Пляжный клуб читать онлайн - Элин Хильдебранд

Пляжный клуб

Элин Хильдебранд

Читаем везде!

Отдых в отеле «Пляжный клуб» на райском островке напоминает сказку.

Кто-то год за годом вновь и вновь приезжает сюда, чтобы насладиться морем, солнцем и общением с владельцами отеля – милой семейной парой.

А кто-то готов пойти на риск и даже обман, чтобы наконец устроить личную жизнь.

Кто-то надеется обрести независимость, вырвавшись из-под опеки родителей, и навсегда покинуть экзотический остров…

Кто-то отчаянно борется за свою любовь, пытаясь спасти отношения наперекор упрямым обстоятельствам…

И абсолютно всем, кто соберется здесь этим летом, судьба преподнесет невероятные сюрпризы, делающие жизнь интереснее и ярче.

Лето, море, мечты…

Добро пожаловать в «Пляжный клуб»!

Элин Хильдебранд

Пляжный клуб

Роман

Elin Hilderbrand

The Beach Club

© Elin Hilderbrand, 2000

Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

Посвящается Чипу, за его безграничную любовь и веру

От автора

Хочу передать самые теплые и искренние пожелания:

Майклу Карлайлу, моему агенту и доброму знакомому с Нантакета, за то, что помог осуществиться мечте;

моим родным;

моему нантакетскому братству (нантакетской «семейке»), ставшему сутью этой книги: Робу и Ники, Эрику и Марджи, Джинни и Джону, Джеффу, Ричарду и Аманде, Джеффри и Сью, Шуки, Джастину и Форесту, Джи и Ди, Ванессе, Кейту, Мише, Салли, Бруксу и Паркеру, Джону и Келли, Марте, Глену, Джи. Эл. Эн. и замечательной Мэри Бейкер.

Спасибо Ричарду и Тине за то, что дали мне самую лучшую подработку на острове.

Особая благодарность Хитер за ее бесценные комментарии и проницательность.

Люблю Нантакет всей душой, безгранично, однако остаться здесь я решила по другой причине. И имя ему – Чип Каннингэм. Тебе, мой муж и мой герой, я посвящаю эту книгу.

Глава 1

Открытие сезона

1 мая

Здравствуйте, Билл!

Уже и лето не за горами на нашем прекрасном острове. Недавно ваш покорный слуга вернулся из зимних странствий. Где я только не был! Карибы, Вейл, Сайпан. Главное, я снова здесь и готов сдобрить свое предложение солидным кушем. Мне прекрасно известны ваши «идейки» по поводу семейного долга, наследования и тому подобное. Спешу вам напомнить, Билл, что жизнь не такая простая штука, в чем я, увы, успел убедиться на собственном опыте. Так что в преддверии сезона отпусков и зноя прошу, обдумайте все хорошенько. Двадцать два миллиона! Сумма немалая. К тому же, простите, вы уже далеко не юнец.

Если удостоите меня ответом, пишите, как обычно, на абонентский ящик островной почты. Жду с нетерпением.

Искренне Ваш

    С. Б. Т.

Мак Питерсен лихо загнал джип на парковку «Нантакетского пляжного клуба и отеля». Стоял первый день мая, и ему предстояло провести здесь двенадцатый сезон в роли управляющего. Второй человек после босса – не шутка. Двенадцать, считал он, цифра особая. У нее даже имя свое есть: дюжина. Двенадцать лет работы похожи друг на друга как две капли воды. Двенадцать – это цикл. Завершенный, законченный. Двенадцать месяцев в году, двенадцать знаков зодиака, двенадцать часов дня и двенадцать ночи. А что если Марибель права и этот год станет для них знаковым?

С парковки перед отелем открывался вид на самый живописный из здешних пляжей. Ветрами с северо-востока надуло песчаных дюн по всему берегу, некоторые доходили до шести-восьми футов в высоту. Мак устремил взгляд на воду. «Пляжный клуб» располагался на северном побережье острова. Воды Нантакетского пролива были тихи и спокойны, как поверхность пруда. От края до края раскинулась полоса белесого песка. Идиллия. Одно плохо: берег разъедала эрозия. Впрочем, в прошлом году природа вернула пляж людям, и владелец отеля, Билл Эллиотт, был вне себя от счастья. Он положил руку Маку на плечо и сказал: «Видал? Вот, наш берег в целости!» Маку даже на миг показалось, что «Пляжный клуб» и отель принадлежит им обоим. Но только на миг…

Мак зимовал на острове вдвоем с Марибель, своей подругой. И, как водится, за всю зиму он ни разу не проведал отель. Давным-давно заведенное правило: не думать об отеле в холодное время года. Что там? Как? Отвалилась черепица? Облупилась краска? Снова подмыло пляж? По сути, о таких вещах должна болеть голова у Билла и его жены, Терезы, но они каждую зиму проводили на горных спусках Аспена. Мак оставался на острове, и ему, конечно, было ближе. Правда, он туда принципиально не ходил, потому что понял: стоит однажды начать – пиши пропало, затянет с головой.

Самым любимым местом у фотографирующихся был павильон – крытая терраса, на которой стояли обращенные к воде пять кресел в кантри-стиле адирондак, они были выкрашены в синий цвет. В низких разлапистых креслах все лето прохлаждались гости; задрав ноги на перила, они попивали кофе и почитывали газеты. Год за годом эта картинка как символ летнего благоденствия попадала в каталоги торговой палаты Нантакета.

Гостиница представляла собой отдельно стоящее здание с целым рядом окошек, откуда открывался вид на павильон и пляж. К номерам жильцы проходили через фойе. Двадцать одноэтажных номеров располагались в виде гигантского хода конем, буквы «L». Десять имели выход к воде, а десять были обращены к воде окнами. К каждой двери примыкала небольшая дощатая терраса. Переднему «крылу» гостиницы Тереза дала название – «Золотое побережье», очевидно, исходя из дороговизны пребывания там.

Наверное, кому-то покажется, что двадцать номеров – совсем не так много. Да только этим дело не ограничивалось. К отелю примыкал частный пляж, находящийся в ведении «Пляжного клуба». Клуб насчитывал сотню членов, которые ежегодно платили взносы за право погреться под зонтиком десять летних недель. Конечно, можно было сберечь эти деньги и отправиться на Степс-Бич, что на западе, или Джеттис-Бич на востоке, да только никто и никогда не отказывался от членства в клубе. Маку надлежало возиться с гостями и «пляжниками», делать все возможное, чтобы те почувствовали себя особами королевских кровей. Он резервировал им столики в ресторанах, организовывал доставку цветов и вин, вареных омаров и юбилейных тортов. У него были ключи от всех дверей, он знал местонахождение каждого удлинителя, мешка и перьевой подушки, знал по именам всех постояльцев и их ребятишек. Вот уже двадцать лет Билл с Терезой владели заведением, а Мак изучил все входы и выходы, каждую щель и трещину, все тупики и закоулки.

В ближайшие несколько месяцев по лобби отеля пройдет тысяча гостей. Среди них – и давние постояльцы, приезжавшие сюда еще до появления Мака, менеджеры бейсбольных команд (июль, после матча всех звезд), Лео Керн, адвокат из Чикаго (в День памяти павших), миссис Форд, вдова, которая живет здесь весь сентябрь, каждый день выкуривая в номере по пачке сигарет. А еще приедет Андреа Крейн, женщина, в которую Мак, как ему казалось, был влюблен. Андреа прибывала в июне и оставалась на три недели вместе с сыном, Джеймсом, страдавшим аутизмом. Длинные волосы медового цвета, скрученные в тугой пучок на затылке или заплетенные в косу. И улыбка – улыбалась она редко, но в день приезда всегда, ведь она была рада оказаться здесь. Ей и сыну предстояло провести на острове три недели, двадцать один день, и каждый сверкал, как бриллианты на теннисном

браслете.

Вдали показался паром. Заполненный пассажирами, он шел в сторону острова. Люди съезжались сюда к началу сезона отпусков. Официанты и официантки, продавцы мороженого, спасатели, садовники, няньки, горничные и коридорные. Вот так же ехал и Мак двенадцать лет назад. Тогда паренек впервые увидел океан, и, сойдя на берег у пароходной верфи, он будто заново родился.

* * *

Маку только-только исполнилось восемнадцать. Провинциальный мальчишка, он подрастал на ферме близ города Суишер штата Айова. Отцу принадлежало пятьсот тридцать акров земли: соевые и кукурузные поля, а также свиньи, куры. Школа представлялась Маку пустой тратой времени, разве что там можно было всласть пообщаться. А поболтать он любил. Когда часами сидишь в кабине комбайна и в одиночку бороздишь поля, душа жаждет перемен. В награду за труды отец возил его в «Алиби», где подавали на завтрак жирную яичницу с беконом, или в магазин кормов для животных.

Мать на полставки трудилась в городе, в антикварной лавке. Работенка не пыльная: сиди себе среди хрустальных статуэток, в атмосфере классической музыки. Родители Мака принадлежали к местной пресвитерианской церкви, хотя на службы почти не ходили, равно как и не пытались приобщать к вере Мака. Как-то раз мама даже обмолвилась, что не верит в существование рая.

– Просто не верю, и все, – разоткровенничалась она, очищая картошку над раковиной. Мак, склонившись над массивным дубовым столом, ломал голову над тригонометрической задачкой. – По мне, ты помер – значит, помер. Уходишь туда, где и был до рождения. В небытие.

За два месяца до выпускного мама с папой отправились в город на романтический ужин. На обратном пути их сбил здоровенный грузовик. Родители влетели в дорожное ограждение и погибли на месте. Не сказать, что виной тому оказалась погода – в тот день не было ни дождя, ни наледи. Простое стечение обстоятельств: неосторожность дальнобойщика, невнимательность отца, который мог бы ударить по тормозам, когда перед ним вынырнул грузовик. (Может, он пропустил перед этим рюмку винца.) Так или иначе, объяснениями тут не помочь, дело сделано. Погибли двое порядочных людей, ребенок остался сиротой. Впрочем, Мака никто так не называл, да и сам он к сиротам себя не причислял. В конце концов, ему уже стукнуло восемнадцать, не маленький.

Оставив ферму на попечение Дэвида Прингла, семейного поверенного, и Венделла, правой руки отца, Мак положил в сумку диплом об окончании школы, сел на автобус и рванул на восток с намерением ехать вперед и вперед, куда дорога приведет. Романтика. Мама бы одобрила. Конечной точкой его пути был город Хаянис штата Массачусетс. По прибытии Мак думал подыскать себе угол и какую-нибудь работенку, но впервые в жизни увидел океан. Люди подсказали, что можно забраться еще восточнее, если сесть на паром, потому что там дальше – остров. Нантакет.

В «Пляжный клуб» Мак попал по чистой случайности. Когда паром причалил, Билл Эллиотт как раз стоял на пристани. Мак ступил на землю, и Билл похлопал его по плечу.

– Приехал работать в «Пляжном клубе»? – спросил он.

Мак особенно не раздумывал.

– Да, сэр, – сказал он и последовал за мужчиной к оливковому джипу. Хозяин забросил его дорожную сумку в машину, и они, не обмолвившись ни словом, покатили прямиком по Норт-Бич-роуд. Когда Билл вырулил на парковку перед отелем, Мак как зачарованный уставился на воду. Чудно было с непривычки. И тут до него донеслось: «Дум-м-м, дум-м-м, дум-м-м».

– Что за звук? – спросил он Билла.

– Чайки, что ли? – не понял тот. – Да, кричать они мастера. Ты сам-то откуда родом?

– Из Айовы, – ответил Мак.

Билл нахмурился.

– А я думал, ты из Нью-Джерси.

Худшие опасения Мака подтвердились: какой-то паренек из Нью-Джерси теперь наверняка стоит на пристани и ждет Билла.

– Нет, сэр. Я из города Суишер штата Айова.

И вновь послышался звук. «Дум-м-м, дум-м-м, дум-м-м». Словно голос издалека: «Дом, дом».

– Вы ничего не слышите? – спросил Мак.

Билл улыбнулся:

– Должно быть, в Айове не так уж много чаек. Тебе, пожалуй, все здесь в диковинку.

– Да, сэр, – сказал Мак.

И вновь зазвучало: «Дом, дом». Совершенно ясно и отчетливо.

Мак протянул Биллу руку и представился:

– Я – Мак Питерсен.

Билл нахмурился.

– Мак Питерсен – это не тот, кого я должен был забрать с парома.

– Я так и понял, – пробормотал Мак. – Просто вы спросили, работать ли я приехал, а мне работа и вправду нужна.

– Ты что-нибудь знаешь про отели? – спросил Билл.

– Скоро узнаю, – ответил Мак и вновь услышал «дом-м-м». Удивительное дело.

Духи, провидцы, загробная жизнь, гадалки на картах таро и хрустальные шары – все это было не для Мака. Паренек, вопреки представлениям матери, верил в бога и рай. Но то, что сейчас он услышал, не было божьим гласом. Звук раздавался не с неба, он шел из самой земли, из-под ног.

За последние годы Мак столько раз слышался этот зов – и не счесть. Он читал о подобных явлениях. Таосский шум, шепот Кармели – давно известные явления, но только на Нантакете ничего такого не наблюдалось. Как-то раз, собравшись с духом, Мак поинтересовался у Марибель: «Ты когда-нибудь слышала здесь непривычные звуки? Как будто остров говорит». И девушка ответила, прикрыв синие глаза: «Да, я считаю, у острова есть голос. Это волны, птицы и шелест луговых трав».

С тех пор Мак ни разу об этом не заговаривал, вообще ни с кем.

Вот и теперь, стоя на дюне, он прислушивался в надежде уловить чудной голос. Четыре дня назад ему позвонил Дэвид Прингл, который все эти годы заправлял делами на ферме. Дэвид звонил регулярно – то посоветует сдать родительский дом внаем, то изложит вкратце положение дел по балансу и налогам, то сообщит о погоде. Однако в прошлый раз, четыре дня назад, его тон был серьезен как никогда.

– Венделл увольняется, – сказал Дэвид. – Уходит после жатвы.

– Ух ты… – растерялся Мак.

– Я предупреждал тебя, что это однажды случится. Ты обещал подумать.

– Было дело, – пробормотал Мак.

– И не подумал.

– Нет, – признался Мак. – Не особо.

Когда в последний раз они общались? В ноябре минувшего года сразу после сбора урожая? Может, черкнул открытку на Рождество. Начисто вылетело из памяти. Мак смутно помнил, что был какой-то разговор про Венделла, о том, что старик вот-вот оставит дела.

– Нам нужен человек, который будет здесь всем заправлять, – продолжил Дэвид.

– Наймите кого-нибудь из местных, – сказал Мак. – Я полагаюсь на ваш выбор.

В трубке послышался вздох.

– С тех пор, как открылся «Орал-би», у нас не осталось рабочих рук. На ферме больше полугода не выдерживают. И ты предлагаешь доверить отцовскую ферму первому встречному проходимцу?

– Неужели вокруг одни проходимцы? Наверняка найдется пара работящих парней, которым только дай шанс.

– На этот счет иллюзий нет, – ответил Дэвид. – Мы с Венделлом уже не раз это обсуждали. Мак, если ты пустил корни на острове, тогда самое время выставлять ферму…

– На продажу?

– Угу.

– По-моему, я еще не готов, – проговорил Мак.

– У тебя лето впереди. Подумай, – посоветовал Дэвид. – Если не хочешь продавать, возвращайся домой и сам здесь всем занимайся. Давненько, кстати, ты дома не был.

– Двенадцать лет, – подсказал Мак.

– Двенадцать, – повторил Дэвид. Маку живо

представилось, что Дэвид сейчас неодобрительно покачал головой. – Решай сам. Речь о том, что завещал тебе отец. Уж лучше продавай. Не смогу смотреть, как все здесь разваливается.

– Понял, – ответил Мак. – Вернемся к разговору через пару месяцев.

– Я буду позванивать, – ответил Дэвид.

Маку не хотелось покидать остров, и в то же время он не мог расстаться с фермой. Там он в последний раз поцеловал маму в щеку, там родился и вырос, бок о бок работал с отцом. Так что же? Продать отцовское наследство – или навсегда распрощаться с Нантакетом? Неимоверно трудный выбор. Двенадцати лет как не бывало, а ничего не прояснилось. Вот он и замер на вершине дюны. Ждал голоса, который подскажет ему, как быть дальше.

Билл Эллиотт не любил первое мая. В этот день он даже не прикасался к жене, позволяя ей насладиться драгоценными минутками утреннего сна. Не поддаваться панике! Нервы его погубят. Если верить врачам, малейший стресс может обойтись ему в несколько месяцев жизни. Месяцев!.. Подумать только! Билла передернуло. Страшно, когда твоя жизнь измеряется отрезками по тридцать дней.

На рассвете он вышел из дома и направился куда-то по Гульберт-авеню. Билл брел мимо заколоченных летних домиков, и на сердце у него потихонечку стало легче. Все вокруг было словно в спячке, а значит, еще хватит времени привести отель в порядок. К началу марта все номера уже распределены на месяцы вперед. Записывать бронь – дело нехитрое. Непочатый край работы – вот что воистину приводило в дрожь: пляж за зиму занесло песком, номера не подготовлены, все, что можно, – поставлено на кровати, остальное – под белыми простынями. Всюду пыль и запустение.

По дороге домой навалилась одышка. По сути, Биллу было всего шестьдесят, но из-за слабого сердца он чувствовал себя стариком. Пришлось распрощаться с «черной» и «синей» трассами в горах Аспена и довольствоваться пологими «зелеными» спусками Баттермилка. Виски посеребрила седина, по вечерам ныли колени, и читать получалось лишь с хорошим светом. Неделю назад, на перелете из Аспена, он четыре раза бегал в туалет. Тревожный звоночек прозвучал в первых числах нового года. Они сидели с Терезой в ресторане за столиком с другой супружеской четой. Какой-то врач и его жена. Ели сырный фондю, как вдруг в груди что-то сдавило, сердце будто раздулось, готовое лопнуть. Врач не растерялся, позвонил в «Скорую». Даже думали попросить прислать вертолет, чтобы доставить его в Денвер. По счастью, пронесло. Врач посоветовал удалиться от дел. Если бы такое ему предложили пару лет назад или даже год, Билл наотрез отказался бы, однако теперь эта идея казалась заманчивой. Сесили исполнилось восемнадцать, выпускница, через пару недель получит диплом об окончании школы. Немножко потерпеть – и она тут будет всем заправлять, дочурка. Это лишь вопрос времени.

Билл отворил входную дверь, и к его ногам спланировал белый конверт. Опять эти письма! Билл надорвал край и прочел письмо. Как обычно, послание от загадочного С. Б. Т., предложение о покупке отеля. Наивный чудак шлет ему письма уже несколько лет. Все пытается уговорить. Что он там предлагает? Двадцать два миллиона? «Не искушай меня сегодня, С. Б. Т., – подумал Билл. – Не искушай». Временами Билл отвечал ему на абонентский ящик. Сам он никогда не встречался с этим мужчиной (или женщиной). В телефонном справочнике такого персонажа не оказалось, так что инициалы вполне могли быть вымышленными. Вся эта таинственность немного действовала на нервы, а с другой стороны, была здесь какая-то интрига. Словно у Билла появилась тайная воздыхательница. Подумать только, в его-то возрасте!.. Билл демонстративно смял письмо и бросил его в мусорную корзину возле дома. «Ты это видел, С. Б. Т.? Ты за мной наблюдаешь?»

Билл направился на кухню и налил чашечку кофе без кофеина. Тут с улицы послышался шум. Подъехала машина, и на сердце отлегло: Мак. От радости Биллу хотелось заорать, чтобы Тереза слышала: «Мак приехал! Мак!»

В былые годы он уже не раз прерывал ее утренний сон своими радостными возгласами, но теперь смолчал. Прикрыв глаза, он прочел на память стих, словно молитву. «Снежный ветер в лесу». «Пройдешь весь путь – тогда уснешь»[1 - Роберт Фрост. Снежный ветер в лесу. Перевод Н. Голя.]. После того случая в ресторане Билл погрузился в поэзию. Особенно близки ему были слова старого человека, выходца из Новой Англии. И пусть Вермонт Фроста совсем не похож на этот остров (на участке Билла не стояло ни единого деревца), но по какой-то неведомой причине его стихи были целительны. Как бальзам на рану, как чудное снадобье. Прочтешь стих – и будто камень снимешь с печальной стареющей души.

А Мак – все тот же румяный улыбчивый парень с пушистой копной светло-русых волос. Билл знал его так же хорошо, как сына родного. Они поздоровались за руку, и Билл, поддавшись порыву, по-отечески обнял Мака.

– Ну, решил вернуться?

Такая у них была шутка. Давно устоявшаяся традиция. Мак никогда точно не говорил, вернется ли в мае, а Билл никогда его об этом не спрашивал. И все же первого мая парень неизменно выруливал на парковку, и каждый раз хозяин приветствовал его с присущей событию теплотой. Билла тянуло что-нибудь добавить, поблагодарить за то, что не бросил, однако он сдерживался. Во-первых, не хотелось смущать Мака. А во-вторых, может, парню и не стоило знать, что в нем так сильно нуждаются.

– Рассказывай, как прошла зима?

– Неплохо. У Кейси Миллер меня взяли на проект для «Сиско». Дважды снег выпадал, и я отпрашивался с работы, чтобы покататься с горки.

– Как поживает Марибель? – поинтересовался Билл.

– Нормально, – ответил Мак. – Библиотечные в ней души не чают. Да ей везде рады, куда ни сунься: на почте, в банке. Бывает, идешь рядом, и будто с мэром прошелся, VIP-персона. Ну и она всех вокруг знает.

– Намекает на замужество? – спросил Билл.

– А кто ж ее упрекнет, – ответил Мак. – Мы давно с ней вместе.

– И как? Неужели в этом году состоится?

Парень смутился. Билл похлопал его по плечу и поспешил сменить тему:

– Ну так что? Осмотримся для начала?

– Отлично, – с видимым облегчением ответил Мак.

Что бы ни происходило в жизни, Билл Эллиотт не мог относиться к отелю беспристрастно. Он знал его как свои пять пальцев и любил, словно лицо жены. И каждый раз поначалу, на первое мая, отель – заколоченный досками, точно старый призрачный город Дикого Запада, – казался ему суровым и угрожающим. Сегодняшний день не был исключением. Как большинство зданий на острове, снаружи отель был отделан серой кедровой черепицей. Двери и окна закрыты фанерой, на рамах облупилась краска. Когда Билл представлял отель в разгар лета, сердце радовалось. Унимался пульс, выравнивалось давление. Белые юбочки карнизов, сверкающие окна, усыпанные цветами кусты герани и бальзаминов, питомцев Терезы. Вода в океане – двадцать градусов, прозрачные бездонные небеса и юго-западный бриз, который легонько колышет бахромчатые края пляжных зонтов. Забудутся былые волнения и страхи, и даже теперь, в этот майский день, Билл был очарован зрелищем. Пусть заколочены ставни, осыпается краска и неухожен пляж, красивее места не сыщется во всем мире. Ну разве можно оторвать от сердца такую прелесть?

Билл с Маком прошлись вдоль боковых номеров и

свернули налево к фасадному крылу. Все было в полном порядке, хотя зимой Билла непрерывно мучили кошмары о том, как комнаты подхватывает порывом северо-восточного ветра и уносит, словно домик в «Волшебнике из страны Оз». Он поднимался на каждую терраску и топал по доскам, проверяя их надежность. Мак внимательно осматривал крышу на предмет выпавших черепиц и проверял ставни, нет ли где зазоров.

– Все крепко, – констатировал Мак.

Потом они прогулялись по пляжу до парковки, Билл достал из кармана ключи и отворил дверь фойе. Они вошли.

– Дом, милый дом, – проронил Билл.

– Не то слово, – добавил Мак.

– Ну что, готов? – спросил Билл. Мак отчего-то не излучал привычной уверенности. Наверное, зимой у него было немало проблем. – Я в душ и переодеться, – продолжил он. – А ты начинай. Нам предстоит привести отель в порядок.

* * *

Для Терезы Эллиотт «Пляжный клуб» был как холст для художника, как глина для скульптора. В мае перед ней вставала непостижимая задача: сделать отель еще лучше, чем в прошлом году. Тереза боролась за красоту с детства. Она родилась и выросла на Лонг-Айленде, в Бильбо, пожалуй, самом неприглядном городке Америки. Родители поселились в одноэтажном домике с пологой односкатной крышей (кстати сказать, лет с десяти Тереза бросила называть его «своим», переименовав в «дом родителей»). Штукатурка на стенах, на кухне – мебель из белого пластика с золотой лепниной и обшитые фанерой шкафы. Перед домом раскинулась зеленая лужайка, а границы их собственности отмечал забор из железной сетки.

Теперь, став докой в гостиничном бизнесе, Тереза сравнивала родные края с «Холидей инн», где все поделено на одинаковые отсеки, а жилое пространство безжизненно, стерильно и начисто лишено очарования. Подростком она брела домой из школы мимо череды одинаковых домов и дворов, поражаясь, что люди согласны так жить. А потом поняла: это сознательный выбор – существовать в безликой некрасивости. И на это, думала она, у них есть причины. Ее район нельзя было назвать уродливым, ведь даже в уродстве есть что-то интересное. Наверное, самым подходящим словом для местечка ее детства было «неживописный». Ей казалось, что в таком месте, среди бело-черного пластика с золотой лепниной, вряд ли могло случиться что-нибудь замечательное и романтичное.

В восемнадцать лет она покинула родные края и устремилась на Манхэттен с его цветами и контрастами, где красота соседствует с уродством. Отучившись год в колледже Хантера, Тереза с треском вылетела оттуда, поскольку не корпела над книгами, а часами бродила по городу. Исходила Чайна-таун, Челси, Клинтон, Саттон-Плейс, Верхний Вест-Сайд и Гарлем. Когда родителям стали приходить ведомости с плохими оценками, они уговаривали ее вернуться в Бильбо и перейти в колледж Кати Гиббс, но Тереза не послушалась и подыскала себе работу официанткой в немецком ресторане на пересечении Восемьдесят шестой и Йорка. Пожилые толстяки восхищались цветом ее волос и не скупились на чаевые. Она немного подкопила и отправилась на лето к подружке, чьи родители обитали в летнем домике на острове Нантакет.

По красоте этому острову не было равных. Южный берег омывали буйные волны, а в пруду Коската-понд стояли на одной ножке синие цапли. Тереза устроилась горничной в «Джаред-Коффин-хауз», и когда лето сменилось осенью и ее подруга уехала на материк, скиталица решила остаться. Прошло тридцать лет, а она все так же сильно любила эти места. В свое время она вышла замуж за местного паренька и произвела на свет двух ребятишек, один из которых умер, а другой остался жив. Тереза с Биллом превратили «Пляжный клуб» в отель, прекрасное место, где процветает любовь.

Они жили в самом углу участка в доме, где все было перевернуто вверх тормашками. Первый этаж занимали две просторные спальни. Одна предназначалась их дочери Сесили, другая – умершему чаду. Из широкого окна гостиной на втором этаже открывался вид на отель, пляж и пролив. В первый день мая Тереза стояла у окна, но не видела в нем ничего, кроме собственного отражения. Была у нее тщеславная привычка – повсюду ловить свой образ: в зеркалах, окнах и стеклянных рамах, и ничего она не могла с собой поделать. И что же она видела в них? В свои пятьдесят восемь Тереза по-прежнему легко влезала в шелковую юбку, купленную еще до рождения Сесили. В волосах цвета спелых персиков была белоснежная прядь, появившаяся в тот день, когда она разрешилась мертвым младенцем. Отметина силы и мудрости. Метка материнства.

Прежде всего Тереза была женой и матерью, а теперь ее семья под угрозой. У мужа проблемы с сердцем, дочь вот-вот отправится в колледж… Как-то вдруг, невзначай Тереза представила себя в полном одиночестве, покинутой и ненужной. Билл умрет, Сесили уедет, и коротать ей дни наедине с собственным отражением.

Она заставила себя отойти от окна и направилась в фойе. Распахнула настежь двери – и будто камень с души упал. Под самым потолком по балкам лазил Мак, протирая их влажной тряпицей. Если Мак на стропилах – значит, пришла весна.

– Надо же, явился – и сразу за работу. А обнять, поцеловать? – улыбнулась Тереза. – Я еще и слова не успела сказать, а он уже трудится.

Мак повернулся и сел на балку, свесив ноги.

– А как же иначе? Я ведь не первый день на посту.

Тереза плюхнулась на покрытый простыней диван и закинула ноги на пыльный капитанский сундук.

– Да ты и один потянешь. Нам тут только мешаться.

С Маком они были знакомы уже двенадцать лет, и он стал близок ей, как никто другой, кроме Билла и Сесили, конечно. Тереза знала, что от этого человека ей нечего скрывать.

– Какой-то голос у вас печальный, – заметил Мак. – А где непреклонная дама? И где ваша вечная погоня за чистотой?

– Волнуюсь за Билла. Сдавать он стал. Сердце. Сам-то не рассказывал?

– Нет. – Мак встревожился. – А что с ним?

Хорошо было слышать его голос сверху, находило умиротворение.

– То, что обычно приходит с возрастом, – ответила Тереза. – Врач велел про лыжи забыть: теперь он будет кататься только на детских спусках. Неудачная выдалась у него зима.

– Держится молодцом, – заметил Мак. – Может, бледноват, а так – и не скажешь.

– Думаешь? – Терезу беспокоило увлечение мужа Робертом Фростом. Билл накинулся на стихи с таким рвением, с каким умирающий ударяется в веру. Хотя когда он читал их и заучивал наизусть, ему и впрямь становилось лучше.

– Как дела у Сесили? – поинтересовался Мак.

– Она не в курсе отцовских проблем. Это, пожалуй, единственный плюс того, что малышка находится вдали от дома. Пребывает в счастливом неведении.

– Она мне на Рождество открытку прислала. Обмолвилась про нового знакомого, парня из Бразилии, и с тех пор от нее ни строчки, – поделился Мак. – Так что, она выпускница или сбежала в Рио?

Ох уж этот бразилец, Габриель. Как кость в горле. Правда, в прошлый раз Сесили ни слова не сказала про своего парня. Тереза лелеяла надежду, что к концу года ее увлечение потихоньку сошло на нет.

– Поверь мне на слово, школа – превыше всего.

– А колледж выбрали? – спросил Мак.

– Университет Виргинии. Получить там место достаточно сложно. Друзья в отпаде, отец – в восторге: по деньгам получилось приемлемо. В общем, мы в радостном предвкушении.

– На лето доверите ей

стойку консьержа? Девочка она способная, справится. Тереза, ей ведь когда-то придется управлять отелем, пора и опыта набираться.

– Только не за стойку, – отрезала Тереза. Мак закатил глаза. Пусть думает что хочет, Сесили и вправду еще ребенок. Да от такой работы и взрослый взвоет, что там про девчонку говорить. – Билл уже взял кого-то на дневную смену. Ее зовут Лав, они познакомились в Аспене.

– Лав?

– Да, Лав, «любовь», – улыбнулась Тереза. – Чуточка любви нам всем здесь не помешает. Кстати, я еще не спросила… как у тебя дела с подружкой?

– Ну, я и не рассчитывал, – усмехнулся Мак.

– И все-таки. Как вы? Все еще вместе? Счастливы?

– Да.

– Счастливы, но жениться ты пока не настроен.

– Пока нет таких планов, – кивнул он.

– Погоди, вот увидишь Сесили! Такая взрослая дама. Роскошная. Трепетная. Неотразимая.

А еще упертая, бескомпромиссная и вредная, эта ее дочурка. С ней ужасно тяжело. Тереза приподняла ноги с пыльного сундука и встала.

– Женись на Сесили, и все здесь станет твоим. А Билл будет только рад. Он любит тебя как сына.

– Да ну, сказки, – ответил Мак. – Женись на дочке волшебницы и получи королевство.

– «Пляжный клуб» – чем тебе не королевство. Вполне мог бы здесь править.

– Тереза, я не собираюсь жениться на Сесили.

– Ага, и на Марибель, видимо, тоже.

Из года в год они вели подобные разговоры, и Мака это порядком напрягало. Тереза ничего не могла с собой поделать. Ей казалось, что должно быть так, и не иначе: Мак женится на Сесили, и им перейдет по наследству то, что оставят Билл с Терезой. Конечно, она понимала – в жизни люди редко поступают так, как стоило бы поступить.

– Я вообще не думаю пока о женитьбе, – признался Мак. – Но уж если и женюсь, то не на Сесили. Сами у нее спросите, если мне не верите. По ее словам, она лучше будет грызть стекло.

– А я все равно не сдамся, – буркнула Тереза, поймав в тусклом зеркале свое отражение. Достала из чулана «игрушки» – пылесос и ведерко, моющее средство, метелку для пыли – и принялась за работу.

* * *

Марибель Кокс знала, что о ней судачат все кому не лень. Мамины подружки с календарной фабрики, коллеги по библиотеке, сотрудники Мака, Билл с Терезой из «Пляжного клуба». Все они без конца перешептывались: «Когда же Мак с Марибель сделают то, что должно? Когда они поженятся?»

По правде сказать, Марибель очень хотела выйти замуж. Страстно, безумно хотела, но об этом знали лишь двое: она да ее мать Тина. Каждую среду по вечерам Мари звонила матери, и та задавала главный вопрос: «Ну и?» – подразумевая: «Произнес ли он заветные слова?» И каждую среду звучал ответ: «Нет еще». Та отвечала: «Не теряй надежды».

С Маком Марибель встречалась уже шесть лет, три из которых они прожили под одной крышей. Просто ей достался господин Нерешительность.

– Какова мать, такова и дочь… – говаривала Тина, и Марибель рисовала в своем воображении ее образ: двадцать фунтов лишнего веса, перманент и неизменная сигарета в руке, с которой мать не расставалась, даже разговаривая по телефону. Тина никогда не была замужем. С отцом Марибель она познакомилась на концерте под открытым небом. В ближайшем лесочке они зачали дитя и больше не виделись.

– Если он хотя бы чуть-чуть похож на тебя, – повторяла дочери Тина, – то он классный чувак.

Марибель очень любила мать, однако к этому чувству примешивались стыд и жалость. Тина работала контролером на фабрике христианских календарей в городе Унадилла штата Нью-Йорк. Ее нельзя было назвать истово верующей, но, проводя среди христианских календарей дни напролет, она нахваталась разных фраз. «Не теряй веры», «Бог в помощь!», «Он – пастырь наш, а мы – Его паства». Всегда было так: их только двое, мать с дочерью. Им некому помочь, их некому выручить; девочка росла без крепкого мужского плеча. Родители Мака погибли в автокатастрофе, и Марибель все пыталась себя убедить, что она и Мак оказались в одной ситуации. На самом же деле была огромная разница, потому что в ее воображении вообще не существовало такого образа, как отец.

Когда девочке исполнилось тринадцать, она упросила мать немножко о нем рассказать:

– Вспомни, пожалуйста, мама. Ну хоть что-нибудь.

Затянувшись сигаретой, Тина прикрыла глаза.

– Его звали Стивен. Симпатичный малый, пах шоколадом. У него еще был тонкий шрамик над бровью. Помню, как спину царапала кора. Солнце садилось, небо проглядывало сквозь кроны… такого цвета – роза с лавандой. Я его особенно хорошо не знала, тем не менее, когда мы были вместе, мне казалось, что у нас обязательно получится.

Марибель хотела выйти замуж в какой-то мере ради матери. Она мечтала, как Мак будет о них обеих заботиться. Вместо Стивена. Ее парень нередко заговаривал о будущем и, как она, любил помечтать. У нее не было и тени сомнений, что будущее у них одно на двоих. Ну а как же? Ведь он от нее без ума.

Что ж тогда им все время мешает?…

За годы работы в библиотеке Марибель начиталась книжек из серии «Помоги себе сам» и поняла одно: Мак боится повзрослеть. Последний звонок Дэвида Прингла – еще одно тому подтверждение. У Мака огромная ферма в Айове, но переезжать туда и вести хозяйство он не хочет. Продавать тоже не решается. Как бы он ни поступил, ему все равно надо взять на себя ответственность, принять важное решение. Он, наверное, предпочел бы, чтобы ферма существовала сама по себе, как в сказке. А сам хотел бы жить на Нантакете и заниматься этим никому не нужным отелем. В любую секунду Билл Эллиотт отбросит коньки, и отель перейдет Сесили. А что Мак? Скажут, не повезло. Он обожает эту работу. Полгода труда, полгода отдыха. Ему нравилось, что он ничего не обещает Биллу, захочет – вернется, захочет – нет. Свобода! Свобода от обязательств. Потому что так можно ничего не воспринимать всерьез.

Вот Марибель и придумала выход: Маку надо попросить Билла Эллиотта о части дохода. Скажем, каждый год ему будут отчислять тридцать процентов прибыли. Многие из гостей, которые приглашали Мака и Марибель на ужин, выпив пару коктейлей, признавались, что, если вдруг Мак уйдет, они перестанут сюда приезжать. Отель, конечно, миленькое местечко, пусть и дорогое, и год за годом цены только растут, но именно благодаря сервису им хотелось сюда возвращаться. Заходишь в фойе, а там тебя встречает Мак громкими возгласами: «Здрра-авствуйте, мистер Пейдж! Добро пожаловать. Как провели зиму?» Затем подхватывает на руки детишек и играючи вертит вокруг себя, не забыв сделать мамочке Пейдж комплимент по поводу новой стрижки. Вот за что люди отваливают бешеные деньги. Им хочется, чтобы их замечали, чтобы им уделяли внимание.

Марибель не сомневалась, что процент с прибыли – верный выход из сложившейся ситуации. Если Маку достанется часть денег, он начнет воспринимать работу серьезно, а с работой – и жизнь. Сможет нанять кого-нибудь на ферму, чтобы там всем заправлять, поддерживать в порядке дом. Разобравшись с этим, Мак сделает Марибель предложение, и черная дыра на месте отца начнет постепенно уменьшаться, сжиматься и под конец исчезнет совсем.

Первого мая они переехали в «летний дом» – подвальную квартирку в центре острова. В разгар сезона, когда цены на съемное жилье подскакивали в два-три раза, они не могли позволить себе ничего другого. Зимой все было иначе:

жили на Сансет-Хилл по соседству со старейшим зданием Нантакета. Тот дом, где зимовали, Марибель с Маком называли «дворцом». Ах, этот милый сердцу дворец! Низкие дверные косяки, скошенные потолки, дощатый пол. В тишине серого январского утра они разводили на кухне очаг, и Марибель подсушивала для Мака тосты с корицей и варила овсянку. По вечерам они гуляли по безлюдным улицам, проходя мимо забитых досками летних домов. Они обожали «дворец» и каждый год с приходом весны с грустью собирали вещи и снимались с насиженного места.

Марибель решила подождать и не заговаривать о своей новой идее сразу. Пусть Мак отработает в «Пляжном клубе» три дня. К тому времени он войдет во вкус, поймет, что дел невпроворот и лето предстоит жаркое.

На четвертое утро она приготовила Маку омлет со свежей зеленью. Они сидели за обеденным столом в окружении запакованных коробок и всякой клади. Переезд шел со скрипом.

– Я тут прикинула по деньгам, – начала Марибель, – и по расходам.

– Да, тебе не по душе эта квартира, я помню, – ответил Мак. – Но ты ведь все равно привыкнешь. Каждый год привыкаешь.

– У меня появилась одна мысль, – сказала она, зарывшись босыми ногами в мохнатый ворс ковра. – Попроси Билла, пусть поставит тебя на проценты.

Последовала долгая пауза. Мак жевал.

– Ты с мамой разговаривала? – поинтересовался он. – Или прочла книжку про людей, которые живут на Марсе?

– Тебе не помешает закрепиться в «Пляжном клубе». Двенадцатый год пошел. Пора бы Биллу взять тебя в долю.

Она распростерла на столе накрашенные ноготки и отсчитала на пальцах двенадцать лет. Потом убавила шесть, что они вместе.

– Я не могу, – буркнул Мак.

– Почему?

– Я – заменяемая единица. Если попрошу перевести меня на проценты, Билл скажет «нет» и попросту меня уволит. И возьмет на мое место кого-нибудь другого.

Марибель подалась вперед:

– Да не уволит! Старик в тебе души не чает. Ты говорил, у него нелады со здоровьем. Неужели ему не приятно будет знать, что в случае чего кто-то позаботится об отеле?

– А Сесили на что? – пробормотал Мак с набитым ртом.

– Она еще ребенок.

– Ей восемнадцать. Управится.

– А что будет с тобой? – спросила Марибель. – С нами? Как мы будем жить, если Билл умрет? Я знаю, тебе не хочется об этом думать, но…

– Вот именно. И вообще, он не при смерти. Просто немного ослаб.

– Он никогда крепким здоровьем не отличался. А теперь еще на год ближе…

Мак доел омлет и стал намазывать масло на подсушенный хлеб. Марибель достала откуда-то баночку виноградного джема.

И тут Мак заявил:

– Я не буду ни о чем просить.

– Почему же? – не унималась Марибель. Обмакнула палец в джем, лизнула.

– Потому что он передает свой бизнес Сесили. А у меня есть бизнес отца. Я прекрасно понимаю, что тут к чему, и не буду ставить Билла в неловкое положение.

– На полученный процент ты мог бы нанять кого-нибудь на ферму, – продолжала Марибель. Мак щедро намазал джемом свой тост. Марибель не спускала с него глаз. Ход его мыслей был непостижим. – Ты ведь не бизнес у него отнимаешь! Ты просишь часть прибыли, и все. Тебе не кажется, что ты и сам влияешь на ее размер?

– Конечно, влияю, – кивнул Мак. – Только я никого ни о чем просить не собираюсь. Я давно у него работаю. Это очень некрасиво.

– Ладно, – отступилась Марибель. – Не хочешь просить Билла – давай переедем в Айову. Будем сами вести хозяйство.

– Ты же не хочешь в Айову, – напомнил Мак.

– Почему же, хочу. – Вообще-то она не соврала. Ради того, чтобы выйти за Мака, она готова была поехать куда угодно. Ей вспомнилось, как прозябает мать. Двадцать восемь лет одиночества в окружении христианских календарей. Марибель такая жизнь не улыбалась.

– Мне нравится Нантакет, – сказал Мак. – Здесь я счастлив.

– Значит, продаешь ферму? – спросила Марибель. – Ты на что-то решился?

– Нет, – ответил Мак, и ей стало неловко: уж очень растерянный был у него вид. Мак промокнул хлебной коркой свою тарелку и спросил: – А зачем мне решать прямо сейчас?

– Потому что тебе уже тридцать лет. И тебе пора бы иметь деньги и статус. Неужели не чувствуешь, что созрел для перемен?

– Возможно.

Марибель протянула руку, коснулась его ладони. Он ей доверял, знал, что она не о себе одной печется.

– Поговори с Биллом о процентах. Если он откажет, поедем в Айову.

Мак взял пустую тарелку, отнес ее к раковине. Включил воду, выключил, снова включил. Налил стакан воды и медленно выпил. Марибель хотелось закричать. Постоянно он заставляет ее ждать!

– Мне надо подумать, – проронил Мак.

– Тебе не кажется, что пора уже перейти на новую ступень? Получать столько, сколько ты заслуживаешь?

– Даже так? – удивился Мак.

– Ну ладно, все, – сдалась Марибель.

Стоя у окна в гостиной, Марибель провожала Мака взглядом. Тот сел в джип и уехал. «Будь увереннее в себе, – мысленно внушала ему она. – И сделай мне предложение!»

Джем Крендалл, приехавший на собеседование в «Пляжный клуб» – он претендовал на место коридорного, – не мог избавиться от впечатления, что все происходящее с ним – просто кино. Пляж, океан и главный герой по имени Мак с крепким рукопожатием, загаром яхтсмена, заявивший: «А не перейти ли нам в павильон?» В павильон! Вы подумайте! Джему никогда в жизни не доводилось проходить собеседование в павильоне, не говоря уж о том, что Нантакет – поистине райское место.

Павильон оказался крытой террасой с синими креслами в стиле адирондак, откуда открывался прекрасный вид на океан.

– Похоже на крылечко, – заметил Джем, усаживаясь поудобнее.

– Ну и как тебе, нравится здесь? – поинтересовался Мак. Он сидел спиной к воде, облокотившись о перила, и смотрел на Джема. Тот не сводил взгляда с лодыжки Мака, что покачивалась взад-вперед, будто маятник гипнотизера. На нем были простые парусиновые туфли без носков.

– Да тут охренительная роскошь! – ляпнул Джем сгоряча. Да что ж такое? И что еще за словечки на собеседовании? – Простите за мой французский, – пробормотал он. – Вырвалось.

– Понимаю, – ответил Мак и что-то нацарапал в планшете. Наверное, он пишет: «Плебейские манеры, негоден к работе», подумал Джем и попробовал выпрямиться в кресле, но не удалось – уж слишком покатая была спинка.

– Извините, – произнес Джем.

Мак кинул взгляд на дорогие спортивные часы. Он будто сошел с рекламного проспекта модной одежды: темно-синий хлопковый свитер, брюки хаки и жилет от Хелли Хансена на флисовой подкладке. Джем тем временем безуспешно пытался отвести взгляд от покачивающейся лодыжки Мака.

– Итак, ты хочешь работать коридорным, – резюмировал Мак. – У меня к тебе два вопроса. Сколько ты намерен здесь пробыть и решен ли вопрос с жильем?

Джем собрался с мыслями. На факультативе по карьерному росту в колледже Уильяма и Мэри их учили, что главное на собеседовании – говорить правду, а не то, что, на твой взгляд, хочет услышать интервьюер.

– Могу пробыть здесь до конца сезона, – ответил Джем. – Я окончил колледж с неделю назад.

– А где учился? – спросил Мак.

– В колледже Уильяма и Мэри.

– Хорошо, так значит, выпускник. У тебя нет на осень контрактов?

– Нет, пока я ничего никому не обещал.

– Чем планируешь заняться?

Джем безуспешно попробовал распрямиться в кресле.

– Поеду в Калифорнию.

Хочу стать агентом.

Агентом. Впервые он произнес эти слова вслух. Получилось недурно. «Хочу стать агентом». Джем боялся рассказывать о своих планах родным, потому они впали бы в ступор уже при слове «Лос-Анджелес». Стали бы возражать, что это слишком далеко от дома. Родители жили в Фоллз-Черч, и склад ума у них был вполне себе провинциальный. Чтобы понять, где находится Нантакет, им пришлось бы вытаскивать карту.

– Агентом? – переспросил Мак.

– Да, – ответил Джем. У него саднило ноги, и он подозревал, что в носки забился песок. Он посмотрел на голую лодыжку Мака и усилием воли отвел глаза. – Актерским агентом.

– Ты играешь в театре?

– Актер из меня посредственный. Правда, довелось в колледже побыть фотомоделью. И еще мой портрет напечатали в ежемесячнике – Мистер Ноябрь.

Мистер Ноябрь. Красивая была фотография. Джем сидел в джинсах на деревянной ограде в Уильямсберге. Правда, сейчас это прозвучало как-то дико. То, что казалось нормальным в колледже, не всегда адекватно переносится в другую, взрослую жизнь. Кто его за язык тянул? Лучше все же держать рот на замке и говорить только когда спрашивают.

Мак плотно сжал губы, словно пряча улыбку.

– А что с жильем?

– Мне есть, где жить, – ответил Джем. Он снял комнату через тетушку одного университетского приятеля. У нее был дом на Норт-Либерти-стрит. Неплохая комната, только кухней пользоваться запретили. Джем спросил хозяйку, как ему питаться, и та ответила, что обычно у нее живут те, кто приехал работать в ресторане. Отец Джема имел собственное заведение в Фоллз-Черч, бар в английском стиле под названием «Тюремная башня». И если бы он хотел таскать подносы, так можно было вообще никуда не уезжать. – Комната неплохая, – добавил он, – но с кухней проблема, а мне еще надо скопить денег на билет до Калифорнии. – Он вновь выпрямился. – Было бы здорово, если б удалось где-то питаться бесплатно. Я вообще-то мечтаю завести подружку, которая любит готовить.

– Да ну! Моя обалденно готовит, – сообщил Мак. – И смотри, в кого я превратился. – Он похлопал себя по животу.

Джем вежливо улыбнулся.

– А ты рукастый? – поинтересовался Мак. – Сможешь сменить лампочку, справиться с будильником? Знаешь, что такое распределительный щиток? Если вдруг позвонит гость и скажет, что у него свет погас, с пробками справишься?

– Наверное. Лампочку сменю и будильник на нужное время поставлю. И с предохранителями приходилось заниматься.

– Ты удивишься, но очень многие не способны даже просто установить будильник, – поделился Мак.

– Ну, это не про меня, – поспешил заверить Джем. – В колледже-то я как-то выжил. – И засмеялся.

Мак что-то записал в блокнот.

– Надеюсь, не проспишь, – пробормотал он. – Коридорный должен быть на работе ровно в восемь.

– То есть я принят?

– Мне нужен человек на три дневные смены и три ночные. Один день будет выходной. Рассиживаться без дела не удастся. Будешь убирать номера вместе с горничными после очередного гостя, подносить багаж. А когда у тебя выпадет свободная минутка, я буду давать тебе другие задания. Все по мелочи, бытовое. Полить цветы, отдраить тренажерный зал, подмести битые ракушки на парковке. И еще твоя помощь понадобится при подготовке к открытию. Начинаем сегодня и будем работать вплоть до Дня памяти павших, с восьми до четырех все дни, кроме воскресенья. Десять баксов в час плюс чаевые. Ну, устраивает работенка?

Чаевые. Отель мирового уровня на пляже, сулящий кучу полезных знакомств. Джем готов был расцеловать этого парня.

– Конечно!

Мак протянул руку, и Джем крепко пожал ее, как человек, который слов на ветер не бросает.

– Ты принят, – подытожил Мак. – Добро пожаловать в «Нантакетский пляжный клуб и отель». Твой напарник – Ванс Роббинс. Он здесь уже двенадцать лет. Столько же, сколько я. Ванс покажет тебе, что да как. Приходи завтра в восемь.

Джем вскочил с места.

– Приду! – Наверное, в его голосе прозвучала излишняя готовность, но он был очень взволнован. Получил работу и предстоящее лето проведет на острове. Скорее бы поделиться радостью с родителями. Только сначала надо отыскать продуктовую лавку и купить хлеба, баночку арахисового масла и уповать, что на трапезу не сбегутся муравьи.

Мак проводил его до выхода.

– Тогда до завтра.

– А это все ваше? – спросил Джем. Пролетавшая мимо чайка уронила на асфальт ракушку и, спланировав на землю, принялась клевать ее содержимое.

– Нет, – ответил Мак, зябко оправляя жилет.

– А-а, – протянул Джем, – просто здесь очень роскошно.

– Охренительно роскошно, – уточнил Мак. – В самую точку.

Вансу Роббинсу, здоровяку ростом в шесть футов с лишком, двадцать второго марта исполнилось тридцать, как, собственно, и Маку. Они не отличались ни по росту, ни по возрасту.

– Прямо близнецы, – как-то раз опрометчиво сказала Марибель.

Прежде всего Ванс был черным, а Мак – белым. К тому же Ванс был коридорным, а Мак – менеджером.

Вот уже двенадцать лет Ванс люто ненавидел Мака. Двенадцать лет назад Ванс окончил школу и перед поступлением в университет нашел летнюю подработку – хозяин «Пляжного клуба» предложил ему должность менеджера. По телефону они обо всем договорились, и Билл должен был встретить Ванса на пристани. Но тут влез Мак. По стечению обстоятельств этот проныра оказался на берегу чуть раньше, он был того же возраста и роста, и Билл отвез его в отель вместо Ванса. Лишь час спустя Билл вернулся на пристань и подобрал Ванса, но Мак уже втерся в доверие. Билл утверждал, что у Мака больше опыта, поскольку он работал на ферме. На ферме! Каждый раз, возвращаясь по весне в «Пляжный клуб», Ванс при виде Мака понимал, какая пропасть лежит между ними. Ванс – черная овца, второсортный недотепа, который сошел с парома на тридцать секунд позже. Мальчик на побегушках.

– Эй, Ванс! Рад тебя видеть, старик! Как провел зиму? – Вот он, Мак, тут как тут, хлопает Ванса по спине, трясет ему руку. Мак провел ладонью по гладкому черепу Ванса. – Обрился наголо? Слушай, круто! Тебе идет. У тебя такой вид, ну не знаю, устрашающий.

– Спасибо, – проговорил Ванс, не в силах сдержать улыбки. Он ожидал, что Мак скажет, мол, в «Пляжном клубе» запрещено ходить с бритой головой. Опомнившись, Ванс попытался изобразить злобный оскал, но не тут-то было. Так продолжалось из года в год. Всю зиму он взращивал в себе ненависть к Маку, но приезжал по весне, встречал обидчика, – и тот разоружал его приветливостью. Волей-неволей ненависть отходила на второй план.

– Как прошла зима? – спросил Мак. – Как Таиланд? Нашел себе даму сердца?

– А то! – ответил Ванс и опять не сумел сдержать улыбки. Когда он вспоминал пляж на острове Самуи, вечера в проворных руках массажистки, хорошенькой тайской девушки с черной копной струящихся волос, его так и подмывало поделиться подробностями. Сам-то Мак, как известно, провел зиму на этой унылой скале. – Таиланд – вещь. Я снял бунгало на берегу, шесть баксов за ночь, – сказал он, кивком указав на отель. – Ближе к воде, чем одиннадцатый номер, и в сто раз дешевле. Массаж до глубокой ночи. Каждый день банановые блинчики и рыба-гриль.

К ним приблизился курчавый чернявенький паренек с лопатой в руке.

– Похоже на рай, – сказал он. – Вы в Калифорнии были?

– В Таиланде, –

ответили Мак с Вансом одновременно. Их голоса слились в один. Ванс покачал головой.

– В Таиланде, – повторил он уже соло. В груди всколыхнулась ядовитая ненависть. Ванс кинул в рот две таблетки средства от несварения. Летом, когда встречи с Маком были неизбежны, Ванс поглощал их горстями.

– Ванс, знакомься, это Джем. Вчера вышел на работу. Джем, это – Ванс Роббинс, старший коридорный.

Ванс кинул на парня пристальный взгляд, с хрустом разжевывая мел. Мордашка смазливая. Наверное, впечатлительный. Такие легко попадают под влияние.

– Джем, как из книжки «Убить пересмешника»? – поинтересовался Ванс.

Джем кивнул.

– Не все способны уловить эту параллель.

Ванс протянул руку.

– Рад знакомству, – сказал он.

Мак снова провел ладонями по голове Ванса.

– Как же я соскучился, старина. А ты даже открытку не черкнул. Почему?

Ванса передернуло. Что от него хочет? Неужели он ни черта не понимает?

Ванс с Джемом на пару принялись разгребать песок. Солнце сияло, на небе ни облачка, становилось тепло. Вансу нравилась работа до начала сезона и по его закрытии, как-то оно было честнее. Честнее и спокойнее. В Таиланде он занялся бегом, делал отжимания и качал пресс. Днем обязательно плавал. Он раздался в плечах, стали сильнее руки. Однажды летом он начистит Маку рыло, отметелит для профилактики. Пусть знает, что нечего было вот так, с ходу, занимать хорошее место.

Ванс с Джемом мирно работали вместе; Джем лишь раз поднял глаза и обратился к нему с вопросом:

– Слушай, а нам тут не полагается обед? Я голодный как волк.

Ванс взглянул на часы. Десять тридцать утра.

– Бывает, босс подкинет сандвичей. Ну, Билл Эллиотт, наш хозяин. Ты с ним еще не знаком?

– Нет.

– Не забывай, что не Мак здесь главный, а Билл.

– Так что, Билл купит нам сандвичи? – не унимался Джем.

– Иногда покупает, если хорошо попотеем с утреца, – ответил Ванс. – Но не каждый день.

– А завтрак здесь подают?

– Континентальный завтрак с восьми тридцати до десяти. В твои обязанности входит накрывать на стол и убирать. Конечно, когда ты в дневную смену. А Мак что, не сказал?

Ванс был недоволен. Мак всегда взваливал на его плечи обязанность объяснять новым работникам, что к чему в этом заведении и какие у них обязанности. Бывало, новенькие даже сердились – думали, Ванс пытается спихнуть на них свою работу. Однако с Джемом было по-другому. Тот просиял:

– Нет, про завтрак он мне ничего не говорил. Это ж здорово!

Тут кто-то обратился к Вансу по имени, и на пляж выбежала Марибель в шортах, в спортивном красном топе и с ветровкой, повязанной вокруг талии. Ее светлые волосы были стянуты в пучок на затылке. Девушка бросилась Вансу на шею и чмокнула его в щечку. Какую бы ненависть ни испытывал Ванс к Маку, он беспомощно таял рядом с Марибель.

– Красив как бог! – проворковала та. – Такой экзотичный. Обожаю бритых наголо мужчин! Ты напоминаешь мне Майкла Джордана. Ну и как там Таиланд?

– Отлично. – Ванс никак не мог взять в толк, что же Марибель в нем нашла. Каждый раз, когда она с ним заговаривала, он терял дар речи.

– Ты в превосходной форме. Считай, все девчонки твои.

Ванс стиснул черенок лопаты в надежде, что Марибель увидит, как перекатываются мышцы на предплечье, и в тайне порадовался, что снял рубашку. Впрочем, он не успел ничего ответить: в разговор встрял Джем:

– Привет. Мы еще не знакомы. Я – Джем Крендалл.

– Джем? – Марибель потрясла руку Джема, и у Ванса холодок по спине пробежал. Джем тоже был без рубашки, и на лице его сияла неотразимая улыбка во все тридцать два зуба. – Джем, как в книжке «Убить пересмешника»?

– Так точно, – ответил Джем. – Мало кто замечает. Вот Ванс, кстати, заметил.

Марибель повернулась к Вансу.

– Еще бы! Ванс – наш литературный гений.

Ванс пожал плечами. Марибель так сказала, потому что он отучился в университете Фэрли Дикинсона, специализировался на американской литературе и однажды написал рассказ под названием «Под откос», который напечатали в одном малоизвестном журнале.

– А я – Марибель Кокс. Подружка Мака. – Она сделала паузу, чтобы новый знакомый переварил полученную информацию. В подтексте это звучало так: «Я очень важная персона, потому что я девушка Мака».

– Марибель работает в библиотеке, – пояснил Ванс.

– Тогда неудивительно, что она знает толк в книгах, – проронил Джем.

– Ты сегодня первый день?

– Ага, – ответил Джем. Он оперся о черенок лопаты и скрестил руки. – И уже заставили копать.

Марибель снова повернулась к Вансу:

– Знаете что, парни, загляните-ка сегодня на ужин. Я курочку поджарю, приготовлю настоящий французский картофель-фри, как ты любишь.

– Я не смогу, – отрезал Ванс. У него было собственное правило на этот счет: никаких внеслужебных контактов с Маком.

– А я бы пришел, – с готовностью вызвался Джем.

Марибель не обратила на него внимания.

– Тогда, может, на следующей неделе, – сказала она. – А Мак здесь?

– Поищи во дворе, – ответил Ванс. – Или в офисе. Наверное, в кабинете Билла.

– Хорошо, – ответила Марибель, коснувшись руки Ванса. Под его кожей эффектно перекатывались мышцы. – Рада была повидаться. – И пошла в сторону отеля. – Приятно познакомиться, Джем! – добавила она, уходя.

Когда девушка скрылась из виду, Джем прокомментировал:

– Горячая штучка. Да еще и готовит!

– Занята, – буркнул Ванс. По тому, как он это сказал, могло показаться, что он оберегает Мака, хотя на самом деле Ванс хотел напомнить Джему Пересмешнику, что если уж ему самому Марибель не по зубам, то какому-то новенькому уж точно.

* * *

Лав О’Доннел приехала на остров на быстроходном пароме. Май был в самом разгаре, а с задернутого мрачной пеленой неба сыпал мелкий дождик. Лав зябко куталась в флисовую куртку. Хотелось стоять, повернувшись к морским брызгам, и смотреть, как паром приближается к острову. Кстати говоря, сложно было понять, что за капельки она чувствовала на своем лице – то ли дождь, то ли вообще мелкую водяную пыль тумана; остров был плотно скрыт из виду практически до самой пристани. Потом впереди мелькнул красный луч маяка Брант-Пойнт, за ним показались крытые серой черепицей здания города и белый шпиль протестантской церкви, которую она видела на фотографиях. «Пляжный клуб», где ей предстояло работать, размещался чуть западнее, а коттедж, который она сняла на сезон, находился в срединной части острова – там, где обитали местные.

Лав была не из тех людей, кто легко срывается с места, и эта поездка могла считаться самым импульсивным ее поступком. Последние семь лет она прожила в Аспене, где работала редактором популярного журнала, пока не повстречала Билла Эллиотта.

Это случилось в тренажерном зале. Они лежали на соседних матах и качали пресс. Лав украдкой поглядывала на Билла в зеркало, чем, собственно, занимались все в тренажерных залах Аспена: рассматривали представителей противоположного пола. Особенно Лав. С тех пор, как ей исполнилось сорок, она с увлечением искала человека, от которого могла бы зачать.

Она улыбнулась Биллу в зеркало и сказала, указав на тренажер:

– Я иногда сомневаюсь, что от них есть какой-то прок.

– Во всяком случае, помогают сохранить форму, – усмехнулся Билл.

Лав сделала еще два жима и проговорила:

– Вы здесь живете? В

Аспене?

– Приезжаю сюда на зиму, – ответил Билл. – А вы?

– Я местная, – сказала Лав. – А где обитаете летом?

– В Нантакете. – Билл закончил упражнения и встал. Лав тоже поднялась и направилась вслед за ним к тренажеру для ходьбы. Этот мужчина прекрасно подходил на роль отца ее ребенка, Лав хотела иметь малыша, но не мужа.

– Чем занимаетесь в Нантакете? – поинтересовалась она, забивая свой вес – ровнехонько сто фунтов, – в панель управления лестничного тренажера.

– Мы с супругой держим отель, – ответил Билл.

– А-а, так вы женаты, – произнесла Лав. Ничего страшного. За семь лет в Аспене Лав прекрасно уяснила: женатики часто помышляют об интрижке.

– Да. У меня восемнадцатилетняя дочь, заканчивает школу.

Лав забралась на степпер и принялась работать ногами. Ей очень понравилось, что у Билла уже есть ребенок. Приезжий, раз. Репродуктивная система в порядке. Плюс собственный бизнес. Лав мысленно пробежалась по списку, привычно осматриваясь. Повсюду ей мерещились беременные женщины. Но тут у многих имелся животик. Некоторые будущие мамочки тягали отвесы. И сколько еще вокруг таких, у кого пока еще ничего не заметно. У Лав были знакомые, которые в свои тридцать-сорок лет только завели семью. За последние полтора года Лав прошла убойный курс подготовки к материнству: от галет семь злаков до колясок повышенной проходимости с надувными шинами. Повсюду: в тренажерном зале и на прогулке, – встречались ей женщины с круглыми тугими животами. Желание стать матерью мучило ее как голод, болезненный и неутолимый. Разменяв четвертый десяток, она не могла думать ни о чем другом. Лав хотела ребенка. Плоть от плоти, кровиночку, привязанную к ней до конца жизни. В Аспене существовало общество под названием «Сознательные матери-одиночки». Лав видела рекламные проспекты в магазине здорового питания. Обязательно надо будет присоединиться, когда ее усилия увенчаются успехом.

В конце тренировки она улыбнулась Биллу и сказала:

– Вы в хорошей форме.

Билл подмигнул:

– Следую советам врача заниматься спортом и не пренебрегать супружескими обязанностями. Помогает поддерживать тонус!

Надежды Лав сдулись. Ее не коробило, если мужчина признавался, что он женат, но говорить о своей интимной жизни – это табу. Она попыталась скрыть разочарование. И тут, уже по пути к выходу, Билл предложил Лав угостить ее чем-нибудь в баре, где подавали исключительно соки. Лав потягивала через соломинку морковно-малиновый сок, а Билл рассказывал о своем нантакетском отеле.

– Поначалу там был пляж, что-то вроде клуба, открылся он в двадцать четвертом. Джентльмены в шелковых костюмах и цилиндрах, дамы с зонтиками от солнца, четыреста деревянных раздевалок. В пятьдесят втором пляж выкупил мой отец. Двадцать лет назад он отошел от дел, а я построил на территории пляжа гостиничные номера.

– Увлекательно, – кивнула Лав. – Давно мечтала побывать в Новой Англии.

– Ну что ж, тогда у меня к вам предложение, – проговорил Билл.

Лав вся подобралась, словно перед броском.

– Какое?

– Не хотите приехать ко мне летом поработать? Ищу человека на полную ставку за стойку администратора. Отель вам понравится, клянусь.

Лав был знаком этот тон, она слышала его постоянно. Он пытается назначить ей свидание вслепую. Может, не такая уж и плохая идея. Уехать на лето из Аспена и вернуться осенью уже будущей матерью.

Она допила сок, облизнула зубы, чтобы очистить их от малиновых косточек, и ответила:

– Вообще-то у меня уже есть работа. Но я подумаю.

Каждый раз, когда они встречались в тренажерном зале, Билл предлагал ей работу.

– Ну что вы пропустите за эти полгода? – вопрошал он. – Вам трудно с кем-то расстаться?

Лав покоробила такая постановка вопроса. Он ведь наверняка успел догадаться, что у нее здесь никого нет. Очень многие в ее положении, спортивные одинокие дамы Аспена, заводят для компании собак. А у нее – аллергия на шерсть.

– Нет, – ответила она.

– Послушайте, – не отступал Билл. – Очень скоро я отойду от дел, и от моего желания или нежелания тут ничего не зависит. Но я хотел бы хорошо провести это лето. Буду рад, если вы согласитесь у нас поработать.

Его синюшные ладони дрожали, и кожа была серовата на вид, несмотря на обилие упражнений. При этом он жадно ловил ее взгляд, словно верил, что она действительно может стать отличным администратором. И вот в начале апреля, когда до закрытия горных склонов оставалось всего ничего, Лав согласилась. Ну что ж, значит, лето на пляже. Лето на Нантакете.

Взвыла сирена парома. Она на месте.

Лав О’Доннел, женщина организованная, обзавелась тремя картами и от корки до корки прочитала книгу «Винтажный Нантакет». Она сошла на берег и подхватила свой нехитрый багаж: дорожную сумку и верный горный велосипед «Кэннондейл». Океанский воздух по обыкновению пах солью и рыбой. Главное, чего она не ожидала – так это божественного, бесподобного изобилия кислорода. Как здесь здорово!

За рулем такси сидела худая длинная девушка с крашеными черными волосами и кольцом в носу, а в каждом ухе было штук по восемь сережек.

– Куда едем?

– Хупер-Фарм-роуд. Но сначала я хотела бы посмотреть окрестности, если вы не против. Как вас зовут?

– Трейси. И я не экскурсовод.

– Вы здесь живете, на острове? – спросила Лав.

Девушка обернулась, бросила взгляд на выстроившуюся позади очередь такси. Закинула велосипед Лав в багажник своего универсала, прыгнула за руль и, дождавшись, когда пассажирка заберется в салон, отъехала от тротуара.

– Я здесь только на лето, – ответила она.

– Вы первый раз здесь? – поинтересовалась Лав.

Трейси кивнула. Они не спеша ехали по мощенной булыжником Мейн-стрит.

– Я тоже, – призналась Лав. Ее голос дрожал и срывался в такт подпрыгивающей на колдобинах машине. – А вы знаете, что этот булыжник завезли сюда первые поселенцы? Они использовали его как балласт на кораблях.

Трейси не ответила. Лав смотрела в окно и читала названия магазинов и ресторанов. Винный магазин Мюррея, кафе «Эспрессо», аптека Конгдона, книжная лавка Митчелла. Вскоре они доехали до кирпичного здания с величественными белыми колоннами. Национальный тихоокеанский банк.

Лав постучала пальцами по стеклу.

– Он называется Тихоокеанским, потому что китобойные суда плыли отсюда до Тихого океана, чтобы охотиться на китов. До самого мыса Горна. Бывало, их возвращения ждали по пять лет. Зато они привозили деньги. Так что Тихий оказался кормильцем.

– Да вы прям ходячая энциклопедия, – буркнула Трейси.

Лав словно не заметила сарказма. Не хотелось портить первое впечатление от острова. Она принялась изучать карту.

– Давайте доедем до самого верха Мейн-стрит.

Они проползли мимо Ходвен-Хауса, который Лав планировала посетить в ближайшие дни.

– Там, на самом верху белого дворца, есть танцевальный зал. Его специально построили с откидной крышей, чтобы можно было танцевать под звездами.

– Правда? – удивилась Трейси. Замедлила ход. – То есть у него крыша снимается?

– Какая романтичная задумка – танцевать под звездами, – проронила Лав. Откинувшись в кресле, она продолжила: – Трейси, я должна вам кое в чем признаться. Я приехала на остров, чтобы завести ребенка.

– Ого, дамочка, придержите коней.

Это уже перебор, – сказала Трейси. – Если хотите болтать про историю, пожалуйста, я на ком-нибудь потом потренируюсь, но умоляю, не надо делиться личными проблемами. Мне за это не платят.

Лав рассмеялась:

– У каждого, кто приезжал на Нантакет, была своя цель, своя причина. Кто-то охотился на китов, кто-то спасался от религиозных гонений. Моя цель – забеременеть, и я сообщаю вам об этом умышленно. Теперь мне невольно придется ответить за свои слова.

– Ну, передо мной вы отчитываться не обязаны.

– Вам не сложно взглянуть мне в лицо? – попросила Лав.

– Что? – не поняла Трейси.

– Вы не могли бы обернуться и посмотреть на меня?

Трейси медленно обернулась.

– Я приехала сюда, чтобы завести ребенка, – повторила Лав. – И я его заведу.

– И что, я теперь должна сказать «аминь»?

– Нет. Достаточно того, что вы видели и слышали.

Лав сверилась с картой.

– Поехали на Олд-Милл, – скомандовала она. – Я знаю дорогу.

* * *

На следующий день Лав нацепила ролики и помчалась в «Пляжный клуб». На стремянке у фонарного столба стоял симпатичный молодой блондин и что-то закручивал. Лав, очертив дугу, подкатила к нему.

– Я – Лав О’Доннел, – произнесла она. – А вы Мак?

– Он самый. – Молодой человек ввернул лампочку в фонарь, тихонько постучал по нему. – Надеюсь, будет работать.

Спустился с лестницы и поздоровался с Лав за руку.

– Приятно познакомиться.

– Взаимно, – кивнула она. У него красивые голубые глаза, на вид не больше тридцати… Слишком молодой.

– Сейчас ополосну руки, и начнем, – сказал Мак. – А вы пока не стесняйтесь, осматривайтесь. Эти двери ведут в вестибюль. – Он указал на здание на противоположной стороне парковки. – Встретимся там через пару минут.

Лав покатилась по парковке. Отель действительно, как и говорил Билл, образовывал своими корпусами гигантскую букву «L», зато сами строения – простые. Ничего особенного, если не считать того, что под ногами песок, а перед глазами – океан, который сегодня был цвета серого сланца. Лав ощутила некоторое разочарование. Она ожидала увидеть отель мирового класса, шик-блеск, а тут?… Сколько тут берут за ночь? Шестьсот долларов?

Лав подкатила к ступенькам, ведущим в фойе. Сняла ролики, решив, что внутрь она, конечно, зайдет и с этим Маком поговорит, но если ничего не выгорит, то поищет себе какую-нибудь работенку в городе. Скажем, в «Джаред-Коффин-Хаусе» или в другом местечке посимпатичнее.

Впрочем, зайдя в вестибюль, Лав была приятно удивлена, а секунд через тридцать поняла, что столь красивых комнат ей видеть не доводилось. Первое, что бросилось в глаза, – шесть лоскутных одеял, висевших под потолком на балках. Они напоминали надутые паруса или простыни на бельевой веревке. Полы из гладко отструганных лакированных досок, мохнатый зеленый ковер, в котором утопали ноги. С одной стороны был кирпичный камин, а на противоположной стене – огромное окно с видом на пляж. Комнату украшала плетеная белая мебель, цветы и деревья в кадках, большой черный рояль в углу и игрушки: миниатюрные велосипеды, крохотные адирондакские кресла и детская лошадка. Лав подошла к стойке администратора, такой же блестящей и лакированной, как пол. Взяла в руки крохотный медный колокольчик и нерешительно его качнула. В задних дверях появился Мак.

– Пойдемте, – произнес он и указал на дверь, ведущую в кабинет.

Они очутились в тесной, заваленной вещами комнатке с магнитофоном, факс-машиной и столом, где царил чудовищный беспорядок. Из окон открывался чудесный вид на воду. Вид на миллион долларов. Внутренняя дверь была приоткрыта, а за ней находилось еще одно помещение. Рабочий кабинет Билла? Лав тихо постучала в дверь и толкнула ее. За широким красивым столом сидел Билл и читал.

– Привет, Билл, – сказала Лав.

Билл поднял взгляд и от неожиданности выронил книгу. Она упала ему под ноги.

– О, здравствуйте, – обрадовался он. – Вы все же приехали.

– Ну конечно, – ответила Лав. Наверное, верх самоуверенности записывать его волнение на свой счет. – Я же сказала, что приеду, вот и приехала.

Билл поднял с пола книгу.

– Хорошо, я рад, – пробормотал он. – Ну и как вам здесь?

– Фойе – загляденье, – сказала она. – А номера я пока не смотрела.

– Там еще не все подготовлено к приезду гостей. – Билл полистал книгу, и страницы зашуршали, словно птичьи крылья. – Мак все вам покажет и расскажет. Как же я рад, что вы здесь! Надеюсь, мы будем часто встречаться.

– Да, – ответила Лав. – Наверное.

– Главное в работе администратора – внимание к мелочам, – напутствовал Мак. – Все записывайте, до последней детали. Попросили заказать столик в ресторане – запишите. Пришел факс на имя гостя – отметьте в журнале. Человеку нужно такси в шесть утра, чтобы поехать в аэропорт, – фиксируйте для сменщицы. Тайни работает в ночную смену и вызовет такси. И еще не забудьте проследить, чтобы постоялец оплатил проживание. Бывает не лишним. Хоть раз за лето кто-нибудь да уедет, не заплатив по счету, и только потому, что администратор забыла его выдать. Мало приятного.

Лав достала из кармашка толстовки блокнот и записывала все, что говорил Мак.

– Тайни, – повторила она.

– Вопросов на личные темы ей не задавайте, все равно не ответит. Пожалуй, этому у нее стоит поучиться. Грязное белье на публике не полощет. А остальные… Мы постоянно рядом, так что невольно сболтнешь. Мы тут как большая семья.

– Семья, – записала Лав.

– У вас при себе блокнот, – заметил Мак. – Одобряю. За эти годы я инструктировал человек пятнадцать на вашу должность. Кто-то был хорош, кто-то плох. Хороший администратор всегда все записывает. Внимательно слушает и подмечает детали. Бдительность – превыше всего.

– Бдительность, – записала она крупными буквами и подчеркнула.

– У нас в основном клиентура богатая, – продолжал Мак. – Зажиточные люди, даже очень. Они привыкли, чтобы за них все делали. К примеру, кто-то не хочет ехать в город на такси и ждет, что ему предоставят машину.

– И что я должна им сказать? – спросила Лав.

– Объясните, что не в наших правилах подвозить клиентов, но вы с огромной радостью вызовете им такси.

– Разумно, – согласилась Лав.

– Обязательно кто-то из гостей скажет, что ему не нравятся фрукты, которые подают на завтрак. И бананов они не хотят, подавай им персики. Значит, если кто-то просит персиков, просто записывайте. Я закупаю продукты для завтрака и обычно мелкие прихоти исполняю. Мы не подаем обеды в номера, так что завтрак надо отработать по полной.

– Не подаем обеды в номера, – повторила Лав, записывая.

– Вы будете работать каждый день с восьми до пяти, кроме вторника. Вторник у вас выходной. То есть за стойкой придется проводить много времени. В июле и августе станет реально жарко. На вас посыплются просьбы, требования, вопросы, будут оформляться новые жильцы и выезжать старые. Если почувствуете, что совсем замотались, зовите на помощь. Меня, Терезу, Билла. Не пытайтесь тащить на себе все. Ничего не выйдет.

– Я каждый месяц сдавала журнал в срок, – сообщила Лав. – Так что с двадцатью комнатами как-нибудь управлюсь.

– В середине июля открывается «Пляжный клуб», – продолжил Мак. – Это сотня членов, которые платят взносы за право пользоваться пляжем. У каждого свой

шкафчик и ключ. Всем нужны шезлонги и полотенца. Детям – ведерки и лопатки. Бывает, в августе за день надо рассчитать тринадцать выезжающих и оформить двенадцать прибывших. При этом по холлу будет носиться две дюжины ребятишек, расшвыривая песок, тут же позвонят из двенадцатого номера, потому что у них унитаз засорился, а старушка Стэнфорд как назло потеряла ключ от пляжного шкафчика. Вот тогда узнаете, что такое перегрузка.

Мак явно пытался ее напугать.

– Поживем – увидим, – ответила Лав.

– И еще я хотел бы поделиться одним маленьким наблюдением, – сказал Мак, доверительно понизив голос. – Иногда вполне нормально испытывать чувство э-э… личной неприязни. – Он стал озираться, словно опасался, как бы кто не притаился за плетеным креслом. – Люди, которые здесь бывают, пользуются пляжем или останавливаются в номерах, они все богаты. У них полно денег. И нас они воспринимают не как равных себе, а как прислугу. К примеру, человек выбрался из Нью-Йорка, у него отпуск две недели в году, и он решил провести свое драгоценное время в этом отеле и потратить здесь кучу денег. И он хочет, чтобы все прошло идеально. Понимаете, к чему я? Это большое искусство – работать с человеческим эго. Тут сплошь и рядом кичатся деньгами.

Лав улыбнулась. Мак, видно, был не в курсе, что она приехала из Аспена.

– Я вас поняла.

– И еще я сделал вывод, что богачи – зачастую люди несчастные.

– Я тоже в этом убедилась, – кивнула Лав. – На деньги всего не купишь. Не вылечишь рак, не найдешь любовь. Не заведешь ребенка.

– Ребенка? – улыбнулся Мак.

Лав вспыхнула. Ну вот, уже ее личная тайна приоткрылась. Вылезла напоказ, точно бретелька лифчика из выреза платья.

– Ну да, на деньги не купишь ребенка. Родное дитя.

– Это точно, – согласился Мак. – Сразу видно, вы будете отличным работником.

Снабдив новую сотрудницу необходимым знаниями по поводу телефонов, факса и автомата для кредитных карт и поразившись ее познаниям об острове, Мак отправился в один из номеров чинить замок. Лав осталась. Побарабанила пальцами по лакированному дереву стойки администратора, посмотрела на телефонный пульт, обвела взглядом фойе и подумала: «Вот здесь я встречу отца своего ребенка».

Из дальнего кабинета послышались голоса. Лав прокралась по захламленному кабинету Мака и, прислушиваясь, замерла у двери Билла, которая была по-прежнему приоткрыта.

Затаив дух, она постучалась. Билл откашлялся и сказал:

– Войдите!

В кабинете он оказался один.

– Я услышала ваш голос. – Она улыбнулась. – Вы часто разговариваете сам с собой? Я – да.

– Я декламировал Роберта Фроста, – ответил Билл. – «Когда гляжу, как согнуты березы…»[2 - Роберт Фрост. Березы. Перевод С. Степанова.] и тому подобное. Я просто не знал, что кто-то здесь есть.

– Простите, что помешала. Этот стих, что вы читали, он ваш любимый?

– Они все у меня любимые, – ответил Билл, постучав пальцами по уголку книги.

Лав сделала несколько шагов и села в одно из двух плетеных кресел у окна.

– Почитайте еще.

Билл закрыл глаза и откинулся в кресле, обитом кремовой кожей. Он был чрезвычайно худ – настолько, что острые костяшки торчали на запястьях, словно кнопки.

– «Да будет сердце постоянно, как будто берег океана, оставшийся самим собою средь вечных перемен прибоя»[3 - Роберт Фрост. Постоянство. Перевод Б. Хлебникова.].

Билл открыл глаза и спросил:

– Вы понимаете, в чем тут смысл?

«Первый день работы, а мужчина уже читает мне стихи», – подумала Лав.

– И в чем же? – поинтересовалась она.

– В любви, – сказал Билл. – А самое главное в любви – это постоянство. Когда ты вечно рядом с тем, кого любишь. Вы были замужем?

– Нет, – ответила Лав.

– Я женат уже тридцать лет и по-прежнему люблю жену. И чем дальше – тем крепче. Такое чувство, что все наши дни, даже скучные и плохие, слились воедино. Накопились. И с каждым днем я люблю ее сильнее. – Он закрыл книгу. – Так что, наверное, меня можно назвать постоянным, в том смысле, в каком имел в виду Фрост.

– Похоже на то, – согласилась Лав. Она ощущала нечто вроде крушения надежд.

– А вы? У вас есть что-нибудь постоянное? – спросил Билл. – Или кто-нибудь?

– У меня постоянная мысль о ребенке, – ответила Лав. – Я мечтаю найти мужчину, который поможет мне зачать его.

Билл удивленно вскинул брови, его губы сложились в беззвучном «О». Личная жизнь Лав выскочила на свет божий, словно танцовщица из торта. Сюрприз!

– Ребенок – это воистину благородная цель, – одобрил Билл.

Подавшись вперед, Лав встала.

– Жаль, что вы не сумеете мне помочь, – проговорила она.

Билл издал нервный смешок, а когда Лав проходила мимо его стола, направляясь к двери, протянул ей руку. Его пожатие было теплым и искренним.

– Зато кому-то очень повезет, – улыбнулся он.

Мак заправлял «Пляжным клубом» двенадцать лет. Билл им владел двадцать с лишним, но истинным старожилом была Лейси Гарднер, гранд-дама Бикон-Хилл и Нантакета. Она вступила в клуб летом сорок пятого, пятьдесят три года назад.

В свои восемьдесят восемь Лейси была самой пожилой из выпускников колледжа Рэдклифф и пользовалась заслуженным правом сидеть в первом ряду на почетной церемонии в Гарварде. Каждый год она выезжала из своей бостонской квартиры в Хайанис и отправлялась первым паромом до Нантакета, отходившим без четверти десять.

Ее пребывание на острове складывалось в череду отельных маленьких жизней. Впервые родители привезли Лейси на Нантакет в тысяча девятьсот двадцатом, когда ей было всего десять лет. Она хорошо запомнила, как швартовался паром. На пристани стояли владельцы отелей, и каждый выкрикивал название своего заведения: постоялый двор «Морской утес», «Пляжный дом», «Мыс Бриза». Многие годы спустя она приезжала в Нантакет на выходные с приятельницами из Рэдклиффа. Летними вечерами они танцевали на открытой террасе «Моби Дика» в Сконсете. Когда Бродвей закрывался на лето, Сконсет становился пристанищем актеров. Лейси до сей поры в деталях помнила постановки «Наш город» и «Кандида», которые разыгрывались в сконсетском казино. Танцы на террасе, омары и цыплята по полтора доллара за тарелку, эстрадные показы мод – милая и беззаботная юность, лето на Нантакете. Лейси осталась последней, кто это помнил.

В далеком сорок первом один ее друг, джентльмен по имени Максимилиан Гарднер, сделал ей предложение на Мадакетском пляже. В тридцать один год по-прежнему незамужняя Лейси работала в массачусетском отделе здравоохранения. Мужчины считали ее вздорной и чересчур независимой, женщины – зазнавшейся карьеристкой. А она любила Максимилиана Гарднера. Поначалу он был лишь одним из многочисленных друзей, с которыми можно весело проводить время, но потом она вдруг заметила, как он на нее смотрит. Под его взглядом Лейси чувствовала себя женщиной.

Их поженил мировой судья на пляже Мадакета в ноябре сорок первого года, за месяц до того, как на Пёрл-Харбор упали бомбы. Три года спустя, когда Макс вернулся с войны, они обвенчались в церкви, но к тому времени Лейси была слишком стара – тридцать четыре! – чтобы рожать детей.

Летом чета прочно обосновывалась в Нантакете. Они вступили в «Пляжный клуб», яхт-клуб и гольф-клуб «Санкати», а Лейси открыла шляпный магазинчик на Мейнстрит, который

назывался попросту «У Лейси». Купили домик на Клифф-роуд и жили то в нем, то в бостонском особняке на Бикон-Хилл. Сорок пять лет они были женаты и, отходя ко сну, каждую ночь держались за руки. Лейси держала руку Макса четырнадцатого февраля восемьдесят шестого года, в ту ночь, когда он умер. Она не считала себя сентиментальной женщиной, но в День святого Валентина разбилось ее сердце.

Ей казалось, что ее жизнь поделена на отрезки: до Макса, с Максом и после Макса. После Макса она продала домик на Клифф-роуд и особняк в Бостоне. В Бостоне Лейси сняла квартиру и попросила Большого Билла Эллиотта выделить ей постоянный номер в отеле.

– И помните, – сказала она, – я поселилась здесь гораздо раньше вас.

Большой Билл ничего не забывал. Он выделил Лейси собственный коттедж, позади отеля. Вид оттуда открывался не ахти, окна выходили на прачечную и на дальний край парковки, зато имелись три спальни, и – что самое главное – здесь Лейси Гарднер была полной и безраздельной хозяйкой. В своем завещании Билл-старший оставлял этот коттедж ей, с правом передать после своей смерти кому она пожелает.

Впрочем, пока она не собиралась умирать. Даже наоборот. Живости в ней было достаточно, чтобы съехать с парома за рулем новенького «Бьюика». Для Лейси это был неизменно волнующий миг. Лихо скатить с трапа и почувствовать под колесами твердь Пароходной верфи. От пристани «Пляжный клуб» отделял ровно километр.

Въехав на парковку перед отелем, она увидела Мака. Тот стоял на крохотной террасе перед ее коттеджем и ждал со своей фирменной улыбкой – той самой, с фотографии, что провисела на ее холодильнике целую зиму. В первое лето, когда Мак только начинал работать в «Пляжном клубе», он постучался к ней в дверь, чтобы познакомиться. Как раз в то лето умер Максимилиан. Когда паренек произнес: «Здравствуйте, я – Мак», Лейси чуть не упала. Потому что ей почудилось, будто он произнес: «Здравствуйте, я – Макс». Как будто муж решил вернуться к ней в облике этого паренька. Она, конечно, была реалисткой, тем не менее, в глубине души верила в божественное провидение, что каким-то чудом Максимилиан направил к ней своего посланца.

В радостном порыве Лейси дала сигнал, опустила стекло, и они с Маком очутились лицом к лицу. Он чмокнул ее в щечку и просунул голову в окно.

– Привет, – сказал он. – Милости просим.

По ее щекам покатились слезы, и она замахала на Мака руками, чтобы тот не смотрел. Вырулила на свое парковочное место и глубоко вздохнула. Мак открыл дверь и подал ей руку:

– Лейси, ты превосходно выглядишь. Даже помолодела. Точно тебе говорю!

– Чушь, – буркнула она и все же, обхватив руками лицо Мака, поцеловала его за такие слова. По правде говоря, она и впрямь была бодра как никогда. – Восемьдесят восемь, а все бегаю.

– У тебя новая машина? – поинтересовался Мак, доставая из багажника чемоданы.

Лейси кивнула:

– В банке не хотели давать ссуду. А я сказала, что выплачу все за два года, и эти болваны купились. Так что к девяноста годам я рассчитаюсь с долгами.

Мак засмеялся и пошел вместе с Лейси в сторону дома.

– У нас новая сотрудница на стойке администратора и новый коридорный – такой обаяшка! Ох, Лейси, берегись. Он нацелился на Калифорнию.

– Не хочешь ли ты сказать, что где-то вновь бушует золотая лихорадка? Когда проживешь столько же, сколько я, начинает казаться, что жизнь потекла по второму кругу.

– Ванс ездил в Таиланд и обрился налысо. Предупреждаю на тот случай, чтобы ты не наговорила лишнего. Он такой ранимый.

– О боже, ну конечно, – кивнула Лейси.

– У Билла с Терезой все нормально, – продолжил Мак. – Сесили поступила в Виргинский университет и влюбилась в какого-то бразильца. Так что почем знать, – добавил Мак, распахивая дверь.

– Ну, вот мы и дома, – проговорила Лейси.

Сразу почудился знакомый запах – смесь средства для уборки кухни и ароматизированной пудры с тальком. Лейси отложила свою дамскую сумочку и осмотрелась. На кухонных полках – английский фарфор, на стенах – цветные репродукции. Над кожаным диваном с небрежным изяществом накренилась вывеска шляпного магазина, словно возвещая прибытие хозяйки: «У Лейси».

– Налей что-нибудь выпить. Ой, подожди, я забыла. У меня в багажнике целый ящик «Дьюарс».

– Я мигом. – Мак сорвался с места.

Лейси прошла по коридору в спальню. Коснулась наволочки, отглаженной и белой. Ее не покидала смутная тревога. «Может статься, на этой постели я и умру». Нет, она ясно понимала, что умрут все без исключения; просто ее шансы были несколько выше.

Мак смешал виски с водой, налил себе кока-колы. Лейси удобно устроилась в кресле.

– Как здесь чудесно, – вздохнула она.

– Новые горничные пытались навести чистоту, да видно, им невдомек, что понимает под этим словом Тереза. Чистота должна быть полной, как истина, и совершенной, как мир. Вот и пришлось мне после них наводить лоск.

– Все превосходно, – сказала Лейси, беспомощно оправляя платье на коленях. Трудно в ее возрасте выглядеть элегантно, сидя в кресле. Почти невыполнимая задача. – Ты рассказал мне немного обо всех, а вот про тебя я пока ничего не услышала. Как дела, Мак Питерсен?

Мак протянул Лейси коктейль и присел на диван. По его виду она сразу поняла, что ему не терпится с ней чем-то поделиться. Лейси была его наперсницей, доверенным лицом, – как, собственно, и для остальных здешних обитателей. Она даже шутила, мол, впору прикрепить вывеску на дверь. В глубине души ей нравилось передавать другим свою житейскую мудрость. А что хорошего, если она не станет делиться с людьми тем, что успела узнать сама? Восемьдесят восемь лет жизненного опыта стоят многих томов энциклопедии.

– У тебя что-то стряслось? – спросила Лейси.

– Да нет, все отлично, – ответил Мак и отвел взгляд. Видимо, еще не готов.

Что ж, будем ждать. Торопиться некуда, впереди целое лето.

За день до приезда первых гостей Мак устроил себе выходной и отправился на прогулку в джипе с открытым верхом. Подпрыгивая на мощеных улочках города, он рассматривал старые здания: красная герань в окнах, старинные лампы-луковицы и флаги, хлопающие на ветру. В воздухе витал аромат свежескошенной травы, почти как в Айове, а джип с откинутым верхом напоминал трактор. Выросший на природе, Мак по-своему любил каждое время года, и здешняя весна была для него чем-то вроде посевной. Вспашешь, разбросаешь семена, а потом ждешь всходов.

Он петлял по узким улочкам, проехал всю Мейн-стрит, оттуда свернул на запад в сторону Мадакета. Тут он надавил на газ. Машина лихо понеслась вперед. Подставив лицо солнцу, Мак наслаждался весенним ветром. В голове крутились слова Марибель по поводу доли от прибыли. Страшно представить, как он подойдет к Биллу и задаст ему этот вопрос. А если Билл решит, что Мак ждет его смерти? Если сочтет его неблагодарным проходимцем, который не умеет ценить добро? Или того хуже – откажет? Билл же ему как отец. Но он все же не отец, это правда. Маку исполнилось тридцать. Наверное, самое время ждать от жизни чего-то большего. А если страшно попросить Билла, если кишка тонка пустить корни в Нантакете, то нечего дурью маяться, возвращайся в Айову.

Добравшись до Мадакета, Мак остановил машину у деревянного моста. Слева блестела полоска синего океана; справа,

в бухте Мадакет, качались на волнах парусники на красных швартовых. «Поговори со мной, – взмолился Мак. – Поговори же, сейчас». Увы, ничего не вышло. Голос появлялся сам собой, неожиданно, как в тот, первый день на Нантакете. Мак ждал. Ждал и надеялся. Помощь ему сейчас не помешала бы. Однако остров молчал, и только ветер нашептывал что-то на ухо.

Глава 2

День памяти павших

25 мая

Любезный С. Б. Т.!

Ну вот, начался новый год, и мы возвращаемся к старой теме… Да, я, конечно, не становлюсь моложе и все же по-прежнему не намерен продавать отель. Весь персонал на месте, вернулся Мак, он снова всем заправляет, рядом Тереза, моя жена. Полы натерты, отель сверкает и готов вновь принять постояльцев. Впереди – сногсшибательный сезон! А вас милости прошу в мой кабинет, объявитесь уж собственной персоной. Посидим, потолкуем, полюбуемся чудесным видом. Мне кажется, у нас с Вами, мой таинственный доброжелатель, много общего. Я думаю, нам будет, о чем поговорить. И тогда, проведя со мной время в приватной беседе, Вы наконец-то поймете, что ответ мой не изменился и измениться не может: «Нет, спасибо. У нас все идет прекрасно».

Искренне Ваш,

    Билл Эллиотт.

Среди всех гостей Терезу Эллиотт преимущественно интересовали несчастные. Как и Толстой, она полагала, что все счастливые люди одинаковы – они скучны и неинтересны, посредственны. И потому так повелось, что обычными гостями занимался Мак (единственным исключением стала Андреа, мать мальчика, страдавшего аутизмом, но это, как полагала Тереза, особый случай). Самой же ей доставались увечные и страждущие, несчастные вопреки своему богатству. Один потерял жену, другой похоронил дитя, третьему ампутировали ногу, четвертой – грудь, пораженную раком. Кто-то жил с больными родителями на руках, кто-то был вдовцом, или разведенным, или потерпел крушение брака. Всякого на ее долю хватало: жертвы насилия, неудавшиеся самоубийцы, хронические неврастеники и алкоголики.

Всю зиму в Аспене Тереза отвечала на звонки постояльцев, которые желали заранее забронировать номера. И наслушалась самых разных историй.

День 6 февраля, когда позвонил Лео Керн, запомнился особо. Накануне нанесло снега – всю ночь мело. Билл отправился кататься на гору Баттермилк. В десять позвонила Сесили и сказала, что свалилась с гриппом и с самого утра ее выворачивает наизнанку. На ту пору на Восточном побережье, где находился пансион, был уже полдень. Терезе было грустно, и вместе с тем ее снедала обида на Билла – вместо того чтобы сидеть с ней рядом и волноваться, он полосовал лыжами склоны, рассчитанные на молодых и зеленых. Конечно, очень жаль его, еще недавно не уступавшего мастерам и вынужденного теперь делить поле с неловкими новичками. «Вот остался бы со мной, – упрашивала Тереза, – поиграли бы в карты, прошлись по магазинам». Но Биллу нравилось скользить на лыжах, рассекая снежные склоны. Терезе представлялось, как муж вдруг падает и тело его разбивается словно фарфоровая чашка. Тогда она станет вдовой, и ей в одиночку придется растить упрямую дочь и управлять отелем. И хоть она понимала нелепость своих страхов, тяжелые предчувствия терзали ее душу.

Ровно в час дня позвонил Леон Керн.

Ему уже доводилось гостить у них, и не раз. Он приезжал в отель четыре или пять лет кряду и, скорее, был подопечным Мака – подтянутый и бодрый заводила мужских компаний. На шестом десятке Лео завел новую семью – взял молодую жену и стал отцом двух прелестных малюток. Успешный адвокат, он представлял для Терезы весьма и весьма слабый интерес – по крайней мере, до того памятного звонка.

С первых же слов Тереза почувствовала неладное.

– Здравствуйте, если можно, я хотел бы зарезервировать номер на выходные, в День памяти павших, – робко начал он. – Эх, наверное, опоздал, хотя очень надеюсь, что нет. Это Лео Керн из Чикаго.

– Лео Керн? – переспросила Тереза. И это голос человека, имевшего привычку басить в фойе, да так, что горничные зажимали уши? Тот громила, что сердечным пожатием сломал Маку палец? – Лео, это Тереза Эллиотт. – Она полистала журнал бронирования, нашла май, нужную дату. – Да. Номера есть. Какие будут пожелания?

– Сменить психиатра и найти детям няньку, – отшутился он. – Ну а так – наверное, стоило бы начать все с нуля. Знаете, взять и переписать всю жизнь.

Тереза устремила взгляд в широкое, от пола до потолка, окно, за которым расстилался горный склон.

– Понятно.

– От меня ушла жена, – проговорил Лео. – Помните, Келли? Взяла и сбежала. Бросила с малышами, в прямом смысле слова. Даже денег не прихватила.

– А сколько им сейчас?

– Уитни десять месяцев, а Коулу четвертый годик пошел, – ответил Лео. – Так и остался с детьми на руках.

У Терезы стало горько во рту. Она подумала про Сесили. Про то, как она там одна, за две тысячи миль отсюда, в паршивой студенческой общаге корчится над пластмассовым ведром. Сердце обливалось кровью. А бросить своих детей, малюток, и уйти неведомо куда? Уму непостижимо.

– Доктор посоветовал вести обычную жизнь. Я потому и звоню. Надумали мы с детишками скататься к вам на остров. Большой дружной семьей. Вы же не знаете, у меня есть еще два мальчугана. Мальчугана, ха! – воскликнул Лео. – Совсем взрослые. В былые времена я здорово подпортил с ними отношения, когда с их матерью разводился. Давно еще, в восемьдесят каком-то. Но они молодцы, согласились приехать. Наверное, хотят посмеяться надо мной. Эх, есть у меня подозрение, что мой старший сын – гей. Он, видите ли, адвокат, борется за права гомосексуалистов. Насколько я в курсе, девушки у него никогда не было. А другой мой сын, Фред, уже на третьем курсе Гарварда. Юридический факультет. Но и тут все не слава богу. Зол на меня как черт, из-за матери. Вот я и решил: может, если маленькие немного побудут со старшими, то хотя бы перестанут плакать. – Лео умолк, и Терезе вдруг показалось, что он не такой зануда, как она думала раньше. – Мне же только одно и нужно: чтобы они перестали плакать.

Устремив взор на далекую гору, Тереза подумала: «Билл, пожалуйста, вернись».

– Понимаю, – ответила она.

Лео откашлялся.

– Так найдется для нас три номера?

В пятницу, ровнехонько в День памяти павших, в фойе ввалился Лео Керн с потомством. Тереза как раз наводила порядок, готовясь к первым выходным сезона.

– Лео! – обрадовалась она и шагнула навстречу. – Я рада, что вы благополучно добрались!

– Тереза, здравствуйте, – сказал Лео и устремился к ней. Обнял ее за плечи, неловко чмокнул в щеку и обвел рукой семейство. – Знакомьтесь, вот мои сорванцы. Ну, Коула вы знаете, малышку тоже. Это – Шанталь, наша няня. А вот мои старшие: Барт и Фред. Как видите, у меня тут целая свита.

И впрямь, свита. Симпатичная блондинка с девочкой на руках плюс сыновья. Барт – высокий и худой, в деловом костюме, Фред – вылитый папаша в молодости, коренастый и широкоплечий. Вполне себе импозантный. Маленький сорванец Коул наматывал круги, путаясь под ногами.

Тереза наклонилась к нему и сказала тихо:

– Привет, Коул, я рада, что ты к нам опять приехал.

Мальчик на миг замер, испытующе взглянул на нее карими глазами, и тут же вновь припустил в своем бесцельном вращении. Несчастливый ребенок – признак несчастливой семьи, и никто не убедил бы Терезу в

обратном.

– Коул, подойди к отцу, – требовательно обратился к нему Лео. Мальчуган кинулся прочь и забился под фортепиано. Отец пожал плечами и, потирая руки, обратил взоры на старших сыновей. – А что, парни, не сыграть ли нам в теннис ближе к полудню?

– Ну, не знаю, – протянул Фред, напоминавший Лео в молодости. – Ведь только приехали. Может, лучше вздремнуть немного?

– Что ж, можно и вздремнуть, – согласился Лео. – А можно исполнить просьбу отца и поиграть в теннис. Барт, ты не против помахать ракеткой? – обратился он к сыну в деловом костюме.

Тот ослабил узел на галстуке и проговорил:

– Конечно, пап, поиграем.

– Ну что ж, тогда нам понадобится четвертый.

«Притормози, Лео, пережимаешь», – встрепенулась Тереза. Всколыхнулись материнские чувства, тревожно забилось сердце. И все же она вернулась к прерванному занятию и, словно ни в чем не бывало, продолжила поливать цветы.

– Нам нужен четвертый, – настойчиво повторил Лео, обводя взглядом пустой вестибюль, словно ждал, что там кто-то сейчас волшебным образом материализуется.

– Мне вовсе не хочется махать ракеткой, – признался Фред. – Я лучше посплю. Сыграйте с Бартом.

– У нас семейный уик-энд, – не отступал Лео. – А значит, играть будем вместе, просто надо найти четвертого.

– Я в школе была третьим сеяным, – откликнулась Тереза. – Давно, в пятьдесят восьмом. Но вам, наверное, не захочется играть с такой древней старушкой.

– Отлично! Просто здорово! – просиял Лео. – Мы с радостью с вами поиграем. Правда, парни?

Барт с Фредом энергично закивали.

– Тогда, может, в четыре?

– Как раз и с дороги отдохнуть успеете, – добавила Тереза. – Тогда зарегистрируйтесь, и Ванс проводит вас в номера.

Поставив лейку на фортепиано, хозяйка направилась к Коулу, распростертому на ковре. Раскинув руки, он притворялся спящим. Тереза склонилась над мальчуганом и шепнула ему на ушко:

– Когда проснешься, я тебе покажу отличные игрушки.

– А что за игрушки? – заинтересовался он.

– Ты сможешь построить замок из песка, – сказала Тереза. – Хочешь взглянуть?

– Я хочу, чтобы мама вернулась, – ответил Коул. – А она все не приходит.

У малыша были густые черные ресницы; такие внушают зависть зрелым женщинам.

– Конечно, тебе хочется увидеть маму, – проговорила Тереза. – Но у меня есть только игрушки. Посмотришь?

Коул кивнул. Тереза протянула ему руку:

– Тогда пошли.

Вручив мальчонке ведерко, совок и надувного омара в придачу, Тереза благополучно доставила дитя в номер. Немного погодя она зашла в кабинет Билла и устало рухнула в плетеное кресло у окна. Билл сидел за компьютером, стуча по клавиатуре.

– Керны приехали. Помнишь, я рассказывала про человека, от которого сбежала молоденькая жена, оставив с двумя малютками на руках. Плюс у него двое сыновей от первого брака, совсем уже взрослые.

За окном Барт с Фредом расстилали под огромным зонтом пляжные полотенца.

– Ну, ты что, забыл? Короче говоря, мы сегодня играем в теннис.

Билл перестал печатать и пристально посмотрел на жену.

– Можешь считать меня сумасшедшим, но, по-моему, Тереза, ты суешь нос не в свои дела.

На пляж вышла няня с Коулом. Мальчик с ведерком и совком побежал к воде. Терезе отчего-то стало тревожно. Она перевела взгляд на мужа, потом на томик Роберта Фроста, неизменно лежавший на его столе. Довелось ей с Биллом хлебнуть горя, и каждый справлялся как мог. Тереза вызнавала, у кого что болит, и пыталась облегчить эту боль. Билл же с головой ушел в поэзию.

– Скажешь тоже, «не в свои дела», – пробормотала Тереза, – меня пригласили.

– Поосторожнее, – предупредил Билл. – Ведь это люди, их жизнь, а не лабораторные крысы, с которыми можно проводить эксперименты.

Тереза встала, разгладила складки на шелковой юбке.

– Обидные слова.

– Я все понимаю. Но, пожалуйста, подумай хорошенько.

– Я всегда хорошенько думаю, – ответила Тереза.

– Да неужели? – не отступал Билл. – Таких, как ты, любителей решить чужие проблемы я еще не встречал. А все эта твоя страсть к чистоте, порядку, ты не терпишь, когда бардак. Тебе же надо, чтобы все блестело, было миленько и пристойно. А если где-то беспорядок – для тебя это невыносимо.

– Я лишь хочу помочь, – пожала плечами Тереза. – Я всегда стараюсь помогать людям.

– Да? А как же миссис Линг? Не она ли в прошлом году бросила мужа накануне отъезда? Что, станешь утверждать, будто не приложила к этому руку? А кто убедил Аверманов отправить сына в военное училище? А та больная, с волчанкой? Кто устроил ей свадьбу прямо в вестибюле?

– Она мечтала выйти замуж! – возразила Тереза. – С моей помощью ее жизнь приобрела завершенность. А миссис Линг гораздо счастливее без своего муженька, ты же сам видел открытку, которую она прислала мне на праздник.

Билл беспомощно поднял руки:

– Тереза, я просто хочу попросить: умерь пыл хотя бы в этом году. И начнем с того, что Лео Керн должен сам разобраться с собственной семьей. Надеюсь, хоть с этим ты согласна?

Тереза положила руки на колени. Они с Биллом были совершенно разными. Биллу нравились сухие цифры и отстраненные возвышенные образы, которые он находил в поэзии. Да не в любой, а именно у Роберта Фроста, который писал о лесах, озерах, тропах и листве. Само его имя похрустывало, точно ледок на лужах. Билл был хронически не способен общаться с гостями, независимо от того, счастливы те или страдают.

– В четыре у меня теннис, – сказала Тереза. – На тот случай, если я кому-нибудь понадоблюсь.

– Только не переусердствуй! – напутствовал Билл.

Майский Нантакет был совершенно непредсказуем в плане погоды. Доходило до нелепого. Целый день дует легкий ветерок и ясно, а к четырем вдруг откуда-то накатывает туман. Переодевшись в белую тенниску с юбкой, Тереза стояла на крыльце вестибюля и ждала. Фред показался из густого тумана, как будто из омута.

– Папа с Бартом запаздывают, – констатировал он. – Больше всех хотели играть и даже собраться вовремя не смогли.

Тереза подтолкнула ракетку коленкой – она пользовалась своей старинной подружкой, с деревянной рамой и сеточкой из лески – и спросила:

– А вы бывали раньше на Нантакете?

– Нет, – ответил Фред. – Сюда отец ездил только с новой семьей. А нас пригласили впервые, когда грянул кризис.

– Что за кризис?

– Ну, от папы ушла жена, Келли. Бросила на произвол судьбы с малышами. Я не должен бы этого говорить, но чего еще ждать, если ты связываешься с человеком, на четверть века младше тебя. Так что сам виноват. В итоге все возвращается на круги своя.

Было видно, что Фред так и пышет злобой.

– А вы чем занимаетесь? – поинтересовалась Тереза.

– Я? Да вот, окончил юридический колледж. Выучился на адвоката.

– Значит, будете юристом, – проговорила Тереза.

Фред сунул руки в карманы белых шорт и склонил голову набок.

– Пока не знаю. – Он взглянул ей в глаза. – Вам когда-нибудь в жизни хоть один адвокат нравился?

Тереза засмеялась:

– Хорош вопросик! Знаете, если б я сторонилась адвокатов, давным-давно вылетела бы из бизнеса.

– А я их на дух не переношу. Нет, мой братец еще ничего, конечно, хоть и адвокат. Но он просто другой. – Фред развернулся, окидывая беглым взглядом фойе. – Это все ваше?

– Да, мы с мужем вместе управляем.

– Вот это я понимаю,

золотая жила.

– Еще бы, – ответила Тереза. Фред улыбнулся, вполне оправдав ее надежды. И тут из-за угла вышли Лео с Бартом и Шанталь с Коулом и младенцем.

– Малыши тоже с нами пойдут, – сообщил Лео. – Настоящее семейное сборище, как положено. Коул может ловить мячи.

– А мне на пляже понравилось, – захныкал Коул.

– Отлично, – буркнул Фред, злобно поддав ногой пустую раковину рака-отшельника. – Просто отлично.

К четверти пятого дошли до теннисных кортов. Туман сгущался.

– Может, не стоит? – с сомнением произнес Фред. – Через пару минут тут будет нулевая видимость.

Лео открыл банку с теннисными мячиками и запустил один поверх сетки в сторону Фреда. Мяч шмякнулся к его ногам.

– А ну-ка, смени настрой.

Шанталь сидела в траве неподалеку от сетки, малышка ползала. Рядом плакал Коул.

– Вы полюбуйтесь, – буркнул Фред и обернулся к Терезе. – На редкость счастливое семейство.

– Хотите в мою команду? – спросила она.

– Да, – ответил Фред. И заорал через все поле: – Эй, пап, у нас разнополые пары. Я с Терезой, а ты с Бартом.

– Пошел в задницу, – огрызнулся Барт.

– Следи за выражениями, – сказал Лео.

– Что я тебе сделал, Фред? – возмутился Барт.

– Шуток не понимаете, – ответил тот. – Хотелось немного оживить мероприятие, эту жалкую попытку семейного воссоединения. Прости, если задел за живое.

– Папа прав, – проговорил Барт. – Тебе надо сменить настрой.

– А ты готов папочке зад расцеловать, – поддел его Фред.

Лео повысил тон:

– Я сказал, выбирай выражения. Здесь дети!

Барт обернулся к отцу:

– Они, значит, дети, а мы – нет? Мы тоже твои дети.

– Вы уже взрослые, – возразил Лео.

– То есть если мне двадцать восемь, то я уже не твой ребенок? И кем я тебе прихожусь? Коллегой?

Тут Шанталь встала.

– Все, с меня хватит! – сказала она. Тереза и не подозревала, что девушка говорит по-английски. Имя-то французское. У няни был своеобразный акцент жительницы Среднего Запада. – Надоела мне ваша перебранка! Не хотите играть – не играйте. Вам это все равно не поможет. Сначала разберитесь между собой. Я возвращаюсь в отель. – Она подхватила Уитни и взяла за руку Коула. Тот запротестовал, и Шанталь этим мигом воспользовалась: – Отлично, вот и оставайся. – И с грозным видом удалилась.

Тереза посмотрела ей вслед. Наверное, ей тоже стоило уйти, Билл считал, что семейные проблемы близкие люди должны решать без участия посторонних, но уж очень ей было жалко маленького. От постоянных рыданий у него припухли веки, и кожа местами потемнела. Он был так жалок в своей белой спортивной рубашечке и теннисных туфлях. Сидел на траве, вытянув ноги и опустив ручонки.

– Мне тоже пора, – объявила Тереза. – По-моему, я здесь лишняя.

– Ну хоть вы-то останьтесь, Тереза, – взмолился Фред. – Вряд ли мы справимся с ним без женщины.

– Да, – кивнул Лео. – Пожалуйста. Мы хорошо будем себя вести. Правда, парни?

– Ну ладно, – согласилась Тереза. – Я остаюсь.

И подмигнула Коулу. Тот икнул.

Тереза с головой ушла в игру. Для нее сейчас существовал лишь зеленый мячик и допотопная ракетка. Корт окутала гнетущая тишина. Игроки оглашали счет сиплыми, еле слышными голосами. Как должны вести себя воспитанные люди? Молчать, если на языке крутятся лишь плохие слова? Они что, не в курсе, что для здоровья вредно сдерживать эмоции?

Ближе к пяти стало ясно, что за каждым осталось по шесть побед.

– Может, устроим тай-брейк? Решим, кто играет последний сет, – предложил Лео.

– Ладно, согласна, при одном условии: вам надо между собой все обсудить.

– Обсудить? – удивился Фред.

– Да. Просто по-человечески поговорите, – пояснила Тереза. – Шанталь права. Вам надо пообщаться.

Фред с готовностью ухватился за предложение:

– Ладно, общаться так общаться. У меня как раз назрела темка. Папа, я понял, что не хочу быть адвокатом.

Мяч со свистом пронесся мимо отца.

– Что? – воскликнул Лео. – Повтори, что ты сказал?

Фред с Терезой поменялись местами, и Фред достал из кармана следующий мяч. Подбросил его вверх, поймал и взглянул на отца.

– Я не хочу быть адвокатом.

– То есть ты окончил юридический колледж в Гарварде – и внезапно понял, что не хочешь быть юристом? То есть у нас такая внезапная прихоть. А можно было раньше сообщить, чтоб не пришлось выбрасывать на ветер девяноста тысяч долларов?

– Деньги – дело наживное, – сказал Фред. – Жизнь – вот что поставлено на карту.

– Ну а я гей, – вклинился Барт.

– Обождите, парни. – Лео отер лоб рукавом. – Не все сразу. Так ты не хочешь быть адвокатом?

– Пап, не уходи от ответа, – нахмурился Барт. – Ты будто отмахиваешься от фактов. Я – гей.

– Да, папа, – ответил Фред, – а я не хочу быть адвокатом.

Туман сгустился. Тереза едва различала фигурку Коула на другом конце корта. Меж тем тот сидел и слушал.

Лео перевел взгляд на Барта.

– Ну, а ты у нас – гей. И как я должен отреагировать? Захлопать в ладоши? Как там у вас принято?

– Достаточно будет: «Спасибо что сказал, сынок».

– Ладно. Спасибо что сказал, сынок. Хорошо, Фред, если ты не хочешь быть адвокатом, тогда кем же ты хочешь быть?

– Пока не знаю. Может, патрульным. Или независимым продюсером. Или женюсь и буду сидеть дома, вести хозяйство.

Барт взглянул на часы:

– Наше время вышло. Пора уходить.

– Мы так и не определили победителя, – посетовал Фред.

Тереза уже сто раз пожалела, что вмешалась. Когда они возвращались в отель, Коул вдруг взял ее за руку.

– Я хочу к маме, – тихо пропищал он.

– Знаю, – ответила Тереза, приобняв малыша. – Знаю.

На следующее утро Тереза ходила по пятам за горничными и сверяла по списку, все ли готово – вдруг что-нибудь упустили. Исправны ли туалеты? В норме ли температура воды в бачке? Натерты ли кафельные полы при входе? Везде ли вкручены лампочки? В общем и целом, двадцать четыре пункта. За те годы, что работал отель, еще никто не пожаловался на беспорядок в номере. Вообще ни разу.

Тереза присматривалась к новой горничной из Панамы. Девушку звали Элизабет, и она как раз приступила к уборке ванной седьмого номера.

– Загляни за зеркало, там скапливается налет, – посоветовала Тереза. – Грязь очень любит потайные места.

Элизабет отерла лоб тыльной стороной своей резиновой перчатки.

– Хорошо. – Она вернулась к прерванному занятию – отдраиванию туалетной крышки, и тут же снова обратилась к Терезе: – А что, действительно нужно проверять температуру воды в бачке?

– Нам надо убедиться, что смеситель не вышел из строя. Если пойдет горячая вода, всю ночь в трубах будет свистеть, не даст гостям спокойно спать. А если чересчур холодная… ты пробовала садиться на унитаз с ледяной водой?

Элизабет покачала головой.

– Мало приятного, – заверила Тереза со знанием дела. – Снимаешь перчатку, суешь в воду палец, вот и все. Проверяй по ощущениям.

На лбу озабоченной Элизабет появились две складки.

– Но там плавали… какашки.

– Они уже в сотнях ярдов отсюда. Я тебя уверяю, вода совершенно чистая.

Элизабет стянула перчатки, освобождая пальцы один за другим, и опасливо сунула в воду розовый ноготок.

– Нормально.

– Бог ты мой! – вскипела Тереза. Отодвинула Элизабет в сторону и поводила рукой в воде. – Да, нормально.

Она ушла проверять восьмой номер, спиной чувствуя, как Элизабет

закатила глаза. Как пить дать, эта девица напишет домой письмецо и пожалуется мамочке, что новая хозяйка заставила ее опускать руку в унитаз. Половина из тех, кого нанимала Тереза, быстро увольнялись. Те же, кто оставался, в итоге становились отличным домработницами.

В восьмом номере на расстеленной широкой кровати восседал Лео Керн. Тереза заглянула в планшетку.

– А ведь это не ваш номер, – сказала она. – Как вы тут очутились? Вам не следует здесь находиться.

– Я ждал вас.

– Я на работе, – напомнила ему Тереза. – И почему вы сейчас не с детьми?

– Они меня терпеть не могут, я их достал, – посетовал Лео. – Что ни сделаю – все не так. Няня, и та меня уже возненавидела. Неудивительно, что от меня сбежала жена.

– Дети хорошо к вам относятся, – возразила Тереза. – Просто сейчас у вас черная полоса.

– Еще какая! Один сын – адвокат, имеет хорошую практику, но он, надо же, гей. Видите ли, мужики ему нравятся. Другой – натурал, но наотрез не желает быть адвокатом. Хочет сидеть дома с детьми. Я сказал им, вот если бы взять от вас по половине, от Барта – адвокатство, от Фреда – ориентацию, и слепить воедино, то получился бы нормальный сын.

– О Боже, Лео! – всплеснула руками Тереза.

– Да само как-то вырвалось, после четвертого коктейля за ужином. Теперь со мной не разговаривает ни тот, ни другой.

– Вы задели их за живое, – проронила Тереза. – Придется извиниться.

– Я хотел сделать комплимент, что каждый наполовину хорош.

– А в результате, – сказала Тереза, – дали понять, что каждый годен лишь отчасти и что вы не оставляете за ними право выбора.

– Сам уже не знаю, что творю, – уныло пробормотал Лео. Его широкие плечи поникли.

Тереза присела рядом.

– Хотите совет от пожилой леди?

– Да вы не старше меня, – ответил он. – Чувствую себя как дряхлый дед.

Тереза поймала свое отражение в зеркале комода и подумала, что если б сейчас ее увидел Билл, он бы поморщился. Он бы сказал: похлопай его по руке и пожелай удачи. Терезе же хотелось помочь.

– Двадцать восемь лет назад я потеряла ребенка. Это был мальчик. Мертворожденный.

Тереза заметила, что Лео невольно подался в сторону.

– Я бы все на свете отдала за то, чтобы иметь хоть одного из ваших сыновей. Они – хорошие, умные люди. Сильные и здоровые. Вы просто обязаны их любить. Вот и все, Лео, любите их, больше от вас ничего не требуется.

– Мне жаль, что вы потеряли сына.

– Мне тоже жаль, – проговорила Тереза. – А еще мне больно видеть, как отец четырех прекраснейших детей изображает осла.

– Я и есть осел, – сказал Лео. – Натуральный ослище. Неудивительно, что жена ушла.

– Прекратите, Лео. Вы – родитель, все, точка.

– А у вас, наверное, есть тайное руководство. Свод правил, как растить детей, – оживился он.

– У меня только одно руководство – двадцать восемь лет беспрерывной тоски о потерянном сыне. Зато я научилась ценить, что имею. Мужа и доченьку, Сесили. – На ее глаза навернулись слезы. – Ступайте, отыщите своих детей, – махнула она.

Лео вышел, Тереза проводила его взглядом. Две слезинки стекли по щекам, и тут в комнату постучали. В дверях стояла Элизабет.

– У вас все в порядке? – обеспокоенно спросила она.

Смахнув слезы, Тереза взглянула на себя в зеркало. Седая прядь в ее рыжих волосах была как дикий крик в пустой детской. Мертвый маленький мальчик. Какой шок она испытала, взглянув на свое отражение после тринадцати часов тяжелых родов. Из зеркала на нее смотрела седая старуха. На эти волосы не ложилась краска, они не держали цвет. Как видно, чтобы она никогда, ни на минуту не смогла забыть о сыне.

В воскресенье за завтраком Лео подошел к Терезе и, понизив голос, произнес:

– А у нас улучшения. По вашему совету я взял назад свои слова об идеальном сыне.

– Вот и молодец, – улыбнулась Тереза.

Лео взглянул на часы и продолжил:

– Коул не плакал уже почти сутки. Новый рекорд. Зато я чувствую себя канатоходцем, который несет на голове целый поднос дорогого фарфора.

– Да, в руководстве по воспитанию детей это называется канатоходно-фарфоровым чувством, – пошутила Тереза. – Все родители такое временами испытывают.

– А еще мы сегодня с Бартом и Фредом устраиваем мальчишник, – продолжил Лео. – Втроем, как настоящие мужики. Сочный бифштекс под красное вино, сигары, все как положено.

– Просто любите своих сыновей, – напомнила Тереза.

– Шанталь останется с малышами. Я заказал им креветки и жареных моллюсков. Только все равно волнуюсь. Вы не могли бы к ним наведаться? А то вдруг Коул заплачет. Вам он доверяет.

– Я с радостью их проведаю.

Лео повертел в руках кофейную чашечку.

– Знаете, у меня из головы не выходят ваши слова. Мне очень жаль, что так случилось с вашим сыном.

– Лео, я ведь не сочувствия ищу, – проговорила Тереза.

– Да, понимаю. – Лео покраснел. – Просто хотел, чтобы вы знали: мне вдруг многое о своей жизни стало понятно.

– Это хорошо, – проронила Тереза. Человек задумался и что-то для себя решил, хотя он никогда не узнает, каково это – держать на руках мертвого ребенка. Счастливец. – А за детишками я присмотрю, – добавила она. – Отдыхайте и ни о чем не беспокойтесь.

Дальнейшие события будут всплывать в ее памяти разрозненными фрагментами. Мужчины Керн при параде: синие блейзеры, белые рубашки, яркие летние галстуки. Они стоят на крыльце при входе в вестибюль и позируют. Шанталь снимает – фото на память. Они стоят, обнявшись, как старые друзья или компаньоны, а может, знакомые по клубу, уж никак не сыновья с отцом. Затем другой снимок: Лео подхватил на руки Коула, а Барт с Фредом баюкают девочку. Тереза наблюдала за ними из окна гостиной, откуда открывался вид на залив, и испытывала при этом необычайную гордость. Она все-таки сумела помочь! Потом – смутное воспоминание о приезде парня из службы доставки. Он привез герметично упакованные коробки с едой. Тереза подумала: «Проверю детей, когда поедят». Сама же направилась обшаривать кухонные шкафы на предмет съестного. При всей свой склонности к чистоте и порядку, как повариха она потерпела полное фиаско, частенько вспоминая с гнетущим чувством, как Сесили, будучи еще девочкой, и уже после, подростком, возмущалась, что в «этом доме совершенно нечего есть». Тереза приготовила два сандвича с домашним сыром и огурцами, подцепила горстку соленых крендельков. Налила бокал шардоне для себя и стакан клюквенного сока для Билла. Взяла напитки, еду и пошла в спальню, где Билл лежал в кромешной темноте с задвинутыми шторами и повязкой на глазах. Было ровно семь.

Тут зазвонил телефон. Тереза поставила тарелки на кровать возле мирно похрапывающего Билла и направилась к аппарату с тайной надеждой, что это Сесили.

Но звонила Тайни, и ее голос, обычно спокойный и невозмутимый, на этот раз резал ухо, точно лопнувшая струна:

– У нас тут беда. Я вызвала «Скорую».

Тереза сбежала вниз по ступенькам, выскочила из дома и бросилась через парковку. Ее юбка разлеталась на ветру. Что? Кто? Все было ясно и так, без вопросов. Материнский инстинкт визжал как сирена: дети Лео Керна.

В вестибюле стояла Шанталь, прижимая к себе Коула. Его руки и ноги, розовые и распухшие, безвольно свесились. Лицо было красным и раздутым, как шар.

Шанталь трясло.

– Он не подавился, я проверила. Я знаю прием

Геймлиха, в горле нет инородных тел. Понять не могу, что случилось.

Тереза приняла из ее рук Коула. Оказалось, мальчик довольно тяжел.

– Иди к малютке.

Тереза приложила ухо ко рту мальчика. Он дышал хрипло, с присвистом. Веки опухли – глаз не разлепить.

– Ты меня слышишь? – спросила Тереза. – Ты не спишь? – С улицы донесся вой сирен. – Вызови девушке такси, – велела Тереза Тайни. – И позвони Лео Керну, он в «Клуб-Кар». Я поеду с мальчиком в больницу.

Тереза со своей ношей бросилась навстречу «Скорой». Подскочил парамедик, подхватил мальчика на руки.

– Он без сознания, – сказала Тереза. Кожа Коула приобрела пунцовый оттенок, как у вареного омара. – Он что, умирает?

Водитель «Скорой» распахнул двери, уложил мальчика на носилки и задвинул внутрь.

– Поедете с нами? – спросил он Терезу. – Вы – бабушка мальчика?

– Нет, но поеду, – ответила она. При слове «бабушка» заныло сердце. Подогнув юбку, она забралась в салон, и машина помчалась к центру города.

Врач «Скорой» приподнял пациенту веки.

– У мальчика шок, – сказал он. Накрыл Коула одеялом, измерил давление. Вынул из саквояжа шприц, вонзил иглу в вену.

– Что вы делаете? – спросила Тереза. – Я не мать ему и не бабушка, но вам разве не требуется разрешение?

– Небольшая анафилактическая реакция, – пояснил медик. – Тяжелый аллергический отек, сопровождающийся крапивницей, пониженным кровяным давлением и потерей сознания. Дыхание затруднено, потому что глотка сильно распухла. Он ел орехи? Морепродукты?

– Кажется, устриц, – проговорила Тереза. Ей все не давала покоя фраза «небольшая анафилактическая реакция». Это все равно, что сказать, у нас небольшой инфаркт или небольшой рак. Пониженное давление, шок и потеря сознания уже само по себе звучало плохо. – Так значит, он аллергик?

– А вы сами посмотрите, – сказал врач. – Похоже на несварение?

– Он что, умрет? – вновь спросила Тереза. Если успеешь себя подготовить, то будет легче справиться с потрясением. Так по крайней мере ей казалось. «Неужели конец?» – пронеслась мысль. Совсем недавно, еще и полугода не прошло, она ехала в «Скорой помощи»; на каталке лежал Билл, белый как полотно, весь в испарине. Тогда еще думали отправить его на вертолете в Денвер. Вертолет, по всей видимости, предназначался для умирающих. В тот раз Тереза ни за что не смогла бы выговорить эти слова. Cейчас она поняла, что в своих ожиданиях ей было легче отталкиваться от худшего. Если не показывать, что тебе страшно, то смерть раздумает и уйдет.

У врача были рыжие волосы, совсем как у Сесили. Молоденький, может, на пару лет старше ее дочери. Он улыбнулся и похлопал Терезу по плечу:

– Да не волнуйтесь, с ним все будет в порядке.

В больнице Коула переложили на каталку, а медсестра протянула Терезе бланк для заполнения.

– Я ему не бабушка, не мать и вообще не родственница. Даже дня рождения его не знаю. Сейчас приедет отец мальчика.

Через минуту в приемный покой вбежала Шанталь со спящим младенцем.

– Все, меня теперь точно уволят, – пробормотала она.

Тереза приняла у нее ребенка и кивком велела садиться. Поцеловала душистую макушку малышки, и этот запах навеял ей воспоминания о Сесили в нежном возрасте. Крохотный милый комочек, такой родной. Ах, малышка-малышка…

Шанталь всхлипнула:

– Креветки, устрицы. А потом – бах!.. Ну и поездочка. Кошмар.

В приемную ворвались Лео, Фред и Барт. Видок у них был тот еще. Галстуки на боку, глаза вытаращены, они все примчались как на пожар.

– Что случилось? – первым делом спросил Лео. – Где Коул? Мне надо увидеть сына.

Тереза прижала палец к губам:

– У Коула аллергическая реакция на устрицы. Поговорите с медсестрой, она все объяснит. Вам надо заполнить какие-то бумаги.

– Да к черту бумаги! Я должен увидеть сына! Мне звонят в ресторан и сообщают, что ребенка увезла неотложка!

Он гневно таращился на Терезу, словно в случившемся была виновата она. И как на него обижаться? Он ведь любил своих детей, забыв при этом, что если любишь их всей душой, всем сердцем, то тем самым подписываешь себе приговор: вечный страх и вечная боль.

Лео убежал в сестринскую.

– Предположительно реакция на устриц, – объяснила Тереза братьям. – Он стал краснеть, раздуваться и незадолго до приезда «Скорой» упал в обморок. Врач сделал ему укол. Прогноз благоприятный.

Лео вернулся с планшеткой в руках.

– Мне не разрешили с ним увидеться. Пока. Говорят, скоро выйдет врач. Я не понял, что это значит. У Коула аллергическая реакция на моллюсков, – добавил Лео, взглянув на Фреда. – Ты знал об этом?

Тот покачал головой.

– Барт, а ты знал, что у Коула аллергия на морепродукты?

– Нет, пап, не знал.

– Я тоже не знала, – откликнулась Шанталь. – Иначе не разрешила бы их есть. Он попросил, я ему дала. У меня и в мыслях не было…

– Я не знал, что у него аллергия, – пробормотал Лео. – Я ничего об этом не знал!

Он рухнул в литое пластиковое кресло.

Барт похлопал отца по спине:

– Все обойдется, пап.

– Да ничего не обойдется! – взорвался Лео. – Ведь наверняка мамаша все прекрасно знала, только ее нет теперь в больнице. Ушла и даже не сообщила мне такие важные сведения! А сколько еще она от меня утаила! Я не знал, что у Коула аллергия, я понятия не имею, как прекратить его вечное нытье, и вообще не представляю, как воспитывать маленькую девочку. У меня всегда были одни мальчишки, но я и про них ни черта не знаю!

Какое-то время все молчали. Потом заговорил Фред:

– А может, Коул впервые ел креветки, и про его аллергию никто не знал просто потому, что он прежде их не пробовал.

– Вполне возможно, – ответила Шанталь. – Я никогда не видела, чтобы он ел что-нибудь, кроме хот-догов и макарон.

Фред взъерошил седеющие волосы отца.

– Выходит, если бы Келли была здесь, она тоже ничего не знала бы про аллергию.

– Ты рассуждаешь как адвокат, – вмешался Барт. – Хоть для чего-то Гарвард сгодился.

В приемный покой вышел лысый человек в синей униформе.

– Мистер Керн? Миссис Керн?

– Вы врач? – спросил Лео.

– Меня зовут доктор Манискалько, – ответил тот, протянув для пожатия руку. – Приятно познакомиться. Коул скоро придет в себя. У него аллергическая реакция на какой-то морепродукт. Мы сделали ему укол эпинефрина и кортикостероидов. Так что отечность снимем. Отныне ему запрещено есть морепродукты. Если бы его не доставили вовремя, последствия могли быть самыми серьезными.

– Но он теперь в порядке, доктор? – спросил Лео. – Мы можем забрать его домой?

Доктор кивнул, и Лео ушел следом за ним по коридору. Вернулся он через несколько минут с Коулом на руках. Мальчик смотрел перед собой широко открытыми глазами, его густые ресницы подрагивали, и он сосал палец. Тереза вздохнула с облегчением.

Билл не ложился, дожидаясь ее прихода.

– Скажи мне одно, – с порога начал он, – нас засудят?

– Нет, – ответила Тереза.

– Хорошо. Знаешь, у них адвокатское семейство. Я разнервничался. Только проснулся, увидел сандвичи, еще подумал, а с чего это я вдруг ем один, решил позвонить Тайни. Представляешь, сквозь сон даже сирен не расслышал. – Он взял Терезу за руку, и она опустилась на пол перед его креслом, чтобы ему удобно было массировать ей плечи. – Ужас какой-то, да?

– Бывало и хуже, – проговорила Тереза. – Я, правда,

успела перепугаться. В общем, с мальчиком ничего не случилось, так что все скоро придут в себя.

– Еще бы, пережить такое – вмешательство Терезы Эллиотт, – поддел ее Билл.

Больше всего на свете в тот момент Тереза жаждала возвращения Сесили. Хотелось увидеть дочку, узнать, что с ней все в порядке, что она в безопасности. А еще хотелось как следует выспаться.

– У нас завтра четырнадцать выезжающих, – напомнила Тереза. – И всего три горничные. И еще завтра День памяти павших.

Утром он нежно и трепетно любил Терезу. Целовал ее веки, из-под которых сочились слезы. Она прижималась к нему, и, когда Билл вошел, ее всхлипывания утихли. Вот уже тридцать лет Тереза была верной женой Билла, а он все никак не мог поверить, что любовь бывает такой необъятной. В то утро любовь смешалась с горечью утраты.

– Я люблю тебя, – сказал Билл.

– Я знаю.

Один час в постели – и словно гора с плеч упала, груз тяжких воспоминаний, что они так долго носили в себе. Хотя Билл, наверное, в одиночку нес всю тяжесть этой боли, которая с годами у Терезы меркла, увядала. По крайней мере он очень сильно на это надеялся.

Двадцать восемь лет назад Терезе было тридцать, Биллу тридцать два. Тереза носила их первенца, шел восьмой месяц. Билл работал под началом отца в «Пляжном клубе». Номеров тогда еще не было, хотя Билл с Терезой уже собирались повидаться с архитектором и предложить Большому Биллу мысль: совместить «Пляжный клуб» с отелем.

Они хотели, чтобы из номеров открывался вид на океан. Их грела мысль, что они делают это для будущего ребенка. Приятно было помечтать о том, как отель перейдет по наследству к их сыну.

Что случилось потом, никто так и не смог объяснить. Тереза поехала в город пройтись по магазинам, и вдруг живот пронзила острая боль. Опершись о буфетную стойку в аптеке Конгдона, она позвонила врачу. Тот отшутился, посоветовав поменьше трястись в джипе по булыжной мостовой. В ту ночь Тереза попросила Билла пощупать ее живот, посмотреть, толкается ли ребенок. «Скажи, что ты чувствуешь, как он толкается!» Билл положил ладони на ее голый живот и потер его, словно хрустальный шар. Он даже услышал гулкие удары, чуть позже поняв, что это колотится сердце Терезы. А больше ничего.

Посреди ночи Тереза позвонила врачу, и тот согласился принять их в больнице. Биллу запомнилось, как они ехали. Ни «Скорой помощи», ни сирен. Просто тихие и тягостные минуты в собственной машине. Билл представлял себе, как он извинится перед доктором Стивенсоном за то, что без всякой причины вытащил его из постели. «Понимаете, это наш первый ребенок, и мы чуть-чуть перенервничали».

Однако извиняться не пришлось. Ребенок был мертв. Доктор Стивенсон вызвал искусственные роды, и тринадцать часов Тереза тужилась. Билл стоял рядом, и оба плакали. Тереза кричала: «Так не честно!» Билл надеялся – Тереза, наверное, тоже, но Билл этого так никогда и не узнал, – что врач ошибся и ребенок жив. Тереза била руками по железным перилам кровати, стараясь причинить себе боль. «Так не честно!» – кричала она, и никто – ни Билл, ни медсестры, ни даже врач – не пытался убедить ее в обратном.

Это был мальчик. Превосходно сложенный ребенок, нормально развившийся маленький мальчуган. Только кожа у него была серого цвета, и сам он был холодным на ощупь, когда Билл взял его на руки. Медсестра вышла, оставив родителей с младенцем, и разрешила Биллу держать его на руках, сколько вздумается. «Так вам будет легче», – сказала она. Билл с Терезой оба держали его на руках. Держали по отдельности, держали вместе, на несколько минут став полноценной семьей.

Вот и теперь, спустя двадцать восемь лет, лежа с женой в теплой постели, Билл по-прежнему помнил, каково это – держать на руках мертвого сына. Они назвали его Вильям-Тереза Эллиотт и похоронили на кладбище на Сомерсет-роуд, хотя до той поры всех членов его семейства кремировали. О кремации они не могли и помыслить. Что от малыша останется? Горстка пепла, которую тут же развеют по ветру?

После похорон Билл дал себе клятву каждое утро заниматься с Терезой любовью. Поначалу ему приходилось заставлять себя, он двигался словно робот. Ему было страшно, что она вновь забеременеет, и страшно, что этого больше не случится никогда. В любом случае, он считал это лучшим способом доказать свою преданность, и ежедневные занятия любовью стали естественными, как просыпаться, как открывать глаза.

Десять лет спустя, когда Терезе исполнилось сорок, а Биллу сорок два и он распрощался с надеждой обзавестись детьми, Тереза вновь забеременела. Девять месяцев ожидания превратились в девять месяцев молчаливого страха. И в итоге у них появилась Сесили, маленькая рыжеволосая бестия, которая брыкалась и вопила. В общем, была жива.

Тереза встала с кровати и вытерла набежавшие слезы.

– Я его по-прежнему люблю. Я помню нашего малыша.

– Да, – сказал Билл. – Я тоже.

Он полежал в постели еще несколько минут, прислушиваясь к звукам льющейся воды из душа, и прошептал:

Поэтому пугаете напрасно

Тем, что миры безмерны и безгласны,

И небеса мертвы. Здесь. За дверьми,

Пространства столь же пусты и ужасны…[4 - Роберт Фрост. Пространства. Перевод В. Топорова.]

– «Столь же пусты и ужасны», – повторил он.

Билл всей душой любил жену и дочку, любил так, что его распирало изнутри. И все же время от времени он ощущал какую-то пустоту. Сына бы ему, сына. Вот бывало, смотрит на Мака, когда тот смеется, запрокинув голову, или сказанет что-нибудь этакое, и тут же пронесется мысль: «А ведь на его месте вполне мог быть мой сын. Это он ремонтировал бы светильник. Мой сын. А почему бы Маку не стать мне сыном?»

В День памяти павших Мак крутился как белка в колесе. Ни минутки свободной не выдалось, чтобы подумать о родителях. Впрочем, он их и так никогда не забывал. Однажды, на ночь глядя, Марибель спросила: «А если бы тебе предложили возвратить их на час, ты бы согласился?» Мак ничего не ответил, только молча отвернулся к стене. Его снедала тоска. Как же не хотеть, чтобы родители восстали из небытия! Заглянуть им в глаза и сказать, как сильно по ним соскучился. Но даже если бы такое и было возможно, он все равно не решился бы, ведь рано или поздно их придется отпустить. Сознательно лишиться во второй раз.

Марибель, единственная из всех, вытянула из него рассказ о том несчастье. А дело было так. Мак поехал с друзьями в кино. Потом Джош Пауэл повез его домой. Едва свернули на грунтовку, что шла напрямик мимо кукурузных полей, Мак издали заметил у крыльца машину шерифа. Без мигалки, без всяких примочек, как по телевизору показывают. Шерифа он сразу узнал – много раз видел на школьных собраниях. Тот сидел на ступеньках, положив на колени шляпу. Увидев Мака, он поднялся, положил ему руки на плечи и без долгих предисловий сообщил: «Твоих матери с отцом больше нет. Они погибли».

– Что ты почувствовал в тот момент? – полюбопытствовала Марибель.

Мак изумленно уставился на нее.

– Когда почувствовал?

– Когда узнал, что их не стало.

Мак тяжело сглотнул.

– Без понятия. Я ничего не помню, стараюсь как-то пореже об этом вспоминать. Знаешь, я не скакал от счастья. Зачем ворошить…

– Ты подавляешь свои эмоции, – прокомментировала она.

– Ну ладно, меня вырвало. Прямо на мамины рододендроны. Еще

стыдно было перед шерифом, что я у всех на глазах…

– Ты плакал? – спросила Марибель.

– Не помню.

– Плакал, скорее всего.

– Да не знаю я, плакал – не плакал! Говорю, все забылось. Помню только шерифа с этой его дурацкой шляпой.

С тех самых пор как Дэвид Прингл позвонил ему и попросил принять хоть какое-нибудь решение, Мак постоянно ловил себя на том, что вспоминает ферму, и запах земли, и амбар, и хлев. Вспоминалась щетинистая спина свиноматки и поросята, которые визжат, словно дети малые. Он покинул родные места, но отчий дом не стоял в запустении. Он оставался таким, каким был в день отъезда Мака. Спальня с призами, спортивный календарь с девушками в купальниках за восемьдесят пятый год и «валентинка» от Мишель Вайковски, приколотая на памятную доску, – все оставалось по-прежнему. Никто не убрал вещи из родительской комнаты. В шкафу по-прежнему висел рабочий комбинезон отца и мамины платья. В расческе остались ее поблекшие волосы. С кухни убрали всю еду, а соленья остались нетронутыми; она закатывала их собственноручно.

– Пусть банки стоят в холодильнике, – попросил Мак Дэвида Прингла. – Мама говорила, эти запасы вечные.

Мак, конечно, понимал, что есть в этом что-то нездоровое – оставить все как есть. Наверное, по округе уже ходили слухи, люди перешептывались. Возможно, дом превратился в легенду. «Двенадцать лет, с тех самых пор, как муж с женой разбились на машине, все так и стоит нетронутым. Обитель призраков». Из года в год Дэвид Прингл уговаривал Мака прибраться там, вынести лишнее и пустить жильцов, но в ответ получал категорический отказ. Мак не желал расставаться с частичкой прежней жизни. Жизни до смерти родителей. Дом стал чем-то вроде музея, куда можно при желании в любой момент вернуться. Если на это, конечно, хватит храбрости.

В честь Дня памяти павших Мак отпустил Лав пораньше – все выходные она трудилась как пчелка – и сам занял место в конторке портье. Он представлял, что рядом, чуть поодаль, стоят его родители. «Вот наше фойе». Эти лоскутные одеяла Мак лично вывешивал каждый год. «А там – океан. Красиво, правда?». Паром забирал толпу отъезжавших на материк. «А вон та молодая пара съезжает». Смуглые щеки, белые лбы, из спортивных сумок торчат велосипедные шлемы.

– Здорово отдохнули. – Довольный мужчина протянул Маку карту «Американ-экспресс». (Лучше б родителям не знать, какие деньги выкладывают за здешние номера.) – Большущее вам спасибо.

– Да-да, и хорошо, что вы посоветовали нам прокатиться на Алтарную гору, – живо добавила женщина. – Невероятное зрелище.

У входа молодую пару ждало такси. Уходя, они коснулись пальцами деревянных игрушек Терезы, словно на удачу.

«Видите? Они счастливы. Я подарил им улыбку», – сказал бы Мак родителям.

Когда он обернулся, в холле не было ни души.

Это день был днем воспоминаний. Скажем прямо, у Лейси Гарднер имелись и другие поводы помянуть мужа добрым словом. Хотя бы восемнадцатого августа – день его рождения, или одиннадцатое ноября – годовщина свадьбы, или День святого Валентина – когда, по прихоти судьбы, Максимилиана не стало. К тому же, что ни говори, а это день – это день ветеранов, ведь правда? Да к черту детали. Какая, в сущности, разница? Сегодня она пригласила на коктейль новенького коридорного, и он засыпал ее вопросами о Максимилиане, заставив пуститься в долгие и подробные воспоминания.

– А чем занимался ваш муж? Кем он был по профессии? – спросил Джереми. (В начале знакомства он представился Джемом, но имя «Джереми» нравилось ей больше.)

– Банкиром.

Паренек согласился выпить виски, заработав очко в свою пользу. Лейси налила два стакана и поставила на журнальный столик. Джереми сидел на диване и рассеянно вертел в руках снимок Максимилиана, сделанный в последнее лето его жизни. Цветущий и загорелый, тот стоял на террасе их дома на Клифф-роуд.

– Это он? – полюбопытствовал Джереми.

– Собственной персоной, – ответила Лейси. – Максимилиан Перси Гарднер.

Она встала, прошла на кухню, хотя в ее крошечном домике гостиная, столовая и кухня были единым целым, и стала рыться в холодильнике в поисках сыра. Положила на тарелку несколько ломтиков бри и галеты, и тут в дверь постучали. Это Ванс принес ведерко со льдом. Боже правый, она забыла положить в напитки лед и даже не заметила!

– Да явится разносчик льда! – приветствовала его Лейси.

Зубы стиснуты, лицо – неподвижная маска. Этому молодому человеку надо быть поулыбчивее, ему пойдет. Она беспрестанно об этом твердила, да все без толку. Теперь он еще и обрился! За какой такой надобностью? Уж не вступил ли в какую-нибудь шайку?

– Свободу люблю, – объяснил Ванс. – Приятно, ветерком обдувает.

Ванс заглянул в гостиную и засек расположившегося на диване напарника.

– Я бы пригласила тебя присоединиться, – торопливо пробормотала Лейси, – но ведь ты на работе. А ничто так не портит дружеские посиделки со стаканчиком виски, как неотложные дела.

– Да ничего страшного. – Ванс опустил на стойку ведерко со льдом и попрощался: – Все, пока.

– Спасибо! – крикнула Лейси вслед. Взяла со столика сыр и галеты и пошла за льдом. Если хочешь принимать в доме гостей, придется пошевелиться.

Когда она с ведерком и льдом добралась наконец до журнального столика, Джереми стал уплетать сыр. Лейси опустилась на стул, чуть передохнуть, и он прекратил жевать. Она заметила, что фотография Максимилиана, которую разглядывал паренек, лежит лицом вниз на диване.

– А теперь расскажи о себе, – сказала Лейси. – Откуда ты родом? Из какой семьи?

– Я вырос в Фоллз-Черч. У моего отца свой бар.

– Правда? Настоящий бар? – удивилась Лейси. – А братья-сестры у тебя есть?

Джем отправил в рот очередной крекер.

– Сестренка, младшая. У нее булимия. Родители водят ее к психотерапевту. Вы ведь знаете, что такое булимия? Сначала она наедается до отвала, а потом опустошает желудок.

Джереми закинул крекер в рот.

Лейси пригубила из бокала. Тут Джереми вновь заинтересовался фотографией.

– Ваш муж похож на одного актера, давнишнего. Дугласа Фэрбенкса. А сколько вы с ним прожили?

– Сорок пять лет, – ответила Лейси. – Я поздно вышла замуж. Мне тогда стукнул тридцать один год. Я делала карьеру, и многие, включая моего собственного отца, считали меня безнадежной старой девой. А вот Максимилиан взял и женился.

– Сорок пять лет в браке, надо же, – проговорил Джереми. – Много у вас детей?

Лейси частенько думала, а есть ли формула, чтобы рассчитать, сколько вопросов должен задать человек, прежде чем ляпнет бестактность, наступит на больную мозоль и спросит как раз о том, от чего заноет сердце. У Джереми это получилось на удивление быстро. Тяжко поднимать больную тему.

– Одна я. Поздновато мы поженились.

Джереми угостился крекером.

– Я так понял, вам было чуть больше тридцати. Это ведь не возраст.

– Для нас оказалось поздно, – возразила Лейси. Всю жизнь она видела причину своей бездетности в возрасте – к тому времени как Максимилиан вернулся с войны, ей стукнуло тридцать четыре, хотя в последние годы, после множества телевизионных программ о бездетных парах, она стала понимать, что ее бесплодие могло быть вызвано бесчисленным множеством других причин. Когда все их попытки оказались неудачными, Лейси

загорелась идеей взять приемыша, но Максимилиан был категорически против. Они даже крупно повздорили, в первый и последний раз за сорок пять лет совместной жизни. Никакого усыновления – и точка! Он упрямо стоял на своем и в этот момент совсем не походил на человека, за которого она когда-то вышла замуж. В качестве аргумента Максимилиан рассказал ей историю одного парня, который вот так же усыновил дитя, а потом оказалось, что ребенок на четверть японец. «Ну и пусть, – возразила Лейси. – Хоть на четверть, хоть целиком. Какая разница?» «Ты не была на войне», – отрезал Максимилиан. Да, это правда. Лейси не довелось пережить ужасов войны, однако это не имело никакого отношения к теме их разговора. Ей просто хотелось ребенка.

Лейси бросила взгляд на фотографию Максимилиана, которую Джереми бережно водрузил на стол. Они прожили хорошую жизнь. Полную и разнообразную, насыщенную работой, поездками и встречами с интересными людьми. Вот только Максимилиан не сдержал своего обещания быть рядом до конца. Он умер во сне. И ведь даже не болел! Просто ушел. Как будто устал жить. Устал, вы подумайте! Они легли вместе, взявшись за руки перед сном, а проснулась она одна. Когда Максимилиан сказал свое веское слово по поводу приемного ребенка, он не догадывался, какую чашу одиночества ей доведется испить.

– Еще будешь? – предложила Лейси.

– Я налью.

– Хорошо, – сказал она, устраиваясь в кресле. – А то я что-то расслабилась.

Джереми приготовил напитки и вручил Лейси ее стакан.

– Расскажи мне, кем ты хочешь стать. Я слышала, в Нантакете ты проездом, а конечная твоя цель – Голливуд.

Джереми кивнул:

– Все верно. Осенью дерну на запад. Хочу быть агентом.

Агентом, подумала Лейси, типа ФБР? Ну уж это вряд ли. Это как будто «шпион». Наверное, ослышалась.

– Агентом? – для верности переспросила она.

– Да, продвигать актеров. Я сам думал стать актером, – продолжил Джем. – Пробовал в университете. Не получилось. Но и бизнес мне нравится. Вот и пришла мыслишка, а почему бы не податься в Лос-Анджелес и помогать там людям. Представлять их, рекламировать, чтобы они получали хорошие деньги. Быть им другом.

Куда катится мир, если тебе платят, чтобы стать другом?

– Замечательная мысль, – ответила она.

Джереми сцапал очередной крекер. Целый день на ногах, ничего удивительного, что мальчик проголодался. Не разогреть ли в горшочке рагу из тушеной меч-рыбы? А может, пусть заночует в ее домике? Впрочем, наверное, это будет уже перебор.

– А как относятся к этому твои родители? – спросила она.

Кусочек крекера встал поперед глотки, и Джереми закашлялся. Видимо, теперь она наступила на больную мозоль. Похоже, булимичная сестра – тема куда менее острая, чем его отношения с родителями.

– Они пока не в курсе. Предки хотят, чтобы я был дома, под присмотром, особенно учитывая ситуацию с сестрой. Чтобы я пошел в интернатуру на хиропрактика или еще кого. Так что про Калифорнию я им пока не сказал. Думаете, я очень плохо поступаю?

– Честно говоря, я вообще не пойму, почему дети так стремятся заслужить родительскую похвалу, – ответила Лейси. – Ее никогда не получить. Чем раньше ты перестанешь питать иллюзии на этот счет, тем счастливее проживешь. Вот, к примеру, я. Папа чего только не делал, чтобы устроить меня в Рэдклифф, а когда я решила заняться карьерой, вдруг стал противиться. Но это меня не остановило. У меня все равно было любимое дело и обожаемый муж.

Лицо Джереми прояснилось:

– Ну да, я тоже так думаю. Не понравится сначала – понравится потом, когда дело выгорит. Еще будут довольны.

– А лучше перестань-ка вообще беспокоиться, что скажут родители.

– Они ж не чужие, – ответил Джереми. – Растили меня, воспитывали.

– От родителя ничего не зависит. Ему остается лишь надеяться на лучшее, – проговорила Лейси. Она всегда считала, что именно такой философии будет придерживаться, если у нее когда-нибудь будет ребенок. Вырасти его, как сможешь, и отпусти на все четыре стороны.

Джереми как-то странно на нее посмотрел. Может, ему было невдомек, чему способны научить человека восемьдесят восемь лет жизни. Когда он поднялся, Лейси немного даже обрадовалась.

– Ну, мне пора, – сказал он. Наклонился и чмокнул хозяйку в щечку, получив еще очко в свою пользу. – Благодарю за хлеб-соль. За сыр и вино.

– Да не за что, приходи еще, – сказала она.

Джереми вышел из дома, аккуратно притворив за собой дверь. Лейси осталась сидеть в кресле. Можно было бы дотянуться до пульта и включить новости с Дэном Разером. Или встать и достать из холодильника рыбу-меч. Однако Лейси так и сидела, неподвижно сложив руки, будто парализованная одиночеством. Потом вдруг, поддавшись импульсу, пнула ногой кофейный столик, и с него с глухим стуком упала фотография Максимилиана. Это было даже приятно на миг, потому что тут ею вновь овладела досада, теперь уже на себя: не самая лучшая мысль проклинать мертвого любимого Максимилиана в такой день.

Глава 3

Золотое побережье

5 июня 2014 г.

Уважаемый Билл!

Я вижу, вы по-прежнему упрямо тянете на себе отель. Вашему упорству можно позавидовать. Мне только не ясно, к чему так себя мучить. На эти деньги вы могли бы приобрести жилье на острове и домик в Аспене в придачу, и жить без забот. Красота!

Должен признать, вы немного сдали. И, кстати, что это за книжка, с которой вы вечно ходите? Библия? Не советую ударяться в религию, опасная штука. Обратитесь-ка лучше в мою веру. Если что, предложение в силе.

    С. Б. Т.

В какой-то момент Лав показалось, что один из жильцов не прочь с ней закрутить роман. Мистер Биб из восьмого. Супруги Биб прилетели на собственном самолете. Не сказать, чтобы это потрясло Лав. В Аспене она насмотрелась на богатеев, и на поверку те оказывались обычными, ничем не примечательными людьми вроде тех, с которыми трешься бок о бок в обыкновенной пирожковой. Ничего особенного, за тем исключением, что мистер Биб не просто прилетел, он еще и позвонил из самолета, а подобное расточительство, с точки зрения Лав, говорило о многом. Сходные чувства вызывал у нее любой, кто позволял себе пользоваться телефоном, находясь на борту самолета. Это ведь то же самое, что швырять деньги на ветер. Нет, она не завидовала наличию самолета; ее раздражал телефонный звонок.

А еще вопрос мистера Биба, сможет ли кто-нибудь забрать его из аэропорта.

– К сожалению, нет, сэр. – Слышимость была плохая, и Лав говорила громко. – Вам придется взять такси. Стоянка перед терминалом. Их всегда там полно.

– Я прилетаю на собственном самолете, – не отступал мистер Биб.

Лав уважала политику «Пляжного клуба», а на сей счет существовало незыблемое правило: все гости важны одинаково. Никаких предпочтений, никого не встречают лично, будь то Майкл Джексон, Джордж Буш или мистер Биб.

– Я понимаю, сэр, – сказала она. – Мы с нетерпением вас ждем.

Мистер Биб был красив. Высокий плечистый брюнет с легкой проседью. Белые слаксы, шикарная голубая рубашка и темно-синий блейзер, на ногах – легкие кожаные туфли от «Гуччи». Его сопровождала миссис Биб, мелированная блондинка с темным загаром, в откровенном платье из розового льна. Позвякивая тремя дюжинами золотых браслетов на щиколотках, она гордо вплыла в холл. Эта пара производила

впечатление.

Широко улыбаясь, мистер Биб приблизился к стойке.

– Вы – та молодая особа, которой я позвонил из самолета? – спросил он.

Лав поборола желание огрызнуться: вряд ли ее можно было назвать «молодой особой». Беда с этими богачами – относятся к обычным людям так, словно те глупее и ниже ростом.

– Да, – ответила она. – Меня зовут Лав О’Доннел.

– Лав, – просмаковал мистер Биб. – Красивое имя.

– А вы – супруги Биб? – Последнее слово прозвучало как выстрел. – Ваш номер – восьмой, это на Золотом побережье.

– Ага, – кивнул мистер Биб, – Золотое побережье – наша тема.

При этих словах его супруга истерично прыснула. Лав озадаченно на нее взглянула.

– Нервы, – пояснил гость. – Она впечатлительная, а перелет был нелегким.

Лав позвонила в прачечную, где, очевидно, устроившись на автомате для сушки белья, посиживал за чтивом Ванс, и сказала:

– У нас новые гости.

Миссис Биб засмеялась. Было в ее смехе нечто странное, похожее на клекот экзотической птицы в брачный сезон.

– Укатал меня этот самолет, – пожала она плечами.

– Не желаете ли заказать столик в ресторане? – предложила Лав.

– Да, обязательно, – ответил мистер Биб. – Я загляну к вам позже, а пока мне нужно доставить супругу на пляж.

Тут в холле возник Ванс. Едва он подхватил чемоданы, как миссис Биб овладел приступ хохота. Лав стало страшно. Что бы ни находила в Вансе эта особа – цвет кожи, форма головы или еще что похлеще, – лучше бы ей поскорее успокоиться.

Проводив гостей, внушительный коридорный вернулся к стойке и сказал:

– На случай, если ты не заметила: эта дамочка или под градусом, или под кайфом. Знаешь, для богачей делают такую наркоту, что нам и не снилась. А он сунул мне полтинник на чай. Сказал, заглянет к тебе где-нибудь через час, перекинуться словцом.

Ровно через час мистер Биб вновь возник у стойки. Он был уже без пиджака, в рубашке с закатанными рукавами и отчего-то босой. Его белые стопы казались жалкими и незащищенными.

Облокотившись о стойку, он небрежно скрестил руки и вкрадчиво произнес:

– Благополучно доставил жену на пляж.

– Я очень рада, – ответила Лав. Пока его не было, она полистала папку и нашла письмо, в котором мистер Биб подтверждал прибытие. Адрес отсутствовал – имелся лишь номер факса с телефонным кодом 212, что означало Манхэттен. К письму был приложен чек, на котором так же не оказалось иных координат, кроме личной подписи: Артур Биб. «Интересно, – подумала Лав, – как ему больше нравится, Арт или Арти?»

– Вы хотели забронировать столики в ресторанах, – напомнила она.

– Да. Впереди у нас шесть вечеров.

– Обязательно загляните в «Федерал, 21» и во «Времена года». Разок не помешает съездить в Сконсет, пообедать в «Шантеклере». Как вы относитесь к французской кухне?

– Не очень ее люблю, – ответил он и подался чуть вперед. – Скажите, Лав, вам можно доверять?

– Ну… – смутилась она. В каком это смысле? Будем надеяться, он не поделится чем-нибудь эдаким. Глаза мистера Биба отдавали яркой синевой. Лав на минуту показалось, что он тоже под градусом или кайфом. Наверное, нюхнул порошка со своей благоверной, пока добирались сюда на собственном самолете. Впрочем, какая ей разница. Лав не относилась к числу людей, кто с удовольствием смакует чужие недостатки. Лишь бы только не делился интимными подробностями касательно жены. – Да, вполне.

Взгляд мистера Биба скользнул по фигуре Лав с быстротой планирующего перышка.

– Я вижу, вы в хорошей форме. Не составите мне компанию на пробежке? Завтра с утра.

– Компанию? – переспросила Лав. Разумеется, она обязана отказаться. Мак ввел строгое правило: никаких интрижек с гостями, и хотя пробежку с женатым мужчиной интрижкой, наверное, не назовешь, с точки зрения Лав, все шло к этому, потому что все ее отношения с мужчинами завязывались как раз на тренировках.

– Мне нужен кто-нибудь для компании, – пояснил мистер Биб. – Может, вы согласитесь побегать со мной?

Завтра перед работой… Мозг Лав заработал с отчаянной скоростью. Мысли хаотично заметались. Допустим, можно взять спортивную одежду и принять душ в отеле. А вдруг ее кто-нибудь увидит? Мак, Билл или кто-то из гостей? Не решат ли, что пробежки – это вид услуг, и остальные тоже начнут просить? И как на это посмотрит миссис Биб? Поверит ли, что это не больше, чем одолжение с ее стороны? И к чему все эти вопросы о доверии и надежности? И если из-за обычной просьбы возникает столько вопросов, так, может, не так уж эта просьба и проста? Однако самое неприятное – Лав очень хотелось на эту пробежку. Ей нравилась мысль провести с ним час наедине, чтобы сердца бились в унисон и ноги двигались, повинуясь единому ритму. Тревожный симптом, а значит, следует отказаться.

– Спасибо за предложение, но вряд ли у меня получится, – сказала она. – Мне ведь надо на работу.

– Да ну ладно, – протянул мистер Биб. – А как насчет времени после работы?

Лав молила бога, чтобы кто-нибудь сейчас появился в фойе и спас ее. Мак ушел обедать, Билл заперся в кабинете. Лав было и неловко, и лестно одновременно. Да с какой стати он вообще требует, чтобы она тратила на него свое личное время?

– Нет, к сожалению, – как можно решительнее ответила она. – Так что насчет столиков? Будете заказывать? «Времена года» или…

Мистер Биб напрягся и рубанул ладонью воздух.

– На ваш выбор, – отрезал он. – Попробуйте меня удивить. Только не французскую кухню. Ну, а выходные у вас случаются?

– По вторникам, – сказала Лав. – У меня вторник выходной, только…

– Ну так как, я заскочу в понедельник? Пообщаемся.

– Поживем – увидим, – ответила Лав.

– Я начинаю подозревать, что вы мне не симпатизируете, – произнес мистер Биб. – Обидно, знаете ли.

– Не надо обижаться. – Лав нравились его лучистые глаза и волосы цвета соли с перцем. Захотелось нежно назвать его по имени: Артик, Арт… Стоп! Она отвела взгляд. – Я обзвоню рестораны и забронирую для вас столики.

И схватилась за трубку – отчасти, чтобы настроить его на серьезный лад и самой на что-то переключиться. Мистер Биб удалился, шлепая босыми ногами по полу.

Во рту у нее пересохло, и, когда в ресторане подняли трубку, она растерялась, вдруг забыв все слова.

Весь день и весь вечер Лав думала про мистера Биба. Он был красив. Ее к нему тянуло. Чувствовалось в нем что-то такое… чарующее. Может, манера говорить, доверительно облокотившись о стойку. Ну и, само собой, самолет имел значение. Или Лав просто устала ждать, и каждый, кто попадался ей на глаза, автоматически рассматривался как кандидат? Вот уже две недели она торчала за стойкой, а до сих пор ни одного подходящего варианта. И Артур Биб, разумеется, таковым не был. Он лишь удачно им притворялся.

После работы Лав нацепила ролики и покатила домой. В доме на Фарм-роуд вместе с ней жила молодая пара, Элисон и Рэнди. Им было чуть больше двадцати, и они вместе работали в ресторане «Федерал, 21». С Элисон ей повезло: та как раз сидела за столиком регистрации и распределяла места, так что Лав удалось в последний момент пристроить Бибов на вечер. Элисон постоянно приглашала соседку зайти и что-то выпить. «Чтобы познакомиться, надо куда-то выходить!» – говаривала она.

Лав, в общем-то, с удовольствием оставалась дома одна, хотя временами ее мучило

одиночество. Дом был маленький, но уютный. Во дворе – мягкая густая травка, садовый столик для пикников. Вот и теперь она пришла с работы, прилегла и попыталась провалиться в сон, но не смогла. Перед глазами стоял мистер Биб. Какая нелепость! Минут двадцать она лежала неподвижно, а потом встала. Натянув шорты, села на велосипед и помчалась в сторону Мадакета. Ей нравилось ездить в сумерках, нравилось крутить педали. Бывало, покатаешься, вернешься домой, что-нибудь приготовишь наскоро… А если погода не подведет, то и на воздухе перекусить неплохо. Потом она читала какую-нибудь книгу на ночь и засыпала. Приятное времяпрепровождение! Однако сегодня, по возвращении с прогулки, ей не сиделось на месте. Помаявшись, она приняла душ, натянула короткую черную юбку и вызвала такси, которое с ветерком домчало ее до «Федерал, 21».

Элисон встретила в дверях:

– Лав! Как здорово, что ты заглянула. Ну что, коктейльчик или желаешь перекусить?

– Коктейль.

Элисон взглянула на часы.

– Через полчасика освобожусь. Займи место в баре. Я к тебе подойду, как управлюсь.

Бар был стильный – повсюду темное дерево и медь. Лав уселась на табурет, откуда обозревался обеденный зал, заказала шампанского у бармена и не успела пригубить – поймала на себе красноречивый взгляд мистера Биба. Тот сидел за столиком и не сводил с нее глаз. Лав притворилась, будто не замечает. Положила ногу на ногу и пожалела, что не научилась курить – было бы чем руки занять. А теперь оставалось только вертеть злосчастный бокал. Обычно, отправляясь в ресторан без подруг, Лав брала с собой книжку или журнал, скажем, «Таймс». Глупо? Ведь так лишь отталкиваешь себя от людей. Супруга Биба сидела к ней спиной и воодушевленно о чем-то вещала, Артур молча слушал, кивая время от времени. Лав обратилась к бармену:

– А можно меню?

Кто-то постучал по ее плечу, она обернулась в полной уверенности, что пришла Элисон, и к своему удивлению увидела Ванса.

– Ванс! Какими судьбами?

На нем были джинсы, твидовый пиджак спортивного кроя и солнцезащитные «авиаторы». Гладкая макушка лоснилась, как лакированное дерево.

Ванс присел на соседний табурет.

– Да я частенько сюда заглядываю. Будешь что-то заказывать?

Зачем ему очки в помещении? Да еще вечером? Похоже, у него какие-то проблемы эмоционального плана. Лав поостереглась бы ужинать с ним за одним столом. Биб видел их вместе в отеле и теперь точно вобьет себе в голову, будто они – пара.

– Да ну, – буркнула она, отодвигая от себя меню. – Я не голодна.

– Попробуй портобелло, не пожалеешь. Пожалуй, я тебя угощу. Вкус – изумительный.

– Не стоит, – отказалась Лав, не без удивления отметив совпадение вкусов: она и сама была без ума от грибов.

– Я настаиваю, – сказал Ванс и сделал знак бармену: – Мне «Дьюарс» для начала и два портобелло.

– А мне, пожалуй, еще шампанского, – попросила Лав, бросив мимолетный взгляд на Биба – тот смотрел на нее в упор. Она удивленно вскинула бровь, он подмигнул, отчего она чуть со стула не рухнула.

Ванс обернулся.

– А-а, нарики, – буркнул он.

– Кто? – переспросила Лав.

– Ну те, из восьмого. Новые постояльцы. Телка с кошмарным смехом.

Лав пригубила шампанского и, устроившись вполоборота, сказала:

– У меня здесь соседка работает.

Голова пошла кругом от той выходки мистера Биба. Лав отыскала взглядом Элис у стойки администратора. Та, посмотрев на Ванса, подняла вверх большой палец. Лав закатила глаза. Ну вот, теперь еще и соседка решит, будто между ними что-то есть. Как случилось, что все ее немногочисленные знакомые собрались именно здесь?

Тем временем Ванс прошептал ей на ушко:

– Хочу кое о чем тебя спросить.

– Знаешь, я тоже, – вскинулась Лав. – Зачем тебе солнечные очки?

– Путешествую инкогнито, – ответил он, подпихнув очки пальцем. – Тут полным-полно наших гостей. Не хочу бросаться в глаза.

Первый, кто в этом заведении любому бросится в глаза, – это крупный афроамериканец с выбритой головой, и никакие очки этого не изменят.

– А почему?

– Не люблю смешивать работу и отдых.

– А-а… – с пониманием протянула Лав. – Ну, так что там у тебя за вопрос?

– Какого ты мнения о Маке?

– Ты же не любишь смешивать отдых с работой, с чего вдруг спрашиваешь о Маке?

– Да забудь про работу, – буркнул Ванс. – Что ты думаешь о нем как о человеке?

– Я его особенно и не знаю, – пожала плечами Лав. – Радушный и приветливый, хороший начальник, и девушка у него симпатичная. Можно сказать, как человек он мне импонирует.

Ванс неодобрительно покачал головой:

– И ты туда же.

– Это куда?

– Ничего не видишь за фасадом, – рассердился Ванс. – Не может человек быть всегда таким веселыми и обходительным! Беспринципность – вот его принцип, а ты ведешься. Поразительно!

– Ну, значит, ведусь, прости.

В противоположной части зала Биб попросил счет; еще через несколько минут супруги встали и направились к выходу. Артур взял жену под руку и вышел из ресторана, не удостоив Лав взглядом. Она была раздосадована. Что за бред! С какой стати ей думать об Артуре Бибе?! Они и повстречались-то только сегодня.

Но вот подали портабелло, и Ванс с увлечением принялся за еду. По счастью, она занимала его больше, чем разговоры. Лав тоже сняла пробу – бесподобно, хотя бы с едой сегодня задалось.

Завтрак в отеле был делом хлопотным. Когда Лав примчалась на работу, Джем вовсю сервировал столы. Здесь были кофе и термосы с кипятком, апельсиновый и клюквенный сок в графинах на кубиках льда, «Гранола» и «Чириоз» в стеклянных коробах, хлопья с отрубями и солодом, молоко, масло, сахар и сливочный сыр. Столовое серебро, тарелки, салфетки и пиалы. В половине девятого в холл вошел Мак с дневной порцией пончиков, кексов, рогаликов и пятью батонами зернового хлеба. Пока Джем расставлял яства на столах, по холлу слонялись «первые ласточки» – те, кто заскочил перехватить чашечку кофе. Прибытие Мака знаменовало начало завтрака. Гости с плохо скрываемым нетерпением устремились к столам – каждый норовил поскорее схватить вожделенный пончик. Лав никак не могла привыкнуть к тому, что творит с людьми голод.

Артур Биб элегантно уложил на тарелку три пончика и разжился стаканом апельсинового сока. Миссис Биб ограничилась кофе. От столика супруги направились к плетеному дивану. Предпочтения у всех были разные. Одни постояльцы любили трапезничать в павильоне, другие – в номерах. Артур Биб предпочитал есть в фойе. Поставив тарелку с бокалом на ковер, он принялся листать газету в поисках интересного раздела.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/elin-hildebrand/plyazhnyy-klub/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Роберт Фрост. Снежный ветер в лесу. Перевод Н. Голя.

2

Роберт Фрост. Березы. Перевод С. Степанова.

3

Роберт Фрост. Постоянство. Перевод Б. Хлебникова.

4

Роберт Фрост. Пространства. Перевод В. Топорова.