Тайга и зона читать онлайн - Александр Бушков

Тайга и зона

Александр Александрович Бушков

Шантарский циклАлексей Карташ #1

Старший лейтенант Алексей Карташ, отправленный служить в глухую зону под Шантарском за совращение генеральской внучки, замечает неладное – смертность среди зэков возрастает, по поселку ходят слухи о засекреченном объекте в тайге. Никто не рискует сунуть нос в эти темные дела, лишь один Карташ решается приоткрыть завесу тайны над гибельным местом.

Александр Бушков

Тайга и зона

Исключительное право публикации книги Александра Бушкова «Тайга и зона» принадлежит ЗАО «ОЛМА Медиа Групп». Выпуск произведения без разрешения издателя считается противоправным и преследуется по закону.

© А. А. Бушков, 2005

© ЗАО «ОЛМА Медиа Групп», 2013

* * *

Действующие лица вымышлены. Всякое сходство их с реально существующими людьми – не более чем случайное совпадение.

    Автор

Свою свободу относительно мира я обеспечиваю себе тем, что присваиваю себе этот мир, захватываю и занимаю его для себя каким бы то ни было насилием, силой убеждения, просьбы, категорического требования, даже лицемерия, обмана и т. д. Скалу, преграждающую мне путь, я обхожу до тех пор пока у меня не наберется достаточно пороха, чтобы взорвать ее, законы данного народа я обхожу до тех пор пока не соберусь с силами, чтобы уничтожить их.

    Макс Штирнер

Глава 1

Маленькая Италия в большой тайге

24 июля 200* года, 20:30.

Ни весело и ни скучно. Как обычно было тем вечером в кафе «Огонек». Название, равно как и вывеска над входной дверью, досталось заведению в наследство от советских времен. Вывеску, кстати, не обновляли с того самого года, когда рухнула тысячелетняя империя, и название «Огонек» нынче скорее угадывалось, чем читалось. Заглавная буква «О» точно посередине была продырявлена пулей – явно кто-то палил на спор, от скуки и, понятное дело, отнюдь не в трезвом виде. И попал, что характерно. А ниже буковок «Огонек», по краю вывески, гвоздем было нацарапано: «Климыч падла я тебя сука достану». Климыча, бывшего начальника зоны, а точнее исправительного трудового учреждения ИТУ номер ***, помнили все здешние старожилы, его имя частенько всплывало в застольных беседах. Поминали кто злом, кто добром, кто с уважением, кто небрежно. Чувствовалось, в общем, что противоречивая была фигура сего незабвенного Климыча…

Дощатый пол, бревенчатые стены, длинная деревянная стойка, засиженные мухами лампы на голом проводе, наклеенные на стены плакаты (от пожелтевших советских агитационно-пропагандистского содержания до современных – с голыми ляльками), окна, на которых стекла местами заменяла фанера, а стекла, неким чудом уцелевшие, украшали бумажные полосы, закреплявшие трещины, – вот вам кафе «Огонек» собственной персоной, которое изысканным словом «кафе» именовалось лишь по недоразумению, да еще по накладным и прочим документам. Местные же именовали единственное на весь поселок питейное заведение гордо, хотя и незатейливо: «Салун». «Пойдем, Васек, в Салун», «Обкашляем это дело, Толян, вечером в Салуне», или же говорили: «Пошли, орлы, к Любке». Любкой, ясное дело, звали хозяйку заведения, крепкую русоволосую бабу, чей возраст навеки замер на отметке сорок лет, которая и умрет все в те же сорок и которая за стойкой, по уверениям старожилов, торчит уж никак не меньше тех же сорока лет.

Любкаи «Огонек» – две главные достопримечательности поселка Парма. А до некоторых пор главной загадкой поселка для Алексея Карташа была такая: откуда взялось это словечко, «Парма»? Если поселок назван в честь итальянского города, то почему именно вег о честь? В Италии ж полно городов, которые были бы счастливы поделиться своим именем с затерянным в тайге сибирским поселком. А уж в советские годы требовалась веская причина, чтобы присвоить нашему населенному пункту идеологически вредное заграничное наименование. Понятно, если б поселок назвали Парижем – все-таки город с богатыми революционными традициями. Или Женевой – там отдыхал в эмиграции пролетарский вождь Ульянов-Ленин… Но ни в каких революционных подвигах не замеченная Парма-то здесь причем? Хороша, конечно, версия, что поселок обязан своим наименованием бензопиле «Парма», однако в тридцать шестом (год официального появления поселка на картах) лес валили примитивно, двуручными пилами…

Алексей посетил «Огонек» в час третьего стакана, что на нормальном языке означает в половине девятого вечера. Сразу прошел к стойке, заказал две кружки разливного «Золота Шантары», двинулся отыскивать себе место.

У кафе было два зала: большой и малый. Малый зал, так уж повелось с незапамятных времен, занимали промысловики – этим словом объединяли охотников, «вольных» с лесопилки, железнодорожный народ. Большой же зал делили меж собой лагработники и поселковые. У каждой категории были свои столики. Пришлые люди в Парме являлись такой же редкостью, как и белые миссионеры в африканских племенах.

История деления пармского народа на категории уходила в тяжелые по части пива советские времена. Тогда пиво в поселок доставляли раз в неделю четверговым поездом. Пиво прибывало в бочке емкостью тысяча литров – в таких до сих пор продают молоко и квас. (Бутылочное же пиво здесь видели только тогда, когда его кто-нибудь в качестве гостинца привозил из отпуска.) Еженедельно райторг выделял поселку всего одну бочку. Напоить всех жаждавших этим пивом, наверное, было под силу лишь тому, кто пятью хлебами смог накормить пять тысяч ртов, поэтому случались всякие недоразумения, по-простому говоря – скандалы и драки. Доходило и до поножовщины. И наконец всем это надоело. Собрались, посовещались. И постановили: разделить население на три равные части – исходя из того, кто от чего кормится, – и наслаждаться напитком богов по очереди. С тех пор на пивном фронте воцарился порядок, потому как здешний народ свои законы всегда соблюдал не в пример строже, чем установление государственной власти.

Хотя времена пивного безобразия миновали, однако ж человеческие категории в Парме прижились: людям, знаете ли, свойственно сбиваться в сообщества по тому или другому признаку – был бы признак.

Рассекая сизые табачные клубы, Карташ прошел к столикам лаг-работников. Свободных стульев не было, и ему выдвинули из-под стола резервный табурет. Прапорщики, что характерно, со своих стульев не повскакивали, уступая место аж целому старлею, – как и сам Карташ не уступил бы свой стульчик даже маршалу, буде такового сюда принесет нелегкая. По негласному соглашению субординация оставалась за порогом. Как на Диком Западе игроки в покер, входя в соответствующее заведение, сдавали свои кольты, так здесь при входе сдавали свои звания…

– Садись, садись, – сказал лейтенант Кунчий, принадлежащий к породе никогда не унывающих бодрячков. – Мы тут обмусоливаем тему недели. Вон, Петрович говорит, что жди теперь смуты, жмуров и усиленных дежурств. Ты чего думаешь?

Темой недели была последняя партия зэков, с которой на зону прибыл некий Пугач, вроде бы новый пахан зоны, сиречь авторитетный вор, который станет править тутошний бал. Так уж устроена жизнь в Парме, что все, в конечном счете, вертелось вокруг зоны – так же, как земля вертится вокруг своей оси. Можно голову

закладывать, что и за остальными столиками в обоих залах сегодня преобладала эта же тема. Чему ж удивляться-то! Население Пармы процентов на семьдесят состояло из бывших сидельцев. Даже женщины большей частью попадали сюда с женских зон – в первую очередь с ближайшей, той, что в ста сорока километрах от Пармы… Другой типичный способ пополнения женского населения поселка – отпуска. Поднакопит деньжат мужик, год провкалывавший на лесопилке, маханет летом в Сочи, сойдется там с какой-нибудь тоскующей бабенкой из Кинешмы и прочих Великих Лук, та и переезжает к нему. Ясно, что Москву или Питер женщины на тайгу не меняли даже при самой жгучей любви, подобный случай поселок знал только один, да и то столичная штучка выдержала лишь полтора года среди лесов, комаров и местных нравов…

Карташ пожал плечами.

– Насколько я понимаю, на такую почетную должность – пахан зоны – у них назначают. А дисциплинка у них почище нашей будет.

– Это верно, – поддержал его прапорщик Алексеев, обстоятельно, как какой-нибудь мастеровой из советских фильмов про пролетариат и революционеров, отряхивая буденовские усы от пивной пены. – Раньше чем его к нам доставили, пришла малява, что пахан едет, мне один «казачок» стуканул. Значит, все было решено, договорено и согласовано. А кому паханствовать в наших краях, это у них определяет шантарский сход, я вам точно говорю. Ну а уж сделать так, чтобы пахана отправили на нужную зону, – это пустяк, о котором даже говорить смешно. И кто ж попрет против решения схода, какой такой самоубийца? Значит, примут нового без шума и пыли, никаких усиленных дежурств нам не грозит. Вот, помню, в семидесятых…

– Да погоди ты со своими байками, – перебил его краснолицый капитан Петрович из той категории российского офицерства, которая зовется «вечный капитан». – Во, блин, как у тебя все гладко. Разве всегда так проходило? А прежний пахан, Баркас этот? Он что, сам слезет? Да никогда. А двух царей на троне не бывает! Не-ет, товарищи офицеры, яйцами чувствую, быть большой буче. Че, сам не чуешь – назревает че-то. Ох, блин, назревает… Видал, как зыркают? Только отвернись, пику в печень получишь – и никто не узнает, где могилка твоя… И Петрович горестно обмакнул губы в пивную пену.

– А что это за Пугач, чем известен? И по какой статье загреметь умудрился? – спросил молодой прапорщик Богомазов, на миг отвлекшись от ритуального процесса смешивания русского народного коктейля «ерш».

Ответа Карташ не дождался. Он направился к стойке за своим пивом, до которого, вот счастье, дошла наконец очередь.

– Здоровки будь, командир… – раздался за спиной голос. Щурясь от беломорного дыма, на Алексея смотрел Егор Дорофеев.

Карташ догадался, что тот специально выскочил из малого зала – дабы перехватить его у стойки.

– Здорово, – он отставил кружки на залитый пивом поднос. – Ну и как оно?

По азартно горящим глазам, по возбужденно-испуганному виду Карташ понял, что Егору не терпится поделиться информацией. Неужели действительно нашел?..

– Для тебя есть кое-что. Это я скажу… ого-го, – Дорофеев интригующе подмигнул. И добавил, понизив голос: – Пойдем, прогуляемся до ямы…

Карташ кивнул, хлебнул пивка на дорожку, отставил кружки на край стойки, и тут Егор, видимо, не в силах удержать в себе информацию, чесавшую язык, прошептал:

– Я был там…

– Пойдем, пойдем, – поторопил Карташ.

– Гляди, прокиснет, – кинула ему вдогон Любка.

Они вышли на крыльцо. Июльские сумерки были уже на подходе: вот-вот и окончательно стемнеет; сейчас вся округа плавала в сплошь фиолетовых тонах – этакие кратковременные переходные колоры любят подкарауливать, специально выбираясь с мольбертами на пленэр, художники-пейзажисты. Тут же накинулись голодные таежные комары, которые, по крылатому выражению прапорщика Ломакина, запросто могут унести в зубах кусок сахара со стола, и которые, по ощущениям самого Карташа, того же пейзажиста вмиг растерзают на кровавые лохмотья – мажься репеллентом не мажься.

К яме, сиречь к местному писсуару, служившему также и компостной кучей, они сворачивать не стали. Туалет, типа сортир, тоже имелся, но нужник служил женским туалетом, а при той простоте нравов, что имела место быть в Парме, мужикам даже в голову не приходило усложнять себе процедуру. Они просто обошли кафе и устроились с обратной стороны, на бревне-завалинке.

– Я был там, – повторил Егор. – В Шаманкиной мари…

– Рассказывай, – подбодрил Карташ.

И почувствовал знакомый азарт: чутье в который раз не подвело его. По крохам собираемые сведения, видимые свежим глазом несуразности вокруг Пармы, случайно оброненные словечки, местные байки и сказки – и вот головоломка постепенно выстраивается, выстраивается, мать ее…

– Ну это… Вышел к болоту. А болото, прикинь, колючкой огорожено, что твой зоопарк. Болото – колючкой, а?! Ну-у, я тебе скажу, ее там наворочено. Три ряда, в высоту метра полтора. Типа как на линии этого, который финн, Манеберга, все так же было опутано…

– Маннергейма. Ну? Что дальше?

– Один черт, все равно жиды и тот, и этот… Дальше думаю, как быть. С дерева на дерево перемахнуть, как белка, или сухостоя навалить побольше и перебраться по нему, как по мосткам? Как-то не в любовь, в топи-то рыло совать. Да и боязно, а вдруг звоночки электронные какие пойдут. Лучше уж вовсе не соваться. Ну-ка, думаю, пройдусь вдоль, погляжу, что и как. И в натуре. Прошел я где-то с километр и вижу там дерево упамши. Здоровенную сосну, видать, ветром завалило, и аккурат на колючку, она и придавила эту заразу, переходи по ней туда, как по асфальту. Самому боязно, все рассказки про эти места всплыли, как говно в проруби…

Показалось это Карташу или нет, будто легко хрустнул сучок под чьей-то ногой? Он резко поднял руку, делая Егору знак замолчать. Прислушался… Нет, кроме глухого шума, доносившегося из пармского салуна да обычных поселковых звуков вроде далекого собачьего лая, чьей-то пьяной песни и стука топора ничего не слышно. Ну да Дорофеев и сам охотник: лучше него, московского залетного гостя, должен слышать в ночи, а раз молчит, значит, в самом деле показалось…

– Ты потише, Егор, – на всякий случай предупредил Карташ.

– Да я ж вроде и не громко… Ну так вот, ты слушай дальше. Значит, пробрался туды, к болоту то есть. Полтора суток по ним, окаянным, петлял, пока вышел к кряжу. Чуть не потоп. А уж дальше по кряжу до самого до острова. Ночью шел, днем отлеживался, чтоб не засекли. Ну, и дополз. Остров как остров, но тоже колючкой опутан, что твоя не скажу что. А если б не колючка, то ничего примечательного: тайга и тайга, все то же самое как снаружи, так и вовнутрях. Звериных следов разве только меньше. А птиц как и везде, этим-то что не летаться…

– Ты давай-ка без лирики, птица-сокол…

– А если без нее, то выбрал направление и пошел вдоль этой, второй колючки, ночью опять же. Через нее перелезать не стал, опять же – сам говорил, может, секретики какие установлены. Понятно, сторожко шел. Чтоб на сучок какой сучий не наступить, веткой не колыхнуть, сам понимаешь… А тихо вокруг – ни звука, ни огонька. Этак с час, короче, гулял. Опять же тайга и тайга, ни хрена интересного. Почитай, весь остров по этому, как его, по перлиметру обошел. Потом гляжу – ручеек, это под утро уже.

Вшивенькая такая речонка лесная, метров пять шириной, в болото втекает, кустики по берегам, плесы. Но местами берега попадаются высокие и скал до дури. И вот, – он понизил голос до триллерного шепота, – вижу откос, который река подмыла, откос поехал, вниз попер. Причем не только край. А знаешь, как бывает, где почва не шибко твердая и больших деревьев немного? Там может сверзиться и хренова туча метров. Вот что тут и получилось. Причем, по всему видно, берег поехал не так давно. Что я, думаешь, там увидел?

Егор хихикнул нервным смешком, потом достал пачку «Стрелы», закурил.

– Ну? – вырвалось у Карташа.

– Скелеты.

– Что?!

Признаться, такого сюрприза Карташ ждал меньше всего. Радиоактивные захоронения – да, тренировочный лагерь бойцов какого-нибудь отряда «Альфа» – почему бы и нет… но такое…

– Черепа, косточки. Короче, там, на берегу, открылся на обозрение натуральный погост…

Карташ, только что затоптавший окурок, полез за новой сигаретой. И от растерянности задал не очень умный вопрос:

– Человеческие?

– Ясный хрен, кто ж зверье хоронить будет… – хохотнул Дорофеев и снова перешел на шепот: – Думаешь, все? Ты погоди. Я, значит, это, издали сперва разглядывал и, честно говоря, не собирался подходить ближе. Даже из кустов, где сидел, не тянуло выбираться. А тянуло делать ноги взад. Однако любопытство таки держало… В общем, с полчаса просидел так, потом прикинул хрен к носу, что раз забрался так далеко, раз наткнулся… И тишина вокруг, птицы ведут себя спокойно. Короче, направился туда. Осмотреться. Я черепа, те, что наверху белели, и те, что внизу у реки не пересчитывал, но много их там, уж с сотню будет точно… Так если б это все! Я нашел там две свежие могилы.

– Уверен? – быстро спросил Карташ.

– Так от ож. Земля рыхлая, еще травкой не затянутая. Я, понятно, дерн разрывать не стал, не поганец-гробокопатель. Носком поковырял разве… Точно свежие. А уже светает изо всех сил, и за деревьями, слышь, вроде как дома сереют. Ну, дома не дома – не знаю, может, избы али ангары какие, только формы уж больно правильной, природа так не умеет. Так что я поскорей оглобли повернул и, пока солнце не встало, назад по кряжу ломанул, по-тихому… Кажись, не заметили…

– Так что, значит, есть там люди?

– Да кто ж их разберет… Но могилки точно свежие, стало быть, кто-то их хоронил, жмуриков-то.

– Зарубки оставлял? – быстро спросил Алексей.

Дорофеев виновато развел руками.

– Не успевал, командир. Светало быстро, недосуг было… Но ты не боись, я дорогу знаю.

Дорофеев виновато развел руками, отбросил докуренную сигарету и полез в карман за следующей. Алексей искоса разглядывал его. Худощавое, но жилистое, будто свитое из прочнейших тросов тело, лицо, загар с которого не сходит даже зимой… Лет Егорке было где-то под полтинник, хотя с виду он казался значительно моложе, не больше сорока – куда там «нестаринам», фитнес-клубам, соляриям и прочим йохимбе – вот она, архилучшая реклама нестарения: жизнь на свежем воздухе, долгие пешие прогулки по лесу и здоровое сбалансированное питание, что характерно – продуктами, добытыми собственноручно, а не приобретенными в супермаркетах. Плюс к тому не стоит забывать: молодая сильная жена, мастерица и по части кулинарии, и, как почему-то был уверен Алексей, по постельным игрищам тож…

– Дела-а, – наконец протянул Карташ.

– И я о том же. Только и это еще не все.

– Что еще?

– Увидишь, – Егор хитро прищурился. – Подарочек для тебя имеется. Сам сделал, вот этими вот руками. Лучше всяких зарубок.

– Показывай, что жмешься. Стоящее куплю, и простава само собой будет… за вредность. Ну?

– Так не с собой. В сумке. А сумка в Салуне.

– Хорошо, тогда сделаем вот как…

То ли от услышанной жути, то ли от чего другого, но Карташа никак не оставляло ощущение еще чьего-то присутствия вблизи. Даже если чутье разыгралось на пустом месте… лучше перебдеть, как говорится.

– Вернемся в «Огонек», посидим с полчаса. Потом я выйду, а ты выходи минут через пять после меня. Встречаемся у Сухого колодца.

– А…

– Да после проставлюсь. Завтра. Или сегодня схожу куплю тебе пару пузырей. Ну когда я кидал?

– Это верно. Не кидаешь… Только за жуть такую добавить бы трэба, а, командир?

– Разберемся. Сказал же, не обижу…

Они поднялись, вернувшись в заведение, разошлись по своим компаниям. Егор направился в малый зал к своим промысловикам. Карташ задумчиво смотрел ему вслед.

Как и многие, отсидевший срок на здешней зоне Дорофеев остался в Парме. И не было в его истории никакой исключительности, одна типичность: выпало ему отбывать наказание в советские годы, а по тогдашним законам осужденного выписывали с его жилплощади. На воле его никто не ждал, иными словами – прописать его к себе было некому, значит, оставалось лишь бичевать, попадаться по новой и по новой идти на этап. Егор выбрал жизнь таежную, но вольную: охотничий промысел, шишкование в сезон, немного зарабатывал рыбалкой и сбором ягод – короче, кормился от леса, вел, как уже говорилось, здоровую и согласную с законами жизнь. Ну, хотя браконьерствовал, конечно, помаленьку, не без этого, да кто ж в этой глухомани не браконьерничает… А уж Надюшка ему попалась – загляденье, право. Оттого, должно быть, и не спился, повезло парню.

Карташ кое-как отсидел полчаса, на автопилоте участвуя в застольной беседе, мыслями далекий от нее на восемьдесят с гаком километров. Едва минуло полчаса, он распрощался с братанами по оружию. Впрочем, он никогда особо не задерживался в «Огоньке» – к этому привыкли.

Собственно, не пиво трескать он сюда приходил. Он вообще мог вполне обойтись без пива и, тем более, без теплой компании сослуживцев, в общении с которыми приходилось напрягаться, чтобы не выпускать на лицо скуку, а напротив, изображать заинтересованность и дружелюбие. Он приходил в «Огонек» единственно ради того, чтобы перевидеться здесь с нужными людьми. И из своего общения с разными человеками, главным образом с охотниками и с теми, кто лишь формально звался охотником, а на самом деле промышлял диким старательским промыслом, Карташ тайны не делал. Ничего страшного, что он выходил пошептаться с охотниками. В Парме не принято было совать нос в чужие дела. Да и Карташ был не единственным, кто покупал у промысловиков продукты их промысла.

Сухой колодец высох лет двадцать назад. Его заколотили, но доски то и дело отрывали для единоличных хознужд – пока не дадут команду плотнику, пока двадцать раз ему не напомнят, пока тот не приколотит новую доску, ворча насчет того, что «нет на вас, засранцев, Сталина, он бы вам побезобразил», – в безводную утробу летели хабарики, пустая тара и плевки.

Карташ топтался у колодца четверть часа, поминутно поглядывая на часы. Егор все не шел. Это уж ни в какие ворота. Ну понятно, хорошо сидится в «Огоньке» – однако ж выпивка и душевная компания никуда от него не убегут, зато, если обещанная им вещь действительно чего-то стоит, то будет ему на что напоить всех своих дружков. О чем он думает?! И ведь не мог он за полчаса набраться до беспамятства…

Бесцельно наматывать круги вокруг колодца, как какой-нибудь влюбленный лох под часами, не было никакого терпежу, не по его натуре такое. Карташ быстрым шагом пошел по тропинке, ведущей от Сухого колодца

через еловую рощицу к главной поселковой дороге, которая даже имела свое название: Восточный тракт – не более, понимаешь, и не менее.

…Егор ничком лежал прямо посередине тропинки, метрах в пятнадцати от дороги. Присев на корточки и затаив дыхание, Карташ щелкнул зажигалкой и перевернул охотника на спину. Прямо напротив солнечного сплетения виднелась ножевая рана. Крови было немного, в основном разлилась внутри. Алексей вскочил на ноги и сделал два стремительных шага назад. Ничего не изменилось. В том, что Дорофеев мертв, сомнений не было никаких: труп уже начинал коченеть. Ножа не видно ни в теле, ни рядом с ним. Как, впрочем, не наблюдалось и сумки, про которую говорил Дорофеев. Что естественно, если хорошенько подумать. А подумать не мешает не просто хорошенько, а, как говаривал вождь мирового пролетариата, архихорошенько. Обо всем. Но не здесь и не сейчас…

Карташ почувствовал, как взмокли ладони. Страх. То был банальнейший страх.

Надо отсюда уходить. И быстро. Дорофееву уже ничем не поможешь, а труп обнаружат и без Карташа. Вбегать в заведение с криком от порога: «Егорку убили!», – это, знаете ли, лишнее. Незачем привлекать к своей персоне всеобщее внимание. Тем более что ножи здесь носит каждый второй, не считая первого…

Карташ не стал выходить на дорогу: мало ли кто увидит, потом еще свяжут место и время преступления с его сумеречными шатаниями в тех же краях. Хотя опыт показывает, что следствия особого не будет. Во-первых, Егор Дорофеев – фигура не того масштаба, чтобы из-за него приезжали с большой земли, будут управляться местными силами. Ну а что это за силы – хорошо известно… Во-вторых, поножовщина как способ выяснения отношений – дело в Парме если не рядовое, то уж точно не из ряда вон выходящее, смотри пассаж о ножах…

Карташ вернулся к Сухому колодцу и оттуда пошел в обход по лесной тропинке, собираясь обогнуть поселок лесом и выйти на Восточный тракт со стороны лесопилки – с той стороны, откуда обычно возвращаются предававшиеся любовным утехам парочки. То есть парочки, если любятся в открытую, а уж ежели присутствует супружеская измена, то исключительно поодиночке. Как в цивилизованных странах, понимаешь.

Он шел быстро, ловя каждый посторонний звук. Потому что не сомневался – Дорофеева убрали из-за того, что он добрался туда, до Шаманкиной мари, и из-за той вещи, что лежала в его сумке. Их разговор на завалинке подслушивали – тут тоже не приходилось сомневаться. А значит известно, с кем Дорофеев откровенничал.

Страх прошел, остался так, легкий мандраж. Зато был азарт. Карташ, несмотря ни на что, был собой доволен – интуиция не подвела его и на этот раз…

По пути к дому, как на грех, ему попался прапор Сорин, мрачно и одиноко бредущий в сторону «Огонька». Карташ быстренько собрался, сделал соответствующее скучающее лицо, даже принялся насвистывать беззаботный мотивчик.

– О, Леха, – приглядевшись в темноте и узнав, ничуть не удивился Сорин. И тут же спросил: – Выпить есть?

Карташ молча показал пустые ладони, споро прокачивая ситуацию. Прапор и без бутылки был уже отчетливо пьян, однако в Салуне Алексей его не приметил – стало быть, нажрался где-то в другом месте. Стало быть, это не он мочканул охотника, потому как, во-первых, он должен был подслушивать их разговор в зале, дабы сделать соответствующие выводы, а во-вторых, столь мастерски пощекотать заточкой не самого последнего лоха в поселке – с пьяных-то глаз не очень получится. Да и не в его, Сорина, привычках было размахивать заточкой – в ухо дать еще куда ни шло. Не он завалил Егора, не он, кто-то другой…

– Сучка, – пожаловался Сорин. – Сказала – буду ждать там вон, у поваленного кедра, приходи. Ну, пришел, пузырь принес, все чин-чинарем, как полагается. Час прокантовался, как дурак, и ни хрена. Выпить точно нет?

– Да нету, нету, – сказал Карташ. Встреча, кстати говоря, случилась весьма своевременная: прапор-то и покажет, что старлей шел не откуда-нибудь, а от лесопилки. На случай, если вдруг у кого-нибудь возникнут какие-нибудь вопросы…

– Ну и ладно, – безнадежно махнул рукой Сорин. – Пойду в Салун, вдену… Про нового пахана слыхал? Говорят, такое будет…

Распрощались они весьма мирно. Прапор ничего не заметил и не заподозрил.

Алексей дошел до дома более никем не замеченный, разве что облаянный собаками, да разве еще с крыльца соседнего дома его окликнул поприветствовать тихий пьяница Толян, здешний пармовский конюх. Вот и еще один свидетель, что у него стопроцентное алиби. Нет, господа, как оно ни крути, а денек – уж прости, Егорка, – выдался счастливый…

Он снимал полдома с отдельным входом и даже своим палисадником у шестидесятилетней вдовы Тамары свет-Кузьминичны.

Провернув ключ в замке и чуть приоткрыв дверь, Карташ какое-то время стоял, прислушиваясь. Кто ж его знает… Но ничего подозрительного слух не отловил. Лишь где-то скреблись мыши, да с половины Кузьминичны доносилось трескучее бормотание чэ-бэ телевизора. «Президент США Джордж Буш-младший заявил, что… В ответ на требования полиции освободить заложников… Тем временем военные действия на юго-востоке страны продолжаются…» – доносился сквозь треск помех бодрый рапорт телеведущей. Прям-таки сводки с поля боя. Политикой бабуля интересовалась более всего прочего в этом лучшем из миров, хотя по старости лет не слышала уже ни черта.

Овдовела она десять лет назад; ее благоверного, тоже некогда сидевшего, но после тоже завязавшего, отчего-то снова посадили (ну поехал человек в Шантарск за какой-то дорогой покупкой, ну встретил старых дружков, выпил с ними крепко, а потом за компанию отправился на дело – и за компанию же погорел). Где-то на зоне в средней полосе России он и загнулся – как было сказано в похоронке – «от обострения язвенной болезни».

Сводки с полей…

Первое время Алексей, как завязавший курильщик, зело страдал от отсутствия телефона, а вот отсутствие телевизора перенес на удивление спокойно – даже к бабке не заглядывал, хотя та разика два звала его посмотреть то ли «Санта-Марию», то ли «Просто Барбару». А потом ничего, привык и к телефону. Точнее, к тому, что его нет и никогда не будет – по крайней мере, здесь.

В сенях он включил свет, чего обычно не делал, заглянул в чулан на предмет незваных гостей с пиками, перьями и прочими заточками, только после этого прошел в комнату.

Сводки с полей…

И первым делом, не снимая кобуры, вытащил из холодильника початую бутылку водки и недоеденную тушенку. Воткнул вилку в содержимое банки, набулькал в стакан граммов сто пятьдесят. А пальчики-то, кстати, дрожат… Да, брат, не каждый день чуть ли не на твоих глазах убивают человека. К тому же, человека, принесшего ниточку к раскрытию тайны. К тому же, принесшего эту ниточку не кому-нибудь, а именно тебе…

Пивной хмель от двух кружек пивка давно и без остатка выветрился – еще б ему не выветриться после эдаких-то событий, а чтобы привести мысли в какое-то подобие порядка требовалось их чем-то встряхнуть.

Встряхнул.

Чуть полегчало, отпустило. Страха до сих пор не было, зато чувство азарта, подогретое водочкой, росло как на дрожжах. Забылось даже тревожное ощущение, предчувствие надвигающейся беды. Значит, он действительно набрел на что-то важное. Ох, е-мое, какие тут

открываются перспективочки…

А вот на фига он завтра «хозяину» лагеря, полкашу Топтунову, понадобился – не понятно. Кого еще там на станции встречать? Не до встреч как-то нынче…

В голове приятно шумело – ну да, на пустой-то желудок, да после дежурства, да после всего пережитого… Карташ помотал головой. Водку, откровенно говоря, он употреблял редко – нет ничего проще, чем спиться в таких вот местах, как эта долбанная Парма. Он понял это сразу, едва приехал в таежную глушь. Но, если не хочешь спиться и свихнуться, надо, приятель, искать дело, надо искать, чем отвлечь себя от пустоты. Вот он и нашел. И почти дошел до разгадки. И поэтому – именно поэтому и только поэтому – сегодня можно было позволить себе наркомовские сто пятьдесят. То есть, прошу извинить великодушно, старлеевские сто пятьдесят. За удачу. Он правильно определил место, да и вообще в правильном направлении начал копать… Ну, теперь без «Макарова» он носа из дома не высунет, благо офицерам не возбранялось носить табельное оружие в свободное от службы время где угодно. Окромя, разумеется, внутреннего периметра собственно зоны.

В избе тикали, как им и положено, ходики, время от времени трясся мелкой дрожью обшарпанный холодильник, где-то за окном очень далеко перекликались голоса. Не тело ли уже обнаружили? По-деревенски, со стуком, он поставил опорожненный стакан на стол и шумно завалился на заправленную постель, закинул руки за голову. Кобура с «макаркой» больно врезалась в бок, он передвинул ее на брюхо, чтоб не мешала. Будем исходить из худшего: Егора мочканули не из-за старых счетов, не ворье, позарившееся на битком набитую торбу, не какой-нибудь пьяный юнец коих здесь, признаться, как блох на бомже, и кои, как пионеры, готовы пырнуть заточкой первого встречного – просто потому, что кровушка молодецкая играет и утвердиться дюже охота… Нет, будем думать, что мочканули его именно из-за того, что лежало в сумке.

Значит, некто следил за ними? Значит, некто знал, что отыскал Егорка? Значит, некто понял, что именно старший лейтенант Алексей Карташ интересуется малопонятной территорией, не обозначенной ни на одной карте, зато щедро огороженной рядами колючей проволоки…

Территории, за раскрытие существования которой непосвященному полагалась только одна награда: заточка в солнечное сплетение, так что ли?

Ну вот это уж дудки. Мы-то Карташи, мы не отступим и на пику посадить себя не позволим. Память предков, знаете ли, не позволит. А уж особенно дед не позволит: вот как встанет из гроба…

Глава 2

Жизнеописание

25 июля 200* года, 00:19.

Как гласит бородатый анекдот, если ребенок не выбирает что-то одно, а сгребает все предметы, расставленные перед ним (глобус, рюмку, куклу с бантиком), то быть ему офицером.

Дражайший папочка, Аркадий Алексеевич Карташ, гаданий не устраивал. Им все было решено еще до рождения ребенка. Родится девочка – будет кем пожелает, родится мальчик – быть ему офицером. Как дед. Как отец.

Родился мальчик. Назвали Алексеем. В честь легендарного деда.

Ох уж этот дед, блин…

Леша Карташ любил дедулю, так же сильно ненавидел и лет до двенадцати страшно боялся, хотя в живую не видел никогда. Дед, выходец из столь же давнего, сколь и извечно бедного рода польско-румынских дворян Карташей, погиб в сорок шестом в Закарпатье, невдалеке от родного города Хуст, в стычке с бендеровцами, что обезумевшими волками рыскали в послевоенные годы по берегам Тисы и ощутимо мешали установлению Советской власти на Западной Украине, каковое и без них проходило архинепросто. Дед был одним из тех, кого направили чистить леса Закарпатья от засевших там недобитков – дескать, места тебе знакомые, до боли родные, вот и займись.

Впрочем, гибель деда была окутана столь загадочными подробностями, что юный Леша Карташ ничуть не удивился бы, откройся вдруг дверь и переступи порог тот, чьи фотографии висели в каждой из шести комнат московской квартиры.

Тела тогда так и не нашли. По свидетельству захваченных в плен бендеровцев, на чьи показания и опиралось следствие, деда и двух других бойцов спецотряда МГБ (все трое были ранены, потому и оказались в руках у бандитов) увели на расстрел некие Микола и Петро, но те сами были убиты в последнем бою этой банды, так что место расстрела показать было некому. Стало быть, дед запросто мог и сбежать, а Микола с Петро просто скрыли сей факт, дабы их самих не шлепнули свои же – за ротозейство и невыполнение приказа. Правда, в семье Карташей были уверены, что если б дед спасся, он рано или поздно вышел бы к своим. Вряд ли бы он предпочел начать новую жизнь под чужим именем на территории своей страны; еще меньше верилось в то, что он перебрался через одну из границ и осел в стране другой. А что поделать – дед был патриот и борец за идею великой империи, и весь его героический путь сие подтверждал.

В двадцать шестом Алеша Карташ закончил школу Кремлевских курсантов, а в двадцать четвертом стоял, как и все кремлевские курсанты, в почетном карауле у гроба вождя… и когда по телевизору крутили кинохронику прощания соратников с Лениным, то вся семья Карташей собиралась перед экраном и ждала кадра, когда покажут скорбящего у гроба Серго Орджоникидзе. Именно тогда на заднем плане был виден молоденький курсант в шинели, в буденновке, с винтовкой, с траурной повязкой на рукаве. Мать всхлипывала, отец наклонялся к экрану, каменея лицом… а маленький Леша Карташ думал о том, что вот так вот, без движения, стоять час или больше, наверное, невыносимо, и ему тоже придется мучиться, когда он станет офицером, чего, кстати, не хочется до усрачки…

До финской войны тридцать девятого года дед, в общем-то, ничем героическим не отметился, просто честно служил: сначала на Дальнем Востоке, потом в Туркестане и, наконец, в ЛВО. Прошел путь от батальонного до полкового комиссара. В первые самые тяжелые для Красной Армии дни «зимней войны» танковый батальон, в котором находился в тот момент комсостав бригады, включая полкового комиссара, попал в окружение. Батальон был изничтожен практически подчистую – лишь деду удалось вывести из-под огня и увести на лыжах в леса горстку людей. Эту горстку он превратил в летучий отряд, который боролся с финскими разведчиками и терзал позиции финской армии наглыми вылазками. После того как отряд вернулся в расположение Красной Армии, дед вынужден был отчитаться не только перед своим командованием, но и перед органами НКВД…

Вопреки огульным обвинениям, которые выкрикивали, брызгая слюнями, в годы перестройки бородатые демократы, органы безопасности при «отце народов» занимались не одними лишь беззакониями и репрессиями – они еще и работали. И профессионалов в органах хватало. Причем профессионалов крутейших, каких после этого никогда уж не делали… Так вот деда никуда не посадили и не сослали. Его взяли в работу, посчитав, что политработников и без него хватает, зато позарез нужны сильные и толковые офицеры для проведения спецопераций на территории врага. В НКВД тогда формировали спецотряд для выполнения задач особой сложности – то есть, на сегодняшний манер говоря, создавали спецназ.

В спецотряде дед провел всю Великую Отечественную. И это все, что известно об участии деда в той войне. Операции, все как одна,

были увенчаны грифом наивысшей секретности, каковая не имеет срока давности. Лишь награды деда недвусмысленно указывали на то, что он отнюдь не на тыловых складах подъедался, и Родина по достоинству оценила его личный вклад в общий успех.

Для Леши Карташа дед стал тем, кем, верно, был для древних греков Зевс: сила грозная, неусыпно надзирающая, способная в любой момент покарать за непослушание и в то же время бесконечно далекая и безгранично почитаемая. Каждый день он слышал: «Деду бы это не понравилось», «Дед не одобрил бы твоего поведения», «Ты должен быть достоин своего деда». Отсюда проистекала и вся та сложная гамма чувств, которую Леша Карташ испытывал к своему родственнику.

Отец же Алексея, Аркадий Алексеевич, не мог похвастаться столь героической биографией. Вдобавок он не пошел по стопам Карташа-старшего – он выбрал службу в ПВО. Правда, и ему пришлось побывать на войне – на той войне, которой как бы и не было. Командиром огневого дивизиона он был отправлен во Вьетнам и неплохо там поработал ракетами по «Фантомам» – настолько неплохо, что по возвращении на родную землю его поощрили внеочередным званием и перевели из города Остров, что в псковской глубинке, в Москву. А в столице и родился Леша Карташ – так что последний на сегодняшний день отпрыск рода Карташей имел все основания именовать себя коренным москвичом.

Помимо того, что над детством Алексея постоянно витала тень легендарного польско-румынского предка, отец целенаправленно готовил из сына офицера. Внушаемый им девиз звучал так: «Режим и самодисциплина. Только так ты сможешь во всем быть первым – в учебе, в физподготовке, стать лидером среди сверстников». Мать-домохозяйка своего строгого супруга побаивалась, и, даже когда отца не было дома, Леша от нее послаблений не получал.

Поэтому, когда отзвучал последний школьный звонок, а молодой Карташ поменял дом на курсантскую казарму, он не ощутил существенных изменений к худшему. Просто родительский диктат уступил место приказам отцов-командиров и внеуставняку старшекурсников.

Отец не принуждал свое чадо к выбору рода войск: хоть в военно-морской флот иди, главное, чтоб Родине служил – подобный подход отцу представлялся верхом родительского либерализма…

Почему Карташ вдруг подался в вэвэшники? Иначе как своего рода протестом это не объяснишь. Ах, память героического деда-спецназовца?! Ну так вот пусть он там у себя в деревянном макинтоше заерзает и перевернется от того, что внучек наметился в вертухаи. Ах, род Карташей обязан Родине служить?! Ну так и за колючкой тоже родина…

Нет, конечно, можно было расплеваться вдрызг с родителями и поступить в какой-нибудь штатский институт. Но во-первых, срочную служить Карташа не грело абсолютно (видимо, когда тебе долбят свыше десятка лет, что ты потомственный офицер, простым солдатом себя уже и не вообразить), во-вторых, не хотелось ссориться с отцом и матерью, а в-третьих… в-третьих, как-то по барабану на тот момент было Карташу кем быть.

Первые два года в училище запомнились Карташу работой и муштрой, три последующих – увольнительными и самоволками. В общем, пять лет учебы на офицера прокатились незаметно, как под горку.

Карташ знал, что его отец никогда не переступит через себя и не станет просить за сына, чтобы того оставили в Москве на хлебном месте, хотя к тому времени отец уже получил генерала и занимал довольно-таки высокую должность в штабе округа. Но Алексея нисколько не беспокоило, в какую глушь его загонят по распределению, его даже устраивало пожить годика два-три вдали от привычного московского круговорота, к тому времени несколько поднадоевшего своим однообразием.

Однако просить отцу за сына оказалось вовсе не обязательно.

Карташ охотно верил словам одного драчливого деятеля кино, когда тот в различных интервью гордо подчеркивал, что он, дескать, поступил в институт кинематографии сам, без протекции отца, посредством честного конкурса и честного отбора. Конечно, сам, кто бы сомневался… Но вот только скажите на милость, кто из приемной комиссии взял бы на себя смелость завалить абитуриента, чей отец – автор текста Гимна СССР и особа, приближенная к императору?.. Так и Карташ ни на секунду не сомневался: примерно та же история повторилась и с ним. Всем и каждому было прекрасно известно, чей он сын, и пусть генерал и не твоего департамента, но – кто ж ведает, в какие выси тянутся нити его знакомств. Поэтому пристроим-ка отпрыска на всякий случай, что нам стоит, тем более отпрыск вроде не полный балбес и не полный разгильдяй, а если даже балбес и разгильдяй… ну, будет одним больше, только и всего.

Так Карташ очутился в комиссии по контролю за исполнением наказаний при Министерстве внутренних дел. Его определили в свиту одного из полковников, занимающихся инспекцией исправительно-трудовых учреждений. Главной обязанностью новоиспеченного лейтенанта стало сопровождать полковника в инспекционных вояжах по стране. А между вояжами начальство выискивало для подчиненных какие-нибудь необременительные занятия – главным образом бумагомарательного свойства. Вот такая выпала Карташу служба.

Поездки по лагерям более чем не обременяли – они, напротив, вносили свежую струю в затхлую московскую рутину. Ему даже не приходилось чересчур много пить в этих разъездах – было кому и без него; чаще он просто дожидался, когда полковник с приближенными устанет от хлебосольства принимающей стороны, от бань и краснощеких провинциальных путан и даст команду на возвращение.

Он в срок получил старшего лейтенанта, так бы дальше и шло по накатанной – к повышению по должности, к капитанскому званию, к обзаведению солидным брюшком и сварливой женой. Однако деятельная натура Карташа, до того находившая выход в лихих попойках и многочисленных любовных интрижках, затребовала простора. Бессмысленное и унылое шагание по пологой карьерной лестнице, в отличие от большинства, кто окружал Карташа на службе, Алексея не устраивало. Натура просила настоящего дела. И уж раз так сложилось, что он выбрал себе именно эту судьбу, то и искать поприще для приложения сил следовало на уже досконально изученной, насквозь знакомой территории…

Во время инспекций он перестал просто отбывать номер и принялся изучать ту жизнь, что протекала за охранным периметром, ее особенности, ее своеобразные законы, ее сильные и слабые стороны. И в голове стал складываться замысел. Грандиозный и рискованный. Наглый и в то же время простой. Он вынашивал его несколько лет, обкатал до мельчайших деталей, провел осторожную разведку, убедился, что все задуманное им вполне может осуществиться, и успех замысла зависит лишь от его собственной предприимчивости, от собственных безошибочных действий. Он уже начал прощупывать людей, которым предстояло стать ключевыми звеньями его замысла, начал вести с ними осторожные разговоры с прозрачными намеками, убедился, что почва готова и осталось лишь бросить в нее зерна…

И вот тут-то служба преподнесла сюрприз, которого он – уж от службы-то – никак не ждал.

В одну из пауз между инспекциями его отправили посыльным на квартиру одного генерала их ведомства. Переложив конверт в левую руку, он позвонил в дверь, готовый вскинуть

правую к головному убору. Дверь отворилась… и рука замерла на полпути. Вместо генерала по ту сторону порога стояло создание, разве что смоляной чернотой волос напоминавшее грозу нерадивых адъютантов и неисполнительных майоров. Девушка лет шестнадцати, невысокая, курносая, со смешливыми глазами и веснушками на носу и щеках. На ней были закатанные до колен спортивные штаны и маечка. Потом, разбирая полеты, Карташ всерьез винил во всем дальнейшем ту чертову маечку, под которой более ничего не было.

Девчушка молча и серьезно рассматривала Карташа, склонив голову набок, а у бравого посыльного отчего-то никак не могло уложиться в голове, что в квартире двухметрового генерала может проживать подобное создание. А вдруг это не та квартира?! Он отступил на шаг, чтобы взглянуть на номер…

– Папина, папина берлога, – хитро прищурясь, сказала… выходит, дочь обладателя генеральских лампас. – Папа у дяди Толи, это сосед сверху. Сейчас я ему позвоню, он спустится за вашим письмом. Пойдемте, господин юнкер, чаем вас пока напою.

Папе она позвонила лишь спустя полчаса. И Карташ со звонком ее не торопил. В конце концов, не содержал же пакет приказа немедленно выступать? А если и содержал… За приятные минуты можно заплатить и десятью сутками на «губе». Минуты были приятны, хотя ничего особенного они не делали, не подумайте. Они всего лишь пили чай и болтали о всякой пустячине.

Он не робел – на то он и офицер, чтобы не робеть перед женщинами, даже столь юного возраста. Не робел, хотя перед ним сидела дочь грозного начальника. Может, и оттого, что в мыслях он никак не мог сроднить хохочущую девчонку в просвечивающей майке с глыбоподобным скалозубом в генеральском кителе.

Потом все повторилось. И отправка посыльного с конвертом, и дочь генерала, и кухня с чаем. Правда, повторилось уже не по воле случая, а по воле старшего лейтенанта Алексея Карташа, который сам выстроил события: перехватил реального посыльного и за пачку сигарет «Собрание» перекупил почетное право отнести пакет. Ситуация первого визита повторилась под копирку. Дверь открыла генеральская дочь, кухня, чай вдвоем…

(Ничего удивительного в том повторе не обнаруживается. Жена генерала лежала в больнице, а его превосходительство каждый вечер поднимался к соседу, как он говорил, в шахматы поиграть, на самом же деле – употреблять на пару с бывшим начальником Владимирского централа дядей Толей армянский коньячок.)

И вот сидели они на кухне, говорили, Лара была все в той же маечке, Лара потянулась к печенью, коснулась плеча Карташа твердым соском…

– Я знаю, что вы военные прыткие, но…

Карташ вдруг понял, что обнимает ее, ищет своими губами ее губы, а она несильно толкает его ладошками в грудь.

– Ну пусти же, сумасшедший…

Непродолжительного всплеска здравого смысла не хватило, чтобы он выпустил Лару из своих объятий. А ее не слишком упорное, лишь приличия ради, сопротивление закончилось на поцелуе, и тонкие ладони уже не упирались Карташу в грудь, а сомкнулись на его спине…

Он не думал, что может потерять голову, но – потерял, вишь ты. Их дыхание стало общим, их стоны сливались, как их руки, а одежды, казалось, слетали с их тел сами собой и падали под ноги, на пол генеральской кухни. И пропало все: пропало окно с коричневыми занавесками, пропали сбитые на пол ложки, пропал неудобный стол, пропало время. Остались лишь тела, стремящиеся слиться в единое целое…

Самое смешное (хотя после всего Карташ холодным потом обливался, представляя себе картину маслом: открывается дверь и появляется чуть хмельной генерал), так вот, самое смешное, что он не замышлял этакой дерзости. Он всего-то задумывал побыть наедине с приглянувшейся ему девчушкой и попробовать договориться о свидании в ближайшие выходные.

Его толкнула к ней неведомая сила и, видимо, эта же сила толкнула к нему Лару. Это была та самая банальная любовь с первого взгляда. И не только со стороны Карташа – с обеих сторон…

Они стали встречаться. Разумеется, не на генеральской жилплощади: Алексей к тому времени снимал квартиру, там и проходили их тайные свидания. И встречались они часто, почти каждый день после института Лара забегала к Карташу, который довольно легко и без последствий сбегал со службы раньше положенного времени. Может быть, даже слишком часто они встречались…

Как ни странно это, но не было корысти в мыслях Карташа, хотя, казалось бы, присутствовать должна была обязательно. Как же, влюбил в себя дочь высокого начальника, который может устроить зятю прям-таки реактивный взлет по службе, забросать званиями и должностями чуть ли не по маковку. Конечно, если они решат пожениться (а Лара уже начинала готовить Карташа к такому решению: Карташ, как и всякий повидавший виды мужик, сразу это почувствовал), папочка-генерал просто обязан заподозрить подчиненного в том, что тот, пользуясь неопытностью несовершеннолетней девочки, заманил ее в свои коварные сети и преследует единственную цель – карьерные выгоды. Конечно, неизбежны громы с молниями, проклятья и угрозы на обе головы. Однако рано или поздно генерал отойдет, а узнав, из какой семьи происходит будущий зять, и вовсе присмиреет, посчитает, что дочь делает неплохую партию. Никакого мезальянса. Все-таки, товарищи офицеры, сын генерала и дочь генерала. Ровня, как-никак.

Нет, Карташ никогда не связывал в мыслях жизненный успех с любовью к дочери генерала. Мухи отдельно, котлеты отдельно. Но, видимо, давали знать о себе гены деда и отца. Впрочем, связывал – не связывал, а дело неуклонно катилось к маршу Мендельсона…

И была б то не жизнь, а сказка про Иванушку, женившегося на царевой дочке и отхватившего полцарства в придачу, – да вот, наверное, не случайно все сказки аккурат на счастливом аккорде пира на весь мир и заканчиваются, а про то, что дальше творится с Иванушками и царевнами, сказители предпочитают не распространяться. А дальше, прямо за сказкой, не извольте сомневаться, начиналась жизнь. Та самая жизнь, в которой семейные лодки бьются о быт, в которой проходит любовь и вянут розы.

Любовь Карташа к генеральской дочке увяла еще до свадьбы. Увы, сие бывает сплошь и рядом. Бурная страсть, которая, казалось бы, обязана перерасти в настоящую любовь куда-то уходит, как вода в песок, и на поверхности остается лишь равнодушие и скука. А поскольку корыстными побуждениями старший лейтенант одержим не был, то и решился во всем откровенно признаться девушке по имени Лара.

Если б он знал, чем все закончится, то, наверное, все-таки выбрал бы женитьбу на женщине, которую разлюбил, и жил бы с ней, как многие живут, – не в любви, но в совместном быту, изменяя и скандаля, и под конец, наверное, обычным житейским образом развелся бы. Но он предпочел честное признание, этот старлей. Ведь просто уйти, не сказавши куда и отчего, – не тот случай. Пришлось объясняться: мол, не хочу тебя обманывать и так далее.

А кончилось все пресквернейшим образом. Лара, Джульетта хренова, наглоталась таблеток, и если б не вовремя вернувшийся отец, то откачать девушку уже не сумели бы…

Генерал, ясное дело, тут же узнал все. Свой единственный разговор с отцом Лары, произошедший уже не на генеральской кухне, а в прихожей съемной квартиры Карташа, старший лейтенант помнил

смутно. Он как бы отключился на то время, что бушевал генерал, понимая справедливость отцовского гнева и одновременно понимая всю бессмысленность сей милой беседы двух джентльменов. Удержалась в памяти лишь генеральская угроза: «Убил бы тебя, с-сучонка, но девчонку одну, без отца, оставлять не хочу. А для тебя же лучше будет, чтоб ты исчез с глаз моих. Сгною».

И ведь сгноил. Приказ о переводе старшего лейтенанта Карташа в Шантарскую область, в поселок Парма, для продолжения службы в исправительном учреждении номер *** появился незамедлительно.

Нет, можно было, конечно, подать в отставку, однако…

– Не вздумай, – остерег его Серега Красицкий, штабной адъютант. – Через два года твоему… хм, «тестю» проставляться по случаю выхода на пенсию. Его спровадят, не удержав ни на минуту, уж поверь мне, а на его место назначат Глушина, папаши твоего кореша… Пересидишь, похлопочем за тебя, и вернешься белым лебедем, да еще сразу в фавор попадешь – как неправедно угнетенный прежним начальством элемент…

Карташ обдумал все и пришел к выводу, что Красицкий прав. Незачем перечеркивать свои годы и начинать что-то сызнова. К тому же ему хотелось вернуться к претворению в жизнь своего замысла. К тому же два, ну пусть три года не видеть все эти московские рожи тоже не так уж плохо – будем считать все происходящее ссылкой, вроде как у Ленина.

Так в тридцать два года в звании старшего лейтенанта коренной москвич Алеша Карташ очутился за тридевять земель от столицы.

И пока даже не подозревал обо всех тех, с позволения сказать, приключениях, которые готовит ему Судьба. Извините за патетику.

Глава 3

В доме повешенного…

26 июля 200* года, 11:32.

Когда он зашел во двор, Михал Сергеич поднял свою огромную голову и бросил на него тоскливый взгляд, из глотки вырвалось прерывистое поскуливание. Карташ присел на корточки перед конурой и потрепал Михал Сергеича по мохнатой холке. Михал Сергеич в ответ лишь горестно вздохнул и вновь опустил голову на лапы.

– Страдаешь, да? – негромко спросил Алексей. – Такова жизнь, старичок, случается, и нормальные люди помирают раньше срока. Тут уж ничего не попишешь…

Он поднялся в дом, постучал, подождал немного ответа и, не дождавшись, осторожно вошел. Как и полагается, все часы в доме стояли, зеркала были занавешены полотенцами. Двинулся в комнату. Никого. Негромко позвал:

– Надя…

На кухне что-то брякнуло, и в дверях показалась жена Егора Дорофеева. Пардон, уже вдова. Но, черт бы подрал, даже в такую минуту, даже в таком состоянии красивая была вдовушка, откуда-то явно из казачек: огромные черные глаза, плотное крепкое тело, грива черных волос, сейчас с трудом удерживаемая черной же косынкой.

– А, ты, – бесцветным голосом сказала она, вытирая руки о передник. – Проходи в комнату.

– Да я ненадолго, – сказал Карташ. – Ну… как ты?

Надя скривила губы в подобии улыбки.

– Как, как. А то ты не видишь. К похоронам готовлюсь… Егора… Егора туда, в морг ментовский, что ли, повезли, завтра, сказали, вернут. Для похорон. А я вот тут вот, по хозяйству…

Из кухни и впрямь тянуло ароматными запахами – хотя, признаться, и навевающими некоторую скорбь.

Поколебавшись, Алексей сделал шаг вперед, обнял ее за плечи и сказал:

– Крепись, Надюха…

Полную банальщину, в общем, сказал, аж самому противно стало. А Надя вдруг порывисто обхватила его за плечи, уткнулась носом в плечо. Карташ испугался было истерики, но она столь же неожиданно отстранилась, поправила платок. Сказала ровно:

– Проходи, проходи, нечего в дверях стоять. Есть хочешь?

– Только что.

– Тогда за упокой выпьем. Сейчас рюмки принесу.

Пока Надя собирала на стол, Карташ тихонько сидел за столом и бездумно разглядывал бесхитростные вырезки из различных журналов, украшающие стены вместо картин. Жалко было девчонку искренне – хотя и не пропадет вроде, баба-то сильная, да и у Егорки, как у всякого уважающего себя деревенского жителя, наверняка припрятано немало на черный день…

Нельзя сказать, что Алексей был другом их семьи – так, иногда наведывался по делишкам, с Дорофеевым пошушукаться да от службы отдохнуть. Надюха его встречала радушно и вроде бы даже была рада, что муженек сдружился с московским интеллигентом. Если откровенно, если положить руку на сердце, то порой забредали Карташу в голову адюльтерные мыслишки; уж больно соблазнительно выглядела юная жена пожилого охотника в сарафанчике чуть ниже колен, но он гнал их от себя нещадно, ибо верно сказано: не балуй, где работаешь.

Родом Надя была из какого-то райцентра под Байкальском, и если б кто сообщил восемь лет назад дочери тамошней сельской учительницы, что жизнью ей предписано навсегда осесть в Парме, она рассмеялась бы тому сказочнику в лицо. И тем не менее… Насколько знал Карташ, подружка из Байкальска, нынче уже позабытая, как-то уговорила Надю поехать вместе с ней на свиданку в здешнюю зону – то ли жених подружкин здесь чалился, то ли просто приятель, не суть. Типа, одной страшно, а вместе будет веселей. Поехали, на свою голову. Свиданку вроде бы так и не дали, зато Надька, школу едва закончившая, повстречала в Парме Егора Дорофеева – и все. Любовь с первого взгляда и до самого гроба. На фиг институты, мама-училка и выгодные партии в городе. Целый год никто в Парме не верил, что это у них надолго, хотя необсуждаемый, казалось бы, вопрос о том, что заезжая молодка из «ентелигентов» не пара потомственному охотнику, обсуждался до хрипоты во всех избах. Не верил никто и на второй год. И даже на третий. А влюбленным на всех было начхать с высоты птичьего полета. Вот ведь как бывает. Алексей вздохнул. Чудны дела твои, господи…

Надя расставила рюмки на столе, села рядом, разлила водку. Выпили не чокаясь. Помолчали.

– Кто его, ты не знаешь? – наконец спросила она.

Собственно, за ответом именно на этот вопрос Алексей и пришел в сей дом мертвеца – как бы грубо это ни звучало, но ради выражения соболезнований, пусть и трижды искренних, он бы не стал подменяться на службе и сюда бы не поперся через всю Парму: успеется еще. Да и не любил он, признаться, подобных скорбных ритуалов. Тем более, как ни крути, а к смерти Дорофеева он причастен…

Он покачал головой и взял ее руку в свою, сжал дружески.

– Понятия не имею, Надюшка. А может, он сам тебе что говорил? Может, приходил кто незнакомый? Извини, если не вовремя я с такими расспросами…

– Да чего уж теперь-то. – Она задумалась. – Люди все время какие-то захаживали, шептались о чем-то с ним во дворе, всех и не упомню. Были и незнакомые – из Шантарска, вроде… Да я Егора в последнее время и не видела толком – то он в лесу, то в Шантарск по каким-то делам…

В Шантарск? И что ему там понадобилось, интересно знать?.. Но на всякий случай Алексей сделал мысленную зарубку.

– А тебе он ничего об этих делах не рассказывал?

– Нет, конечно. Он же скрытный… был.

– Ну, может, там, оставлял что-нибудь, просил спрятать – ну, на случай, если с ним случится чего?

Надя выдернула руку, вскинула голову, цепко глянула ему в лицо.

– Ты что-то знаешь?

– В смысле?.. – несколько опешил Алексей.

– Не дури, Карташ, – вот тут-то в голосе ее появились истеричные нотки. – Все говорят, что по пьяной лавке его зарезали. Так что прятать-то? Значит, не по пьяни.

Выкладывай.

– Да я правда ничего не знаю, Надюх, – успокаивающе сказал Алексей. И по большому счету не соврал. – Просто хочу как-то помочь. Менты ж все равно ни фига не найдут…

– Это точно, – вздохнула она, и глаза ее вновь стали тусклыми. – Спасибо, Карташ.

Н-да, приход сюда был жестом отчаянья, теперь это стало яснее ясного. Разумеется, ничего она не знала, конечно же; Егорка и не думал даже, что его походы в район Шаманкиной мари могут нести в себе какую-либо угрозу – по крайней мере небольшую, нежели походы в любом другом таежном направлении.

По логике развития событий, теперь он должен был выдать очередную не менее тошнотворную банальщину типа: «Если надо помочь с похоронами – деньгами там, транспортом, еще чем, – ты только скажи», – потом сообщить: «Мужайся, все там будем», – и еще что-нибудь в этом стиле. Потом поцеловать в щечку и по-тихому свалить… По сути, он так и собирался сделать. Но тут она сказала:

– Как же я теперь без него буду, а, Лешенька? На кого же теперь… – и глаза ее наполнились слезами, не истеричными, нет, – беспомощными какими-то, что ли, беззащитными. И, кажется, впервые за все время их знакомства она назвала его не по фамилии…

Что он делает и, главное, зачем он это делает, Алексей и сам не понимал, словно смотрел на себя со стороны. Но, заметим в скобках, ежели смотреть непредвзято, то он особо и не делал ничего – все за него делали. Нет, была в этой женщине («вдове, черт подери!!!» – вопили остатки разума, но все тише и тише), была в ней некая сила – сила притяжения, которую она и сама, быть может, не осознавала, но инстинктивно до сегодняшней поры прятала, и которая теперь вырвалась на свободу…

Хотя, быть может, это Алексей уже потом находил для себя оправдания, как и все мужики, что жили до него и будут жить после.

Хотя, быть может, для такой женщины это был единственный способ удержаться на краю, выдержать и пережить ужас потери…

В общем, сие неизвестно.

Она вдруг всхлипнула, содрогнулась, будто от удара током, схватила его за рубашку и рывком опрокинула на себя, обхватила за шею чуть ли не в удушающем приеме… Бутылка покатилась со стола к чертовой матери, прерывистое дыхание обожгло кожу, затрещала материя – то ли ее платье, то ли скатерть, они упали на ковер, опрокидывая стулья, и нельзя сказать, чтобы Алексей отключился, но…

Но все дальнейшее он воспринимал уже как бы со стороны, потому как никакого чувства в происходящем не было, а был исключительно голый сеанс практической психотерапии. А проще говоря, ну вот необходимо было женщине сбросить напряжение, которым она сдерживала рвущуюся наружу панику перед безысходностью, нужно было хоть ненадолго вновь ощутить рядом присутствие мужчины и опоры, требовалось… да кто ж его знает, что еще требовалось! Как бы то ни было, возбуждение – не эмоциональное, чисто физическое – пронзило его тело, совсем как давешний разряд, заставивший ее содрогнуться всем телом. Он задрал ее простенькое платьишко, обнажая крепкое, без единой жировой складки тело, задрал до самого подбородка. И овладел ею не грубо и не нежно, потому что и то и другое было бы изменой… хотя бы с ее стороны. А так… Психоанализ, мы же сказали. И она покорно раскрылась перед ним, пустила в себя с легким стоном, с закушенной нижней губой, с горячечным шепотом: «Егорушка…» Нет, несмотря на все, Алексей все же наслаждался, наслаждался ее телом, будем честными. Ибо какой мужик не возжелает – хотя бы мысленно – такого точеного тела! Ох и повезло же Егорке…

Оргазм наступил одновременно, заставив двух людей на полу выгнуться дугой и чуть ли не закричать в голос. И Карташ почувствовал, что проваливается в какой-то сладостный, невыносимо головокружительный омут, откуда нет возврата. И неимоверным усилием воли заставил себя из этого омута вынырнуть…

Как оказалось, все же на несколько секунд он отключился, потому что, очухавшись и оглядевшись, он в некотором обалдении обнаружил, что Надя, понимаете ли, спит. Глубоко, умиротворенно и сладко, как ребенок… «Нет, ребята, женщин нам не понять», – пришла ему в голову очень «оригинальная» мысль. По возможности бесшумно он встал, скоренько оделся, затер следы их, так сказать, жизнедеятельности и перенес Надежду на кровать. Поправил подол платья, накрыл. Пусть думает, что это покойный муж к ней приходил.

«Вот так и рождаются мифы об инкубах и прочих суккубах…» – с толикой стыда подумал Алексей, виновато развел руками перед портретом Дорофеева с черным уголком на стене и беззвучно выскользнул на улицу через заднюю дверь. Жадно глотнул свежий воздух. Никого вокруг, и на том спасибо. Покачал головой: ну дела… «Еще и соль чего-то там от слез пролитых не успела…» – вспомнилась полустертая за давностью лет строчка из классика, но он отогнал ее, как совсем уж глумливую. Потому что думать сейчас надо было совсем о другом. О том, например, как, где и какие еще ходы искать к Шаманкиной мари и, попутно, как уберечься от возможного покушения на себя любимого. Если противник решится нанести удар, то откуда он удар нанесет, предсказать невозможно. А жить в постоянном страхе – это, знаете ли…

И тут же встал как вкопанный.

Озарение настигло его и пригвоздило к земле аккурат в тот момент, когда он поворачивал в сторону Восточного тракта.

А почему это, собственно, он не может вычислить, откуда нападет враг? А вычислить это легче легкого: достаточно оставить врагу только одно-единственное направление для атаки. Иными словами, подставиться самому… И вновь Алексей почувствовал покалывание в кончиках пальцев: азарт. Нет, Шаманкина марь для него не закрыта, дудки.

Рассказы об этом месте он слышал с первых дней пребывания в Парме. Но, как и все пармовчане (или как правильно – пармовцы?), сперва относился к ним ровно с той же серьезностью, что и к рассказам о Золотой Бабе, снежном человеке или горе из чистого серебра, затерянной в тайге.

Территория, получившая наименование Шаманкина марь, находилась примерно в восьмидесяти километрах от Пармы и являла собой обширную, сплошь заболоченную местность в низинке, местность, по которой никто не ходил – по причине насквозь тривиальной: незачем было ходить. Наверное, сквозь топи и существовал проход, однако, опять же, никто его не знал – по причине той же самой. Говорили, что в давешние времена на этих болотах, скрываясь от никонианской церкви, разбили свои скиты раскольники, и, дескать, они там и до сих пор прячутся от соблазнов мирских…

Однако версии о раскольниках сильно мешала колючая проволока, наверченная чуть ли не вокруг всей мари. Сия колючка недвусмысленно указывала на то, что в тайге укрылся (или некогда был укрыт) некий секретный армейский объект, подобных которому немало разбросано по России вообще и по сибирской тайге в особенности: не поймешь, к каким войскам приписанные, неизвестно, в какие года основанные, непонятно что от посторонних глаз укрывающие, но по сию пору окруженные строжайшей секретностью. А то, что вокруг «точки» вьются комариным роем всякие слухи и вымыслы, – так любая мало-мальская тайна всегда обрастает ими, как пенек опятами. Был бы повод.

Колючку впервые обнаружили года три назад. Когда она там появилась точно, кто ее натягивал, как и на чем завозили бухты – никто этого не

видел. Ну, последнее-то как раз не удивительно. Завозили, ясное дело, вертолетами, иных сообщений с теми краями не имеется, если не считать медвежьих и лосиных троп, – а с расстояния в восемьдесят километров «вертушку» не углядишь, разве случайно окажешься поблизости от тамошних мест.

Касаемо же самого объекта тоже наличествовали полнейшие непонятности: то ли с незапамятных времен там располагалось нечто секретное и лишь недавно где-то в штабах вдруг, глянув на карту, надумали расширить и укрепить охраняемую зону, то ли объект свежеиспеченный, объявившийся на подтачиваемом болотами полуострове вместе с колючкой, то есть примерно три года назад.

Охотники и прочий люд, гуляющий по тайге, Шаманкину марь частыми посещениями не жаловал и прежде – во-первых, далеко, во-вторых, нечего там особо делать, в-третьих, места те всегда пользовались дурной славой. Поэтому, если площадь самой «точки» невелика, а маскировка на должном уровне, редкие таежные бродяги объект запросто могли и до появления проволочного заграждения обходить стороной. Это ведь не парк культуры, а, что ни говори, тайга, в которой такая вот «точка» относится к необъятным просторам, как капля относится к морю.

С обнаружением колючей преграды желающих наведываться в те края и вовсе, считай, не осталось. Зато немедля в народной памяти всплыли все недобрые предания про зажатый в болотах кусок тайги, байки стали активно размножаться, обрастая по дороге все новой жутью…

Глава 4

Ловля на живца

25 июля 200* года, 13:12.

…От лесопилки он прошел по раздолбанной тяжелой техникой дороге до дровяных складов. Оттуда тропинкой, вихляющей между сараями и штабелями шпал, двинулся к железнодорожным путям.

Здесь нападать не станут. Здесь в дневное время вечно кто-нибудь шляется – то дорожники, то лесопильщики. Нет, с нападением, как пить дать, подождут. Тем более не составляет труда просчитать, куда держит путь товарищ офицер. Некуда ему больше идти, кроме как к «железке». Офицер внутренних войск – это вам не кот какой-нибудь, который может серьезно и целеустремленно куда-то шлепать, потом неожиданно развернуться и с той же деловитостью, что и прежде, почапать в обратном направлении.

Обогнув холмик тупика с наваленными вокруг ржавыми колесными парами, Карташ вышел на путь. Под ногами зашуршал щебень. Дальше путеводной тропой ему станет серая лента бетонных шпал, уложенных этой весной зэковской бригадой.

Алексей оглянулся. Отсюда виден вокзал, а значит, и с вокзала просматривается этот участок пути. Вон и уазик начальника лагеря куда-то профырчал по грунтовке – отсюда его хорошо видать… И вообще, пока он находится в обитаемых местах, тут разъезжают маневровые локомотивы, тут внезапно выруливают из-за вагонов работяги в оранжевых жилетках… Зачем рисковать? Мало, что ли, в Парме безлюдных мест, куда рано или поздно забредет товарищ офицер. К тому же, если преследователи в курсе околослужебной деятельности старшего лейтенанта Карташа, то они уже поняли, куда тот собрался. Значит, всего-то надо подождать, когда старлей одолеет пятьсот метров рельсового пути, где его скроет поворот. А там остается всего один свидетель – тайга…

Трудно заставить себя добровольно лезть в ловушку. Но Карташ знал, что надо. Есть, бляха-муха, такое слово…

Ощущение взгляда в спину, появившееся сразу возле дома Дорофеева, не исчезало, однако Алексей сему факту большого значения не придавал. Вполне возможно, срабатывает так называемый эффект ожидания. Когда, прочитав статью о вреде пьянства, начнешь прислушиваться к своей печени, то обязательно заполучишь покалывания в правом боку. Когда ждешь слежки, обязательно начнут мерещиться нырнувшие за угол «топтуны» и зловещие взгляды из темных подворотен.

Сзади послышалось дребезжание. Карташ резко развернулся. Нога зацепилась за крепежный болт на шпале, и Алексей чуть не грохнулся всеми костями на рельсы. Вот что значит натянутые нервишки…

А его всего-то навсего догоняла мотодрезина. С одним-единственным ездоком на обитом коричневым дерматином кресле. На площадке перед автомобильным движком стукались боками молочные бидоны.

Уф… Пронесло.

Карташ взглянул на часы. Запаздывали на полчаса. Не часы, конечно. В своих «командирских» Карташ был уверен, как Наполеон в старой гвардии. С обедом запаздывали, суки. Ну да, на дрезине покачивались бидоны с хавкой, со всякими там вторыми и компотами. Так их каждый день и доставляют из деповской столовки. Не возить же, право слово, зэков на обед в зону…

Словно сомневаясь, что его грозный транспорт замечен, водитель подавил на автомобильный клаксон. И стал притормаживать.

Карташ почувствовал облегчение. Значит, пока можно не подставлять спину под нож.

Так уж устроен человек. Дай возможность отсрочить опасную развязку и вцепишься в этот шанс зубами. А уж разум подыщет трусости подходящее красивенькое объяснение. Карташ, например, успокоил себя тем, что если его преследуют, то преследователь наверняка заподозрит неладное, когда офицер вдруг откажется от попутного транспорта.

– Чего так поздно! Премий с вас давно не снимали! – сварливо заметил офицер внутренних войск, забираясь на дрезину.

– Скажи спасибо, начальник, что вообще поехали, – угрюмо отозвался Сашка-Ухарь. – Еле завелся. Давай мне новую лайбу, будет тебе движение по графику Сам, кстати, не жрамши. А меня-то кто пожалеет?!

Как и положено, Сашка-Ухарь тоже происходил из бывших сидельцев.

– С инспекцией? Людям доверию нет, начальник? – Сашка смял «беломорину», оставляя на мундштуке мазутные отпечатки пальцев.

– Как говорил товарищ Ленин, социализм – это учет и контроль, – автоматически проговорил Алексей.

– А я уж и забыл. И про пахана твоего с погонялом Ленин, и про сицилизм… А вообще-то лихой был атаман, хоть и беспредельщик. Такую поляну хапанул всего лишь с шайкой отморозков!

Продолжая болтать, Сашка опустил руку вниз, под сиденье…

Карташ дернулся, как от удара током. Из-под фуражки на висок побежала струйка пота.

Идиот! Осел! Расслабился, как последний кретин! Сел на жопу ровно и забыл об опасности! Почему это, интересно, дрезинщик не может быть тем самым? Почему убийцей не может быть хорошо знакомый человек, на которого ни в жизнь не подумаешь?!

Сашка выудил тряпку, вытер руки, хотя что грязнее – руки или тряпка – сказать было непросто. И это ничего не значит. Трюку сто лет в обед. Возможно, он дает привыкнуть к движению. А когда в пятый раз полезет туда же, под сиденье, то вытащит уже монтировку или гаечный ключ. Двинет, скинет под рельсы – вот тебе первоклассный несчастный случай. Потом плети что взбредет в голову: или гражданин начальник внезапно выскочил на путь, или дрезина сошла с рельсов – а они ох и нередко сходят – и ездок-офицерик неудачно фуражкой об рельс приложился…

Кругом тайга. Ехать им еще минут десять, с каждым километром места будут все глуше и безлюднее…

Карташ покосился на соседа. Тот замолчал, глядел вперед, насвистывал какой-то мотивчик. Сама безобидность.

Дребезжа и покачиваясь, дрезина катила наезженным маршрутом. Зеленой каймой тянулся по сторонам лес, вдоль насыпи валялись старые, деревянные шпалы, чье место на этом участке уже занял бетон.

Когда показалась

группа в оранжевых жилетках, кидающая лопатами щебень, Карташ не смог сдержать выдох.

– Жрать привезли! – донеслось сквозь скрежет подтормаживающей дрезины.

– Поздновато, япона мать…

– Кончай вкалывать!

– Притомился, начальник? – подмигнул ему Сашка-Ухарь.

– Да есть маленько, – сознался Алексей.

Спрыгнув на насыпь, Карташ обнаружил, что у него взмокла спина…

Только один человек не принял участия в стаскивании бачков с дрезины и в предобеденных хлопотах. Бригадир как лежал на груде старых шпал, когда остальные вкалывали, так и сейчас продолжал лежать. Поднялся, причем с показательной неторопливостью, лишь когда Карташ подошел к его «рабочему» креслу.

– Волыним? – Это была ритуальная фраза, с которой Алексей неизменно начинал общение с бригадиром.

– Так ведь не положено, начальник, – ответ бугра тоже не блистал новизной.

– Ну, как норма? – Алексей присел на шпалы, вытащил сигареты, закурил, протянул пачку бригадиру.

– А куда она денется, твоя норма, – бугор от офицерского табачка отказываться не стал. – Благодарствую за дачку.

– Чего не летишь за стол?

– Ниче, пайку оставят.

Алексей равнодушно пожал плечами. Он знал, что бугор никогда не обедает со всеми вместе. Также он знал, что тот любит осушить «малька» за обедом. Известно и кто привозит ему водчонку – Сашка-Ухарь и привозит. Иначе говоря, хоть сейчас устраивай шмон и накрывай малину. Но наводить законность и порядок старлей не собирался. Тупая уставщина, равно как и излишнее либеральничанье до добра не доводят. Скользить требуется по тонкой срединной грани.

– Вот смотри, Степанов, – Алексей с удовольствием курил, отгоняя дымом комаров. – Ты здоровущий бугай, косая сажень, да ты бы полбригады один заменил. А ты отнимаешь у меня трудовую человеко-единицу – харчи зазря на тебя переводим.

Карташ, в общем, показал, что сегодня настроен поговорить. И бугор Степанов по кличке Мамай охотно поддержал настрой начальника. Видно, от безделья бригадир притомился и готов был хоть с чертом побалакать, лишь бы скрасить скуку.

– Если хочешь такого бугра, который будет работать, так лишишься догляду за твоими мужиками. Потому как не в авторитете будет твой прораб. А когда за работягой догляду нет, то он норовит отлынить. Как говорится, хрен с ней, с подковой, завтра докую. А с завтра переносит на послезавтра. Так что это с виду я вроде ни при делах, а попробуй убери меня отсюда – и привет твоей норме, здравствуй всякое баловство. Да и че тебе переживать, начальник! Ты ж знаешь, норму у меня всегда получишь. Ну а фуфырь поставишь или пару пачек чая выкатишь, так и перевыполним за милую душу…

– Не, перевыполнять не требуется. Не на комсомольской стройке. Ты мне качество работ давай… А вот скажи, Степанов. Ты вот тут сидишь-лежишь, мысли, небось, думаешь. И не обидно, что дни и месяцы проходят так бездарно? Впустую. На шпалах, воняющих креозотом.

Сегодня Карташ был заметно разговорчивее обычного. А чему удивляться – надо ж дать преследователю время одолеть расстояние до места работ. А он, преследователь – если вообще существует в природе – пойдет сюда, пойдет. Потому что офицер Карташ, скорее всего, отсюда отправится не в поселок, а на зону. И значит, пойдет он один, сперва по рельсам, потом по тайге. А такой шанс упускать глупо…

– За правильную жизнь агитируешь, начальник? – Степанов-Мамай явно был доволен, что можно развлечься человеческим разговором. – Я тебе так скажу… Я свою жизнь веду, и мне она нравится. И, скажем, с тобой поменяться не захочу.

По тому, как он ворочается, устраиваясь поудобнее на бушлате, брошенном на шпалы, не трудно было догадаться, что бугор готовится к раздумьям миропорядкового размаха.

– Все на этом свете разное, начальник. Даже кирзачи. Хотя, вроде, шьют по одной и той же кройке на одной и той же зоне. Да и вообще нет ничего одинакового. И людишки все разные, и преступление преступлению рознь. Все орут: «Преступники, преступники!»… Вот, к примеру, Леха Свищ – его, я так думаю, правильно закатали – бугор махнул здоровенной ладонью в сторону костерка, который быстро соорудили зэки и, отгоняя дымом комаров, опустошали вокруг него миски с обедом. – Знаешь его историю? Свищ в коммуналке жил, а там среди соседей был хрен один примерно его возраста. Они типа приятельствовали. Выпить, там, закусить, праздники-получки. Ну, короче, пока зарабатывали поровну, все было зашибись. Но потом тот хрен в гору пошел, начал деньгу зашибать и купил отдельную квартиру. Свищ, которому светило куковать в коммуналке до второго пришествия, дико воззавидовал и начал строить планы. А потом вызвался помочь приятелю с переездом и, выждав момент, взял и просто-напросто спихнул кореша с балкона отдельной квартиры. Ну не кретин ли, скажи, начальник, а? Хорошо, тот не насмерть расшибся. Этаж был то ли пятый, то ли шестой, но хрен упал на кучу мусора, дом-то только сдали… А вон возьмем того, рядом со Свищом, компот хлещет. Жакан. Всего-то мужик хорошенько отметелил двух черножопых, которые пытались затащить какую-то девку в свою тачку. Впаяли человеку на полную катушку, потому как попал человек на кампанию по борьбе с экстремизмом. Вроде и тот и другой – преступники, обоих, вроде, народ должен проклинать и наказывать. Но любой человек скажет, что первого посадили по делу, а второго следовало отпустить. Или возьмем третий случай, мой…

– Я назад, начальник! – окликнул Карташа Сашка-Ухарь. – Едешь?

– Да нет, мне в другую сторону! – махнул рукой Алексей.

«Очень хорошо, – подумал Карташ и вновь почувствовал легонький азарт от предчувствия угрозы. Адреналинчик в кровушку так и захлестал… – Если преследователи увидят дрезину без старлея, поймут, что шанс сам плывет в руки и поторопятся в засаду».

– Так вот возьмем меня, – продолжал бугор. – Моя профессия – это тот же спорт, типа хоккея. Как идут люди в хоккей, зная, что могут получить травму вместо медальки и пропустить сезон-другой, у лепил пребываючи, – так и у меня. Ну не повезло мне на последних выступлениях, догнали и перегнали меня ваши спринтеры из команды «мусорские резервы»… Ладно, поглядим, что будет на следующих олимпийских играх…

– Это ты к тому клонишь, что, дескать, сейчас ты не небо коптишь, а ведешь подготовку к новому старту? Занят «предсезонкой»? Сил набираешься для новых спортивных свершений?

– Правильно мысль поймал, начальник. А еще добавлю, что «УКа» – он вроде твоего воинского устава. Вроде все правильно в нем написано, но начни по нему жить – и дольше дня не продержишься. Поэтому не по уставам и не по «УКа» судить надо, а по совести. Вот ты с нашими понятиями знаком, они поумнее твоих законов будут. Это ж только в дурных кинохах стоит новичку войти в хату, так урки тут же сползают с нар и давай измываться. Ты ж знаешь, что так не бывает… У нас сперва разберутся, что за человек, с каким нутром, за какие дела отвечает, прав по совести или не прав, все про него вызнают, а уж потом место ему укажут. Так и в судах бы следовало. А не рубить всех людей сплеча, что дрова, одним и тем же топором…

Алексей поднялся со шпал.

– Хорошо, конечно, Степанов, сидеть тут и слушать твои гуслярские напевы о пользе жизни по понятиям. Однако мне трудиться надо. По работе никаких вопросов? Тогда

ладно…

Карташ еще немного походил по насыпи, вроде осматривая участок работ, потом неторопливо побрел по шпалам к лагерю. Предстояло пройти с километр по путям, потом за Лысым оврагом свернуть на короткую тропку, которая выведет на дорогу, связывающую зону и поселок.

На месте преследователя Алексей выбрал бы для засады как раз мост через Лысый овраг. Опять же удобно обставить убийство под несчастный случай. Упал человек в овраг – да башкой об камень. Как упал? Так вы о том у покойника спросите. Может, поскользнулся, может, выпимши был, а может, задумался о чем-то.

И именно из-за великого соблазна выдать смерть за несчастье Карташ полагал, что убийца стрелять не станет и пику пускать в ход тоже застесняется. Потому как насильственная смерть какого-то охотника и офицера ВВ – сие есть две большие разницы, кореша-товарищи. Потому как Топтунов такого дела не простит, землю носом взроет, но докопается, кто покусился на его подчиненного и в некотором роде подельника. Может, и не докопается, но шмон поднимет до небес, глядишь, и ментов из Шантарска нагонит. А убийце и его заказчикам это надо? На фиг им это не надо… Однако доводы и выводы – одно, а спине отчего-то было весьма неуютно. Тянуло оглянуться – Карташу приходилось заставлять себя идти, глядя под ноги, идти беззаботным прогулочным шагом.

«Еще не поздно вернуться к зекам, с которыми – вот смех-то – сейчас безопаснее, чем одному, – выплыла откуда-то трусливая мыслишка. – Дескать, забыл отдать важные руководящие ЦУ. И проторчать там под каким-нибудь предлогом до приезда автобуса-„вахтовки“…»

Окружающее воспринималось острее, чем всегда. Краски казались густыми и сочными, словно на свеженамалеванном полотне пейзажиста. Звуки не сливались, как обычно, в неразборчивый шум дубрав, а дробились на составляющие. Вот прочирикала пичуга, вот под порывом ветра зашумела листва, хрустнула сухая ветка, гортанно и зло крикнула еще какая-то птица. Он пока не стал настоящим таежным жителем, чтобы разбираться, кто и по какому поводу подает голос в лесу; таежные деревья и то не все различает… А вот и Лысый овраг, здравия желаю…

Он уже почти дошел до моста, изо всех сил стараясь не ускорить шаг, когда…

Когда сзади донесся шорох щебенки. Карташ сперва подумал, что послышалось. Но шорох повторился.

Нет сомнений, его догоняют. Судя по звуку, преследователь – шагах в двадцати. Дав приблизиться к себе еще шагов на десять, Алексей обернулся. И, откровенно говоря, сделать это как можно небрежнее стоило неслабых усилий. Не меньше усилий потребовалось и на то, чтобы сохранить полнейшую невозмутимость, ничем себя не выдать. Нельзя вспугнуть убийцу – он должен себя проявить. Пока не проявил, он не убийца, а всего лишь честный прохожий.

– Вижу, человек. Раз по пути, все веселее вместе топать, – лыбясь, проговорил мужик.

Карташу показалось, что по лицу гражданина пробежала тень разочарования. Видимо, он рассчитывал догнать офицера и успеть огреть его прежде, чем тот обернется… А может, и в самом деле просто случайный попутчик?.. Правую руку он держит в кармане коричневого ватника – любимой одежды пармовчан вне зависимости от времени года – и вытаскивать ее не торопится. Да и Алексей почувствовал некоторое разочарование – надо же, все-таки пустили по его следу одного киллера, одного-одинешеньку. Недооценивают ребята Алешу Карташа, ох недооценивают…

Алексей этого приземистого, широкоплечего, самого простецкого вида мужика знал лишь в лицо. Встречал в поселке, видал в Салуне. Не урка, не охотник. Залетный кто-то, из бичей. Но как зовут, понятия не имел, чем занимается – не помнил. Вроде бы из промысловиков. Да, собственно, какая теперь разница…

Перед глазами встал образ мертвого тела Дорофеева, а потом почему-то и тела более чем живого, обнаженного, страстного – Надюшкиного… и аж зубы свело, как захотелось выхватить «макарку» из кобуры, наставить на этого случайного попутчика и заставить вывернуть карманы. Однако что бы ни лежало у того в кармане, ни хрена это не докажет. Мало ли с чем ходят в Парме. Вернее сказать – с чем только не ходят…

– Отлично, – сказал Карташ, следя, чтобы голосом не выдать волнения. – Вместе и вправду веселее и путь короче.

Впрочем, волнения уже не было. Оно ушло, когда призрачная, гипотетическая опасность обрела реальный, человеческий облик. Верна солдатская мудрость: хуже всего не бой, а ожидание боя.

– Погодка нынче выдалась на славу, – завел дорожный разговор прохожий. – Эх, щас бы на Гнилое озеро смотаться, по окушкам пройтись. Рыбалочкой не увлекаетесь?

Они шли вровень по междупутью.

– Иногда, – поддержал беседу Алексей. – Люблю, знаете ли, со спиннингом по берегу побродить. А вот сиднем сидеть на одном месте – это не люблю, в сон начинает клонить.

«И еще на живца оченно уважаю…» – мысленно добавил Карташ.

– А я, признаться, сеточкой балуюсь. Кайф, чтоб улов мерялся не на штуки, а на килограммы. У вас спичек не найдется? Оставил свои в другом ватнике.

Последние остатки напряжения вымыло из нервной системы. Потому что Алексей увидел замысел противника весь, до донышка. Нехитрый замысел, признаться.

Алексей вытащил зажигалку. Мужик прикурил от нее. Обычная ситуация. Теперь давший прикурить и спрятавший зажигалку в карман поворачивается – а что ему, собственно, еще делать – второй на шаг отстает, словно наслаждаясь первой тягой…

Карташ поступил так, как от него ждали. Повернулся, подставляя спину и затылок. Потом сделал быстрый шаг вперед, потом шаг вбок и резко развернулся.

Отброшенная сигарета дымила возле рельса на щебне. Правая рука мужика отведена, а ее пальцы вставлены в темный свинцовый кастет. Вот он, момент истины, блин…

Любитель рыбачить сеточкой, лишившись элемента внезапности, не растерялся, сучонок, ни мгновения не потерял. Кулак со свинчаткой взмыл к подбородку Карташа.

Алексей выставил локоть, отклоняя удар. Кулак с кастетом лишь скользнул по плечу, вреда особого не причинив.

Противник же, вложивший в удар всю массу тела, невольно этим самым телом подался вперед, Алексей получил долю секунды на ответ. И ответил – носком сапога под коленную чашечку.

Простенький, но действенный приемчик он позаимствовал у своих подопечных в серых ватниках. Зеки часто им пользуются в своих сшибках, каковые Карташу не раз довелось наблюдать и пресекать.

«Рыболов» вскрикнул и словно бы осел на одну ногу. Развивая успех, Алексей подсечкой завалил противника на шпалы. И прыгнул сверху, метя локтем в голову.

Но пробить не получилось. «Рыболов» каким-то чудом отвернул голову в последний момент, локоть Карташа врезался в рельс, боль пронзила руку, в глазах на миг помутнело… и этого мига хватило «рыбачку», чтобы вернуть утраченную инициативу. Тот не стал нашаривать оброненный кастет, он просто вцепился железными пальцами Карташу в горло. А Карташ ответно вцепился в горло «рыболова».

«Со стороны это должно быть выглядит преглупо, – вдруг и некстати пришло на ум. – Взрослые сопящие мужики душат друг друга на путях, посреди тайги».

Завозившись, они перевалились через рельс и покатились вниз по насыпи. Руки пришлось разжать – и одному, и второму – иначе костей бы не собрали или голову размозжили о каменюги. Наконец Алексей

остановил падение в облаке пыли и песка, споро вскочил на полуприсед. «Рыбачок» резким движением смахнул грязь с лица, прочищая глаза, замер на миг.

– Угандошу суку, – прошипел он.

– Как Егорку? – с невинным видом спросил Карташ.

Редкие зубы мужика ощерились в кривой ухмылке.

– Умный, блин…

Помимо кастета, ныне утерянного, у запасливого «рыболова» имелся и ножик – точнее, заточка, до сего момента прятавшаяся за голенищем и подозрительно напоминающая ту, на которую напоролся Дорофеев. Мгновенный выпад – и Карташ едва успел отклониться. По-жальи острое лезвие мелькнуло в каком-то сантиметре от его уха, явно целясь в глазное яблоко. Дешевый приемчик, на лохов рассчитанный – нельзя так далеко руку вытягивать, чему тебя улица учила… Алексей перехватил кисть нападавшего, резко крутанул, послышался хруст кости, и мужичонка, взвыв, повалился на щебень, выронив заточку. Вот и все, господа, кино закончилось. Алексей выдохнул облегченно, неспешно поднялся на ноги, подобрал оружие, подкинул на ладони.

– Ну что, гаденыш, поговорим теперь как люди? – хрипло предложил он: пыль набилась в глотку.

В ответ, как следовало ожидать, мужичок послал его в пешее эротическое путешествие.

– Дурак ты, рыболов… – Карташ вновь опустился на корточки, на некотором расстоянии от елозящего по щебенке, баюкающего сломанную кисть убийцы, оттер пот со лба. Вновь вернулись звуки – орали птицы, трещали кузнечики, вдалеке недовольно трубили коровы, со стороны дороги слышалось давешнее тарахтенье мотора. Жизнь продолжалась, и природе было ровным счетом наплевать, что старший лейтенант А. А. Карташ едва не полег туточки смертью храбрых.

– Думаешь, ты меня подловил? Это я тебя подловил. Очень уж мне интересно стало, кто моего товарища Егора Дорофеева к праотцам отправил. К дедам, проще выражаясь. Вот и захотелось посмотреть на твою рожу, да и задать пару-тройку вопросов. Так что быстро я тебя не убью. Места вокруг пустынные, сам, поди, знаешь, никто и не услышит, как ты визжать будешь, когда я тебя на лоскутки резать стану. А если и услышат, так кому ж в голову-то придет высовываться и любопытствовать? Народ нынче пошел дюже осторожный, особливо в этих краях… Ну?! – вдруг рявкнул он, выхватил «макарку» и сунул мужику под нос – с силой сунул, чтоб тот вкус собственной юшки во рту ощутил. – Говори, тварь! Кто тебе приказал меня завалить?!

– Да меня ж самого на куски порвут, если я пасть открою… – захныкал «рыбачок», слабо выворачиваясь из-под ствола.

Что и требовалось доказать. Доморощенный убийца оказался парнем хлипковатым, стоило чуть нажать, и сломался. Да и не стали бы те, из Шаманкиной мари, держать среди своих агентов в поселке настоящих профессионалов – накладно и незачем… Тарахтенье мотора стало удаляться. К зэкам на «железке» кто-то торопится. Ну и бог-то с ним, сами разберемся…

– Твои хозяева далеко, а я-то рядом, – логично возразил Карташ. – Так что колись, бичок, что у Егорки из сумки спер и вообще что там у вас в Шаманкиной мари проис…

Совсем рядом вдруг фонтанчиком прыснула щебенка, и спустя секунду донесся приглушенный звук выстрела.

Разумом он еще не осмыслил происходящего, а инстинкт уже сам собой бросил тело вперед, под несерьезное прикрытие валяющегося мужика. Далее выстрелы следовали один за другим, палили со стороны моста, почти против солнца, из «винтаря». Плохо, что не из «калаша» – у автоматика разброс дюже большой, труднее попасть, – и еще хуже будет, если «винтарь» «рыбачьего» подельника оборудован оптикой, – тогда все, тогда хана.

Значит, их двое, как минимум. Плохо, очень плохо.

Давешний владелец заточки и кастета рыпнулся было вскочить, но Алексей схватил его за ватник и силой уложил перед собой, как бруствер.

– Лежать, тварь, лежать…

Мужик заорал: «Сема, ты че?!» – и замер только тогда, когда ему в спину уперся ствол «Макарова».

Три, четыре, пять… Пауза. Значит, у того, второго, пятизарядка, сейчас он вгоняет новые патроны и вот-вот продолжит развлечения на свежем воздухе. И ведь долго развлекаться ему не придется – под залитой солнцем насыпью, где ни бугорка, ни кустика, Алексею спрятаться решительно негде. Ой как хреново-то.

Он сплюнул кровь с губы, сдвинул «флажок» предохранителя и на секунду высунул голову из-за тела тихо стонущего «рыболова» – оценить дислокацию нового противника и расстояние до него. До моста метров двадцать, можно попробовать достать из пистолета. Ага, вот он, друг Сема, стоит на колене возле левой ограды моста и уже вскидывает винтовку к плечу. Бликнул на солнце оптический таки прицел – ну да, ну да, если плохое может случиться, то оно случается.

Алексей едва успел пригнуться, прижаться к мужику животом, стараясь целиком укрыться за ним, как вокруг снова защелкали пули. Пристрелялся, гад! Он отчетливо, не на слух и даже не кожей почувствовал, как в горе-рыболова вошли две свинцовые смерти – одна в бедро, после чего «рыбачок» заверещал что-то бессвязное, визгливое, как свинья под ножом, и вторая в бок, после чего тот передернулся всем телом и неожиданно затих, обмяк.

А, черт…

Четыре, пять… Да что у него там, у Семы этого, целый патронташ с собой?!

Воспользовавшись очередной паузой, Алексей скатился еще чуть дальше по насыпи, стараясь поднимать как можно больше пыли – хиленькая, признаться, завеса, но уж какая есть, приподнялся и поймал неугомонного Сему на прицел.

Однако не выстрелил.

Потому как ситуация на мосту неожиданно изменилась. На мосту теперь было двое – давешний Сема и еще какой-то тип, на таком расстоянии не видать. И что-то такое они делали малопонятное… Алексей проморгался от пота, глянул пристальнее.

Блин.

Двое на мосту метелили друг друга почем зря! Не пряча ствол, Карташ припустил в ту сторону. Руки и ноги мелькали в каком-то причудливом танце, ставя блоки, нанося удары и отражая атаки. Чуть ближе стало видно, что незнакомец явственно теснит стрелка, причем делает сие зело грамотно. Вот Сема уже прижат к ограде моста, вот он пропустил удар в голову, не успел прикрыться, заработал хлесткую тычину кулаком в грудь…

– Стой! – заорал Алексей. – Живым!..

Но было поздно. Он увидел, как Сема после очередной серии атак (прямой в живот, хук слева, завершающий удар ребром стопы в горло) перевалился через хлипкие перила и, вякнув что-то на прощанье, упал в объятья Лысого оврага.

Алексей добежал до моста, задыхаясь от бега, перегнулся через ограду. Высоты тут было метров семь, дно каменистое, да и неподвижная, хоть и живописная поза тела в темно-синей телогрейке сомнений не оставляла.

Карташ негромко выругался, повернулся к неожиданному спасителю… и, признаться, оторопел.

Это был личный шофер начальника зоны полковника Топтунова – заключенный, но из расконвоированных, мотающий срок за соучастие в убийстве. Как бишь его, Петр Гриневский, вот как. И вот, оказывается, как он умеет ногами-то махать, Джеки Чан, япона мать.

– Гриня, ну чтоб тебя!.. – выдохнул Алексей. – Я ж орал – живым брать, суку…

Гриневский равнодушно пожал плечами – дескать, виноват, начальник, подвел. Кажется, он даже не запыхался после махача. «Винтарь» Семы валялся между рельс, неподалеку валялась и монтировка – не иначе, оружие незваного помощника, то ли выбитое противником,

то ли отброшенное дабы рукам не мешать… И Алексей обреченно махнул ладонью:

– Ладно, забудь…

В общем, живец остался жив, а крупная и не очень рыба с крючка сорвалась и была благополучно этим живцом сожрана вместе с костями.

Обидно.

А вот то обстоятельство, что зэку доверена машина, которой пользуется сам начальник лагеря, может удивить разве что человека, весьма далекого от специфики таежной жизни за колючей проволокой. А кому прикажете доверить, солдату-срочнику что ли? Как показывал опыт, срочники оказывались гораздо большими раздолбаями – в первую очередь, по причине своего незрелого возраста. Намного более надежен зэк (понятное дело, из мужиков), тянущий невеликий срок. Ему нет никакой выгоды бежать, а есть прямая выгода выполнять порученную работу справно, потому что так он легко может выхлопотать себе условно-досрочное. Тем более, по каким-то неведомым законам природы, среди охраняемого контингента всегда оказывался шофер экстракласса, у кого и старый уазик будет бегать, что твой «болид», и водить он любое ведро с гвоздями по рытвинам и колдобинам здешних дорог станет мастерски. А откуда, скажите на милость, большой шоферский опыт у солдата-срочника?

Нынешний шофер пахал на этом уазике уже год, нареканий не имел и под подозрением в провозах не числился. Хотя Карташ полагал, что он все-таки провозил (в конце концов, как откажешься, когда душевно попросят люди, от которых зависит его благополучие на зоне?). Но есть обычный поток всякой мелочи, вроде пачечки чая, сигарет, писчей бумаги, что позволяет скрасить жизнь среди серого однообразия, сей поток перекрывать себе дороже, а есть посылки исключительно опасные, попадание коих на территорию чревато. Вот с последними водитель уазика, по оперативным данным, и не связывался… Короче говоря, условно-досрочное этому шоферу светило ясным солнышком. И где-то через полгода, отсидев меньше половины срока, скорее всего он уже будет полной грудью дышать вольным воздухом. Кликуха у него была Таксист (куда ж без этого, в этой системе каждой угодившей в нее человеческой единице присваивают новое имя, как в других системах кодовыми именами шифруют агентов). Разумеется, если тесно работаешь с контингентом, то следует знать и клички…

– А ты как тут оказался? – с подозрением спросил Карташ.

Гриневский опять пожал плечами, сказал равнодушно:

– Так ведь стреляли, начальник. Я пальбу услышал, из машины вылез посмотреть, а тут тебя мутузит какой-то хрен с бугра. А второй хрен на мост лезет с «винтарем». Вот и дай, думаю, разомнусь малость.

Алексей хмыкнул.

– И не западло было вертухаю помогать, а?

– А че там, не от воров же помогал, от бичей каких-то беспонятийных.

– Тоже верно. Но если хоть кому расскажешь про то, что здесь случилось…

– Да что я, не понимаю, что ли, начальник.

– Несчастный случай, – сказал Карташ. – Просто два урода пересрались, отмудохали друг друга, один второго из последних своих гадских сил пристрелил да и сам в овраг пал собачьей смертью. Усек?

– Да что я, не понимаю… Свалить бы нам отсюда подобру-поздорову, а?

– И побыстрее, – кивнул Карташ. – Ты на УАЗе?

– Ну.

– Где оставил?

Таксист махнул рукой в сторону дороги на лагерь.

– Разговорчивый ты тип, Гриня, как я погляжу. Подбросишь.

Это был, разумеется, не вопрос и не просьба. Кто ж из вертухаев зэка просить о чем-то будет?

– А как же не подбросить, – наконец-то позволил себе улыбнуться Гриневский. – Я тебя, начальник, по всему поселку ищу – «хозяин» за тобой послал. Задание какое-то есть. А ты на «железку» умотал…

Алексей потер лоб. Так, тут еще и начальник Топтунов на мою голову, блин. Этому-то чего надо? А у меня еще и видок – будьте нате.

Он еще разик глянул через перила, утер кровь с губы, оправил изрядно загвазданную форму и постарался выбросить происшедшее из головы. Все равно тут уже ничем делу не поможешь. Придется искать другие подходы. Сказал ворчливо:

– Ну поехали, чего тогда встал… Сначала в медпункт, потом домой переодеваться, а там уж и к «хозяину» на аудиенцию.

Глава 5

Археология черная и белая

25 июля 200* года, 16:32.

… Уж на что убоги вокзалы в заштатных городишках земли сибирской, но и они выглядят подлинными версалями по сравнению с сооружением, украшенным неказистой табличкой «Парма». Длинный дощатый сарай, одноэтажный и некрашеный, построенный еще в лихие годы ежовщины, судя по почерневшим доскам, – вот вам и весь вокзал. Вокруг здания вокзала в беспорядке разбросаны халупы разной величины, разного предназначения и уж совсем зачуханного вида; между ними, да и вообще где придется, чернеют угольные кучи.

Внутренняя планировка одного-единственного вокзального зала дизайнерских изысков лишена была напрочь: окошко кассы, лавки вдоль стен, овощные ящики в углу, в ящиках журналы за разные годы и из всевозможных мест – кстати говоря, из тех самых мест, откуда родные и близкие приезжали на свидания к своим не поладившим с законом сыновьям, братьям, мужьям и прочим родственникам-полюбовникам…

Пазики, отвозящий родственников к лагерю поселковый автотранспорт, съезжающийся к приходу поезда, автозаки (их, кстати, нынче не было, поскольку сегодняшний поезд изволил прибывать без арестантских вагонов) – все машины, в общем, выстраивались по кругу на пятачке, кой в иных благополучных землях зовется «привокзальной площадью». Здесь же приткнулся и четыреста шестьдесят девятый УАЗ («козел» по-народному, если кто не знает, хотя здесь этот вид автотранспорта никто так называть не осмеливался) грязно-болотного цвета, бывший известным всем местным жителям от мала до велика: практически личный транспорт начальника лагеря Топтунова или «хозяина», как зовут его заключенные, а вслед за ними и все остальные.

Однако шофер сегодня привез на вокзал не «хозяина», а всего лишь старшего лейтенанта Карташа… Впрочем, привез с миссией высокой и ответственной: встретить родное чадо начальника лагеря Топтунова, некую Машу.

Карташ опоздал. А впрочем, не он один. Опоздали почти все встречающие… Хотя, по большому счету, это еще надо разобраться, кто прибыл вне графика: встречающие или поезд, каковой пришел на полчаса раньше, чем ему полагалось. Это в иных краях подобный абсурд недопустим: опоздать – еще куда ни шло, понятно и привычно для нашего государства, но чтобы раньше срока!.. Однако здешние места – во всех отношениях особенные. К конечной станции Парма брошена ветка от узловой станции, одноколейка, без ответвлений, никакого встречного движения. Дошел поезд до Пармы, по пути притормозив у пары-тройки деревень, постоял – и назад. Все.

Два, а иногда три дня ветка отдыхает до следующего поезда. Свернув с магистрали, машинисты гонят изо всех тепловозных сил. Чем быстрее машинист приедет, тем дольше он простоит в Парме. А некоторые – как машинисты, так и помощники – здесь обзавелись, словно моряки в портах захода, зазнобами из числа стрелочниц и диспетчерш…

Дьявол! В убогом зале вокзала на убогих лавках ничего похожего на дочь «хозяина» не сидело. Здесь вообще ничего не сидело, окромя уборщицы. Вот еще хрен на пустом месте! Куда она могла подеваться? Неужели в пазик забралась, вместе с родственниками? Ей же отец должен был объяснить, на чем ее встретят! А пазик

уже отъехал, теперь что ж, догонять его, устраивать «Формулу-1» по колдобинам?!

Карташ в сердцах сплюнул, решительно рванул пуговицы на свежеотжатой старушкой Кузьминичной и свежевыглаженной ею же форме и двинулся к выходу, и тут…

– Вы не меня случайно ищете?

Обернулся. Приоткрытая дверь рядом с окошком кассы. Прислонясь, как говорится, к дверному косяку, стоит девушка обозначенного в инструкциях «хозяина» возраста – то есть примерно тех самых восемнадцати лет – и пристально смотрит на него, загадочно улыбаясь.

– Вы – Маша? – выпалил Карташ… и прикусил язык. Бли-ин, в инструкциях ни слова не было сказано, что дочка начальника лагеря окажется такой…

– Так точно, благородный дон, – с игривым поклоном ответила дочь «хозяина». – К вашим услугам.

Карташ собрался. Карташ нашелся. И в грязь рылом не бухнулся. Ответил грамотно, по-гусарски и с почтением – в общем, по-московски ответил. Даже каблуками едва слышно щелкнул, одновременно протягивая букетик снулых хризантем (купленный на собственные шиши, заметьте! – возле входа на вокзал у какой-то старухи, несмотря на июльское тепло закутанной в шубейку), а другой рукой застегивая форму и, тем самым, возвращая себе облик Настоящего Российского Офицера.

– Это я к вашим услугам, сударыня. А также к вашим услугам таежный лимузин, что стоит у фасадной стороны дворца и бьет колесами о землю. А также все богатства этого края – к вашим услугам. Разрешите представиться: старший лейтенант Алексей Карташ, откомандированный лично встретить ваше высочество и, так сказать, препроводить…

Она вскинула брови, демонстрируя удивление. Наигранное, надо полагать. А может, и вправду удивлена? Вряд ли она ожидала, что обитающие в этой глуши лапти при форме ВВ могут завернуть нечто более куртуазное, чем «ладная ты девка, Маша, как я погляжу». Она шагнула за порог, благосклонно приняла цветочки и протянула свободную руку. Не желая выпадать из образа благородного дона тире офицера, Карташ наклонился и дотронулся губами до ее пальчиков, мимолетно вдохнув едва уловимый аромат терпких духов. Черт знает что, мельком подумал он, сцена, достойная великосветского салона, а не зачуханного вокзала посреди тайги. Подняв глаза, он пробежал взглядом по ее лицу, вспомнив при этом, чья она дочь. Ну, в общем-то, пристально вглядевшись, можно обнаружить у этой стройной изящной барышни немало сходства с медвежеподобным «хозяином»: линия подбородка, скажем, рыжина в волосах, глаза, еще что-то, неуловимое…

И вместе с тем, вместе с тем…

Черт возьми, дочурка на поверку оказалась восхитительнейшим хрупким созданием в легком невесомом платьице до острых загорелых коленок, с короткими каштановыми волосами и такой бездонной озерной синью глаз, что Карташу в голову принялась бесцеремонно стучаться простенькая, как местные нравы, мыслишка: на обратном пути отогнать уазик куда-нибудь в придорожные кустики, шофера послать подальше на полчасика и приступить к штурму крепости по всем правилам охмурежа… Нет, загнал он эту мысль на самое донышко сознания, Москву забыл, мудило? Повторить прошлый подвиг хочешь? Если глаз или что другое положишь на эту девку, то тут тебе будет не столица – «хозяин» живьем в землю закопает и скажет, что так и было, без приказа никто и разбираться не станет, куда это пропал старший лейтенант внутренних войск А. Карташ.

Нет, но, бли-ин, как же хороша…

«Хороша Маша, да не наша», – напомнил себе Алексей, силясь заглушить зов плоти. Не время сейчас, у нас другие задачи. За решение которых иные получают заточку в брюхо…

– Сравниваете с отцом? – догадалась она. – Удивлены?

– Удивляюсь, как столь очаровательная юная дама путешествует без почетного эскорта… и даже без багажа, – мигом нашелся Алексей, прогоняя из головы образ убитого Дорофеева.

И тут, как по заказу, в диалог вмешался чей-то насмешливый голос:

Я встретил красавицу. Россыпь хрустела,

Брусника меж кедров цвела.

Она ничего от меня не хотела,

Но самой желанной была…

В дверном проеме нарисовался еще один доселе незнакомый Карташу персонаж – высокий белобрысый тип, примерно ровесник Алексея, с холодными, цепкими глазами. Одет он был по-туристски: в джинсы и брезентовую куртку. За плечами рюкзак – надо думать, его собственный, а в каждой руке по объемистой сумке – надо думать, набитой вечерними платьями дочурки.

– А вот и эскорт, и багаж. Познакомьтесь: Алексей. А это Геннадий, аспирант исторического факультета Шантарского универа. Гена – мой счастливый попутчик, уж не знаю, как бы я без него управилась со всеми этими тяжестями. И в дороге было веселее. Мы же подбросим его до поселка, правда? – И прибавила, чертовка, с легкой примесью лукавства: – Надеюсь, вы подружитесь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/aleksandr-bushkov/tayga-i-zona/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.