Осязаемая реальность читать онлайн - Татьяна Ефимова, Мария Казаковцева и другие

Осязаемая реальность

Татьяна Ефимова

Мария Казаковцева

Валерия Мурзина

Анна Игнатова

Авангард

Екатерина Годовых

Екатерина Меркурьева

Илья Копанев

Ирина Иваськова

Яна Оганова

Алина Хомич

Сергей Лёвин

Ольга Хомич-Журавлёва

Анна Ходотай

Елена Суханова

Дарья Тоцкая

В сборник молодёжного литературно-художественного объединения «Авангард» (город Анапа) вошли произведения и только начинающих и уже маститых авторов. Главное, что присутствует в их произведениях – неравнодушие к окружающему миру и постоянный поиск новых форм, как в стихосложении, так и в прозе. Благодарим мецената Сергея Сергеевича Сонина за помощь в создании бумажного варианта сборника.

Осязаемая реальность

Том II

Авангард

Екатерина Годовых

Татьяна Ефимова

Ирина Иваськова

Анна Игнатова

Мария Казаковцева

Илья Копанев

Сергей Лёвин

Екатерина Меркурьева

Валерия Мурзина

Яна Оганова

Елена Суханова

Дарья Тоцкая

Анна Ходотай

Алина Хомич

Ольга Хомич-Журавлёва

© Авангард, 2016

© Екатерина Годовых, 2016

© Татьяна Ефимова, 2016

© Ирина Иваськова, 2016

© Анна Игнатова, 2016

© Мария Казаковцева, 2016

© Илья Копанев, 2016

© Сергей Лёвин, 2016

© Екатерина Меркурьева, 2016

© Валерия Мурзина, 2016

© Яна Оганова, 2016

© Елена Суханова, 2016

© Дарья Тоцкая, 2016

© Анна Ходотай, 2016

© Алина Хомич, 2016

© Ольга Хомич-Журавлёва, 2016

Редактор-составитель Ольга Хомич-Журавлёва

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

О сборнике «Осязаемая реальность. Том II»

«Мир останется прежним.

Да. Останется прежним,

ослепительно снежным

и сомнительно нежным.

Мир останется лживым.

Мир останется вечным,

может быть, постижимым,

но все-таки бесконечным.

И, значит, не будет толка

от веры в себя да в Бога.

И, значит, остались только

Иллюзия и дорога.

И быть над землей закатам.

И быть над землей рассветам…

Удобрить ее солдатам.

Одобрить ее поэтам.»…

    Иосиф Бродский

Дорогой читатель, перед тобой второй сборник молодёжного литературно-художественного объединения «Авангард», города-курорта Анапа, в который вошли произведения поэтов, прозаиков, художников – только начинающих и уже маститых авторов. Молодые писатели как губка впитывают события окружающего мира, и, пропустив через свою душу, являют миру свои вариации происходящего. Радует, что многие авторы данного сборника уже являются практически профессиональными писателями, легко и непринуждённо владеющие самым сложным воплощением в реальность глубинных мыслей своей сущности – словом.

Приятного прочтения. С уважением, руководитель МЛХО «Авангард», Ольга Хомич-Журавлёва

Авторы «АВАНГАРДА»

Екатерина Годовых

Дорогие друзья! В моих незамысловатых словесных набросках много личного, но почти нет достоверных фактов. Вся моя нынешняя работа с текстом состоит из сиюминутного увлечения какой-то мыслью или фразой, если же это нечто каким-то образом ассоциируется с событиями моей жизни или историями моих знакомых, то рождается сюжет, но, вот удивительный факт, что чем больше он приближен к реальности, тем меньше верят читатели в его достоверность.

Урочище Джилы-Су

«Урочище-урочище», – улыбалась я, когда пригласили туда друзья из Кисловодска. На душе было легко и весело, и вспоминалось что-то сказочное, мифическое.

Времени на изучение туристического маршрута не было, но впереди выходные, а в остальном я полагаюсь на волю Божью, друзей и на мужа, конечно, он же за рулем.

Выехали из Анапы днём, часа в 4, до Кисловодска часов 8 – 9, как говорят водители. Если бы за рулем была я – суток двое, не меньше.

Мы включили музыку а-ля «Я люблю родной Кавказ», чтобы быстрей влиться в колорит путешествия, и под песни черкесов, чеченцев, кабардинцев и прочих малочисленных, но гордых народов двинулись в путь.

В Краснодаре мы «подсобрали» пробки.

От осознания того, что проехали только четверть пути, мне стало скучно. Друзья все время названивали и спрашивали: «Вы где?», а я им в ответ: «Едем, едем».

Удивительным в дороге мне показались только указатели. Судя по ним, мы сначала очень долго ехали в Махачкалу, потом почему-то передумали и поехали в Баку, и только совсем уж рядом с Кисловодском начали появляться указатели с «нашими» названиями: Ессентуки – аж на английском, от этого полегчало.

Дорога в этом районе гладкая и мягкая, сжалилась над водителем, который упорно не хотел задерживаться более нигде!

Наконец-то добрались!

По мне, «Прасковейский» да в хорошей компании! Сидеть бы до утра… Но фраза: «Завтра рано вставать!» непьющего организатором предстоящего маршрута была произнесена твердо. Моё жалобное: «Может, мы ещё посидим?» (я-то думала, что мы завтра в машине выспимся) было встречено фразой: «Надо спать!».

«Надо так надо», – ответила я и поплелась на диван.

«А может все-таки не надо?» – думал мой мозг, пока тело пыталось очнуться в 6 утра. Ранние вставания вообще не мой конек, но что делать – там, куда мы едем, говорят «та-а-аккраси-и-иво».

Утро, кофе, теплая осень…

– А это что, простите?

Знаете, что такое УАЗик. Теперь представьте себе УАЗик за 10 тысяч рублей.

– И на нем мы собираемся куда? В горы, говорите?

– Не дрейфь! Поехали.

Прежде, чем тронуться, перекрестились все, даже водитель. Я – три раза.

Я, помнится, хотела спать? Увольте, почему не раздали каски?

Сказать, что я тогда задалась фразой: «Зачем я села в эту, как вы там её называете, – Ласточка? Малышка?» – это значит не выразить и 10 процентов эмоций и тех еще просто едких замечаний в адрес этого «трансфера»! Первая остановка была на высоте около 2 000 м над уровнем моря.

Я с трудом вывалилась из заводной табуретки, и вы думаете, что мне захотелось летать от невероятной красоты видов? Нет! Рожденный ползать, летать не может – это про меня. Мне хотелось лечь и ползти! Мне так хотелось почувствовать землю. Вру, не землю. На самом деле, мне хотелось почувствовать пол – желательно сразу дома.

Фраза: «Не дрейфь!» в самых разных ее вариациях меня удручала, я твердо решила взять себя в руки и больше ни за что не бояться! Но слова мужа: «Что-то колодка воняет», – опять насторожили.

Чтобы не рассусоливать, скажу, что ехали мы с заблокированной тормозной колодкой переднего правого колеса и вдобавок без третьей передачи, которая где-то в середине пути категорически отказалась включаться. «А на кой она нам сдалась в горах?», – и поехали дальше. Я чуть не сломала мужу руку (так её сжимала) и столько раз прочитала «Отче наш», сколько за всю жизнь не приходилось. Вот как я боялась.

Сейчас, успокоившись, я начинаю понимать, что дорога там лучше, чем у нас на Малый Утриш, а добрая часть пути уже заасфальтирована. Джилы-Су в 2002 году объявлен горноклиматическим курортом, и здесь идёт обустройство территории. Но как-то слабовато идёт.

На пути мне повстречался в жалком разрушенном состоянии, но чувствуется, что с прекрасным прошлым, замок в Долине нарзанов, где щит и меч охраняет прекрасный источник. Потом мы остановились около единственного небольшого домика, на улице стояли столы и лавки, покрытые линолеумом, где местные мужики, с их

слов, «лечились после вчерашнего». А славная женщина вынесла нам в пластиковой посуде чай и 4 блина за 400 рублей. Зато всего за 150 рублей нам достались замечательные, аутентичные полуноски-полубутсы из шерсти – действительно, тёплые и добротные, а не те, что продают в поездах, выдавая чуть ли не за оренбургские платки.

На этой стоянке наш гид экспертно заявил, что пора выпить коньяк, «чтобы голова не заболела». Бутылку с коньяком я взяла себе. Когда серпантин пошёл вниз, я начала прикладываться чаще, потом ещё чаще. К концу дороги, когда всем стало страшновато, я вспоминала детские анекдоты.

К обеду добрались.

Так, что у нас тут? Вот это да! Скалы, лес, горная река, а склоны просто из зеленого бархата! Здесь мы оставляем то, что нас довезло, рядом на стоянке стоит его улучшенная копия, «батон» и о ля-ля! – настоящий джип! Сильно задерживаться не приходится, впереди водопад, восхождение и купание в источнике.

Пьем минералку, набранную еще в Долине нарзанов. Перед началом тропы нас ждут два посоха, кем-то заботливо сделанные и оставленные для тех, кто не родился козами. Я взяла один себе и проходила с этой палочкой-выручалочкой до конца маршрута.

Речка шумит знатно, мы идем наверх по течению по у-у-узенькой тропочке. Из-за скалы показывается водопад! Настоящий Султан! Он оправдывает своё название: гордый, красивый, статный, сильный… Спешим подойти ближе, для этого нужно ещё пройти выше по течению, потерять Султана из виду и в одном месте по камушкам, по брёвнышкам перейти речку. Потом по другому берегу возвращаешься к белому шуму водопада.

Чем ближе подходишь, тем шире улыбка и яснее ум, но мокрее одежда, и холодеют руки.

Сколько могла, стояла и лыбилась. Кому, зачем, непонятно, просто так получалось. Вот люди до меня были – они все в чёрном стояли, молились, наверное – я их ещё с того берега видела. А я стою и улыбаюсь, подставляя лицо брызгам. Благодарю и восхваляю природу за созданные чудеса. Чем ближе подходишь к нему, тем громче звуки и сильнее ветер, брызги в лицо летят всё время, и вот уже не можешь открыть из-за них глаза. Но зато наступает отрешённость от мира, есть только ты и Султан. Всё остальное позади, где-то там за спиной. Шажок, ещё шажок. Хотя бы ещё чуть-чуть приблизится к мощи, к могуществу природы. Только насквозь промокнув, возвращаюсь к людям.

Дальше мы разделились, мужчины решили еще раз проверить на прочность свой драндулет. Последний подъем до купален я решила преодолевать на своих двоих.

Места сказочные. Поднимаясь по склону, встретила ещё один источник.

Подходя к нему, моя провожатая резко разворачивается и начинает идти обратно: «Катя, там мужики!» Ну что делать, не идти же обратно, вздохнули, сделали очень серьезные лица, и громко декламируя, будто друг другу, что за нами, там ещё толпа туристов идёт. Так мы к ним подошли и поздоровались, в горах обязательно надо со всеми здороваться. Набрали минералки. У нас поинтересовались, не купаться ли мы идем, мы сказали, что купаться. Райчонок смело двинулась дальше, подъём стал круче, обрыв страшнее. Сердце стучало в ушах. Делали остановки, но не расслаблялись, потому что мужья должны нас ждать, и женское время в купальнях скоро закончится.

Черная отара овец перемещалась по противоположному склону как тень от облаков, чабан скакал на коне, я удивлялась его бесстрашию. Наконец-то вышли на плато. До купален ещё чуть-чуть, ещё немножко. Вглядываемся, а машины нет, мужиков наших нет! Связи здесь тоже нет.

Что делать? Что делать!!?

Идти, спрашивать у кого-то помощи для меня было равносильно сдаться в рабыни, историями про которых меня запугали.

Так, умоемся и подумаем. Мозговой штурм выдал единственно верное решение, как нам показалось, идти обратно по автомобильной дороге, наверняка они где-то сломались.

Никуда купаться мы не пошли, умылись в «глазном» нарзане и опять в путь. Уже на последней развилке, где тропа пешеходная, по которой мы шли, расходится с автомобильной дорогой, я заметила лопоухого зверька, радостно бежавшего нам на встречу.

«Райчонок, смотри – это ваша Джесси!» (Собачка наших «туроператоров») Смотрим, а за ней наши мужчины на последнем дыхании одолевают подъем.

Аллилуйя!

Наше единственно правильное предположение оказалось совсем неправильным. На автомобильной дороге работал экскаватор, и её закрыли на ремонт до вечера. Поэтому им пришлось идти нашим же маршрутом. Женская половина команды облегчённо улыбалась, мужчины продолжали пыхтеть, мы опять направились в сторону купален. Женское время давно закончилось, в купели, где залпами вылетал нарзан, плескались мужчины.

Мы, две девицы, направились мимо них, стеснительно опустив глаза, просеменили выше в поисках других источников, где можно было бы окунуться. Нашли какую-то лужицу, вокруг валялись доски, окурки, пластик.… Свернувшись в три погибели, кое-как подлезли под вялую струйку воды.

Если честно, от столь прекрасного места я не ожидала такой неустроенности. Кое-как сколоченная лавка и ширма для переодевания, клеенка какая-то. Может быть, от усталости и переживаний я не смогла насладиться источниками, понять обстановку и вспомнить легенды о мертвой и живой воде. Но по мне, так уж лучше, чтоб там вообще не ступала нога человека, либо делать основательно, чтоб за местом ухаживали, оберегали от грязи, сделали какой-то баланс взаимодействия природы и человека. Уходила я с ноткой лёгкой грусти и жалости к этим прекрасным горным дарам.

Самый крутой склон мы решили обойти по автомобильной дороге, ребята устало рассуждали: «А вот здесь мы, может, и не проехали бы….», потом свернули на нашу козью тропу, взглянули ещё раз на склоны, попрощались с Султаном.

Около машины мы упали и уснули.

Час отдыха, и в обратную дорогу. Забравшись на заднее сидение, я уткнулась в плечо мужа и тихо скулила. Я очень хотела домой!

Итог моего путешествия – пара снимков, носки и вывод: если вы – девушка-буржуа, сидите дома и смотрите National Geographic. Если же вам надо обязательно быть где-то раньше других, то рюкзак за плечи, и в путь снимать свои репортажи!

P.S. Этот очерк был написан года три назад, вполне вероятно, что дороги уже построены, купальни облагорожены, а полуноски-полубутцы подорожали.

Татьяна Ефимова

Родилась в декабре 1977 г., в городе-герое Новороссийске. Кто я?! Я – житель своей страны, и страны под названием «Мечта». Я – дочь своих родителей, жена своему мужу, мать своих детей. Я – друг моим друзьям… да и врагам тоже. Я – кровь и плоть Земли нашей, откуда пришла туда же и уйду. Что я?! Я – шорох страниц любимой книги и звуки любимых мелодии. Я – ароматы цветущих деревьев и увядающей листвы, запах прибитой дождём пыли и дым осеннего костра, я нотки приближающейся зимы в морозном воздухе. Я – плед, камин, глинтвейн и бесконечный снегопад за окном. Я – неистребимая вера в волшебство, сказку и Чудо. Где я?! Я – в каждой прочитанной мною книге. Я – в сотнях придуманных мною миров и параллельных вселенных.

Я – в каждой из звёзд на шёлковой ткани неба, в шелесте набегающей на берег волны, в песнях неугомонных цикад.

Я – в широких мазках кистью, нежных тонах акварели

и робких штрихах пастелью в каждой из картин. Я – в каждом из написанных мною стихов… Я – это целый мир. Многогранная, загадочная и непознанная Вселенная…

«Подойду со спины. Беззвучно…»

Подойду со спины. Беззвучно.

Обниму просто так, без повода,

Ты молчишь. Мне так даже сподручно,

Не искать лишних слов и доводов.

Обниму крепко так. Послушай!

Для тебя моё сердце бьётся,

Для тебя превращаю душу —

В журавля, что над долом вьётся.

Но крылатою в небо взлетая,

Оставляю тебя в одиночестве,

Ты молчишь, меня провожая,

Зная, что мне свободы хочется.

Налетавшись, к тебе возвращаюсь,

Подхожу со спины. Обнимаю.

И в синицу опять превращаюсь,

В небесах без тебя, я скучаю.

Что же лучше – Журавль? Синица?

Ты молчишь, задумавшись тоже…

И сказал – «Не нужна мне птица —

Оставайся женщиной всё же»…

«Отпускаю корабли на волю…»

Отпускаю корабли на волю,

Клипера, фрегаты, барки, теплоходы,

Чтобы в зеркалах другого моря,

Все они могли вкусить свободы.

Чтобы воздух пах солёным, тихим вечером,

Смесью радости с добавкой бесшабашности,

Чтобы облака роскошным веером,

Укрывали солнце, утром рано вставшее.

Доверяю корабли ветрам изменчивым,

Пусть несут их к горизонтам неизученным,

По течениям, как мысли переменчивым,

К берегам морей и рек и их излучинам.

Отправляю корабли из своей гавани,

Что на полке в ванной размещаются,

В зазеркальных отражений плаванье…

В детстве и такое позволяется.

«Стаи ангелов, как птицы, в небе голубом резвятся…»

Стаи ангелов, как птицы, в небе голубом резвятся,

А бескрылые создания, с завистью на них косятся.

И стремясь поймать крылатых,

создают для них ловушки,

Оставляя себе тело, на свои же – ловят души.

Стаи ангелов, что дети —

жалко им душ сиротливых,

И к Земле спускаясь грешной,

понимают, что бессильны.

А бездушные создания, ловят ангелов сетями,

И меняют перья крыльев, на железные капканы.

И острейшими зубами, ловят тех, кто не доволен,

Кто не хочет быть волками,

и ищет выходы на волю.

Им Господь, дарует крылья,

в небесах они резвятся,

А бездушные создания, с завистью на них косятся.

«На себя надену ночь, как сутану…»

На себя надену ночь, как сутану,

Звёзды в тонкий ремешок – подпояшусь,

Сны, горстями леденцов – по карманам,

Ветер в волосы вплету – стану краше.

По подолу луг туманный с васильками,

С непокрытой головой и босая,

В час урочный, как стежками – шажками,

Я бреду, дурман траву собирая.

Намотаю на запястье струйку дыма,

Разведу костёр, семян да растений

положу в котёл с росою пьянимой —

Я сварю отвар иных отражений.

И, вдохнув поглубже запах дурманный,

Сброшу пояс, да ночную сутану,

И, шагну в рассвет – чужой и багряный,

Где душою, вновь рождённою стану.

Поднимается чужое Ярило,

Я – за ним стрелою в небо рванулась.

Но держали травы, что было силы…

Шесть пятнадцать… бой часов, я проснулась.

Туман клочьями за рамой оконной,

Просто сон… грустить, однако не стану.

Поясок надену заговорённый,

И достану новый сон из кармана.

«Мы забыли, как летали корабли…»

Мы забыли, как летали корабли,

Наполнялись буйным ветром паруса,

И бесшумно, отрываясь от земли,

Уходили, улетали в небеса.

Мы забыли, как плескались за кормой,

Алой пеной, на закате, облака,

И оставив, твердь земную за спиной,

Отправлялись за мечтою моряка.

И дельфины, словно гордые орлы,

Плавно рея, провожали корабли,

Стайки рыбьи, словно баловни судьбы,

Игры с солнцем, на семи ветрах вели.

Мы летали, мы тогда могли летать!

Но всё чаще, звал к себе нас океан.

И однажды, вобрала морская гладь

Нас в себя, небеса забрал туман.

И с тех пор, мы лишь люди – мы без крыл.

Мы забыли, как летали в небесах.

Лишь порою, эхом слышится призыв —

Это плачет буйный ветер в парусах.

«Пустив по венам алкоголь…»

Пустив по венам алкоголь,

Я не на долго забываюсь —

Я выпиваю свою боль,

Хотя потом с похмелья маюсь.

Пустив по венам алкоголь,

Я не пытаюсь оправдаться —

Пусть хоть на час, но я – король,

С девизом: «Быть! А не казаться!»

Впустив в себя набор спиртов,

До абстиненции напившись,

Я погружаюсь в сон без снов,

Так миру и не пригодившись.

Всю шелуху оставив там,

На дне гранёного стакана,

Проснусь уже в других мирах —

Пропойца-рыцарь без изъяна.

«Поэты не бывают бедными…»

Поэты не бывают бедными,

И пусть в кармане не гроша,

Пусть пальцем тычут в след: «Блаженные» —

Зато, богатая душа!

«Куда подевались наши герои…»

Куда подевались наши герои,

Богатыри, что за землю радели,

Сильные духом, что встали горою,

За матушку Русь, живота не жалели?

Куда подевались простые мальчишки,

Что тайно на фронт убегали из дома,

Забросив тетради и детские книжки,

Детства лишаясь долгом влекомы.

Нынче всё Бетмены смотрят с экранов —

Рыцари новых TV поколений,

Киногерои из кинороманов,

Перетерпевшие ряд изменений.

Жизни, суровый закон, нам трактует,

«Ты сам по себе» – но всё же я знаю,

Герои, как раньше – они существуют!

Они в нас самих глубоко обитают.

«Она так хотела остаться дома, совсем одна…»

Она так хотела остаться дома, совсем одна,

Молча сидеть и смотреть на летящий снег,

Слушать о чём, так упорно молчит тишина,

Осознавать, что ты просто, другой, человек.

Семья не пыталась её, даже немного, понять —

Отчего к одиночеству такая сильная страсть:

«Сидит и молчит, королева, ни дать ни взять,

Как изгнать эту дурь из неё, излечить напасть»?

Каждый день, она слушала недовольные голоса,

Дай! Подай! Приготовь! Постирай! Убери!

Иногда не сдержавшись, от слёз вытирала глаза,

Ожидая, когда все уйдут, тихо грустя, у двери.

Груз забот ежедневных и не с кем поговорить,

Про небес глубину и звенящую, тонкую высь.

Одинока в семье и некому душу излить,

Не поймут эту блажь,

у виска станут пальцем крутить.

Она так мечтала остаться дома, совсем одна,

И однажды, отчаявшись,

дождаться такого момента,

Она отрастила два белых и сильных крыла,

И шагнув за окно, улетела,

дождавшись попутного ветра.

А родные, узнав о её внезапной пропаже,

Сетовали на то, что хорошая «кухарка» пропала,

Они не искали её, не сходили в милицию, даже,

Для них, её просто больше, не стало…

«Тонкий дурман наших слов…»

Тонкий дурман наших слов,

Сладостный яд наших фраз,

Кто – то в игре победитель,

Кто – то один из нас.

Кто же сумел обмануть,

Позволил надежды вернуть,

Сердцем к себе привязать,

Что бы потом растоптать.

Ладошку прикрою, другой —

С осколком, что был мечтой,

Кто – то всегда разбивает,

Мечты, что о счастье бывают.

Вскользь безразличный взгляд,

Руки, опять дрожат,

Сладкий дурман чьих – то фраз…

Кто это? Кто из нас?

«Если видеть тебя возможно…»

Если видеть тебя возможно,

Лишь только сходя с ума —

Я согласна, мне это не сложно —

В моих мыслях и так зима.

Когда слышать твой голос можно,

Лишь за хаосом радиоволн,

Я открою дверь и осторожно,

Проскользну и с ума выйду вон.

Если быть с тобой рядом возможно,

Пребывая в мире теней,

Где Любовь обрести твою

можно —

Я не медля, отправлюсь за ней.

Говорят, мне пора лечиться,

Что любить тех, кого просто нет —

Это повод в больницу ложиться,

И пытаться забыть этот бред.

Пусть твердят. За тобой я согласна,

На минуту сойти с ума,

Я безумию не подвластна,

И тебя заберу из сна.

«Когда Боги курят фимиам…»

Когда Боги курят фимиам,

Дым неспешно среди звёзд кружится,

Как туман, скользя по небесам,

Первым снегом на Землю ложится.

В мельтешении – обрывки ярких снов,

Что Богам «под фимиамом» снятся,

И снимая с тайных снов, покров,

Хочется, и плакать и смеяться.

Боги посылают нам Любовь,

Но и Ненависть с небес к нам тоже льётся,

Когда Боги, курят фимиам,

Нам живущим, сильно достаётся.

Их фантазии блуждают среди нас,

Разум наш, в тисках сжимая крепко,

Развлекается Божественный Парнас,

Хорошо, что курят Боги, редко.

«В ярком пурпуре небо, кайма облаков…»

В ярком пурпуре небо, кайма облаков,

Шелест трав ароматных и трель соловьиная,

Вечер нежный и шепот, чуть слышный ветров,

Песня дивная.

Среди трав росяных, на духмяном лугу,

Что граничит с темнеющим бархатом неба,

Отыщу я тропинку и в детство сбегу,

Прямо в небыль.

Циферблат моей жизни, как замкнутый круг,

Как тюрьма, что за годы привычною стала —

Я покину, нырнув в заколдованный луг,

Без конца и начала.

Тенета паутинные, как ловцы снов,

Ловят солнца лучи, в ярких красках заката.

Я срываю с себя, взрослой жизни покров,

Как оплату.

Против стрелки часов, назад в детство своё,

Босиком я бегу заповедной тропою,

Оставляя осколки разбитых часов,

За спиною.

«Вчера шёл дождь…»

Вчера шёл дождь,

Не зная, что меня ты ждёшь,

Он смыл следы, что я оставил на дороге,

Что привели бы к твоему порогу.

Меня.

Вчера шёл дождь,

И ветра, чуть назойливый скулёж,

Из-за разбитой рамы раздавался,

А я, в который раз с мечтой прощался.

Проклятый дождь.

Он шёл вчера,

И бесновались флюгера,

А капли дождевые – как слезами,

Выплёскивались на листы словами.

Вплоть до утра.

А утром выпал снег,

Из под заплаканных, от слёз опухших век,

Ты в тишине смотрела на дорогу,

Не приведёт ли к твоему порогу,

снег меня…

Но у меня дожди.

Ты подожди ещё немного, подожди,

Сквозь дождевые стены я пробьюсь,

И на пороге снежном появлюсь.

Чтоб быть с тобою…

Навсегда.

«Вы пейте барышня, пейте…»

Вы пейте барышня, пейте,

Сегодня не грех и напиться,

Да, бывают такие моменты,

Когда хочется утопиться.

Нырнуть с головою в бутылку,

Пусть даже с дешёвым виски,

Вы пейте барышня, пейте,

Ведь путь предстоит не близкий.

Начнёте со слов «За что же?»,

А закончите тяжким похмельем,

Вот только, увы, не поможет,

Лечить своё сердце хмелем.

Не поможет портвейн янтарный,

И шампанское не поможет,

А хотите, напейтесь слезами,

Расскажите о том, что гложет.

И быть может, Вам полегчает,

И желанье напиться, сгинет,

Вы пейте барышня, пейте,

А то чай Ваш, совсем остынет…

«Я ведь очень тебя люблю…»

Я ведь очень тебя люблю,

Но любовь эта, с привкусом боли,

Когда губы зубами травлю,

Так, что чувствуешь привкус крови.

Да, мне есть что сказать, но молчу,

Зная, что ты в ответ взорвёшься,

За молчанье я болью плачу,

Я рыдаю, ты громко смеёшься.

Я живу с острым чувством вины,

Знаю, что без вины виновата,

И в тисках перманентной войны,

Размышляю, достойна ли плата.

И неважно кто прав, а кто нет,

Нам друг друга уже не исправить,

Ты прагматик, я тихий эстет,

Не отнять, этих черт не убавить.

Я могла бы сказать, но молчу,

Что любовь моя, с привкусом боли,

я люблю тебя, очень люблю,

Но я быть не хочу тобою.

«Случайно заглянув на огонёк…»

Случайно заглянув на огонёк,

В моей вселенной Вы недолго были.

У Вас свои пути. Вам невдомёк,

Как много не узнали, упустили.

Вы заглянули мимоходом и ушли,

Я так и не узнала имя Ваше.

Ни слова не сказав, мосты сожгли,

Ведь Вы умнее, опытней и старше.

Случайно посетили, просто так.

Ушли, но так назад и не вернулись.

Для вас визит на миг – такой пустяк,

И боль моя Вас так и не коснулась.

В свой мир, как в одеяло завернусь,

Закрывшись ото всех, и помечтаю,

Что в Вашем сердце поселилась грусть —

И Вы вернётесь… Я об этом знаю.

Татьяна Ефимова. «Овраг». Бумага. Гелевая ручка.

Татьяна Ефимова. «Сосны». Бумага. Гелевая ручка.

Татьяна Ефимова. «Река». Бумага. Гелевая ручка.

Татьяна Ефимова. «Дороги». Бумага. Карандаш.

Татьяна Ефимова. «Балкон». Бумага. Карандаш.

Татьяна Ефимова. Туман». Бумага. Карандаш.

Ирина Иваськова

Родилась 4 июня 1981 года в городе Красноярске.

Больше тридцати лет подряд собирала впечатления, слушала и наблюдала – сначала Север, теперь Юг. Думаю, пришло время поделиться всем, что мне удалось поймать. Вижу красоту даже в мелочах, предпочитаю шептать, а не кричать. Мой герой – одинокий и нелепый, плетет свой мир из того, что не нужно другим: обрывков, обломков и недоразумений. И результат только кажется хаосом – если отойти подальше и прищуриться, сразу виден узор – вполне осмысленный, хоть и странный.

Очень люблю свою семью и близких за то, что они всегда позволяли мне быть собой.

Маленькая Норма Джин

Маленькую Норму Джин забыли очень быстро. Там и помнить-то было нечего – слабые пряди волос на затылке, светлые глаза, худые ножки – моль на палочках – так шутила про внучку бабушка.

Диковинное прозвище Норме Джин досталось по случаю, когда мелкие обстоятельства собрались в горсть и высыпались в одно утро, перемешались, перепачкались и закрутились в коротком, но неожиданно сильном ветре, налетевшем на бледную девочку в белой плиссированной юбке. Ветер хлопнул белым подолом, поднял вверх тонкую ткань и тут же упорхнул прочь, не заинтересовавшись целомудренным детским бельишком.

– Ну, ё-моё, прям Норма Джин! – зашумел вдруг Валька, до одурения озабоченный половым вопросом подросток из двадцать восьмой.

Совершенно случайно то летнее начало дня собрало под медленно накаляющиеся небесные своды целую кучу народа – кто-то спешил на работу, кто-то возвращался домой, а кто-то предвкушал целый день безделья, безобразия и бесконтрольности.

Валькина шутка имела успех. Смеялся чернявый Жора, меняющий валюту у Центрального рынка, смеялась его жена, послушно рожающая по ребенку в год и похожая на многорукого Шиву с целой свитой мелких густоволосых демонов. Смеялся больной Толик – пожилой мальчик с кожаным блокнотом, исписанным в каждой клеточке полоумными стихами, и толстая Вероника Тихоновна хихикала, крепко держа на поводке свою любимую лысоватую болонку.

Хохотала бухгалтер Тамарка, закатывался ее одноногий муж, и даже красавица Коновалова улыбалась, элегантно раскладывая по плечам желтые локоны.

Смеялись и Нормины подружки – пестрая стайка воробушков в одинаковых сандалиях, ну а про мальчишек и говорить нечего, они хоть и не слышали ничего про Норму Джин, но всегда скалятся, особенно когда лето, каникулы, впереди еще целый день на улице, и вечер еще далеко, а осень, конечно же, никогда не наступит.

Девочка в белой юбке заплакала и убежала,

и смех погас – не потому, что стало стыдно, а потому что больше не над чем было смеяться.

Снова потекли прерванные разговоры, взрослые закивали друг другу в такт, и дети застучали пыльными копытцами, собираясь в нескончаемое путешествие по крышам, гаражам и подвалам.

Эй! – послышался вдруг голос откуда-то сверху, – эй, я здесь!

Крик легко заметался в колодце двора, отталкиваясь от кирпичной многоэтажки, деревянных бараков и ободранного до костей общежития, а потом замер где-то в пахучих зарослях черемухи.

Люди подняли головы и увидели Норму Джин – она сидела на тонких балконных перильцах, словно в дамском седле, и махала руками. Яркое солнце, набираясь летней силы, слепило глаза, мелкую девочку почти не было видно – восьмой этаж все-таки.

Все замолчали. Молчал Жора – через пару лет он купит большой красный дом за городом, а жена его родит мальчика, девочку и еще мальчика. Молчал больной Толик – спустя неделю залетные отморозки изобьют его до полной потери разума, а блокнот со стихами порвут и выбросят. Ничего не говорила Вероника Тихоновна – следующей зимой ее старая болонка облысеет до полупрозрачности, а потом тихо скончается на своем клетчатом одеяльце. Не хотелось смеяться и Тамарке с мужем – он не доживет до осени, задохнется в гараже – многовато выпьет и уснет некстати. Пропала улыбка у Коноваловой – та станет еще интересней, когда перекрасится в брюнетку. И много чего еще будет – драки, слезы, поцелуи, пара свадеб, несколько похорон – хитрые путаницы жизней, такие бессмысленные вблизи и превращающиеся в изящные узоры при взгляде свысока.

Но сейчас двор молчал, был жив и здоров, а маленькая Норма Джин спрыгнула с перил, но не вниз, а обратно, на балкон, и сидела там почти до обеда, ни о чем не думая и разглаживая пальцами упрямую юбочную плиссировку.

Никакого переполоха не случилось – мало ли что там дети натворят, и не такое бывало. Норма Джин, и ее мама, и остроумная бабушка уедут вскоре в другой район, потом в другой город, а потом совсем исчезнут, как и не было. Зарастут за ними все тропинки, порвутся бумаги, угаснут огни, и снова зацветет вечная черемуха, легкая, как белый шелк.

Мир полный сожалений и тепла

Аккуратные карточки из плотного картона Георгий складывал в стопку – за несколько лет она прилично подросла, внушая своему создателю странное чувство защищенности и победы. Георгий гордился своим ровным почерком и оригинальностью – ну кто еще мог бы догадаться, что собственное будущее можно построить на фразах, сказанных правильно и вовремя.

«Этот мир полон сожалений и тепла» – так бы он начал беседу, уверенно держа хрупкую кофейную чашечку. Собеседница подняла бы глаза, и словно впервые разглядела бы его лицо – ну да, не плечист, зато обаятелен. А он бы сказал что-нибудь еще, и вечер превратился бы в тонкую сказку, а жизнь – наладилась бы и согрелась.

Перебирая карточки, Георгий вспоминал, как сочинялись запечатленные на картоне фразы.

Вот, например, тогда – он пошел в магазин за свежей морковью, еще и кефир был на исходе. Спускаясь по лестнице, он услышал рыдания соседки – по пятницам она обычно ругалась с сыном, пекла пироги, а они подгорали – каждый раз.

У подъезда плакала девочка лет пяти, лохматая, в синей куртке, а чуть дальше, у мусорных баков, переливчатым баском надрывался кот. Потом путь был пуст – заросшее полынью поле – потом дорожное кольцо и супермаркет, гремящий музыкой и запахом жареных кур.

В магазине Георгий увидел пожилую женщину с заплаканными глазами, двух сестер – по одному образцу вылепленных блондинок – одна улыбалась, а другая прятала лицо в платок, и еще полную даму, рыдавшую в телефон.

Вернувшись домой, Георгий тщательно вымыл морковь, убрал лук и сел за стол.

«Человек на шестьдесят процентов состоит из слез» – вывел он на чистом квадрате картона.

По вечерам хотелось забыть о картонных словах и думать о цветах, например, о горько пахнущем шафране, набравшем последнего летнего сока перед неизбежной осенней кончиной. Но это было неконструктивно – и Георгий снова уносился мыслями в будущую встречу, пытался представить, какой будет та самая женская улыбка.

Он мог бы сказать ей: «За светлым небом бездонная тьма». Открыл бы секрет: «Внутри мы больше, чем снаружи». А если встреча произойдет в дождливый день, пригодится самая первая карточка: «Начало дождя пахнет черным перцем».

Георгий вспоминал все летучие дни, когда он просто смотрел по сторонам. Вокруг звенели чужие шаги, звучали голоса – кто-то пел, а кто-то лишь пытался. Но все торопились вперед, и никто не замечал маленького мужчину, записывающего банальности на твердый картон, и получившего от этого мира все его сожаления, но ни единой капли тепла.

А после, конечно, случится чудо – и он дождется той самой встречи, будет бормотать что-то о прекрасной погоде, сжимая в руках стопку своих карточек, но не помня ни слова из сотни вымечтанных и оглаженных фраз. Но его собеседница все же поднимет глаза и разглядит его лицо, а потом ей покажется, что его вымокшая под недавним дождем рубашка немного пахнет шафраном.

Кто на трещинку наступит

Герде удивительно не шла юность. Она словно всегда была такая – взрослая, основательная, плотная: чуть старомодные платья, скучные стрижки, очки. Пока ровесницы росли вверх, порхали по городу, легкие, как юные птицы – чирикает, щебечет, вот-вот взлетит, Герда ходила медленно, опустив голову, словно бы выбирая, куда поставить ногу. Никто не знал, что на улице, чтобы не смущаться, она всегда играет в старую игру – пройти свою дорогу, не наступив ни на одну трещинку в асфальте. А если бы и знали, не поверили: Герда? Играет? Не смешите мои глаза.

Юность кончалась быстро, как сладкая газировка. Все, кто порхал, приземлялись, устраивались, мастерили гнездовища из ломаных веток, пуха и перьев. Сравнивали высоту убежищ, таскали чужие стройматериалы, обучались птичьей лжи – легкой, колючей, бессмысленной.

А Герда просыпалась утром, одевалась и шла на службу, по-прежнему не поднимая головы и считая трещинки под ногами. Игра прекратилась внезапно: город устелили брусчаткой, мелкой, размером вполовину Гердиной туфельки. От серых квадратиков Герду тошнило – пришлось поднять глаза и оглядеться.

Оказалось, что женская жизнь, бодро кипящая вокруг, вся состояла из греха и несбыточной надежды на счастье. Грехами считались: порченая пища, сон с накрашенным лицом, дешевые лифчики, поношенная обувь и старость – самый страшный, самый неотмолимый грех.

Покорно признав себя грешницей – от дорогого белья было стыдно, а молоко в холодильнике упрямо скисало – Герда принялась бороться с собственным телом, так и норовившем состариться. Руки, туловище, сухие пятки – вот это все неудобное, неловкое, живое, требовало ухода и ограничения. Герда купила крем для ног, стала вставать пораньше и пыталась вырастить на себе жесткий панцирь из рельефных мышц – коврик из детского одеяльца, наклон, наклон, приседание, а вместо гантелек— пластиковые бутылки с водой. Панцирь не появился ни через день, ни через два, адски болели бока, а одеяльце

пахло кошкой. Герда, вздохнув, оставила мечты о безгрешном рельефе и просто старалась не замечать себя – это просто, если носить плотную юбку достойной длины и квадратный жакет с плоскими пуговицами.

Но однажды на улице Герду остановил один дурак. Он очень не любил птичьих повадок в человечьем обличье – суеты, пощелкивания клювом и прыжков, поэтому ему пришлась по душе Гердина неопределенность, безыинтригующий наряд и тихий ход. Знакомиться он не умел, но отчего-то вечером они уже сидели в Гердиной кухне, осторожно трогая хрустальные бокалы – дурак где-то читал, что дамы любят красное вино.

Мама всегда твердила дураку – не доверяй узко губым женщинам – они прячут продукты и бьют домашних животных, и он все пытался рассмотреть, какие у Герды губы. А она молчала, отворачивалась и думала – вот дурак, чего он так смотрит.

А потом вдруг оказалось, что у Герды есть не только туловище и пятки, но много всего такого, о чем не говорят вслух. И губы у Герды оказались вполне приличные – и это даже дураку было понятно.

Когда совсем стемнело и вино было выпито, дурак долго рассказывал Герде о женской красоте – он немного повернутый был на этом вопросе. Он говорил, что красота бьет наотмашь, оставляя солнечные пятна на обороте глаз, ослепительные отпечатки неуловимого и живого. Он говорил, что красота – это откровение – новое лицо, дышащее свежестью, обещающее все объяснить, открыть все тайны поросших временем камней, плотных океанских глубин и пламенного сердца земли.

Герда не совсем понимала, о чем это он. Запутанные слова цеплялись друг за друга тонкими лапками, падали мягкими ивовыми ветками, разбегались асфальтовыми трещинками – и Герда уснула, напрочь забыв о накрашенных ресницах.

Лишние слёзы

Женщины были с самого начала – запахами, песнями, медленными разговорами. Женщины были звоном посуды, чем-то льющимся и звенящим, легким теплом ситца, душной нежностью фланели. Женщины отвечали за вкус и цвет, заслоняли телом от темноты, грели его лицо руками, если было страшно или больно.

Он рос, тянулся к свету, а женщины уменьшались в размерах, теряли волшебство – тексты песен оказались скучными, запахи разочаровывали, а уют окутанных кухонным чадом разговоров пропал.

Из-за просторного женского тела, бывшего только вчера целой вселенной, показались мужчины, а от них веяло угрозой: порой даже на самом бессмысленном, тощеньком лице мерещилась вороная ассирийская борода, а в самых бесцветных глазах била хвостом яркая тысячелетняя злоба. Бывшие хозяйки мира бегали рядом —постоянно спешили, приносили, уносили, говорили быстро и требовательно, с надрывом.

Среди этого судорожного мелькания лиц запомнилось только одно – не женское, не мужское, а девчачье личико – самое обычное, с пухлыми щеками и прыщиком у губ. На каком-то взрослом празднике, в привычной для подростков ссылке остывшей кухни, девочка шепотом рассказала ему, как придумала найти себе личного бога. Тот, который предлагался родителями, пугал – ни прощения, ни веселья, только чистая борода и беспощадные глаза. А вот старые, забытые идолы были нестрашные и красивые – обнаженные греческие хулиганы, твердые желтые боги Египта, абсолютно равнодушные Будды. Самой удобной оказалась некая Исида – тихонько собирала своего мужа по кусочкам, носила нарядные крылья и смешную шапочку. Выбрав Исиду, можно было бы просто выйти вечером на балкон, смотреть на небо и тихо просить, а изумленная богиня, долгие века терпевшая забвение, непременно бы откликнулась.

Услышала ли Исида глупую девочку, он так и не узнал. Но в ночном небе, за острыми взглядами звезд, ему долго еще мерещился кто-то забытый, но не теряющий надежды на воскрешение. Наверное, молиться ему было бы легко – словно бы ты знаешь главный секрет и можешь пройти без очереди, гордо глянув на терпеливую толпу, вяло шепчущую что-то у входа в другой храм.

Став совсем взрослым, и вступив по телесным своим потребностям в плотные, близкие отношения с женщинами, он узнал поближе их странный и дикий мир. Самолично назначенные пытки, еже утренняя борьба и ежевечернее поражение – наблюдать за этими прыжками было смешно и горько. Именно тогда женщины, живущие рядом, окончательно потеряли голоса —их песни навсегда исчезли, а надрыв перешел в ультразвук, неслышимый человеческому уху. Беззвучно шевеля губами, его подруги скользили мимо, задерживаясь рядом лишь для короткого обмена несуществующим теплом. А потом было пусто: вечером, перед сном, после привычного сражения с мелкими укусами дня, внутри звенела бестелесная тишина.

Раздражение от жизни кипело и переливалось через край – благо, поводов для гнева реальность подсовывала предостаточно. Казалось, что все, абсолютно все были крепко накрепко приколочены к своим крестам, и самым постыдным образом изображали радость, испытывая при этом нескончаемой глубины страдание. О любви, счастье, доброте и говорить не хотелось – кому нужны эти дурацкие выдумки, похожие на ветхое белье, смущенно сохнущее на ветру.

Времени для сожаления не осталось – пройденный путь как грязная колея на обочине – не давал шанса остановиться и подумать. А думать очень хотелось – когда, если не сейчас? Вот было бы хорошо, если бы вместо раздражения пришла жалость – ко всем несчастным, сражающимся без войны, обижающим без причины, шумящим без повода.

Но жалость не приходила, драгоценности не копились, ума не прибавлялось, да и вспоминать было нечего – только короткую безопасность детства и шепот дурочки с фальшивой египетской статуэткой в руках:

– И она ему, понимаешь, была и сестра и жена как бы одновременно. А у него еще брат был, звать его Сет – злой очень. Он Осириса изловил и на кусочки порвал, раскидал везде по стране. Исида тогда плакала долго и очень сильно, а потом пошла Осириса собирать. Четырнадцать кусочков нашла, все тело, кроме.. ну короче, всё собрала, а чего не доставало, из глины слепила. И потом оживила его своей волшебной силой, и они жили еще долго-долго и очень счастливо. А после всех этих бед она очень стала добрая, и за всех теперь переживает – и за детей, и за женщин. И когда кто-то умирает – неважно кто, она плачет также сильно, как по Осирису. Понимаешь, из-за каждого плачет и убивается…

Тогда девочка шептала что-то еще, он уже не помнил, о чем. Но очень хорошо сохранил в памяти свое собственное ощущение, ставшее в то время откровением, а сейчас превратившееся в полную нелепость. А тогда, в той детской темноте, даже рот открыв от интереса, он смотрел на уютно горящие за окном желтые огни и грелся уверенной радостью – если даже прямо сейчас, сию минуту он вдруг умрет, кто-то обязательно заплачет.

Анна Игнатова

Написание книги – это приключение. Не человек выбирает историю, а история выбирает человека. Ведь многие, кто писал книги, потом говорили, что никогда не планировали писать о других мирах или о бездомных детях; бывает, конечно, и такое, что книги пишутся о том, о чем всю жизнь грезил человек, но это редкие случаи. Решение написать книгу приходит неожиданно. Главное – не бросать попытки, даже

если ничего не получается. Не книгу пишут, а книга пишется – в этом и есть сложность. У книги есть характер, она может загнать того, кто пишет книгу, в глухой угол. Писать книгу – это как на звезды смотреть: вроде бы, чего там сложного, а то холодно, то глаза болят, а то небо тучами затянуто. Но сколько удовольствия получает человек, который решает написать книгу, этот самый обыкновенный человек, не красавец и не умница… Он проживает вместе с героями их жизни, строит вместе с ними планы на будущее. Если человеку, что пишет книгу, не нравится наш мир, он может создать собственный, и нет ничего прекраснее…

О Розе

В небольшом дачном поселке стоял старый дом. В нем давно никто не жил: хозяева переехали в город, а продавать его не спешили. Палисадники его заросли сорняком, а лепнина, ранее украшавшая дом, осыпалась. Теперь, спустя много лет, когда имена и лица живших здесь стерлись из памяти односельчан, лишь мыши да крапива правили домом. Крапива жила в палисаднике и не лезла в жизнь соправителей, а те отвечали ей взаимностью. Так они и сосуществовали.

Культурные растения, росшие в палисаднике, сгнили под гнетом крапивы, лишь немногие продолжали жить в столь трудных условиях. Большинство из них были розы. Эти цветы, имеющие шипы для защиты, смогли сдержать крапиву, а позже и ужиться с ней. Остальные представители культурного класса, такие как тюльпаны, незабудки и колокольчики, которые раньше преобладали над розами, остались в малых количествах и старались лишний раз не показываться на глаза правящих.

Розы жили спокойно со своими шипами, с каждым годом отращивая их все больше… Но не все следовали советам старых сортовых роз. В этом саду росла одна чайная роза. Она была самая молодая, и на ее стебле рос всего один маленький шип, отчего над ней все смеялись, даже неказистая безродная Повилика. Но Роза не обращала не на чьи насмешки внимания – она растила бутон. Роза надеялась, что люди вернутся. «Но тогда надо, – думала она, – чтоб меня заметили – нельзя допустить того, чтоб меня скосили заодно с крапивой». Роза трудилась над цветком, не заботясь о колючках, потому у нее и был всего один шип, тот, что она вырастила еще будучи ростом не выше этой задиристой Повилики. Все остальные розы смеялись над ней, отращивая иголки… В то время как она заботилась о бутоне, который с каждым днем рос все больше, насыщаясь цветом. Роза собирала в своих листьях росу и умывалась ей, отчего и стебли, и бутон и листья блестели до самого обеда. Она тянулась к солнцу, пытаясь достать больше солнечных лучей. Роза собирала лучи солнца и смешивала их с росой, придавая яркость бутону. Трудилась не один день, и даже не неделю. И в одно утро, когда на листья опускаются капли росы, бутон распустился. Роза гордо смотрела на поникших соседок роз и на озлобленную крапиву. В их гримасах читалась зависть… И лишь Колокольчик улыбался и ободряюще звенел.

***

– А слабо в крапиву?!

– Но она же колючая…

– Слабачка! А еще бегает за нами!

Роза качнула поникшей головкой. Таких низких звуков она еще не слышала. «Люди, люди», – зашелестели крапива и розы, незабудки и повилики, тюльпаны и колокольчики. Роза выпрямилась, расправила листочки… Но ее цветок уже не был так красив, как прежде и навряд ли привлек бы чье-либо внимание. Из-за долгой жары он завял и стал опадать. Роза постаралась напоить цветок водой, но тот лишь уронил еще один лепесток.

Что-то рухнуло рядом, примяв крапиву. Роза с удивлением смотрела на это. «Так вот какие люди»… Она выпрямилась и вытянулась, чтоб показать увядающую красоту своего цветка. Человек поднялся.

– Мальчики! Идите сюда!

Человек наклонился к Розе. Ее лепестки затрепетали от его дыхания.

– Бедняжка… Вянет.

– Что ты нашла? – к Розе приблизились еще несколько человек.

– Смотрите… – человек указал на цветок.

– Везет, а мы только на колючки наткнулись.

– Давайте принесем лопату?..

Один из людей ушел, а, когда вернулся, в его руках был сверкающий предмет, которым он стал убивать крапиву. Он убил и одну из одичавших роз, которая обросла колючками. Роза ужаснулась. Она смотрела, как человек блестящим предметом убивает тех, кто жил с ней, Розой, бок о бок, с самого ее рождения. Она затрепетала, когда блестящий предмет воткнулся в землю рядом с ней… Бедная Роза представила, как ее любимый цветок падает на влажную землю и вянет в грязи, а сама она умирает от жажды. Но ее опасения не подтвердились – что-то подцепило ее корни и заставило их оторваться от земли, вырваться на поверхность. Ее аккуратно взяли за стебель и поставили в холодную емкость.

– Роза, а ни одного шипа… – удивился человек, – Красивая.

– Мальчики, там еще цветы! Я отнесу розу домой, а вы выкопайте и их тоже.

***

Люди, забравшие Розу к себе, жили недалеко от ее прежнего дома, но при этом их палисадник отличался от ее родного. Тут не было крапивы, и цветы были дружелюбные. Люди ухаживали за всеми ими, и Роза была счастлива. Теперь она цвела постоянно. Совершенно не заботилась об обороне, чего, впрочем, никогда и не делала.

Жизнь музыканта

Они молчат. Хотя им есть, что нам сказать.

Как тот зависший чат, где некого искать.

Внутри вулкан страстей – молчание снаружи.

От них не ждут вестей, их слышат только души…

    Белый Лунный кролик

Он просыпается каждое утро в тишине. Садится в кровати и долго смотрит в стену, ещё не отойдя ото сна. Ведь только что он слышал… Слышал, как шумел ветер в кронах деревьев, как ручей журчал, протекая меж камней, слышал, как пели люди под весенним чисто-голубым небом. Но все эти прекрасные звуки – лишь плод его воображения – канули в Лету вместе со сном. Ох, как же он не любил просыпаться! Именно с этих мыслей, орущих в голове из-за отсутствия других звуков, начинался каждый его день…

***

Сегодня было очередное нудное воскресенье, которое он проводил в парке. Смотрел на облака и мечтал, чтобы этот день поскорее закончился. Ведь в работе можно утонуть, а в парке нет, да и в мыслях никак не выходит… Скучно. Грустно. Тихо… При том, что в парке, как обычно бывает по выходным, много народу. От ходьбы он утомился и присел на скамейку, откуда лениво наблюдал за снующими туда-сюда детьми. Они веселились, бегали и скакали. На их лицах пылал огонь и цвела улыбка. Изредка они что-то выкрикивали. Но их крики пожирала тишина…

Мимо пробежала девочка с ярко-красным шаром. Потом ещё раз. И ещё. Пробегая в четвертый раз, она остановилась напротив мужчины и изучающе посмотрела на него широко распахнутыми глазами. Наклонила голову набок, а потом зашевелила губами, медленно, растягивая буквы. Он её понял. Достал блокнот, написал в нём одно предложение и показал девочке. Та долго всматривалась в написанное, потом её глаза, и так огромные, стали ещё больше. Она кивнула и убежала.

***

Неделя пролетела быстро, как это обычно бывает, когда увлечён своим делом. И за рабочей неделей неизбежно последовало воскресенье. И снова парк. Немой и враждебный. Но идти больше некуда, поэтому… снова парк, прогулка. А вот уже и знакомая скамейка. Но в этот раз ему везёт. Утомленный, он засыпает прямо под кронами тополей. И парк,

раньше безмолвный, начинает жить. Дети кричат, а не просто открывают рты, как рыбы за толстым стеклом аквариума. Дети бегают, играют, скачут, но уже не в тишине. Теперь тишина отступила. А вот и та девочка! С красным шаром на ниточке и с тем же удивлённым взглядом. Она снова наклоняет голову и что-то спрашивает. Улыбается и, нерешительно протягивая руку, слегка касается его… Он вздрогнул. И звуки исчезли. И снова мир завоевала тишина. Вот только девочка осталась на месте, испуганно вглядываясь в его лицо. А в руках её был не шарик, а два мороженых. Она взобралась на лавочку и протянула мужчине одно из лакомств. А потом принялась за оставшееся в ее руках мороженое, тайком наблюдая за тем, как он поедает своё.

***

Теперь воскресенья проходили для него не так скучно, как раньше. У него появился друг. Он не знал, кто она, откуда… Да и зачем? Им было просто интересно ходить по парку и разглядывать небо, цветы, деревья и прохожих. Что ещё для счастья надо? Только мороженое. Когда оно требовалось, они находили мороженщика. Девочка заказывала, а он платил. И прогулка продолжалась.

***

Однажды в парке произошло что-то необычное. Он это понял, едва завидев малютку. Она бежала к нему, и в ее глазах плясали озорные искорки. По её лицу, по её восторженному взгляду он понял, что день будет интересным.

Добежав до него, она отдышалась, а потом быстро зашевелила губами. Он на это лишь улыбнулся. Она не переставала ещё с минуту, а потом схватила его за руку и повела вглубь парка. Она торопилась показать ему что-то явно необычное, и его охватило волнение. Его волнение почувствовала девочка и побежала. Бежали они не долго, но оба успели запыхаться. Он остановился и стал тяжело дышать. Девочка тоже замерла, усердно вдыхая воздух ртом. Отдышавшись, она снова взяла его за руку и повела дальше. Когда девочка остановилась, он осмотрелся. Там, где они оказались, его привлекло нечто неизвестное. Этот предмет стоял посреди аллеи, и за ним сидел человек. Предмет был белого цвета и напоминал стол, накрытый белоснежной, накрахмаленной скатертью. Мужчина вопросительно посмотрел на девочку. Та достала из его кармана блокнот и написала корявым почерком: «рояль».

Он знал о роялях, но представлял их совсем другими. В нём проснулся интерес, поэтому мужчина подошёл к неизвестному для него предмету. Девочка последовала за ним. Подойдя к роялю, мужчина с интересом осмотрел инструмент, после чего встал возле человека и стал наблюдать за ним. Музыкант касался белых и черных полос, которые незамедлительно проседали под его пальцами. Иногда человек передвигал пальцы быстро, а иногда медленно, или ударяя, когда резко, когда лишь слегка касаясь полос. Мужчина с трудом оторвался от созерцания работы этого человека лишь для того, чтобы посмотреть на лицо «волшебника». На его лице он прочёл многое. Лицо музыканта поведало мужчине то, что человек не мог поведать ему через звуки…

В этот день мужчина покинул парк в ужасном настроении. Он чувствовал себя опустошённым, и даже купленное мороженое не смогло прогнать ту печаль, что пробралась в его душу после встречи с музыкантом и роялем.

***

Прошла весна, лето, осень и зима. Пролетел год. Девчушка пошла в школу ещё осенью, и встречи стали редкими. Вот и в это воскресенье их встреча была отменена. Поэтому мужчина на выходные остался дома. Сидя у камина, он в полудрёме листал газету, вспоминая дни, проведённые с маленьким другом. Весной они познакомились… Как же быстро летит время! Уже год, целый год прошел с того дня, как она подбежала к нему с двумя рожками мороженого и уселась рядом, предложив один из них ему. Всю весну они просто наблюдали за оживающей природой, летом гуляли под тёплым дождем и прятались в тени деревьев от зноя, осенью собирали листья, а зимой катались на коньках и санках. Вспоминая всё это, он улыбался. Мужчина улыбался редко, только тогда, когда что-то приносило ему удовольствие, а общение с малышкой его радовало и успокаивало…

За мыслями он не заметил, как газета выпала из рук. Когда мужчина поднял её с пола, в глаза бросилось объявление о продаже…

***

Весна прошла, за ней лето. Наступила осень – самая скучная и нудная пора. Он не любил осень. Хотя в прошлом году она пролетела незаметно, ведь рядом была та девчушка с большими, просто огромными, внимательными глазами. А вот эта осень обещала быть ещё длиннее и скучнее, чем обычно – малышке запретили ходить одной в парк. И их общение, и без того редкое, прекратилось. Ему не хватало её. Ведь только с ней он мог общаться молча…

***

Зима захватила город. Снег налипал на окна, провода, деревья, застилал улицы белым покрывалом и приставал к прохожим, игриво залетая им за шиворот. А мужчина зажёг свечи – свет выключили ещё утром – и уселся перед огромным роялем. Его он купил в ноябре, когда зима всё ещё спала, а осень радовалась, продолжая навевать грусть. Сейчас, в свете свечей, белый рояль казался призраком, чем-то неестественным, нереальным. Будто не из этой комнаты. Мужчине казалось, стоит только закрыть глаза, и он исчезнет. Но рояль был настоящим. В этом мужчина убеждался, раз за разом касаясь клавиш… Он не слышал звуки, вспархивающие словно птички, стоит коснуться замков-клавиш. Он не слышал… Он чувствовал. Как тогда, в парке, когда он прочёл с лица музыканта, как со страниц книги, то, что он говорит людям своей музыкой. Мужчина не слышал ни тогда, ни сейчас! Но его чувства его не подводили. Сейчас он в них не сомневался. Поэтому сел на табурет перед инструментом и провел по клавишам пальцами. Он нежно коснулся одновременно двух, потом трёх, а следом и четырёх клавиш. Он нежно дотрагивался до каждой. Потом остановился, задумался и продолжил. Он перестал их гладить, стал бить по ним, пытаясь передать бедному инструменту всю боль, что накопилась в нём. Он стучал по клавишам яростно, потом спокойнее и спокойнее… Ярость прошла. Вылилась на белоснежный рояль. Осталась лишь усталость. Он ударял по клавишам всё тише и тише… а под конец упал на них и беззвучно заплакал, ударяя по одной клавише снова и снова…

В этот вечер многоэтажный дом слышал сквозь завывание ветра плач. Дикий плач, который то возрастал, то уменьшался, то был похож на старческий, то на детский… А в конце, когда эта истерика, не похожая ни на одну другую, стихла, лишь одна старушка слышала тихие всхлипывания в соседней квартире.

***

Шёл концерт. Он шёл уже третий час, но с самого его начала, с самых первых аккордов и до настоящего времени никто не шелохнулся. Все: дети и молодёжь, взрослые и старики – все они, молча, замерли, боясь спугнуть то, что сейчас было в зале. Даже охранник, обычно переминавшийся во время концерта с ноги на ногу, замер, завороженный музыкой. Казалось, она всюду. Музыка льётся широкой рекой по проходам, клубится в воздухе, летает над головами слушателей. И они, зрители, именно от ощущения её вездесущности замирали, становясь похожими на восковых кукол. А музыка вливалась в них… Она касалась души, сердца каждого, кто её слышал. Каждому она давала что-то своё, чем и поражала. Но поражало не только это. Музыка не просто встряхивала людей, выворачивала

наизнанку… Она также говорила с ними… Через неё с людьми говорил музыкант, шептал им вкрадчиво на ухо, как родители шепчут засыпающим детям сказку. Он говорил им о прекрасной природе земли, о солнце и небе, о птицах и цветах, о людях и животных… Он говорил им о том, как прекрасен мир, о том, что красота в нём, в этом прекрасном мире, есть во всём. Она есть и в цветке, пробившемся сквозь асфальт; и в листе, упавшем осенью с ветки; и в снеге, хлопья которого засыпают землю зимой; и в росинке, застывшей на траве по утру. И это прекрасно видеть своими глазами! А ведь эту красоту они давно перестали замечать…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/avangard-8278212/alina-homich/anna-ignatova-8278240/anna-hodotay/valeriya-murzina/osyazaemaya-realnost/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания