проехавшие через Германию, на себя не брали, кроме одного – агитировать за пропуск в Германию из России интернированных немцев, равных по числу проехавших через Германию эмигрантов. И инициатива в этом обязательстве исходила от самих политэмигрантов, поскольку Ленин категорически отказывался ехать просто по разрешению берлинского правительства.[35 - Ленин В.И. Полн. Собр. Соч., т. 49, с. 417–419.]

Таким образом, ничего компрометирующего В.И. Ленина в использовании германского маршрута не обнаруживается. Не удивительно, что шумиха, поднятая по этому поводу политическими противниками социал-демократов в апреле 1917 года, хотя и нанесла некоторый временный ущерб репутации большевиков, очень быстро утихла, столкнувшись с фактами, предоставленными в ходе открытого и гласного расследования.

Достаточно полный отчет об этих событиях был представлен 4 апреля 1917 года на заседании Исполкома Петроградского Совета (на следующий день отчет Ленина был опубликован в газетах), и Ленин получил от Исполкома одобрение своих действий.[36 - См.: Суханов Н.Н. Записки о революции. Т. 2, кн. 3–4. М.: 1991, с. 18.] Маршрут, использованный Лениным, был затем повторен еще двумя группами российских политэмигрантов, организованных Цюрихским комитетом по эвакуации русских эмигрантов.

Разумеется, германское правительство не пропустило бы российских политических эмигрантов через свою территорию, если бы не надеялось извлечь из этого политическую выгоду. Оно полагало, что пропаганда в пользу заключения мира отвечает его интересам (ибо шансы на военную победу становились все более призрачными). Оно, однако, совершенно упустило из виду, что если мир будет достигнут ценой революции в Российской Империи, то и Германская Империя не устоит…

3. Парвус – Ганецкий – «Nya banken» – Суменсон – …?

Другая опора версии о «немецких деньгах» – обвинения, выдвинутые Временным правительством в июле 1917 года, и предпринятое им расследование. Обвинения эти базировались на двух основных фактах – на показаниях прапорщика Ермоленко и на коммерческих операциях Ганецкого в России, проводившихся через его торговых агентов М.Ю. Козловского и Е.М. Суменсон. На этот «след» русская контрразведка вышла по подсказке представителей разведслужбы французского Генерального штаба, науськиваемых министром по делам вооружений французского правительства, социалистом Альбером Тома. Вот какое предписание тот направил своему однофамильцу Л.Тома, атташе в Стокгольме: «Нужно дать правительству Керенского не только арестовать, но и дискредитировать в глазах общественного мнения Ленина и его последователей…».[37 - Попова С.С. Французская разведка ищет «германский след» // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М.: Наука, 1994, с. 266.]

Показания Ермоленко, для тех, кто знаком с практикой работы секретных служб хотя бы даже по художественной литературе, сразу же предстают плодом весьма неумного воображения. Видите ли, офицеры Генерального штаба, проводящие вербовочные беседы с Ермоленко, раскрывают ему имена двух немецких агентов, работающих в России – Иолтуховского и Ленина. Это рассказывают человеку, который только-только дал согласие на сотрудничество, который никак еще не проверен. Больше того, его вовсе и не направляют к Ленину, не дают к нему связей и поручений. Зачем же тогда раскрывать ценных агентов перед незнамо кем? Чтобы он их тут же и провалил, попав в Россию? Недаром власти, ведшие расследование, выплеснув «показания» Ермоленко на страницы печати, тут же поторопились сплавить столь сомнительного «свидетеля» с глаз подальше, и больше к расследованию не привлекали.[38 - Об этом достаточно ясно сказано в воспоминаниях начальника контрразведки Петроградского военного округа Б.В. Никитина (см.: Никитин Б.В. Роковые годы. М.: 2000, с. 85–86). Подробный разбор всей нелепости и откровенной лживости показаний Ермоленко содержится в книге: Оппоков В. Убийцы Российской империи. М.: Яуза-ЭКСМО, 2008. С. 208–230.] Даже явно антисоветски настроенный историк С.П. Мельгунов не считал эти показания сколько-нибудь серьезными.[39 - Мельгунов С.П. Немецкий ключ большевиков. Нью-Йорк, 1989, с. 92.]

Временное правительство, начав следствие, собрало 21 том следственных материалов. Новоявленный и ревностный гонитель большевиков Д.А. Волкогонов, тщательно изучивший эти дела в надежде найти компрометирующие большевиков доказательства, вынужден был признать: «Следствие пыталось создать версию прямого подкупа Ленина и его соратников немецкими разведывательными службами. Это, судя по материалам, которыми мы располагаем, маловероятно».[40 - Волкогонов Д.А. Ленин. Кн. 1. Москва.: 1999, с. 220–221.]

Что касается расчетов фирмы Ганецкого, совершавшихся через стокгольмский «Ниа банкен» и проходивших через Е.М. Суменсон, то расследование не нашло

никаких свидетельств связи Суменсон с большевиками. Анализ всех 66 коммерческих телеграмм, перехваченных контрразведывательным отделом Главного управления российского Генерального Штаба, показал, что они не дают никаких свидетельств перевода денег из Стокгольма в Россию. Деньги всегда шли только в обратном направлении.[41 - См.: Lyandres S. The Bolsheviks’ «German Gold» Revisited. An Inquiry into 1917 Accusations. Pittsburgh, 1995, p. 94, 63 и др.] Буржуазная пресса в июле 1917 года взахлеб расписывала суммы, проходившие через счета Суменсон, умалчивая именно об этом тонком пикантном обстоятельстве: все эти суммы переводились не из Швеции в Россию, а из России в Швецию, не из стокгольмского «Ниа банкен», а в него. Тогда уж логичнее было бы обвинить Ленина в том, что это он подкупает германский Генеральный штаб!

Не удалось найти следа «немецких миллионов» и в финансовых документах ЦК партии большевиков дооктябрьского периода.[42 - См.: Приходно-расходная книга ЦК РСДРП (б) // Аникеев В.В. Документы Великого Октября. М.: 1977, с. 206.]

Когда Временное правительство попристальнее заинтересовалось движением денег из-за рубежа в Россию, обнаружилось, что заграничные правительства действительно оказывают финансовую помощь российским политическим партиям. Но только это были не большевики, якобы финансируемые Германией, а правительственная партия – правые эсеры, через Брешко-Брешковскую финансируемые американской миссией Красного Креста.[43 - Саттон Э. Уолл-Стрит и большевистская революция. М.: 1998, с. 90–91; Вольная воля, 1917, 26 ноября.]

4. Так кем же оплачена большевистская пропаганда?

Поскольку выдвинутые против большевиков обвинения гласили, что получаемые ими деньги идут на организацию прогерманской пропаганды, разрушающей тыл и подрывающей боевой дух армии, то логично было бы поискать след немецких денег в большевистской прессе. Такая возможность у Временного правительства была: рано утром 5 июля внезапным налетом была разгромлена типография «Правды» в Петрограде, захвачены все финансовые документы редакции и арестован и подвергнут допросам заведующий издательством и главный финансовый распорядитель К.М. Шведчиков. И что же?

Оказалось, что все произведенные газетой расходы полностью покрывались ее вполне легальными и известными доходами (главным образом, сбором мелких пожертвований среди рабочих и солдат). Газета даже приносила небольшую прибыль. А К.М. Шведчиков после пяти допросов был отпущен без предъявления ему каких-либо обвинений.[44 - Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002, с. 182–183.]

Впрочем, существовали и другие источники финансирования большевистской прессы, в том числе немалого числа фронтовых газет. Но искать их надо было не за границей. По свидетельству генерала А.И. Деникина, среди источников расходов на большевистскую литературу были собственные средства войсковых частей и соединений, а также средства, отпущенные старшими военными начальниками. Командующий Юго-Западным фронтом генерал Ю.А. Гутор открыл на эти цели кредит в 100 тыс. рублей, а командующий Северным фронтом генерал В.А. Черемисов субсидировал из казенных средств издание большевистской газеты «Наш путь».[45 - Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т.1. Париж, 1921, с. 83.] Зачем они это делали – ведь, по уверениям антибольшевистской пропаганды, большевистская печать разлагала фронт? Предоставим слово самому командующему Северным фронтом, генералу Черемисову, который следующим образом высказался о большевистской газете «Наш Путь»: «Если она и делает ошибки, повторяя большевистские лозунги, то ведь мы знаем, что матросы – самые ярые большевики, а сколько они обнаружили героизма в последних боях. Мы видим, что большевики умеют драться».[46 - Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. М.: 1991, с. 337.] Разумеется, такова была позиция не всех воинских начальников, некоторые из которых – например, уже упомянутый А.И. Деникин – не уступали давлению фронтовых комитетов и денег не давали.

В любом случае большевистская пресса вовсе не была преобладающей на фронте. В марте-октябре 1917 года в России выходило около 170 военных газет, из которых лишь около 20 были большевистского направления, а 100 изданий проводили эсеровскую или меньшевистскую («оборонческую») линию.[47 - Журавлев В.А. Без веры, царя и отечества. Российская периодическая печать и армия в марте-октябре 1917 года. СПб.: 1999, с. 43.] Что причина падения боеспособности армии лежит не в большевистской агитации, признавал и командующий Западным фронтом генерал А.И. Деникин, которого уж никак нельзя заподозрить в сочувствии большевикам: «Позволю себе не согласиться с мнением, что большевизм явился решительной причиной развала армии: он нашел лишь благодатную почву в систематически разлагаемом и разлагающемся организме».[48 - Жилин А.П. К вопросу о морально-политическом состоянии русской армии в 1917 году // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М.: Наука, 1994, с. 164.] Полная деморализация русской армии и ее неспособность решать стратегические задачи, независимо от чьих-либо пропагандистских усилий, а лишь в силу сложившейся уже в 1916 году, а тем более – после Февраля 1917 года, политической и социально-экономической обстановки, подтверждается как в исследованиях авторитетных специалистов из числа белоэмигрантов (например, в книге генерала Н.Н. Головина, впервые изданной в Париже в 1939 году)[49 - См.: Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. М. 2001.], так и современными исследователями.[50 - Жилин А.П. К вопросу о морально-политическом состоянии русской армии в 1917 году…, с. 165.]

5. Появление «документов Сиссона»

Последний аргумент сторонников версии о большевиках, подкупленных немецким золотом (и, как они считают, самый сильный), – массив из нескольких десятков документов, известных, как «документы Сиссона». Эти документы были приобретены Эдгаром Сиссоном в Петрограде в 1918 году за 25 тыс. долларов, а затем опубликованы в Вашингтоне. В этих документах содержатся, как настаивали их публикаторы, достаточные сведения о механизме финансирования большевиков германским Генеральным штабом, а также изложено содержание директив, которые немецкая сторона давала своим агентам-большевикам.

Поучительна история этих документов. Е.П. Семенов (Коган) – журналист, заведующий редакцией «Демократического издательства» межсоюзнической комиссии пропаганды, получил письмо с предложением приобрести документы, компрометирующие большевиков, от другого журналиста – Фердинанда Оссендовского.[51 - См.: Kennan G. The Sisson Documents // Journal of Modern History. Vol. XXVIII, 1956, p. 148.] И тот, и другой, уже успели отметиться в поисках «германского следа» (в частности, Семенов заявлял, что это он уговорил редактора газеты «Новое живое слово» опубликовать 5 июля 1917 года материалы, «разоблачающие» Ленина). Первоначально эти документы они попытались продать ряду союзнических посольств в России, но со стороны последних не было проявлено интереса. Тогда Е.П. Семенов организует публикацию некоторых из этих документов на юге России, в издававшейся кадетами газете «Приазовский край». Поднявшаяся газетная шумиха привлекает внимание посла США Фрэнсиса и Эдгара Сиссона, приехавшего в Россию по поручению

президента Вильсона как представитель пропагандистского ведомства США – Комитета общественной информации, и они сами идут на контакт с Семеновым.[52 - См.: Sisson E. One hundred red days. New York, 1931, P. 291–292; Последние новости, Париж, 1921, 6 апреля; Papers Relating to the Foreign Relations of the United States. 1918. Russia. Vol. 1. P. 371/] Заплатив 25 тысяч долларов, они получают в свое распоряжение эти документы.

Почему же ими не заинтересовались многочисленные представители других стран Антанты? Предоставим слово кадровому дипломату и разведчику Роберту Брюсу Локкарту, который писал об Эдгаре Сиссоне следующее: «самым выдающимся из подвигов этого господина явилась, впрочем, покупка пакета так называемых документов, которыми не соблазнилась даже наша разведка, до того они были грубо подделаны».[53 - Локкарт Б. Буря над Россией. Исповедь английского дипломата. Рига, 1933, с. 206.] По той же причине от них отвернулись представители 2-го отдела Генерального штаба Франции. А вот Эдгар Сиссон, не будучи ни дипломатом, ни разведчиком, но будучи крайне политически заинтересован в чем-то в этом духе, предпочел заплатить, несмотря на возражения более профессионально подготовленных сотрудников своей миссии.

6. Публикация «документов Сиссона»: подлинник или фальшивка?

В октябре 1918 года по прямому указанию президента США Вудро Вильсона «документы Сиссона» были опубликованы.[54 - The German-Bolshevik Conspiracy. War Information Series. № 20. October 1918. Issued by the Committee on Public Information. Washington, 1918.] Уже при первой публикации фотокопий ряда из этих документов в печати были высказаны серьезные аргументы по поводу их поддельности – например, в документах, исходящих якобы от германского Генерального Штаба и адресованных в Швецию и Швейцарию, были проставлены даты по старому стилю, принятому тогда в России. Но тогда имеющиеся сомнения могли толковаться двояко. Была выдвинута версия, что, возможно, несколько из этих документов действительно являются фальшивками, изготовленными ретивыми агентами в погоне за дополнительной оплатой – но это не может бросить тень на подлинность всех остальных документов. А чтобы эта тень и вправду не была брошена, президент США Вудро Вильсон наглухо закрыл доступ к подлинникам «документов Сиссона» в своем личном фонде. Да так наглухо, что они лишь случайно были обнаружены в 1952 году, при разборке в Белом доме личных архивов президента Гарри Трумэна, в одном из давно не использовавшихся сейфов.

Для удостоверения подлинности полученных документов власти США поспешили опереться на авторитет известных историков. В качестве экспертов были избраны ведущий американский славист А. Кулидж, директор исторических исследований Института Карнеги Дж. Джеймсон и главный консультант американского правительства по «русскому вопросу», профессор Чикагского университета С. Харпер, ярый сторонник антисоветской интервенции. А. Кулидж не стал принимать участия в этой экспертизе, а двое других дали заключение о подлинности большей части документов, признав, что остальные сомнительны, но их подлинность также не исключается.

Краешек истины по поводу того, что действительно лежало в основе этого «беспристрастного суждения», стал известен много позже, из неопубликованной части воспоминаний С. Харпера. «Мой опыт с документами Сиссона, – писал профессор Харпер, – ясно показал то давление, которому подвергаются профессора во время войны… для профессора невозможно было не внести свой вклад в развитие военного духа, даже если это было сопряжено с необходимостью заявлений определенно пристрастного характера».[55 - Kennan G. Russia lives the War. Princeton, 1956, p. 450–451.]

Недаром в подлинность этих документов не верили ни ярый критик Советской России С.П. Мельгунов, ни уверенный в связях большевиков с немцами А.Ф. Керенский, ни известный разоблачитель Бурцев (известный тем, что он впервые публично указал на провокаторскую роль Азефа).

7. 1956 год. Заключение Джорджа Кеннана

Когда в 1955 году случайно обнаруженные подлинники «документов Сиссона» были переданы в Национальный архив в США, доступ к ним получил известный американский дипломат и историк Джордж Кеннан.

При исследовании этих документов он, прежде всего, обратил внимание на то, что содержание многих из этих документов явно противоречит известным историческим фактам об отношениях между Германией и большевиками, в частности, их острому противоборству вокруг Брестского мира. Кеннан выяснил, что упоминаемые в «документах» многочисленные германские агенты, засылаемые на Дальний Восток, – это просто люди, с которыми так или иначе сталкивался журналист Оссендовский во время своего пребывания на Дальнем Востоке. При этом Джордж Кеннан опирался на опубликованный еще в 1919 году памфлет проживавшего во Владивостоке морского офицера Панова, который вскрыл полную несостоятельность «документов», имеющих отношение к Дальнему Востоку.[56 - Kennan G. The Sisson Documents // Journal of Modern History. Vol. XXVIII, 1956, № 2, p. 133, 143–153.]

Кроме того, проведя тщательную экспертизу машинописного шрифта «документов», американский исследователь установил, на каких именно пишущих машинках был выполнен каждый документ и пришел к неутешительному для сторонников «немецкого следа» выводу: «документы якобы из русских источников были реально изготовлены в том же самом месте, где и документы, претендующие на то, что они исходят от германских учреждений – это явный признак обмана».[57 - Ibid., p. 142–143.]

К чести Джорджа Кеннана следует сказать, что, будучи сторонником противодействия СССР, и проводя свое исследование в разгар холодной войны, он не стал отступать от исторической истины.

В 1990 году к проделанной Кеннаном работе наш отечественный историк Г.Л. Соболев добавил тщательный анализ фактических неточностей и противоречий, явно исторически неправдоподобных «подробностей» и т. д., содержащихся в документах. Среди них – именование правительства России в немецком документе, датированном 25 октября 1917 года, Советом Народных Комиссаров, хотя в тот день никакого СНК еще не существовало, и лишь вечером этого дня Ленин с Троцким обсуждали возможные варианты названия будущего Временного рабочего и крестьянского правительства. В другом документе указывается неправильное (бытовое) название «Петербургское охранное отделение», хотя, во-первых, его официальное наименование было «Отделение по охранению общественной безопасности и порядка в столице», и, во-вторых, Петербург в это время давно уже именовался Петроградом. Подобного рода несуразности перечисляются на многих страницах.[58 - Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002, с. 337–342.]

8. Кто автор «документов Сиссона»?

Исследование Джорджа Кеннана было продолжено известным петербургским историком В.И. Старцевым (ныне покойным). Работая в Национальном архиве США, он обследовал личный фонд Эдгара Сиссона, где он обнаружил еще около сорока документов того же происхождения, что и опубликованные сиссоновские, но имеющие более поздние даты, и так и не вышедшие в свет.

Среди них – так называемые «документы Никифоровой», призванные доказать, что Германия, готовясь к первой мировой войне, загодя составляла планы финансовой поддержки большевиков в своих интересах. Анализ Старцевым этих

документов неопровержимо доказал, что они были сочинены «ретроспективным» путем, чтобы в подкрепление к уже имеющимся фальшивкам подверстать более «старый» документ «немецкого происхождения». В частности, некий циркуляр Германского генерального штаба своим военным агентам от 9 июня 1914 года, перечисляет среди стран – противников Германии Италию, хотя тогда она была членом Тройственного союза и переметнулась к Антанте только в 1915 году.[59 - Старцев В.И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. Спб. 2001, с. 63, 268.] Другой документ – циркуляр Министерства финансов Германии от 18 января 1914 года – рекомендовал дирекциям кредитных учреждений установить теснейшую связь и совершенно секретные сношения с предприятиями, поддерживающими оживленные сношения с Россией, и среди них – с банкирской конторой «Фюрстенберг» в Копенгагене. Но банкирская контора «Фюрстенберг» никогда не существовала, а реальный Фюрстенберг (псевдоним Ганецкого) жил в это время в Австро-Венгрии, где перебивался с хлеба на воду. Директором же экспортно-импортной конторы Парвуса в Копенгагене он стал только в 1915 году.[60 - Там же, с. 267–268.]

Многие документы были изготовлены на поддельных бланках и украшены угловыми штампами немецких учреждений, никогда не существовавших в природе – «Центрального отделения Большого Генерального Штаба Германии», «Генерального Штаба Флота Открытого Моря Германии» и «Разведывательного бюро Большого Генерального Штаба» в Петрограде.

Старцев не только доказал поддельность и органическое сходство обнаруженных им документов и опубликованных «документов Сиссона», но и показал единый источник их происхождения – журналиста Фердинанда Оссендовского. Этот талантливый мистификатор, как установил Старцев, с ноября 1917 по апрель 1918 года изготовил около 150 документов о «германо-большевистском заговоре».[61 - Там же, с. 190.]

9. Оплачен ли Брестский мир «германским золотом»?

Одно из наиболее серьезных обвинений, предъявляемых большевикам, которое рассматривается также и в качестве доказательства их подкупа немцами – утверждение, что большевики, заключая Брестский мир, действовали в германских интересах и под диктовку немцев.

Однако этот вывод не подтверждается историческими фактами. Будучи вынуждены добиваться перемирия и заключения мира с Германией, большевики шли на это вовсе не ради обеспечения германских интересов, а в силу невозможности дальнейшего продолжения войны. Солдатские массы, которые привели большевиков к власти, давно уже не желали сражаться.

Еще до взятия власти большевиками, 30 сентября 1917 года, венный министр Временного правительства А.И. Верховский, вернувшись из Ставки, записал в своем дневнике: «Нужно придумать, как продолжать войну, при условии, что армия воевать не хочет и слышатся даже требования заключить мир во что бы то ни стало…»[62 - Верховский А.И. Россия на Голгофе. Из походного дневника. 1914–1918. Пг.: 1918, с. 125.]. А уже 19 октября на заседании Временного правительства он высказывается еще более определенно: «Народ не понимает, за что воюет, за что его заставляют нести голод, лишения, идти на смерть. В самом Петрограде ни одна рука не вступится на защиту Временного правительства, а эшелоны, вытребованные с фронта, перейдут на сторону большевиков»[63 - Там же, с. 133.]. На следующий день, 20 октября, на выступлении в Предпарламенте, Верховский, сделав обзор состояния армии, заявляет: «Указанные объективные данные заставляют прямо и откровенно признать, что воевать мы не можем». Отсюда и выводы: «самим немедленно возбудить вопрос о заключении мира», «побудить союзников согласиться на прекращение этой истощающей войны, нужной только им, но для нас не представляющей никакого интереса».[64 - См.: Былое, 1918, № 12, с. 30–40.]

Это понимали и опытные дипломаты союзников. 27 ноября 1917 года английский посол Дж. Бьюкенен телеграфировал в Foreign Office: «Моим единственным стремлением и целью всегда было удержать Россию в войне, но невозможно принудить истощенную нацию сражаться вопреки ее собственной воле… Для нас требовать своего фунта мяса и настаивать на том, чтобы Россия исполнила свои обязательства, вытекающие из соглашения 1914 года, значит играть на руку Германии…»[65 - Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., 1991, с. 316.].

Но союзные правительства, как известно, предпочли не прислушиваться к голосу разума, а сыграть на руку Германии, категорически отвергнув идею мирных переговоров.

А ведь Россию, действительно, уже невозможно было принудить воевать. Более того, крестьянство, одетое в солдатские шинели, и получившее в руки оружие, требовало земли. Вся политика 1917 года укладывалась в простые формулы:

Армия требует мира и земли.

Любое правительство, вставшее у власти, удержится только в том случае, если удовлетворит эти требования.

Дать землю, не дав мира, невозможно. В противном случае армия начнет стихийную демобилизацию – уйдет с фронта делить землю.

Тем не менее, большевистское правительство вело линию на всемерное затягивание переговоров. Несколько раз по инициативе большевиков в переговорах объявлялся перерыв, который использовался для предания гласности хода переговоров и условий, выдвигаемых сторонами. Одновременно большевики развертывали революционную агитацию среди немецких солдат. Петроградское телеграфное агентство распространило в конце декабря воззвание к немецким солдатам, в котором они призывались «не подчиняться приказам и сложить оружие». Это, естественно, вызвало резкое неудовольствие германской дипломатии.[66 - См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 369.]

В свою очередь, большевики были также крайне недовольны грабительскими аннексионистскими требованиями немцев, и готовились к разрыву переговоров.

На совещание представителей общеармейского съезда по демобилизации 17 (30) декабря 1917 года приехали Ленин, Троцкий и Крыленко. В их выступлениях было заявлено, что дело с заключением мира «почти безнадежно, так как немцы наотрез отказались признать принцип самоопределения народов; поэтому Совет народных комиссаров считает необходимым во что бы то ни стало восстановить боеспособность армии и получить возможность продолжать войну»[67 - Дневник барона Алексея Будберга. // Архив русской революции, т. XII, Берлин, 1925, с. 262.]. Однако полная небоеспособность армии была очевидной.[68 - Там же, с 266.]

После очередного перерыва в переговорах главу советской делегации А.А. Иоффе сменил нарком иностранных дел Троцкий. Новая делегация даже по дороге в Брест-Литовск распространяла среди немецких солдат листовки против войны.[69 - См.: Фишер Л. Жизнь Ленина. Перевод с англ. Т.1. М.: 1997, с. 276.] Убедившись в невозможности вести революционную войну, и в то же время не желая согласиться с немецкими условиями, 13(24) января 1918 года ЦК большевиков принял официальную директиву Троцкому всячески затягивать подписание мира.[70 - Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Август 1917 г. – Февраль 1918 г. М.: 1958, с. 173.]

В конце концов 10 февраля 1918 года Троцкий заявил, что Советская сторона выходит из войны, но отказывается от подписания мира на германских условиях.

18 февраля, чтобы принудить большевиков вернуться за стол

переговоров, главнокомандование германской армии возобновило боевые действия на Восточном фронте. Немецкие правящие круги в конце концов вынуждены были использовать против неуступчивых большевиков крайнее средство – возобновление военных действий и наступление. Фронт рухнул и покатился на Восток. И лишь тогда большевистскому правительству ничего не оставалось делать, как уступить германскому ультиматуму.

Глава новой советской делегации в Брест-Литовске Г.Я. Сокольников при официальном подписании мира 3 марта 1918 года заявил: «Мы ни на минуту не сомневаемся, что это торжество империализма и милитаризма над международной пролетарской революцией окажется временным и преходящим». После этих слов генерал Гофман в возмущении воскликнул: «Опять те же бредни!»[71 - Сокольников Г. Брестский мир. М.: 1920, с. 31.].

Не правда ли, как это все похоже на отношения хозяина с купленными им агентами?

После установления в апреле 1918 года дипломатических отношений РСФСР с Германией послом в Берлин был направлен А.А. Иоффе, ярый противник Брестского мира, основной задачей которого была координация усилий по подготовке революции в Германии.

Такой своеобразный характер мира с большевиками порождал в германской правящей верхушке острые разногласия. Если посол в Москве граф Мирбах стоял за сохранение отношений с правительством большевиков, то генерал Людендорф уже в мае 1918 года считал необходимым занять по отношению к большевикам максимально жесткую позицию и помочь приемлемым для Германии силам войти в состав нового, небольшевистского правительства. Постепенно к этой же точке зрения начал склоняться и граф Мирбах. Их обоих волновало неустойчивое положение большевиков, и вероятная потеря ими власти. На одном из отчетов Мирбаха Вильгельм II написал: «С ним все кончено» (имея в виду Ленина). Но его собственный конец наступил гораздо раньше.[72 - См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 390, 411; Документы германского посла в Москве Мирбаха // Вопросы истории, 1971, № 9, с. 128–129.]

Противоречия между Германией и РСФСР после подписания мира продолжали нарастать. Масла в огонь подлило убийство левыми эсерами посла в Москве графа Мирбаха, а также непрекращающаяся деятельность большевиков по поддержке германского революционного движения. В конце концов Германия пошла на разрыв дипломатических отношений и 5 ноября 1918 года потребовала высылки представительства РСФСР из Германии. Но было уже поздно – грянула революция и 13 ноября 1918 года ВЦИК Советов принял решение об аннулировании Брест-Литовского мирного договора «в целом и во всех пунктах».

А теперь я хочу пролить бальзам на душу сторонников версии о подкупе Германией большевиков. Да, германское правительство расходовало в 1918 году средства на поддержку Советской России. Но большая часть этих средств была израсходована не на помощь СНК РСФСР, который в конце 1917 – начале 1918 года отчаянно нуждался в деньгах[73 - См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 352, 346.], а на противодействие странам Антанты, пытавшимся мобилизовать сторонников продолжения войны.[74 - Там же, с. 382–384, 387, 391.] В любом случае это были сравнительно небольшие суммы – так, из запрошенного в июне 1918 года фонда в 40 млн. марок было израсходовано к октябрю 1918 года не более 6–9 млн. марок (а возможно, и вообще ничего).[75 - Там же, с. 411.] И в любом случае к происхождению русской революции эта финансовая помощь никакого отношения не имеет.

10. Клевещите, клевещите, что-нибудь да останется

Полная историческая несостоятельность сочиненных в 1917–1918 годах версий о «немецком золоте» в русской революции была обнаружена уже достаточно давно. Это, однако, не мешает антикоммунистам всех мастей активно использовать основанную на фальшивках или домыслах клевету вплоть до настоящего времени. В новой, «свободной» России миллионными тиражами издаются и переиздаются пропагандистские поделки, и даже элементарное чувство брезгливости не останавливает издателей, охотно обрушивающих на головы читателей горы грязной лжи. Публикуются «документы Сиссона», приправленные подлинными документами той эпохи, чтобы создать впечатление достоверности фальшивки.[76 - Например: Тайна Октябрьского переворота: Ленин и немецко-большевистский заговор: Документы, статьи, воспоминания/Сост. Кузнецов В.И. СПб.: Алетейя, 2001.] Множество изданий выдержала книга писателя Игоря Бунича «Золото партии», в которой он пропагандирует версию о подкупе большевиков Германией, вообще не утруждая себя особыми доказательствами. Даже рекламная публикация на книготорговом сайте Ozon.ru вынуждена была заметить в осторожных выражениях: «Игорь Бунич получил широкую известность после выхода книги «Золото партии», жанр которой можно определить как смесь non-fiction и fantasy. В своих популярно-исторических произведениях автор описывает события истории, построив сюжетную канву на смелых предположениях»[77 - http://www.ozon.ru/context/detail/id/255147/]. И вот эти «fantasy» и «смелые предположения» вываливаются нам на голову в качестве исторических фактов, снабженных изрядной порцией деланного морального негодования по поводу нехороших большевиков, продавшихся за немецкое золото.

Вероятно, поняв, что на фоне столь топорно сработанных пасквилей можно не без выгоды для себя щегольнуть показной «солидностью», на российский рынок фальшивок устремилась некая Элизабет Хереш. Газета «Комсомольская правда» предоставила свои страницы для ее саморекламы. Статье журналиста Василия Устюжанина предпослан броский заголовок – «Октябрьскую революцию устроили немцы». И далее: «Австрийский историк обнаружила уникальный документ – план подготовки революции в России: Германия вложила в Ленина миллионы марок». Устюжанин замечает: «Доктор Элизабет Хереш в научном историческом сообществе – фигура известная» – и переходит к интервью. Сама Элизабет Хереш торопится подать свои исторические заслуги в наилучшем свете:

«В архиве германского министерства иностранных дел хранится более 20 тысяч документов. В том числе и секретные телеграммы между дипломатами МИДа Германии и послами нейтральных стран – Швейцарии, Дании, Швеции. Документы свидетельствовали о систематической внешней подготовке революционного движения в России. Я отыскала редкий документ. Своего рода меморандум, план подготовки России к революции. Написал его этот самый Парвус. Датирован он 9 марта 1915 года. Документ потряс меня. Так родилась идея книги».[78 - Комсомольская правда, 4 апреля 2001 г.]

Все сказанное здесь пропитано ложью. Во-первых, Элизабет вовсе не «известная фигура в историческом сообществе», и уж тем более не «историк», а обычный журналист, подвизающийся на скандальной политической тематике. Во-вторых, Элизабет Хереш напрасно пытается присвоить себе честь обнаружения «Меморандума д-ра Гельфанда» в немецких архивах. Этот документ был обнаружен давным-давно и неоднократно опубликован.[79 - Первая публикация в массовых изданиях, как уже упоминалось: Zeman Z.A., Scharlau W.B. Freibeuter der Revolution. Parvus-Gelphand: Eine Politische Biographic. K?ln, 1964.] И, наконец, все выкладки ее книги «Купленная революция»[80 - Хереш Э.

Купленная революция. Тайное дело Парвуса. М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004 (это, разумеется, не единственное издание данной книги…).] основаны на двух китах – на «документах Сиссона», давно разоблаченных как фальшивка, и на неуемных домыслах автора, выходящих даже за пределы используемых ею грубых подделок Фердинанда Оссендовского.

Ну что же, сказанного вполне достаточно, чтобы понять – наша демократическая пресса, как и в случае с пасквилем Игоря Бунича, даст измышлениям Элизабет Хереш «зеленую улицу» и массированную рекламу.

Разумеется, никак не мог остаться в стороне от разнузданной клеветнической компании и кумир либеральной интеллигенции, ныне покойный А.Н. Яковлев, так же, как и Элизабет Хереш, выдававший себя за историка.

25 января 2004 года на ОРТ в передаче «Времена» (ведущий В.В. Познер), посвященной 80-летию со дня смерти В.И. Ленина, А.Н. Яковлев заявил буквально следующее: «Давно известно из документов, что это была операция Генерального штаба Германии… Больше всего меня в этом отношении интересуют те деньги, которые получал Ленин через Ганецкого. Организатором был Парвус, это известно вам и всем историкам. Он первые 2 млн. (по нынешнему это 10 млн.) получил в марте 1915 года, вот так и написано: на подрывные цели. Это все исторические факты, основанные на документах»[81 - http://forum.msk.ru/news/2004/93.html?action=read&fid=936.].

Одно из двух – или А.Н. Яковлев никакой не историк, ибо историку стыдно не знать действительные исторические факты, либо он сознательно использует фальшивки в грязной политической игре, и тогда тоже не имеет морального права зваться историком.

Наконец, бойцам нашего идеологического фронта показалось мало издаваемых в совокупности миллионными тиражами фальшивок, и они решили обработать уже десятки миллионов, используя государственное телевидение. И вот 22 декабря 2004 года выходит на телеэкраны фильм «Кто заплатил Ленину? Тайна века» (АНО «Дирекция президентских программ» Российского фонда культуры, телеканал «Россия» Автор сценария и продюсер – Елена Чавчавадзе). Стоит ли говорить, что этот фильм состоит из нагромождений все той же самой лжи и клеветы, опирающейся на все те же самые фальшивки, короче – тщательно следует заветам д-ра Геббельса.

Я отдаю себе отчет в том, что теми скромными силами, что имеются сейчас в распоряжении людей, не утративших чести и совести, невозможно переломить эффект, оказываемый правительственной машиной лжи и клеветы, и подкармливаемыми ею «интеллектуалами». Большинство людей современных поколений неизбежно приобретут стойкое убеждение, по меньшей мере, в том, что «дыма без огня не бывает», и «наверняка там не все было чисто», а многие прямо уверуют в «германское золото», в то, что Октябрьская революция – следствие «заговора Парвуса» и т. д.

Однако я верю и в то, что власть эксплуататорского меньшинства не вечна, что с ее падением паутина лжи и клеветы будет прорвана, и любое честно сказанное слово внесет свой клад в грядущее торжество правды.

«Можно все время обманывать немногих, можно какое-то время обманывать всех, но нельзя обманывать всех все время» (Авраам Линкольн).

Миф 4. О пятилетке в 4 года[82 - Автор – А. Колганов.]

Вокруг первой пятилетки сложилась своя мифология. Одни рассматривают ее как несомненное доказательство эффективности социалистической плановой системы, другие – как показатель мудрости и прозорливости И.В. Сталина, своевременно озаботившегося о форсировании индустриального развития страны, третьи твердят о том, что никакие экономические успехи нельзя оплачивать ценой неисчислимых жертв.

Реальная история пятилетки, как и всегда, не является картиной, написанной только одной краской – или даже двумя. Успехи политики индустриализации несомненны, и оспаривать их бессмысленно. А вот вопрос о точной оценке этих успехов как раз может быть предметом обсуждения. Здесь мы ограничимся вопросом об экономической стороне дела, оставив политические, нравственные, психологические и прочие аспекты в стороне.

Первая пятилетка наглядно демонстрирует нам, что к мнению о И.В. Сталине, как гениальном менеджере, следует подходить с большой осторожностью. Во всяком случае, Сталин образца 1945 или даже 1940 года сильно отличается от Сталина образца 1930 года. Я не склонен давать управленческим способностям Сталина уничижительную оценку. Но достаточно успешные стороны его руководящей деятельности были оплачены ценой довольно тяжелых уроков конца 20-х – начала 30-х годов

Высокие темпы промышленного роста, достигнутые в 1929 и в 1930 годах, были восприняты И.В. Сталиным как нечто само собой разумеющееся и не были подвергнуты квалифицированному экономическому анализу. Успехи первых лет пятилетки вскружили голову руководителю страны, добивавшемуся, нисколько не считаясь с экономической наукой, расширения программы нового строительства по сравнению с планом и предлагавшему фантастическое завышение наметок пятилетки. Например, вместо предлагавшихся первоначально 6 млн. т чугуна на 1932/33 год в пятилетнем плане была утверждена цифра 10 млн. т, а в 1930 году правительство решило довести ее до 17 млн. т. Цифра же в 10 млн. т была объявлена в выступлениях на XVI съезде руководителей нашей промышленности – В.И. Межлаука и В.В. Куйбышева – вредительским минимализмом.[83 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 303, 330.] Несмотря на эти громогласные призывы с высокой трибуны, именно они – руководители ВСНХ и Госплана – настояли, в конце концов, на отказе от авантюристического задания – произвести в 1932/33 году 17 млн. т чугуна.[84 - Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 13.] Как известно, черная металлургия к концу пятилетки едва-едва перекрыла рубеж в 6 млн. т чугуна. Но когда И.В. Сталин заявил на XVI съезде, что «…люди, болтающие о необходимости снижения темпа развития нашей промышленности, являются врагами социализма, агентами наших классовых врагов»[85 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 28.], трудно было протестовать против непосильного для экономики роста капиталовложений и расширения фронта капитального строительства.

Правда, годом раньше такие протесты еще раздавались. В феврале 1929 года, выступая на заседании президиума Госплана, инженер Осадчий восклицал: «…Гартван и Таубе говорили, что мы можем произвести 6–7 млн. т чугуна, но они были заподозрены, им брошено было в лицо сомнение в лояльности, может быть здесь были подозрения в саботаже, в отсталости и т. д.». Эта обстановка логически приводила его к выводу: «… вы получите в президиуме со стороны его членов и техников или обязанность молчания, или пение похвал, а не критику».[86 - Цит. по: Струмилин С.Г. Проблемы планирования в СССР. Л.: Изд-во АН СССР, 1932. С. 136.]

А ведь отказ от авантюризма позволил бы вести работы более обдуманно, без горячки, не неся потерь из-за запаздывания оборудования, нехватки стройматериалов, отсутствия проектов, текучести рабочей силы, не омертвляя гигантские средства, а направляя их на такие участки, где они могли бы дать наибольший эффект в кратчайшие сроки. Эта возможность не была использована. Незавершенное строительство, составлявшее в начале пятилетки

31 % к объему капиталовложений, в 1932 году подскочило до 76 %.[87 - Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 48.]

Почему же в течение первой пятилетки запланированная программа капиталовложений в промышленность (и в целом в народное хозяйство) была значительно превышена? Ответ на этот вопрос можно найти в уже цитировавшихся политических заявлениях на XVI съезде ВКП (б), состоявшемся как раз посередине первой пятилетки – в 1930 году. Первая и важнейшая причина – ставка на ничем не обоснованный размах капитального строительства – вела к дальнейшим тяжелым последствиям. Нарастали такие явления, как неразбериха в материально-техническом обеспечении строек, переносы сроков строительства, поставок оборудования, отсутствие проектной документации и т. д. Многие деятели партии обращали внимание на ненормальность сложившегося положения, не решаясь, впрочем, оспаривать провозглашенные Сталиным амбициозные цели. Член Политбюро ЦК ВКП (б) С.В. Косиор в своем выступлении на съезде говорил об угрозе срыва планов реконструкции и нового строительства угольно-металлургической базы Украины, об отсутствии до настоящего времени окончательного плана строительства и реконструкции предприятий тяжелой промышленности, о затяжке проектирования. Аналогичные проблемы поднимались и в выступлениях других делегатов.[88 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 177, 531.]

Недостатки в области планирования и осуществления капитального строительства вытекали так же и из общих недостатков плановой работы, в которую все больше проникали элементы канцелярщины, грозившие превратить ее в игру бюрократических амбиций. Председатель СНК РСФСР С.И. Сырцов с тревогой говорил на XVI съезде: «Такие помехи, как длительное прохождение планов, запоздалое доведение их до предприятия, параллелизм в составлении планов, множественность инстанций, проверяющих и утверждающих планы, и прочее, разумеется, представляют собой чрезвычайно большое препятствие для осуществления тех колоссальных задач, которые стоят перед нами. При этом большим злом, которое партия еще не сумела преодолеть, является то, что работа каждого руководителя, каждого учреждения в значительной мере отдается ведомственной борьбе, а не самой работе».[89 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 225.] В особенности С.И. Сырцов обратил внимание на царящую неразбериху в принятии решений о строительстве: «Иногда хозорган собирается строить какое-либо предприятие, закладывает фундамент, возводит стены, а потом оказывается, что это строительство не может быть обеспечено немедленно оборудованием, строительными материалами и т. д.», – заметил он. – «Необходимо стремиться к тому, чтобы на фронте строительства уменьшить количество случаев, когда нам приходится отказываться от начатого строительства ввиду его нереальности в данных условиях из-за необеспеченности чертежами, проектами и прочими необходимыми элементами».[90 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 222–223.]

При безоглядном расширении фронта капитального строительства на уже построенных заводах наблюдались низкая загруженность новейшего высокопроизводительного оборудования (30–40 %), а иногда и простои импортного оборудования, что тяжелым бременем ложилось на себестоимость продукции, ведя к ее росту.[91 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 224, 510.] Тем не менее, трибуна XVI съезда неоднократно использовалась для того, чтобы обосновывать необходимость резкого увеличения капиталовложений в ту или иную отрасль, дополнительного развертывания строительства в той или иной местности и т. д.[92 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 539, 547–550, 554–555.]

Ошибки в строительной программе объяснялись не только политическими амбициями, ведомственным или местническим нажимом, но и очевидными промахами в планировании, ведущими к несбалансированности в создании и освоении производственных мощностей. Особенно наглядно это проявилось в текстильной промышленности. По данным С. Орджоникидзе, если бы даже с 1925/26 года в текстильной промышленности не велось нового строительства, то при наличном количестве сырья прядильное оборудование осталось бы в 1930 году неиспользованным на 30–40 %. Но с 1925/26 по 1929/30 годы в хлопчатобумажную промышленность было вложено 462 млн. руб., в том числе 85 млн. руб. в новое строительство. По оценке РКИ, из этих затрат 150 млн. руб. были израсходованы вообще напрасно.[93 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 305.]

Представитель ЦК профсоюза текстильщиков добавил к этой картине тот факт, что чрезмерный размах строительства новых фабрик отвлек средства от реконструкции старых, которые находятся в крайне запущенном состоянии, имеют изношенное, зачастую неработоспособное оборудование.[94 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 391.] На XVI съезде высказывалось оптимистическое предположение, что в будущем, 1931 году, трудности с хлопком будут преодолены и текстильные фабрики заработают с нормальной загрузкой. Однако и в 1932 году производственные мощности текстильной промышленности оставались загруженными наполовину, поскольку острый дефицит как хлопка, так и шерсти сохранялся.[95 - Касьяненко В.И. Завоевание экономической независимости СССР (1917–1940 гг.). М.: Политиздат, 1972. С. 151–152.] Подобное же положение складывалось не только в текстильной промышленности. На недогрузку производственных мощностей машиностроительных заводов указывали многие делегаты съезда.[96 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 309–310, 346, 518, 530, 535.]

Строящиеся предприятия нередко оказывались необеспеченными строительными материалами и металлоконструкциями, оборудованием из-за разрывов в планировании строительства и производства необходимых для него изделий и материалов, строительной техники. Дефицит строительных материалов сопровождался также огромным завышением заявок на них, ростом нерациональных запасов. Многие уже построенные предприятия стояли по 8–9 месяцев из-за необеспеченности сырьем, а в это время начиналось строительство аналогичных им. Новый камфарный завод, призванный избавить страну от импорта, не мог работать, к примеру, потому, что все сырье для производства камфары оказалось проданным за границу.[97 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. 332, 403, 434, 541, 564.]

Все это приводило к тому, что огромные капиталовложения часто не приносили отдачи, омертвлялись труд людей, значительные материальные ресурсы. Положение усугублялось низким уровнем организации самого строительного производства. Сроки ввода предприятий в действие нередко переносились, построенные заводы не были готовы к работе с полной нагрузкой. Так, Сталинградский тракторный завод, пущенный досрочно, длительное время не мог освоить своей проектной мощности. И дело было не только в том, что к станкам встала неквалифицированная молодежь. Стремление непременно успеть к заданному сроку привело к тому, что основные цехи к моменту пуска – 17 июня

1930 года – были оснащены оборудованием первой очереди всего на 30–40 %.

Стремление к досрочному пуску предприятий приводило к массовому использованию сверхурочных работ, привлечению в экстраординарном порядке дополнительной рабочей силы. Трудовой энтузиазм, вызванный развертыванием грандиозных работ по индустриализации СССР, позволял опереться на массовый героизм, преодолевавший трудности строительства, ошибки и организационные неурядицы. На строительстве Сталинградского тракторного завода летом 1929 года стройка была охвачена массовым трудовым подъемом. Все работали по 12–14 часов в сутки, отказывались от выходных дней. Американский инженер, консультировавший Тракторострой, не мог не выразить своего удивления: «Такое впечатление, будто они строят свой дом».[98 - Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 91, 99.]

Советские рабочие действительно строили свой дом. Программа индустриализации отвечала их коренным интересам, и многие из них, не колеблясь, бросили на чашу весов свой энтузиазм, чтобы ничто не могло помешать реализации замыслов первой пятилетки. В этой программе им слышалась музыка социализма. Но даже и независимо от задач построения социализма только мощная современная промышленность позволяла СССР превратиться в крепкое жизнеспособное государство.

Однако в стремлении достичь этой цели мы часто натыкались на собственные ошибки и неумелость. С.З. Гинзбург, работавший в строительном управлении ВСНХ, а затем возглавлявший Наркомстрой, в своих воспоминаниях отмечает низкую эффективность организации строительства Днепрокомбината в Запорожье, типографии газеты «Правда» в Москве, Свирьстроя, московского завода «Прибор». «Для этих и других строек того времени, – вспоминает он, – было характерно отсутствие правильных, своевременных проектов организации работ, не было четкого технического планирования строительства, начиная от момента получения задания до момента сдачи сооружения заказчикам».[99 - Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 136.]

Многие намечаемые стройки не имели не только рабочих чертежей, но и проектной документации. Даже для ударных строек своевременное снабжение материалами и механизмами было одной из самых острых проблем. Не всегда это вызывалось общим дефицитом стройматериалов и оборудования. На Магнитострое в 1930 году не было ни одного мощного экскаватора, в то время как они простаивали в Сталинграде после пуска тракторного завода.[100 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 403.]

Для строительства Горьковского автомобильного завода 3 тыс. комсомольцев были мобилизованы в трудовую дивизию. Еще одна трудовая дивизия была составлена из членов Осоавиахима. До пуска завода оставалось 50 дней. Райком партии объявил месяц штурма – трудящиеся города с 18 до 23 часов работали на стройке. В массовых субботниках в октябре приняли участие 194 тыс. чел.[101 - Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 78.] Однако к сроку пуска—1 ноября 1931 году – строительство не было полностью завершено.

Подлинный героизм проявляли и строители Магнитки. А.М. Исаев, впоследствии работавший в качестве конструктора ракетных двигателей вместе с С.П. Королевым, писал домой со строительства: «Если нужно, рабочий работает не 8, а 12–16 часов, а иногда и 36 часов подряд – только бы не пострадало производство! По всему строительству ежедневно совершаются тысячи случаев подлинного героизма. Это факт. Газеты ничего не выдумывают. Я сам такие случаи наблюдаю все время».[102 - Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 151–152.] Но и на Магнитострое трудовой героизм, тем не менее, не привел к пуску комбината в установленные правительством сроки.

Главными причинами не были некомпетентность, недостаток опыта, нетерпение. Кто всерьез возьмется упрекать в некомпетентности специалистов и рабочих, вносивших огромное количество предложений, позволявших реально сокращать сроки тех или иных строительных работ, сооружения объектов, монтажа оборудования? А ведь это было повсеместное явление! Неужели те же специалисты никак не могли уразуметь связи между наличием жилья и обеспеченностью кадрами, между бытовыми условиями и производительностью труда, между подготовкой строительного производства и сроками строительства? Думаю, что не только могли, но и прекрасно понимали эту связь, но, тем не менее, сознательно отодвигали эти вопросы на второй план. Главное – продемонстрировать рвение в досрочной сдаче производственных объектов. Все остальное – в сторону. Но так думали не все.

Например, при строительстве Днепрогэса заранее был проделан огромный объем подготовительных работ. Были сооружены временная электростанция, железнодорожные подъездные пути, жилые дома и общежития, здания культурно-бытового назначения – клубы, больницы, бани и т. д., ремонтные цехи, лесопильный и деревообделочный заводы, два бетонных завода.[103 - Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 64.] Это вызвало массовые упреки в медленном ведении основных работ. Тем не менее, руководивший строительством старый специалист-энергетик А.В. Винтер полагал, что сначала необходимо «обеспечение надежного тыла, расселение строителей в нормальных условиях, организация фронта работ, подготовка кадров, проектов, чертежей и т. п., затем массовое продвижение вперед по всем остальным участкам». Доводы А.В. Винтера встретили негативную реакцию на состоявшемся в сентябре 1930 года совещании руководителей крупнейших строек. «В выступлениях превалировало настроение, даже требование: любой ценой пустить объекты в срок, а лучше – досрочно».[104 - Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 141.]

Я уже говорил, как обстояло дело с пуском Сталинградского тракторного, Магнитки, ГАЗа, где исповедовалась подобная философия строительства. Днепрогэс же был возведен на семь месяцев раньше установленного срока. Такие плоды давал трудовой энтузиазм, помноженный на правильную организацию труда, вместо эксплуатации этого энтузиазма для прикрытия прорех в организации дела.

Сейчас, разумеется, легко рассуждать о том, что вот, мол, если бы все последовали примеру А.В. Винтера, то тогда бы… Когда всякая задержка с ведением работ на основных объектах получала политическую оценку, немного находилось желающих испробовать путь, реализованный на строительстве Днепрогэса. Ведь ярлык «вредительства» стал уже нередко пускаться в ход для прикрытия своей боязни ответственности, если речь шла о крупной инициативе, для прикрытия ведомственных амбиций или просто чиновничьего спокойствия. Так, в 1930 году при рассмотрении вопроса о замене части дорогих импортных металлоконструкций железобетоном при возведении турбогенераторного завода руководители Электрообъединения ничтоже сумняшеся объявили «врагами народа» тех, кто, добиваясь перепроектирования, якобы хочет тем самым затормозить развитие турбостроения.[105 - Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 133.]

Недооценка трудностей освоения капиталовложений, овладения новой техникой, неполное использование мощностей как новых, так и старых

предприятий из-за нехватки сырья и конструкционных материалов – все это привело к падению фондоотдачи, особенно в 1931 и 1932 годах,[106 - Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 160–164.] предопределило невыполнение плановых заданий по росту производительности труда. При плане прироста производительности труда на 110 % за пятилетку фактически она выросла на 41 % в годовой выработке и на 61,1 % – в часовой (разница объясняется тем, что в связи с переходом на 7-часовой рабочий день средняя продолжительность рабочего дня сократилась за первую пятилетку с 7,6 до 6,98 часа).[107 - Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 17–18, 20–21]

Такой просчет с определением реальных возможностей роста производительности труда привел к тому, что для выполнения заданий пятилетки по объему производства пришлось привлекать в промышленные отрасли значительно больше рабочей силы, чем первоначально предполагалось. По плану численность рабочих в промышленности должна была возрасти за пятилетку на 33 %.[108 - Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 18] На самом же деле она возросла с 3,1 млн. человек в 1928 году до 6,0 млн. человек в 1932 году, т. е. почти вдвое.[109 - История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 194.] Особенно значительным был сверхплановый приток работников в строительство и лесное хозяйство: по плану численность работников в этих отраслях должна была возрасти на 45 % за пятилетку, фактически же выросла в 4,3 раза.[110 - Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 164.]

Такой рост рядов рабочего класса покрывался в основном притоком из деревни. При общем приросте числа рабочих и служащих за пятилетку 12,6 млн. человек, 8,6 млн. человек из них, или 68,2 %, пришли из деревни.[111 - История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 200.] Приток крестьянства в ряды рабочего класса по отношению к среднегодовой численности рабочих и служащих составлял 13–18 %.[112 - Рабочий класс и индустриальное развитие СССР. М.: Наука, 1975. С. 101.] В результате доля рабочих со стажем до года в общей их численности составила: в 1927–1929 годах – 11–12 %; в 1930 году – 23,5; в 1931 году – 27,6 %; со стажем до 3 лет: в 1929 году – 31,5 %; в 1932 году – 56,4 %.[113 - История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 199.] Если учесть, что даже до первой пятилетки значительная часть рабочих сохраняла связь с деревней, а около 20 % из них в 1926–1929 годах имели в деревне землю, станет ясно, насколько усилился вес крестьянских элементов в рабочем классе.

Следует отметить, что столь бурный рост спроса на рабочую силу предопределил успешность введения 7-часового рабочего дня и досрочного (по сравнению с пятилетним планом) решения задачи ликвидации безработицы. Уже в 1930 году повсеместно ощущалась нехватка рабочей силы.

На 1 сентября 1930 года биржи труда не могли удовлетворить заявок народного хозяйства на 1 млн. 67 тыс. рабочих мест. 9 октября 1930 года Наркомтруд СССР принял решение о посылке 140 тыс. безработных, еще зарегистрированных на биржах труда, на работу и о прекращении выдачи пособий.[114 - История СССР. 1968. № 3. С. 62.]

Однако столь массовое разбавление рабочего класса крестьянством имело и отрицательные стороны. Падала трудовая дисциплина, и были введены чрезвычайные меры: руководители предприятий получили право оперативно наказывать нарушителей дисциплины – штрафовать, переводить на другую работу, увольнять и т. д.[115 - Правда. 1988. 28 окт.]

Ситуация с рабочей силой, как и обстановка борьбы за высокие темпы любой ценой, нередко вела к понижению качества продукции. Как отмечалось на XVI съезде ВКП (б), брак, простои и прогулы по одной только ленинградской промышленности привели в 1929 году к потере около 300 млн. руб.[116 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 223.]

Негативные тенденции, связанные с чересчур быстрым ростом численности рабочих, перерасходом капиталовложений, медленным увеличением производительности труда, не могли не сказаться на величине заработной платы. Немалое влияние на динамику реальных доходов оказывало и положение в сельском хозяйстве. Однако снижение реальных доходов сопровождалось быстрым ростом номинальной заработной платы при одновременном росте цен на предметы потребления.[117 - Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.). М.: Мысль, 1964. С. 163.] Характерным для этих процессов было то, что динамика цен отрывалась от движения себестоимости продукции, а динамика заработной платы – от изменений в производительности труда (см. табл. 1).

Таблица 1

Соотношение ежегодного роста производительности труда и заработной платы в промышленности (в% к предыдущему году)

Источник: Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 107.

Такое соотношение производительности труда и зарплаты в свою очередь повлияло на рост себестоимости продукции. Рост среднегодовой зарплаты перекрыл плановые наметки пятилетки, составив в 1932 году 144,1 % к плану (в промышленности – 123,9 %), она увеличилась с 1928 по 1932 год на 103,6 %, т. е. более чем вдвое.[118 - Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 268, 29.] По первому пятилетнему плану себестоимость промышленной продукции должна была сократиться на 35 %, оптовые цены по группе «А» – на 21,1, по группе «Б» – на 12,6 %. Фактически же уровень себестоимости при некоторых колебаниях почти не изменился, цены в группе «А» снизились на 0,4 %, а в группе «Б» возросли на 112,9 %. Некоторый (хотя и небольшой) рост себестоимости промышленных изделий привел к сокращению прибылей промышленности, а в 1931–1932 годах – к ее убыточности.[119 - Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 130–131, 165.]

В результате финансирование капиталовложений уже не могло основываться на собственных накоплениях промышленности. Тем более, что прибыли хозрасчетных предприятий стали почти полностью изыматься бюджетом и государственной банковской системой. Положение о трестах 1927 года увеличивало хозрасчетную самостоятельность предприятий и трестов, сокращало общий размер изъятий из прибыли, оставляя в их руках специальный капитал расширения, часть которого мобилизовалась банковской системой. Законы же 1929 и 1930 годов последовательно сокращают долю прибыли, остающуюся у предприятия. Если в 1929 году это делается еще довольно осторожно и изъятия из прибыли не достигают даже величины, характерной для 1923–1927 годов, хотя одновременно усиливается мобилизация собственных средств предприятия банковской системой, то закон от 9 сентября 1930 года, не церемонясь, охватывает у предприятий сразу 81 % прибыли.[120 - Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 160, 260.]

Безусловно, такая политика позволяла усиливать бюджетное перераспределение средств, концентрируя их на важнейших направлениях; кроме того, оставшуюся у предприятия прибыль было в сложившихся условиях трудно потратить, не заручившись разрешениями или поддержкой вышестоящих органов,

поскольку материальные ресурсы стали распределяться по фондам. Но стимулировало ли это предприятия к повышению эффективности их работы, в том числе и за счет предоставляемых им немалых бюджетных средств? Есть серьезные основания полагать, что эффект был как раз обратный. И этот эффект проявился достаточно явно, несмотря на очевидный энтузиазм и массовый трудовой героизм строителей нового общества.

На индустриализацию были брошены колоссальные по масштабам и возможностям страны средства. За один только год – с 1928/29 по 1929/30 – объем капиталовложений в промышленность вырос с 1819 до 4775 млн. руб.[121 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 50.] И концентрация таких ресурсов в столь короткие сроки отзывалась в народном хозяйстве страны очень большим напряжением.

По пятилетнему плану капитальные вложения в промышленность на 50 % должны были быть произведены за счет самой промышленности. Для обеспечения этого результата предполагалось на 35 % снизить себестоимость промышленной продукции. Однако сами составители пятилетки понимали нереальность этой задачи. Председатель ВСНХ В.В. Куйбышев писал в личном письме: «Вот что волновало меня вчера и сегодня: баланса я свести не могу, и так как решительно не могу пойти на сокращение капитальных работ (сокращение темпа), придется брать на себя задачу почти непосильную в области снижения себестоимости».[122 - Цит. по: Правда, 1988, 21 окт.]

По плану остальные 50 % капиталовложений должны были дать кредиты и бюджетные средства, слагавшиеся как из отчислений промышленности, так и из поступлений от других частей народного хозяйства, а также от населения. В действительности капитальные вложения более чем в 3,5 раза превзошли собственные ресурсы накопления в промышленности.[123 - Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 169.] Что касается доли бюджетного финансирования в общей сумме капиталовложений, то установить ее мне не удалось.[124 - В.П. Дьяченко приводит данные о размерах бюджетного финансирования капиталовложений (Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 169), но их оказалось невозможно сравнить с общей суммой вложений в промышленность, ибо разные источники приводят значительно расходящиеся данные о капиталовложениях. И.В. Сталин в докладе на XVI съезде ВКП (б) приводил эти данные дважды и каждый раз называл различные ряды цифр, отличающиеся в свою очередь от данных, приведенных на этом же съезде В.В.Куйбышевым (XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 26, 50, 477). Различные данные (к тому же несопоставимые) приводит и сам В.П. Дьяченко (Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 152, 168), расходясь при этом с данными «Истории социалистической экономики СССР» (История социалистической экономики СССР. Т. 3. М.: Наука, 1977. С. 152, 248).]

В экономической литературе нет данных о доле отчислений от прибылей промышленности за длительный ряд лет. Достаточно ясное представление об источниках бюджетного финансирования капиталовложений может дать сопоставление размеров этого финансирования с отчислениями в бюджет от прибылей предприятий всех отраслей государственного хозяйства и с налогом с оборота. В 1931–1932 годах общая сумма бюджетного финансирования промышленности составила 21,4 млрд. руб., отчисления от прибылей государственных предприятий – 4,2, а налог с оборота —31,3 млрд. руб.[125 - Рассчитано по: История социалистической экономики СССР. Т. 3. М.: Наука, 1977. С. 486–487; 43. С. 262.] Именно несоразмерно большой рост поступлений в бюджет из этого последнего источника и обеспечил скачок в размахе финансирования промышленности, особенно в завершающие годы пятилетки.

Налог с оборота уплачивают главным образом предприятия торговли и легкой промышленности из той части своего дохода, которую они получают за счет установления цен значительно выше себестоимости. Налог с оборота представляет собой, таким образом, косвенный налог на потребителя. Следовательно, обеспечивая большую часть доходов бюджета, налог с оборота аккумулирует в себе не только прибавочный продукт промышленности, но и прибавочный продукт сельского хозяйства, часть необходимого продукта и часть фонда возмещения. В результате норма реального накопления резко подскочила: с 14,3 % в 1928 году до 44,2 % в 1932 году (соответственно норма потребления резко упала). В целом же фонд накопления за пятилетку вырос в 4,8 раза.[126 - Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 22, 247, 220.]

За счет каких же источников пополнялся налог с оборота, росший так быстро? Объем производства в отраслях легкой и пищевой промышленности рос явно не так, чтобы каждый год почти удваивать налог с оборота. Как же были получены эти средства? Некоторое представление об этом дает табл. 2.

Таблица 2

Динамика отпускных цен на продукцию промышленности (в%)

Источник: Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.). М.: Мысль, 1964. С. 158.

Рост цен в легкой и пищевой промышленности далеко обогнал рост себестоимости, приведя к превращению высоких розничных цен в канал перераспределения доходов рабочих и крестьян через бюджет, делая их источником финансирования капиталовложений. Рост цен потребовал большей денежной массы в обращении, т. е. эмиссии бумажных денег. Однако только шестая часть прироста эмиссии бумажных денег обслуживала номинальный (не говоря уже о реальном) прирост товарооборота. Если в 1927 году на 1 руб. денежной массы, находящейся в обращении, приходилось товаров на 9 р. 53 к., то в 1930 году – 4 р. 53 к. Рубль обесценился более чем вдвое.[127 - Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 132.] Эмиссия обгоняла даже рост цен. Нарастали инфляционные процессы в экономике.

В чем же причина столь негативных явлений в финансовой сфере, почему наметки пятилетнего плана, предполагавшего развитие экономики на базе снижающихся цен, не оправдались?

Основной причиной был созданный волевым нажимом чрезмерно оптимистический расчет эффективности вновь строящихся предприятий и сроков их возведения и освоения в принятом варианте пятилетнего плана. Нежелание отступить от первоначальных предположений, когда стала выявляться их необоснованность, и даже попытка резко превысить первоначальные плановые задания, влекли пагубные последствия.

Это привело, во-первых, к значительному перерасходу капитальных вложений на достижение запланированных результатов: при плановом объеме 19,1 млрд. руб. капитальные вложения в промышленность составили 24,8 млрд. руб.[128 - Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933 С. 254.] Одно это уже вело к значительному бюджетному напряжению. Но поскольку промышленность не справилась с нереальной программой снижения себестоимости, а, следовательно, и с планом внутрипромышленных накоплений, это еще более усилило нагрузку на бюджет.

Во-вторых, для реализации такой программы капиталовложений пришлось привлечь значительно больше людей, чем предполагалось. Если учесть, что почти единственным источником дополнительной

рабочей силы была деревня, дававшая совершенно неквалифицированные кадры, то станет ясно, почему не могла быть достигнута и запланированная величина прироста производительности труда. Рост численности рабочей силы в городах требовал и большего, чем предполагалось, фонда продовольствия и предметов потребления. Перерасход капитальных вложений в тяжелой промышленности оголил легкую промышленность, не давшую и запланированных объемов производства. В сочетании с падением сельскохозяйственного производства это резко сузило возможности снабжения как в городе, так и в деревне. В такой ситуации неизбежными стали рост цен и снижение жизненного уровня населения.

Финансирование капитальных вложений, как уже было показано ранее, стало покрываться в основном за счет косвенных налогов на потребителей промышленных товаров, необходимость увеличения которых (сведенных с 1930 года в единый налог с оборота) и обусловила рост как оптовых, так и розничных цен на предметы потребления.

Разумеется, можно было пойти по другому пути – не повышая цен, сдержать рост номинальной заработной платы. Но тогда государственный бюджет лишился бы возможности перекачки чистого дохода населения, в первую очередь сельскохозяйственного, на нужды финансирования промышленности путем неэквивалентного обмена. Можно было бы и увеличить прямые налоговые изъятия из сельского хозяйства. Однако экономическая политика пошла по пути использования не прямых, а косвенных налогов. Это вынуждало увеличивать заработную плату работников промышленности скорее в зависимости от роста цен, нежели от движения производительности труда. Недостающие в результате плановых просчетов миллиарды забирали у трудящихся как города, так и деревни путем увеличения косвенных налогов и соответствующего вздутия цен.

Председатель Правления Центросоюза И.Е. Любимов жаловался на XVI партконференции, что когда промышленность в III квартале 1929 года снижает себестоимость на 3 % вместо 7 % по плану и в результате обнаруживается нехватка средств на капитальное строительство, то «из потребительской кооперации делается изъятие 28 млн. рублей кредита в одном третьем квартале, вместо запроектированного сокращения банковского кредита на 20 млн. руб. за год. Я уже не говорю об известном факте, что нынче кооперация уплачивает на 60 млн. руб. больше налогового обложения и на 60 млн. руб. примерно изымается кредитов, вместо запроектированных Госпланом и Наркомфином добавочных 30–50 млн. рублей».[129 - XVI конференция ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: Госполитиздат, 1962. С. 189.] И.Е. Любимов, судя по всему, полагал, что основной экономической задачей потребкооперации является улучшение снабжения населения, и просил оставить хоть немного средств на совершенствование торговых точек. Но вскоре из кооперации стали выкачивать еще больше средств и уже безо всяких жалоб с ее стороны.

Требовать в таких условиях, когда косвенные налоги и инфляция стали неотъемлемыми факторами финансирования промышленности, снижения розничных цен, да еще и обращать это требование к потребкооперации, как это сделал И.В. Сталин на XVI съезде ВКП (б)[130 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 43.], – это либо недомыслие, либо сознательное лицемерие.

По подсчетам А.Н. Малафеева, номинальная заработная плата рабочих и служащих увеличилась за 1928–1932 годы в 2,26 раза, а индекс цен государственной и кооперативной торговли вырос в 2,5 раза. В результате реальная заработная плата в 1932 году составила 88,6 % уровня 1928 года.[131 - Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.). М.: Мысль, 1964. С. 174.] При определении динамики реальных доходов рабочих и служащих следует обратить внимание еще на ряд факторов. Если в 1927/28 году бесплатные услуги добавляли 32,6 % к номинальной зарплате, то в 1932 году – уже 37,5 %.[132 - Баевский И. Фонды коллективного потребления: об уровне жизни пролетариата СССР. М.-Л.: Гос. соц.-экон. изд-во, 1932. С. 26.] Однако в сторону понижения уровня реальных доходов действовал огромный рост цен на частном рынке, не учтенный А.Н. Малафеевым в его расчетах. А ведь роль его в снабжении городского населения была достаточно велика: так, неземледельческое население страны тратило на закупку у частника сельскохозяйственных товаров 49,3 % всей суммы своих расходов на эти товары.[133 - Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 124.]

На снижение реальных доходов городского населения повлиял также тот факт, что количество людей, находящихся на государственном снабжении, выросло с 1930 по 1932 год более чем в 1,5 раза и составило 40,3 млн. человек.[134 - Мошков Ю.А. Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации сельского хозяйства СССР (1929–1932 гг.). М.: Изд-во МГУ, 1966. С. 134.] В то же время рыночные фонды на помтовары увеличились с 1930 по 1932 год на 1,5 %, а на продовольственные товары – уменьшились на 24,8 %.[135 - Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.). М.: Мысль, 1964. С. 172.] Совокупность этих факторов привела к ухудшению структуры питания населения – росту потребления хлеба и картофеля при сокращении потребления мяса, масла и других молокопродуктов.[136 - Мошков Ю.А. Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации сельского хозяйства СССР (1929–1932 гг.). М.: Изд-во МГУ, 1966. С. 136.]

Однако, несмотря на некоторое сокращение реальных доходов рабочих и служащих в течение первой пятилетки, они все же превышали уровень, достигнутый до революции, поскольку уже к 1927 году уровень 1913 года был превышен на 28,4 %.[137 - История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 235.] Сокращение же реальных доходов за 1928–1932 годы составило около 20 %. Ошибки и трудности первой пятилетки не могли ослабить волю рабочего класса СССР к тому, чтобы своим трудом поставить дело социализма в нашей стране на прочную индустриальную базу. Трудовая и социальная активность рабочего класса, направленная на преодоление недостатков экономического развития, позволила все же достигнуть многих рубежей, намеченных пятилетним планом.

Именно годы первой пятилетки стали временем массового рождения рабочих инициатив. В 1929 году из ударных бригад возникли производственные коммуны, работавшие на единую расчетную книжку, заработок с которой распределялся уравнительно. Первоначально предполагалось, что в такие коммуны будут объединяться исключительно передовые, сознательные рабочие. Но фактически коммуны нередко складывались из молодых, малоквалифицированных рабочих, стремившихся не столько к росту коллективизма и производительности труда, сколько к обеспечению некоего небольшого гарантированного заработка, удовлетворяющего минимальные потребности. Это послужило в 1931 году основанием для осуждения коммун как вводящих мелкобуржуазную уравниловку.[138 - Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 103–104.]

В 1929 году возникло движение за добровольное снижение расценок и пересмотр норм. В конце мая 1929 года с такой инициативой выступили ленинградские рабочие.[139 - Вопросы истории. 1978. № 3. С. 204.] Вопрос о нормах и расценках был в 20-е годы (да и сейчас остается) одним из самых болезненных вопросов во взаимоотношениях рабочих и

администрации. Произвольный пересмотр норм и снижение расценок администрацией нередко приводили к трудовым конфликтам, вплоть до забастовок. Взяв пересмотр норм в свои руки, рабочие стремились не только почувствовать себя хозяевами производства, но и на деле вести себя как хозяева. Принимать меры, прямо не ведущие к росту заработков (и даже наоборот), ради стимулирования увеличения выработки могут только люди, считающие себя действительными хозяевами своего рабочего дела.

К сожалению, хозяйственные руководители не изменили своего прежнего отношения к пересмотру норм и расценок, рассматривая его лишь как средство давления на рабочих, побуждающее их поднимать выработку. Добровольный пересмотр норм и расценок не был подкреплен материальными стимулами. Это движение свелось к эксплуатации энтузиазма рабочих и поэтому, не получив широкого распространения, в значительной мере угасло, хотя и не исчезло совсем.

Началось также широкое распространение бригадного хозрасчета. Первая хозрасчетная бригада была создана в феврале 1931 года литейщиками Невского машиностроительного завода.[140 - Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 159.] На Киевском машиностроительном заводе им. В.И. Ленина, выступившем одним из инициаторов этого почина, к 1 июля 1931 года работало 128 хозрасчетных бригад, охвативших более тысячи человек. К 1 апреля 1932 года более 1/3 рабочих в важнейших отраслях промышленности состояли в хозрасчетных бригадах. По данным ЦК профсоюза рабочих машиностроения, бригадный хозрасчет охватывал в 1932 году 37,9 % металлистов.[141 - Ведущая роль рабочего класса в реконструкции промышленности СССР. М.: Мысль, 1973. С. 113, 124.]

В рамках бригадного хозрасчета повседневное руководство бригадой со стороны администрации предприятия заменялось заключением между бригадой и администрацией договора, в котором бригада брала на себя обязательства достичь запланированных производственных результатов при снижении себестоимости, обеспечив определенное сокращение затрат сырья, материалов, рабочего времени и т. д. Бригады не только улучшали качество экономических расчетов, на основе которых строили свою деятельность, но и стремились обрести экономическую самостоятельность, взять на себя экономическую ответственность за дело. Работа в хозрасчетных бригадах демонстрировала трудящимся зависимость результатов труда и затрат от общих условий организации и планирования производства на предприятии. Постепенно они начали осознавать необходимость участия в решении этих вопросов, поначалу стараясь добиться лишь более качественного их решения администрацией предприятия. Так, 36 токарей-карусельщиков Ленинградского завода-втуза котло-турбостроения обратились с открытым письмом к начальнику цеха:

«…Самым слабым звеном во всей нашей работе оказалось внутризаводское планирование…

…Мы готовы сделать и сделаем все, что в наших силах, чтобы план перевыполнить. Подтяните техническое руководство, установите действительное единоначалие, и в первую очередь поставьте дело планирования, ускорьте переход на хозрасчет».[142 - Ведущая роль рабочего класса в реконструкции промышленности СССР. М.: Мысль, 1973. С. 114.]

Таким образом начала ощущаться необходимость самостоятельного участия рабочих в планировании производства. В декабре 1928 года VIII съезд профсоюзов принял резолюцию, в которой говорилось: «Отмечая, что существующая система планирования чрезвычайно затрудняет участие профорганов и рабочих масс в выработке планов, съезд обращает внимание ВСНХ и НКПС на необходимость усовершенствования системы планирования промышленности и транспорта и поручает ВЦСПС совместно с ВСНХ и НКПС разработать конкретный порядок прохождения как годовых, так и пятилетнего планов развития промышленности с таким расчетом, чтобы обеспечить широкое участие рабочих масс и профсоюзных организаций сверху донизу в разработке этих планов».[143 - Восьмой съезд профсоюзов СССР (10–24 декабря 1928 г.). Пленумы и секции. Полный Стенограф. отчет. М.: Изд-во ВЦСПС, 1929. С. 554.]

Вскоре потребность рабочих принять активное участие в улучшении дела планирования и организации производства вылилась в движение за встречный промфинплан. Это движение возникло в одном из цехов Ленинградского завода текстильного машиностроения им. К. Маркса, а затем распространилось на все предприятия города. 30 июля 1930 года «Правда» опубликовала их призыв к рабочим металлургических предприятий последовать примеру машиностроителей. В январе 1931 года рабочие завода «Электроаппарат» обратились ко всем рабочим Советского Союза с предложением: «Немедленно начать снизу (от бригады) проработку встречных промфинпланов борьбы за качественные показатели».[144 - Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 108–109.] На предприятиях стали создаваться планово-оперативные группы из рабочих и специалистов для проработки встречных промфинпланов. Это движение привело затем к возникновению сменно-встречного планирования, к разработке и принятию ударными бригадами встречных плановых заданий для каждой смены.[145 - Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 111–112.]

Встречный промфинплан позволял инициативе рабочих выйти за пределы бригады, цеха и даже предприятия, включившись в проработку плановых вопросов, затрагивавших отношения данного коллектива со смежниками и с хозяйственно-экономическими органами. От своего рабочего места, от решения узкопроизводственных проблем рабочие поднимались до активного включения в важнейшие моменты социально-экономических отношений социализма, подводя под социалистическое плановое хозяйство массовую социальную базу. Рабочий учет и контроль получили форму, позволявшую ему органически войти в систему отношений планирования общественного производства.

«…Контрольные цифры Госплана, трестов и заводуправлений, спущенные вниз, должны быть выверены рабочими на основе своей практики, а затем пойти в обратный путь – от станка к заводоуправлению, к тресту, к Госплану с новыми максимальными хозяйственными наметками». При этом рабочие и специалисты ставили не только вопросы повышения выработки, снижения затрат и т. п. Поднимались такие проблемы, как изменение специализации предприятия, перераспределения номенклатуры производства между смежными предприятиями. На заводе имени Сталина в ходе обсуждения встречного плана было предложено перейти от штучного выпуска мелких турбин к серийному производству крупных. Рабочие Московского инструментального завода предложили провести специализацию между ними и Сестрорецким, Тульским и Златоустовским заводами, которые до этого выпускали одни и те же типоразмеры инструментов едва ли не по всей их гамме.[146 - Большевик. 1930. № 15–16. С. 17, 19, 20.]

Участие рабочих в выработке встречного плана влекло за собой и постановку вопроса об их участии в контроле за выполнением этого плана: «… рабочие, создавшие встречный промфинплан, должны иметь постоянное наблюдение за оперативным планированием производства».[147 - Большевик. 1930. № 18. С. 59.] Экономисты уже ставили проблему развития

созданного творчеством масс встречного промфинплана вплоть до полной перестройки всей системы планирования. Б.С. Борилин писал в связи с этим: «Огромную прямо революционную роль играет встречный промфинплан, который полностью должен изменить, перестроить нашу плановую систему».[148 - Большевик. 1931. № 5. С. 37.]

Однако встречный план очень быстро столкнулся с хозяйственно-политическими условиями, не желавшими перестраиваться «под встречный», а, наоборот, оттеснявшими встречный промфинплан в сторону. Это проявилось в явно выраженном стремлении хозяйственников брать заниженные планы, чтобы застраховать себя от срывов. Такое стремление было вполне объяснимо в условиях, когда любой срыв влек за собой жесткую административную, а подчас судебную ответственность. Незаинтересованность хозяйственников во вскрытии резервов, в работе с высоким напряжением, чреватой неудачами, которые могли им дорого обойтись, распространялась и на руководителей профсоюзных органов. «…Эффективность массовых предложений понижается равнодушным отношением профорганизаций к постановке учета экономического эффекта и премированию рабочих за предложения», – отмечал М. Рафаил.[149 - Большевик. 1931. № 5. С. 54.]

Другой формой, направленной на укрепление взаимодействия трудовых коллективов смежников и также рожденной инициативой рабочих масс, стал «общественный буксир». «Общественный буксир» зародился на шахте им. Артема в Донбассе, когда шахтеры послали бригаду из лучших рабочих и специалистов ликвидировать отставание на соревнующейся с ними шахте им. Октябрьской революции.[150 - Ведущая роль рабочего класса в реконструкции промышленности СССР. М.: Мысль, 1973. С. 105.] Активность в распространении этого почина проявили ленинградские рабочие. К октябрю 1930 года в Ленинграде на «общественный буксир» было взято 25 заводов.[151 - Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 107–108.] На 1 июля 1931 года в стране действовало 413 «буксирных» бригад (10 486 человек), на 1 января 1933 года – 1019 бригад (25 975 человек).[152 - История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 269.] 19 июля 1931 года газета «Правда» оценила «общественный буксир» как «опыт социалистической взаимопомощи».[153 - Партия в период наступления социализма по всему фронту, создания колхозного строя (1929–1932 гг.): Документы и материалы. М.: Госполитиздат, 1961. С. 389.]

Взаимодействие между коллективами смежников налаживалось и в других формах. Рабочие завода «Красный путиловец» в Ленинграде 28 января 1929 года предложили организовать перекличку с заводами – поставщиками сырья.[154 - Социалистическое соревнование на предприятиях Ленинграда в годы первой пятилетки (1928–1932 гг.): Сб. документов и материалов. Л.: Изд-во ЛГУ, 1961. С. 44.] «Перекличка цехов и заводов» помогала выявлению хозяйственных проблем смежных производств, налаживанию более прочных кооперационных связей. Этой цели служили также конференции смежных производств, социалистическое соревнование между потребителями и поставщиками.

Однако развитие социалистического соревнования и других форм инициативы рабочего класса в сфере производства натолкнулось на серьезнейшие препятствия. Рабочая инициатива, выражая, пусть и в далеких от совершенства формах, объективные экономические потребности, будучи реальным проявлением социально-экономического творчества пролетариата, все же осталась как бы по ту сторону складывающейся экономической структуры социализма, как вроде бы желательный, но не обязательный довесок к этой структуре. Как ни прискорбно это констатировать, но творчество масс в конечном счете не оказало тогда сколько-нибудь заметного влияния на устойчивые, закрепленные формы хозяйственного механизма, не смогло стать силой, преобразующей этот механизм. Наоборот, бюрократические деформации, складывающиеся в производственных отношениях социализма и закрепленные в формах хозяйственного механизма, оказали негативное влияние на результаты социально-экономического творчества масс, постепенно отторгая формы, созданные этим творчеством.

Инициатива масс встречала широкую поддержку, но лишь на словах. Приказов и инструкций о развитии соревнования и распространении починов хватало с избытком, но это вело только к формализации инициативы. Если инициатива снизу встречает упорное сопротивление стереотипов хозяйствования, то остаются лишь две возможности. Либо массы ломают эти стереотипы, либо идеологическая поддержка и понукание инициатив, «не вписывающихся» в хозяйственную систему, приводят к их формальному распространению, рассчитанному на показную шумиху.

Некоторые представители партийных организации на местах сознавали, что одними призывами к рабочему классу соревнование не исчерпывается, грозя иначе превратиться в прикрытый цветистыми фразами понукающий рефрен: «Давай, давай!» Еще не была забыта – хотя бы на словах – ленинская постановка вопроса в статье «Как организовать соревнование», связывавшая социалистическое соревнование с развертыванием всенародного учета и контроля, и потому, например, МК ВКП (б) и МК ВЛКСМ записали в своем обращении: «…тащить на суд масс вопросы повседневной экономики».[155 - Борьба КПСС за социалистическую индустриализацию страны и подготовку сплошной коллективизации сельского хозяйства (1926–1929 гг.): Документы и материалы. М.: Госполитиздат, 1960. С. 459.] Но этот призыв повис в воздухе. Партийная и советская бюрократия вовсе не желала выставлять свои ошибки и промахи на суд масс.

Опасения о выхолащивании сути соревнования были небеспочвенными. Член Президиума ВСНХ И.А. Краваль в 1929 году констатировал: «…опыт работы истекших месяцев показывает, что большинство рабочих еще не участвует в соревновании. Мы нередко значительную часть парадного соревнования принимаем за действительность. К сожалению, нередки случаи, когда в ряде районов и на ряде предприятий ограничились только парадной частью соревнования. Работа по проверке выполнения принятых на себя обязательств поставлена слабо, а в ряде случаев совершенно отсутствует».[156 - Большевик. 1929. № 15. С. 31.]

Если бы это были только трудности роста, то на этих оценках, может быть, и не стоило бы заострять внимание. Однако дальнейшее развитие событий свидетельствовало, что проявления рабочей инициативы во все большей степени попадают в положение лишь подсобных средств для поднятия выработки и отторгаются в тех случаях, когда начинают хоть в какой-то мере посягать на прерогативы административной иерархии управления, требовать изменений в привычных стереотипах существования управленческого аппарата.

Сводка Уралпрофсовета за 28 сентября 1930 года дает немало примеров, достигнутых за счет соревнования роста качества продукции, добровольного пересмотра норм и расценок, роста увлеченности рабочих своим трудом. Но наряду с этим нередко указываются и такие факты, когда ударничество в труде достигается за счет удлинения рабочего дня, вольного обращения с техникой безопасности и т. д.[157 - Партия в период наступления социализма по всему фронту, создания колхозного строя (1929–1932 гг.): Документы и материалы. М.: Госполитиздат, 1961. С. 322–324.] Факты подобного рода были повсеместным явлением в

строительстве, но, как показывает сводка, в промышленности соревнование нередко сводилось к тем же требованиям – темпы любой ценой, план любой ценой. Такое соревнование поддерживалось и поощрялось. Напротив, когда рабочие намеревались заглянуть немного дальше собственного носа и действительно вынести на собственный суд вопросы повседневной экономики, то результаты оказывались иными.

«Общественный буксир», рожденный собственной инициативой рабочих в 1931 году, получил в следующем, 1932 году, наибольший размах. Однако затем движение пошло на убыль. Слишком уж неприятными для администрации предприятий, да и вышестоящих хозорганов были самостоятельное выяснение рабочими обстоятельств плохой работы того или иного завода и, более того, успешное практическое доказательство того, что рабочие и специалисты своими усилиями могут решить задачи, о которые спотыкаются руководящие хозяйственники. Да и вообще – приходят на завод чужие люди, с другого предприятия, а то и вообще из другого ведомства, суют свой нос куда не надо, да еще и учат как работать!

Незавидной оказалась и судьба хозрасчетных бригад. Между ними началось соревнование за проведение режима экономии, за снижение себестоимости продукции, но оно тут же оказалось «возмутителем спокойствия». О том, какие результаты по снижению себестоимости были достигнуты в годы первой пятилетки, я уже говорил. Вместо снижения она начала расти. И не удивительно. Обследование, проведенное Наркомфином в первом полугодии 1931 года, установило: «…??Какое имеется в работе завода общее снижение себестоимости и какова его прибыль, определить невозможно… за отсутствием калькуляций по всему производству».[158 - Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 162.] В условиях борьбы за план и темпы любой ценой, когда хозрасчетные итоги деятельности предприятия отходили на задний план, трудно было рассчитывать на иные последствия, сказавшиеся и на хозрасчетных бригадах. «…После 1932 года движение по созданию хозрасчетных бригад пошло на убыль, так как отсутствие подлинного хозрасчета как в цехе, так и на предприятии в целом сводило на нет усилия таких бригад».[159 - Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 111.]

В безвыходную ситуацию было поставлено встречное планирование. Эта форма плановой работы могла стать эффективным орудием раскрепощения инициативы трудового коллектива. Встречный план создавал возможность выдвижения коллективами таких плановых проектов, которые основывались на непосредственном производственном опыте трудящихся, на их собственных экономических интересах, на практике взаимодействия со смежниками. На такой основе реальной становилась критическая проверка трудящимися первоначальных наметок плановых органов. Для этого трудовой коллектив должен был получить определенную самостоятельность в плановой работе, определенный статус для своего встречного плана, определенные права по решению плановых вопросов. Соответственно должны были быть определены, т. е. поставлены в четкие границы, и прерогативы вышестоящих плановых органов. Однако такая постановка вопроса не устраивала ни хозяйственную, ни политическую бюрократию, стремившуюся сохранить за собой монополию на установление всех условий производства, на командование трудовыми коллективами. Сразу же обнаружилось стремление бюрократии поставить встречное планирование в жесткие рамки, превратить его лишь в способ значительного повышения заданий, спущенных сверху.

Журнал «На плановом фронте» одергивал: «В очень многих случаях встречный промфинплан понимается как самостоятельный план, особый план, идущий снизу навстречу другому плану, идущему «сверху». Это прямо противоречит основным принципам социалистического планирования».[160 - На плановом фронте. 1931. № 27. С. 25.] Журнал, правда, стыдливо оговаривался, что допустимы и «два плана», если в хозяйственном аппарате не изжиты еще бюрократические извращения. Но такое понимание роли плана, идущего снизу, превращало его неизбежно в придаток к решениям вышестоящих органов. В этих условиях декларация: «Разработка массами встречных планов должна быть обеспечена с самого начала как органическое звено всей работы над планом плановых органов ведомств, Госплана, объединений и заводоуправлений, обязанных к началу составления встречного плана сообщить рабочим организациям необходимый минимум показателей (народнохозяйственный лимит топлива, сырья, капитальных работ, потребность в изделиях и т. д.)»[161 - На плановом фронте. 1931. № 7. С. 3.], – оборачивалась пустым благопожеланием.

Рабочие инициативы не получили поддержки со стороны политических руководителей, и потенциал самостоятельной организованности рабочего класса оказался недостаточным, чтобы против воли своих лидеров все же сломать бюрократическую систему хозяйствования.

Несмотря на такие неблагоприятные условия, рабочие инициативы угасли не сразу. Энергия и настойчивость рабочего класса, пробужденные борьбой за дело социализма, не позволяли отступать, когда речь шла о том, чтобы собственными усилиями выправить недостатки, проявлявшиеся то на том, то на другом участке социалистического строительства. Только героизм рабочего класса оказался способен преодолеть многочисленные трудности и ошибки в развитии народного хозяйства, позволил экономике удержать в целом высокие темпы индустриального развития.

Но ведь, не пойдя на эти героические усилия, не жертвуя жизненным уровнем населения, наверное, нельзя было сохранить запланированные темпы индустриализации?

Давайте разберемся, для чего и почему потребовались эти жертвы, и что бы случилось, если бы они не были принесены.

Была ли достигнута цель – увеличить темпы экономического развития страны? Нет. Если сравнить темпы роста промышленности в 1926–1928 годах, предшествующих пятилетке, когда уже завершился восстановительный процесс в промышленности, то вырисовывается следующая картина: в 1926–1928 годах среднегодовые темпы прироста промышленного производства составляли 21,7 %, а в годы первой пятилетки—19,2 %.[162 - История социалистической экономики СССР. Т. 3. М.: Наука, 1977. С. 107.] Причем прирост капиталовложений в 1926–1928 годы был несравненно меньше, чем в годы пятилетки. Фактическая кривая роста промышленного производства по годам пятилетки оказалась близка к многократно осужденной «затухающей кривой». Этот идеологический ярлык приобрел силу поистине символа веры. Не стоит удивляться, что экономист Б.С. Борилин, привычно осуждая установку на «затухающую кривую» как «троцкистскую», противопоставляет ей первую пятилетку, наглядно демонстрирующую, по приведенным им самим фактическим данным, именно эту же самую «затухающую кривую».[163 - Большевик. 1933. № 1–2. С. 79, 87.]

Такое распределение темпов роста промышленности по годам было прямым следствием авантюристического курса на безоглядное наращивание капиталовложений. Экономика не справлялась с непомерно разбухшим капитальным строительством. Темпы роста объемов производства и производительности труда стали падать, цены и себестоимость – расти. Тем самым

была сорвана реальная возможность провести экономику по пути, намечавшемуся отправным вариантом пятилетки, а может быть, и достичь наметок оптимального варианта.[164 - Коммунист. 1987. № 18. С. 83–84.]

Стоило, видимо, прислушаться к специалистам Госплана, предлагавшим именно эти два варианта пятилетки, не подвергать отправной вариант осуждению как минималистский, а тем более не пытаться вырваться за пределы оптимального варианта, и так составленного в расчете на возможно более благоприятные условия.

Один из разработчиков первой пятилетки С.Г. Струмилин пытался предостеречь против вступления на этот путь. Он заявил на VI Всесоюзном съезде плановых работников в сентябре 1929 года, что считает преждевременными разговоры о превращении пятилетки в четырехлетку или трехлетку. Не надо делать скороспелых выводов на основании успехов отдельных участков народного хозяйства.[165 - Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 128.] Но возражения прекратились, когда И.В. Сталин на XVI съезде ВКП (б) широковещательно объявил о том, что задания пятилетнего плана по нефтяной промышленности будут выполнены в 2,5 года, по торфяной промышленности– в 2,5, по общему машиностроению – в 2,5, по сельскохозяйственному машиностроению – в 3, по электротехнической промышленности – в 3 года.[166 - XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 27, 50.] Сталин рисовал картину непрерывно растущих темпов развития промышленности: 1928/29 год – 124,3 %; 1929/30 год – 132, 1930/31 год – 147 %.

Но, может быть, тут просто несколько преувеличенный оптимизм, вызванный беспрецедентными успехами? И потом, пятилетку ведь все же выполнили досрочно, за 4 года?

Вот лежит передо мной на столе небольшая книга в темно-синем переплете, с потускневшими золотыми буквами на обложке: «Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР»[167 - Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933.]. Стоит только заглянуть в нее, чтобы убедиться в мифологическом характере досрочного выполнения первой пятилетки. Она была сорвана в сельском хозяйстве по всем показателям, в промышленности – по подавляющему большинству.[168 - Коммунист. 1987. № 18. С. 83–84.] Особенно сильный провал произошел по качественным показателям – вопреки плану выросли себестоимость продукции, фондоемкость, цены, менее чем наполовину был достигнут запланированный прирост производительности труда.[169 - Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 14, 268; Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 17–18; Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 129.] Секретная директива Политбюро ЦК ВКП (б) от 1 февраля 1933 года гласила: «Воспретить всем ведомствам, республикам и областям до опубликования официального издания Госплана СССР об итогах выполнения первой пятилетки издание каких-либо других итоговых работ как сводных, так и отраслевых и районных с тем, что и после официального издания итогов пятилетки все работы по итогам могут издаваться лишь с разрешения Госплана».[170 - Правда. 1988. 28 окт.]

И хотя даже официальные цифры демонстрировали невыполнение пятилетки по широкому кругу показателей, никто уже не осмеливался опровергать насквозь лживые победные реляции типа этой: «…задания пятилетнего плана об улучшении материального положения трудящихся города и деревни выполнены, а по решающим и основным показателям перевыполнены».[171 - Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 31.] Не случайно, однако, в официальных итогах пятилетки отсутствуют показатели потребления в натуральном выражении.

Несмотря на то, что плановые наметки не были достигнуты, СССР сделал беспрецедентный шаг вперед по пути индустриализации народного хозяйства. Но можно было бы избежать многих неоправданных потерь, если бы планирование не подменялось нередко простой волевой установкой на увеличение темпов. Попытки выполнить план в 2,5–3 года нанесли эффективности экономики серьезный ущерб.

Поэтому не выдерживает элементарной критики распространенное заблуждение, что И.В. Сталин является изобретателем гениального управленческого приема – дать заведомо нереальные задания, вынудить их выполнять под угрозой разного рода санкций, вплоть до самых жестких, и в результате хотя и не получить запланированный результат, но все же получить нечто среднее между строго рациональным и заведомо нереальным результатом. Практика первой пятилетки, однако, неопровержимо свидетельствует, что такой прием приводит к значительному перенапряжению сил, к снижению качественных экономических показателей, к перерасходу ресурсов – и в итоге все равно не дает возможности выскочить из рамок того, что определяется объективными экономическими условиями.

Миф 5. О неизбежных жертвах коллективизации[172 - Автор – А. Колганов.]

1. Замысел сплошной коллективизации

В том, что крестьянству в нашей стране суждено пойти по пути кооперирования, в конце 20-х годов не сомневался, пожалуй, ни один экономист. Все оттенки мнений – от Н.Д. Кондратьева до Е.А. Преображенского – сходились в признании неизбежности и прогрессивности перехода сельского хозяйства на путь кооперативного производства. Но даже в среде аграрников-марксистов сталкивались весьма разноречивые суждения о том, какой быть кооперированной деревне и как превратить крестьянина из единоличника в «цивилизованного кооператора». Эти споры отражали противоречивость тех реальных экономических предпосылок кооперирования, которые сложились к концу 20-х годов в СССР.

Кооперация очень медленно переходила от своих первичных форм – сбытоснабженческой, кредитной, потребительской, по переработке сельхозсырья, по эксплуатации машин – к производственной кооперации, к коллективным крестьянским хозяйствам. Да и возникавшие первые колхозы оставляли еще желать много лучшего.

В этих колхозах еще чрезвычайно слаба была материально-техническая база крупного коллективного производства (выдвигался даже тезис о «мануфактурном» характере производства в таких хозяйствах). В 1928 году на Кубани из 1026 новых колхозов только 19 имели тракторы. Да и другим инвентарем коллективы были снабжены не лучшим образом. Велико было количество слабых мелких колхозов, нередко они распадались или происходили массовые выходы из них.[173 - Большевик. 1928. № 20. С. 75–78.] В колхозах преобладала беднота – лица без средств производства или со средствами производства до 400 руб. составляли в 1928–1929 годах 72–78 % членов колхозов. На один колхоз приходилось в среднем 17,7 крестьянского двора, и лишь 20 % колхозов имели тракторы.[174 - Фигуровская Н.К. Развитие аграрной теории в СССР. Конец 20-х – 30-е годы. М.: Наука, 1983. С. 129.] Многие организационные слабости колхозов были связаны с почти полным отсутствием в деревне квалифицированных кадров, что ясно осознавалось в тот период: «Трудности, проистекающие от элементарной

неграмотности, неизбежно скажутся с еще большей силой в ближайшем будущем в связи с переходом к массовому созданию крупных колхозов».[175 - Большевик. 1929. № 1. С. 45.]

Сложность решения вопроса о техническом и кадровом обеспечении колхозов и полная невозможность в короткие сроки поставить каждый колхоз в этом отношении в более или менее нормальные условия вызвали напряженные поиски выхода. И такой выход был найден в виде тракторных колонн, положивших начало созданию машинно-тракторных станций. Это позволило, концентрируя ресурсы и квалифицированные кадры, обслуживать значительное число хозяйств – как коллективных, так и индивидуальных, на деле демонстрируя преимущества крупных хозяйств в использовании техники.

Но эта форма неизбежно несла в себе противоречия, связанные с попытками преодоления технической отсталости на ограниченной материальной базе. Пути разрешения этих противоречий виделись по-разному. Одни выступали против идеи МТС, указывая на то, что это означало бы отчуждение от крестьянства основных средств производства, и полагая, что «единственным правильным решением вопроса о судьбе, перспективах развития колонны (тракторной. – А.К.) является решение о передаче на определенной ступени развития колхоза в собственность последнему всего технического оборудования колонны».[176 - Большевик. 1929. № 1. С. 52–53.] При всей абстрактной правильности такого подхода реальные материальные возможности не позволяли брать в ближайшей перспективе курс на обеспечение собственной техникой всех колхозов. Кроме того, немаловажное значение имело и сохранение этого мощного рычага воздействия на преобразование крестьянского хозяйства в руках советского государства.

Другие, отмечая противоречия, связанные с известным обособлением работ колхозов и МТС, предлагали для устранения возникающих при этом проблем составлять из МТС и обслуживаемых ею колхозов единый хозяйственный комбинат с общим планом.[177 - Труды Первой Всесоюзной конференции аграрников-марксистов. Т. 2. Ч. I. М.: Изд-во Ком. акад. 1930. С. 160–162.] Однако эта идея не была реализована ни в какой форме, и конфликты на почве взаимоотношений МТС и колхозов долгое время оставались больным местом аграрной экономики.

Наиболее глубокие теоретические разногласия, получившие впоследствии весьма болезненное практическое воплощение, касались оценки природы сельскохозяйственной кооперации. Прекратилось обсуждение вопроса о том, социалистической ли является кооперация в обращении, и была поднята проблема социальной природы производственной кооперации. Взгляды Н.И. Бухарина, отстаивавшего в полемике с Е.А. Преображенским социалистическую природу кооперации в обращении, были полностью отвергнуты вместе с осуждением «правого уклона». Утвердился взгляд, согласно которому кооперация в обращении может превратиться в социалистическую лишь постольку, поскольку она перерастает в производственную. Но и относительно самой производственной кооперации преобладающим становился взгляд, что любая кооперация, где нет полного обобществления труда и средств производства, является социалистической лишь по организационной форме, в которой происходит переделка мелкотоварного уклада и борются две тенденции – капиталистическая и социалистическая.

Например, выдвигался тезис, что колхозы не являются социалистическими предприятиями, представляя собой промежуточный этап к обобществленным хозяйствам. В противоположность этой позиции существовала другая, согласно которой суть коллективизации заключается не в создании крупных хозяйств, облегчающих государству возможность их регулирования, а затем и полного огосударствления, а в том, что она создает социалистические производственные отношения в коллективном хозяйстве.[178 - Экономическое обозрение. 1930. № 1. С. 54, 57, 58, 61.]

Позиция, с которой создание колхозов сознательно или подсознательно рассматривалось лишь как средство облегчения манипулирования экономикой сельского хозяйства со стороны государственных органов, не была плодом только теоретического заблуждения. Она была отражением взглядов многих работников партийного, советского и хозяйственного аппаратов, ориентировавшихся на методы административного командования и потому делавших ставку на введение социализма в деревне «лихой кавалерийской атакой». Даже на колхозников они смотрели с подозрением, как на бывшую мелкую буржуазию.

Эта позиция выросла, разумеется, не на пустом месте, выступая односторонней реакцией на действительные противоречия колхозного движения, на колебания крестьянства и неустойчивость первых колхозов.

Уровень обобществления в колхозах в 1929 году был еще весьма низким. Около 60 % коллективных хозяйств составляли товарищества совместной обработки земли, где не обобществлялись ни земля, ни средства производства. Но и в сельскохозяйственных артелях стояла проблема соотношения индивидуального и обобществленного секторов. Существовала возможность при распаде колхоза деколлективизации его обобществленных фондов, в том числе и тех средств, которые были получены в результате льгот, предоставляемых государством и сельхозкооперацией, если они не фиксировались в неделимых фондах, т. е. в фондах, не подлежащих разделу между членами колхоза. Поэтому столь острым в практическом плане на всем протяжении создания коллективного строя был вопрос о формировании и закреплении неделимых фондов. Накопление этих фондов стало рассматриваться как решающий момент в превращении коллективной собственности колхозов в социалистическую.

Приведенные выше факты показывают, почему сложно было рассчитывать на быстрый рост и укрепление высших форм производственной кооперации и почему переход к этим высшим формам рассматривался как крайне желательный. Дело было не только в том, что именно эти высшие формы закрепляли социалистические отношения в деревне. Существовал и непосредственный хозяйственный интерес в переводе деревни на рельсы социалистических отношений, связанный с необходимостью резко поднять производительность сельского хозяйства для обеспечения индустриализации, чего сомнительно было добиться на основе мелкокрестьянского производства. «В течение всех последних лет мы в отношении хлебозаготовок и хлебоснабжения идем на грани удовлетворения текущих потребностей, но не имеем ни маневренных фондов, ни необходимого количества зерна для экспорта», – констатировал В.П. Милютин.[179 - Большевик. 1929. № 4. С. 33.]

В этих условиях все большую роль стала играть не оценка реальной ситуации, опирающаяся на научный марксистский фундамент, а надежда как-нибудь побыстрее разделаться с сельскохозяйственными проблемами. Л. Шанин прямо поставил вопрос о том, что нет нужды идти через промежуточные ступени кооперации, а надо сразу вводить самые высшие типы обобществления, сопровождая эту постановку вопроса чисто умозрительными рассуждениями о якобы большей экономической выгодности такого пути. Редакция журнала «Большевик» подвергла Шанина критике за забвение классовой борьбы в деревне. А вот по поводу курса кооперирования крестьян установка редакции на пятилетку шла еще дальше: предполагалось строить расчеты на том,

что всем колхозам достанется современная техника, что все колхозы удастся создать крупные, что в них будет обеспечено полное обобществление средств производства.[180 - Большевик. 1929. № 9–10. С. 42, 47–51, 55–56.]

Авторам таких установок надо было бы вспомнить слова В.И. Ленина, написанные им в самом начале наброска «Мысли насчет «плана» государственного хозяйства». Эти слова как нельзя лучше вскрывают главный порок многих плановых проектов – порок, в котором создатели этих проектов не желали признаваться и тем губили дело. В.И. Ленин же не стеснялся направлять критику, в том числе, и в свой собственный адрес: «Главная ошибка всех нас была до сих пор, что мы рассчитывали на лучшее; и от этого впадали в бюрократические утопии».[181 - Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 63.]

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/aleksandr-buzgalin/andrey-ivanovich-kolganov/10-mifov-ob-sssr/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Автор – А. Колганов.

2

Автор – А. Бузгалин.

3

Воейков М. 13 тезисов о классовой борьбе в России // Альтернативы, 2006, № 2; Воейков М. Средние слои в социальной структуре современной России // Альтернативы, 2000, № 2; Колганов А. Почему погибла Советская держава? (тезисы к дискуссии) // Альтернативы, 2001, № 3; Колганов А. Границы капитализма // Альтернативы, 2006, № 3.

4

Славин Б. Кто сегодня определяет ход истории? // Альтернативы, 2000, № 2; Славин Б. Еще раз о природе социализма // Альтернативы, 2000, № 4; Славин Б. Почему советское общество не было буржуазным // Альтернативы, 2002, № 4; Славин Б. Социализм и Россия // Альтернативы, 2004, № 4.

5

Булавка Л. Коммунизм возвращается. Маяковский // Альтернативы, 2006, № 2.

6

Выше я постарался коротко показать, что это в любом случае это была революция против капитала. Да, она выродилась в конечном итоге, но это не отменяет собственной природы этой революции. Что же касается того, насколько октябрьская революция произошла в соответствие с буквой и духом марксизма, то здесь следует помнить, что революции – объективное слагаемое исторического процесса. Они происходят, отметим вслед за Марксом, не потому, что группка теоретиков и практиков от революции решила, что их нужно совершить. Это взрыв социального котла с перегретым паром общественных противоречий. Именно этот взрыв и произошел в России 1917 года, и неслучайно его кульминацией стали октябрьские события.

7

Диалектика «опережающих» и «отстающих» мутаций раскрыта в наших статьях: Бузгалин А.В., Колганов А.И. Экономика: «периодическая система элементов» (к вопросу о структуризации и типологизации экономических систем) // Вопросы экономики, 2001, № 12; Бузгалин А.В., Колганов А.И. Материалы спецкурса «Сравнительный анализ экономических систем: методология и теория» (части 1, 2, 3) // Вестник Моск. Ун-та. Сер. 6 – Экономика, 2002, №№ 3, 4, 5.

8

Автор – А. Колганов.

9

Такую оценку социально-экономическим процессам в России того времени давал и Ф. Энгельс в 1893 году: «В России мы имеем фундамент первобытно-коммунистического характера, родовое общество, предшествующее эпохе цивилизации, правда рассыпающееся теперь в прах, но все еще служащее тем фундаментом, тем материалом, которым оперирует и действует капиталистическая революция (ибо для России это настоящая социальная революция)». (Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 39 С. 128). Вообще Ф. Энгельс в 90-е годы XIX века неоднократно обращается к теме социальной революции, происходящей в России (см.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 22. С. 47, 261, 452 и др.).

10

Все это очень хорошо показано в работе: Воейков М.И. Политико-экономические эссе. М.: Наука, 2004. С. 101–121.

11

Однако до буржуазной республики было еще очень далеко – и не случайно. Какая может быть буржуазная республика в стране, где уже заложены основы капитализма, но экономический строй в основном еще остается добуржуазным? Примерная такая, каким был буржуазный парламентаризм на Юге США вскоре после освобождения рабов или парламентарная система в Латинской Америке в это же время.

12

Ленин В.И. Письма о тактике / Ленин В.И. Соч., 5-е изд., т. 31, с. 142.

13

Ленин В.И. О «левом» ребячестве и о мелкобуржуазности / Ленин В.И. Соч., 5-е изд., т. 36, с. 303.

14

Объяснение этого факта было дано, в частности, А.Тарасовым в статье «Суперэтатизм и социализм» (Свободная мысль, 1996, № 12).

15

Я употребляю здесь понятия «формальное и реальное освобождение труда» по аналогии с понятиями «формального и реального подчинения труда капиталу», применявшимися К. Марксом в «Капитале» для определения стадий зрелости капиталистических производственных отношений. «Формальное» и в том, и в другом случае означает основанное на изменении только социально-экономической формы производства (т. е. производственных отношений), а «реальное» – основанное еще и на изменении материального способа производства. Например, при капитализме реальное подчинение труда капиталу развивается вместе с переходом от ручного труда к мануфактуре, а от нее к фабрике.

16

См.: Воейков М.И. К вопросу о количественном и качественном составе рабочего класса // Рабочий класс в процессах модернизации России: исторический опыт. М.: «Экономическая демократия», 2001, с. 168–169.

17

Рассчитано по: Экономическая энциклопедия. Политическая экономия. Т. 3. Статья «Рабочий класс»; Шигалин Г.И. Военная экономика в первую мировую войну. М.: Воениздат, 1956, с. 248–249.

18

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 20, С. 294.

19

Это несоответствие подробно разъяснено в моей статье «Буржуа и пролетарии. Теоретическая ошибка и историческая правота К. Маркса» (Альтернативы, 1998, № 3), а также в упомянутой выше статье А. Тарасова.

20

Ленин В.И. XI съезд РКП (б). Политический отчет Центрального комитета РКП (б) 27 марта. // Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 94.

21

Характеристика моей позиции касательно предпосылок социализма уже дана ранее здесь: Колганов А.И. Что такое социализм? Марксистская версия. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2012, С. 384–401.

22

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 28. С. 490–491.

23

Ленин В.И. Грозящая катастрофа и как с ней бороться. // Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 34, с. 191.

24

Автор – А. Колганов.

25

Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002.

26

Впервые этот документ стал доступен в архивном сборнике документов германского МИД, опубликованном в 1958 г., а в широкий исторический оборот введен публикацией в книге: Zeman Z.A., Scharlau W.B. Freibeuter der Revolution. Parvus-Gelphand: Eine Politische Biographic. K?ln, 1964.

27

См.: Шуб Д. Ленин и Вильгельм II. Новое о германо-большевистском заговоре // Новый журнал. Кн. 57. Нью-Йорк. 1959, с. 238.

28

Соловьев О.Ф. Парвус: политический портрет // Новая и новейшая история, 1991, № 1, с. 178.

29

См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. – Николаевский Б.И. Тайные страницы истории. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 257, 260–261.

30

См.: там же,

с. 258–260, 262, 268–277; Катков Г. Революция и германское вмешательство. – Тайна октябрьского переворота. СПб.: 2001, с. 146.

31

О бедственном финансовом положении социал-демократов за границей см.: Катков Г. Революция и германское вмешательство. – Тайна октябрьского переворота. СПб.: 2001, с. 150; Соловьев О.Ф. Масонство в мировой политике ХХ века. М.: 1998, с. 53; Ленин В.И. Полн. Собр. Соч., т. 48, с. 276, т. 49, с. 7–8, 27, 49, 241–242, 276, 302.

32

Ленин В.И. Полн. Собр. Соч., т. 49, с. 425, 427; Ленин В.И. Неизвестные документы 1891–1922. М.: 1999, с. 211.

33

См.: Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002, с. 82–85.

34

Parvus A. Im Kampf um die Warkheit. Berlin, 1918, S. 51; Платтен Ф. Проезд Ленина через Германию (предисловие К.Радека). Берлин, 1924, с. 66.

35

Ленин В.И. Полн. Собр. Соч., т. 49, с. 417–419.

36

См.: Суханов Н.Н. Записки о революции. Т. 2, кн. 3–4. М.: 1991, с. 18.

37

Попова С.С. Французская разведка ищет «германский след» // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М.: Наука, 1994, с. 266.

38

Об этом достаточно ясно сказано в воспоминаниях начальника контрразведки Петроградского военного округа Б.В. Никитина (см.: Никитин Б.В. Роковые годы. М.: 2000, с. 85–86). Подробный разбор всей нелепости и откровенной лживости показаний Ермоленко содержится в книге: Оппоков В. Убийцы Российской империи. М.: Яуза-ЭКСМО, 2008. С. 208–230.

39

Мельгунов С.П. Немецкий ключ большевиков. Нью-Йорк, 1989, с. 92.

40

Волкогонов Д.А. Ленин. Кн. 1. Москва.: 1999, с. 220–221.

41

См.: Lyandres S. The Bolsheviks’ «German Gold» Revisited. An Inquiry into 1917 Accusations. Pittsburgh, 1995, p. 94, 63 и др.

42

См.: Приходно-расходная книга ЦК РСДРП (б) // Аникеев В.В. Документы Великого Октября. М.: 1977, с. 206.

43

Саттон Э. Уолл-Стрит и большевистская революция. М.: 1998, с. 90–91; Вольная воля, 1917, 26 ноября.

44

Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002, с. 182–183.

45

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Т.1. Париж, 1921, с. 83.

46

Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. М.: 1991, с. 337.

47

Журавлев В.А. Без веры, царя и отечества. Российская периодическая печать и армия в марте-октябре 1917 года. СПб.: 1999, с. 43.

48

Жилин А.П. К вопросу о морально-политическом состоянии русской армии в 1917 году // Первая мировая война: дискуссионные проблемы истории. М.: Наука, 1994, с. 164.

49

См.: Головин Н.Н. Военные усилия России в мировой войне. М. 2001.

50

Жилин А.П. К вопросу о морально-политическом состоянии русской армии в 1917 году…, с. 165.

51

См.: Kennan G. The Sisson Documents // Journal of Modern History. Vol. XXVIII, 1956, p. 148.

52

См.: Sisson E. One hundred red days. New York, 1931, P. 291–292; Последние новости, Париж, 1921, 6 апреля; Papers Relating to the Foreign Relations of the United States. 1918. Russia. Vol. 1. P. 371/

53

Локкарт Б. Буря над Россией. Исповедь английского дипломата. Рига, 1933, с. 206.

54

The German-Bolshevik Conspiracy. War Information Series. № 20. October 1918. Issued by the Committee on Public Information. Washington, 1918.

55

Kennan G. Russia lives the War. Princeton, 1956, p. 450–451.

56

Kennan G. The Sisson Documents // Journal of Modern History. Vol. XXVIII, 1956, № 2, p. 133, 143–153.

57

Ibid., p. 142–143.

58

Соболев Г.Л. Тайна «немецкого золота». СПб.: Издательский дом «Нева»; М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2002, с. 337–342.

59

Старцев В.И. Ненаписанный роман Фердинанда Оссендовского. Спб. 2001, с. 63, 268.

60

Там же, с. 267–268.

61

Там же, с. 190.

62

Верховский А.И. Россия на Голгофе. Из походного дневника. 1914–1918. Пг.: 1918, с. 125.

63

Там же, с. 133.

64

См.: Былое, 1918, № 12, с. 30–40.

65

Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата. М., 1991, с. 316.

66

См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 369.

67

Дневник барона Алексея Будберга. // Архив русской революции, т. XII, Берлин, 1925, с. 262.

68

Там же, с 266.

69

См.: Фишер Л. Жизнь Ленина. Перевод с англ. Т.1. М.: 1997, с. 276.

70

Протоколы Центрального Комитета РСДРП (б). Август 1917 г. – Февраль 1918 г. М.: 1958, с. 173.

71

Сокольников Г. Брестский мир. М.: 1920, с. 31.

72

См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 390, 411; Документы германского посла в Москве Мирбаха // Вопросы истории, 1971, № 9, с. 128–129.

73

См.: Германия и русские революционеры в годы Первой мировой войны. Документы. Составитель Ю.Г. Фельштинский. М.: 1995, с. 352, 346.

74

Там же, с. 382–384, 387, 391.

75

Там же, с. 411.

76

Например: Тайна Октябрьского переворота: Ленин и немецко-большевистский заговор: Документы, статьи, воспоминания/Сост. Кузнецов В.И. СПб.: Алетейя, 2001.

77

http://www.ozon.ru/context/detail/id/255147/

78

Комсомольская правда, 4 апреля 2001 г.

79

Первая публикация в массовых изданиях, как уже упоминалось: Zeman Z.A., Scharlau W.B. Freibeuter der Revolution. Parvus-Gelphand: Eine Politische Biographic. K?ln, 1964.

80

Хереш Э. Купленная революция. Тайное дело Парвуса. М.: ОЛМА-ПРЕСС Образование, 2004 (это, разумеется, не единственное издание данной книги…).

81

http://forum.msk.ru/news/2004/93.html?action=read&fid=936.

82

Автор – А. Колганов.

83

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 303, 330.

84

Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 13.

85

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 28.

86

Цит. по: Струмилин С.Г. Проблемы планирования в СССР. Л.: Изд-во АН СССР, 1932. С. 136.

87

Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 48.

88

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 177, 531.

89

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 225.

90

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 222–223.

91

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 224, 510.

92

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 539, 547–550, 554–555.

93

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 305.

94

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 391.

95

Касьяненко В.И. Завоевание экономической независимости СССР (1917–1940 гг.). М.: Политиздат, 1972. С. 151–152.

96

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 309–310, 346, 518, 530, 535.

97

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. 332, 403, 434, 541, 564.

98

Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 91, 99.

99

Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 136.

100

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 403.

101

Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 78.

102

Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 151–152.

103

Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 64.

104

Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 141.

105

Гинзбург С.3. О прошлом – для будущего. М.: Политиздат, 1986. С. 133.

106

Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 160–164.

107

Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 17–18, 20–21

108

Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР

(1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 18

109

История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 194.

110

Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 164.

111

История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 200.

112

Рабочий класс и индустриальное развитие СССР. М.: Наука, 1975. С. 101.

113

История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 199.

114

История СССР. 1968. № 3. С. 62.

115

Правда. 1988. 28 окт.

116

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 223.

117

Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.). М.: Мысль, 1964. С. 163.

118

Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 268, 29.

119

Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 130–131, 165.

120

Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 160, 260.

121

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 50.

122

Цит. по: Правда, 1988, 21 окт.

123

Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 169.

124

В.П. Дьяченко приводит данные о размерах бюджетного финансирования капиталовложений (Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 169), но их оказалось невозможно сравнить с общей суммой вложений в промышленность, ибо разные источники приводят значительно расходящиеся данные о капиталовложениях. И.В. Сталин в докладе на XVI съезде ВКП (б) приводил эти данные дважды и каждый раз называл различные ряды цифр, отличающиеся в свою очередь от данных, приведенных на этом же съезде В.В.Куйбышевым (XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 26, 50, 477). Различные данные (к тому же несопоставимые) приводит и сам В.П. Дьяченко (Дьяченко В.П. История финансов СССР (1917–1950 гг.). М.: Наука, 1978. С. 152, 168), расходясь при этом с данными «Истории социалистической экономики СССР» (История социалистической экономики СССР. Т. 3. М.: Наука, 1977. С. 152, 248).

125

Рассчитано по: История социалистической экономики СССР. Т. 3. М.: Наука, 1977. С. 486–487; 43. С. 262.

126

Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 22, 247, 220.

127

Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 132.

128

Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933 С. 254.

129

XVI конференция ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: Госполитиздат, 1962. С. 189.

130

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 43.

131

Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.). М.: Мысль, 1964. С. 174.

132

Баевский И. Фонды коллективного потребления: об уровне жизни пролетариата СССР. М.-Л.: Гос. соц.-экон. изд-во, 1932. С. 26.

133

Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 124.

134

Мошков Ю.А. Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации сельского хозяйства СССР (1929–1932 гг.). М.: Изд-во МГУ, 1966. С. 134.

135

Малафеев А.Н. История ценообразования в СССР (1917–1963 гг.). М.: Мысль, 1964. С. 172.

136

Мошков Ю.А. Зерновая проблема в годы сплошной коллективизации сельского хозяйства СССР (1929–1932 гг.). М.: Изд-во МГУ, 1966. С. 136.

137

История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 235.

138

Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 103–104.

139

Вопросы истории. 1978. № 3. С. 204.

140

Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 159.

141

Ведущая роль рабочего класса в реконструкции промышленности СССР. М.: Мысль, 1973. С. 113, 124.

142

Ведущая роль рабочего класса в реконструкции промышленности СССР. М.: Мысль, 1973. С. 114.

143

Восьмой съезд профсоюзов СССР (10–24 декабря 1928 г.). Пленумы и секции. Полный Стенограф. отчет. М.: Изд-во ВЦСПС, 1929. С. 554.

144

Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 108–109.

145

Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 111–112.

146

Большевик. 1930. № 15–16. С. 17, 19, 20.

147

Большевик. 1930. № 18. С. 59.

148

Большевик. 1931. № 5. С. 37.

149

Большевик. 1931. № 5. С. 54.

150

Ведущая роль рабочего класса в реконструкции промышленности СССР. М.: Мысль, 1973. С. 105.

151

Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 107–108.

152

История советского рабочего класса. Т. 2. М.: Наука, 1984. С. 269.

153

Партия в период наступления социализма по всему фронту, создания колхозного строя (1929–1932 гг.): Документы и материалы. М.: Госполитиздат, 1961. С. 389.

154

Социалистическое соревнование на предприятиях Ленинграда в годы первой пятилетки (1928–1932 гг.): Сб. документов и материалов. Л.: Изд-во ЛГУ, 1961. С. 44.

155

Борьба КПСС за социалистическую индустриализацию страны и подготовку сплошной коллективизации сельского хозяйства (1926–1929 гг.): Документы и материалы. М.: Госполитиздат, 1960. С. 459.

156

Большевик. 1929. № 15. С. 31.

157

Партия в период наступления социализма по всему фронту, создания колхозного строя (1929–1932 гг.): Документы и материалы. М.: Госполитиздат, 1961. С. 322–324.

158

Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 162.

159

Лебедева Н.Б., Шкаратан О.И. Очерки истории социалистического соревнования. Л.: Лениздат, 1966. С. 111.

160

На плановом фронте. 1931. № 27. С. 25.

161

На плановом фронте. 1931. № 7. С. 3.

162

История социалистической экономики СССР. Т. 3. М.: Наука, 1977. С. 107.

163

Большевик. 1933. № 1–2. С. 79, 87.

164

Коммунист. 1987. № 18. С. 83–84.

165

Лельчук В.С. Индустриализация СССР: история, опыт, проблемы. М.: Политиздат, 1984. С. 128.

166

XVI съезд ВКП (б). Стенограф. отчет. М.: ОГИЗ, Московский рабочий, 1931. С. 27, 50.

167

Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933.

168

Коммунист. 1987. № 18. С. 83–84.

169

Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 14, 268; Маслова Н.С. Производительность труда и заработная плата в промышленности СССР (1928–1932 гг.). М.: Наука, 1983. С. 17–18; Кульчицкий С.В. Внутренние ресурсы социалистической индустриализации СССР (1926–1937 гг.). Киев: Наукова думка, 1979. С. 129.

170

Правда. 1988. 28 окт.

171

Итоги выполнения первого пятилетнего плана развития народного хозяйства Союза ССР. М.-Л.: Стандарты и рационализация, 1933. С. 31.

172

Автор – А. Колганов.

173

Большевик. 1928. № 20. С. 75–78.

174

Фигуровская Н.К. Развитие аграрной теории в СССР. Конец 20-х – 30-е годы. М.: Наука, 1983. С. 129.

175

Большевик. 1929. № 1. С. 45.

176

Большевик. 1929. № 1. С. 52–53.

177

Труды Первой Всесоюзной конференции аграрников-марксистов. Т. 2. Ч. I. М.: Изд-во Ком. акад. 1930. С. 160–162.

178

Экономическое обозрение. 1930. № 1. С. 54, 57, 58, 61.

179

Большевик. 1929. № 4. С. 33.

180

Большевик. 1929. № 9–10. С. 42, 47–51,

55–56.

181

Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 44. С. 63.