Режим чтения
Скачать книгу

Где ночуют боги читать онлайн - Дмитрий Иванов

Где ночуют боги

Дмитрий Владимирович Иванов

Циничный московский концептолог Антон Рампо отправляется в Сочи выполнять правительственный заказ – ни много ни мало создавать положительный образ Олимпиады-2014. Антону под силу даже эта нелегкая задача, ведь он – гений креатива!

На гонорар он планирует купить небольшой островок во Французской Полинезии, где солнце светит круглый год. Но случайный поворот на небольшую горную дорожку раз и навсегда меняет его судьбу. Столичный концептолог попадает в гостеприимный, честный и цельный мир – туда, где ночуют боги.

Дмитрий Иванов

Где ночуют боги

© Иванов Д., 2015

© ООО «Издательство «Э», 2016

Часть 1

Миссия

Жил-был я. Правда, я не знал, зачем я это делаю – живу. Но это нормально. А кто знает, зачем живет? Никто не знает. Так я думал тогда. Мне повезло, я стал думать иначе. Вот как это случилось со мной.

Жил в Москве человек, который на самом красивом в мире метро не ездил. Ездил он на «Пежо». Недалеко: на работу, с работы плюс в ресторанчик (почти без парковки, что отсекает жлобов). Звали человека Антон Рампо. Ему было тридцать шесть лет, когда начиналась эта история.

В Москве, в городе-тереме со здоровым румянцем с мороза, начиналась эта история. У Антона был стиль. Как и у Москвы – они были похожи; правда, у Антона не было здорового румянца с мороза, потому что в «Пежо» у Антона был климат-контроль. Антон был бледен, много курил и поздно ложился, потому что был креативным. Креативный – это такой человек, которому незачем говорить, что он элита, потому что это видно и так. Дураки полагают, что элита – это люди с баблом: фармацевтические короли, нефтяники и олигархи. Но креативные смотрят на людей с баблом свысока, называют их жлобществом. Потому что от них пахнет. От фармацевтических королей разит валерьяной, от нефтяников – мазутом и кровью, от колбасников – кровью и ливером, от олигархов – Бутырской тюрьмой. Человек креативный не пахнет. Как деньги. Потому что в его производстве нет вони, станков, инструментов. Не считая, конечно, мозгов. Правда, непонятно, как инструмент этот работает. Но ведь использовать инструмент, не зная, как он устроен, – это и есть креативность. Антон был концептологом. Он был человек, продающий концепции. Концепции – это удачно сформулированная ложь. Потребность в концепциях появляется, когда в обществе есть неуверенность в чем-то. Например, при Сталине концептологов не было, потому что не было неуверенности. Все были уверены в том, что Сталин велик и любит детей, и никого не приходилось в этом убеждать. А если и приходилось, то для этого нужен был не креативщик, а могильщик. А вот когда в обществе появляется неуверенность, например в том, что «Россия! Оле, оле-оле-оле!» и так далее, тут и появляются концептологи. Они знают, как убедить общество в том, в чем оно сомневается. Общество ценит эту способность убеждать себя и платит за нее хорошо. Так это работает.

В тот памятный день, когда начиналась эта история, Антон Рампо ехал на работу в агентство «PRoпаганда». В агентстве он был на хорошем счету: его любили за высокий КПД мозгового штурма. Мозговым штурмом креативные называют ситуацию, когда появляется заказчик, – это человек, у которого много денег, мало времени и совсем нет вкуса. Это значит, что придумать то, что ему нужно, надо: а) быстро (он торопится жить); б) стильно (он на это надеется); в) не выходя за бюджет (он больше не даст, он сразу сказал); г) так, чтобы придуманное можно было ему объяснить без ссылок на книги, картины, кинофестивали в Берлине и иные неприемлемые для него источники информации; и, наконец, д) чтобы результаты работы можно было сдать ему и получить деньги, не унижая, по возможности, слишком сильно себя. Антона ценили за способность работать в условиях жестких рамок а) – д). Ценили и за здоровый цинизм. Принято считать, что цинизм бывает нездоровый – это когда у человека нет ничего святого, и здоровый – когда у человека есть что-то святое. Никто, правда, никогда не спрашивал Антона, что у него есть святого. Такие вопросы не принято задавать друг другу в больших городах, в городах-героях. Человек там и так всегда на виду, и должно же быть у него, человека, что-то личное, не для прессы, святое. И он имеет полное право не говорить, где он это прячет.

В тот памятный день Антон ехал в «PRoпаганду» рано утром, хотя вставать рано Рампо не любил, потому что поздно ложился, потому что был креативным. А тот, кто ложится рано, – тот или крестьянин, или менеджер, или офисный клоп и винтик глобализации. Но в то утро Антону позвонил Миша Минке. Он вызвал Рампо к девяти. К девяти утра. Антон удивился, но Миша очень просил, и Рампо встал рано, как последний риелтор.

По дороге в «PRoпаганду» Антону дважды звонил Миша Минке, спрашивая, едет ли он и где он едет, требуя подробностей о местах, которые Рампо проезжает. Миша явно не верил, что Антон едет, он думал, что Антон спит и обманывает его, записав ответы на автоответчик. Миша нервничал. Антон сразу понял: крупный заказ. Миша вел себя так, только если заказ был действительно крупным.

Миша Минке в прошлом сам был креативным, но бросил это занятие, потому что психолог, к которому обратился Миша, почувствовав однажды примесь тревоги в обычной ленивости, сказал ему прямо: «Михаил, будете дальше таким креативным, придется менять перегородку в носу. Свою, Михаил, вы сторчали уже, надо бросать кокаин. В носу очень нежная слизистая, так что ставить придется вам платину. Конечно, я понимаю, вы хорошо зарабатываете, и если есть на кокаин, наверное, есть и на платину, но у вас, Михаил, на пределе психоресурс, а его не заменишь, даже платиновым. Так что, если будете дальше таким креативным, попадете на платину, плюс попадете в психушку». Миша сделал правильный выбор. Он перестал быть таким креативным. Было трудно сначала, были проблемы со сном, кричал, убегал во сне от рабочих, но потом пошел в фитнес-клуб, постепенно втянулся, бросил кокс, подсел на соки, от фреша прошла креативность, зато дар менеджера, наоборот, появился, и Миша стал директором PR-агентства. Хорошим менеджером, точнее, кризис-менеджером, потому что управление креативными людьми – это кризис-менеджмент по определению. Миша хорошо знал тех, с кем работал, знал изнутри и поэтому умело коллег эксплуатировал, используя свое превосходство, ведь он сумел побороть в себе креативность, а они – нет. При этом Миша был гибок, подчиненных без необходимости не унижал, ведь он помнил, что и сам был таким же. В общем, Миша Минке был человек продвинутый, стильный, лысый, на голове он носил черную бейсболку с надписью «It’s white». Кто поймет это, поймет и остальное, так считал Миша.

Мозговые штурмы в агентстве, которым руководил Миша Минке, проходили в специальной комнате, на двери которой был нарисован мозг человека и было написано «BRAIN-ROOM». В PR-агентстве Миши было принято все называть по-английски. На двери в Мишин кабинет, небольшой и лишенный внешнего пафоса, было написано просто «MIKE. PUSH». Миша стремился к демократичности. Демократичность от тирании отличается тем, что тирания – это: а) не стильно и б) затратно.
Страница 2 из 23

Так считал Миша.

Антон Рампо ехал утром по городу-герою и думал: «Люди. Как же много людей, оказывается, каждое утро едет на работу. Бедолаги, рабы. Как хорошо, что я не такой» – так он думал. До «PRoпаганды» ехал долго сквозь пробки. Пробки создавали бедолаги-рабы.

В агентстве по дороге в кабинет Миши Минке Антон успел сделать три дела. Первое: встретить в коридоре Валька Матвеева, очень худого и длинного парня с огромным мозгом и большими глазами. Родители Вали Матвеева были идейные хиппи, они свалили в Тибет, чтобы там найти точку покоя. Сыну идейные оставили квартиру на Чистых прудах. Это предопределило судьбу юноши. Валя стал приводить в квартиру философов и наркоманов, стал и сам баловаться наркотиками и философией, а еще чуть позже – креативом как единственной областью, в которой хорошо платили за то, что Валя любил и умел, – нести ахинею. Миша Минке много раз пытался уволить Валю за неадекватность, но иногда больной Валин мозг приносил агентству доходы. Например, именно Валей Матвеевым был придуман блестяще проданный Останкинскому комбинату слоган: «Просто мясо. Just meat». Валя же предложил и слоган для нового «МакЧикена» «Just eat it». Американским заказчикам очень понравился слоган, но немного смутил перевод на русский. «Новый МакЧикен. Просто жри». Тогда, по предложению Миши Минке, слоган был переделан на столь же понятный, но более сдержанный, стильный «Просто живи».

Когда Антон встретил Валю, тот сразу же затащил его в «BRAIN-ROOM» – там никого не было в этот ранний час – и сказал:

– Есть Ди Каприо. Будешь?

– Это что? – не понял Антон.

– Синтетики, новейшие, – пояснил Валя. – Одна капсула, и ты Ди Каприо.

– В смысле? Внешне? – удивился Антон.

– Внутренне. Внешне палевно же! – засмеялся Валек.

– А если съесть две? – спросил Антон.

– Ну не знаю. Можно вообще-то! – заинтересовался идеей Валек и достал из кармана дизайнерских штанов пакетик с капсулами.

– Валек, давай, может, попозже, – ответил Антон. – Мишаня вызвал. Ты, кстати, почему так рано в конторе? Тебя что, тоже вызвал?

– Ну да. Я всю ночь креативил. Концепцию, – устало сказал Валентин.

– Концепцию чего? – усмехнулся Антон.

– Да Мишаня попросил. Срочно. Концепцию пересадки.

– Пересадки?! – улыбнулся Антон.

– Ну, – кивнул Валек. – Типа, если дерево растет где-то, к примеру, лет сто-двести. Оно же, ну, типа, врастает в землю корнями реально.

– Ну врастает. И что? – кивнул Антон, он привык к философскому бреду Валька.

– Как его пересадить, не повреждая корней? Мишаня сказал: «Кто придумает, тому персональный бонус. Пятизначный». Ну я всю ночь просидел. Че-то никак. Не повреждая корней… Че-то не прорубил пока как… Не повреждая…

– Вместе с землей, – сказал Антон и пошел дальше.

Валек Матвеев растерянно смотрел ему вслед. Валя явно уже сожрал одну капсулу и был Ди Каприо внутренне.

Затем Антону встретился Конст. Так в агентстве все звали Костика, спеца по компьютерной графике. Сколько Антон знал Конста, а знал он его три года, Конст всегда был в одной и той же желтой майке с Гомером Симпсоном. Любой другой человек, проходивший в одной майке три года, давно вонял бы как як, но Конст пах химически, пах силиконом. Конст постоянно усовершенствовал комп, за которым работал. Начал он делать это очень давно, никто не помнил когда, да и сам он не помнил. Мечтой Конста был полностью жидкий силиконовый комп, который можно носить с собой в бутылке, в любом месте пролить, и он растечется на лужицы, а из лужиц образуются сами собой клава, моник и проц. И все, спокойно работай. Проекты такого компа Конст уже несколько раз слал по «мылу» в Силиконовую долину, оттуда пришел ответ один только раз. Какой-то работающий в США программист, русский, видимо мучимый ностальгией, написал Консту: «IDINAHUI». Но Конст не огорчался, потому что был спецом по компьютерной графике, а они, спецы по графике, реальность и спецэффекты не различают, поэтому, если у Конста что-то не получалось, он просто пробовал сделать эффект еще раз.

Конста уважали в агентстве за преданность делу. Конст был фанатиком. Он жил в агентстве, не выходя из конторы месяцами. Он не нуждался ни в чем, потому что все, что ему нужно – комп и запасы силикона, – у него было, а еду ему приносили. Когда Конст уставал – это случалось раз в 12–15 часов, – он отходил от компа к небольшому диванчику, не снимая своей желтой майки, падал вниз лицом, как снятый снайпером пехотинец, и спал. Поспав часа два-три, Конст вставал и тут же снова садился за комп. Сердобольные девочки из отдела презентаций – в нем работали неудавшиеся, поэтому сердобольные модели – приносили Консту кофе и бутеры, он даже не оборачивался на их тонкие ноги, а только кивал головой, как бы в знак благодарности. Благодарности не девочкам, а компу.

Когда Антон встретил Конста, тот явно был на подъеме. Говорил Конст очень быстро, с огромным воодушевлением и совершенно неразборчиво, так что все в агентстве давно перестали вслушиваться в его речь, воспринимая ее как бессмысленную шумовую генерацию. Но Рампо с Констом дружил, насколько это было возможно, поэтому речь Конста он понимал лучше других. Конст сказал Антону Рампо дословно следующее:

– Антох, прикинь, я прорвался! Новая мать полностью на силиконе, а Мишаня вызвал, говорит: «Заказ! Макет Сочи сделай». Я говорю: «Ладно, к четвергу из силикона сделаю», а он говорит: «Не к четвергу, а к утру. И не из силикона, а как все люди на маке сделай». Я говорю: «Нереально», а он говорит: «Не сделаешь, весь силикон твой выброшу, посажу на писюк». Прикинь, озверел совсем!

– Сочи? Хм. Кто заказчик? – спросил Антон.

– Не знаю. Какое-то тело. – Телами Конст называл все несиликоновые объекты, в том числе людей. – Мишаня сказал, с ручья.

– С ручья? – рассмеялся Антон и сказал Консту дружески: – Поспать тебе надо, Конст. Перезагрузись. Висишь уже.

Антон пошел дальше в направлении кабинета Миши Минке. Обилие новой информации, о которой ему, ведущему концептологу, ничего не известно, Рампо не понравилось. Он привык быть в курсе всех новостей, тем более что большая часть их Антоном и создавалась.

В тот момент, когда Антон направился к кабинету Миши Минке, навстречу ему выпрыгнула Изабель. Изабель была красива, как гол на последней секунде. Она ходила, сидела и поправляла волосы так, как будто все время была в рекламном ролике в сильном рапиде. Миша Минке взял ее на работу два года назад, полагая, что такая красивая женщина принесет пользу на переговорах с заказчиками, ослепляя их, ослабляя их волю и выгодно обрамляя своей красотой Мишину умную лысину. Но Миша ошибся. Он был уверен, что красота и ум не могут ужиться в одном женском теле, они будут конфликтовать, как несовместимые программные пакеты. Раньше всегда так и было. Изабель была не первой женщиной, которую Миша взял на работу. Другие женщины были либо моделями, им Миша запрещал говорить, и они вели себя как фотообои: улыбались заказчикам на презентациях и исчезали при нажатии на любую клавишу. Еще в агентстве у Миши работали женщины-копирайтеры и женщины-дизайнеры, но креативные женщины в основном некрасивые, и они
Страница 3 из 23

по приказу Миши вели себя, наоборот, как аудиофайлы: им разрешалось говорить с заказчиками по телефону, отвечать на их вопросы, но нельзя было показываться на глаза толстосумам, чтобы их не спугнуть. Изабель – дочь международной торговли, наполовину француженка, наполовину узбечка, родившаяся в Самарканде и учившаяся в Сорбонне – сразу же сломала все Мишины планы. На первых же переговорах она не только ослепила заказчиков своей красотой, но и предложила свою концепцию, и пока Миша пытался опомниться, заказчики – настоящие монстры, строители гипермаркетов, люди с бетонными подушками вместо души – как дети, с восторгом приняли концепцию Изабель и тут же ее утвердили. Оказалось, что Изабель красива как француженка и хитра как узбечка. С тех пор свою зарплату она уже трижды повышала, каждый раз вдвое, в отпуск уходила много раз в год. Миша давно понял, что ошибся, взяв на работу эту французскую гюрзу, но сделать уже ничего было нельзя, акулы шли на нее косяками. Миша даже пытался уложить Изабель в постель, дабы лишить ее части яда при помощи секса, но Изабель не интересовал Миша Минке. Изабель в будущем собиралась открыть свое агентство и у Миши работала до сих пор только потому, что присматривалась к одаренным креативным для последующего их переманивания. Изабель давно положила глаз на Антона Рампо, потому что он на мозговых штурмах сначала долго молчал, когда остальные говорили, и рисовал на листе А4 карандашом порнографические сюжеты. Когда все участники штурма выдыхались, Миша Минке говорил свою обычную фразу:

– Да… Мертвечина. Говно. Нет бомбы, нет хука. Вы бездари, парни. Антон?

В этот момент Антон Рампо складывал усеянный изображениями извращений лист А4 вдвое, потом еще вдвое, потом рвал его, закуривал и начинал говорить. Говорил он страшные вещи, которые и представляли собой хук и бомбу, которые и были нужны Мише Минке. Доводить до ума потом свои идеи, правда, Антон не умел, но для этого Миша держал в агентстве три десятка не таких гениальных, зато усидчивых креативных. А вот генерация идей – тут был нужен Антон. За это Миша Минке Антона ценил высоко, в у. е. США. Ценила Антона и Изабель, и в своем будущем агентстве, сейчас пока виртуальном, жившем в ее воображении, она уже давно приготовила для него теплое место: кабинет рядом со своим, и даже большего размера, чем свой. Демократичности Изабель научилась у Миши Минке, она как губка впитывала все хорошее, что встречала на своем пути. Изабель знала, что предложит Рампо и зарплату большую, чем в агентстве Миши. Ненамного большую, баловать креативных нельзя, это разлагающе действует, но все же большую, стимулировать креативных надо, отсутствие мотивации также разлагающе действует. Вообще, практически все разлагающе действует на креативного человека, в этом главная сложность креативного менеджмента.

Увидев Антона, Изабель устремилась наперерез ему. Антон подумал, что Изабель снова предложит поужинать вместе. У Антона с Изабель уже два раза был интим после таких ужинов вместе. Но у Антона был не только талант концептолога, но и природное чувство опасности. Он понимал, что хоть формально он овладевает Изабель, но на самом деле это Изабель овладевает им. Это приятно, но опасно.

Изабель шагнула навстречу Антону, раскрыла свои восточные глаза, выпрямила французскую шейку и сказала низким сексуальным голосом:

– Антош, возьмешь меня в Сочи? Никогда не была.

– Куда? – сделал вид, что ничего не знает, Антон.

– Мишутка на стены прыгает. Заказ по Сочи. Крупняк. Вызвал всех к девяти на линейку. Тебя ждет. Узнаешь, что там, и нам расскажи, простым смертным.

Еще через пару секунд Антон Рампо толкнул дверь с надписью «MIKE. PUSH». В этот момент он не знал, что его жизнь скоро круто изменится. Но человека делает человеком именно это свойство: он не знает, что будет дальше. Потому что тот, кто знает, что будет дальше, перестает быть человеком и становится летучим газом, известным в химии под именем души.

Мишу Минке Антон застал в таком возбуждении, которого припомнить за ним давно не мог. Миша пил не фреш, а кофе, явно пятую чашку подряд. Говорил он быстро, не жалея ни своего, ни чьего бы то ни было, воображения:

– Антон. Дорогой. Мой. Мы взяли заказ. Большой. Очень. Самый. Сроки сжатые. Ответственность тоже. Бюджет. Такой, что я всю ночь думал, как нам… Ты, Антон… да. Но полная мобилизация! Все другие проекты я заморожу. Даже «Данон». Я брошу все силы.

– Кто заказчик? – уже с тревогой спросил Антон.

Вместо ответа Миша Минке залпом выпил чашку кофе, поперхнулся, с трудом подавил в себе приступ удушья, вскочил со стула, опрокинул свой стул и соседний, хотел поднять стулья, передумал и со взглядом матроса-героя бросился к выходу из кабинета. Антону не оставалось ничего, как последовать за своим контуженым боссом.

Сели в машину.

Обнаружив, что приехали в аэропорт, Антон сказал Мише Минке:

– Мы что, куда-то летим?! Предупредил бы, Мишань. У меня паспорта нет с собой.

Миша многозначительно улыбнулся в ответ, набрал какой-то номер телефона и сказал:

– Это Михаил Минке. Да, да. Минке. Почему еврейская? Нет, нет. Эстонская. Да. Да, эстонец, наполовину. Да, да, на месте. Спасибо.

Антон посмотрел на Мишу с большим удивлением. Он не знал, и даже не мог предположить, что Миша эстонец. Пусть даже наполовину. Да и мало кто мог бы сейчас предположить, что этот лысый перевозбужденный еврей – эстонец.

Буквально через пять минут к ним подошла очень красивая девушка и сказала:

– Михаил? Антон? Пойдемте.

Они пошли за ней. По дороге Антон попытался завязать с девушкой диалог и сказал:

– У вас красивые икры. Аристократичные.

Девушка ничего не ответила и даже не улыбнулась. Она привела Антона и Мишу к машине.

Черный джип без номеров вывез их на летное поле, бескрайнее, светлое. Посредине поля стоял самолет.

И Антон, и Миша сразу заметили, что на самолете нет символики авиакомпании, а вместо нее – герб России. Когда Миша Минке посмотрел на герб России, выражение лица у него стало как у хоккеиста, поющего гимн страны перед финальным матчем: гордость, отвага и плохое знание текста гимна.

Вошли в самолет. В самолете было очень мало сидений, и все они были очень большие, кожаные, с такими широкими подлокотниками, что на них можно было положить не локти, а спины. Антону это понравилось. Понравилось, что никто не попросил билетов и паспортов. Понравилось еще, что по пути к самолету не пришлось снимать ремень с брюк, разуваться и пытаться разодрать слипшиеся намертво бахилы. И что никто не стал показывать правильные действия при падении самолета на горы и наступлении смерти, а, наоборот, сразу принесли коньяк; это сделал молодой человек в костюме без опознавательных знаков.

Минке попытался предупредить Антона, что пить коньяк не нужно, но Антон только усмехнулся и коньяка накатил.

Тут же взлетели. Командир экипажа не обратился с речью по громкой связи, не представился даже. Это вселяло какую-то неуверенность. Чтобы отогнать ее, Антон выпил еще коньяка. Коньяк был очень хороший и бесплатный. Летели часа полтора, за это время Антон успел выпить бутылку и стал
Страница 4 из 23

искать кнопку вызова стюардессы. Кнопку он не нашел. Минке постоянно толкал Рампо в бок локтем, призывая прекратить употребление спиртного и поиск кнопки. Несмотря на то что кнопку Антон не обнаружил, молодой человек в костюме появился.

Антон нагло спросил его:

– Дружище, куда мы летим, подскажи?

Молодой человек улыбнулся, улыбка у него была, как и он весь, незапоминающаяся, и сказал:

– Если что-то нужно, я принесу.

Антон развел руками: все, что нужно было – коньяк и шоколад, – уже в достаточном количестве было в его организме. Тогда Антон спросил, явно провоцируя скандал:

– Я покурю?

– Конечно, – ответил молодой человек без внешности, выдвинул из столика пепельницу и удалился.

Антон закурил и подумал, что все-таки молодец Миша Минке, хороший он лидер, пробил такой заказ, и если можно курить в самолете по дороге туда, за заказом и авансом, то можно себе представить, что можно будет по дороге обратно, с заказом и авансом в кармане.

Миша, напротив, становился все мрачнее и собраннее. Под конец полета он вообще закрыл глаза и только шевелил губами, и Антон даже засмеялся, глядя на него, и подумал, что Миша похож на ваххабита. В свой главный в жизни час – предсмертный.

Когда садились, Антон поаплодировал пожелавшему остаться инкогнито пилоту, а Миша Минке снова ткнул его в бок локтем и сказал шепотом, чтобы с этой минуты Антон думал, что делает, и особенно что говорит.

Сошли по трапу. Снова сели в машину: тоже черный джип, тоже без номеров. Потом джип долго, через смешанный лес, вез их. Приехали к забору, на котором висела скромная табличка: «Бочаров ручей. Въезд по разрешениям».

Разрешение у водителя было. Въехали на территорию, опрятно озелененную. Крепкий мужчина с ямочкой на подбородке и трезвыми глазами встретил их и повел в глубь территории.

По дороге Миша Минке сдавленно изрек:

– Красиво тут у вас.

На что мужчина с трезвыми глазами сказал:

– Еще как.

Пришли к мрачноватому особняку в стиле дома Штирлица. Прошли внутрь, оказались в зале с камином. Утонули в мягких креслах. Антон закурил и стал искать пепельницу, несмотря на протесты Миши Минке.

Антону уже было ясно, что заказчик – крупный производитель, а с ними Антон привык держаться раскованно, нагло. Это не было опасно, напротив, именно это и было безопасней всего, потому что сразу создавало дистанцию и уважение. Креативному человеку вообще-то очень трудно вызвать у крупного производителя к себе уважение. Потому что креативный в любом случае на такие встречи приходит за авансом, а уважать того, кто пришел за авансом, не за что тому, кто принес аванс. Только наглостью и цинизмом плюс врожденным чувством стиля можно пытаться это положение вещей исправить, и у Рампо это всегда получалось.

Он прикинул, крупный производитель чего может обитать в Сочи. Антон Рампо в Сочи бывал только один раз в детстве с родителями и запомнил только, что в море он постоянно мочился, потому что папа ему сказал:

– Писай в море, Антош, все так делают, все равно оно Черное и никто не увидит.

Еще про Черное море Антон помнил, что тогда, в детстве, было очень больно заходить в море, потому что вход в воду устилали груды острых камней, накиданных как будто специально для перелома пальцев ног входящих. Вот и все, что Антон помнил про море и Сочи. И Антон стал размышлять, что же, исходя из того, что он помнит про Сочи, выгодно было бы производить здесь, чтобы стать крупным производителем. Может быть, жидкость, применяемую в бассейнах, которая из бесцветной становится синей, если кто-то мочится в воду? В этом случае, заключил Антон, море стало бы Синим. «Синее море» неплохо звучит, как из сказки Пушкина, но кто станет производить такую жидкость, да и зачем? Пусть люди писают в Черное море, в конце концов, это традиция. А любой концептолог знает, что проще опираться на уже сложившиеся традиции, чем создавать новые, потому что создавать новые традиции – это очень затратно. Затем Антон предположил, что большим спросом пользовалась бы специальная обувь для входа в воду по острым камням. Антон попытался представить, что это может быть за обувь; получилось нечто вроде ботинок для горных лыж, но они тяжелые, входить в них в воду будет комфортно, но можно утонуть. Тогда Антон вспомнил деревянные башмаки, которые носили в средневековой Европе. Это было бы стильно, к тому же безопасно, ведь дерево не тонет. То есть башмаки помогают войти в воду, а потом еще и держат на воде. Неплохо. Но потом Антон понял, что ноги в деревянных башмаках будут стремиться вверх, тем самым опуская голову вниз. И тут выходом будет либо сбрасывать башмаки в воде, чтобы жить и дышать, башмаки при этом уплывут, а при выходе из воды беззащитными ногами последние будут поломаны. Либо можно уравновесить головную часть тела за счет аналогичной деревянной детали. Но какой? Деревянная шапка могла бы решить проблему равновесия головы и ног плюс повысила бы еще на порядок безопасность на воде. Даже при желании утонуть в деревянной шапке непросто. Но полностью отсекаются дайверы, ведь дерево не тонет, следовательно, не ныряет. С другой стороны, какие перспективы у дайвинга в Черном море? На кого в нем смотреть? Нет коралловых рифов, нет пучеглазых мурен, нет рыбок: желтых, зеленых, лиловых, ярких, как кошмар алкоголика. Есть только сельдь и течения синего цвета, если применять жидкость против писанья в воду.

На этом месте рассуждений Антона дверь в зал, в котором сидели Антон Рампо и Миша Минке, вдруг распахнулась. В дверь вошел Путин.

В голове у многих людей нет царя. Отсюда проблемы. Хорошо, когда царь есть. Боже, Царя храни. Так Антон вдруг подумал, когда увидел Путина. Сказался коньяк. Еще Антон подумал, что каждому человеку на самом деле лестно и радостно увидеть живого царя. Даже самый махровый либерал, анархист и демократическая сволочь – любой человек рад и горд, если перед ним царь. Не перед каждым царь покажется. Когда прошла гордость, Антону Рампо сразу стало понятно, что перед ним не крупный производитель из Сочи, и даже не крупный производитель из Тюмени, и вообще не производитель. Антон был настроен держаться цинично и свысока, но с Путиным это было бы как-то оголтело, неправильно. Нужно было какое-то время, чтобы найти альтернативный настрой.

К счастью, это время Антону предоставил Миша Минке. Он вскочил из кресла и начал очень громко говорить, почти кричать так, что Путин даже поморщился. Миша кричал, что он рад и горд, видно было, что у Миши те же чувства, что и у Антона, но в более открытой форме из-за передозировки кофеина. Потом Миша представил Антона Рампо. Путин кивнул Антону, и Рампо кивнул ему в ответ.

Сели. Антону предоставлена была еще одна пауза, потому что совсем спятивший от гордости Миша не дал сказать Путину ни слова. Миша очень громко заявил, что работать над проектом такого уровня – мечта любого профессионала, а они – Миша и Антон – и есть профессионалы. Потом Миша выкрикнул несколько лозунгов:

– Мы бросим все силы! Мы все проекты закроем! Даже «Данон».

Путин слушал Мишу, не поднимая глаз. Видно было, что громкий звук Миши его глушит, но как
Страница 5 из 23

сделать его потише, он пока не знает.

Антон заметил, что Путин грустный. Вот почему, наверное, сразу пропал настрой «свысока», который Антон использовал в общении с нефтяниками и колбасниками. Те держатся с пафосом, смотрят орлом, а иные и кабаном. Это вызывает какой-то протест. А Путин смотрит не орлом, не кабаном. Смотрит грустно, как ежик в тумане. Это вызывает нежность какую-то. Потом Антон вдруг подумал, что каждому человеку приятно осознавать, что у него в жизни что-то получилось, раз его вызвал к себе Путин. Неудачника бы к себе Путин не вызвал. А вот у самого Путина, получается, такой возможности нет. Он может вызвать любого к себе, а его не может вызвать никто. Значит, это чувство радости и гордости ему недоступно. Антону почему-то стало жаль Путина, в груди какое-то щемящее чувство появилось, захотелось Путина укрыть пледом и напоить коньяком. Это было бы, конечно, недопустимо по протоколу. От этой мысли Антон почему-то чуть не засмеялся. И подумал, что у психики есть свои пределы и только что он, видимо, побывал в одном из них.

Антон вспомнил, как в детстве однажды был на похоронах директрисы школы, в которой учился. Директриса лежала в гробу суровая, даже более суровая, чем была при жизни, видно было, что ей не нравится все, что происходит, не нравится эта траурная линейка и не нравится гроб. Вокруг стояли учителя с лицами сжатыми, как кулаки. А вокруг учителей, выстроенная в каре, как декабристы во время восстания, стояла вся школа. И третьеклассник Антон в том числе. Все было настолько серьезно, что Антону тогда стало почему-то смешно, и он прыснул в плечо своего соседа по линейке. Сосед тоже хихикнул, по всему каре прокатилась бы в следующий миг волна ржача, и всех выгнали бы, наверное, не только с похорон, но и из школы, но в следующий миг заиграла траурная музыка. И дети ржать перестали.

В этот момент, когда Антон вспоминал похороны директрисы, вдруг заговорил Путин. Он сказал:

– Мы. Надеемся. На вас. Спасибо.

Потом Путин встал и ушел.

Антон с Мишей остались стоять, не зная, как поступить. Встреча была коротка, как жизнь. И так же мучительно многозначна.

Через некоторое время вошел человек с трезвыми глазами, который встречал Минке и Рампо в райском саду. Он объяснил Антону с Мишей, стоящим, как камни Стоунхенджа, что встреча окончена и они свободны.

По дороге в Москву Антон получил от Миши инструкции. Ему предстояло возглавить креативный штаб Олимпиады в Сочи. Задачи перед штабом и, соответственно, его главой стояли грандиозные. На самом деле задача стояла одна, именно она и была грандиозной. О таких задачах принято говорить «миссия». Антон должен был создать положительный образ Олимпиады в Сочи в самом Сочи.

Вообще-то, Миша взял заказ с более широкой формулировкой: «Создание положительного образа в стране и в мире». Но создание образа в стране Миша оставил за собой, потому что у него остались обширные региональные связи со времен кампании в поддержку Бориса Ельцина «Голосуй или проиграешь», в которой Миша в свое время участвовал и даже однажды пил с Ельциным водку с белыми грибами. Миша любил об этом рассказывать. Создание положительного образа в мире, конечно, забрала себе французская гюрза Изабель – она обожала зарубежные поездки, знала множество языков, и кроме того, у нее был хорошо подвешен и ее собственный, сдвоенный. Антону же был поручен самый горячий и проблемный участок, как сказал Миша:

– Создание положительного образа Олимпиады в месте ее проведения!

Полномочия даны Антону были самые широкие. В его распоряжении был офис в Сочи, транспорт, штат помощников. К его услугам были местные СМИ. Для проживания предоставлен был номер люкс в гостинице на побережье. Условия были достойные, и Антон подумал, что, пожалуй, с радостью возьмется за эту работу. Особенно если повезет с погодой.

Потом Антон спросил Мишу про деньги. Миша усмехнулся, достал из своего стильного портфеля карточку VISA, протянул ее Антону и сказал:

– Держи.

– Сколько положат? Когда сделаю дело? – Сурово глянув на карточку, Антон сказал, как Клинт Иствуд, и сам даже мысленно засмеялся.

– Тут уже лежит. Все, – со значением ответил Миша.

– Аванс – сто процентов? Мишаня, ты сделал это?! – воскликнул с радостью Антон.

Но в следующую секунду огорчился. И подумал, что вот двойственное все-таки существо – человек. С одной стороны, каждый человек мечтает об авансе. Ну хотя бы в 50 %. А если аванс 100 % – это ведь больше, чем мечта. Это утопия. И вот Миша говорит, что утопия реальна. Вот карточка. На ней уже все лежит. Ты должен быть рад. И ты рад, конечно. Но вместе с тем ты понимаешь, что очень быстро потратишь все деньги, может быть, даже быстрее, чем закончишь работу. И будешь сидеть без мотивации, как мудак. Нет, все-таки это правильно, когда аванс не более 50 %. Аванс тратишь, но работаешь дальше на подъеме, потому что в конце будет еще 50 %. А если аванс 100 %, зачем работать? Только на чувстве ответственности, на порядочности, совести, профессионализме? Да, на этих вещах можно работать. Но будет ли тот подъем? Вряд ли. Нет. Такого подъема не будет. Не должен быть у современного человека аванс больше чем 50 %.

Такие мысли пронеслись в голове Антона. Миша Минке в этот момент пояснил, указав на карточку:

– Тут миллион.

– Рублей? – печально спросил Антон, уже зная, что скажет дальше: Мишань, прости, но это не много, а голодать, когда создаешь положительный образ, – последнее дело.

– Долларов, – сказал Миша.

Антон не обрадовался. Он не поверил.

А Миша Минке пояснил:

– Эти деньги ты будешь тратить на все: на жизнь, ну и на работу, собственно. Все, что не потратишь на момент окончания работы, – твой бонус. Удобно, да?

Антон задумался, потом спросил:

– А что считается окончанием работы?

– Положительный образ спортивного праздника, – ответил Миша, улыбаясь Антону, как любимому спаниелю.

– А как определить, что положительный образ уже создан? – спросил Антон.

– Имеешь в виду, кто будет определять? – спросил Миша участливо и пояснил: – Ну как кто? Как всегда. Заказчик.

– Да, но СМИ… – сказал Антон осторожно.

– Конечно, не входят, конечно! – сказал Миша широко. – Это только на концепцию, на положительный образ, а уж как ты его создашь, из чего и сколько потратишь, от тебя зависит. Ты же гений. Там это знают, – и Миша показал глазами куда-то вверх, в небесные сферы, в которых жил Путин. – Там надеются на тебя, ты же слышал.

– Значит, я… – все еще не верил Антон.

– Да, можешь тратить, сколько хочешь. На передвижение, общение, изучение. Вдохновение. Главное, чтобы работа была сделана. Сроки жесткие, а ответственность…

– Да это понятно, – сказал Антон. – Ну а…

– Отчитываться по затратам? Не надо, ну что ты! – засмеялся нехорошо Миша, прочитав мысли Антона. – Нам доверяют. Отчитайся, главное, по результатам!

Антон был поражен. В этот момент он думал так:

«Ну вот. Вот и все. Общество дало мне то, что давно должно было. Значит, все-таки есть! Есть справедливость! Ладно, ну а если прикинуть, сколько я потрачу на создание положительного образа, учитывая, что СМИ не входят,
Страница 6 из 23

а положительный образ – это на 99,9 процента СМИ? Ну, банкет для старожилов, аксакалов, или кто там у них. Для аксакалов «U-2» везти нет смысла, можно обойтись парой факиров, ну или диджеев. Это пятерка. Плюс кухня и алкоголь, ну десятка у. е. максимум. Значит, давай внимательно еще раз. Десятка на банкет для аксакалов, девятьсот девяносто тысяч остается. Ну еще десятка на непредвиденные. Они, конечно, будут. Что еще? Тенты на случай дождя. Можно привезти Бреговича. Так, просто фор фан, для себя. Да, еще нужен пиджак. Светлый. Летний. Все вместе – еще десятка. Мало, конечно, но надо себя сдерживать. Итого, остается 970 000 долларов США. Путин, спасибо. Боже, Царя храни».

Такие мысли пронеслись в голове Антона в тот миг, когда он принял карточку VISA из рук Миши Минке и сказал:

– Я согласен.

В тот же вечер Антон сидел в квартире с видом на памятник Пушкину. Эта квартира принадлежала актрисе Ирине Мирошниченко, которая в ней не жила, она жила за городом среди сосен. Но так сложилось, что в квартире жила собачка – тойтерьер Эндрю. Он был старый, как фреска. Ирина Мирошниченко любила Эндрю, и Эндрю отвечал ей взаимностью, но жить с ней среди сосен не хотел, он был привязан к этой квартире, ведь здесь прошла вся его жизнь. Но Эндрю надо было кормить, и Мирошниченко, с которой Антон познакомился на творческом вечере в ЦДЛ памяти – Антон не помнил, памяти кого, – любезно согласилась предоставить Антону свою квартиру за скромную арендную плату: кормление Эндрю и присмотр за ним. Нельзя сказать, что выполнение этих почти ритуальных услуг было приятным, но все же это была очень низкая, ниже даже, чем символическая, плата за огромную квартиру с видом на Пушкина, с антикварной мебелью, дубовым паркетом и прочим старомосковским упадком. Да и ел Эндрю мало, раз в день. Старик был неприхотлив.

Антон полюбил Эндрю в первый же день проживания с ним, когда узнал, что не надо выносить за ним какашки, чего Антон поначалу боялся. Он боялся, что не сможет выносить из-под старика, тем более тойтерьера. Выяснилось, что Эндрю умеет пользоваться унитазом. Раньше он еще и прыгал, бил лапами по ручке смыва и смывал за собой, он был умен, как Бобби Фишер. Но годы взяли свое, Эндрю утратил прыгучесть, и теперь в обязанности Антона входил смыв за Эндрю. Ну это тоже, в конце концов, справедливо. Видеть практически бесплатно каждый день Пушкина из окна, за это можно и смыть за Эндрю. Так они и прожили счастливо три года в этой квартире. Притерлись не сразу. Поначалу Эндрю не понравилось, что Антон разбавил старомосковский стиль хай-теком, он злобно лаял и даже пытался укусить колонки хай-энд. Но потом Эндрю принял инновации и даже полюбил спать под лаунж. Не нравились поначалу Эндрю и женщины, которых Антон приводил. Поначалу он их облаивал, пугал и пытался кусать за пятки, когда они шли в душ босоногие. Вскоре Антон понял, приведя однажды блондинку, что Эндрю идеалом красоты считает Ирину Мирошниченко, – блондинку он сразу принял. Идя на уступки Эндрю, Антон старался приводить блондинок, и так со временем сам втянулся и предпочитал беленьких. Антон и Эндрю таким образом влияли друг на друга, шли на компромиссы, а именно с этого и начинается успешное общежитие.

В тот вечер, придя домой после беседы с Мишей Минке, Антон сразу сел за комп и стал искать острова. Мало кто знает, потому что мало кто интересуется, что в мире продается ежедневно масса недорогих и хороших островов, например в Полинезии. Никто до сих пор даже точно не знает, сколько их, маленьких островов. Конечно, большие пафосные острова давно раскуплены монстрами ВПК и Голливуда. Но есть маленькие острова. Опять же, острова, расположенные близко к центрам цивилизации, имеющие инфраструктуру, охрану, эскадру и прочие опции, тоже давно расхватаны мировыми зубастиками. Но Антону как раз не нужен был остров рядом с цивилизацией. Да и вообще, Антон никогда не понимал, зачем может быть нужен остров рядом с цивилизацией. Это все равно что монастырь с видом на пляж: к чему такое самоиспытание, самоистязание даже.

В тот вечер Антон искал остров в ценовой категории 970 000 долларов. Выбор был довольно широк. Антон рассматривал Полинезию, Индонезию, Филиппины. Остановился на чудном островке, Французская Полинезия, территория 400 га, почва, правда, в основном каменистая.

«Но я же не картофель выращивать собираюсь!» – решил Антон. Зато есть пресная вода, своя электростанция, которая работает на энергии ветра и солнца. Солнечных дней в году (это для Антона была самая важная позиция) не менее 300, остальные дни – ветер. То есть электричество есть всегда. Населения местного нет, оно выселено на соседние острова. Фото бывшего населения приложены: женщины – длинноногие эбонитовые статуэтки, мужчины – наивные, с луками. Людоедства на архипелаге нет с 1965 года. В общем, Антону все понравилось. Цена 900 тыс. дол. То есть еще 70 остается на новоселье и строительство, пироги с сабвуферами для поездок по архипелагу за эбонитовыми девушками, или разгадками тайн цивилизации, или за тем и другим. Ну и, наконец, прямо на берегу океана стоит старый дом белого цвета в колониальном стиле. Когда Антон прочитал эти слова, «в колониальном стиле», он сразу представил, каким он там будет. Обветренным, пыльным, немногословным, счастливым. Антон тут же отправил заявку онлайн на покупку острова в ближайшее время и стал собирать вещи.

Только тут Антон заметил, что случилось. Эндрю ничего не съел. Антон всегда кормил его, когда приходил домой. Сейчас Эндрю сидел рядом с мисочкой, в ней лежала его любимая куриная котлетка. Невредимая. Антон встревожился: не заболел ли Эндрю? Все эти годы он как мог поддерживал в нем жизнь, потому что жизнь Эндрю была гарантом пребывания Антона в квартире с видом на Пушкина. Антон внимательно посмотрел на Эндрю. И понял: Эндрю не заболел. Он просто почувствовал, что Антон уезжает. Он ведь был очень умен, старый Эндрю.

Антон присел перед ним на корточки и стал говорить со стариком. Антон его успокоил, сказал, что уезжает ненадолго и, кроме того, обо всем уже позаботился: каждый день к Эндрю будет приходить нанятая Антоном специально обученная девочка из кинологической фирмы, она будет кормить Эндрю и смывать за ним какашки.

Эндрю слушал Антона внимательно, но не поднимал глаз. Он знал, что снова останется один в заполненной антикварной рухлядью квартире актрисы Мирошниченко. Потом Эндрю, так и не подняв глаз, ушел в угол комнаты и там лег. Антон взял Эндрю на руки и посадил к себе на колени, а он даже не возразил, хотя обычно старик не любил фамильярности. Они сели у окна. Они смотрели на Пушкина и молчали. Шел дождь. Было пронзительно тихо. Антон гладил Эндрю по его плешивой старой голове и думал о том, что жизнь невыразима.

Ранним утром Антон высадился в аэропорту Сочи. Удивило многое сразу. Во-первых, когда пассажиры, и Антон среди них, вышли из самолета, довольно долго было непонятно, что делать. Никакого автобуса не было. Никакого сотрудника не было. Пассажиры стояли у самолета, как бараны, и смотрели на горы. Было раннее весеннее утро. Вершины гор были покрыты снегом, снег
Страница 7 из 23

светился розовым светом восхода. Было красиво, даже очень. В целом Главный Кавказский хребет Антона удовлетворил своей величественностью. Вообще-то, Антон думал и даже был уверен, что его встретит машина представительского класса: все-таки в Сочи прилетел не пенис тойтерьера, а глава креативного штаба. Но никакого представительского кара не появилось. Вместо него к самолету подъехал просто кар для перевозки багажа. Человек, который управлял каром, страшно удивился, заметив у самолета пассажиров. И спросил:

– Это что такое?!

Пассажиры переглянулись и ничего не ответили, не хотелось говорить о себе. Хотелось как-то проследовать куда-то.

Человек не стал выгружать багаж, потому что некому было выгружать. А сам он выгружать не должен был, это было явно то ли выше, то ли ниже его статуса. Человек сказал:

– Я этого Робика маму познал, где этот гандон? А?

С этим вопросом он обратился к пассажирам, но никто не смог дать ему ответа. Тогда человек подошел к одной из пассажирок. Это была синтетическая блондинка в зазывающем белом коротком платье, с алым педикюром и жизненным опытом. Все это высоко оценил оператор кара и спросил женщину:

– Где остановишься, красавица, решила уже?

– Естественно! – ответила блонда и постаралась изобразить надменность.

Но оператор кара на надменность не обратил внимания и спросил:

– Где? Скажи. Я скажу, тебе надо там жить или нет.

– Пансионат «Светлана»! – с достоинством сказала блондинка.

– Пансионат старый, вообще! – сказал мужчина. – Зачем молодой девушке старый пансионат?

Блондинке эта мысль понравилась. Оператор кара повторно и внимательно осмотрел ее снизу вверх, а потом, видимо для надежности, еще раз сверху вниз. В целом он остался доволен увиденным и сказал:

– Слушай, «Светлана» в Большом Сочи самом. Ужас, вообще, что за место этот Большой Сочи стал, пробки-мробки, а у меня здесь рядом, вообще, хороший гостиница есть. Новый гостиница. Бомба.

– Так называется? – удивилась женщина.

– Нет. Называется «У Андо». Андо – меня зовут. А тебя как зовут, моя хорошая? – И оператор снова осмотрел блондинку как следует.

– Наташа, – сказала блондинка. Стало ясно, что она подозревает, что с ней проделывает, сейчас пока мысленно, а по прибытии в гостиницу проделает фактически, этот крепкий человек. – А гостиница ваша? Далеко от моря?

– Почему далеко? – удивился Андо. – Сто метров. Это что, далеко?

– А что за номера у вас? – заулыбалась Наташа. – Люкс?

– Суперлюкс, – сказал Андо. – Ты сама удивишься. Душ, туалет, холодильник есть в тумбочке, когда тебе не надо, вообще его не видно. Кровать двуспальная, вообще новая. Мой брат кровати делает сам, кавказский каштан. Кровать сто лет простоит. Ты на сколько приехала? На две недели?

– А кондиционер есть? – придирчиво спросила Наташа.

– Зачем?! У меня такая роза ветров, сама увидишь: не жарко, свежесть все время, сильная свежесть от моря. И рядом кафе у меня. Кухня вся домашняя, моя сестра с дочкой сами готовят, я сам там кушаю все время. Люля, хашлама, хачапури.

– И сколько стоит у вас такой суперлюкс? – спросила Наташа, сглотнув слюну, набежавшую в результате произнесенных Андо названий; она уже была готова предать пансионат «Светлана».

– Две тысячи рублей – ночь! – сказал Андо. – Это что, деньги?

– В смысле «ночь»? А день? – нахмурила узкий лоб Наташа.

– День, ночь, все включено у меня! – сказал Андо. – А тебя вообще себе в убыток возьму! Тысяча семьсот – сутка тебе сядет.

– В смысле «сядет»? В смысле «встанет»?

– Да-да, встанет, – убежденно сказал Андо, глядя на педикюр Наташи. – Ну что, едешь?

– Прямо сейчас? – удивилась Наташа. – Вы же… – Она указала на погрузчик. – Заняты?

– Позвоню Робику, все сделает пацан, не переживай, – сказал Андо. – Что, едешь или нет?

– Ну я не знаю. У меня в пансионате забронировано. Там у меня… процедуры, – замялась блондинка.

– Какие процедуры тебе нужны, скажи, я все сделаю! – заверил Андо.

– Ну всякие: массаж, спа.

– Проблем нет. Массаж, спа, все сделаю. Едешь? А то другому, – Андо указал на толпу пассажиров, – твой номер отдам.

– Ну. Если близко от моря, – сказала Наташа и вся отдалась Андо.

В этот момент показался автобус.

Когда пассажиры, дружелюбно толкаясь, сели в него, Антона опять кое-что удивило. Автобус поехал сначала по прямой, потом повернул влево, снова поехал по прямой, снова повернул влево и так проделал несколько раз. Он ездил по замкнутому контуру. Если бы такой номер проделал самолет перед посадкой, пассажиры бы запаниковали. Но тут все были уже на земле. И тем не менее многие пассажиры явно задались тем же вопросом, что и Антон: что происходит? Антон даже специально пробрался вперед и посмотрел на водителя – им оказался хмурый старый дядька-армянин, по его виду нельзя было понять, зачем он ездит по замкнутому контуру пять минут. Среди пассажиров раздавались не только смешки, но и версии. Например: водитель хочет, чтобы мы думали, что аэропорт большой, больше Шереметьева, откуда мы прилетели.

Когда Антон оказался в здании аэропорта, он в третий раз удивился. «Сочи. Рожден удивлять» – пришел Антону в голову такой дикий креатив, и он даже запомнил его на всякий случай. В Сочи Рампо приехал все-таки в творческую командировку. Антон удивился, когда на пассажиров вдруг напали мужчины в черном. Некоторые пассажиры метнулись испуганно к выходу. Им, как и Антону, тоже показалось сначала, что это террористы. Это были таксисты. Они набросились на пассажиров, преграждая им путь своими широкими грудными клетками, и стали убеждать ехать с ними недорого. Кто-то из пассажиров сумел отбиться, кто-то обмяк, и его тут же увели. Антону несколько раз делали эксклюзивные предложения пакетного характера: не только отвезти очень далеко очень дешево, но и поселить там у сестры, накормить от души, а завтра с утра отвезти в Пасть Дракона. Таксисты, как волки, действовали стайно. Один-два самых рослых преграждали путь, двое-трое самых шустрых заходили с боков, а пара самых коварных отрезала путь к спасению сзади. Насилу Антон отбился от стаи таксистов, сказав, что его будут встречать. И все равно один из стаи таксистов не отходил от Рампо далеко, на случай, если Антона не встретят, и мог в любой момент достичь его парой прыжков. Антон даже подумал, что, пожалуй, надо учиться такой настойчивости у таксистов Сочи, что-то в этом есть хищное, правильное, что-то от эволюции и самой жизни.

Потом Антон стал ждать багаж. Пассажиры нервничали, возмущались, говорили, что в Египте все быстрее и лучше. Антон тоже немного нервничал, потому что подумал, что вдруг Андо не смог вызвать никакого Робика себе на смену, а сам увез Наташу сношаться в номер без кондея, и багаж вообще никто не выгрузил из самолета, и чемодан Антона улетел в Египет. Вообще-то, Антон взял немного вещей. Он рассчитывал, что командировка не будет долгой, потому что только плохому концептологу нужны годы на создание положительного образа. Ему, Антону Рампо, на это нужна неделя, может, две максимум. И все же было бы обидно начать творческую командировку с потери фотоаппарата, который Антон взял
Страница 8 из 23

с собой, чтобы фотографировать людей и природу – исходный материал для создания положительного образа.

Наконец появился хмурый дядька-армянин. Попытки с пятой он сумел запустить ленту подачи багажа, прокляв некоего Арутика, который в последний раз чинил ленту, на Арутика он наслал какое-то древнее армянское проклятие, полностью поражающее не только самого Арутика, но и его потомство. Лента сначала крутилась со скрипом, долго оставаясь пустой. Пассажиры опять стали нервничать, а Антона, напротив, даже успокоил вид этой бесконечной пустой ленты. Это настраивало на буддийскую волну, что-то в этом было тоже, от самой жизни. Наконец выполз багаж. Антон забрал свой чемодан, вышел на улицу и стал думать, что делать дальше. Встречающих не было, а куда ехать, Антон не знал. Он видел, что таксисты издали уже приметили его, как больного лосенка, и собираются отрезать Антона от стада и полакомиться им. Когда Антон уже прикидывал, как достойно достаться таксистам, он вдруг услышал громкий выкрик:

– Антон-олимпиада, кто?!

Рампо обернулся. Ему нагло улыбался молодой долговязый парень кавказской наружности.

Антон сказал:

– Я.

– Здарово! Эдо меня зовут. Пошли быстрей, а то стоянка бесплатная кончится, – сказал парень весело.

Они пошли к стоянке машин. По пути к ним вдруг подошла тетка, высокая, худощавая, с кудрявой черной шевелюрой и крупными чертами лица, похожая на вежливую ведьму. Она спросила Антона:

– Значит, это ты Олимпиаду у нас будешь делать?

– Ну не то чтобы я. Но да, вхожу, в общем-то, в команду, – скромно ответил Антон, готовясь принимать поздравления.

– Что вы делаете, безумцы? Никак остановиться не можете? Никто вас не видит, думаете? Но сказано в Экклезиасте: каждому воздастся по делам его!

Сделав такое заявление, худощавая ведьма ушла, на прощание нехорошо посмотрев Антону в глаза своими темными очами. Антон остался растерян.

– Это кто такая? – спросил он Эдо.

– Светик с Имеретинки, – ответил Антону Эдо весело. – У нее огурцы – бомба. Верующая.

Антон кивнул. И решил, что надо меньше говорить и больше слушать, чтобы понять культуру и субкультуру, потому что только что явно столкнулся сразу с обеими.

Пришли к машине Эдо. Машиной оказалась черная, тонированная наглухо «девятка». Антон хотел сесть на заднее сиденье, как подобает VIP, но там лежали ящики с какой-то зеленой массой. Эдо сказал:

– Петрушка, первая. Сестра моя теплицу имеет. Я построить помог. Петрушка первая на рынке идет только в путь. А что делать, кручусь, братка, как белка под колесами. Зарплата – десять тысяч рублей. Можно жить на десять тысяч рублей, скажи, если спойлер пятнадцать стоит? Сам скажи!

И Эдо указал на спойлер на своей «девятке». Спойлер был мощный и легко бы вписался в автомобиль Бэтмена. Но Эдо не был похож на Бэтмена. Антон послушно пошел к переднему сиденью, но сесть сразу не смог, потому что на сиденье лежали «шашечки». Эдо закинул «шашечки» назад, и они поехали. Эдо сразу закурил, Антону тоже курить разрешил. Панель в машине Эдо вся светилась разнообразными нештатными огнями, Эдо много сил и средств отдал тюнингу.

По дороге им встретилась семья из четырех человек, местные, армяне: отец, мать и два толстеньких пацана. Они безуспешно пытались влезть в переполненный автобус. Автобус уехал, а мать послала ему вслед, судя по жестикуляции, пожелание перевернуться. Завидев на обочине семью в затруднительном положении, Эдо попросил Антона подержать руль. Рампо удивился такому доверию, ведь ехали они быстро и Эдо, следовательно, легко доверил Антону все, что имел, помимо петрушки и спойлера – свою жизнь. Пока Антон держал руль, Эдо достал с заднего сиденья «шашечки» и установил их на крышу, остановился возле армянской семьи и сказал:

– На Имеретинку еду.

– Ой, как хорошо! – обрадовалась мать семейства.

Семья армян удивительным образом вся влезла на заднее сиденье «девятки» Эдо, правда, ящики с петрушкой пришлось переложить в багажник, поставив на стильный чемодан Антона Рампо, а один ящик не влез в багажник, и его взял на колени Антон по просьбе Эдо. Все происходящее начинало Антона забавлять, это было похоже на поездку в Зимбабве или Берег Слоновой Кости – в этих странах, которые Антону нравились из-за названий, он давно мечтал побывать, постоянно туда собирался и даже чуть не выкупил однажды тур в Зимбабве, но в итоге из-за друзей все равно каждый раз отправлялся в Европу кататься на лыжах, слушать орган и пожирать мокриц. Из-за снобов-друзей отпуск Антона всегда превращался в унылый туризм, и до Зимбабве он так и не добрался. Но Антон примерно так и представлял себе шумное, наивное местное население страны с прикольным названием Зимбабве.

По дороге Эдо сказал семье армян, указав на кучу петрушки, которая теперь виднелась в салоне вместо лица Антона Рампо:

– Человек из Москвы. Олимпиаду делать будет.

– Да? – сразу оживилась мать и спросила петрушку, то есть Антона: – Значит, вы уже знаете, да?

– Что сказано в Экклезиасте? – иронично ответила петрушка.

– Что там, в этих документах? – уточнила мать семейства. – Мы на бухте живем. Люди в очках приезжают, все время документы смотрят, потом друг на друга смотрят, потом опять в документы, а что за документы? Нам не говорят. В сторону нашего дома уже два раза смотрели.

– Местных будут выселять, – сказал один из толстых пацанов лет двенадцати. – Пидарасы!

Отец тут же его ткнул в бок и что-то сердито сказал ему по-армянски.

– Раз Олимпиаду будешь делать, значит, знаешь. Правда или нет, что опять будут выселять армян? – спросила женщина.

Петрушка не нашлась сразу, что ответить. Вопрос был явно провокационный, а Антон был предупрежден, что возможны любые провокации, ведь известно, что некоторые темные круги, близкие к покойному Березовскому, не заинтересованы в успехах России и собираются успехам помешать. Правда, армянская семья не была похожа на темные каббалистические круги, близкие к зомбарю Березовскому. Но и совсем ничего не ответить нельзя было, это могли бы счесть косвенным подтверждением тревожной информации о выселении армян, а дальше информация просочилась бы в СМИ, причем возможно, что со ссылкой на Антона Рампо. Этого нельзя было допустить, и Антон ответил:

– Кто вам это сказал?

– Ну, так у нас говорят, – простодушно ответила женщина.

– Не нужно верить слухам. Ненадежный источник информации, – заявил Антон в своем дальнейшем кратком коммюнике. – Олимпиада, я думаю, принесет много хорошего. Инфраструктура, привлечение инвестиций, туризм, ну и – рост благосостояния.

Так сказал Антон. Женщина ничего не сказала Антону в ответ. Она вздохнула печально, отвернулась и стала смотреть в окно. Некоторое время все молчали.

– Дороги хотя бы пускай сделают, скажи им по-братски! Это что, дороги? Я передней подвески два раза уже маму познал! – сказал Эдо Антону, когда груженная людьми и петрушкой «девятка» ухнула в рытвину.

Антон удивился, что Эдо матерится при детях, но один из толстеньких пацанов только кивнул головой и посоветовал Эдо:

– «Уазик» возьми себе. С военными мостами возьми, простой не бери –
Страница 9 из 23

вообще слабый. «Уазик» возьмешь – будешь ездить как человек.

Эдо кивнул пацану, признав его совет дельным.

Через некоторое время выехали на дорогу, ведущую к южной границе России. А потом въехали на территорию Имеретинской бухты. Антон заулыбался, когда увидел море. И подумал: «Люди – шпроты. Люди очень зависят от воды. Без еды могут месяц, без воды – три дня. Без стихов Бродского – месяц, а многие и дольше продержатся, а без душа уже через неделю воняют и профессора МГУ, и бомжи, многие из которых, кстати, в прошлом профессора МГУ. Когда идет дождь или снег, то есть с неба вода, меняется настроение. Появляется какое-то непонятное волнение. Вода вызывает волнение. Есть какие-то центры, ну или отделы, в мозге, которые помнят еще времена, когда у телочек на ногах были не босоножки, а перепонки. Людей тянет к воде, как новорожденных крокодильчиков. Крокодильчики, как только покинут яйца, сразу чапают к воде, а по дороге чайки их численность регулируют, то есть фигачат их нещадно. Но крокодильчики ползут. Им надо. Вот так и мы, люди».

Так думал Антон Рампо, когда они ехали по петляющей дороге вдоль побережья Имеретинской бухты. По дороге высадили семью армян. Петрушку удалось убрать с колен главы креативного штаба. Женщина поблагодарила Эдо за то, что подвез, а Антону сказала:

– Чтоб ты был здоров, сынок. Не выселяй армян, пожалуйста. Очень прошу.

Антон вежливо кивнул в ответ.

Приехали к гостинице. Антон прочитал вывеску с названием гостиницы: «БОМБА». С тревогой подумал, что в номере не будет кондея, и спросил:

– Владельца гостиницы как зовут? Случайно не Андо?

– Эдо меня зовут, – сказал Эдо. – Я же сказал.

– Ты владелец? – Антон усмехнулся. – Для меня честь, что владелец гостиницы лично меня встретил.

– Перестань, братуха, какие вопросы, я всех так встречаю, – ответил Эдо скромно.

– А кондиционер в моем номере есть?

– Все есть, – кивнул Эдо.

– А почему гостиница называется «Бомба»? – спросил Антон, которому, как жителю мегаполиса, в этом названии чудилось что-то нехорошее, террористическое.

– Посмотришь, какой ремонт сделал, сам скажешь, бомба или нет.

Прошли внутрь. В вестибюле за стойкой сидела девушка пышного телосложения. Сидела она на коленях у крепкого парня со сросшимися бровями, голого по пояс, очень волосатого, он одной своей мощной волосатой рукой любовно подергивал девушку за волосы, а второй руки не было видно, она была где-то внизу и тоже явно девушку где-то подергивала, потому что девушка была красная, как томат. При виде Эдо пара нехотя распалась.

– Кондер сделал? – спросил Эдо парня.

Тот нехотя кивнул.

– Унитаз заклеил?

Тот опять кивнул.

– А шкафчик? – настаивал Эдо.

– Да все нормально, Эдо! – сказал нехотя парень.

– Ты почему небритый? – спросил сурово Эдо. – Я тебе сказал, какие люди приезжают? – Эдо указал на Антона Рампо. – Что ты как дагестанец выглядишь, а?

Парень действительно был покрыт равномерной щетиной, жесткой, как щетка для удаления остатков цемента.

– Сделаю, – устало согласился парень.

– И чтоб я тебя всегда бритым видел! – заключил Эдо и переключился на девушку: – Сусанна? Постель после гаишника поменяла?

– Поменяла, до, а то что я тут делала? – грубовато и громковато ответила Сусанна.

Антон подумал, что Эдо слишком демократичен со своим персоналом и надо будет ему как-то об этом тактично сказать.

– Пацан дзюдо занимался с пяти лет, – сказал Эдо Антону, указав на парня с заволошенным торсом. – Чемпион края два раза был. Потом травму получил. Перелом обоих менисков. Стальные мениски имеет. Двенадцать или сколько операций перенес. Арто, сколько операций перенес?

– Двенадцать, – кивнул Арто, так звали заволошенного.

– Хотел на тренера пойти, но на тренера молодой еще, жизненный опыт надо, сказали через год подойти, – продолжил рассказ Эдо. – Ну я его устроил. Пускай работает пацан. Арто, как мениски?

– Пойдет, – кивнул Арто, уходя куда-то в глубь гостиницы.

– Везде пропылесосила? – спросил затем Эдо Сусанну.

– Пропылесосила, до! – так же громко ответила девушка, Антон понял, что «до» в конце фразы у армян означает что-то вроде «а как же, конечно, fuck off». – Бумагу туалетную положила, два рулона хватит ему?

– Два рулона хватит тебе? – спросил Эдо. – Бумаги много имею, еще дать могу.

Антон сразу подтвердил, что хватит.

Эдо повел Антона в его номер. По дороге Эдо не смог отказать себе в удовольствии и показал Антону свою гостиницу.

– Короед! – гордо заявил Эдо, указав на декоративную штукатурку, покрывающую все стены подтеками, похожими на сталактиты. – Две тысячи рублей квадратный метр короед мне сел. Бомба?

– Бомба, – согласился Антон, который уже понял, что у местных слово «бомба» означает не ужасы терроризма, а, наоборот, высшую степень комфорта, а про затраты принято говорить – не «встанет в такую-то сумму», а «сядет» в нее же.

– На каждом этаже 21 номер имею и кладовку, – рассказал Антону Эдо. – Кладовки, когда сезон, тоже как номер делаю. Вентилятор и раскладушку туда ставлю, на такой номер скидку хорошую делаю, за то, что окна нет, если твоим друзьям кому надо, скажи, скидку сделаю им, довольные уедут.

– Ладно, – согласился Антон.

Поразили Антона картины. На стенах в коридоре были картины, сделаны они были фломастерами, кончающимися. Это был настоящий дадаизм, а Антон всегда любил дадаизм.

Антон так прямо и спросил Эдо:

– Дадаизм?

– Да, – неуверенно согласился Эдо. – Хотел купить картины, что в городе продаются, «Все для дома» у нас есть магазин, там и сантехника, и обои, и картины – все, что хочешь. Но там что за художники, не знаю, что эти люди рисуют? Везде голые женщины или моются, или по лесу бегают.

– Античные мотивы, – сказал Антон.

– Пидарастия, – гневно согласился Эдо. – У меня же отдыхающие с детьми приезжают. Хотя щас дети стали… С трех лет в Интернете порнуху качают! Но я это не поддерживаю, братан, чтоб ты знал. Ну я что буду делать? Гостиницу без картин тоже не оставлю. Один день настроение имел, эмоциональный момент поймал, взял нарисовал сам. Бомба?

Антон согласился. Так он понял, что слово «бомба» имеет и искусствоведческий смысл, и стал смотреть на картины внимательней.

Сюжеты были самые простые и честные. Был нарисован восход над морем, в небе летали две большие чайки, в море были видны плавники дельфинов, а один дельфин даже выпрыгнул из воды целиком, чтобы можно было удостовериться, что он дельфин. Это на одной картине. На другой были нарисованы горы: на одной горе сидел орел, а на другой какая-то кошка. Когда Антон попытался понять, что это за кошка и как она попала на гору, Эдо пояснил:

– Снежный барс. Если свободен буду, в один день покажу тебе барса, но он высоко в горы уходит, скотина, чтоб его увидеть, идти в горы три дня надо. В горы ходишь?

– Ну так вообще был. На Тибете, – ответил Антон.

– В Осетии тоже горы, я ничего не говорю, – кивнул Эдо. – Но у нас вообще горы! – Эдо с гордостью указал на другую картину. – Два часа рисовал!

На картине была нарисована зеленая поляна. На ней, в несколько противоестественных, но выразительных позах, были бараны.
Страница 10 из 23

Их пасли два косматых коричневых существа. Сначала Антон подумал, что это медведи, и усомнился, что медведи могут пасти стада, слишком уж дурна их хищническая слава. Эдо, видя сомнения Антона, уточнил:

– Кавказские овчарки. Мощные собаки, я тебе скажу, братан. Волков маму ебут, отвечаю!

Далее на любимой картине Эдо на краю поляны стояло дерево. На дереве были огромные плоды, похожие на дыни оранжевого цвета. Эдо пояснил, что это хурма сорта «королек». В тени дерева сидел пастух. Он играл на дудуке. Привлеченные звуками его игры, откуда-то из-за дерева выходили две косули. В небе парили птицы, как уточнил Эдо – утки. Фауна Кавказа была представлена Эдо достаточно полно. Наконец, вдали были нарисованы заснеженные шапки гор. На одной из вершин, очень-очень далеко, стоял человек. Фигуру его едва можно было рассмотреть, но было видно по силуэту, что он в бурке и с ружьем.

– Это я, короче, – сказал Эдо скромно.

– Я понял, – кивнул Антон. – Автопортрет?

– Да. Ну как? Ты же в картинах шарить должен, раз в Москве живешь?

– Хорошая работа, – признал Антон. – Много героев.

– Два часа рисовал, говорю тебе, – сказал Эдо, глядя на любимую картину. – От души.

В конце коридора Антон вдруг увидел еще одну картину небольшого формата, столь любимого малыми голландцами. На картине была нарисована желтая дорога. Она уходила куда-то далеко в сторону гор. Горы были очень далеко, в прозрачной дымке, достигнутой последним издыханием фиолетового фломастера. По желтой дороге шел один человек. Шел явно давно, о чем свидетельствовала сутулая, усталая фигура. Больше на картине ничего не было, что смотрелось довольно непривычно на фоне других, густонаселенных работ Эдо.

Антон спросил, указав на человека на дороге:

– Тоже автопортрет?

– Нет. Рамка одна оставалась. Ну, я нарисовал. Это – один человек, короче.

Антон долго смотрел на картину. Этот одинокий человек, идущий по желтой дороге, о многом заставил задуматься его. И Антон сказал Эдо:

– Сильная вещь. Бомба.

– Нравится? – удивленно спросил Эдо. – А я хотел ее выбросить уже.

– Не смей выбрасывать, – сказал Антон. – А ты вообще философ.

– А что делать, братан, – ответил с грустью Эдо.

Потом Эдо повел Антона еще выше. На самый верхний, четвертый этаж. Без лифта Антону было трудно. Он много курил. Он был креативный.

На четвертом этаже явно располагались люксы, потому что в коридоре был персидский ковер. Антон сразу оценил античные статуи, украшавшие коридор этажа. Тут была и Афродита ню и Гермес в сандалиях. Они были из гипса. Эдо подвел Антона к двери его номера. Это был, несомненно, лучший номер, на что указывали два гипсовых льва. Один лев был справа от двери в номер, другой – слева. Антон с трудом сдержал смех, когда увидел, что один лев спокойно спит. А другой тоже спокойно спит, но один глаз у него открыт.

– Хитрая скотина, – сказал Эдо. – Спит, а движения, видишь, контролирует. Три тысячи рублей мне сели. Каждый!

– Львы – бомба, – сразу признал Антон.

– Суперлюкс – один такой номер имею, – сказал далее Эдо о месте, в котором посчастливилось остановиться Антону. – До тебя начальник ГАИ Адыгеи жил две недели, с женой конфликт у него получился, я ему скидку сделал, надо помогать друг другу в этой жизни, все мы люди, что.

– Да, – признал Антон. – Все правильно.

Затем Рампо всем своим видом показал, что уже трудно дается ему поток новой информации и неплохо было бы остаться в одиночестве.

– Ну как помоешься, спускайся, я внизу буду, – сказал Эдо и тактично удалился.

Первым делом Антон решил осмотреться в номере. Номер был большим. Имелись удобства, кондиционер был, и был даже письменный стол. Кровать была большой, двуспальной. Антон заглянул в ванную. Там была просто гигантских размеров ванна-джакузи, в ней можно было искупаться впятером. Туалетной бумаги, как и обещали, было два рулона. На вешалке висел белый халат. Он был чистый, на груди было вручную, явно руками Сусанны, сидевшей на ресепшн, вышито слово «Бомба» – название отеля. Антон улыбнулся.

Из окна, большого, почти во всю стену, был отличный вид на море. Гостиница стояла на самом берегу. Море было синим, как на картинах Эдо. Антон вышел на балкон. Улыбнулся морю и произнес вслух:

– Привет, море. Ну как ты?

Вдруг откуда-то сверху раздался громкий «Чвирк!». Антон удивленно оглянулся. Прямо под козырьком балкона свили гнездо ласточки. Это было очень непривычно. В Москве Антон не видел ласточек, потому что они не вили гнезд на Тверской.

В общем и целом Антону все понравилось. Это было Зимбабве, но Зимбабве с удобствами, а они важны для креативного человека. Так что Антон решил провести здесь, в Сочи, недельку-другую, почему бы и нет.

Потом Антон вдруг вспомнил про Васю. Когда он смотрел на море, он подумал: «Послезавтра день рождения Васи».

Бывшая жена Антона, Лена, была архитектором. У нее были красивые руки и ноги. И глаза. Но потом все стало сложно. Антон ведь был креативный. Дома он бывал очень мало. А Лена была архитектором, и поэтому для нее очень важен был дом, а у дома – колонны и портики. Такой дом Антон и Лена построили, когда одновременно взяли большие заказы. Антон сделал концепцию для «Жигулевского»: «Пиво из детства», а у Лены купили проект дома в помпейском стиле какие-то убийцы из Красноярска. Дом Антон и Лена построили в старом дачном поселке в двадцати километрах от Москвы. Тишь, сосны, речка рядом. Дом был из дерева: светящийся, янтарно-желтый, пахучий. Проект дома Лена сделала сама, исходя из всего, что к этому моменту о себе и Антоне знала. В нем было удобно все. Каждый квадратный сантиметр. Ну и камин. Камин купили английский. Каким еще должен быть камин?

Потом пришла беда. Потом Лена захотела, чтобы, помимо камина, в доме был еще и Антон. Лена почему-то чувствовала себя заброшенной, сидя у камина. Однажды Лена сказала, что если Антон приходит домой в четыре утра и спит до двух часов дня, это еще не значит, что он гений. А потом еще сказала, что «на бруньках» его потолок. Антон тогда придумывал концепцию для водки на бруньках. Антону хорошо за эту работу платили, и обидные слова эти Лена сказала в дизайнерском свитере «Прада», который Антон купил ей из аванса за «бруньки». Когда Антон сказал это Лене, что свитер на ней, между прочим, куплен за «бруньки», Лена заплакала, сняла и выбросила свитер в окно, и он повис на сосне за окном. Тогда Антон понял, что все кончилось.

Они расстались. Антон жил сначала у Конста, который все равно дома бывал очень редко – он жил на работе. У Конста жить Антону не понравилось, там повсюду были материнские платы и тараканы. Потом Антон попросил у Миши Минке аванс, а Миша удивленно спросил:

– Аванс? За какую работу?

Тогда был кризис, не только в личной жизни Антона Рампо, но и в мировой экономике, и Миша в те дни не запускал никакого проекта.

Антон сказал:

– За будущую, мне жить негде.

Миша Минке был не то чтобы хороший человек, но хороший менеджер, он умел смотреть вперед и делать фьючерсные вложения. Миша дал Антону аванс в полном смысле авансом. Антон стал жить на съемных квартирах. В квартиру родителей Антон не хотел не то что
Страница 11 из 23

переезжать, а даже показываться там не желал. Потому что его родители обожали Лену. Мама Антона стала набожной после поездки во Владимир. Что там с ней во Владимире сделали, неизвестно. Но она стала богомолкой. Она говорила Антону, что Лена – ангел, посланный Богом Антону, убогому. А папа Антона – фотохудожник Илья Рампо – очень ценил Лену за то, что она была фотогенична, и сделанные им портреты Лены на фоне патефонов, сломанных статуй, июльских сеновалов и прочего декаданса принесли ему «Гран-при» на биеннале в Литве. На основании того, что Лена – фотогеничный ангел, Антон должен был с ней прожить всю свою жизнь. Так считали родители.

Сын Антона и Лены, Василий Рампо, появился на свет за два года до развода его креативных родителей. Появился на свет он с трудом. Была угроза и для матери, и для плода. Антон потом смеялся над тем, что в роддоме, где Лена рожала, Васю называли плодом, как будто Вася – айва. Антон потом, много позже, над этим смеялся, а когда Вася рождался, было совсем не смешно. Антон очень испугался, когда ему сказали врачи, что есть угроза и для матери, и для плода. Антон тогда первый и единственный раз в жизни молился. Антон говорил Богу, что если он, Бог, есть, то пусть он спасет и мать Лену, и плод Васю. Антон тогда уже знал, что назовет сына Василием. Хорошо это как-то, основательно: Василий Антонович. Так решил Антон, когда придумал имя для сына.

Бог помог Антону, и все спаслись: и Лена, и Вася. Когда это случилось, Антон подумал, что люди относятся к Богу нехорошо, потребительски. Обращаются к Богу люди только тогда, когда возникают проблемы. Или угроза для плода. Почему к Богу не обращаются, когда все хорошо? Потому что, а зачем? Когда людям хорошо, они атеисты. А когда плохо, к Богу бегут: «Помоги». А просьбу часто начинают словами «Если ты есть». То есть просят и еще выражают сомнение, фактически хамят: «А есть ли вообще, к кому обращаться тут, алло? Или я зря трачу время?» Даже с Богом люди ведут себя как скоты. Что уж говорить об окружающей среде.

Так думал Антон. А еще он думал тогда, когда Лена и Вася спаслись, что обязательно будет разговаривать иногда с Богом в знак благодарности даже потом, когда будет все хорошо. Но потом он забыл про свое обещание. Не специально, просто было много работы. Угроза для плода прошла, все наладилось, Бог был больше не нужен, Вася рос, Антон видел его всегда спящим.

Лене это не нравилось. Она говорила, что Васе не хватает общения с отцом, а Антон только смеялся в ответ. Потому что Вася был головастиком, наряженным в пижамки с гномами, феями, звездочетами и прочей делириозной фигней, которую, как принято считать, любят дети. Антон не понимал, как может младенцу, который всегда спит, не хватать общения с кем бы то ни было. На это Лена Антону всегда говорила, что он, Антон, не понимает главного, что сейчас и происходит самое главное общение, самое космическое. Антон какое-то время терпел эти Ленины гонки, потому что знал, что у женщин в период беременности, родов и еще последующие года три сносит башню, это природа специально так сделала, так работает инстинкт материнства. Но у многих женщин, Антон это тоже знал, так потом крыша и остается снесенной. И он очень боялся, а иногда и впрямую подозревал, что с его Леной именно так и случилось. Хотя раньше она была абсолютно нормальной: любила кино, горные лыжи, пила вино и курила траву с ним за компанию. Когда появился Василий, Лена перестала пить вино и курить траву и стала ныть про космическое общение ребенка с отцом. Василия Лена называла «ребенком». Это слово звучало всегда угрожающе или осуждающе, потому что звучало оно всегда в контексте какой-то нехватки. Лена утверждала, что ребенку не хватает космической связи с отцом, или ребенку не хватает лица отца над кроваткой, или ребенку не хватает голоса отца, который читал бы ему на ночь рассказы про гномов. В итоге они развелись. Антону было поначалу жалко, что так получилось, один раз он даже заплакал, потому что выпил грузинского вина, а оно делает человека очень сентиментальным. Но потом опять было много работы, и плакать Антон перестал, а грузинские вина старался не пить, предпочитая французские – от французских хочется не плакать, а есть. Но по Васе Антон скучал все равно.

Он звонил Васе. Лена их общению не препятствовала и даже, наоборот, говорила:

– Если бы Вася получал столько тебя, когда мы были семьей! Если бы я знала, что тебе нужно разойтись со мной, чтобы стать хорошим отцом для ребенка!

Антон стал звонить сыну, как только Вася смог держать в руке трубку. Вначале он мог держать в руке трубку, но не мог говорить. Поэтому говорил Антон. Он рассказывал Васе, как живет. Вася слушал внимательно, иногда гукал, как бы давая понять, что ему интересно. Со временем их общение становилось сложней. Антон начал советоваться с Васей, рассказывал, над каким проектом сейчас работает, и привлекал даже Васю к мозговым штурмам. Вася весело гукал. Ему штурмы нравились.

Потом Лена стала усаживать Васю перед веб-камерой ноутбука. Антон не только слышал, но и видел сына и Лену. На заднем плане сидела Лена. Она умиленно улыбалась, глядя, как Вася пучится в окошечко, в котором шевелится папа. Так они и жили.

Потом Вася подрос. Через день, послезавтра, Васе исполнялось восемь лет. Он стал большим. С веб-камерой и прочими гаджетами Вася обращался легко, как Стив Джобс. Они с Антоном иногда говорили подолгу. Правда, теперь все изменилось. Теперь Антон ничего не рассказывал, потому что Васе неинтересно стало слушать про мозговые штурмы. Зато Васе стало интересно самому рассказывать про свою жизнь. Жизнь у Васи была интересная, потому что она только начиналась и он каждый день чему-то учился и удивлялся. Однажды Антон вдруг понял, что его, Антона, интересная креативная жизнь на самом деле неинтересная, потому что он редко чему-то учится и еще реже чему-то удивляется. У Антона был здоровый цинизм, за это его ценили коллеги. Но Вася ценил Антона не за здоровый цинизм, а за способность слушать и молча смотреть в веб-камеру. Так Антон превратился в бессловесную сову, за молчание и внимательный взгляд эту птицу так ценят зоологи.

Каждый день рождения Васи перед Антоном вставал вопрос: что подарить сыну? Для большинства взрослых простейшим способом получения авторитета в глазах ребенка является его, авторитета, прямая покупка. Поэтому накануне очередного дня рождения сына Антон действовал как Васин инвестор. Он проводил ресёч, выясняя, о чем Вася в данный момент мечтает. Все дети о чем-то мечтают, и это довольно нетрудно выяснить даже обычному взрослому, что уж говорить о взрослом, много лет проработавшем в рекламе. Выяснив мечту, Антон формировал финансирование. И мечта Васи сбывалась. Это всегда работало. Один раз Антон даже сам летал в Китай за роботом, читающим рэп. Вася мечтал о роботе-рэпере. Оказалось, есть такой робот, он хорошо читает рэп, лучше большинства русских рэперов. Когда Антон покупал этого робота в Китае, он подумал, что если китайцы начнут не только делать роботов-рэперов, но и сами начнут делать рэп, от этого рэпа будет негде спастись.

А один раз случилась
Страница 12 из 23

катастрофа. Антон забыл про день рождения Васи. Антон всегда помнил, просто в те дни было очень много работы, Миша Минке взял крупный заказ от кандидата в губернаторы Красноярского края, и Антон придумал концепцию: «Сибирь! Наконец-то освоили!» В тот день, вернее в ту ночь, которую Антон навсегда запомнил, ему вдруг позвонил Вася, по скайпу. Вася плакал в веб-камеру. На заднем плане сидела Лена с горьким упреком в глазах. Оказалось, Вася шесть часов сидел перед дверью и ждал, что появится папа с горным велосипедом, о нем тогда мечтал Вася. Антон просто забыл про день рождения сына. Просто забыл. У Антона вспыхнуло все, когда он понял, что случилось. Сначала вспыхнули щеки от стыда. От щек загорелся весь мозг, и Антону казалось, что мозг через секунду-другую выгорит весь, как старый процессор.

Антон сказал Васе, что он едет к нему, конечно, едет, конечно, с подарком, но едет медленно, потому что он в пробке. Хотя он сидел в агентстве, в «BRAIN-ROOM-е», и придумывал положительный образ красноярского губернатора. Когда позвонил Вася, Антон был близок к прорыву, он уже предложил простую, но крепкую платформу образа губернатора: «Хороший ты мужик, Геннадич!», и Миша Минке уже сказал, что в этом есть что-то, есть искренность, есть Сибирь. Миша Минке, Изабель, Валя Матвеев и другие коллеги удивились, когда посредине мозгового штурма ведущий концептолог вдруг вскочил и убежал, бросив недостроенную платформу образа.

Полночи Антон искал горный велосипед. Оказалось, что ночью в Москве можно купить что угодно: кокаин, проститутку, лазерный принтер, путевку в Египет, украинский борщ. Горные велосипеды ночью в Москве не продаются. Эта ниша на рынке совершенно пуста. Тогда Антон попросил помощи у Изабель. Французская гюрза могла сделать все, если хотела. Антон знал, что за эту услугу будет потом должен гюрзе свои идеи, свои мозги, а может, и всю свою жалкую креативную жизнь. Но ему в тот момент было все равно. Он два часа ездил по проклятой Москве, которая не спит никогда, но в которой нельзя купить велик для сына, и ему было все равно. Гюрза позвонила своим друзьям, куршевельским кретинам, и через полчаса Антон забирал у одного из них шикарный горный велосипед. Его Антон и подарил Васе, долетев до Лениного дома по мокрой весенней дороге и едва не разбившись.

Вася был рад. Он утирал слезы и улыбался. Правда, Васе было тогда всего семь лет, а велосипед был взрослый, мог ездить по отвесным стенам, стоил треху евро, и в общем, им, вероятно, гордился куршевельский кретин, у которого Изабель отняла велосипед в два часа ночи. Но Васе даже понравилось, что велосипед взрослый. Он решил, что отец считает его уже большим. Он поверил, что отец спешил к нему, что отец о нем не забыл. Он же папа, а папа не может забыть.

С того самого дня Антон позорно три раза, как налоговая служба, предупреждал сам себя: за месяц, за две недели и за три дня писал в блокноте-календаре, который для этого только завел: «ВАСИН ДР!!! ВАСИН ДР!!! ВАСИН ДР!!!» Это работало. Больше Антон не забывал о дне рождения сына.

Через день Васе исполнялось восемь лет. За месяц до этого Антон спросил сына, о чем он мечтает. Вася, не по годам развитой, ответил:

– Я мечтаю, чтобы ты жил с нами. С мамой.

– Ну ты же понимаешь… – сказал Антон.

– Да, я понимаю, – кивнул Вася.

Тогда Антон спросил:

– А о чем вообще, дружище, ну то есть не считая того, чтобы мы с мамой жили вместе, о чем вообще ты мечтаешь, Василий?

Вася подумал и сказал:

– Не знаю. Хочу быть орлом, наверное.

– Я понял. Ну… Ладно, – сказал Антон после паузы.

Невозможного нет и быть не может. Если бы у Антона был герб, а на гербе – девиз, он звучал бы именно так. Антон знал пару event-агентств, которые могли воплотить в жизнь любой бред в сжатые сроки и даже заявляли об этом в своих рекламных слоганах. Им ничего не стоило нарядить Васю орлом и поднять в небо на самолете, вертолете или дельтаплане – в зависимости от бюджета. В конце концов Антон склонился к дельтаплану с инструктором. Схема простая: Антон привозит Васю на аэродром, где собираются фрики-дельтапланеристы. Дельтаплан – это раскладушка, на которой можно летать, используя восходящие течения воздуха. Раскладушка может достигать километровой высоты. Это очень высоко и очень страшно, и наверняка Вася не выдержит и половины такого подъема. Расценки у фриков сдельные: чем выше, тем дороже. Это справедливо. Таким образом, решение было и эффектное, и бюджетное. Антон такими решениями и выделялся среди коллег по цеху.

Заказ на создание позитивного образа Сочи нарушил все планы Антона. Но отказаться нельзя, это стало ясно Антону при первом же взгляде в грустные глаза Путина. Нужен был компромисс, и Антон нашел его. Запасной план был надежен и немного позорен, как и подобает запасному плану. Антон решил поручить ребятам из event-агентства переодеться в чудесных фей (за деньги они это исполнят безропотно). Затем феи отвезут Васю на аэродром, где его встретит наемный фрик-дельтапланерист, переодетый в ниндзя – Васе нравятся ниндзя, – правда, за переодевание фрик-инструктор запросил отдельные деньги, но это справедливо. Ниндзя в дельтапланериста переодеваться тоже бесплатно не стал бы. Таким образом, ниндзя-фрик будет управлять дельтапланом, а Вася будет орлом. Вася будет летать. Ну а сам Антон может остаться таинственным волшебником, который все это придумал, спродюсировал и профинансировал, но не смог явиться на саму акцию, потому что, как подобает волшебнику, сейчас занят созиданием нового чуда – позитивного образа Сочи. В конце концов, это нормально, когда главный волшебник не может показаться на глаза, так делали многие: Сталин, Гудвин и другие. Антон выдал ребятам из event-агентства бюджет акции и уехал. Он и на этот раз сделал все, что мог, чтобы мечта сына сбылась.

Все эти мысли пронеслись очень быстро, пока Антон стоял на балконе гостиницы «Бомба» – у мыслей высокая скорость. Потом Антон покинул свой номер и спустился вниз. В холле гостиницы его встретил Эдо, и они отправились в офис креативного штаба Олимпиады.

По дороге машина Эдо прыгала на кочках, ямках, провалах, щелях и трещинах. Дорога была похожа на тренировочную стену для альпинистов, только лежащую в горизонтальной плоскости. Эдо, прыгая вместе с «девяткой», сказал, не уточняя, о ком идет речь:

– Пидарасы.

С чем Антон Рампо, тоже не уточняя, о ком идет речь, согласился.

У входа в здание креативного штаба сразу бросались в глаза три флага: России, Краснодарского края и МОКа – Международного олимпийского комитета. Медленно, торжественно подъехали ко входу в штаб под трепещущими на весеннем ветру флагами. Антон улыбнулся. Это было похоже на церемониальное прибытие кортежа Виндзоров, только Виндзоры почему-то ездили на тонированной «девятке».

Офис сочинской Олимпиады оказался не похож на офис московской «PRoпаганды» со стильными надписями на английском и креативным беспорядком-порядком. Это был строгий, совершенно безликий офис со свежим ремонтом и одинаковыми темными дверями во все кабинеты. В переговорной Антон обнаружил, однако, нечто общее с офисом «PRoпаганды». Комната была
Страница 13 из 23

полна людей, которые говорили, перебивая друг друга. Мозговой штурм – так подумал Антон.

На появление Рампо никто не обратил поначалу никакого внимания, Эдо хотел было исправить ситуацию, но Антон коротким жестом попросил его не делать этого. Ему было так удобнее рассмотреть людей, с которыми придется работать в их естественном состоянии. В переговорной было всего семь человек, но казалось, что их больше, потому что один из семи беспрестанно передвигался, разговаривая по телефону и активно жестикулируя. Он был одет в костюм «Армани» и узконосые черные туфли, на руке у него были золотые часы. По телефону он говорил тоном решительным и напористым:

– Слушай меня. Я много говорить не люблю. Работу сделай, а как ты ее сделаешь, это твои проблемы, мой брат! Что? И что, что сложно? Я же тебе не рассказываю, сложно мне или нет. Хотя мне знаешь как сложно! Если я расскажу, ты растеряешься. Ты тоже меня не грузи! Делай свое дело. Я – свое, ты – свое. Все понял?

Антон сразу подумал, что этот молодой армянин умеет работать с людьми, обладает моторным началом и навыками мотивации персонала и его можно будет сделать своей правой рукой.

Остальные присутствующие горячо обсуждали, что же делать теперь. Явно что-то недавно случилось, и теперь все боятся, что их отымеют за это, понял Антон. Когда любопытство победило желание и дальше изучать сотрудников в их естественной среде, Антон спросил небрежным тоном:

– Что за проблема, коллеги?

Человек в остроносых туфлях коротко взглянул на Антона и сказал:

– Деньги спиздили. А с нами не поделились. Обидно!

– Ясно, – понимающе кивнул Антон. – И много денег пропало?

– Нет, не много. Все! – улыбнулся Антону человек в остроносых туфлях.

В этот момент он еще больше понравился Антону как кандидат в правую руку; у него была способность прямо смотреть проблеме в лицо и не скрывать от руководства масштаб катастрофы. В этот момент Эдо, указав на Антона, все же представил его присутствующим:

– Человек из Москвы, – и добавил не без гордости: – Я привез.

Воцарилась нехорошая тишина. Все смотрели на Антона, и даже человек в «Армани» и остроносых туфлях вдруг изменившимся тоном сказал в телефон, по которому по-прежнему говорил: «Перезвоню», положил трубку и тоже стал внимательно смотреть на Антона.

Антон выдержал паузу, которая заложила основы уважения к нему, и сказал:

– Присядем?

Быстро оглядев всех и никого конкретно, Антон Рампо легко и демократично присел за стол. Все шумно и торопливо сели, как в электричку. Садиться, как Антон, легко и демократично, никто не умел. Выдержав еще одну паузу, Антон тяжелым взглядом руководителя оглядел присутствующих. Присутствовали: пара теток с сиськами и челками – энергичные дуры в белых блузках, которые составляют основу любого офиса, – так выглядят секретари и менеджеры. Затем одна тетка постарше, то есть женщина, с туго стянутыми назад волосами и стянутой туда же сексуальной энергией. «Такая, хоть одна, тоже всегда есть в любом офисе. Это начальник канцелярии» – так подумал Антон. Затем присутствовала группа добродушных кретинов в костюмах. «Это клиентские менеджеры» – так подумал Антон. Далее помятый пряник с сережкой в ухе – явно сисадмин. И, наконец, имелась пара очень некрасивых, страшных девушек. «Это креативщицы, – так подумал Антон. – Ну что делать, креативные девушки, они и в Москве в основном некрасивые». И, наконец, молодой армянин в «Армани» и остроносых ботинках, которого Антон заранее за моторное начало и умение смотреть проблеме в лицо сделал своей правой рукой. Именно к нему и обратился Антон Рампо за комментариями:

– Ладно. А поподробнее? Кто украл, как, при каких обстоятельствах?

– На меня не смотрите. Мне сколько дали денег, я все пожарил, – сказала правая рука Антона, армянин в «Армани».

Антон подумал, что «пожарил» – это, вероятно, местный сленг, означающий «освоил». Говорят же тут «бомба» про все хорошего качества и говорят «это тебе сядет» вместо «это тебе встанет». Но в этот момент придурок с сережкой в ухе сказал, указав на молодого армянина в «Армани»:

– Овик у нас барбекю занимается.

– Чем занимается? – невольно переспросил Антон.

– Шашлыком, до! – сказал Овик в «Армани», правая рука.

– То есть? – удивился Антон.

– Жарит мясо для МОКа, – пояснил придурок с серьгой. – Когда комиссии из МОКа приезжают олимпийские объекты смотреть, мы для них барбекю делаем.

– Шашлыки! – уточнил Овик, улыбнувшись Антону. – Эти люди из МОКа, что за люди? Бедолаги. Шашлык не знают, барбекю знают, ну я говорю «барбекю», чтобы люди понимали, что кушают. Когда опять приедут, мне надо заранее знать. Я уже сколько раз просил? Заранее предупредите меня, по-братски, что люди едут, хотя бы за день, я же мясо сам мариную; мясо, маринованное чужими руками, не могу в руки взять, брезгую. А если сам мариновал, гарантирую, барбекю будет бомба.

Антона удивило, сильно удивило все, что сказал Овик.

– Наверное, надо представить вам членов нашего штаба, – в этот момент догадался придурок с серьгой. И представился сам для начала: – Игорь Иванович Беленький, для вас просто Игорь. Я буду вашей правой рукой.

Затем самопровозглашенная правая рука Антона представила ему остальных членов креативного штаба. Оказалось, что Антон ничего ни про кого не понял. Тетки с челками оказались сочинскими креативщицами. Антон сразу понял, что будет их иметь безжалостно. И как креативщиц, и, возможно, еще как-нибудь. Женщина с туго стянутыми назад волосами, которую Антон отрядил было в начальницы канцелярии, оказалась пресс-атташе, она отвечала за связи со СМИ. «Надо ее при первой возможности перевести в начальницы канцелярии», – упрямо подумал Антон. Группка добродушных кретинов в костюмах, наоборот, отвечала за канцелярию. Две девушки с ужасными лицами были личными секретарями руководителя штаба, то есть Антона. Придурок с сережкой был не сисадмин, а правая рука по фамилии Беленький. А правая рука, которую выбрал Антон, оказался шашлычником.

Узнав все это, Антон подумал:

«Пиздец!»

Чтобы не пасть духом, он вспомнил про карточку, на которой лежал миллион долларов, вспомнил про собственный остров, на котором он будет жить, босой и прекрасный, в окружении эбонитовых женщин. Антону сразу стало легче.

В это время Беленький спросил:

– Простите, а как к вам обращаться?

– Да! Как вас представить? – спросила Антона страшная, как совесть, девушка-секретарь.

– Антон Рампо, – ответил он, стараясь не смотреть на лицо своей личной секретарши.

– А по отчеству? – настаивала секретарша, улыбаясь Антону большими желтыми зубами.

– Антон Ильич, – сказал Антон сухо. – Рампо.

– Лампо? – переспросила секретарша.

– Рам-по. «Р» – первая буква, – сказал Антон.

Он хотел сказать еще: «Р – рампа». Но подумал, что это ненадежный спеллинг в данном случае. Потом хотел сказать – «Р – Роттердам». Но тоже передумал. И сказал:

– «Р» – рашпиль.

– Я поняла, – радостно кивнула девушка, которой рашпиль был явно хорошо знаком.

– Ну что ж, Антон Ильич, – сказала в этот момент правая рука Антона, Игорь Иванович Беленький. –
Страница 14 из 23

Я уже сломал голову о железную стену бюрократизма. Теперь будем ломать ее вместе!

Потом Игорь Беленький крепко пожал руку Антону и несколько раз очень сильно моргнул, как будто собираясь выплюнуть свои глаза на Антона. У правой руки был такой тик, и, вероятно, не единственный.

Антон, стараясь теперь не смотреть ни на кого, чтобы не расстраиваться, сказал негромко:

– Очень приятно. Ну так что случилось? Я слушаю.

Говорили сначала не слишком охотно. Потом, когда Антон дал понять, что ценит откровенность, ему подробно все рассказали. Оказывается, креативный штаб Олимпиады в числе прочего ведал строительством нового корпуса штаба, то есть своего собственного здания. На это были выделены деньги из Москвы, из кармана Олимпиады. «Карман Олимпиады» – это был еще один устойчивый местный оборот. Было известно, что деньги пришли в Сочи. На эти деньги полагалось построить новый дворец креатива. Со дня на день должен был приехать Козак, который от имени Путина, глаза которого Антон недавно видел, руководил подготовкой к Олимпиаде. Козак должен был принять работу. Но она не была сделана, потому что деньги пропали.

В принципе, этот вопрос касался Антона косвенно. Строительство не входило в круг его полномочий. Вместе с тем Антону как профессионалу важно было понять все, что происходит на месте, в котором предстояло создавать положительный образ, и он подумал, что украденные деньги из кармана Олимпиады – отличный повод сделать это, то есть разобраться, как тут все работает: кто крадет, как крадет, это все важно, в конце концов, это местные обычаи, а их надо знать. И Антон сказал, что желает немедленно выехать на место преступления. То есть на место, где давно должен был выситься креативный дворец, но не высится, потому что кем-то нагло спизжен из кармана Олимпиады.

Через полчаса кортеж из двух машин, в одной из которых ехал Антон Рампо, медленно двигался по центру Сочи сквозь пробку. Эдо, сидевший за рулем тонированной «девятки» со спойлером, которая доставила Антона из аэропорта, с трудом скрывал в себе некий вопрос, а потом перестал скрывать и спросил:

– Антон Ильич. Можно вопрос?

– Просто Антон для тебя, – улыбнулся Рампо, как демократ.

– Антоха, братка, – сразу принял демократию Эдо. – Скажи, тебе что, как начальнику Олимпиады, мигалка не полагается? По Сочи без мигалки ездить бесит, до!

– Ну я, вообще-то, не начальник Олимпиады, – скромно сказал Антон. – Я руководитель креативного штаба. Креативным мигалки не полагаются.

Сам Антон, вообще-то, не был согласен с этим. Он в этот момент даже подумал, что Эдо подал хорошую мысль. Если бы креативным – не всем, но хотя бы некоторым – полагалась бы мигалка, то… То что? То креатив в стране ушел бы вперед. С мигалкой точно ушел бы вперед, далеко… Так подумал Антон.

Время от времени Эдо гневно сигналил соседним машинам, пытаясь принудить их потесниться, но без мигалки это получалось плохо, а из одной машины, черной помятой иномарки, даже высунулся суровый седой армянин и сказал Эдо:

– Ты что, самый умный?

На что Эдо ответил дерзко:

– В Адлере – да!

Суровый армянин этот факт не признал и что-то сказал Эдо по-армянски, Антону показалось, что он решительно осудил эгоцентризм Эдо.

Потом Эдо стал мечтать вслух, чтобы кому-то стало где-то плохо и к нему ехала бы «Скорая», а Эдо бы тогда пристроился «Скорой» в жопу и быстро проехали бы пробку. Антон спросил:

– Почему так много машин? Кто эти люди? Гости Олимпиады? А номера у всех, я смотрю, местные…

– Номера, – засмеялся Эдо. – Знаешь, почему номера у всех местные?

– Ну, наверное, потому, что владельцы машин местные? – логично предположил Антон…

– Братка, ты на меня не обижайся, – печально сказал Эдо. – Тебе нужен, короче, экскурсовод, чтоб ты понял наши движения. А то будешь как отдыхающий.

Антон по интонации Эдо понял, что «отдыхающий» у местных считается принадлежностью к самой низшей социальной касте, отдыхающий – это как опущенный в тюремной камере. И Антон твердо сказал:

– Ну будь моим экскурсоводом. Не хочу быть как отдыхающий.

– Молодчик, – одобрил Эдо. – Запомни. Если номер местный, можешь машину бросить, где хочешь. Я машину вообще не закрываю, когда в магазин иду за сигаретами, или кофе пить иду, или куда мне надо иду. Машину бросаю, а сам иду кайфовать. Обратно иду – машина стоит. Почему? Потому что номера местные. Все знают: если какой-то косяк, я его маму найду, кто накосячил, потому что я местный. Абхазы могут, конечно, в Абхазии такие люди есть, ничего невозможного для них нет, отвечаю. Магнитолу из машины вытащит, магнитолу не найдет – колесо снимет, колесо снять не сможет – багажник с крыши снимет, одному пацану движок сняли, пока он кайфовал с двумя телками отдыхающими. Прикинь, как ему обидно было – движок после капремонта был. В Абхазии вообще такие люди есть, не люди – коалы чистые. Дерзкие, вообще, с рождения. Хотя наших номеров все равно немножко хотя бы боятся. А если номер не местный, можешь закрыть машину сто раз, можешь на платную стоянку поставить – все равно уведут. Если не абхазы – наши уведут. По-любому уведут, варианта нет. Нет, это не то что обидное что-то, дискриминация или что. Нет. Просто так получается у нас. Такие движения.

– То есть… Номера у всех местные? Чтобы машину не угнали? – резюмировал Антон удивленно.

– Братка, у нас не на номера надо смотреть. На лицо посмотри, кто в машине, сразу поймешь, у кого номер, у кого что.

– Ясно, – сказал Антон и стал всматриваться в лица водителей.

Прямого подтверждения версии Эдо Антон не обнаружил. Румяных москвичей или бледных петербуржцев, использующих местные номера как противоугонное устройство, Антону обнаружить не удалось. Зато Антон заметил, что у всех машин на заднем стекле белым маркером написано: «Продаю» и номер телефона. Почему-то все водители очень хотели расстаться с машиной, на которой ездят, и сообщали об этом всем другим водителям. Это вселяло какую-то тревогу.

В это время откуда-то сзади, очень издалека, стал пробиваться звук сирены. Эдо сказал:

– Если «Скорая» на инфаркт, повезло. Быстро доедем.

Когда машина приблизилась, это оказалась не «Скорая», а машина гаишников, за ней еще одна, за ней два черных джипа с мигалками, за ними пара «Мерседесов», длинных, бронированных, похожих на подводные лодки на колесах, а замыкали процессию опять черные джипы с мигалками.

Эдо сказал со смехом:

– Олимпиада едет, наверное. Твои, Антоха, кенты, да? Ну что, на жопу им падаем?

Антон пожал плечами. Эдо понял этот жест как готовность Антона упасть на жопу к кентам и сказал:

– Мигалки не имею. Аварийку имею.

Эдо включил «аварийку» и устремился вперед, пристроившись в квадратный черный зад джипа с мигалкой. Следовавшая за «девяткой» Эдо вторая машина скромного кортежа Антона тут же отстала. Антон завороженно смотрел, как за окном быстро, как в страшном сне, мелькают машины и изумленные лица людей, когда они с Эдо летели сквозь пробку. Эдо торжествующе смотрел в лица водителей: теперь они видели, что были не правы и что он самый умный в Адлере. По этому поводу Эдо даже сделал погромче музыку,
Страница 15 из 23

армянское трагическое диско. Куря в открытую форточку на скорости сто десять по городу, Эдо прокричал Антону:

– Знаешь, в чем прикол, братуха? Твои кенты видят, что я им в жопу пристроился, а сделать ничего не могут. Знаешь, почему?

– Потому что ты местный? – прокричал Антон, прижатый к сиденью воздушным потоком, со свистом влетающим в салон через открытые окна.

– Нет! Они остановиться не могут! Чем быстрее, тем безопаснее, у них так считается! – проорал в ответ радостно Эдо. – Хочешь узнать, кого везут? Опасно чуть-чуть, предупреждаю!

– Да! – крикнул, как бы согласился Антон, по которому трудно было в этот момент сказать, нравится ли ему происходящее, пугает ли оно его, или он просто в аффекте.

Эдо прибавил скорости, принял резко влево и поравнялся с черным джипом, замыкавшим кортеж. Заметив этот рискованный маневр, водитель джипа опустил темное стекло. На Эдо и Антона взглянули две пары суровых глаз ребятишек из «лички». Эдо через плечо Антона подмигнул ребятам из личной охраны кого-то важного и под отчаянный рев «девятки», которая удерживала равенство с джипом, хоть и уступала ему табун лошадей по мощности, победно крикнул водителю черного джипа, переключая скорость:

– А теперь, братан, вторая!

«Девятка» Эдо заревела так, что Антон прилип к креслу и выглядел как летчик-испытатель, в эти секунды испытывающий что-то, о чем его не предупредили заранее. Оставив позади джип «лички», «девятка» через несколько секунд поравнялась с длинным черным «Мерседесом». Стекло «Мерседеса» сразу стало опускаться, и Эдо заорал Антону:

– Сейчас увидишь, кого везут!

В следующую секунду Антон Рампо действительно ясно увидел в приоткрытом окне «Мерседеса» прямо напротив своего лица круглую черную дыру. Это был ствол. И явно не дерева.

Эдо тоже это увидел и резко ушел в сторону. Мимо с яростью пролетели джипы кортежа. Эдо смеялся от души, толкал локтем в бок Антона, призывая разделить с ним радость:

– Зато пробку пролетели, а! Можно было дальше с ними ехать, но сам видел, опасно чуть-чуть!

В это время у Антона зазвонил телефон. Из второй машины кортежа креативного штаба, безнадежно отставшей от «девятки» Эдо, Антону Рампо звонила его правая рука. Дрожащий голос Игоря Ивановича Беленького сообщил:

– Антон Ильич! Звонила Лолита!

– Кто? – дрогнув внутренне, переспросил Антон.

– Лолита Симонян, пресс-секретарь. Кортеж, за которым вы ехали! Это Козак! Прилетел раньше! Едет на объект! Ну на тот самый, на котором… на который… деньги… пропали… Если Козак приедет туда раньше нас, может возникнуть очень неприятная… – сообщил Беленький.

– Я понял, – сказал Антон Рампо. – И что делать?

Но сделать ничего уже было нельзя. Кортеж Козака с ревом скрылся вдали, и преследовать его у Антона не было никакого желания.

Прошло около получаса, прежде чем Антон оказался на месте. Место финансовой трагедии представляло собой потрескавшийся уродливый фундамент с торчащими из бетона пучками ржавой арматуры. Постъядерный ландшафт еще драматичнее делал установленный на его фоне гигантский щит, на котором было написано: «Креативный штаб». Также на щите имелась компьютерная визуализация: изображено было здание, торжество красоты и гармонии в стекле и бетоне, местами даже с гранитом и мрамором. Здание было великолепно, как мираж, и оттого особенно щемящим было чувство человека, смотревшего на то, что было на месте торжества гармонии. Этим человеком сейчас был помощник Путина Козак.

Он смотрел на руины, вызывающие в памяти всем известные фото непокоренного и потому яростно порушенного фашистами Сталинграда. Смотрел с грустью, как на пепелище на месте родного двора. В целом было ясно, что здания нет.

По направлению к правой руке Путина сейчас же метнулась правая рука Антона Рампо и поприветствовала его со всем уважением. Так же поступили и другие члены креативного штаба. Антон Рампо не спешил, он хотел выждать паузу, чтобы под горячую руку, если рука у Козака окажется горячей, попали рядовые члены штаба, а затем, когда карающая рука немного поостынет, появится он, Антон, как новый лидер, и присоединится к справедливому гневу Козака, и тоже, от себя лично, сурово поставит на вид подчиненным. Вообще-то, Антон никогда не был сторонником террор-менеджмента, однако все говорило о том, что это неизбежно. Но Козак действовал на опережение, он быстро мыслил и быстро действовал. Недаром он стал правой рукой Путина, унылого меланхолика Путин не сделал бы своей правой рукой. Козак сказал:

– Руководитель штаба.

Слово «кто» Козак опустил. Он говорил, опуская лишние слова.

Антон Рампо вынужден был вступить в разговор:

– Я руководитель. Мы недавно встречались на Ручье. И так вот недавно я стал руководителем.

Антон сам почувствовал, что фраза «недавно я стал руководителем» прозвучала как-то надрывно. Козак коротко и внимательно посмотрел на Антона, как бы разложив Антона на все элементы, из которых Антон состоял, а, как известно, человек, как медуза, состоит в основном из воды. Видимо, количество воды в Антоне не показалось Козаку толщей, потому что он тут же спросил, глядя куда-то чуть в сторону от Антона:

– Подрядчик работ.

У Козака была особенная манера задавать вопросы. Он не только опускал вопросительные слова, но и сами вопросы задавал не в вопросительной, а в повествовательной интонации. Но именно от этого хотелось как можно скорее на его вопрос ответить. Козак хотел знать, кто украл деньги на дворец креатива. Ему нельзя было отказать в праве узнать правду. Правда, как всегда, оказалась страшной. Выяснилось, что деньги были выплачены некоему холдингу. Сейчас же правая рука Антона, Игорь Иванович Беленький, позвонил в этот холдинг. Выяснилось, что первый холдинг вскоре привлек второй холдинг, перечислив деньги ему. Второй холдинг под влиянием некоего непреодолимого чувства привлек третий холдинг и отдал деньги ему. Третий холдинг, видимо боясь хранить у себя такую сумму, перечислил деньги четвертому холдингу. Так, в полной сохранности, если верить участникам движения денежных масс, массы перетекали от одного холдинга к другому. Место расположения холдингов было разным: от Адыгеи до Таиланда. Наконец, последний холдинг всё до копейки срочно, как больной маме, выслал некой сочинской организации под названием «Корпорация «Мега».

Козак выслушал все это с грустью. Эту тихую грусть Антон уже видел в глазах Путина. Видимо, по этой грусти в глазах крупные руководители узнают друг друга и объединяются, как представители одного полинезийского племени узнают собратьев по татуировкам на лице. Так подумал Антон.

Потом Козак спросил все с той же невопросительной интонацией.

– Руководитель. Корпорации.

Стали искать, и выяснилось, что у корпорации «Мега» нет руководителя, нет офиса, нет телефона. Нет ничего. Скорее всего, нет и самой корпорации. В воздухе запахло импичментом всех присутствующих. Уловив этот неприятный запах, Антон подумал, что сейчас заявит Козаку решительно, что он, Антон Рампо, руководит штабом недавно и не может отвечать за все, что творилось тут, до его вступления в должность. Конечно,
Страница 16 из 23

это выглядело бы несколько безвольно, но еще безвольнее было бы отвечать за действия этих кретинов. Так подумал Антон. Потом он подумал, что позвонит сейчас Мише Минке и скажет, что возникла проблема, и передаст трубку Козаку. В конце концов, Миша Минке возглавляет агентство, а он, Антон, всего лишь сотрудник. «Я всего лишь солдат» – так говорили генералы Гитлера на Нюрнбергском процессе, и это работало, некоторых это спасало от виселицы. Так подумал Антон. Но потом он решил, что это будет как-то нехорошо, как-то немужественно. Так поступают телочки, когда их хотят лишить прав гаишники за езду задом в тоннеле. Они звонят и дают гаишнику трубку, в которой живет и за все отвечает Сережа. Пока Антон размышлял, на месте разборки вдруг появилась еще одна машина, «девятка», двухцветная. Одна часть машины была голубого цвета, а другая – зеленого. Сразу было видно, что это не тюнинг. Сомнений быть не могло, машина была собрана из двух частей, уцелевших после двух тяжелых аварий. Страшно было предположить, что и водитель в ней сидит такой же. Но его не было видно, потому что «девятка» была тонирована. Также можно было заметить, что и после перерождения этот автомобильный Франкенштейн успел побывать в паре-тройке менее тяжелых аварий. Следы их были частично скрыты при помощи молотка. На заднем стекле многострадальной машины было написано: «Продаю» и номер телефона.

«Личка» Козака сразу напряглась. Один охранник даже полез под пиджак, где у него был явно не томик Рембо. Но в это время из двухцветной «девятки» вылез человек. Это был очень небольшой, размером с восьмиклассника, армянин лет сорока с очень грустными глазами и длинными ресницами. Человек быстро оглядел множество бронированных автомобилей кортежа Козака, затем посмотрел на «девятку», на которой приехал Антон. Бронированные машины Козака оставили его равнодушным, а вот «девятка» Эдо его заинтересовала. Он решительно пошел вперед, и телохранители Козака все-таки полезли под пиджаки, но тут маленький армянин спросил Антона Рампо, указав на «девятку» Эдо:

– Машину продаешь?

Антон посмотрел на Эдо. Эдо сказал, коротко взглянув на Козака:

– Продаю, но сейчас, видишь, занят, с людьми разговариваем.

Козак коротко взглянул на Эдо. Антону показалось, что Козаку понравилось, что ради него Эдо отложил сделку и, следовательно, пошел на упущенную выгоду. Маленький армянин с длинными ресницами сказал тогда, указав на остовы дворца креатива:

– Тоже ищешь пидарасов, которые за работу денег не платят?

Вопрос был адресован Козаку. Козак посмотрел на маленького армянина внимательно и сказал:

– Ищем. Тоже, да.

– Связку, арматуру, подушку – я все делал, – сказал Козаку маленький армянин. – От начала до конца сам все делаю, потому что напарники – я их маму желал – только курят и телкам звонят, а деньги хотят получать, а мне зачем, сам скажи, такие напарники, я сам работаю, с сыном работал раньше, но сын в армию пошел, а они мне сказали: «Можешь здание сделать две тысячи квадратов?» Я сказал: «Могу.» Сказали: «А плитка, штукатурка, отделка-матделка делаешь?» Я сказал: «Делаю, я все делаю, вплоть до электрики, могу теплые полы везде сделать». Они сказали: «Теплые полы, да, надо, все надо, делай». Дали аванс, остальное, сказали, когда сделаешь, и все, пропали пидарасы, а я как дальше буду делать, а? Я и так в эту стройку душу вложил, арматура вся, что видишь тут, моя, у брата взял арматуру в долг по старым ценам, у него под навесом во дворе лежала, и привез на брата «Газели» бесплатно, думал, люди нормальные. И деньги полгода вытащить не могу, брат со мной не разговаривает, обиделся вообще, и где пидарасов этих искать, скажи? – коротко рассказал предысторию армянин. – Меня Рафик зовут, – сказал Рафик, закурил сам и предложил сигарету Козаку. – Из Еревана сигареты привожу, только такие курю, здесь таких нет, пробовал такие?

Сигареты так и назывались – «Ереван». Предложение попробовать их было соблазнительным, но Козак устоял и сказал:

– Не курю. Спасибо.

Правая рука Антона, энергичный идиот Игорь Беленький, в это время спросил у Рафика:

– Вы – корпорация «Мега»?

Все стали смотреть на Рафика. Он не был похож на корпорацию, да и слово «мега» с ним никак не вязалось. Рафик сказал:

– Я Рафик.

Козак спросил Рафика:

– Размер аванса.

Козака интересовали цифры и факты. Он шел к своей цели, он никуда не сворачивал.

– Три тысячи рублей дали мне, – ответил Рафик, печально моргнув длинными ресницами. – Это что, деньги? Можно на них в Сочи полгода жить, скажи, и еще дом такой поднять, а? – Рафик указал на гигантский щит с воплощением гармонии.

Козак кивнул, явно открыв в голове приложение-калькулятор, потом спросил Рафика:

– Всего денег обещали.

– Обещали, если дом, такой, как там, сделаешь, – Рафик снова указал на визуализацию дворца креатива, – миллион дадут. Я полтора миллиона оценил, сам посчитал, я все сам делаю, я им написал, смету на пачке сигарет сразу. Они рассмотрели, сказали: «Дай скидку от объема, мы не последний раз к тебе обратимся». Ну я дал скидку, вошел в положение, а они, пидарасы, пропали.

– Миллион. Чего? – сказал Козак, впервые в этом крайнем, видимо, случае употребив вопросительную интонацию.

– Чего? Рублей. Не алых роз же, братан, – сказал Рафик печально.

Козак произнес тихо, сообщил сам себе, как и Путин, он был внутренне бесконечно одинок, и ему было привычно говорить с самим собой, не имея достойного собеседника рядом:

– Я выслал им триста двенадцать миллионов рублей. Да. Триста двенадцать миллионов рублей минус три тысячи рублей…

– Не спеши, – сказал Рафик Козаку, достал из кармана перевязанный синей изолентой мобильный телефон и открыл в нем калькулятор. – Сейчас скажу тебе. Это получается, 311 997 000 рублей. Ровно.

Козак посмотрел на Антона Рампо и спросил:

– Где деньги? – во второй раз употребив вопросительную интонацию.

Рафик тоже посмотрел на Антона и сказал:

– Так это ты нам, – он указал на себя и Козака, – должен? Как отдавать думаешь? Ты что думаешь, мы с ним, – он опять объединил широким жестом себя с Козаком, – последние лохи?

Антон не знал, что сказать. Как ни странно, Антона выручил Козак, которому членство в устроенном Рафиком объединении последних лохов не понравилось. Он сказал Рафику коротко:

– С вами решим.

– Вот это другой разговор, мой брат. Я сам такой человек, – с уважением посмотрел на Козака Рафик. – За слова отвечаю. Спасибо, в долгу не останусь, тебе надо будет помочь – я приеду, проблем нет, скажи только: где, что, когда. Запиши телефон мой, восемь, девятьсот восемнадцать… – начал диктовать Козаку свой телефон Рафик, но его отвели в сторону парни из «лички» и записали номер куда-то в свои рации. А Козак сказал высокому, страшному человеку с белесыми глазами, явно своей правой руке:

– Руководителей всех этих холдингов…

Козак старался не употреблять глаголов. Он не сказал своей правой руке, что нужно сделать с руководителями холдингов: достать их из-под земли или, наоборот, разместить их там. Но правая рука кивнула, высокий человек с белесыми глазами без лишних слов понял, что надо
Страница 17 из 23

сделать.

Потом Козак снова посмотрел на Антона и спросил:

– Это что, смешно.

Антон испугался. Во-первых, он не понял, почему Козак так спросил, ведь Антон не улыбался. Во-вторых, хоть Антон и не улыбался, ему на самом деле было смешно и было непонятно, откуда Козак знает, что ему смешно. Это было страшно. Антон сам не понял, как это вышло, но он сказал Козаку:

– Нет, конечно, не смешно, я разберусь. Я сделаю все.

Антон потом долго анализировал. Пытался понять, откуда, из каких нор, они вылетели, эти слова. Больше всего Антон потом бился над разгадкой фразы «я разберусь». Это были не его слова. Антон Рампо никогда бы так не сказал: «я разберусь». Это были слова плохого менеджера, который не сделал что-то, что должен был, и теперь боится, что не получит отпуск в июле, а получит в феврале. И этот менеджер-неудачник, как оказалось, жил внутри Антона Рампо, возможно, даже жил всю жизнь, а Антон об этом даже не знал. Антон был потрясен и дал себе слово, что найдет и разорит в себе эти норы, в которых скрывается неудачник.

На прощание Козак Антону сказал:

– Доложите.

Антон кивнул без слов, как менеджер, у которого во рту вместо кляпа намокал скомканный неудачный отчет на листе А4.

Козак уехал. Антону Рампо показалось, что охрана Козака взглянула на него, Антона, на прощание, как на говно. Все уехали: Козак, его охрана, уехал даже Рафик на двухцветной «девятке», Рафик бодро пристроился в жопу кортежу Козака и наверняка быстро проскочил пробки. Антон остался. На него смотрел весь его штаб. Всем было ясно, что глава креативного штаба был трахнут, и никому не было никакого дела до того, что трахнут он был ни за что, ведь он был ни в чем не виноват, это точно.

Потом Антон и Эдо ползли сквозь пробки в «девятке» Эдо, в которой не было мигалки, потому что креативным мигалка не полагается, тем более таким креативным, трахнутым публично и ни за что. Эдо молчал тактично. Антон тоже молчал. В конце концов, прервав тишину, Эдо сказал Антону:

– Духом не падай. Что делать. У нас так. Деньги в Сочи попали – камбец, не найдешь, можешь весь Сочи обыскать, все карманы, все борсетки – не найдешь. Такие у нас тут движения… Слушай, я у этого Рафика не спросил, за сколько он машину свою продает, ты номер у него на стекле не запомнил?

Антон сказал:

– Нет.

Он действительно не запомнил.

Антон думал. Он размышлял: «Почему в России все воры? В России все рождаются ворами. В России нельзя родиться не вором. Родился, значит, ты вор. Если ты не вор, значит, либо ты еще не родился, либо родился, но не в России. Генетика, во всем виновата генетика. Вавилов не зря пострадал. На Руси воровали все, всегда: великие князья, бояре, дворяне, дворники, приказчики, печники воровали обязательно из каждой печи, которую клали, хоть один кирпич воровали, потому что иначе не получится вложить в печь душу, а получится вложить в печь только сарказм, а такая печь будет не согревать, а дымить. Революционеры воровали, анархисты даже воровали, социал-утописты воровали что-нибудь, утопию воровали, каторжане даже наверняка воровали кандалы, втихаря воровали и пихали их декабристам за налик. Вот только жены декабристов не воровали. Нет, они не могли – Антону хотелось так думать. И худшему цинику нужно хоть что-то святое. Жены декабристов – нет. Они были чистыми, были святыми. Хотя бы они».

Потом Антон понял. В России нельзя заработать много, не воруя. Заработать, не воруя, можно, но мало. А когда денег мало – это не жизнь, а борьба за жизнь. А борьба за жизнь унизительна. Даже для львов. Из десяти атак льва на зебру девять атак неудачны, и лев видит только убегающую полосатую жопу и плетется в тенек, опозоренный и голодный. Потому что две атаки подряд лев провести на жаре не может, у больших кошек так устроен мозг, он закипает, как двигатель «девятки», если дважды дает полный газ. Вот так и живет лев, в унижении. А ведь он – лев. Что уж говорить о кошках поменьше. Те все сплошь подлецы и трутся о ноги. Вот почему в России всегда воровали, потому что так быстрее, так без борьбы, без унижений. А ради чего унижаться? Ради чего сохранять руки чистыми? Ради репутации, что ли? Русский человек не приемлет душой само понятие репутации. Что это такое? Когда семь поколений семьи дорожат репутацией старейшей аптеки Праги, к примеру? Аптека на этом месте стоит пять веков, и всегда открыта, и всегда в ней красиво и чисто, и в ней всегда покупали бинты и Вацлав Первый, и Вацлав Второй, и Вацлав Третий, и Вацлав Гавел, и никому из них никогда не хамили. Нет. Скучно. Репутация – европейский пережиток, вежливость – тоже. Это все долго и скучно. Русский человек хочет получить деньги быстро и сразу, а так бывает только при ограблении. А потом, после того как украл, можно лечь на дно, которым является в России фактически любое место, на дне можно жить хорошо, а вечерами грустить под любимую песню про вечера, которые, если пить водку стаканами, упоительны. Это чистая правда. Вот в чем дело. Русский человек хочет получить не сами деньги, а возможность грустить вечерами на дне под хруст гребаной булки. Русский человек – вор, потому что поэт. Так подумал Антон. И еще он подумал, что надо будет кому-то продать эту тему при случае: «Вор, потому что поэт». Симпатичный слоган для какой-нибудь ОПГ.

По возвращении в штаб Антон Рампо как глава сейчас же издал два приказа: один о введении чрезвычайного положения. И второй о перерыве до завтра. Первый приказ Антон отдал, потому что ему стало ясно: здесь придется пробыть не пару дней и даже не пару недель, а больше, прежде чем это все станет хоть как-то похоже на работу креативного штаба, а не на обосравшийся всем личным составом детсад. Конечно, торчать так долго среди этих людей Антону не хотелось. И он ввел чрезвычайное положение, подражая Мише Минке, который всегда так делал, если спешил. А второй приказ Антон отдал, потому что ясно почувствовал: ему для первого раза впечатлений достаточно. Антон хотел в гостиницу, в «Бомбу», туда, где львы охраняют покой в его «суперлюксе», он хотел покоя, он не хотел больше знакомиться с ситуацией на местах так сильно, так сразу.

Через час Антон Рампо был в своем номере с видом на море. После душа, в халате с вышитой надписью «Бомба», он вышел на балкон и некоторое время курил, глядя на море. Вид на море успокоил, утешил. Море своим монотонным прибоем сказало Антону, как Эдо: «Братуха, не падай духом, такие у нас тут движения». Антон перестал злиться, перестал хотеть обратно в Москву и стал думать: «Да, Сочи – не город-герой. Сочи – город-топчан. Правильно делают местные, что отдыхающих презирают. Отдыхающие – это позор человеческой расы. Какой в этом смысл, валяться на пляже? Ну да, тюлени и котики тоже валяются, но у них это наполнено смыслом, и потом, тюлени и котики – скотины безгрешные, бессловесные, а отдыхающие – грешные и словесные. Ну да. А какой город со смыслом? Рим? Да. Но что в нем за смысл? Что все было зря? Тысячелетним не может быть рейх? Популярной так долго может быть только пицца? Виджаянагара – вот еще город со смыслом. Столицу мира все равно чуть раньше, чуть позже заселят макаки. Люди строят
Страница 18 из 23
свои мегаполисы для макак, если так разобраться. Кстати, нет в Сочи и стиля. Архитектурного. Просто нет. Город есть, а стиля нет. Но почему? Может, в Сочи нет архитектора? Нет, он есть. Просто он немножко эклектик, наверное. Если прийти к нему и спросить: «Уважаемый, зачем такой город сделал? Слишком цветной – глазам больно», архитектор Сочи ответит: «Слушай, за что эклектику не любишь? Что она тебе сделала, до?» Да. Вот раньше в Сочи был стиль. Потому что был другой архитектор. Сталин был грузин, но считал себя эллином, и вся страна считала его эллином. Поэтому в стране, куда ни плюнь, была античность. В Москве, например. Высотки античны. Основы стиля Москвы, правда, до Сталина заложил Долгорукий, сказав коню: «Конь, стой – здесь будет город-мегамолл». А потом развил идеи Долгорукого Юрия Юрий Лужков. Конечно, создавай Лужков стиль Москвы с нуля, стиль был бы другим. Страшно и думать каким. Но Лужков внес лепту. Конечно, старые, коренные москвичи сначала были напуганы лептой, ворчали: «Зачем мэр поставил в Москве питеролюбца Петра, ведь монумента боятся вороны, зачем вообще разрешил раскрывать свой адский талант Церетели, зачем в небесную высь воздернулись фаллосы офисов», ну и так далее. Но потом москвичи полюбили мэра, так коренные зубы начинают любить стоматолога, который сверлит все соседние, но их самих, коренных, вырывать пока не решается. И коренные ворчать перестали, ведь город растет, богатеет, и едут и едут в Москву иноверцы, и снимают жилье, а у кого? У коренных. Благодаря чему коренные ходят в «Азбуку вкуса», где сыр стоит столько, сколько в Узбекистане невеста. Да. В Сочи тоже осталось немножко античности от друга детей Джугашвили. Санатории прошлого века. «Имени Орджоникидзе», например. Красивый: колонны, белые лестницы. Мощь. Когда смотришь на парадный вход в санаторий, кажется, что сверху по лестнице сбежит навстречу в своих сандалиях кэжуал быстроногий и хитрожопый Гермес. А за пальмами и олеандрами прячется сама Афродита. Прячется стыдливо, потому что ню. Но ни ню Афродита, ни Гермес в своих адиках из санатория имени Орджоникидзе не выйдут. Выйти оттуда могут только отдыхающие. Это русские люди, красные и синие. Да. Сочи. Любимец страны. Или любимица? Какого рода Сочи? Москва, первый (сейчас второй) Рим на семи холмах – женского. Питер, второй (сейчас первый) Рим на семи болотах – мужского. А Сочи, третий (по-любому третий) Рим на семи горах, нельзя сказать какого рода, потому что число множественное. Поэтому говорят «был в Сочах». Ну нет у города рода, зато есть число, множественное, нет у города стиля, зато есть движения. Местные. Надо поговорить с ними. Порасспрашивать коренных. Узнать их легко, они не красные. Загорать считается у местных большим западлом. И вообще, Сочи – не Хельсинки. В Сочи мало блондинов. Потому что здесь живут армяне. Легенда гласит, что армяне происходят от Ариев. Арии – это первонарод, судьба которого не сложилась. Потому что у первонарода, согласно легенде, не было Родины. Это очень странно, потому что он же был первонарод и, соответственно, был один на земле, никакие территории другими народами под сельхозугодья и игорные дома заняты не были, так что можно было выбрать любой лужок, залитый солнцем, и сказать: «Вот моя Родина». Солнца, кстати, в те времена тоже было много, и никто не боролся за место под ним. Да и места под тенью тоже было навалом. Но именно потому, что первонарод был один, он решил, что его родина – планета, вся в целом, и поэтому, когда появились второй, третий и прочие народы, первонарод остался без Родины. Потому что надо было столбить участок, пока была возможность. Надо было думать вперед, была бы и Родина, и конституция, и недвижимость, и, может быть, нефть даже. А так осталась от первонарода только легенда. Грустная. Оставшись без Родины, арийский первонарод начал, логично, скитаться. От этого стал, во?первых, предприимчивым, чтобы не пропасть, и, во?вторых, стал музыкальным. Чтобы, не пропав, жить. Два этих качества передались потомкам ариев, потому что это все, что мог оставить потомкам в наследство первонарод, ведь недвижимости у него не было. Пока первонарод пел свои песни, от него произошли все остальные народы. Не все, но многие из них потом утверждали, что они это сделали, то есть произошли, напрямую от ариев. Римляне это утверждали, и эллины, от которых произошел Сталин и высотка МИДа в Москве, и блондины Третьего рейха это утверждали, и молдаване-брюнеты утверждали, был такой момент, что произошли от римлян, таким образом произойдя через не знавших об этом римлян тоже от ариев. Евреи только не утверждают, что произошли от ариев, потому что это и так понятно, а утверждать то, что и так понятно, – унизительно. А вот армянам, живущим в Сочи, просто незачем утверждать, что они произошли от ариев, потому что это видно по корню слов: арии, армяне – однокоренные. Именно поэтому армяне друг к другу обращаются «Ара», то есть арий. Да и не только по корням слов, по глазам сразу видно. У армян, как и у евреев, печальные глаза. У банкиров, например, печальные глаза даже на свободе. Но у евреев печальные глаза всегда: и когда они смотрят друг на друга, и когда смотрят на деньги. А у армян глаза печальные, когда они смотрят в глаза сотрудников ГАИ, которые редко бывают евреями и еще реже ариями. Почему? Это вопрос… Как бы то ни было, ясно одно: в глазах всех произошедших от ариев народов всегда есть печаль. Она накопилась за все время их происхождения от ариев. Местные в Сочи – это армяне. Они поселились в Сочи давно, попав на Кавказ вместе с царским десантом в девятнадцатом веке. Царский десант очистил, хоть и не сразу, местность от черкесов, а потом осел, обабился, шашки казаков заржавели, лихих коней сменили жирные говяды, и стали казаки кубаноидами. Казаки ассимилировались, а армяне не ассимилировались. Почему? Потому что бережно хранили рецепты национальной кухни. Конечно, вместе с армянами в Сочи проживают и другие народы. Русских в Сочи, если верить статистике, очень много. А если верить глазам – очень мало. Вопрос: чему верить? Еще один вопрос: почему в Сочи нет евреев? Ведь для жизни в Сочи есть все: теплый климат, люди в шортах, с деньгами в карманах шорт, наконец, зубы людей в шортах. Бог дал людям зубы, а евреям – бормашинку. Но евреев в Сочи нет. Факт. Но почему? Можно предположить, что, как гордо говорят армяне: «Там, где есть армяне, евреям делать нечего». Армяне преувеличивают. Это не так. Евреям есть что делать везде, даже там, где есть арабы, а ведь если взглянуть на корень слова «арабы», сразу понятно, что и они происходят от ариев со всеми вытекающими. Так что если евреям есть что делать там, где есть арабы, то и там, где есть армяне, дело для них бы нашлось. В конце концов, армяне не могут успевать делать все, так что за евреями в Сочи могли бы остаться преподавание в музыкальных школах, ремонт часов, индпошив, а также хобби: масонство и банковский бизнес. Но в Сочи нет евреев. Потому что евреи думают вперед, а не назад или на месте, как другие народы. И евреи заранее знали: когда-нибудь в Сочи случится Олимпиада. А спорт – не еврейское хобби. Потому что
Страница 19 из 23

спорт – это когда ты сам бегаешь и прыгаешь, а люди вокруг – публика и судьи – сидят, получают удовольствие. А еврейское хобби, например, банковский бизнес, да и масонство тоже – это когда ты сам сидишь, получаешь удовольствие, а публика и судьи бегают и прыгают. А доказать ничего не могут. Армяне в Сочи, что они делают? Держат гостишки и рестики. Потому что отдыхающий человек имеет две потребности: есть и лечь. Культурный портрет Сочи – это натюрморт. Кукуруза горячая, пиво холодное. Южная столица, спортивная Мекка, да, ты не город-герой, не город-шахтер, ты город-шампур, город-топчан, пусть нет евреев, нет даже стиля, жить в Сочи можно, тем более летом. Ничего. Скоро все это кончится. Я создам положительный образ. Потом куплю остров. И гори оно все синим пламенем. Олимпийского факела».

Так думал Антон, глядя на море. Ему стало намного легче. Потом он решил, что надо пойти погулять. К морю. Хорошая мысль.

Море было ближе, чем казалось с балкона. Вечер был теплым. На пляже сидел мужик. Он был пьяный, мордатый, печальный. Он уставился на Антона с первых секунд его появления на пляже, и было ясно, что скоро он спросит, как Антона зовут, потом скажет, как его зовут самого, и расскажет Антону, как непросто живется шоферу. Но мужик вместо этого вдруг произнес:

– Да. Ветер. Тут всегда… ветер…

Антон посмотрел на мужика удивленно, он как раз думал про ветер. Антон почему-то чужие мысли читать не мог, зато его мысли легко читала каждая встречная рожа. Потом мужик сказал:

– Тебе нравится Юрий Антонов?

Антон сказал:

– Да.

– Хорошие песни у него. Простые. Простые песни любишь?

– Да.

На самом деле он не любил. Но мужик видел Антона насквозь. Он сказал:

– Пиздишь. Не любишь ты Антонова. Зря. Хорошие у него песни, простые. Вот возьмем «Мечта сбывается и не сбывается». Какие слова, а! Мечта сбывается и не сбывается…

– Да, – признал Антон. – Мечта, она да. У кого-то сбывается, у кого-то – нет…

Мужик посмотрел на Антона, усмехнулся и спросил:

– А твоя мечта сбылась?

Антон промолчал. Он был не готов вот так, с ходу, с первым встречным говорить про мечту. У него, конечно, она была, мечта, она не то чтобы совсем не сбылась, но сбылась не так, как Антону хотелось. Не сбылась, значит. Потому что мечта, которая сбылась лишь частично, – это не мечта, а бизнес-план. Так подумал Антон.

– Не горчи. И у меня не сбылась. Ну и хули с того, – сказал мужик, читая мысли Антона легко, как слова на заборе. – А я стихи вот пишу. Но у меня, бля, не получается стихи писать. Трудно это.

Антон кивнул. Они помолчали. Антону мужик начинал нравиться. Он был одновременно навязчив, как всякий пьяный, и тактичен, как не всякий трезвый. И Антон сказал:

– Ну, стихи – это, конечно, непросто. Ну ничего. Главное – не бросать.

– Думаешь, получится у меня? – спросил мужик и посмотрел Антону в глаза.

Антон тоже посмотрел мужику в глаза. Глаза у мужика были голубые и нетрезвые.

– Ты вот, думаешь, я бухарь? Зря. Я начальник Олимпиады, – сказал мужик.

Антон улыбнулся. Ему это понравилось. Вот так вот сидят на берегу моря два начальника Олимпиады и даже не знают ничего друг о друге. Что-то было в этом хорошее, романтическое. Антон передумал уходить в другое место и решил с мужиком еще поговорить. И спросил:

– Вы начальник Олимпиады?

– Не всей, – скромно признал мужик. – Охраны всей. На автобазе вон той, – и он указал куда-то в сторону строящегося безобразного порта. – А ты кем трудишься, друг?

– Ну я… Придумываю разные… истории, – уклончиво ответил Антон.

– Сказочник, что ли? – спросил мужик удивленно.

– Типа того, – с усмешкой согласился Антон.

– Ну и как, нормально сказочникам платят? – спросил мужик.

– Ну так, жить можно вроде, – сказал Антон, стараясь говорить с мужиком на его волне.

– А в охране платят мало, гандоны, – сказал печально мужик. – А дома еще хуже. Дома не платят вообще.

– А дом ваш где? – спросил Антон.

– Там, – сказал мужик, указав на море.

Антону его ответ очень понравился. Он подумал, что герой Хэма мог бы так ответить на вопрос, где его дом. Или Ихтиандр.

– Слышь, сказочник, может, подскажешь, – сказал мужик, живущий в море. – Вот у меня такие стихи есть. А продолжение придумать не могу. Слушай: «Вот море. Ему миллион лет. А мне сорок девять. Вот одна волна…» – Мужик посмотрел на Антона с надеждой. – И все. Дальше придумать не могу.

Антон задумался. Потом сказал:

– А может, и не надо дальше. Так хорошо. Вот море, ему миллион лет, а мне сорок девять. Вот одна волна. И все. Точка. Вот одна волна. И точка. Это очень хорошее место, для того чтобы поставить точку. Это же самое главное, где стоит точка в стихах. Мне так кажется…

– Вот одна волна, точка… Слышь, – удивился мужик, – а ты шаришь! Спасибо!

– Да не за что. Мне… платят за это, – скромно согласился Рампо.

– Чачу будешь? – спросил мужик и на душевном подъеме полез в целлофановый пакет.

– Нет, спасибо, – сказал Антон. – В другой раз.

– В другой раз? – усмехнулся мужик, посмотрев на Антона с укором. – Че ты пиздишь. Не будет другого раза, ты ж сам знаешь. Ну, заставлять не буду. Как хочешь.

Мужик достал из пакета пластиковую бутылку с голубоватой жидкостью. Потом достал чашку с отломанной ручкой, налил себе полчашки, выпил и некоторое время сидел со страшным лицом. Потом сказал:

– Сказки, значит… А у тебя в них про что?

– Ну… Про все, – обобщенно ответил Антон.

– Правильно! – сказал мужик. – Так и пиши! Сказки должны быть про все. А кому не нравится, посылай на хер. Никого не слушай. Я вот! Меня вот возьми. Я сейчас уйду. Ты тоже уйдешь, ты больше меня никогда не увидишь, но я тебя прошу. Потом как-нибудь… Я не говорю завтра. Я не говорю через месяц. Я тебя не тороплю, я тебя просто прошу. Сделай про меня сказку. Только чтоб у меня в ней все кончилось хорошо, понял? Сделаешь?

– Ладно, – улыбнулся Антон.

– Смотри. Не подведи! – улыбнулся ему в ответ мужик.

Потом он встал и засобирался. Сборы были короткими. Он положил чашку и пластиковую бутылку с чачей в целлофановый пакет и надел тапки. Уходя, он сказал Антону:

– Ты вот ходишь по жизни и думаешь. Откуда беды все наши, русских людей. Ходишь, думаешь. А понять не можешь. Хочешь, скажу? Раньше мы сидели за столом, пели песни Антонова. А теперь не сидим, не поем. Петь нечего, сидеть не с кем. Вместо песен – говно, вместо людей – обезьяны. А знаешь, почему? Потому что мы, русские люди, променяли душу свою. На вот эту хуйню!

Сказав это, он показал Антону свой мобильник, а потом вдруг взял и закинул телефон далеко в море. Телефон пролетел очень далеко, рука у мужика была сильная. С далеким, еле слышным бульком предмет, лишивший русских людей души, ушел на дно.

Потом и мужик ушел куда-то в сторону безобразного порта. Антон остался на берегу и сидел там еще минут десять. Было хорошо.

Потом Антон стал гулять по берегу, разувшись. Он стал думать. Про Васю. Про сына. Он подумал, что хороший отец из него, наверное, не получился. Потом Антон стал еще чуть честнее с собой и подумал, что не наверное, а точно не получился. Антону стало грустно и захотелось подумать про себя что-то хорошее.
Страница 20 из 23

И он подумал, что из него, Антона, зато хороший концептолог получился. Потом Антон опять стал еще чуть честнее с собой и подумал: «Леонардо – вот это да, концептолог, вот это да, человек. Леонардо ему, Антону, даже кисточки мыть скорей всего не доверил бы. Получалось, что и хороший отец из него не получился, и хороший концептолог, если сравнивать с Леонардо, тоже. Получалось, что вообще никто из него, Антона Рампо, не получился. Человек не получился.

Стоило Антону так подумать, как у него свело судорогой пальцы на ногах, потому что было не лето, а весна и Черное море было холодным. Антон вдруг сразу вспомнил, что ходит босиком, и не по теплым полам в московской квартире, а по острым холодным камням, ему сразу стало неуютно на берегу моря и захотелось домой в гостиницу. Антон давно научился думать про гостиничный номер, в котором живет два дня, «дома», «домой». Ему часто доводилось жить в гостинице по долгу службы, креативные люди часто оказываются в самых разных уголках планеты, где есть деньги или полезные ископаемые, еще не украденные. Приходится туда выезжать за авансом. И если не научиться так думать, «домой», про гостиницу, то начнешь грустить от отсутствия дома и, чего доброго, станешь бродягой, начнешь пить дешевый алкоголь и петь рок на русском языке, а этого Антон в отношении себя никогда не мог допустить.

Антон вернулся в номер. Лег и сразу уснул. Спал как труп. Ничего не снилось Антону. Это была одна из самых тихих и спокойных ночей в его жизни. На карточке у него был миллион долларов, а на балконе были ласточки. Все было хорошо, как бывает только в детстве, когда засыпаешь, а завтра твой день рождения.

Утром Антон проснулся от адского звука. Подрагивали стены отеля «Бомба», и дрожали, не в силах изолировать звуковые волны такой мощи, предметы гордости Эдо, двойные стеклопакеты. Звук был такой громкости и силы, что издавать его мог только гигантский циклоп, раненный в глаз. Антон не вскочил, а, наоборот, упал с постели на пол, он успел подумать, проснувшись, что началась долгожданная третья мировая война.

Но шли секунды. Было тихо. Антон осторожно встал на ноги и выглянул в окно. А потом, пораженный тем, что увидел, Антон Рампо вышел на балкон. В море, прямо напротив гостиницы стоял не раненый циклоп, а корабль. Он был немыслимо, нездорово большой. Он занимал весь вид: слева направо или справа налево, все равно. Он был черный, грязный и вонючий. На его палубе, как в саванне звери, свободно разместились краны, экскаваторы, бульдозеры, грузовики, ряды жилых вагончиков, поставленных друг на друга, как в детском конструкторе, и сотни людей, маленьких, как вши. Через несколько секунд адский звук повторился, его издавал корабль. То ли он так сигнализировал о том, что собирается причалить, что было страшно даже представить, то ли он просто сообщал миру, что ему, миру, конец. Когда корабль второй раз издал адский звук, ласточки вылетели из гнезда, сделали один широкий круг по воздуху, отчаянно переговариваясь, потом еще один круг и еще один. Договорились о чем-то, потом быстро залетели в гнездо, как будто за паспортами. И улетели. Больше ласточки не возвращались. Они улетели. Было сразу понятно: улетели насовсем.

От этого на душе Антона почему-то сделалось нехорошо. Он знал этих ласточек всего одну ночь и не мог успеть к ним привыкнуть так же, как не успевал привыкнуть к блондинкам, которых приводил в квартиру с видом на Пушкина. Но почему-то, когда уходили женщины, Антону всегда становилось легко и хорошо, а когда улетели ласточки, стало вдруг грустно и как-то тяжело-тяжело на душе.

«Первые ласточки Олимпиады, – с грустью подумал Антон. – Скоро так будут называть подлецов, которых привлекают своим запахом деньги: звезд спорта, артистов кино, всех, кто будет работать на положительный образ; надо, кстати, составить список подлецов, которых можно использовать… Правда, первые ласточки обычно прилетают. А тут, получается, наоборот, свалили. Получается, это были не первые, а последние ласточки…»

От этих мыслей Антону стало еще тяжелей. Он решил переключиться на что-то хорошее, принял душ и вышел из номера.

В холле «Бомбы» Антона встретил Эдо и повел в ресторан. Рестораном гордо называлась тесная кафешка, которую держали сестры Эдо. Здесь было все по-домашнему, сильно и вкусно пахло едой. Сестры Эдо оказались двумя приветливыми полными женщинами с красными потными лицами и толстыми золотыми цепочками на шеях. Антону, как почетному гостю, сестры Эдо пытались скормить целые горы мяса и всяких закусок. Кульминацией завтрака стала лодочка по-аджарски. Одна из сестер поставила перед Антоном громадную, дымящуюся, пахучую ладью, из которой на Антона смотрел круглый ярко-желтый глаз домашнего куриного яйца. Антон сказал, что это не лодочка, а авианосец и что он в жизни все это не съест, но сестра Эдо сказала, что мужчина должен есть много, если он мужчина. Антон был задет и сказал, что ладно, он съест этот авианосец, когда тот немного остынет. Но сестры сказали, что есть надо так, пока горячо. Эдо тут же научил Антона правильно есть лодочку по-аджарски, отламывая от нее руками куски раскаленного, как лава, поджаренного теста и макая их в желток с растаявшим в нем домашним сливочным маслом. Все это было страшно вкусно и страшно горячо. Антон сначала дул на пальцы, потом перестал чувствовать кончики пальцев и просто отламывал горячие куски теста, макал в яйцо и масло и отправлял в рот. Первый кусок был настолько горячим, что у Антона побелело в глазах, но выплюнуть было неловко, на Антона умиленно смотрели две сестры Эдо, и Антон подумал, что они могут обидеться. Тогда Антон стал просто очень быстро жевать. Он вспомнил, что когда-то давно, когда он был маленьким, у его родителей была дача, на даче жил пес, большая старая овчарка Арго, Арго так ел ос: хватал их пастью на лету и очень быстро клацал челюстями, так что оса погибала на его зубах быстрее, чем могла ужалить. Антон стал делать так же. Сестры Эдо умиленно смотрели, как энергично он ест. Иногда они что-то тихо и печально говорили друг другу, глядя на Антона. Сестры Эдо были очень добрые и чуть не плакали, глядя, как давится Антон, они жалели его, московского бедолагу.

После завтрака Антон поблагодарил сестер Эдо, для чего применил выражение, обычно употребляемое Эдо в таких случаях:

– От души!

Сестры заулыбались своими круглыми приветливыми лицами, а одна из них сказала:

– На обед приходите. Люля будет.

Антон благодарно икнул, выразив согласие пообедать так же самоубийственно, как позавтракал. Потом Антон и Эдо пошли к машине.

«Девятка» Эдо сверкала на солнце. Ее явно только что вымыли и теперь натирали тряпками два пацана, обоим было на вид лет по десять. Один из них, маленький и головастый, сказал Эдо:

– Эдо, правый задний амортизатор у тебя вообще мертвый, машина на один бок сидит, аэродинамики вообще нет, как ты ездишь, не знаю.

Эдо наклонился к машине и придирчиво осмотрел область заднего амортизатора. После чего представил Антону головастого пацана:

– Мартин. Племянник брата жены. Три месяца пацану было, когда я ему показал карбюратор.
Страница 21 из 23

Еще голову не держал пацан, но когда я сказал: «Смотри, Мартин, это кар-бю-ра-тор» – заулыбался, технику любит вообще. Сделал гаишнику «Мазду» жены. Сам сделал, я не помогал. Автомастер будет пацан.

Антон посмотрел с уважением на Мартина. Мартин посмотрел в ответ на Антона, хоть и снизу вверх, но довольно высокомерно. Потом Эдо представил Антону второго мальчишку, заслуги которого были скромней:

– Это Арут. Дзюдо занимается. Мартину помогает, чем может.

– Арут! – уверенно подал руку и крепко пожал руку Антона второй пацан с густыми бровями.

– Автосервис держать хотят, – пояснил Эдо Антону. – Молодцы, пацаны, в жизни цель имеют, на месте не стоят!

Антон одобрительно кивнул и сказал с трудом – говорить после завтрака было трудно:

– Цель – это да.

Эдо с удовольствием сел в сверкающую «девятку». Но когда повернул ключ в зажигании, машина издала один громкий чих и заглохла. Эдо сказал племянникам:

– Я вашу душу мотал, опять клеммы залили! Голову свою так мойте, а не мою машину! – Затем Эдо сказал несколько фраз по-армянски, из которых Антон понял только последнее слово: – Дэбили!

Мартин и его будущий партнер по бизнесу, Арут, молча, скорбно приняли суровую критику. Эдо пояснил Антону, что теперь надо полчаса подождать, пока клеммы высохнут, и можно будет ехать, а пока можно, чтобы не скучать, еще покушать. На это Антон ответил решительным отказом. И сказал:

– Я пройдусь немного, хочу посмотреть, что тут и как.

– Что смотреть хочешь, а? – удивился Эдо. – Ты же не знаешь движения. До выходных потерпи, на выходных я тебя сам отвезу в Пасть Дракона, у меня там брат мамы жены баню держит. Все проблемы, что есть со здоровьем, поправишь. В Москву приедешь здоровый вообще.

– На выходных да, в баню, конечно. А пока так, немного пройдусь, – сказал улыбчиво, но настойчиво Антон.

И ушел. Эдо с тревогой посмотрел ему вслед.

Антон сначала долго шел по пляжу. Вспоминал свой вчерашний разговор с мужиком-поэтом и думал, что надо бы его найти и с ним посидеть, поговорить о жизни, такие мужики могут сказать что-то важное про жизнь, потому что они ее знают. Антон подумал, что нужно будет купить водки, колбаски и заехать с сюрпризом. Поэт будет рад. Потому что, скорей всего, никто для него уже очень давно, с детства, наверное, не готовил сюрпризов. Антон представил, как удивится мужик-поэт, когда на пороге своего вагончика – он, наверное, в вагончике живет – увидит Антона с подарком в целлофановом пакете. Рампо улыбнулся. Ему было приятно думать, что он порадует поэта и что они будут петь песни Антонова, а на столе будет водка с колбаской. Хорошо будет.

Думая так, Антон прошел в глубь прибрежного поселка. Здесь было много маленьких уютных двориков, утопающих в зелени и цветах. Все было ярче, чем в Москве, все сильнее пахло, чем в Москве, и Антону все это понравилось. Правда, потом Антон вдруг подумал, что восхищаться цветами и запахами может только отдыхающий, а от Эдо Антон уже знал, что быть отдыхающим у местных считается великим позором. Тогда Антон попытался представить, что он какой-то ученый: Линней или Дарвин, который попал в маленькую островную страну, управляемую добродушным полуголым старичком. Антону понравилось быть Дарвином. Он смотрел, как на цветок садится пчела. Как цветок наклоняется, принимая вес пчелы, и как пчела возится внутри, а потом улетает и цветок выпрямляется. В какую-то секунду Антону даже показалось, что мир улыбается ему, и тогда Антон тоже улыбнулся пчелам и цветам. Но потом он отогнал от себя ощущение всеобщей гармонии. По опыту он знал, что этим ощущением нельзя увлекаться, поскольку можно стать шизофреником и безработным. Антон решил, что сначала надо сделать работу, ради которой приехал, а потом уже любоваться тем, как мудро устроен мир пчел.

Он попытался думать про свою миссию в Сочи, но про миссию думалось плохо, хотелось снова думать про пчел. Он прошел еще пару узких и безлюдных цветастых улиц. И вдруг вышел, к своему удивлению, на толпу. Толпу составляли хмурые рослые деды с бородами. Они были похожи на группу «Зи-Зи-Топ», и Антон даже усмехнулся поначалу и подумал, что это, вероятно, шоу бородачей. Вероятно, это шоу привезли в Сочи, скорей всего, из Германии или Голландии – там много таких идиотских представлений. А вот кто привез? В принципе, из знакомых Антону продюсеров это мог сделать любой. Бородачи наверняка недорогие, так что легко окупаются. Но бородатые деды в следующую секунду вдруг перекрыли дорогу, автотрассу, проходящую вдоль побережья. Тут же откуда-то из кустов появилась полиция. Сразу стало понятно, что происходит не веселое представление из Голландии, а нехорошее, невеселое русское шоу. Антон на всякий случай подошел поближе к офицеру полиции. Это самое безопасное место. Так подумал Антон. Потом он осторожно спросил офицера, указав на бородачей:

– Это кто?

Полицейский, румяный дядька, со слезами на глазах ответил:

– Некрасовцы. – Потом чихнул и добавил: – Аллергия…

Антон сказал с сочувствием:

– Да. Весна. Цветет всё.

И посоветовал офицеру сходить к гомеопату. Офицер хмуро кивнул, в гомеопатию он явно не верил, и спросил Антона с подозрением:

– А ты кто? Журналист?

– Нет, не журналист, – сказал Антон и добавил скромно: – Руководитель креативного штаба.

– Штаба чего? – Офицер посмотрел на Антона пристально.

– Олимпиады. Чего же еще? – улыбнулся Антон.

– Да сейчас иди разберись, где, бля, штаб, чего, бля, штаб! – сердечно пожаловался Антону офицер и вдруг громко обратился к дедкам: – Граждане! Хотели главного, вот, получите главного. Руководитель штаба Олимпиады к вам пришел. Лично!

Деды с бородами все до одного посмотрели на Антона. Предприимчивый офицер полиции жестом пригласил Антона к несуществующей трибуне и сказал:

– Вы им хоть объясните, ну! Пусть расходятся по-хорошему!

Антон посмотрел на жилистых дедов, на их длинные седые бороды и синие суровые глаза. Надо было что-то говорить. Но опытный Антон знал: лучше ничего не говорить, если толком не знаешь, с кем говоришь. И Антон сказал:

– Прошу прощения. Секунду. Отвечу на эсэмэс.

Антон достал айфон и молниеносно погуглил: «Некрасовцы».

В следующую секунду Антон пробежал глазами страшные, как ему показалось, строки:

«Некрасовцы, некрасовские казаки – потомки донских казаков, после подавления Булавинского восстания ушли с Дона. Названы в честь предводителя, Игната Некрасова. Соблюдали свод законов – 170 «заветов Игната», записанных в «Игнатову книгу». Заветы отличались большой строгостью: «за измену – смерть», «за богохульство – смерть», «за брак с иноверцами – смерть», «за убийство члена общины – закопать виновного в землю», «за измену мужу – виновницу в куль да в воду».

Ознакомившись с данными, Антон подумал:

«Да ладно?!»

Стали понятны Антону, кроме этого, еще две вещи: что говорить собравшимся, что они похожи на «Зи-Зи-Топ», не стоит. И что, вообще-то, «Гугла» мало, надо бы потратить минимум лет пять-десять на изучение исторических и лет пятнадцать-двадцать на изучение богословских аспектов движения некрасовцев. Но столько времени у Антона не было.
Страница 22 из 23

Он панически быстро прочитал еще один абзац, который никак ему не помог:

«У некрасовцев есаулом избирали после 30 лет, полковником или походным атаманом – после 40, атамана избирали после Красной горки…»

Антон поднял глаза на некрасовцев и сказал единственно верные в этой ситуации слова. Точнее, одно слово:

– Слушаю.

В следующую секунду деды с бородами плотно обступили Антона. И все ему рассказали. Оказалось, некрасовцы живут тут, в Имеретинской бухте, давно, с начала двадцатого века. Они пережили малярию, царскую власть, советскую власть и прочие беды, потому что крепко держались за свои устои. Они жили тесно, общиной, занимались рыбалкой и держали огороды. Летом продавали огурцы и зелень. У них были хорошие, вкусные огурцы, потому что некрасовцы не бухали и не смотрели телевизор, как остальное население РФ, а работали и молились. Эти два занятия составляли их жизнь. У простой жизни были простые плоды – огурцы. Помимо всего прочего, некрасовцы отличались патологической честностью. Если урожай был хорошим, они понижали цены. Если человек платил за один килограмм, они всегда отдавали ему один килограмм сто грамм. Они отрицали обман при торговле и вообще обман одного человека другим, отвергая, таким образом, самую суть современного общества.

Узнав все это, Антон вторично подумал:

«Да ладно?! – И еще подумал, что они даже круче, чем «Зи-Зи-Топ». – Я бы так, наверное, не смог. – Тут Антону захотелось добавить какую-то мысль в свое оправдание, и он подумал: – Ну им проще все-таки. Они казаки, а я нет. Они общиной живут, а я нет. Я живу один. С тойтерьером».

У некрасовцев было кладбище, староверское, недалеко от моря. Старое кладбище оказалось на месте нового спортивного объекта, и власти приняли решение кладбище снести. Некрасовцы тоже приняли решение: «Не бывать этому». Возник конфликт интересов.

Офицер полиции на ухо прошептал Антону, наклонившись к нему:

– У меня ОМОН тут в квартале. Ждем пока. А чего ждем? Приказ из Краснодара: действовать цивилизованно. А как? У них в пакетах бутылки! Коктейль Молотова. Говорят, бульдозеры наши сожгут и сами сожгутся. Они могут. Скажите им, пусть не жгутся. Пусть расходятся. Цивилизованно.

Антон кивнул, но пока ничего некрасовцам не стал говорить. Он слушал. Он умел слушать.

Деды повели Антона к староверскому кладбищу. Ничего монументального Антон не обнаружил: только деревянные кресты, побелевшие от морской соленой влаги. Кладбище появилось, когда первые поселенцы-некрасовцы почти поголовно погибли от малярии. Бухта тогда была не курортом, а худшим местом на земле: сплошные малярийные болота. Но казаки-староверы упрямо выкорчевывали лес и осушали болота. Антону стало страшно даже представить, как это – выкорчевывать лес и осушать болота.

«Я бы погиб на второй день, – честно подумал Антон. – Или в первый. Так даже лучше. Лучше в первый, чтобы ничего не выкорчевывать».

Потом Антон смотрел на могилы староверов и думал:

«Холмики. Вот все, что остается. И не холмики даже, а еле заметные горбики. А ведь каждый горбик – это был человек. Чего-то хотел, о чем-то мечтал. Да… Эти дедки… Зачем им все это? Зачем они держатся за эти горбики? Мир поменялся. Люди давно не живут на одном месте, как раньше, веками. Люди передвигаются быстро. Все меняется быстро. Зачем цепляться за корни? Предки? Ты знаешь их имена в лучшем случае, но никогда не поймешь, каково им было выкорчевывать лес, осушать болота. Трудно им было, а может, наоборот – легко? Иначе как бы они это делали? Нет, современному человеку корни только мешают свободно передвигаться по миру. Корни путаются под ногами, за все задевают, цепляются… Не иметь корней проще… Быстрее. А куда мы спешим? Непонятно…»

Так подумал Антон. В это время самый старый и самый бородатый дед сказал Антону, указав на могилы:

– Они лежат тут сто лет. Ты хочешь из-за двух недель потревожить тех, кто лежит тут сто лет? Ты не боишься?

Антон посмотрел в глаза деда. Ему стало не по себе. Нет, он не боялся. Он знал, что в квартале ОМОН. Конечно, бородачи могли легко задушить Антона своими сильными руками, и, может, даже быстрее, чем ОМОН проедет квартал. Но, в конце концов, казаки вряд ли начнут душить концептолога, потому что убийство живой твари – это грех, а они люди верующие, а он, Антон Рампо, – живая тварь. Последнее определение Антону не очень нравилось, зато гарантировало жизнь. Нет, Антон не боялся. Но ему стало не по себе. Креативному человеку бывает не по себе, когда он чувствует, что у него нет совести, и это окружающим заметно. Антон вдруг подумал, что, вообще-то, право быть горбиками – это все, что у них есть, у мертвецов, осушивших болота, и это нехорошо – отнимать у человека последнее. Тем более у мертвого человека. Это нечестно, ведь мертвецы ничего не могут сделать в ответ, потому что только в кино мертвецы встают из могил и пугают блондинок, а в жизни они так не могут. Они просто лежат и никому не делают ничего плохого.

Синие глаза и бороды со всех сторон окружали Антона. Они ждали, что он скажет им. И Антон принял еще одно верное решение. Он сказал:

– Друзья мои, я только вчера приехал. Я пока ничего не понимаю. Но я постараюсь. В этом во всем разобраться.

Воцарилась тишина. Деды смотрели на Антона несколько секунд. Антону показалось, что он увидел, как свет в их синих глазах погас. Ничего не сказав, некрасовцы медленно, с достоинством пошли прочь от кладбища.

Но перед тем как разойтись по домам, они сделали еще кое-что. Самый старый некрасовец сделал это первым. Из старенького целлофанового пакета он достал бутылку и, коротко размахнувшись, швырнул ее в кучу камней, безобразных, вываленных кое-как у дороги – их свалили здесь накануне строители-двоечники, обозначив тем самым начало пиршества спорта. Бутылка разбилась, и белый камень вспыхнул желтым огнем. Остальные, по примеру своего вожака, достали бутылки и покидали их в камни. Гора камней загорелась. Было страшно. Никаких сомнений быть не могло. Они бы сожгли себя, эти синеглазые бородатые люди, чтобы не дать в обиду еле заметные горбики. Так думал Антон. Он смотрел зачарованно на горящие камни и не мог ни пошевелиться, ни вымолвить слова. Душа его замерла. Такое чувство, вероятно, испытывал человек в древности, когда наблюдал затмение солнца и считал этот миг не счастливой возможностью наблюдать феномен, а гневом богов.

Зажигательная смесь догорела, и остались почерневшие камни. Они стали еще безобразней, чем были, а некрасовцы разошлись по домам. Калитки за ними закрылись, бородатые люди вернулись к своим огурцам и иконам, а Антон стоял еще пять минут и смотрел на горбики староверского кладбища.

Потом к нему подошел офицер полиции и сказал с большим уважением:

– Сразу видно – Москва! Быстро вы с ними. Цивилизованно! Подвезти вас могу, куда надо, с мигалкой, у меня машина тут рядом, в тенечке.

Антон отказался и пошел дальше один.

Он шел по трассе долго. Светило солнце. Стало жарко. Антон быстро устал, оглянулся и поднял руку. По прибрежной трассе по направлению к Антону приближалось такси. Антон сел в него, но уехал недалеко. Потому что прямо посередине
Страница 23 из 23

дороги, преградив дорогу такси, быстрым шагом шел сутулый человек, швыряя себе за спину обрывки бумаги. Листочки разлетались по ветру, а один даже угодил на лобовое стекло такси, из-за чего водитель вынужден был остановиться. Таксист сердито вышел из машины, а вслед за ним – Антон. Таксист, бодрый армянин лет шестидесяти, быстро нагнал сутулого человека. Антон тоже подошел и стал смотреть, что будет. Оказалось, что сутулый в очках – у него, кроме сутулости, были еще старомодные очки с толстыми стеклами – был архитектором. Более того, всего полчаса назад он был не простым, а главным архитектором Олимпиады, а теперь стал простым архитектором, и даже менее того – просто сутулым человеком в очках. Своего высокого поста он лишился за резкие высказывания, которые охотно повторил таксисту, а заодно и Антону, не подозревая, что перед ним глава креативного штаба. Архитектору было поручено разработать проект ледового дворца спорта в Имеретинской бухте. Титанический масштаб задачи сразу вдохновил зодчего. Он долго изучал шедевры Античности и Средневековья, вдохновлялся мостами, колоннами, портиками и прочими доказательствами того, что раньше умели строить. Древние, как известно, имели привычку создавать шедевры без помощи строительной техники, с появлением коей шедевры возводить перестали. Сутулый хотел, чтобы зимний дворец остался потомкам как доказательство того, что, даже имея строительную технику, можно строить на века. Он разработал проект зимнего дворца, который мог простоять триста, пятьсот, а при правильной эксплуатации даже тысячу лет. Проект этот бывший архитектор уже успел выбросить, но листок застрял в колючих ветках ближайшей акации. С трудом, встав на цыпочки и сильно исколов себе руки, бывший главный снял свой проект с дерева и показал Антону и таксисту. Дворец спорта, который мог простоять тысячу лет, был, как сказал автор, навеян идеями Микеланджело, и за дворец этот, по его же словам, ему перед Микеланджело не стыдно.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dmitriy-vladimirovich-ivanov/gde-nochuut-bogi/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector