До дрожи в пальцах… читать онлайн - Геннадий Нейман

До дрожи в пальцах…

Геннадий Нейман

Эта книга о любви – великом чувстве, которое может испытать человек. О силе характера, о нравственных ориентирах, о вопросах из области моральной философии, отвечать на которые предстоит читателю вместе с лирическим героем произведений Геннадия Неймана.

Несмотря на то, что стихи и проза различаются по способу создания и по восприятию текста, талант автора одинаково громко звучит в каждой букве книги, подтверждая существование великой силы любви.

Особенность данного издания состоит в концептуальном подходе, то есть под одной обложкой мирно существуют и неделимы, в принципе, любовь, о факте существования которой напоминает своим творчеством лирик Геннадий Нейман, и свобода как необходимое условие для реализации художественной натуры, за которую отвечают стрит-артеры первого свободного поколения.

Книга предназначена для достаточно широкой читательской аудитории, которая готова к восприятию сильных эмоций, а также знакома с чувством любви и сострадания, в курсе о свободе как колоссальной ответственности. Прочитавшему до последней страницы улыбнется тонко и мудро сам автор Геннадий Нейман и с одному ему присущей авторской интонацией произнесет рефрен всех своих литературных произведений: «Да, подтверждаю, Господи, – любил! И, черт возьми, ни капли не жалею!»

Геннадий Нейман

До дрожи в пальцах…

Предисловие

Он харизматичен, но, как и любая яркая индивидуальность, не любит своей внешности.

Он талантлив, но, как и любая одаренность, не знает о своей гениальности.

Он общителен, но в друзьях у него всего два человека, которые будут молчать о том, каков он на самом деле.

Он борец за всеобщую грамотность, за единство формы и содержания, за стиль в литературном творчестве. Если ваше произведение не имеет стилистики, он не будет его читать. Но если вы талантливы, он непременно скажет вам об этом.

Он родился в Питере, но живет в Тель-Авиве.

Он писатель, но его издательство – Интернет.

Впервые издавая отдельным тиражом вне Интернета его избранные произведения, я назову его так, как он известен мне: Геннадий Нейман – великий литератор.

Данную публикацию открывает подборка лирических стихов. На одном из развлекательных литературных порталов его спросили: «Что нравится писать больше – стихи или прозу?» Его ответ был вне формата сайта и поражал предельной серьезностью, потрясающей откровенностью и кристальной честностью: «Стихи… Стихи… Как вам сказать? Стихи пишутся тогда, когда у человека есть любовь, на мой взгляд. Если ее нет, то ничего не пишется. Вернее, конечно, может быть, и пишется, но это чистая техника. Я так не могу писать. Мне проще писать прозу, когда я в нормальном состоянии. Если я вдруг влюбляюсь или, наоборот, у меня какие-то всякие душевные переживания – тогда да, тогда появляется стих. Так что я не знаю, что предпочтительнее. Под настроение». – «Получается, прозу можно писать без вдохновения?» – «Почему? Я говорил не о вдохновении. Я говорил об эмоциях. Когда очень сильное эмоциональное возбуждение, то мне проще писать стихи. Когда я в более спокойном состоянии – я пишу прозу. Но если учесть, что стихи я не пишу уже несколько лет, можно делать выводы».

Не знаю, кто как, а я делаю вывод, что талантливый человек талантлив во всем, вне зависимости от рода деятельности: стихи это, проза или публицистика.

В данном случае талант Геннадия Неймана не может встретиться лицом к лицу с гениальностью Геннадия Неймана. Он может спокойно выслушать разгромные рецензии в свой адрес и молча, вернее, ограничившись безликим «спасибо», отреагировать на хвалебные оды к своим произведениям. Но он не может признать собственный талант и, кажется, не в курсе о собственной гениальности.

Я думаю, что это все от скромности. Или от застенчивости. Или замкнутости.

Еще одна цитата из интервью, датированного 21.11.2001 года: «Геннадий, вы готовы назвать себя состоявшимся писателем или сетератором?» – «Не знаю, не знаю… Поставил перед собой невыполнимую задачу борьбы с сетевой графоманией, хотя сам себя тоже считаю графоманом. В тоже время я – самоед. До сих пор не решил, что именно у меня получается хуже – стихи или проза?»

Данную публикацию продолжит подборка прозаических текстов. Таких же стилистически безупречных, как и стихотворные произведения.

Также в издание вошли сказки. Для них выбран жанр былинных повествований.

В оформлении книги принимали участие лучшие представители стрит-арта. Для них улица – площадка для творчества, асфальт – пьедестал для лидеров, стены заброшенных зданий – выставочная галерея, а свобода является соавтором и движущим мотивом их творческой деятельности. Так же как и лирические герои литературных произведений Геннадия Неймана, они счастливы свободой самовыражения.

Отдельная благодарность ярким представителям андеграундного стрит-искусства: p183 (R.I.P.); Дэну Bi (R.I.P.); Леше Крылу (R.I.P.).

Также благодарю официальный литературный портал Геннадия Неймана за просветительскую деятельность, побуждение к творчеству и за указание на приоритеты писателя, среди которых любовь – как высший дар, свобода – как осознанная необходимость, мужество – как норма жизни, гуманизм – как единственно возможная моральная категория.

Гладышева Ольга

Поэзия

О сомнениях вечных и о любви

Мой гордый бес,

Насмешливый и резкий,

Играющий с Любовью в нечет-чет

На равных, независимый и дерзкий,

Зачем тебе нетрезвый звездочет?

Тот звездочет – комедиант и гаер

С коронной фразой:

– Я скучаю, бес…

Он, как и ты, блефует и играет,

Злосчастный Фауст виртуальных пьес.

На мантии давно не звезды – плесень,

Душа заиндевела от порош.

Он сам себе уже не интересен

И сам себе не верит ни на грош.

Но иногда, до хруста стиснув пальцы,

Он ловит в темном небе миражи.

И хочет быть любимым и влюбляться.

На миг. На ночь.

А может быть, на жизнь.

27.04.2001

«…тому назад…»

…тому назад,

Дотла сгорев и мертвого мертвей,

Я улетал….

Цвел май – шальной и яркий.

В кустах сирени в одичавшем парке

Несмело распевался соловей.

Лениво, как всегда, текла Нева,

Влюбленные спешили на свиданья,

На каменные плечи изваяний

Ложилась тень от лип, как кружева.

Я улетал, на кон бросая жизнь

Засаленной растрепанной колодой…

И весь полет мурлыкал «Ностальжи»

Сосед мой слева

В кресле у прохода….

27.04.2001

Любительский театр

Был Клавдий глуп. Офелия толста.

Суфлер картавил, путался в сюжете.

Пустели в зале лучшие места.

С Гертрудой Призрак пил в пустом буфете

Тайком от режиссера «Каберне».

Статисты затевали перебранку.

Мечтал Лаэрт отправиться в турне

С любовником, желательно – в загранку.

Устав от закулисной немоты,

Главбух с кассиром обсуждали цены…

А в самом центре этой суеты

на пыльных досках вытоптанной сцены,

тревожа неистлевшие гробы,

ребенком, что напуган страшной сказкой,

метался мальчик:

– Быть? Или не быть?

И плакал от предчувствия развязки.

15.05.2001

Кукла

Я – кукла из папье-маше,

Смеюсь и плачу по приказу.

Я чем печальней – тем смешней.

В моей раскрашенной душе

И водевиль, и драма сразу.

Мой кукловод в меня влюблен

И, задыхаясь и потея,

Играет гениально

он,

Мой кукловод-Пигмалион.

Да я, увы, не Галатея.

Мы с ним вдвоем не первый год,

Но все сильней меня тревожит —

Однажды ночью он уйдет

И куклу новую найдет,

Покрасивей и помоложе.

В душе картонной вечный страх:

Забудут, уберут на полку,

Истлеют чувства в легкий прах,

Оставив сердцу только мрак

И боли острые осколки.

15.05.2001

Этот безумный, безумный, безумный мир

Подумай сам: до шуток ли, до смеха ли?

Все в мире стало вдруг наоборот —

Остался цирк, а клоуны уехали

И шпрехшталмейстер каждый вечер пьет.

Гимнасточка обкурена, подколота,

За трешку всем дает, кому не лень,

В зверинце сдох от голода и холода

Последний дрессированный тюлень.

Факир индийский подыскал занятие,

Всех ассистенток разогнав взашей:

На рынке собирает «по понятиям»

С братками дань с приезжих торгашей.

Львы перестали слушать укротителя,

Силач не может вес поднять на грудь…

Скучают в зале три усталых зрителя

И двое просят деньги им вернуть.

ПАРРРРАД-АЛЛЕ!!!

Лениво и с огрехами

Бравурный марш гремит ни в такт, ни в лад…

Остался цирк.

А клоуны уехали.

И мир с ума сошел без клоунад.

15.05.2001

По тропе, зарастающей мхом

По тропе, зарастающей мхом,

среди черных полей

Приходить по ночам, в тишине,

на развалины сердца,

Приходить по ночам. В одиночку.

Пытаясь согреться,

Прижимая ладони к пушистой бесплотной золе.

Словно в детстве, бездумно следить

за искрой светляка

Прикоснуться к немому звонку на незапертой двери

И – опять не поверить в полынную горечь потери,

Обнимая губами бутоны на нитях вьюнка.

15.05.2001

Час Быка

Ночь минула. В небе рассвет —

словно пламень.

Я выстроил храм на краю Ойкумены.

Я выстроил храм и на жертвенный камень

налил не вина – бурой крови из вены.

Лишь капище храм без надежды и веры,

и жизни не будет другой после смерти.

Здесь черная месса, здесь запахи серы,

здесь мрачные тени по стенам, как черти.

Покой и уверенность в каменном лике,

но тянет от взгляда морозом по коже.

Ты был моим богом – я нынче расстрига.

Я создал тебя – я тебя уничтожу.

Оплавился идол в безумстве пожара,

чья ярость утроена болью утраты.

От копоти черный, хмельной от угара

я жгу этот храм.

Я спешу в Геростраты.

15.05.2001

Я скоро вернусь

Отчетливей в воздухе сладкие запахи ладана,

На ближнем погосте расселись

носатые вороны.

Свернуть бы с дороги, уйти —

хоть куда-нибудь в сторону,

Смеясь над судьбой, что до коды

цыганкой угадана.

Летят облака рядом с ветром

белесыми космами,

Сгорают леса языками холодного пламени.

Одень меня в саван из трав.

Не читай поминальную.

Я скоро вернусь – половодьем

и теплыми росами.

15.05.2001

Полукровка

Мне не разъять тех свадебных колец,

как в водевиль не переделать драму.

В моей крови живут тевтон-отец

и мать, потомок дальний Авраама.

Мне эта боль с рождения дана

в мучительности материнских схваток —

моя неизгладимая вина,

незримое клеймо промеж лопаток.

Мне выпал жребий горек и суров —

замешаны во мне судьбой жестокой

немецкая расчетливая кровь

с бездумным жаром Ближнего Востока.

Как научиться, не сгибаясь жить,

с невыносимым гнетом приговора?

Не вздрагивать спиной от слова «жид»,

как прадед в гетто от щелчка затвора?

Как избежать безумия ночей?

Ведь память генов побороть непросто —

меня пятнает сажа от печей,

где догорают жертвы Холокоста.

Я волоку тысячелетний хлам

двух разных вер – мне никуда не деться…

Я разрываем кровью пополам,

и кровосток проходит через сердце.

15.05.2001

Играя жизнь

Ты проживаешь жизнь, как бенефис:

весь мир – театр, весь мир – тебе подмостки.

Пусть даже декорации неброски,

играешь все равно, ведь ты артист.

В калейдоскопе смены мизансцен

мелькают дни. От драмы до бурлеска

оттачиваешь мастерство до блеска,

сжимая мир до кубатуры стен.

Плененный пыльным запахом кулис,

покорный раб богини Мельпомены,

ты предан ей – всегда и неизменно,

сплетая быт из скетчей и реприз.

Но там,

внутри,

живет твой вечный страх.

Игра с судьбой – всегда на пораженье.

Твой верный зритель – только отраженье

твое

в трельяжа узких зеркалах.

15.05.2001

Диптих

Наталии Демичевой

Мотив измены. Ночь

Мотив измены. Под скрипичный ключ

созвучия ложатся диссонансом,

играет полночь – время декаданса.

Мед прошлогодний сахарно-тягуч,

как и слова, забытые небрежно

на смятой и несвежей простыне.

Фонарь луны в распахнутом окне —

он равнодушен и к святым, и к грешным.

Касаясь пальцем света – белых стен,

рисует колдовские пентаграммы.

Фантазии дневной и скучной драмы

играет полночь на мотив измен

под хор цикад, неумолчно-трескучий,

вершат ночные бабочки полет,

и рассыпает пригоршни нот

безумный дирижер – великий Случай.

Белесых облаков кордебалет

летит за ветром перелетной стаей.

Какая полночь! От любви шальная!

Мотив измены. Вкус измены. Цвет.

Мотив измены. День

Мотив измены. Вкус измены. Цвет…

Надломленность жестокого романса —

недвижность гипнотического транса

по осознанью тягостных примет,

вдруг ставших неподъемными ключами

к разгадкам ссор, разлук, подарков, лжи.

Так обрастают плотью миражи,

терзавшие бессонными ночами

твой мозг. Ты в вечном поиске улик,

в унынии, ты породнен с тоскою,

покоя ищешь – нет тебе покоя

ни днем, ни ночью, ни на краткий миг.

Двулик твой Янус, что ему до муки,

корежащей гримасой жесткой рот.

Да завтра он и вовсе не придет,

найдя в другом спасение от скуки.

Там, погружаясь в полуночный бред,

из слов и ласк услышит он, быть может,

увидит, ощутит горящей кожей

мотив измены. Вкус измены. Цвет…

28.03.2002

Лицедей

Опять схожу с ума в объятьях немоты,

безмолвный лицедей, измученный и жалкий.

Охапками несут поклонники цветы,

а я сменял талант на жизнь в меняльной лавке.

Я разменял стихи на мелочь ремесла,

тяжелый кошелек – за крылья над плечами.

Еще была любовь. Но тоже не спасла.

Я разменял ее случайными ночами.

Я выменял успех. Я сам себя раздал.

Восторженный партер, сияющие ложи…

Но я бегу зеркал и не смотрю в глаза,

и не смываю грим, врастающий под кожу.

24.10.2001

Возвращение в Город

…смыл дождь в моем дворе

следы моих шагов.

Я здесь отныне гость, не брат.

Помилуй, Боже,

я здесь отныне гость с заморских берегов

с нездешним солнцем опаленной кожей.

Вернуться налегке

в предутренний туман,

в размытость площадей,

соборов

и деревьев,

поняв наверняка: все горе – от ума,

сойти с ума от запаха сирени.

По-прежнему в строю громады тополей,

по-прежнему Нева течет неторопливо.

Сбегает город вниз протоками аллей

к аорте сизой Финского залива.

По Невскому – пешком,

вдыхая про запас

дворов колодцы, шум и —

питерские лица.

Уже не пряча глаз, пройти в последний раз

по садику шальной императрицы.

Рассвет рисует вновь на стеклах витражи,

проснувшись, облака дожди опять пророчат.

Мой город без меня – он дальше будет жить.

А я… что значу я без этой ночи?

25.10.2001

Перепрельское

Жду перемены участи и чувств

(хотелось бы – зарплаты и работы),

расписан от субботы до субботы

мой график круглосуточных дежурств.

Апрель-насмешник, маятный апрель,

галдящий шумной

воробьиной стаей

с утра пораньше.

Снег чернеет, тает,

бесстыдно солнцу обнажая прель

листвы. Из чьих-то окон вдруг Мирей

Матье нежданно: «Чао, бамбино, сорри».

И нет ума – одно сплошное горе,

да в окна ночью – мокрая метель.

Бессонница, кофейник, сигареты…

Уехать! К черту! В глушь! В Саратов! В Тверь!

Карету мне!

Полцарства за карету!

06.04.2002

Сказки тем хороши…

Давиду

Сказки тем хороши,

что злодею всегда воздается сторицей.

Только ты не герой старых сказок,

и возрастом тоже не мальчик.

Подивись, дурачок, как бесстрастны

в партере жующие лица,

Развлечения для

заглянувшие в наш расписной балаганчик.

Счастье даром, для всех, —

заблуженье и шаг против здравого смысла,

А свобода и честь – лишь слова,

и для сердца гнилая отрава.

В нашей странной стране даже

мудрый глупеет достаточно быстро,

Если принял игру в дурака,

облеченного властью и правом.

Невозможный чудак, посмотри —

вот пылают поленья в камине.

Что ж ты рвешься туда, сквозь веселый огонь,

обжигаясь и плача?

За кирпичной стеной нет бескрайних лесов

и озер темно-синих,

И в больших городах глупых кукол не ждут]

ни любовь, ни удача.

Твой бессмысленный бунт, как всегда,

обречен. Все осталось, как прежде.

Балаган твою горькую жизнь

за гроши превратит в пантомиму.

Лишь угрюмый Пьеро, сосчитав синяки,

не утратит надежды

На волшебные страны,

где можно прожить без личины и грима.

26.04.2002

Три сказки

Разбойничья звезда

Снилось…

…В яблоневый сад налетели вороны,

Порасселись вдоль плетня, каркают беду.

А от дома, через лес – три тропинки в стороны.

По одной из них иду с Чалым в поводу.

Левая ведет в кабак где-то на околице,

Правая – к монастырю, бить кресту челом.

Только что-то нынче мне не пьется и не молится,

Знать, дорога прямиком мне в казенный дом.

Конь поводья рвет из рук и косится бешено,

А кругом – гнилая топь, ржавая вода,

За болотом – старый дуб с трупами повешенных,

И над дубом день и ночь – алая звезда.

Видно, сокол, отгулял ты по тракту с палицей,

Красных девок отлюбил, отмахал мечом.

Образок дрожит в руке и на землю валится,

И качается петля рядом с палачом…

…Сон растаял без следа. Пел сверчок за печкою,

Сквозь немытое окно – небо все светлей,

Конь топтался у крыльца и звенел уздечкою,

Но дышалось мне с трудом, словно был в петле.

Утром выглянул во двор – помолиться впору бы.

Вспомнил руки палача, алую звезду…

За окном не видно дня – все черно от воронов,

И хрипит от страха конь, оборвав узду.

Грустная сказка

В заповедных местах есть забытая Богом

и чертом сторожка,

за кипучей рекой, под защитой чужих

неприснившихся снов.

Там и ночью, и днем вековая

старуха прядет у окошка,

охраняя любовь от глазливых молодок

и злых колдунов.

Я прошел сто дорог, износил сто сапог,

сотню съел караваев,

я добрался туда – в заколдованный лес

у изрезанных скал.

Отдавай мне её, слышишь, бабка?

Любовь у тебя забираю.

Я ее сберегу – я полмира прошел,

я тропинку полжизни искал.

И явилась любовь. Счастье с радостью рядом —

извечная свита,

улыбнулась светло – как рублем одарила

меня за труды,

обняла, завлекла и ужалила в сердце змеей

ядовитой

и взлетела с крыльца, громко каркая черною

птицей беды.

Умирает листва, и все ниже алеет

осеннее солнце.

Истончилась кудель, тает легким туманом

под ветром, а прялка все также жужжит

и упрямо над полом кружит веретёнце,

бьется серый клубок, словно сердце,

которое я потерял.

Живая вода

За живою водой я пришел в этот край родников,

через горы и долы, себе не давая поблажки.

Шесть глотков.

Шесть живительных чистых целебных глотков.

На груди, ближе к сердцу, упрятал

заветную фляжку.

Путь обратный – он тоже опасен и также далек,

а в лесах промышляет немало лихого народа.

Умирающий витязь просил перед смертью

глоток.

Я не дал. Я берег для любимой волшебную воду.

Попрошаек полно на дорогах – ну просто беда,

Вон, калеки-слепцы умоляют помочь на коленях.

Не для нищих вскипает во фляге живая вода.

Я ее берегу – для любимой с глазами оленя.

Вот и дом, где родился.

Да с криком бросается мать —

мол, отец заболел, на тебя вся, сыночек, надёжа…

Значит, время пришло. Старикам все одно

помирать.

Шесть глотков для любимой – веселой, румяной,

пригожей.

Здравствуй, милая! Вот и закончился долгий

мой путь!

Приняла, поклонилась, с улыбкой сказала

«спасибо»,

отпила, побледнела, схватилась рукою за грудь

и застыла навеки безжизненной каменной

глыбой.

25.04.2002

Коломбина

Какие ветра принесли тебя в призрачный город

Из снега и стали.

Обломок эпохи дель арте,

Моя Коломбина!

Я полон тоски и азарта,

Но кто утолит мой любовный терзающий голод?

Твой грубо накрашенный рот отвращает

кармином,

Твой рваный чулок так контрастенс последним

закатом.

Ты пьешь свой мартини,

Пятная бокалы помадой,

Давно позабывшая юность и юг Коломбина.

Сквозь старую ширму твой абрис —

Точь-в-точь Афродита.

Сплетаются тени в разломах сырой штукатурки,

На клетках заношенной юбки расставим фигуры,

Лишаясь ума от страстей

королевских гамбитов.

11.04.2002

Попытка рока

А я всегда твердил себе:

забей, на все забей,

той жизни точно – невпроворот.

Все впереди

и, значит, можно постоять на перекрестке

дорог.

Но покатились дни вперед колесом,

считая за три

каждый прожитый год.

И сотни умных мной прочитанных книг

вдруг оказались не впрок.

Мне как-то стало не хватать свободы

(а кому-то славы, и чинов, и наград).

Я обнаружил, что бутылка – родник,

где бьет живая вода.

И кто-то из моих друзей

отдал свою гитару

в одночасье за автомат.

А кто-то наплевал на все

и улетает каждый день в никуда.

Я закрывал глаза, чтобы не видеть, что вокруг,

как прежде,

дохрена подлецов,

готовых мне устроить мой личный ад,

малюя образ врага.

Но мой бессменный добрый ангел

по ночам все чаще

скалил зубы прямо в лицо,

сменив прекрасные крылья на хвост

и светлый нимб на рога.

А мне еще вчера казалось,

что сегодня день настанет неизбежно светлей.

И что не надо будет объяснять себя

ни умным, ни дуракам.

Да только испокон веков

ложатся навзничь все валеты

под крутых королей

и обеляют экстрасенсы скотов

непобедимостью карм.

И не спасают от недобрых вестей

уже ни выпивка и ни анаша.

А если сплю – тогда под утро

ко мне

приходят страшные сны.

Но я опять иду гулять вразнос в кабак

на три своих

уже последних

гроша,

опять надеясь как-нибудь дотянуть

до недалекой весны.

13.07.2002

Аэропорт

Солнце плавится в окнах бурлящего аэропорта,

Дожигает в траве, возле взлетно-посадочной,

клевер.

Но пустует опять мое место у правого борта

В самолете, летящем на север, на север, на север.

Стюардесса красива, улыбчива, любит кроссворды,

Обсуждает с пилотом скандалы и песни Вудстока,

Равнодушно идет мимо кресла у правого борта

В самолете, летящем с востока, с востока, с востока.

Облака под крылом проплывают спокойно и гордо,

Отбивают турбины свое деловое стаккато.

Позабытый журнал в мягком кресле у правого борта

В самолете, летящем куда-то, куда-то, куда-то.

Небо слепит глаза и тоскою сжимает аорту.

Летний день

горизонтом от края до края распорот.

Сиротливо качнутся ремни возле правого борта

В самолете, летящем в мой город, в мой город,

в мой город.

22.08.2002

Утро на одного

Утро. Горячий чай. Радионовости.

Два бутерброда. Галстук. Пиджак. Пробор.

Старый автобус на черепашьей скорости.

Выход налево, через Гостиный двор.

Вниз, в переход, мимо сонных газетчиков.

Вдоль по Садовой, бросив взгляд на собор.

Март. Воскресенье. Целая жизнь до вечера.

Марсово поле. Мигающий светофор.

В Летнем саду мерзнут от ветра статуи.

Мост. Постоял, покурил – привычно один.

И кто его знает, что он там думал, падая

В сизую воду с острым крошевом льдин.

02.09.2002

«Да подавитесь!..»

Да подавитесь! —

швырнуть себя фантиком. —

Ннн-нате!»

Смотрите! Решайте!

И учтите, что я внутри не такой, как снаружи —

хуже.

Такой я вам нужен?

Такого – ждете? Правда?

Во мне все циклоны бывшего Ленинграда

и нынешнего Санкт-Петербурга

копятся хмуро,

жмурятся,

падая на пропыленные улицы,

ба —

ра —

ба —

ня

в окна словами с градом.

Надо?

Бессмысленно охать и ахать.

Хотите? – Нате!

Пейте! Ешьте меня,

хоть с маслом,

хоть с мясом.

Решайте – разом!

02.09.2002

«Сатанею от дней…»

Сатанею от дней в полупьяном постыдном бреду.

Возвращаться – как пели когда-то —

дурная примета.

Я приду.

Даже если не ждут – все равно я приду

к тем дверям, за которыми небо пурпурного цвета

рассыпается ранними звездами.

Этот закат

мне напомнит безумный костер, на котором горело

наше быстрое лето.

И ветру вчерашнему в такт

я костяшками пальцев в косяк отстучу тарантеллу.

Отрекаясь от прошлого, выведу новый закон:

время ссадины лечит, а раны все ноют и ноют.

В странных играх с часами поставлена память

на кон – твой немой силуэт

за моей напряженной спиною.

Обманув сам себя, сам себя загоняю в тоску,

в одиночку квартиры, в свое одичалое гетто,

где луна,

как палач,

тянет дуло к больному виску

и шипит в темноте: «Возвращаться —

дурная примета».

Let it be

Продолжается маятных снов канитель.

Хлопнув дверью, припрячу ключи

в ожидании коды.

Вьюжат дни – бесконечная стылая злая метель.

Непогода на улице, и на душе – непогода.

В боль иззябшие пальцы с трудом,

но прощупают пульс:

пусть кровавая рана, но сердце опять не задето.

Я вернусь.

Даже если не ждешь – все равно я вернусь,

снегопадам назло – я не верю в дурные приметы.

14.12.2002

«Живу…»

Живу

Но что-то болеется да неможется.

И в лучшее как-то труднее осенью верится.

А вроде уже нарастает новая кожица

там, где саднили струпья в последние месяцы.

Главное – не расчесывать.

Я и не трогаю.

Карябаю строки себе – в поэзии, в прозе ли,

а Муза моя, гулящая и убогая,

все больше таскает водку вместо амброзии.

Сидит на краю стола, катает по скатерти

хлебные крошки, пьяная, мля, да нервная.

Я и прогнал бы ее к гребаной матери,

но пить одному – тоска.

Неимоверная.

19.10.2002

За терминатор, в тень…

За терминатор, в тень – на день, на два,

в пространство однокомнатной берлоги

от племени глазеющих двуногих,

считающих купюры и слова, закрыться.

За материей гардин

как за надежной кладкой бастиона

от фар авто и зарева неона,

друзей, врагов, привычек и традиций.

Вырвав тело из ловушки дня,

ползущего всегда по протоколу,

ловить ладонью легкие уколы

игривого бенгальского огня.

Пить молча краснотерпкое вино

не в честь, не за, а – памяти былого,

себя иного вспоминая снова

и всех, кого забыть не суждено.

Смотреть с балкона в пасмурную высь

восторженным неопытным подростком…

И выйти утром в мир, как на подмостки,

из двери – как из бархата кулис.

А после, среди суетных забот,

в потоке каждодневной круговерти

понять, что стал не старше – ближе к смерти

на год.

14.12.2002

Поколение X

нам имя – тьма

шпана и голытьба

мы все пришли из дикого инферно

мы в очередь оттрахивали баб

в чужих кроватях провонявших спермой

ладонью потной тиская кастет

адептами из запрещенной секты

мы выползали из метро на свет

пересекая просеки проспектов

мы презирали и народ и власть

из катакомб подземных переходов

а кладбища раззявленная пасть

дарила нам иллюзию свободы

но флегматично сплюнув баблгам

не глядя в наши скорченные лица

нас город бил по стиснутым зубам

неоново-аргоновой десницей

06.01.2003

Марина. Август

Сиротами – по Руси.

Боже благой, спаси —

сохрани.

Ладонь натирает вервие.

Верую.

Меня – омертвелую,

выпитую, юродивую —

не оставь, Господи.

Чистополь – поле чистое,

во поле – терем.

Лето крадется зверем —

мягкими лапками, лесными тропками,

щебечет щеглами, звенит сойками,

травой и цветами соткано.

Мне бы лучом вверх

ночи пробить смоль.

Мне бы детей смех,

мне бы любви боль,

мне бы стихов блажь,

мне бы радуг дворец,

мне бы крутой вираж

и – терновый венец.

Накатило, нахлынуло

стоном да воем

за – болевшее,

за – живое.

Зверь под лопаткою

цап! – мертвой хваткою:

попалась птичка в силок.

Вжик-вжик – оселок

точится, вострится —

по сердцу по сердцу

Далеко от Елабуги до Парижа.

А небо все ближе, все ниже.

Болью – висок – под короткой стрижкой.

Каждый вздох, каждый стон – наградой.

Падаю… падаю…

в пропасть ли, в омут ли?

Всех отняли

ловчие-волчие-соколы.

Камлаю стихами – язычница в капище.

Ночь еще, день еще —

не надо, не надо!

Самоубийц не хоронят на кладбище —

за оградой….

23.01.2003

Шут – Трагику

Поднявшись до высот космических трагедий,

Завистливую чернь безудержно кляня,

Не слыша ничего за ревом льстивой меди,

Ты не забудь, дружок, про смертного меня.

Смотри: я здесь, внизу, нахально корчу рожи,

Копируя твой вопль, когда ты входишь в раж.

Ведь чем серьезней ты, чем пафосней и строже,

Тем чаще – и верней – срываешься на фальшь.

Ты сердишься, Зевес. Ты яро сыплешь бранью.

И чешется до слез божественный кулак.

И снова не понять – ну чем так больно ранит

Насмешливый глупец, напяливший колпак.

Котурны не малы? Не надоели фразы?

Из суповых приправ тебе не жмет венец?

Не хочешь ли сменять угрюмые гримасы

На огненный парик и медный бубенец?

А, впрочем… ерунда и лишнее мученье.

Да, трагик – амплуа.

Но шут – предназначенье!

20.01.2003

Черно-белый the End

Мне искать не дано обходных путей

я затянут созвездием черных дыр

миновало – моя нелепая тень

не накроет отныне твой светлый мир

равнодушие самый надежный склеп

боль Иуды не стоит душевных трат

шакалью не кидают пшеничный хлеб

ты права во всем

а я виноват

ни собачий лай ни вороний грай

не способны теперь нанести урон

безмятежен твой обретенный рай

неприступен твой величавый трон

завершился любовный Армагеддон

подтвердив безупречность привычных схем

зарекаюсь влюбляться в святых Мадонн

мне теплей мой ад

чем чужой Эдем

03.03.2003

Анна

Вплетаю чувства в кружево словес.

Как сеть – рыбак, в душе латаю бреши.

Я твердо знаю: ты пришла с небес,

прекрасный ангел, к безнадежно грешным.

Да, ты была спокойна и мудра

и не бросала времени упреков,

но боль твоих любовей и утрат

все прорастала горечью по строкам.

И сколько же профанов и невежд

пытались втиснуть в строгий строй и в схему

тот безнадежно

черный цвет одежд —

твой траур по расстрелянным поэмам.

22.03.2003

Безба шенное

Мне безразлично, что праведно, что грешно,

сколько чертей на конце моего пера.

Веришь? Я легкой тенью бы ждал у ног

вечера, чтобы сравняться с тобой в правах,

видеть, как солнце сползает по коже крыш,

падая оползнем в воду реки Невы;

яростен, как влюбленный, и так же нищ,

ветер по краю ночи идет в прорыв,

сумерек ластик стирает любую грань:

ретушь тумана – и вот силуэт размыт.

Завтра с утра дожди, мы будем играть

в танцы волков на переломе тьмы.

06.04.2003

Пролог к трагедии У. Шекспира «Гамлет, принц Датский»

Розенкранц:

– Нет, право, недурная шутка:

Не слыша доводов рассудка,

Как лев рванется Гамлет в бой.

Гильденстерн:

– А он поверит?

Розенкранц:

– Бог с тобой.

Он рьяно ищет виноватых

И бешено ревнует мать.

С чего ему не доверять

Рассказу верного солдата?

Гильденстерн:

– Да, это правда. И к тому ж

Наш Клавдий – очень страстный муж.

А Гамлет холоден, как скалы,

И жаждет мести за отца —

В мужья такого молодца

Офелия не ожидала.

Теперь страдает не шутя.

Розенкранц:

– Девчонка все еще дитя.

В зятья Полоний метит принца,

А призом станет Эльсинор.

Советник Клавдия хитер

И знает, как сего добиться.

Случись какая-то напасть —

И в руки он получит власть

Над королевством.

Гильденстерн:

– Вот прохвост.

Да и сынок его не прост.

Розенкранц:

– Но вспыльчив. Это очень кстати:

Один намек, письмо – и он,

Безумным гневом ослеплен,

Зарежет царственного зятя.

Гильденстерн:

– Что ж? Решено?

Розенкранц:

– В полночный час

Мы разыграем представленье.

А дальше – дело провиденья.

Гильденстерн:

– Кто платит?

Розенкранц:

– Платит Фортинбрас.

02.07.2004

Ночные дожди

От ночных дождей с утра

парит,

на кустах висит туман —

клочья.

Выползают на бульвар

пары —

на двоих тянуть хомут

проще.

Я иду домой пустой,

легкий,

все пытаюсь о тебе

помнить.

Но хрипит душа дырой

в легких,

цирковым немолодым

пони.

В узел скручивает хрип

вены,

полным вдохом рву вериг

звенья.

Я смирился с тем, что мы —

бренны.

Жаль, любовь – она еще

бренней.

Что ли свечки по церквям

ставить

под угодников любой

масти?

Что ж ты, Бог, придумал нам

память,

да забыл придумать нам

счастье?

Полдень, полночь – жизнь летит

с ветром,

лоскутами суток год

скроен.

За весной всегда идет

лето,

безнадежное, как рак

крови.

Сохнет горло, и в груди

колко

от недоброго – с небес —

взгляда.

Мне до осени еще долго.

Мне до осени дожить надо.

06.05.2006

Уличный вальс

Кириллу Колошнику

В угоду суетной толпе

и в окружении бродяг

шарманщик песенку сипел

в надежде получить пятак.

Чихал простуженный вальсок,

себе, убогому, не рад –

не в такт, не в лад, наискосок,

как сердце, пропуская такт.

А мимо тек людской поток –

кто по делам, кто просто так, –

вплетая топот многих ног

в узоры нотного листа.

И смех подвыпивших гуляк

далеким отзвуком беды

лисою загнанной петлял,

в бемолях путая следы.

Но полувздохом таял звук

на «раз, и два, и три, и раз»,

туманом утренним в лесу

касаясь равнодушных глаз,

и, никого не удержав,

не став ни счастьем, ни судьбой,

последней ноткою дрожа,

затих, как затихает боль…

Огрубевшие руки любви

Огрубевшие руки любви

обнимают огарок свечи.

Если я не вернусь – позови.

Если я улыбнусь – не молчи.

Ты – родник в раскаленном аду,

ты – спокойствие храмовых стен.

Я – тревожная тень на ходу

в перекрестии вздувшихся вен.

От случайности тягостных встреч

разбегаются нити дорог,

мне себя от себя не сберечь,

мне былое быльем, да не впрок.

Только ночью в упреке ресниц,

в утомленном движении тел,

в обреченности скомканных лиц,

в обожженной луны маяте

я увижу дневную тоску,

заклейменную знаком беды.

И прильну к голубому виску

серой пылью упавшей звезды.

Песенка о случайной любви

С великодушьем палача

на перекрестке трех дорог

нас мимоходом обвенчал

недобрый и нетрезвый бог.

И на потеху голытьбе

надев неброское кольцо,

я клялся в верности тебе,

не глядя в скорбное лицо.

А утром, выйдя за порог

не во хмелю – угрюм и тих,

уже припомнить я не мог

ни губ твоих, ни рук твоих.

Женою брошенной река

песок ласкала берегов.

Тропа бежала, как строка

никем не созданных стихов.

Я шел, бродяга и поэт —

глаза беспечны, плащ лилов…

А из окна смотрела вслед

моя случайная любовь.

Из «Крембо»

На дороге

ты была немного ведьмой чуть седой

с усталым взглядом

шла на шпильках вдоль дороги мимо тусклых

фонарей

я пошел с тобою рядом мне хотелось —

только рядом

мы с тобою просто двое неприрученных зверей

две ободранные кошки две бродячие собаки

два бездомных человека на окраине небес

подгонял нас в спину ветер что-то пел ручей

в овраге

и хотелось отчего-то неизведанных чудес

ты молчала отгоняя от лица дым сигареты

я разглядывал украдкой стрелку сбоку на чулке

и незримо между нами шел неслышно

кто-то третий

и держал тебя как птицу в плотно сжатом кулаке

Раскраска

мелькаю в лицах маской ворованной

то ли прижизненной то ли посмертной

белой но неотмытой вороной

нераспечатанным мятым конвертом

весь в штемпелях затертый до пролежней

не нужен простите ошибся адресом

сам на себя уже непохожий

монета с неразличимым аверсом

от крепкого кофе дичая до зверости

до одурения повседневно

капаю алым по тусклой серости

макая кисти в синие вены

Отречение

пей до одури пой и не думай кто прав

обреки этот мир на немедленный слом

оборви эту жизнь разори этот дом

обнеси этот город забором из трав

затолкай свою память в заброшенный склеп

и в болотном окне утопи свою скорбь

прикрывая тряпицею жалкий свой горб

встань на росстани пьян обнажен и нелеп

и ловя то плевки то монеты на грудь

на ладони то угли то льдинки держа

ощути как прозрачно искрится душа

отливая на солнце кровавым чуть-чуть

Я уеду на юг

Я уеду на юг,

где целуются в небе ночном кипарисы.

Серпантином дорог

размотаю катушки ненужных проблем.

Я уеду на юг

дикарем,

а не тихим приличным туристом,

с парой книг в рюкзаке,

аквалангом

и начатым блоком «LM».

Я уеду на юг,

наплюю на закон сохраненья энергий,

позабуду тебя,

заплутавшую где-то в созвездии Псов.

Я уеду на юг —

недовольный, угрюмый,

по-зимнему нервный —

и запру мерзлый дом

на огромный надежный железный засов.

Я уеду на юг,

в одиночество всеми забытого зверя,

возвращая тебе

все улыбки

навеки обугленным ртом.

Я уеду на юг,

и к весне ты,

быть может,

сумеешь поверить,

что я тоже могу

уходить в никуда,

оставляя

тебя на потом.

15.04.2002

Недопесок

Так вышло – родился я псом, а не волком,

Не очень здоровый, совсем не породный.

Я помню, как в детстве, туманно-далеком,

Таскался по улицам, вечно голодный.

Виляя хвостом, подходил дружелюбно

К прохожим: вам песик, случайно, не нужен?

Брезгливо кривили прохожие губы:

– Какой шелудивый! И вшивый к тому же.

Блудливый папашка учил меня часто

(Он врал, что бойцовый на четверть, по деду):

– Не в холку вцепляйся, а в горло – и баста,

Лишь так, недопесок, добьешься

победы.

Советы отца применял понемножку —

Отращивал зубы, препуций и брылы.

Не лазали ночью бродячие кошки

В помойки, что с папою мы застолбили.

За суку и власть бился с собственным братом,

Как будто с врагом, – и никак не иначе!

С восторгом смотрели чужие щенята.

Он полз с поля боя – на брюхе и плача.

Я нынче вожак. В моей бешеной стае

Собаки, как волки, – мы ходим по краю…

…дороги, которые Мы выбираем…

…дороги, которые Нас выбирают…

Собственно говоря

Собственно говоря, ни от чего не спасала,

и было с ней вместе жить, в общем-то, неуютно.

Вот и сбегали – туда, где шумно и многолюдно,

ныряя в другую жизнь, как в суету вокзала.

Она без тепла хирела, как цветок без полива,

ходила в старом халате, забрасывала наряды,

надеясь, что кто-то, возможно, случайно

окажется рядом.

У телефона часами просиживала терпеливо.

Все время ждала чего-то, смотрела в зеркало хмуро,

бывало, пила запойно, давая повод для сплетен,

ненужная никому на том и на этом свете —

смешная такая любовь.

Непроходимая дура.

«…она придет и пробормочет имя…»

она придет и пробормочет имя

по циферблату стукнет торопя…

я потащусь за ней как раб в цепях

уныло рядом с душами чужими

в безвременье тускнея силуэтом

оставив за спиной друзей и дом

я буду их любить на свете том

и так же нежно как любил —

на этом.

Ларисе

даже если меня вдруг не станет —

не плачь, не жалей

обо всем, что досталось не нам,

о несбывшихся днях.

я уйду, но останусь с тобой в очарованных снах,

в легком ветре, несущем прохладу

с цветущих полей.

я ладонью дождя смою горечь закушенных губ,

в старом парке летящим листом прикоснусь

к волосам,

ты услышишь мой сорванный голос

в чужих голосах

и в случайных прохожих увидишь меня на бегу.

не жалей… не жалей! не считай мою гибель

бедой.

нам с тобой повезло – мы смогли полюбить

и понять.

я останусь с тобой, даже если забудешь меня —

невысокой, неяркой, негромкой, далекой

звездой.

Саше

эта сука-любовь!

ей поверив, подставишься точно —

закружит, унесет, посмеется, как раньше бывало.

и останется память, что мучает денно и нощно —

об ушедшей любви.

и как этой любви было мало.

и не вытерпеть боль,

заливая сознание водкой,

понимая отчетливо, как это все бесполезно,

если вой рвется раненым зверем

в сожженную глотку,

если пьяным все чувствуешь

даже острее, чем трезвым.

то ли вены рвануть, брызнув красным на окна

и двери,

то ль качаться в петле, испугав понятых своим

видом.

то ль от стенки до стенки квартиру шагами

измерить,

затирая слезами, как ластиком, горечь обиды.

все проходит.

и это пройдет.

и однажды под вечер

ты вдруг сможешь вздохнуть —

и тебе не покажется странной

пустота в твоем сердце.

ведь время действительно лечит

даже самые страшные,

самые рваные раны.

Аритмия

Заливали дорогу дождями холодные ветры,

Прогибалась от влаги белесого неба эмаль,

Я на вертел шоссе надевал, как шашлык,

километры,

До упора, до пола вжимая ногою педаль.

Убежать – от тебя?

От себя?

Это, в общем, неважно.

Мне до первых снегов от последних дождей

этот путь —

По рифмованным строкам, по чувствам,

нелепо-бумажным,

Сквозь реальность опавшей листвы, сквозь осен —

нюю муть,

Облепившую липким туманом стекло лобовое….

Вместе с брызгами грязи летели

прошедшие годы.

Помнишь? Были стихи: «Фонари, что стояли

конвоем»?

Я свободен.

Свободен!!!

Но что мне от этой свободы?..

Ругательное

Вся жизнь – дерьмо, и края не видать.

У Господа исчезло чувство меры?

Бывает, да, но в бога-душу-мать,

Затрахали ханжи и лицемеры!

Охочие до славы и наград,

бессмертные, как сказочная Феникс,

тем, кто повыше, – с чувством лижут зад,

тем, кто пониже, – подставляют пенис.

Всегда готовы в первые ряды —

поближе к кассе, побыстрей к раздаче,

и счастливы бывают, и горды,

урвав кусок потолще и послаще.

Они глядят так преданно в глаза,

нагромождая славословий горы,

но если собирается гроза,

как крысы разбегаются по норам.

Как много их вокруг – не сосчитать —

зашоренных и сладко жрущих бестий…

Шепчу сквозь зубы: «В бога-душу-мать!!!»

и рвусь наверх из паутины лести.

Маленький принц

Шагая вдоль миров таинственной тропою,

по Млечному пути блуждая налегке,

ты вспомни обо мне, прирученном тобою

на голубой Земле, летящей вдалеке.

Твой крохотный мирок, затерянный

в пространстве —

его и днем с огнем на карте не найти.

Так постоянен ты в своем непостоянстве,

плутая в небесах по звездному пути.

Мой замок из песка нестоек и непрочен,

я тоже грустный принц придуманных планет…

А дни весной длинней. А ночи – все короче.

И где тебя искать – опять ответа нет.

Перепев

Что-то в мире не так. Поднимается ветер

взъяренным подранком,

как медведь – на дыбы. Кони мчат, закусив удила,

наугад.

Бьет метель по лицу – да с размаху, колючим

слепящим тараном.

Повернуть бы назад, но укрыла дорогу за снегом

пурга.

А ведь мне в кабаке говорили за штофом вина

краснобаи:

«Куда леший несет? На ночь глядя – да в степь.

Протрезвей, пропадешь!»

Я смеялся в ответ, говорил: «Сам дороги себе

выбираю».

Вот и выбрал, дурак, – пропадаю теперь

за поломанный грош.

Не сказал, что хотел, не расставил, где надо,

акцентов и точек,

не открыл потаенных дверей заповедным,

заветным ключом.

Но гоню я коней, не боясь поворотов, колдобин

и кочек —

сумасшедший ямщик, возомнивший себя удалым

лихачом.

С.Л

Прошагав целый мир

и измерив разлуку от края до края,

я вернусь

блудным сыном, почти позабывшим дорогу

назад.

Ароматом стремительных гроз и звонками

спешащих трамваев

город встретит меня,

Одиссея безумных чужих Илиад.

Как наивный дикарь,

каждый день просыпаюсь с надеждой на чудо —

может, там,

наверху,

наконец, порешат, что закончился срок?

И тогда я вернусь —

на неделю, на сутки, на час, на минуту, —

доползу до тебя по ступеням тоскою написанных

строк.

Уйти бы

Уйти бы – спокойно, не плача,

Исчезнув за ворохом дел.

Уйти бы…

Да вот незадача —

Прижился, прирос, прикипел.

Все чистая стерпит бумага,

Все примет – без ссор и обид.

Хмелею от слов, как от браги,

Забыв про похмелье и стыд.

Стекляшка несложной огранки —

Любовь из разлук и стихов.

Уйти бы…

Под дождь, спозаранку…

И сгинуть под крик петухов.

Без названия

Унылый перестук колес на перегонах,

Застывшие кусты под шубами снегов,

Негромкий матерок соседей по вагону…

Билет в один конец. Билет на одного.

Я, может быть, вернусь, когда очнется город

От зимних белых снов, глубоких, как печаль.

Я, может быть, вернусь. Наверное, нескоро —

Когда вдруг обо мне ты вспомнишь невзначай.

Мелькают фонари в предутреннем тумане,

Бессонница моя все знает наперед:

Из тысячи ветров – один попутным станет,

Из тысячи дорог – одна к тебе вернет.

Прокаженный

Колокольчик. Хламида. Нелепая тень —

Ты несешь на спине то ли крест, то ли горб.

Нам с тобою теперь сторониться людей

И проезжих дорог, и проторенных троп.

Нам с тобою теперь – по корягам и пням,

Нам с тобою теперь – навсегда рядом быть.

Хочешь – криком кричи, хочешь —

пой, в стельку пьян,

Но

тебе никуда не уйти от судьбы.

Да не все ли равно тебе – бог или бес?

Не смотри на меня исподлобья сычом,

У меня-то ведь тоже – и свой горб, и свой крест,

И два грязных крыла под измятым плащом.

Цикл «Апокрифы»

Hay форева

Кафе одноразовых встреч

на улице голых осин,

блестя позолотой дверей, всегда открывается в

срок.

Здесь каждый десятый – Пилат,

и каждый четвертый – Пророк,

и бляди с глазами мадонн,

и все ожидают мессий.

Насыпан за городом холм,

готов свежетесаный крест,

апостолы шумной толпой,

в достатке идейных Иуд…

Но что-то не так в небесах – мессии никак

не придут,

у Бога другие дела,

он к нам потерял интерес.

Присядем за крохотный стол

с навечно хмельным трубачом,

нальем совиньон или брют в звенящие льдом

баккара,

забудем пришедших сейчас, помянем

ушедших вчера,

и месяц за сонным окном сыграет нам блюз…

Ни о чем… ни о чем…

Ионафан

Ты дал им головы и ноги,

мозги, тела и потроха…

Помилуй, Господи, убогих,

не знавших сладости греха:

как ночь неистовой пантерой

лакает влагу из очей,

и пряный запах адюльтера

щекочет ноздри палачей —

скопцов, натасканных скопцами

в святой охоте на любовь;

как под любыми небесами

все та же горечь мятных слов

лукавым льдом в плену бокала,

луны венчальная свеча,

ладонь, лежащая устало

на легкой линии плеча;

как кровью обжигает скулы

и сталью тишина звенит…

Как сына гордого Саула

целует плачущий Давид.

Триптих

Глупо спорить с судьбой

Глупо спорить с судьбой.

Фатум с роком извечно в законе,

и Фортуна по жизни моей не бывала подружкой.

Положил я гадалке монеты в сухие ладони

да вина из баклаги налил в запыленную кружку.

Ворожея пророчила войны, погромы, напасти,

знать, на старости лет разучилась гадать

по-иному —

на потертый платок выпадали всё черные масти,

обещая суму да тюрьму, да дорогу из дому.

Покатились монеты с руки по истоптанной глине.

Ворожея стояла, как идол, лицом каменея,

словно я в самых страшных грехах перед нею по —

винен,

словно тем, что живу, я уже виноват перед нею.

И пошел я в кабак. И напился там зло и тоскливо,

все надеялся – может быть, карты напутали что-то….

…Оставалось лет семь до засохшей на склоне оливы

рыжекудрому парню, ушедшему из Кариота.

Мать

Пришли и сказали:

«Сын твой за тридцать сиклей

или динариев…

точно не знаем, но умер.

То ли его на крест, то ли сам – на осину…»

А в доме – мал мала меньше, кручусь до сумерек,

до упаду. Муж – бездельник и пьяница,

должен всему Кариоту,

вечно без денег,

всегда без работы…

Одна надежа – на сына,

на старшего: вырос и умным,

и сильным.

И вот: то ли его на крест, то ли сам – на осину…

А ведь говорила:

«Сыночек, милый,

куда же ты с этим нищим?

Что тебе – дома мало?

Места под крышей?

Пусть даже прохудившейся —

ну так починим…»

Сказали: «Даже не знаем, где схоронили…»

Маленький был – рыжий, забавный,

проныра.

Упал с обрыва – ножку поранил,

Плакал: «Mама, так больно!»

А я шутила: «До свадьбы залечим…»

И вот: то ли его на крест, то ли…

Нечем…. нечем….

нечем дышать…

Жизнь свою в щепки кроша,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/gennadiy-neyman/do-drozhi-v-palcah/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.