Новелла «Смерть в Венеции» уже давно считается одним из лучших произведений Томаса Манна, что не мешает неискушенным читателям видеть в нем исключительно сюжет. Да, на первый взгляд, что это – история о каком-то маниакально-странном платоническом гомосексуализме? Нет, я бы не советовала зацикливаться на подобной мысли. Ведь писал Томас Манн, в первую очередь, об искусстве, о чистой красоте, о жизни и смерти.
Итак, красота. Каждый творец стремится к ней, но немногим судьба дарит такой подарок – возможность увидеть собственными глазами идеал. И вот Ашенбах, как в еще одном известном произведении художник Бэзил, встречает человека, чья внешность просто неземная. Но, увы, в обеих случаях встреча с идеалом становится роковой для творца.
Писатель Ашенбах, главный герой новеллы «Смерть в Венеции», некрасив. Да и люди, которых он видит вокруг, тоже не самые привлекательные создания в мире. Более того, некоторые случайные попутчики вызывают отвращение уже тем, что пытаются прикрыть свою немощь и старость париками, пудрой и молодежными нарядами. В подобном поведении искусственно все, а ведь истинная красота не может состоять из притворства.
И вот случается событие, которое, словно вспышка молнии, внезапно освещает всю жизнь Ашенбаха, привнося в нее истинный смысл. Хрупкий белокурый Тадзио олицетворяет красоту, и писатель, увидев мальчика, цепляется в него, как в свою последнюю надежду, путь к истине и спасению, к совершенству.
Худшее, что может случится с творцом после столкновения с красотой, – попытаться самому вновь обрести молодость с помощью искусственных методов. Сам того не ведая, Ашенбах уподобляется тому самому старику, при виде которого некогда испытал сильнейшее отвращение. Старику, пытающемуся скрыть свой возраст с помощью одежды, парфюмов, косметики. А ведь после этого путь к совершенству для писателя закрыт…
Какая связь между Тадзио и холерой, столь внезапно обрушившейся на прекрасную Венецию? Не в том ли причина, что вот эта красота, истинная и хрупкая, которой не суждено дожить до старости, она просто-напросто губительна для каждого, кто осмелится восхититься ею? А особенно – для творца, раба искусства, слуги прекрасного…