Странный приятель читать онлайн - Егор Чекрыгин

Странный приятель

Егор Д. Чекрыгин

Странный приятель #1

Мир шпаги и мушкета. Ренки Дарээка, потомок славного, но давно обедневшего рода, мог лишь мечтать об офицерском чине и надеяться когда-нибудь примерить на себя мундир. Говорят, если очень сильно чего-то захотеть, то оно непременно сбудется. Только пути исполнения желаний судьба подчас выбирает очень и очень замысловатые.

Хотел вкусить армейской жизни? Да легко! Только начинать тебе придется даже не с простого солдата, а с бесправного каторжника. А там уж сам думай, как жить дальше… и странный приятель, обладающий совершенно необычными для твоего мира знаниями, тебе в помощь!

Егор Чекрыгин

Странный приятель

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru (http://www.litres.ru/))

* * *

Часть первая

Глава 1

«…и нет более достойного поприща для дворянина, нежели стать офицером Королевской армии. Ибо королевский офицер есть не токмо образчик бесстрашия, доблести и самопожертвования, но и эталон изысканного воспитания, благонравия и учености.

Он тот, кто не токмо ведет своих солдат в бой за отечество, но и являет собой достойный пример благопристойности всем иным подданным короля, возвышаясь над ними в силу своего служения высокой цели».

В наступивших сумерках выцветшие от времени буквы сливались с пожелтевшей бумагой, отчего дальнейшее чтение становилось затруднительным.

Можно было бы зажечь свечу. Но, во-первых, даже дешевая сальная свеча, воняющая прогорклым жиром и постреливающая время от времени искрами, тоже стоила денег. А во-вторых, все, что написано дальше, Ренки знал наизусть, ибо читал этот текст уже, наверное, несколько сотен раз и мог бы, пожалуй, воспроизвести по памяти, даже если бы его разбудили прямо посреди ночи.

Впрочем, ему просто нравилось именно читать старые, еще отцовские «Наставления для слушателя его королевского величества Офицерского училища, сочиненные и записанные генералом оу Ликотом». Ибо впервые в эту книгу он заглянул, еще сидя на отцовских коленях, только начиная потихоньку разбирать архаичного вида буквицы… Так что, перечитывая раз за разом не слишком-то толстое собрание нравоучений и полезных советов, которые перемежались с уставами и картинками, изображающими экзерциции с мушкетом и фигуры строя, он словно бы возвращался в то далекое время, когда отец еще был жив, а всех забот у юного Ренки было – не попасться на очередной проказе и не схлопотать дюжину-другую розог. Отец был добрым человеком, но придерживался весьма жестких взглядов на воспитание молодого поколения.

Он умер полгода назад, как раз через месяц после того, как Ренки справил свое пятнадцатилетие. Сердце не выдержало внезапной вспышки давней возвратной лихорадки.

И все, что старый служака смог оставить своему входящему в юношеский возраст сыну, – небольшой, почти не приносящий дохода надел земли, отданный в аренду добрым людям, и скрипящий сырой дом с протекающей крышей. Да еще свою старую шпагу и стойкое убеждение пойти по стопам предков, которые жизнь свою посвятили королевской службе.

Вот только одна беда – денег, чтобы купить даже самый низший офицерский чин, у юного Ренки не набралось бы, даже продай он все, что имеет, включая одежду. Так что самый короткий путь к заветному погону для него был закрыт. Тем более полную экипировку, включая мундир, коня и оружие, также пришлось бы покупать на свои деньги.

Зато – Ренки узнавал – после продажи надела и дома набиралась вполне подходящая сумма, чтобы, не шикуя и экономя каждый грошик, доехать до столицы и поступить в его королевского величества Офицерское училище.

И пусть, по слухам, кадетом становится только каждый двадцатый претендент. Ренки в себе не сомневался – ведь его начали готовить к поступлению туда, кажется, еще раньше, чем он научился ходить и разговаривать.

Увы, больших денег старый вояка за почти сорок лет безупречной службы и полученные за это время шесть ранений так и не выслужил, так что училище было для давным-давно обедневшей семьи оу Дарээка единственным выходом.

И дело не только во владении шпагой или стрельбе из мушкета или пистолетов. Главное, отец заложил в сына весьма достойную теоретическую базу, так что по части знаний, необходимых настоящему офицеру, Ренки (он сам был в этом уверен) намного превосходил всех своих сверстников.

– Ренки… – послышался голос за окном, и юный мечтатель вздрогнул, поняв, что прошляпил и скрип открывающейся калитки, и шуршание гравия под ногами внезапного посетителя. – Ренки, – вновь окликнул его знакомый голос. Докст – старый приятель и соучастник множества детских проделок, не утруждая себя возней с дверью, запрыгнул в окно и устроился на подоконнике, болтая ногами. – Все за книгами сидишь? А ведь сегодня День коронации! В деревне будут танцы, невежливо не почтить короля и проигнорировать такое событие!

– Гм… – задумался будущий офицер.

С одной стороны, даже простенькие деревенские танцы для него означали определенные траты, ибо нужно будет заплатить несколько монет музыкантам, купить в буфете хотя бы графинчик вина и подобающие закуски… Опять же наверняка придется угостить приятелей и нескольких девиц. Конечно, это не то чтобы серьезно подорвет его бюджет, однако сейчас он берег каждый грошик, ведь деньги так понадобятся ему в ближайшее время…

Нет, конечно, можно было бы прийти, покружить в танце нескольких ровесниц. Или хотя бы просто постоять в сторонке, любуясь на их свежие лица и наливающиеся женской красотой тела. Ведь большинство деревенских парней именно так и поступят, но на то они и обычные простолюдины. Он же после смерти отца унаследовал титул и родовые привилегии. А оу Ренки Дарээка не подобает принимать участие в чем-либо, если он не может за это заплатить. Это было бы уроном его чести и чести всех его предков.

Но с другой стороны, там наверняка будет Лирина. А если он и впрямь собирается через две недели отбыть в столицу, то, возможно, второй шанс вновь увидеть ее выпадет ему только через много-много лет.

– Ты слышал, – продолжал искушать Докст, – к господину Аэдоосу приехал старший брат. Офицер, герой, ветеран Зарданской кампании! Говорят, он участвовал в битвах под Растдером и Туонси.

Последний довод окончательно сломил и без того слабое сопротивление Ренки.

Ифий Аэдоосу, ветеран Зарданской кампании, был сегодня, мягко говоря, не в духе. Лживая продажная девка-удача, похоже, не просто отвернулась от него, но еще и умудрилась попутно утащить кошелек и заразить дурной болезнью. Только так можно было объяснить хроническое невезение, преследовавшее Ифия уже целых полгода.

И это его, ветерана Зарданской кампании! Того, кто под Растдером, не моргнув глазом и ни разу не поклонившись пулям, стоял на редутах до тех пор, пока вражеское ядро не разорвало в клочья последнего солдата его роты… Кто под Туонси, подхватив знамя полка, повел за

собой в штыковую атаку последние остатки славного Двенадцатого Гренадерского и все-таки смог взять тот проклятый холм… И не его вина, что бездарные желтомундирники Девятнадцатого Королевского, испугавшись запачкать свою щегольскую форму и разодрать кружева манжет, сдали назад… Знамя его полка было на той высоте, и даже последний прощелыга-писарь генеральской ставки не посмел бы утверждать иного…

И вот, после всего этого… После двух лет то глотания пыли на дикой жаре, то бесконечной грязи, смешанной со снегом и кровью, после сгнивших зубов и приступов кровавого поноса, начавшегося из-за дерьмовой воды Зарданского плоскогорья, после вражеского штыка, разодравшего ему щеку и едва не лишившего глаза, после простреленного плеча и сабельного удара по бедру его обходит какой-то юнец. Сопляк, ни разу не нюхавший пороху и не глядевший в дуло направленного на него мушкета, зато способный похвастаться полными денег сундуками своей родни да громкой приставкой «оу» перед именем.

А следом – серия мелких неудач: украденный после ночи в трактире кошель, взбучка от начальства за «неподобающий вид», две дуэли с желтомундирниками, не принесшие ничего, кроме проблем и, наконец, вынужденная отставка.

И это тогда, когда его славный Двенадцатый Гренадерский снова отправляют на войну, где есть все шансы наконец-то добиться давно заслуженного продвижения по службе… Потому как чертов братик отказывается дать деньги на очередной чин, аргументируя это спадом в делах и тем, что непутевый братец Ифий и так потратил свою долю отцовского наследства на покупку себе «благородного» звания и кучи ненужного барахла к нему…

А может быть, он и прав? Сказки о славном и прибыльном офицерском пути так и оказались сказками. Потому как большую часть службы пришлось прозябать по далеким гарнизонам без всякой надежды на повышение, да еще и терпя брезгливые взгляды благородных оу, которые те бросали на сына владельца скобяной лавки, посмевшего затесаться в их ряды. Вечно сидеть в долгах из-за нерегулярно выплачиваемого жалованья и тратить те немногие крохи, что удалось умыкнуть от сумм на солдатское содержание, на кислое вино и уродливых шлюх.

Едва же начались боевые действия и забрезжила хоть какая-то надежда заслужить новый чин, его под благовидным предлогом выперли из полка всего лишь за то, что очередной жутко богатый и благородный оу не умел пользоваться своей шпагой и не смог переварить стальной клинок, когда тот проткнул ему брюхо…

Нет, выперли его, конечно, не из-за дуэли, ибо офицеру дозволено отстаивать свою честь в благородном поединке. Но у командира роты всегда легко найти кучу огрехов, которые, если, конечно, хорошенько постараться, можно раздуть в серьезное дело. Ифий Аэдоосу это прекрасно знал и не стал доводить дело до Армейского суда, когда ему тонко намекнули на нежелательность его дальнейшего пребывания в славных рядах Двенадцатого Гренадерского, чье знамя под Туонси он воткнул на вершине того проклятого холма, навечно провонявшего пороховой гарью и залитого кровью сотен солдат, оставивших на нем свои никчемные жизни.

А сегодня он еще и умудрился проиграться в кости каким-то деревенским увальням, не отъезжавшим от своих свинарников дальше, чем на десяток верст…

Эта проклятая девка точно заразила его дурной болезнью, имя которой – невезение.

– Так ты все же решил поехать? – уточнил Докст вот уже, наверное, в стотысячный раз за последнюю пару месяцев.

– Угу, – привычно уже промычал Ренки, думая о чем-то своем.

– А если не поступишь, а денежки-то уже – тю-тю?

– А что мне делать здесь? – Внезапно очнувшийся от своих мыслей Ренки почему-то решил сейчас быть откровенным и вместо высоких слов о долге и служении привести понятные старому приятелю доводы. – Ты ведь не хуже меня знаешь, что я фактически нищий.

– Ну-у-у… – протянул Докст, который, несмотря на юный возраст, был человеком крайне практичным и весьма твердо стоящим на земле, в смысле не витал в облаках. – Ты бы мог занять какую-нибудь должность в управе. Или жениться!

– Ага, и до сорока лет переписывать бумажки да лебезить перед старыми ленивыми чинушами, ибо без средств и связей надеяться на что-то большее не приходится. А насчет жениться… Это означало бы продать титул и честь своего рода за миску овощей и кусок мяса на каждый день. И все равно пришлось бы постоянно лебезить перед тестем, выпрашивая у него средства на проживание, а еще зависеть от собственной жены и пресмыкаться перед ней. Я так не хочу.

– Можно подумать, окончив это свое училище, ты сразу станешь генералом и тебе не придется выслуживаться перед разными офицеришками званием пониже… – привел Докст весьма разумный довод.

– Там – это другое! – убежденно ответил Ренки. – В армии тебя ценят по твоим способностям, а не по тому, насколько низко ты можешь прогнуть свою спину. Тем более сейчас идет война! После того как мы показали орегаарцам на Зарданском плоскогорье, кто есть кто, за них опять вступились торгаши-кредонцы… А значит, война будет долгой. Предстоит много походов, битв и сражений. Отец говорил, что только на войне выпускник училища может быстро продвинуться по службе.

– А еще схлопотать штыком в брюхо, – осторожно, опасаясь обидеть друга, добавил Докст. – Или, того хуже, остаться никому не нужным калекой, просящим подаяние на Большом королевском мосту.

– Успокойся, – рассмеялся на это Ренки и добавил с беспечностью, столь свойственной всем юным мечтателям: – Со мной этого точно никогда не случится! Однако слышишь музыку? Танцы начались! Так что оставим печальные разговоры и поспешим на площадь, где множество прекрасных дев скучают без своих кавалеров.

Увы, но красотка Лирина, как это ни странно, на танцах отсутствовала. Впрочем, Ренки еще не терял надежды и старался не расстраиваться. Благо тут хватало закадычных подружек первой красавицы деревни, и они куда меньше задирали свои носики и не строили из себя принцесс. В конце концов, пусть Ренки и являлся фактически нищим, парень он был не из последних, и благодаря не только своем титулу, но и высокому росту, поджарой, мускулистой фигуре умелого фехтовальщика, золотистой шевелюре и вполне приятному для женских глаз лицу. О том, что иные девицы отказывают иным кавалерам, не соглашаясь на танец, он, конечно, слышал, но сам обзавестись подобным опытом еще не успел.

Время пролетело быстро. Мягкие сумерки уже сгустились до беспросветной темени, и музыканты деревенского оркестра начали сбиваться с ритма и нещадно фальшивить.

– Разрешите засвидетельствовать вам свое почтение, сударь, и выразить свою благодарность за доблестную службу королю, – обратился Ренки к высокому крепкому мужчине с суровым, жестким лицом, на котором даже длинный уродливый шрам, пересекающий щеку, казался лишь атрибутом и дополнением к зеленому мундиру Двенадцатого Гренадерского полка. – Позвольте представиться – оу Ренки Дарээка, и смею надеяться, также будущий офицер. Не позволите ли угостить вас вином?

– Что ж, «будущий офицер», если «доблестная служба королю» чему-нибудь меня и научила, так это никогда не отказываться от дармовой выпивки. Наливай!

Ренки немного покоробили подобные выражения,

произнесенные «эталоном изысканного воспитания и благонравия», однако он отнес их на счет присущей всякому герою раскованной и грубоватой мужественности и с радостью заказал графинчик лучшего вина, которое только можно было найти в трактире.

– Сударь, – продолжил он, наполнив вином обе кружки, – не будет ли с моей стороны излишней наглостью попросить вас поведать мне о тяготах службы королю и о тех битвах, в которых вы имели честь сразиться во имя отечества нашего?

– Ох и имел же я эту честь! – хмуро пробормотал Ифий Аэдоосу, подумав: «Очередной сопляк, мечтающий о подвигах и славе, купленных на родительские денежки». – Но ты, парень, не бойся. Там этой чести еще много осталось, хватит и на твой век!

– Смею надеяться, что это так и есть… – вежливо ответил Ренки, хотя в его голове вдруг и пробежала подлая мыслишка, что перед ним никакой вовсе не офицер, а обычный мужлан, напяливший на себя чужую форму. – Однако, возможно, вы расскажете мне о том, что показалось вам самым трудным на поприще служения королю. Хочу быть готовым к преодолению любых препятствий.

– Самое трудное… – проговорил Ифий, для которого этот графинчик вина был уже шестой по счету. Он оглядел собрание деревенщин, столпившихся вокруг его столика, чтобы послушать байки про войну да про королевскую службу. И, зло ухмыльнувшись, сказал чистую правду: – Самое трудное, парень, полагаю, был непрекращающийся понос! Ага, именно понос! День за днем, неделю за неделей только и делаешь, что бегаешь до отхожего места… Мы, клянусь душой, даже амуницию тогда толком не застегивали, потому как пока расстегнешь все эти пряжки да застежки, рискуешь остаться с полными штанами. – Ифий с удовольствием поглядел, как сопливого мальчишку передернуло от этаких живописных подробностей, и продолжил: – Так что, мой совет тебе, парень: хочешь стать офицером, заранее запасись подходящей пробкой, дабы держать свои подштанники в чистоте.

Вокруг заржали деревенские, причем смеялись они явно над Ренки, позволившим сделать себя объектом столь низких и непотребных шуточек. Теперь можно было даже и не сомневаться, что в ближайшие годы вспоминать о нем будут исключительно как о «Ренки с пробкой в заднице» или придумают нечто подобное.

– Сударь, – окаменев лицом, заметил Ренки, – вы забываетесь. Уж не знаю, каких нравов придерживались люди, среди которых вы имели честь вращаться последнее время, однако я не позволю вам разговаривать со мной в столь дерзостном тоне. Извинитесь немедленно!

– А иначе что?

– Иначе, сударь, как дворянин, я потребую у вас сатисфакции согласно правилам дуэльного кодекса!

– Брысь, сопляк, – нагло и глумливо глядя на красного от смущения и ярости щенка, чья неприкрытая обида словно искупала все его личные беды и неприятности последнего времени, расхохотался Ифий. – Чтобы я, ветеран битв под Растдером и Туонси, скрестил свою шпагу с каким-то молокососом? Убирайся-ка к своей мамочке и вели ей помолиться за мое здоровье, ибо я оставил жизнь ее бестолковому отпрыску!

И, сказав все это, отставной офицер положил свою ладонь на лицо Ренки и толкнул его на землю.

Девка-удача и впрямь была неблагосклонна к Ифию Аэдоосу в этот день. Однако обошла она своим вниманием и бедолагу Ренки…

Возможно, если бы, свалившись на землю, тот не увидал наконец красотку Лирину, с интересом наблюдавшую за всей этой сценой, ему бы еще и удалось сдержать свой гнев. В конце концов, к завершению этого разговора симпатия всех зрителей была явно на стороне мальчишки, которого без всякого на то повода начал оскорблять какой-то пришлый мужлан. Да и к тому же дуэль не единственный способ отстоять честь дворянина. Подай наутро Ренки заявление в суд – и Ифию, даже несмотря на все его заслуги и мундир, точно бы не поздоровилось. А уж жизни в этой деревне ему бы точно больше не дали – деревенская община не приемлет подобных хамов и скандалистов, пусть они будут хоть трижды отставными офицерами и ветеранами. Но вот изменчивая девка-удача решила по-своему, пожелав зачем-то жестоко наказать и так не слишком избалованного ее вниманием мальчишку.

Молодые ноги мгновенно взметнули тело вверх, а кинжал словно бы сам собой вылетел из ножен, и опытная рука фехтовальщика, впервые взявшегося за учебную рапиру в четыре года, нанесла хирургически точный укол прямо в горло.

Так и окончил свою жизнь ветеран Зарданской кампании, участник битв под Растдером и Туонси Ифий Аэдоосу, который продолжал глумливо хохотать до тех пор, пока не начал захлебываться собственной кровью.

Глава 2

– Шире шаг, грязные каторжные твари, если вместо ужина не хотите отведать плетей. Если мы не доберемся до лагеря раньше, чем солнце коснется края степи, спать ляжете голодными!

Итак, мечта оу Ренки Дарээка сбылась. Сбылась так, как сбываются все мечты тех, над кем боги решили всласть посмеяться. Он наконец попал в Королевскую армию и служит его величеству. Вот только не в чине офицера, сидя на белоснежном коне в красивом мундире и со шпагой на боку, а в роли солдата каторжной команды. Голодный, оборванный, избитый и отупевший от всех обрушившихся на него несчастий.

Нет, Королевский суд был по-своему милостив к нему. Ведь могли бы и повесить в назидание другим. Или отправить на рудники, что в Редаарских горах, где каторжане, как говорит молва, живут не дольше двух лет. Но его отправили в армию. На десять лет или до того времени, пока беспримерным подвигом не заслужит высокого королевского помилования.

Хотя тот же самый суд мог бы обойтись и куда менее строгим наказанием. В конце концов, десятки свидетелей твердили, что убитый сам, первый напал на убийцу и, дерзко возложив руку ему на лицо, толкнул на землю. И пусть у него не было оружия. Взрослый ветеран против мальчишки – это не самый честный расклад. А учитывая, что перед этим убитый еще и оскорбил подсудимого и даже посмел отказаться от вызова на дуэль по всем правилам… Да, демоны побери, Ренки бы мог отделаться парой лет заключения и приличным штрафом в казну. Ведь даже брат убитого просил быть милостивым к юноше. А деревенская община предлагала взять на поруки круглого сироту.

Вот только у королевского судьи был собственный сын, примерно того же возраста, не вылезающий из трактиров, нарывающийся на драки, вечно приносящий отцу множество неприятностей и позорящий род. И если бы не его мамаша, боготворящая собственное дитятко, уважаемый судья давно бы применил к отпрыску самые суровые меры. Но…

Но вместо этого он решил отыграться на бедолаге Ренки, чтобы его пример стал уроком для всех возомнивших о себе невесть что сопляков, не способных ценить ни собственные, ни чужие жизни.

Удача – девка не только ветреная, но и абсолютно безжалостная. И уж коли решила она кого-то покарать, то ее жестокость не знает границ.

Угроза остаться без ужина может сотворить настоящие чудеса с теми, кто последние три месяца перебивался лишь жиденькой похлебкой да малым куском хлеба.

Ноги, кажется еле волочащиеся по дорожной пыли, сразу задвигались быстрее. Солнце еще достаточно убедительно висело над землей, когда показались границы лагеря.

– Ну и что за падаль ты привел мне, лейтенант? – с отвращением глядя на присланное пополнение, заметил

полковник оу Дезгоот. – Я, конечно, понимаю, что ты сдаешь их по головам, а не по весу. Но какие-то приличия соблюдать-то надо!

– Заверяю вас, полковник, – даже не стараясь быть убедительным, ответил на это вышеуказанный офицер. – Именно таких я и получил месяц назад в порту Лиригиса. Это все чертовы моряки! Кормили их раз в неделю. А у меня они даже немножечко потолстели.

– И много ли сдохло по пути?

– Не более десятка, – приврал лейтенант. – И то исключительно по собственной вине и глупости. Зато – и вы еще будете мне за это благодарны – я научил их смирению!

Во время пребывания в городской тюрьме Ренки очень страдал. Вернее, думал, что страдает. Потому что мягкий тюфяк, набитый свежим сеном, и обеды от дядюшки Тааю еще долгие годы потом снились ему в сладких снах.

Дядюшка Тааю, владелец того самого трактира, где произошло убийство, не только искренне сочувствовал попавшему в неприятности мальчишке, но и столь же искренне был ему благодарен. Ведь отныне его заведение обзавелось собственной историей, которую можно годы напролет рассказывать посетителям, демонстрируя столик, «за котором они сидели», и «то самое место, куда он упал, обливаясь кровью». Так что на вкусные и обильные обеды он не скупился.

Но Ренки искренне страдал, потому что дни, пока шло это нелепое следствие и дурацкий суд, бежали один за другим, а с ними столь же стремительно истекало время подачи прошений на допуск к экзаменам в его королевского величества Офицерское училище.

Да и сам факт, что потомок благородной семьи оу Ренки Дарээка подвергается аресту подобно какому-то преступнику, был в высшей степени оскорбителен. Хорошо еще, что он и так собирался покинуть родной городишко, и все об этом знали. Иначе бы Ренки не смел смотреть в глаза горожанам, да и его поспешный отъезд мог бы быть воспринят ими как постыдное бегство.

Приговор он выслушал с недоумением. Это просто нелепость какая-то. Даже брат убитого сказал речь в защиту убийцы. Все свидетели твердили одно и то же. Ведь он лишь отстаивал свою дворянскую честь, ибо проявление слабости или нерешительности в такой момент легло бы грязным пятном на репутацию всего благородного сословия. И как это королевский судья не может понять такой простой истины и вместо немедленного оправдания Ренки начинает говорить какие-то немыслимые и нелепейшие слова? А ведь он, Ренки, еще собирался испросить у него какой-нибудь документ, объясняющий приемной комиссии столь досадную задержку.

Собственная невиновность была столь очевидна для Ренки, что даже слова адвоката о подаче какой-то там апелляции на высочайшее имя казались ему нелепым фарсом. Какая, к демонам, апелляция?! Его просто должны были отпустить. Сейчас! Немедленно! Ибо этот дурной сон явно слишком затянулся.

Но его не опустили. И несколько следующих дней он провел как в тумане.

Туман этот упал на сознание Ренки, когда холодное и ржавое железо кандалов коснулось его кожи. Он жил как в бреду. Выполнял какие-то команды, куда-то шел в толпе таких же звенящих кандалами и оглушенных ударами судьбы спутников. Ел что дают. Или отдавал свою еду кому-то другому, когда его об этом просили. Спал, когда появлялась такая возможность, и просыпался от начинающегося по утрам шевеления других каторжан.

Туман исчез, сменившись вонючим сумраком корабельного трюма. Исчез внезапно, и взору Ренки предстала какая-то мерзкая рожа, дерзко тянущая из его рук миску с отвратительно пахнущей похлебкой.

– Ты чё, пацан, – слегка удивилась рожа тому, что обычно безропотный клиент вдруг потянул миску на себя. – Совсем, что ли?

– Пшел вон, быдло, – посмотрев в глаза наглеца взглядом бывалого фехтовальщика, ответил Ренки, даже не думая о последствиях.

– Не… в натуре… – все еще не веря в происходящее, пробормотала рожа.

Тут надо сказать, что Ренки хоть в чем-то, хоть немного, но повезло. По закону заменить каторгу армией могли только осужденному, впервые попавшемуся в лапы правосудия. Да и само преступление не должно было быть совсем уж тяжким, поэтому каторжная команда, в которую попал бедолага, состояла в основном из бродяг, проворовавшихся приказчиков, пьяниц-дебоширов или пойманных на мелких кражах воришек. Было тут и несколько убийц, но, раз Королевский суд счел возможным заменить им виселицу на армию, значит, в их деле имелись смягчающие обстоятельства.

Однако говорят, что если собрать вместе отпрысков благороднейших фамилий и ограничить их в еде, то даже достойнейшие дети, воспитанные в духе истинной благопристойности, вскоре разделятся на банды и более сильные начнут отбирать еду у слабых[1 - Научно доказанный факт. Подобный эксперимент проводился в одной из закрытых частных школ Англии.].

Вот и в каторжной команде, куда попал несчастный Ренки, мгновенно появилась такая банда, сложившаяся из наиболее пронырливых и наглых каторжан, не брезгующая любыми возможностями улучшить условия своего существования за счет не столь энергичных товарищей.

Увы, верзила Гаарз был одним из тех наглецов, который ошибочно принял сумеречное состояние души Ренки за признаки слабости и трусости. Но сумеречное состояние наконец пало, и благородный юноша готов был дать отпор наглым притязаниям пойманного на краже портового грузчика. Только вот у портового грузчика перед Ренки было одно значительное преимущество – он весил, наверное, раза в полтора больше бывшего мечтателя.

Единственное, что удерживало Гаарза от решительных действий, – это жиденькое содержание миски, из-за которой шла борьба. Ибо даже его не слишком далекого ума хватало, чтобы понять, как легко выплеснуть столь драгоценную в этих условиях еду на и без того загаженные доски корабельного трюма.

Наконец сила возобладала над молодостью и энтузиазмом. Дернув чересчур сильно, Гаарз не только вырвал миску из рук нашего героя, но и вылил ее себе на лицо. Получилось крайне неудачно. В банде, которая верховодила в трюме каторжанской посудины, Гаарз и так находился отнюдь не на первых ролях, а тут и вовсе выставил себя посмешищем перед всеми.

Язвительный смех за спиной, сопровождающийся обещаниями вожака лишить самого Гаарза причитающейся ему доли отобранной у других еды, разбудил в его низменной натуре звериную ярость. И он, набросившись на Ренки, начал его душить.

Эх, бедолаге Ренки сейчас бы в руки шпагу ну или хотя бы кинжал… Да сгодился бы даже простой столовый ножик, а то и вовсе щепка. Он был обучен отстаивать свою жизнь, но, лишенный чего-либо хотя бы отдаленно напоминающего клинок, мог только вцепиться в огромные руки Гаарза и скрести по ним изрядно отросшими за время заключения ногтями.

Горло сдавило, как клещами… Казалось, что даже позвоночник сминается под этими кошмарными, словно выкованными из стали пальцами. Перед глазами все плыло, и искра сознания уже почти было совсем померкла. Но тут Ренки уловил некое движение. Жуткое давление на горло пропало, и несчастный смог втянуть в себя первый, казалось бы состоящий сплошь из раскаленных иголок, но такой желанный вдох.

– Э-э-э, какого демона? Ты?! – услышал он словно бы сквозь туман.

– Беелд, пусть твои ребята впредь держатся подальше от парнишки. Ты меня понял?

Сказано это было как-то странно, словно слова

произносились не совсем правильно.

– А не многовато ли на себя берешь, парень?

– Короче, я тебе сказал – от парнишки отвалить. Еще раз попробуете наехать, будете иметь дело со мной.

– Ты чё, типа нашел себе подружку? А может, нам вас обоих по кругу пустить?

– Следи за базаром, отрыжка помойная.

– Ах ты!.. Не слишком ли зарываешься? Нас тут одиннадцать, а вас меньше чем полтора: ты да твоя подружка…

– Но прежде чем вы сможете до меня добраться, я убью двух-трех из вас. И еще столько же искалечу. А калекам тут не выжить, значит, они тоже в скором времени станут трупами. Попробуй приказать кому-нибудь из своих пожертвовать жизнью ради твоей прихоти. А я посмотрю и посмеюсь.

Странно, но в этом голосе не было ни капли похвальбы, зато такая уверенность в собственных силах и в правдивости данного предсказания, что даже этот Беелд не посмел ничего возразить.

– Ну… Тогда спи вполглаза… – напоследок посоветовал вожак банды. Однако чувствовалось, что это даже не столько угроза, сколько попытка сохранить остатки своего авторитета.

– Я и так сплю вполглаза. – В голосе неизвестного сквозила усмешка. – Думаю, ты уже успел в этом убедиться.

Судно покачивало на волнах, что-то скрипело, шуршало и хлопало, невыносимо давя на голову. Ренки в изнеможении прислонился спиной к борту. Увы, но, когда пала пелена бесчувствия, вся мерзость его нынешнего окружения предстала перед ним во всей красе.

В трюме нестерпимо воняло давно не мытыми человеческими телами, испражнениями и рвотой. Грязь была везде… Липкие доски пола и бортов… Ржавые и почему-то тоже липкие цепи кандалов на ногах. Липкая вонючая солома, брошенная, словно в хлеву, на пол, собственная одежда, липкая от грязи. Руки, лицо… Казалось, что даже воздух и свет, проникающие откуда-то сверху, мгновенно покрывались липкой мерзостью, едва достигая трюма невольничьего корабля. Это было просто невыносимо.

– Э-э-э, парень… – окликнул его уже знакомый голос. – Ты в порядке?

Лишь только врожденное благородство и воспитание, не позволяющие проигнорировать человека, оказавшего ему столь ценную услугу, заставили Ренки вновь открыть глаза и сесть, выпрямив спину, как это и полагается при разговоре с человеком столь же благородного происхождения.

– Благодарю вас, сударь, – с трудом протискивая слова сквозь все еще пламенеющее болью горло, ответил он своему спасителю. – Благодарю вас за все!

– Ну-ка подними голову, посмотрю, что у тебя с шеей…

– Это лишнее, – горько и обреченно усмехнулся Ренки. – Не имеет смысла.

– А вот тут, парень, ты сильно не прав. – Упрямый голос назойливого собеседника продолжал настойчиво ввинчиваться в мозг Ренки, не позволяя ему снова уплыть в спасительное небытие. – Надо жить!

– К чему?! – внезапно даже для самого себя рявкнул несчастный парнишка, почувствовав нестерпимую злобу по отношению к своему спасителю. – Ради чего? Разве это жизнь?

– Пока живешь, есть надежда! – убежденно сказал чужак. Настолько убежденно, что Ренки почти ему поверил.

– Надежда на что? – туповато спросил он.

– Ну… – как-то равнодушно-весело ответил чужак. – Нас ведь в армию отправляют? Не знаю, как там было у тебя, а мне в приговоре написали: «…или пока беспримерным подвигом во имя короля и отечества не выслужит высокого королевского помилования». Так что всего и делов – совершить беспримерный подвиг! Ты ведь не трус?

– Никогда! – Спина Ренки могла бы сейчас послужить эталоном прямизны, а голосом можно было бы заморозить океан. – Никогда оу рода Дарээка не позволяли заподозрить себя в трусости!

– …Вот и я говорю: не трус, – миролюбиво подхватил чужак. – Но чтобы совершить беспримерный подвиг, надо суметь дожить до подходящего момента, чтобы его совершить. Ты согласен?

– Ну да, – вынужден был признать правдивость этих слов слегка озадаченный Ренки.

– А чтобы выжить, парень, тебе надо многому научиться. В том числе и смирять свою гордость… Да-да, знаю, что ты мне сейчас скажешь: «Никогда, никогда оу рода Дарээка…» Но, парень, сейчас твоя истинная цель – выжить. Выжить назло всем тем, кто упек тебя на эту каторгу. Каждый раз, когда жизнь покажется тебе совсем невыносимой и захочется совершить какое-нибудь безумство, просто вспомни лица судей, прокуроров. Ну и вообще своих врагов. Они бы очень хотели, чтобы ты сдох тут. А ты должен выжить назло им. Разозлись – это придаст тебе сил! Понял?

Ренки задумался. Представил лицо судьи, заплывшее жиром, надменно-равнодушное. Других врагов у него вроде не было. Но и одного вполне хватало, чтобы дать стимул к жизни.

– Во-о-от, – удовлетворенно протянул чужак. – Кажется, понял. Меня, кстати, Готор зовут…

– Оу Ренки Дарээка, – вспомнив о приличиях, представился в ответ наш герой.

– Вот и отлично, Ренки, будем держаться вместе.

– Хм… Хорошо, – сказал Ренки, внезапно осознав, что весь этот разговор чужак затеял не просто так, а именно для того, чтобы сблизиться с ним. Учитывая грязные намеки Беелда, Ренки внезапно очень захотел выяснить, с чего бы этому Готору приспичило проявлять такую заботу о другом узнике. – Только скажите сначала, сударь, зачем вам это надо?

– Сколачиваю свою банду! – признался Готор. И по его голосу нельзя было понять, изволит ли он таким образом шутить или говорит чистую правду. – Поодиночке тут, парень, не выжить. А ты, я вижу, человек честный и надежный. Не предашь и не ударишь в спину. Я прав?

«Никогда…» – вновь захотелось возопить Ренки Дарээка, выпрямив спину еще сильнее. Но понял, что это уже перебор. Спина такой прямоты просто не выдержит. Так что он просто ответил:

– Да.

Если кто-то думает, что с приобретением нового приятеля жизнь Ренки стала намного проще, то он глубоко заблуждается. Скудная, отвратительная кормежка. Теснота и вонь в трюме. А потом еще и люди вокруг начали умирать. Все это отнюдь не способствовало благостному расположению духа, душевному и физическому здоровью. Но зато хоть появилась маленькая отдушина – разговоры!

Готор оказался весьма интересным и необычным собеседником. Иногда он просто поражал Ренки объемом и глубиной своих познаний. Почти всегда удивлял необычным взглядом на, казалось бы, банальнейшие вещи. Но порой просто напрочь убивал абсолютной дремучестью.

О себе он говорил довольно мало и слишком туманно. Очень скоро наблюдательный Ренки понял, что все его рассказы о себе ограничиваются сроком примерно в четыре месяца, три из которых он провел уже в качестве заключенного.

До этого был суд. Еще раньше пограничный патруль схватил его за бродяжничество. До того Готор несколько дней скитался вдоль побережья. Об этих своих злоключениях каторжник рассказывал в красках, подчас не без юмора, с множеством забавных и занимательных подробностей.

А вот обо всем, что было раньше… Как понял Ренки, его новый знакомый плыл на каком-то корабле неизвестно откуда и куда. Случился шторм, корабль разбился, но Готор спасся, ухватившись за обломок мачты, вместе с которым его и вынесло к побережью королевства Тооредаан.

Вполне правдивая история, если только не обращать внимание на то, как тщательно Готор обходил тему места своего рождения или не хотел говорить, откуда и куда плыл этот его корабль. А в ответ на прямой вопрос

сослался на какие-то острова далеко на юго-востоке. Даже имя островов назвал, что-то вроде Легтского архипелага. Ренки слишком любил разглядывать атлас мира из библиотеки своего батюшки, чтобы не знать, что подобного архипелага не существует. Но ловить своего нового приятеля на вранье он не стал. Слишком страшно было терять вновь приобретенного, может, и не друга, но уж точно союзника.

Хотя поначалу эта таинственность сильно заинтриговала Ренки. И он даже отчасти заподозрил, не является ли его собеседник шпионом одного из враждебных Тооредаану государств, вроде герцогства Оредан или Кредонской республики.

Но в конечном итоге наш герой пришел к выводу, что шпион мог бы придумать что-то более достойное, чем нелепые измышления про Легтский архипелаг. Да и в пограничном патруле служат отнюдь не самые глупые люди, чтобы не заподозрить в шляющемся вдоль побережья бродяге без документов и денег шпиона. Но коли осудили его за бродяжничество, а не за шпионаж, все доказательства свидетельствуют в пользу Готора.

Да и вообще тут было не принято расспрашивать о жизни до. И о перипетиях, кои привели того или иного узника к столь печальному положению.

Еще одним большим плюсом союзничества с Готором стало появившееся чувство защищенности. По крайней мере, можно было теперь спокойно выспаться, зная, что кто-то присматривает за тем, чтобы никто не прирезал тебя во сне или, допустим, не украл обувь.

Готор особенно упирал на обувь, приводя резонный довод, что, вероятно, им еще предстоит пройти немало верст по не самым ровным дорогам. А значит, от сохранности обуви напрямую зависит и жизнь ее обладателя.

Он, кстати, оказался тут не единственным умником, осознавшим эту истину. К тому времени, как Ренки более-менее пришел в себя, его собственная пара грубых сандалий была уже кем-то благополучно украдена. Как Готору удалось уговорить Ренки забрать сандалии мертвеца – это, пожалуй, отдельная тема. В ход пошли и разумные доводы, и отсылки к похождениям богов и героев древности, и воззвания к злобе, гордости и чувству самосохранения. И даже попытка взять на слабо, когда предстоящее мародерство было выставлено как экзамен перед будущими испытаниями. В конечном итоге уговорил.

А еще оказалось, что Готор отнюдь не шутил, когда сказал, что сколачивает собственную банду. Он действительно делал это, впрочем, весьма осторожно, чаще отказывая кандидатам, чем принимая их. Причем руководствовался он при этом весьма странными и непонятыми Ренки критериями, почему-то проигнорировав двух единственных (помимо Ренки) узников благородного происхождения, томящихся в этом трюме, но зато приблизив к себе проворовавшегося приказчика и мастерового, покалечившего в пьяной драке какого-то кабацкого вышибалу. А еще он взял в банду какого-то бродягу из туземцев и даже парочку воров-домушников.

Но особенно Ренки был неприятно удивлен, когда его новый приятель согласился принять в банду Гаарза – того самого мерзавца, едва не отправившего Ренки на тот свет.

– Парень он неплохой, – спокойно объяснил Готор свое решение. – Просто попал под влияние Беелда. Но заметь, в той банде, даже несмотря на свою впечатляющую силу, он быстро скатился на самые низкие позиции, что говорит о явном недостатке у него подлости. Зато попав по наше влияние, он вполне может переродиться в человека благородного! Шучу-шучу… – поспешно сказал Готор, выставив вперед ладони в примиряющем жесте. – Знаю, на то, чтобы вырастить «благородного человека», поколений пятнадцать его предков должны быть столь же благородны. Хотя и непонятно, как они узнают о собственном благородстве, имея, допустим, всего десяток благородных предков… Но Гаарз – парень сильный, выносливый и вполне обучаемый. Нам такие люди понадобятся.

– Понадобятся? – переспросил Ренки. – Когда?

– Эй, парень! – отозвался Готор. – Ты не забыл? Мы идем на войну. Как ты думаешь, наверное, есть некие причины, почему с изначальных времен люди дрались не поодиночке, а отрядами? Вот и мы готовим собственный отряд, чтобы во всеоружии встретить любые беды и неприятности, которые готовит нам будущее.

– Тогда разумнее было бы призвать в наши ряды людей благородного происхождения, кои по праву своего рождения являются храбрыми воинами и достойными людьми, а не разный сброд, – запальчиво возразил на это Ренки.

– Угу, подонка, изнасиловавшего одиннадцатилетнюю девочку, – с деланым согласием кивнул Готор. – И игрока в кости, давным-давно проигравшего свою честь и промышлявшего мелким воровством, заказными дуэлями и подделкой банковских чеков? Я говорил с ними – это мразь, которая предаст нас при первой же возможности за дополнительную миску баланды. Неужели ты и правда добровольно готов стоять с ними в одном строю? Эх, Ренки, когда же ты наконец поймешь, что судить людей всего лишь по их происхождению – это большая ошибка?

В ответ Ренки промолчал, ибо крыть ему было нечем. Но тем не менее остался при своем мнении.

Глава 3

Все рано или поздно заканчивается.

Вот и «морская прогулка» оу Ренки Дарээка и его попутчиков подошла к концу по прибытии в порт Лиригиса – уездный городишко, кажется, состоящий лишь из пересыльной тюрьмы, казарм, нескольких десятков кабаков да еще десятка домишек тех, кто обслуживает эти кабаки, тюрьму, и казарму.

Однако даже иссушенный зноем и пылью воздух Зарданского плоскогорья не помешал Ренки искренне радоваться смене опостылевших декораций трюма каторжанского судна. Наивный! То, что началось потом, еще долго будет преследовать бедолагу в ночных кошмарах.

Бесконечная каменистая пустошь, где глаз зацепляется даже за высохший пучок травинок, пробивающихся кое-где между камней. И еще более бесконечная дорога, кажется созданная злобными демонами для того, чтобы мучить людей.

Палящее солнце над головой, бесконечная пыль, забивающая рот, глаза и ноздри. Тяжелые оковы на ногах, не позволяющие сделать нормальный шаг и натирающие кошмарные мозоли, которые быстро превращаются в незаживающие язвы. А еще паек, урезанный даже по сравнению с корабельным, хотя, казалось бы, чего там урезать? И самое прекрасное напоследок – бичи и палки конвоиров.

Что творилось с Ренки, когда кнут капрала-надсмотрщика впервые коснулся его спины, сложно объяснить. Возмущение? Боль? Стыд? Искренняя и неудержимая ненависть? Увы, любые слова слишком жалки и бесцветны, чтобы описать бурю чувств, разразившуюся в душе юного оу, чьей спины раньше касались лишь розги, зажатые в руке отца. Да и то давным-давно, когда он был еще несмышленым мальчишкой, толком не осознавшим, что такое гордость представителя древнего рода Дарээка.

Ренки нельзя было назвать слабаком и неженкой. Отцовская школа жизни была довольно-таки суровой, и на занятиях по фехтованию коротким или длинным оружием Ренки неоднократно получал удары, от которых хотелось упасть на пол и долго лежать, лелея боль. Только делать этого было нельзя, ибо вслед летели новые удары – отец не одобрял проявлений слабости.

А еще можно добавить сюда боль в мышцах, которые сводило судорогой после длительных забегов или выстаивания в особых стойках с целью укрепления ног и спины. Долгие годы Ренки просто купался в ней!

Но то ведь тренировка, а

это…

Пожалуй, после первого удара бичом, который прошелся по спине Ренки, наше повествование вполне могло бы окончиться, причем на весьма печальной ноте. Благородный даже в цепях оу уже рванул было вперед, чтобы наказать обидчика, пусть даже ценой собственной жизни. Но как всегда осторожный и разумный Готор не только сумел удержать своего союзника, но и привел достаточно веский для нашего героя довод, позволивший Ренки сдержаться.

– Помнишь, – прошипел он обиженному оу на ухо, держа его кисть вроде и не в особо сильном, однако почему-то не позволяющем шевельнуться захвате. – Ты говорил, что у тебя практически нет врагов, которых бы ты мог искренне ненавидеть? Так вот, начинай собирать коллекцию! Чем больше у тебя будет врагов, назло которым ты готов жить, тем сильнее ты будешь становиться и тем больше появится у тебя стимулов преодолевать любые преграды на пути к победе. Копи врагов. Копи силу. И ты победишь!

Может, из-за того, как он это сказал, а может, потому что данное нравоучение и самому Готору стоило удара бичом (конвоиры не скупились), но Ренки услышал. И, глядя в перекошенное злобной улыбкой лицо приятеля, лишь кивнул головой. Не покорно. Не соглашаясь мириться с унижением. Но как один заговорщик другому. Если впереди маячит великая цель, можно пренебречь мелочами.

Что ж, Ренки был молод, силен и вынослив. И он смог выдержать месяц бесконечного переставления кровоточащих ног (и взятые у умершего сандалии совершенно не спасали ситуацию) по усеянной острыми осколками камней дороге. Увы, но для многих иных каторжан подобное оказалось не по силам. Безжалостный зной, весьма скудная пища и начавшая протухать в кожаных бурдюках вода собрали свою дань с несчастной каторжной команды. Не менее трех десятков человек остались лежать вдоль обочин проклятой дороги, так и не удостоившись чести стать солдатами короля. А сколько еще было тех, кто нашел свою смерть на корабле!

– Чем больше их сдохнет сейчас, – равнодушно прокомментировал этот урон ведущий команду офицер, – тем меньше потратится король на харчи для сборища слабаков и подонков. Королевской армии нужны крепкие солдаты.

«Погонщики» даже взяли за труд позаботиться о телах: сняли с умерших казенные кандалы и велели каторжникам оттащить трупы подальше от дороги.

И вот она, долгожданная мечта, имя которой – армия! Как грезил юный Ренки Дарээка об этом моменте, сидя в своем захолустном городишке! Какие увлекательнейшие картины рисовало его воображение, когда он словно бы впадал в забытье, уставившись невидящими глазами в строчки очередной книги, которая рассказывала о подвигах героев древности!

Мундир одного из прославленных королевских полков? Мудрые и достойные подражания старшие офицеры? Благородное воинское братство равных? Доблесть и бесстрашие, проявленные на поле брани? Блестящая карьера?

– Ну хоть цепи сняли, – такими словами прокомментировал Готор свое вступление в доблестные ряды Королевской армии.

– Угу, – подтвердил его слова Гаарз. – И кормежка тут не в пример лучше будет.

Что ж, все это была истинная правда. Перед принятием присяги с них сняли цепи. А после – даже покормили. И в отличие от корабельной или этапной «кухни» в армии наполняли подставленную миску до краев, и выдаваемый кусок хлеба действительно казался куском, а не крошкой-переростком.

А какие чудные слова произнес полковник сразу после того, как, преклонив колени, каторжники хором повторили слова присяги!

– Вы, грязное отребье! – сказал он, взирая на них по-отечески добрым, но строгим взором. – Только не думайте, что если приняли присягу, то стали солдатами. Никакие вы не солдаты. Вы – собственность Шестого Гренадерского полка. Чуть более ценная, чем ветошь для чистки мушкетов, но намного дешевле тягловых лошадей и верблюдов. Так что первым делом вбейте в свои вонючие головы, что пути обратно у вас нет. Отныне вы подчиняетесь Армейскому суду, а он, в отличие от разных там добреньких гражданских судов, утирать вам сопли и входить во всякие положения не станет. Для таких, как вы, у него есть только два вида приговора: мягкий – повешенье, и суровый – запороть до смерти. Малейшее неповиновение, даже брошенный в сторону капрала дерзкий взгляд – и вы на собственной шкуре проверите один из них. Про кражи, мародерство или попытки сбежать я даже говорить не буду. Смерть, смерть, смерть. И не ждите, что кто-нибудь станет искать доказательства вашей вины или какие-то там улики. Одного подозрения будет достаточно. Вбейте в свои насквозь прогнившие головы крепче, чем слова Святых Заветов, – вы не солдаты и никогда ими не станете. Вы грязное пятно на знамени нашего полка, и ваши сержанты и офицеры только и ждут повода его стереть. Сумеете уяснить эту истину, значит, проживете подольше и, может, даже сумеете сдохнуть с пользой для короля. Вздумаете проверить мои слова – и смерть ваша будет столь же мучительна, сколь и неизбежна. А теперь, лейтенант, они ваши.

Полковник оу Дезгоот величественно развернулся и удалился вместе со своей свитой. А на малом плацу лагеря Шестого Гренадерского полка остался только пожилой мужичок с лейтенантским погоном на мундире, и кучка мужчин с лычками капралов и сержантов на рукаве.

Лейтенант прошелся вдоль строя, вглядываясь в лица своих новых подчиненных. После всех мытарств, испытанных в течение длинного пути, выжило лишь пятьдесят два каторжника из сотни.

Подчиненные так же не остались в долгу и внимательно ощупали взглядом того, кто отныне станет вершителем их судеб.

Ренки увидел перед собой глубокого старика (лет сорок пять, не меньше) всего лишь с погоном первого лейтенанта и самой что ни на есть плебейской физиономией.

Гаарз отметил про себя, что мужик, несмотря на возраст, еще довольно силен и крепок. И даже он, верзила Гаарз, бывший чемпион порта по кулачным боям, вряд ли осмелится выйти против него на поединок.

А Готор обратил внимание на волевой и решительный взгляд и понял, что лейтенант – человек опытный и бывалый.

– Ну, значит так, свиньи, – начал свою речь лейтенант, закончив обходить строй. – Меня зовут первый лейтенант Лаарт Бид. Все между нами будет довольно просто. Вы по-хорошему – я к вам по-человечески. Вздумаете крутить и в свои воровские игры играть – прихлопну, как муху, и никакого суда мне для этого не понадобится.

«Судя по имени и его речи – простолюдин, выбившийся в офицеры из солдат», – отметил про себя оу Ренки Дарээка.

– Мне в помощь определены два сержанта, – продолжал лейтенант. – Они командуют тремя капралами. Соответственно и вас разобьют на три капральства. Я говорю сержантам, что делать. Они решают, как, и передают капралам. Капрал для вас – чуть повыше отца родного и поглавнее любого из богов, в которых вы там себе верите. Как он скажет, так и будет. Капралы будут вас бить. У них вон и палки для этого специальные есть. И будут они это делать часто, пока не вобьют в ваши головы хоть толику разумения. Но кто поднимет руку на капрала – умрет! Кто ослушается его приказа – умрет. Кто будет филонить и дурака валять – умрет. И не воображайте, что вы тут самые хитрые. Все ваши хитрости и уловки армия знает еще с незапамятных времен. Со всеми вопросами, пожеланиями и претензиями можете

обращаться только к своему капралу. Кто сунется хотя бы к сержанту, огребет палок по самое не могу. А уж коли найдется дурак заговорить со мной… Пусть лучше сам сразу удавится. Хотите жить – забудьте, кем вы были раньше. Хоть вором, хоть купцом, хоть благородным. Теперь вы в армии, а это, считай, родились заново. И главное, помните: можно жить и солдатом. Только для этого надо вести себя по-человечьи. А вздумаете прежнюю свою жизнь вести, не протянете и месяца. Все, капралы, теперь они ваши.

И началось с тех пор у Ренки армейское житье-бытье.

Красивый мундир? Сто раз ха-ха! После того как их разбили на капральства, перед командой каторжников вывалили груду рваного тряпья, когда-то давным-давно бывшего мундирами. Правда, после этого форма успела сменить десяток-другой хозяев. И при этом каторжникам велели привести себя в надлежащий солдату вид. Обуви, естественно, в этой груде не было.

Армейская служба? Упражнения с оружием? Даже не смешно. Какое оружие может быть у каторжника? Самое смертоносное, что получили на руки новые солдаты короля, – это лопаты, мотыги, метлы да несколько топоров.

А вся строевая подготовка – добежать и выстроиться в одну линию-колонну. Направо, налево, шагом марш. Шагом марш на работы с утра. И шагом марш вечером обратно в расположение отряда.

Служба? Копать, мести, таскать. Когда копать, мести, таскать было нечего, их отправляли в пустыню, таскать камни и выкладывать дороги. Но это хотя бы было понятно. А вот зачем, допустим, копать траншею до обеда, чтобы после обеда закапывать, Ренки поначалу понять не мог.

– Чтобы солдат не сидел без дела, – совершенно спокойно, словно бы даже соглашаясь с этим безумием, пояснил ему Готор. – От безделья в голову разная мура лезет, которая толкает на глупые поступки. А пока солдат занят делом, он не так опасен и для самого себя, и для окружающих. И еще, Ренки, запомни: удача наконец-то нам улыбнулась. У нас и лейтенант вполне вменяемый, и команду капралов он под себя подобрал соответствующую.

– Вменяемый? – удивился Ренки. – С чего ты это взял?

– С того, что он сразу объяснил нам свои правила жизни. Правила очень простые и доступные. И заметь: он следует им неукоснительно!

– Ты про палки и смерть? – слегка иронично поднял бровь Ренки, уже спокойно вспоминая состоявшуюся на днях казнь Беелда, забитого до смерти по приговору Армейского суда.

– В том числе, – согласно кивнул головой Готор. – Вот скажи, когда тебя последний раз угощали капральской палкой?

– Ну… – задумался Ренки. – Пару недель назад.

– И то почему? – подхватил Готор. – Ты тогда последним в строй прибежал. Понимаю, что в нужнике сидел. И тем не менее. Обратил внимание на котел? Еда, конечно, однообразная, но вполне приличная. А это значит что? Правильно. Лейтенант и сам не ворует, и сержантам не дает. Это, знаешь ли, почти подвиг!

– Я, конечно, понимаю, на что ты намекаешь, – уже привычно оглядевшись, нет ли где поблизости капрала или кого-то из ненадежных сослуживцев, тихонько сказал Ренки. – Я тоже заметил, что наш лейтенант отнюдь не благородного происхождения, а значит, вполне может быть нечист на руку. Но ведь он все-таки офицер! А значит, обязан следовать общепринятым в офицерской среде стандартам и подавлять низменные побуждения своей натуры.

– Ну и дурак же ты, Ренки, – расхохотался Готор в ответ на эти слова. – Ладно, я тебе объяснять эти вещи не стану. Жизнь научит.

Потом вдруг армия и Шестой Гренадерский вместе с ней стронулись с места и куда-то потопали. Что изменилось для Ренки и его каторжной команды? Да, пожалуй, ничего. Разве что теперь им приходилось вставать за пару часов до рассвета, чтобы, быстренько набив животы вчерашней холодной кашей, с первыми лучами солнца в сопровождении охраны двинуться впереди войска. И уже после обеда, согласно указаниям квартирмейстера, начинать разбивать лагерь для неторопливо бредущего где-то позади полка.

Первым делом обычно рыли траншеи для отхожих мест, а затем уж, по мере возможности, возводили защитный вал вокруг лагеря. Каменистая, будто спекшаяся под испепеляющим солнцем почва Зарданского плоскогорья не слишком-то способствовала ведению земляных работ.

Потом начинали подтягиваться солдаты авангарда, тащившие все свое имущество, вроде палаток, котлов и дневного запаса продуктов и дров, на собственном горбу. А там уж подходил обоз с офицерскими палатками и шатром полковника, высокая честь ставить которые тоже выпадала каторжной команде.

Ну а дальше… Когда солнце почти полностью уходило за горизонт, у каторжан появлялась возможность немного отдохнуть. А утром, еще до рассвета, все начиналось заново…

Тяжелая работа отупляла настолько, что Ренки даже не сразу обратил внимание на нечто, что выделяло их капральство, пожалуй, из всех других капральств на этом участке фронта. Да и трудно заметить отличие, когда для тебя почти ничего не изменилось.

Ифий Аэдоосу не врал, когда рассказывал, что главной его проблемой на Зарданском плоскогорье был непрекращающийся понос. И лишь их капральство эта проблема почему-то обошла стороной. Ну, то есть, не совсем обошла, но проблем с желудком у них было значительно меньше, чем у всех остальных. Когда ты молод и здоров, очень трудно удивляться тому, что не болеешь. Так что если бы не некое происшествие, Ренки даже не обратил бы внимание на эту особенность.

Он спокойно ковырял землю мотыгой, когда услышал ругань Готора и звуки ударов. И конечно же немедленно поспешил на помощь главарю своей банды. Впрочем, к тому времени, когда он добежал до места событий, все уже закончилось. Парочка солдат из охранной команды валялась на земле с выпученными глазами, по-рыбьи разевая рты. А Готор стоял над ними с весьма разгневанным видом.

Увы, но шум скандала услышал не один Ренки, и сюда уже спешили зрители, а то и возможные участники предстоящей разборки. И самое плохое – капралы обеих команд.

– Что тут произошло? – ледяным голосом поинтересовался их прямой начальник – капрал Доод. – Готор, тварь, ты решил, что висеть в петле намного интереснее, чем копать землю?

– Никак нет! – вытянувшись во фрунт, браво отрапортовал Готор. И, указав пальцем на стоящий рядом котел, добавил: – Они воровали нашу воду!

– Хм… – ответил на это Доод и вопросительно посмотрел на капрала охранной команды, который под этим взглядом изрядно занервничал.

Ренки уже заметил, что, несмотря на свою службу в не самой престижной части Шестого Гренадерского полка, капрал Доод пользуется большим авторитетом среди других младших командиров.

– Какого демона, …Небесный Верблюд? – злобно прорычал начальник провинившихся охранников, пнув одного из своих подчиненных, все еще позволяющего себе валяться на земле в присутствии начальства и скулить от боли.

– Да подумаешь… – слегка неуверенно ответил другой солдат, уже поднявшийся на ноги, однако все еще державшийся руками за живот. – Мы только попробовать хотели…

– Ты никогда не пробовал воды? – насмешливо спросил Готор. – Или в чужом котле она кажется слаще?

– Молчать, тварь! – рявкнул капрал Доод и врезал Готору палкой по бедру так, что главарь банды от боли свалился на землю. – Не помню, чтобы я разрешал тебе разевать твою вонючую пасть. Однако,

Шиирн… – Он опять обратился ко второму капралу. – Вопрос поставлен правильно. Какого демона твои парни полезли в мой котел? Тут тебе не Вараазские равнины и не долина Идааки, а Зарданское плоскогорье, где воду отмеряют по каплям. Как будем решать вопрос? Сами? Или позовем начальство?

– Обойдемся без начальства, Доод, – хмуро глядя на своих подчиненных, ответил капрал Шиирн. – Недельное жалованье их обоих в твой карман. Устроит?

– Нормально, – что-то мысленно прикинув, ответил Доод. – И объясни своим, что, может, я и командую каторжной сволотой, но, воруя у них, они крадут у меня.

– Можешь не сомневаться… – пробурчал капрал Шиирн и, злобно поглядев на своих подчиненных, добавил: – Даже не знаю, что на них нашло.

– Он кипятил воду и кидал туда какие-то корешки, – вдруг решил наябедничать один из провинившихся охранников. – Явно какую-то дурь бодяжил! Говорят, эти каторжники ее из чего угодно варят.

– Готор? – рявкнул капрал Доод, посмотрев на сидящего и растирающего больную ногу каторжника.

– Всего лишь немного желтолистника… – пояснил Готор. – Так называют его в наших краях. Хорошо помогает от брюха. Он да кипяченая вода – самое надежное средство.

– Хм… – задумался Доод. – С каких это пор ты у нас полковым лекарем заделался, Готор? Не слишком ли много на себя берешь?

– О пользе кипяченой воды, – бросился на помощь своему другу Ренки, – писал еще царь Отоогит в трактате «О правильном ведении войны и составлении войска» почти полторы тысячи лет назад.

– О-о-о! – злобно ощерив рот, издевательски протянул капрал Доод. – Видал, Шиирн, какие интересные люди служат в каторжной команде? Сплошь ученые! Если хорошенько помутузить эту сволоту палкой, может, и звездочет отыщется? Тебе погадать не нужно? Как насчет гороскопа для поиска суженой? Накинешь сверху пару монет, отыщем тебе по звездам богатую и толстую невесту с вот такенной задницей!

– Обойдусь, – буркнул второй капрал в ответ и, решив, что инцидент исчерпан, погнал провинившихся солдат в расположение своего капральства, что-то негромко выговаривая им по дороге.

– Так, – рявкнул Доод, – всем вернуться к работе. А вы, два умника, пока останьтесь, с вами разговор будет особый. Готор… или как там тебя зовут на самом деле, – начал он, когда они остались втроем. – Ты думаешь, я не вижу, что ты пытаешься заправлять в моем капральстве, а мальчишка при тебе вроде лейтенанта? Молчать! Так вот, я хочу сказать, что внимательно слежу за тобой. И пока что вреда от тебя особого не вижу. Поэтому ты до сих пор жив. И не думай, что я не заметил этих твоих игр с водой и то, как вы обдираете по дороге все кустики и подбираете веточки да травинки, чтобы вскипятить демонов котел. А три дня назад кое-кто из вас украл из обоза лишнюю вязанку дров. Это я тоже заметил. Но поскольку бегунов до ветру у нас и правда куда меньше, чем в других отрядах, а о пользе кипяченой воды знает не только этот ваш царь, но и любой старослужащий капрал, я закрывал глаза на все ваши выходки. Однако ты, ублюдок, ходишь по лезвию ножа! Пока все, что ты делал, шло только на пользу капральству и мне. Остальные тебя слушаются, а ты используешь это, чтобы удерживать их от дурости, а также присматриваешь за тем, чтобы они не маялись животами и не дохли почем зря. Но стоит мне только заподозрить, что ты, сволота каторжная, вздумал вести свою игру… Я тебя, гаденыша, даже сам лично убивать не стану. Я тебя Тайной службе сдам. А там тебя подвесят на дыбу и, отрезая кусочек за кусочком, будут выспрашивать, откуда ты знаешь, какие именно полезные травки растут на Зарданском плоскогорье, что у тебя за имя такое дурацкое и почему ты, бродяга, ведешь себя как благородный. И кстати, прежде чем в следующий раз ляпнуть какую-нибудь глупость в присутствии чужих, десять раз мысленно произнеси: «Тайная служба, Тайная служба, Тайная служба». Твое счастье, что капрал Шиирн не самый большой умник в Шестом Гренадерском, но ему могут и подсказать! Следующие три дня оба остаетесь без ужина, чтобы не слишком-то умничали. И неделю будете таскать на себе двойной груз. Понятно? Пошли вон!

Как ни странно, но, кажется, Готор остался страшно доволен всеми этими событиями. Нет, даже не тем, что избежал петли за нападение на солдат охраны.

– Капрал Доод, – заметил он удрученному Ренки, – отличнейший мужик, с таким можно иметь дело!

– Ага, – хмуро ответил Ренки. – Если ты любишь, чтобы тебя оскорбляли и били палкой. Иногда, Готор, я тебя не понимаю.

– Это из-за недостатка жизненного опыта, – беспечно сказал Готор. – Ты просто не понимаешь, насколько все могло бы быть хуже. Капрал Доод и правда сыплет оскорблениями и не стесняется пускать в ход палку при каждом удобном случае. Но попробуй встать на его место – он один против семнадцати каторжников: воров, убийц, насильников. Если не держать нас в узде, ему быстренько перережут глотку во сне либо устроят какую-нибудь глупость, и Армейскому суду придется расстрелять всю нашу команду. И не надо делать такое возмущенное лицо. Это мы двое знаем, насколько хорошие и добродетельные люди оу Ренки Дарээка и Готор, лишь по ошибке попавшие в жернова правосудия. Но ему-то откуда это знать? И можешь ли ты назвать столь же добродетельными остальных членов нашего отряда? Вот то-то же! Кстати, имей в виду, что капрал Доод фактически согласился с существованием нашей банды в его подразделении. И не удивляйся, что за все проступки своих подчиненных в первую очередь он теперь будет спрашивать с нас двоих. Но с другой стороны, он ведь и нам руки развязал. Ну пусть не совсем развязал, но весьма заметно ослабил путы.

Впрочем, нашим героям не суждено было полностью отбыть наказание, назначенное капралом Доодом. Когда в следующий полдень они начали привычно разбивать лагерь, впереди появились какие-то всадники. Послышались крики часовых, а охранные капральства выстроились в линию, поспешно заряжая мушкеты и раздувая фитили.

Впрочем, всадники на конфликт не пошли, развернули коней и умчались в обратную сторону. Но их появление означало, что вражеская армия уже недалеко.

Глава 4

Спустя неделю

– На тех холмах мы поставим батареи, – объяснял генерал оу Цорни Крааст. – А между ними выстроим линию. Таким образом, левый фланг у нас будет прикрыт оврагами. А на правом, за холмом, разместим кавалерию. Пусть отдельные всадники иногда показываются врагу, но в целом же кавалерии необходимо оставаться невидимой: противник не должен понять, что у нас ее практически нет. При таком раскладе сунуться под залпы батареи под угрозой конной атаки с фланга они не посмеют и попытаются прорваться где-нибудь по центру, подальше от пушечного огня. Но на всякий случай поставьте на прикрытие правого фланга и батареи оба гренадерских полка. Солдаты там здоровые, едят много, вот пусть и отрабатывают королевские харчи! – хохотнул генерал.

Все офицеры штаба старательно посмеялись над его шуткой, а военачальник продолжил:

– А по центру, за линией, мы поставим Девятнадцатый Королевский, усилив его всякой лагерной шушерой. Толку от нее, конечно, мало, но хотя бы видимость больших сил создать можно. Однако поскольку в случае прорыва надежды на эти силы немного, когда кредонцы надавят на наш центр, то гренадеры

должны будут решительной атакой смять их левый фланг. Так мы посеем панику в рядах противника, всем известно, что эти купчики-республиканцы малость трусоваты. Нам останется только навалиться на них всей массой и добить врага! А наша кавалерия должна пойти в обход и, заняв вражеский лагерь, помешать противнику эвакуировать имущество. Вот такой вот план предстоящего сражения. Кто-нибудь хочет дополнить или, может, возразить?

Безумцев, которые, зная характер генерала оу Крааста, осмелились бы добавить хоть запятую в самолично разработанный им план, естественно, не нашлось.

Рано утром все семь полков, составляющие армию королевства Тооредаан, начали занимать позиции согласно утвержденному плану. Делалось все это по-армейски обстоятельно и неспешно.

И хотя пока еще не прозвучало ни единого выстрела, в воздухе уже почему-то отчетливо ощущался запах порохового дыма и крови. Наверное, из-за разыгравшегося воображения – этому бывают подвластны даже самые опытные солдаты. И немудрено. Они прекрасно знают, чем окончится этот день, и заранее могут представить пока еще чистый кусочек бесконечной равнины усыпанным трупами и насквозь пропитавшимся кровью. И понимают, что среди эти трупов вполне могут оказаться и они сами.

А жить охота любому. Даже солдату. Даже каторжнику, целыми днями только и жалующемуся на свою судьбу. Однако поставьте его перед выбором – продолжать влачить столь жалкое существование либо словить кусок свинца в брюхо или штык в горло – и он, несомненно, выберет первое. Надежда да страх – это самые крепкие кандалы, что удерживают узников, коими мы являемся все поголовно, на этой стороне Кромки.

Солдатам, пожалуй, было проще. Они хотя бы могли гладить и пестовать липкими от пота руками свое оружие, бесконечно поправлять трубки берендеек[2 - Берендейка – надевавшийся через плечо ремень, на котором подвешивались специальные трубочки-пенальчики с заранее отмеренным количеством пороха, сумкой для пуль, пороховницей и прочими принадлежностями для стрельбы.] со снаряженными накануне зарядами да пулевыми сумками и в тысячный раз за утро проверять, как наточены штыки и легко ли выхватываются из ножен тесаки.

А каторжники? Их оружием по-прежнему оставались лопаты да мотыги. Правда, чести драться за короля на поле брани они были лишены, но общая атмосфера волнения передавалась и им. И даже бессонная ночь, проведенная на земляных работах по укреплению батареи, не могла заставить каторжан сомкнуть глаза и забыться сном хоть на несколько минут перед первым в их жизни сражением.

А потом стало не до сна. Почти в полтора раз большая по численности армия республики Кредон стронулась с места и медленно, старательно пытаясь сохранить стрелковую линию, двинулась вперед…

Заговорили пушки. С обеих сторон. С того места, где находился Ренки с сослуживцами, было мало что видно, и это весьма затрудняло возможность оценить эффективность огня. Однако грохот был такой, что переговариваться нормальным голосом с приятелем, стоявшим буквально в двух шагах, стало невозможно.

Внезапно на батарее, за которой они располагались, что-то грохнуло. Сверкнуло пламя и повалил дым.

– Какого… спим! – выругавшись совсем уж неприлично, рявкнул капрал Доод. – Видите, на батарее взрыв! Значит, есть раненые. Первое звено, живо туда. Сначала вытаскивать офицеров и унтеров. Где госпиталь, все помнят? И если мне покажется, что вы недостаточно шустро бежите назад… Молите богов, чтобы следующее ядро разорвало вас в клочья!

Первое звено – это практически вся банда Готора. Ренки мгновенно сорвался с места и первым понесся туда, где к небу поднимался черный дым и слышались какие-то абсолютно нечеловеческие вопли.

«Вероятно, ранило верблюда», – подумал тогда Ренки. Хотя прекрасно знал, что никаких верблюдов на той батарее не было.

План, утвержденный генералом оу Краастом, был великолепен. Обидно только, что противник почему-то не желал ему следовать. Подошедшая на пару сотен шагов стрелковая линия кредонского воинства остановилась практически на границе убойного полета пули и начала неспешно обстреливать тооредаанцев, которые столь же неторопливо начали стрелять в ответ.

Грохоту прибавилось, равнину затянуло клубами дыма, однако пока обе стороны почти не понесли сколько-нибудь серьезных потерь. И вот, под защитой этого дыма, вместо того чтобы (как это полагалось по плану генерала оу Крааста) давить на центр, кредонцы предприняли решительную атаку на оба фланга королевских войск, разом испортив генералу всю битву.

Согласно принятой в те времена тактике спешить на поле боя никакой необходимости не было. Ибо никакой пользы от той спешки, кроме одного лишь вреда, случиться не могло. Главное – это сохранить четкое построение войск, не дать солдатам сбиться в кучу и перестрелять друг дружку в клубах дыма и уж тем более не позволить им сбежать с поля боя.

Иной раз лучше остановиться под градом пуль неприятеля, чтобы выправить сломавшийся из-за вражеского огня или неровностей рельефа строй, чем подойти к рубежу решительной атаки потерявшей всяческое управление толпой.

Именно в этом и состояла главная обязанность офицеров и сержантского состава – управлять автоматами, к мушкету приставленными, как сказал кто-то из великих военачальников прошлого[3 - Забавно, но и в нашем мире практически точно такую же фразу произнес прусский король Фридрих Великий. Что есть не более чем совпадение, основанное на схожести военных тактик и образов мыслей военачальников.].

А автоматы, как известно всякому сведущему в забавной механике человеку, есть предметы неодушевленные, лишь за счет работы разных рычажков, шестеренок и веревочек, скрытых внутри, создающие иллюзию некой разумной жизни.

Именно этому и посвящались все долгие часы обучения солдата – довести у него до автоматизма определенный набор действий и намертво вбить в его голову рефлекс слепого подчинения любым приказам командиров. До полного самозабвения и потери человеческих эмоций и желаний. А иначе под градом пуль и ядер просто не выстоять и сопротивление врагу не оказать.

Так что к тому времени, когда вражеская пехота вплотную подошла к батарее, охраняемой Шестым Гренадерским, при которой сейчас каторжная рота числилась санитарами, Ренки со товарищи уже успели дважды сбегать до госпиталя и обратно. Они транспортировали раненых, а возвращались на позиции с наполненными водой фляжками, которые задыхающиеся в пороховом дыму пушкари опустошали с пугающей стремительностью.

Да уж. Оказалось, что война – это совсем не то, что представлялось Ренки в мечтаниях. Пороховой дым, клубами которого все книжные герои столь живописно окутывались во время свершения очередных подвигов, оказался отнюдь не столь романтичен, как это описывалось в книгах. Он разъедал нос, легкие и глаза, заставляя кашлять, чихать и лить неподобающие герою слезы.

А раненые так и вообще вели себя абсолютно неподобающе. Вместо того чтобы, стоически пренебрегая болью, воодушевлять своих пока еще избежавших подобной участи товарищей словами о мужестве и верности королю, как то описывалось в романах, они визжали, стонали и дико кричали, употребляя при этом слова, которые не то что

королю, но даже и дамам легкого поведения не скажешь без опасения прослыть грубияном и невежей. А еще они воняли кровью, дерьмом и блевотиной.

Боюсь, что и наш Ренки не смог в тот день удержать в себе завтрак, впервые столкнувшись со столь малоприятной стороной воинской жизни. Впрочем, он тут был не единственным таким. Мало кто из новичков мог «любоваться» на оторванные конечности, вывороченные животы или разорванные в клочья останки без душевного трепета и содрогания всего организма. Ибо это было действительно жутко.

А тем временем враг, приблизившись на расстояние шагов тридцать, дал последний залп и пошел в штыковую атаку.

Гренадеры Шестого, не дрогнув, выстояли под залпом, произведенным почти в упор, и им даже хватило выдержки выждать и, предварительно бросив гранаты, выстрелить с еще более короткой дистанции, прежде чем, повинуясь команде полковника оу Дезгоота, ринуться вперед, во встречную штыковую атаку.

Может, гранаты и этот удачный залп, может, рост гренадеров, традиционно отбираемых из самых высоких и крепких мужчин, а может, стреляющая с вершины холма батарея, но первый приступ Шестой Гренадерский отбил достаточно легко.

Легко, но не бескровно. Работы у каторжно-санитарной команды резко прибавилось.

А потом последовали второй, третий, четвертый приступы…

Проклятые «трусливые торгаши-республиканцы» оказались на редкость настырными и довольно стойкими солдатами. Несмотря на то что атаковать им теперь приходилось, чуть ли не шагая по телам своих товарищей, они продолжали неспешно продвигаться вперед, чтобы, дав залп, снова и снова бросаться в штыковые атаки.

А еще они оказались весьма предприимчивыми. Чего только стоили их пушки-крохотульки, которые они, вопреки всяким разумным правилам войны, подтянули к вражеским позициям чуть ли не на дистанцию мушкетного выстрела и из которых почти в упор расстреливали тооредаанских гренадеров зарядами картечи всякий раз, когда их пехота отходила назад…

Потери были чудовищно высоки[4 - В семнадцатом веке совершенно в другом мире битва считалась проигранной при потере десяти – пятнадцати процентов личного состава.]. Однако гренадеры Шестого и Пятнадцатого полков все еще держались на занятых позициях, позволяя пушкарям безостановочно обстреливать наступающие ряды противника.

Левый фланг дрогнул первым. Королевские пушкари еще умирали на дулах своих пушек, отмахиваясь от свирепо лезущего на их позиции врага тесаками, банниками и шанцевым инструментом, а охранявшая их пехота уже побежала, увлекая за собой соседние части.

И пусть офицеры свирепо орали, без всякой жалости лупя бегущих своими шпагами. Пусть палки капралов и сержантов ломались от многочисленных ударов по спинам и лбам дрогнувших солдат – на это уже никто не обращал внимания. Началось самое страшное.

Автоматы, к мушкету приставленные, дали сбой, вдруг вспомнив, что они все же люди и никакой хитрый механик не сможет починить и восстановить все рычажки и шестеренки в их организмах, если вражеские штыки вспорют им брюхо или не разбирающая, кого убивать, пуля пробьет грудь.

Началась паника и хаос. Битва была проиграна.

Панике поддались не все части. Тот же Девятнадцатый Королевский, несмотря на прочно закрепившуюся за ним репутацию дворцовых щеголей и «столичных вояк», головы не потерял, а, образовав каре, медленно пятился назад, продолжая отражать как атаки противника, так и суетливые метания собственных паникующих частей. Вместе с ним шли два батальона солдат из разных полков – тех, кто не поддался панике, на скорую руку сведенные в единые отряды.

Кавалерия, так и не поучаствовавшая в сражении, в полном порядке отошла охранять обоз, короткими контратаками отгоняя наиболее зарвавшихся солдат противника, которые торопились вволю помародерствовать, пока начальство не видит.

Ну и остатки Шестого и Пятнадцатого гренадерских полков, хоть и оттесненные штыками кредонцев далеко за холм, по-прежнему продолжали сохранять спокойствие, дисциплинированно отходя назад.

Пушкари… М-да. Говорят, пушкари отступать вообще не умеют, потому что их этому не учат. Тяжеленную пушку не схватишь под мышку и не побежишь с ней в тыл, истерично подвывая от страха. Пушкарь, потерявший свой главный «инструмент», в иных армиях автоматически приговаривался к смертной казни. А в других просто переводился в пехотные части и терял не только свое двойное жалованье, но и, самое главное, честь. А у солдата – что офицера, что простого мушкетера – честь подчас была единственным достоянием, заменяя ему и вечно задерживаемое грошовое жалованье, и редкие трофеи, и скудный паек.

Ренки видел, что, когда драка уже шла на позициях батареи, пара пушек все еще продолжала стрелять, с каждым картечным выстрелом вырывая из рядов противника десятки человеческих фигур. Наверное, потому-то, по традиции всех известных армий мира, пушкарей в плен не брали. Взбешенные гибелью свои товарищей солдаты, вымещая весь свой страх и ненависть, рвали штыками в клочья тех, кто всю битву безнаказанно расстреливал их с дальней дистанции.

«Вот он – мой час!» – подумал благороднейший оу Ренки Дарээка, когда солдаты врага ворвались на батарею. И, подхватив валявшийся на земле топорик-крюк для вскрытия бочонков с порохом и ящиков с картечью, бросился в битву.

Первым на него из клубов порохового дыма выскочил какой-то солдат в непривычном бело-оранжевом мундире. Враг!

Враг сделал выпад штыком, целясь в живот странному сопляку в каких-то обносках, но сопляк неожиданно изящно, будто выполняя танцевальное па, сместился в сторону, пропустив удар мимо себя. Затем рубанул противника по руке, а дальше, как бы продолжая начатое движение, сделал шаг вперед и добил застывшего от болевого шока противника ударом в голову.

И ему тут же пришлось отскочить назад, чтобы не получить удар от товарища только что убитого кредонца. Но поле боя – это не паркет фехтовального зала и даже не ухоженный газон позади родного старого домика, где он провел столько времени, совершенствуя искусство владения шпагой. Нога попала во что-то скользкое и липкое, и Ренки, нелепо взмахнув руками, рухнул на спину.

Он уже видел, как над ним заносится вражеский штык. Как тот медленно идет вниз. И как прилетевшая откуда-то сзади лопата отводит смерть, буквально вспахивая живот кредонского капрала. А потом сильные руки вздергивают Ренки вверх, и знакомый голос весьма некуртуазно отзывается о его умственных способностях.

– Это же наш шанс! – пылко сверкая очами, вскричал Ренки, все еще держа в руках свой топорик. – Это то, о чем мы мечтали!

– Дурень! – прорычал Готор, внезапно быстро нагибаясь и подхватывая с земли выпавший из рук кредонца мушкет. – Если бы мы мечтали просто сдохнуть, надо было сделать это еще на корабле, не стоило так долго тянуть и мучиться зазря.

После чего он, весьма ловко отбив вражеский штык, ударил в ответ сам, а потом, развернув мушкет, обрушил его приклад на вражескую голову.

Появившийся неизвестно откуда Гаарз уже вовсю размахивал длиннющим банником, не позволяя противнику приблизиться к себе… А там и еще парочка человек из их банды подтянулась…

Ренки, в данную минуту слабо понимающий слова, но способный оценить

действия, счел это за общее согласие со своими намерениями и вновь ринулся в бой. Да столь удачно, что, выскочив на офицера в чине не меньше третьего лейтенанта, скрестил с его шпагой свое нестандартное оружие.

Ренки был молод и быстр, а вражескому офицеру уже, наверное, перевалило за четвертый десяток, да и забраться на холм было для него не столь легкой задачей. Проведший к тому времени не одну сотню учебных боев Ренки сразу отметил, как тяжело дышит его соперник и с каким трудом переставляет ноги.

Ложный выпад, финт, круговое движение кистью – и крюк топора глубоко погружается в плечо противника, а его шпага, еще не успев долететь до земли, оказывается в руках нашего героя.

А со шпагой в руках Ренки готов противостоять хоть всему демонскому войску подземного царя…

– Да твою же!.. – рявкнул под ухом Готор. – Ты что, совсем!.. Гаарз, хватай этого дятла за шкирку, пока я еще держу этих сволочей. Скидывай его с холма, иначе нам тут всем конец. Все валите назад. Быстро!

Крепкие как сталь руки схватили Ренки и как котенка отшвырнули за спины сражающихся. Готор, отчаянно ругаясь и размахивая прикладом тяжелого мушкета, как дубиной, бросился куда-то чуть в сторону и разогнал опешивших от такой наглости кредонцев. А потом, оторвав от своего мушкета все еще тлеющий фитиль, швырнул его в кучку пороха, рассыпанного рядом с бочонком.

Весело заискрившееся возле бочонка пороха пламя сразу охладило пыл как нападающих, так и защитников. Каждый, независимо от стороны, за которую воевал, попытался в данную минуту оказаться как можно дальше от этого места. И большинству в этом сопутствовала удача, поскольку горел порох не очень быстро. Так что раздавшимся взрывом убило, наверное, лишь парочку кредонцев, зато вот контузило не меньше десятка.

Самому Готору, кажется, тоже досталось, хотя он и догадался не пытаться убежать от взрыва, а залечь за складкой холма, накрыв голову руками. Однако почему-то и сейчас, даже после взрыва, продолжал лежать не двигаясь.

«Товарищу нужна помощь, а это святое!» – подумал Ренки.

– Гаарз, ко мне! – рявкнул он команду и, подбежав к приятелю, попытался подхватить его на руки. У подоспевшего в следующую секунду Гаарза это вышло не в пример легче и ловчее.

Они отбежали назад, и их никто не преследовал. Из-за взрыва образовался небольшой пожар, грозивший перекинуться и на другие бочонки с порохом. Так что у занявших батарею солдат было куда более важное занятие, чем гоняться за кучкой оборванцев, не пойми как оказавшихся посреди битвы.

– …Великий Верблюд и все демона ада! – проорал Готор, который после контузии слегка оглох и, не слыша сам себя, изъяснялся на несколько повышенных тонах. – Что там на тебя нашло, Ренки?

Они уже успели отбежать от поля боя на достаточное расстояние и, спрятавшись в неприметной лощинке, собирались немного перевести дух и прийти в себя.

Готор к тому времени уже очнулся и потребовал поставить его обратно на ноги, впрочем еще довольно плохо державшие его тело. Так что отдых их компании был явно необходим.

– Ты же сам говорил мне о подвиге! – сохраняя достоинство, спокойно ответил Ренки. – Нам выпал шанс его совершить.

– О боги! – простонал Готор, хватаясь за голову. – Ты это серьезно? Ты решил в одиночку со своим топориком сокрушить вражескую армию, которую не смогли остановить семь регулярных полков при поддержке двух батарей по девять пушек в каждой? Где была твоя голова?

– Ну э-э-э… – несколько смутился Ренки, ибо когда слепая ярость битвы несколько спала, он и сам обратил внимание на некоторую опрометчивость своего поступка. Но и признаваться в ошибке ему не хотелось, а потому, за неимением собственного опыта, он обратился к опыту книжному. – Нордоон Великий как-то писал, что к подвигу должна вести не голова, а сердце. Ибо голова труслива в силу обилия в ней разных мыслей, а сердце горячо и потому не ошибается!

– Ох ты ж… – слегка ошалело посмотрел Готор на своего молодого приятеля. – Нордоон Великий, которому голова мешала свершать подвиги из-за обилия мыслей… Сколько же подобного мусора еще хранится в голове у тебя?!

– Ноордон Великий был известнейшим героем древности, – обиделся Ренки за кумира своего детства. – Он прославил свое имя еще на Старых Землях. И уж верно есть причины, почему о нем помнят спустя почти шесть сотен лет после гибели, воспетой поэтами и бардами.

– Ух ты! – воскликнул Готор и в притворном недоумении огляделся вокруг себя. – А где сидят поэты и барды, которые должны были воспеть твой подвиг? Или же, говоря языком реальной жизни, где то начальство, что могло бы заметить и оценить твои беспримерные мужество и глупость, сняв с нас всех приговор Королевского суда?

– Э-э-э… Но-о-о… – окончательно смутился Ренки, с одной стороны, ощущая всю чудовищную неправильность слов Готора, говорившего про подвиг, словно про какую-то мерзкую услужливую попытку пролезть по карьерной лестнице, а не про искренний порыв благородной души, а с другой – понимая истинность его слов с точки зрения практичности.

– Вот именно, Ренки, – кивнул вожак их банды. – Чем скорее ты поймешь, что полез совершать не подвиг, а глупость, тем больше у тебя будет шансов дожить хотя бы до появления собственных усов. И кстати, если кто и совершил сегодня подвиг, так это Гаарз, Молх, Дроут, Таагай и Киншаа. Если бы они не бросились прикрывать наши задницы, наши ошметки сейчас уже начали бы гнить на той проклятой батарее. Искренне надеюсь, что ты успел поблагодарить их, пока я валялся в отключке. Еще нет?! Так не упусти этой возможности сейчас!

И опять Готор оказался со всех сторон прав. И опять он заставил Ренки залиться краской стыда.

– Спасибо, ребята… – только и смог произнести он, обернувшись к своим товарищам и мысленно отметив, что Готор не включил в число героев себя, хотя, судя по всему, первым бросился ему на выручку. Это явно свидетельствовало о благородном происхождении их вожака, которое он почему-то так старательно скрывал.

– Да чего уж там… – ответил за всех Гаарз. – Нормальное дело… – А потом добавил, словно бы говоря о чем-то совсем ином: – А Молх, кстати, того…

– А еще Виилк и Бариив, – добавил молчавший до сей поры Таагай. – Виилка ядром еще в самом начале… ногу оторвало. А Бариива пулей, когда он раненого сержанта пытался с поля боя вынести. Прям в затылок. Сзади дырочка такая аккуратненькая, а лица почитай что и нету.

Он говорил глухим и каким-то дрожащим голосом. Да и сам выглядел так, будто разом постарел лет на двадцать.

– Угу… А еще того, длинного… – вставил Киншаа. – Ну помните, из первого капральства? Он еще на корабле блевал без остановки. Да и потом, по дороге… Мы думали, сдохнет, и уже из-за его обувки спорить начали. А он все огрызался, что всех нас переживет…

– Ну… – веско прокомментировал Дроут. – Они, тощие, жилистые бывают. Вроде соплей перешибешь, а он в жизнь обеими руками вцепится, да так что не оторвешь!

– Оторвало. Голову. Сам видел.

– Да уж… – невесело подвел итог Гаарз. – Ну да хоть мы пока живы. Чего дальше-то будем делать, Готор?

– Досидим до темноты. А там аккуратненько двинемся назад.

– А чё назад? – осторожно поинтересовался Дроут. – Опять в каторжную команду, нужники копать? Может,

нам того… – И он махнул головой куда-то на север, в ту сторону, откуда пришла кредонская армия.

– Ты хочешь предать своего короля? – В голосе Ренки не было ни капли возмущения или ярости, а только одно безграничное удивление. Ему подобная дикость и в голову не могла бы прийти.

– Не, ну ты чё? – внезапно поддержал Гаарз нашего героя. – Решил, что в рудниках или на галерах республиканцев тебе будет лучше? Или ты думаешь, стоит тебе заявиться к этим торгашам и они тебя сразу главным поедателем плюшек в своей армии назначут? И не мечтай. Если, конечно, ты не офицер, у которого родня сидит на сундуках с золотом и может заплатить за тебя приличный выкуп.

– Почему же сразу на галеры? – осторожно, но настойчиво продолжал гнуть свою линию Дроут. – Можно ведь и просто в плену посидеть.

– Ты откуда такой взялся? Ты и впрямь думаешь, что эти торгаши тебя пару-тройку лет за так кормить станут? – влез в разговор Киншаа. – Спроси любого моряка. Ну или хотя бы вон, – кивнул он в сторону Гаарза, – грузчика портового, и тебе про этих кредонцев такого понарасскажут… Не дай боги с ними в море пересечься. Даже в мирное время. Им все без разницы – корабль на дно, тебя в трюм, а потом на рудники или к веслу прикуют. От этих сволочей на трех континентах людям покою нет.

Киншаа говорил столь страстно и взволнованно, что даже все еще пребывающему в ступоре Таагаю стало понятно, что здесь что-то очень личное.

«Вероятно, он родом из какого-нибудь прибрежного поселка или городка, что разорили кредонские пираты, – подумал Ренки. – Может, кто-то из близких пострадал. А может, и всю родню либо зарезали, либо увели в вечное рабство».

– Как видишь, Дроут, – назидательно сказал Ренки, – путь предательства не только постыден, но и не сулит тебе ничего хорошего. А даже если бы и сулил, идти по нему тебе пришлось бы в одиночку. Ибо все остальные, даже попав в столь удручающее положение, никогда не предадут своего короля!

Сказав это, Ренки на несколько секунд гордо задрал подбородок к линии горизонта, устремив нос почти в самый зенит, и потому не видел улыбочек, которыми мельком обменялись за его спиной Гаарз, Киншаа и, что обиднее всего, даже Готор. Впрочем, улыбки эти были вовсе не издевательские, а скорее понимающие и сочувствующие.

– Ладно, ребята, – примиряющим тоном сказал Готор. – У нас еще есть до заката часок-другой. И я предлагаю попробовать поспать хоть немного. Потому что ночка у нас будет трудная. Поскольку я уже повалялся чуток в отключке, то на караул встану первым. Меня сменит Киншаа, а третьим будет Ренки. Гаарз, поскольку он половину прошлой ночи простоял в карауле, спит до упора. Дроут и Таагай, пробегитесь по этой лощинке и посмотрите, нет ли поблизости какого-нибудь ручейка. Да и вообще осмотритесь, как, если что, отсюда удирать сподручнее будет. Вы ребята в этих делах опытные, вас учить не надо. Потом тоже можете ложиться спать. Выполнять!

Ренки честно попытался выполнить этот приказ. Он был уверен, что никакой сложности не будет, настолько вымотанным и бессильным он себя чувствовал. Но стоило только лечь и прикрыть веки, как перед глазами замелькали изуродованные ядрами, штыками и пулями окровавленные останки, лица убитых им сегодня врагов, собственные руки, по локоть выпачканные в крови… И даже непонятно, была ли это кровь раненых, что он выносил с поля боя, или кредонцев, чьи жизни сегодня оборвал.

А еще дикая жажда, перебивающая даже голод. Страшно подумать: последний раз они ели только сегодня утром, а такое чувство, что с того завтрака уже прошли долгие годы. И хотя к фляжке Ренки приложился не далее как пару-тройку часов назад, казалось, что пороховой дым покрыл все горло и нёбо, и страшно хотелось смыть его хоть каплей грязной воды из лужи.

Несколько минут он честно проворочался на жесткой земле. А потом не выдержал, встал, пошел к дежурящему Готору и предложил его сменить.

– Знаешь, – как-то виновато ответил Готор, – я сейчас тоже, пожалуй, не засну.

– Болит голова? – заботливо спросил Ренки. – Отец мне рассказывал, что так бывает, когда рядом что-то взорвется. У некоторых вроде даже до конца жизни не проходит.

– Спасибо, Ренки, – усмехнулся Готор. – Умеешь ты подбодрить.

– Извини… – Ренки сообразил, что опять, честно желая поделиться знаниями, сморозил редкостную глупость. – И прости за то, что тебе пришлось… Ты первый бросился мне на помощь, а потом всех нас спас, ну, этим взрывом. И все из-за меня.

– Не бери в голову. Хороший ты парень, Ренки, но взрослеть тебе надо побыстрее. Понимаешь, мы сейчас не в том положении, чтобы совершать подростковые глупости. А насчет моей головы – не волнуйся. Сотрясуха небольшая конечно же есть. Но мне доставалось и похлеще. Просто… Знаешь, а я ведь сегодня впервые человека убил!

Признание словно бы само вырвалось из уст Готора. И было даже непонятно, удручен ли он совершенным поступком или тем, что совершил его в столь позднем возрасте.

«А ведь ему уже лет двадцать пять, не меньше», – с удивлением подумал Ренки.

– Но как же так получилось? – стараясь делать вид, что лишь ведет светскую беседу, спросил он у своего старшего приятеля. – Ты же столько путешествовал. И так умеешь драться.

Признание никак не вязалось с уже сложившимся образом приятеля. Раньше Готор казался Ренки всегда уверенным в себе, в меру жестким и довольно опасным человеком. По крайней мере, после нескольких жестоких драк в трюме, где Готор демонстрировал просто какие-то чудеса, тычком пальца заставляя сложиться пополам громилу на голову выше себя ростом или буквально за пару секунд сбивая с ног трех-четырех противников, даже Ренки невольно стал относиться к нему как… ну, например, как к ручному тигру.

Лежит такая громадная кошка где-то посреди гостиной во время светского раута, позволяет себя гладить и даже тормошить. Клянчит мясо, бодает хозяйскую руку, требуя ласки. Но горе тому, кто забудет об огромных когтях, клыках и силе лап, способных одним ударом свалить быка. Доли секунды на пробуждение звериной ярости – и вот гостиная уже залита кровью, а те, кто все-таки смог выжить, в ужасе жмутся по углам, дрожа от страха. Ренки читал в «Ежегодном королевском вестнике», как нечто подобное произошло в столице, в доме одного из богачей-нуворишей.

И вдруг этот тигр признается, что до сей поры был вегетарианцем!

– Да вот как-то так, – неопределенно высказался Готор. – Может, как раз из-за умения драться всегда удавалось обходиться без этого. Самое большее – руки-ноги ломал. А тут…

Чувствовалось, что Готору хочется высказаться. Поделиться с кем-нибудь этой своей, внезапно оказавшейся столь тяжелой ношей. Но долг вождя, пусть и крохотной банды каторжников, не позволяет ему проявлять слабость перед подчиненными. А Ренки ведь отчасти равный! Тоже благородный оу, и тоже имевший сходный опыт.

Да, Ренки прекрасно помнил ту ночь после убийства Ифия Аэдоосу. Он тогда (да и сейчас) нисколечко не сожалел о сделанном, искренне считая себя правым. И никаких особых проблем со стороны закона он тогда не предвидел. Но на душе тем не менее почему-то было тягостно и тоскливо. И особо тоскливо было из-за вынужденного одиночества в камере городской тюрьмы и невозможности с кем-нибудь поговорить, обсудить

произошедшее.

Впрочем, не факт, что от разговора стало бы легче. К чему ковырять свежеполученную рану? А вот отвлечься, поговорив о чем-нибудь другом…

– Слушай, Готор, – поинтересовался Ренки. – А как мы все-таки будем совершать наш подвиг? И мне не очень понятно, что ты вообще под этим понимаешь?

– Хм… Хороший вопрос, – задумался Готор. – Уж точно не то, что описывается в прочитанных тобой книжках. Я их, признаюсь, не читал, но могу догадаться, как там все рассказывается. Разная там беззаветная преданность королю, самопожертвование, безумная храбрость и прочие дела. Они нам, уж извини, не подходят. Да погоди ты! Не сверкай так грозно очами, подобно Нордоону Великому. Давай-ка сначала разложим все по полочкам. Ты ведь знаешь, что я вообще не из Тооредаана и ваш король для меня – абсолютно чужой дядя.

– Но ты же дал присягу!

– Дал. Потому что иначе бы меня повесили. И знаешь, думаю, немного постаравшись, я бы смог убедить тебя, что присяга, данная под принуждением, не имеет смысла. И даже напротив: нарушить ее – означает пойти против тирании и несправедливости, бороться с которыми есть долг всякого благородного человека. Жонглировать словами меня в свое время учили не хуже, чем махать кулаками. Но тебе и правда надо взрослеть, и поэтому убаюкивать твою совесть добренькими, но насквозь лживыми сказками я не стану. Оглянись, Ренки. Нас тут осталось шестеро. У каждого своя судьбы и свои надежды. И погибнуть, совершая подвиг во имя короля, тут надеешься только ты, и то в силу плохого знания жизни и юношеской наивности. Как я уже говорил, я иностранец. Гаарз – работяга, зарабатывающий себе на жизнь тяжким трудом и ничего в жизни хорошего от короля не видевший. Киншаа – сирота из приюта, проданный на королевский флот, откуда он благополучно дезертировал, чтобы стать бродягой. Дроут и Таагай – воры. Но ворами они тоже стали не от хорошей жизни, а чтобы не подохнуть с голоду. Если ты ждешь от этих людей подвига во имя короля, которого они не знают и который ничего хорошего для них не сделал, ты, уж извини за откровенность, дурак! Так какого тогда демона вся эта лабудень, спросишь ты. Отвечу. Я дал тогда присягу. Вернее, я принес ее куда раньше. Но присягал я не вашему королю, а вам. Я готов сбежать с королевской службы, как только подвернется удобный случай, потому что у меня есть дела куда интереснее, чем рыть канавы или даже палить из мушкета и колоть кредонцев штыком. Но я никогда не предам тех, кто дерется со мной плечом к плечу. Этому меня тоже учили.

– Но тогда… – Ренки казалось, что слова приятеля, которому он так доверял на протяжении последнего полугода, потрясли его сильнее, чем все события предыдущего дня, включая проигранное сражение. – Но тогда зачем ты говорил мне о подвиге?

– Чтобы дать тебе стимул к жизни. Дать надежду! – жестко ответил Готор. – Хотя я и не исключаю возможности, коли она выпадет, пойти и таким путем. В конце концов, это тоже способ избавиться от каторги. Долгий, но зато относительно легальный. А дальше – уже и с армией покончить будет проще. Только вот запомни хорошенько: горячее сердце тут тебе не поможет. Подвиги мы будем совершать очень осторожно и расчетливо. И только тогда, когда будет уверенность, что это нам зачтется, а не для того, чтобы сделать приятное твоему любимому королю. Кстати, а почему ты его так сильно любишь?

– Но ведь это король! – возмущенно воскликнул Ренки. – Он… Мы… Король – символ страны! И если не ради него, то зачем вообще? Ведь…

– Все понятно. В общем, Ренки, теперь ты все знаешь. Решай сам, с нами ты или мечтаешь принять смерть за короля, о которой никто так и не узнает. А на родине тебя по-прежнему будут считать убийцей и каторжником.

Глава 5

Как уже упоминалось в предыдущей главе, армии в те времена никуда не спешили. Ни в походе, ни при маневрировании на поле боя. И особенно – при наступлении.

И по этой причине даже в случае такой разгромной победы, какую одержали ныне кредонцы над армией Тооредаана, организовать долгое и успешное преследование противника не получалось.

Как правило, едва враг оставлял поле боя, которое торжественно занимал победитель, генералы и офицеры победившей стороны прикладывали куда больше сил к тому, чтобы собрать всех своих солдат вместе и как можно быстрее восстановить дисциплину, чем к тому, чтобы догнать убегающего врага и нанести ему дополнительный урон.

Разве что кавалерия бросалась преследовать разгромленного противника. Но и то лишь до тех пор, пока удирали, сломя голову, разрозненные группки. Потому как стоило бегущим солдатам почувствовать ослабление угрозы, вновь начать подчиняться офицерам и создать какую-то видимость строя – и кавалерия уже могла лишь пытаться атаковать стену штыков, из-за которых по ней вовсю палили из мушкетов. Занятие, как правило, столь же бессмысленное, сколь и опасное.

Ну а сейчас у обеих армий и кавалерии-то по сути не было. Зарданское плоскогорье отнюдь не изобилует подножным кормом для лошадей и верблюдов и большими запасами воды, а везти за собой тюки сена на целый кавалерийский полк и более – это большой риск сравнять количество телег в обозе с количеством солдат во всей армии.

Потому-то отправившиеся вдогонку за тооредаанскими беглецами верблюжьи егеря преследовали цель не столько сразить как можно более врагов или отбить трофеи, сколько проследить за тем, куда движется проигравшая армия, как быстро она придет в себя и какие действия предпримет далее. И для этого они, разбившись на небольшие отряды по десять – двенадцать человек, разъехались в стороны, постаравшись охватить по возможности большую территорию, чтобы добыть для своих командиров как можно более точные сведения.

Впрочем, коли уж подвернется случай, никто из егерей не откажется немного поохотиться и за отбившимися от основной массы войск группками беглецов или просто одиночками. Длинные – больше трех метров – пики отлично приспособлены, чтобы накалывать на них подобных неудачников. Коли те посмеют огрызаться, есть длинноствольный мушкет, прицельно бьющий за полторы сотни шагов. И еще имеется от двух у простого егеря до шести у дворянина колесцовых пистолетов в седельных сумках.

Да, это безумно дорогое оружие, но офицерами верблюжьих или конных егерей становятся отнюдь не самые бедные люди, по традиции обязанные иметь возможность обеспечить подчиняющихся им солдат хорошей амуницией.

Второй лейтенант оу Даангай был одним из таких очень не бедных людей. Пусть четвертому сыну торгового магната получить бразды правления семейным делом и не светило, но выделенной ему доли наследства и процентов, которые он имел с доходов семьи, вполне хватало не только на то, чтобы приобрести лучших верблюдов и великолепную экипировку, но и содержать собственный отряд телохранителей, составлявших его личную роту.

А потому к демонам сидение в пыльной конторе за гроссбухами и кипами отчетов. И да здравствует беспечная армейская жизнь, состоящая процентов на девяносто из лихих скачек, фехтований пикой и палашом, пари на меткость стрельбы, охоты, офицерских попоек со шлюхами или торжественных балов со знатными дамами, у которых иным шлюхам было чему поучиться.

И даже то, что его с отдельным взводом

загнали на засушливое и бесконечно тоскливое Зарданское плоскогорье, отнюдь не испортило оу Даангаю приятных впечатлений от армейской жизни. В конце концов, это ведь большое приключение. А вернувшийся в лучах славы ветеран в глазах прекрасных дам легко даст сто очков вперед любому «домоседу», пусть тот и одет в мундир тех же самых цветов.

Увы, но пока Даангая преследовала неудача. В битву всадников не пустили, а во время преследования его капральству выпало двигаться на самом краю левого фланга, так что никого из тооредаанцев он так и не встретил, а значит, не смог опробовать в реальном деле ни остроту своей пики, ни меткость дорогих пистолетов. Одна лишь голая засушливая каменистая пустыня, и ничего вокруг. Тоска.

С первыми лучами солнца он отдал приказ возвращаться назад – пора было принести добытые сведения в штаб.

И тут внезапно… Удача! Несколько, не больше десятка солдат, в уродливых зелено-желтых мундирах. Идут, еле переставляя ноги. Почти у всех головы, бока или руки перевязаны бинтами. А одного, голого по пояс, с замотанным животом, так почти что тащат под руки.

Второй лейтенант оу Даангай не стал долго раздумывать и, отдав приказ, первым поскакал навстречу группке, выглядевшей посреди этой раскаленной сковородки Зарданского плоскогорья столь желанной и беспомощной добычей.

Увы. Оказалось, что добыча умеет огрызаться. При виде несущихся на них всадников они образовали некое подобие строя. А брошенный на землю вояка с ранением в живот начал спешно долбить кресалом по огниву, поджигать фитили и раздавать их своим товарищам.

Они успели, и буквально с десяти или чуть больше шагов в Даангая и его отряд пальнуло восемь мушкетов. Юный баловень судьбы почувствовал, как в его плечо ударило что-то очень тяжелое и горячее. Ударило с такой силой, что буквально вынесло из седла.

Верблюды не кони. Они не пойдут на стену штыков в самоубийственную атаку. Впрочем, егеря обычно так и не атакуют, особенно противника, который может огрызнуться.

Из двенадцати всадников после мушкетного залпа в седлах усидело лишь семеро. Но и этого вполне хватило, чтобы, отъехав на пару десятков шагов, почти в упор расстрелять спешно перезаряжающих свои мушкеты тооредаанцев.

Затем поспешно подъехавший капрал, молясь богам, чтобы лейтенант-хозяин остался жив (печально лишиться такого нанимателя), соскочил с верблюда, не дожидаясь, пока тот опустится на колени, и осмотрел раненого.

– Ну слава богам… – прошептал он, когда хозяин очнулся. А потом уже сказал намного громче: – Как вы себя чувствуете, лейтенант оу Даангай?

– Дико болит плечо, – пожаловался тот. – И, кажется, упав, я отбил себе задницу. Что там было дальше-то?

– Мы их перестреляли, хозяин. Так что поздравляю вас с первой победой! Вам повезло: пуля прошла насквозь, не задев кость. Я залил рану лечебным декоктом, смазал заживляющими мазями и забинтовал. Так что, коли будет на то воля богов, через месяц уже и забудете про это. Но все же лучше бы поскорее показаться лекарю, вероятно, он сможет сделать больше.

«А заодно, если ты, дурак, помрешь, – подумал капрал, – вина за это будет лежать уже на лекаре».

– Что они там разорались? – удивленно спросил лейтенант оу Даангай, услышав непонятный галдеж со стороны своего воинства, исследующего трупы тооредаанских вояк.

Капрал оглянулся.

– Хм… Неслыханная удача, – не веря сам себе, произнес он. – Эти оборванцы тащили полковое знамя! Второй лейтенант оу Даангай, поздравляю, вы теперь герой!

Когда наступила ночь, банда Готора вылезла из лощинки и осторожно двинулась вслед за отступившей армией. Пришлось заложить немалый крюк, чтобы обойти бывшее поле боя, опасаясь наткнуться в темноте на мародеров, на свой страх и риск решившихся попытать удачу и обдирающих трупы, или на патруль, вышедший этих мародеров отлавливать. Не то чтобы кредонцы столь уважительно относились к телам своих врагов, однако дисциплина в их армии и методы по ее поддержанию справедливо считались одними из самых суровых.

Правда, сначала банде и самой пришлось немного помародерствовать – в лощине воды они так и не нашли, а пить хотелось невыносимо.

– Можете заодно прихватить оружие, порох и пули, – посоветовал Готор своим спутникам перед тем как отправить на поиски. – Но даже не вздумайте брать деньги или что-нибудь ценное. Уверен, после возвращения нас хорошенько обыщут и если решат, что мы тут задержались, чтобы порыться в карманах убитых, – виселицы нам не избежать.

Увы, но, провозившись минут сорок, обшаривая трупы, каторжники смогли найти лишь штук пять полупустых фляжек, две из которых Готор позволил опустошить сразу, а остальные велел взять с собой.

И они двинулись в путь. Ренки как-то очень быстро потерялся в пространстве и уже спустя минут двадцать ходьбы вряд ли смог бы отыскать в темноте даже ту лощинку, из которой они недавно вылезли. Но Готор и, как ни странно, Киншаа довольно хорошо ориентировались по звездам. А бывшие домушники Дроут и Таагай двигались в темноте, словно кошки. Их-то и выслали дозором, дабы использовать во благо способности, приобретенные столь бесчестным занятием.

Так что по-настоящему паршиво приходилось только Ренки и Гаарзу, которые, чувствуя себя очень неуверенно, спотыкались гораздо чаще остальных, а значит, и производили гораздо больше шума.

– Выше поднимайте ноги, ребята! – порекомендовал им Готор, когда Гаарз в очередной раз споткнулся о камень и свалился на землю с грохотом, показавшимся в ночной тишине особенно ужасающим. – И не пытайтесь смотреть под ноги, все равно увидите только черноту. Смотрите выше, на светлое небо над горизонтом. Когда ваши глаза смогут разобрать хоть что-то, то и ноги пойдут увереннее.

Ренки честно попытался последовать этому совету и немедленно растянулся, зацепившись за что-то ногой и до крови ободрав колено и ладони.

– Ничего, – утешил его Готор. – Со временем научишься.

Когда восточный край горизонта уже посветлел, намекая на скорый рассвет, Готор велел всем искать подходящее укрытие.

– Надо будет оглядеться и прикинуть, куда мы забрели, – объяснил он свой приказ. – Да и спать хочется невыносимо. И, думается, не только мне. Чуток поспим, чтобы совсем уж не падать с ног. А попозже, смотря по обстановке, двинемся дальше.

К сожалению, снова найти удобную, скрытую от всех глаз лощину им не удалось. Так что устроиться на отдых пришлось среди нагромождения здоровенных булыжников, иные из которых были повыше человеческого роста. Они, конечно, могли скрыть беглецов от посторонних взглядов, но в плане комфортного сна сильно уступали пуховым перинам.

Впрочем, хотя ничего мягче каменистой земли тут не нашлось, измученные каторжане заснули, едва их тела приняли горизонтальное положение. Однако предварительно Готор успел назначить караульные смены, как всегда, мужественно вызвавшись быть первым.

Увы, но долго поспать его банде опять не пришлось. Ренки показалось, что его веки толком даже не успели опуститься, как кто-то уже аккуратно начал тормошить его за плечо.

– Что там? – пробормотал он спросонья, чувствуя себя еще более уставшим и обессиленным, чем до этой имитации сна.

– Вставай, – продолжал тормошить его Гаарз. – Там, впереди,

какая-то пальба. Готор велел всем просыпаться.

Ренки попытался это сделать. Голова дико болела, к горлу подкатывал комок тошноты, и казалось, что руки и ноги отказываются повиноваться приказам мозга, которому просто необходимо поспать еще хотя бы часов пять-шесть.

Ренки даже влепил себе пощечину, чтобы немного взбодриться, и растер ладонями лицо. Помогло не так сильно, как могло бы помочь умывание чистой холодной водой или чашечка бодрящего отвара из зерен ягод гове, пусть и сваренного в солдатском котле, по «армейским рецептам», с щедрыми добавками пережженного ячменя и еще не пойми чего, что интенданты так любят добавлять туда «для весу».

Однако, судя по уже довольно яркому свету, спали они не меньше двух часов. Осознание этого хоть как-то помогло обмануть уставший мозг и чуть взбодрило тело. Так что, внутренне скуля от жалости к себе, Ренки все же смог подняться на ноги и подошел к компании сослуживцев, что-то старательно разглядывающих впереди.

– Чего там? – хмуро спросил он у них, пытаясь вглядеться в даль мутными от недосыпа глазами.

– Кажись, кредонцы кого-то из наших мочат, – отозвался Киншаа, который, как и многие моряки, обладал весьма острым зрением.

– А почему ты думаешь, что не наши кредонцев? – спросил Дроут, кажется, больше из чувства противоречия.

– Ты чё? – удивился Киншаа. – Видел у нас кого-нибудь верхом на верблюдах?

– Ну мало ли, – продолжил настаивать упрямый и злой от недосыпа Дроут. – Наши огребли по заднице и взяли с перепугу тех, что в обозе были. Ну там, на разведку съездить.

– Боевой верблюд, – вмешался в разговор Ренки, торопясь высказаться, ибо по традиции благородные оу просто обязаны были разбираться в лошадях и верблюдах, – и тот, что под грузом ходит, – это два совершенно разных животных. Боевые приучены выполнять несколько иные команды и не пугаться звуков выстрелов над головой. Да и по характеру они должны отличаться. Боевому надлежит быть злым и задиристым. А это, судя по всему, кредонские верблюжьи егеря. Считаются элитной частью, специально созданы, чтобы воевать в Зарданской пустыне или на пустошах Рангееи.

– По-любому, – в ответ высказался Готор, – нам с ними лучше не встречаться. Надеюсь, все с этим согласны? – Особо выразительный взгляд задержался на Ренки до тех пор, пока тот не кивнул, соглашаясь, что сейчас не самый подходящий момент совершать подвиги во имя короля. – Так что когда они пойдут дальше, затихаримся тут, в камушках, и прикинемся пожухлой травкой. Ренки, делай, что хочешь, но твоя шпага не должна блестеть на солнце. Прикопай ее в пыли. Штыки туда же. Мушкеты на всякий случай не мешало бы зарядить. Потом заткните стволы тряпками и замотайте ими же замки, чтобы туда грязь не попала, – и тоже в пыль. Вот только как быть с фитилями?

– Отец рассказывал, – перебил его Ренки, – что они при ночном штурме Стоонского замка прятали фитили в маленькие горшочки, чтобы те не светились в темноте. Можно зажечь парочку и спрятать в пустых фляжках.

– Отлично. Делаем.

И тут вдруг выяснилось, что из всей компании только Ренки с Готором умеют обращаться с мушкетом. Остальные имели лишь весьма смутные представления о том, как его нужно заряжать и, соответственно, разряжать в направлении врага. Так что им двоим и пришлось заниматься мушкетами, даже несмотря на ворчание Готора: «…таким лучше заряженное оружие вообще в руки не давать».

– Э-э-эй… – внезапно окликнул их Киншаа, оставленный наблюдать за кредонскими егерями. – Они двинулись в нашу сторону.

– Чего это они такое делают? – вдруг спросил Готор, быстро зарядив последний мушкет и подходя к наблюдателю. Ренки, спрячь голову! – внезапно рявкнул он на своего приятеля. – Если ты хочешь, чтобы тебя не заметили, смотри сбоку от укрытия, за которым прячешься, а еще лучше – из-под него, если, конечно, это возможно, но никогда не поднимай голову над ним. Понял?

– Кажись, они там друг дружке чего-то перекидывают, – внимательно приглядевшись, заявил Киншаа. – Вроде как какую-то тряпку. Наверное, содрали с убитого мундир и решили поиграть в мячик.

– Это не тряпка, – внезапно очень серьезным тоном произнес Ренки и от волнения даже вновь высунул голову над камнем. – Посмотрите на цвета и на меховую опушку. Это королевское знамя!

– Ну знамя так знамя… – равнодушно ответил на это Киншаа. – Разница не столь уж велика.

– Готор, ну ты-то хоть понимаешь… – воззвал Ренки к их главарю. – Знамя! Полк получает его из рук короля. Потом его освящают во всех трех главных храмах. Полк должен хранить его, как величайшую ценность. Потеря знамени – невероятный позор! Мы обязаны его вернуть!

– Хм… – Готор почесал нос, что обычно делал, когда над чем-то сильно задумывался. – Тут ты, Ренки, отчасти прав. Возвращение знамени нам вполне могут зачесть за подвиг, и, может быть, после этого мы получим прощение и свободу. Но их там восемь человек… кажется. А нас всего шестеро. И из этих шестерых только двое умеют стрелять. Каковы шансы?

– Но наш долг! – едва ли не заорал Ренки, привлекая всеобщее внимание.

– Вспомни, что я тебе говорил, – жестко оборвал его Готор. – Не долг, а шанс. И воспользуемся ли мы этим шансом, решать будешь не ты и даже не я. Что скажете, ребята? – обратился он ко всей остальной банде.

– Чего-то мне из-за тряпки голову подставлять не хочется, – задумчиво сказал Дроут. – Оно, конечно, шансов сдохнуть в очередной драке, таская подстреленных, у нас не меньше. Да и рыть отхожие места уже осточертело. Но тут, почитай, верная смерть. А пожить еще охота.

– Угу, – подхватил Гаарз. – Я вообще-то не шибко сильный знаток всех этих дел. Подраться там, дубиной помахать – это пожалуйста. А вот с этими всякими оружиями… Да и, сдается мне, их больше. И оружие у них получше нашего. Верблюды опять же… До него ведь, всадника-то, еще и не дотянешься, когда он на скотине этой своей сидит. А из мушкета этого вашего я в жизни не стрелял. Так что небось и в сарай с трех шагов не попаду, не то что во всадника.

– Да, Ренки, – подхватил Киншаа. – Мы, конечно, понимаем, что вы с Готором из благородных. У вас там свои заморочки. Для тебя это знамя много чего значит. Но мы-то люди простые. Кабы хоть какая возможность была шансы уравнять, мы бы, может, и попробовали. А так… Прикончат они нас за милую душу и даже не вспотеют.

Таагай даже говорить ничего не стал. Но судя по тому, как он кивал головой, можно было не сомневаться, что он полностью согласен с предыдущими ораторами.

– Но… – Ренки явно пал духом. Надежда, шанс лишь мелькнули перед ним, но, едва он попытался ухватиться за них, руки почувствовали лишь пустоту.

– Ну вообще-то, думаю, уравнять шансы кой-какая возможность есть, – задумчиво сказал Готор. – Ренки, ты с десяти – двадцати шагов точно не промажешь?

– Отец начал учить меня стрелять, едва мне десять исполнилось. Из нормального мушкета я и с сотни по человеку не промажу!

– Тогда предлагаю такой план, – энергично сказал Готор. – Подумайте, стоит ли. Только вот решать вам придется быстро!

Верблюд, на котором ехал лейтенант оу Даангай, был воистину прекрасным образчиком своего вида. Его поступь была столь мягкой и плавной, что обычно опытный всадник особо и не замечал этого движения. Но вот сейчас

каждый шаг замечательного животного отдавался у оу Даангая болью в раненом плече и заставлял болезненно морщиться.

Впрочем, даже это почти не портило ему приподнятого настроения. Воистину он был любимчиком богов, коли они решили преподнести ему такой замечательный подарок. И рана тут шла даже в плюс. Ранен при захвате вражеского знамени! Ведь звучит! Если не вдаваться в подробности, то воображение рисует картину бесстрашного всадника, врывающегося впереди своих егерей в ряды противника. Круша направо и налево полчища врагов, герой пробивается к чужому знамени, вырывая его из рук охраняющих столь ценный приз сержантов… Кстати, надо будет выписать из столицы модного живописца и заказать ему запечатлеть этот образ для потомков. Война сейчас завладела умами общества, и если договориться, чтобы картину выставили в популярном салоне, громкая слава второму лейтенанту оу Даангаю обеспечена.

Если бы не было этой раны, трех убитых и раненого (и довольно тяжело. «Наверно, не выживет», – сказал капрал) – это достижение могли бы приписать слепой удаче. А тут – подвиг налицо. И даже самые злобные недоброжелатели не посмеют этого отрицать. Так что остается только взять мешок побольше и подставить его под поток наград и удовольствий, который непременно обрушится на такого героя!

– Лейтенант, – вдруг вторгся капрал в его сладкие грезы, – поглядите, похоже, еще один!

Оу Даангай посмотрел в том направлении, куда показывал капрал. Примерно в полутора тысячах шагов от них по пустыне вяло брел какой-то оборванец. Судя по медленной хромающей походке и по тому, что он до сих пор не заметил всадников, бедолага был смертельно измучен. И наверняка серьезно ранен.

– Съезди пристрели… – буркнул лейтенант, недовольный, что его отвлекли от мечтаний. – Или плюнь. Он, похоже, и сам скоро подохнет.

– Так ведь… – осторожно возразил капрал. – У него же шпага! Наверняка это офицер!

– Что-то не могу понять, что за форма надета на этом офицере? – удивленно прокомментировал оу Даангай, всмотревшись в бредущую по солнцепеку фигуру. – Или эти тооредаанцы начали назначать офицерами бродяг?

– Ну может, мундир в бою разорвался, – пожал плечами капрал. – Но, скорее, думаю, он отключился во время битвы, вот мародеры с формы все золотое шитье и срезали, а заодно увели кошелек и прочее имущество.

– А шпагу оставили? – насмешливо спросил лейтенант.

– Дык шитье-то или денежки можно и припрятать, да потом маркитантам продать. А со шпагой патруль мгновенно загребет…

– Ладно. Давай съездим проверим, – воздержался от дальнейших гаданий благородный оу. – Если это и впрямь офицер, да еще и довеском к знамени… От такого улова и впрямь грех отказываться. Только не вздумайте стрелять. Берите живым, иначе он бесполезен.

До бредущего, как в тумане, доходяги оставалось сотни три шагов, когда он наконец-то смог заметить приближающихся к нему всадников. Бедолага встрепенулся и, продолжая хромать, неожиданно бодро побежал к наваленным посреди пустыни каменным глыбам – обломкам, некогда возвышавшейся тут скалы.

– И на что он надеется? – иронично поднял бровь лейтенант, неторопливо направляя своего верблюда вслед за ринувшимися за беглецом егерями.

– Дык, ваше благородие, – внезапно ответил егерь, оставшийся с ранеными по приказу капрала. – Жить-то хоцца… Вот и хватается за соломинку, чтобы хоть на секундочку, да хоть на миг, но подольше… Эвон как припустил-то… А ведь еле ноги переставлял. Точно говорю: жить хоцца!

Лейтенант оу Даангай не посчитал нужным даже заметить эту реплику нижнего чина, но, убрав отобранное у солдат знамя (еще порвут, сволочи) в седельную сумку, слега подстегнул своего верблюда, чтобы быть поближе к месту событий, когда его ребята начнут выковыривать беглеца из его укрытия.

Он уже был в полусотне шагов от камней, когда оттуда внезапно раздался выстрел.

– Я же приказывал – живьем! – недовольно простонал лейтенант, досадуя на напрасную задержку, боль в плече, слабость и испепеляющую жару позднего утра. – Поубиваю тупиц!

Но странное дело – выстрелы не смолкали. Второй, третий, четвертый… Лейтенант даже снял ноги с верблюжьей шеи и, вдев их в стремена, привстал, чтобы получше разглядеть, что происходит за камнями. И уткнулся взглядом в дуло мушкета.

Последнее, что он успел четко осознать, – это невыносимо ярко горящий на полке мушкета порох. Потом раздался выстрел, оборвавший такую недолгую полосу удачи второго лейтенанта особого корпуса верблюжьих егерей Кредонской республики оу Даангая.

– Я заманю их! – пылко вызвался Ренки сыграть самую опасную роль в предложенном плане.

– Нежелательно, – отрицательно покачал головой Готор. – Тебе и мне придется стрелять. И как можно более метко. А если у тебя после бега будет сбитое дыхание и дрожащие руки…

– Коли раненого надо будет изобразить, тогда уж лучше я! – вдруг вылез вперед обычно не особо инициативный и разговорчивый Таагай.

– Точно, – подхватил Дроут. – Он на этом собаку съел!

И пояснил, видя удивленные лица приятелей:

– Таагай наш с детства нищенством промышлял. Он хоть безногого, хоть безголового так изобразить может, что у самого распоследнего жадюги кошелек сам развяжется. Мы это раньше использовали, чтобы за богатыми домами приглядывать… перед тем как на дело идти.

– Это просто потрясающе, сколько дополнительных талантов обнаруживается в нашей компании! – ухмыльнулся Готор так, что можно было даже подумать, будто он и правда одобряет столь недостойное умение. – Тогда внимательно смотри и запоминай. Ты должен забежать во-о-он оттуда. Вот здесь, видишь, довольно открытый участок, тут тебя подстрелить вполне реально. Так что беги не по прямой, а зигзагами. Главное – успеть добраться до тех вон камней и спрятаться там. Если я хоть что-то понимаю в жизни и в верблюдах, своих животин они по этим обломкам не поведут. Значит, спешатся и пойдут убивать тебя пешком. Ренки, заляжешь вон в тех скалах. Именно заляжешь! Перезаряжать мушкет тебе не понадобится, так что можно будет стрелять лежа. После каждого выстрела меняй позицию, если они и впрямь элитная часть, то мигом засекут стрелков и начнут палить в ответ. Опять же и тебе дым от собственных выстрелов не будет мешать целиться. Так что лучше заранее выбери места, откуда будешь стрелять, и положи там мушкеты. Гаарз, Киншаа и Дроут, вы можете поучаствовать только в ближнем бою. Против вооруженного пистолетами и мушкетами противника у вас шансов нет! Поэтому заранее наберите камней. Когда мы отстреляемся, а кредонцы отстреляются по нам, начинайте сближаться с противником, одновременно закидывая его камнями. Не позволяйте им перезарядить оружие. Твердо запомните – первый выстрел за мной! Я засяду вон там, сбоку. И в первую очередь постараюсь убить тех, кто не полезет на камни, а останется снаружи. Но будьте осторожны – пока не прогремит последний выстрел, даже носу не показывать из-за своих укрытий. Не хватало только, чтобы вас подстрелили за просто так. Как только поймете, что больше не стреляют, начинайте кидать камни – и в атаку. А мы с Ренки либо присоединимся к вам, либо – если противники еще останутся снаружи – начнем перезаряжать мушкеты. Все будьте внимательны –

под ногами у нас не ровная площадка, а демоны знают что. Так что не торопитесь добежать до врага. Нам только сломанных по глупости ног не хватает. Вопросы? Или, может, кто чего добавить хочет?

– Пусть Таагай возьмет мою шпагу, – внезапно даже для самого себя предложил Ренки. – Увидев шпагу, они могут подумать, что он офицер, и постараются взять живьем. Все же больше шансов…

– Отлично придумано! – одобрительно кивнул Готор, делая вид, что не понимает, на какую жертву пошел Ренки, отдавая оружие благородного в руки человека из низов. Наверное, не хотел смущать Таагая.

– Ну и последний штрих. – С этими словами Готор сгреб в ладонь изрядную кучку земли и пыли, плеснул в нее несколько капель драгоценной воды и осторожно размазал образовавшуюся смесь по своем лицу, изобразив какой-то странный узор. – Под цвет камней, – усмехнулся он, глядя на вытянувшиеся лица друзей. – Чтобы не светить белыми мордами. А одежка у нас и так… цвета грязи. Так что подставляйте рожи. Я и вас разрисую. – Ну с богом! – сказал Готор, закончив это странное действие. – Или, как говорят у вас: «Да поможет нам Великий Верблюд!»

Ренки даже не думал, что секунды могут тянуться так долго. А уж про минуты и говорить нечего. Он уже успел раз двадцать впасть в отчаяние и взять себя в руки, а от Таагая и кредонцев все не было никаких вестей. Особо усугубляло это тягостное состояние то, что с того места, где он прятался, равнину видно не было. И он даже отдаленно не мог представить, что там происходит.

И вот, примерно спустя сто тысяч лет ожидания, наконец-то послышалось шуршание камней под ногами верблюдов и веселые голоса кредонцев.

Очень хотелось вылезти наружу и посмотреть. И Ренки пришлось почти силком заставить себя еще ниже пригнуть голову. Вот из общего фона голосов выделились команды верблюдам опуститься. Значит, план Готора работает. Ренки судорожно проверил, как лежит порох на полке, вновь закрыл ее и, достав тлеющий фитиль, начал зажимать его в губках курка, едва не забыв проверить, как точно он подходит к полке. А потом опять ожидание. Секунды, растягивающиеся в года.

И вот грохнул первый выстрел. Ренки мгновенно высунулся из укрытия, забыв про все, что говорил Готор о правильной маскировке, но хотя бы вспомнив, что нужно открыть полку мушкетного замка и подуть на фитиль, раздувая его посильнее. Прицелился в одного из стоящих на открытом пространстве солдат в ярко-синем, с песчаного цвета обшлагами и вставками мундире, спустил курок… Прикрыл веки, чтобы ярко горящий порох не повредил глаза. И, старясь не дышать и не сдвинуть ствол мушкета хоть на волос в сторону, стал ждать выстрела.

Жуткий грохот, сильнейший удар отдачи в плечо. Ренки открыл глаза. Солдат, в которого он целился, лежал на земле. Пуля диаметром с ноготь большого пальца взрослого мужчины, попав куда-то в шею, почти отделила голову от туловища.

Грохот. И еще одна пуля не меньшего калибра с противным визгом пронеслась над ухом. Ренки поспешно бросил свой мушкет на камни и на коленках пополз к следующей позиции. Опомнился. Вернулся и вынул тлеющий фитиль из губок, потеряв еще несколько драгоценных секунд.

Новая позиция, новый мушкет. Проверить полку. Закрыть, вставить фитиль. Проверить, как он подходит к полке. Подуть на фитиль, открыть полку. На сей раз он, усвоив уроки Готора, высунул ствол сбоку от камня. И, наведя его на очередной синий мундир, вспомнил, что говорил ему отец, прицелился пониже, почти в ноги, чтобы отдача, приподнимающая ствол мушкета, направила пулю в центр корпуса противника. Спуск. Вспышка. Противник все еще стоит. Но, судя по огромной ране у него на боку, стоять ему осталось недолго.

Новая позиция. И опять все те же действия. Навести мушкет, спустить курок. Вспышка на полке. Выстрела нет.

Отец рассказывал, что надо делать в этом случае. Обратным кончиком шомпола прочистить запальное отверстие. Подсыпать трясущимися от нетерпения руками свежий порох на полку, постучать, чтобы тот попал в запальное отверстие. Идиот! Надо же было снять фитиль! Одна искорка – и…

Опять навести мушкет на противника, который уже целится в Ренки из пистолета, поняв по вспышке, где тот сидит. А ведь Готор говорил менять позицию после каждого выстрела!

Мушкет и пистолет грохнули одновременно, выбросив языки пламени и раскаленные кусочки свинца. Что-то шоркнуло Ренки по волосам. А вот его выстрел, кажется, прошел мимо.

Не важно. Примкнуть штык – и вперед.

К тому времени, когда он выбрался из своего укрытия и добежал до места боя, все уже было кончено. В отличие от него Готор не промахнулся ни разу, первой пулей убив егеря, оставшегося охранять верблюдов, второй – пытавшегося командовать капрала. А третью почти с невероятной дистанции (шагов сто пятьдесят) сумел всадить в подъехавшего последним офицера.

Оставшимся в живых егерям, на которых обрушился град камней, было не до сопротивления. Один уже лежал без сознания, и из его виска, пробитого камнем, текла кровь. А второй, спасаясь от камней, даже не заметил штык, который Киншаа ловко метнул в него с изрядного расстояния, и лежал, проткнутый почти насквозь, жутковато подергивая ногами.

– Там еще один… – крикнул Гаарз, показывая в сторону… – Тока как до него добраться?

– Я сейчас! – ответил Ренки и, подбежав к меланхолично лежащим чуть в отдалении верблюдам, лихо вскочил на спину одного из них. Как всякий благородный оу, он прекрасно знал, как надо обращаться с этими животными… Теоретически. В краях, где Ренки провел свое детство, верблюды были редкими гостями. Поэтому он, если честно, впервые видел этого самого легендарного верблюда так близко.

Но команда «встать» оставалась неизменной на протяжении сотен, а может, и тысяч лет. Ренки прокричал ее. И верблюд ее спокойно проигнорировал. Ренки повторил, добавив сильный удар рукой по боку. Верблюд встал – сначала на задние ноги, а потом на передние. И Ренки вылетел из седла… Он, конечно, читал про эту привычку верблюдов. Но вот реального опыта не имел.

– Все равно этот гад уже смотался… – утешающе заметил Готор, даже не пытаясь скрыть улыбку. – Не переживай так. Почета достоин не тот, кто ни разу не выпадал из седла, а тот, кто, выпав, всегда садится в него снова!

Ренки попытался снова. И на этот раз у него все получилось. Но остававшийся при раненых егерь ожидать, пока за ним прибежит толпа кровожадных убийц, уже разделавшаяся с его товарищами, почему-то не стал и припустил что есть мочи подальше от этого, столь неудачного для кредонцев, места.

И, кстати, зря. По прибытии в лагерь его обвинили в трусости и бегстве с поля боя и забили плетьми до смерти.

Глава 6

– И все же не стоило этого делать! – продолжал возмущаться Ренки.

– Не будь белоручкой и чистюлей, – спокойно ответил Готор. – Мы бы только продлили их муки. С такими ранами не выживают. Штык в сердце куда милосерднее, чем долгое и нудное путешествие под палящим солнцем на верблюжьей спине.

– И все же это как-то…

– Ренки, хочу дать тебе хороший совет, – оборвал его Готор. – Не пытайся сам себе создавать проблемы там, где их нет. Уж поверь, проблем в твоей жизни и так будет хватать. Смотри сам – мы победили при почти невозможном раскладе. Вернули знамя, а также захватили одиннадцать верблюдов и

целую кучу дорогущего оружия. Если в качестве благодарности нам выплатят хотя бы двадцатую долю реальной цены, мы наконец сможем не только нормально поесть и одеться, но и спрятать пару монеток на черный день. Посмотри на солнце. Когда оно только наполовину высунулось из-за горизонта, мы были каторжниками в обносках и без гроша в кармане. А сейчас, когда оно еще даже не в зените, мы уже без пяти минут герои и богачи. Радуйся таким моментам, ибо они выпадают не так часто, как нам всем хотелось бы.

– А зачем ты велел погрузить на верблюдов трупы? – недолго побыв счастливым и радостным, как советовал Готор, снова начал бурчать Ренки. – Не достойнее ли было бы оставить их на месте гибели?

– Мы всем будем говорить, будто опасались, что другие кредонские патрули их найдут и бросятся за нами в погоню. А рисковать знаменем мы не имели права! Но по правде – пусть все видят, что мы это знамя и этих верблюдов не среди трупов нашли, а отбили в бою. Твоя ссадина на голове, кстати, тут тоже очень к месту. Удачно это тебя: чуть-чуть ниже – и могло бы полголовы снести. А так только кожу содрало. Мази, которые были у кредонцев, очень действенные. Так что заражения можешь не опасаться.

– Ты собираешься сказать, что это мы убили всех одиннадцать человек! – обвиняюще возопил Ренки. – Это ведь неправда.

– Слушай, я тебя когда-нибудь сам прибью, – устало сказал Готор. И это прозвучало столь печально, что даже у самой предполагаемой жертвы не возникло желания возмутиться. – Можешь даже не сомневаться, что, когда в нашем штабе об этом случае будет составляться рапорт в штаб повыше, наша дюжина убитых превратится в дюжину сотен убитых. Все заслуги по спасению знамени припишет себе генерал оу Крааст, а про нас даже забудут упомянуть. Так что не валяй дурака, а пользуйся моментом. Думай не только о себе, но и обо всех наших ребятах. Чем больше заслуги, тем больше шансов, что нас наконец-то простят.

А тем временем в штабной палатке генерала оу Цорни Крааста царила, мягко говоря, безрадостная атмосфера. Все, начиная с личного адъютанта генерала и заканчивая штабным писарем, старательно изображали из себя пустое место, чтобы на них не обрушился гнев командира, который столь же старательно выискивал виновников своего поражения.

Больше всего, конечно, доставалось полковнику Девятого Мушкетерского полка, умудрившегося потерять знамя. А второго почетного места «ответственных за все» удостоились командиры Шестого и Пятнадцатого Гренадерских полков, которые, якобы проявив трусость, не предприняли решительной атаки и не сокрушили противника, как то предписывал им план генерала Крааста.

Левофланговые полки, которые первыми дрогнули и побежали, даже не упоминались – одним из них командовал племянник генерала, а вторым – его шурин. Да и при чем тут левый фланг, коли по плану именно гренадерам предписывалось атаковать и сокрушить, а они этого не сделали. И то, что противник сосредоточил на правом фланге значительно большие силы, чем предполагал генерал Крааст, не имело никакого значения: надо было идти и сокрушать.

Генерал орал столь яростно и самозабвенно, что почти убедил самого себя в своей правоте, хотя и знал, что доносы о том, как в действительности обстояли дела во время боя, уже наверняка движутся в сторону столицы и достигнут своей цели в ближайшее время. Тот же командир Девятнадцатого Королевского не упустит возможности подгадить Краасту, ведь он сам метит на его место. Как известно, полковник королевской гвардии как минимум равен армейскому генералу. А уж по степени влияния при дворе значительно его превосходит.

Но наорать все равно было необходимо. Генерал наорет на полковников, заставляя их молча сносить незаслуженные упреки и обвинения. Взбешенные полковники отыграются на офицерах. Те вставят пистон сержантам. А сержанты будут гонять солдат до изнеможения. Так, глядишь, пошатнувшаяся дисциплина в потерпевшей поражение армии и восстановится! А малейшие попытки неповиновения и дерзкие разговорчики сразу прекратятся.

Генерал сделал небольшую паузу, чтобы смочить вином пересохшее от криков горло. И внимание всех присутствующих в штабе сразу привлек странный гул, шедший из-за стенок палатки. Прислушались. Гул приближался.

«Бунт? Солдаты окончательно вышли из повиновения?» – пронеслось в этот момент почти в каждой голове, ответственной за поддержание порядка в армии.

– Что там? – полюбопытствовал генерал Крааст и, не дожидаясь ответа, энергичным шагом первым вышел из палатки.

Тут его глазам предстало довольно странное зрелище: кучка оборванцев, едущая к центру лагеря аж на дюжине верблюдов, а над ними на необычайно длинном древке, кажется сделанном из кавалерийской пики, колышется знамя Девятого Мушкетерского полка. За этой странной процессией движется здоровущая толпа солдат, недоуменно глядящая да гадающая, что бы это значило.

– Ну и? – коротко бросил генерал, когда кавалькада достигла его шатра и слезла с верблюжьих спин. – Вы кто такие? И что все это значит?

– Солдаты Шестого Гренадерского полка, ваше превосходительство, – начал довольно бодро рапортовать какой-то сопливого вида, хотя и весьма рослый юнец, чью голову украшала окровавленная повязка. – Пытаясь догнать после битвы свою часть, наткнулись на разъезд врага, завладевшего королевским знаменем. Вступили в бой и отбили знамя! Согласно «Уставу воинскому» короля Лоодига Второго, всякий раз, когда полк покидает или возвращается в лагерь воинский, знамя его должно быть вынуто из чехла и развернуто для всеобщего обозрения, дабы все причастные о том знали.

– Шестой Гренадерский, значит? – задумчиво пробормотал генерал Крааст. – А почему же тогда у вас мушкеты с кредонскими гербами? И почему отстали от полка? И где вы так мундиры изгваздать умудрились, что одни лохмотья остались?

– Мушкеты забрали у неприятеля! – опять четко и ясно отрапортовал мальчишка. – А отстали от основных частей, потому что до последнего находились на батарее, к коей в качестве каторжной команды и были приписаны. Оттого и мундиры у нас… такие.

– Чудесно! – восхитился генерал Крааст. – Прелесть-то какая. Эй, где там этот оу Гиитики из Девятого полка? Иди, полюбуйся! Твои паршивцы теряют знамя, а какие-то каторжники его возвращают. Гренадерские полки удирают с поля боя, а каторжники до последнего стоят на позициях, отбиваясь от врагов трофейным оружием. Прелестно! Сплошной анекдот! Да над нашей армией теперь разве что камни в самой глухой пустыне смеяться не будут. А уж в столице нам после такого точно лучше не появляться. А еще эти каторжники цитируют и прилежно исполняют уставы двухсотлетней давности, которые небось и половина моих офицеров в глаза не видела. Так что теперь весь лагерь знает о том, кто возвратил знамя. И ведь не придерешься, ибо устав, составленный королем, отменить может только другой король. Но никто этого не делает… из почтения к своим предкам. Полковник оу Дезгоот, где ты там торчишь? Иди-ка сюда, полюбуйся на своих ребяток! Ты их вообще-то узнаешь? Точно твои?

– Мои! – уверенно сказал оу Дезгоот, хотя, конечно, никогда не обременял себя необходимостью запоминать лица присланных каторжников – слишком большая честь для тварей,

навязанных его полку королевским правосудием. Да и, откровенно говоря, уставших грязных каторжников сейчас даже родные матери бы не узнали.

– Если раньше мы просто балансировали на краю задницы, то теперь провалились в нее глубже, чем кракен на дно морское! – продолжал с каким-то надрывом в голосе вещать генерал оу Крааст. – Единственная нормальная часть в этой армии – каторжники!

– Хм… – задумчиво сказал полковник Шестого Гренадерского. – Возможно, задница была бы и впрямь столь глубока, как вы изволили заметить, если бы я, к примеру, накануне сражения не подал бы рапорт – прошение о помиловании этих каторжников. Устный, естественно. А вы, генерал оу Крааст, кажется, изволили на это одобряюще кивнуть. В этом случае выходит, что отбили королевское знамя никакие не каторжники, а доблестные солдаты Шестого Гренадерского, до последнего защищавшие свои позиции! Естественно, я должен буду продублировать свой рапорт в письменном виде после битвы, а вы – его подписать, чтобы все было оформлено официально.

Что и говорить, а полковник оу Дезгоот не только был прекрасным солдатом, о чем свидетельствовало и поведение его полка на поле боя, и отход в полном порядке после того, как поражение стало очевидным, но и отлично разбирался в армейской политике. Утеря знамени в первую очередь падет грязным несмываемым пятном на репутацию командующего армией. Нет, конечно, судьба полковника оу Гиитики была предрешена – отставка с позором, без пенсии, и лишение всех наград. А вот с генералом все не так просто.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/egor-chekrygin/strannyy-priyatel/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Сноски

1

Научно доказанный факт. Подобный эксперимент проводился в одной из закрытых частных школ Англии.

2

Берендейка – надевавшийся через плечо ремень, на котором подвешивались специальные трубочки-пенальчики с заранее отмеренным количеством пороха, сумкой для пуль, пороховницей и прочими принадлежностями для стрельбы.

3

Забавно, но и в нашем мире практически точно такую же фразу произнес прусский король Фридрих Великий. Что есть не более чем совпадение, основанное на схожести военных тактик и образов мыслей военачальников.

4

В семнадцатом веке совершенно в другом мире битва считалась проигранной при потере десяти – пятнадцати процентов личного состава.