Иосиф читать онлайн - Дмитрий Епишин

Иосиф

Дмитрий Васильевич Епишин

Книга о Сталине

Иосиф умер и, освободившись от земных страстей, его душа обрела способность видеть прошлое незамутненным взглядом. Она повела Иосифа по пути воспоминаний, на котором он шаг за шагом превращается из романтика в диктатора, железной рукой создающего пролетарскую империю. Многое теперь увиделось ему по иному, многому в своей жизни он дает нелицеприятную оценку.

Дмитрий Епишин

Иосиф

Сталин не ушел в прошлое.

Он растворился в будущем.

    Шарль де Голль

Пролог

Иосиф всегда знал, что после смерти душа его полетит в Иерусалим. Куда же еще? Если Бог призывает умерших на Страшный Суд, то такой суд может быть только там – в небе над Голгофой. Ибо нет на земле места страшнее.

С Богом у Иосифа не просто получилось. С детства Он в душе постоянно жил. Потом отворачивался, надолго исчезал. Снова возвращался. Когда Его не было – сатана являлся. В душу заползал, все божеское из души выкидывал.

А в начале жизни хорошо было, безоблачно. Видишь над собой лицо матери и думаешь – это Бог. Потом лица матери нет, а Бог все равно над тобой. Незримый. Совсем сосунком попал в духовное училище, охотно учился. Детская душа нежная, Бог в нее легко входит, хорошо все обустраивает. Душа растет, цветет красиво. Правда, сатана и тогда наведывался – Виссарион, Бесо, отец родной. Бил, издевался, чтобы злу научить. Добился своего, научил. С малых лет почуял в себе Иосиф приступы ярости. Бесо его ломал – не быть тебе священником, а он боролся, не сдавался – буду! Упорным стал, несговорчивым. Мстить научился. Однажды в отца нож бросил, такая ненависть была. Но Бесо умер, не добился своего. Борьба кончилась. Бог опять душу согревал. Иосиф в училище отучился и в семинарию с желанием пошел. Мать этого хотела, а мать знает, чего хотеть. Думал, знания получать будет, к Богу приближаться. Но там – все наоборот. Монахи семинаристов ненавидят, преследуют. Святое Писание не разумом, зубрежкой вбивают, чуть что – сразу в карцер. Бога по-настоящему никто не почитает. Слежка, доносительство. Неправильные были порядки. Душа как птица в клетке стала. Стихи хотел писать, книги великих писателей читать, про политику узнавать, ничего не разрешали. Тогда в кружок первых марксистов вступил. Святое Писание забросил, зато рукописный перевод «Капитала» вдоль и поперек выучил. Жизнь в семинарии совсем опостылела. За неявку на экзамены его отчислили, да туда им и дорога.

Думал, раз теперь в революцию подался, то пути с Богом разошлись, а нет. Хоть в религии разочаровался, но от Христа отказаться не мог. В диалектике концы с концами без Бога не сходились. Потому что если нет абсолютного добра, то не должно быть и ее противоположности – абсолютного зла. А оно было. Повсеместное, всепобеждающее, наглое. Иосиф знал, что абсолютное добро есть и когда-нибудь победит. Но он не умел ждать. Хотел бороться со злом, а бороться надо только в рядах марксистов, другие не подходят. Болтуны, разбойники, дураки. Марксисты подходили, но они отрицали Бога. Пришлось выбирать: марксизм или Бог. Иосиф выбрал марксизм, а Бога спрятал. Потом часто заглядывал себе в душу, хотел увидеть Его. Понять, ушел или нет? Тогда еще Бог не уходил. Грехи маленькие были. А Он особое зрение дает, через него людей как на рентгене видно. Очень разные люди становятся. Например, когда среди бакинских рабочих агитировал – их сразу видно. Они ближе к Богу, потому что без раздвоения души. По совести жили, только в большой нужде. С ними хорошо было работать.

Вот руководящие марксисты – другое дело. Чуть ли не каждый в себе бесов прячет. На партийных съездах казалось: в театр попал, где лицедеи собрались. Без конца болтают, грызутся, сходятся, расходятся, предают друг друга, с охранкой сотрудничают, но все очень схожи. Козлиными бородками, непременными пенсне и жилетками. Заботились не столько о будущем пролетариата, сколько о своем месте в истории. Порой до смешного нелепо. Иосиф хорошую школу среди рабочих получил, рано понял, как соль земли выглядит. Эти фантазеры солью земли не были. Не верил он в их серьезность. Но надеялся: придет революция и они как прах с ног осыпятся. А заменят их настоящие делатели, которые соль земли. Такие как Сергей Киров, Серго Орджоникидзе, Симон Тер-Петросян. Много других.

Вот Ульянова всерьез воспринимал. Что говорить, боготворил поначалу. Хотя в фантазии его тоже не верил. Много раз у Ульянова теория и практика расходились. Но понял, как могуч этот человек. С самого начала увидел – если Ульянов получит власть, то схватит историю за хвост. Так и случилось. Ульянов поднял власть с питерской мостовой. Не он ее ронял, но он ее поднял. С того момента история оказалась в его руках. Уж коли, схватил – не отпустит. Иосиф долго не входил в близкое окружение Ульянова, до самой революции. Даже до гражданской войны. Но когда вошел, то спрятал Бога на самое дно своей души. Потому что Ульянов был беспощаден к вере. Странное дело. В других вопросах он старался действовать убеждением. Спорщик был замечательный, любого убедит. Но при упоминании о Боге и священниках его начинало трясти от ненависти. Одобрил террор против церкви. Троцкий и Свердлов за это дело взялись. Ненужный был террор, но Иосиф тогда молчал. Знал – только слово скажет против – в порошок сотрут.

В ту пору Иосиф думал, что пройдет много времени, пока он сможет открыть перед миром своего Бога. Если, конечно, Бог не покинет его. Ведь вместе с Ульяновым ему придется совершать много смертных грехов. Так устроен мир, великие дела не свершаются без великих грехов. Но ему казалось, что эти грехи будут искуплены великим итогом его дела.

Иосиф надеялся, что это станет очевидным всему миру. Но так и не дождался этого часа и теперь умирал в одиночестве. Он давно нарисовал себе картину своего ответа на Страшном Суде и даже предугадал свое наказание. Не зря же учился в духовной семинарии, читал святых отцов. Но с приближением смерти все стало складываться не так, как думал.

А смерть пришла неожиданно. Что было ее причиной, Иосиф не мог понять. Может быть, кровоизлияние. Может быть яд. Он никогда не забывал о возможности убийства. Сам к устранению противников приложил руку. Было бы странным не думать об этом. Помнил, что в спецлаборатории Григория Майрановского был яд кураре, который парализует тело, но не сразу убивает мозг. Человек на несколько дней превращается в живой труп, будто его парализовал инсульт. Он может видеть и слышать, но при этом не подает признаков жизни. И сердце его хоть с большим трудом, но работает. Токсикологическая лаборатория ОГПУ была открыта еще при Менжинском, но толку от нее было мало. Одурманили пару белых генералов в Париже, привезли их в Москву, да и то не удачно. Кутепову вкатили слишком большую дозу, он не доехал. Еще несколько второстепенных лиц отравили, вот и все. Грязная, бесполезная работа. До поры до времени терпел их, но после войны велел лабораторию прикрыть. Может быть, Лаврентий ее прикрыл, но кое-какие запасы яда оставил себе. Очень может быть. Остается только гадать. Ведь уже заканчивалось следствие по делу о грузинском сепаратизме. На самом деле, о мингрелах, которые в Грузии власть захватили и свою националистическую уголовную шайку-лейку там

организовали. Какая там советская власть? Никакой советской власти, один позор. И главные уголовники в этой шайке все из близких дружков Лаврентия. Но поздно гадать. Наступил паралич. Теперь его сознание зависело от работы сердца. Стоило сердцу затихнуть, как зрение его отделялось от тела и поднималось к потолку, и во все существо его вливалась необыкновенная легкость. Но как только неуверенные толчки возобновлялись, сознание возвращалось в гудящую от боли голову, и огромная тяжесть наваливалась с новой силой. Это умирание было совсем не похоже на те картины, которые он себе рисовал. Может быть, уже началось наказание?

Наконец случилась длительная остановка сердца и душа вырвалась за пределы кабинета. Он не удивился, когда увидел стремительно надвигающиеся холмы Иерусалима и низкое небо над ними.

«Мне рано на суд – подумал он – я еще не умер. Как меня можно судить, ведь это же не Особое Совещание, которое само себе законы пишет…»

Движение его остановилось на Голгофе, там, где стоял когда-то Крест Распятия. Под сводами храма, накрывшего Голгофу своим куполом, шелестел легкий шумок. Паломники молились и плакали. Многие обливались слезами и били себя в грудь. Но душа Иосифа не зажигалась слезой сострадания. Отчего они плачут? От того, что почти две тысячи лет назад здесь погиб Иисус? Но до него и после него погибли в страшных муках миллионы или миллиарды людей. Даже последователи Иисуса – первые христиане, гибли страшнее его, пожираемые львами на аренах римских амфитеатров. Да разве людям вообще свойственно плакать при виде чужой гибели?

Нет, не из-за распятия Христа они здесь плачут. О низости и о скотстве своем они убиваются. Сын Божий призывал их предков отречься от себя ради счастья всего мира. Они слушали его Нагорную проповедь, умилялись ее пронзительным истинам, выучивали эти истины наизусть, а потом шли убивать, воровать, насильничать и передавать науку ханжества своим детям. И при этом тыкали пальцем в иудейских книжников и фарисеев как в неправедных. Из колена в колено тыкали, а потом иудейский ссудный процент узаконили, и стали по нему жить. А это закон грабителя и насильника. Теперь их далекие потомки, имеющие доход с того же ссудного процента, здесь кривляются. Вон еще группа подвыпивших паломников из Мюнхена пьяными голосами вопят «Христос воскрес». Это сбежавшие от возмездия бандеровцы. Их тоже пожалеть? Иосиф никогда не забудет фотографии расправ бандеровцев над советским и партийным активом. Страшнее Страшного Суда.

Не смогло христианство за две тысячи лет превратить человека бесовского в человека божественного. И его, Иосифа, усилия мало что дали. Как же будет звучать самый главный вопрос к нему, Иосифу? Он знает, что многие свои дела делал против Бога. А самый страшный грех состоит в том, что он возомнил себя Богом среди людей и правил не жалея чужих жизней. Стал ли он от этого вместилищем сатаны? Иосиф не знал этого, но вся душа его протестовала, ведь он боролся за Добро! Сатана борется за Зло, а он боролся за Добро. Неужели цена его борьбы оказалась выше цены Добра? Именно ответ на это мучительное сомнение он должен услышать на Страшном Суде, и он ждет приговора с нетерпением. Ведь приговор подведет итог всего того, что Иосиф сделал с собой и с миром.

Сознание наливается свинцовой тяжестью и Иосиф чувствует незримую воронку над местом Распятия, которая втягивает в себя души усопших, но понимает, что его черед еще не наступил. Там, в Кунцево, охрана уже обнаружила его неподвижное тело и началась суета. Сознание снова возвращается на место земной последней муки.

Глава 1

Кето

Отрочество должно переходить в юность незамутненное мирскими скорбями. Тогда человек открывается для счастья. Он летает в грезах о будущем между облаками. Он поет песни и способен дарить добро. В юности Иосифа не было безоблачных полетов в счастливых грезах. Хотя в семинарии он быстро научился летать между отрогов Святого Писания, карабкаться на святоотеческие вершины, постигать излияния светских умов. Эти полеты учили его видеть духовный мир, но не давали ключа к пониманию грядущего. Иосиф был еще отроком, когда в его душе зародилась первая взрослая тоска – он должен был непременно найти этот ключ, иначе жизнь теряла для него смысл. Радость, с которой он пришел в семинарию, сменилась разочарованием. Семинария не учила его понимать будущее. Она учила твердо верить в то, что будущее в руках Господа, а Иосиф очень хотел знать, что ждет окружающий его мир завтра и послезавтра. Дела в Империи шли плохо, и это не нравилось Иосифу. Не нравились успокоительные проповеди церковных иерархов, не нравилось свинцовое равнодушие царского правления к нужде простых людей, не нравилось безнадежное и отчаянное существование этих простых людей. Простые люди, в большинстве своем крестьяне, трудились на земле, умирали с голоду и еще платили за землю, которую 49 лет подряд с момента отмены крепостного права должны были выкупать у помещиков.

Фабричные рабочие – все те же вчерашние крестьяне существовали на положении рабов, болели, умирали в перенаселенных бараках, и картина эта была беспросветной.

Поэтому рано в политику пошел. Правду искал, горячий был, безоглядный. Еще семинаристом стал рабочий кружок вести, железнодорожников с марксизмом знакомил. Сам в марксизм, как в Святое Писание, поверил. А как же иначе? Капитал – враг рабочих, разве нет? В Тифлисе с социал-демократами подружился. Настоящие орлы, кристальной чистоты люди. А после исключения из семинарии окончательно себя революции посвятил. В первом номере газеты «Брдзола» его передовица уже стояла, а ему только 22 года исполнилось. Потом стачку за стачкой, забастовку за забастовкой, много всего организовал. Рабочие его любили, он рабочих любил. Сам на гроши жил, на пустой похлебке держался, и они на гроши жили. Отсюда и спайка и доверие. Привык к запаху пропотевших рубах и немытых волос. Привык к простой речи, сам научился просто говорить. Видел, что его слушают, а это дорогого стоит. Рабочий не каждого слушать станет, у него нюх на болтунов. И Бог где-то рядом был, поддерживал. Бог всегда поддерживает, когда с простыми людьми один хлеб ешь, одни слова говоришь. Бог ему помогал вожаком стать. Поэтому он в себе такую силу рано почувствовал. Его товарищи – марксисты не почувствовали. Много с ними спорил, ругался. Не понимали они, что он – особенный. Поэтому часто переезжал. Из Тифлиса в Баку, из Баку в Батуми, потом еще дальше. Зато рабочие в нем рано вожака увидели. В 1902 году в Батуми на огромную демонстрацию их поднял. Не один, конечно, с другими товарищами. Стреляли по ним, 14 человек убили. После этого в тюрьму попал. Сидел в тюрьме, а его заочно в состав Кавказского союзного комитета РСДРП избрали. Потом в ссылку отправили. Но он вскоре бежал и больше 4 лет на нелегальном положении находился.

Суровая получилась молодость, зато повзрослел быстро, понял, что за людей отвечает. Да и время любви приближалось. Чувствовал – его женщина где-то рядом ходит. Она и пришла. Кето. Ненаглядная, единственная, незаменимая. Кето – счастье всей жизни. Грустное счастье.

Незадолго до ее появления большое событие произошло. Первая русская революция грянула и его на съезд в Таммерфорс

отправили. Как лучшего в Кавказском союзе РСДРП. По всей России стачки, забастовки. Поезда плохо ходят, трудно добирался. Да и денег на дорогу едва наскребли. Только все равно душа пела – на съезд едет, Ленина увидит, у алтаря революции причастится. Но съезда не получилось, мало делегатов собралось. Приехало всего четыре десятка человек, из руководящих только Ульянов, Красин да Румянцев. Решили провести конференцию. Не хорошо, конечно, но настроение все равно праздничное. Радовались новостям о боях, писали резолюции, учились стрелять из револьвера. Ульянов очень ярко говорил, очень убедительно. Иосиф с восторгом слушал. Понимал, как мало по сравнению с Ульяновым знает, как плохо владеет речью. Вот бы так научиться! Но потом совсем неожиданно мысль в голову ударила – сколько партийцев сегодня в революции участвует? Марксистов по России уже много развелось, а много ли большевиков? Ведь на самом деле революция без нас происходит. Восстание вспыхнуло без большевиков. Все началась с расстрела рабочих 9 января в Питере. Рабочие на массовые стачки сами вышли. Первый ивановский совет уполномоченных депутатов тоже без большевиков организовался. А в каких боях мы сегодня рабочих возглавляем? Советы везде сами по себе существуют. Есть хоть одна губерния, где большевики руководят их работой? Хорошо если где-то входят в составы. Марксисты вообще в революции руководящей роли не играют. Разве что меньшевик Троцкий, примчался в Питер из эмиграции и возглавил не надолго Петроградский совет. Но вскоре его арестовали, и вместе со всем советом поехал он в Сибирь в арестантском вагоне. По империи революция волнами ходит, то там, то здесь бои гремят, а мы резолюции пишем…

Иосиф смотрел на разгоряченные лица делегатов и думал: нас же почти никто не знает в восставшем народе. Зачем все эти крики? Почему мы решили, что нас услышат и за нами пойдут? Хотя разве мы так решили? Я так не решал, и мои товарищи так не решали. Мало нас еще, чтобы о власти над империей мечтать. Вожди наши так решили? Но они постоянно за границей сидят, Россию совсем не знают. Даже внешне на русских людей не похожи. Красин вообще английским франтом смотрится. Рядом с ним в поношенной косоворотке стоять неудобно. И кормежку довольно сытную делегатам устроили. Откуда такие деньги? Как-то непонятно все это.

Но больше всего Иосифа привел в недоумение проект Ульянова о конфискации всей государственной, помещичьей, церковной, монастырской, кабинетской, удельной земли. Для кого Ульянов проект писал? Если восставшие массы царя опрокинут, разве они эту резолюцию читать будут? Они победят без марксистов и без их резолюций землю поделят.

Тут стало ему казаться, что конференция – это спектакль с какой-то непонятной целью. В России революция своим ходом идет, а конференция в Таммерфорсе – своим. Будто вождям о ней перед кем-то отчитаться надо. Но он прогнал эту глупую мысль. Хотя она навязчиво возвращалась.

А как ей не возвращаться? Во время работы конференции царское правительство приняло закон о выборах в Государственную думу. Но делегаты решили, что революция находится на подъеме, и постановили вместо выборов вести в народе агитацию за вооруженное восстание, которое должно быть немедленно организовано. Ульянов, кстати, трезвомыслие проявил. Против выступил. Но его не послушали. Разве это партия, если она вождя не слушает? Опять впал Иосиф в недоумение. Кто будет вести агитацию, и готовить восстание? Вооруженное восстание – это сильные комитеты, широкая подпольная сеть, массовые газеты, деньги на оружие и так далее. Он по себе знает, как сложно поднять людей на забастовку. Что говорить о вооруженном восстании! Нет у большевиков таких сил и средств! К тому же на дворе уже стоял декабрь 1905 года, революция шла на убыль. Правительство на сей раз, сделало умелый маневр. Выборы в Думу приведут к ее окончательному затуханию. Но почему конференция этого не захотела понимать? Что стоит за такой слепотой? Только то, что марксисты потеряли нюх в своей эмиграции, или что-то еще? Иосифу мерещилось, что заграничные фантазеры действовали по какому-то непонятному для него плану. Он не понял их тайных замыслов, но решил, что жизнь забросила его в партию, которая обязательно станет влиятельной силой. Ему с этой партией по пути. Придет время и он разберется с ее закулисными планами, повернет ее в нужном направлении. В нем откуда-то уже появилась уверенность в своем большом будущем. Фантазеры нужны ему только до поры до времени.

Иосиф вернулся из Таммерфорса с тяжелым настроением. Его угнетало то, что он оказался в стороне от святая святых большевистского синклита. Где-то там, за границей, вожди большевиков думают, совещаются, вырабатывают решения, а потом приезжают в Россию и ставят практиков революционного движения перед фактом. И, похоже, их мало заботит, что по этому поводу думают практики. Это порочный круг. Нельзя управлять революционным движением из-за рубежа. Но для того, чтобы его голос, голос практика был услышан, он должен войти в этот синклит. А это совсем не простые люди. Среди вождей большевиков нет выходцев из рабочей среды, способных взглянуть на него, как на равного. Все они – дети зажиточных родителей, с европейской культурой и прекрасным образованием. Все они говорят на иностранных языках, читают европейских философов в оригинале, музицируют и пишут материалы в европейских газетах. Это белая кость российского марксизма. Разве они примут его, малограмотного грузина в свое общество? Он никогда не сможет тягаться с ними в образованности и культуре. У него нет развитых способностей оратора. Что надо сделать для того, чтобы его приняли всерьез и стали к нему прислушиваться? Наверное, его единственная возможность заключается в том, чтобы стать вожаком рабочих масс. Показать им умение делать то, чего не умеют делать они – умение работать с массой. Кроме того, все они владеют искусством притворства и лицемерия, постоянно ведут политические маневры. А он до сих пор был прост, как солдатский штык. Всегда говорил то, что думал, был прямолинеен и груб, не умел хитрить. С такими привычками навсегда останешься в самом низу политической жизни. Надо учиться маневрам, умело скрывать свои цели и завоевывать союзников. Иначе в политике не выжить.

Все эти мысли были Иосифу не по нраву, потому что по природе он был открытым бойцом. Поэтому он через силу заставил себя написать большую статью о сплочении партии, в духе выступлений Ульянова на конференции. Хотя на самом деле понимал, что о реальном объединении большевиков и меньшевиков не могло быть и речи. Ульянов готов идти напролом путем насилия и принуждения. У Мартова в голове царили химеры европейского пути. Надолго их невозможно объединить. Разве что на какой-то момент. Впервые образ Бога потемнел в его душе, она требовала помощи, и помощь была послана ему свыше.

После возвращения из Таммерфорса Иосиф познакомился с Кето. В душе еще плавали темные пятна, вызванные конференцией, а огромные карие глаза девушки стали омутом, в котором утонуло его сознание. Лучшего лекарства для его успокоения нельзя было и придумать. Целых полгода они были неразлучны. Первая любовь у всех одинакова. Человек почти теряет рассудок и живет только

образом своей любимой. Кето была красива не только внешне, но и душой. Это была внутренняя красота кавказской женщины, для которой ее любимый – безраздельный господин, достойный обожествления. Иосиф уже знал, что и другие девушки находят в нем что-то особенное, но Кето видела в нем бога. В ответ он полюбил ее всей силой своей натуры. Именно так должны выглядеть его отношения с теми, кто его любит. Он для них – бог, а они для него – возлюбленные. Иосиф уже не задумывался о том, насколько это соответствует заповедям Иисуса о гордыне и любви к ближнему. Вскоре они решили пожениться, но перед свадьбой состоялся Стокгольмский съезд РСДРП, который стал еще одним испытанием для Иосифа. Потому что смуты в его душе снова прибавилось.

В мае 1906 года полторы сотни человек приехало в Стокгольм от разных марксистских партий. Главный вопрос – как объединиться большевикам и меньшевикам и разработать единую программу. Столкнулись на земельном вопросе. Ульянов настаивал на установлении демократической республики и национализации всех земель. То есть, землю крестьянам давать от лица государства. Меньшевики предлагали программу муниципализации всех земель, что бы потом местные органы могли сдавать ее в аренду крестьянам. Иосиф попал в группу делегатов, которые стояли за раздел помещичьей земли и передачу ее в частную собственность крестьянам. Их назвали «разделистами». Иосиф вырос на Кавказе и хорошо понимал, что означает для крестьянина собственный клочок земли. Быть хозяином своего надела – это быть достойным членом общины. Безземельный крестьянин – последний человек на селе. Безземельный ты – никто. Поэтому сказать крестьянину, что все отобранные у царя и помещиков земли будут принадлежать государству, и он не станет владельцем собственного куска – означает сделать крестьянина своим врагом. Путь к социализму может лежать только через этап частной собственности крестьян на землю. Все остальные варианты означают насилие и кровопролитие. Но Ульянов не хотел слушать «разделистов», а меньшевиков обозвал предателями. Он хотел немедленного перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую, и не думал останавливаться перед насилием. Позиция Ульянова озадачила Иосифа. Он в свои годы уже хорошо усвоил, что в работе с людьми главным является не кусок хлеба, а человеческое достоинство. Видеть в каждом, даже самом сером человеке творение Бога и обращаться именно к этому творению – главное искусство революционера. Ведь он – по сути, проповедник. Рабочие шли за Иосифом, потому что он умел через простую речь о хлебе насущном говорить, об их человеческом достоинстве. Почему-то Иосиф ранее не сомневался в том, что выдающийся марксист Ульянов идет таким же путем, но тут увидел решительного портного, который готов кроить общество своими ножницами по живому. Без особой необходимости, только ради идеи. На съезде, Иосиф, будто кожей ощутил ту пропасть, в которую он шагнет, если пойдет с Ульяновым. Он знал, что слывет среди товарищей грубым и резким человеком, способным на зло и месть. Но ведь это не главное! Борьба ничего не стоит, если не ведет к установлению добра! Значит, цена борьбы не должна превышать цену добра! Что значит отнять у крестьянской России землю и подавить ее протест? Цена будет невероятной! Холод закрадывался в душу Иосифа. Но он сказал себе: решение принято. Пойду с ним до конца. Пойду его путем. А там видно будет.

И в этот момент чей-то голос прозвучал в его сознании словно набат: «Ты делаешь роковой выбор. Ты ставишь свои цели выше сострадания к людям. Это лишит тебя защиты от бесов».

Но точно так же, как когда-то он дерзко отвечал Бесо, Иосиф крикнул: «Нет, я пойду этим путем. Я не хочу быть распятым в самом начале своих дел! Я хочу большой власти, чтобы претворить в жизнь свои мечты, и никто кроме Ульянова не приведет меня к такой власти».

Будто невидимая дверь закрылась в его душе и прекратила доступ свежего воздуха. Ему стало мерзко и тошно. Но он никогда не менял своих решений.

На стокгольмском съезде Ульянов потерпел поражение. Победили меньшевики. Съезд принял резолюцию меньшевиков по земле, осудил вооруженное восстание и поддержал выборы в Государственную Думу.

Но Иосиф понимал – меньшевики являются еще большими мечтателями, чем лидеры большевиков. Они не чувствуют народную стихию. Если дело дойдет до свержения царизма, то никакого мирного передела земли не будет. Помещики не отдадут ее добровольно, а крестьяне пойдут на все, чтобы ее отобрать. Русской Вандеи не избежать, и победит в этой Вандее лишь тот, кто к ней подготовится. Значит, Ульянов и его соратники имеют шансы возглавить Вандею и победить. Иосиф был уверен в правильности своего выбора. Он всегда называл себя «практиком», и презрительно относился к среде демократически настроенной эмиграции.

Иосиф вернулся из Стокгольма предельно возбужденным, хотя старался внешне своего состояния не показывать. Для человека с Богом в душе не просто встать на сторону вождя, который открыто говорит о готовности к массовому насилию. Потерпит ли Бог такой выбор? Иосиф надеялся, что потерпит, ведь социализм – это царствие небесное на земле. Ради него можно пойти на многие преступления. Как пошли ветхозаветные иудеи ради обретения Земли Обетованной.

Как нужна была ему в это время поддержка Кето! И он получил эту поддержку. Когда его любимая сказала, что брака без венчания быть не может, он с радостью согласился венчаться. Хотя знал, что его, известного в Тифлисе марксиста, ждет осуждение товарищей. Но ему было не до товарищей. Душа требовала обращение к Богу, и венчание было таким обращением.

Теплой июльской ночью в церкви Святого Давида Иосиф тайно обвенчался с Кето. Он находился на нелегальном положении, жил по чужому паспорту. Она не стала брать фальшивой фамилии и оставила девичью. Венчал их однокурсник Иосифа по духовной семинарии Христисий Тхинвалели. В тот час в открытую для счастья душу Иосифа вместе с ожиданием чуда вернулось забытое ощущение великости и святости этого мира. Нет, Бог еще не покинул его. Есть надежда, что не покинет. Многое зависит от самого Иосифа. Он понял, что выбрал невероятно сложную судьбу.

Молодая его жена истово верила в Иисуса Христа, и в их семейной жизни стало утверждаться незримое присутствие веры. Вера таилась в мерцании лампадки, горячих молитвах жены о близких и благополучном разрешении от беременности. Она стала звать его на воскресные богослужения, и он порой находил для этого время. Не было для него большего счастья, чем стоять рядом с Кето, видеть ее одухотворенный лик и слышать ее голос в общем хоре молящихся. Иосиф был счастлив, и это счастье сливалось с ощущением присутствия Бога. Оно переполняло его и наряду с ликованием души приносило осознание чего-то неизведанного, ждущего впереди.

Всего через полтора года Кето умерла от тифа. Это был оглушительный удар. Все внутри схватило спазмом. С детства покалеченная левая рука перестала слушаться. Говорил с трудом. Сипел. На похоронах плохо понимал происходящее. При прощании с Кето окаменел. Сзади подтолкнули – иди поцелуй в последний раз. Подошел, а она светится. Будто изнутри в ней солнце заходит. Певчие грянули «вечную память»,

сердце молотом стало бить. Дыхания не хватает. Поцеловал. Ноги слабые. Едва устоял. На поминках сидел камнем. Ни к чему не притронулся. Когда стемнело, дошел до Христисия.

Попросил открыть церковь. Всю ночь стоял перед образом Спаса Нерукотворного. Хотел хоть что-то понять. Хоть что-то услышать. Но взгляд Спаса уходил сквозь него в бесконечность.

Когда рассвет наступил, зубы разжал и просипел: «За что?».

Потом брел по рассветному Тифлису домой и думал, что Бог не принял его марксизма. Ему не удастся соединить несоединимое.

«Он дал мне знак – думал Иосиф. – Но я не сверну с пути. И когда-нибудь сумею вернуть Бога в задуманное дело».

Судьба его сделала решительный поворот. В этот же период царское правительство распустило Государственную думу и начало преследование социал-демократов. Иосиф оставил полугодовалого Якова на попечение родственникам и с головой окунулся в подпольную деятельность. Личная жизнь для него надолго прервалась, но в душе по-прежнему царила его Кето.

Глава 2

Бесы

Он увидел склонившееся над собой лицо Лаврентия. В последние годы его верный наперсник заплыл жиром, глаза стали маленькими и превратились в буравчики. Теперь эти буравчики за стеклышками пенсне вкручивались в зрачки Иосифа в поисках ответа: жив или нет?

За свою жизнь Иосиф любил всего нескольких человек. Лаврентия он не относил к их числу. Но приблизил его к себе потому, что понял – этот имеет внутреннюю силу, ум и организаторские способности. Главное – не пропустить, когда он захочет предать. Предательство должно обязательно случиться, потому что Лаврентий не способен любить. Если человек способен любить, например, так, как его любит Клим Ворошилов, то можно не беспокоиться. Этот не предаст. Но если преданность обусловлена не любовью, а расчетом, то расчет однажды переменится. На Лаврентия нельзя было полностью полагаться. Только тогда, в 1937 году у него не было иного выбора, Он вынул стоящего в запасных рядах Лаврентия и поставил его на пост наркома внутренних дел. Ситуация требовала этого, потому что схватка с троцкизмом превратилась в кровавую вакханалию, которую нужно было кончать.

Поначалу, в 1928 году Иосиф надеялся, что выдворив Троцкого из страны, он одолеет троцкизм. Ведь армия сторонников Льва Давидовича лишалась вожака. Их было много, этих сторонников. Склонность русского бунтаря к скорой расправе давно известна. Именно этот соблазн в призывах Льва Давидовича привлек множество граждан бывшей Российской империи. Расправиться с мировым капитализмом одним махом, произвести мировую революцию и установить всепланетную власть трудящихся! Какой русский не любит такого размаха, какая молодая натура не услышит в этих призывах музыку приключений!? Но Иосиф, побывавший в гуще гражданской войны, и сам проявлявший беспощадное отношение к врагам революции, знал, как опасен этот соблазн для самой революции. Массовое опьянение кровью и насилием никогда не проходит бесследно. Нация превращается в скорпиона, который однажды ударит себя жалом в затылок. Троцкий талантливо внушал этот соблазн народу и сумел привлечь на свою сторону массу пылких революционеров. Хотя после окончания гражданской войны и провала восстаний в Германии и Венгрии стало ясно – мировой революции не бывать. Иосиф, будучи человеком от земли, быстро понял, что советской власти придется держать круговую оборону. И если она не справится, то погибнет. А вся неутомимая возня Троцкого предназначена для чего-то другого. Он слишком умен, чтобы не понимать, что идея перманентной революции приказала долго жить. Курс на войну с Европой был полной авантюрой, а идея создать трудовые армии для быстрой подготовки к войне выглядела издевательством над идеями коммунизма. Армия рабов вместо армии свободных людей! Это лишило Иосифа сна. Что задумал Троцкий? Куда направлены его усилия, почему он концентрирует вокруг себя еврейских функционеров?

Иосиф не мог не замечать, что после переворота огромное число евреев хлынуло на командные позиции в новой республике. Они заполнили наркоматы, ОГПУ, армию, образование, литературу и искусство и стали вездесущими. Выросший в многонациональной среде Иосиф никогда ранее не обращал внимания, люди какой национальности трудятся рядом с ним. Но в ту пору он с неприятным для себя чувством обнаружил, что Кремль стал похож на местечко из черты оседлости. Здесь жили с семьями и трудились множество ранее неизвестных товарищей, которых вытянули из глубинки их более влиятельные сородичи. По территории Кремля бегали дети, болтавшие на идиш, собирались кучками их мамы для женских разговоров, деловито сновали папы, одетые в костюмы советских служащих. Но главное заключалось в том, что весь этот сонм новых бюрократов концентрировался вокруг Троцкого. Иосиф начал понимать, что, оказывается, революционная идея может мутировать в какую-то особенную разновидность, не отвечающую чаяниям отцов революции. Он увидел, что у троцкистов есть свое сообщество, в котором правят свои законы и имеются свои секреты. Это сообщество быстро проникало во все щели государственного аппарата, организовывало сцепку и взаимопомощь для своих членов и прибирало к рукам не только ключевые позиции в стране, но и ее блага. Вскоре детский лепет в Кремле затих – семьи переехали в конфискованные квартиры бывших московских богачей, а сам Лев Давидович расположился в усадьбе Архангельское, окружив себя бесчисленными помощниками и секретаршами. Иосиф и оглянуться не успел, как увидел появление в РСФР новой знати, купающейся в роскоши. Ему, с детства усвоившему греховность стяжательства, это было отвратительно. Как-то не похоже все это было на призывы троцкистов установить власть трудящихся на всей планете. О каких трудящихся собираются заботиться эти новые баре, алчно упивающиеся захваченными привилегиями? Они не делятся этими привилегиями с трудящимися даже в России, а что говорить обо всей планете! Мировая власть нужна им только для себя! Как тут не вспомнить Ветхий Завет, предвещающий установление над миром власти народа израилева!? Для этих «революционеров» Троцкий был тем пророком, о котором мечтали ветхозаветные иудеи – посланцем Господа, несущим власть над другими народами. Иосиф понял, какую судьбу готовит России троцкизм. Горьким подтверждением этому стало воспоминание о том, что во время гражданской войны Лев Давидович своими руками расстрелял 20 дезертиров из числа отступивших частей 5 армии. Он знал разницу между приказом о расстреле дезертира и личной расправой над ним. Разница огромная.

Для Иосифа вопрос об уничтожении этого кровавого сорняка русской жизни быстро превратился в дело спасения страны.

Впервые вопросы к Троцкому у Иосифа появились в мае 1917 года, когда тот прибыл из Нью-Йорка в Петербург для участия в революции. Иосиф вернулся из туруханской ссылки несколько раньше – в марте и был введен в состав редакции «Правды». Он активно включился в партийную деятельность и сразу увидел, что большевики не готовы к серьезному наступлению на Временное правительство. Ульянов еще находился в Цюрихе, позиции партии в местных советах были чрезвычайно слабы и главное – у нее не хватало денег на организационную работу. Ведь даже

самые преданные агитаторы нуждаются в пропитании, газеты – в финансировании, а подпольные группы – в обеспечении оружием и снаряжением. И когда Ульянов со своими приближенными прибыл в запломбированном вагоне в Питер, его разговоры о курсе на вооруженное восстание мало чего стоили. Привезенные немецкие деньги еще нужно было пустить в работу через собственные организации, а организаций было недостаточно. Он опять фантазировал. Страна голодала, бурлила, захлебывалась бешеным криком от бессилия Временного правительства. В ней назревали беспорядки, но снова, как и в 1905 году, большевики не имели сил их возглавить.

К тому же, разногласия между большевиками и меньшевиками не только сохранялись, но и обострялись.

Поэтому Иосиф с удивлением узнал, что прибывший в Петроград в мае Троцкий явился к Ульянову, провел с ним переговоры и вскоре вступил в партию большевиков. За ним проследовали и его соратники – «межрайонцы». Необычное дело! Заклятый враг Ульянова, убежденный меньшевик, неожиданно меняет свою позицию и становится на его сторону! Но тогда Иосифу было не до разбирательств с этой странной историей. Готовилось июльское выступление, которое провалилось, затем последовал октябрьский переворот, а дальше грянула гражданская война.

Только гораздо позже, когда ОГПУ начало против Троцкого оперативную работу, стала проявляться подоплека той таинственной истории, да и то не до конца.

Загадки, связанные с приездом Троцкого в Россию, начались в Испании, где тот встречал Февральскую революцию без копейки денег в кармане. Эту революцию он, как и Ульянов, прозевал и ни каких заранее объявленных планов у него не было. И тут начинаются чудеса. Некто неизвестный покупает Льву Давидовичу и его семье билеты в каюте класса люкс на пароход до Нью-Йорка, а в самом Нью-Йорке снимает для них номер в самом дорогом отеле Astor на Таймс-сквер. Троцкий пробыл в США всего два месяца, но это было время, полное волшебных метаморфоз.

Начать с того, что Лев Давидович получил американский паспорт, подписанный лично президентом США Вильсоном. В США к тому времени количество еврейских эмигрантов едва ли поддавалось учету, но никто из них такой чести не удостаивался.

Далее ОГПУ раскопало, что именно тогда началось снабжение Троцкого из авуаров банкира Джекоба Шиффа, главы банкирского дома «Леб, Кун и сыновья». Но помимо Шиффа за спиной Троцкого просматривались тени крупнейших американских финансистов Варбургов и других дельцов поменьше калибром. Из этих источников Лев Давидович получил необходимые ресурсы и подготовленную группу активистов для возвращения в Россию и подключению к революционному процессу. Тогда же был согласован и план перехода троцкистов на сторону Ульянова, потому что только большевики были способны осуществить решительный захват власти вооруженным путем. Время разговоров кончилось, наступало время поступков. Троцкий привез Ульянову триста агитаторов, оружие и ходячий кошелек, которого звали Чарльз Ричард Крейн. Этот американский бизнесмен взошел по трапу на пароход «Христианияфиорд» вместе с Троцким и вместе с ним же оказался в Петрограде. Не удалось установить, сколько именно денег получил от него «демон революции», но по наиболее достоверным сведениям Крейн имел полномочия выделить

Троцкому 20 млн. долларов через шведские банки. О том, что деньги поступили, Иосиф мог судить по увеличению тиража большевистских газет и активизации работы пропагандистов в казармах и на фабриках.

Тогда, в 1917 году Иосиф не придавал особого значения этим фактам. Марксисты никогда не брезговали деньгами сомнительного происхождения. Собственно говоря, «чистые» деньги в виде пожертвований у них появлялись крайне редко. С этой точки зрения альянс Троцкого с банкирами понятен. Ему нужны были деньги на организацию переворота. Но позже Иосиф задумался: а зачем еврейским банкирам большевистский переворот? Предводитель мировой революции Троцкий по определению должен быть их смертельным врагом. Ведь главный его лозунг – долой эксплуататоров. А эти эксплуататоры, вместо того, чтобы засадить его в какую-нибудь бруклинскую кутузку, снабжают его немалыми деньгами. Через голову Иосифа прошло множество вариантов, но он не пришел к какому-то единственному выводу. Скорее всего, решил он, финансовый интернационал сделал ставку на Иудушку исходя из простого размышления: лишь бы свергнуть Временное правительство и посадить там своего человека. А дальше как пойдет. Ведь идея Иудушки о мировой революции лежит совсем рядом с идеей мировой власти в руках избранного народа.

Потом, во время гражданской войны начались ожесточенные столкновения Иосифа и Троцкого по вопросам о боевых действиях. Теперь Иосиф на себе испытал высокомерие и непререкаемый стиль наркомвоенмора, который доводил его до бешенства. Не на того напал! Иосиф, будучи уполномоченным ЦК в Царицыне отказывался выполнять указания Троцкого и доводил дело до конфликтов. Их взаимная неприязнь росла, но со стороны Иосифа она стала особенно острой, когда он узнал, что Троцкий воздвигает памятники Иуде на освобожденных от белых территориях.

Сначала Троцкий открыл памятник Иуде Искариоту в городе Свияжске, предварительно расстреляв там всех священников и монахинь. Потом такие же истуканы были поставлены в Козлове, Тамбове и Омске. Кроваво-красный

Иуда, поднявший кулак к небу, а другой рукой сдирающий с себя петлю, должен был воплощать какой-то протест. Протест против чего? – думал Иосиф – протест против Христа? Но разве Иисус главный враг трудящихся, разве предавшего его человека нужно славить в первую очередь? Неужели больше некому ставить памятники? Сначала Иосиф думал, что памятники Иуде – это глумление над русскими людьми, которые поголовно были православными. Им нагло и открыто плевали в душу. Но потом понял: все гораздо сложнее. Русских православных людей начинают лишать памяти. Они должны проклясть все, что было раньше и пойти за иудеем – революционером Троцким. Опять кровавый соблазн! Ведь забыть и надругаться – означает дать в себе волю бесам. И вправду, на всех открытиях этих памятников Лев Давидович выступал с пламенными речами, призывающими порвать с прошлым и идти в будущее под его руководством. Иосиф был вне себя от гнева. Он знал, что Троцкий действует с согласия Ульянова и руководствуется «Планом монументальной пропаганды», но он слишком хорошо понимал душу русского человека, чтобы остаться равнодушным к происходящему. Сильнее скомпрометировать пролетарскую революцию в глазах народа не могло ничто. Троцкий этого знать не хотел и, видимо, удивлялся тому, что истуканы не выдерживали и двух недель. Везде они были разбиты в мелкие осколки, а Иуда в Свияжске просто исчез. Видимо, был утоплен в Волге.

«Волю себе дали, но рискуют зарваться – думал Иосиф».

Он никогда не был националистом и тем более антисемитом. Мог сотрудничать с евреями и направлять их на полезные дела. Но к коллективному еврейству, озадачившемуся эгоистическими целями, был нетерпим. Как и к любому другому национализму. С момента прихода Троцкого на пост второго лица в советском руководстве и стягивании вокруг него единоверцев, он стал подозревать, что эта группа

действует в своих узконациональных интересах. Намерена стать кастой хозяев в России. Иосиф всем своим нутром воспротивился этому, однако быстро понял, что открытой политической дискуссии здесь быть не может. Ведь они быстро распознали в нем врага и ополчились на него всей многочисленной ратью. Он благодарил судьбу за то, что смог во время занять должность Генерального Секретаря РКП (б) и соответственно, взять под контроль органы печати, а потом и ОГПУ. Тогда, в самом начале, эта должность не давала много власти, но кое-что он уже мог. Если бы не это обстоятельство, то его затравили бы, не дав развернуться.

Однако Иосиф вскоре обнаружил, что его влияния не хватает. Революционный радикализм проник глубоко в сознание передовых трудящихся, и троцкисты с успехом использовали это обстоятельство. Страна жила в атмосфере подготовки к революционно-освободительной войне, к нападению на Европу.

Его преследовала мысль о необходимости установления железного контроля над партией, чтобы не допустить окончательного скатывания ее к идеям мировой революции под руководством троцкистов.

Это можно было бы сделать с помощью большинства в партии, но такого большинства у него не было. Партия так и не сделала вывода после катастрофического поражения в польском походе, который был инициирован самим Ульяновым. Польша не просто дала отпор армии Тухачевского. Она показала, что идеи мировой революции ее не прельщают. Ведь против красных солдат выходили крестьяне с вилами и цепами.

Но как установить железный контроль в условиях России? Можно ли это сделать с помощью гражданских законов, в стране, пережившей братоубийственную гражданскую войну? Судебная машина медлительна и неэффективна, конспиративные организации всегда ее обыграют. Значит, без машины насилия, действующей подзаконно, не обойтись. Против врагов, работающих конспиративно, нужно действовать также конспиративными способами. С помощью сильной политической охранки. Такое решение Иосиф принял 1926 году. Он уже мог оказывать влияние на руководителей ОГПУ и его стало закручивать в омут ожесточенной и беспощадной борьбы с троцкизмом. За 12 лет этой схватки он временами впадал в бешенство и терял над собой контроль. Окровавленные лица бывших соратников приходили к нему в ночных кошмарах. Но он знал – в этой драке с потомками ветхозаветных покорителей мира пощады быть не должно. Он победил невероятной ценой, и маховик насилия нужно было останавливать. Лаврентий оказал ему в этом неоценимую помощь.

Глава 3

Одиночество

Лаврентий, на сей раз, не уходил из кабинета. Он пододвинул стул к дивану и присел рядом с телом Иосифа. Глубоко задумался, закрыл глаза. Иосифу показалось, что из под его пенсне выкатилась слеза. Все может быть. У Лаврентия тонкая душа. Переменчивая. Сегодня как мед, завтра как лед, послезавтра как яд. Такие могут плакать. Много мы вместе сделали. Очень много. Он долго верным был. А теперь хряк Хрущев сожрет его. Он по-мужицки хитрый и решительный. В государственных делах дурак, но набрал большую силу. С визгом на Лаврентия пойдет. Лаврентий ему мешает. Но сам Лаврентий в драку не полезет. Не приучен к первым ролям. Только вид у него такой грозный. На самом деле он исполнитель. У Хрущева планы наполеоновские. Он Лаврентия сожрет. И превратит во врага народа.

Лаврентий в Бога не верил, Святого Писания не читал. Не знал, что обновление не бывает бескровным. Пока люди с бесами дружат, сами их в себя впускают и бесовщиной наслаждаются, очищение всегда будет принудительным. Если нужно – с кровью и тюрьмой. Сколько наших товарищей получали власть и превращались в бесочеловеков! Сколько чистых душ от вседозволенности почернело. Только смрадом пахли! Ленинградское дело мне в упрек ставят! 200 партработников пострадали, руководителей расстреляли! Крик на весь мир – после такой победы снова Иосиф кровь льет! А в Питере тогда еще блокадный голод не забыли, а тут голод сорок седьмого года добавился. Бывшие блокадники на улицах издалека видны – суставы отекшие, кости деформированные, лица как у покойников. Голод на всю жизнь печать поставил. Вознесенский же, которого я даже себе на замену прикидывал, в жульничество пустился. Одолел соблазн. Организовал сбыт нереализованных товаров со складов на 5 миллиардов рублей. Пустил в обход торговой сети без разрешения Центра. Привлек дружков из Грузии и других республик. Когда дело наружу вылезло, поспешно торгово-промышленную ярмарку объявил, да поздно было. Проверки показали, что на питерских складах огромное количество неучтенных товаров спрятано. Мы для народа товары наконец-то производить стали, карточную систему отменили, а они эти товары прятали. С целью наживы. Не уголовники, не подкулачники – партийные и советские руководители! Пришлось суд закрытым делать. Потому что позор для всей партии. В первую очередь для меня. Это я так все устроил, что лучшие партийцы жуликами оказались. Политические статьи им присудили, стыдно было народу правду сказать. В гневе был, смертную казнь восстановил. Я жуликов не могу выносить. Расстреляли кое-кого. Вот и Лаврентий испугался. Не понимает, что другого пути не дано. В пролетарской партии бесочеловеков должно быть меньше, чем чистых душ. Это закон выживания. Если бесочеловеки захватят власть, то партии конец. Они превратят партию в антинародную клику. Когда-нибудь в будущем чистые душой станут большинством. В это верю, иначе, зачем я все затеял? Но сейчас другим способом с бесовщиной не справиться. Скорее, она справится с тобой.

Христос заповедь «не убий» завещал. Его самого убили, хотя он Бог. Но он своей жизнью великое дело оплатил – мировую религию Спасения. Необъятное наследие оставил, на все века. А я что оставил бы, если бы меня в 33 года убили? Ничего. Разве что посмеялись бы надо мной, глупым. Господь царствие небесное людям открывал. А я царствие земное дерзнул построить. Не отдавать себя на распятие первым встречным бандитам вроде Свердлова, а задуманное делать. Вопреки всему. Христианского смирения, выходит, лишен? Не могу себе даже представить, что со страной стало бы, если бы я ее смиренно троцкистам на поживу отдал. Надо Страшного Суда дождаться. Тогда и станет ясно, по- божески я поступал, или нет. Знаю, гордыня это, непомерная гордыня. Но ведь и промысел Божий. Не зря же с юности в себе дерзость чувствовал, весь мир переделать. Не каждому такая дерзость дается. От поповской морали ушел, церковь меня разочаровала, и в марксовой науке тоже разочаровался. Не получалась в России революция по Марксу. Пришлось все по-своему делать. Все свое изобретать. И религию свою пролетарскую, с Иосифом-богом, и социализм свой советский, доморощенный. Может я и не хотел бы такой судьбы, но вела меня какая-то невидимая рука. Писал кто-то на небе мой земной путь. Знаю, писал. Сколько тайных метаний было, сколько слабости и неуверенности в себе чувствовал, какие тревоги и страхи пережил! А оглянешься – чеканный почерк у товарища Иосифа. Тоже, ведь, не случайно….

Лаврентий не уходил, сидел, пригорюнившись, и чувство жалости защемило душу Иосифа. Несчастный он, этот грузин. Много ему Господь дал. Организаторский талант, светлый ум и много всяких способностей. Но попал в жернова большой

власти, изломался, извратился. Подлым стал, лицемерным. Не узнать того Лаврентия, который умел все точно и добросовестно выполнять. Он ведь, был одним из немногих, о которых можно сказать – этот идет путем служения. Лишь такие, как Лаврентий могли решать не решаемые задачи. Советская атомная бомба лежит за пределами возможного. Добиться такого в разоренной войной стране мог только подвижник. Он добился. Много жизней это стоило. Без заключенных ГУЛАГа ничего бы не смогли. Это Лаврентий такую адскую кухню организовал. Секретные города и атомные объекты построил. Силами заключенных. Страшное жертвоприношение. По моей воле сделанное. Скоро спросят меня на Страшном Суде за это жертвоприношение. Что мне ответить? Был ли иной путь создания ядерного оружия в то время?

Уже сегодня мои враги твердят, что если бы не советская тирания, то Запад не стал бы делать атомной бомбы. Мерзавцы и негодяи! Если бы не наша тирания, страшными муками создавшая свою бомбу, то США испепелили бы нас еще по плану «Дропшот». Потому что их ненависть к нам не в 1917 году зародилась и не завтра закончится.

Наконец, Лаврентий встал, как-то неуклюже потоптался у дивана и быстро вышел.

А он углубился в прошлое, в те времена, когда начиналось втягивание в борьбу, превратившую его, молодого романтика революции в беспощадного прораба пролетарской стройки.

Иосиф не входил в большевистский синклит очень долго. Даже летом 1917 года, когда Ульянов бежал от Временного правительства к финнам, а он остался руководителем Партийного центра по вооруженному восстанию, его быстро оттеснили в сторону два небывало энергичных деятеля – Троцкий и Свердлов. Оба появились в Питере как чертики из шкатулки. Оба никогда не состояли в руководстве партии, но энергично вмешались в подготовку восстания и вскоре держали все нити в своих руках. И делали все возможное, чтобы не допустить Ульянова в Смольный накануне октябрьского переворота. Иосиф мало знал Троцкого и был лишь шапочно знаком со Свердловым по ссылке. Тот вообще не числился в РКП (6) до 1917 года, но, примчавшись в Питер из Екатеринбурга, сразу стал вести себя как завзятый вождь. Будто за ним стоит какая-то сила, о которой ни Ульянов, ни другие товарищи не знали. Лишь много позже Иосифу стало известно, что два брата Свердлова тесно сотрудничали с теми же еврейскими финансистами в США и с французским правительством. То ли поэтому, то ли по какой-то другой причине, но Свердлов вел себя так, будто завтра возглавит партию. После переворота все начало развиваться в удивительном для Иосифа направлении. Сначала Председателем ВЦИК был избран Лев Каменев, который пробыл на своей должности всего две недели. Потом, этого, довольно покладистого человека увольняют с формулировкой «за дезорганизаторскую политику и неподчинение ЦК» и тут же Ульянов неожиданно для всех, предлагает на пост председателя ВЦИК кандидатуру Свердлова. Почему из всего руководящего состава он избрал никому неизвестного, но предельно наглого и бесцеремонного пришельца, о котором было лишь известно, что царская полиция разыскивала его за организацию массовых беспорядков, сопряженных с убийствами и грабежами? Кто вынудил Ульянова к этому шагу? Те же силы, которые прислали в Питер Троцкого?

С этого момента Свердлов приобрел фактически равное положение с Ульяновым, а в каких-то вопросах, безусловно, обладал большей властью.

А Иосифа задвинули в задние ряды и назначили комиссаром по делам национальностей. Не самая важная должность в момент революционной ломки! Но он понимал, что является чужаком для прорвавшихся в ЦК новичков. Уже давно появившееся у него чувство одиночества стало усиливаться. Точно также, как когда- то в Таммерфорсе, Иосиф понимал, что снова не допущен в святая святых партии.

Все это нужно было осмыслить, но обстоятельства не позволяли. Иосифа непрерывно бросали на критические участки гражданской войны и единственное, что он мог себе позволить – это возить с собой сундучок с философской и политической литературой. Читать он не прекращал никогда. В 1918 г. он обеспечивал центр хлебом, удерживая для этого Царицын от захвата белыми; его посылали комиссаром на все фронты, где большевикам грозило поражение. Он отдалялся от дел в руководстве, но, бывая в Москве, видел, что Свердлов ведет себя как диктатор, проявляет такую же жестокость, как и Троцкий. По распоряжению Свердлова был начат «красный террор» против врагов новой власти, который вылился затем в террор против крестьянства и казачества. В мае 1918 года Свердлов инициирует начало братоубийственной войны в деревне. В своем докладе «О задачах Советов в деревне» он говорит:

«Мы должны самым серьезным образом поставить перед собой вопрос о расслоении в деревне, вопрос о создании в деревне двух противоположных враждебных сил, поставить перед собой задачу противопоставления в деревне беднейших слоев населения кулацким элементам. Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримо враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах, если нам удастся восстановить деревенскую бедноту против деревенской буржуазии, только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне делаем то, что смогли сделать для городов…Я нисколько не сомневаюсь в том, что мы сможем поставить работу в деревне на должную высоту».

И работа «на должную высоту» была поставлена: в деревнях начались невиданный произвол и насилие.

Иосиф не удивился, когда узнал, что Свердлов дал приказ уничтожить семью Николая Второго в июле 1918 г. Он уже понимал, что на Россию опускается ветхозаветная месть за ее верность христианству, а Свердлов и Троцкий олицетворяют собой тех «ангелов смерти», которые выполняют эту миссию.

Но почему Ульянов никак не отреагировал на это убийство? Ведь подобные решения не должны приниматься без коллективного решения вождей. Они чреваты страшными последствиями. Мнение Ульянова просто проигнорировали. Кто он для этих «ангелов смерти», подставная фигура? Если эти ветхозаветные ангелы решили просто задавить русский народ террором, то Ульянов должен понимать, что на одном терроре не выедешь. Но Ульянов молчал, и у Иосифа возникло подозрение, что он запуган. Свердлов явился к Ульянову как темный посланец инфернального мира, крепко обнял его, и тот понял, что смертельный поцелуй вот-вот случится. Неукротимый вождь русской революции был парализован страхом. И эти кошмары не обманули его.

Через месяц после расправы в Екатеринбурге эсерка Фанни Каплан стреляла в Ульянова. Для Иосифа это тоже не стало неожиданностью. Господь дает зрению верующего человека особый хрусталик. И когда Иосиф узнал, что расследование покушения на Ульянова Свердлов поручил палачу царской семьи Якову Юровскому, то в его зрении все стало на свое место. После расправы над царем Юровский прибыл из Екатеринбурга в Москву и получил новое задание. Спешил Яков Свердлов, очень хотел прорваться к власти как можно скорее. Видно, черти ему пятки жгли. Да вот подслеповатая Фанни на его беду дала промашку. За что и была сожжена

Юровским в железной бочке на территории Кремля практически сразу после покушения.

«Ветхозаветная

жестокость – подумал тогда Иосиф, – они безмерно жестоки. Убьют, не моргнув глазом».

Иосиф редко испытывал страх. Он вырос в народе, который умеет сражаться с врагом лицом к лицу, глаза в глаза. Среди грузин удар в спину считается подлостью, и они боятся удара в спину. В душе Иосифа появился холодок. Ощущение занесенного за спиной ножа поселилось в нем надолго. Этот страх лишь укреплялся по мере схватки с «ними» и наступит время, когда он начнет сводить Иосифа с ума.

Но тогда «им» было не до него. Они организовывали массовое уничтожение служителей церкви, ученых, офицеров, дворянства – всех тех, что нес в себе просвещенное русское сознание. Иосиф считал, что с православной церковью можно было договариваться. Ведь она могла признать всякую власть властью от Бога. Но они не захотели договариваться. Вал насилия начался сразу после переворота, указом о конфискации церковных ценностей и в январе восемнадцатого года патриарх Тихон провозгласил большевикам анафему. Это означало, что церковь официально становится на сторону врагов Советской власти. И без того тяжелый конфликт перешел в крайние формы.

В марте 1919 г. Свердлова смертельно ранили орловские рабочие во время митинга, и этот источник зла перестал фонтанировать. Но троцкизм продолжал набирать силу под руководством Иудушки, который радовался, когда его называли «демоном революции». Русский народ подвергался соблазну насилия, и этот соблазн оказался для него привлекательным. Иосиф видел, что русские перестали бояться крови ближнего своего. Война закончилась, но жестокая радость насилия проявлялась повсеместно. Красноармейцы под водительством Тухачевского карали восставших в Кронштадте и крестьян на тамбовщине с беспредельной жестокостью, хотя еще вчера были православными. Деревенская молодежь радостно крушила храмы и глумилась над священством. «Классовые враги» в городе и в деревне были запуганы и загнаны в угол обстановкой всеобщей ненависти. «Что нынче невеселый, товарищ поп!?»» – декламировали на митингах стихи Блока. Появились первые концлагеря и колонии.

Эта атмосфера была на руку Троцкому, ведь он лучше всего умел использовать в собственных интересах человека с ружьем. Троцкий готовился к генеральному наступлению и имел все основания рассчитывать на успех. Иосиф хорошо почувствовал внутренний настрой этого человека – для него победа над белыми была всего лишь этапом в тайных мечтах. Всем своим поведением, непререкаемым отношением к подчиненным, безмерной жестокостью к противнику Троцкий демонстрировал желание стать новым Бонапартом. Не случайно он взял на себя организацию Красной Армии, возглавил ее и прививал ей собственный культ военного диктатора. «Демон революции» готовил под себя самый надежный инструмент захвата власти – вооруженные силы.

Но пока все эти мысли были отрывочными и не сложились в целостную картину. С июня 1918 года вплоть до окончания гражданской войны Иосиф находился на фронтах, получая от ЦК назначения на самые критические участки. Начало его военному опыту было положено в Царицыне.

Глава 4

Горнило Царицына

«Странное это состояние – находиться между жизнью и смертью. Казалось бы, разум еще томится земными делами, а душа уже освободилась и дает возможность судить о прошедшем совсем по-иному. Без оглядки на глупое самолюбие, без воспоминаний о старых болях, без чувства мести и злобы. Душа скоро улетит от тела и ничего этого с собой не возьмет. Просто сейчас она дает возможность сбросить с себя тяжесть грехов. Освободить от них и разум тоже. Ведь каяться должен разум. И раскаяние приходит без труда. Будто совсем недавно не стояли на его пути неодолимые преграды – чувство собственного величия и непогрешимости, будто не сковывали его равнодушие к судьбам многих людей и жестокая мстительность. Будто разум не умел прятаться от вопросов, которые ему кричала совесть. Все это куда-то делось и ему легко стало признаваться в том, в чем он вчера еще не смог бы признаться. И воспоминания о первых расправах над врагами приходят из прошлого легко, как будто не гнал он их из памяти.

К лету восемнадцатого года под Царицыным стало худо. Армия Краснова, усиленная частями Деникина, прорывалась с Дона. Наше счастье, что генералы не договорились о едином наступлении. Тогда было бы совсем плохо. Царицын – главный транспортный узел. Через него хлеб идет в центр. Работает плохо. Но если его захватят, поток окончательно остановится. В Москве и без того голодно.

Получил от Ульянова задание наладить поставки. Оформили мандат комиссара по продовольственной диктатуре. Полномочия неограниченные, только про участие в военном деле ни слова. Дали вагон из царского состава, 400 красноармейцев и сотню латышей. Надежду с собой взял. Секретаршей. Любовь у нас с ней была. Любящая женщина – неоценимый помощник. Думал, нашел Кето замену.

В Царицыне творился хаос. Повсеместно. В советских органах, в партийных организациях, в штабе округа. Правая рука не знает, что делает левая. Городской совет отменил продовольственные карточки. Получили разгул спекуляции и бандитизма. По улицам толпами бродят дезертиры, беженцы, беспризорники. По ночам из дома не выйти. Ограбят или убьют. Железнодорожный узел парализован. Снабжение войск не налажено. Белое подполье готовит мятеж. Чрезвычайка ночи не спит, проводит аресты, но это мало помогает. Везде сумасшедший дом. Бросилось в глаза, что много воронья над городом кружит. Раньше здесь проезжал, не видел такого. А тут летают тучами, каркают, видно, поживу чуют.

В штабе большинство военспецов из бывших. Округ возглавляет генерал Снесарев. Назначенец Троцкого. Не поверил ему. Белые к городу рвутся, а в штабе бумажки перекладывают, анекдоты рассказывают, чайком балуются. Части раздроблены, управление войсками слабое. Дисциплина отсутствует. Все идет к поражению. Через пару недель Троцкий еще на командование штабом полковника Носовича посадил. Совсем плохо стало. Этого чекисты уже брали под арест. Подозревали в предательстве. Но Троцкий его освободил и лично поставил командовать штабом округа. Через три месяца Носович от нас сбежал вместе с документами и признался, что в Царицыне подпольной организацией руководил. Так называемым «Национальным центром».

Еще до его бегства стало понятно: не только хлебные поставки, но и военную сторону налаживать надо. Бывших гнать, принимать против них меры. Но на это полномочий нет. Прислали хлебным комиссаром. Снесарев сразу сказал: ты кто такой? Не лезь не в свое дело. В штабе как на белую ворону смотрят. Ни разу в руках винтовку не держал, ни шагу на плацу не сделал, а туда же – в Наполеоны метит.

Ладно. Пока белые далеко от города были, занялся хлебом. Из Москвы требовали – дай хлеба, кончилось продовольствие. Для начала вернул карточную систему и твердые цены. Сразу спекулянтов поубавилось. Утечка муки со складов замедлилась. Затем за подвижный состав взялся. Выяснил – нет паровозов. Никто не знает, где они. На узле целая куча комиссий и ревкомов работает. Но никто не в курсе, куда делись локомотивы. Все друг на друга пальцами указывают. Назначил своих комиссаров. Паровозы нашли. Стояли по тупикам и по запасным путям вокруг города. Посчитали находки.

Оказалось, можно сформировать до десяти составов в день. Пока Краснов не поднялся до ветки Поворино – Москва, отправили в центр более 2 миллионов пудов. Потом белые ветку перерезали. Пришла пора заниматься фронтом, иначе конец. Но Троцкий к управлению военными делами не подпускал. У него там все свои люди. Стал требовать допуска через ЦК и Ульянова. С большим скандалом добился. Разрешили. Первым делом, часть военспецов вместе со Снесаревым арестовал и на баржу посадил. До будущих разбирательств. Явные саботажники. Правда, потом ЦК прислал комиссию во главе с Окуловым, разбираться с обвинениями. Большинство арестованных освободили, в том числе и Снесарева. Его на другой участок фронта назначили.

А я стал разрозненные части в один кулак сводить. На мое счастье Клим Ворошилов с Украины прорвался. 25 тысяч штыков с собой привел. Верный товарищ. Вокруг него стал силы собирать. Через неделю образовал Военный Совет Северо-Кавказского округа. Сам в него вошел, Минина ввел, а потом военспеца Ковалевского на Клима заменил. Ковалевскому тоже не верил. Его вместе с Носовичем по моему приказу арестовывали, но Троцкий вмешался и приказал обоих освободить. Правда, после побега Носовича, Ковалевского чекисты арестовали и расстреляли. За передачу секретных данных белым.

Наконец-то от военспецов очистились и настоящий штаб создали. Первым же приказом объявил мобилизацию в Царицыне всего боеспособного населения. Еще прибавку получил в 24 тысячи штыков. Уже кое-что.

Но в самом городе надо было наводить порядок. Как раз в тот момент чекисты вскрыли большую организацию заговорщиков, которых возглавляли Алексеевы. Инженер Алексеев и два его сына. Из Москвы приехали. Когда нитки потянули, выяснилось, что помощь им оказывал британский вице-консул, консулы Франции и Сербии. Деньги у них были неплохие – 9 миллионов рублей конфисковали.

Готовили мятеж и выступление навстречу донским казакам. Но обожглись на сербах. Хотели сербский батальон на свою сторону сманить. Только сербы их выдали.

Тогда в первый раз пришлось поставить резолюцию «расстрелять». Не сразу рука поднялась. Выгнал всех из вагона, закаменел. Рука левая опять плохо слушалась. Бог ведь из души не ушел. Состояние плохое. Все против нас. На юге белые лучших военных собрали – опытных офицеров. Антанта их всем необходимым снабжает. Русская интеллигенция с ними заодно. Уже не боится за оружие браться. Раньше по ресторанам друг другу головы морочили. А теперь страх потеряли. А мы с кем? Мы, большевики-марксисты? С нами только земляное, тягловое воинство осталось. Грязное, полуграмотное. На нас с надеждой смотрит. В прошлую жизнь не хочет возвращаться. Нажилось в ней досыта. Не тяжкого труда боится, а скотского положения. А эти Алексеевы: мы на тебя, быдло, снова ярмо наденем. На платформе Учредительного собрания. Будто это собрание хоть что-то в России смогло решить! Вспомнил ли я Святое Писание, прежде чем резолюцию поставить? Конечно, вспомнил. Только в первую очередь Ветхий Завет на память пришел. Пожалел ли Господь растленных жителей Содома и Гоморры? Нет, не пожалел. Всех подчистую горящей серой выжег. Почему так жестоко? Потому что они гибель божьему человеку несли. Вырождение и гибель. А что заговорщики несли? Разве не Содом и Гоморру они защищали? Разве не растление души через соблазн процветания на шее презренного раба? Разве не убили бы мятежники тех же мужиков, которые за свой кусок земли воевать пошли? Всегда интеллигентских болтунов не любил, а теперь ярость взяла. Самое презренное, самое продажное племя, эта буржуазная интеллигенция. Настанет время, когда придется новую интеллигенцию воспитывать. А эти скоты нам враги.

Перешагнул колебания. Поставил резолюцию, решительно, словно сотни таких уже раньше написал.

Большую организацию расстреляли. Несколько десятков человек.

После этого сторонники белых в городе уши прижали. Спокойна ли душа была? Как ей быть спокойной! Бог в человека изначально сострадание ко всему сущему заложил. Не забыть, как в детстве гадюку на узкой тропе повстречал. В Гори. Бегали с друзьями по окраине, в разбойников играли. В руках палка. А гадюка не испугалась. Подняла голову и пасть раскрыла. Грозит. Тогда палкой со всей силы ударил. По голове попал. Размозжил. Она по тропинке клубком извивается, умирать не хочет. Страшно стало. Убежал. На душе долго тяжесть была. Так и здесь. Не ударишь палкой – ужалит. Но другого выхода нет. Только душа каменеет. Тепло из нее выходит.

Худо-бедно к обороне города подготовились, но силы неравны были. Белые небывалый напор организовали. Им Царицын необходим. Захвати они его – стратегическая ситуация в корне поменяется. Соединятся белые силы Дона, Астрахани и Урала. Поэтому создал новую 10-ю армию. Сам, без согласования с Троцким. Тот засыпал грозными телеграммами,? а в сентябре нового командующего округом поставил – Сытина, тоже из бывших. Не сошлись мы с Сытиным. Отстранил его от командования. Тут Троцкий совсем взбесился, шлет безумные телеграммы. Тогда написал на одной резолюцию: «не принимать во внимание». И назначил командующим 10 армией Ворошилова.

Но силы белых прибавлялись. Донские казаки по пути к Царицыну грабили деревни и хутора. Добывали себе провиант. Шли сытые и пьяные. Разведка докладывала о пьянстве в частях Краснова. Но нам не легче. Вдобавок, в августе, когда белые подошли вплотную, началась эпидемия «испанки». На военных заводах не хватало рабочих, хромало снабжение частей оружием и боеприпасами. Оставалось последнее средство. Обратился к сознательным пролетариям с призывом встать на оборону города. Издал приказ «Ни шагу назад». Рабочие и железнодорожники сформировали свои отряды. Сумели отбиться. Красновцы шли на город тремя колоннами. Одна колонна под командованием Попова вторглась в рабочий пригород и там ее побили. Но две других наши позиции сильно потрепали. Красные отряды отступили, а кое-где побежали. Фронт стал совсем дырявым. Краснов это понял и приготовился к решительному штурму. Нам дыры затыкать было нечем. В октябре в городе началась паника.

15 октября красновцы овладели станицей Воропоново и вышли к станции Садовой. Это прямая дорога на Царицын. Боеспособных частей на их пути не было. Осталось последним рывком ворваться в город. Их лазутчики изучили обстановку и увидели, что дорога практически свободна. У нас в штабе отчаяние. Не знаем, что делать. Потом мне мысль пришла: Краснов разворачивать войска фронтом не будет. Против кого? Пойдет походными колоннами. Это гораздо быстрее. За сутки будет в городе. Решились на отчаянный шаг. Все участки фронта оголили. Всю имевшуюся артиллерию за ночь стянули на участок предполагавшегося прорыва. Больше ста орудий. Туда же перевели кавалерийскую дивизию Думенко.

Утром 17 октября белые двинулись на Царицын, колоннами. Впереди только небольшой авангард рысил. Кавалерия тоже шла в строю, вдоль дорог. Песни пели. Авангард мы пропустили, а затем, открыли кинжальный огонь. С предельной скорострельностью. Сто орудий на прямой наводке. Удар был для белых сокрушительным.

Думенко тогда заболел, лежал в горячке. Кавалеристов Клим возглавил. Они доделали дело. Картина была страшная. Поля, сплошь усеянные разорванными и порубанными

телами белых. Тысячи тел. Краснов отошел и мы добились большой паузы. Смогли подготовиться к дальнейшим боям. Их еще было много.

Тогда впервые за пять месяцев выспался в своем комиссарском вагоне. Спал целый день. Надежда не позволяла никому меня будить. Когда проснулся, себя в зеркале не узнал. Другой человек на меня смотрел. Война меняет людей, но еще больше меняет необходимость отнимать чужие жизни. За совсем короткий срок я взял на свою совесть гибель множества людей. Виновных и невиновных. Душа от этого каменеет. Исчез романтик революции. Появился послушник идеи. Не знающий сомнений в своем служении. Смотрел на меня из зеркала бездонным взглядом. Бездонным и безжалостным. Страшно стало. Страшно и холодно. Я этого человека еще и сам не знал. Один только ручеек тепла в душу проникал. Любовь Надежды. В марте мы поженились».

Глава 5

Начало схватки

К концу гражданской Иосиф приобрел в ЦК особый авторитет. На какие бы прорывные места его не посылала партия, он везде добивался успеха. Это удивляло и заставляло уважать. У него нет никакого военного образования. Никакого военного опыта, даже солдатского. Но при этом есть независимый взгляд на вещи и способность к стратегической оценке. Там, где он появляется, он берет власть в свои руки, становится центром управления. Никаких авторитетов не признает. Даже наркома Троцкого. Указания наркома игнорирует. Тот считал себя корифеем военной мысли и не позволял своевольничать. Возник затяжной конфликт. Потом начались столкновения и с Ульяновым.

Будучи на Юго-Западном фронте, узнал, что Ульянов собрался пойти войной на Польшу. Это грозило большой бедой. Снова наш вождь впал в революционное прожектерство. На протяжении всей гражданской войны Ульянов вещал о том, что мы переведем ее в мировую революцию. А Троцкий, вторил ему. Писал, что: «война… закончится рабочей революцией в Польше, в этом не может быть никакого сомнения, но в то же время нет никаких оснований полагать, что война начнется с такой революции…» Вот такие стратеги! Надо принести туда революцию на штыках Красной Армии и все будет в порядке. Они думали, что Польша станет запалом революции во всей Европе. В Германии,

Австро-Венгрии, Франции. Европейский пролетариат спит и видит красных конников на улицах своих городов. Что надо было иметь в голове, чтобы не понимать поляков? Поляки несут в себе глубокую ненависть против русских и немцев, которые много раз делили их национальную территорию. Поляки не забыли подавление войсками Александра Суворова восстания Костюшко. Они готовы поднять на штыки солдат «братской» РККА. По непонятным для Ульянова и Троцкого причинам, законы пролетарского интернационализма на территории Польши не действовали. Зато руководители Антанты это отлично понимали. Они накачивали Пилсудского военной помощью. Почти миллион солдат вооружили и подготовили. Французские инструкторы их муштровали. План польского наступления на Россию разрабатывали также французы. В апреле 1920 г. они вместе с петлюровцами, захватили Житомир, Коростень, а затем Киев. Имели пятикратное превосходство. Но разбить нашу 12-ю армию, которой командовали мы с Егоровым, им не удалось. Вскоре мы перешли в контрнаступление, провели несколько успешных операций. В Москве начался военный бред. Главком Каменев совместно с председателем Реввоенсовета Троцким шлют указание развивать наступление на Варшаву. По сходящимся направлениям – Западным фронтом, которым командовал Тухачевский и Юго-Западным под командованием Егорова.

«Мы двинулись на запад, освободили Киев, вышли к Львову, но дальше я идти не захотел. Решили взять Львов и остановиться, потому что лезть в Польшу было самоубийством.

А Западный фронт Тухачевского достиг подступов к Варшаве и также остановился. Как и следовало ожидать, выдохся. Потом события стали развиваться не по плану вождей.

Красная Армия была истощена и вымотана. Наступательную операцию всегда нужно проводить свежими и превосходящими в численности войсками. А у Тухачевского ни того, ни другого не было. Одна только уверенность в собственной гениальности. Да еще надежда на солидарность польских трудящихся. Но вместо солидарности поляки собирались в ополчения, чтобы дать Тухачевскому отпор. Все это лежало как на ладони, но на беду совпали две вещи – революционные иллюзии Ульянова и военная бездарность Тухачевского. Операция была обречена на провал. К тому же, Иудушка под сурдинку наступления решил разделаться с ненавистным ему Иосифом. Он убедил Ульянова и Главкома Каменева в необходимости ликвидировать Юго-Западный фронт и передать его войска Тухачевскому, чтобы тот самостоятельно завершил разгром польской армии. Ульянов согласился, и Политбюро приняло решение объединить все армии, действовавшие против Польши, в составе Западного фронта. Мне предложили создать Южный фронт против Врангеля, о чем сообщили телеграммой. Я был вне себя. До взятия Львова остались считанные дни. И в этот момент меня оставляют без армии с жалкими остатками, а основной костяк снимают с позиций и приказывают одним махом преодолеть 300 верст до Варшавы. Измотанной в боях армии предлагают лететь на крыльях. Терпеть такое я не мог. Минуя все инстанции, дал телеграмму Ульянову: «Вашу записку о разделении фронтов получил, не следовало бы Политбюро заниматься пустяками. Я могу работать на фронте максимум еще две недели, нужен отдых, поищите заместителя. Обещаниям Главкома не верю ни на минуту, он своими обещаниями только подводит…».

Ульянов пока отмолчался, а Троцкий и Каменев дали приказ о наступлении на Варшаву и одновременном отказе от штурма Львова.

Но мы с Егоровым действовали самостоятельно. Отдали приказ Первой конной армии штурмовать Львов

Выполнить этот приказ Первая конная не смогла. Поляки и здесь оказались крепким орешком. Для развития наступления у нас не было сил, и мы остановились.

Но в сравнении с катастрофой под Варшавой это была мелкая военная неудача. Армия Тухачевского к этому времени полностью израсходовала все свои силы, иссякли боеприпасы и продовольствие, тылы отстали. Фронт растянулся и плохо управлялся.

Поляки напротив, сжали как пружину свои отступающие части. Антанта им еще вооружений и техники подбросила. Провели дополнительную мобилизацию. Контрудар поляков был настолько силен, что фронт Тухачевского буквально развалился. Опрокинутые войска спасались бегством, две армии отошли в Пруссию Их там интернировали.

Тухачевский, вместо того, чтобы вернуться из польского похода победителем, бежал из-под Варшавы в результате полного разгрома. Десятки тысяч красноармейцев попали к полякам в плен. Но эта катастрофа не имела ни для него, ни для Троцкого никаких последствий. Потому, что наступление одобрил Ульянов. Ульянов впоследствии смог признать свою ошибку, а Троцкий пытался свалить вину на меня, мол, я не захотел перебросить войска Егорова с Юго-Западного фронта на помощь Тухачевскому. Но все равно, его авторитет в армии был сильно подмочен. Такие поражения не проходят бесследно, ведь поляки отхватили огромную часть исторической русской территории. До Минска.

Я с самого начала выступал против похода на Варшаву. Был принципиальным противником завоевания

исконных польских территорий. Весь российский опыт в отношениях с поляками говорил против этого. Национальное сопротивление поляков такому наступлению было обеспечено. Меня бесили планы сопляка Тухачевского «на плечах» отступающего противника ворваться в польскую столицу». За свои 27 лет Тухачевский успел отсидеть в чине подпоручика в немецком плену почти половину Первой мировой и никогда не стал бы «красным полководцем», если бы не попался на глаза Троцкому, который почему-то решил, что перед ним военный гений. Этот «гений» вопреки простейшим правилам военной науки начал генеральное сражение, не имея проверенной информации о дислокации противника, с измотанной в боях армией и с отставшими тылами. Хуже того, он не поверил добытым разведкой документальным данным о том, что поляки планируют удар под Вепшем, зато дал по радиостанциям приказ армиям Корка и Соллогуба о наступлении на Варшаву. Радиограмма была перехвачена поляками. Результат был предопределен: Пилсудский нанес его войскам сокрушительный удар там, где он не ждал.

За такую безответственность и бездарность следует предавать военно-революционному трибуналу. Тем более, что плененных поляками красноармейцев ждала трагическая судьба. Несколько десятков тысяч умерло в польских концлагерях от голода, и эпидемий и издевательств.

В последствие я не стал напоминать Ульянову, что накануне наступления написал статью-предупреждение в «Правде» о том, чем грозит такая операция. Но собравшиеся вокруг Ульянова вожди не воспринимали меня в серьез, и статья прошла не замеченной. Уже после катастрофы я написал работу «О политической стратегии и тактике русских коммунистов». Работа была теоретической, но в то же время являлась косвенным разбором неудач варшавского предприятия.

В ней шла речь о методике оценки готовности к возможным действиям, об оптимальном выборе непосредственного момента начала действия, о тактике отступления с сохранением порядков. О роли меры в процессе пробы сил. Об оценке необходимого темпа движения. О пределах возможных соглашений.

Ульянова и Троцкого статья удивила: откуда у Кобы такие теоретические задатки? Не знали, что я к тому времени много военных трудов прочитал. Не в кабинете читал, на фронтах гражданской войны. Сундучок мой бессменный большую пользу мне сослужил. В военной теории я уже кое-что стал понимать. Хотя не очень много.

С тех пор отношение Ульянова ко мне изменилось. Я для него уже не «чудесный грузин», а «повар, который готовит острые блюда»».

Но первый грандиозный скандал Ульянов учинил, когда увидел проект Иосифа по будущему устройству СССР. Он в составлении окончательного варианта не участвовал, так как слег с сильной зубной болью. Хотя предварительно свое мнение уже сказал. Однако Иосиф предложил собственный вариант. Время уступок и умолчаний кончилось. Душа его протестовала против того, что политику делают люди, сознание которых замутнено революционной схоластикой. Соглашаться с этой схоластикой он больше не мог и уклоняться от конфликтов с вождем больше не хотел. Речь шла о вопросах принципиальных. Иосиф пошел против Ульянова, желавшего создать Союз совершенно открытым, с полным суверенитетом всех народностей. И назвать такое государство «Союз советских республик Европы и Азии». Еще один случай прожектерства. Полный суверенитет всех народностей без центральной власти – это глупость. В каждой республике есть свой правящий клан. Он будет тянуть одеяло на себя, грабить собственных граждан, стараться оттяпать что-то у соседей. Там всегда будет процветать воровство властей. Нет никакой разницы, кто этими кланами управляет – местные большевики или их противники. Законы национальной жизни складывались веками. Эти законы еще долго никуда не исчезнут. Нужно много времени, чтобы их заменить другими законами. И если этому клану что-то не понравится в политике Москвы – он тут же выйдет из состава Союза. Все они должны контролироваться из ЦК! Сурово контролироваться! Многонациональное государство без центральной власти – это мираж, выдумка мечтателей.

Когда Ульянов увидел, что по Конституции, разработанной Иосифом, Россия имеет федеративное устройство, а в СССР предусмотрено сильное центральное правительство, то пришел в бешенство. В день принятия I Съездом Советов СССР Договора об образовании СССР он написал записку с извинениями «рабочему классу» и с обвинениями Сталину, обозвав его «грузином, который сам является держимордой». В записке Каменеву он объявлял «войну великорусскому шовинизму не на жизнь, а на смерть». Далее Ульянов пророчествовал о будущем центрального правительства СССР, в котором «ничтожный процент советских и советизированных рабочих будет тонуть в море великорусской шовинистической швали».

На заседании комиссии 23 и 24 сентября 1922 года был принят проект Иосифа. Но тут вмешивается Ульянов. Он вызывает в Горки Иосифа и убеждает его изменить свой проект, настаивая на том, чтобы Россия была равноправной по отношению к остальным республикам. Чтобы «вместе и наравне с ними» войти в новый союз. Хотя Иосиф и назвал эту идею «национальным либерализмом», проект он переработал с учетом всех высказанных вождем пожеланий. Все-таки, уступил. В итоге был принят ленинский вариант. 30 декабря 1922 года состоялся исторический съезд Советов, на котором было создано уникальное государственное образование, не имеющее аналогов в мировой истории, – СССР. Доклад по основному вопросу на нем зачитал Иосиф. Он делал это против своей воли и был убежден, что жизнь заставит зажать правителей в республиках в железный кулак. Будущее страны – это фактическая федерация. Иначе страна рассыплется как карточный домик. Ему было досадно, что съезд не захотел понять этой простой истины. Чувство одиночества нарастало. Те единомышленники, которых он для себя на гражданской войне отобрал, были пока фигурами второго ряда. И Клим Ворошилов, и Серго Орджоникидзе и Анастас Микоян и Сергей Киров. Их еще предстояло растить до политиков первой величины. На самом верху он стоял один, в окружении «ленинцев», давно привыкших перебегать из лагеря в лагерь. С ними ходишь, как по тонкому льду. А по спине пробегает холодок от косых взглядов троцкистов. Хорошо, что Господь прибрал Свердлова. Все-таки, Лев Давидович не имеет такой бандитской решительности в расправах над политическими соперниками. Хотя его способность лично расстреливать дезертиров тоже не забывалась.

Отношения с Ульяновым сильно ухудшились. Поэтому неожиданным было его согласие на назначение Иосифа генеральным секретарем партии. Все-таки, Ульянов мог перешагнуть через свои антипатии ради дела. Ему нужен был человек для наведения порядка в секретариате, который раньше вела жена Свердлова. Массовая партия только становилась на ноги. В нее приходили тысячи людей, не знавших азов партийной работы. Везде царила бестолковщина, глупость громоздилась на глупость, работа буксовала. Митинговая эпоха кончилась, мирному строительству нужны были план и организация. Настало время превращать секретариат в штаб партийного строительства. Иосиф сразу согласился. Должность неприметная, но его планам подходила. Он сделает из секретариата штаб

строительства социализма. Куда пойдут партийные работники за советом и содействием? В первую очередь, к нему, в штаб партии. Здесь он и будет ковать новую республику.

Через месяц после назначения Иосифа генсеком с Ульяновым случился инсульт. Неожиданно для себя Иосиф оказался на самом верху партии. В отсутствие председателя Политбюро Ульянова Каменев, как его заместитель, возглавлял Совнарком, Зиновьев – глава Петроградского Совета и председатель Исполкома Третьего Интернационала – международные дела, а Иосиф, как Генсек партии – дела партийные.

Его враги сразу поняли появившуюся опасность. «Серый грузин» в одну ночь превратился в «серого кардинала». На него началась оголтелая атака, но позиции троцкистов были уже не те. Они пустили слишком много крови России, а откровенный бонапартизм Троцкого отпугивал даже закаленных подпольщиков со стажем. Зиновьев и Каменев взяли Иосифа под защиту. Иосиф почувствовал тогда облегчение, хотя особой радости не испытывал. Он не забыл, как метались эти товарищи накануне октябрьского переворота, как выдали план восстания своей публикацией в «Правде». Ему было непонятно, почему в обоих отсутствовал стержень, который делает политика серьезным. Если ты принял решение – иди до конца. Если ты постоянно вихляешь – цена тебе невелика. Эти оба не раз «вихляли» и надежда на них была плохая. Однако в тот момент их помощь оказалась весьма кстати.

Зато в распоряжении наркомвоенмора Троцкого было нечто совсем иное, – еще не поблекший ореол вождя революции, второго человека в партии после Ульянова. Не случайно его любое появление на съездах неизменно встречалось бурными овациями. Большинство членов партии, как и сам Троцкий, считали, что в случае необходимости, только он и достоин, сменить Ульянова. Правда, после позорного поражения под Варшавой наркомвоенмор уже не грезил о прямом приходе власти, а перешел к фракционной деятельности. И тут, неожиданно для себя он обнаружил, что никчемный пост начальника секретариата партии превратился в руках Иосифа в ключевую позицию и именно этот презренный, серый и неграмотный человек встал на его пути к верховной власти. Его следовало убрать, во что бы то ни стало. И Троцкий наполнил политическую жизнь в стране жестокими подковерными играми, заговорами и политическими интригами с целью компрометации Иосифа.

Главные обвинения в адрес Иосифа заключались в том, что тот предал дело революции, отказавшись от распространения ее пожара на Европу. Позже, после смерти Ульянова, троцкисты поставят ему в вину отказ от сворачивания политики НЭПа. Не меньшим грехом считалось и нежелание Иосифа изменять решение X съезда партии о запрете на фракционную деятельность, принятые еще при жизни Ульянова. Лев Давидович вполне обоснованно видел в этом запрете главное преткновение в его усилиях добиться большинства легальным путем. Формирование группы соратников в ЦК и объявление ею особой позиции считалось появлением фракции и наказывалось исключением из партии. Иосиф хорошо усвоил горький опыт Ульянова, собиравшего партию из разномастных сил, по известному принципу «в деле революции любая дрянь пригодится». Разброд и шатания, возникшие в РКП (6) сразу после октябрьского переворота были немыслимыми. Она состояла из бесчисленного количества группировок, объединений и фракций, делавших организационную работу невозможной. X съезд покончил с этой ситуацией, но Троцкий хотел ее возврата, ведь в такой мутной воде ему было бы подсоб-нее достигать своих целей.

В ответ на заговорщицкие усилия троцкистов Иосиф решил прибегнуть к использованию ОГПУ. Но в ту пору в ОГПУ работало множество сторонников «демона революции» и они оказывали огромное влияние на политическую ситуацию. Чего стоило одно убийство чекистом Яковом Блюмкиным германского посла Мирбаха в целях развязывания революционной войны с Германией.

Неоценимую поддержку ему оказал Феликс. Если бы не он, то Иосиф, скорее всего, нашел бы смерть от руки троцкистов.

Глава 6

С помощью ОГПУ

Работу чекистов против оппозиции Ульянов разрешил еще в 1920 году. Тогда Феликс направлял своих оперативников против меньшевиков и левых эсеров. В основном следили, агентурили, в отдельных случаях арестовывали. Но потом поняли, что главная опасность не в бывших соратниках. Эти в большинстве своем разбежались, удрали за границу или сложили оружие. За исключением самых упорных, вроде Бориса Савинкова.

Куда опаснее для большевиков оказалась активность кумиров думающей части народа – писателей, журналистов, университетской профессуры и философов. Они в большинстве своем революцию не приняли. Не приняли насилия и кровопролития и видели в перевороте начало национальной трагедии. В их руках находились перо, университетская кафедра, а порой и трибуна. Дзержинский правильно оценил нетерпимость ситуации: кумиры могут нанести непоправимый вред идеям классовой борьбы и уведут народ в свое стойло. В 1922 году он доложил в ЦК большую справку, состоявшую из перечней наиболее известных фигур российской интеллигенции, занявших антисоветские позиции. Перечни составлялись по профессиональной принадлежности. Группу антисоветских литераторов возглавлял знаменитый Питирим Сорокин, профессор Петроградского университета. Ему ставилось в упрек, что учит студентов ориентировать свою жизнь на преподобного Сергия Радонежского. Далее шли Николай Бердяев, Семен Франк, Иван Ильин, Лев Шестов, Николай Лосский, Федор Степун, Василий Зенковский, Иван Лапшин, Борис Вышеславский, Александр Изгоев и многие другие. Что ни имя – то мировая знаменитость. Отдельными списками проходили выдающиеся врачи, агрономы, кооператоры, инженеры, снова литераторы. В общей сложности – две сотни человек. Вождь, находившийся в ту пору на излечении после инсульта в Горках, потребовал высылки этих людей за границу. Если не поддерживают советскую власть, значит, нечего им здесь делать. Для Ульянова вопрос о праве человека жить на родной земле решался просто. Было решено для начала подвергнуть всех обыску, но арестовать лишь тех, кто мог скрыться. Остальных посадить под домашний арест до депортации.

Иосиф знал о подготовке высылки. Ему было ясно, что русская интеллигенция эту революцию поддержать не может. В отличие от простых пролетариев она видела, что силы, оседлавшие русский бунт, не вызревали внутри страны. Они примчались со стороны. И эти силы готовы к любому кровопролитию, чтобы удержать власть. Это выливалось в такое насилие, какого в России не было в самые жестокие времена прошлого. Неудивительно, что интеллигенция стала противницей большевиков.

Глядя на то, как ОГПУ готовит высылку писателей и философов, Иосиф ощущал свою отдаленность от тех сил, которые примчались со стороны. Он был единственным членом ЦК, который не прятался от царского режима за рубежом, а марксизм перемалывал в своем сознании самостоятельно, в условиях подпольной борьбы. Он предчувствовал, что новые хозяева страны, давно утратившие здесь свои корни, будут постоянно конфликтовать с действительностью. И никто, кроме него, не сможет избрать для новой власти наиболее верный путь. Он также не любил русскую буржуазную интеллигенцию, в которой число

безответственных болтунов было невероятно велико. Самообразование к доблестям этого слоя людей не относилось. Зато самомнения хоть отбавляй. Он был согласен с тем, что большая часть из них не нужна революции. Но ведь надо отделять зерна от плевел. Почему надо выметать самых лучших из русской жизни железной метлой? Иосиф читал труды Сергия Булгакова и Питирима Сорокина. Они родили бесценные мысли о русской цивилизации и о том главном отличии этой цивилизации от цивилизации протестантско-иудейской – о ее нетварном предназначении. О нетварном! Именно о таком будущем мечтал Иосиф. Не о земном, тварном предназначении русской земли, а о ее высокой богоносной роли для всего мира. Они открыли чужеродность иудейского ссудного процента русской духовности и предрекли неизбежное столкновение с этим кощеевым яйцом человечества в будущем. Разве их высылать надо? Их прятать надо от революционной ломки, в затвор прятать. Как схимников. Что бы они в своем затворе думали о дальнейшем нашем пути.

Без них придется наугад идти. Не кому-нибудь придется, а ему, Иосифу. Ведь если он добьется своего и начнет строить социализм, он поведет наступление на ссудный процент. И не станет более страшного врага для мировой буржуазии, чем он, Иосиф. Но он раздавит это кощеево яйцо и подаст пример всему миру: вот он путь настоящего освобождения от захребетников человечества!

Иосиф чувствовал в себе готовность к такой схватке и тайно сожалел, что его возможных соратников выталкивают за рубеж обезумевшие вожди революции. Особенно горько ему было узнать, что Ульянов собственноручно правил списки. А состояние его разума было таково, что он под руководством Крупской не мог производить сложение и вычитание простейших цифр.

Осенью 1922 года два парохода «Oberbijrgermeister Накеп» и «Prussia» отправились в Германию с одним из самых скорбных грузов революционной России. Они увозили 225 неугодных революции светильников разума за границу.

«Философский пароход» вывез этих людей из России в Германию, но тогда никто, кроме Иосифа, не думал, кем их будут заменять. Шла схватка за власть. В 1923 году она обострилась. Из Горок доходили плохие слухи об ухудшении здоровья Ульянова. Феликс понимал, что шансы у троцкистов перехватить власть весьма большие и решил поддержать Иосифа. Он хорошо понимал опасность, исходящую от Троцкого. Самого наркомвоенмора главный чекист ненавидел и называл «Бонапартом с красными перьями», потенциальным могильщиком революции.

Феликс предоставил ОГПУ в распоряжение Иосифа и одновременно начал очищение этого органа от троцкистов. Ведь отказ Иосифа от идеи мировой революции вызвал протесты среди многих видных чекистов. Феликс от них избавлялся, но они не думали складывать оружие. Один из них, Гаврила Мясников, уволившись из органов, создал «Рабочую оппозицию», уходившую корнями в оперативный состав. Потом появилась «Объединенная оппозиция», в которую стали стягиваться недруги разного рода. Штаб этой организации находился на квартире троцкиста Смилги. В нем разрабатывались планы перехода к подпольным методам борьбы против Иосифа. В число заговорщиков входили бывший начальник Петроградской ЧК Бакаев, бывший заместитель начальника Закавказской ЧК Панкратов, бывший начальник Уральской ЧК Черных, бывший начальник Грузинской ЧК Цинцадзе. Особо ретивой позицией отличался бывший начальник Киевской ЧК Яков Лившиц. Все они имели связи среди действующего состава, и нужно было от этих связей аккуратно избавляться. Увольнения шли по всей вертикали. Дело дошло и до заместителей Дзержинского – Уншлихта, Петерса, Трилиссера. Потом пошли увольнения сотрудников рангом поменьше. Попытки очистить органы от агентуры троцкистов не всегда приводили к успеху. Долгое время заговорщики получали сведения от какого-то высокопоставленного источника в ОГПУ. Но попытки разыскать его ни к чему не приводили. Его нашли много позже, когда арестовали главных вождей и стали их допрашивать. Те долго упирались. Но выдали его. Оказалось, работал на них начальник секретно-политического отдела Георгий Молчанов. На момент ареста он уже возглавлял НКВД Белоруссии.

Помощь ГПУ была бесценным подарком для Иосифа. Партию он еще не успел полностью подчинить своему влиянию, даже собственную команду только формировал.

Красная армия вообще не считалась ему верной. В ней оставалось много людей, связанных с Троцким.

В 1923 году дело доходило до того, что самые ретивые из красных командиров вроде Антонова-Овсеенко или Шмидта могли прийти ночью к Троцкому и предложить силами своих частей совершить в стране военный путч. Для них ничего не стоило двинуть верные войска на захват власти и арестовать Иосифа, Бухарина, Зиновьева и всех иных «предателей настоящего ленинизма». Самый решительный из этих командиров Николай Муралов, считал, что сразу после ареста Иосифа и Бухарина следует расстрелять «при попытке к бегству» и объявить их посмертно открытыми врагами ленинизма. В ту пору Муралов командовал Московским военным округом. Ему подчинялись в числе прочих и курсанты кремлевской охраны.

В 1926 году заместитель Троцкого в РВС Михаил Лашевич тайно собирал заговорщиков у себя на квартире и опять предлагал организовать путч силами верных частей РККА «в защиту предаваемой Иосифом революции и ленинского дела»

В тот момент Иосифу сильно помогала мания величия «демона революции». Тот предложения заговорщиков отвергал, полагая, что это будет чисто бонапартистский переворот против своей же партии. Троцкий надеялся на появление мощной силы в свою поддержку внутри ВКП (б). Он никак не мог излечиться от иллюзий своей великой роли в мировой революции.

ОГПУ докладывало Иосифу об этих несостоявшихся заговорах. Он решил не предпринимать никаких репрессивных мер против заговорщиков, лишь велел усилить слежку за ними. Сведения стали поступать к нему ежедневно и нарисовали объемную картину лихорадочного поиска варианта переворота. При этом было очевидно, что заговорщикам безразлично, в какую новую пучину хаоса рухнет страна.

В душе Иосифа накапливался гнев, но и ощущение опасности никуда не уходило. Ощущение ножа, занесенного за спиной.

«Зря меня обвиняют в жестокости. Сколько времени с оппозицией возился, договориться хотел. Не с Троцким, конечно, что с этим договариваться, его только могила исправит. Рабочих много было тогда в оппозиции. Особенно, в первые годы. Говорили: Иосиф партию бюрократизировал, ленинизм забыл. Так и называли себя – большевики-ленинцы. Потом, когда Зиновьев с Каменевым к Троцкому перебежали в 1926 году, стали «объединенной оппозицией». Для них якобы «в партии демократии не стало, Иосиф все под себя подмял». Как удобно, оказывается, большевиком-ленинцем быть! Ульянов бунтарскую партию создавал. В такой партии демократии может быть сколько угодно. Она ничего не создает, только бузит и бунтует. А после гражданской время строительства пришло. Дело о выживании идет. А им свободу болтовни и саботажа подавай! Нас с Бухариным «правыми» обозвали за нежелание сворачивать НЭП. Тогда НЭП только развивался, на нем из хозяйственной катастрофы вылезали. А они его критикуют, потому что не по Марксу! Перед 15 съездом написали платформу

«большевиков-ленинцев». Казалось бы, правильно говорили – промышленность медленно растет, зарплата рабочих медленно растет, бедняки на деревне страдают, кулаки процветают. Правильно говорили, а предложения какие? Рабочим зарплату увеличить. Но тогда отчего промышленность будет расти? Ведь ей на развитие деньги нужны, вот, мы на зарплатах и экономим. Другого еще никто не придумал.

Они средства на индустриализацию предлагают у сельской буржуазии отнять. А много ли там средств? Деревню уже десять лет трясут, еще Временное правительство продразверстку ввело. А троцкисты снова за свое: «обеспечить изъятие у зажиточно-кулацких слоев не менее 150 миллионов пудов хлебных запасов. Бедняков полностью от налогов освободить, заместить ими кулаческие хозяйства». Никак Ульянова и Свердлова не забудут, расколоть деревню хотят. Только время их миновало.

В общем, огласили они на съезде свою платформу, а она вся в духе Иудушки. Звучит звонко, партийцам нравится, а на самом деле, оторвана от жизни. Если бы мы на троцкистской платформе действовали, то страну угробили бы. Снова они хотели галопом по Европам в царство божие промчаться.

Позже мы многое из того, о чем они кричали, сделали. И долю госсектора увеличили и кулака искоренили. Только не тогда, в середине двадцатых, а гораздо позже. Тогда с частниками надо было крепко дружить. Их поддержкой обзавестись.

А перед 15 съездом они распоясались. Хотели массовые недовольства разжечь. Стали на предприятиях выступать перед рабочей массой. Нарушили партийную дисциплину окончательно.

Не получив большинства в ЦК, оппозиция начала открытую борьбу.

Рабочим лозунги оппозиции нравились. «Долой эксплуатацию!» И думать долго не надо и эмоции всколыхнуть просто. На заводах стали писать просьбы о встречах с оппозиционерами. Просили выступить в цехах. Дело шло к окончательному размежеванию.

В октябре Иудушка и Зиновьев проникли на официальную трибуну в Ленинграде. Толпа, конечно, приветствовала «страдальцев». Кричали «Да здравствуют истинные вожди революции!» Это не случайно – на ленинградских заводах троцкистов было много. Они и подготовили рабочих.

В Москве митинговали в Высшем техническом училище. Стало ясно, что они пошли на открытый раскол. Ждать было нечего. 21–23 октября 1927 г. мы провели объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП (б) и обсуждал персональные дела Троцкого и Зиновьева. Их попытки говорить вызывали возмущение. Освистали их, и исключил из состава ЦК. Но они не из тех, кто успокаивается. Решили организованно выступить на демонстрации 7 ноября 1927 г., В Москве и Ленинграде подняли над колоннами свои лозунги: «Повернем огонь направо – против кулака, нэпмана и бюрократа!», «Выполним завещание Ленина!», «Против оппортунизма, против раскола – за единство ленинской партии!».

Мы об этих планах знали. Ягода получил распоряжение решительно пресекать такие выступления. ОГПУ соответственно подготовилось. Поднимавших плакаты били, плакаты вырывали из рук и ломали. Зиновьева и Радека задержали еще до начала демонстрации. В Москве троцкисты устроили свою демонстрацию у гостиницы «Париж» на Манежной площади. Смилга, Преображенский еще ряд известных оппозиционеров речи держали, лозунги скандировали. Тут приехал Мартемьян Рютин с партийцами. Он тогда Краснопресненский райком возглавлял. Устроили там погром. Поколотили кое-кого. С Рютина что возьмешь. Всегда был неудержимым.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=22792331&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.