Жестокое царство читать онлайн - Джин Филлипс

Жестокое царство

Джин Филлипс

Азбука-бестселлер

Джоан и ее четырехлетний сын с удовольствием провели в зоопарке целый день. И им не хочется уходить, но осталось всего несколько минут до закрытия, а потому мама с сыном спешат к выходу. Однако по дороге к воротам зоопарка Джоан слышит странные звуки, напоминающие выстрелы, а потом видит лежащих на земле в неестественных позах людей. И она понимает: они с сыном оказались в ловушке, словно дикие звери. В панике Джоан подхватывает сына на руки и бежит вглубь зоопарка, желая найти безопасное укрытие. Любой ценой она должна защитить ребенка. На что она готова пойти ради этого? Впервые на русском языке!

Джин Филлипс

Жестокое царство

Gin Phillips

FIERCE KINGDOM

Copyright © Gin Phillips, 2017

All rights reserved

This edition published by arrangement with InkWell Management LLC and Synopsis Literary Agency

© И. Иванченко, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2017

Издательство АЗБУКА

* * *

Илаю, живущему в своем особом мире

Мне лишь хочется узнать, может ли звук сотворить мальчика. Или становится ли женщина матерью, когда думает, что слышит зовущего ее младенца.

    Элизабет Хьюи. Вопросы к Эмили

16:55

Джоан удается довольно долго балансировать на корточках. Но в конце концов ноги не выдерживают, и она, опираясь на руку, опускается на песок.

Что-то легонько ударяет ее в бедро. Протянув руку, она выуживает маленькое пластмассовое копье – не длиннее пальца, – и это ее совсем не удивляет, поскольку она часто находит игрушечное оружие в неожиданных местах.

– Ты потерял копье? – спрашивает она. – Или это скипетр?

Линкольн не отвечает, хотя берет пластмассовую игрушку с ее ладони. Очевидно, он ждал момента, когда сможет устроиться у нее на коленях. На нем ни песчинки, он отличается аккуратностью, доходящей до брезгливости. Ему никогда не нравилось рисование пальцами.

– Хочешь нос, мама? – спрашивает он.

– У меня есть нос, – отвечает она.

– Хочешь еще один?

– Кто бы отказался?

Темные кудряшки опять отросли, и Линкольн отводит их со лба. Рядом с ними кружатся листья. Деревянный навес, укрепленный на грубых круглых столбах, бросает на них тень, но за ее пределами серый гравий пестрит бликами солнечного света и тенями, которые начинают играть, когда по деревьям проносится ветер.

– Откуда ты берешь эти носы? – спрашивает она.

– Из хранилища носов.

Она смеется, чуть откинувшись назад и опираясь на руки, чувствуя, как к юбке прилипает влажный песок. Потом встряхивает руками, чтобы удалить из-под ногтей песок. В Яме динозавров всегда сыро и холодно, здесь никогда не бывает солнца. Но, несмотря на песок на юбке и прилипшие к свитеру листья, это, пожалуй, ее самая любимая часть зоопарка – вдали от центральных дорожек, карусели, площадки молодняка и клеток с петухами, – куда можно попасть через заросшую сорняками лесистую часть, обозначенную как «лес». Тут в основном деревья и камни, а вдоль узких гравийных дорожек иногда бродят поодиночке животные. В загоне живет гриф, и там же почему-то стоит ржавый пикап. Сова таращится на висящую резиновую игрушку. Дикие индюшки всегда сидят неподвижно, и Джоан не уверена, что у них есть лапы. Она воображает себе жестокую охотничью проказу: пропитанное потом ожерелье из нанизанных на бечевку индюшачьих лап.

Ей нравится своеобразие этого леса, словно несмело пытающегося привлечь к себе внимание. Ныне среди деревьев протянут канат, хотя она ни разу не видела, чтобы кто-нибудь спускался по этому канату. Она помнит, что пару лет назад здесь были аниматронные динозавры, а когда-то пролегала тропа с привидениями. Есть намеки на более отдаленные воплощения: огромные валуны, которые кажутся ей настоящими, хотя, может быть, и нет, плюс деревянный частокол и хижина первопроходца. Назначение этих объектов неясно. Пустые цементные бассейны могли служить поилками для крупных млекопитающих. Чувствуются бессистемные попытки создания туристской тропы, попадаются случайные таблички, не мешающие свободе перемещения. У одного дерева есть табличка с надписью «Сассафрас», а вокруг двадцать деревьев без табличек.

– Послушай, что я тебе скажу, – начинает Линкольн, положив ладонь ей на колено. – Знаешь, что мог использовать О?дин?

За последнее время она много узнала о древнескандинавских божествах.

– Хранилище глаз? – спрашивает она.

– Ну да. Потому что тогда он мог бы отказаться от повязки на глазу.

– Если только ему не нравится его повязка.

– Если только, – соглашается Линкольн.

Песок вокруг них усеян маленькими пластмассовыми фигурками героев и злодеев: Тор и Локи, Капитан Америка, Зеленый Фонарь и Железный Человек. В последнее время все возвращается к супергероям. Представить только, что под ними в песчаной яме притаились скелеты. Из песка у них за спиной высовываются позвонки какого-то ископаемого животного. Рядом стоит ведро с потертыми кистями для сметания песка. Когда Линкольну было три года, они приходили сюда искать кости динозавров. Но теперь ему четыре года и два месяца, и он уже пережил в себе археолога.

Ныне Яма динозавров – это Остров тишины, темница, в которую заключен Локи, хитроумный брат Тора. И когда не встает вопрос о лишних носах, в воздухе раздаются отзвуки эпической битвы, в которой Тор пытается заставить Локи признаться в сотворении огненного демона.

Линкольн наклоняется вперед, и эпос возобновляется.

– Подлый злодей ухмыльнулся, – рассказывает Линкольн. – Но потом у Тора возникла идея!

Если его не останавливать, свои истории, как он их называет, Линкольн может рассказывать часами. Джоан предпочитает те истории, в которых сын придумывает собственных героев. Он выдумал злодея по имени Лошадиный Человек, превращающего людей в лошадей. У этого человека есть заклятый враг, который превращает лошадей обратно в людей. Порочный круг.

Джоан рассеянно прислушивается к интонациям и модуляциям его голоса, когда Линкольн подвергает разных персонажей испытаниям. Она пребывает в приятном расслабленном состоянии. Утром эти тропинки заполнены прогулочными колясками и мамами в штанах для йоги, но ближе к вечеру большинство посетителей уходят. Они с Линкольном приходят сюда иногда после школы, посещают зоопарк, библиотеку, парки и естественно-научный музей, а иногда Джоан приводит его в лес. Здесь есть сверчки или какие-то букашки, стрекочущие, как сверчки, и поющие птицы, и шуршащие листья, и никаких человеческих голосов, за исключением голоса Линкольна. Он усвоил язык супергероев, переработал его и сделал своим.

– У него на поясе было секретное оружие!

– Его подлый план провалился!

Сын весь дрожит от возбуждения, его кулачки плотно сжаты. Тор проносится по воздуху, и Линкольн подскакивает. Интересно, ему нравится идея о добре, побеждающем зло, или просто сама волнующая битва? И когда следует начать объяснять ему, что большинство людей придерживаются середины между добром и злом? Однако Линкольн так счастлив, что ей не хочется усложнять вещи.

– Знаешь, что случится потом, мама? – спрашивает он. – После того как Тор его ударит?

– Что?

Она преуспела в искусстве слушать одной половиной своего существа, в то время как другая занята разными мыслями.

– На самом деле

Тором управлял Локи. А от удара Тор теряет свою власть!

– О-о, – произносит она. – А что потом?

– Тор одерживает победу! – Линкольн продолжает говорить. – Но в городе появился новый злодей, ребята!

Джоан разминает пальцы ног и размышляет.

Она размышляет о том, что надо придумать свадебный подарок для подруги Марри. Есть художник, рисующей собак, и такого рода картина кажется Джоан хорошим вариантом. Так что ей следует послать по электронной почте заказ, хотя слово «заказ» может показаться художнику оскорбительным. Джоан вспоминает, что утром собиралась позвонить своей двоюродной бабушке. И пока Локи погребают в песке, Джоан пытается разрешить все возникающие проблемы. Может быть, думает она, следует послать по почте двоюродной бабушке ту забавную бумажную обезьянку, которую Линкольн смастерил в детском саду. Безусловно, поделка лучше телефонного звонка, хотя в этом есть определенный эгоизм, поскольку она не выносит разговоры по телефону. Ну ладно, отговорка жалкая – она это знает, – но все же останавливается на бумажной обезьянке. Джоан вспоминает о подливах, которые готовит ее двоюродная бабушка, об остатках чипсов из овощного банана в кухонном шкафу. Она размышляет о Брюсе Бокслейтнере. В школе она увлекалась его ролью в «Пугало и миссис Кинг». Недавно она обнаружила, что этот фильм целиком есть в Интернете, и она пересматривала его, серию за серией. Неплохо для фильма 1980-х, со шпионами периода холодной войны и немодными прическами. И она не может вспомнить, когда наконец поцелуются Ли с Амандой – в конце второго сезона или третьего, и ей еще надо досмотреть шесть серий второго сезона, но можно перескочить и на третий.

Поблизости раздается стук дятла, и Джоан возвращается к действительности. Она замечает, что бородавка на кисти Линкольна увеличилась. Она напоминает анемону. На гравии продолжают мелькать тени, и Линкольн разражается злодейским смехом. Она вдруг понимает, какое наслаждение доставляют ей эти прогулки в лесу с сыном.

Тор падает ей на ногу, уткнувшись головой в большой палец.

– Мамочка?

– Да?

– Почему в фильме Тор не носит шлем?

– Думаю, со шлемом на голове хуже обзор.

– Но разве он не хочет защитить голову?

– Наверное, иногда он надевает шлем, а иногда нет. В зависимости от настроения.

– Я считаю, он должен постоянно защищать голову, – заявляет Линкольн. – Опасно сражаться без шлема. Почему, по-твоему, Капитан Америка носит только капюшон? Это ведь плохая защита, да?

Пола утомляет болтовня про супергероев – ее муж охотнее поговорил бы о футбольных командах и составе участников НБА, – а вот Джоан не возражает. В свое время она была помешана на Чудо-Женщине. Супердрузья. Невероятный Халк. «Кто выиграет битву, – спрашивала она когда-то дядю, – Супермен или Невероятный Халк?» Он, бывало, скажет: «Ну, если бы Супермен проигрывал, он всегда мог улететь» – и она считала этот ответ блестящим, но сбивающим с толку.

– У Капитана Америки есть щит, – говорит она Линкольну. – Им он и защищается.

– Что, если он не успеет поднять щит над головой?

– Он очень проворный.

– Но все же, – с сомнением откликается Линкольн.

– Знаешь, а ты прав, – отвечает она, потому что так оно и есть. – Ему действительно следует надевать шлем.

Задняя сторона ямы огорожена выступающей искусственной скалой бежевого цвета, под которой роется какое-то мелкое животное. Она надеется, что это не крыса, и воображает, что это белка, но решает не поворачивать головы.

Джоан открывает сумку, чтобы взглянуть на часы в телефоне.

– Минут через пять нам, пожалуй, пора уходить, – произносит она.

Как это часто бывает, когда она говорит, что пора заканчивать игру, Линкольн делает вид, что не слышит.

– Доктор Дум всегда носит маску? – интересуется он.

– Ты слышишь меня? – спрашивает она.

– Да.

– Что я сказала?

– Что нам пора уходить.

– Да, – говорит она. – Да, доктор Дум всегда носит маску. Из-за шрамов.

– Шрамов?

– Угу, шрамов, которые остались после лабораторного эксперимента.

– Зачем ему носить из-за них маску?

– Потому что он хочет скрыть их, – отвечает она. – Он считает их уродливыми.

– Почему он считает их уродливыми?

Она смотрит, как на землю опускается яркий оранжевый лист.

– Ну, из-за них он выглядит не как все, – объясняет она. – Некоторые люди не хотят выглядеть по-особому.

– Я не считаю шрамы уродливыми.

При этих словах Линкольна по лесу проносится громкий резкий звук. Два щелчка, потом еще несколько. Хлопки, как от лопнувшего воздушного шарика. Или фейерверка. Джоан пытается представить себе, кто из посетителей зоопарка мог произвести звуки, похожие на маленькие взрывы. Что-то имеющее отношение к празднованию Хеллоуина? По всему зоопарку развешены фонарики – не здесь, в лесистой части, а над более людными тропами. Так, может быть, сгорел трансформатор? Или продолжается строительство и это отбойный молоток?

Еще один хлопок. Еще и еще. Чересчур громкие для воздушных шариков, чересчур нерегулярные для отбойного молотка.

Птицы умолкли, но листья продолжают скользить по воздуху.

Линкольн невозмутим.

– Можно мне использовать Бэтмена вместо доктора Дума? – спрашивает он. – Он одет в черное. Если я возьму его, сделаешь ему подходящую маску?

– Конечно.

– Из чего ты ее сделаешь?

– Из фольги.

По навесу над ямой карабкается белка, и Джоан слышит тихий свист ее прыжка, когда белка перескакивает на дерево.

– А что у него будет вместо шарфов? – интересуется Линкольн.

– Шарфов? – переспрашивает Джоан, глядя на сына.

Он кивает. Она в задумчивости кивает в ответ, целиком отдаваясь расшифровке работы его мозга. Это одна из особенностей материнства, которая увлекает ее тем больше, что раньше она и не подозревала о ее существовании. Сложный уникальный интеллект Линкольна сплетает собственные миры. Во сне он иногда выкрикивает целые фразы, например: «Не по лестнице!» И тогда приоткрывается оконце в его внутренний мир, что-то вдруг промелькнет, но она никогда не узнает всего, и в этом есть что-то захватывающее. Сын – отдельное от нее существо, такое же реальное, как и она сама.

Шарфы. Она сочиняет из этого головоломку.

– Ты имеешь в виду шарфы у него на лице? – спрашивает она.

– Да. Те, которые он считает уродливыми.

– Я сказала «шрамы», – смеется Джоан. – Знаешь, как тот, что на руке у папы от ожога кипятком, когда папа был маленьким. Или шрам на моей коленке, который остался после падения.

– О-о, – застенчиво произносит Линкольн и тоже смеется. Он быстро схватывает шутку. – Шрамы, а не шарфы. Так он не считает шарфы уродливыми?

– Право, не знаю, что думает доктор Дум о шарфах, – говорит она.

– У него на лице их нет.

– Да. Это шрамы.

Джоан прислушивается, размышляя о том, не стоило ли более тактично высказаться о шрамах, и недоумевая по поводу выстрелов. Но это не могут быть выстрелы. А если да, то было бы слышно что-нибудь еще. Крики, или звуки сирен, или голос, объявляющий что-то по радио.

Но ничего этого нет.

Ей довелось наблюдать чересчур много сражений.

Она смотрит на мобильник. Остается несколько минут до закрытия зоопарка, и вполне вероятно, что их не заметят здесь, в лесу. Она не раз воображала себе такое развитие событий: они остаются в

зоопарке на ночь, может быть, даже нарочно прячутся, чтобы навестить животных в непроглядной ночной темени. Такие ситуации описаны в детских книгах. Разумеется, это нелепо, поскольку есть охрана. Правда, здесь охраны что-то не видно.

Им пора уходить.

– Нам надо идти, детка, – говорит она, поднимая его со своих колен.

Очень неохотно Линкольн встает на ноги.

Она думает, что следовало надеть ему куртку, но он клялся, что ему не холодно, и она разрешила оставить куртку в машине.

– У нас есть еще немного времени? – спрашивает Линкольн.

Джоан поднимается и надевает сандалии. Ее приверженность сандалиям не дает ей морального права заставить его надеть куртку.

– Нет, – говорит она. – Уже почти полшестого. Время закрытия. Извини. Нам надо скорей отсюда выбираться, а иначе нас запрут.

Из-за этого она начинает нервничать: они слишком задержались, а им еще идти через лес и потом через детскую зону. Они действительно могут не успеть к выходу до закрытия.

– А мы можем остановиться на игровой площадке и пройти по мостику? – спрашивает Линкольн.

– Не сегодня. Давай сделаем это завтра.

Он кивает и переходит с песка на редкую траву. Ему не нравится нарушать правила. Если служители зоопарка говорят, что пора домой, он пойдет домой.

– Помоги мне, пожалуйста, надеть туфли, – просит он. – И положи моих парней к себе в сумку.

Наклонившись, она сметает песок с его ног и натягивает носки на бледные широкие ступни. Отстегивает липучку на его теннисных туфлях и оглядывает участок темно-красной земли. Животные их совсем не боятся. Иногда на расстоянии вытянутой руки она видит полдюжины воробьев, бурундуков или белок, наблюдающих за битвами Линкольна.

Она убирает в сумку пластмассовые фигурки.

– Все готово, – говорит она.

17:23

Джоан шарит в песчаной яме, проверяя, не забыли ли они пластмассовых человечков, потом берет Линкольна за руку и ведет его по тропинке из леса. Интересно, когда у него пропадет желание держать ее за руку. Но сейчас они оба довольны этим. Менее чем через двадцать шагов деревья расступаются – изолированность этого места только кажущаяся, – и вот слышится плеск водопада в камнях на площадке с выдрами.

Выдра – одно из их любимых животных, одно из немногих, способных оторвать Линкольна от его историй. Две выдры живут в огромной пещере из искусственного камня. Животные плавают и ныряют в зеленоватой воде водоема, находящегося за широкой стеклянной стеной. Над тропой нависают скалы, и водопад шумит над головами посетителей, низвергаясь в черепаший пруд, заросший лилиями, тростником и какими-то лиловыми цветами на длинных стеблях. Деревянные мостки, идущие вокруг пруда, всегда казались ей самой симпатичной частью леса, но теперь здесь совсем пустынно.

– Посмотри на эту выдру! – смеется Линкольн. – Смотри, как она плавает.

– Мне нравятся ее лапы, – говорит она.

– У нее есть лапы? А не плавники? Настоящие лапы, как у собак, или лапы с пальцами, как у обезьян?

Она испытывает искушение остановиться и поговорить об анатомии выдр. Наверное, больше всего ей хочется для него именно этого – показать, что жизнь полна удивительных вещей, что надо обращать на это внимание. «Посмотри, как красиво!» – сказал он, уставившись на лужицу бензина на парковке зоопарка. Но сейчас у них нет времени. Она тянет его за руку, и он послушно идет за ней, продолжая какое-то время смотреть на выдру. Когда они поднимаются на деревянный мостик, по обеим сторонам которого на воде видны лилии, она жалеет, что никто больше не спешит к выходу. Им и раньше доводилось идти по тропе в одиночку. В вечерние часы они часто идут к выходу одни, но сегодня они оказались здесь позже обычного. Джоан прибавляет шаг.

– Давай наперегонки! – предлагает она.

– Нет.

– А вприпрыжку?

– Нет, не хочу.

И он плетется по тропе.

Иногда ей кажется, что его нежелание что-либо делать прямо пропорционально ее энтузиазму. Он еле-еле идет по мосту, отмахиваясь от комаров или таращась на пеструю лягушку. Потом останавливается и чешет себе подбородок. Джоан пытается поторопить Линкольна, и он хмурится. По выражению его лица она догадывается, о чем он сейчас попросит.

– Возьми меня на руки, – произносит он.

– Я не могу нести тебя всю дорогу до машины. Ты уже такой тяжелый. – (Он выпячивает губы.) – Вот мое условие, – говорит она, пока ситуация еще под контролем. – Я возьму тебя на руки, когда мы дойдем до пугал. Если будешь умницей и дойдешь до пугал.

– Ладно, – соглашается он, хотя голос его немного дрожит, губа выпячивается сильнее, и он начинает хныкать, шагая с ней в ногу.

Она предполагала, что он может заплакать. Но в целом он принял ее условия. Возможно, через несколько секунд он и заплачет, тогда его следует отвлечь разговором о шлеме Тора или глазной повязке Одина. Возможно, он заплачет еще громче, и она сдастся и возьмет его на руки, потому что он, не жалуясь, прошел на своих маленьких ножках большой путь. А может быть, он не перестанет реветь, но она проявит твердость и заставит его пройти весь путь до машины, потому что не хочет, чтобы он превратился в одного из тех детей, которые устраивают истерики.

В этом и состоит воспитание: система сдержек и противовесов, догадки и предположения, соотношение затрат и результатов.

Над водой повисает стрекоза, а потом устремляется вниз. Цапля пробирается по кромке воды. Деревянные мостки петляют среди деревьев и дикорастущей травы.

Линкольн успокаивается, и Джоан уверена, что он напевает себе под нос боевую песню «Джорджия бульдогс»: «Слава, слава старой Джорджии!», хотя сразу переключается на песню «Тексас лонгхорнс». В их семье нет фанатов ни одной из этих баскетбольных команд, но Линкольн впитывает в себя воинственные песни точно так же, как супергероев и злодеев.

Он собиратель. Он накапливает.

Сквозь деревья Джоан видит конусообразный навес карусели, белеющий на фоне голубого неба. Они проходят мимо забранного сеткой вольера с одноногим орлом и вольера с почти невидимой сеткой для пары белых цапель. Повсюду поваленные сухие стволы, офиопогон, или ландышник, и зеленовато-желтые водоросли. Она подходит к склонившейся ветке, и один из ее листьев отделяется, превращается в желтую бабочку и улетает в небо.

Наконец они оказываются на широких бетонных тротуарах. На столбах забора висят фонари из тыкв.

Теперь они в цивилизованном мире. Джоан бросает взгляд на неподвижную молчаливую карусель. Разрисованные жирафы, зебры, медведи, гориллы и страусы застыли. Линкольну нравилась карусель, хотя он ездил только на зебре. Теперь над карусельными зверями парят резиновые летучие мыши и крошечные привидения, свисающие с деревянной рамы. Джоан с Линкольном подходит совсем близко к яркому белому шатру карусели.

– Мамочка, возьми меня на руки, – просит Линкольн.

– Когда дойдем до пугал, – произносит она, не обращая внимания на протянутые к ней руки. – Еще чуть-чуть.

На этот раз сын не протестует. Они спешат мимо карусели в сторону ресторанного дворика и детского водного парка с невысокими фонтанчиками, продолжающими низвергаться на голубые плитки.

– Здесь побывала Медуза, – объявляет Линкольн, глядя сквозь водяные брызги на затененный уголок с каменными фигурками черепахи,

лягушки и ящерицы.

Каждый раз, увидев эти каменные изваяния, он говорит, что это знак того, что здесь была Медуза. А увидев паутину, он говорит: «Здесь побывал Человек-Паук».

– Ах, бедняги, – произносит она, поскольку говорит это всякий раз, когда они проходят мимо жертв Медузы.

– Им надо было закрыть глаза, – как обычно, замечает он.

Она бросает взгляд на темные стекла кафе «Коала» с его полками, на которых лежат завернутые в полиэтилен сэндвичи, пакетики с желе и вареные яйца, но внутри нет никакого движения. Пластиковые стулья поставлены вверх ножками на прямоугольные столы. Персонал обычно закрывает кафе и запирает помещение за пятнадцать минут до закрытия зоопарка, так что Джоан не удивляется.

Справа от них игровая площадка со скалами и подвесным мостиком. В свое время Линкольн увлекался Антарктикой, и скалы были для него айсбергами. Прошлой весной он играл в рыцарей и замки на подвесном мосту, громко приказывая невидимым королям выкатить пушки и зарядить катапульты камнями. Теперь тот же мостик для него – радуга, по которой Тор спускается на землю. Через год он перейдет в старшую группу детского сада, и увлечение супергероями померкнет, появится что-то, о чем она даже не догадывается. А потом в какой-то момент зоопарк будет вытеснен чем-то другим, жизнь будет продолжаться, и этот мальчик, который сейчас держит ее за руку, превратится совсем в другого человека.

Они быстро проходят мимо магазина сувениров и деревянной фигуры с отверстием, куда ребенок может просунуть голову и вообразить себя гориллой. Потом притормаживают около забитых водорослями аквариумов на краю детской зоны. Линкольн, не в силах удержаться, высматривает гигантскую черепаху. В нескольких метрах впереди вдоль изогнутой стены аквариума, чуть пошатываясь, идет пожилая женщина. В руке она держит детскую сандалию.

– Скалы закончились, Тара, – произносит она с характерным бодрым отчаянием в голосе, выдающим в ней бабушку. – Пойдемте.

Показываются две светловолосые девочки, явно сестры, и бабушка наклоняется, протягивая сандалию младшей девочке. У нее косички, и на вид она немного моложе Линкольна.

– Нам пора идти. – Бабушка надевает резиновую сандалию на маленькую ногу и выпрямляется.

Малышка что-то тихонечко говорит бабушке, но Джоан, хотя они совсем рядом, слов разобрать не может. В стекло аквариума бьются мухи.

– Я сниму их, когда мы сядем в машину, – запыхавшись, говорит бабушка.

Взяв девочек за руки, она делает нетвердый шаг. Девочки глазеют на Линкольна, но женщина подталкивает их вперед.

– Это бабушка, – чересчур громко произносит Линкольн, резко остановившись и дергая Джоан за руку.

– Да, пожалуй, – шепчет она.

Джоан смотрит вслед пожилой женщине, ощущая в воздухе цветочный химический запах. Этот запах напоминает ей о миссис Мэннинг, которая в последний день занятий в шестом классе подарила ей, и никому больше, «Остров голубых дельфинов». Но женщина и ее внучки уже уходят, огибая стену последнего аквариума.

– Если бы у меня была бабушка, она бы вот так выглядела? – спрашивает Линкольн.

В последнее время он зациклился на теме бабушек и дедушек. Джоан надеется, это пройдет так же быстро, как и его другие периоды.

– У тебя же есть бабушка. – Джоан подталкивает сына вперед. – Бабуля. Папина мама. Она приезжала к нам на Рождество, помнишь? Просто она далеко живет. Нам пора идти, милый.

– У некоторых людей полно бабушек и дедушек. А у меня только одна.

– Нет, у тебя их трое. Помнишь? А теперь нам надо идти, иначе у нас будут неприятности.

Волшебные слова. С серьезным и решительным выражением лица Линкольн кивает и прибавляет шаг.

Опять хлопки, громче и ближе прежнего, может быть, с десяток резких хлопков в воздухе. Джоан думает: возможно, это какая-то гидравлика.

Они подходят к берегу пруда – самого большого в зоопарке, почти озера, – и она краем глаза видит лебедей, рассекающих водную гладь. Здесь тропа разветвляется. Правая тропинка идет вдоль дальнего берега пруда, мимо вольеров с африканскими животными, а по левой за несколько секунд можно дойти до выхода. Она видит в отдалении красно-зеленые пятна попугаев, на удивление тихих. Ей нравится этот маленький островок посреди бетона – выложенный кирпичом пруд с насыпным холмом, на котором высажены деревья. Это всегда их первая и последняя остановка, завершающий ритуал каждого посещения.

– Давай попробуй поговорить как попугай, – предлагает она.

– Не хочу. Я просто хочу увидеть пугал.

– Мы увидим их по пути.

Вдоль забора, окаймляющего пруд, выставлен длинный ряд пугал. У многих вместо голов – тыквы, и Линкольн в восторге от этого. Ему нравится Супермен и астронавт с тыквами, разрисованными как белые космические шлемы, и особенно Кот в шляпе.

– Хорошо, милый, – говорит она.

Он протягивает к ней руки.

Джоан бросает взгляд на забор, на ярко-голубую голову-тыкву Кота Пита и замечает, что некоторые пугала упали. Свалило ветром, думает она, но нет, сильного ветра не было. И все же примерно с полдюжины пугал валяются вдоль тропинки, идущей в сторону вольера с попугаями.

Нет, не пугала. Не пугала.

Джоан видит движение чьей-то руки. Видит тело, чересчур маленькое для пугала. Юбка неприлично задрана над бледным бедром, ноги согнуты.

Она медленно поднимает взгляд и смотрит вдаль, мимо фигур на земле, мимо попугаев, в сторону длинного невысокого здания с общими душевыми, на дверях которых написано: «Только для служебного пользования». Около здания рядом с фонтаном неподвижно стоит мужчина. Одет в джинсы и темную рубашку. У него каштановые или черные волосы, черты лица неразличимы, но она четко видит, как в следующий момент он толкает ногой дверь душевой, держа на изготовку длинную черную винтовку, дуло которой выглядывает из-за его головы наподобие антенны. И он исчезает в женской душевой с бледно-зелеными стенами.

Ей кажется, у клетки с попугаями происходит какое-то движение, кто-то еще на ногах, но она отворачивается и больше ничего не видит.

Схватив Линкольна, она поднимает его и сажает себе на бедро, сцепив под его попкой свои руки. Его ноги тяжело повисают.

Она пускается бегом.

17:32

Она устремляется вперед, не к телам, разумеется, а вокруг пруда, в сторону африканских животных. Пока она бежит, ей приходит в голову, что можно было бы вернуться в лес и спрятаться в тени песчаной ямы или под высокими деревьями, но ей не хочется поворачивать назад, поскольку она не знает, видел ли их тот мужчина – мужчины? И если он последует за ними, то не станет торопиться, потому что у него есть оружие. К тому же какая-то часть ее противится тому, чтобы идти назад, вперед все-таки лучше. Безопасней.

Скорей! Скорей! Скорей! В голове у нее звучит это слово. Подошвы в такт ему стучат по бетону.

Она представляет себе, что стрелок наблюдает за ними, потом огибает озеро и направляется к ним, расплываясь в улыбке. Она представляет, что он прибавляет шаг.

Это невыносимо. Она бросает взгляд через плечо – никого, однако и рассмотреть толком не может, потому что не хочет сбавлять темп.

Во время бега вязаная юбка путается в ногах. Джоан хочется подтянуть ее, но руки заняты. «Может быть, она разорвется», – с надеждой думает Джоан. Она слышит, как под подошвами

скрипят мелкие камешки. Сжимая ремешок сандалий между двумя пальцами, она слышит шлепанье подошв. Еще одна проблема: вдруг сандалия слетит.

Вдоль тропинки на проволоке над их головами подвешены фонари из тыкв, и каждый ее шаг освещается ярким белым светом, как это бывает, когда Линкольн нечаянно направит ей в глаза свет от карманного фонарика.

Небо постепенно темнеет.

– Почему мы бежим? – спрашивает Линкольн.

Все сорок фунтов его веса бьют ее по бедру, и она удивляется, почему он до сих пор был так спокоен. Может быть, он только сейчас заметил, что они направляются не к парковке.

Она с трудом переводит дух, чтобы ответить ему:

– Скажу тебе. Через минутку.

Он крепче обнимает ее за шею. Рядом с ними, за яркими огнями, проходит колея детской железной дороги. Как ей хочется, чтобы их увез маленький черно-красный поезд! Но похоже, она может бежать быстрее этого поезда. И все же поезд не помешал бы. У нее уже болят руки, и она вспоминает, как на прошлой неделе они гуляли в парке. У уток есть зубы? Они точно меня не укусят? У уток есть ноги? Почему я не ходил, когда был совсем маленьким? У меня были ступни? У меня были ноги? В тот день она и в самом деле дошла до такого состояния, что на обратном пути не смогла нести его на руках и, не обращая внимания на рев, опустила на траву.

Сейчас она не опустит его на землю.

– Мамочка! – обиженно говорит он, прикоснувшись ладонью к ее лицу. – Минутка уже прошла.

– Там плохой дядя, – объясняет Джоан.

Она никогда не сказала бы этого, если бы не была так напугана.

– Где? – спрашивает Линкольн.

Она теряет нить разговора.

– Что-что?

– Где плохой дядя?

В два шага Джоан перепрыгивает через железную дорогу. Опять же, если бы прошел поезд, это означало бы, что им кто-то управляет, а ей очень хочется увидеть человеческое существо. Вот уже озеро у них за спиной, и тела, и тот человек остались на другом его берегу, и это хорошо. Петляющая, идущая вверх дорожка к африканским животным обсажена деревьями – широколиственными растениями влажных тропических лесов, – укрывающими от посторонних глаз. Их сейчас действительно трудно увидеть, если кто-то и смотрит.

– Он был там, – едва не споткнувшись, говорит она.

Она слышит вой сирен. Трудно сказать, насколько близко, но это означает, что сейчас приедет полиция и во всем разберется, но пока ей от этого не легче.

– Я не видел плохого дядю. Откуда ты знаешь, что он плохой?

Линкольн стукается подбородком о ее плечо.

Когда она не отвечает на его вопросы, он огорчается и может расплакаться. А ей сейчас вовсе не нужен шум, к тому же он начнет ерзать или, хуже того, обмякнет у нее в руках. Тогда он станет вдвое тяжелей.

– Нам надо уходить отсюда. Немедленно. Так что помоги маме и крепче держись за меня. Давай доберемся до безопасного места, и тогда я тебе отвечу. – Джоан с трудом произносит эти слова. Легкие разрываются. Ноги гудят.

Солнце зашло за верхушки деревьев, и под ногами появились длинные бледные тени.

Джоан задевает локтем банановый лист, твердый и широкий, как крыло.

– Куда? – спрашивает Линкольн, потому что, разумеется, он не перестанет спрашивать. – Куда мы бежим?

Она не знает. По какой дорожке? Куда дальше? Что она ищет? Ноги продолжают двигаться в прежнем ритме, и она сильнее напрягает пальцы ног. Жаль, что дорога идет в гору.

Долго она не выдержит.

Спрятаться. Им надо спрятаться.

Это в первую очередь, а потом они смогут позвонить в полицию, или Полу, или то и другое. Она считает, надо позвонить в полицию, – просто чтобы сообщить им, что они с Линкольном в ловушке. Им наверняка необходимо знать, кто остался в зоопарке. Джоан перемещает сына с правого бедра на левое и прижимает к себе.

– Мама! – произносит он, требуя от нее ответа.

Ему всегда нужен ответ.

Наконец они переваливают через холм, оставляя за спиной стену дикорастущих ландшафтных растений. Она всматривается в вольер с африканскими слонами – песчаные дюны, луг и бегущий ручей. Им надо поворачивать направо или налево. Направо – жирафы, львы и тигры, налево – носороги, дикие собаки и обезьяны.

– Мама! – (Она целует его в голову и поворачивает налево.) – Я ударился зубом о твое плечо.

– Извини, – откликается она.

Сейчас Джоан даже рада, что не пошла в лес, к знакомым узким тропинкам у Ямы динозавров, потому что, несмотря на высокие деревья вокруг, они не нашли бы там укрытия, и несколько хороших мест – хижина и домик с бабочками, – наверное, были бы слишком очевидными. Конечно, если бы их заметили, там много места для маневрирования, но как она может маневрировать с прилипшим к ней Линкольном? Нет, им не надо места, чтобы убегать. Если кто-нибудь их заметит, бегством им не спастись.

Эта мысль вдруг кажется ей очень важной. Она доказывает, что ее мозг преодолевает панику.

Да. Бегство им не поможет. Им надо спрятаться так хорошо, чтобы их не увидели, пусть даже кто-нибудь пройдет рядом. Ей нужна кроличья нора. Бункер. Тайный ход.

Линкольн перестал звать ее. Должно быть, ее страх передался ему. Она будет только рада, если этот страх сделает его более понятливым, а не вызовет ужас. Она не может знать наверняка, но, когда они будут в безопасности, она это выяснит.

Вольер со слонами тянется бесконечно, и пока она бежит вдоль его ограды, до Джоан доносятся звуки музыки – одна нота, другая, но вскоре она начинает различать песню из «Охотников за привидениями». К тому моменту, когда они проходят мимо автоматов с кока-колой, которые часто представляются Линкольну в виде компьютера Бэтмана, бодрая музыка звучит уже очень громко.

Джокер опять пустился на старые трюки! К «Бэтмобилю»! Мамочка, как ты думаешь, у Бэтмена есть автомойка, потому что, если «Бэтмобиль» испачкается, как его вымоют, ведь он с откидным верхом? Джоан чуть подворачивает лодыжку, но не сбавляет темпа. Справа от них, совсем близко у ограды настоящий слон, сонный на вид, и она радуется, что он такой большой. Мельком замечает легкое покачивание его хобота, улавливает ритм, но поворачивает в другую сторону, налево, всматриваясь в широкое здание, стоящее всего в нескольких метрах от них. Закусочная «Саванна». Они лакомились здесь изюмом, сидя под гигантским навесом из соломы, и летом на них дул подвешенный под потолком вентилятор, но они ни разу не были в самом кафе. Ей нравится сидеть снаружи, смотреть на слонов и воображать, что они в Африке. Как-нибудь она приведет его сюда. Ей нравится думать обо всех местах, какие она покажет сыну. Мама, ты правда ездила верхом на слоне в Таиланде? Да, это было до твоего рождения. Джоан замедляет шаг, видит душевые, вспоминает о выбитых дверях и снова пускается бежать. Возможно, в самом кафе безопаснее. Наверняка на дверях есть замки, и внутри должны быть еще комнаты, кабинеты и кладовые с надежными замками, укромные уголки и стенные шкафы, а еще стулья, столы или тяжелые коробки, которыми можно забаррикадировать дверь. Мысль кажется заманчивой. Джоан устремляется в тень соломенной крыши и толкает стеклянную дверь, но она не поддается, и внутри все темно.

«ОТКРЫТО» – гласит одна табличка.

На другой, фиолетово-розовой, написано: «ВАРКА ВЕДЬМИНОГО ЗЕЛЬЯ».

Джоан поворачивается и снова бежит. Линкольн крепко держится руками за ее шею, и от этого ей немного легче, но она

очень устала и, потеряв ориентацию, чуть не налетает на бетонный столб.

Она замечает у себя над головой громкоговоритель, из которого гремит музыка. Невидимка спит в твоей постели. Кого ты позовешь? Охотников за привидениями.

Она удаляется от павильона, от громкоговорителей, возвращаясь в меркнущий солнечный свет. Исчез слон с его изящным хоботом. Как может исчезнуть нечто столь огромное? Она вновь и вновь шепчет на ухо Линкольну: «Все хорошо» – и снова прибавляет шаг, хотя не знает, куда идти. Ничего похожего на стабильный ритм ее регулярных пробежек по соседним улицам. Она плохо подготовлена. Она вспоминает о своем старшем брате, о том времени, когда во время службы в армии он увлекался бегом с нагрузкой: взваливал на себя рюкзак весом тридцать фунтов и пробегал с ним по много миль. В то время она почти с ним не виделась, потому что он переехал с отцом в Огайо, задолго до ее отъезда. Они встречались лишь во время летних каникул – всего две недели – и иногда по праздникам. К ней приезжал взрослый мужчина, и он надевал ей на спину рюкзак – это было за семь лет до ее первого марафона. Она старалась поразить его, но спина ее покрывалась потом, и она задыхалась после двух кварталов. Она и сейчас задыхается, мышцы горят, под весом Линкольна она наклоняется в сторону. Если бы все эти годы она бегала с нагрузкой, то сейчас ей было бы намного легче.

Сколько времени она бежит? Три минуты? Четыре? Она вне времени. Прошла вечность.

На фоне звучания синтезаторов восьмидесятых она все-таки слышит вой сирен. Теперь громче.

Джоан почти дошла до вольера с носорогами. Она видит двух подростков, мальчика и девочку, бегущих ей навстречу. По их виду она понимает, что они бегут не потому, что стараются успеть до закрытия, а потому, что их что-то напугало. Джоан казалось, она хочет увидеть людей, но теперь оказывается, что нет. Люди – сложные существа. При виде ее подростки замедляют бег, мальчик хватается за темные очки, которые слетают с его лица, и оба начинают одновременно говорить, спрашивая о чем-то, но Джоан обходит их и поворачивает в сторону.

У девочки оранжевая юбка с кромкой из черного кружева – такая короткая и узкая, что едва прикрывает трусики. Что за мама у этой девочки? А может быть, очень хорошая мама, внушившая ей, что она красивая даже в юбке, похожей на колбасную оболочку.

– Не ходите к выходу, – чуть замедлив шаг, говорит Джоан. – Какой-то человек стреляет в людей.

– Стреляет? – повторяет девочка.

Мальчик что-то невнятно произносит, и его слова теряются в воздухе.

– Он убьет вас, если увидит, – бросает Джоан через плечо. – Спрячьтесь где-нибудь до приезда полиции.

Она не оборачивается. Единственное, что волнует ее, – это Линкольн. Он не может умереть, истекая кровью на бетонной дорожке.

Хорошо, что кафе оказалось закрытым. Это был бы глупый поступок. Они с Линкольном могли бы хорошо там спрятаться, но тот человек наверняка будет обыскивать здания. И внутренние помещения станут его первой мишенью. Вышибать двери, разбивать окна и ломать все вокруг – это бы его устроило, а на открытом воздухе нечего громить, там нет мебели, дверей и человеческих костей.

Она слышит свое дыхание и свои тихие шаги, но она слышит также шум ветра и шум машин на некотором отдалении, и трепещущие на ветках листья – весь фоновый шум, на который обычно она не обращает внимания. Ей нужен этот фоновый шум, потому что Линкольн не сможет все время молчать. Он хороший мальчик, но от него нельзя ожидать полного молчания. Что, если их погубит его шепот?

На открытом пространстве.

Но спрятаться. В каком-нибудь месте, где никто не будет искать их.

Джоан бросает взгляд на открытое пространство слоновьего вольера, где много скал и целые стены из валунов, с которых не спрыгнуть на землю. И там бродят слоны, и сама идея идиотская, но в этом что-то есть. Ведь бандиты не станут обыскивать вольеры?

Она придумала это не более чем за десять шагов – так быстро и так медленно. Если она обернется, то наверняка увидит подростков, но все эти размышления ни к чему не приводят. На некотором отдалении слышится рев льва, не такой уж грозный, потому что животных кормят как раз перед закрытием зоопарка. Он снова рычит, едва ли не утешительно. Вокруг них дикие существа в клетках. Она ощущает солидарность с окружающим миром.

Визгливым, агрессивным голосом заверещала обезьяна, и Джоан начинает думать, что, возможно, смотрители так и не приступили к вечернему кормлению. Может быть, их прервали.

Тогда ее осеняет. Дикобраз.

Все здания должны быть заперты, а может быть, и нет? Может быть, последняя связка ключей так и не была использована?

Молясь, чего не делала уже давно, Джоан поворачивает к зданию с приматами. Слева остается игровая площадка с африканской тематикой: барабаны, маски, качели, изваяние скарабея. Она устремляется к вольеру с паукообразными обезьянами, которые беззаботно висят на веревках или раскачиваются на них, уцепившись хвостом и лапами. И вот у входа в зону приматов она толкает двойную дверь, которая сразу распахивается. Джоан поспешно углубляется в прохладные темные залы здания, проходя мимо лемуров с черно-белыми полосатыми хвостами, и оказывается в полукруглом затененном помещении, где из пола растут деревья. Как и в отношении большей части здешнего ландшафта, она не знает, настоящие это деревья или искусственные, но, опершись рукой о ствол, чувствует настоящую кору.

– Человек стрелял в людей? – уткнувшись в ее ключицу, спрашивает Линкольн.

– Да.

– Он гонится за нами?

– Нет, – отвечает она.

– Тогда почему мы бежим?

В вольерах горят лампы дневного света, и она видит валуны и пещеры, в которых могут укрыться животные. Пещеры, возможно, приведут в невидимые помещения, если только пройти через стеклянные перегородки. Но она не умеет проходить сквозь стены. Невидимая женщина? Одна из Людей Икс? Поэтому она продолжает бежать через залы, слегка задевая гладкие стеклянные стены и шершавые стены из шлакоблоков.

Она знает: настанет момент, когда мышцы откажут ей. Когда руки упадут плетьми, как бы она их ни напрягала. Пока у нее постоянно ломит и пульсирует все тело – от плеч до запястий, от бедер до лодыжек.

– Мамочка?

– Мы почти пришли, – говорит она, с трудом ворочая языком.

Кругом беспечные обезьяны, одни обезьяны.

Потом она замечает стеклянную дверь и толкает ее плечом. Они снова на улице, и их овевает прохладный воздух. Перед ними облупленная ограда, доходящая Джоан до груди. За оградой небольшое пространство с соснами и высокой травой. Джоан стоит на деревянных досках настила – дворик между вольерами. Слева видна еще одна стеклянная дверь, ведущая к бабуинам и орангутангам, а также к другим застекленным вольерам и открытым проходам, не представляющим для нее интереса. Тут есть табличка на кирпичной стене, объясняющая привычки дикобраза, хотя нет объяснения тому, почему дикобраза поместили в зону приматов. Несколько месяцев тому назад одна смотрительница с блокнотом в руке призналась – тихо, чтобы не услышал Линкольн, – что дикобраз умер. Джоан с Линкольном периодически проверяли, не появился ли новый. Она сказала сыну правду, ведь он видел мертвых птичек и белок, раздавленных тараканов. И зачем делать вид, что никто

никогда не умирает. Поэтому Линкольн надеялся на появление маленького дикобраза. Однако вольер оставался пустым.

Она надеется, он и сейчас пустой.

Джоан подходит ближе к ограде, разглядывая невысокие деревья и выдолбленные колоды. Среди лоскутков голой земли и гравия видны немногочисленные пучки дикорастущей травы. Все выглядит запущенным и неопрятным. В средней части вольера находится то, что она запомнила: валуны высотой три или четыре фута. Поперек вольера тянется футов на десять сложенная из камней извилистая стена, за которой ничего невозможно разглядеть. Пространство обтянуто металлической сеткой, плотно увитой лианами. Забор не меньше пятнадцати футов в высоту, с установленной под углом верхней планкой. Неужели дикобразы умеют лазать по вертикальной стенке? Вдоль забора возвышаются сосны.

Этот вольер скрывается далеко за углами и закоулками корпуса приматов. Он кажется совсем неподходящим для людей, и именно это представляется ей идеальным.

Она опускает Линкольна на ограду и облегченно вздыхает. Через эту ограду совсем несложно перелезть, а с другой ее стороны есть небольшой выступ. Она может поставить туда ногу, а потом поднять Линкольна, и если даже что-то пойдет не так и он упадет с этой небольшой высоты, то не ударится, но может разреветься, а шуметь нельзя – нет, ему нельзя падать. Она все время будет держать его.

– Вот что мы сделаем, – говорит она. – Я посажу тебя сюда, а сама перелезу через…

Он трясет головой и хватает ее за руки:

– Мама, нам нельзя идти к зверям!

– Там никого нет, помнишь? – Она пытается оторвать от себя его пальцы. – Это дом дикобраза. И нового дикобраза там пока нет.

– Заборы нужны для того, чтобы животные были внутри, а люди снаружи, – возражает он.

Она никогда так не сожалела, что он всегда выполняет правила.

– Сегодня другие правила. Сейчас действуют правила чрезвычайных ситуаций. Такие правила, когда мы прячемся, чтобы человек с винтовкой нас не нашел.

Линкольн отпускает ее, оборачивается назад и вновь вцепляется в Джоан:

– Я упаду. Слишком высоко.

– Разве я дам тебе упасть?

– Нет, – крепче прижимаясь к ней, говорит он. – Мамочка…

– Я обниму тебя. Сейчас я перелезу…

– Мамочка, – хнычет он.

– Ш-ш-ш. Я тебя держу.

Она приподнимается и перемахивает через ограду, продолжая придерживать его с двух сторон. Это неудобно, она немного качается, но ей удается кое-как упереться ногами о выступ.

Он вцепился ей в руки. Она слышит его прерывистое дыхание, он готов расплакаться. Из-за человека, стреляющего в людей, или из-за того, что совершенно нарушен привычный порядок вещей? Она не имеет представления.

– Мамочка…

– Я тебя держу. – Джоан обвивает его рукой и притягивает к груди.

Его подошвы глухо ударяются о металлическое звено ограды.

– Сейчас я опущу тебя, – предупреждает она, – и я хочу, чтобы ты поставил ноги на этот маленький выступ, а руками держался за решетку. Потом я поставлю тебя на землю и возьму на руки.

Она поднимает его, продолжая говорить, чтобы не дать ему шанса задуматься, потому что по размышлении храбрости у него не прибавится, а она покончит с этим в два счета. Крепко держась за ограду одной рукой и согнувшись, она опускает его вниз. На какой-то момент он оказывается в воздухе, но она держит его одной рукой. Она чувствует, что он боится, но вот его ноги уже упираются в тот же уступ, на котором стоит она. Она крепко держится пальцами за ограду.

– Держись крепче, – говорит Джоан.

Оттолкнувшись от ограды, она мягко и легко спрыгивает на землю. Руки щекочет высокая трава. Потом она опускает сына вниз, повернув к себе лицом, и он обвивает руками ее шею, а ногами обхватывает ее бедра. Она идет вперед, внимательно глядя себе под ноги, хотя он загораживает ей обзор. Поневоле Джоан припоминает, как во время беременности ей мешал видеть дорогу живот. Наконец они оказываются за высокими валунами, которые выглядели такими заманчивыми.

Она опускается на землю, прислоняясь спиной к валуну – твердому и холодному – и раскидывает ноги. Линкольн по-прежнему держится за нее.

17:42

Линкольн не отпускает ее, так что она одной рукой вытаскивает из сумки телефон, держит перед собой, рядом с его головой, и поглаживает спутанные кудряшки. Волосы у него на затылке всегда спутаны, словно он втирал в кожу головы сироп. Она проводит по экрану большим пальцем и вдруг застывает, раздумывая, звонить в полицию или Полу. Полиция уже наверняка здесь, и у них могут возникнуть вопросы к ней. Но ей необходимо услышать голос Пола.

И тут она замечает сообщение от Пола. Она всматривается в привычное черно-серое начертание букв.

Вы ведь не поехали сегодня в зоопарк? Сообщи как можно скорее.

Разумеется, он понятия не имеет, куда они поехали. Обычно Джоан пребывает в неведении, куда они поедут, пока Линкольн не объявит свои планы на день, сидя в детском кресле автомобиля. Пол спрашивает, поскольку ему что-то известно.

Она набирает ответное сообщение, хотя в голове мелькает мысль позвонить ему, но пальцы начали автоматически отвечать. Это привычка.

Да, в зоопарк. Ты знаешь, что происходит? Сейчас мы прячемся в вольере дикобраза.

Он наверняка не знает, где вольер дикобраза. Он не бывает в зоопарке так часто, как она. Она добавляет:

В зоне приматов.

Она нажимает «отослать», потом сразу же набирает вторую эсэмэску.

Вызови полицию. Видела у входа тела. Человек с винтовкой.

И снова нажимает «отослать». С порядком сообщений что-то не так, они перепутаны, но пальцы продолжают набирать текст. Ей нравится смотреть, как перемещаются строчки, как буквы складываются в слова, ей нравится подсветка экрана. И пока она набирает, не существует ничего, кроме голубых строк, заполняемых словами и идущих одна над другой.

Мы в порядке. В полной безопасности.

Потом ее пальцы замирают, и она задумывается о том, что может произойти дальше.

Волосы Линкольна щекочут ей руку. Он ерзает и извивается. Шепотом она напевает «Эдельвейс», колыбельную, которую они с Полом поют ему каждый вечер. Она напевает слишком быстро, чересчур высоким голосом, словно на ускоренной перемотке.

Ей надо набрать что-то еще. Ее пальцы в нетерпении подергиваются.

– Зачем ты взяла телефон? – уткнувшись ей в плечо, спрашивает Линкольн приглушенным голосом.

– Папа, – отвечает она в тот момент, когда от Пола приходит эсэмэска.

Прочитай это, я сейчас тебе звоню. Люблю.

Под сообщением информация о контакте. Она смотрит на голубую цепочку подчеркнутых букв и цифр, а потом звонит телефон – пугающе громко. Ей не пришло в голову включить режим без звука, и она немедленно отвечает.

– Не могу разговаривать, – говорит она тоном специалиста своего дела. Как будто она на совещании, как будто не знает точно, от кого этот звонок. – Нам надо сидеть тихо. Я не знаю, где они.

Может быть, не только привычка заставила ее набирать эсэмэски. Может быть, какая-то ее часть уже знала то, что она осознала сейчас. Телефон – это риск. Он создает шум. Разговаривая, она создает шум. На шум придут люди.

Это так просто. Если поразмыслить, все становится вполне понятным.

Она вновь начинает:

– С нами все в порядке, но…

Не дослушав, муж прерывает ее слишком громким голосом.

– Что происходит? –

спрашивает он. – С тобой кто-нибудь есть? Ты видела полицейских? С Линкольном все хорошо? Что значит, вы «в безопасности»? Они могут добраться до вас? Господи, как жаль, что я не с вами, милая!.. Мне так жаль…

Она не перебивает его. Она понимает его потребность слышать ее голос. Она думала, у нее есть та же потребность, но его голос не дает ей ощущения, что он рядом. Она чувствует, что он далеко, или нет, она чувствует, что она далеко. Словно какая-то ее часть летит к нему, прочь из зоопарка, в знакомую жизнь, а она не хочет никуда улетать. Не может. Она должна быть здесь. Она не может сейчас утешить мужа.

– Мы в порядке, – шепчет она, как и раньше, имитируя тон исполнительного директора. Как будто эти люди когда-нибудь говорят шепотом. – Мы прячемся.

– Что ты видела?

– Я люблю тебя. И мы в порядке, но я не могу говорить. Я должна быть начеку. Я видела того мужика издали. Там… – она смотрит на макушку Линкольна, – там у входа была стрельба, и после этого мы проходили мимо. Потом мы побежали и спрятались. Это все, что я знаю. Правда, не звони больше. Я позвоню, когда мы будем в безопасности.

– Я наберу девять-один-один и скажу полицейским, что вы в вольере дикобраза, – задыхаясь, говорит он. Такой голос бывает у него, когда он, поднимаясь по крутому холму к своему офису, звонит ей, чтобы спеть одну из своих песен – он всегда поет, – но он знает, что она рассмеется и повесит трубку. – Я люблю вас. Передай ему. Берегите себя.

Она отключает телефон и поворачивается к Линкольну. Он беспокойно ерзает у нее на коленях, дрыгает ногами и бьет теннисками о землю. Она просовывает руки ему под мышки, помогая повернуться и встать на ноги. Он встает, и она продолжает держать его за пояс.

– Это был папа, – шепчет она.

Линкольн прислоняется спиной к валуну:

– Знаю.

– Говори шепотом, – произносит она. – Он просит передать, что любит тебя.

– Знаю, что любит.

– Чуть потише, – умоляет она.

– Ладно, – шепчет он в ответ.

Он снова начинает дрыгать коленками. Ноги стоят на месте, но все тело дергается. Получается странный танец, будто пляшет марионетка.

Небо розовеет, над вершинами деревьев пролегают длинные фиолетовые полосы.

– Ты действительно очень большой, – говорит она.

– За нами гонится сейчас плохой дядя? – спрашивает он.

– Не знаю, – отвечает она. – Но если и гонится, то здесь он нас не найдет.

Продолжая подергивать руками и ногами, Линкольн вертит головой по сторонам, изучая новый ландшафт. Как всегда, он любопытен и в то же время осторожен. Она наблюдает за ним. Стоя на одном месте, он повсюду шарит взглядом.

Любопытство пересиливает. Он делает шаг в сторону кирпичной стены здания, указывая на что-то.

– Там миска для воды, – говорит он. – Как миска Мадлза.

– Ага, – соглашается она.

Она снова оглядывает траву вокруг них и, кроме потрескавшейся пластмассовой миски, которую он заметил, видит другие странные мелочи, разбросанные поблизости. Справа от них авторучка, а ближе к ограде – блестящий обруч для волос. Ей кажется, что около забора виднеется белый носок.

– Дикобразы пользуются мисками для воды? – спрашивает он.

– Думаю, да.

– Они пьют воду?

Она представляет себе, что зажимает ему рот рукой, крепко держит его, приказывая замолчать. Она отчаянно этого хочет, но не может вообразить сценарий, в котором это возможно. Если она сильно напугает его и он перестанет болтать, то, вероятно, разревется.

– Ш-ш-ш, – вновь шикает она. – Говори потише. Все пьют воду.

– Все? – шепчет он.

– Все, – повторяет она.

– Значит, дикобраз пил из этой миски? – говорит он, подходя к Джоан ближе и прижимаясь к ее правому боку. – И он сидел у этого камня, как мы сейчас? Ты думаешь, это был мальчик? Или девочка?

Она не замечает в нем признаков испуга. Его голубые глаза широко распахнуты, но они всегда широко распахнуты. Он удобно привалился к ней и, пожалуй, немного взволнован тем, что находится в доме дикобраза. Разумеется, у него нет представления о том, что именно по-настоящему ужасно. Он боится маскотов, Чаки Чиза и коров ресторана «Чик-фил-Эй». На прошлой неделе они наткнулись на один из фильмов про Бэтмена, который показывали по телевизору, где играет Хит Леджер – весьма волнующий, – и Линкольн сказал, что в старой версии 1960-х Джокер страшнее (сын большой знаток Бэтмена).

Иногда, услышав в громкоговорителе незнакомый голос, Линкольн плачет. Он считает ужасными инспекторов манежа в цирке. А сейчас он, теребя бородавку на правой руке, тихо напевает: «Слава, слава старой Джорджии! Слава, слава…»

И все же. Невозможно предугадать, что скрывается за спокойным выражением этого круглого лица. Ей следует дать ему какое-нибудь объяснение. Предложить какой-то план. Ему всегда нравилось составлять планы, нравилось знать, что вторник – музыкальный день в детском саду, что в среду будет испанский, а в четверг – урок рисования, и что она заезжает за ним каждый день, кроме среды, когда его забирает Пол, и что в субботу вечером они закажут на ужин китайскую еду, а в воскресенье утром ему разрешат целый час смотреть мультики.

Ему нравится знать, что именно произойдет.

– Так вот, – шепчет она, пока он дотрагивается до ее лица, проверяя, на месте ли его любимая веснушка, – все будет отлично. Здесь мы в безопасности. Это как в той истории, когда происходит сражение и плохих парней сажают в тюрьму. Нам просто надо тихо посидеть здесь, пока плохого парня не поймают.

– Как зовут плохого парня? – спрашивает он.

– Не знаю.

– У него есть имя?

– Конечно. У всех есть имя. Просто я не знаю.

Он вновь кивает, продолжая рассматривать свою бородавку. Джоан прижимается к камню, подтянув к себе колени и положив руку на ногу Линкольна. Потом бросает взгляд за спину. Гряда валунов полностью закрывает их от людей, которые могли бы прийти со стороны корпуса приматов. Подняв голову, она видит лишь вершины деревьев и небо. Здесь они скрыты от людских глаз.

Затем она начинает изучать забор вокруг вольера, рассматривая его слева направо. Она не успела обратить внимание на то, что находится в этом вольере, но теперь замечает, что лианы на заборе не такие уж густые. Сквозь плети виднеются части других вольеров. Она пытается вспомнить план зоопарка и решает, что ей видна часть африканского вольера, скорее всего носорожьего, хотя это может быть и какой-то закрытый, не используемый более вольер. Вдоль загородки другого вольера – густые и высокие заросли бамбука, скрывающие то, что за ними. Через другой просвет между лианами она видит рельсы железной дороги, и рядом с ними асфальтовая дорожка делает поворот, так что не ясно, куда она ведет. Может быть, это отрезок пешеходной дорожки, хотя Джоан не припомнит, чтобы когда-нибудь видела вольер дикобраза с любой внешней дорожки. Может быть, это какая-то резервная тропа, которой пользуются только служители. Но сейчас важно лишь одно: сможет ли их увидеть человек, идущий по этой тропе?

Джоан думает, что просветы между лианами не такие уж большие.

Теперь она не слышит никаких тревожных звуков: ни шагов, ни выстрелов. Ни сирен. Она удивляется, что сирен нет.

Она вдруг понимает, что так и не посмотрела информацию, которую послал ей Пол. Какая же она рассеянная! Она хватает телефон, проводит пальцем по экрану,

кликает сайт местных новостей с двумя краткими абзацами, вклинивающимися в домашнюю страницу, и торопливо пробегает слова: «выстрелы», «белый мужчина» и «предположительно много раненых». Последняя фраза в кратком отрывке: «В настоящее время полиция прибыла на место событий».

Бессодержательность этой последней фразы приводит ее в ярость. Ничего не значащие слова. Полиция сейчас на парковке или в нескольких метрах от нее? Прилетели ли они на вертолетах? Полицейских десяток или сотня?

Линкольн снова отрывается от нее, и она отпускает его, собираясь размять ноги. Но стоит ему сделать несколько шагов, как она хватает его за рубашку и тянет к себе:

– Будь рядом. Пока не придут полицейские, мы должны тихо сидеть на месте.

– За нами придут полицейские?

Она забыла сказать ему об этом.

– Да, – говорит она. – Мы подождем, пока полиция не поймает дядю с винтовкой, а потом сюда придут полицейские и скажут, что мы можем идти домой. Но нам надо сидеть очень тихо, потому что мы ведь не хотим, чтобы плохой дядя нас увидел. Это как в прятках.

– Я не люблю прятки.

– Шепотом, – снова напоминает она.

– Я не люблю прятки, – повторяет он голосом, который можно назвать шепотом.

– Тебе не нравятся прятки, когда надо прятаться одному, – напоминает она. – На этот раз я прячусь вместе с тобой.

Он топчется на месте, поддевая носками теннисок сухую землю, отчего появляются облачка пыли. Какое-то время он молча смотрит на свои ноги, потом проводит рукой по валуну.

– Намба намба намба намба, – заводит он мелодию, и после первых пяти нот она узнает бойцовскую песню футбольной команды Мичиганского университета.

Он поет без слов. Его энергия бьет через край, и в обычной ситуации это хорошо, но теперь ее начинает переполнять ужас.

Она разжимает зубы. Только сейчас до нее дошло, что она сжимала их, потому что у нее дрожали губы.

– Намба намба намба намба, – напевает он без всякой фальши.

– Слишком громко, – произносит она, и у нее тоже выходит громко.

Он кивает, словно ожидал такую реакцию. Он уже пристально смотрит на что-то поверх ее плеча. Он стоит на одной ноге, сохраняя равновесие.

– Дай я тебе что-то скажу, – шепчет он, наклоняя голову в сторону здания. – Вон там кранопотам.

– Кранопотам? – переспрашивает она.

Он поднимает руку, указывая на торчащий из стены водопроводный кран.

– Да.

– Эта штука похожа на кран?

– Да, но это не кран. Кранопотамы похожи на краны.

– Расскажи мне о них.

– О кранопотамах?

– Да.

Она не сжимает зубы. Не дышит прерывисто. Ей кажется, она говорит совершенно нормально. Не директорским тоном. Она постоянно работает над тем, чтобы каждое ее слово звучало спокойно и легко, чтобы она говорила как его мама, а не как безумная женщина, готовая кричать, стенать и рвать на себе волосы.

Он подходит к ней ближе, но не садится. Может быть, он чувствует, что безумная женщина еще поблизости.

– Ну вот, – начинает он, – у кранопотамов есть голова, хобот и клыки. У них длинное тело, а вместо ног – шерсть.

– Что еще? – шепчет она.

– У них нет рта. Они едят носом и нюхают глазами. У них не может быть языка.

– И они живут в зоопарках?

– Да, – отвечает он. – Только в зоопарках. Никогда не слышал о диком кранопотаме.

– Они опасны? – спрашивает она, но тут же жалеет о сказанном.

Она ведь старается отвлечь его, и не надо напоминать ему о плохом.

Он, похоже, нисколько не обеспокоен.

– Некоторые из них, – говорит он.

– Вон тот – опасный? – глядя в сторону крана, спрашивает она.

– Нет. Это лазающий тип. Им нравится забираться с дерева на дерево, но если они не могут залезть, то ползут. Некоторые кранопотамы состоят из травы. Некоторые из растений или нижнего белья. Или из мяса.

Джоан заставляет себя улыбнуться, потому что обычно так и делает.

Она любит, когда он вот так фантазирует. Однажды в вестибюле гостиницы он посмотрел на нее и объявил: «У меня в кармане две маленькие девочки. Крошечные девочки. Одну зовут Люси, а вторую – Пожарный». В другой раз он сказал ей, что все его мягкие игрушки ходили в церковь и там все были без штанов.

Это хорошо, думает она. Это лучше, чем паниковать.

– Но они похожи на краны? – очень тихо подсказывает она.

Она даже не думала, что умеет говорить так тихо.

– Это хищник, – шепчет он, как будто это ответ на ее вопрос. – К тому же рептилия. Но они, как и гиппопотамы, могут быть агрессивными.

Она пытается вспомнить, в какой из его книг попадается слово «агрессивный». В книге про аллигаторов? Или о древних греках? В этот момент она чувствует бедром вибрацию мобильника. Заслонив его ладонью, она читает сообщение мужа.

Сил больше нет. Должен проверить. Поговори со мной.

Она крепче сжимает телефон. Пол, конечно, навыдумывал себе всяких ужасов. «Если всегда ожидаешь самого худшего, то будешь приятно удивлен», – сказал он ей, когда они только начали встречаться, и она ответила: «Никогда не слышала ничего более глупого». Иногда они шутят на тему его непоколебимого пессимизма, но только не сейчас. Сейчас это оправданно.

Мы в порядке. Во вполне безопасном месте. Я позабочусь о нас. Полиция уже в зоопарке?

Не знаю. По телефону никто ничего не говорит. Еду в зоопарк.

– Тот кранопотам не может двигаться, мама, – шепчет Линкольн. – Тот кранопотам совсем не двигается.

– Но я думала, это лазающий тип, – говорит она, одновременно набирая текст.

«Один преступник, – думает она. – И все силы полиции. Разве не должны быть здесь бронемашины, и очки ночного видения, и газ, и агенты ФБР? С момента первых выстрелов прошло по меньшей мере полчаса».

Почему все тянется так долго?

Не имею понятия. Собираюсь выяснить. Люблю.

Линкольн что-то говорит. Ей кажется, он повторяет свои слова.

– Что, детка? – спрашивает она.

– Раньше он лазал. Этот кранопотам раньше лазал, мамочка.

Если не реагировать, он будет все повторять.

– Понятно, – быстро произносит она. – Верно. Этот кранопотам раньше лазал.

Уставившись на кран, Линкольн жует свой воротник.

– Думаю, он мертв, – говорит Линкольн.

Она смотрит на сына, в ее руке светится мобильник.

– Наверное, он спит.

– Нет, – возражает Линкольн. – Он умер. Кранопотамы очень легко умирают.

Она вновь опускает глаза на экран мобильника и пишет Полу, что свяжется с ним позже. В пятый или шестой раз она убеждает себя, что в телефоне включен режим без звука. Она заставляет себя положить его на землю рядом с собой, вновь оказавшись наедине с сыном, когда никто не может ей помочь. Никто, кроме мертвого кранопотама.

– Думаю, он спит, – повторяет она.

Линкольн продолжает грызть воротник рубашки. Обычно она просит его перестать, но сейчас делает вид, что не замечает этого.

– Я хочу пить, – шепчет он.

Джоан рада смене темы разговора. Она лезет в сумку, довольная тем, что сегодня не стала настаивать на том, чтобы он пил из питьевых фонтанчиков.

– Вот, отхлебни немного. – Она протягивает ему пластиковую бутылку с водой.

– Ммм, – мычит он, сделав большой глоток. Над его верхней губой появляются блестящие мокрые усы. – Холодная.

Он пьет еще, по подбородку стекает вода. Наконец он опускает бутылку и рубашкой вытирает рот.

Раз или два, разговаривая со взрослыми, вместо слова «пить» она употребляла слово

«хлебать». В их доме это привычное слово, одно из многих, появившихся после рождения Линкольна. Детский нагрудник – это «опрятная собака», потому что у них есть книга, в которой неряшливая собака пачкается едой, а опрятная собака надевает детский нагрудник. «Можно мне „опрятную собаку“?» – просит он, если видит, что его рубашка пачкается. Костяшки пальцев он называет коленями пальцев. А когда он был маленьким, еще даже не совсем самим собой, то называл мяч «мясь», а изюм – «зюм». Чтобы показать, что хочет рисовать, он шмыгал носом, потому что как-то вместо рисования пальцами они попробовали рисовать носом, и это произвело на него впечатление.

Он вытягивал руку перед собой с согнутой ладонью, и это было знаком для «фламинго».

Чтобы попросить на завтрак яйцо, он издавал шипящие звуки: «Ш-ш-ш». Так шипят яйца, когда их выливаешь на сковороду. Он ввел в употребление собственный язык.

Много чего не существовало до его появления на свет.

* * *

Кайлин знает одно: виновата ее мать. Если бы мама не отобрала у нее телефон, все было бы по-другому. Кайлин звонила бы сейчас в полицию, или отцу, или кому-нибудь еще. Наверняка родные ужасно хотят получить от нее весточку. Она вспоминает о том, как Виктория отправляла в школе миллион сообщений после той автомобильной аварии, когда она сильно ударилась, и все так беспокоились. Но каково теперь сидеть, как в ловушке, в кладовой зоопарка!

Ну надо же! И только потому, что она проспала три утра подряд и опоздала на автомобильный пул и маме пришлось везти ее в школу, только из-за этого она лишилась телефона. Пожалуй, не исключено, что маме станет так стыдно из-за всего этого, что Кайлин в конечном счете получит новый телефон.

Этого почти довольно, чтобы приободрить себя. Она ощущает под ладонью твердую и холодную стальную дверь. Ей нравится гладкий металл, и она растопыривает пальцы, словно делает отпечаток ладони. Ее рука липкая от кетчупа.

Она здесь совершенно одна. Когда у нее есть телефон, она не бывает одна.

На третий день в череде опозданий она выглянула из окна спальни и увидела, что другие девочки в автомобильном пуле выезжают с подъездной аллеи, и она сбежала по лестнице, чтобы уехать вместе с ними. Не ее вина, что они уехали слишком быстро. Но ее матери было все равно.

Кайлин отодвигает засов, приоткрывает дверь и выглядывает в узенькую щелочку. Ничего. Никого. Она убирает волосы с лица и откусывает от «зоологического» печенья. Жираф. Сахар помогает избавиться от неприятного вкуса во рту, хотя она предпочла бы жареную курицу или картофель фри.

Еда всегда помогает.

Ее папа посмеивается над ней, потому что она не любит быть одна. Она делает домашнее задание в комнате, где есть кто-нибудь еще, или смотрит с отцом телик в его кабинете, или протирает с мамой столешницы на кухне. Папа говорит, что она даже не любит быть одна в спальне, и это правда, поэтому она спит в одной спальне с сестрой, хотя ей сказали, что на правах старшей она может переехать на цокольный этаж. Но пока она пытается заснуть, ей нравится слышать чье-то дыхание.

Жаль, что мамы нет рядом.

С ней все в порядке. Она в самом безопасном месте. Если кто-нибудь придет, она запрет дверь на засов, и они до нее не доберутся. Глупо бояться. Вот папа не испугался бы. Когда он был маленьким, то брал в лес пистолет и стрелял в зверей, а потом разрезал их, чтобы посмотреть, что у них внутри. Он поджег стул только для того, чтобы посмотреть, как он горит. Он никогда не мечтал попусту. Он делал дело.

Она тоже хочет быть человеком дела.

Она съедает еще одно «зоологическое» печенье. Льва.

* * *

Обычно Маргарет планирует свою прогулку так, что подходит к слонам в 17:10, когда в загон для кормления приходят служители и дают команды животным ходить взад-вперед, вставать на колени и поднимать ноги. Работники зоопарка утверждают, что эта процедура в конце дня позволяет контролировать состояние суставов и копыт, но Маргарет подозревает, что служителям просто нравится рисоваться.

Тем не менее она с удовольствием наблюдает за этой процедурой. Это ведь бесплатное цирковое представление, о котором, похоже, больше никто не догадывается. Ей не понять, что заставляет невеселых стариков в тренировочных костюмах бегать трусцой вокруг какого-нибудь торгового центра. Она приезжает сюда каждый понедельник, среду и четверг, по рекомендации врача совершая в течение часа прогулку в бодром темпе. После того как слонов уводят, она обычно направляется к парковке.

Маргарет всегда проворна, а вот служители – нет. Иногда она приходит, и в загоне никого нет, кроме пары озадаченных слонов. Слоны более надежны, чем служители. Она подозревает, что служители – миллениалы, которых больше интересует йога и душевное спокойствие, чем выполнение работы.

Поэтому сегодня, увидев пустой загон, она удивлена не отсутствием людей, а отсутствием слонов, которые в отдалении бродят по искусственной саванне. Они выбились из режима. Стоя в тени громадного металлического контейнера, она несколько минут ждет. Она в наушниках – ей осталось дослушать всего две главы романа Патриции Корнуэлл. Маргарет изучает надпись на контейнере: «ВЫ КОГДА-НИБУДЬ ЗАДУМЫВАЛИСЬ О ТОМ, КАК ПЕРЕВОЗИТЬ СЛОНА?»

Наконец она снимает наушники и засовывает в карман МР3-плеер, сразу поняв, что зря это сделала, потому что напрягается, а для этого нет явных причин. Наверное, ее тревожит эта тишина. Она смотрит на часы, испугавшись, что потеряла счет времени. Но нет, до закрытия еще несколько минут.

Обычно на пути к выходу ей попадаются другие посетители. Сегодня она не видит никого.

Она, разумеется, стоит у подножия крутой горки на краю территории слонов. Перед ней – горка, а справа металлический контейнер, и почти никакого обзора. Подавив тревогу, она начинает подниматься в гору, но, не дойдя до верха, слышит два коротких звука, напоминающих разряды статического электричества или раскаты грома. Почти одновременно раздается высокий голос, звучащий на одной ноте. На крик он не очень похож.

Маргарет делает еще один шаг, позволяющий ей увидеть крытый соломой павильон кафе, и слышит быстро приближающиеся шаги. Непонятно почему она разворачивается и устремляется вниз по холму, неудобно вывернув больное колено. Не обращая внимания на боль, она быстро залезает в проем большого металлического контейнера. Внутри темнее, чем она подозревала.

Ощущая плечами металл, она прижимается к стене и чувствует себя по-дурацки, но отступает глубже в тень, не сводя глаз с проема в контейнере и глядя на слоновий загон, в котором ничего не меняется. Слышны еще шаги, потом раздаются приглушенные голоса, затем шаги ускоряются. Она слышит лязганье металла или стекла. Хлопанье двери. И снова какой-то треск.

Она размышляет о том, испытывают ли слоны клаустрофобию. Кожу холодит кулон из бирюзы, и она ощупывает его пальцами. Она купила его, потому что он в точности такого же цвета, как ее флисовая кофта. Это по-прежнему доставляет ей удовольствие.

Маргарет не знает, сколько прошло минут. Она не шевелится, поскольку, что бы ни происходило, Маргарет не склонна действовать сгоряча. Ей нравится рассматривать проблему в целом. Это пригодилось ей, когда она красила волосы в медово-золотистый цвет, чтобы скрыть седые, и

покупала довольно новый, но неинтересный таунхаус взамен своего хорошенького коттеджа в стиле ар-деко, в котором протекала крыша. Это пригодилось ей, когда она промолчала в ответ на решение дочери учить сына дома, а ему, ей-богу, не помешал бы опыт общения со сверстниками.

Маргарет представляет себе лицо дочери, всегда немного утомленное, потому что та отказывается красить губы, когда выходит из дому.

В контейнер залетает москит и теряется во мраке. Некоторое время не слышно никакого шума. То, что она испытала минуту назад, теперь представляется ей своего рода панической атакой, и она ощущает знакомую тревогу клинического свойства по поводу раннего наступления болезни Альцгеймера или опухоли мозга. Звуки бегущих ног и отдаленные крики можно объяснить как угодно. Скорее всего, подростки. Возможно, ее уже заперли в зоопарке и ей придется разыскивать какого-нибудь снисходительного служащего. Она больше не может оставаться здесь, прячась в этом гигантском ящике.

Итак, она выходит наружу, заметив, что солнце скрылось за вершинами деревьев. Она медленно поднимается на холм, стараясь разработать колено – хуже всего для него, когда она стоит на месте. Она видит лишь те же старые вольеры, справа в стороне игровую площадку и обезьян, раскачивающихся на веревках в корпусе приматов.

Она превратилась в нервную старуху.

Взглянув на дорожку, она направляется к ресторану «Сахара», или как там он называется. Она слышит звук своих резиновых подошв по бетону, в воздухе чувствуется странный запах дыма. Она случайно задевает ногой детскую чашку, оставленную на земле. Потом проходит под соломенной крышей ресторанного павильона и, выступая из-под ее тени, замечает сквозь заросли тропических растений какое-то движение. Вид ей загораживают торговые автоматы. Это могли быть колышущиеся от ветра растения, а мог быть и человек, идущий по одной из тропинок. Служащий? Ей как раз надо поговорить с ним.

Она идет через бетонную площадку в сторону автомата с кока-колой. Перед автоматами есть дверь, ведущая в ресторан.

Она замечает эту дверь, лишь проходя мимо нее.

Маргарет замечает дверь, только когда та открывается.

Замечает ее лишь в тот момент, когда из-за двери резко высовывается рука и втаскивает Маргарет внутрь.

* * *

Он потерял Марка и теперь не знает, что делать. Робби стоит здесь один, уставившись на кабанов. Марк, конечно, знает, что делать, и он не мог так просто исчезнуть. Правда, Марк такой тихий. В этом проблема. Он может ускользнуть, а ты даже не заметишь.

Никто не скажет, что Робби тихий.

Они с Марком стояли у озера, когда прозвучали первые выстрелы. Пуль, естественно, видно не было, но по воздуху разлетались обломки кирпичей, обрывки листьев и веток из вольера с попугаями, а также яркие перья. Воздух закипел, как во время бури, только быстрее, и никто не рассказывал ему прежде, что от выстрелов бывает такое. Послышались вопли и визги, а затем стали выкрикивать имена людей. В какой-то момент Робби оцепенел, а потом они с Марком побежали, за ними несколько человек, еще способных двигаться. К тому времени около десяти человек уже лежали на земле, навзничь и ничком, и, взбегая на горку, он перешагнул через женщину, которая что-то шептала. Они попытались попасть в ресторан наверху холма, но ничего не вышло, и они побежали к камышовым кошкам. Марк был по-прежнему рядом. Но потом Робби оглянулся через плечо – Марка рядом уже не было. И вот Робби остановился под сенью беседки около диких свиней, а на табличке написано «Кабаны».

Это довольно хорошее место, потому что вокруг стены, так что издали его не увидеть, но самому можно смотреть в щели между досками и наблюдать за дорожками. Кабаны, сопя и роя землю клыками, ходят по загону. Им наплевать на винтовки и пули. Это уж точно.

Робби не знает, надо ему идти дальше или ждать здесь. Надо ли кого-нибудь позвать в надежде, что плохие люди не услышат его?

Проще ждать. Наблюдать. Он умеет хорошо наблюдать.

Немногие вещи ему удаются. Он вспоминает об одном давнишнем дне рождения, но не хочет о нем думать. Он пытается сосредоточиться на кабанах, на их огромных головах и на том, что у них нет шей. Нет, он не станет думать о том дне рождения, но почему-то у него возбуждается неправильный нейрон: в тот день, когда он пришел в гости к Эйдану и мама сказала ему, что там будут сморы, его любимое лакомство, дверь открыла мама Эйдана, обняла его и показала ему палатку, которую поставила в гостиной.

Мама Эйдана была красивой, с длинными темными волосами. Она была к нему добра и согласилась, что у «Рейдеров» самый страшный в Национальной футбольной лиге логотип. Он помнит, как приятно было разговаривать с мамой Эйдана, а другие дети занимались чем-то еще – играли в рыбалку с бельевыми прищепками и веревкой? – а потом ему понадобилось в туалет. Идя по коридору обратно, он услышал голос мамы Эйдана.

– Хочу кое-что сказать всем вам, – говорила она очень серьезным голосом, и он прибавил шаг, потому что не хотел пропустить ничего по поводу галет и шоколада. – Хочу, чтобы вы не обижали Робби, – произнесла она как раз в тот момент, когда он подходил к двери, и он прижался к стене, чтобы его не увидели. – Робби особенный. Это все.

Робби уже знал, что он не совсем такой, как все. Но когда это произносится вслух, все меняется. Мама Эйдана попыталась сделать комплимент, однако это не было комплиментом, и она об этом знала, как знали все остальные. И вот он здесь, в компании диких свиней – грязных и противных, – а ведь сегодняшний день должен был стать каким-то особенным, да? В конце-то концов. Он был частью чего-то. Он приспособился. А может быть, люди просто выжидали и все время планировали это? Нет, в этом нет смысла.

Он вытирает ладони о брюки. Разжимает и сжимает пальцы. Потные руки. Еще одна проблема с детскими праздниками – чересчур много игр, когда надо держаться за руки, и ему говорят: «Ох, твои руки». А однажды какой-то взрослый назвал его «тот потный парнишка». Сейчас ветерок приятно обдувает ладони. Ему надоело стоять здесь, ничего не делая. Надо хорошенько подумать, хотя у него лучше обстоит дело с эмоциями – ну, не так уж здорово, – но он многое чувствует. Больше других людей, и иногда он говорит им об этом, но они не понимают.

Надо внимательно оглядеться по сторонам. Он смотрит налево и направо, концентрируя внимание на всем, что движется. Ему стоит поискать людей. Из вольера с зебрами до него доносятся звуки от взмахов хвостов. Рельсы железной дороги. Деревья. Белки на ветвях, которые гоняются друг за другом. Он пытается все это охватить взглядом.

Перед тем как потерять Марка, Робби услышал от него, что они умрут, если не выберутся отсюда. Он вновь смотрит на кабанов. Потом вспоминает о шепчущей женщине, через которую перешагнул, когда бежал. На ней была униформа защитного цвета, как у всех служителей зоопарка, и почти половина ее рубашки стала багряно-красной. Он смотрит на кабанов, размышляя о том, каково это – держать такого зверя дома, и думая то же самое о белках. А еще он думает о двух белках, гоняющихся друг за другом: это игра или что-то серьезное, и как белки относятся друг к другу.

Думай.

Думай.

Неужели другим людям так же трудно выстраивать мысли в линию, чтобы одна следовала за другой, как

сцепленные вагоны поезда? Он всегда отвлекается, и чувства вновь берут верх. Где Марк? Он так и будет стоять здесь один, пока не придут люди с винтовками и не застрелят его? И не совершил ли он огромную ошибку, придя сегодня в зоопарк? Наверное, он сглупил. В основном он ведет себя глупо. Иногда он в этом уверен, и его мама терпеть не может, когда он так говорит, а его мама… Он закрывает глаза, пытаясь перевести дух. Почему он это делает? Почему до него всегда слишком поздно доходит, и потом ему хочется все переделать, начать с начала, и он ругает себя за то, что все испортил, зная, что опять все испортит?

Один из кабанов мочится на землю. Это крупные животные, уродливые и глупые с виду. Зачем они дали посадить себя в клетку?

Он берет винтовку и поднимает над оградой. Потом нажимает на спусковой крючок. С того момента, как они прошли через входные ворота, он чувствует, что оглушен. Жаль, им не пришло в голову взять с собой наушники, но теперь выстрелы звучат не так громко, как тогда. Точности он предпочитает скорость, целясь в голову, живот и хвост. Ему хочется отстрелить хвост. Он всего в двух метрах от мишени, а не в сорока-пятидесяти, как на стрельбище, и эта мишень, в отличие от людей, не двигается, поэтому он поражен нанесенным ущербом. У первой свиньи прострелено брюхо, и содержимое, дымясь, вываливается на землю, второй кабан тоже мертв. Робби, пятясь, выходит из беседки, и тут его настигает запах.

Никто не говорил ему о запахах.

Он не снимает пальца со спускового крючка своего классического «бушмастера», вновь обретая уверенность в себе. Теперь мысли и чувства у него под контролем. Не понятно, зачем Марк твердит ему о регулировке рукоятки – что удлиненная задняя скоба даст нужный угол. Ему и так нравится. Так удобно держать в руке.

Он слышит шаги и оборачивается с винтовкой на изготовку.

– Остынь, дебил! – вопит Марк, резко пригнувшись и едва не опустившись на колени.

У него в руке пистолет «глок», а в кобуре «смит-вессон».

Робби опускает винтовку.

– Где ты был?

– Охотился. Я думал, ты идешь прямо за мной. Готов?

Робби кивает.

18:00

Джоан кажется, она никогда так пристально не следила за изменчивостью небес. Огненная полоса, появившаяся сразу после захода солнца, расширилась и потемнела. Теперь все небо в полосах цвета очищенного персика. Цвета все больше сгущаются.

Она слышит из зоны приматов какие-то звуки. Звук тяжелого удара: то ли захлопнулась дверь, то ли что-то упало. Вновь хлопающие звуки, но не от лопнувших воздушных шаров. Ритм как от быстрого постукивания пальцами по столу, а потом звон разбитого стекла. Тонкий вопль, не человеческий.

Все звуки приглушенные, как при убавленной громкости, но кто-то явно идет через здание. Кто-то, не опасающийся, что его услышат.

– Ш-ш-ш, – шепчет она Линкольну. – Ни слова. Замри, как статуя. Он идет.

Линкольн не спрашивает кто.

– Обними меня за шею, – шепчет она. – Закрой глаза и исчезни.

Она тоже хочет закрыть глаза, но не закрывает. Вместо этого она дышит в такт его дыханию. Она чувствует, что он запустил пальцы ей в волосы и прижался к ее шее. Чувствует, что он прижался к ней всем телом.

Он не такой сдержанный, как некоторые маленькие мальчики. Он теплый комок любви. Ему разрешили забираться в постель к родителям в семь тридцать утра – он произносит это «семь-три-ноль», – и он неукоснительно выполняет эти условия. Не важно, во сколько он проснулся, он будет напевать в своей кровати до этого момента, а потом схватит ворох плюшевых зверей и распахнет дверь спальни со словами: «Уже семь-три-ноль. Я пришел к вам поваляться».

Он приподнимет одеяло и раскроет объятия, а иногда уткнется головой ей в плечо или шею и, скосив глаза, скажет: «Я исчез». Ей хочется, чтобы сейчас так и получилось. Чтобы она притянула его к себе и он исчез.

Очередной крик из здания, странно похожий на голос попугая, хотя попугаев там нет.

Дыхание Линкольна влажное и громкое. К верху забора из сетки прицепился пластиковый пакет, который раздувается и треплется на ветру, как подхваченная водой медуза.

Джоан вдыхает и выдыхает. Вдыхает и выдыхает.

Она надеется услышать шаги, потому что так бывает в рассказах, но не слышит ничего похожего на топанье ног. Она была уверена, что тот человек будет в ботинках, грохочущих при ходьбе, но после долгих мгновений раздается лишь скрип распахиваемой стеклянной двери. Джоан и не подозревала, что это такой сложный звук: долгий свист, короткий скрип и звук засасывания воздуха, – но даже и после того, как дверь закрыта, шагов не слышно.

Дверь с мягким стуком захлопывается, а потом ничего. Джоан бросает взгляд через вольер на забор из сетки, на сосны, ища глазами парящий в воздухе пластиковый пакет, но вместо него видит поднятый в воздух лист, застрявший в паутине. Она недоумевает: а был ли там вообще кто-нибудь? Может быть, это всего лишь ветер или просто она вообразила себе эти звуки?

Потом заговаривают голоса – один тихий, второй нет.

– Ничего, – произносит громкий голос.

– Разве ты никогда не ходил на охоту? – говорит более тихий, хриплый голос, словно у человека кашель. – Заткнись, тупица!

Их двое. Двое мужчин. Должно быть, они стоят на деревянном помосте напротив вольера. Это значит, они отделены от нее с Линкольном оградой высотой до пояса, метрах в трех от них, и грядой валунов, к одному из которых она прижалась спиной.

Помимо своей воли она начинает воображать себе их по голосам. Тот с тихим голосом напоминает ей одного высокого парня из школы, с которым они занимались математикой. Чертовски умный, но обычно обкуренный, с длинными, неровно остриженными волосами. Он никогда не заговаривал, пока его не спрашивали. Учительница обращалась к нему, только когда замечала, что он таращится в потолок или завязывает ботинки, так или иначе демонстративно игнорируя ее урок. Тогда миссис Винсон резким, раздраженным тоном выкрикивала его имя, задавая ему какой-нибудь сложный вопрос и полагая, что он не ответит, но он всякий раз отвечал. Он отвечал на все вопросы и всегда говорил слишком тихо, поэтому, чтобы услышать его, приходилось напрягать слух, и все старались услышать, потому что между ним и миссис Винсон всегда шло постоянное негласное состязание.

– Если здесь никого нет… – произносит голос, который трудно разобрать.

– Никаких животных.

– Непохоже, чтобы…

– Больше никаких животных.

Она представляет себе, что громкий голос принадлежит толстяку с большой головой. Рубашка не заправлена в брюки, короткие и толстые пальцы. Человек, который чувствует себя каким-то негодным, который изо всех сил старается соответствовать, и от этого получается только хуже.

Они, конечно, не арабы, хотя эта мысль приходила ей в голову. Они говорят не как террористы-мусульмане, а как отвратительные белые парни. Разве всегда это не белые парни? И она не знает, становятся ли они от этого более или менее опасными, чем фанатики в джихаде.

Открывается вторая дверь, ведущая к орангутангам. Линкольн издает еле слышный звук и поворачивает голову. Джоан догадывается, что он собирается позвать ее. «Мамочка». Это слово почти стало ее именем. Но она шикает на него, гладя по голове, и он ничего не говорит. Но она не знает, сколько продлится это молчание.

Его теннисная

туфля впивается ей в бок.

Листик невероятно медленно раскачивается на паутине, и Джоан хочется, чтобы он замер, потому что движение ей не нравится. Она хочет, чтобы все замерло.

Ей хочется, чтобы все вокруг превратилось в неподвижную картину.

– Тебе никогда не хотелось подстрелить льва? – спрашивает громкий голос толстого парня. – Поехать на сафари? Знаю, ты там был.

– Это был не лев.

– Да, но кто это, черт побери?! Весь черно-белый и лохматый и с такими зубами. Это не обезьяна.

Это колобус, думает она. Ей нравятся их белые бороды, грустные глаза и длинный мех на руках, похожий на занавески. Колобусы качаются на веревочных качелях в угловом вольере между лемурами и гиббонами.

– Заткнись! – велит парень, очень похожий на мальчика из их математического класса.

– Никого не осталось, – произносит громкий голос. – Серьезно, тот кабан так развалился на части, что…

– Заткнись! Кое-что осталось. Пошли.

Она чувствует, как напряглись ее мышцы, как тело превращается в панцирь. Зубы у нее снова стиснуты. Линкольн легкими пальчиками выстукивает дробь у нее на загривке, сам же сидит спокойно.

– Это жульничество, – раздраженно произносит тихий голос. – Ты палишь без остановки, где же класс?

– Завидуешь? – спрашивает громкий голос.

Почему они все еще разговаривают? Почему не вошли в дверь, которую давным-давно открыли?

– Ты слепой, что ли, пупсик? – спрашивает громкий голос, причем так громко, что Джоан вздрагивает. – Ты что, слепая рыба, которая роется в грязи? Или извивающаяся мерзкая гусеница?

– Я не слепой, – отвечает тихий голос без всякого раздражения. Хотя этот голос звучит немного по-другому. Парень произносит слова медленнее и отчетливее, словно играет какую-то роль. – Я думаю.

– Я тоже думаю, пупсик.

В них есть что-то странное, размышляет она. В их голосах. И в этом «пупсике».

– Ты и правда думаешь, есть кто-то еще? – спрашивает громкий голос.

Он снова звучит нормально, без этого растягивания слов, которое она слышала минуту назад. Она ждет ответа тихого голоса, но тот не отвечает. Тишина гораздо хуже разговора. Может быть, они заметили показавшуюся из-за валуна прядь ее волос? Может быть, сейчас они берут оружие на изготовку, собираясь перемахнуть через ограду? Или же тихий просто кивнул в ответ? Или они остановились, завязывая шнурки или поправляя конские хвосты? Есть ли у них конские хвосты? А как насчет ножей? Умные они, глупые или сумасшедшие, есть у них план или стратегия? Это самоубийцы или садисты и чего вообще они хотят?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=26073259&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.