Севастопольский конвой читать онлайн - Богдан Сушинский

Севастопольский конвой

Богдан Иванович Сушинский

Секретный фарватер

В основу нового романа «Севастопольский конвой» известного писателя Богдана Сушинского положены исторические события, связанные с высадкой во время обороны Одессы знаменитого Григорьевского (Аджалыкского) десанта, а также с малоизвестным восстанием пленных советских бойцов, которых румыны пытались на барже доставить в дунайский порт Галац для работы на военном заводе.

В ходе подготовки совместной операции кораблей Черноморского флота и частей Одесского оборонительного района – «Севастопольский конвой» – в Крыму был сформирован и ускоренно обучен Севастопольский десантный полк морской пехоты, командовать которым приказано майору Гродову, уже известному читателям по романам «Черные комиссары» и «Батарея». Оказавшись в последние дни обороны Одессы в плену, этот мужественный офицер возглавил восстание на барже…

Богдан Сушинский

Севастопольский конвой

© Сушинский Б.И., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2015

Часть первая. Степные канониры

1

Укутанное белесой дымкой, море словно бы застыло под палящим августовским солнцем, и силуэты двух эсминцев поддержки, которые виднелись на горизонте, казались морским пехотинцам призрачными видениями. Еще немного, солнце войдет в свой зенит – и силуэты грозных кораблей растают в голубоватом поднебесье, словно дрейфующие в южных широтах айсберги.

Всего несколько минут назад корабельные орудия умолкли после очередного артиллерийского налета на позиции румын. И теперь моряки время от времени настороженно посматривали то на корабли, которые успели отойти поближе к невидимому отсюда порту, под защиту зениток, то на простиравшуюся перед ними степную равнину, за которой, по холмистой гряде, проходила зыбкая линия фронта. Само присутствие этих судов дарило морским пехотинцам надежду на артиллерийскую поддержку и в какой-то степени сдерживало прыть врага, теперь же…

Где-то там, за холмами, скрывалась привычная для их взоров низина, в которой оставались взорванные орудийные капониры и целое, в бетон и камень облаченное, подземное местечко береговой батареи, гарнизон которой еще вчера составляли эти морские пехотинцы[1 - Об устройстве и фронтовой жизни этого мощного артиллерийского комплекса, в основу которого положено было устройство и судьба 412-й стационарной береговой батареи Одесской военно-морской базы, остатки которой до сих пор сохранились в степной долине, к востоку от Одессы, читайте в романах «Черные комиссары» и «Батарея». – Примеч. авт.]. Так что сегодня степные канониры с тоской вспоминали уже такие обжитые, на глубину до тридцати метров упрятанные, подземные казармы, рядом с которыми располагались электростанция, камбуз, лазарет и всё прочее, необходимое для войны и жизни.

Там, «закованные» в броню, словно в мощные латы, канониры чувствовали себя уверенно и защищенно, как и должны чувствовать себя настоящие артиллеристы, боги войны, которых враги на сорок километров окрест смертельно боялись, и на которых свои, на тех же сорока километрах окрест, неистово молились.

Жаль только, что господствовала их батарея в этих краях слишком уже недолго. Лишь во время обороны города артиллеристы по-настоящему, солдатским умом своим осознали, какой грубый просчет допустило когда-то командование армии. Создав столь мощный, почти неуязвимый береговой артиллерийский комплекс, оно совершенно не позаботилось о том, чтобы прикрыть его хотя бы двумя-тремя дотами; хоть какой-то заранее подготовленной и надежно укрепленной линией обороны. Не говоря уже о создании на основе этой дальнобойной батареи столь же мощного укрепрайона.

Хранимые всего лишь поредевшими цепями бойцов пограничного полка НКВД с востока и полка морской пехоты – с севера и северо-запада, их грозные дальнобойные орудия, с шестиметровыми стволами в восемнадцать тонн весом каждый, оказались совершенно беспомощными и бесполезными в ближнем бою. Вот и получилось, что эта на века, как многим представлялось, созданная батарея сумела продержаться всего-навсего четырнадцать суток со дня первого залпа, а на пятнадцатые уже была высажена в воздух собственным гарнизоном, дабы не досталась врагу. «Причем какому врагу?! Какому там, к дьяволам, врагу! – бессильно сжимали кулаки вчерашние степные канониры. – Каким-то бездарным румынским воякам, которые не сумели противостоять им ни в одном штыковом бою, ни в одной рукопашной!»

И самое ужасное заключалось в том, что изменить что-либо в этом ходе событий было уже нельзя. Ни отбить, ни, тем более, восстановить своими же руками погубленную батарею теперь уже было невозможно. Поэтому ничто так не угнетало сейчас береговых комендоров, как то бессилие, которое порождено было совершенно несправедливым, не по силе и храбрости их, понесенным поражением.

– Как считаешь, комбат, батарею нашу эти вояки мамалыжные все-таки сумели взять? – мрачно поинтересовался старший лейтенант Лиханов, выждав, когда Гродов наконец оторвется от бинокля.

Вот уже в течение нескольких минут капитан буквально «прощупывал» окулярами то степное пространство, которое уже завтра должно было превратиться в поле боя. И трудно было сказать, что именно пытался он в эти мгновения предвидеть, предугадать, предвосхитить.

– Вряд ли у роты погранполка хватит бойцов, чтобы удерживать руины трех капониров, да к тому же расположенные в низине. А вот румынский полковник Нигрескул наверняка получил очередное подкрепление и загнал по десятку своих «штыков» в каждый из орудийных двориков, под обломки пушек, откуда их пришлось бы выковыривать и выковыривать…

Капитана донимала жажда, и сквозь обожженную ею гортань слова пробивались с таким трудом, словно «отливать» их приходилось не из звуков, а из расплавленного свинца.

– Полковник, само собой, подсуетился. Уже хотя бы для того, чтобы доложить командованию, что береговая батарея черных комиссаров[2 - Напомню, что в годы войны «черными комиссарами», или «черной смертью», «черными дьяволами» враги называли облаченных в черные бушлаты морских пехотинцев.] теперь уж им точно захвачена.

Они стояли на поросшем терновником прибрежном косогоре, рядом с которым краснофлотцы в потных, просоленных тельняшках наспех отрывали окопы на нешироком полукилометровом перешейке между морем и лиманом. Батальону Гродова, который еще только формировался из орудийных номеров главного калибра, батареи «сорокапяток», и поредевшего отряда прикрытия, а также из вспомогательных подразделений артиллерийского комплекса, приказано было занять оборону на этом перешейке, как бы во втором эшелоне. В общем-то, бойцам позиции нравились: слева – широкий, на много миль в выжженную степь заползавший, лиман Большой Аджалык; справа – такое манящее августовское море, за небольшим заливом которого уже начинались пригороды Одессы. Словом, не позиции, а загляденье… Если бы только не рытье этих чертовых окопов, к которому большинство из них, «в тельняшках рожденных», пока что приучены так и не были, и к которым душа их попросту не лежала.

Но капитан прекрасно понимал, что даже в этом, насквозь

простреливаемом прифронтовом тылу, «нежиться» его бойцам придется всего несколько часов, до темноты, максимум, до рассвета. Пока с передовой сквозь их порядки не пройдут обескровленные подразделения пограничников и морских пехотинцев полковника Осипова, чтобы где-то там, за ними, создавать новую линию обороны. Уже значительно ближе к городу.

– Так что будем делать с этим осколком Рио-де-Жанейро, товарищи боевые командиры? – еще на ходу спросил сержант Жодин, восходя на холм с двумя флягами воды, наполненными специально для офицеров. – Народ говорит, что оставлять его противнику запросто так – не по-нашенски будет. И таки-да, правильно говорит: не для «мамалыжников» такой фарт.

– Вот и я думаю, что не стоит, – сдержанно заметил Гродов, пристально осматривая ту часть Новой Дофиновки, которая метрах в двухстах от линии окопов примыкала к лиману и которую разведчик Жодин уже нарек «осколком Рио-де-Жанейро».

Исходя из приказа командования, это село на восточном берегу лимана они обязаны были оставить противнику, поскольку удерживать его стратегически невыгодно. Оно и в самом деле оказывалось далеко за новой, на сорок километров сокращенной, линией фронта, которую командование теперь уже подготавливало заранее. И моряки понимали: ради усиления общей обороны селом придется пожертвовать. Линия, которую создавали за их спинами, должна была стать последней. Дальше пятиться просто некуда – потому что дальше, за небольшим заливом, восставал порт, без которого блокированному городу долго не продержаться.

Но вот беда: слишком уж неудобным для передовой «черных комиссаров» оказывался этот рыбачий, из-за глубокой балки так окончательно и не слившийся с селом хутор. Совершенно ясно, что, оседлав его, противник каждую хату, каждый подвал и сарай, превратит в огневую точку, чтобы держать под прицелом передовую. И что именно оттуда, скрытно накапливая силы, он по три-четыре раза на день станет переходить в атаки. Тем более что в ближнем тылу его – большое, лиманом и оврагом защищенное село, через которое поступает подкрепление.

– И много жителей остается в твоем «пригороде Рио-де-Жанейро», сержант? – поинтересовался Гродов.

– Около трех десятков, в основном старики и детвора. Но в тыл уходить не желают, рассчитывая отсидеться по погребам.

– …И силой изгонять их не имеем права, – задумчиво молвил Лиханов. – Прикажете пару взводов перебросить на этот хутор, чтобы оттянуть силы противника? – обратился он к комбату.

– Очевидно, так и надо бы поступить, – с той же задумчивостью признал его правоту капитан. Однако принимать решение почему-то не торопился.

Вода, принесенная разведчиком из села, была солоноватой, с каким-то щелочным привкусом, но все же это была… вода; никакой другой в селе, разбросанном между морем и соленым лиманом, все равно не сыскать. Правда, в километре от передовой, на той самой территории, где совсем недавно располагался полевой госпиталь, тоже обнаружился колодец. И хотя вода в нем была не лучше, но преимущество его заключалось в том, что он все-таки оставался в тылу, а не на ничейной полосе.

Как бы там ни было, а командир хозвзвода Коновченко уже наладил доставку оттуда воды бойцам передней линии, реквизировав при этом в деревне повозку и несколько бочек; благо трофейный конь на батарее все еще оставался. Там же, у колодца, расположились ротные полевые кухни и лазарет.

– Кстати, двое хуторян являются бойцами сельского истребительного отряда, созданного для борьбы с диверсантами, – вспомнил Жодин. – Возглавляет его старик, бывший боцман траулера Федор Кремнев. Я встречался с ним. Заверяет, что, если будем держать оборону на хуторе, он готов собрать там «истребителей» со всего села, а также мобилизовать нескольких добровольцев-стариков, воевавших еще в Первую мировую и Гражданскую.

– Я тоже знаком с этим «мореманом», как он себя называет, некогда ходившим не только на траулере, но и на судах дальнего плавания, – оживился Лиханов. – Напористый мужичишка, с истинно боцманским характером.

– Словом, по численности, обещает выставить в помощь нам до взвода, если, конечно, подсобим оружием. Хотя бы трофейным.

– Почему бы и не помочь, тем более что немного трофеев у нас все еще осталось? Когда армейского подкрепления ждать неоткуда, каждый штык ополченца – на вес победы.

2

Бронепоезд «Король Михай» неспешно продвигался выжженной августовской степью, все дальше унося маршала Антонеску от линии фронта, от штаба 4-й армии, от пригородных сел так и не взятой им Одессы.

Возвращением в Тирасполь, эту новоявленную столицу Транснистрии, завершался не просто первый выезд вождя Великой Румынии на фронт. В эти часы завершалась тщательно спланированная военно-пропагандистская акция, которая не только отечественным недоброжелателям, но и фюреру рейха, величию которого Антонеску до подобострастия подражал, а также всем прочим союзникам, всему миру должна была показать: живы, живы еще в Румынии традиции непобедимых предков-римлян! Современные румынские солдаты все еще осознают себя прямыми наследниками славы, доблести и военной выучки бессмертных римских легионов. Не случайно же само государство румынское именуется теперь «национал-легионерским».

И как же прекрасно все поначалу складывалось! Совсем недавно он получил из рук Гитлера высокую, пусть и с каким-то аляповатым названием «Рыцарский крест Железного креста», награду за союзническую верность Третьему рейху; а из рук короля Михая I – вожделенный чин маршала[3 - Звание маршала Румынии было присвоено премьер-министру и верховному главнокомандующему вооруженными силами Иону Антонеску 16 августа 1941 года, то есть буквально перед его выездом на фронт, в район Одессы, где он лично пытался командовать подчиненными войсками. Новоиспеченный маршал настолько уверовал в свой полководческий талант, что уже на 23 августа назначил проведение парада победы на центральной площади города, во время которого собирался объявить Одессу административным центром нового края Румынского королевства – Транснистрии.]. И если бы генералы не подвели… Если бы под его общим командованием румынские полки, его «бесстрашные легионы», сумели пробиться хотя бы к окраинам Одессы… Эта победа стала бы апофеозом его восхождения как кондукэтора Румынии и вошла бы в историю первой победой войск под командованием маршала Антонеску[4 - Кондукэтором (то есть вождем, фюрером, дуче) Румынии Антонеску был официально провозглашен 22 января 1941 года, и это стало его высшим государственным титулом.]. Но, увы, все пошло совершенно не так, как он предполагал. Лучшие пехотные части и конные королевские гвардейцы словно бы специально демонстрировали главкому и сопровождавшим его журналистам, насколько они вообще не подготовлены к войне, а тем более – к войне с русскими и насколько бездарно их командование.

«Так, может, и в самом деле – специально… демонстрировали?! – ухватился маршал за эту шальную мысль. – Чтобы показать свое нежелание воевать за пределами исторических земель». Не зря же многие офицеры остались недовольны тем, что их главнокомандующий не устоял под натиском Гитлера, и в конце концов согласился перенести военные действия

за Днестр. Да и руководство сигуранцы то и дело докладывает о пораженческих настроениях солдат, в массах которых зреет страх, что к зиме вермахт выдохнется, и пока германцы будут отсиживаться в обороне, русские начнут вымещать всю накопленную в ходе войны злобу здесь, на юге, на плохо вооруженных и подготовленных румынских частях.

«Уму непостижимо: пораженческие настроения! – решительно покачал головой маршал, словно пытаясь развеять таким образом мрачные мысли. – И это в армии, которая за два месяца сумела освободить порядка шестидесяти тысяч квадратных километров своих исконных территорий! Именно так: исконных! А теперь еще и завершает освобождение приблизительно такой же территории, пусть и спорной в историческом плане, Транснистрии, уверенно устанавливая румынскую власть на всем пространстве между Днестром и Южным Бугом! Причем неизвестно, станет ли Буг последним рубежом. Не исключено, что фюрер позовет их и дальше – на Крым, в Донбасс, до берегов Дона. Что же в таком случае произойдет с этой армией, если ее постигнут хотя бы временные неудачи?! Когда, не доведи Господь, придется отступать? А ведь всякое может случиться, все и всякое! Он, старый солдат, прошедший через окопы Первой мировой и победный сумбур Венгерской кампании в 1919-м, прекрасно знает это. Отступала же когда-то армия самого Наполеона. Кстати, из-под стен Москвы… разгромно отступала! И ничего! Кто после этого способен был усомниться в полководческом таланте великого корсиканца?»

Вспомнив о поражении Наполеона, кондукэтор с какой-то непонятной мстительностью сказал себе: «Однако учти, что Бонапарта его воины и весь парижский бомонд продолжали обожествлять и после катастрофического поражения под Москвой. А недруги в Бухаресте ликуют даже по поводу твоих мелких неудач под Одессой. Если же случится общее поражение… О, если оно вдруг случится!.. – вновь сокрушенно покачал головой маршал. – На тех же штыках, на которых румынские генералы должны были принести в столицу королевства победу, они принесут и швырнут к подножию трона твой труп, всему миру показав истинную разницу между Антонеску и Бонапартом. Причем можешь не сомневаться: именно так они и поступят».

По роскошному персидскому ковру, которым был устлан пол вагона, маршал вернулся к своему коньячному столику и опустился в широкое кожаное кресло. Сделав небольшой глоток, он закрыл глаза и слегка запрокинул голову. Напиток все еще хранил привкус винограда, а букет его состоял из аромата горных трав. Это был даже не коньяк, а некий коньячный напиток, почти на четверть состоявший из настойки трав, собранных в окрестностях его родного города Питешта, на отрогах и в горных долинах Южных Карпат.

Такой напиток, по старинным рецептам, которые якобы дошли до наших дней со времен дакских знахарей, изготавливали только на одном-единственном заводе мира – в пригороде Питешта. Назывался он, ясное дело, со всей мыслимой претенциозностью – «Бальзамом Дракулы», хотя и в самом деле улавливалось в этом напитке, в этой «дракуле», как его именовали местные любители, нечто такое, что будоражило воображение, пробуждая ярость и кровожадность. Отсюда, наверное, и легенды об особой воинственности питештских карпатцев, которые, впрочем, ничем, кроме самих этих легенд да фольклорных песенок о местных грабителях-гайдуках, не подкреплялись. Как бы там ни было, а вот уже в течение многих лет специальный курьер время от времени доставлял генералу по два-три ящика «Дракулы» каждого нового разлива.

– Господин маршал, – возник в двери просторного, на две трети вагона, купе адъютант главнокомандующего. – Вашей аудиенции просит бригадефюрер СС фон Гравс.

Антонеску, конечно, знал, что в соседнем, генеральском, вагоне находится начальник «СД-Валахии», чьи отделения пытались распространять теперь влияние Главного управления имперской безопасности рейха не только на территорию Бессарабии, но и Транснистрии. Но не ожидал, что тот станет напрашиваться на прием к нему прямо в пути.

– И что же он желает поведать? – поинтересовался Антонеску, выключая стоявший рядом с креслом небольшой вентилятор, не столько порождавший прохладу, сколько раздражавший его и всех посетителей своим дребезжанием.

– Я попытался выяснить, но фон Гравс отреагировал слишком резко, – откровенно пожаловался на свою адъютантскую долю полковник Питештяну, уже самой фамилией утверждавший землячество с вождем нации. Именно он и следил за тем, чтобы в домашнем и служебном барах благодетеля никогда не иссякали запасы «Дракулы».

– Эти несостоявшиеся арийцы… С их арийским апломбом, – проворчал Антонеску, всегда считавший, что кровь римлян, наполнявшая жилы румына, намного благороднее любой, пусть даже самой благородной, германской крови, а значит, крови варваров. При всем его уважении к фюреру, столь упрямо подражавшему и в идеологии, и в поведении великому дуче Италии.

– …Но знаю, что после проведенного вами в штабном вагоне совещания высшего командования группы армий «Антонеску», он долго беседовал по рации с Берлином и с германским послом в Бухаресте. И что он не доволен самим появлением группы армий «Антонеску» как таковой.

– Ага, значит, он все-таки недоволен, – мстительно улыбаясь, подытожил эту информацию маршал.

Он понимал, что в Берлине камень недовольства, сброшенный фон Гравсом с фронтовых вершин, обрастет целой лавиной благородного штабистского возмущения, которое в конечном итоге, искаженным эхом докатится и до фюрера. Скорее всего, с подачи начальника штаба Верховного командования Кейтеля. Однако Антонеску это не смущало. Менять своего приказа он не станет.

Когда в германском генштабе принимали решение о том, чтобы все румынские войска в тактическом отношении подчинить командованию германской группы армий «Центр», он как вождь румынской нации и главнокомандующий, по существу, был поставлен перед фактом. Тогда в Берлине мало кого смущал тот факт, что, по существу, они отстранили Антонеску от общего командования своими войсками, и что в кругах старшего армейского офицерства румынской армии это переподчинение вызвало волну недовольства. Не говоря уже о злорадстве по этому поводу румынской оппозиции.

Уловив эти настроения, Антонеску тут же спешно создал группу армий своего имени. Основу ее составили 3-я армия корпусного генерала Думитреску, 4-я армия корпусного генерала Чуперкэ, корпус дивизионного генерала Мачичи, 11-я пехотная дивизия и несколько других, более мелких вспомогательных подразделений; то есть все те силы, которые действовали на Одесском направлении.

Существовал у этого решения кундукэтора еще один подтекст. Создание группы армий, командование которой Антонеску принял на себя, как раз и послужило неким формальным основанием для присвоения ему маршальского чина. И ничего, что кое-кто из старого генералитета, все еще вращающегося у королевского двора, остался недоволен столь стремительным восхождением к маршальскому жезлу первого министра правительства. Главное, что никто из окружения вождя нации акцентировать на этом внимание пока что не решался.

– А ведь группенфюрер наверняка успел сообщить, что под Одессой румынские войска вновь постигла полная

неудача, – продолжил свои размышления маршал, не сразу осознав, что произносит эти слова вслух. – Причем постигла, несмотря на то, что наступление осуществлялось под личным командованием маршала Антонеску. Эдакая пикантная подробность: поражение самого Антонеску!..

– В Бухаресте тоже есть политики и промышленники, которые считают, что вам не следовало ввязываться в эту военно-полевую драчку. Для этого, мол, существуют армейские генералы. Но я скажу так: важно, что наши легионеры почувствовали – маршал с ними! – как всегда, поспешил утешить его адъютант, один из тех людей, которые никогда не позволяли главнокомандующему хоть на какое-то время забыть о своем величии и своей особой миссии в Румынии. – Маршал – среди них он не гнушается солдатских окопов и солдатской мамалыги – вот что важно было для наших солдат.

Антонеску прокашлялся, пытаясь остановить источаемый полковником поток елея, но то ли попытка эта получилась слишком несмелой и неискренней, то ли адъютант не пожелал отрешиться от исконного права льстить своему командиру и покровителю…

Со своим земляком Романом Питештяну маршал познакомился еще в бытность свою начальником кавалерийской школы. Этот курсант слыл прекрасным наездником, однако любовь к лошадям и к гарцеванию никоим образом не распространялась на армейскую муштру, а уж тем более – на дисциплину. За несколько месяцев до того, как Антонеску возглавил школу, курсанта Питештяну во второй раз отчислили из нее и только благодаря заступничеству земляка-начальника его вновь восстановили и даже довели до выпускного бала.

Где бы потом ни служил Антонеску – начальником Высшей военной школы, секретарем Министерства национальной обороны, командиром полка и бригады, начальником Генштаба румынской армии, – вслед за ним сразу же возникал Питештяну. И всегда – в ипостаси адъютанта.

Многие считали, что Ион только потому и терпит при себе этого разгильдяя, что тот был его земляком; некоторые даже приписывали им дальнее родство. На самом же деле будущий кондукэтор Великой Румынии ценил этого человека всего лишь за одно-единственное, никогда не афишируемое им качество характера: Питештяну обладал удивительной способностью поддерживать в Антонеску дух величия и создавать в офицерской среде его культ исключительности, культ полководца и вождя нации.

Маршал не знал, кто первым в рейхе обратился к Гитлеру: «мой фюрер» и кто первым, вскинув руку в «римском приветствии», выкрикнул: «Хайль Гитлер!» Зато знал, что с обращением «мой кондукэтор» первым к нему обратился подполковник Питештяну, которого он затем, в очередной раз, назначил своим адъютантом и возвел в чин полковника. Он же, этот напрочь лишенный собственных амбиций полковник, пользуясь своим положением, первым насаждал потом в генеральских кругах идею присвоения вождю нации, великому дуче Румынии чина маршала. Дескать, чем мы хуже других стран, чьим вождям присвоены высшие армейские чины?

– Скажи бригадефюреру, что буду готов принять его через двадцать минут, – снисходительно процедил тем временем главком, осматривая на цвет остатки «Дракулы», которую, как того требовала традиция, он всегда пил из багрово-красного бокала.

3

Выслушав командира роты Лиханова и сержанта Жодина, комбат бросил взгляд на прибрежные кручи, за которыми начинался лиман. Он уже побывал в том конце передовой и видел, что между изрезанной оврагами возвышенностью и кромкой воды пролегает узкая полоска берега. Усеянная валунами и глиняными обвалами, она позволяла врагу скрытно подбираться почти под линию окопов, поэтому ближайшую часть ее так или иначе нужно было взять под контроль.

– Значит, так: слушай приказ, старший лейтенант. Поскольку рота у тебя уже полностью сформирована, берешь два взвода и занимаешь хутор, призывая на помощь истребителей боцмана.

– В бою они будут приравнены к старой гвардии Наполеона, – воинственно улыбнулся Лиханов, уже сейчас пытаясь хоть в какой-то степени возродить в себе дух бонапартизма. – Эти поля надолго запомнят их твердую поступь, атаки и штыковые удары.

– На такой волне непобедимой веры и налаживай оборону, старший лейтенант, – подыграл ему комбат.

– Если только мне подбросят винтовок, хотя бы винтовок, чтобы не пришлось подниматься в контратаку с саперными лопатками в руках.

– Кстати, не самый худший вид оружия для рукопашной – эти саперные лопатки, – заметил Гродов. – Лично проверил.

Но, как и Лиханов, капитан вспомнил при этом о трагедии добровольческого отряда, сформированного из двухсотпятидесяти донецких шахтеров, которых совсем недавно бросили спасать их батарею, вооружив всего лишь саперными лопатками[5 - Эти события разворачивались в романе «Батарея» и имели под собой историческое основание.] да выдав по несколько гранат, которые, впрочем, в ближнем бою оказались бесполезными.

– Одну из двух трофейных танкеток отдаю тебе вместе с трофейным же пулеметом и двумя десятками винтовок. Третий взвод, под командованием мичмана Мищенко, займет оборону на холмах, разбросанных вдоль лимана, а также перекроет доступ к прибрежной полосе.

– С одной стороны, он будет вести огонь с фланга во время наступления противника на нашу передовую, с другой – не позволит отрезать хуторской укрепрайон от основных сил, – тут же уловил суть его замысла Лиханов.

– Кроме того, прикроет ваш отход с хутора по кромке лимана, когда удерживать его уже будет невозможно.

– Лучше определите срок, товарищ капитан.

– Какой еще срок?

– Ну, сколько нам следует продержаться. Бойцам, особенно «истребителям», это важно будет знать.

– В таких случаях обычно следует ответ: держитесь, сколько позволят обстоятельства, – отрезал Гродов. – Понятно, что враги попробуют избавиться от вашего «укрепрайона», как от нарыва, – сразу же и навсегда. Тем не менее срок я определю: попытайтесь продержаться двое суток.

– Двое так двое, – на удивление спокойным, почти безразличным тоном согласился старший лейтенант. Создавалось впечатление, что, если бы прозвучало: «Семь суток», реакция была бы такой же.

– Я прикажу лейтенанту Куршинову, чтобы все шесть его «сорокапяток» были «пристреляны» по хуторским ориентирам. Во время каждого натиска на вас будем устраивать артиллерийский заслон.

– Плюс орудие и пулемет, которые имеются у танкетки, – кивнул командир первой роты. – Поинтересуюсь у ополченцев, нет ли среди них тракториста, способного уверенно водить танкетку. Краснофлотец Афонин, в руки которого мы отдали это чудо бронетехники, еще только осваивает ее.

– Жаль, Мишки Пробнева нет, – вздохнул сержант Жодин, вспомнив о погибшем ординарце комбата. – Любой техникой парень владел, на любом моторе играл, как Моцарт на балалайке. Что б я так жил…

– Ладно, «Моцарт с балалайкой», поминки после войны справлять будем, – жестко осадил его Гродов, хотя и сам в последнее время не раз вспоминал об этом парне, так и погибшем за рулем трофейной бронемашины. – Причем по всем невернувшимся – сразу.

– Так ведь я же по делу, – повинился Жодин.

– Снимайте свою роту, старший лейтенант, – обратился комбат к Лиханову, – и уводите. Окапывайтесь основательно. С особым упорством цепляйтесь за ту

часть хутора, которая прилегает к лиману, причем каждый дом превращайте в дот.

– Да продержимся, комбат, продержимся, – заверил тот.

– Только не вздумай поднимать своих моряков в контратаки и устраивать показательные штыковые бои.

– Понимаю: рукопашные и штыковые – по вашей линии, товарищ капитан, – с едва заметной улыбкой ответил командир роты. – Даже не пытаюсь оспаривать ваше превосходство.

Какое-то время Гродов смотрел ему вслед, а затем перевел взгляд на Жодина, как бы спрашивая: «Ты-то чего ждешь?»

– И как вам нравится этот лайнер? – кивнул тот в сторону выбросившегося когда-то на прибрежную мель «Кара-Дага»[6 - О судьбе этого судна, подвергшегося нападению германской авиации, читатель может узнать из романа «Батарея».].

Обгоревшее, но еще вполне прилично выглядевшее судно с зияющей пробоиной на борту находилось метрах в пятидесяти от берега, если, конечно, брести и плыть до него от подножия мыса, расположенного в ста метрах от передовой. В мирное время его уже давно сняли бы с мели, заделали на нем пробоины и отбуксировали на судоремонтный завод. Но сейчас оно лежало с креном на левый борт, в сторону моря, и закопченная мачта его тянулась к небу черным погребальным крестом.

– Хочешь устроить на нем наблюдательный пункт?

– Мне понадобится ручной пулемет и трое ребят. Подойдем на двух маленьких плотах, которые затем спрячем под левым бортом, а сами затаимся в кубриках и отсеках. Как только румыны уверуют, что на судне никого нет, попытаемся их красиво разочаровать. Или вы скажете, комбат, что план не гениальный?

Гродов посмотрел куда-то вдаль через плечо Жорки и с усталой грустью, как бы признаваясь при этом сержанту: «Как же вы мне все надоели, шутники-самоучки!», произнес:

– Доложили, что вчера вечером ты уже побывал на судне вместе с юнгой Юрашем. Было или не было?

– Сразу же признаю, что в связи с этим заплывом претендовать на звание олимпийского чемпиона не стану, – хитроватая ухмылка никогда не зарождалась на курносом, слегка веснушчатом лице Жодина и не сходила с него, а была таким же неотъемлемым признаком его, как смугловатый цвет кожи или сеть мелких ранних морщин у глаз. – Однако каюты и все прочее мы с юнгой осмотрели. Там действительно есть где притаиться, к тому же существует пространство для маневра.

– Хорошо, отбери трех бойцов из отделения разведки. Захватите с собой телефонный аппарат и катушку с кабелем. Только здесь, по берегу, кабель нужно будет зарыть в землю и замаскировать.

– А в море – притопим его, подвесив грузила. Со связью всегда веселее. Опять же, для нашей артиллерии – прекрасный корректировочный пост.

– У нас в арсенале две трофейные винтовки с оптическим прицелом.

– Знаю, обе на мамалыжниках опробовал.

– Так вот, одну из них и половину имеющихся к ним патронов возьми себе. Когда патроны к этой заморской фузии кончатся, приспособь прицел к нашей трехлинейке.

– Прямо там, в бою, и приспособим, для верности.

– Только юнгу с собой не завлекай, он и так достаточно рисковал, выполняя задания в тылу врага. Надо бы сохранить парнишку и при первой же оказии переправить в Севастополь или сразу же на Кавказ – тут уж как получится.

– Он и так догадывался, что на судно вы его не отпустите.

– А тут и догадываться нечего. Кстати, где он сейчас, что-то я давненько не видел его.

– Да кто ж его знает? – передернул неширокими костлявыми плечами Жорка. – Может, возле кухни застрял?

– Не темни, сержант, – проворчал комбат. – Его на кухню под дулом пулемета не загонишь.

– Значит, во взводе мичмана Юраша, отца то есть.

– Тоже не поверю. На глаза отцу Женька старается попадать так же редко, как и на мои. Отца побаивается, чтобы при других моряках не вздумал дать подзатыльник, а меня – потому что побаивается, как бы ни отправил в город, в детдом. Или просто в тыл, к родственникам.

– И правильно побаивается, – едва слышно пробубнил сержант.

– Ты прямо скажи: он остался на судне?

Жорка сосредоточенно, со старательностью завравшегося мальчишки, поскреб затылок.

– Он ведь юнга, а не хвост собачий.

– Потому и спрашиваю, где он сейчас.

– На корабле, конечно, где же ему быть-то? Охраняет, чтобы ночью румыны туда сдуру не сунулись. И вообще, надо учесть, что это – свой парень и живет по старой морской заповеди: «Плюй на грудь – без воды жить не могу!»

– Разве что – «плюй на грудь…» Как только доберетесь до «Кара-Дага», тут же отправь его сюда.

– И пусть только попробует ослушаться, – притворно пригрозил Жодин.

– Вы же до поры старайтесь не обнаруживать себя.

– Если только румыны сразу же не сунутся к кораблю.

– Если только… – согласился Гродов. – Но в идеальном варианте ваш огневой налет с фланга должен оказаться для противника полной неожиданностью, тем более что он попытается атаковать нас по кромке берега, по которой приближаться к окопам значительно проще, нежели по голой степи.

– Мы это учтем. Уже прикинул, что с борта прибрежная полоса простреливается неплохо.

– И не забудьте запастись сухим пайком.

4

А ведь в свое время Антонеску был уверен: как только Одессу удастся полностью блокировать с суши, ее гарнизон тут же начнет переправляться в Крым, подобно тому, как в свое время переправлялись в Одессу гарнизоны Измаила и Килии. Однако этого не произошло. Наоборот, разведка доносит, что, пусть и небольшие, но подкрепления поступают из Севастополя регулярно, и все планы главкома по быстрому и почти бескровному захвату города развеяны прахом.

Находясь на командном пункте, маршал раздраженно спросил у командующего 4-й армией корпусного генерала Чуперкэ, сколько еще дней понадобится ему, чтобы войти в город. Тот ответил не сразу, даже не пытаясь при этом демонстрировать должное уважение к вождю и главнокомандующему. Еще какое-то время он рассматривал в бинокль, как остатки одного из полков кадровой, лучшей в его воинстве, 15-й пехотной дивизии панически откатываются к своим окопам под натиском морских пехотинцев, и только потом ответил:

– Не менее месяца.

– То есть как это понимать? – побагровело и без того багровое лицо главнокомандующего.

– Фронтовые реалии, господин маршал, – перед вами.

– Но через месяц германские войска уже будут под стенами Москвы и на берегах Волги! Мало того, они захватят весь нефтеносный Кавказ.

– Сомневаюсь, что с «дранг нах остен» у них все пойдет настолько гладко. Мало того, в течение последующего месяца они основательно выдохнутся.

– Но ваши-то вояки, командарм, уже давным-давно выдохлись. Это как следует объяснять?

– Причин много, причем все они хорошо известны вам, кондукэтор, поэтому увольте, – отрубил седеющий, давно потерявший страх перед командованием генерал.

– Причин можно назвать сколько угодно, да только никого они не интересуют. Перед вами город, которому суждено стать столицей Транснистрии, и гарнизон которого уже давно потерял веру в то, что его деблокируют. Так ворвитесь же в эту столицу, добудьте ее, черт возьми! Все бредят Великой Румынией, но в то же время все ждут, когда это величие кто-то поднесет им в виде дара Господнего. Не поднесет, генерал, не поднесет, зря надеетесь!

– Для взятия Одессы нам понадобится не менее месяца, – оставался

непреклонным командарм, – поэтому никаких других обещаний давать не могу. Не готов к этому, уж извините.

– Но вам известен приказ о том, что захват города следовало завершить двадцать второго августа, а двадцать третьего мы уже планировали провести парад победы с возможным приглашением на него короля, фюрера, дуче.

Холеное лицо боевого генерала передернула нервная ухмылка. Только аристократическое воспитание не позволяло ему высказать маршалу все, что он думает по поводу подобных директив, назначающих победные парады в городах, к которым войска не подошли еще и на сто километров.

– Мне неизвестно, господин маршал, – твердо произнес он, – чем руководствуется генштаб, издавая подобные странные, мягко говоря, директивы.

– Это не директива, – жестко осадил его главнокомандующий, – это приказ. Вам объяснить разницу между этими понятиями, корпусной генерал?

– …Как неизвестно и то, – спокойно продолжил командарм, – на что рассчитывают штабисты, определяя дату парада еще не добытой нами победы, мой кондукэтор. И это – в городе, к стенам которого мы еще и близко не подошли.

Услышав это «мой кондукэтор», Антонеску поиграл желваками, и на испещренном багровыми гипертоническими прожилками лице его появились коричневатые пятна, как появлялись всегда, когда вождь нации преисполнялся мстительной злобой. Ион прекрасно знал, что в кругах монархически настроенного старшего офицерства, особенно в генеральской среде, недавнее провозглашение его «кондукэтором нации» было воспринято с неприкрытой враждебностью, в лучшем случае с едким сарказмом. Как, впрочем, и возведение в чин маршала. Поэтому болезненно фиксировал любое изменение интонации во время обращения к нему этого коварного старого генералитета.

– Но в вашем распоряжении находятся двенадцать лучших дивизий, в том числе – одна моторизированная, и семь бригад. Притом что вместо танков русские бросают против вас обшитые тонкой сталью трактора, вооруженные всего лишь пулеметами; что у них почти не осталось самолетов. В то время как вас поддерживают с воздуха пять бомбардировочных и четыре истребительных эскадрильи. Мало того, я попросил германское командование нацелить на этот участок фронта еще и свои четыре эскадрильи.

– Не оспариваю, прикрытие с воздуха наблюдается, – мрачно проворчал Чуперкэ, – хотя все еще недостаточное.

– Это с какой же стати вы считаете его недостаточным? – холодно вскипел Антонеску.

– Хотя бы с той, что большинство вылетов наши самолеты совершают на город, на порт или же охотятся за морскими конвоями и кораблями, поддерживающими свои прибрежные части. А кто поинтересовался, как часто они утюжат передовую и ближние тылы противника?

– Согласен, существенное замечание, принимается, – неожиданно уступил его напору маршал.

– Кроме того, нам была обещана поддержка наземных частей вермахта. Что-то мне не приходилось видеть, чтобы германцы врывались в окопы красных, особенно здесь, где оборону держат «черные комиссары». Германцы же в основном…

– …Но вы же не станете оспаривать тот факт, – не желал выслушивать его дальнейшие доводы маршал, – что штаб группы германских армий «Юг» выделил вам пехотный и саперный, а также два артиллерийских полка вермахта, которые уже действуют на вашем направлении. Что еще понадобится, чтобы ваши солдаты ворвались в окопы хотя бы этого обескровленного полка морской пехоты русских, который находится сейчас прямо перед нами?![7 - Антонеску действительно был настолько недоволен действиями командующего 4-й армии Николае Чуперкэ, что 9 сентября 1941 года освободил его от командования армией, назначив вместо него генерал-лейтенанта Иосифа Якобича. Под его командованием румынские войска и вошли 17 октября 1941 года в Одессу.]

И тогда генерал произнес фразу, которой его как главнокомандующего словно бы хлестнул по лицу.

– Для этого мне нужен хотя бы один полк таких солдат, как «черные дьяволы» или «черные комиссары», которыми выпало командовать русскому полковнику Осипову. – И Чуперкэ вальяжно указал рукой на черневшую вдали лавину моряков, пытавшихся навязать его «непобедимым легионерам» рукопашный бой, ни в одном из которых до сих пор румынские пехотинцы так и не устояли.

– Так сформируйте же такой полк! – взъярился главнокомандующий. – Слепите его из лучших, из достойнейших подразделений и отдельных солдат, которые только изыщутся в ваших дивизиях; никаких возражений с моей стороны не последует. И вообще, в чем тут дело: в том, что бойцы Осипова служили на флоте? Что в бой они идут в черных бушлатах и в тельняшках? В какой-то особой выучке? Так, может, набрать добровольцев из состава нашего Черноморского флота или из состава Дунайской речной дивизии?

Чуперкэ немного удивило то пристрастие, с которым главнокомандующий пытается понять секрет отваги русских морских пехотинцев, но еще больше удивило предложение сформировать какой-то особый, элитный полк. Хотелось бы ему знать, из каких таких частей главком предполагает набирать солдат для этого полка, как его выделять из общей массы войск и как готовить к боям?

– Но у нас уже есть полки королевской гвардии, элитные из элитных, – хладнокровно и почти безучастно заметил командарм. – Да, можно подчистить береговые службы флота и призвать добровольцев из корабельных команд. Но что изменится, если мы и в самом деле сформируем еще один королевский гвардейский полк из служащих флота, где у нас и так нехватка хорошо подготовленных специалистов.

– Хотите сказать, что наши гвардейские части уже недостойны именоваться «королевскими»? – буквально по звуку процеживал слова Антонеску.

– Такая постановка вопроса тоже не исключается, – все еще храбрился командарм.

– Тогда облачите своих солдат в морские тельняшки, превратив их в собственную морскую пехоту. Почему вы замолчали, генерал?

Чуперкэ вставил в рот золоченый мундштук, закурил папиросу и только потом, мрачно глядя прямо перед собой, ответил:

– Недавно мои солдаты взяли в плен одного раненого русского морского пехотинца…

– А меня уверяли, – с циничной ухмылкой перебил его главнокомандующий, – что в плен они не сдаются…

– …Старого, опытного моряка торгового судна, прибывшего за несколько дней до этого со своей маршевой ротой из Севастополя. Так вот, я поинтересовался у него, действительно ли все, кто одет в тельняшки в полку Осипова и в других морских частях, служили во флоте или хотя бы ходили когда-либо на гражданских судах. Во-первых, непонятно в таком случае, где русские находят столько моряков. Если бы их списывали с судов, то Совдепия вообще осталась бы без флота. А во-вторых, пошел слух, что очень часто русские нагло блефуют: они напяливают тельняшки на степняков-новобранцев, в том числе и на бессарабцев, которые и моря-то близко не видели.

– И что же, так оно и есть на самом деле? – освежил Антонеску свою гортань порцией «Дракулы», стоявшей на столике рядом со стереотрубой.

– Во всяком случае, это не редкость. Многие степняки-колхозники или бывшие рабочие одесских заводов никакого отношения к флоту раньше не имели. Просто, попадая в подразделения морской пехоты, они проникаются ее морским духом, ее традициями. Но суть

моего рассказа даже не в этом, а в словах старого моряка, который во время допроса сказал: «Нам, вообще-то, приказано было снять морское обмундирование и впредь воевать в обычном, сухопутном, то есть в общевойсковом, которое не так демаскирует в степи, как черные бушлаты. Но мы этому приказу не подчинились, заявив командованию, что морским пехотинцам тельняшки не выдают, они в этих тельняшках рождаются».

– То есть вы считаете, что создать полки морской пехоты, равной морской пехоте русских, нам не удастся? – буквально окрысился Антонеску на командарма.

– Даже если облачим их в трофейные тельняшки. Очевидно, нужно воспитать наших моряков так, чтобы они тоже чувствовали себя «рожденными в тельняшках».

Антонеску нервно пожевал нижнюю губу, опустошил еще одну рюмку «Дракулы»…

– Теперь для меня очевидно: с тем пессимизмом, каким прониклись вы, генерал, и многие ваши подчиненные, поднять дух армии невозможно. Это исключено.

Генерал понял, что только что ему по существу объявили о смещении с должности, а возможно, и об отставке. Когда будут выполнены формальности – прямо сейчас или через неделю, как только кондукэтор вернется в столицу и заставит бумагомарателей из генштаба подготовить приказ и замену, – особого значение уже не имело.

– И все же стою на своем, – слегка осипшим от волнения и обиды голосом произнес командарм Чуперкэ, – новый флотский элитный полк мало сформировать, его еще надобно воспитать, пропитать особым духом веры в силу своего оружия, духом морской пехоты.

– Вам не кажется, генерал, что вы заговорили словами одного из тех комиссаров, с которыми призваны воевать? – спросил Антонеску, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться.

– Если вы имеете в виду одного из «черных комиссаров», то меня это подозрение не оскорбляет, – в тон ему ответил генерал, понимая, что на этом поле брани терять ему больше нечего.

5

Волн вроде бы не было, однако Гродов ощущал, как та часть моря, которую он преодолевает, время от времени вздрагивала и покачивалась, обволакивая его августовским теплом, соленой влагой и настоянным на полыни степным ветром.

– Если держите курс на Стамбул, капитан, то берите правее, ориентируясь вон на тот минарет! – изощрялся поотставший от него сержант Жодин.

– Ага, на молитву муллы, как на маяк-ревун.

– То-то я удивляюсь, что вы несетесь на него, как человек-торпеда…

У комбата давно была возможность убедиться, что в воде этот одессит чувствует себя, как в родной стихии, но в эти минуты сержант явно не торопился на засевшее на мели судно, он буквально упивался возможностью хоть немного поплавать в свое удовольствие, он просто блаженствовал. Причем делал это на зависть всем тем морским пехотинцам, которые наблюдали за ними, продолжая обустраивать линию обороны.

Капитан оглянулся на ординарца Косарина, который, получив жесткий приказ охранять одежду, теперь нерешительно топтался у края миниатюрного залива, отгороженного с востока, со стороны противника, невысоким скалистым плато. Эта, покрытая слоем степной глины, скала представала метрах в двадцати от передней линии окопов, и после того как ночью бойцы погранполка войск НКВД оставят свои позиции, чтобы занять новую линию обороны, должна была оказаться на ничейной полосе. Чтобы не допустить этого, Гродов специально изогнул правый фланг передовой таким образом, чтобы она завершалась у подножия плато, на краю которого приказал оборудовать некое подобие дота.

Кроме того, за западным склоном плато артиллеристы окопали и тщательно замаскировали две «сорокапятки», которые при приближении противника к передовой могли поражать бронемашины и пехоту с фланга, не оставляя позиций. Они же должны были поддерживать группу Жодина, которая оставалась на погибшем корабле и которую моряки уже назвали «погибельной командой “Кара-Дага”».

Кстати, все они одобрили стремление комбата не отдавать остов судна без боя. Как сказал по этому поводу мичман Мищенко, тоже высказывавший желание отправиться на борт парохода, «…даже останки этого многострадального корабля должны достаться румынам жестокой кровью».

Гродов еще раз метнул взгляд на ординарца, которого от желания броситься в воду вслед за командиром удерживал только страх быть сурово наказанным этим же командиром, и подумал, что вечером надо бы устроить всеобщее купание, наподобие тех, которые он несколько раз устраивал на батарее. Пусть оно станет прощанием моряков с уходящим летом, которое им посчастливилось пережить. Да, им все-таки посчастливилось, хотя многие их собратья по оружию уже лежат – кто в степи, а кто на дне моря.

Грубо сколоченный плот, на котором добирались до «Кара-Дага» ефрейтор Малюта, краснофлотцы Кротов и Погодин, еще только выходил из залива. Собственно, команду его составляли Малюта и Кротов, которые сидели на веслах. Погодин же плыл чуть позади, время от времени подталкивая плот. Вслед за ним тянулся канат, которым на берегу залива был обвязан ствол тощей акации и который на плоту проходил под металлической дугой. После того как второй конец каната будет закреплен на палубе судна, плот этот должен был превратиться в некое подобие парома, на котором ночью можно перебрасывать подкрепление, боеприпасы и продовольствие. Вместе с канатом прокладывался и телефонный кабель.

– Только юнгу возвращать на берег пока что не надо, – попросил комбата Жодин, заметив, как в проломе развороченной задней надстройки мелькнула русая голова Женьки. – Парнишка всегда мечтал служить на военном корабле, так пусть же послужит на нем, хотя бы на этом – полувоенном и навеки заякоренном.

– А до того, что он здесь рискует, тебе дела нет?

– Можно подумать, что там, в окопах, он будет рисковать меньше, – возразил сержант. – Вы же знаете, что никакие приказы и запреты в тылу его не удержат. Это же наш хлопец!

Крен палубы оставался небольшим, поэтому, придерживаясь за фальшборт, передвигаться по ней было несложно. Женька встретил их на баке и спустил небольшой канатный трап. Хотя часть его и сгорела во время пожара, однако здесь, на отмели, конец трапа достигал воды и, судя по всему, его использовали во время спасения экипажа.

– Эй, на каравелле, каким курсом идем? – поинтересовался Гродов, поднимаясь по трапу.

– На Босфор, – не растерялся юнга.

– Тогда нам явно по пути… Я так понял, что ты желаешь остаться в команде судна? – сказав это, Гродов мельком взглянул на сержанта, дескать, ладно, уважу твою просьбу.

– Еще бы! Конечно, хочу! – оживился Женька.

– В таком случае командиром судна назначаю сержанта Жодина, а тебя боцманом. Если, конечно, не возражаешь. Так что веди, показывай, что тут в твоем хозяйстве уцелело.

Ходить босиком по искореженному обгоревшему судну было опасно, поэтому комбат разрешил Малюте и Кротову искупаться и таким образом заполучил сапоги для себя и сержанта Жодина.

Как выяснилось, под водой оказались только трюм и машинное отделение «Кара-Дага», поэтому снять его с мели, подлатать и завести в док судоремонтного завода особого труда не составляло. И только надеждой команды на скорое возрождение судна можно было объяснить тот факт, что, укрытая в бронированной полубашне 45-миллиметровая пушчонка, хоть и осталась без

орудийного замка, но представала вполне боеспособной. Как и установленный на баке зенитный пулемет. Никакого другого вооружения на судне не было, но и то, которое имелось, превращало его в самостоятельную огневую точку, в настоящий морской форт. Несмотря на пожар, в небольшом арсенале уцелели два десятка снарядов и четыре пулеметные колодки.

Понятно, что заниматься сейчас большими спасательными работами в порту было некому и некогда, тем более что они тут же могли быть замечены румынской авиационной разведкой. В то же время стало очевидно, что пожар на судне потушили быстро, потому что один из матросских кубриков, капитанский мостик и кают-компания от огня почти не пострадали. Особенно важен был матросский кубрик – с его лежанками, матрацами и даже несколькими одеялами, то есть всем тем, что делало форт-судно вполне пригодным для проживания.

– Жаль, что уже завтра это беззащитное судно по существу окажется перед линией обороны, – не удержался капитан. – Будь оно в нашем тылу, с удовольствием устроил бы на нем штаб батальона.

– Штаб теперь явно не получится, – признал Жодин, – однако корректировочный пост будет отличным.

Пока они осматривали судно, краснофлотец Погодин подсоединил телефонный аппарат, который установил в расположенном по левому борту – со стороны моря, а значит, наиболее защищенном от пуль противника кубрике. И комбат тут же связался с начальником штаба майором Денщиковым.

– Немедленно подберите двух бойцов, умеющих обращаться с «сорокапяткой», а также двух пулеметчиков, способных разобраться с зенитным пулеметом, и перебросьте их на «Кара-Даг». Да, пусть обязательно захватят орудийный замок, десяток снарядов и четыре пулеметных колодки. Вопрос: как доставить их на судно, чтобы не отсырел порох?

– Только что мне сообщили, что батальонным плотникам удалось подремонтировать и спустить на воду старый рыбачий баркас. Парус сварганили из двух кусков парусины, весла есть. Словом, считаю, что боеприпасы следует переправлять на нем. Бойцы заверяют, что течи пока что нет, а ходу – на пятнадцать минут.

Ровно через час «погибельная команда» «Кара-Дага» пополнилась еще четырьмя бойцами и состояла теперь из девяти моряков. Таким образом, вырисовывался настоящий гарнизон форта.

– Предполагаю, что свою линию окопов противник оборудует по склону балки, расположенной в двухстах метрах восточнее судна, – объявил Гродов, собрав бойцов в кают-компании. – В любом случае, вы окажетесь на ничейной полосе. Поэтому ваша задача – продержаться как минимум сутки. Дальше – по ситуации. Днем – никаких передвижений по палубе. Каждому определиться со своим местом на судне и затаиться.

– Понятно, – поддержал комбата Жодин, – выявлять себя будем только в том случае, когда румыны попытаются высадиться на судно или когда пойдут в наступление.

– И еще приказ: артиллеристам и зенитчикам появляться у своих орудий, только когда нужно вести из них огонь. Во всех остальных случаях – действовать стрелковым оружием. Пока противник не приблизился, вся команда должна научиться действовать в зенитно-артиллерийском расчете, обеспечив полную взаимозаменяемость. Волощенко, вы – командир пулеметного расчета. Вторым номером у вас – юнга Юраш; объясните ему, что и как, обучите… Словом, задача ясна. Если вражеские самолеты не появятся, патроны зенитного пулемета израсходовать по сухопутным целям.

– Еще как израсходуем!

– Ефрейтор Малюта, помнится, еще на Румынском плацдарме вы входили в отделение снайперов.

– Потомственный охотник, – пожал тот плечами. – Правда, промысловиком никто в роду не был, не сложилось, но все же…

– В любом случае снайперская винтовка – ваша. В первую очередь, старайтесь ликвидировать командный состав противника.

– И всякого, кто станет излишне суетиться во время атаки, – дополнил его Малюта. – Впрочем, значительную часть попытаюсь перестрелять еще в окопах.

– Ты на растерзание батальона хотя бы пару вояк оставь, – иронично остепенил его Жодин.

– Предлагаю, – молвил Малюта, – первым должен вступить в бой снайпер.

– Пусть румыны поначалу думают, что только один этот вольный стрелок здесь и засел, – добавил Жодин. – Но запомни, – тут же пригрозил ефрейтору, – станешь зря патроны тратить, лишу не только снайперской винтовки, но и сухого пайка.

– Бессердечный ты человек, сержант.

– А нечего дармоедничать, харч солдатский изводить.

– Те, кого для тебя лично приберегу, сержант, будут помечены красным.

– Оттачивать остроумие будете без меня, – вмешался Гродов. – Особенно во время штурма судна, когда румыны пойдут на абордаж.

Поняв, что скучать эта компания не станет, комбат прекратил словесную пикировку и, взглянув сквозь треснувшее стекло иллюминатора на берег, на котором по-прежнему маялся его ординарец, продолжил:

– Васильков, командиром орудия назначаю вас. Федулин у вас вторым номером; на полную орудийную прислугу, увы, людей не хватает. Поскольку судно стоит с креном, вести огонь прямой наводкой будет трудно. Тем не менее каждый снаряд должен лечь с пользой для нас. Как, впрочем, и каждая очередь вашего ручного пулемета, сержант Жодин.

– Только бы эти хлопцы сунулись к нам, о тосте мы, как всегда, позаботимся.

6

…Антонеску прошелся взглядом по восстававшим в окне бронированного вагона руинам какой-то безвестной станции; по скорбным сельским пепелищам, разбросанным, вперемежку с соломенными крышами хат, посреди широкой, войной и солнцем выжженной долины…

Ему следовало бы осознавать, что и станция эта и натерпевшееся от боевых действий село – уже являются частью Великой Румынии. Однако ощущение породненности с этими краями в Антонеску так и не появилось ни разу за все время его пребывания в Транснистрии.

Конечно же, в свое время большинство генералов, в том числе и Чуперкэ, были недовольны тем, что их монарх Кароль II без какого-либо сопротивления уступил Советам обширные территории Бессарабии и Северной Буковины. Еще больший гнев вызвало покорное признание им вердикта Второго Венского арбитража, исходя из которого венграм досталась исконно румынская Северная Трансильвания. Стоит ли удивляться, что в то смутное время монархисты готовы были поддерживать генерала Антонеску, прощая ему и связь с разнузданной фашистской организацией «Железная гвардия», и его публичное недовольство правлением короля.

О, тогда эти обмундированные кретины благосклонно, порой даже сочувственно, наблюдали за тем, как король смещает его с поста военного министра, переводя на скромную должность командующего округом; как обвиняет его в организации заговора, а затем, взбешенный письменным протестом генерала в связи с передачей бессарабских земель коммунистической России, приказывает арестовать.

Они цинично освещали молчанием нападки, которые приходилось выдерживать генералу Антонеску со стороны коммунистических и сионистских организаций, и посмеивались по поводу опасной схватки, в которую, в определенный период, он вступил, пытаясь нейтрализовать деятельность «Железной гвардии»… Все верно: тогда еще генералитет и офицерство хотя бы проявляли некую терпимость, снисходительно наблюдая за тем, как под крылом

слабовольного короля зарождается дуче местного пошиба, эдакое внебрачное порождение итальянского и германского фашизма.

Однако ситуация резко изменилась после того, как в сентябре прошлого года указом монарха Антонеску был назначен главой национал-легионерского правительства, значительную часть которого тут же заполнил штурмовиками из «Железной гвардии». Но и это многие простили бы ему, однако уже на второй день своего премьерства Антонеску в ультимативной форме потребовал от монарха Кароля II отречения от престола в пользу младовозрастного принца Михая.

Оппозиция тут же обвинила Антонеску в том, что он действует, руководствуясь личной местью, не в состоянии простить королю краткосрочного ареста в середине 1938 года, когда Кароль II обвинил его в подготовке путча. И была удивлена, что будущий диктатор даже не пытается оспаривать это обвинение. Мало того, в беседе с личным секретарем короля, а затем и в беседе с королевой, которая сугубо по-женски, уговорами, пыталась примирить его с монархом, Антонеску недвусмысленно заявил: «Все еще могло бы сложиться по-иному, если бы, отправляясь в свое зарубежное дипломатическое турне по Франции, Англии и Германии, король согласился включить меня в военную делегацию. Ведь во время переговоров в этих странах рассматривались в основном вопросы военного сотрудничества, а в свое время именно я, выпускник французского военного колледжа, был военным атташе в Париже, а затем и в Лондоне. Однако король категорически отказался от моих услуг, прекрасно понимая, что это стало бы демонстративным актом примирения»[8 - Эта поездка короля Румынии по столицам ведущих европейских стран состоялась в ноябре 1938 года, то есть накануне Второй мировой войны. Незадолго до нее Антонеску, бывший в то время министром обороны Румынии, по приказу короля Кароля II подвергся непродолжительному аресту. Монарх не без основания подозревал его в подготовке заговора.].

Паровоз резко затормозил и остановился. Антонеску вновь вернулся к окну и обратил внимание, что поезд находится на какой-то станции, перрон которой был оцеплен солдатами и жандармерией, все они стояли спинами к его вагону.

– Что там происходит? – спросил кондукэтор, краем глаза заметив появление адъютанта и начальника личной охраны полковника Бодяну.

Прежде чем они ответили, послышалась стрельба зенитных орудий и пулеметов, установленных на платформах и крышах броневагонов.

– Замечено звено русских самолетов, которые, судя по всему, идут бомбить днестровскую переправу, – объявил Бодяну. – Наш огонь – предупредительный, однако поезду лучше оставаться на станции, которая как узловая тоже охраняется зенитной батареей. Тем временем отряд жандармов проведет прочесывание лесистой долины, пролегающей параллельно железной дороге. Вчера там была замечена небольшая группа то ли партизан, то ли дезертиров. Через десять минут поезд продолжит движение.

Он хотел сказать еще что-то, но в эту минуту вагон задрожал от мощного сотрясения воздуха, вызванного близким прохождением бомбардировщиков. Они двигались рядом со станцией и явно нацеливались на переправу в районе Тирасполя; вокзал, со стоявшим рядом с ним поездом, русских пилотов не интересовал. Зато зенитчики старались вовсю, хотя и безуспешно. Очевидно, правы были германские офицеры, которые в свое время провели инспекцию артиллерийских частей Румынии, говоря о том, что подготовка полевых пушкарей и зенитчиков крайне слабая, и даже предложили заменить прислугу дальнобойных орудий выпускниками германских артиллерийских школ[9 - Есть сведения о том, что в некоторых румынских артиллерийских частях и подразделениях командирами орудий и наводчиками действительно становились немецкие военнослужащие.].

«Знали бы русские, кто сейчас находится в одном из вагонов этого поезда! – усмехнулся про себя кондукэтор. – Наверняка спикировали бы на бронепоезд, как японские камикадзе, не полагаясь при этом на свои бомбы и пушки. Плоховато сработала в этот раз русская разведка, плоховато. Даже о проведенном мною совещании, которое проходило на ближних подступах к Одессе[10 - По имеющимся данным, совещание в августе 1941 года Антонеску проводил на пригородной железнодорожной станции Выгода, на линии Раздельная-Одесса.], буквально под носом у разведки, русские узнали только после того, как оно состоялось. Конечно, русская армия панически отступает, и она уже далеко, в то время как осажденному городу не до стратегической разведки, и все же…».

Антонеску отпустил полковников, о которых на какое-то время попросту забыл, еще несколько минут постоял у окна и вернулся за свой «коньячный» столик. Когда поезд наконец тронулся, маршал обратился к своим воспоминаниям. Он и теперь признавал, что решиться на ультиматум королю оказалось непросто. При любом раскладе сил и развитии событий, шаг этот оставался рискованным и почти отчаянным. Несмотря на явную изоляцию, в которой монарх пребывал в то время, у него все еще хватало сил и власти, чтобы не только лишить Антонеску поста, но и предать повторному аресту как главаря путчистов.

Однако генерал вел себя, как азартный игрок. «Румынский Бонапарт» понял, что настал тот самый момент, при котором выбор сузился до рокового решения: «сейчас – или никогда!» И он четко уловил перелом в настроениях армейского командования и пошел ва-банк. Конечно, он мог и проиграть. Но разве не в такие времена и не таким образом приходили к власти все прочие заговорщики, путчисты и просто баловни судьбоносных авантюр?

Понятно, что монархически настроенные силы восприняли эту атаку на короля болезненно. Даже самые лояльные из них по отношению к «румынскому дуче» возопили, что лишать страну полновластного правителя в столь сложное политическое время в ходе войны, разгоравшейся буквально у границ Румынии, причем войны, которая вот-вот должна стать мировой, было сущим безумием.

Но еще большее недоверие и генералов и некоторой части промышленников стало проявляться после объявления Антонеску страны национал-легионерским государством и провозглашением себя вождем нации, которым всегда, по Конституции и древней традиции, являлся король и только король.

«Теперь всем ясно, – витийствовал анонимный автор статьи одного из полулегальных коммуно-сионистских изданий, – что генерал Антонеску откровенно подражает Муссолини и Гитлеру. Почувствовав себя полноценным «дуче-фюрером» страны, этот диктатор, опираясь на профашистские партии и общественные организации, тут же постарается не только избавиться от молодого, неопытного короля Михая, но и вообще искоренить румынскую монархию как таковую».

И маршалу еще очень повезло, что к нему по-прежнему тянулась финансово-промышленная элита страны, особенно та ее часть, которая делала свой бизнес на военных поставках и нефти. А значит, ему было кого и что противопоставить зажиревшему на тыловом провианте генералитету.

7

Вражеские артиллеристы явно были в ударе. Вот уже в течение двадцати минут их орудия методично обстреливали окопы пограничников и морских пехотинцев, которые держали оборону на переднем крае. Они словно бы поклялись друг перед другом, что не позволят русским дотянуть до темноты, до

той поры, когда по приказу они должны были отойти за Большеаджалыкский перешеек, на котором закреплялся сейчас четвертый батальон капитана Гродова.

А чтобы никто в русских штабах не сомневался, что им известно об этой промежуточной линии, время от времени тяжелая артиллерия давала залп, как бы предупреждая противника, что и на этом рубеже ему не устоять. Некоторые снаряды рвались настолько близко от «Кара-Дага», что осколки долетали до его борта и даже впивались в палубу.

– Майор, – взялся за трубку Гродов после очередного, третьего уже, залпа дальнобойщиков, – срочно свяжись по рации с миноносцами прикрытия. Какого дьявола они зря маячат на горизонте? Пусть подавят тяжелую батарею.

– Уже связался, комбат, – тут же доложил начальник штаба Денщиков. – Они засекают батарею, приближаются к берегу и сейчас…

Не успел он договорить, как эхо донесло звуки залпа орудий главного калибра обоих кораблей, затем тявкнули пушчонки помельче.

– Могут же, бездельники, если их пинками подбадривать, – молвил комбат.

– Кстати, докладываю, – старался перекричать их гул Денщиков, – только что, буквально перед твоим звонком, комбат, позвонил командир погранполка Всеволодов. Сообщил, что в районе Григорьевки накапливаются вражеские пехота и кавалерия, появились три танкетки. Если кавалерия пойдет вслед за пехотой и под прикрытием танкеток, оборону могут прорвать, причем как раз на нашем направлении.

– Сообщи о кавалерии и танкетках на эсминец «Беспощадный», пусть он и «Грозный» накроют эту конную гвардию Антонеску хотя бы двумя залпами. А как только остатки атакующих подойдут к линии бывшей береговой батареи, нашей батареи, – для верности напомнил комбат, – подключай «сорокапяточников». Думаю, они дотянутся.

– Вчера пристреливались, дотягиваются, – заверил его Денщиков. – Может, связаться с командиром дивизиона Кречетом? Пусть и его береговая батарея подключится.

Гродов помнил, что 29-я батарея призвана была поддерживать северное направление их Восточного сектора обороны, на котором между Куяльницким лиманом и Большим Аджалыком сражались два батальона полка морской пехоты и части 421-й стрелковой дивизии. К тому же после ликвидации 400-й батареи дивизион, состоявший из двух береговых батарей и приданных подразделений, должен был прекратить свое существование, поскольку теперь подразделение Гродова стало четвертым батальоном сильно поредевшего полка морской пехоты Осипова. Тем не менее он выдохнул в трубку:

– Звони, майор, а вдруг…

– Выполняю ваш приказ, товарищ комбат, – тут же подстраховался Денщиков. – А еще через несколько минут доложил: – Только что беседовал с комбатом 29-й Ковальчуком. Огонь через десять минут, по три снаряда на орудие. Он как раз завершает обстрел позиций в районе полка Осипова.

– По три на орудие? Маловато, но и на том спасибо. А что майор Кречет? На связь не выходил? Он все еще в штабе дивизиона?

– Кажется, да. Хотел поговорить с вами. Я объяснил ситуацию и сказал, что в штабе появитесь минут через сорок. – Начштаба выдержал небольшую паузу и только потом добавил: – Комдив просил позвонить, как только появитесь.

Денщиков нутром почувствовал, что звонить капитану не хотелось, но у него хватило такта умолчать, что на самом деле командир дивизиона не просил позвонить ему, а грубо обронил: «Где его опять носит, разгильдяя подтрибунального?! Мог бы и позвонить, доложить, как обстоят дела». А когда начштаба сообщил, что Гродов поплыл к останкам «Кара-Дага», комдив начальственно проворчал: «Делать ему, пляжнику батарейному, больше нечего, кроме как устраивать себе увеселительные купания!»

– Но он хотя бы понял, что батареи нашей уже не существует, а весь гарнизон артиллерийского комплекса переформировали в батальон морской пехоты? – не без иронических ноток в голосе поинтересовался Гродов.

– В известность-то он поставлен. – Денщиков немного замялся и все же сказал то, о чем умолчать попросту не мог. – Тем не менее заплывы ваши по-прежнему не одобряет. Неужели сам так и просидел все лето у моря, ни разу не искупавшись?

– Можешь не сомневаться, не искупался и офицерам батареи не позволил.

– Уже за одно это Кречета надо было убрать из КП дивизиона, расположенного на самом берегу.

– Причем сделать это «подтрибунально» – напомнил капитан любимое, почти роковое, словечко командира дивизиона.

А еще – они оба вспомнили, в какую ярость впал совсем недавно комдив, узнав от телефониста их батареи, что, воспользовавшись затишьем на фронте, комбат устроил своим бойцам очередное купание – эдакий праздник души и тела. И рассмеялись.

Осмотрев вмятины и пробоины в бортах и на палубе, Гродов пришел к выводу, что толщина металла на этом судне старой постройки – как на хорошем броненосце, по крайней мере, от пуль и гранатных осколков новая команда его будет защищена. После чего лично расставил бойцов по «бойницам» в виде иллюминаторов и проломов в надстройках, учитывая при этом и выбор самих моряков, где и как душа каждого из них «легла». Знал, что в бою для солдата это всегда важно – найти свое место в окопе, в укрытии, в засаде… Точно так же, как важно определить для себя товарища, рядом с которым «не так страшно» идти в атаку или в разведку, сражаться в штыковой или сходиться врукопашную…

Он не был суеверным человеком, но понимал, что выбор позиции на линии фронта, как и выбор товарища, выходит за пределы настроения: «нравится – не нравится», а что это еще и некий интуитивный выбор собственной судьбы.

Прежде чем оставить судно, Гродов собрал его команду в кают-компании. Теперь, когда все бойцы ознакомились с незатопленной частью «Кара-Дага» и осознали себя командой этого судна, их встреча напоминала инструктаж капитана перед выходом в море.

– Если не ошибаюсь, ни один из вас на кораблях раньше не служил, – сказал он.

Бойцы переглянулись и пожали плечами.

– У нас в Одессе говорят, что настоящий моряк рождается в тельняшке, – ответил за всех сержант Жодин. – А вы ж посмотрите, комбат, какие тут хлопцы подобрались! Разве ж не видно, что тельняшки с них можно снять только с кожей?

– Охотно верю, моряки. Обстоятельства складываются таким образом, что вам, морским пехотинцам, придется послужить даже на корабле. И ничего, что снять его с якоря вы не сможете. Корабль – он и на мели корабль, причем в данном случае, еще и боевой. Правда, сейчас он больше напоминает прибрежный форт береговой обороны. Но это детали.

– Держаться «Кара-Даг» и в самом деле будет, как форт, – признал ефрейтор Малюта. – Кстати, пушку мы с Васильковым и Федулиным проверили, она вполне боеспособна.

– Сектора стрельбы по вертикали и горизонтали, правда, ограничены, – пробубнил командир орудия, – однако снаряды зря не пропадут.

– Как и пулеметные ленты, – добавил первый номер пулемета Волощенко.

Комбат счел их высказывания докладом командиров подразделений и, никак не комментируя, продолжил:

– Сегодня ночью пограничники и моряки Осипова, которые держат фронт впереди нас, окопы свои оставят и уйдут на новую линию обороны. Уверен, что утром румыны попытаются с ходу атаковать нас, рассчитывая, что мы оставлены здесь в виде временного заслона. Так оно по существу и есть:

через пару суток нам будет приказано отойти на новый рубеж, после которого останется только сдерживать противника в уличных боях[11 - В действительности отход был осуществлен через четыре дня, когда, к 1 сентября 1941 года, линия обороны города установилась в Восточном секторе Одесского оборонительного района, на участке между морем и южной оконечностью Куяльницкого лимана. Это в самом деле был последний рубеж, с которого защитники города ушли, только получив приказ Ставки Верховного главнокомандующего перебазироваться в район Севастополя.]. Но враг не знает, что и здесь мы будем обороняться с таким упорством, словно получили приказ стоять на этом рубеже вечно. Ваша задача солдатская – ударить противнику в тыл, истребляя его из всех видов оружия.

– И мы таки-да ударим, – заверил его новый командир.

– С ходового мостика судна видна дальняя окраина Новой Дофиновки, которая предстает в виде отдельного хутора. Как вы уже знаете, там располагается наша первая рота. Значит, при попытке атаковать наши позиции на перешейке румыны неминуемо попадут под фланговый огонь и вашего «морского форта», и хуторского гарнизона. Но под такой же огонь они попадут и при попытке штурмовать хутор или ваш форт. Мы с вами должны сделать все возможное, чтобы превратить для врага это поле боя в погибельный треугольник.

– И превратим, – проворчал Малюта, давно прославившийся как мрачностью своего вида, так и своим немногословием.

– Шлюпка и плот будут оставаться у левого борта и под его прикрытием. На них вы и покинете свой форт, когда придет время возвращаться в батальон. В случае необходимости мы прикроем вас огнем из всего имеющегося оружия. Кстати, командиры эсминцев, которых вы видите на рейде, уведомлены, что на «Кара-Даге» появилась команда морских пехотинцев. Это судно уже занесено в таблицы для стрельб их артиллеристов как отдельный ориентир. Если же шлюпка и плот выйдут из строя – то ли во время шторма, то ли из-за артиллерийского обстрела, переправляться будете, придерживаясь за паромный канат или на остатках плота, словом, действовать придется исходя из ситуации.

8

Бригадефюрер СС фон Гравс вошел в купе маршала ровно через двадцать минут. Антонеску позволил ему сесть, проследил, как адъютант наполняет их бокалы «Дракулой» и как барон, едва заметно поморщившись, делает символический глоток этой жидкости. Шеф «СД-Валахии» знал о пристрастии диктатора к «Бальзаму Дракулы», которым тот пытался угощать всех своих гостей, и никогда не скрывал своего неприятия этого напитка, чтобы не сказать – отвращения к нему.

– Говорят, вы беседовали с Берлином, – первым нарушил чопорное молчание Антонеску.

– Там с нетерпением ждали моего звонка, господин маршал.

– Подозреваю, что в штабе фельдмаршала Кейтеля не очень-то довольны действиями румынских войск под Одессой.

– А разве сами вы, господин кондукэтор, ими довольны?

Антонеску сдержанно прокряхтел, однако кряхтение это очень смахивало на стон. Ему не нравилось, что этот генерал-майор позволяет себе говорить с ним не только на равных, но и с некими покровительственными нотками; не нравилось, что отвечает вопросом на вопрос. Даже само присутствие начальника «СД-Валахии» вызывало в нем некое чувство отчуждения.

– Судя по всему, командующего армией придется сменить. Впрочем, понимаю, что вас, генерал-майор от СС, это мало интересует. Хотя не трудно предположить, что вскоре мои войска понадобятся фюреру на Крымском полуострове. И на Дону – тоже.

– Именно об этом я и намереваюсь поговорить с вами, господин маршал. – Барон с тоской взглянул на бокал, затем бросил многозначительный взгляд на резной шкафчик из красного дерева, за прозрачным витражом которого покоились более благородные и привычные для него напитки, и только тогда произнес свое философское: «М-да…»

– Вот как… – иронично ухмыльнулся вождь нации. – Именно об этом?

– В штабе Кейтеля, прежде всего, недовольны созданием группы армий «Антонеску», после чего все румынские войска практически оказались выведенными из тактического подчинения германской группы армий «Юг», как это было обусловлено в ваших договоренностях с фюрером.

– Создание группы румынских армий продиктовано жестокой необходимостью. Оно способствует осуществлению масштабных операций, концентрации командования на южном направлении и, конечно же, организации армейских поставок. Вы сами могли убедиться, что присутствие германских частей на приморском театре действий – ничтожное. Но если командование группы армий «Юг» решится на более решительные шаги, мы, как верные союзники, готовы действовать совместно с воинами вермахта.

– Оно решится, – едва заметно склонил голову бригадефюрер. – Причем очень скоро. Речь, как вы уже сами только что сказали, пойдет о Крыме и, прежде всего, об основной базе Черноморского флота. Пока она существует, штабу Верховного главнокомандования трудно планировать стратегические операции на Кавказском направлении.

– …В котором рейх крайне заинтересован из-за тамошних нефтяных месторождений в район Грозного и Баку.

– Причем важно, чтобы ваши войска ликвидировали базу флота в Одессе еще до осени, то есть до первого сентября.

– Теперь это уже невозможно, – поморщился Антонеску.

– Понятно, что завтра взять город вы не в состоянии. Но тогда назначьте генеральный штурм его на тридцатое августа.

– При тех потерях, которые мы уже понесли, назначать срок взятия Одессы до конца августа я уже не решусь.

– Подбросьте подкрепления.

– Какие и откуда? Я не могу оголить страну. И потом, мне нужно удерживать под контролем новые территории, от Прута и Дуная – до Южного Буга, где уже сейчас зарождается партизанское движение и активизируется советское подполье.

– Почему бы вам не объявить новый призыв, в том числе и в Бессарабии[12 - Исходя из официальных румынских источников, в ходе войны с Советским Союзом, в ряды румынской королевской армии было призвано всего лишь порядка 20 тысяч молдаван, то есть предельно мало.], населенной, как утверждает ваша пропаганда, этническими румынами или братски породненными с ними молдаванами?

– Скажите прямо: вы уполномочены фюрером или хотя бы фельдмаршалом Кейтелем вести со мной официальные переговоры по поводу нашего дальнейшего военного сотрудничества?

Такой резкой постановки вопроса фон Гравс не ожидал. Антонеску обратил внимание, как побледнела его переносица и нервно вздрогнула нижняя губа – верный признак того, что шеф «СД-Валахии» чувствует себя оскорбленным.

– Никак нет, господин маршал, – как можно вежливее ответил он, подавшись чуть вперед, через стол. В эти минуты он по-настоящему испугался, что бухарестский фюрер прервет аудиенцию и попросту выставит его. В восприятии барона, с его гипертрофированным самолюбием это выглядело бы настоящей катастрофой. – Официальные переговоры с вами будет вести фельдмаршал Кейтель. Однако нам обоим понятна обеспокоенность германского Верховного командования топтанием ваших войск под Одессой.

– И что, Кейтель уже официально выразил эту «обеспокоенность»?

– Пользуясь тем, что я оказался рядом с вами, он попросил предварительно обсудить некоторые общие вопросы, –

туманно объяснил бригадефюрер, не решаясь откровенно признаться, что ничего подобного начальник штаба Верховного командования рейха ему не поручал. И, похоже, Антонеску уже догадывался, что он блефует.

– Это меняет дело, – проворчал кондукэтор.

– Мы оба помним, насколько успешными оказались подобные переговоры, связанные с реорганизацией румынской армии, а также с повышением общей боеспособности и военными поставками рейха в конце прошлого года, – вынужден был слегка подсластить пилюлю генерал СД, никогда особо не скрывавший своих уничижительных оценок и румынской армии, и румынского фюрера.

– Они оказались успешными, этот факт признают даже при дворе короля.

– Но у меня есть и сугубо служебная просьба, – поспешно молвил бригадефюрер, которому показалось, что диктатор готов подняться, чтобы прервать аудиенцию. – На территориях, которые недавно перешли или же в ближайшем будущем перейдут под контроль румынских войск, наряду с вашей сигуранцей будет развернута и сеть службы безопасности СС Главного управления имперской безопасности, которую я представляю…

– Мне известно, какую службу вы представляете, – сухо прервал его диктатор. – Специальной директивой я прикажу нашим военным комендатурам и гражданским властям всячески содействовать отделениям СД и гестапо в их размещении и в работе на всей территории Транснистрии.

– Само собой разумеется, что СД будет действовать в тесном сотрудничестве с румынской военной контрразведкой, жандармерией и сигуранцей.

– Мне бы хотелось, чтобы Главное управление имперской безопасности рейха и командование «СД-Валахии» в вашем лице закрепили это сотрудничество жесткими приказами и инструкциями. С особой тщательностью и корректностью ваши службы должны относиться к чистокровным румынам и румынам русифицированным, которых пока что называют молдаванами, – металлическим тоном проговорил Антонеску. – Отдельной директивой я уже потребовал: на освобожденных нашими войсками землях представители власти должны вести себя таким образом, чтобы всем было ясно, что власть Румынии на этих территориях устанавливается как минимум на два миллиона лет[13 - Здесь приводится одно из программных и директивных высказываний кондукэтора Антонеску.].

– Отношение к подданным румынского короля и тех новых граждан, которых вы называете «русифицированными румынами», особых законодательных определений не требует. Они аналогичны тем, которыми мы руководствуемся в отношении к подданным рейха и русифицированным германцам, то есть фольксдойчам. А как быть с прочим национальным элементом в Транснистрии и Бессарабии? Если верить официальной румынской прессе и заявлениям министерских чиновников, они тоже становятся подданными Великой Румынии.

– При условии их интенсивной румынизации, – резко парировал маршал.

– При условии… Согласен. Но за исключением евреев, цыган и коммунистов.

– Само собой разумеется, – проворчал кондукэтор, оставаясь недовольным тем, что шеф «СД-Валахии» спровоцировал его на этот разговор. Вам знакомы мои секретные указания, в которых я объявил, что выступаю за насильственное выселение всех еврейских элементов из Бессарабии и Буковины.

– Как известно и то, что вы добавили: «Точно так же следует поступать и с украинскими элементами. Меня не интересует, войдем мы в историю как варвары или нет. Если нужно, стреляйте из пулеметов»[14 - Цитируются указания Антонеску, которыми руководствовались оккупационные румынские власти в Украине. Они засвидетельствованы и отечественными, и молдавскими историческими источниками.].

Маршал недовольно покряхтел.

– Обычно в своих официальных высказываниях для прессы я стараюсь выглядеть более сдержанным. Как и фюрер.

9

На берег комбат возвращался уже на закате солнца. Море в эту пору дня предавалось такому курортному штилю, что прибрежное мелководье, по которому Гродов плыл к берегу, поражало его какой-то бархатной теплотой своих вод. О том, чтобы оставить эту купель, не могло быть и речи: кто решится добровольно отказаться от такого блаженства? Теперь он жалел только о том, что совещание с гарнизоном «форта Кара-Даг» проводил в кубрике, а не в воде – сколько времени потеряно зря!

Однако блаженство блаженством, а капитана почему-то одолевало явное предчувствие того, что это купание – последнее. Вот именно, последнее. И не только потому, что заканчивается лето, заканчивается «великое одесское стояние». Он предполагал, что дальнейшие события на фронте сложатся так, что об этих освежающих заплывах в прибрежные воды придется забыть.

Впрочем, все, что должно наступить нового в жизни батальона, а значит, и его личной, наступит завтра, а сегодня, повернувшись на спину и почти неподвижно удерживаясь на воде, он с мечтательной тоской смотрел на неожиданно проклюнувшуюся в глубинах августовского неба звезду. Яркую, холодную и неописуемо одинокую. Это была тоска оказавшегося за бортом и давно затерявшегося посреди океана моряка, увидевшего сигнальный огонь случайного судна – слишком далекого, чтобы до него можно было доплыть, и слишком желанного, чтобы от него можно было отвести взгляд.

– Что, Косарин, истосковался, сидя на берегу? – спросил комбат, все еще лежа на спине, но понимая, что до берега осталось всего несколько сильных, «весельных» движений рук.

– Так ведь приказано ждать и охранять, – без какой-либо обиды в голосе напомнил ему ординарец, приближаясь к кромке воды с банным солдатским полотенцем. – Вот, жду и охраняю.

В какое-то мгновение комбату показалось, что слова эти были молвлены голосом его прежнего, погибшего несколько дней назад в бою ординарца Михаила Пробнева. Слуховая галлюцинация оказалась настолько выразительной, что, вздрогнув, он резко оглянулся. Да нет, конечно же, чуда не произошло – в нескольких шагах от него переминался с ноги на ногу краснофлотец Косарин.

– Искупнись, пока я буду приводить себя в порядок, – неожиданно проникся сочувствием к нему Гродов.

Странное дело: в поведении Косарина, в голосе и даже в способе мышления вдруг начали проявляться те же характерные признаки, которые были присущи его предшественнику, словно бы в какие-то периоды времени происходило взаимное перемещение душ.

– Я до воды, до купания неохочий. В степи, где я вырастал, ближайший пруд находился в пяти километрах от нашего села, да и тот к началу августа высыхал.

– Убийственный аргумент, – признал капитан, жестко растирая спину и торс полотенцем. – Мне-то казалось, что, наоборот, у степняка должна проявляться особая страсть к плаванию, к морю, вообще к воде…

– Наверное, должна. Но получается так, что, сидя здесь, на берегу моря, я почему-то все время вспоминаю степную долину, с двумя колодезными журавлями посредине, в которой расположена наша деревня. Наверное, береговая служба создана для таких, как я, которые молиться готовы на флотскую форменку, на морские традиции, но при этом упорно держаться берега.

Уже поднимаясь по узенькой тропинке на вершину плато, Гродов оглянулся на все еще четко вырисовывавшиеся в вечерней сумеречности очертания «Кара-Дага». Ни звука, ни огонька – ничего такого, что могло бы свидетельствовать, что давно

оставленное экипажем судно вновь стало обитаемым. «Только бы не вздумали завалиться спать, – подумалось капитану, – не исключено, что ночью румыны попытаются захватить судно. Пытались же они с реквизированных рыбачьих баркасов и шлюпок высаживать десант в районе береговой батареи, так что, кто знает…» Вспомнив, что во время инструктажа гарнизона «форта» он об этой опасности не упомянул, комбат тут же подошел к телефону, установленному на западном склоне плато, и потребовал от дежурившего на полевом коммутаторе штабного телефониста связать его с судном.

– Бездельничаешь? – поинтересовался он, едва услышал голос Жодина.

– На то он и курорт, пусть и фронтовой, – не смутился сержант. – Еще бы девочек сюда… – и вздохнул.

– Смотри, как бы румыны не подослали тебе своих «девочек». Помнишь их попытку высадить большую группу диверсантов вблизи батареи?

– Еще как помню! Почти задушевно.

– Нечто подобное они способны предпринять и сейчас. Слишком уж важен для них этот ваш «форт», стратегически важен. Попытаются ли они подойти на шлюпке или преодолеют линию обороны по суше – просчитать трудно. Поэтому приказываю: всю ночь дежурить на ходовом мостике, с его круговым обзором.

– Вы же знаете, что в Одессе в гости ходят не спросясь и без приглашения. Так что всегда рады гостям, комбат, особенно непрошеным.

Выслушав доклады командиров рот, старшего лейтенанта Владыки и лейтенанта Дробина, комбат прошелся вдоль линии окопов, поинтересовался, в каждом ли взводе запаслись водой, поскольку завтрашний день вновь обещал быть жарким, и тут же предупредил, что ночью будут отходить бойцы первой линии.

– Каждая рота уже выдвинула дозорные посты, которые будут первыми встречать отступающих, предупреждая о проникновении румынских разведгрупп, – сообщил Владыка. – Помните, как это происходило на Дунае, на Румынском плацдарме, когда ночью румынские группы пытались подбираться к нашим окопам на бросок гранаты?

– На войне опыт приобретается быстро, – согласился с ним комбат, – поскольку приходит с кровью и прочими потерями.

– В основном с кровью, вы правы, – архиерейским басом своим подтвердил Владыка. Самые обычные слова он умудрялся произносить так, словно читал проповедь перед сотнями прихожан.

– Из первой роты, от Лиханова, какие-нибудь вести были?

– Пока никаких, но знаю, что ротный связист уже потянул кабель к хутору. По берегу лимана, так надежней. Очевидно, скоро будет связь. И вообще Лиханов – старый солдат, службу знает.

Звонок из первой роты настиг комбата уже на пороге штаба. Лиханов сообщал, что бойцы его оборону на хуторе заняли, превратив в опорные пункты шесть домов и лабаз. Танкетку они тоже загнали в полуразрушенный сарай и тщательно замаскировали.

– Ты что-то там говорил о сельском истребительном отряде, – напомнил ему Гродов.

– …Которым командует бывший боцман Кремнев, я о нем рассказывал. Как оказалось, это еще тот вояка. Он уже собрал под своей командой двадцать два бойца, из них три женщины, притом что две умеют пользоваться винтовками, а третья выступает в роли санитарки.

– Э, да тебе удалось сформировать такое ополчение, что Минин и Пожарский позавидовали бы!

– Может, и позавидовали бы. Если учесть, что неугомонный боцман обещает еще четырех старичков мобилизовать. К слову, трофейное оружие я им роздал, впрочем, некоторые уже были вооружены.

– Во время первой же атаки вражеской не разбегутся?

– Не должны. Все добровольцы настроены по-боевому. Кстати, на хуторе есть свои катакомбы, с тремя входами в разных его частях. Планируем использовать их в виде укрытий во время бомбежек и обстрелов. Вход в одну из штолен, в виде небольшой пещеры, ведет прямо с машинного двора. Там у меня будет свой командный пункт.

– Можно назвать скромнее – «ставкой».

– Шутки шутками, а мы намерены подготовиться таким образом, чтобы взять наш хутор румынам удалось лишь через месяц после взятия Одессы. Чтоб я так жил!

10

Антонеску нервно прошелся по ковровой дорожке вагона. Этому германскому генералу, фон Гравсу, легко было напоминать ему, что вопрос отношения новых властей к новым подданным Транснистрии остается открытым. Словно вождь нации сам не понимал двусмысленность его трактовки. Но что поделаешь, если вопрос о подданстве жителей Бессарабии и Транснистрии порождал так много толкований, что он и сам пока еще не пришел к единому мнению.

Если исходить из теории быстрой и всеобщей румынизации, а также из того, что новые земли должны стать фактором экономического возрождения страны, – всех славян, гагаузов и прочих следовало бы сразу же объявить гражданами Румынии. Возможно, это послужило бы примирению инородцев с оккупационными властями и уменьшило риск партизанской войны. Но в таком случае они должны будут пользоваться теми же правами, которыми пользуются этнические румыны. Как же тогда быть с экономической экспансией, без которой истощенной войной Румынии в ближайшие годы не подняться? А может быть, не выиграть и самой войны?

– Не секрет, что я не намерен выпускать из рук то, что приобрел. Транснистрия станет румынской территорией, точнее, мы сделаем ее румынской, выселив оттуда всех иноплеменных. Во имя этой идеи я готов вынести на своих плечах все тяжести[15 - Здесь цитируется одно из высказываний Антонеску по вопросу о румынизации славянских территорий. Напомню, что некоторые румынские идеологи, основываясь на исследованиях отечественных ученых, считали, что окончательная, исторически оправданная и справедливая граница Великой Румынии должна проходить по Уралу.]. Конечно, мы не станем прибегать к этим мерам во время войны, процесс будет длительным и планомерным. Однако вы имеете право знать, каковы наши истинные намерения в отношении Транснистрии.

Бригадефюрер СС ухмыльнулся про себя, однако виду не подал. Он знал, что румынские идеологи уже готовят почву для претензий на территорию между Южным Бугом и Днепром; что в обмен на возможное участие румынских войск в оккупации Крыма, они уже требуют от Антонеску добиваться присоединения Крыма к Румынии. Однако знал генерал и то, что в штабе верховного командования рейха, как и в штабе группы армий «Юг», зреет недовольство тем, что румыны получили большие территории за пределами Бессарабии. Причем больше всего раздражал германский генералитет тот факт, что Румынии достается все Черноморское побережье – с его портами, курортами, пляжами и устьями судоходных рек.

В ставке фюрера об этих настроениях знали, а потому не раз намекали на то, что решение о территориальных уступках союзнику в любое время может быть пересмотрено. И что после завершения войны, скорее всего, так и произойдет. Однако вслух бригадефюрер дипломатично произнес:

– Благодарю за обстоятельный разговор, господин маршал. Можете не сомневаться, что ваши пожелания будут учтены командованием «СД-Валахии» и ее региональных отделений.

Бригадефюрер уже направился к выходу, когда Антонеску неожиданно спросил:

– Эта румыно-австрийская аристократка, которая одно время служила на яхте «Дакия», на вашем плавучем штабе?..

– Вы имеете в виду обер-лейтенанта Валерию фон Лозицки, – не спросил, а констатировал бригадефюрер. – Эту

дичайшей красоты баронессу, породненную с несколькими императорскими родами[16 - С этой героиней читатели встречались в романах «Черные комиссары» и «Батарея».].

– И как же сложилась ее судьба?

– Ею очень увлекся ваш нефтяной магнат Карл Литкопф.

– Именно поэтому она и вызывает сейчас особый интерес, причем не только у меня, – не стал скрывать причин своей любознательности диктатор.

– Недавно вместе с магнатом она оказалась в Швейцарии.

– В качестве любовницы Литкопфа или в качестве агента СД?

– Обычно нам удается счастливо соединять эти две ипостаси наших сотрудниц. Баронесса Валерия исключением не стала.

– В том числе и во время пребывания в России?

– Именно там она и оттачивала свое мастерство на высоких чинах НКВД и флотской контрразведки, к тому же была инструктором в школе контрразведки флота.

– То есть вы уверены, что баронесса не была завербована русскими?

– Почему же «не была»? Наоборот, мы смогли убедиться, что была, причем сразу же, как только оказалась на занятой коммунистами территории.

– И что же ее спасло после возвращения? Неужели и в данном случае сработала красота?

– Суть задания баронессы в том и заключалась, чтобы русские принялись вербовать ее. В этом – успех ее миссии.

– И все же странно, что эта русская агентка оказывается в числе сотрудников штаба «СД-Валахия»…

– Мы гордились тем, что среди нас появилась сотрудница, которая побывала в Союзе, проникла в органы контрразведки и как никто из нас владеет знакомствами, связями, знаниями условий работы русских разведслужб. Кто из наших коллег способен похвастаться таким практическим опытом?

– А степень доверия к такой сотруднице? Как быть с этим?

– Видите ли, господин маршала, баронесса фон Лозицки принадлежит к тому типу космополитических аристократок, которые с одинаковым презрением относятся и к русской, и к германской разведкам, не говоря уже, извините, о румынской…

Маршал скептически улыбнулся и столь же скептически повел подбородком.

– Потрясающая характеристика.

– … К тому типу высокородных аристократок, – уточнил фон Гравс, – которые никогда и не скрывали своего презрения. Причем не только к разведкам всего мира, но и ко всему прочему миру.

– Вот как высоко возносит кое-кого из аристократок их снобизм, – назидательно молвил маршал.

Сам он прекрасно помнил, что до аристократического, а тем более – до высокородного, его дворянский род не дотягивает.

– Кстати, русские, наверное, тоже догадывались, что баронесса служит не только им. Однако же мирились с этим.

– Еще бы… Им льстило, что столь высокородная аристократка снизошла до сотрудничества с их жалким пролетарским НКВД! – так и не сумел побороть своей иронии диктатор.

– Так вот, – не стал реагировать на его ироническое невосприятие бригадефюрер СС, – секрет заключается в том, что агенток подобного типа мы обычно используем для тех деликатных поручений, которые они способны выполнять, не наступая на горло собственной гордыни. К слову, вместе с Литкопфом она была приглашена на парад победы в Одессе, увы, так и не состоявшийся, – не упустил случая вежливо позлорадствовать генерал-майор войск СС.

– Вы хотели сказать: «…время проведения которого перенесено на более поздний срок», – с той же змеиной вежливостью парировал вождь нации.

– Само собой разумеется, – не стал обострять отношения шеф «СД-Валахии».

– Днем раньше, днем позже, но город будет нашим. И, кто знает, возможно, со временем он даже станет столицей всех отвоеванных нами исторических земель. – Антонеску хотел добавить еще что-то, однако в следующее мгновение в купе-кабинете появился его адъютант.

– Срочная радиограмма из Берлина, господин маршал, – доложил он, не обращая внимания на присутствовавшего германского генерала. – От фюрера. Вот ее расшифровка.

– Неужели опять просит расширить румынское присутствие на Восточном фронте? – великодушно ухмыльнулся кондукэтор, явно набивая себе цену.

– Спасибо за беседу, господин премьер-министр, – тут же откланялся фон Гравс, прекрасно понимая, что последний вопрос относился не столько к полковнику-адъютанту, сколько к нему, представителю рейха.

11

Еще недавно в здании штаба располагался госпиталь, и это до сих пор ощущалось: в воздухе витал какой-то специфический запах лекарств и человеческих тел, на окнах и столах лежали пузырьки из-под каких-то препаратов, а по углам валялись ватные тампоны и небольшие мотки окровавленных бинтов. Комбат понимал, что надо бы заставить ординарца и штабного писаря навести в здании порядок, но для этого у него уже не было сил.

Усевшись на уставленный медиками невысокий лежак, он привалился спиной к стене и почти немедленно погрузился в забытье, сквозь которое в сознании его проявился образ женщины в медицинском халате и в белой шапочке. В таком одеянии ему могла являться только одна женщина – Римма Верникова. Доктор Верникова, начальник полевого госпиталя[17 - Отношения Риммы Верниковой и комбата Гродова, а также обстоятельства предполагаемой гибели доктора Верниковой воспроизведены в романе «Батарея».]. Именно в таком облике капитан впервые встретил ее здесь. Происходило это совсем недавно, и какое же прекрасное время тогда было, время, которое не способна была омрачить даже война.

Конечно же, Дмитрий куда чаще вспоминал Римму такой, какой запомнил во время ночного купания под луной, да во время коротких любовных встреч. Однако из того, иного, мира эта женщина, которая, как ему сказали, погибла вместе с госпитальным судном «Пятого севастопольского конвоя», неожиданно явилась ему вот такой – строгой, сдержанной, со страдальчески грустным лицом.

«Как же плохо, что нам уже никогда не дано увидеться! – в бредовом полусне пробормотал комбат, безнадежно вздыхая. – Сложись все по-иному, возможно, из этой войны мы вышли бы самыми счастливыми людьми».

– Ротные списки личного состава мы с писарем подготовили, товарищ капитан, – уже сквозь глубокий сон услышал он голос начальника штаба Денщикова. – Будете просматривать?

– Сформированы они, как и предполагалось? – спросил Гродов, не открывая глаз и даже не просыпаясь.

– Так точно.

– Зачитайте список командиров рот и взводных.

– Комиссар батальона политрук Лукаш.

– Правильно, – тут же исправил свою оплошность Гродов, – начинать следует с должности комиссара.

– Первая рота – старший лейтенант Лиханов, вторая – старший лейтенант Владыка, третья – лейтенант Дробин. Командиры взводов: первого взвода первой роты – мичман Мищенко, второго взвода – мичман Юраш, третьего – младший лейтенант Кириллов. Вторая рота…

– Понятно, разберусь, – попытался остановить его комбат, но не тут-то было. Начштаба твердо знал, что существуют формальности, придерживаться которых следует неукоснительно.

– Надо бы утвердить вашей подписью и штабной печатью, – напомнил майор уже после того, как огласил фамилии всех командиров, и положил на столик перед Гродовым планшет со списком. – В том числе и перечень лиц командного состава батальона. Это – для штаба полка, а также для командира полка, которому надлежит издать приказ.

Обе подписи Гродов поставил, чуть приоткрыв глаза, и начальник

штаба понял: комбату нужно позволить немного поспать. Судя по всему, он выдохся, а завтрашний день обещал быть трудным.

Однако поспать капитану пришлось не более двух часов. Посреди ночи его разбудил дежурный телефонист, сказав, что его срочно просит подойти к аппарату старший лейтенант Лиханов.

– К хутору подошел противник? – тут же встрепенулся Гродов.

– Никак нет, стрельба доносилась только со стороны передовой, где батарея наша осталась. А со стороны хутора ни одного выстрела, я для верности у дозорного спросил, который на прибрежном холме устроился в засаде…

– Тогда, что же там происходит? Какого дьявола?

– Старший лейтенант не объяснил. Но чтобы звонить посреди ночи просто так… Лиханов на такое не решился бы, – предостерегающе молвил телефонист.

– Мне тоже хочется верить, что он не самоубийца, – проворчал капитан. А еще через минуту сон его мгновенно развеялся.

– К нам сюда женщина из деревни пришла… – услышал он бодрый голос Лиханова и представил себе, как, запрокинув голову, старший лейтенант блаженно ухмыляется и самодовольно скребет ногтями горло, проявляя таким образом высшую форму самодовольства.

– Причем, судя по кошачьему тону твоему, не дурна собой, – проворчал комбат.

– Потрясающая.

– Не пойму только, зачем я понадобился?

– Этого я не знаю. Она же утверждает, что видеть тебя желает срочно, и по крайне важному делу. – Комроты хотел добавить еще что-то, однако женщина, очевидно, вырвала у него из рук трубку и жестким, приказным тоном произнесла:

– В том, что женщина потрясающая – можешь, комбат, не сомневаться. Прикажи своему офицеру усадить меня на броневик и срочно доставить к тебе.

– Вот так, сразу, и тоном, не допускающим возражений? – сонно зевнул Гродов.

– Если бы узнал меня по голосу, то не зевал бы, – с надеждой произнесла собеседница, как бы рассуждая вслух.

– И кто же вы, любезнейшая?

– Самая красивая женщина Румынского плацдарма – такого объяснения достаточно?

Капитан запнулся на полуслове, словно удавился непроглоченной косточкой.

– Неужто Терезия Атаманчук объявилась, – не то чтобы спросил, а просто вслух пробормотал про себя комбат. – Да только где ей, ведьме дунайской, в этих степях взяться?!

– Попробовал бы не узнать меня, комбат! – угрожающе молвила она. – Правда, мне больше нравится, когда меня называют «атаманшей». Однако «дунайская ведьма», как величали некоторые мои соперницы, тоже устроит.

Гродову понадобилось несколько мгновений, чтобы убедить себя, что этот голос из ночи действительно принадлежит Терезии, и что слышит его наяву, а не в потоке прифронтового бреда.

– Все же остановимся на «атаманше», поскольку это благословенное словечко понятнее, – парировал капитан, напоминая женщине, что по документам военно-морской разведки она тоже проходит под вполне естественным при ее фамилии псевдонимом – «Атаманша». – Откуда ты появилась в этих краях, да еще почти на передовой? Какими ветрами?

– Все вопросы, которые ты имел право задать по полевому телефону, ты уже задал. Остальные излишни.

– А кто бы на моем месте удержался? – пробормотал Гродов.

Судя по всему, на том конце провода уже была не та простушка, которую он ласкал на берегу великой реки, посреди гибельного плацдарма, да под азартную артиллерийскую перестрелку… До чего же основательно перевоплощаются люди на этой войне, если только судьбой позволено им это… пока еще земное, перевоплощение.

– Что-то подозрительно быстро ты умолк, – ожил в трубке голос Терезии, после небольшой и совершенно неуместной в их ситуации паузы. – Неужто надеешься, что исчезну из командного пункта твоего заместителя, как предутреннее видение?

– Скорее ожидал услышать в своей трубке голос румынской королевы, нежели твой.

– О «голосе королевы» и странных ожиданиях тебе еще «вспомнится», – шутливо пригрозила Терезия. – А пока что слушай меня внимательно: мне срочно нужно перебраться к тебе. Где ты там разместился?

– У нас это называется «штабом батальона».

– Затем в Одессу, к нашему общему знакомому.

– Уверен, что для него твой визит станет еще большей неожиданностью, чем для меня.

– Значительно меньшей неожиданностью, нежели для тебя, – озорно, интригующе заверила его Атаманша. – А пока что прикажи придать мое тело бронированному чудовищу, которое стоит рядом с командным пунктом старшего лейтенанта.

«До чего же основательно перевоплощаются люди на войне! – вернулся Гродов к своей предыдущей мысли, но при этом уточнил: – особенно если речь идет о женщине. Вот именно: о женщине, которая взлелеяна военной разведкой и привыкла работать под простушку. Хотелось бы знать, кто она, точнее, какая она… на самом деле».

Гродов понял, что под «общим знакомым» Терезия имела в виду начальника контрразведки военно-морской базы, а теперь уже и всего оборонительного района, полковника Бекетова. А еще понял, что на Рыбачьем хуторе она оказалась не по своей воле.

Вспомнив о полковнике, комбат инстинктивно потянулся к телефону, который выводил его на прямую связь с дежурным по штабу военно-морской базы, но тут же отдернул руку. И не только потому, что не решался тревожить полковника в столь поздний час. Дмитрий не сомневался, что Бекетов прикажет немедленно доставить Терезию в город, а это в его планы не входило. Так просто выпускать из своих рук эту женщину – свою, некогда в бою, на вражеской территории добытую женщину, – он не собирался.

Капитан попросил вернуть трубку Лиханову и тут же приказал ему:

– Эту красавицу – в броневик и мигом доставить сюда. Только бережно, Лиханов, бережно. И под твою личную ответственность.

– Может, позволишь оставить ее на хуторе, чтобы как можно основательнее допросить на предмет работы на румынскую разведку? – лукаво поинтересовался старший лейтенант. И Дмитрию хотелось надеяться, что изощрялся он в своем мужском снобизме уже после того, как Атаманчук вышла из его командного пункта.

– Только попытайся! Перчатка в лицо, и дуэль – до потери пульса.

– А женщина в самом деле знатная, – вздохнул командир роты. – Просто-таки редкостной красоты.

Вместо того чтобы тут же одернуть размечтавшегося подчиненного, Гродов сам мечтательно попытался возродить в памяти лицо Терезии и обнаружил, что не способен на это. Черты возникали слишком смутно и тут же расплывались в каком-то призрачно мерцающем пространстве. И все же капитан не сомневался, что оно удивительно красиво.

12

Бронепоезд на полном ходу проскочил очередную станцию, а затем начал медленно подниматься на небольшой перевал. Судя по карте, по которой адъютант бригадефюрера Гольдах отслеживал путь «Короля Михая», впереди вырисовывались пологие, поросшие густыми лесами вершины Южных Карпат.

– О партизанах речи уже быть не может, поскольку несколько минут назад мы пересекли старую границу Молдавии и теперь движемся по территории Румынии. Обратите внимание, – подошел адъютант к окну-бойнице бронированного офицерского вагона, – что здесь почти не видно каких-либо разрушений.

Фон Гравс лишь мельком взглянул в окно, за бронированным стеклом которого медленно проплывали разбросанные по речному лугу деревенские усадьбы, согласно кивнул и вновь

откинулся на спинку сиденья. Ему надоела эта поездка, он устал от дороги. Бригадефюреру становилось тошно от осознания того, что он вынужден был тащиться в этой бронированной гробнице по выжженным войной и жгучим солнцем бессарабским степям. Ему невыносимо было осознавать, что вот уже в течение нескольких суток он остается в свите этого несостоявшегося фюрера несостоявшейся Великой Румынии – с его презренной, «мамалыжной», как уничижительно именовали ее русские, армией, и столь же презренными, «мамалыжными», имперскими амбициями.

Исходя из служебно-дипломатической этики, ему как шефу «румынского» СД неприличествовало оставлять бронепоезд кондукэтора, тем более что этот предельно комфортный вояж уже зачислен ему в статусе инспекционной поездки на русский фронт. Когда еще может представиться подобная возможность? Да и сам Бог велел ему после долгого отсутствия появиться в своей бухарестской штаб-квартире, где его давно ждал целый ворох бумаг и несколько конфликтных кадровых разбирательств.

Тем не менее фон Гравсу хотелось как можно скорее покончить со всем этим паломничеством к стенам Одессы, разобраться с делами в румынской столице и снова вернуться на свою штабную яхту «Дакия», на этот застрявший посреди войны Ноев ковчег СД, в свою уютную каюту… В которой неким странным образом удавалось абстрагироваться от всего, что происходило на берегах реки и вообще в мире; чувствовать себя вне имперской войны, национальной вражды и политических интриг. Вот только ни фюреру Румынии, ни начальнику Главного управления имперской безопасности Гейдриху, радиосвязь с которым у него состоялась всего лишь час назад, ни даже своему адъютанту этого не выскажешь. Да и какой в этом прок?

Тем временем, войдя в дальнее предгорье, бронепоезд остановился, а затем неожиданно принялся маневрировать, сдавая назад и переходя на запасную ветку.

– Уж не хотят ли нас удивить нападением партизан, гауптштурмфюрер? – как можно хладнокровнее поинтересовался фон Гравс, что было равнозначно распоряжению: «Подите-ка узнайте, что там, черт возьми, происходит!»

– Но мы уже в Румынии, здесь не может быть партизан.

– Потому и спрашиваю, – сухо парировал бригадефюрер.

Дожидаться, пока шеф управления «СД-Валахия» примется расшифровывать свой вопрос, гауптштурмфюрер не стал. Выйдя из каюты бригадефюрера, он тут же набрал по внутреннему телефону адъютантское купе маршала.

– Как выяснилось, – тут же доложил Гольдах, – здесь, всего в нескольких километрах от ближайшей станции, располагалась карпатская вилла нефтяного магната Карла Литкопфа, по распоряжению которого, последовавшему из Швейцарии, его младший брат Генрих пригласил Антонеску на отдых, – с сауной, охотой в родовых угодьях и прочими прелестями аристократического бытия.

– И, несмотря на напряженность обстановки на фронте и в стране, маршал не отказался, – продолжил его доклад бригадефюрер.

– Решил, что от всех тех впечатлений, которыми он проникся, пребывая вблизи фронта, следует избавляться еще здесь, на дальних подступах к столице, – бодро продемонстрировал гауптштурмфюрер свое умение логически мыслить.

– Предполагаю, что все значительно проще, Гольдах. «Вождь всех румын» давно искал пути сближения с кланом нефтяного магната, который в последнее время, ощущая интерес со стороны высших чинов рейха, вел себя все более независимо, чтобы не сказать, вызывающе.

– Главное, что вы тоже приглашены на горный пикник, господин бригадефюрер.

– С удовольствием покину этот бронированный катафалк, – признался барон фон Гравс.

Оставив бронепоезд в небольшом тоннеле, в котором его не смогла бы поразить ни одна бомба, маршал и его небольшая свита еще километра два проехали на предоставленных Литкопфом машинах. Архитектурным шедевром эту виллу, расположенную на небольшом плато посреди горной долины, назвать было трудно. Грубо сработанная из дикого камня двухметровая ограда; трехэтажный, но так же грубо, из такого же камня сложенный особняк, к которому примыкало несколько хозяйственных построек. А завершали облик усадьбы две выстроенные из бревен сторожевые вышки, одна из которых была увенчана открытой площадкой, явно рассчитанной на то, чтобы с высоты ее можно было наслаждаться красотой окрестных гор и берегами шумной речушки…

Сорокалетний Генрих Литкопф, еще в детстве превратившийся из-за какой-то травмы в «хромоножку», понимал, что Антонеску и три сопровождавших его генерала прибыли на виллу не ради общения с ним. Поэтому не стал навязывать свое общество. После подчеркнуто радушной встречи он провел гостей на открытую веранду третьего этажа, где уже были накрыты столы, один – для маршала и генералов, один – для их адъютантов и прочих офицеров. Сам же совладелец виллы уселся в комнате у камина, с таким расчетом, чтобы через распахнутые двери видеть стол кондукэтора, оставаясь при этом невидимым.

Ну а реально гостями занималась его тридцатилетняя жена Аурика, удивительной красоты женщина, в широколицем облике которой просматривались черты потомственной молдавской цыганки, одетой, впрочем, вполне по-европейски. Сидя напротив маршала, чета Литкопфов больше занималась тремя прислуживавшими гостям служанками, нежели им или его генералами, лишь изредка, причем очень скупо, отвечая на их вопросы. А после третьего тоста, сославшись на головную боль, и вовсе удалилась.

После их ухода Антонеску тут же поднялся и, движением руки пригласив фон Гравса последовать его примеру, отошел к небольшому балкончику, нависавшему прямо над ущельем, под которым пенился небольшой, искусственно созданный водопад.

– Так вот, господин бригадефюрер, – сказал маршал таким тоном, словно они и не прерывали своего разговора в штабном вагоне бронепоезда, – что касается баронессы Валерии…

– Согласен, лучшая из тем, которую можно избрать в этом отстойнике рая, – признал фон Гравс.

– То, что при минутном свидании она пленила меня своей красотой, не столь уж существенно. Было бы странно, если бы этого не произошло. Куда важнее, что эта румыно-венгерская аристократка оказалась рядом с неискушенным в великосветских интригах Карлом Литкопфом, владельцем значительной части нефтяных и газовых богатств Румынии, – кивнул он в сторону двери, за которой скрывался один из рода нефтяных магнатов.

«Так уж и неискушенным… – не поверил ему барон. – И это – о Литкопфе?!» Но вслух произнес:

– К слову, этот румынский промышленник является германцем по происхождению, а также крупным держателем акций таких германских военно-промышленных концернов, как «Крупп АГ», «Фарбениндустри ИГ» и некоторых других, – подлил бригадефюрер нефти в огонь любопытства вождя нации.

– Об этом я тоже помню.

– Мало того. Чуть ли не официально числясь любовницей этого магната, баронесса в то же время приобрела статус не менее официальной невесты его сына, капитан-лейтенанта Отто Литкопфа, командира нашей штабной яхты «Дакия».

– Вот как, оказывается, сын Литкопфа «умело» командует штабной яхтой «СД-Валахии»! Этот момент я как-то упустил. – И на лице кондукэтора действительно вырисовалась улыбка человека, неожиданно докопавшегося до важной истины.

– Никаких претензий к

нему как капитану яхты у меня нет, – попытался фон Гравс оставаться справедливым по отношению к Литкопфу-младшему.

– Не о нем сейчас речь, – покачал головой Антонеску. – Не для того ли вы позволили баронессе прижиться на яхте, чтобы через капитана она могла подступиться к его папаше? Только так, начистоту…

13

Гродов предупредил посты, что ждет гонцов из хутора, и тут же пошел встречать «бронированное чудовище» за линию окопов. Водитель прекрасно знал, где находятся батальонный КП и «переправа» через линию окопов, поэтому, включив фары, гнал по освещенной неярким лунным сиянием степи напрямик, то исчезая в очередной неглубокой балке, то вновь возникая на ее склоне.

Наблюдая эту степную автогонку, капитану оставалось разве что молиться, чтобы с одного из склонов машина не сорвалась вверх колесами. Успокоился, только увидев, что свет фар уже прочесывает пространство прямо перед окопами. На недалекой передовой царило странное затишье, и тракторный рокот дизельного двигателя порождал в этой тиши многоликое громовое эхо. Осталось разве что гадать, почему ни один пушкарь, ни один минометчик противника так и не польстился на него.

В броневике кроме водителя был только разомлевший от бессонницы и безделия пулеметчик, поэтому, протиснувшись в отворенную им дверцу машины, комбат тут же забыл о его существовании. Оказаться на сиденье рядом с Терезией означало тут же оказаться в ее объятиях. При этом присутствие других мужчин ее не смущало. Распоряжение – гнать к командному пункту Гродов отдавал, уже уткнувшись в шею женщины, явно истосковавшейся не столько лично по нему, сколько вообще по любому мужскому телу.

– Неужели это опять ты, комбат? – с благоговением в голосе прошептала ему на ушко дунайская жрица любви.

– Самому не верится, – попытался интонационно подыграть ей Гродов.

– Даже попытка вырваться из того гадюшника, в котором я побывала, долго казалась невероятной. Но чтобы вот так, сразу же после перехода линии фронта, оказаться в объятиях своего капитана…

– Однако же место перехода ты избрала очень удачно. Или в данном случае от тебя ничего не зависело?

– Поначалу в отделе разведки «СД-Валахии» намеревались подослать меня к капитану Гродову.

– Чтобы свести его с ума? Тогда это самая мудрая и благословенная диверсионная операция в нынешней войне.

– С целью то ли завербовать его, то ли удушить в объятиях, – суховато обронила Терезия, не поддаваясь его ироническому настрою. – Слишком уж насолили им твои артиллеристы.

– Почему же отказались от этого замысла? Умереть от яда, подсыпанного в стакан водки рукой любимой женщины… Последний вздох, совмещенный со страстным поцелуем в женскую грудь…

Бронемашина ворвалась на охваченную полуразваленной каменной оградой территорию машинного двора, круто развернулась у штаба батальона и остановилась. Выбравшись из стального чрева, капитан помог сделать то же самое Терезии и тут же, с видом землевладельца, решившего показать свое имение новой пассии, осмотрелся. И ему было бы что показывать, если бы только он всерьез занялся благоустройством своих владений.

Луна окончательно освободилась от занавеса облаков и теперь властвовала над степью и морем, как бы соединяя своим сиянием эти две стихии. Все в подлунном мире представлялось умиротворенным в своей ночной таинственности, а невысокое глинистое плато, на котором располагались штабные строения батальона, казалось палубой морского лайнера, курс которого определяла широкая лунная дорожка. Впрочем, тишина вокруг стояла такая, что вряд ли этот лайнер способен был двигаться в ней, пусть даже в едва заметном дрейфе.

Забывшись, капитан и Терезия с минуту стояли посреди «палубы» этого «судна», запрокинув головы и словно бы подставляя лица едва осязаемым лучам для «цыганского загара».

– Так все же почему немцы отказались от замысла подослать тебя к командиру секретной, в подземелья упрятанной батареи? То ли для вербовки, то ли для убиения? – спросил Гродов, как только магия ночного затишья оказалась взорванной сначала приглушенными расстоянием пулеметными очередями, а затем – и воем мин, которые легли неподалеку от Рыбачьего хутора.

Можно было только гадать, с чего вдруг румыны так всполошились, что стали обстреливать тылы противника, причем как раз в районе хутора? Неужели это реакция на гул мотора их «Гладиатора»? Тогда почему столь запоздалая?

– Стоит ли теперь отвлекаться на подобные экскурсы? – пожала плечами Терезия.

– Будь уверена, что на наших отношениях они никак не отразятся.

– Это успокаивает. Могу предположить, что и в СД, и в военной разведке Румынии теперь уже настолько уверены в скором падении города, что тратить время на уговоры командира гибнущей батареи сочли бессмысленным.

– И каково же теперь твое задание?

– «Удушить в объятиях, не прибегая ни к каким попыткам переманить на сторону победителей» – такой ответ тебя устроит?

– Не обольщайся. На мемориальном камне, который установят на ближайшем холме, будет начертано: «Здесь лежат двое влюбленных, погибших в порыве страсти в объятиях друг друга».

– Текст и смысл надписи принимается, – кротко вздохнула Терезия. – Почему ты до сих пор не поинтересовался, как сложилась судьба Валерии? – тут же поспешно спросила она, явно опасаясь, что другого удобного случая для такого вопроса не представится.

– Уверен, что баронесса Валерия фон Лозицки, или как там ее на самом деле, сумела устроить свою судьбу. И потом, я ведь не самоубийца, чтобы интересоваться у любимой женщины судьбой ее соперницы.

– Второй аргумент более убедителен. Правда, соперницы в этой аристократке я так и не увидела. Слишком уж она увлечена своим вхождением в высший свет, причем сразу нескольких стран. Не знаю, что у нее в конечном итоге получится, а главное, в какой стране и за шпионаж в чью пользу ее все-таки повесят, но пока что она чувствует себя очень уверенно. На удивление, уверенно. И что странно: румыны убеждены, что она работает на немцев против них; немцы же не сомневаются, что она – хорошо законспирированная венгерская шпионка. Но при этом те и те убеждены, что на самом деле, то есть в душе, она – закоренелая австрийская монархистка, ратовавшая за возрождение Австро-Венгерской империи. Что не может не вызывать возмущение не только у германцев и румын, но и у венгров.

– Правда, при этом абсолютно все знают, что на самом деле она уже давно завербована русскими, – заметил Гродов.

– В этом-то и вся странность. И в СД, и в румынской разведке настолько убеждены в австро-монархических устремлениях баронессы Валерии, что ее заигрывание с какой-либо из разведок мира воспринимается всего лишь как салонная прихоть взбалмошной аристократки. В ее ситуации любая другая разведчица давно сгинула бы в подземельях то ли сигуранцы, то ли НКВД, абвера или даже СД. А эта чувствует себя хозяйкой на «Дакии», то есть на штабной яхте «СД-Валахии», но при этом на глазах и под носом целого сонма эсэсовцев сводит с ума румынского нефтяного магната, с которым, на зависть всем, отправляется покорять Швейцарию.

– Это немыслимо! Она уже в Швейцарии?!

– И даже соблаговолила одарить меня открыткой с видом набережной Женевского

озера.

Гродов явственно почувствовал, что, коснувшись отъезда баронессы в Швейцарию, «дунайская жрица» не удержалась от сугубо женской зависти. Да только мог ли он осуждать Терезию за подобную слабость? Это ведь только баронесса Валерия способна была пройти через смертельные западни трех разведок, преодолеть линию фронта, чтобы в конце концов вырваться из сатанинского котла войны и слать открытки с видами женевской набережной! Как тут не позавидуешь?

– Но согласись: вряд ли в мире существует еще одна аристократка, настолько подготовленная к схваткам за трон. Все-таки баронесса – случай особый.

– Судя по тому, с каким восторгом вы это говорите… – сдержанно согласилась Терезия, носившая далеко не аристократическую фамилию Атаманчук.

14

На сей раз пауза, которую держал бригадефюрер, затянулась до неприличия, однако кондукэтор терпеливо ждал ее окончания, делая вид, что всматривается в тонкую и кристально чистую струю водопада.

– Эта идея возникла по ходу событий, причем спонтанно, – объяснил бригадефюрер, оставшись довольным уже хотя бы тем, что вождь нации не заподозрил в любовной связи с баронессой его самого. Или все-таки заподозрил? – Но, чтобы наш разговор оказался более откровенным, просил бы вас, господин маршал, прояснить собственный взгляд на связь между баронессой и магнатом Карлом Литкопфом; точнее, собственные виды на госпожу Валерию. Имею в виду, в общегосударственном плане, – неумело попытался сгладить нетактичность своего вопроса.

– Вы должны понимать, барон фон Гравс, что нам не безразлично, кто именно в то или иное время находится рядом с румынским нефтяным магнатом; какова цель этих людей и каковы могут быть последствия этой связи для отечественной экономики.

Услышав это, бригадефюрер завертел головой так, словно отфыркивался после затяжного погружения в воды горной реки. До сих пор проявление маршалом интереса к баронессе воспринималось им как реакция ревнующего мужчины. Фон Гравсу и в голову не приходило, что вождь нации способен перевести интригу баронессы в столь глубокое государственное русло.

– Простите, господин маршал, такой подход оказался для меня полной неожиданностью.

– Не лицемерьте, барон. Вы же не станете отрицать, что заинтересованы, чтобы агентка абвера и СД жестко контролировала действия румынского магната, направляя его усилия и деньги в нужное вам русло?

– Не стану. Было бы странно, если бы мы не использовали представившуюся возможность, господин маршал. То есть мы своих намерений не скрываем. А вот каковы ваши?

– Ну при чем здесь мои интересы? – без особого удивления, переспросил Антонеску.

– Имею в виду ваших секретных служб, – вновь пришлось сглаживать щекотливость вопроса.

– Прежде всего, нам не хотелось бы, чтобы Карл Литкопф переусердствовал в своем стремлении перебросить основную массу свободного капитала из Румынии в какую-либо другую страну, пусть даже таковой окажется Швейцария.

– Мне известно, что у вас довольно натянутые отношения с монархистом Литкопфом, который к тому же не является чистокровным румыном и скептически относится к попыткам патриотов Румынии превратить экономически слабую страну в великую империю от Дуная до Урала.

– Не скрою, отношения у нас натянутые. Но ведь и к германскому командованию он тоже не благоговеет, – осторожно намекнул Антонеску, напоминая о конфликтах, которые уже дважды возникали между Литкопфом и командованием группировки вермахта, которая введена была для защиты нефтеносных районов Румынии.

– Для нас его отношение не принципиально, – неожиданно жестко парировал бригадефюрер. – А что касается ваших отношений с этим магнатом, то почему бы вам не наладить более тесные контакты с баронессой Валерией?

– Вы что, считаете ее настолько влиятельной при «дворе» Литкопфа? – как ни странно, вождь нации спросил об этом без сарказма, и даже с нотками доверительности.

– Не исключено, что с ее помощью вам удастся установить надежную связь и с нефтяным королем Румынии.

– Ну, нефтяным королем я его не признаю, – напыщенно произнес вождь нации, будучи твердо уверенным, что, кроме молодого и безвольного короля Михая, право именоваться королем имеет только он сам, кондукэтор Румынии. – Тем не менее вы правы: встреча с баронессой может оказаться полезной… Какой подход вы бы посоветовали, учитывая, что теперь она уже далеко за пределами Румынии?

– Любой, кроме лобовой атаки. Не исключено, что люди из службы безопасности самого Литкопфа тоже внимательно отслеживают все нити связей баронессы. Сегодня же попытаюсь связаться с ней, – пообещал бригадефюрер СС, явно намереваясь отойти, чтобы оставить маршала наедине с природой.

Шеф «СД-Валахии» прекрасно понимал, что благодаря баронессе он тоже сумеет отработать более действенную связь с румынским правителем. Тем более что, пользуясь ситуацией, он намеревался приобрести в нефтеносном районе Морени, что неподалеку от Плоешти, немного земли и добиться концессии на добычу нефти. Причем участок для него уже присмотрели, небольшую виллу в отрогах Южных Карпат – тоже. Должно же и ему хоть что-нибудь достаться от этого потом солдатским пропитанного военного пирога! Иначе в чем тогда заключается высшая справедливость?

– Как мне сказали, во время пребывания под Одессой моя штаб-квартира оказалась почти напротив батареи, которой командует капитан… – пощелкал пальцами маршал.

– Гродов. По кличке «Черный Комиссар».

– Тот самый, который умудрился почти месяц держать плацдарм на правом берегу Дуная?

– У русских он назывался «Румынским плацдармом».

– Это правда, что он почти в совершенстве владеет румынским языком?

– Черный Комиссар считает его молдавским. Но это несущественно. Да, правда, владеет, поскольку не раз доказывал это во время переговоров. В том числе и с полковником Нигрескулом, командиром противостоявшего ему румынского полка, с которым общался по рации, захваченной вместе с румынским радистом.

Маршал слегка поморщился: слово «румынским» бригадефюрер мог бы и упустить.

– Так он что, молдаванин?

– Возможно, какая-то доля крови причисляет его и к этому этносу, – безразлично пожал плечами фон Гравс.

– Уверен, что причисляет. Сейчас у многих обитателей Транснистрии начнет возрождаться приглушенный годами советской пропагандой зов крови, зов родины.

– Что дальше? Прикажете своим разведчикам забросить в тыл русских диверсионную группу, чтобы уничтожить этого офицера?

– Почему… уничтожить? Это не единственное и не самое мудрое решение. Я тоже был окопником, фронтовиком и привык ценить солдатское мужество, от кого бы оно ни исходило.

– Это делает вам честь, господин маршал, – совершенно искренне молвил барон фон Гравс.

Бригадефюреру не нужно было напоминать, что во время Балканской войны 1913 года Антонеску уже был начальником оперативного отдела штаба кавалерийской дивизии. Как и о том, что Первую мировую он встретил командиром курсантского эскадрона кавалерийской школы, а в 1919 году чуть было не погиб во время одного из сражений с войсками Красной Венгрии, во время «священной войны» за вечно спорную территорию Трансильвании. Что-что, а досье вождя румынского народа он

изучил досконально.

– Если однажды Черный Комиссар уже пошел на переговоры с румынским офицером, то не исключено, что пойдет на него еще раз. Особенно сейчас, когда дни одесской группировки красных сочтены. Только подводить его к этому нужно деликатно.

– Замысел понятен, господин маршал. Герой красных, легендарный Черный Комиссар, который, когда вся Красная Армия бежала, сумел высадиться со своим батальоном на румынском берегу и почти месяц продержаться на нем… Не спорю, под пером публицистов это выглядело бы очень воинственно.

– Любая война требует «воинственных перьев», – проворчал кондукэтор. – С них, собственно, и начинаются войны.

– А выглядит все таким образом: являясь этническим румыном, Черный Комиссар возвращается в лоно своей родины и продолжает совершать подвиги, теперь уже во имя вождя нации, короля и Великой Румынии.

– Вы подобного сценария не допускаете?

– Война способна порождать самые невероятные ситуации, а значит, и сценарии.

– Представляете, каким неоценимым пропагандистским «экспонатом» оказался бы этот, осознавший свою принадлежность к румынскому народу, капитан-перебежчик, во время «парада победителей» в Одессе? В ходе которого он стоял бы на трибуне рядом с офицерами, прославившимися в рядах румынской армии и флота.

– А вот и коронный номер с последующим парадом-алле… – сдержанно рассмеялся фон Гравс. – Но, скажу вам, эксперимент столь же интересен, сколь и опасен. Появление в своей среде этого Черного Комиссара румынские офицеры могут воспринять враждебно, а ваши намерения попросту останутся непонятыми.

– Скорее всего, так и произойдет. Но я заставлю их истолковывать это событие так, как нужно отечеству. Мы ведь пришли сюда не оккупантами, а всего лишь возвращаемся на исторические румынские земли, – не стал придавать значения его ироническому тону вождь нации. – Поэтому искренне заинтересованы в быстрой и по возможности бескровной румынизации всей Транснистрии. Разве возвращение в лоно своего этноса, в лоно Румынии, сотен тысяч людей, которые по тем или иным причинам потеряли с ней связь, не стоит того, чтобы смириться с порождением новых кумиров? И разве такой офицер, как Гродов, не способен стать символом единения всех этнических ветвей нации?

– Если учесть, что каждый человек есть продукт обстоятельств… – равнодушно признал его правоту фон Гравс. – В пропагандистском плане подобный ход оказался бы предельно выигрышным. Да и фамилию Гродов нетрудно будет сменить на более благозвучную, например Гродеску или Гродовяну.

Маршал настороженно взглянул на бригадефюрера, пытаясь понять: он рассуждает всерьез или же иронизирует? Как вождь нации, а теперь еще и маршал Антонеску успел привыкнуть к тому особому почтению, с которым к нему относятся румынские генералы. Но рядом с ним стоял германский генерал, причем принадлежащий к арийской касте СС и к разведывательно-диверсионной касте СД. И для Антонеску не было секретом: для любого германского генерала что рядовой румын, что маршал – это все равно жалкий, неполноценный, достойный снисхождения мамалыжник…

– У вас есть сведения о дальнейшей судьбе этого Черного Комиссара, бригадефюрер?

– Только что стало известно, что по приказу командования оборонительного района он высадил в воздух свою береговую батарею вместе с казематами и принял командование батальоном морской пехоты, сформированным из артиллеристов и бойцов прикрытия. Сражается в том же Восточном секторе обороны города, в котором располагалась батарея.

– Хотите сказать, что у вас есть человек, способный выйти на контакт с ним?

– В районе Восточного сектора остался штурмбаннфюрер СС Вольке с несколькими своими людьми, которым приказано разворачивать сеть агентуры СД в этом регионе. Кроме того, на контакт с ним должна выйти наша агентка из румынских украинцев, уже известная вам Терезия Атаманчук.

– Видел ее, да…

– Как вы понимаете, эта красавица способна спровоцировать на контакт кого угодно.

– Что совершенно неоспоримо. Постарайтесь взять Черного Комиссара живым и сразу же сообщите об этом моему адъютанту. Если Гродов откажется сотрудничать, мы устроим показательную казнь на центральной площади города как убийцы румынских освободителей.

– То есть в любом случае честь ему будет оказана, – скабрезно улыбнулся фон Гравс, ни на минуту не сомневаясь, что сотрудничать с румынами этот русский офицер откажется. Другое дело – сотрудничество с СД или служба в вермахте. Однако дальнейшая судьба Черного Комиссара предметом полемики становиться сейчас не могла, не та ситуация. – Осталось только взять его живым. Что не так уж и просто.

– Будет правильным, если в случае удачи вы немедленно передадите этого пленного румынской военной разведке, – сухо завершил разговор все еще находившийся под разительным впечатлением от Восточного фронта кондукэтор. – Ее люди, как и люди сигуранцы, будут предупреждены.

15

Свое ложе они устроили в стоявшем рядом со штабным зданием вагончике, на какое-то время изгнав из него писаря, телефониста и отдыхавший наряд охраны штаба.

– Слишком рано вы перешли на зимние квартиры, бойцы, – упрекнул их комбат. – В полевых частях такое не поощряется. Согласен, сержант?

– Поближе к штабу держимся, товарищ капитан, – с ленцой старослужащего в голосе объяснил старший наряда, стараясь не задерживать взгляд на прятавшейся за широкой спиной комбата женщине.

– «Держаться поближе к штабу» – тактика, конечно, потрясающая.

– Враг, вон, совсем оборзел, – попытался оправдать свою тактику сержант.

– И все же советую держаться поближе к передовой, бойцы-окопники. Но пока что – сорок минут вам на лунные ванны за пределами видимости. Затем этот «дворец» снова ваш. – Комбат проследил за тем, как моряки поспешно удаляются в сторону ограды, и победно оглянулся на Терезию. – Апартаменты с видом на море – в вашем распоряжении, госпожа.

– Причем в течение всех сорока минут. Впрочем, для прифронтовой полосы этого даже многовато.

Услышав эти слова из уст Атаманчук, комбат напрягся, пытаясь уловить в них некий отблеск скабрезности, но так и не смог. Сказаны они были ровным, деловитым голосом женщины, которая в самом деле знала истинную цену жизненных утех в прифронтовой полосе.

Прежде чем улечься рядом с Дмитрием на пряную подстилку из свежескошенной травы, она попросила его связаться с полковником Бекетовым.

– Это невозможно, – решительно воспротивился капитан.

– У тебя нет связи со штабом военно-морской базы, который является теперь уже и штабом оборонительного района? Не поверю. У батареи такая связь существовала.

– Тебе откуда знать?

– Разведка не дремлет.

– Извини, совсем упустил из виду.

– Вот и звони.

– Но не поднимать же полковника с постели посреди ночи! – попытался усмирить ее поспешность комбат.

– Какой же вы нерешительный, комбат.

– Потому что не решаюсь соваться ночью к полковнику с поистине шокирующим сообщением: «Ко мне тут женщина одна посреди ночи прибилась…»?

– Вот именно: «прибилась». Удивительно точное слово ты подобрал, комбат.

– Но ты уверена, что полковник будет приятно удивлен?

– Услышав имя этой женщины, он потеряет

сон точно так же, как и ты. Даже не будучи моим любовником, – поспешила уточнить Терезия, опасаясь быть неверно понятой.

– И все же несколько сладострастных минут сна мы ему подарим, – решительно покачал головой комбат, пьянея от близости женского тела и почти насильственно укладывая «дунайскую жрицу» на скомканную плащ-накидку, которая лишь частично прикрывала ковер из полуувядших под палящими солнечными лучами трав и каких-то запоздалых степных цветов.

– Ты действительно должен связаться с Бекетовым. Причем сделать это прямо сейчас, ночью, – настойчиво объяснила Терезия, приподнимаясь и вновь усаживаясь в ложе.

Вздох мужчины мог показаться Терезии стоном, однако с места он так и не сдвинулся. Капитан словно бы опасался, что во всей этой суете с его телефонным звонком в штаб, женщина попросту растворится, как сексуальное ночное видение. И вообще занимало сейчас Гродова совсем не это. Он решался. Керосинка на приколоченном к стенке вагончика столике все еще горела, и комбат никак не мог выбрать момент, чтобы погасить ее. Судя по всему, свет ее мешал теперь им обоим, однако они все еще вели себя, как подростки во время первых любовных опытов.

– Кажется, ты так и не понял важности моей просьбы, капитан, – все же оставалась непреклонной дунайская жрица, задерживая Дмитрия за рукав, как раз в тот момент, когда он вновь попытался уложить ее на свое походно-полевое ложе.

– Да умом я, конечно, понял…

– Тогда пойми и всеми прочими частями своего тела, – саркастически настояла женщина. – Утром я уже должна поговорить с полковником и явиться на явочную квартиру. Разница в чине пусть тебя не смущает.

– То есть тебе прикажут оставаться на подпольном положении, пока наши не уйдут из города? – все еще продолжая лежать, Гродов тянулся рукой к ее плечу, пытаясь приблизить к себе.

– Пока наши снова не вернутся в город, – уточнила Терезия.

– Наверное, я сильно устал за день… – извинился капитан за свою заторможенность. – Но ты понимаешь, что я должен четко уяснить себе, в роли кого ты предстаешь и что вокруг тебя происходит.

– Во время оккупации я тоже должна буду работать в подполье, – нервно объяснила Терезия. – На оккупационную власть, само собой, но в подполье, только уже в советском. А это – выглядеть в глазах своих продажной тварью и румынской подстилкой – самое страшное, что только можно себе представить.

Гродов почувствовал, что не только этот разговор, но и всё свидание пошло не так, как ему представлялось в первые минуты встречи. Внутренне это капитана раздражало, но, видно, он и в самом деле поторопился. Сначала нужно было спокойно все обсудить, а затем уже предаваться любовным утехам.

– Значит, румыны все-таки понимают, что удерживать город будет трудно, – неуклюже попытался он исправить положение и слегка взбодрился, когда Терезия охотно подтвердила:

– Как и любой другой крупный город. У них там, в сигуранце, работает один бывший белогвардеец, так вот даже он как-то процедил в лицо офицеру СД: «Каким бы лояльным ни оказался оккупационный режим, русский человек на дух его не переносит. Это вам не француз или бельгиец, который, будучи однажды поставлен на колени, будет стоять на них до тех пор, пока ему не позволят подняться». Ведь явно же оккупантам служит этот ротмистр, а все равно духа иностранного на земле Русской не терпит.

– И все же… Тебе не кажется, что не о том мы сейчас говорим, Терезия? После такой длинной разлуки…

– Телефонный звонок – в обмен на самые изысканные ласки. Такая манера беседы тебя устроит?

– Только если изменить порядок слов: «Самые изысканные ласки – в обмен на презренный звонок…»

Она хотела сказать еще что-то, но капитан резко подхватился, погасил лампу и уже на ощупь добрался до лежанки рядом с Терезией.

– Вообще-то, первоначально для возвращения в город готовили Валерию, – успела произнести дунайская жрица, прежде чем снова оказалась в объятиях мужчины. – Но, видно, у аристократок и судьба должна быть иной, сугубо аристократической.

…Когда страсть окончательно угасла, Гродов поневоле сравнил то, что он чувствовал, и что происходило с ним сейчас, с той чувственностью, которая порождена была их первой встречей там, на берегу Дуная. Никакого сравнения. Никакого! Сейчас они вели себя, как давно преодолевшие барьер познания друг друга, любовники. Соскучившиеся по ласке, все еще воспринимающие друг друга, но давно лишенные того, что хотя бы отдаленно могло именоваться любовью.

– Извини, очевидно, я не из тех женщин, которые способны долго интриговать мужчин, – сухим, холодным голосом, произнесла Терезия, не оставляя Дмитрию никаких шансов для того, чтобы повторить свой натиск. – Причем даже тех, которые им очень нравятся.

Капитан недовольно покряхтел, нехотя поднялся вслед за ней и, все еще не зажигая лампы, спросил:

– Разве все получилось настолько плохо?

– Просто я слишком долго помнила ту нашу, первую утеху. Забыла, дура, что на то она и первая, чтобы запомнилась. Если только в самом деле запомнилась…

– Ну, уж тебе укорять себя не за что, – пробубнил Гродов, поспешно приводя себя в порядок. – Не знаю, как тебе со мной, но мне с тобой было хорошо. Даже очень…

– Ладно, капитан… За несколько сотен метров от нас передовая, на которой чуть ли не каждый час проливается чья-то кровь. И если уж нам с тобой выпало понежиться в объятиях друг друга, то это нужно ценить, а не выкаблучиваться по поводу собственных страстей. И все, больше об этом ни слова.

– Не спорю. Но оставляю за собою право вернуться к этому трогательному ночному «разговору» сразу же, как только кончится война.

– Если к тому времени я истоскуюсь по тебе так же, как перед этой ночью, считай, что тебе повезет: вызов будет принят.

Они вошли в штабное здание, в «командирский кубрик», и только тогда уже прощально расцеловались. Именно так, прощально… Суховато, без какой-либо интимной страсти…

16

Ни долго дозваниваться, ни столь же долго извиняться перед Бекетовым не пришлось. Как оказалось, начальник контрразведки только что закончил допрос одного из заброшенных в город румынских диверсантов, и теперь, полулежа, дремал прямо в кресле.

– Тебе-то чего не спится, капитан? – хрипловатым, полусонным голосом спросил он, едва дежурный доложил о звонке комбата. – Ты ведь пока еще не воюешь.

– Благоденствую в ближних тылах, товарищ полковник. Хотя и знаю, что с минуты на минуту могу снова оказаться на передовой. Впрочем, тревожу вас не по этому поводу.

– Понимаю, что не по этому.

– У меня здесь, в штабе, известная вам Атаманша.

– Кто? – неспешно, лениво спросил Бекетов.

– Терезия Атаманчук.

Гродов почувствовал, что в эти минуты полковник стряхнул с себя остатки сна и лишь после этого прохрипел:

– Какого дьявола она оказалась у тебя?

– Вовсе не потому, что истосковалась по моим нежностям, – поспешил развеять его подозрение комбат.

– По-моему, только этим и объясняется ее бросок через две передовые, – голос Бекетова становился все напористее. Он давно записал внедрение этого агента во вражеский стан в свой актив. Причем само появление Атаманши неким образом компенсировало то сомнительное приобретение, которое представало теперь в облике

баронессы Валерии.

– Все намного сложнее. Она здесь по заданию.

– Пытается вербовать тебя в ряды королевской гвардии маршала Антонеску? – не отказался себе полковник в удовольствии съязвить.

– Она направляется в город. Дать ей трубку?

– Зачем терять время? Хоть какой-то транспорт у тебя есть?

– Бронемашина. Мотоцикл вышел из строя, нужен ремонт. Но я не решусь отправлять броневик в город; буквально через час-полтора он понадобится мне в бою.

– Не раньше чем через два.

– И тем не менее…

– Через два, и лишь в том случае, если румыны решатся идти в наступление вслед за отступающими пограничниками. Но ты прав: здесь твой броневик запросто могут конфисковать как праздношатающийся. Словом, доставляй ее к штабу майора Кречета. Оттуда Терезию перебросят к Лузановке, к черте города, ну а там ее подберет моя машина.

– Надеюсь, майор Кречет уже будет в курсе?

– Лично тебе уговаривать его не придется. – В штабе военно-морской базы ни для кого не было секретом, что отношения между Гродовым и командиром теперь уже почти несуществующего дивизиона Кречетом не сложились.

– Это сразу же упрощает ситуацию.

– Кстати, в штабе оборонительного района созревает очень любопытный план, в котором тебе будет отведена не последняя роль.

– Поступит приказ вновь вернуться на «румынский плацдарм»?

– Нет, конечно, хотя ход мыслей у тебя правильный.

– Так, значит… Словом, уже любопытно, – понял Гродов, что речь все-таки пойдет о десанте. Ясно, что не дунайском, и понятно, что конкретизировать, а тем более – обсуждать, созревающий план Бекетов сейчас не станет. Но главное, что замысел уже возник.

– Как только в этом вопросе все окончательно прояснится, я немедленно вызову тебя в штаб, – попытался снять горечь недосказанности полковник.

Положив трубку, комбат вопросительно взглянул на женщину. Она молчала, чувствуя себя виновной в той спешке, темп которой только что задала своим требованием как можно скорее перебросить ее в город.

– Возможно, утром ты уже сам окажешься на передовой, а мне засвечиваться здесь нельзя, – не поднимая головы, объяснила свое поведение Атаманша. – Хотя будь моя воля, я бы предпочла остаться с тобой до конца войны. Не прогнал бы? – женщина спросила об этом со всей мыслимой серьезностью, давая понять, что для нее это действительно важно.

– Разве что ради того, чтобы не подвергать тебя лишнему риску, чтобы дожила до конца войны.

– Именно это я и хотела услышать от тебя, капитан. Чего мне еще желать, стоя почти что на бруствере окопа?

– Вот именно, чего еще желать?

– Если уцелею, сразу же после войны буду писать тебе на одесский главпочтамт, до востребования, и на штаб военно-морской базы. Не поленись, поинтересуйся.

– Не поленюсь, – пообещал Гродов, подумав при этом: «Хотелось бы знать, на главпочтамт какого города мира следует отправлять письма, чтобы одно из них сумела перехватить баронесса Валерия?»

К штабу дивизиона капитан отправил Терезию на броневике, в сопровождении двух членов экипажа и своего ординарца. А все прощание их заключалось в церемонном потирании щекой о щеку.

17

Они шли и шли…

Измученные непрерывными боями и неутолимой в этой выжженной степи жаждой, израненные, униженные необходимостью в очередной раз отходить, сдавая врагу удобные, хорошо обжитые позиции.

– Далеко собрался, «граница»? – иронично поинтересовался один из тех бойцов Гродова, которые блаженствовали, лежа на наружном склоне бруствера и подставив лица лунному сиянию. Увы, днем полежать не удалось, нужно было срочно готовить линию обороны.

– На Приморский бульвар, свидание у меня там, – проворчал сержант-пограничник с перебинтованной головой и с противотанковым ружьем на плече.

– Поздновато подсуетился, сержант: увели твою кралю.

– То-то и оно: за вами, тыловиками зажиревшими, не угонишься.

– Хватит волну гнать, служивый! Тоже мне тыловиков нашел: на два дня перекурить-отмыться! Лучше садись, покурим, за жизнь поговорим…

– Утром ты уже будешь на передовой. Вот тогда и прикурить тебе дадут, и за жизнь с тобой пулеметно поговорят.

– Нервный народ какой-то пошел, – разудивлялся морской пехотинец.

– Служба на границе такая, – философски разъяснил ему однополчанин. – Ты же видишь: вместо ручных пулеметов и противотанковых ружей хлопцы до сих пор пограничные столбы на плечах перетаскивают.

Отход передовых частей начался после полуночи. Оставив небольшой заслон, который постреливал, играя румынам на нервах и создавая видимость обычной окопной жизни, моряки и пограничники скрытно отходили тремя колоннами. Две, относительно боеспособные части продвигались по кромке моря да по изрезанному балками прибрежью Большого Аджалыка, третья же – из-за большого количества санитарных носилок и кое-как передвигающихся раненых, больше напоминавшая эвакуацию лазарета, нежели передислокацию действующей части – шла кратчайшим путем, напрямик, почти по открытой степи, поспешно стекаясь к двум переброшенным через окопы трапам.

– Держи гранату, морячок, – сочувственно поделился усатый старшина-пограничник, спуская с носилок руку, в которой была зажата длинная ручка немецкой гранаты. – Для себя берег, на тот случай…

– Чего ж не использовал?

– Так ведь до того случая не дошло пока что, чудило! Но теперь чувствую, что тебе эта граната пригодится больше.

– Спасибо за «щедрость», браток.

– Не стоит благодарности, все равно ведь трофейная. Немного подлечусь – еще три таких же подарю, а то и покажу, где взять.

– Душевный ты человек, хоть и «граничник».

– Бери-бери, граната, считай, заговоренная. Авось и тебе не понадобится. Кстати, как тебя кличут?

– Лучший ефрейтор оборонительного района, вместе со всеми ее тылами, Дзвонарь[18 - Фамилия образована от украинского слова «дзвин», что в переводе означает «колокол».].

– Что, действительно, Дзвонарь?

– А тебе что, в Одессе, на казачьей Пересыпи, бывать никогда не приходилось?! Так нас там чуть ли не половина Пересыпи – Дзвонари.

– Тогда считай, что перед тобой – то ли родственник, то ли однофамилец, поскольку фамилия у меня – Колокольников.

– Ну, сошлись два пустозвона, – незло пробрюзжал кто-то из дремавших в окопе. – Теперь уж точно поспать не дадут.

На эсминце прикрытия неожиданно заговорили орудия и по мощи звука комбат привычно определил: из стотридцатимиллиметровок палят, из главного калибра. Но вот почему они вдруг открыли огонь – этого понять не мог. То ли румыны зашевелились, заподозрив, что русские оставляют позиции, то ли корабельные канониры вдруг решили отвлечь их внимание, до утра загоняя в укрытия. Только теперь Гродов заметил: судно приблизилось к берегу настолько, что пулеметчики могли прочесывать очередями прибрежные низины, в которых вражеская пехота, очевидно, накапливалась для утреннего прорыва в тыл оборонявшимся.

«При такой интенсивности обработки, – подумалось Гродову, – румыны скорее решат, что русские готовятся к наступлению, чем к отходу. Но, как бы там ни было, действует командир эсминца грамотно, с пониманием и, – что особенно нравилось капитану, – с явной долей авантюризма».

– И кто же командует этим войском? – усталым, сипловатым голосом

поинтересовался полковник, еще только подходя с группой своих штабистов к окопам морских пехотинцев.

– Капитан Гродов, – ответил тот же моряк, который только что стал обладателем «заговоренной» гранаты. – Лучший комбат военно-морской базы, а возможно, и всего оборонительного района.

– Вот как?! И где же его искать, вашего достойнейшего из достойных?

– Здесь он, – отозвался капитан, приближавшийся в это время к окопам. – Командир батальона Гродов. С кем имею честь?..

– Командир отступающего полка погранвойск КНВД Всеволодов. Даже страшно выговаривать это «отступающего», помня, что речь идет о пограничниках, которые обязаны умирать на том, единственном рубеже – на государственной границе, – который им был доверен еще до войны.

– Умереть всегда успеется. Я теперь сторонник другой тактики: «Изматывая, отступать, измотав – громить». Испробовал еще во время июльского рейда на румынскую территорию. Как ни странно, действует. Сожалею, товарищ полковник, что в последние дни уже не мог прикрывать ваши цепи огнем орудий.

– Хорошо хоть противнику не оставили батарею, а то ведь городу придется теперь туго.

– Вы отходите последними?

– Последние должны подойти через полчаса. Взвод прикрытия старшины Ковальского. – Словно бы подтверждая свое существование, взвод тут же огрызнулся двумя скупыми пулеметными очередями и прицельной ружейной стрельбой. – Только бы румыны раньше времени не сообразили, что полк уже отошел, и не ринулись в атаку. Эти ребята мне бы еще пригодились.

– …И сколько их еще поляжет, – задумчиво молвил капитан, полагая, что никакие слова утешения здесь не уместны.

Выступая в роли хозяина в штабе батальона, он угостил командира полка и начштаба раздобытым накануне его бойцами в Новой Дофиновке терпковатым красным вином и жестковатой, приправленной остатками брынзы, мамалыгой. Сам капитан, хоть и с трудом, но все же осваивался с этими непривычными степными блюдами еще там, на «румынском плацдарме», и тогда же убедился, что они наиболее приспособлены к степной жаре, неприхотливы, сытны и долговечны. А в соединении с красным вином – еще и блаженственны.

– Как бы там со временем ни оценивали оборонительные бои под Одессой, – вместо тоста произнес полковник, – у нас с тобой, капитан, у наших солдат совесть чиста. У всех: уже павших и все еще живых.

– Особенно – у павших, – поддержал его комбат.

Они выпили и, настороженно прислушиваясь к тому, что происходит к востоку от них, на недалеком рубеже последнего заслона, помолчали.

– Повезло полковнику Осипову с твоим батальоном в виде пополнения, капитан. Честно признаюсь: пытался уговорить командование, чтобы твоих ребят пристегнули ко мне. Все равно половина твоих бойцов, особенно отряд майора Денщикова, к морской пехоте отношения не имеет, точно так же, как половина моего полка смутно представляет себе, что такое служба на границе.

– Стоит ли огорчаться, товарищ полковник? Так или иначе, сражаться нам суждено плечо в плечо. А если уж дойдет до уличных боев за каждый двор, каждый дом, от подразделений наших в любом случае одно упоминание останется.

18

Едва Гродов произнес это, как появился телефонист и сообщил, что его просит к телефону полковник Осипов. «Легок на помине», – улыбнулись друг другу при свете керосинки пирующие командиры.

– Пограничники через твои порядки уже прошли, комбат?

– И не только они, но также остатки полка 421-й стрелковой дивизии. Командир пограничников полковник Всеволодов находится сейчас рядом со мной на КП. Ждем отхода его взвода прикрытия. Желаете говорить с полковником?

– Со Всеволодовым мы сегодня уже общались, – сухо заметил командир полка морской пехоты. – По телефону, естественно.

– Передаю ему привет, – поспешил размягчить сухость наставника морской пехоты Гродов.

– Значит, он все-таки отходит к Крыжановке, на основную линию обороны?

– Собственно, уже отошел. Почти весь личный состав, во главе с полковым комиссаром, уже там.

– Вот видишь… А мне хотелось надеяться, что он со своим полком или с тем, что от него осталось, займет оборону вместе с твоим батальоном, – не скрывал своего разочарования Осипов. – Пусть даже вторым эшелоном. Однако Всеволодов решительно воспротивился, требуя отвода своих подразделений на основной рубеж и хотя бы временной передышки, – не очень-то заботился Осипов о том, чтобы командир пограничников не догадался о сути их разговора.

– Таковым, очевидно, было решение командования дивизии и Восточного сектора обороны, – проговорил комбат, стараясь не встречаться при этом взглядом с полковником.

– Прежде всего, таковым было его собственное решение, – не собирался щадить своего коллегу Осипов. И присутствие Всеволодова при этом разговоре его не смущало. – Тебе ведь хорошо известно, что это не обычная армейская часть, а полк войск НКВД. От решения его командира зависит многое, к нему прислушиваются, с ним трудно не считаться. Впрочем, к черту подробности, капитан. Возьми карту.

– Она под рукой.

Поняв, что дальнейшее его присутствие при этом разговоре уже не имеет смысла, командир пограничников поднялся, прощально сжал предплечье капитана и вышел.

– Будем взаимодействовать, комбат, – бросил уже из-за двери. – Как только обоснуюсь, тут же налажу связь.

Гродов заверил его, что за связью дело не станет, и вновь приготовился слушать своего командира полка.

– Последний рубеж обороны Восточного сектора, – не заставил себя ждать Осипов, – в штабе оборонительного района, похоже, прокладывали циркулем. Так вот, представь себе, что ты тоже ведешь циркулем от западных окраин Протопоповки, выходящих к Хаджибейскому лиману, мимо северных окраин этого же села – и вплоть до западного берега лимана Куяльницкого. Ну а дальше – от восточного берега этого же лимана – проводи линию южнее юго-восточной окраины поселка Гильдендорф[19 - До войны это была известная на юге Украины немецкая колония, впоследствии переименованная в поселок Красноселка, и поныне существующий в виде дальнего пригорода Одессы.], затем, полукругом, по северо-восточной окраине Корсунцев – к Крыжановке и до берега Одесского залива, оставляя при этом за передовой село Фонтанку и 29-ю береговую батарею капитана Ковальчука, вместе со штабом дивизиона. Вот так она теперь будет выглядеть – очередная «последняя» линия обороны.

«Значит, дни батареи капитана Ковальчука тоже сочтены, – с досадой подумалось комбату, когда перед ним вырисовался предельно сжатый и приближенный к городу полукруг новой и последней линии обороны Восточного сектора. А ведь на ее артиллерийскую поддержку Гродов рассчитывал сейчас куда больше, нежели на поддержку корабельной артиллерии. Эсминцы – птицы вольные: пришли, ушли… Пока комендоры разберутся с целями, пока пристреляют стволы главного калибра… А береговая батарея здесь давно, чуть ли не каждый холмик, каждое деревце – пристреляны».

– Но, я так понимаю, что мой батальон по-прежнему остается на своих позициях?..

– Как и весь наш полк. Следи по карте. От того места в районе Корсунцев, где новая линия будет пересекаться с железнодорожной веткой, проведи линию до Большого Аджалыкского лимана по северной оконечности

Александровки. Это и есть та временная линия, которая призвана: первое – не допустить прорыва румын к морю; второе – обеспечить создание хорошо укрепленной основной линии обороны. На большей части этой линии оборону будут держать бойцы 421-й стрелковой дивизии и батальон народного ополчения. На остальной – наш полк, на который также возложено патрулирование западного побережья Аджалыка.

– Дабы не допустить форсированного прорыва врага через лиман, – признал правильность такого решения Гродов.

– Считаешь, что такой вариант прорыва противник исключил?

– Не считаю. Наоборот, участок побережья до северной оконечности Вапнярки мой батальон возьмет на себя.

– Именно об этом я и хотел просить тебя. Хотя и понимаю, что в боевых порядках твоих каждый штык – на вес победы.

Они помолчали, как бы придавая этим молчанием вес своим словам.

– Сколько дней нам придется держаться на этих промежуточных рубежах? – спросил Гродов.

– Уверен, что дня три-четыре, не меньше[20 - В реальности на этом, условно говоря, промежуточном, рубеже морским пехотинцам и стрелкам 421-й дивизии пришлось держаться более пяти суток. Установить этот рубеж им пришлось 25 августа, а отойти на основной рубеж, который был определен Военным советом оборонительного района как последний, с которого уже ни шагу назад, им было позволено лишь 1 октября 1941 года.]. Кстати, к тому времени нужно будет перебазировать куда-то вглубь обороны 29-ю береговую батарею. А скорее всего взорвать ее.

– Что при нынешней ситуации вполне объяснимо и оправданно, – мрачно согласился с ним комбат.

– Ну, ты как, к обороне готов? Перешеек, в общем-то, удобный: довольно узкий, к тому же, с одной стороны – Большой Аджалык, с другой – морской залив. Еще бы местность чуть гористее – и можно было бы…

– Я и так чувствую себя царем Леонидом, пришедшим со своими тремястами обреченными спартанцами под Фермопилы.

– Знаю, что ты мастак на всякие там тактические ловушки. В этот раз тоже придумал что-нибудь эдакое?..

– Да есть тут кое-какие задумки, есть…

– Ладно, не конкретизируй. Утром появлюсь у тебя, вместе осмотрим позиции, тогда и продемонстрируешь. Так что будем ждать утра.

«Вот только стоит ли… ждать этого утра? – мысленно усомнился Дмитрий. – Может быть, в том и беда наша, что мы постоянно чего-то ждем, постоянно стремимся опережать то время, которое нам еще только велено прожить?»

19

Когда Гродов вышел из штаба, луна уже почивала в своем зените. И хотя сотворенная ею млечно-морская дорожка почти исчезла, сиреневое сияние как бы озаряло залив изнутри, превращая его в чашу огромного ночного светильника, установленного Всевышним на меже степи и моря.

Конечно, меньше всего капитану хотелось сейчас, чтобы то очередное утро войны, которого ждет полковник Осипов, когда-либо настало. Но кому и каким образом это объяснишь, а главное, чего стоит его сугубо солдатское желание в общем, вселенском потоке мировосприятия?

В нескольких метрах от него проходила группа бойцов, окаймлявшая трое носилок. Когда Гродов поинтересовался, кто такие, знакомым голосом отозвался командир погранполка Всеволодов.

– Вы снова здесь, товарищ полковник?! – изумленно воскликнул Гродов. – Вы ведь уже отходили. Не знал бы вас в лицо, решил бы, что сейчас передо мной – двойник или лазутчик.

– Правильно, отходил. Вместе с основным составом полка. Тебе просто не доложили, что после нашего разговора я взял взвод и вернулся к тем бойцам, которые оставались в прикрытии.

– Не доложили, черти. Придется наказывать по всей строгости.

– Не кипятись, строгости в этой степи теперь хватает. Увожу последний заслон, капитан. Который, как и было приказано, держался до последней возможности. Теперь впереди тебя только враги.

– Давно ждал этого часа, – произнес Гродов таким воинственным голосом, что командир пограничников не поверил ему: то ли подвыпил капитан, то ли не к месту шутит.

– Извини, комбат, мои бойцы в самом деле держались, сколько могли.

– А кто способен в этом усомниться?

– Сам видишь, что утром сдерживать противника на таком фронте уже было бы некому, – все тем же извиняющимся тоном объяснил полковник. Он чувствовал себя так, словно вместе с бойцами драпал в тыл, оставляя батальон морских пехотинцев наедине с врагом, не имея на то ни права, ни приказа. – От полка моего тоже – одно название.

– Однако же название, товарищ полковник, все-таки осталось.

– Спасибо, утешил, – вновь не воспринял его бодрящего тона Всеволодов.

– Пару дней отоспитесь, пополнитесь людьми, а там, глядишь, снова на передовой свидимся. Война ведь еще только начинается, ее на всех хватит.

– Ох, на всех, без исключения, – вздохнул полковник. – Теперь-то уж в этом никто не усомнится.

– Судя по тишине в стане румын, – не стал усугублять его горестное настроение капитан, – уход ваш до сих пор остается незамеченным.

– Да, уйти мы сумели по-английски. Но затишье все равно временное. Вскоре эти «мамалыжники» протрут глаза и все поймут, а значит, уже сейчас прикажи усилить бдительность. Румынская разведка может пойти по нашим следам.

– Понятное дело, усилим.

– И еще: советую хотя бы пару часов вздремнуть. Не надейся, днем не получится.

«А ведь совсем недавно, напомнил себе капитан, ты точно так же чувствовал себя виноватым перед пограничниками и моряками Осипова, когда вынужден был высаживать в воздух их последнюю надежду – береговую батарею, а затем уводить своих канониров в глубокий, как тогда казалось, тыл. Так что смирись, комбат, смирись…»

Отдав необходимые приказания, Гродов осмотрел построенный у восточного подножия прибрежной скалы командирский блиндаж, соединенный с окопами пока что слишком мелковатым для него переходом, и решил, что самое время прислушаться к мудрому совету полковника – поспать.

– Товарищ капитан, – топорно врубился в его благостные планы дежурный телефонист. – Вас Жодин просит, с «Кара-Дага». Срочное у него что-то.

– Что там у тебя стряслось, «мореплаватель» ты наш? – взял у дежурного трубку Гродов.

– К нам никакой высадки, ни из какого перепоя, с кораблей поддержки не намечалось? – тревожно спросил сержант.

– Ты был бы тут же предупрежден.

– Странно. С юго-востока приближается баркас. Тихо идет, под парусом. Но не вдоль берега, а как бы со стороны моря.

– Вы еще не выдали себя?

– Пока что не выдали. Но потопить этого пирата могу со второй пулеметной очереди.

– Как говорит в таких случаях мичман Юраш, «дурное дело – нехитрое». Если можешь, обойдись без пальбы. Зачем обнаруживать такую засаду? Дай румынам подняться на палубу и снимай ножами, в рукопашной. При этом хотя бы одного возьми в плен, пусть даже недорезанного.

– И таки возьмем, комбат, за милую душу!

Не прошло и получаса, как сержант доложил, что троих десантников они уже на судне, из засады, уложили ножами, а двоих, в том числе радиста, взяли в плен.

– И радиста, говоришь?! – почти возликовал капитан. – Так ведь из этого захвата может вырасти целая операция. И что, радист согласен поработать на нас, в обмен на жизнь?

– В общем-то, не против. Но может, лучше отправить его в тыл, в штаб, в контрразведку? Главное, чтобы не путался у нас под ногами.

– Да подожди ты! Что

значит «в тыл, в контрразведку»? Мы еще сами с ним поработаем. Ну-ка, подведи его к телефону, поговорим с ним по душам…

20

Утром Гродов проснулся не от пальбы и грохота взрывов, а от странной тишины, которая, казалось, нависла не только над прибрежьем, но и над всей приморской степью – от окраин блокированной врагом Одессы до уже захваченных им Очакова и Николаева.

– Не теряйте времени, командиры, докладывайте обстановку, – на ходу потребовал он у начальника штаба и комиссара, спускаясь к кромке моря.

– Только что из степи вернулись мои хлопцы, – доложил политрук Лукаш, который по-прежнему, как и в батарее, возглавлял в батальоне разведку. – Румыны уже заняли окопы пограничного заслона и теперь блаженствуют.

– Разве окопы свои пограничники не засыпали? – спросил капитан, спускаясь к морю, чтобы там, между камнями, раздеться.

Офицеры уже знали, что никакая сложность фронтовой обстановки не могла заставить их командира отказаться от утреннего и вечернего купания в море, которое уже давно стало восприниматься ими как ритуальное.

– Видимо, не до того было, боялись демаскироваться.

– Что значит «не до того»? Оставлять противнику отрытые окопы – это уже как-то не по-нашенски. На такое способны только штатные разгильдяи.

– Так, может, отобьем их позиции, чтобы заставить пленных румын сровнять их с землей?

– Поменьше общайся с Жодиным и Мишей-Минером, политрук, – улыбнулся комбат. – Способ мышления их действует на тебя разлагающе.

Вода уже была по-осеннему прохладной. Входя в нее, Гродов подумал, что надо бы часок-другой подождать, пока прогреется под лучами утреннего солнца, однако отменять купание не стал: закаляться – так закаляться.

– Боялись вызвать подозрение своей возней, уходить следовало тихо, – объяснил комиссар, когда капитан вынырнул и поплыл вдоль берега в сторону передовой.

– Фронтовая, так сказать, логика, – поддержал его майор Денщиков.

– К тому же у румын на этом участке обнаружился снайпер, который буквально зверствовал. Пограничники утверждают, что он – из немцев. Заметили его как-то.

– Понятно, значит, противник только что доложил высшему командованию, что занял новые рубежи и теперь усиленно осваивает их, – подытожил капитан. Держаться он теперь старался поближе к берегу, чтобы не очень выдавать себя, а главное, не подставляться вражескому снайперу.

– Может, ударить по ним из «сорокапяток», чтобы слегка подпортить обедню? – спросил начштаба, который сопровождал командира, следуя за ним вдоль кромки моря вслед за политруком.

– Когда противник в траншеях, палить по нему из малокалиберных орудий – пустая трата снарядов, – ответил комбат, отфыркиваясь. – Другое дело – тяжелая артиллерия. Но ее черед тоже придет. Пусть румыны повыползают из окопов, блиндажей и всевозможных щелей; пусть они окажутся на степной равнине – вот тогда мы их двумя-тремя залпами и проредим. Раз уж им понадобилась эта земля, пусть завоевывают, но при этом усевают поля и морское прибрежье тысячами тел своих солдат.

– Тоже верно, – согласился майор. – Коль уж нам выпало сражаться у стен блокированного города, наша задача – беречь людей и тянуть время в надежде на общее изменение ситуации на фронтах. Но при этом всячески истребляя врага.

– Будем считать, что основы своей тактики мы уже выработали, – неожиданно наткнувшись на «банку», он взобрался на нее и, словно бы забыв о снайпере или же бросая ему вызов, поднялся во весь рост. Это был небольшой пятачок скального грунта, скорее всего – поверхность валуна, уступом уходившая в сторону берега. – Ее и станем придерживаться.

– Ладно, будем считать, что противник дарит нам передышку, – согласился майор.

– А вот это – вряд ли. Уже сегодня румынское командование погонит своих солдат в наступление, дабы развить успех и не позволить нам основательно закрепиться на новых рубежах. И правильно сделает. На месте командира румынской дивизии я поступал бы точно так же.

– Фронтовая, так сказать, логика, – поспешно объяснил майор, явно обращаясь при этом к комиссару. Как бы тот не заподозрил комбата в лояльности к врагу. Политруков он откровенно недолюбливал – Гродов это уже заметил.

Стоять на «банке» было неудобно, зато с нее хорошо просматривалось пространство перед судном, по которому румынам придется прорываться к окопам батальона между стволами команды судна и хуторского гарнизона. Значительно хуже будет, если противник решит наступать исключительно вдоль лимана, атакуя хутор с севера, со стороны деревни. Тогда его солдаты по существу окажутся недоступными и для основных сил батальона, и для «мореплавателей» Жодина.

У капитана вдруг появилась шальная мысль: подплыть к полузатонувшему «Кара-Дагу». И дело вовсе не в том, что ему хотелось проинспектировать экипаж судна; просто каждый раз, когда он обращал свой взор к судну, в нем зарождалось неуемное желание ступить на его палубу – отголоски тех моряцких бредней, которым было преисполнено все его детство. Впрочем, и юность – тоже.

На судне заметили его, и под надстройкой появилась фигура кого-то из бойцов, скорее всего – нынешнего капитана судна сержанта Жодина, которому наверняка тоже хотелось окунуться. «А ведь приказано же было не обнаруживать себя! – мысленно упрекнул его комбат, оправдывая нарушителя только тем, что появился он с восточной стороны пристройки, на которой видеть его румыны не могли. – Самым строжайшим образом – не обнаруживать! Только поэтому, – жестко одернул себя комбат, – сам ты откажешься от намерения устраивать заплыв к борту «Кара-Дага».

Выйдя на берег, он насухо вытерся полотенцем, которое принес ординарец и, пожалев, что нет времени понежиться на солнышке, быстро оделся.

– Товарищ капитан, – появился на склоне прибрежного утеса штабной посыльный, – вас просит к телефону майор Кречет.

– С какой стати? – улыбнулся Лукаш. – Забыл, что батареи нашей давно нет и мы ему теперь не подчиняемся?

– Под его началом все еще остаются дальнобойные орудия, – напомнил Денщиков. – Так что с Кречетом нам по-прежнему стоит дружить.

«Майор прав, – признал комбат, – если румыны пойдут большими силами, да к тому же – введут в бой бронетехнику, без поддержки подчиненной Кречету батареи Ковальчука устоять будет нелегко».

– Все еще подтрибунально устраиваешь себе иорданские купели на глазах у врага, капитан? – как и раньше, всевозможные приветствия и вступления Кречет предпочитал упускать. Да и тон – решительный, нахрапистый – он по-прежнему пытался блюсти, хотя и понимал, что «батареи Гродова» у него в дивизионе уже нет, а «батальон Гродова» ему не подчиняется.

– А что способно заставить меня изменить давнишние привычки, товарищ майор? – сдержанно поинтересовался капитан.

– По-видимому, уже ничего. И это – факт подтрибунальный. Ты уже знаешь, что линию фронта устанавливают восточнее нашей 29-й батареи?

– Знаю, конечно.

– Получается, что через несколько дней наши капониры придется взрывать точно так же, как и твои?

– Вам что… нужны мои сочувствия? – еще ироничнее поинтересовался капитан.

– Вот никак не могу понять, почему задушевного разговора у нас так ни разу и не получалось.

– Наверное, потому, –

ухмыльнулся Гродов, – что все наши разговоры тут же становились «подтрибунальными».

– Ах, в этом смысле! – с грустью вздохнул комдив. – Ну, есть у меня такая присказка, есть, не отрицаю. Но ведь к ней все легко и быстро привыкают. Даже начальник Восточного сектора комбриг Монахов – и тот смирился. Хотя ты же знаешь, что со всеми подчиненными и начальниками он привык говорить исключительно «языком устава».

– Вот уж действительно странно, что смирился, – не поверил ему Гродов. Несмотря на то, что комбриг предпочитал все переговоры вести только с командиром полка или командиром дивизиона, Дмитрий тем не менее несколько раз становился его собеседником, и мог убедиться, что тот в самом деле не признает никакого иного языка, кроме «языка устава». А потому сомневался, что Кречет вообще когда-либо решился употребить в разговоре с ним свое «подтрибунально». Тем не менее сейчас Дмитрий примирительно сказал:

– Мало того, я просто представить себе майора Кречета без этого словца – «подтрибунально» – уже не могу. Так что не торопитесь отрекаться от него, как от родовой метки.

– И не тороплюсь, – вызывающе заверил его комдив.

21

Когда в их разговор вклинился грохот батарейного залпа, комбат от неожиданности инстинктивно сжался, готовясь услышать в следующую минуту близкие разрывы, однако их не последовало.

– Румыны установили в районе Чабанки дальнобойную артиллерию, – появился в проеме двери Лукаш, – и теперь ведут пристрелку по порту и «севастопольскому фарватеру».

– Какая ж это «пристрелка», политрук?! Побойся Бога! Залп в четыре ствола – это ты называешь «пристрелкой»?

– Так ведь румыны только так и пристреливаются, – иронично улыбнулся Лукаш.

– Ну-ну, там тоже случаются неплохие канониры.

– Да, видно, слишком уж редко. Не зря же немцы предложили Антонеску заменить все основные орудийные номера румынских батарей своими артиллеристами, оставив за «мамалыжниками» подноску снарядов, да еще должности конюхов и ездовых. Со слов пленных излагаю, капитан.

Они дождались второго залпа, и только тогда Гродов недоверчиво передернул подбородком. Такая пальба была простительна только в том случае, если порт и ближняя часть фарватера, в пределах залива, уже прекрасно пристреляны по квадратам и ориентирам, а главное, где-то рядом с портом затаился наблюдатель-корректировщик с рацией. А что, может, и затаился. В городе, в котором все еще остаются десятки тысяч молдаван, считающих себя теперь этническими румынами, а чуть ли не каждый второй дом имеет свой ход в катакомбы, установить подобные посты не так уж и сложно.

– Вскоре они подтянут такие же орудия к Новой Дофиновке, – произнес он как бы про себя, – и станут простреливать этот самый фарватер чуть ли не прямой наводкой, ориентируясь уже по Воронцовскому маяку[21 - Маяк, сооруженный при входе в Одесский порт. Во время блокады города он в самом деле служил убийственным ориентиром сначала для вражеской авиации, а затем – и для артиллерии.].

– Причем бить будут как минимум три-четыре батареи, дабы дезориентировать наших дальнобойщиков, – согласился с ним политрук, понимая, что с гибелью их береговой батареи и сменой позиций весь припортовый фарватер и сам порт оказались под интенсивным обстрелом врага.

– Тем более что дальнобойщиков у нас уже почти не осталось. Может, попытаетесь накрыть эту батарею? – обратился он к комдиву Кречету. Но тут же остепенил себя: – впрочем, не зная ее точного расположения, не имея ни воздушных, ни наземных корректировочных постов…

– Вот и я говорю: пустая трата снарядов, – молвил Кречет. – Причем подтрибунально пустая. Тем более что их батареи способны быстро менять позиции, а моя – стационарная, береговая, координаты которой давно известны. А значит, пристреляться по ней особого труда не составит. Ты-то сам, на перешейке своем, сколько продержаться сумеешь?

– Если никаких подкреплений не последует…

– Можешь не сомневаться: не последует. Нет у нас больше никаких серьезных резервов, истощены. Не далее как вчера сам слышал об этом из уст штабистов оборонительного района. И переброска из Севастополя теперь, ох, как усложняется.

Гродов замялся, вздохнул и вопросительно взглянул на политрука. Тот пожал плечами: дескать, бой покажет. Однако майор ждал другого, более существенного, ответа.

Теперь артиллерия противника повела беглый огонь по порту, фарватеру и припортовым кварталам города, а он, вчерашний командир грозной батареи, мог отвечать им разве что проклятиями. Орудий оказалось не менее восьми, а значит, это уже били сразу две батареи. Причем одна располагалась где-то между Григорьевкой и Чабанкой, другая – в районе хутора Шицли. Но, понял комбат, самое страшное в жизни порта, который по-прежнему оставался единственным связующим звеном с Севастополем и вообще с Большой землей, начнется через несколько дней. Когда румыны и немцы установят свои орудия здесь, в районе Новой Дофиновки, прямо на берегу моря.

– Если поступит приказ «стоять насмерть, ни шагу назад», думаю, четверо суток продержимся, – наконец решился ответить комдиву Гродов, прекрасно понимая, что уже, возможно, через несколько минут точно с таким же вопросом к нему обратятся из штаба Восточного сектора обороны, а то и штаба всего оборонительного района.

– А спросил я вот почему. Меня уже предупредили, что, как только 29-ю батарею высадят в воздух, личный состав ее объединят с подразделениями зенитчиков и стрелков прикрытия в батальон морской пехоты. Скорее всего под моим командованием. Словом, действовать станут, исходя из опыта формирования твоего батальона.

– Неплохое, следует сказать, решение получилось. Главное – удалось сохранить под одним командованием весь состав батарейного гарнизона. Больше всего бойцы опасались, как бы их не разбросали по разным подразделениям в виде маршевого пополнения.

– Согласен, комбат, согласен, – нервно, не скрывая своей раздосадованности, прервал его Кречет. – Тут все подтрибунально. Да только я вот о чем… Было бы еще лучше, если бы наши два батальона объединить в полк морской пехоты. Добавив, скажем, роту ополченцев и еще несколько мелких подразделений. Может, тебе со своей стороны, а мне – со своей, стоит обратиться к командованию с просьбой сформировать полк, основой которого стали бы бойцы береговой обороны, в частности, расчеты стационарных береговых батарей?

«Полк с майором Кречетом во главе?! – улыбнулся этой подсказке Гродов. – Как мило! Вот уж что действительно все выглядело бы «подтрибунально».

– Формированием полков морской пехоты, товарищ майор, занимается штаб оборонительного района, а точнее, штаб флота. Я же привык служить в тех подразделениях, пребывать в которых мне приказывают. Так что будем ждать приказа. – Решительно, хотя и дипломатично прервал комбат разговор с Кречетом, и тут же связался с командиром батальонной батареи «сорокапяток» Куршиновым. – У тебя ориентиры для стрельбы готовы?

– Так точно.

– Свяжись от моего имени с командиром 29-й батареи капитаном Ковальчуком и передай их. Кажется, ты с ним лично знаком, лейтенант?

– Начинал взводным в той же батарее, в которой служил Ковальчук. Только он уже был старшим

лейтенантом.

– Значит, легче будет понять друг друга. Пусть готовится поддерживать нас всей мощью своих стволов.

– И поддержит, почему бы не поддержать?

Едва он произнес это, как на пороге появился сам командир 29-й. Смуглолицый и темноволосый, с двумя широкими золотыми коронками, озарявшими его пробивающуюся сквозь заметно изувеченные губы улыбку, с нагайкой в руке, – он был похож на таборного конокрада, вернувшегося после удачного налета на сельский табун.

– Если на батарее у тебя побывать не довелось, дай, думаю, хотя бы здесь, теперь уже по-соседски, проведаю.

– Хорошо, что пришел, мудро. Только что мы о тебе, комбат, с Куршиновым говорили.

– С Куршиновым – это еще терпимо; мыслящий артиллерист, от Бога. Но разговор с лейтенантом наверняка завязался уже после разговора с комдивом Кречетом.

– О чем нетрудно было догадаться.

– А майор, конечно же, агитировал за создание отдельного полка морской пехоты из бывших артиллеристов-береговиков, – понимающе кивал Ковальчук, все еще осеняя свой цыганский лик искореженной улыбкой.

– Так оно и было.

– Третий день носится с этой идеей, да только тебе звонить никак не решался. – Ковальчук вопросительно взглянул на Дмитрия и выдержал паузу, пытаясь выяснить его мнение. Но, услышав, что никакой искры идея Кречета в нем не зажгла, продолжил: – Возможно, я и не прочь был бы служить в таком полку, но только без Кречета в должности командира.

– Иногда самые благие намерения «подтрибунально» гибнут у подножия одной личности. Как раз тот случай.

– Вот именно: «подтрибунально». Однако не о майоре Кречете сейчас речь. Хочу как можно скорее сориентироваться на местности. Ты ведь помнишь, что, пока твоя батарея оставалась в строю, мой сектор обстрела ограничивался северным направлением, в просвете между Куяльницким и Большим Аджалыкским лиманами. Но теперь мне придется поддерживать и тебя.

– Помня при этом, что, как только противник сомнет мои порядки, он в два прыжка окажется перед твоими позициями. Последняя артиллерийская надежда всего Восточного сектора обороны города – вот кто ты теперь, Ковальчук, вместе со своими батарейцами.

– Местность в этом направлении, особенно перед твоими окопами, пушкарями моими простреляна слабо. Точнее, ориентиров маловато, признаю.

– Но это пока еще исправимо.

22

Прихватив политрука и ординарца, Гродов направился к наблюдательному пункту комбата «сорокапяток», устроенному на вершине холма, и уже нареченного моряками «Батарейной высотой». Преодолев по извилистой тропе два десятка метров, они оказались в небольшом, уводящем в сторону моря овраге, увенчанном довольно просторной каменистой выработкой. И овраг, и выработка эта свидетельствовали, что когда-то хуторяне предпочитали добывать камень не в катакомбах, а на этой вершине, да, очевидно, продолжалось это самовольное старательство недолго, кто-то положил ему конец.

– Что у тебя здесь, лейтенант? – спросил Гродов, пройдясь взглядом по уходящему из выработки небольшому штреку, который мог служить прекрасным блиндажом и почти непробиваемым убежищем. Теперь там располагались ординарец командира батареи, связист и два пулеметчика, гнездо которых находилось чуть впереди НП.

– Противник совсем озверел, товарищ капитан: окапывается на ровной местности буквально в четырехстах метрах от нас, – уступил ему Куршинов место у стереотрубы. – Причем окапывается как-то лениво.

– Значит, солдаты знают, что через час, как только спадет жара, их погонят в решающую атаку. Командование понимает, что рубеж у нас временный, промежуточный, вот и наглеет, мечтая прорвать нашу оборону с первого удара, во время первой же атаки.

– Потому и считаю, что, как только он выйдет из окопов, нужно налаживать огневой вал и вести его вплоть до последнего рывка, чуть ли не до бруствера.

– Мыслишь ты дельно, – согласился Ковальчук, – но слишком уж большой расход снарядов получается.

– Правильно, – поддержал его Гродов. – Нужно определить квадрат, по которому, как только противник войдет в него, ударить двумя батареями сразу.

– Тактический артиллерийский прием – «огонь по площадям», – уточник Куршинов. – Согласен, давай определяться.

Гродов поведал командиру «береговиков» о своих «засадных гарнизонах» на хуторе и в «морском доте «Кара-Даге», объяснил, на какое расстояние он намерен подпускать противника, чтобы тот оказывался в огневой западне. После чего офицеры с минуту осматривали в бинокли и в стереотрубу все то пространство, которое уже через час могло превратиться в поле боя.

Местность, которую они избрали для избиения противника, представляла собой низину, метров сто в ширину, пролегавшую от прибрежного склона, хорошо простреливаемого с «Кара-Дага», до ребристой возвышенности, на которой виднелись постройки животноводческой фермы, давно освоенные бойцами роты старшего лейтенанта Лиханова. Конечно, существовала опасность того, что какие-то осколки крупнокалиберных снарядов могут достичь окопов морской пехоты, но ведь укрываться от них – дело привычное, солдатское.

Артиллеристы обозначили это «Судное поле», как назвал его Куршинов, на своих картах, и условились открывать огонь, когда атакующие цепи противника будут достигать развалин какого-то саманного строения, то есть середины луга. Куда бы румыны ни рванулись оттуда: к окопам моряков или к своим собственным, пушкари успевали сделать три залпа, а значит, выкосить основную массу их воинства.

– Трех моих залпов, поддержанных на таком небольшом участке твоими «сорокапятками», лейтенант, вполне достаточно, чтобы положить до полубатальона, – подытожил их размышления вслух Ковальчук. – Нужно только хорошо пристреляться.

– Но уже во время боя, чтобы не наделать спасительных воронок.

– Причем корабельную артиллерию мы сюда зазывать не сможем, слишком опасно, могут ударить по своим. Пусть долбят на выходе из окопов, а еще лучше – по танкам и маршевым подкреплениям, – последние слова командир батальона произносил, уже наблюдая за мотоциклом, на котором подъезжал Осипов.

– Вижу-вижу, что у вас пока еще тихо, – нетерпеливым жестом прервал полковник доклад комбата.

– Думаю, сунутся не раньше чем через час.

– Разведка доносит, что общее наступление на северном участке сектора назначено на четырнадцать ноль-ноль, – мельком взглянул он на часы. – Не сомневайся, тебя они тоже в покое не оставят. Однако время у нас еще есть.

– Даже так, в четырнадцать? – и себе взглянул на часы Гродов. Сейчас было около девяти утра. – Как говорили в таких случаях древние: «предупрежден – значит, вооружен».

В ложбинку неподалеку от линии окопов подъехали две полевые кухни, и по двум окопным переходам, чтобы не выдавать своего скопления противнику, моряки поспешили туда с котелками. Румыны, судя по всему, тоже устроили себе завтрак, поскольку никаких угрожающих передвижений с их стороны не просматривалось. И даже нервные сторожевые пулеметы противника, которые обычно огрызались по любому случаю, а ночью – и совсем беспричинно, чтобы разогнать сон да побороть страх, теперь благостно молчали. Что-что, а негласное перемирие на период приема пищи на этом участке выдерживалось

неукоснительно.

Полковнику уже явно было под пятьдесят. Невысокого роста, худощавый, он не производил впечатления человека показной силы. Но скуластое, морщинистое лицо его и костлявые жилистые руки свидетельствовали, что это был человек, привыкший к труду и обладающий от природы скрытой, волевой выносливостью. Во всяком случае, от него исходила какая-то загадочная уверенность в себе, а также во всем том, что происходило рядом с ним и благодаря ему. Именно к таким людям, словно к живым талисманам и всевышним покровителям, обычно тянутся – и во время артобстрела, а тем более, во время атаки – солдаты-новички и вообще слабые духом.

Чем вызван был этот магнетизм и каким образом он порождался – этого капитан понять не мог, но чем-то эти люди «брали»… Во всяком случае, Гродову не раз приходилось сталкиваться с подобным явлением там, на Румынском плацдарме, так что со временем он быстро и точно научился угадывать их, почти мгновенно выделяя из армейской массы. Кстати, точно так же инстинктивно тянулись люди в минуты особой опасности и к нему; комбат не раз улавливал это и всегда относился с пониманием.

– О, и вы, капитан Ковальчук, здесь?! – прервал Осипов несколько запоздалый доклад командира береговой артиллерии, который, вместе с Куршиновым, держался чуть в сторонке.

– Поговорили о том, как будем взаимодействовать, – объяснил Гродов.

– Правильная постановка вопроса. При той массе войск, которую командование противника противопоставило сейчас нашему Восточному сектору, продержаться мы сможем, только наладив взаимодействие пехоты и артиллерии. Причем своевременное и грамотное взаимодействие. В том числе и с корабельными канонирами, – по-крестьянски приложив ладонь козырьком ко лбу, вгляделся Осипов в горизонт, на котором маячили силуэты эсминца и небольшого, недавно появившегося там кораблика, который Гродов считал сторожевиком. – А ты, командир особого батальона, рассказывай, что придумал на сей раз, – поднес бинокль к глазам полковник. – Ты же знаешь, как внимательно я следил за всеми твоими операциями. Да и начальник сектора – тоже.

– Точнее будет сказать: «придирчиво» следили, – напомнил ему комбат.

– И придирчиво – тоже. Небось от моих офицеров слышал?

– Обычный окопный телеграф.

– Известные болтуны, – незло проворчал полковник. – Особенно штабисты, к коим и я, грешный, тоже немалое время принадлежал. Не скрою: поначалу ты меня порядком раздражал.

– Какое трогательное признание! – коротко хохотнул Гродов. – От комполка такое услышишь нечасто.

– Ничего странного. Мне действительно не нравилось, что, будучи командиром секретной, в землю вбетонированной береговой батареи, ты по всем фронтам на трофейном броневичке, будто ведьма на метле, носился. К тому же все время норовил прорываться во вражеские тылы.

– Что ж в этом плохого? – улыбнулся Дмитрий вслед за Ковальчуком и Куршиновым. Оказывается, существуют обвинения, слышать которые приятнее, чем похвалу. – На то и война, чтобы рисковать.

– Но не командиру береговой стационарной батареи. Не тому научен и не для того назначен.

– Кому-то же надо и к таким рейдам прибегать. Тем более что все они шли на пользу обороне. Кстати, врагов мы во время рейдов этих самых тоже немало положили.

– Положили. Кто возражает? Однако же сам хорошо знаешь, что для таких рейдов другие бойцы существуют.

– А существуют ли они в самом деле, товарищ полковник? – вступился за коллегу командир 29-й береговой. – Во всяком случае, в нашем секторе обороны, на нашем участке.

– Тоже верно, – глазом не моргнув, согласился полковник, словно бы в словах своих не замечал никакого противоречия. – Правильная постановка вопроса: «существуют ли»? Таких сорвиголов, особенно среди офицеров, не так уж и много. Но ты-то, Гродов, мне там нужен был – в своем КП-бункере, живой и неплененный, в любую минуту готовый огнем стволов своих поддерживать моих морячков.

– Это понятно. Только вот он, лейтенант Куршинов, – кивнул комбат в сторону зардевшегося командира «сорокапяток», который обычно терялся перед высокими армейскими чинами, – всегда оставался на батарее, а значит, всегда при исполнении. И главным калибром командовал он. Это теперь я вынужден был перебросить его на «сорокапятки»

– Куршинов, говоришь? Тоже наслышан, – благосклонно взглянул полковник на новоявленного «сорокапяточника». – И в деле видел. – Полковник вновь взялся за бинокль, хотя на сей раз было ясно, что это всего лишь дипломатический ход. – Однако что ты мне, Гродов, все о прошлом да о прошлом? Ты о сегодняшних задумках рассказывай. Что на сей раз намудрил?

23

Комбат в нескольких словах изложил свой замысел относительно хуторской и «карадагской» засад, а также сказал, что Батарейную высоту, у подножия которой они сейчас находились, намерен превратить в отдельный укрепленный пункт. Предложив при этом Осипову подняться на вершину.

– Неужели получится с укрепленным пунктом? – усомнился полковник, ступая вслед за ним по узкой кремнистой тропе. – Вершина холма, сам видишь, невелика, на ней особо не поманеврируешь. А если, не доведи господь, прямое попадание?..

– Конечно, всякое может случиться. Но следует учесть, что на высотке этой есть своя небольшая катакомба, с двумя штреками и пещерой.

– Тогда – да, тогда постановка вопроса правильная…

– Вон там окопаем еще один пулемет, – указал Гродов на поросший редким кустарничком выступ в сторону моря, – а вон туда, на выступ, как бы ведущий в тыл, затащим одно из орудий. Если «береговики» Ковальчука и корабельные комендоры возьмут на себя вражеские батареи, эта высотка может застрять у румын костью в горле. Особенно в соединении с «Кара-Дагом».

Вслед за Гродовым полковник внимательно осмотрел остов судна, однако никаких признаков жизни на нем не обнаружил.

– Хорошо замаскировались, черти. Уверен, что румыны все еще не засекли их?

– Мало того, противник считает, что на судне находится его десант в составе пяти бойцов.

– То есть как это? – вскинул брови Осипов.

– Ночью высадились на него. Троих моряки сняли ножами, а двоих, вместе с радистом, взяли в плен. Причем радист оказался из насильственно мобилизованных молдаван, а второй солдат, наполовину, по отцу, – русским, из задунайских старообрядцев. Оба согласились служить на нашей стороне, а радист даже сообщил своим, что, мол, все в порядке: судно в их руках. И попросил старообрядца, чтобы тот подтвердил успешность операции, так, для убедительности.

Осипов удивленно покачал головой, и в глазах его вспыхнул озорной огонек любителя приключений.

– Вот, не можешь ты просто так, обычно, по-окопному, воевать, Гродов. Видать, не на передовой тебе надобно бы служить, а в каком-нибудь штабе, в котором планы операций в глубоком тылу врага разрабатываются.

– А по мне, так самый раз, – обронил капитан.

– В штаб оборонительного района, полковнику Бекетову о своем радисте уже докладывал?

– Пока нет. Впрочем, особой надобности в этом не вижу, операция ведь сугубо локальная.

– А вот тут постановка вопроса неправильная. Локальная – не локальная, это уж как посмотреть. И смотреть, заметь, не нам.

– Не возражаю, сейчас сообщу.

– Заодно и поздравления от

полковника примешь.

– По поводу захвата этого радиста? – иронично улыбнулся Гродов.

– При чем тут радист? Нет, захват радиста, конечно, тоже… Но дело-то в другом. Извини, забыл сразу же сказать, – слукавил комполка. – Словом, в звании тебя повысили, Гродов, в звании… Не знаю, слышал ты об этом или нет, что я не сторонник одаривания чинами, особенно старшего офицерского состава. Но тут, считаю, постановка вопроса была правильная. Так что поздравляю тебя, Гродов: теперь ты уже полноценный майор.

– Ну, майор так майор, – как-то не сразу воспринял серьезность и торжественность момента Гродов. – Ни хуже, ни лучше воевать от этого не стану.

Однако полковник в упор не расслышал его слов.

– Документы на присвоение подали, как ты помнишь, давно, – жестко пожал он руку Дмитрия, – но приказ из штаба флота поступил только сегодня. Каких-нибудь полчаса назад мой начштаба был уведомлен по связи из штаба военно-морской базы. Комбриг Монахов тоже поздравляет тебя.

Лишь теперь Гродов по-настоящему осознал, что происходит и, приложив руку к козырьку, торжественно произнес предусмотренные уставом слова.

– Я тебе даже «шпалы» привез, в штабе разжился, – достал Осипов из карманов брюк знаки различия старшего комсостава, нетерпеливо выждав, пока Ковальчук и Куршинов угомонятся со своими бурными поздравлениями. – Чтобы каждому морскому пехотинцу видно было: повышен их командир в чине, а значит, и его, окопного бойца, тоже уважают.

* * *

Офицеры уже собирались оставить высотку, когда телефонист, который уютно устроился в прохладной пещере, у стола из снарядных ящиков, окликнул майора, попросив его подойти к аппарату. Причем Гродов обратил внимание, что телефонист обратился к нему уже как к майору.

– Вас просит полковник Бекетов, – вполголоса объяснил он, словно боялся, как бы далекий и грозный полковник контрразведки не услышал свое имя всуе произнесенным.

– Ну что, майор Гродов, твой комполка с присвоением тебя уже поздравил?

– Конечно, поздравил. К слову, он находится рядом. Осматриваем позиции.

– Вот и я тебя тоже поздравляю. А полковнику – пламенный пролетарско-флотский привет. Кстати, по поводу твоих позиций на перешейке, – молвил он после того, как Гродов передал его приветствие командиру полка. – Какими они тебе видятся?

Откуда-то из верховий лимана донеслось несколько орудийных выстрелов, которые очень быстро переросли в настоящую канонаду. Комбат заметил, как мгновенно Осипов насторожился и, нервно передергивая плечами, как делал это всякий раз, когда проникался волнением, стал прислушиваться к тому, что происходило на участке обороны его полка.

– Относительно позиций ничего особого сказать не могу, – молвил тем временем Гродов. – По-настоящему оценить их можно будет уже в бою. Пока же способен признать только одно: воевать, в общем-то, можно. Тем более что выбирать особо не приходится.

– Да и не из чего теперь уже выбирать, майор, хватит, доотступались…

– Зато хочу доложить о событиях на судне «Кара-Даг».

– На каком-каком судне?! – мгновенно переспросил Бекетов. – Как ты его назвал?

– На пассажирском, военизированном. На «Кара-Даге»…

– Оно ведь погибло. Это факт. Затонуло еще несколько дней назад.

– Точнее, полусгоревшим выбросилось на мель у самого берега, рядом с теперешними моими позициями. Палубное орудие и пулемет там все еще действуют.

– Уже проясняется. – Бекетов никогда не умел до конца выслушивать собеседника, все время пытался перехватывать нить разговора и поддерживать его. Скорее всего эта привычка зародилась у него во время допросов, в ходе которых приходилось всячески подыгрывать подследственному, подбадривать его, словесно понуждать к продолжению рассказа.

– Вчера я высадил на его борт десант из девяти своих «бессмертных» во главе с сержантом Жодиным. При этом строго его засекретил. Как оказалось, операцию провел вовремя, поскольку ночью такой же десант, у меня под боком, пытались высадить румыны.

– Совсем озверели, – иронично посочувствовал ему Бекетов.

– И я о том же. Хорошо еще, что мои ребята службу свою знали.

И дальше Гродов поведал о ночной схватке своих краснофлотцев на палубе с пятью пришедшими на рыбацкой лодке румынами; а также о двух пленных, которые уже вступили в радиоигру со штабным радистом. И о том, что теперь гарнизон морского дота «Кара-Даг» ждет высадки нового десанта, о котором румыны уже сообщили, не определив, правда, времени прибытия шлюпки.

– Хотя понятно, что прибудут они по темноте, и скорее всего после полуночи, – оживился Бекетов, словно охотник, почуявший добычу. – Словом, ход мыслей у тебя правильный.

Не так уж и часто выпадало теперь начальнику контрразведки оборонительного района, сидя в осажденном городе, заниматься операциями за линией фронта. Не те времена, не те обстоятельства! Даже свежих агентов своих в последнее время румыны в город уже не засылали. Во-первых, это было непросто, а во-вторых, уже бессмысленно, потому что уверовали: не завтра, так послезавтра город будет в их руках. Да и внутренние враги-недоброжелатели советской власти притихли, затаились…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/bogdan-sushinskiy/sevastopolskiy-konvoy-10399816/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Об устройстве и фронтовой жизни этого мощного артиллерийского комплекса, в основу которого положено было устройство и судьба 412-й стационарной береговой батареи Одесской военно-морской базы, остатки которой до сих пор сохранились в степной долине, к востоку от Одессы, читайте в романах «Черные комиссары» и «Батарея». – Примеч. авт.

2

Напомню, что в годы войны «черными комиссарами», или «черной смертью», «черными дьяволами» враги называли облаченных в черные бушлаты морских пехотинцев.

3

Звание маршала Румынии было присвоено премьер-министру и верховному главнокомандующему вооруженными силами Иону Антонеску 16 августа 1941 года, то есть буквально перед его выездом на фронт, в район Одессы, где он лично пытался командовать подчиненными войсками. Новоиспеченный маршал настолько уверовал в свой полководческий талант, что уже на 23 августа назначил проведение парада победы на центральной площади города, во время которого собирался объявить Одессу административным центром нового края Румынского королевства – Транснистрии.

4

Кондукэтором (то есть вождем, фюрером, дуче) Румынии Антонеску был официально провозглашен 22 января 1941 года, и это стало его высшим государственным титулом.

5

Эти события разворачивались в романе «Батарея» и имели под собой историческое основание.

6

О судьбе этого судна, подвергшегося нападению германской авиации, читатель может узнать из романа «Батарея».

7

Антонеску действительно был настолько недоволен действиями командующего 4-й армии Николае Чуперкэ, что 9 сентября 1941 года освободил его от

командования армией, назначив вместо него генерал-лейтенанта Иосифа Якобича. Под его командованием румынские войска и вошли 17 октября 1941 года в Одессу.

8

Эта поездка короля Румынии по столицам ведущих европейских стран состоялась в ноябре 1938 года, то есть накануне Второй мировой войны. Незадолго до нее Антонеску, бывший в то время министром обороны Румынии, по приказу короля Кароля II подвергся непродолжительному аресту. Монарх не без основания подозревал его в подготовке заговора.

9

Есть сведения о том, что в некоторых румынских артиллерийских частях и подразделениях командирами орудий и наводчиками действительно становились немецкие военнослужащие.

10

По имеющимся данным, совещание в августе 1941 года Антонеску проводил на пригородной железнодорожной станции Выгода, на линии Раздельная-Одесса.

11

В действительности отход был осуществлен через четыре дня, когда, к 1 сентября 1941 года, линия обороны города установилась в Восточном секторе Одесского оборонительного района, на участке между морем и южной оконечностью Куяльницкого лимана. Это в самом деле был последний рубеж, с которого защитники города ушли, только получив приказ Ставки Верховного главнокомандующего перебазироваться в район Севастополя.

12

Исходя из официальных румынских источников, в ходе войны с Советским Союзом, в ряды румынской королевской армии было призвано всего лишь порядка 20 тысяч молдаван, то есть предельно мало.

13

Здесь приводится одно из программных и директивных высказываний кондукэтора Антонеску.

14

Цитируются указания Антонеску, которыми руководствовались оккупационные румынские власти в Украине. Они засвидетельствованы и отечественными, и молдавскими историческими источниками.

15

Здесь цитируется одно из высказываний Антонеску по вопросу о румынизации славянских территорий. Напомню, что некоторые румынские идеологи, основываясь на исследованиях отечественных ученых, считали, что окончательная, исторически оправданная и справедливая граница Великой Румынии должна проходить по Уралу.

16

С этой героиней читатели встречались в романах «Черные комиссары» и «Батарея».

17

Отношения Риммы Верниковой и комбата Гродова, а также обстоятельства предполагаемой гибели доктора Верниковой воспроизведены в романе «Батарея».

18

Фамилия образована от украинского слова «дзвин», что в переводе означает «колокол».

19

До войны это была известная на юге Украины немецкая колония, впоследствии переименованная в поселок Красноселка, и поныне существующий в виде дальнего пригорода Одессы.

20

В реальности на этом, условно говоря, промежуточном, рубеже морским пехотинцам и стрелкам 421-й дивизии пришлось держаться более пяти суток. Установить этот рубеж им пришлось 25 августа, а отойти на основной рубеж, который был определен Военным советом оборонительного района как последний, с которого уже ни шагу назад, им было позволено лишь 1 октября 1941 года.

21

Маяк, сооруженный при входе в Одесский порт. Во время блокады города он в самом деле служил убийственным ориентиром сначала для вражеской авиации, а затем – и для артиллерии.