Режим чтения
Скачать книгу

Счастливые девочки не умирают читать онлайн - Джессика Кнолл

Счастливые девочки не умирают

Джессика Кнолл

От прошлого не спастись, но Тифани верит, что на какое-то время удастся от него сбежать. Она ведет колонку в известном журнале и планирует свадьбу с любимым мужчиной, когда на ее след выходят местные репортеры. Они жаждут сенсаций, а еще – откровений, которые могли бы пролить свет на страшную трагедию, унесшую жизни нескольких человек. Трагедию, которая разрушила десятки семей, а Тифани чуть не сделала убийцей.

Нам предстоит окунуться в прошлое героини. Мы увидим все так, словно были с ней рядом: частная школа, долгожданная вечеринка, мальчик в лесу, безнаказанность и жестокость… И мгновение в столовой, разделившее ее жизнь на «до» и «после».

Джессика Кнолл

Счастливые девочки не умирают

Глава 1

Я повертела нож в руках.

– А это «Шан». Он легче «Вустгофа», чувствуете?

Я тронула пальцем заостренную пяту лезвия и крепко сжала рукоять, которая быстро намокла и заскользила в руке, хотя была, по утверждению производителя, выполнена из нескользящего материала.

– По-моему, эта модель лучше прочих подходит такой…

Я подняла глаза на консультанта, приготовившись к эпитету, которым обычно награждают невысоких женщин, претендующих на худобу.

– …миниатюрной девушке, – закончил он и улыбнулся, полагая, что умело польстил. Нет чтоб сказать «стройная», «элегантная», «грациозная», – такой комплимент меня, пожалуй, обезоружил бы.

К рукояти ножа потянулась другая рука, гораздо светлее моей.

– Можно подержать?

Я снова подняла глаза – на своего жениха, стоящего рядом. Слово «жених» раздражало меня не так сильно, как следующее за ним. «Муж». Оно туго затягивало корсет, сдавливая внутренности, паникой сводило горло и заставляло сердце бешено колотиться, посылая сигнал тревоги. Я могла бы не разжимать пальцев. Легко и бесшумно всадить клинок из нержавеющей стали с никелевым покрытием (определенно, «Шан» – он мне больше понравился) прямо ему в живот. Консультант, надо полагать, лишь сдержанно ойкнет. А вот мамашка позади него, с сопливым карапузом на руках, завизжит во весь голос. Сразу видно скучающую истеричку (взрывоопасная смесь) – будет со слезами в голосе и злорадным ликованием в сердце пересказывать происшествие набежавшим репортерам.

Вечно готовая бить или бежать, я поскорей отдала нож, пока не успела нанести удар.

– Все это очень волнительно, – сказал Люк, когда мы вышли из посудного магазина на Пятьдесят девятую улицу и нас напоследок обдало ледяным воздухом из кондиционера. – Правда?

– Бокалы для красного вина мне очень понравились. – Я переплела пальцы с его пальцами, чтобы придать убедительности своим словам. Меня передергивало при мысли о «наборах». У нас неизбежно появятся шесть тарелочек для хлеба, четыре салатницы и восемь столовых тарелок, но их фарфоровое семейство никогда не пополнится и немым укором останется стоять на столе. Люк, несмотря на мои протесты, будет порываться упрятать их в буфет, но в один прекрасный день спустя много месяцев после свадьбы меня охватит непреодолимое желание поехать в центр города и ворваться, как боевая домохозяйка, в посудный магазин «Уильямс-Сонома», где мне с прискорбием сообщат, что посуду с орнаментом «Лувр» больше не выпускают.

– Зайдем в пиццерию? – предложила я.

Люк рассмеялся и ущипнул меня за бедро.

– И куда это все девается?

Моя рука, вложенная в его руку, напряглась.

– Уходит во время тренировок, наверное. Умираю с голоду! – Я соврала. Меня все еще мутило после обеда – сочного сэндвича с говядиной, необъятного, как список приглашенных на нашу свадьбу. – Пойдем в «Пэтсиз»? – как можно более непринужденно сказала я. На самом деле я давно мечтала ухватить треугольничек пиццы с толстыми тянущимися нитями белого сыра, которые приходится обрывать пальцами, стаскивая при этом кругляшок моцареллы с соседнего куска. Эта дразнящая картинка стояла у меня перед глазами с прошлого четверга, когда мы решили, что в воскресенье наконец составим список гостей. («Все спрашивают, Тиф». – «Я знаю, мам, мы этим займемся». – «До свадьбы всего пять месяцев!»)

– Я не голоден. – Люк повел плечами. – Но если тебе хочется…

Как мило с его стороны.

Держась за руки, мы пошли по Лексингтон-авеню. Из магазина «Виктория сикрет» выбегали крепконогие тетки в светлых бриджах и ортопедических туфлях, груженные новинками, которые пока еще не завезли в Миннесоту. По тротуару проносились эскадроны длинноногих барышень с Лонг-Айленда. По их медовым икрам, как побеги плюща по стволу дерева, вились тонкие ремешки сандалий. Барышни на ходу окидывали взглядом Люка, потом меня. Придраться им было не к чему. Я на славу потрудилась, чтобы стать достойной соперницей. Мы свернули налево и, не доходя до Шестидесятой улицы, свернули направо. Когда мы пересекли Третью авеню и вошли в пустой ресторан, было всего пять часов пополудни. Беззаботные ньюйоркцы еще сидели за поздним завтраком. Когда-то я была одной из них.

– Столик на террасе? – спросила администратор зала. Мы кивнули. Она подхватила две карты меню с пустующего сервированного стола и жестом пригласила следовать за ней.

– Бокал «Монтепульчано», пожалуйста.

Администратор оскорбленно вздернула бровь, наверняка подумав про себя: «Я вам не официантка!», но я лишь мило ей улыбнулась: «Я к вам со всей душой, а вы? Ай-яй-яй, как не стыдно».

– Что вам? – обратилась она к Люку.

– Стакан воды, – ответил он и, когда администратор ушла, добавил: – Не понимаю, как ты можешь пить красное вино в такую жару.

Я дернула плечом.

– Белым пиццу не запивают.

Белое приберегалось для тех вечеров, когда я чувствовала себя невесомой и привлекательной. Когда мне удавалось закрыть глаза на блюда из макарон, присутствующие в меню. Однажды для колонки в «Женском журнале» я написала такой совет: «Исследования подтверждают, что, закрывая карту меню после того, как сделан заказ, вы с большей вероятностью останетесь удовлетворены своим выбором. Поэтому без колебаний заказывайте камбалу на гриле, не то начнете пожирать глазами спагетти болоньезе». Лоло, моя начальница, подчеркнула фразу «пожирать глазами спагетти» и приписала: «Умора». Господи, я всей душой ненавижу камбалу на гриле!

– Итак, что нам осталось? – спросил Люк и откинулся на спинку стула, забросив руки за голову, будто собрался качать пресс. Кажется, он не осознавал, что эта фраза неизменно ведет к ссоре. У меня потемнело в глазах, но я поспешила унять гнев.

– Много чего. – Я принялась загибать пальцы. – Напечатать приглашения, меню, программки, гостевые карточки. Мне надо найти парикмахера, визажиста и продумать фасон платьев для подружек невесты. И еще раз обсудим свадебное путешествие – я не хочу в Дубай, вот не хочу, и всё. Знаю-знаю, – я подняла руки, прежде чем Люк успел вставить слово, – мы не можем проваляться весь отпуск на Мальдивах, пляж и пальмы быстро приедаются. Давай поедем на пару дней в Лондон или Париж?

Люк кивал с задумчивым видом. Веснушки, круглогодично обитавшие на его носу, к середине мая добирались до висков и оставались там до Дня благодарения. Мы с Люком встречались уже четыре года; с каждым годом, с каждым часом здорового, полезного активного отдыха – бег, серфинг,
Страница 2 из 20

гольф, кайтинг – золотые веснушки на носу Люка множились, как раковые клетки. Одно время он и меня заразил нездоровой страстью к движению, эндорфинам, к жизни на полную катушку. Даже похмелье не могло лишить его бодрости. Раньше по субботам я ставила будильник на час дня, что неизменно приводило Люка в умиление. «Ты такая маленькая, спишь как сурок», – говаривал он, расталкивая меня после полудня. «Маленькая». Еще одно прилагательное, которое я не перевариваю в отношении себя. Когда меня наконец назовут худощавой?

В конце концов я рассказала ему все как есть. Мне требуется спать не меньше, чем другим людям. На самом деле, когда со стороны кажется, будто я вижу десятый сон, я не сплю. Не могу себе представить, чтобы я добровольно погрузилась в бессознательное состояние одновременно со всеми. Я засыпаю – и действительно сплю, а не лежу в полудреме, которой перебиваюсь в течение недели, – только когда из-за башни Свободы вырывается солнце, согнав меня на другой край кровати, когда сквозь сон слышно, как на кухне возится Люк, готовя омлет из белков, а соседи выясняют, чей черед выносить мусор. Когда я получаю обыденные подтверждения того, что жизнь скучна, заурядна и не может вселять страх, когда в ушах стоит неясный гул, – только тогда я могу заснуть.

– Надо каждый день заниматься чем-то одним, – заключил Люк.

– Люк, я каждый день чем-нибудь занимаюсь, и не одним, а всем сразу.

Ответ, вопреки моим намерениям, прозвучал резковато. Я не имела никакого морального права на резкость: мне действительно следует каждый день заниматься подготовкой к свадьбе, однако я тупо пялюсь в экран ноутбука и грызу себя за то, что не занимаюсь этим каждый день. И это отнимает куда больше времени и нервов, чем сама чертова подготовка к свадьбе, а значит, у меня есть право злиться в свое удовольствие.

Вообще-то один вопрос я все-таки держала под контролем.

– Ты себе не представляешь, как я намучилась с приглашениями!

Свадебную полиграфию поручили китаянке, тонкой, как тростинка, чья природная робость приводила меня в бешенство. Я забросала ее вопросами: правда ли, что напечатанные приглашения дешево выглядят? Заметят ли, если приглашения набрать шрифтом, а адреса написать от руки? Одно неверно принятое решение – и меня разоблачат. Я жила в Нью-Йорке уже шесть лет – что равнозначно обучению в магистратуре по специальности «Как легко и непринужденно выглядеть состоятельной особой и современной горожанкой». В первом же семестре выяснилось, что сандалии «Джек Роджерс», фетиш студенческих лет, буквально кричали: «Мой провинциальный колледж с гуманитарным уклоном навсегда останется для меня центром Вселенной!» Я перешла в новую систему координат, а потому выкинула на помойку свои белые, золотистые и серебряные пары. Затем пришло понимание, что свадебный салон «Клейнфельд», казавшийся таким роскошным и воплотившим в себе самый дух Нью-Йорка, на самом деле штампует безвкусные наряды для жительниц предместий. Лично я присмотрела небольшой бутик в Нижнем Манхэттене, где на вешалках с достоинством покоились тщательно отобранные модели от «Маркеса», «Рим Акра» и «Каролины Эррера». Чего уж говорить о темных переполненных клубах, где яростно ревет музыка, а вход огорожен красным канатом, за которым бычится дородный охранник. Разве уважающие себя горожане станут проводить там вечер пятницы? Нет, конечно: мы идем в дешевую забегаловку где-нибудь в Ист-Виллидж, заказываем порцию салата фризе за шестнадцать долларов и запиваем его водкой с мартини. При этом на ногах у нас задрипанные на вид ботинки «Рэг энд Боун» стоимостью четыреста девяносто пять долларов.

У меня ушло шесть долгих лет, чтобы достичь своего теперешнего положения: жених-финансист; имя, на которое всегда зарезервирован столик в модном ресторане «Локанда Верде»; сумочка от «Хлое» на сгибе локтя (не от «Селин», конечно, но и не чудовищный баул от «Луи Виттон», который некоторые выставляют напоказ как восьмое чудо света). Шесть лет я неспешно оттачивала мастерство. Но когда планируешь свадьбу, темпы обучения резко возрастают. Оглашаешь помолвку в ноябре, месяц входишь в курс дела, и тут как снег на голову: ресторан в деревенском стиле, где ты мечтала устроить свадебный банкет, вышел из моды, и теперь последний писк – это переоборудованные старые банковские здания, стоимость аренды которых стартует от двадцати тысяч долларов. Еще два месяца штудируешь журналы для молодоженов, советуешься с гомосексуалистами из «Женского журнала» – и случайно выясняешь, что современная девушка с хорошим вкусом ни за что не наденет свадебное платье без бретелек. Остается каких-то три месяца, чтобы найти свадебного фотографа, который не снимает претенциозных портретов (а такого днем с огнем не сыщешь), подобрать оригинальный фасон платья для подружек невесты и найти флориста, который отыщет летом анемоны, потому что пионы – это для дилетантов. Один неверный шаг – и сквозь умеренный искусственный загар проступит вульгарная итальяшка, которая шагу не умеет ступить. Я-то надеялась, что к двадцати восьми годам смогу расслабиться и завязать с самоутверждением. Однако с возрастом эта схватка становится все более ожесточенной.

– А ты до сих пор не передал каллиграфу адреса своих гостей, – сказала я, хотя втайне порадовалась возможности лишний день потерзать пугливую китаянку.

– Составляю, – вздохнул Люк.

– Мне нужны адреса на этой неделе, иначе каллиграф не успеет надписать конверты к сроку. Я уже месяц тебя прошу.

– Я был занят!

– А я, значит, не была?

Склока. Куда противней, чем жаркий скандал, сопровождаемый битьем посуды, разве нет? По крайней мере, после скандала можно заняться сексом прямо на полу кухни посреди впивающихся в спину осколков с орнаментом «Лувр». Ни один мужик не воспламенится желанием сорвать с тебя одежду после того, как ты желчно сообщишь, что он забыл смыть за собой в туалете.

Я судорожно сжимала и разжимала кулаки, представляя, будто из кончиков пальцев вырывается липкая паутина ярости. Ну же, говори!

– Извини. – Я вздохнула как можно более жалобно, чтобы придать больше весу своим словам. – Просто я очень устала.

Лицо Люка просветлело, словно невидимая рука стерла следы раздражения, вызванного моей резкостью.

– Сходи к врачу, пусть пропишет тебе снотворное.

Я покивала с согласным видом; снотворное – это слабость в форме таблеток. Что мне действительно нужно, так это вернуться в прошлое и заново пережить начало нашего романа, тот просвет, когда ночь ускользала от меня, но я, лежа в объятиях Люка, не стремилась за ней угнаться. Несколько раз, очнувшись в темноте, я видела, что даже во сне уголки губ Люка загнуты кверху. Его добродушие, словно отрава, которой мы обрабатывали летний домик его родителей на острове Нантакет, было действенным средством против неизбывного, тревожного ожидания катастрофы. Однако со временем – если говорить начистоту, около восьми месяцев назад, когда мы обручились, – бессонница вернулась. Я снова отпихивала Люка, когда он пытался вытащить меня на утреннюю пробежку по Бруклинскому мосту, – а мы неизменно бегали по субботам в течение почти трех лет. Чувства Люка не похожи на слюнявую щенячью любовь – он явно
Страница 3 из 20

видит спад в наших отношениях, но, как ни странно, только сильнее ко мне привязывается. Он словно задался целью снова меня изменить.

Я не из тех самоотверженных женщин, которые якобы не догадываются о своей тихой красоте и своеобразном очаровании, однако было время, когда я все-таки недоумевала, что Люк во мне нашел. Я красивая. Красота дается мне нелегко, но исходное сырье хорошего качества. Я на четыре года младше его – хотя, конечно, жаль, что не на восемь. Я люблю «экспериментировать» в постели. И, хотя под «экспериментом» мы понимаем совершенно разные вещи, у нас, по меркам Люка, отпадный секс. Да, я хорошо представляю, чем могла его привлечь, но в любом баре средней руки полным-полно девушек ничем не хуже меня, улыбчивых, готовых опуститься перед Люком на карачки по первому его слову, размахивая блондинистой, отнюдь не крашеной гривой. Девушек, выросших в домиках из красного кирпича, окна которых забраны белыми ставнями, а задний фасад не обшит дешевыми панелями, как дом моих родителей. Однако ни одна из этих правильных девушек никогда не сможет дать Люку то, что даю я, – ощущение ходьбы по краю. Я – тот ржавый, замаранный клинок, который грозит распороть аккуратные швы, скрепляющие звездную жизнь Люка. И ему нравится ходить по краю, нравится играть с огнем. По правде говоря, он не хочет знать, на что я способна, какие раны могу нанести. В отношениях с Люком я всегда нащупывала границы, пробовала их на прочность, определяя, когда «еще терпимо», а когда – «уже слишком». Но я начинаю уставать.

Администратор со стуком поставила передо мной бокал, нарочно расплескав вино. Рубиновая жидкость заструилась по тонкой стеклянной ножке, собравшись у основания, как кровь, выступившая по краям огнестрельной раны.

– Пожалуйста! – скрипнула эта змея, одарив меня самой ядовитой усмешкой, какая только нашлась в ее арсенале.

Занавес взметнулся вверх, вспыхнули раскаленные софиты. Представление началось.

– О боже, – охнула я и постучала ногтем по передним зубам. – Кусок шпината. Прямо здесь.

Администратор стыдливо прикрыла рот рукой и покраснела чуть ли не до шеи.

– Спасибо, – промямлила она и исчезла.

Голубые глаза Люка округлились.

– Там ведь ничего не было.

Пригнувшись, я схлебнула винную лужицу прямо со стола, чтобы ни одна капля не упала на мои белые джинсы. Никогда не задевайте богатую белую стерву в белых джинсах.

– Не было. Я просто ее наколола.

Громкий хохот Люка был мне овацией. Он покачал головой.

– А ты, оказывается, та еще штучка!

– За работу флорист берет почасово. Договорись о фиксированной цене и не забудь внести это в контракт.

Утро понедельника. С моим растреклятым счастьем мне свезло очутиться в лифте с Элеонор Такерман, в девичестве Подальски, одним из редакторов «Женского журнала». Когда Элеонор не высасывала из меня талант, она исполняла роль знатока по вопросам светского этикета и организации свадеб. Элеонор вышла замуж год назад, но по сей день вспоминает о своей свадьбе с торжественной серьезностью, присущей обсуждению терактов одиннадцатого сентября или смерти Нельсона Манделы. Полагаю, это продлится до тех пор, пока она не залетит и не произведет на свет очередное сокровище нации.

– Что, правда? – спросила я, тихонько ахнув для пущего эффекта. Элеонор – художественный редактор и моя начальница – старше меня на четыре года. Мне надо расположить ее к себе. Это несложно. Женщины вроде нее всего-то и хотят, чтобы им заглядывали в рот и благоговейно внимали каждому их слову.

Элеонор серьезно, без тени улыбки, кивнула.

– Я перешлю тебе свой контракт, возьми его за образец.

Заодно узнаешь, как мы потратились, не договорила она, хотя вела именно к этому.

– Я тебе очень признательна, Элеонор, – выдохнула я, обнажив сверкающие отбеленные зубы. Двери лифта со звоном распахнулись, выпуская меня на свободу.

– Доброе утречко, мисс Фанелли, – приветствовал меня Клиффорд, игриво захлопав глазками, и даже не взглянул на Элеонор. У Клиффорда, который двадцать один год служил секретарем в «Женском журнале», было множество нелепых причин ненавидеть едва ли не всех сотрудников, изо дня в день проходящих мимо его стола. Грех Элеонор не только в том, что она совершенно невыносима. Однажды в редакцию принесли коробку печенья. Клиффорд не мог отлучиться от разрывающегося телефона и по «электронке» попросил Элеонор принести ему немного печенья и кофе, разбавленный молоком до цвета верблюжьей шерсти. Элеонор сидела на совещании и прочла сообщение с опозданием, когда от печений не осталось ни крошки. Правда, она все же принесла Клиффорду его драгоценный кофе цвета верблюжьей шерсти, но он надулся и с тех пор даже не здоровается с ней. «Жирная корова, небось сама всё умяла», – прошипел он мне в ухо после «инцидента». Я чуть не грохнулась от смеха, потому что не знаю никого костлявей Элеонор.

– Доброе утро, Клиффорд. – Я помахала ему. Мое обручальное кольцо заискрилось в ярком свете люминесцентных ламп.

– Вот это юбочка! – Клиффорд присвистнул, одобрительно взирая на кожаную мини-юбку тридцать шестого размера, в которую я втиснулась после вчерашнего «срыва». Комплимент был отвешен с расчетом на Элеонор: секретарь не упускал возможности продемонстрировать, какой он лапочка, если его не обижать.

– Спасибо, дорогуша, – ответила я и распахнула дверь перед Элеонор.

– Петух размалеванный, – буркнула Элеонор, достаточно громко, чтобы Клиффорд расслышал, и выжидающе глянула на меня. Если я смолчу, между нами разразится холодная война. Если засмеюсь – предам его.

Я вскинула руки и елейно произнесла:

– Я обожаю вас обоих.

Плотно прикрыв за собой дверь, я сообщила Элеонор, что возвращаюсь в фойе, – мне предстояло провести собеседование. Может, принести ей журнал и чего-нибудь пожевать?

– Батончик с мюсли и новый «Джи-Кью». Если есть, конечно.

Батончика ей хватит на целый день: на обед она поклюет орешки, на полдник – сушеные ягоды. Элеонор признательно мне улыбнулась, чего, разумеется, я и добивалась.

Большинство моих коллег машинально удаляют письма с заголовками «Разрешите пригласить вас на кофе», отправленные рвущимися в бой выпускницами колледжей, нахальными и перепуганными одновременно. Все эти девочки выросли на реалити-шоу о покорении издательского олимпа и потому все, как одна, хотели работать в модном журнале, когда вырастут. Бедняжки так огорчаются, услышав, что я не имею ни малейшего отношения к рубрике «Мода и стиль» («А «Красота и здоровье»?» – обиженно протянула одна, бережно, словно младенца, держа на коленях мамину сумочку от «Ив Сен-Лорана»). Мне доставляет удовольствие их подкалывать. «Единственное, что мне достается на дармовщинку, – это книжные гранки за три месяца до публикации. А вы что сейчас читаете?» И на их внезапно побледневших лицах тут же проступает ответ.

«Женский журнал» имеет богатую, овеянную легендами историю и знаменит тем, что валит в кучу высокие материи и ширпотреб. Образцы серьезной журналистики соседствуют здесь с отрывками из умеренно-глубокомысленных книг, а интервью с немногими по-настоящему успешными женщинами печатаются рядом со статьями о «женских проблемах» вроде планирования семьи, причем этот
Страница 4 из 20

«политкорректный» термин изрядно действует Лоло на нервы. Впрочем, вышесказанное отнюдь не объясняет того, почему «Женский журнал» регулярно покупают около миллиона девятнадцатилетних барышень. Кстати, моим именем обычно подписана статейка «Девяносто девять способов смазать его агрегат», а не серьезное интервью с Валери Джарет, нынешней советницей президента. Лоло, наш главный редактор, эффектная асексуальная женщина, чье грозное присутствие вызывает у меня тревогу и одновременно наполняет чувством собственной значимости, относится ко мне с благоговейным трепетом пополам с брезгливостью.

Меня с самого начала определили в рубрику «Интим и секс» – полагаю, из-за внешности. (Я умело камуфлировала подлинный объем груди, но, похоже, я вульгарна по своей природе). В конце концов я так и осталась в этой нише, потому что у меня здорово получается писать о сексе. Между прочим, это не так легко, как кажется, и уж точно не так заманчиво, чтобы до этого снизошли прочие колумнисты, верные подписчики высоколобого «Атлантика». Редакционные сотрудницы отчаянно бравируют невежеством в интимных вопросах, как будто серьезная журналистика и знание своего тела – взаимоисключающие вещи. «Что такое бэ-дэ-эс-эм?» – полюбопытствовала однажды Лоло. Разумеется, она прекрасно знала, но, когда я объяснила, кто такие «раб» и «госпожа», расплылась в ехидной улыбке. Разумеется, я ей подыгрываю. Лоло понимает, что журнал расхватывают вовсе не из-за биографий женщин – политических лидеров, а высокие тиражи ей нужны позарез. Уже не первый год ходят слухи, что Лоло узурпирует редакторское кресло в «Нью-Йорк таймс мэгэзин», когда закончится контракт у нынешнего редактора. «Ты одна умеешь забавно и с толком писать о сексе, – сказала она мне. – Потерпи еще чуть-чуть, и я обещаю: со следующего года ты больше ни строчки не напишешь про минет».

Ее посулы, не менее драгоценные, чем сверкающий паразит у меня на пальце, долгие месяцы бродили в моей голове, пока однажды Люк не заявил, что намеревается перебраться в лондонский офис. Он получит внушительную прибавку к жалованью, которое и без того было достаточно большим. Не поймите меня превратно: мне бы хотелось жить в Лондоне, но не на чужих условиях. Увидев, как я помрачнела, Люк опешил.

– Ты же писатель, – попытался вразумить меня он. – Писать можно где угодно. В том-то вся прелесть.

Я запетляла по кухне, подыскивая аргументы в свою защиту.

– Я не хочу быть внештатным колумнистом и обивать пороги чужих редакций. Я хочу быть редактором отдела. Здесь, – я указала себе под ноги. – В «Нью-Йорк таймс мэгэзин».

И я сложила перед собой руки чашечкой, будто удерживая ускользающую возможность.

– Ани, – сказал Люк, мягко опустив мои руки вниз. – Я знаю, тебе важно поставить галочку. Доказать себе и остальным, что ты можешь писать не только о сексе и всяком таком. Но будь реалисткой. Ты проработаешь от силы год, потом тебе захочется ребенка, а уж потом ты и думать забудешь о работе. Давай не будем себя обманывать. Стоит ли мне… то есть нам (ох уж это «нам»!) упускать такую возможность ради сиюминутной прихоти?

Люк считает, что я ломаю образ «правильной девочки», когда речь заходит о детях. Я хотела кольцо, торжественную, но не слишком, свадьбу и пышное платье; я хожу в дорогой косметический салон на Пятой авеню, где мне делают столько «инъекций красоты», сколько я пожелаю, и частенько таскаю Люка по бутикам домашнего декора – посмотреть на торшеры с абажуром бирюзового цвета и антикварные ковры. Обычно, когда я одобрительно говорю: «То, что нужно для прихожей», Люк переворачивает ценник и делает вид, будто сейчас его удар хватит. Думаю, он все ждет, когда же я начну тянуть его в роддом, как жены всех его друзей тянут своих супругов, чтобы он мог притворно жаловаться за кружкой пива: «Жена высчитывает дни до овуляции». А его приятели будут сочувственно кивать, мол, плавали, знаем. Однако в глубине души они радуются, что их втянули, потому что сами хотели того же, желательно мальчика, но если жене не удалось произвести на свет наследника, не беда – можно попытать счастья еще раз. Только мужчинам не приходится в этом признаваться. А уж такой мужчина, как Люк, вовсе не рассчитывал сетовать на то, что часики тикают.

Проблема в том, что мне это не нужно. Дети меня утомляют.

Господи, да меня трясет от одной мысли о беременности и родах. Это не паника, это больше похоже на смятение – ощущение круговерти, словно карусель, на которой я кружилась, внезапно обесточили. Словно жизнь описывает последние круги и биения сердца все реже, все слабей. Бесконечные медицинские осмотры, врачи и медсестры… Почему меня так долго щупают? Что там нашли? Неужели опухоль? И так без конца. Я из породы несносных, махровых ипохондриков, которые любого, даже самого доброжелательного врача доведут до ручки. Объяснить бы им, что однажды мне удалось избежать удара судьбы, что все только вопрос времени и что у моей одержимости есть причины. Я рассказала Люку о своих чувствах и попыталась объяснить, почему, как мне кажется, я не смогу быть матерью. Просто я сойду с ума от переживаний. Он рассмеялся и уткнулся носом мне в шею, заурчав: «Как мило, что ты так беспокоишься о ребенке». Я улыбнулась в ответ. Конечно, именно это я и хотела сказать.

Я вздохнула и ткнула кнопку нижнего этажа. Мои коллеги, брезговавшие писать о мошонках, воротили нос от унылых недотеп, жаждавших работать в редакции, зато я веселилась вовсю. В девяти случаях из десяти передо мной сидела самая красивая девушка школы, в самых модных джинсах. Ее образ не меняется. При виде моих широких штанов, съехавших на самые бедра, и растрепанной гульки, небрежно скрученной на затылке, на ее лицо набегает тень. Незабываемое зрелище. Она в смущении оправляет на себе изысканное платье, которое вдруг превращает ее в матрону, проводит рукой по чрезмерно выпрямленным волосам и вдруг осознает: она сделала неудачную ставку.

Девушка, которая ожидала сегодня в фойе, представляла для меня особый интерес. Спенсер Хокинс (я бы многое отдала за такое имя) – выпускница школы Брэдли, как я, и выпускница Тринити-колледжа в Коннектикуте, как все ее предшественницы, – «восхищалась силой, проявленной перед лицом неблагоприятных обстоятельств». Как будто я гребаная Роза Паркс. Впрочем, надо отдать Спенсер должное – я заглотнула наживку.

Я приметила ее, как только распахнулись двери лифта: мешковатые кожаные штаны (если подделка, то отличная), дополненные белоснежной блузкой на пуговицах и туфлями на высоких серебристых «шпильках», на сгибе локтя – сумочка от «Шанель». Если бы не круглое пухлое лицо, я бы тотчас свернула за угол, притворившись, что не увидела ее. Не переношу соперниц.

– Мисс Фанелли? – несмело осведомилась она.

Господи, поскорей бы стать Харрисон!

– Привет. – Я энергично встряхнула поданную мне руку, так что цепочка на «Шанель» задребезжала. – Можем выпить кофе в газетном киоске – там заваривают приличный итальянский, ну, а можем пойти в «Старбакс». Выбирай.

– Где вам больше нравится.

Хороший ответ.

– Ненавижу «Старбакс», – сказала я, сморщив нос, и повернулась на каблуках. Позади спешно зацокали серебристые «шпильки».

– Доброе утро, Лоретта!

Когда я
Страница 5 из 20

разговариваю с Лореттой, продавщицей из газетного ларька, я никогда не притворяюсь. От ее тела, покрытого страшными следами ожогов, – никто не знает, откуда они взялись, – исходит густой затхлый запах. Когда Лоретту наняли, народ стал жаловаться: в фойе тесно, никуда не денешься, а рядом еще и столовая. Аппетит пропадает. Я случайно подслушала, как Элеонор сетовала коллеге: «Разумеется, со стороны компании было благородно дать этой женщине работу, но почему бы не отправить ее в подвал сортировать почту?» Однако с тех пор, как Лоретта приступила к своим обязанностям, в кофемашине всегда есть свежемолотый кофе, молоко – даже соевое – не заканчивается, а на полках красиво расставлены свежие номера журналов. Лоретта читает все подряд, откладывает каждый лишний цент на путешествия, а однажды, протянув мне журнал с дивной красоты моделью на развороте, просипела: «Мне показалось, это ты!» Должно быть, голосовые связки Лоретты тоже пострадали от ожогов, потому что она хрипит, как мопс. Держа передо мной развернутый журнал, она повторила: «Я взглянула на нее и подумала – вот это моя подруга!» Я проглотила ком в горле, с трудом не разрыдавшись.

Я нарочно привожу этих амбициозных чистоплюек к киоску.

– Так значит, ты работала в студенческой газете? – говорю я, с заинтересованным видом поглаживая подбородок и терпеливо выслушивая разоблачительные истории о школьной символике, в которой присутствует скрытая нетерпимость к гомосексуалистам. На самом деле мое участие в дальнейшей судьбе этих девушек зависит от того, как они отнесутся к Лоретте.

– Доброе утро! – Увидев меня, Лоретта просияла. Было одиннадцать, и киоск пустовал. Лоретта опустила журнал о психологии, который читала, на стойку и обратила к нам лицо в бурых, серых и розовых пятнах. – Ненавижу дождь, – вздохнула она. – Но пусть идет хоть всю неделю, лишь бы в выходные светило солнце.

Лоретта обожала говорить о погоде. В Доминиканской Республике, откуда она родом, в дождь танцуют на улицах. Здесь-то совсем другое дело, сокрушалась она. Здесь дождь противный.

– Лоретта, знакомься, это Спенсер. – Я показала на свежую жертву, чей нос заметно задергался. Не стоит ее за это казнить: что поделать, мы не в силах изменить то, как наше тело реагирует на тяжелый дух несчастья. Уж я-то знаю. – Спенсер, это Лоретта.

Лоретта и Спенсер обменялись любезностями. Девушки, которые приходят ко мне в редакцию, неизменно милы, им в голову не придет грубить, но, как правило, в их поведении чувствуется какая-то натянутость. Стоит нам отойти от киоска, как некоторые тут же раскалываются. «Господи, ну и вонища!» – выдохнула очередная цыпа, зажимая рот ладонью, чтоб не заржать в голос, и заговорщицки пихнула меня плечом, будто мы с ней только что стибрили пару трусиков из отдела женского белья.

– Есть кофе и чай. Бери, что больше нравится.

Я протянула руку к башенке бумажных стаканчиков, сняла верхний, и в него полился темный ароматный кофе. Спенсер в нерешительности мялась позади меня.

– Мятный чай очень вкусный, – рассудительно произнесла Лоретта.

– Неужели? – откликнулась Спенсер.

– Да-да, – подтвердила Лоретта. – Весьма освежает.

– Вообще-то я чай не пью, – сказала Спенсер и поправила свою стеганую сумочку в классическом стиле. – Хотя на улице так жарко, что я попробую.

Неплохо-хо-хо. Похоже, прославленная школа Брэдли наконец оправдывает свое кредо. «Миссия школы Брэдли – отличная успеваемость учеников, развитие их творческих способностей, а также воспитание в духе сострадания и уважения к людям».

Я заплатила за нас обеих. Спенсер было запротестовала, но я, как обычно, настояла на своем, переборов привычный страх отмены транзакции, словно эти жалкие пять долларов двадцать центов могли сорвать спектакль про стильную, успешную женщину, без пяти минут невесту, – перечеркнуть все, чего я добилась к двадцати восьми годам. Мои счета отправлялись прямиком к Люку, от чего я чувствовала себя немного неуютно, но не настолько, чтобы не пользоваться его карточкой. Я зарабатываю семьдесят тысяч в год. Где-нибудь в Канзасе я прослыла бы зажравшейся магнаткой. Однако я живу в Нью-Йорке. Благодаря Люку я не буду нуждаться в деньгах, но все равно по-детски боюсь фразы «Ваша карта отклонена», боюсь снова увидеть перед собой маму, которая рассыпается в извинениях перед хамоватой кассиршей, заталкивая карточку в отделение кошелька, где теснятся остальные кредитки, выжатые до последнего цента.

Спенсер приложилась губами к стаканчику.

– Вкусно.

– А что я говорила, – засияла Лоретта.

Мы прошли в столовую и сели за пустовавший столик. Со стеклянной крыши торжественно лился хмурый сумрачный свет, и я отчетливо разглядела на загорелом лбу Спенсер три морщинки, тонкие, как волоски.

– Я очень благодарна, что вы смогли уделить мне время, – начала она.

– Не за что. – Я отпила кофе. – Уж я-то знаю, как сложно пробиться в редакцию.

Спенсер яростно закивала.

– Невероятно сложно. Все мои друзья ушли в финансы. У них еще до выпускного все было схвачено. – Она поиграла веревочкой от чайного пакетика. – А я с весны стучусь во все двери. Порой мне кажется, что стоит попробовать силы на другом поприще. Чтобы не сидеть без работы, а то неудобно становится. – Она усмехнулась. – А уж тогда я смогу окончательно переехать и продолжать поиски. – Она вопросительно взглянула на меня. – Как вы считаете? Я переживаю, что редакторы перестанут относиться ко мне серьезно, если я начну работать в другой сфере. С другой стороны, я волнуюсь, что, если прямо сейчас не устроюсь хоть кем-нибудь, поиски могут затянуться надолго и тогда мне нечего будет предъявить работодателям. – Спенсер вздохнула, удрученная умозрительной дилеммой. – Что скажете?

Я была потрясена, узнав, что папочка не арендовал ей квартиру в центре Манхэттена с видом на Ист-Ривер.

– Где ты стажировалась? – спросила я.

Спенсер смущенно потупила взор.

– Нигде. То есть у меня была стажировка – в литературном агентстве. Я хочу стать писательницей. Знаю, звучит глупо и претенциозно. С тем же успехом можно заявить «хочу стать космонавтом». Я понятия не имела, с чего начать, и преподаватель посоветовал мне сперва разобраться, как устроено издательское дело. Я слабо представляла, что, к примеру, в журналах – а я обожаю журналы, особенно «Женский», я тайком листала все выпуски, которые покупала мама… – Я так часто слышала эту историйку, что так и не решила, правду ли мне говорят или делают расчетливый реверанс в мою сторону. – В общем, я плохо себе представляла, как пишутся все эти статьи. Тогда я стала интересоваться, как организован журнальный бизнес, и поняла: то, что вы делаете, – это и есть мое призвание.

Она замолчала и тяжело перевела дух. Увлеченная девушка. Она пришлась мне по душе. Ее предшественницы просто хотели наряжаться, тусить со знаменитостями и посещать шумные вечеринки. Спору нет, это все приятные бонусы, но куда приятней раскрыть журнал и увидеть свою статью с указанием: «Автор – Ани Фанелли», получить распечатанный текст с редакторской пометкой «умора» или «в точку». Я приносила распечатки домой, а Люк прикреплял их на дверцу холодильника, словно контрольные, написанные на «отлично».

– Когда
Страница 6 из 20

дорастаешь до редакторского кресла, приходится меньше писать и больше редактировать.

Так мне однажды сказали на собеседовании. Я была совершенно сбита с толку. Кто захочет править больше, а писать меньше? Теперь, когда я проработала в редакции шесть лет, я понимаю. Количество «живого» материала, который мог вместить «Женский», ограничено, да и я не могла бесконечно раздавать советы, как обсуждать болезненные темы с парнем (непременно сидя рядом с ним, а не напротив). «Эксперты утверждают, что мужчины более открыты и восприимчивы, если не сталкиваться с ними лоб в лоб – в буквальном смысле». И все-таки приятно видеть, как вспыхивает узнавание в глазах собеседника, когда я отвечаю, кем и где работаю.

– Но ваше имя мелькает в каждом номере, – сконфузившись, протянула Спенсер.

– Когда перестанет мелькать, это значит, что я командую парадом.

Спенсер вертела в руках стаканчик с чаем, не решаясь спросить.

– Знаете, когда я впервые увидела вашу фамилию на титульной странице, я засомневалась, что вы – это вы. Меня сбило с толку имя. Раньше вас звали по-другому. Но потом я увидела вас по телевизору, и, хотя вы переменились, то есть вы и раньше прекрасно выглядели, – поправилась она, слегка зардевшись, – я вас окончательно узнала.

Я молчала. Пусть спросит первой.

– Это из-за того, что произошло, да?

Вопрос прозвучал негромко и почтительно.

Перед каждым, кто задает мне этот вопрос, я исполняю небольшой ритуальный танец. «Отчасти. Преподаватель посоветовал. Сказал, что тогда ко мне не будут относиться с пристрастием, – отвечаю я, скромно поводя плечом. – Большинство людей не помнит, как меня зовут. Помнят только, что дело было в Брэдли».

По правде сказать, я поняла, что с моим именем что-то не так, с первого же дня школы. Меня окружали Чонсы и Гриеры и, разумеется, множество девушек по имени Кейт, изысканных в своей простоте. Ни одной фамилии, оканчивающейся на вульгарный открытый слог. На этом фоне мое имя – Тифани Фанелли – составляло разительный контраст, как бедный родственник, заявившийся на День благодарения и в одиночку вылакавший весь марочный виски. Если бы не учеба в Брэдли, я бы в жизни не догадалась о своей ущербности. Хотя, раз уж на то пошло, если бы я не поступила в Брэдли, а осталась в Пенсильвании, то сидела бы сейчас в арендованном седане напротив начальной школы, в нетерпении постукивая длинными наманикюренными ногтями по рулю. Школа Брэдли, как жестокая приемная мать, вытащила меня из системы, чтобы поступать со мной, как ей вздумается. Полагаю, не один председатель университетской приемной комиссии недоуменно вскинул брови, прочтя мою заявку на зачисление. Наверняка он даже привстал, подозвав секретаря: «Послушай-ка, Сью! Это та самая Тифани Фанелли из…» – и тут же умолк, пробежав глазами заявку и убедившись, что я действительно училась в Брэдли.

Я не осмеливалась искушать судьбу и подать заявление в один из университетов Лиги Плюща, зато другие учебные заведения с претензией на элитарность были готовы принять меня с распростертыми объятиями. Члены приемных комиссий плакали, читая мое вступительное сочинение. Еще бы: я как следует постаралась вышибить из них слезу, вычурно и с пафосом написав о жестоких уроках, которые, несмотря на мой нежный возраст, успела преподать мне жизнь. В конце концов, мое имя и школа, из-за которой я его возненавидела, пробили мне дорогу в Уэслианский университет, где я подружилась с Нелл. Нелл – умница, красавица, «белая кость», чей острый язык не щадил никого, кроме меня. Именно она, а вовсе не убеленный сединами профессор, предложила мне сократить имя до «Ани» (ни в коем случае не «Энни», сказала она, слишком уж прозаично для такой пресыщенной особы, как ты). Изменив имя, я не собиралась бежать от прошлого, а, наоборот, шла к будущему, о котором, по всеобщему мнению, не могла и мечтать: стать Ани Харрисон.

Спенсер, воспользовавшись моментом, придвинулась ближе к столу и доверительно проговорила:

– Ненавижу, когда меня спрашивают, где я училась.

Я не разделяла подобных чувств. Напротив, мне хотелось, чтобы об этом знали все и могли оценить, как высоко я поднялась. Так что в ответ я сделала каменное лицо и пожала плечами, ясно дав понять, что не намерена заводить с ней дружбу только потому, что у нас общая альма-матер.

– А я вовсе не против. Это часть меня.

Спенсер вдруг спохватилась, что допустила непозволительную вольность, что здесь наши взгляды расходятся и с ее стороны было бы дерзко рассчитывать на единодушие. Она отодвинула стул чуть дальше, освободив мое личное пространство.

– Конечно. Я чувствовала бы то же самое, будь я на вашем месте.

– А еще я согласилась сниматься в документальном фильме, – сообщила я, тем самым дав понять, что вовсе не считаю ее последнюю реплику бестактной.

Спенсер покивала.

– Я как раз хотела спросить. Разумеется, они не могли обойтись без вас.

Я взглянула на швейцарские «Таг Хауер» на запястье. Люк уже год обещал подарить мне «Картье».

– На мой взгляд, тебе следует обязательно пройти стажировку, даже если не будут платить.

– А на что снимать квартиру? – спросила Спенсер.

Я перевела взгляд на «Шанель», висящую на спинке стула. При ближайшем рассмотрении оказалось, что швы на сумочке скоро расползутся. Богатое наследство. Деньги под опекой. Доброе имя, солидных размеров дом в Уэйне и ни цента, чтобы бросить попрошайке в метро.

– Устройся работать официанткой по вечерам. Да и не обязательно снимать жилье в Нью-Йорке, можно приезжать на поезде.

– Из Филадельфии? – Это был не вопрос, скорее, напоминание о том, что ей нужно добираться из другого штата. Как будто лишь идиотка могла предложить нечто подобное. От раздражения у меня закипело в груди.

– У нас были стажеры, которые ежедневно катались в Нью-Йорк из Вашингтона и обратно, – сухо проговорила я, глотнула кофе и склонила голову набок. – Отсюда до Филадельфии всего-то часа два на поезде.

– Кажется, да, – неуверенно пробормотала Спенсер.

Я была разочарована, что она быстро сдалась. А ведь все шло так замечательно.

Решив дать Спенсер возможность реабилитироваться, я неспешным движением поправила тонкую золотую цепочку на шее. Поверить не могу, что чуть не забыла о самом главном.

– Вы обручены? – Спенсер сделала квадратные глаза, заметив мою гордость: огромный сверкающий изумруд и два искристых бриллианта по бокам, вделанные в гладкий платиновый ободок. Кольцо принадлежало Люковой бабушке – ох, простите, Мамушке, – и после помолвки он предложил переставить камни на ободок, украшенный бриллиантами по периметру. «Мамин ювелир говорит, что теперь все девушки носят такие. Должно быть, новые веяния».

Именно поэтому я не стала переставлять камни. О нет, я носила кольцо именно так, как в свое время Мамушка. Одновременно строгое и роскошное, оно говорило само за себя: фамильная драгоценность. Мы не просто при деньгах, говорило оно, мы на них выросли.

Слегка отставив руку и растопырив пальцы, я полюбовалась на кольцо, как будто совсем про него забыла.

– Ох, да. Отныне я формально старуха.

– Потрясающее кольцо! Никогда не видела ничего подобного. Когда свадьба?

– Шестнадцатого октября! – торжествующе произнесла я. Если бы рядом со мной, зардевшейся
Страница 7 из 20

будущей невестой, оказалась Элеонор, она бы покровительственно заулыбалась, наклонив голову набок. Не то чтобы в октябре льет как из ведра, сказала бы она, но разве тут угадаешь? А что я буду делать, если все-таки пойдет дождь? А вот она на всякий случай сняла крытый павильон, аренда которого обошлась в десять тысяч долларов, хоть им так и не воспользовались. У Элеонор припасена масса подобных сведений сомнительной ценности.

Я решительно отодвинулась от стола.

– Пора возвращаться к работе.

Спенсер поднялась почти одновременно со мной и протянула руку.

– Спасибо, Тифани! Ой, простите. – Она прикрыла губы ладонью и беззвучно рассмеялась, мелко подрагивая плечами. – Ани. Извините.

Иногда я чувствую себя заводной куклой, которой нужно закинуть руку за спину и завести золотой ключик, чтобы улыбнуться, поздороваться, выдать любую социально приемлемую реакцию, подходящую к случаю. На прощание я натянуто улыбнулась Спенсер. Она больше никогда не перепутает мое имя. Только не после документального фильма, когда камера крупным планом покажет мое скорбное, открытое лицо, рассеивая любые сомнения в том, кто я и что сделала.

Глава 2

Летом, когда я закончила восьмой и перешла в девятый класс, я целыми днями слушала, как мама на все лады расхваливает пригороды Мейн-Лайн, лежащие по ту сторону старой Пенсильванской железной дороги. «Такое форсовое место», – заверяла она, добавляя, что я сама увижу, как живут другие, когда переведусь в тамошнюю школу. Словечко «форсовый» было мне в новинку, однако по тому, как мама понижала голос, я догадалась, что оно означает. Мама произносила его с той же вкрадчивой хрипотцой, что и продавщица в отделе женской одежды, когда втюхала маме кашемировый шарф, бывший ей не по средствам: «Он богато смотрится». «Богато». Волшебное словцо. Папа был иного мнения, когда мама попробовала и ему втереть то же самое, вернувшись с шарфом домой.

С первого класса я посещала женскую католическую школу Святой Терезы на Холме в городке, начисто лишенном признаков аристократизма, поскольку лежал он в двадцати пяти километрах от ближайшего пригорода, где обитала денежная аристократия. Конечно, я росла не в трущобах, – просто среди убийственно заурядных представителей среднего класса, мнящих себя сливками общества. Тогда я не подозревала, что у денег может быть возраст, что старые деньги «с историей» неизмеримо лучше. Мне казалось, что богатство – это блестящий «бумер» красного цвета (взятый в аренду) и аляповатый домище с пятью спальнями (заложенный и перезаложенный). Хотя нашего дутого капитала не хватало даже на однотипные безвкусные хоромы.

Настоящая учеба началась утром второго сентября 2001 года, когда я, вытирая потные ладошки о штаны, впервые переступила порог гуманитарного корпуса старшей школы Брэдли в Брин-Мор, пригороде Филадельфии. А все благодаря траве (попросту «травке», если хотите вогнать меня в краску, как папа). Если бы я сказала «нет», бегать бы мне по школьному двору католической школы, сверкая лоснящимися от масла для загара ляжками из-под кусачей шерстяной юбки, бездарно растрачивая один день за другим. Затем бы последовало венчание в Атлантик-сити, свадебка в аккуратной церквушке и претенциозные фотографии голенького карапуза – еще одна заурядная жизнь, каких полно на Фейсбуке.

Все началось с того, что мы с подружками решили «курнуть», – как-никак, мы уже в восьмом классе! – и, собравшись вчетвером у моей закадычной подружки Леи, вылезли на крышу через окно ее спальни. Там мы свернули косяк, который перекочевывал из одних напомаженных губ в другие. Ощутив чрезмерную реальность собственного тела – даже ногтей! – я чуть не задохнулась от испуга.

– Мне нехорошо, – захлебываясь от смеха и слез, выдавила я. Лея, тщетно пытавшаяся меня успокоить, сама зашлась в припадке истеричного хохота.

Мать Леи пришла разведать, что у нас за возня. В полночь она позвонила маме и гробовым голосом проговорила в трубку: «Кажется, девочки во что-то ввязались».

Поскольку я рано созрела и уже в пятом классе выглядела как Мэрилин Монро, родители уверовали, что именно я – мозговой центр нашего девичьего наркосиндиката. Ведь по мне сразу было видно, что я непутевая. Из королевы небольшого, всего в сорок человек, класса я в одночасье превратилась в назойливую муху, которую так и норовили прихлопнуть. Даже девочка, которая имела обыкновение совать в ноздри жареную картошку перед тем, как отправить ее в рот, не хотела сидеть рядом со мной.

В конце концов слух докатился до школьной администрации. Маму с папой вызвали к директрисе, людоедского вида женщине по имени сестра Иоанна, которая заявила, что мне придется подыскать другую школу. Мама фыркала всю дорогу домой и в конце концов решила отправить меня в одну из «элитных» частных школ в Мейн-Лайне: так больше шансов поступить в университет Лиги Плюща и выйти замуж за большие деньги. «Мы им покажем», – торжествующе заявила она, вцепившись в руль, словно в бычью шею сестры Иоанны. Переждав немного, я шепотом спросила: «А в Мейн-Лайне мальчики будут?»

На той же неделе мама забрала меня из школы пораньше, и через сорок пять минут мы очутились в самом сердце зеленого, увитого плющом Мейн-Лайна, где находилась школа Брэдли – частная, внеконфессиональная школа с совместным обучением. Председатель приемной комиссии дважды упомянула, что здесь, в Брэдли, училась первая жена Сэлинджера. Тогда, в начале двадцатого века, это был пансион для девочек. Я приберегла сей любопытный факт на будущее и неизменно выкладывала его во время собеседований с потенциальными работодателями и свекрами. «Да-да, я ходила в школу Брэдли. Кстати, вы знали, что там училась первая супруга Сэлинджера?» Быть невыносимой можно, только если сама знаешь, что невыносима. По крайней мере, это меня оправдывало в собственных глазах.

После обзорной экскурсии по школе пришла пора сдавать вступительный экзамен. Меня привели в роскошную столовую, похожую на пещеру, и усадили во главе длинного массивного стола. Гравировка на бронзовой табличке, висящей над дверью, гласила: «Зал Бреннер Болкин». У меня в голове не укладывалось, чтобы в англоговорящем мире кого-нибудь звали «Бреннер».

Экзамен почти стерся из моей памяти. Помню только, что следовало описать какой-нибудь предмет, не называя его. Я написала о своей кошке, в конце присочинив, как она спрыгнула с заднего крыльца под колеса машины, навстречу жестокой смерти. То, как в Брэдли торчали по Сэлинджеру, навело меня на мысль, что у них слабость к душевно неуравновешенным личностям. Я оказалась права: через несколько недель нас известили, что я получила стипендию и смогу закончить школу Брэдли с выпуском две тысячи пятого года.

– Волнуешься, солнышко? – спросила мама.

– Вовсе нет, – соврала я и выглянула в окно, не понимая, что она нашла в этом Мейн-Лайне. На мой неискушенный взгляд четырнадцатилетней девочки, здешние дома не шли ни в какое сравнение с оштукатуренным розовым амбаром, где жила Лея. Хороший вкус, как мне предстояло уяснить, заключался в хрупком равновесии между блеском и простотой.

– У тебя все получится! – Мама ободряюще потрепала меня по колену. Ее губы, обильно смазанные жидкой помадой, блестели на
Страница 8 из 20

солнце.

Мимо нашего «бумера» прошествовала четверка девушек: на узких плечах – школьные рюкзаки с удобными лямками, стянутые в конский хвост белокурые волосы покачиваются, как плюмажи на спартанских шлемах.

– Да, мам. – Я закатила глаза; не из-за нее – из-за себя. Я была готова разреветься, свернуться клубочком у нее на коленях, чтобы она снова погладила длинными ногтями мою руку, пока я не покроюсь мурашками. «Пощекочи ручку!» – упрашивала я, когда ребенком прибегала к ней пообниматься.

– Беги, а то опоздаешь! – От поцелуя на щеке остался липкий след. «Пока», – буркнула я, свежеиспеченный несносный подросток. В то утро, за тридцать пять шагов до школьных ворот, я только репетировала будущую роль.

День начался с классного часа. У меня голова шла кругом, как в любовной горячке. В старой школе не было ни звонков с урока и на урок, ни разных учителей по разным предметам. Там класс был разделен на две группы по двадцать девочек. Каждая группа занималась в отдельном кабинете, где из года в год одна и та же учительница (а все они, за одним-единственным исключением, были монашки) читала математику, обществоведение, религиоведение и английский (причем нашей группе всегда доставалась монашка). В школе Брэдли раз в сорок минут звенел звонок, возвещая о переходе в другую аудиторию, к другому учителю и другим соученикам. Я чувствовала себя актрисой, приглашенной звездой на съемках молодежного сериала «Спасенные звонком».

Но самым ярким впечатлением первого дня стал урок литературы, и не простой урок, а по углубленной программе (еще одно отличие не в пользу старой школы), куда мне удалось попасть благодаря искусно подобранным ста пятидесяти словам о трагической гибели моей питомицы. Мне не терпелось поскорей опробовать новую, только что купленную в школьной лавке авторучку с зелеными чернилами. В старой школе нас заставляли писать карандашом, как первоклашек, но в Брэдли никому не было дела до того, кто чем пишет. Можешь вообще не вести конспект, лишь бы знания были. Я выбрала ручку той же расцветки, что и школьная спортивная форма, – зеленую с белым, в знак верности традициям школы Брэдли.

По углубленной программе в классе литературы занималось всего двенадцать учеников. Мы сидели не за одиночными партами, а за длинными столами, расставленными буквой «П». Преподаватель литературы, мистер Ларсон, был, как сказала бы мама, «слегка полноват», но лишних десять килограммов придавали добродушный вид его округлому лицу, на котором лукаво щурились глаза. Уголки его губ застыли в полуулыбке, как будто он вспомнил уморительный анекдот, услышанный от приятеля за кружкой пива. Мистер Ларсон носил рубашки пастельных оттенков, а его светло-каштановые волосы, свободно падающие на лоб, убеждали, что он и сам не так давно готовился поступать в колледж и «типа, в теме». Мои – а впрочем, и не только мои – девичьи чресла все это безусловно одобряли.

Мистер Ларсон вел урок сидя, вытянув ноги во всю длину. Забрасывая поочередно то одну руку, то другую руку за голову, он вопрошал: «Как вы считаете, почему Холден сравнивает себя с ловцом во ржи?» или еще что-нибудь подобное.

В первый же день мистер Ларсон предложил каждому рассказать об одном, самом ярком впечатлении прошедшего лета. Я посчитала, что он задумал это упражнение специально для меня: почти все остальные ребята учились в Брэдли с первого класса, «бессрочники», и скорее всего тусовались на каникулах вместе. А чем занималась новенькая, никто не знал, да им и не надо было знать, что на каникулах я загорала на заднем дворе и смотрела сериалы, как клуша. Поэтому я сочинила, что ездила на концерт «Перл Джем». Что было почти правдой. Мама Леи забронировала нам билеты еще до разоблачения «наркопритона», после чего обнаружила, что я (как и стоило ожидать) плохо влияю на ее дочь, и отменила бронь. Однако Лея осталась далеко позади, а мне предстояло заводить новых друзей, поэтому я приврала. И правильно сделала. Многие одобрительно закивали, а какой-то парень по имени Тэннер – вот уж не думала, что бывают такие имена, – даже присвистнул: «Круть!»

Потом мистер Ларсон предложил обсудить «Над пропастью во ржи», заданную на лето. Я села прямее: книжку я проглотила в два дня, валяясь на задней веранде. Мама спросила, что я думаю о прочитанном, а когда я ответила, что давно так не смеялась, склонила голову набок и с укоризной произнесла: «Тифани, у Холдена был нервный срыв». Это меня так озадачило, что я перечитала книгу заново, оставляя влажные полукруглые отпечатки пальцев на каждой странице. Я пребывала в глубоком недоумении: это же надо – проморгать ключевой элемент повествования! Я даже слегка огорчилась, что не такой уж я книжный червь, каким себя возомнила, но вспомнила, что монахини в школе чурались литературы, напирая на грамматику (меньше искуса и плотских грехов), а значит, я не виновата, что делаю недостаточно меткие наблюдения. Всему свое время.

Парень, сидевший с краю, во всеуслышание застонал. Его звали Артур, и летом он побывал на экскурсии в редакции «Нью-Йорк таймс», что, судя по реакции класса, не дотягивало до рок-концерта, но и полным отстоем, вроде постановки «Призрака оперы» в Филадельфийском театре, не считалось. Тогда я впервые поняла, что если постановка не на Бродвее, то грош ей цена.

– Тебе так понравилась книга, Артур? – сострил мистер Ларсон, и в классе захихикали.

Артур весил около ста тридцати килограммов, его лицо обрамляли многочисленные прыщи, а волосы были такие жирные, что, когда он проводил по ним пятерней, они так и оставались лежать, разделенные множественным пробором.

– Холден занят только самим собой. У него все притворщики, но сам он ничем не лучше, а то и хуже.

– Интересная мысль, – подхватил мистер Ларсон. – По-твоему, Холден – ненадежный рассказчик?

Прежде чем кто-нибудь успел ответить, раздался звонок. Все вскочили, шумно задвигали стульями, перекрывая голос мистера Ларсона («к следующему уроку прочесть первые две главы из Кракауэра!»), зашелестели рюкзаками, и вихрь голых, покрытых нежным пушком ног, обутых в сандалии на высокой подошве, вылетел из класса. Просто невероятно, как моментально все собрались и ушли. Тогда я впервые заметила и запомнила на всю жизнь: я неповоротлива. То, что другим дается легко, мне стоит больших трудов.

Когда я поняла, что очутилась наедине с мистером Ларсоном, у меня вспыхнули щеки под слоем тонального крема. Мама уверяла меня, что все мои одноклассницы делают макияж перед школой, но оказалось, что они практически не пользуются косметикой.

– Ты перевелась из школы Святой Терезы, да? – спросил мистер Ларсон, перебирая бумаги на столе.

– Святой Терезы на Холме. – Мне наконец удалось застегнуть рюкзак.

Мистер Ларсон поднял на меня глаза, и его губы тронула едва заметная улыбка.

– Да, конечно. Должен сказать, мне понравился твой читательский дневник. Очень вдумчиво написано.

Впоследствии я, лежа в постели, буду снова и снова повторять себе эти слова, скрипя зубами и сжимая пальцы, чтобы не воспламениться, но в ту минуту мне хотелось поскорей убраться из класса. Я вечно терялась в таких случаях, а на лице у меня, вероятно, было написано то же, что и на лице моей ирландской тетушки, когда она, перебрав
Страница 9 из 20

красненького, принималась поглаживать меня по волосам, приговаривая, как бы ей хотелось иметь дочку.

– Спасибо, – пискнула я.

Мистер Ларсон широко улыбнулся, и его глаза превратились в едва заметные щелочки.

– Рад, что ты будешь у меня учиться.

– Я тоже. Ну, до завтра! – Я вскинула руку, чтоб помахать на прощание, но на полпути передумала. Со стороны, наверное, выглядело, будто у меня нервный тик.

Мистер Ларсон помахал мне в ответ.

В коридоре напротив двери в кабинет мистера Ларсона стояла сломанная парта. Артур рылся в своем рюкзаке, водрузив его на столешницу.

– Привет, – сказал он, подняв на меня взгляд.

– Привет.

– Очки ищу, – объяснил он.

– Ага. – Я вцепилась в лямки висевшего на плечах рюкзака.

– Идешь на обед? – спросил Артур.

Я кивнула, хотя собиралась провести обед в библиотеке. Нет ничего хуже того момента, когда, рассчитавшись с кассиром, оборачиваешься к залу, полному незнакомых лиц, и понимаешь, что предстоит искать свободное место за чужим столиком, ведь выносить еду из столовой не разрешается. В первый день школы всем хочется посплетничать, а не тратить драгоценные минуты обеденного перерыва на новенькую. Понимаю, сама такая. Рано или поздно все станет на свои места: кудрявая рыженькая девочка с голубоватыми прожилками вен на лбу окажется самой умной девочкой в классе, заблаговременно подаст документы в Гарвардский университет и будет принята первой из нашего потока. (Из «наших» в Гарвард поступят девять человек: в Брэдли фигню не гнали.) Вон тому крепышу футболисту с рельефными грудными мышцами отсосала сама Линдси «Биз» Хейнз, а его лучший друг все видел. Я знала, что незнакомые черты обретут индивидуальность и я, в свою очередь, тоже займу свое место в общей картине мира – определенное место за определенным столом. Но до тех пор я предпочитала сохранять достоинство и засесть в библиотеке за «домашку» по испанскому.

– Я с тобой, – сказал Артур.

Артур перебросил мешковатый рюкзак через плечо и пошел впереди. Толстые бледные икры ног терлись одна о другую. Я знала по себе, как это невыносимо, когда предает собственное тело: мне было всего четырнадцать, а я выглядела как первокурсница, набравшая лишний вес. Тем не менее недалекие пацаны-одногодки считали меня едва ли не идеалом: руки и ноги у меня выглядели вполне подтянутыми, а в футболке с треугольным вырезом большая грудь казалась неприлично большой. Но под одеждой скрывался генетический кошмар, который не исправить даже марафонским голоданием: складки жира на животе и затерявшийся между них пупок. К счастью, в то лето в моду вошли танкини: в жизни не чувствовала такой благодарности по отношению к одежде.

– Ты тоже, типа, втрескалась в мистера Ларсона, как остальные девчонки? – ухмыльнулся Артур и поправил очки на лоснящемся носу.

– До сегодняшнего дня я училась у монашек. Меня можно понять.

– Католичка, – с серьезным видом провозгласил Артур. Да, я была залетной птицей в школе Брэдли. – А где училась-то?

– Академия Святой Терезы на Холме. – Я напряглась в ожидании его – наверняка нелюбезного – ответа. Но Артур молчал, и я спешно добавила: – Это в Малверне. Формально Малверн считался аванпостом Мейн-Лайна, однако стоял на удаленных позициях и, как колонна рядовых, прикрывал собой офицерский состав, с комфортом расположившийся в центре лагеря. Малверн и его плебейское население действовали родовитым жителям Мейн-Лайна на нервы.

– Малверн? – поморщился Артур. – Ты так далеко живешь?

С этого момента мне годами придется объяснять: нет, я не живу в Малверне. Я живу еще дальше, в Честер-Спрингс, среди жалких обывателей, и, хотя там есть несколько прекрасных старинных домов, упоминание о которых было бы встречено с одобрением, ни один из них не принадлежал моей семье.

– Далеко это отсюда? – спросил Артур, когда я завершила свой спич.

– Полчаса езды, – соврала я. На самом деле до Честер-Спрингс было сорок пять минут езды, иной день все пятьдесят.

Мы с Артуром подошли ко входу в столовую, и он пропустил меня вперед:

– Только после вас.

Я еще не знала, кого стоит опасаться, и потому вид переполненной столовой не внушал ужас. Артур кому-то помахал и сделал мне знак следовать за ним.

Помещение столовой сочетало в себе черты старинного особняка и элементы современного дизайна. На обеденных столах, выполненных из темного дерева, кое-где проглядывается древесина. Дощатый пол переходил в длинный коридор, ведущий в крытый дворик с застекленной крышей и раздвижными стеклянными дверями, выходящими на школьный двор, где на зеленых газонах паслись младшеклассники. Буфет располагался в проходном помещении, куда входили со стороны особняка, а выходили во внутренний дворик, миновав салатную стойку с брокколи и обезжиренным соусом, за которыми тянулись костлявые руки изнуренных диетами барышень.

Вслед за Артуром я подошла к столу напротив старинного камина, который давно не топили, однако, судя по его закопченным стенам, предыдущие обитатели особняка пользовались им с завидной регулярностью. Артур бросил рюкзак на стул рядом с девушкой с большими карими глазами, расставленными неестественно широко. В школе ее прозвали «Акула», однако эти инопланетные глаза были той изюминкой, которая в конце концов прельстит ее будущего мужа. На девушке были свободные мягкие брюки и белый реглан, собравшийся складками под большой грудью. Рядом, подперев руками подбородок, сидела другая девушка, чьи длинные каштановые волосы спускались до самого стола, обвивая локти. Я поразилась, до чего она бледная, да еще и в такой короткой юбке. Мама насильно заперла бы меня в солярии, чтобы я не показывалась на людях с такими белыми ногами. Однако девушка, по всей видимости, не стеснялась ни своих бледных ног, ни короткой юбки. Возле нее, совсем близко, сидел миловидный парень в реглане с логотипом школьной футбольной команды, вероятно, ухажер, судя по тому, как он смело обнимал ее за талию.

– Здоров, – бросил Артур. – Это Тифани. Она ходила в католическую школу. Не обижайте ее, бедняжка и так настрадалась.

– Привет, Тифани! – звонко поздоровалась Акула. Она поскребла ложечкой по стенкам опустевшего стаканчика из-под пудинга, собирая остатки шоколадной глазури.

– Привет, – ответила я.

– Это Бет, – сказал Артур, показывая на Акулу. Затем указал на длинноволосую девушку и ее бойфренда: – Сара. Тедди.

Раздался нестройный хор приветствий. Я подняла руку и снова сказала «привет», на этот раз всем сразу.

– Ну, идем, – произнес Артур, дернув меня за рукав. Повесив рюкзак на спинку стула, я заняла очередь в буфет. Артур заказал себе огромный сэндвич с говядиной и индейкой, тремя видами сыра, листиком салата и таким количеством майонеза, что сэндвич хлюпал каждый раз, как Артур сдавливал его руками. Я взяла шпинатный ролл с сыром, помидорами и горчицей (в те дни мы считали, что лаваш менее калорийный, чем обычный хлеб). Артур взял поднос и бросил на него два пакета чипсов. Я же поднос брать не стала, последовав примеру девушек, заказавших овощные роллы в лаваше. С роллом в одной руке и бутылкой диетического лимонада в другой я встала в очередь в кассу.

– Отличные штаны, – послышалось у меня за спиной.

Я обернулась. Позади
Страница 10 из 20

стояла довольно странного вида девушка, впрочем, весьма привлекательная. Она одобрительно кивнула, оглядев мои широкие оранжевые штаны, которые я ранее поклялась никогда больше не надевать. У незнакомки были светлые пшеничные волосы неестественно однородного оттенка, будто крашеные, большие карие глаза почти без ресниц и кожа, покрытая ровным загаром; такой можно получить, только если днями напролет загорать на бортике собственного бассейна. В простой ярко-розовой блузке и клетчатой юбке в складку, гораздо короче положенного, она резко выделялась на фоне остальных девушек, почти единодушно избравших неброский стиль, характерный для выпускников престижной школы. Держалась она очень уверенно, так, будто задавала тон всей школе.

– Спасибо, – с улыбкой ответила я.

– Ты новенькая? – спросила она. У нее был негромкий, с хрипотцой голос, каким отвечают на линии секса по телефону.

Я кивнула.

– Я Хилари, – представилась она.

– Тифани.

– Эй, Хилари! – прогремело на всю столовую.

Кричали из-за самого центрового стола. Там восседали здоровенные парни с голыми ногами, поросшими жестким темным подшерстком, совсем как у моего отца, а рядом щебетали ручные девочки, хихикающие всякий раз, как парни обзывали друг друга слабаками, мудаками и дебилами.

– Здорово, Дин! – выкрикнула в ответ Хилари.

– Захвати мне пачку «желеек», – скомандовал он.

Руки у Хилари были заняты, но, зажав подбородком банку диетической колы, она потянулась за конфетами.

– Я помогу! – Бросив пачку «желеек» на кассу, я рассчиталась за них, несмотря на протесты Хилари.

– Я в долгу не останусь, – сказала она, подцепив мизинцем пакетик с конфетами, каким-то чудом уместив в руках все свои покупки.

Артур дожидался меня чуть поодаль. От инцидента я вся раскраснелась. Такие моменты перемирия, между нами девочками, куда ценнее, чем долгожданный звонок парня.

– Я гляжу, ты частично познакомилась с ХО-телками.

– ХО-телка? Она, что, проститутка? – Я оглянулась на Хилари: она бросила пачку на поднос Дина. Парни не считали зазорным пользоваться подносами.

– Это аббревиатура, которую придумали себе Хилари и ее подружка, Оливия, – и Артур кивнул в сторону кудрявой брюнетки, подобострастно хохочущей над тем, как выстраивали башню из картонных коробок из-под жареной картошки Мохноногие. – «ХО». Ну а мы додумали остальное. Хотя мне кажется, эти двое понятия не имеют, что такое аббревиатура. – Он довольно усмехнулся. – От этого еще смешней, правда?

Пусть я не додумалась, что Холден Колфилд – псих, но уж что такое аббревиатура, я знала как дважды два.

– У них и правда зуд в одном месте? – Мне как-то не верилось, что девушки могут с гордостью носить подобное прозвище. Меня однажды обозвали шлюхой – обычное дело, когда в средней школе у тебя грудь третьего размера, – и я полдня рыдала у мамы на коленях.

– Нет, конечно. Строят из себя записных шлюшек, но на самом деле, – Артур смешно наморщил нос, – не будут знать, куда деваться, если парень снимет перед ними трусы.

После обеденного перерыва была химия. Я терпеть не могу химию, но, увидев в лаборатории Оливию с Хилари, оживилась. Впрочем, долго радоваться не пришлось: нам велели разбиться на пары для проведения опыта, целью которого было внушить нам интерес к химии. Я обернулась направо, однако сидящий там одноклассник уже махал кому-то рукой, отвернувшись от меня. Налево – та же история. Вскоре, когда счастливые парочки уже стояли над лабораторными столами в глубине кабинета, обнаружился еще один одиночка – темно-русый мальчик с такими яркими голубыми глазами, что их оттенок был виден издалека. Он кивнул мне и вопросительно вскинул брови, хотя выбора у нас не было. Я кивнула в ответ, и мы поспешили занять свои места за лабораторным столом.

– Отлично, – сказала миссис Чэмберс, когда заметила нас. – Лиам и Тифани, займите столик возле окна.

– Как будто у нас есть выбор, – вполголоса сказал Лиам, чтобы миссис Чэмберс не расслышала. – Сразу видно, что всем плевать на новеньких.

Я не сразу поняла, что к «новеньким» он причисляет и себя.

– Ты тоже новенький?

Он дернул плечом, будто полагал, что это и так очевидно.

– Надо же, и я! – оживленно заговорила я. Какое счастье, что я его встретила! Новенькие просто обязаны заботиться друг о друге.

– Знаю, – ответил он, приподняв уголок губ в полуулыбке. Сейчас, в лучах послеполуденного солнца, с ямочкой на щеке он выглядел как на развороте журнала для восьмиклассниц. – Ты слишком симпатичная, чтобы остаться без пары.

Меня обдало жаром изнутри, и непроизвольно сжались бедра.

Миссис Чэмберс начала распространяться о мерах предосторожности, до которых никому не было дела, пока не прозвучало, что при неосторожном обращении с реактивами нам может опалить волосы. Я оглянулась, чтобы посмотреть на учительницу, и заметила, что Хилари не сводит с меня глаз. Я могла отвести взгляд, притворившись, будто смотрю мимо, или же улыбнуться, слегка кивнуть, чтобы расположить ее к себе. Повинуясь внезапно пробудившемуся инстинкту популярной девочки, я выбрала второй вариант.

К моему удовольствию, Хилари улыбнулась в ответ, ткнула под локоть Оливию и что-то прошептала ей на ухо. Оливия заулыбалась, глянула на меня и, едва заметно кивнув на Лиама, беззвучно проговорила: «Он клевый», преувеличенно шевеля губами. Я бросила на него быстрый взгляд, убедилась, что он смотрит в другую сторону, и так же беззвучно ответила: «Вижу».

Боже, как я была довольна собой, когда прозвенел звонок с урока! В первый же день я успела пофлиртовать с клевым парнем, а то, что мы оба новенькие, позволило мне его «застолбить». Кроме того, я сблизилась с Оливией и Хилари. С тем же успехом можно было отправить сестре Иоанне открытку с цветочками: «Дорогая сестра Иоанна, я делаю потрясающие успехи в новой школе и встретила того, с кем хотела бы потерять девственность. И все это благодаря вам!»

Глава 3

– Двадцать пять, двадцать шесть – выше подбородок! – двадцать восемь – осталось два раза, поднажмите! – двадцать девять, тридцать.

Я перекатилась на пятки и вытянула руки перед собой, разминая и растягивая мышцы, пылающие от напряжения, что в точности соответствовало обещаниям, за которые я плачу триста двадцать пять долларов в месяц. Возможно, я бы и добилась более стройного, гибкого тела, если бы не отчаянный голод, одолевающий меня на подступах к дому. Иногда я прямо с порога бросалась в кухню и, не раздеваясь, принималась шарить по полкам в поисках съестного.

– А теперь гантели на место – и к станку. Следующее упражнение на икроножные мышцы.

На этом этапе занятий я всегда нервничаю: нужно успеть отнести гантели и мягко, но решительно занять свое излюбленное место у станка, тогда как мне хочется растолкать этих неповоротливых куриц: «Я тут не затем, чтобы просто похудеть: у меня съемка на телевидении, уродки!» Довольствуюсь тем, что «случайно» задеваю кого-то плечом, как обычно поступаю с «напевалами». Это те припадочные, которые так бурно радуются жизни, что их прям распирает, когда они идут по улице, пританцовывая и напевая себе под нос. Я нарочно толкаю их своей здоровенной сумкой, чтоб посмаковать возмущенное «Эй!»

Всякому счастью есть предел.

На занятиях я
Страница 11 из 20

веду себя повежливей. Не хочу портить тщательно подобранный образ, рассчитанный на то, чтобы впечатлить и расположить к себе инструкторов: образ милой, сдержанной девушки, которая всегда выбирает продвинутый вариант упражнений на мышцы бедра, даже если у нее дрожат ноги.

К счастью, когда я отнесла гантели на место и обернулась, мое место у станка никто не занял. Я перекинула полотенце через перекладину, поставила на пол бутылку с водой и принялась перекатываться с пятки на носок, втянув живот и расправив лопатки.

– Молодец, Ани, отлично выглядишь, – сказала инструктор.

Целый час я «застегивалась и подтягивалась», скручивалась и разгибалась, стараясь при этом правильно дышать. К концу тренировки я чувствовала себя вареной, как рисовая лапша, без которой жить не могу, поэтому решила забить на трехкилометровую пробежку по дороге домой. Однако, мельком взглянув на свое отражение в зеркале, я заметила подозрительные складки на боках и передумала.

В раздевалке ко мне подошла девушка, которая проволынила все три подхода на пресс.

– Какая ты молодец! – восхищенно сказала она.

– Что-что? – Я сделала вид, будто не расслышала.

– Я про пресс. У меня никак не получалось последнее упражнение. Я попыталась отпустить ноги, но не продержалась и секунды.

– Ну, это моя проблемная зона, поэтому я стараюсь, как могу. – И я похлопала себя по животу, напряженно подрагивающему под высоким поясом дизайнерских спортивных штанов размера XS. С того самого дня, когда мы начали готовиться к свадьбе, меня нестерпимо, совсем как в старшей школе, тянуло пожрать. Несколько лет я крепилась, давая себе волю лишь по воскресеньям и изредка – по средам, а в остальные дни сидела на диете и потела в спортзале, благодаря чему не набирала больше пятидесяти пяти килограммов (отличный результат, если в тебе метр семьдесят росту, и средненький – если в тебе метр шестьдесят). К свадьбе и, самое главное, к съемкам документального фильма я собиралась похудеть до сорока семи килограммов, и при мысли о том, чего мне это будет стоить – и в самое ближайшее время, – я чувствовала нестерпимый голод и напоминала себе бешеного медведя, который ест в три горла на случай анорексии.

– Ничего подобного! – запротестовала девушка. – Ты потрясно выглядишь.

– Спасибо. – Когда она направилась к своему шкафчику, я проводила ее взглядом. Узкий длинный торс переходил в широкие бедра и плоский зад. Я не могла определиться, что хуже: безропотно натянуть джинсы с завышенной талией или драться за каждый сантиметр идеального тела, терпя голод и инъекции ботокса.

Я выползла на Вест-Сайд Хайвей и, с трудом переставляя ноги, побежала в направлении дома. Три километра я преодолела за двадцать пять минут – жалкий результат, даже если учесть вынужденные остановки перед пешеходным переходом.

– Привет, крошка, – бросил Люк, не поднимая глаз от планшета.

Когда мы с Люком начали встречаться, я млела от этого слова, «крошка», у меня что-то сжималось внизу живота, как клешня в «хватайке», подцепившая мягкую игрушку, – если такое вообще бывает, ведь все знают, что игральные автоматы запрограммированы на проигрыш. В старших классах и колледже я мечтала о том, как меня нагоняет широкоплечий игрок в лакросс и, небрежно закинув руку мне на плечо, шепчет: «Привет, крошка».

– Как тренировка?

– Так себе. – Я стянула пропотевшую кофту с высоким воротником, защищавшим шею от ветра, и провела рукой по мокрым волосам на затылке. Затем направилась в кухню, достала ложку и банку арахисового масла без консервантов и зачерпнула от души.

– Напомни, когда у тебя встреча?

Я взглянула на стенные часы.

– В час. Пора собираться.

Я побаловала себя ложкой арахисового масла, запила водой и отправилась в душ. На сборы ушел целый час – куда больше, чем на сборы к ужину с Люком. Я одевалась ради взглядов стольких женщин! Ради туристок на улицах («учитесь, как надо!»), ради продавщицы, которая не посмотрит в мою сторону, пока не заметит логотип «Миу Миу» на моей сумочке, а сегодня – в первую очередь ради одной из подружек невесты, будущей студентки медицинского университета, которая в двадцать три года осмелилась заявить, что если не успеет родить к тридцати годам, то заморозит яйцеклетки. «Чем выше возраст матери, тем выше риск аутизма у ребенка». Она так основательно приложилась к соломинке, что в бокале забулькало. «Сколько женщин рожают после тридцати. Эгоистки. Не успела обзавестись детьми до тридцати – усыновляй». Разумеется, Моника (Мони) Далтон не сомневалась, что уж она-то обзаведется детьми прежде, чем ее разнесет, как корову. Она не прикасалась к «плохим» углеводам со дня выхода в эфир последней серии «Секса в большом городе», а ее живот выглядит так, будто его «отфотошопили».

Однако через три месяца Мони стукнет двадцать девять, а мужика, который бы разбудил ее с предложением праздничного секса, у нее так и нет. Так что теперь от Мони явственно попахивает паникой.

Одеваться для Мони – одно удовольствие. Обожаю исподтишка наблюдать, как она изучает тонкие кожаные ремешки моих сандалий, как ее взгляд неотрывно следует за моим изумрудом. И хотя сама она частенько захаживает в дорогущий «Барнис», счета оплачивают ее родители. Не круто, если тебе за двадцать пять. После двадцати пяти ты либо сама платишь по счетам, либо платит твой мужчина. Прошу заметить, что свои покупки (все, кроме ювелирки) я оплачиваю самостоятельно. Впрочем, я бы не смогла себе этого позволить, если бы не Люк, который заботится обо всем остальном.

– Хорошо выглядишь, – сказал Люк, входя на кухню, и чмокнул меня в затылок.

– Спасибо. – Я боролась с рукавами белого пиджака. Кажется, я никогда не научусь подворачивать их так, как на фотке из модного блога.

– Потом пойдете обедать?

– Ага. – Я впихнула в сумку косметичку, солнцезащитные очки, журнал «Нью-Йорк мэгэзин» – намеренно оставив его выглядывать из сумки, чтобы все видели, что я читаю «Нью-Йорк мэгэзин», – жевательную резинку и образец свадебного приглашения, который предложила запуганная китаянка.

– Слушай, один мой клиент с женой приглашают нас на ужин на этой неделе.

– Кто именно? – Я расправила рукава пиджака и принялась подворачивать их заново.

– Эндрю, из «Голдман».

– Может, Нелл его знает, – ухмыльнулась я.

– Господи, надеюсь, что нет, – озабоченно выдохнул Люк. Нелл действовала ему на нервы.

Я улыбнулась и чмокнула Люка в губы. Ощутив в его дыхании кислый запах кофе, я постаралась не вздрогнуть от отвращения. Постаралась вспомнить, как впервые увидела его, в самый первый раз: первокурсницей на студенческой вечеринке, куда все явились в джинсах, а я, как провинциалка, – в слаксах, туго сдавивших мне талию. Люк тогда учился в Университете Гамильтона на последнем курсе, а у нас, в Уэслианском университете, числился его закадычный школьный приятель, с которым они регулярно виделись. Люк положил глаз на Нелл – тогда еще он не знал, что она стервоза (его выражение), каких мало. К счастью – или к сожалению, – Нелл закрутила с его приятелем, так что у Люка ничего не вышло. Уязвленная равнодушием Люка, я тем же вечером разработала план. Парень, на которого я положила глаз, увивается за Нелл, значит, надо за ней понаблюдать. Я
Страница 12 из 20

подражала ее манерам за столом – она почти не прикасалась к еде, видимо, ее голубые «витаминки» полностью отбивали у нее аппетит – и упросила маму купить мне такую одежду, как у Нелл. Благодаря Нелл я поняла, что заблуждалась в главном: оказывается, красивая девушка должна вести себя так, будто ей нет дела до своей красоты. В Брэдли я вела себя с точностью до наоборот. А Нелл иногда разгуливала без грамма макияжа, натянув отцовский свитер, бесформенные «угги» и растянутые спортивные штаны в знак женской солидарности. Кроме того, красивым девушкам полагалось относиться к себе с самоиронией, выставлять напоказ воспаленные прыщи и во всеуслышание обсуждать приступы диареи, чтобы их не дай бог не приняли за охотниц за мужьями. Потому что, если будешь выставлять себя напоказ, тебя растопчут, и тогда можешь забыть про парня, который тебе приглянулся, даже если это взаимно: свора ощеренных девиц отвадит его от тебя в два счета.

К концу первого курса я уже могла натянуть те самые бежевые слаксы, даже не расстегивая пуговиц. Я не могла похвастаться истинной худобой – еще пять килограммов уйдут только после колледжа, – однако университетские стандарты были куда менее суровы, чем в Нью-Йорке. Однажды в марте, когда на улице приятно потеплело, я отправилась на занятия в одной майке. Жаркие лучи солнца касались моего лба, словно благословляя. На беговой дорожке разминался Мэтт Коди, хоккеист, тот самый, который с такой силой ткнулся своим дрыном в бедро Нелл, что у бедняжки целую неделю не сходил сизо-багровый синяк. Мэтт застыл на месте, заглядевшись, как сияют на солнце мои глаза и волосы. «Ни фига себе!» – вырвалось у него.

Однако мне следовало оставаться начеку. В университете я начала создавать себя заново, и было бы совсем некстати снова попасть в историю. Нелл называла меня «моя бесстыдница»: я целовалась с парнями взасос, загорала без лифчика, но большего себе не позволяла – разве что с тем, с кем встречалась «официально». Я даже узнала, как это осуществить, благодаря Нелл и тому, что она называла «эффект Хемингуэя». Хемингуэй, объясняла Нелл, придумывал финал романа только для того, чтобы впоследствии его выбросить, полагая, что роман только выиграет, если читатель сам догадается, чем все закончилось. Когда по кому-то сохнешь, продолжала Нелл, немедля закрути с другим – например, с тем парнем, что вечно пялится на тебя на лекциях по современной американской классике, или с тем, что ходит в старых джинсах и зализывает волосы гелем. Улыбнись ему, пусть пригласит тебя куда-нибудь, выпей разбавленный виски у него в спальне, пока он распространяется о постмодернизме под приглушенные завывания французской рок-группы. Если он захочет тебя поцеловать – отстранись или не отстраняйся, не важно, главное – продолжай с ним хороводиться, пока тот, кто тебе по-настоящему нужен, не прознает о его существовании – о существовании лопуха, с которым ты теряешь время. Он учует соперника, как изголодавшаяся акула в океане – каплю крови.

После окончания университета я снова увиделась с Люком, на сей раз на одной из городских вечеринок. Момент был как нельзя более подходящий: я как раз встречалась с одним придурком, которого было видно и слышно за километр. Он принадлежал к потомкам первых поселенцев, прибывших в Америку на «Мейфлауэере», а это неизменно вызывает в людях крайне противоречивые чувства. Он единственный не боялся делать со мной в постели то, что мне нравилось, поэтому я и держала его при себе. Бить по лицу? «Скажи, если нужно сильнее», – шепнул он, размахнулся и наотмашь влепил мне такую пощечину, что у меня искры из глаз посыпались, зрение помутилось, и я снова и снова проваливалась в темноту, пока не кончила, застонав на всю комнату. Люк пришел бы в ужас от такой просьбы, однако ради его фамилии, ради возможности стать «миссис Харрисон» я была готова отказаться от мучительно-сладкого желания истязать себя. Когда я рассталась со своим придурком «ради» Люка, внезапно свалившаяся свобода – ужинать вдвоем, возвращаться домой вдвоем, как настоящая пара – захлестнула нас с головой, закружила в водовороте и увлекла за собой, как быстрина. Через год мы с Люком съехались. Разумеется, он знает, что я училась в Уэслианском университете, и не устает удивляться, как это наши пути не пересеклись раньше, когда он туда наезжал.

– Это модель «Эмили» в бледно-розовых оттенках. – Продавщица сняла платье с вешалки и приложила к телу, приподняв двумя пальцами подол юбки. – Как видите, ткань немного с отливом.

Я взглянула на Нелл. Столько лет прошло, а от нее по-прежнему глаз не отведешь. В отличие от нас, ей не придется выходить замуж, чтобы что-то там себе доказывать. Раньше она работала по финансовой части, причем была одной из двух девушек во всем отделе. Когда Нелл шла по коридору, мужики, повернувшись в креслах, провожали ее взглядом. Два года назад на рождественском корпоративе какой-то осел – приличный семьянин, естественно, – перебросил Нелл через плечо, явив всем ее круглую попку из-под задравшейся кверху юбки, и с обезьяньим гиканьем проскакал по залу под дружный хохот собравшихся.

– Почему с обезьяним гиканьем? – спросила я.

– Возомнил себя Тарзаном, – пожала плечами Нелл. – Умом-то он не блистал.

Нелл подала на компанию в суд, получила приличную – но неизвестную – сумму денег и теперь каждое утро спит до девяти, часами потеет в спортзале и первой хватает общий счет со стола.

– В платье такого оттенка я буду все равно что голая, – сказала Нелл и усмехнулась краем рта.

– Воспользуемся автозагаром, – предложила Мони. В ярком свете, лившемся из окна, на ее щеке выделялся огромный прыщ, замазанный слишком светлым тональным кремом. Похоже, Мони не на шутку распереживалась из-за того, что я выхожу замуж прежде ее.

– Темно-синий выгодно оттеняет цвет лица. – Продавщица повесила бледно-розовое платье на место и эффектным жестом сняла с вешалки его темно-синего двойника. На ее запястье блеснули знакомые очертания золотого браслета от «Картье»; белокурые от природы волосы выглядели еще естественней благодаря посещениям парикмахерского салона напротив Мэдисон-сквер.

– А что, кто-нибудь выбирает платья разных оттенков? – поинтересовалась я.

– Конечно. – И она пошла с козыря: – На прошлой неделе у нас была Джорджина Блумберг, дочь мэра. Ее подруга выходит замуж, и у всех подружек невесты будут разные платья. – Она извлекла на свет третий наряд, на этот раз омерзительного баклажанного цвета, и добавила: – Если правильно подобрать оттенки, они будут шикарно смотреться. Напомните, сколько подружек невесты на вашей свадьбе?

Их было семь. Все окончили Уэслианский университет и жили в Нью-Йорке, кроме двух – те подались в столицу. Все девять шаферов Люка были из Университета Гамильтона, кроме его старшего брата, Гаррета, который с отличием закончил Университет Дьюка. Все они тоже проживали в Нью-Йорке. Однажды в разговоре с Люком я посетовала на то, что сразу по приезде в город мы оказались в плотном кольце друзей и так и не узнали подлинный Нью-Йорк с его городскими сумасшедшими и дикими, непредсказуемыми ночами. Мы не искали их, потому что они были нам ни к чему. Просто поразительно, сказал тогда Люк, как ты
Страница 13 из 20

умеешь превратить преимущество в недостаток.

Нелл и Мони направились в примерочную, чтобы я воочию убедилась, как идеально сочетаются бледно-розовый и темно-синий, а я тем временем откопала в сумочке телефон. Держа его перед собой на уровне подбородка, я пролистала ленту новостей в Твиттере и Инстаграме. Наша директор по красоте подготовила специальный сюжет для утреннего телешоу, в котором предупреждала о неприглядных последствиях чрезмерного использования смартфонов: сыпь в области висков и щек и дряблая «индюшачья» шея из-за постоянно опущенной головы.

Эта девчонка, Спенсер, добавила меня в друзья в Инстаграме. На фотографиях в ее профиле – сплошь незнакомые лица. Ага, она идет на какое-то мероприятие: «Друзья «Пятерых» в плохонькой забегаловке рядом со «Старбаксом» в Вилланова. Я на минутку представила себе, как вошла бы туда: строгий кашемировый свитер, изумрудный скарабей на пальце и Люк, излучающий уверенность такой силы, что она каким-то чудом передалась мне. Общество, куда я с таким трудом пробивала себе дорогу, перестало заслуживать внимания. Все эти неудачники, окуклившиеся в своем Мейн-Лайне, в своих домах, где полы – могу поспорить – устланы коврами. Господи. В толпе пробежит шепоток, послышатся возмущенные голоса и удивленные возгласы, имеющие двоякий смысл: «Вы ее видели? Как у нее хватило духу!» Возможно, там окажется и тип, который после стольких лет все еще полагает, будто за мной интимный должок. До мероприятия оставалось несколько месяцев. К тому времени я, пожалуй, и похудеть успею.

Закрыв Фейсбук, я собралась проверить почту, но тут из примерочной выплыла Нелл, задрапированная бледно-розовым. На ее обнаженной сухопарой спине отчетливо выделялись ребра и ряд узловатых позвонков.

– Класс! – выдохнул Браслет-от-Картье, и не только затем, чтобы точно продать платье.

Нелл прижала узловатые руки к груди, плоской, как тонкая черствая пицца, которой мы завтракали в университете. Я отвела взгляд. Нелл грызет ногти ради спортивного интереса. Истерзанные, обкусанные до крови кончики пальцев слишком явственно напоминают мне о том, сколь непрочны швы, скрепляющие наши тела.

– Если к тебе вломится маньяк, – спросила я посреди очередной серии «Закон и порядок», – чем ты собираешься выцарапывать ему глаза? Своими культяпками?

– Надо бы купить ружье. – Не успела она договорить, как голубые глаза тревожно сверкнули, но было поздно: слова вылетели прежде, чем она спохватилась. – Прости, – смущенно извинилась она.

– Не извиняйся. – Я взяла пульт от телевизора и прибавила громкость. – Не стоит отказываться от сарказма ради «Пятерки».

– Ани, это голое платье! – жалобно прохныкала Нелл, однако она залюбовалась на отражение своей открытой спины в зеркале и на то, как незаметен переход между платьем и ее собственной гладкой кожей на пояснице, как раз над драгоценной попкой, оцененной в неназванную сумму, так что невозможно было определить, где заканчивалось платье и начиналась Нелл.

– И мне придется стоять с ней рядом? – Мони отдернула занавеску примерочной. Она навеки обречена подлизываться к Нелл. Дурочка не понимает: Нелл не нужно, чтоб ей лизали задницу.

– Тебе очень идет этот цвет, Мони, – пропела я, когда Нелл пропустила лесть мимо ушей. Я никогда не устану тыкать Мони носом в то, что лучшая подруга Нелл – я, итальяшка без роду и племени, а не она, принцесса из зажиточного Коннектикута.

– Я же не смогу надеть бюстгальтер, – заныла Мони.

К ней тут же подбежала Браслет-от-Картье – обвисшая грудь не сорвет продажу! – и принялась возиться с мягким лифом.

– Его можно драпировать как угодно, видите? Подходит для любой фигуры.

В конце концов она соорудила вокруг дряблых сисек Мони нечто вроде повязки для сломанной руки. Мони приподняла края платья, разглядывая себя в зеркало. С каждым ее движением мягкие складки над грудью колыхались, как будто где-то глубоко под ними разорвался подводный снаряд.

– Думаете, остальным девочкам будет к лицу? – не сдавалась Мони. Остальные не смогли прийти и великодушно согласились, чтобы модель платья выбирали Нелл и Мони. Из девяти шаферов Люка трое были холостяками, включая Гаррета, который, разговаривая с девушками, имел обыкновение обнимать их за талию, не снимая при этом солнцезащитных очков с темными стеклами. Ни одна из подружек не собиралась рисковать приглашением на свадьбу, рисковать Гарретом из-за какого-то платья.

– Мне нравится, – равнодушно бросила Нелл. Этого было достаточно.

– Ну, в нем определенно что-то есть, – тут же согласилась Мони, хмуро осматривая себя со всех сторон.

Я опустила глаза на экран телефона, моментально забыв о преждевременных морщинах на шее, когда увидела помеченное красным флажком сообщение с заголовком «ДРЗ ПТРХ ГРФК СЪЕМОК», и у меня свело живот, пустой, за исключением ложки арахисового масла.

– Черт возьми. – Я открыла сообщение.

– Что там? – Нелл поддернула подол платья выше колена и присматривалась к новой длине.

– Съемки переносят на начало сентября, – простонала я.

– А по старому графику?

– В конце сентября.

– Так в чем проблема? – Нелл наморщила бы лоб, если бы не инъекции ботокса («Это для профилактики», – оправдываясь, заявляла она).

– Проблема в том, что я жру как свинья. Мне придется голодать, если я хочу прийти в форму до четвертого сентября.

– Ани, – сказала Нелл, уперев руки в бедра объемом восемьдесят сантиметров, – перестань. Ты сейчас и так худышка.

Нелл наложила бы на себя руки, если бы была такой «худышкой», как я.

– Тебе нужно сесть на диету Дюкана, – встряла Мони. – Моя сестра пробовала. Как раз перед свадьбой. – Мони щелкнула пальцами. – Четыре килограмма за три недели. При том, что она уже носила тридцать четвертый размер.

– О, Кейт Миддлтон тоже сидела на этой диете, – поддакнула Браслет-от-Картье, и мы почтительно замолчали. Надо отдать Кейт должное – в день свадьбы у нее был исключительно голодный вид.

– Идемте обедать, – вздохнула я.

От этих разговоров мне захотелось совершить ночной набег на холодильник, под завязку набитый едой. Вечерами, когда Люк развлекал клиентов, я набирала в магазине два пакета отборной «неполезной» еды, приносила домой, в два счета уминала, а улики выбрасывала в мусоропровод, заметая следы преступления. Наевшись до отвала, я смотрела порноролики, где женщин заставляли лаять по-собачьи. Меня сотрясали оргазмы, и я без сил валилась в кровать, снова и снова убеждая себя, что никогда бы не вышла замуж за того, кто способен обращаться со мной подобным образом.

Мы сделали заказ, и Мони удалилась в туалет.

– Как тебе платья? – Нелл тряхнула головой, и ее светлые волосы, свернутые в узел, рассыпались по плечам. Бармен смотрел на нее во все глаза.

– Бледно-розовый тебе очень идет, – сказала я. – Вот только соски торчат.

– Что скажут мистер и миссис Харрисон? – притворно вознегодовала Нелл, схватившись за сердце, ни дать ни взять – скандализованная викторианская матрона, затянутая в корсет. Ее до смерти забавляют мои будущие свекры, их обманчиво-скромный дом в округе Уэстчестер, их летний дом на Нантакете, галстук-бабочка мистера Харрисона и бархатный обруч на аккуратно подстриженных седых волосах
Страница 14 из 20

миссис Харрисон. Я бы не стала их винить, если бы они воротили от меня свои узкие нордические носы. Однако миссис Харрисон всегда хотела дочку, и я по сей день не могу поверить, что она готова довольствоваться кем-то вроде меня.

– Не уверена, что миссис Харрисон хоть раз видела свои собственные соски, – ответила я. – Ты преподашь ей урок анатомии.

Нелл поднесла к левому глазу воображаемый монокль, сощурилась и прошамкала дрожащим голосом:

– Так значит, это и есть ареолы, дорогая?

Этот затертый штамп не имел ничего общего с подлинной миссис Харрисон. Я представила себе выражение лица моей будущей свекрови, услышь она, как мы над ней зубоскалим. Она отнюдь не рассвирепела бы – о нет, миссис Харрисон никогда не выходит из себя. Она бы только изогнула бровь, чего не в силах сделать Нелл (из-за ботокса), и из ее приоткрытых губ вырвался бы лишь негромкий возглас удивления.

Она проявляла чудеса терпения, когда мама впервые приехала к ним и бродила по изысканно обставленным комнатам, переворачивая подсвечники и прочую дребедень, чтобы выяснить, где это покупалось. («Скалли Энд Скалли»? Это где, в Нью-Йорке?») А самое главное, что мистер и миссис Харрисон взяли на себя шестьдесят процентов всех расходов на организацию свадьбы. Тридцать процентов всей суммы оплачивали мы с Люком (то есть Люк), а остальные десять процентов – мои родители, невзирая на мои протесты и тот факт, что ни один из их чеков не прошел проверку. Харрисоны, как основные спонсоры, имели полное право наложить запрет на выбранную мной ультрасовременную музыкальную группу и навязать мне своих гостей почтенного возраста, значительно сократив количество вызывающе разодетых девиц в списке приглашенных. Однако миссис Харрисон лишь всплескивала руками, не знакомыми с маникюром, со словами: «Ани, это твоя свадьба, делай, как считаешь нужным». Когда со мной впервые связались из киносъемочной группы, я отправилась к ней за советом. У меня свело горло от страха, словно я всухую проглотила огромную таблетку. Глухим от стыда голосом я рассказала, что киношники намереваются докопаться до причин трагедии, происшедшей в Брэдли, хотят рассказать, как все было на самом деле, извлечь на свет то, что четырнадцать лет назад упустили журналисты. Если я откажусь, будет хуже, рассуждала я, потому что тогда меня нарисуют такой, как им вздумается, а если я смогу говорить за себя…

– Ани, – перебила меня миссис Харрисон, в изумлении распахнув глаза, – конечно, надо соглашаться. Мне кажется, для тебя это очень важно.

Господи, какая же я неблагодарная сволочь.

Заметив подозрительный блеск в моих глазах, Нелл сменила тему.

– Значит, темно-синий? Мне понравился.

– Мне тоже.

Я свернула салфетку в тугую трубочку, по форме напоминающую бандитские усы, острые концы которых хищно топорщились.

– И хватит уже беспокоиться о переносе съемок, – добавила Нелл. Она видела меня насквозь, в отличие от Люка, и это меня беспокоило.

Я встретила Нелл совершенно случайно, как, бывает, натыкаешься на оригинальный снимок именитого фотографа на развалах блошиного рынка и диву даешься, как сюда попало это сокровище. Нелл сидела на полу уборной студенческого общежития, мешком привалившись к стене. Общежитие находилось в студгородке на Дайв-роуд, которую мы прозвали Дай-в-рот – из-за живущих там игроков в лакросс, напропалую пристававших к подгулявшим девушкам. Даже отвисшая нижняя челюсть и пересохший язык с белым налетом от прописанных врачом стимуляторов не отменяли того факта, что у Нелл была внешность кинозвезды.

– Эй. – Я тронула ее за плечо, покрытое искусственным загаром (в юности, когда двадцатичетырехлетние кажутся тебе старухами, солярии, эти гробы с ультрафиолетовыми лампами, еще не отпугивают), и трясла, пока она не разлепила глаза. Разумеется, они были ярко-синие, как небо на рекламных брошюрах Уэслианского университета.

– Моя сумка, – как заведенная, твердила Нелл.

Я помогла ей подняться и, обхватив за осиную талию, потащила к себе в комнату. По дороге мне дважды приходилось толкать ее в кусты и нырять следом, когда на горизонте показывался охранник, сержант Стэн, рыскавший на гольфмобиле в поисках опохмелившихся первокурсников.

Наутро я проснулась от того, что Нелл с недовольным ворчанием ползает по полу, заглядывая во все углы, и шарит у меня под матрацем.

– Я искала твою сумку, но не нашла! – оправдываясь, заявила я.

Нелл взглянула на меня снизу вверх и от неожиданности застыла на четвереньках.

– А ты кто такая? – наконец вымолвила она.

Сумка так и не отыскалась. Со временем я поняла, почему она была позарез нужна Нелл. Там лежали таблетки – от бессонницы, от чрезмерного аппетита, от усталости. Ее таблетки – это единственное, о чем мы никогда не говорим.

Нелл перегнулась через стол, вложила обкусанные пальцы в мою ладонь и втолкнула в нее пухлую горошину, оставившую на коже голубой след. Я смиренно приняла положенную мне епитимью, запив томатным соком с водкой. Пусть мне не удастся обелить свое прежнее имя, пусть мне никто не поверит, зато я камня на камне не оставлю от утверждений, будто я не более чем жирная, обозленная свинья из трущоб.

Таблетка оставила послевкусие, сходное с запахом денег – пыльное, терпкое, и я укрепилась в вере, что, лишь оправдав себя, получу шанс на будущее.

Глава 4

Я училась в Брэдли всего неделю, а мне уже пришлось полностью обновить гардероб, за исключением фасонистых оранжевых штанов от «Аберкромби и Фитч», которые одобрила Хилари. Мне представлялось, как она оглядывает мою комнату, одобрительно отзывается о моем «середнячковом» гардеробе и вдруг, присмотревшись к стопке слаксов, примечает ярко-оранжевое пятно, дразнящее, словно высунутый язык. «Они тебе нравятся? – сказала бы я. – Забирай! Дарю!»

Мы с мамой отправились в торговый центр и накупили трикотажных свитеров грубой вязки на целых двести долларов, потом зашли в магазин нижнего белья, где я набрала ворох разноцветных маек со скрытой поддержкой груди. Мама посоветовала надевать их под одежду, чтобы замаскировать мой пухлый животик. Напоследок мы забежали в обувной отдел и купили шлепанцы на танкетке, точь-в-точь такие, как у моих соучениц, фанаток овощных роллов. При ходьбе шлепанцы оглушительно чмокали, отставая от голых пяток. «Моя бы воля – я б их клеем намазал», – жаловался один учитель другому.

Я долго выпрашивала у мамы цепочку с кулоном от «Тиффани», чтобы достойно завершить поход по магазинам, но она сказала, что папа ей голову оторвет.

– Разве что на Рождество, – обнадежила она. – Если будешь хорошо учиться.

Обновив гардероб, я задумалась о прическе. Вся моя родня по отцовской линии – чистокровные итальянцы, но благодаря маминым корням во мне есть немного ирландской крови. Хилари, оценив мой естественный цвет волос, пришла к выводу, что их можно чуть осветлить. Она дала мне телефон своего парикмахерского салона, и мама записала меня на покраску к самому дешевому мастеру. Нам пришлось ехать чуть ли не до самой Филадельфии, по дороге мы заблудились и опоздали на двадцать минут, о чем администратор салона напомнила нам битых три раза. Я разволновалась, что из-за опоздания меня не примут, но ведь мы, как-никак, приехали на «БМВ», а
Страница 15 из 20

это что-нибудь да значит, верно?

К счастью, парикмахер нашла в себе силы простить нас за опоздание и раскрасила мои пряди в соломенный, оранжевый и белый цвета, оставив корни темными. У меня был такой вид, будто я месяцами не ходила в парикмахерскую. Мама, не дожидаясь, пока мне высушат и уложат волосы, закатила грандиозный скандал, после чего эти халтурщики сделали нам скидку. В магазине на углу мы купили обычную светло-каштановую краску для волос за двенадцать долларов, которая придала моим плохо, но задорого осветленным прядям шикарный золотой отлив. Впрочем, он поблек до цвета потертой меди так же быстро, как моя школьная популярность. Мне даже казалось логичным, что я перестала быть идеальной блондинкой именно тогда, когда перестала считаться популярной девочкой.

Несмотря на то что Оливия и Хилари мне симпатизировали, они все еще держались настороже. Поэтому я не высовывалась, заговаривая с ними, только если они первыми ко мне не обращались – обычно мимоходом в коридоре. Они еще не приглашали меня за свой стол, а уж о том, чтобы провести вместе выходные, и речи быть не могло. Я не искушала судьбу. Я понимала, что прохожу испытательный срок, и запаслась терпением.

Тем временем я тусовалась с Артуром и его компанией – неплохой компанией, надо сказать. Артур пичкал нас отборными сплетнями. Каким-то образом он всегда был в курсе последних событий, знать о которых ему не полагалось. Именно Артур растрезвонил о том, как Чонси Гордон, колючая девятиклашка с надменной улыбочкой, надралась на одной из вечеринок и описалась, когда президент школы начал к ней приставать. На той вечеринке был Тедди, но даже Тедди ни сном ни духом не знал об инциденте. Тедди был белокурый спортсмен с характерным румянцем во всю щеку и заграничным загаром прямиком из Мадрида, где он отдыхал в престижном спортлагере для теннисистов. В Брэдли играли в европейский футбол и боготворили футболистов, а до теннисистов никому не было дела. И все-таки я подозревала, что стоит Тедди поднажать, и он бы очутился за одним столом с Мохноногими, однако нынешнее положение его вполне устраивало. Артур дружил с Тедди, Сарой и Акулой не первый год, и ни внезапное ожирение («Он не всегда был таким толстым», – шепнула мне Акула, когда Артур отправился за добавкой), ни угревая сыпь, увенчивающая лоб, не могли лишить его места за их столом. На мой взгляд, это было очень трогательно.

Потом Акула просветила меня, что от уроков физкультуры можно получить освобождение, записавшись в спортивную секцию. Никто из любительниц овощных роллов не ходил на физкультуру, а я ненавидела эти сорок минут всей душой.

– Есть один минус – придется заниматься спортом, – сказала Акула, ошибочно предполагая, будто я поддерживаю ее мнение, что постоянные тренировки хуже, чем уроки физкультуры.

У монашек я играла в хоккей на траве, хотя не проявляла большого интереса к спорту. Впрочем, я единственная из девочек с удовольствием бегала кросс. Первой я никогда не была, но, казалось, могла без устали наматывать круги (мама утверждала, что мне передалась ее выносливость), поэтому решила заняться бегом по пересеченной местности и вступила в школьную команду. Тот факт, что тренером команды был мистер Ларсон, не имел никакого отношения к делу. Ни малейшего.

Мне не терпелось поскорей приступить к тренировкам, чтобы согнать лишний вес. Я напропалую флиртовала с Лиамом, и моя постройневшая талия могла ускорить развитие событий. Лиам играл в лакросс, однако в него обычно играют весной, так что парень временно был без команды, без ее духа товарищества. Он как и я, вращался вокруг популярных в школе ребят. Было очевидно, что он пользовался успехом в прежней школе. Все шло к тому, что он рано или поздно займет по праву полагающееся ему место рядом с Мохноногими: к нему уже принюхивались, определяя, свой он или чужой.

Мы вместе с Лиамом посещали уроки химии, хотя парень и был на год старше. Он переехал в Мейн-Лайн из Питтсбурга. Его отец был известным пластическим хирургом, искусственно увеличенные скулы придавали ему сходство с кардиссианцем из сериала «Звездный путь». Раньше Лиам учился в самой обычной питтсбургской школе, что даже меня привело в ужас, и при переводе в Брэдли ему не зачли баллы по некоторым предметам, «не предусмотренным программой». На языке завучей это означает: «Общеобразовательная школа? Фу!». В старой школе он переспал с двумя старшеклассницами, и поэтому девочки вроде Хилари с Оливией считали его опасным. А опасный – значит, привлекательный. Все мы смотрели «Ромео и Джульетту» с Ди Каприо в главной роли и теперь дожидались, когда же какой-нибудь пылающий страстью сердцеед рискнет жизнью, чтоб забраться к нам под юбку.

Вы можете подумать, что мне, как бывшей воспитаннице католической школы, при мысли о внебрачном сексе становилось не по себе. Это правда, однако гиенны огненной я боялась меньше всего. Я рано столкнулась с бездушием и лицемерием служителей церкви, которые проповедуют любовь и понимание, но не проявляют их на деле. Никогда не забуду, как во втором классе сестра Келли велела нам до конца дня не разговаривать с Меган Макнелли за то, что та описалась. Меган весь урок просидела в лужице желтоватой, едко пахнущей мочи, и горячие слезы унижения градом катились по ее пунцовым щекам.

Если монахиня, которая ведет себя как полная скотина, твердо уверена, что будет в раю, рассуждала я, тогда бог куда более снисходителен, чем мне внушили. А раз так, что значит отсутствие какого-то там целомудрия?

Нет, я переживала о практической стороне дела. Это больно? Я изойду кровью и опозорюсь? Мне будет приятно, когда пройдет боль? И главное – а вдруг я залечу? Неприличные болезни и испорченная репутация беспокоили меня чуть меньше. По словам Артура, девчонки из Брэдли гуляют с кем хотят, но лишь про некоторых идет дурная слава. Взять, к примеру, Чонси. Хоть она и описалась, когда ее щупал школьный староста, строго ее не судили, потому что у нее был бойфренд. Как я поняла, моя репутация не пострадает, если я буду официально с кем-то встречаться. Так или иначе, именно это мне и требовалось. Секс ради удовольствия меня не слишком интересовал (я давно научилась сама делать себе приятно). Нет. Мне хотелось лежать на прохладных простынях, обняв коленями его бедра. Он шепнет мне в ухо: «Ты уверена?» Я кивну в ответ, испуганно ожидая, что будет дальше. Когда я сморщусь от боли, он поймет, на что я пошла ради него, и это утроит его желание. Оргазм я могла испытать когда угодно под одеялом, меньше чем за минуту, однако мысль о мужчине, причиняющем мне боль, задевала какую-то сладострастную струну глубоко внутри.

Всем ученикам надлежало пройти двухчасовой семинар по основам компьютерной грамотности. Лиам сел рядом со мной, хотя рядом с Дином Бартоном и Пейтоном Пауэллом, звездами школьной футбольной команды, из девятого класса, было свободно.

Преподаватель долго и путано объяснял, как настроить ящик электронной почты на школьном сервере. Я задумалась над паролем – одним из вариантов была кличка моей безвременно погибшей кошки, – и тут Лиам пихнул меня в бок, мотнув головой на экран своего компьютера. Я сощурилась. «Тест на непорочность. Ответь на сто вопросов и узнай, кто ты: недотрога
Страница 16 из 20

или потаскушка».

Лиам подвел курсор к первому вопросу. «Ты когда-нибудь целовалась взасос?» – и значительно посмотрел на меня.

Я закатила глаза.

– Мы же не в младшей школе.

Лиам негромко хихикнул. «Молодец, Тиф», – сказала я себе.

И так еще девяносто девять раз. Лиам подводил курсор к вопросу и смотрел на меня, ожидая ответа. Добравшись до вопроса о количестве половых партнеров, Лиам подвел курсор к ответу «1–2». Я покачала головой. Курсор подплыл к строчке «3–4». Я снова покачала головой, и Лиам, ухмыляясь, перевел курсор к строчке «5 и больше». Я ущипнула его за руку. Дин, сидевший чуть впереди, обернулся.

– Нам придется это изменить, – прошептал Лиам. Курсор перелетел влево и нажал ярко-розовую кнопку «Девственница!».

Семинар подошел к концу. Лиам закрыл окошко браузера, но Дин и Пейтон успели мельком взглянуть на страницу.

– Ну что, какой результат? – спросил Дин, расплываясь в улыбке. Его приятель, Пейтон, голубоглазый блондин с пушистыми волосами, был красив, как немногие девушки в Брэдли, но Дин… Да, он был неплохо сложен, однако слоновьи уши, простецкое, плоское лицо и жесткие немытые волосы придавали ему сходство с человекообразной обезьяной на рисунке «Марш прогресса», украшавшем форзац учебника биологии.

– Средненький, чувак, – рассмеялся Лиам. – Средненький.

Меня никто не спрашивал, хоть я сидела прямо там и это был мой тест и мой результат. И тем не менее меня охватил необъяснимый, волнующий трепет. Результат моего теста почему-то имел значение, а значит, и я тоже.

После этого случая Лиам стал обедать за одним столом с Мохноногими и ХО-телками.

Меня они пригласили к себе через несколько недель. Стоял октябрь, и дождливая погода загнала в спортзал всех, кто раньше тренировался на стадионе. Мистер Ларсон занял лестничный пролет, ведущий из раздевалок на нижнем этаже в баскетбольный зал, который оккупировали футболисты.

– Бег через две ступеньки, – скомандовал мистер Ларсон. Широко расставив ноги, он взбежал по лестнице, показывая, как выполнять упражнение. Спустившись, он дунул в свисток, и мы по очереди, обливаясь потом, затопали вверх и вниз по лестнице.

– Теперь прыжки. – Мистер Ларсон свел ноги вместе и поскакал вверх по ступенькам. – Теперь вы. Раз, два, начали! – И он дунул в свисток.

Готовясь преодолеть последний пролет, я подняла глаза. Напротив, привалившись к стенке, стояли Дин, Пейтон и кто-то еще из футбольной команды. Они пялились на меня во все глаза. С каждой очередной ступенькой моя полная грудь тяжело подпрыгивала вверх-вниз, я кряхтела от натуги, и зрители, в особенности красавчики из частной школы, мне были совершенно ни к чему.

Казалось, унижению не будет конца, но тут раздался голос мистера Ларсона:

– Так, ребята, хватит. – Он взбежал по ступенькам, и его широкая спина заслонила от меня Дина и Пейтона. Из-за собственного шумного дыхания я не расслышала его слов. Дин заныл:

– Да бросьте, мистер Ларсон.

– Пэт! – заорал мистер Ларсон, помахав футбольному тренеру. – Забери своих орлов.

– Бартон! Пауэлл! – прогрохотал голос тренера футбольной команды. – Ноги в руки и ко мне! Живо!

Допрыгав почти до верхней площадки, я ясно расслышала, как Дин проворчал:

– Пометил территорию, значит.

От ярости у мистера Ларсона заходили лопатки, он подскочил к Дину и сжал его плечо так, что кожа побелела.

– Руки! – взбесился Дин, пытаясь вывернуться.

Подбежал тренер Пэт, зашептал что-то мистеру Ларсону в самое ухо, и страсти улеглись так же быстро, как накалились.

– Что случилось? – пропыхтела я, но вдруг оступилась, крепко приложилась коленом о бетон и взвыла от боли.

Мистер Ларсон обернулся и так озабоченно посмотрел на меня, что я испугалась. Должно быть, упав, я оцарапала колено. Я охлопала себя по ногам – вроде цела и крови нет.

– Тиф, ты не ушиблась? – Мистер Ларсон потянулся к моему плечу, но тут же отдернул руку и почесал в затылке.

– Вроде нет, а что? – спросила я, стирая капельки пота, выступившие под носом.

Мистер Ларсон помотал головой. Его густые, аккуратно уложенные волосы распались на идеально ровный пробор.

– Ничего. Так просто спросил. – Он упер руки в бедра и бросил взгляд на футболистов, азартно танцующих вокруг мяча на до блеска отполированных деревянных досках. – Так, девочки, давайте-ка в тренажерку.

Позже выяснилось, что Дина оставили после уроков за эту его фразочку, брошенную мистеру Ларсону в лицо. А на следующий день Хилари пригласила меня за свой стол. Эти события были как-то связаны между собой, но как именно – я понятия не имела. Мне не терпелось поскорее занять заслуженное место за их столом.

Узнав, что я сменила дислокацию в столовой, Артур расстроился.

– Сначала ты записалась в спортивную команду, теперь преломляешь хлеб с ХО-телками, – накуксился он после урока литературы, – а дальше что? Начнешь встречаться с Дином Бартоном?

Специально для Артура я притворилась, будто меня вот-вот вырвет.

– Никогда в жизни! Он же карикатура на род человеческий.

Артур прибавил ходу и взбежал по лестнице, тяжело переводя дыхание. Не дожидаясь меня, с силой толкнул дверь в столовую, и та распахнулась, громыхнув о стоящий позади нее стул.

– Ну и ладно, а то я бы его придушил его же причиндалами!

Дверь качнулась обратно, на секунду заслонив собой Артура, и больно ударила меня по плечу. Когда я вошла, Артур стоял на том же месте.

– Я почти всех ненавижу, знаешь ли, – сказал он, осклабившись, и, помедлив с полсекунды, пошел прочь.

Я согнулась от боли, но сделала вид, будто ставлю на прежнее место отлетевший в сторону стул. Мистер Гарольд, наш историк, сколько ни возился с противопожарной ручкой, так и не смог ее починить – замок все время защелкивался намертво, и поэтому, «в целях пожарной безопасности», двери подпирали стулом.

Разогнувшись, я заметила Хилари на другом конце зала. Она тоже меня заметила, взмахнула рукой и позвала:

– Финни! Финни! – Они все теперь меня так называли.

Радостно заулыбавшись, я побежала на звук своего нового прозвища, как слепой леминг.

– Я вернусь за тобой в половине десятого, – сказала мама, припарковавшись. Машина вздрогнула и, захрипев, встала. Лампочка проверки двигателя уже с месяц тревожно мигала красным. Выкрутить ее стоит восемьсот долларов, сказал автомеханик. В ответ мама спросила, за кого он ее принимает, на что автомеханик только пожал плечами: «Вам надо двигатель чинить, а не лампочку выкручивать». Мама густо покраснела, как раз под цвет своего «БМВ».

Никогда в жизни я не приходила на танцы одна. Представив, что придется входить в школьный спортзал в полном одиночестве, я с удушливой тоской подумала о Лее. А ведь всего несколько часов назад Оливия и Хилари спрашивали меня, собираюсь ли я на школьный осенний бал.

– Вообще-то нет, но… – начала я, затаив дыхание, ожидая, что одна из них сейчас пригласит меня к себе в гости, в увитый плющом особняк, и мы устроим грандиозную примерку, надевая один наряд за другим и бросая забракованные вещи на пол, где они будут валяться как попало, словно подкошенные пулеметной очередью трупы.

– А надо бы. – Голос Хилари прозвучал предостерегающе. – Идем, Лив?

Они поднялись из-за стола, и я вместе с ними, оставив на тарелке недоеденный
Страница 17 из 20

овощной ролл, о котором молил мой желудок.

Явиться на школьный бал в повседневной одежде я никак не могла, а отбегать тренировку, добраться домой, переодеться и успеть к началу бала казалось невозможным. Я пожаловалась мистеру Ларсону на плохое самочувствие, и он отпустил меня домой. Его глаза смотрели с таким пониманием, что мне пришлось отвести взгляд. Жаль, конечно, что пришлось ему соврать, но, с другой стороны, несправедливо, что мои обновки некому похвалить, кроме мамы, а значит, у меня есть полное право изменить сложившуюся ситуацию к лучшему.

– Ты чудесно выглядишь, солнышко, – сказала мама, когда я неуверенно взялась за ручку дверцы. На секунду мне захотелось свалить отсюда вместе с мамой в какую-нибудь закусочную и заказать лепешек с артишоками и грибами. Мы всегда брали к ним медово-горчичный соус и гарнир, и официант, принимая заказ, поглядывал на нас косо.

– Рановато еще. – Я постаралась придать своему голосу уверенности, чтобы мама не подумала, будто я попросту тяну время. – Может, покатаемся еще немного?

Мама тряхнула запястьем, и из-под рукава выглянули наручные часики.

– Сейчас без пятнадцати восемь. На мой взгляд, пятнадцати минут вполне достаточно, чтобы красиво опоздать.

Если не пойти, будет хуже. Как в тумане, я потянула за ручку. Раздался щелчок, и я толкнула дверцу ногой, обутой в сандалию на высокой танкетке.

Стены школьного спортзала, по которым ритмично кружились розовые, синие и желтые блики, вибрировали в такт музыкальным хитам сезона. Мне требовалось как можно скорее слиться с толпой, прежде чем успеют заметить, что я пришла без пары.

В закутке, куда не дотягивалась светомузыка, я приметила Акулу и горстку ребят из театрального кружка.

Я окрикнула ее и стала прокладывать себе дорогу между танцующими.

– Привет, Тифани! – откликнулась Акула. Ее глаза хищно сверкали в неоновом свете.

– Как дела? – спросила я как можно громче, перекрикивая музыку.

Акула разразилась язвительной тирадой по поводу танцев и танцующих («лишний повод потереться друг о друга») и прибавила, что, если бы Артур не пообещал принести «травку», ноги бы ее здесь не было. На минуту мне захотелось, чтоб и у меня были такие же широко расставленные глаза, – тогда я бы смогла обозревать танцующих, незаметно высматривая, к кому бы от нее удрать.

– Как можно не любить танцы? – Я кивнула головой в сторону танцпола и, пользуясь случаем, пробежала взглядом по залу, не заметив ни Хилари с Оливией, ни Лиама, ни Мохноногих.

– Я бы любила, если бы была похожа на тебя. – Она покосилась на мою юбку, низко сидящую на бедрах и грозящую сползти при первой же возможности. За три с половиной недели тренировок я похудела на три килограмма, и вся моя одежда теперь свободно болталась на мне.

– Я все равно толстая, – отмахнулась я, закатив глаза к потолку.

– Кого я вижу! – Передо мной выросла Артурова туша и заслонила собой танцпол, от чего я так разозлилась, что даже забыла, как сильно он обидел меня днем. – Покажешь нам, как танцевать медляк, не оскверняя себя прикосновением к противоположному полу?

– Вообще-то у нас не было парных танцев, – огрызнулась я.

Поначалу мне нравилось, что Артур интересуется, как устроена моя старая школа. Нам было о чем поговорить. Теперь мне захотелось прикрыть эту тему, но Артур не унимался. Его шуточки, хоть и выглядели как дружеское подзуживание, имели целью поставить меня на место на глазах у всех, и напомнить мне, кто я и откуда.

– Ну а вообще танцевать вам разрешали? – не унимался Артур. В переливающейся неоновыми огнями утробе спортзала вспотевший Артур был похож на слона, облитого компотом. – Разве танцы не придуманы дьяволом?

Не удостоив его ответом, я переступила с ноги на ногу и выглянула из-за его необъятных боков.

– Оливия и Хилари не придут, – сказал Артур.

Я отшатнулась от него, как будто он пихнул меня в плечо.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что школьные дискотеки – для лохов, – ухмыльнулся Артур, раздвинув лоснящиеся от жира щеки.

Я зашарила глазами по залу, ища опровержения его словам.

– Почему же? Тедди, например, пришел.

– Тедди пришел, чтоб у него отсосали. – И Артур взглядом указал на Тедди и Сару, которые танцевали, намертво приклеившись бедрами друг к другу.

– Мне надо в туалет, – сказала я и отвернулась, чтобы он не заметил выступившие у меня на глазах слезы. Артур выкрикнул вслед: «Я пошутил!», но я выбежала в коридор, не переставая себя накручивать. Они придут. Обязательно придут.

Перед лестницей я застыла как вкопанная. Навстречу мне поднимался мистер Ларсон. Я впервые видела его в джинсах. Он был похож на парня за барной стойкой. Парня со взрослыми намерениями. Я скрестила ноги на случай, если снизу, оттуда, где он стоял, можно заглянуть мне под юбку.

– Тебе уже лучше? – спросил он.

– Немного, – просипела я, еле-еле шевеля губами, как заправский больной.

– Ну и как это называется, Тифани? – укоризненно спросил он строгим, типично взрослым тоном. Я чуть не задохнулась от праведной подростковой ярости: как он смеет так со мной разговаривать! – Пропускать тренировки нельзя, ты же знаешь. Почему ты отпросилась?

Я могла бы соврать, будто у меня начались месячные, но от одной мысли, что придется произнести слово «месячные» в присутствии мистера Ларсона, у меня подкашивались ноги, и я пролепетала:

– Я неважно себя чувствовала. Но теперь мне лучше. Честно.

– Ладно, – неискренне улыбнулся мистер Ларсон. – Рад, что ты чудесным образом поправилась.

– Финни! – раздался голос позади меня, и вечер перестал быть томным. Из-под суперкороткой юбки Хилари украдкой подмигивали ярко-зеленые трусы. Привычная для меня одежда, от которой я потихоньку отучалась, для Хилари была средством самовыражения, а потому очень ей шла и дополняла ее бунтарский образ.

– Давай сюда, – позвала она и поманила пальцем с ярко-розовым ногтем.

– Девочки, с территории школы ни ногой. Иначе буду звонить родителям, – совсем рядом проговорил мистер Ларсон. Я обернулась – он стоял ступенькой ниже.

– Мистер Ларсон, – умоляюще протянула я, выкатив глаза. – Ну что вы, в самом деле.

Повисла пауза. Только музыка продолжала гулко ухать в спортзале.

– Я тебя не видел, – сказал наконец мистер Ларсон, тяжело вздохнув.

У обочины ожидал темно-синий джип с заведенным мотором. Дверца распахнулась. Внутри, как сельди в бочке, теснились Мохноногие, включая Дина и Пейтона. Сияющая Оливия восседала на коленях у Лиама. У меня перехватило дыхание от ревности. Это просто потому, что в салоне не продохнуть, убеждала я себя.

Хилари кое-как устроилась, пошлепала себя по ляжкам и пропела:

– Садись ко мне на коленки.

Мне показалось, что места на сиденье вполне достаточно для нас обеих. Скрючившись, я взобралась к ней на колени и ощутила крепкий запах джина. Теперь понятно, почему она такая добренькая.

– Куда мы едем? – спросила я.

– На Место.

Я поймала взгляд водителя в зеркале заднего вида. За рулем сидел Дейв. Он учился на год старше, у него были тонкие, как плети, руки и к тому же без единого волоска, чему я, заросшая итальянка, дико завидовала. Его прозвали Лом – у него была всего одна извилина, да и та прямая. Зато имелась машина, а машины – твердая валюта в старших
Страница 18 из 20

классах.

Место оказалось не более чем вытоптанной поляной, отгороженной от проезжей части плотными зарослями кизиловых кустов и пышных кленов с одной стороны и стеной студенческого общежития – с другой. Ребята из Брэдли приезжали сюда пить дешевое пиво и заниматься оральным сексом.

Мы вполне могли бы добраться пешком: пролезть через кусты позади теннисного корта, перейти узкую сонную улочку – и мы на Месте. Но Дейв объехал вокруг школы и припарковался на оживленной улице, метрах в двухстах от просвета между деревьями. Хихикая, мы выгрузились из машины и сгрудились на обочине. Дин придерживал меня за локоть, хотя я прекрасно обходилась без его помощи. На краю поляны стоял пень. Прежде чем взгромоздиться на него, я провела рукой по срезу, проверяя, не мокрый ли он.

Дин протянул мне банку пива, но я замотала головой.

– Мне нельзя.

– Тебе нельзя? – переспросил Дин. В сумерках выражения его лица было не разобрать.

– За мной мама через час приедет, – пояснила я. – Услышит запах.

– Непруха. – Дин шумно открыл банку и подсел ко мне. – А мои предки сваливают на выходных, и я затеваю вечеринку. Для своих.

– Клево, – улыбнулась я. В этот момент за деревьями промчалась машина, выхватив из темноты мое лицо.

– Только Хилари с Оливией не говори, – вполголоса сказал он.

Я хотела спросить, почему не надо говорить им, но тут подвалил Пейтон.

– Чувак, ты, типа, уселся на том самом месте, где Финнерман лизался со своим дружком.

– Гонишь! – гаркнул Дин и громко срыгнул.

– Не веришь? Их Оливия застукала. – Пейтон закричал куда-то в темноту: – Лив, ты ж видела, как Хантер полировал Финнерману торпеду? Прямо здесь?

– Меня чуть не стошнило! – донесся голос Оливии из-за деревьев.

Я провела пальцем по гладкой древесине, пытаясь представить, насколько острой должна быть бензопила, чтобы оставить такой аккуратный срез. В голове вертелось множество вопросов, но я не решалась их задать. Артур мог оказаться куда более маргинальной личностью, чем я предполагала, и тогда лучше не упоминать, что мы общаемся. Обвинение против него было серьезное.

– А кто это – Бен Хантер? – спросила я. Надо было как-то потянуть время, чтобы переварить обрушившиеся на меня новые сведения.

Дин и Пейтон разом заржали, и Дин непринужденно закинул руку мне на плечо.

– Один голубец из местных. Почикал себе вены.

Пейтон наклонился вперед. Мои глаза уже привыкли к темноте, и сейчас, вблизи, его красивое лицо казалось особенно выразительным.

– Увы, сдохнуть ему не удалось.

– Увы. – Дин отпихнул Пейтона в бок. Тот покачнулся, банка выпала из руки и с шипением покатилась по поляне. Пейтон ругнулся и побежал следом.

– Он выжил? Где он теперь? – спросила я в надежде, что голос не выдает терзавшего меня беспокойства.

– Ну ты даешь, Финни. – Дин встряхнул меня так, что от неожиданности я прикусила кончик языка. – Скажи еще, что тебе его жалко?

– Нет, – ответила я и сглотнула. Во рту появился кисловатый привкус крови. – Я ведь даже не знаю, о ком речь.

– Его дружок, наверно, волосы на себе рвет от горя. – Дин отхлебнул из банки. – Смотри, не путайся с этим Артуром. Он конченый. – Дин как бы невзначай задел мой сосок пальцами. – Приходи ко мне в пятницу, – шепнул он и добавил: – Только, чур, Хилари с Оливией ни слова.

Я имела глупость сделать все именно так, как он сказал.

Таксист, который в тот вечер вез меня на вечеринку к Дину, был человеком терпеливым, в отличие от остальных, которые, много лет спустя, летали со мной через весь Манхэттен, когда я опаздывала утром на работу, и поздно вечером отвозили меня домой, когда я намеренно засиживалась допоздна, чтобы взять такси за счет редакции. Ни слова не говоря, он насмешливо наблюдал, как я мелочью отсчитывала двадцать два доллара сорок центов, – столько стоило добраться из школы до Ардмора, где жил Дин. Ровно столько я заплатила за свою поруганную честь.

Когда я с тяжелой сумкой, оттягивающей плечо, выбралась из такси, солнце уже садилось. На мне все еще была пыльная и пропотевшая спортивная форма, и я рассчитывала принять душ в доме Дина. Я страшно переживала, как бы никто не зашел в ванную и не увидел меня голой, поэтому, когда Дин отвел меня в комнату для гостей с отдельной ванной комнатой, я помылась в два счета.

Я пригладила свои недавно осветленные волосы и слегка подсушила их феном. Укладывать их как следует я не умела – умение придет через несколько лет – и не знала, что мне нужны всего-то круглая щетка и жидкость для выпрямления, чтобы укротить толстые волнистые пряди. К счастью, в начале второго тысячелетия в моде были полураспущенные волосы. Я собрала локоны в небрежный пучок на макушке, слегка припудрила нос и подбородок. Тушь для ресниц – и готово. Специально к этому дню я выпросила у мамы деньги на новые трусы, а старые порезала ножницами, соврав, будто от занятий спортом на них разошлись швы. В отделе женского белья я купила самые соблазнительные трусики: шелковые, в леопардовых пятнах, с низкой талией. Дома я их примерила. Выяснилось, что резинка трусов достает мне до пупка – трусы оказались утягивающие. Нимало не смутившись, я завернула их книзу, на линию бедер. Не важно, как они сидят, решила я, зато они из шелка. И с леопардовыми пятнами. Грустно наблюдать, как девушка-подросток рвется в постель, не разобравшись, что сексуально, а что – нет.

– Дай пять! – гаркнул Дин, когда я вошла на кухню. Вокруг стола толпились ребята из футбольной команды, включая Пейтона, и подбрасывали четвертаки, стараясь угодить в стаканы с пивом. Других девушек, кроме меня, не было.

– Финни, брось-ка за меня, – сказал Дин и поцеловал четвертак. – Принеси мне удачу.

Пейтон шепнул что-то на ухо рядом стоящему приятелю, и оба загоготали. Шутка явно была в мой адрес, к тому же наверняка пошлая, и я зарделась от гордости.

Как бросить монету об стол, чтобы попасть в стакан, я не представляла, но, расхрабрившись, с силой швырнула ближайший ко мне четвертак о липкую мраморную поверхность. Монета со звоном отскочила, завертелась в воздухе и плюхнулась в полный стакан. Пиво зашипело и запенилось.

Толпа взревела, и Дин снова вмазал своей пятерней в мою ладонь. На этот раз его мясистые пальцы переплелись с моими, и он крепко прижал меня к себе. От него удушливо разило дезодорантом, должно быть, он густо опрыскался им после тренировки вместо того, чтобы принять душ.

– Обалдеть! Видали? – проревел Дин в лицо соперникам.

Пейтон обласкал меня взглядом своих голубых глаз, и внутри у меня потеплело.

– Тиф, это было невероятно.

– Спасибо, – я улыбнулась до ушей.

Дин протянул мне бокал пива. Я приложилась, млея от того, как пустой желудок наполняется шипящей кислятиной. Я еще не привыкла обходиться без ужина, но в тот вечер я была так взбудоражена, что думать забыла о еде.

Кто-то обнял меня за плечи и не спешил отнимать руку. Лиам. Он улыбнулся и прижал меня к себе. Без обуви я доставала ему до подмышек, которые, слава богу, пахли совсем не так, как у Дина.

– Какая ты крохотулька! – сказал он.

– Ничего я не крохотулька! – в шутку возмутилась я.

Лиам глотнул пива и посмотрел куда-то поверх моей головы.

– Там на веранде подходящий столик для пиво-понга, – сказал он, взглянув на меня сверху
Страница 19 из 20

вниз.

– Я отлично играю, – с готовностью откликнулась я, смелей прильнув к его крепкому гибкому телу.

Лиам затяжным глотком допил пиво и шумно выдохнул, отняв от губ пустой бокал.

– Что-то мне плохо в это верится.

Он подвел меня к раздвигающейся стеклянной двери. Я босиком стала на холодные, мокрые доски, решив не возвращаться в дом за обувью, чтобы Лиам не нашел себе другого партнера для игры.

За нами потащился Дин и еще несколько парней. Мы разбились на команды и оговорили правила. Мы с Лиамом играли против Дина и Пейтона. Может, я и девчонка, но первым же броском свалила два стакана противника. Через пять минут мы с Лиамом вырвались вперед.

Впрочем, Дин и Пейтон вскоре сравняли счет: с каждым штрафным глотком я все больше промазывала. Дин с Пейтоном все-таки нас обошли, и я собралась вернуться в кухню, но Лиам сказал, что у него на родине настоящие спортсмены допивают «штрафную». Я послушно взяла свой стакан и медленно, мелкими глотками, выпила все до капли.

– Ни фига себе! – Дин громко зааплодировал. Колючий осенний ветер подхватил его слова и унес в сторону, но я расслышала: – Впервые вижу, чтобы девчонка так присосалась!

От этой фразы я опьянела еще сильней, как от пятерки по английскому, как, спустя много лет, – от собственного кабинета на вершине стеклянного улья. «А вашим жалким вешалкам – Оливии с Хилари – слабо», – ухмыляясь, подумала я и снова уютно устроилась под мышкой у Лиама, привалившись к нему всем телом.

– Полегче, – пошатнувшись, рассмеялся он.

Потом мы, скрестив ноги по-турецки, расселись на полу вокруг кофейного столика в гостиной и снова бросали четвертаки в стаканы. Когда настал мой черед пить «штрафную», мне в горло полился обжигающий виски. Дин отмочил анекдот, и я грохнулась на пол от смеха. Лиам, нет, кажется, Пейтон, помог мне встать. «Ну, с тебя хватит, Тиф», – сказал он, но я посмотрела сквозь него, ища глазами Лиама. Мне нужен был только Лиам.

– Ничего ей не будет, – буркнул Дин, разливая виски по стаканам.

Кто-то обозвал Пейтона слабаком.

– Да ты посмотри на нее, – сказал Пейтон. – Я не буду пользоваться ее состоянием.

Вероятно, как раз тогда я отключилась. Очухалась я на полу в комнате для гостей. Сбоку валялась моя спортивная сумка. Застонав, я изогнула шею, и парень, лежавший между моих ног – Пейтон, – тоже приподнял голову. Он погладил меня по бедру и снова занялся тем, что, как ему казалось, доставляло мне столько удовольствия. Я ничего не чувствовала… я была в полуобморочном состоянии.

В коридоре послышалась возня. В приоткрытую дверь просунулась голова и зашикала на Пейтона. Я даже не прикрылась – настолько обессилела.

– Сейчас кончу, – огрызнулся Пейтон. Голова хохотнула, и дверь захлопнулась.

– Мне надо идти. – Между моими расставленными ногами замаячило лицо Пейтона. – Давай как-нибудь еще встретимся, ладно? – сказал он.

Меня сморило… я снова отключилась.

Позже я очнулась от собственных жалобных стонов. Разлепив веки, я поняла, почему так больно. Лиам. Это был он. Его лицо, искаженное гримасой, нависло прямо надо мной, он весь напрягся, с бешеной силой прижимаясь ко мне бедрами.

Позже я согнулась над унитазом в ванной комнате. Кафель на полу холодил колени. Меня рвало кровью? Откуда в унитазе кровь?

Спустя несколько месяцев, когда я перестала себя обманывать и признала, что со мной произошло именно то, чем все мамы пугают своих дочерей, я проехала свою остановку и вышла на конечной, в Филадельфии. С вокзала я позвонила в школу.

– Миссис Стерн! Я уснула в поезде, проехала свою остановку и очнулась в Филадельфии!

– Господи боже мой, – прохрипела в трубку бессменная секретарша директора и заядлая курильщица. – С тобой ничего не случилось?

– Все в порядке, но я пропущу первых два урока, – ответила я.

Миссис Стерн так разволновалась, что стало ясно – она ничего не заподозрила. Поэтому вместо того, чтобы сейчас же отправиться обратно в Мейн-Лайн, я немного побродила вокруг вокзала. Вскоре я наткнулась на китайскую столовую. На часах не было еще и десяти, но я не устояла перед видом лотка, до краев наполненного аппетитным мясом с овощами. Вооружившись пластмассовой вилкой, я принялась за еду и тут же поперхнулась какой-то мерзкой соленой гадостью.

Точно такой же, как в ту ночь, когда в рот полилось что-то горькое и тошнотворное, а над ухом кто-то удовлетворенно застонал.

Утром я очнулась на постели в незнакомой комнате, пронизанной солнечными лучами. В теплом и ласковом дневном свете ночная трагедия казалась далекой и нереальной.

За спиной кто-то шевельнулся. Не оборачиваясь, я взмолилась, чтобы это был Лиам. Но уж кого я вовсе не ожидала увидеть, так это Дина. Он был без футболки, и меня чуть не стошнило на его голый торс.

Он замычал и растер лицо.

– Ты как, Финни? – прогундел он, привстав на локоть и с любопытством взирая на меня. – Потому что я в говно.

До меня дошло, что на мне одна только майка. Я рывком села на постели, рванув на себя одеяло.

– Ты не знаешь, где мои трусы? – спросила я, оглядывая комнату.

– Никто не знает! – заржал Дин. – Ты полночи без трусов бегала!

Дин изобразил происшедшее в комическом свете, как один из приколов, которыми запомнится эта улетная вечеринка. Один из пацанов, с азартом пересказывал Дин, вдруг среди ночи заявил, что едет домой, а утром его обнаружили в машине перед гаражом – чувак уснул за рулем, даже не вставив ключ зажигания. А другой забыл положить ветчину на бутерброд и жевал пустой хлеб с майонезом. Ржака, да? А Тифани так развезло, что она полночи расхаживала по дому без трусов!

Пока я спала, моя жизнь круто изменилась, однако Дин взирал на меня с таким видом, будто мы с ним заодно. Принять его версию событий вместо моей было так соблазнительно, что я не устояла… ведь правда была чудовищной.

Дин выдал мне полотенце и показал, как пройти в комнату для гостей. Там, на полу возле комода, валялись мои огромные трусы, скомканные в шарик. Я подняла их и сунула в сумку, не обращая внимания на кровавые пятна.

Глава 5

– Что, никто не хочет? – Главный редактор «Женского», держа в руках поднос с миндальными пирожными, медленно обошла красиво исхудавших подчиненных, настойчиво, но безуспешно предлагая попробовать угощение.

– Мне нельзя сахар, – сказала я в свое оправдание.

Пенелопа «Лоло» Винсент со звоном поставила поднос на стол и плюхнулась в кресло. Снисходительно взмахнув в мою сторону пальцами с багрово-красными ногтями, она бросила:

– Ах да. У тебя же свадьба.

– Ну ладно, придется мне! – вызвалась Ариэль Фергюсон, ответственный редактор, очень милая девушка в платье сорок второго размера, наивная, как трехлетний ребенок. Она стянула ядовито-розовое пирожное с подноса. Господи, Ариэль, мысленно вздохнула я, это ведь для тех, кого Лоло хочет спасти от анорексии.

Лоло с ужасом наблюдала, как Ариэль старательно пережевывает двести пустых калорий. Все затаили дыхание, с тревогой поглядывая на нее.

– Объедение, – улыбнулась Ариэль.

– Та-а-ак! – клекотнула Лоло, как растревоженная мать-орлица. – Начнем. Что вы мне приготовили? – Она всадила в пол длиннющую шпильку своих плетеных сандалий и повернулась в кресле ровно на полдюйма, взяв Элеонор под прицел. – Такерман,
Страница 20 из 20

начинай.

Элеонор изящным жестом откинула белокурые волосы с плеч.

– На днях мы с Ани разговорились о ее подруге, которая работала в финансах. Так вот, оказывается, даже в наши дни сексуальные домогательства в этой сфере – скорее правило, чем исключение. Правда, Ани? – Элеонор повернулась ко мне, ища подтверждение своим словам. Я улыбнулась ей, но не сразу, после чего она продолжила: – Значит, мы с Ани говорили, что благодаря огромной разъяснительной работе люди стали относиться к проблеме сексуальных домогательств серьезно. И это правильно. С другой стороны, мы слишком принципиальны и зачастую видим ситуацию в черно-белых тонах. А ведь похабные анекдоты – в том числе придуманные женщинами – огромная часть поп-культуры. Они находят отражение в том, как мы общаемся и шутим, и размывают границы того, что мы, женщины, считаем приемлемым, а что – нет. В общем, как понять, что позволительно на рабочем месте, а за что могут и посадить? Я бы хотела исследовать эту тему, разобраться, что в 2014 году считается сексуальным домогательством… во времена, когда не осталось ничего святого.

– Великолепно, – зевнула Лоло. – И какой заголовок?

– Ну… что-нибудь вроде «Сексуальные домогательства – взгляд из 2014 года»?

– Нет, – отрезала Лоло, рассматривая ноготь.

– «О сексуальных домогательствах с юморком». – Лоло со смешком крутнулась в кресле.

– Тонко, Ани.

У меня на коленях лежал блокнот с крупно выведенным заголовком «О сексуальных домогательствах с юморком» и изысканиями по теме.

– Кстати, на днях выходит отличная книга, написанная гарвардским профессором социологии. Она о том, как поп-культура влияет на трудовую сферу. Можно приурочить статью ко дню ее публикации.

Гранки покоились на моем столе. Я выпросила их у издателя, чтобы ознакомиться с содержанием книги прежде, чем подам идею начальнице.

– Отлично, – одобрила Лоло. – Сведи Элеонор с издателем и, если потребуется, будь на подхвате.

Жилка на лбу яростно запульсировала при словах «если потребуется». Порой мне кажется, что Лоло знает больше, чем говорит. Как можно не замечать, что Элеонор – бездарность, у которой нет ничего, кроме напора. Родом она из какого-то заштатного городишки в Западной Вирджинии, но стоило ей переехать в Нью-Йорк – и ее жизнь резко пошла в гору. У нас так много общего, что поначалу я никак не могла понять, отчего мы не ладим. Все просто: внутривидовая борьба. Мы обе рыли носом землю, чтобы добиться успеха, и страшимся, что здесь, наверху, не хватит места для нас обеих.

– Ну, – Лоло забарабанила пальцами по подлокотникам, – а что вы намерены предложить мне, миссис Харрисон Ани?

Я уселась поудобнее и представила Лоло запасной вариант, тот, который собиралась подать «на сладкое» после того, как ошарашу ее чем-нибудь основательным. Элеонор всегда зазывает меня к себе перед совещаниями с главредом, чтобы в общих чертах обсудить содержание будущего номера, которое не должно быть слишком заумным или слишком провокационным. Она подхватывает мою самую жирную идею и обставляет все так, будто бы я впустую билась над ней, пока не явилась она, Элеонор, и не сделала из дряни конфетку.

– Комитет по физической культуре заново пересчитал, сколько калорий тратится во время различных физических нагрузок, включая занятия сексом. Так что теперь, занимаясь любовью, мы тратим почти вдвое больше калорий по сравнению с данными двенадцатилетней давности. Можно было бы устроить «спортзал в постели»: нацепить на одну из колумнисток спортивный браслет с пульсометром и измерить, сколько калорий ей удастся согнать.

– Гениально. – Лоло повернулась к выпускающему редактору. – Что, если «Спортзал в постели» пойдет в октябрьский номер вместо «Клубнички»? – Не дожидаясь ответа, она метнула взгляд на редактора сайта и распорядилась: – Помещаем заголовок на главную страницу и немедленно приступаем к испытаниям. – Она одобрительно кивнула. – Отлично, Ани.

После совещания Элеонор, как настырная мошка, увязалась следом за мной. Нет, для мошки она крупновата. Скорее, как комар, пристрастившийся к моей крови.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=22101096&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector