Режим чтения
Скачать книгу

Английский дом. Интимная история читать онлайн - Люси Уорсли

Английский дом. Интимная история

Люси Уорсли

Почему в Средние века люди спали сидя? Почему два столетия называются «немытыми»? По какой причине дамы викторианской эпохи часто падали в обморок? Как люди обходились без туалетной бумаги? Почему боялись есть фрукты? Люси Уорсли отвечает на эти и многие другие вопросы в своем ярком рассказе об английском жилище, полном множества живописных, почти осязаемых деталей… В этом увлекательном экскурсе по истории гостиной, спальни, ванной и кухни она уделяет основное внимание не помещениям и предметам интерьера, а тому, как жили и чем занимались люди в постели, в ванной, за столом и у плиты. После прочтения этой книги читатель увидит свое жилище новыми глазами.

Люси Уорсли

Английский дом. Интимная история

Lucy Worsley. IF WALLS COULD TALK

Copyright © 2011 by Silver River Productions and Lucy Worsley

Published by arrangement with Felicity Bryan Associates Ltd. and Andrew Nurnberg Literary Agency.

Перевод с английского Ирины Новоселецкой.

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2016.

А я вот что хочу знать. В Средние века было что-нибудь придумано, чтобы горничным не ползать на коленках? Когда рыцари после турнира принимали горячую ванну, что они клали в воду?

    Герберт Уэллс. Тоно Бенге[1 - Пер. А. Горского, Р. Облонской, Э. Березина.]

Введение

Почему понадобилось целых два столетия, чтобы в наших жилищах прижились унитазы со сливом? Почему незнакомые люди спали в одной постели? Почему богачи остерегались есть фрукты? Ответам на эти и другие вопросы посвящена настоящая книга, которую можно назвать интимной историей английского дома и домашнего быта.

Изучая материалы о четырех главных комнатах английского дома (спальне, ванной, гостиной и кухне), я старалась выяснить, чем на самом деле люди занимались в постели, в ванне, за столом и у плиты; и воображение рисовало мне картины человеческой жизни: от приготовления соуса до кормления младенца грудью, от чистки зубов до мастурбации, от одевания до бракосочетания.

Я с изумлением обнаружила, что спальня была в прошлом довольно многолюдным местом, куда заявлялись самые разные посетители, и что лишь в XIX веке ее стали использовать исключительно для сна и занятий сексом. Ванная как самостоятельная комната появилась только в конце викторианской эпохи, причем случившиеся с ней трансформации были вызваны не техническим прогрессом, а изменением отношения человека к личной гигиене. Гостиная возникла не раньше, чем у людей появилось время для досуга и лишние деньги на ее обустройство. Я пришла к выводу, что гостиная – это своего рода театральные подмостки, на которых хозяева дома разыгрывают перед гостями идеализированные сцены своего семейного быта. История кухни неотделима от истории питания, транспорта, развития технологий и взаимоотношений между полами. Осознав это, я и собственную кухню увидела в совершенно ином свете.

В книге много мелких, на первый взгляд излишних подробностей, но мне показалось, что с их помощью легче оценить серьезные, даже революционные перемены в обществе. Человеческое жилище – прекрасная отправная точка для рассуждений об эпохе, условиях и образе жизни людей определенного времени. «Я с большим почтением отношусь к вещам, – говорит мадам Мерль в романе Генри Джеймса “Женский портрет”. – Ваше я для других людей заключается в том, что его выражает: ваш дом, мебель, одежда, книги, которые вы читаете, общество, в котором вращаетесь, – все они выражают ваше я»[2 - Пер. М. Шерешевской. Здесь и далее – прим. пер.]. «Окиньте взглядом свою комнату – и что вы увидите?» – спрашивал Джон Рёскин[3 - Джон Рёскин (1819–1900) – английский писатель и искусствовед.] в 1853 году. Сегодня ответ на этот вопрос, разумеется, звучит так же, как и тогда: мы видим самих себя. Вот почему люди вкладывают так много времени, сил и денег в облагораживание своего жилища.

Что еще я почерпнула для себя, работая над книгой об истории домашнего быта? Я поняла, что во все времена определяющую роль играла биологическая природа человека. Общественные перевороты, даже самые значительные, очень мало влияют на то, как человек заботится о собственном теле. Путешествуя по страницам этой книги из далекого прошлого к современности, вы заметите, что в целом условия жизни улучшались. Жесткие законы, регулирующие поведение человека в обществе, мало-помалу смягчались, благодаря удивительным изобретениям исчезали бытовые проблемы – так что надежда на лучшее будущее есть и у нас. Правда, мы не знаем, каким оно будет, но история, я уверена, укажет нам верный путь.

Меня до сих пор не покидает поразительное ощущение, что я как будто наяву общалась с людьми, жившими давным-давно, – представителями всех слоев общества от крестьян до королей. Вглядитесь в глубину веков – и вы убедитесь, что наши предки были очень похожи на нас в том, как жили, любили и умирали. «Самая радостная из всех историй, – писал Джон Бидл[4 - Джон Бидл (ум. 1667) – английский священник, автор дневников.] в 1656 году, – это история жизни и быта человека: она возрождает прошлое, воскрешает тех, кого давно нет в живых».

Собирая материал для книги, я обращалась за помощью к двум основным источникам – не считая библиотек, разумеется. Во-первых, сотрудничая с организацией Исторические королевские дворцы[5 - Исторические королевские дворцы – благотворительная организация, отвечающая за эксплуатацию пяти исторических королевских дворцов – Тауэра, Хэмптон-Корта, Кенсингтонского дворца, Банкетного зала, дворца Кью.], я хорошо знаю специалистов, которые занимаются воссозданием атмосферы прошлого. Я подробно обсуждала с ними темы, затронутые в моем исследовании. Во-вторых, мне выпала честь вести цикл передач, посвященных истории английского дома, на телеканале Би-би-си. Работая над этим проектом, я пыталась повторить многие действия и ритуалы, описанные в книге: начищала до блеска викторианскую кухонную плиту; таскала горячую воду, чтобы наполнить безразмерную ванну; зажигала уличные газовые фонари; исследовала канализационные сети XIX века; спала на кровати тюдоровской эпохи; принимала лекарство на основе морской воды, которым лечили в период правления четырех Георгов; заставляла собаку крутить вертел и даже использовала мочу в качестве средства для удаления пятен. Каждый раз, когда мы воспроизводили какую-нибудь утраченную часть домашнего быта, я узнавала чуть больше об истории английского жилища.

К повседневным домашним хлопотам наши предки относились как к чему-то само собой разумеющемуся, не считая свой труд стоящим особого упоминания. «Я говорила об идеалах, о высоком, о принципах! – восклицает героиня классического феминистского романа Мэрилин Френч “Женская комната”. – Почему вы всегда стремитесь низвести нас до уровня банального паршивого вонючего холодильника?» Здесь я поспорила бы: каждый предмет в вашем доме хранит ценные сведения. По вашему холодильнику вполне можно судить о том, что вы собой представляете. Полный он или пустой? Кто еще им пользуется, кроме вас? Моете вы его сами или поручаете это дело кому-то еще? По ответам на эти вопросы можно определить ваше место в этой жизни. Как выразился доктор Джонсон[6 - Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский критик,
Страница 2 из 21

лексикограф, поэт эпохи Просвещения, автор «Словаря английского языка».]: «Сэр, для столь незначительного существа, каким является человек, мелочей быть не может. Лишь уделяя внимание мелочам, мы учимся великому искусству меньше страдать и больше радоваться жизни».

Часть 1

Интимная история спальни

Треть жизни человечества потеряна для истории. Редко когда услышишь что-нибудь о тех часах, когда люди спят или находятся на пороге сна. Пожалуй, стоит попытаться заполнить эту брешь.

Сегодня спальня – это место за кулисами театра жизни, где люди готовятся сыграть свои роли. Для нас спальня – личное пространство, и постороннему врываться в нее без стука не полагается. Но такое отношение к спальне сформировалось относительно недавно. В Средние века не существовало особых комнат для сна. В каждом доме имелось жилое помещение, где хозяева отдыхали: ели, читали, принимали гостей – одним словом, проводили там все свое время. Тогда никому и в голову не могло прийти, что можно спать отдельно от всех остальных, на собственной кровати.

Постепенно функции спальни и гостиной разделились, однако спальня еще удивительно долгое время оставалась местом, открытым для свободного посещения. В спальнях принимали гостей, которым хотели выказать особое благорасположение. Здесь исполнялись ритуалы ухаживания и бракосочетания. Даже роды на протяжении веков проходили в присутствии зрителей. Лишь в XIX веке спальня стала помещением, закрытым от посторонних и предназначенным исключительно для сна, занятий сексом, рождения на свет младенцев и отхода в мир иной. Наконец в XX веке последние два действа переместились из спален в медицинские учреждения.

Поскольку комната, в которой вы спите, была чем-то большим, чем просто место для отдыха, история спальни – важнейшая составляющая истории нашего общества в целом.

Глава 1

История кровати

Сидишь в постели, пьешь крепкий чай, читаешь – что может быть приятнее?

    Алан Кларк[7 - Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский критик, лексикограф, поэт эпохи Просвещения, автор «Словаря английского языка».]

Когда-то простого человека занимали в жизни два основных вопроса: где найти теплый ночлег и как раздобыть что-нибудь из еды? В такой ситуации лучшего пристанища, чем главный зал средневекового дома, не придумаешь: дымно, многолюдно и смрадно, зато безопасно. Пусть пол земляной, но кому до этого дело, если тут можно согреться, поесть и провести время в теплой компании? Многие охотно оставались переночевать, так что огромный зал средневекового дома ночью превращался в общую спальню.

Средневековый дом феодала – единственный на всю округу очаг культуры и надежное укрытие – был чем-то вроде школы-пансиона, где росли и воспитывались бывшие обитатели убогих лачуг из окрестных селений. Днем они прислуживали своим хозяевам, ночью – спали на полу в их жилищах. Многие из тех, кто работал при замке, ночевали прямо на своих рабочих местах: прачки – в прачечной, привратники – в сторожках, повара – возле кухонной печи. Согласно записям в домовых книгах эпохи Тюдоров, в имении Саттон-Плейс в графстве Суррей поварята спали в одной комнате с хозяйским шутом. Обитатель средневекового дома делил постель с множеством других домочадцев. В книгах часто пишут, что люди Средневековья не имели представления о личном жизненном пространстве. Однако оно и сейчас существует не в каждой культуре. Например, в современной Японии неприкосновенности личного жизненного пространства придают гораздо меньшее значение, чем на Западе. Японцы, не имея собственного слова для обозначения этого понятия, позаимствовали его из английского языка – puraibashii (от англ. privacy).

В отличие от нас, люди Средних веков большую часть времени проводили на виду у всех. Но это не значит, что они вообще не имели представления о личном жизненном пространстве. Они все-таки время от времени пользовались случаем и уединялись: хозяин дома и его жена скрывались за пологом на своем супружеском ложе, влюбленные в теплые майские дни убегали в лес, верующие приходили в часовню молиться в одиночестве. Личный молитвенник, запертый сундучок с личными ценными вещами, личная молельня – все это можно назвать личным жизненным пространством, пусть очень маленьким и, на взгляд современного человека, недостаточно изолированным.

С другой стороны, «личной жизни» как таковой и впрямь не было. В иерархии общества каждому отводилось строго определенное место. Существовала так называемая великая цепь бытия: на верхнем ее конце Бог, ангелы, архиепископ Кентерберийский и другие представители знати, например герцоги, и только потом – обычные люди. Но мы, простые смертные, можем по крайней мере утешаться тем, что нас в системе мироустройства поместили на ступень выше, чем животных, растения и, наконец, камни. Существование этой «цепи бытия» полностью лишало человека надежды повысить свой социальный статус, однако его это устраивало, потому что он находился под покровительством сильных мира сего, которым вменялось в обязанность проявлять заботу о черни.

В этом мире коллективного существования, где все были подчинены жесткой иерархии, грамотные люди встречались редко, поэтому мало кто вел дневник и занимался самоанализом. Да и времени большинству хватало лишь на то, чтобы добывать пропитание и готовить пищу. Не человек, а Бог стоял в центре мироздания. Понимание того, как человек жил в такой духовной среде, – конечная цель исследователей, занимающихся изучением средневековой мебели и помещений, в которых она стояла.

Большинству людей эпохи Средневековья кроватью служил тюфяк, набитый сеном или соломой. Тюфяки шили из тика – грубой полосатой материи, из которой и сегодня шьют матрасы. Для обозначения матраса также употреблялось слово palliasse (от фр. paille – солома). Около 1452 года Джон Расселл в своей «Книге по воспитанию» объяснял, как устроить постель размером 3?2 метра для нескольких человек. По его словам, следует собрать «мусор» (конечно, имеются в виду опавшие листья, а не пакеты из-под чипсов) и набить им матрас. Затем набивку надо как можно ровнее распределить по всему матрасу, убрав большие комки. Каждый простой матрас необходимо «умело утрамбовать… согнав комки к краям». Судя по описанию, не самая удобная постель, но, наверное, все-таки более мягкая, чем пол.

На одной большой кровати устраивалось сразу несколько человек – это было нормально, и никто не возражал: тепло и безопасно. Французский разговорник для средневековых путешественников включал следующие полезные выражения: «С тобой неудобно спать», «Ты тянешь на себя все одеяло», «Ты пихаешься во сне». Поэт XVI века Эндрю Баркли так описывал безобразные звуки, раздававшиеся в комнате, полной спящих:

Один все икает, и стонет другой,

А третий пинает соседа ногой,

Кто вскрикнет, кто всхрюкнет, кто вдруг заблажит,

А тот напрудил под себя – и храпит,

Пока не нагрянет полночная рать

Гуляк – уголок себе отвоевать[8 - Пер. Е. Головиной.].

Причинить неудобство спящим соседям было проще простого, поэтому в конце концов сложились определенные правила размещения людей в общей постели. Некий путешественник, оказавшийся в сельской Ирландии в начале XIX века, отмечал, что в семьях
Страница 3 из 21

укладывались спать следующим образом: «…Старшая сестра – у стены, наиболее удаленной от двери, затем по старшинству все остальные сестры, затем мать, отец и сыновья от младшего к старшему, затем чужие люди, будь то бродячий торговец, портной или нищий». Получалось, что незамужних девиц предусмотрительно клали как можно дальше от неженатых мужчин, а супруги, муж и жена, лежали вместе посередине. А вот знаменитое описание постели для прислуги в елизаветинскую эпоху, представленное Уильямом Харрисоном[9 - Уильям Харрисон (1534–1593) – английский священник, автор бытописательных трудов о жизни Англии XVI в.]: «…Хорошо еще, если им было чем укрыться, потому что чаще они спали на голых тюфяках, из которых торчала солома, коловшая тело». Однако к его словам следует отнестись скептически, потому что Харрисон не приветствовал комфорт. Он сетовал на то, что англичане превращаются в неженок, пекущихся об излишних удобствах. Подушки, говорил он, прежде «клали лишь в постель роженицам». Как же изменились времена, если даже мужчины хотят спать на подушках, не довольствуясь «справным гладким бревном под головой»!

Как правило, хозяева средневековых особняков и замков считали ниже своего достоинства ночевать в большом зале вместе с простонародьем. Супружеская чета обычно удалялась в комнату на верхнем этаже, расположенную над залом. Часто такое помещение называли просто покоем (англ. chamber), иногда – будуаром (англ. bower) или соляром (англ. solar). Покои хозяев на верхнем этаже обслуживал специальный слуга – камердинер (англ. chamberlain). Из смотрового отверстия в спальных покоях особняка Пенсхёрст-плейс в Кенте, одного из хорошо сохранившихся средневековых загородных домов в Британии, просматривается весь главный зал, расположенный внизу. Значит, хозяин поместья мог наблюдать, чем занимаются его работники. Он в буквальном смысле смотрел на своих слуг сверху вниз.

Кровать Эдуарда I в лондонском Тауэре (реконструкция). Его ложе было разборным и повсюду путешествовало вместе с королем. В Средние века почти все предметы мебели были столь же мобильными, – отсюда французское слово mobiliers, что значит «движимое имущество».

Покои супружеской четы выполняли несколько функций: служили одновременно кабинетом, библиотекой, общей комнатой и спальней, но там почти всегда стояла настоящая деревянная кровать. Нельзя точно сказать, как выглядели те кровати, потому что средневековые художники, как правило, не умели правильно передавать пропорции и масштаб. Реконструируя кровать Эдуарда I для средневекового дворца в лондонском Тауэре, мы обратились к документам, в которых указывались расходы на зеленые столбики, расписанные звездами, и на цепи для соединения различных частей королевского ложа. Иллюстрация того периода, изображающая зачатие Мерлина, подсказала нам конструкцию. Кровать Эдуарда I была разборной, потому что король постоянно путешествовал по стране, и слуги по прибытии на место очередной стоянки скрепляли части кровати цепями.

Описание пышного ложа позднего Средневековья дает Джеффри Чосер. Какое-то время он служил королевским камердинером, и по должности ему полагалось убирать королевскую постель. Он со знанием дела описывает роскошную кровать в золотисто-черных тонах:

…Расшитый златом пуховик

Отменно пышен и велик,

Подушек шелковых немало,

И стеганое одеяло

Из наилучшего атласа…[10 - Пер. С. Александровского.]

Даже в конце периода Средневековья внушительные деревянные кровати, украшенные богатой резьбой, были большой редкостью. Большинство людей спали на соломенных постелях внутри деревянного короба, иногда на низких ножках. Его можно было легко переносить из комнаты в комнату, чтобы разместить всех слуг и гостей на ночлег. Такие постели были настолько просты и удобны в обращении, что их продолжали использовать на протяжении многих столетий. В инвентарной ведомости особняка Хардвик-холл в графстве Дербишир за 1601 год указано, что одну складную кровать держали на лестничной площадке всегда, и даже в судомойне стоял короб для соломенной постели. Человек, служивший камердинером в одном ирландском загородном доме в 1860-е годы, пишет в своих мемуарах о похожем расположении спальных мест: «Три-четыре кровати стояли в комнате. Многие спали на складных кроватях в кладовой и в большом зале».

Во времена правления Тюдоров появилось и прочно вошло в обиход одно из величайших европейских изобретений. Кровать с пологом на четырех столбиках зачастую была самым дорогим предметом мебели в доме и стала считаться обязательным приобретением при вступлении в брак. (Некоторые счастливчики получали кровать в наследство от родителей.) Навес предохранял спящих от веток и перьев, падавших с крыши, потому что нередко в потолке были щели. Шерстяной полог защищал от холода и давал супругам ощущение уединения, ибо в тюдоровскую эпоху даже в семьях, принадлежавших к среднему сословию, глава дома и его супруга ночевали в одной комнате с детьми или приближенными слугами, которые спали на соломенных постелях или низеньких кроватях на колесиках, днем задвигавшихся под большую хозяйскую кровать.

На тюдоровской кровати с балдахином матрас клали на сетку из веревок, натянутых по длине и ширине каркасной рамы. Веревки неизбежно провисали под весом спящих, и их регулярно требовалось подтягивать. Отсюда и выражение: Night, night, sleep tight («Спокойной ночи, крепкого сна» – то есть тот, кто желал вам крепкого сна, выражал надежду, что веревки вашей кровати крепки и хорошо натянуты).

На средневековых изображениях лежащий в постели человек часто показан в какой-то неестественной позе: он полусидит на подложенных под голову и спину подушках и валиках. На наш взгляд, спать в таком положении очень неудобно. Зачем же люди его принимали? Возможно, все дело в том, что искусство не очень точно отражало действительность. Художники выбирали для своих персонажей такие позы, чтобы лучше были видны их лица. (Также маловероятно, чтобы средневековые короли спали в коронах, как на картинах того времени.) Кроме того, веревочные сетки просто не могли не провисать посередине, и, когда человек ложился, кровать превращалась в подобие гамака. Честно говоря, спать на животе на кровати с веревочной сеткой просто невозможно. Я убедилась в этом на собственном опыте, проведя ночь в фермерском доме на территории музея под открытым небом «Уилд энд Даунленд».

Неужели короли действительно спали в коронах? Неужели в Средние века люди спали сидя?

Несколько человек спали на одной кровати до конца XVII века. Незадолго до того как дочери леди Энн Клиффорд исполнилось три года, в ее повседневной жизни произошли три важных события: малышка стала носить корсет из китового уса, ей позволили ходить без помочей и спать в кровати матери. Когда ребенка клали спать с родителями, это означало, что из разряда детей он перешел в категорию взрослых.

Действительно, если кто-то решит поспать на Большой кровати из Уэра (экспонат Музея Виктории и Альберта), он наверняка будет чувствовать себя неуютно из-за весьма внушительных размеров ложа, ширина которого составляет около 3,3 метра. Изготовлена кровать в период с 1575 по 1600 год. Некогда она стояла в придорожной гостинице
Страница 4 из 21

«Корона» в Уэре и давала приют довольно большому числу людей. Как-то раз на ней (правда, на спор) провели ночь сразу двенадцать человек.

Для лиц состоятельных, располагавших средствами на приобретение кровати с пологом и соответствующих спальных принадлежностей – постельного белья, одеял и балдахина, – отход ко сну превращался в ритуал с участием слуг. В разговорнике 1589 года для иностранцев, посещавших Англию, приведен диалог, подходящий для общения в гостинице с горничной, помогающей приготовиться ко сну:

– Ты постелила мне постель? Она удобна?

– Да, сэр. Вы будете спать на пуховой перине, застеленной чистыми простынями.

– Я дрожу как осиновый лист. Принеси подушку, укрой меня как следует. Сними с меня чулки, согрей мою постель. Где ночной горшок? Где уборная?

– Справа от вас. Вы наверняка должны чувствовать запах, даже если его не видите.

– Милая, поцелуй меня, и я буду спать лучше.

– Я скорее умру, чем поцелую мужчину в постели. Отдыхайте с Богом.

– Спасибо, красавица.

Сэмюэл Пипс[11 - Сэмюэл Пипс (1633–1703) – английский чиновник адмиралтейства. В 1660–1669 гг. вел дневник, ставший важным источником сведений о жизни и быте того времени.], живший в XVII веке, был обычным преуспевающим чиновником и имел слуг, которые помогали ему укладываться спать. Однажды он записал в своем дневнике: «Сегодня вечером призвал мальчишку, дабы тот поучился у своей сестры, как укладывать меня в постель». Человек своей эпохи, в спальне он не только спал: согласно записям, там он, помимо всего прочего, играл на лютне, читал, беседовал с друзьями о музыке, слушал, как мальчик-слуга переводит на латынь, вел споры и учил жену астрономии.

Спал Пипс на перине, которую клали на соломенный тюфяк. Перина была ценным имуществом, и это не удивительно: ведь на ее изготовление требовалось около 25 килограммов перьев, для чего приходилось ощипывать целую стаю гусей. Иногда женщинам, служившим на кухне, позволяли оставлять себе для будущего приданого перо птицы, которую они ощипывали. Собрав нужное количество перьев, они делали из них перину для будущего супружеского ложа.

Перину приходилось постоянно взбивать, переворачивать и встряхивать, чтобы она оставалась мягкой и перья не сбивались в комки. Новая перина совсем не обязательно была лучше старой, потому что от нее исходил запах птичника и скотного двора.

Практичные хозяйки обычно копили грязное постельное белье и устраивали стирку раз в месяц. В 1773 году Джеймс Босуэлл[12 - Джеймс Босуэлл (1740–1795) – английский писатель, друг и биограф лексикографа С. Джонсона.] и Сэмюэл Джонсон вместе посетили остров Скай и ночевали в доме Флоры Макдональд. Джонсона уложили спать на кровати, где несколькими годами ранее провел ночь Красавчик принц Чарли[13 - Красавчик принц Чарли (1720–1788) – одно из прозвищ принца Карла Эдуарда Стюарта, сына Якова Эдуарда Стюарта. В 1745 г. он возглавил вооруженное выступление против короля Георга II. После неудавшейся попытки захватить английский трон бежал во Францию.], скрывавшийся от англичан. Миссис Макдональд бережно хранила нестираным белье, на котором спал принц, и завещала, чтобы перед погребением ее тело завернули (как ни омерзительно) в те самые грязные простыни.

Босуэлл отмечал, что на том далеком шотландском острове к нему в спальню постоянно врывались посторонние. «Днем доступ в спальни был открыт всем без исключения… в том числе детям и собакам». Для него это было непривычно, потому что к началу георгианской эпохи в среде богатых горожан уже стало складываться новое отношение к спальне как к личным покоям.

В XVII веке в типичном доме представителя среднего сословия (фермера или торговца) на втором этаже находились смежные спальни, причем тот, кто спал во второй комнате, мог попасть туда только через первую. В XVIII веке у людей появляется стремление оградить свою личную жизнь от посторонних взглядов, и в городских домах возникает пространство, предназначенное исключительно для прохода. В высоком и узком доме обычного горожанина, похожем на соседние дома, на каждом этаже появляется лестничная площадка, откуда можно попасть в спальни. Теперь тот, кто занимал дальнюю спальню, мог попасть в нее прямо с лестницы, не проходя через чужую комнату.

Следующим шагом в усовершенствовании планировки дома стал коридор. С его появлением в самом конце XVII века каждая спальня превратилась в полностью обособленное личное пространство. Кассандра Уиллоби[14 - Кассандра Уиллоби (1670–1735), герцогиня Чандос, – английский историк, автор путевых записок и художник, дочь английского натуралиста и путешественника Фрэнсиса Уиллоби (1635–1672).], проявлявшая живой интерес к условиям быта своих современников, в 1697 году одобрительно отмечала, что в новом доме некоего господина Артингтона имелись верхние галереи, по которым «можно было спокойно дойти до нужной комнаты, не превращая остальные покои в проходной двор».

Итак, современники георгианской эпохи, в отличие от тех, кто жил в период правления Тюдоров, уже относились к своим спальням как к неприкосновенному личному пространству. Дверь спальни стали навешивать так, чтобы она открывалась внутрь комнаты, к кровати. «Это делалось с той целью, чтобы входящий, открывая дверь, не мог увидеть сразу всю комнату», – объяснял в 1904 году Герман Мутезиус[15 - Герман Мутезиус (1861–1927) – немецкий архитектор, теоретик, публицист.], изучавший особенности английского быта. Ему нужно было обогнуть открытую дверь, «чтобы попасть в комнату, а к тому времени находившийся там человек успевал подготовиться к встрече с гостем».

И все же спальня продолжала оставаться местом, отчасти открытым для свободного посещения, – здесь играли в карты, устраивали чаепития и встречи с друзьями или вели дела, писали письма, занимались учебой и исследованиями. На картине Уильяма Хо-гарта «Будуар графини» (датирована 1743 годом) при утреннем туалете графини присутствуют без малого десять человек: куафер, флейтист, певец, священник, приятельница, чернокожий паж и даже посыльный из магазина игрушек, демонстрирующий свой товар. Графиня – легкомысленная натура, ее гости из числа мужчин – неприятные женоподобные типы. В 1765 году Оливер Голдсмит[16 - Оливер Голдсмит (1730–1774) – английский поэт, драматург и прозаик ирландского происхождения, яркий представитель сентиментализма.] описывал подобное будуарное сборище так:

За ней спешит, в шелках блистая,

Хлыщей напудренная стая[17 - Пер. А. Парина.].

Звучащее в его словах неодобрение свидетельствует о том, что в ту пору общество уже считало неподобающим массовый прием посетителей в спальных покоях.

Следующий этап в развитии спальни пришелся на викторианскую эпоху. Иметь собственную комнату для сна стало не только желательным, но и необходимым, и стремление к уединению походило на одержимость. Мужчинам и женщинам, в том числе даже слугам и служанкам, полагалось спать раздельно, а подготовка ко сну превратилась в еще более трудоемкий и дорогостоящий ритуал.

В аристократических кругах викторианского общества считалось немыслимым, чтобы муж и жена, живущие в большом просторном доме, спали в одной комнате. К сексу относились как к чему-то постыдному и непристойному. Женщины имели о нем весьма
Страница 5 из 21

приблизительное представление и страшились физической близости, а мужчины оберегали их от греховного знания. В спальне теперь полагалось только изредка заниматься сексом и спать. Все «салонные» функции спальни отпали. Журнал «Архитектор» был в этом вопросе категоричен, утверждая, что использование спальни для любой другой деятельности, кроме сна, «вредно, безнравственно и противоречит установившемуся принципу, в соответствии с которым для каждого важного занятия должна быть отведена отдельная комната».

Фолгейт-стрит в Спитлфилдсе (Лондон): созданный в 1720-е годы городской дом этого типа воцарится на следующие два столетия. Спальни в таких домах, как правило, служили местом уединения.

Состоятельный джентльмен зачастую ночевал в своей гардеробной, когда возвращался поздно вечером после затянувшейся встречи с друзьями. Гардеробная дамы называлась будуаром (англ. boudoir, от фр. bouder — «дуться», «сердиться», «хандрить»). Идея раздельных спален, прижившись в домах богатых, вошла в моду: в начале XX века на аристократию стал равняться средний класс. Располагая более скромными возможностями, супруги, чтобы поделить пространство, спали в одной комнате, но на односпальных кроватях.

Кровати в доме викторианской эпохи стали еще более пышными. В руководствах по ведению домашнего хозяйства XIX века много внимания уделено правилам содержания спального места: белье должно быть свежее, постель проветрена и застелена множеством простыней и одеял. Подготовка кровати ко сну выливалась в настоящий ритуал.

С 1826 года веревочные сетки на кроватях начали заменять металлическими. Вместо льна и шерсти для изготовления постельных принадлежностей все чаще использовали новый чудо-материал, благодаря которому Британия вступила в индустриальную эпоху, – XIX столетие было веком хлопка. К 1830-м годам половину всего британского экспорта составляли хлопчатобумажные ткани. Хлопок-сырец стране поставляли сначала Индия, потом – Америка, а перерабатывали его на мануфактурах Ланкашира. В 1853 году в одном только Манчестере – хлопковой столице – насчитывалось не менее 108 ткацко-прядильных фабрик.

Викторианские домохозяйки, старательно копившие продукцию этих фабрик, гордились тем, что их шкафы забиты постельным бельем, которое они берегли, заменяя нижние простыни верхними после двухнедельного использования. В викторианскую эпоху к подготовке постели относились очень серьезно. Миссис Пантон, автор книги «От кухни до чердака» (1887), жаловалась, что ни один слуга не способен приготовить постель так, чтобы спальное место соответствовало ее высоким требованиям. «За всю свою жизнь я еще не встречала слуги, который добросовестно проветрил бы постель». Обычно он «удовлетворялся тем, что просто застилал ее», оставив «непроветренной и неудобной для сна». Возможно, она и права, но вы только представьте себе, что значит «добросовестно проветрить» викторианское спальное место, которое состояло из самой кровати, накрывавшего железную сетку плотного голландского полотна, матраса, набитого конским волосом, перины, наматрасника, наперника, нижней простыни, верхней простыни, трех-четырех шерстяных одеял, стеганого пухового покрывала и подушек в наволочках. Миссис Пантон предлагала ежедневно снимать все, что укладывалось на остов кровати: «После того как вы встали, на кровати не должно остаться ни единой постельной принадлежности. Их нужно не просто перевернуть – проследите, чтобы все было вынуто из-под матраса, а постельное белье снято и развешено». После этого в соответствии с ее наставлениями несчастный слуга должен был «стащить с кровати матрас и положить его как можно ближе к окну». Кроме того, она рекомендовала нарядные наволочки с оборками, украшавшие подушки в течение дня, на ночь снимать «и заменять обычными из соображений экономии». Я лично пробовала стелить викторианскую постель в загородном доме Таттон-Олд-холл в Чешире, следуя инструкциям миссис Пантон. Эта процедура заняла у меня полчаса, а самостоятельно перевернуть матрас из конского волоса я так и не смогла – не хватило сил. Неудивительно, что слуги миссис Пантон проявляли халатность в исполнении своих обязанностей.

В комнатах прислуги миссис Пантон нарядных наволочек с рюшками и фестонами вы не увидели бы. Как указывалось в викторианских справочниках по домоводству, убранство помещений для слуг должно быть предельно скромным. «Обстановка в спальне прислуги должна состоять только из предметов первой необходимости, – рекомендовал «Справочник по домоводству Касселла» (1880-е). – Кровать, постельные принадлежности… простыни из суровой ткани… недорогое цветное покрывало, комод, зеркало, умывальник… и стул – вот все, что нужно». Больше похоже на тюремную камеру, чем на жилое помещение.

Миссис Пантон тоже утверждала, что обстановка в комнатах слуг не должна быть «чрезмерно роскошной», хотя и признавала за слугой право иметь отдельную кровать. К своим горничным она относилась как к животным, считая, что у них нет ни вкуса, ни каких-либо человеческих чувств. В помещениях прислуги занавески на окнах вешать не разрешалось. Слугам не позволялось «держать в комнатах сундуки… они обязательно будут складывать туда всякий хлам». Учитывая, что дорожные сундуки, привезенные из дома, были единственным личным «жизненным пространством», которым слуги располагали в доме работодателя, со стороны миссис Пан-тон было жестоко лишать их и этой малости.

Конец обилию оборок и складок в убранстве богато драпированной викторианской спальни положило Движение за санитарную реформу, возникшее в обществе вслед за появлением представлений о существовании микробов. В отчете Эдвина Чедвика[18 - Эдвин Чедвик (1800–1890) – один из авторов санитарного законодательства в Великобритании.] «Санитарные условия жизни трудящегося населения» (1842) подчеркивалось большое экономическое значение охраны здоровья рабочих путем поддержания чистоты в их жилище. Борцы за санитарные реформы отмечали преимущество железных кроватей перед деревянными: железные не служили рассадником вшей и прочих паразитов. Единственный способ изгнать клопов из деревянной кровати – это сжечь ее. Соответственно железо оказалось предпочтительным материалом.

Однако и в первом десятилетии XX века кровать продолжали старательно застилать несколькими простынями, шерстяными одеялами и пуховым покрывалом. Даже в относительно скромном особняке в начале двадцатого столетия одна горничная не справилась бы со всей работой. Если она и спала в отдельной комнате, то обязанности явно делила с кем-то еще, и бездельничать не приходилось никому: «Подъем в 6:30. Распахнуть окна и так далее. Приготовить утренний чай. Принести горячую воду в спальни. Приготовить ванны. Подмести пол и вытереть пыль в холле, вымыть крыльцо. Затопить камины. После завтрака застелить кровати, вынести помои и навести порядок в спальнях. Подмести комнаты. Одеться (в форменное платье) к 15:00. Перед ужином разнести по спальням горячую воду. Разжечь камины, включить газовое освещение, задвинуть шторы. При необходимости помочь с туалетом юным леди или гостям. Если требуется, помочь накрыть на стол. Расстелить постели и подготовить спальни ко
Страница 6 из 21

сну».

Лишь в 1970-е годы произошла величайшая революция в застилании постелей. В то десятилетие из Скандинавии пришло тонкое простроченное пуховое одеяло. С его появлением фактически исчезла нужда в верхних простынях, тонких шерстяных одеялах и покрывалах – их продолжали использовать лишь те, кто ностальгировал по прошлому. Познакомил англичан с новым изобретением Теренс Конран[19 - Теренс Конран (р. в 1931) – английский дизайнер, ресторатор, владелец сети магазинов по всему миру.], и называлось оно изначально «сламбедон» (англ. slumberdown, буквально «пуховик для сна») или «континентальное стеганое одеяло» (второе название отражает происхождение этой заморской диковины). Немного позже «континентальное стеганое одеяло» получило широкое распространение во Франции, и в Великобритании прижилось его французское название – «дювей» (фр. duvet – «пух»).

Тонкие простроченные пуховые одеяла произвели революцию в сфере постельных принадлежностей, вытеснив шерстяные, которыми укрывались на протяжении многих веков. В каталоге магазина «Хабитат» 1970-х годов нашла отражение еще одна новая черта времени: центральное место в жизни семьи отныне заняли дети.

Тонкие простеганные пуховые одеяла ассоциировались не только с освобождением от тяжелой процедуры застилания кровати, но и со свободой нравов вообще. «Спи со шведом!» – таков был один из первых рекламных лозунгов в наступивший век терпимости. Пуховые одеяла с пододеяльниками продавались в магазинах сети «Хабитат», созданной Конраном. С достоинствами пухового одеяла покупателей знакомили демонстраторы, одним из которых была Патрисия Уиттингтон-Фаррелл. Целыми днями она надевала пододеяльник на одеяло и снимала его, демонстрируя искусство приготовления постели за десять секунд. Когда я с ней встретилась, чтобы взять интервью, за десять секунд она не управилась, зато с огромным энтузиазмом говорила о магазинах «Хабитат» и о товарах, так облегчивших жизнь молодым домохозяйкам в 1970-е.

«Десятисекундная постель», разбиравшаяся одним движением руки, была гордостью каталогов «Хабитат». Ткани на картинках поражали смелостью расцветок и узоров: синие, пурпурные, горчичные, в полоску, с цветочным рисунком – полная противоположность кипенно-белому викторианскому постельному белью. Поначалу покупатели приобретали тонкие пуховые одеяла для своих детей. Те, кто родился в 1970-е, я в том числе, ничего другого и не знали (вспоминаю, как бабушка советовалась с подругами: «А оно не тяжелое? А под ним не жарко?»).

Мало кто возвращался к простыням и шерстяным одеялам, хотя бы раз попробовав спать под тонким пуховым одеялом. На самом деле те, кто отдает предпочтение многослойной постели, попросту потакают страсти к излишеству: у этих людей или их прислуги есть время на то, чтобы по утрам застилать такую кровать и стирать кучу простыней, шерстяных одеял и покрывал.

Простота современной постели – один матрас, одно одеяло – парадоксальным образом возвращает нас во времена Средневековья, когда человек довольствовался соломенным тюфяком и укрывался собственным плащом.

Глава 2

Рождение человека

Позволь помолиться за всех младенцев, еще не рожденных, что зреют во чревах со всеми их жилами и членами. Пусть придут они в этот мир здоровыми и совершенными, без изъянов и уродств.

    Томас Бентли. Молитва для беременных женщин, 1582

В течение столетий (вплоть до XVIII века, когда стали открываться первые родильные дома) почти все люди появлялись на свет в стенах своего жилища. Жизнь человека начиналась в спальне и чаще всего заканчивалась там же. Возможно, даже на той же самой семейной кровати. До тех пор пока больницы не стали местом, где происходят эти два величайших события – рождение и смерть, спальня была первым и последним, что видел человек.

И сегодня любая будущая мать волнуется в ожидании родов, а ведь в прошлом риск осложнений был гораздо выше. В жизни молодой женщины едва ли случалось что-то более опасное, чем роды, поэтому один вид спального покоя, куда она удалялась, чтобы разрешиться от бремени, вселял в нее страх и тревогу. В Средние века при родах погибали две роженицы из ста. Учитывая, что женщины нередко рожали по десять и более раз, угроза смерти была вполне реальной. В период правления Тюдоров многие знатные дамы во время беременности заказывали свои портреты, полагая, что, прощаясь с мужем перед родами и удаляясь в спальный покой, они, возможно, прощаются навсегда. Если женщина умирала, то на память мужу и детям оставался портрет почившей любимой жены и матери.

Средневековая операция по извлечению младенца из чрева матери путем кесарева сечения, проводимая в спальном покое роженицы.

В эпоху Тюдоров всем было известно то, что знают и нынешние приверженцы естественных родов: при разрешении от бремени помогает сила тяжести. В XVI веке королевы рожали на тронах с вырезанным сиденьем. Эти так называемые «кресла стонов» были обтянуты парчой и дополнялись медным тазом, в который падал послед. В распоряжении повитух, помогавших роженицам разных сословий, имелись и родильные кресла попроще. Некоторые из них были снабжены всякими усовершенствованиями – кожаными сиденьями, спинками с откидным механизмом или подлокотниками с ручками, на которые роженица опиралась при потугах.

У знатных дам периода правления Тюдоров и Стюартов последние недели беременности протекали в тщательном исполнении всех надлежащих ритуалов. При вступлении в брак женщина должна была иметь в своем приданом комплект детского постельного белья для церемониальных и практических целей. Перед родами из сундуков появлялись заботливо припасенные пеленки и простыни. Усилия, потраченные на их пошив, свидетельствовали о том, что женщина готова стать матерью физически и психологически.

Женщине на последнем сроке беременности полагалось в буквальном смысле удалиться от мира. В XVI веке беременных женщин примерно за месяц до решающего дня запирали в богато обставленных и затемненных покоях, чтобы снизить риск случайного падения или испуга, которые могли вызвать преждевременные роды. Темнота и плотно запертые окна и двери должны были препятствовать доступу «нездорового воздуха» – согласно медицинским представлениям того времени, главного источника заболеваний.

Теория о том, что болезни вызываются вредными миазмами, играла важную роль в планировке жилища, и мы еще не раз о ней вспомним. Особенно пристальное внимание уделяли месторасположению дома. Если он стоял в сырой местности или в низине, считалось, что его обитатели дышат «нездоровым» воздухом, а потому подвержены болезням. И ведь люди действительно болели! Например, в тюдоровской Англии в болотистых местностях была распространена малярия, однако… разносили ее комары, а не воображаемые миазмы.

Но и после того, как женщина благополучно разрешится от бремени, ей не позволяли выходить из заточения. Две недели ее отпаивали кёдлом – горячим пряным напитком на основе овсянки и алкоголя. После чего наконец мыли, меняли на постели грязный соломенный тюфяк и разрешали сесть, а еще через две недели – встать. По этому поводу в доме устраивали торжество, на которое допускались только домочадцы женского пола
Страница 7 из 21

и служанки. Этот обычай перекочевал в Новую Англию: сохранился дневник жительницы Салема XVIII века Мэри Холиоук, которая пишет о том, как перед рождением ребенка сидела взаперти у себя в комнате, после родов две недели соблюдала постельный режим, а затем устроила прием для пяти подруг.

Конечно, в том, что женщин после родов силой удерживали в четырех стенах, ничего хорошего не было, но этот период и в самом деле таил для них многие опасности: смертность от потери крови или родильной горячки (то есть сепсиса, причиной которого чаще всего служили просто немытые руки) оставалась очень высокой.

Ритуал деторождения заканчивался церемонией возвращения в лоно церкви: впервые после двух месяцев затворничества женщина покидала дом и шла в храм (после чего могла вернуться к семье и в постель к мужу).

В комнате роженицы присутствовали и другие женщины, которые сплетничали и с удовольствием делились своим опытом, так что рождение ребенка проходило в куда более теплой и непосредственной атмосфере, чем в наши дни, когда роды – это личное дело каждой женщины. Не исключено, что именно эта традиция породила любопытный обычай, на заре XVIII века существовавший среди завсегдатаев лондонских мужских борделей. Гомосексуалисты, имитируя ритуал родов, разыгрывали сцену разрешения от бремени, а затем отмечали «рождение младенца» пирушкой. Первые известные печатные порнотексты для геев носят название «Беседа роженицы с любопытным авантюристом» (1748). В них рассказывается о мужчине в женском платье, пробравшемся в покои роженицы. В современном гомосексуальном сообществе процесс родов обыгрывать не принято, возможно, потому, что от одинокого лежания на больничной койке радости мало.

До конца XVIII века мужчин в родильные покои не пускали, и дети появлялись на свет в присутствии одних лишь женщин. «Мать жены пришла ко мне со слезами на глазах, – писал Николас Гилман в 1740 году. – О, не знаю, что будет с твоей несчастной женой, – причитала она, намекая на тяжелое состояние роженицы». Жива его супруга или умерла, мистер Гилман мог узнать только от тещи. Роды были единственной сферой домашнего быта, на которую власть мужчины не распространялась.

Ожидающие прибавления семейства мужья приглашали к беременным умудренных жизнью женщин, к которым относились с особым почтением. Считалось, что повитухи обладают таинственной силой. Действительно, благодаря богатому практическому опыту они довольно успешно справлялись со сложными случаями. Манипулируя чувствами доверчивых родителей, повитухи пророчествовали и применяли такие «магические» приемы, которые современная наука подняла бы на смех. Так, для аристократов пол ребенка имел большое значение – ведь все мечтали о наследниках-сыновьях. Повитухи XVII века в надежде на солидное вознаграждение предсказывали рождение мальчика, а не девочки. Пол плода определяли по состоянию груди матери: если «сосок красный, торчит вверх и похож на клубнику», это хороший знак.

Да, роды часто становились причиной общего горя или общей радости, хотя далеко не все допущенные в комнату будущей матери преследовали цель помочь роженице, – кое-кто проникал туда, чтобы шпионить. Например, события, произошедшие в спальне супруги короля Якова II Марии Моденской, привели к революции в стране. Яков II был деспотичным монархом, проводил политику укрепления католицизма, и подданные давно точили на него зуб. В 1688 году его жена-итальянка родила здорового мальчика, и враги приуныли, поняв, что появление наследника укрепит позиции короля. Чтобы дискредитировать его, они заявили, что ребенок Марии умер, а вместо него ей в постель подложили другого младенца, принесенного в металлической грелке.

Сплетня о подмене младенца имела далеко идущие последствия: она оказала разрушительное влияние на репутацию Якова II, а новорожденный был лишен права на престолонаследие. Вскоре после этого Яков II был низложен, а его сын-католик, повзрослев, так и остался претендентом и безуспешно боролся за трон, на котором закрепились дочери Якова II, исповедовавшие протестантизм.

История с металлической грелкой, которую, как говорят, положили в кровать с бархатным балдахином, которая сегодня стоит в королевских спальных покоях Кенсингтонского дворца, вызывает сомнения по двум причинам. Во-первых, сама металлическая грелка – нечто вроде сковороды с горячими углями для подогрева холодных простыней – не настолько велика, чтобы в ней мог уместиться младенец. Во-вторых, во избежание подмены королевские роды проходили в присутствии многочисленных свидетелей – придворных и представителей церкви. В момент разрешения от бремени при Марии Моденской находилась внушительная толпа народу – пятьдесят один человек, не считая пажей, обосновавшихся на прилегающих к покоям лестницах, и священников.

При таком столпотворении вряд ли удалось бы незаметно подменить младенца.

С этой кроватью связана история о металлической грелке. Ходили слухи, что сын Якова II родился мертвым и вместо него в кровать королеве подложили другого младенца, которого принесли в металлической грелке для постели. Скорее всего, это выдумка, потому что в 1688 году число зрителей, присутствующих при родах, составляло не менее 50 человек.

Традиция подтверждать подлинность наследника британской короны сохранялась вплоть до прошлого века. Так, в 1926 году при рождении нынешней королевы присутствовал министр внутренних дел (правда, находился он не в самой комнате). Лишь Георг VI отменил этот недостойный обычай, сочтя его «архаичным».

В спальных покоях людей более низких сословий все женские секреты находились в руках повитухи. Она могла распознать, изменяла ли женщина мужу, делала ли аборт, вступала ли в сексуальную связь до брака. Если ребенок рождался с физическими дефектами, это однозначно свидетельствовало об аморальном поведении матери. Например, в доме сэра Генри Вейна, занимавшего пост губернатора Новой Англии в XVII веке служили две женщины. Он «совратил обеих, и обе родили уродов».

В XVII столетии мужчины наконец-то получили возможность проникнуть в родильные покои и в их тайны С собой они принесли здоровую долю скептицизма относительно древних традиций и новый важный инструмент для родовспоможения – железные щипцы. При мерно в 1600 году их изобрел некто Питер Чемберлен Конструкция щипцов охранялась как семейный секрет что позволило Чемберлену основать врачебную династию, пользовавшуюся солидной репутацией. Начал широкому применению щипцов положил шотландски врач Уильям Смелли (1697–1763).

Щипцы, которые произвели революцию в акушерстве. Подлинный комплект инструментов, принадлежавший семье Чемберленов.

Безусловно, щипцы спасли жизнь многим. Прежде ребенка, который не мог сам покинуть чрево матери, тащили железным крюком, что неизбежно вызывало его гибель. Однако повитухи опасались прибегать к щипцам. «Справочник лечебных средств для женщин, или Каждая женщина сама себе врач» (1739) рекомендовал применять щипцы только в самом крайнем случае, например, когда схватки длятся четыре-пять дней.

Мужчины-врачи, невзирая на меньший практический опыт, медленно, но верно стали теснить повитух и постепенно полностью взяли деторождение
Страница 8 из 21

под свой контроль. Некий священник по имени Хью Адамс из Дарема (штат Нью-Гемпшир) утверждал, что в 1724 году благополучно принял очень сложные роды. Его позвали после того, как повитуха отчаялась помочь роженице, у которой схватки длились уже три с половиной дня. Прежде ни разу не принимавший роды, он сотворил чудо с помощью некоего «сильнодействующего лекарства от истерии» и знаний, почерпнутых из нескольких книг.

Подобные истории, передаваемые из уст в уста, превращались в страшилки о неумелых повитухах, подрывая их авторитет в обществе. Однако к мужчинам-акушерам на протяжении всей георгианской эпохи продолжали относиться с подозрением. Многие мужья просто не могли смириться с мыслью, что посторонний мужчина увидит интимные части тела их жен. На сатирических карикатурах мужчину-акушера часто изображали в окружении пузырьков с лекарствами, в том числе с дурманящими препаратами, которыми тот специально опаивал женщину, чтобы воспользоваться ее беспомощным состоянием.

По мере того как акушерская практика переходила от повитух к врачам-мужчинам, менялась и конструкция родильного кресла. Женщине было удобнее рожать в низком кресле, дающем ей возможность упираться ногами в пол, хотя повитухе приходилось сгибаться в три погибели и с вытянутыми руками ждать, когда появится головка младенца. Как только родовспоможением занялись врачи-мужчины (примерно с 1700 года), ножки у родильного кресла начали удлиняться. Высокое кресло было менее удобно для роженицы, зато врачу не нужно было наклоняться. В конце концов будущим матерям предложили тужиться лежа, а не сидя, то есть отказаться от использования силы тяжести. Как ни печально, подобное изменение ввели в обиход не в интересах пациенток, а в интересах врачей.

Родильное кресло XVII века из коллекции музея Уэллкома (Лондон).

В эпоху Тюдоров обезболивание при родах сводилось к молитве. Настоятель Вестминстерского аббатства иногда одалживал роженицам из числа знатных дам, например сестре Генриха VIII Марии Тюдор, христианскую реликвию – Пояс Девы Марии. Порой прибегали и к лекарственным средствам, таким как травяное снадобье по рецепту Джона Партриджа с вселяющим надежду названием: «Чтобы женщины быстро и скоро разрешались от бремени, и без боли или почти без боли». Женщины георгианской эпохи уже могли рассчитывать на «жидкий лауданум» – спиртовую настойку опиума. Это было разрешенное лекарство, которое в книге доктора Джона Джонса «Разгадка тайн опиума» охарактеризовано как «превосходная и разумная панацея». Королева Виктория популяризировала хлороформ в качестве обезболивающего при родах, но делала это вопреки стойкому общественному мнению, убежденному, что применять хлороформ значит «поддаваться слабости». Многие ее подданные ставили знак равенства между «состоянием бесчувствия», вызванным виски, джином, бренди, вином или пивом, и тем, к которому приводил эфир или хлороформ, – и то и другое делает человека мертвецки пьяным, а это неприлично. Как бы то ни было, когда у жены ученого и мыслителя Чарльза Дарвина начались родовые схватки, он усыпил ее хлороформом. К тому времени, когда люди уже начали понимать, что в спальню к роженице можно занести невидимые микробы, даже если вымыть руки, доктора все еще отказывались менять свои привычки. В 1865 году Женское медицинское общество обратилось к врачам с просьбой не приходить в родильный покой прямо из анатомического театра. В ответном заявлении медицинский журнал «Ланцет» назвал эту просьбу совершенно необоснованной: причиной послеродового сепсиса является вовсе не инфекция, а «состояние ума» женщины, вызванное перевозбуждением. Как и во времена Тюдоров, женщинам по-прежнему не разрешалось вставать после родов с постели: книга «Советы замужней женщине» (1853) рекомендовала молодой матери девять дней лежать на спине и лишь на десятый «на полчаса принять сидячее положение». По истечении двух недель позволялось «сменить спальню на гостиную».

Разумеется, существовавшие в обществе классовые различия проявлялись и в отношении к роженицам. Так, автор еще одной книги полезных советов викторианской эпохи утверждал: «Совершенно недопустимо, чтобы жена рабочего отлынивала от работы… В этом нет никакой необходимости. Каждый должен нести свою ношу». Женщины трудового класса Великобритании и жены поселенцев Нового Света разрывались между материнскими и супружескими обязанностями. Врачи не рекомендовали беременным поднимать руки выше головы, но в Новой Англии обмазывать глиной потолок и стены в строящемся доме или нуждающемся в ремонте доме считалось женским делом, а для этого нужно было тянуться руками вверх. В городском суде Глостера (штат Массачусетс) особа по имени Маргарет Принс обвинила соседку в том, что та наслала порчу на ее будущего ребенка и он родился мертвым; ответчица возразила, что беременной Маргарет незачем было таскать на себе глину. Да, согласилась истица, не следовало, но «что же было делать: у мужа слишком много работы, а стены худые». Даже при беременности женщинам из сельских общин волей-неволей приходилось выполнять тяжелую физическую работу.

В XIX веке беременность внезапно перешла в разряд слишком щекотливых для обсуждения тем. Еще в 1791 году один из авторов журнала «Джентльменс мэгэзин» отмечал, что с некоторых пор всякое упоминание о беременности в обществе стало считаться дурным тоном. «Наши матери и бабушки имели обыкновение беременеть, – писал он, – но за последние десять лет ни одна женщина, стоящая на социальной лестнице выше горничной или прачки, детей не вынашивала, а также не рожала и не разрешалась от бремени. Дама благородного происхождения просто сообщала подругам, что в такое-то время она уединится». Подобные правила хорошего тона привели к тому, что женщины начали относиться к беременности как к недугу, а викторианские книги о деторождении ставили беременность в один ряд с «женскими болезнями». Женщина в спальном покое, равно как и женщина в обществе, превратилась в глазах окружающих в хрупкое, ранимое существо, не способное позаботиться о себе.

Это был гигантский шаг назад по сравнению с георгианской эпохой, на протяжении которой отношение женщин к сексу и продолжению рода было пусть простым, но жизнеутверждающим. Королева Каролина, супруга Георга II, откровенно обсуждала с премьер-министром сэром Робертом Уолполом свои супружеские отношения, заявляя, что неверность мужа ее волнует «не больше, чем его отлучки на ночной горшок». Трудно представить, чтобы чопорная королева Виктория говорила на подобные темы со своим премьер-министром. Перспектива иметь детей вызывала у нее ужас: «Это занятие загубило два первых года моего супружества!» Можно почти наверняка утверждать, что она страдала послеродовой депрессией.

Завеса тайны, окружавшая все, что связано с деторождением, усиливала страх неосведомленной женщины XIX века, впервые оказавшейся «в интересном положении». Незнание физиологии собственного тела доставляло ей в лучшем случае неудобства, а в худшем – грозило опасностью. Женщинам, например, весьма полезно было бы знать то, что было известно врачам уже в 1830 году: после зачатия слизистая оболочка влагалища меняет цвет, что
Страница 9 из 21

служит одним из первых надежных признаков беременности. Но информацию не разглашали, потому что она подразумевала, что доктор и в самом деле осматривал интимные части тела женщины. Врач, решившийся предать огласке эти сведения, был бы исключен из медицинского реестра.

Поскольку беременность считали болезнью, популярность начали приобретать больницы с родильными отделениями. Постепенно деторождение переместилось из частной спальни и частного дома в общественные заведения.

Вот в каких мрачных красках в 1937 году описывались идеальные роды, происходящие в больнице XX столетия: новоприбывшей роженице «немедленно вводят одно из современных болеутоляющих средств. Вскоре она впадает в сонное, полубесчувственное состояние, не сознает, что ее везут в безукоризненно чистую родильную палату, не слышит крика младенца, впервые ощутившего ледяное прикосновение внешнего мира». Но Майра, героиня «Женской комнаты», рожая ребенка, все видела, слышала и чувствовала: «Не схватки причиняли ей боль, а сама атмосфера – холод, стерильность, презрение медсестер и врача, чувство унижения, оттого что она лежит с задранными ногами и все, кому не лень, пялятся на ее выставленные напоказ гениталии». Сегодня многие женщины, пережившие нечто подобное, предпочли бы рожать в домашних условиях. Но в то время, когда был написан роман, закон запрещал нью-йоркским акушерам принимать роды на дому.

Вернемся к королеве Виктории. Она избежала еще одной материнской обязанности – кормления грудью. Впрочем, вид младенца, сосущего грудь матери, – картина для спален прошлых столетий куда более редкая, чем может казаться. Что объясняется широко распространенной тогда традицией брать для грудных детей кормилиц.

Глава 3

Матери и кормилицы

Мне совершенно непонятно, откуда взялась традиция отдавать младенцев на вскармливание другим женщинам.

    Уильям Кадоган. 1748[20 - Уильям Кадоган (1711–1794) – английский педиатр.]

На протяжении многих столетий грудное вскармливание было у знатных дам не в чести, так что крохотных младенцев часто уносили из спальни матери.

Конечно, все понимали, что правильный уход за грудным ребенком – залог его будущего благополучия, и заботливые родители старались обеспечить его одеждой. Так, по словам Ханны Гласс[21 - Ханна Гласс (1708–1770) – английский автор книг по кулинарии и домоводству XVIII в.; Джина Форд (ок. 1960) – английский автор книг по уходу за маленькими детьми.] (это Джина Форд XVIII века), комплект одежды для младенца должен состоять как минимум из сорочки, юбочки, корсета из клееного полотна, платья и двух чепчиков. Казалось бы, какая жестокость – утягивать крохотное существо в жесткий корсет, но это делалось во избежание искривления позвоночника. Если человек вырастал горбатым, говорили, что «в своей беде он должен винить тех, кто присматривал за ним в детстве» и халатно относился к его пеленанию.

Очевидно, что уход за ребенком требует особых навыков и внимания. И матери веками полагали, что чужие люди смогут позаботиться об их детях лучше, чем они сами.

Молокоотсос XVII века.

Семнадцатое и восемнадцатое столетия были золотым веком кормилиц. Об этом можно судить хотя бы по тому, какие жаркие споры велись в обществе на эту тему (так сейчас ломают копья сторонники грудного и искусственного вскармливания). Предметом спора служил почти повсеместный обычай отдавать младенцев кормилицам. Лишь самые «отважные и решительные» (в глазах современников) знатные дамы XVII века кормили грудью сами, рискуя выглядеть «так же старомодно и неизысканно, как джентльмен, который не пьет, не бранится и не богохульствует». Правда, громче всех против кормилиц выступали набожные джентльмены пуританских убеждений, всюду совавшие свой нос. Их праведного гнева не избежали даже те матери, у которых не было молока: «…Если груди у них, как они утверждают, пусты, им следует поститься и молиться, дабы снять с себя это проклятие». В пуританских сообществах Новой Англии, разумеется, преобладали именно такие взгляды. Там, в отличие от Британии, грудное вскармливание считалось нормой во всех слоях общества.

У некоторых женщин и в самом деле не было молока, но находились и такие, кто просто не желал испытывать неудобства. Многим кормление грудью запрещали мужья, полагая, что это препятствует зачатию следующего ребенка. Если женщина из состоятельной семьи рожала девочку, от нее ждали скорейшего возвращения в супружескую постель в надежде, что в ближайшем будущем она подарит мужу наследника.

Бернардино Рамаццини[22 - Бернардино Рамаццини (1633–1714) – итальянский врач, один из основоположников гигиены труда.] составил перечень признаков, по которым можно судить, что у кормящей матери не все в порядке со здоровьем: «молока слишком много, или оно сворачивается, или в грудях появляется жжение, или соски гноятся и трескаются». Названные симптомы причиняли женщине сильную боль и до появления антибиотиков представляли угрозу ее жизни. Кроме того: «Продолжительное вскармливание может привести к упадку сил и истощению; организм кормящей женщины теряет питательные соки, она постепенно худеет и слабеет».

Впрочем, знатные дамы наверняка питались более сытно, вкусно и разнообразно, чем нанятые ими кормилицы, поэтому им грудное вскармливание если и грозило опасностями, то совсем другими. Случалось и так, что измученная кормилица, поднятая среди ночи, засыпала, навалившись на своего подопечного, и могла задавить его своим телом. Так Джон Ивлин[23 - Джон Ивлин (1620–1706) – английский писатель, садовод и мемуарист, один из основателей Лондонского королевского общества.] в 1664 году потерял сына: «Господу было угодно забрать нашего сына Ричарда, младенца одного месяца от роду, причем ведь он не болел… Мы подозреваем, что его придушила телом кормилица».

Споры по поводу привлечения кормилиц интересны тем, что проливают свет на отношение родителей к детям. Читатель может подумать, что люди вроде Джона Ивлина, поручавшие заботу о своих потомках чужим людям, не любили их по-настоящему (по той самой причине сегодня кипят страсти вокруг вопроса о грудном и искусственном вскармливании). Историки утверждают, что в минувшие столетия родители действительно меньше любили своих детей. Сильно привязываться к ним было рискованно: дети часто умирали, а представителям знатных сословий приходилось рано расставаться со своими отпрысками, отсылая их из дому в связи с договорными браками. Нас поражают слова Мишеля Монтеня о детях, которых он похоронил, и поражают тем, что он сам точно не помнит, сколько их было: «Я сам потерял двух-трех детей, правда, в младенческом возрасте, если и не без некоторого сожаления, то, во всяком случае, без ропота».

Теперь пришло время задать вопрос: а было ли у детей прошлых веков настоящее детство? Или к ним относились как к маленьким взрослым, готовым к заключению брачных уз, труду и утратам? Мальчик в раннем возрасте выглядел почти как девочка, но как только ему исполнялось семь лет и на него надевали штаны, он считался почти мужчиной.

Отсылая своих детей из дому для вступления в династический брак, на службу к более высокопоставленному родственнику или королю, аристократы, несомненно, разлучались с ними скрепя
Страница 10 из 21

сердце. Даниэль Барбаро, венецианский посол в Англии 1540-х, поражался тому, что англичане расстаются со своими детьми, пока те еще так юны, и считал, что это свидетельствует об «отсутствии любви». Однако вельможи, которых он осуждал, возражали, что поступают подобным образом, руководствуясь исключительно благом детей. Их отпрыски получали образование, завязывали полезные знакомства, в результате чего между благородными семействами устанавливались отношения, которые были выгодны всем.

Также известно, что юные аристократки, которых рано выдавали замуж, поддерживали связь с родительским домом. Они обменивались письмами и визитами с родными, делились друг с другом новостями через слуг и знакомых. Богатые наследницы предпочитали быть похороненными рядом с отцами, а не с мужьями, потому что они считали себя в первую очередь дочерьми, а уж потом женами и матерями семейства. Нет никаких оснований утверждать, будто в прошлые века между членами одной семьи не существовало сильной душевной привязанности. В семье Элизабет Эпплтон из американского города Ипсвич, штат Массачусетс, много детей умерло в раннем возрасте. В 1736 году она с горечью подсчитывала: «Вот все мое потомство – шесть сыновей и три дочери, двадцать внуков и двадцать внучек, а всего пятьдесят восемь человек. Тридцать трех из них я пережила. Надеюсь, встречу их на небесах среди овечек Христовых. Как часто перечитываю этот скорбный список».

Сара Гудхью, тоже уроженка Ипсвича, в 1681 году трогательно напоминала своим детям о том, что обычно делал ее муж, вернувшись домой с работы. Он был любящим и внимательным отцом и с радостью «брал малышей на руки, не знавшие отдыха… Не сомневайтесь, что вы росли окруженные его нежной заботой и любовью. Я уверена: он любил вас всех, так что я не знаю, кого из вас он любил больше других».

С конца XVII века в дневниках и письмах все чаще встречаются выражения, свидетельствующие о любви родителей к детям. Одновременно новое поколение врачей начинает призывать матерей самим кормить новорожденных грудью. Врач Уильям Кадоган в труде «Очерк о грудном вскармливании детей» (1748) признается, что не находит ни одного разумного довода в пользу передачи детей кормилицам. Книга получила одобрение влиятельного сиротского приюта «Фаундлин Хоспитал» в Лондоне, благодаря чему обрела широкую популярность. «Мне совершенно непонятно, – пишет автор, – откуда взялась традиция отдавать младенцев на вскармливание и воспитание чужим женщинам, которые не понимают и не любят этих детей так, как их родители». Кадоган рекомендовал «каждому отцу присматривать за тем, как растет его дитя, руководить уходом за ним и направлять заботу о нем, полагаясь на свой разум и здравый смысл» (у врачей эпохи Просвещения было принято делать акцент на «разум и здравый смысл»).

Несколькими годами позже совету Кадогана последовала законодательница мод красавица Джорджиана, герцогиня Девонширская. Обнаружив, что нанятая кормилица часто бывает пьяна и «от ее постели разит вином», герцогиня поступила совершенно неожиданным для аристократки образом: сама начала кормить грудью новорожденную дочь.

Это было вполне в духе XVIII века с его представлениями о воспитании детей, развиваемыми Жан-Жаком Руссо. Он писал, что родители должны относиться к своим детям с любовью и добротой, позволять им одеваться и жить просто и естественно, а не сковывать их свободу тесным платьем и не помыкать ими на каждом шагу.

Началась повальная мода на грудное вскармливание, так что Джеймс Гилрей[24 - Джеймс Гилрей (1756(7)–1815) – английский рисовальщик и гравер. Известен главным образом своими политическими карикатурами.] в 1796 году даже нарисовал карикатуру, на которой спешащая на званый ужин модная мать перед выходом из дома энергично выдавливает из груди каплю молока.

Медики продолжали кампанию за материнское вскармливание, но в XIX веке дело получило новый, неожиданный поворот. Практика использования кормилиц отнюдь не зачахла – она породила чудовище в виде «детских ферм».

Женщина, находившаяся в материально стесненных обстоятельствах, специально рожала ребенка, чтобы получить доходное место кормилицы, а собственного младенца отправляла на «детскую ферму». Здесь детям почти не уделяли внимания, и некоторые из них умирали. «Почему матерям позволяют жертвовать своими детьми, отправляя их на медленную смерть от болезней, и зарабатывать на вскармливании чужих детей?» – вопрошал «Британский медицинский журнал».

Медиков услышали, и в 1872 году был принят Билль об охране жизни ребенка. Его влияние ощущается и сегодня: в обязанности государства входит отбор и регистрация тех, кто работает с детьми, а также контроль над ними. Согласно этому документу, женщины, заботившиеся о чужих детях дольше двадцати четырех часов, были обязаны официально регистрироваться, и с тех пор дети кормилиц начали «исчезать» реже. С 1860-х годов матери все чаще прибегают к искусственному вскармливанию, начинается широкое производство детских бутылочек. По мнению миссис Битон[25 - Миссис Битон (настоящее имя – Изабелла Мэри Мейсон, 1836–1865) – соавтор ряда книг об английской кулинарии.], детские смеси «более питательны» и предупреждают рахит.

Модная мамочка, подражая герцогине Девонширской, забирает своего младенца у кормилицы и сама кормит его грудью.

Несмотря на заботу государства о благополучии малышей, в викторианских семьях среднего сословия, где сохранялся строгий бытовой распорядок, детей по-прежнему держали на удалении от родителей. Их место было наверху, в детской или в классной комнате, и вместо матерей за ними присматривали няньки и гувернантки. «Маленький незнакомец в нашей обители» – так назвал своего первенца художник Эдвард Берн-Джонс, намекая на отсутствие близких отношений между родителями и детьми. В представлении традиционной викторианской семьи детей не должно быть ни слышно, ни видно, пока они не достигнут зрелости и не займут свое место в мире взрослых. Существовало большое различие между детьми шестнадцати и семнадцати лет. Шестнадцатилетний подросток одевался и питался как ребенок, спал в детской, оставаясь на периферии жизни родителей, но едва достигнув семнадцати лет, юноша или девушка сразу переходили в разряд взрослых: ему или ей отводилась отдельная комната, разрешалось общаться с родителями и их друзьями.

Понятие о подростковом периоде, промежуточном этапе жизни человека, появилось лишь в 1950-е, совпав с послевоенным бумом строительства жилья. Родители впервые получили возможность предоставить старшему ребенку собственную комнату, а не селить его вместе с младшими братьями и сестрами, чтобы выделить комнату для няни. Имея собственную комнату, подросток мог обзаводиться одеждой, соответствующей его возрасту, коллекционировать диски, плакаты, игры.

Однако к младшим детям по-прежнему относились как к бесправным домочадцам, которые должны подчиняться старшим и чьи потребности и желания учитываются в последнюю очередь. Сегодня трудно поверить, что еще тридцать лет назад дети играли второстепенную роль в жизни семьи. В 1974 году Теренс Конран, описывая детские спальни, замечал: «Бессмысленно тратить большие деньги на убранство комнат для
Страница 11 из 21

малышей. Они не оценят финансовых жертв и будут крайне возмущены, если вы станете ругать их за изрисованные стены и грязные пятна». Сегодня эта точка зрения расходится с политикой магазинов сети «Хабитат», основанной самим же Конраном. Ее не разделяют и представители огромной индустрии мебели и всевозможных устройств и приспособлений для детских спален. В наши дни дети занимают в семье положение равных с взрослыми, если не выше, и родители тратят на них больше средств, чем на себя. Любящие родители существовали во все времена, но никогда прежде семья не ставила интересы детей во главу угла, как это происходит сейчас.

Многие думают, что в Британии практика передачи младенцев кормилицам умерла на рубеже XIX и XX веков, однако она была довольно широко распространена вплоть до 1940-х годов и по-прежнему бытует в некоторых странах. Возможно, те матери, у которых нет молока, но которые хотят, чтобы их дети пользовались преимуществами грудного вскармливания, когда-нибудь возродят институт кормилиц.

Глава 4

Исподнее

Удобное одеяние, которое мы все носим, но о котором не говорим.

    Леди Честерфилд (о панталонах), 1850

Что вы делаете утром, как только проснетесь? Врач Эндрю Бурд, живший в эпоху Тюдоров, рекомендовал «потянуться, прокашляться, отхаркнуть мокроту, затем пойти в уборную и опорожниться». Вы, скорее всего, тоже сначала потягиваетесь и идете в ванную. Потом подбираете наряд, в котором будете представлять свою персону в течение дня.

Одежду всегда хранили в спальном покое, и только в домах знати имелся гардероб. Изначально так назывался не предмет мебели, а отдельная комната, которую обслуживали особые слуги. Гардеробное ведомство (англ. wardrobe, от warders of the robes – «хранители платья») было особым подразделением королевского двора. Его служители заботились об одежде короля и королевы, следили за состоянием декоративных и обивочных тканей в их покоях. Со времен Эдуарда III у служителей королевского гардероба в лондонском Сити имелся собственный центральный склад, что было удобно для торговцев тканями. (О нем напоминает название церкви Святого Андрея-у-Гардероба, расположенной возле собора Святого Павла.) В XVII веке в распоряжении короля находились такие службы, как «большой гардероб» (центральное хранилище), «постоянный гардероб» (по одному в каждом королевском дворце) и «походный гардероб», путешествовавший вместе с ним.

Позже гардеробом стали называть деревянный шкаф, который сегодня можно увидеть в любой спальне, но это произошло лишь в XIX веке. Ткани и портьеры в Средние века хранились в сундуке или на перекладине. Шкафа с полками и створками в средневековой спальне не было. Похожий на него предмет мебели находился в большом зале или в кухне и представлял собой открытую или закрытую полку, на которую ставили чашки. Постельное и столовое белье, а также одежду держали, как правило, в сундуках, и дамы георгианской эпохи не «вешали», а «укладывали» свои платья.

Современный вертикальный шкаф-гардероб возник вслед за появлением на свет вешалки. Для женской моды викторианской эпохи были характерны пышные и более широкие, чем прежде, юбки, на которые шло огромное количество материи, и их требовалось где-то хранить. В гардеробных и спальнях знатных дам появились оттоманки и пуфы. И вот наконец была изобретена вешалка. Она была деревянной, узкой, похожей на современные плечики и позволяла хранить одежду в шкафу в вертикальном положении. В 1904 году некий немецкий путешественник отмечал, что в гардеробах англичанок «на вешалках висят одни только юбки, занимая все отделение, предназначенное для развешивания одежды, а остальные вещи уложены горизонтально, как мужская одежда». Но вскоре придумали вешалку с нижней планкой, которая вытеснила своих предшественников. Сегодня на такие вешалки обычно вешают рубашки, пальто, брюки и платья.

На протяжении столетий короли и знатные вельможи надевали нижнюю рубашку в той комнате, где спали. Вслед за этим начинался утренний прием: король выходил из спального покоя в комнату, куда пускали приближенных и где слуги подавали ему одежду. Соответственно короли были привычны к тому, что придворные видят своих монархов в исподнем.

Как ни странно, мы располагаем довольно обширными сведениями о таком интимном предмете, как нижнее белье. Скажем, название древнего рыцарского ордена – благороднейшего ордена Подвязки – появилось в связи с попыткой скрыть конфуз дамы, нечаянно продемонстрировавшей окружающим нательную часть своего туалета. «Стыд тому, кто подумает дурное» (Honni soit qui mal y pense), – усовестил придворных Эдуард III, когда те злорадно посмеялись над графиней Солсбери, случайно обронившей на пол подвязку. Эти его слова и стали девизом ордена.

На самом деле нижнее белье часто выставляли (и выставляют) напоказ намеренно, например с целью обольщения. Так в 1630-е поступали кавалеры[26 - Кавалеры (cavaliers) – роялисты, сражавшиеся в период Английской революции (1640–1653) на стороне Карла I.], носившие отделанные кружевом сорочки, так же в XXI веке ведут себя городские парни, щеголяя в джинсах с низкой талией, из-под которых виднеются трусы от Кельвина Кляйна. А Моника Левински опытным путем установила, что даже самый могущественный человек Америки может растаять при виде трусов-стрингов.

Вообще говоря, выглядывающее из-под верхней одежды нижнее белье – признак дурного тона. Книга наставлений «Парижский домохозяин» (конец XIV века) предписывала молодым француженкам тщательно заботиться о своем туалете: «следите, чтобы ворот вашей сорочки или лиф не выглядывал из-под платья, как это бывает у пьяных, слабоумных или невежественных женщин».

Тем не менее иногда принимать гостей неглиже значило выказывать им свое глубокое уважение. Например, крайне самоуверенный Уинстон Черчилль вел непринужденные беседы с подчиненными, принимая ванну. Утром 17 июня 1520 года, когда близ Кале должны были встретиться монархи двух стран, Франциск I неожиданно явился в спальню Генриха VIII и в знак тесного союза между Францией и Англией лично вручил английскому королю свою сорочку. (Этот деликатный жест был необходим, потому что несколькими днями раньше Франциск одолел Генриха в борцовском поединке и тот пребывал в дурном настроении.)

Телохранитель Генриха VIII обычно помогал королю надевать сорочку в спальном покое, после чего тот неглиже выходил в смежные личные покои, куда имели доступ еще несколько человек. Здесь хранители гардероба держали наготове королевскую одежду, а камердинеры передавали ее придворным более высокого ранга – «джентльменам спального покоя», то есть камер-юнкерам. Именно они одевали короля. Грумы имели наказ обращаться с одеждой короля со всем почтением, им запрещалось «прикасаться к королевской особе и вмешиваться в процесс одевания». Они могли только согреть одежду короля у огня.

В бесчисленных королевских спальнях надежный слуга, обычно из числа аристократов, в соответствии с правилами королевской спальни Вильгельма III был обязан согревать королевскую сорочку «у огня и держать ее до тех пор, пока мы не будем готовы надеть ее». Хорас Уолпол[27 - Хорас Уолпол (1717–1797) – английский писатель, автор первого в английской литературе готического романа «Замок
Страница 12 из 21

Отранто» (1764).], посетив в 1765 году двор французского короля Людовика XV, отмечал, что прилюдное одевание монарха проходило четко и слаженно, словно заранее отрепетированное представление. «Вас впускают в спальный покой короля, как только он наденет сорочку. Облачаясь, он добродушно болтает с окружающими». Но даже этот на редкость толерантный король не терпел, когда переступали грань дозволенного, и «свирепо смотрел на незнакомцев».

Подобная церемония одевания проходила и в спальных покоях влиятельных дам. В дневнике писателя и мемуариста XVII века Джона Ивлина есть запись о том, как однажды его пригласили в спальный покой фаворитки Карла II. Герцогиня Портсмутская «в легком неглиже только что покинула постель, а Его Величество и кавалеры стояли вокруг и смотрели, как камеристки причесывают ее». Эту приятно возбуждающую сцену могли наблюдать многие другие придворные и приятели короля.

Чуть позже и английская королева Анна одевалась в своем просторном спальном покое в присутствии множества слуг. Старшей по рангу была смотрительница гардероба, за ней шли старшие фрейлины, все до единой аристократки, младшие фрейлины, камеристки, куаферы и, наконец, паж черной лестницы.

Предметы туалета королевы тоже подразделялись по степени важности, и каждый участник церемонии одевания имел право дотрагиваться только до того из них, который соответствовал его статусу. Например, старшая фрейлина надевала на королеву нижнюю сорочку – соприкасавшаяся с телом монаршей особы, та считалась самым значимым предметом королевского одеяния. Она же по завершении туалета вручала королеве веер – этим ее участие в одевании ограничивалось. Более «низкую» работу – шнуровку корсета, надевание юбок с кринолином, застегивание крючков на платье – выполняли младшие фрейлины и камеристки, ну а скромная роль пажа сводилась к обуванию королевы. Обязанности смотрительницы гардероба не требовали от нее больших физических усилий, но были самыми почетными: она подавала королеве драгоценные украшения. Представив себе, как полуодетая королева, ежась от холода, стоит на всеобщем обозрении в окружении суетящихся слуг, мы можем ей только посочувствовать.

Разъемные панталоны королевы Виктории. Женщины начали носить панталоны в XIX веке. Первые панталоны имели своеобразный крой: штанины для удобства отправления естественных надобностей не сшивали.

Документальные источники свидетельствуют, что церемония одевания знатных особ отличалась поразительной многолюдностью, причем большинство из ее участников были просто «на подхвате». Но слуг хватало не только на время одевания: в 1512 году главный зал (гостиную) в доме графа Нортумберленда обслуживали утром двадцать человек, днем – восемнадцать, вечером – не менее тридцати. Многочисленная прислуга была (и остается) показателем влиятельности и высокого статуса человека. Всех превзошли монархи периода барокко: когда Людовик XIV переезжал со своим двором с места на место, для перевозки его свиты и вещей требовалось 30 000 лошадей. Естественно, люди более низкого происхождения постоянно сетовали на нехватку слуг. Элизабет Спенсер, желавшая, чтобы муж раскошелился для нее еще на одну камеристку или компаньонку, писала в 1594 году: неприлично, что у нее «одна-единственная несчастная камеристка».

Большое количество слуг держали еще и по той причине, что одеться без посторонней помощи было просто невозможно. До изобретения пуговиц в XIV веке требовалась как минимум лишняя пара рук, чтобы при-шнуровать рукава к платью. Средневековый рыцарь не мог обойтись без оруженосца, который «помогал одеться, затянуть шнуровку, подвязать чулки и заботился о том, чтобы все вещи имели опрятный вид». Один средневековый трактат дает камердинеру рекомендацию быть своему господину одновременно и стилистом, и костюмером: «Прежде чем он выйдет на люди, смахни с него все пылинки и, будь он одет в атлас, багряницу, бархат, пурпур или парчу, проследи, чтобы выглядело все чисто и красиво».

Неудивительно, что слуги, одевавшие своих хозяев в спальных покоях, становились им близкими друзьями. В 1643 году случилась трогательная сцена на поле битвы – Люшиус Кэри, первый виконт Фолкленд, погиб в схватке, и никто, кроме камердинера, не сумел опознать его тело: «…тело его светлости не удавалось найти; он был раздет, истоптан, искалечен. Лишь тот, кто прислуживал ему в спальном покое, взялся отыскать его среди других тел по родинке, что была у его сиятельства на шее. По этой метке он и нашел его».

С другой стороны, необходимость иметь личных слуг порой превращалась в зависимость: английские денди конца XVIII века, казалось, были «совершенно не способны пошевелиться без помощи своих камердинеров… Если слуге случалось отлучиться, его господин лежал беспомощно в постели, будто перевернутая черепаха на кухонном столе».

Среди предметов одежды всем нам известного средневекового рыцаря вы не отыскали бы трусов (в привычном для нас виде). Мужчины завязывали между ног полы длинной рубахи или надевали нечто вроде полотняного подгузника. Первые кальсоны появились в XVII веке – длинные шелковые подштанники с разрезом сзади, чтобы было удобно отправлять естественные надобности. Английский король Карл II в конце 1660-х носил шелковые трусы. После Карла II и его преемника Якова II на трон взошел Вильгельм III, отличавшийся весьма вульгарным вкусом в отношении нижнего белья. Нам известно, что ему нравились зеленые гольфы и красная нижняя сорочка (сегодня и то и другое хранится в коллекции костюмов в Кенсингтонском дворце). Сорочка – миниатюрная, как и сам король, не имеет спереди застежек. Должно быть, ее края скалывали или даже сшивали каждый раз, когда он ее надевал, – ничего удивительного, ведь застежку-молнию тогда еще не изобрели.

Фасон женских платьев XVI–XVIII веков просто-напросто исключал ношение панталон. Надевать их под громадную юбку на обручах не имело смысла, поскольку снять панталоны, чтобы сходить по нужде, было невозможно, не раздевшись полностью. Поэтому женщины ходили без исподнего и присаживались на горшок, как только возникала необходимость. Это означало, что туалеты были всюду и нигде. В спальне, в прихожей, даже на улице – любой уголок мог стать уборной. (Порой горшок использовали, даже не вылезая из постели, судно «согретое, по ободу укрытое фланелью» было предпочтительнее.)

Во времена Джейн Остин и эпохи Регентства, когда пришла мода на более изящные, свободные и не столь громоздкие платья, женщины по примеру мужчин стали носить панталоны под легкими прозрачными юбками, не скрывающими особенностей фигуры. Самые первые панталоны имели длинные штанины, но при этом все равно считались пикантным предметом туалета. Леди Честерфилд в 1850 году в письме к дочери рассказывала о юной особе «в юбке на дюйм выше моих лодыжек»: из-под юбки выглядывали «рюшки того удобного одеяния, которое мы позаимствовали у противоположного пола и носим, но о котором не говорим».

Панталоны, несмотря на изначальную фривольную репутацию, быстро утвердились в женском гардеробе. Всеобщему повальному увлечению поддались даже фрейлины королевы Виктории. В 1859 году достопочтенная Элинор Стэнли рассказывала о том, как герцогиня
Страница 13 из 21

Манчестерская перелезала через калитку: «Зацепилась обручем своей клетки и, разумеется, полетела кувырком… Остальные дамы не знали, плакать им или смеяться, ведь часть ее нижнего белья, состоявшего из алых шерстяных панталон, была выставлена на всеобщее обозрение».

Примечательно, что Элинор Стэнли назвала кринолин «клеткой». Но эти жесткие нижние юбки на металлическом, проволочном или деревянном каркасе сковывали движения, и женщины действительно чувствовали себя в них как в клетке.

Мы должны сказать спасибо тем представительницам дамского пола, благодаря которым нас перестали упаковывать в объемистые панталоны и громоздкие многослойные юбки. Так, важный вклад в борьбу за свободу движений женщины внесла американка Амелия Дженкс Блумер, рискнувшая надеть турецкие шаровары в паре с верхней юбкой. Этот наряд получил название «блумеры», хотя на самом деле его придумала не сама Блумер, а ее подруга Либби Миллер. Говорили, что «блумеры» особенно «подходят для любого вида локомоции», включая новое изобретение – велосипед. «Ничто на свете так не поспособствовало эмансипации женщин, как езда на велосипеде, – говорила в 1896 году суфражистка Сьюзен Б. Энтони. – Я радуюсь каждый раз, когда вижу женщину, проезжающую мимо на велосипеде. Велосипед дарит ощущение свободы и уверенности в собственных силах».

Несмотря на противоречивое отношение общества к широким шароварам, они не воспринимались как непристойность, и чести миссис Блумер ничто не угрожало. Ревностный борец за недостижимые цели, жена квакера, она также была активным участником Женского общества трезвости. Она произносила пламенные речи на митингах и собраниях, призывая отказаться от алкоголя и (с переменным успехом) пропагандируя «блумеры».

В Британии инициатором подобных нововведений выступало Общество удобной одежды. Оно было основано в 1881 году виконтессой Харбертон. Год спустя в здании муниципального совета Кенсингтона состоялась выставка «Гигиеничная одежда». «Ни одна девушка или женщина детородного возраста, – писала леди Харбертон, – не должна носить нижнее белье общим весом более 7 фунтов»[28 - 1 фунт равен примерно 450 граммам.]. Итак, что же изменилось? Во-первых, взамен корсета появился корсаж-майка. Во-вторых, в 1920-е у дам вспыхнула страсть к всевозможным панталонам – фривольным, изящным, воздушным, часто сшитым из новых тканей. (Роберт Гук еще в 1664 году высказал идею о том, что можно прясть волокно из «клейкого вещества», как это делает шелкопряд, но искусственный шелк, то есть вискоза, был изобретен лишь в 1905 году.) Тем не менее наиболее респектабельные женщины и в XX веке продолжали носить длинные панталоны. Розина Харрисон, горничная леди Астор (первой женщины, ставшей депутатом британского парламента), вспоминает, что та «трепетно относилась к своему нижнему белью. Его держали комплектами, для которых я шила шелковые мешки, украшая их вышивкой голубыми и розовыми нитками в жокейские цвета его светлости… Это были панталоны выше колен».

Вторая мировая война сообщила женскому нижнему белью аскетическую простоту и строгость: появились убогие трусы, прозванные «туши свет» (также известные как «губители страсти» и «мужское разочарование»), – официально утвержденная модель цвета хаки, синего или черного. Они прилагались к юбке по колено – части женской военной формы. Многие комплекты белья так и оставались ненадеванными. Их лишь предъявляли при осмотре личных вещей отглаженными и аккуратно сложенными.

Но вот панталоны надеты, а значит, пришла пора заняться сложным и глубоко личным процессом формирования силуэта. Представления о том, какая часть тела является наиболее эротичной и вызывает наибольшее восхищение, менялись порой весьма значительно. При Тюдорах гордостью мужчин были накачанные икры. «Смотрите, какие у меня крепкие икры!» – похвалялся Генрих VIII, похлопывая себя по ноге. Во времена правления Стюартов в моде была открытая женская грудь, как на Крите в минойскую эру, но прошло два века, и Каролина Брауншвейгская, выписанная из-за границы будущая супруга Георга IV, своим низким декольте привела двор короля в замешательство, хотя в ее родной Германии считалось, что она одета вполне пристойно. «Такой разряженной фифы с оголенной грудью и накрашенными бровями свет еще не видывал!» – возмущались придворные.

В своих спальнях дамы, смотрясь в зеркала, то благодарили, то проклинали природу, которая наделила их формами, соответствующими или, напротив, не соответствующими действующим канонам красоты. Эталон женской груди постоянно менялся: в чести была то пышная, то плоская грудь. Книга о косметических средствах, написанная в XVII веке, советует «сохранять маленькую грудь», «препятствовать ее росту» и «придавать упругость мягкой обвислой груди». В конце 1800-х признание получил живот. Возможно, художники, которые любили изображать женщин с мощными бедрами и выступающим животом, преклонялись перед их плодовитостью. Но уже в начале XIX века большой бюст приводил Уильяма Вордсворта в смятение: однажды он видел грудь, похожую на «два стога сена. Они надвигались на меня, и от ужаса я сжался в комок». Но модный в эдвардианскую эпоху силуэт, напоминающий голубя-дутыша, без большой груди создать было невозможно. Пышный зад тоже периодически входил в моду, а в конце XIX века он приобрел и вовсе необъятные размеры благодаря турнюру, который использовала любая женщина, желающая выглядеть стильно.

Секреты идеальной фигуры (около 1810 года).

О привлекательной фигуре заботились не только женщины. Автор книги «Лондонский торговец» (1747) Р. Кэмпбелл высмеивает лондонских щеголей за зависимость от тех, кого называет «торговцами образом». Модники «живут только тем, что даруют им портной, галантерейщик и постижер». Без одежды они «совсем другие особи», «марионетки без ниточек, висящие на крючках». Георг IV, человек со странностями, вечно накачанный бренди, в парике, напудренный и напомаженный, ко всему прочему постоянно носил корсет. Тот, что ему надевали в детстве (сейчас экспонируется в Коллекции королевского церемониального платья в Кенсингтонском дворце), помогал формироваться правильной осанке, а взрослый (не сохранился) скрывал полноту и помогал держаться на ногах. (Представление о том, что средневековые рыцари носили корсеты, основано на неверном переводе латинского слова – рыцари корсетов не носили.)

В мужском костюме следующего поколения появляется толстая подкладка на груди, которая облагораживала силуэт джентльмена при взгляде на него в профиль. Такую потайную деталь, добавляющую мужественности внешнему облику, использовал в своем туалете принц Альберт. Об этом позволяет судить его военное обмундирование, представленное в Музее Лондона.

Женский силуэт мог многое рассказать о социальном статусе его обладательницы. Представим себе деревенскую девушку, впервые в жизни прибывающую в почтовой карете в георгианский Лондон. Она быстро находит новых подруг, которые с готовностью, наводящей на подозрения, помогают ей избавиться от деревенских манер.

Нескладная невзрачная девчушка

Явилась в Лондон; ни знакомых, ни друзей;

Я стала ей наставницей, подружкой,

Румяна, пудру подарила
Страница 14 из 21

ей.

Разумеется, наивная простушка становится проституткой, как и ее товарка, от лица которой ведется повествование. Проститутка георгианской эпохи на гравюрах и карикатурах (предположительно, в реальной жизни тоже) сигнализирует о своей доступности, приподымая край юбки и выставляя напоказ лодыжку.

Туго затянутый корсет – обязательный элемент женского костюма XVIII века. Самостоятельно надеть его было трудно, так что остается только догадываться, как простолюдинки обходились без горничных. Вариантов здесь два. Во-первых, можно было просто спать в корсете и не мучить себя, ежедневно надевая и снимая его. Во-вторых, можно было шнуроваться, протянув один шнурок через все дырочки сверху вниз, второй – снизу вверх. Потом правую руку завести назад через правое плечо и взяться за верхний конец, а левую руку завести за спину и взяться за нижний, чтобы затем, распрямив руки, затянуть корсет.

От особенно тугой шнуровки страдали дамы викторианской эпохи. Книга «Советы замужней женщине» (1853) не рекомендует затягивать талию до обхвата менее 69 сантиметров, потому что, стремясь сузить талию до желанных 54 сантиметров, дама жертвует «удобством, здоровьем и счастьем». Женщины отказывались расставаться с корсетом даже в самых крайних случаях. Тот же автор отмечает, что «корсет нельзя носить» во время схваток. (Тем не менее роженице полагалось надевать нижнюю сорочку, нижнюю юбку и пеньюар и повязывать вокруг живота широкий пояс.)

Корсет мог причинять женщинам нестерпимую боль, и викторианские книги с наставлениями для дам содержали советы, как обрабатывать на теле натертые места и другие повреждения. Археологи Музея Лондона, исследуя скелет женщины викторианской эпохи, обнаружили, что он сильно деформирован в результате ношения туго затянутого корсета. Они также заметили, что у женщин, живших до начала XIX века, когда появилась фигурная колодка, позволившая шить обувь отдельно для левой и правой ноги, были деформированы кости стоп.

С изобретением корсажа-майки в конце XIX века моделирование фигуры перестает быть неотъемлемой частью повседневной жизни женщин. Мужчины от этой практики отказались еще раньше. В XX веке на смену корсету приходят бюстгальтер и пояс для чулок, хотя последний тоже постепенно выходит из употребления. До сих пор девочки-подростки грезят о белье, которое считают признаком взрослости. «Ты слышишь меня, Господи? – молится юная героиня произведения Джуди Блум[29 - Джуди Блум (р. в 1938) – американская писательница, автор книг для детей и подростков.]. – Это я, Маргарет. Я только что сказала маме, что хочу носить лифчик. Пожалуйста, помоги мне вырасти, Господи. Сам знаешь где».

Корсет с подвязками для чулок, 1940-е (фирма «Берли»).

Прежде чем завершить главу о нижнем белье, давайте совершим небольшой экскурс в занимательную историю кармана. Разнообразие и качество вещей, находящихся в дамской сумочке, способны кратко поведать об интимной стороне жизни современной женщины. Предшественником дамской сумочки был еще более интимный предмет – подвязанный к поясу кармашек или мешочек (вроде того, что Люси Локет потеряла, а Китти Фишер нашла[30 - Люси Локет и Китти Фишер – персонажи известного английского детского стишка:«Люси Локет кошелек обронила,Китти Фишер его подняла.Ни гроша она в нем не нашла.Только ленточка сверху была».]).

Раньше были воры, которые специализировались исключительно на краже подвесных кошельков. «Моя специальность – обчищать женщин. Это тончайшее искусство: надо незаметно запустить руку под дамские нижние юбки и вытащить оттуда кошелек», – хвастался один карманный воришка, герой романа Фрэнсиса Ковентри «История маленького Помпея» (1751). Выражение «сунуть руку в дамский карман» часто означало «соблазнить». Но в 1760-е началось массовое производство всевозможных потребительских товаров, они стали доступны, и тут же появились дамские сумочки для ношения кошельков, вееров, расчесок и денег. С этого момента дни кармана как чего-то существовавшего отдельно от юбки были сочтены. В 1799 году «Таймс» упомянула об «окончательном отказе от женского кармана», а дамскую сумочку вскоре стали считать обязательным аксессуаром.

Итак, карман стали вшивать в юбку, а дамская сумка прочно вошла в жизнь своей обладательницы. Оба предмета – и карман, и сумка – части личного пространства, по которым можно судить о потребностях, желаниях и намерениях их владельцев. В этом они очень схожи с комнатой, по-английски называющейся closet.

Глава 5

Молитвы, чтение, секреты

Все суета сует.

    Девиз на стене личного кабинета XVII века в замке Болсовер (графство Дербишир)

Вам наверняка случалось запираться от всех, чтобы заняться чем-то личным. Когда-то для этого в доме существовала специальная комната, которая постепенно утратила свое изначальное предназначение, подобно аппендиксу в теле человека, – личный кабинет (англ. closet).

Изначально спальня была местом не только для сна, но и для молитвы, а также учебы и научных занятий. Потом Тюдоры, обожавшие всякие архитектурные новшества, стали пристраивать к спальне маленькую комнату, которая и получила название «клозет». Богато убранные, часто оборудованные полками, на которых хранились ценные вещи, эти чудные каморки по мере развития архитектуры сошли на нет. Однако на протяжении примерно двух столетий именно они обеспечивали человека личным пространством в доме. Здесь уединялись, когда хотели заняться чем-то в одиночестве – помолиться, почитать, поразмышлять. Там же хранили дорогие произведения искусства, музыкальные инструменты, книги.

Маргарет Кэвендиш, английская писательница XVII века, за работой в своем личном кабинете: вокруг головы витают мысли.

Ближе к концу Средневековья все шире распространяется грамотность, и мы видим, как меняются настроения людей: многие охотно тратят время на самих себя. Мода на чтение побуждает к уединению, и возникает потребность в отдельных маленьких комнатах. О желании побыть одному говорит Карл, герцог Орлеанский (племянник французского короля) в своем стихотворении, написанном в заключении в лондонском Тауэре. Он попал в плен к англичанам после их победы в битве при Азенкуре (1415) и провел в заточении 25 лет. Пожалуй, герцог Орлеанский – первый в истории человек, о котором достоверно известно, что он страдал мучительными (но плодотворными для его поэтической музы) приступами меланхолии, которая была так свойственна людям эпохи романтизма и совершенно не характерна для тех, кто жил в Средние века. Тоскуя по родине в заточении, несчастный герцог ни с кем не мог поделиться своими переживаниями.

Уже давно охвачен я печалью,

Уже давно не радовался я,

Я сторонюсь приятелей, знакомых.

Стесняются меня мои друзья.

Появление личных кабинетов, этих новых помещений для уединения, также связано с традицией молитвы. Как сказано в Евангелии от Матфея, «ты же, когда молишься, войди в комнату твою и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно»[31 - Мф.; 6–6.]. Предшественником личного кабинета была частная молельня наподобие той, что находилась рядом со спальным покоем Эдуарда I в лондонском Тауэре.

Молельня Эдуарда I в
Страница 15 из 21

Тауэре рядом со спальным покоем – единственное помещение, где король мог побыть в одиночестве. Один из первых в истории личных кабинетов.

Если дом был недостаточно велик и места для помещения, предназначенного для общения с Господом, в нем не имелось, молиться можно было в любой комнате. В XVII веке в Лондоне жил резчик по дереву по имени Ниемая Уоллингтон. Ревностный пуританин, не отличавшийся веселым нравом, он часто предавался молитвам, а кроме того, вел подробные дневники, которые дают редкую возможность заглянуть во внутренний мир склонного к самоанализу набожного обывателя. Однажды зимним вечером на чердаке, который служил ему личным кабинетом, на него снизошло озарение: «Я поднялся на чердак, чтобы помолиться, как обычно, и нашел в молитве огромное утешение. И когда помолился, подошел к чердачному окну и возвел глаза к небесам… Созерцая звезды, прекрасные создания Божии, я вдруг постиг, какое это прекрасное место – Царствие Небесное». Правда, время от времени у Уоллингтона случались приступы умственного расстройства, и тогда дьявол искушал его выпрыгнуть из чердачного окна, чтобы свести счеты с жизнью. Ему было «очень трудно устоять перед этим искушением, но Господь из великой любви и милосердия тотчас же заставлял меня спуститься вниз».

В числе предметов, хранившихся в личных кабинетах, были часословы – требники, распространенные до периода Реформации. Из монастырей они попадали в частные руки и вдохновляли своих владельцев на религиозные мысли. По велению Эдуарда IV главный хранитель «большого гардероба» отвечал за «одежду» для драгоценных, высоко ценимых и горячо любимых королем книг. Их переплетали в бархат и сине-черный шелк, отделывали тесьмой, снабжали шелковыми закладками, «пуговицами» из синего шелка и золота, застежками из меди и золота, украшенными розами и королевским гербом. Жена некоего торговца из Йорка, Агнес Халл, завещала свой молитвенник дочери. Конечно, декор его был не настолько пышным, как у королевских книг, но он был не менее дорог владелице. О своем молитвеннике Агнес говорила: это книга, «которую я беру в руки каждый день». Такие богато отделанные, изготовленные вручную часословы, нередко помеченные именами владельцев, король-протестант Эдуард VI запретил в 1549 году. Тем не менее многие католические семьи продолжали их хранить и втайне читать, а поскольку делать это было запрещено, к старым требникам стали относиться с особым трепетом.

Хотя первоначально личные кабинеты были связаны с религией, они имели и светское предназначение. Торговцы, уединяясь там, вели записи в счетных книгах и подбивали баланс расходов и доходов. Там же обычно писали письма детям, покинувшим дом, или разглядывали порнографические картинки – те, у кого они имелись.

Много секретов хранила Элизабет Дайсарт, герцогиня Лодердейл. Говорили, что до вступления в брак с влиятельным герцогом Лодердейлом она была любовницей Оливера Кромвеля и являлась членом «Запечатанного узла» – тайной организации, которая поддерживала Карла II в изгнании. В ее доме, Хэм-хаусе, стоявшем на берегу Темзы, было целых два кабинета – наружный и внутренний. В первом герцогиня принимала посетителей, второй использовала только в личных целях. Здесь она прятала картины, выдававшие ее опасную в то время приверженность к католичеству, здесь держала две полки с любимыми книгами, а также лакированную шкатулку с леденцами и деликатесным продуктом – чаем.

Кое-кто предавался в кабинете такому интимному занятию, как любование миниатюрами. Эти крошечные портреты милых сердцу людей хранились тщательно упакованные, и если их показывали, то лишь близким людям (как сегодня вы, например, показываете друзьям фотографии своих детей, снятые на мобильный телефон). Шотландский посол во время визита к Елизавете I во дворец Хэмптон-Корт однажды был удостоен редкой привилегии: его пригласили в спальный покой королевы, где она «открыла маленький шкафчик, в котором лежали завернутые в бумагу самые разные миниатюры». Одной из них оказался портрет ее кузины, королевы Марии Шотландской, и они вместе его рассматривали. Со стороны Елизаветы I этот дружеский жест был знаком особого внимания послу, а также, через него, и шотландской королеве.

Поскольку кабинеты были закрытой, частной территорией, куда многим хотелось бы заглянуть, в литературе появился особый жанр, посвященный описанию того, что происходит в кабинетах знаменитостей. Подобно современным журнальным статьям о любовных приключениях кинозвезд, книги «За дверью личного кабинета королевы» (1655) и «Личный кабинет сэра Кенелма Дигби» (1669) написаны от лица приближенных слуг, знавших всю подноготную своих хозяев. Оба издания, по сути, похожи на сборники рецептов и описывают тайные методы лечения болезней, способы приготовления особенных блюд и экзотических косметических средств. Этим сборникам в XVI веке предшествовала книга Джона Партриджа «Сокровищница полезных идей и секретов, которую обычно называют тайником хорошей домохозяйки» (1584). Она содержит самые разные рецепты – от окрашивания перчаток в желтый цвет до лечения «омерзительной французской болезни» (под последней имелся в виду сифилис).

Личные кабинеты были очень маленькими, зато роскошно украшенными. В кабинете XVII века в замке Болсовер, устроенном для влиятельного роялиста герцога Ньюкасла, панельная обшивка имитирует текстуру древесины и декорирована золотой краской. В этой комнате, отделанной золотом, с потолком, расписанным игривыми сценами с участием олимпийских богов и богинь, герцог время от времени снимал маску аристократа. Здесь он возвращался к своей человеческой природе, скрытой за показным блеском великосветской жизни. Как гласила надпись у него над окном – «Все суета сует».

Со временем личные кабинеты поменяли свое назначение. Некоторые из них превратились в хранилища ценных произведений искусства, сначала расширившись до комнаты под названием «кабинет», а потом – до картинных и скульптурных галерей. (Современный кабинет министров Великобритании ведет свое происхождение от комнаты, названной кабинетом. Одно время премьер-министр собирал ближайших соратников на совещание у себя в личном кабинете.) Другие личные кабинеты «эмигрировали» в Америку вместе с отцами-пилигримами, и в США до сих пор английским словом closet называют стенной шкаф для личных вещей. В фильме «Секс в большом городе» заполненный обувью большой стенной шкаф в нью-йоркской квартирке Кэрри символизирует ее мечты и надежды.

А вот в Англии личные кабинеты при спальных покоях ушли в небытие. Женщинам их в какой-то мере заменил комод с нижним бельем – самое очевидное место для хранения дневников и ценных вещей. И если бы герцог Ньюкасл перевоплотился в нашего современника, не исключено, что предаваться размышлениям он бы предпочел где-нибудь в саду.

Глава 6

Нездоровье

Возьми жирную кошку, сдери с нее шкуру, зажарь, собери вытекший жир и натри им больного.

    Рецепт лекарства XIV века от воспаления горла

Врачевание – еще один щекотливый аспект истории спальни. Профессия врача стала считаться официальной в правление Генриха VIII, после того как король в 1518 году учредил Королевский медицинский
Страница 16 из 21

колледж. Правда, лишь в XIX веке врачам, практиковавшим вне дома, удалось завоевать все права на заботу о больных. До этого момента люди лечились самостоятельно, у себя в спальнях.

Генрих VIII, проявлявший живой интерес к медицине, лично давал подданным советы, как исцелять разные недуги. Сэра Брайана Тьюка, государственного казначея, он консультировал насчет опухоли яичек, описывая всевозможные «лечебные средства не хуже любого искусного врача в Англии». Таких, как Генрих VIII, было немало: его подданные часто сами прописывали себе лекарства и назначали лечение. В спальных покоях XVI–XVII веков знахарство и народная медицина упорно противостояли профессиональным врачам. И, несмотря на то что представления наших предков о причинах болезней в корне отличались от современных, кое-какие из «бабушкиных» методов, пусть нелепые на вид, оказывались весьма действенными.

Веками считалось, что болезнь – это кара Божья, поэтому первым средством защиты от недугов была молитва. Осмотра больного при этом не требовалось. Вот, например, как врачи XIV века ставили диагноз: «Собери траву лапчатку и, пока собираешь ее, читай “Отче Наш” от лица больного. Потом положи траву в сосуд и вари. Добавь туда немного воды, которую дашь выпить больному. Если после кипячения вода в сосуде покраснеет, значит, больной умрет».

До 1700 года многие врачи полагали, что в человеческом организме присутствуют четыре гумора, или жидкости, описанные древнеримским врачом Клавдием Га-леном, и что человек заболевает, если между ними нарушается равновесие. Вот почему многие способы лечения подразумевали удаление из организма той или иной жидкости. В числе популярных средств были: рвотное, слабительное, клистир и кровопускание. Их использовали, чтобы восстановить баланс жидкостей в организме. Они составляли неотъемлемую часть медицинской практики и часто применялись даже в спальных покоях здоровых людей.

Каждому больному подбирали свое лечение, так как считалось, что в человеке от рождения преобладает тот или иной гумор. Этим также объясняли особенности его характера:

Сегодня мы можем предположить, что медицина, основанная на столь несовершенной теории, редко добивалась успеха в лечении болезней. Например, пускание крови скорее препятствует, чем способствует выздоровлению. Но, как ни удивительно, кровопускание и в самом деле помогало. О великий эффект плацебо! Суть его в том, что больной, отдавая себя в руки медиков, горячо верил и самому врачу, и в то, что настанет улучшение. И часто больному действительно становилось лучше.

Медицина эпохи Тюдоров предлагала много диковинных и даже устрашающих рецептов, но некоторые из них на самом деле были эффективны. Взять хотя бы такой пример: жену, не желающую своего мужа, можно «излечить» от фригидности, если муж натрет «козлиным жиром» интимные части ее тела. Это делалось для того, чтобы в тело женщины вселился козел – весьма похотливое животное. На самом деле сам процесс смазывания жиром вполне мог оказать на женщину возбуждающее воздействие. Получалось, что средство помогает, хотя и по совсем другой причине, нежели та, что приводили современники эпохи Тюдоров.

Все более-менее важные особы при дворе Тюдоров любили применять рвотное, не в последнюю очередь потому, что ели много мяса, а мясная пища вызывает запоры. Здесь опять-таки отличился Генрих VIII. Его придворный – смотритель ретирадного кресла, был обязан ежедневно оповещать весь белый свет о состоянии королевского кишечника. Клизму ставили с помощью мочевого пузыря свиньи, заполненного жидкостью, которую медленно вливали в заднепроходное отверстие через трубочку. Однажды вечером королевские доктора доложили, что после особенно удачной клизмы монарх проснулся и «осадил» свой туалетный стул. (Вряд ли они имели в виду тот воинственный образ, который видится нам при слове «осада». Просто слово siege («осада») напоминает среднеанглийское sege, обозначавшее экскременты.)

Подавая пример подданным, Генрих VIII установил обычай регулярно уединяться в спальном покое для принятия «очистительного лечения» – клизм, ванн, процедур, способствующих потоотделению. Обычай Тюдоров и Стюартов удаляться на несколько дней, чтобы заняться собой, сродни современным визитам в спа-салон. Но отношение к делу было куда более серьезное, а процедуры по уходу за телом носили порой экстремальный характер. Например, для лечения геморроя рекомендовали принять слабительное, а «через два дня после последней дозы наложить на геморроидальные вены шесть пиявок, чтобы они высосали девять-десять унций крови». (Почти стакан! Ничего себе!)

Постоянно возникали новые причуды. В кои-то веки англичане опередили стильных французов – в 1714 году Лизелотта, герцогиня Орлеанская, описывала новинку, изобретенную по ту сторону Ла-Манша: «слабительное, столь эффективное, что мне пришлось посетить уборную не менее тридцати раз». Слабительное вошло в моду, да так стремительно, что его начал принимать «весь Париж. Это английская соль, известная под названием sel d’Epsom. Ее растворяют в воде». Даже жеманная королева Виктория раз в неделю принимала слабительное. Вообще викторианцы были большими любителями средств, очищающих кишечник: никто не увлекался ими так активно, как они, вплоть до начала XXI века, когда в Британии стала популярной диета Аткинса. (Ее приверженцы едят мало овощей, то есть потребляют мало клетчатки и, как следствие, часто страдают запорами.)

Врач собирается поставить клизму с помощью огромного шприца. Больной в постели, разумеется, нервничает.

Автор книги для беременных женщин, изданной в 1853 году, придает большое значение работе кишечника: «Если беременные женщины, страдающие запорами, – пишет он, – будут принимать небольшими дозами касторовое масло два-три раза в неделю, случаи тяжелых родов будут крайне редки». Что касается клизмы, в викторианскую эпоху люди отказались от травмирующего прямую кишку шприца, бывшего в ходу с XVII века, и заменили его резиновой грушей с трубкой.

Даже с появлением дипломированных врачей домашняя спальня по-прежнему оставалась сценой, на которой разыгрывались многие драматические события. Например, когда Сэмюэлу Пипсу понадобилось удалить камень из мочевого пузыря, хирург делал операцию у больного дома, в спальном покое. Пипса, чтобы он не дергался, привязали к столу, а двое крепких мужчин «держали его за колени» и «под мышки». Однако в век Просвещения спальня стала утрачивать роль операционной. Те, кому требовалась медицинская помощь, обращались к профессионалам. Были врачи общей практики, за плату навещавшие больных на дому. Были хирурги, делавшие операции в собственных кабинетах. Аптекари и фармацевты отпускали травяные снадобья и лекарства.

Удаление камня (Сэмюэл Пипс подвергся операции по удалению камня из мочевого пузыря в собственном доме).

Первые больницы служили главным образом приютами для бедных, а не лечебными учреждениями для представителей среднего и высшего сословий (английское слово «больница» – hospital – происходит от латинского слова, означающего «гостиница», «приют»). Поэтому до самого конца XIX века к больному из богатой семьи приглашали на дом профессиональную сиделку, и его
Страница 17 из 21

спальня превращалась в больничную палату. В XX веке понятие медицинской помощи стало наконец ассоциироваться исключительно с врачебными кабинетами и больницами. Сегодня сама идея сидеть дома и ждать визита врача кажется нелепой и старомодной, пережитком прошлого, когда у людей было много свободного времени.

Глава 7

Секс

Угодно ль? Пуститесь

Вы с Элинор Глин

В грешные игры

На шкуре тигра.

Иль соблазнитесь

Один на один

Ввязаться с ней в грех,

Подостлав иной мех?[32 - Пер. Н. Галь, цитируется в романе К. Маккалоу «Поющие в терновнике».]

    Стишок о любовнице лорда Керзона, авторе любовных романов Элинор Глин (1864–1943)

Подобно Филипу Ларкину[33 - Филип Ларкин (1922–1985) – британский поэт, писатель, джазовый критик.], мы склонны полагать, что

В одна тысяча девятьсот шестьдесят третьем году

(поздновато для моего поколения),

До первой долгоиграющей «Битлов» и общего увлечения,

Но после оправдания «Леди Чаттерлей» по суду —

Стало известно об акте полового совокупления[34 - Пер. Л. Эпштейна.].

Любопытно, что общество на протяжении более ста лет, с 1800 по 1960 год, упорно избегало разговоров о сексе, хотя до того люди высказывались на тему совокупления открыто, без особого стыда и смущения.

Сексом занимались не только в спальне. Эдмунд Харрольд, сластолюбивый постижер, живший в Манчестере в позднестюартовскую эпоху, вел подробный дневник своей сексуальной жизни, в котором имелись записи такого содержания: «…За полтора часа дважды поимел жену – на диване и на кровати». Джеймс Босуэлл в 1763 году превзошел его с умелой актрисой и проституткой по имени Луиза: «…Более сладострастной ночи я не знал. Пять раз забывался в экстазе… Надо признать, я весьма горд собой». Босуэлл с Луизой занимались сексом в постели, однако справедливости ради надо сказать, что молодых людей в Средние века и в эпоху Тюдоров, когда не было личных комнат, больше привлекали поля и глухие закоулки. В многолюдной спальне трудно создать атмосферу романтики. Некая Эбигейл Уилли с реки Ойстер (Новая Англия), жившая в XVII веке, если хотела избежать близости с мужем, укладывала своих двоих детей спать не с краю, как обычно, а посередине кровати.

Мы не знаем ни мнения жены Харрольда, ни мнения Луизы, но общеизвестно, что церковь всегда поощряла «миссионерскую» позу (мужчина сверху), поскольку при этом женщина находилась, как ей и подобало, в подчиненном положении. Правда, Харрольд совокуплялся с женой и в «старомодной» (мужчина сверху), и в «новомодной» (женщина сверху) позах. Последняя была особенно предпочтительна, когда его супруга носила под сердцем ребенка. Вообще до наступления Нового времени считалось, что женщины обладают сильной и развитой сексуальностью, и это высоко ценилось.

Средневековая женщина, если муж ее не удовлетворял, всегда могла прийти в Вестминстерское аббатство и помолиться мощам святой Вильгефортис, чтобы та избавила ее от супруга. («Если член мужа безжизнен и бесполезен, пара имеет право разойтись».) Алисон, «батская ткачиха» из «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера, пытаясь удовлетворить свои сексуальные аппетиты, уморила пятерых мужей, из чего следует, что проблема мужской импотенции существовала во все времена. Сэр Тристрам, герой произведения Томаса Мэлори «Книга о короле Артуре и его доблестных рыцарях Круглого стола», был не в состоянии исполнять супружеский долг, потому что не мог забыть свою прежнюю возлюбленную, Изольду. Едва вспомнив Изольду, он становился бессилен рядом с женой: «совсем загрустил и иначе ее не приветил, как только обнял и поцеловал»[35 - Пер. И. Бернштейн.]. В 1536 году судили Анну Болейн: в числе прочих прегрешений ее обвиняли в том, что в беседе с посторонними она проговорилась про импотенцию Генриха VIII.

В Средние века считалось, что женщина имеет право на оргазм. Как в XIII веке писал автор «Романа о Розе» Гийом де Лоррис, «когда они игру любовную начнут, пусть каждый действует так слаженно, как подобает, чтоб наслажденье испытать одновременно»[36 - Пер. Н. Забабуровой.]. В XIV веке некий врач из Оксфорда рекомендовал неудовлетворенным монахиням заботиться о себе самостоятельно: смазать пальцы жиром, ввести их во влагалище и «производить ими энергичные движения».

На протяжении долгого времени общество оправдывало «разделение труда» между любовницей (дарительницей удовольствий) и женой (матерью детей), и очень немногим женщинам удавалось перейти из первой категории в финансово благополучную вторую. Одним из этих редких, но примечательных исключений была Анна Болейн, заставившая Генриха VIII, прежде чем узаконить с ним отношения, добиваться ее шесть лет. Как писал Генрих Анне во время их разлуки, он часто грезил о ней, желая «оказаться в объятиях возлюбленной, чьи прелести я надеюсь вскоре лобызать». Правда, после бракосочетания Анне пришлось мириться с периодическими изменами супруга, особенно во время беременностей, довольствуясь лаконичным советом мужа «закрыть глаза и терпеть, как это делали более достойные».

На взгляд современного человека удивительно, что в Средние века придавали большое значение тому, чтобы женщина получала сексуальное удовлетворение. С медицинской точки зрения тех времен женское тело было всего лишь более хрупкой разновидностью мужского, как бы его зеркальным отражением, с половыми органами, расположенными внутри, а не снаружи. Поэтому считалось, что женский оргазм, как и мужской, – необходимое условие для зачатия. (Примечательно, что в тюдоровских медицинских справочниках описывались лечебные средства, помогающие при недугах мужского «лона».) Убеждение в том, что женский оргазм ведет к зачатию, в XVII веке было выражено следующим образом: если во время полового акта мужчина испытывает «некое посасывающее или тянущее ощущение на кончике пениса, то женщина, возможно, забеременела». Вот почему Сэмюэл Пипс, развлекаясь со своими многочисленными любовницами, старательно следил за тем, чтобы не доставить им наслаждения, хотя про собственное удовольствие не забывал. Бытовавшее представление о женском оргазме таило в себе и другую опасность для женщины: если в результате изнасилования она забеременела, значит, испытала оргазм, следовательно, ни о каком насилии речь уже не идет.

В XVIII–XIX веках внимание к женскому оргазму стало ослабевать, и вскоре под сомнение было поставлено само его существование. В эпоху Просвещения врачи установили, что оргазм вовсе не обязателен для зачатия. Постепенно общество пришло к выводу, что женщина может обходиться без него, и к концу второй трети XIX века сложился стереотип фригидной женщины, страшащейся сексуальной близости. В викторианскую эпоху от женщины не ждали оргазма: врачи и мужья полагали, что она на это не способна.

Переворот в понимании биологической природы человека оказал огромное влияние на общество. Исчез средневековый стереотип женщины – ненасытной искусительницы, и его место занял викторианский идеал чистого и целомудренного ангела. От телесных наказаний, регулирующих нормы отношений между мужчинами и женщинами, общество перешло к новому моральному кодексу. В соответствии с ним карой за сексуальные пороки были всеобщее порицание и бойкот. Как отмечает историк Лорел
Страница 18 из 21

Тэтчер Ульрих, в период первых поселений в Новой Англии окружные суды почти всех обвиняемых приговаривали к порке. Однако еще до окончания XVII века телесные наказания все чаще стали вытесняться штрафами. Общество пришло к формуле: «Меньше физического насилия – больше психологического давления» – именно отсюда и берет начало современное общественное сознание.

Лишь в конце XX века, когда за женщиной вообще, а не просто за женой или любовницей, было признано право на получение удовольствия от секса, женский оргазм снова стал предметом обсуждения ученых и общества.

Хотя в далеком прошлом плотскому наслаждению женщины придавалось большое значение, респектабельная замужняя дама хранила верность супругу. В Средние века и в эпоху Тюдоров сексуальные порывы молодых мужчин ловко направлялись в горнило куртуазной любви: юноши посвящали свою жизнь служению дамам более высокого ранга, не ожидая взамен награды в виде физической близости. (Расположение, покровительство, поддержка при дворе – это все, на что они могли рассчитывать.)

Параллельно с культом рыцарской любви существовал спальный обычай под названием «обвязка» (англ. bundling), распространенный в сельском Уэльсе XVII века и в Новой Англии XVIII века. Он также подразумевал несексуальные отношения: юношу и девушку клали спать вместе в одной комнате полностью одетыми. Иногда их даже привязывали к кровати или ставили между ними доску. Смысл обычая заключался в том, чтобы молодые провели вместе ночь и выяснили, могут ли они без секса поладить друг с другом настолько, чтобы в дальнейшем стать мужем и женой. До появления новых правил общественной морали в XIX веке «обвязка» считалась целомудренным и полезным ритуалом, потому что способствовала удачному браку.

Кейт, Нэнси и Сью

Обвязку прошли,

Честность свою подтвердили.

А Рут не прошла,

дитя прижила —

Соблазны ее победили.

Другое объяснение этому любопытному обычаю следует искать в планировке сельских жилищ. В период до Нового времени в домах было гораздо меньше комнат, чем проживавших в них людей, и, очевидно, у молодых было меньше возможностей, чтобы уединиться для знакомства. Молодую пару оставляли вдвоем в спальне на верхнем этаже, что было весьма любезно со стороны родственников девушки, а вся остальная семья собиралась на кухне или в гостиной. Веревки и доска успокаивали совесть родителей, которые старались подыскать для дочери подходящего мужа, но так, чтобы при этом она не утратила девственность.

Среди людей низких сословий секс до брака не считался чем-то предосудительным, и добрачную беременность рассматривали как желанное доказательство плодовитости женщины. «Прежде чем купить коня, сперва нужно его объездить», – объяснял викарию один норфолкский фермер. А вот процесс зачатия отпрысков королевской крови и представителей аристократии был делом государственной важности, поэтому в него, помимо мужа и жены, были вовлечены посторонние. Сестра Генриха VIII Мария прошла ритуал возлежания с доверенным лицом – кажущаяся унизительной процедура, давшая ей официальный статус новобрачной. Мария лежала на кровати в «великолепном дезабилье», с голыми ногами. Посол французского короля снял свои красные чулки и лег рядом с ней. Едва их ноги соприкоснулись, «король Англии возликовал». (Когда Мария наконец-то прибыла во Францию, стареющий король пришел в полный восторг от своей юной невесты и после похвалялся, что в брачную ночь «творил чудеса».)

Столетием позже еще одной английской принцессе Марии, которой было всего десять лет от роду, пришлось вытерпеть публичную церемонию возлежания с женихом, четырнадцатилетним принцем Оранским. Отцу невесты, королю Карлу I, «не без труда удалось провести» нового зятя через плотную толпу зрителей, окруживших ложе, на котором лежала в ожидании юная принцесса. Добравшись до кровати, юный принц «трижды поцеловал принцессу и целомудренно пролежал с ней рядом примерно три четверти часа в присутствии всех высокопоставленных лордов и леди Англии». Тем самым он исполнил свой долг.

Нам также довольно много известно о том, что в действительности происходило, когда король и королева пытались произвести на свет наследника. Подробности таких событий сохранились в истории, потому что имели большое политическое значение: от них зависела стабильность королевств и союзов между государствами. В 1501 году был тщательно задокументирован ритуал возлежания Екатерины Арагонской и недолго прожившего старшего брата Генриха VIII, Артура. Фрейлины привели принцессу со свадебного торжества в спальню, раздели ее и «почтительно» уложили в постель. Принц Артур вошел в спальню в одной сорочке в сопровождении придворных и музыкантов. Гобои, виолы и тамбурины стихли, подчеркивая серьезность момента: епископы торжественно благословили брачное ложе. Затем новобрачных оставили одних. Обстоятельства этой первой брачной ночи позже разбирали по косточкам, чтобы выяснить, имеет ли право Генрих развестись с Екатериной Арагонской. Генрих утверждал, что его брак с Екатериной не имел законной силы, поскольку согласно Библии он был не вправе жениться на вдове брата. Екатерина же возражала, что это несущественный аргумент, потому что она не была истинной супругой Артуру: их брак «остался неосуществленным». Однако сторонники Генриха заявили, что «помнят», как молодой Артур, выйдя из спальни после брачной ночи с Екатериной, попросил вина, чтобы освежиться после «долгого путешествия в Испанию» и обратно.

От побед и поражений Генриха VIII на любовном фронте в буквальном смысле зависела жизнь его ближайшего окружения. В июне 1540 года был арестован первый советник Генриха Томас Кромвель. Именно он устроил четвертый брак короля – с Анной Клевской. Генриха уговорили жениться на ней лишь потому, что Кромвель считал необходимым заключить союз с германским княжеством Клеве. Когда король увидел свою суженую, он был страшно разочарован ее внешностью. Чтобы поскорее избавиться от супруги, он велел Кромвелю что-нибудь придумать, чтобы придворные не говорили, будто его брак с Анной не был скреплен совокуплением из-за ее физической непривлекательности. Кромвель послушно выполнил поручение короля, цитируя его слова: «Я потрогал ее живот и груди и понял, насколько я могу судить, что она не девица. Это поразило меня в самое сердце, да так сильно, что я не нашел в себе ни желания, ни смелости продолжать». Но как только брак Генриха с Анной благодаря «свидетельству» Кромвеля был признан недействительным и расторгнут, у короля не осталось причин видеть своего бывшего фаворита живым. 28 июля 1540 года Томаса Кромвеля казнили.

До начала XIX века раздевание невесты также являлось спальным ритуалом, проходившим в присутствии посторонних. Оно включало в себя разбрасывание вещей, подобно тому, как сегодня бросают букеты и конфетти. Друзья жениха «стягивали с невесты подвязки» и прикрепляли их к своим шляпам. Подружки невесты несли новобрачную в спальный покой, «раздевали ее и укладывали в постель… Друзья жениха брали в руки чулки невесты, подружки невесты – чулки жениха. Те и другие садились в ногах кровати и бросали чулки через головы».

В XVII веке леди Каслмейн, фаворитка Карла II, устроила
Страница 19 из 21

потешную свадьбу, в шутку сочетавшись браком со своей подругой миссис Стюарт. Описание этой «брачной церемонии» отражает тогдашний ритуал приготовления невесты к возлежанию. «Свадьба» проходила как настоящая, с «богослужением, лентами, питьем поссета[37 - Поссет – горячий алкогольный напиток с молоком, сахаром и пряностями.] в постели и швырянием чулка». Правда, в конце этого фривольного действа «леди Каслмейн (она была женихом) поднялась с брачного ложа и уступила место вошедшему королю».

Мнение, будто новобрачным необходима поддержка зрителей, бытовало до начала XIX века, но потом перешло в разряд старомодных. В 1811 году Перси Биши Шелли сбежал с Гарриет Уэстбрук и сочетался с ней браком. Брачную ночь они решили провести в номере эдинбургской гостиницы. Поэт был очень рад, что они наконец-то остались одни. Неожиданно в дверь постучали – это пришел хозяин гостиницы с неприятной вестью: «Здесь принято, чтобы к молодоженам посреди ночи заявлялись гости и купали невесту в виски». Увидев, как Шелли вынимает пистолеты, разочарованный хозяин ретировался, поняв, что обряд купания в виски не состоится.

Лишь в викторианскую эпоху новобрачных наконец начали оставлять одних за дверями спальни. Сама королева Виктория в своем дневнике писала о том, что ей было очень приятно, когда Альберт, ее муж, помог ей снять чулки. Однако как только сексуальные отношения перестали быть достоянием широкого круга людей и предметом открытого обсуждения, а превратились в личное дело пары, источники подобных сведений заметно оскудели.

В 1950-е ситуация коренным образом изменилась снова. В то десятилетие число заключенных в Британии браков достигло пика. Отчасти это был результат послевоенной нехватки жилья: молодые люди, вынужденные жить с родителями, рассматривали брак как первый шаг к обретению собственного дома. С войны вернулись мужчины, и многие женщины потеряли работу или столкнулись с сокращением зарплаты. По этому им пришлось снова стать домохозяйками и всецело посвятить себя кухне.

Пятидесятые годы XX века часто рассматривают как консервативный, стабильный, вселяющий оптимизм период, правда, не без налета ханжества и пуританства. Но, несмотря на патриархальность нравов, именно в это время возникает новая модель брачного союза, в которой муж и жена являются равноправными партнерами. Приветствуются половые отношения, доставляющие удовлетворение обоим партнерам, и многочисленные авторы публикуют книги, наставляющие британцев, как этого добиться.

Первопроходцем в названной области была Хелена Райт, выпустившая такие книги, как «Фактор секса в браке» (1930) и «К вопросу о факторе секса в браке» (1947). А в 1950-е годы появилась знаменитая серия брошюр, изданных Национальным советом по вопросам брака. Сегодня мы сказали бы, что эти тексты написаны чересчур витиевато и расплывчато, но читателю того времени они казались источником ценных сведений о сексе, изложенных в достаточно прямолинейной манере. («Мужья и жены должны избавиться от чувства, будто, занимаясь сексом, они совершают нечто непристойное, нескромное или неприличное».) В то время все еще ощущалась потребность в книгах, объясняющих, что мужчина не должен вступать в половую связь с женщиной против ее воли. «Главное, что нужно помнить, – секс недопустим, пока жена к нему не готова, а ее подготовка к половому акту является прямой обязанностью мужа», – гласит одно из наставлений Национального совета по вопросам брака.

К середине 1950-х вес в обществе приобрела благотворительная организация под названием Ассоциация по планированию семьи, которая занималась вопросами контроля рождаемости. В 1956 году министр здравоохранения Иан Маклеод посетил организацию по случаю ее серебряного юбилея, и с этого момента запрет на упоминание о ее существовании и деятельности в средствах массовой информации был наконец снят.

Несмотря на положительные сдвиги, респектабельные женатые пары 1950-х, возможно, не без пользы для себя читавшие брошюры Национального совета по вопросам брака, оставались крайне нетерпимыми к гомосексуализму и добрачному сексу. Ни то ни другое не имело права на существование и считалось аморальным и опасным. Люди стали более снисходительно относиться к этим явлениям начиная с 1960 года, когда был опубликован прежде запрещенный роман Д. Г. Лоренса «Любовник леди Чаттерлей». На судебном процессе по поводу его издания судья поинтересовался у присяжных, как бы они отнеслись к тому, что их «жены или прислуга» читают подобную книгу. Судью подняли на смех – он явно отстал от времени: в «свингующие шестидесятые» множество людей имели более одного сексуального партнера.

Комнату с двумя одноместными кроватями, между которыми стоит тумбочка с электрическим чайником, современная пара расценит как ущемление своих прав, но первые ростки свободы появились именно в спальнях 1950-х. По мнению многих, сейчас они разрослись слишком буйно: во множестве стоит компьютер, дающий доступ к порносайтам, и дети начинают получать представление о сексе все раньше и раньше.

Секс стал предметом публичного обсуждения, и это – ответная реакция на замалчивание, длившееся сотню лет. Хотя часто приходится слышать, что мы всего лишь заменили одну табуированную тему другой: люди викторианской эпохи не позволяли себе высказываться по поводу секса, но, в отличие от нас, куда более откровенно говорили о таких вещах, как старость, смерть, горе и скорбь.

Глава 8

Зачатие

Пусть благодать святых и благость тайн

Пребудут и благословят штаны.

    Джеффри Чосер. Кентерберийские рассказы[38 - Пер. Н. Кошкина.]

Ничто и никогда так сильно не влияло на судьбу женщины, как ее способность к деторождению. Здоровье и счастье принцессы напрямую зависело от того, как она проявит себя в спальне, где ее задача заключалась в том, чтобы родить мужу наследника. Из-за своих природных «несовершенств» страдали Екатерина Арагонская и Анна Болейн (упрекнуть их в бесплодии было нельзя, поскольку обе часто беременели, но каждая произвела на свет лишь по одному здоровому ребенку). Королева Анна из династии Стюартов беременела не менее семнадцати раз, отчаянно, но тщетно пытаясь родить наследника.

Придворные врачи в неудачах всегда винили женщину. Качество королевской спермы не подвергалось сомнению. Когда Анна Клевская, четвертая жена Генриха VIII, не сумела подарить ему сына, король позаботился о том, чтобы его врач доктор Баттс распустил при дворе слух, будто у короля (к тому времени он скорее всего был импотентом) «с другими все прекрасно получается» и по ночам у него до сих пор случается семяизвержение.

С другой стороны, из истории известны случаи нежелательной плодовитости молодых женщин. Например, в 1602 году незамужняя служанка Элизабет Чаппин из Кента имела несчастье родить ребенка (хотя в книгах по домоводству часто содержались рецепты снадобий, «вызывающих месячные»; особенно ценились свойства руты, провоцирующей сокращение матки). Старейшины прихода требовали, чтобы Элизабет сказала, кто отец ребенка, ибо, если тот не возьмет на себя ответственность, забота о ней и младенце ляжет на приход. Во время родов, в минуты самой дикой боли, «умоляя всех чертей ада разорвать ее на части»,
Страница 20 из 21

Элизабет наконец призналась, что «подлинным отцом ребенка» является ее хозяин и работодатель. Тот в помощи отказал, и матери с новорожденным пришлось жить на пособие для бедных. Ее жизнь была загублена.

Незамужней женщине, чей ребенок родился мертвым, грозила опасность быть заподозренной в дето убийстве. Сохранилось много душераздирающих судебных протоколов, из которых мы узнаем о пристрастных допросах женщин, имевших неудачные роды. Элизабет Армитидж, еще одна незамужняя женщина, разрешившаяся от бремени в 1682 году, рассказывала суду, как проснулась ночью от того, что у нее начались схватки. На помощь к ней никто не пришел, и ребенок родился мертвым, а сама она «провела ужасную ночь, которая убила бы лошадь». В 1668 году суд поручил группе опытных акушерок тщательно обследовать одежду незамужней женщины, подозреваемой в убийстве незаконнорожденного младенца. Те доложили, что ее нижняя юбка и в самом деле была «первым вместилищем для младенца, недавно появившегося на свет», и что здесь непременно имело место убийство.

Мужчин, в отличие от женщин, не считали преступниками за то, что они заводили внебрачных детей, – как можно? Хозяин, обрюхативший служанку, имел над несчастной женщиной огромную власть. В глазах общества он был наместником короля, если не самого Господа Бога в миниатюрном королевстве собственного дома. Подвергнуть его критике значило поставить под сомнение общественный уклад, что было недопустимо. В 1593 году Палата общин рассматривала предложение о том, чтобы наказывать мужчин за рождение внебрачных детей так же, как и женщин. Однако, как прямо высказался один из депутатов парламента, из этого все равно ничего не вышло бы: под закон о наказании поркой «могут попасть джентльмены или другие достойные господа, коих негоже подвергать такому позору».

Для женщин, служивших в больших домах, варварские обычаи работодателей были сущим проклятием. Джейн Пирет, жившая в XVIII веке, к своему несчастью, поступила на работу в дом «грубого, похотливого, нечестивого» мистера Холла, заявившего ей, что он «переспал со всеми своими служанками и с ней тоже переспит». Супруга мистера Холла, прямолинейная женщина, сказала мужу: «Если тебе нужна шлюха, ищи ее на стороне, а со служанками чтоб не путался». Это, конечно, не способствовало семейной идиллии.

Мэри Мерсер, горничная Сэмюэла Пипса, пользовалась расположением своего хозяина, но при этом ей ежедневно приходилось терпеть его приставания. Он признается, что ему нравится «тискать ее грудки, когда она одевает меня по утрам; они такие милые – в жизни не видел ничего прелестней». Элайза Хейвуд в книге «Подарок для горничной» (1743) дает советы таким служанкам, как Мэри, вынужденным жить у любвеобильных господ. В подобных случаях, пишет она, служанке следует «указать хозяину, что он вовлекает ее в грех и позор». «Ни обольстительной улыбкой, ни кокетливым взглядом не позволяй ему заподозрить, что тебе приятны его ухаживания», – предостерегает Хейвуд.

Рекомендации Джонатана Свифта носили более практичный (и более ироничный) характер: «и никогда не разрешай ему ни малейшей вольности, не позволяй даже ручку пожать, пока не вложит в нее гинеи… Пять гиней за право потрогать грудь – это слишком дешево. Ни за что не допускай его до последней милости меньше чем за сто гиней, или пусть пишет тебе дарственную на двадцать фунтов в год пожизненно»[39 - Пер. Е. Лопыревой.]. Мудрые слова, ведь «служанки и другие бедные женщины редко имеют возможность скрыть огромный живот», как замечал еще один знаток нравов, Бернард Мандевиль[40 - Бернард Мандевиль (1670–1733) – английский философ, писатель-сатирик и экономист.].

Из георгианской эпохи до нас дошла печальная правда о зачатии детей в тюрьмах (например, в Ньюгейтской), где за определенную плату можно было нанять так называемого производителя детей. Осужденная беременная женщина, «ссылаясь на свой живот», могла получить отсрочку от виселицы на несколько месяцев – до рождения ребенка.

Внебрачные дети были не редкостью и в высших кругах общества, но их появление на свет легко скрывали. В георгианскую эпоху некоторых детей, загадочным образом «оказавшихся во внутреннем дворе», крестили в часовне Сент-Джеймсского дворца. Никто не знал, кто их матери, но та или иная фрейлина с подозрительной готовностью соглашалась выступить в роли крестной. В начале XIX века несчастной принцессе Софии, дочери Георга III, никак не удавалось подыскать для заключения брачных уз подходящего принца-протестанта (таковых вообще было очень мало), а о браке с человеком менее знатного происхождения не могло быть и речи. От отчаяния она завела интрижку с одним из немногих знакомых ей мужчин – главным конюхом отца, полковником Гартом, который был старше на тридцать два года и при дворе имел репутацию «мерзкого старого дьявола». От своего ребенка София отказалась.

Примечательно, что в викторианскую эпоху семьи были более многочисленными, чем в предшествовавшую ей георгианскую: в среднем 6 и 2,5 ребенка на семью соответственно. Отчасти это можно объяснить снижением брачного возраста. В XVII–XVIII веках большинство женщин незнатного происхождения выходили замуж в 25–26 лет (успев сделать кое-какие сбережения), а значит, первого ребенка рожали, уже несколько лет пребывая в детородном возрасте. Начав производить потомство, они по своей воле не останавливались. Правда, дети часто умирали в младенчестве, поэтому среднее число детей в семье было небольшим. После начала индустриализации благосостояние людей возросло настолько, что мужчина мог содержать неработающую жену. Вследствие этого женщины викторианского периода вступали в брак в более раннем возрасте и раньше рожали первенца; кроме того, снизилась смертность новорожденных.

Для тех, кто не хотел иметь детей, с конца XVII века стали доступны презервативы, ну и, конечно, во все времена существовал способ прерывания полового акта (которому дали замысловатое описательное название «превратить женское естество в кофейню: войти и выйти, ничего не истратив»). Появившиеся в XX веке надежные методы контрацепции, как мы знаем, чрезвычайно повлияли на общество: если верить некоторым публикациям, бесплодие и поздние первые роды – сейчас такие же масштабные проблемы, как и нежелательная беременность.

Глава 9

Сексуальные отклонения и мастурбация

Я занималась мастурбацией каждый раз, когда думала о леди Джейн Грей, поэтому, разумеется, я думала о ней непрерывно.

    Нэнси Митфорд, 1948[41 - Нэнси Митфорд (1904–1973) – английская аристократка, романистка и биограф.]

Во дворце Хэмптон-Корт на стене, идущей вдоль одной из лестниц, есть порнографические граффити, в 1700 году оставленные каким-то скучающим пажом. На рисунке изображена женщина с задранными ногами, согнутыми в коленях, совершенно нагая, но в изумительной красоты туфлях. Принимая во внимание, что ее тело исполнено схематически, а туфли выписаны тщательно, можно предположить, что паж был обувным фетишистом.

Как показывает история сексуальных отклонений, фактически до конца XX века сексуальные предпочтения и ориентация почти не влияли на общественную репутацию человека. В прежние времена не существовало таких ярлыков, как «гомосексуалист»,
Страница 21 из 21

«лесбиянка» (даже «педофил» или «вуайерист»), – просто люди, которым свойственны некие странности. В начале XVII века в лондонском Тауэре был казнен граф Каслрей, которого обвинили в том, что он занимался анальным сексом со своим лакеем. Осудили его на смерть такие же аристократы, как сам граф, которых возмутил не акт мужеложства, а то, что он предавался ему со слугой.

Гомосексуальная субкультура зародилась в начале XVIII века в мужских борделях, высмеянных лондонским писателем Недом Уордом. В этих борделях сформировалась новая общность людей, которые стали открыто называть себя гомосексуалистами.

Примечательно, что лесбиянство в медицинских справочниках описывали задолго до того, как появился хотя бы намек на то, что мужчины тоже вступают в сексуальную связь друг с другом. Возможно, мужчины-авторы просто питали к первому из названных явлений особый интерес. Как в XVII веке сказал дядюшка некоего Николаса Лестрейнджа, «стоило ему увидеть двух целующихся женщин (не в знак приветствия), как у него сразу делалось мокро в штанах». От порочащих ее слухов страдала королева Анна. Поговаривали, будто она «не питает склонности ни к кому, кроме представительниц своего пола». Однако за этими обвинениями скрывался страх, что женщины пользуются при ее дворе слишком большим влиянием, отодвигая в сторону придворных-мужчин, которым как раз и следовало бы выступать советниками королевы по вопросам политики.

Во времена, когда было принято, чтобы в одной кровати спали по нескольку человек, многими мужчинами и женщинами гомосексуализм воспринимался как нечто естественное и проблемы возникали, лишь когда какие-либо подробности просачивались за двери спальни.

В истории мастурбации самый интересный период – это XIX век. Тогдашняя пропаганда против мастурбации и страшилки о вреде онанизма, которыми потчевали молодежь, сродни современной кампании против употребления наркотиков. Откуда взялась эта огромная волна страха, захлестнувшая общество и будившая в людях чувство вины?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=17951095&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Пер. А. Горского, Р. Облонской, Э. Березина.

2

Пер. М. Шерешевской. Здесь и далее – прим. пер.

3

Джон Рёскин (1819–1900) – английский писатель и искусствовед.

4

Джон Бидл (ум. 1667) – английский священник, автор дневников.

5

Исторические королевские дворцы – благотворительная организация, отвечающая за эксплуатацию пяти исторических королевских дворцов – Тауэра, Хэмптон-Корта, Кенсингтонского дворца, Банкетного зала, дворца Кью.

6

Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский критик, лексикограф, поэт эпохи Просвещения, автор «Словаря английского языка».

7

Сэмюэл Джонсон (1709–1784) – английский критик, лексикограф, поэт эпохи Просвещения, автор «Словаря английского языка».

8

Пер. Е. Головиной.

9

Уильям Харрисон (1534–1593) – английский священник, автор бытописательных трудов о жизни Англии XVI в.

10

Пер. С. Александровского.

11

Сэмюэл Пипс (1633–1703) – английский чиновник адмиралтейства. В 1660–1669 гг. вел дневник, ставший важным источником сведений о жизни и быте того времени.

12

Джеймс Босуэлл (1740–1795) – английский писатель, друг и биограф лексикографа С. Джонсона.

13

Красавчик принц Чарли (1720–1788) – одно из прозвищ принца Карла Эдуарда Стюарта, сына Якова Эдуарда Стюарта. В 1745 г. он возглавил вооруженное выступление против короля Георга II. После неудавшейся попытки захватить английский трон бежал во Францию.

14

Кассандра Уиллоби (1670–1735), герцогиня Чандос, – английский историк, автор путевых записок и художник, дочь английского натуралиста и путешественника Фрэнсиса Уиллоби (1635–1672).

15

Герман Мутезиус (1861–1927) – немецкий архитектор, теоретик, публицист.

16

Оливер Голдсмит (1730–1774) – английский поэт, драматург и прозаик ирландского происхождения, яркий представитель сентиментализма.

17

Пер. А. Парина.

18

Эдвин Чедвик (1800–1890) – один из авторов санитарного законодательства в Великобритании.

19

Теренс Конран (р. в 1931) – английский дизайнер, ресторатор, владелец сети магазинов по всему миру.

20

Уильям Кадоган (1711–1794) – английский педиатр.

21

Ханна Гласс (1708–1770) – английский автор книг по кулинарии и домоводству XVIII в.; Джина Форд (ок. 1960) – английский автор книг по уходу за маленькими детьми.

22

Бернардино Рамаццини (1633–1714) – итальянский врач, один из основоположников гигиены труда.

23

Джон Ивлин (1620–1706) – английский писатель, садовод и мемуарист, один из основателей Лондонского королевского общества.

24

Джеймс Гилрей (1756(7)–1815) – английский рисовальщик и гравер. Известен главным образом своими политическими карикатурами.

25

Миссис Битон (настоящее имя – Изабелла Мэри Мейсон, 1836–1865) – соавтор ряда книг об английской кулинарии.

26

Кавалеры (cavaliers) – роялисты, сражавшиеся в период Английской революции (1640–1653) на стороне Карла I.

27

Хорас Уолпол (1717–1797) – английский писатель, автор первого в английской литературе готического романа «Замок Отранто» (1764).

28

1 фунт равен примерно 450 граммам.

29

Джуди Блум (р. в 1938) – американская писательница, автор книг для детей и подростков.

30

Люси Локет и Китти Фишер – персонажи известного английского детского стишка:

«Люси Локет кошелек обронила,

Китти Фишер его подняла.

Ни гроша она в нем не нашла.

Только ленточка сверху была».

31

Мф.; 6–6.

32

Пер. Н. Галь, цитируется в романе К. Маккалоу «Поющие в терновнике».

33

Филип Ларкин (1922–1985) – британский поэт, писатель, джазовый критик.

34

Пер. Л. Эпштейна.

35

Пер. И. Бернштейн.

36

Пер. Н. Забабуровой.

37

Поссет – горячий алкогольный напиток с молоком, сахаром и пряностями.

38

Пер. Н. Кошкина.

39

Пер. Е. Лопыревой.

40

Бернард Мандевиль (1670–1733) – английский философ, писатель-сатирик и экономист.

41

Нэнси Митфорд (1904–1973) – английская аристократка, романистка и биограф.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector