Имперская тектоника. Архитектура III рейха читать онлайн - Андрей Васильченко

Имперская тектоника. Архитектура III рейха

Андрей Вячеславович Васильченко

Элегантная диктатура

Говоря об архитектуре Третьего рейха обычно употребляют слова: гигантомания, мегаломания, «мания величия». Пожалуй, ни один из политических режимов в истории человечества не удостаивался столь частых обвинений в гигантомании, как национал-социалистическая диктатура. Однако можно ли всю архитектуру Третьего рейха относить к монументальной? Существовала ли вообще национал-социалистическая архитектура? И если так, то каковыми были черты этого архитектурного стиля?

Андрей Вячеславович Васильченко

Имперская тектоника. Архитектура в Третьем рейхе

© А.В. Васильченко, 2010

© ООО «Издательский дом «Вече», 2010

Предисловие

Немецкий культуролог и социолог массовой культуры Зигфрид Кракауэр еще в 20-е годы активно изучал воздействие и распространение современных (на то время) средств массовой информации. Его привлек феномен, когда жизнь стала определяться кинофильмами, фотографией, театральными постановками, ревю и даже рекламой. Кракауэр полагал, что, определяя место той или иной исторической эпохи в общем историческом процессе, надо было полагаться на анализ неприметных вещей (на первый взгляд), которые могли быть более убедительными, «нежели приговор, который сама себя вынесла данная эпоха». Для обозначения подобного анализа он ввел понятие «проявление поверхностей». Подобные «проявления поверхностей», к числу которых Кракауэр относил также иллюзии, создаваемые кинематографом, автор этого термина нашел даже в хореографии известного немецкого танцевального коллектива «Тиллер-гирлз». «Танцовщицы Тилля» специализировались на выступлениях в берлинских варьете, которые, как разновидность ревю, также анализировались Кракауэром. На примере одного из выступлений этого коллектива Кракауэр вывел отличительные черты процесса визуализации и эстетизации масс: «Носителем орнамента является масса… Как составная часть массы, но не как личности, которыми они ошибочно себя полагают, люди перестают быть самостоятельными фигурами. Орнамент становится самоцелью».

«Памятник движению», который предполагалось поставить в Мюнхене, в сравнении с другими крупными городскими объектами

Проводя свой анализ, Кракауэр преследовал двоякую цель. Во-первых, гипотеза о том, что масса являлась орнаментом, была составной часть общего анализа капитализма. Кракауэр полагал, что появление массы как орнамента предвосхитило такие социокультурные феномены начала XX века, как фордизм[1 - Фордизм – система организации массово-поточного производства, возникшая в США в 1-й четверти XX в. Названа по имени американского инженера и промышленника Генри Форда.] и тейлоризм[2 - Тейлоризм – система организации труда и управления производством, возникшая в США на рубеже веков. Характеризуется использованием достижений науки и техники в целях извлечения максимума прибавочной стоимости путем усиления эксплуатации рабочего класса. Названа по имени американского инженера Ф.У. Тейлора.]. «Структура орнамента масс отражает структуру общей ситуации современности… Человек как часть массы может безупречно обслуживать и уходящие в заоблачную высь конструкции, и машины». Таким образом, «орнамент массы», чье существование было предположено Зигфридом Кракауэром, являлся «эстетическим рефлексом рациональности, которая намеревалась стать господствующей экономической системой». Проводя аналогии, исследователь предположил, что ноги танцовщиц выполняли в варьете ту же самую функцию, что и руки рабочих на заводах Форда. Если говорить о второй цели исследований Кракауэра, он изучал эстетизацию масс как орнаментную структуру, так как этот процесс был «пропагандистской подготовкой» орнаментирования немецкого общества, предпринятого национал-социалистами. Еще в 1930 году Кракауэр неосознанно обратил внимание на то, что национал-социалисты в своих мероприятиях создавали «орнаментально инсценированную реальность». Тогда исследователь предположил наличие неких «иероглифических стереоскопических образов», которые могли материализоваться в качестве «мечтаний общества». Было предположено, что анализ этих образов позволит постигнуть «истинные причины социальной действительности». Эмигрировав в 1933 году из Германии, Кракауэр напишет работу, посвященную «фашистской пропаганде», в которой выскажет мысль о том, что монументальная архитектура Третьего рейха, равно как и массовые национал-социалистические мероприятия, по своей сути являвшиеся инсценировками, порождали указанные «стереоскопические образы», апеллируя к бессознательным и иррациональным стихиям. Таким образом была впервые высказана мысль о том, что архитектура Третьего рейха являлась всего лишь видимостью, муляжом реальности, которая использовалась для политической пропаганды. Там, где политика находилась по ту сторону рациональности и целесообразности, равно как и по ту сторону морали, реальность сжималась до эстетически декорируемой, но все-таки чистой «воли к власти» (Ницше). Это был путь сознательного обмана, который осуществлялся через формирование «прекрасного образа». Политика превращалась в искусство, точнее, пользовалась инструментами, присущими именно искусству. Чтобы скрыть ужасную реальность (террор, преследования и т. д.), массам предлагались умозрительные образы, которые должны были усиливать величественные здания. Говоря об архитектуре Третьего рейха, обычно употребляют слова «гигантомания», «мегаломания», «мания величия». Ни одно из приведенных определений нельзя назвать хвалебным. Они характеризуют лишенное всякого смысла стремление к величию ради величия. Пожалуй, ни один из политических режимов в истории человечества не удостаивался столь частых обвинений в гигантомании, как национал-социалистическая диктатура. Однако можно ли всю архитектуру Третьего рейха относить к монументальной? Собственно, надо задаться вопросом: а существовали ли вообще национал-социалистическая архитектура, или все-таки правильнее было бы говорить об архитектуре при национал-социалистах? Если же все-таки национал-социализм создал свою собственную архитектуру, что утверждается в некоторых исследовательских работах, то каковыми были черты этого архитектурного стиля?

Глава 1. Мегаполис погибель нации

Аграрная романтика и враждебное отношение к крупным городам как основные принципы консервативно-национальной культурной критики были заложены во времена европейской индустриализации продолжают жить до сих пор. По большому счету, это были два дополняющих друг друга течения (аграрно-романтическое и антиурбанистическое), которые были рождены на свет процессом форсированного наращивания промышленности и его последствиями (переход от аграрного к индустриальному государству, отток населения из деревень, урбанизация и пролетаризация значительной части городского населения и т. д.). В этой связи в свое время был очень популярен афоризм политического сатирика Курта Тухольски: «Началось с зеленого, а закончилось кроваво-красным». Эта фраза весьма точно описывает духовно-историческое развитие протестного

движения, которое выступало против современного индустриального государства. Составной частью этого протеста была критика крупных городов с их новым укладом жизни. Представители этого движения искали спасительные идеалы в европейском Средневековье и крестьянском аграрном обществе. Основателем этой традиции был историк и новеллист Вильгельм Генрих Риль. Живя в середине XIX века, он с тревогой наблюдал за ходом промышленной революции в Германии. Свои опасения Риль изложил в собственной теории – «социологии народного организма». Главная идея Риля состояла в том, что процесс урбанизации угрожал существованию семьи как главной ячейки общества. При этом в дворянстве и в крестьянах Риль видел «силы социальной стабильности». Их он противопоставлял буржуазии и пролетариям, коих полагал «силами социального непостоянства», которое на тот момент было ограничено рамками крупных городов. Уже в теоретическом сближении этих социальных слоев можно было увидеть направление политического удара. Критика адресовалась в первую очередь против города, который являлся «питательной средой социалистического духа уравниловки».

Рисунок, изображающий поселок близ Кенигсберга в 1800 году

Основная проблема, по словам Риля, состояла в том, что во многих германских областях были нарушены правильные отношения между городом и деревней, что привело сначала к преобладанию провинциальных, а затем городских интересов, что делалось в ущерб интересов сельских жителей. Стремительный рост городов было обусловлен не увеличением в них рождаемости, а избытком переселенцев. «Село и маленькие населенные пункты перебирались в крупные города». По этой причине бегство из деревни было связано с тяжелейшими последствиями, так как «сельское население по большей части жило вместе семьями», а городское население тяготело к их распаду. По мнению Риля, чем крупнее становились города, тем активнее шел процесс распада семей.

Искушения города должны были изматывать и изнурять отдельно взятого человека. Риль полагал, что «в далекой перспективе Европа будет полностью поражена чудовищной болезнью крупных городов». Говоря о Париже, он фактически предвосхищал лексику национал-социалистов, поскольку описывал его как «вечно гноящуюся язву на теле Франции». Риль не отрицал того, что у городского сообщества были определенные положительные стороны, например процветающее ремесло, однако он не был готов признать, что эти немногие положительные моменты могли перевесить отрицательные последствия урбанизации, когда города постепенно превращались в мегаполисы.

На последующие 80 лет работы Риля фактически заложили основу всей критики крупных городов и для аграрного романтизма. Урбанизация, бегство из деревни, социальные риски, пролетаризация, отчуждение, трансформация общества и государства, возрастание городского населения на фоне опустошения деревни, возможное умирание крестьянского жизненного уклада, рост преступности, социальные болезни, моральный упадок – все эти постулаты активно использовались консервативными представителями донационал-социалистической эпохи. На рубеже веков традицию культурной критики подхватили такие авторы, как Отто Аммон, Георг Хансен Зонрей, а также их многочисленные эпигоны. Однако с началом XX века культурная критика была дополнена несколькими существенными моментами политического характера. Лозунги внутренней и внешней колонизации, а также «политика в отношении Восточной марки» стали признаками нарождавшегося империализма. В годы правления Вильгельма II подобные требования являлись составной частью имперской политики. Но теперь говорилось не столько о бегстве из деревни, что приводило к запустению земель («пространство без народа»), сколько о «народе без пространства». Утверждалось, что народ (немцы) должны были обрести свое жизненное пространство на Востоке. После окончания Первой мировой войны Освальд Шпенглер в своей знаменитой работе «Закат Европы» продолжил на новом уровне обсуждение проблем, связанных с ростом городов и ролью крестьянства в «новом обществе». По большому счету, это было обобщением и осмыслением всего того, что в предшествующие десятилетия было высказано представителями консервативной культурной критики. Философия Шпенглера базировалась на антагонизме города и деревни, точнее говоря – мегаполисов и провинции. Он обобщил все ранее высказанные идеи во фразе о том, что «всемирная история станет историей городской». Уже во вступлении к первой части своей фундаментальной работы Шпенглер пояснял, что крупные города (а в еще большей степени мегаполисы) являли симптомы того, что западноевропейская цивилизация будет находиться под их гнетом. «Вместо мира – город, одна точка, в которой сосредоточивается вся жизнь обширных стран, в то время как все остальное увядает; вместо богатого формами, сросшегося с землей народа – новый кочевник, паразит, житель большого города, человек абсолютно лишенный традиций, растворяющийся в бесформенной массе, человек фактов, без религии, интеллигентный, бесплодный, исполненный глубокого отвращения к крестьянству (и к его высшей форме – провинциальному дворянству), следовательно, огромный шаг к неорганическому, к концу, – что значит все это? Франция и Англия уже сделали этот шаг. Германия готовится его сделать».

Апокалипсис Шпенглера, являлся высшей точкой консервативной критики крупных городов, так как этот философ собрал все элементы в логичную и исторически обоснованную программу. Он предвещал неизбежный закат, который являлся «роковым» итогом развития мировой истории. Хотя бы по этой причине Шпенглер выпадает из череды критиков мегаполиса. Во-первых, он не придерживался утопических взглядов относительно возможного возвращения к аграрному строю, так как, по его мнению, упадок цивилизации был неизбежен. Он не был так называемым «национальным активистом», который хотел остановить социальную деградацию при помощи создания специальных сельских поселений, равно как и при помощи улучшения жизни на селе. Во-вторых, социально-биологический пессимизм, связанный с повсеместной урбанизацией, у Шпенглера был связан с культурно-философским постижением мировой истории, что полностью отметало не только мысль о национализме, но даже популярную тогда в «национальных группах» идею о «немецкости». Из этого следует, что идеи Шпенглера могли быть взяты на вооружение не только национал-социалистами, но это могли сделать и другие политические силы. А потому этого философа нельзя относить (даже условно) к провозвестникам национал-социализма. Из идеи неизбежного социально-культурного Апокалипсиса нельзя было сформировать идеологию и мировоззрение, предполагавшие имперское строительство.

Центр Берлина в представлениях Вальтера Ульбрихта (1951)

Однако большинство деятелей «национального лагеря» Германии предпочитали использовать не всю систему культурно-философских построений Шпенглера, а лишь их отдельную часть, которая позволяла критиковать существовавшую систему через обличение «пороков города». Они все больше и больше уделяли внимание опасностям, которые угрожали чистоте расы. Многие из них полагали,

что эта чистота (точнее, ее исчезновение) была напрямую связана с урбанизацией и запустением деревни. С этого момента критика крупных городов неизменно дополнялась антисемитскими лозунгами. Бруно Танцман, ученик известного в Германии антисемита Адольфа Бартельса и один из учредителей «Немецкого крестьянского движения высшей школы», наверное, одним из первых в своих работах стал увязывать воедино национализм, антисемитизм и критику урбанизации. Именно Танцман выдвинул лозунг о том, что «Германия должна была стать преимущественно аграрной страной», а «немцы вновь стать крестьянским народом». Это нисколько не отличалось бы от классической аграрной романтики, если бы вслед за этими лозунгами не шел призыв: «Еврей – прирожденный и смертельный враг немецкого народа, а крупные города являются его оплотом». Постепенно некогда консервативная критика крупных городов стала переходить на расистские рельсы. Так возник образ крестьянина, являвшегося средоточием «расовых добродетелей». Именно подобные крестьяне провозглашались спасителями Германии! Но спасение не могло наступить само по себе – для начала надо было вырастить «немецкое свободное крестьянство». Позже эта мысль будет подхвачена национал-социалистическим идеологом Рихардом Вальтером Дарре, который не только выскажет идею «крови и почвы», но также провозгласит крестьян «новой аристократией». В отличие от Шпенглера, Танцман видел пути выхода из сложившейся ситуации. Он надеялся избежать «заката Германии» остановив отток населения из немецких деревень. Значение этой идеи можно осознать во всей ее полноте только в контексте критики урбанизации, «восстания против модерна», которые должны были обрести самые радикальные формы. Именно Танцману удалось впервые установить тесные взаимосвязи как с молодежными организациями, так и с крестьянскими движениями.

Здание вокзала, построенное по проекту Пауля Бонаца в 1922 году

Одной из самых известных и крупных молодежных организаций, которая взяла на вооружение расистски ориентированный аграрный романтизм, были «Артаманы». Эта организация примечательна не только потому, что вся ее деятельность вращалась вокруг проблем, связанных с урбанизацией и «возвращением на село», но и потому, что в ней некогда числились Рудольф Гесс, Вальтер Рихард Дарре и Генрих Гиммлер, а покровительство ей оказывали Бальдур фон Ширах и Ганс Гюнтер – некоторое время спустя все они станут заметными фигурами в Третьем рейхе. Призывы к добровольному возвращению на село дополнялись лозунгами по вытеснению поляков с «немецкого Востока». Для осуществления этих целей планировалось создавать специальные поселения. Позже национал-социалисты будут уделять очень большое внимание поселениям (в некоторых случаях поселкам). В этом не было ничего удивительного, так как после раскола «Артаманов», который произошел в 1929 году, значительная их часть, присоединилась к «национал-социалистическому движению». Надо оговориться, что до определенного момента у национал-социалистов не было собственного аграрного проекта. В «Майн кампф» и в партийной программе содержались только общие слова о некоей «земельной реформе». Присоединение «Артаманов» к НСДАП стало отправной точкой активного заигрывания национал-социалистов с крестьянством, которое провозглашалось «источником вечной молодости народа». Появление собственной аграрно-политической программы было во многом связано с именем Рихарда Вальтера Дарре, одного из руководителей «Артаманов». Сам Дарре даже в 1936 году не скрывал того, что именно постулаты этой молодежной организации были взяты на вооружение национал-социалистами. Именно Дарре «подарил» гитлеровской партии, а затем СС лозунг о «новом дворянстве из крови и почвы». Идеология, предложенная Дарре, была разновидностью аграрного расизма, который опирался на идеи освоения «жизненного пространства». При этом создатель идеи «крови и почвы» был чужд всяких романтических устремлений. Несмотря на то что со временем Дарре оказался в опале, его идеи создания специальных сельских поселений активно использовались как в СС, так и в гитлерюгенде. С расовой точки зрения проблему урбанизации пытался осмыслить и расовед Ганс Гюнтер, который еще в 1934 году издал работу «Урбанизация, ее опасность для народа и государства с точки зрения биологии и социологии». «Народы рождаются в деревнях, а умирают в городах», – этой простой максимой Гюнтер описывал суть социально-биологических процессов, происходивших в европейском обществе.

Рудольф Гесс изучает план перепланировки Ганновера

Если Рихард Вальтер Дарре был однозначным выразителем идей аграрного расизма, то Альфред Розенберг стал глашатаем критики, направленной против крупных городов и мегаполисов. В данном случае слово «критика» является очень мягким выражением той враждебной фразеологии, которая позволяет считать Альфреда Розенберга едва ли не самым главным врагом мегаполисов в национал-социалистическом движении. Розенберг был прибалтийским немцем, который изучал в Российской империи инженерные науки и архитектуру. Эмигрировав из России после революции, он уже в 1919 году присоединился к «Партии немецких трудящихся»[3 - Точный перевод предшественницы НСДАП. В отечественной историографии бытует весьма искаженная версия – Немецкая рабочая партии. В итоге НСДАП искаженно переводится как Национал-социалистическая рабочая партия Германии, хотя в действительности ее название на русском должно было звучать как Национал-социалистическая партия немецких трудящихся.], став одним из создателей национал-социалистического движения. Еще в годы «эпохи борьбы» Розенберг выступал в роли полуофициального партийного философа, а после прихода Гитлера к власти был провозглашен «хранителем Грааля» национал-социалистического мировоззрения. Несмотря на многие заслуги перед НСДАП, Розенберг был долгое время «министром без портфеля». Впрочем, принимая во внимание тот факт, что его книга «Миф XX века» в Третьем рейхе по своим тиражам уступала только «Майн кампф», нельзя отрицать того, что Розенберг все-таки имел определенный вес и в партии, и в обществе.

Изначально «Миф XX века» задумывался как памфлет против католической церкви. Однако постепенно памфлет превратился в огромных размеров работу, в которой нашлось место даже для обсуждения проблем «германской архитектуры», традиционной для националистов критики крупных городов и концептуальных предложений по планированию пространства. Розенберг оказался буквально в одном шаге от того, чтобы приступить к формулированию принципов идеального национал-социалистического города.

Показательно, что Розенберг обратился к критике крупных городов и связанной с ней концепции градостроительства не в отдельной главе, а подразделе, имевшем название «Ликвидация свободы перемещения как важнейшая предпосылка спасения»[4 - В многочисленных отечественных изданиях «Мифа XX века» этот подзаголовок отсутствует, что заставляет поставить под сомнение точность предложенного перевода работы Альфреда Розенберга.]. Сама глава была посвящена в первую очередь зубодробительной критике «старого парламентаризма»,

который привел к полной безответственности парламентариев. Решительно отвергая марксистский социализм, Розенберг выступал за развитие «исконного германского государственного уклада» («перестройку парламента»), что должно было осуществляться в рамках «совета Германского ордена», во главе которого должен был находиться Гитлер. В данном случае фюрер должен был выступать как «создатель государственности» и «выразитель расовой души» (напомним – «Миф XX века» был написан до прихода национал-социалистов к власти). Установление данной формы авторитарного правления привело бы к «преодолению тезиса, которому сегодня все поклоняются, как золотому тельцу: тезиса о беспрепятственном праве свободного передвижения». Именно с этого требования Розенберг начинает свою критику крупных городов, а также предпринимает попытки разработать собственный «положительный» контрпроект. В своей критике сложившейся ситуации Розенберг подчеркивал, что она (ситуация) являлась не только результатом либерального принципа свободы перемещения, но ее можно было урегулировать, лишь следуя путем принципиального отказа от любых гражданских свобод в крупных городах: «В основе всех этих приведенных оракульских возгласов о “необратимости развития” лежит негерманский догмат навязанной веры о праве свободного передвижения и повсеместного проживания как “гаранте личной свободы”. Но и это так называемое незыблемое учение представляет собой только проблему воли. Абсолютный отказ от “права” на свободное передвижение означает предварительное условие для всей нашей будущей жизни и поэтому должно иметь успех, если даже такой приказ будет воспринят миллионами сначала как тяжкий “ущерб для личности”». Принимая во внимание это главное требование, Розенберг предлагал собственную альтернативу: «“добровольно” околевать на асфальте или “принудительно” процветать на селе или в небольшом городе». После этого партийный философ национал-социализма, исполненный надежд, дополнял, что «выбор уже сделан в пользу отказа от права свободного передвижения, пусть даже сначала в немногих сердцах – показывает, что изменения уже начались».

Высказав требование ликвидации свободы перемещения, Розенберг перешел к непосредственной критике крупных городов: «Сегодня наблюдается убийственный для народа поток из села и провинции в крупные города. Города растут, портят народности нервы, рвут нити, связывающие человека с природой, привлекают авантюристов и дельцов всех мастей, способствуя тем самым образованию расового хаоса. Город, бывший центром цивилизации благодаря мировым городам, превратился в систему форпостов большевистского упадка. Неестественный, безвольный, трусливый “интеллект” объединяется с жестоким, лишенным типа стремлением нечистокровных рабов к бунту или с закабаленными, но относящимися к чистой расе народными слоями, которые на неправедном фронте под руководством марксизма хотят бороться за свою свободу. Шпенглер пророчит 20-миллионные города и вымершую деревню как наш конец, Ратенау изобразил каменные пустыни и “жалких жителей” немецких городов как будущее, которое приведет к подневольному труду в пользу сильных иностранных государств».

Ратуша в одном из немецких городов (1938)

Как уже говорилось выше, арсенал аргументов, направленных против крупных городов, у Розенберга был компиляцией уже давно известных обвинений. Показательно, что Розенберг взял на вооружение доводы Шпенглера, труды которого оказали большое влияние на национал-социалистического идеолога, но не стал разделять его пессимизм: «“Фатальный”, так называется сегодня выражение слабости воли или трусости, но оно стало лозунгом тех политических преступников, которые хотят наш народ ввергнуть в нищету конечного состояния феллахов!.. Слабовольные философы дают, таким образом, врагам народа “мировоззренческую” основу для того, чтобы завершить длительно подготавливавшееся разрушительное дело». По мнению Розенберга, мегаполисы «с их сверканием, их кинотеатрами и магазинами, биржами и ночными кафе гипнотизировали страну». Как результат складывалась неутешительная ситуация: «Под знаком права на свободное передвижение лучшая кровь беспрепятственно течет в мировой город с отравленной кровью, ищет работу, основывает предприятия, увеличивает предложение, привлекает к себе спрос, который снова усиливает иммиграцию». Этот гибельный «круговорот» Розенберг планировал ликвидировать при помощи строго регулируемого «барьера для жителей городов».

Проект реконструкции центра Штутгарта по проекту Пауля Бонаца (1942)

Спасение, которое предвещал Розенберг, заключалось как раз не в жилищном строительстве, осуществляющемся в крупных городах: «Оно вызовет такой же приток, а потому станет погибелью». Розенберг полагал первоочередной мерой поддержку мелких городов и маленьких населенных пунктов: «Свободное переселение в города с населением свыше 100 тысяч жителей в германском государстве непременно должно быть отменено. Деньги на строительство нового жилья следует давать только в крайних случаях, их следует в первую очередь распределять по маленьким городам». Создание индустриальных предприятий в городах с населением 100 тысяч человек было допустимо только тогда, когда «эксплуатируемый объект находится на нужном месте (открытые заново залежи каменного угля, соли и т. п.)». Это было связано с тем, что «современные транспортные возможности обеспечивают распределение сил (децентрализацию) всей экономической жизни не только без ущерба для нее, но даже – в конечном результате – с поддающимся расчетам подъемом».

Однако критика Розенберга была бы представлена исключительно убого, если бы мы указали лишь на идеи, которые были связаны с «притеснением» крупных городов. Розенберг предостерегал от «стремлений отменить само государство, дабы не разделить Германию на мелкие колонии с числом жителей, не превышающим двенадцати тысяч». По его мнению, подобное начинание было бы «принципиально бесперспективной попыткой ввести снова не имеющую истории “натуральную” эпоху». Эта фраза указывает, что в действительности ветеран национал-социалистической партии Альфред Розенберг не был «прирожденным» противником крупных городов. Его критика была обращена против мегаполисов (в этом отношении влияние Шпенглера было более чем очевидным): «Несколько центров до 500 000 и значительно более по 100 000 жителей являются, таким образом, духовной необходимостью». Розенберг утверждал, что «только в городе формируется культура, только город может стать центром созидательной национальной жизни, собрать имеющуюся энергию, сделать установку на целостность и сделать возможным то мировое политическое обозрение, которое особенно необходимо именно Германии как государству, открытому в таком множестве направлений». Однако это не исключало необходимости «децентрализации всех технико-экономических учреждений».

Некоторые немецкие исследователи предполагали, что принципиальное разграничение «крупного города» и «мегаполиса» было результатом желания запугать городское население, прежде всего мелкую буржуазию, но при этом не оскорблять ее

среду. Данное предположение не кажется невероятным. Хотя не стоит забывать о том, что тот же самый Розенберг не обращал никакого тактического внимания на религиозные чувства избирателей, когда обрушивался с гневными тирадами на христианство и иудаизм, которые он рассматривал в качестве «смертельных врагов германской души».

Поселение «Новая Родина» в Инсбруке (1941)

Впрочем, можно предположить, что критика мегаполисов была весьма убедительна в рамках строительных «контрпроектов», которые были ориентированы на создание «зеленых городов».

Имея установкой депролетаризацию немецкой нации, Розенберг видел выход из сложившейся ситуации «только за счет сокращения наших мировых городов и основания новых центров». Розенберг принципиально отказывался от «“спасения” при помощи машин, как это пытались сделать в Америке». Для него это значило только «трату сил и времени». В качестве антиобраза перед глазами Розенберга стоял Нью-Йорк. Это было самим воплощением мегаполиса: «Миллионы, которые ежедневно приезжают в Нью-Йорк со стороны, а вечером снова выбрасываются из него». В полной противоположности Нью-Йорку и Америке Розенберг проектировал городской ландшафт будущей немецкой империи: «Вместо, может быть, сотни крупных отравленных людьми центров могут существовать десятки тысяч центров, способствующих развитию культуры, если нашу судьбу будут определять головы с сильной волей, а не марксизм и либерализм. Образно говоря, наша жизнь идет все еще по одной линии: туда и обратно. В будущем должен иметь место круговорот вокруг органично расположенных центров. Если число жителей города приближается к 100 000, надо подумать об оттоке. Новым учредителям следует рекомендовать селиться в небольших местах или в сельской местности, а не в подвалах и мансардах, как это любит делать “гуманная” демократия». Предложение создать всеобъемлющую структуру городов немецкой империи формально уходило своими корнями в традиции «зеленого города», которые предполагали наличие множества социальных связей.

Выше уже говорилось, что Розенберг все-таки допускал наличие в рейхе нескольких городов с населением 500 тысяч человек. Однако основную структуру империи должны были создавать многочисленные города с населением менее 100 тысяч человек. Их функция описывалась Розенбергом следующим образом: «Восемьдесят миллионов человек нуждаются в том, чтобы стать соответствующим идее единым целым, узловыми пунктами жизни, достаточно большими для того, чтобы дать множеству сильных личностей возможность дышать одухотворенным воздухом, но достаточно ограниченными в плане формирования, чтобы не дать им пропасть в хаосе сплоченных и все-таки раздробленных миллионов».

В архитектурно-строительном бюро

Обоснование оптимальной численности города в 100 тысяч человек во многом базировалось на так называемом «органическом мышлении». Если крупный город отчуждал и уничтожал человека, то небольшие города были не просто комфортными, но и легко контролируемыми. В них можно было легко отслеживать социально-политические процессы, в них было сложнее укрыться одиночке, в них было проще контролировать средства массовой информации. Кроме того, Розенберг еще в 20-е годы использовал военные аргументы, которые должны были свидетельствовать в пользу небольших городов. Он предусмотрительно предположил, что «в дальнейшем войны будут сильно зависеть от авиации». А потому «целью химических и осколочно-фугасных бомб всегда будут крупные города». В этой связи было нецелесообразным располагать промышленные предприятия в крупных городах. «Чем разбросаннее будут располагаться фабрики и города, тем меньше ущерба будет от совершенных авиационных налетов». Показательно, что высказанные в «Мифе XX века» градостроительные пожелания были полностью реализованы, когда в годы Второй мировой войны речь зашла о производстве оружия специального назначения» (ракеты «Фау», атомный проект и т. д). Конечно же, нет никакой уверенности в том, что учитывались именно идеи, изложенные в «Мифе XX века», однако некоторые слова Розенберга оказались в буквально смысле слова пророческими: «Если раньше неприступные замки строили высоко в горах, то сейчас самое важное скрывают в бетонных бункерах под землей. Целый город из высотных домов становится безумием». Исходя из подобных идей, Розенберг делал главный вывод: «Мировоззрение и судьба совместно призывают к сокращению мегаполисов, к возведению городов и дорог со стратегической целесообразностью». Когда он писал «Миф XX века», то был свято уверен, что «осознание этого также заставит сделать определенные градостроительные выводы». Сразу же надо оговориться: несмотря на то что Розенберг в свое время учился на архитектора и затрагивал в своем «Мифе XX века» вопрос градостроительства, он никогда не занимался планированием застройки городов. Он, опираясь на национал-социалистическое мировоззрение, всего лишь делал «градостроительные выводы».

Глава 2. «Оздоровление» городов

Значимость, которую во времена Третьего рейха придавали архитектуре, была не просто большой, но огромной. В некоторой части это было предопределено целой серией высказываний Гитлера. Так, например, 22 января 1938 года на открытии Первой немецкой выставки архитектуры и художественных ремесел, которая проходила в мюнхенском Доме немецкого искусства, фюрер заявил: «Если народы живут в великие времена и переживают это внутренне, то они оформляют эти эпохи во внешних проявлениях. Есть слово более убедительное, чем устное: это слово, запечатленное в камне». Архитектура как часть самовосприятия национал-социалистической системы являлась частью «немецкой революции», в ходе которой зодчество стало считаться самым серьезным, достойным уважения искусством, сродни возведению памятников.

Кроме того, архитектура должна была выступать в качестве носителя национал-социалистической идеологии, то есть «слова, запечатленного в камне». Другое суждение Гитлер вынес во время партийного съезда 1937 года, который традиционно проходил в Нюрнберге. Данное высказывание полностью дополняло приведенное выше: «Будничные потребности менялись на протяжении тысячелетий, и будут меняться впредь вплоть до бесконечности. Однако великие свидетельства человеческой культуры стоят тысячелетиями. Они возведены из мрамора и гранита. И только они являются поистине неподвижными полюсами в круговороте всех прочих явлений. Во времена упадка человечество пыталось обрести в них волшебную силу, а когда же оно обретало ее, хаос был преодолен, и начиналось преображение. Поэтому наши сооружения должны упоминаться на только в 1940 году, не только в 2000 году. Они, походящие на соборы нашего прошлого, предназначаются для тысячелетнего будущего».

Гитлер закладывает памятник Рихарду Вагнеру в Лейпциге (1934)

Принятие «программы предоставления рабочих мест» как части мероприятий, направленных на оздоровление городов, предполагалось еще в 1932 году. Однако ее непосредственное осуществление началось уже после прихода Гитлера к власти (30 января 1933 года). Это было в первую очередь связано с тем, что национал-социалисты из партийно-политических и

тактических соображений стали проявлять повышенную заботу о «выздоровлении немецких городов». Одновременно с этих строительство новых объектов было возвышено до уровня «национальной задачи».

Городское оздоровление, подобно строительству автобанов, должно было иметь решающее значение в «битве за рабочие места». Именно этим объясняется то обстоятельство, что поначалу данный проект курировался Имперским министерством труда и занятости. Для укрепления позиций нового государственного аппарата и аппарата НСДАП была важна осуществленная политическими средствами программа «разгрузки центров городов» и «урегулирования пространства» (лозунги из национал-социалистического лексикона). Новым властям требовалось осуществить меры, которые явили бы немцам быстрые успехи, но при этом могли сопровождаться селективным управлением населением страны (устранение евреев, «асоциальных личностей» и прочего «нежелательного человеческого материала»). Не стоит предполагать, что национал-социалистические властители в данных мерах видели средство по улучшению жилищных условий городских жителей, как утверждала официальная пропаганда и агитационные документы, порожденные в недрах Имперского министерства труда. Речь скорее шла об идеологической шумихе, связанной с повышением значимости старых кварталов немецких городов. Во всем этом чувствовалось приукрашивание действительности.

Проект перепланировки здания берлинского вокзала на Фридрихштрассе

Поначалу национал-социалистическая перепланировка городов была лишь военно-оборонительным мероприятием, направленным на эффективное преобразование, точнее говоря, «урегулирование» городской среды. То есть при перепланировке городов в первую очередь учитывались военные планы. Это относилось даже к первой фазе так называемой «санационной политики» национал-социалистического руководства, когда формальным поводом для переоборудования городов являлось формальное решение транспортного вопроса. Однако «народная моторизация» была неразрывно связана с военными задачами, а потому градостроительное «растворение городов» путем их превращения в поселки и поселения, а также «разгрузка центров городов» оказались тесно связанными с потребностями противоздушной обороны. Во время второй фазы, которая началась в 1937 году со строительства объектов, предусмотренных указом Гитлера «О перестройке немецких городов» (4 октября 1937 года), общий строительный процесс характеризовался тем, что осуществлялась программа «разбора на строительный материал» отдельных старых городских кварталов.

Однако, с другой стороны, национал-социалистическая политика по перепланировке городов должна была выявить себя как «вечно» существующий в перспективе государственный порядок по проявлению идеологии через архитектуру. При этом планировка крупных городов не была почти никак привязана ни к социальным потребностям, ни к требованиям «городской гигиены». Она не была ориентирована на интересы городского населения. Архитектура была ориентирована на то, чтобы стать неким «вневременным символом режима». Национал-социалистические здания должны были быть «возвышены» над действительностью и «банальными проявлениями повседневности».

Проект высотного партийного здания, которое планировалось построить в Гамбурге

Городская архитектура и охрана памятников культуры в Третьем рейхе превратились в эффективное пропагандистское средство (почти средство массовой информации), которое было поставлено на службу национал-социалистическому режиму. Здания, которые выполняли некую функцию «посланий», кроме собственно экономической выгоды должны были возводиться таким образом, чтобы служить «вечно». При рассмотрении архитектуры Третьего рейха слово «вечно» употребляться весьма часто, причем в его истинном, а отнюдь не условном значении. Собственно, в этом нет ничего удивительного, так как сам Гитлер неустанно подчеркивал, используя для этого каждый удобный повод, что роль архитектуры сводилась к двум принципиальным моментам: она должна была служить делу пропаганды национал-социалистического мировоззрения, а с другой стороны, являться инструментом «вечного господства».

Проект реконструкции центральной части Мюнхена

Подобные высказывания Гитлера сразу же становились идеологической основой строительной программы. Подобные сентенции находили свое наиболее яркое воплощение в государственно-партийных строениях. В них наиболее последовательно воплощалась антилиберальная суть национал-социалистического режима, а также подчеркивалась его склонность к насильственному пути решения проблем. Ирония судьбы заключалась как раз в том, что архитектура, в первую очередь ориентированная на людей, указывала на антигуманность национал-социалистического режима. Государственные строения и партийные форумы символизировали в весьма специфической форме политическую силу, величие режима и его мнимую «вечность». Причем это должно было демонстрироваться не столько внешним и внутренним противникам гитлеровского режима, сколько собственным гражданам, которые в большинстве своем его поддерживали. Вновь и вновь апологеты национал-социалистической архитектуры ссылались на то, что монументальные здания являлись выражением и даже манифестацией идеи абсолютной политической власти. Еще в «Майн кампф» Гитлер писал о «излучении» античного Рима и немецких соборов, которые могли придавать долгое время силу создавшему их государству. Огромные, если не сказать циклопические, партийные сооружения, возведенные в столицах всех гау Третьего рейха, являлись исполнением ложно понятых «античных образцов», чем еще больше усиливали ощущение осознанно создаваемой дистанции между «фюрером» и «народом». Попытки постоянно ссылаться на римскую античную культуру и прусское государство с его авторитарным духом и принципом послушания привели к тому, что была принята извращенная в своей сути концепция «Агора»[5 - Агора? (др. греч. ?????) – рыночная площадь в древнегреческих полисах, являвшаяся местом общегражданских собраний (которые также по месту проведения назывались агорами). На площади, обычно располагавшейся в центре города, находились главный городской рынок (делившийся на «круги» по различным видам товаров) и нередко правительственные учреждения. Агору, как правило, окружали также галереи с ремесленными мастерскими, храмы; иногда по периметру площади возводились статуи. Очень часто агора являлась административным и экономическим центром города. Изначально агора представляла собой открытую площадь посреди городской застройки со стихийной планировкой; однако в классическую эпоху положение агоры стало более обособленным, и позднейший тип агоры – полностью обособленный, с регулярной планировкой – сообщался с городом лишь посредством ворот (наибольшее количество примеров агор такого типа можно найти в Малой Азии). Планировка агоры оказала влияние на архитектуру форумов в Древнем Риме. Одна из крупнейших и известнейших агор – афинская, с развалинами многочисленных торговых и общественных построек VI–I вв. до н. э. (является центром Нижнего города

под холмом Акрополя); широко известны также агоры в Спарте и Коринфе.]. Тот факт, что Гитлер постоянно сравнивал «свои» строения с образцами обеих империй, указывает, что он намеревался превратить архитектуру в визуальное выражение претензий Германии на мировое господство. Чтобы легитимировать подобные сравнения, активно использовались национал-социалистические расовые теории, которые полагали, что современные германцы были потомками не только пруссаков, но и античных греков.

Пристрастие Гитлера к напыщенным проектам, в большинстве своем явленным в монументальных национал-социалистических сооружениях, выражалось не только в том, что он заказывал их проектирование, но даже частично участвовал в разработке оных. В данном случае было бы правильнее вести речь о самостоятельном архитектурном стиле. Политические «культовые строения» Третьего рейха характеризовались брутальными («героическими») упрощенно-классицистическими чертами. Их возведение в духе «каменной германской тектоники» (слова Ганса Кинера) во многом отвечали уровню анахронического, допромышленного, ориентированного на ремесленные слои производства. Уже в первые недели пребывание у власти Гитлер вместе с архитектором Паулем Людвигом Троостом спланировали возведение в Мюнхене на Королевской площади национал-социалистического партийного форума. Позже черты этого сооружения можно было обнаружить во многих партийно-государственных строениях.

Национал-социалистическое церемониальное место в Эссене (1938)

Вокруг застывшей площади, на которой проходят партийные сборы, смотры и парады, находятся монументальные имперские строения, партийные и представительные здания. Населенный пункт при помощи некоторых символов превращался в некое «сакральное» место, которое активно использовалось национал-социалистической пропагандой.

В рамках общего национал-социалистического культа сооружения на Королевской площади Мюнхена вместе с двумя «церемониальными храмами» были возвышены до уровня «алтаря нации». При этом само обрамление площади провозглашалось «новым» имперским немецким стилем, который должен был браться за образец при возведении всех последующих национал-социалистических форумов. В данной ситуации Гитлер выступал одновременно и в качестве «пророка немецкого искусства», и в качестве «зодчего нации». Он не просто предоставлял отдельным архитекторам заказы, но и оставлял за собой право наблюдать за реализацией проектов, вмешиваться в перепланировку городов, что было связано с его личностными чертами характера. Очевидно, что Гитлер как дилетант в данной сфере весьма переоценивал свои способности. Впрочем, это не мешало фюреру в присутствии немецких генералов и «государственных архитекторов» весьма самонадеянно заявлять, что если бы он не занялся политикой, то «наверняка бы стал известным зодчим, чем-то вроде Микеланджело». Однажды после очередного заявления подобного рода придворный фотограф Гитлера Генрих Хоффман все-таки решился спросить: «Так почему же, мой фюрер, вы так и не стали архитектором?» Гитлер властно и самодовольно ответил: «Я задумал стать зодчим империи, создателем Третьего рейха!»

По большому счету, архитектурные пристрастия Гитлера были обусловлены его пребыванием в Вене, улицы которой он изображал на акварелях. В итоге не было ничего удивительного в том, что будущий фюрер стал тяготеть к строениям в стиле необарокко и неоклассицизма, которые в изобилии имелись в столицах многих европейских стран: Вене, Берлине, Париже. Как видим, предпочтения Гитлера касались в первую очередь архитектуры конца XIX века. В Вене внимание Гитлера было сосредоточено на Рингштрассе (окружная дорога), а также его притягивали архитектурные сооружения Готфрида Земпера, барона Хауссмана, Фридриха фон Тирша и Пауля Валлота. Позже он стал не только придавать большое значение такой характеристике некоторых зданий, как «строения фюрера», но и не упускал случая, чтобы подчеркнуть значимость этих сооружений в своих речах, беседах, заявлениях. Гитлер предпринимал все возможное, чтобы на страницах газет, журналов, книг и буклетов как можно чаще появлялись фотографии, на которых он был запечатлен в окружении архитекторов, строителей, инженеров. Излюбленным сюжетом было изображение фюрера, склонившегося над очередным планом строительства или внимательно изучающего макет одного из объектов.

Здание парламента в Вене

Исходившие от Гитлера и первого имперского архитектора Трооста идеи стали основной для архитектурной переделки Мюнхена и Нюрнберга. Несколько позже Альберт Шпеер создал нечто вроде «программы», обязательной для всех строек государственной важности. Ей пытались подражать во всем рейхе. Во время закладки в Мюнхене Дома немецкого искусства (15 октября 1933 года) Гитлер заявил о новой программе строительства, которая будет осуществляться в «городах фюрера». Однако только 30 января 1937 года в своем выступлении перед рейхстагом в речи, посвященной завершению первого четырехлетнего плана, Гитлер провозгласил, что «внешними признаками великой эпохи воскрешения нашего народа станет планомерная застройка нескольких крупных городов рейха». По большому счету, именно в 1937 году началась первая фаза обильного градостроительства и значительных городских перепланировок.

Дом немецкого искусств» в Мюнхене

Проект гау-форума в Саарбрюкене (1938)

В части градостроительства абсолютный приоритет был отдан столице рейха, Берлину, где руководство всеми работами было поручено Альберту Шпееру. Для подтверждения исключительных полномочий ему была присвоена должность генерального строительного инспектора по имперской столице, что соответствовало военному чину генерал-майора. Закон «О перестройке немецких городов» от 4 октября 1937 года заложил основы для проведения обширных перепланировок городских застроек. С 1937 года наибольшее внимание в рамках градостроительной перепланировки должно было уделяться «городам фюрера». На тот момент таковых было четыре: Берлин, Мюнхен, Нюрнберг и Гамбург. Кроме того, обширная строительная программа должна была быть реализована во всех столицах гау. Если в «городах фюрера» в соответствии с их высоким статусом Гитлер лично назначал архитекторов, которые должны были заниматься перепланировкой, то в гау данные задачи были возложены на местных гауляйтеров. В гау за основу должна была браться предложенная в «городах фюрера» схема перепланировки. Кто-то из исследователей назвал эту программу «гигантскими штабными учениями». Хотя правильнее было бы говорить о гигантском тиражировании «имперских наработок» в архитектуре. Так, например, предлагалась почти единая модель развития городов, в которых центральная часть превращалась в некую «новую национал-социалистическую святыню». В городе выбиралась специальная площадь, на которой возводились здания, предназначенные для государственных, партийных органов, а также их подразделений. Эти здания в своем комплексе должны были символизировать «народное сообщество». Кроме того, сама площадь должна была превратиться в гау-форум с обязательной ведущей к нему улицей, чья ширина должна была

составлять не менее 100 метров (со временем эти требования были смягчены). Здесь же должен был располагаться павильон для собраний (гау-павильон, или «народный павильон»). Его размеры должны были символизировать значение столицы гау и выгодно подчеркивать «могущественные» партийные строения. Если говорить о конкретных примерах, то в Веймаре площадь для торжественных построений и собраний имела размеры 100?160 метров, то есть могла вместить на себе 60 тысяч человек. В Аугсбурге она предназначалась для 100 тысяч человек (140?180 метров), в Дрездене – для 300 тысяч человек (200?380 метров), в Гамбурге – для 350 тысяч человек (250?360 метров). В Берлине эта площадь имела размеры 300?800 метров, то есть здесь могло быть построено полмиллиона человек. Как видим, чем крупнее был город, тем больше в нем должна была быть площадь для построений. Ту же самую тенденцию можно отметить и в отношении «народных павильонов». В Веймаре он был предназначен для 15 тысяч человек, в Аугсбурге – для 20 тысяч человек, в Дрездене – для 40 тысяч человек, в Гамбурге – для 50 тысяч человек. В Берлине «народный павильон» должен был вмещать в себе от 150 до 180 тысяч человек. Образцом для этих «партийных форумов» являлся агора времен поздней Античности.

На первый взгляд это было чистейшей воды заимствование из времен Античности. Хотя между гау-форумом и агорой существовали принципиальные смысловые различия. В Германии ставка делалась на монументальность, а не на функциональность строений. Кроме того, в каждом городе имелись свои протокольно выдержанные размеры для подобного рода сооружений. Сама схема гау-форума никак не соотносилась с местными строительными традициями, она была почти унифицированной. Помимо этого сама планировка города в данном случае не играла важной роли, на первом месте находилось чисто идеологическое содержание данных строений и сооружений.

Принято считать (о чем говорилось выше), что базой для развития подобных идей стал комплекс строений на Королевской площади в Мюнхене. В данном случае надо оговорить, что речь шла об общей стилистике, но все-таки не затверженной схеме. По большому счету, схема гау-форума, равно как и застройки центра города, была выработана в 1938 году немецких архитектором Германом Гизлером, который создал партийную «агору» в центре Веймара.

Проект гау-форума в Дрездене (1936)

Площадь и обрамленные каменными плитами стены партийных сооружений были строго симметричными. Сами строения были слегка вытянутыми по форме. Поскольку акцентирование внимания происходило на «колокольне» или же на высокой башне гау-форума, то возникало невольное ощущение непропорциональности всего этого комплекса. Башни как бы «короновались» имперскими орлами. Кроме того, площадь по периметру обрамлялась флагштоками, колоннами или обелисками с изображением национал-социалистической символики. Поскольку партийные сооружения и памятники должны были быть доминантами, определяющими вид города, то «колокольни» гау-форума и «народные павильоны» при своих странноватых пропорциях явно выделялись из городского пейзажа. По этой причине со временем гау-форумы стали возводить на городских окраинах, на свободных пространствах, на территориях бывших парков и скверов. Нередко новые здания соседствовали со старой застройкой, как бы являя собой противоположность «нового духа» (национал-социализма) и «старой империи». Однако во всех более-менее крупных городах гау-форумы должны были возводить именно по указанной выше схеме, что должно было являть собой «всеобъемлющее господство партии» в архитектурном отношении. Сразу же надо сказать, что унифицированные гау-форумы полагались не только для столиц гау рейха, но также и для многочисленных районных центров, индустриальных городов. Нередко они возводились даже не в самых крупных поселках. В данном случае можно согласиться с выводом о том, что в итоге целью данной политики было изменение городского ландшафта немецких городов. Осуществить это предполагалось при помощи неких «культовых сооружений», что в рамках одной тоталитарной системы привело бы к созданию церемониально-архитектурной сети, которая бы плотно покрывала всю территорию Германии. Это в свою очередь могло служить идеологической унификации немцев, формированию пресловутого «народного сообщества» и выработке «великогерманского мышления». То есть архитектурные формы выступали в качестве призыва, через который населению демонстрировалось его «политическое несовершеннолетие».

Модель гау-форума в Аугсбурге

Адольф Гитлер в полном соответствии с основными принципами национал-социалистического тоталитаризма намеревался оформить центральную часть всех крупных городов «центрами власти», для чего планировалось использовать самые различные средства, оптические эффекты в том числе. Однако появление новых градостроительных доминант должно было конкурировать с «городской короной» предыдущего века. Еще на страницах «Майн кампф» Гитлер отмечал: «То, что в эпоху древности находило себе выражение в акрополе или пантеоне, теперь приняло форму готического храма. Эти монументальные строения возвышались как исполины над сравнительно небольшим количеством деревянных и кирпичных домов средневекового города». После этого делался вывод: «Античные города характеризовались не частными постройками, а памятниками, являвшимися общественным достоянием, – памятниками, которые были предназначены не для данной только минуты, а на века. В этих памятниках воплощалось не просто богатство одного лица, а величие общества. Вот почему в античном городе отдельный житель действительно привязывался к своему местожительству. Античный город обладал такими притягательными средствами, о которых мы сейчас не имеем и понятия. Житель этого города имел перед глазами не более или менее жалкие дома отдельных домовладельцев, а роскошные здания, принадлежавшие всему обществу. По сравнению с этими замечательными строениями собственные жилища получали только второстепенное значение».

Новый, сугубо национал-социалистический центр должен был фактически переписать всю прежнюю городскую историю. Представительные партийные и государственные здания должны были становиться новым «центром притяжения» в городской среде, лишая таковой функции церковные сооружения, которые во многом определяли облик немецких городов еще со времен Средневековья. В национал-социалистической литературе постепенно происходило вытеснение словосочетания «городская корона», которое занялось «часовней» или «замком». В данном случае подразумевались не только построенные на свободных территориях орденсбурги НСДАП, но и башни гау-форумов. Ганс Штефан, один из сотрудников Альберта Шпеера, принимавший активное участие в перепланировке Берлина, писал о целевых установках данной деятельности: «Насколько значительным являлось предназначение возводимого здания, насколько большую роль оно должно было играть для народного сообщества, настолько величественнее должно было быть его архитектурное оформление. По мере того как возрастала значимость этого сооружения для народа и империи в целом, увеличивалось и количество архитектурных средств,

которые применялись в данном случае. Они должны были давать наглядное ощущение этой высокой значимости. Новые здания народного сообщества должны придавать облику города прежде всего новый масштаб и формировать новый центр».

Набросок Гитлера, на котором изображен проект гау-форума в Бохуме

После первых военных успехов Германии, когда в 1939–1940 годах во время «молниеносной войны» (блицкрига) были захвачены Польша, Франция, Голландия, Бельгия, Дания, Норвегия и часть балканских государств, Третий рейх охватило ощущение победоносной эйфории. Эта эйфория почти сразу же нашла выражение в новой строительной волне, которая накрыла многие немецкие города. Большинство из них были провозглашены «городами перестройки». Для этих целей им даже предоставлялись значительным финансовые послабления. Однако только в единичных случаях строительные проекты «городов перестройки» вышли на стадию проекта или хотя бы создания строительной модели объекта. В большинстве из них строительство так и не началось. Например, показательный в силу своей схематичности гау-форум в Веймаре был закончен только в годы войны. Сразу же надо оговориться, что если с началом Второй мировой войны в некоторых городах были заморожены все строительные проекты, то в Берлине и Нюрнберге новые стройки были остановлены только на рубеже 1943–1944 годов, то есть когда война вошла в свою решающую фазу. Впрочем, строительство некоторых из объектов в «городах фюрера» было приостановлено уже сразу же после разгрома германской армии под Сталинградом.

Макет вида на берег Эльбы после реконструкции Гамбурга

Как видим, несмотря на то что проект по реконструкции городов – столиц гау, а также районных центров был достаточно частым явлением, вероятность его реализации в каждом отдельном случае была ничтожна мала. Генеральный строительный инспектор Альберт Шпеер неоднократно возмущался громадными финансовыми издержками, которые требовались для осуществления данных проектов. В своих «Воспоминаниях» он писал: «Гитлер потребовал, чтобы во время войны не только форсировалось со всей настойчивостью возведение берлинских построек. Он, кроме того, под влиянием своих гауляйтеров прямо-таки в инфляционных масштабах расширил круг городов, подлежащих коренной реконструкции. Поначалу это были только Берлин, Нюрнберг, Мюнхен и Линц, теперь же своими личными указами он объявил еще двадцать семь городов – в том числе Ганновер, Аугсбург, Бремен и Веймар – так называемыми “городами перестройки”. Ни меня, ни кого-либо еще при этом никогда не спрашивали о целесообразности подобных решений. Я просто получал копию очередного указа, подписанного Гитлером после того или иного совещания. По моим тогдашним оценкам, как я писал об этом 26 ноября 1940 года Борману, общая стоимость этих планов, и прежде всего замыслов партийных инстанций в “городах перестройки”, должна была бы составить сумму в 22–25 миллиардов рейхсмарок». Шпеер полагал весьма чреватым выходить за рамки предусмотренного финансирования, равно как и увеличивать количество возводимых объектов. В своем письме, которое датировано 20 августа 1940 года, он пытался положить конец «строительной эйфории», которая охватила Третий рейх после побед, стремительно одержанных в Европе. Шпеер опасался, что несмотря на то что не были известны даже приблизительные финансовые затраты на осуществление перестройки Берлина, Мюнхена, Нюрнберга, Гамбурга и Линца, появление наряду с «городами фюрера» «городов перестройки» увеличило бы затраты на строительство до уровня астрономической суммы.

Модель реконструкции Линца по проекту Германа Гизлера (1944)

Модель реконструкции Линца по проекту Германа Гизлера (1944)

Городское строительство в годы национал-социалистической диктатуры определялось не экономией, не приоритетом полезности, срочности или необходимости, а имело своей целью произвести впечатление на стороннего наблюдателя своей величиной, продемонстрировать всевластие режима, то есть в конечном счете запугивало отдельно взятого человека. В этой связи планирование застройки городов в Третьем рейхе являлось прежде всего инструментом общественного манипулирования. Гитлер выразил принцип этой «строительной воли» в речи, произнесенной на партийном съезде в 1937 году. Она звучала следующим образом: «Чем больше требований сегодняшнее государство предъявляет к своим гражданам, тем сильнее государство должно проявляться в самих гражданах… Противник может это предвидеть, но наши сторонники должны знать: наши здания возникают для укрепления этого авторитета». Режим намеревался произвести впечатление как на заграничных наблюдателей, так и на простых «народных товарищей». Через архитектуру национал-социалистическая партия намеревалась продемонстрировать свою власть и непобедимость государства.

«Народ», взирая на здания, построенные при национал-социалистах, должен был убеждаться в «вечности» Третьего рейха. Альберт Шпеер отмечал, что даже на стадии возможного заката национал-социалистической империи здания должны были обладать «ценностью руин».

Отдельно взятый человек перед крупными сооружениями гауфорумов должен был проникнуться мыслью, что «новое» немецкое государство не намеревалось поддерживать индивидуализм («Общественная польза должна быть выше личной корысти»), а делало приемлемыми величинами только коллективные формы: нация, партия, «народное сообщество» и т. д. Кроме того, отношения между «фюрером» и «народом» были четко отрегулированными и подчинялись исключительно сценическим законам тоталитарной политики. Согласно Зигфриду Кракауэру, архитектура должна была выполнять всего лишь обрамляющую функцию – она должна была быть непременно наполнена «человеческим материалом». В этой связи весьма показательным является один отрывок из воспоминаний Альберта Шпеера: «Гитлер непрестанно и не одного меня подгонял в строительных хлопотах. Он постоянно занимался утверждением проектов форумов для столиц гау, он поощрял партийный руководящий слой активно выступать в роли инициаторов строительства парадных сооружений. При этом меня часто раздражало его стремление разжечь среди них беспощадную конкуренцию. Он верил, что только таким образом можно добиться высоких результатов. Он не хотел понимать, что наши возможности были небезграничны. На мое возражение, что скоро начнут срываться все сроки, так как гауляйтеры израсходуют все находящиеся у них строительные материалы на собственные объекты, он никак не отреагировал».

Макет главного вокзала, строительство которого было запланировано в Линце

Набросок высотной гау-башни в Гамбурге

Если говорить о национал-социалистической застройке городов в целом, то ее можно было бы характеризовать несколькими внешними признаками: отдельно стоящие здания непременно должны были быть четкими как призма, в схеме города они отличались внешней упорядоченностью и симметричностью. В проектах официальных зданий предпочтение отдавалось плоскими крышам, а не крышам со скатами. Именно плоские крыши были провозглашены «типично немецкими». Изящное оформление крыш, наличие декоративных элементов

считалось предосудительным, собственно как и динамичный («декадентский») контур зданий. Лишь в отдельных случаях в «канонические формы» национал-социалистических зданий могли вноситься региональные мотивы, но они не должны были ни в коем случае копироваться в других гау. В рамках городской застройки даже внутреннее оформление зданий должно было происходить в соответствии с требованиями Гитлера и его уполномоченных, что, впрочем, не мешало последним заявлять об «архитектурной свободе».

Монотонность фасадов только усиливала ощущение вытянутости зданий. Равномерное сечение частей здания и предписанные детали оформления вели к тому, что партийные и государственные строения казались однотипными. При этом не было никакой разницы, были ли они спроектированы Шпеером, Беренсом, Бестельмайером, Бонацом, Галлом, Гизлером, Крайзом, Загебилем или каким-то менее известным архитектором. Плюрализм в стилистике строящихся зданий был исключением, вызванным к жизни случайным стечением обстоятельств. Однако именно подобные исключения выступали в качестве фактора, стабилизирующего немецкое общество. Национал-социалистическая архитектура должна была отдавать должное различным общественным слоям, на поддержку которых рассчитывал национал-социализм. Кроме того, «новая» архитектура принципиально не разрывала отношений с прошлым, что могло вызвать ощущение стилистической преемственности. Указанный плюрализм мог проявляться в самых формах. Взору обывателя был явлен аккуратный домик на природе, молодежи предлагались романтические фахверковые дома и напоминающие орденские замки строения. Рационально мыслящим промышленникам предоставлялись функциональные управленческие здания и заводские корпуса. В итоге национал-социалисты оказывали влияние на городскую застройку не только через возведение партийных сооружений. Общий образ национал-социалистического города опирался на конгломерат самых различных моделей архитектуры, но партийные здания должны были быть не просто определяющими городской пейзаж, но демонстрировать свою взаимосвязь с прошлым. Образцов для подражания было множество. Это могли быть и проекты городской застройки Вены и Парижа конца XIX века, которые отразились на городах Германии эпохи Вильгельма II (Большой Берлин, 1908). Их следы можно было обнаружить даже во временах Веймарской республики: пояс зеленых насаждений Кельна (1919), Анхальтский вокзал в Берлине (1920), Германский дом в Штутгарте (1923–1925), выставка «Гезолай» и Рейнский павильон в Дюссельдорфе (1925). Общая стилистика национал-социалистической архитектуры отсылала наблюдательного зрителя также к национальным памятниками прошлого: памятнику Битвы народов, памятнику сражению у Танненберга, «башням Бисмарка» времен Вильгельма II, памятникам героям Веймарской республики, высотным домам из утопических проектов Петера Беренса и Отто Коца, а также фантастическим пейзажам из любимого Гитлером фантастического фильма Фрица Ланга «Метрополис» (1925–1926).

Колоннада Старого берлинского музея

Эти образцы отнюдь не слепо копировались, а так сказать «переосмыслялись» или, как предпочитают говорить в германской исследовательской литературе, «перефразировались». В конце концов, германский национал-социализм хотел отличаться от своих предшественников не только в политическом плане, но и намеревался отмежеваться от них даже на стилистическом уровне. Отнюдь не случайно, что многие почтенные профессора архитектуры (за исключением Ганса Пёльцига и Генриха Тессенова), которые еще во время кайзеровской Германии в своем стиле склонялись к «державному пафосу», в Третьем рейхе получали весьма выгодные заказы.

Футуристические образы из фильма «Метрополис» восхитили Гитлера своей величественностью

«Старых господ» «новый режим» увлек напыщенными проектами, в которых они могли выразить свои патриотические и национальные идеи. Генрих Тессенов воспринял «новую» идеологию, так как с самого начала с романтическим упрямством пытался защитить ремесло от индустрии, произведения ручной работы от машины. У него даже появились подражатели. Среди них был австриец Йозеф Хоффман, создавший формулу «высвобожденного ремесла».

Впрочем, нет ничего удивительного в том, что традиционные формы и классические образцы «прекрасно» ужились вместе с имперскими орлами и свастиками. Национал-социализм выразил свои пожелания, адресованные архитекторам, предельно ясно и точно – от них требовался празднично-торжественный пафос, совмещенный со строгими традициями «немецкой архитектуры». Для этих пожеланий даже была выработана формула-девиз: «Быть немецким – значит быть ясным». Специалисты прошлого не только «правильно» восприняли этот призыв, но оказались готовы предоставить себя в распоряжение нового режима, а также занять определенные посты в органах власти и профессиональных организациях, чтобы отдавать уже там свои указания.

Ганс Пёльциг

Впрочем, как говорилось выше, были и исключения. Ганс Пёльциг не смог заручиться поддержкой национал-социалистов, а потому после прихода Гитлера к власти был лишен права работать архитектором. В случае с Паулем Бонацом была несколько иная история – он был конкурентом Герди Троост, вдовы влиятельного Пауля Людвига Трооста, бывшего одно время любимым архитектором Гитлера. Именно по этой причине Бонац не смог попасть в обойму привилегированных национал-социалистических архитекторов. Однако, если отбросить все эти субъективные факторы, можно было бы однозначно утверждать, что и Бонац, и Пёльциг в общем стиле своих проектов могли бы легко вписаться в архитектуру Третьего рейха. Все их проекты более чем соответствовали строгим монументальным канонам национал-социалистического зодчества. Основным предназначением официальной архитектуры Третьего рейха была демонстрация «высказанного в камне мировоззрения».

Пауль Людвиг Троост

Собственно архитектурные формы должны были дополняться специально подобранными строительными материалами и особым местоположением того или иного строения. Все это должно было подчеркивать изолированный монументализм партийно-государственных зданий. Огромные стены, отделанные гладкими каменными плитами, нечастые, но глубоко врезавшиеся в пространство стен окна, разрезанные каменными оконными переплетами фасады – все это должно было усиливать впечатление компактности и непроницаемости здания. По своему общему впечатлению официальные здания Третьего рейха напоминали крепости. Аксиальные и симметричные формы зданий, а также массивные бордюры еще раз подчеркивали их «сплоченность».

Не исключено, что в партийной архитектуре мощные угловые формы были позаимствованы из романского стиля, что делает оправданным сравнение с крепостями и замками. Принимая во внимание установку, что эти «партийные крепости» должны были стоять «вечно», подобные заимствования не могут быть случайностью. Гитлер как-то назвал эти строения «каменными свидетельствами нашей веры», хотя на самом деле они были возведены из стали и бетона, а лишь затем облицованы каменными плитами. Вечность данных строений должен был символизировать тесовый камень,

которым обкладывались основания большинства представительных зданий. Громадные каменные блоки, сами массивные здания, казалось, были восприняты из древнеегипетских и шумерских строительных традиций. Строения Третьего рейха выглядели статичными, лишенными подвижности, доминирующими над всей округой. Орнаменты во внешнем оформлении зданий, которые содержали в основном символы и идеологические аллегории, могли применяться лишь в некоторых местах. Украшаться ими должны, как правило, только столбы и пилястры. Если говорить о неких архитектурных архетипах, то зодчество времен национал-социалистической диктатуры отнюдь не было изобретением современности. Аналогичное впечатление производили многие исторические сооружение: замок Кастельдель-Монте, античные саркофаги и мавзолеи, пергамские храмы, напоминающие Акрополь сооружения, средневековые часовни. Кроме того, можно говорить о схожести с грубоватыми зданиями прусского стиля, которые были в свое время спроектированы Карлом Фридрихом Шинкелем и Фридрихом Жилли.

Здание датского посольства

Молодые архитекторы, оказавшиеся в окружении Гитлера, – Альберт Шпеер, Леонард Галл, Клеменс Клоц, Ганс Дустман, Фридрих Таммс, Рудольф Вольтерс – заимствовали формы французского революционного классицизма, полностью игнорируя его гуманистические идеалы и просветительский потенциал. Именно это обстоятельство отличало их от Этьена Булле, Клода Никола Леду и Луи-Жана Деспере или же их немецких подражателей, среди которых в первую очередь надо выделить Фридриха Жилли, Фридриха Вайнбреннера и Петера Шпета. Однако именно представитель западноевропейского модернизма в архитектуре Василий Лукхардт («Новые строения») занимался обоснованием перехода «от прусского стиля к новой архитектуре», изображая «логичный» переход к строениям национал-социалистического государства от творческих проектов Жилли. Строения, созданные Этьеном Булле, равно как и его прусским современником Фридрихом Жилли, воспринимались национал-социалистами как «родственные по духу». В данном случае в первую очередь учитывались огромные размеры зданий. Это позволяет высказать предположение, что именно они первоначально послужили образцами для национал-социалистического зодчества.

Проект реконструкции одной из площадей в Нюрнберге (1940)

Если говорить о гигантомании, то нельзя не упомянуть, что массивные каменные строения играли очень важную роль в самопрезентации тоталитарного государства. Представительные сооружения из «каменных блоков» расценивались как художественные свидетельства, некие документы «новых» строительных идей, а потому рассматривались как символ власти и «фирменный знак» нового режима. Массивные сооружения должны были символизировать не столько чувства немецкой буржуазии, которая затаила обиду за поражение в Первой мировой войне, со временем превратившуюся в некий комплекс неполноценности, выражавшийся в компенсировании горьких чувств титаническими проектами. Новые строения, которые должны были стоять «вечно», символизировали систему власти национал-социалистической партии, которую позже исследователи назовут «террористической». Целью архитектурных усилий было создать вневременные символы господства. По этой причине государственные и партийные здания должны были быть оторваны от повседневного мира. Нередко они возводились на приличном расстоянии друг от друга, будучи по сути изолированными сооружениями. Их формы, пропорции и размеры должны были произвести впечатление на наблюдателя и запугать его своим гнетущим величием. Эта архитектура подразумевала только лишь подчинение масс своим вождям.

Кроме того, в гау-форумах развивалась весьма специфическая «кулисная архитектура», которая имела своей целью обрамлять массовые действия роскошным монументализмом, чтобы тем самым вызвать одинаковое настроение людей, принимавших участие в данных демонстрациях, парадах и действиях. Как-то Гитлер заявил собравшимся на партийном съезде в Нюрнберге людям, чье построение весьма напоминало армейские полки: «Уровень отдельных людей отступает на задний план на фоне масштаба наших подразделений». Перефразируя, можно сказать, что задача государственной и партийной архитектуры сводилась к тому, чтобы создать «каменное обрамление» для вышедших на демонстрацию в военном построении людей.

В национал-социалистической литературе весьма часто употреблялось такое выражение, как «движение маршевым шагом». Это словосочетание является весьма удачным символом жесткой унификации, которая была применима и к оформлению архитектурных фасадов. Пристрастие к замкнутой кубатуре здания, фактически полный отказ от использования каких-либо орнаментов могли обозначаться как «солдатская выправка». Некто из современников восхищенно писал по поводу данной монотонности: «Видятся (в этой архитектуре. – А.В.) пленительные ритмы марширующих сплоченных колонн из волевых мужчин, идущих на демонстрацию».

Внутренний интерьер «Народного зала», который планировалось возвести в Гамбурге по проекту Константина Гучова

Стандартные фразы тогдашних культурных пропагандистов были услышаны и гамбургским архитектором Константином Гучовом, который излагал военный контекст своих строений следующим образом: «Органическая планировка соответствует строгому движению колонн и строгому порядку сооружения». «Строгое движение колонн», являясь скорее отвлеченным выражением, тем не менее, нашло вполне конкретное воплощение в строгих и даже скупых фасадах зданий Третьего рейха. В центре архитектурного оформления и перестройки немецких городов находилась визуализация знаменитого «фюрер-принципа». По большому счету, это было центральным мотивом множества проектов, которые были реализованы (или их только намеревались реализовать) в годы национал-социалистической диктатуры. По этой причине центральная площадь «фюрера» подчеркивалась во всех местах, где должны были проходить демонстрации. Ее должны были выделять на общем фоне перестроенные улицы, новые гау-форумы и т. д. Если фюрер не появлялся на данных мероприятиях, то его как высшую фигуру Третьего рейха должен был символизировать специальный балкон или особая трибуна.

Каменоломни близ одного из концентрационных лагерей

Считается, что осуществление обширной строительной программы в Третьем рейхе было предотвращено началом Второй мировой войны. С одной стороны, приоритет был отдан военной промышленности. С другой стороны, существенно сократилось количество ресурсов. В действительности этот тезис является лишь полуправдой. Даже если исходить из того, что в мирное время в Германии имелось достаточное количество ресурсов, включая рабочие кадры, чтобы реализовать гигантские строительные проекты, то все равно можно поставить под сомнение возможность полного осуществления этих планов. Если изучить ситуацию более детально, то обнаружится, что в Германии никогда не было достаточного количества средств, ресурсов и рабочей силы, чтобы воплотить намеченное в жизнь. В итоге вокруг войны сложилось огромное количество национал-социалистических «спекуляций», которые

утверждали, что золотые запасы и валютные резервы захваченных стран все-таки позволят осуществить задуманные планы, в том числе многие строительные проекты. Кроме того, предполагалось использовать на земельных и строительных работах массы арестантов, евреев, иностранных рабочих. Помимо этого в Третьем рейхе не имелось достаточного количество строительного камня, а потому в свое время были начаты поиски «подходящих» каменоломен, которые находились за границами рейха. Некоторые из концентрационных лагерей превратились исключительно в предприятия по добыче строительного камня – большинство заключенных в таких лагерях под надзором эсэсовцев работали именно на каменоломнях. В итоге в строительные проекты Третьего рейха оказались «вовлечены» заключенные Флоссенбурга, Нацвайлера, Гросс-Розен, Маутхаузена (каменоломни), Заксенхаузена, Нойенгамме, Штуттхофа (кирпичные заводы) и даже Дахау (фаянсовая фабрика). Впрочем, как свидетельствовал Альберт Шпеер, даже подобные меры не всегда были «эффективными»: «На помощь Гитлеру пришел Гиммлер. Прослышав о надвигающемся дефиците кирпича и гранита, он предложил привлечь к их производству заключенных. Он предложил Гитлеру построить мощный кирпичный завод под Берлином, в Заксенхаузене, под руководством и в собственности СС. Гиммлера всегда интересовали разного рода рационализаторские идеи, так что очень скоро объявился некий изобретатель со своей оригинальной установкой по производству кирпича. Но поначалу обещанная продукция не пошла, так как изобретение не сработало. Подобным же образом кончилось дело и со вторым обещанием, которое дал неутомимый охотник до новых проектов Гиммлер. С помощью заключенных в концлагерях он собирался наладить производство гранитных блоков для строек в Нюрнберге и Берлине. Он тотчас же организовал фирму с непритязательным названием и начал вырубать блоки. Как результат немыслимого дилетантства предприятия СС блоки оказывались со сколами и трещинами, и СС пришлось, наконец, признать, что они могут поставить только лишь небольшую часть обещанных гранитных плит. Остальную же продукцию забрала себе дорожно-строительная фирма д-ра Тодта. Гитлер, который возлагал большие надежды на обещания Гиммлера, все больше огорчался, пока в конце концов не заметил саркастически, что уж лучше бы СС удовольствовались изготовлением войлочных тапочек и пакетов, как это традиционно делалось в местах заключения».

Новые жилые дома в Аугсбурге (1937)

Набросок проекта памятника, посвященного аншлюсу Австрии. Планировалось установить в родном городе Гитлера – Браунау

Действительно, сразу же после начала Второй мировой войны строительство в рейхе на некоторое время приостановилось. Однако полная остановка строительных проектов произошла в 1943–1944 годах. О том, что еще в 1943 году предполагалось хотя бы частично осуществить перепланировку отдельных немецких городов, что было часть одного гигантского плана, указывает письмо Ганса Штефана, который был сотрудником Альберта Шпеера. В этом письме, в частности, говорилось: «Само собой разумеется, что нет никаких проектов, предполагающих вскоре дать каждому немецкому городу новый облик. Наоборот, искусство не может насаждаться по приказу – оно должно органично развиваться. Таким образом, только лишь несколько специально выбранных городов могут явить достойные примеры, на основании которых смогут развиваться новые архитектурные идеи». Однако начальник Штефана, постепенно набиравший могущество генеральный строительный инспектор Альберт Шпеер, отнюдь не намеревался дожидаться некоего «органического развития». В своем письме, датированном 30 августа 1940 года, он сообщал начальнику имперской канцелярии Гансу Генриху Ламмерсу: «Лучшие архитекторы рейха на ближайшие десять лет заняты тем, что готовят проекты для пяти наиболее предпочтительных “городов перестройки”. По моему мнению, только те гауляйтеры, которым удается найти в своих областях талантливых архитекторов, могут все-таки приступить к началу строительства». Альберт Шпеер не уставал критиковать «хаос компетенций», который творился не только в сфере, связанной со строительством, но и во всем партийно-государственном аппарате Третьего рейха. Он указывал на недостатки принятия на местах авторитарных решений, которые в итоге приводили либо к задержке начала строительства, либо же вовсе к его пресечению. Будучи полностью уверенным в том, что он занимал самые крепкие позиции среди бонз Третьего рейха, Альберт Шпеер высказал мысль: «После войны во всех строительных заданиях должна была соблюдаться некая иерархия». Смирившись с запутанным изобилием строительных проектов, которые планировалось осуществить в рейхе, 19 февраля 1942 года Альберт Шпеер все-таки решился сообщить Гитлер в Оберзальцберг о том, что надо отказаться от намерений планировать архитектурные объекты столь же активно, как и ранее: «Данную установку надо трактовать исключительно как заключительный отчет о моей деятельности». В написанном сразу же после этого письме, которое было адресовано имперскому казначею Францу Шварцу, Альберт Шпеер давал обзор всех строительных работ и архитектурных проектов, которые велись в столицах гау «с особым учетом возведения гау-форумов». В этом письме, кроме всего прочего, сообщалось: «Следующие города были провозглашены фюрером “городами перестройки”, то есть к ним по заявлению местных уполномоченных может применяться расширенное толкование закона об экспроприации. Это Аугсбург, Байройт и т. д. В этой связи фюрер настойчиво желает получить обобщающий список всех строений, которые планируется возвести в этих городах в ближайшие 20 лет. Вместе с тем можно достигнуть существенной экономии средств, предусмотренных на строительство, если в городах и без того планировалось строительство отдельных сооружений[6 - Имеется в виду за счет местного, а не государственного бюджета.]. Поэтому первым шагом в данном направлении должно стать составление программы строительства, рассчитанной на ближайшие 20 лет. Наипервейшим заданием градостроительного планирования должно являться ситуационное размещение этих строений, то есть в большинстве случаев формирование нового центра города. Преимуществом подобного размещения является вероятность ведения перспективной земельной политики, в рамках которой будет возможно приобретение участков на более благоприятных условиях. Запрет на новостройки и существенную переделку уже имеющихся зданий в данных районах позволит в перспективе избежать ненужного повышения цен на земельные участки. Согласно § 4 Закона “О перестройке” имеется возможность отказа от застройки земельных участков, равно как и внесение изменений в планы строительства, если таковые мешают осуществлению мероприятий в сфере градостроительного планирования. Фюрер принципиально настаивает на том, чтобы во всех столицах гау были возведены форумы, которые предусматривают наличие: партийных зданий, павильона, площади для демонстраций, башни, а также резиденции имперского наместника. Этот гау-форум должен быть положен в основу всех градостроительных планов. Наряду с гау-форумом почти повсеместно

должны возводиться новые здания: театр, гостиница, различные государственно-административные здания (полицай-президиум и т. д.). В отдельных случаях на будущее должно быть предусмотрено возникновение новой торговой улицы с административно-экономическими зданиями и магазинами».

Альберт Шпеер в начале своей карьеры

Гитлер и Шпеер рассматривают проект здания

В своих воспоминаниях Шпеер описывал настойчивость Гитлера, который, невзирая на войну, не намеревался отказываться от сворачивания строительных планов: «После того как 25 июня 1940 года своим указом “Об обеспечении необратимости победы” Гитлер распорядился о немедленном возобновлении работ на берлинских и нюрнбергских стройках, я спустя несколько дней поставил рейхсминистра д-ра Ламмерса в известность, что “не намерен на основе указа фюрера еще во время войны снова приступить к практической реконструкции Берлина”. Однако Гитлер не согласился с таким толкованием и приказал продолжать строительные работы, даже если общественное мнение и было в основном негативным. Под его давлением было решено, что, несмотря на военное время, берлинские и нюрнбергские объекты должны быть готовы к ранее установленным срокам, т. е. самое позднее в 1950 году. Под его нажимом я подготовил “Срочную программу фюрера”, и Геринг сообщил мне затем, в середине апреля 1941 года, что ежегодная потребность в 84 тысячах тонн металлоконструкций будет обеспечена». Для маскировки от общественности эта программа шла под названием «Военная программа работ по развитию водных путей и рейхсбана Берлина». Несмотря на то что национал-социалистическая пресса время от времени все-таки сообщала о строительстве отдельных объектов, чье возведение было предусмотрено в рамках перестройки Берлина (Круглая площадь, «солдатский зал», «музейный остров»), публике не говорилось обо всех объемах предусмотренной «реконструкции» столицы рейха. Делалось это для того, чтобы не вызвать открытого общественного недовольства. В годы войны огромные финансовые затраты на строительство было весьма щекотливым вопросом.

Рисунок здания, сделанный Гитлером

По мере того как затягивалась «скоротечная война», стали все чаще и чаще раздаваться сетования Шпеера на непродуманность программы строительства. 28 августа 1941 года в одном из своих писем он подчеркивал: «Наряду с перестройкой Берлина, от которой по известной вам причине фюрер не откажется никогда, не наблюдается значительного по своим объемам восстановления городов, пострадавших от воздушных налетов. Кроме того, не видно строительства социального жилья, задача которого конечно же не настолько великая, как у возведения индустриальных предприятий или управленческих зданий, которые в последнее время возникают на немецком Востоке… Однако для перестройки других городов не остается строительных материалов. Мне кажется, очень важно учитывать всех имеющихся в распоряжении архитекторов, инженеров и техников».

Особое положение, которое занимал Альберт Шпеер при Гитлере, указывает не только на его включенность в число партийных иерархов Третьего рейха, но и на его своеобразную позицию в качестве фактического руководителя градостроительной политики Третьего рейха. Положение Шпеера принципиально изменилось только после несчастного случая, когда погиб Фриц Тодт. Только после этого Шпеер становится министром вооружений, что автоматически привело к значительному расширению круга выполняемых им поручений. О том, насколько все-таки сильным было влияние Шпеера на градостроительную политику рейха, тот не без внутренней гордости описывал в своих мемуарах: «Многочисленные проекты, появившиеся в других городах, были прямым продолжением берлинского проектирования. Отныне любой гауляйтер стремился увековечить себя в своем городе. Почти в каждом из этих проектов угадывался мой берлинский эскиз перекрестка из пересекающихся осевых линий, даже сориентированных по сторонам света. Берлинский образец превратился в схему».

Стальная конструкция одного из зданий, строившегося в Берлине (1936)

Модель «Народного зала», который планировалось построить в Гамбурге

После того как Германия оказалась в зоне постоянных бомбардировок, тайные желания теоретиков национал-социалистического городского планирования оказались осуществлены, хотя и самым циничным образом. В сентябре 1944 года Гитлер объявил сорок два города Третьего рейха, которые больше всего пострадали от воздушных налетов, «городами восстановления». Для начала планировалось составить опись всех домов, разрушенных или частично разрушенных бомбами. Только после этого предполагалось составить новые планы перестройки этих городов с учетом «освободившихся площадей». Для выполнения этих задач был даже создан специальный Рабочий штаб планирования восстановления разрушенных немецких городов. Именно наработки этого рабочего штаба были использованы, когда после капитуляции Германии в 1945 году началось восстановление страны. Однако в 1944 году Геббельс, провозгласивший курс на фанатичную «тотальную войну», отстаивал мысль о «тотальной перепланировке городов». В данном случае истребительная война стала тем самым «мотором», который позволил бы привлечь множество молодых архитекторов. Однако это была медаль с двумя сторонами: в действительности архитекторы и специалисты по планированию городской застройки служили не делу обновления немецких городов, а мании величия Гитлера, одержимого жаждой разрушений. Курс на запланированный апокалипсис, на погружение Германии в руины, с идеологической точки зрения предполагал «новое возрождение Германии». Гамбургский архитектор Константин Гучов писал в марте 1944 года относительно «нового городского центра» родного города: «Эти разрушения должны вызвать одобрение. Слова фюрера о том, что со временем разрушенные города станут прекраснее, нежели были некогда, вдвойне считаются справедливыми по отношению к Гамбургу. Мы не оплакиваем эти разрушения. Мы не пророним ни одной слезы на эти руины».

Глава 3. «Фашистский» неоклассицизм

Национал-социалистический режим создавал (прежде всего в крупных городах) самые представительные здания, в которых должны были располагаться партийные и государственные органы. Представления об архитектуре в рамках национал-социализма базировались преимущественно на образах «монументальных» строений. Хотя по сравнению с общими объемами строительства в Третьем рейхе подобного рода зданий было построено не так уж много. Почти сразу же после прихода Гитлера к власти в Германии было объявлено о множестве строительных программ. Все средства массовой информации: газеты, журналы и даже кинематограф – пытались показать Третий рейх как одну сплошную строительную площадку. Очень большое внимание уделялось фотосъемке строящихся объектов. Архитектура и строительство превращались в некоего рода партийную пропаганду. Адольф Гитлер как несостоявшийся художник и самопровозглашенный архитектор, вне всякого сомнения, играл центральную роль в этой комплексной архитектурной пропаганде. Он был не просто «идейным архитектором Третьего рейха» (то есть создателем новой

государственности), но в многих случаях выступал как непосредственный инициатор и выразитель сугубо архитектурно-строительных идей. Кроме того, фюрер не отказывал себе в удовольствии появляться на закладке важных объектов, на открытии архитектурных и художественных выставок. Каждый из таких визитов сопровождался «программным» выступлением. Между тем немецкие журналы и газеты были переполнены фотографиями и сообщениями о зданиях «новой империи» и «строениях фюрера». Это была манипуляция массовым сознанием. Именно благодаря ей режиму удалось в самые кратчайшие сроки сформировать общественное мнение, произвести впечатление, будто бы в рамках политики занятости населения велось строительство в огромных объемах.

Королевская площадь Мюнхена

Столица Баварии, город Мюнхен, всегда играл в Третьем рейхе особую роль. По этой причине правильнее было бы говорить не о столице Третьего рейха (Берлин), а о столицах Третьего рейха, в число которых попадал и Мюнхен. Если Берлин был государственной столицей национал-социалистической Германии, то Мюнхен был «партийной столицей». Бавария считалась исходным пунктом, «первоисточником» национал-социализма, а потому нет ничего удивительного в том, что именно в Мюнхене должны были быть реализованы первые «представительские» архитектурные проекты нового режима. Доказательством существования «новой имперской архитектуры» должны были стать возникшие в Мюнхене несколько принципиальных строений национал-социалистических архитекторов. Все эти сооружения должны были продемонстрировать эстетические масштабы нового режима. В данном случае надо в первую очередь упомянуть два проекта, подготовленные любимым архитектором Гитлера – Паулем Людвигом Троостом. В одном случае речь шла о перестроенной по его проекту Королевской площади. Во втором случае это был Дом немецкого искусства, в торжественной обстановке открытый Гитлером в июне 1937 года. Сам архитектор не дожил до этого момента – он скончался 21 января 1934 года. Однако это не помешало Гитлеру провозгласить Дом немецкого искусства «первым монументальным сооружением моего правительства».

Если отвлечься от идеи, заложенной в суть переделанной Королевской площади Мюнхена, то можно было бы предположить, что речь шла о «культурном строительстве», причем с явными архитектурными цитатами из созданного в Берлине архитектором Шинкелем Старого музея. Однако перестроенная Королевская площадь была провозглашена «форумом НСДАП». Это историческое место было переоборудовано в плац для проведения партийных манифестаций и мероприятий. К площади примыкал ритуальный комплекс, посвященный шестнадцати «мученикам движения», погибшим в 1923 году во время неудачного Пивного путча.

Королевская площадь Мюнхена как почетное место было оформлено в середине XIX века. В своей узкой части она ограничивалась так называемыми «пропилеями», а на продольных сторонах находящимися как раз друг против друга зданиями Глиптотеки и Новой государственной галереи. Много позже у восточного прохода на Королевскую площадь в качестве пандана к «пропилеям» были сооружены два приземистых открытых «церемониальных храма». В основании каждого из них было захоронено по восемь железных саркофагов с телами «мучеников движения». Оформление площади в архитектурном отношении завершалось сооружением почти двух идентичных строений: «дома фюрера» и административного здания НСДАП. Кроме того, Королевская площадь была снабжена квадратными фундаментными плитами, а также по углам обрамлялась низкими стенами и коваными решетками, которые ограничивали автомобильное движение. Подобное преобразование Королевской площади («окаменение») привело к тому, что она почти сразу же стала считаться национал-социалистическим мемориалом.

«Церемониальный храм» на Королевской площади Мюнхена

Изначальная форма Королевской площади в своей строгости соответствовала представлениям национал-социалистов, хотя ей и не хватало некоего идеологического наполнения. Появление «церемониальных храмов» во имя «мучеников движения» дало повод считать их «вечной вахтой», тем более что они располагались в непосредственной близости от комплекса «Фельдхеррнхалле» («Зал полководцев»), который, собственно, и находился на месте вооруженного столкновения во время Пивного путча 1923 года.

Псевдоклассицистическое оформление площади, которое дополнялось строгой аксиальной и иерархической симметрией, придавало этому месту не просто характер «памятника», но и делало его идеальным для проведений массовых мероприятий, в том числе парадов и манифестаций НСДАП. Площадь, замкнутая государственными и партийными строениями, создавала «каменное обрамление для вышедших на демонстрацию подразделений». Подобное оформление должно было в первую очередь символизировать авторитет, дисциплину, твердость, подчинение и боеготовность.

Здание НСДАП на Королевской площади в Мюнхене

Помпезная архитектура площадей Мюнхена преподносилась как «немецкая тектоника» и «новый немецкий имперский стиль». Хотя бы в силу этого Королевская площадь стала служить образцом для многих других партийно-государственных сооружений, хотя с практической точки зрения была совершенно нефункциональной. Так, например, вестибюли в «Доме фюрера» были проложены попрек основных коридоров, парадная лестница упиралась в глухую стену, центральный зал заседаний был открыт по углам, в некоторые представительные помещения было очень сложно попасть. Функциональность полностью отступала на фоне внешне хвастливого монументализма, а практичность была заменена симметрией, что было отличительным признаком большинства национал-социалистических партийных зданий.

Главный зал в «Доме фюрера» на Королевской площади Мюнхена

Другим, не менее часто публикуемым на страницах газет и журналов «каноническим» строением национал-социалистической архитектуры был мюнхенский Дом немецкого искусства. Подобно комплексу на Королевской площади, он был спроектирован Паулем Людвигом Троостом. Планировалось, что Дом немецкого искусства будет выстроен вместо сгоревшего в 1931 году так называемого «Стеклянного дворца». Однако вопреки ожиданиям конкурсного жюри, предполагавшего получить обыкновенный выставочный зал, Троост, на тот момент являвшийся любимым архитектором Гитлера, представил очень дорогостоящий и вычурный проект. Впрочем, на его открытии в 1937 году фюрер заявил прессе, что это было не просто здание, а «храм муз, явившийся выражением культурной воли Третьего рейха». Строительство Дома немецкого искусства в самого начало было удостоено повышенного внимания. Произошло это по двум причинам. Во-первых, его закладку совершил сам Гитлер. Во-вторых, оно должно было символизировать по своей форме немцев, являющихся «самой культурной нацией». Издатель юбилейного (пять лет пребывания правительства Гитлера у власти) каталога «Большой выставки немецкого искусства» восторженно писал в 1937 году: «Тот факт, что фюрер с огромной радостью посвятил первое монументальное сооружение, созданное его правительством, именно немецкому искусству, является символом того, какое большое

значение он придет искусству в жизни немецкого народа».

Мемориальная доска в честь Пауля Людвига Трооста

И комплекс на Королевской площади, и Дом немецкого искусства, провозглашенные в свое время образцами для подражания, нередко характеризовались как сооружения в стиле неоклассицизма. Однако проекты, созданные Паулем Людвигом Троостом, на самом не являлись чем-то сугубо оригинальным. Они стали смесью из идей и форм, которые были, скорее всего, почерпнуты у Шинкеля и Кленце. Так, например, колоннада Дома немецкого искусства весьма напоминает Старый музей (1823–1826) Шинкеля. Однако у старого строения колонны охвачены декоративными элементами, а у выставочного зала Трооста они устремлены в пустоту. В определенной мере являются схожими мотивы окон и «дома фюрера», и Старой пинакотеки (1826–1836) Кленце. Заимствования, казалось, более чем очевидны. Хотя применять в отношении архитектуры Трооста характеристику «неоклассицизм» надо более чем осторожно. Творения баварца во многом лишены утонченности и детальной проработки форм. Как отмечал германский исследователь Петер Райхель, «у бывшего мебельного дизайнера Трооста все формы были словно срезаны немецким рубанком, их заменили гладкими и слегка угловатыми элементами, соединив все в неподобающих пропорциях». Вместе с этим проблематичной кажется и «канонизация» официальной национал-социалистической архитектуры как неоклассицизма. Тем более что сама архитектура Третьего рейха не являлась неким гомогенным явлением, которое можно было охарактеризовать одним словом. Именно по этой причине можно говорить об условном плюрализме архитектурного стиля национал-социализма, так как в каждом конкретном случае можно обнаружить самые разные черты.

Все объяснялось предназначением данного здания. Если же говорить о наиболее близких к неоклассицизму Троосте и Шпеере, то их идеи во многом восходили к проектам Жилли, Шинкеля и Кленце. Если принимать в расчет только архитектурные формы, то можно было бы ошибочно утверждать о «возрождении Веймарской классики» в годы национал-социализма. Это утверждение было бы сродни тому, чтобы заявлять о «воскрешении духа классицизма» в национал-социалистической литературе. Не менее ложным было бы утверждение о том, что неоклассицизм, имевшийся в демократических странах (США, Англия, Швеция, Франция), на самом деле являлся (подчеркнем, принимая во внимание в первую очередь формы) всего лишь протофашистским архитектурным стилем.

Архитектурный стиль Третьего рейха мог таким именоваться только при наличии вполне определенных признаков, а именно: взаимосвязи форм и национал-социалистических идей. Данные идеологические предпосылки вызывали, со своей стороны, эстетическое изменение привычных строительных стилей, а по этой причине нельзя говорить о неоклассицизме в строгом понимании этого слова. Многое из того, что было использовано Троостом, Галлом, Шпеером, Бестельмайером, Гизлером, Клоцом, Загебилем, Фаренкампом, Крайзом и Мархом, было существенно трансформировано, подстроено под требования национал-социалистической пропаганды. По этой причине можно было бы утверждать, что если архитектура Третьего рейха и имела формальное отношение к неоклассицизму, то она обладала всеми признаками упадка «новой классики».

Герман Гизлер

Кроме того, плюрализм стилей является не слишком удачной характеристикой для германской архитектуры периода диктатуры, более удачным и более точным кажется определение, данное Герхардом Фелем в работе «Модерн под знаком свастики». Он называл стиль строений рейха «программным эклектизмом». В данном случае отсылки к исторической архитектуре происходили отнюдь не для того, чтобы сохранить историческую преемственность в сфере зодчества, а для того, чтобы стать иллюстрацией к национал-социалистическому мировоззрению. Эта иллюстрация, этот образ должен был помочь при помощи неких символов «активировать квазирелигиозный потенциал масс». В данной ситуации оказались вполне приемлемыми формы, присущие эпохе абсолютизма. При обосновании исторических традиций посредством идеологических догм, с одной стороны, использовался метод сравнивания вождей прошлого и настоящего, а с другой – национал-социалистическая публицистика возвращалась к методам ведения дискуссий, присущим немецкому романтизму, то есть лишенным очевидной рациональности. Параллели изыскивались по всей германской истории: от королей династии Гогенштауфенов до Фридриха Великого и Бисмарка. Использование пафоса прошлого формировало новый миф.

В этой связи отдельный интерес представляет ранняя работа Артура Меллера ван дер Брука, которая назвалась «Прусский стиль» (1916). Она содержала очень смелые тезисы, согласно которым «немецкая тектоника» достигала своего апофеоза в монументальных строениях Карла Фридриха Шинкеля. Меллер ван дер Брук пропагандировал «прусский стиль» будущих германских зданий как «удар резцом времени». Вместе с тем он высказывал требование «нового дорийского стиля», который должен был воплотиться в будущей, еще более консервативной архитектуре. Центральная идея этой работы Меллера ван дер Брука состояла в том, чтобы доказать – возникновение прусского классицизма находилось в тесной взаимосвязи с гегемонией Пруссии в Европе, что, в свою очередь, было связано исключительно с ведением войн. Он воодушевленно писал о том, что «прусская классика базировалась на аристократически-спартанском образе жизни». Призвание этого стиля состояло в том, чтобы воплотиться в «национальных памятниках», так как «монументальность, подобно великим войнам, подобно взлету народа, подобно основанию империй, действует, высвобождая творческие силы и вновь упорядочивая национальное бытие, наводя порядок там, где еще недавно царил хаос». По мнению Меллера ван дер Брука проект Жилли должен был стать памятником Фридриху Великому, а потому «Берлин и Пруссия должны были превратиться в величайший архитектурный центр», где «воля к вечности должна была предстать как воля, запечатленная в камне». Общеизвестно, что Гитлер был знаком с работой Меллера ван дер Брука «Третья империя», из которой он и позаимствовал тезис о Третьем рейхе. Приведенная выше цитата указывает на то, что Гитлер, судя по всему, читал и «Прусский стиль»: так некоторые пассажи из речей фюрера, посвященных архитектуре, являются очевидными кальками с идей, высказанных Меллером ван дер Бруком.

Здание немецкого посольства, построенное в 1912 году по проекту Петера Беренса в Санкт-Петербурге

В своей работе Меллер ван дер Брук настаивал на формировании современного, унифицированного, великого «национального стиля». При этом, говоря о памятном сооружении Жилли в честь Фридриха Великого, публицист подразумевал гегемонию Германии в Европе. «Подобно тому как Берлин находится в центре Пруссии, то Германия находится в центре Европы. Архитектура подобна государственной власти. Когда-то мы шли от хижины к деревне, от деревни к городу, от города к крупному городу. Теперь мы должны проложить путь к мировому центру, который бы соответствовал пути от Пруссии к Германии и ее положению в Европе. В этой немецкой империи прусская проблема

должна найти свое решение». Этот призыв к господству, порядку и величию нашел понимание у немцев после Первой мировой войны. В своих послевоенных работах Меллер ван дер Брук говорил о «несчастной и жестоко порицаемой Пруссии». Но при этом он утешал себя надеждой: «Судьба обратилась против Пруссии. Сейчас ее развитие обратилось вспять, туда, где мы вновь должны обрести свою судьбу». Несмотря на то что отношение национал-социалистов к Меллеру ван дер Бруку как одному из основоположников германского младоконсерватизма было всегда очень сдержанным, его слова, тем не менее, были восприняты как своего рода пророчество, которое осуществилось в искаженном и ужасающем виде.

Активно используя слова Ганса Кинера о «германской тектонике», национал-социалисты обнаруживали свои тайные надежды, что великие немецкие архитекторы Фридрих Жилли и в первую очередь Карл Фридрих Шинкель, как и все «универсальные гении», предвосхищали появление «зданий фюрера». Более того, они были провозглашены провозвестниками и пророками искусства, которое управлялось государством. Как для Гитлера, так и для Трооста Шинкель был образцом для подражания, а потому многочисленные национал-социалистические архитекторы усердно использовали его наработки и идеи. Но как же на практике архитектура прусского классицизма могла быть использована для государственной архитектуры национал-социализма? Чтобы установить «родственную связь» между прусским абсолютизмом и национал-социалистическим тоталитаризмом, режим Гитлера нуждался во множестве символов. При установлении данной связи нередко использовались две модели. Во-первых, это было подчеркивание «вечной» функции форм, то есть надысторичности их предназначения. Во-вторых, это была «активная» пропаганда, которую Шинкель в свое время использовал для идеологической легитимации нового империализма.

Проект Триумфальной арки в Карлсруэ (1937)

Представительский характер партийно-государственных строений Третьего рейха был более убогим и не только по сравнению с прусским классицизмом. Но это не мешало вдове Людвига Пауля Трооста Герди Троост воодушевленно писать в прекрасно изданной в 1938 году книге «Здания нового рейха»: «Здания фюрера – это свидетели мировоззренческого переворота нашего времени. Они созданы национал-социализмом. Со времен древних немецких соборов вновь и вновь возникали общественные здания, которые по своим целям были полностью оторваны от повседневных будней. Они являются самовыражением истинных культурных сил пробудившегося и верного расовой идее народа. Они – олицетворение веры, запечатленной в камне». Эта фраза наглядно показывает, как архитектура могла использоваться в качестве политического инструмента, помогающего объединить власть былых королей и существующую власть национал-социалистического режима. Для этого было достаточно утверждать об увековечивании в строениях прошлого и настоящего одних и тех ценностей. Между тем в книге Герди Троост весьма благоразумно не приведено ни одного изображения здания из немецкого исторического прошлого. А потому слова о связи между историческими сооружениями и «зданиями фюрера», которые полностью соответствовали образцам прошлого, должны были восприниматься на веру. Отсутствие фотографий исторических объектов также должно было наталкивать читателя на мысль о том, что между прошлыми режимами и национал-социализмом все-таки сохранялась некая политическая дистанция. Точнее говоря, национал-социализм был апогеем в имперском развитии Германии, а потому архитектура Третьего рейха должна была восприниматься как доведенные до абсолюта зодческие традиции прошлого. В этой связи Герди Троост отмечала, что «новая немецкая архитектура с самого начала была частью немецкой революции[7 - Подразумевается так называемая «национальная революция», которая была осуществлена Гитлером в виде прихода к власти.] и вместе с нею она праздновала победу».

Несмотря на то что Герди Троост была творческим человеком, понятия, которые она использовала для прославления национал-социализма, были во многом почерпнуты у Гитлера. Так, например, слова об «олицетворении веры, запечатленной в камне» были вольным переосмысливанием фразы Гитлера о «слове, запечатленном в камне». Не исключено, что Гитлер сам позаимствовал эти слова из Меллера ван дер Брука, который говорил о «воле, запечатленной в камне». В любом случае архитектура была для Гитлера чем-то вроде языка, который стал проявлять себя еще во времена Средневековья, когда строились большие соборы. Готические храмы, которые воспринимались национал-социалистами исключительно как «германское явление», считались, кроме всего прочего, высказанным на века словом. «Зодческое слово» было столь же могущественным, как «великая письменность северных готов». Исходя из данных установок, предполагалось, что новая партийная национал-социалистическая архитектура должна была быть «читаемой», то есть, по сути, иметь псевдорелигиозное содержание.

Дом немецкого искусства в Мюнхене

«Почерк» национал-социалистического архитектурного языка вполне соответствовал тому, что принято называть «фашистским порядком». В своей программной книге «Майн кампф» Гитлер уже изложил те задачи и цели, которые должна была выполнять архитектура. После прихода к власти эти идеи стали указаниями к действию. Партийные и государственные строения рейха возникали преимущественно в духе четкого следования мировоззрению Гитлера («высказанное в камне мировоззрение»), а потому должны были укреплять его власть. Несколько позже Гитлер поручил архитектуре «высшую моральную миссию» – легитимировать национал-социализм, в результате чего сам процесс строительства превратился в некую разновидность центра пропагандистской деятельности, для чего были привлечены все средства массовой информации. В данном случае не в последнюю очередь речь шла о том, чтобы способствовать возрастанию уверенности немцев в себе. Это было то самое качество, которое было подорвано у нации после поражения в Первой мировой войне. Согласно Альберту Шпееру, 9 января 1939 года Гитлер заявил строителям Новой Имперской канцелярии: «Почему всегда только величайшие проекты? Я это делаю для того, чтобы вновь вернуть уверенность каждому отдельно взятому немцу». Если посмотреть на партийную архитектуру Третьего рейха именно под этим углом, то она могла быть одним из проявлений комплекса неполноценности, стремлением «догнать и перегнать». Каждое из сооружений Третьего рейха должно было побить очередной рекорд. Так, например, Берлин должен был получить самое большое здание в истории человечества (Большой зал). Самый большой мост в мире должен был быть перекинут в Гамбурге через реку Эльба. Это строение непременно должно было быть больше моста Джорджа Вашингтона над Гудзоном, который на тот момент считался самым протяженным мостом в США. В Нюрнберге планировалось построить самый большой стадион в мире – он должен был вмещать 400 тысяч человек. Берлинский аэродром «Темпельхоф» должен быть непременно больше парижского. Прора на острове Рюген должна была возникнуть как самый крупный морской курорт. Гитлер

полагал, что новая Имперская канцелярия должна была являться самым большим административным зданием, что «соответствовало бы его политическому статусу», а загородная резиденция «Бергхоф» должна была иметь самые огромные окна в мире!

Рисунок моста через Эльбу, строительство которого было запланировано в Гамбурге

Все это было подтверждено Гитлером 10 февраля 1939 года, когда он выступал после осмотра площадей для проведения партийных съездов в Нюрнберге: «Я делаю это, отнюдь не руководствуясь как-то манией величия. Я исхожу из самого расчетливого соображения, что только при помощи столь мощных сооружений можно вернуть народу уверенность в себе. Это, конечно же, позволит постепенно привести нацию к убеждению, что она равноценна другим народам земли и даже американцам… Что хочет сказать Америка своими мостами? Мы можем строить такие же самые. Поэтому я позволяю себе создавать в Нюрнберге эти титанические сооружения. Я планирую возводить нечто подобное в Мюнхене. Поэтому возникают огромные автобаны немецкого рейха. Они появляются отнюдь не только по причинам, связанным с транспортом, но также как убеждения в том, что немецкому народу надо дать веру в себя. Это вера, в которой нуждается 80-миллионная нация».

Загородная резиденция Гитлера в Оберзальцберге

Если Гитлер провозглашал Третий рейх «тысячелетней империей», то в своих выступлениях, посвященных вопросам строительства и архитектуры, он предпочитал употреблять слова «вечность», «вечный», «на века». «Вечные» монументальные сооружения должны были дать понять отдельно взятому человеку, что государство являлось всем, а он – ничем. Человек должен был ощущать себя всего лишь частью абстрактного, слабо постижимого и почти безликого «народного сообщества», объединявшего в себя людей всех профессий, призваний и социальных слоев. Партийные строения Третьего рейха призваны были служить не только идеологической и политической презентации власти, но и одновременно контролировать население и управлять социальными процессами. В этой связи отдельное внимание уделялось размерам и качеству зданий. Архитекторы должны были использовать все возможности (в том числе возможности строительного материала), чтобы дать визуальное выражение национал-социалистических идей. Использование камня должно было вызвать ощущение «непоколебимой силы и боеготовности национал-социалистического мировоззрения». Но не только это. Выбранные для отделки партийных зданий строительные материалы в большинстве своем вырабатывались ремесленным способом. С одной стороны, это должно было значительно повысить эстетическую ценность сооружений, а с другой – подчеркнуть мнимое почтение к ремесленному труду, что было одной из составляющих национал-социалистической идеологии.

Ночью во внутреннем дворе новой рейхсканцелярии

Для строительства лучше всего было использовать песчаник или известняк. Однако эти материалы не были очень стойкими к воздействию внешних сил, а потому наиболее достойным материалом, который должен был сохраняться «вечно», считался гранит. Это камень как нельзя лучше отвечал идеологическим понятиям о стойкости. Гранит соответствовал не только требованиям долговечности и накладывал на партийные строения Третьего рейха отпечаток «вечности», но и согласно заявлениям национал-социалистических пропагандистов должен был служить олицетворением единения с немецкой землей, в которой он был добыт. При этом агитация умалчивала о том, что до начала Второй мировой войны большая часть гранита добывалась отнюдь не в Германии, а в Италии, Австрии и Судетской области Чехословакии. Совсем уж не принято было говорить о том, что в самой Германии строительные материалы добывались на каменоломнях, созданных при концентрационных лагерях, что стоило жизни не одной сотне людей. В любом случае верхушке Третьего рейха было ясно, что собственных ресурсов по добыче гранита и отделочного камня Германии было явно недостаточно. Нередко в рамках пресловутой «борьбы компетенций» возникали конфликты относительно того, кто мог использовать добытый гранит. Чтобы поставить точку в этих спорах, потребовался специальный приказ Гитлера. Именно было установлено, что только Альберт Шпеер имел полный доступ к поставкам гранита и строительного камня. Делалось это для того, что Шпеер мог продолжить вести свои строительные работы. С началом Второй мировой войны стали вынашиваться планы по использованию каменоломен на оккупированных территориях Восточной и Юго-Восточной Европы. По большому счету, эта идея так и осталась идеей. Ее реализация была во многом отложена из-за проблем с транспортировкой добытого материала.

Возводится «Зал конгрессов» в Нюрнберге

Партийный съезд в Нюрнберге. Маршируют подразделения Имперской трудовой службы

Несмотря на то что национал-социалисты не раз провозглашали, что их здания были неким «демонстрационным проектом», у строений Третьего рейха не было в полном понимании этого слова представительской силы. Многие из сооружений служили только для того, чтобы быть наполненными людскими массами. Они были всего лишь архитектурными оболочками. В первую очередь это имеет отношение к сооружениям в Нюрнберге, где была создана гигантская арена для проведения партийных съездов. Даже по сравнению с мюнхенским «партийным форумом» «Поле Цеппелина» в Нюрнберге казалось чем-то невообразимо титаническим. К слову сказать, поля для проведения партийных съездов в Нюрнберге были одним из многих почти полностью реализованных монументальных архитектурных проектов. Нюрнберг даже среди «городов фюрера» (Берлин, Мюнхен, Гамбург, Нюрнберг и Линц) всегда был у национал-социалистов на особом счету. Это было в первую очередь связано с тем, что еще в 1927 году Гитлер отдал приказ превратить Нюрнберг в место для проведения партийных съездов. Почти сразу же после прихода национал-социалистов к власти началось расширение, а затем и перепланировка местности более известной под названием «Луитпольд-арена». К перестройке были подключены Троост и Шпеер. Однако после того, как в Троост скоропостижно скончался в 1934 году, руководство всеми работами было поручено исключительно Альберту Шпееру. Тот же в свою очередь привлек архитекторов Людвига и Франца Руффов. Поначалу «Луитпольд-арена» была достаточно скромным проектом, однако вскоре ее размеры стали расширяться, а потом появилась идея соединить ее с «Полем Цеппелина», превратив тем самым в общеимперский форум. Размеры этого проекта были гигантскими. Уже по состоянию на 1934 год планировалось, что этот комплекс будет занимать площадь 3,5?7 километров. Здесь предполагалось возвести следующие сооружения:

Макет «полей имперских съездов» в Нюрнберге

– въездной портал, который должен был быть обрамлен огромными факелами-светильниками; памятник павшим, место для почетного караула;

– «Луитпольд-арена», которая должна была вместить приблизительно 120 тысяч человек – до и после партийных съездов она могла служить местом, где вермахт проводил свои парады и торжественные похороны;

– «Марсово поле» размером 611?913 метров было оформлено башнями и трибунами. Оно

должно было вмещать 500 тысяч человек и также могло использоваться вермахтом для парадов и т. д.;

– «Поле Цеппелина» размером 290?312 метров могло вмещать 250 тысяч человек. Его центром являлась главная трибуна – 16 тысяч сидячих мест. Считалось, что ее конструкция должна была напоминать Пергамский алтарь. К главной трибуне примыкали: зал для почтенных гостей, «трибуна фюрера», а также параллельные трибуны на 32 тысячи мест. Со своей трибуны Гитлер должен был принимать ежегодную церемонию, в которой участвовали подразделения СА, СС, гитлерюгенда, «Немецкого трудового фронта», Имперской трудовой службы и т. д;

– «Зал конгрессов» (проект Людвига и Франца Руффов) – круглое строение, весьма напоминавшее Колизей. Зал имел в высоту 57 метров и был рассчитан на 40 тысяч мест.

Вход на главную трибуну «Поля Цеппелина»

Предполагавшийся внутренний интерьер «Зала конгрессов» в Нюрнберге

Зал был одним из самых гигантских строительных сооружений, которое было все-таки построено в годы национал-социалистической диктатуры (а не осталось на стадии проекта). Изначально планировалось, что зал будет иметь в основе стальную конструкцию;

– «Немецкий стадион» должен был вмещать 405 тысяч людей. Планировалось, что он будут самым большим стадионом мира – высота 83 метра, длина 560 метров. От него остался только котлован, ныне превращенный в так называемое «Серебряное озеро». На предфасадной площади перед стадионом намечалось установить две высокие башни (90 и 100 метров), на которых должны были быть установлены скульптурные работы Йозефа Торака.

Для упорядочивания всех этих сооружений служили специальные парадные улицы, которые связывали между собой строения и поля для проведения массовых мероприятий. В итоге «позвоночником» всего этого партийного комплекса являлась Большая улица. Большая улица может рассматриваться как самостоятельное сооружение полей партийных съездов. Имея ширину 60 метров и длину два километра, она вела от «зала конгрессов» к «Марсовому полю». Первая программа застройки этой местности также предполагала наличие сооружения обслуживающего характера: несколько новых вокзалов, подъездная дорога, здания снабжения. Также на территории больших лугов был разбит огромный палаточный лагерь, в котором размещались участники партийного съезда.

Модель «Немецкого стадиона», который планировалось возвести в Нюрнберге

Кроме того, было предусмотрено создание дачного городка «Силы через радость» (социальный проект «Немецкого трудового фронта»). Впрочем, он так и не был построен. Весь этот комплекс строений, полей и сооружений был не просто большим, а исполинским. Но только при таких размерах он мог вместить огромную толпу людей, участников съезда, зрителей, гостей, актеров, журналистов и т. д. В данном случае монументальность совмещала функциональность и чисто пропагандистский эффект. Подобные титанические размеры сооружений должны были придавать участникам съездов определенный настрой. Прежде чем возводить весь этот комплекс, в Хиршбахтале близ Оберклаузена (Верхняя Франкония) была создана не менее гигантская модель полей партийных съездов. Ее создателей в первую очередь интересовала модель «Немецкого стадиона». Именно здесь были придуманы отдельные спецэффекты, в том числе так называемый «храм света», который воздавался над стадионом при помощи множества прожекторов, которые устремляли свои лучи в небо. Так возникали гигантские световые колонны, которые должны были вызывать ощущение увеличения и без того не маленького стадиона. Позже Альберт Шпеер придумал не менее поразительный эффект, когда лучи прожекторов должны были смыкаться, образуя подобие «светового купола».

Модель «Немецкого стадиона» в Нюрнберге

Ставший легендарным пропагандистский фильм Лени Рифеншталь «Триумф воли» (1934–1935) производил очень сильное эстетическое впечатление, что позволило американской исследовательнице Сьюзен Зонтаг даже говорить об «очаровании фашизма». Как заявляла сама Лени Рифеншталь в своей брошюре «За кулисами фильма об имперском съезде партии», вся концепция этого массового действия была специально подстроена под съемки фильма. На основании этого заявления Зигфрид Кракауэр сделал вывод о том, что «съезд национал-социалистической партии был запланирован и проведен не столько как сенсационный партийный слет, а исключительно как сенсационный пропагандистский фильм». Упоминавшаяся выше Сьюзен Зонтаг в своем провокационном эссе пошла еще дальше. Она утверждала: “Триумф воли” представлял собой осуществленную и весьма радикальную трансформацию реальности: история была превращена в театр. Способ, которым был устроен съезд партии в 1934 году, был предопределен решением снять фильм. То есть историческое события служило кулисой для фильма, который должен был превратиться в какой-то момент в “аутентичную” документальную киноленту… “Триумф воли” был отнюдь не документом, запечатлевшим реальность, а основой, на которой данная реальность возникала. Документальное свидетельство занимало место реальности». Эта мысль подтверждается отрывками из воспоминаний Альберта Шпеера, который описал, как не удалось снять выступления некоторых из ораторов и им пришлось повторять свои речи уже в павильонах берлинской киностудии. «По предложению Лени Рифеншталь Гитлер отдал распоряжение повторить эти сцены в павильоне. В одном из больших павильонов берлинского Йоханнисталя я смонтировал декорацию, изображающую часть зала, а также президиум и трибуну. На нее направили свет, вокруг озабоченно сновали члены постановочной группы, а на заднем плане можно было видеть Штрайхера, Розенберга и Франка, прохаживающихся туда-сюда с текстами своих выступлений, старательно заучивая свои роли. Прибыл Гесс, его пригласили сниматься первым. Точно так же, как перед 30 000 слушателей на съезде, он торжественно поднял руку. Со свойственным ему пафосом и искренним волнением он начал поворачиваться точно в том направлении, где Гитлера вовсе и не было, и, вытянувшись по стойке “смирно”, воскликнул: “Мой фюрер, я приветствую вас от имени съезда. Съезд продолжает свою работу. Выступает фюрер!” При этом он был настолько убедительным, что я с этого момента был полностью убежден в подлинности его чувств. Трое других также натурально играли свою роль в пустом павильоне и проявили себя как талантливые исполнители. Я был совсем сбит с толку; напротив, фрау Рифеншталь нашла, что снятые в павильоне кадры лучше, чем оригинальные». Подобный ход был весьма необычным для «документального кино».

Двенадцать лет – именно столько существовал национал-социалистический режим в Германии – общественность жила по законам кинофильма. В 1947 году Зигфрид Кракауэр написал в одной из своих работ: «Гомункулусы разгуливали по ее площадям. Самозванцы-Калигари, гипнотизируя бесчисленных Чезаре, превращали их в головорезов. Безумствующие Мабузе совершали безнаказанно чудовищные преступления, и лишившиеся рассудка Иваны Грозные измышляли неслыханные мучительства. А рядом с этим бесовским шествием вершились события, предсказанные многими сюжетными мотивами немецкого экрана. Орнаментальные арабески

“Нибелунгов” развернулись в Нюрнберге в гигантском масштабе: кипело море флагов, и людские толпы складывались в орнаментальные композиции. Человеческими душами вертели так и эдак, чтобы создать впечатление, будто сердце выступает посредником между поступком и помыслом. Днем и ночью миллионы немецких ног шагали по городским улицам и проспектам». Именно Кракауэр выдвинул впервые тезис о том, что жизнь в Третьем рейхе представляла собой некую искаженную киноленту.

Главная трибуна на «Поле Цеппелина» (1937)

В своей статье, посвященной двойственности «здания» и «образа» церемониальной и сценической архитектуры Третьего рейха, американский исследователь Бенджамин Уорнер писал: «Третий рейх произвел множество сцен для самых разнообразных политических спектаклей». При этом он указывал на возможность заимствований идей для данного рода архитектуры из мира кино и театра, где при помощи специальных сценических и драматических эффектов создавалась «искусственная реальность». Зигфрид Кракауэр еще в 1942 году отмечал, что съезды национал-социалистической партии, «проводившиеся в грандиозных сооружениях, превратились в гигантское инсценированное шоу». Национал-социалисты пытались преобразовать реальность, создавая некие «немецкие потемкинские деревни». Принципиальное различие состояло лишь в том, что в Германии вместо картонных «декораций» создавались реальные строения, то есть использовалась сама жизнь. В своих «критических» высказываниях относительно гигантских строительных проектов Альберт Шпеер сообщал: «Часть из подобных строений всегда требует наполнения массами, оживления при помощи декораций из знамен и иррациональности световых эффектов… Этот заимствованный из выставочной архитектуры и несколько усовершенствованный принцип эфемерного совершенства выявляет характер строгой монументальности». Строгий пафос партийных сооружений ни в коем случае не должен был ослабляться использованием сценических приемов, напротив, они подчеркивали его. Границы между политическими инсценировками и реальностью оказались стертыми.

Несмотря на наличие таланта, у Трооста, у Шпеера и у Франца Руффа все-таки ощущался недостаток хорошего вкуса. При объективном анализе можно увидеть, что все они были более слабыми архитекторами по сравнению с Петером Беренсом, Паулем Бонацом, Гансом Пёльцигом, Генрихом Тессеновом, которые не были допущены к выполнению крупных партийных и государственных проектов. Они не были и едва ли могли быть привлечены к формированию «образа» полей партийных съездов. В любом случае это сооружение в Нюрнберге было не только программным, но и в значительной мере театральным: так, оно было предназначено для того, что выдавать желаемое за действительное. Более того, национал-социалисты задались целью создать в Нюрнберге (впервые в немецкой истории) «священное место всей нации». По утверждению Герди Троост колоннады трибун «Поля Цепеллина» и украшенные множеством флагов пилоны «Марсова поля» являлись «свидетелями мировоззренческого переворота нашего времени – они были воплощенным в архитектуре национал-социализмом». При этом массивные и огромные поля для политических действ, которые были обрамлены некими строительными формами, не нуждались в огромном количестве символов власти и господства (эмблемы, орлы, львы). К тому же национал-социалистическая архитектура активно использовала историческое наследие, чтобы наглядно подчеркнуть свое историческое значение. Мы могли бы увидеть «цитаты» из Колизея, римских форумов, Пергамского алтаря и т. д., которые были сведены воедино, образуя новую форму.

Во многом не являвшаяся оригинальной национал-социалистическая архитектура в рамках устремлений режима восстановить некое подобие феодальных традиций была вынуждена повторять уже давно известные формы: памятные знаки, надгробия, замки, дворцы, культовые сооружения, театры и т. д. При этом некими архитектурными символами господства становились портики, фронтоны, колоннады, галереи, «балконы фюрера», аркадные рамки. Все это придавало партийным зданиям упрощенную геометрическую форму. Этот ограниченный набор «символов» позволял многочисленным эпигонам Пауля Людвига Трооста проектировать по мере надобности здания самых различных размеров, которым могли придаваться самые различные функции. При планировке городских осей, гау-форумов и новых центров городов возникали почти идентичные строения, которым между тем придавалась различная функциональная нагрузка.

Основная установка при создании партийных строительных объектов Третьего рейха определялась патологически хвастливым национал-социалистическим мировоззрением, которое всегда отличалось склонностью к пафосу и патетике. В партийных строениях была изначально заложена их пропагандистская функция, что являлось отличительной чертой всей духовной жизни Третьего рейха. Это обстоятельство позволяет понять, почему архитектура была провозглашена в национал-социалистической Германии «самым общественным» и «самым политическим» видом искусства. Архитектура выходила за рамки привычного строительного процесса. Она должна была иметь практическую воспитательную и психологическую цели. В «тысячелетнем рейхе» «созданные на века» гигантские сооружения должны были говорить каждому «народному товарищу» о незыблемости и непобедимости режима.

Строительство «Зала конгрессов» в Нюрнберге

Строения, возведенные на полях партийных съездов в Нюрнберге, руководство рейха планировало превратить в памятники эпохи, которые должны были войти в историю. Как уже говорилось выше, понятия о «вечности» строений дополняющих идею «новой государственности» – «тысячелетней империи». Гитлер твердо придерживался представления о том, что «нашим обязательством и задачей является создание тысячелетней архитектуры, подобающей тысячелетнему народу с тысячелетним историческим и культурным прошлым». Архитектура рейха должна была быть устремлена на века в будущее. Согласно принципам национал-социалистической пропаганды немецкая архитектура должна была производить должное впечатление, даже если бы она перестала быть практически применимой. В данном случае речь шла об «эстетике руин». Предполагалось, что в силу каких-то неблагоприятных обстоятельств здания Третьего рейха все-таки могли быть рано или поздно разрушены. На закладке так и никогда не достроенного в Нюрнберге «зала конгрессов» Гитлер произнес речь, в которой придавал новым строениям фактически мистическое значение: «Если когда-то наше движение будет вынуждено замолчать, то эти свидетели будут говорить даже тысячелетия спустя. В почтительном удивлении люди, прогуливающиеся посреди дубовых рощ, будут любоваться этими первыми строениями-великанами Третьего рейха». Альберт Шпеер стал задумываться над теорией эстетической «ценности руин» приблизительно в 1938 году. На тот момент для него это была скорее игра мысли, нежели разработка какой-то культурной теоремы. Но в любом случае главный архитектор рейха стал размышлять над тем, чтобы даже столетия спустя, когда здания Германии придут в запустение, они были свидетельствами прошлого

величия Третьего рейха. В этой связи он пришел к мысли, что определенная патетика должна была быть изначально присуща большинству партийных зданий и сооружений Третьего рейха. Применение данной концепции «делало возможным, чтобы здания, которые сотни и тысячи лет, даже находясь в запустении и упадке, были подобны римским руинам». Не только здания, но и их руины должны были свидетельствовать о величии «тысячелетнего» Третьего рейха, подобно тому как римские развалины были памятниками, говорящими о прошлом блеске Римской империи. Монументальные здания должны были не просто служить делу укрепления национал-социалистического режима, а изначально планировались как сооружения, которые должны были не просто пережить Гитлера и его наследников, но и способствовать складыванию исторического мифа о «фюрере». Однако в руины эти здания превратились через несколько лет, а не спустя века или тысячелетия. И свидетельствовали они отнюдь не о величии национал-социалистической Германии.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/andrey-vasilchenko/imperskaya-tektonika-arhitektura-iii-reyha/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Фордизм – система организации массово-поточного производства, возникшая в США в 1-й четверти XX в. Названа по имени американского инженера и промышленника Генри Форда.

2

Тейлоризм – система организации труда и управления производством, возникшая в США на рубеже веков. Характеризуется использованием достижений науки и техники в целях извлечения максимума прибавочной стоимости путем усиления эксплуатации рабочего класса. Названа по имени американского инженера Ф.У. Тейлора.

3

Точный перевод предшественницы НСДАП. В отечественной историографии бытует весьма искаженная версия – Немецкая рабочая партии. В итоге НСДАП искаженно переводится как Национал-социалистическая рабочая партия Германии, хотя в действительности ее название на русском должно было звучать как Национал-социалистическая партия немецких трудящихся.

4

В многочисленных отечественных изданиях «Мифа XX века» этот подзаголовок отсутствует, что заставляет поставить под сомнение точность предложенного перевода работы Альфреда Розенберга.

5

Агора? (др. греч. ?????) – рыночная площадь в древнегреческих полисах, являвшаяся местом общегражданских собраний (которые также по месту проведения назывались агорами). На площади, обычно располагавшейся в центре города, находились главный городской рынок (делившийся на «круги» по различным видам товаров) и нередко правительственные учреждения. Агору, как правило, окружали также галереи с ремесленными мастерскими, храмы; иногда по периметру площади возводились статуи. Очень часто агора являлась административным и экономическим центром города. Изначально агора представляла собой открытую площадь посреди городской застройки со стихийной планировкой; однако в классическую эпоху положение агоры стало более обособленным, и позднейший тип агоры – полностью обособленный, с регулярной планировкой – сообщался с городом лишь посредством ворот (наибольшее количество примеров агор такого типа можно найти в Малой Азии). Планировка агоры оказала влияние на архитектуру форумов в Древнем Риме. Одна из крупнейших и известнейших агор – афинская, с развалинами многочисленных торговых и общественных построек VI–I вв. до н. э. (является центром Нижнего города под холмом Акрополя); широко известны также агоры в Спарте и Коринфе.

6

Имеется в виду за счет местного, а не государственного бюджета.

7

Подразумевается так называемая «национальная революция», которая была осуществлена Гитлером в виде прихода к власти.