Режим чтения
Скачать книгу

Финское солнце читать онлайн - Ильдар Абузяров

Финское солнце

Ильдар Анвярович Абузяров

Действие романа «Финское солнце» происходит в одном доме – в одном замкнутом на своей оси мире. Дом стоит в абстрактном поволжском городе. В доме живут абстрактные, но хорошо узнаваемые, «поволжские финны». У каждого из героев, неслучайно носящих звучные финские имена, своя история и своя судьба. Они работают и учатся, общаются и дружат, влюбляются и ссорятся, пытаются выжить и порой даже идут на страшные преступления. Но чем больше преступлений, тем сильнее расшатывается связывающая жильцов ось…

Впрочем, притчи-расследования, из которых состоит роман, вполне прилагаемы к любому дому в любом городе. Образный мир автора простирается далеко за пределы какого-то одного конкретного места.

Ильдар Абузяров – лауреат Пушкинской премии (2011). Его роман «Агробление по-олбански» – финалист Бунинской премии (2012), роман «Мутабор» – лауреат Катаевской премии (2012) и финалист премии «Национальный бестселлер» (2013). В 2006 году два рассказа – «Почта» и «Мавр» – вошли в шорт-лист премии им. Юрия Казакова. Роман «ХУШ» вошел в лонг-листы премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга». В 2014 году по повести Ильдара Абузярова «Роман с жертвой» снят полнометражный художественный фильм.

Ильдар Абузяров

Финское солнце

Sol noster[1 - Наше солнце (лат.).]

Лингвисты до сих пор спорят, какие именно языки входили в глубокой древности в состав так называемой «ностратической макросемьи». Соседствовали ли, допустим, когда-нибудь в «едином человечьем общежитье» финно-угорские языки с эскимосско-алеутскими, а северокавказские с афразийскими? Или все-таки они всегда прятались по отдельным лингвистическим квартирам, не забредая друг к другу в гости ни при каких обстоятельствах?

Для Ильдара Абузярова таких проблем, по счастью, не существует. В художественном мире его нового романа «Финское солнце» все персонажи являются носителями именно ностратического языка, который, напомним, своим названием обязан таким латинским словам, как «наш», «нашего круга», «здешний».

И пусть все персонажи определяются самим автором в качестве «поволжских финнов», это ничего не меняет. С тем же успехом они могли бы быть названы «угро-финскими кацапами», «галицийскими тюрками», «австронезийскими палеоазиатами» или еще кем-нибудь. Для того чтобы понимать свои речи и разговоры соседей, им вовсе не надо, подобно скандинавскому герою Сигурду, пожирать сердце поверженного дракона: и с драконами, и с людьми они и так одной крови.

Но при этом в них нет ничего пассионарно-демонического, заставляющего вспомнить Дейенерис Таргариен из «Песни льда и пламени». Больше всего, пожалуй, герои «Финского солнца» напоминают муми-троллей Туве Янссон, которые, подчиняясь законам стадийного развития природы и общества, с течением времени эволюционировали не просто в людей, а именно в поволжских финнов. Поэтому Нижний Хутор, где разворачивается действие романа Абузярова, – это не столько «проапргейденный» литературными средствами Нижний Новгород, сколько Муми-Дален, вступивший на свою беду в Евросоюз и ставший частью Шенгенской зоны. Из-за отсутствия таможенных и пограничных условностей его теперь может беспрепятственно посещать отвратительная и бесконечно холодная Морра, оставляя после себя, нет, не куски насквозь промерзшей земли, ведь времена-то все-таки изменились, а вереницу совершенно одинаковых торговых центров и многоэтажных жилых комплексов.

Разумеется, жители Нижнего Новгорода могут читать «Финское солнце» с удвоенным удовольствием, выискивая знакомые топографические приметы, но ценность романа Абузярова, с нашей точки зрения, как раз в универсальности его хронотопа. В любом городе обязательно найдется свой дом-утюг, свой дом-корабль, своя Мусор-стрит, своя Верхняя (элитная, аристократическая, центральная) и своя Нижняя (плебейская, «гопническая», окраинная) часть. Точно так же и все истории, приключившиеся с поволжскими финнами Нижнего Хутора, не покажутся читателям романа сказками или побасенками. Любой из них можно будет найти аналог либо в личном опыте, либо в новостных сюжетах, либо в слухах, сплетнях и толках.

Ну, а «финские» имена действующих лиц этих историй, мы полагаем, никого не введут в заблуждение. Они, по сути дела, выполняют, две функции. С одной стороны, выступают своеобразным ключом, устанавливающим значение «нот», исполняемых тем или иным персонажем (сантехник Каакко Сантари, например, обречен существовать в пространстве материально-телесного низа), а с другой – нарушают автоматизм нашего восприятия, заставляя заниматься расшифровкой ономастических ребусов, созданных писателем. Иначе говоря, искусственный именослов Абузярова представляет собой очевидную параллель к Nadsat'у – вымышленному подростковому жаргону в «Заводном апельсине» Энтони Берджесса.

Но если лексикон Берджесса рассчитан только на «внутрицеховое» употребление, то Абузяров доверительно сообщает каждому читателю написанной им книги его тайное имя.

Зная это имя, вполне можно надеяться получить вид на жительство в самой большой стране мира. Стране, где никогда не заходит финское солнце.

Алексей Коровашко

История первая. Бытовая экология

1

В Нижнем Хуторе есть один дом. Вроде бы ничем не примечательный. Этакая мрачная, в духе нового модерна, многоэтажка с балконами; стоит на отшибе, на пересечении «собачьей» кату и кошачьей песи. Впрочем, когда агент по недвижимости Риэлти привел Хяйме осматривать новое жилище, дом ей сразу понравился.

– Почему так дешево просят? – в лоб спросила Хяйме у Риэлти.

– Потому, что срочно продают.

– К чему же такая спешка?

– Скажу вам по секрету, – признался агент, – у бывшего владельца квартиры Капы была интрижка с одной девицей из этого дома – с Кайсой. Он говорил жене Психикко, что уходит в подводное плаванье, а сам в одних трусах спускался на несколько этажей. Но, сами знаете, всё тайное имеет склонность делаться явным. Как говорит сантехник Каакко, говно любого из нас рано или поздно всплывет. Психикко всё узнала и учинила грандиозный скандал. Вот и пришлось достопочтенному семейству срочно съезжать.

– Забавно, – улыбнулась Хяйме. – А я слышала, что этот дом в народе называют Пароходом и заречным «Титаником». Это из-за того, что то тут трубу прорвет, то там крышу промочит? Или все же из-за хождений по морям, рекам и женщинам того капитана?

– Не думаю, – резонно рассудил Риэлти. – Скорее, здание похоже на пароход из-за острого угла. А жители верхней части города за то же презрительно называют его «Утюгом».

– Да, я слышала и об этом прозвище… – Хяйме пыталась еще чуть-чуть сбить цену дому и набить цену себе.

– Зато жители заречной, нижней части называют его «Домом». То есть собором.

– Слыхала. Наверное, настоящих соборов и просто красивых построек в промышленной части города мало, – продолжала побрюзгивать Хяйме, хотя цену сбивать было уже некуда.

– А может, это связано с барочными и даже готическими элементами фасада? – не соглашался Риэлти. – Похождения капитана повлияли лишь на цену отдельно взятой квартиры. Где вы еще найдете жилье по такой низкой цене?

2

– Ну вот… – выдохнула Хяйме. – Мой «Дом» – награда
Страница 2 из 15

мне за то, что я объявила целибат и отказалась от всех мужчин.

Хяйме нравилось это слово, потому что оно было красивым, и еще ей казалось, что «целибат» произошло от «целлюлит». Или наоборот.

Однажды Хяйме прочитала в газете, что целлюлит бывает у девушек, готовых к деторождению. То есть у созревших уже. А у так и не родивших после климакса проходит. С тех пор она очень боялась, что целлюлит у нее однажды пройдет. От целлюлита она избавляться не хотела, а всё остальное – катись оно к черту!

Не успела Хяйме уйти от своего мужа Алко Залпоннена, как решила заодно поменять и квартиру, и работу. Чтобы начать новую жизнь и все старые концы – в воду. По природе Хяйме была женщиной весьма решительной и принципиальной. Даже жесткой.

После развода Хяйме боялась, что денег, полученных от раздела имущества, не хватит на новое достойное жилье. А тут такая уд ача: буквально за полцены!

«А всё потому, что в мире удерживается равновесие, – рассуждала она. – Стоит где-то чему-то убыть, как в другом месте непременно прибывает. Стоит от чего-то воздержаться или хорошенько пострадать, как приходят вознаграждение и отдушина. И наоборот: не успел ты нагрешить, как на вот: получи заслуженное возмездие и распишись».

Придя к такому заключению, Хяйме принялась изучать своих новых соседей. А присмотреться было к чему.

В подъезде Хяйме жил один странный человек. Ну очень странный и к тому же нелюдимый. Всегда один да один. Сдержан, замкнут и задумчив, аскетичен и сосредоточен. Даже в магазин выходит очень редко. Выходит, только если очень приспичит или если дома не останется ни крошки. Чем, скажите, не домовой?

3

Этим странным человеком был я. И я тоже присматривался к своим соседям. Точнее сказать, прислушивался. Взять хотя бы Веннике и Тарью. Тарья по завещанной предками привычке старается всё тащить в дом, а Веннике – выметать пыль и мусор из дома вон. То есть убираться и блюсти уют так, чтобы все блестело и сверкало.

Тарья работает грузчиком на хладокомбинате, в просторечье – «холодильнике». Это такой завод.

Раньше он работал носильщиком на вокзале и не знал забот, но когда в Нижний Хутор перестали приезжать туристы, перебрался на хладокомбинат. Уж чего-чего, а холода в наших сердцах завались, и мы будем пихать его по всему миру.

А еще в холодильниках комбината хранилась куча других продуктов: мороженое мясо тушами, например, и мороженая рыба горами. Потому что хладокомбинат с его большими складами выполнял в Нижнем Хуторе функции продуктово-логистического парка.

Если рыба залеживалась, ее перерабатывали и консервировали. Ну, скажите: разве это не логично? Благо, консервный завод, с территории которого нестерпимо несет рыбной тухлятиной, расположен всего-то через железный забор от «холодильника». Но речь сейчас не о нем.

Хотя почему же? Хладокомбинат и консервный завод, как и почти все более-менее стоящие предприятия города, принадлежали олигархическому клану Хаппоненов. Складами владел Хаппонен-средний. Сетью продуктовых гипермаркетов «Копеечка» – Хаппонен-старший, а консервным заводиком – Хаппонен-младший.

Горбатиться же на складах приходилось таким как Тарья и Веннике. Веннике до второй беременности работала уборщицей в одном из магазинов Хаппонена-старшего. Каждый день намывала пол и полки до блеска. Особенно тяжело было убираться в весенне-осеннюю распутицу и в зимние оттепели. Но вот Веннике ушла в декрет, и ей стало легче, хотя в непогоду Веннике по-прежнему чувствовала себя неважно. Зато теперь Тарье пришлось работать больше, чтобы прокормить жену, ребенка и зародыша в животе Веннике. Приходя на работу в огромные холодильные камеры, он первым делом думал, что ему сегодня нужно прикупить к ужину. Потому что им на комбинате товары отпускали со скидкой.

Оттаскав тяжести на работе, он с полными пакетами продуктов шел домой. По пути он задавал себе один вопрос: «Долго мне еще переть это всё на себе?»

Перед сном Тарья садился в кресло и прислушивался к окружающему миру, к шумам и помехам внутри и вне себя. Ему казалось, что сердце у него, Тарьи, в последнее время что-то барахлит. Впрочем, это могло только казаться, – уж больно внимательно прислушивался Тарья к своему сердцу.

4

Сантехник Каакко Сантари тоже прислушивался. Но не ко мне, а к стояку. Сантехник Каакко Сантари – красивый парень. Но раньше, когда он только устроился работать в местный ЖЭК, а может, в ДЭЗ, – он был еще красивее. Голубые-голубые водянистые глаза, светлые волнистые волосы и белая кожа, ямочки на щеках. На приветливую улыбку Каакко жильцы не могли нарадоваться. Его просто обожали пожилые домохозяйки и молодые наивные невестушки, которые по своей неопытности возьмутся что-нибудь стирать или готовить, да так напортачат, что чуть весь мир не погубят.

Тут уж домохозяйкам ничего не оставалось, как плакать и звать на помощь Каакко. И Каакко Сантари всегда приходил. Его приветливый нрав и жизнерадостный характер буквально спасали этот мир. На возгласы и причитания домохозяек – мол, что теперь делать и как теперь быть, – Каакко отвечал: «Не каркай, дурра» или «Как на-каак-кал, так и шмякал». Такие у него были присказки-шутки.

Но постепенно в этой затхлой атмосфере и сам Каакко Сантари начал сдаваться и загибаться. Он просто погибал на глазах, и некому было ему помочь. Некому спасти и найти другую работу. Протянуть руку помощи утопающему в прямом и переносном смысле. Сантехники в этом городе скопом шли ко дну, все больше и больше хлебая горькую и затхлую водицу. Уже и из горла, как из шланга.

Однажды Каакко пришел ко мне и сказал, что сантехники берут на себя вину всех. Берут на себя чужие грехи. Что они члены мистического Братства сантехников, что ковыряются в помоях в стояках обычных семей. Разгребают клоаку. Накопившийся отстой в отстойниках. В тухлой ложной семейной жизни без радости. В суете сует с постоянным мытьем посуды и полов.

– Значит, ты поэтому ублажаешь домохозяек? – Я иронично скользнул глазами по сантехнику.

– Да, я их радую. – Каакко взял со стола пустую рюмку и, морщась, посмотрел внутрь: мол, плесни-ка мне еще затхлой мутной водицы. – Их спасаю, а сам – с улыбкой на лице иду ко дну.

На столе в тот день у меня из закуски были квашеная капуста и кислые щи. И вот сантехник, не гнушаясь, заедал водицу квашеной капустой и запивал кислыми щами, вынимая капусту двумя пальцами, словно она была чьими-то волосами.

Впрочем, из всех сантехников города Каакко Сантари держался дольше всех. Потому что закусывал. И еще потому, что у него было увлечение. Время от времени он вырывался из серых бетонок-ботинок города в резиновые калоши и шел к матушке-природе, к свежему морозному воздуху, чтобы посидеть у чистой водицы и пообщаться с чистой молчаливой рыбой, которая исполняет желания.

– Да полно печалиться, – потянулся сантехник к бутылке. – Давай лучше поговорим по душам. Я ведь только сегодня вынул очередной презерватив и клок волос из стояка.

– Нет, на сегодня тебе хватит, – отодвинул я бутылку от Каакко. Было больно смотреть, как такой светлый, жизнерадостный человек разрушается и мрачнеет на глазах. Его лицо чернело, как у утопленника. – Давай-ка разговаривать, не запивая слова.

5

Впрочем, договорить нам тогда не дала
Страница 3 из 15

наша соседка Сирка. Она пришла в коротком мокром халатике и потребовала сантехника Каакко немедленно разобраться. У нее случилась ЧП: прорвало трубу или шланг, соединяющий стиральную машину с водопроводом. Вот-вот зальет всех соседей.

Сирка размахивала руками и громко орала. И так эмоционально жестикулировала, что были видны ее мокрые подмышки. Значит, авария серьезная.

Они ушли, а мне оставалось гадать, где у Сирки прорвало трубу – в прачечной или в квартире. Если в прачечной, тогда понятно. Прачечная в нашем доме-утюге – то место, где встречались жильцы, которые еще не обзавелись персональными стиральными машинами из Италии. Прачечной заведовала Сирка. Работа была ей по душе. Да и мне нравилось, когда Сирка включала поутру гигантские стиральные машины, и весь дом начинал сперва мелко вибрировать, а потом ходить ходуном. Бак походил на нашу с вами планету с мелькающими за стеклом материками, ледниками и облаками. Шум вечного земного круговорота будоражил сознание, давал надежду, казалось, проникая в самую кровь. Этот шум священной очищающей воды будоражил жилы и завораживал всех жильцов. И все знали, что за зимой придет весна, растают наледи, потекут ручьи.

Было так приятно лежать и слушать с утра, как вода смывает все закоснелое, весь замшелый и мрачный порядок вещей. А потом хотелось вскакивать, умываться, скидывать с себя старую одежду, делать зарядку, надевать чистые белые праздничные рубахи. И идти на лыжах в лес – в священные рощи. Или водить хороводы-службы прямо в «Доме».

Шум стиральных машин был как праздник. Как рождение ребенка или свадьба. Он был символом вечного обновления и великого круга, который совершает само Солнце.

Но все изменилось, когда Сирка обнаружила потеки на лице своего мужа Пертти и затхлую лужицу на тверди пола. Протекал шланг, и это был дурной знак. Духи воды этого не потерпят. Да и муж день ото дня выглядел всё хуже и хуже: весь распух и надулся, как забитая где-то труба. Пертти пошел обследоваться и узнал, что болен раком прямой кишки и что жить ему осталось совсем недолго. А потом вода потекла в обратном направлении, в отжимающий отсек, отчего у Сирки все сжалось внутри и засосало под ложечкой. О-о, кошмар! Реки потекли вспять! А ведь Сирка всегда старалась ставить машины на четвертый, деликатный режим стирки. Так прекратился вечный бег и началось сжимание.

6

Затапливало откуда-то сверху. А сверху над Сиркой жили Кастро и Люлли. Румяная Люлли была такой неуклюжей на кухне! Такой медлительной. Вполне возможно, что это она затопила соседей. С Люлли-копушей и не такое могло случиться. Когда Люлли стряпала на кухне, снимала ли пену с наваристого мясного бульона, кидала ли свеклу в борщ, она всё ниже сгибалась над кастрюлей и еще больше краснела.

Краснела от пара и духоты, исходивших от духовки, а пальцы ее вместе с прихваткой все более напоминали неловкие клешни. У неуклюжей Люлли всё просто валилось из рук. Как вот сейчас, в этот момент, вывалилась прихватка. И Люлли где-то в глубине души понимала, что из ее рук помалу уходят их с Кастро любовь и счастье. От этого Люлли становилось совсем плохо и душно. Жар охватывал всё тело, щеки пылали огнем.

Хорошо еще, что Кастро работал в аптеке «36 и 5», а по ночам еще дежурил в аптеке «35 и 6» и следил за температурой в семье. Время от времени приносил он Люлли касторку, а также лекарства от повышенного давления и крем для рук. А сегодня Кастро, судя по запаху из вентиляционной шахты, принес сверток с раками. Он решил, что у них к пяти годам совместной жизни должны быть раки на ужин. И попросил Люлли приготовить в духовке раков со сметаной.

И она вроде как бы согласилась. И достала с полки книгу рецептов, чтоб уточнить дозировку ингредиентов. А Кастро в это время прикорнул на диване. Всё-таки в аптеке ему целый день приходилось стоять на ногах. Но не тут-то было. Только Кастро начал смотреть сон, в котором он обрезал кубинскую сигару, как звон и треск заставил его вскочить на ноги и броситься на кухню. Там он увидел, как Люлли собирает расползшихся по полу раков и закидывает их на противень. Раки, вымазанные в сметане, выскальзывали из рук Люлли и снова расползались в разные стороны, словно чуяли беду.

А в это время электрическая печь уже раскалилась. А печи у поволжских финнов испокон веков – священный очаг. В печах производят ритуальную варку, приносят жертвы и хоронят кости усопших. Варят кашу для духов и покровителей семьи. А кости складывают в воршуд – специальный короб. Но какой уж тут короб, если раки не хотели лезть даже на противень! И открытая форточка не помогала, потому что дыма становилось все больше, даже раков едва разглядишь.

Да и свои руки и ноги Люлли из-за дыма от перекалившегося масла уже видела с трудом. Порой Люлли казалось, что она сама себя приносит в жертву у электрической духовки, что ее кости уже хранятся в мешочке ее дряхлеющего тела. Но что поделать, если, как пояснил сантехник Сантари, котловая энергия – самая эффективная. С помощью нее отапливается дом, греется вода.

Это Сантари рассказал электрику Исскри Пробконенну, когда они устанавливали в квартире Кастро и Люлли электрический отопительный котел.

– Да, и электричество тоже поступает в дом от котлов ТЭЦ, – согласился Исскри.

Люлли слушала их краем уха, смотрела, как ей отчаянно подмигивает Каакко, а сама думала, что семье гораздо лучше, когда жена и мать парит, варит, кипятит и отбеливает именно в котле. А еще возится с ребятишками, которых родила, и купает их в тазике. Тогда ее энергия из котлов, кастрюль и тазиков переливается в кровь и плоть семьи. Поддерживает жизнь и тепло. И все это называется счастьем.

7

«А может, – с ужасом подумал сантехник Каакко, – прорвало главный котел?» А паровой котел отопления – это священный очаг всего «Дома». Если так, то надо срочно бежать за помощью. Да и без сварочного аппарата тут не обойтись. А сварочный аппарат с двумя баллонами ему одному не подтащить. Значит, надо звать на помощь Тарью, тот никогда не откажет, если беда и надо помочь.

Сколько Тарья себя помнил, он всегда таскал тяжести и получал за это вознаграждение. В школе он таскал флягу с молоком для столовой, а осенью разгружал припасы в овощехранилище. За это ему наливали кружку холодненького молока и отрезали большой ломоть мягкого, теплого еще батона и шматок замерзшего масла. А на овощехранилище он получал вдоволь сладкой моркови и репы.

В свое время он помог Веннике донести от школы до дома тяжелый ранец, чем и вызвал ее расположение. Когда же они оказались вместе в квартире, Тарья не бросился сразу на девушку, а помог ей сначала в уборке: вынес мусор, выбил ковры. И тем покорил сердце Веннике окончательно.

А потом Тарья с Веннике сблизились и поженились. Причем сближались они с Тарьей всегда в любимой для Веннике позе – она наверху, согнувшись. Тарья легко нес Веннике из загса. А от свадебного кортежа до ложа в первую брачную ночь так и вовсе летел. У Тарьи были сильные руки и большое сердце. Он плакал, когда выносил из роддома их с Веннике малыша. Руки почти не чувствовали тяжести, а вот большие горячие капли слез давили на щеки.

Чтобы жить отдельно от родителей, Тарья и Веннике снимали квартиру. Вначале это было терпимо, но, когда родился сын,
Страница 4 из 15

расходы возросли, а работы не стало. Тарье пришлось уйти с вокзала. Перебравшись на «холодильник», Тарья хорошо вписался в артель. Но на «холодильнике» платили мало, а цены на электричество и тепло росли не по дням, а по часам. В их с Веннике квартире стало прохладно – приходилось экономить на отоплении. Ребенок мерз, а они всё не могли позволить себе батарею.

– Хочешь подкалымить? – подошел однажды к Тарье бригадир артели Бугор.

– А как? – спросил Тарья.

– Есть один план. Но работать придется внеурочно. Иногда и ночью.

План заключался в том, что их артель должна была разгружать угнанный для Урко и Упсо вагон. Они выстраивались цепочкой и передавали друг другу короба с тушенкой. Каждая пятая-шестая коробка кидалась не в фуру, а под вагон, прямо на пути. Там ее подхватывал Тарья и тащил в сугроб. Хочешь жить – умей вертеться.

По ночам они наведывались на родной склад. Внизу у массивных ворот ангара была большая резиновая подкладка. Если приподнять ее вилкой погрузчика, то на петлях чуть приподнималась и сама воротина. В щель вполне мог пролезть человек. Погрузчик стоял на территории логистического комплекса. Взяв в долю охранников, Тарья с подельниками из бригады ночью проникал на территорию склада. А там с помощью погрузчика и собственной расторопности – и в ангар. Брали по чуть-чуть. К примеру, бутылку оливкового масла из одной коробки с одного ряда, а потом, через несколько стендов, другую. Складывали в «челночьи» сумки и пропихивали под складом.

Затем товар на машинах развозили по своим квартирам. В течение недели товар по бросовым ценам предлагали в тот или иной мини-маркет. Хозяева киосков и магазинчиков брали дешевые продукты с удовольствием, поскольку гипермаркеты Хаппонена-старшего практически убивали все торговые точки на несколько километров в округе. Тем более что Хаппонены позволяли себе демпинговать. Но Тарья и компания не дали умереть малому бизнесу, чья торговля с их легкой руки пошла лучше. Помогал Тарья выжить и одинокой старухе Ульрике, подкидывая ей дешевые семечки. Самому Тарье грызть семечки было недосуг, да и Веннике не нравилось выметать семечкины шкурки-кожурки.

В семье появились кое-какие деньжата. Не абы что, но заплатить за квартиру и тепло хватало. На их столе не переводились такое полезное для Веннике оливковое масло, сгущенка и тушенка. Но Тарье всё чаще приходилось уходить по ночам. «Третья смена, – объяснял он Веннике. – Сегодня опять третья смена».

Сначала Веннике мирилась с отлучками мужа. Но однажды она взяла щетку и стала чистить грязнющие брюки Тарьи. Еще бы: Тарье теперь частенько приходилось ползать под воротиной ангара на пузе. Тут-то она и обнаружила несколько длинных белых волос. Веннике так расстроилась, что весь вечер пролежала лицом к стене.

8

Я тоже не прочь прилечь. Я иду к дивану, а мои мысли от Веннике и Тарьи плавно перетекают к Пертти.

Потому что Пертти последнее время только и делает, что лежит на своем засаленном диване и засаленном матрасе, повернувшись лицом к стене. Он повернулся к ней, когда понял, что его круг завершен, что он должен уйти, оставив свое место другим: сыну от первого брака Топи и еще молодой жене Сирке.

Каждый раз, повернувшись к стене, Пертти видит одни и те же узоры. Обои стары и просалены, а узоры сакраментальны и вечны. Они говорят о непреходящем смысле жизни и бытия. О том, что мы, умерев, не исчезаем, но уходим в сакральный мир предков.

Но Пертти от этого не легче. Что он скажет своим предкам, придя к ним? Что он успел сделать за свою мигом пролетевшую жизнь? Продолжить род, воспитать хорошего работящего сына. Да, он родил сына, но разве мы – червяки, живущие только ради того, чтобы пожрать и размножиться? Вот какие мысли не давали Пертти успокоиться и заснуть. Или заснуть и уже успокоиться. И червяки с раками грызли его изнутри.

От мыслей о беспомощности своей Пертти было больно вдвойне. Болело где-то в районе кишечника под печенью и еще в душе. Вначале Пертти не говорили, что у него рак, а сам понял он это не сразу. Просто чувствовал, что загнил и зачервивел.

И не то чтобы Пертти был глубоким стариком, хотя и выглядел куда старше своих сорока девяти. Просто он чувствовал, что разлагается изнутри. Что газы выходят из него непроизвольным образом. Что тело превратилось в помойку. И запах изо рта. И простыни липкие, словно они варятся в баке, кипят, тлеют вместе с торфяным огнем, как на болоте, и потому пахнет от них бомжатником.

Он вспоминал, как ему досталась квартира в этом кондоминиуме. Как он стоял в очереди, требовал, ругался. Может, отсюда такой запах и полное отсутствие аппетита. Но, с другой стороны, его жизнь прошла не совсем уж бездарно. Да, если глянуть с другой стороны, было чувство, что круг прошел не зря, что успел родить сына. Построить дом, эту вот клеть. Оклеить его обоями. А теперь сын повторяет его путь, продолжает его бытие. Круг завершен. У него была своя страна, свой род, свой язык, свой дом и свой сын.

– Спасибо, спасибо, – шептал Пертти тайным хозяевам и служителям дома, повернувшись к вечным узорам. – Спасибо вам, спасибо за всё.

Пертти считал, что всех и всё в этой жизни следует благодарить. А особенно – служителей «Дома» и его домовых. В сущности, Пертти был сейчас главным священником нашего кондоминиума. Он чуть ли не единственный, кто каждый миг и час благодарил домовых и общался с ними.

А жена – еще молодая женщина и может еще успеть реализовать себя. У нее всё еще впереди.

Лежа в своей комнате, Пертти слышал, как сантехник Каакко тискает его Сирку, как он щупает и мацает ее. И как она повизгивает и хихикает в его объятиях, словно блаженная. Благо, их квартира большая, трехкомнатная, так что есть куда привести мужика, чтобы любовники могли вести себя несдержанно и громко.

«Молодец, сынок, – думает Пертти про Каакко со слезами на глазах. – Зажимай ее крепче, чтобы она смогла разродиться новым потомством. Спасибо, спасибо тебе».

Сам не зная почему, Пертти называет Каакко сынком. Может, потому, что они с Сиркой хотели, чтобы у них родился еще один сын. А еще потому, что очень любит свою жену и хочет, чтобы ей было хорошо.

«Ничего, она еще молодая, – думает Пертти. – Пусть повеселится».

Просил он ее только об одном: чтобы не выходила замуж за актера.

9

Если у Пертти и Сирки был сын, то у Ванни и Тапко детей не было. Потому что больше всего на свете Ванни и Тапко любили комфорт. Они и поженились-то по любви к комфорту, точнее сказать, Ванни вышла замуж за Тапко по любви к комфорту. Женщины всегда выбирают. Иногда выбирают квартиру, иногда мужчин, но чаще детей. Ванни же выбрала комфорт, очаровавшись нежностью и даже какой-то женственностью Тапко, но более всего – его вместительной ванной комнатой.

А что привлекло Тапко в Ванни, сказать трудно. Но что-то понравилось, это точно: ведь Тапко привык долго и привередливо выбирать нужный канал, удобно устроившись в кресле перед телевизором. Также тщательно, похоже, Тапко выбирал жену – и вот выбрал. Только теперь никак не мог вспомнить, чем же его привлекла Ванни. Может быть, его добрая, мягкая натура и обходительно-уважительные манеры помогали ему оставаться в неведении. Ведь выбирают всегда женщины. К тому же Тапко никогда не настаивал на немедленной
Страница 5 из 15

близости, а терпеливо ждал у телевизора, когда его выберут, предоставляя избраннице свою ванну на целые часы.

Да, больше всего Ванни любила нежиться в мыльной воде. Вода размягчала кожу, расслабляла мышцы. Давала почувствовать себя женщиной, то есть самой собой. Да не просто женщиной, а любимой женщиной.

А еще ванна очень полезна для здоровья: очищает тело от шлаков. И даже выводит вместе с потом дурные мысли из головы, когда все тело в воде и лишь на лбу испарина. А если ее приготовить с морской солью и минералами, то она разглаживает морщинки от этих непростых мыслей.

Ванни работала в спа-салоне, где помогала богатым женщинам стать красивее и подготовиться к свиданию. Она отлично знала, что дренаж избавляет от жировых отложений, а ванны с розовым маслом делают кожу бархатистой.

Весь день Ванни заполняла масляно-солевые ванны и накладывала маски. На работе она очень завидовала богатым женщинам, всем этим Кайсам и прочим Люстрам, всем этим любовницам и женам Хаппоненов и прочих богатеев-хапальщиков Нижнего Хутора. Но придя домой, Ванни целиком отдавалась ванне. Там она делала водный массаж и маски исключительно для себя и своего удовольствия.

10

Если много воды помогает Ванни разгладить морщины, то моим соседям много воды, наоборот, морщин добавляет. Соседи эмоционально решают, кто бы мог устроить маленький потоп в подъезде «Дома». А может, это чета Холди и Никки. Никка как раз накануне под завязку забила новый большой холодильник овощами и мясом, но из-за проблем с электричеством пробки выбило и холодильник разморозился. Весь лед из морозилки стек в ящик овощного отсека, маринуя капусту и свеклу, превращая лук и морковь в пикантный соус. Жуткий запах пропитал стенки холодильника и квартиры Холди и Никки. Впрочем, как утверждал Холди, вода не вытекла за границы овощного отсека. А утечка произошла в результате замыкания. И случилась она не до, а после потопа. Вот поэтому в холодильнике Холди и Никки вымокли и тушка зайца, и тушка леща. И тушки других экзотических, неведомых праотцу Ною зверей и рыб.

Мне дико интересно, кто там ноет за стеной, сожалея о погибших животных. Я подхожу к глазку и смотрю на лестничную клетку. Но больше прислушиваюсь, впитываю информацию всеми клетками. Ибо мои соседи, собравшись как раз напротив моей двери, спорят и судят о том, кто же все-таки их затопил.

Каакко Сантари и Сирка сначала постучали в квартиру Кастро и Люлли. Дверь открыла раскрасневшаяся Люлли. Она неистово заверяла, что у нее-то как раз все в порядке. Божилась в этом и клялась здоровьем.

Откуда тогда может течь?

Из разговора соседей я понимаю, что они вошли в квартиру Кастро и Люлли и обнаружили, что пол там влажный, будто его кто-то только что протер тряпкой, пряча следы потопа.

– Что это у тебя такое?

– Это у меня пытались разбежаться раки, – уверяла Люлли.

– Всех собрала?

– Нет, одного никак найти не могу.

После того как Люлли сказала, что это наследили разбежавшиеся раки, Каакко потрогал пол под раковиной, провел пальцами по швам, и понял, что это не враки.

– Тогда у кого же это прорвало трубу? – вопросила Сирка.

– Может, это кондиционер у Конди и Неры? – предположила Люлли. – С него вечно что-то капает. Когда была жара, они его включили на полную мощность, вот он не выдержал и дал течь. Сломался, и теперь с него течет, как с облака.

Конди работал менеджером в компании, занимающейся продажей кондиционеров и прочего вентиляционного оборудования. Поэтому он был большим специалистом по воздушным потокам и хорошо усвоил, что воздух тоже можно продавать.

В последнее время работы прибавилось, так как мэр Мерви выпустил указ, чтобы кондиционеры с фасадов домов убрали. Исключение делали только для тех, чьи окна выходили во двор. Организациям и фирмам поблажек не было: бизнесменов заставляли делать общий воздуховод и ставить большой кондиционер на крышу.

С утра до вечера Конди принимал заявки, затем ходил по офисам и делал проекты.

Его жена Нера тем временем изнывала от удушья и скуки дома, пока в конце концов не включила кондиционер на полную мощность. Кондиционер дал течь, но прежде хладагент продул ее детей, бесившихся от жары. Продуло так сильно, что они подхватили воспаление легких. Теперь вот лежат, закутанные в ватные одеяла. У них сильный жар, и Нера поит их горячим молоком с медом.

Пока Нера ухаживает за своими ребятишками, сантехник Каакко Сантари мысленно вычерчивает схему всех квартир дома. Неужели это фреон из кондиционера? Не имеющий ни цвета, ни запаха фреон Конди и Неры? Еще у кого мог случиться потоп, так это у Ванни и Тапко. Или все же дал течь общий стояк, что проходит по перекрытиям? От умственного напряжения у Сантари зашумело в черепных перекрытиях.

11

Меня тоже нередко одолевают разные мысли. Я часто думаю о своих соседях. Иногда открываю окно, чтобы проветрить жилище, – ведь кондиционер меня заставили снять. Но если на улице становится шумно, например, резко затормозит машина с громко включенной музыкой, я встаю и закрываю даже фортку. Стоя у окна, разглядывая звезды и машины, я продолжаю думать о соседях. Особенно о Тарье и Веннике.

Однажды Тарья чуть не попался. Они, как обычно, вышли со склада. Натаскали несколько сумок. Загрузили багажник «жигулей» Таксо и проехали по ночному Нижнему, но машину поставили не у подъезда, а с другой стороны. Утратили бдительность. Попрощавшись с товарищами и с водителем Таксо, Тарья уже переходил дорогу, как увидел патруль – Паулли и Ментти. Дверь машины была открыта, а из нее высовывались нога и автомат.

– Куда-то ездил, Тарья? – высунул вторую ногу из машины инспектор Паулли, когда Тарья поравнялся с дверью. Ментти продолжал сидеть за рулем.

– Нет, я с работы! – ответил Тарья. Много лет проработав на вокзале, он знал, что в такое позднее время ни один поезд не приходит в Нижний. Уж его-то Паулли на такой мякине не проведет.

– А что у тебя в сумках?

– Продукты, – не моргнув глазом, признался Тарья. – Зарплату выдали продуктами!

– А что так поздно?

– Загуляли немного с друзьями. Посидели в закусочной. Не нести же водку домой! – Тарья был совсем не дурак. Он был воробей стреляный.

– Садись. Поедем проверим, – подал голос Ментти.

Вместе с инспектором Паулли они проехали в районное отделение. Всю ночь Тарья просидел в компании загулявших местных девиц Хильи и Вильи, которые всё лезли к нему с поцелуями.

Вернулся Тарья домой к полудню следующего дня: инспектор не дождался ни одного заявления об ограблении гипермаркета и плюнул. На воротнике мужниной рубашки Веннике обнаружила следы помады. А от самого пахло алкоголем и чужими женщинами.

12

Хяйме знала, что за все наши прегрешения приходится расплачиваться уже в этой жизни. Что ничего не бывает просто так и что нет действий без последствий.

«Вот, – думала она, – Пертти, муж Сирки, умирает, а его жена почему-то расцвела и помолодела. Она, должно быть, изменяет мужу. А тот болен раком. И какое наказание должно быть Сирке за эту измену? Или сама измена – уже наказание? К чему бы это? Как пить дать Сирка изменяет своему мужу. Но с кем?»

Глядя на сверкающие глаза Сирки, Хяйме пришла к выводу, что здесь, наверное, и без электрика Исскри не обошлось.

Однажды Исскри пришел к Хяйме
Страница 6 из 15

с бутылкой шампанского и стал объяснять ей, что женщина – как пустой резервуар. Женщина – пустой сосуд, требующий наполнения. Она ждет от мужчины энергии, как минус ждет свою тягу – плюс. И если мужчина не искрит, не наполняет всю ее энергией, то он не тянет.

Поэтому он, Исскри, прежде чем замутить, с грохотом вышибает пробку и наполняет женщину до самых почек шампанским. А когда у той от шампанского и шуток начинает искриться в глазах, уже лезет со своими непристойными предложениями.

У сантехника Каакко Сантари была своя метода. Он приходил с бутылкой водки, потому что знал, что вода и кровь не должны застаиваться в организме.

Но чаще ничего не приносил, потому что чаще наливали ему, Каакко, а он лишь широко улыбался, лил воду и гонял воздух по вентиляционным шахтам и ушам.

Бла-бла-бла…

Эх, всё-таки хорошо, что она, Хяйме, объявила целибат. Иначе она обязательно угодила бы в силки Исскри или Сантари с их шампусиками и бла-бла-бла…

13

Я бы мог чаще думать обо всех в нашем доме. Но так уж получилось, что сегодня я чаще думаю о Тарье и Веннике. И ничего тут не поделаешь. Потому что жизнь случайна и выборочна. Вот и сегодня, встретив в подъезде уставшего Тарью, я снова задумался о нем.

С годами Тарья из жилистого молодого человека превратился в здоровенного мужика, обрюзг, обзавелся животиком. Постепенно ему стало казаться, что он и сам туша, подвешенная на крючок обстоятельств. И что ребенок, которого носит его жена, тоже обречен, что он – килька в консервах на стол буржуям Хаппоненам. А если учесть, что в нашем панельном доме зимой бывает очень холодно, то ближе к зиме приступы мрачного настроения у Тарьи только усиливались. И ему казалось, что весь мир вокруг – холодильник. Холодильник с шумящим и барахлящим компрессором. Или это ветер за окном завывает?

Ветру и вьюге хорошо – они вольные птицы. А Тарья не знает, как вырваться из заколдованного круга своей жизни. Он уже давно мечтает превратиться из человека с огромным грузом ответственности на плечах в человека, которого самого носят на руках. Он просто жаждет превратиться из человека с тяжким грузом за спиной в человека, которого однажды поднимут на скрещенные руки и начнут качать как победителя. А потом пронесут под триумфальной аркой. Каждое утро он вставал ровно в пять часов и пешком шел на работу сквозь морось осени и мороз зимы на работу. Проходил через арку проходной в прохладные помещения раздевалки. Снимал теплую дубленку и надевал холодную спецовку.

Осенью и весной Тарье мороки тоже хватало. Грязь и слякоть под ногами и в подмышках. Вспотеешь – и лезешь потный в холодильник. А тут еще Хаппонен стал что-то подозревать, отчего у Тарьи то и дело выступала на лбу испарина и бежали холодные мурашки по спине.

И не то чтобы Хаппонен-средний не обнаруживал пропажи. То от одного, то от другого клиента поступали жалобы о недостачах в коробах. Просто Хаппонен никак не мог понять, где происходит утечка. Как опытный хозяин Хаппонен выдерживал паузу, пытаясь разобраться. Во время рабочего дня он часто ходил по складу, заложив руки за спину, от фур к поддонам, ревизуя всю производственную цепочку. Он всё высматривал, где тут может мышь проскочить. И бросал подозрительные, резкие взгляды то на одного, то на другого рабочего.

Наглядевшись, Хаппонен-средний вызвал к себе Тарью и предложил тому признаться.

– По твоему хитрому финско-татарскому лицу, Тарья, я вижу: ты знаешь, куда исчезают продукты с нашего склада. И как они попадают на местный продуктовый рынок.

14

Тапко работал на местном вещевом рынке челноком. Он возил китайские тапочки, а частично сам шил свой товар. Работы было много, пахать приходилось с утра до вечера. Когда они скопили некоторую сумму, Тапко предложил Ванни потратить ее на теплую одежду. Но Ванни первым делом решила сделать ремонт в ванной комнате. Чтобы ванная стала красивой, теплой и с большим зеркалом.

Они долго выбирали на строительном рынке плитку. Бордюр и узор. Зеркало и крючки для полотенец и халатов, умывальник и подстаканник для зубных щеток. Главное, чтобы все было в тон. Потратили все деньги и даже немного в долги залезли. Но прежде, чем укладывать плитку, нужно было установить сушку-змеевик. Каакко посоветовал латунную, без швов, а такая стоила очень дорого. Прибавьте к этому шаровые краны «бугатти». Да и за саму работу Каакко брал нехило.

– Это все оттого, что у него нет конкуренции, – рассуждал Тапко. – Каакко – абсолютный монополист нашего «Дома», потому что ключи от подвала есть только у него. И другого сантехника в доме он не потерпит. У меня на рынке столько конкурентов, что за товар особенно не задерешь. А этот бездельник поработал пару часов и заработал целую кучу.

– Я не могу брать меньше, потому что в сварке очень много свинца, – пояснил Каакко, когда Тапко ушел на работу. – Свинец проникает в организм и очень вреден для здоровья.

Пока Каакко говорил, Ванни держала в руках латунный змеевик и ей казалось, что в ее организм вот-вот начнет проникать латунь.

15

Вкусный аромат из квартиры Люлли доходит до моего носа по вентиляционной шахте. Зачарованный этим запахом, я открываю холодильник и достаю оттуда масленку с маслом, банку сардин, багет хлеба. Вскрываю консервы. Ставлю на плиту кастрюльку. Но не чтобы суп из сардин сварить, а чтобы вскипятить воду для чая. Какой уже вечер я питаюсь кое-как, на скорую руку, почти всухомятку. Да, последнее время мне часто приходится принимать пищу холодной.

Слова «холод» и «консервы» вновь толкают меня к ассоциациям с Тарьей и Веннике. Итак, Тарья всю жизнь проработал грузчиком. Каждый божий день вставал и перся на работу, где разгружал ящики с рыбой и огромные короба с маслом и тушенкой. Разгружал целыми вагонами.

Из холода – да в жару. Я думал о Тарье, вяло ковыряясь в консервной банке и запивая сардины горячим чаем. Аппетита не осталось никакого. Равно как и пиетета к еде. Выкинув полупустую-полуполную жестянку в мусорный пакет, я без малейших угрызений совести пошел укладываться спать.

Я знаю, Тарья тоже не испытывает никаких угрызений совести по отношению к жадюгам Хаппоненам, хотя и крадет их имущество.

«Платили бы нормально, никто не стал бы рисковать работой и воровать», – рассуждал Тарья.

Единственная, кто его волновала, была чистюля Веннике. Ей он боялся сказать, чем занимается по ночам. Совесть не позволяла. Совесть и страх. А вдруг чистюля Веннике разочаруется в нем и разлюбит?

– Когда только прекратятся эти твои ночные смены? – тяжко вздыхала Веннике.

– Скоро, скоро, дорогая Веннике. – Тарья понимал, что Веннике о чем-то уже догадалась, и потому в их семье наступил разлад.

– Обещаешь? – Ночные смены Тарьи очень сильно мучили Веннике. Она чувствовала: он что-то недоговаривает. Веннике была женщиной гордой и чистоплотной. Она не могла подпустить к себе Тарью после его ночных смен и заставляла подолгу и тщательно отмываться в ванной.

– Обещаю. Не сегодня-завтра все ночные и дневные смены прекратятся, потому что я, похоже, угодил под сокращение. – В самом деле, не выдавать же Тарье своих товарищей.

Иногда Веннике начинала разговор издалека.

– Тебя что-то не устраивает в наших отношениях, Тарья? – спрашивала Веннике.

– Нет, – покачал
Страница 7 из 15

головой Тарья, – меня все устраивает. С чего ты взяла?

– Мне кажется, ты что-то скрываешь от меня.

16

Странно просыпаться среди ночи от плача ребенка или от сладострастных женских стонов. Таких ярких и сильных: «Ох, ох… Еще, еще!» – будто сексом занимаются в соседней комнате, или в соседней комнате всхлипывает ребенок, или плачет беззащитный, как дитя, человек: «А-аа, А-аа!»

Ох-х… Я широко открываю глаза и больше уже не могу закрыть. Возбуждение охватывает меня, а тут еще ночь касается меня нежной женской рукой.

«И кто бы это мог так страстно любиться?» – начинаю гадать я, протягиваю руку и нащупываю влажную простыню. От слез ли, от спермы ли?

Я встаю и иду на кухню, чтобы проверить свои догадки. Прижимаю ухо к вентиляционной шахте, пытаясь понять, откуда идет звук. Думаю, так сделали многие мои соседи. Эти то ли стоны счастья, то ли слезы отчаяния многих подняли на уши.

Всякие безумные, сумасбродные мысли лезут мне в голову. Я думаю, что это Кастро привел к себе бабу с шарикоподшипникового, потому что Люлли ушла к сестре или уехала в командировку. А может, это сын Пертти привел к себе девушку. А может, сантехник Каакко ублажает очередную домохозяйку. Но кого: Ванни, Люлли, Веннике или?.. «Ну, иди ко мне, – просит она. – Я уже соскучилась».

А может, это кричит во сне простывший ребенок Неры и Конди? Кто это так надрывно плачет, пытаясь удушить всхлипыванья в подушке?

Я и сам порой готов заплакать в темноте. От безысходности. А Тарья – он держится. Держится из последних сил. Перед сексом Тарья тщательно намывает свое пропахшее рыбой и прогорклым маслом тело, чтобы не испачкать ненароком чистюлю Веннике. Он моется так же долго, как Ванни. А Веннике кажется, будто Тарья что-то скрывает и пытается в ванной избавиться от следов и запахов чужой женщины. Этого напряжения и непонимания двух родственных душ не выдержал душ. И тогда Веннике пришлось пригласить сантехника Каакко Сантари. Тот явился со своим инструментом.

– Отчего такая грусть? – как бы между прочим спросил Каакко у Веннике, ковыряясь в душе. – Расскажи, в чем причина, и тебе станет легче.

– Мне кажется, Тарья нашел себе пассию и мне изменяет, – сама не зная почему, призналась Веннике.

– Так измени ему тоже.

– С кем? – улыбнулась шутке Веннике.

– Да хоть бы со мной!

Веннике внимательно посмотрела на Сантари – шутит или нет?

– Вот увидишь, – сказал Каакко, – тебе станет легче. Ведь мое призвание – прочищать застоявшиеся в стояках отношения.

17

Вернувшись в постель, я долго не могу заснуть и прислушиваюсь к каждому шороху. Может, это, снизив громкость, продолжают заниматься любовью соседи, а может, шаркает по квартире Тапко.

Странные шорохи заставляют меня подумать о Тапко. Чтобы расплатиться с большими долгами, Тапко торговал китайскими и собственноручными тапочками до поздней ночи. Ванни в это время зависала в ванной. Она мылась тщательно – с головы до ног, намыливала сначала волосы, потом тело и ноги, вычищала пемзой пятки. А Тапко волосы оставлял на потом – на следующий месяц, а вот ноги парил регулярно. Каждый вечер набирал воды в тазик и парил. Потому что ноги на рынке порядком мерзли. Разгоряченные же ноги он укутывал в теплые шерстяные носки и прятал в меховые тапки.

Тапко любил еще задирать ноги на диван, пока кровь не оттекала от стоп и ноги не начинали охлаждаться. Квартира и ноги стыли постепенно. Он не препятствовал Ванни подолгу пролеживать в воде – лишь бы не мешала смотреть ток-шоу, пока ток идет по ногам. По ящику в это время ведущий Телле Магганнен заряжал воду положительной энергией…

Не так-то просто ждать, пока Ванни накупается.

Ванни не знала, что Тапко от влажности делалось плохо. Давление поднималось. Она считала, что всему причина – пренебрежительное отношение мужа к вопросам гигиены.

– Неправильно ты моешься, – обижалась на него Ванни. – Из-за этого боги воды могут нас покарать. К тому же, ты моешься по средам и пятницам, когда мыться нельзя.

Тапко и так мылся редко, а после этих замечаний стал мыться еще реже.

А этой зимой у них и вовсе случился разлад. И все из-за ванной: из крана вдруг пошла неприлично желтая вода. Словно воды Стикса, никогда не знавшие солнечного света, вдруг наполнили ванну.

Ванни лежала и не видела своих ног, будто была в рыжих шлепанцах Тапко.

Это все потому, что градоначальник Мерви давно не менял трубы в городе, вот они и проржавели. И эта ржавчина потекла теперь в дома. А летом подолгу не было горячей воды, а на один месяц отключали и холодную. Для Ванни это было мучительно, особенно в жару. Любовью супруги стали заниматься реже.

Из-за ржавой воды стали ломаться машины. А Ванни и так приходилось стирать вручную, поскольку стиральная машинка нигде не помещалась из-за новой просторной ванны, купленной в кредит.

А когда воду и вовсе отключили на целый месяц, Ванни пошла к соседке Кайсе и попросила пустить помыться в их ванной. Потому что у Кайсы в ванной был водогрейный котел.

– И чего ты мыкаешься с этим увальнем Тапко, который не может тебе обеспечить самые элементарные условия? – вздохнув, вошла в положение Кайса. – Тем более у нас в доме живет такой красивый сантехник! Он-то точно обеспечит тебя всем необходимым!

18

Это случилось морозным утром. Тарья спешил домой после очередной «третьей смены» из тех, когда он и подельники, словно мыши, обчищали склады Хаппонена. Ему надо было переодеться, перекусить и отправиться на обычную свою дневную смену.

Чтобы не вызывать подозрений, Тарье следовало выглядеть свежим, как огурчик. Приняв душ, Тарья искал свежую сорочку в шкафу. Мимоходом он обратил внимание на то, что Веннике не встала и не приготовила завтрак. И вообще не собиралась встречать его и провожать. Она лежала с открытыми глазами, но выглядела такой измотанной, будто не он, а она всю ночь ворочала мешки.

– Что случилось? – спросил Тарья, подойдя к кровати. – Ты заболела?

– Да, я заболела, Тарья. Ведь любовь – это тоже болезнь.

– Не понял! – не понял Тарья.

– Я нашла себе другого мужчину и больше не хочу тебя встречать и провожать. Я хочу жить честно. Так что можешь свободно отправляться к своей пассии.

Тарья и пошел, но не к пассии, а на работу. Шел и думал всю дорогу, за что ему такое наказание. Неужели за воровство с хаппоненовского склада? Неужели за то, что он брал чужое для своих родных, его родных заберет теперь какой-то чужой мужчина?

Тарью бросало из жара в холод и из холода в жар. Придя на работу, он был разгорячен так, что прямо в ботинках встал под холодный душ. Но и это не помогло. Тарья не понимал, как такое могло с ним случиться. Приняв для контраста после холодного горячий душ, Тарья зашел в камеру холодильника.

С работы Тарья отправился в больницу, где пожаловался на плохое самочувствие.

– Что случилось? – спросил доктор Эску Лаппи.

– Сердце что-то прихватило.

– Странно, странно… А с виду вы такой здоровый мужчина. А ну-ка сейчас посмотрим, раздевайтесь.

После осмотра Тарью положили в больницу. То ли у него сердце слишком сжалось от холода и тоски, то ли, наоборот, стало слишком большим, я так и не понял. Единственное могу сказать точно: его сердце оказалось непропорционального размера по отношению к телу. К тому же сердце у Тарьи было с
Страница 8 из 15

пороком.

В эту ночь Тарья так и не вернулся домой, что дало Веннике повод лишний раз убедиться, что у Тарьи есть какая-то пассия. Наутро она узнала, что пассией Тарьи была смерть: ночью он скончался в больничной палате. Четыре ангела подняли душу Тарьи на Небеса. Сбылась его заветная мечта: однажды стать тем, кого возьмут и поднимут на руки.

19

В день, когда Веннике решила признаться Тарье в своей измене, Каакко Сантари отправился с Вялле на зимнюю рыбалку. Подальше от греха и шумных разборок с Тарьей. Благо, далеко ходить не надо было, потому что река протекала невдалеке от «Дома-Парохода-Утюга».

Остров посреди реки находился прямо перед окнами дома, который Каакко опекал как слесарь-сантехник. В выходной Сантари любил выбраться туда и посидеть среди чистой воды и искрящегося белого снега. Поставив возле себя большой шарабан, Каакко пробурил лунку и опустил мормышку с мотылем.

– Блесны для рыбака – все равно что бижутерия для женщины, – с наслаждением копался в шарабане Каакко.

Здесь было совсем неглубоко – всего полтора метра. И Сантари не боялся уйти на дно, хотя плавать не умел. Да и лед был прочный. Правда, Каакко знал, что власти иногда сливают отходы прямо в реку, минуя очистительные фильтры. И тогда на реке образуется полынья. Но где сегодня сточная труба будет сливать тухлую теплую жижу, где будет полынья, никто не знал. И Каакко тоже не знал.

Оторвавшись от лунки, Каакко посмотрел на дом: широкоплечий, он возвышался, словно мужик в серой фуфайке и ватных штанах. Дом, как и Сантари, поднял воротник. За голенищем у дома сверкнул нож рассвета.

– Каждый из нас несет свою ношу, как может, – почему-то сказал Каакко Сантари рыбаку Вялле, глядя на подтаявший лед. – Почему же мы держимся за груз, даже когда тяжесть нестерпима?

– Вот тебе новость! – засмеялся в вяленые усы рыбак Вялле, глядя, как дергается мормышка. – Это еще Лев Толстой сказал про брак, что, мол, вот идет себе человек свободно, а ему к ногам привязывают гирю.

Посмотрев на дом еще раз, Каакко Сантари вдруг увидел в нем огромного широкоплечего мужчину, который мочится прямо в реку. Взглянув под ноги, Каакко заметил проталину – это были стоки от прорвавшейся трубы. Лед под ногами становился желтым. В это время, проснувшись ранним утром, я, возможно, мочился в унитаз. Струя с завихрениями описывала дугу. А раскаленная нить лампы напряглась так, что вот-вот могли полететь пробки.

– Так, может быть, человек не сбрасывает груз, потому что боится? Боится, что тогда его никто не будет ждать в конечной точке, даже если он придет налегке и радостный?

В следующую секунду сантехник Каакко Сантари провалился под лед и от этого подхватил воспаление легких с осложнениями и совсем легкую контузию. Половые органы застудились, простуда перешла в цистит и прочие неприятности на грани импотенции. Каакко еще легко отделался, потому что рыбак Вялле кое-как вытащил его из реки. Вот если бы рядом был грузчик Тарья, они бы справились быстрее, и Каакко не просидел бы так долго в ледяной воде. Но Тарьи уже не было рядом. Его вообще не было. Из-за пневмонии сантехник Каакко не пошел хоронить Тарью и не видел, как весь «Дом» оплакивал и отпевал соседа на поминках. Не видел он и как четверо мужчин легко подняли его гроб и понесли из «Дома» на городское кладбище, а там опустили в отдельную однокомнатную могилу, где его никто не ждал.

История вторая. «Спасательная шлюпка»

1

Цоканье каблуков, цоканье бокалов и рюмок, цоканье зубов и языков… Кроме прачечной, в цоколе серого «Дома» располагается несколько офисов, небольших магазинов и кафе «Спасательная шлюпка», которое своими деревянными скамьями с нагелями и дырками-иллюминаторами под потолком впрямь напоминает утлое суденышко. Вдруг у кого-нибудь случится душевная авария или пробоина в личной жизни.

Кафе-шлюпка принадлежит местному шоумену Артти Шуллеру. В нем не раз уходил в плаванье по алкогольным рекам и морям Алко, о чем порой догадывалась его жена Хяйме. А еще здесь частенько засиживались до утра сантехник Каакко и электрик Исскри. Бывали в кафе и другие жильцы Нижнего Хутора, потому что цены в нем умеренные и обстановка вполне приятная. В любой момент можно встретить интересного собеседника и всегда – радушного официанта Барри. В народе кафе еще называют «Спасательные шлюшки», потому что здесь, если приспичит, можно найти и отдушину на ночь.

Если летом в мрачном «Доме» открыть окно, услышишь девичий хохот и крики загулявших. Но сегодня тихо. Потому что нынче из безбашенной молодежи в кафе заседают только летящий поэт Авокадо и его новая муза Папайя…

Поэт смотрит на девушку влюбленными глазами. Этот кроткий взгляд не раз помогал ему завоевывать женские сердца. Он ничего не заказывает, потому что у него мало денег. Он только тихо вздыхает и смотрит на Папайю. Папайя в это время тянет мохито через трубочку.

Поэт подходит к самовару и в третий раз наливает в чашку кипятку. Бармен Вискки протирает запотевшие стаканы и время от времени кидает запотевший презрительный взгляд на Авокадо и его спутницу.

Вообще-то местного поэта по паспорту звать Лирри Каппанен. Но кому нужен поэт с такой фамилией! Вот Лирри и решил, взяв пример с Алексиса Киви, назвать себя Авокадо. К тому же, когда Лирри принес свои стихи в поэтическую студию, руководитель кружка Гуафа Йоханнович, взглянув на фамилию Каппанен, скептически поморщился.

– Это ваше личное дело, как называться и как называть, – резонно заметил он. – Вы можете зваться хоть Говном, а первый сборник стихов назвать «Херня», но я бы на вашем месте крепко подумал над псевдонимом. От этого зависит ваша литературная судьба.

Вот Лирри и надумал подражать Киви Алексису не только в стихосложении, но и в судьбе. Когда-нибудь он найдет себе женщину старше на двадцать лет и будет за ее счет пить мохито. А пока он влюблен в Папайю, и ему приходится нервно ерзать на стуле: а не затерялась ли в складках кармана хоть какая-нибудь монетка?

С Папайей они познакомились в поэтической студии Гуафы Йоханновича. На самом деле Папайю зовут Вирши, но Авокадо решил взять выше. Раз он Авокадо, значит, и девушка у него должна быть с необычным именем. В силу художественного вкуса Папайя корчит из себя знатную леди. Сигаретку она курит через мундштук, напитки сосет через трубочку. И осанка у Папайи величественная. А прежде чем войти в Арттистическое кафе, Папайя надевает кружевные митенки.

2

Иногда у барной стойки Вискки случаются настоящие митинги. Потому что на корму «Спасательной шлюпки» набивается столько народу, будто она подбирает всех тварей, вывалившихся за борт Ноева ковчега. А таковых из всех жителей Нижнего, что решились спастись, наберется ровно половина. Чаще всего аншлаг бывает, когда в «Шлюпке» лабает на гитаре – она одна тут похожа на весло – Рокси Аутти. Вот он кладет свою гитару, засучивает рукава и подходит к барной стойке. А там вертятся на поворотных стульях Хилья и Вилья. Они знают: если Рокси напьется, он может и их угостить. Но Рокси только-только получил свой гонорар и заказывает еще первую порцию перцовки, к которой по прейскуранту положена закусочка: канапе с янтарным сыром и изумрудной виноградинкой. Рюмка Рокси на толстой ножке, а сыр с
Страница 9 из 15

виноградинкой на тоненькой шпажке. Рюмка выглядит в несколько раз массивней закуски. Одно слово – канапе.

Конопатые девицы с вожделением смотрят, как Рокси опорожняет рюмку. Пока Рокси не напился, им остается только вожделеть и мысленно примеривать одежку местной рок-звезды на себя. От перцовки они бы не отказались, а вот сыр им нельзя, потому что в спирте и так много калорий. А Хилье и Вилье нужно держать себя в форме, потому что Вилья и Хилья – модели местного агентства «Вильдан».

Вилья и Хилья мечтают удачно выйти замуж. Поэтому и садятся ближе к раздатку. Они выбрали правильный угол наблюдения. Отсюда виднее, какие женихи достойны их стройных ножек. Вилья и Хилья, правду сказать, зрят в самый корень денежного дерева.

Из-за того что Вилья и Хилья постоянно отказывают себе в еде, они очень худые. Одна еще ничего – с попкой в виде двух чайных ложек с ручками. А другая совсем уж доходяга. Но даже она умудряется крутить задницей, как вилкой, словно накручивая на нее вермишелины ног.

Время от времени то Вилья, то Хилья бросают взгляды на дверной проем. Они с нетерпением ждут местных бандитов Урко и Упсо. Но Урко сегодня нет: его утащил в полицейский участок сыщик Калле Криминнале в надежде получить ценные сведения. Упсо тоже пока не видно.

3

Упсо не видно, потому что сегодня ему не нужно, чтобы кто-нибудь его заметил. Он сидит несколькими этажами выше, в квартире местного садовода Кустаа. В квартиру Кустаа Упсо проник незаконно. Отмычки, зажатые в перчатках, почти не звенели. Тапочки тоже не издавали лишних звуков.

Упсо шарил по чужой квартире в полной темноте, время от времени включая фонарик. Должен же Кустаа где-то прятать деньги от продажи на городском рынке своих баклажанов-патиссонов? В каком же из мешков хранит он свои сбережения?

Упсо натыкался то на ящики с пахучими яблоками, то на помидоры, то на огурцы. Наткнулся на огромный патефон-патиссон. А вот на пахучие деньги набрести пока не мог.

Время от времени Упсо, не удержавшись, надкусывал овощи. Надкусывал, пока у него не случился приступ диареи. Тут уж Упсо пришлось совсем несладко. Мало того, что в незнакомой квартире приходится искать мешок с деньгами, так теперь еще и отхожее место надо найти. Комнату с двумя нулями в полной темноте, так сказать. Упсо изрядно перенервничал, прежде чем в темноте нашел толчок. И вот теперь он сидит, пускает «добрые ветры» и сам же пугается своего громыхания. Всем известно, что Кустаа отправился на дачный участок, но если услышат соседи, его возьмут с поличным: серебристой дверной ручкой от сортира и золотистой цепочкой от слива унитаза.

От страха Упсо начинает выделять влаги еще больше. Он думает, что это всё от чрезмерного напряжения. Срочно надо подумать о чем-то постороннем и отвлечься. Когда проговариваешь слова, это помогает успокоить дыхание и унять сердцебиение, что, в свою очередь, помогает открыть любой сейф. Поэтому Упсо берет с полки газету и читает объявление: «Молодая вдова с барской неприметной красотой ищет работящего спутника жизни. О себе: в.о., без вредных привычек, жильем обеспечена».

«Хм, – хмыкает Упсо. – Давай-давай, рассказывай про в.о. Была бы ты «Во!», разве сидела бы без мужика! Было бы у тебя в.о., ты уже давно была бы замужем». Где-то Упсо слышал, что вуз – это «выйти удачно замуж».

4

Объявление это дала Сирка, хотя ее муж Пертти был еще жив. Но даже если он не умрет в ближайшее время, она все равно его бросит. Сирка вышла за Пертти, когда ей не было и двадцати пяти. Пертти старше ее на двадцать с лишним лет. Такой опытный, галантный мужчина, всегда опрятный и приятно пахнущий. Сирке нравились мужчины постарше. Они знали, как расшевелить огонь и раскочегарить печь.

К тому же Пертти владел просторной квартирой в неплохом районе города. Он успешно работал на заводе прицепов, затем перешел в крупную логистическую компанию. Занимался балансировкой самолетов. Пертти знал, где надо поддавить и подгрузить, а где ослабить. Одним словом, опытный мужчина.

Завод прицепов встал из-за кризиса. Кому, спрашивается, нужны прицепы, когда продажа автомобилей упала в несколько раз? Единственным прицепом Пертти была Сирка. Она вцепилась в него мертвой хваткой.

Но времена поменялись. Сирка давно бы ушла от Пертти. Единственное, что ее останавливало и смущало, так это жилплощадь. Если не будет у нее квартиры, кто позарится на ее барскую красоту?

Несмотря на частые приступы романтического настроения, Сирка прекрасно понимала, как устроен этот мир, и трезво оценивала свои возможности. Шансов у нее, если честно, было маловато. В кафе Сирка спускалась ближе к полуночи, когда мужчины были уже в изрядном подпитии и им даже ужасный мир казался прекрасным. К тому же сумерки загадочными тенями ложились на морщинистые веки Сирки.

5

Сирка хорошо усвоила народную мудрость. Путь к сердцу мужчины, для красивых женщин – лежит через желудок, для некрасивых – через печень. Вот и сейчас, едва войдя в «Спасательную шлюпку», Сирка, прищурясь, мигом оценила обстановку. Из всех собравшихся ей больше всего подходили сцепившиеся в словесном танце седовласый писатель Оверьмне и лысый художник Кистти. Коньячные па сменяли па водочные.

– Скажи, вот ты меня читал? – спрашивал Оверьмне, наливая из графинчика водку.

– Зачем мне тебя читать? Я и так знаю, что ты напишешь. Я знаю, что ты гений в своем деле. А ты вот знаешь, что я гений в своем?

– Допустим, – Оверьмне закуривает. – Тогда почему меня не читают даже те, кто не знает, что я гений? Почему мои книги никто не покупает?

– Потому что они пока не знают, что ты гений. И потом, твое имя не вызывает доверия. Кому в мире интересен писатель с финской фамилией? Читателям французов бы и англичан прочитать, а тут еще ты лезешь на переполненный рынок. У кого, скажи мне, вызовет доверие чухонец? Чему чухонец неумытый может научить любителя французского верлибра?

– И то верно… – Оверьмне пускает клубы дыма прямо в лицо Кистти, словно проверяет слова последнего на правдивость.

– Истинно тебе говорю. Я ведь спец в делах маркетинга, столько рекламных плакатов намалевал, – доказывает свой профессионализм Кистти. – Пока не поздно, тебе следует взять звучный псевдоним и рвануть на широкий рынок.

– Какой псевдоним? – такой оборот беседы заинтересовывает Оверьмне.

– Здесь надо крепко думать, – Кистти морщит лысый череп. – Давай будем исходить из места, где ты родился.

– Хм-м… родился я в поистине царских местах, – улыбается Оверьмне.

– О, идея! – щелкает пальцами Кистти. – Если ты из королевских мест, значит, можно назвать тебя корольком. Королек – птица певчая. Это все знают.

– Ты думаешь? – Оверьмне метнул на приятеля недоверчивый взгляд.

– Я чую, что иду в правильном направлении. Смотри: королек – это у нас что? Птица? Но это еще и фрукт, у которого есть другое звучное иностранное название. Ну прямо как у Алексиса Киви!

– И какое же? – С каждым словом художника писатель увлекается все больше.

– Хурма! – смачно облизывает губы и кончики своих шелковистых усов Кистти. – Советую тебе отныне зваться Харитоном Хурмой. Звучно, красиво, многозначительно и в традициях Киви!

– Ты уверен? – сомневается Оверьмне.

– На сто процентов, – Кистти делает ноль из
Страница 10 из 15

пальцев. – О-о!..

Кистти берет этим же колечком рюмку и опрокидывает ее в округленный рот.

– Каково! – Он щелкает пальцами, ища огурчик. – Хурма!! Хурма!!Хурма!! – хрустит Кистти. – И главное – с таким именем ты сможешь выйти на большой русский рынок, как братья Толстые.

– Ага. – Официант Барри подлетает к сладкой парочке. – Записал: «хурма». Что-нибудь еще изволите?

Но Оверьмне и Кистти нет до него никакого дела. Нет им дела и до Сирки – они слишком увлечены грядущим успехом на мировом рынке.

– Ничего. Приду попозже. – Сирка выходит из стеклянных дверей кафе, чтобы скрыться за деревянными дверьми подъезда.

6

В «Доме»-муравейнике больше ста квартир. В одной из них живет муза Рокси – Кайса. Собственно, Рокси согласился лабать на гитаре-весле в этом кафе только ради Кайсы. В наше неромантичное время как-то дико петь серенады под окном. А петь, признаваясь в любви, Рокси хочется. Вот он и надеется, что его стенания дойдут до ушей Кайсы через кровеносные сосуды дома и прочие каналы связи.

К себе в невольные аккомпаниаторы Рокси каждый вечер брал вентиляционные шахты и канализационные трубы. Такой вот вокально-инструментальный джаз-бэнд-ганг. В простонародье ВИЗГ.

Но сегодня ушей Кайсы не достигают ни сладкие переливы гитары Рокси, ни его признания. Сегодня в джаз-бэнд Рокси будто влился кто-то четвертый – незваный и непрошеный ударник. Кайса даже не догадывается, что этот темпераментный ударник – мученик-доходяга Упсо, притаившийся в соседней квартире.

«Да, кто-то крепко отравился в баре, – думает Кайса. – Сильно перебрал. Наверняка это пошел в загул крепыш Урко!»

Кайса старалась соблюдать режим и ложилась рано, ибо здоровый, полноценный сон помогает сохранять красоту. Но сегодня бэки канализационных труб и утробный ударник не давали сомкнуть глаз. К тому же и холодильник начал подпевать голосом Уитни Хьюстон. Наворочавшись в постели, Кайса решается спуститься в бар и принять участие в бурном веселье. Полчаса у нее ушло, чтобы накраситься. Еще полчаса, чтобы выбрать платье.

За это время Рокси успел изрядно набраться. Обладая идеальным слухом, он тоже заметил присутствие в своем джаз-бэнде ударника.

«Неужто красавец Карри развлекается сейчас с моей милой Кайсой, вдалбливая ее своим отбойным молотком в пол?»

Рокси как раз подносил к губам очередную рюмку к губам, когда в отражении одной из граней рюмочки заметил вошедшую в бар Кайсу.

Та была, как всегда, неотразима, в черном, идеально выглаженном ладошкой коротком платье.

7

Из-за скошенного угла «Дом» в просторечии часто зовут утюгом. Он и впрямь похож на утюг, поставленный «на попа». Летом, в жаркую погоду камни его раскаляются так, что можно утюжить сложенные в стопку этажи домов всего спального района.

А вот большому оригиналу-писателю Оверьмне этот дом напоминает книжку с растопыренными обложками и страницами. Он частенько спускается в бар, чтобы найти вдохновение. Писатель Оверьмне ради вдохновения готов отправиться даже в ад. Впрочем, иногда он поднимается – за вдохновением же – и в сам «Дом». А однажды писатель Оверьмне к Ювенале пришел и спросил, есть ли у нее цветок творчества.

– Есть, дорогой Оверьмне, – с улыбкой ответила Ювенале. – Правда, этот букет воображения с соцветиями метелок и кисточек я только вчера отдала художнику Кистти… Но ты не расстраивайся. Если хочешь, я выращу для тебя точно такие же цветы с пестрыми лепестками. И для Рокси могу вырастить такой же. Ты ему только скажи об этом. Пусть зайдет, если возникнет потребность во вдохновении.

– Зачем мне точно такие же цветы, как у Рокси или как у Кистти? – обижался Оверьмне. – Чтобы я потом писал то, что уже нарисовал Кистти или пропел Рокси? Кто будет читать мои произведения, если в той же книжке можно будет посмотреть картинки или прийти к Рокси и услышать все вживую. Нет, ты мне особенный вырасти. Или ты бережешь его для своего ненаглядного Аутти?

– Я привык писать все, как есть, – рассказывал писатель, когда напился в Арттистическом кафе Артти Шуллера. – Либо выдумывать. И я вам говорю: у Ювенале между ее цветами точно парят какие-то музы. Я отчетливо слышал их перешептывания. А поскольку я не привык писать «будто» или «словно», то больше ничего конкретного сказать не могу.

– Это не музы шепчутся. Это души, наши души собираются возле ее цветов по ночам, когда мы спим или мечтаем, – заметил Кистти. – Я сам их видел. Хотя цвета у них какие-то странные, какие-то полупризрачные. То ли они есть, то ли нет их. Но так рисовать я не могу.

Да, Кистти иногда видел души цветов Ювенале. А единственным, кто слышал их, был Рокси.

8

Похожие, как близнецы, Атти и Батти сидят друг против друга и, кажется, играют в зеркальное отражение. Они одновременно поднимают свои стопки. Ставят на локти, опрокидывают. Полированная столешница отражает их лица. Зеркальный потолок отражает их блестящие лысины.

И наоборот.

Ибо Атти и Батти – солдаты. Но не просто солдаты. Плох тот солдат, который не хочет стать генералом. Атти и Батти – курсанты военного училища. В увольнении они должны были собирать милостыню: стрелять сигареты и мелочь. Сигареты они должны были принести в кампус, а на мелочь накупить винища и наркотического кактуса. Но Атти и Батти, прежде чем вернуться в училище, решили развлечься сами. И вот они уже в «Спасательной шлюпке», где надеются встретить пару веселых развязных девиц. Атти и Батти сначала выпивают для храбрости, затем озираются в поисках подходящих девчонок.

Их взгляды привлекают Вилья и Хилья. Атти и Батти понимают друг друга без слов. Браво улыбаясь, они резко, как по команде встают, синхронно оправляют кители и ремни и с одной ноги направляются к Вилье и Хилье.

– Здравия желаем, товарищи девчонки! – берут они под козырек. Такое приветствие кажется им смешным.

Но Вилья и Хилья не разделяют их энтузиазма. Обе смотрят на молокососов с презрением. Что возьмешь с курсантов в увольнительной? Нет уж, им подай ухажеров посерьезней и побогаче. Вилья и Хилья тоже понимают друг друга без слов.

– Чего какие кислые, девчонки? – спрашивает Атти.

– Полусладкого чилийского или сладкого аргентинского вина не желаете ли? – предлагает Батти.

После этого предложения Вилья и Хилья оживляются. У Вильи, надо сказать, страсть ко всему чилийскому. А Хилья жить не может без всего аргентинского. Почему бы, пока не появились Урко и Упсо, не выпить с мальчишками по бокалу аргентинского и чилийского?

– Можно! – соглашается Хилья.

– Но осторожно! – предупреждает Вилья.

– Бутылку лучшего чилийского вина! – Атти кладет на стол все собранные деньги.

– И кактусо-овощное ассорти! – накрывает руку товарища Батти.

В этот момент Атти и Батти не думают, что скажут старшим сослуживцам, когда вернутся в часть. Что они предъявят, когда старшие товарищи попросят выложить чилийское вино и кактусо-овощное ассорти?

9

Зато об аргентинском вине всерьез думает Ванни. Она допоздна работала, а в их спа-салоне в последнее время сделались очень модны винные ванны. Экстракт вина добавляется в горячую воду. Целлюлито-дренажные процедуры, одним словом, но стоит это удовольствие недешево. У Ванни уже давно промокали сапоги, но она не решалась сказать об этом Тапко, все-таки
Страница 11 из 15

двести пятьдесят марок на смену подошвы – не такие уж маленькие деньги, учитывая, что они сильно потратились на ремонт ванной комнаты и до сих пор отдают долги. Добавить еще марок пятьдесят – сто пятьдесят – и можно было бы купить новые сапоги. А тут хоть разрывайся между ремонтом старой и покупкой новой пары. К тому же эти старые-новые сапоги – напрасная трата: от разрыва аорты-подошвы сапоги Ванни превратились в ванночки. Расстроенная Ванни заходит в кафе, чтобы выпить горячего глинтвейна и согреться. Когда сапоги Ванни в очередной раз промокли, она шла и представляла, что в ее обуви и ванне полно вина. Да, она давно мечтала когда-нибудь полежать в джакузи с вином и пройти все процедуры, которые принимали богачки вроде Лийсы и Кайсы.

– Давно тебя не было видно, Ванни, – улыбается бармен Вискки. – С тех пор как вышла замуж, ты нас не балуешь своими визитами.

– Да… замужняя девушка и свободная девушка – далеко не одно и то же, – горько усмехается Ванни.

– Верно, – еще шире улыбается Вискки. – А по виду и не скажешь. Ты по-прежнему все такая же прелестница.

Вискки работал именно в этом баре, потому что знал: в «Доме» живет его первая и единственная любовь – Ванни. Каждый вечер, идя на работу, он тешил себя надеждой встретить ее случайно. Каждое утро, возвращаясь с работы, он бросал взгляд на окна пятого этажа.

По улице стелился утренний туман, в который, ежась, будто стремился закутаться Вискки. Он знал, что где-то там сейчас спит Ванни, прижавшись всем телом к Тапко.

– Я всё ждал, когда же ты придешь, – улыбается Вискки.

– Не напрасно ждал, – улыбается в ответ Ванни. – Вот я и пришла!

«Если б я был ее мужем, то купал бы в шампанском каждый вечер», – мечтательно подумал Вискки.

Но это были только мечты. Пока же Вискки готовил ей лишь горячий глинтвейн «Медовый с апельсином». Добавляя всего 40–50 граммов красного виланьского вина в сто граммов индийского чая с ложкой меда, двумя палочками корицы и кружочком марокканского апельсина, чтобы не было ни ишемии, ни атеросклероза, ни инсульта.

– За счет заведения! – Вискки торжественно протягивает даме фужер с карим напитком, в котором отражается-купается солнце-апельсин.

– Спасибо, – кокетливо улыбается Ванни. Главное, чтобы не случились эти три страшные винные болезни. А цирроз печени не в счет.

10

– У меня есть три мечты, – переходит на свою излюбленную тему Оверьмне, которому до цирроза рукой подать.

– Всего-то три? – удивляется Кистти, у которого мечтаний гораздо больше.

– Три! – подтверждает Оверьмне, прижавшись к уху Кистти. При этом он говорит очень громко, стараясь перекричать надрывные песни Рокси Аутти.

Для наглядности Оверьмне поднимает три пальца, словно трезубец, на что Кистти недоуменно хлопает своими ресницами, словно это сеть для трезубца Оверьмне. Ну ни дать ни взять два гладиатора на коньячно-водочном ринге.

– Во-первых, я хотел бы поменьше писать. Совсем мало, – делится с другом Оверьмне. – Во-вторых, я хотел бы стать совсем неизвестным и незнаменитым, потому что известность влечет большую ответственность. Ну и хотел бы получать за то, что пишу, побольше бабла.

– Оверьмне, так ведь две твои первые мечты уже осуществились! – кричит Урко. Он только что вошел в кафе и прямо от дверей услышал интимное признание писателя. – А если хочешь получить побольше денег за то немногое, что ты написал, то тебе прямая дорога к нам, в ОПГ. В организованную писательскую группировку.

– К вам с Упсо? – не понимает Оверьмне. – Что у нас может быть общего?

– Мы издадим твою книжку-кирпич в массивной кроваво-алой кожаной обложке с заточенными, как острый клинок, стальными уголками. Книжку назовем «Кошелек или жизнь» и будем просить одиноких бабушек и девушек на пустынных улицах и в темных подворотнях купить ее за большие деньги! Вот увидишь, продажи пойдут хорошо, и твоя третья мечта осуществится!

У Урко хорошая фантазия и страсть к изощренным аферам. Если честно, Оверьмне часто завидует фантазиям Урко. Он бы и сам хотел уметь придумывать нестандартные ходы. А пока Оверьмне с укоризной и завистью смотрит на Урко, тот, перестав обращать на него внимание, садится с Паулли и Ментти за один из столиков «Шлюпки». Видимо, те решили перенести допрос в эти стены, потому что здесь музыка приятная, еда вкусная и вообще атмосфера располагающая. Естественно, за все башляет Урко. Золотая цепь на его дубовой шее сверкает в лучах софитов, и по ней уже гуляют отблески и коты.

11

Рыбак Вялле очень часто заходит в «Шлюпку», потому что ему по призванию полжизни положено провести на всякого рода лодках. К тому же и рыбу здесь подают весьма качественную.

Рыбак Вялле сидит за столом с охотником Ласле, они обсуждают будущий поход в заповедник.

– Если наш город зовется Нижний Хутор, значит где-то там, – машет Вялле рукой на верхо-восток, – где-то там есть Верхний Волочок. То есть путь по рекам в Хутор Верхний.

– Вышний Волчок! – уточняет Ласле о тотемном животном поволжских финнов. – Град небесный, где души наших предков живут, как в раю.

– И потому мы должны найти его во что бы то ни стало.

– Да, но ехать через заповедник нельзя, а иной дороги нет. Да и эта упирается в болота. Как же мы будем искать Вышний Волчок?

– А может, перетащить мою шлюпку волоком из озера в озеро. Так мы сможем пройти далеко. Очень далеко.

Короче говоря, Вялле и Ласле обсуждают свою будущую экспедицию. А пока они разрабатывали подробный план, Урко и Паулли с Ментти улетели в свой личный заповедник.

Смена блюд за их столиком происходит с космической скоростью. Вот бы такую скоростную лодку Вялле и Ласле!

– Эй! – крикнул Урко официанту Барри, уносящему полупустые тарелки. – А мусор кто со стола уберет?

– Ты на что намекаешь? – Ментти с трудом оторвал тяжелую голову от гладкого стола, словно его голова – тяжелый бомбардировщик с выпученными ракетами бровей. При этом глаза Ментти наливаются кровью и тяжестью, как две бомбы, а фуражка, как палуба эсминца, остается лежать на столе козырьком-носом кверху.

– Я всего лишь хотел сказать, что ты не любишь мусор. Что ты – санитар леса.

– Сам ты волчара позорная! – ярится Ментти.

– Нет, ты меня не понял! – снова стал извиняться Урко. – Я совсем другое имел в виду. Я всего лишь хотел сказать, что ты – хранитель заповедника.

– Муравьишка, что ли? – широко улыбнулся Ментти. Муравьи ему явно по душе.

В общем, обычный пьяный треп, перетекающий в разборку.

12

Одному Рокси не было никакого дела до всего этого бреда – в дверях он увидел Кайсу. У Рокси была особенность: чем больше он выпивал и меньше чувствовал, тем скорее переходил на более крепкие и дорогие напитки. Сейчас он перешел на текилу с Лаймой. Следующим и последним этапом должен был стать коньяк с лимоном. Слава богу, до коньяка Рокси еще не дошел.

– Она пришла! – сорвался с места Рокси, не обращая уже никакого внимания на Лайму, местную проститутку. Побежал в туалет, чтобы посмотреть на себя в зеркало, пригладить кудри и ополоснуть лицо. Он выдавил жидкое мыло малинового оттенка, чтобы его лицо засверкало как новенькое. Тягучая жидкость розовым елеем стекала в ладошки, образовав розовый солнечный диск. Впрочем, на вкус мыло оказалось не малиновым, а
Страница 12 из 15

ежевичным. Это Рокси почувствовал, когда попытался прополоскать рот и избавиться от малоприятного перегарного аромата. Но никому еще не удавалось проглотить солнце. От ежевичного солнышка на губах Рокси чуть не вырвало.

Допив глинтвейн с долькой апельсина и почувствовав легкую тошноту и легкое головокружение, Ванни тоже засобиралась домой, к мужу.

– Мне пора! – сказала она.

– Так рано? – спросил Вискки.

– Это разве рано? – удивилась Ванни. – Уже почти полночь.

– Знаешь, в чем моя проблема? – говорит Оверьмне Кистти. – Я привык писать все, как есть, то есть записывать реальность. В некотором роде я «новый реалист». А кому интересно читать, что я пишу, если самому можно прийти в «Спасательную шлюпку» и посмотреть, как Ванни не спасла Вискки. Или как Вискки не наполнил Ванни. И как их встреча не состоялась.

– Это не твоя проблема, а твоя ошибка, Харитон Хурма, – напирает Кистти на Оверьмне, как лев на гладиатора. – Потому что реалист ты не новый, а хреновый. Вот сейчас ты видел, как Рокси рванул в туалет.

Возможно, ты думаешь, что его там выворачивает. Ты так и напишешь, что Рокси, мол, блевал над унитазом. А откуда ты это знаешь? Может, Рокси в момент, когда его выворачивает, получает откровение и видит ежевичное солнце? Жизнь гораздо богаче реальности, и сейчас, вполне возможно, на Рокси снисходит откровение. А когда он столкнется с Кайсой, то обратит ее в свою веру, как пророк.

Но у дверей с Кайсой, которая допила свой ежевичный коктейль, столкнулась и обратила в свою веру Ванни.

– Уже уходишь? – спросила Кайса у Ванни.

– Мне домой пора. Да и что тут делать?

– И то верно, – разочарованно выдохнула Кайса. – Я тоже, пожалуй, пойду.

Не увидев никакого нового музыканта, Кайса поторопилась назад, чтобы закутаться в простыни. Вдруг кто-нибудь новый и интересный появится, а она к тому времени утратит красоту из-за мимических морщин. Не на пьяные же рожи Урко, Ментти и Рокси ей смотреть, в конце-то концов.

13

А зря Кайса так рано решила уйти, ибо в это время Атти и Батти так раздухарились перед Хильей и Вильей, что начали выделывать настоящие акробатические номера. Отталкиваясь друг от друга, они исполняли на маленьком танцполе сальто-мортале.

А в дальнем углу за сдвинутыми столами засиделись на поминках по Тарье его родственники и соседи. Были здесь и Кастро с Люлли, и Нера с Конди, и Холди с Никки, и Пертти с Исскри. Пришел и доморощенный философ-пропойца Аско, хотя его никто не звал.

– Вот вспоминаю я нашего Тарью и еле сдерживаюсь! – говорил Аско, сжимая в руке рюмку. – Еле сдерживаюсь, чтобы не заплакать. Я чувствую, как мои мешки под глазами уже наполнились горькими слезами, – нудил он, хотя все без исключения подумали, что его мешки полны горькой водки, так он проспиртовался. – Стоит мне нажать на эти мешки, и жидкость брызнет струями. И я лишь потому этого не делаю, что боюсь запачкать рубашку, забрызгать собравшихся и затопить все это кафе.

Философ Аско Хуланнен всегда говорил в такой манере, что было непонятно, серьезно он или шутит. Вообще-то философ Аско не был жильцом «Дома» и почти не знал Тарью. Философ Аско не был зван на поминки, но приглашения ему и не требовалось.

– Ведь нашему дому еще плыть дальше. Ему, как кораблю Ноя, нужно принести нас к горе обетованной. Жаль, что Тарья не доплыл. Хотя, кто знает… Может, он пристал к той горе обетованной прежде всех нас. Ведь это он помогал нам затаскивать пожитки на самые верхние этажи, пока мы плелись сзади. И, я думаю, ему было это в радость. Потому что он любил своих попутчиков, любил им помогать. И еще я хочу сказать, что очень горжусь своими спутниками.

Тут Аско вдруг прервался и, повернувшись к полуглухой старухе Ульрике, тихой скороговоркой произнес:

– Будьте моей женой. Вы согласны, Ульрика?! – добавил он зычным уже голосом.

– Да-да, согласна! – кивнула Ульрика, уже витавшая в своих облаках-мечтах о горе обетованной. Так на нее подействовал коньяк «Арарат».

И тут весь стол прыснул со смеху. Да так громко, что окружающим стало непонятно, поминки ли это по Тарье, или свадьба какая-то. Но так уж заведено у поволжских финнов, что поминки и свадьба суть одно и то же – переход в новую реальность.

А на танцполе в это время раздухарившиеся и распоясавшиеся Атти и Батти тоже переходили то ли в новое качество, то ли в иную реальность.

14

Поддразнивая их и хихикая, изгибали свои тела под аренби и ёкарный бабай-би-дуэт – Хилья и Вилья. И всем было весело наблюдать за негнущимися деревянными бравыми молодцами Атти и Батти. Смотреть, как они то ли пародировали выкрутасы Хильи и Вильи, то ли пытались подстроиться под ритм их движений.

Все радуются и хохочут, кроме, пожалуй, Папайи. Папайя сегодня держится так величественно и независимо, будто Авокадо она знать не знает. Время от времени она бросает заинтересованные взгляды в сторону других мужчин. Недавно Папайя написала то ли длинное стихотворение, то ли короткую поэму. И за это первое творение ее уже прозвали в определенных кругах «богиней поэзии». По крайней мере, Гуафа Йоханнович уже намекнул, что она «вот-вот богиня».

«Уж лучше бы она была богиней салатов, – с болью глядит на нее Авокадо. – Сидела бы тогда дома и встречала меня после поэтических вечеров, а не шлялась бы со мной по кабакам».

Чем ближе утро, тем больше Авокадо хочется жрать, а денег нет ни на бутерброд, ни даже на захудалый салатик. «Пусть так, – утешает себя Авокадо, – пусть нет ни гроша, зато мои стихи стоят куда как больше, чем всё, что написали Гуафа Йоханнович и Папайя».

Папайя тоже уже подумывает, что ей как богине поэзии не соответствует статус Авокадо. Краем уха она прислушивается к тому, что за соседним столом Топпи рассказывает о поездке в Турцию.

– Там есть такой город… – говорит Топпи, который каждый раз стремится попасть не в Верхний Хутор, а на какой-нибудь далекий солнечный пляж…

Сама Папайя ради поддержания загадочного имиджа мечтает побывать в Патайе, но про Турцию тоже послушать можно.

– Так, в этом городе, – продолжает Топпи, – библиотека соединена с туалетом. Идешь в туалет, и сразу становится ясно, что ты ел на обед или что ты читал. Киви или какое-нибудь другое солнце финской поэзии. Потому что из туалета порой доносятся такие звуки, будто там трясут маракуйю.

– Не маракуйю, а маракасы! – поправляет его Папайя, потому что Маракуйя – это ее соперница в борьбе за высокое звание богини на поэтическом Олимпе, и она знать о ней ничего не желает. А «Маракасы» – это как раз та поэма, за которую ее в поэтической студии и нарекли «подающей надежды богиней».

В общем, Папайя слышать ничего не хочет о Маракуйе, я же, наоборот, стараюсь ничего не упустить.

Тот вечер я просидел у барной стойки, наблюдая за танцполом и столиками. Бывал я, надо сказать, в «Спасательной шлюпке» и раньше, и позже. Порой до меня долетали отдельные обрывки фраз. Я слышал, как одна женщина, Кайса, вроде бы говорила другой, возможно, Ванни: «Не хочу быть подружкой бабушки. Еще чего! Что я, такая старая?»

«Все женщины в наше время хотят выглядеть четырнадцатилетними. Просто культ молодости», – думал я, слушая, как тридцатилетняя Хилья спрашивает Вилью:

– Ты не помнишь, мы уже кушали сегодня?

– А у тебя что, уже голодные
Страница 13 из 15

обмороки?

– Сама ты, подруга, потерялась на танцполе, – отшучивалась Вилья. – И тебя скоро уже не будет видно из-за шеста для стриптизерш!

Порой я сидел в «Шлюпке» до самого рассвета, чтобы пойти домой абсолютно счастливым. Шел я не самым коротким – из подъезда в подъезд, – а самым длинным из возможных путей: петлял по улицам и наслаждался родным Нижним Хутором. Ибо нет в человеке ничего прекраснее, чем надежда на счастье.

15

А может, и правильно, что Кайса не осталась в кафе, не стала слушать ерничество Аско, не стала смотреть на выкрутасы Хильи и Вильи вкупе с ребячеством Атти и Батти. Ведь этот вечер в «Шлюпке» ничем не отличался от тысячи других. В принципе, этот непримечательный вечер, как и жизнь здешних обитателей, тоже закончился ничем.

Всем спасибо, все могут быть свободны. В один миг все кончилось, и Папайя превратилась в тыкву. По крайней мере, так подумал Авокадо, глядя на свою уставшую, ссутулившуюся подругу. Такси он себе позволить не мог, а двенадцать часов уже давно пробило. И только мыши ночи шуршали по углам подъезда. Кроме серых мышей, в кафе было еще полно муравьев, и этому очень радовались Ментти и Урко, чьи головы, наполняясь фруктово-ягодной наливкой, тоже постепенно превращались в тыквы, и только сладостная щекотка муравьиных лап и усиков у сладкой сердцевины напоминала им, что они живы и что им хорошо.

В двенадцать часов остались ни с чем и Атти с Батти. И их головы тоже вот-вот должны были превратиться в отбитые тыквы. Обидно было, что им попадет в репу от сослуживцев ни за что ни про что, поскольку Хилья и Вилья убежали домой, не оставив своих телефонных номеров и даже не попрощавшись. Девицы Хилья и Вилья, сказав Атти и Батти, что собираются в туалет попудрить носики, быстро схватили сумочки и выбежали на улицу ловить карету. Точнее сказать уже, тачку.

Это прекрасно видел бармен Вискки, который как раз вышел из кафе, чтобы покурить и привычно бросить взгляд на окна квартиры Ванни. В них, казалось, отражалась заря.

– Везет тебе, Вискки, – буркнул проходивший мимо Оверьмне. – Ты трезвый и можешь записывать в свой блокнот все, что видел, а я вот скоро засну и все позабуду.

– В свой блокнот я записываю, кто сколько задолжал, – ответил Вискки. – Так что не завидуй.

– Вот-вот, – продолжал свое Оверьмне. – И я о том же.

Засобирался домой, зачехлив свою луноликую гитару, и Рокси. Ему этот вечер тоже показался совсем пустым. Уже на улице Рокси решил наполнить его смыслом и повидаться с Кайсой. Стремглав, щелкая лестничные пролеты, как орешки, он уже взлетал к апартаментам Кайсы, когда, будучи лишь этажом ниже, услышал, как кто-то тихо притворяет дверь. Это как раз из квартиры Кустаа, соседа Кайсы, осторожно выходил Упсо.

16

– Фу-у, кажется, пронесло, – вытирал рукой пот со лба Упсо, и тут перед ним, словно рубка подводной лодки, поднялась голова Рокси. Рокси застал Упсо в тот момент, когда тот, уже прикрыв дверь, застегивал ширинку.

– Что ты с ней сделал?! – бросился к нему Рокси. – Ты что, у Кайсы был?!

– Ну забежал по-быстренькому! – выпалил Упсо. Не признаваться же ему, что он провел всю ночь в квартире у Кустаа. Пойдет слух, и пацаны его не поймут. Зато всё правильно поймут Ментти и сыщик Калле Криминалле.

Рокси в гневе замахнулся на Упсо гитарой. Но Упсо опередил широко, от плеча, размахнувшегося Рокси. Под пиджаком, рядом с ребрами, у него на всякий случай болтался финский нож.

Этим острым кривым клинком он и чиркнул Рокси по животу. Или чуть выше живота. Ударил профессионально, очень быстро, оставив на теле Рокси аккуратный разрез, но пробив стенку то ли желудка, то ли желудочка. А потом, вытерев нож о джинсы Рокси, пошел себе дальше.

Рокси хотел было податься за помощью к Кайсе, но потом подумал, что ей уже не до него. Да и глупо обращаться за помощью, когда она разбила ему сердце. И Рокси, держась за стенки качающегося, словно в шторм, дома-корабля, вышел из подъезда и уселся прямо на парапет-причал.

Он сидел на поребрике, когда к нему с сигареткой подошел Вискки.

– Что, плохо тебе, Рокси? – спросил Вискки.

– Да, сердце зашалило. Но ничего, как-нибудь рассосется и пройдет.

– Бывает! – Вискки кинул бычок в лужу. – У меня оно тоже, бывает, болит!

Они так и сидели на поребрике напротив окон Кайсы и Ванни, пока Вискки, перекинув руку Рокси через свою шею, не помог ему зайти в кафе. И пока утро не начало нашинковывать серебристыми лезвиями лучей на искры-дольки авокадо, папайю, киви, хурму, маракуйю, марокканские апельсины и пупырчатую ежевику, или с чем там еще могут сравнить финские поэты и писатели солнце, которого им так не хватает… Что еще этакого могут выдумать?

История третья. Зимний садик

1

Ну как вам рассказать о Ювенале? Рассказать о Ювенале так, чтобы не исказить ее образ. Не спутать ее волосы и тем самым ненароком не запутать ваши мысли о ней. Рассказать о Ювенале, не размыв представления о ее прекрасной улыбке и не сгустив красок и теней на ее ресницах и веках. Как, скажите, не задеть Ювенале, не нагрубить вульгарным макияжем и не обидеть карикатурным образом?

А может, сперва стоит сказать, что Ювенале разводит цветы? Цветы у нее повсюду: на подоконниках и подлокотниках, на сарафанах и занавесках, на обоях и скатертях. Красные, желтые, нежно-голубые… Ирис, календула, орхидея… Много-много цветов на всевозможных полках и подставках, в горшочках и кашпо. Она их лелеет и бережет. Цветы ее тоже любят. Да и как не любить такие добрые и заботливые руки? Ведь даже мужчины любят нежные и умелые руки Ювенале.

Они приходят к Ювенале, как животные к лечебному дереву. Припадают к ее шершавым от забот рукам и гладким коленкам. Да, в руках Ювенале и мужчины становятся мягкими и послушными. А у ее колен – пушистыми, словно расслабленные ежи. Потому что Ювенале, как никто, умеет гладить по волосам.

К тому же Ювенале лечит их раны и разглаживает все сомнения, словно душевная врачевательница. Мужчины прячутся в цветочно-лечебном саду Ювенале, как затравленные, уставшие животные в густой траве. И инфантильный лось, и шустрый заяц, и хитрый лис – все рано или поздно приходят к Ювенале за утешением.

2

Деревянный домик Ювенале весь розовый, словно соцветье иван-чая на восходе солнца. Воздух вокруг пропитан насыщенным букетом сада, разбавленным влажным дыханием речного ветра.

Приютившийся на склоне верхней части Нижнего Хутора, в сторонке от главного почтамта, он будто прячется от яростных ожогов в лощине-овраге. К дому прилегают еще небольшой яблоневый сад с розовым наливом, маленький розарий чайных роз, оранжереи с фрезиями рыжими и клумбы с бегониями клубневыми…

Цветы у Ювенале водятся на любой вкус, цвет и запах. Фиалка узамбарская, пуансетия, золотоус… Цветы счастья, вдохновения, надежды и здоровья: бегония, гиацинт, лаванда и алоэ…

И даже по бревенчатым стенам ее дома свисают вьющиеся древесные и травянистые: древогубцы плетевидный и лазающий, жимолость сизая, хмель обыкновенный. А еще луносемянник даурский, виноград амурский и кирказон маньчжурский.

А в комнате у нее среди кашпо и навесных стеллажей с цветами красуется плакат, изображающий древо мира. То ли разлапистую липу из «Липовой аллеи», то ли могучий дуб из парка «Дубки», а возможно, и мохнатую ель
Страница 14 из 15

из «Елового сквера». Словом, древо, в ветвях, корнях и листьях которого ведут хоровод добрые духи и злые дэвы. Глядя на него, Ювенале и выращивает свои цветы: хризантемы девичьи, эрики румяные, виноград пятилисточковый и актинидии многобрачные.

3

Однажды я поинтересовался у Ювенале, откуда такая любовь ко всему живому, к человеку и природе? И она ответила, что все дело в растениях, которые она разводит.

«В своем садике, – ответила она, – среди моих цветов я ощущаю себя всемогущей феей, которая может дать жизнь или смерть, может позаботиться, а может погубить. Если относиться к магии как к игре в детском саду с самим собой, то мир вокруг становится похож на стол с пластилином и красками. Бери и делай что хочешь, потом раскрашивай в любой цвет. Играя, я ощущаю, как сила природы вокруг меня – под руками в растениях, под босыми ногами в почве, – соединяется с моими собственными силами. Я чувствую, что могу сделать всё. Всё, что мне заблагорассудится».

Здесь надо сказать, что по дому и зимнему саду Ювенале все время ходила босиком, в просторном уютном платье-колокольчике на тоненьких стебельках-бретельках. Или в халате с крупными яркими цветами. Умеет Ювенале простотой в обиходе и общении расположить к себе гостя и разговорить собеседника. Ну, скажите, разве это не самая настоящая магия?

Домик у Ювенале двухэтажный, с широким и длинным балконом. Весь второй этаж отведен под домашних, то есть под цветы и другие растения. На обширном застекленном балконе, соединенном с маленькой комнатой, расположен миниатюрный зимний садик. Стоило кому-либо переступить порог дома Ювенале, как он тут же подпадал под цветочное обаяние и в конце концов бывал зачарован нежными силами хозяйки. «Магический сад – вовсе не мистика, – поясняла Ювенале. – Но назначение его не утилитарно, не приземленно. – Своими ароматами он наполняет усталого новыми силами, а страждущего отвлекает от страданий. А еще он обеспечивает постоянное пополнение запаса свежих и сухих трав, сборов пряностей и лекарств: мяты перечной, любистка обыкновенного, зверобоя продырявленного. А еще мелиссы и базилика, чабреца и чистотела, ажгона и жмыха, ясменника душистого и лепехи…»

4

Думаю, каждый путник встречал такую как Ювенале, и хотелось ему остаться в зеленом уголке, побыть наедине со своими мыслями-растениями, подольше пообщаться с цветами или самой прекрасной Ювенале. Всё в этом доме пело и дышало нежностью. Ноготки пестрые, бархатцы отклоненные, циннии изящные и еще эшшольции калиф.

Приходили к Ювенале рыбак Вялле с охотником Ласле, когда они еще охотились не только на рыб и зверей, но и на женщин. Приходил и Вессо Хаппонен, сомневающийся, а не любят ли его женщины лишь за деньги, и клерк Суло – просить антистрессовый цветок яппи. А Суммо Хаппонен, начальник Суло, просил цветок богатства, чтобы стать точно таким же могущественным, как его старший брат, или хотя бы таким же удачливым, как Хаппонен-средний. Подсидеть, но не поседеть. Приходил и Кистти, чтобы рисовать Ювенале в ее «итальянском целебном садике», а на самом деле – за цветком вдохновения. И даже садовод Кустаа приходил к Ювенале будто бы за рассадой слабо-глянцевых белых баклажанов, но на самом деле – свататься.

И каждый старался прийти в дом-сад не с пустыми руками, а с тем, что способен был принести из съестного. Ювенале ставила больший самовар и где-то ближе к вечеру сама выносила его в зимний сад. Тогда все принимались пить чай с булочками с маком, рогаликами с кунжутом или коврижками с корицей.

Но Кустаа в отличие от Пекки коврижки и плюшки не интересовали. Кустаа давно мечтал объединить зимний сад Ювенале со своим летним палисадником и огородом. И чтобы Ювенале ухаживала за кустиками и грядками его томатов, огурцов и лука-порея. Мол, она с ее талантами сможет вырастить самые большие помидоры и самый ранний виноград. Наивный человек. Впрочем, что с него возьмешь, с увальня деревенского?

И всем Ювенале давала еще и цветок любви. Кроме Кустаа, конечно. И у всех спрашивала: как там Рокси? Чем сейчас занят, что делает? И почему не заходит?

С Рокси Ювенале познакомилась в одном из учреждений, работающих с несовершеннолетними преступниками. В обязанности учреждения входило определять неблагополучных подростков и изымать их из семей ради лучшей доли. С тех пор Ювенале не спускала с Рокси глаз.

5

– А что Ювенале делает в нашем городе? – спрашивал себя и своих собутыльников Алко Залпоннен, когда они собирались в «Спасательной шлюпке» по вечерам. – Чего она здесь забыла?

– Ясно, чего. Приехала работать социальным работником в реабилитационный центр «Обиженные дети» и вести работу с несчастными неполными семьями.

– А почему она выбрала именно наш город? – скрипел зубами Цикариес.

– Потому что в нашем городе творится что-то неладное, что-то нечистое, – напоминал, кашляя, общеизвестную истину Осмо.

– Вот именно: что-то нечистое, – буркал писатель Оверьмне, глядя в свой мутный стакан. – Дело ясное, что дело мутное. Хотя, с другой стороны, дети – цветы нашей жизни.

– А вот Отто Вейнингер, – в пику писателю вставил философскую сентенцию местный философ Аско, – утверждал, что женщина как биологический вид гораздо ближе к цветам, чем к людям.

– А чем она зарабатывает на жизнь? – вопрошал Суло. – На сушки и пряники? Ведь в реабилитационном центре платят мало. И это не говоря уже про неполные семьи, с которыми одна морока, а прибыли никакой.

– Она продает цветы через фирму «Роза мира» и доставляет их через «Цветочную почту», – ответил за Ювенале старый Маркку.

– Что-то не нравится мне эта Ювенале! – возмущался студент-нигилист Антти. – Вместо того чтобы вести настоящую борьбу, она пудрит всем мозги и пытается улучшить мир с помощью цветов!

– Да… Не буду я больше ходить к ней на вечера, – соглашался Пентти. – Слишком много чести для цветочницы.

Но и Антти, и Пентти, как и многие другие, продолжали ходить в воскресный кружок Ювенале. Они, как и все в последнее время, предпочитали вместо кафе «Спасательная шлюпка» и клуба «Олимп блаженства» посещать ее тихий альпинарий.

Я тоже порой захаживал к ней на домашний кружок, и каждый раз мне наливали полную кружку чая с лимоном, вишней или смородиной, и каждый раз меня поражала царившая там теплая и доброжелательная атмосфера. Будто цветы в этом доме источали не обычный, а магический аромат и околдовывали всех. Позже я стал понимать, что все, кто приходит к Ювенале, тайно в нее влюблены.

Мужчины влюблялись в Ювенале как в женщину, женщины – как в подругу.

6

Помимо зимнего сада у Ювенале были еще зимние флорариумы и летние альпинарии.

– Флорариум – это аквариум без воды и рыб, но с орхидеями. Болотными, например, – презрительно пояснял рыбак Вялле охотнику Ласле.

– С кусочками мха и папоротниками для маскировки, с ветками и корнями для закрепления вьюнков, с камнями и раковинами, – догадался Ласле.

– Но зачем и кому это нужно, не пойму. – Сеппо презрительно пожал плечами.

– А альпинарий – это такой «художественный беспорядок» из трав, цветов, кустарников и камней, – так же презрительно произнес Алпи Сакори, флорист-любитель и троюродный брат Ювенале. Видимо, любовь к цветам была у них фамильной чертой.

Он и
Страница 15 из 15

не догадывался, что получить альпийскую горку естественного вида можно лишь тогда, когда тщательно ее спроектируешь. И это ничуть не легче, чем составить японский сад камней.

А еще в саду Ювенале был маленький прудик с синхронно плавающими растениями – водным гиацинтом или эйхоронией, нимфеями и лилиями.

Что уж говорить про самый редкий в мире цветок – миддлемист красный. Этот чудо-цветок привез из Китая в Британию путешественник Джон Миддлемист. С тех пор в Поднебесной он перевелся, а вот на туманном Альбионе прижился. Говорят, сейчас в мире есть лишь три экземпляра этого растения. Один – в Новой Зеландии, в саду, другой – в Великобритании, в оранжерее. А третий – в чудо-садике у Ювенале. И если первые два долгое время оставались бесплодными, то у Ювенале куст сразу покрылся ярко-розовыми цветами.

7

Не-ет, господа, это очень тонкое дело – рассказывать о Ювенале. Например, когда за это попробовал взяться писатель Оверьмне, у него мало что получилось. А если совсем уж честно, не получилось ничего. И тогда писатель Оверьмне попросил у Ювенале какой-нибудь совершенно особенный цветок. Например, цветок вдохновенного уединения.

– Понимаешь, Ювенале, – говорил Оверьмне, – я пишу роман, а все вокруг мне только мешают. Снуют под ногами да гадят по-мелкому.

– Ты вот что пойми – отвечала Ювенале, – твой первый роман был как раз о том, как все мешают тебе писать. А если бы никто не мешал, то и писать было бы не о чем.

– Но теперь-то я пишу другой роман, – страстно спорил Оверьмне, – и у меня такое ощущение, будто все за мной следят. Словно все, кого я изобразил в первом романе, глаз с меня не сводят, да еще и ведут себя осторожно, чтобы я больше не писал о них ничего. Они из кожи вон лезут, лишь бы помешать мне написать второй роман. Избавь меня, Ювенале, пожалуйста, от их хитроумных козней.

– Вот-вот… – улыбалась Ювенале. – Если я дам тебе цветок уединения, ты не напишешь свой роман, в котором за тобой будто бы все следят, а тебе это так надоело, что ты готов провалиться сквозь землю, лишь бы ото всех спрятаться.

8

– Почему мои стихи получаются слишком длинными и размусоленными, по-женски наивными и слезливыми, а не жесткими и короткими, как проза Оверьмне? – спрашивала Папайя.

– Раскрывай свое сердце перед людьми неспешно и незаметно. Не ходи по миру обнаженной, пытаясь прикрыться лишь лепестками своих стихов. Это лишь привлекает внимание к твоему телу и душе всяких проходимцев и прощелыг. И отталкивает добропорядочных жителей Нижнего Хутора.

Поэта Авокадо, который ревниво подслушивал разговор Папайи и Ювенале, мало волновала правдоподобность и наивность. Ему хотелось, чтобы им все восхищались и все его любили.

– Хорошо, я дам тебе цветок, который принесет тебе как поэту любовь еще одного непонятого и непризнанного поэта. Вместе, помогая и уступая друг дружке, вы сможете создать нечто очень хорошее и полезное для Нижнего Хутора. А может, даже не создать, а родить.

– Ну это уже слишком! – заводился Авокадо. – Не могу же я писать о другом поэте, помогать другому поэту, спать с другим поэтом, а потом и еще жениться на этом другом поэте!

– Ты не хочешь жениться даже на той, с которой ты сейчас дружишь и которая известна тебе под именем Папайя? – интересовалась Ювенале.

– Да разве это поэт? – расплывался в довольной улыбке Авокадо. – Так, начинающая поэтесска.

– А может, ты не хочешь давать мне цветок «живого классика», потому что ты приберегла его для своего ненаглядного Рокси Аутти? – снова и снова спрашивал у Ювенале Гуафа Йоханнович.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/ildar-abuzyarov/finskoe-solnce/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Наше солнце (лат.).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector