Правильное дыхание читать онлайн - Д. М. Бьюсек

Правильное дыхание

Д. М. Бьюсек

Если вы выросли в Москве 1980-х и 90-х, а ваш ребенок – в куда более поздней Америке, вам непросто будет рассказать ему о своей юности. Во-первых, потому что придется объяснять слова типа «мажор», «роно» и «завуч». А во-вторых, потому что с последним у вас приключился школьный роман.

Правильное дыхание

Роман

Д. М. Бьюсек

© Д. М. Бьюсек, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Краткое содержание

«Один-единственный раз за все школьные годы у меня случился настоящий роман – и то с нашим завучем».

Предупреждения

1. И герои (по крайней мере один из них), и автор пребывают от краткого содержания в ужасе, но поделать ничего не могут.

2. Все персонажи и события, кроме фоновых, фиктивные, возможные совпадения с реальными являются случайными.

3. Малопонятные аллюзии и англицизмы (а иногда и переходы на другой язык) можно или расшифровывать (см. примечания в конце каждой части), или игнорировать.

4. Жанр, а точнее, формат этого текста можно определить как «сериал для чтения» (где вся первая часть – это пилот). Отсюда нестандартные приемы повествования, оформление прямой речи и смены перспективы, которые, надеюсь, не смутят читателя.

***

Спасибо всем сетевым и реальным людям, делавшим замечания по ходу текста, подробно отвечавшим на мои бесконечные вопросы вроде «Где в школе туалет для учителей?» и дававшим справки по поводу стоимости гречки и позирования художнику в начале 90-х, сравнительных характеристик Жигулей и Москвича и прочих примет времени.

Также хочу поблагодарить и попросить прощения у родных и близких за позаимствованные без спросу мелочи и совпадения. Отдельное спасибо моим маме и папе – за подробный отчет о 19—21 августе 1991-го года, за Имельду Маркос, за Грегори Пека и – всего не перечислишь.

Часть 1

Глава 1: Прелюдия к посудному делу

– Мама, – сказала дочка по телефону, – на каникулы приду домой, только не одна.

– Наконец-то опять с кавалером?

– Вроде того. Только он женского полу.

– О, – она так и видела мамины поднятые брови – любопытство явно перевешивает удивление. – И прямо все серьезно?

– Довольно так, да.

– Таки. Хм. И вроде даже ничто и не предвещало… Насколько я могу судить. Думаешь, это у тебя такая фаза – типа все перепробовать, или уже совсем определилась на всю жизнь?

– Пока что совсем.

– Ага. Ну ладно, – мама соображала, что же ее по-настоящему беспокоит в этой ситуации. – Бывает. Тоже вариант. Главное, чтобы человек был хоро… А! Вот! А что скажет папа?!

– Ну, папа все-таки тоже не какой-нибудь, как это, зашоренный. Ты ему тогда предупреди, ага?

– Стоп-стоп-стоп, а давай я ему тогда сейчас передам телефон, и ты ему сама все расскажешь, а то при чем тут я вообще.

– Ну, мам, а чего тут рассказывать, вот приедем, познакомитесь… Только запомяни ему как-нибудь, и все. (невинно) При случае.

– Упомяни. При каком-таком случае, я вот даже и не знаю, что это может быть за случай? К тому же он спросит: А что она сама не сказала? Боится, небось, что я зашоренный, да? Еще и обидится на тебя.

– Мам, ну, ты же понимаешь… Не зашоренный, но по телефону это может звучать немножко как шок, папы – они такие, а ты лучшей знаешь, как ему так сказать, чтобы он не фрикнул. Не выфрикнул…

– Фриканулся. И ходил потом по дому фриканутый на всю голову. Причитая, что не видать ему теперь еще сто лет ни внучков, ни рыбалок с любимым зятем.

– Опять она травит мной душу.

– Точно. Вопрос только, кому. Ладно, кука. Подумаю, как это все провернуть подипломатичнее.

– Только ты быстрей думай, а то вообще забудешь сказать, я тебя знаю.

– До субботы соображу. А в субботу увидимся, тогда все и обсудим.

Увиделись. Сидят в кафе. Раньше мама навещала дочку в ее студенческой квартире, но каждый раз не выдерживала и, не допив чая, принималась чистить и мыть там всё, что подвернется под руку. Казалось бы, ну и пусть, но соседи по квартире перестали соблюдать график дежурств, мотивируя это беззаботным «все равно приедет твоя русская мама». Поэтому место встреч пришлось изменить.

Дочка: – Ну?

Мама: – Баранки гну.

– Какие бараны и гну?

– Не обращай внимания. Это я в смысле, что нет, пока не говорила. Не могу сформулировать.

– А чего тут вообще сформулировать?

– Формулировать. Вот ты тогда ему и формулируй.

– Думаешь, он, правда, не одобрит?

– Тю, глупости. Просто это такая… интересная новость, хочется ее как-то покрасивше подать. Поэффектнее.

– О, а ты позови Маню. Чтобы была живая ассоциация. Ходючая.

Мама бормочет: «Не то слово, какая ходючая…»

– Опять не так сказала? И потом он посмотрит на Маню и подумает: Ну вот, и Маня тоже такая же, а ведь нормальный, порядочный человек, все у нее хорошо… Чего ты хмыкаешь?

– Образ нормальной порядочной Мани так и стоит у меня перед глазами.

– Но она же твоя лучшая подруга!

– Не подруга, а родственница. – Поучительно: – Поэтому и приходится ее терпеть, какая есть.

– Каком это боком она тебе родственница? (Мама только отмахивается – «дальним») И как это понимать, «терпеть»? Я-то думала, ты это не толерируешь, а все-таки акцептируешь! Ну что «ыыы», как могу, так и говорю!

– Да я мало того, что акцептирую, как ты выражаешься, я сама, между прочим, – тут мама сделала круглые глаза, но вдруг задумалась – что бы такое припомнить и впечатляющее, и чтобы не слишком откровенное, – с девочкой целовалась! А была, между прочим, помладше тебя! Еще в школу ходила.

– Ты влюбилась в девочку?

– Ну, честно говоря, нет. И она в меня тоже нет. Насколько я знаю. Может, это и не считается, да. Но целовались все равно по-настоящему! И на виду у всех. Так что вот про меня в 11-ом классе вся школа четко знала, что я лесбиянка, – младшеклассники даже слово это выучили по такому поводу, а вот про тебя собственный папа и то..!

– Погоди, погоди, ты расскажи, а почему вы целовались? На спор?

– Вроде как на спор. Вернее, совсем не на спор. Ко мне пацаны тогда сильно клеились, а мне оно было не надо. Вот и додумалась наконец, как кардинально решить проблему, чтоб отстали совсем – а Светка мне как раз и посодействовала.

– Но не тетя Света?

– Она самая. И вот чего тут смешного, не понимаю.

– Ну, хорошо, а попростее нельзя было как-нибудь? Ведь если прямо уж столько клеились, ну, нашла бы кого-нибудь понормальней, чтобы с ним дружить, а он пусть остальных отпугивает. Я понимаю, что это такая патриархальная модель, но у вас там было бы в самый как раз, нет?

– Нет.

– Прямо никого не было?

– Моего возраста никого не было. Сама смотри – 10-ый, то есть 11-ый класс, а я и так на год всех старше, потому что в школу позже пошла.

– А почему это ты в школу позже пошла?

– (закатывая глаза: вспоминай теперь доисторические времена вместо куда более важного обсуждения рождественского меню) Потому что я до пяти лет не разговаривала, и мама боялась, что я там буду тупить. Сделала мне липовую справку насчет слабого сердца и оставила на годик с бабушкой. А в восемь держать дома стало не комильфо, и пришлось отправлять меня позориться. Thank you, – официанту, принесшему заказ.

– И что, правда, позорилась? Но это ведь

был не аутизм, да?

– Нет и нет. То есть позор начался уже значительно позже, а слова «аутизм» у нас тогда никто не слышал. И слава богу, а то бы еще закормили какой дрянью. Просто как-то не о чем было разговаривать. Сидела себе читала в уголке. Квартира была большая, никто ни с кем лишний раз не сталкивался, не приставал к ребенку. Красота.

– Я все-таки не могу представлять, что ты до пяти лет прямо совсем и не говорила. И с бабушкой тоже нет?

– Да, говорила, когда хотела, конечно. Редко. Сейчас бы точно куда-нибудь записали, если не в аутизм, то в Аспергер. – Одно воспоминание как назло цепляется за другое: – А еще, помнишь, рассказывала тебе, у меня диатез был на правой руке – нейродейрмит то есть, так что ручку держать могла еле-еле. До сих пор почерк страшный. Наверное, из-за этого тоже побоялась меня в семь лет отправлять.

– Но ты же левша.

– Сто раз тебе повторять: я не левша, – демонстративно поднимает кружку правой рукой и дует на чай. – Я просто умею писать левой. Научилась из-за диатеза. А в школе запрещали. Так что да, с почерком мне не повезло, как и с голосом…

– (вздыхает в тон) И с личной жизнью?

– Ну, это как посмотреть.

– Хорошо, вот тебе простой вопрос. С кем ты пошла на пром? Или у вас и прома не было? Этот, как его, выпускный бал, есть же слово.

– Слово есть. И бал тоже был. Хотя что-то я его и не помню. Был бал или нет? Был. Точно был, так как Светка на него ходила с Вадей. Все никак выбрать не могла, с Вадей идти или с Тапочкиным, потому что с Вадькой у них была хоть и давняя любовь, но не без кризисов, а Тапочкин был славный такой пацан, симпатичный, но в него Люся Симак из «А» класса была влюблена безнадежно, просто она дурочка была и все думала, что это за фамилия Тапочкин, это как же я буду Тапочкиной – тогда девушки сразу глобально мыслили… А с Вадиком они как раз поругались, вот Светка вся морально и истерзалась, аж дырку на выпускном платье утюгом прожгла, да…

– (перебивая поток сознания) Вадька – он же дядя Вадим? Ага. А поругались, из-за того что ты с ней целовались, наверное?

– Нет, целовались-то мы с ней еще в сентябре. Причем что-то я не помню, чтобы Вадя тогда с ней поругался, уж больно обалдел. К тому же Светка быстро его убедила, что это нужно для дела. Тоже навыдумывала чего-то там.

– Так, ну а с промом-то что? Тетя Света с дядей Вадем, а ты —?

– Вадей. Погоди, вообще у нас там было не так – необязательно было с кем-то приходить, наоборот, по парам – это считалось неприлично. Девочки налево, мальчики направо.

– Но танцевать-то можно было вдвоем?

– Можно.

– Ну?!

– Можно – не значит нужно. Ни с кем я там не танцевала. Потому что вообще туда не пошла – теперь вспомнила.

– Как это можно было не пойти на пром? КатАстрофи.

– Это тут катастрофи, а наш выпускной что: училки по углам зыркают, чтобы не целовались, ни еды, ни питья, вместо живой музыки попса через усилители – и это при том, что у нас имелась в актовом зале пристойная по тем временам «Электроника», или даже «Ямаха», со всякими наворотами, и акустика была отличная – нет, подавай им кому Pet Shop Boys, кому группу «Мираж», хорошо хоть, не «Модерн Токинг»…

– А где с кем танцевала?

– Не поняла.

– Ты сказала, что там с никем – ни с кем – не танцевала. (старательно) А где ты и с кем ты танцевала?

– А, вот теперь понятно. Молодец. Всегда бы так говорила, ведь умеешь же.

– Ма-ам!

– Что?

– Ты не хочешь отвечать, потому что «ни с кем» – это и был тот позор?

– Какой еще позор?

– Ты сказала: «позор был значительнее и позже».

– Ничего я такого не говорила. И позор тут ни при чем. Позор был раньше.

– То раньше, то позже.

– Позор был, когда меня выгоняли из школы.

– За что?

– За неуспеваемость и нехорошее поведение.

– Но ты же всегда говорила, что была отличница с медалем. Выдумала, наверное, чтобы меня мотивировать.

– Вот это у тебя сейчас такой типичный здешний подход, американский. Все категории школьников расписаны раз и навсегда. Или ты нёрд, или спортсмен, или аутсайдер, или гик, или чирлидер – и ни шагу в сторону. А всё почему? Из-за отдельных средней и старшей школы. То есть в старшую все приходят уже более-менее сформировавшимися персонажами. А у нас школа была одна, с первого по десятый класс. Типажи там тоже присутствовали, но куда более текучие. Вот взять меня. Склад ума у меня поначалу был совершенно нердическим. У нас это называлось «ботаник». Правда, ботаник – это не то же, что нёрд, так как ботаники зубрят все подряд, а не уходят в какую-нибудь квантовую физику с немытой головой, наплевав на остальное. Внешне тоже соответствовала – тощая, нескладная, да еще и с диатезом. А к седьмому классу вдруг пошла расцветать, во всех направл… отношениях. Это, видимо, лето у бабы Гани на, то есть в, Западной Украине так подействовало. Еда была – самая что ни на есть органическая. Причем сама как-то и не обратила внимания. Ну, выросло что-то там слегка, подумаешь. Зато и диатез никуда не делся.

– Ага, и тогда ты перетекла… перевратилась в «популярную девочку». Или в чирлидера?

– Да ты щчо. Таких категорий у нас не водилось принципиально. Для моего внешнего типажа тогда наименование было одно – вслух называть не буду, но соответствовало вашему (вполголоса) slut. Вот туда-то меня радостно и прописали года на два – и даже из школы, действительно, хотели выгонять.

– Не, но для slut – это ж одних (очерчивает руками) недостаточно, тут активно повод надо давать. А ты вон, даже ни с кем вообще не танцевала…

– По тем временам никакого повода не требовалось. Напустить сплетен – и большой привет. А я обиделась и стала поддерживать репутацию. Нет, не активно, просто держала себя соответствующе. Ну, то есть, как я себе это представляла, – изображает нечто нахально-презрительное, – с таким, многозначительным, видом. И я не говорила, что вообще ни с кем, – многозначительно молчит. Но дочке надоело, что мама тянет кота за хвост, поэтому игнорирует наживку.

– А когда обратно превратилась в нерда? – заметив мамино искреннее недоумение. – С меда… лью.

– Поскольку я никем не была, то ни в кого и не превращалась. К тому же переросла все эти типажи. Хорошо, условно меня можно было бы записать в приличные девочки. Потому что настоящий роман за все школьные годы у меня случился всего один раз – и то с нашим завучем. Приличнее, согласись, просто некуда. – Ждет какого-нибудь эффекта, но дочка все портит:

– А «завуч» – это кто? Какая-то ваша категория? Типа гика? Ну вот что ты сразу на стенку залезаешь, – хотя мама всего-то уронила голову на руки, – стараюсь я читать по-русски, вот чего я недавно читала… читала чего… чего-то ведь читала… про любовь – типа «Сквозняк в аллее»? Нет, но ведь читала! Ну, скажи уже!

– (обиделась) Не скажу. Сама поройся и найди. А потом домой приедешь, всё нам с папой расскажешь-покажешь, тогда и поговорим.

Не успела мама долететь до дома, дочка уже звонит:

– Мама, слушай, это же кошмар. Как его – посудное дело!

– Какое дело? (Мама представила себе громкий политический скандал, причем все взятки давали тарелками мейсенского фарфора.)

– Такое! Которое судят! Там где – как Питер – су…

судитель?

– Судья? И он не судья, он прокурор. Так что судим-то, что случилось?

– (загробным голосом) Я посмотрела в сети. Завуча.

– А-а. Неплохо, да? Не директор, конечно, но и не какой-нибудь там вчерашний студент.

– Мам, но ведь кошмар же!

– Кошмар – не кошмар, а срок давности у него истек уже не буду говорить сколько лет назад, поскольку не знаю. Вон, у Питера спроси или у папы. И не тащи меня заочно на скамью подсудимых или куда там, в виктимный департамент, лучше домой приезжай побыстрее, а то индюшка протухнет.

Дома. Дочка, мама, Маня – вытянула ножищи на весь диван. Неподалеку дочкина англоязычная девочка – потеряна для общества, увязнув в двух ноутбуках, планшетах и наушниках – что-то там настраивает. Папа, видимо, на работе.

– Но он, конечно, был, как это, платонический, да?

Смешок с дивана. Маня:

– Все время забываю, платонические отношения – это в смысле, у двух мужиков, да? Не, в этом плане все было чисто…

– Фу на тебя, Маня, ты прекрасно знаешь, что такое платонические отношения.

– Тогда что ли без сексу? Тоже нигде не подходит, кука, извиняй.

– А ты откуда знаешь, вы ведь не в одной школе учились?

– Ну я, я ж вроде как… – Маня вдруг прикусывает губу и таинственно смотрит на маму. Та продолжает запаковывать подарки, как будто вообще ничего не слышала.

– Или это у тебя была такая травма, что ты не хочешь об этом говорить? Тогда так и скажи.

Мама только вздыхает и тихо ворчит: «Травма – это еще что…»

Маня:

– Еще бы не травма! Ха! Чуть концы не отдала!

– Маня! Она совсем не ту травму имеет в виду. – Не отрывается от подарков, рассеянно: – Все было честь по чести – я влюбилась, а он…

– А он воспользовался?

– Честно говоря, воспользовалась этим тоже я, – ленточка никак не завязывается. – А он… Долго рассказывать, – затягивает узел так, что он рвется. – Черт. А он, как положено, не поддался. Но так получилось, что… – уходит в воспоминания, начинает улыбаться, но тут же откашливается, – да. И, разумеется, мы прекрасно осознавали, что втравили себя в нехорошую, да что там, ужасную ситуацию, нарушение всех норм, полнейшее безобразие – так что выбор оставался один: или всю жизнь страдать из-за содеянного и в конце-концов наглотаться иголок, или тихонько любить друг друга и не дергаться. А поскольку мы оба были люди рациональные, то выбрали наиболее приемлемый для психического – и вообще – здоровья вариант. Меня аморальная составляющая всего этого вообще меньше занимала, то есть, скорее веселила, чем ужасала, он мучался куда больше – но в сравнительно разумных пределах. – Довольно осматривает две одинаково красиво запакованные коробки и вдруг замирает:

– И вот в какой из них теперь что?! Фу на вас на всех! – раздраженно начинает расковыривать одну коробку. – Так, туфли, значит, эта для Додо… – надписывая, – Франция… а та получается в Германию, Дусе…

– А что за травма? Маня говорит, была!

– Ты ж сама сказала: о травме не хочешь – не говори. Вот я и не хочу.

Маня, поучительно:

– А кроме того это будет хро-но-ло-гисски неправильно. Сильно опередит события.

У дочки разыгрывается фантазия:

– Неужели он тебя бросил?

Мама взирает на нее с картинным укором.

– (тоже картинно) Нет, я, конечно, не в состоянии представить себя человека, который мог тебя бросить, но мало ли, я вон раньше и представить не могла, чтобы у тебя могло бы с учителем быть… – запуталась в «бы».

– Да я и позже себЕ такого никогда не могла представить. Вот сколько сама ни преподавала – причем и в институте! – и подумать-то о таком противоестественно. Что школьники, что студенты (хоть и глазки строили, бывало) – как твои дети. Ты за них отвечаешь. Всё, никаких других вариантов. Но у нас был редкий случай, когда вот так сошлось, и обстоятельства, и характеры… И да, никто никого не бросал, – заканчивает подписывать подарки. – Так, сворачиваем вечер воспоминаний, тем более это утро и у нас еще куча дел.

– А вечером дорасскажешь?

– До? Там если уж рассказывать, то затянется до не знаю скольких. И ничего я рассказывать не собираюсь, сама не понимаю, какого мы вообще начали это все обсуждать.

– Нам просто интересно, Ооль, – Манино урчание сродни тяжелой артиллерии.

– А тебе-то чего интересно? Ты и так всё знаешь.

– И не всё! Хотя ладно, так и быть, из тебя пока вытянешь, а я уж расскажу ребенку, как смогу, вот слушай, кука…

– Маня! Только попробуй! – насупившись. – Шантажистка, тоже мне.

– Гони-гони все по порядку, Ольга, со всеми душедральными подробностями.

– Вот как раз душедральные подробности – это точно не по моей части, то есть не то чтобы я ими до сих пор была травмирована, но вспоминать противно. А раз они часть подоплеки, то никуда не денешься. Поэтому-то я никогда и не собиралась тебе это все рассказывать, вот кому оно надо… – явно тянет резину.

– Мне надо, надо, давай!

– И потом это все предыстория, пока до сути доберемся, индюшка стухнет…

– А мы с перерывами. Валяй предысторию, Оль, заодно и с индюшкой разберемся.

– Ну ладно, – все равно тянет, – не знаю, с чего начинать… Ну вот вызывает как-то наша классная мою маму в школу… Нет, тоже не то…

Дочка:

– Как с чего начинать, ну вот, была ты до седьмого класса такая вся тихая и застенчивая, а к седьмому зацвела физично и… и?

– Стоп-стоп, а кто сказал про «застенчивая»? Застенчивая – это у нас ты была. Тихая – еще может быть, не трепушка, но рот открою – и, как мама говорила: «лучше бы ты и дальше молчала». Со временем пообтесалась, стала подипломатичнее, но скорее просчитывая, чем от страха что-то там не то сказануть. И сутулости этой типичной не было стеснительной – что, наверное, тоже подвело, наравне с голосом и… физишностью, да. Хотя ничего там особенно ого-го не было, просто у первой это все обнаружилось и вкупе с осанкой и не знаю уж там с чем произвело неадекватное впечатление на пацанов – причем старших, наши-то были в этом плане еще совсем маленькие. Своих у них что ли не было… А тут к тому же надо учитывать, что школа у нас была частично блатная, то есть были и генеральские там всякие детки, и партийные, и был, наоборот, какой-то процент шпаны из ближайших дворов – небольшой, так как школа была спец-английская. Поначалу со шпаной было больше неприятностей – они после школы подкарауливали, но тут я подстраховывалась, ходила с солидной компанией, как-то проносило. Один раз, помню, дежурила в классе одна после уроков – это значит, полы мыла – Светка заболела, а где Светка, там была и компания, начиная с Вади и заканчивая кучей подружек, – так что подстерегли, когда одна выходила. Но тут мне дичайше повезло – потому что у нас в школе имелся такой фольклорный практически персонаж как Петровна со шваброй – уборщица, клининг леди, то есть, которая, ура-ура, оказалась поблизости и огрела их – нет, не шваброй, но такими матюгами, что я сразу заодно и выучила много всего полезного. Привела меня к себе в подсобку, дала водички попить и говорит в том плане, что вот сегодня тебе свезло, а дальше хто его знаить. Я подумала, действительно, надо что-то радикально предпринимать, чтобы не искать все время охрану. Поспрашивала

людей – а тогда, в конце 80-х, как раз много было всяких полулегальных клубов – Вадькин старший брат карате занимался, например, но каратЕ (карАти – это у вас так) меня не очень вдохновляло, так как пока этой ногой размахнешься, да еще и издали… А вот что делать, если уже схватили и держат? На ушу еще многие ходили, но его позиционировали как гимнастику, мне этого было мало. Дзюдо поблизости не было, и тут мне кто-то посоветовал одного чувака, который тоже под видом китайской гимнастики преподавал «вот то самое, чем в Шао-Лине всех фигачат». Про Шао-Линь я имела смутное понятие, но почему-то решила попробовать – и хорошо пошло. Маме сказала, что хочу ходить на аэробику, чтоб возмещать отсутствие физ-ры, так что она радостно заплатила за полгода вперед, что потом оказалось очень удачным – но она вообще приветствовала мое пребывание вне дома, это с Никитой как-то было связано, насколько я понимаю, боялась, что малой тоже говорить не захочет под моим влиянием, хотя он-то…

– А почему ты маме с папом не нажаловалась, что пристают?

– Не знаю. В голову не пришло. Очень зря не нажаловалась, конечно, но так далеко тогда просчитать было невозможно. А чисто спонтанно и привычки не было. Папа вечно занят, у мамы сердце слабое, ее нельзя нервировать – с раннего детства засело. У бабушки тем более слабое, уже тогда болела… В общем, балда. Возможно, это бы меня неплохо подстраховало, хотя кто его знает.

– От чего подстраховало?

– Ну-у, потом началась следующая серия, тут уже, насколько я после поняла, блатные мальчики постарались, которых я игнорировала, или нет, точнее, их же девочки, кого-то из которых стали досадно игнорировать уже они, как бы то ни было, до конца это все так и осталось непроясненным, но получилось так, что… – замолкает и морщит нос – от лука, который в данный момент режет, – разговор успел перебазироваться на кухню. – Такая фигня получилась… фигня такая… – опять явно тянет резину, так что Маня не выдерживает:

– Они ей писали записки адского содержания! И почерк подделывали, – довольна, что внесла лепту.

– Фу ты, вот только путаешь все. Не мне писали записки, а я им! То есть не я – моим почерком кто-то постарался – а почерк был настолько куриный – то есть он и сейчас куриный, когда правой пишу, но хотя бы однообразно куриный, а тогда был полнейший разнобой вкривь и вкось – накропай чего, лучше в пьяном виде, подпишись моим именем – сразу поверят, что мои каракули. Ну и написали, не знаю уж, сколько, но не два и не три послания, и рассовали по сумкам всяких пацанов – логика там явно была, но какая-то своя, мне из перспективы седьмого класса недоступная. То есть поначалу-то я вообще ни о чем не подозревала – только стала замечать, что свист вслед участился и подваливать всякие придурки начали чаще – а в чем дело, сказать стесняются. Пока некоторые жертвы псевдо-моей корреспонденции не выяснили, что каждый из них не один такой счастливец, и не обиделись. Так что набрались смелости и подошли разбираться конкретно – мол, писала нам каждому, что по нему сохнешь, да еще и с физиологическими подробностями, – теперь колись, кого в виду имела, – и одну из записок мне суют. Я глазами пробежала и мысленно так и села. Ну, думаю, а вдруг тот, кто все это затеял, сейчас высматривает, как я буду – а я уже приготовилась – отбиваться и пищать, что мол, не виноватая я, отстаньте… – предсказуемый вариант, нехорошо. Который Светка в это время – она со мной была – немедленно начала развивать: – Идиоты, мол, не могла она такого написать. Пацаны: – Ты писала или нет? Я им, своим басом: – Ну я, а что. Тут уже Светка чуть не села. Писала, – говорю, – только уж, разумеется, не вам. К вам случайно попало, вы за кого себя принимаете ваще. В общем, навешала им лапши на уши, в итоге они еще больше обиделись, но отстали. А по школе, разумеется, пошли слухи про несусветную гулящую гражданку из 7-ого «Б» – но я рассудила, что мне самой от этого ни холодно, ни жарко, так как приставали и пристают по-любому, зато, может, уважительнее будут относиться – по их понятиям. Миф как прикрытие: те, кто его изобрел, будут в недоумении, б… я, пардон, или нет, а остальные, которым я уже с вышины – или нижины – своего нового статуса буду давать от ворот поворот, подумают: «О. Разборчивая. Может, есть уже, кто покруче, или вообще валютная какая-нибудь, а тут я со своим кувшинным рылом». К обычной девочке любой осмелится прицепиться, а тут вроде как накося выкуси. И таки да – в целом все получилось, как я и предполагала, так что прожила я себе спокойно до – до почти конца девятого класса, да. А сельдерей вообще кто-то нарезал? Ну вот так и рассказывай вам всякую ерунду.

– Режем-режем, только ты вперед-то не забегай. Прожила она спокойно, ага. Сплошное вранье. Или мне рассказать? А то я ж могу.

– Знаю я, как ты могешь. Да, все было бы ничего, если бы а) у одного из пацанов мамуля не имела привычки периодически рыться в его вещах и б) другой пацан не был в таком восторге от содержания записки, что чуть ли над кроватью ее не повесил – буквально на всеобщее обозрение. Мамашки как назло обе попались доминантные, учинили отпрыскам допрос и пошли жаловаться соответствующим классным, а те – завучу, то есть, пардон, заведующей воспитательной работой, которая к тому же была нашей собственной классной, – историчке Любовриске. Та была тетка малоприятная, изначально с прохладцей относилась ко мне – то за почерк, то за уклонение от любой внеклассной работы, а вот с мамой моей у них контакт был хороший: та и председателем родительского комитета успела побывать, и отец опять же был из контингента – то есть птицей сравнительно блатного полета. Так что до разговора с мамой Любовриска решила скандала не раздувать, вот и вызвала ее на конфиденциальную беседу в школу. Так мол и так, дочка, похоже, у вас загуляла, вещественные доказательства и свидетельства потерпевших имеются.

– Погоди, ты говоришь, завуч – это что же получается – Маня, не смейся!

– Да нет, не волнуйся, с Любоврисой у меня романа так и не случилось. Ее даже я не смогла бы соблазнить – такой синий чулок совковой закалки, единственная любовь всей жизни – Пуня, вреднющее лысеющее существо. Я сама-то не видела, расссказывали наши примерные девочки-мальчики, которых классная приглашала изредка на чай: без покусанных щиколоток не уходил никто. Вот Пуню она обожала, пол-урока могла на нее убить, чем всякие подлизы с первой парты и пользовались: – (приторным голосом) А я, Любовь Бориссна, вчера на улице видела пекинесика и сразу подумала, ну прямо как Пуня, только Пунечка красивее… – (еще более противным голосом) Ой, девочки, не напоминайте мне про Пуню, она вчера такое отчебучила, просто уму непостижимо… – И пошло-поехало, но оно было, конечно, и к лучшему, так как после того случая с записками мне от Любоврисы на уроках доставалось порядочно, так что пусть уж лучше Пуня. Тем более пристойного уровня истории от нее все равно было не дождаться, все по параграфам, ответили параграфы, конспектируем призраков коммунизма – и не спрашивай.

– А с мамой-то чем кончилось?

– С какой еще мамой?

– Оль, не придуривайся,

вертай назад, к вызову в школу родительницы. Ривайнд, – Маня жмет на воображаемую кнопку на индюшке, которую как раз помогает фаршировать.

– Ну, не знаю я, что там конкретно происходило, но исходя из последующей реакции мамы, уже дома, можно было понять, что она решила винить во всем недостаточный школьный надзор, поскольку ребенок уже считай взрослый, большую часть времени проводит в школе, родители заняты, у самой еще и дите на руках, а с ней всегда были трудности, но она-то надеялась, что уж школа ее научит уму-разуму, а у них там, оказывается, царит, сказать стыдно, что, и она в этом во всем, нет, не то чтобы ее это удивляло, при такой наследственности в первую очередь, ну и тихий омут этот вечный опять же, ясно, кто там водится… Из чего было – или потом стало – ясно, что она дала Любоврисе карт-бланш: воспитывайте ее теперь получше, с ней мы дома поговорим, разумеется, будем следить-блюсти, но вообще-то это ваше дело, а семья тут ни при чем. То есть сам факт она сомнению не подвергала, и вот это меня, конечно, выбило из колеи. И отец туда же – стоит, не знает, куда глаза девать. Что как раз неудивительно, для него мама всегда была божеством – тоже, кстати, у нас наследственное. Так что надо, надо было с самого начала ябедничать, а сейчас, возможно, сработал бы вариант, похожий на тот школьный с пацанами – какая-то неожиданная реакция, чтобы выбить их, пардон, из дискурса. Но что-то у меня на этот раз не получилось – дышала, видать, неправильно, так что пошло-поехало: до чего ты маму довела, ремня на тебя нет, туда-сюда, что уж теперь вспоминать. Иди в комнату и не выходи до морковкиного заговенья. И пошла я, вся в расстройстве и в обиде, которая тут же плавно перетекла в разочарование – все-таки их ребенок, а они про него думают черт-те что, замахиваются… И настолько меня это все прошибло, что не раздумывая взяла пионерлагерный чемодан, сложила туда все самое необходимое, набила сумку книгами – впервые порадовалась, что их немного, детские Никите перешли, а себе брала в библиотеке, – быстро оделась и ушла…

– Куда глаза глядят?

– Разумеется.

– За эти самые, тридцать девять земель?

– За две остановки. То есть к бабушке. Да, всего-то, они даже шуметь потом сильно не стали, ну, наговорили всякого друг другу по телефону – мама и бабушка, то есть – но это у них была обычная манера переговоров. Хотя мой переезд все-таки стал в каком-то смысле последней каплей – общение у них после этого сократилось до минимума. Некоторое время бабушка Никиту еще навещала – иногда надо было с ним посидеть – но потом и это сошло на нет.

– Но ты вернулась?

– Не-а. Заходила уже намного позднее, было дело, но по-настоящему – нет. Такая классическая ситуация: ребенок лишается родителей, и тут-то с ним начинает происходить всякое такое – то мир спасает, то… – в зависимости от жанра. Но хочу заявить официально: не случись всей этой заварушки и будь у меня полная совместимость и гармония с родителями, я бы все равно… или хотя бы попыталась. Слушайте, а на таймер-то мы поставили? Обормотки.

– Дык, термометром твоим наворотистым потом померяем.

– Это само собой, но без таймера все равно нельзя, – начинает трепыхаться, – ну вот, фу на вас, раз в году такая операция, а мы таймер забыли.

Втроем пытаются, сверяя часы, высчитать, когда поставили индюшку, у каждой получается по-разному, положение спасает дочкина девочка, которая, оказывается, случайно запомнила точное время запихивания индюшки по часам на мониторе. Оторвалась от компьютера, обратив внимание на панику вокруг духовки; как только покой восстанавливается, дочка на минуту отходит к ней посмотреть на процесс – видимо, что-то там записывается или монтируется.

Мама, одобрительно:

– Хорошая, сразу мне понравилась. (скорее себе) Говорок немного… долинный, но, видимо, это теперь повсеместно…

Маня, в пику:

– А тот пацан ейный последний тоже вроде был ничего…

– Ничего? Кошмарный тип, а все почему? Потому что глютена не переносил. Вот ты когда-нибудь пробовала макароны без глютена?

– Погоди, так это ж как раз хорошо. Ты хренотень ту имеешь в виду, которую в готовую пищу подмешивают? От нее еще, говорят, лысеют. Или нервные клетки дохнут, вот подзабыла. А вот, с другой стороны, чего они все причепились к этим нервным клеткам, не восстанавливаются, мол, ах-ах, а нафиг они нужны? Пусть себе помирают, так и нервничать будем меньше.

– Маня. Это валят не на глютен, а на глютамат. И можно подумать, ты у нас такая нервная, что клетки девать некуда.

– Ты, матушка, меня по себе-то не ровняй. Из самой гвозди делать запростяк, а у меня зато с тобой, вон, всю жизнь сплошная нервотрепка.

– Совершенно верно. Только ты местоимения перепутала.

– Чиво я перепутала?

– Вы что там, дальше без меня вспоминаете? – вернулась дочка, начинает резать очередные витамины.

– Да куда уж мы без тебя, кука. А кстати, насчет того, что «замахивались» – это ты тогда отцу наваляла или в другой раз?

– Скажешь тоже, наваляла. И откуда ты об этом вообще знаешь?

– Откуда-откуда…

– А что такое «наваляла»?

– Отлупила? Отмутузила? Морду начистила?

– Своему папу?!

– Так, всё. Никому я ничего не наваляла.

– А по моим источникам…

– Да по каким таким источникам… – задумывается, – разве что через бабушку… А бабушка могла, конечно, приукрасить, опять же, ей мама тоже могла понарасказывать… Ну да. На самом деле, правда, ничего, превышающего пределы необходимой обороны. Но и ничего приятного. Ну, замахнулась на меня мама в процессе, у меня реакция уже автоматическая – отражать, мама сразу, ах, она на меня руку поднимает, папа тут же на меня, я папу… осадила слегка. И всё! Никакой морды никто никому ничего.

– Шо-то я все равно смутно помню насчет членовредительства…

– Возможно, это ты о другом сейчас думаешь, вот о нем твой… источник знал практически из первых рук. Но это было уже позже, а пока что вот, разошлись с родителями, не слишком мирно, и все дела.

– Дальше давай рассказывай, по порядку.

– Да, что там дальше рассказывать. Жила я себе у бабушки, вполне себе чудесно. Никто не приставал, с бабушкой у нас сразу установились паритетные отношения, без всяких там режимов или сюсю-мусю. То есть это скорее мне за ней приходилось следить, чем наоборот. Ухаживать сначала не слишком требовалось, по-настоящему болеть она начала где-то через год, но всякое там курение тайком, посиделки до утра с друзьями-подругами за водочкой – тут я ей спуску не давала. В разумных пределах, конечно. Готовить от нее как следует научилась, по принципу «Сотня блюд из одной манки» – с продуктами тогда было плоховато, но мы с бабушкой не взирали, обе были аскетичны в этом плане. Шить-вязать она меня пыталась учить первое время, но быстро забросили – ни таланта у меня не было, ни ручек, вот шуруп ввернуть, проводку починить – это да. Так что мы с бабушкой хорошо друг друга дополняли – она меня обшивала, костюмером была когда-то, любую фигню могла переделать в конфетку, а я – больше по хозяйству с готовкой. Это когда не пропадала в очередной библиотеке или у Сан Саныча – в смысле, на борьбе. С Сан Санычем тоже все в итоге неплохо

утряслось – ах да, это было уже немного позже, когда кончились деньги, которые мама заплатила за курс. У нас с бабушкой каждая копейка из ее пенсии была на счету, лишних нет, уроков я тогда не давала, так что уже думала, что придется бросать, но очень не хотелось. Поговорила с Сан Санычем, он все понял – нормальный был дядька – и предложил бартер: им как раз уборщица была нужна. Так что стала я мыть там полы и за это заниматься бесплатно. С тех пор так и не посчитала, кто из нас на этом выиграл, но подозреваю, что при тогдашней зарплате уборщицы Сан Саныч занимался благотворительностью. Или наоборот? Неважно, и вообще это меня занесло в сторону, так как к тогдашним несчастиям никакого отношения и имеет. Ну, и несчастий тоже больше особых не было, кое-как доучилась в седьмом, с трояками в последних четвертях, и ладно.

– Ты же говорила, что была зоологом?.. Ну, нердом. Это тогда учиться стала плохо? А из школы когда выгнали?

– Не выгнали, а только выгоняли. Погоди, это было потом. И ничего я не плохо училась, не то что некоторые (Манин ответный презрительный хмык). Просто Любовриска науськала училок, вот и стали меня валить по-всякому. То придирки, к тому же почерку или там «неправильно оформлена шапка контрольной», то разборы моего безобразного поведения вместо опроса – все в рамках проводимой со мной воспитательной работы, чтобы мама была довольна, я так понимаю. А поскольку сама я из роли выходить уже не собиралась, то воспитательная работа со временем только набирала обороты. Мне было, конечно, противно, но уперлась и доказывать ничего не хотела – тем более, это было бы бесполезно. Да, тупая, да, ничего не выучила, да, хочу – молчу. Нет, были и приличные учителя, та же литература с русским – тихая славная старушка, а что перед ними за меня не заступалась, так это понятно, боялась их до чертиков, что на пенсию отправят, и вообще – жизнь научила. И география, например, была нормальная, и англичанка опять же – а, нет, англичанка пришла уже в восьмом, но неважно, в восьмой вся эта проблематика и так плавно перетекла, и я думала, ну и пусть себе, забыв про один немаловажный фактор… (перескакивая) Да, учителя имелись неплохие, это с одной стороны, а потом и класс у нас был тоже ничего. А при отсутствии травли со стороны одноклассников какие-то там учительские придирки – это, на самом деле, полная ерунда. Ко мне в классе могли относиться крайне по-разному и переменчиво: кто с презрением, кто с уважением, кто с легким испугом, но подлянки ждать было не от кого, а все почему?

– Ну не из-за слатного же статуса?

– Пфу, конечно, нет. Потому что списывать давала – всем, кто просил, без исключения. А проруха бывает даже у записных отличниц и подлиз. У нас со Светкой в этом плане все было схвачено, системы разработаны на любой случай: и на контрольную с несколькими вариантами, и на устный опрос. Так подсказывали – никто не замечал. Ну, почти никто. До поры до времени. Так что в классе ко мне относились в худшем случае нейтрально, и училась бы я себе спокойно на троечки до конца школы, если бы не очередные Любоврискины воспитательные козни. А дело все в том – и вот про этот нюанс я сначала не подумала – что после восьмого за неуспеваемость могли отчислить из школы в ПТУ – то есть в какое-то профессиональное училище, где готовят всяких там рабочих. Нет, среди них были и интересные, техникумы там художественные, например, но ты ж понимаешь, при моей склонности к ручной работе… Да еще и публика там, по рассказам, собиралась малопривлекательная – в общем, ПТУ в спец-школах вроде нашей только стращали как чем-то запредельно позорным с перспективой жизни на помойке. Не то чтобы я очень в это верила, просто была вполне довольна и школьной программой – в перспективе желательно с каким-нибудь факультетом университета, куда берут по способностям, а не по блату – понимая всю идеалистичность этого плана, но надеясь на авось. Так что всю первую половину восьмого класса философски игнорировала нарастающий учительский террор и постепенную смену троек двойками – пока не прозрела, вернее, пока сама Любовриса не стала слишком часто продвигать идею, что мол, некоторым в нашей школе после восьмого класса делать нечего, и как очистится и получшает класс, когда в девятом его избавят от аморального балласта. И вот тут-то я, честно говоря, слегка струхнула и запечалилась, даже бабушка заметила. Бабушка, надо сказать, была в курсе и моей ролевой игры, и учительских бяк – но постольку-поскольку, подробности из меня вытянуть всегда было трудно. На этот раз с трудом отговорила ее идти в школу, пообещала, что сама разберусь, хотя как разбираться – понятия не имела. Но тут помог случай, а вернее, пресловутое несчастье. Когда-то у них там полагалось конкретно прикидывать, кого отчислять, так что моя фамилия выплыла на очередном педсовете – такое учительское совещание. Так, и вот тут начинается – нет, не самое интересное, но – хоть что-то вообще начинается. (внезапно застывает) О. Я же где-то это даже когда-то записывала. Сейчас. Следите за мясом, пошла искать.

Глава 2: Песочный человек и юное дарование

…оба мы были людьми рациональными

Поздний вечер, те же слушатели, девочкина девочка дремлет, привалившись к ней на одном диване, мама с Маней оккупировали соседний. Откуда-то то и дело доносится вжиканье – это папа пытается починить моторную лодку в гараже – без мамы у него выходит слабо, в чем он упорно не желает никому признаваться. Мама гордо вручает дочке общую тетрадь старого образца.

– Вот, не читаешь по-русски ни черта, читай хоть, что мама писала твоем возрасте – примерно. Тут, вот отсюда.

Дочка читает:

«07.02.1989

У меня нет времени вести дневники, но, с другой стороны, не хотелось бы в будущем уподобляться М. Прусту и полжизни убивать на то, чтобы припоминать первую половину, – поэтому придется записывать по свежим следам. Тем более что повод есть – влюбилась, это вам не печенюшки в чае

Наступит ли время, когда печенюшки в чае будут казаться мне важнее всего? Да я скорее помру, подавившись этой чертовой печенюшкой. (Есть мне что ли хочется?)

Здесь нужна предыстория, но о ней мне писать противно, и потом ее я вряд ли забуду. Сейчас мне важно зафиксировать мелочи – чтобы вплоть до кто что когда сказал, такое быстро забывается, а потом его недостоверно заново выдумывают, и это всегда кажется притянутым за уши.

Пишу, что было.

Как я стою перед 31-м кабинетом и обреченно перечитываю табличку. Зав. учебной частью. Сухарев, С. Н. Зав. учебной частью… Зав. уч…

А историчка, кстати, тоже: Оля Таранич, подойди к завучу по учебной части». Завуч – это и есть «заведующий/-ая учебной частью», словосложение по типу «завхоз», «колхоз», а сама она какая-то левая получается – «завуч по воспитательной работе», это уже даже не масло масляное как «завуч по учебной части». Черт, надо записывать, а мне еще Лидии Дмитриевне сочинять. Свободно-литературная тема, что она там предлагает – письмо одного персонажа другому, ага.

Дорогая Танечка! Пишет тебе твоя непутевая сестра Оля!

Извини, что не в стихах, это только ты у нас такая талантливая, а меня

грешную Бог обделил. Ну как там у вас в нашей первопрестольной, как сама, как детки? Как жизнь генеральская, все балы, небось? А у нас тут поди попляши, глухомань, и няньку хорошую не найдешь, чтоб хоть с детьми посидела, а вообще на такую зарплату, в смысле, жалованье, которое приносит этот объевшийся груш товарищ, и на кухарку не наскребешь, не то что на нянечку. Жизнь только в толстых журналах… Ох, Таня, развлекайся там за нас двоих, а я вон от здешнего бытья скоро совсем на одни матюги перейду. Ну ладно, приставать вроде как стали поменьше – но это еще из-за единоборств, наверное, вон Лиза, с которой туда ходим, еще когда говорила, что не только отбиваться учимся, а еще и незаметно что-то такое в осанке проявляется, а они гады чуют исходящую угрозу, и держатся на расстоянии.

Бабушка так себе. «Под старость жизнь такая гадость» – то и дело повторяет, нам с тобой известно, за кем, но пока держится. Вот только пенсию сократили, да и покупать на нее особо нечего, это нехорошо, будем думать. Ну, хоть за тренировки теперь платить не надо.

С учителями все та же бодяга, но вот как раз сегодня приключилась несколько выбивающаяся из ряда история, сейчас расскажу все по порядку.

Как ты знаешь, Танечка, докатилась твоя сестрица со своим аморальным поведением практически до цугундера, то есть в нашем случае до ПТУ. Идея моего полного устранения исходила, как всегда, от исторички с примкнувшей к ней физикой, и где-то к третьей четверти обе перешли от пространных пожеланий и мечтаний к конкретике, подняв вопрос на педсовете. В связи с чем и посылает меня сегодня Любовриса к завучу, мол, нашим доброжелательным советам по переселению после восьмого класса в ПТУ ты не внимаешь, ну так придется ему тебя обрабатывать – ради чего я тебе даже разрешаю пожертвовать моим несравненным уроком истории… Это я красиво перефразировала, ты не думай, Танечка, что она так изъясняется.

И пошла я на заклание, по дороге припоминая, с кем придется иметь дело – чтоб наметить хоть какую-нибудь стратегию. Хотя какие там стратегии, так все тошно уже и надоело, что заранее, ну, не то чтобы руки опускаешь, такого удовольствия я им не доставлю – пардон за клише, все равно не последнее, так что заранее приношу извинения за остальные».

– Всё.

– Как это все? А дальше?

– Там пустые страницы, а потом уже что-то совсем другое.

– Дай сюда. …Черт, была уверена, что дописала, а сама вообще ничего не написала, вот балда. Ну, правильно, как сейчас вспоминаю, обеспокоилась тогда, что то сочинение катится не в ту степь, начала по новой, а это отложила на потом, и большой привет.

– Как была зануда, так и осталась, – это Маня.

– Ничего, зато память пока не подводит. И так прекрасно все помню, как вчера, – кстати, то замечание о клише пусть остается в силе. Ладно, вот сделайте мысленное усилие и представьте: все то же 7 февраля 1989 года, но на пару часов раньше —

***

Школьный коридор, перемена. Броуновский рой разнокалиберных детей быстро рассекает старшеклассница – волосы собраны в тугой пучок, коричневая форма старого образца без галстука, на плече сумка, на ногах стоптанные, но начищенные лодочки. Только очень внимательно приглядевшись к форме, можно заметить, что она умело перелицована и надставлена, чтобы элегантно вместить подросший размер.

Откуда-то издали доносится пение дурными голосами в разнобой: «Спит, спит, спит, спит Оля с кем попало…» – кто-то при этом оглядывается на идущую девочку и прыскает, но она почти не обращает внимания, только щурится: «Придурки, даже на „с кем попало“ не тянете, только петь вам и остается…» И тут же забывает о поющих, мысленно сосредотачиваясь на предстоящем разговоре.

«…Популярно он мне объяснит жизненную необходимость ПТУ. Что говорит нам о чем? О том, что они уверены, что экзамены я сдам прилично, то есть объективного резона отправлять меня в ПТУ у них не будет. Поэтому заранее начали все эти манцы с несоответствующим моральным уровнем и „тебе же будет куда лучше“, и заваливать на уроках тоже из-за этого стали более массированно, как это я раньше не поняла причинно-следственную связь. Ну-ну. Вот и пусть себе вещает, главное, как всегда, не вслушиваться, а искать в уме простые числа, чтобы демагогия не сказывалась на психике. Или вычленять из демагогии сведения о конкретных угрозах? Типа что еще придумают, чтоб меня отсюда выжить поэффективнее? Хотя вряд ли он будет раскрывать карты, скорее неявно угрожать, прикрываясь всей этой чухней. Вообще он же демагог, да? А то кто его знает. С другой стороны, а кто не демагог? Понятия не имею, что он из себя представляет и почему его все боятся, по слухам, как есть сухарь, в полном соответствии прозвищу. Забавно, что у такого тощего и сухого человека и фамилия – Сухарев. В жизни, как обычно, есть гармония. Да, классы у него, говорят, сильные, но тут могут быть два варианта: или это действенность сухо-уничижительных методов, или это он просто как завуч специально выбирает себе классы поумнее. По одному виду непонятно – и на челе его сравнительно высоком не отражалось ничего, не человек, а робот. Андроид. Или вот, если бы у Песочного человека и куклы Олимпии был ребенок… Ба, какой сюжет, жаль, развивать уже некогда».

Останавливается у кабинета с табличками «31» и «Зав. учебной частью. Сухарев С. Н.».

«Зав. учебной частью… Зав. учебной частью… Зав… Так, ну что, стучим, а то можно подумать, кто-то кого-то боится».

Стучит в дверь, из кабинета доносится «Войдите», входит.

Звонок на урок.

Кабинет завуча небольшой, по стенам стандартные стеллажи и полки с папками и книгами, напротив двери окно, у окна стол, за которым сидит завуч – разумеется, спиной к окну, так чтобы свет падал на собеседника, которому придется сидеть по другую сторону стола. «Хорошо хоть, сегодня пасмурно. Тоже мне, нашелся следователь. Еще лампу давайте в морду. Во, аж коленка затряслась, фу, безобразие».

О: – (сдавленно) Здравствуйте, я Ольга Таранич из 8-ого «Б», вы меня вызывали.

СН: – Садитесь, пожалуйста, Ольга Павловна.

Кивает на стул перед своим столом. Внешне завуч, действительно, целиком оправдывает свою фамилию и прозвище: тощий, прямой как палка, общий оттенок слегка песочный: желтоватые кожа и глаза, рыжеватый ежик волос. Нейтральный, но внимательный взгляд, почти полное отсутствие мимики.

Оля садится, пытаясь потихоньку придушить руками взбунтовавшееся левое колено. На завуча не смотрит. Тот откладывает папку, видимо, с ее «личным делом» и берет чистый лист бумаги. Завуч – математик, что только немногим лучше андроида, поэтому его мысли, состоящие по большей части из условных знаков, фиксировать сложно. С другой стороны, он их нумерует. После некоторой расшифровки на человеческий язык выглядеть это может примерно так:

1. И это, цит. Л. Б., «малолетняя прокуренная женщина-вамп»?

2. Нет, что пацаны пристают, понятно, но.

3. Еще и опрашивать теперь это несчастье.

Завуч начинает говорить – сухо, с расстановкой, но Оля, кажется, совсем не слушает, поскольку судорожно соображает, что может скрываться за неожиданными выканьем и обращением по имени-отчеству. «Ага, понятно, это такой подкуп, вот

ведь сволочь, как хитро начинает – мол, вы уже по всем статьям взрослый человек, нафиг вам школа, вам надо получить достойную рабочую специальность – асфальтоукладчицы, например, или разливальщицы супа в столовой пионерлагеря «Звездочка», или, или я сейчас лопну то ли от ужаса, то ли от ненависти, причем не классовой, я, в принципе, ничего не имею против разливальщицы супа в пионерлагере «Звездочка-хуез… задолбала эта коленка, вот ведь..! Что он говорит-то там вообще?» – даже в стрессовых ситуациях Олю не покидает удобная способность мысленно перематывать назад сказанное, но пропущенное мимо ушей. Тем более когда говорят с расстановкой.

СН: – Ольга Павловна, как вам должно быть известно, на последнем педсовете встал вопрос о вашем отчислении в ПТУ по окончании восьмого класса – по причине несоответствия вашего как морального, так и учебного уровня стандартам школы.

«Это было как раз на асфальтоукладчице».

СН: – Моральный уровень относится к компетенции заведующего воспитательной работой, сейчас разговор пойдет исключительно о ваших учебных показателях. Поскольку мнения учителей по данному вопросу разделились, а факта недостаточной для десятилетки успеваемости до экзаменов однозначно установлено не было —

«Новая англичанка постаралась, зуб даю, у Лидии Дмитриевны пороху бы не хватило. Интересно, что бюрократизмы у него синтаксис не гробят, большая редкость в наши дни… Хотя по сути что-то все же мутит, зачем еще дополнительная проверка?»

СН: – …то возникла необходимость проведения дополнительной проверки ваших знаний.

1. Т. е. самому стало интересно.

2. Хоть бы притворялась, что слушает.

С этого момента Оля слушает в режиме реального времени.

СН: – В связи с чем мне пришлось поднять данные о вашей успеваемости за последние пять лет. Мною были проверены классные журналы, а также некоторые контрольные работы, и установлена следующая картина, детали которой я опущу, поскольку полагаю, что они вам и так известны.

«Кто-то сам заинтересовался моими оценками. Кто-то проверил мою успеваемость за последние пять лет и установил следующую картину. Какой хороший человек. Однако надеяться еще рано».

СН: – До седьмого класса ваша успеваемость нареканий не вызывала. Начиная с седьмого класса, в оценках наметился спад, причем не единообразный. Спад этот совпал с жалобами учителей на ваш моральный облик, однако, как уже замечено, эта часть проблематики на данный момент в расчет не берется как не имеющая прямого отношения к учебным показателям.

«А тем временем в известных мне деталях, как водится, пудель-то и зарыт».

СН: – Имелись и имеются предметы, которых данный спад не коснулся, как-то: география, литература, русский и английский языки. В точных и естественных дисциплинах наблюдается следующая закономерность.

«Как с листа читает. Видимо, природный талант. Вот выйду из кабинета и пристрелю коленку».

СН: – Ваша успеваемость по этим предметам не просто неровная, она находится в четкой зависимости от вида работы. Устные ответы в классе или работа у доски чаще всего получают неудовлетворительный балл. Письменные контрольные работы вы пишете значительно лучше. Последнее учителя мотивировали возможным использованием нечестных приемов, а именно списыванием.

«Ах, какой пассаж».

СН: – Ознакомившись с выборкой письменных работ, я пришел к выводу, что списывать у соседей вы не могли, поскольку их результаты были хуже ваших. Более того, сравнение ваших работ с работами вашей соседки по парте показало, что, с большой вероятностью, списывающей стороной можно считать ее.

«Нет, вы послушайте, каков подлец, сличал контрольные. Провел текстуальный анализ моих и Светкиных. Есть такое слово – дотошность».

СН: – Такой же сомнительной является версия о списывании с учебника. Здесь я могу полагаться только на собственные субъективные заключения, в виду чего и предпочел проверить ваши знания лично.

Лист бумаги и карандаш мигрируют в сторону так и не поднимающей голову Оли.

СН: – Доски нет, так что можете писать здесь, мне будет видно. Начнем с моих профильных предметов, а дальше как пойдет. Я диктую задание или задаю вопрос, вы пишите решение или отвечаете. Готовы?

«Всегда готова. И к необъявленному опросу по всем предметам, и когда сыпать начинают нечестными приемами, – да хоть спеть попросите – спою. Только вот чем мне карандаш держать, руки-то в колено вцепились. Так, осторожно отрываем правую, берем карандаш… начинает дергаться локоть левой, это ему от колена передается. Если еще и голос потеряю – то всё».

СН: – Ольга Пална, вы умеете правильно дышать?

Именно из-за полнейшей нереальности вопроса из Оли на автомате вылетает «Умею».

Такого ответа завуч, кажется, не ждал, хотя виду почти не подает – заметила, так как от неожиданности удалось поднять голову.

СН: – Ну и дышите.

Оля правильно дышит, недовольная, что сама не сообразила.

О: – Всё, извините. Можно диктовать.

Голос у нее, действительно, низковат.

1. Хм.

2. Пять минут продержится, и хватит.

СН: – Кооператив закупил 138 метров черного и синего брезента за 540 рублей. Сколько всего было куплено брезента, если синий стоил 5 рублей за метр, а черный 3 рубля?

О: – 75 и 63 метра.

Оля сначала говорит, а потом соображает, что даже не посчитала, но уже откуда-то знает ответ. Как будто видит его перед глазами. Из учебника что ли? Нет, совсем из другой оперы. Там еще явно фигурировали аршины. Вот на кой черт иметь отличную зрительную память, не запоминая источников? Ладно, решение-то можно и задним ходом кое-как расписать, пятый класс.

Дальнейшие алгебро-геометрические подробности, так и быть, опустим – сама уже перезабыла. Первую пару задачек Оля еще расписывает, а потом выдает только алгоритмы, которые завуч обрывает на полуслове: понятно, дальше. Что очень облегчает для нее все действо, так как карандаш-то она так и оставила в правой, а писать ей получается плохо, почерк куриный.

СН: – Если вы левша, можете писать левой.

«Кто бы мог подумать – пополнение в либеральном учительском крыле».

О: – Спасибо. Просто у меня на правой диатез. Пардон, дерматит.

СН: – Не за что. Какими теоремами и в каком порядке?

И так далее. «Где-то мы уже в районе 10-ого класса, да? Мне-то все равно, мне математика нравится без системы».

1. Еще минут 5.

2. И завязываем капитально.

Минут через 20 после начала урока лист почти исписан, завуч забирает его себе, что-то на нем пишет и отдает обратно.

СН: – Последний вопрос, Ольга Пална. Вот эту теорему как будете доказывать?

Для любого натурального n> 2 уравнение a

+ b

= c

не имеет натуральных решений a, b и c.

«Ах, вот так вот, да? Только что-то мне, несмотря на весь ваш пуленепробиваемый вид, не верится, что вы меня действительно собрались таким образом засыпать».

О: – (тянет время, копируя расстановку завуча) Как я ее буду доказывать? Ну, как буду доказывать – ага. Сергей Николаевич. Для того, чтобы доказать эту теорему, мне потребуется, во-первых, полное освобождение от школьных занятий. Во-вторых, полное же финансовое обеспечение. В-третьих, срок, скажем, в два года, в течение которых я не буду заниматься

ни чем другим. Вот так я ее и буду доказывать.

«Поджал губы – но, возможно, это он так улыбается. Крыть однако нечем… Надо же, и правда, не собирается заваливать. Но черт, черт, тогда ему самому как-то придется защищать меня от этих теток, а как? При моей долбаной репутации, они ж сразу сделают определенные выводы – учитывая дурацкую разницу полов. Вот почему он не тетенька? Не всем же быть такими мерзавками. Перематываем, чем он там еще интересуется?»

СН: – Когда был подписан Версальский мирный договор?

«Да, он же еще и историк по совместительству».

О: – В 1919-ом году. «Сейчас как пить дать попросит назвать все подписавшие страны».

1. Страны-участники?

2. До конца урока будет перечислять, с нее станется.

СН: – Какому месяцу современного календаря соответствует термидор?

«Ну, не больно и хотелось».

О: – Середине июля до середины августа.

Далее минут пять в том же духе, вплоть до:

СН: – Как звали основателя ордена иезуитов?

О: – Лойола.

СН: – А полностью?

Перед Олиными глазами тут же возникает любимый, хоть и не очень благонадежный источник – такое из головы не вылетит.

О: – Иниго Лопес Игнатио ди Лойола.

СН: – Кратко охарактеризуйте задачи ордена.

Чтоб далеко не ходить, Оля принимается цитировать все тот же источник, попутно редактируя цветистую сказовость оригинала.

1. Этот текст мне смутно знаком.

2. А!

СН: – Достаточно, а как звали иезуита, отравившего мать Бернардито?

3. То есть, черт, мать не Бернардито, а…

О: – Отец Фульвио. То есть, отец Бенедикт! А! Нет! Он же отравил Анжелику Ченни, а маму Бернардито никто не травил!.. Ой! – Оля прихлопывает ладонью рот и тут же начинает смеяться. «Ну, надо же… Но такому сопернику и продуться приятно. Тем более, что счет у нас один – один. Сначала проглотил мое доказательство, а потом взял и коварно подловил – и главное, на чём! Нет – подумать только – полчаса назад начали со сволочи, двадцать пять минут назад сволочь превратилась в хорошего человека, потом где-то там был уважительный подлец, а секунду назад… Однако все рекорды бьете, Ольга Пална. – Нет, ну а что: суррогатный отец мне уже не нужен, подходящий учитель – так я и сама обхожусь, – только влюбляться теперь и остается. Наконец-то! Нашла достойный объект для первого, как и полагается, безответного, чувства! Да и просто – жизнь-то налаживается, раз в ней есть такие люди – и это не может не радовать».

4. Безобразие, я никогда ничего не путаю.

СН: – Закон Бойля-Мариотта вы в состоянии сформулировать, Ольга Пална?

О: – При постоянной (через сдавленный смех) температуре и массе идеального (веселящего хии) газа произведение его давления и объема постоянно… Только это седьмой класс, не считается, наверное?

СН: – Раз вы считаете, что не считается, тогда законы Кеплера.

О: – А это уже из десятого (слегка протрезвев).

СН: – Ну и что?

«Еще и удивляется. Будем считать это комплиментом».

О: – Я физику за пределами программы не знаю, мне она меньше математики нравится. Что-то про орбиты планет, да? Что по эллипсу вращаются, оно? А, да потом еще гармонический закон… «Название приятное, вот и запомнила».

СН: – В принципе, это та же геометрия, только в практическом применении, что тут может не нравиться… Так, – не успела Оля начать сравнивать точные науки с естественными, – все с вами ясно, Ольга Пална. Времени у нас осталось мало, поэтому будем говорить начистоту.

Оля нечеловеческим усилием воли выкидывает оставшиеся цветочки и фанфары из головы. Вообще, когда учитель собирается говорить начистоту, это означает, что или вам сейчас будут капать чем-то неприятным на мозги, или врать. Или все вместе… Что он спросил?

СН: – Вы хотите переходить в ПТУ?

О: – Нет.

СН: – Мне придется уточнить: вы действительно этого не хотите, или в глубине души только и мечтаете расстаться со школой, но скрываете это, не желая огорчать некоторых учителей? Я только цитирую вашего классного руководителя.

«Ах ты жо… пардон».

О: – Простите, а откуда у моего классного руководителя такие сведения о эээ глубинах моей души?

СН: – По ее словам, ваши родители полностью разделяют и поддерживают ваше намерение.

Опять чуть не забыла про правильно дышать.

СН: – Это неправда, Ольга Пална?

«Конечно, это неправда. Фу. Любовриса наврала, а я и… главное, сразу поверила. Не то чтобы совсем без оснований, но все же – нет, не может быть. Прямо легче стало».

О: – Ни я, ни глубина моей души не хотим в ПТУ. Этого достаточно?

СН: – Вполне. Итак. Ваш перевод в ПТУ не устраивает ни вас, ни меня – меня как заведующего учебной частью, которого прежде всего интересует повышение общешкольных показателей – потенциально за счет ваших в том числе. Говоря проще – мне от вас нужна золотая медаль.

Смешку Ольги, который завуч игнорирует, может позавидовать даже Элиза Дулитл в свои цветочные времена.

СН: – Следовательно, нам придется объединить усилия против всех тех, кто этому препятствует.

«Таки начистоту».

СН: – Элементарно воспользоваться своим авторитетом и запретить переводить вас в ПТУ, а также гнобить на уроках и экзаменах, я не могу, по причинам – не связанным с темой разговора.

О причинах Оля уже подумала минут десять назад.

О: – Я понимаю.

Завуч поджимает губы. «И не старый еще. Просто тощий, вот и кажется высохшим. А нос-то, нос какой длинный, иии. Как же я люблю длинные носы».

СН: – Поэтому придется действовать на микроуровне – причем каждому на своем.

Теперь завуч говорит значительно быстрее и уже без пассивных конструкций.

СН: – Давайте прикинем еще раз.

Берет новый лист бумаги, который в течение последующего разговора заполнится условными знаками и диаграммами.

СН: – Так, гуманитарные дисциплины, география и т. п. – понятно.

О: – Только вот история…

СН: – Потом. Математика устно опрашивать вообще прекратила со второй четверти, в письменных снижает за мелочи вроде неправильно прочерченных полей. Чертите правильно. А я с ней перемолвлюсь по поводу разбазаривания кадров. Да (явно думает вслух), в принципе, аргумент насчет разбрасывания потенциальными золотыми медалистами с ними со всеми должен сработать. Опять же, достаточно намекнуть на общее снижение их показателей парочке среднеупертых, а остальные уже поплывут по течению… так, неважно. Далее. Химия, биология – почти то же самое. На уроках валят, но явно без энтузиазма, а за компанию, так как придраться особо не к чему. Вон, троек сколько. Припуг… поговорю – отстанут. Ольга Пална, излишне упоминать, что все здесь обсуждаемое…

«Все здесь обсуждаемое мне снится».

О: – …я унесу с собой в могилу, а с физикой-историей что делать?

СН: – С физикой-историей надо вырабатывать подходы. Причем не мне, а вам.

О: – Я – пас. А что касается их отношения к моему моральному облику, то я хочу вам ск…

СН: – Ваш моральный облик – это ваше личное дело, и даже если кто-то так не думает, номер с пасом у вас все равно не пройдет. Давайте смотреть. Как конкретно заваливает физич… Нинель Андреевна?

«Не судьба мне раскалываться».

О: – Ну, как, встаю, рот не успеваю открыть – сразу начинается: «Вот, как ты стоишь? Разве порядочные девочки так стоят?

Что это за развязная поза…» – лекция на полчаса про распущенность и общее падение нравов, садись, два. Какие тут подходы? Сутулиться что ли?

СН: – Хм. Нет, тогда будет лекция насчет кривого позвоночника… Вот вы, наверное, получаете вопрос, встаете, немного думаете – как сейчас во время опроса – и только потом отвечаете, да? То есть не сразу?

«Я не думаю, я подавляю закипающую двухминутку ненависти».

О: – Ну да, иногда еще до доски надо дойти…

СН: – Начинайте отвечать немедленно. Еще не встали, не пошли, а уже говорите.

О: – Я так пробовала вначале. Она к интонациям так же цепляется.

СН: – Хорошо, а с чего вы начинаете отвечать?

О: – Э – с ответа на вопрос?

СН: – Неправильно. Вот представьте себе: за каждым учителем скрывается человек – и у каждого человека свои проблемы, слабые места —

О: – Тараканы.

СН: – Да. Некоторые на уроке про тараканов забывают, оставаясь исключительно учителями – с ними нужно начинать с сути. А некоторым тараканам нужна постоянная подкормка. Например, есть люди, которым необходимо самоутверждаться за чужой счет. С такими легко поддерживать хорошие или хотя бы нейтральные отношения, время от времени давая им понять, что они тоже молодцы.

О: – То есть льстить? Вот именно на этот тип вранья у меня как раз аллергия.

СН: – Врать при этом совершенно не нужно. Просто начинайте – быстро! – не с «Закон Бойля-Мариотта…», а с «Как вы нам так понятно рассказывали на прошлом уроке, Нинель Андреевна, закон Бойля-Мариотта…» и т. д. Или что, непонятно рассказывала?

О: – Ы-хыыы…

СН: – Отставить, Ольга Пална. Пару раз потренируетесь перед зеркалом – и все получится. Заодно и стойку порядочной девочки отработаете.

О: – А если ей тоже намекнуть насчет медали…

СН: – Это само-собой, но с ней нужны аргументы покрепче… (чуть хмурится).

О: – Потренируюсь, ладно, но не факт, что меня не стошнит до конца предложения…

СН: – Нет, стоп. Через неделю – городская Олимпиада по физике. Вы туда записались?

О – Да ни в жисть.

СН: – Время еще есть, позвоню, вас запишут. Явитесь, напишите, ответите – они там все настоящие физики, на кхм осанку не смотрят – получите призовое место – желательно первое – и все, до конца года ей крыть будет нечем. А на следующий год опять пойдете. Жаль, что по химии и математике в этом году уже ничего не предвидится. А с олимпиадным козырем от вас и насчет ПТУ отстанут, он даже аморалку перебьет, отлично (прищелкивает пальцами – но тут же опускает руку).

О: – Но у меня ж физика не очень… Не как литература там или…

СН: – Что еще за не очень? Раз вундеркинд – везде вундеркинд. Подучите немного и вперед. А спрашивать все равно будут с шестого по восьмой.

«Вот вам и вся Ольга Пална с аморальным уровнем».

О: – Я не вундеркинд. Мне уже пятнадцать.

СН: – Ну, юное дарование, какая разница. Всё ясно насчет Олимпиады?

«Один раз отмучаться – чтобы потом не подлизываться всю дорогу? Сойдет. Но лучше бы я осталась в вундеркиндах. Дарование-шмарова…»

О: – Так точно.

СН: – Вздыхать будете, когда к истории перейдем. Ага, только она и осталась. Руки в ноги, до звонка должны успеть. Так, методы Любовь Борисовны я и сам себе представляю. «Не с того начинаешь, Таранич, совсем не с того! Все с тобой ясно, садись, два» (тембр остался прежним, но интонации настолько похожи на историчкины, что Олю передергивает).

СН: – Оно? Как видите, дело опять в начале.

О: – И у нее тараканов искать?

СН: – Нет, тут все проще. Начинайте не с «Русско-турецкая кампания началась в 1877-ом году», а с «Как сказал В. И. Ленин в своей эпохальной статье „Детская болезнь левизны“, „Война есть испытание всех экономических и организационных сил каждой нации“ – что как нельзя лучше характеризует и русско-турецкую войну, которая началась в 1877 году…» И далее уже по сути.

О: – И совсем не как нельзя лучше.

СН: – Не имеет значения, главное, чтобы цитата была на схожую тему. Ко всему, исходящему от Маркса-Энгельса-Ленина, Любовь Борисовна придираться остережется даже по нынешним временам – это я вам гарантирую. А больше против нее приемов в природе не существует.

О: – Медаль?

СН: – Ни медаль, ни Олимпиады. Придется зубрить цитаты и терпеть. На пенсию такие после смерти выходят, разве что на повыш… (Тут завуч на мгновение каменеет с видом человека, которому осталось полсекунды до выпрыга из ванны с криком «Эврика».) Неважно. Учите цитаты.

1. Куликова-то все ищет подходящего зам. зава, чтоб Уточкина нейтрализовать?

2. Что тот, что эта, друг друга стоят. Вот пусть РОНО и разносят по кирпичикам в поисках аморалки, чем детей травить.

О: – Но это же сколько учить…

СН: – Для вас – ерунда.

О: – Вообще-то я только интересные вещи хорошо усваиваю, а такое вот для мозгов вредно.

СН: – Да ладно вам. Хорошо, цитаты из Ленина учите, как примеры больного сознания, но вот, например, у Маркса можно найти рациональные зерна, если критически читать. Понятийным аппаратом опять же еще долго будут оперировать…

О: – Вы не думаете, что что-то сильно изменится, да?

СН: – Почему, раз сдвинулось, то инерционно пойдет какая-то волна, и в вашем возрасте я бы непременно надеялся на лучшее. Но вернемся к нашим ба… цитатам. Способ борьбы в целом понятен?

О: – Да, но…

СН: – Непонятен. Вот смотрите: выучиваете сразу штук десять по разным темам – и побольше названий статей и т. п. Желательно с датами. Пустите в ход эти десять – остальные уже сами будут выскакивать.

Вот так, наверное, в Древнем Риме смотрели друг на друга при встрече авгуры.

О: – Это что же – выдумывать? «До опытного авгура мне еще расти».

СН: – Заметьте, не я это сказал.

О: – А не поймает?

СН: – Да вы что. Нет, знавал я сумасшедших, которые весь «Капитал» и большинство бессмертных творений товарища Ленина знали наизусть – вот они бы точно прицепились… например, к моей цитате. Так, звонок.

Завучу даже не требуется смотреть на часы – звонок раздается буквально через долю секунды.

СН: – Всё обсудили, Ольга Пална, план действий наметили, не подведите теперь. Кое-где наступите себе на горло, кое-где кому-нибудь наступлю я, еще два с половиной года так продержитесь, получите медаль и можете отдыхать – хоть пьесы пишите, хоть теорему Ферма доказывайте.

О: – Буду стараться, Сергей Николаевич.

Оля встает навытяжку с бесстрастной миной, но сохранить ее не получается.

СН: – (отрицательно качает головой на ее улыбку). Нет-нет, а то у нас ничего не получится. Видите меня – сразу… говорите «изюм». Всего доброго, вы свободны, Ольга Пална.

1. Чуть было не сказанул.

2. Видимо, под ее «аморальным влиянием».

3. Проверить родителей?

4. Лид. Дм. упоминала бабушку, пусть на нее и выходят с Ел. Вас.?

О: – Ясно, делаем к… эээ до свидания! «Черт, это все дурное бабушкино влияние! Что опять надулась, рот куриной жопкой…». И Оля пулей вылетает из кабинета, еще и потому, что вспомнила, что забыла дать Светке сдуть английский на прошлой перемене. – «Оля! Юное дарование! Еще одно слово, и ты навсегда отбила бы у него желание тебя целовать! – Стоп-стоп, а кто это там заявлял насчет непременно безответной любви? – Это неважно! Дело исключительно в принципе! Что он

не будет тебя целовать по объективным причинам – это одно, а совсем другое – если, глядя на твои сведенные бантиком губы, он сможет думать только про вот это самое! Ужас! Ужас!..

Только бы родителям не звонил».

А вот и Светка, глаза как блюдца.

Увидела, как Оля все еще тихо помирает над куриной жопкой, – и как заревет!

С: – Олюнечка, и чего ж теперь дееееелать-то?..

О: – Светлана Санна, да что случилось-то?

Светка вглядывается в Олю:

С: – …Господи, она ржет, а я думала, плачет! Фу на тебя, напугала.

И, все еще всхлипывая, тащит ее по коридору.

С: – Ну да, Любовриска-то нам: всё, прощайтесь с вашей Олечкой, щас ей завуч как раз ПТУ подбирает подходящее, типа, типа, типа туалетостроительного, я не знаю… Так чего, подобрать что ли не смог? (уже хихикает)

О: – Ага. Жалко, Светлана Санна, что вас не спросил.

С: – Ты кончай выкать-то, в ПТУ еще навыкаться успеем.

О: – Ты что ли тоже собралась?

С: – А что мне тут без тебя делать? И домашку сдирать будет не у кого.

О: – Уж кто-нибудь да подаст, Светлана Санна, мир не без добрых людей…

С: – Не, Оль, кроме шуток, отпадает ПТУ или нет?

О: – A propos домашка – вы вроде английский списывать собирались, надо?

С: – А я на истории, представь себе, сама сделала.

О: – Типа с испугу, да, вот отвалится Оля, так надо заранее тренироваться?

С: – Да иди ты, Олька. Я правда пол-урока сидела ногти грызла, а она издевается. Видала, трех уже нет, а растила, блин, месяц. Вот, чтобы остальные не пропали, пришлось на английский отвлекаться. Хотя теперь уже что, плакал мой маникюр, а маме, знаешь, лак какой привезли, знаешь какой?!

О: – Ну, какой, Светлана Санн…

С: – Да плевать тебе, какой, лишь бы про ПТУ не раскалываться. И далась тебе эта Светлана Санна!

О: – Это я от завуча заразилась.

С: – О. А. А ведь точно, я слышала, он своим классам всем выкает. И или по имени, или по батюшке, а вот по фамилии – никогда…

О: – Не, рассказывали, он как-то раз назвал одного мальчика по фамилии.

С: – И что?

О: – И больше об этом мальчике никто ничего не слышал.

С: – Че, правда?

О: – Угу.

С: – Чума. Просто чума.

О: – И не говори. Страшный тип.

С: – Не тип страшный, а ты! Лапшу мне уже полчаса на уши вешает, вместо того, чтоб рассказать нормально. Переведут в девятый или нет?

О: – Ну, буду хорошо учиться – переведут.

С: – Он так сказал?

О: – Вроде того, да.

С: – А каким, простите, макаром ты будешь хорошо учиться, если тебе рта раскрыть не дают?

Они уже успели занять места в кабинете английского.

О: – Дадут.

С: – Он так сказал?

О: – Я так сказала. Все, Свет, завязываем. Вроде пронесло, и ладно. Вон, звонок был, и народ уже подгребает…

С: – Нет, так я все равно не понимаю…

ЕВ: – What don’t you understand, Sveta? If it’s The Past Perfect Continuous, we’ll come to it right away. And may I ask you, who’s absent today?

Новая англичанка Елена Васильевна Прекрасная отличается некоторыми любопытными качествами. Во-первых, она, непонятно отчего, прекрасно говорит по-английски. Во-вторых, у нее прекрасно получается внезапно появляться и изчезать. В-третьих, она действительно прекрасна.

С: – Good afternoon, Elena Vasilyevna. Nobody is not absent today, ай, Олька, даже если я чего не так сказала, это еще не повод щипаться! I am sorry, Elena Vasilyevna.

ЕВ: – I hope you are. And you, too, Olga. Using double negation in English certainly deserves a capital punishment, but unfortunately schools don’t go corporal anymore, so we must try to restrain ourselves, is it clear?

О: – I do apologize, Elena Vasilyevna.

ЕВ: – There we go. And now to the 3rd Chapter – everybody please break into pairs and check your partner’s retelling!

Класс покорно начинает гудеть, а Елена Прекрасная (вообще-то ее фамилия – Красовская, но об этом все уже успели забыть) подходит к Светке и наклоняется поближе:

ЕВ: – Света, вон Вадик сидит без пары, иди-ка давай к нему, а я Олю проверю.

С: – А чего я к нему, он меня, знаете, как на прошлой неделе обозвал…

ЕВ: – Вот и помиритесь, только по-английски.

С: – Так мы уже… опять она щиплется, ладно-ладно, пошла уже.

О: – Chapter 3. As we already know from the previous chapter, poor Oliver…

ЕВ: – That’s a great retelling, Olga, and now listen. How was your conversation? Speak fast and quietly.

И она туда же.

О: – Which conversation?

ЕВ: – Oh, come on, you know which conversation I’m talking about. Смирнов и Яблочкин, я прекрасно отличаю морской бой от пересказа! Back to work, please! The one with the Deputy Headmaster.

О: – Is this how his job is called in English?

ЕВ – They don’t have such a job there, I was improvising.

О: – Interesting, how come they don’t have it? On the other hand, who needs such a guy in a school without any socialistic competition and stuff like that, all those: «Which teacher gets more medals?», «Which gets best grades?», «Which school has all those brilliant kids, who might have some problems with their behavior, but they are just so smart that we have to give them a chance because we need better results to show to the authorities…»

ЕВ: – Oh, well, as if they don’t have some sort of a capitalistic competition there – the schools are definitely graded against one anoth… Olga. Do you mean what I think you mean?

О: – I guess so.

ЕВ: – But that’s great! I hoped he’d realize that, but he’s so stuck… I mean, reserved, that you’ll never know. Anyway, what’s all that rubbish about «problems with their behavior»? I must tell you, Olga, I was absolutely shocked when I heard they want to send you off without giving any particular reason. What was the matter?

О: – Oh, that’s nothing in comparison with Oliver Twist’s struggles.

ЕВ: – Gosh, the retelling! All right, class, now let’s listen to some of your great performances!

(задремав на уроке английского)

«Вот я всё думаю, Еленочка Прекрасная такая милая. И адекватная. Может, лучше пусть у нее с завучем что-нибудь случится, раз уж и он, оказывается, такой достойный человек? Эдакое служебное. И контрастируют они славно – он тощий и длинный, а она – невысокая и не то чтобы кустодиевская толстушка, а таких… приятных объемов… А я что, я ж не собака на сене. Тут ведь так и просится романтический сюжет, из тех, что любит бабушка, – оба с юмором, он весь такой снаружи сдержанный и сухой, а она смелая и открытая, но постепенно, до конца года, она распознает его наглухо задраенную сущность и подберет к ней ключ, нет, какой же ключ, если наглухо задраили, это уже паяльник нужен или отбойный молоток, – ну ничего, что-нибудь да подберет, так что он растает и… А вот как пустыня может таять? То есть лед – да, а сушь? Песок плюс огонь (если паяльник брать) – это стекло получается. Ерунда какая-то. Но между прочим, со льдом-то вышло бы еще хуже! Потому что растопи ледяное сердце, и что оно? Или утечет, или испарится, вот вам и вся любовь. Нет, Оля, имеется в виду сердце замерзшее, вот его растопи – и останется живое. – Ага, это значит, размораживать надо? На батарее? Чтоб слопать потом с лучком?

Не, ну это уже какие-то нисходящие метафоры пошли, а таким не место в романтическом сюжете. Тогда вообще без них, убираем пустыню, убираем лед, а то ишь, только намусорили. Я ж теперь вроде как эксперт по завучу, мне-то он свою сущность частично показал – и без всяких долгоиграющих паяльников. И что мы там имеем? Тепло? Не знаю, есть ли оно там на самом деле, или мне просто хочется его присочинить, как wishful thinking. Выявилось одно: завуч – не зашоренный бука, а человек дела с ясной головой. Причем видно, что всю кардинальскую сторону своей работы он жалует не слишком, но тем дотошнее за нее берется, отметая попутно всякие манцы типа «нельзя закладывать учителей ученикам». Нужно для дела – заложим. Четкая система приоритетов и четкий расчет. Да я ж его и под пытками никому не выдам, причем в своих же интересах, и он это знает. Медаль-то она шмедаль, для него, так и быть, расстараюсь, а вот если действительно прекратятся эти экзекуции на уроках… Так, так, при чем тут я опять, я ж про Елену Васильевну.

Да, значит, она такая вся искренняя

и теплая, а он – деловой и расчетливый, прагматик – вспомнила слово, – но где-то там на уровне магмы (опять метафоры!) у него тоже имеются и искренность и чего только не, которые ей предстоит раскопать под завалами песка, да что ж такое, позачеркиваю сейчас все. А вообще, какая-то тут есть ассиметрия, видимо, потому что все подобные романтические сюжеты пишутся с женской стороны: то есть она будет копать в свое удовольствие, а ему в ней в это время что растапливать и взламывать? Нечего, и так вся как на ладони – если прозреет в его отношении, в первую очередь, но это не его заслуга, а то взламывать нечего было бы в нем. Да, кстати, а в мужских сюжетах получается наоборот – она сидит себе в своем фильме-нуар вся такая холодная-вредная, а он из кожи вон лезет, тоже нечестное разделение труда.

То есть, пусть завоевывают оба. Тогда англичанке нужен типаж погорячее, чтоб коса находила на камень, а не увязала в песке (я безнадежна). Вот только брать его негде, дефицит, как всегда. А завучу нужен кто-то прагматичного склада, дотошный, с мозгами и чувством юмора – как он сам, но где-то и с контрастом, чтобы было, что преодолевать, причем обоим.

Скажите, пожалуйста, а вот солидная разница в возрасте и непреодолимая – в статусе – как контраст и, следовательно, как препятствие случайно не подойдет? Я чисто теоретически интересуюсь. Потому что тут как раз каждому нашлась бы работка. У самой-то растапливать больше ничего не нужно, а вот против условностей и всяких там морально-нравственных норм не пойду, хоть тресни – именно потому, что все они так уверены, что я туда хожу с завидным постоянством. Обойдетесь. Назло вам буду приличной девочкой – а то, что вы в это никогда не поверите – даже к лучшему, так вам и надо, проходите всю жизнь в дурах, а я одна буду все знать и плевать на вас с высокой колокольни.

И он не пойдет, железно. Во-первых, ему никогда не придет в голову ничего подобного. А во-вторых, даже если бы – теоретически – пришло, он бы скорее удавился, чем нарушил все эти границы.

Так что смотри-ка, составляющие налицо…

Звонок.

Только бы родителям не звонил. А, как будто он сам будет звонить, с другой стороны. Поручит кому-нибудь, а там авось и забудут».

***

– Вы там еще не все заснули? Ну, вот так мы с завучем и познакомились. Для него это была даже не прелюдия, а что-то вроде предисловия к интересной книге, которую он не собирался читать. Запустил машину, поставил галочку и выкинул из головы. А я пришла домой, бабушка на меня посмотрела и говорит: «Раскалывайся, Олька, влюбилась». У бабушки глаз-алмаз на такие штуки, но куда уж тут раскалываться. Вызвали к завучу на ковер, оказался хорошим человеком, пообещал, что прикроет, тьфу-тьфу-тьфу, вот и довольная от – наконец-то – переизбытка адеквата. И всё. Но бабушка у меня безнадежно старой закалки, так что сразу: «А сколько ему лет? А как он выглядит?» – Я прямо за голову схватилась, бабушка, фу на тебя, ну о чем ты вообще думаешь? Я тебе о завуче, а ты. Она надулась, но так, не всерьез, знаю, мол, тебя, Олька, приставать все равно бесполезно. Зато глаза хоть горят, в кои-то веки…

– А дальше?

– А дальше маятник, действительно, слегка качнулся в нужную сторону, и пошло потихоньку – хотя бы в школе – что-то меняться к лучшему. Кто-то перестал придираться, кто-то прекратил вызывать в классе, оценки улучшились, ту первую Олимпиаду одолела, как приказывали, – с вопросами повезло. Даже шпана всякая вообще перестала приставать – Лиза их как-то удачно припугнула, но это совсем другая история. Только вот не шпана сдаваться пока не собиралась… А потом еще выяснилось, что Любовриса… о, забыла совсем про Любовриску – чуть не вылетела я все-таки из-за нее из школы, в самый последний момент. Сейчас расскажу. Вернее, куда там сейчас, вы посмотрите, который час вообще, ночь поздняя, всем спать срочно. (Прислушивается) Маня, а что – это он все еще долбит лодку?

– Он из нее ракетоноситель делает. Чисто по звуку сужу.

– Ща я ему устрою ракетоноситель. А вы все спать. Продолжение в следующем номере.

Глава 3: Уборка территории

Что-то я все равно смутно помню насчет членовредительства

Пикник на берегу моря. Много разновозрастных дрейфующих людей. В какой-то момент мама и дочка остались одни на одеяле с остатками рождественской индюшки и десерта, чем дочка не преминула воспользоваться – правда, их то и дело отвлекают подваливающие и отваливающие родственники и знакомые, Маня в том числе.

… – Да, последняя история с той историей – но учти, что это мы опять отвлекаемся от основного сюжета. Ну что, советом завуча я воспользовалась на полную катушку, вот только цитаты не выдумывала – чтобы свести риск к нулю. Просто к каждому уроку вызубривала штук пять подходящих – так что быстро накопила фонд, которым потом жонглировала уже во что горазд. Историчка зубами скрипела, но ниже четверки действительно ставить не решалась, хотя было у нее побуждение после первичного шока выдать что-то вроде, как, мол, такая тра-та-та, как ты, может всуе поминать священные имена. Но цитата из Ленина и тройка в ее системе настолько не совмещались, что хоть тихо и негодовала, а сделать ничего не могла. И так бы все мирно и продолжалось, если бы не одна дискуссия, в ходе которой… Что же мы тогда обсуждали, сдается мне, крепостное право, и кто-то там начал возмущаться, почему, мол, все просвещенные помещики – Пушкина помянули – не отпускали крестьян без всяких указов сверху. Как-то слово за слово потянулось, что вот мол, отпустили бы, да, а куда бы эти крестьяне делись – и тут, конечно, выступил кто-то из отличниц: значит, мол, надо было не только крестьян отпускать, но и землю им раздавать. Насчет крестьян я не возражала, а вот земля меня вдруг зацепила, так что не выдержала и ляпнула, что, мол, отдавать тем же крестьянам в аренду было бы попрактичнее, все же одно дело люди, а другое – собственностью кидаться. И тут как пошло-поехало про «надо делиться»… – вот, думаю, дернуло меня, «Голос Америки» что ли переслушала, что забыла, где живу. А историчка уже в раж вошла – радость-то какая после цитатной абстиненции: У тебя, мол, дегенеративное мышление, какая-такая собственность, у нас все общее, вот, докатились, – чуть было про гласность с перестройкой не сказала нехорошее, но обратно испугалась, – и достижения социализьма еще слава богу никто не отменял, и кто из нас не надеется, дети, что доживет еще до того времени, когда от каждого будет по способностям и каждому по потребностям – а кто не надеется, тому лечиться пора – причем давно… Ну и все в таком духе. И тут я опять не выдержала – как черт вселился. Дождалась паузы и говорю: Знаете, Любовь Борисовна, а я действительно хожу к психологу. И вот он мне для восстановления душевного здоровья прописал завести домашнее животное, лучше всего маленькую собачку. Купить собачку у меня денег не хватает, а раз у нас все общее и собственности нет, отдайте мне своего пекинеса, у меня ведь в нем по состоянию здоровья бОльшая потребность. – Да, вот-с, подростковое хамство. Сейчас этим никого не удивишь, а тогда – ну хорошо, Мань, в нашей культурной школе –

ой-ей-ей. Прямо шкурой ощущала Светкино безмолвное «блиииииин».

– Выгнала, небось, из класса?

– Выгнала. И до конца года, – говорит, – можешь, вообще не появляться. А в будущем году тебя здесь не будет, это я тебе гарантирую, несмотря на все твои Олимпиады. Или ты в этой школе остаешься, или я. И пошла я домой в твердой уверенности, что все, придется таки искать училище попристойнее. Вот тот же кулинарный техникум, например, чем плохо? Нафиг действительно эту школу с высшим образованием, ничего меня тут по сути не держит, а заниматься и сама смогу, зато чем хочу. Разве что перед завучем теперь неудобно – а с другой стороны, всего одной медалисткой меньше, не велика потеря. И потом опять же – пока я ученица, ничего мне с ним точно не светит, а вот выучусь быстренько в своем кулинарном техникуме, встретимся мы с ним как-нибудь случайно на улице, зазову его домой, накормлю каким-нибудь фуа-гра с профитролями, и все – он мой навеки. Бросит жену и детей – тем более дома он все равно не доедает, судя по внешнему виду, что это тогда за дом такой?

– А была жена с детями?

– Я предполагала, что была, так как завуч казался очень правильным человеком, из тех, у которых все в жизни по списку, – таким к определенному возрасту положен комплект из жены с ребенком. Мне, конечно, неприятно было с ними вот так расправляться, но кулинарный техникум настраивал на соответствующий лад. Так что муки совести решила отложить на потом, а пока утешалась идиллическими картинами обедов типа «шестнадцатая перемена блюд». Вот только непонятно было, откуда брать еду – видимо, пришлось бы тащить из ресторана, в который устроюсь работать. Воровать, конечно, нехорошо, но у нас же все общее – значит, бери не хочу. Ах да, кстати, и в завуче у меня будет большая потребность, чем у не кормящей его жены – так что опять же имею право. В общем, в итоге пришла в легкий ужас от обилия коммунистических перспектив… (в сторону) Так ты ее спускаешь уже на воду?.. – машет рукой, опять поворачивается к дочке, но тут же встает. – Нет, пошли, он с ней без нас сотворит что-нибудь нехорошее, как пить дать.

Через полчаса, в мокром виде:

– На чем остановились-то? Да, записала себя, значится, мысленно уже в кулинарное училище, на историю ходить перестала, остальные предметы, правда, не забросила, тянула по инерции. Ну и руководствуясь светлыми принципами магического реализма, он же «авось»: пока напрямую никуда не гонят, будем делать вид, что все как всегда, а там уж, как пойдет. И принципы не подвели. Любовриска, оказывается, еще в тот же день поскакала с телегой аж к директорше, а та ей: – Любовь Борисовна, у меня для вас такая новость, прямо не знаю, для школы это, конечно, трагедия, но не можем же мы вас удерживать, в общем, тут говорили со мной из РОНО, очень просят вас прямо с июня на место заведующей какого-то там отдела кислых щей с двойным окладом… Двойной оклад плюс отсутствие школьников – против такого даже Любоврискины принципы были бессильны.

– Но получилось, как она хотела – в школе осталась только одна от вам.

– Именно так, кроме отвама. До конца года все дружно делали вид, что ничего не происходит, а в мае вызвала меня как-то наша третья историчка – молоденькая, забыла уже, как ее звали, и сказала, что ей придется опросить меня по всему учебному материалу за последнюю четверть, чтобы проставить четвертную и годовую оценки. Ты, – говорит, – поготовься недельку… Поготовилась, сдала. Всё хорошо, – говорит, – но на будущее: вот ты, когда рассказываешь, бухтишь своё бу-бу-бу, а надо – с выражением. Ну и что, что голос такой. Попробуй, как на сцене. Вот, лучше уже. И ничего смешного. Ты потренируйся.

А потом она же мне и рассказала про Любовриску, так что стало совсем понятно, откуда подул ветер. – Вот, – говорит, – буду я у вас, видимо, вести в следующем году историю, – и вздыхает. – А вы, небось буйные, я старшие классы вообще боюсь брать, знаю я вас. – Ой, да, – говорю, – наш класс бывает иногда неуправляемым, что есть, то есть, но вы не бойтесь, привыкнете… когда-нибудь, к тому же по сравнению с ашками мы еще ничего, учительский стол не взрывали, только мусорную корзину, и то еще в первой четверти, клей тоже почти никто не нюхает, качки спят себе тихо, металлисты цепями не сильно брякать стараются… – в общем, подтолкнула ее слегка в правильном направлении, в смутной надежде на более существенные перемены в расписании. И таки да, трам-пам-пам, сработало: в девятом классной у нас стала англичанка Елена Васильевна – прекрасно, – а историю взял завуч – еще прекраснее. О, и даже школьную форму мерзкую синюю отменили у старшеклассников! И зажила я еще лучше и веселее и так и прожила себе спокойно всю оставшуюся школу, а потом вышла замуж, стала жить-поживать и добра наживать, конец, а кто слушал…

– Ольга, ты бы хоть ребенка постыдилась.

– Ну вот я именно из-за ребенка и притормаживаю.

– Какой я вам ребенок?!

– Да, Оль, у нее вон и девушка уже есть, чему ты ее плохому в этой жизни уже научишь? Тем более тебя тогдашнюю она уже переросла.

– Ладно-ладно. Просто там еще один неприятный эпизод на подходе. Но это было уже в сентябре.

Задумалась, молчит.

Дочка:

– Что, такой сильно неприятный?

– Та… Нет, ерунда. Просто забывается постоянно, вот, пытаюсь восстановить контекстно, – оттягивает, – что у нас тогда было, 89-ый… Вообще отличный был год, за некоторыми исключениями, столько всего происходило, видимо, поэтому всякая фигня забывалась легче… – совсем уходит в воспоминания – да… помню, на Войновича ходили в Дом Медика, с Дусей там еще встретились, из лагеря, неважно, на других… зубров… за журналами-газетами гонялись, по телевизору чего только не смотрели… заседания депутатов, «Взгляд», «До и после полуночи», митинги на Пушкинской, а вот Лужники, собирались тогда в Лужниках уже?..

– Собирались после полуночи?

– Не, кука, это передача такая была, там еще ламбаду однажды показали. Вот тут-то мы всем Крымом и полегли. Лужники, Взгляды – это все ихняя москальская политика (мама неодобрительно урчит в Манину сторону), а ламбада – вот это было да. Как пошли все жо… пардон, но чем же еще! Как пошли крутить и юбки подрезать, маманя моя озверела в который раз, обратно попыталась подол пришить, щас. Да, – Маня довольно жмурится, – жопы-то у нас были, а вот насчет крутить – это немногим было дано.

– Маня, во «Взгляде», между прочим, тоже мтв-шные клипы крутили. А ламбада к нам в 89-ом еще не дошла.

– Не, вроде дошла.

– А я говорю – не дошла. Хотя, может, и дошла. Но концерты уже точно были, Дуся попала на Пола Саймона в парке Горького, с Пинк Флойда одноклассники выходили совершенно другими людьми, это все по рассказам знаю, на концерты мне не хватало, к сожалению, хоть и подрабатывала что-то там – кажется, тогда и начала на почте работать. Закрыли глаза, что 16-ть исполнялось только в сентябре, или вообще не обратили внимания, я же еще и вымахала как следует, опять же за лето, или уже весной. Бабушка считала, что это все гречневая каша – повезло достать пару кило – у нас в роду таких дылд не было. Да, почту разносила с утра пораньше, летом легко оказалось

вставать.

– Вот откуда ты такой жаворонок.

– Наверняка. Или наоборот. Неважно, так что и осенью продолжала работать, тем более что бабушке на лекарства стало не хватать, мы-то думали, там только трепыхания эти, а к концу года обнаружилось нечто похуже, в общем, почтовые копейки были кстати, хотя потом и их стало недостаточно, так что пришлось даже, – опять подвисает.

– Ты ничего не пропустила?

– Пропустила-пропустила, возвращаюсь. Ладно, а в первую школьную неделю, буквально 2-ого числа, приключилась со мной похожая ситуевина… (задумывается) Наверное, из-за быстроты реакции все так мгновенно произошло, что из памяти испарилось практически целиком. Помню отдельные кадры, моменты какие-то… Даже где точно было – и то не помню. Где-то у школы. И не поздно, во время занятий? Вот на кой мне понадобилось выходить? А. Да. Случился свободный урок по поводу субботника, то есть уборки территории. Вот и пошла за какой-то тачкой что ли на задворки. А тут эти двое, один из десятого, мажор, и один уже закончивший.

– Не поняла, почему мэр?

– Какой мэр? А, нет, это значит, из хорошей семьи. Иначе – блатной. Я ж тебе объясняла – шпана попроще от меня уже давно отвалила, там у Лизы были связи, скажем так, а этим все чего-то там хотелось…

– И?

– И вот – туман. Зато отлично помню, что было дальше, сейчас опять попытаюсь вам изобразить в реальном времени, так что, будете засыпать, предупредите.

– Ты только в монологи обратно не ударяйся.

– Не гарантирую, но постараюсь. Да там и не до монологов было. И тоже все довольно быстро происходило, примерно так:

5 сентября 1989 (вторник)

Довольно большая учительская, немного учителей – урока нет, но за детками на субботнике кто-то тоже должен наблюдать, – занимаются своими делами, кто сидит, кто стоит. Завуч чуть позади, у окна, рядом учительница географии, на переднем плане какие-то малознакомые учительницы, за одним из столов – уже подскакивая с места – англичанка Елена Васильевна – все это Оля Таранич отмечает чисто автоматически, на фоне непрерывного лихорадочного словоизвержения, источником которого является учительница физики, только что вбежавшая в учительскую и втащившая Олю за собой. За ними в дверях толпятся и тоже галдят любопытные – которых раздвигает школьная медсестра, поддерживающая за плечи спотыкающегося десятиклассника – вид у обоих был бы комичным, так как медсестра махонькая, примерно в половину его роста – если бы не его общая потрепанность и окровавленный нос, грозящий вот-вот превратиться в сливу. Олин вид тоже оставляет желать лучшего, хотя в глаза это не бросается: блузка чуть сбита на бок, на колготке дырка, в целом жива-здорова, но тихо пыхтит, как будто у нее одышка, и держится правой рукой за левый бок. Кажется спокойной – лишь внимательный наблюдатель может заметить в ее взгляде что-то не то, как будто он с трудом фокусируется. Как только завучу удается на секунду его поймать, он тут же сводит рот трубочкой и начинает тихо выдыхать. Оля смаргивает пару раз и тоже начинает правильно дышать – все это под несмолкающий аккомпанимент:

НА: – …уму не постижимо! Вот так взять и – и – а еще и девочка! Вы на него не смотрите! Нет, это тоже кошмар, конечно, но там! Там!! – С ним физрук, (на чей-то вопрос) скорую уже вызвали, да, (подвывает) бедный мальчик, я же его учииила!… С пятого класса, такой хороший был мальчик! (Кто-то в ужасе: «Был?») Не знаю! Все может быть! Как он лежал! Как он лежал! В каком виде! А она – стоит себе и..! Это надо же ведь! И вот просто так, взять и – и избить! Без тормозов совершенно, налетела на них, вот Дима говорит, он кричал, а она – да мы слышали, как он кричал, товарищи, это просто ужас что такое, это же – вот, говорила мне Любовь Борисовна, когда дела передавала, предупреждала, что она на лечении! Это же психопАтия какая-то! Это же ненормально – тем более, для девочки!! Таким место – я не знаю, где!.. – и далее в том же духе душераздирающие подробности про двух зверски избитых ни за что ни про что пацанов, один из которых, между прочим, сын самого Иван Иваныча… Постепенно Оля совсем приходит в себя, но как на все это реагировать, соображает еще плохо. Физичка останавливается, чтобы набрать воздуху, чем пользуется Елена Васильевна:

ЕВ: – Оля, это правда?

НА: – Да что вы её еще спрашивать будете!… – И по второму кругу, с диагнозами вроде той же психопАтии, наложившейся на острую нимфоманИю, а также прорицаниями скорого суда и малолетней колонии или кащенки.

Оля в это время пытается успокоиться и ответить что-то типа «Да, правда, вмазала за дело», но не может, зато опять ловит взгляд завуча. Кроме нее на него никто не смотрит – и его лицо мгновенно преображается. Маска всегдашней невозмутимости превращается в трагедийную: брови домиком, углы губ сильно вниз, одна выпячивается, выражение совершенно несчастное. Оля чуть было не прыскает, но тут его обычный покер-фейс возвращается на место, только в прищуренных глазах читается напряженный немой призыв: давай, мол. Он настолько силен, что Олю как будто что-то подхлестывает. Его рот опять начинает кривиться, на этот раз она в точности копирует его выражение – и все встает на место:

О: – Ыхыыыыы! Ыыыыыхыыыыы!!! – сначала она действительно притворяется, что плачет, и притворяется хорошо – все аж замерли – но, к ее удивлению, притворные рыдания немедленно сменяются настоящим потоком слез. Теперь уже она виснет на растерявшейся физичке и разражается водопадом – как словесным так и реальным, со всеми положенными рвущими душу всхлипами и пароксизмами:

О: – Ыхыы, ой, я не знаю, что ж это такое, мамочкиииии… Как накинутся на меня, а я за тачкой шла, а там они, и давай, ыыы… Так страшно было, так страшно!.. Схватили, а потом..! А… И такой ужас, и не помню ничего уже, что делалааа… Отбивалась, как могла, от них… Один держит, другой подошел и… За тачкой пошла… Аж сердце запрыгало… Ой, господи, кошмар какой, ы-хыыы…

ЕВ: – Оля, ты хочешь сказать, что они первые полезли? Что они с тобой делали?

Оля может только то кивать, то трясти головой. Пострадавший пацан по имени Дима, явно не страдающий избытком ума, не выдерживает и выпаливает: «А я ничего не делал! Я только держал! А вот Санёк..!» – и тут же затыкается. Повисает зловещая тишина, которую не может перебить даже тихое физичкино: «Что же теперь говорить Иван Иванычу… А ведь, наверняка, сама их спровоцировала…»

СН: – Марьиванна, закройте, пожалуйста, дверь.

Медсестра, которая уже успела отстраниться от пострадавшего с видом «Всё с тобой ясно», закрывает дверь учительской перед носом у зевак. Учительница географии Галина Сергеевна передает Оле стакан воды.

СН: – Спасибо. (с обычной расстановкой, но звучит почти как Кащей из старых фильмов) Подводя итоги: Не подлежит сомнению, что по показаниям двоих участников происшедшего установлен факт нападения и факт самообороны. Нинель Андреевна, донести до родителей вам предстоит следующее: Если они не будут предъявлять претензий по поводу состояния здоровья их отпрысков, то на последних не будет заведено дело о попытке изнасилования (все съеживаются). В противном случае им предстоит суд и все

сопутствующие ему неприятные моменты, как-то пятно на биографии и детей, и родителей – вне зависимости от исхода дела. Все понятно? И вам (пострадавшему), N-ский, надеюсь, тоже. Теперь прошу освободить учительскую – Нинель Андреевна, пойдемте встречать скорую (с улицы доносится татю-тата).

Дважды никого приглашать не надо: как забирают второго потерпевшего и главное – насколько он все-таки жив – хочется посмотреть всем, поэтому учительская мгновенно пустеет – остаются в ней только Оля и Елена Васильевна, которая наконец-то усаживает ее на стул, подливает ей воды и придвигает второй стул себе. Олю все еще слегка потрясывает, она лязгает зубами о стакан, но старается правильно дышать.

ЕВ: – (шипит) У, скоты, слов на них нет приличных… (спохватываясь) У тебя болит что-нибудь? Ты в порядке вообще? Ну, это…

О: – Нет-нет, они ничего такого не успели, вы не волнуйтесь.

ЕВ: – Не хватало еще, чтобы успели… А Сергей Николаич тоже хорош со своими угрозами, (передразнивает завуча) «если будут претензии, то мы тогда…» (воинственно) Сразу надо в суд на них подавать, и дело с концом, тем более что один уже раскололся при свидетелях. А теперь будет ходить, как будто ничего не было, – и вот так всегда!..

О: – Да ничего, Елена Васильевна, так все-таки, наверное, лучше. Мне вот рассказывали, знакомая одна пыталась в суд подавать, так пока показания снимали, пока то-се, сто раз успела пожалеть – как будто, говорила, опять изнасиловали, причем многократно и по кругу. Извините. В общем, как раз угроза мне тут кажется действенней.

ЕВ: – (мрачно) Будем надеяться.

О: – И к тому же, все равно выходит по-честному. Я имею в виду, (смущенно) свое-то они уже в любом случае получили.

ЕВ: – Оль, что ж ты, действительно, со вторым-то сотворила?

О: – Не знаю. Правда – не помню. Да не могла я его чисто физически прямо уж так изувечить, ну, куда мне? Нет, отбиваться, уворачиваться – это да, умею, но вот так чтобы…

Дверь открывается – в учительскую возвращаются завуч и учительница географии Галина Сергеевна.

ГС: – (без предисловий) Ольга, ты мне только скажи – как ты его смогла так уделать?

СН: – Галина Сергеевна, это называется – состояние аффекта.

ЕВ: – Господи, как он там? А то ведь таки засудят…

ГС: – (бодро) Живой, голубок, и практически здоровый. Вроде ничего не отбито-не сломано, синяки обработали, домой отправили. А валялся из-за болевого шока. (хмыкает) Вот за детородную функцию доктор нам не мог стопроцентно поручиться, да. Но скорее всего, и она не пострадала.

ЕВ: – К сожалению, – одновременно с завучем, тот, правда, тут же поджимает губы.

ГС: – Нет, ну, Оль, правда! Вырваться от одного – и обезвредить, потом ухандокать, пардон, другого – как тебе это удалось, а? Аффект-то он, понятно, но это ж надо уметь.

О: – (чуть смутившись) Это эээ гимнастика такая, восточная, там учат немножко обороняться. Вин-чунь, вроде кун-фу. Но я не думаю, что это была она, то есть, вырваться – это да, а остальное – скорее все-таки аффект…

ГС: – …О! Вот! Так я и думала про что-то подобное! Как в том фильме, да, – обращается к завучу, который угрожающе хмурится, но на географичку это не действует, – ну, который на дне рождения-то смотрели, Сереж? (Завуч только что не пыхтит) У моих-то, Коровушкиных? (к англичанке и Оле) Там еще один такой, как же его звали, уложил человек писят одного за другим – красивый такой китаец…

ЕВ: – Брюс Ли, небось?

ГС: – Точно! (завучу) Вы ж еще с моим Генкой-то поспорили – ну, что «Галя» (на беззвучное завуча), тут все свои! – Генка-то сразу рот разинул, вот, мол, нашего Сашку бы такому научить, это вам не самбо, а ты ему, что это, мол, все фальшивка подстроенная и не может быть такого эффекта от этого балета – вот, вот! (торжествующе) Видел теперь? Одна в два счета уложила двух бугаев – это, по-твоему, балет? Гони теперь Генке – на что вы там поспорили?

СН: – (сквозь зубы) На «Столичную». И это еще совершенно ничего не доказывает…

ГС: – (весело) Еще как доказывает! А ты все равно не пьешь, зачем тебе вообще водка?

СН: – (нравоучительно) Спирт в доме всегда пригодится. Так (буравя взглядом окружающих, у которых что-то слишком исправилось настроение) – через минуту звонок на урок, Галина Сергеевна. Елена Васильевна…

ЕЛ: – У меня уроков больше нет, я тогда провожу Олю домой.

СН: – Спасибо.

О: – Как домой, у меня же еще шестой урок. И как раз история. (Пропустить первый урок у завуча – вот это катастрофа.)

СН: – Я вас официально освобождаю. (берет с полки классный журнал) Всего доброго, а будете дальше заниматься этой вашей… гимнастикой (бросая насупленный взгляд на учительницу географии), не забывайте про самоконтроль.

ГС: – (на выходе, завуч открывает ей дверь) А главное, Оль, чтоб она тебе больше не пригодилась, тьфу-тьфу-тьфу, – выходя, сначала как бы раздумывает, не постучать ли три раза по завучу, но потом все-таки стучит по двери…

***

– …Мам, не спи! – солнце и соленая вода, всех тянет подремать.

– Ничего я не сплю. Засыпать будем в следующих сериях – надеюсь, уже скоро, иначе это все затянется аж до Нового года. Кстати, выяснили, остается твоя Муся?

– Ох, нет, родичи нажимают, поедет домой.

– А я думала, тут рождество семейный праздник? (это Маня)

– Дело в том, что у нее папа вырос в католической семье, там их в киндергартене монашки замучали с этим рождеством – гимнов заставляли зубрить, чуть что – линейкой по башке, так что у них в семье все атеисты прогорелые, из принципа на Новый год только собираются.

– Оль, ты смотри, практически наши люди, надо было и их позвать. Познакомились бы заодно, а?

– Черт, действительно.

– Не-не, она им до сих пор слегка трусит про нас рассказывать, из католиков-то папа вышел, но в консерваторах остался, так что кто его знает.

– Ну вот здрасьте, твой папа тоже либерал только в устаревшем смысле, а ничего – и глазом в итоге не моргнул. Мне прямо стыдно стало, что тогда сомневалась, решила, что это все американское воспитание, а тут коренные жители – и эвона как…

– Да я не знаю, может, тоже на самом деле проглотят, но там у нее еще и мамочка со странностями…

– С мамочками это бывает, даа, – деланный вздох от Мани.

– И каких это ты еще мамочек имеешь в виду? Можно подумать, у тебя не золотая мамочка? Да ладно тебе, таких еще поискать. Вот у моей, конечно, были эээ…

– Тараканы?

– Но у кого их нет, с другой стороны, к тому же там, в общем, было ясно, из чего ноги росли, объяснимые довольно-таки штуковины, плюс характер… Нет, я, надо сказать, всегда относилась к своей с пониманием. Более-менее. Периодами. Вот привязанности особой, к сожалению, не было, но это двусторонние должны быть вещи, тут ничего не попишешь. Так, всё, а вот теперь действительно отбой. Продолжение в следующей серии.

Глава 4: Союз-Аполлон

Во-первых, ему никогда не придет в голову ничего подобного

– И на чем мы там остановились? – сидят втроем на веранде, разбирают виноград – на столе громоздятся вымытые зеленые и лиловые груды, ягоды надо отрывать от кистей и раскладывать по мискам, не без придирчивого маминого досмотра каждой виноградины по отдельности. («Куда ты ее кладешь, не видишь, с пятном? И в рот

не суй, дай Мане». – «Да-да, давай Мане, Маня все сожрет, желудок луженый…» – «Тьфу-тьфу-тьфу». – «Опять плюется на меня…» – «Синие не мешай с зелеными, Маня, сколько раз говорить». – «А я, может, дальтоник». – «Дальтонизм – это когда…» – «Ой, ой, вот только не начинай!» – и т. п.)

– Мам, давай дальше рассказывай. (услужливо) Остановились, что тебя с истории вы… отпустили.

– А, да, катастрофа, не попала на историю… Дома, помню, раза два успела Светке позвонить, пока та из школы тащилась – домой ей звонила, конечно, сколько раз тебе повторять, что не было тогда мобильников, ну вот да, как-то жили, тоже сама уже не знаю, как. Дозвонилась наконец-то – так еще полчаса надо было сначала потратить на ее охи и ахи по поводу той неприятности, которую уже успела выкинуть из головы, – причем квартирка-то маленькая, телефон в коридоре, надо было еще стараться, чтобы бабушка не услышала, о чем говорим, только этого ей не хватало. В итоге выяснилось, что новый историк, разумеется, зверь, устроил им глобальный опрос, причем с садистским уклоном: не нормальные вопросы задавал типа «В каком году взяли Бастилию?» – а наоборот. 1789 год, – говорит, – что вы про него можете сказать? Мычит человек – тот же вопрос переходит дальше по алфавиту, но уже – спасибо большое – с уточнением, то есть дается не только год, но и страна. И вот ты, как дурак, напрягся за это время, вспомнил, че там было во Франции, а тебе говорят, допустим, «Америка» – и большой привет.

– Уошингтон стал президентом!

– Ну, это только ты у нас такая умная, а попробуй Маню вон спроси, что тогда, что сейчас (уклоняясь от запущенной в нее виноградины). В общем, большой террор, класс понял, что придется учить историю, а не заниматься обычной болтологией, и явно стух. Нам со Светкой на истории подсказывать обычно никому не приходилось, но тут поняли, что надо вырабатывать тактики со стратегиями. В пятницу, как сейчас помню, история была первой…

– Кстати, люди от тебя, наверное, шарахаться стали?

– Почему? А да! Пацаны-то? Не то слово, инцидент таки сослужил хорошую службу, и гадости всякие вслед выкрикивать прекратили мгновенно, и отстали – примерно на год хватило. Слава дурная осталась, но стали уважать. А тот пацан из десятого вообще больше в школу не вернулся – перевели куда-то. Так вот, история, да – тут мне, наоборот, придется себя сокращать, потому что вспоминать всякую ерунду этого периода уже куда приятнее. Два раза в неделю имела возможность любоваться предметом тайных воздыханий – можно сказать, прорыв. Тайно воздыхать получалось хорошо, поскольку сидели мы тогда на камчатке. Задняя парта с давних пор служила нам со Светкой центром управления полетами, то есть системами шпор – записулек, немого шепота, языка жестов, условных сигналов, цепочек испорченного телефона и прочих наворотов. Начиная с той пятницы, где-то недели две мы так усердно выручали одноклассников – а историк и бровью не вел. То есть не вел-то он не вел, но внутренне постепенно доходил до состояния кипения. Раскусил нас довольно быстро, но никак не мог вместить в свою систему сочетание отличной учебы и мошенничества в особо крупных размерах…

– Но он же и раньше знал, что ты давала списывать.

– Все равно. Мало ли, в силу каких обстоятельств у меня списывали. Может, я и не замечала. Кроме того, одно дело – давать списывать на уроках каких-нибудь одиозных училок, и совсем другое – подсказывать! на его! истории! Мы же с ним вроде как союзники, а тут – даже моя в целом аморальная репутация не помогала примирить его уже сложившееся обо мне представление с таким нехорошим, бесчестным поведением. Как бы то ни было – через какое-то время он не выдержал и без всякого прямого повода, просто в начале урока, взял и пересадил нас со Светкой с последней парты за первую. Самую ужасную – прямо перед учительским столом, у окна. За ней вообще никто никогда не сидел, даже самые отпетые ботаники предпочитали держаться подальше. Потом-то он не раз пожалел о содеянном, но проблема была по большей части устранена – системно подсказывать прямо перед его носом даже нам было стремно. Что-то там, конечно, пытались…

– А, пожалел! Так ты ему все-таки устраивала демонстрацию – как бы это перевести-то – давки щенков? С этими, воздыханиями?

– Погодь, кука, ты чего несешь, вот щенков мать за всю жизнь точно никаких не давила, или я чего-то не понимаю?

– Мань, у них «втрескаться по-щенячьи» означает детскую буйную влюбленность в безнадежный объект. Но ничего такого я, честное слово, не устраивала. Никаких экцессов, ажитаций, ужимок, стрельбы глазами, хлопанья ресницами, хихиканья, губок бантиком, вытянутой по любому поводу руки и прочего восхительного набора, за который потом всю жизнь стыдно. Сидела и, как просили, делала «изюм». Но ему, разумеется, довольно быстро всё про меня стало понятно – был опыт распознавания подобных казусов, которые он уже привык игнорировать. Что в данном случае несколько затруднялось моим необходимым присутствием за первой партой. И не только им. В обычных случаях игнорировать и дистанциироваться от чьей-то эээ щенкодавки, не обязательно ученической, историку помогало неизбежно возникавшее в таких случаях чувство раздражения. Здесь же его, судя по всему, не было…

– Подожди, откуда «обычные случаи»? Ты же говоришь, его все боялись, сэндмен или зверь там, почему тогда эээ ладно, пардон, puppy crushes?

– Ну как ты, кука, не понимаешь. На каждого редкого учителя мужеска пола найдется ученица интересующегося возраста. По словам Додо – а она успела поучиться в его математическом классе, – у них там даже был «Клуб любителей», куда брали после очень строгого отбора с проверкой на знание линейной алгебры и отсутствие романтического тумана в голове. Сам Сергей Николаевич, кстати, списывал случаи «зацикленности» на свой единственный стратегический промах, случившийся в самом начале его школьной карьеры. Привык к институтской системе обращений, не мог заставить себя называть школьников по фамилиям и тем более тыкать – а ведь это было бы наилучшим барьером и холодным душем для любой горячей головы. Обращение же на «вы», даже без отчества, с их точки зрения, немного расшатывало субординацию. Положительный эффект здесь тоже несомненно был: ученики незаметно прекращали куролесить и брались за ум, так как чувствовали себя взрослее. Понятно, дело было и в его умении держать дисциплину, но намек на коллегиальность этому только способствовал.

– (фырк от Мани) Ба. Меня никогда не останавливало и «Садись, Клименко, два».

– А что тебя когда вообще останавливало. Но, продолжая объяснительную Сергея Николаевича: с одной стороны, выпускать меня из поля зрения было нельзя по причине моих криминальных наклонностей. А с другой, ему и без этого почему-то не хотелось меня игнорировать…

– Да нрааавилась ты ему, нравилась, так и говори.

– Вот, Маня, не знаешь, сиди и молчи. Ничего я ему тогда не нравилась. Тут надо понимать: у него в системе не было такого варианта, чтоб ему в принципе мог нравиться кто-то из учеников – контакты бы мгновенно перегорели, замкнуло бы, настолько это было не положено.

Не положено даже не по каким-то там правилам, которые возможно нарушить, а по системным ограничениям. Рыбы не ходят, соль не сладкая, делить на ноль нельзя, учителя не испытывают никаких неуставных чувств к ученикам – закон природы. Во-первых, из-за отношений субординации. А во-вторых, нет, в его случае даже не потому, что ученики – как родные дети, а потому что просто как дети, даже самые великовозрастные. К детям же он всегда относился как к чужеродным существам, другому биологическому виду.

– Ближе к обезьяне? – Маня изображает обезьяну.

– Не думаю. Хотя вспоминая некоторых деток…

– А сам что ли не был раньше ребенком?

– Происхождение взрослых из детей всегда было для него загадкой. По крайней мере по себе он ничего такого не помнил. Любимой игрушкой была логарифмическая линейка. Любимой книжкой – справочник по радиотехнике, там картинки были очень интересные… Так, кончайте меня сбивать с генеральной линии, а то запутаюсь. Итак, никакой речи о моей потенциальной привлекательности быть не могло – по крайней мере на сознательном уровне. Подсознательный же начинал посылать ему тревожные звоночки каждый раз, когда я устно отвечала на уроке. Что предмет знала – этим его было не удивить. Однако из-за моей постоянной скрытой эйфории меня еще и несло. Причем с выражением, как просили. Натренировалась за лето, – мама хлопает себя по надписи на футболке: «Don’t make me use my teacher voice». – Народ на задней парте даже от морского боя отвлекался.

Маня:

– Врешь ты всё. Обычно ж, когда втюриваются – замыкает сразу, меня и то вырубало в таком возрасте. Ну, временами.

– И меня, и меня! За… Замыкивало постоянно! Потому что, когда это… втюриваешь? – мозги так заняты предметом, что на другое просто синапсов не хватает – вот и язык перестает работать, и мозги тоже, это даже в песне той старой было, только про наоборот, про болезнь-то.

– Про какую болезнь?

– Ну, как ее, что хорошо, что она ему… ним не болеет… не больная… а он – её, то есть, ей! Ей он не больной!

– Ну ты, кука, и вспомнила…

– Я была им стопроцентно больна, но, видимо, у меня был очень хороший иммунитет. Антител было навалом, недаром до него вообще ни в кого не влюблялась, ни в пацанов, ни в актеров.

Маня:

– Тогда тем более должно было крышу снести. Но это ж ты, с другой стороны, – говорила ведь – непробиваемая.

– Ничего подобного. Да, какая-то часть мозга пребывала в эйфорическом экстазе, а остального хватало на проявления красноречия. Примерно так. А вообще всё не так, и ничего вы не понимаете. Вот запомни, кука, и намотай на ус, и даже Маньке еще не поздно: если вас в присутствии интереса замыкает – то это не ваш интерес, как бы неровно вы к нему ни дышали. Только если вам рядом с человеком легко и свободно, если вы фонтанируете идеями, то у вас с ним есть будущее. Организм все понимает быстрее нашей сознательной части – чувствует искреннее любопытство, расположение и поддержку – и вперед. Или наоборот заранее тушуется перед будущими нервотрепками. И не спорьте, особенно ты, Маня, знаю я тебя. То, что начинается со священного ужаса и общего отупения, никогда ничем хорошим не кончается, включая многолетний последующий самообман и вроде как функционирующую семейную жизнь.

– Да я шо, я вообще не помню, когда последний раз тупела на этой почве. Все думала втихаря, что влюбляться с детства разучилась – так что ты меня прям утешила.

– И меня утешила (в отличие от Мани, дочка серьезна) – а то думала, столько шансов упущенных из-за глупого этого штопора. Не штопора? А что тогда такое штопор?

– Вон он валяется, твой ступор. Так, ну и возвращаясь к теме, а народ, конечно, просек, что ты неспроста тут так распелась?

– Не-а. Считали, что это я просто полюбила историю, кто бы мог подумать, – а учитель тут, конечно, ни при чем, лишь бы не Любовриска. О моих истинных мотивах подозревали единицы – а именно, историк и Светка. Но в чем он себе никогда не сознавался – так это в том, что и сам слегка заслушивался. Поэтому просто перестал меня вызывать. Решив про себя, что это самый верный способ оградить себя от демонстраций моей зацикленности. Пытался воспринимать белым пятном, «я такую не хочу даже вставить в книжку» – послеживая только, чтобы не подсказывала. Но из-за этого его систему опять переклинило, по уже совершенно дурацкому – в моих глазах – поводу. Дело в том, что исключение из устного опроса противоречило всему его представлению о правильной методике обучения, которая служила ему верой и правдой уже не знаю сколько лет. Нужно, чтобы каждый ученик регулярно звучал – и точка. Умение устно излагать мысли как неотъемлемая часть учебного процесса, или как у них там в методичках пишут. То есть он прекрасно осознавал, что я это и так умею, но это все равно не давало ему права дискриминировать меня как ученицу. Однако и давать раскрывать рот мне тоже было нельзя – сразу сигналила внутренняя тревога. Такие вот парадоксы сознания человека в футляре. И тогда он решил – и в череде его непродуманных решений, начиная от согласия взять наш класс, через пересадку меня за первую парту и так далее, это было, пожалуй, наиболее фатальным – просто представить себе, что я не его ученица. Чистая формальность, иллюзия, сугубо для себя, чтобы не мучиться, что лишает меня права голоса. И всё совершенно логично: уровень знаний у меня уже явно институтский, суждения зрелые, вид взрослый – ну, какая же из меня школьница? И звучу я как прирожденная учительница. Допустим, пришла на практику только что из института, посторонее существо из другой жизни, вот и пусть сидит себе тихонько в углу и наблюдает за происходящим. С таким подходом игнорировать меня стало гораздо удобнее – но чреват он был, в свете его неписанных законов насчет неуставных отношений, сами понимаете, чем…

– Ты превратилась из обезьянки в человека со всеми вытекающими возможностями.

– Примерно так. Разумеется, не сразу и не совсем – но та самая непроходимая ментальная граница слегка приоткрылась, причем незаметно для всяких там подсознательных тревожных звоночков, он же думал, что действует по их приказу. Ловушка для педанта.

– А у меня сразу два вопроса – во-первых, про тетю Светку.

– Про Светку погоди, дай с историком разобраться.

– А во-вторых, все равно у него нелогично получилось, потому что письменные работы у вас ведь тоже были, да? Ну вот. И чего тогда посторонняя практикантка будет их писать?

– Нет, ну, он же не прямо уж так себя загипнотизировал насчет практикантки, осознавал, что это только прием для облегчения совести, а так-то, конечно, я оставалась его ученицей, писала работы как миленькая, он их проверял…

– В письменных, небось, трусила самовыражаться? Я вот, помню, в седьмом еще втюрилась в физика, дык все контрольные сердечками измалевывала. В принципе, кроме сердечек там ничего и не было. И колы потом тоже обводила сердечками, эк меня разобрало-то. Месяца на два, потом на пацана одного переключилась. Вернее, сразу на трех…

– Маня, мы тут чью биографию разбираем? И ничего я не трусила. Обходилась, разумеется, без сердечек…

– Это потому что ты рисовать не умела.

– Да-да, все

по-простому, буковками. Он нам регулярно устраивал самостоятельные работы, маленькие, на конец урока. Пара-тройка вопросов, отвечать надо было коротко, объемом не больше тетрадной страницы. Я первые пару работ послушно-показательно что-то там наотвечала, а потом пустилась во все тяжкие – надо же было хоть где-то отрываться, раз вызывать перестали и подсказывать не дают. Делала так: примерно полстраницы быстро заполняла тезисами ответов – правой рукой, чтобы все как положено, а далее уже левой отчерчивала горизонтальную линию и за ней несла всякий бред. Отправным пунктом были все те же вопросы «и далее везде»: то публиковала отрывки из переписки каких-нибудь деятелей (особенно Наполеон у меня любил со Св. Елены бомбить политиков других веков своими истеричными эпистолами – он там, конечно, не помер, а жил себе в стыренной из Египта пирамиде еще пару сотен лет), то диалоги тогдашних ньюс-мейкеров – каких-нибудь Троцкого с Каутским на пленере, – то просто сочиняла альтернативную историю. Например, цесаревич Алексей был на самом деле не гемофиликом, а вампиром, так что уцелел при расстреле, а потом долго дурил европейским родственникам головы, притворяясь собственной сестрой Анастасией. Это был целый сериал на несколько контрольных – причем серии шли не подряд, а с перебивками другой бредятиной, чтобы зритель соскучился: «Смотрите на ваших голубых экранах долгожданную заключительную серию «16-ти мгновений осени»! – «Дорогой Вольдемар, пишет тебе твой незнакомый друг Бони…» – «Вы думали, та серия была самой последней – но спешим вас обрадовать продолжением полюбившегося сериала – «Еще одни 16 мгновений или Возвращение Кровавой Княжны»: в серии «Настя выходит на тропу войны» вы увидите, как отважный царевич в юбке проносит в ставку Гитлера чемоданчик Штауффенберга, теряя при этом каблук и поллитра свежего гемоглобина…» – и прочие безобразия.

– (Маня) А гемоглобин чего потерял?

– Видишь, даже тебе стало интересно. Смотреть надо было. У него всегда был с собой запас крови в бутыльке – раскокал при бегстве, когда рвануло.

– И как он на это реагировал?

– Ну как, ругался, наверно. А потом срочно пошел заправляться по каким-нибудь злачным местам.

– Не Кровавая Настя, а историк!

– А-а. Никак. Но в этом тоже был его легкий просчет. Вот англичанка, например, которую я тоже иногда радовала подобными перлами, каждый раз писала что-нибудь типа «Ha-ha» или «Olga, will you stop this, I nearly spilled my tea!» – то есть, нормальная человеческая реакция. А он ставил пять ровно над моим горизонтальным отчерком – и тишина. Один раз даже ошибок орфографических специально добавила – ноль реакции. Меня это не расстраивало, скорее удивляло: раз и на такое не собирается реагировать, значит, за этим тотальным равнодушием может быть что-то еще – нет, не может.

Поворотный момент в своем самосознании сам историк запомнил очень хорошо, а я вот не помню практически совсем… Так, всё разобрали, по 12 штук тогда пусть народ сам себе потом набирает, – это про виноград.

– До сих пор не понимаю, зачем по цвету его сортировали.

– Потому что мама – маньяк.

– Ну да. А жрать когда – когда колокола еще или когда уже «бум! бум!»? И тогда же шампанское?

– Мань, тут курантов-то вообще нет, и транслировать я их тоже не собираюсь. Мы сами всегда путаемся, да, кука?

– Надо по часам: когда последняя минута пойдет – разлить шампанское. Когда уже начинают считать от 12-ти, быстро упихивать виноград и загадать желание, а на фейерверки уже чокнуться.

– С вашими правилами точно чокнешься.

– Это испанские правила, нам просто когда-то понравилось, с тех пор и маемся дурью. Зато весело – и спиртное идет не на пустой желудок.

– Ты хочешь сказать, что перед виноградом он будет пустым? А вся эта жрачка в холодильнике?!

– Не, ну мы ж рано начнем, пока там до полуночи дойдет…

– У меня такое ощущение, что я у вас, как ни приеду, перманентно жр… кушаю, вы всегда так питаетесь? Типа поздней компенсации за голодную юность?

– Да ладно, ее и полуголодной-то назвать нельзя… – мама нашла еще одну необработанную гроздь, начинает ее чистить и автоматически съезжает обратно в прошлое. – Выбор был, мягко говоря, небогат, это да, ну и всякие очереди километровые за сахаром по талонам или за яйцами, но что-то базовое, хлеб там, не знаю, как у вас, а у нас дома водилось всегда, другое дело, что мне некогда было есть, то занятия, то работа – а ее еще и прибавилось: раньше почту через день разносила, а с поздней осени начала каждый день, а то все не хватало, и расходы выросли, бабушке колоть надо было что-то импортное, какое-то время помогало. Так что еда отошла на задний план, да… Так, не хотела ведь дальше вспоминать, завтра уже тогда.

– А ты не докончила про переворот в сознании историка!

– (вздыхает) Да, какой там переворот, мелкие мелочи… Тоже где-то в декабре-январе, как раз я тогда сдавать немножко начала, уроки еле высиживала, очень спать хотелось – так что плохо помню те моменты, которые ему почему-то показались существенными – как-то там посмотрела, что-то таки сказала или даже подсказала – и вдруг его осенило. Звоночки, сигналы, всё встало на место. Ну и что, ничего, побил себя мысленно по голове и постарался выкинуть меня из нее окончательно. Всё, девочки, завязываем, дальше будет завтра, если проснетесь вовремя.

***

Первого января никто, кроме мамы, разумеется, вовремя не проснулся – так что та, прихлебывая чай и позевывая, в одиночестве потихоньку разбирается с остатками пиршества, которыми завален весь разделочный стол: что-то запаковывает и отправляет в холодильник, что-то выкидывает, что-то кидает на сковородку. При этом не забывает и попробовать от всего понемножку, не одобряя собственный аппетит – после вчерашнего-то – но и не слишком мучаясь по поводу возможных последствий. В процессе раскопок натыкается на всю ту же старую общую тетрадь, перелистывает пару страниц, разворачивает вложенные листки, исписанные вдоль и поперек, читает, морща лоб и качая головой, как будто пытается что-то вспомнить, а вспоминается сплошная ерунда – или сносит на более отвлеченное.

30 января 1990 г. (вторник)

По нашим тогдашним представлениям, хорошим учителем считался прежде всего тот, кто умел интересно – и много – рассказывать. Фронтально-лекторский подход со стороны смотрелся солидно, «как в институте», а нам не нужно было прилагать каких-либо умственных усилий – сиди себе и слушай – но и не скучали, так что нравились такие учителя всем.

Будучи неплохим рассказчиком, Сергей Николаевич тем не менее такого фронтального метода обучения не любил и по возможности старался избегать. Он считал, что дети все равно слушают по принципу «в одно ухо влетело, в другое вылетело», даже в тех редких случаях, когда пытаются конспектировать. Активно и постоянно должны были работать все – быстро реферировать выжимки из учебника, отыскивать что-то дополнительное вне школы и представлять в классе, работать в группах… – даже опросы он часто делегировал: первый задавал сам, ответивший задавал второй вопрос следующему и т. д. Сам он только дирижировал происходящим. «Новой

темы», которую объясняет учитель, не существовало в принципе: план на четверть выдавался на первом уроке, и все темы должны были учиться заранее.

Сначала люди стонали и страдали, но постепенно вошли в быстрый ритм уроков и даже сработались – например, обговаривали заранее, кто что будет спрашивать. Но ему это было только на руку – так они хоть что-то наверняка выучивали.

И что же это мог тогда быть за урок – видимо, сначала ему все-таки пришлось поговорить самому – убей бог не помню, на какую тему, но где-то там учебник совсем заврался, нельзя это было так оставлять. И вот рассказывает, прямо из-за стола, возможно встав, но обращаясь при этом скорее куда-то в середину класса, куда угодно, только минуя первую парту, и все-таки ловит – а может, просто чувствует – на себе взгляд и в который раз периферийно задумывается: а) почему этот взгляд не раздражает б) что он напоминает – это подпункты одного вопроса, так как они явно взаимосвязаны. И на этот раз – потому что он является центром внимания большого количества людей, чего терпеть не может, – воспоминание всплывает само: районный что ли какой-то конкурс, ему впервые надо играть перед полным залом – или тогда казалось, что полным, – живот сводит, хочется все бросить и удрать, уж слишком всех много и смотрят только на него одного – и тут он наконец встречается глазами с ними, они сидят в четвертом ряду. Во взгляде отца сквозят и одобрение, и ирония с удивлением: Эк куда, тебя, дружок, занесло, и меня с тобой – как будто дома не надоел тарабанить мне по мозгам… А мама так просто сияет, по-маминому, незаметно, но что я ее, не знаю: Давай-давай, забудь про всех и сыграй для себя, – и я забываю про всех и играю без огрешностей, впрочем, как и всегда, иначе зачем играть.

СН: – (допустим) В одном только 1946 году по этому закону было осуждено за прогулы 1,2 миллиона человек. Напоминаю, что прогулом считалось опоздание больше 20 минут. Если взять среднее число прогулов по нашей школе за прошедший учебный год, то по закону 1940 года число учащихся сократилось бы примерно в три раза…

Первая парта в это время занята немым разговором – листок с репликами незаметно передвигается туда-сюда:

О: «Интересно, откуда у него эти цифры?»

С: «Какие цифры, Оль, не отвлекайся! В-9 – крейсер?»

О: «Не, эсминец, убит. Мне надоело».

С: «Как проигрывать, так надоело, давай уже добью, 3-ий урок никак не доиграем. А-10?»

О: «Мимо. М-6».

С:»???»

О: «Пардон, заслушалась. К-9».

С: «Мимо. Чего-то Сухарь какой-то сегодня нервный».

О:»?»

С: «Оторвись от его морды и на руки глянь».

О: «Так вроде всегда барабанит». (Не обращала внимания, но вдруг пришло в голову задним числом.)

С: «Обычно медленно и на 3/4. Типа вальс. А тут явно марш. Радецкого».

О:»! – Как, Холмс?!»

С: «Ватсон, 5 лет в музыкалке – это вам не кот начихал. А-5».

О: «Ранен. А что ты на него вообще смотришь?»

С: «Ага, ревнуем? Не волнуйся, он мне не подходит. Больно маладой», – приходит в восторг от собственного остроумия и слишком громко хрюкает. Оля толкает ее под столом ногой, но уже поздно: историк, который как раз задал классу заумный вопрос из серии «первому ответившему пять», подходит к парте и быстро забирает у Светки листок – ладно, что с морским боем, а не с перепиской, но тоже ничего хорошего. Секунду внимательно изучает листок, потом мрачно обращается в Олину сторону:

СН: – А-4? (на Олино «угу») А-3?

О: – Убит.

СН: – Д-1?

О: Убит.

СН: – Всё, – кладет листок обратно. – Обеим двойки по поведению. Есть уже версии? Прошу, Валерий Андреевич.

О: «Нечестно».

С: «Хе-хе, нормуль, а то б еще полчаса за твоей подлодкой гонялась. А ты хоть с прыдметом поговорила, радуйся».

О: «Пребываю в восхищении от глубокомыслия и словесного изящества нашего конструктивного диалога».

С: «Всё-то ей мало».

О: «Отнюдь, ни на что не претендую».

С: «А, кстати, почему?»

О: «Будучи порядочным человеком».

С: «Так он же не женат» (опять подхихикивает, но беззвучно).

О: «Ты уверена?»

С: «Опять же на руки смотри. Кольца нет».

О: «Ну, мало ли».

С: «У таких или кольцо, или ничего. А потом смотри, тощий какой, женатые все с пузом».

О: «Может, болеет чем. Язва?»

С: «Тю. У моего деда вон язва пребо (зачеркнуто) пробеде (зачеркнуто) – короче, оставшийся желудок уже на два новых растянул, на бабкиных-то харчах».

О: «Может, она готовить не любит».

С: «И кольца нет, и готовить не умеет – это вообще уже не считается».

О: «Не, я так не играю. И потом все равно был бы явный мезальянс».

С:»?? Это че, че-то неприличное?»

О: «Ага».

С: «Не пиши, потом расскажешь. Одет, конечно, с иголочки, но это не на жену, а на общий бзик можно списать».

О:»?»

С: «Аккуратизьма. Вон, карандаш к карандашу, и тетрадки ровняет».

О: «Кстати, ты думаешь, это мое личное помутнение рассудка, или костюм на нем действительно так адски хорошо сидит? Как на вешалке, да, но тем не менее».

С: «Оль, это просто адски хороший костюм. 100% импортный. Любую вопросительную спину скроет (поясняющий рисунок сутулой спины)».

О: «А так вроде и не скажешь».

С: «Потому что без выпендрежа типа искры. Ни в одном ателье тебе такого не сбацают, зуб даю. Но че ты хочешь, он же завуч».

О: «Ноблесс оближ?»

С:»??? Я в смысле борзых щенков».

О: «Ты думаешь».

С: «А откуда еще??!»

О: «Сомневаюсь».

С: «Да я тоже с трудом представляю, но вон, когда узнала, что физручка берет, тоже обалдела, такой божий одуванчик и то… Жить-то надо, с другой стороны. Где-то з/п им вообще не платят уже, бастуют вон».

О: «Нашим пока платят. Может, это надбавки какие?»

С: «Я вас умоляю, Ватсон. Итальянские костюмы? Пристойные ботинки? Машина?! Ха. Но, с другой стороны, с таким спинжаком и на морду можно не обращать внимания».

О: «Чем это тебя не устраивает его морда?»

С: «О, то ревнует, то забижается. Не знаю, узкая слишком. Нос опять же».

О: «Ничего ты не понимаешь в носах».

С: «Да ладно. Что тебе вообще в нем нравится, не считая носа?»

О: «Дело скорее в том, что меня ничего в нем не раздражает. Это большая редкость».

С: «А что тебя обычно раздражает, интересно?»

О: «Хм. А тебя?»

С: «Ба – толстые, тощие (подчеркнуто), лоб покатый, кадык, глазки как у крота, бровастые, губы слишком толстые или красные, костяшки торчат на пальцах, сутулые, лоб низкий, нос когда длинный слишком (подчеркнуто) или наоборот приплюснутый…»

О: «Знаешь, по отдельности я тут со многим гипотетически могла бы мириться, меня реальные соотношения не устраивают – особенно в сочетании с выражением лиц».

С: «Не мешай – еще, когда волосы жирные, волосы торчком, лысые, губ нет (подчеркнуто), уши во все стороны, ноги кривые, пух вместо усов, любые усы, зубы торчат, как у коня, общая волосатость, ой, как глянешь на пляже, такое ощущение, что каких-то облезлых медведей выпустили, или самое мерзкое – когда подбородка нету и глаза как у рыбы, сочетаньице, да, а еще…»

О: «Ты там дальше пиши, пиши, а я посплю пока, толканешь, если что», – Оля подпирает голову рукой, как бы в задумчивости, и закрывает глаза. Модус урока за это время успел смениться: часть учеников разделилась на две команды, которые должны отвечать на вопросы остальных – «зрительного зала». Вопросы, ограниченные тематикой урока, как правило,

фактические, поскольку историк не признает ни формационного (от изма к изму), ни новомодного цивилизационного подхода к предмету, ему важно, чтобы ученики знали, кто, что, где и когда, и уже на досуге выясняли, почему. Команда с бонусными очками может сама выбирать задающего вопрос, а команде со штрафными вопрос подбирает противник. Желающих задавать вопросы и так достаточно – им за это тоже насчитываются пункты – поэтому кто-то может и спокойно отдохнуть. До тех пор пока какому-то умнику не приходит в голову попросить для штрафного вопроса помощи из неожиданного источника: «А вон пусть теперь Таранич их спросит!» Оля к тому времени уже успела улететь куда-то очень далеко. При звуке своей фамилии она вздрагивает, но на обратную перемотку времени явно нет. Обернувшись к ждущей вопроса команде, отмечает наличие зацикленного исключительно на технике капитана. «Какая разница». Откашливается и вежливо интересуется:

О: – Скажите, пожалуйста, когда произошла стыковка космических кораблей «Союз» и «Аполлон»?

Класс взрывается смехом. Оля пользуется моментом, чтобы покоситься на свою парту и увидеть спешно нацарапанное большими буквами через весь листок Светкино: «ПРОДРАЗВЕР. —> НЭП -> КАРТ. СИСТЕМА!!!» Невозмутимо поводит плечами с видом: «А чего вы от меня хотели?» Капитан в это время радостно выпаливает: «С 17 по 19 июля 1975 года!» – точная дата дает дополнительные очки.

Историк мысленно закатывает глаза, но тут на него неожиданно наплывают беспорядочные воспоминания: за пару секунд зима успевает смениться летом – жара, море малины на Галкиной даче, со всех участков несется из приемников что-то про Леонова и как его, Стаффорда, общая приподнятость, как после той выставки 1959-ого – а вдруг теперь что-то сдвинется-приоткроется – и безмятежная радость при виде Жени, которая успела только к вечерним шашлыкам, и все эти чудные чувства, которые потом незаметно исчезли… – Как и в этом случае, – встревает более трезвый внутренний голос, – только, пожалуйста, в 525 тысяч раз быстрее. – Какой еще «этот случай»?

Одновременно противоположная команда начинает шумно возмущаться вопросом не по теме, соперник не хочет терять перевеса, так что немедленно разражается коллективным мозговым штормом по примерной схеме: «карточки – нехватка продовольствия – коллективизация – индустриализация – догнать и перегнать Америку – в том числе и в космосе – и т. п.» – и дружно выдыхает вместе со звонком.

Глава 5: О вреде недосыпания

«…засыпать будем зимой.»

– А чем тут так вкусно пахнет? – папа прекрасно знает, чем, это он так предвкушает.

– Завтраком, переходящим в ужин, – подставляя ему губы. – С Новым годом.

– О, неужели х*евые ранчеросы? – на кухню выпозло еще одно сонное существо.

– Маня!

– А что, я всегда считала, что это название крайне несправедливо, – накладывая себе полную тарелку со сковородки. – Кука там что, дрыхнет еще? – папе.

– Угу, – с полунабитым ртом. Все трое стоят вокруг разделочного стола. – И остальные тоже. Несчастные. Лёля, а ты что сама не ешь?

– Та я еще после вчерашнего не отошла, что ты, – не моргнув глазом.

– А кто сожрал все пакоры? – Маня в возмущении. – Вчера, точно помню, целая миска еще оставалась!

– Не миска, а две штуки, вот они.

– Это так она не отошла после вчерашнего!

– Сама ведь жаловалась, что объедаешься тут постоянно… Доброе утро, кука! – сонная дочка обняла всех по очереди и тоже получает тарелку с месивом из сковородки.

– Huevos rancheros, ура, – с красивым прононсом.

– Вот переведи Мане.

– Яйца фермеров?

– Ну и что? Разница небольшая.

– Фу на вас всех, ешьте уже. – Дочке, которая уселась на высокий табурет и раскрыла тетрадку: – Почитай, почитай там вон те листочки, получишь о нас со Светкой представление, если почерки разберешь.

– Ага. – читает. – О, тут про любовь!

– Именно.

– Только непонятно: «Ты в курсе, что Ж. А-рова бросила Бр.?» – «Ах-ах, „облейте мое сердце серной кислотой“, Оль, 100 лет в субботу уже. Давай в МакД. рванем 4-ого?»

– Не тот листок, второй.

– Трагедия в стиле рок, – фырк от Мани.

– Что б ты понимала, – мама, слегка обиженно. – Кука, дай мне лучше.

– Погоди – «Нет: 1. им надоест стоять в очереди, и там будет ходынка 2. 4-ого будет дем. против 6-ой cт. конст., баб. не пущу, но сама пойду с Дусей»? – Ничего вообще поняла! Не. Ничего не вообще не поняла, достаточно «не»?

– Вполне. И нечего там уже понимать, всё быльем поросло, дай сюда, – забирает у дочки листок и тетрадь, – говорю же, другой, где он там…

– (дочка папе шепотом) Каким бельем?

– Не бельем, а тем, что было. Кажется. Нет, лучше у мамы спроси.

– Так, ладно, запихнула его куда-то, потом найду. Неважно, на самом деле. Дальше рассказывать?

Дочка и Маня многозначительно посматривают на папу. Тот предельно дипломатичен:

– Пойду проверю, как там остальные, – выходит, подхватывая на ходу последний пакор.

– Да, он и так это всё прекрасно знает.

– Кто, папа? – дочка вдруг выпучивает глаза и начинает что-то судорожно подсчитывать в уме. – Нет, не получается, и по виду вроде тоже…

– Фу на тебя. Просто слышал от меня уже не один раз.

– О, – разочарованно. – И что, ты ему прямо всё-всё рассказа… ывала?

– Всё-всё – это я даже сейчас вряд ли осилю. Но достаточно. Не первый год знакомы, чего уж.

– (обиженно) Я с тобой тоже не первый год знакомы…

– (мама наморщила нос, но исправлять, как обычно, лень) Да, всё как-то повода не было, кука.

– Давай, давай уже, хоть теперь не тяни, – Маня за это время успела поджарить еще парочку яиц и, дополнив их очередной порцией месива со сковородки, снова усаживается у прилавка. – Пропадать, так с х… с ранчеросами.

– Даю, – зевая, – вот, как раз в тему у меня состояние. Поскольку той зимой спать на уроках я начала планомерно. Особенно на первых и последних в сон тянуло, ничего не могла с собой поделать. Выработали со Светкой систему щипков на опасных уроках, вроде физики, но там я все-таки старалась бодрствовать – тем более в феврале у Светки пошли косяком ее сезонные гаймориты-тонзиллиты-ларингиты-фарингиты-бронхиты, так что в школе она практически не появлялась. На географии обычно было весело, английский я слишком любила, чтобы на нем спать, а кроме того опасалась, что если Елена Прекрасная засечет, то обеспокоится и опять начнет осаждать бабушку – она уже пробовала в прошлом году, по телефону, но той удалось отбиться, мол, все у нас замечательно. А вот насчет Лидии Дмитриевны – литературы – в этом плане можно было не тревожиться, так что вовсю злоупотребляла ее близорукостью, робостью и хорошим ко мне отношением. Прямо с начала урока утыкалась лбом в ладонь и дрыхла себе спокойно на задней парте. И вот, помню, дремлю так однажды, и вдруг просыпаюсь от того, что кто-то меня гладит по голове, аккуратно так: ты спи, мол, спи. Выпрямилась, смотрю – а Лидия Дмитриевна уже дальше пошла по ряду, как ни в чем не бывало. Тут мне стало стыдно, так что на литературе тоже стала пытаться не спать.

– На истории-то, небось, вообще не спала?

– Еще как спала! Даже Союз-Аполлон меня не переучил. А, вы не знаете, но это не существенно. Нет,

на истории приходилось много работать в парах или группах, так что обычно там было не до сна, но тем не менее не упускала ни одного удобного случая прикорнуть, несмотря на первую парту. Рассуждала, что даже если историк удосужится меня заметить, то, будучи прагматиком, не станет особо волноваться по этому поводу: успеваемость у меня в пределах медальной нормы, и если мне требуется отдохнуть – то и на здоровье, главное, чтобы показатели не снижались. А где еще отдыхать, как ни на его уроках, раз у нас с ним договор.

– А как же насчет не сводить с него щенячьих глазок?

– Вот да, я бы точно не смогла засыпать! Заснуть.

– Опять вы со своими щенками. Нет, той зимой я действительно перегнула палку – и почта, и спорт, и поездки в ту же Иностранку через весь город, и неимоверное количество событий вокруг – все время хотелось куда-то бежать и на что-то смотреть – кино, выставки, а главное, политика тогда была ужасно интересной, так как из фикции превращалась в реальную, участвовать – ладно, но не следить за ней было просто невозможно. Да, вероятно, особенности юношеского восприятия, но бабушка, например, от меня не отставала, даже наоборот, была первейшим источником всех новостей, от телевизора до враждебного радио, которое наконец-то перестали глушить. Кука, не приставай к ней, Иностранка – это такая библиотека, да-да, Маня, именно там ты со мной смотрела выпуски Vanity Fair, вот делать мне больше было нечего, вози ее туда на свою голову, а потом вместо нормальной литературы переводи ей всякую чухню.

– А шо такое, зато сейчас смотри, как спикаю. И нечего нос задирать, это вы там спец-школы посещали углубленные, а нам где язык было брать?

– Там же, где и нам. Маня, какие еще углубленные, у нас до Елены Васильны английский тоже был крайне посредственным. Зато у меня с детства в комнате имелся приемничек – больше на шкаф смахивал, ни на кухню не влезал, ни в стенку, вот и поставили мне вместо тумбочки. Советские передачки были – вырви глаз, на мой вкус, разве что радиоспектакли в детстве слушала. Но быстро разобралась, что короткие волны – это окно в мир. Помню, уже лет в шесть это было открытием века, сравнимым с первым походом во взрослую библиотеку: и на таком языке кто-то что-то рассказывает, и на сяком, и музыку совершенно нечеловеческую можно слушать – так что почти сразу дала себе зарок как можно быстрее научиться понимать, о чем они все там говорят. И научилась. Английскому в первую очередь, при поддержке школьных учебников, но и других понахваталась по верхам, опять же параллельно с освоением учебных отделов библиотек. Так что – было бы желание. Дусю вон муштровали по пластинкам «Ричарда Диксона» – мистер Грин и мистер Браун там всё читали газету «Морнинг Стар» – сначала страдала, при том, что у нее школа была на порядок лучше моей в плане углубления, а потом как пробило ее с этим Диксоном – правда, на волне увлечения Битлами – и тоже вон заспикала, как ты выражаешься, на очень приличном уровне. Если есть стимул, то способ всегда можно найти, – довольно кивает и переселяется с чашкой чая на ближайший диван, явно намереваясь там вздремнуть.

– Э, подожди, ты же так ничего и не рассказала!

– Сами меня перебили, теперь нить потеряла. Ладно, ладно: спать при моем ритме жизни получалось только на уроках, а где приятнее всего спать, как ни на уроке у любимого учителя, от которого точно не приходится ожидать никакой подлянки? Историк же действительно не имел ничего против – почему, уже выяснили. Единственное, что его не устраивало, так это мой бледный вид: запавшие глазки, осунувшаяся морда – но в этом отношении он мог быть спокойным, так как знал, что Елену Васильевну он тоже не устраивает, и полагался на ее активный темперамент.

Но на истории я все-таки спала мало, так что приходилось добирать и на менее надежных предметах. Последний урок в пятницу было особенно трудно дотягивать – химия это была или биология? Конечно, химия, да. Так что однажды приключился конфуз – а все потому, что Светки не было, чтоб она была здорова. Про непосредственные последствия конфуза рассказывать надо будет опять в прямом эфире – все морально готовы?

– Так точно, давай, заводи свою шарманку.

9 марта 1990 г. (пятница)

Та же учительская, вот-вот кончится шестой урок, так что учителей немного – счастливчики ушли домой уже после пятого или даже четвертого, кто-то отпустил детей пораньше и теперь собирается сам, кто-то пыхтит над очередной отчетностью, которую с него до конца недели требует неумолимый завуч, кто-то задержался, чтобы довести до ума школьно-административные дела или просто поболтать. Идиллию нарушает распахнувшаяся дверь – подумать только, в учительскую опять затаскивают Олю Таранич. «У меня дежа-вю?» – успевает прошептать географичка завучу. «Лучше сбегай в 34-ый за Еленой Пр… пригодится». Та тут же выскальзывает за дверь.

Учительница химии с безнадежно забытым именем-отчеством:

УХ: – (в праведном возмущении) Товарищи, Нинель Андреевна, – и как же это понимать? Я не знаю, может, где-то это уже нормально, но вот у меня за весь стаж впервые с таким сталкиваюсь – нет, учиться стала получше, но это же никого не дает права вот так вот себя вести, я не знаю, совершенно из рамок вон… выходя за ряд разумного, товарищи, понимаете…

Товарищи пока не понимают, Оля же не собирается прояснять ситуацию, с видимым интересом слушая, куда же заведет химичку ее сбившийся от волнения русский язык.

НА: – (брезгливо поджимает губы) Ну и что она еще у нас отмочила?

УХ: – Да-да, я туда и веду – то есть, представляете, прямо посреди урока смотрю – а она спит! Вот просто сидит и сидя прямо таки спит, и сидит себе, да, и спит, как будто это не урок идет, а я не знаю – ночлежка что ли?

НА: – (едко) Скорее тогда, гостиница «Интурист» – или где ты там все свободное время проводишь, Таранич? – кто-то ахает со сдавленным любопытством.

Оля молчит, так как знает, что отвечать необязательно. Однако такой немедленный виток обсуждения ей тоже любопытен, и она пытается ему соответствовать: выпрямляется, чуть склонив голову на бок, слегка улыбается и похлопывает ресницами – точь-в-точь ищущая приключений посетительница «Интуриста». Эффект портит только зевок, который она еле успевает прикрыть ладонью.

НА: – Нет, ну, вы посмотрите! И ведь в самом деле, ни стыда, ни совести! Во время занятия не выспалась? Понятно, с ночным-то образом жизни!

Оля кивает с картинным вздохом. Этот демарш остается почти не замеченным, так как внимание всех переключается на появившуюся в учительской Елену Васильевну. Галина Сергеевна входит вслед за ней.

ЕВ: – Так, что случилось?

Химичка собирается с силами для очередного возмущенного залпа, а физичка закатывает глаза:

НА: – (многозначительно) Для вас, Елена Васильевна, тут не будет ничего удивительного… – ни Оля, ни англичанка не понимают намека, Елена Васильевна на всякий случай угрожающе хмурится, но тут слово берет завуч:

СН: – (допустим) Зинаида Батьковна, я правильно понимаю, что дело обстояло следующим образом: шел урок – объяснение новой темы или опрос – и тут вы обнаружили, что Оля Таранич спит? – имея

представление об учебных планах всех учителей, он прекрасно знает, что дело обстояло не так.

УХ: – (опять волнуется) Ну, конечно, это было на уроке, то есть не совсем чтобы прямо опрос, понимаете…

ГС: – (перехватывая у завуча эстафету) Я вот тоже, помнится, на химии в школе скучала…

УХ: – Вот только, пожалуйста, вы еще скажите, что у меня такие скучные уроки, что на них можно заснуть! Ничего подобного! И вообще все было по-другому! Дело в том, что мы писали контрольную…

ГС: – То есть она заснула, когда писала?! – кто-то фыркает: «Там одну сахарозу пока нарисуешь…»

УХ: – Да нет же! Она уже написала и сдала.

ЕВ: – И? А почему домой не пошла?

УХ: – (закипает) Елена Васильевна, я не знаю, это, может, у вас на уроках так принято – отпускать детей раньше времени, а мне вот хорошо известно, что урок – это сорок пять минут учебы, а не просто вам так написал за пять минут и пошёл себе! (Нинель Андреевна согласно кивает, остальные разглядывают потолок.) Так я ей и сказала, что нет, никто с моих уроков вот так вот не уходит, написал – будь добра, займись другим делом – учебник вон вперед почитай, например, а она мне еще: «Я, мол, его уже до конца дочитала», представляете, наглость какая прямо в лицо, кто это будет читать весь учебник? Ну, вот, сказала ей заново читать, а потом в конце урока смотрю – спит себе, а учебник вместо подушки! Представляете! Учебник! И спит!

ЕВ: – А как контрольную написала?

УХ: – Какое это вообще тут имеет отношение? Вот при чем тут контрольная, когда она так себя ведет – это же сразу понятно, что она на самом деле думает и о моих уроках, и о моем предмете (шмыгает) – безобразие какое…

ЕВ: – Ну, зачем сразу так это воспринимать, девочка просто устала, пятница, шестой урок, с кем не бывает, в конце концов.

НА: – Ни с кем не бывает, Елена Васильевна! Кроме тех, кому в течение недели ночью спать некогда, – вот им-то действительно все равно когда, где, на чём и с кем! Мне ли вам объяснять!

ЕВ: – (прищурившись) Что это вы имеете в виду?

1. Кой черт принес меня в этот гадюшник?

2. Будто в НИИ было лучше.

3. Зато там было на 70% меньше женщин и на 100% меньше детей.

НА: – (многозначительно) Ничего я не имею в виду. А как классный руководитель, могли бы знать, что она уже два года вытворяет – мать и то давно руки опустила. Сначала гуляет – и я вам тут не парк Горького имею в виду – а потом, разумеется, – устала! Еще бы тут не устать! и т. п.

4. Вот почему бы Ольге Палне опять не взрыднуть – так неет.

Ольга Пална все это время только и мечтает, чтобы опуститься вон на тот стул и обратно поспать под все эти инсинуации, которые окончатся, понятное дело, всего-то номинальной двойкой по поведению. Однако держит марку и в дополнение к регулярному похлопыванию ресницами даже пытается принять более интересную позу, слегка выставив вперед бедро – да уж, мол, не трамвая жду. При этом чуть покачивается и одновременно опять зевает, бормоча: «Ой, да что ж это в самом деле…» – чем наталкивает физичку на новую мысль:

НА: – А если еще подумать – то вот посмотрите: усталая, под глазами круги, клонит в сон постоянно – вам это ни о чем не говорит, товарищи? Как же я сразу не поняла! И по утрам, небось, тошнит, Таранич? – Олю так впечатляет этот разворот, что она чуть было автоматически не поддакивает, но тут же ловит на себе убийственный взгляд завуча и поддакивает уже совершенно сознательно: «Простите, Сергей Николаевич, но уж очень хочется посмотреть на развитие такого сюжета».

НА: – Боооже мой, так опозорить родную школу, хоть бы до конца десятилетки дотянула!..

«Что в таких случаях полагается делать? Пыхтеть? Держаться за живот? Что-то он у меня пока какой-то непрезентабельный. Но как же все это забавно».

ЕВ: – (наконец-то выловив паузу в физичкиных филиппиках) Да вы вообще понимаете, что вы тут несете? Какая гулящая? Какая беременная?! И прекратите вы эти ваши намеки, сейчас мы тут еще мою личную жизнь начнем обсуждать – нет, я вам ее с удовольствием расскажу во всех подробностях! Только учтите, что до ужина мы тогда отсюда точно не выйдем, поэтому позвольте, я вам как классный руководитель вместо этого сообщу, чем Оля на самом деле так занята, – а то, я так понимаю, тут никто ни о чем понятия не имеет, видимо, всем вполне хватает каких-то застарелых фантазий!

Оле становится не по себе, она даже тихонько пытается привлечь англичанкино внимание, но та только отмахивается:

ЕВ: – Хватит, Ольга, дурака валять и лить воду на их мельницу! Я специально ходила к бабушке и все наконец-то выяснила! Когда-то кто-то придумал – и пошло-поехало, а вы, взрослые люди, верите всяким гадостям!

НА: – Но ведь ее мама…

ЕВ: – А что ее мама, ну вот что? Что про нее может знать ее мама, если девочка уже два года живет с бабушкой? Потому что мама, видите ли, не в состоянии справиться с двумя детьми! (Это была бабушкина официальная версия для соседей – она, надо признаться, тоже не упускала случая проехаться по маме – по принципу: как вы нам, так и мы вам.) Да там родителей вообще не видно и не слышно, забросили ребенка совершенно и не помогают вообще ничем! Представляете, как сейчас жить на одну пенсию? Анна Викторовна еще какое-то время подрабатывала, обшивала соседей, потом у нее случился двусторонний инфаркт, Оля ее еле выходила, ночей не спала, до сих пор при ней как сиделка – и при этом еще успевает и учиться, и работать – а как, вы думаете, иначе вообще можно выжить? И работает, разумеется, не как вы там напридумывали, а полы моет в спортклубе и почту разносит. Вы бы сами попробовали вкалывать допоздна, а потом вставать в четыре утра! Каждый день! Что, Оля, скажешь, что-то не так?

О: – (тихо) Только не каждый день. Воскресенье – выходной. – «Эх, бабушка, вот вернусь домой – и съем тебя с потрохами».

НА: – (колеблется) Ну, я прямо и не знаю, кому тут верить… – Елена Васильевна готова в очередной раз взорваться, но внезапно откуда-то, кажется, из-за шкафа с классными журналами, доносится робкое:

ЛДм: – Это все чистейшая правда, – Лидия Дмитриевна сама не может поверить, что решилась прозвучать перед преподавательским составом, слава богу, хоть директорши нет. – Я уже давно знаю Анну Викторовну, Олину бабушку, с мамой ее тоже общалась и все могу подтвердить. Какие-то ребята тогда нехорошо пошутили и всех ввели в заблуждение, потом одно зацепилось за другое, и вот, с такими последствиями – а Оленька всегда была хорошей девочкой, и учится прекрасно, и ведет себя безупречно, что бы там ни говорили. Вот. Простите, я уже должна уходить, но просто не могла не сказать, – улыбается Оле, нервно кивает в сторону остальных и быстро выскальзывает за дверь, видимо, не в силах выносить столько недетского внимания сразу.

Оля мечтает оказаться на ее месте, так как чувствует себя крайне паршиво, а тут, к ее ужасу, кто-то еще и начинает сердобольно охать: «Кто же знал…», «бедная девочка…»

ЕВ: – Правильно, сначала сами в проститутки ее записываете, а потом переживаете! (Химичка тихонько: «А я и не записывала!»)

НА: – Елена Васильевна, вот зачем сразу такие слова – «проститутка», «гулящая» – ну, в самом деле. В конце концов нам же никто этого

не рассказывал – а какие у нас были основания не верить Олиной маме и ее классному руководителю? И почему, если всё это так, бабушка не подошла в школу, не поговорила? И от самой Оли я тоже никогда ничего не слышала.

ЕВ: – Бабушка и погулять-то выходит с трудом, о чём вы. А что касается Оли – так вы ей сами слова сказать не давали.

НА: – Ну вот это уже совершенно не так. Олечка, ты же всегда могла ко мне подойти как к завучу по воспитательной работе. С Любовью Борисовной у вас отношения, помнится, не заладились, но я бы тебя всегда выслушала. И вообще, товарищи, если всё это так – надо же что-то делать? Принимать какие-то меры? Нельзя же это так оставить, чтобы девочка до такой степени перерабатывала – и с родителями поговорить в конце концов… – остальные начинают участливо шуметь: «ужас какой…» «да-да, всегда была такая умничка…» «вынести вопрос на…»

ЕВ: – Да это бесполезно совершенно.

Оле наконец удается кое-как собрать себя в кулак:

О: – Спасибо, мы с бабушкой и так прекрасно справляемся. Ей уже лучше, а кроме того, с апреля прибавят пенсию, так что работать на почте я тоже перестану. («Надеюсь, тому, что ей удалось вытянуть из бабушки, это не противоречит».) Извините, больше такого не повторится, и, можно, я уже пойду, бабушке укол надо делать.

ЕВ: – Конечно, Оля, иди скорее.

Оля вылетает из учительской, последним усилием сдерживая слезы. Теперь надо срочно найти место, где можно спокойно отрыдаться – в школьный туалет она добровольно не зайдет даже в таком состоянии, лучше уж вызывающий более теплые ассоциации кабинет истории. Всхлипывая, закрывает за собой дверь, подходит к первой парте среднего ряда, ставит на пол сумку, снимает с парты оба стула, и садится прямо на парту. Какое-то время так и сидит, повесив голову и шмыгая в ожидании притока рыданий. Поскольку он что-то задерживается, вздыхает, залезает на парту с ногами, скрещивает их по-турецки, закрывает глаза и начинает правильно дышать – долго-долго выдыхает из живота. Постепенно незаметно для себя проваливается в подобие полусна-полутранса – незаметно, так как занята рациональным осмыслением ситуации, раз уж эмоциональное можно считать завершившимся.

«Итак, что мы имеем и почему я так расстроилась. Интересно, что глаза закрыты, а как будто все вижу со стороны – вот сама сижу, вот слева стол с пачкой тетрадей, вот карты, вот доска… Не отвлекаться. Почему так расстроилась – себя стало жалко? Нет, жалость так не ощущается, скорее унижение. Поскольку стараниями Елены Прекрасной и Лидии Дмитриевны имеем полную люстрацию моего темного образа. Страшен, конечно, не сам факт. Жутко то, что я теперь перед всеми этими мерзавками, как на ладони. Никакого прикрытия. Сиротка Ася, как она есть, которую теперь можно жалеть, похлопывать по плечу, спрашивать о здоровье бабушки. На которую можно смотреть свысока с позиций уже не ханжей, да еще и ханжей неосведомленных, а просвещенных благотворительниц: „примем меры, школа тебе поможет“, ууу, б*ди, и вот как теперь от вас прикажете спасаться, ведь придется искренне реагировать на все ваши причитания, без всегдашней фиги в кармане? Так, а сейчас еще раз – что мы имеем? Была Оля – внутри белая и пушистая, снаружи – б*дь. Осталась Оля – белая и пушистая, как снаружи, так и внутри. И никак уже эту наружнюю пушистость не исправишь, поезд ушел, хорошо сидим. Так, а внутренняя? А что внутренняя? А то, что если куда-то деть внутреннюю пушистость, то опять получится, что я им дурю головы, только уже наоборот: думают, что я сиротка Ася, не подозревая, что за сиротской личиной скрывается – кто? То есть, рассуждая логически, надо становиться б*дью, причем срочно. Черт, а ведь это непросто – тут я если и подкована, то только теоретически. Это что же – бежать ложиться под первого встречного? Нет, стоп, во-первых, нафиг мне первый встречный, когда у меня уже имеется адекватный предмет воздыханий. И раз я теперь записываюсь в б*ди, то на морально-статусно-возрастные препоны мне уже чихать. А во-вторых, при этом ведь совершенно необязательно вот так вот сразу и ложиться. Чтобы лишиться внутренней пушистости, достаточно ерунды – и, кстати, по какому-нибудь вполне вероятному сценарию. К примеру, чего далеко ходить – вон там на столе лежит пачка тетрадей. С 90%-ной вероятностью ее здесь оставил историк – вряд ли забыл, но, может, рук не хватило – и если это так, то он со 100%-ной вероятностью об этом помнит и скоро за ней вернется. Войдет – а тут я. Главное, заранее настроиться, чтобы потом не теряться. На что настроиться-то? Ну, как, на что-нибудь облегченно-банальное, но чтобы хватило для правильного самоощущения. Что-то сказать? Зачем, он и так все знает. Лучше сразу к делу – подойти – и – и – и – и чмокнуть его куда-нибудь. Поближе к губам, но даже если и промахнусь, самого факта будет достаточно. Хотя лучше уж не промахиваться – чтобы было потом, что вспомнить. Хорошо, а историк что? А историк у нас человек приличный и порядочный: разумеется, сразу поднимет скандал, ну, в своем духе, саркастический, возможно, онегинского типа – почитает мне мораль, возмущенно посопит, я честно поклянусь, что больше не буду, – и всё, мирно разойдемся. Его совесть чиста, моя репутация – теперь уже в моих глазах – распрекрасно испорчена, нет, правда, чудесный был бы вариант, надо его продумать почетче, чтобы сработало без задоринки – вот я встаю, да, вот он подходит – говорит, допустим…»

СН: – Ольга Пална, слезайте с парты, мне кабинет надо закрывать.

«Да, вот, что-нибудь в таком духе, я же еще сижу на парте, наверное, и слезть-то не успею, значит, надо прикинуть, на каком уровне его лицо окажется по отношению к моему – это если он подойдет поближе…»

СН: – Ольга Пална! Ольга Пална, просыпайтесь.

«Ну, что он заладил со своей Ольгой Палной – то есть, придется слегка подать вперед…»

СН: – Ольга Пална. Сейчас я буду медленно считать до трех. И на счет три вы придете в себя.

«Тут еще с его носом надо будет как-то аккуратно обойтись – а это что за звуки?»

СН: – Раз – два – три, – на каждый счет делает паузу и щелкает пальцами прямо у Оли над ухом. На третий раз Оля вздрагивает и открывает глаза. Секунду отказывается им верить, потом мысленно кричит себе: «Ну! Какая разница, спишь или нет, такой шанс!», по точно заданной траектории быстро наклоняется вперед и целует историка прямо в губы.

В процессе – а она не собирается его прекращать, расчитывая, что историк первый возмущенно прервет контакт, и растягивая удовольствие, – Оля до конца осознает, что происходящее ей не снится, и это приводит ее в такой восторг (excitement! – это именно оно, непереводимое), что она обращает мало внимания на чисто физические ощущения – а надо, чтобы для воспоминаний осталось что-то существенное. Но как только ей приходит в голову эта важная мысль и она еле успевает уловить, что и сам процесс ей, кажется, нравится, историк все-таки отстраняется – и она опять открывает глаза.

Пару секунд историк остается на месте, а потом поворачивается, подходит к своему столу и начинает методично засовывать тетради в портфель, который он так и не выпустил из руки. На самом деле он просто

старается не делать и не говорить лишнего, пока не найдет оптимального выхода из положения, – поскольку с такой ситуацией в своей школьной практике сталкивается впервые. Нечто похожее – правда, крайне блекло похожее – когда-то давным-давно приключилось с ним в одной лаборатории и окончилось весьма неудачной женитьбой, здесь случай совсем иной, но он предпочитает перестраховаться. Олю же отсутствие немедленной отповеди угнетает куда больше, чем она сама:

О: – (слезая с парты) Простите, Сергей Николаевич, дело в том, что мне это было очень нужно. Крайне необходимо.

СН: – (нейтрально) Пожалуйста, Ольга Павловна. Но в будущем постарайтесь обходиться без меня.

О: – Никакого будущего, – но ведь шмогла! шмогла! А теперь можно спокойно возвращаться на круги своя, в прилично-порядочное существование. Заводить что-то там с учителем – это ж не только моветон, но и просто чертовски трудно уже с организационной точки зрения. Нет, сделала, что хотела, буду вспоминать всю жизнь, и перед тетками теперь не стыдно, это самое главное. – Простите еще раз. «Пусть она вас больше не тревожит» и так далее.

СН: – Ничего, Ольга Пална, все понятно. И давайте-ка уже по домам, и так задержались.

И вот здесь во всей этой истории можно было бы поставить точку. Приличную, порядочную и разумную. Именно так все обязано было закончиться – а вернее, даже и не начаться. Поэтому придется метафорически отчертить горизонтальную линию и дальше писать левой рукой.

И вот здесь во всей этой истории можно было бы поставить точку, если бы не одна дурацкая случайность.

Историк берет со стола портфель, Оля поднимает с пола сумку, вешает ее на правое плечо, оба направляются к двери, каждый торопится покинуть место преступления. Дверь – высокая, беленая, слегка рассохшаяся – естественно, снабжена ручкой – не той, что опускается вниз, и не круглой – а в форме замкнутой прямоугольной скобы. Оля оказывается у двери чуть быстрее и хватается за эту скобу рабочей, левой рукой, не заметив, что историк одновременно протягивает к ней правую, чтобы открыть дверь перед Олей, – с его стороны это удобнее. Таким совершенно непредусмотренным образом их руки оказываются на скобе одновременно – что вызывает легкую заминку. Вернее, она была бы легкой: если бы хоть один из них убрал руку и извинился, инцидент тут же был бы исчерпан. Однако секунды идут и заминка затягивается, превращаясь из случайности в нечто более значительное, грозящее перерасти в фатальное. Умом оба понимают, что руки немедленно следует отдернуть, но беда в том, что сами руки категорически отказываются им подчиняться, прекрасно чувствуя себя и на скобе. Они даже – неприлично и непорядочно – сплетают пальцы, отчего от их кончиков начинает растекаться тепло, грозящее довести Олю до состояния растопленного масла («Интересно, это уже „истома“ или еще „томление“?»), если она не предпримет ничего радикального, например, лечения подобного подобным.

О: – Сейчас, – «умру» будет чересчур, – упаду, – и это правда, потому что она плавится до такой степени, что у нее слабеют колени.

Сергей Николаевич тоже чувствует себя далеко не лучшим образом – или далеко не худшим, в зависимости от переменных и производных. Он даже начинает мысленно выводить формулы – видимо, это нервная реакция – но вовремя себя останавливает. Выпуская из руки портфель, подхватывает Олю за талию, а дальше все происходит само собой.

1. Гори оно все огнем.

2. 501, 502, 503…

Существует подозрение, что в каком-то из возможных параллельных миров эти двое так до сих пор и целуются, продолжая держаться за дверную ручку. Однако в действительности обоих постепенно все больше и больше тянет сменить положение на горизонтальное, и если Оле это кажется оптимальным вариантом развития событий, то Сергей Николаевич все-таки умудряется осознавать, что они находятся а) в помещении с твердым полом б) которое к тому же является кабинетом истории в) в средней общеобразовательной школе. Поэтому он выдвигает альтернативное предложение – не слишком обдуманное, поскольку у части его электросхемы под напором довода: «Нечто настолько правильное не может быть неправильным» полетели предохранители и на восстановление ей понадобится несколько часов:

СН: – (на выдохе, в районе ее уха) Поедемте ко мне?

О: – (строго) А у вас гравюры есть?

СН: – Вы знаете, дом буквально ломится от гравюр… (вдруг вспомнив) Но вам ведь было нужно к бабушке?

О: – Нет-нет, у меня сегодня по плану как раз библиотечный день, с ней сосед посидит.

Сергей Николаевич кивает и сразу переключается на практическую сторону дела:

СН: – Тогда делаем так: (на секунду задумывается) выходите первой, одеваетесь, из ворот идете направо. Входите под арку 5-ого дома и ждете в ней. Я подхватываю вас минут через пять, бежевый «Москвич». И на всякий случай: если я подъезжаю, а вас под аркой нет – значит, все в порядке, просто вы передумали. Никаких претензий, тема закрыта. Все понятно?

О: – Да. И на всякий случай, аналогично: Если пять минут прошло, я жду под аркой, а вы так и не подъехали, значит, все в порядке —

СН: – Вы ждете еще пару минут, и я подъезжаю.

О: – Договорились, – оба кивают, частично отпускают друг друга и поворачиваются к двери, Оля одновременно подхватывает упавшую сумку. Теперь остается только разобраться с так и не желающими расцепляться руками.

Оля: – Давайте на счет три?

СН: – (вздыхает) Давайте.

Смотрят друг на друга – кто будет считать? Так и не решив, начинают смеяться, разъединяют руки, Оля опять берется за ручку и открывает дверь. Сначала она осторожно высовывается, потом улыбается ему напоследок – путь свободен – и уносится по коридору.

А минут через десять уже подсаживается к нему в машину – как и было сказано, под аркой дома номер 5. И немедленно пытается сползти по сиденью вниз.

СН: – Ольга Пална, вы что там потеряли?

О: – Это попытка конспирации.

СН: – В это время тут уже все равно никого из школы нет.

О: – Но не со 100%-ной вероятностью.

СН: – 98,5 – я готов рискнуть.

О:– А я нет.

СН: – В конце концов, вам-то не о чем беспокоиться, последствия могут быть… были бы только у меня.

О: – Вот об этом я и беспокоюсь, – все еще ерзая на сиденье.

СН: – (с некоторым раздражением) Ольга Пална, прекратите это безобразие. Во-первых, вы меня отвлекаете от дороги, во-вторых, вы туда все равно не влезаете, разве что сложитесь раз в пять, а в-третьих, почему вы до сих пор не пристегнуты?

О: – (удивленно) А зачем?

СН: – Затем, что в машине имеется ремень безопасности – поверните голову вправо и вверх – как следует из его названия, он призван обеспечивать безопасность пассажира, отвечает за которую водитель.

О: – (нехотя пристегиваясь) Единственный в Москве – в стране – пристегнутый пассажир (косясь на Сергея Николаевича) – с единственным же пристегнутым водителем. Позор какой… – Сергей Николаевич игнорирует ее ворчание, успокоенный тем, что она наконец пристегнулась. – И ремень голове мешает… – поправляет выбившуюся из пучка прядь и вдруг чуть не подскакивает на сиденье. – А! Придумала, как элементарно соблюсти конспирацию!

Сейчас, только вы не обращайте на меня внимания. И лучше вообще не смотрите до конца поездки.

Наклоняет голову вперед и быстро-быстро начинает вынимать из пучка шпильки. Сергей Николаевич послушно старается не смотреть, но одно их количество уже завораживает. Полностью избавившись от шпилек, разворачивает пучок в косу, а косу расплетает, попутно взбивая волосы по всей длине. Откидывает голову назад с торжествующим «уфф» -ом.

О: – Всё, теперь вообще никто не узнает, – не зря не слушала бабушку и упорно подбирала волосы, зато теперь имеется готовая вторая личина.

Сергей Николаевич косится на нее и, действительно, чуть не теряет полосу.

О: – (довольно) Дикая Бара.

СН: – Это сколько же вам лет, Ольга Пална, что такие фильмы помните?

О: – А я не помню, родственники так дразнили. Еще думала, что «барыня» имеется в виду, и очень гордилась.

СН: – (задумывается) На самом деле, я о нём тоже знаю только понаслышке. (рассеянно, так как сконцентрирован на дороге) Точно, впервые от отца услышал, у меня в детстве быстро космы отрастали, он сразу говорил: «Так, начинается мне тут дикая Бара» – и тут же хоп под бокс машинкой. Я сначала думал, что бара – это от «бар», как-то связано с давлением, то есть, не постригут – начнется шторм. Очень удивлялся. А потом как узнал, что это из фильма про тетеньку, сразу сам за машинку чуть что стал хвататься. Кхм, – немного смущен таким неожиданным экскурсом в прошлое.

О: – И тоже вились?

СН: – Угу.

О: – Экие мы с вами похожие, – делает паузу и посматривает на него из-под своего кудлатого стога с нарочитым подозрением, – а вы знаете такую книжку – Homo Faber?

Сергей Николаевич чувствует ответный возрастной подкол.

СН: – Хорошее какое название. (невозмутимо) А вашу маму как зовут?

О: – Марина.

СН: – (сосредоточенно хмурится, потом как бы успокоенно качает головой) Нет. Марины точно никогда не было.

О: – (невинно) А Ани?

СН: – (не подумав) А вот Аня была, да, – сначала даже не понимает, почему Оля начинает злорадно смеяться, а потом не знает, присоединяться ли к ней или все-таки возмущенно посопеть, но обстановка решает за него. – Ну, всё, приехали.

Глава 6: Короткое замыкание

«…дома он все равно не доедает, судя по внешнему виду.»

– Про секс, про секс, боже, неужели сейчас наконец-то будет про секс?!

– Похоже на то. Так что выходи, Маня, из комнаты и не подслушивай.

– (возмущенно) Это… это с какой же стати?!

– Вот с такой, сама понимаешь.

– А почему тогда куке можно, а мне нельзя? Прынципиальной разницы нет!

– Нет. Зато я так хочу. Пока ты здесь – ничего не буду рассказывать. Считай, что я стесняюсь.

– Вы посмотрите на нее, стесняется! А собственного ребенка, значит, не стесняется?!

– Стесняюсь. Но меньше. Так, Мань, или ты сейчас отваливаешь, или я все вырезаю до ПиДжи-13.

– Фу на тебя, уже ушла. (громким шепотом) Кука, ты мне усё потом расскажешь.

– Ну-с… (мама действительно слегка смущенно чешет в затылке) – правда, рассказывать?

– Давай-давай, а то раздразнила теперь.

– Только я самые очевидные моменты, наверное, буду пропускать. А то что в сотый раз объяснять, как целуются – ну или там… Вообще непонятно, почему люди описывают секс так, как будто кроме них никто им никогда не занимался. Или, допустим, кроме их героев – а сам автор тоже не занимался. Ладно, как пойдет. Зрительно воображать необязательно.

***

Так вот, доехали мы, припарковались у подъезда, вокруг, слава богу, никого, снял дворники, поднялись на третий этаж, помню, что пешком. Как вошли тоже помню, вообще, все крайне хорошо помню, хотя есть соблазн отделаться чем-нибудь типа «совсем потеряла голову… все сливается… и понеслось…» – обычным набором. Но, в принципе, так все и было – сняли верхнюю одежду, он еще говорит для порядку: голодная? – Я на него так посмотрела, что сразу пошли в комнату, там он буквально одним движением разложил диван – невероятно для диванов того времени – ну и…

– Понеслось?

– В общем, да. То есть, до определенного момента. Процесс изучения и почти поглощения друг друга был крайне приятным, на мне уже вот-вот и можно было бы жарить пресловутую яичницу, в глазах все плывет, соображаловка отказывает, тормоза полетели уже давно – он спускается рукой пониже – совсем пониже – и вот тут меня как подменяют: остыла и закоченела мгновенно. Раз – и всего как не бывало, сижу-дрожу мелким бесом.

СН: – (чуть отстраняясь) О-о.

О: – (расстроенно) И что это значит? Что я таки еще не дозрела?

СН: – Не похоже. Судя по всему, что было до этого… что-то тут другое не то.

О: – И что именно?

СН: – Это уж вам лучше знать.

О: – (растерянно) А почему я не знаю?

СН: – Точно не знаете?

О: – Понятия не имею. Хорошо-хорошо-хорошо-совсем хорошо и вдруг – опа! – и плохо. Совсем паршиво. Давайте еще попробуем.

СН: – Для чистоты эксперимента? Ну давайте, Ольга Пална.

Попробовали опять. Сначала с опаской, но очень быстро снова хорошо пошло – однако по той же схеме: рука ниже пояса, и все, как отрезало. Опять сижу-трясусь, одеяло на плечи подтягиваю.

О: – (начиная слегка паниковать) Что-то со мной не то.

СН: – Ну хоть какие-то ассоциации возникают?

О: – А какие должны возникать?

СН: – (откашливаясь) Психоаналитик из меня, конечно, никакой, но исходя из известных мне понаслышке принципов этой малонаучной дисциплины (не удерживается и плавно переходит на лекторский тон, тем более это помогает сбить тревогу), такого рода реакция может свидетельствовать о наличии некоей прошлой травмы, причем если эта травма не отработана, то есть не осмыслена, а – в худшем случае – вытеснена в подсознание, то паци… человек так и будет страдать от непонятных ему самому неадекватных психических реакций, пока не обратится к их источнику и не выработает к нему каких-то подходов. Примерно так.

О: – То есть меня переклинило из-за какой-то забытой травмы? Не было у меня никакой травмы.

СН: – Или вы так хорошо ее вытеснили.

О: – (мрачно) Ну и какого рода травма?

СН: – (морщится) Самое популярное – в детстве кто-то приставал.

О: – Никто не приставал. Вот зуб даю. И кто мог приставать? Пацаны в садике? – уже смеется.

СН: – Там скорее взрослые имеются в виду.

О: – О. Нет, вшыстко едне не было. Людей, у кого было, – знаю, а у самой точно нет.

СН: – (вздыхает) Даже если и было – нереально вот так сейчас это взять и вспомнить. (задумывается) А с другой стороны, совершенно необязательно сразу так далеко копать, когда можно идти в обратную сторону – то есть начинать с недавних событий.

О: – (подозрительно, не нравится его многозначительный взгляд) С каких-таких недавних?

СН: – Ну, как с каких.

О: – Мне, правда, ничего в голову не приходит, Сергей Николаич, скажите уже.

СН: – В сентябре-то? Когда вас за нанесение тяжких телесных повреждений чуть не упекли?

Кажется, это было так давно, что действительно вылетело из головы.

О: – А! Ну и что? А что? Ну, дала маху слегка, да. Да я уже и не помню, что там было-то…

СН: – (весомо) Ага.

О: – Ну, вот что сразу «ага»? (беспокойно, самой непонятно, почему) Это все состояние аффекта – вот и запомнила все плохо, совершенно естественно.

СН: – Оля. Когда тебя привели тогда

в учительскую, там не было никакого состояния аффекта – ты была в состоянии, которое называется «шок». Не в сегодняшнем понимании вроде «ах, я в шоке» – а в сугубо медицинском. То есть это буквально была не ты. Потом ты из него кое-как вышла – сама помнишь – но даже когда начала рассказывать, там не было твоей обычной… когерентности, ты выпускала куски, путалась…

О: – В показаниях, ага. Но я ж еще и притворялась слегка, чтоб пожалостливее выходило, – сам же и подсказал.

СН: – Вот именно, что «еще и» и «слегка» – начала ты специально, а потом тебя очевидно прорвало. Но прорвало не до конца – где-то тебя явно замыкало и ты возвращалась к уже проговоренному. Разумеется, нормальные люди так и реагируют в стрессовых ситуациях, но от вас, Ольга Пална, я такого не ожидал – вернее тогда еще может быть, но зная тебя сейчас – уже нет. И потом: вот они на тебя напали, один держал, другой подошел – и ты начала защищаться. Насколько я – опять же понаслышке – знаю о всяких там боевых искуствах, главное там не покалечить, а в первую очередь отбить противника, высвободиться и дальше уже по обстоятельствам – или обездвижить, или – разумнее, если их больше одного, – удирать, звать на помощь и т. п. И что мы имеем? Вот ты сама все-таки вспомни поточнее.

О: – (честно собираясь с мыслями) – Ну что… один держал, это я помню, другой подошел и…

СН: – И?

О: – Туман. Как красной пеленой заволокло – яростной такой (не без удовлетворения), даже как била, точно не помню.

СН: – Тогда я тебе скажу, как ты била. Вывернулась от того, что держал, врезала ему, как положено, разок – и всё, на время и сравнительно без последствий из строя вывела. И тут же принялась за второго – который только «подошел», и вот его уже – у меня даже слов приличных нет – отутюжила? – в общем, начинается на «от-», а дальше можно подставлять что угодно в меру испорченности – так что если бы тот первый пацан не заорал в ужасе, я не знаю, от чего нам бы тебя уже пришлось отмазывать. То есть явно превысила пределы необходимой самообороны – спрашивается только, за что?

О: – (мрачно) Не помню.

СН: – Вспоминай. Вот сейчас ты за мной повторила, что он «подошел», а тогда говорила что-то вроде «напал» или «накинулся».

О: – (упрямо) Не помню. Ну, значит, накинулся…

СН: – Что значит, «накинулся»? Хватанул где-то? Ну что, так как-нибудь?

И тут без предупреждения, резко, сделал мне такую бяку – бррр, до сих пор вспоминать противно – а Маня, небось, обозвала бы масковской неженкой, подумаешь, мол, хапанули там больно, и не такое переживали, не изнасиловали, и то хорошо – но мне и этого, видимо, было более чем достаточно – сразу как всполохом вспомнился тот момент – еще более неприятный, чем воспроизведенный им сейчас, но так они наслоились, что вот сидели мы рядом, и раз – он уже отлетел в сторону – одной рукой прикрывает – почему-то – живот, а другую поднимает вверх: сдаюсь, мол, отставить – потому что я еще и сделать ему ничего не успела, только отпихнуть, но в глазах явно читался смертный приговор – это он потом уже вспоминал. Очнулась, завсхлипывала, конечно, слегка, придвинулся ко мне, накинул одеяло. – Ну что, – говорит, а сам тоже, чувствуется, переживает, – может, все-таки отложим? – Э, нет, – говорю, – причину короткого замыкания вы нашли, теперь давайте уже до конца его устранять.

Ну и устранили. Третьим дублем все пошло так замечательно, что я, по-моему, вообще не обратила особого внимания, что что-то там случилось такое эпохальное. Эйфория, серотонин, дофамин – все застило, ну и он, конечно, постарался, уже после поняла, как мне повезло – или насколько правильно выбрала. – Ты как? – спрашивает. – А что ты, – говорю, – остановился на самом интересном месте, дальше давай. – Ладно, – говорит, – только ты возражай, если что. И лучше вербально, а то знаю я тебя… Да какое там «если что» – скоро мне так захорошело, что вслух могла только бормотать сквозь смех, что мол, что же тогда оргазм, если это не оргазм… – А почему ты, – тоже смеется, – решила, что это не оргазм? – Так в первый раз же у нас его никогда не бывает. – А, – говорит, – действительно. Значит, опять ходить тебе в исключениях из правил. – Что, – говорю, – серьезно? – По всем признакам, да. Бывают и помощнее, конечно, но ничем другим это быть не может.

Лежим, отдышиваемся.

О: – Стоп, а твой тогда где? Так нечестно.

СН: – Хорошего понемножку. А кроме того, есть один такой прозаический, но крайне существенный момент, о котором ты благополучно забыла – а о нем забывать нельзя никогда.

О: – Я-то, между прочим, не забыла. (честно) Я просто расслабилась и подумала, а ну и фиг с ним, в первый раз авось пронесет.

СН: – Это еще хуже. Это вообще безобразие.

О: – А ты сам забыл.

СН: – Ничего я не забыл. (немного смущенно) Я знал, что они у меня дома есть, а то бы заехал по пути в аптеку.

О: – И?

СН: – Они оказались просроченными. Боюсь, в последние годы моя личная жизнь была малоинтересной…

О: – Ну и что, подумаешь, просроченные. (И когда он успел посмотреть, до сих пор не понимаю – а ведь успел.)

СН: – Как это, ну и что? И вот что тут смешного! Это крайне серьезно. Вообще по сути это единственный серьезный момент во всем касающемся эээ данной стороны жизни. А тут от них и в свежем виде не знаешь, чего ожидать…

О: – Так что никакой разницы.

СН: – (поджимает губы) Я достану хорошие. Как бы то ни было – мы еще всё успеем.

О: – (ловя его на слове) Когда?

СН: – Если до завтра заживет… Да, сообразим когда, никуда не денемся.

И так на меня посмотрел – что ответно я тут же – в первый и последний раз – четко представила себе нашу дальнейшую целиком и полностью совместную жизнь: и как мы работаем дома бок о бок, и как я меняюсь, а он нет, а что, форма-то хорошая: и тощий, и мускулистый, такие долго держатся, и как заводим детей – и чтоб девочка была хулиганка, а мальчик – зануда, но можно и наоборот, и как проживаем разные времена, и как наступает полнейшая свобода и мы зарабатываем кучу денег, и как путешествуем по разным странам, и как эта чудесная жизнь все тянется бесконечно, и как не хочется, чтобы она кончалась… – и все это он явно читал в моих глазах, ну, может быть, в адаптированной версии, более «мужской», вроде бесконечного вот такого же валяния в постели в разнообразных вариантах, – потому что улыбался так же довольно, как и я, – пока вдруг как будто не вспомнил о чем-то. И тут же преобразился – улыбка сошла, смотрит то ли грустно, то ли виновато. С беспокойством смотрел – что меня немедленно отрезвило и заставило с удвоенной скоростью заработать головой. Так что выпалила почти наугад, даже не зафиксировав мыслительную цепочку:

О: – Кстати, а откуда у тебя эти шрамы на животе?

Тут он привычно окаменел, и я поняла, что не промахнулась.

СН: – Прободение язвы? – именно с вопросительной интонацией, вроде: «Устраивает как вариант?» Меня-то такой вариант устраивал абсолютно – ну, прободение, ну, можно жить себе дальше, ну, диета номер 5, ничего страшного… Меня устраивал, а мою голову – нет.

О: – А почему ты тогда такой худой? После язвы это совсем необязательно.

СН: – На себя посмотри. Вон, тоже

ребра торчат.

О: – В моем возрасте это нормально. А в твоем – метаболизм уже не такой быстрый. Или (с надеждой) ты с тех пор диету соблюдаешь с повышенной строгостью, да? Чтобы желудок не растягивать?

Вариант тоже был вполне подходящий, но неверный, так как он молча растянулся на спине и на секунду прикрыл глаза.

СН: – (отрицательно качая головой) Нечего уже растягивать. Хотя и есть с тех пор приходится избирательно, да.

Тут мир потихоньку начал рушиться.

О: – Как это нечего? …В смысле – нет желудка? Удалили? Весь? А почему?

СН: – (с некоторой гордостью) Не весь. Где-то вот столько (сдвигает пальцы) осталось. Примерно 0,175. Ну, почему-почему…

О: – Не знаю… Но не опухоль, тьфу-тьфу-тьфу?.. Что, правда? – здесь потребовалось какое-то время на упрямое сгребание в кучу развалин того мира и попытку восстановить хоть что-то из обломков, одновременно отстраняясь от масштабов катастрофы. – (деловито) То есть, был рак желудка (опять с вопросительной интонацией устраивающего варианта и ударением на «был») – который вырезали?

СН: – Был (ему этот вариант тоже нравится). Но там обычно даже после операции остается какая-то мелкая дрянь, весь вопрос в том, как она себя ведет. Мне тогда честно прикинули года два. В смысле, жизни.

О: – (осторожно) И когда это было?

СН: – (бодро) Пять лет назад.

О: – …А, ну, эти их прикидки. Небось, там уже сдохло все давно. (строго) А ты с тех пор обследовался?

СН: – (покладисто) Каждый год.

О: – И что в последний раз сказали?

СН: – Опять удивились, но опять дали два года. Примерно.

О: – И когда точно это было?

СН: – В октябре.

О: – (стараясь не трепыхаться) Значит, полтора чистыми есть, а дальше пусть обратно удивляются. Да. Ремиссия, вот, так это называется?

СН: – В моем случае не совсем… но звучит приятно, так что пусть будет. Оля, ты только не раскисай.

О: – (уткнувшись ему в плечо) Я стараюсь, но мне обидно. То бабушка, то ты теперь – свинство какое (мрачно кинув взгляд наверх). Только обрадовалась, только жить начала по-человечески… Вот вечно у меня фигня какая-то по жизни, что ж такое…

СН: – Оля, скажи, вот есть сейчас что-то, что тебя не устраивает в наших отношениях, кроме их – потенциальной – краткости?

О: – Кроме потенциальной краткости меня в наших отношениях устраивает все.

СН: – Тогда какая же это «фигня»? Раз начала жить по-человечески – ну и живи, кто тебе мешает. Какая разница, сколько, все равно ничего не предсказуемо по большому счету. Я уже после второй их прикидки махнул на все это рукой. Ну, относительно: каждый раз задолго до «дня Х» приводил в порядок все документы, прикидывал себе замену – вот, что ты смеешься? Хотя лучше уж смейся. И ничего у меня не «всё и так в порядке», хотя да, разумеется, но не до такой степени, чтобы оставить неизвестно кому. Зато я всегда твердо знаю, что если завтра загнусь, то загнусь с чистой совестью и разобранными делами. Так что могу себе позволить жить спокойно и лишний раз об этом не думать. Как будет, так будет.

Больше всего мне хотелось завыть, а я, а как же, мол, я без вас, но устыдилась – ему-то все равно хуже. А он как будто прочел мои мысли – да, там на лице было написано.

СН: – А у тебя все равно всё только начинается.

О: – И весьма неплохо, кстати, начинается.

СН: – Вот именно. Держись этой мысли и продолжай в том же духе. Не на мне свет клином сошелся – еще увидишь. И нечего р… гримасы строить. Есть хотите?

О: – Немножко. (осторожно, но с любопытством) А у вас есть?

СН: – Ну, не акридами же я все-таки питаюсь, что-нибудь найдем.

А меня уже понесло в биологию, представлять себе схему пищеварительного тракта минус желудок: – Это что же, – бурчу, – выходит: желудок – это вам не желчный пузырь, его никто не скомпенсирует, как же тогда перева… Тут он мне накрыл рот рукой, правую руку прижал собой, а левую – своей левой, у меня из-за плеча, и шепчет на ухо: – Вот пойди в библиотеку и почитай там, как оно все компенсаторно функционирует, но только, пожалуйста, не при мне. Я понимаю, что это все ужасно интересно, но насчет «как же тогда переваривать» первый и единственный раз тебе скажу: крайне хреново. Все ясно? Нет, не отпущу, потому что теперь мне интересно: вот как ты сама сможешь освободиться?

Я немного подумала, как освободиться, чтобы ничего ему не задеть – вот, трясись теперь над ним, как над стеклянным, фу на вас, Сергей Николаевич, – сначала вынудила его слегка ослабить хватку – просто начала водить языком по ладони, которая прикрывала мой рот – потому что укусить не выходило, а эффект был похожим и быстрым – так что – секунда, и уже прижимаю его к кровати, фиксируя запястья.

О: – Вот так. Ах, черт, – обратила внимание, что полотенце, которым замоталась внизу, пришло в некоторую негодность.

СН: – В душ?

О: – (упадает ему на грудь) Только я сама не дойду… – дурака валяла, конечно, а он взял, схватил в охапку и действительно отнес. Чуть было не спросила: «А вам можно?», но рассудила, что, насколько я его знаю, даже в таких ситуациях сам будет помнить, что ему можно, а что нет. Тем более это было мне на руку, так как пребывать в душе одной не хотелось совершенно. Долго заманивать полнейшим неумением пользоваться смесителем его не пришлось, а уже в процессе совместного мытья я заметила такую интересную вещь – хм, – а он еще говорит: – Ты вылезай, а я сейчас душ похолоднее сделаю. – А вот, – спрашиваю, – возможен ли эээ секс без нормального секса? То есть как бы вне? – Это в каком, – говорит, – смысле? Я набралась духу и рукой продемонстрировала, что имела в виду, – тут-то у него колени сразу и подогнулись. – Вообще, – говорит, – это тоже вполне нормальный секс.

На дополнительный инструктаж у него даже времени не хватило – как зарычит с плавным переходом то в урчание, то в подвывание. О, думаю, в следующий раз тоже так хочу. – Ты, – говорю, – только дыши правильно. Отошел слегка, и тут я начала смеяться между поцелуями: – И рычишь, – говорю, – и урчишь, и глаза у тебя желтые – прямо волк какой-то. Да еще и вечно голодный, ай. – Не желтые, – говорит, – а светло-карие. И ничего я не рычал. – Еще как рычал. – Это вам послышалось. Скажете тоже. Начитались, небось, всякой ерунды, – фыркает. Я не поняла сначала, что он имеет в виду, а потом вспомнила и опять засмеялась. – Да нет, оно само напрашивается, никаких ассоциаций. А танцевать вас учить тем более не собираюсь – не умею. – Ольга Пална, (торжественно) неужели вы что-то наконец-то не умеете? Поучить вас? – А вы что – да? (Кто бы мог подумать.) С удовольствием. – Только бартером: я вам танцы, а вы мне хоть пару ваших приемов, а то после них даже бокс как-то несолидно смотрится…

Так и договорились, а потом всё, оделись, пошли на кухню…

– Маам! Ты что там задумалась, дальше что было?

– (встряхивается) О. Это что ж это я… А на чем я остановилась?

– Как вы в душ собирались идти.

– А, ну ладно, это еще ничего. То есть – ничего существенного ты не пропустила – сходили себе в душ, потом пошли на кухню, меня он накормил пельменями, а сам ел постное мясо кусочками – пережевывая каждый по полчаса, мне даже пельмени в рот сначала не полезли, но он приказал есть, как следует, потому

что получает эстетическое удовольствие от вида человека, с аппетитом поглощающего пристойную еду, а самому вполне хватает и запаха. До сих пор не уверена, так ли это было или он просто решил меня слегка откормить. Пельмени были, кстати, вкуснейшие, и даже его мясо – даром что постное и отваренное на пару – выглядело куда аппетитнее, чем магазинные ужасы. И тут же еще огурчики-помидорчики…

О: – (не удержалась) Где ты все это достал?

СН: – (пожимает плечами) На рынке, где еще.

Тут я вдруг припомнила Светкин итальянский костюм, машину, а также заметила на плите совершенно не нашего вида пароварку, а рядом хромированное нечто, которое тогда условно обозначила как миксер, так как слова «блендер» у нас еще не было. В комнате мне ничего дорогостоящего в глаза не бросилось – но там я, кроме него самого, вообще ничего и не замечала. Как бы то ни было, вопрос назрел.

О: – Но не можешь же ты брать взяток, правда?

СН: – (чуть не поперхнувшись, сначала кивает, а потом мотает головой) Да – в смысле, нет. Какие еще взятки?

О: – Ну как, от родителей там, я знаю – вон, физручка берет, все говорят, и не только она, наверное.

СН: – (хмурится) Вполне вероятно. А потом в РОНО удивляются, что это у нас по отчетности сплошняком атлеты, а на районных соревнованиях их не видно и не слышно. Безобразие. Нет, пытались, конечно, но, – хмыкает, – уже давно перестали. Разве что благодарят конфетами, только за что, не понимаю. А что это тебе вообще в голову стукнуло?

О: – Не могу увязать мясо с рынка и учительскую зарплату. (предупреждая) Даже с надбавками.

СН: – Видишь ли, когда человек живет один и во многом себя ограничивает, то что-то наоборот может себе и позволить… Тебя бы сейчас на обложку журнала «Юный Скептик». (Не обиделась, так как сразу захотелось, чтобы был такой журнал.) Ну, подрабатываю еще слегка на стороне. (качает головой) Нет, не расспрашивай. Ничего аморального, не смотри так (тоже делает большие глаза). Добавки? А десерт? – приносит коробку конфет. – Я обычно отдаю кому-нибудь, эту как раз не успел.

Расспрашивать не стала – десерт отвлек – но отметила, что он сказал «аморального», а не, допустим, «противозаконного».

СН: – Бабушка-то не будет волноваться? А то мы с тобой тут…

О: – (подсказывает эвфемизм) засиделись? Нет, библиотечный день – это всегда надолго, она знает. Тем не менее, да, я уже пойду, а то этот её Илья Соломонович, конечно, укол ей сделает, если что, но надолго их вдвоем тоже лучше не оставлять.

СН: – Ольга Пална, как же это у вас – и двойные стандарты.

О: – Фу на вас, Сергей Николаевич, я к тому, что они насчет политики начнут ругаться и у обоих давление подскочит, а мне потом разгребай. (вдруг ужасается) Хотя с другой стороны… действительно, кто их знает, тем более от бабушки всего можно ожидать. И откуда вы так хорошо знаете мою бабушку?

СН: – Исключительно исходя из того, что это ваша бабушка… (ударение на «ваша»)

О: – Хм. Ну, между прочим, бабушка в отличие от меня, в шестнадцать уже успела замужем побывать. Даже, кажется, раза два. Так что я ей и подметки не гожусь. Вот что, пошла я действительно, а то уже прямо сама волноваться начала.

СН: – Да сидите спокойно, я вас отвезу. Ну, еще чего, троллейбус. Давайте лучше напоследок обсудим глобальный план действий.

«И то правда – сами-то по себе отношения нас обоих целиком и полностью устраивают, а вот как их организовывать – с учетом всех составляющих – это вопрос».

О: – Да, например, как договариваться?

СН: – Никак и ни в коем случае. Жур-фиксом. Установим определенный день, когда можете – приходите.

О: – А если вы не сможете?

СН: – В выходные я практически всегда дома. Если меня не будет, подождете. Запасные ключи есть, дам прямо сейчас.

О: – А какой день? Только да, лучше не на неделе.

СН: – На неделе никак нельзя. На неделе я ваш учитель и завуч, у меня психика не выдержит таких перепадов. Я, кстати, поражаюсь, что она сейчас выдерживает, видимо, срабатывает отстранение от среды. Вот зачем я об этом вообще подумал…

О: – (поет мантрой) Вы не завуч, у вас выходной, дышите правильно… Завуч, учитель – это только вроде маски на пять дней…

СН: – В том-то и дело, что нет. Если бы моя должность мне не соответствовала, я бы ее не занимал. Ладно, разберусь, проехали. Выходные?

О: – Суббота, но не с утра.

СН: – Вы письма с апреля больше не разносите, правильно?

О: – Да-да, это дело решенное (мысленно скрестив пальцы). Просто утром я обычно занимаюсь на неделю вперед. После двенадцати смогу приезжать.

СН: – Это подходит. Но с ночевкой, скорее всего, будет проблематично из-за бабушки, да?

О: – Не уверена. Не знаю. Надо будет пораскинуть. Наверняка, сможет кто-то с ней остаться – опять же, Илья Соломонович – ай, хулиганство какое.

СН: – Дело еще в том, как вы ей будете объяснять свое отсутствие. Днем – это ладно…

О: – (помолчав) Сергей Николаевич, понятно, что секретность в нашем деле – это для меня, как и для вас – святое. Включая Светлану Санну и так далее, тут все ясно. Но от бабушки я такую штуку скрыть не смогу. Даже я. Вот нутром чую – домой вернусь, она на меня посмотрит и сразу скажет: «О». А потом: «А теперь рассказывай по порядку». Разумеется, никаких имен и явок я ей не выдам (про себя: «хотя два плюс два она сложит в два счета»), но насчет будущих ночевок врать ничего не придется. Она положительно отнесется – уже года два переживает, что у меня нет никого, это для растущего организма, мол, вредно. Ничего смешного, (с деланной важностью) а раз бабушка говорит, значит, так и есть. Так завтра тогда как?

СН: – (рассудительно) Ну, раз уж завтра суббота, а договорились мы на по субботам, то разумеется. Главное, чтобы дома все удалось наладить.

***

– Так, Маня, и когда ты обратно успела просочиться?

– Та, недавно – думала, будет таки про секс, а у вас тут опять сплошные разговоры.

– Ну уж извини, как запомнила. Оно просто цепляется одно за другое – а в итоге вспоминается все подряд. Нет, не все, конечно, но вокруг более-менее важных каких-то событий – да. Или неважных – просто весь участок активировался, видимо, с этим связанный – но это вы сами виноваты, вот и терпите теперь.

– А мне интересно! – дочка все еще тихо шмыгает.

– Неужели «не толерируешь, а акцептируешь»? Но в принципе, чего там – что просили, все рассказала. Вот завуч, вот я, вот наш с ним роман – совет да любовь вроде как уже случились, а дальше чего рассказывать – жизнь как жизнь, с моей точки зрения вполне себе чудесная, приятно повспоминать подробности – а вот человек посторонний наверняка заскучает.

– Я не посторонний!

– В смысле – тебя там не было.

Маня, тихо:

– Зато я была. – И уже погромче, так как вдруг дошло, что разговоры-то они разговоры, а: – Это что же ты про меня не собираешься рассказывать! Здрасьте! Так нечестно!

– Про себя ты и сама можешь куке рассказать.

– Э нет, мне тебя послушать интереснее!

– То скучала, то вдруг интереснее.

– Так, про себя-то, любушку, это оно завсегда интересно!

– Ты только учти, что до тебя мы еще нескоро дойдем, а торопиться я не собираюсь. Кроме того, не понимаю, когда нам теперь рассиживаться, каникулы-то уже вот-вот

закончатся.

– Шесть дней – это не «вот-вот».

– Могу не уложиться.

– Ну, ты хоть начини!

– Начиню – фу на тебя. Только завтра уже.

Примечания к первой части

Глава 1

не фрикнул – to freak out – психануть

нёрд и т. п. – типажи американской старшей школы. Их очень много; точные соответствия подобрать не всегда возможно. Здесь упоминаются: nerd – зубрила, гик – технарь, cheerleader – девочка, которая танцует на поддержке у футболистов, slut – девушка легкого поведения

«Сквозняк в аллее» – возможно, имеется в виду «Сквозная линия» Л. Улицкой

долинный говорок – valley girl talk, калифорнийский вариант «а он мне такой ваще… а ему такая…»

Глава 2

печенюшки – см. Марсель Пруст, «Поиски утраченного времени»

«Под старость жизнь такая гадость» – А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»

«…Оля с кем попало» – песня гр. «Анонс» (услышана автором в 1989 г.)

«В жизни, как обычно, есть гармония» – на самом деле «нет гармонии», из песни «Гармония» (А. Максимов/М. Пушкина)

не отразилось ничего – М. Ю. Лермонтов, «Демон»

Песочный человек, кукла Олимпия – Э. Т. А. Гофман, «Песочный человек»

Кооператив закупил… – искаж. А. Чехов, «Репетитор»

иезуит, отравивший мать Бернардито – Р. Штильмарк, «Наследник из Калькутты»

Элиза Дулитл – см. Б. Шоу, «Пигмалион»

двухминутка ненависти – Дж. Оруэл, «1984»

в статье «Детская болезнь левизны» – нет, в каком-то докладе

авгуры – жрецы-предсказатели. Цицерон: «Удивительно, как могут два предсказателя воздержаться от смеха, глядя друг другу в глаза»; De Natura Deorum, Liber II, LI

англоязычный диалог автору переводить неохота; вкратце: Елена Васильевна выяснила у Оли, что ту оставят в школе ради показателей, несмотря на непонятное Елене Васильевне плохое поведение

wishful thinking – принятие желаемого за действительное

Глава 3

В. Войнович – писатель-диссидент; зубр – опальный генетик Н. Тимофеев-Ресовский, имеется в виду посвященный ему роман «Зубр» Даниила Гранина – встреча была с последним

мэр – по-английски мэр – mayor (правда, произносится не «мажор», а «мэйор»)

pocker face – лицо игрока в покер, морда кирпичом

Глава 4

puppy crush – или puppy love: подростковая влюбленность в недосягаемый объект

больна… – точнее см. у М. Цветаевой

даже вставить в книжку – В. Маяковский

Бони – британское прозвище Наполеона

Глава 5

huevos rancheros – мексиканская яичница, обычно с остатками вчерашней, мексиканской же, еды

пакоры – индийские запеченные овощи

бросила Бр. – Ж. Агузарова покинула «Браво» в 1988 г.

«облейте мое сердце…» – цитата из песни гр. «Браво» «Синеглазый мальчик»

МакД. – первый Макдональдс открылся в Москве 31.01.1990

04.02.1990 —демонстрация за отмену 6-ой статьи конституции (т. е. против однопартийной системы)

Иностранка – Библиотека иностранной литературы им. М. Рудомино

«Дикая Бара» – чешский х/ф 1949 г. про хулиганистую девушку

Homo Faber – роман Макса Фриша (букв. «Человек дела»), главный герой которого случайно влюбляется в собственную дочь

Глава 6

PG-13 – полудетский кино-рейтинг

акриды – саранча, которой питались библейские аскеты. На самом деле это растение

волк – Г. Гессе, «Степной волк», главный герой не умел танцевать

Часть 2

Глава 1: С начала до середины

«Он мучался куда больше, но в сравнительно разумных пределах.»

Вот гараж, утопающий в олеандрах, бугенвиллеях и прочей буйной растительности. Вот дверь гаража – широкая, когда-то белая, а сейчас мало того, что облупившаяся, так еще и расписанная невнятными творениями из серии «Мне 13, и я хочу быть панком». Мама, которая собирается красить давно наболевшую гаражную дверь, прикидывает, с чего бы начать. Маня и кука сомневаются, то ли оставаться с мамой в качестве моральной поддержки, то ли придумать себе еще какое-нибудь занятие, чтобы самих не привлекли к покраске.

Дочка:

– И вообще ее сначала надо не красить, а скребывать песочной бумагой. Чтобы старую краску снимать. Только мне все равно жалко, столько лет рисовали-рисовали…

Мама:

– Наждачной. И больше это не обсуждается, решили уже.

Маня:

– Да шо еще соскребать, давай уже по живому, – видит, как дочка шмыгает, и подбавляет, – по родному… столько лет уже… с потом и кровью рисовалося, видно, – и талантливо-то как. Это ж, небось, и коллекционер какой может отхватить, у тебя есть художники знакомые, Оль, ты бы поспрашивала, а? Прямо вместе с дверью и загонишь.

Дочка:

– Только мы не c потом и кровью рисовали, Маня, ты чего! Это просто краска такая.

– А на вид и не скажешь… На вид оно даже не кровь напоминает, а че похуже…

Мама:

– Так, всё, тем более надо содрать это все к чертовой матери. – Заходит в гараж через боковую дверь, возвращается с приставной лесенкой и увесистой штуковиной, от которой в гараж тянется длинный провод: – Отойдите, чтоб на вас не полетело, сейчас будет весело. – Приставляет машинку шлифовальной поверхностью к двери, сдвигает темные очки со лба на глаза и – дрррр – ошметки, пыль, дверь постепенно местами теряет белесый цвет и возращается к доисторическому состоянию.

Дочка:

– Я тоже хочу, дай попробовать!

Маня (одновременно):

– Ух ты, нет, сначала мне!

Дочка:

– Это почему?

Маня:

– Я старше!

Мама:

– Не, сначала кошку дохлую гоните.

Маня в недоумении, дочка лучше помнит детские книжки:

– Кошки нету, есть яблоко.

– Тоже пойдет. На, но только осторожненько, дырку не протри, она мощная, – потягивается, садится на каменный бордюр и довольно надкусывает яблоко. Маня, которой «не больно-то и хотелось», плюхается рядом и закуривает сигарету, стараясь дымить в сторону.

– Мам, а расскажи дальше! Бабушка-то догадалась, когда ты домой пришла?

– Да что я буду рассказывать при таком шуме.

Маня:

– Кука, мощность пониже сделай.

Мама:

– Так до вечера провозимся.

– Ну и ладно, зато расскажешь побольше.

10 -11 марта 1990 (пятница – воскресенье)

…Так на чем мы остановились: довез до дому, пришла домой, захожу к бабушке в комнату. Ну и пошло как по писаному:

О: – Привет, Илья Соломоныч ушел уже?

Б: – Ага, смотреть свою г*ную программу Время.

О: – Это он тебе так мстит за рабыню Изауру, – присаживается к бабушке и начинает измерять ей давление.

Б: – Ничего подобного, он прекрасно знал, что Изауру я включала только из-за Милочки Никитишны – и вообще сам подглядывал втихаря, – замолкает и внимательно смотрит на Олю.

Б: – О.

О: – Что «О», бабушка, не мешай, а то собьюсь, – затыкает уши стетоскопом. Бабушка терпеливо дожидается ее «140 на 100» с недовольным цоканьем – и продолжает:

Б: – А теперь рассказывай все по порядку.

О: – (удивляясь) Что рассказывать-то?

Б: – Ольга, вот точно так же смотрят кошки, когда до валерьянки дорываются, давай уже, не мучай бабушку.

О: – Бабушка, ну что такого – была в библиотеке… а, да, прочитала интересную книжку.

Б: – И что за книжку?

О: – Про любовь. Местами откровенную, прониклась.

Б: – Так прониклась, что даже волосы распустила в кои-то веки?

Пауза.

О: – Ошибка резидента. Но это для дела было надо.

Б: – Олька, так да или нет?

О: – (вдруг вспомнив) Э нет, ты первая рассказывай!

Б: – (глаза забегали) А что такое? Мы с Ильей Соломонычем исключительно играли в карты – а потом

он сделал мне укол. И все, честное слово. Что это тут вообще могут быть за подозрения в нашем возрасте?

О: – (галантно) Да это ж разве возраст. Но ты мне про другое скажи – когда это к нам Елена Васильевна приходила?

Б: – (осторожно) Да вот, намедни… давеча… надысь… забежала быстренько себе, про тебя спрашивала, а что? – Оля красноречиво молчит, медленно кивая по типу «ай-яй-яй», и бабушка понимает, что ее карта бита уже заранее. – Олька, она в меня вцепилась, как клещ в собаку, пристала, как банный лист, допрашивала как… как…

О: – Как Мюллер Штирлица?

Б: – Примерно так, но я —

О: – Но ты ей ничего не сказала.

Б: – (довольная) Но я ей ничего не сказала. И кончай на меня так смотреть, это мне положено на тебя так смотреть!

О: – (мрачно) Да ничего она тебя не допрашивала – небось, нарассказывала, какая я у тебя умница и красавица, и какая ты у меня умница и красавица, и какие мы обе у нас…

Б: – (сообразив, что лучшая защита это нападение) А если и так, ну и что? Тем более – это правда, а вот то, чем ты занималась все это время, – просто безобразие на самом деле! Нет, работа есть работа – тут все понятно. Но подумать только, зачем-то притворяться черт знает кем, два года дурить людям головы, а на самом деле сидеть себе спокойно в библиотеке! Извращение какое-то. Нет чтобы, действительно, влюбляться по пять раз на неделе, бросаться, пардон, в омут страсти каждый раз с головой, разбивать сердца направо и налево, жить полноценной жизнью, а не только ее изображать, как прикрытие, – передыхает, – а она про любовь только в книжках читает! Откровенных, тоже мне.

О: – (важно) Чтобы броситься в омут страсти, нужно сначала почитать, как в него бросаются. (игнорируя бабушкин фырк) А уже потом бросаться самой.

Б: – Так бросилась или нет?

О: – (с достоинством) Бросилась.

Б: – (недоверчиво) И что, прямо таки… совсем бросилась?

О: – Совсем. И бросилась, и поплавала полноценно.

Б: – Ну и как все было-то?!

Оля честно пытается сформулировать ответ, в итоге расплывается в улыбке, медленно сползает с кровати, валится на пол, потягиваясь, раскидывает руки и издает что-то вроде «Бво-а!».

О: – (не меняя позиции) Примерно так.

Б: – (одобрительно) Ну, для первого раза неплохо. (деловито) И когда свадьба?

О: – (подскакивает) Какая тебе еще свадьба?

Б: – Раз все было, как ты описываешь, то чего тянуть?

О: – (с легким ужасом) Бабушка, а зачем вообще свадьба? Это у вас тогда, наверное, было принято…

Б: – При чем тут принято-не принято? После такого мужчина, как правило, меня без кольца на улицу уже отказывался выпускать. Чтобы скорее на короткий поводок. Правда, это им не слишком помогало… – уходит в приятные воспоминания.

О: – (вдруг задумавшись и понемногу стухая) Я так предполагаю, он принципиально не захочет ничем меня связывать. И я не хочу. К тому же, раз все равно ненадолго, то какая разница.

Б: – С чего это прямо сразу такой пессимизм?

На Олю опять накатывает – уже третий раз за день, и вот тут-то можно было бы наконец-то выпустить накопившееся – кому же еще положено реветь, как ни бабушке, но, с другой стороны, бабушку нельзя волновать, так что ладно, опять проехали. Но рассказывать – смягчая обстоятельства – все равно приходится.

Б: – (помолчав) Ну что, Ольга, я тебе всегда говорила? При всей моей любви к мужикам: даже от самого распрекрасного из них надо ждать какой-нибудь подлянки. И чем раньше про нее узнаешь, тем лучше. Чтобы не поздно было выбирать: или сразу смываться, или сразу учиться с этим жить, – вопросительно смотрит на Олю.

О: – …Кстати, бабушка, а вот что там Мила Никитишна говорила, что к ним на выходные сноха приезжает, так что тесно будет совсем, да? Может, ей у нас переночевать? А я бы…

Б: – Вот кошачья морда, вы посмотрите на нее. Что ж ты, едва вошла и уже обратно поскачешь? Так тоже нельзя. Ах, завтра? Ну тогда еще куда ни шло. Я вот даже думаю: Милочка, Илья Соломонович, еще бабку Селёдку позвать из третьего подъезда – и распишется недурная пулечка.

О: – Только смотри, чтобы не до полуночи, как в прошлый раз. (строго) Позвоню – проверю.

Так что с субботы 10-ого марта, началась новая жизнь. Началась не так торжественно, как это сейчас прозвучало – куда более тактично, но ощутимо. Сразу установился новый субботний режим: утро – почта, после почты – занятия, готовка и бабушка, в двенадцать – на троллейбус и не забыть зубную щетку. В тот первый раз было ощущение нереальности происходящего, но одновременно – что оно и должно быть. Помню, как для конспирации надела бабушкин платок и пальто, она еще смеялась, что, мол, подумают, это она сама по мужикам шастает. Перед тем, как сесть в троллейбус, проверяла, нет ли там кого знакомого – не было, – очень редко и потом кого-то встречала, но даже если встречала – ну и что. Обходилось. Вообще удивительно, как у нас рассасывались люди, сколько бы ни ездила одним маршрутом в одно время – всегда разные лица, всегда новые, не то что в маленьких городках, – так что редкая встреча даже с поверхностным знакомым воспринималась подарком. Зато попадались странные водители. Один, например, читал пассажирам стихи собственного сочинения и пел песни – но это был не троллейбусный водитель, а Светкиного автобуса, она жила где-то совсем в Тмутаракани, там и не такое бывало…

Да, я опять тяну резину, Маня, и не из-за склероза, и не стесняясь хардкора. Просто, когда все хорошо, то и рассказывать, как водится, не о чем. В кино такое обычно пускают чередой кадров под музыку. В нашем случае единственная трудность была бы с выбором саундтрека, поскольку, как быстро выяснилось, в чем мы не совсем сходились, так это в музыкальных предпочтениях. Но не суть важно. Подождите, сейчас посмотрю, что-то должна была потом записывать по свежим следам:

«1. стандарт без бедер, лат.-ам. – наоборот. Свинговое (= колебат.) движ.»

Ага, это было в субботу вечером. Учил меня танцевать с переменным успехом.

«2. ПДД + см. устр-во КП, ДВС и тп.» – ну, тут вообще всё понятно. Но это было уже в воскресенье, если не ошибаюсь. Или в следующее? А что же еще с той субботой? Ничего не помню, так что давайте-ка красить уже. И только в белый, без глупостей.

Конечно, я все помню. Помню, открыла дверь новоприобретенным ключом, осторожно вхожу и задерживаюсь на пороге, как кошка в новом доме, поскольку он действительно поновел со вчерашнего вечера. Ничего не изменилось, но вокруг настолько чисто, что это бросается в глаза. То есть, вчера там тоже был порядок, но порядок жилой, а не это нечеловеческое сияние всех поверхностей и блеск всего, что может блестеть, – от дверных ручек до фигнюшек, которые держат зеркало, – кронштейнов, черт их знает. Постояла в дверном проеме, потом вернулась за порог и сняла сапоги там. И верхнюю одежду на всякий случай тоже. Зашла обратно, на цыпочках прокралась к коридорному шкафу, открыла его за саму дверь, а не за ручку, стараясь не дышать, повесила пальто, поставила сапоги. Подумала и решила идти на вкусные запахи из кухни. А оттуда как раз послышалось:

СН: – Ольга Пална? Есть хотите?

О: – Э… Нет, спасибо, дома уже поела!

СН: – Тогда мойте руки и садитесь за стол!

Со вздохом нырнула в ванную –

где тоже зажмурилась от сверкания арматуры. Краны, чтобы не заляпать, подцепляла ногтем. Проходя на кухню:

О: – Вы что сотворили с квартирой? Краны сверкают не хуже чем… чем в гостинице «Интурист», о! – довольна сравнением.

СН: – Очень смешно.

О: – Нет, серьезно, вы кого-нибудь тут убили, и пришлось избавляться от улик, да? Это единственное рациональное объяснение, которое мне приходит в голову. Добрый день, Сергей Николаич, – тот не отрывается от пароварки на плите, так что приходится подойти и чмокнуть его куда попало – в район виска. Сергей Николаевич только косится на нее и кивает, сосредоточенно переворачивая очередную тефтельку. – Что, правда, да? А сам труп куда дели? – с повышенным вниманием присматриваясь и принюхиваясь к тефтелькам. Сергей Николаевич фыркает, а потом вздыхает.

СН: – (поучительно и мрачно) Уборка – это хорошее средство для снятия нервного напряжения. Добрый день, Ольга Пална.

О: – И что, получилось снять? – Сергей Николаевич удрученно морщит нос. – (сочувственно) Да, сама тоже полночи пропрыгала. Потом вспомнила про хорошую книжку – там, где «Gallia est omnis divisa in partes tres», – я дальше этой первой строчки еще никогда не добиралась, сразу на ней засыпаю. А тут так взвинтило, что заснула уже там, где про Бельгию. Поразительно, ничего не было, а Бельгия уже была, кто бы мог подумать.

СН: – Белги, а не Бельгия.

О: – Ну, белки – это само собой… Вот мне нравится этот древнеримский взгляд. Я так предполагаю: вернулись вы вчера домой, и стали, допустим, проверять тетради. И чем дальше проверяли, чем больше съезжали в школьное состояние, да? А это всё (обводит рукой ненормально чистую кухню), чтобы отвлечься или в порядке взыскания?

СН: – Садитесь уже, Ольга Пална, – вручает ей порцию тефтелек.

О: – А сами?

СН: – Потом как-нибудь. Мне просто значительно больше времени требуется на еду.

О: – А я буду очень медленно есть.

СН: – Медленней меня не получится.

О: – Вы меня еще ждать будете, вот увидите.

СН: – (что-то вспомнив, речитативом) Что бы ни ели вы, съем это медленней…

О: – (поразмыслив, с мелодией) Съесть смогу в тыщу раз медленней вас… Откуда вы это знаете? Мы на английском пели.

СН: – Кино такое было, насколько я помню. И салат берите, – всё-таки кладет себе пару тефтелек. Оля очень медленно надкусывает первую тефтельку и, распробовав, моментально сметает сразу четыре. Отыгрывается на салатном листе, от которого, не торопясь, отрывает по кусочку.

СН: – (безнадежно) Ольга Пална, как бы то ни было, я нарушил субординацию.

О: – (перестав тихо гудеть «Anything you can do») Да.

СН: – Я поступил крайне непрофессионально.

О: – Да.

Пауза.

О: – Поправьте меня, если я ошибаюсь, но может быть так, что в вашем взгляде читается надежда на то, что я как-то эээ (медленно, отдавая должное глаголу, бережно извлеченному из пассивного словарного запаса) опровергну ваши утверждения?

СН: – Не знаю, что в нем читается, но вынужден признать, что успел привыкнуть к вашим неожиданным логическим – и логичным – вывертам. Но нет так нет.

О: – Ну, хорошо, возьмите пример с меня. Я тоже много чего нарушила и почему-то совершенно не дергаюсь по этому поводу, разве что в чисто практическом плане.

СН: – Субординацию вы, может, и нарушили, но профессиональной несостоятельности не проявили, поскольку вы не являетесь носителем профессии и на вас не лежит связанная с ней ответственность.

О: – Можно подумать, вы поступили безответственно.

СН: – Учитывая мой статус, безусловно безответственно. По большому счету – то есть, по моему собственному – после этого я вообще не имею права занимать свою должность.

О: – Но с другой стороны, вы же наоборот крайне ответственно поступили. Если бы не вы – я прямо и не знаю…

СН: – Ой ли. Одного поце… инцидента в кабинете вам хватило бы за глаза.

О: – Возможно. Зато потом все равно полжизни мучалась бы от этой… фригидности. О.

СН: – И откуда вы только, Ольга Пална, такие слова берете.

О: – (бодро) «Камни его родины», Э. Гилберт, Москва, «Художественная литература», 1966 год. Страницу уже не скажу. …Ну, хорошо, Сергей Николаич, давайте еще раз. Статус-несостоятельность пока отложим в сторону. Как вы считаете, вот мой поступок можно оправдать?

СН: – (подумав) Да.

О: – Вы на моем месте поступили бы так же?

СН: – Мне крайне затруднительно вообразить себя на вашем месте. Тем не менее, с учетом всей ситуации, вы, скорее всего, избрали наиболее верный для себя ход действий.

О: – Прекрасно. А раз я поступила правильно – в моих и даже в ваших глазах, – то и вы, являясь необходимой составляющей моего поступка, тоже поступили правильно. Одновременно вы нарушили некие очень важные установки, но вот такая у нас в данном случае сложилась система эээ приоритетов, ничего не поделаешь, – Сергей Николаевич хмурится, но кивает: в формулы это, видимо, кое-как укладывается. К тому же прагматик в нем всегда побеждал педанта – правда, всякий раз не без борьбы. – А если хотите, могу объявить вам выговор в приказе. С занесением в личное дело, все как положено.

СН: – Это по какому праву?

О: – Да, я просто тоже всё думаю насчет субординации… В моральном плане она меня волнует мало, но мне не нравится дисбаланс, сам по себе. Тянет его как-то уравновесить. Видимо, придется теперь воленс-ноленс становиться по меньшей мере директором школы. Надеюсь только, что в очень далеком будущем.

СН: – (фыркает) Могу себе представить вашу школу.

О: – А что такое, думаете, не справлюсь? К тому же, насколько я могу судить, у директора школы функции прежде всего ре-пре-зен-та-ти-вные, а заправляет учебным процессом все равно завуч. Вот буду, как Кира Казимировна, мотаться себе по конференциям и выбивать заодно эти, как их, фонды, да? А вы в это время… – вдруг замолкает и супится.

СН: – А я не собираюсь работать в школе, где, судя по всему, будет официально разрешено списывать.

О: – (делает вид, как будто ее ранили в сердце; сдавленно) Сергей Николаич, вот честно: неужели вы, когда в школе учились, никому не давали списывать?

СН: – (вдруг почти краснеет) Не в таких масштабах. И вообще я не помню, чтобы у нас настолько системно списывали и подсказывали.

О: – Ну, ясное дело, у вас там в Древнем Риме трава, конечно, была зеленее… Не то что по нынешним временам, кхе-кхе.

СН: – (после паузы, с расстановкой) Потому что у нас в Древнем Риме, Ольга Пална, за списывание подвешивали вверх ногами и прибивали гвоздями во всяких неудобных местах.

О: – А я думала, львам бросали на обед.

СН: – Правильно, тех, кто списывал – подвешивали, а тех, кто давал списывать, – львам. У нас в Древнем Риме вообще к зверям хорошо относились, не то что по нынешним временам.

О: – А если только подсказывали?

СН: – В этом случае было достаточно простой честной децимации. (проводит рукой по горлу) …каждого десятого, и все дела. А то выясняй с вами пол-урока, кто подсказал, кому подсказал…

О: – (вздыхает и упрямо качает головой) Дружба дружбой, Сергей Николаич, а служба службой. Децимируйте меня сколько хотите, все равно не перестану подсказывать. Но обещаю, что когда стану директором, честно взвешу все плюсы и минусы официального списывания.

И индульгенцию вам заодно выдам – как это говорят, задним числом, да?

СН: – Скорее тогда post mortem.

Оля опять стухает.

СН: – Ээ, Ольга Пална, это мы уже проходили, сегодня на повестке дня другие вечные вопросы.

О: – (бурчит) Проходили… (без особой надежды) А вот бабушка говорит, гранаты надо есть, кому-то, говорит, помогли.

СН: – Ну да, если чеку не забыть выдернуть, помогает моментально. Нет-нет, у меня аллергия на нелегальную медицину. Уж помру как-нибудь спокойно без всякой дряни, гранаты – это еще куда ни шло, по сравнению с… (морщится) нет, не могу такое вслух произносить. Или вот керосин советовали пить, тоже прекрасно.

О: – И наверняка, как его – мумие, да? Хе, мы на его почве с бабушкой недавно дня два не разговаривали. Ей соседка принесла, бабушка воодушевилась, давай, говорит, Оль, вместе лечиться, совершенно волшебное средство. Я говорю: Бабушка, сама этим… мда и травись, а меня не трогай. Cлово за слово, потом она первая пришла мириться: было бы, из-за чего, говорит, а тут из-за птичьего говна поругались, как дураки. Пардон, это была цитата.

СН: – А вам от чего лечиться?

О: – Мне? А я не знаю. Для профилактики? Ах, нет, дерматит же, – довольна, что пришло в голову.

СН: – Кстати, а почему у вас постоянное освобождение от физкультуры?

О: – А, это еще с первого класса, оно вообще липовое, – и тут же в ужасе прикрывает рот рукой. – Я вам ничего не говорила! На допросе от всего отопрусь, учтите.

СН: – А вот у вас одышка иногда бывает, тут есть какая-то связь?

О: – Э, вы только меня не записывайте к себе в компанию, не дождетесь. Нет у меня никакой одышки, откуда вы вообще ее взяли. Просто у нас в семье все сердечники, по бабушкиной линии, вот и освободили тогда на всякий случай, врач порекомендовал. Для профилактики.

СН: – Дайте руку. – Проверяет ее пульс: – Сначала было еще ничего, а потом совсем зачастило.

О: – Конечно, зачастит тут. Вот дайте, я ваш проверю, – перенимает его руку и, с трудом, но сосредотачивается. Кривит губы, потом протягивает ногу к его ноге под столом и начинает легко ее поглаживать. Пульс стойко выдерживает испытание, Сергей Николаевич многозначительно кивает, а Оля, отпустив его конечности, обиженно пыхтит:

О: – У меня железное здоровье, а, а, а если дыхание, бывает, и перехватывает и пульс частит, то это скорее от, да, вот, всё того же нервного напряжения, – правильно выдыхает.

СН: – Что, неужели тоже снять не получается? – забирает тарелки и ставит их под воду.

О: – (медленно) Я, конечно, тут не эксперт, но, мне кажется, нервное напряжение такого рода в одиночестве вообще особо не снимешь, – наблюдает за тем, как он быстро домывает посуду и поворачивается к ней, вытирая руки полотенцем. Которое затем аккуратно расправляет и, не глядя, вешает на место. Пару секунд смотрят друг на друга, потом он не выдерживает и тоже начинает улыбаться.

СН: – Десерт? – приглашающе раскрывая дверь в коридор.

О: – (вставая, бурчит) Ну, наконец-то.

– Да, так вот. На этот раз запомнила пианино прямо по курсу – хоть какой-то прогресс по сравнению с пятницей, – но больше ни на что не успела обратить внимания. Мы бы и до комнаты не дошли, если бы оба не вспомнили о том, что забыли вчера, так что пришлось заодно проходить забавный крэш-курс по использованию презервативов, но делу он не помешал, а после – видимо, все еще сказывался хронический недосып – немедленно заснула, прямо как стереотипный мужик. Проснулась через пару часов, сначала вообще не поняла, где нахожусь, и тогда наконец-то стала потихоньку оглядываться, не двигаясь и осторожно приоткрыв один глаз. Вон там дверь, справа от нее стена сплошных книжных полок – но никакого хаоса и нагромождений, все, разумеется, по ранжиру. Дальше придется поворачивать голову, так что поехали обратно: стеллаж, дверь, уже зафиксированное пианино у противополжной стены, кресло, в нем Сергей Николаевич – проверяет таки тетради, разложенные на низком столике, – далее диван, на диване я, а что над диваном? Там нет полок, зато – вспомнила – есть большая картина, и если чуть-чуть сдвинуть голову, то можно наконец разглядеть ее как следует, правда, под углом.

Это, кажется, акварель, вид на город из окна занимает всю картину, рама окна почти совпадает с рамой картины. Город нечеткий, но узнаваемый – высотки, вставная челюсть проспекта… Из окна на город смотрит человек – молодой человек – почти мальчик – сидит спиной, о ужас, свесив ноги прямо в окно, как будто сиганет сейчас с огромной высоты – или полетит. Поза располагает к полету – спина, только кажется, что расслаблена, руки чуть согнуты в локтях – вот-вот и… И чем больше смотришь на его слегка расплывчатые контуры, тем больше их узнаешь – загривок, линию плеч, даже запястья…

Оля осторожно прищуривается в сторону Сергея Николаевича, пытаясь сравнить запястья, и сразу замечает, что он оторвался от тетрадей и смотрит на нее.

СН: – На самом деле это был первый этаж. Точнее, полуподвал. Из окна удобно было выходить, – тут же возвращается обратно к тетрадям и одновременно сводит пальцы, показывая, что осталось еще совсем немного.

О: – Ну вот, – поуютнее закутывается в одеяло, но через секунду ощущает потребность сходить, например, в душ. Одежда обнаруживается аккуратно сложенной на стуле справа за диваном, у окна – шторы в пол. Но одеваться не хочется, лучше бы просто набросить что-нибудь – плед? Будет неудобно. А с другой стороны, тут и так тепло. Встает и нагишом направляется в ванную и дальше по этапу. Вчера на двери ванной имелся халат – но сегодня, видимо, пал жертвой съема нервного напряжения. Приходится обходиться полотенцами – одно на подмокшую голову, а другое – саронгом. Заходит обратно в комнату, поддерживая сползающий тюрбан, и тут, конечно, разъезжается саронг. Пытается поймать и его, но замечает на себе взгляд Сергея Николаевича, уже покончившего с тетрадями, раздумывает суетиться и с достоинством выпрямляется. Скидывает тюрбан и гордо оглядывает присутствующую и воображаемую публику, уперев руки в боки, – вот вам, мол, strike a pose. Публика жмурится, то ли от смущения, то ли от удовольствия.

О: – (откинув голову, важно) Я надеюсь, Сергей Николаевич, что вы заслужили право на такое сокровище, – не выдержав, прыскает и проходит к креслу – он как раз успел подвинуться, так что ей тоже хватает места – впритык, но в обнимку в самый раз. Садясь, накрывается подхваченным с дивана пледом. Сергей Николаевич, все еще смеясь, целует ее куда попало, но вдруг отвлекается и застывает. Медленно кивает, как будто что-то вспомнив.

СН: – Да.

О: – Конечно, заслужил.

СН: – Нет… (пауза) Просто, знаешь, когда… – вдруг, впервые на ее памяти, начинает запинаться, – перед… нет, после. Да, после уже, ну… – раздраженно помахивает рукой в районе живота, – после операции. Перед этим я был вполне философски настроен: чему быть, тому не миновать, отец вон тоже довольно рано умер от того же самого, можно сказать, судьба, ничего не поделаешь. К тому же понятие «безвременной смерти» мне все равно казалось смешным, люди всегда умирали когда попало. А после… То есть, я уже заранее настроился умереть, да, причем желательно под

наркозом – быстро и со всеми удобствами. Но не получилось (не без недовольства), а после… Понятно: нехорошо отходил от операции, унизительное лежачее положение – чувствовал себя как никогда паршиво. В связи с чем на меня накатило. Не знаю, праведное негодование? В общем, сильно обиделся. Да, все на свете случайно, но тем не менее – это было настолько несправедливо, что казалось издевательством. У меня было достаточно времени, чтобы оглянуться на свою жизнь и объективно признать, что я не сделал ничего, за что должен терпеть теперь подобное. Не участвовал во всеобщем вранье, не состоял ни в каких дурацких организациях, вел безупречный образ жизни, всегда работал и видел пользу от своей работы, насколько мог, ладил с людьми, был в прекрасной физической форме и обладал-таки железным здоровьем. Никаких вредных привычек. Ладно, по молодости курил, но рано бросил. С учетом такой характеристики быстрый вариант без мучений мне должен был быть гарантирован. И это еще, не принимая во внимание… – неважно, суть ясна. Валялся и – крайне нетипично для себя – исходил тихой ненавистью, хотя одновременно осознавал, что она а) непродуктивна б) мешает выздоровлению. Поэтому в итоге согласился на компромисс: я спокойно все терплю, но за это мироздание теперь у меня в долгу. То есть для баланса мне полагается не просто два или сколько там лишних года все той же жизни, которых я не просил, а что-то по-настоящему хорошее. Чего у меня еще вообще никогда не было. Или почти никогда… И знаешь, помогло. С тех пор все, что ни случалось хорошего, воспринимал извинительным подарком. Но такого… – смотрит на нее, изобразив изумление, – вот такого я совсем не ожидал. И когда ты сказала про «заслужил»… Хм, – только кивает, поджав губы.

О: – (с расстановкой) Сергей Николаевич. Небесная канцелярия в моем лице выносит вам свои извинения за причиненные неудобства. В качестве компенсации вам полагается личный ангел – одна штука.

СН: – Это скорее гурия, а не ангел.

О: – (с укором) Во-первых, у гурий масть другая. Во-вторых, Сергей Николаевич, если вас в данном ангеле что-то не устраивает, подайте нам жалобу, мы ее рассмотрим в порядке общей очереди. В-третьих, мы, конечно, могли бы послать вам более ангельского во всех отношениях ангела…

СН: – (быстро) Нет-нет, меня абсолютно всё устраивает.

О: – То есть вы принимаете наши извинения?

СН: – Да. И я очень вам признателен.

О: – Не будете больше переживать по всяким несущественным для нас поводам?

СН: – (пауза) Не могу обещать. Но думаю, теперь мне будет легче примириться с положением.

О: – Тогда распишитесь.

СН: – (смеется) Кровью?

О: – Вы за кого нас принимаете, это же совсем другой департамент. (возмущенно фыркает и ворчит) Конечно, лучше бы с ними связались – у них там и жизнь долгую дают, и сокровища с путешествиями, и тетенек красивых сколько хочешь, а здесь всего один дурацкий ангел…

СН: – Где расписываться-то?

О: – Да, где хотите, – приспускает плед, – здесь полно места, вон, хоть на крыле, – поворачивается к нему спиной, подставляя лопатку.

СН: – (послушно целуя лопатку) Подойдет?

О: – Мало.

СН: – Тогда я вас поймаю на слове насчет «где хочу», ладно?

О: – (с опаской) Ну, раз сказала…

***

– Ну и хватит с вас.

Первый слой краски готов, сидят-попивают что-то слабо-алкогольное, зачерпывая из большого графина – видимо, маргариту.

– Мам, я что всё сказать хотела! Картина-то?

– А что с картиной?

– Это ведь моя картина? Ну то есть… которая висла… висела всегда в моей комнате?

– Ну да. И висит.

– А ты ж говорила когда-то, что ее этот, как его, Саймон, забыла фамилию, нарисовал.

– Быть не может.

– Говорила.

– Ну, значит, нарисовал.

– Мама! Он тут, а картина-то там!

– Почему, картина тоже тут.

Маня:

– И то правда.

– А, да. …Мама! Маня! Фу на вас, – видит, что мама безнадежна, и вздыхает, – …все детство истории себя придумывала об этого пацана… Для себя. Себе. (Мама: «Знает ведь все, а говорит черт-те как») Как он прыгнул… А сначала летать научился…

Маня:

– Ну, так оно примерно и было. (в ответ на мамин взгляд) Ни-ни, я вообще ничего не знаю, (дочке) а насчет художника она меня тоже сейчас запутала, так что хорошо сидим, кука. Будь здорова, – чокается с ними маргаритой и выпивает свою залпом. – За дурные привычки и порочный образ жизни! С ними-то оно надежнее… А вообще, мать, что-то подзастряла ты на одном месте, понятно, что оно все из тебя теперь полезло, но так мы до самого интересного вообще никогда не дойдем.

– Не до самого интересного, а до твоего шкурного интереса. И ничего там интересного не было на самом деле.

– Ну вот здрасьте.

– Ладно-ладно. Но я предупреждала – как идет, так и идет, в кои-то веки без сокращений на вашу беду.

– А вот насчет сокращений – что это были за штуки-то в воскресенье?

– Какие штуки? А. Да. Просто похулиганили мы тогда еще как следует, вот уж что вообще никому и никогда рассказать не смогу. А потом он мне говорит: – Смотри, я сейчас нахожусь в состоянии «Проси, чего хочешь» – вплоть до отрезанной головы какого-нибудь религиозного товарища. Так что лови момент. Я подумала и говорю: – А научи меня еще машину водить. Но только опять в обмен на что-нибудь, так как не хочу злоупотреблять положением. Пришлось соглашаться – но свое желание решил придержать на потом. Машиной занялись в воскресенье, а в субботу вроде еще что-то было… – прикрывает глаза и потягивает маргариту.

***

– Танцы? Это да, но танцы – вы ж понимаете, чего тут рассказывать. Опережая события: основам он меня обучил, однако каждый раз через трения. «Две шаги налево, две шаги направо» – невелика наука, но я то и дело отвлекалась – или наоборот слишком втягивалась. Что вальс, что румба – сразу наводили на горизонтальные мысли, ноги подгибались. На каком-то этапе махнул на меня рукой и говорит: – В футбол играть умеете? Нет? Ну, просто ногой отбейте от колена, невысоко. Правой два раза, левой один… И всё, рок-н-ролл меня сожрал без остатка и без всяких задних мыслей. Он, конечно, носом крутил, немного свысока относясь к жанру «на попрыгать», но делать было нечего.

Да, сидим на диване, отдыхаем-подкрепляемся после первого танцевального экзерсиса. Я – бутербродом, а он – овсянкой. Потом вспомнила, что хотела позвонить бабушке. Телефон был там же, у изголовья. Навороченный, со съемной трубкой и кучей кнопок. Звоню, а у бабушки такой тарарам – вы, – говорю, – только послушайте. Нажал на кнопочку – и сразу все стало слышно, впервые узнала, что бывают такие телефоны. По-моему, они там тоже танцевали, кто-то даже на гитаре играл. Вот, – говорю, – оставила тебя впервые одну на ночь, а ты… Смотри только, дом не спали. И давайте закругляйтесь уже, хотя бы через полчаса. Бабушка бодро откликнулась, что ей из-за шума ничего не слышно, и дала отбой. А я сижу-переживаю – человек после инфаркта, одной ногой понятно где, а такое вытворяет. С другой стороны, – это уже Сергей Николаевич, – когда же еще вытворять, как не сейчас? Ну, бабушка, – говорю, – всю жизнь только этим и занималась, ей нагонять нечего. – Тогда зачем под занавес менять старые привычки? – И то правда.

Тут

телефон неожиданно зазвонил сам. У Сергея Николаевича сразу привычный покер-фейс, снял трубку:

СН: – Сухарев.

Кнопочка громкой связи так и осталась запавшей с того раза, услышал, кто говорит, но отжимать не стал.

ГС: – Сереж, ты очень занят?

СН: – (недовольно) Очень, Галя. Пока.

ГС: – Не вешай трубку! – даже без громкой связи было бы слышно. – Только мне попробуй трубку положить! Ты еще здесь?

СН: – (мрачно) У тебя пять минут.

ГС: – Чем это ты так занят?

СН: – Шнурки глажу. Если это все, что ты хотела узнать…

ГС: – Не клади трубку!! А то знаю я тебя! Ты слушаешь?

СН: – (громко вздыхает)

ГС: – Сереж, потом сам будешь ругаться, что я тебе заранее не сказала!

Оля все-таки хочет тактично удалиться на кухню, но Сергей Николаевич только закатывает глаза и качает головой: мол, не имеет значения.

ГС: – У меня в пятницу первый урок у шестиклашек, да? А мне в аэропорт надо – мамулю встречать, рейс поменяли на утренний!

СН: – (выпрямляется) Здрасьте. А Гена?

ГС: – Так нога-то в гипсе еще!

СН: – Ну и ищи сама замену, – одновременно берет с полки ежедневник и начинает листать.

ГС: – Уже! Никто не может! Сереж, можно я им дам поспать, а?

СН: – Кому?

ГС: – (жалобно) Деткам…

Сергей Николаевич возмущенно сопит, изучая ежедневник.

ГС: – И так вон не высыпаются…

Оля тупится.

СН: – (не слушая) Как это никто не может, а математика? Мышкина?

ГС: – Она тем более не может.

СН: – С какой стати, у нее же нет урока? Вон, всю четверть себе без первых взяла.

ГС: – Вот именно. Она не может, потому что по утрам плохо себя чувствует.

СН: – Ерунда какая. Тоже мне, нашлась королевна. Рано вставать никто не любит, один раз не растает.

ГС: – Сереж… Он по серьезной причине плохо себя чувствует. Понимаешь? Ты только не ругайся…

СН: – Не понимаю. Какая-такая серьезная… – осекается, одновременно заметив, что Оля уткнулась лицом в подушку и прикрыла голову руками, как перед взрывом. – Галя. Это не то, что я сейчас подумал?

ГС: – Наверное, то… Только ты не говори пока никому, ладно?

Оле приходится оторваться от подушки и напомнить Сергею Николаевичу, как правильно дышать.

СН: – А… а… И ты молчала?!

ГС: – Да, я только что от нее узнала, когда насчет пятницы ей позвонила…

СН: – А почему она мне сама не сказала?! Мне же замену искать! В который раз. Я первым должен узнавать о таких вещах! И вот что тут смешного, скажите, пожалуйста? – и Галине Сергеевне, и Оле.

ГС: – Угу, не отходя от кассы, все тебе докладывать. «Что-то у меня, Сергей Николаич, это самое запаздывает, не поискать ли нам на всякий случай замену?»

СН: – (мрачно) Всё лучше, чем тянуть. И кстати, сколько она уже… протянула?

ГС: – Четвертый месяц пошел.

СН: – (прикидывает) Ну, хоть до конца учебного года доучит. (тоскливо) Галя, ну, вот и где мне брать математику? Последний раз проверял ту, из 34-ой школы. Литр, – говорю, – это сколько в метрической системе? А она мне: метр на метр на метр. Кубический. Катастрофа.

ГС: – Да, ладно, за лето уж точно кого-нибудь откопаем, я тоже поспрашиваю… Дециметр, да? – осторожно.

СН: – (уже собирается пнуть ее за неуверенность, но вдруг отвлекается) Стоп! Четвертый месяц? (почти доволен) Тогда пусть не валяет дурака и приходит в пятницу на первый урок. На четвертом месяце уже никого не тошнит.

ГС: – Вы посмотрите на него, крупный спец. Ты-то откуда знаешь?

СН: – (с расстановкой, сурово) Я, Галина Сергеевна, уже больше десяти лет обитаю в женском коллективе. Я вынужденно знаю всё про триместры, токсикоз, тонус, сохранение и санитарок-садисток, которых не допросишься. Спросите у меня адрес ближайшей молочной кухни – я вам скажу. По совместительству являюсь крупным специалистом по климаксу, мигреням, вегетососудистой дистонии, а также правильно понимаю значение фраз типа: «В Балатоне вчера вдруг выкинули лодочки». Дальше продолжать? – поскольку Галина Сергеевна может только мычать, а Оля зарылась обратно в подушки, не продолжает. – Так вот. Исходя из вышесказанного. Поговори с ней еще раз, а не поможет, скажи, что тогда я поговорю. И заодно спрошу ее, почему молчала все эти три месяца. Так и быть, два.

ГС: – Она потому и молчала, что тебя боялась! И стеснялась. Вообще всех. А я как позвонила, ее вдруг прорвало, но это на волне Олиной беременности, конечно.

Оля выныривает из-под подушек.

ГС: – Сереж, ты где?

СН: – …Какой еще Олиной?

ГС: – Ну, Ольги нашей, Таранич-то… Ну, вчера, в учительской?.. Ну, когда Еленочка Прекрасная за нее еще заступилась?

СН: – (откашливается) Галя. Про Елену Васильевну – это я помню. А вот момент с б… бе… – упомянутый тобой момент можно поподробнее? Общественность интересуется.

ГС: – Да нет, понятно, что Неля все сочинила. Но Ольга-то не возражала…

СН: – Но очевидно же, что дурака валяла, – опять давит мрачного косяка на Олю.

ГС: – Это нам с тобой очевидно. Ну и вроде как всем остальным после Еленочкиного выступления тоже, да, но сам знаешь… Один раз произнесли – и всё, слух пошел гулять. Кто-то недопонял, кто-то решил, что девочка, конечно, вкалывает и так далее, но это не мешает ей быть беременной, тем более большинство от нее такого всегда и ожидало…

Оля радостно пританцовывает с воображаемыми маракасами в руках.

СН: – (слабым голосом) Галя. Но ты ей-то, Мышкиной, хоть сказала, что это бред?

ГС: – (неуверенно) Да… Или нет? Как-то оно проскочило – ее сразу на свое понесло, надо было выговориться… Ну там, спина болит, давление скачет… Сам, в общем, понимаешь. Специалист, – опять начинает фыркать.

СН: – (собирается) Так, Галя, всё. План действий понятен. Первое: скажи ей, что отчитывать ее не буду, особенно, если подменит тебя в пятницу. Второе: услышишь где о пропадающей гениальной математичке – свисти. Третье: никаким слухам чтобы никто ходу не давал. Чуть что – пресекай.

ГС: – Да, я всем скажу превентивно…

СН: – (перебивает) Нет-нет, активных действий тоже не надо. Ольга Пална сама кашу заварила, сама пусть и разбирается, ей не впервой. Чем меньше мы будем это озвучивать, тем лучше, надеюсь, за неделю само сойдет на нет. Все, Галь, отбой.

ГС: – Шнурков-то много еще осталось?

СН: – Каких… Да. Очень много. А кто это у тебя там помирает все время на заднем плане, Гена что ли?

ГС: – Кто же еще, я так трубку держу, чтобы он слышал.

СН: – (громко) Лучше бы вы, Геннадий, гипс свой сняли уже наконец. … Какая еще «Столичная», с каких пор? И где я тебе возьму «Столичную»?

ГС: – (лукаво) Где ты все берешь.

СН: – Так, Галина Сергеевна, всего доброго, до понедельника, до свидания. Да, спасибо.

Аккуратно положив трубку на место, не смотрит, а именно взирает на Олю.

О: – А я что? Я ничего. А касательно математики – я вообще тут ни при чем. Честное слово. То есть, мы все, конечно, знали, что она того, но мы думали, вы все тоже знаете. А вы вот какие невнимательные, сами теперь виноваты. Даже с последней парты все с ней было ясно. Не то чтобы видно, но чисто по пыхтению можно было догадаться. У нас тут просто глаз наметан, помните, пару лет-то назад как пошли декреты косяком, вечно у нас то музыки не было, то ботаники…

Сергей Николаевич мрачно кивает, так как до сих пор не может забыть давнишней эпидемии, но вдруг

спохватывается:

СН: Вы мне, Ольга Пална, зубы не заговаривайте. И только попробуйте еще раз так кивнуть насчет… Фу на вас.

О: – (невинно) Честное слово, не буду кивать.

СН: – И подтверждать любыми другими способами тоже.

О: – (вздыхает) Такой сюжет пропадает… Люди бы обо мне заботились… Водички бы подносили, к доске не вызывали… А я всё: «Ах-ах, не обращайте внимания, это у меня просто схватки…» Ладно-ладно, я, правда, не буду, обещаю. Ну что вы так смотрите, я же ангел (в сторону: «слегка падший, но тем не менее»), а мы слов не нарушаем.

В воскресенье подскочила по привычке рано, сначала думала, полежу-подожду, пока он тоже проснется, а потом смотрю: нет, спит, как убитый. Встала, еще подождала, умылась-оделась, еще подождала, перекусила, еще подождала – 11-ый час, я в жизни еще столько не спала, разве что после Нового года, а он – без задних ног. Ладно, нашла что-то почитать. Сижу в кресле. Звонит телефон. Трубку, конечно, не беру. Невнятное ворчание, кое-как снял сам – телефон в головах, ему близко.

СН: – (никаким голосом, но) Сухарев.

Громкая кнопка уже выключена.

СН: – (сонно, с закрытыми глазами) Дава Георгиевич, что ты звонишь в такую рань?.. Правильно, четверть одиннадцатого, вот я и говорю: зачем ты мне звонишь в такую… Разумеется, это рано, в воскресенье – это рано. … Да? Нет … (на секунду просыпается) …Точно? Конечно, она мне не звонила, она знает, что в воскресенье мне нельзя так рано звонить. … Нет, это исключается сразу. Дава, давай в понедельник и поговорим. Да, подходит. Всё, спокойной ночи, – выключает трубку и так и остается с трубкой в обнимку. Оле, спросонья:

СН: – Ты позавтракала? Займись чем-нибудь продуктивным, через час поедем кататься, – и спит себе дальше.

Через минут пятнадцать опять звонок. Со сдавленным стоном включает трубку:

СН: – Да? Кира Казимировна. Конечно, разбудили. Вас попробуй не прости, угу. … Да, но я ему не поверил. … Кирочка Казимировна, конечно, все правильно. … Ни в коем случае. … Ну, здрасьте, еще вы будете мучиться. У вас есть – должны быть – четкие приоритеты, и школа тут никак не может быть на первом месте. … Да, разрулим, еще все лето впереди, не волнуйтесь. Михал Иосичу тоже привет, – выключает трубку, но уже не спит, а лежит с закрытыми глазами. Оля тактично не отрывается от книги. Видно, что его распирает – даже не поделиться, а просто громко повыть, но он сдерживается. Медленно встает, бурчит в Олину сторону: «Не смотри на меня, надо прийти в тонус», опускается на пол и начинает отжиматься. Потом присаживается и быстро встает на голову. Долго-долго так стоит, Оля, конечно, не смотрит, но подозревает, что он опять заснул. Наконец встает, встряхивается – и как переродился: сна ни в одном глазу, как обычно, внимательный и деловитый.

СН: – Всё, Ольга Пална, сейчас быстро пополняем резервы и вперед. – Пытается выдержать строгий вид, но все-таки улыбается – и тут же хмурится: – Завтра держитесь от меня как можно дальше, – тут как по сигналу на него обратно накатывает – он складывается на пол ногами по-турецки и трет переносицу, бормоча: «Кошмар… Увижу вас там – пойду вешаться. Нет, лучше топиться…»

О: – Еще из окна можно выпрыгнуть, – посматривает на картину.

СН: – Это ненадежно, – долго выдыхает.

О: – Надо нам поставить какую-то сверхзадачу. Допустим, скажем себе, что мы – не знаю – шпионы вражеских, но дружественных разведок. Допустим, вы будете из ЦРУ, а я из МИ-6. Чтобы получилась Мисс Икс, очень элегантно.

СН: – Вы чего там начитались, пока я спал?

О: – (берет книгу) «Зарубежный детектив – 71» – «Что может быть лучше плохой погоды?»

СН: – Хорошая. Я же вас просил – займитесь чем-нибудь продуктивным.

О: – А я считаю, это вполне продуктивная идея. Как видите меня там, каждый раз думайте: мы на задании, а это все легенда, которую ни в коем случае нельзя провалить. Ну что я вас буду учить.

СН: – Как разведчик разведчику скажу вам, Штюбинг… – смеется, но тут же встает и идет просить прощения.

А потом поехали кататься. Где-то там был асфальтированный пустырь – практически полигон. Пока ехали, должна была перечислять все дорожные знаки, и тут выяснилась моя вопиющая безграмотность в этой области: «Число 40 на белом фоне в красном ободке; желтый ромб в белой рамке; а вот какой-то массонский, видимо, символ…» Сразу назадавал мне домашних заданий – и правила учить, и устройство автомобиля – так что начала потихоньку жалеть, что напросилась. И уже не потихоньку, когда пересела за руль на пустыре, вот тут начались, конечно, настоящие китайские пытки. Полчаса пристегивайся-отстегивайся, смотри в зеркало то, в зеркало другое, за дверь опять взялась не той рукой, мертвый угол… Взмокла, еще даже никуда не поехав. Потом коробка передач, педаль такая, педаль сякая. Когда наконец-то тронулась по-настоящему, сразу, от перестраховки, вжала в пол все, что только можно – машина аж крякнула. Хорошо стоим.

СН: – (много чего проглотив) Понимаете, Ольга Пална, вот у меня нет детей. Поэтому машина мне их частично замещает. Это, конечно, уже довольно-таки взрослый ребенок, но тем не менее – предмет заботы, трепыханий и нежных чувств. Так что обращаться с ним надо тоже, как с детьми – твердо, но без грубости.

О: – А как ее зовут?

СН: – Ну знаете, всякому замещению есть пределы.

О: – (пожимает плечами) Вот мой папа свою всегда называл Мася. Ну и что. Он, правда, и маму зовет Масей. И меня в детстве. Но это скорее в честь машины.

СН: – Шестерка, небось? Давайте-давайте, помедленней.

О: – Трешка.

СН: – Угу. Уважаемая была машина. Не для простых смертных. А, ну да… И плавно теперь выжимаем. Это было не плавно. Еще раз давайте. Нет, это тоже совсем не плавно. Ольга Пална, лучше уже было… В конце концов, подумаешь, контингент, и там люди попадаются.

О: – Не просто контингент… Но он там по хозяйственной части. А не какой-нибудь, не знаю.

СН: – Вроде МИ-6? Да ладно вам переживать. Папой-то в детстве был нормальным?

О: – Да. Вполне. Отсутствующим, но в целом нормальным.

СН: – Ну и всё. И чем он там занимается – это уже его проблема, а не ваша. Задним ходом теперь. А вот у одного моего приятеля, – вспомнил, чтобы сменить тему, – тоже имя было одно на всех. Он по молодости был… увлекающимся человеком. Нет, это был не я, честное слово. Как бы то ни было, увлечений у него часто бывало сразу по нескольку, а память – омерзительная. Поэтому он старался так подбирать, чтобы девушек звали одинаково. Очень удобно, да, когда кто-то звонит, к примеру, – не промахнешься. А поскольку он был художником, то выбор имелся всегда, так что жил периодами – то Наташи, то Лены. Вот если бы здесь сейчас был гараж, то его бы здесь сейчас уже не было. Но со временем система стала давать сбои, так как нет-нет, и попадалась какая-нибудь Алевтина, мимо которой никак нельзя было пройти. Поэтому он упростил алгоритм и стал всех поголовно называть Мусями. Оправдывался то честно – плохой памятью, – то всякими там: «Вам Муся больше подходит, давайте, вы будете Муся». И все соглашались. Кроме одной, которая ему сразу четко сказала, что она была и будет Ниной, а еще раз услышит «Мусю»… Да, одним сцеплением. Вот лучше уже. Так что да, подумал

и решил, что пора остепеняться. С тех пор отыгрывается на остальных, даже пацана своего зовет Мусей. Всё, завязываем, устал. Не я устал, а машина. Машина устала.

О: – («Не знаю, как машина, а я труп».) Так он у вас все-таки мальчик, хоть и безымянный?

СН: – Раз «Москвич» – логично. Наверное.

О: – Вы как хотите, а я его буду звать Мусей. Так, зеркала, мертвый угол, дверь… черт, правой, правой за дверь, ведь помнила.

Дома успели что-то перехватить – и поехали опять же домой. Подъезжаем, я говорю: – А то может, зайдешь? Да, там, – говорит, – люди, наверное, что я светиться буду. Нет, когда перед выходом звонила, все уже ушли. Тогда, – говорит, – пойдем, почему нет.

А бабушка как раз на ногах. Как он потом вспоминал, увидев нас рядом, сразу представил, нет, не какой я буду в её возрасте, а какой она была в юности: бабушкина всегда просвечивала. И перекликаясь с моей, и, когда она начинала тянуть: «Ну, здрааавствуйте…»

Ещё никогда никого официально друг другу не представляла, поэтому замешкалась, вспоминая про этикет, а бабушка уже протягивает руку и, разумеется:

Б: – Аня. Я отчества не люблю.

СН: – (улыбается) Сергей, – руку все же только пожал, но достаточно галантно. – Аня, вы любите икру? Мы вам привезли немного.

О: – Это откуда у нас икра?

СН: – Не взятка, честное слово. Случайно вспомнил перед выходом, а то бы раньше тебе скормил. Сам-то не ем.

Б: – (придирчиво) Красная или черная?

СН: – Черная.

Б: – Ну вооот… – настолько убедительно капризно, что Сергей Николаевич даже слегка теряется.

О: – Отлично, бабушка, тогда я сама съем, а тебе все равно вредно, наверное.

Б: – И ничего мне не вредно! – это уже, проходя на кухню. – Давайте вашу икру, мойте руки, а я вам сейчас тоже что-нибудь соображу.

СН: – Спасибо, мне ничего не надо.

Б: – Ну, конечно. Питаетесь-то дробно, наверняка: помалу, но то и дело, что я не знаю. Правильно, Оль?

О: – (уже из ванной) Правильно. Что у нас осталось-то?

Б: – Гречка? Пойдет? Понятно, на фоне икры она немного блекнет…

О: – (проходя на кухню, Сергей Николаевич следом) А бульон у нас есть еще?

СН: – (безнадежно) Девочки, мне, правда, ничего не надо…

Но девочек уже не остановить.

Б: – Конечно, есть – прекрасный куриный бульон.

О: – Нежирный и пресный совершенно…

Б: – Ни соли…

О: – Ни перца…

Б: – И, можно сказать, ни курицы.

О: – Но с гречкой – самое то.

Б: – Сейчас разогрею.

О: – Нет, ты сиди уже, – встает к плите, бабушка усаживается за стол, вручает Сергею Николаевичу нож и хлеб, а сама разворачивает икру, открывает и довольно принюхивается. Вздыхает: «Еще бы водочки к ней…», но качает головой.

Б: – Так, а теперь рассказывайте, – смотрит на него, чуть склонив голову на бок.

СН: – (подумав) Мне нужен какой-нибудь наводящий вопрос.

О: – Бабушка, ну, что ты накидываешься на человека – он еще поесть не успел.

Б: – А как же. Раз пришел знакомиться – положено рассказывать о себе. Кстати, заметь, я сказала «знакомиться», а не, допустим, «свататься» – ради тебя постаралась.

О: – Уж так постаралась.

Б: – Как могла. Так что давайте, Сережа. Начните с начала, дойдите до середины, а там уж как пойдет.

Оля ставит перед ним тарелку с гречкой, усаживается рядом сама и надкусывает протянутый бабушкой бутерброд. Помирает с картинным, но искренним «уммм», потом выпрямляется и, копируя бабушку, склоняет голову на бок и устремляет на Сергея Николаевича внимательный взгляд: не отвертитесь теперь, мне тоже интересно. Тот задумчиво поглощает гречку по зернышку, уделяя каждому еще больше внимания, чем Оля с бабушкой икринкам. Чувствуя, что пауза затягивается, пожимает плечами.

СН: – С начала. Это что ли прямо с рождения?

Б: – (кивает) И кто родители. Были?

СН: – (тоже кивает). Были, – смотрит в сторону. – Мама… Мама начинала пианисткой. Аккомпаниаторшей. Потом была учительницей музыки. В войну ездила с концертами – где пианино удавалось раздобыть, там и выступали. Так с отцом познакомилась. Он был… – как будто на что-то решается, – врачом. А у нее с детства было слабое здоровье, так что очаровала его в том числе набором интереснейших болячек, которые он с энтузиазмом бросился лечить. Очаровав таким образом уже ее. После войны вернулись в Москву и там зажили очень неплохо, так как параллельно с больницей он принимал на дому – вообще практичный был человек. Я родился в 49-м, времена были нелегкие, но не у нас – няня, домработница, автО, помню игрушки в свой рост… И так, пока его не арестовали. Еврейское счастье: аккурат на новый 1953-ий год. Мама в ту же ночь меня схватила – и к родственникам. Десять лет без права переписки – что это значит, все уже знали. Потом я выяснил, что обвиняли его и в шпионаже, и что яды мешал для т-ща Сталина – задним числом под дело врачей, да, – а вот частную практику не припаяли. То есть удача в делах ему так и не изменила, что показательно.

Б: – …А маму не забрали?

СН: – Нет. Но родственники маму скоро попросили – у них, мол, и так тесно, да и в Москве ей лучше не оставаться. Поехали в Курск, к тетке. Тетка нам тоже не обрадовалась – сама жила в коммуналке, дети, понятно. Но пристроила ее на завод – рабочим давали комнаты в общежитии. Барачного такого типа. Аккомпаниаторши там не требовались, так что пошла мама в сборочный цех. Я? А что я? Меня в комнате оставляла. Одного, да. Ну и что – я тихим был ребенком – немножко еды, будильник – чтобы видел по стрелочкам, когда она придет. И книги. Книги были основным условием моего спокойного поведения. Читать я еще не умел, мне нравилось перелистывать – все равно что, можно и без картинок. У тетки удалось выпросить стопку – справочники какие-то, календарь садовода… – вот я сидел и листал их одну за другой. Март уже наступил, но на нас это мало отразилось – время было смутное, мама все равно всего боялась. Да, так и бы сидели тихо в этом бараке, но тут книги стали кончаться. То есть, мама заметила, что они мне явно поднадоели – на стенках начал рисовать. Побежала по соседям – дайте почитать, у кого что есть. Но что у них там было, кроме вчерашних газет. «Коммунистический манифест» вон удалось у кого-то выпросить. И тут кто-то ей сказал, что в соседнем общежитии живет какой-то военный, командировочный, и вот он, когда вселялся, тащил здоровенную связку книг. Мама к нему. Надо сказать, мама была патологически застенчива, но на мне ее застенчивость кончалась. Постучалась, так мол и так, – говорит, – одолжите мне для мальчика ваших книжек. А неважно, что по радиотехнике, ему все интересно. Военный ей: «Я бы рад, но мне они самому нужны. Я днем работаю, а вечером по ним занимаюсь». Мама ему: «А вы занимайтесь у нас. Приходите к нам каждый вечер, а книги днем пусть у нас остаются. У меня мальчик тихий, мешать не будет, а я вас ужином буду кормить». Он на нее посмотрел, покачал головой, взял книжек, подумал и прихватил еще молока с хлебом. «Ладно, – говорит, – пойдемте посмотрим». Пошли к нам. По дороге он прикидывал: раз пацан интересуется радиотехникой – значит, должно быть лет десять-двенадцать, да? Как вошел к нам – так и сел, хорошо, что стул стоял прямо у порога. Мало того что я совсем маленький был, так еще на вид – задохлик, один

нос торчит. Но ладно, сели заниматься. Мама недолго сопротивлялась молоку с хлебом, на следующий день притащил нам мяса, овощей и детских книжек. Но мне радиотехника все равно больше нравилась, я ему оттуда перерисовывал все схемы, а он мне объяснял, как мог, про транзисторы и радиоцепи, было очень интересно. Так и стал к нам ходить каждый вечер. А недели через две явился с цветами. И говорит с порога: «У меня командировка кончается. Уезжаю обратно в Москву. И вы, конечно, как хотите, но я вас с собой забираю». Мама подумала и согласилась. Так что вернулись в Москву, жили сначала в коммуналке, потом дали квартиру… С мамой они расписались, а меня он усыновил. Был Штайнмиц Сергей Маркович, стал Сухарев Сергей Николаевич. Тоже неплохо. Да, и сразу взялся за меня всерьез. Каждое утро – под ледяную воду, зимой – на снег. Потом бег, зарядка, жимы. Потом уходил на службу, маме вручал список: сколько приседаний, сколько наклонов, сколько прыжков – все должна была отмечать. Приходил – тащил гулять. Гулять – значит, он идет, а мне надо бегать туда-сюда. Идем в парк – влезать на каждое дерево. Ни одного чтобы не пропустил. Гладкий ствол – карабкайся как обезьяна, пока можешь. Свалился – еще раз. Потом плавание, футбол, волейбол, в общем, все доступные виды спорта, только теннисы-бадминтоны презирал, как интеллигентские. Зимой поставил на лыжи, потом на коньки – как же я ненавидел коньки. Да и все остальное тоже, но всегда терпел. Папа сказал надо – значит, надо. Овощи в меня впихивал. Рыбий жир – разумеется. Как мне казалось, тоннами. Потом бокс, гантели – уже перед школой. В школу пошел – все равно был поначалу самым маленьким в классе – кто-то стал дразнить, я дал разок поддых – всё, до конца школы вопросов ко мне больше не было. Перескочил через класс – вундеркиндом был почище вас, Ольга Пална, – поступил на исторический – из идеалистических соображений, но бесконечный марксизм-ленинизм быстро меня охладил. Тут папа стал желудком маяться – долго терпел, не жаловался, конечно, и сгорел потом буквально за пару месяцев. Да. Тогда же еще ничего заранее не говорили, только: «Болезнь Петрова, не волнуйтесь, пройдет…» Я потом, когда сам пошел за диагнозом и услышал примерно то же, сразу ей сказал, что не уйду, пока не скажет всё, как есть. Каждый день буду приходить и сидеть под дверью. Да. А мама умерла через пару лет. Осложнение от пневмонии. На самом деле после его смерти только доживала. При жизни его любила, но так, немного снисходительно, – он попроще был человек, без изысков, спокойный такой медведь. Не блестящий, как мой родной отец. К тому же, все время была уверена, что умрет раньше него, а он – вроде навсегда. И тут опять… И тосковала, и переживала, что про себя над ним, бывало, подсмеивалась, что не ценила, а он с нее пыль сдувал… Мне в конце сказала: «Ты сам справишься, а я устала. Больше не хочу». Да. В общем, справился. Из армии тогда вернулся, перешел на мехмат – и сразу обрел смысл жизни, так что стало легче. Всё, девочки, до середины я дошел, и хватит.

О: – …А в армии кем был?

СН: – …С парашютом прыгал.

О: – А. Это многое объясняет. («Отсутствие пульса, например».) Сам захотел?

СН: – Да, можно было выбирать. Мне было все равно, но вспомнил, что папа всегда учил делать то, чего больше всего боишься. Ничего, вошел во вкус, – улыбается приятным воспоминаниям.

Бабушка в это время хмурится каким-то своим, поглядывает на Олю и качает головой.

Б: – У нас была в чем-то похожая история, на самом деле… – медленно кивает, все еще глядя на Олю.

О: – Какая история?

Б: – Да вот, двойное происхождение мне напомнило… – медлит.

О: – Бабушка, ты хочешь сказать, что я не Таранич? Здрасьте. А скулы? А нос? Да я ж вся в них!

Б: – В них-то в них. А волосы?

О: – А что волосы? Волосы – в тебя, наверное.

Б: – У меня не вьются.

О: – Зато у мамы вьются.

Б: – Вот именно. У меня – нет, у деда – тоже нет. А у Фимы вились, – вздыхает, – вот она их себе постоянно и заглаживала. И тебе коски туго заплетала – так что из еврейского ребенка получался китайский.

О: – У Фимы?

Б: – (смущенно кивает) У Фимы.

О: – У какого Фимы?

Б: – Я не знаю. Они за мной одновременно ухаживали – дед и Фима. А я все никак не могла выбрать, потому что дед был серьезный, с ним просто так ничего не попробуешь, это сразу замуж надо будет. А с Фимой, наоборот, пробовать было можно, но какой-то он был чересчур несолидный. Ветер в голове. У меня таких уже парочка была в прошлом, поднадоело. Вот и сомневалась. Дед был по всем статьям перспективный жених, но как же вот так себя связывать, ничего заранее не проверив, да? А он даже целоваться стеснялся, кошмар. Дотронется – и тут же: «Извините, Анечка». Очень утомляло. Так что Фима мне был необходим в качестве разрядки, но вот насчет большего – то да, то нет. И вот звоню ему как-то, свидание отменить, а мне из трубки: «Фиму арестовали. И больше сюда не звоните». И тут я понимаю, что ни фамилии его не знаю, ни адреса, ни правда это или нет – и вот что теперь? Ничего. Был Фима – звонок – и нет его. И на свидание не пришел. Потом долетело как-то от случайных людей, что да, арестовали, но дальше расспрашивать испугалась, вообще тогда об этом не говорили, все боялись. В общем, посидела, попереживала и решила, что пусть это мне будет уроком. Что пора за ум браться, а не скакать стрекозой. Встретились с дедом, говорю ему: «Всё, или вы меня берете замуж немедленно, или мы с вами расстаемся навсегда». Он аж опешил: «Насколько, – говорит, – немедленно?» Так и поженились. И прямо немедленно образовалась твоя мама, как-то даже слишком быстро, но кто считал? Я – так до сих пор понятия не имею, но кудри эти – очень Фимины. Ну и что – хоть какая-то от него память. Но Маринка, когда сама начала что-то подозревать, испереживалась страшно – с тех пор волосы утюгом заглаживала, пока перманент в моду не вошел, на него стало можно списывать. Я, Сереженька, не скрываю: была отвратительной матерью. Дома вообще не появлялась: хоть и решила перестать скакать, а все равно – иначе скучать начинала. Так что Маринку по большей части упустила: няня есть, думала, и все в порядке. А она, не будь дурочкой, все замечала. Дед в ней души не чаял, папина дочка, так она от этого еще больше на меня злилась, что не люблю их с папой и головы им дурю. А я любила, только мне все было мало. Маринке со своей стороны это, конечно, было непонятно, вот и копила все в себе – деду, знала, что бесполезно на меня жаловаться, он меня обожал несмотря ни на что, философом был в этом плане. По молодости она погуляла, но осторожно, чтоб не дай бог не быть похожей на мамочку, а потом сама нашла себе жениха: и понадежнее, и, главное, чтобы мне в пику. Мало того, что деревенский и гхэкает – ей казалось, что меня это ужаснет, можно подумать, – так еще и из органов. Отличник Высшей школы КаГэБе. И это в моем доме. Постаралась, ничего не скажу. Ну и что? Поглядела я на этого Пашу и как он на нее смотрит – видно же, что Маринка пальцем щелкнет, и он тут же родину продаст первому встречному вместе со всеми ихними гэбешными секретами. Что, нет, Оль? Вот. С Маринкой у меня так и не сложилось, тут уже ничего не поделаешь,

но правильно выбирать мужчин – это у нас явно наследственное, ничего не скажу, – довольно кивает, поглядывая то на Олю, то на Сергея Николаевича.

О: – (задумчиво) Значит, Фима. То есть, у людей всякие там генеалогии, с именами, фамилиями, отчествами, а меня спросят, придется теперь говорить: «Происхожу от Фимы». Нормально.

Б: – Вы посмотрите на нее. У нее одних Тараничей – целая деревня, а ей все мало!

СН: – А у Ольги с мамой почему не сложилось? Не из-за кудрей же?

Бабушка и Оля переглядываются. Оля пожимает плечами.

Б: – Не только. Не знаю. Марина стремилась, чтобы все у нее было правильно. Как положено. Основательный муж – есть. Квартира-машина – есть. Ребенок – долго не получалось, из-за этого переживала, а когда получилось – конечно, нужен был мальчик. Как положено – чтобы сын и наследник (фыркает). На УЗИ перепутали, обрадовали раньше времени, после родов смотреть на нее не могла. А тут еще головешка эта кудрявая. Тем не менее выкормила – так как положено, и на том спасибо. И никаких нянек – это уже опять мне в пику: положено, чтобы мать заботилась о ребенке. В общем, посмотрела я на них как-то – отец и то больше с дитем возится, чем она, – и думаю: мать из меня была никакая, пора платить по счетам. «Марина, – говорю, – у тебя, конечно, карьера пропадает, жизни нет, сама жаловалась, а я вроде как бабушка, но так мне страшно не хочется с ребенком сидеть, у меня своя жизнь…» Пришлось выслушать лекцию о том, что бабки не имеют права на свою жизнь, – и получить таким образом ребеночка. Так что стали с дедом баловать дите по полной программе – а главное, разбалтывать, потому что год – молчит, два – молчит, три – молчит. Марина опять носом крутит: ребенок недоразвитый. Но мы не сдавались. Все понимает, все делает, правильно реагирует – только молчит. Ставили ей пластинки, читали книжки, а когда уставали от детских, – что угодно, даже газеты. И вот сидим как-то за завтраком, дед ей: «Оленька, скажи: со-ба-чка. Скажи: ко-те-нок. Мяу-мяу. Скажи: ко-ро-вка…» – Тут ему надоело, глянул в газету и говорит: «Скажи: израильская военщина». И вдруг в ответ голос – как из бочки: «израильская военфина». Мы с дедом как грохнули – ребенок аж под стол залез от испуга. Дед отдышался и говорит: «акула капитализма». Ребенок из под стола – таким же басом: «акула капитализма». Я: «по просьбам трудящихся». Ребенок загудел: «Про просьбам трудяфихся советское правильство объявлило о повыфении розничных цен на кофе и бензин, вот ведь суки». Дед мне: «Аня… Что это было?» Я: «Честное слово, больше не буду при ребенке». Дед: «Нет, это же, как его, абсолютная память?.. И, да, ты уж поосторожнее, а то представляешь, что Мариша нам скажет?» Поехали сдавать ребенка родителям, конечно, стали хвастать. Марина нам не поверила: И что это она у вас сказала? А мы с дедом заранее сговорились: «Мама», мол, сказала. Марина, скептически: Да? Ну, пусть сейчас скажет. Ребенок молчит. Дед: «Ну, Оленька, ну, скажи: мама!» И вот что она говорит?

СН: – «Акула капитализма».

Б: – Так точно. Я смотрю, вы хорошо ее знаете.

О: – (неоднократно все это слышала, поэтому только тихо бурчит) А вот стал бы меня какой-то Фима учить говорить?.. газеты мне читать?..

СН: – Ольга Пална, что вам не нравится? Был у вас один дедушка, стало двое, чем плохо?

О: – Трое.

СН: – Тем более. (бабушке) И что мама?

Б: – Ну что, устроила нам с дедом головомойку, конечно. Но мы рады были, что ребенок хотя бы не ляпнул ничего нецензурного. Потом к голосу пошли претензии, к логопеду ее водила, связки думала лечить, логопедша сказала, что «ш» ей поставит, а вообще нечего к ребенку приставать. И заодно выяснила, что она читать и писать умеет. Левой рукой – опять Марине не нравится. Так и продолжалось, то одно, то другое, пока наконец прынц не родился долгожданный, тогда наконец-то вообще перестала на нее внимание обращать.

О: – Никита – хороший мальчик.

Б: – Никита – бандит. Через год в школу пойдет – тогда вспомните мои слова.

О: – (довольно) Отомстит за сестру. Я же говорю – хороший мальчик.

СН: – Спасибо, что предупредили, – прикрывает глаза, Оля чувствует, что из-за упоминания школы на него опять накатило. Бабушка кивает в его сторону, что, мол, с ним? Дальше переговариваются нарочито громким шепотом.

О: – Совесть мучает.

Б: – А что такое?

О: – В смысле, кто он, а кто я.

Б: – Ну и что?

О: – Да я тоже не совсем понимаю.

Б: – Моя бабка сбежала из дому со своим домашним учителем. Думаешь, это его утешит? (Тут Сергей Николаевич прячет лицо в ладони.)

О: – Нет, он скажет, что в 19-ом веке мораль была другая. (как бы цитирует) Это мы так еще Древний Рим давайте вспомним с Древней Грецией.

Б: – При чем тут мораль, когда любовь?

О: – Это ты романтически рассуждаешь. Любовь выше всех законов и т. п. А он – прагматически, что законов тоже никто не отменял.

Б: – Нету такого закона.

О: – Он же не в смысле конституции. Это его внутренние барьеры.

Б: – Но он же их сам и переступил.

О: – Видимо, просто перепрыгнул. А они остались. И теперь он мучается.

Б: – Надо было сразу сносить.

О: – А ты попробуй снеси сразу целый забор.

Б: – Значит, придется по досочке.

О: – И потом, он, наверное, и не хочет сносить. Ты представь: внутренние барьеры взорваны к такой матери. Значит, можно спокойно пускаться во все тяжкие: (загибает пальцы) школьным хулиганам чуть что – в поддых; тех, кто списывает – вверх ногами подвешивать; все старшие классы – децимировать, то есть, фигакнуть каждого десятого ученика в порядке профилактики; а Ольгу Палну усадить в учительской на золотую оттоманку и кормить икрой с ложечки. И все мерзкие учителки чтобы ей в это время по очереди ножки целовали. И тут же военрук с опахалом и Калашниковым наперевес, чтобы никто Ольгу Палну почем зря не беспокоил и к доске не вызывал. Это все до большой перемены. А на большой перемене Ольге Палне и Сергею Николаичу полагается сиеста, поэтому они всех из учительской выгоняют и… Ну и так далее.

Б: – Я бы очень одобрила такую школьную реформу. (осторожно) С ним там все в порядке?

О: – Трудно сказать. (пытается подглядеть) Возможно, он смеется, но могу ошибаться.

Сергей Николаевич выпрямляется и кладет руки на стол. На лице обычный покер-фейс.

СН: – (невозмутимо) Вы хорошо меня знаете, Ольга Пална.

Оля переглядывается с бабушкой, а потом обе, улыбаясь, смотрят на него так, что он не выдерживает и сдается, зажмурив глаза.

Б: – (подводя итог) Так и будет носиться со своим забором.

О: – Ну и правильно. Всё лучше, чем децимация.

Б: – Да, пусть себе мучается, с другой стороны. Эмоциональные встряски – это только нам с тобой вредно, а ему в самый раз. Заместо парашюта. Главное, чтобы тебя в них не втягивал.

СН: – Честное слово, больше не буду.

О: – Ладно-ладно, в себе копить тоже не обязательно. (спохватившись) Бабушка, про укол-то мы забыли.

Не без труда отпустили друг друга.

О: – Ну всё, тогда до вторника.

СН – (качает головой) Дружба дружбой, а служба службой, Ольга Пална. До субботы, – и уже на пороге жестом проводит между ними барьер. Оля понимающе кивает, а потом из вредности расстреливает невидимый забор из невидимого Калашникова.

***

Сергей

Николаевич, конечно, был прав – в школе про выходные надо было как можно прочнее забыть, иначе эйфорическое состояние грозило выплеснуться наружу, принимая пугающие формы. В понедельник я честно пыталась ни о чем не думать, но все равно – хорошее настроение давало о себе знать…

– И когда же он тогда завязал с «хто ж я после этого»? – это Маня. Поздняя ночь, в траве кто-то свиристит.

– Нечего с таким завязывать, я бы на его месте сразу уволилась, – это строгая дочка.

– С утра в понедельник. Не завязал, но заключил с самим собой подобие компромисса. Приехал в школу и почувствовал, что не в состоянии даже вылезти из машины. Пришлось посидеть и еще раз пораскладывать все по полочкам. Примерно так:

1. Я выбрал между школой и О. П. в пользу последней.

2. Я сделал правильный выбор.

3. Не только ради О. П.

4. А так как и сам этого хотел. Да, ее угораздило у меня учиться, но за исключением этого факта (см. п. 5), она соответствует мне по всем параметрам, и, при ее желании, я готов провести с ней остаток жизни и т. п.

5. Тот факт, что она является моей ученицей, полностью подрывает мою проф. состоятельность. Я – бывший учитель.

(Тут я прерву его список и отмечу, что факт моих шестнадцати его не настолько удручал. Дело было даже не в тогдашнем нашем отношении к шестнадцати как к маркеру «взрослый». Раз формула работала, то – при очевидной внешней и внутренней зрелости – цифры значения не имели.)

6. Я могу бросить школу и пойти, например, на подобие полной ставки к тому же Кречету, тем более он легализуется в кооперативы и пр. Что обеспечило бы О. П. золотую оттоманку.

7. Но уйти из школы сейчас было бы по многим объективным причинам нерационально – К. Каз. в первую очередь. Субъективно: мне уже и так недолго осталось, надо дорабатывать и не дергаться.

8. Как не дергаться при наличии огненной надписи «Я не учитель» в голове?

9. Не то чтобы я не умел притворяться, но так глобально – нет.

10. А между тем у меня перед глазами пример человека, который течение двух лет спокойно пребывал в не-будем-говорить-каком образе, внутренне совершенно ему не соответствуя.

11. Заметим также, что О. П. культивировала свою личину с нуля, мне же придется прилагать куда меньше усилий.

12. О. П. смогла – чем я хуже?

Так и пошёл себе в школу. Агент Штайнмиц, к вашим услугам. Причем первым, кого он там встретил, был военрук, которому он чуть было не сказал: «Почему не на посту и без опахала, Иван Кузьмич?» Но удержался. А я, что интересно, в учительской потом таки навсегда поселилась – не на оттоманке, однако тоже в весьма пристойном и уважаемом виде. Но это уже другая история.

Всё, дальше тогда в следующем номере, а то закусают нас тут сейчас.

Глава 2: Ленд-лиз

«…очень хочется посмотреть на развитие такого сюжета.»

Из в очередной раз выбеленного гаража – досталось не только двери – доносятся душераздирающие гитарные эксперименты. Мама чинит велосипед неподалеку, то и дело страдальчески морща нос. Дочка сосредоточенно окунает велосипедную камеру в тазик с водой по частям и ищет пузырики. При этом аритмично покачивает головой и подъерзывает в такт гитаре. Мама только вздыхает:

– Никогда не разбиралась в правильной музыке, так и помру, не оценив.

– А ты, кстати, уже дописала тот свой список, что на твоем фью… похороне играть?

– Да нет, постоянно что-то меняю. И «на похоронах».

– Тебе что, несколько похорон надо чтобы было? Для разных что ли людей? А хоронить по частям, это можно, да?

У мамы упал в траву важный шурупчик, поэтому ей не до прояснения ситуации.

– Так точно. Сначала какой-нибудь Fire and Rain, Diamante и God Only Knows, чтобы все прорыдались как следует, а потом для своих джем-сессия такого типа (кивает в сторону гаража), чумовая. По принципу: Мамуля терпеть не могла нашу какофонию, вот пущай ее светлый дух не зависает поблизости, а в ужасе удирает куда подальше.

– Ты как вообще, тикаешь-то?

– Да отлично на самом деле, не дрейфь, кука. Еще успею тебе надоесть. Со своими россказнями я уже на верном пути.

– Да! Давай дальше-то! Маня обойдется, сама виновата.

– Да чего-то опять подзабыла я точную хронологию. Провал очередной.

– Из-за чего нехорошего?

– Да не должно было уже… А. Конечно. Еще бы. Потому что провалилась по полной программе.

***

12 – 25 марта 1990 года

Все правильно, в понедельник первой была физика. И вернулась осипшая Светка. У меня градус тщательно скрываемой эйфории зашкалил настолько, что как только физичка задала первый вопрос по предмету, сразу – наверное, впервые в жизни – выстрелила рукой вверх. Не успела она автоматически кивнуть, подскочила и бодро: «Как вы нам так интересно объясняли на прошлом уроке, Нинель Андреевна…» До конца урока она потом на меня напряженно косилась, в ожидании еще какого чуда. Но я больше не вылезала, потому что Светка испугалась, что у меня от недосыпа произошел сдвиг по фазе, и вцепилась мне в руку во избежание дальнейших эксцессов, так что пришлось пообещать, что больше не буду.

А на перемене смотрю, Светка сидит за партой какая-то пришибленная и даже не требует разъяснений насчет моего беспримерного поведения. Слово за слово, книжку, – говорит, – прочитала, пока болела, теперь из головы не выходит, прямо беда. Ты ж, – говорю, – кроме анжелик ничего не читаешь. В космос твоя неукротимая маркиза что ли отправилась? Светка надулась. И совсем не ничего, а это вообще не такое совсем, а ещё круче, только она мне не будет рассказывать, про что, иначе я над ней смеяться начну. Ну, думаю, это значит, сейчас всю перемену будет грузить какой-то скукотищей. И потом, – говорит Светка, – я даже не знаю, как про это рассказывать постороннему человеку. Ну, скажем, был такой чувачок. Своих детей не было, только племянник. (Оля про себя: Ну не «Мельмот» же?) И вот у дяди его… – У дяди самого чувачка или дяди племянника? – Племянника, не путай меня. У него было такое кольцо. Его надеваешь и становишься невидимым. – Это сказка что ли? – Ну вот, ты уже начинаешь! Не сказка, там все сложнее. А, да, а всего этих колец было девять, там еще было такое красивое стихотворение по этому поводу… – «Не девять, а десять! Десять колец! Савицкая, в кои-то веки прочитала классную вещь, а рассказать нормально не можешь!»

Мы подскочили – это к нам неожиданно развернулся тихий троечник с парты перед нашей. И аж заикается от волнения, что ничего мы не понимаем.

С: – И все я понимаю, а ты вообще вали отсюда, Смирнов! Больно умный нашелся. Короче, племяннику надо было забрать у дяди кольцо, так как тот на его почве начал психически болеть. И вот один дядька – вроде как фокусник…

Смирнов: – Да ничего подобного! Не слушай ее, Таранич, лучше сама почитай!

О: – Ну вот еще, стану я это читать, детский сад какой-то.

Смирнов: – Ну и дура. Че ты вообще читала, кроме учебников?

О: – Нет, ну почему же…

Смирнов: – Да? И чего ты последнее читала, вот скажи?

О: – (честно) «Кролик, беги» Апдайка… – Светка прыскает.

Смирнов: – Во! Про кроликов! Про зайчиков! (передразнивая) Детский сад! Дай ей книжку, Савицкая, пока совсем не испортила своими пересказами, – у Светки все равно очередной приступ кашля, так что только машет

рукой и впихивает мне коричневый томик.

И все. Как провалилась. Понедельник коту под хвост. Кто-то что-то спрашивал на переменах, учителя на заднем плане о чем-то звучали; видимо, слякоть, видимо, троллейбус, видимо, перекусывала-готовила-делала по дому – но все это в сплошном тумане, на невменяемом автомате. Дочитала назавтра к шестому уроку, а оказалось – это еще не все! Сели они в лодку, а дальше что? Предупреждать надо, Светлана Санна! Светка: – А я что, я тоже который день хожу прибитая, даже в библиотеку сбегала – нет там такой книжки. И мне библиотекарша сказала, что вообще ее нет нигде, люди спрашивают постоянно – потому что не перевели еще. Оля: – Одна надежда на Иностранку. Все, не могу, смоюсь с урока, авось там найдется на английском. Светка: – Прямо-таки с истории смоешься? Эк тебя разобрало, что даже помидоры завяли.

Действительно, про помидоры я забыла начисто. То есть, конечно, помнила, но периферийно – что, кстати, и соответствовало плану. Да, – говорю, – Свет, помидоры могут и подождать. Одновременно соображая, что идеальным вариантом было бы забить этой штуковиной голову до пятницы – а значит, и историю можно с чистой совестью прогулять. Но не успела сорваться с места – как всё, звонок, дверь отворяется, в класс входит Сергей Николаевич с кислейшей миной. Но – как выяснилось через секунду – не из-за шпионского образа или внутренних метаний. Потому что, оставаясь у двери, он, с уже более нейтрально-обреченным выражением на лице, пропускает в нее разноцветное сборище разновозрастных граждан – кто смеется, кто с любопытством нас оглядывает – ни дать ни взять посетители зоопарка. Класс тоже начинает возбужденно перешептываться и глазеть: «Иностранцы…» «Е-мое, небось, сувениры уже все пораздавали…» «Ой (это Светка), они девчонкам из 10-ого оставили такой журнал – весь вонючий – духи прямо внутри…» Одна я ни сном ни духом, а всё из-за проклятого кольца.

Иностранцы в нашу школу заглядывали нечасто, но все же бывало, раз уж спец-английская, – а с началом новой политической оттепели визиты не только участились, но и приняли менее формальный характер. Раньше на урок английского просачивалась испуганная стайка, тихо-тихо сидели себе на задних партах и так же тихо исчезали к концу, а по нынешним вегетарианским временам иностранцам разрешили общаться с детьми. Так что пара уроков у нас уже как-то проходила в виде свободного трепа, или, вернее, его попыток, так как иностранцы оказывались кто ирландцами, кто шотландцами – тут даже мой приличный английский давал сбой.

Но на истории ни о каком свободного трепе, разумеется, речи быть не могло. Оказалось, что мы отвоевали Вторую мировую, а теперь должны выяснить, кто кому что должен и в чем виноват. Класс был немедленно поделен на группы – СССР, США, Япония, Германия и т. п., к каждой группе было направлено по одному-двум иностранцам, и всё, через 20 минут вынь да положь план Маршалла или еще какую генеральную линию. Нам досталась Америка и – ура! – живые американцы. Как выяснилось, они все на этот раз были американскими славистами – поэтому и выпросили внеплановый урок на русском.

Ну, мы сразу прикинули, что козырнем нормандским десантом и ленд-лизом, а вот бомбу нам все сильно припомнят. Как нам вывернуться с бомбой, я представляла себе слабо, но тут нам опять повезло. Два наших американца были типичными либеральными студентами, а вот третий оказался более патриотично настроенным профессором, так что накидал нам интересные цифры, которые можно было пустить в ход. Пока все дружно подчищали детали и выискивали, к чему бы придраться у остальных стран, я обратно не выдержала и спрашиваю по-английски у одного студента: – А вот вы не знаете такую книжку..? Студент как засмеется, кто ж, – говорит, – ее не знает. Наизусть, – говорит, – могу цитировать. А расскажите, – говорю, – что там дальше было, когда они в лодку сели, а то у нас перевели только первую часть, а нам не терпится. Он: – Ну, это читать надо, что я вам буду удовольствие портить. – Вот ведь, еще один Смирнов нашелся. Я: – Да когда ж мы ее еще прочтем, на английском же тут вообще не достанешь. Лучше вы мне хоть кое-как – кого еще пристрелят и все такое? Тут он прямо весь разволновался, нет, говорит, так нельзя, подождите, one moment – и быстро переметнулся в Германию, хорошо хоть, Сергей Николаевич в это время отвлекся на раньше времени сцепившихся Англию и Францию – «Все из-за вас, вишистов-предателей…» Наш студент в это время успел перетащить из Германии знакомую девушку, уже на ходу ей объясняя: «Ты уже по которому разу читаешь, а тут люди помирают, я тебе куплю новую, честно…» Девушка нам с горящими глазами: «Вы читали? И вам нравится? Вот, держите, только она вся истрепанная – и ничего мне не покупай, была бы возможность, сама выслала бы им новые…» – И таки вынимает из рюкзака и передает мне увесистый кирпич в мягкой обложке. У меня аж дух перехватило. Отнекивалась, понятное дело, недолго. Господи, – тихо стонет Светка, – пока я это расшифрую со словарем, я ж поседею… Ничего, – утешаю (а сама уже носом в книжку), – я вам со Смирновым вслух буду переводить.

Вот так совершенно незнакомый человек подарил нам один из самых лучших в жизни подарков, а нам было нечего дать ей взамен – даже если бы что-то с собой и нашлось, они там уже все читали раньше нас. «Отдай им мою первую книжку, на русском, пусть будет на память, – вдруг шмыгает Светка. – Давай, такую я еще достану. Или у Смирнова одолжу». Девушка, конечно, тоже начала отказываться, но было видно, что как славистку перевод ее немедленно зацепил. Так что состоялся обмен – ни дать, ни взять, встреча на Эльбе. Нашему студенту девушка тоже пообещала дать почитать – и быстро вернулась к себе на базу. А Светка, все еще переживая, начала себя утешать: Ничего, мол, зато теперь хоть узнаем, бросили они его туда в конце концов или нет!

СН: – (подходя поближе) Кто кого куда бросил, Светлана Алексанна?

С: – Э. Бомбу? На Японию?

СН: – «Его»?

О: – (уже убрав книжку в сумку, поясняет для всей группы) Имелся в виду «Малыш». «Его» значит «Малыша».

СН: – Так бросили вы его, Светлана Алексанна, или нет?

С: – (косясь на студента) Бросили?… Да! Бросили! Иначе просто не могли! А то бы все погибло! (пытается распутать книжку и историю). То есть, если б не бросили, было бы гораздо хуже! (пинок ногой и подсунутый листок с цифрами) Вот, подсчитано: война затянулась бы в лучшем случае до зимы, и с обеих сторон погибли бы сотни тысяч человек… (вдруг не выдерживает и подпихивает Олю локтем) Ох, бросили, Оль, ну надо же! Смогли. А всего-то вдвоем…

О: – (всем) Два самолета имеются в виду. Не обращайте внимания, это у нее нервное, после болезни.

После чего с чистой совестью удалилась из реальности до конца недели. Вернее, до первого урока пятницы – тоже, если ты еще не забыла, истории. Хотя заглатывала практически беспробудно, до пятницы закончить не успела. Надеялась почитать на уроке втихаря, но не тут-то было. Звонка на урок еще не было, мы со Светкой только подходили к кабинету, как вдруг навстречу Сергей Николаевич – и прямо ко мне, даже опешила от неожиданности – настолько

кардинально всю неделю друг друга игнорировали. А он вручает мне какой-то учебник и – давайте, мол, Ольга Пална, география, шестой класс, Австралия-Антарктида, надо подменить Галину Сергеевну. Еле удержалась от возмущенного: «А как же ваша Мышкина на четвертом месяце?» – но уже по его лицу было понятно, что против внепланового токсикоза даже у него приема не нашлось. Светка: «Ой, а давайте я с ними посижу!» Историк: «Что значит, посижу? Домашнее задание, опрос, оценки на листке, потом все проверю. Основные полезные ископаемые Австралии?» Светка: (замечая, как Оля крутит невидимое кольцо на безымянном пальце; степенно) «Золото. И железная руда (Оля даже удивилась) – а она везде есть. Но я теперь все равно не пойду, мне голос беречь прописали». Историк: «Я бы вас все равно не пустил, Светлана Алексанна, вы мне должны две самостоятельные работы» (с нажимом на «самостоятельные»). Светка скорчила похоронную мину, но делать было нечего, пришлось бросать ее на учительский произвол.

У нас иногда практиковали пробные уроки, но изредка и понарошку – обычно в своем классе, с учительницей на задней парте. Или, действительно, просто посидеть вместо срочно сбежавшего педагога («Очередь за яйцами подходит!» – и такое бывало). Но вот чтобы вести урок – это только Сергей Николаевич мог изобрести мне такую подлянку – видимо, чтобы готовилась к обещанному карьерному пути.

Шестой класс – это, скажу вам, ад. Пятый – тоже, седьмой – еще хуже, дальше уже кое-как можно разговаривать, но когда в первый раз входишь в шестой – так и хочется пропищать сквозь вопли то самое несчастное: «Бон джорно, бамбини, соно востро нуово маэстро…» Пока соображала, чем заменить соревнование в убийстве мухи, гвалт начал принимать нехороший оборот: «А вы из девятого? А правда, что в десятом уже никто в школу не ходит? А правда, что в девятом прямо на уроках можно курить? А правда, что у вас там уже все беременные, и одну девочку даже в больницу увезли? Не, дурак, это в восьмом, там они на уроке целовались и их из школы выгнали. Беее, фууу, целовались… буа… (это весь класс разнобойным хором) А у вас сигаретки не найдется?..»

Выдохнула, и, перекрывая гвалт, стала менять его траекторию: пусть лучше воюют друг с другом, чем все против меня одной. Выбирайте, – говорю, – что сегодня хотите проходить – Австралию или Антарктиду? Опять поднялась буря эмоций, но уже в безопасном направлении, стенка на стенку. Таак (уже практически оперным контральто) – давайте мне тогда по четыре причины на каждый континент – чем какой интереснее. В итоге на доске образовалась следующая картина в два столбика:

Австралия: 1. там всегда жарища; 2. там все сумчатые; 3. там были Дети Капитана Гранта; 4. а еще там живет Крокодил Данди, Возвращение в Эдем, где крокодил съел тетеньке лицо, и Все Реки Текут. (Хорошо, мне хоть Светка и бабушка частично пересказывали шедевры нового кино с телевизором.)

Антарктида: 1. там ледоколы. 2. там нет то ли пингвинов, то ли белых медведей (Тут возникла мелкая стычка на почве зоологии); 3. а Скотт все равно был круче Амундсена (и пеналом по голове); 4. если есть мясо белого медведя, можно умереть от витамина А. (Для шестиклассников это еще какой аргумент. Заодно все дружно решили завязать с морковью. Но пункт все же пришлось убрать.) 4. непонятно, кому Антарктида принадлежит.

Уроки истории не прошли для меня даром, так что тут же раскидала всех по рабочим группам типа: «Климат Австралии – есть ли там зима», «По каким полезным ископаемым проходил маршрут детей капитана Гранта», «Животный мир Антарктиды, не считая ездовых собак», «Зачем все хотят куски Антарктиды» и т. п. Без драк и скандалов не обошлось, но в разумных пределах, так что выбралась через сорок пять минут из кабинета хоть и взмокшая, но с гордым списком сплошных пятерок – надо же было злоупотребить положением. Список и учебник отнесла в учительскую для Галины Сергеевны, а сама на все оставшиеся уроки обратно выпала из действительности – до субботы хотелось дочитать.

Все равно не успела, но почувствовала, что пора сделать паузу, а то совсем уже безобразие какое-то получается. Работаю – почтовую сумку книжка оттягивает, в каждом подъезде зависаю. За едой в тарелку не смотрю. Давление бабушке меряю – одним глазом все равно в книжку. Тренировку пропустила, библиотеки тоже. Про полы вспомнила, но чуток помою – и обратно с книжкой на подоконник. Спать вообще перестала – самое время радикально сменить обстановку.

Приехала к Сергею Николаевичу, открыла дверь, а он тут как тут, встречает в коридоре, с мрачнейшим видом скрестив руки на груди.

О: – Много пятерок что ли поставила? Но я ж не в журнал. И потом пятерка – не двойка, зато подняла вам уровень успеваемости.

СН: – (горько) Уровень. Подняла. Еще как подняла. Только если бы успеваемости. Я даже не знаю, как его обозвать…

О: – (на всякий случай) Это не я. Честное слово. (снимает сапоги)

СН: – Конечно. Начал-то всё кто?

О: – (осторожно) А что именно, всё? Сами меня туда послали. Как смогла, так урок и провела. Зато белых медведей в Антрактиде теперь точно нету. И в Австралии.

СН: – (убирая ее верхнюю одежду в шкаф) Ольга Пална, причем тут медведи, когда вся школа из-за вас уже неделю на ушах стоит?

О: – На каких ушах? Сергей Николаевич, я, честное слово, не понимаю, о чем вы.

СН: – Ну, разумеется.

Оле немного надоела школьная тема. Ехала за сменой еще и этой обстановки, а тут опять.

О: – Знаете что, Сергей Николаевич. Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, хотите меня голословно и непонятно в чем обвинять – на здоровье, а я пока посижу-почитаю.

С этими словами вынимает из сумки таки прихваченную (только для троллейбуса!) книжку, проходит в комнату и усаживается с ней в кресло. Садится, впрочем, так, чтобы места хватило на двоих. Старательно пытается вновь пробудить в себе интерес к событиям вокруг телевизора в форме шара. Интерес не пробуждается, но взгляда от книжки не отрывает. Через некоторое время Сергей Николаевич аккуратно подсаживается к ней в кресло.

СН: – Оля, привет.

О: – (немедленно откладывая книжку) Привет.

СН: – (вдруг удивляется) Как будто полгода тебя не видел.

Тут мы перепрыгнем, с вашего позволения, на час вперед и перебазируемся на кухню – в сон меня опять повело, но от голода и вкусных запахов проснулась на этот раз быстрее.

О: – (уплетая за обе щеки) Так, ну и фто там было-то? Я правда не в курсе, поскольку зачиталась вон той книжкой, прямо беда. Даже ПДД не выучила.

СН: – Где было? А, ерунда какая.

Он все еще не хочет выходить из состояния, когда вас приятно-мультяшно оглушили мешком по голове и вокруг нее что-то порхает и мелодично чирикает.

О: – Здрасьте. То я во всем виновата, то обратно ерунда. А мне теперь любопытно. О чем речь-то вообще?

СН: – Ты мне лучше скажи, ну вот, хорошо, ты там чем-то зачиталась. А никто к тебе параллельно не пытался приставать с вопросами – по поводу твоего эээ интересного положения?

О: – В самом деле – у меня крайне интересное положение. А. Нет. То есть да. Смутно помню – кто-то о чем-то спрашивал. Светка вон. И девочки всякие. Еще в понедельник это было.

СН: – И что ты им ответила?

О: –

А я не помню.

СН: – Всё ты помнишь.

О: – Ну, Светке сказала, чтобы меньше слушала всякий бред. А остальным – что всё у меня в паарядке, и атвалитя уже (голосом из подворотни).

СН: – И что ты не в положении?

О: – Сергей Николаевич, я вам обещала никому не говорить, что я беременна, но я не обещала сообщать всем, что я не беременна, – и тут есть некоторая разница. Или вот учителя – вдруг она меня спрашивает, как, мол, дела, надо ли чем помочь, и откуда я знаю, что она имеет в виду – что я теперь сиротка Ася или что я на сносях? Или и то, и другое? И потом мне это совершенно неинтересно. Вот и говорила всем, кто спрашивал: пусть не лезут в мои личные дела, все у меня распрекрасно, не волнуйтесь-не дождетесь. Учителям, понятное дело, повежливее.

СН: – А как они с тобой обращались – на уроках?

О: – (задумывается) Никак. Читала себе, никто меня не дергал. Химия вообще: один раз вызвала и тут же извинилась – ты сиди, мол, Оля, сиди, я совсем не тебя хотела спросить. А я что, я бы ответила.

СН: – (кивает) Ну, все понятно…

О: – Сереж, я тоже хочу понятно, расскажи.

СН: – Да, что там рассказывать…

Но таки рассказал.

Школьные слухи, Ольга Пална, распространяются, как это ни парадоксально, быстрее скорости звука. То, что вы по секрету шепнули кому-то сегодня, было известно любому имеющему любопытные уши пятикласснику уже вчера. Я ставил на: 1. вечер пятницы, 2. сравнительно небольшое количество учителей, 3. отсутствие в учительской школьников – и все равно прогадал. К утру вторника старшеклассникам уже было точно известно следующее: 1. Таранич из 9 «Б» ждет ребенка. 2. Ведет себя при этом королевишной и как будто так и надо. 3. Учителя все ее резко из-за этого полюбили и носятся с ней теперь, как с писаной торбой.

Казалось бы: и пусть себе сплетничают. Однако уже во вторник, на уроке физики в 8-ом «А» одна из учениц внезапно попросилась у Нинель Андреевны домой, ссылаясь на плохое самочувствие. В ответ на расспросы Нинель Андреевна – я полагаю, не слишком вежливые – девочка разрыдалась и сообщила, что беременна, – поскольку, как несколько позже выяснилось уже в учительской, с кем-то там впервые в жизни подержалась за руку пару дней назад. Со вторника по четверг количество падающих в обморок и жалующихся на тошноту росло по экспоненте. В седьмых-восьмых классах беременели, как та первая девочка, по неграмотности – от поцелуев или неприличного кино по соседскому видеомагнитофону. А вот в 10-м «Б», например, на вопрос о причинах трехдневного прогула был получен спокойный ответ, что требовался отдых после чистки – вот справка из больницы. За чем последовали расспросы одноклассниц о качестве больницы и сдают ли там родителям, если уже есть шестнадцать. Сорванный урок биологии оказался крайне познавательным.

А вполне приличная школа стала напоминать… вот дался вам, Ольга Пална, этот «Интурист». Сказали бы уже что ли «Пляс Пигаль». Причем наиболее пострадавшими от всей ситуации оказались не возмутительницы спокойствия, а те, вернее та, кому пришлось разгребать последствия. То есть все та же Нинель Андреевна, к которой как к заведующей воспитательной работой стекались все жалобы, сплетни, справки и звонки возмущенных падением нравов родителей. Коллеги ей, конечно, сочувствовали, но про себя облегченно вздыхали, что можно перевалить ответственность на чужие плечи. К тому же некоторые еще не успели забыть, кто был источником исходной дезинформации, и тихо – а кто и громко – радовались вырытой другому яме, мышкиным слезкам и прочему торжеству справедливости. Ничего не скажу, приятно наблюдать за чужими – заслуженными – метаниями и трепыханиями, особенно будучи уверенным, что уж твои-то уроки подобные инциденты обойдут стороной.

Например, последний урок в четверг – геометрия, 10 «А». Учитель, на которого мы сейчас не будем показывать пальцем, вызывает к доске некую Машеньку – балованую принцессу из тех, у кого бутерброд всегда падает икрой вверх. Недавно скатилась в троечницы, но мама звонила вчера в школу и клялась, что ребенок все выучил, и, пожалуйста, дайте ему последний шанс. Учительским планам это не противоречит, так что идите, Мария Федоровна, к доске, доказывайте теорему.

А Машенька губы надула и ни с места. Выдержала театральную паузу, а потом и говорит: «Ничего я доказывать не буду. Нужна мне ваша школа. Детский сад какой-то, теоремы дурацкие, кому это вообще надо. Я взрослый человек и не собираюсь больше тратить времени на эти глупости». И сидит себе дальше.

Класс восторженно замер. Учитель думает, что ребенок в чем-то прав, так что чувствует себя идиотом, однако отвечает, как положено: «Говорить глупости, конечно, легче, чем их доказывать. Не выучили – так и скажите. А к доске сейчас пойдет тот, кто сейчас больше всех там веселится». Но не успела камчатка приуныть, как Машенька опять берет слово: «И никакие я не глупости говорю! (камчатке) И ничего смешного! Сидите тут все со своими теоремами, вообще жизни не знаете, самая большая проблема – как шпору из пенала достать, кретины. Вообще себе не представляете, какая это все фигня по сравнению с настоящей… (подавленный всхлип) фигней…» «Ох, – почти непроизвольно взыхает кто-то, – Машенька-то наша, небось, тоже беременная…» На что Машенька взрывается: «Представьте себе!»

Учитель пресекает дальнейшую эскаляцию: «Достаточно, Мария Федоровна, вопросы смысла жизни и продолжения рода обсуждайте за дверью, а теорему идет доказывать…» – тут злой рок подсказывает ему фамилию стабильного хорошиста Вовы, который до конца четверти еще сможет вытянуть на пятерку. А Вова встает и говорит: «Извините, я тоже не готов отвечать. А Маша просто плохо себя чувствует. Я тогда тоже выйду, – складывает вещи, – в медпункт ее провожу, пошли, Маш». Класс немедленно издает тихое понимающее «Ууууу…», Машенька краснеет, хватая сумку, шипит: «Опоздал на три месяца со своим медпунктом» и вылетает из класса – Вова за ней. «Задания с 340 по 356 – не сделавшему за пять минут – два, проверю у всех», – с этими словами учитель тоже выходит за дверь.

Понурые Вова и Маша обнаруживаются на ближайшем подоконнике. «Мы бы, – объясняет Вова, – уже всё всем рассказали и расписались, просто у нас предки друг друга не переносят». «Я без дураков того, – шмыгает Машенька, – уже четвертый месяц тишина. И мутит постоянно». На съедение и без того озверевшей Нинель Андреевне их отдавать не хочется. А вот классный руководитель, соображает учитель, у них Галина свет Сергеевна. У которой сейчас проверяющий из РОНО на уроке, поэтому сразу вызвать ее в коридор не получится. Так что он сажает детей в свой кабинет, наказывает до перемены никуда не уходить и ни с кем, кроме него и Галины Сергеевны, не общаться, а сам возвращается устраивать террор 10-му «А».

Как назло в самом начале перемены в кабинет завуча заглядывает Нинель Андреевна. На ее: «А что это вы тут делаете?» правильный Вова молчит, как партизан, а Машенька, уже прослышав, что Нинель Андреевна тут у нас главная по беременностям, немедленно все ей выкладывает, отчего Нинель Андреевна 1. сатанеет, 2. усилием воли подавляет гипертонический криз, 3.

несется звонить родителям. Пока Вова с Машей в панике решают, куда смываться из кабинета – в Тимбукту или к тетке в Саратов, возвращаемся мы с Галиной Сергеевной – единственным разумным человеком во всем этом безобразии. Галина Сергеевна в первую очередь выясняет у Машеньки, что у врача та еще не была, дозванивается своей знакомой в поликлинику и договаривается о приеме. Перед тем как радовать родителей и общественность, почему бы тихо не съездить и не узнать все наверняка. Совсем тихо съездить не получается – в школу моментально приезжают Машенькины родители и чуть не съедают Вову. Приведенные Галиной Сергеевной в чувство, они одобряют поликлинику, но Вову брать с собой в машину категорически отказываются, так что везти его и учительниц приходится вашему покорному слуге.

В поликлинике, как водится, очередь. Минорную обстановку разбавляет приезд Вовиных родителей – тут скандал разгорается по новой, но слегка меняет направление, поскольку от Вовиной мамы достается не только Машеньке с семейством, но и школьной воспитательной работе. Нинель Андреевна отбивается как может, но находится на последнем издыхании, так что в итоге говорит нам всё, что на самом деле думает об учениках, их родителях и школе, которую ей бы хотелось теперь видеть только в гробу, – и уходит курить на свежий воздух.

Тут Галина Сергеевна решает, что надо бы разрядить атмосферу, и начинает припоминать подобные истории своих студенческих времен. К сожалению, ее студенческие времена совпали с моими – собственно, в университете мы и познакомились – поэтому каждая байка сопровождается обязательным: «А помните, Сергей Николаевич…» – «А помнишь, пардон, помните, Сергей Николаевич, как наша Тося пришла сдавать зачет с подушкой под платьем?..» «…а как у Кузнецовой реально начались схватки в библиотеке, а она всё пыталась списать до конца конспекты?..» «…а как мы сидели по очереди с моим Сашком, и вы его боялись брать на руки…» «А помните нашего университетского гинеколога – вот была зверюга!» – «Как же мне ее не помнить, – говорю, – кто бы еще меня вылечил от хронической родильной горячки».

«Ох, – вздыхает вдруг Машенькина мама, – а я когда впервые пришла к гинекологу на диспансеризацию, она как рявкнет: „Половую жизнь ведешь?!“ Я в ужасе: „А что это?“ Выставила меня тут же за дверь, а потом Федя мне уже объяснил, что она имела в виду. Я так переживала, что, оказывается, веду и не знала». «До сих пор удивляюсь, – ворчит Федя, – как такое можно было не знать…» «А что мы тогда вообще знали? – не выдерживает Вовина мама. – Я вон вообще была уверена, что дети получаются просто, когда люди спят в одной кровати». Тут Вовин папа прыскает и кивает – на что Вовина мама смущенно толкает его локтем. «Ну и что тут смешного? Вот откуда мне было знать? А все из-за школьной воспитательной работы! Могли бы и объяснить по-человечески!»

И вот так слово за слово, пока ждали очереди и пока потом ждали Машеньку, товарищи родители постепенно превратились в товарищей по несчастью, а дискуссия приняла более практический оборот: у кого дети будут жить, по каким дням какая бабушка сможет сидеть с младенцем, где сейчас можно достать хорошую импортную коляску… Так что, когда наконец-то из кабинета вышла сияющая Машенька и объявила всем, что это у нее, оказывается, была дисфункция из-за зимнего авитаминоза и скоро все начнется, в общем вздохе облегчения послышалась и толика разочарования. Но по домам оба семейства разъехались довольные – к тому же условившись о совместном воскресном обеде.

О: – Ну и славно. Только не понимаю, при чем здесь я?

СН: – Совершенно ни при чем. Но могла бы и не поддакивать тогда в учительской.

О: – Так если бы я все отрицала – мне бы тем более не поверили. Что вы их не знаете?

СН: – Тоже верно. (вздыхает) Но одной такой дисфункции мне более чем достаточно.

О: – А в пятницу как, не было инцидентов?

СН: – Не такого масштаба.

О: – (авторитетно) Значит, уже сходит на нет. Это как мода – сначала все бросаются, а потом надоедает. Вот давеча было – к кому в гости ни заглянешь, у всех на плите штаны в кастрюле – джинсы варили с хлоркой. А потом отпустило. Так и здесь. В понедельник уже и думать забудут.

В чем-то я оказалась права: волна ложных беременностей к понедельнику явно спала – насколько я могла судить. А судить я уже мало-мальски была в состоянии, поскольку книжку дочитала и теперь все уроки тихо пересказывала ее Светке. Смирнов слушать отказался категорически – мол, будет мужественно ждать перевода и даже уже написал жалостливое письмо Муравьеву и Кистяковскому, чтобы поторопились, а то мочи нет. Только на истории ничего не пересказывала – потому что во вторник заменяла вместо нее шестиклассникам биологию, а в пятницу – английский. Заменить английский попросила Елена Прекрасная, а то я уже начала думать, что Сергей Николаевич таким радикальным образом просто избавляется от моего присутствия на своих уроках. Впрочем, правильно начала.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/d-m-busek/pravilnoe-dyhanie/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.