Король франков читать онлайн - Владимир Москалев

Король франков

Владимир Васильевич Москалев

Всемирная история в романах

Гуго Капет стал королем Франции в 987 году. Но то был скорее титул, чем власть. Слишком сильны и независимы оказались вассалы короны. Гуго пришлось положить немало сил и средств, чтобы завоевать их доверие и поднять свой авторитет монарха. Умело пользуясь разногласиями среди феодалов, поддержкой церкви и будучи прирожденным дипломатом, Гуго Капет приумножил королевский домен в несколько раз, заставил считаться с собой многих, более сильных владетелей и добился передачи трона по наследству своему сыну Роберту, известному в истории как король Роберт II Благочестивый.

Роман «Король франков» является прямым продолжением книги «Нормандский гость».

Владимир Васильевич Москалев

Король франков

© Москалев В.В., 2014

© ООО «Издательство «Вече», 2014

* * *

От автора

Итак, почему же Гуго стал королем? И отчего именно он?

Три ответа есть у меня.

Первый. Не секрет, что, несмотря на происки империи и Реймского архиепископа, знать могла воспротивиться. Но не стала. И вызвано это не подобострастными улыбками перед империей и не поджатыми при этом хвостами, не стремлением поскорее отделаться и отбыть домой, избрав того, на кого уже указали. Причина гораздо серьезнее: уничтожение Каролингов как германо-франкской расы и замена их на представителя своей нации, галло-франкского происхождения.

Так решили франки. «Нам все равно, кто король, но пусть лучше будет с франкскими корнями, нежели с германскими», – говорили тогда. (Намек на Пипина Геристальского, чьи корни ветвились в Саксонии.) Что это, патриотизм? Возможно, но не стану утверждать категорично, хотя и склоняюсь к этому слову, однако в другом значении – региональный.

Вывод: избрание Гуго – вызов Германии! И так вышло, что этот патриотизм (назову его в конце концов именно так) совпал с чаяниями Адальберона. Будь они иными, ему бы не выиграть.

Второе. Если заглянуть еще глубже, то выяснится, что в подоплеке выборов – институт поавторитетнее, нежели желание или нежелание герцогов и графов. Церковь! Отсюда тянется нить. Именно для нее как нельзя кстати пришлась смерть Людовика. Она и не мечтала о такой удаче. А его дядю не допустить к трону проще простого: могилу брату вырыл Лотарь.

Попробую объяснить позицию Церкви и ее представителя во Франции – архиепископа Адальберона. Этот всегда мечтал о христианской Римской империи, поэтому, держась этой ориентации, лишь фиктивно поклялся в верности Лотарю, лелея свою мечту и руководствуясь указаниями папы и императрицы. И тот, и другая высказали архиепископу опасения по поводу Каролингов. Да, когда-то они избавили папство от лангобардов и в дальнейшем всегда были милостивы к Церкви, но ныне эта династия ослабла. Мало того, она еще стала в оппозицию империи! Робертинов, кроме того, что они были сильны, можно было заставить служить своим целям и управлять ими; Каролингов – уже никогда! Вывод: эта династия неугодна Церкви. Она опасна!

Вот почему духовенство франков выказало полное равнодушие к падению Пипинидов. Гуго Капет был тем самым, кто спасал архиепископу жизнь, был предан Церкви и с чьей помощью Адальберону удалось бы воплотить в жизнь свою мечту. Не говоря уже о папе, которого смена династии тоже устраивала, в чем они с Реймским архиепископом были единодушны. На выборах же Адальберон, будучи тонким психологом, сыграл на высокомерии знати, зная, что она не потерпит женатого на неровне короля.

И третье. Переворот не был вызван исторической необходимостью, совершился без участия народных масс и не являлся следствием веяния времени, выметающего со своего пути «ленивых королей». И феодализм, начавшийся еще при Карле Великом, с таким же успехом продолжал бы «набирать обороты» как при этих королях, так и при тех. Не была также вызвана смена династии амбициозными притязаниями на трон Гуго Капета, как о том много пишут и говорят. Почему же все-таки так произошло?

Есть такое выражение, вольно или невольно часто ссылаются на него, когда требуется объяснить подоплеку досадного промаха или, наоборот, небывалой удачи, внезапно постигшего горя или безмерной радости. На вопрос, каковы причины, почти всегда отвечают: дело случая. Или – случай помог. Именно этот фактор я ставлю во главу всего. Никто не виноват, ничто не предвещало, и даже желание или нежелание Господа здесь ни при чем. Всего лишь случайностью – вот чем была вызвана во Франции смена одной династии на другую, гибель Каролингов и рождение Капетингов. Но для людей, живших в то время, ничего особенного не произошло. Просто Гуго Капет занял свободное место.

И никто не мог предполагать тогда, что выборы в Санлисе привели к основанию новой династии, которая продлится в истории Франции на протяжении почти трех с половиной столетий.

Таков ход колеса истории этого государства. Оно становилось мощной державой со своими королями и единой нацией, корни которой, несмотря на языковые различия, лежали в этой земле.

* * *

Спустя несколько дней в Париже, на острове Сите, в своем королевском дворце Гуго, задумчиво глядя вдаль на синеющие по горизонту очертания Булонского леса, скажет себе:

– Как доказать современникам, а страшнее всего потомкам, что власть моя законна? Что не было иного пути?.. И если не докажу, значит, Капет – самозванец, незаконно вознесенный империей на престол!

Глава 1

Прощание

Гуго уехал в Париж, с ним его свита и значительная часть придворных короля Людовика. Оставшиеся составили небольшой двор королевы-матери, где занимали каждый свою должность.

Через неделю после прощания с отцом Можер решил ехать в Париж.

– Что ж, поезжай, – натянуто улыбнулась Вия. – Будь осторожен, на дорогах небезопасно. Хочешь, королева даст тебе охрану… и спутника в придачу.

– Это ты о себе? – Можер поднял ей голову за подбородок. – Хочешь, чтобы я взял тебя с собой?

– Если ты скажешь, что имеешь обыкновение везти в лес дрова, это будет означать, что ты без памяти в меня влюблен. Худшее, что последует за этим – я рассмеюсь тебе в лицо.

– Посмотришь город, говорят, он великолепен.

– А заодно буду подсчитывать твоих любовниц? – она высвободила свой подбородок. – Я хочу спокойно наслаждаться жизнью, для этого не желаю видеть то, что происходит в тени алтарей или, если хочешь, за подмостками сцены.

– Вийка, ты ревнуешь. Пойми, я еду туда не за этим. Говорят, вокруг города много монастырей, будто кольцом охватили Париж. Я хочу полюбоваться. Пусть я варвар, но во мне живет тяга к прекрасному. И там моя мать, я мечтаю побыть с ней, мы совсем не поговорили здесь.

– Она милая женщина: улыбчивая, добрый взгляд. И она ждет тебя, я уверена. Что касается монастырей, то на их месте одни развалины. Хочешь знать, почему? Их разграбили и сожгли норманны во время набегов на Париж. Так что ты станешь любоваться делом рук своих предков.

– Прекрати! – грубо оборвал ее Можер. – Не моя в том вина.

– Разве я тебя виню? Это происходило давно, нас с тобой на свете еще не было.

– Наверное, монастыри эти уже начали отстраивать вновь. Странно, почему их никто не защитил тогда… А ты… Откуда тебе известно об этом?

– Я была в Париже. Хочешь, расскажу, что видела? Потом будешь вспоминать мои

слова.

– Так вот почему ты не желаешь ехать со мной?

– Не только. Тебя ждут король и мать, а меня? Кому я там нужна? Или хочешь, чтобы придворные подняли тебя на смех? Не хочу, чтобы ты уподобился Тесею, а я стала Ариадной[1 - Ариадна – дочь царя Миноса, покинутая Тесеем. В переносном смысле – брошенная жена.]. На Геликоне[2 - Геликон – гора в Греции, обиталище муз. В обществе муз забывали о прошлом, внимая лишь их танцам и пению.] не принято глядеть назад. Поначалу я терзалась такими мыслями, но потом поняла: ни к чему; норманн сражается до тех пор, пока рука его держит меч. Не так ли сам говорил мне всегда?

– Скоро придет конец моей вольной жизни, – улыбнувшись, произнес нормандец.

– Волк лишь тогда перестает терзать добычу, когда сыт или умирает.

Можер, расхохотавшись, поцеловал Вию.

– Есть и еще одна причина, – продолжала она, ответив на поцелуй. – Королева-мать. Я не оставлю ее. Она не нравится мне в последнее время: часто и подолгу думает о чем-то, с тоской глядя вдаль, а потом вдруг повесит голову и молчит. Затем вскочит – и к распятию, что в ее комнате; упадет на колени и молится неистово с болью в голосе, отрешенностью в глазах. Покрестится – и опять, не поднимаясь с колен, замирает надолго, опустив голову.

– Странное поведение, – пробормотал Можер. – Будто бы она готовится к еще худшему, хотя что может быть хуже?..

– Это и меня беспокоит. Ее нельзя оставлять одну. А тут мы оба уедем… У нее никого здесь больше нет… – Вия пытливо вгляделась в лицо нормандцу. – Понимаешь, Можер, о чем я?..

Он обхватил ее за плечи:

– Полагаешь, она на это способна?!.. – он сделал ударение на слове «это».

– Однажды я взглянула на ее ладонь…

– И что?.. Что ты там прочла? – нормандец потряс Вию за плечи. – Да говори же!

– Ей нельзя оставаться одной. Как только ее покинут последние друзья… – внезапно, закрыв ладонями лицо, она замотала головой, повторяя одно и то же, будто пытаясь избавиться от некоего заклинания: – Нет… я не должна… будь проклята эта наука и мое видение… нет… я не права, мне показалось, я ошиблась… Ошиблась! Нет! Нет! Этого не будет! Не может быть! Не должно!..

И, упав Можеру на грудь, Вия зарыдала.

Они помолчали. Нормандец не спрашивал ни о чем. Девчонка полна загадок. Разве отгадаешь? Только когда сама скажет. Но эту он разгадал и теперь, нахмурясь, глядел на Вию, не мешая ей потихоньку всхлипывать.

Отстранившись, она тяжело вздохнула, рукавом отерев лицо.

– Ну, довольно, что я в самом деле… – Она подняла глаза, улыбнулась: – Так рассказать тебе о Париже? Встретишься будто со старым знакомым.

– Что же, большой он? Раза в два, наверное, больше Лана?

– Ничуть не бывало, – Вия уселась на скамью, за ней Можер. – Город небольшой, стоит на острове, обнесен каменной стеной. От острова – два моста, на левый берег и правый. На одном сплошь церкви, монастыри и колокольни, есть римские бани, форум, арены для зрелищ и огромный холм, где церковь святых апостолов. Там похоронена некая Женевьева, покровительница города. Это она своими молитвами отогнала орды Аттилы, и парижане почитают ее как святую. Сам Хлодвиг был знаком с ней и полюбил, как родную дочь, а когда умер, жена Клотильда приказала похоронить его рядом с нею. А правый берег болотистый, но и там потихоньку обживаются. Живут тут в основном ремесленники – стекольщики, ювелиры, ткачи; но это сейчас, когда прекратились набеги, а раньше все жили в Сите, под защитой стен.

– Стало быть, город существовал еще при римлянах? – спросил Можер. – Иначе откуда там бани и арены для боев?

– Сам Юлий Цезарь бывал там, правда, назывался Париж тогда по-другому. А потом он стал любимым городом Юлиана, который на этом самом острове перед дворцом был провозглашен императором. Дворец сейчас королевский, в нем живет Гуго Капет. Вид из его окна прямо на реку, она сходится здесь, огибая остров с обеих сторон. Мы с матерью тогда были на ярмарке, это в предместье Сен-Жермен Ле-Оксеруа, и я видела этот дворец и рядом с ним небольшой, в пять колонн, дом с красной крышей – кузня святого Элуа. Кто он такой? О, это друг самого короля Дагобера, которому он всегда подковывал лошадей. С того времени минуло уж более трех столетий.

На этом острове сосредоточена вся власть – светская и духовная, здесь живут король и епископ. Тут даже есть женский монастырь – редкость в наше время. А город живет торговлей, по реке без конца снуют суда с углем, лесом, зерном, поэтому вдоль улиц и на площадях острова – повсюду рынки и лавки торговцев. Вообще город очень удобен для торговли: и река, и две больших дороги ведут к нему – с севера и с юга. Наверное, король, как и обещал, сделает из Парижа настоящую столицу королевства. Ведь у этого города даже сейчас есть герб; у вас, норманнов, на алом поле два золотых леопарда, а у них – на червленом фоне золотой кораблик.

– Капету будет трудно, – едва умолкла Вия, проговорил Можер. – Не все принесли вассальную присягу, да и герцогство его, хоть и большое, но будто горох рассыпали по нему: повсюду графства, кругом замки со своими господами. Как заставить всех подчиниться? Не станешь же воевать с каждым по очереди.

– Да, ему будет нелегко, – согласно кивнула Вия. – Как и последним Каролингам. Слишком много земель в Галлии, и каждый феодал на своей – хозяин. Мне, скажу по совести, жалко Капета. Был себе герцогом, старшим над всеми, горя не знал. А теперь? Сколько забот свалилось на его голову. Справится ли? Не сметут ли, как и других Робертинов, его предшественников?

– Не думаю, – убежденно ответил Можер. – Кому нужна такая обуза? Предложи, например, моему отцу стать королем – он только отмахнется. Он король Нормандии и всех держит в кулаке. А дай ему престол франков? И уже не уследишь ни за кем, и не хватит сил, чтобы привести в повиновение всех – от Фландрии до Тулузы. Лишь выдохнешься да сдохнешь как пёс – хорошо дома, а то и в походе.

– И то правда, – согласилась Вия. – Мала лошадь, мал и хомут.

…Когда Можер сообщил Эмме о своем отъезде, она только и спросила, с грустью посмотрев в его глаза:

– Надолго?

– Наверное, навсегда. Вернусь оттуда в Нормандию вместе с матерью.

Она неторопливо прошла по комнате, остановилась у окна. Взгляд застыл на уставшем солнце, засыпающем над темным лесом.

– И ты не заедешь проститься?

Можер подошел, обнял ее сзади за плечи:

– Не смогу отказаться от желания обнять тебя в последний раз.

Она обернулась.

– Я буду ждать. Один едешь?

– Вия останется с тобой.

– Милая девочка, без нее я сошла бы с ума. Мы отправимся с ней на охоту, у меня есть прекрасные соколы, Лотарь привез из Бургундии…

– Я рад, что вы дружите.

– Я люблю ее как дочь, она меня – как мать. Мы собираемся к Оттону, это нас развлечет. Нынче, сам видишь, все разъехались, дворец опустел, скоро по его коридорам протянется паутина.

– Мне пора.

Эмма встрепенулась:

– Не забывай нас, Можер… В Париже у короля, должно быть, большой дворец, много придворных – веселых, шумных… И тебе там не дадут скучать… – она тяжело вздохнула, губы тронула виноватая улыбка. – А здесь тебе тоскливо с нами…

– Мне бы на войну! Махать мечом, рубя врагов, гнать лошадь и на ходу протыкать копьем сарацина, а потом глядеть, как этот сын пророка подыхает у тебя на глазах, захлебываясь

собственной кровью!.. Помню, король говорил о графе Барселонском, тому будто бы досаждают мусульмане. Соберется Гуго, немедленно отправлюсь с ним в поход, пока не покрылся плесенью. Веришь ли, сколь руки чешутся рубить головы маврам!

Эмма, улыбаясь, глядела на него. Потом, привстав на цыпочки, страстно поцеловала в губы.

– Где бы ты ни был – во дворце, в поле, в сражении, на воде, под водой, – помни всегда, что я люблю тебя, мой рыцарь!.. И да будет с тобой Христос!

– И с тобой, моя королева!

Глава 2

Монах-раскольник

Утром следующего дня нормандец тронулся в путь. Около семидесяти миль до Парижа, не так далеко. Солнце миновало зенит, и поползли на восток тени, когда слева показался изгиб Марны, притока Сены, и Можер выехал на широкую дорогу, протянувшуюся с юга на север. Там, где юг, уже виднелся остров посреди реки, усеянный крестами церквей и шпилями колоколен. Всадник повернул туда и, проехав с милю, остановился у башни высотой около двадцати пертик (около 60 метров). Это была башня Сен-Жак, самая высокая в окрестностях Парижа. Ее колокол, висевший на самом верху, первым оповещал жителей города о приближении врага. Рядом с нею, правее, – церковь Сен-Жак де Ла Бушри, детище Дагобера.

Ее полуразрушенное состояние заставило Можера сдвинуть брови: он вспомнил сетования Вии по поводу неоднократного нашествия норманнов.

Тронув коня, всадник бросил взгляд налево и покачал головой: еще одна церковь и тоже в развалинах. Когда он подъехал к берегу реки, следов разрушения уже не было видно; видимо, заново отстроили одну церковь, другую… Можер насчитал четыре по левую руку, а по правую – одну, да и то вдали, близ улицы, ведущей на запад, и обнесенную длинной стеной. В этом месте еще со времен Меровингов проводились ярмарки, а церкви, о которых говорилось вначале, назывались: Сен-Жан-ан-Грев, Сен-Жерве, Сен-Проте и чуть дальше Сен-Поль де Шан. Названий этих Можер, конечно, не знал, зато сразу догадался, что перед ним Большой мост, который и вел на остров. Но прежде чем двинуться дальше, нормандец снова стал вспоминать, о чем говорила Вия, и поглядел влево, по ту сторону моста. Те же церкви, колокольни, базилики и меж ними дома.

– Все, как она рассказывала, – пробормотал Можер. – И где-то там, в этих домах, жил Ландри, восьмой епископ Парижа. Однако, клянусь святым Михаилом, мне нет никакого дела до этого попа, хотя он и построил на другом берегу Божий дом для больных. Полюбуюсь лучше королевским дворцом, вон он, справа, видны его колонны из-за стен и окна меж ними. В одном из них сейчас, наверное, Гуго, а в другом мать. Кажется, ждет не дождется сына, который вместо того чтобы обнять ее, стоит здесь перед мостом и таращится на эти стены и башню перед ним!

И Можер въехал на большой деревянный мост, связывающий остров с болотистым правым берегом Сены, откуда расходились на запад, север и восток три дороги – К Руану, в Лиль и на Шалон.

Миновав мост, он очутился на улице Лантерн, за ней тянулся Еврейский квартал с двумя церквами по левую и правую сторону, далее шла улица Пти-Пон или Малого моста, где с раннего утра и до сумерек гудел, будто рой пчел, Хлебный рынок. Но Можеру сюда не надо было, и он с середины улицы Лантерн повернул вправо на улицу Драпри, которая вела, как он и догадался, к королевскому дворцу.

И тут, не проехав и двадцати шагов, он увидел сборище людей, окружавших большой деревянный крест на возвышении (на этом месте два века спустя возведут церковь Сент-Круа). К этому кресту был привязан обнаженный до пояса человек. Сбоку стояли палачи с кнутами в руках и ждали сигнала к началу экзекуции. Знак должен был подать какой-то вельможа, стоящий впереди всех. Оба истязателя, подняв кнуты, глядели на него, а за его спиной и по сторонам толпились, молча взирая на осужденного, горожане.

Можер догадался, что привязали какого-то монаха: его ряса, разодранная, свисала с пояса. Нормандец хмыкнул и пожал плечами: так, мол, ему и надо, видно, донял кого-то из господ своими баснями или нравоучениями и теперь получит по заслугам. Никогда не испытывавший к представителям духовенства ничего, кроме презрения, а в данном случае абсолютно равнодушный, Можер хотел уже отправиться дальше, как вдруг осужденный воскликнул, обратив лицо к небу:

– Архангел Михаил, молю тебя, укрепи мое тело и дух мой!

В это время вельможа дал знак, и на спину монаха посыпались, один за другим, хлесткие удары свистящих кнутов.

Можер вздрогнул. Вот так монах! Просит милости у неба. И к кому же обращается? К архангелу Михаилу, покровителю викингов!

И нормандец, тронув коня, подъехал к кресту.

– Что здесь происходит? – крикнул он, обращаясь к палачам. – Кто позволил вам истязать этого человека?

Оба, застыв с раскрытыми ртами, воззрились на громадного всадника с тяжелой плетью в руке, словно на выросшего вдруг из-под земли Геркулеса, держащего в руках извивающуюся гидру. Потом, переглянувшись, уставились на того, кому повиновались.

– Что тебе надо, всадник? – недовольно спросил тот, враждебно глядя на непрошеного защитника. – По какому праву ты вмешиваешься в дела Церкви и мешаешь слугам господа вершить его суд?

– Я желаю знать, что этот человек натворил. Так ли велика вина несчастного, чтобы слуги господа вместо вразумления стегали его кнутами?

– Почему я должен отвечать тебе, я, Нитгард, племянник парижского епископа? – громко вопросил начальник обоих истязателей. – Кто ты такой?

– Сын герцога! И я требую ответа!

Племянник епископа несколько поостыл. Не стоило ссориться с мирской властью, и без того она в Сите с духовной не в ладах. Он покосился на Можера. Кто же он такой, этот Голиаф, и сколь велика его власть, если он так дерзок? Он поинтересовался:

– Какого герцога?

И получил ответ:

– Здесь спрашиваю я! И решать буду тоже я! Но если тебе желательно знать, то я сын Ричарда Нормандского.

– Норманны! Норманны!.. – сразу же заволновалась толпа, и тотчас все стали озираться, трясясь от страха, что викинги захватили Париж. Иные поспешили незамедлительно исчезнуть.

– А теперь отвечай, кто это? – продолжал Можер, кивая на осужденного, спина которого к тому времени уже покрылась рубцами и стала кровоточить.

– Некий монах, смеющий критиковать Священное Писание, – послушно ответил Нитгард.

– Библию, значит? – криво усмехнулся нормандец. – Хороши же ваши монахи, коли восстают против Бога. В чем же его прегрешения перед Церковью?

– Он смеет утверждать, что это Бог спровоцировал Адама и Еву к грехопадению, в то время как Библия учит, что это был дьявол в обличии змея-искусителя.

Можер повернулся к осужденному:

– В самом деле, монах, разве это не козни сатаны?

– В Бытие, то есть Ветхом Завете, ничего не сказано о дьяволе, – ответил несчастный, упираясь взглядом в крест.

– Что скажешь на это? – перевел взгляд нормандец на племянника епископа.

– Ты лжешь! – выкрикнул тот. – В Библии есть упоминание о дьяволе.

– Он появляется лишь в конце ее, но не в начале, – возразил монах.

– Змей не мог совратить Еву, это проделки дьявола, так учит церковь! – в бешенстве выпучил глаза экзекутор.

– Почему же тогда Бог наказал змея? – спокойно вопросил монах. – Если вор обрядится в судью и нарушит закон, то, поймав его, разве накажут судью?

– Он

богохульник и восстает против Церкви! – вытянул палец в направлении жертвы представитель духовенства. – Он должен быть лишен монашеского сана и понести наказание!

– И в этом вся вина этого человека? – сурово сдвинул брови Можер. – В том, что он понимает то, чего не можешь понять ты сам?

– Он говорит, что Бог поощрял кровосмешение. Как Бог мог допустить такое? Это ли не кощунство над Библией? Разве этому учит она, и гоже ли монаху смущать такой клеветой на Создателя умы прихожан?

Можер подъехал к кресту с тыльной стороны, взглянул монаху в лицо:

– Признаюсь, для меня это новость. Но если ты и вправду утверждаешь это, то чем сможешь доказать?

Монах посмотрел на него ясными голубыми глазами и ответил:

– Очень просто. По Библии, у Адама и Евы было два сына: Каин и Авель. Затем старший сын убил младшего. И далее сказано: «И пошел Каин от лица Господня, и познал Каин жену свою, и она родила…» Кто же она была, жена его, если, кроме этих троих, никого на земле не было? Ответ очевиден: дочь Адама и Евы, а значит, Каин женился на родной сестре. Как после этого верить тому, что написано в Библии?

Можер рассмеялся.

– Ответь же на это, – крикнул он озадаченному служителю Немезиды. – Клянусь небом, любопытно узнать, как ты опровергнешь такое рассуждение?

Нитгард посопел, багровея от размышлений. Наконец нашелся:

– Это была дочь от Лилит, другой жены Адама.

– И у нее был другой муж? Кто же? – вопросил монах, чуть повернув голову. – Не знаешь? Жаль. Значит, этого ты еще не успел придумать. А сама Лилит – знаешь ли кто, викарий? Дочь Демона, а потому никого не могла рожать, кроме чертей.

– Это кощунство! Это надругательство над Священным Писанием и божьим волеизъявлением! – завопил племянник епископа.

– Божьим? – тронул коня Можер и подъехал к викарию. – По-твоему, Бог закрыл глаза на то, что Каин женился на собственной сестре? А если Лилит родила от Каина, значит, люди произошли от чертей?!

Нитгард смахнул пот со лба, схватил с груди распятие, закрестился, забормотал:

– Господи всемогущий, избави нас от лукавого, и да святится имя Твое, и дела Твои, и помыслы также…

– Довольно бубнить! – оборвал его Можер. – Ты, святоша, сдается мне, из тех плутов, которые толкуют Священное Писание так, чтобы напустить побольше туману. Да и священное ли оно, коли в нем такая неразбериха? А потому приказываю немедленно же освободить этого человека! – и он рукоятью плети указал на монаха.

– Я не сделаю этого, ибо нарушу тем самым приказ епископа, – с вызовом ответил викарий.

– Тогда это сделаю я сам! – воскликнул Можер и, вернувшись к кресту, приказал одному из палачей: – Живо обрезай веревки!

Тот медлил, в страхе глядя на племянника епископа.

– Ну! – повторил Можер.

– Я не могу этого сделать без приказа, – довольно развязно ответил палач.

– Ах, тебе нужен приказ, каналья! – вскричал нормандец и полоснул ослушника хлыстом по щеке.

Тот взвыл от боли. Его напарник, увидев обращенный на него взгляд грозного всадника, тотчас скрылся за спинами зевак. Первый тем временем, охая и держась за щеку, присел на землю.

– Что, вкус хлыста не сладок? – вперил в него взгляд Можер. – Что же ты думаешь, для него, – он кивнул на монаха, – твой кнут слаще?

И, убрав плетку, вытащил меч из ножен. Палач испуганно вскричал и, задом чертя по земле и взывая о помощи, стал поспешно пятиться. Можер презрительно поглядел на него и, хмыкнув, взмахнул мечом над веревкой, опутывающей руки монаха над его головой.

– Это беззаконие! – вдруг подал голос викарий. – Ересь должно искоренять!

Так и не обрезав путы, Можер с обнаженным мечом двинулся на него. Нитгард, решив, что пришел его конец, истошно завопил, выставив вперед руку с распятием, словно защищаясь им от меча. Всадник подъехал и, засмеявшись, бросил меч в ножны.

– Не трясись, святоша! – прогромыхал его голос над самым ухом экзекутора. – Мой клинок разит лишь сарацин, твоя кровь ему не нужна.

И повернул коня, собираясь вернуться к кресту. Но тут же услышал:

– Я пожалуюсь епископу! Он пошлет проклятие на твою голову! Он подвергнет тебя отлучению от Церкви! Он…

Но викарий не успел произнести очередную угрозу; Можер выхватил плетку и оставил на его щеке такую же отметину, как и у палача.

– Это тебе на память, святой отец! – воскликнул нормандец, пряча орудие возмездия за пояс. – Долго будешь помнить встречу с норманном.

И, вновь выхватив меч, вернулся к кресту и обрезал веревки на ногах и руках монаха. Тот тяжело вздохнул и с благодарностью посмотрел на своего спасителя. Можер собрался спросить его о чем-то, но викарий, видимо, почувствовав себя в безопасности в окружении нескольких горожан, снова подал голос и опять с угрозами:

– Я буду жаловаться королю! Его величество не оставит без внимания этого случая! Духовное лицо неприкосновенно, господняя и земная кара ожидают всякого, кто посмеет посягнуть на…

Но Можер, уже подъехав, не дал ему договорить, а, протянув руку, ухватил его сзади за пояс на одежде. Рутгард почувствовал, как поднимается от земли. Лицо его побелело, руки затряслись, глаза едва не выкатывались из орбит от страха. Он даже забыл про распятие, беспомощно барахтаясь в воздухе, подобно лягушке, и хватая его ртом и руками.

– Насчет господней кары не скажу, – крикнул Можер в самое ухо викарию, которого держал на вытянутой руке, – но земную ты получишь, святоша, и немедля!

И, подняв руку еще выше, Можер отпустил Рутгарда. Тот, будто мешок с мукой, грохнулся наземь, подняв тучу пыли, да так и остался лежать.

– Матерь Божья, викария убили… – тихо проговорил кто-то среди оставшихся уже к тому времени нескольких человек.

Нормандец поднял на них тяжелый взгляд, и они, будто меч просвистел перед их лицами, в страхе дружно шарахнулись назад, шепча молитвы и не сводя глаз с грозного всадника.

– Посмотрите, жив ли он еще, – сказал Можер. – Нет – так похороните по-христиански, а жив – пусть поблагодарит викинга, что тот не разбил ему голову о стену его же церкви.

К викарию бросились, склонились, ощупали со всех сторон и, наконец, объявили, что он жив: сердце бьется, только глаза закрыты, и молчит.

– Ну, так несите его домой! – рявкнул Можер. – Чего застыли?

Бедного племянника епископа осторожно подняли и понесли куда-то.

Можер отвернулся и увидел монаха. Тот, в коричневой рясе с откинутым капюшоном, стоял и с любопытством смотрел на спасителя. На вид этому человеку – не больше тридцати.

– Ну что, брат, – улыбнулся нормандец, – натерпелся страху?

– Теперь не миновать неприятностей, – промолвил монах, хмуро глядя вслед людям, уносящим викария.

– Кому, тебе или мне?

– Мне, конечно.

– А если я возьму тебя под свою защиту?

– Да ведь и тебе влетит, нормандец, когда узнают…

– Мне? Ха-ха-ха! – Можер рассмеялся. – Кто же это посмеет, хотел бы я знать, выговаривать мне?

– Епископ.

– Плевать мне на него!

– Он сильный. Они с королем никак не поделят власть.

– Вот так король! Приказал бы задушить этого хорька – всех и делов-то.

Монах вздохнул; болезненно поморщился, видимо, ныли раны на спине.

Можер присел на бревно, лежащее поблизости, жестом пригласил монаха занять место рядом. Потом спросил:

– Как тебя зовут?

– Брат Рено.

– Откуда

ты?

– Нищенствующий монах из ордена бенедиктинцев. Проповедую Божье слово.

– Чего ты ввязался в перепалку с этим крысёнком? Ты же видел – он одержимый фанатик.

– Я не спорил с ним. Меня взяли на площади, когда я разговаривал с народом. Видимо, кто-то доложил викарию, что у меня открылись глаза и заговорил разум, восстающий против Священного Писания.

– Тебе не нравится Библия?

– Я против тех, кто сочинил эту небылицу для глупцов, неспособных понять, что это вздор.

Можер, улыбаясь, глядел на монаха. Этот человек начинал ему нравиться.

– Скажи, брат Рено, ты и в самом деле готов критиковать это писание, продиктованное, как говорят, самим Богом? Я слышал твои высказывания о дохристианской, первой части Библии, которую называют Ветхим Заветом. Ты так же судишь и о Новом Завете?

Монах с подозрением поглядел на Можера.

– Почему я должен доверять тебе? Может, ты один из людей епископа, подосланный им, чтобы выудить из меня то, что я еще не успел сказать и, таким образом, иметь достаточно улик, чтобы отправить на казнь?

– Нет, Рено, можешь мне поверить; граф Можер никогда не был шпионом! Просто я проезжал по этой улице и увидел, что тебя собираются стегать плетьми. В общем, мне не было до этого никакого дела, если бы не твой возглас, обращенный к архангелу Михаилу. Тогда я решил, что должен тебе помочь. Мы, норманны, к твоему сведению, почитаем святого Михаила как своего покровителя. То, что я сказал – святая правда, клянусь дорожным посохом Роллона Нормандского! И знай, приятель, нет клятвы для норманна страшнее этой, а для меня вдвойне, потому как Роллон – мой прадед.

– А что ты делаешь в Париже? У тебя здесь знакомые?

– Да, родственники, я приехал их навестить.

– Кто же?

– Король.

У монаха отвисла челюсть:

– Король Гуго – твой родственник?

– Ну да, черт возьми, почему это тебя удивляет? Разве Ричард Нормандский, союзник Франции, не может иметь своим родственником короля?

– Да нет, конечно, отчего же… – пробормотал Рено. – Только боюсь я, граф, не очень-то будет рад король твоему приезду.

– Вот так так! – удивленно вскричал Можер. – Это почему же?

Монах хитро улыбнулся:

– Да ведь наш король, он же бывший герцог, – спокойный, мирный человек, а ты, как я погляжу, таков, что не усидишь на месте и способен доставить своему родичу немало хлопот.

– Что ж, поглядим, – усмехнулся Можер, – и попытаемся разбудить этот город, если он уснул.

– Вот хотя бы нынешний случай, – продолжал монах, – ведь, бесспорно, епископ побежит к королю жаловаться на тебя.

– Пусть жалуется, – беспечно махнул рукой нормандец. – Если, как ты говоришь, они между собой не в ладах, то король, полагаю, будет рад вставить шпильку его преосвященству. Клянусь рукоятью своего меча, это его позабавит.

– Что конечно же не защитит бедного монаха, – печально изрек собеседник. – Ведь они найдут меня, и тогда уж мне не сносить головы. Видишь, граф, как все обернулось: не вступись ты – обошлось бы лишь наказанием, а теперь… с тебя как дождь с утки, а меня повесят.

– Черт возьми, – нахмурился нормандец, – выходит, я же оказался виноват? Неплохо! Как это у вас там, в священной книге: «Делай добро ближнему и добром к тебе вернется»? Вот только про ближнего ничего не сказано. Ну да не беда! – Можер хлопнул монаха по колену. – Коли я уж взялся за тебя, приятель, то доведу свои благодеяния до конца. Пойдешь со мной во дворец!

– Я? Но зачем? – растерянно пролепетал Рено.

– Да ты знаешь, сколько там баб! Тебе и не снилось! Впрочем, – Можер почесал в затылке, – ты ведь святоша, а значит, давал обет не касаться женщин…

– Верно, – улыбнулся Рено, – было такое, духовный сан запрещает это.

– Тогда будешь священником, станешь исповедовать грешников… и грешниц. Но не расслабляйся, работы будет немало, вот только доберусь до этого дворца. А жить будешь в моих покоях, король об этом позаботится. Ну а заупрямится, поможет мать, она как раз гостит у него. Так что, как тебе мое предложение, святой отец, подходит?

Монах, нарочито громко вздохнув, развел руками:

– Разве у меня есть выбор?

– Ну, вот и отлично! А теперь скажи, откуда у тебя такие рассуждения о дьяволе, кровосмешении и прочей чепухе? Признаюсь, я и сам не очень-то верю во все эти басни о сотворении мира, придуманные неизвестно кем и для чего. Но ведь ты – монах! Имеешь ли ты право выступать против слова божьего, которому сам же был обучен для того, чтобы проповедовать его среди паствы?

Монах помолчал некоторое время, видимо, собираясь с мыслями, навеваемыми далекими воспоминаниями. Потом заговорил:

– Поначалу я и подумать не мог, чтобы восстать против незыблемых догм христианства, против Господа Бога, преисполненного отеческой заботы и любви к людям. Да и кто из смертных, а тем более духовенства, смеет не подчиняться законам Божьим, не любить и не почитать мать нашу Церковь – колыбель христианства, взращенного текстами священных книг! Они написаны пророками и апостолами, просвещенными Духом Святым, и одобрены самим Господом, чьи деяния и помыслы никто не смеет ни осуждать, ни отменять. Они, как сказано в главе десятой откровения Иоанна Златоуста, стихе восьмом и в послании апостола Петра и откровении Иоанна Богослова…

Можер, давно уже скорчивший гримасу отвращения, в конце концов не выдержал:

– Говори яснее, монах, мы не в церкви! Или думаешь, нашел во мне благодарного слушателя, готового, раскрыв рот, внимать твоим словоизлияниям? Я пригласил тебя для беседы и вовсе не намерен выслушивать разглагольствования о божественности мироздания и об основах религии. Давай короче, не то, клянусь своими подвязками, мне придется пожалеть, что я немного не рассчитал с викарием.

Монах опустил голову и ответил со смирением:

– Прости, граф, я и в самом деле забылся… Так слушай же. Нас учили, что слово Божье – закон, и надлежит во всем ему следовать и внимать благоговейно тому, что писано в священных книгах. Но вдумался ли кто из людей – как написана Библия, кем и, главное, о чем? Поставив перед собой такой вопрос, я стал размышлять о сущности религии. Что ответил бы любой человек, если бы его спросили, отчего, например, идут дожди или непрерывно дуют ветры? Он сказал бы: «Не знаю». Но у него работает мысль, и в конце концов он узнает причину. Верующий же ответит на такой вопрос: «Это от Бога. Или от дьявола». Почему? Потому что мозг его спит, одурманенный религией. Но пусть докажет он существование дьявола или Бога! Этого не сможет сделать никто, а раз так, то и верить в это незачем. Так я подумал, но решил все же поискать ответ в Священном Писании: вдруг оно опровергнет мои доводы?

И вот однажды, в монастыре – после обеда и молитв у меня было свободное время – я решил выяснить, так ли безгрешен библейский текст, как учили нас его воспринимать. Я стал читать Библию более вдумчиво, мысля, рассуждая, сопоставляя одно с другим. Едва я приступил к своей работе, как пришел поначалу в смятение, его сменило возмущение, наконец, перейдя к Новому Завету, мною овладел ужас! Я увидел, что Библия соткана из благочестивых анекдотов. Эти скандальные истории созданы на основе древних фантазий неграмотных, недалеких умом евреев, продиктованных им, как уверяют богословы, Духом Святым. Истории эти – всего лишь

сборище взаимно противоречивых, вызывающих просто насмешку над ними легенд и сказаний древнего еврейского народа. И тогда я подумал, чему же учат священники, если Бог в этой Библии показан тираном, одобряющим убийства, насилие, жестокость, призывающим к смуте и обману? Святые, что выведены на страницах Ветхого Завета и коим мы должны поклоняться, по сути, – гнусные преступники, а их поступки возмутительны. Слепой фанатизм, шарлатанство и вопиющий обман – всё сходит за чудеса и выдается за проявление всемогущества Всевышнего. Эти святые – попросту обыкновенные плуты, рассказывающие свои сказки и показывающие фокусы, прикрываясь при этом именем Бога. И кто же благоговейно внемлет всему этому вздору? Народ, запуганный и одураченный, в котором эти так называемые святые видят всего лишь глупых, невежественных дикарей. Ныне духовенство, для которого паства – те же тупоумные дикари, служит объектом поклонения, послушания и постоянного страха перед церковью.

– Ты, Рено, случаем, не язычник? – полюбопытствовал Можер. – Лишь они, как правило, этак нападают на христианство.

– Все веры одинаковы: античная, христианская, языческая; Бог везде создан людьми по образу человеческому. И ни одного из них человек никогда не видел. Невозможно видеть то, чего нет.

– Значит, ты не веришь в Бога?

– Вера эта основывалась на беспрекословном повиновении духовным вождям Церкви. Они придумывают сказки, таинства, причащения, догмы и многое другое лишь для того, чтобы поработить человеческий разум, света которого они боятся, и парализовать волю. Всякий бог – порождение сна разума, и тот, кто начинает понимать лживость святых отцов, их порочность, алчность и продажность, становится их врагом. Одним словом, тот, кто не почитает Библию, объявляется еретиком и подвергается гонению.

– Выходит, в религии нет ничего святого?

– Мошенничество, шарлатанство, подлог – вот что христианство возводит в ранг святости. Я пришел к такому выводу, когда прочел Библию до конца. А чтобы не быть голословным, граф, я приведу всего лишь несколько примеров, и ты поймешь, как дурачит Священное Писание головы людей. Вспомним потоп. Как ты думаешь, для чего Бог его устроил?

– По Библии, чтобы наказать человечество за грехи, – припомнил Можер.

– Наказать! Но разве это бог, который поступает таким образом? Где же его гуманизм, справедливость, человеколюбие? Для чего он создал человека? Чтобы, впав в истерику, охваченный безумством, утопить всех людей, вместо того, чтобы изменить их, направить на верный путь? Ведь он Бог и ему все подвластно! Какой же вывод напрашивается? А очень простой: не отец это небесный, а настоящий бандит – без совести, без чести. Но ладно бы еще люди, куда ни шло, но ведь он утопил всех зверей и птиц! Эти-то в чем оказались перед ним виноваты? Но Бог самодур, и ему все едино. Лишь позже какое-то просветление озаряет его, когда он приказывает оставить все же пары. Но пойдем дальше. Не помнишь ли, сколько лет строил Ной свой ковчег?

Можер потер лоб, потом честно признался, что запамятовал.

– Сто лет, – подсказал монах. – Как думаешь, продержится ли такое деревянное сооружение столько времени – подверженное ветрам, дождям и палящему солнцу? Можешь не утруждать себя, я тебе отвечу: никогда! Непременно развалится. Ковчег по-еврейски – «тэба». Моисей тоже спасся в корзине из тростника, которую звали «тэба». Следовательно, ковчег был построен… из чего же, как думаешь?

– Из тростника! – выпалил нормандец.

Рено выждал некоторое время, глядя испытующе на Можера, затем продолжил:

– Вот ты и заулыбался, граф. Причина ясна: как можно соорудить плавучее средство длиной в триста локтей из тростника, да еще загрузить его при этом уймой животных! Но и это еще не все. Целый год или больше того, об этом пишут по-разному, жили звери со всей земли на ковчеге. Чем же они питались? Вообрази, сколько мяса и зелени нужно каждому из них! А деревья! Как только Бог открыл небесные шлюзы и затопил землю, они целый год простояли под водой, причем на огромной глубине. И вдруг, когда вода чудесным образом вновь вернулась в небесные водохранилища, деревья и кустарники зацвели! А гора Арарат, на которой якобы остановился ковчег как на самой высокой! Есть и выше горы, я читал об этом. Так вот, по Библии, месяц спустя после появления из воды Арарата, показались и другие вершины. Как же такое могло быть, если есть горы более высокие?

– Просто сказка, – развел руками Можер. – Выдумка…

– Причем нелепая! – подхватил рассказчик. – А чем объяснить, что, едва вода вернулась на небеса, как реки и озера тотчас отделились от океанов и морей и рыбы вернулись в свою стихию: одни – в пресную воду, другие – в соленую?

– Это сделал Бог, ведь он всемогущ, – робко попытался встать на защиту Священного Писания нормандец.

– Пусть так, но случай с горами?.. А с животными? Ни одному богу не заставить голодать тигров, львов, медведей, слонов и остальных целый год! Что отсюда следует, ты и сам теперь понимаешь: никакого ковчега никогда не существовало. Но оставим это, давай заглянем в Евангелие или Новый Завет, породивший христианство. Здесь говорить можно много, и нам не хватит этого дня. Скажу лишь о рождении двух младенцев – Иоанна Крестителя и его брата Иисуса.

– Разве они братья?

– Да еще какие! История любопытнейшая, ты обхохочешься. Впрочем, всем и без того известно о беспорочном зачатии Девы Марии. Но ты, граф, без сомнения, умный человек – скажи, разве может быть такое? Ведь Мария была девственницей, плотник не спал еще с ней, мало того, они еще и женаты не были, а у нее уже заметно округлилось брюшко. С чего бы это вдруг, как полагаешь?

– Я думаю, дети не могут рождаться без совокупления мужчины и женщины, – уверенно заявил Можер.

– Как же тогда появились на свет Иоанн и Иисус?

Можер подумал и сказал:

– В Библии говорится, что это дело архангела Гавриила, посланца божия.

– Шустрый, однако, был посланец; пригляделся к Елизавете, кузине Марии, видит, служба Богу для Захарии превыше супружеского долга, да и наведался в гости к скучающей супруге священника. Молод, красив, статен телом – как такому откажешь? Супругу же ловкач заявил, что жена его вскоре родит сына, который Духа Святого исполнится от чрева матери своей. Потом, поразмыслив, наведался к Марии – молодой очаровательной смуглянке, – заморочил ей голову насчет божественного промысла… однако не будем больше об этом.

– Понимаю, тебе неловко продолжать. Но что же мужья? Неужто не поняли, что их надули?

– Еще как поняли! Первый, одураченный, сам признался в этом, когда однажды изрек: «Благословенен Бог Израилев, что воздвиг рог спасения нам!» Что же до Марии, то призналась она сестре, когда уже тяжела стала: «Величит душа моя Господа, что сотворил мне, явив силу мышцы Своей».

– Так и сказала? – и Можер покатился со смеху.

– Истинно, так в Библии написано, – кивнул Рено. – А мужу Мария поведала, что, мол, это дело Святого Духа, который явился к ней в виде голубя.

– Черт возьми, Рено, а ведь нам толкуют, что Иисус – сын Божий.

– Так оно и есть, ведь архангел, прежде чем приступить к работе, заверил обеих дамочек, что он посланец Бога.

– А еще Иисуса называют Сыном Человеческим.

– И это верно, ведь

архангел был в человеческом обличии. К тому же по-еврейски Гавриил – человек божий.

– А его бабка с дедом, – Иисуса Христа то есть, – евреи?

– Чистокровные.

– Значит, Мария, их дочь, Богородица иначе…

– Тоже еврейка.

– Кто же тогда Иисус?

– А ты еще не догадался? Ведь христианская религия создана на основе верований евреев.

– Любопытно… Вот, оказывается, кого возвели в ранг Спасителя и кому молится народ, падая на колени и пытаясь пробить лбами полы? Хорошенькое дело! Но скажи, монах, выходит, Иоанн и Иисус – родные братья?

– По отцу – без сомнения, по матерям – троюродные. Видишь теперь, граф, какова Библия – инструмент одурачивания невежественных масс? Хочешь, расскажу тебе еще кое о чем, в этом писании полно нелепостей, грязи и выдумок, в нем же – море крови и призывы к насилию и мятежу. Но, боюсь, это надолго. Не стану больше тебя утомлять, на первый раз хватит. Обобщая, скажу: Библия способна возбудить в человеке лишь хитрость, лицемерие, обман, тягу к предательству и убийству. Когда-нибудь она доведет людей до сумасшествия. Ибо нет более позорной, более чудовищной и лживой книги для человечества. И весь ужас в том, что сказка эта написана для взрослых, которые верят ей, не догадываясь, что выглядят при этом ничуть не умнее дикарей.

– Что же заставляет людей веровать? Неужто никто не понимает того, что понял ты сам?

– Человек по природе своей ленив, не хочет шевелить мозгами. К чему, если за него это делают другие? Этим и пользуются церковники, которые не хотят работать и своими баснями паразитируют на теле человечества, питаясь его кровью. Ибо Церковь – колоссальный институт обмана людей, обыкновенного шарлатанства, и все церковники, начиная от монаха и кончая папой, – типичные жулики, прячущие свое тело и душу под церковным облачением.

– А знаешь, монах, ты мне нравишься! – хлопнул Можер собеседника по плечу, отчего тот скривился. – В тебе есть бунтарский дух, а мне это по душе.

– Это потому, что и в тебе тот же дух, граф.

– Верно! Согласись, это лучше, чем позволять кому бы то ни было властвовать над собой или распускать слюни в объятиях сопливой девчонки.

– Согласен.

– Только знаешь, что я тебе скажу, брат Рено? Неблагодарное это дело – бунтовать против религии. Я вижу мракобесие, тупость церковников и не терплю их всех от мала до велика. Но что сможем сделать мы с тобой вдвоем против всего человечества, отравленного заразой? Лишь наживем себе врагов, и Церковь – не самый слабый из них. Быть как все, подчиняться, делать вид – вот что нам осталось, а лекарей из нас не получится. Одно утешение – мы с тобой знаем горькую правду и в душе смеемся над попами, потому что видим то, чего не видят другие. Жить иначе не выйдет. Как и все, мы в сетях огромной паутины, в центре которой папа – главный паук. Что ему сделает комар, запутавшийся в его тенетах? Лишь жалобно пискнет да покорно склонит голову. Нелишним будет здесь вспомнить одну поговорку: «Коль очутился в семье волков, вой так же, как и они».

И Можер поднялся. За ним встал Рено.

– Что ж, наденем личину послушания и будем являть смирение. Я же, как послушный сын матери Церкви, стану проповедовать слово Божье и заслужу исповедями, благословениями и молитвами во славу Господа добрую славу благочестивого монаха, как и подобает в моем сане.

– Договорились, брат. А теперь едем во дворец к королю. Впрочем, почему едем? – я в седле, а ты рядом.

Сев на коня, Можер поглядел на нового знакомого и заметил:

– Ну, точь-в-точь как месяца четыре тому назад, только тогда был герцог, а теперь монах.

– О чем ты?

– Да так, пустое. А скажи, Рено, отчего вы, монахи, в темных рясах? Так указал вам Господь?

– Монах носит темные одежды в знак того, что он считает сам себя последним грешником, – смиренно ответил Рено. – Клюнийцы, которых боится сам папа, тоже в черном и живут по нашему, бенедиктинскому уставу.

– Не считай себя последним грешником, брат, – воскликнул Можер, трогая лошадь, – за тобой вскоре выстроится приличная очередь.

– Не выгнали бы, кому я там нужен.

– Ты несешь слово Божье, кто посмеет тебя обидеть?

– Хорошо тебе говорить, граф, ты силен, а я слаб.

– Не падай духом, приятель, я буду тебе надежным щитом, так и знай. С рождения мечтаю защищать слабого. Зачем тогда мне сила, черт побери!

Рено только улыбнулся в ответ.

Глава 3

В королевском дворце

Гуго жил в огромной, круглой каменной башне, которую называл дворцом. Она была построена при сыне Карла Лысого Людовике на правом берегу Сите как сторожевая и имела в высоту не более акта, что равнялось приблизительно ста двадцати футам. На две трети высоты ее стену прорезывали узкие окна-бойницы, выше них тянулся ряд окон шире – с цветными стеклами в свинцовых переплетах.

Башня имела три входа-выхода. Один вел в Галерею Правосудия, тянувшуюся вдоль берега; другой – во дворец римских императоров, резиденцию Хлодвига. Третий, выходящий на реку, служил для сообщения с внешним миром; здесь всегда было людно, а у двух массивных, обитых железом дубовых дверей с караульными башенками по бокам, всегда стояла стража.

Именно сюда, как указал Рено, и подъехал Можер верхом на лошади. Едва он спешился, монах схватил его за руку.

– Не понимаю, отчего все так суетятся, – он кивком указал на снующих вокруг них горожан, – обычно здесь спокойно.

– Да нам-то что за дело? – повел плечом Можер, привязывая лошадь за крюк в виду одного из стражников. – Эй, приятель, – обратился он к нему, – видишь моего коня? Присмотри за ним, все равно торчишь тут истуканом. А теперь скажи, король у себя?

– Как я могу это знать? – бесстрастным голосом ответил страж.

– Так пойди и узнай.

– Мне нельзя оставлять пост.

– Еще чего! Как же я попаду к королю, если он не знает, что я здесь?

– А что вам надо у короля?

– Невежа! Как смеешь ты задавать подобные вопросы? Да знаешь ли, что у меня важное сообщение для государя, и если ты меня не пустишь к нему, я одним ударом кулака вышибу из тебя дух!

– Побудьте здесь, господин, я доложу начальству, – неожиданно вмешался второй страж и скрылся в караульном помещении.

Немного погодя он вышел оттуда в сопровождении лысого толстячка, меланхолично жующего на ходу.

– Что здесь происходит? – новый персонаж уставился на нормандца. – Кто вы такой и что вам надо?

– Не слишком ли много задаешь ты вопросов? – грозно поглядел на него Можер. – На твоем месте я вел бы себя повежливее с графом.

Толстяк сразу же перестал жевать и заискивающе проговорил:

– Ваша милость, вероятно, желает попасть в башню? Мой долг пропустить вас, но сначала я обязан доложить его величеству, что его желает видеть господин… как прикажете доложить о вас?

– Меня зовут Можер.

– Ах, вот как, – осклабился толстяк. – А скажите-ка, господин Можер, зачем это вам надо к королю?

– Разве я обязан тебе об этом докладывать?

– Вы, значит, считаете, что не должны этого делать? – при этом начальник караула выразительно посмотрел на висящий у пояса посетителя внушительных размеров кошель. – Но нам, как вы, наверное, уже знаете, да и не можете, судя по вашему виду, не знать, даны на этот счет определенные указания.

– Какие еще указания?

– Сейчас объясню. Мне надлежит расспросить вас хорошенько:

во-первых, откуда прибыли, ведь, глядя на вашу одежду, не скажешь, что вы парижанин. Во-вторых, вы назвали короля королем, стало быть, вам уже известно об этом, поскольку совсем еще недавно он был нашим герцогом. Отсюда вопрос: откуда? В-третьих, вы должны объяснить причину вашего визита, ведь его величество король не всех принимает, и если он узнает, что особа, которую к нему допустили, не заслуживает его внимания, я получу выговор по служебной линии, и может встать вопрос о моем несоответствии должности, которую я занимаю. Это не говоря уже о том, что вы, прежде чем войти в башню, должны оставить здесь свое оружие, ибо таковы правила. В-пятых, к моему глубокому сожалению, вам придется довольно долго прождать… на солнцепеке, – толстяк пощурился на солнце, – пока я сообщу о вас командиру личной охраны короля, потому что я…

– Потому что ты скотина! – взревел Можер, делая угрожающий шаг вперед. – Но, видит бог, мое терпение лопнуло, а потому я сейчас возьму тебя за шиворот и понесу, как щенка, а потом скажу королю, что этот кусок мяса вздумал задерживать у ворот башни сына Ричарда Нормандского!

Толстяк выпучил глаза, поперхнулся, мгновенно побледнел, потом, не сводя испуганного взгляда с грозного посетителя, боком попятился к дверям и, раскрыв их, тотчас исчез.

– Что это с ним? – спросил Можер у первого стража и вдруг увидел, как тот тянет из ножен меч.

Можер поглядел на другого; тот последовал примеру своего напарника.

Нормандец повернулся к монаху:

– Какие-то чудные эти парижане! Будто я собираюсь их убивать. Зачем они вытащили мечи?

Он вновь обернулся к стражникам и поневоле отступил: оба с копьями наперевес шли прямо на него, мечи грозно сверкали на солнце, в глазах горела решимость.

– Ах, вот оно что! – вскричал Можер. – Значит, так у вас в Париже принято встречать гостей? Что ж, принимаю вашу игру, бездельники! Ох, и давно же чесались у меня руки поработать моим Фондремоном, клянусь сандалиями своего прадеда!

И, выхватив меч, нормандец бросился на обоих стражников.

Завязалась борьба. Стали собираться любопытные, но, одергиваемые соседями, торопливо уходили прочь.

На шум из караульного помещения выбежали еще двое вооруженных воинов и бросились на Можера. Он едва успевал уходить от ударов, помогал щит. Тут вмешался Рено. Подняв высоко над головой распятие, подобранное им у места экзекуции, он крикнул:

– Остановитесь именем Христа! Господь запрещает кровопролитие, ибо Он водворил повсюду мир! Божья кара ждет ослушника, и настигнет его проклятие Господа!

Сражение тотчас прекратилось, но было уже поздно: нормандец ранил одного из нападавших, и того унесли в караульную башню.

– Эх, монах, поторопился же ты! – с сожалением воскликнул Можер, в отчаянии рассекая мечом воздух перед собой. – Клянусь рогом дьявола, еще немного, и мой Фондремон сокрушил бы их всех!

В это время двери широко распахнулись, и на пороге показался какой-то вельможа с обнаженным мечом в руке.

– Святые угодники! Можер?! – вскричал он, увидев нормандца. – Твой меч в крови… Тебя пытались убить?

– Если вы об этих остолопах, герцог, – кивнул Можер на стражников, убирая меч в ножны, – то им еще повезло. Господь Бог вмешался и спас жизни этим несчастным. Одному, правда, не поздоровилось.

– Как ты здесь оказался?

– Приехал навестить свою матушку.

– Чего ради тогда устроил здесь побоище?

– Мне показалось это единственным способом попасть к королю. Слов эти истуканы, кажется, не понимают, особенно вон тот, плешивый, что стоит за вашей спиной.

Вельможа убрал меч:

– Идем скорее, тебя давно ждут! – потом громко объявил: – Я герцог Генрих Бургундский! Именем короля приказываю пропустить этого человека! – и он кивнул в сторону нормандца.

Стражники, давно уже убравшие мечи, застыли у входа, прижимая к себе копья. Толстяк попятился, опять же боком, и мигом юркнул за спину одного из стражей, но Можер, протянув руку, тотчас вытащил его оттуда.

– Если ты еще раз вздумаешь переступить мне дорогу, плешивый прихвостень сатаны, клянусь его рогом, я отправлю тебя к нему! И запомни, я долго собираюсь пробыть в Париже, а потому советую тебе хорошенько меня запомнить, дабы не оказаться раньше времени на приеме у Вельзевула.

Генрих Бургундский от души расхохотался.

Толстяк склонился в поклоне и больше уже не поднимал головы.

Оба – Генрих и Можер – уже вошли в двери, как вдруг нормандец остановился.

– А монах?..

– Какой монах? – не понял герцог.

– Которого я привел с собой! Я совсем о нем забыл, – он обернулся: – Рено! Что ты там застрял? Иди скорее сюда и не отходи от меня ни на шаг. Забавный малый, мне он понравился, – сказал герцогу.

– Где ты его взял?

– Нашел на одной из улиц. Беднягу чуть не растерзали, кажется, он назвал кого-то из святых свиньей.

– Откуда он? Похоже, странствующий монах.

– Из монастыря. Хочу оставить его при себе. Ну а здесь, я думаю, он найдет себе занятие?

– Как раз то, что нужно! Дворцового священника переманил к себе епископ.

– И тот посмел уйти от короля?

– Епископ и король воюют друг с другом, хотя внешне и не подают виду. Каждый из них хочет властвовать в городе. Вот и мечутся иные в поисках силы и местечка потеплее.

– Ты слышал, Рено? – повернулся Можер к монаху. – Теперь будешь жить во дворце. Согласись, это все же лучше, чем подставлять спину под плети какого-то викария. Что касается работы, то всегда найдутся желающие послушать слово Божье и исповедаться в грехах. Не так ли, герцог?

Тот, улыбнувшись, кивнул.

– Да пребудет с тобой Господь и да продлит Он твои дни, граф Можер. Да обойдут тебя стороной горести и хвори, – смиренно произнес брат Рено, осеняя своего благодетеля распятием. Потом поглядел на герцога.

– Это брат короля, – пояснил Можер. – Напутствуй и его Божьим словом, приятель, ибо Генрих хороший человек и добрый христианин.

Монах с готовностью повторил «заклинание». Расчувствовавшись, Генрих припал губами к распятию. Затем они втроем стали подниматься по винтовой лестнице на самый верх башни.

– Знаешь, едва ты приехал, как Париж залихорадило, – говорил по дороге герцог. – Только и слышно отовсюду: «Норманны! Норманны!» Непонятно, каким образом горожане узнали о том, что ты сын Ричарда. Волнение проникло даже в королевский дворец, возникла паника, придворные заметались. Король и сам не понимает, в чем дело: какие норманны, откуда? Разве они с твоим отцом не друзья? Теперь мне ясна причина, не пойму только, с какой стати тебе вздумалось заявлять о себе на улицах Парижа.

Можер, припомнив, как торопливо начали расходиться горожане с места экзекуции, едва услышав о его национальной принадлежности и о том, как стражники потащили из ножен мечи, узнав, кто перед ними, усмехнулся и поведал о том, что произошло совсем недавно на площади.

Генрих покачал головой:

– Епископ придет искать правосудия.

– В самом деле? – нахмурился Можер. – Что же король? Не думаю, что пойдет у духовенства на поводу.

– Король пообещает, дабы еще более не обострять отношений с Церковью и ее заносчивым представителем в Париже. Но, как ты и сам понимаешь, друг мой, этим дело и кончится. Гуго будет только рад, что лишний раз насолил епископу.

– Ну, слава богу, а то я пал было духом, – с

сарказмом ответил Можер. – Однако, герцог, у меня есть свой святой отец, – он опустил руку на плечо идущему следом монаху. – Он отпустит мне этот грех, а потом мы с ним за кувшином хорошего вина вознесем Господу благодарственные молитвы по поводу моего очищения. Не правда ли, брат Рено?

– Устами твоими глаголет Бог, сын мой, ибо сие – истина, – ответил монах.

– Ну вот, герцог, я же говорил, что отыскал настоящее сокровище на улицах города Парижа! – воскликнул нормандец.

Вскоре они добрались до дверей и вошли в кабинет короля.

– Можер, ты привел с собой норманнов? Они вошли в город? – вперил Гуго бесстрастный взгляд в своего родственника.

– С чего вы это взяли, государь? – пожал плечами нормандец.

– С того, что мою башню – этот мой дворец – внезапно затрясло. – Он обнял Можера, с любовью заглянул в глаза. – Зная, что такого быть не может, я сразу подумал о тебе. Разве ты можешь где-то появиться бесшумно, незаметно? Это было бы на тебя не похоже. Как оказалось, я не ошибся. Но зачем тебе понадобилось называть себя, да еще и прилюдно? Мне только что сообщили, что парижане готовятся к обороне.

– Всему виной вот этот монах, – Можер взял за руку Рено и подвел ближе. – Племяннику епископа вздумалось наказать его плетьми. Мне это не понравилось; я решил проучить наглеца и отнять у него добычу.

– Ты вздумал прекословить Нитгарду? – удивленно вскинул брови Гуго. – Но зачем?

– Уж очень мне хотелось вызволить из плена этого беднягу.

– Что же ты предпринял?

– Для начала назвал себя.

– В присутствии горожан?

– Вокруг этого крысенка, припоминаю, стояло много людей.

– Так вот откуда волнения в моем городе, – Гуго переглянулся с братом. – Ну а дальше?

– Увидев, что это не подействовало, я схватил этого святошу за пояс, поднял… и уронил.

– Ты поднял руку на племянника епископа?!

– Подумаешь, птица! Пусть благодарит Господа, что остался жив.

Гуго покачал головой, подошел к брату.

– Не миновать визита дядюшки, – молвил Генрих. Не сегодня завтра придет плакаться, что его родственнику нанесли увечья. Тебе придется пообещать ему наказать обидчика, брат. Или он пожалуется папе и потребует выдать ему того, кого хотел истязать Нитгард.

– Монаха я ему не отдам! – шагнул вперед Можер. – А если он не угомонится, я разнесу его жилище, а самого повешу. Ваша светлость, – он повернулся к Генриху, – вам стоит только показать мне нору этого попа.

– Ну, ну, угомонись, прошу тебя, – засмеялся король. – Вот ведь отчаянная голова! Дай тебе волю – и ты разнесешь весь мой город… Скверно, конечно, что у епископа появился повод прийти ко мне с жалобой на одного из моих людей. С другой стороны, это покажет ему, что его власть – лишь иллюзия. Я хозяин Парижа, а не он.

– Последнее, полагаю, более значимо, – заметил Генрих, – поэтому нормандец, думаю, оказал нам неплохую услугу, утерев нос епископу и его племяннику. Теперь викарий поостережется делать что-либо неугодное королю. – Он повернулся к Можеру: – Этот викарий в последнее время распоясался, ведет себя, будто он хозяин города, зная, что дядя не даст его в обиду. Ты преподал ему хороший урок, друг мой, король этого не забудет. Не правда ли, брат?

– Я и без того в долгу у нормандца, – улыбнулся Гуго, – ты вешаешь на меня еще один? Тебе же, Можер, пока пробудешь в Париже, следует остерегаться: епископ держит при себе банду головорезов, они могут устроить нападение.

– Сомневаюсь, что им удастся одолеть нашего Голиафа, – усмехнулся Генрих. – Он с легкостью справляется с четырьмя.

– О чем ты, Генрих?

– О стычке, что произошла внизу, у входа в башню.

– Час от часу не легче! – воскликнул король. – Можер, ты обнажил меч против моих солдат?

– Я вынужден был, государь: они собирались наброситься на меня.

– Расскажи-ка, что произошло.

Нормандец рассказал. Король, выслушав его, покачал головой.

– Воображаю, как спокойно нынче стало при дворе Ричарда, – произнес он, бросив на рассказчика укоризненный взгляд. – Должно быть, друг мой, отец безумно рад, что отправил тебя во Францию, во владения Гуго Капета, которому больше нечем заняться, кроме как выслушивать о твоих очередных проделках. Ах, Можер, Можер… твоя неуемная натура добавляет королю Франции лишь головных болей. Но, черт возьми, Генрих, – внезапно воскликнул Гуго, обращаясь к брату, – разве это не истинный норманн! И не стыдно было бы Ричарду, коли он вместо воинственного Голиафа прислал бы к моему двору тщедушного Давида? Поэтому, чего греха таить, я восхищаюсь сыном моего друга и начинаю к нему привыкать. Да, да, когда мне говорят, что где-то что-то случилось, можно быть уверенным, здесь не обошлось без Можера.

– Благодарю за столь лестный отзыв, – приложил руку к груди нормандец. – Я скажу отцу, что король Франции неизменно питал ко мне самые дружеские чувства, и я всегда видел в его лице не только государя, но и второго отца.

Того, что последовало за этим, никто не ожидал. Гуго, обычно скупой на проявления чувств, крепко стиснул руку Можеру и растроганно проговорил:

– Спасибо, сынок. Ты хорошо сказал. У короля много врагов – герцогств и графств, которые его окружают и, похоже, не собираются ему подчиняться. Но он сильнее их, потому что у него есть верный друг – Нормандия!

– Вернее вам не найти, государь!

– Граф Барселонский пишет мне письмо. Орды мусульман беснуются у его границ, он просит помощи. Поедешь со мной на войну против сарацин?

– Хоть сейчас, государь! Вам стоит только приказать, и тюрбаны неверных усеют землю Барселоны!

– Я знал, что не ошибусь в тебе, мой мальчик, – обнял король Можера. – А сейчас ступай скорее к матери, воображаю, как она обрадуется.

– Где я ее найду?

– Покои герцогини Гунноры близ галереи, Генрих проводит тебя.

– Еще два слова. Я хочу, чтобы брат Рено остался при мне. Он хоть и монах, но забавный малый, и я нахожу в нем приятного собеседника. Если мне отведут покои рядом с комнатами матери, то пусть он живет со мной. Ваш брат сказал, что двор остался без священника. Я привел его, и уж будьте уверены, этот не перебежит к епископу.

– Пусть будет так, – кивнул Гуго. – Нам действительно не хватает духовного общения, в поисках которого приходится совершать путешествия по церквам Парижа. Я думаю, святой отец, – обратился он к Рено, – с вашей помощью мы вернем кое-кого из заблудших в стадо Христово, а иным укажем возлюбить Господа как должно и очиститься от грехов.

– Это ли не долг слуги Божьего? – смиренно ответил монах. – Полный курс духовных дисциплин, коим я обучался в монастыре, не позволит мне ни уклониться от обязанностей пастыря, ни нарушить службу Господу в каком-либо из пунктов, предписанных слугам Божьим матерью нашей Церковью.

– Вот и хорошо, – молвил король. – Теперь я заткну рот епископу, который уже потирает руки, мечтая объявить моих рыцарей и дам безбожниками. Воистину, Можер, своими деяниями ты доставляешь радость королю.

– Всегда готов служить вашему величеству, – приложил руку к груди нормандец.

– Тебе отведут покои близ комнат герцогини, и отныне ты будешь находиться под присмотром бдительного ока святой Церкви, как и хотел. Вы готовы тотчас же поселиться в королевском дворце, святой отец, – спросил Гуго у монаха, – или вам

нужно для этого какое-то время?

– Мне необходимо перенести свои носильные вещи. Я странствующий монах родом из Пуасси, хожу по городам, проповедую слово Божье, отпускаю грехи, читаю молитвы. Ныне я остановился в доме у каноника, близ церкви Святого Петра.

Гуго хлопнул в ладоши. Вошел воин.

– Капитана личной охраны ко мне!

Тот немедля явился. В коридоре дежурили солдаты, кабинет их начальника был здесь же, рядом с королевским.

– Ламбер, поручаю тебе святого отца. Жить он будет близ покоев королевы. Проводи его куда покажет и возвращайтесь обратно.

Ламбер кивнул, и они ушли. Вслед за ними вышли Генрих с Можером.

– Неплохо, черт возьми, жить под крылышком святой церкви, – сказал брат короля, когда они, миновав приемную, стали спускаться по лестнице. – Теперь вы будете защищать друг друга: монах тебя – Божьим словом, ты его – своим мечом. Клянусь, нет союза благостнее, ибо он – основа мироздания.

Выйдя на освещенную из окна площадку, они остановились. Вправо уходил коридор шириной в пять римских локтей[3 - Римский локоть – 67 см.]. Генрих указал на него, увлекая спутника за собой.

– Здесь, как в замке: эта башня – донжон, всё остальное – вокруг нее. Этим коридором мы попадем во дворец – место, где собирается двор и где покои королевы. Там же залы для танцев, ассамблей, театральных представлений и античные галереи для прогулок…

Вдруг герцог замолчал: там, откуда они удалялись, послышался какой-то шум. Он становился все явственней, и наконец можно было понять, что идут люди. Степенно, не торопясь. Перемежая звук шагов, кто-то постукивал посохом об пол, что наводило на размышления.

– Не иначе – епископ! – прошептал Генрих и скрылся в нише, за ним Можер. – Поглядим, отсюда нам хорошо видно.

Шаги приближались. Было слышно: шли двое. Показался первый; на нем лиловая фелонь с обшивкой внизу из драгоценных камней, на голове митра, в руке жезл с рукоятью в виде двух собачьих голов, повернутых в разные стороны.

– Его преосвященство собственной персоной, – негромко проговорил Генрих. – Идет жаловаться, черт бы его побрал. А за ним – узнаешь? Твой старый знакомый.

Действительно, вслед за епископом показался хромающий викарий.

– Мне придется вернуться, – снова сказал Генрих. – Сейчас святой отец насядет на Гуго, брату нужна будет поддержка. – И прибавил немного погодя: – Однако скор же на ногу дядя, видно, племянник быстро пришел в себя.

– Может, пойти, отобрать у епископа посох, да и огреть им его по голове, чтобы больше не поднялся? – предложил Можер.

Герцог усмехнулся, поглядел в ту сторону, где уже затихали шаги.

– Возможно, это и было бы самым лучшим, друг мой, но не в королевском дворце. Однако идем скорее, я покажу твою комнату и тотчас вернусь.

Они торопливо миновали коридор и вышли в галерею, нетронутую со времен владычества римлян – с колоннами и оконными проемами в три полукружия каждый.

Едва их увидев, к ним устремились со всех сторон придворные.

– Обычная история, – остановился герцог, – как в Лане. Только здесь двор побольше. Теперь нам проходу не дадут. Но чему удивляться, коли у нас такой гость!

– Скорее расскажите нам новости, Можер! – сразу же загалдели фрейлины, обступая обоих мужчин. – Говорят, норманны вошли в Париж.

– Вошел один я, – объявил Можер. – Других норманнов ни впереди, ни позади себя я не видел, клянусь честью.

– Значит, новость лжива и на нас попросту нагнали страху?

– Уверяю вас, так и было. Увидев меня, горожане решили, будто я привел с собой войско, и забили тревогу. Им не мешало бы при этом взглянуть на реку, свободную от судов. Викинги, как известно, предпочитают передвигаться по воде.

– Но как парижанам удалось узнать, кто вы? Не стали же они интересоваться вашей родословной?

– О, это весьма забавная история, она приключилась со мной на одной из здешних улиц.

– Вы нам расскажете ее, Можер? Мы непременно хотим услышать.

– Конечно, черт побери! Однако вам придется подождать, я ведь еще даже не осмотрелся и пришел, чтобы повидаться с матерью.

– А почему вас так долго не было? Мы скучали без вас, – безумолчно трещали дамы.

– Попробуем простить графа, ведь у него была уважительная причина, – кольнула нормандца карими глазами Альбурда. – Надо полагать, граф Нормандский приехал один, избежав при этом взаимных обязательств?

Можер хотел ответить, но ему не дали и рта раскрыть.

– Какое счастье, что у нас гостит герцогиня Гуннора, – обворожительно улыбнулась Магелона. – Как хотите, Можер, но мы ее теперь не отпустим.

– Ах, в самом деле, считаю долгом доказать ее светлости, что французский двор ничуть не хуже нормандского, – и Арсинда, вдова виконта де Тюренн, слегка ущипнула нормандца за локоть.

– Прекрасно, милочка, – одарила ее насмешливым взглядом Гизоберга, – эту работу мы предоставим вам, а сами займемся другой: постараемся убедить в этом же ее сына.

Фрейлины рассмеялись. Маникор, барон де Мэн, с улыбкой взял нормандца за руку:

– Не суди наших дам слишком строго, Можер. У них мало развлечений, ты их должен понять. Всякое новое лицо при дворе для них целое событие.

– Ох, и доберусь я до вас, – нарочито грозно сдвинул брови Можер, потом добавил, уже мягче: – Мои прелестницы.

– Когда же? – тотчас устремились на него любопытные взгляды.

– Вот только повидаю герцогиню.

– Она так ждет вас, постоянно спрашивает, а мы лишь пожимаем плечами в ответ. Сейчас она у себя.

– Я думаю, мать покажет твои апартаменты, – опустив руку на плечо нормандцу, сказал герцог и, развернувшись, ушел.

Маникор провел Можера в зал – огромный, прямоугольный, с шестнадцатью витыми мраморными колоннами, подпирающими резными капителями концы дуг сводчатого потолка. Напротив двухстворчатых дверей, через которые они вошли, – четыре больших окна с цветными стеклами, дугообразные поверху. С обоих торцов зала – двери в комнаты.

Барон подвел нормандца к одной из них и, попрощавшись, ушел.

За дверью слышалось пение, кто-то играл на лире. Едва Можер вошел, певица умолкла, инструмент замолчал. Гуннора, сидя вполоборота к двери, повернула голову.

– Можер! Вот и ты, сын мой.

Нормандец подошел; упав на колено, склонился над рукой матери.

– Я уже думала, что уеду, не повидав тебя.

– Разве мог я так поступить, матушка? Вы ведь знаете, что ближе вас и отца у меня никого нет.

– Ты научился вежливости у франков, коли стал говорить на «вы».

– Мало того, теперь я целую дамам пальчики.

Герцогиня рассмеялась.

– Как тебе в Париже? Знаешь, только что пронесся слух, будто в город ворвался сам Хрольф-Пешеход верхом на коне и ведя за собой войско норманнов. Дворец переполошился, все высыпали на стены, но, как и следовало ожидать, врагов никто не увидел. Да и откуда им взяться, если нормандская герцогиня гостит в Париже у короля?

– Они приняли меня за моего славного предка, – усмехнулся Можер. – Поистине, у страха глаза велики. У них живы в памяти истории о былых нашествиях норманнов.

– О ком ты?

– О парижанах, конечно.

– Значит, едва ты появился, как уже что-то натворил, и горожане со страху приняли тебя за Хрольфа? Ах, сынок, тебе не умереть от скромности. Почему бы спокойно и без шума не проехать по улицам города, никого не задевая? Так нет же, обязательно надо во

что-нибудь вмешаться. Ну, расскажи, что с тобой приключилось?

В это время вошла королева Адельгейда. Нормандец приветствовал ее легким поклоном. Герцогиня приподнялась было, но королева жестом вновь усадила ее и сама уселась рядом.

– Играйте что-нибудь, но не надо петь, – приказала она трем девицам, которых Гуннора привезла из Нормандии. И зазвучала легкая, ненавязчивая мелодия.

– Я рада тебя видеть, племянник, – улыбнулась Адельгейда. – Однако не все готовы разделить со мной эту радость. Парижский епископ требует наказать вашего сына, мадам.

– Наказать?.. Моего мальчика?.. – высоко вскинула брови герцогиня. – Но за что?

– Право, какая-то нелепая история. Я зашла к королю поговорить о Роберте и поняла только, что Можер чуть не убил викария, племянника епископа. Тот чудом остался жив, правда, стал хромать и кашлять, да еще время от времени потирает ушибленное плечо.

Гуннора всплеснула руками:

– Святой Боже! Чем же тебе помешал викарий? Неужели нельзя было проехать мимо, не трогая особу племянника епископа?

– А зачем он обижает безвинных? Жаль, что это был не епископ, я заставил бы его сожрать собственную митру. Но, воображаю, как не понравилось бы это Роберту; говорят, он стал чересчур благочестив. Кстати, ваше величество, я почему-то нигде его не встретил. Уж не заболел ли часом ваш сын?

– Ты прав, Можер, – вздохнув, ответила королева. – Роберт и в самом деле стал не в меру набожным. Король мечтает видеть в нем преемника, будущего правителя государства, но, глядя на сына, лишь хмурит лоб. Вот и сейчас, вместо того, чтобы быть рядом с отцом и постигать науку управления государством, он пропадает в каком-нибудь монастыре у монахов.

– Если их недостаточно, то я привел еще одного.

– Монаха? Где ты его взял?

– Нашел.

– Очень мило! Он что же, валялся на улице?

– Нет, был привязан к столбу. Мне это не понравилось, и я решил освободить его.

– Кто же его привязал?

– Нечистая сила. Она давно за ним охотилась: монах был слишком набожен и часто изгонял бесов.

– Сын мой, ты совершил поступок, угодный Господу, – сказала мать.

– Да, если не считать того, что при этом я поссорился с дьяволом, с которым прежде жил в ладах, – ответил сын.

– Ничего не понимаю. С каким дьяволом? О чем ты?

– А я, кажется, поняла, – улыбнулась королева. – Под нечистой силой ты, Можер, имел в виду племянника епископа?

– Ваше величество необычайно догадливы, – с любезной улыбкой ответил нормандец.

– Можер, немедленно расскажи нам всё, – строго потребовала герцогиня.

– Мы должны знать, как нам действовать, если дело зайдет слишком далеко, – добавила королева и махнула рукой юным музыкантшам, которые тотчас упорхнули.

Спустя некоторое время Можер снова вышел в галерею, рассчитывая увидеть монаха, но вместо этого был окружен придворными. Они стали наперебой сообщать ему новости, а потом слушали его рассказы о нормандском дворе.

Герцогиня, которая вышла из покоев немного погодя, увидела Можера в окружении придворных и стала терпеливо ожидать, когда они его отпустят. Ей хотелось поболтать с сыном наедине. Общение с ним она называла мгновениями материнского счастья. Ее старший сын Ричард был сдержан, покладист; она, разумеется, любила и его, но всегда восхищалась милым сердцу Можером. Его бунтарский дух почему-то вызывал у нее восторг, хотя и не всегда доставлял удовольствие. Ричард, конечно, почитал ее, но редко называл матерью; младший же беззаветно любил, она видела это, и всегда с радостью целовал ее и преклонял перед ней колена, но не в надежде что-то выпросить или перетянуть на свою сторону, а просто из любви, благоговения перед матерью. Ее материнское сердце млело от радости за сына-великана, и она, прекрасно зная, что он порою груб с женщинами, резок с мужчинами и временами непослушен ей, всегда всё ему прощала, припоминая, что таков и его отец.

Теперь она, стоя у одной из пилястр[4 - Пилястра – колонна, одной стороной вделанная в стену.] на выходе из зала, с умилением глядела на сына со спины и думала, что болтовня придворных на этом не закончится. Сейчас он отправится с ними в обеденный зал, а потом они утащат его шататься по городу. Поэтому она, выйдя из своего укрытия, с улыбкой направилась к сыну и, окинув взглядом притихших придворных, взяла его за руку. Можер обернулся, увидел мать и тотчас припал поцелуем к ее другой руке.

– Пойдем, – сказала Гуннора, увлекая его за собой вдоль галереи, – надо же и матери уделить немного времени. Нам никогда не удается побыть вдвоем. – Немного погодя она прибавила: – Меня радует, сын мой, что люди тебя любят.

– Но и я их люблю. Человек – недурное создание, если не глуп и не спесив.

– Догадываюсь, ты о церковниках.

– Матушка, вы же знаете, я всегда испытывал к людям этого сорта нечто вроде презрения.

– А как же монах? Тот, которого ты привел?

– О, это примечательная личность. Он скорее похож на человека, нежели на осла, коли уж разговор зашел о духовенстве. Он внимательно прочел Библию и имеет собственное суждение как о нелепостях, которыми она пестрит, так и о тех, которые ее писали.

– И ты согласен с ним?

– Да, – не моргнув глазом, твердо ответил Можер. – Монах на многое открыл мне глаза.

– Но я тоже читала Священное Писание и, признаюсь, не пойму, что могло вызвать в нем недовольство?

– Это потому, матушка, что вы пробегали строки глазами, а не умом. Он увидел изначальное уродство Церкви, затем ее нравственное падение. Ведь о чем она заботится, прежде всего? Не о пастве, а об усилении папской власти и обособлении от мирян. Отсюда корни ее вражды к человеку, взращенные Священным Писанием, которое учит способам обогащения за счет ближнего.

– Так сказал тебе монах?

– Да, по дороге к дворцу. Он назвал себя… сейчас вспомню… иконоборцем! Говорит, какого черта заставляют людей молиться на эти картинки и кланяться им? Если уж человеку невмоготу пообщаться с Богом, пусть возденет руки к небу и воззовет к нему, чем таращиться на разукрашенных уродцев в позолоченных рамках.

– В этом сказываются германские корни франков. Прежде, до христианства, они так и молились своим богам. Теперь на тех, кто молится на иконы, смотрят как на язычников.

– Этот монах, его зовут брат Рено, никому не молится и никого не признает. Говорит, едва прочел Библию, проклял тот день, когда вступил в братство.

– Чем же так отвратила его эта священная книга от служения Господу, от каждодневных молитв?

– Тем, что она, по его словам, вовсе не Священное Писание, а сборник нелепых, выдуманных евреями легенд, своего рода пособие для начинающих мошенников, предателей и убийц. И сочинили ее обманщики и плуты.

– Святые небеса! – подняла руки к груди герцогиня. – Да ведь этак он прослывет безбожником, совратит и тебя.

– Среди франков многие не верят в Бога, половина норманнов вообще его не признает! Они считают это сказками. Я с ними заодно и уверен в своей правоте. Монах лишь укрепил меня в этом. Он умен, не чета богословам и прочей церковной братии, я собираюсь поучиться у него.

– Можер, сын мой, оставь ты это; чует мое сердце, этот монах доведет тебя до греха.

– Я предпочитаю беседовать с честным человеком, который говорит правду, смело глядя в глаза, нежели с шарлатаном, который врет на

каждом шагу, стыдливо пряча при этом взгляд.

– Кого ты называешь шарлатанами?

– Духовенство. И это еще мягко сказано.

– Но почему? Можешь объяснить?

– Потому что оно обманывает народ. Весь этот бред о каре небесной, угрозы муками ада, отлучением от Церкви – не что иное, как способ запугать человека, одурачить его и привести, таким образом, к слепому повиновению. Отсюда и доходы церкви, этим кормятся ее представители. Как вы думаете, почему они не выбрали Карла Лотарингского? Я говорю «они», потому что ясно, откуда дует ветер. Этим я даю подсказку.

– Архиепископ обвинял его в браке с неровней, – не задумываясь, ответила герцогиня. – Знать не могла этого простить.

– Я тоже вначале так подумал и поделился своими соображениями с монахом. Знаете, что он мне сказал?

– Догадываюсь, что-то в адрес церкви.

– Верно, ибо она – источник всех зол. Ей невыгоден был Карл. Он не строил храмов, не имел земель, от него не ждали щедрых пожертвований во славу Господа. Другое дело – Гуго; здесь у святых отцов рот до ушей, ведь он их почитает, благоволит, одаривает монастыри землями и золотом. Чем не подходящий монарх? Так ответил мне брат Рено, матушка, и, честное слово, я не вижу причин не верить этому.

– Замолчи, Можер, мало тебе церкви, теперь взялся за короля. Если бы ты знал, как ранишь этим мое сердце.

– Я очищаю его, ведь оно должно дышать свободой, а не гнетом, видеть свет, а не слепнуть во тьме, к чему и стремятся святые отцы. Люди слабы духом и не хотят думать. Этим и пользуется духовенство, держа паству в темноте и послушании. Но сильный духом, умный человек всегда возьмет верх над мракобесием и не поверит ни сказкам, ни чудесам, ни мощам мифических святых, которые при ближайшем рассмотрении оказываются обыкновенными жуликами. Их махинации – это то, что одобрено самим Господом, диктуется волей небес. Нынешние церковники, курящие фимиам своим предшественникам, – те же мошенники.

– Но ведь этим самым ты выступаешь против христианства, потрясаешь его основы! – пыталась возразить герцогиня. – Это ли не грех? Ведь христианство – основа мироздания, как можешь ты хулить его?

– Я и не собираюсь, пока только готовлюсь. И монах мне в этом поможет. Что касается основы мироздания, матушка, то, на мой взгляд, это сама природа. Это ей человек обязан своим существованием, а не мифическому богу древних евреев.

Гуннора в страхе глядела на сына.

– Кто тебе это сказал?

– Лукреций Карр! В библиотеке у Лотаря, в Лане, нашел я эту книгу, правда, не успел еще прочесть до конца. Этот философ опирается на учение Эпикура, а тот отрицал божественное вмешательство в жизнь человека. Мало того, он вообще не верил в существование богов, говоря, что человек просто придумал их, не зная, как объяснить молнию, град или засуху, одним словом то, что происходит. И тогда я задумался, а не выдуман ли и этот бог, христианский? Старые-то боги уж надоели, вот и придумали папство, религию, церковь и так далее. Огромный институт управления народами! Крути, как хочешь, ссылаясь на волю бога, его промысел. Недурная работенка, верно?

– И этому всему тебя научил монах? – в ужасе спросила герцогиня.

– Ну что вы, матушка, у нас и времени-то не было. Но теперь его будет много. Ах, Рено, ведь как говорит – заслушаться можно! Мне с ним интересно, клянусь кольчугой Роллона! Он смел, раз критикует Церковь, а я таких люблю. Я слышал, многие недовольны папством, но пока открыто никто не возмущается, и лишь он набрался храбрости и плюнул гидре в лицо, которое я назвал бы мерзкой харей.

Герцогиня тяжело вздохнула.

– Боже мой!.. Можер, мальчик мой, ты становишься еретиком, а это опасный путь. Тебя станет преследовать Церковь, могут даже подвергнуть отлучению!..

– Я никого не боюсь, а на это мне просто наплевать! Очередная их хитроумная штучка. Не пойму, как можно ослепить столько людей! Но я еще доберусь до правды.

– Ах, Можер, – качала головой герцогиня, с укоризной глядя на сына, – что ты наделал? Кого ты привел?

– Умного человека, матушка, среди сборища олухов. О, я еще многому у него научусь и никому не дам его в обиду.

– Боюсь, своими высказываниями ты навлечешь на себя гнев Церкви и сильных мира сего. Тебя станут бояться, от тебя начнут шарахаться, как от зачумленного, быть может, даже проклянут!.. Брось ты все это, будь как все, не выделяйся, иначе не миновать беды.

– Не волнуйтесь, матушка, – улыбнулся Можер, целуя руку матери, – монах умеет надевать маску лицемерия, этому он обучился в монастыре. Я буду действовать так же, а там посмотрим… Однако, черт возьми, не пора ли обедать? Клянусь тиарой папы Римского, я голоден, как Исав.

Глава 4

Откровения Рено-богослова

Каждый день в королевском дворце изнывающие от безделья придворные устраивали развлечения – игры, танцы, борьбу, состязания на копьях, мечах, конные прогулки. Предпочтение отдавалось играм. Мужчины любили посидеть за шахматами, женщины играли в «исповедника» и в «святого Куаня». Этим вечером, обрадованные появлением двух новых лиц, дамы тотчас увлекли Можера и монаха в свой кружок. Рено попытался выразить несогласие, указывая на свой священный сан, но его никто не стал слушать.

– Снимайте рясу, ваше преподобие, да облачайтесь в мирское и выходите к нам играть.

– Играть?.. – растерялся Рено. – Но я священнослужитель, мой долг противостоять миру, служить его живым отрицанием. Монашество являет собою на земле прообраз божественного общежития, и я…

Но фрейлины не дали ему договорить.

– Господин монах, вы где изволите находиться: в королевском дворце или монастыре Святого Фомы? – наперебой затрещали они, протягивая руки к его рясе. – Ах, все-таки во дворце? Тогда знайте, вам придется общаться с женщинами.

– Но мне надлежит жить по уставу, я давал обет, я должен нести слово Божье…

– К черту ваш обет! Считайте, что вы его не давали и никому ничего не должны. В надлежащее время мы обратимся к вам за помощью и советом как к духовному лицу, а сейчас вы наш пленник. И не вздумайте возражать, сеньор монах, пока нам не пришла охота сорвать с вас монашеские одеяния, коли вы не хотите сделать этого сами. А заодно мы посмотрим, удалось ли вам за время ваших бдений умертвить свою плоть или от нее еще что-то осталось.

И дамы дружно рассмеялись. Рено смутился и бросил полный отчаяния взгляд на Можера. Тот в ответ лишь захохотал. Монах снова поглядел на дам, увидел их веселые, открытые, смеющиеся лица… и не выдержал: сначала улыбнулся, потом рассмеялся, наконец вместе со всеми закатился хохотом.

Дамы, дружно зарукоплескав, тут же закричали:

– Победа! Рубикон пройден! Монах смеется с нами! Теперь он наш! Как вас зовут, святой отец? Рено? Отлично! Но почему «отец»? Отныне ты наш брат, Рено, и мы принимаем тебя в свою компанию! Согласен?

Монах поглядел на своего спасителя. Тот в ответ пожал плечами: что, мол, поделаешь, брат, тут и в самом деле не монастырь.

И Рено, по примеру Можера приподняв плечи, развел руками.

– Превосходно! – воскликнула Магелона и тотчас предложила: – Каламбур! Каламбур! Экспромт! Кто первый, тот и святой Куань!

Шустрая и острая на словцо Беатриса де Бомон опередила всех:

Белым днем вы наш аббат,

Ну а вечером – наш брат!

Стих оказался настолько удачным, что Беатриса

единогласно была выбрана «святым Куанем», который пробовал рассмешить того, кто подносит ему какой-либо дар. Если ему это удавалось, то коленопреклоненный даритель должен был выполнить любое задание святого, скажем, пройти, не отклоняясь, строго по линии или, отвернувшись, узнать подавшего голос за его спиной. В случае ошибки Куаню вновь подносился дар. Если задание было выполнено, испытуемый сам становился «святым Куанем».

Была и другая игра – в «исповедника». Одна из дам в этой роли выслушивала имена любовников двенадцати других дам, которые подходили к ней на исповедь. Чье имя повторялось больше других, должен был стать любовником «исповедника» на эту ночь. Если все имена были разными, дама, как правило, выбирала седьмого по счету, но иногда могла выбрать пятого или третьего, по своему усмотрению. Важно, чтобы число было нечетным. После этого своего любовника она вверяла на эту ночь той, чей номер взяла. Если же верх брало несколько раз повторяющееся имя, то дама, играющая роль исповедника, отдавала своего любовника всем тем, которых она лишила радостей любви на эту ночь.

Довольно часто в роли «исповедника» выступал один из придворных. В этом случае он имел право обладать той из грешниц, которая первая повторила чье-то имя. Но лишь на одну ночь.

Такими были лишь немногие из игр, которыми развлекались франки при парижском дворе. Однако не только молоденькие фрейлины и юные графы и виконты забавлялись подобным образом. Принимали в этом участие порою и замужние женщины наряду с женатыми мужчинами. Первые возвращались домой поздно ночью, сетуя на задержавших их подруг, вторые приходили лишь под утро, ругая на чем свет стоит короля, с которым всю ночь пришлось пить вино и играть в кости.

Так получилось и с Можером. Когда он уже выбрал любовницу на эту ночь и подумывал, не следует ли закрепить это право, то услышал сбоку воркующий голосок:

– Сейчас станут играть в «короля, который не правит». Ах, мне кажется это утомительным. Не правда ли, Можер?

Нормандец повернулся. Изабелла де Шан-Дивер! Так он и подумал и тут же припомнил ее невзрачного, маленького мужа. Тот вечно ворчал, что ему не довезли песка для стекла, и он вновь понесет – святой боже, в который уже раз! – убытки. Вздыхая в унисон мужниным причитаниям и уже не пытаясь даже вспомнить последнюю атаку собственного супруга, давно канувшую в Лету, томимая страстями, забытая жена мчалась во дворец в поисках утешителя ее мятущейся души.

Изабелла уже знала о выборе нормандца, и это только подзадоривало ее. Можеру стоило лишь увидеть ее глаза, как он догадался обо всем. Так было уже не раз, но в Лане. Теперь она дома.

– Есть и другие игры, где не следует попусту тратить время, – улыбнулся он Изабелле.

– Тем более, что игроки давно уже знают друг друга, и им ни к чему ждать случая, который сам идет к ним в руки.

– Но куда, Изабо? – Можер выразительно поднял бровь. – Здесь не Лан, сам черт не разберется в этих катакомбах, я – тем более.

– Иди за мной, я все уже продумала. Только не сразу, милый…

Можер успел еще обернуться, чтобы поглядеть, чем занят монах. И увидел его чуть ли не в объятиях красавицы Беатрисы. Оба давно вышли из игры и стояли близ пилястры, скрытые ею от любопытных взоров.

– Свершилось! – покрутил ус нормандец. – Это ему не псалмы читать во славу Господа и всех святых. Здесь придется потрудиться.

И, рассмеявшись, отправился вслед за Изабеллой…

Утром, пробудившись ото сна, Можер сладко потянулся и увидел Рено. Тот сидел за столом и лениво жевал крылышко цыпленка, запивая вином.

– Рено! – вскричал нормандец. – Ты с ума сошел! Разве нынче скоромный день? Ведь сегодня пятница! Какого черта ты жуешь мясо? Или забыл, что ты монах?

– Спешу доложить вашей светлости, что я уже не монах, – невесело усмехнулся Рено. – В объятиях моей Цирцеи померкли воспоминания о беззаботной жизни в монастыре и выветрились из головы молитвы во славу Господа. Что касается обета целомудрия, то он стремительно стал улетучиваться, едва я сменил рясу монаха на мирское, а его остатки выпорхнули из моих кальцонов[5 - Кальцони – разъемные широкие штаны-чулки до колен и длиннее.] этой ночью.

Можер от души расхохотался.

– Тебе следует поберечь силы, приятель. Французский двор не прощает слабостей. Обнаружив этот изъян, фрейлины решат, что им не подойдет такой преподобный отец и пожалуются королю.

И нормандец снова рассмеялся.

– Как ты узнал, что я чуть жив? – крылышко цыпленка замерло в руках Рено. – Неужто сказали?

– Да ведь на тебе лица нет! Не удивлюсь, если ты скажешь, что почти не спал.

– Твоя правда, граф, – вздохнул монах и уставился на крылышко. – Ах, как это тяжело.

– Ничего, это с непривычки, – подмигнул ему Можер, умываясь и начиная одеваться. – В будущем научишься соразмерять свои силы и не забывать об отдыхе.

– В будущем?

– Я не оговорился. Сегодня же Беатриса раззвонит о твоей великой победе, и вся стая помчится к королю с докладом о том, как они рады иметь в своем дворце такого умного и благочестивого преподобного отца. Но позволь, ты еще не ложился?

– Я уже встал.

– Так рано? Какого черта?

– Это привычка. Монахи рано ложатся спать и встают в предрассветных сумерках.

– Здесь так не годится, ты должен это усвоить. В этом мире свои законы. Люди богохульствуют, ругаются, кому-то вообще начхать на веру. Нет четкой организации и твердого воздействия на умы в связи с религией. Тебе не стоит этому удивляться и пытаться что-то перестроить: заслужишь ненависть и гнев короля. Понятно? Что скажешь на это?

– Время подлинной и всеобщей веры еще не наступило, – поразмыслив, ответил Рено. – Ныне существуют лишь верования, древние суеверия и пророчества, основанные на поверхностном представлении о мироздании. Рассуждая с точки зрения духовного лица, скажу, что нынче людям присуща не глубокая, истинная вера, а всего лишь набожность, не проливающая божественного света на душу. Отсюда, как ты правильно заметил, граф, произрастают ругательства мирян в храмах, их невнимание и равнодушие к службам, богохульство. И они не видят в этом ничего дурного, ибо христианство еще слабо, нет в нем силы, чтобы заставить каждого благоговейно воздеть руки к небесам при одном упоминании о Боге или его деяниях. Не каждый молится, соблюдает посты, и не все ходят в храм. Грех говорить мне, как монаху, о сыновьях Пророка, людях с нечистой, отравленной, противной христианству верой, но их богослужения основаны на фанатичном поклонении своему богу. В связи с этим сарацин отличает упорядочивание религиозных обрядов, их обязательность и чистота в рядах священнослужителей и мирян.

– Плевать мне на их веру! – воскликнул Можер. – Мусульмане – нечистые создания, от них воняет, они должны быть уничтожены, дабы не пачкать землю своим присутствием на ней!

– Меня, как и всякого христианина, а тем более служителя церкви, радует твоя вражда к сарацинам. И все же, что вызывает у тебя ненависть к ним помимо их религии?

– То, что они смуглые и наглые, говорят между собой на обезьяньем языке! Слушая их, поражаешься: как это они понимают друг друга! Человек не может так говорить, это язык дикарей! Наконец, эти враги христианства воюют против моего народа! Этого достаточно для

того, чтобы я их ненавидел и убивал, как бешеных собак!

– Да услышит тебя святая церковь, граф. Даст бог, настанет время – и папа даст клич христианам: в поход на неверных! Вот тогда и придет твой черед, сын Ричарда, рубить головы нечестивцам. Но знай, и я пойду с тобой, ибо также ненавижу мусульман. К тому же я неплохо владею мечом: устав бенедиктинцев обязывает монахов упражняться в военном деле, дабы защитить себя, а в своем лице слугу Господа.

– Ты говоришь, как заправский монах, – заметил Можер. – У креста ты был другим. Нынче вновь уверовал в то, что хулил?

– Нельзя уверовать в то, во что поверить невозможно.

– Ага, – потер руки нормандец, – а я уж было подумал, что ты отступил. Мне припомнился Ной с его ковчегом. Полагаешь, это вымысел?

– Я убедился в этом, припомнив древнегреческий миф о Девкалионе. Та же история. Евреи не могли придумать ничего умнее, как попросту списать ее у греков, только изменив имена. Там – Девкалион, здесь – Ной; там – Парнас, здесь – Арарат. Лишь недалекий умом поверит в эту басню. Кстати, любопытный эпизод есть в этой истории, я, помню, хохотал до упаду: бедняга Ной, оказывается, целых пятьсот лет воздерживался от половых сношений и не целовал собственную жену. Церковники всячески умалчивают этот факт, потому и не хотят, чтобы об этом читали, ибо в Бытие сказано: «Ною было пятьсот лет, и родил Ной трех сынов: Сима, Хама и Иафета». Может, ты сомневаешься в летоисчислении того времени, о котором идет речь?

– В самом деле, Рено, быть может, в те времена один год считался, скажем, за один нынешний месяц?

– Ничуть не бывало. Я произвел вычисления и установил, что в Библии год равен двенадцати месяцам, как и теперь.

– Здорово! – воскликнул Можер, грохнув рукой по столу. – Даже не верится. Но там есть еще Вавилонская башня. Ее, надеюсь, не выдумали?

– Как можно рассуждать об этом, если бокал пуст? – резонно возразил монах, демонстративно поднимая пустой кубок. – Впрочем, я начинаю забывать о своей земной стезе, еще начну плести неведомо что.

– Да разве опьянеешь с одного бокала?

– А разве остановишься на одном? Вот тебе можно, граф; сдается мне, ты и с кувшина не потеряешь голову.

– Его нам и принесут!

Можер открыл дверь. Близ зала сновала туда-сюда прислуга.

– Эй! – крикнул нормандец.

На зов тотчас прибежал один из слуг.

– Кувшин вина и курицу в покои графа Можера, да поживее!

Слуга поклонился и исчез.

– Так что с башней, Рено? Никто и никогда о ней не упоминал, лишь после Библии заговорили. Похоже, и это – всего лишь сказка?

– Ты читал Гомера, граф?

– В монастырской школе мне доводилось читать обе поэмы.

– Тогда, наверное, ты помнишь, что там и намека нет на Бога и его создания. Но если бы всё, о чем написано в Библии, было на самом деле, то уж о башне Гомер наверняка бы упомянул. Однако об этом – ни слова. Да и сам посуди, как могло бесследно исчезнуть такое громадное сооружение, стоящее, надо думать, на внушительном постаменте? Одним словом, миф, ничего больше.

– Там есть еще про соляной столп, в который обратилась жена Лота…

– Когда римляне пришли в Палестину, они не видели там никакого столпа по той простой причине, что его там не было. Я читал Страбона; ни слова ни о каком столпе, хотя он подробно описывал ту же Палестину. Божественный голубь от души посмеялся над Моисеем, писавшим эти выдумки под его диктовку. А Бог? Ведь он клялся не истреблять людей и не повторять Потопа, а сам заменил его огнем. Кто же он после этого, если не обыкновенный лгун?

– И вправду, – согласился Можер. – Это о Содоме и Гоморре. Я читал об этом, но, признаюсь, мало что понял.

– В сказках и не надо ничего понимать. Сказано верь, значит, верь, все-таки Святой Дух диктовал. Он же поощряет, прямо-таки возводит в ранг святости кровосмешение, ибо вошла в пещеру к Лоту старшая дочь его и переспала с ним, а потом и младшая. С благословения Божьего.

– В Библии нет этого, – попробовал возразить Можер.

– Все неудобные места церковники вымарывают из Священного Писания, именно в таком виде Библия доходит до людей. Кстати, Сарра, жена Авраама, по Библии – его родная сестра. Не правда ли, граф, воистину божественно и назидательно Священное Писание, где примеры для подражания один гнуснее другого? И всему этому покровительствует сам Бог! А если припомнить, как наш праотец торговал собственной женой и обогатился за счет этого? Как выгнал служанку, родившую ему сына? Как с помощью всего трехсот восемнадцати слуг разбил армии четырех царей, взявших в плен его племянника Лота? Честное слово, так и хочется воскликнуть: где же тут пример божественного благочестия, это ли и есть заветы добра и нравственности, коим учит Библия? Нет, граф, по зрелом размышлении скажу тебе так: неисчислимые беды несет человечеству Священное Писание. Начитаются люди, наслушаются его из уст святых отцов, и начнут избивать, а потом убивать друг друга. Вот ты говорил, король собирается помочь Борелю Барселонскому в борьбе против мусульман. Попомни, сейчас христиане лишь помогают единоверцам, выручая их из беды, а потом организованно пойдут войной на сарацин. Но это можно лишь приветствовать, страшнее другое: настанет время, когда христиане начнут уничтожать друг друга из-за одного неверно истолкованного кем-то слова в Библии, из-за того, что кто-то понял какую-то строку не так. Но наступит это время не скоро.

– Когда же? После конца света, который прочат через десяток с лишним лет?

– Пустая болтовня! Никакого конца, никакого пришествия – ничего этого не будет. Церкви выгодно нагнать побольше страха, еще сильнее задурманить людям головы, призывая их «спасаться». Ты умный человек, граф, и должен понимать, что раз не существует никакого бога, то не стоит ждать ни чуда, ни конца. Что же касается войны народов, о которой я говорил, то наступит она в то время, когда люди станут грамотными и, пошевелив мозгами, выступят против Церкви, отвергая фальшь. И именно Церковь даст сигнал к избиению неугодных ей, тех, кто подрывает ее устои, кто грозится свалить колосса, который держит людей в страхе и невежестве.

– Кого же это? – с любопытством спросил нормандец.

– Таких же христиан.

– Черт возьми, Рено, да ты способен нагнать страху и не на такого, как я. Однако пока народ туп и молчалив; пройдет не одно десятилетие, прежде чем он научится шевелить мозгами. Мы с тобой возглавили бы толпу, идущую громить дворец папы, не сомневаюсь в этом, а пока побережем наши силы, и лучшее средство к этому – хорошая еда, черт возьми! Ты согласен со мной, ангел божий?

– Воистину, сын мой, – смиренно ответил монах.

– А потом ты расскажешь мне о деяниях Христа. Ведь в Новом Завете, сдается мне, также масса нелепостей?

– Я постараюсь доказать тебе, граф, что там тоже есть над чем посмеяться.

– Отлично! А теперь – завтракать, ибо курица, что нам принесли, пролетела мимо моего желудка, клянусь сапогом Роллона!

Они направились к двери, и тут Можер, остановив Рено и подняв для убедительности палец, напутствовал монаха:

– Пусть мы с тобой и богохульники, но не забывай о своей миссии, ибо ты – святой отец и обязан нести в мир слово Божье!

– Это мой хлеб, грех забывать об этом.

– Ну а вечером, а тем более ночью – долой рясу пред телами прекрасных фей!

Рено

кивнул.

Глава 5

Первая любовь наследника престола

Вечером королева решила устроить танцы. Перед этим придворные, которым Рено сразу же понравился, стали просить его провести над ними церемонию отпущения грехов от имени церкви и Бога: ни к чему их копить, душа должна с легкостью принимать новые. Король, услышав об этом от монаха, сказал, что тот будет отныне отправлять службы, читать проповеди и заупокойные молитвы, крестить младенцев, а также отпускать грехи мирянам в церкви, рядом с которой часовня; то и другое всего в ста шагах от дворца.

– Проповедуй любовь к людям, равенство и справедливость, – напутствовал Гуго святого отца, – помни, что ты врачеватель и пастырь душ. Я рукополагаю тебя в сан священника с правом ношения парчовой ризы. У тебя будут помощники: причетник, монах и клирик. Они, разумеется, добрые христиане, но ни один из них не сумеет подобающим образом ориентировать паству на небесную жизнь, рассматривая земную лишь как подготовку к спасению души. О тебе я за столь короткое время уже услышал хвалебные отзывы, представь, в большинстве от фрейлин, потому и принял решение поднять твой сан.

– Но, государь, на это имеет право лишь епископ, – напомнил Рено. – Без его санкции я не могу занимать такой пост.

– Я король, миропомазанник Божий, и этим все сказано, – властно заявил Гуго. – Я могу в своих владениях снять одного епископа и назначить другого, имею право дарить или отнимать епархии, и поскольку власть дана мне Богом, никто не вправе осуждать мои действия. И помни, святой отец, выше тебя – приор. Но он остался в твоем монастыре, как и аббат. Приором для тебя буду я. Ты же, как лицо среднего церковного сана, отныне будешь иметь право совершать таинства. Назови все семь.

Рено назвал.

– Сможешь кроме рукоположения совершить все?

– Нас этому учили.

– Ступай. К тебе уже очередь, как мне доложили.

И король улыбнулся.

Так брат Рено сделался священником при дворцовой церкви и в первый же день, облачившись согласно сану, принял исповедь у доброго десятка желающих церковного покаяния.

Танцы начались после ужина. И это было веселее балета, репетицию которого королева перенесла на другой день.

Несмотря на то, что на дворе было еще светло, зал горел свечами в ста канделябрах, развешанных по стенам; в их свете перед публикой выступали бродячие актеры и канатные плясуны, которых королева пригласила во дворец. Их фокусы и акробатические упражнения сопровождались игрой на музыкальных инструментах. Оркестр состоял из виолы, бубна и двойной флейты, кроме того один из гистрионов (так звались актеры) держал в руках ручной орган; правой рукой он перебирал на нем клавиши, а левой раздувал мехи.

После выступления первой группы, состоящей почти из одних мужчин, на сцену зала вышла вторая – из двух женщин. Одеты они одинаково, но с разной расцветкой: на них корсеты с рукавами покроя «раковая шейка», на шее – ожерелья золотое и жемчужное, под корсетами короткие юбки, голову венчает тюрбан – у одной красный, у другой зеленый, на ногах у плясуний – мягкая войлочная обувь. Они исполняли свои танцы, сопровождая их игрой на бубнах и звоном колокольчиков в обручах. Затем под звуки арф, флейт и псалтериев[6 - Псалтерий – античный струнный щипковый инструмент треугольной, иногда квадратной формы (21 струна).] гистрионы исполнили танец с мечами, причем в полном бутафорском вооружении, как того и требовал этот старинный германский пиррический танец.

Выступление труверов[7 - Труверы – в Х – XIV вв. странствующие поэты-певцы в Северной Франции.] решено было отложить на другой день, хотя они и порывались блеснуть талантами. Пока же, одарив гистрионов драгоценностями и одеждой, придворное общество покинуло зал в ожидании, когда для танцев выстелют пол душистыми травами и цветками лаванды с розмарином.

Открыла бал, как и полагалось, королевская чета. Под звуки флейт жонглеров Гуго с Адельгейдой торжественно прошествовали через зал в великолепных королевских одеяниях, сопровождаемые почтительными поклонами и восхищенными взглядами. За ними, держась за руки, прошли парами герцогиня Гуннора Нормандская с Генрихом Бургундским, принцесса Гизела Французская с графом де Понтье, принцесса Эдвига с графом Ренье де Эно, граф Бушар Вандомский с супругой, граф Фулк Анжерский с баронессой Альбурдой де Труа, за ними остальные потомки знатных родов.

Роберт, сын Гуго, герцог Орлеанский, стоял рядом с Рено и, постоянно бросая на него беспокойные взгляды и дергая за рукав, спрашивал:

– Скажите, святой отец, а эти фигляры[8 - Фигляры – в старину: акробаты или фокусники.] в бесстыдных позах, которые были только что, – разве это поощряется монашеским уставом и не противоречит ли божественному промыслу? А танцовщицы? Ведь у них ноги голые, какой стыд! Церковь призывает к возмущению подобной непристойностью, ибо это порочно и подобно греху.

Рено, поглядев на него, нарочито громко вздохнул и возвел очи горе. Усмотрев в этом знак одобрения его благочестия, Роберт продолжал:

– А столь пышные наряды, платья дам и сеньоров, усыпанные драгоценностями, позолотой, жемчугом… а этот вырез на груди у некоторых женщин, их оголенные частично руки до плеч, их слишком плотная одежда, подчеркивающая очертания женского тела, его греховную сущность – разве это не безнравственно, святой отец? Разве не противно это скромному и смиренному христианскому облачению? А Божье слово? Ужели оно не восстает, не осуждает, ведь это не угодно Господу! Истинный христианин должен, увидев это, стыдливо отвести взгляд, как учат этому святые отцы Церкви!..

В это время стали танцевать цепочку, и одна из дам, поймав взгляд монаха, призывно помахала ему рукой. Еще две, маня глазами, тоже позвали его. Согласно кивнув им с улыбкой, Рено повернулся к принцу:

– Привыкайте, ваше высочество, ибо вам предстоит быть королем. Даже испанцы не столь щепетильны в вопросах христианской морали, чего же вы хотите от франков? А теперь я оставляю вас. Вам же советую последовать моему примеру.

И, легко отделившись от колонны, Рено ушел к танцующим. А Роберт, тяжело вздохнув, опустил голову и, уставившись в пол, погрузился в размышления.

После цепочки оркестр заиграл другую мелодию: танец назывался «три на три» и сопровождался звоном колокольцев[9 - Колокольцы – музыкальный инструмент, набор колокольчиков.]. После этого один из гистрионов затянул песню, прославляющую короля Дагобера. Ему аккомпанировала виола. Едва песня кончилась, как загудел хорум[10 - Хорум – духовой инструмент, род волынки.], застучал бубен, тут же вступила флейта, и придворные повели кароле[11 - Кароле – танец у народов Западной Европы наподобие хоровода.], любимую пляску дам.

Можер, порядком утомившись, вышел из круга; постоял, поглядел по сторонам, остановил взгляд на Гуго и направился к нему. Рядом с королем стоял его брат Генрих.

Рено тем временем, забыв, похоже, о своем духовном сане, весело плясал в кругу в обществе дам. Мог бы и поостыть, все же король был здесь. Последний, увидев новоиспеченного священника в таком неподобающем ему амплуа, нахмурился было, но потом, выслушав Можера, махнул рукой.

– Я ручаюсь за неколебимое благочестие монаха, государь, вам не в чем будет его упрекнуть, –

сказал нормандец.

– На его месте неплохо бы оказаться моему сыну, – хмуро ответил Гуго. – Черт знает до чего довели мальчишку эти ежедневные общения с монахами, это чрезмерное благочестие. Разве он был таким? А ведь, погляди-ка на него, Можер, – и ростом не мал, и плечи не девичьи, да и силой бог не обидел. Там, в Лане, ты обучил его борьбе, показал неведомые ему приемы владения мечом, но, обладая силой, он не в ладах с умом. Между тем лишь одно в паре с другим делают настоящего короля. Ему надлежало бы помнить, что он сын монарха, а не епископа.

– В его годы я чаще заглядывался на девиц, нежели упирался глазами в Священное Писание, – вторил ему Генрих. – Гляди, брат, – он кивнул на Роберта, разглядывающего на капители одной из колонн мраморные фигурки из какого-то библейского сюжета, – вместо веселья он занят созерцанием святых. – Затем герцог указал на Рено: – Монах танцует, король молится! Не кажется ли тебе это противоестественным, брат?

– Ты предлагаешь отругать монаха?

– Упаси тебя бог! Я был сегодня в церкви; клянусь распятием, этот малый знает свое дело. Пусть отдохнет, не надо ему мешать. Но как заставить мальчишку последовать его примеру?

– Быть может, подружить их?

– О чем ты, Гуго? И без того Роберт с тех пор, как узнал про монаха, не отходит от него.

– Он ищет в нем духовного наставника, но нам нужно совсем иное. – Король поглядел на Можера: – Сможет твой приятель вразумить моего сына, отвратить его от духовного и привлечь к мирскому? Пойми, мой наследник должен быть королем, а не святошей.

– Боюсь, государь, такой подход к делу совсем выбьет его из колеи. Таким наставником может быть кто угодно, но не монах. Как бы Роберт, узрев в этом богохульство, не побежал жаловаться епископу на нового священника.

– Тогда сам возьмись за это!

– Я уже пробовал, государь, по вашей же просьбе, сблизить Роберта с молоденькими фрейлинами. Помните, это было в Лане? И что же? Ни черта из этого не вышло. Братец уперт, как сто ослов. Едва приблизится к нему одна из них или попробует заговорить, у него тотчас отсыхает язык, и он каменеет, превращаясь в столб. Точь-в-точь как жена Лота. А когда я спрашиваю его, он начинает мямлить о несчастной любви, вспоминает некую девицу, которую любил, но ее отняли у него.

– Не та ли это история с дочерью какого-то бедного дворянина? – спросил Генрих у брата. – Помнится, это было в прошлом году.

– Так вот оно что, – протянул король. – Выходит, всему виной несчастная любовь, которая разбила его сердце, отвратив от всего мирского? Однако он никогда не поделится этим со мной, а следовало бы.

– Мне он тоже ничего не рассказывал, всё только вздыхал, – сказал Можер. – Но что за история такая, государь, не поведаете ли? Узнав обо всем, мы вместе попробуем что-нибудь придумать.

– Как-то на одной из улиц Роберту повстречалась некая девица, одних с ним лет, как выяснилось позже, дочь разорившегося барона. Случилось это так. Они с Робертом выходили из церкви. Не знаю уж, как это вышло, но оба тотчас потеряли голову от любви. Узнав, где живет девчонка, Роберт стал тайком наведываться к ней, случалось, пропадал там целыми днями. А однажды пришел ко мне и заявил, что женится на ней. Я запретил ему даже думать об этом. Кто он? Сын герцога франков! Разве о такой партии для сына мечтал я? К тому же он был еще слишком юн. Так я ему и сказал. Но он и слушать ничего не захотел и, несмотря на мое запрещение, опять ушел к ней. Тогда я позвал к себе отца этой нимфы и разъяснил ему суть вещей, потребовав, чтобы он запретил дочери встречаться с моим сыном. Он пообещал, но, по-видимому, ему льстило такое знакомство. Может быть, он втайне надеялся и на родство. Однако я не мог этого допустить и, когда Роберт вернулся, в наказание за непослушание запретил ему выходить за пределы дворцовой ограды и приставил к нему стражу. Потом добавил, что если я узнаю о том, что он вновь нарушил мой запрет, то отправлю девчонку в монастырь. Это подействовало. Роберт проплакал несколько дней кряду, а потом поутих и замкнулся в себе, перестав с нами общаться. Однако верные слуги донесли мне, что он готовит побег и собирается навсегда исчезнуть из города вместе со своей наядой. Что было делать? Я послал своего человека в дом к этому дворянину, и тот передал ему мой приказ – покинуть город. В противном случае его дочь отдадут в монастырь. Как рассказывали потом, отец начал уже собираться в дорогу, как вдруг обнаружил, что дочь исчезла. Он принялся за поиски, но тут соседка сообщила ему, что его дочь подалась в женский монастырь Нотр-Дам де Шан. Такой один близ Парижа. Пусть там ее и ищет отец, так сказала девица этой соседке.

Я поговорил с Робертом, сказав, что это всего лишь мимолетное юношеское увлечение, которое со временем пройдет, потому что такого добра будет у него в жизни еще много. Но он не пожелал даже слушать меня. С тех пор он стал нелюдим, со мной говорит мало, да и то с неохотой, зато с головой погрузился в религию. Утешения ли он ищет, ответов на мучающие его вопросы, либо жалуется Богу на свою судьбу – кто знает, только неизменными собеседниками его в последнее время стали монахи. Им он и вверил себя полностью, не думая о будущем, а лишь ища утешения в своей несчастной любви. Вот и вся история. Что теперь скажешь, Можер? Генриха не спрашиваю, он в ответ лишь разводит руками. Хочу знать, что думаешь ты.

– Что ж, скажу, коли просите, – простодушно ответил Можер. – И хотя я ни черта не понимаю в любви, но мне жаль Роберта. И девчонку тоже. Ведь они юнцы, и это у них впервые. Разве можно было так, топором, по этой первой любви? Так недолго и загубить юные души, а вместо сына и помощника нажить себе врага.

– Что же, по-твоему, я должен был делать? Поселить папу с дочкой у себя во дворце и спокойно наблюдать, как у девчонки начинает расти живот? А потом вместо дочери соседнего короля женить сына на неровне, поставив, таким образом, под угрозу безопасность границ своей территории и заслужив при этом справедливый укор знатных людей королевства? Пусть так, но на этом бы и прекратил существование род Робертинов, ибо после такого союза не быть уже Роберту герцогом франков, а потом и королем!

– Король прав, – промолвил Генрих, – знать и в самом деле не простила бы такого союза. Сам знаешь, сколь щепетильны герцоги и графы в вопросах родства. Тому пример Карл Лотарингский.

– Что ж, – ответил Можер, – наверное, вы оба правы. Однако, думаю, государь, вовсе не обязательно было бы их женить. Проще бы, на мой взгляд, закрыть глаза на эту любовь. Со временем, как правило, это проходит. А потом, когда перемелется зерно, насыплется новое.

– Как знать, сколь затянулась бы и к чему привела такая любовь. Чем глубже вонзается меч, тем страшнее рана. Однако ни к чему черпать воду решетом, дело сделано.

– Отчаянная девчонка попалась Роберту, – усмехнулся Генрих. – Не каждая уйдет в монастырь ради отца. Наверное, отсюда им некуда было больше идти, а отец – единственное, что у нее осталось в жизни…

– Довольно! – резко оборвал его король. – Теперь мне хотелось бы услышать совет, и если он подойдет, я воспользуюсь им. Говори ты, брат.

– Я мог бы подсказать выход, если бы такое оказалось возможным. Но, увы, болото не возвращает свою добычу.

– Если я правильно

тебя понял, ты предлагаешь вернуть малышку домой?

– Я говорю только, что это было бы наилучшим, чтобы заставить глаза мальчишки засиять от счастья, а тебе наконец заслужить уважение сына и обрести отцовскую власть над ним. Нормандец прав: ливни не вечны.

– Что скажешь ты? – перевел Гуго взгляд на Можера.

– Надо вытащить девчонку из монастыря. Пусть милуются, коли принц так уж сохнет по ней. А чтобы не ломать голову над тем, что у них там происходит, придется эту Хлою[12 - Хлоя – героиня пасторального романа древнегреческого писателя Лонга (ок. III века), возлюбленная Дафниса; оба – нарицательные имена страстных любовников.] поселить во дворце. Так они будут всегда перед глазами. А любопытным следует указать на нее, как на дочь какого-нибудь германского графа или, если уж такого не отыщется, племянницу папы римского. Кто станет докапываться, так ли это?

– Возможно, вы оба правы и именно так и надлежит поступить… Но ведь она в монастыре! Она невеста Христова, черт возьми! Как ее вытащить оттуда? Даже мне, королю, это не под силу. Лишь епископ властен в этом, но просить его я не стану.

– Однако сколь ненасытен Христос, – усмехнулся Можер, переглянувшись с герцогом Бургундским. – Не слишком ли много невест для его гарема? Сдается мне, он и не заметит, что их стало на одну меньше.

– Что ты предлагаешь, Можер? Уж не хочешь ли пойти к епископу?

– Мне? К нему на поклон? – нормандец захохотал. – Пожалуй, я и сходил бы к нему во дворец, но с иной целью: ударом кулака вогнать ему голову в желудок вместе с митрой.

– Не сомневаюсь, что тебе это удалось бы, – невесело усмехнулся король, – но тогда нас обоих папа отлучил бы от Церкви: тебя за убийство, меня за то, что покровительствовал убийце.

– Никто и не догадался бы, случись это во дворце, когда мы с герцогом Бургундским увидели его из коридора. Причину скоропостижной смерти его преосвященства найти было нетрудно: лестница в башне очень уж высокая и довольно крутая; бедный епископ, не обладающий сноровкой, оступился и полетел вниз головой на каменные плиты.

– А его спутник? – рассмеялся герцог Бургундский.

– Тот решил поглядеть, цела ли осталась митра, которую ему предстояло вскоре примерить, но у бедняги закружилась голова и любопытство свело его в ту же могилу.

– Неплохо, черт возьми, и как это я раньше не догадался! – воскликнул герцог.

– Ведь я предлагал вам, ваша светлость, огреть его посохом, а вы меня удержали, – сокрушенно произнес Можер. – Из-за этого королю пришлось выслушивать жалобы епископа. Надеюсь, государь, его преосвященство не выразил желания увидеть меня повешенным?

– Наверное, это удовлетворило бы его жажду мести. Но я вселил в него надежду на это, пообещав учинить суд над виновником.

– Ого, мне предстоит нелегкое испытание! И к чему же вы собираетесь присудить меня?

– К каторжным работам.

– В самом деле? Куда же я должен отправиться?

– Не слишком далеко, мой друг. Твои копи – женский монастырь.

– Как! Вы предлагаете мне вызволить малютку?

– Прости, Можер, но ничего другого мне не остается. – Король обнял нормандца за плечи: – Я возлагаю на тебя большие надежды, мой мальчик, хотя, черт меня возьми, если я представляю себе, как тебе это удастся. Ну а если серьезно, то я отправил епископа восвояси, сказав, что взял монаха под свою защиту. Пусть попробует сунуться к нему.

– Что ж, я рад за брата Рено, – сказал Можер. – Во всяком случае, у меня появился должник, хотя, чего греха таить, не люблю, когда мне кто-то должен.

– Хорошо, что ты не щепетилен в этом и не напоминаешь королю о его долге перед тобой.

– Скорее, это должно озаботить вашего сына, государь. Но воображаю, как вытянется лицо у Роберта, когда он узнает, что долг вырос вдвое.

– Нормандец держит в голове какой-то план, я вижу это по его лицу! – воскликнул Генрих. – Тебе придется набить его карманы золотом, Гуго, коли дело сулит удачу.

– Святая пятница, именно так я и поступлю, если увижу сына счастливым! – заявил король. – Теперь говори, Можер, что ты придумал?

– Ничего особенного, государь, – пожал плечами нормандец. – Просто я войду в этот монастырь и выйду оттуда, но не один, а с этой милашкой.

– А-а, понимаю! Собираешься обмануть настоятельницу, действуя от имени епископа? Предъявишь ей ложный документ с поддельной подписью и печатью?

– Это было бы слишком хитроумным для меня, хотя, надо признаться, способ неплохой. Однако, догадываюсь, посланца с таким документом должен сопровождать человек епископа, его помощник?

– Вот именно, Можер, вот именно!

– Я постараюсь обойтись без его преосвященства и уж тем более без викария. А план мой таков. Моя подружка Вия, она вам знакома, рассказывая о Париже, поведала, что близ города есть женский монастырь, единственный на всю округу. Он находится южнее и зовется Нотр-Дам де Шан…

– Именно туда и попала девчонка! – перебил король.

– Но самое интересное впереди, – продолжал Можер. – Отец, отсылая меня к франкам, просил навестить родственницу Кадлин Нормандскую, настоятельницу женского монастыря близ Парижа. Но я забыл его название, да и про бабку свою, чего греха таить, тоже забыл. И вот теперь, когда вы, государь, назвали этот монастырь, сказав к тому же, что он единственный, я вспомнил о дочери моего славного предка! И название этого монастыря тоже вспомнил, именно так отец и говорил: Нотр-Дам де Шан! Понимаете теперь? Кровь дьявола, ведь это так просто! Настоятельница этой обители – моя бабка! Зовут ее мать Анна, в миру Кадлин. Так что я отправляюсь к ней в гости, а заодно утащу оттуда малышку. Представляю, как обрадуется моя родственница, ведь мы не виделись столько лет!.. А хорошо все же, что мне раньше не пришла в голову мысль порасспросить мать. Узнав, я помчался бы в монастырь, но теперь мне пришлось бы идти туда во второй раз, а это уже не произвело бы должного впечатления.

– Ты напрасно жалеешь, что не вспомнил раньше, – сказал Генрих. – Мать может и не знать, где находится сестра твоего деда и ее свекра.

– Что ж, может и так, – согласился Можер. – Как бы там ни было, государь, я отправляюсь в поход на обитель Христовых невест!

– Но каким образом собираешься ты вызволить девчонку? Ведь настоятельница не отдаст ее, даже несмотря на то, что ты ее внучатый племянник!

– Честно говоря, я еще и сам не решил, как буду действовать. Попробую договориться со старушкой, а если не получится, придется брать штурмом эти сады Гесперид! Верите ли, государь, мне в жизни не приходилось штурмовать только монастырей. Думаю, это не сложнее, чем развалить дом парижского епископа, до которого я когда-нибудь доберусь.

– Можер, прошу тебя, действуй миром! Не хватало еще, чтобы ты настроил против короля женский монастырь.

– Не беспокойтесь, государь, я последую вашему совету. Но пусть только попробует моя славная родственница вывести меня из терпения…

– Можер, держи себя в руках. Ты окончательно поссоришь меня с церковью…

– Это в том случае, если бабка затаит на вас зло. Но она не посмеет: я буду тих, как овечка. Я уведу мадам Кадлин в далекие воспоминания ее бурных лет и моего детства; растрогавшись, она пустит слезу и станет мягче воска. Именно в такие моменты из женщин следует лепить то, что тебе хочется. Прием

безотказный, я пользовался им не раз.

Король рассмеялся.

– Что ж, коли так, – сказал, – позволь благословить тебя, сын мой. Как миропомазанник, я имею на это право даже без иконы и распятия.

– Будь осторожен с овечками из стада Христова, – напутствовал Генрих. – Помни, что говорил Плиний: «Всего лишь горстка женщин равносильна по злобе и жестокости всей армии Юлия Цезаря».

Можер усмехнулся:

– Будем надеяться, что эти ангелочки усмирены молитвами во славу Господа, и божественная благодать, которой озарены их умы, не позволит им растерзать меня живым.

– Не знаю, что ты предпримешь, но я надеюсь на тебя, Можер, – сказал еще король, – и, видит бог, буду тебе весьма обязан.

– Кажется, это будет не первый долг франкского короля сыну нормандского герцога, – напомнил с улыбкой Генрих. – Но долги растут, выплата затянется. Возьми хоть что-нибудь, Можер! Ты королю – девицу, а он тебе…

И герцог красноречиво поглядел на брата.

– Теряюсь в догадках, что ему дать, – развел руками Гуго, – золота, драгоценностей?..

– Что ж, не помешает, – повел бровью нормандец. – В последнее время содержимое моего кошелька стало жалобно позвякивать, вместо того, чтобы полновесно звенеть.

Король рассмеялся:

– Пойдешь к моему казначею и возьмешь, сколько нужно.

– Договорились, государь, – кивнул нормандец. – А отцу скажу, что я честно зарабатывал на жизнь.

– Хочешь, возьми с собой монаха, вдвоем веселее.

– Ни к чему, – махнул рукой Можер. Но, немного подумав, изменил решение: – Впрочем, пожалуй, возьму, он должен знать дорогу к аббатству. Заодно постережет мою лошадь, жаль было бы ее потерять.

Глава 6

В гостях у христовых невест

Чтобы попасть в монастырь Нотр-Дам де Шан, надо пересечь Сите до квартала евреев, потом повернуть вправо на улицу Пти-Пон и, минуя деревянную башню и мост, выехать на дорогу, ведущую в Орлеан (будущая улица Сен-Жак). В полутора лье от Сены, между этой дорогой и другой, ведущей в Шартр (будущая улица Ла Гарп), близ перекрестка и мельниц, вплотную прижавшись к тенистой аллее, обсаженной буками и вязами, примостилось небольшое аббатство с лесными и водными угодьями. Здесь и укрылась от гнева грозного герцога франков юная дочь бедного дворянина из квартала Сен-Ландри.

Можер и его спутник выехали из дворца перед полуднем. Рено не знал устава женского монастыря, но рассудил, что полуденный отдых после трапезы должен начаться там не позднее того, как тень от башни у Малого моста достигнет стен больницы Сен-Ландри. Именно в это время следовало приступить к выполнению задуманного. Нормандец одобрил это и, проследовав описанным выше маршрутом, оба вскоре остановились у ворот обители, выходящих на Шартрскую дорогу.

Монастырь опоясывала стена из камня высотой около пятнадцати футов, пробить в ней брешь или перелезть через нее представлялось делом безнадежным; зато ворота – чуть ниже высотой – были деревянными. На них и уставился Можер, не слезая с лошади.

– Как думаешь, Рено, – спросил он спутника, – удастся мне справиться с этой деревяшкой?

– Доски крепкие; надо полагать, с ходу их не возьмешь, к тому же они укреплены раскосными брусьями, – ответил монах. – Здесь нужен таран.

– А для чего я взял с собой меч и топор? Но для начала поработаю кулаками, давно, черт возьми, я не пускал их в дело.

– Ни к чему раньше времени отбивать руки, граф; как и в каждом монастыре, тут есть дверь, – и Рено указал на еле заметный проем в воротах.

– То-то я думаю: как это они ухитряются выходить отсюда? – ухмыльнулся нормандец, почесывая за ухом. И тут же решил: – Что ж, значит, придется выломать эту дверцу.

– Не спеши, вдруг они впустят тебя?

– Сам говорил, что мужчинам вход сюда запрещен!

– Но ведь ты родственник аббатисы, это что-нибудь да значит.

– Я думаю, черт побери! А кто у них на воротах, монахиня?

– Возможно, хотя этот пост для испытуемых и послушниц.

Они спешились и подошли к двери, больше похожей на калитку. Скептически оглядев ее, Можер хмыкнул:

– Нет, приятель, если мои воззвания к родственным чувствам настоятельницы возымеют действие, я крикну, чтобы открыли ворота, а если эти индюшки окажутся глухими, я начну действовать кулаками и топором.

– Но зачем, если можно войти в дверь?

– Вот в эту самую? – презрительно сплюнул нормандец. – И для этого, полагаешь, я должен буду согнуться вдвое?! Запомни, монах, сын Ричарда Нормандского не сгибался даже перед королем! Полагаешь, он позволит себе склонить голову, чтобы войти в какой-то курятник? Держи-ка лучше мою лошадь, я начинаю.

– Последнее предупреждение, граф! – остановил его Рено. – Не пытайся с ходу идти напролом и сразу же искать девчонку. Уверяю, не найдешь. Эти гусыни мигом разбегутся по своим кельям, попробуй, разыщи потом нужную дверь! А потому действуй осторожно, не навлекая на себя излишних подозрений. После уж, когда крошка будет рядом, поступай, как хочешь. Жаль, что мне нельзя с тобой: светскому лицу это право дано, монаху – нет.

– Ничего, Рено, я и один справлюсь, – подмигнул приятелю нормандец и, надев кожаные перчатки, принялся стучать кулаком в ворота.

– Однако!.. – проворчал святой отец, слушая глухие удары и почесывая в затылке. – Не пойму только, зачем он взял топор?

И покачал головой, когда услышал, как жалобно затрещало дерево. Тотчас по другую сторону ворот послышался испуганный девичий голос:

– Что вы делаете! Как вы смеете! Прекратите сейчас же во имя всех святых!..

– Наконец-то я достучался, сто тысяч чертей в глотку этим соням! – раздалось в ответ. – Эй, малютка! Если бы я не услышал твоего ангельского голоска, клянусь башмаком моего прадеда, от этих ворот остались бы одни щепы, годные лишь в топку!

– Кто вы такой? – вопросил тревожный голосок. – Что вам надо?

– Войти в ваш хлев, вот чего я хочу, черт побери! – вскричал Можер. – Неужто это не понятно?

– Но зачем? И кто это говорит?

– Зачем? Затем, что я хочу видеть вашу настоятельницу!

– А для чего она вам?

– Да потому что она моя бабка, стало быть, я ее родственник по имени Можер, граф Нормандский. Теперь тебе понятно?

– Понятно, только мать Анна нынче почивает, – донеслось из-за ворот.

– Так пойди и разбуди ее!

– Нам нельзя этого. Настоятельница строго-настрого запретила беспокоить ее во время сна.

– Ничего, услышав такое сообщение, она простит тебя, клянусь рогом дьявола!

– Господи, избави от лукавого, – забормотала привратница, видимо, крестясь при этом. – Нет, я не пойду, – прибавила она громче, – нам запрещено нарушать устав. Вам придется подождать, пока аббатиса проснется.

– И сколько ждать?

– Покуда пробьют послеполуденную склянку.

– А когда ее пробьют?

– Еще не скоро, мать настоятельница улеглась недавно.

– Не скоро? Значит, по твоей милости я должен изнывать тут на жаре, дожидаясь, пока выспится эта старая ведьма? Ну, крошка, тебе придется пожалеть, что ты была так неприветлива со мной. Еще немного, и от этих ворот останутся лишь воспоминания, а моя бабка устроит тебе хорошую трепку. Не говоря о том, что я сорву с тебя твой балахон и как следует отшлепаю по заднице, едва расчищу себе проход.

И Можер вновь принялся колотить кулаками в ворота. После нескольких ударов одна из досок наконец треснула и, надавив

на нее, Можер отбросил один конец вниз. Тотчас перед ним возникло миловидное личико с расширенными от ужаса глазами, глядящими на него.

– Клянусь преисподней, красотка, у тебя прелестная мордашка! – воскликнул нормандец, разглядывая ее. – Да и платье непорочной девы тебе к лицу. Не правда ли, брат Рено? – обернулся он.

– Господин, как вы смеете!.. Нам запрещено смотреть мирянам в глаза в искушение греха, насылаемого дьяволом, – забормотала юная монахиня, отворачиваясь.

– Вот как? – расхохотался Можер. – Какого черта тогда ты вытаращилась на меня поначалу? Значит, искус оказался сильнее? Вот погоди, я расскажу об этом своей бабке, она мигом засадит тебя в карцер на хлеб и воду.

– Умоляю вас, господин, не делайте этого, – кротким голосом взмолилась привратница, оборачиваясь, но не поднимая глаз. – Вместо карцера меня могут раздеть, и я буду вымаливать прощение, ползая в ногах у сестер.

– Ого, вот так порядки у вас! И что хорошего в этих монастырях, ума не приложу. Однако я избавлю тебя от такого унижения, хочешь? Ведь ты такая милашка! Но раздеться тебе все равно придется. Правда, потом не надо будет ползать по полу, а всего лишь юркнуть в постель, куда вслед за тобой нырну и я. Ну как, подходит тебе мое предложение?

Всё так же не поднимая взгляда, юная невеста Христова тяжело дышала и пунцовела на глазах.

– Если да, – продолжал Можер, – то вылезай к чертям из этого гнилого болота. Я усажу тебя на коня и увезу в королевский дворец, где померкнут воспоминания об этом логове Люцифера и забудутся обеты целомудрия. А Христу скажешь, так, мол, и так, не смогла усмирить плоть, а баб у тебя и без меня хватит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/vladimir-moskalev/korol-frankov-14654339/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Ариадна – дочь царя Миноса, покинутая Тесеем. В переносном смысле – брошенная жена.

2

Геликон – гора в Греции, обиталище муз. В обществе муз забывали о прошлом, внимая лишь их танцам и пению.

3

Римский локоть – 67 см.

4

Пилястра – колонна, одной стороной вделанная в стену.

5

Кальцони – разъемные широкие штаны-чулки до колен и длиннее.

6

Псалтерий – античный струнный щипковый инструмент треугольной, иногда квадратной формы (21 струна).

7

Труверы – в Х – XIV вв. странствующие поэты-певцы в Северной Франции.

8

Фигляры – в старину: акробаты или фокусники.

9

Колокольцы – музыкальный инструмент, набор колокольчиков.

10

Хорум – духовой инструмент, род волынки.

11

Кароле – танец у народов Западной Европы наподобие хоровода.

12

Хлоя – героиня пасторального романа древнегреческого писателя Лонга (ок. III века), возлюбленная Дафниса; оба – нарицательные имена страстных любовников.