Режим чтения
Скачать книгу

Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь ХХ века читать онлайн - Людмила Бояджиева

Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь ХХ века

Людмила Григорьевна Бояджиева

Жизнь и любовь Фрэнка Синатры, Авы Гарднер и Мэрилин Монро – самая красочная страница в истории Америки. Трагедия и драма за шиком и блеском – сегодняшний гламур, который придумали именно тогда.

Сицилиец, друг мафии Синатра, пожалуй, самый желанный мужчина XX века. Один раз он сделал список из 20 главных голливудских красоток и вычеркивал тех, над кем одержали победу. Постепенно в списке не осталось ни одной фамилии. Ава Гарднер не менее эпатажна. Роковая «фам фатале», она вышла замуж за плейбоя Голливуда Микки Руни девственницей. Самая капризная «игрушка» миллионера-авиатора Говарда Хьюза к моменту встречи с Фрэнком была глубоко несчастной женщиной. Они нашли друг друга. А потом – неожиданный болезненный разрыв. У него – Мэрилин Монро, у нее – молоденькие тореадоры…

Невозможно в короткой аннотации рассказать об этой истории. Хотите сказки с прекрасным и неожиданным концом? Прочитайте о самой нежной, самой циничной и самой безумной любви XX века.

Людмила Бояджиева

Фрэнк Синатра: Ава Гарднер или Мэрилин Монро? Самая безумная любовь XX века

…Я понял: он умирает. В палате интенсивной терапии Лос-Анджелесской клиники, окруженный детьми и женами, взволнованным медперсоналом, безмолвными секьюрити, он тихо уходит под прощальные всхлипывания близких и замирающее пиканье аппаратов. Король, Мистер Голубые Глаза, Золотой Голос Америки, Президент шоу-бизнеса – великий Фрэнк Синатра.

Мой отец.

Я все-таки написал эти слова. И пусть кто-то сочтет меня авантюристом или психом, я вправе сказать это. Восемь последних лет я жил только мыслями о нем, я следил за ним, обдумывал в деталях почти невероятные обстоятельства моего рождения и только сейчас, в преддверии его смерти, решился высказать свою полную убежденность – никому не известный сын Фрэнка Синатры живет на этом свете уже сорок пять лет. С того момента, как в клинике Уганды жене знаменитого певца, блистательной голливудской диве Аве Гарднер, объявили о том, что у нее случился выкидыш. В эту знакомую всем историю судьба внесла одну маленькую поправку: почти семимесячный плод мужского пола весом тысяча пятьсот сорок грамм выжил. Каким образом и почему это случилось, я изложил подробно в своих записках.

Сразу же заявляю: я не собираюсь принимать участия в разгоревшейся уже борьбе за наследство Синатры. Я не рассчитываю на дешевый успех запоздалого скандала и утверждение своих прав. Я даже не намерен издавать свою рукопись, вернее, заметки, сделанные в часы раздумий. Просто соберу их в папку, в надежде… На что я, собственно, надеюсь, чего хочу? Хочу видеть его – моего отца. До слез, до сердечных спазмов. И знаю, что никогда уже не смогу сделать этого. У меня голубые глаза и его лицо. У меня смоляные волосы матери. Не доказательства? Разумеется. Да и к чему мне они? Тот, кто, возможно, прочтет эти записи, надеюсь, оценит мое затянувшееся молчание. Ни деньги, ни известность мне не нужны. Я одинок. Я болен. И нет на свете ничего, что могло бы изменить мою жизнь к лучшему.

Фантастические рассказы и мыльные оперы не в чести у серьезных людей. Но реальность зачастую куда богаче вымышленных сюжетов. Только вместо хеппи-энда, раскрывающего в финале хитросплетения странных случайностей, действительность хранит свои тайны. Пусть останется и еще одна – ни своего настоящего имени, ни подлинных имен людей, принимавших участие в моей истории, я называть не буду. Я лишь хочу, чтобы обо всем этом кто-то знал. Я гордился ими, страдал за них, стыдился и восхищался. Я любил и ненавидел их – отца и маму. Смутные чувства с примесью обиды или надежды забыты. Неразделенная любовь – вот и все, что останется от моей жизни. Жизнь уйдет. А любовь… Не правда ли, даже такая – нелепая, изломанная, безответная любовь – бессмертна?

Мартин З., май 1998 года

От составителя

Осенью 1998-го я вернулся домой после продолжительного отсутствия. Среди бумаг и рекламного хлама, доставленного почтой, я обнаружил бандероль, имя отправителя которой мне ни о чем не говорило. Распечатав конверт, я начал читать находящуюся в нем рукопись и не мог остановиться, пока не завершил чтения. Записки Мартина З. поразили меня, и я долго задавал себе вопрос: что делать с ними? Подозревал мистификацию, шутку и, наконец, решил встретиться с автором. Я нашел дом и квартиру отправителя, но самого Мартина, увы, не застал в живых. Автор этих строк умер в одиночестве в мае 1998-го, через три дня после смерти Фрэнка Синатры. Он умер от разрыва сердца, пытаясь прорваться с тысячными толпами фанатов к гробу великого Фрэнки. Это я узнал от хозяйки его убогого жилья, сохранившей две толстые папки – вырезки из журналов и газет с фотографиями Синатры и Гарднер.

Признаюсь, личность великого Фрэнки мне далеко не безразлична: я неплохо исполняю его репертуар и тем зарабатываю на жизнь. Причем зарабатываю хорошо – мир помнит Мистера Голубые Глаза.

Мое скудное журналистское прошлое и простое любопытство неоднократно заставляли меня возвращаться к исписанным тетрадным листкам Мартина З. Наконец я все же сделал это: написал историю Фрэнка и Авы. Написал, исходя из записей Мартина, состоящих не столько из сведений, полученных от прессы, сколько из прозрений, которые, как он полагал, вполне естественны для сына, оставленного провидением на этом свете столь чудесным образом. Не исключено, что бедный малый страдал каким-то расстройством психики, полагая, что получил доступ к закрытой информации бытия отца и своей подлинной матери – великолепной Авы Гарднер. Как сказали бы некоторые любители фэнтези: «Черпал знание из всемирного информационного поля».

Впрочем, прозрения так прозрения! Почему бы и нет? Прошлое – материя не столь уж крепкая, потому что неизбежно проходит обработку нашего «Я».

Я следовал за материалами рукописи, убирая комментарии автора, носившие сугубо личный характер. И разумеется, изложил историю его рождения так, как она описана им самим. «Невероятно! – скажете вы. – Сомнительно!» Но ведь «самое приятное чувство – это ощущение загадочности», – уверял Альберт Эйнштейн. А Дени Дидро сказал так: «Чудеса там, где в них верят. И чем больше верят, тем чаще они случаются».

Часть первая

Фрэнки

«Вначале иногда бывает больно…»

Долли Гараванте в городке Хобокен называли Железной До, и неспроста – американская жизнь превратила красотку из солнечной Генуи в крупную, волевую особу. Она вполне могла бы позировать скульптору Бартольди для статуи Свободы – сильные руки, мощный торс, героический профиль античного воина.

Здесь, в Америке, куда перебралась ее семья, двадцатилетняя Долли встретила свою судьбу – настоящего сицилийца, темпераментного, смелого, белозубого. Она громче всех визжала на боксерских матчах, когда на ринге молотил кулаками ее избранник – Мартин Синатра, выходец из самого сердца Сицилии – патриархальной Катаньи. Правда, со временем выяснилось, что юный боксер не умел читать, носил зубные протезы и к тому же страдал астмой, но все это не смутило Долли, вскоре ставшую миссис Синатра.

Девушка получила медицинское образование и стала работать в местной больнице
Страница 2 из 17

акушеркой. «Хочешь жить, умей вертеться» – это правило Долли, ребенок из многодетной, вечно полуголодной семьи, впитала с молоком матери. Она горячо интересовалась политикой, участвовала в работе местного отделения Демократической партии, да еще ухитрялась зарабатывать на подпольных абортах. В городке, являвшемся, в сущности, пригородом Нью-Йорка, могучая деторождаемость цветного населения требовала контроля, а закон запрещал медикам прерывать беременность. Клиенток у Долли было немало, и, следовательно, на отсутствие полезных связей она пожаловаться не могла. Вскоре ее стараниями муж, завязавший с боксом, получил место в пожарной команде Хобокена и даже заслужил звание капитана. Жили молодые не бедно – за аборт Долли брала от двадцати пяти до пятидесяти долларов. Лишь одно огорчало супругов Синатра – желанный ребенок никак не появлялся…

Наконец Долли все же забеременела. Она заранее позаботилась о родах – принимать ребенка должен был лучший врач местной больницы, доктор Карло Тино, разумеется, итальянец.

Но здоровая и крепкая Долли совершила ошибку, от которой предостерегала беременных женщин: она не ограничивала себя в еде и чрезмерно «раскормила» зреющий в ее огромном чреве плод.

Роды проходили тяжело. Вопли Долли были слышны на весь квартал. Мальчик появился на свет 12 декабря 1915 года прямо на кухонном столе, залитом кровью измученной матери. Врачу пришлось прибегнуть к помощи хирургических щипцов, чтобы извлечь на свет Божий слишком крупного ребенка – новорожденный весил больше шести килограммов! Медицинские инструменты оставили на голове мальчика несколько шрамов, лишили его мочки левого уха и даже немного повредили барабанную перепонку. Что он только не придумывал потом, объясняя природу увечий. «Шальная пуля» – такое объяснение звучало, пожалуй, чаще других.

– Можно было бы и аккуратнее шуровать, Карлито! – ворчал, сжимая кулаки, осунувшийся от волнения отец. – Чего теперь-то застыл? Поднажми, док!

Карло Тино, бордовый от напряжения, старался изо всех сил: тряс младенца, шлепал его по синей попке, но тот не подавал признаков жизни.

– Сейчас надо думать о Долли. И не вертись у меня под ногами! – гаркнул Карло и занялся обильным кровотечением, грозящим самыми серьезными последствиями для впавшей в забытье матери. Он никак не мог решиться объявить Мартину, что его сын мертв.

К счастью, неладное заметила бабушка ребенка, многоопытная сицилийская крестьянка. Она сунула младенца под кран с холодной водой, потом окунула в горячую… Доктор перекрестился, услышав громкий крик мальчика.

– Богатырь вырастет. Парень весит, как нормальная двойня, – сказал Карло Тино, когда все кончилось и они вдвоем со счастливым отцом пили темное сицилийское вино за тем же столом, вымытым и застеленным парадной скатертью. – Вот только детей у Долли больше не будет…

Нарекли новорожденного Фрэнсисом Альбертом Синатрой. Долли не сомневалась: если не богатырем, то знаменитостью ее единственный сын будет непременно.

«Хранили звезды в синеве свои предначертанья…»

К семи годам он стал щуплым тонкошеим мальчишкой, вертлявым и задиристым. Книги не очень-то интересовали Фрэнсиса, да и буквам научить парня пока не удавалось. И что с того? Толстый или худой, разумный или озорной – какое это имеет значение, если материнское сердце знает наверняка: ее ребенок совершенно необыкновенный. Глядя в ярко-голубые глаза Фрэнки, Долли тонула в мечтах: он станет великим, банкиром, дельцом, авиатором – да мало ли кем! Но уж точно не боксером и, само собой, не ученым и не певцом…

В Рождественский вечер тысяча девятьсот двадцать второго года Долли готовилась к торжеству – из Италии приехала ее одинокая двоюродная сестра, высохшая старая дева Анжелина с желтыми зубами, ярая защитница женской чести. В связи с этим на праздник, хоть и считавшийся семейным, получили приглашение люди солидные, но одинокие. Долли специально приурочила к Рождеству десятилетний юбилей свадьбы с Мартином – что мелочиться из-за трех дней? Секретарь Уолшмэн из магистратуры, мисс Панталотти – хозяйка булочной, директор школы вдовец Билл Лоуренс, холостяк Марчеллини – все охотно откликнулись на приглашения и явились с подарками. Желание свести директора школы с сорокалетней девственницей Анжелиной было тайной причиной затеянного Долли сборища. Она приготовила щедрые угощения и позаботилась о подобающем развлечении. Зазвав Фрэнка на кухню, мать, присев на корточки, строго заглянула в его честные глаза.

– Ты, сынок, будешь сегодня нашим Ангелом! – Долли пригладила ладонью мокрые, тщательно расчесанные на прямой пробор мягкие волосы сына. В костюмчике с длинными брюками и шелковым синим бантом под подбородком мальчик казался таким взрослым! А уж красавчик – взгляд не отвести!

– А что делают ангелы, когда все едят? – насупился Фрэнк, косясь на ломившийся от тарелок и вазочек кухонный стол. Благоухающая ванилью и корицей вкуснятина предназначалась конечно же гостям. – Ангелам можно сладкое?

– Им можно все! То есть… – спохватилась Долли, – ты будешь есть вместе с нами все, что захочешь. Но потом споешь. То, что мы с тобой разучили: «Пошлют нам радость небеса, восславим Деву и Христа…» – ты же помнишь?

– Фу-у-у… Лучше веселенькое. Что папа поет: «Я люблю свою девчонку, ничего, что ноги тонки, я люблю свою милашку – одноглазую мордашку!» – Он засмеялся беззубым ртом: два передних качающихся зуба Долли вытащила перед самым праздником под поросячий визг сына.

– Нет, милый, это плохая песня. Ее на празднике не поют. «Пошлют нам радость небеса…» – только это, торжественно и нежно. Договорились?

Фрэнк кивнул, шмыгнув носом.

И вот десерт подан гостям, а он стоит на табурете, наряженный, торжественный, и смотрит сверху на рождественский вертеп под елкой: Мария в сиянии из фольги, прижимающая к груди крошечного младенца, осел, длинноносые старцы с клюками и самое интересное – овцы. Фрэнк успел проверить, из чего они сделаны: крашеная, вымазанная клеем вата, палочки-ноги и морды из разрисованного воска… Фрэнк вспомнил, как отец врезал ему по уху. Треснул сгоряча, а когда Фрэнк развопился, посадил на колени и спел ему про одноглазую мордашку. Вот смеху-то было!

– Ждем, ждем! – захлопали раскрасневшиеся, довольные угощением гости.

– Пошлют нам радость небеса, восславим Деву и Христа… – прошептала Долли.

Голубые глаза хитро блеснули. Фрэнк скривил постную мордашку и торжественно, на мотив гимна, зашепелявил:

– Я люблю швою девшонку, нишего, шо ноги тонки…

Никто не улыбнулся, не поняв, в чем дело. Долли схватила подмышку брыкающегося шалуна и утащила на кухню:

– Ишь, что надумал, дурень! Будешь сидеть здесь и молиться, обалдуй, душегуб! – Расстроенная мать тяжелой ладонью шлепнула тощую попку. – Проси Деву Марию, чтобы она простила тебя и послала утешение. Хорошенько проси, горе мое!

– Только ты меня больше не дери! – загундосил «душегуб», но дверь в кухню захлопнулась. – Я попрошу прощения.

И он просил. В полутемной кухне, наполненной волшебными ароматами, под шум доносящихся из комнаты голосов, ныл о свершившейся несправедливости. Он ведь только хотел всех повеселить. Но оказался не понят – наказан и сослан
Страница 3 из 17

в темноту. Сидит здесь голодный, а остальные жуют там пирожные и сдобные рулеты. За что? Фрэнк наплакался вволю. Потом отыскал припрятанную на полке коробку и захрустел миндальным печеньем. Забравшись на стул, он уставился в окно в ожидании Вифлеемской звезды. А какая она, если их там, над крышей соседней булочной, полно – рассыпались, как огоньки на елке у мэрии. И что за утешение она пришлет? Каким образом – по воздуху? Да, взрослые любят сочинять сказки…

Однако утешение ожидало молившегося, хотя и молился Фрэнк кое-как. В это самое время за тысячи миль отсюда, в городке Смитфилд, что в Северной Каролине, миссис Молли Джонсон, жена табачного фермера, родила седьмого ребенка. Девочку назвали Люси. В хлеву за стеною комнаты блеяли настоящие овцы, а Люси спала, уткнувшись крохотной мордашкой в теплую молочную грудь матери. И никому из смертных не дано было знать того, что всеведущие звезды уже обозначили своим загадочным движением: пути Фрэнки и Люси пересекутся и брызнут фонтаном искр, как сомкнувшиеся в коротком замыкании провода.

«Парням иногда не вредно подраться»

Единственного сына в семье Синатра конечно же баловали, поощряя его капризы. А он и не думал скромничать. Дорогие игрушки, новые вещи и никакой тяги к занятиям – Фрэнк гонял во дворе мяч, бил окна соседям, остервенело дрался с мальчишками. Бессчетные синяки и расквашенный нос не радовали отца. Однажды он решил поговорить с Фрэнком по-мужски.

– Слушай, малыш, не пора ли учиться стоять за себя? Запомни раз и навсегда: если ты чужак, да к тому же не какая-нибудь шишка, должен уметь работать кулаками. Не ждать, когда тебе намнут бока, а брать инициативу на себя.

– Это как? – утирая нос рукавом новой бейсбольной формы, прогундосил Фрэнк.

– А вот так! – Отец одним махом сбил его с ног и, глядя сверху на поверженного пацана, пригрозил: – Не ныть! Сицилиец не плачет. И всегда начинает первым.

С тех пор Мартин стал учить сына приемам бокса. И все ждал, когда же Фрэнсис начнет расти и набирать вес. «Вот вытянется и непременно будет богатырем! – думал он. – Не зря Долли шесть кило в пузе таскала. Но кем бы ни стал в этой жизни малец, драки ему, с таким-то характером, не миновать…» Однако в обещанного доктором богатыря парень все никак не превращался, оставаясь щуплым цыпленком с тонкой шейкой. Зато драться он научился отлично.

Главные мальчишечьи потасовки обычно происходили в тупике за школой. Вот и сейчас среди пожухлой осенней листвы выясняли отношения двое. Стайка ребят держалась рядом…

Фрэнк утер рукавом разбитый нос и встал в боксерскую стойку. Какого черта он пропустил удар? Не ожидал получить плюху от верзилы Крота? Ну теперь Крот точно получит свое.

– Повтори еще раз! Повтори, что ты сказал, гнида… – Фрэнк глядел на соперника исподлобья.

– Грязный итальянский свиненыш! – крикнул Крот и пустился наутек. И тут неожиданно подшустрил неповоротливый толстяк Санни – подставил Кроту свой ободранный тупоносый ботинок. Тот растянулся во весь рост, хотел подняться, но кулак Фрэнка настиг его. Удар правой, левой, еще левой – Крот не успевал уворачиваться. Вскоре он уже лежал на вытоптанной земле, обхватив голову руками, а победитель стоял, попирая противника ногой. Тринадцатилетний малявка Фрэнк поколотил семнадцатилетнего верзилу.

– Может, кому еще охота на итальянцев бочку катить? – Обняв Санни, Фрэнк оглядел стоявших ребят. Никто не изъявил желания. Погалдев, парни стали расходиться. Здесь жили пуэрториканцы, негры, индейцы, итальянцы – черные, желтые, белые. Группировки сколачивались по национальному признаку и постоянно враждовали между собой. Чернокожий задира Крот не рассчитал – он был новичком и не знал, что с итальянским заморышем Синатрой лучше не связываться. А Фрэнк и не предполагал, что медлительный толстяк Санни станет его другом на долгие годы.

– Мартин! Это все ты, сукин сын! Ты испортил мне мальчика! – Раскрасневшаяся Долли держала за шкирку пятнадцатилетнего сына. – Вот, полюбуйся на героя, его выгнали из школы! Позор на наши головы! Господин директор прямо лопался от ярости и такого мне наговорил… Стыдобища! Уважаемая семья, а сын… – Она швырнула Фрэнка в центр комнаты – грязного, оборванного, втянувшего голову в плечи. – Полюбуйся. Эти брюки я купила к прошлому Рождеству в «Ратексе» за два доллара! А рубашка – как у Купера в фильме «Свои»… Ну точно такая была, с перламутровыми кнопочками… В клочья… – Долли разрыдалась.

– Па! – Глаза пацана сияли на вымазанном лице. – Ну ты глянь – у меня ни одной царапины! Чистенький! И зубы во – все целы! А Дага и Шона я так отделал! – Он показал удары. – Больше не сунутся.

– Хм… – Мартин отложил газету со спортивными новостями. – Пойди вымойся и переоденься. Вернешься через час, а мы с матерью пока будем решать, что с тобой делать.

– Тюрьма по тебе плачет, бандит! – выкрикнула Долли вслед шмыгнувшему за дверь сыну. И, прислушавшись, повернула ручку радиоприемника: – Мартин, скорее! Рузвельт выступает!

К регулярным радиобеседам президента Франклина Делано Рузвельта прислушивалась вся страна, охваченная глобальным кризисом. Катастрофа, парализовавшая развитие Америки на много лет, получила название Великой депрессии.

Все началось с «черного вторника» – краха фондовой биржи 29 октября 1929 года. 5 ноября падение распространилось и на рынок товаров. За три недели кошмара убытки США превысили все затраты за годы Первой мировой войны и составили примерно треть национального дохода!

Начавшись в промышленности и кредитной системе, кризис охватил все другие отрасли хозяйства – строительство, транспорт, торговлю. Промышленность развалилась, будто сметенная гигантским смерчем, около семнадцати миллионов человек остались без работы. Более двух с половиной миллионов потеряли жилье. Стаи голодных оборванцев селились у свалок, осаждали помойки на городских улицах. За восстановление страны взялся новый президент. Рузвельтовский «Новый курс» расширил права рабочих, обеспечил создание профсоюзов и реализацию множества социальных программ. Именно Рузвельт спас капитализм от самих капиталистов, создав прогрессивную модель отношений между бизнесом и государством. Он постоянно выступал по радио, разъясняя населению суть новой экономической политики. За эти выступления, впоследствии получившие известность как «радиобеседы у камина», американцы хватались, как за спасительную соломинку. Рузвельту верили, с надеждой повторяя слова государственного гимна: «Хранит Господь Америку…»

– Слышала, До, что он сказал? «Нам нечего бояться, кроме своего собственного страха»! – Президент запретил оголтелую конкуренцию, взвинчивающую цены, пообещал регулировать рынок, установил минимальные уровни оплаты труда во всех отраслях. – Раз говорит, что не надо бояться, – не будем. Работать надо. Честно работать, только и всего! – рассуждал Мартин.

– А как работать тем, кто понаехал в Хобокен, потеряв работу? Кто ходит с протянутой рукой? У нас в больнице ежедневно рожают бродяжки. Сердце кровью обливается, когда выпроваживаешь мать с ребенком на улицу. Рузвельт обещает программу социальной поддержки! Прекрасно! А где деньги-то взять? Такое огромное государство
Страница 4 из 17

обанкротилось. Это ж уму непостижимо! – Раскрасневшаяся Долли с грохотом шуровала на кухне. Мытье тяжелых сковородок всегда вызывало у нее прилив социальной активности. – Проклятый капитализм! Совсем заел.

– Ладно, До, не бушуй. Не надо нам пирожных, пусть кусок хлеба будет. А его у нас с тобой не отнимут, поскольку всегда будут рожать и всегда будут гореть. Значит, акушерки и пожарные голодными не останутся. – Он встал и обнял горячие плечи жены. – И парень наш все перерастет, вот увидишь.

«Мне хочется немного оторваться!»

Как накликал Мартин: его пожарный расчет вызвали на собственную улицу – горел магазинчик скобяных товаров. Домишко ветхий, но ведь и до беды недалеко – ветер сильный, рядом сараи, а через два дома расположен и его собственный дом.

Стоя на металлической лестнице, Мартин отчаянно сражался с огнем, направляя в самое пекло струю из брандспойта. Алые отблески играли на его шлеме, вода с шипением набрасывалась на огонь. Только когда все закончилось и пепелище дымилось, разбрасывая гарь, он увидел толпу мальчишек, собравшихся у красной машины. Чумазый Фрэнк возглавлял компанию.

– Па! Мы тебе помогали. Все канистры с бензином из сарая в сторону оттащили. А то как рвануло бы! – отрапортовал он.

– Молодцы, парни! – Сматывая толстый шланг, Мартин помахал помощникам рукавицей. И подумал: «Может, у сына наследственная тяга к профессии? Не испугался же огня, сообразил!»

Много позже он узнает, что запалил бумагу у скобяной лавки сам Фрэнк – уж больно ему хотелось продемонстрировать пацанам величие своего отца, борющегося с огнем.

Долли тоже размышляла о будущей профессии сына, но в другом ключе: она не слышала никогда про великих пожарных! Вот писатели – другое дело. Денежно и не опасно. Но начинать, конечно, надо с самого малого… Она не скупилась на слова, расписывая способности сына Альберту Тотто – крестному отцу Фрэнка, руководившему небольшой газетой в Хобокене. Вскоре младшего Синатру взяли туда курьером. Но таскать тюки с газетами за одиннадцать долларов в неделю – не большая радость, тем более когда шеф – сам крестный.

– Другие вон сидят и пишут! А чего тут сложного – сходил на баскетбольный матч и пиши, что видел. Сходил на боксерский турнир – снова есть о чем начирикать! Я ж в спорте дока! – напирал Фрэнк. – Ма, пусть крестный сделает меня репортером.

– Фрэнки, мальчик… Не сомневаюсь, у тебя получится. Но надо подождать. Ты всего полтора месяца в газете, – засомневалась Долли.

Однако юный Синатра отличался упрямством и напористостью, частенько переходящей в наглость. Вскоре случай помог ему. Журналист, ведущий спортивную колонку, погиб в автокатастрофе, и Долли решила, что настала пора сыну попросить для себя место погибшего Пита.

– С Богом! – перекрестила она уходящего Фрэнка и принялась готовить праздничные медовые коржики, уверенная: у ее сына все получится. Трубку заверещавшего телефона Долли сняла липкой от теста рукой. В трубке бушевал Альберт:

– Долли! Мать твою так! Забирай своего щенка. И учти: я ему больше не крестный! Охренели совсем! – Короткие гудки у испачканной мукой щеки. С упавшим сердцем Долли подняла глаза – в дверях стоял Фрэнк. На лице – смесь обиды и бравады. Он еще не решил, что лучше пустить в ход.

– Тебя выгнали… – пролепетала Железная До. Коржики в духовке пахли так торжественно. – Альберто кричал как резаный.

– Ха, еще бы ему не орать! – Юный журналист рухнул в кресло и закинул ногу на ногу. – Такого осла и тупицы, как этот дядя Альберт, надо поискать. Взбесился прямо!

– Ты попросил его дать тебе должность Пита?

– Черта с два! Буду я просить! Я сел на освободившееся место и вежливо так велел рыжей тетке – она у них вроде прислуги – подать мне кофе. Я же собирался писать, а журналисты, когда пишут, всегда пьют кофе! А она разоралась: «Ты откуда такой выискался, щенок!» Именно, ма! Так и сказала: «ще-нок». Я не бью женщин, но в эту стерву пришлось запустить папкой. Такой толстой, с завязками, в которой бумаги были. Попал, конечно. Ну… она разоралась, полицией пугала. Набежали какие-то хмыри. А твой дорогой Альбертик прямо в плечо мне вцепился клешнями и вытолкал вон…

В комнате появился заспанный Мартин.

– Так я ему вмазал прямым хуком! Свалился мешком! – доложил Фрэнк отцу.

– Молоток, Фрэнки! Это по-нашему. – Отец со сна не разобрался в ситуации.

– Пресвятая Богородица, за что мне это?! – В полуобмороке упала на табурет Долли. – Лучше бы мне сразу в могилу! Два урода на мою шею. Клянусь, это и святая не вынесла бы! – Долли воздела пухлые руки к раскрашенной статуэтке Богородицы, освещенной красными свечами. – Дай мне умереть спокойно! Матерь Божья, за что, за что такие испытания?

Демонстративно вздыхая, Фрэнк набил карман орехами, приготовленными для посыпки коржиков, и улизнул из дома.

«Я улечу, признаюсь, далеко!»

На следующий день состоялся семейный совет. Присутствовали бабушка Соня, некогда спасшая новорожденного внука и давно оглохшая от старости, доктор Карло, директор школы и два двоюродных дяди Мартина, надевших ради такого случая черные, пропахшие нафталином костюмы. Стол Долли накрыла шикарный: жареное мясо со сладким перцем, сицилийское салями, овечий сыр, горы зелени и две бутылки темного вина. Фрэнка не позвали. Взрослые должны решить будущее мальчишки… Ели активно и молча. Потом мужчины покурили и принялись размышлять.

– Инженер – вот мое мнение. Это перспективно. Заработки хорошие. Рост промышленности в стране… – Школьный директор запнулся, покачал головой и грозно изрек: – Только для этого учиться надо!

– Врачом его лучше сделать. Врачом! – подал голос старший дядя Мартин, хромой от рождения. – Вон у меня колено третий месяц болит. Софья оглохла. А все почему?

– Не-е-е-т! – Голос Железной До перекрыл поднявшийся гвалт: каждый хотел рассказать о своих болезнях. – Авиатором! Только авиатором. Я как посмотрю в небо, когда они там летают, и как представлю моего мальчика в летной форме, аж дух захватывает! Наша Демократическая партия ратует за молодежь. Перед молодыми открыты все дороги…

– А кто говорит, что дорог нет? Вон пусть в окно глянут. И ездют, и ездют! – Бабушка собирала со стола грязные тарелки. – И куда только людей несет в этот… прости, Господи, кризис!

Гости еще долго перебирали разные профессии, мужчины снова курили, Долли варила в огромном кувшине кофе, бабка мыла в тазу посуду. На столе заменили скатерть, выставили печенье, конфеты и чашки для кофе.

После дебатов и полного опустошения стола пригласили Фрэнка. Как на экзамене, он стоял в центре комнаты, не глядя в обращенные к нему раскрасневшиеся лица.

– Фрэнсис Альберт, ответь нам всем, кем ты хочешь стать? – строго вопросил директор школы и осекся, боясь услышать единственно возможный ответ – «бандитом».

Несчастный, чья судьба сейчас решалась уважаемым собранием, задумчиво поднял глаза к закопченному потолку. Воцарилась благоговейная тишина. Долли мелко перекрестилась и глянула на возвышавшуюся в трепетании красных огоньков заступницу.

– Вообще-то… – Главный виновник событий поковырял носком ботинка вытертый коврик. – Ну… Вообще я петь могу. – И, воспользовавшись паузой, он заголосил тонко и фальшиво
Страница 5 из 17

популярную дворовую песенку: «Когда месяц спрячут пухленькие тучки, когда ветер взвоет, ветки теребя, обману маманю, зашибу папаню, за сараем старым обниму тебя…»

Аплодисменты не последовали.

– Да… Случай трудный. – Директор школы поднялся. – Спасибо за угощение. У меня неотложное совещание в учительском совете.

Извиняясь, гости поспешили разойтись.

– Никогда! Никогда не бывать этому! – грозно изрекла Долли. Сейчас, с поднятой рукой, в которой была зажата пустая бутылка, она особенно походила на статую Свободы. Фрэнк же напоминал маленький кораблик, плывущий по Гудзону.

– Не горячись, ма, – пожал он плечами. – Летчиком так летчиком. Мне это… что два пальца… что раз чихнуть. – Он метко сплюнул жвачку в мусорную корзину и, раскинув руки, зарычал, изображая двигатель самолета: – Под нами Нью-Йорк! Прямо по борту Хобокен! Видите дом Синатры? Приступить к бомбардировке!

«О музыка, о музыка моя…»

Это случилось в феврале тридцать второго года. Два месяца назад Фрэнку исполнилось шестнадцать. Он все еще бездельничал, целыми днями пропадал на улице с компанией таких же юных головорезов. Откуда-то заимел мелкие деньги, часто дрался и, как подозревал отец, промышлял мелким рэкетом на местном рынке и даже связался с компанией из Бронкса. Мартин имел основания опасаться, что рано или поздно в дом нагрянет полиция. Долли же с ужасом ждала, когда к ней заявится рыдающая девица, забеременевшая от ее сына…

Случилось, однако, совсем другое. Фрэнк вернулся домой к утру, прошатавшись где-то целую ночь. Разбитый, бледный, обессилевший. «Здесь не без девок, – решила Долли. – Скорее всего, эти сучки уделали мальчика в борделе»… «Не иначе прибил кого-то… Посадят…» – подумал Мартин и сплюнул через плечо. Тюрьмы он всегда боялся.

Фрэнк закрылся в своей комнате. С минуту родители прислушивались к подозрительной тишине. И вдруг: «Сердце мое, я без нежных твоих милых губ…» – из-за двери полился знаменитый голос самого душевного, самого любимого эстрадного певца – Бинга Кросби.

О, этот мягкий шепчущий баритон, это задумчивое тонкое лицо с гладко зачесанными назад волосами… Джентльмен, романтический рыцарь. Из всех распахнутых окон, из всех патефонов, выставленных на подоконники, разлетались в мир его песни.

Слава Кросби как певца и киноактера началась с участия в фильме The King Of Jazz («Король джаза»), рассказывающем об оркестре Пола Уайтмена. К концу двадцатых годов он выработал особую манеру эстрадного микрофонного пения – так называемый крунинг (мурлыканье). Нежнейшее мурлыканье Кросби потрясло Америку – радио, пластинки, концерты, фильмы были лакомым блюдом для всех. А для юного Фрэнки это блюдо оказалось отравленным – его словно опоили зельем на концерте Кросби. Сутки напролет он слушал пластинки, подпевая и подражая манере великого Бинга. У Долли от пения сына мурашки бежали по коже, а внутри разрастался огненный ком – пострашнее всякой бомбы. Чем больше она сдерживалась, тем сильнее распирала ее пышную грудь ярость.

– Будет конец этой придури или нет?! – Не сдержавшись, она фурией ворвалась в комнату сына. Ее уже давно накачивали подруги и родственники: «Парень совсем отбился от рук. Смотри, дорогая, дождешься…»

Грозно сверкая глазами, Долли подбоченилась и огляделась. На стенах висели постеры и фото из газет – Кросби! Комната была завалена мусором, патефон орал во всю мощь, а Фрэнк лежал на диване, мечтательно уставясь в потолок, и жевал «Сникерс». На фотографии покойного дедушки Федерико из Катаньи висели грязные носки. Почтенный старец кротко взирал из-под них на творящееся в доме безобразие. Уж он-то, знавший не понаслышке о правильных нравах в хорошем семействе, живо навел бы здесь порядок. Бомба взорвалась. Одной рукой Долли захлопнула крышку патефона, другой остервенело рванула прикнопленную к двери афишу с портретом великого Кросби.

– Ты… Ты чего? Заболела? – Фрэнк сел и покрутил пальцем у виска.

– Дедушка Федерико от всего этого безобразия в гробу переворачивается!

– Вот еще новости… – Фрэнк неохотно сполз со своего лежбища и затолкал ногами под диван некоторые валявшиеся на полу вещи. Снял с портрета носки и сунул в карман. – Теперь он доволен?

– Сейчас же прибери в комнате и выкинь всю эту дрянь! – Железная До швырнула в него скомканные обрывки афиши. И еще притопнула ногой. – Шевелись, сукин сын! Или выматывайся куда глаза глядят. Бездельник и подонок мне в доме не нужен! Сдохнешь под забором!

– Хорошо… – сквозь зубы прошипел Фрэнк. – Отлично даже! Раз ты так – я уйду. И больше ты меня не увидишь. Прощай, ма! – Он оттолкнул ее и шагнул в распахнутую дверь.

Долли не могла уснуть. «Что случилось с мальчиком? Куда он ушел? Бедняга явно свихнулся. Пора будить Мартина и идти полицию». В три часа утра, измученная, обезумевшая от дурных мыслей, она услышала, как хлопнула входная дверь, и вскоре в комнате сына запел бархатный баритон. Отпустило, пронесло… Наполнив тарелку свежими пирогами, Долли тихо отнесла ее Фрэнку.

– Ма… – он спал. Услышав ее шаги, с трудом оторвал голову от подушки. – Я стану лучше Кросби… – Голова тяжело упала, сонные губы пробормотали: – Или сдохну под забором.

«Девчонкам надо лишь немного подождать…»

К Фрэнку зачастили дружки-итальянцы – любители надрывать глотку. То вместе, то поодиночке, они распевали все подряд – итальянские народные песенки, арии из опер и конечно же копировали популярных певцов.

В середине тридцатых, в период Великой депрессии, кинотеатры по всей стране прибегали к различным уловкам, чтобы заполнить пустые залы. В лотерею по билетам разыгрывались посуда и радиоприемники, устраивались вечера лото и бинго, нанимались музыканты, проводились любительские конкурсы.

Фрэнк пел без устали и конечно же не упускал случая поучаствовать в таких конкурсах, правда без особого успеха. Любой на его месте постарался бы забыть о неудаче и заняться чем-то другим, но такого упертого, как Фрэнки, еще надо было поискать. Песни в доме не прекращались. То соло, то с другими оболтусами, Фрэнк оттачивал мастерство. Пели они на улице, на пустыре, в магазине, а потом тащились на очередной конкурс – «Молодые таланты», «Песня в Хобокене», «Юные голоса»… Результаты не радовали. Поговаривали, что у Синатры и со слухом не все в порядке, и голос слабоват, и вообще недурно было бы поучиться музыкальной грамоте…

– Идиоты! Им надо, чтобы я распевал гаммы! Они еще будут кусать локти! Они услышат про меня! – бубнил парень упрямо. – Вот ты, Санни, с пяти лет на своем аккордеоне наяриваешь, задница жиром заплыла от сидения – а толку? Мог бы и без учения.

– Не, я без учения не смог бы. До меня долго доходит. – Санни, как всегда, грыз карамельки. – Не то что ты – схватил на лету и запел!

Полное отсутствие музыкального образования Фрэнка не смущало. Он копировал пение Кросби с фанатичным упорством. Ведь он итальянец, а для них петь все равно, что дышать. Если же природа что-то недодала ему, со временем это исправится, главное – не закрывать рот. Раньше Фрэнк совершал ошибку – тянул на бельканто, и только манера пения Кросби помогла ему понять, как следует петь. Важны особая мягкая фразировка, умение звучать проникновенно, и вовсе не стоит
Страница 6 из 17

надрываться, лучше просто «мурлыкать», восполняя отсутствие мощного вокала душевностью и напором чувств. И получилось! Друзья единогласно признали Синатру лидером.

– Ты вот что… – сказал как-то Санни, почесывая рыжий затылок. За медлительность толстяка прозвали Ларго (от слова «медленно»). Он был самым опытным из них, так как посещал музыкальную школу и, раскрыв аккордеон, превращался из рыхлого увальня в виртуоза. – Ты, Фрэнки, будешь у нас солистом.

– Мы все обсудили и решили железно… – мрачно подтвердил красавчик Бено, ловко игравший на контрабасе. – Нам нужен солист. – Высокий, стройный, с копной длинных смоляных волос, он был немногословен и завершал каждую свою реплику итальянским bene, означающим «отлично». Он часто задумывался, перебирал четки, опустив длинные ресницы. Но даже когда тянул на контрабасе какую-то классическую нудятину, девицы едва переводили дух от сладостных грез. Они познакомились на конкурсе, а после к группе примкнул ударник Престо. Нервный, как черт, самоучка, он постоянно ругался, плевался и по любому поводу бил в челюсть. На его длинной, как огурец, голове всегда сидела мятая зеленая шляпа. Однажды он, пьяный, в этой шляпе, чудом выплыл из мутного Гудзона и с тех пор не расставался с ней ни при каких обстоятельствах.

– Надеюсь, ты не вздумаешь ерепениться? – Престо угрожающе посмотрел на будущего солиста.

– Ха! О чем разговор! Я только и мечтаю попеть! Решено, старики, я у вас главный. – Фрэнк сел на ящик – собрание проходило на пустыре – и закинул ногу на ногу. – У нас собирается отличный бэнд. Но предупреждаю: вкалывать придется не хило.

Они начали сыгрываться. В доме Синатры оркестру было тесно, и группа перебралась в заброшенный гараж. Там они вжаривали не по-детски! Железные стены вибрировали, с потолка сыпалась какая-то труха, а драчливая малышня, гонявшая мяч, часами стояла вокруг с открытыми ртами. Правда, слушателей завораживала не только музыка, но и лексикон музыкантов, совершенно не стеснявшихся нецензурных выражений… Играли с упоением. Пробовали различные манеры, приемы, оставляли то, что особенно нравилось. Отработали репертуар, состоящий из танцевальных шлягеров, шуточных и лирических итальянских песен. Приемы итальянского бельканто, живущие в каждом итальянском мальчишке, украсил американский джазовый стиль. Все инструментальщики ненавязчиво подпевали солисту. В конце концов ребята пришли к выводу, что получается у них просто зашибенно, и решили выступить в «Мейджор Боус» – популярном представлении, принять участие в котором могли все желающие. Двадцатилетний Фрэнк вместе с товарищами спел шуточные куплеты и модную тогда песенку Shine.

После концерта их пригласили в кабинет организаторы «Мейджор Боус» – супруги Стюарты. Артисты расселись на кожаных диванах, разглядывая крупного нарядного мужчину и крашеную блондинку с тщательно уложенными локонами.

– Неплохо, парни. Особенно второй заезд со шлягером, – оценил их выступление темпераментный и громогласный Самуэль Стюарт, в прошлом хозяин конюшни. – Мы можем вам кое-что предложить…

– Конечно, ваше исполнение не вполне профессионально, но вы же не выпускники консерватории. Стоит попробовать, – улыбнулась миссис Стюарт красавчику Бено. – Мы организуем небольшое турне, вы будете петь перед публикой и получать за это деньги…

– Разумеется, некий процент от сборов мы, как держатели конюшни, отчисляем себе, – добавил Самуэль.

– Нужно придумать название для вашего ансамбля. Ведь понадобятся афиши. Что-нибудь звучное и романтичное… – Блондинка задумалась. – Например, «Поющие гитары», «Музыка любви» или «Крылатая песня»!

Никто из четверых не проронил ни слова. Это звучало захватывающе: турне, афиши! Престо сдвинул на лоб свою мятую шляпу и сплюнул в угол:

– Говна-пирога! – На его языке это означало высшую степень восторга.

– «Гитары поющие»? Отлично! Но у нас в оркестре не гитара, а контрабас, мэм. И он один. Кроме того, название у нас уже есть. – Фрэнк небрежно закурил. – «Четверка из Хобокена».

«Нас четверо – крутых парней из города мечты!»

Организация турне заключалась в снабжении ансамбля отпечатанными афишами и дипломом «Лауреаты конкурса в Хобокене», выдаче аванса и напутствиях мистера Стюарта:

– Ищите приличные помещения. Вот список надежных мест, где о нас знают. Не халтурьте по дырам – обжулят. Впрочем, ваше желание подработать в обход общей с нами кассы мы поймем…

В первый вечер «Четверка» договорилась о выступлении в рекомендованном Стюартами придорожном ресторанчике. Им очень хотелось поскорее начать делать сборы и потрясти публику. Они были уверены: слух о новом коллективе распространится быстро, их будут ждать с распростертыми объятиями в лучших клубах и до «дыр» дело не дойдет…

Они стояли за сценой, вдыхая запахи подгоревшего рагу и кислого пива. Темные пиджаки, собственноручно расшитые блестками, с кожаной бахромой на рукавах, потертые джинсы, на инструментах яркие цветные наклейки. Все очень серьезно и шикарно. Зеленая шляпа Престо несколько портила общую картину, но снять ее он категорически отказался.

Бармен, взявшийся вести представление, объявил жующей публике с цирковым задором:

– А сейчас вас ждет встреча с песней! Победители молодежного конкурса, четверо из города Хобокен сыграют и споют для вас от всего сердца!

Музыканты замерли, ожидая тишины. Но «встреча с песней» явно никого в зале не заинтересовала. Шум и гам не утихали.

– Может, послать их всех в задницу? – предложил Санни, прижимая к груди аккордеон. – В этой забегаловке пусть сами Стюарты выдрючиваются. – Он явно волновался.

– Заткнись! – фыркнул на него Фрэнк и шагнул в круг яркого света. Остальные последовали за ним.

– Добрый вечер, господа, приятного аппетита! Мы – веселые парни, любим петь. Мы приехали сюда, чтобы порадовать вас! – сообщил он со счастливой улыбкой.

В зале стало тише, но полностью шум не смолк. Тогда Бено лихо проехался смычком по струнам, а Ларго с органным пассажем растянул до предела ребристую грудь аккордеона. Знакомое вступление популярной песенки привлекло внимание публики, свистками подбодрившей музыкантов. Фрэнк видел лица, развернувшиеся к сцене. Они перестали жевать, они ждали, что он запоет! Сбылось! Он стоял в свете прожектора, оркестр играл ему и публика – его публика – была готова его полюбить!

Он запел, и выходило так здорово, как никогда прежде – голос обволакивал каждого, мягко стелился, взлетал… И подпевка ребят, и аккомпанемент – все было классно!.. Фрэнк не понял, что случилось. Какой-то шлепок, Ларго ойкнул и схватился за лицо. Бено сильнее ударил по струнам, но контрабас, издав неприличный звук, замолчал. Лихо пробежав по барабанам, Престо устроил звуковые плевки… Фрэнк умолк, поднял промасленный пакет с объедками и куриными костями, угодивший в Санни. Хныча, тот зажимал ладонью глаз.

– Пошли! – Фрэнк ринулся «за кулисы», обрывая занавес. – Я с этого козла хозяина сейчас такой штраф вытрясу! Глаз у музыканта выбит! Полицию и врачей немедленно! Где здесь телефон?!

За «сценой», у двери дышащей паром кухни, состоялись разборки. Фрэнк требовал полицию, рвался к телефону, но хозяин стоял насмерть.

– Ребятки! Я
Страница 7 из 17

все понял. Понял! – Косясь на распухшую щеку Ларго, он протянул ему купюры: – Здесь по десять баксов каждому. Эта высшая ставка! – Пропитая физиономия шельмы изображала смущение. – Ну вроде штрафа по возмещению ущерба. Нехорошо вышло, примите извинения. Надеюсь, с полицией связываться не будем? Народец здесь гнилой, сам через день битый хожу. Вы загляните через недельку – туристы на озеро приедут. Выпивают лихо, но все время поют. Приличный контингент.

– Пошли… – Развернувшись на каблуках, Фрэнк с гордым видом направился к выходу. За ним последовали остальные.

– Эй, парни, – окликнул хозяин, – послушайте старину Гарри Костера. Я в молодости на арене подковы гнул – знаю это дело, уж поверьте. Если честно, вы сами виноваты. Нельзя же прямо так в лоб – явились и ну наяривать! Публика подхода требует, ее разогреть надо. Пошутить, покалякать, анекдот рассказать. Войти в контакт…

– Спасибо за совет, босс. Примем к сведению. – Фрэнки демонстративно раскланялся. – Да, учитель! Ты б писсуары починил. В клозете потоп и газовая атака. Похоже, твоим клиентам моча в голову ударяет. Бьют тебя, видать, не зря. И будут бить!..

Тем же вечером Фрэнк поссорился с Бено и подрался с Престо. Разнимавшему их Санни разбили нос, и теперь, с поврежденной щекой и травмированным носом, этот добродушный толстяк походил на бандита.

Фрэнк ненавидел всех. Было ясно: карьере певца пришел конец.

«Жизнь улыбается. А что ей остается, когда смеемся мы?»

«…Шел Фрэнк по шоссе… Фрэнк шел по шоссе… шел Синатра по шоссе и шептал: „О, Боже! Почему искусство тут на говно похоже?..“ Он шептал, что контрабас вроде писсуара. Словно конь со страху вдруг обоссал гитару…» – На нервной почве хорошо сочинялось. В свете луны блестела лента шоссе, к ней пугающе подступал темный лес. Фрэнк шагал прочь от городка, в мотеле которого осталась тройка его друзей. Нет, врагов! Уродов! Три года мечтаний, распевок, шлифовки звучания пошли к чертям. Хватило одного выступления, дабы понять – Железная До, как всегда, оказалась права.

Насовав уезжающим гастролерам кульков со снедью, она прослезилась, но все же не удержалась – лягнула колесо отъезжающего автобуса и крикнула сыну вслед, перекрикивая фырканье мотора: «Можешь не возвращаться, засранец! Я не буду ждать, когда тебя шуганут под жопу!»

… Фрэнк шагал под звездами и молился о том, чтобы Господь никогда больше не позволял ему петь. Ну разве на свете больше нечего делать? Завтра же он найдет себе другое занятие. Будет работать в конторе с девяти до пяти и жить, как нормальный человек. Да, как нормальный!

– Деньги забыл! – Его догнал запыхавшийся Санни. – Бегаешь ты, как лось, я все жиры растряс. Думаешь, мы совсем скурвились, гонорар зажмем? – Он протянул солисту зажатую в потной ладони десятку.

Возвращались они вместе. Фрэнк обнимал за плечи плакавшего от радости толстяка.

На следующий день «Четверка» выступала в приличном клубе в зале для дансинга. Вертелся зеркальный шар, нарядные куколки танцевали возле самой сцены и посылали артистам воздушные поцелуи. После выступления девчонки буквально атаковали музыкантов. В их гостиничном номере до утра не утихало веселье.

«Пожалуй, игра стоит свеч…» – думал Фрэнки, засыпая рядом с рыжей пампушкой, показавшей ему в постели высший класс.

Вскоре женское внимание – восторги, улыбки, флирт и конечно же секс стали своего рода допингом, дающим силы и энергию на новые выступления. Фрэнк заметил, что его пение действует на прекрасный пол одурманивающе. Со временем он понял, как надо подавать ту или иную песню, где подпустить лирики, где затянуть паузу и вести мелодию мягче, так, словно шепчешь на ушко в постели: «Красотка моя, луна над нами, прижмись теснее и послушай мой блюз…» Синатра и не заметил, как сыграло ему на руку отсутствие хорошего музыкального слуха – он пел мимо нот, и с годами такое исполнение стало его «фирменным знаком». А слабый вокал с лихвой компенсировался искусством сводить с ума женщин.

Они путешествовали по стране на автобусах и давали по три-четыре концерта в день. Иногда их площадкой были небольшие клубы с приличной публикой, но чаще приходилось петь в грязных кабаках, где посетители дули пиво, свистели, топали во время стриптиза и не стеснялись в выражениях, прогоняя со сцены непонравившихся артистов. Гримерками музыкантам служили зловонные туалеты, пропахшие блевотиной, мочой и дешевыми духами. Гонорар иногда выдавался в виде несъедобного обеда, а иногда достигал пятнадцати баксов на каждого.

Очень скоро ребята поняли, что Гарри из цирка был прав: без шуточек такую публику не зацепишь. После удачного выступления в клубе «Лосиная усадьба» они потягивали виски в углу за служебным столиком и обсуждали только что завершившийся концерт.

– Пруха пошла! – Престо щелчком подозвал официанта: – Жрачки, шеф. На всех…

– Фрэнки спас дело. Вы поняли, мужики? Честное слово! – Круглая физиономия Ларго сияла от возбуждения. – Как он сегодня разразился речью насчет клозетного турне – народец заинтересовался!

– Так задолбали же! Куда ни приедем – везде вонища и звуки спускаемой в унитазах воды. – Фрэнк чувствовал себя героем дня.

– Если честно, мне все это до жопы. – Со смиренным видом Бено перебирал четки. – Главное, чтобы телки были.

– А меня волнует, да, волнует творческий успех! – разволновался Ларго, не принимавший участия в сексуальных разминках. Пока друзья срывали цветы наслаждений, Санни, забившись в угол, спал как сурок.

– Да какой тут творческий успех?! Не в консерватории выступаем. И мы – не оркестр Бенни Гудмана и не воздушные акробаты. Мы даже на элементарный стриптиз не тянем. – Фрэнк с оживлением принялся за принесенное официантом рагу.

– Ну мы-то с Бено еще можем раздеться, – Престо скривил тонкие губы. – Но Ларго и тебе, Синатра, не советую. Придется, старик, нажимать на анекдоты.

– Заткнись! – Фрэнк сатанел, когда шуточки касались его внешности – «метр с кепкой», «соплей перешибешь»… – Я солист! Бабы клюют на меня! И без меня вам хана, парни. Выеживаться будете сами. – Толкнув стол, он попер на Престо с кулаками.

– Ай, какие мы гордые – вискарь на штаны льем! – Престо подхватил упавший от толчка стакан и встал перед Синатрой. – Мышиный жеребчик!

Фрэнк в мгновение ока обрушил графин на его голову. Но шляпа спасла Престо и на этот раз…

Спустя несколько минут разговор вновь потек по мирному руслу. Было понятно: успех «клозетного турне» сильно зависит от публики. Если в зале собираются преимущественно мужики, успевшие здорово поддать, лирикой их не прошибешь – нужны шутки.

– Вот вам свежая история. Она произошла с нашим аккордеонистом толстяком Ларго – вот с этим ушастым симпатягой. Ларго – по-итальянски «медленно». А наш толстяк никогда не торопится. – Фрэнк похлопал по плечу покрасневшего парня и продолжил доверительным тоном: – Ларго очень любит свою утку. Он взял ее в турне и везде таскает с собой. Вчера он даже прихватил ее в кино. Кассирша возмутилась: «С уткой нельзя!» Тогда наш маэстро зашел за угол, запихнул утку в портки, купил билет и прошел в зал. Фильм идет, Ларго забыл обо всем… Утка начала беспокойно возиться, и наш жалостливый музыкант расстегнул ширинку, чтобы птичка
Страница 8 из 17

могла высунуть голову и подышать. Ну а рядом с ним сидела дама с мужем. Симпатичная крошка, да, Ларго? Видите, он покраснел! Так эта леди повернулась к мужу и говорит: «Ральф, этот тип рядом со мной выложил наружу свой пенис». Ральф ей: «Он что, пристает к тебе?» Она: «Нет». «Ну и прекрасно! Не обращай внимания и смотри фильм». Через несколько минут крошка снова толкает мужа в бок: «Ральф, его пенис…» Муж: «Я же сказал тебе – не обращай внимания!» Жена: «Не могу – он клюет мой попкорн!»

Хохот из зала был наградой шутнику. Контакт с публикой установлен, можно переходить к пению. Фрэнк чувствовал себя на сцене все свободней. Постоянно подмигивал кому-то в зале, всячески подчеркивал свой интерес к зрительницам. Поклонницы не давали ему прохода – в постели тщедушный Фрэнк превосходил самые пылкие их ожидания. В детстве все хихикали над худеньким мальчонкой и он не понимал почему. Пока во дворе мальчишки не объяснили: «У тебя причиндал как у взрослого дяди». Вначале он стыдился такой анатомической особенности, потом понял: выпячивающие под животом брюки – это клево! И девчонки визжали, замечая это. Пришлось, правда, купить брюки пошире, чтобы избежать конфуза на сцене.

«Смелее, парень, и не думай свернуть с пути. Хватай удачу за загривок»

«Клозетное турне» завершилось. От гонораров, после расчета со Стюартами, осталась даже некая сумма, позволившая Фрэнку приодеться и купить подарки в дом – новенькую радиолу и красивый мексиканский ковер в гостиную. Неделю «Четверка» почивала на лаврах в родном городе и устраивала шумные вечеринки.

А потом Фрэнк загрустил. Перестал есть, разогнал всех подружек. Валялся на диване или бродил где-то. Ему исполнился двадцать один год, и перспектива всю жизнь провести в «клозетных турне» его не радовала. Он уже понял, что умеет завести зрителей. В конце концов, чем он хуже Кросби? На магнитофонной записи не отличишь. Пусть только выпадет случай – они все узнают, чего он стоит…

Весной 1937 года Фрэнк принял решение: он будет петь один.

– Прощайте, парни, я получил выгодное предложение, – сообщил он своей тройке. – Сольники. Это круто!

Приглашение последовало от владельца ночного клуба в Инглвуде.

– Фрэнк, не знаю, что сказать про твой голос… – Хозяин клуба Том Уоринг, одетый под ковбоя, снял шляпу с загнутыми полями. – Но тебя любят бабы. И у тебя есть то, без чего творческая карьера невозможна… – Он опустил взгляд ниже пояса Фрэнка.

Тот вспыхнул. Уоринг наступил на больную мозоль. Жирный «ковбой» зашел слишком далеко… Удар Фрэнка был направлен в челюсть. Но Уоринг ловко увернулся:

– Ну-ну, петушок, я на ринге семь лет ломался…

После они посидели в пивной, и Фрэнку был предложен контракт на работу в ночном шоу за тридцать пять долларов в неделю. Выступать он должен был с бэндом Харольда Арлена из «Растик кэбин». Главное, что прельстило Фрэнка, – из клуба Уоринга велись прямые радиотрансляции, которые могли бы стать для него хорошей рекламой…

Конечно, на поверку все оказалось не так уж радужно. Вскоре стало ясно, что за эти деньги Фрэнку приходилось не только петь, но и пахать за бармена, кельнера и конферансье.

Вечером он стоял перед публикой.

– Кто знает, как писает эскимос? – Выдержав паузу, Фрэнк расстегнул молнию на брюках. Оттуда посыпались кусочки льда. В зале раздались хохот, топот, визг…

Удерживали его в Инглвуде лишь радиотрансляции. Их передавали по всей Америке! Программа была дурацкой, но чем черт не шутит?

Хотя от нового места работы до родного дома было всего полтора часа на автобусе, Фрэнк навещал родителей редко. Закрутился с дамами – уж слишком много красоток теряли от него голову, а он не мог равнодушно пройти мимо очередной жертвы своих чар.

Конечно, не обошлось и без скандала. Некая дамочка далеко не строгих правил подала на Синатру иск по поводу изнасилования, но потом сформулировала претензии иначе: «за нарушение обещаний». Старшие Синатра пришли в ужас, и дабы решить проблему поскорее, пригласили в дом некоего молчаливого синьора, в присутствии которого и перед распятьем Фрэнк поклялся в своей невиновности. Странный синьор – Вилли Моретти – был дальним родственником семьи из Катаньи. Он имел мягкое, приятное лицо и ласковые глаза, вот только заглядывать в них не стоило – казалось, что собеседника голым бросают в ледяную прорубь.

– Ладно, малыш. Забудь об этом – пой спокойно, – сказал Вилли. – Мы знаменитых земляков уважаем. Уладим дело с полицией…

«Моя малышка – ты всегда со мной…»

К своему дню рождения Фрэнк получил отпуск – этот праздник все же полагается отмечать в кругу семьи. Насвистывая шлягер «Ты моя судьба», Фрэнк шагал домой от автобусной остановки по улочке родного города, напоминавшей декорации вестерна. Потертая кожаная куртка, поблескивающая десятком молний, сумка через плечо с небогатым барахлишком, фетровая шляпа, позвякивающие по булыжникам металлические набойки на толстых каблуках ковбойских сапожек. Он хорошо вписывался в городской ландшафт Хобокена. Домишки не выше четырех этажей, желтая пыль на всем, какие-то чахлые кусты под окнами, унылые вывески, засиженные мухами витрины – тоска, да и только. И не поверишь, что Манхэттен – вот он, рукой подать, прямо через Гудзон. Нью-Йорк под боком, он манит иной жизнью, подначивает выбраться из этой дыры, зажить нормально, жениться, завести детей… Вот только как подловить удачу? Может, она ждет нового года? Новенькая удача в новеньком, чистеньком, как яичко, 1939 году!

Декабрь в семье Синатра был месяцем праздников. Двенадцатое – день рождения Фрэнка, потом Рождество, а за ним Новый год. Только успевай крутиться. Долли несла домой с рынка пакеты, полные провианта – пора начинать готовку, послезавтра Фрэнку исполнится двадцать три. Помогала Долли нести сумки Нэнси Барбато – племяшка ее давней пациентки, живущей в Джерси-Сити. Нэнси часто навещала оставшуюся в Хобокене бабушку и явно заглядывалась на Фрэнка. Только и искала предлог, чтобы с ним встретиться, а заговорить стеснялась. Хорошая девушка, правильно воспитана.

– Привет, ма! – Из-за кустов к ним шагнул Фрэнк. – И тебе, Нэнси, доброго дня! – Он церемонно раскланялся, изображая поклон испанского идальго, и взял у нее пакет с фруктами. Эта девчонка буквально не дает ему прохода, поджидает у дома – встанет и смотрит во все глаза, а они у нее огромные. А уж если цветы у двери их дома валяются или открытка с сердечком на куст повешена, можно не сомневаться – это дело рук Нэнси.

– Здравствуй! – девушка засияла. Круглое нежное лицо в черных кудряшках, блестящие глаза. А ножки! У Нэнси были лучшие ножки в городе.

«Молода еще, шашни не закрутишь. Да и с итальянскими девчонками вообще шутки плохи». – Фрэнк прищурился. Он знал, что такой взгляд действует на женский пол безотказно.

– Приходи двенадцатого меня поздравить. И непременно с подарком.

– А что… Что подарить тебе? – Она облизала пересохшие губы – красные, как кораллы.

– Подумай хорошенько, чего мне больше всего хочется? – Он многозначительно улыбнулся, и малышка совсем смутилась: щеки запылали, ресницы – черные и загнутые – затрепетали.

– Нэнси свяжет красивую салфетку на стол, – нашлась Долли. – Она у нас умелица.

Подарок потряс даже
Страница 9 из 17

циничного Фрэнка – в центре белоснежного кружева были вывязаны его инициалы, изящно переплетавшиеся с веточкой цветов.

– Офигенно! Это будет моя любимая салфетка. Спасибо! – Он коснулся губами персиковой щеки Нэнси и замер на мгновение, принюхиваясь – от нее пахло невинностью и счастьем. – А что подарить тебе?

Она вдруг смело подняла ресницы и горячо попросила:

– Песни!

– Что?

– Я знаю все твои песни. Мне так хотелось бы иметь пластинку, чтобы всегда слушать их…

– Ну, до пластинки дело пока не дошло…

– Ой, их будет очень много! Ты лучший! – От полноты чувств глаза девушки наполнились слезами и засверкали, как звезды.

– Нэнси… – он взял ее за руки. – Мне совершенно необходимо, чтобы кто-то повторял мне эти слова каждый день. Утром и вечером…

В феврале 1939 года они уже сыграли свадьбу. Долли не могла нарадоваться: Фрэнки покончил с распутными девицами и выбрал себе замечательную жену.

Впрочем, хватило его ненадолго. Молодой муж все чаще не приходил ночевать домой, благо, предлоги у него находились легко – он же человек творческий, дел много. А финансового отчета Нэнси от мужа не требовала. Она доверяла ему и только сильнее грустила, получая от него деньги на расходы, – сумма с каждым разом все уменьшалась.

– Ты же понимаешь, Нэнси, артисту приходиться обновлять сценический костюм и давать взятки, не подмажешь – не поедешь, – успокаивала невестку Долли, прекрасно понимавшая, что ее сын тратит заработанное отнюдь не на семейные или деловые нужды. – Он же у нас высоко метит!

«Эй, не дрожи, держи удар. Твой час пробьет»

Ансамбль Бенни Гудмана был очень популярным в Америке тридцатых годов. Как это часто бывает в творческих коллективах, состав его периодически менялся, и вот однажды один из его музыкантов – Гарри Джеймс – задумал создать свой ансамбль, которому требовался вокалист.

В июне 1939 года оркестр Гарри выступал в нью-йоркском концертном зале «Парамаунт». Именно тогда в игру вступил так горячо призываемый Фрэнком счастливый случай. Лежа в постели вечером после концерта, Джеймс слушал трансляцию бэнда Харольда Арлена из «Растик кэбин» в Инглвуде.

– Дорогая, послушай-ка этого парня! – крикнул он жене и прибавил звук. Фрэнк исполнял шлягер «Когда поет душа».

– Вот и пригласи его на прослушивание, – промычала Маргарет, закручивавшая волосы на крупные разноцветные бигуди и подбородком зажимавшая щетку.

– Ты запомнила его фамилию?

– Да они вроде ее и не называли.

– Фу, черт! – Гарри вскочил. – Всегда так: как что-то понадобится – ищи-свищи!

На следующий день он разыскал придорожный клуб в Инглвуде, оказавшийся той еще дырой. Пустой зал, поднятые на столы стулья, влажный после мытья пол пах грязной тряпкой. Парнишка со шваброй вызвал хозяина клуба. Завидев гостя, «ковбой» Том Уоринг расплылся в приветливой улыбке и снял шляпу:

– Кого я вижу! Мистер Джеймс! Какими судьбами?

– Мы знакомы, сэр? – Родители Гарри были цирковыми артистами, и роскошь манежного карнавала наложила отпечаток на его вкус в одежде. Рыжие замшевые брюки, яркое полосатое мексиканское пончо и узкий кожаный ремешок на лбу, сдерживающий буйство темных вьющихся волос, – все это выделяло его из толпы. Да еще и манеры – Гарри всегда держался аристократом.

Том Уоринг оценил это:

– Видите ли, я большой поклонник группы Гудмана, а теперь делаю ставку на вас. Присаживайтесь. – Он снял с ближайшего стола стулья. – Виски с содовой? Кофе?

– Спасибо, дружище, в другой раз. Я по делу. У вас в оркестре работает певец… Не знаю его имени. Могу я его увидеть?

– Певец? – Том пожал плечами. – Да у нас нет никакого певца… – Он поскреб жидкую поросль на макушке. – Впрочем, тут работает конферансье, который немного поет. Вряд ли он…

– Скажите, что я хочу с ним встретиться.

Явившийся в темный пустой зал парнишка оказался совсем молодым и настолько не соответствовал услышанному Джеймсом голосу, что тот засомневался и попросил его спеть что-нибудь.

– Прямо так, без оркестра? Впрочем, можно, босс, мне все равно…

Фрэнк запел. Одна песня, вторая, третья – Гарри не останавливал, вслушиваясь в звучание голоса. Да, это было именно то, что он искал!

– Спасибо, дружок. Сколько тебе лет?

– Двадцать три. Я не такой зеленый, каким выгляжу. И у меня огромный опыт работы с аудиторией…

– Мой бэнд выступает в концертном зале «Парамаунт». Приходи туда завтра часам к трем, после репетиции. Я хотел бы продолжить наш разговор. Скажешь, что ко мне, я предупрежу.

На утренней репетиции Гарри, выделывавший на трубе сложнейшие пассажи, увидел в зале своего вчерашнего знакомого. Не сдержавшись, тот бурно зааплодировал его исполнению.

Музыкант спустился в зал и протянул Фрэнку руку:

– Называй меня просто Гарри. А ты – Фрэнки. Понравилось?

– Гарри, это классно! Твоя труба на первом плане – чудо! Особенно в балладах…

– Ради этого я и вырвался на свободу. Такой кайф – играть все, что захочешь! И знаешь – это полезно для души.

– Музыка всегда лезет прямо в душу. Недаром же в соборах без нее никуда. Мне кажется, твой оркестр далеко пойдет. Будет настоящий лом.

– Понимаешь, я хочу продолжать свинговать, но чтобы при этом под нашу музыку было легко танцевать.

– Именно – танцевать! Слишком многие музыканты гонятся за сенсацией и ускоряют темп настолько, что под него просто невозможно двигаться! – подхватил идею Фрэнк.

– Мы делаем упор на средний темп и при этом сохраняем свинг.

– Похоже, вы и про внешний вид не забываете. Обалденные костюмы!

– Мне нравятся, – пожал плечами Гарри. – Я вообще поклонник цирка, всяких забавных трюков…

Оркестранты Гарри носили красные, расшитые блестками пиджаки и белые галстуки. Сам Гарри освоил особую манеру игры на трубе: он так надувал щеки, что, казалось, они вот-вот лопнут. В Синатре он уловил нечто большее, чем вокальное мастерство. Голос парня брал за душу, а это дорогого стоит, научить такому нельзя – либо есть, либо нет.

– Выходит, ты готов заключить со мной контракт? – Прищурившись, Гарри в упор посмотрел на Фрэнка.

– Запросто! Это вонючая конура в Инглвуде мне осточертела. У вас другой полет. – Он оглядел великолепный зал. – Высший пилотаж!

– Лучшая концертная площадка в Нью-Йорке. Увы, мы не всегда работаем здесь. Но и на помойке не валяемся. По рукам? Постой, вот только одно меня не устраивает – твое имя. Извини, но его совершенно невозможно запомнить. Надо придумать что-то броское, короткое.

– Э нет! Мое имя останется при мне. Оно как родимое пятно – не отмоешь. Бери меня вместе с ним или… – Фрэнк грозно выдвинул вперед подбородок с милейшей ямочкой.

– Ого, ты горячий парень. О’кей! Фрэнк Си… Синатра. После «си» хорошо бы пустить «до», ну уж ладно.

«Она шагает по пятам, твоя судьба!»

Свои первые композиции новый вокалист записал с бэндом Джеймса в июле того же года. Это были песни From The Bottom, Of My Heart и Melancholy Mood, ставшие впоследствии настоящими шлягерами.

Оркестр Джеймса хорошо принимала публика, о нем писали первоклассные специалисты.

– Твоя похвала в адрес моей трубы и бэнда выше всяких ожиданий. А как тебе мой вокалист Синатра? – спросил однажды Джеймс критика, ведущего колонку в музыкальных журналах.

– И не знаю, что сказать, – развел тот
Страница 10 из 17

руками и, заметив огорчение Гарри, поспешил заверить: – Понимаешь, он, безусловно, хорош, но сыроват. Его исполнение в общем можно назвать музыкально удовлетворительным, но песни звучат натянуто и даже слегка робко. Как у юноши на первом свидании, когда он толком не знает, что сказать своей девушке.

– Он только начал серьезно петь. И я сделаю все возможное, чтобы этот парень нашел, что сказать девушке. А пока, будь другом, поддержи его. Он нуждается в хорошем отзыве печати больше, чем кто-либо другой. Запомни: Фрэнк Синатра.

Гарри был не только настоящим музыкантом, но и отличным другом.

Фрэнк принес домой «Музыкальное обозрение». Женщины смотрели телевизор. Нэнси, просветленная и спокойная на первых месяцах беременности, вязала нечто крошечное из пушистых ниток. Долли чистила пучок ревеня, положив на ковер газету и почти не отрывая глаз от экрана, на котором очаровашка Гарри Купер бегал по банкетным столам, «оплевывая» фрачных гостей салатным соусом.

– Все сюда! – Фрэнк хлопнул в ладоши и выключил телевизор. – Где отец?

– Сегодня в клубе Бронкса какой-то турнир по боксу, – недовольно откликнулась Долли, не поощрявшая бывшее увлечение мужа.

– О’кей! Старик почитает потом сам. Слушаем все! Статья ведущего музыкального критика Америки. Вот что он пишет: «У солиста Фрэнка Синатры очень приятный вокал и легкая фразировка…» – Он замолчал.

– А дальше, что дальше? – засияла Нэнси.

– Ну… все. Дальше идут похвалы оркестру. Тут сплошные восторги о нашем джазе и прочем.

– Не понимаю, вы что, играете джаз? – Долли считала себя образованной женщиной.

– Да не только! Гарри хочет, чтобы помимо свинга бэнд играл танцевальные мелодии, даже вальсы, танго и румбы. Ведь именно этого ждет публика. У Гарри несколько прекрасных инструментальных солистов – альтист Дэйв Мэтьюз, тенорист Клод Лэйки – первый класс. Великолепный тромбонист Дальтон Рицотти. А как звучит пианино у Джека Гарнера! Отличная команда! Мы высоко взлетим, почтенные синьоры! Нас знает весь Нью-Йорк! А скоро мы отправимся в Лос-Анджелес. Гарри получил ангажемент в шикарный ресторан под названием «Виктор Гюго». Нэнси, вытаскивай нарядные шмотки, ты едешь со мной!

У фортуны скверный характер. Даже своих любимчиков она порой окатывает ледяной водой…

В Лос-Анджелесе музыканты поселились в приличном отеле. У входа в ресторан «Виктор Гюго» висели афиши. Присмотревшись, Нэнси ахнула:

– Ты видел? «Вокал – Ф. Синатра». Огромными буквами!

– Ну, совсем не огромными и не первым номером. В общем перечне музыкантов.

– А мне кажется, что только твое имя и бросается в глаза. Ну, правда же! – Она повисла на руке мужа.

– Сегодня этих лос-анджелесских снобов ждет музыкальное потрясение. Уж мы зададим жару! – адреналин бурлил в крови Фрэнка. Он ощущал себя на взлетной площадке, еще мгновение – поднимется к облакам. – И денежки сорвем нешуточные. После концерта завернем могучий банкет! Я уже сейчас голодный, как волк… – Он нарочито бурно, страстно урча, облапал жену.

Оркестр играл в полную силу, Фрэнк пел восхитительно. Нэнси, в лиловом шелковом платье и с желтой атласной розой в волосах, заливалась слезами радости, сидя на стуле у входа в зал. Потом она ждала мужа у служебного подъезда вместе с женами музыкантов. Они решили, что на гонорар устроят банкет – и непременно в этом шикарном ресторане! Теплая летняя ночь, афиши в обрамлении мигающих лампочек, вечерние наряды – все опьяняло. Шелест океана, пальмы и знаменитости, встречающиеся то тут, то там – только поглядывай. Волшебный город!..

Через час они все собрались в номере Синатры. Нэнси варила на электроплитке спагетти. Даже на сосиски денег не хватило. Одна бутылка виски на всех и поникшие физиономии.

– Нет, уму непостижимо! – в который раз заводился Джеймс. – Кто мог вообразить что-нибудь подобное? «Вы играли слишком громко, вы распугали публику. У хрустальных люстр оборвались подвески. Я не могу выплатить вам гонорар и расторгаю контракт!» Какой-то трясущийся псих в смокинге! Главный администратор!

– Мерзейший тип! – злился Фрэнк. – Зря я не набил морду этому фраеру, босс.

– Тебе польстили, старик! От твоего голоса осыпались люстры! – похлопала его по плечу Маргарет, жена Гарри. – Однако денег ни у кого нет. Это и впрямь цирк, господа артисты…

«Дружище, поживей вертись! Ленивому мешает даже ветер»

Голос Синатры был очень важной составляющей оркестра Джеймса. Джек Мэтиас писал специально для него аранжировки, в которых ему подпевал весь бэнд. Многие специалисты считали, что две песни – It’s Funny To Everyone But Me и All Or Nothing At All, созданные Синатрой с оркестром Джеймса, – лучшие вокальные исполнения Синатры, ставшие бестселлерами. А запись итальянской песни Ciribiribin была непревзойденной среди всех, сделанных им с Джеймсом.

Фрэнк обожал Гарри. Он называл его «босс» – в пику дружеской атмосфере, связывавшей оркестрантов. И все же ушел от Джеймса, проработав у него только полгода…

Однажды, когда бэнд репетировал в Нью-Йорке на Пятой авеню, Синатру услышал ударник из оркестра Томми Дорси… У Дорси как раз возникла проблема с певцом. Ударник рассказал ему о молодом парне, работающем у Джеймса. Томми послушал Синатру и немедленно предложил ему работу.

– Что делать, Гарри? Сам знаешь: Томми Дорси – величина. Нэнси ждет ребенка, а наши заработки не шикарны… – виновато мямлил Фрэнк.

– Думать тут нечего – иди!

– Но мой контракт с твоим оркестром кончится только через пять месяцев.

– Плевать на контракт. Ты должен думать о своем будущем. – Гарри загасил сигарету и закашлялся.

– Босс… спасибо. – Фрэнк поднялся. – Но учти: стоит тебе позвать – я появлюсь в любую минуту. Только свистни – и я уже стою на сцене.

В доме было натоплено – Нэнси простудилась. Долли боялась, что болезнь отразится на беременности. Фрэнк загулял, Мартин спал. Кто после этого скажет, что мужчины – основа семьи? Долли ежеминутно подходила к окну, отодвигая штору, смотрела на освещенную фонарем улицу. Пусть только явится, уж она задаст этому блудливому коту хорошую трепку. Нэнси – курица. Все прощает, не может постоять за себя, совсем парня распустила. Вот он и сел на голову…

Внизу хлопнула дверь, и вскоре Фрэнк, гордый и сияющий, стоял на пороге, словно джекпот выиграл. Куртка нараспашку, белый шарф перекинут через плечо, в руке толстый журнал.

– Где тебя носит? У Нэнси температура. Я издергалась! – выплеснула накопившееся мать.

– Температура? – Он ворвался в спальню, сел в ногах кровати, взял жену за руку: – Малышка моя, что с тобой?

Нэнси открыла глаза и тут же засветилась счастьем:

– Фрэнки… все хорошо! Только накрой меня еще одним одеялом. Знобит немного. И посиди рядом.

– Сиди, сиди с женой, певец фигов! – Долли скрутила жгутом мокрое полотенце, борясь с желанием огреть гуляку по шее.

– Ты что разболелась, лапушка? Так не годится. Скоро мы разбогатеем, переедем на солнышко. Вот! – Он развернул журнал. – Громадная статья о моем новом шефе – Томми Дорси. Слушай. Ма, иди сюда и сядь. «Среди ведущих „белых“ музыкантов свинговой эры оркестр Т. Дорси занимает особое, исключительно важное положение. Оставаясь прежде всего представителем танцевально-развлекательной популярной музыки, он тем
Страница 11 из 17

не менее, делает все возможное для сближения этой сферы с джазом. Ему удалось привести к общему знаменателю совокупность наиболее значимых стилевых идей джаза и обогатить ими американскую популярную музыку. И таким образом, сделать их доступными для широкой массовой аудитории!»

– Ничего не поняла, – нахмурилась Долли. – Скажи толком: его хвалят или ругают?

– Дорси – гений! И мне чертовски повезло работать с ним. Это понятно?

– Понятно, что из-за каких-то там «стилевых идей» ты вовсе перестанешь приходить домой. – Долли укрыла Нэнси поверх одеяла пледом. – Бедная девочка, извелась совсем.

– Просто я всегда волнуюсь, когда Фрэнки нет дома. – Нэнси держала, не отпуская, его руку. – Дурочка, да?

– Самая умная дурочка на свете! – Фрэнк покрыл поцелуями горящие щеки Нэнси. – Красавица, умница моя…

Чертыхнувшись про себя, Долли вышла из комнаты. Надо было все же треснуть по затылку этого блудного кота!

Вскоре Нэнси родила премиленькую дочку. Принимала внучку сама Долли. Она плакала и приговаривала: «Дожила-таки, старая кляча!»

Девчушка получила имя матери – Нэнси, так захотел Фрэнк. Он души не чаял в малышке. Но… но разве у него было время на возню с ребенком? Наконец-то он прорвался к настоящей музыке!

Если Джеймс открыл Синатре путь к славе, то Дорси привел его к ней. Однажды, наблюдая за тем, как Дорси играет на тромбоне, Фрэнк с изумлением обнаружил, что тот не вдыхает воздух полной грудью, а лишь приоткрывает уголок рта. Фрэнк решил попробовать делать так же, пользуясь голосом, как музыкальным инструментом. Он понимал, что с его легкими далеко не уйти, и с бешеным упорством развивал их, часами плавая в бассейне, задерживая дыхание: туда – сюда, вдох – выдох. Судьба вознаградила его за усилия: со временем голос приобрел выразительное звучание. Критики уверяли, что «вокальный стиль Синатры родился из подражания манере игры на тромбоне Томми Дорси – мягкой, лиричной и очень плавной, с музыкальными фразами, переходящими одна в другую почти без перерывов. Синатра применил этот прием к своему вокалу, и именно тогда возник его неподражаемый, вкрадчивый стиль, который захватывал сердца аудитории, особенно женской, сразу и навсегда».

Теперь имя Синатры стояло в афишах в первой строке и набрано было жирнее других. Да он и впрямь стал гвоздем программы. С новым оркестром Фрэнк записал свои первые свинг-хиты: Night and Day («Ночь и день»), This Love of Mine («Моя любовь»), I’ll Never Smile Again («Я не буду больше улыбаться») – самую забойную композицию, в будущем ставшую участником Зала славы Грэмми. И еще целую обойму песен, мгновенно получивших необыкновенную популярность. Шестнадцать из них в течение двух последующих лет побывали в первой десятке хит-парадов.

«Судьбу прошу, сжимая кулаки: не пожалей для дерзкого награды»

Он стоял у окна своей комнаты, сверля взглядом чертову громаду Манхэттена на той стороне Гудзона. Мальчишеская фигура, тонкая шея, острый кадык. На дне голубых глаз, умеющих обволакивать лаской, – колючки упрямой злости. Ему двадцать шесть – почти старик. Он рвался, толкался, напрягал жилы, из кожи лез вон, а все еще – мелкая сошка, поющий итальяшка, каких много.

Да, он кое-чего достиг! Записи с оркестром Томми Дорси, выступления в радиошоу… Хиты, много хитов! Все это бесило еще больше. Теперь, когда он понял, чего стоит на самом деле, довольствоваться малым просто не мог! Разве о такой известности он мечтал? Спроси на улице, кто знает фамилию Синатра – разве что перезрелые матроны и прыщавые девицы. Синатра не в первой десятке. Он не из тех, кого шоферы возят на лимузинах к концертным залам, чей каждый шаг описывают газетчики, не скупясь на определения «суперстар», «голос номер один», «самый популярный певец Америки». Ничего страшного, скажете? Ха! Да иначе ему незачем жить. Черт! Вот так и продают душу дьяволу. Только бы вырваться из этой жалкой дыры!.. Фрэнк поддел носком ботинка и отфутболил на шкаф вышитую подушку, которую помнил с детства. Букет пышных роз на вишневом атласе. Розы выгорели, атлас расползся, выпустив на обозрение свалявшуюся пожелтевшую вату. Двадцать шесть лет в этой дыре, впереди еще столько же. Доживать свой век среди жалкого хлама!

В таком настроении, накатывавшем все чаще, он был невыносим. Только подвернись кто под руку – накричит, обидит. А то и сбежит из дома дня на три. Нэнси кормила малышку на кухне, Долли тихо орудовала у плиты. Она уже не призывала на помощь мужа. Даром что сицилиец – тряпка! А Фрэнки совсем разбушевался, того и гляди, мебель крушить начнет.

Скрипнула дверь, в комнату заглянул отец.

– Ты не спишь? И у меня что-то ни в одном глазу…

– Садись, па. Рассказывай. – Лежа на кровати, Фрэнк тоскливо смотрел в потолок. Он знал, что старикан любит поговорить, а не с кем. Дома одни бабы.

– Второй день дождь льет – как прорвало. Все косточки ноют, что мне на ринге размолотили. И кой черт я тогда мальцом полез драться? Задиристый был, так и тянуло померяться силой. Да и потом от бокса не отставал. Вокруг ринга у нас в Италии крутились интересные люди. Самые интересные, если хочешь знать. – Мартин огляделся, присел на диван. – Что-то не ладится, сынок?

Фрэнк рывком вскочил. Лицо исказилось от гнева:

– А что ладится?! Нет, ты скажи: чему тут радоваться?! Раньше я хоть знал, кому вломить как следует. А теперь! Ха! Куда ни глянь – звезды, звезды! Один я – карлик, под ногами великих путаюсь. На фото, на киноэкране, на пластинках – одни великие! Всех не уделаешь.

– Ты нашел способ постоять за себя получше, чем кулаки. Тебя слушают, Фрэнки, тебя уважают.

– Черта с два! Все только и смотрят, как подставить ножку и обойти. Даже те, кто моложе меня, уже урвали сольные концерты. Да еще снимаются в кино. О них пишут в газетах! Они дают интервью! И сшибают бабки, само собой.

– Объясни толком, что бы ты попросил у Господа?

– Па, ты стал богомольным? – Фрэнк зло хмыкнул, почесал затылок, скорчил постную физиономию: – Во-первых, благополучия моим близким. Во-вторых… Ну, это ж элементарно – чтобы не болел президент!

– Правильно отвечаешь, мальчик. – Отец сделал вид, что не заметил ироничного тона. – Может, что-то еще?

– Мне нужно сняться в кино. Иметь сольные концерты в хороших залах. Мне нужна взлетная площадка, с которой можно стартовать куда угодно! И главное – выбраться из этой дыры!

– А ты не торопишься?

– Да мне уже двадцать шесть! Только и слышу «Подожди, подожди…»! А кому нужен поющий старикан? Кросби к этому возрасту уже снялся в кино и прославился на всю Америку!

В комнату осторожно вошла Долли:

– Гусь зажарился. С капустой.

– У нас серьезный разговор. Иди, Долли, не мешай, – махнул рукой Мартин.

Вот еще манеру взял – руками махать! Долли воинственно подбоченилась:

– Я – мешаю?! Разве не я первая сказала, что мальчик должен стать певцом! Вспомните, когда приходила родня, я всегда заставляла Фрэнка петь! И все были совершенно потрясены! Потом кодлу его музыкантов, что здесь целый день паслась, до пупа кормила. А теперь – «не мешай»! Никому не нужна в этом доме. – Она проглотила ком, но слезы полились.

Фрэнк вдруг заметил, что не только обстановка в доме кажется ему обветшалой, жалкой, состарившейся. Состарились родители. Железная До плачет, отец старается
Страница 12 из 17

скрыть одышку. И совсем они не сильные, не грозные. Доживающие жизнь старики.

– Я говорил отцу, что нам пора перебираться отсюда к солнышку, – терпеливо объяснил он. – Для этого мне нужно появиться на экране и завоевать популярность. Это будет рывок…

– Нужно, нужно… – проворчал Мартин. – А мне новая вставная челюсть нужна. И сердце здоровое.

– Будет, па! Вот заработаю и все тебе куплю – и челюсть, и сердце. – Фрэнк сжал кулаки. – Или сдохну под забором.

«Не сплоховать – борцу поможет хватка»

Через три дня Фрэнку позвонил человек, назвавшийся Джорджом Эвансом. Он сказал, что побывал на концерте биг-бэнда Томми Дорси, правда только до антракта, слышал Синатру и хотел бы встретиться с ним у себя в офисе.

– Отец! – Фрэнк еще держал трубку возле уха. – Это не розыгрыш?

– Тебе позвонил президент?

– Мне позвонил один из лучших агентов Америки! Он раскручивает звезд первой величины. Он пригласил меня на разговор!

– Иди, сынок, и поговори с ним. – Мартин даже не отложил газету. – А потом поблагодаришь от меня одного человека. Вилли Моретти – ты его помнишь. Когда-то мы с его отцом стояли на ринге. Он меня положил…

– Моретти? – Фрэнк хорошо помнил улыбчивого человека с ласковыми глазами, из которых сквозило леденящим холодом. – Быстро он меня тогда от суда отмазал. Я правда был невиновен, не трогал ту девку… Хорош Вилли… Деловой человек.

Фрэнк, конечно, еще тогда сообразил, кто такой этот Вилли. А потом докопался – в определенных кругах его знали как одного из самых крутых бандитов Нью-Джерси. Но он не стал обсуждать это с отцом. Для него разговоры о сицилийской мафии были не более реальны, чем пересуды об НЛО. Темно, смутно, далеко. Сейчас он понял, как близко подошел к опасной черте. Опасной? Почему? Для него эти люди – защита и помощь.

– Лады. Поговорю и поблагодарю… – Фрэнк выказал невероятную нежность – обнял отца и похлопал его по спине: – А ты у меня еще совсем крепкий, старикан.

– «Эванс, Эванс – это класс. Можете поздравить нас…» Пожалуй, фортуне надоело показывать мне свою задницу. – Фрэнк шлепнул Нэнси по располневшему заду.

Теплые руки, пахнущие цветочным мылом, обняли его шею, скользнули дрессированными мышками к груди и там зашустрили, завозились и убежали, развернув его к зеркалу.

– Ну, как? Да не затягивай узел! Пусть свободно лежит. Новый фасон, усовершенствованный. Этот галстук и к деловому костюму как раз подходит. Нитки-то какие! С блеском, твой цвет – стальной с синим отливом, как раз к глазам. Целый месяц ночами вязала, спицы тонюсенькие, как иголки… Жду тебя и вяжу, жду и вяжу…

Она смотрела на него с обожанием. Пухленькая, милая, преданная, простенькая. И что особенно важно – всепрощающая. В шкафу стопки наглаженного белья переложены мешочками с сушеной лавандой, на плите отличный ужин всегда ждет мужа. Иногда до самого утра. Жареным сладким перцем пропахла кухня, на стене – гирлянды лиловых луковиц и ядреного крупного чеснока. Нэнси хорошая хозяйка, вовсю Долли помогает. И отличная мать – в колыбельке сладко спит их дочка, чистенькая, сытая, розовая, как булочка в клубничной глазури.

Нэнси отошла, искоса посмотрела на свою работу – новый галстук, последний из целой серии «спецзаказа». Не очень-то ему подходили стандартные фасоны галстуков – словно удавки болтались на тонкой шее.

– Молодец, женушка, – одобрил обновку Фрэнк, глядя в зеркало огромного трюмо. – Отличная маскировка мелких недостатков великого Фрэнки – скрыт от завистливых глаз мощный кадык и нежная шея… – Он криво усмехнулся. – Кто сказал «мощный кадык»? Ша, господа. Взгляните получше. – Он согнул руки, напряг мускулы, демонстрируя боксерскую стойку. – Все наоборот: мощная шея и нежный кадык. Кто скажет, детка, что твой муж не богатырского телосложения? – Он покосился на свое отражение и, подмигнув себе, отвернулся. – Во всяком случае, драться я умею, и совсем неплохо.

– Мой муж – самый-самый! – Оглядев деловой костюм Фрэнка, Нэнси смахнула пушинку. – Эвансу ты понравишься.

– Кто тут кому нравится? Это шоу-бизнес, детка! Рынок! Посмотрим, что предложит этот малый за такой «товар», как я. – Ребрами ладоней Фрэнк пригладил и без того блестящий от бриолина косой пробор. – Задешево я не продамся.

– Матерь Божья и святые угодники! – Воздев глаза к низкому потолку, Нэнси быстро перекрестилась. – Сделайте так, чтобы все получилось так, как хочет Фрэнки!

– Да куда они денутся, угодники твои разжиревшие! От меня не отвертятся. – В дверях он обернулся, послал жене воздушный поцелуй, «сдув» его с ладони, и она просияла: верно, против такого никто не устоит.

– Рост… Ну, думаю, с натяжкой сто шестьдесят пять. Вес – пятьдесят пять. С галстуком. Угадал? – Прищурившись, сидящий в кресле за письменным столом человек рассматривал визитера. – Не смущайся, парень, садись. Я ж покупатель привередливый…

– Вы знаете, как я пою. Вы были на концерте Томми Дорси. Видели, как меня принимал зал. – Фрэнк продолжал стоять твердо и упрямо, как стоял на сцене – слегка расставив ноги и повернувшись чуть боком. – Этого недостаточно?

– О, да! Сумасшедший успех! Кажется, даже какая-то дама преподнесла цветы. Или букет предназначался Томми? – У Эванса было круглое румяное лицо состарившегося рождественского ангелочка. Если бы у него были крылья, то от них несло бы папиросным дымом, пропитавшим всю комнату. Он и сейчас дымил, говорил словно нехотя, сжимая в уголке губ окурок.

– Радио, пластинки, работа с Томми, – прищурившись, напомнил Фрэнк.

– Как твой предполагаемый агент, я изучил досье. – Эванс загасил остаток папиросы в переполненной пепельнице и запустил обе пятерни в копну вьющихся светлых волос. Помолчал, задумчиво почесывая голову. – Изучил и кое-что придумал…

– Я тоже кое-что узнал о вас. Дюк Эллингтон, Дин Мартин – ваши клиенты. Но все это… – Фрэнк с демонстративным унынием обвел глазами скромную обстановку комнаты, состоящую, помимо письменного стола, из жестяного, выкрашенного серой краской стеллажа, загруженного разлохмаченными папками, видавшего виды кожаного дивана и рогатой вешалки в углу с тремя зонтиками.

– Понимаю: обстановка не впечатляет. Сигару? – Эванс открыл и подвинул в центр стола коробку кубинских «Кочейрос». – Это дорогие, для клиентов.

Фрэнк достал собственные сигареты, сел в кресло у стола и закурил.

– Вообще-то вполне уютно. Под столом никто не валяется, не несет из сортира…

Речь его звенела иронией. Он и впрямь был разочарован. Вырядился, как на свадьбу, и напридумывал уже Бог знает чего… Контора агента оказалась в пятиэтажном доме, зажатом между небоскребами, в длинном коридоре с разнокалиберными табличками на дверях, среди которых была и вывеска «Агент похоронного ритуала мистер Жанкино».

Не такая уж крупная птица этот Эванс. А напустил форсу! Вчера недосидел до конца, ушел в антракте. Папиросы курит хреновые. Ноги на стол закинул с гонором, а подошва стоптанная. Фрэнку стало жаль погибших надежд, расцветших после звонка знаменитого агента. Чертов Моретти! Не такой уж, видать, и матерый.

– Надеюсь, вы работаете не в паре с гробовщиком Жанкино? Невезучие клиенты не отправляются отсюда прямиком на катафалк? – язвил он, отводя душу. Лучше бы,
Страница 13 из 17

конечно, подраться…

– О, чисто сицилийский юмор! – Эванс с удовольствием выпустил из ноздрей клубы дыма. – Успокойся, здесь никого не убивают. А вид моего офиса – блажь преуспевающего дельца. Все знают Джорджа Эванса. И всем известно, что Эванс скромен. Скромен до эксцентричности. Иногда это очень полезно. – Он встал, вытащил из-за папок на стеллаже бутылку виски и содовую, предложил: – Промочим горло, сынок?

– Не пью, не скандалю, не конфликтую с законом. – Фрэнк хотел добавить «папаша», но прикинул, что Эванс на папашу совсем не тянет – разжиревший сорокалетний пузан.

– Ладно, парень, не парь мне мозги. Возможно, я выгляжу олухом, но газеты все же читаю. Вот. – Он положил на угол стола папку с газетными вырезками. – Здесь все о Фрэнке Синатре. Не надо лезть тебе в штаны, чтобы понять – там не все спокойно.

Фрэнк вздернул подбородок – так четче вырисовывалась украшавшая его ямочка.

– Дело с заявившей на меня шлюхой закрыто за неимением доказательств. Знаете ли, мистер Эванс, мне нет необходимости брать женщин силой. – Фрэнк присел к столу, на котором появились стаканы.

– О, несомненно! – Эванс разлил виски, разбавив содовой. – Полагаю, если бы ангелу вздумалось петь в ресторанах и он обладал бы твоими данными, его непременно кто-нибудь затащил бы в постель.

– Точно. Моя проблема – обороняться от навязчивых поклонниц. Уже лет пять на мои концерты с оркестрами ходят толпы фанаток, которых называют «кеды и белые носки».

– Кеды? А лаковые туфельки? А сапожки из крокодиловой кожи не хочешь? Тебя будет любить вся Америка.

– Но вы вчера даже недосидели до конца.

– Разве знатоку необходимо выпить бочку вина, чтобы оценить его качество?

– Рад слышать, мистер Эванс.

– Джордж. Лучше – просто Джо. Нам теперь работать в связке. И знаешь, с чего я хочу начать, парень? С того, что свидетельствует, во-первых, о моем чувстве юмора, а во-вторых, о знании механизмов, которые пока далеко не всем ясны. Я в сущности имиджмэйкер. Слыхал о таких? – Они выпили. – Я создаю звезду – ее биографию, ее внешность, ее привычки и склонности. Создаю продукт, от которого слюнки потекут у так называемого «массового потребителя». А юмор состоит в том, что щуплого коротышку с довольно заурядной внешностью… Тише, тише, парень, – осадил он дернувшегося Фрэнка, – это всего лишь констатация факта. Так вот… – Эванс поднялся и положил руку на плечо темпераментному визитеру, удерживая его в кресле. – Обладателя далеко не сногсшибательной внешности я собираюсь превратить в романтического певца, покорителя всех спален, героя всего женского населения, имеющего глаза и уши. Да, впрочем, плевать на глаза. Слепые леди всех возрастов тоже будут твои. Мне ж надо на тебе заработать.

– Почему бы не сделать из меня клоуна, раз уж моя внешность столь смехотворна?

– Голос. Голос, мой дорогой, голос. – Эванс все же зажег сигару и мечтательно уставился сквозь дым. – Бархатный, мурлыкающий баритон, словно нашептывающий в самое ушко своей избраннице самые ласковые слова. У тебя это здорово получается. Но придется тебе помочь, Фрэнки. А для этого мы с тобой должны быть вот так. – Он сцепил согнутые крючками указательные пальцы. – Начнем знаешь с чего? Ты выкинешь красный пиджак, в котором работал у Джеймса, забудешь про блестки, столь нравящиеся Томми, про яркие рубашки и ковбойские сапоги. Ты научишься носить шляпу так, словно родился в ней. И еще – ты засунешь в задницу свой сицилийский гонор.

Фрэнк едва усидел на месте, ноздри его побелели. Сквозь зубы он процедил:

– О’кей! Но давай, Джо, договоримся сразу: мы постараемся не наступать друг другу на больные мозоли.

Вскоре Эванс сказал:

– Собирай чемоданы, мальчик, порадуй семью. Мне удалось подписать с киностудией Metro – Goldwyn-Mayer контракт на три года.

– Я буду сниматься?

– С начала марта. Мои ребята подыскали тебе неплохую квартирку. Дорого, но, знаешь, положение обязывает. Видишь ли, Голливуд есть Голливуд.

– Прямо в Голливуд?! Это… Это фантастика!

– Ну, дорогой, все только начинается. И пожалуйста, когда будешь закупать летний гардероб, прихвати меня.

«Я номер первый! Я – Король! Ах, только б не свалиться с трона»

О, благодатный край! Все, абсолютно все цветет и пахнет: глицинии, бугенвилии, азалии, камелии и Бог знает что еще. Места голого нет, цветы лезут на заборы, крыши, оплетают стены! С утра до вечера радостное солнце и вместо желтой пыли – зеленый газон, сверкающий каплями росы. Дом одноэтажный, весь из белого штакетника, вроде непрочный, но тут у всех такие. Зато как удобно и чистенько! Ванна – это ж загляденье! Нэнси с малышкой целыми днями моется или гуляет в сквере, Мартин, надев наколенники, повадился бегать трусцой по аллеям, а Долли не прочь прошвырнуться по магазинам. Тут же все непросто – только и смотри по сторонам. «Добрый день, мисс Хепберн! Здравствуйте, мистер Гейбл! Ах, как мы вас любим… Это не ваша собачка, мистер Богарт? Сплошное очарование!»

Фрэнки не сдался на волю «имиджмэйкера». Прихватил себе сногсшибательные яркие рубашки с пальмами, галстуки сочных расцветок, легкие эффектные пиджаки. Как почти всех низкорослых мужчин с не очень выразительной внешностью, его обуревала тяга к замысловатой одежде. Но он был из тех, кому не требовалось повторять дважды – золото от медяка Фрэнки отличал всегда. И прекрасно умел обращать в достоинства собственные недостатки…

В 1941 году Синатра дебютировал на экране – в мюзикле «Ночи Лас-Вегаса», где спел свой шлягер «Я не буду больше улыбаться». В результате опроса, проведенного в этом же году журналом «Биллбоард», он был признан лучшим певцом, опередив Бинга Кросби, державшего этот титул с 1937 по 1940 год!

Однажды ему позвонил Санни:

– Старик, еле нарыл твой номер. Ни фига себе! Такой фурор! Ты обскакал самого Кросби! Банкет зажмешь?

– А ты приедешь?

– Ну, старина, это проблематично. У меня автосервис, дел полно. Аккордеон достаю по праздникам – мы тут небольшую оркеструху замутили, играем в дансинге. Наших давно не видел. Престо в армии – представляешь, как он там без шляпы? Наверное, под пилоткой ее носит. Красавчику два зуба выбили. Он женился на денежном мешке из Айдахо. Но ты! Ты-то как рванул! Ну прямо… высший пилотаж. – Санни засопел. – Я видел кино – это класс! Я в тебя всегда верил! Помнишь, ты хотел сбежать, а я тебя вернул? Там, на шоссе, ночью? Я весь в коровьем дерьме вывозился. Здорово было!

Они еще поговорили – существа с разных планет. Автозаправка и Голливуд – что общего? Воспоминания – хрупкий хлам. Пообещали непременно увидеться, собрать всю банду. И было ясно, что никто никуда не поедет и вожделенная вечеринка растворится в воздухе времени, как сигаретный дым…

«Шел Синатра по шоссе и сбежал от всех…» – бормоча, он вошел в душ и набрал номер девушки, которая всегда его ждала:

– Лора, сладкая моя бэби… Слушай, милая, кто журналюгам про нас слил? Ну не плачь. Ты совершенно ни при чем, бедняжка? Разболтала подружке случайно, а остальное она? Ладно, ладно, крошка, меня на мякине не проведешь – воробей стреляный. Так вот – я тебя больше не знаю. – Зажав трубку, из которой полились бурные рыдания, Фрэнк на цыпочках подошел к двери и заглянул в комнату Нэнси. – Привет, милая! Хорошо
Страница 14 из 17

спала?

– Хорошо, – коротко ответила жена и отвернулась. Она дулась уже третий день, с того момента, как прочла эту проклятую статью. Фрэнк был изгнан из супружеской спальни и сослан в кабинет на диван.

Вернувшись к себе, он гневно крикнул в телефон:

– Все! Мисс Гудинг, если вы будете меня преследовать, я приму серьезные меры! – И хлопнул трубку на рычаги.

Идиотская история, надо быть осторожней… Жуткое место этот Голливуд, он прямо нашпигован голодными репортеришками. Выследили и засняли! Да еще возле мотеля: идут в обнимочку, птенчики… Тьфу!

Белокурую старлетку Элору Гудинг Фрэнк приметил сразу же по прибытии в Голливуд. Ресторан, танцульки, отельчик на берегу, туда-сюда… Он еще не успел осмотреться в этом вожделенном месте, а уже попал во все газеты: «Очаровательная Элора Гудинг заполучила самого желанного мужчину Америки!» Определение, конечно, весьма лестное, но оно не порадовало Нэнси.

Да и Элора, хотя и вправду прелесть, никого не заполучила. Фрэнки же, получше изучив обстановку в Голливуде, ахнул: поговорка «пустили козла в огород» – это про него! Здесь ведь даже продавщицы в магазинах все как на подбор – не хуже Ланы Тернер…

– Ай! Больно! – вопил «самый желанный мужчина Америки», пытаясь высвободить ухо из материнских пальцев. Одно доктор при родах покалечил, другое – родная мать… Нэнси тихо плакала в уголке. Слезы падали на газеты с проклятыми заголовками.

– Ты должен дать нам слово, что это не повторится! – выставила ультиматум Долли. – Иначе я немедля забираю Нэнси с малюткой и мы возвращаемся в Хобокен.

– Да… Да вот вам крест – никогда больше! – Фрэнки метался от жены к матери, божась и вымаливая прощения. Элору Гудинг он в самом деле бросил. Но сколько их еще, длинноногих секси, ждет своей очереди? Аппетит Фрэнка только разгорался, и садиться на «диету» он отнюдь не планировал.

За «Ночами Лас-Вегаса» последовала череда музыкальных фильмов, в которых Синатра играл ловких весельчаков, отлично танцующих, отбивающих степ, изящно флиртующих и острящих. Легкость – неуловимое сияние молодости. Немногим удается сохранить этот блеск на всю жизнь. Это как божественный дар: кто-то не замечает его, не знает, как им воспользоваться, а кто-то аккуратно творит из него свое призвание. Фрэнки был влюблен в свое дело. Лицо его светилось счастьем. То, что он делал, было прекрасно – это знал он сам, и это понимали зрители.

Он был чрезвычайно подвижен, музыкален и наполнен некой летучей субстанцией, слагавшейся из ощущения собственной силы, предвкушения перспектив и постоянной влюбленности в очередную красотку. Он весь светился интересом к собеседнику и, казалось, обожал весь мир.

Однажды вечером отец протянул ему письмо, полученное по почте. Оно начиналось с дружеского «Привет!» и было подписано президентом Америки. Президент сообщал, что Фрэнсис Альберт Синатра должен явиться для дачи присяги и несения службы в рядах армии Соединенных Штатов. Стандартная повестка. Приглашение не на парад, не на чаепитие в Белом доме, а на войну! Достала она уже всех! Европу разгромили, теперь подавай второй фронт – американцев к ружью!

– Эта чертова война никогда не кончится! – Лохматые брови Мартина свирепо ерошились. – Они уже гребут всех, кого попало. Даже знаменитого певца, между прочим, уже не мальчишку, вдобавок семейного и с врожденной травмой уха! Черт! Есть надежда, что ты будешь петь в каком-то полковом оркестре. Не пошлют же они тебя стрелять!

– Ты о чем, старик?! – Фрэнк побагровел. – Я не трус. По фигу мне эти сраные пули! Отсиживаться в окопе не стану. – Он поморщился, схватился за голову: – Но карьера! Стоит на месяц отлучиться – и найдется с десяток «заместителей». А контракты с бродвейскими театрами?.. Черт! Все коту под хвост!

– Зря ты так. Второго Синатры нет!

– Но я не хочу потом начинать все сначала!

После шумных семейных дебатов решено было вновь обратиться к Вилли Моретти. На этот раз Вилли сказал, что пора бы им познакомиться с самим Багси, фамилию которого произносили шепотом. Отец и сын Синатры на следующий день вылетели в Нью-Йорк.

«Матерый враг полезней трех закадычных слабаков-друзей»

Расположившись в кресле первого класса и потягивая виски, Мартин решил поставить сына в курс дела:

– Звали его Бенджамин Зигельбаум, он родился в бандитских трущобах Бруклина году этак в девятьсот третьем – девятьсот пятом… Ну, считай, лет на пять моложе меня. Выходит, сейчас Багси уже сорок с хвостиком…

– Па, может мы будем говорить потише? – Фрэнк кивнул на соседа по креслу, занятого чтением немецкой газеты с фото Гитлера на первой полосе. Фюрер, с вдохновенным лицом параноика, выступал перед толпой.

– Этот немец ни бельмеса не сечет по-нашему. Я проверял. Смотри… Синьор! Простите, вам не мешает наш разговор? – обратился Мартин к американцу по-итальянски. – Какое симпатичное лицо! – Он ткнул в фото фюрера. Тот не поддержал беседу. Пожал плечами и попросил перейти на английский или, в крайнем случае, на немецкий. Убедившись, что его соседи к беседе не расположены, он вынул из коробочки, выданной авиакомпанией, розовые затычки и вставил их в уши.

– Так-то оно лучше! – Мартин вернулся к прерванному разговору. – Так вот, рассказываю тебе про интересный фильм, – он подмигнул, довольный конспирацией. – О пареньке Багси. Его отец, еврейский иммигрант из России, гробил здоровье на швейной фабрике, зарабатывая жалкие копейки. Денег не хватало на пропитание пятерых детей. Видя, как мучается отец, Бен еще в раннем детстве поклялся: он никогда не будет надрывать спину «честным трудом» ради наживы чужого дяди. И верно решил! Не дурак, а?.. Подростком Бен подружился с Мойшей Седвэйем, таким же оборванцем, как и он сам. Начали ребятки с грабежа уличных торговцев. Бен подходил к одному из продавцов и просил доллар. Тот, само собой, посылал его в задницу. Подбегал Мойша, обливал керосином весь товар и подносил к нему зажженную спичку. В следующий раз торговцы были более сговорчивы и соглашались заплатить дань без промедления. Таким образом, Бену и Мойше удалось взять под контроль всех торговцев на улице Лафайетт.

– Хорошее начало. Если честно, в нашей компании тоже были парни, занимавшиеся похожими делами. – Фрэнк пристроил затылок на подголовник и прикрыл лицо газетой. – Только у них дальше тюряги дело не пошло.

– А у Бена пошло! И очень далеко. Вскоре он повстречал другого подростка, тоже иммигранта. Этот малец уже имел немалый преступный опыт. Вместе они сколотили первую банду наемных убийц. Позже она вошла в Национальный преступный синдикат.

– Старик, не запугивай меня грозными названиями. Если меня вознамерился заслать под бомбы сам президент, то и отстоять меня смогут только люди серьезные.

– Решающим моментом для Бени стала встреча с Меиром Лански. Приглядевшись к бруклинскому раскладу, Лански понял, что из еврейской молодежи, обитающей здесь, может выйти толк. Единственное, чего им не хватало, – это хорошей организации, наподобие организации итальянской или ирландской мафии. И первым человеком, завербованным в его банду, стал Бен Зигель. Парень был смел до идиотизма, всегда на взводе – готов в любой момент броситься на врага и открыть пальбу.

– Багси и
Страница 15 из 17

означает «бешеный», – уточнил Фрэнк.

– Э, сынок, тут скользкий момент. Означать-то оно означает. А смысл вышел другой. В определенных кругах имя Багси упоминалось, когда речь шла о бесстрашии и ответственном отношении к работе. Но Бен Зигель хотел выглядеть настоящим джентльменом. Естественно, он ненавидел свою кличку. Предпочел, чтобы друзья называли его просто Беном, а все остальные – мистером Зигелем.

– Интересное кино. – Фрэнк делал вид, что борется с одолевающей дремотой, но слушал внимательно. – Я даже слыхал, что этот парень влюблен в искусство. Говорят, – он хмыкнул, – что он состоял в нежной связи с Джин Харлоу, которую пас Говард Хьюз.

– Красотка умерла молодой. Но в Голливуде о нем наслышаны.

– Ты-то откуда все знаешь? – Фрэнк с интересом глянул из-под газеты на отца – мирного пожилого итальянца с проседью на висках и аккуратными усиками.

– Твой отец – боксер, хоть и бывший. Матчи в Нью-Йорке я старался не пропускать. Публика там – та самая. Мне доверяли и много рассказывали.

– Моретти из этой компании?

– С его родными я знаком с Катаньи. Так уж вышло, что сестра Моретти вышла замуж за парня из команды Зигеля. Семейные дела, ты ж понимаешь.

– И мы едем прямо к мистеру Зигелю?! – Фрэнк отбросил газету и в изумлении уставился на отца. – Ну, это круто!

– Постарайся понравиться ему, сынок. И вот что запомни: говорят… люди говорят, что у Зигеля напрочь отсутствует чувство страха и он не раз спасал своих друзей от неминуемой гибели. Моретти сказал мне как-то: «В опасных ситуациях Багси никогда не раздумывал. Пока мы высчитывали, как лучше поступить, он уже доставал пистолет. Когда доходило до дела, никто не мог с ним сравниться. Я не знаю другого столь же храброго человека». Это высокая оценка, мальчик.

Элегантный голубоглазый брюнет с шикарной шевелюрой и благородными чертами лица сидел за столом в саду своего дома в окрестностях Нью-Йорка. Настоящий герой киноэкрана, только что приехавший с кастинга в Голливуде. Вокруг поднимались кроны высоченных кленов, за ними виднелись черепичные крыши невысоких домов. Собственное поместье в парковой зоне, окруженное непроницаемой изгородью и недремлющей охраной. Но ни забора, ни охраны не видать. Стены каменного дома за плечами джентльмена оплетены плющом, из открытого окна взлетает край тюлевой занавеси, доносятся женские голоса и детский смех. На столе, окруженном цветущими кустами, стоят изящный кофейный сервиз, вазочки с сахаром и печеньем. У стола – большая оцинкованная лейка. Прищурившись, мужчина рассматривал зелень на грядке, разбитой вблизи круглой клумбы.

За столом расположились еще трое мужчин – отец и сын Синатры и их старый знакомый Вилли Моретти.

– В этом году не видать Саре никаких тыкв. Опылять некому! Соседний фермер опрыскал весь участок ядохимикатами. Пчелы погибли. Ему бы только свою свеклу собрать, а на зверюшек и насекомых плевать. С таким отношением к природе нам скоро всем надо будет другую планету искать. – Зигель аккуратно очищал апельсин серебряным ножичком. Очистил, красиво разломил дольки лотосом и положил на блюдце – для всех.

– Сахар в воду для полива добавляй, верное средство. – Вилли Моретти сыпанул в лейку пару ложек песку, поболтал воду и полил крайний кустик на грядке, весь покрытый желтыми цветками. – Так и действуйте. – Он старательно обтер крупные руки салфеткой. – С утра налетят!

– А мы вам, мистер Зигель, натюрморт для радостного утра привезли. – Мартин Синатра заулыбался. – Сбегай-ка в машину, сынок.

Фрэнк поднялся, Багси движением руки остановил его:

– Сиди, пей кофе. Антуан принесет. – Он кивнул крепкому мужчине, совершенно незаметному за кустами цветущей жимолости.

– Сзади, на сиденье. Там не заперто! – крикнул Мартин. Но было совершенно очевидно: здесь что-то кому-то объяснять нет никакой необходимости, все все знают.

Вскоре Антуан уже семенил едва видными из-под огромной корзины ногами. Фрэнк бросился на помощь и подхватил ношу за ручку. Плетеную корзину поставили у ног Багси: дары природы – тыквы всех видов и оттенков, плоские патиссоны, узорчатые кабачки – радовали глаз.

– Все моя Долли собственноручно выхаживала, – соврал Мартин, узнавший у Моретти об увлечении жены Бена выращиванием тыкв. Овощи были приобретены на нью-йоркском рынке. – В Калифорнии солнца много. Вон, заковырка какая произросла! – Мартин вытащил кабачок, на удивление точно воспроизводящий форму мужского члена.

– Это к плодородию, – засмеялся Багси и крикнул в дом: – Сара, иди, дорогая, сюда, тебе подарки друзья принесли!

Вышла молодая, очень красивая еврейка с яркими сочными губами и приятной улыбкой.

– А это вам и женщинам этого дома! – Фрэнк подал ей заранее приготовленную коробку с пластинками. – То, что я сумел сделать благодаря вашей помощи.

– Ты, дорогой, лей мед, да не пересласти коржик. – Вилли нарочито нахмурился. – Мы тут все хоть животы надорвем, а так, как ты, петь не сможем. От Творца нашего дар тебе перепал.

– А меня вот что беспокоит. – Багси обнял присевшую рядом Сару. – Плохого человека мы образумить сумеем. А кто талантливого поддержит? Вижу, не всегда государство разумно этим богатством распоряжается. А значит, помочь должны те, у кого сила и средства есть. Я, Фрэнки, на тебя большие виды имею. – Он обаятельно улыбнулся.

– Буду рад оправдать доверие. – Лицо Фрэнка озарилось подобающим случаю вдохновением. В голове же его быстро пронеслось: «Кранты!», а затем еще одна мысль: «Вот бы такого заполучить в друзья!» Багси Зигель ему очень понравился.

«Мне не забыть тот час… я слышал голос Славы…»

Получив официальное освобождение от воинской службы по медицинским показаниям – из-за болезни уха, Синатра завоевал себе врагов: пресса упорно муссировала тему его отлынивания от армейской службы, неприкрытое донжуанство, амбициозность и неукротимый нрав. Доводились до сведения общественности десятки случаев, мягко говоря, неэтичного поведения звезды: нажал на агента, вытряс гонорар, устроил скандал в газете, едва не избил музыкального критика… А уж тех, у которых певец соблазнил жену или возлюбленную, было не счесть. Пресса перемывала любимчику публики все косточки, но никакие ее выпады не могли противостоять охватившей страну «синатромании».

Настоящий прорыв в карьере Синатры произошел в декабре 1942 года, когда он подписал шестимесячный контракт с Paramount Theater – самым большим и престижным концертным залом Нью-Йорка. Это была прямая дорога к славе, признанию и деньгам. Прежде за один месячный ангажемент в оркестре Бенни Гудмана Синатра получал пять тысяч долларов – предельно высокий гонорар по тем временам. Но теперь ему предстояли вожделенные сольники! Весь вечер самому держать зал! Да не какой-нибудь, а самый привередливый… Первый концерт был назначен на канун Рождества.

Гримуборная, видавшая величайших певцов и музыкантов, выглядела шикарно: вишневый штоф на стенах, хрустальные бра, украшенная позолотой старинная мебель. Огромное зеркало, обрамленное лампочками, отражало элегантного молодого мужчину в темном костюме. Незнакомец – властный, требовательный, рафинированно-аристократичный – занял место задиристого, амбициозного Фрэнки. Какие
Страница 16 из 17

еще «клозетные турне»? И что за «отчий дом» в Хобокене – этой сточной канаве? Джентльмен в элегантной «тройке», серой шляпе с широкой лентой – все в тон и все самого лучшего вкуса – наверняка родился в графском замке. Он умеет держаться с важными собеседниками, его симпатии ищут сильные мира сего, перед ним заискивают люди могущественные, и любая женщина теряет голову, стоит лишь поманить пальцем…

– Да, стоит лишь поманить пальцем! – Фрэнк продемонстрировал своему отражению задиристо вздернутый подбородок.

– Заткнись! – осадил его парень из зеркала. – Подумай лучше, как не дать петуха в «Прощай, весна!». Помнишь, тогда, в открытом зале? А? Мурашки по спине…

– А ты не пугай! Я знаю, мне положено сейчас трепетать. Молить Всевышнего позволить мне, червяку, совершить чудо – спеть так, чтобы зал лежал от восторга… Фигу! – Фрэнк показал в зеркало крепкий кукиш. – А я вот не боюсь. Не боюсь – и все тут! Я верю в себя и в свою удачу… Ты-то знаешь, что это правда… – Фрэнк слышал шум, доносящийся из зала, какие-то спорящие голоса у двери. – Я их всех порву! – пообещал он своему отражению, сделав соответствующий знак рукой.

И подумал: «Вот сейчас прямо тут рухну на ковер и сдохну от страха!»

Перебранку в коридоре прервал властный голос Эванса. Послав кого-то подальше, агент без стука распахнул дверь. Его дорогущий смокинг, несмотря на атласные лацканы, был щедро посыпан пеплом. Даже плечи занесло «пургой», впрочем, возможно, это была перхоть. Импресарио не переставал удивлять Фрэнка: бездна вкуса, энергии – и эта демонстративная неряшливость, словно посылающая светские условности в известном всем направлении.

– О! – Эванс картинно раскинул руки. – Именно то, что я хотел. Молодец, парень! Шляпа – это круто! Совершенно скрывает твои роскошно торчащие уши.

– Полегче на поворотах, Эванс. – Глаза Фрэнка угрожающе сверкнули. – И этим, что натолклись в зал, хорошо бы вести себя поприличней. Уже, наверное, запаслись тухлыми яйцами и ждут…

– Здесь лучше идут помидоры… – Эванс еще раз оглядел своего подопечного и опустился в кресло: – Должен тебя кой о чем предупредить… Там полный зал твоих фанаток, кое-кто уже бьется в истерике…

– Не может быть… – оторопел Фрэнк.

– Тише, дорогой. Ты хоть подумал, зачем здесь я – Джордж Эванс, великий имиджмэйкер?

– Поддержать…

– У меня задача другая – создать из тебя мегазвезду. При минимальных капиталовложениях. А в этом деле главное – подсказать толпе тип поведения. Они должны испытывать высший кайф от пения кумира, доходя до умопомрачения. До умопомрачения! Это тебе по силам. Я еще в самом начале заметил, что дамы от тебя буквально впадают в транс!

– Да, и обозвал меня хиляком.

– Хиляк, обожаемый женщинами! На них я и сделал основную ставку в завоевании толпы. Но толпой ведь надо руководить! Вот этим я и займусь… – Он помахал руками, изобразив дирижера.

– Спасибо, надеюсь, рассчитываю… – Фрэнк покосился на репродуктор, вежливый голос из которого приглашал мистера Синатру на сцену. – Мне пора.

– Ни пуха… – подмигнул Эванс.

– К чертям! – Фрэнк сдвинул шляпу чуть набок и под трели звонка покинул комнату.

Первое отделение он провел как под водой! Уже не новичок на сцене, он чувствовал странное раздвоение. Хлыщ в шляпе шептал в микрофон какие-то слова, а Фрэнки из Хобокена стоял рядом, психовал и грыз ногти.

Кончилось все как-то неожиданно. Пижон в шляпе умолк, картинно раскланиваясь, а зал взвыл… Святая Дева Мария, такого он еще не видел! Разве только по телику, когда показывали турнир мирового первенства по боксу и громила Черный Бил положил в нокаут норвежского дебила. Беснования! Крики, визги, свист – аж страшно.

Занавес рухнул перед его носом. Да это же антракт! За кулисами уже ждали, повисли на плечах, жали руки, совали цветы. Липкие от помады горячие женские губы впивались в его щеки, в воротник сорочки… Он сам не помнил, как оказался в гримерке.

– Здорово тебя отделали! – порадовался ждавший там Эванс. – Ну, как? Хорошее звучание?

Фрэнк бросил шляпу. Снял пиджак:

– Помыться бы – рубашку хоть выжимай. И вся в помаде. Не хватает еще, чтобы сюда ввалились сейчас Нэнси с мамашей.

Эванс протянул ему вешалку с чистой рубашкой и полотенце:

– Охладись.

Пока Фрэнк мылся в душе и переодевался, Эванс рассказывал ему о своем пиаровском трюке.

– Я нанял девушек и, подробно проинструктировав их, рассадил среди зрителей. Девушкам полагалось вздыхать всякий раз, когда ты затянешь лирическую балладу, визжать, когда прозвучит слово «любовь», и биться в экстазе, когда ты протянешь руки в их сторону. Девчонки отлично справились, завели толпу и… Ты сам слышишь, что там делается… Сирена, кажется… значит, вызвали «скорую»!

– Твои штучки сработали… А я вроде как и ни при чем? Сбоку припеку?

– Не горячись, сицилиец! Знаешь, как отныне тебя будут величать? «Мистер Голос»! Я подбросил идейку критикам. Неплохо, а?

…Концерт закончился триумфально. А за ним другой, третий… Полгода сольных выступлений, неистовств зрительного зала, полицейских нарядов, разгонявших фанаток, – полгода славы, о которой Синатра и не мечтал. Не мечтал потому, что никогда такого еще не было – повального сумасшествия, охватывающего зал при звуках голоса певца. Наемные красотки уже не требовались. Фанатки до хрипоты вопили «браво!», визжали и даже натурально падали в обморок от полноты чувств. Газеты писали, что на концертах Синатры происходит невиданное – тысячи поклонниц пытаются прорваться в зал, запрудив всю улицу! После предновогоднего концерта в «Парамаунте» дверь, ведущая за кулисы, была заблокирована жаждущими автографа девчонками. А спустя несколько дней американские газеты уже пестрели заголовками: «Битва пяти тысяч фанаток за возможность взглянуть на Фрэнка Синатру».

Поклонницы повсюду сопровождали своего кумира, зачастую перекрывая движение на улицах. На концертах же происходило такое безумие, которое не шло ни в какое сравнение с триумфами других великих исполнителей, выступавших в этом концертном зале. Юные фанаты Синатры, так называемые бобби-соксеры,[1 - От англ. bobby sock. Так назывался особый тип носков, которые иногда были частью школьной формы девочек в 1940-1950-е годы в Америке. Нередко в школах в качестве танцполов использовались помещения гимнастических залов, куда нельзя было заходить в уличной обуви, поэтому девочки танцевали в носках, скатывая их вниз, до самой пятки. Эта мода вскоре вышла за пределы школ.] были готовы буквально молиться на своего идола и даже носили нечто вроде униформы – девушки надевали широкие юбки, на которых чаще всего был изображен прыгающий пудель. Синатра стал первым подлинным молодежным кумиром, первым в истории шоу-бизнеса поп-идолом, лидером настоящей субкультуры. Так что поклонницам Элвиса Пресли и «Битлз» было у кого учиться.

Завершал полугодовые выступления в «Парамаунте» уже совсем другой человек. Вернувшись после финальных оваций, цветов, криков в привычную уже, заваленную букетами гримерку, Фрэнк подошел к зеркалу, пытливо вгляделся в свое отражение. Человек из зеркала вперил в него довольно наглый взгляд, не скрывающий насмешку. Фрэнк кивнул ему:

– Привет! Вот, значит, какой ты… супер-пупер! – Он
Страница 17 из 17

опустился на стул перед гримерным столиком. Его отражение повторило движение, но чуть замедленно, с ленцой, словно нехотя подчиняясь. – Ну ты фраер, Мистер Голос! Хорош гусь! – Фрэнк выключил часть лампочек. – Это за тебя я катался в пыли, разбивал носы, выдрющивался в провонявших мочой забегаловках, рассказывал про писающего льдом эскимоса. Из-за тебя надрывался часами, выводя фразу, ужом вился, чтобы угодить публике… Думаешь, все свалилось само? Э, парень, не так-то просто оставить всех за спиной. Я слушал пластинки Кросби днем и ночью, я пел даже в сортире, изучал звучание оркестра и присвоил, засадил в свои внутренности голоса всех инструментов. Я научился растягивать губы, экономить воздух, чтобы тянуть ноты, и делать вздох совсем незаметным… Я ездил на поклон к Бену Зигелю, чтобы, не приведи Господь, не сгнить от раны на фронте. Оберегал, как мог, твою драгоценную задницу…

Человек в зеркале закинул ногу на ногу и улыбнулся:

– Мама миа! Какой бескорыстный жертвователь! Речь, как я понял, идет о благодеянии… Давай расставим точки над i. Запомни: ты выламывался ради своих амбиций, ради безумной жажды быть лучшим. Ради удовольствия ловить в сладостные сети мурлыканья пестрых бабочек – всех, каких пожелаешь. На меньшее ты не согласен. Ты – победитель! Ты – Мистер Голос – Властелин мира! – Он расхохотался, с надрывом, с позой. И вдруг умолк, ткнув перед собой пальцем. И попал бы в самый нос Фрэнку, кабы не стекло. – А вот возьмет крохотный сосудик на твоих связках да и лопнет! И что? Прощай голос! Никакой мистер Зигель не поможет! Что ты тогда? Кто? Куда денется твоя королевская самоуверенность?

… Много лет спустя одна, много испытавшая и мудрая женщина, поющая перед полными залами на разных континентах, со смехом скажет ему:

– Не понимаю тех, кто говорит: «Я так дрожу перед выходом на сцену!» Если дрожишь – зачем выходить? Вот я совершенно не боюсь и выхожу с радостью!

– Представь, у меня та же история. Причем с самого начала. Мы отличная пара!

– Уникумы! – Они обнялись.

Разговор происходил в постели. Семидесятилетняя Марлен Дитрих и ее ровесник Синатра – оба успешно концертирующие и не боящиеся в этой жизни ничего, даже самой старости. Марлен, завершавшая связью с Синатрой свою бурную любовную биографию, называла Фрэнки «роллс-ройсом» среди мужчин.

«Поет душа, я лишь ее хранитель…»

Синатра стал самым популярным исполнителем Америки. Мир увидел секс-символ нового типа – молодежного поп-идола, заставлявшего биться сильнее тинейджерские сердца. Один из критиков заметил, что между строк песен Синатры непременно торчит его либидо…

Предложения сыпались со всех сторон. Такого быстрого триумфа никто не помнил. Правда, многие были уверены: Фрэнк Синатра – очередная «спичка», как вспыхнул, так и погаснет. Но пламя этой спички разгоралось в большой костер, который никто не мог погасить. Фантастически трудолюбивый и целеустремленный певец не был однодневкой. В музыкальных кругах шутили, что Фрэнк обладает патентом на исполнение хитов. Синатра тщательнейшим образом вырабатывал свой стиль. У Бинга Кросби он научился очень бережному отношению к тексту, у тромбониста Томми Дорси – искусству незаметно дышать, чтобы разнообразить свое пение длинными фразами, у Билли Холидэй – протяжной атаке ноты, вносящей разнообразие в ритмику всего оркестра. Но все эти тонкости исполнительской техники не приводили бы в восторг публику, если бы сердце Синатры не билось в унисон с мелодией.

В одном из интервью он скажет: «Мои слушатели сопереживают песне, потому что я сам до глубины души проникаюсь ее смыслом. Я не делаю это намеренно. Все происходит само собой. Если в песне речь идет о крахе любви, то я и сам чувствую себя брошенным и одиноким. В этот момент мой голос несет всю боль потери, которой охвачено мое сердце. Ты можешь обладать прекрасными актерскими данными, но публика всегда оценивает меру твоей искренности. Если ты слукавил, не рассчитывай на успех. То же самое происходит во время любого контакта между людьми: выступления политика по телевидению, съемок актера в кино или беседы парня и девушки. В жизни и искусстве правда одна».

В 1943 году Мистер Голубые Глаза стал постоянным участником популярного радиоцикла Your Hit Parade, в течение четырех месяцев пел в постановках на Бродвее, вел на радио собственную программу «Песни Синатры». Тогда же стартовала и его полноценная кинокарьера. Первые кинороли ему предлагали в мюзиклах – «Поднять якоря!», «Пока плывут облака», «Это случилось в Бруклине», «Увольнение в город». Проявить же свои актерские способности в полном объеме он смог в фильме Step Lively, снятом на студии Metro-Goldwyn-Mayer в 1944 году.

Директор студии Луис Майер (прозванный Золотым Львом) был очень доволен заключенным с Синатрой контрактом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/ludmila-boyadzhieva/frenk-sinatra-ava-gardner-ili-merilin-monro-samaya-bezumnaya-lubov-hh-veka/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

От англ. bobby sock. Так назывался особый тип носков, которые иногда были частью школьной формы девочек в 1940-1950-е годы в Америке. Нередко в школах в качестве танцполов использовались помещения гимнастических залов, куда нельзя было заходить в уличной обуви, поэтому девочки танцевали в носках, скатывая их вниз, до самой пятки. Эта мода вскоре вышла за пределы школ.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector