Режим чтения
Скачать книгу

Колодец с живой водой читать онлайн - Чарльз Мартин

Колодец с живой водой

Чарльз Мартин

Джентльмен нашего времени. Романы Чарльза Мартина

Чарли Финн отправляется в экзотическую Центральную Америку, край тропических лесов и песчаных пляжей, чтобы разыскать сбежавшего из дома сына своего друга Колина. Ведомый клятвой, данной Колину, он спешит по следам пропавшего подростка, но на его пути неожиданно встает Паулина – дочь человека, которого Чарли несколько лет назад довел до банкротства. Знай Паулина, кто он на самом деле, она бы возненавидела его. Но пока она пребывает в счастливом неведении, в ее душе вспыхивают иные чувства.

Чарльз Мартин

Колодец с живой водой

Уильяму Минха Флоресу и Паулине Рик

© Гришечкин В., перевод на русский язык, 2016

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2016

* * *

Глава 1

На малом ходу я двигался через Стилтсвилл[1 - Стилтсвилл – группа свайных построек в океане, расположенных в одной миле к югу от мыса Флорида. Появились в годы Сухого закона как центр азартных игр и торговли спиртным. (Здесь и далее – прим. перев.)], любуясь луной, отражавшейся от зеркальной поверхности залива Бискейн[2 - Залив Бискейн – мелководный залив Атлантического океана на юго-востоке штата Флорида.]. Поздний вечер в океане был моим любимым временем суток – мне нравилось не спеша скользить по спокойной воде, ощущать на лице легкий соленый бриз, смотреть на перемигивающиеся отражения звезд и далекие береговые огни. Сейчас идиллию нарушал появившийся у меня за кормой катер с потушенными ходовыми огнями – тот самый, который я уже некоторое время наблюдал на радаре, но я не стал особо расстраиваться. Чего-то в этом роде я и ожидал.

Главный секрет обладания катером с четырьмя подвесными моторами «Меркюри Верадо» общей мощностью 1400 лошадиных сил заключается в том, чтобы точно знать, когда можно (и нужно) пользоваться его скоростными возможностями, а когда лучше не торопиться. Мой сорокачетырехфутовый спортивный катер фирмы «Интрепид» с центральным кокпитом мог в случае необходимости мчаться быстрее ста миль в час, но сейчас я такой необходимости не видел, поэтому, когда преследовавшее меня судно вдруг увеличило ход, врубив мощные прожекторы и мигалки, я продолжал двигаться с прогулочной скоростью, старательно делая вид, будто никуда не спешу.

На самом деле я предпочел бы поскорее добраться до пункта назначения, но показывать это я не собирался.

От света мощных дуговых прожекторов вокруг стало светло как днем. Мигалка на мостике полицейского катера отбрасывала на воду голубоватые блики. Агент Расс Спенглер, некогда служивший в войсках специального назначения, обожал подобные психологические эффекты. Застать врасплох, напугать, ошарашить – такова была его излюбленная тактика. Ошарашить меня Спенглер пытался, светя мне в глаза мощным ручным фонарем. Не скрою, это было неприятно, но я нисколько не растерялся: в эти игры мы трое играли уже довольно давно. Третьей в нашей компании была напарница Спенглера, Мелани Беквит – коротышка с наполеоновским комплексом, компенсировавшая недостаток роста с помощью анаболических стероидов. Мышцы у нее были побольше, чем у меня, а вот умом бедняжка похвастаться не могла.

В случае каких-то непредвиденных обстоятельств я мог с легкостью «сделать» агента Спенглера в гонках Морской формулы, но от судна Береговой охраны, которое также появилось на моем радаре, уйти мне вряд ли бы удалось. Тем более что Береговая охрана могла вызвать самолеты и вертолеты, и тогда мне бы точно не поздоровилось. Возможно, я и успел бы вернуться к острову, высадиться на берег и затеряться в ночной темноте, но тогда сегодняшний рейс стал бы для меня последним, а уходить на покой я пока не собирался. В последнее время все у меня складывалось почти так, как я хотел, поэтому рисковать своим будущим – равно как и настоящим – мне было совершенно не с руки. Вот почему четыре подвесных мотора за кормой моего катера были последним средством. Крайним средством. Если бы я прибег к их соединенной мощи в столь безобидной (сравнительно) ситуации, это означало бы, что я больше никогда не смогу выйти в море на своем новеньком катере стоимостью почти полмиллиона, а я всерьез намеревался использовать его и дальше. С другой стороны, катер – это всего лишь инструмент, к которому не стоит слишком привязываться, если, разумеется, планируешь и дальше оставаться в бизнесе. Это правило, кстати, относится не только к катерам, дорогим или дешевым, но и вообще ко всему, в том числе – к людям. Никаких привязанностей. Никаких слишком тесных связей и близких отношений. В любой момент ты должен быть готов бросить все, что имеешь, чтобы агенты Спенглер и Беквит, равно как и их коллеги, не смогли подцепить тебя на крючок.

Я был в бизнесе уже больше десятка лет и давно усвоил: к вещам, сколько бы они ни стоили, следует относиться спокойно. Не держаться за них. Не вцепляться мертвой хваткой. То же относилось и к людям, с которыми сводила меня судьба. Ведь если знаешь, что дорогие тебе люди балансируют над пропастью и достаточно легкого толчка, чтобы они полетели вниз, поневоле задумаешься, стоит ли обременять себе привязанностями и сильными чувствами. Ведь в нашем деле главное – осторожность. Осторожность и осмотрительность. Фигурально выражаясь, каждый, кто рискует так, как я и мне подобные, должен стоять на берегу только одной ногой, чтобы в нужный момент оттолкнуться от него и отправиться в неизвестность. А стало быть, основное правило таково: ничем не владей, чтобы лишний груз не утянул тебя на дно. Второе, еще более важное, правило гласит: не позволяй ничему обладать тобой. Ничему и никому.

Пока полицейский катер маневрировал, я бросил взгляд на свои наручные часы. Это были часы «Марафон», модель для ныряльщиков. Их подарила мне Шелли. Она утверждала, что я способен опоздать даже на свои собственные похороны, поэтому выставила время так, чтобы часы спешили на пять минут. Тритиевые вставки на стрелках ярко светились в сгустившейся над морем темноте. Запас времени у меня был, поэтому я заглушил двигатели и повернулся навстречу ослепительному свету прожекторов. Море было абсолютно спокойным, поэтому полицейский катер без проблем подошел ко мне почти вплотную. Над водой разнесся усиленный мегафоном голос агента Спенглера:

– Привет, Чарли Финн! Ты даже не представляешь, как я удивлен, что встретил тебя здесь в столь поздний час!

Я засунул руки в карманы и улыбнулся. «Столько пивнушек разбросано по всему миру, а она выбирает мою»[3 - Эту фразу произносит герой Хамфри Богарта в фильме «Касабланка» (США, 1942 г.).] – вот что означала моя улыбка.

Агент Беквит перепрыгнула на мой катер и привязала его за нос к корме полицейского катера.

– Стой смирно, – приказала она.

Управление по борьбе с наркотиками, Береговая охрана и Комиссия по проблемам охоты и рыболовства обладают довольно широкими полномочиями, чем успешно пользуются, не слишком боясь нарушить мои конституционные права. Планируя внезапный обыск, агенты Спенглер и Беквит отлично знали, что я не стану обжаловать их действия в суде или звонить своему адвокату, поэтому в следующий час они и их натасканная на наркотики немецкая овчарка Молли старательно искали хотя бы
Страница 2 из 32

следы запрещенных веществ. Скрестив руки на груди, я спокойно наблюдал за их усилиями. Сердце у меня не дрогнуло, даже когда агент Спенглер натянул акваланг и плюхнулся в воду, чтобы обследовать днище моего катера: я знал, что он все равно ничего не найдет.

Еще минут сорок у агентов ушло на то, чтобы заглянуть в каждый уголок, в каждую щель ходовой рубки. Все это время Молли преданно сидела возле моих ног, а я чесал ее за ушами и давал полизать свою руку. Время от времени собака поднимала переднюю лапу и упиралась мне в бедро, а я потихоньку скармливал ей собачьи лакомства в виде крошечных косточек.

Без малого два часа агенты пыхтели и потели, но так и не нашли ничего криминального. В конце концов Спенглер связался по мобильнику с кем-то из начальства, после чего агенты отцепили мой катер и отчалили, не сказав мне ни слова.

Расклад был предельно ясен. Кто-то сообщил агентам, что сегодня ночью я отправляюсь с грузом, вот они и решили взять меня с поличным. Сведения были, в общем-то, верными; подвох заключался в том, что те же люди, которые проинформировали УБН о готовящейся поставке, не забыли предупредить и меня о том, что агенты в курсе. Тот, кто больше платит, всегда оказывается в выигрышном положении, а Колин, мой деловой партнер, никогда не жалел денег на своевременную информацию. Спенглер и Беквит гонялись за мной уже лет пять. До них были агенты Миллер и Маркс, но, несмотря на то что за все это время я перевез столько наркоты, что ею можно было раз тридцать загрузить «Интрепид» под завязку, не попался я ни разу.

Не собирался я попадаться и сегодня ночью.

Когда полицейский катер отошел на достаточное расстояние, я запустил моторы и не торопясь двинулся дальше. С каждой минутой дистанция между мной и агентами становилась все больше, и наконец я потерял их из виду, углубившись в лабиринт каналов, впадающих в залив Бискейн южнее Майами. Негромко напевая себе под нос, я тихо скользил в темноте мимо стофутовых яхт и двадцатимиллионных особняков, принадлежащих сливкам общества. Близ большинства этих домов я не раз делал закладки, однако причина моего успеха (а также того, что я до сих пор оставался на свободе) заключалась вовсе не в этом, а в том, что я предпочитал держать полученную информацию при себе. Я умел хранить секреты и прекрасно знал, чем может обернуться в нашем деле длинный язык. То, что стало мне известно, могло всплыть лишь в том случае, если бы это оказалось полезно лично для меня. Только тогда я мог бы пойти на риск, связанный с разглашением весьма щекотливой информации о некоторых привычках и склонностях власть имущих.

На первый взгляд в лабиринте каналов можно было легко затеряться, но я на этот счет нисколько не обольщался. У меня не было ни малейших сомнений, что Беквит тайком установила на моем «Интрепиде» миниатюрный GPS-приемник. В первый раз она проделала подобную штуку несколько месяцев назад, и с тех пор мы играли в своеобразные «морские кошки-мышки». Я не исключал даже, что сегодняшнее шоу с фонарями было затеяно исключительно для того, чтобы спрятать на моем катере нового миниатюрного «шпиона», поскольку под действием морской воды старый мог начать подавать некорректные сигналы. Не исключено, впрочем, что в нем что-то разладилось сразу после того, как я обработал его раствором соляной кислоты, что тоже содействовало ускоренной коррозии. Даже не могу вам сказать, что же случилось с ним на самом деле.

Началось это, впрочем, еще при Миллере и Марксе. В тот раз я обнаружил следящее устройство через несколько дней и, недолго думая, продал катер одному парню, который собирался в долгую поездку сначала на юг, потом – через Панамский канал, а потом – снова на север, но уже вдоль Тихоокеанского побережья. Тогда агенты вообразили, что я отправился за крупной партией товара в Мексику, и бросили на перехват катера, самолеты и вертолеты… Словом, операция обошлась недешево, а результат был нулевой. Впоследствии тот парень мне рассказывал, как разозлились агенты, когда выяснилось, что он тихо-мирно рыбачит неподалеку от мексиканского побережья. Когда же Миллер и Маркс убедились, что он – это не я, с ними едва не случился припадок. Еще больший сюрприз поджидал агентов, когда вечером того же дня они нашли меня на крыльце моей хибары на Бимини, где я преспокойно потягивал кофе и любовался закатом. Увидев перед собой их вытянувшиеся рожи, я с трудом удержался от смеха.

Сейчас я смотрел на темную воду и прислушивался к басовитому урчанию моторов. Я не покупал этот катер, но он настолько мне нравился, что Колин позволил мне назвать его по своему вкусу. Недолго думая, я окрестил его «Легендой». Назавтра мне должно было исполниться сорок, и мне казалось, что слово «легенда» лучше всего подходит для описания всего, чего я сумел достичь за четыре десятилетия своей жизни.

Пришвартовавшись к одному из причалов, я проверил радар и убедился, что Спенглер и Беквит, как я и предполагал, не ушли далеко. Они, однако, были не единственными, кто умел обращаться с GPS-аппаратурой. Агенты первыми затеяли «охоту на лис», но это вовсе не означало, что мне нечем было им ответить. В конце концов, у меня тоже был напарник – Колин, но наши с ним отношения были более тесными и дружескими, да и наша небольшая «фирма» основывалась на системе доверия – насколько между преступниками вообще может существовать какое-то доверие. А это, в свою очередь, означало, что мы с Колином могли исключить большинство случайностей, которые чаще всего и губят предприятия, подобные нашему. Да, мы продавали запрещенные вещества, но товар мы поставляли только тем клиентам, в чьей надежности у нас не было сомнений. И самое главное, мы никогда – абсолютно никогда – не делали закладку в то время и в том месте, которое указывал клиент. Если кто-то требовал, чтобы мы доставили наркотик в такое-то время и по такому-то адресу, мы сразу и навсегда отказывались от сотрудничества. Такие клиенты были нам не нужны, сколько бы денег они ни обещали. И надо сказать, что только благодаря неукоснительному соблюдению установленных нами правил нам с Колином удавалось оставаться в бизнесе, постоянно опережая Спенглера, Беквит и иже с ними на несколько шагов.

Заглушив двигатели, я включил на разогрев кофеварку и достал из сумки коробку свежих пончиков. С моей точки зрения, преследовавшие меня агенты должны были нагулять зверский аппетит. Для Молли я насыпал в миску сухой собачий корм – ягненок и оленина, все, как она любит.

Потом я перегнулся через борт, отыскал в воде неприметный поплавок, какие обычно привязывают к крабовым ловушкам, и достал с глубины притопленный гидрокостюм. В это время года вода в канале была не особенно холодной, зато в черном гидрокостюме я был в ней почти не заметен; вот если бы взял только баллоны с воздухом, моя светлая кожа могла бы меня выдать. Надев гидрокостюм, я вставил в рот загубник дыхательного аппарата и соскользнул с кормы в воду. Там я натянул ласты и начал свой полуторамильный заплыв. На моих кислородных баллонах были смонтированы движители «Пегас», благодаря которым я мог двигаться под водой со скоростью около ста семидесяти футов в минуту, то есть чуть меньше двух узлов[4 - Узел – морская и авиационная единица скорости, равная одной
Страница 3 из 32

морской миле (1852 м) в час.]. Кроме того, в подводном тайнике вместе с гидрокостюмом хранился и буксировщик аквалангиста Х-160, за который я мог держаться как за торпеду. Благодаря этим двум устройствам я двигался под водой достаточно быстро и незаметно, сберегая свои физические силы на случай, если они мне понадобятся.

Первые полчаса я двигался по сетке каналов, пока не заметил на берегу мигающий огонь маяка. Глубина здесь была футов сорок, и я выключил и бросил буксировщик, потом выбрался из гидрокостюма, который сразу пошел на дно, и вынырнул на поверхность рядом с «Патфайндером», который я собственноручно пригнал и поставил у маяка три дня назад. Отвязав швартов, я бесшумно отошел от пристани. Еще через полчаса я оказался на траверзе частного пляжа, где бушевала мегавечеринка с участием целой баскетбольной команды, известного рэпера со свитой, поп-звезды со всеми «прилипалами», директора крупного хедж-фонда со всеми девками, которых он сумел закупить, и доброй четверти городской элиты в придачу. Что ж, если все эти люди предпочитали превращать свои деньги в белый порошок, который они вдыхали со стеклянных столиков, с антикварных блюдечек и просто с тыльной стороны ладони, это было их право, их привилегия и их выбор. И их смертный приговор. Что касалось меня, то я просто доставлял то, чего им хотелось. А если бы я почему-то отказался это делать, на мое место тотчас пришел бы другой или другие. Как говорил Кейнс[5 - Кейнс Джон Мейнард – британский экономист, чьи идеи (кейнсианство) имели огромное влияние на современную экономическую и политическую теорию.], спрос рождает предложение, и с этим уже ничего не поделаешь, как бы ни был наш товар вреден, опасен для потребителей.

Чуть правее пляжа – почти напротив особняка, из окон которого гремела музыка, – находился небольшой, скудно освещенный причал. Я бесшумно направил к нему свой катер, ощупью отыскал в настиле разболтавшуюся доску и, приподняв ее одной рукой, другой переложил в углубление несколько запечатанных пакетиков с порошком. Тайник я замаскировал, сдвинув на него одежный шкафчик на колесиках. Заодно это должно было служить сигналом, что товар на месте.

На все про все у меня ушли считаные секунды. Я, впрочем, уже бывал здесь раньше, так что процедура была мне хорошо знакома. Надежный, постоянный покупатель – и щедрый к тому же.

Достав мобильник, я отправил СМС, подтверждая доставку, потом оттолкнулся от причала и растворился в темноте.

Час спустя я осторожно вошел в заросли мангровых деревьев и причалил к берегу неподалеку от того места, где оставалась «Легенда». Мой катер был освещен, будто взлетная полоса, – целых четыре полицейских судна направили на него батареи мощных прожекторов. Похоже, агенты УБН решили, что повторный обыск позволит им отыскать то, что они не нашли двумя часами раньше. Ну-ну, надейтесь… Даже издалека мне было хорошо видно, как Беквит и Спенглер мечутся по палубе, бранясь на чем свет стоит и спотыкаясь о разбросанные вещи. Молли с крайне довольным видом сидела на корме, а ее черный нос побелел от сахарной пудры – похоже, овчарка добралась до пончиков раньше агентов.

На набережной, примерно в полумиле от места стоянки «Легенды», я заметил светящуюся вывеску круглосуточной пиццерии и, лавируя между причаленными лодками, направился туда. Минут через пятнадцать – уже пешком – я подошел к «Легенде», держа на плече внушительных размеров картонку.

– Привет, ребята! Как насчет пиццы?.. – осведомился я, спрыгивая на палубу своего катера.

Должен сразу сказать – агентам это очень не понравилось, но, поскольку они не обнаружили на «Легенде» ни запрещенного товара, ни больших сумм наличными, а также никаких признаков того, что там когда-то хранилось либо то, либо другое, им не оставалось ничего другого, кроме как обложить меня последними словами, после чего агент Спенглер велел мне убираться.

Что я и сделал.

Минут через пятнадцать я выбрался из лабиринта каналов и, оставив «Легенду» на платном причале на побережье, пересел на велосипед. Несколько минут неторопливой езды, и я был уже на заднем крыльце дома Колина.

Когда Колин строил свой дом, его жена Маргерит попросила установить в задней прихожей несколько одежных шкафчиков наподобие тех, в какие дети, придя из школы, швыряют спортивную форму, включая грязные кроссовки и вонючие носки. Когда я стал фактически членом семьи, Колин выделил один шкафчик мне. И, как для всего, что делал Колин Спектор, для подобного поступка имелось больше одной серьезной причины.

Подойдя к своему шкафчику, я сунул руку в верхнее отделение, в дальнем углу которого имелась небольшая, совершенно незаметная снаружи потайная ниша. Она была совсем небольшой, как раз по размеру мобильного телефона, а уж симка-то в ней помещалась без проблем. Таких мест в доме и окрестностях было довольно много, и я пользовался ими по очереди. Сейчас я нащупал в нише небольшой пластиковый прямоугольник размером с почтовую марку. Одним быстрым движением я вставил его в свой мобильник, выбросил старую сим-карту в мусорное ведро и снова убрал мобильник в карман.

Подобную операцию я проделывал уже несколько десятков или даже сотен раз.

Потом я вошел в дом.

Мария сидела на диване. Тугие косички. Ленточки. Следы материнской косметики на лице. Розовое балетное трико. Подтянув к груди коленки с лежащим на них пакетом попкорна, девочка внимательно смотрела наш с ней любимый фильм. Я опустился на диван как раз в тот момент, когда на экране монахини хором запели о своей главной проблеме – о послушнице по имени Мария. Настоящая Мария – та, что сидела рядом со мной на диване, – тотчас спустила на пол одну ногу и принялась отбивать такт ступней и подпевать, да так громко, что ее голос заполнил гостиную и достиг кухни. Завладев нашим вниманием и убедившись, что занавес на сцене ее жизни вот-вот откроется, Мария встала на диване и запела в полную силу. У нее был красивый, сильный голос – настоящий певческий, которым девочка с удовольствием пользовалась, хотя, конечно, ей еще не всегда хватало профессиональной вокальной подготовки. Высоко подняв брови и лукаво улыбаясь, она задавала нам вопрос, которому было уже больше полувека: что же делать нам с Марией?[6 - «Что же, что же делать нам с Марией?..» – фраза из популярного бродвейского мюзикла «Звуки музыки».] Как решить эту сложную проблему?

Я и Мария впервые посмотрели «Звуки музыки», когда ей было четыре. Тогда у Колина и Маргерит был сложный период – навалились какие-то дела, и друзья попросили меня посидеть с девочкой, пока они будут их решать. Я о детях почти ничего не знал – особенно о таких маленьких, поэтому включил видеокассету со знаменитым мюзиклом, который, как мне казалось, заинтересует девочку и поможет нам скоротать время до возвращения родителей.

Я не ошибся. Музыкальный фильм очень понравился Марии, да и мне тоже. С тех пор мы смотрели его не один десяток раз. Сейчас дочери Колина было двенадцать, и она знала наизусть не только все песни из мюзикла, но и могла назвать поименно всех исполнителей оригинального состава.

С дивана Мария перепрыгнула на стол для пула и закружилась, затанцевала на зеленом сукне, оставляя на нем изящные меловые отпечатки ступней. Ее
Страница 4 из 32

руки то поднимались, то опускались, как крылья бабочки; при этом она лишь чудом не задевала висящие довольно низко над столом направленные лампы, но, казалось, Мария этого не замечала. С напористостью ребенка, который никогда не устает, она снова и снова пыталась добиться от «публики» бурного одобрения… с которым в последнее время наметились серьезные проблемы. Дело было, разумеется, не в Марии, а в нас, взрослых: мы уже столько раз «реагировали» на ее блестящие выступления, что просто не могли проделывать одно и то же с достаточной степенью искренности, а все наши попытки продемонстрировать подобие веселья постепенно превращали нас в толпу тугоухих кретинов, пытающихся подпевать оперной примадонне. Именно так появилась наша собственная версия ставшего почти священным музыкального номера. Вот и сейчас из кухни донесся нестройный дуэт Колина и Маргерит, больше похожий на рэповый речитатив. Что касалось меня, то я с энтузиазмом отбивал ритм каблуками и ладонями и завывал на манер койота.

Мартышка, играющая на горшках и кастрюлях, и та справилась бы лучше. Или, во всяком случае, вышло бы у нее музыкальнее.

Мария на столе проделала еще несколько фуэте и плие и, почувствовав, что комната медленно, но верно погружается в музыкальный хаос, замерла, подбоченившись и приподняв одну бровь. Губы ее слегка изогнулись в легкой гримасе, однако продолжалось это недолго. Через секунду она уже вернулась на диван к недоеденному попкорну и только резко выдохнула, выразив таким образом свое недовольство. Отправив в рот горсть жареных кукурузных зерен, Мария некоторое время жевала, потом откинула упавшую на глаза прядь волос и, достав смартфон, стала набирать эсэмэску подруге. Ее пальцы проворно бегали по экрану, но брови продолжали хмуриться, а взгляд передавал совсем другой текст. «Какие же вы старые!» – вот что говорило ее лицо, и я рассмеялся:

– Да уж, мы такие.

Отложив пакет с попкорном в сторону, Мария по-турецки уселась на диване, отправила в рот еще порцию кукурузы и вытерла жирные руки о рукав моей рубашки. Я придвинулся ближе, готовясь проделать один из своих «фирменных» комедийных трюков, которые когда-то заставляли Марию хохотать буквально до слез. Когда-то, но не теперь. Теперь она была уже «взрослая» – ей исполнилось двенадцать, и она считала ниже своего достоинства веселиться по всяким глупым поводам. Остановив меня коротким движением руки, Мария произнесла, не отрывая взгляда от экрана смартфона:

– Я тебя не слушаю, за обедом скушаю.

Я рассмеялся и, поднявшись, сделал вид, будто направляюсь в кухню, но, как только Мария со вздохом облегчения наклонилась ближе к своему смартфону, я схватил с дивана пакет с попкорном и высыпал остатки прямо ей на голову.

– Дядя Чарли!.. – Мария – маленькая фурия в розовом – вскочила и возмущенно топнула ногой. – Как ты мог так поступить со мной?! – Ее глаза широко распахнулись, а в голосе зазвучали театрально-драматические нотки. – Я только что покрасила волосы, а ты!.. Ты!..

Обожаю эту девчонку!

– Похоже, – со смехом проговорил я, – это только доказывает то, что все мы и так давно знаем… – Я сделал шаг по направлению к кухне.

– Что? Что это доказывает? – Мария смотрела на меня растерянно.

Я приветствовал Колина, который вышел мне навстречу из кухонных дверей. Он-то знал, что? последует дальше.

– То, что нам всем нужно что-то срочно делать с Марией.

Пригибаясь под градом попкорна, барабанившего по моей спине, я нырнул в кухню и, порывшись в холодильнике, отправил в рот оставшиеся от обеда лакомые кусочки. Это право я присвоил себе как крестный Марии и ее старшего брата Сэла.

К счастью, девочка не умела долго сердиться. Довольно скоро Мария появилась в кухне и одарила меня взглядом, приглашая полюбоваться ее новой школьной сумкой. Зная, что? от меня требуется, я поспешил выразить самое искреннее восхищение и одобрение. Когда мир был окончательно восстановлен, Мария взяла меня за руку и вывела в коридор, к двери прачечной. Там на специальных плечиках висел новый купальник, который после долгих уговоров купила ей мать. Подбоченясь и притопывая ногой в такт взмахам длинных ресниц, Мария сказала:

– Папа говорит, я должна сдать его обратно в магазин.

Купальник был размером с носовой платок, даже меньше: сплошные завязки и минимум ткани. Я обернулся к Колину:

– Правильное решение.

Мария несильно хлопнула меня по плечу:

– Дядя Чарли, ты мне совсем не помогаешь! Я тебя не для этого позвала!

Я снял купальник с вешалки и поднес к глазам.

– Но он же совсем ничего не скрывает. Кроме того, он белый… – Я растянул ткань руками. – … И почти прозрачный.

Ресницы снова взлетели и опустились.

– Но это же хорошо, дядя Чарли! Так и надо! Или ты не видел, какие у меня… э-э… соперницы?

Я взял Марию за подбородок и заставил слегка приподнять голову.

– Ты вне конкуренции, детка! На всей земле не сыщется другой двенадцатилетней девочки, которая могла бы с тобой сравниться. Ну и… сама подумай, зачем тебе нужны мальчики, которые захотят с тобой знакомиться только из-за твоего вида в этой штуке?

– Но у мамы с папой все было именно так!

– Очко в ее пользу! – весело рассмеялась Маргерит, выглядывая из кухни.

– Вот и нет! У нас все было совершенно не так, – тут же возразил Колин. – На самом деле сначала мне понравилось, как ты играешь на пианино. До этого я даже ни разу не видел тебя в том бело-голубом полосатом бикини с завязочками.

– Как я играю на пианино?! – фыркнула Маргерит. – Да ты же не отличаешь си от до, Колин Спектор! Тебе еще в детстве медведь на ухо наступил.

Все это Марию совершенно не убедило, и она вопросительно посмотрела на меня, ожидая, что я в конце концов приму ее сторону. Я предпринял еще одну попытку переубедить ее:

– Кроме того, – начал я рассудительно, – существует такая проблема, как рак кожи, которому особенно подвержены те, кто не прикрывается от прямых солнечных лучей. Мы с твоим отцом хотим уберечь тебя от этого, так что…

Мария фыркнула:

– Да уж, уберечь!.. Чего вы хотите на самом деле, так это того, чтобы на пляже я выглядела… – Она сложила пальцы колечком и поднесла к глазам: – Как полный ноль!

* * *

Мое собственное детство не оставило у меня почти никаких воспоминаний. Собственно говоря, никакого особого детства у меня просто не было. И даже сейчас моя жизнь наполнялась смыслом, только когда я оказывался в доме Колина, когда слышал доносящиеся из комнат смех и голоса или когда держал руку Марии в своей. В эти моменты я чувствовал себя членом семьи. Больше того, я был им – стал после того, как Колин и Маргерит попросили меня вырастить и воспитать Марию и ее старшего брата, если с ними самими что-нибудь случится. И каждый раз, когда я входил в этот дом, когда хрустел попкорном, когда вместе с Маргерит подшучивал над Колином, когда доедал лакомые кусочки из холодильника, забрасывал ноги на журнальный столик или выносил мусорное ведро – только тогда я чувствовал, что живу по-настоящему, и наслаждался каждой минутой такой жизни.

* * *

Колин и я редко выходили в одну и ту же дверь, поэтому, когда он и Маргерит покинули дом через парадное, я направился к черному ходу. В задней прихожей я столкнулся с Сэлом, который выносил
Страница 5 из 32

мусор.

– Привет, Здоровяк!

И я обнял Сэла, точнее – попытался обнять. По какой-то причине парень держался напряженно и, как мне показалось, холодно. Во всяком случае, к обнимашкам он был не расположен. Накачанные (к сожалению, не обошлось без стероидов) мускулы закрывали его, точно броня, к тому же от Сэла крепко пахло сигаретным дымом. Веселый, любознательный, отзывчивый мальчуган исчез, остался настороженный, полувраждебный подросток в бейсболке набекрень. В ответ на мои слова он только неохотно кивнул:

– Привет, Чарли.

Он назвал меня просто «Чарли», а не «дядя Чарли», и я это заметил. Несмотря на это, я был рад его видеть, поскольку в последний раз мы встречались довольно давно.

– Твой отец говорил, ты собираешься с сестрой на прогулку?

Сэл легко удерживал в одной руке переполненное мусорное ведро, и я вдруг отчетливо осознал, что он выглядит очень сильным. Почти как взрослый мужчина.

Сэл коротко кивнул:

– Да. Я подумал, может, мы немного покатаемся при луне на «Желтопере»?

Название «Желтопер» носил двадцатичетырехфутовый плоскодонный катер Колина с трехсотсильной подвесной «Ямахой». Для тихой, как сегодня, погоды он подходил идеально. Кроме того, «Желтопер» был снабжен первоклассным навигационным оборудованием, так что заблудиться Сэл и Мария просто не могли.

– Прекрасный выбор. Сегодня полный штиль, и я уверен – вы прекрасно проведете время.

Сэл снова кивнул и даже попытался улыбнуться. Показывая куда-то наверх, он проговорил:

– Мария обожает стоять на башне для спиннингистов, когда лодка движется, так что… – Он пожал плечами: – Ну, ты же ее знаешь…

Тут я впервые заметил, что Сэл слегка сутулится, словно на его плечах лежит какое-то невидимое бремя. Его глаза были обведены темными кругами, а голос звучал хрипло и устало. Показав кивком на ведро, с которого капала на пол какая-то жидкость, Сэл добавил:

– Я лучше пойду, а то течет…

Он вышел на крыльцо и почти сразу исчез за гаражом, а я ненадолго задержался на ступеньках, чтобы мои глаза и уши успели привыкнуть к ночной тишине и темноте. Только потом я спустился к причалу. Усталое лицо Сэла еще долго стояло перед моим мысленным взором, так что в конце концов мне сделалось немного не по себе.

* * *

Сорок четыре мили я преодолел меньше чем за час и даже успел немного вздремнуть. Когда над Атлантикой встало солнце, я уже сидел на крыльце с чашкой горячего кофе в руках и думал о том, что сегодня мне исполняется сорок лет и что сегодня же должна состояться моя свадьба. И то и другое было поводом для радости, но, когда взгляд упал на мое левое запястье, я невольно нахмурился. Часы, которые подарила мне Шелли, исчезли. Я их где-то посеял и понятия не имел – где.

И произошло это в течение последних десяти-двенадцати часов.

Скверно…

Глава 2

С самого раннего детства мною владело одно чувство, одна эмоция, которая поглощала все остальное. Сколько я себя помнил, я постоянно ощущал себя грязным. Что бы я ни делал, как бы ни пытался отмыться, у меня ничего не получалось. Я не мог очиститься.

Счета за электричество мама оплачивала отнюдь не регулярно, поэтому в нашем доме горячая вода была роскошью. А это означало, что каждый раз (довольно редко), когда я ее обнимал, мне в нос ударял исходящий от маминых волос застарелый запах сигарет и прокисшего пива. Моя одежда не часто бывала свежей, из-за чего в школе я чувствовал себя довольно неловко. Наша крохотная кухонька была завалена стопками немытых тарелок и сковородок, а дом кишел тараканами, которые по ночам частенько падали на меня с потолка. В гости к друзьям, особенно с ночевкой, меня почти не приглашали. Собственный внешний вид вызывал у меня острое чувство стыда, так что я старался держаться как можно скромнее и привлекать к себе минимум внимания. Внимания мне хотелось меньше всего, так что уже в детстве уютнее всего я чувствовал себя в темноте.

Должно быть, именно поэтому я сумел добиться многого – и многое сходило мне с рук.

Подростком я предпочитал проводить время на пляже города Джексонвилла во Флориде. Босой, светловолосый, худой, я допоздна бродил по песку, как какой-нибудь бездомный бродяга. Ни ответственности, ни обязанностей я не знал и знать не хотел. Порой я казался себе похожим на Гекльберри Финна, и, хотя моя фамилия не имела никакого отношения к этому литературному герою, я считал, что между нами есть связь. Я воображал себя Геком Финном – и вел себя соответственно. Жили мы с матерью буквально через улицу от пляжа, и я любил, взобравшись на чердак над нашим вторым этажом, смотреть в слуховое окошко, любуясь живописными океанскими восходами. Мне нравилось наблюдать игру красок над светлеющим горизонтом, и я часто думал, что маленький бродяга Гекльберри тоже оценил бы подобное зрелище.

Своего отца, водителя такси, я почти не помнил. Он разбился на своей машине, когда мне было три года. Маме не везло в жизни с двумя вещами: с мужчинами и с деньгами. Она знала этот свой недостаток, поэтому, получив отцовскую страховку, совершила, наверное, единственный за всю жизнь мудрый поступок, сполна расплатившись за дом. В глубине души мама всегда была склонна к авантюрам, чем, как она говаривала мне впоследствии, и объяснялся ее брак с моим отцом (что, если принять во внимание его любовь к джину, действительно было довольно рискованным предприятием). После того как мама полностью выплатила закладную за дом, он стал ее собственностью, а это означало, что теперь никто не сможет отнять его ни у нее, ни у меня. И пускай у нас не каждый день была еда, зато мы могли не бояться, что лишимся крыши над головой. Правда, в сильный дождь наша крыша протекала, но мама считала, что это дело десятое. Когда банк прислал нам документ, подтверждающий право собственности, она взяла меня двумя пальцами за подбородок и, поглядев в глаза, сказала: «Никогда не рискуй тем, что не можешь позволить себе потерять».

Когда мне исполнилось одиннадцать, я стал работать в ресторане, стоявшем на той же улице неподалеку от нашего дома. Работал я за чаевые, которые отдавал матери, чтобы ей было чем платить за коммунальные услуги. Когда она выкупила наш дом, ей стало казаться, что она полностью выполнила свой родительский долг, поэтому теперь после работы мама частенько заходила в зал игровых автоматов или покупала за пятьдесят долларов билет еженедельной лотереи. Из-за этого мы иногда сидели без еды, и мне потребовалось довольно много времени, чтобы понять: то были не безответственность или легкомыслие. На самом деле мама хотела дать нам обоим то, чего не хватало в нашей жизни, то, что было у нас отнято и чего нам хронически недоставало.

Я имею в виду надежду.

К сожалению, я не могу сказать, что мама преуспела в этом занятии, но она, по крайней мере, старалась, и за это я ее любил.

Рано потеряв отца и живя с матерью, которая все время работала (как бы там ни было, домой она приходила довольно поздно), я довольно быстро приучился к самостоятельности и умел сам о себе позаботиться. Жизни моих сверстников вращались в основном вокруг требований, которые предъявляла школа, но я сосредоточился главным образом на фазах луны и погоде, приливах и отливах, направлении и силе ветра – словом, на всем том, от чего зависели период и высота
Страница 6 из 32

волны. В восьмом классе на каждый день, проведенный в классе, у меня приходилось три или четыре дня на пляже, и меня это более чем устраивало. Школу я ненавидел. В конце концов, моя посещаемость, точнее отсутствие таковой, привело к тому, что директор вызвал в школу маму. Когда она пришла, он усадил нас в своем кабинете и достал откуда-то список моих прегрешений.

– Вам известно, мэм, сколько уроков ваш сын пропустил в этом году? По правде говоря, проще будет перечислить дни, когда он присутствовал на занятиях. – Директор усмехнулся и добавил: – Должно быть, в эти дни погода была неподходящей для серфинга.

Приподняв бровь, мама посмотрела на меня, потом потянулась к листку:

– Вы позволите?..

Директор протянул ей бумагу, и мама начала читать, машинально постукивая по полу ногой в стоптанной сандалии. Наконец она откинула волосы назад и подняла голову.

– Ну и что? – спросила она.

– Как это – что? – Директор даже слегка оторопел. – Ваш сын может остаться в восьмом классе на второй год, а вы спрашиваете – «что?»!

Мама промокнула уголки губ бумажной салфеткой.

– У вас все?

Директор побагровел:

– «Все»?!! Мэм, ваш сын чудовищно отстал, он не усвоил учебную программу, и… Разве вас не беспокоит его будущее?

С достоинством поднявшись, мама взяла меня за руку и повела к двери, что со стороны, должно быть, выглядело довольно странно, поскольку к этому времени я был уже на полголовы выше ее ростом. У дверей она остановилась и обернулась:

– Вот что я вам скажу, сэр… Сейчас мы с Чарли отправимся в «Макдоналдс» и съедим по чизбургеру, а потом я куплю ему новую доску для серфинга, который, несомненно, нравится моему сыну гораздо больше, чем все, чем вы тут занимаетесь.

Получив такую неожиданную поддержку, я улыбнулся и сделал директору ручкой.

– А к-как же… – Директор был настолько ошарашен, что даже начал заикаться. – Как же его будущее?!

Мама пристально посмотрела на меня, отвела в сторону мой выгоревший на солнце чуб, который постоянно лез мне в глаза, и сказала слова, запомнившиеся мне на всю жизнь:

– Будущее? От будущего не уйти, как ни старайся.

* * *

Мама умерла, когда я только перешел в старшую школу. Мне тогда было шестнадцать. Болезнь сердца вкупе с запойным курением (курить она начала после смерти отца) ее доконали, и я остался на свете один-одинешенек. И, хотя я больше ни перед кем не отвечал и ни перед кем не отчитывался, школу я все-таки окончил. Для этого мне, правда, пришлось работать – по вечерам я обслуживал столики все в том же ресторане, доставлял пиццу и вообще делал все, что могло принести хоть какие-то деньги. Это «все» включало и продажу марихуаны тем же самым серфингистам, завсегдатаям пляжей, которые заказывали пиццу. Лично для меня это было очень удобно – не нужно было искать дополнительную клиентуру. Что касалось марихуаны, то и с ней никаких проблем не возникало: ею снабжал меня мой босс Сэм, владелец пиццерии, использовавший свое заведение как прикрытие для торговли «травкой» и другими, не столь безобидными вещами. Довольно скоро Сэм сделал меня своего рода независимым подрядчиком – в том смысле, что продавал мне «травку» практически по той же цене, по которой покупал сам, я перепродавал ее серфингистам и всем желающим, а потом делился с ним прибылью. Ни он, ни я не слишком жадничали, назначая цену, однако благодаря значительным объемам продаж заколачивали мы довольно много. Только впоследствии я узнал, что Сэм хорошо знал многих «водяных» с нашего пляжа, знал, сколько «травы» они покупают, поэтому ему было точно известно, сколько я получал и, соответственно, сколько денег должен был отдавать ему. А поскольку раз за разом я отдавал ему именно ту сумму, на которую Сэм рассчитывал, он понял, что может мне доверять. В конце концов Сэм сам заговорил со мной об этом, и я ответил ему совершенно честно:

– Я не жадный, – сказал я. – Мне только не хочется, чтобы кто-нибудь вышвырнул меня из моего дома или отправил в государственный приют для несовершеннолетних.

С тех пор каждый раз, когда я вручал Сэму его долю, он только качал головой и бормотал себе под нос:

– Это надо же! Честный наркоторговец! Куда катится мир?..

Куда катится этот бессмысленный мир, я не знал, но мне почему-то хотелось стать в нем хоть кем-то, вот я и ухватился за первую же подвернувшуюся мне возможность, хотя и понимал, что занимаюсь мерзкими вещами.

В перерывах между доставками пиццы и «травки» Сэм учил меня играть в покер. Довольно скоро выяснилось, что у меня к этому делу очень неплохие способности. Ничего удивительного в этом, однако, не было: меня всегда привлекали рискованные операции и не привлекало то, что хотя бы отдаленно напоминало тяжелый труд, приносящий прибыль кому-то, кроме меня. Иными словами, если кто-то оказывался настолько туп, что готов был рисковать деньгами в карточной игре, то я был достаточно умен, чтобы эти деньги забрать. Правда, в процессе игры мне тоже приходилось рисковать деньгами, однако выигрывал я куда чаще, чем проигрывал, поэтому я и говорил себе, что играю не с людьми, а с чужой наличностью. Как бы там ни было, я постоянно совершенствовал свои покерные навыки, что очень пригодилось мне впоследствии.

Помимо всего прочего, в покере мне нравилось, что выигрыш и проигрыш в этой игре зависели исключительно от меня. Командные виды спорта я всегда терпеть не мог – мне казалось, что они посягают на мою независимость. Игра в команде означает, что вы добровольно становитесь членом группы совершенно посторонних людей, которые впредь будут зависеть от ваших действий и поступков. А главное, вы и сами будете зависеть от них – от того, что и как они будут делать. Торжественные заявления типа «Я приложу все силы!», «Я буду выкладываться на тренировках!» и «Я готов участвовать во всех матчах!» самым решительным образом противоречили моему характеру, который звал меня на берег – поглядеть, какая сегодня волна. Нет, состязательный дух не был мне чужд, а конкуренция, соперничество нисколько меня не пугали. Напротив, мне нравилось доказывать окружающим, что я лучше, сильнее, ловчее, но я был глубоко убежден, что куда лучше для этого подходят индивидуальные виды спорта. Тот же бег, к примеру, или борьба… В этих и им подобных дисциплинах результат зависел исключительно от меня – я, во всяком случае, мог не бояться, что на последней минуте все мои усилия сведет на нет какой-нибудь раззява-полузащитник или криворукий квотербек.

Только не думайте, будто в старшей школе я вдруг решил серьезно заняться спортом и отдал себя в добровольное рабство придурку со свистком и блокнотом в натянутых до подмышек шортах. Ничего подобного. На тренировках я принципиально появлялся крайне нерегулярно, доводя моих тренеров до белого каления. Выручало меня то, что я очень не любил проигрывать и поэтому проигрывал крайне редко, так что они, скрепя сердце, были вынуждены включать меня в школьную спортивную команду. Членство в команде, однако, было мне абсолютно до лампочки. И на треке, и на ковре я побеждал вовсе не ради этого, а просто потому, что так мне больше нравилось.

Точно так же я относился и к школьным занятиям. На уроках мне рассказывают, что? я должен знать, а потом дают тесты, чтобы я механически повторил то,
Страница 7 из 32

что усвоил, – примерно так представлялся мне основной принцип обучения. А поскольку я с первого раза запоминал все, что слышал или читал, мне не было необходимости готовить домашнее задание: тесты я всегда писал легко, зарабатывая самые высокие оценки. В своих отчетах преподаватели так и писали: «отличные способности, но не хватает усидчивости», «значительный потенциал», «недостаточная мотивация» или мое любимое: «искрометный талант». Все это было обо мне, и все это было правдой.

Даже не знаю, что на меня повлияло больше: два выигранных первенства штата по борьбе, 4:25 в беге на милю, смерть обоих родителей до того, как мне исполнилось семнадцать, блестящий результат в академическом оценочном тесте (из всего перечня вопросов я не ответил всего на три)[7 - «Академический оценочный тест» – стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США. Оценивает те навыки грамотности и письма, которые необходимы для успешного обучения в университете, и показывает, как хорошо экзаменуемые справляются с задачами, которые были изучены ими в школе и которые потребуются им дальше. Обычно экзамен сдается 8-, 10- или 12-классниками.] или настойчивость моего школьного методиста-консультанта, которому непременно хотелось, чтобы я поступил в колледж. Как бы там ни было, школу я закончил с отличными оценками по всем предметам и получил несколько писем из престижных университетов, которые приглашали меня учиться и предлагали полную стипендию.

Мой преподаватель английского языка считал, что мне следует поступить в Корпус морской пехоты. Я подумал и выбрал Гарвард.

На выпускной вечеринке мои одноклассники зачитали шуточный гороскоп, в котором утверждалось, что я, скорее всего, стану первым президентом США, имеющим за плечами тюремный срок.

Преподаватель английского обожал строить планы, рассчитывать, кто и что будет делать, чем заниматься. «В жизни все должно быть спланировано заранее!» Именно таким был наш последний учебный проект: «Ваш план на будущее Номер Один, план Номер Два, запасной план, резервный план…» Лично мне всегда казалось, что парню необходимо расслабиться, отпустить волосы, что ли, ослабить галстук и перестать пить так много сливового сока. Работа должна была быть объемом не меньше десяти-двенадцати листов на компьютере и включать не только сами планы А, В и С, но и многочисленные аргументы в пользу того или другого выбора. Мой проект уместился на половинке листа и состоял из одного-единственного, не слишком длинного абзаца. «Мой план номер один состоит в том, чтобы не строить никаких планов на будущее, – написал я. – А это означает, что никаких планов номер два, три и так далее быть не может. Что касается будущего, то от него все равно не уйти, как ни старайся». В общем, проект я завалил; когда же я объявил, где намерен учиться, преподаватель мне просто не поверил. Больше того, он не на шутку разозлился и сказал, что учиться в Гарварде я просто не достоин. Ну а когда я добавил, что учиться буду бесплатно, он едва не лопнул от злости.

На выпускном, когда я вышел на сцену, чтобы получить свой аттестат с «отличием», преподаватель нехотя пожал мне руку и пробормотал что-то неразборчивое. В ответ я широко улыбнулся и осведомился как можно вежливее:

– Вам, должно быть, очень жарко под этим париком, да? И голова небось чешется?

Преподаватель испуганно покосился в одну сторону, в другую и машинально пригладил свою накладку ладонью.

– Чертовски чешется, – неожиданно признался он.

Мой выбор университета объяснялся весьма просто. Учеба в Гарварде стоила дорого, но и образование, которое там давали, тоже ценилось весьма высоко. И если тамошняя администрация была настолько наивна, чтобы предложить мне бесплатный курс, я не собирался отказываться, поскольку это было бы глупостью уже с моей стороны. Глупцом я не был; мне, во всяком случае, достало ума, чтобы понять: в Корпусе морской пехоты, где на меня каждый день будут орать и где все делается по свистку, мне ничего не светит. Одним словом, армейский командно-штабной колледж в Форт-Ливенворте, штат Канзас, меня нисколько не прельщал.

Кроме того, я еще никогда не бывал в Бостоне.

* * *

Гарвард я пережил так же, как пережил школу. Следуя привычной тактике «необходимого минимума», я старался только, чтобы меня не выгнали, – и не более того. Особое внимание я обращал лишь на то, чтобы ненароком не увлечься каким-нибудь предметом и не осложнить себе жизнь. С цифрами я всегда обращался свободно, поэтому, когда пришла пора выбирать профилирующую дисциплину, «Финансы» показались мне достаточно неплохим вариантом.

К середине второго курса университетский тренер по легкой атлетике, пытавшийся заставить меня тренироваться исключительно по его методике, настолько меня достал, что, пробежав милю за 4:07, я предложил ему засунуть свой свисток туда же, куда несколько раньше я посоветовал ему засунуть секундомер.

Гарвардская стипендия обеспечивала мне бесплатное обучение, жилье и питание. Кроме того, я каждый месяц получал небольшое денежное пособие – как считалось, на учебники и исследовательские материалы. Никаких учебников я не покупал, однако пособия все равно не хватало, поэтому не было ничего удивительного в том, что бо?льшую часть своих вечеров и ночей я проводил за карточным столом.

Играл я честно, однако довольно скоро до меня стало доходить, что покер – игра жесткая и что удача может в любой момент отвернуться от меня. Кроме того, я терпеть не мог проигрывать, поэтому начал потихоньку изыскивать способы качнуть шансы в свою сторону. Проще всего было, разумеется, начать жульничать (способы были мне хорошо известны), однако я знал, что подобный стиль игры трудно поддерживать долго, а если тебя уличат, это может скверно отразиться на твоей репутации. Но однажды вечером я оказался за одним столом с людьми, которых впоследствии стал называть «золотыми мальчиками». В абсолютном большинстве это были наследники гигантских состояний, которые смотрели на покер как на развлечение. Им было все равно, выигрывают они или проигрывают, куда важнее для них было, что? станут говорить о них окружающие, да и сам процесс они находили достаточно увлекательным. Видя подобное безрассудство, я просто не мог не ухватиться за представившуюся возможность. Они хотели играть – я готов был предложить им свои услуги. В результате к концу второго курса я стал обладателем и собственного счета в банке, и репутации заядлого игрока.

Как игрока меня отличали два качества, которыми не обладало большинство моих карточных партнеров. Во-первых, я не боялся рисковать. Я не ценил деньги, точнее, они значили для меня достаточно мало, поэтому, в отличие от остальных, проигрыш не выбивал меня из колеи. Во-вторых, я обнаружил, что язык тела зачастую бывает даже красноречивее, чем любые слова. Я читал лица, как слепые читают шрифт Брайля. По-моему, это свойство нельзя воспитать, оно либо есть у тебя с рождения, либо нет. Мне повезло: природная наблюдательность и способность к анализу соединились во мне с талантом покериста, сделав меня опасным противником.

Самые высокие ставки были за столом, куда можно было попасть только по приглашению, а всеми делами там заправлял отпрыск крупного воротилы
Страница 8 из 32

из Силиконовой долины. Однажды вечером меня позвали за этот стол, и я сорвал банк. Это был удачный вечер – мой выигрыш составил несколько тысяч. Один из сидевших за столом, досадуя на мой успех, обвинил меня в мошенничестве и даже представил фальшивые доказательства того, что я якобы передергивал. Приглашения за столы с большими ставками сразу прекратились, и на какое-то время я оказался в довольно двусмысленном положении. Я был никто, а моя репутация была еще недостаточно прочной, чтобы я мог оправдаться. На мое счастье, мой соперник – пятикурсник, пользовавшийся в колледже если не авторитетом, то определенного рода известностью, – начал трепать языком. Я воспользовался этим, чтобы вызвать его на открытую покерную дуэль: победитель получает все. Пятикурсник с его внушительным траст-фондом проводил немало времени то в Вегасе, то в Атлантик-Сити, пытаясь доказать окружающим, что не вчера родился. Насколько мне было известно, он любил называть себя профессиональным игроком, однако у меня были на этот счет определенные сомнения. Мне, во всяком случае, казалось, что ни один покерист, который действительно был бы настолько хорош, не стал бы болтать об этом на каждом углу. А если бы и стал, то не столь самозабвенно. Покер – совершенно особая игра, которая рано или поздно учит смирению любого.

Я был уверен, что с пятикурсником это произойдет скорее рано, чем поздно.

Выиграть в покер достаточно легко, если знаешь, на какую комбинацию делать ставку, а на какую – не сто?ит. Кажется, все просто, верно?.. А вот и нет, неверно. Желая запугать меня и заставить нервничать, пятикурсник уже на третьей сдаче сделал ставку на все свои фишки, но его блеф оказался крайне несвоевременным. Я не дрогнул и удвоил сумму, уравняв игру. Когда дилер[8 - Дилер (в покере) человек, который держит и раздает карты, следит за игрой и выдает выигрыш.] сдал последнюю карту, пятикурсник понял, что «фул хаус» всегда бьет «тройку»[9 - Тройка (в покере) – комбинация из трех карт одинакового достоинства.], и побледнел. В банке на этот момент было семнадцать тысяч долларов, и половина этой суммы принадлежала ему. Секунду спустя девица, которая весь вечер не отходила от пятикурсника, пробормотала что-то про дамскую комнату и испарилась, друзья-прихлебатели тоже отодвинулись, не желая находиться рядом с проигравшим. Пятикурсник тем временем посмотрел на меня, и взгляд у него был такой, что… Бог свидетель, я чуть было не сказал ему, чтобы он не делал того, что задумал. С другой стороны, если парень достаточно глуп…

Стараясь «сохранить лицо», пятикурсник с улыбкой оглядел зал.

– Предлагаю ва-банк. Условия прежние – все или ничего.

Я придвинул к себе выигрыш.

– Ну, допустим. А твоя ставка?

Пятикурсник картинным жестом бросил на стол ключи от своей «Ауди».

Со всех сторон послышались восхищенные «охи» и «ахи». Друзья снова принялись хлопать парня по плечам, и даже девица, вернувшись из туалета, снова уселась подле него.

Машины у меня не было, поэтому предложение пришлось как нельзя кстати. Я даже почувствовал легкое воодушевление и кивнул дилеру, чтобы он снова раздал карты.

Но в тот вечер удача окончательно отвернулась от пятикурсника. Из-за стола я встал не только с его восемью с половиной тысячами в кармане, но и с ключами от новенькой машины, а главное, я сумел не только отвести от себя все обвинения в шулерстве, но и значительно укрепить свою покерную репутацию. Впоследствии выяснилось, что «Ауди» принадлежала отцу пятикурсника, который позвонил мне на следующее утро и предложил обменять машину на ее полную стоимость. Я не возражал, и он выписал мне чек еще на шестьдесят четыре тысячи.

Тот вечер был едва ли не самым удачным в моей жизни, и дело было вовсе не в деньгах. Сидя за карточным столом, я окончательно понял: мне по силам добиться всего, чего я только захочу, и никто не может указывать мне, что я могу, а что – нет.

Слухи о моей дуэли с пятикурсником распространились быстро, и меня стали приглашать играть в самые разные места. Проблема, однако, заключалась в том, что теперь меня приглашали люди, которые занимались тем же, что и я, а именно – охотились на парней с деньгами. Я читал это в их жестах, в выражениях их лиц, слышал в интонациях и смехе. Несколько партий я все же сыграл и даже сумел выиграть, однако мне было очевидно: это просто подготовка. Новичку всегда дают выиграть, чтобы потом ободрать как липку. Вот и эти ребята не спешили, надеясь впоследствии не только вернуть свои потери, но и забрать мои деньги до последнего гроша, да только я не собирался давать им такую возможность. Как-то раз, когда я сорвал особенно крупный куш, выиграв за несколько часов столько денег, что на них можно было безбедно прожить по меньшей мере год, я понял по их улыбкам, что шутки кончились и что больше мне выиграть не дадут. Разумеется, никто не собирался сообщать мне об этом открыто, но я не сомневался, что не ошибся: их лица и глаза сказали мне куда больше, чем им хотелось. И тогда я сделал то, чего эти акулы никак не ожидали. Я завязал. Эти ребята были профессионалами, и у них в голове не укладывалось, что человек, которому так сказочно везет и который почти сделал себе имя в покере, способен вот так запросто бросить игру. Но я именно так и поступил. Я забрал выигранные деньги и ушел.

Конечно, им это не понравилось. А поскольку эти ребята имели в городе кое-какой вес, они позаботились о том, чтобы мое имя внесли в черные списки игорных домов не только Бостона, но и всего северо-востока, однако для меня это уже не имело значения. Я устал от покера и устал от Бостона; мне хотелось сменить обстановку, а заодно найти себе новую игру.

И я ее нашел.

В Лондоне.

Глава 3

Стояло полное безветрие. Прозрачная, как джин, вода была неглубокой – всего по пояс, а ее поверхность напоминала полированное стекло. Глубина начиналась чуть дальше: там вода меняла свой цвет с бирюзового на темно-синий. Небо было безоблачным, распухшее солнце медленно опускалось к горизонту, обещая еще один сказочный закат. Футах в двадцати левее крупный омар спешил к своему укрытию в камнях, а над песчаным дном парил скат.

Ярдах в двухстах от меня стояли на якорях два прогулочных катера. Плескались в воде дети, мелькали маски, шнорхели, сетки для омаров, звенел смех. На надувных плотах загорали взрослые, их блестящие от крема тела так и лоснились на солнце. В воздухе висел густой запах соли, кокосового масла, рома и дизельного выхлопа, а это значило, что туристы простояли на этом месте почти весь день.

Каждые выходные отдыхающие из Майами выходили на катерах в залив Бискейн и, миновав Стилтсвилл, брали курс на острова Бимини, благо до них было рукой подать: всего сорок четыре мили по прямой. Уже в субботу утром близ островов появлялся целый флот частных катеров, моторок и яхт, который исчезал к вечеру воскресенья.

Несмотря на свои скромные размеры (Северный Бимини имеет около трех миль в длину и всего полмили в самой широкой части), эти острова, являющиеся частью Багамского архипелага, широко известны своей великолепной рыбалкой. Здесь ловят голубого марлина, барракуд, саргана, альбулу и некоторых других рыб, считающихся завидным трофеем. Для «денежных мешков» Бимини представляет собой настоящий
Страница 9 из 32

офшорный оазис, кроме того, на этом последнем осколке Британской империи находится ресторан, в котором когда-то работал Хемингуэй. Ну и, наконец, острова Бимини – это идеальное убежище как для человека, утратившего последние иллюзии, так и для успешного наркоторговца, которому не нужны лишние проблемы.

Я обернулся. Белая полоска пляжа позади меня была не тронута ничьими следами. Из мелкого песка торчали раковины рапанов. Вся северная оконечность острова, включая этот кусочек побережья, на протяжении многих лет принадлежала одной семье, но в прошлом году владельцы продали землю под казино, и застройщики уже начали «облагораживать» ландшафт, приспосабливая его для нужд игорного бизнеса. В результате крошечная рыбацкая деревушка, осколок даже уже не прошлого, а позапрошлого века, привлекательная именно своей стариной, уступила место худшему, что могли предложить современные дизайнеры. Местная легенда гласила, что под водой у берегов Бимини – прямо напротив того места, где я сейчас стоял, – находятся руины древней Атлантиды. Что-то похожее на остатки древней дороги, вымощенной огромными каменными плитами, там действительно имелось, причем пролегала она сравнительно неглубоко от поверхности. Думаю, мне нет нужды объяснять, какое название было присвоено будущему казино?.. Больше того, новые владельцы участка уже начали извлекать прибыль из своей новой собственности: желающих взглянуть на чудеса древней Атлантиды они доставляли на Бимини и устраивали для них «исторические» экскурсии в лодках с прозрачными днищами. Ничего удивительного, что за считаные месяцы легенда об Атлантиде обросла новыми, совершенно фантастическими деталями. Насколько мне доводилось слышать, в водах близ Северного Бимини уже видели русалок.

Сам я попал на эти острова совсем как Колумб, по ошибке. Годы пролетели незаметно. Как пел Джимми Баффетт[10 - Баффетт Джимми – популярный американский певец, автор песен, кинопродюсер и предприниматель.], «он уехал в Париж – и пропал на пять лет», только я пропал на десять. Как говорилось в той же песне, «зимы и вёсны рассыпались, как спички». И вот теперь в моей жизни начинался новый этап.

Я снова обернулся, но на пляже по-прежнему не было ни единой живой души. Шелли не пришла, и я поймал себя на том, что нетерпеливо притопываю в воде левой ногой. Усилием воли я постарался успокоиться и перестать дергаться. Она вот-вот появится, убеждал я себя. Так? Так. Вот и прекрати психовать.

Чиновник из муниципалитета рот разинул от удивления, когда я попросил его зарегистрировать наш брак с Шелли в семь часов вечера прямо на пляже, однако стоило мне положить перед ним толстую пачку наличных, как он мигом успокоился и даже сумел пробормотать что-то насчет того, что северный пляж – просто сказочное место, особенно вечером и ночью, и что он просто обожает соединять браком любящие сердца в необычной обстановке. Правда, парень тоже до сих пор не появился, но как раз его-то я ждал не раньше чем минут через десять-пятнадцать.

После того как я сделал Шелли предложение (наверное, его трудно было назвать по-настоящему романтичным, но я старался, как мог), я спросил, где бы она хотела выйти за меня замуж. «Прямо здесь», – ответила Шелли, показывая себе под ноги. Именно на этом месте я сейчас и находился. Шелли хотела, чтобы вечернее солнце ласкало ей лицо. Чтобы ветерок развевал волосы. Чтобы ее рука лежала в моей руке и морская вода плескалась у наших ног. Похоже, она совершенно искренне верила, что, если мы поженимся здесь, стоя по колено в прозрачной воде Атлантического океана, эта же самая вода со временем вымоет, унесет прочь горечь и боль, оставшиеся в ее душе от первого неудачного брака. Я еще никогда ни на ком не женился и ни с кем не разводился, однако это не означало, что у меня не было своих воспоминаний и своей боли, от которых я был не прочь избавиться. Именно поэтому сейчас я стоял в теплой воде океана и представлял себе Шелли – ее летящие по ветру волосы, лучистые глаза, нежную кожу щек, легкую накидку поверх купальника, изящные босые ноги и ровный загар. И еще улыбку. Улыбку, с которой она шагнет мне навстречу.

Я по привычке бросил взгляд на запястье и поморщился, в очередной раз не обнаружив на месте часов. Вместо них на коже осталась лишь полоска незагорелой кожи. Шелли непременно спросит, что случилось с ее подарком, и мне придется выдумывать какую-то историю, стараясь при этом врать не слишком откровенно и беспардонно.

Из гостей я пригласил на свадьбу только Колина с семьей. Он собирался прибыть на Бимини на своем «Бертраме» – шестидесятифутовой спортивно-рыболовной яхте, которую приводили в движения два форсированных катерпиллеровских движка мощностью свыше тысячи лошадей каждый. «Бертрам» брал на борт довольно значительный запас топлива, что обеспечивало ему запас хода в несколько тысяч миль. Для дальних поездок на юг – до Киз и даже до Кубы – это было самое подходящее судно, причем путешествовать можно было с изрядным комфортом: на яхте имелись три отдельные каюты, кухня и гостиная, не говоря уже о просторных площадках на носу и на корме, где можно было либо спокойно загорать, либо рыбачить, удобно устроившись в специальном кресле. Места на борту было достаточно для всей семьи Колина, и еще осталось бы для нас с Шелли.

Южная часть Флориды была бы поистине райским уголком, если бы не одна серьезная проблема, справиться с которой не мог ни один, даже самый влиятельный политик. На полуостров с завидной регулярностью обрушивались ураганы и тайфуны, а вот дорог для эвакуации населения в случае какого-то природного катаклизма было считаное количество, и их пропускная способность оставляла желать много лучшего. Уже не раз бывало, что эти шоссе – достаточно широкие и современные на первый взгляд – превращались в парковочную площадку, когда миллионы жителей штата разом снимались с мест, убегая от разбушевавшейся стихии. Именно по этой причине Колин и купил яхту, чтобы использовать в качестве спасательного средства на случай, если сухопутным путем спастись не удастся. Пару раз «Бертрам» действительно его выручил, однако со временем приятель убедился, что яхта прекрасно подходит и для прогулочных поездок на острова. «Бертрам» делал сорок узлов, а это означало, что Колин мог выбраться из лабиринта каналов, обогнуть Стилтсвилл и добраться до Бимини всего за час с четвертью.

Но где же все-таки Шелли?..

Я знал, что утром у нее будет обход, а на послеобеденное время запланировано несколько операций. Кроме того, она собиралась пробежаться по магазинам, чтобы прикупить какие-то необходимые мелочи. Встретиться с Колином на причале она обещала в половине пятого. Если прибавить к этому уже упомянутые мною час двадцать… ну хорошо, час тридцать (в отличие от меня, Шелли терпеть не могла опаздывать), то уже в шесть она должна быть на Бимини. А между тем…

Я снова обвел взглядом горизонт. Никаких признаков «Бертрама».

Прошло еще сколько-то времени, и вдали действительно показался силуэт судна, но это была не яхта Колина, и я основательно задумался. Не явиться на собственную свадьбу Шелли могла, только если она вдруг передумала, но в том, что такое возможно, я очень сомневался. Значит, что-то случилось у
Страница 10 из 32

нее на работе, вот только что?.. Я никак не мог представить себе, что такого могло произойти в больнице, с чем не справились бы коллеги Шелли.

Но ведь и Колин до сих пор не появился, и это было очень и очень странно. Когда я пригласил его на нашу с Шелли свадьбу, он был в полном восторге и буквально прыгал до небес. Пропустить такое событие Колин не мог, и то, что «Бертрам» до сих пор не показался вблизи острова, могло означать только что-то очень, очень серьезное. Возможно, заболел кто-то из его домашних – Маргерит или Мария… За Сэла я волновался меньше: он был крепким парнем, да и Мария не болела почти никогда. Хотя она могла попасть под машину или…

Тут я подумал, что раз в назначенное время ни Колин, ни Шелли не появились, значит, происшедшее, скорее всего, касается их обоих. Какая-то серьезная поломка на «Бертраме» была возможна, но маловероятна, и я сразу отбросил этот вариант. Но что, если Шелли понадобилась моему приятелю, так сказать, в профессиональном качестве? То есть в качестве хирурга-косметолога? Но зачем?! Как я ни старался, я не мог вообразить себе обстоятельств, в которых Колину могла бы потребоваться срочная пластическая операция.

Я простоял в воде еще почти час, весь извелся, но так и не придумал ничего путного. Наконец я выбрался на берег и спросил у пожилой леди, которая прогуливалась по берегу как раз на месте будущего казино, который час.

– Двадцать минут девятого, – ответила она, поглядев на часы.

Именно тогда я окончательно понял: что-то случилось. Что-то очень скверное. Что? делать, я по-прежнему не знал, поэтому вернулся на пляж, на наше условленное место, и встал там, сложив руки на груди и крепко сжав губы. В кармане у меня лежал мобильник, но это был, так сказать, мой служебный аппарат: я редко с него звонил и понятия не имел, какой у него сейчас номер, так что позвонить на него мне тоже никто не мог. Все это было сделано, разумеется, неспроста: в нашем деле регулярное использование одного и того же аппарата было чревато очень серьезными последствиями, поскольку правоохранительные органы могли отследить местонахождения даже выключенного телефона – естественно, если бы ассоциировали его со мной. Именно по этой причине Колин каждую неделю – а то и несколько раз в неделю – вручал мне новую симку и каждый месяц покупал новый телефон. Поначалу я пытался запоминать все свои номера, но после двадцатой смены сим-карты и четвертого за четыре месяца аппарата бросил. Колин был единственным, кто знал мой очередной номер, а поскольку память у него была поистине фотографическая, он никогда его не записывал. Все необходимое он хранил в голове («на чердаке», как он говорил, выразительно постукивая себя по лбу согнутым пальцем), что было очень удобно и совершенно безопасно. Лично я до сих пор был уверен, что именно благодаря отсутствию каких-либо записей мы с ним сумели продержаться в нашем бизнесе так долго.

Солнце зашло, и взошедшая луна изгнала с пляжа последние отблески дня. Небо над морем потемнело. По-прежнему стоял полный штиль, и в тишине я сначала услышал далекий рокот вертолета, а потом увидел над океаном быстро приближающиеся ходовые огни. Колин терпеть не мог автомобили, которые могли в любой момент застрять в пробке, поэтому вертолетом пользовался регулярно – и не только для того, чтобы подскочить ко мне на острова и вместе поужинать. Именно на вертолете он летал по делам своего легального бизнеса – проверял уже имеющиеся склады или подыскивал площадки для строительства новых.

Вертолет сделал круг над пляжем, потом опустился на песок, и из него выбралась Шелли. Именно выбралась, поскольку двигалась она медленно, как человек, который смертельно устал или чем-то глубоко озабочен. Я хорошо видел это в свете курсового прожектора вертолета.

Никакого купальника на ней не было.

Шелли была одета в светлый хирургический костюм, перед которого был забрызган чем-то красным. Не доходя до меня нескольких футов, она остановилась, скрестив руки на груди, и я понял, что она плакала. До сих пор плачет… Слезы лились у нее по щекам, но она не делала ни малейшей попытки вытереть лицо. Когда вертолет заглушил двигатели, Шелли скользнула взглядом по моему лицу и сразу отвернулась. Секунду спустя она снова подняла голову и посмотрела на меня.

Я еще никогда не видел, чтобы ее лицо выражало столько горечи.

Неожиданный порыв ветра, пронесшийся вдоль пляжа, поднял в воздух мелкий песок, больно хлестнувший меня по голым лодыжкам, и растрепал волосы Шелли, которые сразу прилипли к ее мокрому от слез лицу. Нетерпеливым жестом она убрала их в сторону и снова сложила руки на груди, как человек, который из последних сил пытается держаться.

Я машинально потянулся к ней, но Шелли отступила на шаг и отрицательно покачала головой. Слезы с новой силой потекли по ее лицу. Не глядя на меня, она произнесла глухим, безжизненным голосом:

– «Лайф Флайт»[11 - «Лайф Флайт» – авиационно-медицинская транспортная служба, своеобразная воздушная «Скорая помощь».] доставил ее к нам в клинику вчера ночью. Она… она потеряла очень много крови, к тому же питбуль располосовал ей лицо, и я не знаю… – Шелли искоса взглянула на меня, и я почувствовал, как нарастает в груди страшное предчувствие. – Господи, она же еще совсем малышка!.. Ну почему, почему она оказалась там?! Пусть бы одни мерзавцы убивали других мерзавцев, но не трогали маленькую девочку, которая никому не сделала ничего плохого!..

Шелли поднесла ладони к глазам и некоторое время рассматривала их, потом взглянула на меня в упор:

– Я… я восемь часов пыталась… – Ее затрясло, и она не договорила. Я снова сделал шаг вперед и попытался ее обнять, но Шелли вывернулась и изо всей силы ударила меня по лицу. Потом еще раз. И еще.

– Я пыталась сделать так, чтобы она снова могла улыбаться, – произнесла она сквозь стиснутые зубы. – Я очень старалась, но я не уверена, что она когда-нибудь сможет…

Я молча ждал продолжения. Шелли покачала головой, потом вытерла нос кулаком, и я понял – она сказала все, что? хотела сказать. По-прежнему держась от меня на некотором расстоянии, Шелли вытянула вперед руку, словно хотела мне что-то отдать. Я отреагировал на этот жест совершенно машинально – шагнул вперед и тоже протянул руку. Несколько секунд Шелли смотрела на свои сжатые в кулак пальцы, которые заметно дрожали. В момент, когда наши руки соприкоснулись, Шелли разжала пальцы, и мне на ладонь упали… мои часы. На ощупь они были липкими, на стекле засохла какая-то грязь, так что я не мог даже рассмотреть, который час.

Не глядя на меня, Шелли сказала:

– Когда Марию привезли к нам, часы были у нее на руке. Они… – Она судорожно всхлипнула, но справилась с собой. – Они казались такими большими, а ее рука была такой тоненькой, такой слабой!..

Меня словно молнией ударило. Я покачнулся, потом зачем-то показал пальцем себе на грудь – на то, место, где находилось сердце.

– Марию?! – переспросил я, едва не сорвавшись на истерический крик. – Ты имеешь в виду мою Марию?!!

Шелли сглотнула, но ничего не ответила, и я понял, что потерял ее. Потерял навсегда. Тем не менее я не отступал:

– Скажи, она… она будет жить?

Шелли неопределенно повела плечами, потом кивнула. Повернувшись, она двинулась назад к
Страница 11 из 32

вертолету, но, сделав несколько шагов, остановилась. Бросив на меня короткий взгляд через плечо, Шелли сказала:

– Колин… – Она снова пожала плечами. – Он мне все рассказал. Все… С того самого дня, когда вы познакомились… – Шелли покачала головой, словно никак не могла поверить в услышанное. – Я ответила ему, что это не ты. Что это не можешь быть ты. Что человек, которого я люблю, не стал бы мне врать. Что он никогда не подверг бы меня опасности и… – Ее голос зазвучал пронзительно и резко. – И что он никогда бы не использовал меня так… – Последовала короткая пауза, потом она продолжила: – … Но когда я уходила из больницы, то увидела на стоянке трех полицейских. Они сидели в своих машинах и печатали какие-то отчеты. По-моему, это были парни из каких-то спецподразделений – форма черного цвета, татуировки, короткие стрижки… Они приехали в больницу одновременно с Марией, может быть, даже раньше. Я спросила, кого они подозревают, и они ответили, что это некто по кличке Корасон Негро[12 - Корасон Негро – Черное Сердце (исп.).] и что они гоняются за ним уже почти десять лет, но он, словно призрак, каждый раз ускользает от них. – Шелли снова коротко взглянула на меня, потом качнула головой: – Тебе следовало мне сказать. Корасон Негро – это ведь ты, правда? Это тебя они имели в виду?..

Я ничего не ответил. Шелли жила в Майами дольше меня и прекрасно говорила по-испански. Гораздо лучше, чем я. Она не стала переводить прозвище, а спрашивать я не стал. Я и так знал, что оно означает, и Шелли тоже знала. И я знал, что она знает.

Океанская волна разбилась о берег возле наших ног. Шелли опустилась на колени и, опустив руки в воду, стала смывать с них кровь, в которой были испачканы и мои часы. Пилот вертолета истолковал это ее движение как сигнал к отлету и снова запустил двигатель. Раскручивающиеся лопасти подняли сильный ветер, и теперь песок хлестал меня по ногам постоянно. Шелли выпрямилась, вытерла глаза и в последний раз повернула голову, чтобы посмотреть на меня. Ее лицо распухло, на него легли темные тени, но глаза сверкали, как угли.

– Чарли… – произнесла она. – Неужели тебе никогда не приходило в голову, что жизнь – это… это не партия в покер и мы – не фишки, которые ты бросаешь на стол только потому, что тебе так хочется?.. – Ее лицо и взгляд снова стали холодными и жесткими, а в голосе зазвенела сталь. – Теперь я вижу: в тебе есть зло, которое… – Шелли взмахнула рукой, показывая на забрызганную кровью хирургическую куртку и брюки. – …Которое ранит всех, кроме тебя.

Она шагнула в мою сторону, но остановилась.

– Больше не пытайся связаться со мной. Никогда, – закончила она, глядя на ночной океан.

Потом она крепко обхватила себя за плечи и, пригибаясь навстречу ветру, который развевал ее волосы и трепал куртку и брюки, пошла к вертолету. Легкая машина взмыла в воздух и, развернувшись, стремительно понеслась на запад. Через несколько секунд вертолет растаял во мгле, а потом затих и шум его винтов.

Я проводил вертолет взглядом. Как ни странно, никакого особенно сильного горя я не испытывал. Похоже, я не так уж и желал жениться на Шелли; мне просто не хотелось ее терять. Если бы наш брак все же состоялся, Шелли могла бы записать на свой счет несколько очков. Во всяком случае, это бы ее как-то характеризовало. Тот факт, что я ее потерял, характеризовал уже меня. Как именно характеризовал – вот этого я предпочел бы не знать.

И тем не менее я не сомневался, что нас разлучили вовсе не обстоятельства. Это сделал я сам.

Глава 4

Скромный размер гарвардского пособия, избыток свободного времени, образовавшийся у меня после того, как я бросил покер, а также тот факт, что в Бостоне и его окрестностях меня знали теперь слишком хорошо – лучше, чем мне могло бы понравиться, натолкнули меня на мысль продолжить образование за рубежом. Я начал наводить справки и вскоре наткнулся на возможность, которая была словно нарочно создана для парней вроде меня. Специализация в области финансов, отличные результаты тестов, высшие оценки по математике, отсутствие родителей, родственников и семьи… Вакансия для вундеркиндов-сирот! Я подал заявку, получил стипендию Пикеринга – Кюхта и уже через год оказался в Лондоне, где мне предстояло изучать ценные бумаги, производные финансовые инструменты, опционы, фьючерсы – и изумрудно-зеленые глаза живой богини по имени Аманда Пикеринг.

Аманда была не просто красива, а очень красива. Кроме того, она была довольно самоуверенна, любила бег и, к счастью для меня, ужасно ориентировалась на местности. Что касалось меня, то, завязав с выступлениями на дорожке, я вовсе не разлюбил бег и продолжал тренироваться, правда, теперь уже в свое удовольствие. Бегал я в основном по вечерам – как раз в то время, когда большинство моих однокурсников обходили лондонские пабы, галлонами поглощая местный «Гиннесс». По вечерам бегала и Аманда. Вся разница между нами заключалась в том, что, даже забежав достаточно далеко, я всегда мог найти обратную дорогу к отелю, в котором жил, а у нее с этим каждый раз возникали трудности. Я, впрочем, об этом ничего не знал – несколько раз мы встречались на общих лекциях, но Аманда держалась на редкость неприступно, поэтому заговаривать с ней у меня не было никакой охоты. Был у нее и еще один «недостаток», который достаточно часто обсуждали между собой мои соотечественники – представители новоанглийской элиты, причем не только сыновья, но и их отцы. Дело в том, что Аманда была единственной наследницей сказочного состояния Пикерингов, и это возбуждало многих почище, чем ее внешность. Собственно говоря, учиться ей было не обязательно, но, как я в конце концов догадался, отец отправил ее в колледж из тактических соображений. Пикерингу-старшему нужен был человек, который впоследствии смог бы управлять его огромными капиталами. Вот он и присматривался к наиболее способным молодым людям, которые появлялись вблизи его дочери.

И вот однажды поздно вечером или, точнее, ночью, поскольку Биг-Бен уже пробил половину первого, я случайно наткнулся на Аманду в нескольких милях от отеля. Она стояла рядом со знаком, обозначавшим вход в подземку, и пыталась разобраться в карте. Завидев меня, Аманда вскинула голову. Разумеется, она меня узнала, но была слишком горда, чтобы просить о помощи.

Все в колледже знали, что отец поселил ее в «Ритце», в одном из самых дорогих пентхаусов. Знал об этом и я, поэтому, подойдя к Аманде, я ткнул пальцем в ее карту и сказал:

– «Ритц» находится здесь.

Аманда снова поглядела на меня и кивнула с таким видом, словно карта понадобилась ей только для того, чтобы найти новый путь домой вместо порядком надоевшего старого.

– Угу.

Я, однако, заметил, что ее взгляд по-прежнему скользит по карте, не в силах остановиться на какой-то определенной точке, поэтому я снова ткнул в карту пальцем:

– А ты вот здесь…

Мои слова имели следствием только то, что Аманда слегка наморщила лоб, и я показал ей за спину:

– …То есть тебе нужно двигаться вон туда.

Она слегка наклонила голову вперед, словно надеясь разобраться в карте одним лишь волевым усилием. Признавать поражение Аманда, во всяком случае, не спешила. Повернувшись ко мне, она сказала с очаровательной улыбкой:

– Ты,
Страница 12 из 32

наверное, неплохо обращаешься с кубиком Рубика?

– Собираю за пятьдесят две секунды.

Аманда вздохнула и добавила, по-прежнему не отрывая глаз от карты:

– Как странно… Я бывала здесь, наверное, уже тысячу раз, но… – Она вытерла со лба пот. – Днем все выглядит совершенно иначе, к тому же у нас есть шофер…

Я уперся руками в столб и сделал вид, будто мне необходимо размять голеностопы.

– Я тоже бывал здесь… много раз. И тоже с шофером… Только наш шофер постоянно болтал – он просто не затыкался ни на минуту, рассказывая, по какой улице мы едем да мимо какого дворца, так что я волей-неволей многое запомнил. К восьми годам я уже знал этот городишко как свои пять пальцев.

Аманда тряхнула головой:

– Я заблудилась, а ты надо мной смеешься!

Я отрицательно покачал головой и продолжал в том же духе:

– К сожалению, в наше время трудно найти нормальную прислугу. То же относится и к шоферам.

Она улыбнулась:

– Я… я о тебе кое-что слышала.

– И что же?

– Ты хорошо бегаешь и… хорошо играешь в покер. Там, в Штатах, ты даже выиграл «мерс» у одного парня.

Я пожал плечами:

– Не «Мерседес», а «Ауди», к тому же машина была его отца. Впрочем, я думаю, у него это была не единственная тачка, так что…

– Это уж точно. – Она понимающе усмехнулась. – Ну а потом ты подал заявление на папину стипендию, а когда тебя вызвали на комиссию, рассказал жалостливую историю о том, что ты один на свете, что тебе очень грустно и одиноко и поэтому тебе совершенно необходимо учиться в Лондоне. Короче, папе стало тебя жалко, и он…

– Папе?

– Ну да. Это он учредил эту стипендию, и это он решил, что она достанется тебе.

– Вот как! А я-то думал, все решала комиссия.

– Ты думал неправильно, – сказала Аманда, не глядя на меня.

– Тогда зачем же… Мне там задали целую кучу вопросов. Я отвечал на них, наверное, целый час или даже больше.

– По-видимому, ты отвечал именно то, что от тебя требовалось.

– По-видимому, – согласился я. – У меня есть одна особенность: я умею говорить людям то, что? они хотят услышать.

– Ты всегда такой?

– Какой?

– Ну, такой… самокритичный?

– Я стараюсь по возможности говорить правду, только и всего.

Она снова покачала головой.

– Честный человек в Гарварде… Ну и ну!

Так меня во второй раз в жизни назвали честным. Это было, по меньшей мере, странно, поскольку сам себя я никогда особенно честным не считал.

– Иногда, – сказал я, – говорить правду вовсе не означает быть честным.

Аманда посмотрела на меня внимательно:

– Вот как? Что ж, похоже, папа не ошибся в выборе. Думаю, когда я расскажу ему про наш разговор, он будет доволен.

– Ты всегда ему все рассказываешь?

– То, что я ему не рассказываю, мистер Пикеринг узнае?т сам. – Она немного помолчала. – Богатство… налагает определенную ответственность.

– Почему-то мне кажется, что желающих разделить с тобой бремя этой ответственности найдется довольно много. Стоит только повнимательнее посмотреть вокруг.

И снова она сделала коротенькую паузу.

– И ты… тоже относишься к таким… желающим?

– Вот уж нет, – ухмыльнулся я. – В любом случае каждый, кто разделит с тобой твои финансовые обязательства, должен будет получить одобрение твоего отца намного раньше, чем твое, а у меня что-то нет охоты играть в эти игры.

Я не сомневался, что, будучи одной из самых богатых двадцатипятилетних женщин в стране, Аманда просто не привыкла к тому, чтобы с ней говорили столь откровенно, без оглядки на ее, скажем так, «финансовое наполнение». Не знаю, поверила она мне или нет, однако моя откровенность явно произвела на нее впечатление. Постоянно живя в душной атмосфере лести и интриг, она, несомненно, восприняла мои слова как глоток свежего воздуха.

– Насчет папиного одобрения ты совершенно прав, – согласилась она.

Я снова усмехнулся.

– Тебе не позавидуешь, – сказал я. – И когда это началось? Небось еще в школе?

– Да. В старших классах.

– А ты не пыталась от этого… сбежать?

Она улыбнулась:

– Еще как пыталась. Я бегала каждый день и до сих пор бегаю.

– Как сейчас?

– Да, как сейчас. – На этот раз улыбка Аманды показалась мне чуть более теплой или, во всяком случае, искренней. Я протянул ей руку:

– Чарли. Чарли Финн.

Она взяла мою руку и ненадолго задержала в своей.

– Аманда Пикеринг.

Я повернулся.

– Побежали вместе. Хорошо, что ты заблудилась, иначе этого разговора у нас не было бы.

Так между нами завязалась дружба. Это была именно дружба, а никакие не «отношения». Нам просто было приятно и интересно проводить время вместе. В отличие от большинства парней, которые преследовали Аманду буквально по пятам, выжидая момента для решительного броска (представиться, заинтересовать – и разделить с нею ее деньги), я наткнулся на нее совершенно случайно и, вместо того чтобы разыгрывать благородного спасителя, повел себя совершенно нестандартно. Мало того, что я держался с Амандой дружелюбно-вежливо, я к тому же пытался подшучивать над ней и над собой, что, несомненно, было для нее внове. Во всяком случае, это определенно выделило меня среди прочих, а Аманда была достаточно умна, чтобы оценить мое отличие от большинства ее поклонников.

На самом деле объяснить мое поведение было несложно. Я провел за покерным столом достаточно много времени, чтобы знать: рано или поздно обязательно найдется человек, который лучше играет, у кого больше фишек или лучшая карта. А раз так, зачем пыжиться и изображать из себя кого-то, кем ты не являешься? Я прекрасно понимал, что с Амандой мои шансы равны нулю, и потому не особенно старался «произвести впечатление». И именно поэтому наши отношения с самого начала строились на полной открытости и взаимном уважении. Мы не притворялись друг перед другом, а принимали друг друга такими, какими мы были на самом деле, и это нас неожиданно сблизило. С каждым днем мы проводили вместе все больше и больше времени. Желающих быть рядом с Амандой всегда хватало, так что она могла позволить себе выбирать… но она выбрала меня.

Учебный курс, который я осваивал в Лондоне, завершился своего рода дипломным проектом, который состоял в том, что преподаватель раздал каждому из слушателей по сто тысяч долларов деньгами «Монополии» и велел создать собственный портфель ценных бумаг, подробно информируя его о каждой совершенной нами «сделке». Признаюсь откровенно: подбор акций никогда не был моей сильной стороной, зато я отлично справлялся с исследованием и анализом рынка. Я принял несколько удачных решений, сыграл на понижение, обеспечил себе права на досрочное взыскание кредитов и покупку ценных бумаг за фиксированную цену, а также – в полном соответствии с собственным складом характера – обошелся минимумом «длинных позиций»[13 - Длинная позиция – срочная торговая позиция, когда количество купленных опционных и фьючерсных контрактов превышает количество проданных, поскольку брокер надеется на повышение цен.]. Когда летний семестр подошел к концу, мой портфель оказался намного дороже, чем у моих сокурсников, и именно это, а вовсе не мои отношения с Амандой, привлекло ко мне внимание Маршалла Пикеринга.

Накануне моего возвращения в Бостон Аманда предложила мне лететь в Штаты на семейном «Гольфстриме» Пикерингов. Кроме меня, на борту
Страница 13 из 32

должны были присутствовать еще двое парней с нашего курса, и я понял: если я хочу, чтобы наши отношения с Амандой развивались дальше, мне придется показать ей, что я не похож на этих двоих.

Сделать это было достаточно просто. Для начала мне следовало сохранять спокойствие и не подавать вида, будто ситуация меня хоть сколько-нибудь напрягает. По идее, этого должно было хватить, если бы не одно обстоятельство. У меня было очень сильное подозрение, что на самом деле приглашение исходит не от Аманды, а от ее отца. Учитывая мои недавние успехи с учебным портфелем ценных бумаг, это было более чем вероятно, поэтому я отважился на маневр, который просто не мог не привлечь ко мне еще большее внимание папаши Пикеринга. Я отказался лететь в Штаты на миллиардерском самолете, пояснив, что хотел бы перед возвращением домой посмотреть Европу. «Устрою себе недельные каникулы, – сказал я. – Сяду в поезд и поеду во Францию или в Испанию: попробую местное пиво и местную кухню, а уж потом домой…» Я не сомневался, что, если бы я пригласил Аманду составить мне компанию, она бы не стала отказываться. По ее лицу я видел, что она и сама была не прочь отправиться со мной в это маленькое путешествие, однако на этом наши отношения и закончились бы – папа Пикеринг, несомненно, приложил бы все старания, чтобы все произошло именно так, поэтому я только улыбнулся и добавил:

– До встречи в Бостоне… – Я показал на запад: – Это, кстати, в той стороне.

Аманда рассмеялась и на прощание пожала мою протянутую руку. Она удерживала ее в своей ладони чуть дольше, чем следовало, и я догадался, что Аманда все-таки мной увлеклась. Она была сильной, независимой натурой, умной и невероятно красивой женщиной, к тому же уже сейчас у нее было столько денег, сколько другому человеку не истратить и за целую жизнь (а в перспективе ее состояние могло удесятериться), однако все это не отменяло того факта, что в мире Маршалла Пикеринга Аманда была всего лишь пешкой. Нет, мистер Пикеринг по-своему любил дочь – в этом я даже не сомневался, но мне почему-то казалось, что свои денежки он любит гораздо больше.

Следующие две недели стали едва ли не самыми тяжелыми в моей жизни. Я очень скучал по Аманде, но нарочно продлил свои европейские каникулы еще на неделю (за все время я даже ни разу ей не позвонил), стараясь произвести более сильное впечатление. И мой блеф сработал едва ли не лучше, чем я рассчитывал. Когда я наконец прилетел в Бостон, в аэропорту меня ждал лимузин Аманды, рядом с которым вытянулся в струнку вышколенный шофер.

– Мистер Финн?..

Я кивнул. Водитель слегка отступил в сторону, окошко за его спиной опустилось, и я увидел счастливые глаза Аманды.

Всю следующую неделю мы не расставались даже на десять минут.

Примерно через месяц Аманда пригласила меня отобедать с ее родителями, и на сей раз я не стал отказываться. В Хэмптонс[14 - Хэмптонс – популярный американский курорт для очень состоятельных людей.] на Лонг-Айленде мы добирались частным самолетом, потом вертолетом. Последнюю часть пути мы проделали на борту шикарной яхты Пикерингов. Казалось бы, отец Аманды употребляет чересчур большие усилия для того, чтобы просто познакомиться со мной, но я не обольщался. Я был уверен, что у мистера Пикеринга имеется на меня досье дюймов шесть толщиной, в котором отражены и мои отметки в начальной школе, и количество коробок с пиццей, которые я доставил заказчикам, и даже тот факт, что «зубы мудрости» мне удалили еще в выпускном классе. Мою академическую справку[15 - Академическая справка – выписка из документа об образовании. В такой выписке перечисляются предметы, изученные учащимся в школе или в колледже, с указанием, зачетных часов и оценок.] за последний год обучения в колледже он мог бы, наверное, процитировать даже с закрытыми глазами, но ему это было не нужно. Скорее всего, мистер Пикеринг пригласил меня на обед, чтобы публично раздеть перед своей дочерью и продемонстрировать ей, какое я на самом деле ничтожество, но я не исключал, что ему, быть может, на самом деле любопытно, из какого теста я слеплен. Маршалл Пикеринг был далеко не глуп и, конечно, понимал, что рано или поздно Аманда выйдет замуж, однако он был полон решимости заставить будущего зятя заработать каждый цент из тех денег, которые в конце концов достанутся его дочери.

В общем, мы прибыли в Хэмптонс. Мистер Пикеринг нежно поцеловал дочь, потом обнял за плечи меня:

– Добро пожаловать, Чарли. Проходи, располагайся. Мы очень много о тебе слышали…

Он держался очень приветливо, и я невольно подумал: «Какой приятный человек! С таким ни в коем случае нельзя садиться играть в покер!»

Но было слишком поздно. Партия уже началась.

За обедом я старательно подбирал слова и говорил, только когда ко мне обращались, тщательно обдумывая ответы на вопросы, которыми засыпала меня мать Аманды. Впрочем, мои слова или поведение мало что могли изменить: эти люди приняли решение задолго до того, как увидели меня воочию, поэтому отвечал я достаточно искренне, не забывая отдавать должное выставленным на стол изысканным блюдам. Лезть из кожи вон не имело смысла еще и потому, что, не стараясь произвести впечатление на мать и отца Аманды, я делал именно это: производил впечатление. Эти двое наверняка не привыкли к тому, что гость ведет себя свободно и раскованно и даже не пытается скрыть факты, который любой другой на его месте постарался бы обойти молчанием. Впрочем, повторюсь, я был уверен, что мистер и миссис Пикеринг и так знают обо мне все, поэтому, когда меня спросили о родителях, я совершенно честно ответил, что мой отец был таксистом и погиб, спьяну врезавшись на полном ходу в бетонное дорожное ограждение, что мама работала на двух-трех работах, стараясь заработать нам обоим на хлеб, но скончалась от сердечной недостаточности, когда я учился в старшей школе. Упомянул я и том, что написал Академический оценочный тест лучше всех в школе, что Гарвард, где мне предложили стипендию, я выбрал, потому что не хотел делать карьеру в морской пехоте, что уже в университете я пробежал милю за 4:07 и заработал высший балл и что, если бы не стипендия Пикеринга-Кюхля, я закончил бы Гарвард еще полгода назад.

– А кто воспитывал вас после смерти мамы? – спросила миссис Пикеринг. – Кто помогал? Ведь, насколько я поняла, других близких родственников у вас не было.

– Никто меня не воспитывал, – ответил я честно.

– Но… как же вы жили? Ведь вам нужно было покупать продукты, оплачивать счета за электричество и прочее?

– Я работал разносчиком пиццы и приторговывал «травкой».

Пока она смеялась над моей шуткой (она действительно думала, что это шутка), ее супруг откинулся на спинку стула и самодовольно ухмыльнулся. Он, похоже, точно знал, что я нисколько не шучу.

Вино за столом разливал сам папа Пикеринг. Он никому не уступил эту обязанность, видимо, считая своим долгом лично проследить за тем, чтобы гость попробовал и оценил его «домашнее» вино, которое, как шепнула мне Аманда, продавалось по оптовой цене двести долларов за бутылку. Я, однако, к вину даже не прикоснулся. Каждый раз, когда мистер Пикеринг пытался наполнить мой бокал, я вежливо, но твердо отказывался.

Похоже, мое упорство всерьез заинтриговало его. Он то и дело с
Страница 14 из 32

любопытством посматривал на мой нетронутый бокал. Уже в конце трапезы, когда зажгли банановый фостер[16 - Банановый фостер – десерт, приготовленный из бананов и ванильного мороженого с соусом из сливочного масла, коричневого сахара, корицы, темного рома и бананового ликера. Бананы слегка поджариваются на сливочном масле с добавлением сахара, после чего добавляется алкоголь и поджигается. После фламбирования бананы в соусе выкладываются на мороженое.], папа Пикеринг не выдержал и спросил – с довольно разочарованным видом:

– Может, тебе хотелось бы чего-то другого?

Это была его первая серьезная ставка. Он пытался повышать, но я не принял вызов. Покачав головой, я ответил только на поставленный вопрос:

– Нет, благодарю вас.

– Тебе не нравится мое вино? – не отступал Маршалл Пикеринг.

На этот раз я ответил, удвоив ставку:

– Не могу сказать. Я его не пробовал.

Он прищурился, прикидывая, насколько хороши карты у него в руке. Аманда потихоньку потягивала вино, с удовольствием наблюдая за нами. Одновременно она несильно наступила мне под столом на ногу.

– Я вообще не пью, – коротко сообщил я, отрицательно качнув головой.

Пикеринг наверняка был в курсе, однако ничего не сказал – только отсалютовал бокалом сначала мне, потом Аманде, и наконец – жене и собаке породы персидская борзая.

Даже не знаю, выиграл ли я эту взятку. Мне, впрочем, казалось, что место за игровым столом, куда приглашали очень немногих, я заработал.

После трапезы мы отправились «отдохнуть» на заднюю веранду особняка, выходившую на океан. Там мистер Пикеринг предложил мне сигару, но я снова отказался. Отец Аманды подержал свою сигару во рту, потом поджег и затянулся так глубоко, что ее кончик засветился, как раскаленная кочерга. Этот сверкающий уголек странным образом гармонировал если не с цветом, то с выражением его глаз.

Сигара, конечно, была кубинская. Мистер Пикеринг несколько раз с удовольствием затянулся, отчего воздух вокруг нас заполнился ароматным дымом, и проговорил:

– Похоже, Чарли, у тебя просто нет недостатков!

И хотя сказано это было вполне светским тоном, я почувствовал приближающуюся опасность. Да и любой на моем месте почувствовал бы. Таких парней, как я, мистер Пикеринг ел на завтрак десятками, а нашими косточками выковыривал застрявшее в зубах мясо. Еще за обедом – где-то после третьей перемены – я сумел расшифровать невербальные сигналы, которые посылало его внезапно напрягшееся тело, и понял, что в ближайшем будущем нам с Амандой придется реже видеться друг с другом. И изменить этого я не мог, что бы я ни сказал и ни сделал. Нет, мистер Пикеринг вовсе не хотел, чтобы его зятем стал безвольный, бесхребетный червяк, но и человек, который столь откровенно бросал ему вызов в его собственном доме (а именно этим я и занимался весь вечер), его не устраивал. Я это знал, и он знал, что я знаю.

Что ж, карты мне достались не самые лучшие, однако положение было не совсем безнадежным, и я решил, что потрепыхаюсь еще немного. «Честность – лучшая политика». Эти слова не были девизом всей моей жизни, но сегодня подобный подход уже принес мне кое-какие дивиденды, и я решил при случае испробовать его еще раз. Хитрить я умел не хуже папы Пикеринга, но сейчас был не тот случай. Почему-то у меня сложилось впечатление, что он способен разоблачить мой блеф куда быстрее, чем я успею состроить подходящее выражение лица, а раз так… Кроме того, мне еще никогда не доводилось обедать с человеком, чье состояние приближалось к миллиарду.

Выкурив примерно половину сигары, Маршалл Пикеринг сказал:

– Аманда говорила, что ты неплохо играешь в покер.

– Да, одно время я проделывал это достаточно часто.

Он показал на обитый сукном столик и улыбнулся почти по-отечески:

– Может, сыграем партейку?..

Я скрестил вытянутые перед собой ноги и сложил на коленях руки.

– Думаю, не стоит.

Почти минуту мистер Пикеринг сосредоточенно разглядывал свою сигару, потом еще раз глубоко затянулся. Кажется, он начинал испытывать раздражение.

– Почему же?

– Я обыгрывал в покер только «золотых мальчиков», которые рассматривали карты как развлечение. А вы, как мне кажется, пригласили меня сюда вовсе не затем, чтобы я вас развлекал.

Он снова затянулся, любуясь огоньком, мерцающим на кончике сигары.

– То есть ты обирал доверчивых простаков?

– Вовсе нет. Я просто оказывал услугу людям, которым не терпелось поскорее прокутить родительские денежки.

– А ты этим пользовался?

– Я просто не стал упускать представившуюся возможность.

Он кивнул:

– Что ж, это, наверное, правильно. Во всяком случае, мне это нравится. – Отеческое выражение исчезло с его лица, а тон стал жестким. – Я плачу? большие деньги людям, которые умеют угадывать чужие мотивы и желания.

– Мне кажется, мистер Пикеринг, что вы читаете мои мотивы куда лучше, чем я – ваши.

Он улыбнулся и смахнул со стола воображаемые фишки.

– Туше?!..

Быть может, я не так уж сильно ему нравился, но моя способность сбросить карты, когда на руках у соперника появилась более сильная комбинация, вызвала у него если не уважение, то по крайней мере одобрение. Глядя на меня, мистер Пикеринг проговорил, изрыгая изо рта клубы дыма, как дракон:

– Маршалл. Зови меня просто – Маршалл.

* * *

Благословение родителей, таким образом, было получено, и весь последний курс мы с Амандой «встречались». Мои лондонские учебные успехи произвели на ректорат достаточно благоприятное впечатление, поэтому мне предложили дополнительно пройти специальный курс и получить степень магистра делового администрирования[17 - Магистр делового администрирования – степень, получаемая выпускниками университетов либо других вузов, специализирующихся в области делового администрирования, после дополнительных двух лет обучения.]. Наверняка я, конечно, ничего не знал, но мне почему-то казалось, что мистер Пикеринг – «просто Маршалл» – имел к этому решению ректората самое непосредственное отношение. Как бы там ни было, в конце первой же недели занятий он вызвал меня к себе в офис и сделал предложение, отказаться от которого было невероятно трудно.

В конце концов я решил сыграть с ним еще один раунд и согласился.

Маршалл Пикеринг управлял огромными деньгами – и своими, и принадлежащими другим людям. Он также владел несколькими компаниями по всему миру. Чем больше я его узнавал, тем сильнее мне казалось, что журналисты, оценивавшие размеры его состояния почти в миллиард, здорово ошиблись. Миллиарда этак на два. Для меня, таким образом, ставки серьезно повышались. Или, если смотреть на дело с другой стороны, причин тщательно обдумать свое решение поработать у Маршалла Пикеринга оказалось на два миллиарда больше, чем я считал вначале.

Надо сказать, что действовал он довольно хитро и изощренно. К примеру, штат его «фирмы» состоял главным образом из молодых амбициозных парней вроде меня. Пикеринг делал вид, будто обучает нас, наставляет, знакомит с жестокой изнанкой делового мира, причем подавалось это под таким соусом, что со стороны могло даже показаться, будто он делает это исключительно по доброте душевной. Многие, возможно, так и считали, но не я. Мне с самого начала стало понятно: мистер Пикеринг намерен прогнать нас сквозь
Страница 15 из 32

серию краш-тестов, чтобы посмотреть, кто из чего сделан. Примерно так же поступают владельцы скаковых лошадей – они наполняют свои конюшни чистокровными жеребятами, а потом смотрят, из кого может получиться новый Секретариат[18 - Секретариат – английский скаковой жеребец, интерчемпион, обладатель «Тройной короны».]. Впрочем, гораздо чаще мне приходило на ум сравнение с мясом, которое повара отбивают перед жаркой. Чем дольше отбиваешь какой-нибудь кусок, тем мягче и вкуснее оно становится.

Головной компанией мистера Пикеринга был крупный хедж-фонд[19 - Хедж-фонд – спекулятивный инвестиционный фонд по управлению ценными бумагами с высокой степенью риска.] «Пикеринг и сыновья», который действовал весьма успешно и эффективно – и это в эпоху, когда большинство подобных предприятий закрывают лавочку. Никаких «сыновей» в природе не существовало; думаю, в этом названии проявилось несколько извращенное чувство юмора отца Аманды, который хотел только одного – стать еще богаче, чем он был. Поначалу меня, правда, несколько удивляло отсутствие этих самых «сыновей», поскольку Маршалл Пикеринг был человеком умным и вряд ли рассчитывал жить вечно, следовательно, его не мог не заботить вопрос, кто и как станет управлять состоянием после его смерти. Аманда при всем ее уме вряд ли для этого подходила. Довольно скоро я, однако, понял ход мыслей Пикеринга. Ведь сыновей не выбирают, и его прямые наследники вполне могли оказаться дураками, расточителями и мотами. Нет, Пикеринг поступил гораздо умнее, ограничившись единственной дочерью. Ее наличие гарантировало, что деньги останутся в семье, а вот подобрать для нее подходящего мужа (читай – «сына») было Пикерингу вполне по силам. В данный момент на него работало несколько десятков потенциальных «сыновей», к которым глава корпорации присматривался пристально и внимательно, регулярно пропуская через сито профессионального отбора в надежде отобрать лучших из лучших.

Я сказал, что, помимо денег, Маршалла Пикеринга мало что интересовало, и это действительно было так. Даже будущего мужа для своей дочери он искал с дальним прицелом, причем интересы Аманды оказались для него на втором плане.

На самом деле ему нужен был человек, способный сохранить и приумножить самое дорогое, что у него было, – его капиталы.

В офисе Пикеринг вкратце описал, чем мне предстоит заниматься, представил персоналу, а потом показал мой закуток. Заботливый отец и гостеприимный хозяин, который предлагал мне вино и сигары, исчез. Теперь передо мной был холодный, ироничный делец, которого не интересовали сантименты – только бизнес.

– На моем столе, – сказал он, – скопилось несколько сотен резюме потенциальных кандидатов на это место. – Он ткнул пальцем в стандартное офисное кресло, стоявшее в моем закутке. – Причем многие из этих резюме выглядят даже лучше, чем твое, но… я хочу дать тебе шанс. Действуй, теперь все зависит только от тебя.

Я кивнул. Моя мать часто говорила – мол, дареному коню в зубы не смотрят, и я был с ней вполне согласен.

Так началась моя учеба-стажировка в фирме Пикеринга. Аманда болталась перед моим носом, как пресловутая морковка перед носом осла, поэтому я старался изо всех сил. В отдаленной, хотя и довольно туманной, перспективе маячило и состояние Пикеринга, однако для меня это было весьма слабым стимулом. От остальных четырех десятков работавших в офисе «мальчиков» я отличался тем, что за деньгами босса я не охотился. Мне нужна была только Аманда.

Мы с ней любили друг друга так сильно, как только могут полюбить друг друга два человека, которых разделяет банковский счет с девятью нулями (и отнюдь не после единицы), а также отцовская привычка контролировать все и вся. На Рождество мы вместе слетали на семейном «Гольфстриме» сначала в Вейл[20 - Вейл – город в центральной части штата Колорадо. Один из самых популярных и престижных горнолыжных курортов США, застроенный в «альпийском» стиле.], а потом – в Швейцарию. Летний отпуск мы провели в Венесуэле, да и по выходным то и дело срывались в какой-нибудь экзотический уголок планеты. Я работал и учился, напрягая все свои силы и способности. Кроме того, время от времени мне приходилось выполнять кое-какие поручения босса. Моя способность «читать» людей и ситуации довольно скоро сделала меня чем-то вроде консультанта или, лучше сказать, оценщика. Пикеринг любил посылать меня на новые, приглянувшиеся ему территории и объекты, где я должен был оценить три вещи, на которых стоит весь современный бизнес: финансовую отчетность, состояние материальных ресурсов и степень эффективности управления.

Если в Гарварде я получил разнообразные и глубокие познания в области финансов, то практический опыт я приобрел именно в фирме Пикеринга. Всего за два года я стал неплохим специалистом в области бизнес-разведки – лучшим, чем любой из стажеров, какие у него когда-либо были. Курс я закончил блестяще, получил степень магистра делового администрирования, а потом… потом началась настоящая работа. За это Пикеринг платил мне довольно скромную зарплату, которая выражалась шестизначной суммой (впрочем, даже эти не слишком большие деньги мне некогда было тратить), к тому же в конце года я мог рассчитывать на некий бонус, размер которого зависел от результатов моей работы. Так, впрочем, он поступал со всеми молодыми «лошадками», которым посчастливилось попасть в его конюшню. Я, правда, довольно скоро смог купить себе в Бостоне неплохую квартиру, но жил я фактически в самолете компании. Командировки следовали одна за другой, так что в первый год после окончания Гарварда я ночевал у себя дома ровно двадцать шесть раз!

Несмотря на занятость, бег я не бросал. Быть может, мои результаты были не так хороши, как раньше, однако поселившаяся внутри боль требовала выхода, и я наматывал мили в надежде как-то справиться с ней. То, что? мне не удавалось выбросить из головы усилием воли, я надеялся избыть, нагружая мускулы ног и легкие, и порой мне казалось, что текущий в моих жилах горький яд выходит вместе с потом. Увы, я по-прежнему не мог сказать, бегу ли я куда-то или от чего-то, и все же ежедневные (по мере возможности) упражнения стали для меня лекарством, без которого я не мог обходиться.

Мой первый бонус составил чуть меньше полумиллиона. На первый взгляд – немало, и объективно это действительно была большая сумма, но я-то знал, что моя работа принесла Пикерингу около ста миллионов чистой прибыли. Как-то раз, вернувшись из очередной командировки, я увидел, что кто-то повесил над моим закутком листок бумаги, на котором было написано фломастером: «№ 16». Этот «кто-то» был абсолютно прав. Для всех, кроме, пожалуй, самого Маршалла, мой номер был шестнадцатым, следовательно, от меня мало что зависело, и изменить я ничего не мог. Оставалось только подчиниться заведенным в компании порядкам.

Помните, я говорил, что никогда не садился за карточный стол с людьми, которые играют лучше меня? Это весьма полезное правило, но для того, чтобы следовать ему при всех обстоятельствах, нужно заранее знать, кто именно является лучшим игроком.

Брендан Рокуэлл происходил из довольно состоятельной семьи. В нашей гарвардской команде он был белой вороной, поскольку с отличием
Страница 16 из 32

закончил аспирантуру Стэнфордского университета, где получил степень магистра управления бизнесом. Одного этого было достаточно, чтобы между ним и мной мгновенно возникла напряженность. Гарвард и Стэнфорд издавна соперничают, поскольку занимаются, в принципе, одним и тем же, причем делают это гораздо лучше большинства учебных заведений страны. Ситуация усугублялась тем, что, пока я летал с континента на континент, Брендан быстро карабкался вверх по карьерной лестнице и даже заслужил среди коллег прозвище «Мозолистый Язык» – до того усердно и откровенно он лизал задницу папе Пикерингу. Самому Пикерингу эти процедуры, по-видимому, были по душе, поскольку довольно скоро мне пришлось работать с Бренданом бок о бок. Обучать его, так сказать, нашим профессиональным секретам.

Брендан был высоким, хорошо сложенным парнем с красивым, словно точеным лицом; кроме того, он был умен, хитер, напорист и предприимчив, умел неплохо выражать (а также скрывать) свои мысли и был наделен решительностью и упрямством, которые позволяли ему идти к цели, не считаясь с потерями. Любую ситуацию он просчитывал не хуже моего, а может, даже лучше, и без колебаний перегрыз бы мне горло, если бы я хоть на миг расслабился и забыл об осторожности. Как я скоро понял, Брендан добивался только одного, и это была не Аманда, хотя от нее он бы тоже не отказался как от приятного бонуса к главному – к деньгам Пикеринга, которые парень рассчитывал рано или поздно прибрать к рукам.

Способ, который Брендан для этого избрал, был вполне традиционным и даже в какой-то степени старомодным, но достаточно действенным.

В стратегических планах Маршалла Пикеринга мне отводилась роль пехоты, которая проводит разведку боем и захватывает важнейшие плацдармы на территории противника. Проблема, однако, заключалась в том, что я все время находился в командировках, летая с места на место. Я даже отчитывался перед ним по телефону, а Брендан… Брендан постоянно находился рядом, и он жаждал наложить лапу на деньги старика. Довольно скоро он поставил себя так, что сам Пикеринг стал считать его своей правой рукой. Теперь уже не он, а Брендан контролировал все основные процессы, так что даже мне приходилось порой отчитываться не перед боссом, а перед ним. Даже прозвище у него было теперь другое: Волшебник из страны Оз, или коротко – Оззи.

Именно тогда я начал понимать, что Брендан играет в покер лучше меня и что он и мистер Пикеринг вылеплены из одного теста. Примерно в то же время я узнал, что, получая мои отчеты, Брендан читает их, выбрасывает то, что, по его мнению, может не понравиться боссу, а потом преподносит папе Пикерингу выхолощенные, зачастую используя приукрашенные таким образом факты для того, чтобы опровергнуть мою же аргументацию.

В общем, не так страшна лобовая атака, как фланговый маневр. А смерть от тысячи порезов не намного приятнее, чем от одного удара.

Как-то, уже на втором году моей работы в фирме, Аманда навестила меня в офисе. Зашла она и к отцу, после чего ее настроение заметно испортилось, но в чем дело, она не сказала. Впрочем, я давно заметил, что, побывав в кабинете у папы Пикеринга, Аманда мрачнеет и становится неразговорчивой. На этот раз, однако, она снова заглянула в мой закуток и спросила шепотом:

– Какие у тебя планы на осень? Работы много?

– Не очень.

– А что, если нам устроить себе… что-то вроде дополнительных каникул? Только ты и я, а?..

Почему-то мне показалось, Аманда имеет в виду нечто большее, чем совместная поездка на очередной модный курорт.

– Дополнительные каникулы – это надолго? – уточнил я.

Аманда шагнула к моему столу и поцеловала, крепко прижавшись губами к моим губам.

– Надолго. На всю жизнь, если захочешь.

Это был первый и единственный раз, когда она открыто заговорила со мной о браке. И именно благодаря этому случаю я узнал, что папаша Пикеринг установил в моем закутке подслушивающее устройство. Я понял это по тому, как радикально изменилось его отношение ко мне после этого разговора с Амандой. Пикеринг почти перестал вызывать меня к себе для разговора лицом к лицу и начал отдавать распоряжения исключительно при помощи электронной почты. Кроме того, стоило Аманде только заикнуться о том, что мы поженимся, – и буквально на следующий день я оказался в самолете, который унес меня далеко на запад. За два последующих месяца я провел в Бостоне от силы дня четыре. День благодарения я встречал на нефтяной платформе в Мексиканском заливе в компании вечно пьяных, пропахших потом техасцев, а когда Аманда позвонила, чтобы меня поздравить, я услышал на заднем фоне голоса папы Пикеринга и Брендана, которые над чем-то весело смеялись. Для меня это был знак, который нельзя было не заметить: мы с Амандой попали в шестеренки гигантской машины, которые неумолимо перемалывали нас и наши чувства.

Я был уверен, что «жучок» в моем кабинете – еще не все и что Маршалл наверняка подслушивает и наши разговоры по мобильной связи, поэтому я решил заставить его раскрыть карты.

– Помнишь, ты предлагала куда-нибудь поехать этой осенью? – спросил я.

– Конечно. Я все время об этом думаю, но…

– Так когда же мы поедем?

Когда она ответила, в ее голосе звучала улыбка.

– Ты имеешь в виду всей семьей или только мы двое?

– Это уж как ты решишь.

Аманда немного помолчала.

– Папу это убьет.

– Нет, – сказал я бодро. – Думаю, ничего с ним не случится.

* * *

Буквально через неделю после Дня благодарения Брендан, явившись утром на работу, обнаружил, что его кабинет – такой же закуток в общем зале, как у меня, – не только существенно вырос в размерах, но и – о чудо из чудес! – переместился на верхний этаж, где находился офис самого? Маршалла. Больше того, новый кабинет Брендана и офис босса находились практически рядом, буквально дверь в дверь, так что, если бы папе Пикерингу вдруг понадобился Оззи-Чудотворец, ему достаточно было лишь слегка повысить голос.

Этим мистер Пикеринг, понятно, не ограничился. Мы, его «мальчики», вкалывали как каторжные, но Аманду он решил сделать чем-то вроде «лица компании», поэтому она все чаще присутствовала на разного рода торжественных приемах и даже участвовала в нескольких пресс-конференциях. Похоже, старик хотел, чтобы в ближайшем будущем переговоры с потенциальными клиентами от его имени вела именно Аманда. Это, в свою очередь, означало, что по мере того, как отец станет предъявлять к ней все бо?льшие требования, времени у нее будет оставаться все меньше и меньше. В таких условиях ни о каких совместных планах не могло быть и речи.

Ну а потом папе Пикерингу подвернулась кофейная компания «Синко Падрес», и я снова надолго покинул Штаты.

Глава 5

Ветер набрал силу и развел шестифутовую волну, сделав последний отрезок пути небезопасным или, во всяком случае, не слишком приятным. Мне, впрочем, приходилось путешествовать и в худших погодных условиях, но на катерах большего размера, которые прекрасно справлялись с волнением. Именно поэтому, добравшись до особняка Колина, я оставил «Легенду» у причала и продолжил путь на шестидесятифутовом «Бертраме».

Нос яхты мерно поднимался и опускался на каждой волне, брызги высоко взлетали и садились на стекло ходовой рубки передо мной. Одним глазом я
Страница 17 из 32

следил за радаром, не забывая поглядывать и в зеркало заднего вида, но там была лишь тьма, которую не прорезал ни один огонек, и от этого мне казалось, будто я вглядываюсь в собственное прошлое.

Да, когда-то мы с Колином вместе пускались в далекие и опасные морские путешествия, и я не думал, что его отношение ко мне вряд ли могло перемениться. И все же, когда сквозь мглу впереди замерцали огни Майами, у меня невольно засосало под ложечкой при одной мысли о том, что случившееся может причинить мне – нам всем – немало боли и страданий. А самое главное, я не мог избавиться от подспудного ощущения, что в происшедшем есть и доля моей вины.

* * *

Часа через полтора я был уже в отделении интенсивной терапии педиатрического отделения больницы «Ангел милосердия». В палате, куда я вошел, было тихо и довольно темно, но я сразу разглядел Колина, который, согнувшись и спрятав лицо в руках, сидел на неудобном больничном стуле. Одет он был в изрядно помятый и порванный смокинг – похоже, со вчерашнего вечера он так и не переоделся. Плащ, галстук и широкий шелковый пояс-кушак исчезли, спереди на рубашке темнело засохшее кровавое пятно, и я подумал, что он либо нес Марию на руках, либо прижимал ее к себе. Черные кожаные туфли Колина потеряли блеск и были измазаны в грязи.

Маргерит была одета в ниспадавшее свободными складками вечернее платье без бретелек. Она задремала на стуле рядом с больничной койкой, уронив голову на краешек простыни и сжимая обеими руками руку дочери. Сама Мария лежала на койке совершенно неподвижно, подсоединенная трубками и проводами к каким-то медицинским аппаратам. Ее лицо было сплошь забинтовано, как у мумии, и только напротив рта оставалось небольшое черное отверстие, в который уходила еще одна трубка. Две трубки потоньше были вставлены в нос, а из вены на левой руке торчала игла капельницы. Бинты на лице местами промокли насквозь, и на белоснежной марле темнели пятна крови. Какой-то прибор на столике в изголовье кровати тяжело и мерно вздыхал, время от времени издавая короткий, тревожный писк и мигая лампочками. Мария спала, но время от времени ее колени, кончики пальцев рук и ступни начинали судорожно подрагивать, как у человека, который пытается убежать от какой-то серьезной опасности.

Шагнув вперед, я положил руку Колину на плечо, но он так и не посмотрел на меня – только накрыл мою руку ладонью и покачал головой. Обнаженные плечи Маргерит я накрыл подобранным тут же колючим шерстяным одеялом. Она слегка пошевелилась – значит, не спит, – и я опустился рядом на колени и обнял ее, а она положила голову мне на плечо. Мария на койке снова дернулась.

Слабым голосом Маргерит начала рассказывать, что случилось накануне, но в палату вошли две медсестры, которые начали осторожно снимать бинты с головы девочки. Когда последний слой пропитавшейся кровью и сукровицей марли был убран, я с трудом узнал распухшее, покрытое шрамами и хирургическими швами лицо Марии. Левая сторона ее головы была начисто выбрита, и на коже – от виска до затылка – тоже виднелись швы. Когда одна из сестер бережно приподняла голову девочки, Маргерит не выдержала и, прижав к губам ладонь, отвернулась. Колин вскочил и потянулся к жене, чтобы поддержать ее, но что-то его остановило. Из нас четверых спокойствие сохраняла только сама Мария, пребывавшая в глубоком сне, вызванном сильнодействующими медицинскими препаратами.

Когда медсестры, наложив свежие повязки, бесшумно покинули палату, Колин негромко проговорил:

– Вчера вечером, когда ты ушел, мы с Маргерит поехали на благотворительный вечер. Мы… мы отсутствовали всего час, не дольше. Пока нас не было, Сэл предложил Марии… Кто бы мог подумать, что он… – Так и не договорив, Колин замолчал, растерянно качая головой.

– Мы должны были догадаться, – жестко сказала Маргерит, не отрывая глаз от забинтованного лица дочери.

Выпущенная ею стрела попала в Колина, и он поморщился. С трудом сглотнув, он продолжал:

– Я… я понятия не имею, как он узнал, где искать очередную закладку, – сказал Колин, и я кивнул. Как я уже говорил, благодаря своей фотографической памяти, мой друг был способен удерживать в голове огромное количество деталей: дат, телефонов и номеров банковских счетов. Отсутствие каких-либо записей не раз нас выручало, помогая выходить сухими из воды. Правда, денежные переводы со счета на счет было невозможно осуществить без соответствующих банковских документов, но эти деньги мы без труда «отмывали» благодаря наличию у Колина вполне легального – и достаточно крупного – бизнеса. Таким образом, никакого бумажного следа, который мог бы вывести правоохранителей на нашу нелегальную бутик-фирму, поставлявшую кокаин богатым и знаменитым клиентам, не существовало в природе.

– Мы столько лет соблюдали осторожность, и вот – на тебе! Может быть, Сэл как-то… – Колин снова покачал головой и продолжил мгновение спустя: – Когда мы ушли, он пригласил Марию прокатиться на катере… Это было не в первый раз, и… Откуда ей было знать?.. – Он беспомощно пожал плечами. – Она села в катер, Сэл помог ей надеть спасжилет, и они отплыли.

– Мы даже радовались, что он… что он так любит свою сестру, – подала голос Маргерит.

Колин крепко зажмурился.

– Примерно год назад Сэл пристрастился к картам. К покеру. Он считал себя классным покеристом и участвовал только в турнирах, где ставки были высоки и где минимальная сумма для участников составляла пять-десять тысяч долларов.

При этих его словах меня затошнило, а Колин продолжал – негромко, неуверенно, будто стесняясь:

– И, конечно, он проигрывал. Мне приходилось платить за него.

– Это случалось уже дважды, – подсказала Маргерит.

– Да… – Колин уронил голову на грудь. – После второго раза я сказал ему: хватит! Остановись! Я больше не буду за тебя платить. Но Сэл не остановился, и… Даже не знаю, сколько он в конце концов задолжал этим людям. Должно быть, много, потому что… потому что… – Колин снова пожал плечами.

– Мы пытались сделать то, что должны были сделать давно, – снова подала голос Маргерит. – С самого начала нужно было запретить ему, но…

– Сколько он все-таки проиграл? – спросил я.

– Не знаю, – повторил Колин, качая головой. Выпрямившись, он откинулся на стуле и прижался затылком к холодной стене. – Может, двести «штук», может, больше. Как бы там ни было, он узнал местонахождение закладки и… – Он бросил на меня быстрый взгляд, и я понял, что это была наша – моя – закладка.

– Думаю, – продолжал Колин, снова наклоняясь вперед и глядя себе под ноги, – Сэл считал, что мы можем позволить себе потерять несколько пакетов порошка. Он был уверен, что мы подумаем на кого угодно, но только не на него, и сумеем уладить недоразумение с клиентом. Сэл не предусмотрел только одного: те, кому он задолжал, следили за ним. И они застали его врасплох… – Он бросил быстрый взгляд на неподвижное тело дочери. – До этого момента Мария, похоже, не замечала ничего подозрительного. Она отошла за лодочный сарай, чтобы покормить рыбок, и нашла на ступеньках твои часы. Мария знала, что это твои часы, потому что увидела гравировку. Думаю, она надела их на руку, чтобы отдать тебе, когда вы снова увидитесь, а потом…

Я машинально кивнул, а сам
Страница 18 из 32

подумал: похоже, то, во что мы вляпались, далеко не закончено. В свою очередь поглядев на Марию, я прошептал, обращаясь не столько к Колину, сколько к самому себе:

– Кто-то пришел, чтобы получить долг…

Колин кивнул.

– Сэл… Ну, ты же его знаешь. Он никогда бы не сдался просто так. Мальчик стал сопротивляться, и тут прибежала Мария – с пакетом хлебных крошек в одной руке и твоими часами в другой… Она оказалась в самой середине… в самой середине этого.

Колин скрипнул зубами, и Маргерит снова опустила голову на матрас рядом с телом дочери. Я поднялся и, выйдя в коридор, попросил дежурную сестру поставить в палате еще одну кровать. Минут через пять санитары прикатили в комнату койку на резиновых колесах. Они установили ее рядом с кроватью девочки, и я помог Маргерит лечь. Вытянув правую руку так, что она почти касалась плеча Марии, Маргерит закрыла глаза; я накрыл ее одеялом, и она почти сразу заснула, но сон ее был неглубок и тревожен, и я отвел Колина в дальний угол палаты. Он никак не мог сосредоточиться и взять себя в руки, но потом все же совладал с собой и, вытерев рукавом покрытый испариной лоб, пристально посмотрел сначала на Марию, потом на меня.

– Что же было дальше? – спросил я.

– Кто-то из соседей услышал шум и крики и решил выяснить, в чем дело. В полиции они сказали, что, когда они вышли на причал, Сэл звонил в девятьсот одиннадцать. Потом он на руках донес Марию до набережной, где ее забрал вертолет «Лайф Флайт».

– А где сейчас Сэл? Почему он не полетел в больницу вместе с сестрой? Разве ему самому не нужна была медицинская помощь?

Колин беспомощно развел руками.

– И он, и его катер исчезли… – Он снова посмотрел на дочь, машинально потирая сгиб левой руки. С этой стороны рукав смокинга был оторван или отрезан вместе с рубашкой, и я увидел у него на коже крохотный пластырь – похоже, Колин сдавал кровь.

Перехватив мой взгляд, Колин кивнул.

– Она потеряла очень много крови, и мне пришлось… – Еще одна пауза. – Шелли… Я ей очень благодарен. Она потратила почти восемь часов, стараясь сделать так, чтобы моя дочь… чтобы Мария снова могла… – Он не договорил. Почти минуту он молчал, потом снова посмотрел на меня: –?Чарли?..

Я положил руку ему на плечо.

– Сделаешь кое-что для меня?.. – спросил Колин дрогнувшим голосом.

– Конечно. Что нужно?

– Найди моего сына. – Прислонившись к стене, он несколько секунд рассеянно следил за показаниями приборов, к которым была подключена Мария. – Перед тем как исчезнуть, Сэл побывал дома, вскрыл сейф, забрал деньги и свой паспорт. Не хватает также двух его любимых досок для серфинга. Я проверил последние траты по его кредитной карточке. Последний счет поступил от авиакомпании «Дельта», так что… – Колин посмотрел на часы. – Думаю, сейчас Сэл уже в воздухе. Скорее всего, он летит в Коста-Рику.

Примерно год назад Колин купил в этой стране летний дом с довольно приличным участком. Это обошлось ему в два с половиной миллиона долларов, а если учесть, что в Коста-Рике недвижимость намного дешевле, чем в Штатах, можете представить, что это был за домик! Площадь одних только комнат, без подсобных помещений, равнялась двенадцати тысячам квадратных футов. Сам дом стоял на краю высокого утеса над Тихим океаном, внизу располагались частный пляж и пристань для больших яхт, глубоко сидящих в воде. Эллинг вмещал несколько катеров, а современный каскадно-переливной бассейн перед фасадом создавал иллюзию того, будто он является частью океана. Еще один бассейн, вполне традиционный по конструкции, но бо?льших размеров, был устроен на заднем дворе.

Все прошлое лето семья Колина провела именно там – я имею в виду в особняке, а не в бассейне. Когда они вернулись, мой друг даже решил, что добился в отношениях с сыном кое-какого взаимопонимания, но, как показали последние события, это была лишь иллюзия, навеянная пребыванием в тропическом раю. Тем не менее предположение Колина, что Сэл мог направиться именно в Коста-Рику, было не лишено смысла.

Дальнейшие слова Колина еще больше укрепили меня в правильности этой догадки.

– Когда мы отдыхали там в прошлом году, Сэл познакомился с какими-то парнями – с серфингистами из самых упертых. Ты знаешь этот тип: они все лето путешествуют вдоль побережья в поисках мест, где волна лучше, добывая себе средства для жизни мелким воровством или торговлей наркотиками. Учитывая те суммы, которые будут у Сэла с собой, когда он приземлится в Коста-Рике, эти ребята сделают его своим лучшим другом и будут потихоньку доить, пока он не потратит все до последнего цента. А потом… – Колин немного помолчал. – Потом до него доберутся местные бандиты. Они возьмут Сэла в заложники и станут звонить мне, требуя выкуп, но, если даже я соглашусь платить, я вряд ли увижу Сэла живым…

Слушая его, я особенно остро чувствовал боль от раны, которую нанесла мне Шелли, когда ушла от меня. Вместе с тем во мне странным образом крепло ощущение, что это я как-нибудь переживу. Другое дело – Мария… При каждом взгляде на ее неподвижное тело я со всей очевидностью понимал, что эта замотанная бинтами маленькая мумия и есть самое дорогое в моей жизни. И если она больше никогда не сможет улыбаться, я… я…

Я кивнул:

– Хорошо, я поеду за ним. Прямо сейчас.

Одним из достоинств Колина было то, что он, как хороший шахматист, просчитывал свои действия на несколько шагов вперед. Именно благодаря этому он и достиг таких высот в бизнесе. В обоих его видах.

– Возьми мой «Гольфстрим», – сказал он.

У Колина действительно был свой самолет, который он, однако, использовал, только когда летал по делам своего легального бизнеса. Разумеется, самолет был гораздо быстрее любых других видов транспорта, однако я понимал, что найти Сэла в Центральной Америке – особенно если он сам этого не захочет – будет нелегко. Скорее всего, он не станет сидеть на месте, а будет перемещаться вдоль Тихоокеанского побережья, возможно, из страны в страну, так что преследовать его будет гораздо удобнее не на самолете, а на катере.

Впрочем, я был почти уверен, что сумею отыскать Сэла. Проблема была в другом – как убедить его вернуться? Я даже не представлял, с какой стороны лучше за это взяться. Не сомневался я только в одном: это будет очень нелегко и потребует немало времени и сил. Для бегства у Сэла, несомненно, имелись серьезные основания, изменить которые я был не в силах. На уговоры могли уйти недели и даже месяцы, тогда как Колину, несомненно, хотелось, чтобы Сэл как можно скорее вернулся под отчий кров.

– Я бы предпочел «Бертрам», – сказал я. – Запаса хода у него хватит, к тому же он отлично вписывается в местные реалии. Мало ли чудаковатых америкашек, переживающих кризис среднего возраста, отправляется в Центральную Америку ловить марлинов и барракуд?..

За десять лет, посвященных нелегальному бизнесу, у меня развилась настоящая аллергия на таможенные и пограничные барьеры. При пересечении любой границы человек с таким количеством штампов в паспорте, как у меня, невольно вызывает подозрение, а я терпеть не мог привлекать к себе внимание подобного рода, даже если не вез ничего запрещенного. Проще было вовсе избегать пограничных формальностей, нужно только не попадаться властям той страны, в которую я
Страница 19 из 32

проникал без визы. Границы между суверенными и независимыми государствами Центральной Америки всегда были достаточно прозрачными, и я не сомневался, что Сэл с компанией серфингистов не станет заморачиваться с визами каждый раз, когда ему захочется попасть из Сальвадора в Гватемалу, чтобы оседлать волну.

Точно так же собирался поступить и я.

Одна лишь американская граница представляла собой довольно серьезный барьер, но я не сомневался, что вылететь из Штатов в Коста-Рику я смогу без проблем. Трудности могли возникнуть при возвращении – особенно если я стану вести себя как законопослушный гражданин и оформлять визу каждый раз, когда поиски Сэла вынудят меня перебираться из одной страны в другую. Я не знал, насколько тесно таможни центральноамериканских государств сотрудничают с американским Управлением по борьбе с наркотиками, однако мне казалось, что, если я буду прыгать через границы, как блоха, это неминуемо вызовет подозрения, и тогда какой-нибудь чиновник непременно сообщит американским властям о странных перемещениях мистера Чарли Финна. События прошедшей ночи и последние слова Шелли, назвавшей меня «Корасон Негро», также убедили меня, что при попытке вернуться в Штаты легально меня непременно задержат на границе для подробного разбирательства. Может быть, даже ненадолго посадят в тюрьму. Я по-прежнему не знал, что именно известно УБН о моей деятельности, но рисковать мне не хотелось. Нет, отправиться морским путем будет гораздо безопаснее. На борту «Бертрама» я смогу покинуть США и вернуться обратно совершенно незаметно для властей, и хотя при этом я потеряю время, зато выиграю в надежности.

Между тем нервные движения рук Колина подсказали мне, что он хочет сказать что-то еще. Вот Колин посмотрел в окно, посмотрел на жену, потом перевел взгляд на Марию. Затем он взглянул на меня и сразу отвел глаза, и я с трудом подавил желание его поторопить. Наконец Колин проговорил:

– Я все рассказал Шелли. Прости, я не мог иначе.

– Я знаю…

Колин качнул головой, и его глаза наполнились слезами.

– Все, завязываю. – Он широко развел руки, словно хотел заключить дочь и жену в объятия. – Пора остановиться. Это слишком опасно.

Я кивнул. Многие люди в сходных обстоятельствах были склонны принимать скороспелые, необдуманные решения, продиктованные страхом, беспокойством о ближних, муками совести. Конечно, Колин и я зарабатывали очень неплохие деньги, но я не сомневался, что, будь дело только в них, мой друг смог бы бросить этот рискованный бизнес. Проблема, однако, заключалась в том, что Колина интересовали вовсе не деньги, благо за годы он сумел сколотить неплохой капитал, да и легальный бизнес приносил ему очень неплохой доход. На самом деле его привлекали светский блеск и гламур, а точнее, люди, с которыми он общался благодаря своему особому социальному статусу. Подобное поведение было вполне объяснимо, особенно если знать, что Колин с раннего детства работал в бакалейной лавке отца – вылавливал для старух-покупательниц и их котов селедку из пятидесятипятигаллонной бочки, стоявшей у самого входа. С тех пор прошло много лет, но Колин по-прежнему казался самому себе насквозь провонявшим селедочным маринадом, полунищим пареньком в клеенчатом фартуке. Неудивительно, что его стремление обустроить детям «нормальную» жизнь и доказать жене, что он способен на большее, чем подметать полы и раскладывать товар на полках, с годами не становилось слабее. Колин много раз признавался, что ему до сих пор мерещится запах уксуса и чеснока, избавиться от которого он пытался с помощью настоя ванили. При этом он демонстративно подносил руки к лицу и втягивал носом воздух, и, хотя от его пальцев уже давно ничем не пахло, Колин театрально вздыхал.

Сунув руку в карман, я протянул ему свой мобильный телефон. Это была ниточка, которая накрепко соединяла нас в любых обстоятельствах. В нашем бизнесе ведь как? Нет связи, значит, никакого бизнеса тоже нет.

Мария снова задергалась на койке. В голубоватом свете дежурной лампы она была еще больше похожа на мумию.

– Я позвоню, когда буду на борту, – пообещал я.

Потом я поцеловал Маргерит в висок, и она, чуть приоткрыв глаза, ненадолго прижалась щекой к моей щеке, безмолвно признавая, что постигшие нас неприятности мы устроили себе сами. Еще несколько секунд я стоял над кроватью Марии, гадая, сколько пройдет времени, прежде чем мы снова увидимся. На прощание я взял ее маленькую руку в свою и несильно пожал. К ее указательному пальцу был примотан пластырем кислородный датчик. Светодиод на нем горел красным, и я невольно вспомнил, как мы вместе смотрели «Инопланетянина»[21 - «Инопланетянин» – фантастический фильм режиссера С. Спилберга.] и как Мария сидела у меня на коленях и в самых страшных моментах роняла на пол попкорн. Наклонившись, я поцеловал бинты у нее на лбу и попытался что-то сказать, но мое сердце стиснуло с такой силой, что я не сумел издать ни звука. Что бы там ни говорил Колин, я чувствовал себя виноватым. В конце концов, ведь это я сделал закладку, я привез наркотики. Если бы я этого не сделал, мы были бы сейчас вместе, и Мария была бы здорова… Нет, не я спустил с поводка собаку, которая ее покусала, но это я обслуживал и питал мир зла, в который она вступила, не подозревая об опасности.

Внезапно меня пронзила мысль о двойственности жизни, которую я вел. О том, что я ухитрялся делить себя между двумя мирами. Что одной ногой я стоял по одну сторону границы, а другой – по другую, да и самой границы для меня как будто не существовало. Безразличие стало моей повседневной философией, и я почти не замечал, что творит моя левая рука. До сегодняшней страшной ночи… И только при виде окровавленных бинтов на лице двенадцатилетней девочки я понял, что мой темный мир решительно вторгся в нормальную жизнь и что я обязан что-то с этим сделать.

Я еще раз поцеловал Марию, вытер глаза и быстро вышел в коридор.

Уже когда я на борту «Бертрама» покидал Майами, мне почудился запах засохшей крови, но я никак не мог определить его источник. Я обнюхал каждый уголок рубки, пока не догадался, что кровью пахнет от моих часов. И действительно, под ремешком, на задней крышке, я обнаружил пятно засохшей крови. Пришлось промыть их с порошком в морской воде. Пятно я смыл, но запах остался.

Похоже, теперь мне до конца жизни суждено пользоваться ванильной настойкой.

Глава 6

Если между мной и Маршаллом и было что-то общее, так это любовь к хорошему кофе. И он и я были по отношению к этому напитку настоящими гурманами – с изрядной примесью снобизма. Как бы там ни было, что-то человеческое просыпалось в папе Пикеринге только тогда, когда мы обсуждали тот или иной сорт. Должно быть, именно в процессе наших совместных поисков абсолютно лучшего кофе я начал постигать смысл выражений «органолептические характеристики», «влияние натуральных удобрений», «справедливая цена», которыми оперировал босс. Очень скоро я выучил и названия крошечных африканских и южноамериканских ферм, производящих кофе-бобы, и смог беседовать с Маршаллом на равных. Мы сравнивали сорта кофе как ценители вин сравнивают вино с различных виноградников. Порой могло даже показаться, будто мы оба побывали на каждой из этих ферм
Страница 20 из 32

лично – настолько подробно мы обсуждали состав местных почв, условия освещенности и качество воды, хотя на самом деле мы всего лишь покупали выращенные там зерна и пропускали сквозь них кипящую воду. Все изменилось, когда Маршалл Пикеринг взялся за дело всерьез, предприняв собственное исследование, для чего было нанято несколько профессиональных дегустаторов, химиков и специализировавшихся на выращивании кофе агрономов. Не успел я оглянуться, как оказался в самолете, летевшем в Центральную Америку. Как выяснилось, папа Пикеринг не только отыскал место, где рос лучший в мире кофе, но и решил на этом как следует заработать.

Возможно, во всем были виноваты наши вкусовые рецепторы, однако и мне, и ему больше всего нравился никарагуанский кофе. А лучший никарагуанский кофе, по нашему мнению, выращивали на склонах дремлющих вулканов на северо-востоке страны. Маршалл утверждал, что в нем присутствует «аромат земли» – уж не знаю, что он при этом имел в виду, но звучало красиво. Я же называл никарагуанский напиток божественным нектаром – не слишком оригинально, зато мне казалось, что это словосочетание наиболее точно передает тот вкусовой букет, который я находил в этом напитке.

Все сказанное вовсе не означает, будто мы с Маршаллом стали друзьями – людьми, которых объединило увлечение кофе. Ничего подобного. Своего босса я видел все так же редко, но еще реже я видел его дочь. А самое скверное заключалось в том, что за прошедшие месяцы я основательно выдохся. Ни сил, ни желания и дальше работать в фонде Пикеринга у меня уже не осталось, и я начал потихоньку искать способ выскользнуть из шестеренок механизма, который меня перемалывал. Самому себе я напоминал хомяка, который из последних сил бежит и бежит внутри приделанного к клетке колеса, но выбраться не может, потому что колесо вращается слишком быстро.

И все это время я продолжал метаться между Нью-Мексико и Техасом, между Аризоной и Оклахомой, между Канадой и Аляской, занимаясь главным образом нефтепоисковыми исследованиями и правами на добычу, а также представляя интересы одной из «папиных» компаний, которая изготавливала гоночные покрышки для болидов «Формулы-1». Каждый новый день я встречал в новом отеле, зачастую – на другом конце страны. Порой мне даже казалось, что Маршалл нанял специального человека, а то и двух, чтобы они занимались моим деловым расписанием и выдумывали для меня все новые и новые задания. Как бы там ни было, я перемещался с места на место так быстро, что мое тело часто прибывало в город на два дня раньше, чем моя душа.

Точно так же я метался и по странам Центральной Америки, где, как показали проведенные специалистами Маршалла исследования, десятки, если не сотни вулканических извержений столетиями удобряли почву пеплом и редкими химическими соединениями, извергнутыми из земных глубин. Минеральные соли и питательные вещества слой за слоем укладывались на склоны горной гряды Лас-Каситас, смешиваясь с перегноем и создавая уникальные условия для выращивания кофе. Ни в каком другом уголке земли ничего подобного не было. Сложные химические соединения не только способствовали быстрому росту растений, но и путем естественного всасывания перемещались из взрыхленной почвы сначала в высаженные местными крестьянами стебли кофейных кустов, а потом попадали и в сами зерна, услаждая собой мои и Маршалла вкусовые рецепторы.

На протяжении почти полутора месяцев я не слезал с мотоцикла, носясь по пыльным дорогам Центральной Америки. Мне необходимо было точно выяснить, кто и какой кофе здесь производит, каковы на вкус основные сорта, чем они отличаются и как попадают на рынок. Коринто, Чинандега, Леон – из каждого города я звонил Аманде и предлагал сесть в самолет и прилететь ко мне хотя бы на выходные, но папа Пикеринг следил не только за моим расписанием. Для Аманды он тоже придумывал множество неотложных и важных дел. Больше того, в девяти случа из десяти Брендан как бы случайно заходил в кабинет Аманды как раз в тот момент, когда она разговаривала со мной. «Передай от меня привет нашему «звездному мальчику», Аманда!»… Я уже слышать не мог эти слова. Они приводили меня в бешенство.

Похоже, из всей нашей компании лучше всех играл в покер именно Брендан.

Стараясь справиться с гневом и отвлечься от мыслей о гигантском колесе, с которого мне никак не удавалось спрыгнуть, я тщательно изучал всю производственно-торговую цепочку, которая, в соответствии с местными традициями, состояла из множества звеньев. Производитель, посредник, еще один посредник, люди, которые получали процент с доходов второго посредника, полиция, которая понемногу щипала всех, кого могла, чиновники и политики, которые получали деньги за «консультации», состоявшие на самом деле в том, что они служили связующим звеном между местными оптовиками и международной дистрибьюторской сетью, а также судоходные и транспортные компании, которым тоже доставалось кое-что сверх оговоренной контрактом суммы… Пожалуй, еще никогда в жизни я не видел отрасли столь же коррумпированной и неэффективной, как никарагуанское кофейное производство. Коррупция пронизывала всю цепочку, но больше всех страдал от нее именно производитель, то есть полунищие крестьяне, которые и выращивали кофе-бобы. В среднем никарагуанский кофе продавался на оптовом рынке США по цене чуть больше двух долларов за фунт. Из этой невеликой суммы собственно крестьянину – да и то при определенном везении – доставалось от силы десять центов.

Да-да, вы не ослышались. Десять центов, и не более того.

А потом настал день, когда я узнал о существовании кофейной компании «Синко Падрес».

* * *

Лет тридцать назад, в самый разгар кровопролитной никарагуанской революции, общие трудности заставили пятерых крестьян, владельцев небольших ферм, забыть о личных разногласиях и объединиться, чтобы не лишиться того немногого, что у них еще осталось. Под предводительством одного энергичного человека по имени Алехандро Сантьяго Мартинес эти пятеро крестьян создали производственную компанию «Синко Падрес» («Пять отцов» в переводе с испанского), которая сумела избавиться от паразитов-посредников. Сам Алехандро владел довольно большой, по местным меркам, кофейной плантацией на склоне бездействующего вулкана, где, как я впоследствии узнал, и рос лучший в Никарагуа кофе. По слухам, Алехандро создавал свою плантацию по частям, в течение многих лет приобретая один за другим крохотные клочки земли, находящиеся в непосредственной близи от образовавшегося в кратере вулкана озера. Вдоль границ каждого участка Алехандро высадил сотни манговых деревьев, так как считал, что между ними и кофейными кустами существует тесная связь. По его представлениям, манго должны были придавать кофе вкус и аромат своих плодов, а кофейные кусты, в свою очередь, делали манго еще вкуснее. Не знаю, так ли было на самом деле (и насколько подобное вообще возможно с научной точки зрения), однако, попробовав выращенный на плантации Алехандро «Кофе Манго», я сразу понял, что ничего подобного я в жизни не встречал.

А Маршалл Пикеринг полностью со мной согласился, что вообще-то случалось с ним не часто.

* * *

Если бы у папы Пикеринга был
Страница 21 из 32

собственный герб, как это принято, например, у родовой аристократии, на нем могло бы быть начертано: «Все можно купить, дело в цене». Но это была бы только часть правды. Полностью его девиз звучал бы примерно так: «Все можно купить, а если вам не нравится моя цена, я сделаю так, что вы очень быстро передумаете».

Довольно скоро Маршалл предложил мне провести переговоры, целью которых было приобретение компании «Синко Падрес» по цене в десять раз меньшей ее реальной стоимости. То есть по десять центов за доллар. Я ответил в том смысле, что этот номер не пройдет даже в Никарагуа, но босс велел мне не забывать, чьими деньгами я пытаюсь распоряжаться, так что я заткнулся. Чтобы обезопасить себя, – а я при всей своей тупости прекрасно понимал, что если я явлюсь к руководству «Синко Падрес» с подобным предложением, то моя жизнь не будет стоить и десяти местных сентаво, – я нанял местного адвоката, который за некоторую сумму наличными (которую он предусмотрительно потребовал авансом) взялся передать мое предложение адресату. Сам я во время переговоров сидел в кафе напротив входа в банк, где адвокат встречался с сеньором Алехандро Мартинесом и его компаньонами. Меня нисколько не удивило, что меньше чем через пять минут адвокат снова появился на улице – живой и невредимый, если не считать испачканной рубашки (один из пяти «отцов» метнул в него испачканный навозом сапог), и сообщил мне о категорическом отказе руководства компании даже обсуждать возможность продажи своих активов.

Никаких переговоров. Никаких обсуждений. Никаких встречных предложений. Вообще ничего.

Так я, собственно говоря, и думал. Принадлежавшие «Пятерым отцам» земли находились в собственности их семей на протяжении уже двух или даже трех столетий, поэтому в данном случае проблема была не в деньгах. Вернее, не только в деньгах. Эти люди были привязаны к своей земле нитями куда более прочными, чем обычные права собственности. Они сами стали ее частью, сроднились с ней, и продать свои участки было для них все равно что продать душу.

Эта земля не продавалась. И даже сам Маршалл Пикеринг не смог бы купить ее у них за все свои миллионы.

Иными словами, в лице «пятерых отцов» во главе с Алехандро Мартинесом мой босс встретил достойных соперников. Эти простые люди держались за свою землю так же крепко, как папа Пикеринг держался за свои денежки. Когда он нехотя повысил цену до двенадцати центов за доллар, никарагуанские «отцы» наполнили два ведра свежим коровьим навозом. Одно ведро они надели на голову моему адвокату, а другое вылили в салон его машины. Именно вылили, потому что навоз был отнюдь не сушеный.

Подобный ответ не слишком понравился Пикерингу, поэтому он принялся искать слабое место в их обороне. И конечно, нашел… С помощью нескольких подставных компаний, созданных исключительно для того, чтобы обанкротить «Синко Падрес», Маршалл Пикеринг с моей и Брендана помощью скупил годовой урожай нескольких южноамериканских производителей кофе и стал продавать его традиционным контрагентам «Синко Падрес» по минимальной цене. «Пятерым отцам», разумеется, пришлось сделать то же самое, но теперь они торговали себе в убыток. Убытки нес и Пикеринг, но он мог себе это позволить, а «отцы» – нет. Стремясь нанести своим противникам максимальный урон в минимальные сроки, Маршалл купил банк, в котором крестьяне обычно брали кредиты в неурожайные годы. Учитывая растущие потери и ослабление позиций «Синко Падрес» на кофейном рынке, условия кредитования для компании были «пересмотрены» в сторону ужесточения, так что уже очень скоро «отцам» пришлось удвоить количество активов, шедших на обеспечение урезанных вдвое займов. В результате остаток свободных средств компании сократился, а рентабельность продаж упала еще сильнее. Кроме того, банку теперь принадлежала значительная часть их земель – больше, чем им самим.

Со стороны может показаться, будто обладание «Синко Падрес» вдруг стало для Маршалла Пикеринга вопросом жизни и смерти, но это было далеко не так. Никарагуанский кофе был для него капризом, мимолетной прихотью, о которой приятно порассуждать после плотного ужина за виски и сигарой. Крошечная компания, которую он никак не мог купить, занимала папу Пикеринга не больше, чем гольф, покер или его коллекция редких вин.

При этом его совершенно не волновало, что будет с людьми, у которых он отнимал дело, кормившее их семьи на протяжении столетий. Дело, которое они любили и которым гордились. Ему было на них наплевать. О том, как они станут жить дальше, Маршалл Пикеринг не задумался ни на секунду. Облаченный в костюм за десять тысяч долларов и ботинки за пятнадцать, он сидел за сверкающим столом в своем бостонском офисе и просматривал каталоги, выбирая отделку кают для своей новой двухсотфутовой яхты. Проблемы грязных, необразованных никарагуанских крестьян его абсолютно не трогали. У кого есть деньги, тот и прав, считал Маршалл, ну, а если кому-то не повезло в жизни, так это его трудности. Пусть выкарабкивается сам.

Пока Зевс-Пикеринг, сидя на своем Олимпе, вершил людские судьбы, я действовал в качестве непосредственного исполнителя его воли. В Центральной Америке я провел почти полгода, в течение которых постоянно сталкивался с никарагуанцами, но мне и в голову не пришло выучить испанский. Зачем?.. Чтобы разговаривать с этими пеонами и потомками пеонов? Нет, думал я, если они хотят вести со мной какие-то дела, пусть сами учат английский. Единственное, что мне нужно было знать, – это сколько у них в карманах осталось денег и как поскорее их от этого груза избавить. Со стыдом должен признаться, что с окружающими я обращался как с бездушными манекенами, как с цифрами в ведомостях покупок и продаж, хотя для подобного отношения у меня и были основания. Моей главной задачей было продавать кофе всем, кто готов был его покупать – и по минимальной цене. Розничные торговцы меня буквально боготворили, поскольку я раздавал зерна практически даром, но для «Синко Падрес» мой метод ведения бизнеса означал медленную, мучительную смерть. Сам я жил тогда в Леоне, в одном из городских отелей (полторы звезды по уровню комфорта, не более того, но в городе он считался одним из лучших). До сих пор помню, как я смеялся, стоя на балконе моего номера, когда мне донесли, что «Пять отцов» доставляют кофе с полей на запряженных лошадьми телегах, поскольку бензин для грузовиков стал им не по карману. Чему я так радовался? Да тому, что полученное мной известие означало: конец близок, и скоро я смогу покинуть это богом проклятое место.

Когда я позвонил Маршаллу, чтобы доложить об успехах, он ласково назвал меня бостонским мясником, поскольку я «в одиночку расправился с «Пятью отцами». Думаю, он уже ощущал на языке вкус «Кофе Манго», который отныне принадлежал ему.

Мне было все равно, как он меня называл. Наплевать мне было и на «Синко Падрес», на их кофе, на крестьян-никарагуанцев и на все Никарагуа в целом. Дело было сделано – я понял это, когда мои шпионы сообщили: Алехандро Мартинес перестал платить своим рабочим и начал резать свой личный скот: свиней, коров и цыплят, чтобы прокормить работников и их семьи. Я провел кое-какие дополнительные исследования, узнал численность его
Страница 22 из 32

стад и количество работников. Путем простеньких арифметических подсчетов я довольно быстро установил, что «Синко Падрес» продержится еще месяц, после чего полевые работники просто разбегутся в поисках другой работы. Да, я знал, что все они были глубоко преданы Алехандро, который многое для них сделал, однако необходимость кормить семьи должна была в любом случае перевесить. И я не ошибся. Через месяц и несколько дней производство кофе окончательно прекратилось, а голод и лишения вынудили работников спуститься с гор в долину.

Парадокс заключался в том, что Алехандро сидел буквально на мешках с золотом, в которое он мог бы обратить очередной урожай. Это был едва ли не самый лучший урожай за все годы, вот только собирать его было некому. В отчаянии глава «Синко Падрес» пытался собирать созревшие ягоды с помощью жены и немногих близких родственников. Увы, это ничего не дало и не могло дать. Чтобы что-то заработать на производстве кофе, необходимо масштабное производство – нужны сотни сборщиков, сортировщиков, сушильщиков, нужны грузчики и машины, чтобы вывозить урожай. Впрочем, даже если бы люди Алехандро не разбежались и сумели собрать ягоды, просушить, отделить зерна от мякоти и упаковать в мешки, урожай все равно остался бы гнить на складах, поскольку рынок был затоварен, и цена на кофе упала ниже всех разумных пределов. Алехандро не смог бы продать ни зернышка, и его люди это знали. И я знал. Именно такой с самого начала и была моя цель – оставить старого Алехандро без гроша, сидящим на куче превосходного кофе, который он не мог сбыть с рук, даже если бы сам приплачивал каждому покупателю.

Маршалл Пикеринг обожал подробности, поэтому я нанял парня на мотоцикле и отправил в горы, чтобы он пару дней понаблюдал за Алехандро и его семьей. «Мне нужно знать, чем он занимается», – напутствовал я своего шпиона. Вернувшись, парень доложил, что в последние несколько дней Алехандро Мартинес как заведенный работал на своей плантации. Потом погода испортилась, начался дождь, и родственники Алехандро разошлись. Когда парень уже уезжал, старик стоял на коленях в грязной луже совершенно один и плакал, держа в руке пригоршню кофейных зерен. По словам парня, он еще никогда не видел, чтобы Алехандро Мартинес плакал, но на этот раз он рыдал по-настоящему, выкрикивал какие-то проклятия и грозил кулаком небу. Его горе и гнев были так глубоки, что дочь старика взобралась на манговое дерево и оттуда присматривала за ним, боясь, как бы отец чего с собой не сделал. Потом она слезла, принесла старику плащ и долго стояла рядом с ним на коленях прямо в грязи.

– Должно быть, старик жалеет, что не продал нам свою жалкую ферму, пока у него еще была такая возможность, – сказал я вслух, а про себя подумал: «Синко Падрес» больше не существует. Мы выиграли!» Кажется, эта мысль даже принесла мне удовлетворение.

Но это был еще не конец. Конец наступил, когда на Никарагуа обрушился тропический циклон «Карлос».

Сам Маршалл Пикеринг не мог бы выбрать более подходящего времени для природного катаклизма. Можно было подумать, он подкупил ураган, поскольку по каким-то непонятным причинам «Карлос» не промчался дальше, а задержался над северными районами Никарагуа, и задержался надолго. За двадцать семь дней выпало больше двенадцати футов осадков. Не дюймов, а именно футов… Вода не только погубила весь урожай кофе, но и переполнила образовавшееся в кратере дремлющего вулкана озеро. Под тяжестью дождевой воды одна из стенок кратера не выдержала и обрушилась, и вниз хлынул могучий поток жидкой грязи и каменных обломков. Грязевой сель в тридцать футов высотой и в милю шириной пронесся по склону со скоростью курьерского поезда и низринулся в океан, оставив позади себя словно гигантским утюгом выглаженную полосу мертвой земли протяженностью тридцать с лишним миль. Три тысячи человек погибло, спаслись единицы (впоследствии суда Военно-морского флота и Береговой охраны подбирали уцелевших, вцепившихся в сломанные древесные стволы, на расстоянии свыше шестидесяти миль от берега). С точки зрения чистой экономики сельскохозяйственное производство на севере Никарагуа оказалось отброшено лет на тридцать назад, а ведь были еще и людские потери – тысячи детей лишились родителей, и тысячи родителей потеряли детей. Что же касалось «Синко Падрес», то четыре из пяти входивших в компанию хозяйств оказались точнехонько на пути оползня. Сель буквально сровнял их с землей. Кофейная компания, приглянувшаяся Маршаллу Пикерингу, перестала существовать, а единственный из оставшихся в живых «отцов» балансировал на грани окончательного банкротства.

* * *

Сделав дело, я вылетел в Бостон. Поднялся на лифте на верхний этаж, где находился офис Пикеринга. На никарагуанском солнце мое лицо покрылось темным загаром, да и сам я похудел и высох. Маршалл усадил нас в своем кабинете: меня, Брендана и еще нескольких парней из аналитического отдела. Сначала он спросил мое мнение, и я ответил, что у нас есть определенные возможности. Правда, на то, чтобы их реализовать, может потребоваться время, но если ему нужны прочные позиции на центральноамериканском рынке кофе, пренебрегать подвернувшимся шансом не следует. Пока я говорил, мне бросилось в глаза, что папа Пикеринг меня почти не слушал. Нет, смотрел-то он на меня, но вот слышал ли?.. Он как будто отключился от всего происходящего, а я знал, что? это означает. Босс, как всегда, просчитывал ситуацию на три хода вперед, и каким бы ни был его следующий шаг, сделал он его уже давно.

Когда я закончил, папа Пикеринг повернулся к Брендану:

– Ну а ты что скажешь?

У Брендана была привычка: каждый раз, когда ему доводилось говорить об активах, акциях и прочих денежных делах, он совершал руками такие движения, словно стрелял из воображаемого револьвера. Всю пантомиму он давно отрепетировал и отшлифовал: вот Брендан выхватывает револьвер, вот прицеливается, стреляет, дует в ствол и снова прячет оружие в кобуру… По-моему, Брендану всерьез казалось, что все это делает его похожим на настоящего лихого ковбоя. Во всяком случае, теперь он называл себя именно так – Ковбой, поскольку прозвище Оззи, вызывавшее ассоциации уже не с Волшебником из страны Оз, а с откусывающим голову летучей мыши Оззи Осборном, ему явно разонравилось.

Сейчас Брендан проделал все полагающиеся телодвижения, а потом изрек:

– Бесперспективно. Надо прикрывать лавочку. Мы добились того, чего хотели, теперь нам осталось только минимизировать убытки и уйти.

«Мы добились того, чего хотели! – Эти его слова гулко отдались у меня в мозгу. – Мы?!!»

Только потом до меня дошло, как легко и изящно разыграл свои карты папа Пикеринг. С самого начала дело было вовсе не в кофе: «Синко Падрес» пострадали ни за что. Ему просто хотелось на полгодика убрать меня со сцены, чтобы освободить место для Брендана. Сам я с этим парнем общался не слишком много, но у меня сложилось твердое убеждение, что Брендан любил только Брендана и никого, кроме Брендана, и был готов продать собственную душу за деньги босса. И похоже, сделка совершилась удачно. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: пока я торчал в долбаном Никарагуа, зарабатывая для компании деньги (вернее, это я думал, будто
Страница 23 из 32

зарабатываю для Пикеринга какие-то деньги), Ковбой-Брендан вовсю расшаркивался перед боссом и попутно ухаживал за моей девушкой.

На следующее утро Маршалл Пикеринг приступил к минимизации убытков. Он потребовал от «Синко Падрес» досрочного погашения кредитов. У компании не осталось ни денег, ни кофе (да и сама компания существовала теперь только на бумаге), но босса это не остановило, и заложенные земли акционеров перешли в собственность банка, которым владел… правильно, сам Пикеринг. И если в экономическом отношении ураган «Карлос» отбросил север Никарагуа на тридцать лет назад, то примененный боссом прием еще увеличил этот срок. Лет этак на пять, а то и больше. Самого Пикеринга это, впрочем, не задевало. Словно человек, переспавший с городской проституткой, он принял душ и отправился дальше по своим делам, и при этом считал себя абсолютно правым.

Еще бы, ведь у него были деньги!

Между тем целые деревни, жизнь которых была связана с кофейными плантациями, потеряли все. Ни работы, ни денег, ни земли – у этих людей не осталось ничего, какие-то жалкие крохи. Ради чего? – спрашивал я себя. Ради чего я сделал это? Ради денег Пикеринга? Ради Аманды? Ответ, который я в конце концов отыскал, наполнил мое сердце горечью. Ни ради того, ни ради другого. Для Пикеринга имело значение только одно: он стремился к власти, и эта цель подчиняла себе все, а я… я оказался всего лишь участником игры, которую он вел исключительно в своих интересах и по своим правилам.

Как говорится, поделом мне, но за что пострадали сотни и тысячи невинных людей?

Через неделю я вернулся в Никарагуа. Мне нужно было доставить туда подписанные Пикерингом и его адвокатами документы и освободить номер в леонской гостинице, который на протяжение нескольких месяцев служил мне и домом, и рабочим кабинетом. Вечером накануне своего окончательного отъезда в Штаты я взял напрокат мотоцикл и поехал в горы. До этого мои интересы ограничивались исключительно городскими складами, куда высушенные, очищенные и упакованные в джутовые мешки зерна доставлялись с плантаций, но сегодня мне вдруг захотелось взглянуть, как растет кофе и как живут люди, которые за ним ухаживали. За полгода, что я провел в Никарагуа, я ни разу не запачкал рук и ни разу не поговорил с простыми пеонами, которые из года в год собирали урожай на склонах дремлющего вулкана… Теперь в разговорах и вовсе не было никакого смысла, и все-таки я поехал. И не спрашивайте меня почему.

Нерадостной была эта поездка. Я катил по дороге, а навстречу мне сплошным потоком двигались целые семьи, которые, спасаясь от голода и нищеты, спускались в долину, хотя и там их, скорее всего, ждала все та же беспросветная нищета. Отцы, матери, дети в возрасте от младенцев до подростков… Босые, исхудавшие, часто без рубашек, они провожали мой мотоцикл погасшими взглядами. Многие несли на плечах узелки со своими скудными пожитками… нет, со своими жизнями, точнее, с тем, что от них осталось. Я не знал этих людей, потому что не старался узнать. Я не говорил по-испански и даже не пытался научиться, но что-то внутри меня – что-то такое, что очень напоминало совесть, – подсказывало, что это я виноват в постигшем их несчастье. Нет, не я наслал на эту страну ураган «Карлос», но как раз его-то они пережили бы – заново отстроили бы снесенные селем хижины, высадили бы новые кофейные кусты. А вот Маршалла Пикеринга и меня эти люди пережить не смогли. По их равнодушным, пустым взглядам я видел, что они окончательно сломлены, что у них не осталось даже надежды, а значит, не осталось ничего.

Особенно глубоко врезалась мне в память молодая женщина примерно на третьем месяце беременности. Ее голова была повязана черным траурным платком, из-под которого виднелись блестящие черные волосы, а лицо казалось пепельно-серым, как у человека, который в одночасье лишился всего, что было ему дорого. Женщина смотрела только себе под ноги, не замечая катящихся по щекам слез.

Заглушив двигатель, я сидел в седле и, сложив на груди руки, смотрел и смотрел на этих оборванных, исхудавших людей, которые, словно муравьи, бесконечной цепочкой двигались с горы вниз. Большинство из них, наверное, даже не знали, куда и зачем идут. Они просто шли, шли, пока ночная темнота или усталость не добирались до них. Тогда они ложились спать прямо на обочине, чтобы с первыми лучами солнца продолжить свой путь в никуда. Картина была настолько тягостной, что я снова запустил двигатель, развернул мотоцикл и поехал обратно в Леон, торопясь поскорее оставить позади это место, этих людей и эту страну. Я больше не хотел иметь ничего общество ни с Никарагуа, ни с кофе, ни с теми, кто его выращивал.

Меньше чем через час я уже сидел в самолетном кресле и, пристегнув ремни, смотрел в иллюминатор на освещенные заходящим солнцем редкие облака. Со всех сторон меня окружали пластик и кожа, перед самым носом маячило сопло кондиционера, на откидном столике стояла еда, а бар ломился от напитков. Далеко подо мной расстилался густой зеленый ковер сельвы, прорезанный безобразным тридцатимильным шрамом. Посмотрев вниз, я увидел его – длинную черную полосу, протянувшуюся к океану через самое сердце Никарагуа, и покачал головой. Не я ограбил этих людей – я только держал их за руки, пока хулиганы-старшеклассники выворачивали их карманы в поисках мелочи. Не моя вина, что вместе с деньгами они лишились надежды.

Именно тогда, на высоте сорока тысяч футов над землей, я вдруг понял, что деньги Маршалла обходятся мне слишком дорого. Я готов был отдать все ради его дочери, но он устроил так, что я не смог бы получить Аманду, не доказав, что я заслуживаю и его капиталы. А я их, похоже, так и не заслужил.

* * *

В канун Нового года сотрудники «Пикеринг и сыновья» собирались вместе для традиционного праздничного корпоратива, который проходил в зале престижного ресторана. Именно в этот день Маршалл обычно раздавал премиальные чеки.

Примерно за неделю до этого босс отправил меня в Техас, чтобы оценить одну довольно перспективную нефтеразведочную компанию. Вернувшись в Бостон, я обнаружил, что Аманда держится со мной холодно и старательно избегает меня. Глаза у нее покраснели, словно она много плакала. Надо сказать, что в последние несколько месяцев мы почти не виделись, а если и встречались, то буквально на бегу, поскольку каждый раз, когда я бывал в городе, Аманда либо оказывалась очень занята, либо вовсе отсутствовала, выполняя очередное поручение отца. Правда, за прошедшие месяцы она окончательно превратилась в официальное «лицо» компании, и все же мне было обидно. Я не понимал, в чем дело, и страдал, страдал по-настоящему. Лишь много времени спустя до меня наконец дошло, что так ныло и болело у меня в груди. Это было мое бедное, разбитое сердце.

Мои дни в компании были сочтены. Я это хорошо понимал, не знал только, куда мне идти и что делать дальше. В том, что Аманду я потерял, я тоже не сомневался. Она любила меня, но была одна вещь, которую Аманда любила больше.

Когда в самом начале официальной части корпоратива я появился в ресторане, Пикеринг держался со мной тепло и приветливо. Он даже обнял меня и представил старшим функционерам компании как свои «глаза и уши». Примерно через час он пригласил меня в
Страница 24 из 32

отдельную комнату, чтобы выкурить по сигаре. «Только ты и я», – сказал папа Пикеринг.

Когда дверь за нами закрылась, он действительно предложил мне сигару, но я, как всегда, отказался. Маршалл Пикеринг с удовольствием закурил и, выдохнув дым, положил на стол между нами довольно пухлый конверт.

– Вот… – Он улыбнулся. – Ты это заработал.

Я не сомневался, что в конверте лежит довольно значительная сумма. А еще подозревал, что это не просто премия по итогам года, и предчувствие меня не обмануло. Его тон внезапно изменился. Искоса глянув на меня, Пикеринг добавил:

– Считай это прощальным подарком.

Я сложил руки на груди, но не произнес ни слова, давая ему возможность продолжить.

– Начиная с завтрашнего дня ты больше не будешь видеться с Амандой.

Я положил ладони на колени. Пикеринг хотел, чтобы я взял деньги. Чтобы согласился на предложенную им сделку. Похоже, он так и не понял, что мне не нужны его деньги, и это была его главная проблема. Они действительно были мне не нужны, а до него это так и не дошло. И на данный момент это был мой последний и единственный козырь.

– Почему? – спросил я после довольно продолжительной паузы.

Маршалл Пикеринг почесал подбородок. Я хорошо знал этот жест. Он означал, что босс собирается солгать.

– Она теперь встречается с Бренданом.

Я улыбнулся и кивнул:

– Вот как? А Аманда об этом знает?

Маршалл Пикеринг снова поджег потухшую сигару и некоторое время сосредоточенно ее раскуривал. Наконец он сказал:

– Аманда знает, что? от нее требуется.

Я снова промолчал, и Пикеринг пристально посмотрел на меня сквозь облака дыма.

– Сегодня, примерно через час или около того, Брендан объявит о помолвке. – Он выразительно взглянул на конверт и снова поднял взгляд на меня.

Поднявшись, я открыл крышку ящичка с сигарами и вынул одну. Срезав кончик, я поджег табак и глубоко затянулся, глядя на тлеющий кончик. В висевшем напротив меня зеркале я вдруг увидел Аманду. Она стояла снаружи, на парковке ресторана; я видел ее в окно, а она меня нет. Держа сигару огоньком вниз, я аккуратно опустил ее на затянутый тонким сукном столик. В считаные секунды огонь прожег ткань, и почерневшие края стали заворачиваться наружу.

– Вот что я вам скажу, мистер Пикеринг, – произнес я очень спокойно. – Сдается мне, что вы умрете старым, одиноким и очень несчастным человеком.

С этими словами я повернулся и направился к выходу, но, взявшись за дверную ручку, остановился:

– В отличие от вас и от Брендана, я никогда не думал о деньгах. С самого начала мне нужна была только девушка с зелеными глазами.

– Ну, раз так… – отозвался Маршалл Пикеринг, и по его голосу я понял, что старик улыбается. – Это значит, что я сделал правильный выбор, а ты… Ты – дурак.

Круто развернувшись на каблуках, я шагнул обратно к столику и наклонился вперед, так что мое лицо оказалось в считаных дюймах от его лица. В зеркале все еще была видна голова и часть спины Аманды.

– Возможно, – сказал я. – Только не забудьте, что «мудрость мира сего есть безумие пред Богом»…[22 - 1-е Кор. 3:19.]

Итак, я лишился работы, любимой девушки, будущего… Но меня это не остановило, и я вышел вон из комнаты. В коридоре я едва не сбил с ног Брендана, который стоял прямо за дверью. Остановившись перед ним, я сказал:

– А ты, Ковбой… Скоро ты поймешь, что неподвижная мишень, в которую ты прицелился, движется… – Я бросил взгляд через плечо на сидевшего за столом Пикеринга. – И он никогда не даст тебе в нее попасть.

Задерживаться я не стал и через черный ход вышел на стоянку к своему автомобилю. Запустив двигатель, я сел за руль и некоторое время ждал, пока разморозится лобовое стекло. В окне курительной комнаты я снова увидел Аманду, которая, должно быть, вошла в ресторан через парадный вход. Она стояла перед отцом и прижимала к себе конверт с деньгами. Голова ее как-то странно тряслась. Похоже, она кричала на отца.

Наконец лобовое стекло снова стало прозрачным. Я выжал сцепление и воткнул первую передачу, но, когда я уже трогался с места, в зеркальце заднего вида промелькнула фигура Аманды. Затормозив, я вышел из машины. Она бросилась ко мне, а я обнял ее и отвел с лица упавшие волосы. Аманду трясло, губы ее дрожали. Я понимал ее состояние: с теми картами, которые сдал ей отец, Аманде оставалось только пасовать. Снова и снова. Единственное, что я мог сделать, – это облегчить ей расставание.

Хороший покерист точно знает, когда нужно сбросить карты и выйти из игры, чтобы свести потери к минимуму. Я забыл об этом правиле и проиграл слишком много. Почти все. У меня ничего не осталось. Поцеловав Аманду в щеку, я сказал:

– Позвони мне, если снова потеряешься в Лондоне. Я помогу найти обратную дорогу.

Она кивнула, и по ее щеке скатилась одинокая слезинка. В уголке губ она задержалась, и я, наклонившись, снова поцеловал Аманду.

В последний раз.

Больше мы не виделись.

Глава 7

«Бертрам» Колина был шестидесятифутовой спортивно-рыболовной яхтой с тремя спальнями, двумя ванными комнатами, гостиной, кухней, капитанской рубкой и возвышающейся над ней смотровой башней из сверкающей нержавейки. Вся эта роскошь обошлась моему другу почти в миллион, но дело того стоило. К примеру, на задней палубе разместилось рыболовное кресло, два даунриггера[23 - Даунри? ггер – устройство для заглубления рыболовной приманки. Представляет собой механизм, напоминающий лебедку с выносной стрелой, которая крепится к транцу или борту лодки.], люк доступа в машинное отделение и еще осталось свободное место. Два турбодизельных двигателя «Катерпиллер» мощностью свыше тысячи лошадиных сил каждый разгоняли яхту до сорока узлов. Правда, на такой скорости они потребляли больше ста галлонов топлива в час, но, если не торопиться и идти с крейсерской скоростью двадцать пять – двадцать восемь узлов, расход солярки будет не таким уж большим: всего шестьдесят пять галлонов в час. Именно такой режим движения я и предпочел, чтобы, с одной стороны, сократить расходы на топливо, а с другой – иметь увеличенный запас хода.

Капитанская, или ходовая, рубка больше всего походила на кабину звездолета из «Звездного пути». Здесь все было под руками, не хватало только рычага перехода в подпространство. Оборудование было новым, дорогим, причем для пущей надежности основные узлы дублировались. Два комплекта контрольных приборов. Две радиостанции. Два радара. В единственном числе был только спутниковый телефон.

По прямой расстояние от Майами до Панамского канала составляет чуть больше одиннадцати сотен миль, но на пути находится Куба, которую при любых обстоятельствах лучше обойти стороной. Чтобы добраться от Панамского канала до Коста-Рики, нужно снова возвращаться на север, а это еще 250 миль вдоль побережья. На самолете из Майами можно добраться до Панамы за два часа. На яхте, идущей со скоростью тридцать узлов, этот путь занимает около пяти суток или даже больше, если погода неблагоприятна.

В Мексиканский залив я вошел, как только миновал Маратон. Ветер и волны в заливе обычно бывают не такими сильными, как в Атлантике, поэтому я и предпочел этот путь, который к тому же достаточно далеко уводил меня от берегов Кубы. Некоторое время я следовал курсом на юго-запад, а на широте Гаваны повернул на юг.
Страница 25 из 32

Какое-то время спустя я стал отклоняться восточнее и в конце концов, оставив по левому борту Каймановы острова, зашел в Монтего-Бей на Ямайке, чтобы переночевать и пополнить запасы топлива. Строго говоря, солярки у меня на борту хватило бы на весь путь, но я решил, что запас карман не тянет, к тому же мне нужно было немного отдохнуть. На следующее утро, свежий и бодрый, я взял курс непосредственно на Панамский канал. Мне потребовалось почти два дня, чтобы пересечь Карибское море и войти в панамские территориальные воды. Переход утомил меня, поэтому я встал на якорь в укромной бухте, чтобы поспать хотя бы несколько часов. Наутро четвертого дня пути моя яхта вошла в пятидесятимильный Панамский канал. Шлюзование заняло почти восемь часов, после чего я наконец вышел в Тихий океан. Там я повернул на север и двинулся вдоль скалистого коста-риканского побережья.

Я не сомневался, что в первые дни Сэл будет настороже, и если я подберусь к нему слишком близко, то могу спугнуть. И тогда, как говорится, ищи-свищи. Парень заляжет на дно, и мы никогда его не найдем, если он сам этого не захочет. Вот почему я не стал торопиться. Мне хотелось дать Сэлу успокоиться и перевести дух, в надежде, что парень расслабится и будет уже не так осторожен. Хорошо зная Колина, я предвидел, что он не станет блокировать кредитку сына, так что денег у Сэла будет достаточно. Как и любой, кто зарабатывает продажей наркоты, мой друг не был ни хорошим человеком, ни хорошим отцом, но своих детей он любил по-настоящему, и я не сомневался, что Колин будет и дальше давать сыну деньги. Расплачиваясь за свои грехи. Искупая вину. Да и с чисто практической точки зрения – мы могли хоть как-то следить за перемещениями парня, только пока он пользовался кредиткой. Мне, правда, не очень нравилось, что благодаря этому Сэл мог по-прежнему «быть самим собой», то есть сорить деньгами направо и налево, однако это был единственный доступный нам способ хотя бы приблизительно определить его местонахождение.

С Колином я каждый день разговаривал по спутниковому телефону, справляясь о состоянии Марии. Врачи продолжали держать ее на успокоительных, давая организму отдохнуть, что, по идее, должно было обеспечить скорейшее заживление ран на лице и голове. Как сказал Колин, Шелли навещала девочку по нескольку раз в день. В целом моя бывшая подруга была довольна тем, как идет процесс выздоровления, хотя и предупреждала, что лицевой нерв, отвечающий за мимические движения, серьезно поврежден собачьими клыками. Шелли, правда, сделала все возможное, чтобы его восстановить, и все же она уже не раз говорила Колину и Маргерит: не исключено, что их дочь больше никогда не сможет улыбаться.

Четырехдневное морское путешествие, на протяжении которого я только и делал, что стоял за штурвалом да вглядывался в пустынную даль, прекрасно подходило для размышлений, и я действительно много думал. Мне не давал покоя вопрос: что? я смогу предъявить Богу, когда придет время умирать? Что я оставлю на pемле после себя? Неужели только шрамы на лице разучившейся улыбаться девочки? Моя цель – найти Сэла – по-прежнему лежала где-то впереди, и, хотя я ни на мгновение не упускал ее из виду, своим мысленным взором я то и дело обращался назад. Моторная яхта оставляла за собой отчетливый кильватерный след, и я невольно подумал, что моя жизнь очень похожа на него: пена и буруны в настоящем, но чем дальше в прошлое, тем меньше становились поднятые винтами волны. Постепенно они и вовсе cглаживались на морской поверхности, таяли, словно их и не было. Никаких следов не оставалось на покойной океанской воде, словно я не проплывал здесь всего час назад. Как будто меня не существовало вовсе.

Как я ни ломал голову, выводы получались неутешительные. Моя жизнь представлялась мне пустой и бессмысленной. Я ничего не совершил и ничего не достиг. У меня не было ни работы, ни жены, ни семьи, и только один друг. Моя хижина на Бимини опустела и больше не казалась мне домом. Да я и сам стал как пустынный остров – на протяжении сорока лет я существовал отдельно от всего человечества, и до сих пор меня это устраивало. Я никому не давал заглянуть в свои карты и успешно избегал всего, что могло бы меня уязвить или ранить. Но теперь…

Море было спокойно, и я частенько поднимался на смотровую вышку, откуда было удобно наблюдать за стаями тунцов. Рыба меня не интересовала, и все же я часами просиживал в кресле на высоте двухэтажного дома, смотрел на сверкающий под солнцем океан и думал. Прямо по курсу выскакивали из воды летучие рыбы и, пролетев ярдов двести или триста, снова плюхались обратно, но я почти не обращал на них внимания. На моем левом запястье сверкали часы – подарок Шелли. Еще одно напоминание о прошлом, о тающей за кормой кильватерной струе.

Я не спешил. Берег топливо. Разглядывал пустынный горизонт. К полудню пятого дня плавания я заглушил двигатели и, пока «Бертрам» плавно покачивался на волнах, внимательно изучал в бинокль площадку возле бассейна в особняке Колина. Ведущие в дом двери были распахнуты настежь, портьеры развевались на сквозняке, а ветер доносил до меня звуки включенной на полную громкость музыки и горьковатый запах дыма – похоже, где-то на заднем дворе догорал забытый костер. В доме определенно кто-то побывал, но, хотя я наблюдал за берегом до самого вечера, ни одной живой души я так и не увидел.

Похоже, особняк был пуст.

Глава 8

В течение нескольких дней после моего ухода от Пикеринга «охотники за головами» из рекрутинговых агентств звонили мне достаточно регулярно, наперебой предлагая перспективные вакансии и сказочные оклады. Деньги действительно были большие – такие я не смог бы потратить и за целую жизнь, но меня это не интересовало, поэтому я просто не брал трубку, предоставив потенциальным работодателям общаться с моей голосовой почтой. Дважды звонила Аманда, но и ей я не ответил. В конце концов я сел в машину и поехал на юг, во Флориду. На половине пути туда – на шоссе И-95 – я опустил боковое стекло и швырнул свой мобильник в бетонный разделительный барьер. Все. Прежнего меня больше не существовало. Я пока не знал, кем я хотел бы стать, но снова превратиться в человека, который когда-то работал на Маршалла Пикеринга, мне не хотелось.

В конце концов я оказался в Джексонвилле, в доме, в котором прошло мое детство. В течение двух с лишним недель я предавался блаженному безделью: я либо сидел с чашкой кофе возле чердачного окна и смотрел на океан, либо спал. За последний год я основательно вымотался, и теперь мой организм наверстывал упущенное: бывали дни, когда я спал по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Никаких успокоительных средств я не принимал и совершенно не пил спиртного. В этом не было необходимости – когда прекратилась бешеная гонка, которую я когда-то считал нормальной жизнью, моя душа начала понемногу возвращаться в тело, а для этого нужен был только сон, и ничего больше. Че?м заниматься дальше и как зарабатывать себе на жизнь, я не задумывался. Кое-какие деньги у меня были, но я знал, что рано или поздно работать мне придется. Как, кем – я не знал, но даже то, что начинать придется, скорее всего, с самого начала, меня не пугало. Единственное, что было мне совершенно ясно, – это то, что
Страница 26 из 32

теперь я не скоро открою кому-либо свое сердце. Не скоро, а может, и вообще никогда, потому что разочарование причинило мне слишком сильную боль. Всю жизнь я говорил себе, что рисковать можно только тем, что не страшно потерять. Больше того, я сам верил в это и все-таки рискнул, поставив на карту все, что у меня было.

И проиграл.

В конечном итоге победа осталась за Маршаллом Пикерингом. Он переиграл меня по всем статьям, в том числе и в мелочах. К примеру, в свое время папа Пикеринг предлагал нам, своим «мальчикам», выбрать, в каком виде мы хотели бы получить наше вознаграждение по итогам года. Вариантов было два: премия выдавалась либо наличными, либо акциями без фиксированного дивиденда. Подвох заключался в том, что наличными можно было получить лишь половину премиальной суммы. К примеру, если на бумаге причитающийся бонус равнялся сотне тысяч, то на практике вам могли выплатить всего пятьдесят. Минус, естественно, подоходный налог. Итого на руки вы получали тысяч тридцать – тридцать пять. С акциями ничего такого не происходило, поэтому в большинстве случаев служащие фирмы предпочитали получать премии именно в виде ценных бумаг.

Еще одна хитрость заключалась в том, что в своем стремлении защитить нас от налогообложения папа Пикеринг установил «упрощенный» порядок выплаты годовых премий. Вкратце говоря, единственный документ, доказывавший, что такому-то лицу было начислено вознаграждение по итогам года, представлял собой джентльменское соглашение, написанное на бумаге и существовавшее в единственном экземпляре. И экземпляр этот хранился в сейфе в кабинете Маршалла. Таким образом, мы были полностью в его власти и знали это, но босс пошел еще дальше. Если кто-то из нас собирался сделать крупную покупку – например, приобрести дом или яхту, вывезти семью на курорт, отправить ребенка в частную школу, заплатить за обучение в колледже или просто получить большую сумму наличными, чтобы самому распоряжаться собственными деньгами, этот человек должен был взять ссуду под залог своей доли в активах компании. Правда, возвращения ссуды Маршалл не требовал, но проценты прилежно взимал, вычитая их из нашей доли в капитале компании – или из нашей же премии будущего года. Именно благодаря этому ходу Маршалл мог позволить себе не платить налоги на выплачиваемые сотрудникам бонусы. Он свободно распоряжался всеми нашими деньгами, не платил налоги на то, что он нам «выплачивал» и к тому же сшибал проценты с сумм, которые по праву принадлежали нам. Ну а если кто-то из «мальчиков» хотел обменять все свои акции на деньги, Маршалл никогда не отказывал. Выдавая причитающееся, он дружески похлопывал сотрудника по плечу и самолично провожал до двери. «До свидания, приятно было с вами работать. Позвоните, если мы можем быть вам полезны еще чем-нибудь». Неудивительно, что все сотрудники были преданы боссу, как говорится, «до гробовой доски». У них просто не было другого выхода, поскольку он прибрал к рукам все их деньги. Я был чуть ли ни единственным, кто покинул папу Пикеринга по собственной воле, но свобода обошлась мне дорого. Я потерял все.

Немного утешало только одно: теперь Аманда точно знала, что мне она была дороже миллиона в акциях компании. Другое дело, что сама она выбрала деньги, предпочтя отцовское состояние. Быть может, именно Аманда была лучшим игроком в покер из всех нас. И даже по прошествии нескольких недель смириться с этим было по-прежнему трудно, почти невозможно.

* * *

Я отрастил волосы, перестал бриться, сжег или выбросил все, что напоминало деловой костюм, начав, естественно, с ненавистного галстука. Теперь я редко надевал рубашку или ботинки, а все мои пожитки умещались в одном не очень большом чемодане. «Путешествовать налегке!» – таков был отныне мой девиз, причем относился он не только к размерам моего чемодана, но и к себе самому. Я имею в виду, разумеется, не мой вес в фунтах, а состояние сердца и души. Ничто меня не отягощало, ничто не удерживало на месте. Я избавился от привязанностей и воображал, что свободен.

Однажды я зашел перекусить в забегаловку на Третьей стрит, в нескольких кварталах от моего дома в Джексонвилле. Там я случайно услышал, как какой-то парень с восторгом рассказывал об островах Бимини, входящих в группу Багамских островов. Услышанное меня поразило: я и сам вырос на восточном побережье Флориды, но мне как-то не приходило в голову, что Бимини находится на расстоянии сорока четырех миль от полуострова. Многие жители Майами ездят туда на выходные, а некоторые и вовсе мотаются туда-сюда каждый день.

Когда парень прервался, чтобы отхлебнуть пива, я сказал:

– А вы не можете отвезти меня туда?

Он смерил меня взглядом.

– Могу, если ты не против пару часов поработать палубным матросом.

Я был не против, и он вручил мне свою визитку.

– Мы отходим от причала сегодня вечером ровно в десять. Если тебя не будет на борту в четверть десятого, считай, что мы ни о чем не договаривались.

Я не знал, надолго ли я еду на Бимини, где я буду жить и чем заниматься, но меня посетило предчувствие. Непонятно почему, но я был уверен, что моя поездка займет больше нескольких недель и что в конце концов все сложится удачно, поэтому я запер дом, заплатил налог на собственность за год вперед и в девять вечера был уже на причале.

Прошли годы, прежде чем я вернулся.

* * *

Когда-то Бимини был британской колонией. Теперь этот остров – точнее, полтора острова (Северный Бимини и крохотный, почти необитаемый Южный Бимини) – стал популярным рыболовным курортом. Правда, ловят рыбу в окрестностях Бимини почти исключительно туристы, тогда как местное население главным образом пьет. Самой популярной рыбой у приезжих спиннингистов считается обитающая на мелководье альбула, численность которой в последние годы практически восстановилась, да и три самых крупных в мире голубых марлина были пойманы буквально на расстоянии плевка от побережья острова – хотя и на бо?льшей глубине. Впрочем, туристы ловят все, что попадется. На катере от Майами до Бимини можно добраться за час и двадцать минут, на хорошем катере – еще быстрее. Остров привлекает к себе множество людей, потому что здесь есть все, чего нет в Майами и других больших городах. Большинство багамцев, несмотря на привычку к крепким напиткам, спокойные, красивые, неторопливые люди, да и британское влияние проявляется на островах не только в манере выговаривать слова.

Я, кажется, уже упоминал, что Северный Бимини имеет три мили в длину и четверть мили в самой широкой части. Из инфраструктуры на нем есть только две параллельные друг другу асфальтированные дороги, зато баров почти столько же, сколько жилых домов. Когда на Бимини кто-нибудь умирает, на похороны выходит практически все местное население, и тогда обе дороги из-за толпы становятся совершенно непроезжими.

В годы своего расцвета Бимини был рыболовной столицей мира. Эта земля знала Хемингуэя и Зейна Грея[24 - Грей Зейн – американский писатель, автор популярных вестернов.], не говоря уже о многочисленных эстрадных и кинозвездах. Океанская вода здесь по-прежнему чиста и имеет красивый бирюзовый цвет, мелкий песок на пляжах бел и мягок, женщины – стройны и загорелы. Кроме того, по слухам, под водой к
Страница 27 из 32

северу от острова находятся руины Атлантиды или, во всяком случае, развалины одного из ее легендарных затонувших городов. Как бы там ни было, даже с поверхности можно легко разглядеть огромные каменные блоки правильной геометрической формы – слишком правильной, чтобы их можно было считать имеющими природное происхождение. Лет двести назад на Бимини существовала колония освобожденных рабов. Большинство нынешних жителей острова являются их прямыми потомками.

И надо сказать, я отлично вписался в местное сообщество.

Едва высадившись на прибрежный песок и вдохнув свежий морской воздух, я понял, что обрел противоядие, которое поможет мне избавиться от последствий пребывания в фирме Пикеринга. Я закинул за спину рюкзак с вещами, натянул шлепанцы и нацепил свои любимые солнечные очки «Коста дель мар»[25 - Очки «Коста дель мар» – марка американских солнечных очков, в том числе и с поляризационными стеклами для рыбаков и водителей.]. Сняв номер в отеле «на месяц, а там видно будет», я отправился гулять по улицам. Всего через пару кварталов я наткнулся на «Правовую мотивировку». Именно такое странноватое название носила одна из местных кофеен.

Как я вскоре узнал, ее хозяин, Джейк Риггинс, закончил правовой факультет Университета Майами двадцать лет назад. В течение первых десяти с небольшим лет он честно пытался заниматься на материке адвокатской практикой, но не слишком преуспел. Ему было уже под пятьдесят, когда он навсегда распрощался с Южной Флоридой и перебрался на восточное побережье Бимини, где нашел применение своей магистерской степени в области юриспруденции, готовя для желающих отличный кофе. Время от времени он, правда, защищал в местном суде попавшихся на горячем наркокурьеров – но только тех, кто мог заплатить достаточно много, чтобы ему захотелось тряхнуть стариной.

Мне повезло – «Правовая мотивировка» оказалась именно тем, чего мне не хватало. Тут я, можно сказать, попал в яблочко: кофе Джейк готовил мастерски, да и зерна у него всегда были только высшего качества. Он, правда, отдавал предпочтение танзанийскому и южноафриканскому кофе, но иногда добавлял к ним и южноамериканские сорта. Зерна Джейк молол на ручной жерновой мельнице, кипятил воду, давая ей убежать, ошпаривал размолотый кофе, давая каждой крупинке раскрыться, и только потом медленно заливал горячую воду, благодаря чему изготовленный им напиток издавал непередаваемый аромат. Каждая чашка в его заведении была верхом совершенства. Приятели и клиенты прозвали его «Пикассо»; уж не знаю, каким он был юристом, но в том, что касалось кофе, Джейк действительно не знал себе равных.

За несколько недель, до краев заполненных солнцем, соленым океанским бризом, отличным кофе и полным бездельем, мой ритм жизни незаметно, но кардинально переменился, и я начал чувствовать себя настоящим аборигеном. Примерно месяц спустя я купил за пару тысяч долларов пострадавшую от урагана хижину на северо-западном побережье Северного Бимини. Она стояла на небольшом утесе, в тени высоких деревьев, и с ее заднего крыльца можно было любоваться закатами, которые, бесспорно, были лучшими на всем острове. Хижина, правда, требовала серьезного ремонта, но для меня это не было проблемой. Руки у меня всегда росли из нужного места, так что спустя полгода я уже спал на нормальной кровати под нормальной крышей, в окружении четырех надежных стен. В спальне я установил электрогенератор, но пользовался им редко: мне вполне хватало солнечного – или лунного – света, который вливался в мои окна вместе с ветром. Ничего большего я не желал, поскольку никакой особой цели, к которой непременно нужно «стремиться», у меня не было, как не было и никаких планов на будущее. Я имею в виду планов в традиционном смысле, которые так нравились моему школьному преподавателю английского. Он всегда убеждал, что каждый из нас, его учеников, должен твердо знать, кем он хочет стать и чего хочет добиться, но я больше не хотел ничего добиваться, а весь мой жизненный план состоял в том, что я твердо знал, кем я быть не хочу.

Нет, я вовсе не застыл на одном месте, но если большинство людей торопились куда-то, то я, напротив, бежал от чего-то.

Для ремонта хижины мне понадобились доски, гвозди, шурупы и прочие мелочи, продававшиеся в местном строительном магазине. Я ходил туда достаточно часто и почти каждый раз сталкивался там с пожилым багамцем – невысоким, с узловатыми, грубыми руками, сожженной солнцем морщинистой кожей и седыми волосами. Старик носил старую соломенную шляпу, но ее широкие поля не могли скрыть спокойной, доброжелательной улыбки, ни на минуту не сходившей с его лица. Есть старики, рядом с которыми хочется просто посидеть и помолчать, и мой новый знакомый был как раз таким. На вид ему было около восьмидесяти, но каждый раз, когда мы с ним сходились у витрины, где в коробках лежали разнокалиберные гвозди или крепеж, его «Доброе утро» звучало так, словно он действительно имел это в виду. Словно для него каждое утро было добрым. Для стариков подобный настрой редкость, уж поверьте мне на слово.

Больше мы ни о чем не разговаривали. Лишь время от времени он наклонялся к какому-то ярлыку и сильно щурился, пытаясь рассмотреть цену. «Опять забыл дома очки», – жаловался он с улыбкой, и я читал ему написанное. Как-то я столкнулся с ним в кофейне Джейка, где старик наслаждался кофе и самодельной сигаретой. В этот раз мы раскланялись как близкие знакомые, хотя я по-прежнему не знал даже его имени.

Еще через неделю я снова увидел его у Джейка. Старик сидел, закинув ногу за ногу, и дымил самокруткой; на столе остывала чашка с кофе, а рядом лежала шляпа. На этот раз я сразу подошел к нему и, протянув руку, сказал:

– Здравствуйте, сэр. Меня зовут Чарли Финн.

Старик встал со стула, откашлялся, и мы обменялись рукопожатием. Пальцы у него были сильными, как у сорокалетнего.

– Будем знакомы. Джеймс Гекенворт… – Он широко улыбнулся. – Друзья зовут меня просто Гек.

– А меня – просто Чарли.

Как вскоре выяснилось, на острове Гек слыл кем-то вроде старейшины – неофициального, разумеется. На Бимини он знал буквально всех, и все знали его. Он даже родился здесь и – что отличало его от большинства островитян – никогда и никуда не уезжал. Всю свою жизнь Гек провел на этом крохотном клочке суши, со всех сторон окруженном соленой водой Атлантики. Он был сыном моря, а не земли, и, как я вскоре понял, именно это и определило склад его характера и сформировало душу.

Шли месяцы, моя дружба с Геком с каждым днем становилась все более тесной, и в конце концов старик пригласил меня в свою мастерскую, где он изготавливал из дерева небольшие плоскодонные лодки – рыболовные скифы или джекботы. К стенам мастерской были приклеены скотчем пожелтевшие статьи из специальных и периодических изданий, и в каждой упоминался Джеймс Джей Гекенворт. Оказывается, мой новый знакомый пользовался довольно широкой известностью в Штатах – о нем писали даже в «Ю эс эй тудей», «Ньюсуик», «Пипл» и «Нэшнл джиогрэфик». Самые богатые и известные люди Америки приезжали на Бимини только затем, чтобы заказать у него деревянный джекбот для ловли альбулы. За последние четыре десятка лет в мастерской Гека побывали три американских
Страница 28 из 32

президента, которых он возил рыбачить на отмели. Неудивительно, что на Бимини Гек стал живой легендой.

Альбула считается одной из лучших рыб, какую только можно ловить на спиннинг или на дорожку, и рыболовы-спортсмены со всего мира съезжаются на Багамские острова в надежде поймать экземпляр покрупнее. Большинство рыб, схватив приманку, бросаются наутек, разматывая двадцать-сорок ярдов лесы или шнура, но альбула способна размотать и сто, и двести ярдов, прежде чем рыболов успевает глазом моргнуть. Вываживать ее нелегко – эта рыба сопротивляется как бешеная, поэтому экземпляры весом двенадцать фунтов и больше бывают не каждому по силам, именно поэтому альбула считается достойным трофеем. Кормятся стаи альбул на отмелях и банках, поэтому, чтобы ловить их, необходимы специальные катера с плоским днищем и небольшой осадкой, способные плавать на глубине буквально несколько дюймов. Именно такой тип моторного или парусного катера и называется промысловым скифом (не путать со спортивными гоночными скифами, которые приводятся в движение усилием гребцов!) или джекботом.

Самые лучшие в мире джекботы делал мой новый приятель.

У Гека не было ни родственников, ни жены, ни детей, а это означало, что его искусство умрет вместе с ним. И чем ближе я узнавал Гека, тем яснее мне становилось, что именно этот факт тревожил старика больше всего.

Прошло еще сколько-то месяцев. Гек помогал мне доводить до ума мою хижину, а я, в свою очередь, помогал ему в мастерской – смотрел и понемногу учился, осваивая основные приемы работы с деревом. Главным талантом Гека, сделавшим его признанным мастером, было умение соединить две деревянные детали практически без зазора. Любая лодка – джекбот в том числе – состоит из десятков и даже сотен деталей, которые должны скрепляться между собой как можно прочнее. Лодки, которые делал Гек, казались выточенными из одного куска дерева, настолько плотно были подогнаны друг к другу все элементы конструкции. И если бы кто-то спросил меня, как этого можно добиться, я бы ответил, не задумываясь: с помощью терпения. Геку терпения было не занимать, именно благодаря ему он добивался того, о чем большинство современных строителей лодок могли только мечтать. Клиенты платили Геку от сорока до шестидесяти тысяч долларов за каждый джекбот. В год он изготавливал только два, реже – три судна, но зато что это были за суда!.. Гек никуда не торопился и мог позволить себе возиться с подгонкой и отделкой деталей столько, сколько нужно. Деньги интересовали его мало или совсем не интересовали; Гек просто любил свою работу и в приливе вдохновения создавал непревзойденные произведения искусства, которые к тому же могли кому-то пригодиться.

Не раз и не два я видел, как он, закрыв глаза, медленно проводит кончиками пальцев по обшивке нового судна, которую только что обработал мелкой наждачкой.

В общем, сплошной судостроительный Брайль.

Однажды вечером, когда мы сидели вместе в мастерской, Гек вдруг перестал шкурить свой очередной шедевр и в задумчивости провел пальцами по рисунку, проявлявшемуся на чуть припорошенном древесной пылью днище джекбота. Взгляд его был устремлен куда-то очень далеко, за тысячи и тысячи миль от нашего крошечного островка. Его губы что-то тихо шептали, и мне пришлось напрячься, чтобы расслышать слова.

– Здесь я даю выход своему гневу. Изгоняю его. Я тру наждаком дерево, и оно наполняет меня изнутри, вытесняя гнев и горечь, растворяя их в песке, в воздухе, в воде океана. Прилив уносит его прочь, и я становлюсь свободен от того, что меня гнетет. – Гек кивнул, и я понял – он обращался не столько ко мне, сколько к своим воспоминаниям о ком-то или о чем-то. – Таков мой символ веры, – добавил Гек, перехватив мой недоумевающий взгляд.

Прошло несколько секунд, прежде чем я отважился задать ему вопрос:

– И много… гнева осталось у тебя внутри?

Он улыбнулся:

– Не знаю.

– Как же ты поймешь, что твои гнев и горечь закончились?

– Об этом я не думал. Наверное, когда я больше не буду чувствовать их вот здесь… – И Гек коснулся рукой сердца.

Нужно сказать, что строительство джекботов, которым мой друг отдавал все свое время и силы, было тесно связано в его душе с рыбалкой. Больше всего Гек любил ловить альбулу, хотя, как я уже говорил, это было не самым легким занятием. За восемьдесят лет жизни Гек успел побывать на всех окрестных отмелях и банках и прекрасно знал, как, куда и в какое время суток лучше всего забрасывать приманку. Он знал повадки каждой стаи, знал, на что лучше следует ловить на зорьке или ближе к вечеру. Всей этой премудрости Гек по мере сил обучал и меня. Проводить с ним время мне действительно нравилось, но в глубине души я всегда знал: друг делится со мной своими познаниями в рыбалке и строительстве лодок, в кофе и сигаретах, в столярном деле и резьбе по дереву, потому что в мире он остался совершенно один и ему больше некому передать то, чему он научился и что узнал за свою долгую жизнь. Иногда мне даже казалось – Гек отлично понимает, что дни его сочтены и что все свои познания он в конце концов унесет с собой в могилу. Именно это и было основной причиной той не находящей выхода стариковской печали, которую я угадывал в нем, когда мы сходились вместе. Нет, нельзя сказать, чтобы Гек только грустил, бывали у нас и минуты радости, и все же мое присутствие не могло компенсировать ему всего, что? он потерял, оставил где-то в прошлом. Чем больше времени я проводил с ним, прислушиваясь к его кашлю, тем яснее мне становилось, что каждый час, каждую минуту Гек потихоньку прощается с миром, который когда-то любил. Я не знал, сколько ему еще осталось, но когда однажды Гек пришел ко мне и заявил, что мы должны вместе построить новый джекбот, построить для меня, я понял, что это – его прощальный подарок.

Обычно Гек начинал работу с раннего утра и частенько задерживался в мастерской до позднего вечера. Раз или два в неделю появлялся очередной клиент, и Гек, отложив инструменты, вез его в своем джекботе к какому-нибудь особо уловистому месту, известному ему одному. Я в меру сил помогал Геку и, регулярно бывая в мастерской, видел большинство тех, с кем он рыбачил. Тут, впрочем, работало правило «видел одного – видел всех», поскольку все клиенты были одинаковы: состоятельные служащие крупных корпораций, которые делали именно то, о чем мечтал и я, когда, вкалывая на папу Пикеринга, – хотя бы ненадолго отвлечься и обрести подобие душевного спокойствия. Эти парни тоже искали спокойствия, умиротворения, искали возможности отдохнуть от бешеного темпа своего повседневного бытия. Рыбалку большинство из них не любили, да и Гек им был, по большому счету, безразличен. Им нужно было другое – поймать альбулу, одолеть ее в поединке, а потом наделать фотографий, чтобы там, дома, показывать их знакомым и хвастаться своей удачливостью и умением.

Гек все это отлично знал и понимал. Понимал он и другое: все эти люди действительно нуждались в том, что? он мог им предложить, поэтому никогда не осуждал их ни за слабость характера, ни за то, что они позволяют своему окружению определять темп и скорость, с которыми будет протекать их повседневная жизнь. Сам я понял это далеко не сразу, а когда понял, меня словно палкой по голове
Страница 29 из 32

огрели: ведь то же самое Гек проделывал и со мной! Это он заставил мои внутренние часы отсчитывать время куда медленнее, чем раньше. Это он перевел стрелки на годы назад и помог мне начать все сначала, начать вдумчиво, не торопясь…

Озарение настигло меня на заднем крыльце моей хижины, где я сидел, глядя на раскинувшийся передо мной океан. Рядом со мной стоял на ступеньке горячий кофе, но я засмотрелся на игру света в волнах и совершенно про него забыл. Когда же я случайно опустил взгляд и увидел целых полчашки остывшего кофе, я вдруг понял, что не проглотил напиток, по обыкновению, одним махом. Напротив, я пил его медленно, смакуя, наслаждаясь каждым глотком… А ведь на меня это было совершенно не похоже! Только потом я подумал, что, работая у Маршалла, я научился выбирать и готовить отличный кофе, но наслаждаться его вкусом я начал только на Бимини, после того как почти год тесно пообщался с Геком.

Сварить кофе и суметь почувствовать его вкус… это ведь не одно и то же, правда?

Как-то Гек напутал со своими записями, и два его клиента объявились на острове в один и тот же день, почти в одно и то же время. Эти двое, одетые почти одинаково и с одинаковыми спиннингами в руках, были похожи, как близнецы, и каждый рассчитывал, что на рыбалку его повезет сам легендарный Джеймс Гекенворт. Недолго думая, Гек повернулся ко мне и сказал:

– Ты не против помочь старику?..

Так началась моя карьера рыболовного гида-инструктора.

Один из клиентов попытался протестовать, но Гек решительно покачал головой.

– Тебе повезло, – сказал он клиенту. – Этот парень будет получше меня.

Когда мы уже отплывали, мне вдруг пришло в голову, что впервые в жизни меня кто-то поддержал, выступил на моей стороне. Ну, может быть, и не впервые в жизни, но впервые за очень, очень долгое время. И хотя я по-прежнему ревностно следил за тем, чтобы ни к кому не привязываться и никому не раскрывать свое сердце, я почувствовал, что Гек стал мне еще ближе и еще дороже.

Мой клиент оказался финансовым директором одной из корпораций, входящих в «Список 500» журнала «Форчун». В свое время он закончил Стэнфорд по специальности «деловое администрирование». Мне не хотелось отвечать на бесчисленные вопросы, как я оказался на Бимини и почему работаю простым гидом, поэтому я не стал в ответ делиться подробностями своего академического резюме. Мне казалось, будет гораздо проще, если этот «пиджак с ушами» сочтет меня простым островитянином, которому случайно стали известны места, где хорошо клюет альбула. Благодаря Геку я действительно знал немало хороших мест, так что ближе к вечеру мой финансовый директор начал машинально потирать уставшую правую руку. В конце концов он сел на банку на носу джекбота, принял четыре таблетки болеутоляющего, вытер вспотевший лоб и покачал головой.

– Все в порядке? – осведомился я.

– Да. В полном. У меня в жизни не бывало такой рыбалки, точно! – И он с гордостью посмотрел на кучу трофеев, которые мы свалили на дно. За день работы клиент заплатил мне пятьсот баксов и еще столько же дал на чай. Я пытался поделить эти деньги с Геком, но он только рассмеялся:

– Что я буду с ними делать? Мне бы успеть истратить то, что у меня уже есть.

Вечером мы долго сидели на крыльце мастерской: Гек – с неизменной самокруткой, я – с бутылкой газированной минеральной воды.

– Ты много пьешь, – заметил Гек, неодобрительно глядя на мою минералку.

– Думаю, это все-таки лучше, чем «скотч», – рассмеялся я. – Или чем это новомодное слабоалкогольное пиво.

Он хмыкнул:

– Предпочитаешь газировку? Почему?

Я посмотрел на пластиковую бутылку.

– Не знаю. Наверное, мне нравится, как пузырьки газа щекочут нёбо и язык.

Гек глубоко затянулся. Взгляд его был устремлен куда-то далеко, быть может – на флоридское побережье, которое находилось в сорока четырех милях от нас.

– Я знаю, ты бежишь от чего-то, что причинило тебе боль, Чарли, – сказал он вдруг. – Или, может быть, от кого-то. Но ты не должен забывать, что для всех тех, с кем ты сталкиваешься, ты… – Гек показал окурком на мою воду, – …ты должен быть как эта бутылка с водой. – Прищурившись, старик посмотрел на меня, и мне показалось, что в уголке его глаза что-то подозрительно блеснуло. Словно подсохший след от выкатившейся слезинки. – Не позволяй никому и ничему причинить тебе боль, Чарли. Да, пока твоя бутылка закрыта, ее содержимое… – Гек усмехнулся: —…ее содержимое в безопасности. Оно никуда не денется, но…

Некоторое время мы молчали, глядя на закат и подставив лица налетевшему ветерку. Потом Гек неожиданно добавил:

– Вода означает жизнь. Это справедливо для любого места и для любой эпохи. Так было всегда. Я не знаю, в чем дело, но ты почему-то действуешь на людей как вода. Люди тянутся к воде… – Он взял у меня бутылку, отвернул крышечку и сделал глоток. – Им нравится ее вкус, нравится, как она течет в пересохшее горло. И ты такой же, хотя сам этого не понимаешь.

Господи, как же я любил этого старика!

* * *

Слухи распространились быстро, и очень скоро и Гек, и я начали проводить в море по несколько дней в неделю. Строить джекботы мы, однако, не перестали. В мастерской мы теперь трудились утром и вечером, а клиентов возили днем. Прошло сколько-то времени, и однажды, взглянув на себя в зеркало, я с трудом узнал отразившееся в нем лицо. Мои щеки втянулись, брови и волосы выгорели на солнце чуть не до белизны, кожу покрыл темный загар. Новый стиль жизни явно пошел мне на пользу; во всяком случае, я стал гораздо больше похож на беспечного подростка, каким был много лет назад. Не знаю, каким было мое кровяное давление, но по сравнению с теми временами, когда я работал на Маршалла Пикеринга, оно явно понизилось и перестало скакать.

Гек был прав: работа с деревом была отличной терапией, помогавшей победить боль. Шлифуя детали судового набора для нового джекбота, я уже мог мысленно представлять себе лицо Маршалла и не хотеть тут же его прикончить или воткнуть ему в правый глаз вилку, а в левый – ложку. Мой отец, мать, школа, одиночество, Гарвард, Аманда, папа Пикеринг – я и не подозревал, сколько горечи накопилось во мне за всю жизнь. К счастью, пока я работал бок о бок с Геком, он научил меня со всем этим справляться. Противостоять боли и горечи. И злости… Нет, я вовсе не хочу сказать, будто сумел простить все обиды, позабыть все свои несчастья, но я впервые в жизни перестал скрывать, что творится у меня внутри, – скрывать в первую очередь от самого себя. Думаю, это и был самый главный подарок Гека – умение быть честным с собой. Бесконечное терпение, неизменная доброжелательность и еще то, что он ничего от меня не требовал и не ожидал, позволили ему заглянуть в мою душу и увидеть тот барьер, который преграждал мне путь к собственному сердцу. Увидеть и показать мне. И надо сказать, что это была не просто изгородь из камней или кирпичный забор, а Великая Китайская стена.

Ну а кроме того, быть честным с собой вовсе не означало быть откровенным с окружающими. Последнему я так и не научился.

И об этом мне предстояло пожалеть.

Помню, однажды утром в мастерской Гека появился молодой мужчина примерно моего возраста. От каких-то друзей в Майами он узнал об отличных джекботах, которые делал мой друг, и приехал, чтобы заказать
Страница 30 из 32

себе такой. Выслушав его, Гек покачал головой и ответил, что очередь на джекботы расписана на семь лет вперед. А поскольку выглядел он на свой возраст, парень не мог не понять очевидного: своего джекбота он может и не дождаться.

Оглядевшись в некоторой растерянности по сторонам, гость заметил мой джекбот, который стоял тут же.

– Это твой? – спросил он.

Он не был подонком, этот парень с материка. Во всяком случае, он не выглядел как подонок. Он просто любопытствовал, но, если бы ему представилась подходящая возможность, он бы ее не упустил. По всему было видно: парень привык добиваться своего, а если добиться не получалось, просто покупал то, что ему приглянулось.

– Мой.

– Продашь?

– Любишь рыбачить? – ответил я в тон.

Гость покачал головой:

– Я не рыбак.

– То есть ты не любишь рыбалку, но хочешь купить у меня этот джекбот?

Он ухмыльнулся и кивнул. Гек тоже улыбнулся и слегка приподнял седые брови, а я вытер руки ветошью и повернулся, чтобы еще раз взглянуть на свой сверкающий лаком катер.

– Мы строили его больше полугода и только недавно закончили, – сказал я. – Я выходил на нем в море не больше десятка раз, так что… Мне не хотелось бы выглядеть жадиной, но этот катер стоит немало.

Средняя цена джекботов Гека – полностью ручная работа плюс, само собой, пожелания заказчика – составляла от сорока до шестидесяти тысяч долларов в зависимости от сложности заказа. Наш гость улыбнулся и сказал:

– Могу предложить двести пятьдесят «штук». Наличными. Как тебе такой вариант?

В первую секунду я посмотрел на него так, словно он вдруг спятил. «С ума спрыгнул», как говорили в моей школе.

– Ты серьезно?

– Могу привезти деньги уже сегодня после обеда.

– Четверть миллиона долларов? Но ведь джекбот – это просто дерево, краска и клей!

Парень снова улыбнулся:

– И еще – работа…

Гек быстро кивнул несколько раз и шепнул мне уголком рта:

– Соглашайся, пока этот дрыщ не передумал.

Я посмотрел на лодку. Посмотрел на Гека. Перевел взгляд на клиента. И протянул руку:

– Вам завернуть?..

Вечером я долго ломал голову, что мне делать с четвертью миллиона долларов наличными.

Глава 9

Коста-риканский особняк Колина находился на территории закрытого поселка, образовавшегося вокруг пятизвездочного курорт-отеля, где проводили время весьма состоятельные люди. Курорт также сдавал желающим отдельные коттеджи – на основе таймшера и с возможностью пользоваться находящимися в отеле удобствами, но подлинной жемчужиной поселка были почти три десятка частных особняков, выстроившихся вдоль океанского побережья. Особняк Колина был среди них самым роскошным и стоял в самом живописном месте – на краю высокого, обращенного к океану утеса. Добраться до особняка можно было либо на машине по извилистой дороге длиной около полумили, начинавшейся от пропускных ворот в ограждавшем поселок заборе, либо с берега. От пляжа, оборудованного простым деревянным причалом и купальней, к особняку вела узкая дорожка, которая пересекала низенькие песчаные дюны, а потом карабкалась вверх по каменистому склону. Чуть дальше по берегу находилась узкая, закрытая со всех сторон бухта, где Колин выстроил причал для больших морских яхт с глубокой осадкой.

Именно в эту бухточку я и направил «Бертрам». Надежно закрепив яхту швартовами, я сошел на берег и первым делом проверил катера, хранившиеся в эллинге на специальных ко?злах. Все три катера были на месте, причем было непохоже, что ими недавно пользовались, но я все же внимательно осмотрел их – и не удержался от легкой улыбки. Колина нельзя было назвать хорошим судоводителем, он то цеплял днищем за дно, то задевал ведущие в эллинг ворота, однако надо было отдать ему должное: катера мой друг выбирать умел. В этом деле глаз у него был наметанный: он сразу замечал по-настоящему классную посудину и не жалел денег, чтобы ее приобрести.

Ничего интересного я так и не обнаружил и, выйдя из эллинга, стал подниматься к дому по крутой тиковой лестнице. В ней было больше сотни ступенек, и в каждую пятую были вмонтированы крошечные голубые лампочки, подсвечивавшие лестницу в темное время суток. Пролеты лестницы опирались на высеченные в скале полки, и на каждой была устроена смотровая площадка. Чуть левее лестницы змеилась по склону дорога, начинавшаяся от эллинга и заканчивавшаяся на заднем дворе особняка. Дорога предназначалась для небольшого автомобиля или гольф-кара, чтобы тяжелые вещи или оборудование для рыбалки можно было возить, а не носить по лестнице на руках.

Но вот и осталась позади последняя ступенька… Лестница вывела меня на задний двор, прямо к летней кухне, стоявшей отдельно от основного здания. Я как раз собирался обойти кухню сзади, когда мое внимание привлек неестественно сильный жар, исходивший от каменной стены, служившей частью дымохода. Заглянув в кухню, я увидел, что один из двух больших газовых грилей включен на полную мощность. Расположенная над ним вытяжка тоже работала, но не могла справиться с потоком раскаленных газов, и в кухне было жарко, как в Сахаре. И сам гриль, и пол вокруг были основательно забрызганы маслом и испачканы какими-то черными хлопьями, и я предположил, что на решетке что-то сгорело. Шагнув вперед, чтобы отключить гриль и вытяжку, я едва не споткнулся о барный миксер для приготовления коктейлей, который почему-то стоял на полу. Он был полон – только лед растаял, а в воздухе, помимо перегоревшего жира, сильно пахло ромом и кокосовым маслом. Последний запах всегда ассоциировался у меня с купанием и купальщиками, поэтому, выйдя из кухни, я сразу направился к большому купальному бассейну.

В бассейне никого не было, но подсветка оказалась включена, а в воде плавало несколько лифчиков и трусиков от купальных костюмов-бикини. На дне я разглядел пару садовых кресел. На площадке вокруг бассейна – как, собственно, и на всем пространстве заднего двора – валялись десятки пивных банок, бутылки из-под виски и рома, сигаретные окурки. Возле самой воды валялся опрокинутый кальян с несколькими гибкими мундштуками.

Выходившие к бассейну стеклянные раздвижные двери были открыты. Одна дверная панель соскочила с направляющих и завалилась набок, придавив высаженные в низкой каменной вазе цветущие кусты. Вторая панель и вовсе была разбита: несколько больших кусков стекла валялись тут же на полу. Отведя в сторону наполовину сорванную с крючков портьеру, я шагнул в дом и сразу почувствовал запах. Точнее, смесь двух запахов, причем оба исходили из стационарной кухни: в духовке что-то сгорело, а в мусорном ведре что-то протухло – скорее всего, устрицы или креветки. Когда я заглянул в кухню, моя догадка блестяще подтвердилась, но дышать от этого легче не стало, и я невольно попятился.

Если я думал, что возле бассейна царит беспорядок, то в комнатах меня поджидал настоящий хаос. Обстановку буквально разнесли в щепки. Мебель была поломана и перевернута, а музыкальный центр хрипел и надрывался изо всех сил, поэтому я поспешил его отключить, выдернув шнур из розетки. Обеденный стол едва стоял на трех уцелевших ножках, опасно накренившись в сторону. В гипсокартонных перегородках кто-то пробил несколько отверстий, орудуя, судя по всему, киркой или кувалдой.
Страница 31 из 32

Зеленая мягкая игрушка, похожая на лягушонка Кермита, была привязана к одной из лопастей потолочного вентилятора и сейчас вращалась со скоростью около двухсот восьмидесяти оборотов в минуту. Из расколотого экрана телевизора торчала настольная лампа, которую кто-то швырнул в него с невероятной силой. Гранитная плита разделочного стола в кухне оказалась расколота, а кран в раковине кто-то отвернул и пустил воду. Вода стекала по полке, по стене и устремлялась по вымощенному плиткой полу в комнаты, расположенные на более низком уровне. В гостиной, к примеру, высота воды составляла уже дюймов пятнадцать, причем вода поступала не только из кухонного крана, но и из поливочного садового шланга, который кто-то не поленился принести и раскатать, подключив его к водоразборной колонке на заднем дворе. Переливаясь через порог, вода из гостиной попадала в декоративный бассейн перед фасадом дома, в который кто-то погрузил второй шланг. Бассейн переполнился, и вода из него через обращенный к океану низкий бортик стекала в резервный переливной бассейн, расположенный на восемь футов ниже по склону. Резервный бассейн, само собой, тоже наполнился, и вода, разбиваясь и расплескиваясь о выступы скалы, живописным каскадом обрушивалась с высоты шестидесяти футов на расположенный внизу пляж.

Сходив на задний двор, я отключил оба шланга, завернул кран в кухне и направился к лестнице, ведущей на второй этаж. К висевшей в лестничном проеме люстре кто-то привязал штору и, по-видимому, раскачивался на ней, как Тарзан, пока люстра не сорвалась с крюка. Теперь она болталась на трех электрических проводах, грозя обрушиться в лужу внизу.

Семь спален второго этажа тоже пострадали. Во всех кроватях либо спали, либо использовали их как-то еще. Одна кровать была накрыта пластиковой пленкой и залита какой-то вязкой жидкостью, похожей по консистенции и запаху на детское масло. Под ноги мне то и дело попадалась изорванная одежда и нижнее белье. Ванные комнаты были основательно загажены, а джакузи в примыкающей к хозяйской спальне туалетной комнате была до половины заполнена желтоватой жидкостью, отдававшей выдохшимся, начавшим скисать пивом. Это и было пиво, на что указывали стоящие друг на дружке в углу три больших алюминиевых бочонка.

Хозяйская спальня, похоже, больше всего вдохновила участников бушевавшей в доме вечеринки. Ее стены были исписаны и изрисованы губной помадой, матрас с широкой двуспальной кровати кто-то вытащил на веранду и развел на нем костер, причем топливом служили обломки кроватной рамы, изголовья и прикроватного столика. Никакой другой мебели в спальне не осталось, а между тем вся она сгореть, безусловно, не могла. Солнце уже село, и над Тихим океаном сгущались сумерки, однако, бросив быстрый взгляд с северного угла веранды, я увидел, что всю не попавшую в костер мебель кто-то пошвырял с утеса, целясь в крышу эллинга. К счастью, расстояние было великовато: эллинг уцелел, зато весь склон был усеян деревянными обломками, пружинами и клочьями сорванной обивки.

Вернувшись с веранды в спальню, я вдруг заметил на каминной полке портативную видеокамеру. Длинный шнур тянулся от нее к большому телевизору, единственному предмету обстановки, который гости почему-то пощадили. Не скажу, что мне так уж хотелось смотреть на то, что? было записано на камеру, но я подумал, что это может помочь мне выяснить, побывал ли в особняке сам Сэл, а заодно – как выглядят его новые лучшие друзья.

На диске видеокамеры оказалось почти восемь часов неотредактированной записи. Кто-то потратил немало времени, снимая и комментируя то, что показалось мне грандиозной трехдневной (как минимум) пьянкой. Голос за кадром был похож на женский, но я не понял ни слова, потому что неизвестная операторша говорила слишком быстро и к тому же по-испански. Ей, впрочем, удалось довольно подробно запечатлеть, как набирала обороты вечеринка, увенчавшаяся полным разгромом дома Колина и Маргерит.

Я просмотрел примерно полчаса записи, когда за моей спиной раздалось звяканье пустых бутылок. Поставив видеокамеру на паузу, я обернулся и увидел молодого парня в остатках смокинга, который на четвереньках выползал из стенного шкафа. По-видимому, он спал там за корзиной для грязного белья, поэтому я и не заметил его, когда заглядывал в шкаф. Судя по выражению лица, парень еще не совсем очухался и к тому же страдал дикой головной болью, глаза на опухшем лице выглядели как узкие щелочки, но он все равно пытался заслонить их от слабого света лампы под потолком. Вся грудь парня была в каких-то подозрительных потеках, словно он капитально проблевался прямо на себя, да и воняло от него точно из выгребной ямы.

– Привет, – сказал я, и парень неопределенно хрюкнул. Потом он уткнулся головой в пол, уперся рукой в стену и попытался подтянуть под себя одну ногу.

– Кружится… – пробормотал он. – Не могу остановить…

Говорил он с испанским акцентом и так невнятно, что я с трудом разобрал слова.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=21634524&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Стилтсвилл – группа свайных построек в океане, расположенных в одной миле к югу от мыса Флорида. Появились в годы Сухого закона как центр азартных игр и торговли спиртным. (Здесь и далее – прим. перев.)

2

Залив Бискейн – мелководный залив Атлантического океана на юго-востоке штата Флорида.

3

Эту фразу произносит герой Хамфри Богарта в фильме «Касабланка» (США, 1942 г.).

4

Узел – морская и авиационная единица скорости, равная одной морской миле (1852 м) в час.

5

Кейнс Джон Мейнард – британский экономист, чьи идеи (кейнсианство) имели огромное влияние на современную экономическую и политическую теорию.

6

«Что же, что же делать нам с Марией?..» – фраза из популярного бродвейского мюзикла «Звуки музыки».

7

«Академический оценочный тест» – стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США. Оценивает те навыки грамотности и письма, которые необходимы для успешного обучения в университете, и показывает, как хорошо экзаменуемые справляются с задачами, которые были изучены ими в школе и которые потребуются им дальше. Обычно экзамен сдается 8-, 10- или 12-классниками.

8

Дилер (в покере) человек, который держит и раздает карты, следит за игрой и выдает выигрыш.

9

Тройка (в покере) – комбинация из трех карт одинакового достоинства.

10

Баффетт Джимми – популярный американский певец, автор песен, кинопродюсер и предприниматель.

11

«Лайф Флайт» – авиационно-медицинская транспортная служба, своеобразная воздушная «Скорая помощь».

12

Корасон Негро – Черное Сердце (исп.).

13

Длинная позиция – срочная торговая позиция, когда количество купленных опционных и фьючерсных контрактов превышает количество проданных, поскольку брокер надеется на повышение
Страница 32 из 32

цен.

14

Хэмптонс – популярный американский курорт для очень состоятельных людей.

15

Академическая справка – выписка из документа об образовании. В такой выписке перечисляются предметы, изученные учащимся в школе или в колледже, с указанием, зачетных часов и оценок.

16

Банановый фостер – десерт, приготовленный из бананов и ванильного мороженого с соусом из сливочного масла, коричневого сахара, корицы, темного рома и бананового ликера. Бананы слегка поджариваются на сливочном масле с добавлением сахара, после чего добавляется алкоголь и поджигается. После фламбирования бананы в соусе выкладываются на мороженое.

17

Магистр делового администрирования – степень, получаемая выпускниками университетов либо других вузов, специализирующихся в области делового администрирования, после дополнительных двух лет обучения.

18

Секретариат – английский скаковой жеребец, интерчемпион, обладатель «Тройной короны».

19

Хедж-фонд – спекулятивный инвестиционный фонд по управлению ценными бумагами с высокой степенью риска.

20

Вейл – город в центральной части штата Колорадо. Один из самых популярных и престижных горнолыжных курортов США, застроенный в «альпийском» стиле.

21

«Инопланетянин» – фантастический фильм режиссера С. Спилберга.

22

1-е Кор. 3:19.

23

Даунри? ггер – устройство для заглубления рыболовной приманки. Представляет собой механизм, напоминающий лебедку с выносной стрелой, которая крепится к транцу или борту лодки.

24

Грей Зейн – американский писатель, автор популярных вестернов.

25

Очки «Коста дель мар» – марка американских солнечных очков, в том числе и с поляризационными стеклами для рыбаков и водителей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector