Захватывающее время читать онлайн - Тим Тарп

Захватывающее время

Тим Тарп

Виноваты звезды

Старшеклассник Саттер Кили, обаятельный и беспечный, заводила всех вечеринок, живет настоящим моментом. Он не строит никаких планов на будущее. Его любят девушки, и он готов ради них на все.

Когда его бросает подруга, Саттер напивается и просыпается на газоне в тени нависшей над ним Эйми Файнки.

Тим Тарп

Захватывающее время

Посвящается тк

Глава 1

Сейчас около десяти утра, и я уже начинаю потихоньку прикладываться к бутылке. Вообще-то, я должен быть на алгебре, но на самом деле я неторопливо рулю к дому своей прекрасной толстушки Кэссиди. Она решила постричься, поэтому не пошла в школу, и мне нужно отвезти ее в парикмахерскую, так как предки отобрали у нее ключи от машины. В этом есть некая ирония, учитывая, что наказана она за то, что на прошлой неделе прогуливала вместе со мной.

Как бы то ни было, впереди у меня роскошное февральское утро, и я думаю, а кому нужна эта алгебра? Допустим, я попытаюсь исправить оценки к маю, к выпуску, ну и что? Я не из тех, кто еще в пятилетнем возрасте стопудово решил в какой колледж отправится, я даже не в курсе, когда там последний срок подачи заявлений. Кроме того, не похоже, чтобы родители парились по поводу моего образования. Они перестали следить за моими успехами после развода, а было это еще в доисторические времена. Как я понимаю, передо мной всегда открыты двери муниципального колледжа. Да и кто сказал, что я вообще должен идти в колледж? Какой в этом смысл?

Вокруг – сплошная красота. А вот в учебниках ее нет. И в уравнениях тоже. Возьмем, например, солнечный свет: теплый, но не слишком яркий. Солнце светит совсем не по-зимнему. Кстати, в январе и декабре погода зиму тоже не напоминала. Теперь холода не держатся дольше недели. Похоже те, кто говорят о глобальном потеплении, не врут. Взять хотя бы прошлое лето. Оно нас просто измочалило жарой, молотило, как боксер на ринге. Жара стояла испепеляющая. «Глобальное потепление не для худышек», – говорит Кэссиди.

Но сейчас, в феврале, солнечный свет абсолютно чист, и в его лучах цвета неба, веток и кирпичных стен становятся такими ясными и прозрачными, что смотреть на все это такое же удовольствие, как вдыхать свежий воздух. Все цвета втекают в легкие, проникают в кровь. И ты сам превращаешься в цвет.

Я предпочитаю пить виски разбавленным, поэтому сворачиваю в продуктовый магазинчик за большой бутылкой «7Up» и вижу у входа, возле телефона-автомата, мальчишку. Не маленькую копию своего стильного папаши, в брендовых шмотках и с модной стрижкой, как у чуваков в телерекламе. Такой вряд ли сообразил бы, как вести себя с девушкой, даже если бы ее преподнесли в коробке с инструкцией, как в «Операции» или «Монополии», но притворился бы, что знает. Обычного пацана, лет шести, в толстовке с капюшоном и в джинсах, с торчащими во все стороны волосами. Я сразу иду к этому пацану и говорю:

– Эй, чувак, тебе не кажется, что ты должен быть в школе?

А он:

– Одолжишь доллар?

Я ему:

– А зачем тебе доллар, дружище? Он:

– Куплю шоколадный батончик на завтрак. Это меня настораживает. Батончик на завтрак?

Мне становится жаль этого ребенка. Я предлагаю купить ему на завтрак буррито, и он соглашается, но при условии, что получит и батончик тоже. Мы выходим из магазина, и я оглядываюсь по сторонам, прикидывая, с какими еще трудностями ему придется столкнуться во время своих странствий по оживленным улицам. Мы живем в южном пригороде Оклахома-Сити, который сам по себе похож на отдельный город. Мегаполис так разросся, что не всегда можно определить, где кончается сам город и начинаются окраины, – так что у нас тут довольно оживленное дорожное движение.

– Слушай, – говорю я, а он слизывает желток, текущий по пальцам, – это опасный перекресток. Давай я подвезу тебя, куда тебе там надо? А то вдруг водила какого-нибудь грузовика не заметит тебя и раскатает по асфальту, как белку.

Пацан смотрит на меня, оценивая, и в этот момент действительно напоминает белку, которая решает, не юркнуть ли ей в дупло. Но я выгляжу вполне заслуживающим доверия. Я тоже не стильно одет: старые недорогие джинсы, поношенные кроссовки и зеленая толстовка с длинными рукавами и надписью «Ole!» на груди. Каштановые волосы так же торчат – они слишком короткие, чтобы их надо было тщательно причесывать, а маленькая щелочка между передними зубами придает мне добродушный вид. С ней я выгляжу дружелюбно, во всяком случае, мне так говорят. В общем, страх на людей я не навожу.

Короче, мальчишка решает воспользоваться шансом и залезает на пассажирское сиденье моего «Митсубиси». «Лансер» у меня почти год – серебристый, с черным салоном, не новый, но потрясный во всех отношениях.

– Меня зовут Саттер Кили, – говорю я. – А тебя?

– Уолтер, – отвечает он с набитым ртом. Уолтер. Круто. Никогда не встречал пацана по имени Уолтер. Какое-то стариковское имя. Но чтобы стать стариком, наверное, надо с чего-то начать.

– Итак, Уолтер, – говорю я, – во-первых, я хочу, чтобы ты знал: нельзя садиться в машину к незнакомцам.

– Знаю, – говорит. – Миссис Пекинпо рассказывала нам об Опасном Незнакомце.

– Это хорошо, – говорю я. – Всегда помни об этом.

А он заявляет:

– Да, только как узнать, кто опасен?

Это меня смешит. «Как узнать, кто опасен?» Ну что за пацан! Он не может понять, что человек может быть опасен только потому, что ты его не знаешь. Вероятно, в его представлении опасный незнакомец – это кто-то зловещий: мятая черная шляпа, черный плащ, шрам на щеке, длинные ногти, острые зубы. Хотя это вполне объяснимо: когда тебе шесть, ты знаешь не такое большое количество людей. Было бы дико, если бы человек стал с подозрением относится к девяносто девяти процентам населения.

Я принимаюсь разжевывать ему всю эту тему про незнакомцев, но он отвлекается и сосредоточивает свое внимание на том, как я доливаю виски в большую бутылку «7Up».

– Что это? – спрашивает он.

Я говорю ему, что это «Сигрэм V. O.», и он хочет знать, зачем я доливаю его в газировку. В его больших круглых глазах читается неподдельный интерес. Он действительно хочет знать. И что мне теперь, врать ему?

И я говорю:

– В общем, мне так нравится. Так виски мягче. У него появляется привкус дымка. Раньше я предпочитал бурбоны из южных штатов – «Джим Бим», «Джек Дэниелс». Но если собираешься неторопливо, со вкусом догоняться весь день, то для этого они резковаты. А еще, мне кажется, их могут унюхать в дыхании. Я пробовал «Южный комфорт»[1 - Сорт ликера. – Прим. ред.], но он слишком сладкий. Так что теперь я пью канадский виски. Хотя я могу смешать очень и очень клевый мартини.

– Что такое мартини? – спрашивает он, и я понимаю, что пора заканчивать с вопросами, иначе я все утро буду учить этого парня азам специальности бармена. Нет, он прикольный пацан, но меня ждет моя девушка, а она не самый терпеливый человек в мире.

– Послушай, – говорю я, – мне надо ехать. Куда тебя отвезти?

Он дожевывает последний кусок буррито, проглатывает и говорит:

– Во Флориду.

Я так сразу и не назову количество миль до Флориды. Мы в Оклахоме, и она от нас на расстоянии, как минимум, пяти штатов. Я объясняю ему это, и он говорит, чтобы я просто высадил его на границе города, а остальную часть пути он пойдет

пешком. Абсолютно серьезно говорит.

– Я убежал из дома, – заявляет он.

Этот парень с каждой минутой нравится мне все больше. Сбежать из дома, чтобы добраться до Флориды! Я делаю глоток своего коктейля и начинаю представлять Флориду так же, как и он: гигантское оранжевое солнце опускается в синий – синее не бывает – океан, и пальмы почтительно склоняются перед ним.

– Слушай, – говорю я. – Уолтер. Позволь спросить, почему ты сбежал?

Он не сводит взгляда с приборной панели.

– Потому что мама заставила папу уехать, и теперь он живет во Флориде.

Я говорю:

– Вот черт. Сочувствую, чувак. У меня было то же самое, когда я был маленьким.

– И что ты делал?

– Ну, думаю, я тогда дико злился. Мама не хотела говорить, куда переехал папа. Я сбегать не стал, но в то же время поджег дерево на заднем дворе. Не знаю зачем. Хотя зрелище было офигительным.

Это подстегивает его энтузиазм.

– Серьезно, поджег дерево?

– Только не вздумай повторять, – говорю я ему. – За такие вещи можно здорово огрести. Ты же не хочешь, получить люлей от пожарных, правда?

– Нет, не хочу.

– Ну, а насчет побега – я тебя понимаю. Это клевое приключение: навестить отца, поплавать в океане, и все такое. Но, вот честно, я тебе не советую. Флорида слишком далеко. Если идти пешком, то где брать еду? Продуктовые магазины не стоят на каждом углу.

– Я мог бы охотиться.

– Ага, мог бы. У тебя есть пушка?

– Нет.

– А нож или спиннинг?

– У меня есть бейсбольная бита, но она дома.

– Вот и я о чем. Ты не готов. Мы должны вернуться и забрать твою биту.

– Но дома мама. Она думает, что я в школе.

– Все будет пучком. Я с ней поговорю. Объясню ситуацию.

– Объяснишь?

– Конечно.

Глава 2

Я уже пять минут как должен был быть у своей девушки, но на этот раз у меня есть уважительная причина для опоздания. Вряд ли Кэссиди – сама мисс Правозащитница – станет предъявлять мне претензии за то, что я вошел в положение мальчишки. Ведь я практически выполнял работу социальной службы. Я мог бы даже договориться с мамой Уолтера, чтобы она за меня поручилась.

К сожалению, Уолтер не помнит точно, где живет. Потому, что никогда не ходил домой пешком от продуктового магазина. Он знает только, что у одного из домов на углу его улицы стоит ржавый черный фургон без колес, поэтому мы ездим туда-сюда по району и ищем этот фургон.

Для шестилетки Уолтер очень интересный собеседник. У него есть теория, что Росомаха из «Людей Икс» – это тот самый мужик, который забирает мусор на их улице. А еще у них в школе был жирный рыжий пацан по имени Клейтон, которому нравилось ходить другим детям по ногам. А когда ему однажды надоело слушать вопли одноклассников, он для разнообразия наступил на ногу учительнице. В последний раз Уолтер видел Клейтона, когда миссис Пекинпо тащила его за руку по коридору, а он ехал за ней на заднице и скулил, как щенок.

– Точно, – говорю я. – Школа – это сплошные непонятности. Но помни одно: непонятное – это хорошо. Принимай непонятное, чувак. Получай от него удовольствие, потому что оно всегда рядом.

Я иллюстрирую свою точку зрения рассказом о Джереми Хольтце и огнетушителе. Я знал Джереми еще с начальных классов, он был классным парнем и приколистом. Но в средней школе, когда его брата убили в Ираке, он стал тусить с «плохими элементами». Не могу сказать, что я сам никогда не тусил с «плохими элементами», но я – это я, я тусуюсь со всеми.

В общем, Джереми изменился. У него появились прыщи, он стал доставать учителей. Однажды, когда он на уроке истории преувеличенно громко зевнул, мистер Кросс заявил, что этим он всего лишь демонстрирует свое отвратительное воспитание. Для Джереми это было чересчур. Ни слова не говоря, он вышел из класса. А через минуту вернулся с огнетушителем и с небрежным видом принялся поливать пеной всех вокруг. Устроил настоящую пургу. Досталось всем, даже тем, кто сидел в задних рядах. Когда мистер Кросс попытался остановить Джереми, тот направил струю и на него, говоря тем самым: «Вот вам, мистер Кросс. Вот вам, мать вашу, мое отвратительное воспитание».

– А вот меня старина Джереми не облил, – добавляю я. – Знаешь почему? – Он качает головой. – Потому что я принимаю непонятное.

* * *

Не знаю, сколько улиц мы объехали, но в итоге мы его находим, ржавый черный фургон без колес. Нет, этот район совсем не убогий, просто тут и шагу не ступишь, чтобы не наткнуться на чью-то развалюху без колес, стоящую на кирпичах на подъездной дорожке. Но у Уолтера вполне приличный дом: маленький одноэтажный коттедж с абсолютно пристойным «Фордом-эксплорером» перед дверью.

Мне приходится уговаривать его подняться на крыльцо вместе со мной, и он выглядит немного испуганным, когда я звоню в дверь. Мы ждем довольно долго, но, наконец, его мама открывает внутреннюю дверь. Выражение на ее лице такое, будто она ждет, что я сейчас буду продавать ей пылесос или агитировать за мормонизм. И она сексуальная, скажу я вам. И такая юная, что ее трудно воспринимать как МИЛФ[2 - Mother I’d like to f**k – Мама, которую хочется трахнуть. – Прим. пер.].

Когда она видит сына, она распахивает наружную дверь и выдает ему старое доброе: «Почему вы не в школе, молодой человек?». Уолтер выглядит так, будто вот-вот разревется, поэтому я выступаю вперед и говорю:

– Прошу прощения, мэм, но Уолтер очень расстроен. Я нашел его возле продуктового магазина, и он сказал, что хочет отправиться во Флориду.

И тут я замечаю, что она изучает мою бутылку «7Up».

– Минуточку, – говорит она, внимательно меня рассматривая. – Ты, что, пил?

Я смотрю на свой «7Up», как на соучастника, выдавшего меня.

– Э-э, нет. Не пил.

– Да, пил. – Она отпускает внешнюю дверь, которая захлопывается позади нее, и принимает боевую стойку. – От тебя несет. Ты пил и при этом возил на машине моего мальчика.

– Вообще-то не об этом речь, – я пячусь. – Давайте сосредоточимся на Уолтере.

– Кто дал тебе право приходить сюда пьяным и указывать, что мне делать с моим сыном? Уолтер, иди в дом. – Пацан с жалким видом смотрит на меня. – Быстро, Уолтер!

Я говорю:

– Эй, не надо на него кричать. А она мне:

– Я сейчас полицию вызову.

Мне очень хочется как-нибудь отбить подачу, съязвить, что будь она действительно такая правильная, ее сыну не пришлось бы сбегать во Флориду. Но я не поддаюсь искушению. У меня не было проблем с полицией с тех пор, как я поджег дерево, и не позволю грубой, сексуальной двадцатипятилетней мамаше меня в них втянуть.

Вместо этого я говорю:

– А который час? – И смотрю на свое запястье, хотя на нем и нет часов. – Вы не скажете, который час? Я опаздываю в библейскую школу.

Она наблюдает за мной, пока я иду к машине, и мне ясно, что она старается запомнить номер. Не стоит сейчас слишком умничать, однако, я не могу подвести Уолтера. Это не в моем характере.

– Ваш сын страдает, – говорю я, открывая дверцу. – Он скучает по папе.

Она спускается с крыльца, ее лицо становится еще более грозным.

Я сажусь в машину, но не могу уехать просто так, опускаю стекло и говорю напоследок:

– Эй, на вашем месте я бы с дерева на заднем дворе глаз не спускал.

Глава 3

Ну вот, теперь я по-настоящему ужасно опаздываю к Кэссиди. Плохой, плохой Саттер! Теперь она будет смотреть на меня этим своим укоризненным взглядом, словно я

испорченный ребенок, а не ее парень. Ну, ничего. Я не из тех, кто боится гнева своей девчонки. Да, она умеет очень болезненно и едко подколоть, когда злится, но я могу с этим справиться. Люблю, когда мне бросают вызов, это все равно что увернуться от града сюрикэнов[3 - Сюрикэн – метательное оружие в виде звезды с заостренными краями. – Прим. ред.] в твою сторону. К тому же, она того стоит.

У меня не было девушки лучше Кэссиди. Я встречаюсь с ней целых два месяца, дольше, чем с кем-либо еще. Она умная, и веселая, и необыкновенная, и может пить пиво залпом быстрее, чем большинство моих знакомых пацанов. Главное, она абсолютно прекрасна. Спецэффектна.

Если уж мы говорим о чистоте цвета, то Кэссиди – это «full HD»[4 - full HD – цифровое видео высокой четкости. – Прим. ред.]. Скандинавская блондинка с глазами голубыми, как море во фьордах, с кожей, как ванильное мороженое, или как цветочный лепесток, или как сахарная глазурь – хотя она ни с чем не сравнится, у нее просто такая кожа. Правда, она слишком верит в астрологию, но мне на это наплевать. Это все девичьи забавы. Я воспринимаю ее увлечение так, словно у нее внутри вращаются разные созвездия и счастливые случаи.

Но что делает Кэссиди особенной, так это то, что она восхитительно, прекрасно толстая. И, поверьте, я говорю слово «толстая» не в отрицательном смысле. По сравнению с ней модели из модных журналов – просто высушенные скелеты. У нее безупречные пропорции. Как если бы все формы и изгибы Мерилин Монро накачали насосом размера на три. Когда я провожу пальцами по телу Кэссиди, я чувствую себя адмиралом Бэрдом[5 - Ричард Бэрд (1888–1957) – американский полярный исследователь. – Прим. пер.] или Коронадо[6 - Франсиско Васкес де Коронадо (1510–1554) – первый европеец, посетивший юго-запад США и открывший Скалистые горы и Большой каньон. – Прим. пер.], исследующим неизведанные земли.

Однако она отказывается открывать. Но она дома. Я слышу музыку, громкую и рассерженную. Я опоздал на полчаса, и за это она будет мариновать меня под дверью. Потоптавшись на коврике минуты три, я возвращаюсь к машине за бутылкой виски и иду прямиком на задний двор. Сидя за столом в патио, я щедро доливаю виски в газировку и обдумываю свой следующий шаг. Теперь бутылка «7Up» полна почти под завязку, и после большого душевного глотка меня осеняет идея. Окно в ее спальне наверху наверняка приоткрыто – она там курит и выпускает дым в щелочку. Она хитрая, но не хитрее меня.

Забраться в окно Кэссиди, признаюсь, не просто. Я пробовал раз, но тогда чуть не разбился в лепешку, и из одежды на мне были только купальные плавки. К счастью, сейчас у меня есть виски, чтобы поддерживать равновесие.

На дерево – магнолию с низко растущими ветками – залезть несложно, а вот добраться с большой пластиковой бутылкой в зубах до качающейся вершины – задача потруднее. Потом я ползу по анорексичной ветке, стараясь сделать так, чтобы она согнулась под моим весом точно над крышей. В какой-то момент мне кажется, что я вот-вот шлепнусь пузом прямо в барбекюшницу.

Я благополучно добираюсь до крыши, но это еще не конец пути. Скаты ее задраны под диким углом. Я не очень шарю в геометрии, иначе попытался бы прикинуть его градус. На моих кроссовках резиновая подошва, так что я по-паучьи долезаю до окна целым и невредимым. Если бы не одна моя особенность: иногда я не могу вовремя остановиться. Мне всегда хочется сделать чуточку больше.

Я вынимаю изо рта бутылку, отвинчиваю пробку, чтобы сделать большой победный глоток, и тут – чтобы вы думали – все это выскальзывает у меня из рук. И катится вниз по серой черепице, а виски и «7Up» хлещут во все стороны.

Конечно, моя естественная реакция – поймать бутылку, поэтому я выпускаю из пальцев подоконник. В следующее мгновение я понимаю, что скольжу по крыше вниз, пытаясь ухватиться за что-нибудь, а хвататься-то и не за что. От падения вслед за бутылкой меня спасает водосточный желоб. Тут бы мне расслабиться, но оказывается, что желоб не в лучшем состоянии. Я не успеваю перевести дыхание, как он начинает скрипеть под моим весом. И поддается. Скрип переходит в треск, желоб соскакивает с креплений, и уже ничто не мешает мне круто пикировать вниз.

Роковой конец неизбежен. У меня перед глазами мелькает мой гроб. Я ничего не имел против красного. Или в клеточку. Может даже с отделкой из жатого бархата. Но тут, в последний момент, случается чудо: мне удается обхватить желоб руками, и я соскальзываю по нему в патио. Жесткое приземление на задницу отдается такой острой болью в копчике, что я прикусываю язык. Поднимая голову, я вижу Кэссиди, которая стоит за стеклянной дверью и таращится на меня с отвисшей челюстью и ужасом в глазах.

Однако такой ужас у нее вызывает не мое падение. Дверь резко отъезжает в сторону, и вот уже Кэссиди возвышается надо мной, руки в боки. На лице знакомая гримаса, без слов говорящая мне, что я последний идиот. Я говорю:

– Эй, это было случайно.

– Ты совсем с ума сошел? – вопит она. – Это так тупо, Саттер. Поверить не могу. Посмотри на желоб.

– А я тебя совсем не волную? Вдруг я сломал позвоночник или типа того?

– Жаль, но не сломал. – Она оглядывает крышу. – Что я теперь скажу родителям?

– Как обычно скажешь, что не знаешь, как это случилось. Они же не станут устраивать тебе перекрестный допрос.

– У тебя на все есть ответ, да? А сейчас-то ты что ты делаешь?

– А на что похоже? Поднимаю желоб.

– Оставь его в покое. Может, они решат, что его сдуло ветром.

Я бросаю желоб и поднимаю пустую бутылку.

– Глазам своим не верю, – говорит она, – там же был виски.

– И чуточку «7Up».

– Как я сразу не догадалась, – говорит она, косясь на бутылку на столе в патио. – Тебе не кажется, что пить в половине одиннадцатого – это слишком рано даже для тебя?

– Эй, я не пил. Я немножко тонизировался. Тем более, вчера вечером я не пил вообще, можно считать, что я просто поздно начал. Что если так на это посмотреть?

– Я из-за тебя пропустила стрижку. – Она разворачивается и идет в дом.

Я хватаю бутылку и бегу за ней.

– Я вообще не понимаю, зачем тебе стричься. У тебя слишком красивые волосы, чтобы их отрезать. Я люблю, как они развеваются у тебя за спиной, когда ты ходишь. И как они щекочут меня, когда ты сверху.

– Ты, Саттер, все о себе да о себе. А я хочу перемен. И мне не нужно твое одобрение. – Кэссиди садится на табурет у барной стойки, отделяющей кухню от гостиной. Она скрестила руки на груди и не хочет даже смотреть на меня. – Между прочим, в салоне не любят, когда клиент не приходит в назначенное время. Они теряют деньги. Но тебе, я уверена, плевать. Ты думаешь только о себе.

И вот он, подходящий момент, чтобы рассказать историю Уолтера. Под конец я успеваю смешать нам обоим выпивку, и она уже не держит руки скрещенными на груди. Она смягчается, но пока не прощает меня окончательно. Поэтому я ставлю стакан на стойку перед ней, а не даю сразу в руки: не хочу, чтобы у нее была возможность отказаться.

– Ладно, – говорит она. – Думаю, ты раз в жизни сделал доброе дело. Но все равно мог бы позвонить мне и предупредить, что опаздываешь.

– Мог бы, но я потерял свой мобильник.

– Опять? Это же третий раз за год.

– Они у меня не задерживаются. И, кроме того, тебе не кажется, что это как-то по-оруэлловски[7 - Дж. Оруэлл

(1903–1950) – британский писатель, автор романа-антиутопии «1984». – Прим. ред.], – ходить по улицам с устройством, по которому в любой момент можно определить твое местонахождение? Мы должны восстать против мобильников. Ты будешь Троцким[8 - Троцкий Лев Давидович (1879–1940) – революционный деятель XX века, идеолог троцкизма. – Прим. ред.], а я Че[9 - Эрнесто Че Гевара (1928–1967) – латиноамериканский революционер, команданте Кубинской революции и кубинский государственный деятель. – Прим. ред.].

– Ты опять в своем репертуаре, – говорит она. – Все время все высмеиваешь. Ты хоть раз бы сел и подумал, что значит – быть в отношениях? Ты понимаешь, что это подразумевает доверие и обязательства?

Ну вот, приехали. Очередная лекция. Я уверен: все, что говорит Кэссиди – правильно. У нее это все тщательно продумано и осознано настолько, что хоть сейчас пиши отличное эссе из пяти абзацев по английскому. Только я не могу сосредоточить на этом все свое внимание, когда она сидит рядом, вся такая, как сейчас.

Сейчас ее красота начинает атаковать меня, проникает под кожу, электризует кровь, рассыпает в животе искры возбуждения. Я делаю большой глоток виски, но не могу подавить эрекцию. Я говорю об этом только потому, что у меня есть теория, по которой эрекция – основная причина появления сексизма в истории человечества. В смысле, что абсолютно невозможно вникать в женские идеи, как бы глубоки и истинны они ни были, если у тебя стоит.

Именно поэтому мужчины считают женщин милыми, аппетитными пустышками. Хотя пустышки как раз не женщины. Это у парня разжижаются мозги, и он сидит и пялится на девчонку, плохо соображая, что она говорит, но считая, что та лепечет что-то милое. Она может объяснять хоть квантовую физику, а он будет слышать лишь кокетливо-жеманное сюсюканье.

Я знаю это, потому что со мной часто так случается. Вот и сейчас. Пока она выдает мне идеальное эссе на тему отношений, я думаю о том, как мне хочется наклониться к ней и поцеловать ее в шею, а потом стащить с нее свитер и зацеловать ее всю, от ключиц до пупка, так, чтобы там, где ее кожи касались мои губы, маленькие алые пятнышки расцветали красными розами на белом снегу.

– И если ты сможешь так сделать, – говорит она, – у нас, думаю, все получится. У нас будут отличные отношения. Вот такие дела, Саттер. Я говорю тебе это в последний раз. Как ты думаешь, у тебя получится?

Эх-эх. Проблема еще та. Откуда мне знать, получится или нет? Ведь она могла говорить о том, чтобы я наряжался в коктейльное платье и ходил на «шпильках». Но времени углубляться в свою теорию сексизма и эрекции у меня нет, поэтому я отвечаю:

– Ты же знаешь, Кэссиди, ради тебя я готов на все. Она прищуривается.

– Я знала, что ты скажешь, что готов на все ради меня.

– Ха, разве я ради тебя только что не залез на крышу двухэтажного дома? Я отбил себе задницу ради тебя. Да ради тебя я встану на голову и допью виски вверх ногами.

– Тебе не обязательно это делать. – Она смеется и делает глоток из своего стакана, и я понимаю, что она моя.

Я иду в гостиную, ставлю свой стакан на ковер и у спинки дивана делаю стойку. У меня слегка кружится голова, но это не мешает мне приставить стакан к губам и одним глотком допить виски. К сожалению, мне не удается удержаться, и я падаю, как небоскреб, взорванный, чтобы освободить место под строительство чего-нибудь покруче.

Кэссиди от души хохочет, и мне приятно смотреть на нее. Я бросаю на нее свой знаменитый взгляд из-под бровей, она делает глоток и говорит:

– Ты действительно самый настоящий идиот, но ты мой идиот.

– А ты – потрясающая женщина. – Я забираю у нее стакан, отпиваю и ставлю на барную стойку. Она разводит колени, чтобы я мог встать между ними, откинуть волосы с ее лица, скользнуть пальцами по ее плечам. – Твои глаза – это голубая вселенная, и я проваливаюсь в нее. Без парашюта. Он мне не нужен, потому что она бесконечна.

Она хватает меня за толстовку и притягивает к себе. А вот уже другое дело. Теперь и она падает в ту же пропасть.

Так и бывает: у парня размягчаются мозги, он начинает нести что попало, и девчонке хочется приласкать его. Он превращается в ее милого дурачка, который просто не может без нее обойтись. Она тает, и он тает, и на этом всему наступает конец.

Чтобы описать Кэссиди в постели, лучше всего подойдет слово «победительница». Если бы секс был включен в Олимпийскую программу, она точно завоевала бы золотую медаль. Стояла бы на верхней ступеньке пьедестала, прижимала руку к сердцу и плакала под национальный гимн. А после сидела бы в телестудии, и Боб Костас задавал бы ей вопросы насчет технического мастерства.

Я знаю, что я везунчик. Я знаю, что иметь с ней такие вот отношения – все равно что быть частью самых глубинных процессов космоса. Но по какой-то причине я чувствую, что у меня в груди образуется темная трещина. Почти незаметная, не толще волоса, но очень не хочется, чтобы она расширялась. Возможно, это все из-за ее ультиматума. «Вот такие дела. Я говорю тебе это в последний раз». Но что она хочет от меня?

Глупо сейчас переживать по этому поводу. Я лежу в объятиях своей толстой и прекрасной подруги на чистейших простынях. Рядом на тумбочке есть виски. Жизнь прекрасна. Забудем о неприятностях. Выпьем, и пусть время несет их туда, куда оно уносит все остальное.

Глава 4

Ладно, согласен, возможно, я действительно пью чуть-чуть больше, чем чуть-чуть, но я не считаю себя алкоголиком. Это не зависимость. Это просто хобби: старый, добрый способ веселиться. Однажды я сказал это Дженнифер Джоргенсон, чопорной и набожной однокласснице, и она ответила:

– А мне, чтобы развеселиться, алкоголь не нужен. Я ей на это сказал:

– А мне, чтобы развеселиться, не нужно кататься на американских горках, но я же катаюсь.

Это проблема номер один всяких программ типа «Школа против наркотиков и алкоголя», которые в вас впихивают, начиная с младших классов. Никто никогда не признается, что алкоголь или наркотик – это весело, поэтому все доверие к таким программам тут же испаряется. Каждый в школе – за исключением Дженнифер Джоргенсон, – считает все это фуфлом еще большим, чем силиконовые сиськи у жены телеевангелиста.

Я заполнял опросники в интернете, которые, якобы, должны определить алкоголик вы или нет. Вы пьете алкоголь по утрам, до завтрака? Вас раздражает, когда окружающие говорят вам, что вы пьете слишком много? Вы пьете в одиночку? И все типа того.

Во-первых, я, конечно, иногда пью по утрам, но не потому, что у меня есть такая потребность. Это мой способ внести разнообразие в жизнь. Я праздную начало нового дня, а если ты не можешь этого делать, тогда уж лучше завернуться в простыню, сложить на груди ручки и начать изучать крышку гроба. Изнутри.

Во-вторых, кого не выбесит, если его станут попрекать за выпивку? Допустим, ты выпьешь кружку пива, а мать унюхает и вместе с отчимом начнет игру в «плохой-хороший полицейский», только без хорошего, конечно. Это что, кому-то нравится?

И в-третьих, почему плохо пить в одиночку? Я же не какой-то там забулдыга, который в одно лицо пьет дешевый одеколон за автобусной остановкой. Иногда, если ты под домашним арестом и уже задолбался смотреть телик или играть в комп, пара банок коктейля может спасти от буйного помешательства. Или,

например, у всех твоих друзей комендантский час по вечерам, и ты плетешься домой где, сидя на подоконнике с айподом, выпиваешь еще три или четыре банки пива перед сном. Что в этом плохого?

Все дело в том, что? именно стоит за твоей выпивкой, понимаете? Если ты настроен страдать: «О, горе мне, моя девушка меня бросила, и Господь меня покинул», и заливаешься «Олд Гранд-дэд»[10 - Сорт бурбона. – Прим. ред.] до такой степени, что голова не держится и подбородок прилип от груди, тогда да, ты алкоголик. Но это не мой случай. Я пью не для того, чтобы что-нибудь забыть, в чем-нибудь себя оправдать или убежать от чего-то. От чего мне бежать? Нет, все, что я делаю, когда выпиваю, наполнено созиданием. И не только расширяет мои горизонты, но и, между прочим, имеет просветительскую ценность. Когда я выпиваю, я словно вижу другие измерения этого мира. Я лучше понимаю своих друзей. Я глубже чувствую музыку и открываюсь ей. Я начинаю фонтанировать идеями, из меня экзотическим салютом сыплются слова, которые я никогда не знал. Когда я смотрю телик, я сам сочиняю диалоги, и они даже лучше тех, которые хотел написать сценарист. Я полон сострадания. Я весел. Я просто раздуваюсь от красоты господа и чувства юмора.

Правда в том, что я – пьянь господня.

Если вы не слышали, то это песня Джимми Баффетта, «Пьянь господня». Она о чуваке, который напивается так, что в нем просыпается любовь ко всему миру. Он чувствует нереальную гармонию с природой. И ничего не боится, даже самых опасных вещей вроде гигантского медведя Кадьяк[11 - Подвид бурых медведей, обитающий на острове Кадьяк у южного побережья Аляски, самый крупный хищник в мире. – Прим. пер.], который преследует его в пьяных видениях.

Мой отец – мой настоящий отец, а не Гич, отчим-идиот, – любил Джимми Баффетта. Именно любил. «Маргаритавилль», «Субботний вечер в Ливингстоне», «Притяжению вопреки», «Мы с пьяницей знаем», «Почему б нам не выпить и не потрахаться» – мой отец заслушал эти записи до дыр. Я до сих пор ощущаю приятное тепло, когда слышу их.

С отцом я впервые попробовал алкоголь. Еще до развода родителей, то есть когда мне было не больше шести. Мы пошли на старый стадион к ярмарочной площади – новый, в Бриктауне, тогда еще не построили – на матч младшей бейсбольной лиги. Нас было четверо: я, отец и два его товарища, Ларри и Дон. Я все еще отлично помню этих мужиков. Веселые они были. Такие большие и шумные.

Мой отец тоже был большим – он строил дома. Красивым? Он был как Джордж Клуни, только со щелкой между передними зубами, такой же, как у меня сейчас. Хотя я тогда был совсем мелким, я чувствовал себя настоящим мужиком в обществе этих дядек. Они дразнили судью, глумились над командой противника, а игроков из команды Оклахома-Сити называли «ребятами». И в руках у них были высокие холодные банки с пивом.

Боже, как мне хотелось попробовать это пиво. Мне хотелось выпить, вскочить ногами на сиденье и заорать во всю мощь своих легких. И не важно было, что орать, мне просто хотелось, чтобы мой голос звучал вместе с голосами этих мужчин. В конце концов я так достал своего отца, что он дал мне хлебнуть из своей банки.

– Только один глоток, – сказал он, и Ларри с Доном запрокинули головы и захохотали. Но я им показал. Я залпом проглотил почти полбанки, прежде чем отец отобрал ее у меня.

Все они снова расхохотались, и Дон сказал:

– Ах, ты, засранец, Саттер. Самый настоящий засранец.

И отец добавил:

– Это точно. Абсолютно! Ты мой самый настоящий засранец.

Он похлопал меня по плечу, а я прижался к нему. Не скажу, что я захмелел, но на душе было тепло. Я любил тот стадион и всех, кто сидел на трибунах, любил старый добрый Оклахома-Сити, видневшийся вдали, его высокие здания, такие теплые и уютные в сумерках. Вырвало меня только на седьмой подаче.

В отличие от Дрю Бэрримор я не пристрастился к выпивке в начальных классах и не начал нюхать кокаин на дискотеках еще до того, как выросли волосы на лобке. Нет, до седьмого класса я выпивал понемножку да и после пил не каждый день.

В продуктовых магазинах Оклахомы продают слабенькое пиво крепостью три и два. Так что я делал: складывал бумажный магазинный пакет, засовывал его в штаны и шел в гастроном. Там я небрежно подходил к полкам с пивом и, когда никто не видел, быстренько вытаскивал пакет и совал в него упаковку из шести банок. Потом, с лучшим своим ангельским выражением на лице шествовал через центральный выход с пакетом под мышкой, притворяясь, будто только что рассчитался за «Графа Чокулу»[12 - Персонаж, изображенный на упаковке кукурузных хлопьев. – Прим. пер.] или «Фиг Ньютон»[13 - Рожки с инжирным джемом. – Прим. пер.].

Для меня и моего лучшего друга, Рикки Мелинджера, это почти на месяц стало обычной практикой. Мы тырили из магазина упаковку, выпивали ее в бетонной дренажной канаве, а потом давали доберману погоняться за нами.

Доберман был огромной, уродливой собакой со свирепым взглядом. Он правил на трех участках. Как-то раз мы допивали пиво и, подняв головы, увидели его на кирпичной стене. Он сидел там и, как страшная гаргулья, наблюдал за нами. За долю секунды до того, как он спрыгнул, мы бросились бежать. Он без труда догнал нас. Я буквально ощутил его зубы на своих подошвах, прежде чем влез на забор. Это было круто.

После, разделавшись с пивом, мы всегда проходили мимо его владений, а он, с выпученными глазами, брызжа слюной, кидался на нас из ниоткуда. Позже я поспорил с Рикки на пять долларов, что он очканет зайти на участок добермана и дотронуться до кованой ограды вокруг бассейна. Рикки допил свое пиво и сказал:

– Гони деньги, чувак.

Это был цирк! Рикки добрался почти до середины двора, когда доберман вылетел на него из-за угла. Рикки подорвался с места и рванул к калитке, а лицо у него было, как у Маколея Калкина. Челюсти собаки клацали прямо у него за спиной. Он пытался перепрыгнуть через ограду, но зацепился за пики и повис. И тогда я увидел: доберман лаял и лязгал зубами у щиколоток Рикки, но так и не цапнул его. Он мог запросто оттяпать Рикки полноги, но не делал этого, потому что, как и мы, всего лишь развлекался, не более.

Это разрушило чары. Мы поняли, что старина доберман совсем не злобный, а он понял, что мы поняли. Мы продолжали пить пиво в дренажном желобе, только теперь пес сидел вместе с нами и позволял гладить себя по голове. Был сентябрь, сезон охоты той собаки. Наши родители не знали, где мы, да их это и не парило. Прекрасное было время.

Глава 5

Я познакомился с Рикки в четвертом классе, и с тех пор мы всегда вместе. Он германо-азиат. Предки его отца были немецкими иммигрантами, а матери – выходцами из Малайзии, из Куала-Лумпура, кажется. Отец Рикки, Карл, служил во флоте, в то время родители и познакомились. Если кто-то считал, что в этой семье большой суровый немец будет командовать маленькой и робкой азиаткой, то он ошибался. На самом деле его отец такой же рохля, как и сам Рикки, и еще, кажется, гей. Я не говорю ничего, что бы мне не рассказывал сам Рикки.

Его мама действительно маленькая – ростом не более пяти футов[14 - 5 футов – 152,5 см. – Прим. ред.], – но вот робкой ее не назовешь. У нее высокий резкий голос, как у расстроенного банджо, и любой, кто проходит мимо их дома, обязательно слышит, как она пилит беднягу Карла за какую-нибудь мелочь, типа

не выключал воду, пока чистил зубы. А когда она по-настоящему входит в раж, начитает верещать так, что невозможно понять ни слова.

Рикки больше похож на азиата, чем на немца, и девчонки считают его ужасно милым. Но он убедил себя в том, что с ним никто не хочет встречаться. Признаю, иногда девушки бывают с ним снисходительны, как, например, Кайла Путнам, которая как-то сказала, что ей хочется засунуть его в сумочку и там носить, но помимо таких есть еще куча других девчонок.

Главное, я в жизни не встречал такого приколиста, как он. А еще он очень умный парень. Может, по его оценкам этого и не скажешь, но они такие только потому, что он особо не утруждается. Если бы он учился по-настоящему, у него была бы твердая четверка. У него такой словарный запас, что мне надо выучивать из Интернета хотя бы по слову в день, чтобы за ним угнаться.

Я постоянно напоминаю ему о его многочисленных талантах, но разве он хоть раз взял на себя труд самоутвердиться и пригласить кого-нибудь на свидание? Нет. У него всегда находится какая-нибудь отговорка: то она слишком высокая, то слишком зациклена на себе, то расистка. Ладно, насчет расисток я понимаю, но хоть раз в жизни надо сказать себе: «Эй, это же старшая школа! Мне нужна подружка для практических занятий по девчонкам».

Ирония заключается в том, при всей его ситуации с девушками, он еще пытается давать мне советы насчет Кэссиди.

– Знаешь, чувак, – говорит он, – ты сам все портишь. В том смысле, что не трудно приехать вовремя и отвезти свою девушку на стрижку.

– Ну, с этим уже ничего не поделать. Фарш невозможно провернуть назад. Меня больше волнует то, что я не понял, что она от меня хочет ради того, чтобы спасти наши отношения.

– Ты что, совсем не слушал?

– Я думал о другом.

Рикки качает головой.

– Чувак, будь я на твоем месте, я бы впитывал в себя каждое слово. – Он абсолютно серьезен. Иногда я спрашиваю себя, а не влюблен ли он часом в Кэссиди.

– Нельзя впитывать каждое слово, – говорю я. – Их слишком много на конкретный момент времени. Можно понять только общий смысл сказанного.

Рикки открывает еще одну банку пива. Сегодня вечер пятницы, мы сидим на капоте моей машины на парковке, что на Двенадцатой улице.

– Если бы у меня была девушка, я бы вслушивался в ее слова, как в церкви, будто она читает проповедь, а я ее прихожанин.

– Да ты обкурился!

– Да ни фига. Просто я лучше всех в мире умею слушать.

В его словах огромная доля истины. Он действительно внимательно выслушивал меня, когда я нес свой бред.

– Так почему бы тебе не пригласить Алису Норман? Она ведь тебе нравится, да?

Он провожает взглядом проезжающий мимо «Мустанг», старую, но очень крутую тачку с откидной крышей, – такие были в моде лет тридцать назад.

– Нравится, наверное, но она же, похоже, почти помолвлена с Денвером Куигли.

– И что? Все равно пригласи ее. Девчонки – существа непостоянные. Они не расстаются с парнем, чтобы потом сидеть в одиночестве и ждать, когда кто-нибудь еще пригласит на свидание. Они держат его возле себя, пока не убедятся, что ими еще кто-то интересуется. Вот тогда прежний парень получает от ворот поворот, а новый – объятия и поцелуи. Поверь мне.

– Точно. Ты давно видел Куигли? Он же троглодит. Я только скажу Алисе пару слов, а он сделает из меня отбивную. Меня придется с асфальта соскребать.

– Это отговорки. – Я отпиваю пива и догоняюсь глотком «V.O.» – Знаешь что? Я от них устал. Вот. Сегодня знаменательный вечер. У тебя будет девушка.

– Да пошел ты.

– Нет, я серьезно. Думаешь, что можешь вечно быть третьим лишним у нас с Кэссиди? Это нелепо. Давай, лезь в машину.

– Зачем? Что у тебя на уме?

– Девушки, вот что. Они повсюду. – Я машу рукой в сторону Двенадцатой улицы. – Это вечер пятницы, чувак. На улице полно девчонок. Они в каждой машине, ну, не в каждой, через одну. Высокие, тощие, толстые, с большими сиськами, с маленькими, блондинки, брюнетки, рыжие, с огромными задницами, с крохотными, с ладошку, попками. И знаешь, чего они хотят? Парня, чувак! Вот чего. А теперь садись в машину.

– Сиськи и задницы, говоришь? Да ты настоящий романтик, Саттер. Романтичнее не бывает.

Пусть он и полон сарказма, но в машину он садится. Он знает, что старина Саттер всегда принимает близко к сердцу его проблемы.

Факт остается фактом, я действительно романтик. Я влюблен во всю женскую половину человечества. Жаль, что встречаться можно только с одной, но если таковы правила, я благодарен за ту, что у меня есть, и желаю того же своему лучшему другу.

Глава 6

Сегодня на Двенадцатой улице оживленно. Я не преувеличивал: девчонок там действительно тьма. Но я придирчив. В конце концов, мы ищем девушку для Рикки, парня, с которым мы в пятом классе играли в «Лигу справедливости». Тогда он прикрывал мне спину, а сейчас – я ему.

– Только не ставь меня в дурацкое положение, ладно? – просит он.

– А когда я ставил?

– Тебе все случаи перечислить? – Он достает косячок и чиркает зажигалкой.

– Чувак, ты что творишь? – Я ничего не имею против травки, но считаю, что она не способствует установлению хороших взаимоотношений.

– Не хочешь – не кури, – говорит он и глубоко затягивается.

– Полегче с этим, ладно? Я не хочу, чтобы ты отморозился и уплыл в неведомые земли, к чертям собачьим, когда у нас в тачке будет полно девчонок.

Он выдыхает клуб дыма.

– Не беспокойся. Я буду общителен и весел.

– Да, конечно. Не знаю правда, какой девушке понравится беседовать о превращении бога в объект купли-продажи или о чем ты там вещал в прошлую субботу?

– Вопрос был такой: что случилось бы, если бы вдруг обнаружилось реальное, физическое существование бога? В смысле, что, наверное, началась бы битва за исключительные права, дикая конкуренция между каналами: по кабельному его показывать или по спутниковому? Затем начались бы маркетинговые исследования. Запустили бы рекламу из серии: «Позвоните господу сегодня и целый месяц общайтесь с ним за $19,95. Звоните Отцу, Сыну и Святому духу – всего за $24,95!»

– Точно, – хмыкнув, говорю я. – А если ты не сможешь оплатить счет, они придут и отрежут тебе связь с господом.

– Видишь, чувак, – говорит Рикки, – это же интересная тема!

Я должен признать, что он прав.

– Но все-таки, то, что мы с тобой считаем интересным, не обязательно найдет отклик в женской душе.

– Да знаю. Ты что, думаешь, я мормон?

Нет времени обсуждать этот вопрос. По соседней полосе, медленно обгоняя нас, едет огромный внедорожник, полный девчонок. Я никого из них не узнаю, но блондинка на заднем сиденье быстро опускает стекло, на мгновение выставляет свои сиськи и начинает умирать от хохота.

У Рикки загораются глаза:

– Эй, ты это видел?

– Ага, видел. Показал ей большой палец.

– Не дай им уйти! Езжай за ними.

– Расслабься, чувак. Они не местные.

– И что?

– А то, мы можем ехать за ними хоть всю ночь, а они так и не остановятся. Знаешь, зачем такие девчонки показывают тебе сиськи? Они прутся от мысли, что у парней сразу на них встает. Тебе нужен кто-то более естественный.

– Она показалась мне вполне естественной.

– У нее ми-ми-мишная прическа.

– Я не смотрел на ее прическу.

Рикки чуток обижен на меня за то, что я не поехал за джипом, но это не серьезно. Я его знаю. Он хочет, чтоб мы ехали за ними только по

одной причине: знает, что ничего не будет. Это просто притворство – никакого реального шанса ни склеить девчонку, ни получить отказ. Но он у меня так просто не отделается, не в этот раз.

Мы пару раз проезжаем Двенадцатую улицу из конца в конец, но нам не везет. Неожиданно сзади мне начинают мигать фарами – это маленькая золотистая «Камри» Тары Томсон. На светофоре Тара высовывается из окна и кричит, чтобы я съезжал на парковку перед зданием «Коноко». Многообещающая встреча. Я хорошо знаю Тару, мы вместе ходим на английский, – она не очень подходит для Рикки, а вот ее подружка, Бетани Маркс, – самое то.

Тара и Бетани почти всегда вместе. Они – средненькие: не суперсексуальные и не суперпопулярные, но и не какие-нибудь там замухрышки. Играют в софтбол. Тара – крашеная блондинка, невысокая и коренастая, но это ее не портит. Бетани – брюнетка, она стройнее и у нее обалденно длинные ноги, на фоне которых тело кажется непропорционально коротким. Зато сиськи шикарные. Ее единственный недостаток – то, что нос часто выглядит немного сальным. То, как она держится с Тарой напоминает мне нас с Рикки. Она поспокойнее, и рядом с общительной подругой ее почти не замечают, однако она заразительно смеется, и вообще, по чесноку, обе девчонки очень компанейские.

Я подъезжаю к ним со стороны Тары и опускаю стекло.

– Саттер, – говорит она, – ты-то мне и нужен. Знаешь, где можно достать пива?

– Пива? А разве у вас, девочки, не спортивный режим?

– У нас праздник. Мама наконец-то выпнула из дома моего отчима. – Обе хохочут.

Я предлагаю им припарковаться и говорю, что знаю, чем им помочь.

– Прошу ко мне в офис. – Я подвожу их к багажнику, поднимаю крышку и пред их взором предстают драгоценные залежи пива. Мы застелили багажник пленкой, насыпали на нее сухой лед, разложили банки с пивом в несколько рядов и сверху насыпали еще льда.

– Ну, парни, вы даете, – говорит Тара.

– Собрались прокатиться по Бриктауну, – поясняю я. Понятно, что мы никуда не собирались, но сейчас – все возможно. – Поехали с нами?

Бетани говорит:

– Мы едем к Мишель. Я ей говорю:

– Я готов праздновать изгнание чужого отчима, раз уж мама никак не выпнет моего.

Таре этих слов достаточно.

– Ну тогда не стой просто так. Открой мне пиво.

Я даю ей банку. Мне даже не приходится особо ухитряться, чтобы посадить Бетани вместе с Рикки на заднее сиденье, потому что Тара направляется прямиком к переднему. Не сложно догадаться, что Кэссиди не понравился бы такой расклад, увидь она нас, но Кэссиди сейчас в кино со своими подружками, и, к тому же, это все для того, чтобы свести Рикки с Бетани.

– Итак, вперед! – говорю я и завожу двигатель. – И к черту всех.

Глава 7

Бриктаун – это район развлечений в Оклахома-Сити. Назван так потому, что и здания, и даже улицы его из кирпича. Когда-то это были склады или что-то типа того. Сейчас здесь полно баров, ресторанов, концертных залов и спортивных арен, кофеен и многозальных кинотеатров, есть даже бейсбольный стадион. Можно покататься на речных трамвайчиках по каналу – он тянется между двумя рядами зданий, как река по дну каньона. Катание на трамвайчике не очень вдохновляет, но девчонкам это почему-то кажется романтичным. Теперь моя главная задача – придумать, как отправить Рикки и Бетани в плавание вдвоем, пока я выгуливаю Тару где-нибудь еще.

Я контролирую, чтобы по дороге у девчонок не кончалось пиво, и для начала мы просто катаемся мимо баров и ресторанов. Рикки ведет себя тихо. Он из тех, кто на первый взгляд кажется робким, но при более близком знакомстве превращается в самого настоящего приколиста. Рикки мастер пародировать кинозвезд, учителей, одноклассников. Я его на это подзуживаю, и вскоре девчонки начинают просто угорать от смеха. Он абсолютно точно копирует Денвера Куигли, и Бетани чуть ли не писается от хохота.

– А давайте прокатимся на трамвайчике? – говорю я так, словно эта идея только что пришла в мне голову.

Дважды повторять не приходится. Девочки обеими руками «за».

Парковка находится в дикой дали от канала, и мы идем пешком, по пути прикалываясь над прохожими, и ржем во все горло. На пристани я говорю Рикки, чтобы он купил билеты для себя и Бетани, а я возьму на себя и Тару. Но, когда мы подходим к окошку кассы, я выдаю:

– Ой, подожди. Я забыл бумажник в машине. Балбес Рикки предлагает одолжить мне денег, но я отказываюсь:

– Нет, чувак. Идите вдвоем. Мне что-то не нравится, что мой бумажник лежит в машине на темной парковке. Встретимся тут через полчаса.

Он с подозрением косится на меня, но деваться ему некуда: трамвайчик вот-вот отойдет от пристани. Бетани хочет, чтобы Тара пошла с ними, но я хватаю ее за руку и говорю:

– Нет, ты со мной. Не хочу в одиночестве пилить до парковки.

Мы желаем им приятного путешествия, и трамвайчик отплывает. Они хорошо смотрятся вместе, даже несмотря на то, что Бетани на целых три дюйма выше Рикки. Когда трамвайчик отходит довольно далеко, я предлагаю Таре купить мороженого, и она восклицает:

– Думала, ты забыл бумажник в машине. На что я говорю:

– Только что вспомнил, что переложил его в другой карман.

Она оглядывает меня и усмехается.

– А ты коварный.

– Я не коварный. Я Купидон собственной персоной. Из них получается милая парочка, тебе не кажется?

– Ага, – говорит она, – кажется.

Мы идем за мороженым, но по дороге передумываем и решаем зайти в бар. Нам отказывают в четырех местах, и я решаю, что нам ничего не остается, как вернуться к машине, взять по паре пива и выпить в Ботаническом саду.

– А там не страшно ночью? – спрашивает Тара.

– Ты же со мной, – говорю я.

Я складываю банки в пластиковый пакет, и мы идем в сад. Здесь просто красота. И погода замечательная, как раз для легкой куртки. Сверху на нас смотрят городские огни, вес пива, оттягивающий руку, наполняет душу удовлетворением, как будто обещает кучу всяких приятностей впереди.

Единственный недостаток в Ботаническом саду – то, что вечером здесь можно напороться на бомжа. Мы и напарываемся. Тара вцепляется мне в руку и прячется мне за спину. Однако этот тип выглядит совсем не страшным. Одет он типично: вытертая бейсболка, грязные, давно не стиранные, штаны и куртка из секонд-хенда. Его лицо будто сделано из кожи старой кетчерской перчатки.

Я протягиваю ему пятерку, и он, благодарный до ужаса, приподнимает бейсболку и смотрит на меня, как на юного лорда. После того как он уковылял прочь, Тара заявляет, что она против того, чтобы давать бродягам деньги.

– Он купит на них бутылку, – добавляет она.

– Ну и пусть.

– Тогда дал бы ему пива.

– Шутишь? У нас всего по две банки на нос. Пусть сам себе покупает.

* * *

Дорожки Ботанического сада вьются между рощицами из деревьев разных видов, пересекают речки и пруды. В одном конце стоит Хрустальный мост, который вообще-то не мост, а большая циллиндрическая оранжерея для экзотических растений. Там даже есть одно из тех больших вонючих растений, которое цветет раз в три года и воняет, как разлагающийся труп. Мне еще не приходилось бывать в саду вечером, но, когда с тобой рядом девушка, нужно держаться так, будто ты здесь завсегдатай – не для того, чтобы произвести впечатление, а чтобы она просто чувствовала себя в безопасности.

Короче, мы

прогуливаемся по дорожкам, пьем пиво и болтаем, и Тара рассказывает о своей матери и об отчиме, Кервине.

– Кервин? – спрашиваю я. – То есть его на самом деле зовут Кервин?

Она говорит:

– Представляешь, да?

Сначала история кажется забавной. Кервин тот еще тип. Во-первых, он страшный лентяй, бреется только два раза в неделю, вечно сидит перед теликом в нижнем белье и круглосуточно смотрит канал «Еда». Он разбрасывает свои носки по спальне и пердит при подругах матери. А еще он прославился тем, что ест обеды-полуфабрикаты, пока сидит в сортире и откладывает личинку.

– Ну, не знаю, – говорю я. – Мне он нравится.

– Он бы тебе не понравился, если бы ты жил с ним. – Она отпивает из банки.

– Мой отчим – чертов робот.

– Сначала Кервин был не так уж плох. Наверное, тогда он мне даже нравился. Они с мамой поженились, когда мне было лет девять, и я думала, как классно, что он такой неряха. Бывало, мы лежим все в кровати – мама, он, моя младшая сестренка и я – и он рассказывает нам всякие истории, а потом командует: «Прячьтесь под одеяло! Я собираюсь испортить воздух». Мы прятались под одеяло, и он пукал. Это выводило маму из себя, а мы с сестрой хохотали, будто это была офигеть какая шутка. Наверное, когда я была маленькой, он казался мне лучшим парнем на свете. Если не принимать во внимание его пердеж, он всегда смешил маму. Мы были очень счастливы.

Рядом с Хрустальным мостом есть небольшой амфитеатр, обращенный к эстраде в центре пруда. Мы спускаемся на несколько рядов и садимся там.

– А что было дальше? – спрашиваю я. – Один пук оказался лишним?

Она смеется.

– Более чем один. – Она замолкает, глядя на пустую сцену. – Все дело в болеутоляющих.

– В болеутоляющих? Типа «Викодина» или чего-то в этом роде?

– Хуже. «Оксиконтин».

– Жесть.

– Знаю. Сначала он принимал «Лоритаб». У него болела шея после автоаварии. Теперь у него в комоде лежит носок, набитый «Оксиконтином», а он думает, что мы с мамой об этом не знаем. И дело сейчас совсем не в боли.

– Ну, – говорю я, – боль бывает разная, не только физическая.

– Наверное. Но он совсем не умеет себя ограничивать. Слишком много ест, слишком много пьет, слишком много пердит. Он слишком часто принимает «Оксиконтин», а потом бродит по дому, что-то неразборчиво бормочет под нос и лезет с обнимашками и поцелуями.

– Хочешь сказать, что он по-настоящему хотел поцеловать тебя? С языком и прочее?

Она брезгливо морщится.

– Фу, нет. Кажется, он думает, что мне все еще девять, и пытается поцеловать в щечку, или начинает в шутку бороться, как когда я была маленькой.

– Может, он любит тебя?

– Я тебя умоляю. Он ходячая проблема. Не держится ни на одной работе. Напивается до потери пульса. На мамин день рождения встал пораньше, чтобы приготовить ей завтрак, и чуть не сжег весь дом. Вот это и стало последней каплей.

– Жалко.

– Ничто не вечно, – говорит она, и ее голос дает трещину. – Ты думаешь, что все так и будет дальше продолжаться. Думаешь: «Вот то, за что можно держаться», но все это неизбежно куда-то исчезает.

Очевидно, она не настолько счастлива от того, что ее мать и отчим расходятся, какой хочет казаться. Она привязана к этому старому пердуну, только отказывается себе в этом признаваться.

– Вот поэтому я никогда не выйду замуж, – говорит она. – Какой в этом смысл?

Огромная слеза выкатывается из уголка ее глаза. Не думаю, что она пьяна настолько, чтобы впасть в плаксивость, хотя, возможно, для того, чтобы эмоции вырвались наружу, много и не надо.

Мне хочется утешить ее. Хочется сказать: «На свете есть много постоянного. Ты встретишь отличного парня – такого, который не будет все время пердеть, – и вы поженитесь и будете жить вечно», только я сам не верю в эту сказку.

Поэтому я говорю:

– Ты права. Ничто не вечно. И держаться не за что. Нет ничего. Но в этом ничего страшного. Это даже хорошо. Это как смерть стариков. Они должны умирать, чтобы освободить пространство младенцам. Ты же не хочешь, чтобы мир переполнился одними стариками, правда? Представь: дороги будут забиты машинами, двадцатилетними четырехдверными «Бьюиками-Лесабрами», с древними, высохшими водилами за рулем, которые тащатся со скоростью три мили в час и, путая педали тормоза и газа, въезжают в зеркальные витрины аптек. – Она смеется, но в ее смехе слышится грусть. – Ведь ты же не захочешь, чтобы такое длилось вечно, – продолжаю я. – Взять хотя бы моих предков. Если бы они все еще были женаты, мой отец – настоящий отец – до сих пор обитал бы в крохотной халабуде на две спальни, в которой мы тогда жили. Он продолжал бы, обливаясь потом, ремонтировать деревянные развалюхи. Зато теперь он, можно сказать, более чем успешен. Видишь вон то здание «Чейз», самое высокое? – Она кивает и отпивает пива. – У моего отца офис на самом верху. Видишь вон то освещенное окно в центре? Это его кабинет, он там полуночничает.

– Ого, – говорит она. – Ты там был?

– Естественно, был. Тысячи раз. Оттуда видно далеко, аж до Нормана.

– Давай прямо сейчас пойдем туда?

– Нет, сейчас нельзя. Он слишком занят. Я сам должен заранее договариваться о встрече.

– Чем он занимается?

– Крупными финансовыми операциями. Заключает одну сделку за другой.

Мы оба сидим и смотрим на этот свет в верхнем этаже самого высокого здания Оклахома-Сити. Холодает, из темноты доносятся какие-то звуки. Тара сжимает мою руку.

– Что это?

– Ничего, – отвечаю я.

Но я и сам чувствую себя ужасно уязвимым, как будто некое зло действительно подкрадывается к нам: орда пускающих слюни зомби или что-нибудь похуже, чему я даже не могу придумать названия.

– Может, пора возвращаться? – говорит она.

– Точно, пора.

Глава 8

Мы опаздываем, но Рикки даже не думает на нас злиться. Они с Бетани сидят плечом к плечу на скамейке у воды и хихикают, как пара первоклашек на кукольном спектакле, и им обоим плевать, вернемся мы или нет.

На обратном пути Бетани болтает больше, чем обычно – я никогда не слышал, чтобы она так много говорила. Она взахлеб рассказывает, как здорово Рикки комментировал их путешествие, и что это было как на аттракционах в Диснейленде, и какие интересные истории он сочинял об окружающих. Она хохотала так, что ее чуть не вырвало. Еще бы, сочинять истории о людях для нас с Рикки – обычное дело, правда, кое-что из рассказанного он стырил у меня, но это не беда. Мой план сработал идеально. У Саттермена опять все получилось. Я так горд собой, что даже не обращаю внимания на то, что за нами по Двенадцатой улице неотрывно следует какая-то машина.

Мы только добрались до машины Тары, а Рикки и Бетани ведут себя как пара. Хотя и не похоже, что на парковке Рикки обнимет ее и осчастливит долгим, мокрым поцелуем. Ну хоть не облажался напоследок.

– Все было круто, – говорит он, – давайте как-нибудь сгоняем еще куда-нибудь.

– Это было бы замечательно, – говорит Бетани, сияя.

– В следующую пятницу было б зашибенно, – добавляю я.

Друг еще нуждается в моей помощи, чтобы скрепить сделку.

– В пятницу идеально, – говорит Бетани. – Встретимся в школе.

– О, он до этого тебе еще позвонит, – говорю я, и на этот раз Рикки быстро подхватывает:

– Да, я тебе позвоню.

Она мило и робко улыбается ему и говорит:

– Хорошо, – и ныряет в тарину

«Камри».

Позади, футах в пятнадцати, остановилась та самая машина, что ехала за нами по Двенадцатой, но я все еще не обращаю на нее особого внимания. Я по-дружески обнимаю Тару и говорю, что у ее мамы, надеюсь, все будет в порядке. А в следующее мгновение, к моему изумлению, она обхватывает меня руками, сдавливает, как тюбик с зубной пастой, и прижимается щекой к моей груди.

– Я так рада, что мы случайно встретились, – говорит она. – Спасибо за пиво и за то, что выслушал все мои эти дурацкие проблемы, дал мне совет, ну и вообще.

Я глажу ее по волосам и говорю:

– Всегда пожалуйста.

Именно в этот момент позади меня хлопает дверца той тачки. Я поворачиваюсь и вижу – не поверите – Кэссиди. Оказывается, все это время за нами ехала машина ее подружки Кендры.

– Привет, Саттер, – говорит Кэссиди, причем совсем не дружелюбно.

– Привет, – отвечаю я, выпутываясь из объятий Тары. – Ну как, вам понравился фильм? Было весело?

Она стоит передо мной, скрестив руки на груди.

– Да, но не так весело, как тебе.

– Хм, да. Мы тут угостили девочек пивом. Сейчас, когда Бетани рядом, я не могу рассказать ей о своем плане свести Рикки с какой-нибудь девчонкой. На лице Кэссиди появляется тот самый взгляд.

– Ага, ясно. Я видела, как вы тут обжимались.

– Ничего такого не было. Тарина мать выпнула из дома ее отчима, и они праздновали это событие, и…

Кэссиди поднимает руку, заставляя меня замолчать.

– Ничего не хочу слышать. Я просила тебя только об одном: всего лишь брать в расчет мои чувства, когда ты что-то делаешь. Хотя бы один раз поставить чувства другого человека выше своих. Это все, о чем я просила. О такой мелочи. Но ты даже не вспомнил об этом. Ты на такое просто не способен.

Ага. Так вот, значит, чего она от меня хотела!

– Конечно, способен, – говорю я. – Я способен на такое. – Вообще-то, я не уверен, что способен, но сейчас, когда я в курсе, чего она от меня хочет, я полон решимости попробовать.

Только она не верит.

– Поздно, Саттер. – Она открывает дверцу машины. – Ты безнадежен.

– Вовсе нет, – говорю я. – Я не безнадежен. Она садится в машину, хлопает дверью и поднимает стекло.

– Что с ней такое? – спрашивает у меня из-за спины Тара.

– Большие надежды, – отвечаю я. – Я не оправдал ее ожидания.

Глава 9

У меня нормальная работа. Вы ведь знаете, что такое нормальная работа, да? Это работа, которую вы ненавидите время от времени, а не постоянно. Я складываю рубашки в магазине «Элегантная мужская одежда» мистера Леона на Истерне. Вообще-то я складываю рубашки, чтобы чем-то себя занять. На самом деле, я продавец, но покупателей в магазине очень мало. Кто сейчас пойдет к мистеру Леону, когда можно поехать в большой торговый центр? Прошлым летом у нас было четыре магазина, сейчас осталось только два. Когда магазин мистера Леона перестанет приносить прибыль и обанкротится – вопрос времени. Умрет и исчезнет с лица Земли. Как забегаловка «Тако», которая когда-то находилась по соседству.

Но отсутствие покупателей – это не то, что я ненавижу в своей работе. Честно, меня даже бросает в дрожь при мысли, что в любой момент может зазвенеть дверной колокольчик. Ага, у нас над дверью до сих пор висит колокольчик.

У мистера Леона два типа покупателей: старики, которым нравится одеваться в то, что лет десять назад вышло из моды, и молодые, едва за двадцать, менеджеры по продажам. Самое забавное, что мурашки у меня бегают именно от этих молодых парней.

Однажды я смотрел документальный фильм о каком-то племени дикарей, что живет в южно-американской сельве. Они были такими крутыми. У них не было никакой одежды, кроме крохотного лоскутка, прикрывающего их «хозяйство» – кстати, и у женщин тоже, – свободные и дикие, они бродили по лесу, плели корзины, стреляли в туканов из духовых трубок – в общем, все в таком роде. Но тут к ним стала подкрадываться цивилизация, и вы узнаете, что, оказывается, теперь они носят футболки и старомодные полиэстеровые рубашки, напоминая маленьких пьянчужек. Видишь это, и сердце кровью обливается.

Это племя мне и напоминают молодые парни. Еще недавно они были подростками, свободными и дикими, бешено гоняли на своих великах, прыгали по лестницам на скейтах, ныряли с утесов в озеро Тенкиллер. Теперь они приходят в магазин мистера Леона в своей рабочей одежде – в костюмах, – но их тела еще не обросли мясом настолько, чтобы заполнить костюм целиком: брючины обвиваются вокруг тощих щиколоток, воротники рубашек торчат на три дюйма от шеи, пиджаки топорщатся на спинах. Их волосы уложены муссом, кожа вокруг носа и рта обсыпана прыщами от стресса, потому что они теперь работают на настоящей работе и сами оплачивают свои счета.

И знаете что? Это печалит меня гораздо больше, чем те чуваки из джунглей, потому что я знаю, этот мир поджидает и меня. Я уже должен надевать слаксы, накрахмаленные рубашки и галстуки на работу. Реальный мир надвигается, вгрызается в меня, как бульдозер – в тот тропический лес.

Зато я умею продавать. Если бы я захотел, я бы легко уболтал девять из десяти этих салаг купить какой-нибудь из наших старомодных, прямо из семидесятых, пастельных выходных костюмов. Мода возвращается, сказал бы я им. В нем вы похожи на Берта Рейнольдса, не хватает только усов.

Но это не то, чем я хочу заниматься. Не хочу целыми днями впаривать людям ненужное барахло. Если бы нашлось нечто, во что я смог бы поверить – какой-нибудь абсолютно новый продукт, сохраняющий озоновый слой, или что-то в этом роде, – из меня получился бы чертовски клевый продавец.

Но магазин мистера Леона – это все, что у меня есть в данный момент. На эту работу меня устроил мой отчим, Гич. Так-то я хотел работать в психушке, но туда очень трудно устроиться, а Гич страшно гордился своими связями в деловом мире и вообще не хотел меня слушать.

– Я работал продавцом с четырнадцати, – хвастается он. – А собственное дело по поставкам сантехнического оборудования открыл в тридцать пять.

Сантехническое оборудование. Большое дело!

Складывание рубашек, тем не менее, дает мне достаточно наличных, чтобы платить за машину и при этом еще остается приличная сумма на развлечения. Да и сама работа не так уж плоха. Просто нужно найти в ней положительную сторону, именно так я всегда говорю.

Например, мой менеджер, Боб Льюис, отличный мужик. И я люблю его всем сердцем. У него есть мечта, причем не одна. Он постоянно рассказывает, как разбогатеет. В зависимости от дня недели, он то начинает серию мотивационных семинаров для младенцев, то пишет киносценарий о космических динозаврах, то изобретает диету, которая состоит из мороженого с грецким орехом и рыбных палочек.

У него куча идей по поводу открытия тематического ресторана, вроде тех, что специализируются на типичных блюдах разных штатов: «У Эла» на Аляске, «У Вилли» в Висконсине, «У Иды» в Айдахо (думаю, там не подают ничего, кроме картошки). Мне больше всего нравится ресторан в виде миниатюрного поля для гольфа. У каждой лунки можно попробовать различные блюда, а цена зависит от количества набранных очков. Я прямо вижу, как до восемнадцатой лунки добираются наевшиеся от пуза клиенты.

Мне не надоедают его истории. И я даже подбиваю его на то, чтобы он их рассказывал. Но я знаю, что ни одна его идея никогда

не станет реальностью. Почему? Потому что на самом деле он не горит желанием разбогатеть. Ему просто нравится мечтать. А вот что действительно имеет для него значение, так это его семья: неуклюжая маленькая жена и двое неуклюжих маленьких детишек. Ради них он готов на все. На них он тратит все свои силы.

Его жену не назвать красавицей в общепринятом смысле слова, но она прекрасна. Ее появление в магазине – это просто восторг: она сияет, он сияет, и я, наверное, тоже сияю, глядя на них. То же касается и его ребятишек, Келси и Джейка. Им пять и семь, и они с нетерпением ждут, когда папа начнет подбрасывать их к потолку и кружить. Келси он называет Фасолинкой, а Джейка – Картошинкой. Каждый раз, когда они уходят из магазина, я спрашиваю:

– Боб, почему ты не усыновишь меня?

Поскольку Боб лучший в мире муж и отец, он, я думаю, мог бы дать мне полезный совет, как разрулить ситуацию с Кэссиди. Скоро вечер, и за последние два часа порог нашего магазина не переступил ни один покупатель, поэтому мы сидим с газировкой из торгового автомата и болтаем. Боб, как обычно, одет в накрахмаленную голубую рубашку, на которой выступают темные пятна пота. У него внешность человека, который отличался атлетическим телосложением – до того, пока не начал питаться приготовленными женой стейками из куриной грудки.

Естественно, я плеснул капельку виски в свою банку «7Up», но Боб об этом ничего не знает. Раньше он не возражал, если я разбавлял алкоголем свои напитки, правда, с условием, чтобы я делал это к концу рабочего дня. Но, думаю, какой-нибудь старикашка-покупатель унюхал мой выхлоп и нажаловался. Поэтому теперь я делаю это тайком, чтобы не ставить Боба в неловкое положение.

– Думаю, я тут мало что могу поделать, – я рассказываю ему о Кэссиди. – Она приняла решение – c’est la vie[15 - Такова жизнь (франц.). – Прим. ред.].

– Не сдавайся так легко, – говорит он.

– Почему не сдаваться? Есть ведь и другие девушки. Я уже присматриваюсь к Уитни Стоув. Светло-каштановые волосы, голубые глаза, обалденные длинные ноги. Правда, немного высокомерная, потому что она звезда в театральной студии. Но это потому, что ее никто не приглашает на свидания – перед ней все робеют. Только не я. Буду двигать в этом направлении и ни разу не оглянусь назад.

Боб качает головой.

– Это ты так говоришь, но я спорю на сотню баксов, что на душе у тебя совсем другое. Признай. Ты хочешь вернуть Кэссиди. Она особенная. Сказать по правде, я считал, что только она способна перевести твой рычаг с нейтралки.

– О чем ты говоришь? Какая нейтралка? Я всегда на овердрайве.

– Ага, так и есть. Ты хотя бы пытался поговорить с ней?

– Естественно. Я все ей объяснил. Трубку она не брала, так что я в тот же вечер отправил ей длинное сообщение, очень подробное, а потом все то же самое написал ей на «мыло». И не получил ничего в ответ. Ничего. Ноль. Большой жирный ноль. А в школе она проходит мимо меня, будто я человек-невидимка.

– Ты пытался ее догнать?

– Нет, я же не щенок.

– Ты извинился?

– Вообще-то нет. Просто объяснил, что хотел помочь Рикки. Кстати, мой план отлично сработал, в пятницу он встречается с Бетани. Как я думаю, я не должен ни за что извиняться. Это просто недопонимание.

Боб машет на меня рукой.

– Это дело десятое. Извиняться не больно. Мне плевать, она сделала что-то, что тебе не нравится, или не она – вперед извиняться. Это самопожертвование. Этим ты показываешь, что любишь ее.

– Ага, – говорю я, – а потом она нацепит на меня поводок.

– Ты должен перестать думать об этом в таком ключе. Пусть тебя не волнует, у кого в отношениях вся власть. Если ты сделаешь ее счастливой, тогда вся власть будет у тебя.

– Хм, – говорю я. – А вот в этом ключе я никогда не думал.

У Боба и в самом деле много здравых идей. Не знаю, как бы он справился с мотивированием младенцев, но своими советами он здорово помог бы страдающим от безнадежной любви подросткам.

– Мой совет, – говорит он, – сегодня же иди к ней. Только не звони и не отправляй эсэмэс. И не пиши по почте. Приди к ней собственной персоной. Какие у нее любимые цветы?

– Не знаю.

Он укоризненно качает головой.

– Тогда принеси несколько розочек. Скажи ей, что был неправ. Только не обещай, что такого больше никогда не повторится. Лучше скажи, что много думал над тем, что она чувствовала, когда увидела, как та девочка тебя обнимает. Таким образом ты дашь ей возможность заговорить о своих чувствах. Ты все выслушаешь, предельно внимательно. Так она поймет, что ее чувства важны для тебя. Ведь это все, чего она пыталась добиться.

– Черт побери, Боб, – говорю я. – Круто ты придумал. Действительно круто. Тебе бы на шоу Опры. Не, кроме шуток…

– Я подумывал о том, чтобы написать книгу на эту тему, – говорит он. – Только сначала надо бы получить докторскую степень по отношениям между людьми.

Глава 10

Добрый старина Боб. Для парня, у которого из ушей растут пучки волос, он, кажется, слишком хорошо разбирается в женских чувствах. Жаль, что я не могу взять его с собой, чтобы он выступал для меня в роли Сирано де Бержерака.

Понимаете, у меня проблема с тем, чтобы следовать правилу Кэссиди ставить ее чувства выше своих. И совсем не потому, что я не хочу это делать, просто я плохо представляю, что творится у девчонки внутри после того, как она становится моей подругой. Что до обычных девушек, то я могу читать их, как инструкцию к тостеру. Но стоит мне начать с ними встречаться, они словно захлопывают инструкцию у меня перед носом. И конец тостам.

Взять хотя бы Кимберли Кернс, девушку, которая была у меня до Кэссиди. Пока у нас был букетно-конфетный период и мы узнавали друг друга, она считала меня самым забавным парнем в мире. Я работал под гангста-рэпера, ей ужасно нравился этот стиль:

Я велик, я прекрасен,

Я отъявленный злодей,

Я настоящий подстрекатель,

Я по кайфу навигатор.

Слушай меня, я серьезно,

Я доведу тебя до оргазма,

Я мастер-проникатель,

Я король-сношатель,

Вверх-вниз, вверх-вниз,

Я султан любви,

Да-да, султан любви,

Да-да, султан любви.

Она валялась от хохота. Но через два месяца я не успевал и слова сказать, как слышал, что я грубый, либо незрелый, либо еще какой-то в этом роде. То она говорила мне, что я ни на кого не похож, а потом вдруг решила изменить меня в соответствии со своими идеями, сделать из меня того парня, каким, по ее мнению, я должен быть. Почему ты не можешь обсуждать серьезные вещи? Почему ты не носишь костюмные рубашки? Почему ты так много времени проводишь со своими друзьями? Она даже намекала на то, что мне надо подлиннее отрастить волосы и сделать мелирование. Представляете? Я – и с высветленными прядями!

До Кимберли была Лиза Креспо, а до нее – Анджела Дайаз, а до нее – Шоуни Браун, а еще раньше – в средних классах – Морган Макдональд, и Менди Стэнсберри, и Кейтлин Кейси. Все они были уверенными в себе, ходили с гордо поднятой головой и смотрели на всех свысока, но я всегда разочаровывал их по двум причинам:

Потому что я не производил должного впечатления на их друзей – не знаю, что со мной было не так, это выше моего понимания.

И потому – и это озадачивало еще больше – что они ожидали, что я переключусь на другую передачу, на ту, на которую мой любовный автомобиль переключиться просто не мог.

Когда Лиза

бросила меня, она сказала, что у нее было ощущение, будто у нас так и не сложилось настоящих отношений.

– О чем ты говоришь? – спросил я. – Мы встречались почти каждую субботу. Ты рассчитывала, что я сделаю тебе предложение, или еще на что-то типа того? Ради бога, нам всего шестнадцать.

– Я говорю не о браке, – сказала она, надув губки.

– А о чем же?

Она скрестила руки на груди.

– Если ты не понимаешь, то я не могу тебе объяснить.

Господи. А как хорошо все начиналось.

Сейчас, вспоминая своих бывших девчонок, я смотрю на них, как смотрят из окна на клумбу с прекрасными цветами. Они красивы, но прикоснуться к ним нельзя.

У меня нет ни сожалений, ни горечи. Мне просто интересно, черт побери, что в те дни происходило у них в мозгах, у них в душе, по мере того, как мы становились все ближе и ближе. Почему им вдруг понадобился другой Саттер, не тот, с которым у них все начиналось? Почему сейчас у меня с ними отличные отношения, и нам весело, если мы случайно пересекаемся? Почему я так нравлюсь девчонкам, но они никогда в меня не влюбляются?

Все эти мысли приходят мне в голову, когда я после работы еду к Кэссиди. Я твердо намерен попросить прощения, как и советовал Боб. Я не уверен, получится ли у меня так же, как и у Боба, ведь нет никаких гарантий, даже если у него этот прием и прокатывал. И я уже уверяю себя в том, что ничего страшного не случится – ничто не вечно. Кроме того, есть Уитни Стоув, звезда сцены с сексуальными ногами. Да, она высокомерна, но со мной она, наконец, расслабится. У меня есть свои методы, хотя бы для начального этапа.

По дороге я останавливаюсь у любимого винного магазина, чтобы пополнить запасы перед столь важным делом. Парень за прилавком похож на главаря «Ангелов ада»[16 - Один из крупнейших в мире мотоклубов. – Прим. пер.], но мы с ним кореша. Он никогда не спрашивает удостоверение личности и говорит, что я напоминаю его давно пропавшего сына. И все же, чем ближе я подъезжаю к дому Кэссиди, тем больше бабочек начинает порхать у меня в желудке, и справиться с ними не помогают даже две порции чистого виски.

В половине девятого я въезжаю на ее улицу, и на мне те же самые рубашка и слаксы, в которых я хожу на работу к мистеру Леону. Кажется, ее родителям я больше нравлюсь в галстуке. Они обманываются, думая, будто я чего-то в жизни добьюсь, так что, возможно, сегодня мой вид убедит их, что меня можно впустить в дом – на тот случай, если Кэссиди поставила условие меня не впускать.

Дверь открывает ее мама, что хорошо. Мне проще иметь дело с мамами, чем с папами. Ну, я имею в виду мам других людей, а не свою собственную.

Мое появление, похоже, удивляет ее, и это означает, что Кэссиди уже сообщила ей о том, что мы расстались. Она держится со мной холодно, но это меня не останавливает:

– Здрасьте, миссис Рой, как поживаете? – Я веду себя как ни в чем не бывало, будто ничего не случилось и я просто зашел к Кэссиди, как приходил к ней последние полгода.

На ее губах появляется фальшивая улыбка, и она отвечает:

– Все замечательно, Саттер. Не ожидала тебя увидеть.

– Правда? Ну, ладно. Я пришел поговорить с Кэссиди, может, позвать ее погулять и выпить колы.

– Сожалею, но Кэссиди нет дома. – И ни слова о нашем расставании.

Я уверен, что на самом деле ей хочется сказать: «Знаешь что, мальчик с “удавкой” на шее? Кэссиди сейчас в своей комнате, но она не хочет тебя видеть, так что шел бы ты отсюда куда подальше в своих дурацких слаксах». Это родители. Они все такие. Никогда прямо не скажут ничего подобного даже несмотря на то, что все знают, о чем они думают.

Но я тоже умею играть в эти игры.

– Вот как? – И оглядываю подъездную дорожку. – А я смотрю, ее машина здесь. Может, она дома, а вы не заметили, как она приехала?

– Нет, я точно знаю, что она еще не вернулась. За ней заехала Кендра. – И тут она поджимает нижнюю губу. Очевидно, она не должна была выдавать столь важную информацию, но уже поздно. Поэтому я говорю:

– Ладно, передайте ей, что я приезжал, до свидания. Мне пора домой.

Но я уверен – если миссис Рой действительно такая умная, какой я ее считаю, – она знает, что домой я не поеду.

Глава 11

Тачки Кендры у дома нет, но от ее мамы гораздо больше пользы. Она рассказывает мне, что девочки поехали к Морган Макдональд на встречу христианских студентов-спортсменов. С Морган я встречался в средних классах, но это было ужасно давно, и теперь между нами нет ничего, кроме чисто приятельских отношений. Но самое удивительное, что Кэссиди отправилась на собрание религиозных спортсменов. Ведь она и не религиозна, и не спортсменка. По сути, она всегда глумилась над верующими, спортсменами и иже с ними.

Иже. Нравится мне это слово.

Морган живет на севере, и к тому времени, как я добираюсь до ее дома, я успеваю накидаться виски так, что бабочки у меня в животе больше не порхают. Зато, похоже, в желудке полно ржавых болтов, и они громыхают там, как в пустой консервной банке.

Вверх и вниз по улице, на которой проходит это собрание, стоит столько тачек, что можно подумать, как будто тут раздают купоны на бесплатный выход из преисподней. Только не надо думать, что это полезное, нравственное и пристойное мероприятие. Чтобы сюда попасть, не надо даже быть спортсменом. Нет. Девяносто девять процентов тех, кто посещает такие собрания, приходит сюда ради одной простой цели: замутить с кем-нибудь. И этим объясняется тяжесть громыхающих у меня в желудке болтов. С кем собирается мутить Кэссиди?

Я паркуюсь в конце длинной вереницы машин и иду к дому Морган, придумывая, что сказать Кэссиди, когда мы с ней увидимся. Начать нужно с какой-нибудь цветастой шутки, типа: «Никогда бы не подумал, что встречу тебя в таком месте. Ты приехала сюда с Иисусом, или он сегодня опять на осле?». А потом, когда она улыбнется, я сразу же начну просить прощения: «Я был неправ, – скажу я. – Я не подумал. Но ты же знаешь меня, думать – не моя специальность. Я идиот, но я – влюбленный идиот. Мне нужен наставник, чтобы направлять меня. Кто-нибудь вроде тебя».

Впереди, в свете уличного фонаря, я вижу пару. Судя по росту, парень – это Маркус Уэст, баскетбольный конь, но вот девушка так плотно прижимается к нему, что я не могу разобрать, кто это, вижу только ее короткую стрижку.

«Так, – говорю я себе, – у Маркуса новая подружка. Значит, ЛаШонда Уильямс свободна. Она всегда мне нравилась». Однако, как только эта мысль появляется у меня в голове, я тут же выпихиваю ее прочь. Я здесь не для того, чтобы искать себе новых девчонок.

Я подхожу поближе, и тут парочка поворачивается, Маркус наклоняется и целует свою девушку. Теперь у меня появляется возможность рассмотреть ее, в частности, ее попку, и я безошибочно определяю, кому она принадлежит. Это огромная, аппетитная, сногсшибательная попка Кэссиди. Болты в моем желудке превращаются в ржавые молоты.

Очень многие при виде габаритов Маркуса Уэста тут же повернули бы назад, но только не я.

– Ага, – говорю я, останавливаясь на безопасном от них расстоянии. – Вижу, дух Иисуса снизошел на вас обоих.

Кэссиди резко оборачивается.

– Что ты здесь делаешь?

– О, да ты подстриглась.

Ее рука взлетает к волосам и тут же падает.

– Решила, что сейчас самое подходящее время для перемен.

Я киваю и с видом гуру стиля тру

подбородок.

– Потрясающе, черт побери. Маркус делает шаг в мою сторону.

– Саттер, ты пьян или как?

Я одаряю его широченной улыбкой.

– Если «пьян» равняется А, а «как» – Б, тогда можно сказать, что ответ абсолютно точно не Б.

Он выгибает бровь, но не от злости, как это ни странно, а с сочувствием.

– Слушай, друг, я знаю, что сейчас у тебя не лучшие времена. Давай, я отвезу тебя домой.

– Смотрите-ка! Маркус Уэст почтил своим вниманием недостойных. – Я изо всех сил стараюсь произносить слова внятно.

Кэссиди бормочет:

– О, боже, Саттер… – но я поднимаю вверх палец, давая ей понять, что моя речь еще не окончена.

– И его благодать падет на нас, как проклятье – на нечестивых. И благодать его, мальчики и девочки, подобно облатке, распадается на крохи.

Маркус подходит и тянется к моей руке.

– Чувак, пойдем к моей машине. Я отстраняюсь.

– Ваше преосвященство, в этом нет нужды. Я беспристрастный индивидуум, который отлично понимает значение фразы «поматросили и бросили». Так что теперь я желаю вам доброй ночи. – Я кланяюсь, стараясь не потерять равновесие. – А еще я желаю вам безграничного семейного счастья, сам же я, обретая свободу, вступаю на долгий и трудный путь поиска своей идеальной половины.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, а Маркус говорит:

– Саттер, слушай… Однако Кэссиди обрывает его:

– Пусть идет. В трезвом состоянии он даже не знает, как водить.

– Спасибо за вотум доверия, – не оборачиваясь, говорю я ей. – Ты самая знающая на свете женщина – разбираешься во всем, кроме любви. – Это было бы замечательной заключительной репликой, если бы я не споткнулся о сваленные в кучу мусорные мешки и не облил брюки своим фирменным коктейлем.

Глава 12

Еще один прекрасный день. Погода просто невероятная. Это, похоже, означает, что лето опять будет ужасным, но сейчас я не парюсь по этому поводу. Я никогда не рвался заглянуть в будущее. Я восхищаюсь теми, кому это интересно, но меня это никогда не привлекало.

Мы с Рикки сидим на капоте моей машины на парковке у реки в центре города. Я предлагаю ему хлебнуть из фляжки, но он отказывается и говорит, что еще слишком рано. Слишком рано? Да уже два часа дня. Пятница! Но я не из тех, кто давит на других, заставляя их делать то, что им не хочется. Я живу сам и даю жить другим.

Я быстро делаю глоток и говорю:

– Смотри, отсюда видно здание «Чейз». Вон там, на вершине…

– Да, знаю. Наверху офис твоего папы.

– Интересно, что он там наворотил сегодня.

– Знаешь, – говорит Рикки, – я бы поехал с тобой сегодня, если б я мог.

– Знаю, что поехал бы. Без проблем. Мне самому ужасно не хочется ехать к сестре одному. Меня начинает тошнить от ее муженька и его товарищей.

Слишком самовлюбленные, думают, будто все, кто не с ними – подонки. Я, между прочим, не вижу ничего криминального в том, чтобы быть подонком. Просто терпеть не могу тех, кто считает, что это плохо.

– Но я не могу пропустить свидание с Бетани. Она уже все распланировала.

– Ничего страшного.

– Кроме того, я думал, что ты позовешь с собой Уитни Стоув.

– Я позвал.

– Позвал!? А почему мне не сказал?

– Да потому что с ней ничего не вышло. Она сказала, что пустоголовые любители вечеринок ее не интересуют.

– Так и сказала?

– Ага.

– Ну и лажа!

– Не знаю.

– Ты не пустоголовый любитель вечеринок, чувак. Любой, кто такое говорит, ничего о тебе не знает. Просто они никогда не слышали наши полуночные беседы, это точно.

– Но ты же знаешь Уитни: она же артистка.

– Не понимаю, почему ты не пригласил Тару. Ей бы очень хотелось с тобой встречаться. Так Бетани говорит. Кроме того, я видел, как она смотрела на тебя, когда мы ехали из Бриктауна.

– Я не могу встречаться с Тарой.

– Конечно можешь. Сам подумай. Они с Бетани… в общем, близкие подруги. Мы могли бы ходить на двойные свидания. Устраивали бы пикники у озера: гамбургеры, выпивка, немного травки. Было бы опупительно.

– Не сомневаюсь, – говорю я, мысленно рисуя эту сцену. – Но этому не бывать. Я не смогу встречаться с Тарой. Никогда. Если я это сделаю, Кэссиди станет думать, что была права. Она скажет: «Взгляните на этого козла. Пытался меня убедить, что у них с Тарой ничего нет, а теперь они сидят под деревом и кормят друг друга жареной картошкой».

Мои слова вызывают у Рикки смех.

– Знаешь что? – говорит он. – Мне все еще не верится, что она всерьез запала на Маркуса Уэста. Я вообще не могу представить их вместе. Она всегда издевалась над спортсменами.

– Ха, зато я могу. – Я делаю еще один глоток из фляжки. – Ты хорошо знаешь Кэссиди и ее любовь к «Гринпису», и к «Среде обитания для человечества»[17 - Некоммерческая организация, занимающаяся строительством простого и доступного жилья для бедных и бездомных во всем мире. – Прим. пер.], и к гей-парадам, и ко всему в таком роде. А теперь возьми Маркуса, который практически вся Армия спасения в одном лице. Он постоянно чем-то занят: раздает обеды бездомным на День благодарения, работает с детьми из «Специальной Олимпиады»[18 - Международная организация, занимающаяся проведением спортивных мероприятий для лиц с умственными отклонениями. – Прим. пер.], возвращает на правильный путь малолетних преступников. Надо отдать ему должное. Он не из тех, над кем можно издеваться.

– Да, – соглашается Рикки. – А еще у него огромное «хозяйство».

– Что?

– Ну, говорят, что у черных парней член огромный, как у слона.

– Фигня. Я не верю в подобные расистские стереотипы.

– Я тоже, – говорит он. – Но трудно не думать об этом.

Я смотрю на него и качаю головой.

– Пока ты об этом не заговорил, мне было легко не думать.

– Прости, друг.

Я делаю большой глоток.

– Классная ситуация получается. Плохо, что я должен ехать к сестре, теперь меня весь вечер будет мучить нарисованная тобой картина.

– Вот, – говорит Рикки. Он вытаскивает из кармана куртки толстый косяк. – Возьми с собой. Эта штука довольно крепкая. Поможет скоротать вечерок.

Глава 13

Я работаю с трех до восьми, а сегодня мне впервые не хочется уходить. Я готов остаться даже после закрытия. Часов до десяти буду проводить инвентаризацию, займусь еще чем-нибудь, лишь бы не идти на суаре к моей сестре. К сожалению, около семи Боб отводит меня в сторону и говорит, что будет лучше, если я уйду пораньше.

Я отвечаю:

– Нет. Я могу понадобиться, вдруг придут покупатели, а ты тут один.

А он мне:

– Слушай, я знаю, что ты уже принял на грудь, а мы не можем допустить, чтобы какой-нибудь покупатель опять нажаловался в головной офис. Понимаешь?

Я начинаю уверять его, что не пил ни капли, только я не могу врать Бобу, поэтому я говорю, что прополощу рот и пожую жвачку. Но он не соглашается.

– За час до закрытия я справлюсь один, – говорит он. – Иди домой и ложись спать пораньше. Я не сержусь на тебя, Саттер, я знаю, что ты хороший парень. И я знаю, что у тебя была тяжелая неделя из-за неприятностей с Кэссиди.

– Ой, – говорю, – я уже и забыл о ней. Поверь мне, у меня нет проблем с девушками. Я свободный человек. Я только щелкну пальцем и у меня сразу будет новая девчонка.

– Конечно, – говорит он. – Только в магазине мужской одежды ты ее не найдешь. Так что иди домой. Я справлюсь. Обсудим все завтра.

Идти прямиком домой – не вариант. Мама тут же погонит меня к Холли. Мне ничего

не остается, как купить по дороге большую бутылку «7Up», поболтаться по улицам какое-то время, а затем неторопясь выдвигаться в сторону дома сестры. Чтобы прийти к ней как можно позже и как можно меньше времени сидеть в обществе ее муженька, Кевина, пока она будет мастерить салат. Я, знаете ли, очень позитивный человек – и принимаю непонятное, – но с этой парочкой я поневоле становлюсь немножко циником, а сегодня я в таком настроении, когда цинизма становится чуть больше, чем немножко.

Холли и Кевин живут в престижном районе на севере Оклахома-Сити, на их улице много больших старинных особняков, и их обитатели – всякие руководители выше среднего. Для справки: Кевин произносит свое имя не так, как обычные люди. Он произносит его Кивин. Он какая-то крупная шишка в энергетической компании. Они отлично ладят, особенно, если учесть, что Холли всего двадцать пять, а Кевин лет на пятнадцать старше, и уже был женат. Холли говорит, что фото его бывшей следовало бы поместить на плакат о вреде пластической хирургии. Раньше Холли работала в компании Кевина, была помощником по общим вопросам при каком-то начальнике, так что вполне очевидно, она высоко взлетела по карьерной лестнице.

Я бы не удивился, если бы выяснилось, что моя мама любит Кевина даже больше, чем сама Холли. Кстати, ей пришлось выдумать какой-то нескладный предлог, что она не может пригласить маму на ужин потому, что его родителей там не будет. Уверен, что своим предкам он наплел то же самое про нашу маму. Зачем они решили пригласить меня – понятия не имею, но маму это точно задело.

По ее мнению, Кевин – многообещающий юноша. Что бы он ни делал – все правильно. В каком-то смысле она, вероятно, чувствует себя причастной к тому, что Холли нарыла себе такой алмаз в пятьдесят каратов, то есть Кевина. Как-никак, у мамы с Гичем получилось почти так же. Она начинала в должности его секретарши и, думаю, очень живо представила себя в его большом двухэтажном доме. Эта картина так сильно завладела ее сознанием, что глядь – Гич уже разводится, а мама раскатывает вместе с ним на его зеленом «Кадиллаке».

Но даже со всеми его деньгами, Гич просто горсть стразов по сравнению с состоятельным обитателем престижного севера и обладателем стрижки за шестьдесят баксов, каковым является Кевин. Вы бы видели, с каким видом мама сидит возле их бассейна в сияющих золотых босоножках. Такое впечатление, будто она особа королевских кровей. А окунать напедикюренный палец в тот маленький бассейнчик, который Гич соорудил у нас на заднем дворе, она категорически отказывается.

Из-за разницы в восемь лет мы с Холли никогда не были особенно близки. Она не раз говорила мне, что она стала поводом для того, чтобы родители поженились, а я – чтобы развелись. Она говорила, что, если бы у них был только один ребенок, у них бы не было тех денежных проблем, из-за которых они столько ссорились. Да и наплевать! Она просто мстила мне за то, что я всегда прикалывался над ее сиськами, крохотными как орех. Но это было до пластики по увеличению, естественно.

В общем, я вот о чем: подозреваю, что сегодня я ей для чего-то понадобился. Холли, она, как мама. Обе хотят, чтобы я поддерживал связи, видите ли. «Все дело в том, с кем ты знаком», – любит повторять Холли. Только она не объясняет, какое именно дело, а я не спрашиваю. Кто-то может решить, что она просто пытается помочь мне подняться выше, но моя теория заключается в том, что на самом деле она хочет превратить меня в своего рода аксессуар к своему жизненному стилю. В многообещающего младшего братика, которым можно хвастаться перед своими многообещающими друзьями.

Среди автомобилей, стоящих перед ее домом, я узнаю только маленькую красную спортивную машинку. Она принадлежит приятелю Кевина, Джеффу, который владеет «Бумер Импортс» с офисом в Нормане, в миле от Университета Оклахомы. Теперь все ясно. Они хотят, чтобы я поступил в «альма-матер» Кевина и одновременно продавал красные автомобили с откидывающимся верхом разведенным мужикам среднего возраста, одержимым несбыточной мечтой превратиться в плейбоев.

В доме сестрица одаривает меня поцелуем в воздух – кажется, она считает, что так принято приветствовать друг друга в высшем обществе, – и ведет в гостиную, где все уже удобно расположились на диванах и в креслах с напитками в руках. Мне она, естественно, выпить не предлагает, но именно поэтому я и прихватил с собой «7Up».

Кроме Джеффа и его жены, присутствует еще человек пять, которых я не знаю и имена которых забываю сразу же, как только сестра представляет нас друг другу. Всех, кроме имени девушки – дочки Джеффа, как оказывается. Она, похоже, моего возраста, и у нее потрясающие рыжие волосы, я таких в жизни не видел. Ее зовут Ханна, и одного взгляда на ее нежную, как сахарная глазурь, кожу достаточно, чтобы у меня закипела кровь.

Возможно ли, спрашиваю я себя, чтобы Холли подумывала не только об устройстве меня на работу?

Если бы не Ханна, я бы поддался искушению помахать всем ручкой и усесться где-нибудь в уголке, однако сейчас я прохожу мимо всех гостей, обмениваясь рукопожатиями, и наконец добираюсь до конца дивана. Я задерживаю ее руку в своей чуть дольше, чем положено.

– Где я был всю твою жизнь? – говорю я, открывая в сияющей улыбке милую щелочку между передними зубами.

Она ничего не говорит в ответ, смущается, а потом поднимает на меня глаза, и я тону в их бездонной зеленой глубине.

Глава 14

В таких ситуациях приходиться сохранять хладнокровие. Нельзя просто втиснуться рядом с девчонкой и тут же начать к ней клеиться. Поэтому я сначала беру с блюда кусочек какого-то навороченного сыра, на который потратилась Холли, и сажусь на табурет возле барной стойки. Изредка бросая взгляды на Ханну, я делаю вид, будто меня интересует беседа.

Мужчины ведут беседы типа:

– Ну, ты ездил на Тахо[19 - Озеро в районе горного хребта Сьерра-Невада. – Прим. пер.]? Как поиграли в гольф?

– О, это была фантастика! У женщин тема другая:

– Ты заглядывала в тот маленький антикварный, что недавно открылся на углу Кущерайской и Райскокущской?

– Нет, а что там?

– О, это просто фантастика!

Я даю себе слово, что никогда не буду устраивать вечеринку вроде этой, сколько бы лет мне не стукнуло. И что, после окончания колледжа – именно это называется дружбой? Едва ли этих людей можно назвать друзьями, во всяком случае, в том смысле, который вкладывался в это слово во времена моего детства.

Наверное, все меняется, когда человек выходит в большой мир, и каждый день, в отличие от однообразной рутины школьных лет, приносит ему новый опыт. Но у этих людей нет понятных только им шуток и интересных только им давних историй и теорий о том, как работает вселенная, и многого другого. Между ними нет глубоких связей. Они почти не знают друг друга.

Какое-то время я тренирую свои экстрасенсорные способности, подзывая Ханну к столику с навороченным сыром, чтобы, наконец, заговорить с ней. Но совсем скоро выясняется, что талантов в этой области у меня совершенно нет: она продолжает сидеть на своем месте, прямая как палка, с руками, сложенными на коленях, и губами, застывшими в вежливой улыбке. Обычно мне редко бывает скучно – так уж у меня устроены мозги, – но сейчас, на этой вечеринке, меня

начинает охватывать паника. Мне кажется, что если в ближайшее время ничего интересного не произойдет, я рухну с табурета и растекусь по полу. И тут я вспоминаю о косяке, который дал мне Рикки. Он мог бы придать вечеру некоторую остроту.

Ванная на втором этаже – та, что примыкает к спальне Холли и Кевина, – выглядит идеальным местом для того, чтобы там пыхнуть, но что я вижу, когда поднимаюсь туда? Прямо на огромном комоде стоит высокая бутылка скотча «Макаллан» тридцатилетней выдержки. Тридцатилетней! Вот вам весь Кевин. Он обожает пускать пыль в глаза, выставляя напоказ брендовые штучки, однако у него нет желания распивать эту трехсотдолларовую бутылку на столь малозначительной вечеринке. Конечно, ведь его босса-то здесь нет.

Я сам никогда не был любителем скотча, но мой «7Up» уже начинает казаться мне малость жидковатым. Ну и вообще, какова вероятность, что мне когда-нибудь доведется попробовать нечто подобное? Я как-то читал в одной статье в интернете, что шестидесятилетняя бутылка «Макаллана» продается за тридцать восемь тысяч долларов! И что из того, что эта еще не открыта? Я же не вылакаю полбутылки сразу.

Хотелось бы открыть ее так, чтобы Кевин ничего не заметил. И вот с этим проблема. Даже если я со всей осторожностью сниму печать, мне надо будет очень постараться вернуть ее на место. Я изучаю бутылку под разными углами, верчу ее туда-сюда, даже скребу печать ногтем, но безрезультатно.

В конце концов я решаю покурить, надеясь, что травка наведет меня на мысль. После пары глубоких затяжек голова начинает работать, и меня осеняет гениальная идея: можно отбить горлышко бутылки о раковину, выпить всю бутылку, не забывая при этом глотать стекло. А потом, когда меня начнет рвать, я выблюю целую батарею идеальных миниатюрных бутылочек скотча!

Вот поэтому я не курю столько, сколько Рикки – у меня слишком бурная фантазия, для нее достаточно одной-двух затяжек.

Нарисованная воображением картина веселит меня, и я едва сдерживаю смех. И тут у меня в голове появляется новая: Кевин входит в ванную, я размахиваю перед ним «розочкой», как ковбой во время драки в салуне в каком-нибудь старом вестерне. На этот раз я не могу удержаться и ржу во все горло.

Ступенька на лестнице скрипит. Кто-то приближается. Наверное, Кевин – испугался, что я доберусь до его трехсотдолларовой бутылки. Вот же параноик. Не доверяет родному брату своей жены.

– Саттер? – Это и в самом деле Кевин. – Эй, ты здесь? Может, спустишься вниз и немного поболтаешь с Ханной?

Он идет в мою сторону. Я понимаю, что сейчас, когда я под кайфом, самое естественное – это юркнуть в гардеробную. Любой на моем месте поступил бы так же, говорю я себе. Стоя между костюмами и спортивными куртками, я наблюдаю за ним в щелочку между стенкой и раздвижной дверью. Он ищет меня, будто я отошедший от дел вор-форточник, который вновь принялся за старое.

Он смотрит на комод. Черт, думаю, я не поставил бутылку на место, прежде чем спрятаться.

– Саттер? – зовет он, оглядываясь. Я говорил, что его волосы похожи на парик? Это не парик, но они действительно выглядят как парик. Он направляется к ванной. – Ты не видел мою бутылку «Макаллана»?

Я качаю головой. Неужели он действительно думает, что я поднялся сюда, чтобы спереть его скотч? Мне хочется незаметно спуститься вниз, выскользнуть через заднюю дверь и больше никогда не появляться в их чертовом доме.

Одна проблема: у меня в пальцах все еще тлеет косячок Рикки. И знаете, что происходит дальше? Огонек оказывается слишком близко к полиэтиленовому чехлу, в котором тысячедолларовый костюм Кевина прибыл из химчистки, и вся эта штука моментально вспыхивает. Превращается в огненный шар из «Войны миров». Мне ничего не остается, как выскочить из гардеробной и покатиться по ковру, чтобы сбить огонь, на случай, если я тоже горю. Ведь именно так советуют поступать на пожарных учениях в начальной школе.

Если вы думаете, что Кевин обеспокоился, загорелся я или нет, значит, вы не представляете, каков он, Кевин. Нет, он думает только о том, чтобы погасить огонь на своем драгоценном костюме, и принимается колотить по нему подушкой. Вот черт. В этом весь Кевин: куча сшитых кусков ткани заботит его больше, чем человеческая жизнь.

В результате гибнет только один костюм. Остальные, скорее всего, лишь пропитались запахом горящего полиэтилена, но в химчистке с этой проблемой справятся без труда. Но Кевин все равно в ярости набрасывается на меня. И понятно, что прибывшая Холли тоже становится на его сторону. Я в жизни не видел ничего хуже: сначала взбесился он, а потом она стала вопить как резаная, – прям-таки сериал на женском кабельном канале. Все это даже хуже, чем тот скандал, который мне устроили мама и Гич, когда я без спросу взял их машину и въехал в мусоровоз.

– Саттер, почему ты так себя ведешь? – орет Холли. – Почему нельзя вести себя, как нормальные люди? Когда же ты очнешься?

Конец их благопристойному ужину, приправленному великосветским этикетом.

– Послушайте, – говорю я. – Кому-нибудь из вас приходило в голову, что я чуть не сгорел? Чуть не превратился в груду пепла вместе с этим костюмом?

– А кто в этом виноват? – говорит Холли, по ее щекам текут слезы, смешанные с тушью.

– А что у тебя в руке? Моя бутылка «Макаллана»? – спрашивает Кевин.

– Ага, – отвечаю я, протягивая ему бутылку. – Не беспокойся, я ее не открывал. Просто рассматривал.

Они с Холли снова набрасываются на меня, но я прерываю их:

– Я извиняюсь. Это все, что я могу сказать. Это вышло случайно. Давайте я просто уйду, и вы не будете тратить остаток вечера и свои глотки на то, чтобы орать на меня?

С этими словами я выхожу из комнаты, оставляя их наедине с их воплями. Гости внизу едва не сворачивают шеи, разглядывая меня, когда я прохожу мимо. На мгновение я останавливаюсь и смотрю на Ханну, пытаясь телепатически уговорить ее уйти со мной, но она отвечает мне полным ужаса взглядом, как будто я Человек-волк или Кожаное лицо.

– Всем спокойной ночи, – говорю я, весело салютуя Ханне. – Непредвиденные обстоятельства вынуждают меня покинуть ваше общество и нажраться в сиську.

Глава 15

– Почему никто не любит меня? – кричу я, проносясь по улицам в тачке. – У меня красивая машина. У меня большой член. Почему никто не любит меня?

Если вам кажется, что все это ужасно трогательно, уточняю: это сарказм. На самом деле это слова одного чувака, с которым мы однажды летом работали на погрузке оборудования для сантехнической фирмы Гича. Его звали Даррел. Мы сидели на пандусе, обливаясь по?том под жаркими лучами солнца. Дело было сразу после того, как женушка Даррела дала ему от ворот поворот, и он недоумевал: «Почему никто не любит меня? У меня красивая машина. У меня большой член. Почему никто не любит меня?»

Он говорил это абсолютно серьезно. Мне было и жалко его, и хотелось смеяться одновременно. Мне кажется, каждый должен время от времени попробовать это выкрикнуть. Здорово бодрит.

Через пару кварталов я вдруг понимаю, что справа надо мной возвышается здание «Чейз». Через две минуты я могу быть у входа, а толку-то? Поэтому я заезжаю на наземную парковку и сижу в машине, глядя на черные окна на самом верху. Глотнув виски, я говорю:

– Как оно, пап? Хочешь сорвать большой

куш? Заработать миллион? Хочешь показать маме, как сильно она ошибалась? Заставить ее умолять тебя вернуться после всех этих лет?

Я делаю еще один глоток.

– Спускайся, пап! – кричу я в лобовое стекло. – Спускайся на землю, черт побери!

Но нет смысла здесь задерживаться. Глупо бродить вокруг здания, мокнуть и мерзнуть. Сегодня пятница. Я свободен, полон сил, и это прекрасно. Впереди у меня целая ночь. Забудем о погибшем в огне костюме Кевина и о зеленых глазах Ханны. Забудем о Кэссиди и о магазине мистера Леона, об алгебре и вообще о завтрашнем дне. Я возьму эту ночь и вскрою, вгрызусь в самую сердцевину, съем мякоть и выброшу объеденную кожуру.

В Бриктауне я паркуюсь около бейсбольного стадиона, слоняюсь по улицам, догоняясь тем, что осталось во фляжке, и пялюсь на всех красивых девчонок. Я останавливаюсь на углу поболтать с чуваком, который всегда играет здесь на причудливой китайской гитаре. Чтобы помочь его бизнесу, я призываю прохожих бросить ему пару лишних монет. Из меня получается отличный зазывала, такой же, как те, что работают на главной ярмарке штата, но чувак отказывается оценить мои усилия по достоинству, поэтому я двигаю дальше.

Я захожу в бары, но меня выставляют оттуда. К счастью, я наконец, я нахожу один, где у входа нет вышибалы. В зале многолюдно, посетители – сплошь перспективная и многообещающая молодежь. Я проскальзываю внутрь, чтобы обдумать свой следующий шаг. Здесь классно. Жду, не дождусь, когда мне исполнится двадцать один. Я все вечера стану просиживать в барах.

За столиком у стены сидит группка девчонок, вероятно, студентки, две блондинки и три брюнетки, все красивые, но по-разному, как пирожные-ассорти. Да, говорю я себе, господь заботится обо мне. Господь не позволит мне утонуть.

Сначала девушки смотрят на меня подозрительно, но я улыбаюсь им и принимаюсь рассказывать о том, как свалился с крыши Кэссиди. Они смеются и приглашают подсесть к ним. Мы знакомимся, и оказывается, что они действительно учатся в Университете Оклахомы. Я мог бы соврать и сказать, что я тоже студент, но я слишком раскрепощен, чтобы врать. Тем более, они приходят в восторг от того, что я, школьник, в одиночку отправился по барам, чтобы залить разрыв с подружкой.

Они угощают меня своим пивом и хохочут над моими историями. Их глаза горят, их волосы красиво переливаются. Я влюблен в каждую из них одновременно. Две целуют меня в щеки, одна гладит по голове. На мгновение меня захватывает мысль о том, как я вместе с ними пойду в общагу, и мы, голые и веселые, будем вместе кувыркаться на круглой кровати с красной шелковой простыней. Все будет, как в «Разбушевавшихся красотках», только с моим участием.

Конечно мы никуда не идем. Они планируют отправиться по барам, но меня с собой не приглашают. По очереди прощаясь со мной, они треплют меня по щекам и даже щиплют за задницу, но все это как-то по-сестрински. Вот так, догадываюсь я, чувствовал себя Рикки в обществе девчонок до того, как я свел его с Бетани.

Однако моя ночь не заканчивается. Я бреду вдоль канала, потом иду к синеплексу в надежде встретить каких-нибудь знакомых. Там ничего интересного, поэтому я возвращаюсь на парковку, но не могу вспомнить, на каком этаже оставил свою машину. Я не переживаю из-за этого, потому что поиски машины дают мне шанс встретить новых людей. К тому же я знаю, что рано или поздно господь приведет меня к моей тачке, потому что я пьянь господня. Единственная проблема в том, что моя фляжка сильно полегчала.

Естественно, господь не оставляет меня. Откуда-то, будто по волшебству, появляется моя машина, а в пяти минутах езды, на федеральной трассе, полно супермаркетов и парковок для дальнобойщиков, где полно пива крепостью три и два. Моя задача – найти такую точку, где не спрашивают документы, или уговорить кого-нибудь купить мне пива.

По одной из парковок для дальнобойщиков слоняется девица в микроскопической юбке. Она видит меня и призывно улыбается. На вид ей двадцать пять или около того, и она довольно симпатичная, только зубы плохие. До меня доходит, что она – метамфетаминовая шлюха.

Меня это устраивает. Я ни к кому не отношусь с презрением, разве что к тем, кто много о себе думает, а таких самих можно только пожалеть. Мы весело болтаем, у нее отличное чувство юмора, за словом в карман она не лезет. Зовут ее Аква – во всяком случае, она себя так называет – и, хотя она и хочет «повеселиться» со мной, у нее еще хватает мозгов сообразить, что можно заработать десятку, купив мне упаковку из двенадцати банок.

– Заезжай как-нибудь, Саттер, – говорит она, протягивая мне пиво. – Я сделаю тебе специальную скидку.

Я целую кончики пальцев и касаюсь ее щеки: «Дай знать, если захочешь пойти на настоящее свидание, я сразу приеду».

Возможно, уже поздно начинать с большой упаковки, но я никуда не спешу, тем более домой. Холли по-любому уже позвонила маме и рассказала, какое я полнейшее дерьмо. Но переживать из-за этого я буду завтра. А сейчас меня ждет куча мест, где я хотел бы побывать, и громкая музыка.

Не знаю, как долго я колесил по окрестностям, но в какой-то момент я обнаруживаю, что еду по незнакомому району, боковые стекла опущены и холодный ветер хлопает полами моей куртки. Сначала дома выглядят неплохо, но чем дальше, тем обшарпаннее они становятся. И вот я оказываюсь в окружении кривобоких домишек, построенных как будто из фанеры. Заваленные крыши, террасы из голого бетона, чахлые деревья, лысые лужайки. Тут и там на заросших сорняками клумбах валяются трехколесные велосипеды или выцветшие пластмассовые педальные лошадки. В этих непрочных коробках ютятся семьи – когда-то и моя семья жила в такой же.

Вот этих людей я понимаю. Этих людей я люблю.

– Вы прекрасны! – кричу я, и мой голос улетает вместе с ветром. – Вы праведники!

Неожиданно что-то заставляет меня резко свернуть на обочину и понестись по пустым лужайкам.

– Долой короля! – ору я. – Долой чертова короля!

И это последнее, что я помню, прежде чем просыпаюсь под мертвым деревом и взглядом склонившейся надо мной светловолосой голубоглазой девушки.

Глава 16

Она отшатывается, удивленная тем, что я шевелюсь.

– Ты жив, – говорит она. – Я думала, ты умер. Я ей:

– Я думаю, что не умер. – Только в этот момент я ни в чем не уверен. – Где я, черт возьми?

– Во дворе, – отвечает она. – Ты знаешь кого-то, кто здесь живет?

Я сажусь и смотрю на уродливый розовый кирпичный домишко со встроенным в окно кондиционером.

– Нет, впервые вижу.

– Ты попал в аварию?

– Понятия не имею. А что? Где моя машина?

– Не одна из вон тех?

Она указывает в сторону улицы, где у обочины стоят две машины, а на противоположной – ржавый белый пикап. Двигатель у пикапа работает, и я догадываюсь, что машина – девчонкина.

– Нет, у меня «Митсубиси», – отвечаю я. – Господи, я, наверное, заснул.

Я озираюсь по сторонам и пытаюсь собраться с мыслями. Над нами нависает вяз, и сквозь его голые ветки смотрит луна. В центре неухоженной лужайки стоит стул, в траве, в паре футов от него, валяются две пустые пивные банки. Я смутно вспоминаю, что сидел на этом стуле, но не помню, как оказался здесь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную

легальную версию (http://www.litres.ru/tim-tarp/zahvatyvauschee-vremya/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Сорт ликера. – Прим. ред.

2

Mother I’d like to f**k – Мама, которую хочется трахнуть. – Прим. пер.

3

Сюрикэн – метательное оружие в виде звезды с заостренными краями. – Прим. ред.

4

full HD – цифровое видео высокой четкости. – Прим. ред.

5

Ричард Бэрд (1888–1957) – американский полярный исследователь. – Прим. пер.

6

Франсиско Васкес де Коронадо (1510–1554) – первый европеец, посетивший юго-запад США и открывший Скалистые горы и Большой каньон. – Прим. пер.

7

Дж. Оруэлл (1903–1950) – британский писатель, автор романа-антиутопии «1984». – Прим. ред.

8

Троцкий Лев Давидович (1879–1940) – революционный деятель XX века, идеолог троцкизма. – Прим. ред.

9

Эрнесто Че Гевара (1928–1967) – латиноамериканский революционер, команданте Кубинской революции и кубинский государственный деятель. – Прим. ред.

10

Сорт бурбона. – Прим. ред.

11

Подвид бурых медведей, обитающий на острове Кадьяк у южного побережья Аляски, самый крупный хищник в мире. – Прим. пер.

12

Персонаж, изображенный на упаковке кукурузных хлопьев. – Прим. пер.

13

Рожки с инжирным джемом. – Прим. пер.

14

5 футов – 152,5 см. – Прим. ред.

15

Такова жизнь (франц.). – Прим. ред.

16

Один из крупнейших в мире мотоклубов. – Прим. пер.

17

Некоммерческая организация, занимающаяся строительством простого и доступного жилья для бедных и бездомных во всем мире. – Прим. пер.

18

Международная организация, занимающаяся проведением спортивных мероприятий для лиц с умственными отклонениями. – Прим. пер.

19

Озеро в районе горного хребта Сьерра-Невада. – Прим. пер.