Ёбург читать онлайн - Алексей Иванов

Ёбург

Алексей Викторович Иванов

Города Ёбург нет на карте. В Советском Союзе был закрытый промышленный город-гигант Свердловск, в России он превратился в хайтековский мегаполис Екатеринбург, а Ёбург – промежуточная стадия между советской и российской формациями.

В новой книге Алексея Иванова «Ёбург» – сто новелл о Екатеринбурге на сломе истории: сюжеты о реальных людях, которые не сдавались обстоятельствам и упрямо строили будущее. Эпоха перемен порождала героев и титанов, и многих из них вся страна знала по именам. Екатеринбург никогда не «выпадал из истории», всегда решал за себя сам, а потому на все жгучие вопросы эпохи дал свои собственные яркие ответы. И это произошло во времена Ёбурга.

Алексей Иванов

Ёбург

Фотографы:

Владимир Якубов, Анатолий Семехин, Дмитрий Горчаков, Юлия Зайцева

Также в книге использованы фотографии из архивов группы “ЧАЙФ”, компании “Малышева-73”, ЗАО “РСГ-Академическое”, Аркадия Чернецкого, Виктора Ермолаева, Егора Белкина, Евгения Ройзмана, Владимира Пелепенко, Владислава Крапивина, Дениса Усенко, Игоря Дубяго, Николая Коляды, Алексея Федорченко

© Иванов А.В.

© ООО «Издательство АСТ»

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru (http://www.litres.ru/))

* * *

За поддержку в создании этой книги автор благодарит

Константина Погребинского

и Игоря Завадовского,

учредителей компании «Малышева-73».

Господа!

Ваша бескорыстная помощь была таким сильным и свободным жестом, что уже на старте проекта я убедился: итог, который будет оглашён на финише, – чистая правда!

И ещё.

Спасибо Иннокентию Шеремету – это он указал дорогу в Екатеринбург.

Спасибо Алексею Бадаеву – это он помог мне выйти в путь.

Спасибо Юлии Зайцевой – это она прокладывала маршруты.

Спасибо Анне Матвеевой за яркие истории.

Спасибо Дмитрию Карасюку за веру в эту книгу.

Пролог

Имена

Он уже почти не помнил, что его назвали Екатеринбург.

Город был самим собой два столетия, а в 1924 году советская власть взяла и переименовала его в Свердловск. Яков Свердлов, большевик и боевик, жил в Екатеринбурге в 1905–1906 годах: приехал по приказу партии, проводил митинги, устраивал стачки, создавал боевые дружины, а заодно женился на дочери купца-миллионера. Жандармы вычислили смутьяна, и он бежал – перед пикетом на городской заставе ловко изобразил рожающую бабу. Екатеринбургские товарищи уважали Свердлова за жёсткую бандитскую хватку и за талант организатора, однако в лихой жизни знаменитого большевика Екатеринбург был просто парой эпизодов – не самых долгих и не самых важных. Воли и энергии Якову Свердлову хватало на всё, а совесть его не угнетала: в 1918 году он утвердил решение Уралсовета расстрелять в Екатеринбурге царя вместе с семьёй. Сам же Свердлов умер в 1919 году в возрасте 33 лет: то ли его свалил грипп-испанка, то ли до полусмерти избили рабочие. Через пять лет Екатеринбург стал Свердловском.

Прошло больше полувека. Все феномены, благодаря которым нация знала о городе, оказались уже свердловскими. Родовое венценосное имя города исчезало из сознания нации. А имя города – это его статус, его программа, его судьба. Обо всём таком робко напоминали местные достопримечательности, но кто же слышит их голос, кроме улетевших по теме краеведов? От былого славного Екатеринбурга остался последний общезначимый артефакт – дом инженера Ипатьева.

Этот особнячок на склоне Вознесенской горки знала вся страна, хотя его не описывали путеводители. В этом доме последние свои месяцы провела царская семья – отрёкшийся император Николай II, императрица Александра, цесаревич Алексей и княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. В ночь с 16 на 17 июля 1918 года в подвале дома Ипатьева большевики расстреляли и добили штыками «граждан Романовых», их слуг, врача и даже комнатных собачек.

Честный заводской парень Свердловск не захотел быть причастным к такому злодеянию. Чур меня! Убийство произошло в Екатеринбурге! Посреди советского трудового Свердловска стоял неприкасаемый дом Ипатьева – проклятый остров старого города, последний носитель имени Екатеринбург. Лишь гибель царской семьи, страшная жертва, удерживала имя города, следовательно, неразрывность истории и целостность души, потому расстрел Романовых так значим и ныне, хотя уничтожение невинных людей – неправильная «точка сборки» для бренда.

Дом Ипатьева как заноза напоминал стране о казни Романовых и о городе Екатеринбурге. А приближалась годовщина расстрела – 60 лет. Ходил слух, что ЮНЕСКО думает включить дом Ипатьева в список объектов всемирного наследия. И в 1975 году председатель КГБ СССР Юрий Андропов обратился в Политбюро с ходатайством о сносе дома. Политбюро приняло секретное постановление. Через два года, в сентябре 1977 года, поневоле взяв на себя всю ответственность за это решение, первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Ельцин распорядился начать снос. К зданию подъехал автокран с «шар-бабой» и за пару дней превратил особняк инженера Ипатьева в груду битого кирпича. Грузовики увезли мусор, а осенние дожди прибили пыль. Всё. Нет дома – нет проблемы.

Советское общество давно смирилось с мыслью, что расстрел царской семьи был необходимостью военного времени. Однако снос дома Ипатьева выглядел так, будто власть заметает следы преступления. Акция властей получила обратный эффект: отсутствие дома оказалось хуже присутствия. Снос ипатьевского дома интеллигенция города не стерпела и смутно зароптала: «Всё у нас неправильно!»

В результате в 1981 году Свердловск взбудоражила книга писателя Бориса Рябинина «Город, где мы живём» – беседы о городе с художником Львом Эппле, экологом Владимиром Большаковым, архитектором Геннадием Белянкиным. Рябинин честно и прямо писал о разрушении городской среды – культурной и природной. В ответ огрызался, но исправлял ошибки секретарь обкома Ельцин. Хотя это был только первый круг от брошенного камня. Уже через пять лет голос города обрёл полную громкость: заговорил Свердловский рок-клуб. Заговорил о самом главном, о невыносимом, о том, что важно для всех, а не только для города Свердловска. И дальше пошло-поехало. Тектонические сдвиги истории сопровождались рёвом митинговых мегафонов и грохотом бандитских автоматов.

Конечно, не снос ипатьевского дома был тому причиной. Но ведь надо с чего-то начинать. Обретение себя Екатеринбург начал с упрямого недовольства за особняк инженера Ипатьева. И в 1991 году городу вернули родовое имя.

Но официального переименования было мало, и вот такого никто не ожидал. Город разрывало удивительными событиями, грандиозными переменами, жуткими откровениями эпохи. Судьбу подстёгивали пассионарии. Для их города название Екатеринбург было слишком «дисциплинированным». Язык искал адаптированные варианты. По аналогии с Питером был предложен стильный Катер – но нет, не прижилось. И тогда явился Ёбург.

Название вызывающее, наглое, хлёсткое, почти непристойное. За него можно было и по морде получить. Но так выбрал язык, а он знает технологии семантики и чует магнитное притяжение коннотаций.

Даже на слух энергичное и краткое название Ёбург как-то соответствует сути того Екатеринбурга – города лихого и безбашенного, стихийно-мощного, склонного к резким поворотам и крутым решениям, беззаконного города, которым на одной только воле рулят жёсткие и храбрые, как финикийцы, лидеры-харизматики. Хулиганское имя Ёбург – символ прекрасного и свободного времени обновления.

Всё проходит, и Ёбург в прошлом. Бурного Ёбурга уже нет, есть богатый и престижный мегаполис Екатеринбург. Город сумел вернуться к себе. «Ёбург» был только промежуточной стадией превращения «закрытого» советского Свердловска в евроазиатский буржуазный Екатеринбург эпохи глобализма и хайтека.

Его будут называть Екат, но Екат – не Ёбург. А эта книга – про Ёбург. Про Великую Метаморфозу. Про героев, которые здесь делали будущее. Однако – по большому счёту – книга рассказывает не об отношениях людей друг с другом и не об отношениях людей с законом: книга – про отношения людей с городом.

Ёбург. Ёбург. Ёбург.

Глава первая

Закрытый город

В Свердловске всё спокойно

Свердловск запрессовали в шаблон: отформатировали под типовой советский город, в котором за индивидуальность отвечает лишь культурное наследие, а оно рассеяно и никак не выявлено. Для обывателя Свердловск затерялся среди других городов, названных в честь героев партийного пантеона: Ульяновск, Дзержинск, Будённовск, разные там Киров, Куйбышев, Калинин, не говоря уж о Ленинграде. Что обыватель мог сказать про Свердловск? Чё-то где-то на Урале. Вот и всё.

Фантазия рисовала какие-то смутные и грозные картины. Дымящиеся трубы. Чёрные потоки людей в спецовках по рассветным улицам утекают в проходные. Уралмаш огромными ковшами льёт жидкую сталь, озаряя стены цехов. Из ворот завода с рокотом выезжают танковые колонны. В котлованах грузно ворочают решетчатыми стрелами гигантские шагающие экскаваторы. Композитор Родыгин сидит на снарядном ящике, играя на гармони песню про уральскую рябинушку: «Треплет под рябиною ветер без конца справа – кудри токаря, слева – кузнеца…»

А каким в реальности был город Свердловск во второй половине семидесятых и в первой половине восьмидесятых, то есть во времена «развитого застоя», как раз в те годы, когда Свердловской областью руководил Борис Ельцин? Большой город, окружённый фантастическими конструкциями индустриальных комплексов и панельными заборами спальных кварталов. Вдоль горизонта плыли заводские дымы. Жилые массивы вдруг переходили в промзоны, чудовищные по масштабу, а пространство города расчленяли клинья лесопарков и прудов.

Все города СССР, кроме Москвы и Ленинграда, выглядели малолюдными и низкими, особенно по нынешним меркам: без подсветки, без рекламы, без автомобильных пробок. В первые десятилетия советской власти архитекторы с энтузиазмом загромоздили Свердловск зданиями конструктивизма и превратили город в мировое собрание этого стиля, а на излёте эпохи динамика и энергетика конструктивизма поддержали типовую панельную застройку, и город не казался монотонным и однообразным. Статусные объекты центра вычленялись из среды неоклассикой, словно посреди скороговорки футуристов вдруг начинал звучать гекзаметр.

Свердловск называли «столицей Урала» – в такое определение вкладывался некий историко-географический смысл по принципу «елей вместо прав», однако и на деле Свердловск обладал чертами столичности. На улицах звенели жёлто-красные трамваи «Татра», как в Москве, а не красно-белые вагоны из Усть-Катава, как в Тагиле или Челябинске. В 1967 году Свердловск стал «миллионером».

Областные города имели университеты и набор вузов, как в абитуриентском стишке: «Ума нет – иди в пед, стыда нет – иди в мед, ни тех ни тех – иди в политех». В Свердловске в придачу к обязательному комплекту ещё были горный, архитектурный и юридический институты плюс СИНХ – институт народного хозяйства. Так же и с театрами: сверх ассортимента из драмы, оперы, ТЮЗа и кукольного здесь работал Театр музыкальной комедии. Наконец, в Свердловске выходил зональный литературный журнал «Урал», традиционный «толстяк», а в пару к нему – любознательный и молодёжный «Уральский следопыт».

При «оборонном» характере города казалось немного зловещим, что здесь расположен УНЦ – Уральский научный центр, региональный отдел Академии наук. Хотя город жил мирно. Даже когда в 1979 году из секретного института сбежала сибирская язва и убила 64 человека, эпидемия не вызвала паники. Свердловчане знали: это издержки ситуации. Город и гордился, и тяготился своим значением, своей закрытостью от мира. Из иностранцев в Свердловске бывали в основном чехи: Свердловск был побратимом с Пльзенем, а Уралмаш имел связи с машиностроительной компанией «Шкода». Ну и ещё – в силу странных завихрений международной дружбы СССР – в Свердловске было много монголов.

В 1973 году, к 250-летию города, свердловчане получили Исторический сквер на месте старого завода. Старая заводская плотина, которую в городе любовно называют «Плотинка», стала любимым местом прогулок, детишки лазали по огромным каменным глыбам – образцам горных пород Урала. В том же году впервые отпраздновали День города. В 1977-м – сдали новое здание ТЮЗа. В 1980-м – новое здание цирка с удивительным «структурным» куполом. В 1982 году власть въехала в высотный Дом Советов, который был символом могущества КПСС, а не Советов; эту неудобную башню, на треть занятую шахтами лифтов, ехидные горожане тотчас прозвали «членом партии». В 1983 году открыли Дом кино и затеяли строить телебашню.

На 9 Мая и 7 Ноября многотысячные демонстрации с флагами и лозунгами ходили по проспекту Ленина через Плотинку на площадь 1905 года. Влюблённые катались по городскому пруду на взятых в прокат вёсельных лодках. В ЦПКиО под музыку крутились громоздкие карусели и колесо обозрения, посвистывала детская железная дорога. Пафосные премьеры проводил киноконцертный театр «Космос», а на высокой веранде его ресторана под ВИА танцевали девушки советской элиты, смущая атлетов-комсомольцев на стадионе «Динамо». Элита жила в новых кварталах в районе Октябрьской площади, а дети бонз учились в престижной школе № 9.

Советский город Свердловск. Проспект Ленина в 1982 году

Как достопримечательность свердловчане показывали приезжим ресторан «Уральские пельмени», но обычные люди туда не ходили: дорого. Богема слушала джаз в ресторане «Океан», а когда было не до джаза, то похмелялась в ресторане «Серебряное копытце», который называли просто «Копытом». Лакомки обожали пышечную на улице Свердлова. Интеллектуалы посещали заседания киноклуба в «Автомобиле» – ДК «Автомобилист», который потом окажется Троицким собором. Первые экстремалы-скейтбордисты тренировались на пандусе Дворца культуры Уралмашзавода, причём скейтборды по схемам из журнала «Юный техник» тайком на работе изготовляли мастера-самородки экспериментального цеха Уралмаша.

Пацаны ходили в кинотеатр «Октябрь» на стереокино, правда, несколько лет подряд в стерео

показывали только скучный фильм «Ученик лекаря», и веселее было рассматривать зал, где все зрители сидели в очках – ваще уржёшься! Зимой с трамплинов на Уктусских горах летали лыжники. Летом советский средний класс на своих «москвичах» и «жигулях» отправлялся на пикники на светлое озеро Балтым, а народ попроще на автобусах трясся до озера Шарташ. Обкомовские «Волги» грузно катили на дачи за заборами Малого Истока, а отвязные студенты и ПТУшники на трамваях гоняли на пляж у ВИЗа, Верх-Исетского завода, где на фоне циклопических заводских градирен самые смелые девчонки загорали топлес.

Молодёжь из области тянулась в города, на селе оставались одни старики, и многие деревни вокруг Свердловска превращались в дачные, заселённые летом более-менее состоятельными горожанами. Набитые битком электрички и автобусы развозили дачников по их скромным владениям. Но воскресными днями больше всего народу ехало до станции Шувакиш. Там гомонил обширный рынок, где продавали импорт и дефицит: джинсы, кроссовки, дублёнки, косметику, аппаратуру. В лесочке поблизости располагалась легендарная «туча» – продажа и обмен виниловых грампластинок. Размах оборота, жажда наживы и потребления, ажиотаж и компетенция участников торжища развеивали все советские идеалы.

А что знали о Свердловске в СССР? Знали про Уралмаш – «завод заводов», но больше в контексте ударных строек эпохи индустриализации. Знали сказы Бажова, хотя понимали их конъюнктурно: будто бы Бажов погружал классовую борьбу в глубину времён и облекал в сказочную форму, тем самым превращая её в некий изначальный национальный миф. Знали Свердловскую киностудию, которая сняла экзотические фильмы про Угрюм-реку и приваловские миллионы. Знали завод «Уральские самоцветы», который производил недорогую ювелирку с камешками – она радовала не столько глаза, сколько патриотические чувства. Знали и другие «Уральские самоцветы» – фабрику недорогой парфюмерии, которая тоже больше радовала патриотические чувства. Знали непобедимую волейбольную команду «Уралочка» и её тренера Николая Карполя. А вот Бориса Ельцина, первого секретаря Свердловского обкома партии, в середине восьмидесятых ещё не знали.

Ко времени Ельцина Советский Союз уже исчерпался. Не то чтобы он ослаб или совсем задушил своих граждан тиранством – нет. Но витала в воздухе какая-то неудовлетворённость. Чего-то было надо ещё. То ли достроить недостающее, то ли переделать имеющееся… И при Ельцине в Свердловске расцвели или были созданы с нуля несколько общественных феноменов, которые в определённом смысле можно считать проектами новой жизни. И о них тоже знала вся страна.

Образцом параллельного государству, но полунатурального существования оказалась община свердловских художников в деревне Волыны. Её опыт годился для личного спасения, но не подходил всей стране. Для общества существовали, пожалуй, только две стратегии исцеления: открыть себя идеалу или открыть себя миру. Конечно, тогда ещё и речи не шло о каком-то выборе между коммунизмом и капитализмом. Но вопрос звучал повсюду в СССР, и город Свердловск дал весьма репрезентативные ответы.

Сообщество Свердловского МЖК и сообщество клуба «Каравелла» оказались социально успешны, потому что открыли себя идеалам, реабилитировали ценность коллективизма. А сообщество любителей фантастики и сообщество Свердловского рок-клуба оказались социально успешны, потому что открыли себя миру, всему многообразию западной культуры. В общем, были реализованы обе программы самоспасения. Но ни одна из них не спасла. Ни одна не совпала с будущим.

С будущим полностью совпал только Борис Ельцин.

«Работает строителем»

Плотное, добротное и деятельное благополучие конца 1970-х и начала 1980-х – время, когда первым секретарём Свердловского областного комитета партии был Борис Николаевич Ельцин. Он определял жизнь города и области.

Ельцин родился в 1931 году в крестьянской семье в селе Бутка под Талицей. Места здесь были издревле раскольничьи, болотистые и совсем глухие. Но семье пришлось перебраться в большой город Березники, под бок калийному комбинату. Борис окончил школу в полуразбойных рабочих кварталах и уехал в Свердловск, поступил на стройфак Уральского политеха – УПИ. Жил бедно, а учился хорошо. В 1955 году он получил диплом, почти весь с пятёрками, и началось дело.

Страна оживала в «оттепели», превращалась в грандиозную строительную площадку. Молодой и волевой инженер Ельцин женился на скромной сокурснице Наине и устроился работать простым рабочим. Он хотел знать производство от азов: освоил 12 рабочих профессий и лишь потом стал прорабом.

Послевоенный беби-бум распирал державу, нация требовала жилья, садиков, школ и больниц – и города стремительно обрастали «хрущёвками», которые тогда ещё не были «хрущобами» и казались дворцами. Их строили такие, как Ельцин. И для строителей открывались блестящие карьерные перспективы. В 35 лет инженер Ельцин стал директором крупнейшего в области домостроительного комбината.

В то время сформировался его стиль работы. Дело важнее всего, оно – та же война, поэтому здесь слабых не щадят, но достойных награждают. И у Ельцина появилась генеральская привычка дарить рабочим часы прямо с руки. Он полюбил крутые решения и широкие жесты. Он был уверен в себе, но без спеси и хамства.

Директора ДСК Бориса Ельцина приметил первый секретарь Свердловского обкома партии Яков Рябов. В 1968 году Ельцин перешёл работать с производства в обком – командовать отделом строительства. Оно и верно: в стране завершалась эпоха «социальных лифтов» по трудовым заслугам и начиналась эпоха партийных карьер. Рябов понимал, что уйдёт на повышение в Москву, и готовил себе смену. Ельцин значился под номером два, но по воле обстоятельств оказался первым. В 1976 году в возрасте 45 лет Ельцин стал руководителем Свердловской области.

Из скромной квартиры на Химмаше семья Ельциных переехала в центр, в элитный дом № 2 по улице 8 Марта. Елена и Татьяна, дочки Бориса Николаевича, учились в престижной школе № 9. Однако Наина Иосифовна, как прежде, работала в институте «Союзводоканалпроект», и отнюдь не директором. У Ельцина даже машины своей не было. Разумная сдержанность – главный принцип семьи первого секретаря обкома, и даже потом, уже в Москве, в МГУ, Татьяна Ельцина на вопрос об отце будет отвечать непроницаемо: «Работает строителем».

Дом, где в Свердловске жил Борис Ельцин, первый секретарь обкома

Он и вправду работал строителем. Он заложил в Свердловске метрополитен. При нём возвели цирк со «структурным» куполом и высотный Дом Советов. Он достроил асфальтовую дорогу на север, в город Серов, и поддержал инициативу МЖК. Он запретил в центре Свердловска типовые многоэтажки и ускорил как смог избавление окраин от бараков: на три года заморозил очередь на жильё и, не слушая ропота очередников, переселил в новостройки обитателей трущоб. Получилось нехорошо – нечто вроде анти-МЖК. И это всё аукнется Свердловску. Через десять лет из тех спальных кварталов на проспекты выйдут гангстерские бригады с калашами – выросшие пацаны с барачным воспитанием.

Свердловск был индустриальным мегаполисом, но Ельцин понимал важность малых

проблем быта. В 1980 году Ельцин поссорился с Госпланом СССР из-за того, что союзная власть свободно планировала развитие промышленности в городе, но не задумывалась об инфраструктуре – о жилье, больницах, школах, магазинах. Ельцин навьючивал городскую инфраструктуру на шею могучим предприятиям Свердловска, заставлял заводы выпускать хотя бы что-то полезное простым людям – электроутюги там какие-нибудь, стиральные машины или детские санки.

Любимым развлечением Ельцина был волейбол, и в Свердловске волейбол стал «царским видом спорта». Ельцин поддержал тренера Карполя и его команду «Уралочка», и вскоре с мячами запрыгали все чиновники, а город принял программу развития волейбола и план строительства 327 новых площадок.

Ельцин ввёл в практику общение с горожанами. Он встречался со студентами и с колхозниками, разговаривал, вникал в суть проблем – правда, общество тогда ещё не знало, что такое популизм. Прямых эфиров тоже ещё не было, и Ельцин по телевизору отвечал на письма граждан. К первой передаче поступило 906 писем, а потом их приходило в разы больше. Аппаратчики обкома сидели по вечерам на работе, сортировали письма, отвечали людям и готовили ответы для начальника. Стремление Ельцина к публичности московское партийное руководство называло «концертами», но Ельцин реально делал власть справедливей и человечней.

Он был фигурой могучей и противоречивой. Иногда мог признать промахи власти, но всё равно оставался плотью от плоти советского строя. Борис Ельцин был тираном-демократом, мирным генералом, который строг не ради правды, а ради победы. Урал знал и любил начальников подобного типа: такими в историю города вошли «горные командиры» Василий Татищев и Владимир Глинка.

Ельцин не просто попал в образ «уральского лидера» – он был уральцем по генетике, по мировоззрению, хотя вряд ли знал историю Урала. Его уральскость проявится и в выборе средств для переформатирования государства. Горбачёв, ставропольский «крестьянин», начнёт менять систему с внедрения кооперативов: крестьяне всегда кустари и мелкие собственники. Ленинградские интеллектуалы-«младореформаторы» будут твердить, что нужно конституцией вводить институт частной собственности. А Ельцин, свердловский «рабочий», учредит капитализм по заводскому пониманию: объявит приватизацию. Госсобственность назначат к раздаче надёжным людям. Так Пётр I отдал Никите Демидову Невьянский завод.

В 1985 году по протекции Якова Рябова Ельцин переехал в Москву на работу в отдел строительства ЦК КПСС. Город проводил первого секретаря обкома спокойно: ни у кого тогда не было ощущения исключительности Бориса Николаевича Ельцина. Хотя через два года, когда смутьян Ельцин попадёт в опалу, обком Свердловской области вслед за Горбачёвым осудит его, а горком – нет, не осудит, промолчит.

Памятник президенту Ельцину возле Ельцин-центра и «Демидов-Плаза»

Из 76 лет жизни 54 года Ельцин провёл на Урале. В 2011 году сотрудники Уральского центра Ельцина Григорий Каёта, журналист, и Анатолий Кириллов, историк, издадут объёмную книгу «“Первая жизнь” Бориса Ельцина» – обобщение свердловского периода Бориса Николаевича. И в том же году Ельцин вернётся в Екатеринбург мраморным памятником перед бизнес-центром «Демидов-Плаза».

Волыны

Художники Советского Союза знали, что в Свердловске сложилась мощная «группировка» мастеров. Не в смысле школы, хотя живописцы и графики в своих работах взаимно обыгрывали мотивы друг друга, а в смысле товарищества по судьбе. Ёмким воплощением этого товарищества стала деревенька Волыны.

Она находится в сотне километров от Свердловска-Екатеринбурга, неподалёку от посёлка Староуткинск и реки Чусовой. Деревня как деревня. Полсотни домишек с огородами и крепко выпивающие чудики: местные мужики мрачно шутили, что водка положила здесь больше народу, чем война с фашистами.

В 1972 году художник Геннадий Мосин купил в Волынах небольшую усадьбу. Цель покупки была самая прозаичная: советской торговле доверия нет, пускай картошка-моркошка-укроп-чеснок всегда будут свои.

Мосину было 42 года. Коренной уралец, он отучился в престижном институте имени Репина. В 1959 году дебютировал картиной «Похороны жертв революции». Начальству она понравилась. Мосин получил лучшую мастерскую Свердловска и, очарованный благополучием, заговорил о приближении «нового Ренессанса».

Но от соцреализма Мосин ушёл в «суровый стиль», а потом и ещё дальше – в некий экспрессионизм, лобовой, как плакат, но яростно-сдержанный. В 1964 году Мосин выставил страшное полотно «Политические. 1905 год». Потом вместе с художником Мишей Брусиловским написал картину «1918-й». Начальство ошалело от небывалой трактовки образов Ленина и его соратников. Расхождений с каноном по идеологии, разумеется, не было, но по стилю… Так не положено изображать вождей!.. А два сумасшедших живописца уже несли холст «Красные командиры времён Гражданской войны на Урале». «Как повешенные!» – ахнули начальники про «Красных командиров». И Мосина с Брусиловским просто задвинули. Работы сослали в дальние музеи, а художников перестали замечать в упор.

Волыны – деревня художников

От гражданского пафоса Геннадий Мосин потихоньку сместился к народному эпосу. Он воспринимал мир мощно и цельно и на полотнах туго вколачивал цвет в объёмы, будто набивал мешки цементом, пока формы не начинали переливаться оттенками, словно от усилия покрывались испариной. Работы Мосина, лаконичные по колориту и обобщённо-условные, получались какими-то титаническими. Они отзвучивали долгим глубинным эхом, как неуспокоенный колокол после набата.

Загородная жизнь семейства Геннадия Мосина в деревне Волыны увлекла и других художников: малина, рыбалка, баня и дружеская выпивка. Художники принялись покупать домики с огородами рядом с Мосиными. В конце концов в Волынах оказалось около 30 художников. Волыны превратились в бренд.

Это была не коммуна, потому что никто здесь не обобществлял имущество. Но и не длительный пленэр, не пастораль, потому что тут приходилось трудиться: копать огород, носить воду, колоть дрова. И элитным дачным посёлком вроде Переделкина Волыны тоже не были: власть не дарила их художникам с барского плеча. Это была просто деревня Волыны. Типа убежище. Реакция на окружающую действительность, когда все уверены, что в ней уже ничего никогда не изменится.

Художники создали себе оазис нормального мира. Жили по-человечески, ходили в гости и на этюды, спорили обо всём, рисовали друг друга с жёнами и детьми, рисовали окрестные леса и мохнатые травяные поляны, кряжистые скалы на Чусовой и местного кота Матвея. Художник Анатолий Калашников нагрёб со дна речки камешки и раскрасил – получились дивные «Рыбки», ярче тропических.

Геннадий Мосин умер в 1982 году, а Волыны продолжались. Соседнее село Чусовое хвастало, что имеет единственную в СССР сельскую картинную галерею. Главным жителем Волын стал художник Герман Метелёв.

Он был на восемь лет младше Мосина, тоже коренной уралец и выпускник института Репина. Красивый бородатый мужик с шапкой курчавых волос, он был одарён щедро и разнообразно – не зря кержацки строгий Мосин предчувствовал Ренессанс. Успешный и признанный

Метелёв иллюстрировал книги, набирал панно и мозаики, а в Волынах выкладывал друзьям печи и ковал подсвечники. Однако своим призванием Метелёв считал живопись. Он широко закидывал пространство холста лёгкими лоскутьями радостного цвета, а потом игривыми штриховыми мазками выявлял фигуры – или же вдруг словно вытягивал из глубины телесно-мощные пластические формы. Он изображал и Дантов ад, и литейный цех.

Волыны, деревня художников, пережила лихие времена и помогла пережить их своим обитателям. Эта деревенька не превратилась в мемориал самой себе, не закостенела памятником идеалам ушедшей эпохи, а потому жива и поныне. Трубы её дымят, собаки лают, петухи кукарекают, цветёт картофан, о вечной любви поют на заборах свирепые правнуки кота Матвея, и дно речки словно блестит дивной мозаикой из цветных камешков. А художник Герман Метелёв умер в 2006 году и спит за околицей Волын.

Утопия-85

Советский Союз не мог решить одну из самых важных проблем своих граждан – проблему жилья. Деньги-то были, не было рабочих рук. Когда положение стало невыносимым, появилась идея МЖК – молодёжного жилого комплекса. Суть идеи в том, что инициативная молодёжь какого-либо предприятия объединяется, получает фонды и финансирование и сама возводит себе жилые дома. В 1968 году в подмосковном городе Калининграде молодые учёные организовали первый отряд МЖК. В 1976 году он достроил, сдал и заселил первый дом. В 1977-м об этом социальном новшестве написала «Комсомольская правда».

Статью прочитал Евгений Королёв, командир студенческого стройотряда УПИ – Уральского политеха. Королёв собрал знакомых стройотрядовцев УПИ и УНЦ – Уральского научного центра. Всем им было около тридцати. Они прорвались к Борису Ельцину, первому секретарю обкома, съездили в Калининград за консультацией и выбили права и ресурсы для своего МЖК. Свердловский МЖК окажется вторым в СССР, но самым большим и самым известным.

Королёв родился в 1951 году. Физик-ядерщик, в лаборатории он облучился и заработал рак, при сложнейшей операции пережил клиническую смерть. Наверное, он Бога увидел. Он выжил. И понял, ради чего следует жить. Его назовут пророком. Худой, словно его изнутри сжигало пламя, он существовал на кофе и сигаретах. Он строил не обычный МЖК: он строил идеал, «город мира».

Свердловский МЖК в восьмидесятых

Энтузиасты МЖК спланировали свой район: 11 жилых высоток, два детсада, поликлиника, школа, культурно-оздоровительный спортивный комплекс. Первые этажи домов отводились под детские клубы. Каждый дом имел подземный гараж на 36 боксов – а всего в МЖК наметили втрое больше боксов, чем было машин на тот момент. Над гаражами – спортплощадки. Запланировали даже освещённую шестикилометровую «тропу здоровья». Горисполком отмерил МЖК 11 гектаров в районе Каменных палаток. На этих гектарах были тюрьма, склад химреактивов, какие-то трущобы, чахлый лесок. Лесок эмжэковцы решили не вырубать.

Дольщиками Свердловского МЖК стали домостроительный комбинат, НПО автоматики имени Н. Семихатова, НПО «Вектор» и УПИ – политех. Они получали на МЖК деньги из Москвы и формировали отряды строителей и будущих жильцов. Строителей отпускали с места работы, сохраняя стаж и небольшую зарплату. Но первые два года эмжэковцы строили не свои дома, а цех больших панелей на ЖБИ – заводе железобетонных изделий: без этих панелей нельзя было соорудить запланированный грандиозный комплекс.

Возводить дома для МЖК самоуверенно взялся домостроительный комбинат – ДСК. 29 октября 1980 года был заложен первый камень первого здания. Эмжэковцы принялись доделывать долгострои ДСК, а советский гигант стройиндустрии тотчас завалил все планы и сроки. Эмжэковцы отстранили ДСК от дела и дальше строили свой комплекс сами, своими руками, без выходных и отпусков, днём и ночью.

Каждую смену на стройплощадку выходили 5–6 отрядов общей численностью примерно 150 человек. Каждым отрядом командовал комиссар. Подразумевалось, что один отряд – один подъезд. Управлял всем процессом выборный оргкомитет МЖК. Эмжэковцы были технарями, поэтому их утопия была технократической и жёсткой: запись в отряд разрешалась только работникам до 30 лет. Так из МЖК создавали однородный социум. Хотя потом это аукнется весьма неожиданными проблемами – например, в МЖК не окажется бабушек, которые со скамеечек у подъездов следили бы за внуками-школьниками, пока родители на работе.

Деятельность работника оценивалась по его «дневнику»: каждый эмжэковец имел особую тетрадь, в которой перечислял свои «полезные дела», а «свидетели» расписывались, мол, так оно и было. За «полезные дела» бригада начисляла баллы, от их количества зависела очерёдность выбора квартиры: у кого больше баллов – у того больше выбор. Случались и курьёзы: человеку давали баллы за то, что он принёс на стройку МЖК пачку сварочных электродов, а электроды он стибрил со своей официальной работы. Но всё равно как-то ведь надо было отслеживать индивидуальный вклад, и дневники со своей задачей справлялись.

Евгений Королёв писал, что МЖК – «это реакция молодых на ту ублюдочную жизнь, которую устроили в стране руководившие ею старцы». Впрочем, многие большие чиновники вроде Ельцина поддерживали МЖК – но тайком, не оставляя подписей на документах. ЦК ВЛКСМ объявил Свердловский МЖК социальным экспериментом, и все указы, которые облегчали работу свердловчанам, касались только их одних и не помогали другим МЖК. А это движение ширилось по стране, и в Свердловск приезжало по 600 делегаций в год посмотреть, что и как.

Они достроили всё, у них всё получилось. Был риск, что социалку бросят, когда возведут жильё, но непримиримый и несгибаемый идеалист Королёв стоял стеной: отряды МЖК, сдав 1500 квартир, доделали и садики, и больницу, и прочие проекты. На первых этажах заработало 48 детских кружков и детских клубов. В школу по конкурсу набирали педагогов со всего СССР. В МЖК был даже бассейн, чтобы учить младенцев плавать. По городу в среднем на семью насчитывалось 1,9 ребенка, а в МЖК – 2,6. МЖК стал магнитом идей для всего СССР и кузницей элиты: через десяток лет в каждом подъезде будет жить по 4–5 разных директоров.

МЖК в Екатеринбурге через двадцать лет

Возможно, МЖК были самой успешной версией советского социума. Эталоном и программой для эволюции СССР. До «города мира», о котором мечтал Евгений Королёв, МЖК было далеко, но не в этом дело. МЖК – человечное осуществление социалистической утопии, а Свердловск с его конструктивистскими комплексами домов-коммун и соцгородков хорошо разбирался в утопиях коллективизма.

Пламенный Евгений Королёв тянул МЖК из социализма в коммунизм. А эпоха готовилась поменять социализм на капитализм. И будущее МЖК определялось тем, что всё построенное – собственность не МЖК, а организаций-дольщиков.

«Подари искорку»

Весь Советский Союз знал, что в Свердловске живёт лучший на свете детский писатель Владислав Крапивин. Город – закрытый индустриальный мегаполис в глубине страны и континента, в общем, там, откуда, как говорится, хоть три года скачи, ни до какого государства не доскачешь. А Крапивин пишет о распахнутых просторах вселенной, сочиняет прекрасные и пронзительные истории о грозных океанах и далёких

островах, о легендарных парусниках и старых крепостях.

Крапивин родился в 1938 году в Тюмени в семье учителей. После школы он поступает на факультет журналистики Уральского университета, после журфака работает в журнале «Уральский следопыт». В 1962 году, когда Крапивину всего 23 года, в Свердловске выходит его первая книжка «Рейс “Ориона”». В 1964 году Крапивина принимают в Союз писателей – считай, жизнь уже удалась. В 1970 году награждают медалью «За доблестный труд», а труженику 32 года. В 1975-м – грандиозный успех: премия Ленинского комсомола. Благополучнейшая карьера молодого советского бонзы. Но Крапивин – не здесь, не в биографии.

Одни только названия его творений – словно стихи: «Та сторона, где ветер», «Всадники на станции Роса», «Колыбельная для брата», «Вечный жемчуг», «Трое с площади Карронад», «Журавлёнок и молнии», «Баркентина с именем звезды»… Повести Крапивина поэтичны, романтичны, человечны. Но главное не в этом. Детская литература – трудноуловимая субстанция: не проза с персонажами-детьми и не истории о детских проблемах. Крапивин разгадал состав волшебного эликсира.

Писатель Владислав Крапивин: 1987 год

Структура детского произведения должна соответствовать детскому способу взаимодействия с миром. У детей особое восприятие мира, свои поведенческие практики. И Владислав Крапивин определил четыре самых важных детских стратегии. Первая: дети не видят большой разницы между игрой, литературой и жизнью, они по ролям переигрывают литературные сюжеты и пытаются победить в жизни, как в дворовом состязании. Вторая: осваивая мир, дети придумывают ему новые законы, чтобы добиться первенства не борьбой, а простым изменением правил. Третья: дети верят в возможность чудесных превращений судьбы от маленького воздействия, от поворота ключика в замке, и потому обычные вещи у них могут стать волшебными – сверхценными артефактами. И четвёртая: дети ищут убежище от неправильного мира.

Крапивин берёт эти сценарии и на их основе строит сюжеты в романтическом или сентиментальном антураже. То, что получается у Владислава Петровича, пробивает любую броню, потому что все взрослые когда-то были детьми. Уже один этот метод вывел бы Крапивина в классики. Но Крапивин пошёл ещё дальше.

Именно эти свойства детского поведения писатель Владислав Крапивин сделал «генератором фантастичности» – и родился мир взаимопроникающих параллельных пространств, которые отражаются друг в друге, а дети – сталкеры этого мира. Такую вселенную фанаты потом назовут Великим Кристаллом.

Здесь ребятишки, играя в звездолётчиков, с лесенки старой голубятни будут шагать в кабину космического «скадера» – суперкрейсера дальней разведки. Здесь привычный резиновый мячик станет оружием, способным насквозь пробивать неуязвимых манекенов, захвативших Планету. Здесь будут соблюдать неписаный закон, запрещающий собираться впятером, потому что число пять вызывает зловещее Нашествие, когда приходит чёрная туча из железных жуков, горят крыши домов, а молнии убивают людей на улицах.

Мир Великого Кристалла, ещё не названный, возник, пожалуй, к 1977 году – в повести «В ночь большого прилива». В 1982 году была трилогия «Дети синего фламинго», за которую Владислав Петрович получил премию «Аэлита». А потом – дивная и мрачная феерия «Голубятня на жёлтой поляне». Здесь мальчишки изготовляли порох из белоцвета, чтобы взорвать дорогу через миры, по которой ходил инфернальный поезд «Станция Мост – станция Мост». Здесь юные курсанты поднимали в Крепости безнадёжное восстание и прыгали с башни в пропасть, превращаясь в бессмертных ветерков. Здесь бенгальским огнём друзья зажгли из капель своей крови крохотную искру, оказавшуюся галактикой, а клоун-оборотень замогильно упрашивал мальчика: «Геля Травушкин, подари искорку…»

Крапивин писал – и пишет – быстро и много. Его повести первым публиковал журнал «Уральский следопыт», а потом Средне-Уральское издательство издавало их книгами, которые разлетались стотысячными тиражами. Лучшим иллюстратором крапивинских историй стала Евгения Стерлигова. Её рисунки – словно кружевная пена на волне; образы тонконогих глазастых мальчишек слились с прозой Крапивина. Можно говорить, что, подобно типу тургеневской девушки, появился тип крапивинского мальчика. Вообще произошло небывалое: надменные издательства Москвы переиздавали книги Крапивина в том виде, в каком эти книги вышли в Свердловске.

Владислав Петрович, весь такой большущий и обаятельный, похож то ли на полярного капитана, то ли на хлебопёка-волшебника. При хозяине несёт службу верный тряпичный заяц Митька. В 1984 году Крапивин был награждён одним из главных мирных орденов СССР – орденом Трудового Красного Знамени. Казалось, будущее безоблачно. Однако отношения Мастера и Города сложились драматично.

Праздник послушания

Всё началось летом 1961 года. Слава Крапивин, литсотрудник журнала «Уральский следопыт», на улочках Уктуса организовал из мальчишек дворовый отряд – команду фрегата «Бандерилья». Выдумщику фрегатов было 22 года. И он решительно повёл свою команду в плаванье на паруснике, правда, парусник был сооружён из надутых автомобильных камер, а парус оказался чёрным, так как его смастерили из шторы для затемнения при воздушной тревоге.

Потом бравый экипаж называл себя отрядом «Ветер» и отрядом «Мушкетёр», но осталось название образца 1965 года – «Каравелла», потому что над отрядом взял шефство могучий идеологический флагман – столичный журнал «Пионер».

Владислав Крапивин создал отряд под свою педагогическую методу. Суть её заключалась в том, что полноценная личность формируется в коллективе общим интересным делом. Крапивин придумывал ребятне дела: строить настоящие яхты и ходить под парусами, изучать историю флота и осваивать морские навыки, фехтовать на рапирах, снимать фильмы на ручную кинокамеру, писать заметки для свердловских и московских газет и журналов.

Семидесятые: писатель Крапивин, основатель клуба «Каравелла»

Постепенно «Каравелла» обзавелась детским пресс-центром, литературным альманахом «Синий краб» и киностудией с хулиганским названием FIGA. Но школьников СССР потрясала парусная флотилия «Каравеллы» – наверное, и ныне в мире нет другой детской эскадры. Крапивин придумал её, когда познакомился с работой дружины «Штормовая» в знаменитом лагере «Орлёнок». Это было в 1968 году. С тех пор каждый год «Каравелла» резервировала себе места в «Орлёнке».

Тропических широт славы «Каравелла» достигла к своему десятилетию. В 1972 году в Свердловске вышла книжка «Чем крепче ветер» – рассказ об отряде. Через два года в Москве о «Каравелле» издали брошюру «Море в конце переулка». Советская пресса обрела прекрасную натуру в виде белопарусных отрядных яхт на заводских водохранилищах, а мальчишки из «Каравеллы» становились звёздами телесюжетов о счастливом детстве в СССР. В 1980 году город выделил клубу большое помещение на первом этаже в доме № 44 на улице Мира – в этих стенах «Каравелла» занимается и сейчас.

Обратной стороной всесоюзной известности были претензии педагогического начальства, ведь посредственность не терпит сравнения с талантом, и зажим от местных властей –

наказание за инициативу. Чтобы в Свердловске «Каравеллу» не колупали придирками, столичное партруководство присвоило клубу уникальный статус «экспериментальной пионерской дружины». Мудрый и терпеливый Владислав Крапивин умел встраиваться в государственную систему: через горком, ДОСААФ и Всесоюзную пионерскую организацию отряд получал финансирование, рабочие площадки, оборудование и материалы.

Владислав Петрович разработал отрядные правила. Детей принимали на борт «Каравеллы» с 8–9 лет. В основном приходили мальчишки, но были и девчонки. При вступлении все давали клятву, а на занятиях подчинялись Уставу. Занятия были обязательными и проводились два-три раза в неделю. Ребята носили форму: шорты, чёрные или оранжевые рубашки, красно-синие галстуки, флотские ремни, береты, погончики и разные нашивки. Крапивин и его помощники-инструкторы придумали отрядовцам множество песен, девизов, символов и традиций.

Мальчишки «Каравеллы» на клубных яхтах

Объёдиняя ребятишек интересным делом, отряд имел собственную иерархию: сегодня ты яхтенный матрос, завтра – шкипер, послезавтра – флаг-капитан. В разном по возрасту экипаже «Каравеллы» процветал пылкий культ порядочности. Дружба и взаимовыручка ориентировали отрядовцев на коллективизм, потому что иначе педагогам никак не организовать для воспитанников «счастливое детство».

С «Каравеллой» далеко не всё было просто. Отряд объявлял себя превыше быта: он важнее рыбалки с папой или похода в ТЮЗ с мамой, важнее, чем поехать в деревню к бабушке или забрать из садика младшую сестрёнку. В отрочестве формируется характер, подросток ссорится с родителями и школой, и отряд становился ему другом, который поддерживает в трудных ситуациях. Но иной раз, увы, отряд оказывался убежищем от жизненных проблем и обязательств.

«Каравелла» порождала два серьёзных конфликта. Первый – между отрядом и взрослыми. Отряд всегда принимал сторону отрядовца, а родителей и учителей это сердило. Владислав Петрович убеждал: уважайте решение подростка, даже если оно ошибочное, иначе в отроке не воспитать ответственность за выбор.

Другой конфликт – между отрядовцем и миром. Выпускники сходили с борта «Каравеллы» на берег обычной жизни людьми добрыми и честными, однако максималистами с обострённым чувством собственного достоинства – ну и с завышенными представлениями о собственной значимости. Зачастую этих ребят считали эгоцентриками, а родители потом выговаривали Крапивину: «У вас там из моего чада воспитали не человека, а сверхчеловека!» И Крапивин горько пояснял: вот это и есть норма, а мы все – увы, отклонение.

«Каравеллу» нельзя считать скаутским отрядом посреди пионерии, она тоже была пионерской, только вместо коммунистической идеологии Крапивин внедрял морскую романтику. И работа взрослых с детьми была настоящей, а не показухой для галочки. В отряде торжествовала железная дисциплина, из-за которой верхогляды теперь бурчат о каком-то «тоталитаризме» Крапивина. На деле такая дисциплина неизбежна, если взрослые берут личную ответственность за жизнь и здоровье детей, под всеми парусами рассекающих на яхтах по водохранилищу.

Попасть в «Каравеллу» мечтал любой советский школьник, если он видел в «Пионерской правде» цветные фотки оранжевых барабанщиков. В «Каравелле» существовал настоящий и правильный мир: старшие не отнимали у младших мелочь, сильные не лупили слабых, взрослые не орали, а были умные и добрые, и хотелось их слушаться. Здесь не презирали тех, кто любит читать и не умеет курить. И это было важнее, чем плавать на яхтах, хотя яхты – тоже здорово.

А «Каравелла» и сейчас на ходу и в исправности, хотя в новую эпоху её «путь в архипелаге» оказался не менее драматичен, чем судьба Командора.

Фэндом, где разбиваются сердца

Неугомонный журнал «Уральский следопыт» выстукивал действительность: что молодёжи СССР дозволено из настоящего интерактива? Внутренний туризм. Техническое творчество. Региональная история. Фантастика. В 1981 году журнал учредил «Аэлиту» – собственную премию по фантастике. За фантастику в СССР не награждали, и «Следопыт» поступил очень смело. Но премия была лишь поводом для всесоюзного съезда любителей фантастики – фэнов, как они себя называли.

Премию придумал Виталий Бугров, редактор отдела фантастики «Следопыта» и скромный подвижник жанра. Интеллигентный и деликатный Виталий Иванович сидел в своём кабинете, заваленном рукописями до потолка, и знал о фантастике всё. Писатели и фэны приходили и ехали к Бугрову со всего Союза. «Следопыт» был лидером в продвижении фантастики, которую в СССР притесняли и гнобили.

В СССР фантастика была девушкой трепетной и целомудренной. У неё роботы были добрые, будущее – светлое и без денег, люди – альтруисты, а над колдунами следовало посмеиваться. От фантастики ещё не отделились мистика и фэнтези; о зомби и вампирах писать было нельзя; боевики и «космическая опера» считались детскими жанрами; киберпанка, фанфиков и мэшапа вообще не существовало. Для Бугрова и его сподвижников фантастика вправду была «литературой мечты», как объявляло советское литературоведение. А фэны понимали её как драйв.

На рубеже 1970–1980-х в СССР развилось движение КЛФ – клубов любителей фантастики. В стране, где более-менее свободной была только техническая мысль, КЛФ вдруг оказались многочисленнее клубов филателистов или аквариумистов, разве что собаководы опережали всех. Свердловским КЛФ руководил геолог Игорь Халымбаджа, соратник и друг Виталия Бугрова. Совместить профессиональную награду и сборище фанатов – вот суть премии и фестиваля «Аэлита».

Для «Аэлиты» придумали знак, гибрид хайтека с камнерезным искусством: самоцветный шарик-планету на закрученных металлических держателях, которые символизировали движение. Форум назначили на весну. Премию-81 вручили сразу братьям Стругацким, бесспорным лидерам жанра и титанам советской литературы, и писателю Александру Казанцеву, злейшему врагу Стругацких. Без Казанцева награда Стругацким выглядела бы как фронда и даже диссидентство, и «Аэлиту» бы не разрешили. Стругацкие это поняли и приняли. Казанцев был литературным приспособленцем, полезным фантастике лишь тем, что советская власть не станет душить жанр, в котором могут обретаться персоны вроде Казанцева.

Первая «Аэлита» произвела фурор. Все КЛФ Союза потянуло к Свердловску, будто к пробоине в разгерметизированном самолёте. А любители фантастики отнюдь не были чудиками-«ботаниками». Фантастикой интересовалась активная молодёжь, которой оказалось тесно в рамках советской нормы. Эта молодёжь не имела ни организации, ни внятных стратегий жизни, но за ней стояло будущее.

Редактор «Уральского следопыта» вручает «Аэлиту» Киру Булычёву

Освоить его завядшая советская идеология уже не могла, а идеалисты вроде Виталия Ивановича Бугрова и его единомышленников, возможно, и не осознавали, что молодёжь сидит в зале свердловского ДК «Автомобилист» вовсе не потому, что желает вернуть культуре инструмент изучения общества – жанр фантастики. Молодёжь просто хотела развлечений как на Западе: книжек и фильмов про звёздные войны, про монстров и суперменов, чтобы всё взрывалось,

чтобы ходили тираннозавры, пришельцы и боевые роботы. Фэны жаждали драйва. Для них «открыться миру» означало «читать переводное» и «смотреть голливудское».

Драйв придёт вместе с новой эпохой, которая востребует всё, что отвергала советская парадигма. Аморфное движение КЛФ превратится в могучий фэндом, и его энергичные эмиссары откроют свои издательства, журналы, телепрограммы, сайты и субкультурные объединения. Появятся новые, более престижные форумы-конвенты и премии. Вырастут авторы и актёры и отформатируют себе аудиторию. Альтернативные историки, исследователи паранормального, футурологи и астрологи, маги и колдуны, экстрасенсы и эзотерики, разные ролевики, сектанты и веб-дизайнеры – все они так или иначе вспоены мутагенными коктейлями фэндома. Ничего дурного в том нет. Коммерческий успех вообще безусловен. Популярность зашкаливает. Но идеалы «Аэлиты» утрачены – впрочем, никто и не клялся служить им. Жажда большого мира превратилась в жажду адреналина, а установка на развлекательность определила вторичность культурного продукта.

Однако время для расхождения в ценностях между организаторами и фэнами пришло далеко не сразу. В 1980-х «Аэлита» бодро развивалась. Награду получали классики жанра – Сергей Павлов, Владислав Крапивин, Север Гансовский, Сергей Снегов… В начале 1990-х Бугров сообразно эпохе перенастроил «Аэлиту» на более попсовую волну: премию получили Василий Звягинцев и Геннадий Прашкевич. Но одним летним утром 1994 года Виталий Иванович не проснулся. Ему было 56 лет.

Премия дала сбой на два года, а потом её возобновили. Однако уже всё поменялось: и время, и фантастика, и общество. Феномен «Аэлиты» ушёл вместе с Бугровым. Весёлый писатель Сергей Другаль, лауреат 1992 года, вообще бросил писать. Своё решение он объяснил просто: «Без Бугрова мне это не интересно».

Глава вторая

Рок-н-бург

«Мы пришли с гитарами»

Мало того что они взорвали свой город, так ещё и вся та эпоха заговорила их голосами. «Мы пришли, мы пришли с гитарами», – всё объясняя, спел о них и о себе рок-бард Александр Башлачёв, тоже, кстати, свердловский студент: с 1978 по 1983 год он учился на журфаке университета. Хотя тон тогда задавали политехнический и архитектурный институты – УПИ и САИ. Почему они? Ну, в размышлениях о роли политеха поневоле вспоминаются «инженеры человеческих душ». А вот архитектура – это всегда ещё и управление людскими потоками.

Свердловские рокеры вовсе не были «поколением дворников и сторожей». По большей части они были поколением молодых инженеров и архитекторов. Не фрики, не маргиналы и не мученики, а более-менее благополучные и воспитанные ребята. Их поддерживали мощные вузы, и рокеры не были этакими сектантами. Правильнее сравнивать их не с катакомбными христианами, которых империя терзала на гладиаторских аренах, а с художниками-импрессионистами: элита считала их неумёхами, да и сами они вроде только пьянствовали, обнимая своих подружек, – и тем не менее создали новый язык для новых буржуазных ценностей.

Почему Свердловск оказался вторым после Ленинграда центром рок-н-ролла в СССР? Поэт Илья Кормильцев считал, что здесь, во-первых, много студентов, во-вторых, «ссыльные», то есть вольнодумцы. Впрочем, следовало бы говорить о более свободном мышлении: свердловская интеллигенция была в основном технической, а законы инженерии не подчиняются советской идеологии.

Свердловский рок стал реакцией на «совок» от индустриального мегаполиса. Отсюда фактура образов – квартиры, подъезды, парки… Сердцу горожанина нечем успокоиться. Нет сельского умиротворения на природе и нет столичного утешения высокими образцами искусства. Оправдание своей жизни не обрести даже в трудовой традиции, потому что она осталась лишь в малых исторических городках. Прямая и лобовая социальность – отличие свердловского рока от других течений советского рока и родовое наследие большого промышленного города.

Миром тогда владело диско – позитивная, понятная и яркая музыка. Для самопального советского рока конкурировать с диско уже было смелостью. Время повернуло так, что геройская поза оказалась героической позицией, а молодость жаждет подвига. Ну, советские рокеры и сделали своим подвигом свою музыку.

В Советском Союзе каждому новому поколению находилась какая-то великая цель, пожирающая неуёмную энергию молодости, а поколению 1980-х одряхлевшая компартия ничего придумать не смогла. Итогом стал рок-н-ролл – естественный и нормальный бунт детей против отцов: честности против договорённостей, максимализма против компромиссов. Этот бунт легко встраивался в политическую стратегию перемен, но первичной была молодость, а не идейный крах «совка».

Они выбрали для своей молодости вот такой вот рок-формат. А их молодость совпала с желанием общества омолодиться. И они оказались в зените неожиданно даже для себя. Так что их подвиг не в том, что они взлетели вверх, а в том, что они из зенита не сорвались вниз. Они не подвели. Эпоха оказалась им по плечу.

Хотя эти парни ничего особенного и не делали. Ходили по гостям из общаги в общагу, вместе квасили на квартирах приятелей, отбивали друг у друга девчонок, обменивались пластинками, ссорились и спорили, играли на гитарах. Первым реальным музыкальным объединением в конце 1970-х годов стал ансамбль «Сонанс» при университете. Лидерами его были Игорь Скрипкарь и Александр Пантыкин. Их крылья осенили многих будущих титанов свердловского рока, для которого в итоге «Сонанс» превратится в космогонический миф, в общую колыбель.

Советская молодёжь

Ансамбль играл некий сложный арт-рок и даже ездил на знаменитые тогда фестивали в Ригу и Черноголовку. Записав единственный альбом, в 1980 году «Сонанс» развалился на две команды: группу «Урфин Джюс» Пантыкина и группу «Трек» Скрипкаря. «Треку» досталась слава, Пантыкину – долголетие.

«Трек» прогремел в 1981 году в архитектурном институте на первом рок-фестивале, который был организован комитетом комсомола САИ. «Трек» играл что-то на блюзовой основе и крепко пронимал непривычную к блюзу аудиторию. Воодушевлённый признанием, «Трек» отправил свою запись в «Комсомольскую правду» – и тут же огрёб со страниц газеты могучий разнос. Это резко увеличило интерес к группе, и вскоре она с большим успехом выступила в Москве. Однако с 1982 года в СССР начался зажим рок-музыки, и «Трек» потихоньку рассеялся.

В те времена самодеятельным музыкальным коллективам нужно было регистрироваться, согласовывать репертуар и проходить ежегодную аттестацию в филармониях. Рокеры не желали тратить время на такую бюрократическую хрень и свалили в «полуподполье». Свердловский горком комсомола решил вытащить хулиганов на свет и взять над ними шефство с целью перевоспитания. Рокерам придумали «рок-семинары». По сути, это были джем-сейшны и пьянки за казённые деньги где-нибудь на турбазе. Против такого кураторства рокеры возражать не стали. Первый «рок-семинар» прошёл в конце 1982 года, и ещё в автобусе, в пути на турбазу, уже насмерть бились бухие барабанщики «Трека» и «Урфина Джюса».

В общем, как-то очень сильно помешать року власти в Свердловске не могли, а помогать не умели. Группы собирались сами по себе. Инструменты

покупали у ресторанных ВИА или в «Граммофоне» – в магазине «Музыкальные товары» на улице Луначарского. Качество аппаратуры было аховое: вся рок-халабуда звенела и бренчала, как сервант с фаянсом. Каждая группа подыскивала себе «репу» – репетиционную базу. «Репой» могла быть аудитория у хорошего препода, комната в каком-нибудь клубе или подсобка в подвале у доброго управдома. А ещё группы обзаводились директором, который организовывал концерты и продавал билеты.

Илья Кормильцев, участник тех событий, писал желчно и пренебрежительно: «Знаменитый свердловский рок в реальности представлял собой группу человек из десяти, между собою задолго и накрепко переругавшихся. Друг друга они терпеть не могли, а новичков в свой гадюшник старались не допускать». Однако Кормильцев всегда и всем был недоволен, и рок не исключение. Что ж, рокеров и вправду было мало, они собачились, и были они тогда, увы, просто бузотёрами. Но неважно, кем они были, если они столь громко сумели сказать столь многое.

Миссия «Рок-клуб»

Чтобы контролировать рок-движение, советская власть изобрела рок-клубы. Но власть была вялая и дряхлая, а рокеры – молодые и наглые, и на деле рок-клубы занимались именно тем, против чего их создавали: расширяли пространство свободы. Свердловский рок-клуб стал в СССР вторым после ленинградского.

Партия, комсомол, исполком и профсоюзы долго утрясали вопрос, и наконец обком КПСС дал отмашку. В учредители рок-клуба записали себя областной совет профсоюзов, обком ВЛКСМ и областное управление культуры, однако реальным демиургом был Николай Грахов, инженер с жаждой общественной деятельности. Ему тогда было 33 года. Он окончил физтех УПИ и работал в Уральском научном центре. Неугомонный Грахов с юности был склонен из чего-то модного делать что-то популярное и ещё в 1976 году организовал первую в Свердловске дискотеку.

Свердловский рок-клуб открылся 15 марта 1986 года в Доме культуры имени Свердлова на улице Володарского (в доме напротив ещё год назад жил с семьёй Борис Ельцин). В ДК в комнатушке обосновался администратор рок-клуба – сначала Александр Калужский, потом Рудольф Стерхов. Ещё в ДК имелся небольшой и уютный зал для концертов. Великий и ужасный Грахов реял повсюду, как божий дух, на общественных началах. В рок-клуб вступило сразу 40 рок-групп, потому что андеграунд не был идеалом советского рока: рок-музыканты жаждали признания и социализации.

По официальной декларации, рок-клуб создавался для идейного окормления самозародившихся рок-групп. На практике рок-клуб просвещал неофитов, помогал искать «репы», устраивал концерты и следил, чтоб буйные рокеры не зарывались и не дёргали государственного тигра за усы. Например, в рок-клубе «литовали» тексты: профессиональный литератор подписывал акт о том, что стихи для песен вполне политически выдержанные. Но цензором часто бывал писатель Андрей Матвеев, нонконформист и вообще такой же смутьян, как и сами рокеры.

Главным ежегодным событием в жизни рок-клуба стали рок-фестивали: они называли новые имена и обозначали тренды. Первый фест на 20 групп начался 20 июня 1986 года в ДК имени Свердлова. Тогда оргкомитету ещё не хватало опыта, чтобы опознавать будущих хедлайнеров: первый суперблокбастер свердловского рока – «Разлука» – только шлифовался «Наутилусом» на «репе». Зато рок-клуб выводил рокеров из подполья, делал рок-музыку легитимной, предъявлял новые культурные практики и социальные стандарты. А потом всё заполыхало.

Рок загремел по всей стране и ворвался в телевизор. Свердловский рок-клуб зажигал звёзды на каждом фестивале. Принадлежность к группе из СРК означала стр-р-рашную крутизну музыканта. В Свердловске рокеры стали кумирами: поклонники мечтали с ними побухать, а девчонки пробирались за кулисы и, млея, сидели в гримёрках. Делом чести считалось пройти на концерт любимой группы бесплатно – показать всем, что ты приобщён к высшей касте друзей этой группы.

Музыканты СРК старались не помрачить свои нимбы небожителей. Конечно, все соперничали друг с другом и ревновали, но главной проблемой были не козни, а низкий уровень музыкальной подготовки. В ссорах рокеры орали друг на друга: «Да он петь не умеет!», «Да они играть ни фига не могут!», «Там басов, на хрен, не было слышно!», «Ты, урод, добавь гитары в мониторы!» Если концерт не получался, то виноват, конечно, был звукорежиссёр: звук плохо выстроил, зараза.

Профессиональные музыканты очень ценились, но консерватория делала их скучновато-ортодоксальными, поэтому их ставили инструменталистами. В рок-клуб принимали и ресторанные коллективы. Учились рокеры друг у друга, сами по себе и как попало. Часто отношения между рокерами были натянутыми, однако время от времени все друг с другом работали. Самой престижной площадкой был Дворец молодёжи. Лучшая звукозапись была на киностудии; потом там образовался бар «У дяди Вани», где усталые рокеры культурно отдыхали или просто квасили.

Николай Грахов относился к рок-клубу как к миссии. Издавал рок-бюллетени. В 1988 году провёл Всесоюзную конференцию «Рок-музыка как социокультурный феномен». В 1989 году ездил в Европу и США с лекциями о советском роке. Но довольно быстро Грахов понял: для продвижения и заработков группам дальше будут нужны рекорд-лейблы и профессиональные промоутеры, а не рок-клуб.

Николай Грахов среди рокеров. Грахов – второй слева, в белой куртке

В 1990 году СРК принял в свои ряды «Смысловые галлюцинации» – последнюю группу свердловского рока. А в 1991 году свердловский рок-клуб тихо исчез. Может быть, его миссия реально была завершена, как считал Грахов, а может быть, прав был Стерхов, который в интервью спокойно объяснил: в 1991 году прекратилось госфинансирование рок-клуба – и рок-клуб закрылся.

Николай Грахов найдёт себе новую миссию – FM. В 1991 году с его подсказки в Свердловске начнёт вещание первая в стране частная радиостанция Рудольфа Стерхова «Радио Трек». В 1992 году Грахов запустит и свою FM-станцию – «Радио Си». «Си» – усечённая «синица», в смысле «синица в руках». Птичка зачирикает в формате adult Contemporary: музыка для современных взрослых, золотые хиты. Проект окажется суперуспешен, хотя у Грахова тогда ещё не было ни аппаратуры, ни диджеев. И рекламу на радио никто не давал. Трансляцию вели с бытового магнитофона вроде «Яузы-203», а прямой эфир просто имитировали. Бывало, что посреди песни «ящик» принимался меланхолично жевать плёнку.

Дело удастся, и скоро в руках у Грахова созреет целый букет радиостанций. Каждая из них будет нацелена на свою аудиторию и будет работать в альянсе со своими партнёрами. Так появится радиохолдинг медиамагната Николая Грахова. В 1996 году он уверенно вышагнет за пределы Екатеринбурга. Ныне Грахов так или иначе владеет 25 радиостанциями, из которых на родине находятся только восемь.

Николай Грахов, первый диск-жокей Свердловска, основатель легендарного свердловского рок-клуба, человек, обладающий удивительным талантом сочетать моду и миссию, в 2006 году станет лауреатом премии «Медиаменеджер России».

А в нынешнем Екатеринбурге существуют новые рок-студии и рок-клубы. Рок-центр «Сфинкс» даже сколько-то там получает из бюджета. Но никто не дорос до культовости СРК. Новый рок Урала

благополучно обуржуазился, однако утратил силу натиска и озвучку на всю Россию. Рок-клуб J-22 открыл Юлию Чичерину, последнюю орлицу уральского рока, – и орлица в 1999 году улетела в Москву.

Не греметь!

Он всех знает, каждого чему-то научил, любому помог, везде участвовал, в общем, он – «наше всё». Его называют дедушкой, хотя он примерно ровесник и Бутусову, и Умецкому, и Шахрину, и Егору Белкину. Он почитается одним из трёх отцов-основателей свердловского рока наравне с Кормильцевым и Граховым. Короче, это Александр Пантыкин. Год рождения – 1958-й, город Свердловск.

Ещё школьником он собрал рок-группу «Слепой музыкант». Потом поступил на физико-технический факультет Уральского политеха и начал играть в ансамбле «Сонанс», но к 1980 году постепенно разошёлся во взглядах с Игорем Скрипкарём, другим лидером ансамбля, покинул «Сонанс» и завёл собственную команду со сказочным названием «Урфин Джюс». Годом позже Пантыкин представил своё детище концертом в УПИ, получил диплом инженера и направился учиться на эстрадное отделение музучилища по специальности «джазовое фортепиано».

Группу «Урфин Джюс» все знали и весьма уважали, но она если и гремела, то внутри своей тусовки. Не греметь вообще было особенностью Пантыкина. На первом фестивале САИ «Урфина» поддержало только жюри, потом в СССР начался зажим рок-движения, а потом «Урфин» разросся в большую толпу, которая писала альбомы чуть ли не всем: и самому «Урфину», и Егору Белкину, и Насте Полевой, и раннему «Наутилусу» – он тогда был «Али-Бабой». Короче, на первом фесте СРК летом 1986-го «Урфин» ещё звучал, а потом как-то нигде уже не обнаруживался.

Александр Пантыкин

В звёздные годы свердловского рока Александр Пантыкин играл в негромкой группе «Кабинет» – скорее студийной, чем концертной. Здесь Пантыкин снова встретился с Игорем Скрипкарём, и в итоге опять всё закончилось непримиримыми разногласиями. «Кабинет» открылся в 1986 году, а закрылся в 1990-м.

При всём огромном общественном интересе к свердловскому року и при всей известности Пантыкина пресловутых пятнадцати минут славы ему почему-то не досталось. Возможно, причина этого – первое образование. Пантыкин и в музыке был инженером: монтировал звуковые композиции как технические конструкции, понимал законы гармонии как правила сопромата. Он сооружал произведения по жёстким технологиям: художественные решения были оптимальны и эргономичны, рационализм не позволял рисковать в неуравновешенности и всегда требовал надёжных точек опоры в классических форматах рок-н-ролла. Инженер Пантыкин вычислил параметры реверберации небесных сфер, и у него ничего не гремело.

С этой точки зрения всё, что называлось свердловским роком, рок-музыкой не являлось. Пантыкин потом скажет, что табличка «русский рок» приколочена к некоему социальному феномену, который берёт начало в бардовском движении, а не в рок-культуре Европы и США. «Русские рокеры не играли рок, они играли в рок», – добавит горечи Пантыкин. Что ж, «дедушка свердловского рока» имеет право на такие выводы и по судьбе, и по компетенции: в 1994 году Александр Пантыкин окончит консерваторию и станет профессиональным композитором.

В 1994 году Пантыкин учредит студию звукозаписи TUTTI Records. При ней Пантыкин будет собирать и распускать свои рок-группы – не столько концертные, сколько необходимые для работы студии. Деятельный и вездесущий Пантыкин займётся музыкальным обеспечением текущей культуры. Студия начнёт выдавать саунд, словно дизайн медийных проектов: телепрограмм, кинофильмов, спектаклей театра Музкомедии, сериалов. Пантыкин будет браться за всё: за высоколобые фильмы вроде «Макарова» или «Овсянок», за народную развлекуху вроде «Дальнобойщиков» или «Участка», за корпоративные гимны. Когда у Александра Пантыкина подрастут сыновья, он деловито пристроит их к инструментам в TUTTI Records – пусть тоже мастерят треки «отвёрточной сборки».

Черчилль говорил: «Кто в молодости не был революционером, тот лишён сердца, кто в зрелости не стал консерватором, тот лишён ума». Пантыкин ничего не лишён. Прогремевшая рок-революция дала ему место под солнцем, и потом он спокойно вкалывал, как ему и хотелось. Если надо поддержать власть, которая всегда злобная и антинародная, – он теперь поддержит. Революцией пусть гремят молодые. А его именем названа школа искусств в городе Верхняя Тура – о!

Пантыкин по-прежнему в кругу рок-музыкантов – весёлых и заматеревших героев ушедшей великой эпохи. Кто-то из них уже лысый, кто-то седой, но все они такие классные, такие настоящие – крутые мужики с гитарами, которые из своей молодости в городе Свердловске решительно выковали национальную историю.

«Эта музыка будет вечной»

В 1978 году в Свердловском архитектурном институте два первокурсника организовали рок-группу «Али-Баба и сорок разбойников». Аппаратура у группы была самодельная, как тогда говорили – годная только на то, чтобы остановки в трамвае объявлять. Но студенты бодро бренчали электрогитарами на дискачах нечто под Led Zeppelin. Репетировали они в зальчике «промобщаги» – то ли в столовке, то ли в читалке. Первые и не очень-то ловкие хард-роковые композиции составили альбом «Переезд». Единственный концерт «Али-Бабы» с «Переездом» прогромыхал на сцене ДК «Автомобилист». Публика, увы, прокисла и плевалась.

«Али-Бабой» и «разбойниками» были Дмитрий Умецкий и Вячеслав Бутусов. Группу задумал Умецкий, позёр и неформал. Он окончил английскую спецшколу в Свердловске. Бабушка его жила в ФРГ, и Умецкий обладал страшным дефицитом: пластинками с рок-музыкой. А Бутусов просто оказался готов к подвигу.

В 1983 году рокеры получили дипломы САИ и разошлись по местам работы. Умецкий трудился в институте «Уралтеплоэнергопроект» и умирал от казёнщины и скуки. Бутусов трудился в институте «Уралгипротранс» и проектировал интерьеры метро. Название станции «Уралмаш» вычертит рука будущей рок-звезды.

Но в 22 года одиночество у кульмана только тяготило. Недавние выпускники решили продолжать рок-н-ролл. Угловатого неудачника «Али-Бабу» перелицевали в стильного симпатягу и дали ему загадочное имя Nautilus Pompilius. Быстро нашлись помощники, то ли энтузиасты, то ли мелкие мошенники: они подогнали аппаратуру – ритм-бокс, усилок и синтезатор Yamaha PS-55, по сути, детскую музыкальную игрушку. И Бутусов с Умецким отрепетировали альбом «Невидимка».

«Нау» пособил другой рокер, Владимир Шахрин, тогда – депутат райсовета и активист МЖК. 26 октября 1985 года на сцене ДК МЖК «Нау» полуподпольно отыграл свой первый концерт. Кто-то потом пожимал плечами: «Это всё ерунда!» Кто-то восклицал: «Зашибись!» Но концерт состоялся, и группа тоже состоялась.

Текст для одной из песен альбома «Невидимка» написал друг «Нау» молодой поэт Илья Кормильцев. Он показал Бутусову и Умецкому свои стихи. Когда Бутусов на дружеской попойке впервые исполнил под гитару «Взгляд с экрана», компания офигела, а Кормильцев обомлел. Стало понятно, что «Нау» с Кормильцевым – это супербомба; её часовой механизм вот только что завели, и он уже тикает.

Летом 1986 года в состав «Нау» вошёл профессиональный музыкант Алексей Могилевский. Его рвущий душу саксофон определил звучание группы. Тем же летом в подвале клуба

САИ «Наутилус» записал новый альбом. (Клуб находился в старинном ропетовском теремке по прозвищу «Пряник», и про знаменитую самопальную студию звукозаписи рокеры тогда говорили: «Писали в “Прянике”, где же ещё?») Название «Разлука» альбом получил по тоскливой народной песне, которую любил напевать друг «Наутилуса», молодой режиссёр Алексей Балабанов. Этот альбом сломает эпоху об колено.

Вячеслав Бутусов: 1990 год

Бомба рванула на концерте свердловского рок-клуба 5 сентября 1986 года. На сцене встал новый «Наутилус». Они были неподвижны, как на расстреле, и все с накрашенными глазами. Бутусов и Умецкий широко расставили ноги в блестящих сапогах и держали гитары как автоматы. Умецкий – с длинной косой чёлкой, будто махновец, а Бутусов – в галифе и в каком-то френче. Прожектора били в зал. Аскетизм поведения музыкантов освободил энергию музыки, и публику снесло.

И дальше уже покатилась цепная реакция – для группы и для страны. «Нау» вздымал стадионы, оглушал города, взламывал все иерархии и лидировал в хит-парадах. Он добрался до всех: до людей немолодых, не знающих ничего, кроме советской эстрады; до снобов и мажоров; до плебса, у которого музыка означала дискотеку; до агрессивных нефоров, которые слушали только Black Sabbath и Sex Pistols; до глупеньких девочек, что простодушно влюблялись в Бутусова.

Кумулятивный эффект «Нау» состоял в будоражащем сочетании протеста и чувственности: клавишно-саксофонный мелодизм, доходящий порой до сладкой шлягерности, плюс сильный и красивый голос фронтмена Бутусова, брутального секс-идола, плюс обжигающая узнаваемость ярких и реалистичных текстов.

«Скованные одной цепью» звучали сразу как величественный гимн СССР и как прощальный хорал. Драматизм «Наутилуса» был глубинным, а героика – латентна, но это и выкупало граждан Союза, которые ещё сами не понимали, чего они хотят. В 1987 году «Нау» гремел в Москве, Питере, Вильнюсе и Новосибирске, а в 1988-м – уже по всей стране и за её пределами.

Началась наутилусомания. Журналисты боролись за интервью, а в киосках Союзпечати продавались календарики с «Нау». В Свердловске фан-клуб засел по адресу Сурикова, 31. Фирма грамзаписи «Мелодия» поспешно выпустила диск-гигант «Князь тишины», и на диске бэк-вокалом сама Пугачёва шептала: «Доктор твоего те-е-ела…» Рок-деятели ругали «Наутилус» за то, что тот полез в попсу, где царил «Ласковый май», а «Нау» реально желал всех сделать, как и положено рокерам, а не диссидентам. Он реально желал успеха, лучших рекорд-студий, шоу, клипов, телеэфиров и прочего, что должно быть у короля топ-листов.

«Нау» собирал десятки тысяч зрителей, а капиталов не нажил. Слава была важнее. Но группу раздирала разница в стремлениях лидеров. Бутусов хотел в студию, Умецкий – в турне, а Кормильцев – в андеграунд. Компромисса не нашли. И 22 ноября 1988 года Вячеслав Бутусов объявил о роспуске «Наутилуса».

Это в зените, это на пике!.. Поклонники взвыли от горя и недоумения. В зелёном огне сценических прожекторов «Нау» пролетел над всеми, как страшный и прекрасный демон, – и сорвался с орбиты, удаляясь в космос. Хотя уже стало ясно: эта музыка будет вечной, даже если никто не сможет менять батарейки.

«Наутилус Помпилиус»: 1989 год

В 1989-м ЦК ВЛКСМ наградил «Наутилус» премией Ленинского комсомола. Это как бы свидетельствовало о «широте взглядов» комсомольских бонз. Кормильцев, нонконформист, от премии отказался. Бутусов спокойно перечислил свою премию в Фонд мира. А Умецкий явился на церемонию, получил деньги и потом купил белый «Линкольн». Прежнего единства музыкантов больше не существовало.

В конце 1989 года Вячеслав Бутусов уехал в Ленинград, а Дмитрий Умецкий – в Москву. Умецкий постепенно исчез из новостей и эфиров, хотя оказался вполне успешен в медиа: он работал как автор, ведущий и редактор на телевидении и в газетах, делал сольные альбомы. Но рок миновал, наступили попса и шансон.

А Бутусов в Ленинграде возродит «Наутилус». Ленинградский «Нау» обретёт новое звучание – жёсткое, гитарное. Прежняя «социальность» текстов сменится символизмом и аллегоричностью. Поначалу публика не примет обновленного «Нау», но Бутусов продвинет свой проект очень профессионально. На живых концертах новые композиции будут сочетаться с проверенными хитами, со свердловской гвардией будет записан мощный студийный альбом «Чужая земля», закрутится ротация на FM-станциях. В конце концов Бутусов и новый «Нау» проломят стену неприятия и войдут в хит-парады. Но второго катарсиса уже не случится.

Ленинградский «Наутилус» проведёт на плаву восемь лет. Споры музыкантов развалят и эту группу. В 1997 году после альбома «Яблокитай» Бутусов решит, что «Нау» исчерпал себя окончательно. «Наутилус» совершит прощальный тур, потом экипаж откроет кингстоны, и легенда уже навсегда растворится в вечной музыке.

Вячеслав же Бутусов жив, слава богу, и здоров. Он в Питере. В 2001 году из ветеранов рок-революции он создал группу «Ю-Питер». Ещё он пишет саундтреки к фильмам (сочинял преимущественно для картин Алексея Балабанова), издаёт книги и вообще активно работает. Профессиональным признанием обоим незабвенным «Наутилусам» служат два трибьют-альбома, а Бутусов в 2011 году стал кавалером ордена «За заслуги перед Отечеством».

«Корона твоя из клёна»

Без Ильи Кормильцева советский рок был факультативным и маргинальным явлением позднего «совка». С Ильёй Кормильцевым советский рок ненадолго стал мейнстримом и навсегда – мощным финальным аккордом советской культуры. Для столь значимой смены статуса хватило десятка-другого стихов Кормильцева.

Илья Кормильцев

Илья Кормильцев родился в 1959 году в Свердловске. Учился в английской спецшколе. В 1981 году закончил химфак Уральского университета. Пока ещё был студентом, сошёлся со свердловскими рокерами и после УрГУ начал писать тексты для группы «Урфин Джюс» и для Егора Белкина с Настей Полевой. В 1983 году Кормильцев познакомился с Вячеславом Бутусовым и Дмитрием Умецким.

Потом он скажет, что «Наутилус» для него был компромиссом, необходимым для того, чтобы общаться с публикой, – хотя и плодотворным компромиссом. Но всё равно звучит как-то нехорошо. Кормильцев был непростым человеком. Интеллектуал и просто умница, сноб, внешне – интеллигентный пижон с ясной красивой речью и в стильных очках. Но внутри сидел дьявол, докручивающий общение до конфликта.

Илья Кормильцев был ироничен и скептичен. Критичен по-герценовски. Как Набоков, англоман. Эдакий рок-Чаадаев. Подобно Бродскому, с советской властью Кормильцев имел «стилистические расхождения», и гражданским протестом маскировал эстетский протест. Его стихи тех лет были не совсем уклюжи, но в музыке они раскрывались, как птицы в полёте, и слепили яркостью метафор, оглушали звучанием – вроде страшного рыка аллитераций в «Скованных одной цепью»: «Здесь бр-рошены ор-рлы р-ради бр-рой-лер-рных кур-риц!»

Чудовищные реалии у Кормильцева были аргументом социальной претензии к обществу: там, где существует такое вот дерьмо, неправильно вообще всё-всё-всё. Кормильцев смело и безжалостно вводил в высокую поэзию низменный, даже отвратительный быт, и это стало родовой чертой новой уральской лирики:

Первый опыт борьбы против

потных рук

Приходит всегда слишком рано.

Любовь – это только лицо на стене,

Любовь – это взгляд с экрана.

Ален Делон не пьёт одеколон…

С «Наутилусом» Кормильцев порвал отношения в 1989 году, когда группа получила премию Ленинского комсомола. Кормильцев категорически отказался от денег, побрезговал даже в руки взять. Потом он объяснит свою конфронтацию с любым официозом: «Из гнева поэтов политики куют себе капиталы». До 1992 года Кормильцев жил в Екатеринбурге, издавал журнал «Мы и культура сегодня», но дело не пошло, и Кормильцев уехал в Москву. Время «Рок-н-бурга» миновало.

С Бутусовым Кормильцев ещё помирится, напишет несколько текстов для возрождённого «Нау», будет помогать в организации программы к десятилетию группы, но всё равно Бутусов и Кормильцев разойдутся. В 2006 году Кормильцев осудит Бутусова за выступление перед членами движения «Наши» и запретит петь этим «наёмным гопникам» песни «Нау», которые написаны «кровью сердца».

В мейнстриме Кормильцев реинкарнируется переводами культовых романов Джеймса Балларда, Ирвина Уэлша, Брета Истона Эллиса, Фредерика Бегбедера, Клайва Льюиса. Одной из лучших своих вещей он считал перевод «Бойцовского клуба» Чака Паланика. Однако странно: чем меньше в стране оставалось «совка», тем больше агрессии было в общественной позиции Кормильцева. Всё очевиднее было, что и раньше-то Кормильцев воевал не совсем чтобы с «совком»…

В 2003 году он возглавит издательство «Ультра. Культура», которое примется издавать различные экстремальные опусы – о скинхедах и неонацистах, о фанатах и террористах, о религиозных фундаменталистах и наркоманах. Из-за этого Илья Кормильцев порвёт с прежней работой в издательстве «Иностранная литература» и погрязнет в судебных тяжбах о защите многочисленных честей и достоинств.

Вроде бы Кормильцев займёт нишу «радикального левого интеллектуала», сторонника эпатирующего андеграунда, однако он нарушит слишком многие табу и будет выглядеть социопатом и нигилистом. После каскада скандалов «Ультра. Культуру» в 2007 году закроют. Но Кормильцеву окажется уже не до того.

В январе 2007 года во время деловой поездки в Лондон Илья Кормильцев обратится в клинику с жалобой на боли в спине, и у него выявят рак позвоночника в последней и неоперабельной стадии. Это смертный приговор. Кормильцев ляжет в Королевскую больницу Масден. Там 4 февраля 2007 года всё и завершится. Поэт сгорит как метеор – быстро и страшно, у всех на глазах, в прямом эфире. Перед смертью Кормильцев примет ислам – наверное, от обиды на русского Бога.

Кормильцев – трагедийная фигура, но не только из-за раннего ухода. Он – блудный сын СССР. Не певец свободы, а бескомпромиссный индивидуалист. Он не выносил тотальность во всех её проявлениях: официозную советскую и офисную постсоветскую. Он не терпел тотальность власти и религии, моды и морали, он презирал новую тотальность набирающего силы московского консьюмеризма. В общем, он ненавидел всё, что может оказаться «скованным одной цепью».

Но в отрицании тотальности Кормильцев сам был тотален. В конце концов, увы, человек многое делает так же, как все остальные. Как все, дышит, как все, страдает, как все, умирает. Бог не рассердился на поэта, просто не сумел по-другому объяснить гордой душе Ильи Кормильцева, что «корона твоя из клёна».

«Это подзарядка наших батарей»

Может быть, они вообще единственная настоящая рок-группа свердловского рока. «Рок-группа» в истинном, «штатовском» смысле, в котором рок-н-ролл – просто музыка молодых, а не «песни протеста» и не критерий крутизны. У них, то есть у группы «Чайф», вся судьба сложилась по сценарию американской мечты.

Группа началась с того, что в 1975 году в 10-й класс школы № 36, где учился Володя Шахрин, пришёл новичок – Володя Бегунов. Дружба собрала Шахрина, Бегунова и ещё двух пацанов в школьный ансамбль «Пятна», который играл на дискотеках. Музыкой тогда, конечно, особенно-то не заморачивались, цель была – нравиться девочкам. И у школьных музыкантов худо-бедно всё получалось.

После школы поступили в строительный техникум, оттуда ушли в армию – Шахрин и Бегунов даже служили почти вместе, погранцами на Дальнем Востоке, – потом вернулись и доучились, в 1981 году начали работать. Шахрин вкалывал на стройке, Бегунов оказался в милиции. А группа продолжалась: затея тинейджеров превратилась в серьёзное дело души для рабочих парней. Этим героям self-made и пролетарской подлинности «Чайфа» потом поверит та молодая Россия, которая иначе злобилась бы под гранж и панк.

Шахрин, монтажник Свердловского домостроительного комбината, вступил в МЖК. Боссы МЖК помогли получить каморку во Дворце культуры строителей, и здесь в 1983 году «Чайф» родился уже по-настоящему. «Чайф» – потому что «кайф» и «чай», а чай – потому что собрались реально делать группу, а не бухать.

Хотя днём рождения группы считается 29 сентября 1985 года – день первого концерта, прошедшего в ДК МЖК. «Чайф» сразу был принят в рок-клуб – и внесён ревнителями идеологии в список запрещённых музыкальных коллективов. Шахрин тогда был суровым неформалом в шинели, перетянутой портупеей, и в могучих монтажных ботинках. Судьба занесла его в депутаты райсовета, и он, протестуя против зажима его группы, швырнул начальству свой депутатский мандат.

«Чайф» имел большой успех на первом фестивале свердловского рок-клуба, и с 1986 года началась общая судьба группы и музыкантов. Понятно, что не на всех сейшнах и не во всех топах «Чайф» был лидером, зато он стал той командой, которая всегда получает «приз зрительских симпатий». «Чайф» влюблял в себя публику и сам оказался очень компанейским. Он и потом будет охотно ездить на разные фесты и много гастролировать, будет участвовать в сборниках-солянках и в концертах друзей, будет делать кавер-версии чужих песен и смело заявляться в политических акциях вплоть до знаменитого тура «Голосуй или проиграешь!».

Владимир Шахрин: концерт 1991 года

Это всё не из-за денег, не для промо, а просто такая вот деятельная натура у Владимира Шахрина. Неугомонный Шахрин, уже давно рок-звезда, и в 2012 году в Екатеринбурге будет безжалостно лепить стикер «Я – хамло» на лобовухи тех автомобилей, которые припаркованы нагло и всем мешают. Шахрину есть дело до чужих безобразий: а как же, ведь этот город – его город, эта страна – его страна.

«Чайф» и Шахрин не лечат мозги и не учат жить – они живут здесь и сейчас. Витальность и подкупает. Как положено американской ритм-энд-блюзовой группе, они делают живой, открытый и свободный саунд. Танцевальный. С драйвом и с душой. Если в конце 1980-х «Наутилус», мрачный титан, создавал вечную музыку, меняя батарейки, то в 1990-х «Чайф», весёлый герой, без великой миссии занимался просто «подзарядкой батарей». Может быть, это был самый нужный голос эпохи.

Запил сосед, у них на фабрике стачка.

С чаем беда, осталась одна пачка.

На кухне записка: «Не жди, останусь у Гали».

По телеку рядятся, как дальше жить… Достали!

С годами голос Шахрина только набирал мощь, а звучание «Чайфа» обретало чёткость мелодического рисунка. Джаз, регги или биг-бит играл «Чайф» – это неважно, это всё были разные форматы одной и той же внутренней свободы, для носителя которой нет

особенной разницы, социализм на дворе или капитализм. И «Чайф» никуда не переезжал из Ёбурга. Вообще, без громких слов «Чайф» оказался патриотом. Екатеринбургом «Чайф» будто подчёркивал универсальность музыки, для которой имеет значение чувство жизни, а не пункт звукозаписи.

Альбомом «Оранжевое настроение» в 1994 году Шахрин задаст тональность, и потом выйдут ещё три «настроения», а оранжевый станет фирменным цветом «Чайфа». В 1999 году вся Россия вслед за Шахриным взвоет: «Какая бо-о-оль, какая бо-о-оль! Аргентина – Ямайка – пять-ноль!» В 2000 году «Чайф» без напряга соберёт в Москве полный «Олимпийский» на концерт к своему 15-летию и легко повторит этот подвиг в своё 20-летие. Исполнится «американская мечта» парней из стройтехникума, и в XXI веке на концерты «Чайфа» фанаты будут приходить в оранжевых строительных касках – это кураж, это прикол, это привет братьям.

Репетиция «Чайфа»

Чёрт знает, как чайфы не рассорились за тридцать лет. Шахрин говорит, что они просто не пускают в свои отношения ни женщин, ни денежные расчёты. И получается, что группа – такая территория дружества, вроде гаража или рыбалки.

Лирический герой «Чайфа» похож на Шахрина. Сначала обычный горожанин, какой-нибудь Серёга из автосервиса: рабочая смена, халтурка на себя, двушка в кредит, сынишка в садике, тёща роет огород на даче, «Форд» б/у, по субботам – с друзьями в спортбаре, в отпуск – баб в Турцию, а сам с мужиками на север за хариусом. Время идёт, и ныне Сергей Иваныч уже рулит маленькой фирмой, имеет большую квартиру и «крузак», сын учится в престижном вузе; Сергей Иваныч обуржуазился, отдыхает в Таиланде, коллекционирует сабли и пьёт вискарь, но остался тем же добрым малым без понтов и даже немного разгильдяем.

В этой метаморфозе лирического героя нет конфликта с собой – она честная и жизнеутверждающая. Она объясняет счастливую и долгую судьбу «Чайфа» и его художественную стратегию. Владимир Шахрин говорит, что «Чайф» заработал «доверие улицы». А доверие улицы и есть настоящий стопудовый рок-н-ролл.

«Делай мне больно!»

Свердловский рок-н-ролл причудлив и многообразен, и в его созвездиях горит немало светил первой величины. Рок-атака с Урала ослепила столицу в мае 1993 года на праздновании 10-летия «Наутилуса». В ДК имени Горбунова играли герои уже отгремевшей революции: корифеи, патриархи, мэтры, монстры. Они все друг друга знали, группы проросли друг в друга музыкантами, звукорежиссёрами, продюсерами и огненными текстами братьев Кормильцевых – Ильи и Евгения. Порой кто-то с кем-то ссорился и даже враждовал, но рок-н-ролл был важнее.

Причудливый, ряженый, эпатажный свердловский рок

На юбилейном концерте «Нау» приветствовала сравнительно молодая группа «Агата Кристи». Лидером в ней был Вадим Самойлов – он и собрал команду ещё в школе, где учился, в районном городе Асбест. В 1985 году Самойлов и его друзья поступили в УПИ, группа переехала в политех, а в 1987 году к ней присоединился младший брат Вадима Самойлова Глеб. Так получилась «Агата».

Она бодро начала карьеру, шагая вверх к успеху от фестиваля к фестивалю. На втором альбоме «Агата» уже предъявила публике фирменный образ капризных пижонов: драматичная опереточность Вадима, который выходил с начёсом и во фраке, и глумливая надменность Глеба, который на сцене сидел на стуле. Внешне «Агата» была очень театральна, эдакая рок-труппа; музыкально она существовала на перифразах разнородной классики; тексты были махровой литературщиной. В принципе, насколько революционен «Наутилус» был в советском модернизме, настолько же революционна «Агата» стала в послесоветском постмодерне.

«Агата» могла окопаться в Екатеринбурге, но Самойловы решат рискнуть: в 1994 году группа переедет в Москву. В эпоху «фанеры» и попсы делать ставку на рок-н-ролл посмели бы только безумцы. Но в 1995 году «Агата» запишет убойный альбом «Опиум», и грянет фурор. «Агата Кристи» превратится в мегазвезду.

Ей будет сопутствовать официальное признание и в России, и в Европе. Её будет уважать циничный русский шоубиз и снобистский русский рок-н-ролл. Когда период стадионов пройдёт, «Агата» останется королевой богемы, фугасом столичных клубов. Психоделический и салонный саунд превратит группу в какого-то полуночного кислотного волка, но что-то с «Агатой» будет не в порядке, словно из-под закрытой двери потянет марихуаной.

В 2001 году внезапно умрёт клавишник Александр Козлов, который был с братьями Самойловыми ещё со школы в Асбесте. Группа начнёт странно исчезать на год-два, хотя успеху это не повредит. Песни и клипы станут душераздирающе мрачными. Вадим увлечётся продюсированием, а Глеб – сольниками.

Наконец, в 2009 году Самойловы объявят, что закрывают группу. Летом 2010 года на фестивале «Нашествие» группа «Агата Кристи» споёт в последний раз.

На тот знаменитый юбилей «Наутилуса», что праздновали на «Горбушке» в 1993 году, Алексей Могилевский, легендарный саксофонист «Нау», привёз свою серьёзно-разухабистую группу с умопомрачительным названием «Ассоциация Содействия Возвращению Заблудшей Молодёжи На Стезю Добродетели». Группа записала уже шесть разных альбомов, но никто не мог понять: это всё приколы Могилевского или какие-то концептуальные эксперименты? Ответ так и не был озвучен, и Могилевский вскоре после первого трибьюта «Нау» распустит «Ассоциацию».

Ещё играла группа «Отражение». Она родилась в доисторические времена, то есть до рок-клуба, и пять её альбомов мотались по чужим волнам нью-эйджа, изредка, правда, залетая в хард-рок. Лидер группы Сергей Кондаков слишком жёстко был нацелен на отражение западных музыкальных форматов, и до своего эксклюзива руки лидера так и не доберутся: через четыре года после трибьюта «Нау» под мистическими цифрами 07.07.07 у Кондакова остановится сердце.

Конечно, в «Горбушке» появились Егор Белкин и Настя Полева. Бывалый Белкин отыграл чуть ли не во всех статусных командах Свердловска, заводил свою группу, хотя главным его трофеем стала белокурая и голосистая красавица Настя, то ли муза, то ли валькирия свердловского рока. Ровесником легендарной «Разлуки» был фантастический альбом Насти «Тацу» – подводная музыка, которую могут исполнять только русалки. Вообще-то русалку Настю Егор Белкин выпутал из сетей «Трека», увёл от Игоря Скрипкаря, а в 1993 году, когда родился трибьют «Нау», Белкин и Полева окончательно перебрались из Ёбурга в Питер.

«Агата Кристи»: 1989 год

На сцену «Горбушки» в юбилей «Наутилуса» выйдет самая загадочная группа свердловского рока – «Апрельский марш». Нет, даже не группа, а некая аморфная тусовка очень талантливых и для рока неожиданно ранимых музыкантов, которые сочиняли и исполняли вообще не пойми что – какой-то сумасшедший арт-панк с ясным оперным вокалом. Первое выступление «марши» дали на первом фесте СРК, однако первый альбом группа напрочь забраковала. Зато второй альбом – «Музыка для детей и инвалидов» – взрывал мозги. Это и была рок-революция:

Счастлив избранный народ,

Красной глины полон рот.

Общий ужин ждёт луны,

Наши ложки жестяны,

Наш рассвет умрёт от ран,

Кот-ло-ван!!!

После концерта на «Горбушке» «Апрельский марш» мелькнёт ещё несколько раз и как-то исчезнет, словно

растворится в сумраке собственного безумия.

Хотя на самом деле исчезнет эпоха. Завершится рок-революция. Конечно, будут грандиозные концерты, статусные площадки и толпы фанатов, но иссякнет демиургия рока, ощущение жизнестроительства: рок-н-ролл forever, а революция – happy end. Юбилей «Нау» 1993 года станет чем-то вроде парада в День Победы.

Через семь лет, то есть в 2000 году, в Екатеринбурге родится фестиваль «Старый новый рок». 13 января на сцене ТЮЗа группа «ТОП» Евгения Горенбурга будет презентовать свою пластинку «Школьный альбом» и на торжество позовёт группу Александра Пантыкина «Поезд куда-нибудь». И всем понравится идея: ветераны могут помогать новобранцам арт-огнём. Фестиваль объявят ежегодным.

Каждый год на «Старый новый рок» станут приглашать хедлайнерами пять-семь крутых групп, и к каждому мэтру будут цеплять трёх-четырёх новичков. Командовать всей канонадой возьмётся Горенбург. Рекрутов будет отбирать оргкомитет во главе с Владимиром Шахриным. В оргкомитете будут грозно сверкать глазами матёрые зубры свердловского рока – Хоменко из «Нау», Бегунов из «Чайфа», Симаков из «Апрельского марша», Вадим Самойлов из «Агаты».

Рокеров поддержит Фонд Ельцина: две революционные традиции, рокерская и политическая, наконец-то сойдутся в общем деле. Фестиваль будет состоять из трёх площадок, а с 2005 года приобретёт и летнюю резиденцию – базу «Волна» на Белоярском водохранилище. Сюда станет приезжать по 15 тысяч зрителей.

«Кабинет» Пантыкина и «Чайф» Шахрина, разумеется, были в 1993 году на «Горбушке», на победном рок-параде. Но ещё в 1987-м Шахрин спел: «Делай мне больно, пока это тоже не стало привычным!» И вот от рок-парада прошло уже 20 лет. И нынче каждому приходится для себя решать: то ли хорошо, что «уже не больно», то ли плохо, что всё-таки «стало привычным». Группы и звёзды почти все живы, но феномена свердловского рока больше нет. Овации. Занавес.

Глава третья

Митинград

«Екастройка»

Сейчас, в нынешнем городе Екатеринбурге, свердловскую версию бурной перестроечной эпохи иронично называют «екастройкой». А те времена и вправду были удивительные – страстные, тотально-митинговые и романтически-наивные.

СССР угасал. Страны Балтии рвались на свободу, хмурые советские войска покидали Восточную Европу и Афганистан, генералы сдавали на металлолом стратегические ракеты, в бывших братских республиках бывшие братья вынимали ножи и резали друг другу глотки, никто уже не глушил радиоголоса недавних соперников, а генсек Горбачёв ездил по заграницам и говорил, говорил, говорил.

Из лагерей выпускали обомлевших от неожиданности диссидентов, а выпить в отечестве было не на что, и полки магазинов опустели. Бастовали шахтёры. Появилась безработица. Заводы и фабрики грезили о хозрасчёте – он казался панацеей. Спекулянты, цеховики и фарцовщики открывали кооперативы, бандюки создавали криминальные группировки, а милиция заводила ОМОНы и РУБОПы.

Моление на месте Ипатьевского дома

Интеллигенция требовала реабилитировать всех репрессированных и вернуть исторические названия. Церковь намекала, что надо бы отдать верующим храмы. Толстые журналы издавались миллионными тиражами и печатали романы «из-под глыб». Либералы яростно спорили с патриотами, а народ попроще засматривался первыми мыльными операми и через экраны теликов исцелялся у Кашпировского.

В закрытом городе Свердловске не могли появиться радикальные демократы, подобные столичным, – «демшиза», как их назовут позже. Ожидание гражданских реформ в оборонном городе порождало клубы управляемых интеллектуалов вроде «Городской трибуны» Геннадия Бурбулиса или секты почти неуправляемых и буйных патриотов вроде «Отечества» журналиста Юрия Липатникова.

Осенью 1987 года в Свердловске из рук в руки ходили засекреченные тезисы разгромного доклада Ельцина на пленуме ЦК КПСС, подобного докладу Хрущёва на ХХ съезде партии. Ельцин типа как бичевал советскую власть. Правда, тезисы были фальшивые, как «Протоколы сионских мудрецов», но зацепили общество за живое. В середине декабря неформальные политические активисты Свердловска собрались на митинг на площади 1905 года, пошумели и гневно двинулись прямо к Белому дому, чтобы потребовать объяснений от самого первого секретаря обкома!

Секретарём был Юрий Петров, инженер и партаппаратчик, почти ровесник Ельцина. Петров возглавлял область с 1985 года: он сменил Ельцина на этом посту, но поддерживал ельцинскую линию. И он не спрятался от митингующих, а пригласил их в большой зал ДК Свердлова, чуть ли не в рок-клуб. А там ввязался с крамольниками в спор и едва не согласился осудить пленум за критику Ельцина.

По слухам, тот диалог будет стоить Юрию Петрову карьеры. Через полгода его снимут и сошлют в тьмутаракань – послом на Кубу. Но потом вошедший в силу Ельцин заберёт Петрова к себе и возвысит. Что ж, может быть… Однако тогда, в декабре 1987 года, политические неформалы Свердловска, ободрённые моральной победой, объединились в группу «Митинг-87». У неё не имелось ни структуры, ни членства, ни идеологии – ничего, кроме ощущения «мы ждём перемен!».

Пикет общества «Отечество» Юрия Липатникова возле горсовета

В январе 1988 года писатели Валерий Исхаков и Андрей Матвеев потрясли общественность Свердловска «экспериментальным» номером журнала «Урал». В этом номере Исхаков и Матвеев опубликовали экономическую публицистику и жёсткие тексты о «правде жизни». Читатели рвали номер друг у друга. Никто и не ведал, что скоро безумный Ёбург пропишет всем такую «правду жизни», в какую и поверить невозможно, устроит такие закидоны, что публицистам и не снилось.

С весны 1988 года, когда потеплело, «Митинг-87» начал проводить собрания в Историческом сквере чуть ли не каждые выходные. 16 июня ЦК КПСС снял Юрия Петрова и назначил первым секретарём Свердловского обкома Леонида Бобыкина – партийного зубра, который был на восемь лет старше Ельцина. В конце июня в Москве прогремела XIX партконференция, с которой начался демонтаж советского строя, однако в далёком Свердловске Бобыкин потихоньку закручивал гайки.

Скандал вспыхнул 11 декабря: милиция разогнала митинг, посвящённый 40-летию Всеобщей декларации прав человека. Многих участников того митинга арестовали, но активиста Сергея Кузнецова упекли надолго. Кузнецова в городе хорошо знали, потому что год назад его, архитектора, с шумом вышибли с работы за открытое письмо Горбачёву. И вот теперь Кузнецов стал «узником совести».

Кроме Кузнецова у города появился и другой герой – прокурор Леонид Кудрин. По слухам, он ушёл в грузчики, не желая подчиняться «телефонному праву». В начале 1989 года, когда страна выбирала народных депутатов СССР, в Свердловске шумели митинги, требующие избрать Кудрина депутатом.

12–19 января 1989 года была проведена Всесоюзная перепись населения. В Свердловске по факту проживания насчитали 1367 тысяч жителей. Свердловск занял десятое место среди городов Советского Союза.

Про Сергея Кузнецова демократическая общественность Союза продолжала кричать весь 1989 год. За новую жертву режима заступался сам академик Сахаров, в Москве проходили акции поддержки узника, а в Свердловске на площади 1905 года сидели голодающие

протестанты. Наличие Кузнецова и Кудрина, городских мучеников демократии, активизировало все общественные процессы в городе.

По самодельным трафаретам активисты писали на домах дореволюционные названия улиц, а ортодоксы по ночам сцарапывали эти надписи. Из парка Павлика Морозова куда-то исчез памятник Павлику. Памятник Свердлову регулярно мазали красной краской; ходили слухи, что студенты хотят зацепить его тросом за трамвай и свалить. 16 июня 1989 года милиционеры робко растолкали толпу на панихиде на месте Ипатьевского дома – и это событие стало считаться последней акцией удушения свободы, на которую советская власть решилась в Свердловске. «Митинг-87» разрастался и ветвился: многие его участники заводили собственные гражданские объединения. А кончилось всё «винным бунтом».

Талоны на спиртное в Свердловске ввели 11 декабря 1989 года – и это было как удар народу под дых. 29 декабря, перед самыми праздниками, в гастрономе «Центральный» горожане маялись в огромной очереди за водкой и шампанским. Тут продавцы объявили, что товар закончился, приходите на будущий год. И тогда людей прорвало. Обозлённая толпа вывалилась на улицу и перекрыла трамвайное кольцо. Хвосты из трамваев протянулись от кольца на все четыре стороны.

«Винный бунт» 29 декабря 1989 года

В гущу бунта кинулся председатель горисполкома Юрий Новиков. Поскольку возле гастронома выступать ему было негде, он позвал людей на площадь перед университетом – и выступил с высокого крыльца УрГУ. Но мятежники не желали слушать оправданий, а желали ругать власть и потому двинулись по проспекту Ленина к Плотинке и далее на площадь 1905 года – как на демонстрациях.

Милиция хватала кое-кого из смутьянов – отщипывала от толпы, но в целом не стала препятствовать шествию, а быстро остановила движение транспорта на проспекте. На площади 1905 года отменили намеченное открытие городской ёлки, и вместо Деда Мороза и Снегурочки к микрофонам вышли лидеры бунтовщиков. Их пытались оттереть депутаты, профессиональные краснобаи, в том числе и сам Геннадий Бурбулис, главный городской тираноборец. Но «винный бунт» всё же не перерос в политический митинг, и демократические лозунги вскоре сменились требованиями мандаринов к празднику, водки, колбасы и мыла без талонов.

«Табачный бунт» летом 1990 года

На следующий день магазины Свердловска будто по волшебству наполнились товарами: «выбросили» даже красную икру и женские импортные сапоги. Правда, всё быстро закончилось. Вместо изобилия городу остался Комитет 29 декабря.

Забыв о праздниках, Комитет заседал в избирательном штабе Бурбулиса по адресу Гоголя, 25, и вырабатывал «процедуры демократизации власти». Комитет состоял из лидеров всех неформальных общественных объединений – «Митинга-87», «Городской дискуссионной трибуны», «Отечества» и других: стачкомов, политклубов, союзов и советов. Для города главным требованием были выборы мэра.

2 января 1990 года в Свердловск прилетела правительственная комиссия. 8 января испуганная власть оправдала Сергея Кузнецова. 16 января в ДК Свердлова Комитет провёл Гражданский форум жителей г. Свердловска, который собрал более тысячи участников. Руководили форумом инженер Алексей Гончаренко и актриса Тамара Воронина. Форум не дал выступить даже председателю горисполкома.

12 февраля ЦК КПСС снял с должности Леонида Бобыкина, первого секретаря обкома. Бобыкин ушёл на пенсию. После него в обкоме за полтора года быстро сменятся три руководителя, а потом КПСС вообще рухнет.

В сумасшедшие годы реформ активист Сергей Кузнецов станет журналистом, корреспондентом радио «Свобода», но «демшиза» перестройки нагонит его и всё равно нахлобучит. Кузнецов сочтёт агентом ФСБ приставучего алкаша из своего подъезда и попытается нелегально бежать из России от мнимых преследований. В 2010 году он поедет по турпутёвке в Турцию, переберётся в Израиль – и угодит в тюрьму как незаконный иммигрант. Просидит год, будет устраивать голодовки, но уже никто не обратит на них внимания. Выдворенный из Израиля, Кузнецов очутится в Грузии, однако даже оголтелая антироссийская позиция не поможет ему получить грузинское гражданство. Кузнецов будет прозябать.

В перестройку люди митинговали, бастовали и что-то там требовали по всей стране. Здравый смысл тонул в гвалте, в воодушевлении и в шумных инициативах, в страстях и спорах, а история вершилась словно бы сама по себе. Общественные объединения рассеивались бесследно, а требования забывались, неисполненные. Так и в Свердловске незаметно исчезли громогласные Комитет и Форум.

В апреле 1990 года в город приезжал Горбачёв, разговаривал с горожанами во Дворце молодёжи – и на выходе его встретила толпа с лозунгами «Колбасы и мяса!». Горбачёву пришлось ретироваться. А в августе 1990 года Свердловск был охвачен «табачным бунтом», и в центре опять стояли хвосты из трамваев.

Весной 1991 года месячный набор товаров по талонам стал вот таким: две пачки масла, по два кило сахара и муки, по кило крупы и макарон, десяток яиц, баночка майонеза, две бутылки водки (причём в обмен надо сдать две пустые бутылки), четыре пачки дешёвых сигарет и десять коробков спичек. Кстати, талоны на водку мастерски подделывали студенты архитектурного института: на цветных обложках школьных тетрадей рисовали карандашами тексты и вырезали печати на ластиках.

Ну и пришёл путч. Перестройка и «екастройка» закончились.

Казённые, подпольные и безбашенные

На излёте СССР для художников Свердловска местом относительной свободы был «пятак», он же «панель» или «плита»: газон, тротуар и сквер возле площади 1905 года. Здесь живописцы и разные ловкачи-хитрованы продавали картины, чаще всего андеграунд или китч – есенинские пейзажи и порочно-благопристойную обнажёнку. Художники стояли рядами: надменные, агрессивно-обиженные или добродушно-говорливые, если под мухой. Всё это нагло творилось прямо рядом с горкомом, но партия утомлённо прижмурилась и типа как ничего не замечала.

Всё изменилось в 1987 году. В Свердловске это был год революций: рок-клуб, «Городская трибуна»… И ещё – вернисажи. Не выход даже, а выброс, извержение подпольного искусства. Вулкан взревел в Доме культуры по адресу Сурикова, 31.

4 марта здесь открылась первая «экспериментальная художественная выставка». Такого не бывало: эти «экспериментаторы» отменили выставком – орган партийной цензуры при отборе произведений. Свою косую мазню на выставку мог притащить любой желающий, даже не член Союза художников. А членов Союза, «казённых» мастеров, на Сурикова, 31, не пускали. Когда горком робко заикнулся, что надо бы убрать несколько обидных для партии картинок, «экспериментаторы» восстали: если тронете хоть кого-то, мы все уйдём! Горком испуганно отскочил.

Здание «Станции вольных почт»

На выставке выплеснулось всё: все комплексы, амбиции, гордыни, обиды и протесты, все формальные стили и направления – от авангарда и сюрреализма до соцарта. Две сотни художников-«подпольщиков» предъявили живопись, фото, скульптуру, графику и разные инсталляции. Зачастую этот андеграунд оказывался оголтелым самовыражением, лобовым и плакатным, с раздиранием рубахи на груди, но зрителя плотно нахлобучило

запретными прежде темами – библейскими, эротическими и маргинальными. В общем, это был угар перестройки, однако разум и зрение советских людей так изголодались по идейной крикливости и стилевой пестроте, что очередь на Сурикова, 31, вытягивалась на два квартала.

В мае пришло время закрывать выставку, горком облегчённо выдохнул, но директор художественной школы Лев Хабаров предложил «экспериментаторам» перенести экспозицию в его школу по адресу улица Сакко и Ванцетти, 23–25. Художники-бунтари перебрались в залы к Хабарову, и безобразие продолжалось.

Горком понял, что этих мазил-антисоветчиков придётся терпеть ещё долго, а потому решил с осени выгородить им вольер – и отдал помещения в доме № 11 на проспекте Ленина. По городской легенде, в старину здесь располагалась почтовая станция. В сентябре 1987 года на «Станции вольных почт» открыли уже третий вернисаж нонконформистов, и он без перерыва тянулся – охренеть! – до лета 1988 года.

Бессменным директором «Станции» был художник наива Виктор Махотин. Он переформатировал выставку в нечто небывалое. Приходить сюда можно было в любое время дня и ночи. Привечали всех. Поэты читали здесь стихи, живописцы живописали, лекторы проводили беседы, и все желающие спорили о чём угодно – иной раз чуть ли не до мордобоя. Всегда имелось выпить-закусить. В одном зале на антресолях жила бездомная семья художника Дьяченко, в другом углу ютилось семейство художника Кабанова.

На «Станции» всегда толклась толпа народа, это была тусовка нон-стоп. Виктор Махотин легко продавал те работы, что висели на стенах: цену называл от фонаря и очень старался не забыть отдать деньги автору. Ещё Махотин вдохновенно обменивал художникам холст на холст, дарил картины и вообще подтягивал несознательную богему к коммунизму и к раю земному.

Выставка на «Вольных почтах»

Казалось, что «Станция вольных почт» – площадка андеграунда, но всё было не совсем так. «Подпольные» художники вырвались на свет, свалили «казённых» художников, потрясли публику – и всё. Быстро стало очевидно, что андеграунд – не тот понятный художественный язык, который требовался обществу. Андеграунд – свобода самовыражения профессионалов, высокомерная эстетская критика и ревность к культурной жизни за «железным занавесом». И андеграунд не годится для разговора о том, что происходит здесь и сейчас: он слишком сложен.

«Подпольные» художники уступят лидерство «безбашенным» – эпатажным акционистам с их перформансами или простодушным «наивам» с их ясностью. И весёлая эпопея «Станции вольных почт» была мягким переходом от «подпольных» к «безбашенным». Главные тренды «лихих девяностых» – хэппенинг и примитив.

В девяностые будет немало шумных выставок самого разного направления и сногсшибательных проектов. Появится множество художественных объединений и частных галерей. И десятилетие нулевых станет временем институализации: будут утверждаться новые престижные промоплощадки и новые авторитеты. Ну а десятые годы наконец-то породят свежий тренд – неоиндустриализм.

В 1999 году на улице Добролюбова в старинном краснокирпичном особняке бывшей земской школы откроется Уральский филиал Государственного центра современного искусства. Здесь будут обустроены мастерские художников и залы для сменных выставок. В 2008 году кураторы центра поймают идею и начнут программу «Уральские заводы. Индустрия смыслов». Поначалу главным событием программы будет фестиваль «Art-завод», а потом – Уральская индустриальная биеннале: осенью 2010 года, когда в ночи над ВИЗом воссияет созвездие Девы, лазерная графика фантастически расцветит исполинские конусы градирен.

Крупнейшим частным собранием Екатеринбурга станет Галерея современного искусства, которую учредит группа «Синара» магната Дмитрия Пумпянского. В 2004 году в «квартале миллионеров» появится фигурный и островерхий теремок этой галереи. Кураторы составят отличную коллекцию произведений классической Екатеринбургской школы и авангардной Нижнетагильской, а с 2009 года обратятся к неоиндустриализму. Поскольку «Синаре» принадлежит Северский трубный завод с могучей домной-музеем, галерея направит на Северку десант художников – выпускников училища имени Шадра. Частный капитал тоже сформирует заказ на новое искусство, которое интерпретировало бы промышленную суть региона.

Трибуны-тираноборцы

1988 год для Свердловска можно считать годом «Городской дискуссионной трибуны». Город жил интересом этого ристалища: как там интеллигенты врежут по властям? Чем отмахаются партийные? Демократы против коммунистов – первое противостояние новых времён. «Трибуна» – первое ток-шоу российской истории.

Началось всё с горбачёвской гласности, которая породила многочисленные гражданские объединения и дискуссионные клубы на базе редакций, театров, институтов и других учреждений культуры. Деятельный журналист «Уральского следопыта» Юрий Липатников создал общество «Отечество» – ну, за историческую правду и возрождение храмов, да здравствует «особый путь» и долой растленный Запад. «Отечество» прогремело в 1987 году, когда в «Сказке о царе Салтане», поставленной в оперном театре, на шапке злосчастного Салтана бдительные и зоркие патриоты разглядели звезду Давида, а на троне царя – свастику.

Юрий Липатников, один из лучших авторов «Уральского следопыта», был человеком впечатлительным и страстным, потому и не смог удержаться в пределах здравого смысла. Гласность и плюрализм подсунут ему лёгкие ответы на трудные вопросы. Кто виноват? Каббалисты-капиталисты, кто же ещё. Что делать? Создавать черносотенные дружины и союзы, чтобы с хоругвями и арматурой в руках биться против превращения России в позорный «бантустан».

Липатников организует в Свердловске «Русский союз» и будет инициатором первых молебнов у креста на месте Ипатьевского дома. Но бурная деятельность патриотического вождя оборвётся в августе 1993 года: Липатникова насмерть собьёт неизвестная машина. Патриоты сочтут его гибель заказным убийством. Гражданская панихида по Юрию Липатникову пройдёт в ДК «Автомобилист».

Геннадий Бурбулис и пресса

Липатников пригласил в Свердловск Дмитрия Васильева, лидера одиозного националистического общества «Память». Васильев приехал в апреле 1987 года и выступил перед публикой: вопил про геноцид русских, про народ-богоносец и жидомасонский заговор. Такого кликушества не стерпел Геннадий Бурбулис, историк и философ. Бурбулис выскочил к микрофону, однако Васильев обладал лужёной глоткой и базарным нахрапом – он просто переорал Бурбулиса.

Бурбулис был оскорблён. Он десять лет преподавал диамат в УПИ и пять лет руководил кафедрой общественных наук в институте повышения квалификации. Гастроли фашиста показали, что Бурбулису и профессионалам его круга нужна площадка для компетентного разговора на общественно важные темы. Бурбулис пошёл в обком. Так под крылом КПСС возникла «Городская дискуссионная трибуна».

Партия понимала «Трибуну» как свисток, чтобы спускать пар гражданского недовольства. 21 мая 1987 года в легендарном ДК «Автомобилист» прошло первое заседание «Трибуны». Участники обсуждали необходимые меры для сохранения

культурного наследия. И дальше пошло-поехало. Раз в месяц в каком-нибудь ДК гремели бурные публичные дебаты на заранее оговорённую тему. А раз в неделю оргкомитет «Трибуны» собирался в помещении общества «Знание» и выслушивал предложения инициаторов, мнения зрителей и советы кураторов от партии.

Геннадий Бурбулис оказался умелым модератором, и «Трибуна» быстро стала средоточием политической и общественной жизни. Интеллектуалы и активисты овладели душой города. Телевидение МЖК записывало все заседания «Трибуны»: их популярность затмила славу «Голубых огоньков». В СССР тогда не было ничего подобного «Трибуне», и в Свердловск охотно ехали всесоюзно знаменитые герои «борьбы с системой», звёзды нарождающейся демократии.

Заседания «Трибуны» длились по 4–5 часов и собирали до тысячи человек: люди плотно занимали весь зал и стояли вдоль стен, ловили каждое слово. Бывало, свистели и кричали, лезли на сцену, махали самодельными плакатами. Дирижировал симфонией Бурбулис, под локтем которого сидел совет экспертов – тоже невиданное новшество.

«Трибуна» воплощала собою плюрализм, о котором говорили в перестройку, хотя сам уклончивый и многословный Бурбулис был партийным схоластом: просто в те времена либеральный идеолог мог появиться лишь как схоласт. Но и такой плюрализм легко задвинул партию в дальний угол. Обком обижался и подсовывал «Трибуне» плохие залы – маленькие, холодные или на окраинах. И всё равно пропагандисты КПСС проиграли златоустам демократии. Бурбулис не позволял разгораться сварам, однако остановить дискредитацию партии он был не в силах.

Набрав разгон, «Трибуна» от слов быстро перешла к делу. 1 декабря 1988 года стартовали выборы народных депутатов СССР по новому демократическому закону. «Трибуна» включилась в избирательную кампанию, и мировоззренческие споры превратились в предвыборную агитацию. Бурбулис и сам баллотировался в депутаты, был избран и с весны 1989 года стал политиком. А «Трибуна» после выборов утратила драйв. Всё интересное теперь переехало в новый парламент.

Геннадий Бурбулис сделает фантастическую карьеру. В Москве он сблизится с Борисом Ельциным и возглавит его предвыборный штаб на выборах Президента РСФСР, а потом, при Ельцине-президенте, станет вторым человеком в государстве – госсекретарём. Контроль над «доступом к телу» обеспечит Бурбулису негласный титул серого кардинала. Бурбулис станет олицетворением уральского клана – группы свердловчан, которых Ельцин привёл за собой в высшие эшелоны власти.

Специалист по марксистско-ленинской философии, Бурбулис трезво осознает, что его карьерный рост напрямую зависит от развития демократии в России. Бурбулис будет продвигать демократию, попутно отстраивая некую госструктуру персонально для себя. Волевой, но корректный и осторожный человек, в новом статусе Бурбулис удивит неожиданным властолюбием, чванством и апломбом.

Агитация за Бурбулиса

После путча 1991 года Бурбулис будет разрабатывать политические основы самороспуска СССР и 8 декабря в Беловежской пуще подпишет главный документ вместе с Ельциным. Но потом интеллектуал и теоретик Бурбулис перестанет быть нужным президенту-практику. С 1992 года ракета Бурбулиса сойдёт с орбиты.

Он будет депутатом Госдумы, членом Совета Федерации и руководителем неких политологических центров, но реальная власть к нему уже не вернётся.

А для Свердловска-Екатеринбурга Геннадий Бурбулис остался прежде всего лидером «Городской дискуссионной трибуны». Что обсуждала «Трибуна»? Религию, белое движение, эмиграцию, сталинизм, диссидентство, гласность, культуру. На страстных спорах тираноборцев «Трибуны» взрастёт генерация крутых политиков, которые скоро займутся реальными делами – дележом власти и собственности.

Взрыв на сортировке

4 октября 1988 года в глухой волчий час – в 4:33 утра – город подпрыгнул: гулко, туго и просторно бабахнуло где-то за домами, где-то на Сортировке, и тотчас там же бабахнул второй взрыв. Когда рассвело, все увидели, что голубой небосвод от Сортировки до Елизавета пересекает полоса дыма. Что стряслось?

Авария. У двух товарных вагонов отказала автоматика блокировки движения. Они тихонько покатились с «горки» и на стрелке съехались с грузовым эшелоном, который неспешно проезжал через станцию. Вагоны толпой соскочили с рельсов и зацепили опору для электропроводов. Опора наклонилась, провода оборвались и упали на вагоны. Вся огромная Сортировка ухнула во тьму. Дежурная по станции выглянула в окно и нажала кнопку аварийного подключения энергии. Провод, что лежал на крыше сбежавшего с «горки» вагона, дёрнулся и выстрелил разрядом. А беглые вагоны были загружены бризантной взрывчаткой – 89 тонн. Искра стала детонатором. Вагоны взорвались. Но рядом, чёрт возьми, находился ещё и склад ГСМ – три гигантских ржавых бака с соляром. 6000 тонн. Баки дрогнули – и тоже взорвались. Над тёмной станцией взвился клубящийся гриб из пылающей солярки.

Взрыв выворотил на железнодорожных путях воронку площадью в теннисный корт и глубиной в трёхэтажный дом. На станции разнесло строения депо, уложило на землю все столбы и повалило переходной мост. Ударная волна пробороздила барачные трущобы Сортировки: в хибарах выбило окна и двери, сорвало крыши. С неба сыпались вагонные колёса, вонзались в стены и в уличный асфальт. В округе разлетелись все стёкла, на проспекте Ленина обрушились витрины центрального гастронома и театра Музкомедии. Казалось, что уничтожено полгорода.

Однако нет: какое-то чудо уберегло от больших жертв. Два пассажирских поезда успели проскочить через станцию за минуту до того, как рвануло. Взрывы убили на станции четырёх железнодорожников. После первого раската, когда взлетели вагоны со взрывчаткой, жители станционного посёлка бросились к окнам – и тут их накрыло вторым ударом, когда шарахнули баки с соляркой. Около 500 человек были контужены и порезаны осколками, потом в больницах умерли двое.

Итого, шесть человек, и больше погибших не было, иначе о них обязательно разузнали бы ревностные журналисты эпохи гласности. Видимо, Бог пожалел горожан, ведь, в общем, никто не был виноват: технику безопасности соблюдали честно, работали по инструкциям и правилам. Что поделать, несчастный случай на перегруженной узловой станции, к тому же замордованной соцсоревнованием и разными рацпредложениями. Стечение обстоятельств. Эффект домино.

Взыскательные власти по традиции потребуют найти и наказать несчастных «стрелочников», и начальник Свердловской железной дороги Виктор Скворцов спокойно и мужественно примет всю ответственность на себя. Он был лауреат Государственной премии, почётный железнодорожник, кавалер ордена Ленина, ордена Трудового Красного Знамени, ордена Октябрьской революции. Скворцову было что терять. Но он не отдаст в жертву Молоху простую тётку-диспетчера.

А тем ясным утром 4 октября на взорванной станции уже дымили полевые кухни. Тысячи солдат Железнодорожных войск растаскивали завалы искорёженных конструкций. Через 4 часа после взрыва поезда пошли по чётной линии дороги, через 12 часов исчезла чудовищная воронка, через 18 часов заработала нечётная линия магистрали. Скоростное

восстановление Транссиба на станции Свердловск-Сортировочный войдёт в учебники по железнодорожному строительству.

Обитателей пострадавших домов развезли по гостиницам, а в обезлюдевшие кварталы между улицей Технической и улицей Строителей вошли милицейские патрули. Из Ирбита со стекольного завода выехал караван грузовиков с пачками оконного стекла. В станционном посёлке 72 дома получили такие повреждения, что не подлежали восстановлению. Власти решили снести все здешние трущобы. Жители бараков и разных «шанхаев» получили жильё на ЖБИ и на Синих Камнях.

Весной 1989 года на заснеженные развалины разрушенного посёлка, рокоча дизелями, выползут бульдозеры и экскаваторы. Начнётся строительство. Оно не затихнет даже в «лихие девяностые». На Сортировке возведут обширный новый микрорайон примерно на двести тысяч квадратов жилья.

Взрыв на Сортировке мог бы стать городским эпосом, романом-катастрофой, но не стал. Обошлось малой кровью. Не случилось мародёрства. Власть вела себя очень достойно и помогала людям. Да и вообще, наступали такие времена, что социальная катастрофа поражала очевидцев куда сильнее техногенной.

Горожане

Весной 1989 года Свердловский музей изобразительных искусств поразил искушённую публику персональной выставкой художника Миши Брусиловского. Это был тот Брусиловский, про которого город знал только по слухам, потому что на «зональные» смотры допускались лишь проверенные работы – взвешенные и лаконичные высказывания мастера, словно отстранённого от самого себя.

Сам Миша Шаевич был спокойный и рассудительный, деловитый и земной, а на его полотнах будто взрывы раздирали контрастные цвета на лоскуты, и фигуры людей деформировались, выпирая самыми выразительными частями – затылками, плечами, локтями, коленями. Бурный хаос композиций выворачивал ракурсы, как суставы на дыбе, пластическая мощь оглушала пафосом. Брусиловский мыслил не объёмами в пространстве, а цветовыми массами в цветовых массах. Потом он пояснит свою идеологию: «Есть вещи красиво окрашенные, и это – их смысл». А ещё непривычные к такому языку зрители изумлялись, что Брусиловский посреди соцреализма не боялся писать «Сусанну со старцами» и «Несение креста».

Он родился в 1931 году. Учился в Институте живописи, ваяния и зодчества в Ленинграде. Здесь подружился со свердловским художником Геннадием Мосиным. Мосин уговорил Брусиловского на пару лет поехать в Свердловск. Оказалось, что Брусиловский приехал на Урал на всю жизнь.

«В мастерской». Автопортрет Миши Брусиловского

С 1961 года, с первой же выставки, Брусиловского причислили к советской касте художников-изгоев – к формалистам. Ему говорили об идейной чуждости и даже намекали на «чемодан, вокзал, Израиль». В 1964 году Брусиловский представил эпическую работу «1918-й», а в 1969 году – работу «Красные командиры времён Гражданской войны на Урале». Полотна были написаны в соавторстве с художником Геннадием Мосиным, тогда – любимцем властей, однако живописцы настолько самозабвенно ломали советские каноны, что начальство испуганно открестилось от экспериментаторов. Их дерзания больше напоминали крамолу. Художникам осталось лишь терпкое вино дружества, нежность любимых женщин и сказочные рассветы в деревне Волыны.

Первая персональная выставка Брусиловского состоялась только в 1981 году, но она, конечно, не показала всего, что делает художник. Публика увидела это в 1989-м. Оказывается, живопись Миши Шаевича аккумулировала в себе самые яркие идеи ХХ века. Рука Брусиловского узнавалась сразу, но она указывала на Пикассо, Матисса и Модильяни, на Филонова и Петрова-Водкина, на многие другие художественные системы. Сам Брусиловский называл всё это полистилистикой. Очевиднее всего она была в метафорических работах, но изумляла в портретах. Каждой модели художник находил свою манеру: суховато-академическую, импрессионистическую, шаржевую, реалистическую, экспрессионистскую…

Городская скульптура «Горожане. Разговор»

С 1989 года Брусиловский стал в Екатеринбурге культовым мастером. В его творчестве была сквозная тема – сюжет «Похищение Европы». Собственно, и сам маэстро симфоничностью своей манеры «похитил Европу» для Ёбурга. Из живописи Миши Брусиловского выйдут и многие профессиональные художники-формалисты Екатеринбурга, и чуть ли не все наивные живописцы Ёбурга. «Уж получше вас рисую, Миша Шаевич!» – гордо скажет Брусиловскому художник-самородок Витя Махотин. Это высшее признание, слово родства от простой души.

В августе 2008 года в Екатеринбурге на проспекте Ленина рядом с домом, где живёт Брусиловский, появилась скульптурная композиция «Горожане. Разговор». На бронзовом диске, почти что на асфальте, стоят три бронзовых художника – Миша Брусиловский, Герман Метелёв и Виталий Волович. Кажется, что прямо тут, на улице, Волович встречает вернувшегося с пленэра Метелёва и провожает уезжающего в Волыны Брусиловского. Скрестив руки на груди, по-городскому одетый в пиджак рослый Волович, похожий на мудрого ворона, внимательно слушает артистичные рассуждения Метелёва, на котором походный свитер и сапоги. А коренастый, как гном, Брусиловский, сунув правую руку в карман штормовки, что-то возражает другу-романтику. Екатеринбуржцы знают: надо потереть карман Брусиловского, тогда тебе будет удача. Автор этой композиции – скульптор Андрей Антонов. Трудно поверить, что двое из трёх «горожан» проживают здесь же поблизости и могут запросто прийти и посмотреть на самих себя в бронзе. Собственно говоря, в этом – Боже его благослови! – обстоятельстве и заключено идейное отличие «Горожан» Екатеринбурга от «Граждан Кале».

Дружбе Миши Брусиловского и Виталия Воловича больше полувека. Волович родился в 1928 году. С детства он был в гуще творческой жизни Свердловска. После Свердловского художественного училища сразу профессионально занялся книжной графикой. Кажется, судьба благоволила художнику: выставки, дипломы, проиллюстрированные книги… Но с первых шагов в искусстве он больше жил внутренними переживаниями, а у мастера их всегда хватает. Потом Волович напишет: «При внешне благополучных обстоятельствах жизнь художника может быть глубокой и почти непереносимой драмой. Она возникает из-за постоянного несоответствия между задуманным и сделанным».

Ясность графического противопоставления чёрного и белого словно бы сразу предупреждала: речь пойдёт о самом главном. Работы Воловича только опираются на тексты, но всегда самодостаточны, поэтому событием становилась каждая книга с гравюрами Воловича. Герои «Отелло», будто вырубленные под каменными арками тяжёлым романским теслом. Инженерно чёткие рисунки к «Ричарду III», где фигуры повисли в обобщённом пространстве математической абстракции. Варяжский хеви-метал страшных исландских саг. Средневековый конструктивизм офортов к «Эгмонту» Гёте. Неподъёмные чугунные отливки для «Верескового мёда». Разломанный и расчленённый театральный реквизит «Орестеи». «Слово о полку Игореве» – драматический металлолом, что грудой вываливается из оконницы летописной миниатюры. Отштампованные из стального листа гладкие доспехи «Тристана и Изольды». Рыцарско-нацистская железная

фантасмагория иллюстраций к Брехту. И так далее.

Виталий Волович: 1988 год

Образы Волович извлекал из бестиариев Средневековья, но говорил о том, что творится вокруг. И печатный станок художника выдавал графические циклы, в которых пустые панцири учат ангелов петь, клубятся одежды и занавеси, пляшут кудрявые длинномордые демоны и сбитыми бомбардировщиками вонзаются в землю кресты. Может быть, апофеозом ощущений от советской жизни стала серия «Цирк», где дудят в дуду клоуны с накрашенными ртами, осёл весело жонглирует косматыми львами и плачет голая актриса, окружённая толпой обезьян.

В 2011 году выйдет «Мастерская» – удивительная книга-альбом Виталия Воловича: графика и мысли об искусстве, о жизни и о художнике. Голос старого мастера зазвучит с экклезиастовской горечью многих знаний, умножающих многие печали. «Жажда совершенства кончается неудачей», потому что воплощение есть путь неизбежных утрат, однако «неудача рождает жажду совершенства». Для Воловича талант – зачем-то оставленный зримый след Божьего участия в судьбе человека, отпечатки Божьих пальцев на глине души, а искусство существует для того, чтобы «преодолеть неполноту жизни». Виталий Волович видел такие разные эпохи во всей их долготе, что теперь спокойно говорит: не надо «искусственно конструировать наше присутствие во времени», от многих вызовов которого «убереги Бог». Наоборот, «время должно присутствовать в нас». Вот так, ребята.

«Ричард, оплакивающий Хёстинга». Работа Виталия Воловича

Волович работает и ныне, как Дюрер во время чумы, крутит отполированный ладонями штурвал офортного пресса. Тексты как основа графики – пусть даже это и великие тексты – Воловичу уже не нужны. В XXI веке у мастера появились два больших цикла. Первый – «Художник и манекены»: экзистенциальный ужас жизни и творчества, не имеющий отношения ни к СССР, ни к чему иному, кроме спора человека и Творца. Второй цикл – «Женщина и монстры»: тёмная стихия эроса, в которой страшные и нежные монстры корявыми лапищами обнимают испуганных обнажённых женщин и прижимаются к ним волосатыми конскими рылами.

Бронза «Горожан» – способ сказать, что Волович и Брусиловский – титаны Екатеринбурга. Их мощные таланты, их деятельное долголетие скрепили жизнь города живой преемственностью. Брусиловский и Волович – те вертикали, что удерживают в благородстве динамичный мир горизонтальных перемещений.

Вредные советы

Новогодний «винный бунт» оказался вдвойне не вовремя: на март были назначены выборы всех уровней, и народ, конечно, припомнит партхозактиву, кто развалил страну так, что и выпить, блин, нечего. Январь и февраль 1990 года бушевали огромными митингами. 25 февраля, за неделю до выборов, на площади Первой пятилетки гудела семитысячная толпа уралмашевцев. У киноконцертного комплекса «Космос» над двадцатитысячной толпой в мегафон кричали Бурбулис и Ельцин, прилетевший в Свердловск. Митинговая толпа без разрешения властей заполнила даже официозную площадь 1905 года. Лидерам коммунистов нигде не давали и слово сказать, заглушали разбойничьим свистом, гнали с трибун.

Площадь 1905 года, горсовет и памятник Ленину

В городской совет требовалось избрать 200 депутатов. Таких выборов город ещё не видел. Отыгрываясь за унижение на митингах, властный партхозактив не пускал кандидатов на телевидение и радио. Агитаторы шли от двери к двери, листовки перепечатывали на машинках под копирку. Депутат Григорий Цехер будет вспоминать, что недоверчивые избиратели – чужие люди – приходили к нему домой и смотрели, как живёт кандидат, даже в холодильник заглядывали.

Однако выборы 4 марта 1990 года недозрели: в горсовет прорвались только 32 депутата. 18 марта провели довыборы, и появилось ещё 128 депутатов. Из 160 членов нового совета 103 были коммунистами. На 32 директора – 38 учёных, а бизнесмен – один-разъединственный, хотя в Свердловске на 1 января 1990 года насчитали 1180 кооперативов и 2500 предпринимателей. Выбирая председателя, депутаты ругались целую неделю. Остановились на кандидатуре Юрия Самарина.

Самарину был 41 год. Самарин был морским инженером и военным представителем Балтфлота на заводе имени Калинина. Здесь, на заводе, он стал членом команды Владимира Волкова, секретаря заводского парткома. В 1988 году на XIX партконференции Волков выступил в поддержку опального Ельцина вопреки позиции своей делегации – и в 1990 году уже баллотировался в Верховный Совет СССР. Накат волковской волны занёс Юрия Самарина в горсовет Свердловска.

Горсовет быстро осознал, что он, в общем, ничто. У него нет власти. За власть нужно бороться, а противников много, и они могущественны. Первый враг – КПСС, которая в горсовете имеет своё лобби из коммунистов-ортодоксов. Горком лез в дела горсовета, и депутаты-демократы начали войну. Самым неожиданным ударом по коммунистам оказалось требование оплатить аренду за здание горкома КПСС. Есть квитанция, подтверждающая, что это здание построено на партийные взносы? Нету. Тогда или платите, или не мешайте работать горсовету. Этакая банддемократическая разводка.

А жизнь была мрачноватая, хотя и плясали ламбаду. Магазины пустели, но везде выстраивались очереди. Какие-то странные люди всюду чем-то торговали прямо с рук. Откуда-то появилась наркота. На улицах загремели автоматы братвы. Волей-неволей горсовет вводил всё новые талоны: на мыло и крупу, на масло и колбасу… Городом овладевало предчувствие катастрофы: 24 мая в Свердловске раскупили 90 тонн макарон, хотя обычная норма была 16 тонн.

В июне 1990 года со Свердловска был снят статус «закрытого от въезда иностранцев», но это уже мало радовало – встречать-то гостей нечем. Москва не присылала ни денег на повышение зарплат, ни продовольствия. Город озлобленно гудел. В сентябре горсовет предъявил Москве нервный ультиматум: или давай скорей жратвы, или Свердловск прекратит работать на оборонку.

Горсовет ломал голову, как же ему спасти город. 1 января 1990 года область перешла на хозрасчёт, и горсовет тоже решил перевести город на хозрасчёт. Но для этого требовалось вырвать городскую собственность из лап области, потому что налоги с городского имущества покрывали только 15 % от потребностей города. И горсовет сцепился с областью. Председатель облисполкома Эдуард Россель обрушил на головы горсовета лавину упрёков и проклятий, но всё без толку: горсовет не отступил. (С той первой схватки прошло уже больше 20 лет, и горсовет уже забыт, и город не Свердловск, и Россель – дремлющий лев на вершине скалы, однако борьба города и области продолжается.)

А главным соперником горсовета оказался горисполком: законодательная власть рассорилась с исполнительной. Горисполком возглавлял Юрий Новиков – его назначил ещё прежний горсовет до появления в политике Самарина. Новиков был матёрый партийный волк, сделавший блестящую карьеру и на производстве, на нынешнем заводе «Трансмаш», и в профсоюзах. С горисполкомом срастался могущественный «корпус директоров»: негласный клуб руководителей главных предприятий города, на балансе которых состояла вся социалка.

Депутаты горсовета сами говорили, что исполкомовские бонзы считают их мальчиками на побегушках. А директора в упор не видели

депутатов: бывало, что директора обсуждали с жителями своего района какие-либо проблемы и пренебрежительно прогоняли с заседания депутатов этого района.

Горсовету требовалось восстановить уважение к себе, однако в нём самом взбесились противоположные мнения. Часть депутатов объединилась в группу «Сотрудничество» и предлагала попросту сдать позиции исполкому. Другие депутаты потеряли самообладание и здравый смысл: так в Свердловске появилась «демшиза» – оголтелые демократы, требующие немедленно ввести все-все-все либеральные свободы, и плевать, что получится «бессмысленно и беспощадно».

Депутаты орали и ругались друг с другом, бурно обсуждали всё на свете и зачастую забывали о нуждах насущных. В то время на заседания горсовета мог прийти любой желающий прямо с улицы, и однажды на трибуну вдруг выбралась пожилая женщина, размахивающая самодельным транспарантом «Вы превратили сессию в митинг! Нам нужны хлеб, мясо и масло! Вы предаёте народ!». Ушлые журналисты смекнули: если не хватает сюжетика для новостей, то надо поехать в горсовет, сунуть микрофон кому-нибудь покрикливее – и в изобилии посыплются призывы и анафемы, громы и молнии. «Представительская демократия» России в целом и Свердловска в частности ещё не умела отсевать городских сумасшедших.

У горсовета не было реальных ресурсов – ими распоряжался горисполком, поэтому решения горсовета выглядели порой по-дурацки. Например, осенью 1990 года некому оказалось убирать урожай с полей вокруг Свердловска, и горсовет потребовал закрыть все вузы и конторы города, а студентов и работников скопом отправить в борозды. «Что случится, если, например, парикмахерские закрыть на 5–10 дней? – публично рассуждал депутат Карелин. – Думаю, ничего. Ну станут у кого длиннее волосы, и всё». Горисполком только посмеивался, глядя, как горсовет дискредитирует себя в глазах горожан. А горсовет в яростной борьбе с горисполкомом дошёл до белого каления и потребовал от федеральной власти самостоятельности Свердловска как субъекта Федерации! Это даже не Уральская республика, а Свердловск – город-государство, вроде Ватикана.

Противоречия раздирали горсовет, будто неуправляемая цепная реакция – ядерный реактор. А капитан Юрий Самарин стоял у штурвала этого аварийного атомохода. И никто не знал, куда плыть.

Троглодиты начинают

В конце 1990 года трудовой советский город Свердловск узнал, что такое гангстерская война: на улицах сражались банды уголовников Трифона и Овчины.

Ещё пять лет назад криминальным королём города был вор по кличке Череп. Под его рукой промышляли гоп-стопом шпанёныши Алексей Трифонов – Трифон и Андрей Овчинников – Овчина. По легенде, они тогда дружили и оба выходили на грабежи в масках Кинг-Конгов. Потом этих артистов замели менты, и Овчина с Трифоном получили сроки. Правда, небольшие. Первым откинулся Трифон.

Он увидел разгул кооперативного движения, быстро собрал банду и занялся рэкетом коммерсов. Он отжал у Черепа район и стал авторитетным блатарём. А затем вышел Овчина и понял: ему уже нет кормушки, теперь его номер – шестой. Овчину такой расклад не устраивал. И он решил вальнуть дружбана. Однако черти из своих же сразу стукнули Трифону. Забуревший бандит не стал цацкаться. В ноябре 1990-го бойцы-трифоновцы изрешетили машину Овчины из АКМ. Но хозяина в тачиле не было; Овчина уцелел, обиделся – и война началась.

Овчинниковцы вычислили одного из трифоновцев по фамилии Курбатов, ворвались к нему домой и прессанули по полной: на глазах у жены и ребёнка Курбатова душили проводом и били ногами. Курбатов не простил такого наезда. Через пару дней, оклемавшись, он уже сам с бойцами атаковал Овчину – на тачке погнался за ним по гололёду улицы Московской. Как в кино, Курбатов на скорости высунулся из окошка своего «жигуля» и долбил по машине Овчины из калаша. Овчина еле оторвался и улетел, рассеивая пух от порванного пулями пуховика.

В декабре трифоновцы обшаривали город в поисках «лёжки» Овчины. Они выманили одного из овчинниковцев, долго пытали его и затем удавили, а труп кинули в пруд Спартак Чкаловского района. Овчинниковцы будут поступать так же: они сцапают всё того же Курбатова и уже не выпустят, а после гестаповских пыток ещё живого сбросят с моста в Исеть с куском рельса, привязанным к ногам.

Трифону и Овчине тогда было лет по двадцать пять. Они были отморозки и беспредельщики, наглые, как крысы, – борзели настолько, насколько вообще было возможно. Они были вооружены ворованными автоматами, обрезами охотничьих ружей, какими-то музейными наганами и это оружие пускали в ход без всякого расчёта, истерично, среди бела дня, как психи-самовзводы. Убивали таксистов, продавцов в палатках, вообще кого попало, а грабили по-мародёрски: снимали поношенную обувь с убитых, на «скоках» в чужих хатах брали облезлые заячьи шапки, магнитофонные кассеты и пачки сахара, могли выпить женские духи.

Свердловск заметало новогодними метелями, дни пролетали короткие, будто зуботычины, фонарей тогда было мало, подсветки – почти никакой, из магазинов торчали чёрные хвосты очередей. А по заснеженным улицам, визжа тормозами, гоняли друг за другом громыхающие рыдваны бандитов – раздолбанные «Волги» и мятые «Лады»: заворачивали в проулки, неслись через дворы, сшибая качели и детские грибки. Из машин тараторили автоматы, и всё это было взаправду.

7 января 1991 года трифоновцы подкараулили Овчину у подъезда; Овчина прыгнул в свою «девятку» и стартанул, «восьмёра» с киллерами рванула следом. В районе улицы академика Бардина «восьмёра» ловко срезала дорогу, выскочила наперерез «девятке», и киллеры ударили из калашей. Одна очередь стегнула по автобусной остановке Ясная, и в снег упала убитая молодая женщина.

Овчина тогда ушёл, а город яростно загудел. Это был первый шок от первой бандитской войны. Кто же знал, что через полгода-год подобные войны станут обыденностью Ёбурга! А той зимой город в гневе схватил власть за грудки: унимай беспредельщиков! Осатаневшие урки уже краёв не видят! Милиция объявила аврал. В феврале 1991-го оперативники взяли Овчину, в апреле – Трифона.

Судить бандитов будут долго, и в общей камере в СИЗО соберутся бойцы из обеих банд. Неволя их сдружит, и они задумают побег. Подкупленный сотрудник тюрьмы принесёт им пистолет с полной обоймой. 8 июня 1994 года два бывших трифоновца и два бывших овчинниковца решатся на совместный рывок.

Они застрелят тюремного контролёра, вырвутся из камеры и в комнате для свиданий захватят заложников – посетителей, зэков и охрану: всего 23 человека. Поднятый по тревоге ОМОН возьмёт СИЗО в окружение. Мятежники запрутся и потребуют машину, миллион рублей и водку. Водку им дадут сразу – правда, со снотворным, а машину вроде как попросят подождать, пока банк собирает бабки.

Три бандита быстро ужрутся, но четвёртый бухать не станет. ОМОН вломится в комнату для свиданий и начнёт бить и вязать пьяных отморозков. Один рыпнется, забарагозит – и получит пулю в лоб. А четвёртый, трезвый, в суматохе сбежит в город. Впрочем, через полгода его всё равно поймают.

По делам Трифона и Овчины на скамью подсудимых сядут 19 человек. Судить их будут порознь, чтобы не передрались на суде. Алексею Трифонову дадут 10

лет, Андрею Овчинникову – 14. Приговоры вынесут только в 1996 году.

Овчинников выйдет на свободу в 2005 году. На зоне его коронуют, и он преисполнится гордости. Однако в новом мире он окажется динозавром, реликтом ушедшей эпохи. Он ни уха ни рыла не будет понимать в акциях, менеджменте и торговых сетях. Кое-как освоившись, Овчина прицепится к рыночному комплексу «Шарташский». Сначала соберёт какую-то шантрапу и попробует захватить рынок нахрапом – охрана выбросит этих клоунов. Потом Овчина заявится с какими-то бумагами, филькиными грамотами, и тогда хозяева рынка рассердятся всерьёз. В итоге в 2006 году Овчина отправится обратно на родную кичу.

Овчина и Трифон были хищными и одномерными. По причине примитивности своей они первыми и проверили: можно ли беспределить? Оказалось – да, можно. Однако реальная жизнь быстро вывела криминальных троглодитов из игры как малофункциональные джаггернауты. На смену дикарям-отморозкам пришли парни отважные и продуманные.

Глава четвёртая

Столица республики

Горсовет & Екатеринбург

Город Свердловск уважал и любил Бориса Ельцина, земляка, демократа и вообще своего мужика. В марте 1989 года Ельцина избрали народным депутатом СССР от Москвы, а в мае 1990-го – народным депутатом РСФСР от Свердловска. В депутатском корпусе РСФСР Ельцин почти сразу стал Председателем Верховного совета. Время летело на дикой скорости. 12 июня 1990 года грянула Декларация о государственном суверенитете РСФСР. Россия стала независима от Союза, а РСФСР вылупилась из СССР, как птенец из скорлупы. Все должности РСФСР стали важнее должностей СССР. Ельцин рвал путы и через месяц, раскритиковав Горбачёва, вышел из компартии. Вот это было да! Россия обалдела от свободы лидера.

Под председательством Ельцина Совет принял чуть ли не главный закон того времени – закон о собственности. Потом – три программы перехода к рынку. В феврале 1991 года Ельцин с трибуны разгромил политику полумёртвого СССР, потребовал отставки Горбачёва и демонтажа Союза. Против Ельцина подняли бунт шесть депутатов Верховного совета РСФСР, в том числе и Владимир Исаков, профессор Свердловского юридического института и бывший соратник Ельцина. На бунт ортодоксов Свердловск ответил рёвом негодования, и 12 июня 1991 года на выборах первого Президента РСФСР больше 80 % свердловских избирателей проголосовали за Бориса Ельцина. Это был апофеоз общей судьбы urbi et orbi.

А 19 августа страну опять занесло на очередном вираже: грянул путч. Группа генералов, партократов и высших чиновников попыталась остановить историю и объявила, что берёт власть в свои руки. Горбачёв оказался в изоляции на своей даче в Крыму, а в Москве сопротивление возглавил Ельцин. Москвичи окружили Белый дом баррикадами, а страна уселась перед радиоприёмниками слушать «Эхо Москвы». Ельцин призвал народ к политической забастовке, но его кроме Москвы поддержали только в Ленинграде и Свердловске. Эмиссар Ельцина Олег Лобов спешно прилетел в Свердловск, чтобы подготовить секретный бункер под Сысертью, где в случае чего разместится «правительство в изгнании», уже спешно назначенное Ельциным указом от 20 августа 1991 года.

Горком партии в Свердловске сидел тихо – это ведь КПСС стала идеологом реваншистов, поэтому лучше не высовываться. Исполком тоже выжидал: ему-то что, он при любой власти нужен. А вот горсовет шумел. Присутствовало всего три десятка депутатов-демократов – остальные разбежались, но зал заседаний заняли люди с улицы. От лица всего горсовета это собрание объявило о поддержке Ельцина – на подобное тогда мало кто решился. Молодая телерадиокомпания «Студия Город» смело транслировала пламенные выступления карбонариев.

В Свердловске забастовало 88 предприятий и ещё 400 сообщили, что тоже готовы бастовать. Прополз страшный слух, что на город идёт какая-то войсковая колонна, и несколько добровольцев на своих «Жигулях» и «Москвичах» две ночи мотались по разбитым дорогам вокруг Свердловска под яркими звездопадами августа – искали танки супостатов. Депутаты-демократы сидели в горсовете безвылазно, а на площади был разбит лагерь защитников горсовета. Всё это было пылко, наивно и даже смешно, однако те события определяли судьбу всерьёз.

Вечером 21 августа в Москве покончили с путчем. 22 августа в Свердловске на площади 1905 года демократы ликовали на огромном митинге: пришло 100 тысяч горожан! Такого город никогда не видел – и больше не увидит.

Среди лидеров разгромленного путча окажется и свердловчанин Александр Тизяков, гендиректор завода имени Калинина. Промышленный генерал, он не был махровым ортодоксом, но не терпел демократического руководства экономикой, а его представления о переходе к рынку не совпадали с горбачёвскими. Реформы Горбачёва Тизяков обозвал «надеванием штанов через голову». В итоге Тизяков вместе с заговорщиками сядет в «Матросскую Тишину». Суровый гендиректор не откажется от убеждений, больше года проведёт в тюрьме и будет амнистирован в 1994 году. А потом станет вполне успешным менеджером.

Для революционеров нет ничего лучше провалившейся контрреволюции. 23 августа хмурые коммунисты собрались на пленум горкома и были потрясены известием, что Ельцин приостановил действие КПСС. Коммунисты поняли: это – финал. А торжествующий горсовет добрался и до горисполкома, своего злейшего врага. Горсовет объявил о реформе исполнительной власти, и Юрий Новиков, председатель горисполкома, подал в отставку. Горсовет победил всех.

Осенняя волна победной демократической эйфории аукнулась не менее важным делом горсовета, чем бодание с соперниками. Давно ходили разговоры о возвращении городу исторического названия, депутаты горсовета даже создали общественный комитет «За Екатеринбург». Ещё были предложения переименовать город в Исетск, Татищев или Бажовград: партийно-казённый Свердловск уже мало кому нравился. И в кои-то веки горсовет не устроил из переименования шоу. Охваченные воодушевлением, без всякого референдума, 4 сентября 1991 года депутаты горсовета взяли и проголосовали за возвращение Екатеринбурга.

Эта не просто имя города. Это программа. Это курс. Это цель.

Снижая пафос, горожане тотчас придумают такой анекдот: «Вопрос: почему Свердловск переименовали в Екатеринбург? Ответ: потому что Яков Свердлов был евреем и настоящая его фамилия – Екатеринбург».

Советское название города потихоньку отовсюду сойдёт как снег – исчезнет с привокзальной гостиницы, с въездных знаков, с железнодорожных станций, с логотипов газет, с конторских вывесок. Но вот область всё равно останется Свердловской, потому что в угаре освобождения, отправляя в Москву документы о переименовании, горсовет просто забыл упомянуть про область.

И ещё название «Свердловск» сохранится как знаменитое произведение стрит-арта: надпись «I ? SverdLOVEsk» много лет будет украшать бетонный забор возле Литературного квартала и станет культовым объектом.

Знак «СвердLOVEск»

А горсовет вместо горисполкома решил учредить городскую администрацию. Депутаты долго утрясали организационные вопросы. Наконец 30 января 1992 года на должность главы администрации города Екатеринбурга горсовет официально избрал своего депутата Аркадия Чернецкого,

гендиректора ПО «Уралхиммаш».

Правда, скоро выяснилось, что горсовет поменял шило на мыло. В одном из первых же интервью Чернецкий оповестил, что будет исполнять лишь «толковые решения депутатов». Определять, какие решения толковые, а какие бестолковые, Чернецкий будет сам. В общем, хрен редьки не слаще, а горадминистрация не лучше горисполкома: война исполнительной и законодательной властей не угасла.

Генерал Катод и генерал Анод

Аркадий Михайлович Чернецкий родился в 1950 году в Нижнем Тагиле. Отец – инженер Уралвагонзавода, мать – доктор. Образцовая советская семья. Дальше – образцовая, как по линейке, биография. Школа с серебряной медалью. Учёба в УПИ. Армия – командир танкового взвода. Потом работа: завод имени Свердлова (сейчас ПО «Уралтрансмаш»), выпускающий самоходные артиллерийские чудища.

Образцовая карьера советского производственника. В 33 года был награждён медалью «За трудовую доблесть». В 35 лет стал замдиректора своего завода. В 37 лет назначен генеральным директором завода «Уралхиммаш» и избран депутатом горсовета: в СССР было принято продвигать во власть промышленных генералов.

Демократия демократией, но ключевые для города решения на закате СССР принимал «директорский корпус» – неформальный клуб директоров крупнейших заводов Свердловска. Директоры держали город в кулаке: на балансах их предприятий висели городская инфраструктура и почти вся социалка. Кто будет председателем горисполкома – или, по-новому, главой администрации, – решат не бойцовые петухи горсовета, а матёрые зубры имперской индустрии. И зубры выбрали самого молодого из своего племени – Аркадия Чернецкого. 41 год. Всё впереди.

Аркадий Чернецкий

Его кандидатуру горсовету представил сам Эдуард Россель, глава областной администрации и главный зубр. Горсовет понял, кого согласен слушаться «корпус директоров». 30 января 1992 года Аркадий Чернецкий стал градоначальником.

Правда, скоро он рассорился с Росселем. Так часто случается в современной России: глава областного центра – соперник главы области. В Ёбурге яростная борьба мэра и губера стала мощным политическим двигателем на целых 15 лет. Чернецкий и Россель, промышленные генералы, оказались словно катод и анод.

Немудрено. Судьба у Росселя была не образцовая, а фантастическая.

Эдуард Эргартович Россель родился в 1937 году в городке Бор Горьковской области. В 1938 году его отца, обычного столяра, репрессировали и расстреляли. В 1941 году арестовали и посадили в лагеря мать. В шесть лет Эдик Россель сбежал из дома, чтобы не обременять родственников, и стал беспризорником-бродяжкой.

Шла война с Германией, а мальчишка почти не говорил по-русски. С шайками таких же «подранков» он побирался и воровал. Его четырежды ловили и сдавали в детские колонии. Потом Россель вспоминал: «Шестиметровый забор, вспаханная полоса, колючая проволока. Через каждые 50 метров стояла вышка, на ней – автоматчик. Прожектора и так далее. Голод, вши». Всякий раз он убегал.

Через Всесоюзный розыск его чудом нашла мать, забрала из базарной банды и увезла к себе на поселение в Республику Коми. Школу-десятилетку Россель окончил только в 21 год. Он хотел стать лётчиком, но сына врага народа в небо не пустили. И тогда он наугад выбрал город – Свердловск, поехал туда и поступил там в институт, у которого здание было самое радостное и красивое, – в Горный.

В 1962 году он получил диплом. Переехал в Тагил – отсюда была родом его жена – и работал в тресте «Тагилстрой». Постепенно дорос до начальника треста. На этой должности Россель познакомился с Ельциным, первым секретарём обкома. Вскоре Ельцин предложил Росселю возглавить в Тагиле горисполком. Россель понял, что на этом посту он станет ценным местным кадром и партия продержит его тут до пенсии. Он отказался. Ельцин рассвирепел и запомнил строптивца.

В 1983 году Ельцин пригласил Росселя перейти из треста в главк и сменить Тагил на Свердловск. И тут Россель уже согласился. Главк – это управление по капитальному строительству, советский государственный строительный холдинг, а свердловский главк «Главсредуралстрой» был самым крупным в стране. В 1989 году Россель стал начальником этого главка. В СССР было принято, что большие руководители идут депутатами в советы, и в марте 1990 года Россель избрался в областной совет. Вот так он, промышленный зубр, и попал в политику.

В бурную эпоху «екастройки» были две основные политические группировки депутатов: демократы и хозяйственники. Либералы тогда ещё не родились, для националистов на Урале не имелось почвы, а партийцам в технократическом регионе было неуютно. Россель, разумеется, входил в блок хозяйственников.

Лидером демократов был Геннадий Бурбулис, депутат сразу двух советов – областного и Верховного. Он разрывался. В Москве была слава, а в Свердловске – шанс на высокий пост. Дело в том, что прежде облсовет не имел председателя, председатель был только в облисполкоме. А теперь решили, что председателя надо выбирать и в облсовете. За командование над облсоветом Бурбулис начал борьбу с председателем облисполкома хозяйственником Владимиром Власовым.

Считалось, что из 250 депутатов облсовета демократов только 63 человека. 28 марта 1990 года состоялись выборы. Бурбулис отстал всего-то на 14 голосов – но всё равно ведь проиграл. Власова избрали председателем областного совета, а на его место председателем облисполкома 2 апреля облсовет избрал Росселя.

Власов не удержался на своём посту: в июле того же года во время визита Горбачёва он как-то некрасиво залебезил, и облсовет «сверг» его, а 21 июля уже поставил нового председателя – опять Росселя. Теперь в руках Росселя были обе вожжи областной власти. Россель не повторил ошибок города и сразу придушил войну облсовета с облисполкомом и демократов с хозяйственниками. С обкомом партии он тоже не стал бодаться: просто прекратил контакты, и всё.

Через облсовет Россель управлял областью чуть больше года. Но после путча Ельцин перекроил систему управления страной. Облисполкомы были превращены в администрации областей, глав которых назначает сам президент. А облсоветы утратили значение, остались говорильней. Дальновидный Россель удержался в седле, потому что в стремлении к руководству облсоветом он всё же сохранил за собой облисполком. Вообще-то Ельцин колебался, размышляя над кандидатурой главы администрации Свердловской области. Он помнил независимость Росселя. Однако 16 октября 1991 года он переназначил Росселя руководителем региона.

Через три месяца Россель пришёл в горсовет и рекомендовал избрать главой городской администрации промышленного генерала Аркадия Чернецкого.

Завтра была война

Схватка банд Овчины и Трифона показала, что на излёте СССР основной цвет у Свердловска – синий. Город полон криминала. Частный сектор окраин заселяли уголовники, вышедшие из северных зон; люмпен-пролетарии ветшающих хрущоб мало чем отличались от татуированных сидельцев. На вокзалах крутилась разная шваль: карманники, напёрсточники и лохотронщики, попрошайки. На скамейках в парке Маяковского резались «шпилевые» – картёжники. Таксисты банчили водкой. «Смотрящие» собирали дань со спекулянтов на Шувакише и Центральном

рынке.

Советская милиция времён застоя отрицала существование организованной преступности, не видела разницы между группировкой и бандой, даже по статье «Бандитизм» судьи квалифицировали только отморозков типа Овчины и Трифона. В 1988 году МВД наконец-то создало управление по борьбе с оргпреступностью – УБОП, и вскоре появились подразделения в регионах – РУБОПы. Они подчинялись Москве, а не местному начальству, которое могло быть коррумпировано.

Считалось, что в Свердловске организованная преступность – это «синие», то есть уголовники. Но «синие» были не сообществом, а просто аморфной средой, неуправляемым криминалом с несколькими авторитетами, вокруг которых угрюмо кучковались не очень устойчивые кодлы. «Синие» почитали воровские традиции и промышляли обычными злодеяниями – воровством, грабежом, вымогательством, угонами, сутенёрством и наркоторговлей. Самыми упорядоченными среди «синих» были этнические группировки. Через вора в законе Тимура Свердловского, Тимури Мирзоева, с города худо-бедно собирал дань криминальный король Дед Хасан.

Кооперативное движение изменило способы наживы. «Синие» накинулись на палатки кооператоров, а милиция не смогла отогнать уркаганов. Кооператорам пришлось пойти на сделки с бандитскими бригадирами: бригады защищают бизнес от наезда чужаков и получают плату за крышу. Сделки были и по доброй воле коммерсанта, и через внушение – поджог, погром или сломанную челюсть.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/aleksey-ivanov/eburg/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.