Режим чтения
Скачать книгу

Бунт на «Баунти» читать онлайн - Джон Бойн

Бунт на «Баунти»

Джон Бойн

Юный воришка Джон Тернстайл, промышлявший извлечением кошельков и кружевных носовых платков из карманов состоятельных ротозеев, однажды попался с поличным. Мальчику грозил год заключения в страшной портсмутской тюрьме, но судьба распорядилась иначе. Вместо застенка он неожиданно для себя оказался на борту парусника, готового вот-вот выйти в море. Так начинаются удивительные приключения уличного мальчишки. Ему предстоит морская экспедиция, которая останется в истории одной из самых невероятных. Корабль, на котором очутился Джон, назывался «Баунти», и командовал им Вильям Блай. В тот момент, когда «Баунти» покинул портсмутскую бухту, жизнь Джона полностью перевернулась. Отныне история юного авантюриста прочно связана с историей легендарного «Баунти», походом на Таити, легендарным мятежом на корабле и последующей поразительной эпопеей в бушующем океане. Джон Бойн, автор «Мальчика в полосатой пижаме», написал полный юмора захватывающий приключенческий роман, но знаменитая история в его изложении – это история о выборе, преданности и героизме.

Джон Бойн

Бунт на «Баунти»

© Сергей Ильин, перевод, 2016

© А. Бондаренко, художественное оформление, макет, 2016

© «Фантом Пресс», издание, 2016

* * *

Посвящается Кону

Часть I. Предложение

Портсмут, 23 декабря 1787

1

Жил в давние времена джентльмен – высокий, обличия самого благородного, – взявший себе за правило приходить в первое воскресенье каждого месяца на рыночную площадь Портсмута, чтобы пополнить свою библиотеку.

Когда я увидел его впервые, внимание мое привлекла карета, в которой привозил этого джентльмена слуга. Чернее черного, но осыпанная вверху серебристыми звездами, говорившими, пожалуй, что джентльмен питал интерес к миру, который лежит за пределами нашего. Бо?льшую часть утра он проводил, роясь в содержимом книжных лотков, что выставлялись перед лавками, или водя пальцами по корешкам книг, стоящих на полках внутри лавок, вытягивая одни, чтобы взглянуть на скрытые под их обложками слова, перекладывая другие из ладони в ладонь, чтобы осмотреть переплет. Клянусь, ему случалось едва ли не принюхиваться к чернилам на страницах, столь внимательно изучал он некоторые тома. Иногда джентльмен увозил с рынка несколько ящиков с книгами, и ящики эти приходилось, чтобы они не свалились, привязывать к крыше кареты пеньковым жгутом. В другие дни ему удавалось найти хорошо если один заинтересовавший его том. И пока он изыскивал возможность облегчить свой бумажник, я изыскивал возможность освободить его карманы от лишних вещей – таким было в ту пору мое ремесло. Ну если не все карманы, то хотя бы один. Время от времени мне удавалось разжиться его носовым платком, после чего моя знакомая, Флосс Маккей, за фартинг или около того спарывала с него монограмму МЗ, чтобы я мог за пенни продать платок портомойке, а та, в свой черед, подыскивала для него покупателя и получала маленькую прибыль, которую расходовала на джин и пикули. Как-то раз джентльмен оставил при входе в галантерейную лавку свою шляпу, так я прибрал и ее и обменял на мешочек стеклянных шариков да воронье перо. Я несколько раз пытался и к бумажнику его подобраться, однако бумажник он, как и подобает джентльмену, держал поближе к телу, но однажды я, увидев, как он расплачивается с книгопродавцем, понял: это человек из тех, кому нравится иметь при себе порядочные деньги, и твердо решил, что рано или поздно они перейдут в мои руки.

Я упоминаю о нем здесь, в самом начале моего повествования, чтобы поведать о происшествии, случившемся в одно из воскресных рыночных утр, когда воздух был необычайно тепл для рождественской недели, а улицы на редкость тихи. К моему разочарованию, джентльмены и леди, прибывшие на рынок за покупками, были немногочисленны, а между тем я намеревался попотчевать себя через два дня особым обедом, дабы отпраздновать рождение Спасителя, и нуждался в шиллинге для его оплаты. Впрочем, мой джентльмен на рынок пришел – приодевшимся, чуть пахнувшим одеколоном, и я вертелся близ него, ожидая удобного случая сделать свой ход. Как правило, отвлечь его от чтения могло разве что пробежавшее через рынок стадо слонов, однако в то декабрьское утро ему взбрело в голову посмотреть в мою сторону, и на миг я подумал, что он меня раскусил и мне крышка, хоть ничего преступного я еще и не совершил.

– С добрым утром, мой мальчик, – сказал он, снимая очки и вглядываясь в меня, и слегка улыбнулся, изображая беззаботность. – Хорошее нынче утро, не правда ли?

– Да, если кому нравится солнечное Рождество, однако я не из них, – грубовато ответил я.

Джентльмен обдумал мои слова, прищурился и немного склонил голову набок, оглядывая меня с головы до ног.

– Что же, ответ не хуже прочих, – сказал он, и по тону его я понял, что джентльмен не уверен, нравится ему этот ответ или не очень. – Вы, полагаю, предпочитаете снег? Мальчикам он обычно по душе.

– Мальчикам, может, и по душе, – ответил я, вытягиваясь во весь рост, по части которого мне, однако ж, не приходилось тягаться с джентльменом, хоть я и был повыше некоторых. – А мужчинам – нет.

Он снова чуть улыбнулся, продолжая разглядывать меня.

– Прошу прощения, – сказал он, и я подумал, что уловил в его речи отзвук какого-то акцента. Французского, может, хоть джентльмену почти удавалось скрывать его, как то и положено. – Я не хотел вас обидеть. Вы определенно мужчина зрелых лет.

– Да я и не обиделся, – ответил я и слегка поклонился. Два дня назад, в ночь солнцеворота, мне стукнуло четырнадцать, и я решил никому больше не позволять говорить со мной свысока.

– Я ведь видел вас здесь и прежде, не так ли? – спросил он, и я сказал себе, что лучше бы мне уйти, ничего не ответив, поскольку для болтовни у меня ни времени, ни настроения не было, однако счел, что должен держать фасон. Если он и вправду француз, то это мой город, не его. Как-никак я англичанин.

– Не исключено, – сказал я. – Я живу неподалеку отсюда.

– А могу я осведомиться, не встретился ли мне в вашем лице мой собрат, ценитель искусств? – продолжал он, и я помрачнел, пробуя его слова на вкус, точно мясо на кости, и уткнул язык в уголок рта, отчего тот вздулся, – Дженни Данстон, увидев это, называла меня уродом, только для живодерни и годным. Джентльмены, они такие: никогда пятью словами не обойдутся, если можно сказать пятьдесят. – Я полагаю, вас привела сюда любовь к литературе? – спросил он затем, и я решил: пошло оно все к дьяволу, и уж собрался обложить его последними словами и отправиться искать другого бобра, но тут он громко захохотал, как будто я – совсем уж дурак дураком, и, подняв руку с книгой, ткнул ею в меня. – Вы любите книги? – спросил он, переходя наконец к сути дела. – Нравится ли вам читать?

– Нравится, – признался я и, поразмыслив, добавил: – Хотя книги мне в руки попадают не часто.

– Да, могу себе представить, – сказал он уже тише, снова оглядев меня сверху донизу. Думаю, по виду моего разномастного тряпья ему не составляло труда заключить, что в настоящее время я избытком средств не упиваюсь. – А между тем юноша, подобный вам, должен всегда иметь под рукой книги. Они обогащают ум, понимаете? Задают вопросы о вселенной и помогают
Страница 2 из 29

чуть лучше понять наше место в ней.

Я кивнул и отвел взгляд в сторону. Не было у меня привычки вступать в разговоры с джентльменами, и будь я проклят, если собирался начать подобным образом день.

– Я спрашиваю об этом… – продолжал он с видом архиепископа Кентерберийского, который произносит проповедь перед одним всего-навсего человеком, не желая, однако ж, прерывать ее из-за нехватки слушателей. – Я спрашиваю об этом лишь по причине моей уверенности, что видел вас здесь и раньше. На рыночной площади, хотел я сказать. И в частности, у книжных лотков. А юные читатели внушают мне большое почтение. Собственный мой племянник – увы, я не могу заставить его продвинуться в книге дальше фронтисписа.

Верно, книжные лотки были моим постоянным рабочим местом, но лишь потому, что у них легче подловить бобра, вот и все, ведь кто же покупает книги, как не те, у кого деньжата водятся? Однако его вопрос хоть и не содержал обвинения, разобидел меня, и я надумал поиграть с ним еще немного и посмотреть, в каких дураках он у меня останется.

– Что же, хорошее чтение мне по душе, – сказал я, потирая ладонь о ладонь, – ни дать ни взять благовоспитанный сын герцога Девонширского, весь такой нарядный, в лучшем своем воскресном костюме, с намытыми ушами и начищенными зубами. – О да, уверяю вас. Собственно говоря, я намереваюсь когда-нибудь посетить Китай, если смогу найти время, свободное от выполнения моих нынешних обязанностей.

– Китай? – переспросил джентльмен, глядя на меня так, точно я вдруг отрастил двадцать голов. – Прошу прощения, вы сказали «Китай»?

– Вне всяких сомнений, сказал, – и я снова отвесил ему легкий поклон и вообразив на миг, что он, если сочтет меня образованным, может взять в свой дом, как собственного сына, и обрядить в самые лучшие одежды; конечно, жизнь моя тогда переменится, но, возможно, не к худшему.

Джентльмен глядел на меня по-прежнему, и я подумал, что, пожалуй, ляпнул глупость, поскольку вид у него был здорово озадаченный. Сказать по правде, мистер Льюис, который заботился обо мне в те годы и в доме которого я жил, сколько себя помнил, за всю мою жизнь мне только две книги почитать и дал, а действие их происходило как раз в этой далекой стране. Первая рассказывала о малом, который приплыл туда в старой ржавой шлюпке, и лишь для того, чтобы тамошний император стал требовать от бедняги исполнения множества трудных дел – прежде чем отдать ему в жены свою дочь. Вторая содержала игривую историю с картинками. Мистер Льюис время от времени показывал ее мне и спрашивал, не распаляет ли она меня.

– Собственно говоря, сэр, – сказал я, подступая к нему поближе и окидывая быстрым взглядом его карманы – не торчит ли из них носовой платок, а то и два, жаждущих выбраться на свободу и обзавестись новым хозяином. – Я, если позволите сказать, собираюсь, достигнув совершеннолетия, и сам податься в писатели.

– В писатели, – усмехнулся он, и я замер на месте, и лицо мое словно окаменело.

С джентльменами вроде него всегда так. Разговаривая с тобой, они могут казаться дружелюбными, но попробуй выразить желание стать кем-то почище тебя нынешнего, может, таким же вот джентльменом, и они вмиг приходят к выводу, что ты – дурень.

– Прошу прощения, – сказал он, заметив на моем лице разочарование. – Уверяю вас, я вовсе не хотел посмеяться над вами. Я, скорее уж, приветствую ваш замысел. Просто вы взяли меня врасплох. Писателем, – повторил он, когда я промолчал, не приняв его извинений, но и не отвергнув. – Что же, желаю вам удачи, мастер…

– Тернстайл, – сказал я и опять слегка поклонился, такая у меня была привычка, – и, могу добавить, я пытался избавиться от нее, потому что спина моя нуждалась в упражнениях не больше, чем этот джентльмен в умении льстить. – Джон Джейкоб Тернстайл.

– Так вот, желаю вам удачи, мастер Джон Джейкоб Тернстайл, – сказал он тоном, который был, по моим предположениям, близок к приятному. – Ибо искусство – превосходное занятие для стремящегося к успеху молодого человека. Собственно говоря, я посвятил себя изучению и поддержке разнообразных искусств. Не стану скрывать, я с младых ногтей был библиофилом, и это обогатило мою жизнь, украсив мои вечера дружеским общением с самыми прославленными из людей. Мир нуждается в хороших рассказчиках, и, возможно, вы станете одним из них, если будете упорно идти к вашей цели. Умеете ли вы писать? – спросил он и чуть склонил голову набок, точно ожидающий ответа школьный учитель.

– Могу написать любую букву, какие только есть, – сказал я со всей напыщенностью, на какую был способен.

– А почерк у вас разборчивый?

– Тот, кто присматривает за мной, говорит, что он похож на почерк его матери, а она зарабатывала на жизнь выкармливанием младенцев.

– В таком случае советую вам приобрести столько бумаги и чернил, молодой человек, сколько вы сможете себе позволить, – сказал джентльмен. – И беритесь за дело немедля, поскольку это искусство требует немалого времени, сосредоточенности и переделок. Вы, разумеется, надеетесь разбогатеть, служа ему?

– Надеюсь, сэр, – сказал я… и престранное дело! Я вдруг обнаружил, что вовсе не пытаюсь оставить его в дураках, а думаю лишь о том, какое это и вправду прекрасное занятие. Ведь сколько удовольствия я получил, читая о Китае, да и большую часть времени проводил у книжных лотков, хоть каждый знал, что бобры в гораздо больших количествах водятся у мануфактурных лавок да пивных.

Джентльмен решил, по-видимому, разговор наш на этом закончить и возвратил очки на нос, однако, прежде чем он отвернулся от меня, я набрался смелости и задал ему вопрос.

– Сэр, – сказал я, и теперь голос мой подрагивал от волнения, которое я попытался скрыть, заговорив побасистее. – Вы позволите, сэр?

– Да?

– Если бы я был писателем, – сказал я, тщательно подбирая слова, ибо хотел получить от него разумный ответ, – если бы я попытался сочинить что-нибудь, зная, что и писать умею, и почерк у меня разборчивый, с чего бы мне следовало начать?

Джентльмен усмехнулся, пожал плечами.

– Ну что же, сам я, признаться, творческой жилкой не обладаю, – наконец ответил он. – Я более покровитель искусств, чем художник. Но если бы мне пришлось рассказывать историю, думаю, я постарался бы отыскать самое первое ее мгновение, ту особую точку, в которой она началась. А найдя эту точку, прямо с нее мой рассказ и начал бы.

После чего он кивнул, словно отпуская меня, и вернулся к чтению, предоставив мне размышлять над его словами.

Самый первый момент. Точка, в которой началась вся история.

Я говорю о ней здесь и сейчас, потому что точкой, в которой началась моя история, была вот эта произошедшая за два дня до Рождества встреча с французским джентльменом, без нее я никогда не пережил бы ни светлых, ни темных дней, ожидавших меня впереди. Ведь и вправду, если бы в то утро его не было в Портсмуте, если бы он не позволил своим часам выставиться из кармашка и слишком уж искусительно выглянуть из-под пальто, я не шагнул бы вперед и не перенес их из роскошного тепла его кармана в прохладный уют моего. И вряд ли мне довелось бы осторожно отойти от него, как меня обучили – насвистывая простенький мотивчик с непринужденным видом идущего по своим честным делам беззаботного
Страница 3 из 29

человека. И уж наверняка не направился бы я к выходу с рыночной площади, довольный тем, что успел уже заработать утренние денежки, которых хватит и на плату мистеру Льюису, и – через два дня – на рождественский обед.

Не сделай я этого, я был бы полностью лишен удовольствия услышать пронзительный свисток одетого в синюю форму полицейского ярыжки, увидеть, как рыночная толпа поворотилась ко мне – глаза у всех злющие, а кулаки в полной готовности, – и различить хруст в голове, когда она встретилась с булыжником мостовой, поскольку некий здоровенный болван из тех, что всегда готовы совершить доброе дело, наскочил на меня, оголоушил и повалил на землю.

Ничего этого не случилось бы, и у меня не нашлось бы истории, которую я могу вам рассказать.

Однако это случилось. И история у меня есть. Вот она.

2

Сбили меня, вот что со мной сделали! Сбили, как гоголь-моголь, отколошматили. Случаются мгновения, когда твоя жизнь перестает принадлежать тебе и кто-то хватает тебя, объявляет своей добычей и заставляет идти туда, куда тебе вовсе не хочется. Я, получивший за четырнадцать лет изрядную долю таких несправедливых мгновений, мог бы это предвидеть. Однако, если звучит тот самый свисток и толпа поворачивается в твою сторону и наставляет на тебя гнусные гляделки, готовая обвинить, предать суду и привести приговор в исполнение, лучше сразу плюхнуться на колени и помолиться о возможности растаять в воздухе, выбраться из нее без расквашенного носа и подбитых глаз.

– Отойдите! – крикнул кто-то. Понять, кто это, я не мог, поскольку был придавлен к земле тяжкими туловами четырех лавочников плюс женщиной из простонародья, которая уселась поверх нашей кучи-малы, визгливо хохотала и хлопала в ладоши так, точно за весь подходивший к концу год не видела лучшей потехи. – Отойдите! Вы же раздавите мальчика!

Такое случалось не часто – чтобы кто-то брал сторону юного злодея навроде меня, – и я решил признательно покивать произнесшему эти слова, если, конечно, мне доведется снова увидеть свет дня. Зная, однако ж, какие унижения маячат на моих горизонтах, я удовлетворился возможностью провести несколько спокойных мгновений – со вдавленной в ноздри апельсиновой коркой, прижатым к губам подгнившим огрызком яблока и черт знает какой толстой задницей, которая успела сдружиться с моим правым ухом.

Впрочем, довольно скоро в свалке тел, под которой я был погребен, забрезжил просвет, владельцы этих тел один за другим вставали, придавившая меня тяжесть понемногу уменьшалась, и черт знает какая задница сползла с моей головы. Я полежал еще немного, глядя вверх и пытаясь прикинуть варианты того, что меня ожидает, но тут ко мне опустилась обтянутая синей тканью рука, неучтиво сцапавшая меня за грудки.

– Поднимайся, паренек, – сказал обладатель этой руки и поставил меня на ноги, и я, к стыду моему, малость пошатнулся, а все вокруг загоготали.

– Он пьяный! – закричал кто-то. Гнусная клевета, я отродясь до ленча и капли в рот не брал.

– Юный воришка, так? – спросил, игнорируя вруна, ярыжка.

– Юный воришка тут был, – ответил я, пытаясь отряхнуть одежду и гадая, как далеко мне удастся уйти, если он на миг разожмет кулак и я смогу удариться в бегство. – Пытался смыться с карманными часами джентльмена, да, и не схвати я его и не позови полицию, он так и сделал бы. Я – герой, вот я кто, а эта здоровенная орава сдуру набросилась на меня и едва не пришибла. А настоящий вор, – прибавил я и пальцем указал направление, и все повернулись в ту сторону, а потом снова уставились на меня, – вон туда побежал.

Я обвел людей взглядом, стараясь понять, как они это восприняли, хорошо сознавая, впрочем, что они не настолько тупы, чтобы пойматься на мое вранье. Но мне нужно было побыстрее придумать что-то, а ничего другого так сразу в голову не пришло.

– Он был ирландец, – прибавил я. (Ирландцев в Портсмуте терпеть не могли за их низкие привычки, отвратительные манеры и обыкновение размножаться с помощью родных сестер, поэтому их было легко обвинить в чем угодно, выходившем за рамки добропорядочности и правопорядка.) – Бурчал что-то на непонятном языке, да, рыжий такой, с большими полоумными глазами.

– Ну, коли так, – сказал нависший надо мной ярыжка и привстал на цыпочки, высоко, я даже подумал, что он, может быть, улетит, – тогда что же это такое?

И залез в мой карман, и вытащил часы французского джентльмена, и я уставился на них, изумленно выпучив глаза.

– Ах он подлец! – воскликнул я, и в голосе моем прозвенел гнев. – Негодяй, варвар! Это что же он со мной сделал?! Подкинул их мне, клянусь, подкинул перед тем, как удрать. Понимаете, они всегда так делают, увидев, что им не отвертеться. Стараются все на других свалить. Посудите сами, ну на что мне часы? Моему времени я сам хозяин!

– Кончай врать, – сказал ярыжка и для пущей убедительности тряханул меня и обхватил так, что я поклясться готов был – я его распаляю. – Давай-ка посмотрим, что еще найдется в твоих негодяйских карманах. Ты же все утро воровал, ручаюсь.

– Да ничего подобного! Клевета. Послушайте меня!

Это я к толпе обратился – и что, по-вашему, случилось в следующее мгновение? Та самая баба из простых подскочила ко мне и сунула свой язык в мое ухо! Я отпрянул, потому что один лишь Спаситель ведал, где этот язык побывал, а я в ее гонорее ничуть не нуждался.

– Осади назад, Нэнси, – велел ярыжка, и она отступила на шаг, но грязный язык ее так и остался торчать изо рта в знак пренебрежения ко мне. Чего бы я только не дал тогда за отточенный нож, которым враз отхватил бы этот кусок мяса.

– По нему виселица плачет, – крикнул из толпы хозяин фруктового лотка, тративший, как я хорошо знал, весь свой заработок на джин и никакого права выдвигать против меня обвинения не имевший.

– Вы его нам отдайте, сэр, – крикнул другой парень, который уже отсидел пару раз в тюрьме и мог хотя бы по этой причине за меня заступиться. – Отдайте, мы научим его кой-чему, он у нас мигом поймет, что его, а что наше.

– Констебль, прошу вас… вы позволите? – произнес голос более благородный, и кто же, по-вашему, показался в толпе? – человек, имевший полное право осудить мою душу на вечные муки, но не более пяти минут назад попытавшийся, как я теперь понял, предотвратить мою гибель под грудой зловонных тел. Толпа, признав джентльмена, расступилась, как если бы он был Моисеем, а она – Красным морем. Даже ярыжка малость ослабил хватку и уставился на него. Вот какую службу могут сослужить человеку изысканный говор и хорошее пальто, и я не сходя с места решил обзавестись когда-нибудь и тем и другим.

– С добрым утром, сэр, – сказал ярыжка уже не таким, как прежде, стервозным голосом – это он, грязный пес, надумал с джентльменом сравняться. – Так это вы стали жертвой злодея?

– Я уверен, констебль, что могу поручиться за мальчика, – ответил джентльмен тоном, позволявшим заключить, что повинен во всей кутерьме был не я, а он. – Я неудачно расположил на себе мои карманные часы, и им грозила опасность упасть на землю, после чего ни один искусный мастер не смог бы выправить полученные ими повреждения. Не сомневаюсь, мальчик просто подхватил их, чтобы вернуть мне. Мы с ним беседовали о литературе.

На мгновение все примолкли, и, должен
Страница 4 из 29

признаться, я и сам почти поверил словам джентльмена. Разве не мог я, как любой другой, стать жертвой несчастного стечения обстоятельств? Разве нельзя избавить меня от дальнейших наветов, порочащих мой нрав и доброе имя, да заодно и снабдить рекомендательным письмом, подписанным представителем власти? Я взглянул на ярыжку – тот вроде бы призадумался, – однако толпа, почуявшая, что потехе приходит конец и я могу увернуться от причитавшегося мне наказания, поспешила взять дело в свои руки.

– Вранье, констебль, – закричал один из мужчин, выплевывая слова с такой силой, что мне пришлось уворачиваться от шматков его слюны. – Я своими глазами видел, как мальчишка прятал часы в карман.

– Видел, говоришь?

– Ему это не впервой, – взревел еще один. – Четыре дня назад увел у меня пять яблок и ни пенни не заплатил.

– Не стал бы я есть твои яблоки! – заорал я в ответ, ибо слова его были ужасной ложью. Яблок я увел только четыре, ну еще гранат прихватил для украшения пудинга. – Они у тебя червивые, все до единого.

– Не позволяйте ему говорить такое! – завопила стоявшая рядом с ним женщина, его супружница, старая карга с такой рожей, что один раз взглянешь и навсегда окосеешь. – У нас честное дело, – добавила она, раскинув руки и обращаясь к людскому скоплению. – Честное!

– Это дрянной мальчишка! – воскликнул кто-то. Толпа учуяла запах крови, и это был конец; в такие минуты настраивать ее против себя – последнее дело. Я, можно сказать, был даже рад присутствию ярыжки, без него они оторвали бы мне руки-ноги одну за другой и французский джентльмен им помешать не смог бы.

– Констебль, прошу вас, – сказал последний, подступая к нам ближе и отбирая свои часы у ярыжки, который наверняка прикарманил бы их, никто и моргнуть не успел бы. – Я уверен, мальчика можно отпустить под подписку о невыезде. Вы сожалеете о ваших поступках, дитя? – спросил он, и на сей раз я не стал его поправлять, но сказал:

– Сожалею ли я? Бог мне свидетель, сожалею обо всех до единого. Уж и не знаю, что на меня нашло. Дьявол расстарался, и сомневаться нечего. Но я раскаиваюсь – хвала Рождеству. Раскаиваюсь во всех моих прегрешениях и клянусь, уйдя отсюда, больше не грешить. Что Бог сочетал, того человек да не разрывает[1 - Что Бог сочетал, того человек да не разлучает (Матф., 19:6; Марк, 10:9). – Здесь и далее примеч. перев.], – добавил я, припомнив те немногие Святые Слова, какие мне доводилось слышать, и соединяя их, дабы показать всем мою набожность.

– Он раскаивается, констебль, – произнес французский джентльмен, разводя руки как бы в жесте благостыни.

– Но он же признался в краже! – взревел в толпе мужчина с таким огромным пузом, что на нем кошка могла бы выспаться. – Забрать его! Посадить! Да горячих всыпать побольше! Он сознался в преступлении!

Ярыжка покачал головой, взглянул на меня. Между его резцами застряли остатки чего-то тушеного, и меня аж скрючило от омерзения.

– Ты арестован, – сурово уведомил он меня. – И должен понести наказание за твое отвратительное преступление.

Толпа закричала «ура» своему новому герою, а затем повернулась как один человек на стук повозки, подъехавшей и остановившейся за экипажем французского джентльмена, – то была одноконная каретка ярыжек. Сердце мое упало, когда я увидел правившего ею второго ярыжку, который мигом спрыгнул с козел и, сделав пару шагов, распахнул задние дверцы каретки.

– Ну, топай, – рокочущим голосом, таким, чтобы все его слышали, сказал первый. – В конце дороги тебя будет ждать судья, так что начинай трепетать в предчувствии его величия.

Такому бы на сцене выкаблучиваться, самое для него подходящее место.

Игра была кончена, я это понимал, но все же покрепче уперся каблуками в щели между булыжниками. Впервые в жизни я искренне пожалел о том, что сделал, но не потому, что совершил в моем нравственном, так сказать, поведении ошибку. Скорее потому, что совершил в моем прошлом слишком много точно таких же, и, даже если вот этот отдельный ярыжка меня не знал, там, куда мне предстояло отправиться, имелись другие, и я очень хорошо понимал, что кара, которая меня ожидает, может оказаться не вполне соразмерной моему преступлению. Спасения мне оставалось ожидать только с одной стороны.

– Сэр, – вскричал я, обращаясь к французу, когда ярыжка принялся подталкивать меня к моему катафалку. – Сэр, помогите, прошу вас. Сжальтесь. Это была случайность, клянусь. Я нынче за завтраком сахара переел, вот у меня в голове и помутилось.

Французский джентльмен посмотрел на меня, и я понял, что он обдумывает мои слова. С одной стороны, он мог вспоминать приятный разговор, который мы вели не далее как десять минут назад, и мои обширные познания относительно Китая, не говоря уж о стремлении стать писателем, к коему он отнесся с таким одобрением. С другой же – его все-таки обокрали, не больше и не меньше, а прегрешение есть прегрешение.

– Я отказываюсь выдвигать обвинение, констебль, – в конце концов воскликнул он, и я радостно завопил, как мог бы вопить древний христианин, когда грязный варвар Калигула показывал ему в Колизее большой палец, дозволяя дожить до следующей драки.

– Спасен! – взвыл я и вырвался из лап ярыжки, однако тот быстренько ухватил меня снова.

– Как бы не так, – сказал он. – Ты попался на преступлении и должен заплатить за него, а оставь я тебя здесь, ты опять чего-нибудь сопрешь.

– Но, констебль, – вскричал французский джентльмен, – я прощаю ему этот проступок!

– А вы кто, Господь наш Иисус Христос? – спросил ярыжка, и толпа разразилась хохотом, и он повернулся к ней, удивленный ее одобрением, но глаза его тут же вспыхнули от гордости за себя, за то, что люди сочли его таким молодчагой, да еще и забавником в придачу. – Мы отвезем мальчишку к мировому судье, а оттуда, я полагаю, в тюрягу, пусть ответит за свой омерзительный поступок, маленький недоумок.

– Это чудовищное… – попытался возразить джентльмен, однако ярыжка уже и слушать ничего не желал.

– Если у вас есть что сказать, скажите мировому судье, – заявил он на прощанье и направился к карете, волоча меня за собой.

Я повалился на землю, чтобы затруднить ему это дело, однако он продолжал волочь меня по мокрой мостовой, я и сейчас живо представляю себе эту сцену: меня тащат рывками к дверцам кареты, а моя задница барабанит по камням – пам-ба-бам, пам-ба-бам, бам. Было больно, я не знал, ради какого дьявола делаю это, но знал, что не встану и труды ярыжки не облегчу. Я бы скорее пчелу проглотил.

– Помогите мне, сэр! – закричал я, когда меня запихнули в карету и захлопнули дверцы перед моей физиономией, да так резко, что едва нос мне не отхватили. Я вцепился в прутья решетки, постарался соорудить на лице молящее выражение удрученной недоверием невинности. – Помогите, и я сделаю все, что вы попросите. Буду целый месяц ежедневно начищать до блеска ваши сапоги! Буду шлифовать ваши пуговицы, пока они не засияют!

– Увози его отсюда! – заорала толпа, и кое-кто осмелился даже швыряться в меня гнилыми овощами, скоты.

Лошадь ударила о мостовую копытами, и мы тронулись в наш развеселый путь, а я принялся гадать, какой судьбы мне следует ждать после встречи с мировым судьей, слишком хорошо знавшим меня по нашим прежним свиданиям, чтобы
Страница 5 из 29

проявить хоть какое-то снисхождение.

Последним, кого я увидел, сворачивая за угол, был французский джентльмен, который стоял, задумчиво поглаживая подбородок, словно бы размышляя, как ему лучше поступить – теперь, когда я оказался в руках правосудия. Желая узнать время, он поднял к глазам часы… И что тут, по-вашему, произошло? Часы выскользнули из его пальцев и упали на землю. Я увидел, как от удара разлетелось стекло, и горестно всплеснул руками, и обернулся, чтобы посмотреть, нельзя ли мне устроиться на время путешествия хотя бы с малым удобством, однако в таких каретках удобств не бывает.

Их не для ублажения нашего констролят.

3

Господи иисусе и мать пресвятая Богородица.

Ярыжки, как будто жизнь и без них недостаточно тяжела, умышленно направляли лошадь к каждой колдобине, какую встречали по пути к суду, и едва мы покатили по Портсмуту, как карета принялась взлетать и опадать, точно ночная рубашка новобрачной. Им-то что, под их задами лежала мягкая подушка, а чем располагал я? Ничем, кроме жесткой железной скамейки для тех, кто попадал сюда против собственной воли. (А если человека зазря обвинили? – думал я. Почему он должен терпеть такие мучения?) Я затиснулся в угол кареты, постарался покрепче ухватиться за решетку, потому как иначе я во всю следующую неделю и присесть-то не смог бы, но все было без толку. Это они нарочно меня изводили, клянусь, нарочно, паскудники. Ну что же, доехали мы до центра Портсмута, и я подумал уж, что это испытание подходит к концу, но пропади я пропадом, если карета не миновала закрытые двери Дворца правосудия и не затрюхала по ухабистой улице дальше.

– Эй, – крикнул я и заколотил, как нанятой, по потолку кареты. – Эй вы, наверху!

– Угомонись, не то взбучку получишь, – крикнул второй ярыжка, тот, что держал в руках вожжи, а не тот, который оторвал меня этим утром от честных упражнений в достойном воровстве.

– Так куда вы собрались-то? – закричал я в ответ. – Мы же мимо суда проехали.

– А ты хорошо с ним знаком, верно? – И он хохотнул. – Я мог бы и докумекать, что ты в этом доме не один вечерок скоротал.

– Так сегодня я его не увижу? – спросил я, и мне совсем не стыдно признаться: поняв, что мы покидаем город, я малость занервничал. Слыхивал я истории об увезенных ярыжками мальчиках, которых потом никто больше не видел; с ними чего только не случалось. Даже говорить об этом не хочется. Но я-то не такой уж и испорченный, думалось мне. И ничего, чтобы заслужить подобную судьбу, не сотворил. К этому следует добавить, что мистер Льюис уже ожидал моего скорого возвращения с утренней добычей, и если я не появлюсь, мне придется дорого за это заплатить.

– Портсмутский судья убыл на неделю, – ответил ярыжка, на сей раз достаточно добродушно, и я подумал, что, может, они просто вывезут меня из города, окунут головой в какую-нибудь канаву и попросят, чтобы я практиковался в моем ремесле подальше от их участка, – предложение, против которого у меня принципиальных возражений не было. – В Лондон, если ты можешь в это поверить. Получать награду от короля. За служение закону нашей страны.

– Безумный Джек? – спросил я, поскольку знаком был из судейских только с этим старым негодяем, встречал его пару раз по всяким делам. – С чего это королю такое в голову взбрело? Неужто в стране и наградить больше некого?

– Попридержи язык, – рявкнул ярыжка. – А то схлопочешь еще одно обвинение.

Я решил, что лучше и вправду помолчать, и все-таки присел. Судя по выбранной нами дороге, направлялись мы в Спитхед; когда меня арестовали в предпоследний раз (опять же по обвинению в воровстве, как ни стыдно мне в этом признаться), то в аккурат туда на предмет наказания и свезли. Я там предстал перед злющим существом, которое звалось мистером Хендерсоном, – с бородавкой в самой середке лба и полной гнилых зубов пастью, – он отпустил несколько замечаний о нраве мальчиков моих лет, как будто я был избранным представителем всей их низкопробной оравы. А затем приговорил за все мои горести к розгам – задницу у меня еще неделю жгло, как после знакомства с целым полем крапивы, и я молился, чтобы больше нам с ним свидеться не довелось. Теперь же, глядя в окошко кареты, я проникался все большей уверенностью, что именно в Спитхед мы и едем, а проникшись окончательно, перепугался и порадовался тому, что позволил себе удовольствие побарабанить задом по мостовой и что меня бросили в эту карету, потому как теперь у моей задницы имелись куда большие средних шансы онеметь к приезду в суд настолько, что, когда с нее спустят штаны и высекут, она ничего не почувствует.

– Эй, – крикнул я, перейдя на другую сторону кареты, чтобы обратиться к первому ярыжке, поскольку при аресте у нас с ним установилось своего рода взаимопонимание. – Мы ведь не в Спитхед направляемся? Скажи мне, что это не так.

– Как же я скажу, что это не так, коли мы туда и едем? – ответил он и загоготал, точно шутку хорошую отмочил.

– Не может быть! – сказал я, на этот раз тише, поскольку представил себе, что меня там ожидает, тем не менее он меня услышал.

– Еще как может, мой юный шалунишка, и там с тобой обойдутся, как и положено обходиться с юными ворами вроде тебя. Известно ли тебе, что в мире есть страны, где людям, которые без разрешения берут чужое, перерубают руку в запястье? Как по-твоему, заслуживаешь ты такой кары?

– Но ведь у нас так не делают, – вызывающе воскликнул я. – Только не у нас! Запугать меня хочешь, да? Здесь такого не случается. Мы – цивилизованная страна и относимся к нашим честным, почтенным ворам с уважением.

– А где ж тогда?

– За границей, – ответил я, усаживаясь в карете и решая не вести больше разговоров ни с одним из них, невежественных болванов.

После этого сказано было совсем немногое, но до конца пути я слышал, как двое полудурков квохчут, будто старые курицы, на козлах кареты, и слышал, уверен в этом, как из одной пары грязных лап в другую переходит посудина с пивом, чем и могло объясняться то обстоятельство, что на половине пути к Спитхеду карета замедлила ход и один из ярыжек – возчик – остановил ее и сошел с козел, чтобы опорожнить на обочине пузырь. Стыда он не ведал, ибо, облегчившись наполовину, надумал направить струю на меня, сквозь прутья решетки, отчего первый ярыжка едва не сверзился с кареты, зашедшись в истерическом хохоте. А жаль, что не сверзился да и череп заодно не раскорячил, приятная вышла бы картина.

– Отвали, грязный подонок, – крикнул я возчику, отступая с линии огня вглубь кареты, но он лишь реготал, а покончив с делом, упрятал свою свистульку в штаны, оросив при этом их передок, столь малое уважение питал он и к себе, и к своей форме. Ярыжки, они же сами себе голова, это всякому ведомо, но люди при том сомнительные, все как один. Я отродясь не встречал такого, какому мне не хотелось бы дать хорошего пинка в зад.

Еще через час мы добрались до Спитхеда, и, конечно, они не отказали себе в превеликом удовольствии открыть дверцы кареты и вырвать меня из нее за руки, как будто я был еще не рожденным младенцем, не желавшим покидать материнское чрево. Клянусь, они мне едва суставы не выдрали, и что бы со мной тогда было? – даже думать не хочется.

– Пошли, паренек, – сказал первый ярыжка, тот, что сцапал меня на
Страница 6 из 29

рынке, не обращая внимания на мои возражения против столь грязного насилия. – Теперь смотри не дерзи никому. Мы в суд входим.

Здешнее здание суда было совсем не так величаво, как портсмутское, а потому и судьи в нем подвизались шибко обозленные. Каждому из них хотелось перебраться в столицу графства и разбирать тамошние дела: дураку же понятно, что в столице преступники будут намного почище, чем в заштатном городишке. Кого в нем было судить-то, в Спитхеде? – пьянчуг да мелких воришек. Год назад тут большой шум поднялся из-за мужчины, который овладел девицей против ее воли, но только судья ничего ему делать не стал, потому как мужчина владел двумя сотнями акров земли, а девица была из простых. Сказала бы спасибо, что тебя удостоили такого знакомства, внушал ей мировой судья, однако семейству ее это совсем не понравилось, и уж не знаю, как там было дело, но неделю спустя мирового нашли в придорожной канаве – мертвым, у него в голове дыра была размером с кирпич (сам кирпич мирно лежал рядышком, на обочине). Все, разумеется, поняли, чьих это рук дело, но помалкивали, и владелец двух сотен акров шустро удрал в Лондон, не дожидаясь, когда и с ним обойдутся подобным же образом, а землю продал семье цыган, умевших гадать на картах и выращивать картофелины в форме всякой домашней скотины.

Ярыжка тащил меня по длинному коридору, который я очень хорошо помнил со времени предыдущего моего посещения суда, и тащил таким скорым шагом, что я несколько раз чуть не упал, – тут бы мне и конец пришел, потому что пол под нами был из твердого гранита, которому навряд ли понравилось бы, что я колочу по нему моей мякотной башкой. Ноги мои пританцовывали где-то позади меня, так быстро ярыжка тянул меня за собой.

– Сбавь шаг, – воскликнул я. – Мы ж никуда не спешим, верно?

– Сбавь шаг, говорит, – пробормотал ярыжка и усмехнулся, и добавил, обращаясь, решил я, к себе самому: – Сбавь шаг! Видали такого?

Тут он резко свернул направо и открыл дверь, меня эта внезапная смена направления застала врасплох, и я наконец оступился, опрокинулся и влетел в зал суда вверх тормашками, покрыв себя позором. Я еще и на ноги встать не успел, а уж зал стих и все головы, в париках и без, поворотились ко мне.

– Утихомирьте мальчишку! – рявкнул тот, кто сидел на судейском месте. И кем же он оказался? – да все тем же мистером Хендерсоном, мерзейшим существом, но, правда, до того дряхлым, лет сорока – сорока пяти, что оно наверняка уже обзавелось инфлюэнцей мозга и меня давным-давно позабыло. В конце концов, мы и встречались-то всего один раз. Так что закоренелым преступником меня здесь счесть не могли.

– Извиняйте, ваша честь, – попросил ярыжка, садясь на скамью и меня заставляя сесть рядом. – Боюсь, я вам еще одно дельце привез. В Портсмуте закрыто.

– Знаю, – сказал мистер Хендерсон и состроил такую рожу, точно он только что откусил кусок от чумного хорька и проглотил его не жуя. – Увы, создается впечатление, что тамошний суд более заинтересован в сборе похвал и побрякушек, чем в отправлении правосудия. Не то что наш, спитхедский.

– Совсем не то, – подтвердил ярыжка и закивал в знак согласия с превеликой силой, я даже подумал: а вдруг у него башка отвалится, тогда его безголовость даст мне возможность удрать. Двери зала, не без удовольствия отметил я, охранялись совсем не так, как следовало бы.

– Ну-с, вернемся к нашему делу, – продолжил мистер Хендерсон, переводя взгляд на мужчину, который стоял перед ним и вид имел весьма недостойный, весьма; шляпу свою он мял в руках, а его лошадиная физиономия выражала полнейшее смятение. – Вы, мистер Уилберфорс, позорите нашу общину, и я нахожу, что, если мы удалим вас из нее на определенное время, это пойдет вам на пользу.

Он старался, гад такой, чтобы в каждом его слове звучало отвращение и превосходство.

– Как вам будет угодно, Ваша Честь, – тонким голосом ответил бедолага и попытался выпрямиться, но у него, как видно, спину свело, потому придать себе вертикальное положение он не смог. – Я ведь, когда оно случилось, не в себе был, и это чистая правда. Моя дорогая матушка, святая была женщина, покинула меня всего за несколько коротких недель до того, как я промашку-то дал, а тут вдруг явилась мне в видении и говорит…

– Довольно с меня этой чуши! – зарычал мистер Хендерсон и ударил молотком по столу. – Клянусь всемогущим Богом, услышав еще хоть слово о вашей дорогой святой матушке, я немедля приговорю вас к воссоединению с ней. И не думайте, что я не смогу это сделать!

– Стыд и срам! – произнес женский голос, и судья уставился на публику – один глаз закрыт, другой открыт до того широко, что у меня не осталось сомнений: хлопни сейчас судью по спине – и глаз этот вылетит из глазницы и покатится, точно стеклянный шарик, по полу.

– Кто это сказал? – проревел он, да так, что даже сидевший рядом со мной ярыжка вздрогнул. – Кто это сказал, я спрашиваю! – повторил судья еще даже громче, но и на сей раз ответа не получил и потому просто покачал головой и оглядел всех нас с видом человека, которому совсем недавно пиявок поставили и ему это сильно понравилось. – Бейлиф, – обратился он к стоявшему рядом с ним ярыжке, на лице которого был написан совершеннейший ужас, – еще одно слово любого из этих людей, – последнее судья произнес так, точно вел речь не о людях, а о швали последнего разбора, может, конечно, они именно ею и были, но все равно говорить так невежливо, – еще одно слово любого из них – и каждому будет предъявлено обвинение в оскорблении суда. Понятно?

– Так точно, – ответил бейлиф. – Совершенно понятно.

– Что касается вас, – продолжал судья, сверля взглядом бедную, невезучую, позабытую Богом тень человека, поникшую на отведенном для подсудимого месте, – вас ожидают три месяца тюрьмы. И да получите вы там урок, который не скоро забудете.

Надо отдать приговоренному должное, ему хватило гордости кивнуть, как будто он полностью одобрял приговор, а затем бедолагу повели прочь, и по пути какая-то женщина, наверное жена, обняла его, да так, что чуть до смерти не задавила, насилу бейлиф ее оторвал. Наблюдая за ними издали, я думал, что не возражал бы, если б она и меня придушила, – она была такая красотка, пусть и заплаканная, что даже при изрядной серьезности всего меня ожидавшего я взволновался, глядя на нее.

– Ну что, бейлиф, – сказал судья, приподнимая полу своей мантии и привставая, – на сегодня все?

– Было бы все, – последовал ответ – такой нервный, точно бейлиф боялся, что, задержи он хоть ненамного свое начальство, оно и его в тюрьму упечет, – если б не привезли вот этого парнишку.

– Ах да, – сказал, вспомнив обо мне, судья. И снова сел и посмотрел в мою сторону. – Иди сюда, мальчик, – негромко велел он; судя по его виду, судья был даже доволен, что не закончил еще сеять несчастья. – Займи место подсудимого, оно для тебя и предназначено.

Я встал, еще один ярыжка сдавил мне руку, отвел к месту подсудимого и поставил так, чтобы старый мерзавец Хендерсон мог лучше меня видеть. Я тоже осмотрел его и подумал, что со времени последней нашей беседы бородавка на лбу судьи малость подросла.

– Я тебя уже видел, не так ли? – негромко спросил он, но, прежде чем я успел ответить, ярыжка – мой ярыжка – вскочил на ноги
Страница 7 из 29

и кашлянул, привлекая к себе внимание, и пропади я пропадом, если каждое лицо в зале не повернулось к нему. Клянусь, этот человек прошляпил свое призвание, ему, содомиту, следовало на театре играть.

– С дозволения суда… – начал он, снова используя рокочущий голос, который никого одурачить не мог. – С дозволения суда, нынешним утром я арестовал стоящее перед вами жалкое существо, когда оно умышленно и незаконно завладело часами, каковые не имели к нему отношения и ему не принадлежали, в то время как владелец оных предавался совсем другому делу.

– То есть украло? – спросил судья, словно в поле косой махнул.

– Как скажете, Ваша Честь, – ответил ярыжка, несколько опечалившись от такой краткости.

– Ну? – спросил мистер Хендерсон, склонившись над столом и наставив на меня свирепый взгляд. – Что скажешь, мальчик? Сделал ты это? Повинен ты в преступлении столь отвратительном?

– Все это результат ужасного недоразумения, – ответил я, умоляюще глядя на него. – Я нынче за завтраком сахара переел, он-то во всем и виноват.

– Сахара? – переспросил судья, которого мне удалось-таки огорошить. – Бейлиф, сказал ли этот мальчик, что он стал жертвой сахарного переедания?

– По-моему, сказал, Ваша Честь, – ответил бейлиф.

– Что же, ответ, по крайности, честный, – сказал тогда судья, почесав голову, отчего с парика мелким дождичком посыпалась пудра, испятнавшая его мантию, точно снегопад. – Мальчикам сахар употреблять не следует. У них от сахара мысли сбиваются.

– Вот и я так думаю, точь-в-точь, Ваше Высокомудрие, – сказал я. – В будущем я намерен его избегать, ограничиваясь, когда мне придет такая охота, медовой конфеткой.

– Медовой конфеткой! – воскликнул он, глядя на меня так, точно я предложил ему высечь, чтобы развеять скуку, принца Уэльского. – Она еще хуже, мой мальчик! Овсяная каша, вот что тебе требуется. Овсяная каша сделает из тебя человека. Она уже обратила к добру многих мальчиков, встававших на неправедный путь.

Овсяная каша, надо же! Я был бы рад получать по утрам на завтрак чашку овсяной каши, если б он давал мне каждый день по два пенса, которые для этого требуются. Овсяная каша! Коли хотите знать правду, судьи, подобные ему, ничего не ведают о мире, в котором живут люди, подобные мне. Но это не мешает им судить нас. Впрочем, никакой политики…

– Отныне буду есть только овсяную кашу, – пообещал я, отвесив ему легкий поклон. – На завтрак, обед и ужин, если смогу деньжат наскрести.

Он снова склонился над столом и повторил прежний вопрос (а я-то надеялся, что судья о нем позабыл).

– Я тебя уже видел, не так ли? – спросил он.

– Не знаю, – ответил я, едва удержавшись от пожатия плечами, – все мировые судьи, стоит тебе произвести этот жест, тут же начинают тебя ненавидеть. Они говорят, что это знак плохого воспитания.

– Как тебя зовут, мальчик?

Можно было бы и соврать, однако ярыжка знал мое имя, и потому я сказал правду – ложь только сильнее мне навредила бы.

– Тернстайл, – сказал я. – Джон Джейкоб Тернстайл. Англичанин, уроженец Портсмута.

– Ха! – воскликнул он и сплюнул, грязная свинья; большой комок мокроты шлепнулся на посыпанный опилками пол. – Портсмут, будь он проклят!

– И будет, Ваше Велелепие, – сказал я, чтобы доставить ему удовольствие. – Как только настанет Судный день. Нисколько не сомневаюсь.

– Сколько тебе лет, мальчик?

– Четырнадцать, сэр.

Несколько мгновений он облизывал губы, и я был уверен, что видел, как некоторые из его отвратительных черных зубов болтались в темном ущелье рта, грозя выскочить из державших их десен.

– Ты уже стоял передо мной год назад, – сказал он, тыча в меня восковым пальцем, какой можно увидеть у вырытого из земли трупа. – Я вспомнил. По-моему, и тогда речь шла о краже.

– Недоразумение, – пояснил я. – Неудавшаяся шалость, ничего другого.

– И тебя за нее высекли, не так ли? Я никогда не забываю лиц, которые видел в моем зале, и ягодиц, которые видел в моей экзекуторской, тоже. А теперь скажи мне правду, и, возможно, Бог тебя пощадит.

Я задумался. Слово «возможно» имеет кучу значений, и лишь немногие могли принести мне пользу. Но, и соврав, я ничего не выиграл бы, поскольку он мог в два счета заглянуть в судейские записи.

– Вы все помните правильно, – сказал я. – Я был наказан двенадцатью розгами.

– И ни одна из них не была излишней, – сказал он, опуская взгляд к столу и записывая что-то на лежавшем там листке бумаги. – Я нахожу тебя виновным в злоумышленном деянии, Джон Джейкоб Тернстайл, – сообщил судья уже потише, тоном, говорившим, что он утратил всякий интерес ко мне и желает идти обедать. – Виновным по всем пунктам, дрянной мальчишка. Уведите его, бейлиф. Двенадцать месяцев тюрьмы.

Я вытаращил глаза, а сердце мое, не скрою, прямо-таки подскочило в груди от ужаса. Двенадцать месяцев тюрьмы? Я выйду из нее далеко не тем мальчиком, каким войду, уж что-что, а это я знал. Я повернулся к ярыжке, к моему ярыжке, и, честь ему и хвала, его ответный взгляд выразил пасмурное сожаление о том, что он привез меня сюда, да и никто из находившихся в зале не назвал бы вынесенный мне приговор справедливым. Ничего большего порки мое преступление не заслуживало.

– Ваша честь… – начал ярыжка, мой ярыжка, но мистер Хендерсон уже выходил из зала, с топотом удаляясь в свои личные покои, несомненно для того, чтобы получить там инструкции от заправил местного преступного мира, и бейлиф потащил меня, взяв за руку, в противоположную сторону.

– Что сделано, то сделано, – с сожалением сказал он. – Смелее, паренек. Крепись.

– Смелее? – неверяще воскликнул я. – Крепиться? В тюрьме, целый год?

Всему свое время – время крепиться и время вручать человеку заряженный пистолет, чтобы он с честью покинул сей мир; как раз такое тогда и наступило. Ноги мои подгибались, а меня, я и опомниться не успел, вывели из зала навстречу – чему? Году мучений и надругательств? Голода и жестокости? Я и думать-то о нем не решался.

4

Да, времена наступали те еще! Готов признать, в подземный каземат суда я спускался с тяжелым сердцем и безрадостными ожиданиями. День начался так весело и всего за несколько часов окутался таким мраком, что я поневоле гадал, какие еще терзания припасла для меня судьба. Утром я позавтракал в заведении мистера Льюиса половинкой селедки и яичным желтком и отправился на рыночную площадь, ничего не страшась. Беседа с французским джентльменом носила характер умозрительный, а я из тех, кто любит поболтать время от времени на умственные темы. Его карманные часы, коими я завладел без всяких усилий, вполне могли сделать меня состоятельным человеком, – прекрасной работы брегет, красивого цвета и на крепкой тесьме, купленный у ювелира не иначе как за несколько фунтов; останься он при мне, я мог бы снести его моему одноглазому знакомому, скупщику краденого, и получить целых полкроны. Но теперь все потеряно. Я отправлялся в тюрьму и подготавливал мою душу к одному лишь Богу известно каким и скольким унижениям и карам.

Думаете, я слишком горд, чтобы вспоминать о слезах, которые увлажняли мои глаза, пока я дожидался отправки? Не слишком.

Бейлиф отвел меня вниз, где мне предстояло дожидаться транспорта в ад, и я оказался в холодном помещении, сидеть там можно было
Страница 8 из 29

только на каменном полу. Судейский ярыжка втолкнул меня внутрь, ни словом не извинившись, и с кем же мне предстояло разделить ожидание? – с мистером Уилберфорсом, приговоренным к тюрьме передо мной. При моем появлении здоровенный скот сидел на горшке, а его выделения создавали такую несусветную вонь, что я сразу же пожелал убраться от него как можно дальше, однако дверь захлопнулась и мне осталось лишь стойко сносить эту пагубу. Почем знать, может, мне еще придется провести в его обществе немалое время.

– Старый ублюдок и тебя в тюрягу отправил, так, что ли? – спросил он и ухмыльнулся. Что же, убожество любит компанию.

Вместо ответа я направился в самый далекий от него угол камеры и сел там, подняв к подбородку колени и обхватив их руками. Меня окружало узилище. Я смотрел на свои ступни и гадал, надолго ли обувь, которую я носил, останется на мне после того, как меня отвезут в мой новый дом. И думал о мистере Льюисе, о неприятностях, которые он мне уготовит, узнав, что со мной приключилось, – я видел, как он избивал мальчиков до полусмерти и за меньшие прегрешения.

– Отправил, – наконец подтвердил я. – И тоже несправедливо.

– А ты чего натворил-то?

– Часы украл, – сказал я, теперь уже и глядеть на него не способный, поскольку он встал и принялся изучать содержимое горшка, точно какой-нибудь доктор или аптекарь. – Однако владелец часов получил их назад, все были довольны. Где же тут преступление, позвольте спросить?

– Старому ублюдку ты про это сказал? – спросил мистер Уилберфорс, и я покачал головой. Последовал новый вопрос: – Сколько он тебе дал?

– Двенадцать месяцев, – ответил я.

Мистер Уилберфорс присвистнул сквозь зубы, покачал головой:

– О, это срок. Да уж, это срок, тут и говорить не о чем. Сколько тебе годков, паренек?

– Четырнадцать.

– Когда через год выйдешь оттуда, будешь сильно старше своих лет, – с немалым удовольствием сообщил он, – чудесная новость для меня и положительная, опять же. – Я попал туда, когда был на год-другой старше тебя, но рассказывать, что там со мной проделывали, не хочу. Если расскажу, ты спать не сможешь.

– Так и не рассказывай, – ответил я, искоса смерив его сердитым взглядом. – Сохрани свой секрет и не лезь в чужие дела, старый пропойца.

Он уставился на меня, кривя губы. Но я знал: если нам предстоит общая поездка, а после жизнь в одной камере, лучше нагрубить ему при первом знакомстве, пусть поймет, что я не из тех мальчиков, которыми можно помыкать по причине их малых лет.

– Это ты меня пропойцей обозвал, мерзавец маленький? – спросил он, выпрямляясь и подбочениваясь так, точно надумал попозировать для памятника на Пэлл-Мэлл. – Я такой клеветы отродясь не слыхал.

– Зато я слыхал, как старик Хендерсон примерно то же и говорил, – ответил я, тема нашей беседы начинала меня увлекать. – Он тебя и в тюрьму на три месяца за это отправил. А та, что по тебе слезы лила, жена твоя, что ли?

– Ага, жена, – сказал он, прищурившись, едва я упомянул ее всуе. – А что?

– Да то, что, когда меня вели сюда, она миловалась с другим малым. Ворковала ему что-то на ушко, меня чуть не стошнило, да глазки строила, давая понять, что скучать не собирается, где бы ты ни был.

– Ах ты мелкий ублюдок, – сказал он и пошел на меня, и тут я сообразил: не стоило мне его поддевать, поскольку увидел при его приближении, что он куда крупнее, чем мне казалось, а его смахивавшие на окорока ручищи заканчиваются кулаками, которые способны нанести мне изрядный урон. На мое счастье, едва он нагнулся и оторвал меня от того места на каменном полу, где я вкушал покой и отдохновение, в дверном замке повернулся ключ, дверь распахнулась – и кто в ней появился? Опять же бейлиф. Он быстрым взглядом окинул нас, пребывавших не в самой удачной диспозиции: меня держали за горло, так что ноги мои болтались в дюйме-другом от пола, а свободный кулак мистера Уилберфорса был занесен для удара.

– Еще миг, и он прикончил бы тебя, – сказал бейлиф словно бы между прочим, как будто его совершенно не заботило, что может случиться с каждым из нас, и он вполне готов был постоять, понаблюдать за моей кончиной.

– Вали отсюда, ярыжка, дай мне закончить дело, – потребовал мистер Уилберфорс. – Он очернил мою жену, и будь я проклят, если не получу причитающееся мне удовлетворение.

– Ну так и будь проклят, – ответил бейлиф, и подошел к нам, и толкнул его; пальцы, сжимавшие мою шею, разжались, я рухнул на землю – не впервые, надо сказать, за этот день.

Я ощупал гортань, гадая, в целости ли мои дыхательные пути, смогу ли я когда-нибудь снова петь. Мне вдруг пришло в голову, что мое тело, должно быть, походит под одеждой на черно-синюю радугу – от всех выпавших ему за последние часы злосчастий.

– Вставай, паренек, – сказал, кивнув мне, бейлиф, и я начал медленно подниматься.

– Где уж мне стоять, – тонким голосом пожаловался я, – такому всему избитому.

– Вставай, – повторил он, на сей раз гораздо суровее, и шагнул ко мне с такой злостью на лице, что я мигом обрел равновесие и выпрямился.

– Мы уже в тюрьму едем? – спросил я, потому что, хоть меня и не радовала перспектива провести еще какое-то время рядом с моим свирепым компаньоном, мысль о предстоящей долгой отсидке тоже восторга не внушала. – Разве сегодня никаких дел больше не слушают? Неужели в Спитхеде греховодники перевелись?

– Иди за мной, – сказал бейлиф и, взяв меня за руку, повел к двери. И уже от нее добавил, обернувшись к мистеру Уилберфорсу: – А ты посиди пока тут. Как придет карета, я за тобой зайду.

– Неужто вы его отпустите? – воскликнул мой бывший кореш, поняв, что я ускользаю из его лапищ. – Этот малый – угроза для общества, Богом клянусь! Если в тюряге есть место только для одного из нас, так отправить туда надо его, он же целый год получил, а я в четыре раза меньше.

– Кончай языком молоть, – сказал, захлопывая дверь, бейлиф. – Он за свое преступление заплатит, обещаю.

– А твоей женушке я привет передам, – крикнул я, когда дверь закрылась, и тут же услышал, как мистер Уилберфорс, подскочив к ней, лупит по двери кулаками, да так, что косяк трясется.

– Так что меня ожидает, бейлиф? – спросил я, следуя за ним; он был первым за этот день человеком, который не считал нужным тащить меня за собой, как собаку на поводке.

– Иди за мной, паренек, и задавай поменьше вопросов, – сказал он. – Тебя желает видеть мистер Хендерсон.

При этих словах сердце мое упало. А что, если старик переговорил с портсмутскими полицейскими и решил, что я порочен до мозга костей и двенадцати месяцев тюрьмы для меня маловато? Вдруг он увеличит мой срок или подвергнет меня предварительной порке?

– А зачем? – спросил я. Знать это мне было нужно, чтобы подготовиться, пока мы идем, к разговору с судьей.

– Это одному только Богу ведомо, – пожал плечами бейлиф. – Или ты думаешь, что он сообщает о своих намерениях таким, как я?

– Нет, – признал я. – Ты лицо не слишком высокопоставленное.

Он остановился, смерил меня сердитым взглядом, но затем покачал головой и пошел дальше. У меня создалось впечатление, что его не так легко пробрать, как некоторых из здешней публики.

– Ты просто иди за мной, паренек, – сказал он. – И не болтай ерунды, если желаешь себе добра.

Добра я себе желал и был не
Страница 9 из 29

прочь объяснить ему – какого. Добро выглядело так: меня немедленно выпускают на улицы Спитхеда, ограничившись нагоняем и моим обещанием посвятить жизнь помощи бедным и увечным, а на то, что мне не принадлежит, даже и не смотреть никогда. Однако я промолчал. Последовал совету бейлифа и шел за ним, пока мы не достигли большой дубовой двери. Бейлиф звучно постучал, а у меня мелькнула мысль, что за этой дверью меня ожидает либо спасение, либо проклятье. Я глубоко вдохнул и приготовился к худшему.

– Войдите! – крикнули за дверью, и бейлиф распахнул ее и отступил в сторону, пропуская меня.

Нет ничего удивительного в том, что комната мирового судьи была малость получше других помещений, которые мне пока что показали в суде. В очаге горел огонь, на столе стоял поднос с обедом старого негодяя – чашка супа, блюдо с мясом. Мистер Хендерсон, заткнувший за воротник детский слюнявчик, сидел за столом, расправляясь с едой. Едва я увидел ее, как желудок мой пробудился и заявил о своих правах; я вспомнил, что не ел с самого утра, а пережил с тех пор многое.

– Тот самый мальчишка, – сказал мистер Хендерсон. – Входи, входи, мошенник, и веди себя благопристойно, пока я с тобой разговариваю. Спасибо, бейлиф, – произнес он, повысив голос и посмотрев на ярыжку. – На этом пока все. Можете закрыть дверь.

Бейлиф так и сделал, а мировой судья всосал в себя остаток супа, вытер слюнявчиком губы и вытянул его из-под воротника. Затем он откинулся на спинку кресла, прищурился, сложил пальцы домиком и вперился в меня, облизываясь. Уж не числюсь ли я следующим блюдом его меню? – подумалось мне.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – после длительной паузы произнес он, выговаривая каждый слог моего имени так, точно оно было стихотворной строкой. – Ну и прохвост же ты.

Я собрался было опровергнуть это голословное утверждение, однако тело мое пронизала дрожь, какую чувствуешь, когда в комнату впархивает привидение или кто-то прогуливается по твоей могиле, – я ощутил присутствие рядом кого-то еще. Я стремительно обернулся – и кого же увидел сидящим в покойном кресле за моей спиной и не замеченным мной, когда я сюда входил? Да все того же французского джентльмена, которого избавил в начале этого дня от часов. Обнаружив его здесь, я выругался, в ответ он улыбнулся и покачал головой, а вот мистер Хендерсон терпеть подобные выражения в своем личном покое не пожелал.

– Изволь выражаться прилично, мальчишка, – рявкнул он, и я повернулся к нему и потупился.

– От всей души извиняюсь, Ваше Святейшество, – сказал я. – Я не хотел быть неуважительным, слова эти сорвались с моих губ, прежде чем я успел перехватить самые дурные.

– Это дом закона, – ответил он. – Королевского закона. И я не позволю никому вроде тебя марать его грязными словами.

Я покивал, но говорить ничего не стал. В комнате наступила тишина, я думал, что, возможно, ее нарушит французский джентльмен, однако тот покамест молчал, и возобновить разговор пришлось мистеру Хендерсону.

– Мастер Тернстайл, – в конце концов сказал он. – Знаешь ли ты сидящего позади тебя джентльмена?

Я обернулся, чтобы взглянуть на него еще раз, увериться, что глаза меня не обманули, потом опять поворотился к судье и пристыженно покачал головой.

– К вечному моему стыду, знаю, – сказал я. – Это очень достойный джентльмен, перед которым я покрыл себя нынче утром позором. Потому-то и стою сейчас перед вами, как бесчестный человек.

– Бесчестие – слово слишком слабое для твоего проступка, мастер Тернстайл, – заявил судья. – Слишком, слишком слабое. Ты вел себя как чудовище, как подлейший негодяй, ничем не лучше карманника самого низкого пошиба.

Мне захотелось указать, что я, собственно говоря, карманник и есть, что в таком уж мире я вырос, не изведав поддержки ни отца, ни матери, однако здравый смысл остановил меня, и я придержал язык, понимая, что это не те слова, которые желает услышать судья. И произнес другие:

– Я ужасно сожалею о моем проступке. – И, вновь повернувшись к французскому джентльмену, добавил с несвойственной мне честностью: – Утром вы были очень добры ко мне, сэр. И разговаривали со мной так, что я ощутил себя лучшим, чем я есть, человеком. Если бы я мог исправить то, что совершил, то так и сделал бы.

Джентльмен кивнул, и я решил, что мои слова тронули его, и вдруг, к большому моему удивлению, обнаружил, что сказал правду. Когда начался наш разговор, он слушал меня со вниманием. И разговаривал со мной так, точно между моими ушами находился не просто клубок паутины, – переживание для меня редкое.

– Ну, что скажете, мистер Зулус? – спросил, взглянув на француза, мировой судья. – Подходит вам такой?

– Зелес, с вашего дозволения, – устало произнес джентльмен, и я сообразил, что, оказавшись здесь раньше меня, он не раз уже вынужден был вносить эту поправку. – Я не африканского происхождения, мистер Хендерсон. Я родился в Париже.

– Прошу прощения, сэр, – сказал судья.

По тону судьи было ясно, что происхождение француза его нимало не заботит, он просто хочет, чтобы этот разговор как можно скорее пришел к счастливому завершению. А я, взглянув на джентльмена, погадал, кем может он быть, чтобы иметь такую власть над бешеным псом вроде мистера Хендерсона.

– Да, он похож на то, что я ищу, – сказал мистер Зелес. И спросил у меня: – Какого вы роста, мальчик?

– Чуть выше пяти футов, сэр, – ответил я, слегка покраснев, потому как всегда находились люди, говорившие, что я коротковат, и это бремя мне приходилось нести всю мою жизнь.

– А лет вам, если не ошибаюсь, четырнадцать?

– Ровно четырнадцать, – сказал я, добавив, впрочем: – И два дня.

– Идеальный возраст, – сказал он, а затем встал и подошел ко мне. Мужчиной он был красивым, ничего не скажешь. Высоким, худощавым, элегантным, с добрыми глазами, которые говорили, что он не из тех, кто может испортить человеку жизнь. – Надеюсь, просьба открыть рот вас не затруднит? – спросил он.

– Затруднит? – взревел мистер Хендерсон и захохотал. – Какая разница, затруднит его что-нибудь или не затруднит? Открой рот, мальчишка, делай, что велит тебе джентльмен!

Я решил не обращать внимания на его хриплые вопли, но сосредоточиться на французе. Он способен помочь мне, подумал я. И открыл рот, а он взял мою нижнюю челюсть в ладонь – она там целиком поместилась – и осмотрел зубы. Как будто коня выбирал.

– Зубы очень здоровые, – миг спустя объявил он. – Как удается пареньку вроде вас сохранять их в таком прекрасном состоянии?

– Яблоки ем, – сообщил я и заметил, что в моем голосе прибавилось уверенности. – Столько, сколько удается раздобыть. Они очень полезны для грызалок, так мне, во всяком случае, говорили.

– Что же, дело свое они определенно сделали, – сказал он и легко улыбнулся мне. – Вытяните перед собой руки, мальчик.

Я вытянул, и он сжал ладонями мои бока, потом грудь, но сделал это на манер доктора, а не человека, которого подобные штуки распаляют. На такого он нисколько не походил.

– Думаю, мальчик вы здоровый, – сказал он. – Хорошего сложения, с крепкими костями. Немного коротковаты, но это не беда.

– Спасибо, сэр, – ответил я, решив проигнорировать последнее замечание. – Вы очень добры.

Мистер Зелес кивнул и, повернувшись к мистеру Хендерсону,
Страница 10 из 29

весело произнес:

– По-моему, он более чем подойдет.

Для чего? Для немедленного освобождения? Я переводил взгляд с одного из них на другого и гадал, что меня ожидает.

– Ну, тогда тебе повезло, парнишка, – объявил мистер Хендерсон и, взяв с тарелки кость, принялся высасывать ее таким отвратительным манером, что у меня мурашки побежали по коже. – Как бы тебе понравилось избежать двенадцати месяцев тюрьмы, э?

– Очень понравилось бы, – ответил я. – Клянусь, я раскаялся в моих прегрешениях.

– Ну, раскаялся ты или нет, значения тут не имеет, – сказал судья и, взяв с тарелки кусок мяса, оглядел его, соображая, с какой стороны он вкуснее всего. – Мистер Зелес, вы не желаете объяснить мальчику, что его ждет?

Французский джентльмен вернулся в свое кресло, окинул меня взглядом, явно что-то обдумывая, а затем покивал, словно приняв окончательное решение.

– Да, все правильно, – сказал он скорее себе, чем кому-либо другому. И спросил меня: – Скажите, мальчик, вы когда-нибудь выходили в море?

– В море? – усмехнулся я. – Нет.

– А не желали бы попробовать, как вам кажется?

Я ненадолго задумался, а затем опасливо произнес:

– Да можно бы, сэр. Но в качестве кого?

– Неподалеку отсюда стоит на якоре судно, – сказал он, – которому предстоит выполнить чрезвычайно важное поручение Его Величества.

– Так вы знакомы с королем, сэр? – спросил я и широко открыл глаза – оказываться рядом с тем, кто мог оказаться рядом с особой короля, мне еще не доводилось.

– Да, я имею это превеликое удовольствие, – ответил он спокойно, совсем не как человек, пытающийся внушить тебе, что ты должен по такому случаю считать его невесть каким удальцом и умницей.

Я от изумления выругался, и мистер Хендерсон грохнул кулаком по столу и выругался в ответ.

– Судно, – продолжал мистер Зелес, пропустив наши высказывания мимо ушей, – должно отплыть для выполнения своей задачи сегодня, однако возникло небольшое затруднение, и мы полагаем, мастер Тернстайл, что вы способны помочь нам справиться с ним.

Я снова кивнул и постарался расположить в моей голове услышанное так, чтобы поскорее понять, что от меня требуется.

– Юный паренек, – продолжал мистер Зелес, – вашего, кстати сказать, возраста, находившийся на борту как слуга капитана, сбегал вчера под вечер по сходням с быстротой, не подобающей для передвижения по влажному, скользкому дереву, и, коротко говоря, переломал ноги, отчего теперь и ходить-то не может, не то что плавать. Существует предположение, что он был пьян, однако оно к сути нашего с вами разговора отношения не имеет. Необходимо подыскать ему замену, и сделать это быстро, поскольку дурная погода и так уж задержала отплытие и корабль должен уйти сегодня. Что скажете, мастер Тернстайл? Готовы ли вы к приключениям?

Я быстро прикинул. Корабль. Слуга капитана. Надо соглашаться.

– А тюрьма? – спросил я. – Меня от нее избавят?

– Это если ты хорошо покажешь себя на борту, – сказал мистер Хендерсон, невежественный старый слон. – А если нет, отсидишь по возвращении троекратный срок.

Я помрачнел. Прохиндейство – в самом чистом виде.

– А плавание, – спросил я у мистера Зелеса, – как долго оно продлится?

– Думаю, года два, – ответил он, пожав плечами, как будто такое время представлялось ему совсем небольшим. – Приходилось вам слышать об Отэити? – осведомился он. (Я подумал-подумал и покачал головой.) – А о Таити? – продолжал мистер Зелес. – Его нередко и так называют. (Я покачал головой еще раз.) Ну неважно. Скоро от вашего неведения и следа не останется. Пункт назначения корабля – Отэити, – сказал он мне. – Миссия его очень важна. После ее выполнения корабль вернется в Англию. И по возвращении вы получите жалованье – шесть шиллингов за каждую неделю вашего отсутствия плюс освобождение от наказания за совершенное вами преступление. Как вам такие условия, мой достойный друг? Можно ли считать, что мы договорились?

Я попытался прикинуть, в какую сумму сложатся шесть шиллингов, получаемых раз в неделю на протяжении двух лет, да ума не хватило. Я понял только, что быть мне богачом, и готов был обнять французского джентльмена, несмотря на его высокое положение в обществе.

– Я очень вам благодарен, – сказал я – с запинками, но быстро, поскольку боялся, что он передумает. – С превеликой благодарностью принимаю ваше предложение и уверяю вас, что служить буду наилучшим образом и во всякое время.

– Стало быть, решено, – с улыбкой сказал он, вставая, и положил руку мне на плечо. – Боюсь, однако, что времени у нас осталось немного. Судно отходит в четыре часа.

Он полез в карман, достал часы и помрачнел, увидев разбитое стекло, поломанные стрелки. И, бросив на меня быстрый взгляд, но ничего не сказав, возвратил часы на прежнее место.

– Мистер Хендерсон, – спросил он, – у вас есть часы?

– Сейчас четверть четвертого, – ответил судья, которому общество наше уже надоело, он хотел целиком отдаться питанию.

– О, тогда нам следует поспешить, – сказал мистер Зелес. – Так могу я забрать мальчика, сэр?

– Берите, берите, – последовал ответ. – И постарайся больше не попадаться мне на глаза, юный прохвост, слышишь? Иначе тебе будет худо.

– Конечно, Ваше превосходительство. И спасибо вам за доброту, – прибавил я, выходя за мистером Зелесом в дверь навстречу моей новой жизни.

Естественно, по коридору он пошел так же быстро, как ходили здесь все прочие, мне пришлось почти бежать за ним. Но в конце концов мы оказались на улице у ожидавшей нас кареты. Я забрался в нее следом за мистером Зелесом, сердце мое приплясывало, я снова вдыхал свободу и чистый воздух. Мне предстояло покинуть Англию, изведать приключения. Может, и был когда-либо на свете мальчик счастливее меня, но я ни имени его, ни обстоятельств не знал.

– Прошу прощения, сэр, – сказал я, когда карета тронулась, – могу ли я осведомиться о названии корабля и имени капитана, которому мне предстоит услужать?

– А я их не упомянул? – удивленно спросил он. – Корабль – фрегат Его Величества «Баунти», а командует им весьма одаренный человек, мой близкий друг лейтенант Вильям Блай.

Я кивнул и постарался запомнить эти имена – тогда они, как резонно полагал мистер Зелес, ничего для меня не значили. Карета свернула за угол и покатила к берегу, и я ни разу не обернулся, не огляделся по сторонам, чтобы запомнить столь хорошо мне знакомые улицы, не бросил ни единого взгляда на мостовые, на которых десять, если не больше, лет предавался воровству и мошенничеству, ни разу не вспомнил о доме, где вырос, где мое детское простодушие сотни раз подвергалось надругательствам и обманам. Я смотрел в будущее, с трепетом предвкушая новые рискованные приключения.

Ах, глупый мальчишка, как мало знал я о том, что оно мне уготовило.

Часть II. Плавание

23 декабря 1787 – 26 октября 1788

1

Я еще и ступить-то на палубу «Баунти» не успел, а уж погода испортилась, зарядил дождь; могло показаться, что сам Спаситель бросил взгляд на стоявшее в гавани судно, на всю нашу команду и решил, что все мы до одного забот Его не заслуживаем и совсем неплохо будет потиранить нас с самого начала, обормот Он этакий.

Мистер Зелес простился со мной на берегу, и я готов признать, что ощутил нервную дрожь, увидев мой
Страница 11 из 29

дом на ближайшие полтора, если не два года жизни. Одной мысли об этом мне оказалось достаточно, чтобы испытать легкий приступ медвежьей болезни.

– Вы тоже плывете с нами? – спросил я не без надежды, поскольку за время нашего недолгого знакомства начал считать его моим благодетелем и даже другом, ведь он уже трижды помог мне в этот день.

– Я? – удивился он и, усмехнувшись, покачал головой: – Нет-нет, мой мальчик. Боюсь, в настоящее время у меня и в Англии забот предостаточно. Сколь ни привлекает меня мысль о полной приключений жизни, мне, увы, придется воздержаться от приятностей этого плавания, попрощаться с вами и пожелать вам bonne chance[2 - Всего хорошего, успеха (фр.).].

Уж и не знаю, почему он считал необходимым изъясняться в подобной манере. Если бы такие изысканные словеса срывались с чьих-то еще губ, меня бы, пожалуй, стошнило, но тут казалось, что простые слова и выражения проживают на одном конце света, а он на другом. Мне хотелось придумать ответ столь же замысловатый и умственный, но, прежде чем мой мозг сладил с моими губами, мистер Зелес снова заболботал. Так уж оно водится у джентльменов вроде него. Молчание своих слушателей они принимают за призыв к исполнению новой арии.

– «Баунти» не самый великолепный корабль, какой я когда-либо видел, – с сомнением сообщил он, хмурясь и поглаживая усы. – Однако он хорош, это могу сказать определенно. И сможет доставить вас до места целыми и невредимыми. Сэр Джозеф позаботился о его крепости, будьте уверены.

– Главное, чтобы он ко дну не пошел, остальное меня не волнует, – ответил я, не знавший, да и не желавший знать, кто таков сэр Джозеф.

Вот тут мистер Зелес наставил на меня бусины своих глаз и снова покачал головой.

– Не вздумайте сказать такое на борту, мой мальчик, – серьезно посоветовал он. – Моряки – люди со странностями. Суеверий у них поболее, чем у древних греков и римлян вместе взятых, и смею сказать, вам предстоит увидеть во время плавания внутренности далеко не одного упавшего на палубу альбатроса – их будут изучать на предмет предсказания погоды. Замечания вроде этого могут обратить ваших новых товарищей во врагов самых удивительных. Помните об этом и ведите себя поумнее.

Я, разумеется, кивнул, однако поневоле подумал: что же это за чудная компания, если услыхав, как простой паренек высказывает свои мысли, она решает, что вот-вот наступит конец ее дурацкого света? Тем не менее мне хватило ума сообразить, что мистер Зелес повидал на своем веку гораздо больше моего, а потому я намотал на ус его слова и велел себе во время плавания держать язык на привязи.

Мы постояли еще несколько минут, и я все смотрел, как по сходням да по палубе снуют люди, и с такой быстротой, точно в заднице каждого пылает костер; они тянули за какие-то веревки, крепя узлами не-знаю-что, а я подумал: не сбежать ли мне прямо сию минуту, не выскользнуть ли из лап французского джентльмена, не припуститься ли по одной из боковых улочек, где я наверняка смогу увильнуть от него, коли он попробует меня нагнать (в чем я сильно сомневался)? Я глянул влево, вправо и совсем уж собрался дать стрекача, но тут рука мистера Зелеса, как будто прочитавшего эти мысли, ущемила мою ключицу и подтолкнула туда, где ожидала меня судьба.

– Пора подниматься на борт, мастер Тернстайл, – сказал он, и громыхающий голос его просквозил мои мысли, как пронзает масло раскаленный нож. – Судно скоро уйдет, оно и так уж задержалось на несколько лишних дней. Видите того малого, что стоит вверху сходень и машет нам руками?

Я посмотрел в указанную сторону, и, разумеется, на палубе без тени стыда красовалось омерзительного вида существо с физиономией хорька, состоявшей из углов, заострений и ввалившихся щек, – оно размахивало руками, как человек, только что сбежавший из Бедлама.

– Да уж, – сказал я. – Вижу. Жалкое, должен сказать, зрелище.

– Это мистер Сэмюэль, – сообщил француз, – судовой клерк. Он ожидает вас, чтобы объяснить вам ваши обязанности. Здравомыслящий человек, – добавил он после заминки, но таким тоном, что я ему не поверил, – похоже, он сказал это лишь для моего спокойствия.

Я обернулся, дабы бросить взгляд на простиравшийся за моей спиной мир свободы, но тут же отринул его. Вот он я, четырнадцати лет от роду, кое-что умеющий – обчищать карманы, мошенничать по мелочам, – а кое о чем не имеющий никакого понятия. Конечно, я мог бы добраться до столицы, на это мне ума хватило бы, и, если повезет хоть немного, вне всяких сомнений смог бы там прожить, но теперь меня ожидало нечто иное. Приключения и добрый заработок. В отличие от моряков этого судна, я не был подвержен суевериям, не думал о них и все же поневоле гадал, не привела ли меня судьба к этой минуте и этому кораблю по каким-то только ей известным причинам.

Впрочем, было и кое-что еще, о чем мне думать совсем не хотелось. Жизнь, которую я оставлял позади. Мистер Льюис. Тот, кто меня вырастил. Чтобы вернуть меня, он пошел бы на многое. При этой мысли меня передернуло, и я снова взглянул на корабль.

– Так тому и быть, – сказал я. – Что же, попрощаемся, и еще раз спасибо вам за мое избавление. – Я протянул ему руку и мистера Зелеса, дурачка, этот жест, похоже, позабавил. – Вы оказали мне великую услугу, и, может быть, настанет день, когда я смогу отблагодарить вас.

– Отблагодарите меня хорошей службой капитану, – ответил он и положил ладонь мне на плечо, как будто я был его сыном, а не проходимцем, подобранным им на улице. – Будьте честным и верным, Джон Джейкоб Тернстайл, и я поверю, что не совершил сегодня ошибку, выбрав вас и избавив от тюрьмы.

– Буду, – пообещал я и, попрощавшись с ним еще раз, направился к сходням и к стоявшему над ними полоумному – сначала медленно, потом все быстрее, как будто моя уверенность в себе крепла с каждым шагом.

– Ты новый слуга? – спросил хорек голосом столь громким, что им можно было высадить оконное стекло. Казалось, произносимые им слова каким-то образом обходят голосовые связки и вырываются наружу из носовых отверстий.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – представился я и протянул ему руку в надежде положить нашему знакомству доброе начало. – Премного рад встрече с вами.

Он уставился на мою руку так, точно я протянул ему изгнивший, червивый труп кошки, да еще и поцеловать его предложил.

– Я мистер Сэмюэль, судовой клерк, – возвестил он, глядя на меня, как на тварь, вылезшую прямиком из-под днища корабля, покрытую рачками и слизью, провонявшую стоялой водой. – И занимаю положение выше твоего.

Я кивнул. О жизни в море я знал лишь по рассказам моряков, появлявшихся в моем маленьком портсмутском мире, однако мне хватило ума понять, что каждому на «Баунти» отведено свое место в пирамиде подчинения и что мое, скорее всего, в самом ее низу.

– В таком случае я с превеликим удовольствием буду взирать на вас из моего низменного наблюдательного пункта и купаться в лучах вашего величия, – сказал я в его удаляющуюся спину.

Он остановился, обернулся и смерил меня свирепым взглядом, который, пожалуй, напугал бы и китайца.

– Чего-чего? – спросил он, скривившись еще пуще прежнего, и я пожалел о сказанном мной, ибо чем дольше мы оставались на палубе, тем больше намокали, поскольку дождь хлестал все сильнее. – Чего это ты
Страница 12 из 29

сказал, мальчишка?

– Я сказал, что надеюсь многому у вас научиться, – ответил я полным невинности тоном. – Вы же знаете, я не должен был оказаться здесь. Мое место принадлежало другому мальчику, однако тот его потерял.

– Это мне все известно, – сказал он. – Я знаю побольше твоего, и не притворяйся, что это не так, если не хочешь, чтобы тебя поймали на вранье. И не верь ничему, что услышишь об этой истории, потому как наши матросы только врать и умеют. Молодой Смит[3 - В реальности слуга капитана Джон Смит отплыл с ним на «Баунти» и с ним же вернулся в Англию.], прежний слуга, свалился со сходней по несчастной случайности, а я тут ни при чем.

Я на это ничего не ответил, но сказал себе, что в присутствии мистера Сэмюэля нужно будет покрепче держаться ногами за палубу. Возможно, судовые клерки и слуги капитанов просто не питают друг к другу врожденной приязни, ведь как обстоят на сей счет дела в море, знать мне было неоткуда. Впрочем, в тот раз у меня не было времени для размышлений об этом, поскольку мы прошли уже половину палубы; он шагал понурясь, глядя себе в ноги, прорезая путь сквозь толпу матросов, которые молча посматривали на меня. Почти все они были старше моего – лет, по моим прикидкам, от пятнадцати до сорока, и я проходил мимо них, не сбавляя шага. Познакомиться с ними я смогу и позже. По правде сказать, я их малость побаивался; каждый из них был крупнее, чем я, и смотрел на меня сверху вниз, как мистер Льюис, когда тот распалялся, и мне, получившему наконец независимость и вынужденному полагаться только на себя, такое их поведение нисколько не нравилось.

– Не волочи ноги, мальчишка, пошевеливайся! – крикнул мистер Сэмюэль, даром что я шел с ним в ногу. – Нет у меня времени, чтоб на тебя его тратить. Ты и так уж запоздал.

Прежде чем я успел ответить, что временем моим распоряжался в этот день не я, а совсем другие люди, он нагнулся и поднял крышку люка, от которого уходил под палубу трап, и, не сказав мне ни слова, нырнул вниз; моим ступням потребовалось свыкнуться с крутыми ступеньками, поэтому спускался я медленно, цепляясь за поручни подрагивавшими руками.

– Быстрее, мальчишка! – визгливо крикнул он, и я заспешил, почти наступая ему на пятки.

Мы шли по длинному коридору, в конце которого хорек распахнул дверь в большую треугольную каюту с окнами по двум стенам. Красивое было место – светлое, полное воздуха, сухое, я на миг погадал, не здесь ли меня поселят. Мне доводилось спать в местах намного худших, это уж будьте уверены. Странно, однако, что тут не было мебели, а вдоль обеих стен стояли многие десятки длинных ящиков и – загадка совсем уж полная – сотни и сотни зеленых глиняных горшков; все до единого были пусты и вставлены один в другой, так что получилось тридцать или сорок высоких колонн, прислоненных к стенам. В донышках горшков имелись овальные отверстия, а в бока были врезаны поперечные планки, позволявшие вставлять горшки один в другой, не придавливая то, что могло в них лежать.

– Ах, чтоб мне содомитом заделаться, зачем же тут столько горшков? – спросил я, ошибочно предположив, что надежда на цивилизованный разговор между двумя членами военно-морского флота Его Величества не чересчур утопична, однако хорек сразу дал мне понять, насколько я глуп, круто повернувшись и помахав пальцем перед моим носом, точно старая портомойка, на которую он и походил.

– Никаких вопросов, мальчишка, – провизжал он, брызжа слюной и влево, и вправо, и прямо и нисколько своего поведения не стыдясь. – Ты здесь не для того, чтобы вопросы задавать, понял? Ты здесь для того, чтобы прислуживать. Этим и ограничься.

– Смиреннейше молю простить меня, сэр, – ответил я и поклонился ему, да так низко, что моя задница оказалась намного выше моей головы. – Беру мой вопрос назад, и без малейшей злобы. Даже не понимаю, как я осмелился задать его.

– Мой тебе совет – следи за своими манерами, – сказал он и прошел сквозь еще одну дверь в помещение поменьше – в коридор с парой дверей по каждую его сторону и парусиновой занавесью в конце. – Вот эта дверь, – сказал он, ткнув корявым пальцем в одну, – принадлежит мистеру Фрейеру, штурману.

– Вся? – невинно осведомился я.

– Каюта за дверью, чертов ты неуч, – рявкнул он. – Мистер Фрейер – второй после капитана человек на судне. Будешь слушать, что он говорит, и выполнять его приказания, не то тебе несдобровать.

– Буду, сэр, – сказал я. – Выполнять приказания то есть.

– За той портьерой каюты офицеров. Молодого мистера Холлетта и мистера Хейвуда. Затем мистера Стюарта, мистера Тинклера и мистера Янга. Все они мичманы и выше тебя по положению. А здесь живут помощники штурмана, мистер Эльфинстоун и мистер Кристиан.

– И эти по положению ниже меня? – спросил я.

– Намного выше! – проревел он, точно старый крокодил, собравшийся откусить голову какой-то твари поменьше. – Гораздо выше. Но часто иметь с ними дело тебе не придется. Твоя обязанность – услужать капитану, запомни это. Его каюта здесь.

Он подошел еще к одной двери и постучал по ней дробно и громко – такое «тра-та-та» разбудило бы и покойника, – а затем приложил к дверной раме ухо. Ответа не последовало, и потому он распахнул дверь и отступил в сторону, чтобы я мог оглядеть каюту. Я ощутил себя осматривающим достопримечательности зевакой и даже подумал, что сейчас он велит мне ни к чему не притрагиваться, дабы не замарать что-нибудь моими грязными лапищами.

– Каюта капитана, – сообщил он. – Она поменьше обычной, но это потому, что на судне отведено много места для растений. – И он повел головой в сторону только что покинутого нами большого помещения, заставленного ящиками и горшками.

– Растений? – переспросил я. – Значит, горшки для них?

– Я же тебе сказал, без вопросов! – прорычал он, нависая надо мной, точно готовое к наскоку животное. – Делай, что тебе говорят, вот и все, целее будешь.

Как только он это сказал, дверь, ведшая к каютам офицеров, отворилась и из нее вышел мужчина и остановился, увидев нас. Высокий, с красным лицом, худой. И с носом, который нельзя было не заметить. Мистер Сэмюэль разом примолк, сдернул с головы шапку и несколько раз поклонился, как будто перед ним предстал, требуя ужина, сам император Японии.

– Почему столько шума? – спросил офицер (он был в ярко-голубой форме с золочеными пуговицами, я такую множество раз видел в Портсмуте). – Да еще перед самым отплытием.

Произнесено это было странно – вроде бы и не всерьез, для разговора, и тем не менее по тону офицера было ясно, что, если мы продолжим шуметь, он с нас шкуру спустит.

– Прошу прощения, мистер Фрейер, – сказал мистер Сэмюэль. – Это мальчишка заставил меня раскричаться, однако он еще научится вести себя. Маловат пока, но научится, я позабочусь об этом.

– А кто он, кстати сказать, такой? – спросил офицер и смерил меня холодным взглядом, говорившим, что он вообще удивлен, видя на борту постороннего, я же с напускной храбростью шагнул к нему и опять-таки протянул руку. Офицер изумленно взглянул на нее, словно не понимая значения этого жеста, но затем улыбнулся и руку мою принял, как подобает джентльмену.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – сказал я. – Только что поступил на службу.

– Поступил на службу куда? – спросил офицер. –
Страница 13 из 29

Сюда? На «Баунти»?

– С вашего разрешения, мистер Фрейер, – сказал мистер Сэмюэль и влез между нами, заслонив нас друг от друга, отчего мне пришлось накрениться вправо, чтобы снова увидеть мистера Фрейера и послать ему одну из моих особых улыбок – все зубы наружу. – Мастер Смит споткнулся и переломал ноги. Капитану потребовался новый слуга.

– О, – мистер Фрейер кивнул, – понятно. И вы, мастер Тернстайл, полагаю, – он самый.

– Он самый, – подтвердил я.

– Великолепно, – сказал мистер Фрейер. – Что же, в таком случае добро пожаловать. Если будете служить хорошо, то увидите, что капитан и офицеры – люди вполне приличные.

– Такова моя цель, – сказал я, ибо мне вдруг пришло в голову, что, может быть, ничего такого уж страшного меня не ожидает, а вовсе и наоборот, так почему бы и не поработать как подобает, пусть мистер Зелес узнает, что я его не подвел.

– Ну и хорошо, – сказал мистер Фрейер, шагнув вперед. – Ибо чего же большего мог бы просить от мальчика любой из нас?

С этими словами он направился к трапу и скрылся из виду.

Мистер Сэмюэль повернулся ко мне, лицо его пылало; ему совсем не понравилось, что мистер Фрейер обошелся со мной по-дружески.

– Ишь прохвост! Лебезил перед ним, как шлюшка.

– Всего лишь был с ним учтив, – возразил я. – Разве от меня не этого ждут?

– Долго ты здесь с такими замашками не протянешь, обещаю, – заявил он, а следом указал на низкую койку в углу, рядом с дверью капитанской каюты: – Спать будешь здесь.

Я изумленно уставился на нее. Закуток закутком, люди будут днем и ночью проходить мимо койки, наступая мне на голову.

– Здесь? – переспросил я. – Разве у меня не будет своей каюты?

Тут он загоготал во весь голос, олух, покачал головой, а после схватил меня за руку и потащил, как сегодня делали все, к каюте капитана.

– Ящики видишь? – спросил мистер Сэмюэль, разворачивая мою голову в сторону четырех крепких дубовых сундучков, стоявших в ряд на полу, каждый следующий был меньше предыдущего.

– Вижу, – ответил я.

– В них одежда и вещи капитана, – сказал он. – Разберешь их, все до единого. Одежду отправишь в платяные шкафы, вещи разложишь по полкам. Аккуратно, заметь себе. А потом уложишь ящики один в другой и уберешь, чтобы не лезли под ноги. Сможешь ты выполнить эти указания, мальчишка, или ты слишком глуп, чтобы понять их?

– Думаю, что смогу, – выкатив глаза, ответил я. – Хоть они и шибко умственные.

– Ну так займись, и пока не покончишь с этой работой, чтобы я тебя на палубе не видел.

Присмотревшись к сундучкам, я понял, что все они заперты, и потому обернулся к хорьку спросить, нет ли у него ключей, однако его уж и след простыл. Слышно было, как он торопливо улепетывает, и теперь, оставшись в одиночестве, ничем не отвлекаемый, я не смог не заметить, что корабль раскачивается – с носа на корму, с борта на борт, – и не вспомнить рассказов о людях, которых выворачивало наизнанку, пока они не привыкали к такой качке. Слабаки и дураки, всегда полагал я, потому как у меня-то желудок был ух какой крепкий. Я вошел в каюту и закрыл за собой дверь.

Вообще говоря, для того, чтобы залезть в сундучки, я ни в каких ключах не нуждался, мистер Льюис научил меня штучкам почище этой. Капитан уже разложил по своему столу кое-какие вещицы, которые можно было использовать как отмычки, я выбрал хорошо заостренное гусиное перо, вставил его без нажима в замок, дождался, когда щелкнет пружина, и, привычно надавив на перо, вскрыл первый из сундучков.

Ничего сверх ожидаемого мной он не содержал. Несколько разных мундиров, один наряднее другого, – я решил, что, когда мы доплывем, куда плывем, капитан воспользуется ими, чтобы поражать дикарей пышностью своего убранства. Была там и одежда попроще, и исподнее покрасивее любого, какое я носил в моей жизни, и, смею сказать, поудобнее тоже. Почти такое же мягкое, как у женщин, подумал я. Есть люди, которые получают удовольствие, копаясь в чужих вещах, но я не таков, и потому я быстро занялся делом, раскладывая все, что находил, по новым местам со всей возможной аккуратностью, стараясь не помять и не испачкать одежду, – в конце концов, это была моя новая работа, и я решил показать, что способен хорошо справляться с ней.

В самом маленьком из четырех сундучков я обнаружил множество книг – все больше поэтических и том «Трагедий» мистера Шекспира – плюс перевязанную красной шелковой лентой пачку писем, которую я сразу поместил на письменный стол капитана. И наконец, я извлек оттуда три портрета. Первый изображал джентльмена в белом парике и с острым красным носом. Глаза его сидели в черепе глубоко, а на портретиста он смотрел с чем-то близким к убийственному презрению; не хотелось бы мне разойтись с этим джентльменом во мнениях. Второй портрет больше пришелся мне по вкусу. Молодая леди – причудливые кудряшки, нос пуговкой, глаза, благодушно взирающие вверх, – я предположил, что это жена или нареченная капитана, и сердце мое слегка попрыгивало, пока я разглядывал ее, поскольку она меня взволновала. Третий изображал паренька лет восьми-девяти, кем он мог быть, я не знал. Пролетела не одна минута, прежде чем я подошел к столу и расставил по нему портреты – так, чтобы капитан видел их, заполняя судовой журнал, – а в то самое мгновение, когда я собрался отступить назад, корабль вдруг нырнул вниз и я едва успел выбросить вперед руку, ухватиться за край стола и тем уберечь себя от падения.

Подождав немного, я выпрямился во весь рост. Окошко в каюте было только одно, крошечное, и по нему безжалостно хлестал дождь. Я доковылял до него, протер стекло, но ничего толком не увидел, а когда отступил от окна, судно мотнуло в противоположную сторону, и на сей раз я упал, едва не раскроив себе череп об угол одного из капитанских сундучков. Впрочем, корабль быстро восстановил равновесие, и я решил уложить, как мне было велено, сундучки один в другой и убрать их от греха подальше – на случай, если опять упаду, а покончив с этим, направился к двери, растопырив руки и хватаясь за все, что могло помочь мне сохранить вертикальное положение.

В коридоре людей в это время не было, я двинулся в сторону трапа через большое помещение с глиняными горшками, но тут еще один нырок корабля бросил меня в одну сторону, а мой желудок в другую, и я ощутил нараставшее в глубине моего тела огромное давление, ничем не схожее с тошнотой, какую когда-либо испытывал. Мгновение я пытался собраться с мыслями и, едва успев сосредоточиться на них, изверг изо рта струю, столь неожиданно сильную, что меня отбросило назад, а мысли мои устремились лишь к одной цели – свежему воздуху, который ожидал меня вверху трапа.

К этому времени я уже решил, что моряцкая жизнь все-таки не по мне, и вознамерился извиниться перед мистером Зелесом и вернуться туда, откуда пришел, – пусть даже в тюрьму, – однако, добравшись до верхних ступенек трапа, высунувшись наружу и оглядевшись, никакой земли не увидел. Мы уже вышли в море! Я разинул рот, чтобы окликнуть кого-нибудь из сновавших по палубе матросов, но не смог произнести ни слова, да шум волн и неистовство дождя и ветра были такими, что меня, думаю, все равно ни одна живая душа не услышала бы.

Пытаясь стереть с лица воду, я вроде бы различил на некотором расстоянии от себя мистера
Страница 14 из 29

Фрейера, стоявшего рядом с другим мужчиной, который, судя по всему, отдавал приказы матросам и указывал на то, другое и третье; вот он ухватил за плечо одного, проходившего мимо, ткнул во что-то пальцем, и матрос, кивнув, побежал в ту сторону. Я надумал подойти к этим двоим и попросить их развернуть корабль и позволить мне вернуться домой, но едва ступил на палубу, как новый сильный нырок судна заставил меня отшагнуть назад, задом я спустился по трапу, а затем этим самым задом, и без того истерзанным, приложился об пол. Желудок мой снова вывернуло наизнанку, и я порадовался, что ничего с утра не ел, хоть блевать будет нечем, а взглянув наверх и поняв, что расстояния до палубы мне не одолеть, вернулся к каюте капитана, повалился на маленькую койку, уткнулся лицом в стену, крепко сжал руками живот и от души пожелал кораблю или желудку перестать ходить ходуном – а кому именно, это уж они пусть сами разбираются.

На несколько мгновений все, казалось бы, успокоилось, моему телу удалось расслабиться, но очень скоро я понял, что пропал, и, резко повернувшись, схватил стоявший за портьерой горшок, и меня великолепнейшим образом вырвало в него. Продолжалось это немалое время, по истечении коего желудок мой опустел совершенно, и при каждом позыве один только воздух исходил из него.

Так чем же закончился этот день? День, не похожий ни на один, прожитый мной до него, доставивший мне столь многие неприятности? Не знаю. Я то задремывал, то просыпался, тело мое раскачивалось в одном ритме с чертовым кораблем, голова время от времени свешивалась с койки, и я блевал в горшок, а после снова впадал в беспамятство. В какой-то миг я ощутил рядом с собой чье-то присутствие, человек этот убрал горшок, заменив его чистым, а после вернулся снова с влажной тряпочкой, которой накрыл мой лоб.

– Все пройдет, ты держишься молодцом, – негромко и по-доброму произнес этот я-не-знал-тогда-кто. – Позволь лишь твоему телу привыкнуть к подъемам и спадам, и вскоре это пройдет, как проходит все на свете.

Я постарался вглядеться в моего благодетеля, но туман, застилавший мне глаза, не позволял различить его лицо, и я отвернулся, предоставив моему телу самому разбираться в его заботах, и постонал, и поплакал, и погрузился в великое безмолвие, в сон без сновидений, а когда проснулся, был уже день, корабль шел ровным ходом, на моих губах и на языке поселился омерзительный вкус, а голод, который я испытывал, не походил ни на что, известное мне по прошлому, – впрочем, мне еще предстояло пережить такой же снова, и задолго до окончания моих приключений.

2

И сильно удивился, узнав, что мы пробыли в море целых два дня, прежде чем мое тело вернулось в обычное его состояние и я снова обрел способность ходить по палубе, не боясь свалиться в обморок. Конечно, поначалу я был немного нетверд на ногу, да и положиться на свое нутро в течение сколько-нибудь долгого времени не мог, но постоянная рвота наконец прекратилась – спасибо и на том, раз уж больше не на чем.

Низкая койка, на которой я провалялся эти гнусные дни и ночи, оказалась на удивление удобной, однако, снова глядя на нее из вертикального положения, я мог припомнить лишь бесконечные часы метаний, столь сильно меня удручавших. Лежа на одре болезни, я слышал, как мимо ходят люди, как сапоги стучат о дощатый пол, отзываясь звоном в листах меди под ним, как эти люди весело переговариваются, направляясь по своим делам, не обращая никакого внимания на бедное, несчастное существо, что корчится в агонии у их ног, себялюбивые подлецы. Собственно, единственным, кто проявил ко мне со времени, когда я поднялся на борт, какую-то доброту, был таинственный незнакомец, тот, что в первый вечер (и несколько раз после) опорожнял горшок с моей рвотой и клал на мой потный лоб холодный компресс, не позволяя горячке мучить меня еще пуще. Я был полон решимости при первой же возможности выяснить имя этого добросердого джентльмена и выказать ему мою признательность.

Под вечер того дня, когда ко мне вернулось здоровье, я рискнул осторожно покинуть уголок корабля, в котором пролежал столь долго, попробовал свыкнуться с колебаниями судна и приноровить к ним свою поступь и наконец решил, что мое тело уже научилось сохранять устойчивость, теперь все будет хорошо. Пройдя через большую каюту, где хранились ящики и горшки, я направился к трапу. И кто же спускался по нему мне навстречу? – мистер Сэмюэль, хорек собственной персоной.

– Ну что, ты опять на ногах? – воскликнул он, остановившись и глядя на меня с таким отвращением, словно я только что прошептал его мамаше на ухо сальность.

– Мне нездоровилось, – спокойно ответил я, поскольку здоровье хоть и вернулось ко мне, я был еще не готов к словесным поединкам. – Но теперь вроде бы стало лучше.

– Да, это дивно, – сказал он со злобной кривой ухмылкой. – Может, нам следует остановить корабль и дать благодарственный салют из шести орудий?

– Это необязательно, – сказал я и покачал головой. – Я постыдился бы впустую палить из пушек. Думаю, мне доктор помог, – прибавил я. – Он на палубе? Я хочу поблагодарить его.

– Доктор? – ухмыльнулся мистер Сэмюэль, глядя на меня как на идиота. – Хирург Хагген к тебе и близко не подходил. Ты ж никто. Думаешь, джентльмену, на котором лежит такая ответственность, интересно, жив ты или помер?

– Кому-то же это было интересно, – возразил я. – Я полагал…

– Доктора мы видим еще реже, чем тебя, – пробурчал он, не дав мне договорить. – Доктор как поднялся на борт, все протрезветь не может. Не льсти себя надеждой, что на корабле нашелся бы хоть один человек, чтобы позаботиться о тебе. Все они выше тебя, даже самые низшие, а потому нечего тут полагать, никто из них и какашки не отдаст за твое здоровье.

Я вздохнул. Ничего не поделаешь, подумал я, по-другому он разговаривать не умеет.

– Мне бы еды какой-нибудь, – помолчав, сказал я. – Если найдется.

Мистер Сэмюэль вытаращил глаза, подступил ко мне на шаг, оглядел с головы до пят и покривился от омерзения.

– Я тебе кто? – спросил он. – Твой дворецкий? Пожрать успеешь потом. Сейчас ты должен переодеться. Вонища от тебя до небес. Смердишь, как дохлый пес, которого оставили гнить на солнцепеке.

Я оглядел себя – да, верно, одежда на мне была та же, что несколько дней назад в Портсмуте. И то, что я прометался несколько дней в бреду, потея, как лошадь, да срыгивая, точно младенец, на пользу ей не пошло.

– У меня нет другой одежды, – сказал я. – На корабль я попал без подготовки.

– Конечно, нет, мелкий ты проходимец, – ответил он. – Думаешь, тебе разрешили бы сюда багаж притащить? Ты не джентльмен и не считай себя таким только потому, что спишь между каютами джентльменов. У меня есть для тебя форма, форма палубного.

– Палубного? – переспросил я.

– Да, и если ты не знаешь, кто это, я тебя, невежду, за борт выброшу. Будешь носить ее все время, Турнепс, а на ночь снимать. Понял?

– Тернстайл, – поправил я его, и на миг не заподозрив, что он забыл мое имя. – Джон Джейкоб Тернстайл.

– Думаешь, мне это интересно? Следуй за мной, мальчишка.

Он живо и быстро провел меня по коридору, которого я еще не видел, и, вытащив из кармана передника большую связку ключей, отыскал нужный, отпер дверь и ступил в темную комнату, но тотчас
Страница 15 из 29

вышел, оглядел меня сверху донизу, вертя, точно волчок, и шепча скверные слова. Потом снова скрылся в комнате и снова вернулся, на этот раз неся длинные мешковатые штаны, светлую рубаху, темно-синий бушлат и туфли.

– Моечная вон там, – сказал он, указав пальцем на дверь в конце коридора. – Делай что хочешь, но избавься от вони, а после надень это. И не задерживайся там, чтобы поиграть со своей свистулькой. Вечером ты будешь прислуживать за столом капитана, а потому должен выглядеть прилично.

– Но мы с ним еще не знакомы, – сказал я. – Как я его узнаю?

Мистер Сэмюэль издал лающий смешок.

– Узнаешь, не сомневайся, – ответил он. – Скоро явится мистер Холл, наш кок, он скажет тебе, что делать. А пока – хватит болтать. Помыться и одеться, вот что тебе приказано, я выше тебя, так что пошевеливайся.

Я кивнул и направился к указанной двери. За ней обнаружились две огромные бочки с водой, а между ними ящик, с которого в них можно было залезть. Радости мне эта картина не доставила. Я не бродяга какой-нибудь и много раз бывал в публичной бане Портсмута (мистер Льюис всегда называл меня неженкой из-за того, как часто я мылся с головы до ног, два раза в год, всенепременно), но теперь я не знал, какое число матросов успело окунуться в эту воду, и от одной только мысли о них меня замутило. Тем не менее я чувствовал, что весь в грязи, не говоря уж о рвоте, которая коростой покрывала мою рубашку и засохла в ноздрях, а потому выхода у меня не оставалось – только раздеться догола и залезть в бочку. Вода оказалась холодной – ледяной, я даже завопил от неожиданности и порадовался стоявшей в комнате темнотище, потому что не хотел знать, какая там плавала дрянь, а не видеть ее – это уже полдела. Мои ступни едва-едва доставали до дна, мне пришлось задрать подбородок, чтобы не уйти под воду совсем и не утонуть, но проделал я это осторожно, не желая дать вредоносной жиже попасть мне в рот или в глаза. В воде я провел не больше минуты-двух, потом вылез и стал прыгать, пока не просох, а после надел новую форму. Хорошо бы, конечно, было в зеркало поглядеться, да там подобных изысков не водилось, и я просто вышел в коридор и поплелся назад, в то место, из которого выступил недавно на поиски еды.

3

Прислуживая за капитанским столом, делать ничего, почитай, не приходилось, и, обнаружив это, я был счастлив, как плюхнувшаяся в грязь свинья. Вот только подавать кому-либо обед мне никогда еще не случалось, тем более человеку, который может вышвырнуть меня за борт, если я не смогу хорошо исполнить мою работу, а я не знал даже, с чего ее начать. Трудиться на протяжении целого дня мне отродясь не доводилось. Мой воспитатель мистер Льюис снабдил меня определенными навыками, которые позволяли добывать средства на мое содержание, – я умел обчищать карманы, да и в прочих видах доброго честного воровства кое-что смыслил, – но никогда не занимал положения, в котором от меня чего-либо ждали, да еще и деньги за это собирались платить.

Один из моих братьев по заведению мистера Льюиса, паренек, которого звали Биллом Холби, как-то раз подыскал работу, и когда он вернулся домой, чтобы объявить об этом, разразился жуткий скандал. Биллу предложили место в одном портсмутском кабаке, а мистер Льюис, услышав о том, сказал: ну разве тут не свидетельство полной неблагодарности? Вырастили парня, обучили его ремеслу, и в один прекрасный день он приходит домой и заявляет, что знать об этом ремесле ничего больше не хочет, а желает, ни больше ни меньше, исполнять честную поденную работу за честную поденную плату. Я был в то время всего лишь ребенком и, когда мистер Льюис схватил кочергу и бросился к Биллу, забился с перепугу в угол, однако Билл был сильнее и выше большинства из нас, кочергу он у мистера Льюиса отнял и пригрозил отдубасить нашего хозяина за все, что тот годами заставлял его делать. «Я с этим покончил, – помню, кричал Билл, и глаза у него были такие, что и на итальянца нагнали бы страху. – Если б я мог придумать, как спасти от вас этих мальчишек…» Я решил, что ярости Билла хватит на убийство хозяина, и перепугался еще пуще, однако он со страшным воплем, словно говорившим, что сильнее всех он ненавидит себя самого, отшвырнул кочергу, обвел всех нас взглядом и сказал, что нам лучше бежать из этого дома, пока мистер Льюис не растлил нас так же, как его.

В то время я счел Билла ужасно неблагодарным – разве мистер Льюис не давал нам постель, еду и крышу над головой? Теперь считаю иначе. Так ведь мне и было-то всего лет пять-шесть, а Билл уже прошел тогда через все, что мне только еще предстояло.

Я покинул каюту капитана, где расправлял и натягивал его простыни, стараясь придать им более свежий вид, и тут из камбуза вышел кок, который, увидев меня, завопил так, точно я тайком пролез на борт и теперь он застукал меня за воровством, да еще в такой части судна, куда не всякого пускают.

– Ты кто, черт дери, такой? – взревел он, словно на мне и не было красивой новой формы, которая могла, будь у него хоть половинка ума, снабдить его кой-какими идеями.

– Новый слуга, – ответил я поспешно, ибо малый он был здоровенный, с такими кулачищами, что, приди ему в голову пустить их в ход, от меня быстро ничего не осталось бы. Очевидно, новость о моем найме особого интереса у команды судна не вызвала, если вообще стала ей известной.

– Слуга капитана? Не ври мне, мальчишка. Слуга здесь Джон Смит, и я его знаю, потому как он состоит у меня под началом.

Люциферова мать, неужто каждый, кто есть на борту, только и думает, что о своем положении на служебной лестнице?

– Он ноги переломал, – отступая на шаг, сказал я. – Споткнулся на сходнях. А я получил его место.

Кок прищурился, склонился немного вперед, принюхиваясь ко мне, как будто я был куском мяса и ему хотелось убедиться в моей свежести, прежде чем дать себе труд нарезать меня ломтями.

– Так я ж тебя видел, паренек, нет? – негромко спросил он и ткнул меня пальцем между ребрами. – Ты вон в том углу валялся, и рвало тебя так, точно ты весь ад заблевать решил.

– Да, верно, – признал я. – Мне нездоровилось.

Тут я подумал, что, наверное, он-то и был тем неведомым благодетелем, который помогал мне, когда я занемог.

– Это вы мне на лоб компресс положили? – спросил я.

– Чего?

– И горшок унесли? – подсказал я. И честное слово, лицо у него стало таким, словно он решил выбить из меня душу, а что останется – выбросить за борт.

– Не желаю я твои глупости слушать, – наконец заявил он, все еще медленно докипая, как снятая с огня кастрюля. – Так или этак, а Джон Смит был бесполезным чурбаном, хуже него ты оказаться не можешь, стало быть, сойдешь, я так скажу. Обязанности свои знаешь, нет?

– Вообще-то, нет, – ответил я и покачал головой. – Мне о них до сих пор ничего не сказали. Думаю, потому, что последние дни я болел, а когда пришел в себя…

– Друг, – произнес кок, поднимая, чтобы я умолк, руку и одаряя меня тем, что он, надо думать, считал улыбкой. – Начхать мне на это.

Готов признать, я тут же заткнулся и стал его разглядывать. Мистер Холл был мужчиной средних лет, с косматой бородой и лоснящимся от постоянной испарины лицом, смрад же, которым тянуло из кухни, где он трудился, никакого аппетита у меня не вызывал. И все же кок мне понравился, хоть я и не знал
Страница 16 из 29

почему.

– Как тебя кличут-то, к слову сказать? – спросил он.

– Джон Джейкоб Тернстайл, – ответил я. – К вашим услугам.

– Скорее уж, к услугам капитана, – пробормотал он. – Другое дело, что капитана у нас нет.

– Как это? – удивился я.

Кок усмехнулся.

– А ты не знаешь? – спросил он. – Что «Баунти» – корабль без капитана? Ладно, для тебя это знак хороший.

Я помрачнел. Бессмыслица какая-то. Как-никак мистер Зелес сказал, что капитан Блай приходится ему близким другом, да и мерзкий мелкий хорек мистер Сэмюэль несколько раз называл его капитаном.

– Так или иначе, вся еда уже готова, они там ждут ее, так что пошевеливайся, – сказал он, заводя меня в камбуз и указывая на несколько серебряных, накрытых крышками блюд. – Все, что от тебя требуется, это отнести их в кают-компанию и выставить на стол, а после сесть на пол в углу – на случай, если кому-нибудь понадобятся твои услуги. Первым подашь еду мистеру Блаю, запомни: он будет сидеть во главе стола. Если увидишь, что бокалы офицеров пустеют, пополняй их, но рот держи на запоре, понял? Все, что ты можешь сказать, никого не волнует, ты пойдешь туда не для того, чтобы разговоры разговаривать, так и не воображай, что твои слова могут кого-то заинтересовать.

– Ясно, – сказал я и, взяв первое блюдо, вышел в дверь.

Я не знал, чего мне следует ждать, когда я попаду в кают-компанию, – она находилась сразу за каютой капитана, и я в нее пока лишь сквозь замочную скважину заглядывал. Кстати, немного раньше, поправляя постель капитана, я заметил, что три портрета, поставленные мной на письменный стол, поменялись местами – леди и мальчик стояли теперь справа, а сердитый старик слева, – пачка же обвязанных красной лентой писем и вовсе куда-то исчезла; я подумал, что письма были частного характера и капитан припрятал их подальше от любопытных глаз. Из-за двери доносились голоса, и я не знал, как уведомить собеседников о моем присутствии и войти в кают-компанию, но тут мне повезло: за моей спиной появился мистер Фрейер.

– Тебе уже лучше, юный Тернстайл? – спросил он и открыл передо мной дверь, а я кивнул и добавил к кивку: «Да, сэр, спасибо, сэр», и мы оба вошли в кают-компанию.

За длинным столом сидели четверо, мистер Фрейер стал пятым. Место во главе стола занимал мужчина, которому я не дал бы больше тридцати трех лет, – я мгновенно понял, что он-то и есть тот человек, для услужения кому меня доставили на борт.

– А, вот и вы, мистер Фрейер, – воскликнул он, глядя поверх моей головы и весело улыбаясь вошедшему за мной штурману. – А мы уж испугались, что вы надумали поиграть в «человек за бортом».

– Мои извинения, сэр, – ответил штурман и, отвесив полупоклон, сел. – Я обсуждал на палубе наш курс с одним человеком, и на него напал кашель, мне пришлось остаться с ним, пока не прошел приступ.

– Боже милостивый, – сказал капитан, едва-едва подавив смешок. – Ничего серьезного, надеюсь, мы же только что вышли в море.

Мистер Фрейер покачал головой и сказал, что все обошлось. Он налил себе бокал вина, я поставил на стол блюдо и снял с него крышку. Под ней обнаружился целый выводок жареных цыплят, при виде которых у меня потекли слюнки.

– И кто ж это тут у нас? – спросил, повернувшись ко мне, капитан. – Клянусь моими бакенбардами, да никак наш мерт вец воскрес и прислуживает нам за столом. Так ты оправился, мальчик? И готов выполнять свой долг?

Здесь я должен сказать, что всегда был не из тех, кого легко запугать, – даже людям в мундирах или состоящим при власти, – однако в присутствии капитана, а я полагал, что ко мне обращается именно он, меня охватил внутренний трепет, и я без всяких предупреждений и ожиданий обнаружил в себе странное желание понравиться ему.

– Да, сэр, – ответил я голосом по возможности низким – вдруг он решит, что я старше моих лет. – Рад сообщить, что здоровье мое восстановилось полностью.

– Его здоровье восстановилось полностью, джентльмены, – весело воскликнул капитан, поворачиваясь к офицерам и поднимая бокал с вином. – Что же, я думаю это заслуживает тоста, не правда ли? Я поднимаю бокал за твое вечное процветание, юный Тернстайл!

– За юного Тернстайла! – взревели все остальные и чокнулись бокалами, и, признаюсь, хоть я и преисполнился гордости от того, что им известно, как меня звать, лицо мое покраснело от смущения и мне не удалось покинуть кают-компанию достаточно быстро. Когда я через несколько минут вернулся с блюдом картошки и овощей, они уже набросились на мясо, грязные варвары.

– …Тем не менее я сохраняю веру в карты, – говорил капитан одному из офицеров, сидящих по левую руку от него, на меня он теперь никакого внимания не обратил. – Конечно, я обдумал изрядное число планов наших действий в непредвиденных обстоятельствах – не сделать это было бы нерадивостью с моей стороны, – однако другие суда успешно огибали Горн, и я не понимаю, почему это не может сделать и «Баунти».

– Другие не пробовали обогнуть его в разгар зимы, сэр, – ответил молодой человек. – Это будет трудно, вот все, что я хотел сказать. Не невозможно, но трудно, и нам следует сознавать это.

– Те-те-те, да вы пессимист, сэр, – живо вскричал капитан. – А я не потерплю пессимистов на борту моего корабля. Цинга и та лучше. А что скажешь ты, мастер Тернстайл? – крикнул он, повернувшись ко мне так внезапно, что я едва не выплеснул вино из кувшина, который только что снял со стола. – Разделяешь ли ты унылое настроение мистера Кристиана?

Я уставился на него и несколько раз открыл и закрыл рот, совершенно как только что выуженная рыба с крючком в губе, – мне же неведомо было, о чем они толковали.

– Прошу прощения, сэр, – сказал я, стараясь говорить на манер человека образованного. – Я был поглощен выполнением моих обязанностей и потому ничего не знаю о предмете вашей беседы.

– Как это так, мальчик? – спросил он, нахмурившись, словно не понимая, и это огорчило меня еще пуще.

– Я не прислушивался, сэр, – пояснил я. – Исполнял свой долг.

Над столом повисло молчание, капитан окинул меня недоуменным взглядом, а затем, облизав губы, продолжил.

– Наш мистер Кристиан, – объявил он, поведя головой в сторону джентльмена, который сидел по левую его руку, молодого человека двадцати одного, я бы сказал, двадцати двух лет, – не верит, что судно, подобное нашему, способно выдержать бушующие вокруг Горна шторма. Я называю его пораженцем. А что думаешь ты?

Я замялся; сказать по правде, мне трудно было представить, что его и вправду интересует мнение неопытного человека вроде меня, – может быть, он просто насмешки надо мной строит? Однако все, кто сидел за столом, смотрели на меня. Выбора не было, пришлось отвечать.

– Не уверен, что у меня есть что сказать, сэр, – произнес я наконец, поскольку, не имев случая взглянуть на карту с нашим маршрутом, ничего о Горне не знал. – Идет ли речь о направлении, в котором мы движемся?

– Определеннейшим образом идет, – ответил он. – И клянусь перед всеми вами, что мы сделаем это, да еще и за рекордное время. Капитан Кук сделал, сделаем и мы.

Ну, это было совершенно другое дело. Покажите мне мальчика, который не знал бы или не почитал покойного капитана Кука, и я покажу вам мальчика без глаз, ушей и разумения.

– Так мы следуем по стопам капитана? –
Страница 17 из 29

спросил я, вытаращив глаза.

– Во всяком случае, по его пути, – сказал капитан. – А ты, стало быть, его поклонник, я правильно понял?

– Самый пылкий, – восторженно ответил я. – И если он это сделал, тогда я сказал бы, что и нам стоит попробовать.

– Видите, Флетчер? – торжествующе вскричал капитан и крепко хлопнул ладонью по столу. – Даже наш мальчик думает, что мы можем управиться с этим, мальчик, которого в последние сорок восемь часов выворачивало наизнанку, ровно грудное дитя, да так, что вся его требуха на подбородок свисала. Думаю, вы могли бы взять у него урок стойкости духа.

В сторону мистера Кристиана я смотреть не стал; слова капитана, да и вся созданная им обстановка за столом подсказали мне, что глазами с молодым человеком мне лучше не встречаться.

– Вам стоило бы побольше рассказать нам о ваших плаваниях с капитаном Куком, сэр, – после продолжительной паузы произнес другой офицер. Этот джентльмен был, если сказать правду, не многим старше меня; он прожил на этом свете весен пятнадцать, да и то не наверняка. – Для меня они представляют особый интерес, потому что мой отец, сэр, однажды пожал капитану руку в Бленхеймском дворце. Пополни мой бокал, мальчик, ладно? – прибавил он, взглянув на меня через стол, и клянусь, если б мы были в Портсмуте или наверху заведения мистера Льюиса, я счел бы эти слова вызовом и надрал ему уши.

– В таком случае, мистер Хейвуд, вашему отцу повезло, – сказал капитан, тем самым осведомив меня об имени этого малого. – Ибо не ступал еще по земле человек более храбрый и мудрый, чем капитан Кук, и я каждое утро благодарю Спасителя, позволившего мне служить под его началом. Однако я полагаю, что мы поступим правильно, если обсудим некоторые из затруднений, с которыми столкнулись в нашем плавании. Поступив иначе, мы проявили бы нерадивость. Вы были совершенно правы, мистер Кристиан, сказав, что…

Он ненадолго умолк, сузил глаза, положил свою вилку рядом с тарелкой и посмотрел на меня, как раз закончившего пополнять вином бокал мистера Хейвуда и усевшегося в углу.

– Думаю, пока достаточно, мастер Тернстайл, – произнес он, немного понизив голос. – Ты можешь подождать в коридоре.

– Но мистер Холл сказал, что мне следует оставаться здесь, вдруг вам что-то понадобится, – ответил я с несколько, быть может, излишним волнением, ибо кто же повернулся ко мне, как не все тот же юный Хейвуд? – повернулся и заорал на меня, как на дворняжку, которую он вправе выкинуть в коридор пинком ноги.

– Ты слышал, что сказал капитан! – возопил этот уродливый засранец, и большие прыщи на его физиономии покраснели от гнева. – Делай, что велит тебе мистер Блай, мальчишка, не то я тебе покажу!

– Хотел бы я посмотреть, что у тебя получится, мелкий паскудник! – сказал я, да как дерну его за нос, как отхлещу по щекам, как вывалю то, что осталось в его тарелке, на его же штаны, – а все прочие, кто сидел за столом, глядя на это, кричали, буйно и одобрительно. Но нет! Только в мыслях моих сказал я это и только в воображении сделал, ибо хоть я и пробыл на борту «Баунти» совсем недолго, но уже узнал о жизни в море достаточно, чтобы понять: не положено мне дерзить тому, кто носит белую форму, даже если он не старше меня годами, да еще и урод уродом в придачу.

– Да, сэр, – сказал я, вставая, и открыл дверь. – Смиреннейше прошу простить меня, сэр. Впрочем, если вам что-то понадобится, я буду на расстоянии плевка от вас, сэр.

– На расстоянии плевка! – воскликнул мистер Кристиан и рассмеялся, да и по лицу капитана скользнула улыбка. – Вы его только послушайте!

И он послал мальчишке Хейвуду взгляд сообщника, а я понял, что хорошие отношения у меня с этой парочкой негодяев уже не сложатся.

Ничего не поделаешь, я вышел в коридор и стал расхаживать по нему взад-вперед, воображая всякие штуки, которые мог бы сказать или сделать, – и кто же, по-вашему, вылез из камбуза? Разумеется, кок, мистер Холл, смотревший на меня скорее с жалостью, чем со злостью.

– Я тебе что сказал? – спросил он. – Разве я не велел тебе оставаться в кают-компании на случай, если ты им понадобишься?

– Они меня отослали, – ответил я. – Против моей воли. Я бы с удовольствием остался там.

– Ты плохо себя вел?

– Ничуточки, – обиделся я. – Ответил на заданный мне вопрос, пополнил бокалы, а потом капитан велел мне ждать снаружи.

Мистер Холл подумал немного и пожал плечами – по-видимому, ответом моим он остался доволен.

– Ну, видать, они захотели обсудить то, что покамест для твоих ушей не предназначено. Как-никак положение ты занимаешь невысокое.

– Знаю, – сказал я, уже устав выслушивать это. – Вы все стоите выше меня. Даже мышь под полом и та меня выше. Это я знаю.

Он слегка улыбнулся, всего на мгновение, но, похоже, сразу и осудил себя за такую гуманность.

– Ладно, идем со мной, мой храбрый друг, – сказал он. – Сдается мне, ты не отказался бы заправиться миской чего-нибудь горяченького, а?

Вот тут он был прав, я не отказался бы и почувствовал благодарность к нему за такое предложение. А пока я угощался тушеным мясом, которое получил от него, он удивил меня, сказав:

– Принимая все во внимание, тебе достался совсем неплохой рождественский обед.

Тут я вспомнил, какой нынче день, и даже есть на мгновение перестал, я и забыл о нем, о дне, в который собирался потратить мои неправедно добытые денежки на вкусную еду в «Ловкой свинке», отпраздновать рождение Спасителя – там, а не здесь, на судне посреди моря, без единого друга или брата поблизости.

Молитв я не читал – в заведении мистера Льюиса они не приветствовались, и потому не обзавелся привычкой возносить благодарения за те блаженства, что мне выпадали; мистер Льюис говорил, что молятся только паписты да содомиты; задним числом я нахожу, что для его волдыристых уст заявление это было, пожалуй, чрезмерно сильным.

– Что вы имели в виду? – помолчав немного, спросил я у мистера Холла и поднял взгляд от миски. – Когда сказали, что у корабля нет капитана? Он же есть. Верно? Капитан Блай. Я ему только что жареных цыплят подавал.

– Ага, озадачил я тебя, мм? – сказал мистер Холл, забирая у меня миску и соскребая с ее донышка жир для каких-то будущих нужд. Возможно, для нашего завтрашнего ленча. – Мистер Блай командует нами, все так, да только он не капитан Блай, а лейтенант Блай. И «Баунти», понимаешь ли, корабль не военный. Ты же видел его размеры – меньше девяноста футов в длину. Это торговое судно. Не более того. Я в свое время послужил на военных судах. Наше не военное.

– Торговое, – тихо повторил я, снимая с подбородка прилипший к нему вкусный хрящик; я уже хорошо понимал, что едой бросаться не стоит. – Но что такое торговое судно, когда оно занимается своим делом? Разве не то же, что и военное?

– Далеко не то же, – ответил он. – Хоть и у нас имеются три мачты и бушприт – ты же их видел?

Я покачал головой, и он рассмеялся мне в лицо – без издевки, от удивления.

– Так ты ничего о море не знаешь? – спросил он. – Мы всего лишь торговое судно и к тому же взятое в аренду, потому у нас и нет капитана, только лейтенант. Да еще и на лейтенантском жалованье, оно, конечно, побольше твоего или моего, но меньше, чем ему хотелось бы. Ну, мы, понятное дело, называем его капитаном, но больше из вежливости, чем по
Страница 18 из 29

какой-то другой причине. Сэр Джозеф велел нам так его называть. Однако он всего лишь лейтенант, как мистер Фрейер. Хотя по положению мистер Блай, естественно, выше. Он выше всех нас.

4

Уже вечером, когда обед закончился и офицеры разошлись, я возвратился к обеденному столу и, выполняя указания мистера Холла, отнес посуду и бокалы в камбуз, где старательно вымыл их, прежде чем вернуть в сундук капитанской буфетной. То были не просто какие-нибудь старые тарелки и столовые приборы, с которых обычно кормились офицеры, нет, это была личная собственность капитана Блая, подарок его жены, извлекаемый из буфетной, когда он приглашал к обеду своих ближайших подчиненных. Я был непривычен к такой работе. Отчего и времени она отняла у меня больше, чем я рассчитывал, ведь мытье и вытирание посуды – занятие ужасно медленное и тягомотное, особенно если и вода не шибко горяча, и тряпки недостаточно сухи. Тем не менее я предавался ему, пока работа не была сделана, ибо мне хотелось оставить буфетную сколь возможно более чистой, произвести хорошее впечатление на корабельного кока – в предвидении будущего. Как-никак мистер Холл отвечал за питание всей команды, и потому я полагал разумным обратить его в моего союзника.

Путь из буфетной лежал через капитанскую каюту, где меня застало врасплох зрелище: за письменным столом сидел одетый лишь в ночную сорочку капитан, освещенный одинокой свечой, которая придавала ему обличие скорее призрака, чем человека. Я даже подпрыгнул и едва не вскрикнул, но сумел удержаться – мне вовсе не хотелось показаться ему неженкой и девчонкой.

– Я испугал тебя, – донесся от стола негромкий голос. Капитан передвинул свечу, чтобы я мог получше видеть его. Я отметил, что портреты леди и мальчика стояли теперь совсем рядом с ним и что он пишет письмо – перед ним лежала стопка бумаги, а под правой рукой расположились чернильница и перо. Я заподозрил, что он переводил время от времени взгляд с написанных им слов на портреты. – Приношу мои извинения, – прибавил он голосом тихим и грустным.

– Нет, сэр, капитан, сэр, – торопливо сказал я и потряс головой, а между тем сердце мое возвращалось к обычному размеренному биению. – Я сам виноват. Мог бы и сообразить, что увижу вас здесь. Я просто прибирался в вашей буфетной, вот и все.

– И я благодарен тебе за это, – сказал он, снова берясь за перо.

Несколько мгновений я смотрел на капитана, вбирая в себя его облик. Ростом он был не высок и не низок, ни толстым, ни тощим назвать его было нельзя, лицом капитан был слишком хорош для обозначения «уродливый» и слишком прост для «красивый». В общем и целом человек он был неприметный, но с умными глазами, какими, я полагаю, становятся глаза джентльменов, прошедших хорошую школу.

– Ну, спокойной ночи, капитан, – произнес я и направился к двери.

– Тернстайл, – быстро сказал он и повернулся ко мне, прикидывая, возможно, не плохо ли я показал себя во время обеда и не следует ли сделать мне выговор. – Подойди поближе, ладно?

Я шагнул в его сторону – на несколько дюймов, не более, а он снова передвинул свечу, теперь та стояла на краю разделявшего нас стола.

– Еще ближе, – прошептал он с какой-то напевной интонацией, и я сделал несколько шагов, после которых разделявшее нас расстояние сократилось до трех-четырех футов. Может, я его распаляю? – вот что пришло мне в голову, однако, если честно, он вовсе не казался мне человеком такого пошиба.

– Протяни ко мне руки, – сказал он, и я протянул и прикусил губу, полагая, что получу сейчас трепку за какой-то неведомый мне проступок. Я стоял с протянутыми руками, а капитан отложил перо, взял мои ладони в свои и повертел их так и сяк, внимательно осматривая. – Совсем грязные, – сказал он и поднял на меня сокрушенный взгляд.

– Да я только этим утром окунался, – сообщил я со всей доступной мне быстротой. – Честно.

– Ты-то, может быть, и окунался, а вот твои руки… твои ногти… – Он с отвращением покачал головой. – Здесь, на борту, ты должен следить за собой, мальчик. Как и все моряки. Чистота и гигиена – вот что определяет успех морского похода. Оставаясь здоровыми, мы сохраняем способность к дальнейшим усилиям. А тогда и на судне будет царить довольство, и мы сможем добраться до нашей цели без ненужных нам происшествий. Результат? Мы быстрее вернемся к тем, кого любим, выполнив нашу миссию, к вящей славе короля. Ты меня понимаешь?

– Да, сэр, – ответил я, и покивал, и мысленно поклялся, что буду отныне отшкрябывать ногти каждые несколько недель, раз уж это способно сделать его счастливым. А потом немного поколебался, прикидывая, можно ли задать ему вопрос, который вертелся в моей голове со времени разговора за обеденным столом. И наконец спросил: – Сэр, а вы правда служили под началом капитана Кука? – Я понимал, что вопрос мой дерзок, но это меня не заботило, я хотел знать, вот и все.

– Служил, мой мальчик, – с легкой улыбкой ответил капитан. – Я был в то время совсем юн. На борт «Решимости» я поднялся в двадцать два года – в качестве штурмана. У нас эту должность исполняет мистер Фрейер, хотя он сейчас много старше, чем я тогда. Капитан Кук называл меня чудо-ребенком. Подозреваю, что этот пост мне принесло умение вычерчивать карты, которое я приобрел, потратив немало трудов, мой мальчик, о да, немало. Я прослужил у него не один год и овладел моей нынешней профессией, наблюдая за ним.

Капитан склонился над столом, взял портрет сердитого джентльмена и некоторое время вглядывался в него, а я вспомнил, что видел это лицо и раньше. Ну конечно же, это капитан Кук. И я поразился тому, что не узнал его сразу, впрочем, никакие портреты великого человека, виденные мной до того времени, не изображали его столь разгневанным. Интересно, подумал я, почему капитан взял себе на память именно этот?

– Знаешь, я был с ним до самого конца. Когда его убили… – начал он, однако я, дурак этакий, перебил его.

– Когда капитана Кука убили? – спросил я, и затаил дыхание, и широко раскрыл глаза. – Вы были там? Видели это?

Капитан Блай взглянул на меня, нахмурился; он понимал, что я жажду узнать больше, но, возможно, не доверял моим побуждениям – и правильно делал, ибо меня, как и любого мальчишку, прежде всего привлекали недостойные подробности смерти капитана Кука. За многие годы я наслушался от моряков – тех, что останавливались в Портсмуте, и тех, что навещали нас, мальчишек, в заведении мистера Льюиса, – историй, которые противоречили одна другой и весьма значительно отличались; к тому же источником каждой был друг, или брат, или кузен, знакомый с кем-то, кто плавал с капитаном Куком до его кончины. Но человека, который присутствовал при ней и своими глазами видел события того страшного дня, я не встречал ни разу. До этого разговора. Как же я мог не попытаться узнать настоящие подробности?

– Иди-ка ты спать, мальчик, – сказал капитан и отвернулся, прекращая наш разговор. – Тебя ждет долгий хлопотливый день, а ты еще должен потратить немалое время на то, чтобы оправиться после болезни.

Я разочарованно кивнул и мысленно обругал себя за то, что посмел прервать капитана. Однако, покидая темную каюту, я увидел кое-что, приковавшее мое внимание: на полке у самой двери лежала белая тряпица, тот самый холодный
Страница 19 из 29

компресс, что укладывал на мой лоб во время болезни неведомый мне ласковый благодетель, еще и горшки с моей рвотой выносивший. Я уставился на нее, потом обернулся к капитану, который заметил, куда я смотрю, и помрачнел, сожалея, похоже, что тряпица попалась мне на глаза.

– Хочется верить, что больше она до конца плавания нам не понадобится, – сказал он.

– Капитан… – начал я, пораженный моим открытием, ибо, клянусь, в те первые страшные дни не сомневался, что приближаюсь к могиле, однако капитан снова отвернулся и помахал по воздуху рукой, выпроваживая меня.

– Иди спать, мальчик, – повторил он, и в ответ я проделал то, что решил проделывать начиная с этого дня и до конца нашего плавания – и в хорошие времена, и в плохие.

Выполнил его приказ.

5

Те первые дни на борту «баунти» миновали без происшествий. Рождество выдалось ненастное, но в конце концов погода утихомирилась и корабль лег на курс к оконечной точке Южной Америки, намереваясь обогнуть мыс Горн. Я считал своей непременной обязанностью хорошо услужать капитану, чье начальное дружественное отношение ко мне с ходом недель обратилось, на мой взгляд, в безразличие. Я прибирался в его каюте, подавал ему завтрак, ленч, обед и ужин, стирал его исподнее, все время надеясь, что он снизойдет к моему стремлению побольше узнать о капитане Куке, но побейте меня камнями, если мистер Блай хоть раз это сделал. Основную часть не отдаваемых им сну часов он проводил на палубе, и, надо сказать, матросы высоко ценили его указания и советы, если же капитан оставался в каюте, то заполнял судовой журнал или писал письма. Я, со своей стороны, счел моим долгом свести знакомство со сколь возможно бо?льшим числом моряков, тем паче что во мне нарастало пренеприятное чувство обособленности и одиночества, однако быстро обнаружил, что это задачка не из простых. Большинство их, казалось, не желало обмениваться хотя бы шутливыми замечаниями или вести простые разговоры с таким малозначащим членом команды, как ваш покорный слуга, и потому я проводил время преимущественно под палубой, в треугольнике возможностей, вершинами которого были просторное помещение, заставленное ящиками и горшками, камбуз, где мистер Холл готовил для экипажа еду, капитанская каюта, да буфетная, – проводил, довольствуясь исключительно собственным обществом. По сей причине я видел в те дни главным образом офицеров, поскольку их общие каюты находились в конце коридора, который я называл «моим», исключение составлял штурман мистер Фрейер, ему отведена была каюта одноместная, крошечная. Но и офицеры не удостаивали меня бесед.

В течение января океан оставался довольно спокойным, и мы изрядно продвинулись вперед, но затем, одним вечером, шторм и ветер без какого-либо предупреждения взвинтили себя до жуткого гнева, и через час волны подбрасывали наш корабль, что твою тряпичную куколку, и всю команду призвали наверх, дабы она помогла ему благополучно пройти сквозь бурю. По счастью, мой желудок уже успел свыкнуться с движениями океанских валов, и упасть в смертоносный обморок я не боялся, однако шторм в тот вечер разразился столь яростный, что я опасался, как бы ветер не сорвал нас, всех до единого вместе с кораблем, с волн и не перевернул вверх тормашками.

Я совершил серьезную ошибку, выбравшись на палубу, когда буря была в самом разгаре. Едва только выставив голову в тамошнюю катавасию, я ощутил лицом полную силу дождя, града и снежной крупы, все это взялось за мои миловидные черты с такой яростью, что я подумал: сейчас они мне кровь пустят. Вокруг метались взад и вперед моряки, они тянули за канаты, изменяя положение парусов, перебрасываясь короткими фразами, исполняя свои обязанности, ни одна из которых мне, ничего в морском деле не смыслившему, понятной не была. Я обернулся, чтобы взглянуть на люк, из которого вылез, но едва-едва смог открыть глаза настолько, чтобы его различить. Сверху донесся громкий крик, я поднял голову и увидел палубного матроса – я уже знал, кто это такой, Томас Беркетт, – который соскользнул по фок-брамселю, парусу, занимающему на мачте место сразу под фор-бомбрамселем, и едва не заскользил дальше, по фор-марселю и самому фоку, чтобы сорваться оттуда на палубу, о которую он наверняка раскроил бы черепушку, вывалив ее содержимое наружу, точно разбитый арбуз. На его счастье, он успел вцепиться одной рукой в оттяжку и болтался на ней туда-сюда, как наказанный каторжник, пока не нащупал ступней натянутый канат и не встал на него, после чего ему удалось снова подняться в безопасное место. Но меня от этого зрелища чуть наизнанку не вывернуло.

За прошедшие дни я понемногу осваивался с устройством корабля, изучая его по плану, прикрепленному к стене в каюте капитана Блая. «Баунти» был судном трехмачтовым, фок- и грот-мачты несли по четыре паруса: бом-брамсель, брамсель, марсель и фок (или грот). Ближняя к корме корабля бизань-мачта несла лишь три первые. Между фок-мачтой и бушпритом были закреплены один перед другим еще два паруса – кливер и фор-стень-стаксель, а к бизань-мачте крепился спенкер, который направлял ход корабля, помогая рулю. Конечно, я еще не знал, как все они используются для управления кораблем, как ведут нас сквозь бури наподобие той, с которой мы сражались теперь, но дал себе слово, что на протяжении всего плавания буду учиться и стану моряком более опытным, чем предполагало мое нынешнее положение в команде.

– Тернстайл! – воскликнул капитан Блай, в самый разгар шторма возвращавшийся к себе в каюту, – форма его промокла насквозь, и я подумал, что так недолго и инфлюэнцу подхватить. (Один мальчик в заведении мистера Льюиса как-то подцепил эту хворь, и его, чтобы он не перезаразил всех нас, без церемоний выставили на улицу. Он был моим близким другом – год, если не больше, мы с ним спали в одной постели, – но после того я никогда его больше не видел. Я слышал, что он приказал долго жить, однако доказательств тому не имею.) На ходу капитан, чтобы сохранить равновесие, упирался ладонями в стены коридора, поскольку «Баунти» бросало то вверх, то вниз, то влево, то вправо, да с такой силой, что, клянусь, я чувствовал, как мой желудок отрывается от всего прочего тела, чтобы начать самостоятельную жизнь и карьеру. – Какого черта ты тут делаешь?

– Капитан, – сказал я, вскакивая на ноги, поскольку до этой минуты сидел в углу около моей койки, также упираясь руками в стены, а ногами в пол. – Что с нами происходит? Мы гибнем?

– Не будь ослом, мальчик, – резко ответил он. – Я видывал ночи и похуже. Эта, помилуй Бог, еще тихая. Держись и выкажи хоть немного храбрости, не то я переодену тебя в платьице и переименую в Мэри.

Я выпрямился, вовсе не желая, чтобы капитан счел меня трусом, и попытался войти следом за ним в каюту, но качка и донесшиеся сверху смятенные вопли задержали меня.

– Иисус Христос страдающий! – возопил я, с перепугу забыв свое место. – Что там такое? Какое-то несчастье в команде?

– В команде? – переспросил он и, нахмурив брови, повернулся ко мне: – Никакого несчастья в команде не случилось, мальчик, и я попросил бы тебя не употреблять в этой каюте имя Спасителя всуе. Почему ты задал такой вопрос?

– Но эти вопли, – сказал я, и, не сомневаюсь, лицо мое выражало в эти
Страница 20 из 29

мгновения презренный ужас. – Вы разве не слышите? Может быть, там люди падают за борт и скоро некому будет управлять кораблем. Разве не должны мы помочь им? Или хотя бы послать кого-то на помощь?

Пока я произносил это, огромная волна ударила в оконце каюты, да с такой силой, что я едва не упал – в обморок. Капитан же просто взглянул в ту сторону – так, точно волна была просто докукой, мухой, которую он мог отогнать от себя взмахом руки.

– Это не людские крики, чертов ты дурень, – сказал он. – Боже милостивый, мальчик, ты не распознаешь голос ветра? Он проносится над палубой, бросая нам вызов, проверяя, хватит ли у нас отваги идти дальше. Эти вопли – его боевой клич! Рев – его сила! Ты все еще ничего не знаешь о море? – Капитан покачал головой и взглянул на меня так, точно я был жутким олухом, а он мучеником, вынужденным терпеть мое присутствие. – Разве моряки этого корабля, – продолжал он, – моего корабля, станут вопить от страха? Им и без того работы хватает. Да и тебе, мальчик, стоило бы делом заняться, а потому иди выполняй свои обязанности, пока я не дал тебе настоящий повод для воплей. Мне нужен кипяток для чая, немедленно.

– Есть, капитан, – сказал я, но задержался ненадолго, наблюдая за тем, как он снимает с полки карты и развертывает их, прижимая, чтобы они не свернулись, тяжестями по углам.

– Ну же, Тернстайл! – рявкнул он. – Вода на троих, если ты не против.

Я побежал в камбуз, надеясь найти там мистера Холла, но не нашел; я уж потом обнаружил, что в минуты, подобные этим, почти каждого члена команды следует искать на палубе, где он помогает попыткам удержать корабль на плаву. В трюме остаются лишь очень немногие. Я был одним из них, поскольку ни пользы, ни радости никому принести не мог. Другим человеком, избегавшим, как я заметил, тяжелой работы, был судовой хирург доктор Хагген, который никогда не появлялся на палубе в трудные часы, но вечно отыскивал для себя неотложное дело в наиболее безопасной части судна, трусливый прохвост.

Вернувшись в каюту с чайником и чаем, я увидел там капитана, который просматривал, пользуясь лупой, карты, между тем как штурман, мистер Фрейер, и его помощник, мистер Кристиан, наблюдали за ним. На этих двоих стоило посмотреть, будьте уверены, – на первого с лицом красным и встревоженным, старавшегося, чтобы каждое его слово было услышано, и на второго, который выглядел так, словно он только что выбрался из воды и теперь озабочен состоянием своей прически, а о том, что нам грозит какая-то там опасность, вовсе и не думает. Собственно говоря, когда я вошел в каюту, он проверял на предмет чистоты свои ногти. Красивый был малый, этого у него не отнимешь.

– Капитан, мы не можем бороться с таким штормом и дальше, – говорил при моем появлении мистер Фрейер. – Волны слишком велики, палуба почти уходит под воду. Надо ложиться в дрейф.

– В дрейф? – вскричал мистер Блай, отрываясь от карты и встряхивая головой. – В дрейф? – проревел он. – Немыслимо, сэр! Пока «Баунти» командую я, он дрейфовать не будет! Мы идем под ветром!

– Без плавучего якоря, сэр? – спросил мистер Фрейер, расширив глаза. – Разумно ли это?

Я в то время ничего не ведал о том, как хорошо помогает плавучий якорь судну не черпать воду кормой, но само это название звучало внушительно, и мне стало жаль, что у нас нет такой штуки.

– Да, мистер Фрейер, – стоял на своем капитан. – Без плавучего якоря.

– Но, сэр, обрасопив паруса и поставив руль под ветер, мы по крайней мере получим шанс сохранить наше нынешнее положение.

– Какая это, право, скука – сохранять положение, – вздохнув, отрешенно заметил мистер Кристиан, как будто исход этого спора – такой или этакий – не представлял для него интереса и он предпочитал отправиться к своей койке и там подождать, когда спор завершится. – Лично я за то, чтобы идти вперед. В конце концов, нам поставлены определенные сроки, не так ли? А дрейф стал бы пустой тратой времени. Не для него поднимался я на борт «Баунти».

– Боюсь, мистер Кристиан, вам этот вопрос обсуждать не по чину, – повернувшись к нему, заявил мистер Фрейер, и глаза его гневно вспыхнули. – И с позволения сказать, вам следовало бы сейчас находиться на палубе, рядом с мистером Эльфинстоуном. А вопрос решим мы с капитаном.

– Должен вам напомнить, мистер Фрейер, что капитан сам решает, кого ему приглашать в свою каюту, а кого нет! – вскричал мистер Блай, распрямляясь во весь рост и с не меньшим гневом глядя на штурмана. – Я пригласил Флетчера поучаствовать в разговоре, я же, а не вы, мистер Фрейер, и отошлю его. Это понятно?

Наступило молчание, жертва этой вспышки переводила яростный взгляд с одного мужчины на другого, лицо его покраснело на миг еще сильнее, но в конце концов мистер Фрейер посмотрел прямо на капитана и кивнул.

– Итак, мистер Кристиан, – сказал капитан и, дернув себя в попытке успокоиться за полы кителя (клянусь, что за все время нашего знакомства я не видел его таким рассерженным), повернулся к помощнику штурмана, – что скажете? Считаете ли вы, что нам следует идти под ветром?

Мистер Кристиан поколебался, бросил быстрый взгляд на мистера Фрейера, а после пожал плечами и тем же скучающим, недовольным тоном ответил:

– Я думаю, что «Баунти» сможет справиться с этим. Шторм ужасен, тут мистер Фрейер прав, не стану с ним спорить, но разве шторма правят морями, а не мы? В конце концов, мы англичане. И не будем забывать, что капитану Куку это удалось, не так ли?

Я знал, произнесены магические слова, – мистер Кристиан был человеком проницательным, – и капитан торжествующе повернулся к мистеру Фрейеру.

– Ну? – вопросил он. – Что вы на это скажете, Джон Фрейер?

Тот, понимая, что разбит наголову, ответил:

– За судно отвечаете вы, капитан, и я, разумеется, выполню все ваши приказы.

– Вы дьявольски правы, – согласился капитан, и я подумал тогда, что он слишком резок, ведь мистер Фрейер ответил ему со всей учтивостью. Я не мог также не заметить, что мистер Кристиан чем-то позабавлен, и не подивиться этому. – Вы оба, – продолжал капитан и, вытерев со лба испарину, направился к лежавшему открытым судовому журналу, – поднимайтесь наверх. Прикажите идти под ветром, мистер Фрейер. Мы будем пробиваться сквозь шторм всю ночь и следующую, если понадобится, да, и следующую за нею, даже если пойдем ко дну, пытаясь это проделать. Я хочу, чтобы каждый, кто есть на палубе, твердо стоял на ногах, от правого борта до левого, от галса до шкота, и мы прорвемся, мы прорвемся, говорю я, и уйдем от непогоды. Нам поручена миссия, джентльмены, и с помощью Божьей мы ее выполним. Вам все понятно?

Офицеры кивнули и покинули каюту а я налил капитану чашку чаю – две другие так и не понадобились – и поставил ее перед ним на стол. Он даже не взглянул на меня и не поблагодарил, но продолжил писать что-то в журнале, перо его впивалось в бумагу с такой силой, что могло того и гляди прорвать ее; к чернильнице капитан протягивал руку словно в неистовстве, роняя на стол синие капли, которые мне предстояло стереть, пока их не впитала столешница. Я открыл было рот, намереваясь сказать кое-что, но передумал и тоже вышел, тихо закрыв за собой дверь.

6

Та ночь была темной. Я лежал на койке, не способный заснуть, уверенный, что при очередном взлете корабля
Страница 21 из 29

он, глядишь, и перевернется вверх дном, и тогда все мы утонем. И не мог выбросить из головы мысли о том утре в конце декабря, когда я шел по улицам Портсмута, не зная ни единой заботы, предвкушая рождественский обед и ничего не ведая о том, что уготовила мне судьба. Думал я и о мистере Льюисе, заботившемся обо мне с младых ногтей, и гадал, удалось ли ему уже выяснить, куда я запропал. Я надеялся, что не удалось. Он ожидал, что примерно к обеду я возвращусь к нему с добычей или по крайности с той ее частью, что причиталась ему, а я не появился, и это его разозлило. Когда же началась ночная работа, он и вовсе рассвирепел, поскольку за последние двенадцать месяцев я приобрел у его клиентов популярность – и даже большую, чем мне хотелось. Странно вспоминать об этом, но, к вечному моему стыду, я никогда не думал о том, чтобы покинуть его, несмотря на все, что творилось в его заведении, да если б и измыслил какой-нибудь план, тот наверняка провалился бы, а я нажил бы неприятности куда большие тех, в какие попал теперь. Это чудовище, вероятно, места себе не находило от злости, вызванной тем, что мне удалось сбежать от него. Я мог представить себе, как он обращается в суд, уверяя, что меня умыкнули обманом, и требуя компенсацию, – и получает отказ, потому что какие же он имел права на меня? Он не отец мне, да и что я для него делал? Только воровал и мошенничал. Ну и еще кое-что.

Однако я знал, что, попадись я ему в лапы после моего возвращения, надеяться мне будет не на что. Он перережет мне горло от уха до уха и назовет это справедливым возмездием.

7

Следующее утро оказалось свежим и ясным, и я, открыв глаза, удивился тому, что все-таки смог заснуть, и сразу же услышал громкий рев капитана – такой, что у меня загремело в ушах, а глаза мои закрутились в орбитах.

– Тернстайл! – вопил капитан. – Где тебя черти носят?

Я спрыгнул с койки, натянул одежду, подскочил к двери его каюты, торопливо постучал и вошел внутрь с таким видом, точно успел уже переделать кучу важных дел, а не просто дрых в моем логове и видел сны о родном борделе. Капитан снова склонялся над картами, рядом с ним стоял, попыхивая трубкой, мистер Кристиан.

– Ну наконец-то, – сердито сказал, увидев меня, капитан. – Какой дьявол тебя задержал? Приходи, когда тебя зовут, мальчик, ладно?

– Прошу прощения, капитан, – с коротким поклоном сказал я. – Чем могу служить?

– Горячей воды, и побольше, – быстро ответил он. Похоже, этот ответ годился ему на все случаи жизни. – И чаю. Хорошее утро, Тернстайл, – громко и весело прибавил он. – Очень хорошее утро для того, кто жив, идет по морю и верно служит королю!

Я кивнул, и побежал в камбуз, и наполнил кастрюльку кипевшей на плите водой, и отнес ее в каюту, и поставил перед двумя мужчинами. Меня удивило отсутствие там мистера Фрейера – в конце концов, он был на судне вторым после капитана человеком, то есть занимал положение более высокое, чем у мистера Кристиана, и тем не менее в капитанской каюте его не было.

– Великолепно, – сказал капитан и хлопнул в ладоши. – Нет-нет, Флетчер, позвольте мне, – прибавил он, когда последний попытался разлить воду по чашкам.

Я пригляделся к капитану Блаю: форма его потемнела и запачкалась от усилий, которые он потратил ночью, чтобы привести нас в безопасные, спокойные воды. Глаза выглядели усталыми, да и побриться ему не мешало бы. Зато мистер Кристиан производил впечатление совершенной копии того красивого морского офицера, какого мог бы выставить в своей витрине лондонский портной. Он вел себя как человек, который отоспался этой ночью в чистой постели парижского дома терпимости, совершив предварительно нечто неудобо сказуемое, и не один-два, а целых три раза. Я заметил также, что от него попахивает духами, и одному лишь Спасителю ведомо было, откуда они взялись.

– Тернстайл, – сказал тут капитан, повернувшись ко мне, и на миг я проникся дурацкой уверенностью, что они примут меня в свою компанию и попросят моих советов. – Вон те книжные полки и мои бумаги. Во время шторма все сдвинулось со своих мест. Наведи там порядок, ладно? Мне неприятен любой кавардак. У меня от него настроение портится.

– Есть, капитан, – ответил я, обрадованный делом, которое позволит мне провести с ними побольше времени, воображая себя таким же властителем морей, как они.

– Не могу не засвидетельствовать вам мое восхищение, капитан, – сказал мистер Кристиан, которого, понятное дело, моя персона нисколько не занимала. – Этой ночью выпадали мгновения, когда я испытывал страх за нашу участь. А вы никаких сомнений не питали, не так ли?

– Ни единого мгновения, Флетчер, – категорично ответил капитан и выпрямился в кресле, словно подчеркивая эти слова. – Ни единого. Если я и научился чему-то за проведенные в море годы, так это тому, что, едва ступив на борт корабля, можно сказать, куда он годится. И знаете, едва увидев «Баунти» в дептфордской гавани, я точно понял, на что он способен. И в то же утро сказал об этом сэру Джозефу. Сказал, что на этом судне можно идти по самым бурным водам и чувствовать себя в безопасности, – и я был прав, не так ли? Видит Бог, я был прав!

Еще одно упоминание о сэре Джозефе. Кто он таков, плывет ли с нами, я не знал, но если плыл, мне только еще предстояло увидеть его.

– И все-таки, – сказал мистер Кристиан, разглядывая свои ногти, дабы увериться, что под ними не стало черно с тех пор, как он проверял их в последний раз, а было это пару минут назад, – для того чтобы пойти, как сделали вы, под таким ветром, нужна немалая сила духа. Матросы всегда восхищались вами, вы это знаете. Но нынче утром, клянусь, они готовы отлить вам памятник из золота.

Мистер Блай расхохотался, покачал головой.

– Боже, нет, – сказал он, однако я видел, что эта новость доставила ему удовольствие. – Ни в чем подобном необходимости нет. Такова работа командира корабля, когда-нибудь вы и сами поймете это, Флетчер, приняв под начало собственное судно. Но знаете, у меня есть на уме особая цель, о которой я никому еще не рассказывал. Возможно, вам будет интересно услышать о ней, нет?

– Почту за честь, сэр, – ответил мистер Кристиан с чуть большей, чем обычно, горячностью.

Я тоже навострил уши.

– Дело в том, Флетчер, – продолжал капитан, – что я намереваюсь не только выполнить нашу миссию в соответствии с полученными нами приказами, хотя, разумеется, я буду следовать им, как Святому Завету. Но я намерен также вернуться в Спитхед, не потеряв и не подвергнув наказанию ни одного человека из моей команды. Как вам такой честолюбивый замысел, сэр?

Услышав это, мистер Кристиан слегка наморщил лоб и прежде, чем сказать что-либо, немного подумал.

– Мы можем лишь молиться о том, чтобы никого не потерять, – наконец ответил он – осторожно, тоном человека, тщательно подбирающего слова; впрочем, таким он всегда и был. – Но без наказаний? Совсем? Разве это не малоправдоподобно?

– О, готов согласиться с вами, возможно, надежды мои пусты, – сказал капитан, снисходительно взмахнув рукой. – Но можете ли вы припомнить корабль, подобный нашему, проделавший столь длинный путь за столь изрядное время и возвратившийся назад с командой, в которой не выпороли кнутом или плетью ни одного чело века?

– Нет, капитан, – ответил, покачав головой,
Страница 22 из 29

мистер Кристиан. – Неслыханное дело.

– Это стало бы достижением – и каким еще, верно? – продолжал капитан, которому эта тема явно была по душе. – Спокойное плавание? Лондонские адмиралы ахнули бы от удивления и взяли нас всех на заметку, так? Дружно работающая команда, которой не требуется боцман, чтобы кого-то пороть. И я верю, Флетчер, мы можем стать такой командой. Я действительно верю в это.

Я расставлял книги, раскладывал бумаги, а мысли мои скакали наперегонки. Кнут? Плеть? Конечно, из разговоров бросавших в Портсмуте якорь моряков я знал, что без них не обходится ни одно плавание даже в такое просвещенное время, как наше, однако мне и в голову не приходило, что они могут иметься и на «Баунти».

– В таком случае желаю вам успеха, сэр, – сказал мистер Кристиан, приветственно поднимая в воздух свою чашку. – И дьявол свидетель, после достигнутого вами этой ночью матросы постараются не подвести вас. – Он немного помялся и, прежде чем произнести следующую фразу, отвел глаза в сторону. – Мне кажется, мистер Фрейер доволен тем, что оказался не прав.

– Ммм? – спросил капитан, поднимая на него взгляд и улыбаясь уже не так широко. – Что вы сказали, Флетчер?

– Мистер Фрейер, – повторил тот. – Я подумал о том, что каждый из нас совершает ошибки, и, должно быть, когда мы выбрались этим утром в спокойные воды и так хорошо пошли против встречного ветра, он порадовался, что вчера вы не согласились с его предложением лечь в дрейф.

Блай ненадолго задумался.

– Что ж, его предложение было правильным, – все же сказал капитан с намеком на примирение в тоне. – В таких ситуациях мы обязаны рассматривать все возможности. Иное было бы нерадивостью.

– Конечно, конечно, – поспешил согласиться мистер Кристиан. – Прошу понять меня правильно, капитан. Я отнюдь не хотел намекнуть, что предложение мистера Фрейера было трусливым.

– Трусливым?.. – Мистер Блай обдумал это слово и покачал головой, но без особой, почувствовал я, убежденности. Речи мистера Кристиана уже пустили корни в его сознании. – Если бы мы легли в дрейф, то остались бы в тех водах и не продвинулись вперед, – наконец сказал он. – Я не видел иного выбора, кроме как идти под ветром. И знал, что у нас все получится, Флетчер. Знал.

– Как знал и я, капитан, – произнес мистер Кристиан с такой веселостью, точно это с самого начала было его идеей. – Теперь же, если позволите, я нужен на палубе.

– Разумеется… – ответил мистер Блай, который выглядел погрузившимся в некие размышления; если бы его перебиравший мысли мозг мог издавать звуки, меня, сильно подозреваю, оглушило бы происходившее тогда в голове капитана. – Да, Флетчер, – сказал он, когда мистер Кристиан уже подошел к двери, – я хочу, чтобы днем на палубе разожгли жаровни для просушки одежды матросов. Нельзя, чтобы они работали в мокром. Это нездорово и негигиенично.

– Безусловно, сэр, я позабочусь об этом.

– И выдайте сегодня каждому дополнительную порцию табака и рома – в благодарность за ночные труды.

– Шторм лишил нас некоторой части припасов, капитан, – осторожно произнес мистер Кристиан. – Разумно ли будет вознаграждать команду именно сейчас?

– Матросы должны знать, как я ценю их достойную службу, – решительно ответил капитан. – Это подкрепит их дух после перенесенных ими тягот. Присмотрите за этим, Флетчер, ладно?

– Конечно, – сказал мистер Кристиан. – Вы очень щедры.

– Да, и последнее… – сказал мистер Блай, вставая и медленно подходя к нему; лицо капитана выражало смущение – похоже, он был не очень уверен и в словах своих, и в помыслах. – Мистер Фрейер… он, я полагаю, на палубе?

– Думаю, да, капитан, – последовал ответ. – Хотя, должен признаться, я не видел его этим утром. Может быть, послать на его поиски мальчишку? – И он ткнул большим пальцем в мою сторону.

– Да, – медленно вымолвил капитан, поглаживая подбородок, но затем помотал головой, видимо передумав, и сказал: – Нет. Это неважно. Я… – Он поразмыслил чуть дольше и снова помотал головой: – Несущественно. Мы в безопасности, идем вперед, только это теперь и имеет значение. Не будем больше об этом. Я вас не задерживаю, мистер Кристиан.

Помощник штурмана торопливо кивнул и пошел на палубу, несомненно намереваясь учинить по пути еще какие-то пакости.

Я занялся в каюте и в буфетной кое-какими делами, капитан снова просмотрел карты и взялся за судовой журнал, но в скором времени на палубе поднялся великий крик. Дозорный увидел землю. Первый наш порт захода, где мы могли пополнить припасы и залатать поврежденные паруса.

Санта-Крус.

8

Проведя в море почти месяц, я спорхнул бы с «Баунти» на сушу счастливым воробышком. От «морского недуга», как называл его капитан Блай, я избавился и мог проглатывать мою порцию еды и питья без ощущения, что хлебаю полными ложками слабительное. Впрочем, насчет порта Санта-Крус мне почти ничего известно не было, я и названия-то этого до плавания ни разу не слышал, а потому не знал, способен ли он предложить что-нибудь по части того и другого. Даже о том, что порт находится на португальском берегу, я услышал только в то утро, когда наш судовой хирург доктор Хагген пронесся, превознося достоинства тамошнего бренди, мимо меня к сходням со скоростью, которую я всегда считал недостижимой для человека столь грузного.

Я, разумеется, надеялся последовать за ним, ожидая, что меня попросят присоединиться к одной из матросских компаний, посланных капитаном на берег для пополнения корабельных припасов, но, к великому моему разочарованию, включен ни в одну из них не был. Меня это здорово огорчило, поскольку наша стоянка давала мне, как я полагал, хорошую возможность самостоятельно обследовать незнакомый город; нога моя никогда еще не ступала на чужую землю, и я стал прикидывать, заметит ли кто-нибудь мое отсутствие, если я улизну, – ведь ни в одну из малых команд, состоящих под началом того или иного офицера, я не входил, служил капитану, а тот уже сошел на берег, не взяв меня с собой. Не стыжусь признаться, что имелась у меня и мыслишка в одиночку двинуться из Санта-Крус в Испанию (насколько я знал географию, такая возможность существовала) и начать там новую жизнь под именем Пабло Морьенте – уж в Испании-то мистер Льюис меня нипочем не отыщет. Я очень хорошо знал, что дезертира ждет виселица, однако считал себя легким на ногу и полагал успешный побег возможным. К сожалению, прежде чем я смог получше обдумать мой план, меня обнаружил и приставил к делу не кто иной, как юный паскудник мистер Хейвуд.

– Эй, ты, Турнепс, – сказал он, просунув голову в дверь капитанской каюты, где я изучал, обдумывая план побега, гео графические карты. – Какого черта ты тут делаешь?

– С вашего дозволения, сэр, – сказал я и в виде насмешки поклонился ему низко-низко, как будто он был принцем Уэльским, а я лакеем из Ливерпуля. Этот осел был от силы на год старше меня и, могу прибавить, ни ростом, ни благообразием отнюдь не превосходил. – Я полагал, что вправе позволить себе продолжить выполнение тех задач, ради которых меня призвали на борт этого судна, и прибраться в обители капитана.

– Так ты же карты разглядывал.

– А это чтобы лучше усвоить различие между долготой и широтой, сэр, ведь никто не разъяснил мне таковую
Страница 23 из 29

разумным образом, а я, как вы знаете, в рассуждении мореходства до жути невежествен, ибо не получил вашего образования.

Он гневно прищурился, глядя на меня и пытаясь отыскать в сказанном мною хоть одно-два слова, которые смог бы истолковать как нарушение субординации.

– Когда мы снова выйдем в море, у тебя будет куча времени, чтобы расширить твои познания, – сказал наконец мистер Хейвуд, обведя быстрым взглядом каюту, это внутреннее святилище, в которое его приглашали не часто, и я понял – он зол на меня еще и потому, что я провожу здесь половину моего дневного времени. – Немедленно поднимайся на палубу.

– Боюсь, этого я сделать не смогу, сэр, – покачав головой, сказал я. – Если я не буду выполнять мои обязанности, капитан пустит мои кишки на подвязки.

– Твои обязанности, – произнес он, словно выплевывая каждое слово, – состоят в точном исполнении того, что говорю я или любой другой офицер флота Его Величества, а я приказываю тебе подняться на палубу и помочь матросам, которые ее драят, так что изволь сделать это. Без промедления.

Я начал медленно скатывать карты, надеясь, что он тем временем покинет каюту, решив, что я выполню его приказ, а там и забудет обо мне, однако такой удачи мне не выпало.

– Поторопись! – прикрикнул он так, точно все мы куда-то страшно спешили и если я не сделаю в точности, что он велит, и как можно скорее, то непременно настанет конец света. – Корабль сам себя чистить не станет.

Я с такими пареньками, как мистер Хейвуд, всю жизнь сталкивался и ни с одним поладить не смог. В годы, что я провел в заведении мистера Льюиса, каждый из моих братьев – а я считал их братьями, ибо мы вместе росли и всех нас прибило к его бизнесу лишь потому, что других возможностей выжить нам не представилось, – каждый из нас прослышал, что есть человек, который дает кров и заработок маленьким негодникам, кормит их, одевает, но как и чем придется платить за постель и стол, мы не ведали. Поскольку же мы были знакомы едва ли не с младенчества, то по большей части ладили друг с другом, но временами среди нас появлялся мальчик постарше, который особенно приглянулся мистеру Льюису, и, Боже ты мой, сколько хлопот он нам доставлял! Оглядевшись, новичок быстро приходил к выводу, что среди нас есть и другие претенденты на благосклонность мистера Льюиса, – понимал бы в этом хоть что-нибудь, олух! – и если ему не удастся самоутвердиться, да побыстрее, другие ребята одних с ним лет постараются вытурить его из дома, и придется ему искать средства существования где-то еще. Такие мальчики были истинной напастью, и, признаюсь, я среди прочих придумывал всякие затейливые фокусы, после которых они покидали нас с миром; мне и вспоминать-то об этом стыдно. Мистер Хейвуд сильно походил на них. Я подозревал, что офицеры обращаются с ним плоховато – по причине его малолетства, неопытности и дрянной наружности, ибо смотреть на его сальные темные волосы и прыщи, которые поминутно грозили извергнуться, что твой вулкан в Помпеях, удовольствия было мало, не говоря уж об извечном выражении, написанном на его физии, – будто его только что разбудили, заставили одеться и приступить к работе, не дав даже понять, сколько сейчас времени. А какие звуки неслись из его койки ночами! Не хочется мне писать об этом, уж больно оно вульгарно, но мне казалось, что одну половину дня он проводит в гальюне, а другую отдает онанизму.

Тем ярким утром в Санта-Крус на палубе трудилась примерно треть команды – одни матросы висели на вантах, латая паруса, другие стояли на четвереньках у бадеек с водой и драили жесткими щетками палубные доски, – остальные же мало-помалу возвращались из города с провизией для нашего дальнейшего плавания. Мерзейший мистер Хейвуд осмотрелся и указал мне на двух матросов, отчищавших палубу у якорного шпиля.

– Иди к ним, Турнепс, – сказал он.

– Тернстайл, – сказал я, готовый влепить ему за наглость пощечину.

– Невелика разница, – мгновенно ответил он. – Будешь работать с Квинталем и Самнером. И мне требуется, чтобы, когда вы закончите, я мог есть с этой палубы мой обед, понятно?

– Безусловно, сэр, – сказал я, едва он повернулся ко мне спиной. – Буду рад подать его вам сюда.

– Что? – спросил он, оборачиваясь.

– Приступаю к чистке палубы, сэр. Вы кругом правы.

– Как ты знаешь, капитан ценит гигиену превыше всего…

– О, это я знаю, сэр, – ответил я, изображая бахвала. – Уж мне ли не знать. Помилуйте, да только вчера вечером мы сидели в его каюте, только мы, никого больше, и капитан повернулся ко мне и сказал: «Мастер Тернстайл, – сказал он. – Мастер Тернстайл, если я и научился чему-то за время моей карьеры во флоте Его Величества…»

– Мне некогда слушать твои дурацкие россказни, – закричал мистер Хейвуд, а вернее сказать, прогавкал, как ему, псу, и полагалось, и я понял: одно очко я у него выиграл, потому как мысль, что мы с капитаном ведем разговоры столь доверительные, ему нисколько не понравилась.

Хотя, по правде сказать, мы их и вели – в последние недели капитан всякий раз, что я оказывался рядом с ним, говорил со мной по несколько минут кряду, рассказывая о том, чего он, быть может, никогда не обсуждал с другими матросами и офицерами. Подозреваю, причина состояла в том, что он считал меня не одним из них, а близким ему человеком, которого можно посвящать в свои тайные мысли, как, скажем, врача, и капитан был прав, поскольку мне нравилось думать о себе как о человеке преданном – ну, то есть, когда я не планировал вырваться из лап короля Георга. Но однако же я обиделся, что мне не позволили сойти на берег и повеселиться, счел это невыносимо жестоким ударом.

– Капитан желает, чтобы, пока пополняются припасы и производится необходимый ремонт корабля, он был отчищен и отскоблен от киля до клотика, – продолжал мистер Хейвуд и заодно уж почесал, грязная свинья, свои причиндалы, хоть и разговаривал со мной. – А потому немедленно приступай к работе.

Я кивнул и направился, как мне было велено, к двум матросам, и те, пока я приближался, один за другим оторвались от работы, чтобы посмотреть на меня, потом переглянулись и обменялись улыбками. С той поры, как мы в декабре вышли из Спитхеда, я проводил на палубе не так уж и много времени, но, по правде сказать, кое-кто из матросов повергал меня в трепет. Мне доводилось когда-то знать немало головорезов – приятели мистера Льюиса были типами малоприятными, с какими лучше на темной улице не встречаться, – однако наши матросы производили впечатление людей, которые способны убить тебя с такой же легкостью, с какой время тебе назовут. Страшноватые были ребята. И вонючие. И вечно жевали жвачку или выковыривали бог весть что из своих немытых волос. Первым из тех, кто теперь ожидал моего приближения, был Мэттью Квинталь, широкоплечий малый лет двадцати пяти или около того, с мышцами пахотного вола, а вторым – Джон Самнер, этот был немного старше, не таким крепко сбитым и состоял у Квинталя в прихлебателях.

– С добрым утром, – сказал я, и едва эти слова слетели с моих уст, как я пожалел о них, потому что всякий раз, произнося что-нибудь похожее, я наверняка производил впечатление неженки. Надо было вообще ничего не говорить, а просто приняться за работу.

– Ладно, доброго утра и тебе тоже, –
Страница 24 из 29

ответил Квинталь, и мне вмиг стало не по себе от его широкой улыбки. – Только не говорите мне, что наш маленький лорд соизволил подняться из трюма и присоединиться к простым работягам.

Я пожал плечами, выудил из бадейки щетку и опустился на колени, дабы приступить к адской скреботне.

– Не думайте, что мне так уж этого хотелось, – сказал я, твердо глядя ему в глаза. – Будь моя воля, я бы лежал сейчас на койке да пересчитывал свои пальцы и муде почесывал. Но этот грязный свинтус, мистер Хейвуд, впился в меня как клещ. Вот я и здесь.

Квинталь прищурился – возможно, мой ответ его удивил, – но затем усмехнулся и покачал головой.

– Ладно, по крайности, сказано честно, – признал он и вернулся к работе, дав Самнеру понять, что и тому вернуться к ней не помешает. – Тут не много найдется таких, кто не предпочел бы сейчас малость погулять на приволье, верно? – прибавил он и взглянул на берег, и я, посмотрев туда же, увидел трех девиц, которые стояли на холодном камне, смотрели на «Баунти» и хихикали, тыча пальцами в работавших на снастях матросов.

– Эх, мама родная, – сказал Квинталь и присвистнул сквозь зубы. – Чего я только не отдал бы за десять минут наедине с одной, двумя, а то и тремя из них.

– Сдается мне, Мэттью, ты бы им показал, почем фунт лиха, – произнес Самнер, и я окончательно понял, кто здесь раб, а кто хозяин. – Научил бы их паре штучек-дрючек.

– Да уж научил бы, – согласился Квинталь и, сунув руку между ног, почесал то, что не принято поминать в обществе. – Месяц без бабы – для мужика это слишком. А ты что об этом скажешь, паренек? – с непристойной улыбкой спросил он у меня и, спохватившись, воскликнул: – Эй, я ведь даже имени твоего не знаю!

– Тернстайл, – сказал я. – Джон Джейкоб Тернстайл. Рад знакомству с вами, будьте уверены.

– Они его Турнепсом зовут, – сообщил обормот Самнер и разинул пасть, показав неполный набор коричневатых грызалок, которые я без труда повыдергивал бы, приди мне в голову такое желание.

– Какие такие «они»? – спросил Квинталь.

– Офицеры, – ответил Самнер, норовя выставить меня в смешном свете. – Тот же мистер Хейвуд.

Квинталь насупился.

– Парень говорит, что его имя Тернстайл, – сказал он. – Значит, так мы его звать и будем.

Я против воли своей улыбнулся Самнеру.

– Что происходит? – прозвучал над нашими головами вопрос – это, понятное дело, мистер Хейвуд вернулся, чтобы терзать нас. – Слишком много болтаете, матросы. Занимайтесь работой, не то я вам покажу, где раки зимуют.

Мы занялись и несколько минут молчали, пока грязный прохвост не убрел куда-то (несомненно, для того, чтобы позабавиться сам с собой), и тогда Квинталь – хоть он и не дал меня в обиду Самнеру, я все равно побаивался его – покачал головой, бросил свою щетку в бадью, да с такой силой, что забрызгал мне все лицо, пришлось стряхивать с глаз мыльную пену.

– Ну ты посмотри, – сказал он, и я, обернувшись, увидел четверку матросов, имена которых уже знал – Скиннер, Валентайн, Мак-Кой и Беркетт, – поднимавшихся на палубу «Баунти» с корзинами фруктов, губы у всех четверых были красны от съеденной по дороге клубники, а один, Беркетт, вышагивал поживей остальных, успев, по-видимому, хлебнуть где-то винца. – Я тоже мог быть с ними, если бы капитан не поставил меня на грязную работу. Везунки! – прибавил он, покачав головой. – А этот мудила Хейвуд свирепствует потому, что и его на борту оставили. Хотел пойти со своим дружком, понял? Хотел поразвлечься вместе с мистером Кристианом.

– Так мистер Кристиан сошел на берег? – спросил я, стараясь отскоблить с палубы пятно крови, которое не выказывало ни малейшего желания покинуть облюбованное им местечко.

– Должен был мистер Фрейер сойти, – сказал Самнер. – По справедливости ему полагалось бы посетить с капитаном губернатора, чтобы засвидетельствовать наше почтение.

– Мистер Фрейер в трюме, – заметил я, поскольку видел его в принадлежащей ему каюте, когда мистер Хейвуд уводил меня от трюмной свободы к палубным трудам.

– Ага, и не шибко этому рад, – сказал Квинталь. – Капитан объявил, что на несколько часов уходит на берег, и позвал с собой мистера Кристиана. А мистер Фрейер – я тогда от них шагах в шести стоял, – мистер Фрейер и говорит: «Капитан, не следует ли мне, штурману, сопровождать вас?» Ладно, капитан посмотрел на него и вроде как передумал, но тут заметил, что я наблюдаю за ним, и, видать, не захотел, чтобы кто-то видел, как он меняет решение, ну и говорит мистеру Фрейеру, что, дескать, оставляет его отвечать за корабль, а с ним пускай мистер Кристиан пойдет. Сам можешь представить, мистер Кристиан чуть не заскакал-запрыгал от радости, а когда он уходил, молодой мистер Хейвуд, который любит мистера Кристиана так, как только может один мужик любить другого, решил, что и он тоже на берег сойдет, да не тут-то было, бросили его здесь, поставили на место. Потому он, ручаться готов, и злится все утро.

Я кивнул. Не мог я не гадать, почему капитан так благоволит мистеру Кристиану. Находясь по большей части внизу, я с самого начала плавания не раз замечал проявления этого пристрастия, к тому же мне казалось, что помощник штурмана настраивает мистера Блая против мистера Фрейера, а это, на мой взгляд, было не чем иным, как проявлением личной вражды между ним и мистером Кристианом. Сам я держался об этих офицерах невысокого мнения, заметив, однако ж, что первый много работает и дело свое знает, а последний – судовой франт, который помадит свои волосы сильнее, чем то полезно для здоровья. Впрочем, имелось у мистера Кристиана одно качество, ставившее меня в тупик: он был единственным на корабле человеком, от которого никогда не пахло. Не то он мылся слишком часто, не то слишком мало трудился, не знаю.

– Bom dia[4 - С добрым утром (порт.).], мальчики! – донеслось с берега, и мы, взглянув туда, увидели, что три девицы машут нам руками и посылают воздушные поцелуи. – Поймайте наши поцелуйчики, ладно? – прокричали они. – И сохраните в теплом месте.

– Я сохраню – там, где вы легко найдете их, когда вам захочется, – заорал Квинталь, и девицы расхохотались, как будто услышали тонкую шутку, каковой она, по моему мнению, не была. – Ох, все аж зудит в штанах, ей-ей, – прибавил он уже потише, и теперь расхохотался Самнер, а я почувствовал, что заливаюсь краской, мне такие разговоры никогда не нравились.

– Что с тобой, Тернстайл? – спросил он, заметив, как покраснела моя физиономия. – Ты, случаем, дамочек не боишься, а?

– Не боюсь, – поспешил ответить я, ибо на борту корабля репутация – это все, и мне свою уронить не хотелось.

– Знавал, стало быть, парочку, так? – спросил он, наклоняясь ко мне, высовывая язык и побалтывая им вверх-вниз, да так гнусно, что меня омерзение взяло. – Подобрал ключик к портсмутским шлюхам да и облизал их сверху донизу, изнутри и снаружи?

– Я свою долю шлюх получил, – сказал я, усердно работая щеткой и не глядя ему в лицо, чтобы он не поймал меня на вранье. – И его тоже, – прибавил я, поведя головой в сторону Самнера, и сразу понял, что ему захотелось, услышав это, дать мне плюху, да руки коротки, потому что я понравился Квинталю.

– Да ну? – спросил тот совсем уж тихо, а после повторил этот вопрос еще тише; я чувствовал, что он сверлит меня взглядом, и не
Страница 25 из 29

хотел доставить ему удовольствие, глянув на него в ответ, потому как знал: гляну – и он враз увидит правду, ясно написанную на моей физии, поймет, что ни к каким дамочкам я пока и близко не подходил, а тот опыт, какой имел по этой части, мне ни малой радости не доставил, ну то есть никакой.

И тут, прежде чем мы успели углубиться в эту тему, нас окатила приливная волна, без всякого предупреждения выскочившая из спокойного моря, и я заморгал, изумленно выплевывая воду и ловя ртом воздух, уверенный, что вот-вот утону, а когда открыл глаза пошире и глянул влево, то увидел мерзейшего мистера Хейвуда, держащего в липких лапах большое ведро, содержимое коего он только что выплеснул в нас, промочив всех троих почти до нитки.

– Так и палуба станет почище, и вы языками молоть перестанете, – сказал он, отходя, и чего бы я не дал тогда за возможность нагнать его и надрать ему уши, но, видать, флотская жизнь уже начинала сказываться на мне, поскольку я ничего такого не сделал, а снова взялся, хоть и с уязвленной душой, за работу, довольный уж тем, что недавний наш разговор с Квинталем и Самнером, похоже, забыт и я могу до поры до времени сохранить в тайне и мое невежество по части дамочек, и правду о моем прошлом.

9

Я и опомниться не успел, как судно пополнило припасы, получило необходимый ремонт и вышло в море, а перед тем как поднять все паруса, мы собрались совершить одно положенное дело, но не совершили, и это на несколько дней погрузило капитана в мрачное настроение.

А дело было так. Я отмывал тарелку и чашку после капитанского ленча, который состоял обычно из куска рыбы и картофеля, поскольку в середине дня он никогда плотно не ел, и тут капитан оторвался от заполнения судового журнала – энергичный, веселый, довольный тем, что мы снова ставим паруса.

– Ну, мастер Тернстайл, – спросил он, – что ты можешь сказать о Санта-Крус, мм?

– Да ничего не могу, – со всей быстротой ответил я. – Потому как видел его только издали и за время стоянки ноги моей на суше не было. Однако должен признать, что с палубы «Баунти» он выглядел красиво, как на картинке.

Капитан положил перо на стол, вгляделся в меня с тенью улыбки на губах и прищурился, отчего лицо мое залилось густой краской, так что я отвел взгляд и принялся поправлять все, что попадалось мне под руку, дабы он обратил внимание на мою старательность.

– По-моему, ты надерзить мне пытаешься, – сказал он. – Не понимаю, однако ж, где тут дерзость.

– Никак нет, сэр, – возразил я. – Прошу прощения, сэр, если мои слова прозвучали грубее, чем я того желал. Я лишь хотел сказать, что нахожу себя неспособным ответить на первый ваш вопрос, поскольку не смог составить личное представление о городе. С другой стороны, мистер Фрейер, мистер Кристиан и мистер Хейвуд…

– Суть офицеры флота Его Величества, – прервал он меня тоном несколько более холодным. – И, как таковые, имеют во время стоянки в порту определенные права и требующие выполнения обязанности. Тебе следует помнить об этом, если ты желаешь и сам получить пост более высокий. Ты сможешь назвать его наградой за усердный труд, продвижением по службе.

Эти слова взяли меня врасплох, ибо, признаюсь, я никогда о каком-либо продвижении по службе не помышлял. Если быть честным с собой, а я всегда стремился к этому, я, скорее, наслаждался положением слуги капитана. Обязанностей оно подразумевало много, и самых разных, но, в сравнении с трудом палубных матросов, тягостными они отнюдь не были, кроме того, это положение выделяло меня в команде, с которой я начинал общаться уверенно и успешно. А устремление к жизни офицера? Я как-то не был уверен, что судьба держит ее в запасе для Джона Джейкоба Тернстайла. В конце концов, я всего лишь пару дней назад подумывал о том, чтобы навсегда бежать с корабля и вести в Испании жизнь дезертира – весьма, как мне представлялось, приятную. Полную приключений, в том числе и романтических. Правда состояла в том, что в случае прямого столкновения верности упованиям короля с моими корыстными побуждениями шансов на удачу у старины Георга оставалось столько же, сколько у девственницы в притоне разврата.

– Да, сэр, – сказал я, собирая брошенные им где попало кители и раскладывая их по двум стопкам: в одну попадали те, что требовали стирки (неблагодарная работа), в другую те, что еще годились для носки.

– Что же, город оказался совсем недурным, – продолжал он, снова обращаясь к судовому журналу. – Ничем не испорченным, таким я его здесь и описываю. Думаю, что миссис Блай, пожалуй, понравилось бы жить в нем; возможно, когда-нибудь я вернусь с ней сюда уже как частное лицо.

Я кивнул. Время от времени капитан говорил что-нибудь о своей жене и часто писал к ней в надежде на встречу с возвращающимся в Англию фрегатом, который смог бы забрать наши письма. Небольшая стопка посланий, несколько недель пролежавшая в ящике его письменного стола, ныне исчезла, перейдя, несомненно, в надежные руки властей Санта-Крус, и, по-моему, капитан уже изготовился приступить к сочинению новой порции.

– Миссис Блай живет в Лондоне, сэр? – почтительным тоном осведомился я, следя за тем, чтобы не переступить разделяющую нас незримую черту, однако он быстро кивнул и с видимым удовольствием заговорил о ней.

– Да, там. Моя милая Бетси. Чудесная женщина, Тернстайл. День, когда она принесла мне клятву верности, стал одним из счастливейших в моей жизни. Она ждет вместе с нашим сыном Вильямом и нашими дочерьми моего возвращения. Милый паренек, не правда ли? – Он повернул ко мне портрет мальчика, да, верно, он казался приятным пареньком, я так капитану и сказал. – Конечно, он несколькими годами младше тебя, – прибавил тот, – но, подозреваю, сведя знакомство, вы подружились бы.

Я ничего на сей счет не ответил, полагая для малого из моего круга невозможной дружбу с малым из его, однако капитан обходился со мной так душевно, что говорить ему об этом было бы грубостью. А потому я окинул каюту прощальным взглядом, желая убедиться, что все в ней пребывает в порядке, и только тут с удивлением обнаружил под окошком перенесенные из соседнего большого помещения горшки с землей, из которой уже пробивались какие-то ростки.

– Вижу, ты заметил мой огород, – весело сказал капитан, вставая из-за стола, чтобы осмотреть горшки. – Выглядит изрядно, не правда ли?

– Это те растения, что составляют цель нашей миссии, сэр? – спросил я в моем невежестве, но, едва спросив, понял, что ляпнул глупость, ведь за стеной каюты стояли еще сотни пустых горшков, и если вот эти ростки и были всем, в чем мы нуждались, то какой же пустой тратой времени и сил было наше плавание!

– Нет-нет, – ответил он. – Не говори чепухи, Тернстайл. Это всего лишь пустяки, которые я обнаружил вчера в горах, собирая гербарий с мистером Нельсоном.

Мистер Нельсон был джентльменом, который регулярно заходил в каюту капитана, и поначалу мне казалось, что официальных обязанностей у него не имеется. Однако недавно я услышал от мистера Фрейера, что это судовой садовник, чья настоящая работа начнется, когда мы приступим к осуществлению первой части нашей миссии, о которой я так ничего, по сути, и не знал.

– Я надумал высадить кое-какие семена, – продолжал капитан, осторожно касаясь пальцами влажной
Страница 26 из 29

земли, – посмотреть, смогут ли они вырасти на борту. Вот в этот первый горшок я поместил колокольчик, экзотическое создание, которое дает съедобные плоды. Ты знаком с ним?

– Нет, сэр, – сказал я, знавший о жизни растений столько же, сколько о брачных обыкновениях сони.

– У него прекрасные цветы, – сказал капитан, слегка поворачивая росток к лившемуся в иллюминатор свету. – Желтые, как солнце. И словно светятся, ты такого никогда не видел. Во втором – оробал. Ты когда-нибудь изучал экзотическую флору, Тернстайл?

– Нет, сэр, – повторил я, глядя на крошечный росточек и гадая, во что он может обратиться.

– Ты можешь знать его под названием женьшень, – подсказал капитан и, когда я снова покачал головой, принял озадаченный вид. – Ей-ей, не понимаю, – сказал он, покачивая головой, как если бы для него это было великим сюрпризом, – чему в наши дни учат в школах? Система образования трещит по швам, сэр. По швам, поверьте!

Я открыл было рот, собираясь сказать, что отродясь ни в один школьный класс не заглядывал, но воздержался из опасения, что он и это сочтет за дерзость.

– Оробал – растение чудесное, – продолжал он. – Это, видишь ли, замечательный анастезик, а в путешествиях вроде нашего без него, конечно, не обойтись.

– Как-как? – переспросил я, не знакомый с этим словом.

– Анастезик, – повторил он. – Право же, Тернстайл, неужели я должен объяснять тебе все на свете? Он снимает боль, способен погружать недужного в сон. Думаю, если за ним хорошо ухаживать, он тоже зацветет.

– Так мне следует поливать их, сэр? – спросил я.

– О нет, – ответил капитан, торопливо покачав головой. – Нет, ты их лучше не трогай. Дело не в том, что я не доверяю тебе, понимаешь? – напротив, ты показал себя очень хорошим слугой (опять это слово, никакого удовольствия мне не доставлявшее), но, думаю, мне будет приятно ухаживать за ними и растить их самому. Таково, видишь ли, мое хобби. У тебя есть хобби, Тернстайл? Ты развлекался чем-нибудь, когда жил в Портсмуте, в твоей семье? Чем-нибудь не очень серьезным, но позволяющим коротать время?

Я уставился на капитана, пораженный его na?vetе[5 - Простодушие, наивность (фр.).], и отрицательно потряс головой. Впервые за время плавания он спросил меня о моей жизни в Англии, о семье, и я мгновенно понял: он ошибочно полагает, будто у меня таковая имеется. Конечно, поговорить со своим другом мистером Зелесом капитан до моего появления на «Баунти» не успел – меня просто доставили на борт в последнюю минуту, чтобы я заступил на место переломавшего себе ноги неуклюжего болвана, а если бы успел, то, возможно, знал бы о моих обстоятельствах немного больше. Покамест же он полагал, что все мальчики растут так же, как рос он, и прискорбно ошибался на сей счет. Богатые всегда считают мальчиков вроде меня невеждами, но и сами порой проявляют немалое невежество – пусть и иного рода.

– А вот это может заинтересовать тебя, Тернстайл, – говорил между тем капитан, и я, заморгав, вернулся в здесь-и-сейчас; он осторожно касался листочков маленького растения в третьем горшке. – Артемизия. Когда она вырастет, то сможет оказывать большую помощь тому, кто испытывает серьезные затруднения с пищеварительной системой, как испытывал, помнится, ты, когда мы подняли паруса. Она могла пойти тебе на пользу, если бы…

Урок был прерван резким стуком в дверь каюты – обернувшись, мы увидели на пороге мистера Кристиана. Он коротко кивнул капитану, а меня, по обыкновению, не заметил. Думаю, я представлял для него интерес даже меньший, чем деревянная обшивка стен или стекла иллюминаторов.

– Паруса ставятся, сэр, – сказал он. – Вы хотели услышать об этом.

– Превосходная новость, – сказал капитан. – Превосходная! И стоянка пошла нам на пользу, Флетчер. Надеюсь, вы поблагодарили губернатора за проявленную им доброту?

– Разумеется, сэр.

– Очень хорошо. В таком случае можете, как только сочтете нужным, отсалютовать из пушек.

Капитан возвратился к своим растениям, но, поняв, что мистер Кристиан каюту не покинул, снова повернулся к нему.

– Да, Флетчер? – спросил он. – Что-нибудь еще?

На лице мистера Кристиана застыло выражение человека, который и мог бы поделиться неким секретом, но сильно того не желает.

– Пушечный салют, – наконец сказал он. – Возможно, нам лучше сохранить порох в целости.

– Глупости, Флетчер! – сказал капитан и рассмеялся. – Наш гостеприимный хозяин здорово помог нам. Мы не можем уйти, не выказав ему наше уважение, на что это было бы похоже? Вы, я уверен, и прежде видели, как это делается. Взаимный салют, наш в виде благодарности, их в виде пожелания доброго пути.

Мистера Кристиана обуяли серьезные колебания, которые наверняка были замечены не только мной, но и капитаном, они словно наполнили собой воздух, точно зловоние заболевшей утки, и висели в нем, пока помощник штурмана не распахнул окно, чтобы проветрить помещение.

– Боюсь, наш салют останется без ответа, сэр, – наконец сказал он, глядя вбок.

– Без ответа? – переспросил капитан, нахмурившись и шагнув в сторону мистера Кристиана. – Не понимаю. Вы и мистер Фрейер вручили губернатору наши прощальные подарки?

– Так точно, сэр, вручили, – ответил мистер Кристиан. – И разумеется, мистер Фрейер, как судовой штурман, обсудил с губернатором вопрос о салюте, как то и полагалось офицеру, который занимает его положение. Привести его, чтобы он сам дал вам объяснения?

– Тысяча чертей, Флетчер, меня никакие положения не занимают, – воскликнул капитан, чей тон становился с каждой минутой все более запальчивым: он не любил оставаться в неведении касательно того, что происходило вокруг, особенно когда подозревал, что подвергается неуважению. – Я всего лишь спрашиваю вас, почему салют останется безответным, когда я просто отдал приказ произвести…

– Он должен был получить ответ, – сказал мистер Кристиан, перебивая его. – Шесть залпов, как полагается. К несчастью, мистеру Фрейеру пришлось огласить тот факт, что… обстоятельства, связанные с нашим кораблем и вашим рангом…

– Моим рангом? – медленно спросил Блай, словно стремясь поскорее закончить этот разговор, понять, к чему он клонился с самого начала. – Я не…

– Я имею в виду звание лейтенанта, – пояснил мистер Кристиан. – А не капитана. И тот факт, что размеры нашего корабля не заслуживают…

– Да, да, – сказал мистер Блай, отворачиваясь, чтобы мы не могли видеть его лицо, и произнося каждое слово тоном все более сумрачным. – Я понимаю, вполне.

Он несколько раз кашлянул и, подняв ладонь ко рту, на миг закрыл глаза. А когда заговорил снова, голос его прозвучал негромко, подавленно.

– Конечно, Флетчер. Губернатор не сможет ответить на салют того, кто ниже его по званию.

– Боюсь, к этому все и сводится, – негромко сказал мистер Кристиан.

– Что же, мистер Фрейер был прав, осведомив губернатора, – сказал капитан, хотя по тону его было ясно, что он не верит ни одному из этих слов. – Было бы до крайности неудобно, если бы тот узнал всю правду с запозданием, это могло испортить его отношения с Короной.

– Если уж на то пошло, сэр… – начал мистер Кристиан, однако капитан поднял руку, заставив его умолкнуть.

– Спасибо, мистер Кристиан, – сказал он. – Можете вернуться на палубу. Мистер Фрейер
Страница 27 из 29

там, я полагаю?

– Так точно, сэр.

– В таком случае пусть пока там и остается, чтоб его! Подстегните матросов, мистер Кристиан. Позаботьтесь, чтобы они работали в полную силу.

– Есть, сэр, – ответил тот и покинул каюту.

Я стоял, переминаясь от неловкости с ноги на ногу. Я видел – капитан унижен, но старается, чтобы по лицу его понять это было нельзя. Вопрос о его статусе явно терзал капитана, в особенности потому, что вопрос этот был для команды постоянной темой пересудов. Я старался придумать, что бы ему сказать, как улучшить его настроение, но не мог ничего сообразить, пока не посмотрел налево и не узрел там спасение.

– А вот этот горшок, капитан, – спросил я, указав на четвертый, и последний на полочке, – что в нем?

Он медленно обернулся и посмотрел на меня так, точно намертво забыл о моем присутствии, потом взглянул на последний горшочек и тряхнул головой.

– Спасибо, Тернстайл, – произнес он низким, полным огорчения голосом. – Ты можешь идти.

Я открыл рот, намереваясь сказать кое-что, но промолчал. Выходя из каюты и закрывая за собой дверь, я чувствовал, как корабль набирает плавный ход, а обернувшись, увидел сидевшего за столом капитана, – он не взялся за перо, но протянул руку к портрету жены и нежно провел пальцем по ее лицу. Я плотнее закрыл дверь и решил подняться на палубу, посмотреть на уходившую от нас землю, ибо одному только дьяволу было известно, когда мне доведется снова увидеть ее.

10

А вскоре начались танцы.

Мы шли уже несколько недель, «Баунти» приближался и приближался к экватору, быстро миновав двадцать пять, пятнадцать, десять градусов широты. Я следил за нашим продвижением по картам капитана Блая, многие из них (по его словам) он начертил сам во время его прежних плаваний с капитаном Куком. Я все упрашивал его побольше поведать мне об их совместных странствиях, однако капитан неизменно отыскивал причину отложить эти рассказы на потом, и мне оставалось лишь воображать пережитые ими приключения и мысленно инсценировать их героические подвиги. А между тем поднимались и стихали шторма, и расположение духа команды казалось неразрывно связанным с погодой – дни превосходного настроения перемежались совсем другими, пропитанными тревогой. Но во все это время отношения между капитаном и офицерами, между капитаном и матросами были по преимуществу хорошими, и я не видел причин, по которым они не могли бы такими и остаться. Ясно было, конечно, что мистеру Фрейеру никогда не стать любимцем капитана – таким, как мистер Кристиан, – однако никого из них это обстоятельство вроде бы не удручало, и, насколько я мог судить, судовой штурман исполнял свои обязанности без озлобления и жалоб.

В эти недели я начал проводить на палубе больше времени и нередко сидел вечерами на корточках в обществе трех-четырех моряков, которые курили трубки, попивали рационный эль и рассказывали друг другу об оставленных ими на берегу женах и зазнобах. Почти каждый вечер кто-то из них становился мишенью для шуточек всех прочих, а время от времени, если один обвинял жену другого в том, что она предается в его отсутствие блуду, вспыхивала драка. Как-то раз я оказался рядом с Джоном Миллуордом, когда тот принялся из-за сущего пустяка выбивать дерьмо трех разных цветов из Ричарда Скиннера. Я ожидал, что находящиеся на палубе офицеры, мистер Кристиан и мистер Эльфинстоун, вмешаются, избавят нас от кровопролития, которое вскоре и последовало, но, к моему удивлению, они повернулись к драке спиной и отошли подальше. Тем же вечером, несколько позже, мистер Кристиан шел к себе в каюту и поддел носком сапога мою койку, да так, что я не только проснулся, но и полетел на пол, который при встрече с моей головой причинил ей изрядную боль.

– Тысяча чертей! – изумленно взревел я, потревоженный в самой середке приятного сна, в котором я был богатым, преуспевающим человеком, горячо любимым бедными, но счастливыми слугами, каковые трудились на моих фермах и всячески ублажали меня долгими темными вечерами. – Какого?..

Впрочем, вопроса моего я не закончил, поскольку, взглянув с пола вверх, увидел стоящего надо мной помощника штурмана, который смотрел на меня, презрительно покачивая головой.

– Попридержи язык, Турнепс, юный ты негодник, – сказал он, наклоняясь и предлагая мне руку. – Я намеревался всего лишь разбудить тебя, а не выбрасывать из койки. Ты у нас что, из нервных? Никогда не видел столь дерганого малого.

– Нет, мистер Кристиан, – ответил я, поднимаясь на ноги и стараясь вернуть себе достойный вид. – Нервы у меня крепкие. Однако и к пинкам по заднице в самый разгар ночи я не привычен.

Слова эти слетели с моих губ прежде, чем мне удалось оценить их разумность, и я почти сразу проникся сожалениями, поскольку увидел, как с лица мистера Кристиана сходит улыбка, как сужаются его глаза. Я потупился и погадал, не собирается ли он продолжить начатое и погнать меня пинками до борта, а там и отправить за него. Единственное, решил я, что способно удержать мистера Кристиана от такого поступка, так это пот, которым он вдруг да и обольется, пот же, в свою очередь, испортит гладкость его черт и повредит прическу, а ничего страшнее мистер Кристиан вообразить себе не мог.

– Во-первых, сейчас не разгар ночи, Тернстайл, а поздний вечер, – сказал он наконец, явно стараясь справиться с гневом. – И когда капитан находится наверху, его мальчишка-слуга обязан быть рядом с ним, капитан же сейчас на палубе. А во-вторых, следует ли мне заключить, что от внезапности пробуждения ты на миг забыл, кто ты есть, и не смог понять, к кому обращаешься?

Я, отрезвленный, смиренно кивнул, а подняв взгляд, увидел вернувшуюся на его лицо тень улыбки и с облегчением понял, что в железа меня до конца нашего плавания не закуют.

– Очень хорошо, – сказал он. – Думаю, тебя несколько выбил из колеи раздор, свидетелем которого ты стал в начале вечера, ведь так?

– Раздор? – переспросил я, вдумавшись в это слово. – Если вы говорите о драке между Миллуордом и Скиннером, то да, она выбила меня из колеи, потому что Скиннер теперь неделю ходить, не пошатываясь, не сможет.

– И полагаю, ты удивился, увидев, что ни я, ни мистер Эльфинстоун не вмешались и не разняли драчунов?

На это я ничего не ответил. Разумеется, удивился, и он это знал, однако не мне было указывать офицерам, как им себя вести. И потому я счел разумным держать рот на запоре.

– Ты не выходил прежде в море, не так ли, Турнепс? – спросил он, и я покачал головой. – Проведя какое-то время на корабле, ты уразумеешь пару вещей. И одна из них – необходимо позволять матросам разминаться, когда они в этом нуждаются. Офицера, который помешает им в такие минуты, они не поблагодарят. Скорее уж обидятся на него. Даже Скиннер, бедный дурень, не остался бы довольным, несмотря на полученные им побои. Такова матросская натура. Женщин, с которыми они могли бы спустить пар, рядом с ними нет, вот и приходится искать облегчения друг в друге. Подозреваю, что ты немного разбираешься в этом, да?

Я смотрел на него и багровел как никогда прежде. Мне оставалось только догадываться, что он хотел сказать. О моей жизни до «Баунти» я никому на борту не рассказывал, но не мог ли мистер Кристиан прочитать по моему лицу то, что я считал надежно
Страница 28 из 29

укрытым? Он продолжал смотреть так, точно видел меня насквозь, и – не ведаю почему – я почувствовал, как в глазах у меня щиплет от слез.

– Так или иначе, – наконец сказал он, – довольно болтовни. Поднимайся на палубу, Турнепс. Капитан желает обратиться к команде.

Пересекая большую каюту (мистер Кристиан шел за мной, сверля взглядом мою спину), я впервые со времени выхода из Спитхеда начал понимать, насколько, в сущности, мал наш корабль. Конечно, к ограниченному пространству мне было не привыкать: в заведении мистера Льюиса и повернуться-то было негде. Однако сейчас, направляясь к палубе с шедшим по пятам за мной помощником штурмана, я желал только одного: остаться в одиночестве, не отвечать ни на чьи вопросы, получить угол, который я мог бы назвать своим и в котором никто бы меня не видел. Но такие услады на долю мальчиков моего пошиба не выпадают.

Наверху я нашел капитана, который пребывал в довольно сумрачном настроении. Матросы собрались на палубе, а он расхаживал взад-вперед, покрикивая на них, требуя, чтобы они выстроились в шеренги, да побыстрее. Когда он обратился к нам, уже начинало смеркаться; океан был в меру спокойным.

– Моряки, – начал он, – как вам известно, мы пробыли в море уже почти месяц, но, прежде чем мы хотя бы наполовину приступим к выполнению нашей миссии, нам еще предстоит проделать долгий путь. Все вы ходили по морю и раньше…

– За исключением юного Тернстайла, – сказал мистер Кристиан и вытолкнул меня на середину палубы, хорошо хоть правильным именем назвал.

Капитан повернулся, чтобы посмотреть на меня.

– Почти все вы ходили по морю и раньше, – поправился он. – И слишком хорошо знаете, что дух моряка может падать, а тело слабеть, если их не упражняют в достаточной мере. Я заметил, что у некоторых из вас лица стали сонными, а кожа побледнела, и решил принять меры, коих будет две.

Матросы одобрительно зарокотали, начали переглядываться и бормотать предположения насчет увеличения рациона и ежедневной порции эля, но мистер Эльфинстоун, крикливо приказавший им умолкнуть и слушать своего капитана, мигом их угомонил.

– Пока все у нас идет хорошо, – продолжал капитан, и мне показалось, что он, обращающийся к сорока мужчинам и юношам, немного нервничает. – Хвала Спасителю, мы не потеряли болезнью ни одного человека и, смею сказать, можем поставить новый рекорд флота Его Величества, проведя наибольшее число дней без единого дисциплинарного взыскания.

– Уррра! – в один голос вскричали матросы, и услышать их капитану Блаю явно было приятно.

– Дабы вознаградить вас за добрую службу и насколько возможно поддержать здравие каждого, я предполагаю изменить с завтрашнего дня вахтенное расписание. Вместо двух вахт по двенадцать часов каждая вводятся три восьмичасовые, это означает, что любой матрос сможет проводить в своей койке по восемь часов, давая отдых глазам и возмещая недосып. Думаю, вы согласитесь, что это укрепит команду, сделает ее более проворной, ведь впереди нас ждут неспокойные воды.

Снова одобрительные бормотки, я видел – настроение капитана повышается, он рад отклику матросов, а когда они снова грянули «ура!», лицо его расплылось в широкой улыбке. Впрочем, именно в этот миг мистер Фрейер сделал шаг или два вперед, чтобы все испортить. Я просто не мог не строить догадки, почему он считает необходимым вести себя так.

– Капитан, – начал он, – вы полагаете, что будет разумным – с учетом…

– Проклятье! – немедля рявкнул капитан, да таким голосом, что все на борту враз умолкли, а я, должен признаться, даже подскочил, испуганный этим звуком, на месте, – мог бы и за борт прыгнуть, приди мне в голову такая фантазия. – Способны вы, мистер Фрейер, услышав приказ, уразуметь его? Я – капитан «Баунти», и если я говорю, что у нас должны быть три вахты по восемь часов каждая, – значит, у нас и должны быть три вахты по восемь часов каждая. Не две, не четыре, а три. Выслушивать же вопросы на сей счет я не желаю. Вам это понятно, мистер Фрейер?

Я посмотрел – мы все посмотрели – в сторону мистера Фрейера, – и если лицо капитана побагровело от ярости, то мистер Фрейер побледнел от замешательства. Гнев капитана походил на гром с ясного неба, и штурман стоял перед нами, широко открыв рот, словно собираясь закончить начатую им фразу. Однако ни единого слова из его рта не вышло, и, простояв так несколько мгновений, он закрыл рот и, глядя в палубу, молча отступил на свое место. Лицо его походило теперь цветом на простоквашу. Я скосился на мистера Кристиана и, уверен, заметил на его лице отблеск улыбки.

– Желает еще кто-нибудь высказаться? – громко спросил капитан и обвел всех пронзительным взглядом.

Готов признать, меня удивила быстрота, с какой настроение на палубе обратилось из добродушного в настороженное, я только не был уверен, кого в этом должно винить – мистера Фрейера или капитана. Мне казалось, что капитан считал мистера Фрейера ни на что хорошее не способным, а по какой причине – я не знал.

– Ладно, с первым вопросом покончено, – сказал, отирая носовым платком пот со лба, капитан. – Второй касается телесных упражнений. Каждый, кто находится на борту, – каждый – должен посвящать по одному часу в день телесным упражнениям в виде танца.

Вновь поднялось бормотание, все переглядывались, желая понять, не ослышались ли они.

– Прошу прощения, сэр, – осторожно начал мистер Кристиан, тщательно выбирая слова, дабы и его не постигла участь мистера Фрейера, – вы сказали танца?

– Да, мистер Кристиан, вы расслышали правильно, я сказал «танца», – резко ответил капитан. – Когда я служил на «Решимости», то и сам регулярно танцевал со всей командой, выполняя приказ капитана Кука, который считал, что здоровье много выигрывает от постоянного движения в танце. Вот зачем с нами плывет мистер Берн. Чтобы снабжать нас музыкой. Будьте добры, мистер Берн, выйдите вперед.

Из-за спин матросов выступил, держа в руке скрипку, мистер Берн, джентльмен преклонных лет, с которым я имел за время плавания всего один разговор – о преимуществах яблок перед клубникой.

– Вот он, – сказал капитан. – Каждый день, от четырех до пяти, мистер Берн будет тешить нас музыкой, и я рассчитываю увидеть танцующими на палубе всех членов команды. Это понятно?

Все закивали, ответили «да», и я увидел, что идея капитана развеселила матросов.

– Хорошо, – сказал капитан и продолжил, кивнув судовому коку: – Мистер Холл, шаг вперед.

Мистер Холл, который был добр со мной, когда я едва-едва поднялся на борт корабля, на миг замялся, но приказ выполнил. Капитан огляделся вокруг, и взгляд его остановился на мне.

– Мастер Тернстайл, – добавил он, – поскольку установлено, что ты единственная на борту персона, никогда прежде под парусом не ходившая…

Сердце мое упало так глубоко и быстро, что я испугался, как бы оно не отскочило там, внизу, от чего-нибудь да не вылетело у меня изо рта. Я закрыл глаза, представив себе унижение, которое мне придется сейчас пережить, – я вынужден буду танцевать перед всей командой с мистером Холлом. Выбора у меня не было. В темноте за сжатыми веками нарисовалась картина: мистер Льюис, насмешливо улыбаясь мне, распахивает дверь, в комнату вступают джентльмены и тоже улыбаются мне и моим братьям,
Страница 29 из 29

рассаживаясь перед Вечерним Смотром.

– Тебе предоставляется честь выбрать партнера для мистера Холла, – сказал капитан.

Я открыл глаза, поморгал. Правильно ли я расслышал его? Мне трудно было в это поверить.

– Прошу прощения, сэр? – пролепетал я.

– Ну же, мальчик, – нетерпеливо произнес капитан, – выбери для мистера Холла партнера по танцу, и мистер Берн сможет начать играть.

Я оглядел шеренги матросов – каждый смотрел в сторону. Ни один не желал встречаться со мной глазами, опасаясь, что я выберу его и тем заставлю испытать унижения, которые я только что предвидел для себя.

– Любого партнера, сэр? – спросил я, снова окидывая взглядом матросов и представляя себе наказания, которым каждый из них способен впоследствии подвергнуть меня, если мой выбор падет на него.

– Любого, Тернстайл, любого, – весело вскричал капитан. – На борту нет человека, которому не пошла бы на пользу разминка. Команда и в лучшие ее времена была вяловатой.

В это мгновение корабль слегка накренился вправо и в лицо мне ударили брызги, вернувшие мои мысли на неделю назад, в тот день, когда мою ни в чем не повинную персону бесцеремонно окатили водой из ведра, и я мгновенно принял решение.

– Я выбираю мистера Хейвуда, сэр, – сказал я и, несмотря на шум ветра и волн, услышал, как по палубе прокатился сдавленный вдох.

– Что ты сказал? – спросил капитан, поворачиваясь, чтобы смерить меня удивленным взглядом.

– Он ск азал «мистера Хейвуда», сэр, – крикнул кто-то из матросов.

Капитан оглянулся на крик, потом снова повернулся ко мне и прищурился, размышляя. Я выбрал офицера, он этого не ожидал. Капитан полагал, что мой выбор падет на мичмана или на палубного матроса. Но с другой стороны, он сам перед всей командой предложил мне сделать выбор и отменить свое предложение, сохранив достоинство, не мог.

Я еще раз окинул палубу взглядом и увидел стоящего на краю шеренги мелкого паскудника. Лицо его походило на грозовую тучу, прыщи вскипали от правого гнева, он смотрел на меня с такой ненавистью, что я задался вопросом – не совершил ли я только что худшую в моей жизни ошибку?

– Что ж, пусть будет мистер Хейвуд, – наконец произнес капитан и взглянул на названного юного офицера.

– Я возражаю, капитан… – торопливо начал тот, однако мистер Блай возражений и слышать не желал.

– Перестаньте, мистер Хейвуд, попрошу вас не возражать. Каждый член команды обязан исполнять телесные упражнения, и молодого человека вроде вас они должны только радовать. Немедленно выйти из строя. Мистер Берн, вы знаете «Нэнси из Уэйлза»?

– Да, сэр, – ответил, улыбнувшись во весь рот, мистер Берн. – Я и матушку ее знал.

– Тогда играйте ее, – сказал капитан, игнорируя последнее замечание. – Ну же, мистер Хейвуд, сэр, не теряйте зря времени! – воскликнул он голосом старательно добродушным, однако грозящим сорваться в тот же гнев, какой пять минут назад обрушился на мистера Фрейера.

Зазвучала скрипка, капитан громко захлопал в ладоши музыке в такт, и к нему немедля присоединились матросы, однако мистер Хейвуд с мистером Холлом некоторое время продолжали неуверенно стоять друг против друга. Но затем мистер Холл с превеликой учтивостью отступил на шаг, отвесил низкий поклон, сняв шапку и прометя ею по палубе – определив себя тем самым в джентльмены этой пары, и заслужил громкие аплодисменты и хохот своих товарищей.

– Мистер Хейвуд-то девкой стал! – закричал кто-то, и офицер гневно обернулся, готовый наброситься на грубияна, однако капитан помешал ему.

– Танцуйте, мистер Хейвуд! – воскликнул он. – Улыбайтесь и получайте удовольствие.

Мистер Холл танцевал так, точно от этого зависела его жизнь, – руки подняты в воздух, ноги взлетают над палубой и ударяют в нее, исполняя ирландскую джигу, лицо застыло в безумной улыбке, – он понимал, что раз уж ему приходится изображать перед товарищами дурака, лучше заручиться их признанием и тем спастись от дальнейших издевок. Что до мистера Хейвуда, то он танцевал с запинками, вид с каждым мгновением приобретал все более смущенный, и лишь когда капитан приказал всем присоединиться к танцу, толпа окружила его и укрыла от меня, – впрочем, после сделанного мной выбора я едва решался встречаться с ним взглядом.

– Ты полагаешь, это было разумно? – спросил, подступив ко мне сзади и говоря мне на ушко, мистер Кристиан, и я испуганно дернулся, но, обернувшись, его уже не увидел, а тут еще капитан взял меня за руку и толкнул в общую сутолоку, заставив присоединиться к танцу.

Меня одобрительно хлопали по спине, ибо мой выбор понравился команде – как же, я выставил на посмешище офицера, и к тому же особенно нелюбимого, – однако я волей-неволей гадал, не был ли этот выбор самым глупым из всех, сделанных мной с тех пор, как мне пришло в голову обчистить, да еще и за два дня до Рождества, карманы французского джентльмена.

За тот выбор я заплатил моей свободой и подозревал теперь, что мистер Хейвуд проникся надеждой взыскать с меня плату куда более строгую.

11

Долго ждать его мести мне не пришлось, и, когда пробил ее час, я быстро уверовал, что заплачу за свою дерзость жизнью. Вспоминая события того страшного утра, я и сейчас дрожу от гнева и чувствую такой отчаянный страх за свою жизнь, что меня одолевает желание оказаться еще разок в обществе той твари, дабы заставить ее испытать такие же ужас и панику, какие я тогда пережил. Должен признаться, приступая к изложению этой части истории, я вынужден был трижды обойти по кругу гостиную, в которой пишу, и выпить бокал-другой спиртного – настолько мучительны эти воспоминания.

С того дня, когда капитан Блай предложил мне выбрать для мистера Холла партнера по танцу, минуло две недели, и за это время моя репутация среди моряков значительно выросла. Если я поднимался на палубу, матросы именовали меня мастером Тернстайлом, а не Турнепсом; обращались со мной как с ровней – чувство, бывшее для меня внове; я вдруг понял, что могу разговаривать с палубными матросами куда как увереннее, чем несколько месяцев назад, когда я впервые взошел на борт «Баунти». Даже самые завзятые грубияны не пытались теперь запугать меня, как делали прежде, и хоть во время вечерних танцев мне доставалась изрядная доля насмешек – уверений, что я посмазливее девок, коих наши моряки знавали в свое время, – я старался платить им той же монетой, насколько мог. Коротко говоря, я чувствовал, что становлюсь членом команды.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=22104693&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Что Бог сочетал, того человек да не разлучает (Матф., 19:6; Марк, 10:9). – Здесь и далее примеч. перев.

2

Всего хорошего, успеха (фр.).

3

В реальности слуга капитана Джон Смит отплыл с ним на «Баунти» и с ним же вернулся в Англию.

4

С добрым утром (порт.).

5

Простодушие, наивность (фр.).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector