Убийца читать онлайн - Джонатан Келлерман

Убийца

Джонатан Келлерман

Алекс Делавэр #29Детективы профессора психологии

В Лос-Анджелесе – Городе Ангелов – полным-полно психопатов; блестящему психологу и полицейскому консультанту доктору Алексу Делавэру это хорошо известно. И он, как никто, умеет определять их, выделять из общей массы людей. Но, столкнувшись с делом Конни Сайкс, успешного и уважаемого врача, добивающейся через суд опеки над маленькой дочерью своей родной сестры, Алексу начинает казаться, что, возможно, до сих пор он вообще не понимал людей. Внезапно перед ним разверзлась чудовищная бездна человеческой жадности, беспринципности, жестокости – и безумия…

Келлерман не просто пишет психологические триллеры – он хозяин этого жанра…

Джонатан Келлерман

Убийца

Jonathan Kellerman

KILLER

Copyright © 2013 by Jonathan Kellerman. This translation is published by arrangement with Ballantine, an imprint of Random House, a division of Penguin Random House LLC.

© Н.В. Екимова, перевод на русский язык, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2018

* * *

Особая благодарность

Вики Грину, эск.

Глава 1

– Я не собираюсь стрелять в вас, доктор Делавэр. Хотя следовало бы.

И как правильно реагировать на такое сообщение?

«Вот спасибочки, что разъяснили».

«Надеюсь, что вы не передумаете».

«Хммм. Похоже, что вы… одержимы мыслью об убийстве».

Если сомневаешься, лучше молчи. И хотя в моей работе сомнение – часть повседневной практики, совет все равно хорош.

* * *

Я опустился в кресло и положил ногу на ногу, стараясь казаться невозмутимым, а сам продолжал смотреть в глаза человеку, который только что угрожал мне смертью. Ответом мне был безмятежный взгляд. Ни проблеска сожаления в тускло-карих глазах. Даже наоборот: полное довольство собой.

Такую же бесстрастную самоуверенность, от которой мурашки бегут по коже, я видел в глазах психопатов, обитателей одиночных камер тюрем особого режима. Но человека, который сидел напротив меня сейчас, никогда не арестовывали.

Это была не первая наша встреча, но ни сейчас, ни раньше я не замечал никаких предупредительных знаков. Ничего маниакального, никаких императивных слуховых галлюцинаций, никакой манерности или резкой смены поведения, которые также могут свидетельствовать о том, что у клиента «не все дома». Утечки тестостерона, приводящей к тяге к насилию, тоже не наблюдается.

У человека, сидевшего передо мной сейчас, избытка тестостерона вообще не могло быть.

Ее имя было Констанция Сайкс, но она предпочитала, чтобы ее называли Конни. Сорок четыре года, телосложение среднее, рост средний, седеющая блондинка – лицо красивое, хотя и тяжеловатое в области нижней челюсти, голос мягкий, осанка безупречная. Круглая отличница в школе, бакалавр в области химии, член общества Фи Бета Каппа[1 - Фи Бета Каппа – привилегированное общество выпускников университетов и колледжей США.], диплом с отличием, плюс еще диплом одной из лучших медицинских школ страны; наконец, престижная интернатура, а затем ординатура и профессиональная сертификация в области патологии.

Теперь она была хозяйкой и главным сотрудником небольшой частной лаборатории в Вэлли, где специализировались в основном на возбудителях болезней, передающихся половым путем, а также редких и малоизученных инфекций; имела «Лексус» и дом, явно слишком большой для одного человека. Многие люди назвали бы ее богатой; сама она определяла свой финансовый статус как «комфортный».

На каждую нашу встречу, включая и эту, Конни приходила тщательно причесанная, накрашенная и одетая неброско, но по моде. Носила она и драгоценности, но, проведя в ее обществе не так уж много времени, я заметил у нее странную привычку: она могла ни с того ни с сего снять с себя браслет, брошь или даже серьги, подержать их перед собой, глядя на них как на что-то незнакомое, приставшее к ней случайно, и снова надеть, хмурясь так, словно ей самой и в голову не пришло бы нацепить на себя нечто подобное, но раз надо, значит, надо.

Одним словом, свои странности у нее были, но ничего такого, что предвещало бы подобный поворот.

* * *

Убежденная холостячка, Конни Сайкс, казалось, нисколько не переживала о том, что всю жизнь, с того самого дня, когда она покинула родительский дом, поступив в колледж, прожила одна. Сухим, прозаическим тоном эта женщина сообщила мне, что полностью себя обеспечивает, не нуждается ни в чьей помощи или поддержке и никогда не хотела и даже не мечтала, чтобы в ее жизни появился кто-то другой.

Пока не возник «ребенок».

Зачала этого ребенка не она, и родила тоже не она, но ей вдруг страшно захотелось назвать его своим; она почувствовала, что заслужила это, и потому не жалела ни сил, ни денег, чтобы этого ребенка заполучить.

Затея безнадежная, хоть при моем вмешательстве, хоть без него, но меня привлекли к делу как эксперта, и Конни Сайкс узнала, что ее судебный иск, скорее всего, будет отклонен. Правда, она была не из тех, кто привык проигрывать, а значит, кто-то должен был за ее проигрыш заплатить.

Конечно, эту головную боль она нажила себе сама, но я ей все же сочувствовал. Мой друг, «голубой» детектив из отдела по расследованию убийств, называет психологов рефлексирующими соглашателями. («Доктор Нет – это не про тебя. Ты – доктор Нет-Проблем».) И, разумеется, он прав. Психотерапевты, которым нравится обращать пациентов в свою веру, пусть лучше идут в проповедники или баллотируются в президенты.

Я решил – если Конни Сайкс позвонит мне, я предложу ей свою помощь и, может быть, мне как-то удастся сгладить для нее особенно острые углы.

Но она не позвонила. Она пришла сама. Время у меня было, и я провел ее к себе в кабинет.

Она вошла, точно такая же, как раньше. Собранная, прямая, словно палка, зад пристроила на самый край потертой кожаной кушетки – все как всегда. Сняла очки, положила их в жесткий кожаный футляр, футляр опустила в итальянскую сумку на завязках – очень красивую, хотя и великоватую для дамской.

Я сказал:

– Доброе утро.

Она ответила:

– Вы считаете его добрым?

Сразу за этим ее улыбка умерла, а она откашлялась, точно перед длинной, тщательно отрепетированной речью, и доложила, что стрелять в меня не входит в ее ближайшие планы. Хотя и следовало бы.

Я молчал, прикидываясь спокойным, пока мы с ней играли в гляделки.

Конни Сайкс отвела глаза первой. Она разгладила черные габардиновые слаксы у себя на коленях и провела рукой по тонкой коже сумки цвета виски. Потом похлопала по ней и обвела пальцем какое-то вздутие внутри, отчего ее улыбка немедленно воскресла и сделалась даже шире, чем раньше.

С безошибочным актерским чутьем эта женщина выдерживала паузу, проверяя, понят намек аудиторией или нет.

Она намекала, что пришла с оружием.

Ее пальцы продолжали оглаживать контуры выпуклости на сумке, а у меня подпрыгнуло сердце и кишки завязались узлом, что не могло не отразиться на моем лице.

Конни Сайкс засмеялась. Потом встала, распахнула дверь кабинета и пошла по коридору к выходу.

Обычно я сам провожаю пациентов. Но этой дамочке я предоставил выбираться самостоятельно, а сам подскочил к двери кабинета, запер ее на замок и стоял, приложив ухо к ее дубовой панели, пока не услышал, как хлопнула дверь в холле.

Но и тогда я не сразу вышел из кабинета. Опомниться мне помогла не порция

виски «Чивас» как таковая, а время, потраченное на то, чтобы налить ее и выпить, и размышления, которым я предавался при этом: подумав как следует, я решил, что женщина просто выпускала пар. И удивляться надо не тому, что со мной произошла такая история, а тому, что, при том объеме работы, который я делаю для суда, она не произошла раньше.

Прошло полторы недели; она не звонила, у моего дома не появлялась, я не получал злобных анонимок, не слушал по несколько раз на дню молчаливое сопение в телефонную трубку и уже решил, что всю эту историю можно забыть.

Но вот чего я не мог забыть, даже при всем желании, так это битвы, которая разыгралась в суде и которая, собственно, привела Конни Сайкс на мой порог. И хоть я надеялся, что со временем и я стану для нее всего лишь воспоминанием, пусть и не особенно приятным, все же у меня оставалось подозрение, что боль и горечь поражения пройдут у нее еще не скоро.

А то и никогда.

Глава 2

Начиная бракоразводный процесс, одни супруги врываются в него, топоча ногами, раздувая ноздри и тараня лбом воздух: так бык выносится на арену, готовый вздеть на рога первого, кто попадется. Другие сначала демонстрируют самые прекрасные намерения, а удар наносят потом, исподтишка. Лишь немногим удается расстаться по-человечески, в основном же развод – это необъявленная партизанская война.

Для семейных пар главным объектом тяжбы обычно становятся дети. Даже те мамаши и папаши, которым родительская роль не очень-то по душе, начинают лгать и притворяться, будто это и есть главное дело их жизни. Еще бы, ведь признаться в равнодушии к собственным отпрыскам, более того, сделать публичным достоянием свои давние мечты о том, как бы поскорее отделаться от этой семейной бодяги, – значит нарваться на всеобщее осуждение.

Кстати, именно те родители, которые в обычной жизни обращают на своих чад не больше внимания, чем на мебель, в суде дерутся за право опеки над ними как львы: еще бы, ведь главное для них – победа.

В самых худших случаях детей превращают в подобия ручных гранат. Обвинения в невыполнении родительских обязанностей, в жестокости и даже насилии всплывают и лопаются, точно пузыри на болоте, как правило, не имея под собой ни малейшего основания. Однако, когда речь идет о будущем детей, любое обстоятельство нуждается в проверке. И тогда судьи обращаются за профессиональным советом к кому-то вроде меня.

Хотя у моей профессиональной жизни есть и другая сторона: иногда я помогаю лейтенанту Майло Стёрджису распутывать зверские убийства.

Но это как раз легко.

* * *

Когда я только оставил работу в Западной педиатрической больнице и открыл частную практику, я избегал любых случаев, связанных с опекой над детьми, причем настолько, что даже отправлял к коллегам тех пациентов, которым предстояло что-то похожее на судебную тяжбу. Я знал, что работа в суде – дело выгодное, однако недостатка в клиентах у меня не было, а со слов тех из моих коллег, которым не повезло вляпаться в систему, я знал, что она непредсказуема и хаотична, а заправляет в ней банда придурков и садистов.

Всё в интересах ребенка – ага, как бы не так.

Моя практика процветала: ко мне обращались в основном хорошие люди, которые приводили таких же хороших детей с маленькими проблемками, от которых я избавлял их в самые короткие сроки. Впору почувствовать себя героем – кому такое не нравится?

А потом ребенок, с которым я занимался уже некоторое время, вдруг стал объектом судебной тяжбы. Четырехлетняя Эми росла без отца, с мамой, которая, в общем и целом, отлично справлялась с воспитанием, а ко мне пришла лишь затем, чтобы уточнить кое-что в вопросах дисциплины, дальнейшего развития и выбора школы. Спокойная и уравновешенная малышка была обязана своим существованием «однодневным гастролям» родителей: матери и никогда не виденного ею отца – тогда еще женатого бывшего полицейского из штата Вашингтон, уволенного за взятки и подозревавшегося в худшем.

Вышеуказанный папашка не только ни разу не появился на горизонте крошечной дочкиной жизни, но и гроша ломаного не прислал на ее содержание. Мать Эми обращалась с заявлением о выплатах для девочки, но ничего не вышло, да женщина и не настаивала: она зарабатывала, им с девочкой хватало, ее все устраивало.

Пока однажды вечером в ее квартире не раздался звонок. Она открыла дверь и – здрасте, пожалуйста! – явился не запылился, с порога попытался ее облапить, а когда она его оттолкнула, то, нагло ухмыляясь, сунул ей под нос бумаги о начале судебного процесса о совместной опеке над ребенком. Оказывается, он недавно развелся, причем суд отказал ему в праве даже видеться с двумя детьми от первого брака, из правоохранителей его турнули, с работой с тех пор было не густо, вот он и решил, по его словам, «заняться ребенком. К тому же она на меня похожа».

Любой нормальный человек подумал бы, что у него нет ни единого шанса втереться в жизнь маленькой Эми. Но не забывайте про придурков и садистов.

«Папа» нанял адвоката с агрессивными наклонностями, эдакого ястреба от юриспруденции, а тот втянул в дело психолога, который и написал многословный отчет с настоятельной рекомендацией распределить обязанности по воспитанию ребенка между родителями на пятьдесят процентов, что для Эми означало бы еженедельный переезд из Лос-Анджелеса в Спокейн или обратно. И все это, разумеется, «ради соблюдения психологических интересов ребенка».

Автор сего блестящего умозаключения, женщина по имени Джоан Морт, в глаза не видела ни саму Эми, ни ее маму, полагаясь вместо личного впечатления на «хорошо документированную подборку материалов по исследованию негативного воздействия отсутствия одного из родителей на психику детей, в частности, девочек предпубертатного возраста».

Маме Эми уже пришлось урезать свои расходы, чтобы заплатить за психотерапию для девочки, так что я решил поучаствовать в этом судебном деле без вознаграждения и написал свой отчет. Судья оказался одним из тех юристов, которые действительно читают попадающие к ним материалы; ознакомившись с моим отчетом, он назначил закрытую встречу с адвокатами и экспертами обеих сторон.

* * *

Моя первая встреча с доктором Джоан Морт состоялась, когда та шла по коридору здания суда. Старше меня, она обладала легким косоглазием, всеми необходимыми дипломами, упругой походкой и мягким, привязчивым, псевдотерапевтическим голосом. Она схватила мою руку обеими своими, заявила, что очень рада меня видеть и что мой вклад в процесс неоценим. Можно было подумать, что мы с ней в одной команде.

Когда мы вошли в комнату для заседаний, доктор Морт вызвалась выступать первой. Говорила она неторопливо и отчетливо, с академическими интонациями, сильно налегая на профессиональный жаргон, – короче, маскировала абсурдность своих аргументов показной ученостью, что ей, в общем и целом, удалось. По крайней мере, в ее устах идея возложить ответственность за жизнь и воспитание четырехлетней девочки на совершенно незнакомого ей мужчину, к тому же с явными преступными наклонностями, звучала почти разумно.

Перевернув последнюю страницу своего отчета, доктор Морт похлопала меня по руке и ободряюще улыбнулась.

Теперь, мол, твоя очередь, сынок.

Я последовательно,

пункт за пунктом, опроверг основные положения ее небольшого спича, контролируя свой голос даже там, где я все-таки сорвался на небольшую лекцию о шарлатанах и проститутках от психологии, готовых за деньги доказывать все, что угодно. Конечно, своими именами я их не называл, а воспользовался более умеренными выражениями. («Мы имеем дело с примером так называемого поверхностного освидетельствования, когда конкретный пациент рассматривается, мягко говоря, вне рамок как научной, так и общечеловеческой этики. А то и при полном ее отрицании. Подобная практика непростительна в любом случае, а когда речь идет о счастье и благополучии ребенка, ее следует признать особенно жестокой и деструктивной».)

Морт и нанявший ее адвокат залились краской. Так же отреагировал и адвокат мамы Эми.

Но судья принимал свою работу всерьез и даже не усмехнулся. Поблагодарив всех участников встречи, он объявил ее закрытой. Джоан Морт выскочила из комнаты первой, и, как мне показалось, ее походка слегка подрастеряла свою былую упругость.

Утром мне позвонил судья и спросил, не могу ли я с ним встретиться.

– Можно узнать, с какой целью, ваша честь?

– Поговорить.

– Об Эми?

– Нет, решение по ее делу уже принято. И оно вас не разочарует. А с вами мне хотелось бы обсудить некоторые проблемы общего характера. Если вы предпочитаете, чтобы ваше время было оплачено, то у суда есть небольшой дискреционный фонд.

– В этом нет необходимости, – сказал я. – Угостите меня ланчем, этого достаточно.

* * *

Мы встретились в стейк-хаусе в центре города, недалеко от здания суда, – туда часто заходит Майло, когда ему приходится давать показания или встречаться с помощниками окружного прокурора. Его идеал нормального питания губителен для любого организма и включает в себя столько жареного мяса, что хватило бы прокормить ватагу ковбоев, да и уходит он из ресторана отнюдь не с пустым портфелем, как я не раз замечал. Судья, худощавый мужчина лет шестидесяти с лишком, за антрекотом весом в шесть унций[2 - Унция – 28,3495 грамма.] и бокалом мартини сообщил мне, что ему нравится мой подход и он хотел бы видеть меня в группе экспертов-психоаналитиков, к чьим услугам прибегает суд в делах по опеке.

– Джоан Морт тоже в этой группе? – спросил я.

– Да.

– Тогда забудьте.

– Это же номенклатура, доктор Делавэр. А номенклатура никогда не бывает совершенна.

– Согласен, но это как раз тот клуб, в который меня никогда не тянуло вступить.

– У вас высокие стандарты.

– Стараюсь.

– Хммм, – сказал он. – Вы не мямлите и не рассусоливаете, как большинство мозгоправов.

– Об этом мне тоже говорили.

– Так вы не хотите еще подумать? Я бы сказал, что это ваша святая обязанность, причем именно из-за таких людей, как Морт. Система несовершенна и требует доработки.

– Не сомневаюсь, но моя практика меня вполне устраивает, и я совсем не хочу прыгать с головой в это…

На языке у меня вертелось слово «дерьмо», но, пока я подыскивал что-нибудь более приемлемое в застольной беседе, судья закончил за меня:

– В эту выгребную яму? Черт подери, вы правы, вони в нашей работе иной раз бывает аж до небес. Но тут вот какое дело: через пару недель меня назначат председательствующим судьей, и я думаю, что смогу расчистить эти конюшни. Не хотите помочь мне, доктор?

– Каким образом? Стучать на негодяев? Доносительство – это не по мне.

– Нет, нет, я не прошу вас нарушать кодекс профессиональной чести. Наоборот, я предлагаю вам работу, которую вы будете выполнять честно, и тем самым поможете нам поднять и наши стандарты. Пока что я могу быть уверен в приговорах только по тем делам, которые веду сам. Теоретически, став председательствующим судьей, я получу доступ и к другим делам, но это только теория. На деле же каждый из нас в своем суде царь и бог. А есть среди моих досточтимых коллег и такие, которые и с козой совокупились бы в коридоре, лишь бы получить повышение.

Представив себе эту картину, я улыбнулся.

– Выражение «коридоры власти» начинает обретать для меня новый смысл.

– Ха.

Я спросил:

– И что может изменить один новый психолог?

– Один – это только начало. Кстати, другие приличные эксперты тоже есть, а кое-кто из них даже входит в нашу комиссию. Но и среди них мне никогда не встречался человек с вашим… напором. Вместе мы сможем серьезно… прищемить кое-кому яйца.

– Я польщен, ваша честь, но…

– Зовите меня просто Стив.

– Закон и все, что с ним связано, это не по моей части.

Он пожал плечами, разрезал свой стейк на крохотные трапециевидные кусочки и, складывая их один за другим в рот, запил вином. Потом сказал:

– Алекс, давайте поступим так: вы не будете становиться членом нашей комиссии, просто я буду направлять некоторые свои случаи напрямую к вам. И тем своим коллегам, что поумнее, посоветую поступать так же. Тогда вы сможете сотрудничать с нами и не выглядеть при этом продажной тварью: ведь вы будете работать непосредственно на суд, а не на одну из сторон. И вашей задачей будет установление объективной истины.

– А платить мне будут все из того же фонда?

– Нет, так же, как и всем остальным.

– То есть опять же из кармана тяжущихся.

– Да, но обе стороны будут оплачивать ваши гонорары фифти-фифти, так что никакого фаворитизма.

– Стив, когда люди оплачивают счета, они чувствуют себя вправе потребовать по ним кое-что.

– Я объясню, как это работает.

– А мои счета будут не маленькими, – продолжал я. – Потому что, на мой взгляд, обычный подход – короткое интервью, несколько психотестов и написанный по форме отчет – это ерунда. А правильный подход требует и времени, и денег.

– Сумму гонорара вы будете определять сами.

– Я буду предъявлять счета за визиты домой и в школу, за интервью с родственниками, друзьями, и вообще с теми, с кем я сочту нужным поговорить. Плюс разъездные расходы – от дверей до дверей, как это заведено у юристов.

– Да, время с того момента, как вы покинули ваш кабинет, и до того, как вы снова вошли в него, оплачивается полностью. По-моему, справедливо.

– Причем я буду настаивать на предварительном гонораре.

– Тот же ответ.

– Я удвою свою терапевтическую ставку. Речь пойдет о больших суммах, Стив.

Он положил вилку на стол.

– Значит, ни в каких благотворительных делах вы участвовать не будете. Отлично, все равно они редко затягиваются надолго.

– Нет денег, нет и адвокатов.

Судья улыбнулся.

– Вы просто не хотите заниматься тем, что я вам предлагаю, вот и делаете вид, что слишком дорого стоите. Извините, Алекс, но это никуда не годный аргумент. Если кто-то не захочет раскошелиться, пусть жалуется лично мне. А я как раз надеюсь, что вы сможете на этом заработать и покинете суд более состоятельным человеком, чем когда войдете в него. Я вообще за то, чтобы люди зарабатывали. Вы сейчас работаете в Западной педиатрической. Мой сын тоже там, он фармацевт. Так что их расценки я знаю. И нечего притворяться, на общее благо вы уже свое отработали.

– Значит, вы собрали на меня досье.

– Конечно, хотел убедиться, что в комнате для совещаний мне ничего не показалось. У вас впечатляющее резюме – как раз то, что надо для присяги.

Джин с вермутом постепенно исчезали в его узкой глотке.

– Видите, я стараюсь ублажить ваше эго. У меня

получается?

Я не ответил.

– Неужели вы и впрямь настолько упрямы? – спросил судья. – Жаль, чертовски жаль, мы бы с вами сработались…

И он сделал официанту знак, чтобы принесли счет.

– Хорошо, попробую, – сказал я.

– Вот и отлично. Как насчет десерта?

– Нет, спасибо.

– Тогда и я не буду – и уберите ваш кусочек пластика, я угощаю.

– В этом нет никакой необходимости.

– Необходимости, может быть, и нет, но простая человеческая порядочность обязывает. И дай бог, чтобы в нашей с вами борьбе за правду, справедливость и американский образ жизни порядочность встречалась нам как можно чаще.

* * *

Мы вышли из ресторана на стоянку и протянули наши талоны парковщику. Судья ездил на черном «Порше 911», почти с иголочки. Увидев мою «Севилью», он высказался так:

– Привет из славного детройтского прошлого. Вы, как я погляжу, настоящий патриот.

Не успел я открыть рот, чтобы ответить, как Стив уже положил руки на баранку и газанул. Но через несколько метров остановился и поманил меня к себе.

Когда я подошел к нему, он высунулся из окошка и сказал:

– Джоан Морт уходит из комиссии, сведения верные. – Широкая усмешка. – По крайней мере, конструктивная критика еще способна задеть ее за живое.

Глава 3

Месяца два от Стива Йейтса ничего не было слышно, и я уже решил, что он передумал. Но вскоре после того, как в «Таймс» опубликовали информацию о его назначении на пост председательствующего судьи, он направил мне мое первое дело – развод двух вполне порядочных, не безразличных к благополучию собственного потомства людей, которым разогрели кровь и настропалили их на битву питбули-адвокаты.

С них я и начал свои изыскания. Выяснилось, что оба юриста разведены, причем бракоразводные процессы обоих проходили весьма болезненно. Затем я поговорил с обоими родителями по очереди, проглотив при этом вдвое больше желчи, чем того требует мой организм, а уж тогда назначил встречу с их тремя детьми. Те неплохо справлялись с ситуацией, хотя и немного нервничали, что вполне понятно.

Не обращая внимания на непрекращающиеся звонки обоих адвокатов, я заставил родителей вернуться в комнату, сказал им, что они люди хорошие, но введенные в заблуждение и что если они не хотят сделать своих детей заложниками психотерапевтов на все ближайшие годы, то им надо немедленно сбавить обороты в суде и вообще пересмотреть свое отношение к процессу. Оба тут же встали в позу и принялись оспаривать мои аргументы. Мать даже зашла так далеко, что выразила желание взглянуть на мой диплом. И только нежелание в чем-либо соглашаться с бывшей женой удержало ее супруга от того же самого.

Но я продолжал настаивать на своем, сознательно играя при этом роль «плохого парня», и таким образом вынудил бывших супругов заключить против меня временный союз под названием «Хорошие родители». Еще несколько наших встреч прошли в духе взаимной неприязни, но в результате они все же согласились вести финансовые баталии в суде, не втягивая в них детей. Я сказал им, что это самое меньшее, что они могут сделать для своих отпрысков, и мы скрепя сердце продержались еще две встречи. Я их все-таки додавил: соглашение об опеке, которое они составили, получилось вполне приемлемым. В своем докладе суду я отметил старания обоих родителей. Оглашая приговор по этому делу, судья Йейтс процитировал меня, а затем, изменив фамилии участников, разослал его материалы в качестве образца другим подведомственным ему судьям.

Удивленный тем, как быстро наступила развязка, я не сразу понял, что не все чеки на сумму в пять тысяч долларов были мной отработаны. Я отправил каждому из родителей по чеку и получил надушенную цветочными духами карточку и флакон одеколона «Армани» от жены и книгу по бейсболу в мягком переплете от мужа. Принимать от клиентов подарки натурой тоже неэтично, и потому я вручил одеколон парню, который ухаживает за моими карпами кои, а книгу сдал в местную библиотеку.

Следующий случай от Йейтса прибыл месяца через полтора. Такая частота обращений меня вполне устраивала – мне не приходилось жертвовать собственной практикой.

Дело Номер Два оказалось совсем не таким, как Первое: здесь пара приличных адвокатов обслуживала пару совершенно отвратительных клиентов. Соглашение было составлено, но никаких надежд на то, что ему суждена долгая жизнь, у меня не было. Тем не менее я вышел из этого дела с ощущением, что сделал все от меня зависящее и хоть ненадолго, но все же облегчил жизнь двоих и без того уже издерганных детей.

В тот раз чек, наоборот, не дотянул до размеров моих расходов. Но я не стал требовать доплаты.

Ровно через восемь дней на мой стол легло Дело Номер Три. Следующие дела, с Четвертого по Седьмое, тоже не заставили себя долго ждать, так что к концу года я написал уже тринадцать судебных отчетов и вполне отчетливо представлял себе устройство и функционирование системы. В натуральную, так сказать, величину.

* * *

В округе Лос-Анджелес система работает так: в случае, когда тяжущиеся стороны не могут прийти к соглашению самостоятельно, суд назначает посредников из числа своих служащих. Это могут быть социальные работники или профессиональные психологи и психиатры, назубок знающие свое дело. Иные из них действительно суперпрофессионалы. Однако объем возлагаемой на них работы очень велик, а арбитраж должен проходить в сжатые сроки. Правда, если соглашение не будет достигнуто и с помощью посредников, то никого за это не накажут: материалы дела с пометкой «решение не принято» будут отправлены на рассмотрение и добавочную консультацию комиссии психологов или психиатров, или же независимого эксперта, которого выберут обе тяжущихся стороны.

Или на которого им укажет председательствующий судья.

Иногда это помогает, но зачастую нет. Ведь ждать от двух взрослых людей, которые терпеть не могут друг друга, того, что они сядут и выработают взвешенный совместный подход к сложным вопросам воспитания общего ребенка, – все равно что требовать от шимпанзе преподавать математику.

Кроме того, как предупреждал меня Йейтс, каждый судья своему делу хозяин, и если одни стараются пользоваться своей властью разумно, то других всемогущество явно ослепляет, размывая их представления о реальности и превращая их в эдаких Каддафи в судейских мантиях.

В тех случаях, когда Стив мог сохранить дело при себе, шансы, что оно разрешится удовлетворительно, бывали очень высоки. Но если его приходилось передавать другому судье, то тут, как бы я ни старался, исход зависел от того, «как карта ляжет». Казалось бы, одно это должно было заставить меня уйти из системы, но, к своему удивлению, я обнаружил, что неудовлетворительные исходы беспокоили меня все меньше и меньше – так много радости приносили мне те случаи, когда все выходило как надо. И даже при самом плохом раскладе мне еще удавалось выторговать какую-нибудь поддерживающую терапию для детей.

Однако, по правде говоря, главное в этой работе заключалось для меня даже не в успешном окончании того или иного дела. Просто любая новая ситуация позволяет человеку открыть что-то новое в самом себе. В двадцать четыре у меня уже была кандидатская степень по медицине, какое-то время я всерьез задумывался о том, не прибавить ли

к ней еще и юридический диплом, но в конце концов решил, что битвы белых воротничков в суде – это не для меня. Потому что моей целью было воспитывать, а не сражаться.

Однако, к своему большому удивлению, я скоро обнаружил, что бодаться с юристами мне даже нравится. Мне приносила удовлетворение хорошая драка. Включая и те случаи, когда давать свидетельские показания приходилось мне самому. В первый раз – это было Дело Номер Восемь – я дьявольски нервничал и делал все, чтобы скрыть свое волнение от других. Но со свидетельского места я уходил, чувствуя себя победителем, и с тех пор дача показаний в суде стала одним из моих любимых развлечений, моим «адреналином». А все потому, что большинство выступающих в суде адвокатов – отнюдь не Перри Мейсоны[3 - Перри Мейсон – практикующий лос-анджелесский адвокат, литературный персонаж детективных романов Э. С. Гарднера. Помимо представительства клиентов в суде, проводил свои частные расследования.]. Как правило, вызывая на свидетельское место мозгоправа, они ожидают увидеть напуганного обывателя, который будет тянуть, мямлить и заикаться, так что свидетель, проявляющий последовательность и самоконтроль, сбивает их с толку.

В конце концов в суде у меня сложилась репутация маниакально-дотошного типа, настоящего сукина сына, который уж если что заберет себе в голову, то будет стоять на своем, что ты с ним ни делай, и потому меня стали вызывать на допросы лишь в самых крайних случаях.

Но, видно, моя дурная слава еще не докатилась до старшего партнера в семейной юридической фирме из Беверли-Хиллз, который звонил мне по поводу Одиннадцатого Дела. Собственно, никакого личного интереса в этом деле у самого Стерлинга Старка не было, зато кое у кого из его коллег был, и он «решил вмешаться».

– По какому поводу, мистер Старк?

– Прочитал ваш отчет, доктор. – Пауза. – Он мне не понравился.

– О’кей.

– Вы его перепишете.

– Прошу прощения?

– Я хочу, чтобы вы переписали ваш отчет, доктор.

– Этого не будет.

– И вы даже не хотите услышать, что именно я хочу в нем изменить?

– Нет.

– То есть вам совсем не интересно?

– В моем отчете все точно.

– Это вы так говорите. Поверьте мне, доктор, вы его перепишете.

– Почему это вдруг?

– Потому что если нет, то я вызову вас в суд повесткой, как обычного свидетеля, а не как эксперта. И знаете, чем это для вас обернется, доктор?

– Просветите, мистер Старк.

– Никто не оплатит вам ваше время.

Я промолчал.

– Я буду тягать вас в суд неделями, мистер Делавэр. Я добавлю в это дело этические соображения, передам документы в архив, отложу судебное заседание, а потом проделаю это еще раз, в том же порядке. А вы все это время будете сидеть в коридорах суда на жестких скамейках и ждать до посинения задницы.

– Звучит не особенно привлекательно.

– Да что уж там привлекательного, доктор… Так мы с вами поняли друг друга?

– Хммм, – сказал я.

– Значит, я могу рассчитывать…

– Рассчитывать вам не на что.

Пауза.

– Вы не слушали, что я вам говорил? Я предупредил вас.

– Я понял, – сказал я. – Считай, что твоя попытка провалилась. И иди в жопу.

Клик – трубку положили на рычаг.

Больше он мне не звонил.

* * *

Вот почему, когда доктор Констанция Сайкс вздумала судиться со своей сестрой, Шери Сайкс, за право опекунства над Рамблой Пасифико Сайкс, несовершеннолетней женского пола, шестнадцати месяцев от роду, я считал, что уже повидал в этой системе все.

Но это дело с самого начала оказалось непохожим на остальные. Конни не приходилась ребенку родительницей и потому не имела права обращаться в суд по семейным делам, да и никаких законных оснований опекать девочку у нее тоже не было. Однако ее адвокат подошла к делу творчески и решила добиваться опекунства для своей клиентки через суд по делам о наследстве и опеке на том основании, что Шери-де не годится на роль матери, поскольку она на три месяца «бросила» ребенка с Конни, по молчаливому признанию самой Шери.

Мне еще никогда не приходилось выступать по делу о передаче опеки другому лицу, не родителю, а этот случай направила мне судья Нэнси Маэстро, двоюродная сестра судьи Стивена Йейтса, который ушел к тому времени на пенсию, но, видно, замолвил обо мне словечко кузине. Расклад при этом оставался тем же, что и в суде по семейным делам: я, как беспристрастный эксперт, буду работать непосредственно на суд, а не на одну из сторон.

Случай показался мне интересным, и я согласился на встречу с судьей Маэстро. Я как раз был в городе, где уже неделю давал свидетельские показания по делу о тяжком убийстве нескольких лиц, раскрытом в прошлом году Майло. Прогулка из канцелярии помощника окружного прокурора Джона Нгуена в Вест-Темпл до здания суда в Норт-Хилл заняла у меня всего пять минут.

Суд, где заседала Маэстро, я нашел легко: внутри было пусто, горел свет, слева от судейского места была дверь в кабинет. Вход загораживал коренастый помощник шерифа в бежевой форме. Толстые ручищи сложены на груди. Очки слегка тонированы – бледная бронза, не слишком темная, но как раз в меру, чтобы скрыть сантименты. Завидев меня, он не шелохнулся. Моя улыбка также не помогла растопить эту глыбу.

«Х.У. Ниб» – значилось на его значке. Лет ему было за пятьдесят, может быть, даже к шестидесяти, седые волосы; тяжелое, задубелое лицо в складках морщин могло бы казаться добродушным, разомкни он хотя бы на мгновение губы.

– Доктор Делавэр. У меня назначена встреча с судьей Маэстро.

Известие не произвело на него никакого впечатления.

– Ваше удостоверение личности, пожалуйста.

Изучив мои водительские права, он еще раз прошелся по мне глазами.

– Присядьте, доктор.

В прошлом году судья из криминального суда задержалась на работе после официальных присутственных часов, на нее напали и зарезали. Ходили слухи о любовном треугольнике, однако дело так и осталось открытым, и, на мой взгляд, действия помощника шерифа Х. У. Ниба были вполне оправданны.

Я занял место в первом ряду – там, где сидел бы, будь я подзащитным. Ниб пока достал рацию. Приглушенным голосом он произнес в нее несколько слов, выслушал ответ, стекла его очков с бронзовым отливом снова повернулись ко мне, большой и указательный пальцы свернулись в кольцо.

– О’кей.

Он подвел меня к двери, которая открывалась в небольшую приемную. Там была еще одна дверь с щербатой табличкой, на ней черными буквами было написано: «Кабинет судьи».

Ниб постучал. Раздался голос:

– Войдите.

Помощник шерифа повернулся ко мне:

– Это, видимо, вам.

* * *

Кабинет Стива Йейтса всегда производил на меня впечатление святая святых – помещение внушительных размеров, дубовые панели на стенах, – именно так люди обычно и представляют себе место работы судьи высшего суда[4 - Высший суд – основное звено судебной системы штата Калифорния, в других штатах обычно именуется окружным судом.]. Рабочее пространство Нэнси Маэстро площадью двенадцать на пятнадцать футов, с навесным потолком и белеными стенами, украшали крашеные книжные шкафы, письменный стол цвета натуральной древесины с металлическими ножками в царапинах, негостеприимного вида стулья вдоль стен и ноутбук. Окно показывало закопченный городской центр под клочком неба, силящимся произвести

впечатление синего.

Хозяйка кабинета поднялась из-за стола, пожала мне руку и снова села. Пухлая, хорошенькая брюнетка чуть за сорок, любопытные карие глаза щедро намазаны лилово-розовыми тенями, на выдающихся скулах пятна румян персикового цвета. Полные губы лоснились от блеска. Комната благоухала духами «Уайт Шоулдерз». На вешалке в углу болтались две черные мантии. На судье был голубой с прозеленью костюм, желтовато-белый шелковый шарфик драпировал грудь, в ушах висели жемчужные сережки, на шее – ожерелье. Два перстня, по одному на каждом указательном пальце, но ни намека на обручальное кольцо.

– Здравствуйте, доктор Делавэр. Так вот вы, значит, какой…

Я приподнял бровь.

– Толковый. Так о вас говорит мой деверь. И не только так.

– Агрессивный.

– Ну, приблизительно, – сказала Нэнси Маэстро. – Думаю, что все это, вместе взятое, как раз и делает вас тем, кто нам нужен в этой заварухе. Я говорю о двух психованных тетках и малышке, которую мне жаль.

– Ее имя Рамбла.

– Рамбла Пасифико. Знаете, что это такое?

– Шоссе в Малибу.

– Значит, доктор Делавэр, с географией у вас тоже всё в порядке. – Она откинулась на спинку стула, вынула из банки на столе два мини-батончика «Хершис», один протянула мне. Когда я отрицательно помотал головой, сказала: – Вот и хорошо. Мне больше достанется. – Изящно откусывая сначала от одного батончика, потом от другого, судья свернула оба фантика в аккуратный комок и запустила им в корзинку для бумаг. – На этой дороге девочку и зачали. И это единственное, в чем обе эти психопатки согласны.

Она скользнула взглядом по банке с конфетами и отодвинула ее подальше.

– Рамбла Пасифико. Имя как увековеченное мгновение. Девчонке повезло, что ее родители не заехали перепихнуться в гриль-бар «Шмюклер».

Я рассмеялся.

Судья Нэнси Маэстро продолжала:

– Больше ничего смешного вы от меня по этому делу не услышите. Скажите, что вы знаете о суде по делам опеки над несовершеннолетними?

– Не много.

– В основном мы занимаемся очень простыми делами, не вызывающими разногласий. Подтверждаем законную силу завещаний, проверяем документы на собственность, назначаем попечителей гражданам, которые находятся не в себе… Иногда всплывают дела и об опеке над несовершеннолетними, но, как правило, не осложненные: родители, которые сами рады сбросить с себя ответственность за детей, родители-шизофреники или наркоманы, которые явно не справляются со своими обязанностями, родители, угодившие за решетку на долгий срок… в общем, все те случаи, когда надзор за ребенком переходит к дедушкам, бабушкам, тетям, дядям и другим родственникам. Понимаете, о чем я?

– Это не суд по семейным делам.

– Вот уж где я ни за что не стала бы работать, хоть озолоти меня. Лучше заниматься бандитскими разборками, чем копаться в том дерьме, которым начинают пулять друг в друга супруги, когда им приспичит освободиться от брачных уз. – Она отвела глаза. – А вы как с этим справляетесь?

– Моя профессиональная жизнь не исчерпывается работой в суде.

– Вы занимаетесь и терапией.

Не было нужды вдаваться в подробности. Я просто кивнул.

– Ну, ладно, – сказала Нэнси Маэстро, – а теперь я расскажу вам о деле Сайкс против Сайкс. Которое, в сущности, есть не что иное, как внутрисемейная разборка, только в замаскированном виде, почему у меня и чешутся руки отправить его на рассмотрение суда по семейным делам. А еще лучше – в мусорную корзину, до того оно отвратительно. Настоящая помойка.

– Почему же тогда вы его приняли?

– Потому что так велит закон. – Судья подалась ко мне примерно на дюйм. – Умеете хранить секреты? Конечно, умеете, вы же психотерапевт… Мне надо вести себя здесь примерно, потому что я очень рассчитываю на повышение. Со стороны оно выглядит как обычный горизонтальный перевод в уголовный суд. На деле же он вовсе не горизонтальный, потому что там я буду вести громкие финансовые процессы. Махинации банкиров, крупных инвесторов и все такое. Финансовые дела – моя первая любовь в юриспруденции, с них я начинала прокурором, потом перешла на другую сторону – защищала высокопоставленных мошенников, а потом меня назначили сюда. С условием, что я наберусь здесь судейского опыта, а как только понадобится судья для ведения процессов по серьезным корпоративным преступлениям, мою кандидатуру рассмотрят одной из первых. Так что разногласия по исходу дела – это последнее, что мне нужно. А уж тем более апелляция или, упаси господи, кассация[5 - Апелляция – вторая инстанция судебных споров, рассматривает еще не вступившие в силу решения суда первой инстанции; кассация – особая инстанция в гражданском процессе, подается на уже вступившее в законную силу решение суда.]. Вот почему я приняла к рассмотрению дело Сайкс против Сайкс и надеюсь с вашей помощью закруглить его быстро и без потерь.

– Я вас понял, судья, но у меня свои темпы работы…

– И я это тоже хорошо понимаю, – перебила меня Нэнси. – Я не собираюсь учить вас тому, как ее лучше делать, просто обозначаю свои приоритеты: я заинтересована в том, чтобы это дело не лежало, а двигалось. В смысле, я не хочу, чтобы оно оставалось у меня на руках и наносекундой дольше, чем того заслуживает. И тут объективные психологические данные могут оказать мне большую помощь. О’кей?

– О’кей.

– Уверены, что не хотите шоколадку? Шоколад способствует выработке эндорфина.

Я улыбнулся.

– Ладно, – продолжала Нэнси Маэстро. – Дело Сайкс против Сайкс. Или, как я его называю, Мегера против Тетехи. Сайкс номер Один – она же Мегера – зовется Констанция. Врач, богатая, дом в Вествуде оценивается в семизначную сумму; короче, может дать ребенку все лучшее, что можно купить за деньги. Но, к несчастью для нее, ребенка, о котором идет речь, она не рожала, а просто решила пойти к цели коротким путем. То есть оттягать уже готового ребенка у младшей сестры.

Она повернула свой вращающийся стул влево и тронула пальцем аккуратно выщипанную бровь.

– И тут мы подходим к Сайкс Номер Два. По имени Шери. Постоянной работы нет и не было, зато есть несколько приводов по мелочам; живет на то, что удается выудить из супницы федеральной благотворительности. Ребенка зачала под небом Малибу, но имя отца называть отказывается. Обитает в паршивой квартиренке в Восточном Голливуде, и что-то подсказывает мне, что, когда малышка Рамбла подрастет, она не пойдет учиться ни в Кроссроудз, ни в Бакли, ни в Гарвард-Вестлейк. – Судья нахмурилась. – Вполне возможно, став взрослой, малышка тоже освоит ремесло доильщицы федеральных фондов, но это уже не мое дело.

– У Шери есть приводы, но в целом в ее жизни нет ничего такого, что делало бы ее непригодной для роли матери.

– И не мечтайте, – сказала Нэнси Маэстро. – Говорю же вам, дайте мне дело какого-нибудь насильника или убийцы – все лучше, чем копаться во внутрисемейных дрязгах. Будь мать девочки матерой бандиткой или конченой наркоманкой, представляй она хоть какую-то угрозу для дочери, я бы ни минуты не сомневалась, что тут делать, и вечером мы все ушли бы домой с чувством исполненного долга.

– Вы считаете, что девочке было бы лучше с Конни?

Судья сверкнула на меня глазами.

– Я так не сказала. Вот когда сами увидите Конни, тогда и поймете

почему. Но я ищу выход, который позволит мне максимально обеспечить безопасность и благополучие ребенка, не выходя за рамки закона.

– Вы сказали – мегера, – сказал я. – У Конни сложный характер?

Вместо ответа судья начала крутить банку с конфетами.

– У вас есть дети, доктор?

– Нет.

– У меня тоже. Замуж выскочила совсем молодой, развелась, повзрослела. Моя жизнь нравится мне такой, какая есть. А вот Конни Сайкс, напротив, произвела на меня впечатление женщины, которая до поры до времени всю душу вкладывала в карьеру, потом вдруг спохватилась, что осталась одна, и захотела создать семью мгновенно.

– За счет сестры.

– Вот именно. В этом все и дело. Сестринские межличностные. Или, скорее, отсутствие таковых. Что не помешало Шери бросить дочку на Конни, а самой свалить с какой-то рок-группой.

– Надолго?

– Восемьдесят восемь дней, – сказала она. – Адвокат Конни утверждает, что три месяца, но адвокат Шери все дотошно подсчитал и оспорил предыдущее заявление. И все это на многих страницах скучной прозы. Понимаете, с чем мне приходится иметь тут дело?

Я кивнул.

– Во время своего отсутствия Шери поддерживала контакт с ребенком или с сестрой?

– Конни заявляет, что звонков было всего два, точка. Шери утверждает, что звонила сестре часто, но у той все время было занято. Когда Шери пришла за девочкой, Конни не захотела ее отдавать. Сцена разыгралась на работе у последней.

– В приемной врача.

– Скорее, в лаборатории, ведь Конни патолог. Она говорит, что брала с собой девочку туда для оптимального ухода: чем бросать Рамблу на няньку или сдавать ее в детский сад, удобнее было иметь ее при себе, там, где ее служащие «регулярно делили с ней заботы по присмотру за ребенком». В общем, Шери явилась туда и, не обращая внимания на протесты служащих, схватила маленькую Рамблу.

Судья скорчила гримасу.

– Это же надо, какие имена дают порой люди своим детям… А что, если бы рандеву состоялось на Буш-драйв?.. Извините, я обещала больше не ерничать, но вот сорвалась.

Я сказал:

– Конни привязалась к племяннице, а Шери разорвала эту связь, так что теперь они враги не на жизнь, а на смерть.

– В общем и целом, да, доктор, кстати, можно называть вас просто Алекс?

– Даже нужно.

– Вы попали в точку, Алекс. На мой взгляд, то, что переживает сейчас доктор Конни, – это сепарационная тревога в чистом виде, хотя она мудро решила не упоминать о своих чувствах в заявлении для суда, поскольку наша судебная система плевать хотела на эмоциональные проблемы не родителей. Вместо этого она заявляет, что Шери бросила ребенка, следовательно, «а», она не годится на роль матери, и «бэ», Шери с самого начала хотела передать дочь Конни, о чем у них якобы была устная договоренность, и только «низкая способность контролировать свои побуждения» помешала Шери ее выполнить. Ну, и разные голословные утверждения, до кучи: Шери-де и наркоманка, и образ жизни у нее пагубный, и окружение вредоносное. Наркомания Шери, как мы выяснили, заключается в двух приводах за марихуану, имевших место один двенадцать, а другой четырнадцать лет назад. Еще раз ее арестовали за мелкую кражу в магазине, когда ей было восемнадцать, то есть девятнадцать лет назад. Как я уже говорила, дайте мне героин, крэк, крэнк, положительный анализ на ВИЧ, грязные иглы, что-нибудь, с чем можно работать. А марихуана и мелкое воровство – это же полная жэ.

– То есть в глазах закона так называемые преступления Шери равняются нулю.

– Мало того, она вообще производит впечатление женщины, которая куда лучше подходит на роль матери, чем ее сестра.

– Характер мягче?

– И мягче, и приветливее, и добрее. Кроме того, я видела ее с девочкой, и та явно чувствует себя с ней нормально. Правда, я еще не видела ее с теткой, процесс ведь только начался, но мне совсем не хочется повторно разлучать шестнадцатимесячного ребенка с мамой. Как вы думаете?

– Думаю, что вы правы.

– Отлично. Я сошлюсь на ваш опыт эксперта в следующий раз, когда адвокат Конни опять начнет доставать меня требованиями дать ее клиентке шанс попробовать себя в роли матери.

– Что, адвокат настырный?

– Не адвокат, заноза, – сказала она. – Из молодых, да ранняя: зовут Медея Райт, работает на Старка и Старка, ну, а их подход вам известен: они из тех юристов, для которых жалко бывает только у пчелки.

– Тогда у нас могут быть проблемы, – сказал я.

– Почему?

Я рассказал ей о своей стычке со Стерлингом Старком.

– Да вы шутите, – сказала она. – Он же подстрекал вас ко лжесвидетельству, старый козел. Надеюсь, вы на него заявили?

– Нет, просто послал его подальше.

– Эх, жаль, а то можно было бы устроить ублюдку такую веселую жизнь…

– Мне это ни к чему.

– Стерлинг Старк, – сказала она. – А знаете, Алекс, я ведь могу сообщить вам хорошую новость: он умер. Да, пару лет назад, отдал концы прямо на судебной парковке. Похороны были в Хэнкок-парке, судей пригласили всех до единого. Как я слышала, некоторые даже пришли. Так что никакого конфликта интересов больше нет, и вы можете свободно общаться с мисс Медеей Райт.

– А кто защищает Шери?

– Независимый адвокат из Вэлли, по имени Майрон Баллистер. – Судья нахмурилась.

– Не тяжеловес.

– Да уж, – ответила она. – Но и ставки у него наверняка поменьше, чем у Старка и Старка. Что, хотите сказать, гандикап? Так-то оно так, но закон на стороне Шери, а Медее только и остается, что строчить бессмысленные ходатайства да накручивать количество часов, проведенных в суде.

– Те самые ходатайства, которые вам так хочется отправить в мусорную корзину.

Нэнси Маэстро взяла еще конфетку. Развернула медленно, съела быстро.

– До чего же мне не терпится поскорее вылезти из этой дыры и заняться настоящими преступниками… Ну, ладно. Вы с нами?

– Разумеется.

– Вот и отлично, – сказала она. – Так, значит, своих детей не завели? Чтобы сохранять объективность?

– Нет, – сказал я. – Просто так сложилось.

Она посмотрела на меня внимательно.

– Женаты?

– Почти.

– Помолвлены?

– Состою в длительных отношениях.

– Не спешите связать себя по рукам и ногам, значит? Что же, жизнь и так коротка, незачем тратить ее на глупые ошибки… Ладно, я пришлю вам материалы.

– Один вопрос, – сказал я. – Сколько было Рамбле, когда Шери оставляла ее с Конни?

– Она жила у нее от шести до девяти месяцев.

– То есть это было время, – продолжал я, – когда девочка научилась сидеть, ползать на четвереньках, а может быть, уже попробовала вставать. Речевое поведение тоже активизировалось – она начала гулить, говорить «ма-ма»…

– Ну и что? – переспросила судья.

– Интересное время для родителей. Конни повезло.

– Это имеет какое-то значение?

– Я пытаюсь понять, что именно она испытала. Почему так настаивает на этой тяжбе.

– Может, конечно, Конни прикипела к ребенку, – сказала судья. – Но мне почему-то кажется, что она просто терпеть не может свою сестру.

Глава 4

Через два дня после моей встречи с судьей Маэстро судебный клерк доставил мне домой ксерокопии документов по делу «Сайкс против Сайкс» и вручил их мне лично. Том в шесть дюймов толщиной состоял из множества ходатайств и противоходатайств обеих сторон, которые ровно ничего не прибавляли к сути дела, как мне его изложила Маэстро. Тем

не менее я внимательно прочел все от корки до корки – ведь когда даешь показания в суде, надо быть уверенным, что в деле нет для тебя никаких сюрпризов, иначе можно сесть в калошу.

Когда я закончил и позвонил телефонистке, то оказалось, что мной уже интересовались и Медея Райт, и Майрон Баллистер. Проигнорировав их обоих, я написал судье, что готов побеседовать с сестрами в рамках полученного мной предварительного гонорара. Подсчитав его полную сумму, я приложил копию счета к письму.

Мои услуги по этому делу оплачивались ниже моей обычной ставки в суде по семейному праву, ведь случай казался совсем простым: права Шери Сайкс на собственного ребенка подтверждены законом и останутся незыблемыми до тех пор, пока суд не докажет, что она представляет явную и постоянную угрозу жизни, физическому и/или психическому здоровью девочки.

Маэстро позвонила мне наутро:

– Вы деловой человек, доктор Алекс. Так, значит, все честно, без утайки и непредвиденных расходов?

– Честность – лучшая политика, проверено на опыте.

Она захохотала.

– Что – честность лучше защищает от нападок проигравшей стороны?.. Ладно, я санкционирую ваш счет, и можете начинать с Райт и Баллистером. Им обоим не терпится с вами поговорить.

– Они уже звонили. Но я им не перезванивал и не собираюсь.

– Почему?

– Зачем они мне? Будут опять трясти у меня перед носом своими бумажками и пытаться влиять на мое суждение… К тому же если я потрачу время еще и на них, то мне придется содрать с вас куда больше денег. Чтобы компенсировать свои страдания.

– То есть к членам коллегии адвокатов особой любви вы не питаете?

– Дело не в любви, Нэнси. Просто жизнь слишком коротка.

* * *

Чек из суда прибыл на следующей неделе. Я набрал домашний номер Шери Сайкс и прослушал сообщение, записанное на фоне чего-то похожего на сильно замедленный и к тому же покореженный «Линэрд Скинэрд»[6 - «Линэрд Скинэрд» – американская рок-группа, яркий представитель т. н. южного рока.]. «Это Ри. Оставьте здесь ваше сообщеньице. Чмоки-чмоки-чмоки». И смех. Я решил, что дам ей сутки на размышление, а потом позвоню ее сестре. Звонок от Ри раздался через два часа.

– Здрасте, это я, Ри! А вы психолог! – Тридцать семь лет, а голос звонкий, как у девчонки, и интонации подростковые.

– Да, это я.

– Жду не дождусь, когда мы с вами встретимся. Чтобы разобраться со всей этой хре… с тем, что устроила моя сестра.

– Как насчет завтра в десять?

– Заметано! Значит, до завтра!

– У вас есть мой адрес?

Молчание.

– Ой, нет… Ну вот, теперь вы решите, что я чокнутая.

Я продиктовал ей адрес.

– Так как? – снова спросила Шери. – Вам тоже кажется, что я чокнутая? Я не чокнутая, кто бы там что ни говорил. Просто нервничаю очень.

– Кому приятно, когда его судят…

– Да, но не это главное, док. Главное в том, что это моя сестра. А она – злобная извращенка.

Не такая уж извращенка, раз ты не побоялась подкинуть ей ребенка на целых восемьдесят восемь дней.

Вслух я сказал:

– Давайте поговорим об этом завтра.

– Завтра так завтра, – ответила она. – Только учтите, разговор будет долгий!

* * *

Шери опоздала на пять минут и, сверкнув улыбкой, извинилась за то, что «малость заплутала в ваших сумасшедших переулках».

Мой дом – квадратная белая коробка на самой вершине холма, куда ведет неразмеченная дорога, отходящая от бывшей тропы для верховой езды, которая, извиваясь по-змеиному, ползет от Беверли-Глен на северо-запад. Если вы уже были здесь, то найти его не составит для вас труда. Если нет, то – удачи.

Те, кто приходит ко мне впервые, обычно сразу обращают внимание на обилие света и вид из окна. Шери «Ри» Сайкс стояла посреди гостиной и смотрела в пол. Я пожал ей руку. Ее ладонь оказалась холодной и влажной на ощупь, и она тут же отняла ее, точно боясь, что повышенная секреция кожи может быть истолкована не в ее пользу.

Высокая, крепкого сложения женщина с волосами, выкрашенными в цвет апельсиновой газировки, она выглядела на все свои тридцать семь, и даже с лишком. Огненно-рыжие волосы имели изрядную длину и были заплетены в косу, кончик которой болтался на уровне поясницы. Пушистые прядки кудрявились над загрубевшим от солнца лбом. В мочках ушей покачивались серьги. Хрящ левого уха украшал черный металлический пирсинг. Висюльки на нем были из нержавеющей стали; миниатюрные цепочки чередовались с миниатюрными же буковками. С одной стороны это были буквы «экс», с другой – «оу»[7 - ХОХО – интернет-аббревиатура для hugs and kisses, то есть что-то вроде «целую, обнимаю».].

Да, самое то для суда.

Лицо у нее было узкое, удлиненное, с высокими скулами. Чуть скошенные книзу темные глаза и полногубый рот намекали на то, что когда-то она была красива. Косой шрам на подбородке, обветренная кожа и глубокие морщины свидетельствовали о том, что жизнь этой красотке выпала бурная и полная приключений.

Темно-синяя татуированная змея – судя по треугольной голове, какая-то разновидность гадюки – выползала из-под воротника на левую сторону ее шеи. День был теплый, но на моей посетительнице была коричневая с черной кокеткой ковбойская рубашка с длинными рукавами, застегнутая на все пуговицы, совершенно новая с виду. Тугие джинсы выгодно показывали округлые бедра и длинные ноги, которые заканчивались широкими, крупными ступнями. Темно-зеленые босоножки из лаковой кожи на небольшом каблуке добавляли высоты к тем пяти футам восьми дюймам, которыми наградила ее природа.

Рослая, широкоплечая, костистая, явно потрепанная жизнью, она словно сошла со снимков Уокера Эванса[8 - Уокер Эванс (1903–1975) – американский фотограф-документалист, известный своей работой на Администрацию по защите фермерских хозяйств во времена Великой депрессии.] времен Великой депрессии.

Если бы не татуировки.

Думаю, что рукава как раз и были призваны скрыть избыток чернил. Напрасная затея: синие, красные и зеленые завитки каскадом стекали по тыльным сторонам обеих ее ладоней и выплескивались на пальцы. Ногти были коротко подрезаны и имели естественный цвет, чему, судя по отдельным черным чешуйкам на некоторых из них, недавно поспособствовал ацетон.

Готесса, притворяющаяся фермершей из Пыльной Чаши?[9 - Так обычно называют территорию в США (части штатов Канзас, Колорадо, Техас и Оклахома), на которой расположены распаханные, а впоследствии вновь отданные под выпас скота прерии. В период Великой депрессии эти земли особенно пострадали от засух и пыльных бурь.]

Женщиной, свободной от надежды.

Я дал ей еще постоять – всегда полезно видеть, как люди реагируют на ситуацию неопределенности. Она повернулась, чтобы взглянуть в боковое окно, и показала мне еще татуировки: китайские иероглифы пересекали другую сторону ее шеи. Бог знает, что там было написано – может, заказ на цыпленка по-китайски.

Шери снова повернулась ко мне лицом. Наши глаза встретились. Я улыбнулся. Она сказала:

– Отличный вид.

– Спасибо.

– Мне правда жалко, что я опоздала.

– Ничего страшного, Ри.

Есть люди, которые не любят сразу переходить на уменьшительные; скороспелая фамильярность их отталкивает. Шери Сайкс, напротив, заметно расслабилась и даже шагнула ко мне опять, словно с намерением еще раз поздороваться со мной за руку, теперь уже по-настоящему. Но тут

же передумала, опустила руки и сказала:

– Спасибо за то, что согласились встретиться со мной, доктор Делавэр. Мне очень нужна ваша помощь.

* * *

Она опустилась на мою потертую кожаную кушетку и начала заламывать руки. На одном запястье – красный браслет-шнурок, на другом – ремень с металлическими заклепками.

Я сказал:

– Тяжелая для вас ситуация.

– Чистый ад, – ответила она. – Да еще и дорогущий. Хотя Майрон делает мне скидку.

– Мило с его стороны.

– Я нашла его в телефонной книге. Он, наверное, решил, что я сумасшедшая, раз взяла и просто так ему позвонила. – Она смущенно поерзала. – Он молодой. У него в офисе я еще ни разу никого не видела, а на рецепции сидит молоденькая девушка, прямо девчонка.

– Вас волнует, что у него мало опыта?

– Нет, совсем нет, он классный, правда – он слушает. Видно ведь, когда тебя понимают, а когда нет, правда?

И она посмотрела на меня в надежде, что и я оправдаю ее ожидания.

Я произнес:

– Да, приятно быть понятым.

Она снова расслабилась.

– Такое дерьмо… Я про суд. По мне, так люди, которые всех осуждают, сами и есть гады.

– Как ваша сестра.

Выразительный кивок.

– Она всегда была такая – вечно смотрела на меня сверху вниз, вот и теперь тоже. – Ее губы сложились в беззвучное ругательство. – Своей жизни у нее нет, вот она и пытается сожрать мою, словно буррито на завтрак.

Тут Шери вытаращилась на меня.

– Это еще откуда взялось? Сожрать, как буррито… Я же терпеть не могу этих… как их… метафор.

– Просто у вас такое чувство, как будто Конни пытается вас проглотить.

– Да! Вот именно так я себя и чувствую! Вы тоже начинаете понимать, доктор Делавэр… кстати, классная у вас фамилия, индейская, наверное? Во мне тоже есть индейская кровь. Чиппева, по крайней мере, так моя мама рассказывала. А у вас есть индейская кровь? Вы из какого штата, из Делавэра? Единственное место, куда я так и не доехала, но там наверняка красиво. Какой он, Делавэр?

– Давайте пока сосредоточимся на вас, Ри.

Краска отлила у нее от лица. Правда, бронзовый плотный макияж не позволил ей побледнеть полностью, но даже сквозь него были видны белые пятна, выступившие у нее на щеках, на подбородке и даже над глазом.

– Извините, что сую нос не в свое дело.

– Ничего страшного, Ри. Просто если мы с вами не будем отвлекаться, то наше дело пойдет быстрее.

– Да, конечно, – сказала она. – Чем быстрее, тем лучше. Надеюсь.

* * *

Я начал с истории развития ее дочери. Все основные моменты физического и поведенческого роста Рамблы она знала назубок, но никакой материнской гордости или догадок о том, как девочка будет развиваться дальше, не выразила. Я встречал матерей, чей контакт с ребенком был куда ближе, и других, которые знали о своих детях куда меньше.

То, что она сообщила о режиме сна и аппетите ребенка, укладывалось в норму. То же и с основными этапами развития Рамблы. Слова Ри подтверждал короткий отчет педиатра из общедоступной клиники в Сильверлейк. Одна-единственная страничка, исписанная общими фразами, явно скопированными с какого-то образца.

– Доктор Килер – ее постоянный врач? – спросил я.

Снова пятнистая бледность.

– Не совсем, мы ходим к любому доктору, чья смена. И ничего страшного, там все врачи хорошие. К тому же Рамбла у меня совсем здоровенькая, прививки все сделаны – я ведь не из тех чокнутых мамаш, которые отказываются от вакцинации… Нет уж, пусть мой ребенок будет живой и здоровый.

Она сунула руку в сумку и достала оттуда фото. Видимо, сделанное в карнавальной будке, по четыре штуки за доллар.

На фото Ри Сайкс обнимает крупную, в ямочках, темноволосую малышку. Славная девчушка, приятная улыбка, одна ручка поднята, будто она хочет кому-то помахать. Кроме темных глаз уголками книзу, никакого сходства с матерью.

– Прелесть, – произнес я.

– Она – мое сердце. – У женщины перехватило горло.

Я вернул ей снимок.

– Расскажите, как проходит обычный день Рамблы.

– В смысле?

– Ну, что она делает после того, как проснется?

– Я меняю ей подгузник, переодеваю, кормлю, и мы играем.

Я ждал.

Шери продолжила:

– Потом… иногда мы просто сидим дома и ничего не делаем.

– Какие игрушки она любит?

– Вообще-то с игрушками она не очень; я чаще даю ей пустые коробки из-под хлопьев, резинки для волос, всякое такое – да, и ложки, она очень любит ложки, колотит ими обо все, так здорово получается…

Я улыбнулся.

– Значит, вы с ней девочки домашние.

– Нет, мы и на улицу выходим. Я беру ее с собой за покупками. А иногда просто идем гулять. Она у меня классный ходок, любит топать ножками, так что прогулочной коляской мы почти не пользуемся, только когда она совсем устанет – она у меня надежная. Я про коляску. По этой марке нет никаких нареканий. Я, правда, купила ее с рук, но она была целая и исправная, только внизу пара небольших вмятин. – Шери назвала марку. – Это ведь хорошая коляска, правда?

Я кивнул.

– То есть вы часто бываете вместе.

– Да почти все время. У нас с ней ведь нет никого, только она да я, но она такая классная малышка, так что мы с ней не разлей вода. – У нее дрогнули губы. – Она – мое сердце, – повторила женщина и погладила себя по груди.

И тут же отбросила косу за спину таким жестом, словно бросала причальный конец.

– Я так сильно ее люблю, и она меня тоже любит. Когда я только обнаружила, что ношу ее, я сразу… стала беречься. Первое, что я сделала, – пошла и купила витамины.

– Для беременных.

Она отвела глаза.

– Честно говоря, док – а я всегда буду с вами только честной-честной, и точка, – сначала это были простые витамины, я просто пошла в аптеку и купила самые обыкновенные. Я ведь ничего тогда не знала… никаких подробностей. Но я обратилась в клинику. В Малибу, я тогда в Малибу работала. Вы, наверное, спросите, а что я там делала? В домах убиралась, знаете, здоровенные такие богатые дома у моря. Сама-то я жила, конечно, не на пляже – так, снимала по дешевке фургон на стоянке для мобильных домов, недалеко от Кросс-Крик. Вы ведь знаете Малибу?

– Знаю.

– Ну, тогда вы представляете, где это. Место нормальное, чистое, и работа приличная. – Она сделала глубокий вдох и откинулась на спинку кушетки.

– Итак, вы пошли в клинику… – продолжил я.

– А, ну да. Так вот, они мне и говорят – в клинике – есть, мол, особые витамины для беременных; тогда я выбросила простые, пошла и купила специальные. Я очень хорошо о себе заботилась. Рамбла родилась большая – восемь фунтов одиннадцать унций. – Она засмеялась. Так же звонко, по-девчоночьи, как на автоответчике. – Вытолкнуть ее из себя – та еще оказалась работенка.

– Тяжелые роды?

– Удовольствия ради я бы это повторять не стала, но все прошло, и со мной все в порядке, и она родилась красоткой. Только не подумайте, будто я решила, что заслуживаю награды. За то, что заботилась о себе, понимаете? В конце концов, это была моя обязанность.

– Однако не все так поступают.

– Вот именно! Но для меня это было важно. Выносить эту беременность, родить здорового ребенка. Я… не хотела рисковать.

– Ваша жизнь стала другой, – сказал я.

– Вы слышали об этом?

– О чем?

– О том, как я жила. Раньше. Я ничего не буду скрывать от вас, все по-честному, как обещала. Ну, в общем, да, я многое поменяла. Потому что она – мое сердце, как была с самого

начала, так и осталась, и я не вижу, почему я должна доказывать это какой-то там судье… кстати, какая она? Я про судью.

– Производит впечатление вполне разумной.

– Ой, хоть бы так и оказалось – это же ненормально: кто-то, кого я совсем не знаю, берется меня судить. – Смех. – Но ей, наверное, нравится, потому она и судья. Я бы в жизни не стала этим заниматься. Особенно для денег.

Глаза у нее стали мокрые. Я протянул ей салфетку.

– Мне правда тяжело, доктор Делавэр. И не я все это начала. Это все она.

– Ваша сестра.

– Сука, – прошипела Шери. – И не ждите, что я буду извиняться за мой французский – не буду, потому что я так чувствую, и имею полное право – сукой она была, сукой и осталась, завидовала всегда и всем. Сама даже мужика завести не удосужилась, некогда ей, видите ли, было, все деньги делала да командовала всеми вокруг, а теперь разевает рот на то, что принадлежит мне!

– Вы с ней и раньше не ладили.

– Никогда не ладили – хотя нет, это тоже неправда: в детстве, когда мы обе еще были девчонками, все было не так плохо. Мы не из тех сестер, которые вечно обнимаются, целуются, да и дружбы между нами тоже не было. Просто не трогали друг друга, вот и всё. Не дрались. Никогда не враждовали по-настоящему.

– Констанция ведь на семь лет старше вас.

– А вы откуда… А, да, из дела. Да, точно, на семь лет, даже почти на восемь, так что компании у нас были разные. У нас еще есть брат, он средний, между нами; так вот, в детстве я больше дружила с ним. Он был не как Конни, та вообще ни с кем не дружила.

– Одиночка.

– Точно! Попали в самую точку, доктор Делавэр, одиночка – она одиночка и есть: люди ей не нужны, она их не любит, ей подавай цифры. Математика, физика, химия – вечно она сидела носом в книжку, если папа разрешал.

– Ваш папа не любил книги?

– Он вообще ничего не любил, когда напивался. Выпьет кружку пива – улыбается, вторую – тоже. После третьей уже притихнет. Ну, а если дело дойдет до шестой, седьмой, а то и восьмой, то он набычится, лицо станет красное, и уж тогда на пути у него не стой, переедет. Как та штука, знаете, которой асфальт горячий закатывают.

– Асфальтоукладчик.

– Во-во, точно. Он не дрался, никого не бил, но смотреть на него было страшно – так он орал, матерился и вечно норовил что-нибудь испортить, разнести вдребезги. Бывало, вкатится в подпитии в комнату к нам с Конни, а она сидит, носом в книжку, да еще библиотечную – ох, как он этого не любил, – налетит, книжку схватит, и, оглянуться не успеешь, от нее уже кучка конфетти осталась. И ведь, что самое-то странное, когда он был трезвый, то любил читать.

– Страшно, наверное, было.

– Еще как, – согласилась Шери. – Поначалу, конечно, страшно, но со временем учишься, как не попасться на глаза в тяжелую минуту и все такое, знаете?

– А где была в это время ваша мама?

– Спала, пьяная. Ее смаривало быстрее, чем папу, она и засыпала.

– У вас с Конни было непростое детство.

– У нас с Конни и Коннором – он был между нами, средний, и выучился бегать очень быстро, потому что папа орал на него больше всех. Так он и бегал, сначала в школе, потом в колледже. На большие дистанции, награды получал, мог милями бежать без остановки.

– А где сейчас живет Коннор?

– На севере. У него жена, дети…

– Когда ваши родители не пили, что они делали?

– Работали, – сказала Шери. – Мама была секретаршей в транспортной компании, папа – там же, водил фуры.

– Значит, его часто не было дома.

– Да, слава богу.

– А с вами он обходился иначе, чем с Конни?

– Хм-м-м… надо сказать, да. С ней как было: застукали тебя за книжками – получи горстку конфетти. А со мной все было по-другому: я-то книжки не любила, книгочей из меня был никакой, мне главное – друзья, общение. Так что не проходил со мной такой номер.

– Может быть, он вымещал на вас гнев как-то иначе?

– Да нет. Честно говоря, надо мной он особо не куражился, потому что любил меня больше, чем других. Он сам мне так говорил. Когда был трезвый. «Ри, ты у нас красотка, вот и оставайся красоткой, замуж выйдешь. Конни, та уткнется носом в книгу и будет сидеть, умную из себя корчить – какой мужик такое вынесет?»

– Значит, Конни от него доставалось особенно.

– Будь она чуть проще, ей же было бы лучше.

– Проще с кем, с отцом?

– С отцом, со всеми… Доктор Делавэр, я вам вот что скажу: мама про нее знаете как говорила – у этой девчонки будто маринованный огурец был вместо соски. Никогда не улыбнется, вечно думает о чем-то своем, а слово ей скажешь, так она будто и не слышит. Всегда себя лучше других считала.

– Книжный червь.

– Жила больше в библиотеке, чем дома. Сколько раз мне вместо нее и посуду мыть, и прибираться приходилось… Ну, когда па и ма трезвые были, так они, бывало, сходят за ней, приведут домой – никто, мол, за тебя трудиться не обязан.

– А когда они напивались, то Конни была сама себе хозяйка.

– Точно.

– А вы, Ри?

– Что – я?

– Вы тоже делали что хотели?

– Ну, конечно, когда ушла из дома.

– Когда это было?

Черные глаза уставились в пол.

– Давно.

– Насколько давно?

– Я была еще слишком молода, признаю это.

Я ждал.

Она добавила:

– В пятнадцать.

– Вы сбежали.

– Не-а, просто открыла дверь и вышла, никто меня не останавливал. – Неожиданная улыбка, тоже в стиле Мертвой Долины времен засухи. – Никто даже не заявил, что я пропала.

– И как вы себя чувствовали?

– В смысле, оскорбилась ли я? – переспросила Шери. – Ну, может, если б стала об этом думать, то, наверное, обиделась бы. Но я ни о чем таком не думала, просто знала: если меня найдут и вернут домой, все пойдет как раньше.

– То есть опять надо будет прятаться от пьяного отца?

– И это тоже, – сказала она. – Но я говорю о скуке. Дома никогда ничего не происходило. Я спрашивала себя: неужели так будет и дальше?

– Но вы сбежали из дома, и у вас начались приключения.

Она внимательно посмотрела на меня.

– Я обретала опыт. Вы хотите поставить мне это в вину?

– Зачем?

– Альтернативный образ жизни, доктор. Так выразилась ее сука-адвокатша. Как будто я урод какой-то. А я просто жила свою жизнь так, как хотела, и никого не обижала. И не надо меня за это судить, понятно? Пожалуйста. Давайте лучше поговорим о том, что есть сейчас, а не о прошлом. Потому что прошлое прошло?, ясно?

– Но сначала я все же задам вам еще пару вопросов о том, что было раньше.

– Это о чем?

– У вас с сестрой были когда-нибудь какие-нибудь финансовые отношения?

– Какие отношения?

– Она давала вам деньги взаймы?

– Это потому, что она богатая, а я нет?

– Потому что обязательства могут создавать проблемы.

– У меня таких проблем нет. Я довольна своей жизнью; если бы мне хотелось быть богатой, я пошла и разбогатела бы. Но вместо этого я решила, что в жизни главное – любить и радоваться. А она решила иначе, вот и посмотрите теперь на нее.

– Она одна.

– Одна, высохла вся, стала злая, как росомаха… Только ей на это плевать, док. Людей-то она не любит. Потому и стала таким доктором, который вечно глядит в микроскоп. Чтобы сидеть в своей лаборатории и ни с кем не разговаривать. Она всегда была такая. Вечно у нее одна учеба была на уме, ни тебе подруг, ни вечеринок и уж тем более никаких парней. И в комнату к ней было не войти, потому что наша гениальная девочка вечно сидела там за

книжками.

– Значит, никаких финансовых противоречий между вами нет.

Шери поерзала.

– Я брала у нее в долг, пару раз. Так, по мелочи. Но я все ей вернула, до последнего цента! И посмотрите, чем она мне отплатила…

– Как, по-вашему, что стало для нее поводом, почему она начала этот процесс?

– Ненависть, – сказала она. – Чистая, беспримесная ненависть. Из нас двоих я всегда была хорошенькой, у меня были друзья. А она меня за это ненавидела.

– Но почему она именно сейчас решила потащить вас в суд?

– Это уж вы у нее спросите.

– Делу был дан ход через два месяца после того, как вы забрали у нее Рамблу. Судопроизводство – вещь неторопливая; требуется время, чтобы сначала найти адвоката, потом с его помощью сформулировать иск, направить его в суд… Так что, судя по всему, ваша сестра начала этот процесс сразу после того, как рассталась с малышкой.

– И что?

– Может быть, она привыкла думать о себе как о маме Рамблы.

– Хрен с ней и с тем, что она привыкла думать.

Я ничего не сказал.

Шери Сайкс дернула себя за косу.

– Извините. Просто мне… до того паршиво сейчас, она мне все нутро как будто выела. Она меня просто убивает. – Женщина снова дотронулась до своей груди. – Короче… да, она, наверное, с самого начала все это задумала, но не потому, что ей так нравится Рамбла, док. Она только о себе думает, она хотела вырвать мое сердце и смотреть, как я истеку кровью, но не вышло – я пришла и забрала свое сердце назад; тогда она разозлилась и решила, что теперь будет командовать мной, а я – слушаться и делать, что она велит, как в детстве.

– То есть Конни решила навязать вам свои условия.

– Да, черт возьми, пыталась. В детстве я часто на это покупалась. Но потом поумнела. – Она вытянула шею. – Сказать по правде, одна из причин, почему я смылась из дома, была в ней.

– Вы не хотели больше подчиняться.

– Ага, а теперь она решила, что раз у нее есть деньги, то она может меня… терроризировать. Она и ее богатенькая сучка-адвокатша из Беверли-Хиллз. – Она щелкнула пальцами. – Да только малышку Ри так просто не обманешь, малышка Ри пошла да и наняла себе адвоката… у вас есть что-нибудь попить? От этой говорильни у меня во рту пересохло.

Я принес ей воды.

– Спасибо, док. Что-нибудь еще спросите?

– Давайте поговорим о тех трех месяцах, что Рамбла провела у Конни.

У Шери напряглись желваки.

– Это она говорит – три месяца. На самом деле восемьдесят восемь дней.

– Верно, Ри. Расскажите мне, как это вышло.

– Я боялась, что вы меня об этом спросите. Что, это так важно?

– Конни представляет ваше согласие оставить с ней девочку как свидетельство того, что вы собирались полностью передать ей опеку над ней.

Она со стуком опустила чашку на стол.

– А вот это уже полная фигня!

– Так как же возникла такая договоренность?

– Не было никакой договоренности, – сказала Шери. – Вообще никакой. А было вот что – сижу я, значит, играю с Рамблой, и тут откуда ни возьмись является Конни. Добренькая такая – как будто ее подменили. Подарок для Рамблы принесла. Детские одежки, подгузники – а то я не додумалась бы подгузники ей купить. К тому же те, которые она принесла, были неподходящего размера и не той марки, какой я обычно беру, но я ничего, взяла, сказала «спасибо» – такой уж я человек, всегда вижу лучшее в людях. И, честно вам говорю, доктор, – я была так довольна своей жизнью тогда, что у меня не было никаких причин проявлять недружелюбие.

– Значит, Конни проявила доброту.

– Точно, решила раз в жизни позаботиться о ком-то, кроме себя. И даже сказала мне, что я хорошо забочусь о малышке – что ее сука-адвокатша теперь отрицает. В общем, попросила она у меня подержать Рамблу – ну, я говорю, пожалуйста. И взяла-то неправильно, так что Рамбла сразу заерзала, пришлось мне показать ей, как расслабить руки, чтобы ребенок утих.

Черные глаза сверкнули обсидиановым блеском.

– Вот где я сделала ошибку. Не надо было ее ничему учить. Она уже тогда что-то задумала.

– Отнять у вас ребенка?

– А что же еще? То не приходила никогда, а тут вдруг стала являться…

– И часто она у вас бывала?

– Не знаю… ну, может, раз в неделю заходила. Наверное. Но не помочь, не посидеть с ребенком. За все время я ни одного вечера из дома не вышла, потому что отношусь к своим обязанностям серьезно. А, да, вот еще что – Конни пыталась давать мне деньги.

– Пыталась? – переспросил я. – Значит, вы не брали?

– Брала, почему не взять? Она не взаймы давала, а дарила. Причем сама, я никогда у нее не просила. И не стала бы; раз в жизни взяла у нее взаймы и то потом все вернула, а так ни за что… не нужна мне эта, как вы говорите, финансовая вовлеченность. Ну а когда она сама давала, так почему не взять, тем более что у нее денег куда больше, чем одному человеку нужно, а это было для Рамблы.

– Значит, на какое-то время отношения между вами и Конни улучшились.

– Прикидывалась она, доктор. Обманывала меня от начала до конца. А я человек доверчивый и вечно от своей доверчивости страдаю – верю людям больше, чем надо. Так что, когда ребята из «О.С.» предложили мне поехать с ними – «О.С.» – это группа такая, мои старые друзья, – Конни сразу и говорит: «Конечно, поезжай, развлечешься».

– «О.С.»?

– «Одинокий Стон» – сокращение. Делают каверы «Линэрд Скинэрд», сэра Дугласа, малыша Стиви Рея, ну и свой материал тоже. Мы с ними сто лет друг друга знаем, я иногда бываю у них на подпевках, выручаю за ударными, в таком духе… Играют в основном в местных клубах, обычно не дальше Рино. А в тот раз им предложили турне по другим местам. На две недели, в Аризону и Нью-Мексико, играть в индейских казино[10 - Индейские казино – вид американских казино, расположенных на территориях индейских резерваций и управляемых советами индейских племен.]. Они пригласили меня с ними – побыть у них дорожным менеджером, попеть. Я им: «Да вы что, парни, я же теперь мать». А Конни: «Да ну что ты, Ри, поезжай, конечно, отдохнешь, развеешься, а я пока о ней позабочусь». Ну, к тому времени я уже научила ее, как обходиться с Рамблой, чтобы та не ревела, и все было нормально, и все равно я думала: «Не, вряд ли».

Шери положила ногу на ногу, взяла чашку, допила воду до донышка.

– Конни долго меня уговаривала, доктор. Все твердила: «Не беспокойся». А потом она… Я буду с вами совсем честной, ладно? Она дала мне денег. На дорогу. Ну, я и подумала, что она подобрела, знает, как мне непросто с Рамблой, вот и хочет, чтобы я вздохнула чуток свободней. Теперь-то я понимаю, что это было. Взятка. Чтобы убрать меня с дороги и самой занять мое место.

– На две недели.

Снова та же пятнистая бледность.

– Нет, подольше. Шоу шли хорошо, «О.С.» все приглашали и приглашали, автобус ехал и ехал. Но я звонила регулярно. Правда, Конни почти никогда не отвечала. Пару раз только трубку сняла и то говорила, что Рамбла спит. Ну, я решила, что с ней всё в порядке. И осталась еще на неделю. Потом еще…

Две недели растянулись у нее на восемьдесят восемь дней. Я пытался сохранить нейтральное выражение лица, но, видимо, не преуспел, потому что она вдруг вскинула руки, и по щекам у нее потекли слезы.

– Я сильно напортачила, да, док? Потому что не сошла вовремя с того автобуса и позволила себе немножко счастья?

– Что все же заставило вас вернуться? – спросил я.

Женщина

комкала салфетку.

– Я могла бы солгать вам сейчас и сказать, что только мысли о Рамбле привели меня домой, и ничего больше. Майрон хотел, чтобы в суде я так и сказала, он прямо диктовал мне слова, которые я должна была говорить, и я запомнила.

– И что это были за слова?

– Сепарационная тревога, материнский инстинкт. И, в общем-то, он отчасти прав, я сильно по ней скучала. Потому и звонила так часто, а Конни все уговаривала меня: «Не волнуйся, отдыхай, побудь еще, когда еще такая возможность представится, может, и никогда больше, с ней всё в порядке, она любит тебя по-прежнему, чувствует себя хорошо»… Ну, я и подумала…

– Но была еще и другая причина, почему вы вернулись?

Шери трижды медленно кивнула.

Я ждал.

Она сказала:

– Я скажу вам чистую правду, док, чтобы вы видели, что я человек честный, и не сомневались в других моих словах.

– Договорились.

– Доктор Делавэр, причина в том, что «О.С.» больше не приглашали давать концерты.

– Турне закончилось?

– И мы вернулись домой, все вместе.

Глава 5

Я задал Шери Сайкс еще несколько вопросов о режиме сна и питания Рамблы, о ее моторике, мелкой и крупной. Все ее ответы укладывались в норму.

– Она отличная малышка.

– Я уже предвкушаю нашу с ней встречу.

– Вам надо с ней встретиться?

– Конечно.

– Зачем?

– Давать рекомендации по поводу ребенка, не видя его самого, – не самая лучшая идея.

– Она не любит быть одна.

– Вы будете с ней, Ри.

По ее лицу скользнула странная улыбка: короткая и понимающая. И враждебная.

– А других причин, почему вы хотите ее увидеть, у вас нет?

– Нет.

– Ладно.

– Вы думаете, могут быть и другие причины?

– Да нет, вы же доктор.

Она села себе на руку. Прижала пальцы бедром так, словно не доверяла им: вдруг они что-нибудь натворят на свободе?

Я молчал.

– Хорошо, я привезу ее, когда скажете.

– Вообще-то я должен прийти к вам домой.

Она отвела взгляд.

– Есть проблема, Ри?

– Да нет… хотя ладно, скажу. Я думала, вы хотите посмотреть на меня с Рамблой, чтобы сказать, хорошая я мать или нет.

– Я взялся за это дело, уже предполагая, что вы хорошая мать.

– С чего бы вам так предполагать?

– Потому что до сих пор я не слышал о вас ничего такого, что доказывало бы обратное.

– Погодите. Вот она объявится, такого вам обратно насыплет, что только успевай подставлять уши.

– Нисколько не сомневаюсь, Ри.

– И вы мне верите? Ну, в смысле, что она сумасшедшая и лгунья?

– Давайте будем решать по одной проблеме за раз, Ри.

Я назначил время нашей следующей встречи.

– Мне купить еще игрушек? – спросила она.

– Нет, хватит того, что у вас есть.

Ее передернуло.

– Что ж, остается только надеяться на ваши мозги. Без обид. Я хочу сказать, что у вас-то мозги на месте, вы же доктор. И вообще, раз вы работаете на судью, то у вас с головой должно быть всё в порядке. А я должна не терять веры.

Рука очутилась на свободе. Женщина коротко взглянула на нее и тут же сжала в кулак, который опустила себе на колено. Мышцы ее шеи были напряжены, как канаты вантового моста. Опущенные книзу глаза превратились в щелки.

– Наверное, это поможет. Если вы увидите меня с Рамблой. Увидите, как она любит меня… А с Конни мне тоже придется ее оставить?

– Наверное, нет.

– Наверное?

– Почти наверняка нет.

– Я не хочу оставлять ее одну с Конни. В прошлый раз сестра чуть не забрала ее у меня.

– В тот день, когда вы приехали за Рамблой к ней в кабинет?

Три коротких кивка.

– Конни тогда совсем спятила, с кулаками на меня кинулась… чуть в волосы не вцепилась. Как будто по-любому хотела оставить у себя Рамблу. Хорошо, что со мной был Винки – это мой друг, – я сунула ему Рамблу, а сама приготовилась драться.

И она, часто дыша и раскрасневшись, стиснула руки в кулаки, показывая, как она это сделала.

– Я ей сказала: только попробуй, сделай мне что-нибудь, это тебе не в детстве, сейчас-то я быстро надеру тебе задницу. Это ее напугало, и, пока она соображала, что сказать, Винки сунул Рамблу в машину – на сиденье, сам прыгнул за руль и начал заводить; я пока еще припугнула Конни, та отступила, я – скок в машину, и мы поехали.

– Настоящее испытание.

– Да, чтобы забрать малышку… Но потом я решила: все, хватит. Финита. И вот, пару месяцев спустя, приходит ко мне какой-то тип, притворяется, что снимает показания счетчиков, и сует мне бумаги. Понимаете, с чем мне приходится иметь дело? А все моя лживая богатенькая сестрица и ее такая же лживая сучка-адвокатша из Беверли-Хиллз. Я знаю, что вы поможете мне, доктор. Когда к вам придет Конни?

– Скоро.

– Вы мне не скажете?

– А вам обязательно это знать, Ри?

– Да нет, наверно, – сказала она. – Хотя вообще-то обязательно. И вот почему: чтобы не просыпаться больше по ночам с колотящимся сердцем и не думать о всяких ужасах до самого рассвета.

– Неопределенность всегда мучительна.

– Хуже некуда. Почти некуда… – Шери вдруг встряхнула головой и неожиданно улыбнулась. Улыбка вышла мягкой – и даже соблазнительной. – Но вы все поправите, доктор. Одно ваше слово, и хеппи-энд у меня в кармане.

Я встал.

– Понимаю, – сказала она. – Не хотите говорить. Но я буду надеяться. Какая она? Судья?

На этот вопрос я уже отвечал раньше.

– Она хороший человек.

– Только на это мне и остается надеяться – вы правы, док, правы на все сто: неопределенность – это ад. Хуже только проигрыш. Но я не проиграю. Майрон говорит мне, что в глазах закона мое дело выигрышное.

Шери впилась в меня глазами, ожидая подтверждения.

– Значит, до четверга, – произнес я. – Очень хочу увидеть Рамблу.

Она вскочила.

– Да, и мне пора, а то Рамбла меня ждет.

– Кто сейчас с ней?

– Мой друг Винки. Правда, делать ему ничего не надо, я положила ее спать. Но скоро она проснется, увидит, что мамы нет, и заплачет. Ей надо все время меня видеть, иначе она начинает реветь.

И она выскочила сначала из моего кабинета, а затем и из дома – раньше, чем я успел дойти до входной двери.

* * *

На следующий день я позвонил в кабинет Конни Сайкс, чтобы назначить встречу.

Секретарша сообщила:

– Доктор Конни ждала вашего звонка. Сейчас я назову вам, какое время для встречи она предлагает.

Я сказал:

– Выслушайте сначала мои предложения.

– О… но она действительно очень занятой человек.

– Не сомневаюсь.

Я назвал ей два временных интервала. Она сказала:

– Не уверена, что доктор Конни сможет.

– В другое время я занят.

– Это может быть сложно.

– Тогда перезвоните мне позже и скажите, который из двух вариантов ее устроит.

– Подождите… одну секунду, доктор. Пожалуйста.

Через сорок секунд мертвого молчания в трубку вернулся тот же голос, но более тихий и напряженный.

– Доктор Конни говорит, что чем скорее, тем лучше; она выбирает завтра.

– Замечательно.

– Хорошего вам дня, сэр. – Лед в ее голосе боролся с наигранной доброжелательностью.

* * *

На следующее утро звонок в дверь раздался на десять минут раньше назначенного времени.

Я открыл. На пороге стояли две женщины. Одна – блондинка, среднего роста, лет сорока с лишним, лицо квадратное, волнистая прическа по моде прошлого десятилетия – наверняка доктор Конни. Лицо почти как у сестры, но без следов бурной жизни. Очки в золотой оправе, винного цвета пиджак и брюки, замшевые мокасины в тон, в руке без

всяких украшений – портфельчик телячьей кожи.

Правый мокасин стукнул по полу, когда другая женщина, стоявшая чуть впереди первой, сделала ко мне шаг.

Она была гораздо моложе, лет около тридцати. Шестьдесят три дюйма от макушки до пяток, черные шелковистые волосы, осиная талия, напористый бюст, мускулистые ноги – безупречная фигура упакована в белое вязаное мини-платьице без рукавов и подчеркнута босоножками на шпильках из змеиной кожи цвета морской волны. На гладкой шее нитка крупного морского жемчуга. Концы длинных волос аккуратно подстрижены. Голые руки – словно витрина для побрякушек. Часы – дамский «Патек» с бриллиантами. Однако ослепительнее всего сверкали обнаженные в улыбке зубы.

На стоянке рядом с грузовичком Робин стояли два автомобиля: «Лексус»-седан сливочного цвета и черный «Мерседес»-кабриолет.

– Доктор Сайкс? – спросил я.

Брюнетка тут же встряла:

– В качестве примарной компоненты юридического лица доктора Сайкс я буду присутствовать при вашей встрече. – И сунула мне свою визитку. «Медея Л. Райт, Д.П.».

– Встреча назначена только доктору Сайкс, мисс Райт.

Взгляд очаровательных голубых глаз доктора права дрогнул, но тут же приобрел жесткость – реакция на вызов.

– Мне очень жаль, доктор, но все будет именно так, как я сказала. Это юридическая процедура, а я – ее юрист.

Я устремил взгляд мимо нее, на ее клиентку. Конни Сайкс повернулась к двери спиной и разглядывала сосны, сикоморы и секвойи, которые растут у меня вдоль подъездной дорожки.

– Мне также жаль, но это невозможно, адвокат.

– Это неприемлемо, – отрезала Медея Райт.

Я ответил:

– Доктор Сайкс, вы можете войти, если хотите. Если нет, то наша сегодняшняя встреча окончена, а об альтернативе ей я поговорю с судьей.

Конни Сайкс нахмурилась, но продолжала глядеть на деревья.

Медея Райт сделала ко мне еще шаг и оказалась прямо в моем личном пространстве. Немного музыки, и можно танцевать танго. Пахнуло ароматизированной пудрой вперемешку с духами – свежий, травяной запах. И тут к ним прибавилась нота горечи. Пот, вызванный приливом адреналина.

Она встряхнула головой.

– Очевидно, мне придется скорректировать ваши взгляды, доктор Делавэр.

– Взгляды на что?

– На нашу судебную систему. Начиная с базовых понятий паритетности и объективности.

– Паритетности с кем?

Вопрос ее взбодрил. Она явно решила, что я передал ей ведущую роль в нашем диалоге.

– Вы ведь говорили с мистером Баллистером, следовательно, должны теперь поговорить и со мной.

– Я в жизни не обменялся с мистером Баллистером ни единым словом.

– Он утверждает иное.

– Значит, он лжет.

– Вот как, – она хохотнула.

Я посмотрел на часы.

Возможно, мое движение привлекло внимание Конни Сайкс и заставило ее обернуться. Мы оказались с ней лицом к лицу. Глаза у нее были карие, тусклые, скучающие.

– Медея, думаешь, это благоразумно – настраивать его против нас, когда игра еще даже не началась?

– Доктора Делавэра представили нам как объективного профессионала. Если на поверку это окажется не так…

– Хорошо, Медея, довольно. Я готова войти и поговорить с ним одна, надо же положить этому фарсу конец.

– Конни…

– Если ты беспокоишься из-за какой-нибудь юридической чепухи, то не стоит, вся ответственность на мне. У меня занятость побольше, чем у вас обоих, вместе взятых, так что давайте к делу.

Райт моргнула.

– Доктор, правильно ли я поняла, что вы не вступали ни в какие контакты с Майроном Баллистером? Распространяется ли ваше утверждение на контакты, носящие телефонический характер, или только персональный?

Настала моя очередь улыбаться.

– Я уже ответил на этот вопрос.

Конни Сайкс взмахнула сумочкой и шагнула вперед. Миновав Райт, она боком пролезла мимо меня и оказалась в доме.

От нее не пахло ничем.

Зато Райт, похоже, источала чистый адреналин всеми порами. Ее тело напряглось, словно каменное. Точно желая это скрыть, она выставила вперед бедро и положила два наманикюренных пальца мне на запястье. От них шел жар.

– Мне очень жаль, доктор, если что-либо из сказанного мной вы интерпретируете как враждебность. Но если Баллистер и впрямь еще не предпринимал попыток отравить колодец, то никаких причин…

Она умолкла.

Конни Сайкс стояла посреди моей гостиной, ко мне спиной.

Я сказал:

– Вы можете войти и подождать здесь, адвокат, пока мы с доктором Сайкс побеседуем в моем кабинете.

– Нет, я поеду, у меня дел больше, чем вы можете себе представить. Конни, оставляю тебя одну. Хорошего вам дня, доктор Делавэр.

За последние сутки уже второй человек пожелал мне хорошего дня, в глубине души явно имея в виду что-то другое. Это начинало наводить на размышления.

Глава 6

Я повел Конни Сайкс в кабинет. Широко шагая, она обогнала меня и промчалась мимо нужной двери.

Когда я остановился, чтобы открыть дверь, женщина все еще перла вперед, словно дизельный локомотив, потом поняла, что ушла слишком далеко, и нажала на тормоза. Вернулась – на лице ни тени смущения.

Я придержал ей дверь. Она вошла с таким видом, словно была здесь уже раз сто, подошла к кушетке, опустилась точно на то же место, где до нее сидела ее сестра, сдвинула колени.

В лице у нее ничего не дрожало, никакого тика, выдававшего волнение; карие глаза глядели неподвижно, как у чучела. Но, когда я, не обращая на нее внимания, стал перекладывать бумаги, она начала сплетать и расплетать пальцы, точно как Шери. Таким же, как у нее, жестом подняла руку и поправила волосы. Косы у нее не было; выгнутый большой палец коснулся снизу одной особенно крутой волны.

– Это, – начала она, – было прискорбно. Маленькое осложнение с Медеей. Мне хотелось бы верить, что вы не затаите на меня обиду за ее напористость.

– Никаких проблем.

– Никаких проблем для вас, а для меня это может обернуться большой проблемой, если она с самого начала все изгадит. Я уже заплатила ей целое состояние, но она отказывается гарантировать результат. Настоящие вымогатели эти законники, как вам кажется? Люди нашей профессии действуют тоньше.

Возможно, это была попытка найти общую почву, но без должной теплоты в голосе она показалась мне неубедительной. Слова вылетали у нее изо рта как-то механически. Конни произносила их раздельно и четко, деля фразу на равные промежутки, которые наводили на мысль о цифровой обработке.

Когда я никак не отреагировал на это ее высказывание, она изобразила на своем лице гримасу, которая могла бы сойти и за улыбку, если б ее губы согласились действовать по ее плану.

– Может быть, мне ее уволить?

– Не мне судить об этом.

– Ну конечно, нет, – сказала она. – Вы же всего лишь Соломон с докторской степенью, и ваша задача решить, как с наименьшими кровопотерями разделить ребенка.

– Объясните, почему вы затеяли этот процесс, доктор Сайкс?

– Почему? – Как будто я спросил глупость. – Потому что я была вынуждена. Я сделала это во имя веры.

– Веры во что?

– Веры в оптимальные условия выращивания ребенка. Я предана этому ребенку. Вы встречали мою сестру…

Я молчал.

– Тайна исповеди и все такое прочее, да? – Конни Сайкс расстегнула свой портфельчик, но оставила его на полу. – Значит, вы задаете вопросы, я на них отвечаю. Отлично. Но зачем напускать на себя таинственность? Я

знаю, что вы встречались с моей сестрой, потому что об этом мне рассказала Медея. Правда, она была уверена, что вы говорили и с этой судейской клячей, Баллистером. Но неважно; даже если вы не встречали мою сестру лично, вы наверняка читали все материалы, которые мы вам прислали. А значит, понимаете, с чем мне приходится иметь дело.

– А именно?..

– Вот он, любимый прием всех психиатров, – сказала она, – на каждый вопрос отвечать другим вопросом. Я это еще с медицинской школы помню. Как там бишь это у вас называется – пациенто-ориентированный диалог? – Она положила ногу на ногу. – Нет, психиатрия – это не по мне. Слишком расплывчато. Больше похоже на шаманизм, чем на науку. Хотя я слышала, что уровень, на котором действуют психологи, более основательно подтвержден фактами.

– Так какой же аспект личности вашей сестры вынудил вас подать на нее в суд? – спросил я.

– Полное отсутствие рациональности. Неотъемлемая составляющая всей психоэмоциональной структуры ее личности, специфический диагноз вы поставите сами. Однако вы могли пока не заметить того факта, что ее моральный облик далеко не безупречен, как говорили раньше. В те времена, когда само понятие морали еще что-то значило, а дурные поступки не спешили оправдать тем или иным психическим отклонением. Вам нужны подробности? Пожалуйста: она совершенно не в состоянии контролировать свои импульсы. В сочетании с довольно низким коэффициентом интеллекта это дает удручающий результат. Короче, она не в состоянии содержать себя финансово, она психологически зависима и потому не может воспитывать ребенка.

Конни сняла очки и стала крутить их за дужку.

– Наконец, если этого недостаточно, есть и другие отягчающие обстоятельства: многолетняя наркомания и несколько приводов в полицию.

– Какие наркотики она употребляет?

– Не знаю, чем именно она забавляется в настоящее время. Могу сказать одно: за прошедшие годы она не раз признавалась, что пробовала опиаты, кокаин, амфетамины, галлюциногены, короче, все. И, разумеется, избыток алкоголя. Конечно, теперь она все это отрицает. – Она покрутила кудряшку. – На вашем месте я заказала бы анализ волосяных фолликулов. Это решило бы проблему раз и навсегда.

– Кроме тех трех проступков, серьезная криминальная история у нее есть? – спросил я.

– А, – сказала Конни. – Значит, вы про них знаете. А разве в наше время трех судимостей, пусть даже по мелочам, недостаточно, чтобы доказать непригодность взрослого как воспитателя? Или что, нынешние стандарты пали совсем низко? Кроме того, вы, как эксперт, должны бы знать, что на каждое раскрытое нарушение закона приходится еще полдюжины, оставшихся неизвестными. Статистика ФБР.

– Вы хорошо подготовились.

– А как же иначе? Ведь я действую исключительно в интересах ребенка.

Не успел я ничего ответить, как она продолжила:

– А теперь я хотела бы ознакомить вас с психологическим портретом моей сестры более детально.

«Моей сестры. Ребенка».

Похоже, что в мире, где обитала эта женщина, имена были не более чем досадной помехой.

Приступая к очередному психологическому освидетельствованию, я стараюсь сохранять непредубежденность, однако впечатление о человеке формируется само по себе, помимо моей воли, и очень часто его подтверждают факты. В обществе Конни Сайкс я провел всего несколько минут, но полное отсутствие выражения в ее глазах и механическая дикция сделали свое дело – я видел перед собой не женщину, а лишь врача-патолога, который, сидя на вращающемся табурете за стальным столом, внимательно изучает в глазок микроскопа образец, распятый на приборном стекле.

– Продолжайте, – сказал я.

– Прежде всего, она – личность, испытывающая нездоровую психологическую зависимость от других. Причем направляет она эти инфантильные импульсы на совершенно неподходящих персон.

– Плохие друзья, – подытожил я.

– Она водит компанию с дегенеративными типами, чьи личностные характеристики по степени ущербности соответствуют ее собственным. В особенности нам следует остерегаться двоих. Кто-то из них может оказаться отцом ребенка.

Конни достала из портфеля большой конверт манильской бумаги и положила его себе на колени.

– Начнем с пользующегося сомнительной репутацией типа по имени Уильям Джей Меландрано. Он же Винки. Происхождение этого прозвища так и осталось для меня тайной, однако, учитывая явный синдром дефицита внимания, присущий этому персонажу, у меня есть кое-какие предположения. Образчик номер два: Бернард В. Чемберлен, он же Борис. – Она сухо хохотнула.

– Вы считаете, что один из них – отец Рамблы.

– Ни один из них пока не заявил об этом открыто, и моя сестра также отказывается проливать свет на этот вопрос, однако она много лет состоит в интимных отношениях с обоими. Причем в одно и то же время, что уже должно кое о чем вам говорить.

– Вам это известно потому, что…

– Я видела ее с ними. Видела, как они ее трогают. Моя сестра любит внимание. – Ее даже передернуло.

– Ри отказывается раскрывать личность отца ребенка.

– Еще один показатель моральной распущенности, – сказала Конни. – Разве знать личность своего отца не есть естественное право любого ребенка? И разве наличие отца в жизни ребенка не является залогом успешного развития последнего?

– Эти люди оказывают дурное влияние на вашу сестру, причем оба сразу, но Рамбла должна знать, кто из них ее отец?

– Конечно. Хотя бы для того, чтобы знать, чего ей остерегаться.

– Как вы познакомились с Меландрано и Чемберленом?

– Меня познакомила с ними сестра. Настояла, чтобы я их послушала. – Она раздраженно фыркнула. – Считают себя музыкантами. Играют в группе под названием – держитесь за кресло, иначе упадете – «Одинокий Стон». Да, если уж кто и стонет, когда они выходят на сцену, так это несчастные слушатели, чьи уши подвергаются пытке производимым ими шумом.

– То есть они не виртуозы.

– Боже упаси, – ответила Конни, прикрыв ладонями уши. – Вообще вся эта ситуация – я имею в виду среду, в которой вращается моя сестра, – отвратительна. Всю свою жизнь она принимала такие решения, результатом которых становилось ее отчуждение от норм материального и эмоционального существования приличных индивидов. И вот наконец эта цепь ошибок увенчалась одной, и самой мучительной – она произвела на свет дитя вне законного брака. Но я, как человек совестливый, просто не могу позволить, чтобы грехи матери в данном случае были отомщены на ребенке.

– Вы считаете, что она представляет для Рамблы опасность.

Может, она воспользуется моей подсказкой и хотя бы теперь начнет называть малышку по имени?

– Я не считаю, я знаю. Потому что, в отличие от вас, от адвокатов и судей – людей, вне всякого сомнения, разумных, и, как я надеюсь, действующих из лучших побуждений, – я имею возможность делать выводы по данному случаю, исходя из полной базы данных.

Ее нога толкнула портфель.

Я сказал:

– Вы ведь столько лет жили с сестрой в одном доме.

– Это обязательно? – не сдержалась Конни. – Перефразировать все, что я говорю? Мне казалось, что мы здесь заняты не психоанализом, а поиском истины.

– Что у вас в портфеле? – спросил я.

– Хроника жизни в одном доме с сестрой. Хотите краткое резюме?

– С

удовольствием выслушаю.

– Мне было около восьми лет, когда родилась она. Скоро стало очевидно, что в интеллектуальном смысле ни мне, ни Коннору она не ровня.

– Не такая умная?

– Вне всякого сомнения, вы считаете мое замечание недобрым. Однако его подтверждают факты. Я всегда была круглой отличницей, удостоилась похвалы на выпускном вечере в средней школе, и единственная причина, по которой меня не признали достойной выступать перед учителями и родителями в день выпуска, была в том, что я набрала мало баллов по так называемой «социализации». Что это такое, до сих пор не понимаю. После школы я получила стипендию в Восточном колледже, закончила с четырьмя целыми ноль десятых балла – Фи Бета Каппа, диплом с отличием, дополнительная специализация по химии, также с отличием, – после чего поступила в медицинскую школу при Калифорнийском университете в Сан-Франциско, где прошла интернатуру и ординатуру в области патологии.

– Вы всегда были очень одарены академически.

– Вот именно. После ординатуры я отработала положенный срок в стационарной общей больнице в Харбор, затем заняла руководящий пост в частной лаборатории. Десять лет спустя я открыла свою лабораторию, в чем немедленно и значительно преуспела. В настоящее время я специализируюсь на анализе возбудителей малоизученных тропических болезней, а также заболеваний иммунной системы, в том числе ВИЧ, но не только. Пациентов направляют ко мне частные врачи, больницы, а также ряд правительственных агентств, полагаясь как на высокое качество проводимых моей лабораторией анализов, так и на мою персональную сдержанность. Со времени окончания ординатуры мой годовой доход неизменно выражается шестизначной суммой, а разумные капиталовложения привели к тому, что в данный момент я живу вполне комфортно, владею домом площадью в три с половиной тысячи квадратных футов в районе Вествуд. Я в состоянии дать ребенку все, чего он в принципе может пожелать. Факт, о котором была прекрасно осведомлена моя сестра, когда бросила на меня ребенка и помчалась, задрав хвост, по городам и весям в компании Меландрано и Чемберлена. А когда она наконец вернулась, испытывая что-то вроде слабо выраженного материнского чувства, то решила раздуть из этого скандал.

Конни снова надела очки и откинулась на спинку кушетки. Долгая речь и пауза в конце – явное приглашение мне задать еще пару вопросов касательно «скандала».

– Расскажите мне о брате, – произнес я.

– Коннор тоже отлично учился. Не на моем уровне, конечно, но на твердые А и В. После школы закончил Калифорнийский университет в Нортридже, получил диплом бухгалтера. С отличием… Не помню, правда, какой степени – первой или второй, – но отличие у него точно было, я хорошо помню астериск рядом с его фамилией в программе выпуска – церемонии, на которой моя сестра не присутствовала; видимо, у нее нашлись занятия получше. Хотя, скорее, похуже… в общем, Коннор всегда был серьезным мальчиком.

– Так он бухгалтер?

– Берите выше, доктор. Он служит управляющим в одной компании в Пало-Альто. Очень успешная компания. Так что сами видите.

– Вы и Коннор, – сказал я. – А потом появилась Ри.

– Она никогда даже близко не подходила к нашему уровню, и это несходство, очевидно, повлияло на ее характер. Наверняка она потому и убежала из дома. В пятнадцать лет. Она говорила вам об этом?

– Что заставило ее убежать из дома?

– Это уж вы у нее спросите. – Коварная улыбка. – Если еще не спрашивали. Нет, доктор, я в эту ловушку не попадусь. Передавать не подтвержденную фактами информацию – сплетни, слухи. А я хочу, чтобы вы знали – каждое слово, которое я говорю, основано на твердых фактах. Почему она сбежала? Очевидно, потому, что была чем-то недовольна.

– Жизнью в семье.

– У нас была прекрасная семья. И если сестра в нее не вписывалась, то это ее проблемы. Хотя ребенка нельзя заставлять страдать.

– Расскажите мне о родителях.

– Прекрасные люди. Очень трудолюбивые.

– Кем они работали?

– Отец водил грузовик, мать была бухгалтером.

– И вы все хорошо между собой ладили?

Конни прищурилась.

– А вам говорили что-то другое?

– Расскажите, какой вам запомнилась жизнь в доме родителей.

Она сложила руки на груди, ногой оттолкнула портфель подальше и сказала:

– Хорошо, но ей это извинением не послужит. В конце концов, нас было трое, а аморальной выросла только она одна.

– Что не послужит ей извинением?

– Пьянство. Они оба пили. Не днем, нет, работе это никогда не мешало, все наше детство они отлично нас содержали. На столе всегда имелась еда, мы были чисто одеты, в доме все всегда вылизано. Мать была в этом смысле большая мастерица. А в те времена это еще кое-что значило.

– Значит, они выпивали для развлечения?

– Они выпивали, чтобы снять напряжение после долгого и утомительного трудового дня. Да, иногда они перебирали. Но это все равно не оправдывает ее образ жизни. Я выросла в том же окружении, но не пью ничего крепче чая. Больше того, я никогда не видела, чтобы Коннор выпил больше одного пива, или коктейля, или бокала вина за раз. Он так прямо и говорит официантам, когда те пытаются во второй раз наполнить его бокал. «Я – парень-однолюб, весь вечер с одним бокалом». Так что не позволяйте ей уйти от ответственности, сваливая все на мать и отца.

– Поведение ваших родителей менялось, когда они выпивали?

– Не очень, – ответила Конни.

Я молчал.

– Говорю вам, доктор, никаких серьезных перемен не было. По крайней мере, таких, которые можно было бы счесть непредсказуемыми.

– То есть перемены были, но они были предсказуемы?

– Мать просто ложилась спать. Отец, как правило, тоже. – Она потянула себя за волнистую прядь. – И лишь в самых редких случаях его темперамент брал над ним верх. В любом случае я не вижу, какое отношение это может иметь к текущей проблеме: определения пригодности моей сестры на роль матери. Или непригодности.

Я представил ее себе девчонкой, как она сидела за столом, пытаясь сосредоточиться на учебнике, и спрашивала себя, превратится сегодня ее книжка в конфетти или нет.

Мне случалось переживать вещи и похуже, так что я прекрасно понимал, чем вызвана эта блокировка памяти. Но, если б не внезапно возникшее у нее желание отнять у сестры ребенка, то ей не пришлось бы возвращаться в это прошлое.

Однако же…

– Настроение вашего отца менялось, когда он напивался, – констатировал я.

– И что, разве в этом есть что-то исключительное? – сказала она. – Ну, хорошо, иногда он становился слегка… сварливым. Но до рукоприкладства дело не доходило никогда. Что бы вам там ни наговорили.

– То есть детей он не трогал.

– Никогда в жизни. А что, она утверждает обратное?

– И все же, – продолжал я, – подобная непредсказуемость может оказаться для ребенка пугающей.

– Никакой непредсказуемости не было, доктор. Все вокруг знали, что когда он пьян, вероятность эксцессов возрастает.

Тут Конни все же заставила губы повиноваться своим замыслам и одарила меня широкой, обаятельной улыбкой.

– Вообще-то, – сказала она, – его поведение даже возбуждало во мне определенное любопытство. Особенно сильно меня интересовала частота его эмоциональных выплесков. Я решила подойти к вопросу с научной точки зрения. Начала

делать записи и достигла определенного результата. В тридцати двух с половиной процентах случаев характер брал над ним верх.

– То есть примерно в каждом третьем случае.

– Нет, доктор, ничего примерного здесь нет. В тридцати двух с половиной процентах случаев. Я педантично собирала свою базу данных и регулярно анализировала ее, надеясь обнаружить закономерность. От чего это зависит: от дня недели, от времени суток, от других обстоятельств… Но так ничего и не нашла. Зато, как мне кажется, именно тогда я решила посвятить себя науке о клетках, вместо того чтобы заниматься такими непредсказуемыми вещами, как человеческое поведение. Так что, видите, отец даже оказал мне услугу. Именно его влияние направило меня по тому карьерному пути, в котором я впоследствии так преуспела.

– Без лимонов нет лимонада.

– А теперь сравните меня с ней, доктор. Винит в своих недостатках кого угодно, кроме себя. Даже хорошо, что вы завели разговор о моих родителях, доктор: теперь вы воочию убедились в том, насколько по-разному справляемся с трудностями я и моя сестра. Я поворачиваюсь к проблемам лицом, она норовит спрятаться. Только теперь ей будет не так-то просто это сделать, верно? Итак, какую еще информацию я могу вам предоставить?

– Это всё, спасибо, – сказал я.

Конни моргнула. Улыбнулась.

– Я дала вам больше фактов, чем вы ожидали? Что ж, это хорошо. А вот здесь – письменные свидетельства, подтверждающие ту общую информацию, которую я только что изложила вам устно; так что возьмите, почитайте на досуге, это может оказаться для вас поучительно.

Из портфеля вынырнула большая тетрадь в черном кожаном переплете. Женщина положила ее рядом с моим журналом записи пациентов так, чтобы ее край оказался строго параллельно краю стола.

– Я с большой пользой для себя провела этот час. До свидания.

Глава 7

Следующий шаг: визит к Шери Сайкс и ее дочке.

Они жили в квартире-студии между Вестерн и Голливудом, в десятиквартирном доме общей площадью футов пятьсот, не роскошном, в районе, населенном маргиналами.

Хозяйка уже ждала меня у двери и, едва я появился, взмахнула рукой, приглашая войти. Сильно пахло лизолом, и я решил, что она наводила чистоту перед встречей.

Прибираться оказалось особенно негде. Кровать-раскладушка под тонким белым покрывальцем, украшенная парой батиковых подушек, на вид совершенно новых. Рядом – детская кроватка. Кресло на двоих, крытое потертым твидом, занимало почти все остальное пространство крошечной комнатенки. Раскладной столик, также на двоих, раскорячился в кухонном уголке, вылезая одной парой ног в комнату. Рядом с компактным холодильником угнездился пылесос. Перед раковиной втиснулся высокий пластиковый стульчик.

Почти весь пол был занят игрушками, составленными аккуратными рядами. Неплотно закрытая дверь стенного шкафчика позволяла разглядеть стопки одноразовых подгузников, баночки с детскими пюре и другими продуктами для «начинающих», коробочки с детскими крекерами из непросеянной муки, упаковки органического «полезного яблочного сока», складную коляску.

– Станция «Детский мир», – пошутила Ри Сайкс; тембру ее голоса мог позавидовать иной орган «Хаммонд»[11 - Орган «Хаммонд» – электромеханический музыкальный инструмент, спроектированный и построенный Л. Хаммондом в 1935 г. Предназначался для церквей как недорогая замена настоящему органу, однако широко использовался в блюзе, джазе и роке.]. Сонная девчушка у нее на руках зашевелилась.

– Она сейчас засыпает или, наоборот, просыпается? – спросил я.

– Просыпается, – сказала мать. – Всегда медленно, никогда не плачет. Бывает, я проснусь, а она стоит в своей кроватке и смотрит на меня. Я возьму ее на руки, подержу, и она вся так и раскроется, прямо как цветочек.

И она ласково провела ладонью по темным кудряшкам. Рамбла Пасифико Сайкс не спешила показать мне свое личико; все, что я видел, была одна щечка – пухлая, раскрасневшаяся со сна, и шейка в мелких бусинках пота. Девочка была одета в розовую пижамку с котятами, панамками в горошек и пляжными мячами. К матери она прижималась так крепко, что ее розовый младенческий ротик съежился, превратившись в бутон.

Про себя я отметил: девочка миловидная. Рост соответствует возрасту. Упитанность нормальная. Ведет себя спокойно.

Вдруг маленькая грудка поднялась и снова опустилась, вздохнула. Одна рука потянулась к подбородку Ри. Та поцеловала ей пальчики. Глаза Рамблы оставались закрытыми.

– Вот мое сердце, – сказала Шери.

* * *

Я сел в твидовое кресло, Ри опустилась на краешек кровати-раскладушки, Рамбла продолжала льнуть к ней. Дыхание девочки ненадолго участилось, потом снова замедлилось – она уснула.

– Наверное, не отдохнула еще, – сказала Ри. – Она у меня любительница поспать; в два месяца могла проспать всю ночь, не просыпаясь.

– Это хорошо. А когда вы забрали ее от Конни, что-нибудь изменилось?

– Вы имеете в виду, к худшему? Хотелось бы мне сказать «да», но, говоря по совести, с ней все было в порядке. Правда, она очень обрадовалась, увидев меня, так и скакнула мне в руки. В чем я совсем не была уверена – ну, знаете, думала, может, она забыла меня… Но она помнила.

– То есть она переключилась немедленно.

– Ага. – Шери подняла глаза к потолку. – Тоже не совсем правда. Сначала она как-то притихла. Когда я хотела ее поцеловать, она отворачивалась. Но недолго, может, с полдня, а потом все снова стало по-старому.

Медея Райт наверняка воспользовалась бы этим как доказательством того, что Конни Сайкс отлично справилась с ролью временной матери. А если Майрон Баллистер не дурак, то он наверняка повернул бы ситуацию в пользу Ри, заявив, что это пример врожденной привязанности ребенка к своей матери.

Но я обратил внимание лишь на сам факт, а его интерпретацию отложил на попозже.

Ри прикусила губу.

– Я вот что хочу сказать, доктор. Чтобы вы не считали меня жестокой или сумасшедшей: я наломала дров, и я это понимаю, ясно? Во-первых, не надо было мне вообще уезжать. Во-вторых, раз уехала, не надо было задерживаться так надолго. Но Конни все твердила мне: все, мол, хорошо, и потом, это же был первый раз, когда мы – ну, то есть я и Конни – что-то делали вместе, понимаете? Мне понравилось. И не только из-за Рамблы, что она под присмотром, но и потому, что я и Конни, мы… ну, короче.

– У вас было ощущение, что Рамбла сблизила вас с Конни?

– Мне так показалось. Потому что раньше мы никогда… она всегда давала мне понять, что я дура. Я знаю, что умная у нас она, но… И учиться, наверное, можно было получше, но мне так трудно все это давалось… Чтение, цифры. Да вообще все. Очень трудно. Я старалась, как могла, но у меня не получалось. И все равно, незачем ей было выставлять меня дурой.

Глаза у нее стали мокрые. Она стала качать Рамблу. Маленькая ручка подползла к ее косе, стиснула пальчиками.

– Она это любит. Мои волосы. Наверное, для нее это как страховочный трос, как вы думаете?

– Может быть.

– Ну, в общем…

– Вы надеялись, что впредь вы с Конни будете ближе.

– Потому что она вела себя по-другому. Теперь-то я знаю, что она притворялась, но тогда как я могла понять? Я человек доверчивый.

– Как – по-другому?

– Она обращала на меня внимание, доктор Делавэр. Говорила со мной, как со

взрослой, как нормальной сестре и положено. И потом, когда я ей звонила и она говорила мне, что у Рамблы все прекрасно, а я заслужила каникулы и чтобы я развлекалась дальше, – мне казалось, что она и правда меня одобряет. Впервые в жизни.

– Это вас ободрило.

– Но я все равно виновата, знаю. Нельзя было так надолго бросать мою любимую детку. И еще, я вас все-таки обманула, доктор: она не прыгнула мне в руки сразу, как только меня увидела. Сначала она смотрела на меня с испугом, и вот когда сердце ушло у меня в пятки, и я подумала: «Ну, все, девочка, на этот раз ты облажалась по-крупному. Единственное, что у тебя в жизни было стоящего, и то ты испортила». В общем-то, она меня приняла, просто вела себя как-то очень тихо. Правда, недолго: полдня прошло, и она уже льнула ко мне вовсю, вот как сейчас.

Шери опустила взгляд на дочь.

– Держала меня за волосы, тоже как сейчас. Знаете, как газовая горелка: зажигаешь ее снова, и она горит, будто и не гасла.

И она поцеловала девочку в пухлую щечку.

– Я люблю тебя, люблю, люблю лапочку мою.

Рамбла пошевелилась. Открыла глаза. Лениво улыбнулась матери.

Увидев меня, она схватилась за Ри еще крепче и захныкала.

«Уровень привязанности соответствует возрасту. Тревожится, предполагая возможную разлуку? – тоже нормально».

– Я обычно даю ей что-нибудь пожевать, когда она проснется, – сказала Шери.

– Хорошая мысль.

* * *

Я следил за тем, как Рамбла ест, стараясь держаться в стороне, не вмешиваться в ситуацию. Ри приготовила для девочки еду, разделив ее на мелкие порции и сопровождая процесс неизбежным комментарием:

– Все строго органическое, доктор Делавэр, никаких консервантов.

Наконец Рамбла позволила себе несколько раз подряд взглянуть в мою сторону. Я улыбнулся. На четвертый раз она ответила мне тем же. Тогда я встал и присел перед ней на корточки, так, что мое лицо оказалось в нескольких дюймах от ее лица.

Девочка взвизгнула и ухватилась за мать.

Я отошел.

Ри Сайкс сказала:

– Всё в порядке, крошка… извините, доктор Делавэр, она, наверное, еще не совсем проснулась.

«Нормальная реакция, абсолютно нормальная».

Великий утешитель.

Рамбла притихла, но на меня не смотрела.

Через пять минут она решилась взглянуть на картинку, которую я нарисовал. Улыбающаяся рожица, яркие краски.

Девочка просияла. Захихикала. Схватила листок, скомкала его, бросила на пол и решила, что это просто восхитительно смешно.

Следующие десять минут я сидел возле ее стульчика, и мы с ней веселились вместе.

Когда я встал, она помахала мне ручкой.

Я послал ей воздушный поцелуй. Она ответила тем же.

Я сказал:

– Пока, пока.

– Ака, ака. – Пухленькая ладошка накрыла ротик, потом задорно помахала мне.

Я вышел в комнату.

– Что теперь? – спросила Ри.

– Ничего. Я видел достаточно.

Пожав ей руку, я вышел.

* * *

Вечером того же дня я написал отчет. Самый короткий из всех, что мне доводилось когда-либо посылать судье.

Первое предложение гласило: «Эта нормально упитанная, по возрасту развитая девочка шестнадцати месяцев от роду является объектом тяжбы между ее биологической матерью и теткой по материнской линии о присуждении опеки над ней».

Последнее предложение гласило: «Нет никаких причин, ни психологического, ни юридического характера, которые требовали бы изменения статуса ребенка. В связи с чем настоятельно рекомендую в иске доктору Констанции Сайкс отказать».

И еще пара абзацев между. Ничего такого, чего нельзя было бы сделать без докторской степени, но образование – это то, за что мне платят.

* * *

Через неделю после того, как отчет с моими изысканиями был направлен Нэнси Маэстро, я вернулся с утренней пробежки домой и обнаружил у себя на террасе Конни Сайкс – она сидела на плетеном стуле из тех, которые мы с Робин регулярно оставляем там на случай, если кому-то из нас захочется полюбоваться солнцем, встающим из-за деревьев.

Утро было теплое; я вспотел, запыхался, на мне были шорты и майка без рукавов.

– Отличная мускулатура, доктор, – сказала она.

– Чем я могу вам помочь, Конни?

– Как и явствует из ситуации, я раздавлена.

– Мне очень жаль…

– Я понимаю, – ответила она голосом таким мягким, какого я у нее не помнил. Хотя странная, механическая четкость речи никуда не делась. Как будто ей необходимо было взвесить каждое слово, прежде чем выпустить его в мир. – Я сразу поняла, что шансов у меня мало. Можно мне войти?

Я ответил не сразу.

– Мне нужна небольшая психологическая поддержка. Вы же психолог.

Я взглянул на часы.

– Я не отниму у вас много времени. Мне просто нужно… адаптироваться. Поговорить о своих планах на будущее. Может быть, мне кого-нибудь усыновить?

– Вы уже думали об этом раньше?

Ее плечи опустились со вздохом.

– Мы не могли бы поговорить? Пожалуйста. Совсем недолго, но я заплачу вам, как за полный сеанс.

– Платы не нужно, – сказал я. – Проходите.

* * *

На этот раз она пропустила меня вперед. На кушетке выбрала другое место. Свою кожаную сумку положила справа от себя, а руки сложила на коленях.

– Доброе утро, – сказал я.

Она улыбнулась.

– Полагаю, все кончилось именно так, как и должно было кончиться. Вот только судьба бедного ребенка меня по-прежнему заботит.

– Судьба Рамблы?

– Она действительно в опасности, доктор. Хотя ни вы, ни суд в это не верите. Сомневаюсь даже, чтобы в это верила мой адвокат. Но я обладаю превосходными аналитическими способностями. С детства. Я вижу – даже чувствую – то, что ускользает от внимания других людей.

Мягкость исчезла из ее голоса. В глазах появилось что-то новое. Намек на… иррациональность?

– Значит, – сказал я, – вы задумались об усыновлении?

Конни рассмеялась.

– Зачем это мне? Неужели вы думаете, что я пойду на риск, связав себя с генетически ущербным материалом? Нет, это был просто предлог… как говорится, затравка, для начала разговора. Я установила с вами контакт, вошла к вам в доверие, чтобы вы впустили меня в дом. Так, кажется, это у вас называется – войти в доверие? Да, в прошлый раз вы здорово меня надули, доктор. Убедили меня, что мы с вами друг друга понимаем, а потом взяли и написали, что у меня нет ни малейших оснований для иска. Очень неэтично, доктор.

– Конни…

– Для вас доктор Сайкс, – отрезала она. – Вы доктор, и я тоже доктор, ясно? Это самое малое, что вы можете для меня сделать. Выказать хоть немного уважения.

– Справедливо, – сказал я, следя за каждым ее движением. – Доктор Сайкс, я никогда…

– Ну, конечно, вы никогда, – снова оборвала меня она. – Вы просто доктор Никогда. И это из-за вас бедный ребенок никогда теперь не узнает жизни, которой он достоин.

Разгладив на коленях габардиновые слаксы, она положила левую руку на тонкую кожу своей сумки цвета виски и погладила ее.

– Я не собираюсь стрелять в вас, доктор Делавэр. Хотя и следовало бы.

Она похлопала по сумке, ощупала пальцами вздутие на ее кожаном боку, улыбнулась еще шире и стала ждать моего ответа.

Как профессиональный комик ждет реакции публики.

Я молчал, и тогда она еще раз похлопала по сумке, уже сильнее. Что-то внутри отозвалось глухим звуком.

Что-то твердое и плотное. Намек на то, что она пришла с оружием.

Если это так и она на самом деле решит пустить его в ход, то бежать мне некуда – между нами

письменный стол, и он слишком большой.

Плохо мое дело; однако я сам виноват – нарушил все свои неписаные правила, впустил ее внутрь, позволил ей застать меня врасплох.

Но ведь подобные вещи нельзя предвидеть.

Многие жертвы наверняка думали так же. Только в моем случае это непростительно; меня-то как раз учили предвидеть непредвидимое, это часть моей профессиональной подготовки. И я всегда считал, что это неплохо мне удается.

Наихудший вид высокомерия: самоуверенная небрежность.

Я изучал странную женщину с тусклыми глазами, что сидела напротив.

Ответом мне был безмятежный взгляд. В нем читалась полная удовлетворенность собой. Она заставила меня бояться – и знала это. Получила то, зачем пришла.

Угрожая мне, она впервые назвала меня по фамилии.

Новая форма интимности.

Я молчал.

Конни Сайкс рассмеялась. Потом встала, вышла из кабинета и зашагала по коридору прочь, а я соскочил с места, подбежал к двери и запер ее, чувствуя себя затравленной жертвой, и никем больше.

Глава 8

Моя единственная любовь – женщина яркая, но склонная к глубоким раздумьям и ценящая одиночество – зарабатывает себе на жизнь тем, что превращает куски древесины в гитары и мандолины несравненной красоты. Запершись в мастерской, она, словно человек-оркестр, в одиночку играет на целом ансамбле инструментов: фрезах и шаблонах, ножовках и брусках, рашпилях и лобзиках. Лезвие укрепленного на столешнице отрезного станка вгрызается попеременно то в красное, то в черное дерево, словно изголодавшийся хищник.

Нежная плоть против острых металлических полотен. Малейшая оплошность может привести к ужасным последствиям, и Робин каждый день живет бок о бок с опасностью, словно ходит по лезвию ножа. Однако беду накликала на нас моя работа, а не ее.

Я сидел за столом и думал, как сказать ей про Конни Сайкс. Мы с Робин уже давно вместе, но вопрос о том, до какой степени мне следует посвящать ее в ужасы моей работы, до сих пор остается для меня открытым. О пациентах, которые приходят ко мне на сеансы, она меня не спрашивает никогда – знает, что это бесполезно. Но другая сторона моей работы – судебные дела и расследования Майло, которые он время от времени приносит мне, как кот притаскивает хозяину полузадушенную мышь, – это открытая территория, и тут уж мне самому приходится бороться с желанием защитить ее от ненужных подробностей.

Со временем я, правда, выработал подход, который мне самому кажется удачным: каждый раз я сначала оцениваю степень ее восприимчивости к тому или иному случаю, а потом рассказываю ей ровно столько, сколько она сама захочет узнать, сглаживая при этом особенно острые углы.

Если человек работает с электроинструментом и сторонится общества других людей, то это еще не значит, что он лишен психологического чутья; вот и Робин не раз подавала мне идеи, которые в конечном итоге выводили меня на решение задачи.

Так у нас обстоит дело сейчас.

А несколько лет назад один психопат спалил наш дом. Когда первый шок прошел, Робин, как это обычно у нее бывает, взялась строить новые планы и вскоре уже вовсю руководила сооружением конструкции из прямых углов и ровных граней чисто-белого цвета, отнюдь не неприятной для глаза, которую мы со временем стали называть домом.

С тех пор никто из посетителей, чьи зады продолжали полировать потертую кожу моей старой кушетки, еще не заставлял меня почувствовать, что представляет угрозу для меня лично, – Конни Сайкс стала первой.

«Я не собираюсь в вас стрелять».

Технически это, конечно, не угроза.

Но как она при этом потирала выпуклость на сумке…

Умно, ничего не скажешь.

С другой стороны, Конни Сайкс уже показала, что готова использовать судебную систему в качестве орудия для достижения своей цели, так что, возможно, ее визит был всего-навсего провокацией. Чтобы я обвинил ее в попытке убийства, а она потом закатила бы ответный судебный процесс.

«Орудие убийства? Но это же смешно. В сумке я ношу носовые платки, косметичку и сотовый. Это оскорбление и клевета, свидетельствующие о том, что этот человек явно не в состоянии справляться с порученной ему работой».

Конечно, она проиграет и этот процесс. Опять проиграет. Что не помешает ей верить в то, что у нее есть шанс на победу. Потому что если Конни Сайкс во что-нибудь верит, то это должно быть правдой.

Можно, конечно, позвонить Майло, но втягивать сюда еще и его – значит только усложнять дело.

Я представил себе жалобу на него, набранную мелким шрифтом и доставленную курьером кому-нибудь из шишек ПУЛА[12 - Полицейское управление Лос-Анджелеса.] в собственные руки. Паркер-центр – это место, где отлично умеют прикрывать собственную задницу. Так что пострадает Майло, вечно раздражающий чинуш от закона своим неумением следовать букве этого самого закона.

То-то обрадуется Медея Райт, моя новая «поклонница».

«Пистолет в сумочке? Истица – врач, а не гангстер, а ваш так называемый эксперт по умственному здоровью сам ведет себя как опасный параноик, чем вызывает серьезное сомнение в его профессиональной компетенции и правильности присвоения ему лицензии штата на осуществление профессиональной деятельности. Более того, использование им личных связей в полицейском управлении с целью нанести моральный ущерб истице следует рассматривать не иначе как коррумпированный акт».

Не можешь добиться нужного вердикта от суда честно, вымотай его исполнением процессуальных норм.

Чем дольше я думал обо всем этом, тем яснее мне становилось, зачем сегодня приходила ко мне Конни. С судебным решением ее обошли, вот она и попыталась сделать вид, будто контролирует ситуацию, хотя бы таким образом.

Для Конни Сайкс все в жизни сводится к контролю. Именно по этой причине она и решила конфисковать у сестры ребенка.

Но Конни Сайкс мало просто победить; ей надо, чтобы кто-то другой проиграл.

Доктор Ноль-в-Итоге. Я решил, что лучшей реакцией на ее выходку будет отсутствие реакции. Время пройдет, она остынет.

Но вряд ли забудет – скорее, использует эту паузу для того, чтобы перегруппироваться для «Конни против Ри, часть вторая». Ведь у нее есть для этого и деньги, и возможности, а судебная система устроена так, что ей предоставят и вторую, и третью, и миллионную попытку.

Так что забудь о Майло, не буди, что называется, лихо. А вот Робин рассказать придется – в конце концов, территория, на которую вторглась Конни, столько же ее, сколько моя.

Собираясь с духом для визита в мастерскую, которая находилась на том конце сада, я сходил в кухню, налил себе кофе, выпил немного, но нашел его горьким, после чего вернулся в кабинет, навел на столе порядок, заглянул в пару папок, вовсе не требовавших моего догляда, и наконец истощил все возможности для проволочки.

И вдруг, уже на пороге, я вспомнил о человеке, которого тоже, возможно, стоило предупредить.

Если Конни Сайкс затаила такую злобу против меня, то что же она думает о судье?

Я позвонил Нэнси Маэстро. Мужской голос, жесткий и сдержанный, ответил:

– Кабинет судьи.

Этот голос я знал: он принадлежал помощнику шерифа в очках с бронзовыми стеклами. Х. Ниб.

Я сказал:

– Здравствуйте, это доктор Делавэр.

– Ее честь занята. Хотите оставить сообщение?

Обычная практика в суде: подчиненные не спешат

докладывать обо всем судье лично, уменьшают риск. Что ж, оправданная мера, как я имел возможность убедиться. Я рассказал ему про Конни Сайкс.

– Н-да, – заключил Ниб, – тетка похожа на ненормальную. Она что-нибудь вам сделала?

– Нет.

– Значит, стрелять она не собирается? – повторил помощник шерифа. – Похоже, она вас здорово напугала.

– Нет, скорее насторожила.

– В смысле?

– Напомнила о бдительности. Я решил, что судью надо предупредить.

– Ясно, док. Теперь это моя работа.

– В смысле?

– Если эта психопатка явится к вам еще раз, запирайте дверь и звоните в «девять-один-один».

* * *

Я налил вторую кружку кофе, спустился с ней по задней лестнице в сад, задержался у пруда с кои послушать водопадик и покормить рыб и лишь потом пошел по выложенной камнем дорожке дальше, в мастерскую Робин.

День выдался тихий, электроинструменты отдыхали. Свою любимую я застал у верстака – лицо в маске, каштановые кудри собраны на затылке в узел, красный рабочий комбинезон поверх черной футболки – общий вид умопомрачительно сексуальный. По обе стороны от нее стояли баночки с красками, лаком и морилкой. На полных оборотах урчал сухой воздушный фильтр.

Рука Робин с зажатым в пальцах кусочком хлопка двигалась небольшими концентрическими кругами. Шел процесс ручной полировки задней деки французской гитары XVII века, сделанной из волнистого клена. Абсолютно салонная штучка, украшений много, а звук так себе. В те времена их называли женскими, поскольку считалось, что исполнять настоящую музыку женщины не в состоянии. Этот инструмент принадлежал одному коллекционеру, который сам не мог извлечь из него ни звука, зато требовал, чтобы все, чем он владел – включая и его третью жену, – было красивым и блестящим.

Робин работала, а Бланш, наша маленькая французская бульдожка белой масти, похрапывала в углу.

Я негромко кашлянул. Робин отложила полировочную ткань, сняла с лица маску и улыбнулась; у Бланш дрогнули веки.

– Принц приносит кофеин. И как раз вовремя: откуда ты узнал, что я хочу кофе?

– Догадался.

Когда мы поцеловались и Робин взяла у меня из рук кружку с кофе, до нас как раз доковыляла Бланш. Робин вынула из банки на полке палочку вяленой говядины и присела так, чтобы быть на одном уровне с собакой. Бланш одними губами взяла палочку и держала, пока Робин не сказала:

– Пора перекусить.

Тогда Бланш проковыляла в угол, опустилась там на пол и деликатно, но с вожделением, зачавкала своим лакомством.

Я почувствовал нежное, но настойчивое прикосновение. Палец Робин пробрался мне под воротник.

– Что случилось?

Бессмысленно спрашивать, откуда она каждый раз знает, что что-то не так, – просто знает, и всё тут. Я рассказал ей все.

Она отреагировала так:

– До чего же вздорная, мстительная тетка. По всей видимости, ты правильно поступил, что не дал ей завладеть ребенком.

– Всякий на моем месте догадался бы.

– Но сделал именно ты.

Мы подошли к кушетке у стены и сели, соприкасаясь задами.

– То есть, – продолжала Робин, – ты считаешь, что она и вправду может что-нибудь натворить?

– Вряд ли, – ответил я. – Просто подумал: лучше тебе быть в курсе.

– Спасибо. И каков наш план? Забьем досками окна и часть дверей и объявим красный уровень опасности?

– Ну, может быть, оранжевый…

Она сжала мою руку.

– Ладно, давай серьезно. Значит, по-твоему, с ее стороны это была просто поза?

– Она – самовлюбленная, асоциальная личность, но ничто в ее прошлом не указывает на то, что она способна дойти до открытого насилия.

– Ты скажешь об этом Майло?

Я объяснил, почему нет.

– Думаю, ты прав, – согласилась Робин. – Тогда всю следующую неделю – или дольше, как скажешь, – будем запирать въездные ворота в конце сада; если кто-то захочет сюда войти, пусть идет пешком. Еще будем включать в саду фонари – пусть горят всю ночь. Входную дверь тоже надо запирать, особенно когда уходим из дома – избыточная осторожность не повредит.

– Звучит отлично, – сказал я. Меня выдала интонация – судя по тону моего голоса, «отлично» было для меня в тот момент иностранным словом.

Ее пальцы отпустили мой воротник, скользнули по щеке.

– До чего же обидно, – сказала она. – Ты делаешь свою работу безупречно, а тебя превращают в козла отпущения. Хотя рано или поздно это наверняка случилось бы.

– Ты не хочешь, чтобы я работал в суде?

– Вовсе нет. Ты делаешь полезное дело. Система протухла; ей нужны такие люди, как ты. – Робин положила голову мне на плечо. – Дело ведь не в самих детях, верно? Это все взрослые разборки. Они часто напоминают мне случаи, когда казалось, что мои родители вот-вот разведутся.

– И много их было, таких случаев?

– Да не меньше двух-трех в год. Они постоянно грызлись друг с другом, но иногда эта грызня заходила настолько далеко, что становилось просто физически ощутимо, до чего они ненавидят друг друга. Я серьезно, Алекс. В такие периоды дом наполнялся отчетливым запахом ненависти. Тогда они расходились по окопам, и каждый стремился перетянуть на свою сторону меня. Папа и так всегда был внимателен ко мне, поэтому его повышенное дружелюбие выглядело не особенно странно. Но ты ведь знаешь мою ма. Для нее родительские обязанности никогда не стояли особенно высоко в списке приоритетов, и когда она вдруг начинала лопотать что-то о том, чем мы с ней займемся вместе, так сказать, между нами, девочками… – Ее передернуло. – Я, конечно, не спорила, но все равно было противно…

Она освободила волосы, отчего они потоком кудряшек хлынули ей на плечи, убрала пряди с лица.

– Ну, потом они все же мирились, и начинался невероятно громкий секс, так что мне приходилось уходить в сад и притворяться, будто я на Марсе. После этого папа, как обычно, учил меня пользоваться ручным стругом, а мама снова замыкалась в своем холодном, эгоистичном одиночестве. Это, наверное, ужасно, что я говорю так о женщине, которая дала мне жизнь, да? Но ты ведь знаешь мою ма.

Моя мать обладала изрядным запасом нежности, но бо?льшую часть времени пребывала в состоянии вялой покорности и не могла – или не хотела – защитить меня от припадков пьяной ярости моего отца.

Я сказал:

– Родственников не выбирают.

Робин засмеялась.

– Сестра той чокнутой тетки это хорошо знает.

Глава 9

Еще полторы недели жизнь шла обычным порядком, не считая запертых ворот и включенных фонарей. И еще одной детали, о которой я не говорил Робин: теперь, делая по утрам пробежку, я все время приглядывался к местам, где густо росли деревья, – не прячется ли там кто-нибудь с огнестрельным оружием.

Чтобы не сойти с ума, я представлял себе Конни Сайкс в камуфляже, с полосатым от грязи лицом – вот она выскакивает из-за кустов, играя в Рэмбетту. Картинка получалась настолько смехотворной, что моя сведенная судорогой страха челюсть невольно расслаблялась. На седьмой день я перестал нуждаться в этом упражнении из арсенала когнитивно-бихевиоральной терапии. На десятый – полностью убедил себя в том, что бояться нечего и можно отпереть ворота.

Я как раз собирался обсудить это с Робин, когда на вышеупомянутом препятствии прозвенел звонок. Голос Майло сказал:

– Алекс, это я.

Я нажал кнопку, впуская его внутрь.

Он вечно пилит меня за пренебрежение безопасностью. А тут,

надо же, промолчал.

Чем-то озабочен? Наверное, новый убой. Значит, предстоит заняться еще чьей-то проблемой. Отлично. Я готов.

Пока я ждал на террасе, во двор въехал черный «Форд ЛТД». Водительская дверца распахнулась, и из-за нее показалась туша Майло. На нем была ветровка темно-синего цвета, мешковатые коричневые штаны, изношенные замшевые ботинки на шнуровке, белая рубашка и галстук-«селедка». Его расцветка резала глаз даже издалека: турецкие «огурцы» цвета апельсиновой корки на фоне недельной давности овощной ботвы. В руке он держал виниловый атташе-кейс оливкового цвета.

– Доброе утро, Большой Парень, – сказал я.

Ответного взмаха его руки можно было и не заметить.

Дверца пассажирского сиденья тоже открылась, и из нее показалась невысокая крепкая женщина, чуть за тридцать, в костюме цвета вороненой стали. Гладко убранные волосы, круглое лицо, безупречная осанка – как будто она старалась казаться выше своих пяти футов двух дюймов. На нагрудном кармане пиджака – значок детектива. Пиджак расстегнут, между лацканами видна полоса белой блузки и черное пятно на ней – нейлоновая перевязь наплечной кобуры.

Визуальный контакт со мной она установила немедленно, но мы никогда раньше не встречались, и поэтому ее взгляд ничего мне не сказал.

Поднимаясь по лестнице, женщина пропустила Майло вперед.

Еще не дойдя до верхней ступеньки, тот заговорил:

– Это детектив Милли Ривера, отделение полиции Северного Голливуда. Милли, доктор Алекс Делавэр.

Ривера протянула мне руку. Пальцы у нее были не длиннее детских, но хватка внушительная – моя ладонь словно попала в миниатюрные тиски. К тому же, как многие женщины, которым часто приходится здороваться за руку с кретинами-мачо, жмущими изо всей дурацкой мочи, она виртуозно владела приемом нажатия на место сращения большого и указательного пальцев.

Я сказал:

– Рад встрече. – Она выпустила мою руку. – В чем дело, Большой Парень?

– Давай войдем внутрь, – ответил Майло.

Обычно он прямо с порога топает в кухню, где сразу начинает опустошать холодильник. В отдельных случаях, когда его занимает особенно заковыристая задачка, лейтенант направляется ко мне в кабинет, где либо оккупирует мой компьютер, либо вытягивается на кожаной кушетке для посетителей и начинает думать вслух или сетовать на тяжкую полицейскую долю. Пару месяцев назад я выписал ему счет – в шутку. Шестизначная сумма за «годы выслушивания твоих проблем». Он поглядел на него и сказал: «Может, хватит одной большой пиццы?»

Сегодня утром Майло не пошел дальше гостиной, где подтянул к себе первый попавшийся стул и тяжело плюхнулся на него. Детектив Милли Ривера опустилась на соседний.

– Западный Лос-Анджелес и Северный Голливуд, – сказал я. – Наверняка что-то сложное.

– Нет, Алекс, совсем простое, – ответил Майло и кивнул на кушетку напротив.

Я сел.

– Плохая новость, – продолжил лейтенант, – заключается в том, что кто-то хочет тебя убить. Хорошая – в том, что это у них не получилось. Пока.

– Констанция Сайкс, – сказал я.

Они переглянулись.

– Так вы знаете о заговоре? – спросила Милли Ривера.

– Я знаю, что эта женщина зла на меня, но никогда не думал, что она способна зайти так далеко. – И я выложил им подробности ее недавнего «неугрожающего» визита.

– И вас это не встревожило, доктор? – спросила Ривера.

– Я стал чаще оглядываться через плечо.

– Ворота, – сказал Майло. – В твоем мире это называется безопасностью?

– То есть отчасти вы все-таки поверили, что она не шутит, – продолжила Ривера. – Хорошая догадка, доктор. Она пыталась нанять киллера.

– Вы его взяли?

– Нет. Он сам на нас вышел.

– Не понимаю.

– Вам просто невероятно повезло, доктор Делавэр. Единственная причина, по которой план доктора Сайкс не сработал, заключалась в том, что тип, к которому она обратилась, оказался лишь посредником, а уж тот, к кому обратился он, оказался вашим знакомым. – Она улыбнулась. – Очевидно, кто-то из плохих парней считает вас очень хорошим парнем.

– Друзья, которых мы выбираем, – буркнул Майло.

Ривера покосилась на него. Лейтенант знаком велел ей продолжать.

– Суть дела вот в чем, доктор. Сайкс обратилась к одному не особенно благонадежному гражданину, некоему Рамону Гусману, который работает в клининговой компании, убирающей офисы по ночам, – в том числе и ее лабораторию. Это теперь у него есть постоянная работа, а раньше он был бандитом – будьте нате, отмотал срок в Ломпоке за вооруженку. Мы пока не знаем, действительно ли Сайкс узнала что-то о тюремном прошлом Гусмана или просто судила по его виду – он весь в татуировках и выглядит настоящим отморозком, – но она попала в точку. И оказалось, что Гусман и сейчас не прочь поучаствовать в заказном убийстве, вот только сам он стрелять не хотел, потому что – обратите на это внимание – глаза у него плохие, боялся напортачить. В общем, тысячу долларов авансом он у Сайкс взял и пошел к одному серьезному братану, принцу воров, так сказать. И – о чудо из чудес – этот самый принц взял да и позвонил мне. Я всю его семейку знаю, криминальная династия – несколько поколений бандитов. Но, доктор, в моей практике это единственный случай, когда злодей такого уровня сам позвонил мне, первым. Вообще он известен под кличкой Эффо, но его настоящее имя Эфрен Касагранде.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=29148349&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Сноски

1

Фи Бета Каппа – привилегированное общество выпускников университетов и колледжей США.

2

Унция – 28,3495 грамма.

3

Перри Мейсон – практикующий лос-анджелесский адвокат, литературный персонаж детективных романов Э. С. Гарднера. Помимо представительства клиентов в суде, проводил свои частные расследования.

4

Высший суд – основное звено судебной системы штата Калифорния, в других штатах обычно именуется окружным судом.

5

Апелляция – вторая инстанция судебных споров, рассматривает еще не вступившие в силу решения суда первой инстанции; кассация – особая инстанция в гражданском процессе, подается на уже вступившее в законную силу решение суда.

6

«Линэрд Скинэрд» – американская рок-группа, яркий представитель т. н. южного рока.

7

ХОХО – интернет-аббревиатура для hugs and kisses, то есть что-то вроде «целую, обнимаю».

8

Уокер Эванс (1903–1975) – американский фотограф-документалист, известный своей работой на Администрацию по защите фермерских хозяйств во времена Великой депрессии.

9

Так обычно называют территорию в США (части штатов Канзас, Колорадо, Техас и Оклахома), на которой расположены распаханные, а впоследствии вновь отданные под выпас скота прерии. В период Великой депрессии эти земли особенно пострадали от засух и пыльных бурь.

10

Индейские казино – вид американских казино, расположенных на территориях индейских резерваций и управляемых советами

индейских племен.

11

Орган «Хаммонд» – электромеханический музыкальный инструмент, спроектированный и построенный Л. Хаммондом в 1935 г. Предназначался для церквей как недорогая замена настоящему органу, однако широко использовался в блюзе, джазе и роке.

12

Полицейское управление Лос-Анджелеса.