Бывших ведьмаков не бывает!
Галина Львовна Романова
Бывших ведьмаков не бывает! #1
Спокойная жизнь в русской империи. Ходят по рекам пароходы. В городах устраиваются балы и приемы. И даже последнее восстание давно подавлено. Но в загадочных лесах Загорья идет своя жизнь. Из рек выходят чудовища. В деревнях плодятся упыри. На чертовых мельницах колдуны творят свою ворожбу, а последний жрец Змея-Волоса ищет способ, чтобы открыть подземные врата и выпустить своего повелителя в мир. И противостоят им всем двое – юная княжна Владислава Загорская, сама не знающая своего предназначения, и бывший ведьмак, беглый каторжанин, который вообще-то не хотел никого спасать.
Галина Романова
Бывших ведьмаков не бывает!
1
– Отойди от борта! Ветер!
– Нет, мама. Так хорошо!
– Слушайся меня! Я знаю. Кожа обветреет, покраснеет, еще шелушиться начнет. А где мы тут найдем льняное масло?
Девушка подавила вздох.
– Я недолго, мама.
– Хорошо. Но хотя бы встань так, чтобы солнце не попадало на щеки. Повернись боком!
– Не трогай ее, Елена. – В беседу двух женщин вклинился мужчина. – Девочка совсем взрослая. Позволь ей решать самой.
Владислава прикусила губу и поморщилась, пользуясь тем, что мать сейчас не видит выражения ее лица. Мягкий бархатный голос отчима действовал на нервы с того самого дня, когда этот мужчина появился в их жизни. Еще встретив его на детском балу у князя Варского, девушка почувствовала безотчетный страх. Этот высокий, плечистый мужчина с гордой посадкой красивой головы был опасен, как дикий зверь, вышедший на охоту. Любая девушка могла оказаться его жертвой – и, откровенно говоря, многие мечтали об этом. Но он выбрал жену князя Загорского. Наличие у нее супруга и тринадцатилетней дочери только подстегнуло его охотничьи инстинкты.
С того дня миновало долгих четыре с половиной года. Княгиня Загорская со скандалом разошлась с мужем и меньше чем два месяца спустя стала женой князя Михаила Чаровича. Дочь Владислава осталась с матерью и звалась теперь Загорская-Чарович, страстно мечтая о том времени, когда ей можно будет выйти замуж и сменить эту ненавистную фамилию на любую другую.
– Пока она несовершеннолетняя, только я буду решать, что для нее лучше, – категорично высказалась мать.
– Успокойся, Елена. Подумай о своем здоровье, – с преувеличенной заботой промолвил ее муж и добавил, обращаясь к девушке: – А тебе, Владочка, стоит больше выказывать уважения к своей матери. Сейчас ей вредно волноваться!
Девушка вспыхнула, краснея до корней волос и всеми десятью пальцами вцепившись в поручень. Княгиня Елена Чарович ждала ребенка, и на этого младенца возлагались большие надежды. Если родится мальчик, она, Владислава, может остаться без наследства. Она и так уже в тягость родной матери, а что будет через каких-то три-четыре месяца?
Княгиня Елена тяжело переносила свою долгожданную позднюю беременность. Первые недели она лежала пластом, не в силах пошевелиться, и даже хотела причащаться, как перед смертью. Но потом ее состояние улучшилось настолько, что доктор прописал ей для поправки здоровья отправиться в небольшое путешествие. Он рекомендовал княгине больше бывать у воды, хотел вовсе отправить ее на море, но Елена не желала рисковать. Но и совсем пренебрегать полезными советами тоже не стала, и, едва дождавшись начала сезона, семейство Загорских-Чаровичей отправилось в небольшое путешествие.
Пароход «Царица Елизавета» шел по Волге, останавливаясь у небольших городков, чтобы пассажиры могли сойти на берег и немного поразмяться. Ибо, хотя на корме постоянно играл военный оркестр, чередуя легкую музыку с классическими произведениями, в специально отведенных комнатах можно было сыграть в вист, а общество подобралось солидное, все время проводить, гуляя по палубе и созерцая берега, было скучновато. Пароход шел от пристани к пристани, на небольших задерживаясь примерно на час-полтора, а в крупных городах и до четырех часов, так что путешествие могло продлиться еще несколько дней.
Владислава маялась от скуки и тревоги. Здесь было некуда деться; пока училась в гимназии, она могла полдня и даже больше проводить там или отправляться заниматься к подругам. Возвращаясь вечером и отговорившись усталостью и подготовкой к дополнительным занятиям, сразу после ужина уходила к себе. Здесь же, вынужденная жить в смежной каюте с матерью и отчимом, она поневоле постоянно общалась с этим человеком.
Пытаясь хоть как-то отгородиться от Михаила Чаровича, девушка целыми днями гуляла по верхней палубе, делая вид, что ее чрезвычайно привлекают красоты проплывающих мимо земель. Леса и заливные луга, поля, деревеньки, рыбачьи лодки, небольшие городки с плавучими пристанями, встречные суда – все это девушка впитывала глазами, любуясь жадно, как будто это последние дни ее жизни на земле.
Мимо нее прогуливались скучающие пары, мужчины и женщины, иногда с детьми. Дети тоже маялись от скуки – на тесной верхней палубе ни побегать, ни пошалить. Няни и гувернантки пытались чем-то увлекать маленьких подопечных, но не всегда успешно. Впрочем, детей было мало, и Владислава втайне этому радовалась. Эти малыши напоминали ей о том ребенке, который через несколько месяцев появится на свет. Сын или дочь ее матери и отчима, тот, которого она заранее не любила.
Девушка в одиночестве стояла у борта, глядя на проплывающий берег. До него было не так уж и далеко – Волга в среднем течении не настолько широка, как внизу, да и пароход старался держаться поблизости от берега. До росших у самой воды деревьев и речной травы было не больше трех десятков саженей[1 - Сажень – мера длины. Здесь равна 2 м 10 см.]. Достаточно, чтобы любоваться красотами природы.
За спиной звучали негромкие голоса. Разговор тек плавно, то замолкая, то приближаясь. Владислава почти не прислушивалась к пустой болтовне.
– …Еще полтора часа – и будет Дмитров. Скорее бы!
– Вы сойдете на берег?
– Да, за утренней газетой.
– Надеетесь узнать новости?
– Да. Вы слышали, что писали в вечерних «Ведомостях»?
– Про загадочные исчезновения?
– Да. Там сказано, что полиция напала на след. Мне интересно, появились ли новые подробности в этом деле?
– А сами-то вы как думаете?
– Этот Юлиан Дич такой странный субъект! Он убежден, что все это – дело рук каких-то сверхъестественных существ.
– Колдунов и ведьм?
– Почему бы и нет?
– Но помилуйте, уважаемый! Ведьмы – это прошлый век. Вы бы еще графа Дракулу и вервольфов вспомнили. Сказки!
– Но Юлиан Дич считает…
Голоса затихли. Два пассажира, судя по всему, отцы семейств, ненадолго оставившие жен и детей, отошли к корме, где шлепали по воде два больших колеса. Но скоро рядом снова послышались голоса.
– Вы читали эту кошмарную статью? Напишут же такое на ночь глядя! Я до полуночи не спала. Горничной пришлось готовить для меня капли, мне все мерещилась кровь…
– Успокойтесь, графиня.
– Вам легко говорить! «Успокойтесь!» – Худощавая дама в старомодном платье и высоком парике, которые вышли из моды, наверное, при предыдущем царе, энергично обмахивала веером свое узкое набеленное
и нарумяненное лицо. – А я глаз не сомкнула! Этого следователя надо под суд отдать за то, что рассказывает подобные ужасы!
– Да, но некоторым нравится смаковать подробности. Радоваться, так сказать, что у них-то все благополучно…
– Отвратительно! Хоть бы это чудовище поскорее поймали! Я же уснуть не смогу!
– Да, но на пароходе чудовища нет. И не было.
– А вы откуда знаете? Вы не из полиции случайно?
– Представьте себе, нет. – Собеседник графини смеялся, но глаза его оставались холодными и цепкими. Случайно бросив взгляд на эту пару – уж больно громогласно возмущалась графиня, – Владислава заметила, как он смотрит на эту женщину. И девушке невольно стало жутко. Она даже порадовалась, что так глядят не на нее.
Река медленно сделала поворот. Русло здесь расширялось, на несколько минут берега расступились далеко в стороны. Владислава прилипла к борту, зачарованная открывшимся простором, и вскрикнула от неожиданности, когда чья-то рука коснулась ее локтя.
– Мама!
– Твоя матушка плохо себя чувствует, – мягко произнес Михаил Чарович, становясь рядом. – Она прилегла в каюте. Не возражаешь, если я составлю тебе компанию?
Девушка передернула плечами и тихо отодвинулась.
– Ну куда же ты? – Отчим взял ее за локоть. – Почему ты меня избегаешь, Владочка?
Он всегда звал ее так, хотя девушке не нравилось это имя.
– Меня зовут Владислава, – отчеканила она. – И отпустите мою руку!
– Странное имя выбрал для тебя твой отец, – заметил отчим, пропустив ее просьбу мимо ушей. – Это связано с какой-то семейной традицией князей Загорских?
Она покачала головой. Даже если бы ей и было что-то известно, ничего обсуждать с этим человеком не хотелось.
Пароход миновал поворот, и впереди показался городок. Рядом, чуть выдаваясь в воду, красовалась пристань, выкрашенная белой и ярко-красной краской. Сами причалы были коричневого цвета, а серая крыша, казалось, отражала небо.
Прозвучал гонг и почти сразу – гудок.
– Дмитров, – объявил Михаил Чарович. – Не желаешь сойти на берег? Я хотел перекусить в ресторанчике.
– Нет.
– Твоя матушка не может составить мне компанию. И я прошу тебя.
– Нет!
– Ты ведешь себя ребячливо. Как тебе не стыдно? Я пытаюсь с тобой подружиться, но ты упорно меня избегаешь. Почему, Владочка? Я к тебе так хорошо отношусь…
Внешне он действительно относился к девушке нормально, но она ревновала его к памяти отца и не верила ни ласковым словам, ни взглядам, ни подаркам, которыми князь заваливал падчерицу. Она боялась этого человека и, если была такая возможность, старалась держаться от него подальше. Но не здесь, на пароходе, где даже в ее каюту нужно пройти, минуя ту, которую занимали мама и отчим.
Пароход постепенно сбавлял ход, и чем ближе была пристань, тем больше пассажиров появлялось на верхней палубе. Поднимались даже те, кто путешествовал вторым классом. Перевесившись через борт, Владислава могла разглядеть скромно одетых женщин и мужчин, судя по всему, простых мещан или чиновников, которые с нетерпением ожидали возможности сойти на берег. Там, во втором классе, каюты были теснее, палуба уже и темнее, ее частично закрывала от солнца верхняя. Внизу чаще звучал детский смех, визг и шум – тамошняя публика отличалась общительностью.
Владислава не покидала палубу до последнего момента, внимательно глядя, как медленно и плавно движется навстречу пристань. Пароход шел не спеша, и казалось, что он стоит на месте, а берег плывет ему навстречу. На пристани уже столпились рабочие, готовые принять швартовы. Оркестр на корме играл что-то легкое, под стать погоде и настроению.
Пароход тряхнуло только один раз, когда он, разворачиваясь боком, слишком резко сбросил ход. Кто-то из женщин вскрикнул от неожиданности. Владислава покачнулась, переступая с ноги на ногу – и тут же почувствовала, как ладонь Михаила Чаровича скользнула ей на талию.
– Ты не ушиблась? – заботливо поинтересовался отчим у падчерицы.
– Все хорошо. Отпустите меня!
– Погоди, сейчас он опять может тряхнуть. Лучше обопрись на меня.
– Я крепко стою на ногах, спасибо, – отрезала Владислава, крепче цепляясь за поручень.
– Никогда ни в чем нельзя быть уверенным, Владочка! – Он продолжал удерживать ее подле себя.
– Идите к своей жене, – сделала девушка еще одну попытку.
– Твоя матушка неважно себя чувствует. Сомневаюсь, что именно сейчас мое присутствие доставит ей удовольствие. Кроме того, с нею Манефа.
Манефой звали горничную, которую княгиня Елена взяла с собой в путешествие. Ютилась она в крошечной каморке, дверь в которую открывалась напротив каюты Владиславы. Собственной горничной в путешествии девушке не полагалось, и она была вынуждена либо делать все сама, либо ждать, пока у Манефы найдется для нее минутка. Горничная была искренне привязана к своей госпоже, находя время и для девушки. Не было сомнений, что она в случае чего в лепешку расшибется, но свой долг выполнит до конца.
«Царица Елизавета» подошла к пристани впритирку, вздрогнула последний раз, испустила негромкий короткий гудок и замерла. Закрепили швартовы, перебросили сходни, и самые нетерпеливые пассажиры стали сходить на берег.
Михаил Чарович продолжал удерживать Владиславу на месте.
– Отпустите меня, – напомнила девушка. – Мы уже стоим.
– Еще рано, моя милая. Ты же не хочешь толкаться среди толпы? Мы сойдем чуть позже, когда нам никто не станет мешать.
Они ступили на пристань в числе последних. К тому моменту Владиславе казалось, что рука отчима прилипла к ее талии навсегда. Воспользовавшись моментом, она отодвинулась, но совсем улизнуть не получилось – князь крепко и бережно подхватил ее под локоть.
– Ты не проголодалась? – заботливо поинтересовался он. – Мы можем заглянуть в ресторан. Надеюсь, там остались свободные столики.
– Нет, благодарю, – отрезала девушка. – Я хочу пройтись.
– Ты столько времени провела на ногах. Неужели не устала?
– Нет!
Они обошли выстроенный на пристани ресторан, сошли на берег. Дмитров располагался на возвышенности; от пристани и размещенных у самого уреза воды складов вверх по зеленеющему склону тянулась деревянная лестница. Вдоль берега в обе стороны проходила дорога. Первые домики стояли у самого края, их огороды располагались на склоне, уступами.
– Хочешь подняться в город? Мы будем стоять два часа, а потом двинемся дальше.
Владислава посмотрела наверх. Ей хотелось пройтись по твердой земле, но сама мысль о том, что ее будет сопровождать отчим, испортила всякую радость от прогулки.
– Нет. Я лучше здесь погуляю. У воды.
– Тебе еще не надоела вода? – шутливо усмехнулся отчим.
Девушка не ответила и не спеша направилась вдоль обочины пыльной дороги. Ей очень хотелось побыть одной, но Михаил Чарович шел рядом, поддерживая под локоть.
Засмотревшись на склоны – чем дальше от пристани, тем они были круче, так что даже огородов там не разбивали, – Владислава не заметила, как споткнулась о какой-то камень, и отчим тут же обнял ее за талию, привлекая к себе.
– Осторожнее, Владочка!
– Все в порядке. Отпустите меня!
– Ты слишком неосторожна. – Он прижал ее теснее. Одна рука
по-хозяйски лежала на ее талии, другая медленно ползла по локтю на плечо. – У тебя, наверное, ноги устали. Давай-ка я тебя понесу!
– Нет! Что вы делаете? – Девушка уперлась ему ладонями в грудь, пытаясь отстраниться. – Отпустите!
– Ни за что!
Они отошли на некоторое расстояние от пристани, склады остались по другую сторону. Конечно, по дороге мог кто-то проехать, но, как назло, сейчас она была пустынна.
– Ваше сиятельство, это… это…
– Владочка! – Он смотрел сверху вниз, обнимая так крепко, что девушка не могла вздохнуть. – Ты ко мне несправедлива. Я забочусь о тебе изо всех сил. Я даже люблю тебя, а ты…
– Неправда! Вы любите мою мать!
– Совсем иначе, чем тебя. Ты такая нежная, юная, неопытная… Тебе всего семнадцать лет, ты совсем не знаешь жизни. Позволь мне быть твоим наставником, твоим наперсником, твоим другом. Не отталкивай меня! И ты сама поймешь… Я научу тебя всему.
– А как же моя мама? – слабым голосом запротестовала Владислава.
– Что – мама? Знаешь ли ты, что она сама попросила меня позаботиться о тебе?
– Мама? – От неожиданности девушка оцепенела. Она немного не так представляла себе материнскую заботу.
– Да, твоя мама… А теперь будь хорошей девочкой и не упирайся. Ты же не хочешь ее огорчить, особенно сейчас, когда ей нельзя волноваться?
– Моя мама, – вспомнила девушка, – она будет волноваться, что нас долго нет.
– Ну и что? Пароход будет стоять еще полтора часа. Мы все успеем.
– Что – все? Объясните!
Вместо ответа князь Михаил прижал девушку к себе и поцеловал.
В тот момент, когда его губы накрыли ей рот, Владислава от неожиданности оцепенела. Чего-чего, а этого она не ожидала. Когда отчим осмелел, попытавшись заставить ее открыть рот, и его язык скользнул по ее зубам, она очнулась и, взвизгнув, изо всех сил влепила ему пощечину.
– Влада!
Девушка отпрянула, срывая с себя его руки.
– Влада, ты чего? – Он сделал шаг вперед, но она отскочила.
– Не приближайтесь ко мне! Как вы посмели? Что вы сделали?
– А что тут такого? Ты упрямо не замечала моих взглядов и намеков. Владочка, я наблюдал за тобой последние два с половиной года. Я видел, как из девочки ты превращалась в юную и прекрасную девушку. Ты достойна не просто любви – ты достойна преклонения, обожания. Когда я представлял, как будут сражаться за твою благосклонность кавалеры, я сходил с ума от ревности и зависти!
Он сделал шаг, и девушка попятилась.
– А моя мама? Вы женаты на ней!
– Елена? Да, она мила, умна, красива. Но она – лишь твоя бледная копия. Да, мы соединены перед Богом и людьми, но, Владочка, если бы ты знала, как часто я корил себя за поспешное решение! Если бы я в первые дни нашего знакомства понял, что под внешностью гадкого утенка – помнишь, какой ты была в тринадцать лет? – таится прекрасный лебедь, я бы ни за что не стал флиртовать с твоей матерью. Я бы сделал все, чтобы ты полюбила меня и в положенный срок стала моей женой. Да, я виноват, я уже связан долгом… Но Господь меня покарал за поспешное решение. Ах, Владислава, если бы ты знала, как я страдаю, как терзаюсь! Дома, в просторных комнатах, мне как-то удавалось сдерживаться, но не сейчас, когда ты так близко, когда тебя отделяет от меня всего лишь тонкая переборка в каюте. Я страдаю, я мучаюсь, Владислава. Неужели в тебе нет ни капли ответного чувства?
– Нет!
– Ну тогда хоть капля жалости к бедному влюбленному?
– Пожалейте лучше мою мать. Она ждет вашего ребенка. Неужели вы его бросите?
Протянутые руки опустились, словно по ним ударили.
– Ты права, – промолвил Михаил Чарович таким тоном, что Владислава чуть было ему не поверила. – Я должен оставаться с твоей матерью. Так судил Бог, таков закон. Но если бы ты знала, как это тяжело! Если бы в тебе нашлась хоть капля сострадания, хоть немного нежности… Надеюсь, ты не выдашь Елене мою маленькую тайну? Она ждет ребенка, мы не можем ее волновать по пустякам.
– По пустякам? – вспыхнула девушка. – Вы пытались меня… пытались…
– Только поцеловать. Ничего более, и то потому, что не мог устоять перед твоей красотой. Теперь я вижу, что действовал в ослеплении, эгоистично, необдуманно. Ты простишь меня?
С этими словами он опустился перед нею на одно колено, прижимая одну руку к сердцу, а другую протягивая ей.
– Умоляю о милосердии, о моя прекрасная дама!
Владислава с тревогой оглянулась по сторонам, мечтая, чтобы на пустынной дороге показался хоть кто-нибудь. Нищий бродяга, бабы с ведрами, стайка босоногих мальчишек, телега… Как назло, никого.
– Прости меня или я не сдвинусь с этого места!
Девушка закусила губу. Мама и отец часто говорили ей о милосердии, о том, что прощать – долг всякого. И что нет такого преступления, которое нельзя было бы простить. Простил же ее отец, князь Владислав Загорский, свою неверную жену.
– Прощаю, – со вздохом согласилась девушка.
– Тогда пожмем друг другу руки? – Михаил Чарович все еще не вставал с колен.
Владислава заколебалась, но все-таки вложила свои пальцы в его ладонь.
Мужчина проворно вскочил с колен – девушка даже вздрогнула. Он улыбался, когда целовал ее запястье.
– Ну а теперь, в знак примирения, не пойти ли нам в ресторан? – поинтересовался он. – До отплытия еще есть время, и там наверняка найдутся свободные столики.
Владислава была готова идти куда угодно, лишь бы там были люди. Оставаться наедине с отчимом ей решительно не хотелось.
В ресторане играла музыка; почти все столики были заняты, но метрдотель нашел им один свободный. Расположение его было не совсем удачное – мимо постоянно ходили люди. Но Владислава была рада и этому, так она была уверена, что отчим не станет к ней приставать. Да и не все ли равно, где сидеть? Она вдруг обнаружила, что проголодалась, и налегала на поданный бефстроганов с удвоенной энергией. Помнится, мама все время высказывала ей, что девушке неприлично так много есть.
Отчим за едой помалкивал, руки под столом не распускал, и в глубине души Владислава была ему за это благодарна. Но как ей теперь жить? Как смотреть матери в глаза? Пока не выйдет замуж, она остается под властью родителей…
Родителей! Ну конечно же! Как можно было забыть? Ведь есть же ее родной отец, князь Владислав Загорский! Он жив и здоров и должен защитить родную дочь. Тем более что Владислава – единственная продолжательница фамилии. Интересно, она успеет написать отцу уже сегодня?
– Сколько времени?
Михаил Чарович вытащил на цепочке золотой «брегет», откинул крышку.
– До отплытия еще почти полчаса, без трех минут. Зачем тебе, Владочка? Мы отлично все успеем доесть. Нам еще должны принести бланманже и ликер. И мы, может быть, уговорим твою маму немного пройтись по пристани.
– Мне на почту надо.
– Отправить письмо? Что за блажь? Кому тебе писать?
– Моей школьной подруге, Анастасии Ланской. Мы состоим в переписке, но я давно не писала. А путешествие – отличный повод, чтобы возобновить переписку и…
– И письмо уже при тебе? Отдай мне, я передам.
– Нет. Оно… я его не закончила. Хотела дописать и отправить сразу…
– Не говори глупостей. Ты не успеешь, если будешь дописывать его в спешке. Лучше в каюте спокойно закончи письмо, а завтра утром
на первой же остановке мы его и отправим. Не будем терять времени в ресторанах, а сразу отправимся искать почту.
Владислава прикусила губу. Она думала, что быстро добежит до почты, черканет пару слов на гербовой бумаге, опустит конверт в ящик – и станет ждать ответа. Казенная бумага должна убедить отца, что все серьезно. Что же делать, если отчим не собирается оставлять ее без внимания?
Громкий переливчатый рев прокатился над водой, ворвался даже в ресторан, заставив посетителей обернуться к двери.
– Мы опаздываем! – Владислава вскочила, от души благословляя эту случайность. – У вас, наверное, часы отстают.
– Нет, погоди, не торопись. – Отчим схватил ее за руку. – Куда бежишь?
Половина посетителей ресторана встала и направилась к выходу. Владислава с Михаилом Чаровичем вышли вслед за ними.
Они ожидали увидеть, как пыхтит и гудит их пароход, готовый пуститься в дорогу. Но навстречу, с верховьев, натужно пыхтя и тарахтя колесами, двигался другой пароход, такой же по размеру, с широкой двойной полосой по борту – широкой красной и узкой зеленой. Трубы и поручни были выкрашены в черный цвет, и даже металлические части тоже были в краске. На носу красовалась надпись «Цесаревич Андрей». Он явно торопился, и издалека послал предупредительный гудок. Потом еще один и еще. Они слагали какой-то ритм, и, услышав его, Михаил Чарович нахмурился.
– Требуют позвать представителей власти.
– Что? – не поняла Владислава.
– Если я еще помню морские и речные сигналы, это значит: «На борту больные. Опасно!»
– Больные?
«Цесаревич Андрей» не стал подходить к пристани. Он бросил якорь чуть в стороне, перекрыв тем самым «Царице Елизавете» путь. Стало ясно, что о том, чтобы вовремя пуститься в путь, и речи нет.
Владислава боялась, что отчим сейчас напомнит про письмо – мол, пока суд да дело, допиши и отдай мне, а я отправлю. Но тот был так заинтересован другим пароходом, что, казалось, забыл о падчерице.
Предупрежденные начальником пристани, через полчаса, когда «Царице Елизавете» пора было уже отчалить, появились дрожки, где сидели врач, исправник и двое городовых. Они пересели в лодку, которую кто-то успел подогнать к пристани, и решительно направились к пароходу, который застыл посередине реки.
Пассажиры «Царицы Елизаветы» столпились кто на обеих палубах, кто на пристани, и во все глаза смотрели, что происходит. Звучали тревожные и любопытные голоса:
– Интересно, а что случилось?
– Говорят, на борту парохода есть больные!
– Ужас! Надеюсь, ничего серьезного? Нет, что вы улыбаетесь? Есть же оспа, чума, холера, тиф… А вдруг там тифозные больные? Что же нам делать?
– А мы-то тут при чем?
– Ну как же? А зараза? Вдруг мы заразимся?
– Успокойтесь, нет никакой заразы. Мы же не на том пароходе.
– А что, если они сойдут на берег?
– И что тут такого?
– Как – что? Мы же будем рядом! Будем дышать одним воздухом с этими!
– Тогда не дышите!
– Вам бы все смеяться! А я ни минуты тут не останусь. Я сейчас же иду к капитану. Пусть снимается с якоря и скорее уплывает отсюда!
В толпе возникло движение – паникер старательно протискивался прочь. Ему что-то кричали вслед. Громко возмутилась какая-то женщина, которой он наступил на подол платья.
Отвлекшись на минуту на этого человека, Владислава просмотрела тот момент, когда на «Цесаревиче Андрее» произошли перемены. От борта отделилась лодка, стремительно направлявшаяся к берегу.
– Плывут! Плывут сюда! – послышались шепотки. – Интересно зачем?
– Держитесь от них подальше.
– О, еще один паникер! Да это городовой.
– Сейчас у него и спросим.
Люди настороженно следили, как лодка подходит к пристани. Гребли два матроса с «Цесаревича Андрея». Они остались в лодке, а поднявшегося на пристань представителя власти засыпали вопросами, что да как.
– Спокойнее, господа, спокойнее, – отвечал тот, протискиваясь сквозь толпу. – Не напирайте!
– Это не эпидемия? Нет, не эпидемия? – высоким пронзительным голосом лепетал какой-то старичок.
– Нет, господа, все в порядке. Просто один из пассажиров найден мертвым.
Толпа шарахнулась в стороны. Кто-то перекрестился, кто-то потянул с головы шапку.
– Слава богу, слава богу! – повторял старичок, крестясь. – Как же хорошо!
– Чего ж тут хорошего? Человека ведь убили, – возразили ему.
– Слава богу, что мы-то живы останемся!
Владислава стояла в стороне. Девушка внезапно поняла, что осталась одна – отчима не оказалось поблизости. Убежал? Отправился успокаивать маму? Как бы то ни было, она радовалась передышке. Хоть несколько минут побыть без его назойливого внимания.
К представителю власти шагнул один из пассажиров. Услышав его голос, Владислава узнала того самого мужчину с холодными цепкими глазами, который каких-то два-три часа назад утешал некую графиню.
– Я из полиции, – коротко промолвил он. – Что происходит?
– Несчастный случай, – ответил городовой. – Один из пассажиров найден мертвым. Врач констатировал, что…
– Я могу осмотреть тело и место преступления?
– А могу я узнать… э-э-э…
– Можете. – Мужчина полез во внутренний карман сюртука. – Вот мой паспорт и подорожная.
У городового глаза полезли на лоб, едва он бросил взгляд на бумаги.
– Третье отделение? В-вы? – прошептал он внезапно севшим голосом.
– Именно. Так что?
– Пр-рошу… – Служитель закона сделал широкий жест.
Владислава внимательно смотрела им вслед. Она лишь понаслышке знала о Третьем отделении Тайной канцелярии его величества, но слышала, что его представителей боятся все, даже обычные преступники. На вопрос, что же такого страшного было в Третьем отделении, округляли глаза и шепотом произносили одно-единственное слово: «Инквизиция». В гимназии девочки шептались, что инквизиторы всегда ходят в алых мантиях, чтобы не так была заметна кровь, а вот поди ж ты – с виду обычный человек в цивильном платье. Разве что подтянут и одет с иголочки – иные князья и графы не умеют так одеваться и держаться.
Отойдя в сторонку, чтобы ее не задевала толпа, девушка осталась ждать, посматривая на «Цесаревича Андрея». На пароходе пробили склянки, в это время «Царица Елизавета» должна была готовиться к отплытию. Но из-за непредвиденной задержки она пока оставалась у пристани Дмитрова. Краем глаза Владислава заметила капитана, он вышел на палубу и говорил с пассажирами. Все ее внимание было приковано к несчастному пароходу, и она одной из первых заметила, что лодка отчалила во второй раз.
Теперь в ней кроме городовых были врач, исправник, инквизитор и еще один человек – судя по мундиру, старший помощник капитана. Два матроса бережно снесли и уложили на дно объемистый мешок.
– Плывут! Плывут! – опять зашевелилась толпа. – Смотрите, что там? Ах, не напирайте так! Сейчас все узнаем.
Первыми выбравшиеся на пристань городовые постарались расчистить пространство от собравшихся любопытных. К пристани от города тоже спешили люди. Кто-то случайно заметил застывший на стремнине пароход, передал соседям, те – дальше, в результате сюда стекалось много народа. Подоспевшая охрана еле сдерживала толпу.
– Что там? Что случилось? Ой, смотрите! Что это?
Кровь?
Два матроса осторожно поднимали мешок, в котором, судя по всему, находилось человеческое тело. Ткань успела пропитаться чем-то красновато-бурым, и толпа хором вскрикнула, когда, сорвавшись, одна густая капля шлепнулась на доски настила.
– Это кровь? Кровь! Кровь! – зашептались в толпе.
– Успокойтесь, господа! – Холодный голос инквизитора легко перекрыл гул голосов. – Опасности нет. Все под контролем. Я не сомневаюсь, что уже через пару часов вы сможете продолжить путешествие и забудете об этом происшествии…
«А вот я – вряд ли», – могли досказать его холодные глаза, когда он обвел цепким взглядом толпу. Девушка задрожала, когда его взгляд скользнул по ее лицу, но инквизитор тут же отвернулся и принялся рассматривать других, прикидывая, раздумывая, запоминая, точно хотел сохранить в памяти лица абсолютно всех людей, находившихся в тот день и час на пристани и палубе парохода.
2
Он знал, что инквизитор его заметил. Ему был хорошо известен этот взгляд – тяжелый и вместе с тем задумчивый. Взгляд человека, который уже все про тебя знает и только не решил, как с тобой поступить – схватить сразу или немного подождать. Достаточно было, чтобы два взора – колючий, настороженный и деловито-расслабленный случайно встретились… и словно искра проскочила между ними.
Лясота помнил этот взгляд. Точно так же смотрели полицейские жандармы девять лет тому назад. Они еще только переступили порог, только посмотрели по сторонам, а он сразу понял, что это пришли за ним. Еще никто ничего не сказал, на него еще даже не обратили внимания, но уже жизнь закончилась. Девять лет назад его жизнь изменилась на «до» и «после»…
…после долгих месяцев одиночной камеры, когда днями не видишь человеческого лица, не слышишь ничьего голоса, а если и встречаешься, то только со следователем, были долгие этапы пересылки. Шли пешком, стараясь держать строй, поддерживали свисающие с запястий цепи кандалов. Сначала их звон раздражал, потом к нему привыкли. Человек привыкает ко всему.
Лясота привыкать не хотел. Его осудили на десять лет каторги и двадцать лет поселений, но он еще по пути за Каменный Пояс дал себе зарок, что не останется в тайге до конца. Он сбежит. К ней, которая осталась там, во Владимире.
В пути было всякое. В деревнях местные жители выбегали навстречу «несчастненьким», как их звали. Девушки причитали, женщины молча качали головами, старухи просто и скупо совали в протянутые руки хлеб, крестили склоненные головы. Мужики снимали шапки. Иной раз вместе с хлебом подавали копейки и полушки. Раза два или три выпал гривенник. Все эти деньги Лясота ухитрялся прятать, скопив к концу этапа приличную сумму в три с полтиной рубля мелочью. Было бы больше, да приходилось делиться.
На каторге, толкая тачку и размахивая кайлом, он ждал, терпел, думал. К некоторым его товарищам по несчастью приезжали жены и невесты. Привозили гостинцы, вести с воли. Всякий раз, как проходил слушок о приезде очередной «подруги», у него замирало сердце – а вдруг это она, его невеста? Вдруг приехала, не вынесла разлуки? И всякий раз он ошибался. Но продолжал надеяться и верить. Вдруг она просто не знает, где его содержат? Вдруг только и ждет от него вестей?
Передать письмо на волю было делом почти невозможным. Ни бумаги, ни пера им не полагалось. Если что надо было отписать родным, приглашали писаря и тот писал под диктовку. Конечно, ничего опасного или крамольного против царя не выскажешь. Дозволялось лишь спрашивать о здоровье и в двух словах описывать свои просьбы. Когда на каторге появились женщины, стало немного легче – они передавали бумагу, перья и чернила каторжникам, писали сами, писали много, в том числе и сильным мира сего – губернатору Закаменья, министрам, самому царю во Владимир-Северный. Одна из них передала по просьбе Лясоты заветное письмецо, в котором он просил возлюбленную приехать и навестить его, бедного страдальца.
Ответ шел больше полугода. Несколько скупых строчек о том, что живы-здоровы, живут – не тужат, чего и ему желают, но приехать никак не можно. В конверт были вложены две рублевые ассигнации, хотя было сказано, что посылают пять рублей. «Украли», – подумал тогда Лясота. Ничего. И эти деньги прибавились к накоплениям. К тому моменту в вещах Лясоты хранилось почти пять рублей без нескольких копеек – в основном за счет подаваемой местными жителями милостыни.
Измаявшись ожиданием, Лясота не выдержал и на шестой год совершил побег. И, вдоволь поскитавшись по Закаменью, несколько дней назад на свой страх и риск перевалил за Каменный Пояс, чтобы вернуться к той, которую продолжал любить все эти годы…
Нет, этого не может быть! Не могли вести о его побеге дойти до Третьего отделения! Правда, ему пришлось потерять почти три года, кочуя по тайге. За это время весть о его побеге могла достичь кого угодно. Но ведь его никто не ждал на этом пароходе. Никто не думал, что у беглого каторжника могут найтись деньги и паспорт, чтобы купить билет. Ему бы идти с артелью рыбаков или пешком вдоль берега, а не плыть вторым классом на «Царице Елизавете». Но он спешил.
Это была третья его попытка, окончившаяся удачно. Остальные товарищи по несчастью с гордостью несли тяготы своей кары. Их уважали надзиратели и стороной обходили другие каторжане. Они были политическими. Они осмелились выступить против царя, создали тайное общество и выбрали вооруженное восстание, с оружием в руках пытаясь завоевать свободу для своего народа. Но в таких условиях нечего было и думать о побеге.
Лясота был исключением из общего правила. И не потому, что был более или менее виновен. Разделял их взгляды, готов был стоять до конца, не предав идеалов, за которые его товарищи и он сам хотели отдать свою жизнь, – этого довольно. Но один черт знает, как его дело оказалось среди остальных, его должны были судить отдельно. Товарищи пытались его отговаривать от совершения безрассудного поступка – он в результате замкнулся в себе. Молча ждал, терпел, копил силы, присматривался, готовился. Первый побег завершился, не успев начаться, – он попытался сначала избавиться от кандалов, и это было замечено. Была показательная порка, потом карцер, трое суток на хлебе и воде.
Второго побега пришлось ждать еще два года – пока не скончался царь, тот самый, и с легкой руки наследника престола всем ссыльным вышло послабление. Многим заменили каторгу вечным поселением, другим скостили сроки, третьим просто облегчили условия. Лясота воспользовался ситуацией и сбежал. Его отыскали в одном из ближайших сел и отправили по этапу дальше на север, в дикие места, куда даже биармы, местные охотники за пушниной, забредали от случая к случаю.
С биармами Лясота и ушел в последний раз. Прожил в их селении несколько месяцев. Потом на собачьих упряжках добрался до городка, куда биармы свозили пушнину, сдавая ее перекупщикам. Нанялся помощником, сказавшись местным жителем. Больше года работал на одного купца за стол и кров и едва не на коленях умолил хозяина взять его с собой в обратный путь, хотя бы до первого крупного города. Задержавшись там еще на год, сколотил кое-какой
капитал, сумел выправить паспорт и рискнул перевалить через Камень, чтобы вернуться на родину. Его тянуло к любимой женщине. Ее имя он повторял как молитву, раз за разом вызывая в памяти ее лицо и отчаянный крик: «Я буду ждать! Я буду ждать!» И представлял, как она, стоя у крыльца, крестит его на прощанье и шепчет: «Я обязательно буду ждать!»
И вот теперь, когда долгий и трудный путь подходил к концу, когда до цели оставалось всего несколько дней на пароходе, его внезапно заметил инквизитор. Заметил и – Лясота не сомневался – запомнил. А ведь, казалось бы, прошло столько лет…
Пароход гудел от голосов, назойливым гулом вползавших в уши. Из уст в уста передавалось, обрастая вымыслами, что будто бы на «Цесаревиче Андрее» совершено убийство, да не простое, а такое, что повергло в шок всех, кто увидел изуродованное тело. Будто бы убийца распотрошил жертву, содрав с нее кожу. «Там кровь! Все было в крови!» – шептали люди с таким видом, словно сами были тому свидетелями. Все сходились на том, что убийство совершило то самое чудовище, о котором писали вчера и третьего дня газеты – мол, оно продолжает бродить по городам и весям, сея смерть и панику.
– А теперь, значит, до нас добралось! – вздыхали пассажиры. – Какой ужас! Что теперь делать?
– Ждать, – отвечали им. – Полиция поднята на ноги. Они поймают чудовище!
– Как?
– А вот так. Оно же сейчас на «Цесаревиче Андрее». Вышлют войско, солдаты на лодках подойдут к пароходу, высадятся на него и отыщут.
– А остальные пассажиры?
– А что им? В каютах запрутся и будут ждать освобождения.
– Интересно, что это за зверь?
Лясоте не интересны были эти разговоры. Собственная судьба занимала его намного больше. Если это правда и «Цесаревича Андрея» будут брать штурмом, тут в скором времени окажется много солдат. С ними прибудет полиция, и инквизитор непременно вспомнит о нем. Беглец помнил его пронзительный взгляд – взгляд человека, который обо всем догадался, но не торопится отдавать приказ. Чего он ждет? Что Лясота сдастся сам? Или убежден, что бывший каторжник никуда не денется?
Полиция и солдаты прибыли через час, когда любопытствующие путешественники извелись от ожидания. Взяли две лодки, стоявшие у пристани, прихватили рыбачьи, усадив в каждую по десятку солдат и полицейских. Кто греб, кто держал наготове палаши и ружья.
В суматохе самое время было затеряться в толпе и незаметно сойти на берег, но, глядя, сколько на пристани полицейских, Лясота понимал, что момент упущен. Если бы знать заранее, он бы мог сойти с парохода в числе первых, а потом просто остаться на берегу с горожанами. А если сейчас начать прокладывать себе путь сквозь толпу, кто-то да обратит внимание. Тем более – это он понял, прислушиваясь к возмущенным возгласам остальных пассажиров, – им всем почему-то запретили покидать пароход.
Ничего не оставалось, кроме как стоять вместе со всеми на нижней палубе и наблюдать, как лодки обходят застывший на стремнине пароход. Как две из них отстают, борясь с течением, как остальные медлят, поджидая отставших, как потом солдаты и полицейские неловко карабкаются на борт, залезая друг другу на плечи, передавая заряженные ружья и палаши. Громкий согласный крик, вырвавшийся из десятков глоток, прокатился над рекой в тот миг, когда заряженное ружье одного из солдат выстрелило. В воду плюхнулось тело. Послышались возбужденные голоса: «Поймали? Схватили? Застрелили?»
«Его там нет!» – осенило Лясоту внезапно, когда он со своего места наблюдал за разбегающимися по палубе солдатами. Кто бы ни был убийца, содравший кожу с человека, он уже покинул пароход. Когда и как ему удалось улизнуть – неизвестно. Не поэтому ли никого не выпускали с «Царицы Елизаветы»?
Убийца среди них? Чудовище перебралось с одного парохода на другой? Лясота украдкой огляделся по сторонам. Этого не может быть. Он бы почувствовал. Понял… Жаль, что он потерял большую часть того, что когда-то составляло часть его натуры. Сохрани он хотя бы половину того, что в иные времена гордо именовалось Силами, все пошло бы по-иному. Вся его жизнь сложилась бы не так.
«И не было бы тех девяти лет», – сказал он себе и внезапно не к месту вспомнил старика-биарма.
Охотник, подобравший замерзающего чужака в лесотундре, отвез его в зимовье к местному шаману. Согбенный в три погибели старик долго смотрел на заросшего, грязного, тощего, почерневшего от пережитого парня, а потом тихо дотронулся коричневым узловатым пальцем до его лба, как будто пытался открыть невидимую дверцу.
– Зря стараешься, старик, – сказал тогда Лясота. – Оно ушло навсегда. И мне теперь ничего не нужно, кроме…
– Ты сам не знаешь, что тебе нужно, – к его полному изумлению, на чистейшем русском языке ответил тогда шаман. – Придет время – поймешь. А оно здесь. Заперто, но здесь…
– Заперто, – вынужден был согласиться Лясота. – Навсегда. Ключ уничтожен.
– Ключ только потерян, – поправил шаман. – Придет время – ты его отыщешь. Пока – ешь, пей, живи. Будь гостем.
– А потом? Что потом, старик?
– Потом ты вернешься на прежний путь. Когда-то давно ты свернул не туда. Но скоро настанет пора, когда ты отыщешь нужную тропу.
Привезший Лясоту биарм отвел чужака в свою ярангу, и уже там до сытого, размякшего в тепле беглеца дошло, что старый шаман не произнес ни одного слова вслух. Все, сказанное им, звучало у него в голове.
И вот сейчас, стоя на палубе парохода, он ясно ощутил и понял, что имел в виду старый шаман. Своя дорога. Когда-то Лясота много бы дал за то, чтобы еще раз ступить на нее. Но нужно ли возвращаться назад? Ему тридцать лет. За спиной почти девять лет – каторга, побег, скитания по Закаменью… А впереди его ждет любимая все эти годы женщина. Ее прощальный взгляд и крик до сих пор сохранились в памяти. Где она сейчас? Жива ли? Ждет?
«Жива, – уверенно сказал кто-то внутри. – Ждет…»
И он не имеет права обмануть ее ожиданий.
Задумавшись, погрузившись в свои чувства, он внезапно ощутил кое-что еще. Волну неприкрытой злобы и холодного циничного расчета, долетевшую до него издалека.
«Это там!» – догадался он и устремил взгляд на «Цесаревича Андрея».
На пароходе было заметно оживление. Солдаты и полицейские сновали туда-сюда, заглядывая во все углы, распахивая все двери. Над водой далеко разносились приглушенные расстоянием звуки – топот ног, грохот и стук, голоса. Один раз кто-то закричал, потом раздался резкий хлопок выстрела. Зрители заволновались.
– Поймали? Схватили? Кто стрелял? – зашумели вокруг. – Эй, чего там происходит-то? Мне ж не видно!
На нижней палубе «Цесаревича Андрея» забегали солдаты и матросы. Слышался пронзительный женский крик – с какой-то пассажиркой случилась истерика. Лясоту возбужденная зрелищем толпа прижала к парапету, и он вынужден был схватиться за опорный столб, чтобы не упасть в воду. Мелькнула мысль, что это тоже выход – упасть, как бы удариться головой о борт и камнем уйти под воду. Плавал он хорошо. В этой суматохе не сразу закричат: «Человек за бортом!» Пока опомнятся, пока начнут искать тело, он отплывет далеко. Могло бы выгореть… Но момент был упущен. Зрители отхлынули в другую
сторону. Но Лясота так и остался стоять у борта, держась за опорный столб и глядя на реку.
Он не мог отвести взгляда от воды. Почему-то синяя гладь, подернутая блестящей на вечернем солнце рябью, привлекала его внимание. Если бы не досадная задержка, «Царица Елизавета» уже часа полтора как отошла бы от пристани Дмитрова и двигалась дальше. Еще через два или три часа в кают-компании подали бы ужин. В сумерках наверху заиграл бы оркестр, а вдоль бортов зажгли фонари, и в ответ им замерцали бы сигнальные огни на бакенах. Музыка продолжалась бы до полуночи, и похожий на сказку пароход сбавил бы ход на самый малый, только чтобы не терять времени и как-то держаться против течения. Когда смолкла бы музыка, он бы мог…
Какая-то тень мелькнула в воде. Рыба? Такая большая? Нет, в Волге водятся огромные сомы, осетры в три аршина[2 - Аршин – здесь: мера длины, равная 70 см.], белорыбица и щуки, способные откусить руку. Но таких он никогда не видел. Рыбы так не плавают. Рыбы вообще так не выглядят, если уж на то пошло.
Извиваясь всем телом и загребая воду передними конечностями, странное существо промелькнуло и ушло на глубину так быстро, что мысль о том, что это не рыба, пришла Лясоте уже после того, как оно пропало. Недоумевая, он протер глаза. Раньше ему случалось замечать то, что было скрыто от посторонних глаз, но это было давно, до того, как все случилось…
– Вы тоже это видели?
Незнакомый голос заставил подпрыгнуть от неожиданности. Лясота обернулся, уставившись на инквизитора, стоявшего в трех шагах от него. Холодные глаза излучали не только презрение ко всему человечеству, но и легкий интерес.
– Простите, что вы сказали? – Лясоте пришлось сделать над собой усилие, чтобы собеседник, чье лицо ему было знакомо, ни о чем не догадался.
– Вы видели это… существо? Интересное, не правда ли?
– Какое существо? Я ничего не видел! Я смотрел туда. – Лясота указал на пароход. Там все еще продолжалась возня, но суматоха, вызванная одиночным выстрелом, улеглась. – Интересно, поймают его или нет?
– Нет.
– Почему?
– Он ушел. И не говорите мне, что ничего не видели.
С этими словами инквизитор отошел, а Лясоту бросило в дрожь. Он помнил этого человека. Прекрасно помнил. Но узнал ли учитель бывшего ученика?
3
Мягкий стук лопастей и рокот мотора должен был успокаивать – «Царица Елизавета» четверть часа как отошла от пристани и теперь спешила изо всех сил, наверстывая упущенное. Но княжна Владислава не находила себе места.
Они втроем сидели в ресторане. Мама несколько пришла в себя – настолько, что села за столик и делала вид, что поглощена разделыванием жареного цыпленка. Княгиня Елена была бледна, ее потускневшие глаза вяло смотрели из-под припухших век. Она плохо себя чувствовала, и дочь старалась вести себя тише воды ниже травы, чтобы ее не раздражать.
За их столиком царило гробовое молчание, нарушаемое лишь звяканьем столовых приборов и время от времени плеском подливаемого в бокал князя Михаила вина. Для княжеского семейства здесь, в ресторане, был забронирован небольшой кабинет – отгороженный угол в стороне ото всех. Слышались приглушенные звуки оркестра, наигрывающего что-то медленное, спокойное. Звучали голоса – пассажиры тихо обсуждали дневное происшествие, но за столиком Загорских-Чарович не было сказано ни слова.
– Владислава! – внезапно позвала княгиня Елена, и девушка вздрогнула. Тишина оказалась нарушена слишком резко.
– Да, мама?
– Михаил Авксентьевич сказал мне, что сегодня днем ты была непочтительна с ним. – В беседах с третьими лицами княгиня Елена всегда звала супруга по имени и отчеству.
– Непочтительна? – захлопала глазами девушка. – Но…
– Не прикидывайся дурочкой, Владислава! – Княгиня отложила вилку и нож. – Михаил Авксентьевич пытается заботиться о тебе. Он любит тебя, а ты…
– А что я?
– Ты платишь ему черной неблагодарностью! Я воспитывала тебя в почтении и уважении к старшим, а что получила в результате?
– Но, мама, это совсем не то, что ты думаешь, – начала было Владислава, но поймала взгляд князя Михаила и осеклась. Этот взгляд был таким странным…
– А что я должна была думать? Что это сам Михаил Авксентьевич вел себя непочтительно с тобой?
– Да! – выпалила девушка.
– Ну, знаешь, моя милая, это уже ни в какие ворота не лезет! Ты ведешь себя крайне предосудительно! – распалилась княгиня. На щеках у нее заалели пятна лихорадочного румянца, что в сочетании с пигментными пятнами на лбу и висках делало ее лицо отталкивающе безобразным. – Ты смеешь оскорблять Михаила Авксентьевича, своего второго отца…
– У меня есть отец! Он жив и здоров, и другого мне не надо!
– Твой отец разбил мне жизнь, – парировала мать. – А теперь ее добиваешь ты. Как тебе не стыдно?
– Успокойся, Елена. – Князь Михаил накрыл ее ладонь своею. – Тебе вредно волноваться. Подумай о ребенке!
– Я постоянно о нем думаю. А эта неблагодарная мерзавка делает все, чтобы его не было на свете!
– Что? – От удивления Владислава не могла больше сказать ни слова.
– Да! Ты ревнуешь и нарочно выводишь меня из себя, чтобы я начала нервничать и потеряла этого малыша. Ты ненавидишь его! Откуда в тебе столько злости? Как тебе не стыдно?
Девушка сидела ни жива ни мертва, не в силах сказать и слова в свое оправдание.
– Молчишь? То-то и оно, правда глаза колет! – торжествовала мать.
– Тише, Елена, успокойся. – Михаил все гладил ее нервные пальцы. – На нас смотрят. Лучше выпей вина. Тебе станет легче… Эй, человек!
Половой наполнил бокалы, княгиня сделала маленький глоток. Бокал Владиславы остался нетронут.
– Что мне с нею делать, Михаил? – запричитала княгиня. – Она совершенно отбилась от рук. Я не знаю, что предпринять… Я потеряла дочь!
– Увы, милая моя, дети вырастают, – вздохнул князь Михаил. – С этим ничего не поделаешь. Если наша дочь уже настолько взрослая, чтобы не слушаться старших, есть, я думаю, только одно средство. А именно, позволить ей жить своей головой и своим домом.
– Что ты говоришь, Михаил? – зашипела княгиня. – Она будет жить одна? Это неприлично! Что подумают люди?
– Я имел в виду – выдать Владиславу замуж.
– Что? Как – замуж? – хором спросили мать и дочь.
– А вот так. У меня есть несколько подходящих знакомых молодых людей. Сразу после возвращения из путешествия мы устроим небольшой прием, так сказать, прелюдию к началу сезона – ты ведь пропустишь его большую часть из-за ребенка, – и пригласим туда всех кандидатов. Ты сама на них посмотришь, выберем достойного и сосватаем Владиславу еще до Нового года, чтобы сразу после рождественского поста сыграть свадьбу.
Девушка оцепенела.
– А пораньше никак нельзя? – поинтересовалась ее мать. – Мне как раз рожать перед Новым годом. Хочется хотя бы месяц пожить в тишине и покое.
– Это можно устроить, – кивнул князь Михаил как ни в чем не бывало.
– Но… – только и смогла выдавить Владислава.
– Никаких «но», – отрезала княгиня. – Тебе уже семнадцать лет. Ты вполне созрела для замужества. Твоя бабушка вышла замуж в пятнадцать лет. Мне самой было шестнадцать, когда я встретила твоего отца.
– А моя бабушка вообще была
просватана в четырнадцать лет, – вставил слово отчим. – Тебе тем более надо поторопиться, поскольку в ближайшие полтора года твоей матери будет некогда вывозить тебя в свет. Ты рискуешь остаться старой девой, если не поторопишься.
– Но я не хочу замуж! – попробовала возразить Владислава.
– Глупости. Этого все хотят, – отрезала ее мать. – И не смей мне перечить. Все решено, не так ли?
Она посмотрела на своего мужа, и тот кивнул головой.
– Да, и я обещаю устроить свадьбу в самые кратчайшие сроки. Уже через месяц после нашего возвращения из путешествия Владислава будет невестой, а там и до замужества недалеко. Кстати, – он наклонился вперед, подмигивая матери и дочери, – по стечению обстоятельств родственник одного из возможных женихов сейчас путешествует с нами на этом пароходе. И, если желаете, я сегодня же поговорю с ним. Мы вели какое-то время общие дела, и я думаю, его семейство не откажется возобновить прежние деловые отношения.
– Это было бы чудесно! – Княгиня Елена вытянула шею, рассматривая зал. – Кто это? Я его знаю?
– Конечно. Граф Антон Грибовский. – Михаил Чарович указал на столик в противоположном конце зала, где не спеша, обстоятельно, ужинала мужская компания. – Он путешествует с зятем и старшим племянником. А его младший племянник, Пафнутий, и есть, возможно, твой будущий супруг, Владислава.
– Который? – живо заинтересовалась княгиня. – Тот, что справа?
– Нет, левее. В тени. Они с братом буквально на одно лицо и…
– Хм… – Женщина помолчала, рассматривая компанию сквозь лорнет. – А он богат?
– Баснословно!
– Тогда мне нравится. Не хочешь посмотреть, Владислава?
Девушка сидела вполоборота к Грибовским и не отрываясь смотрела в свою тарелку. Обернуться и взглянуть на родственников жениха не было сил. Ей было тягостно находиться тут.
– Ты нас познакомишь? – поинтересовалась ее мать.
– С удовольствием, – с этими словами Михаил Чарович встал из-за стола.
Нет, это уж слишком! Владислава вскочила тоже.
– Ты чего? Неужели так не терпится?
– Я… пойду к себе, – пробормотала девушка. – Что-то мне нехорошо. Я, наверное, съела что-нибудь не то.
Мать посмотрела на почти полную тарелку дочери и с неудовольствием поджала губы.
– Не выдумывай! Что за…
В том конце зала ее отчим как ни в чем не бывало здоровался с Грибовскими. Раскатистый бас старшего перекрывал гул голосов и музыку. Он что-то спросил. Князь Михаил ответил, в ответ граф расхохотался. Обернувшись на смех, девушка заметила, что мужчины смотрят в ее сторону.
Порывисто схватив со стола свой нетронутый бокал, Владислава залпом выпила шампанское до капли.
– Мне нехорошо, – услышала она свой голос. – Я пойду…
– Сядь немедленно, – прошипела мать. – Как тебе не стыдно?
Но Владислава сорвалась с места, проталкиваясь к выходу. Чуть не налетела на полового, задела чей-то стул, пробормотала извинения и выскочила вон. Хлопнула дверь, отрезая ее от остального мира.
Смеркалось. Пароход, уже расцвеченный вечерними огнями, неспешно шел против течения, держась стремнины. Рокотал мотор, с плеском шлепали по воде колеса. Из-за закрытой двери музыка почти совсем не слышалась, и Владислава в полной мере ощутила свое одиночество. Верхняя палуба была почти пуста, лишь одна или две неясные тени маячили в отдалении – такие же одиночки, не желающие, чтобы их заметили.
Девушка пошла вдоль борта, цепляясь за парапет, чтобы не упасть. Ее душили рыдания. Сейчас там, в ресторане, решалась ее судьба. Отчим непременно выдаст ее замуж просто для того, чтобы избавиться. И мать не защитит, наоборот, поглощенная заботами о ребенке, который через несколько месяцев появится на свет, она сама подтолкнет дочь покинуть ее дом.
На корме, куда она забрела, шум и плеск были намного громче, а освещение – слабее. Тянуло холодом и сыростью. Берега реки неспешно проплывали мимо; сумерки скрадывали очертания берегов, и, если бы не далекие слабые огоньки, уже трудно было бы определить, где расположены деревеньки.
Сквозь плеск и рокот девушка услышала, как кто-то зовет ее по имени. Желая остаться одна, она не ответила. Зов повторился, громче и тверже. Она отступила к самому краю. Дальше идти было нельзя – там располагались колеса. Холодные брызги летели с лопастей, обдавая ее с ног до головы.
– Владочка! – из темноты вынырнул зовущий ее Михаил Чарович. – Ты что тут делаешь?
– Не подходите ко мне! – Она прижалась к борту, спиной и шеей чувствуя летящие капли. Тонкие струйки влаги побежали за ворот. – Я закричу!
– Глупости! – Отчим рванулся к ней, хватая за руку. Не успев ничего предпринять, девушка мигом оказалась в его объятиях. – Этого еще не хватало! Теперь ты понимаешь, к чему может привести твое упрямство?
– Мое… что? – Девушка уперлась ладонями ему в грудь, пытаясь отстраниться. – Это… это низко!
– Владислава, – он сжимал ее в объятиях властно и решительно, – низко так поступать со мной и быть уверенной, что тебе все сойдет с рук. Низко ошибаться в людях. Низко играть чужими чувствами и быть уверенной, что никто не станет в свою очередь играть твоими. Ты считаешь себя жертвой обстоятельств? Но я сам такая же жертва – твоей красоты, твоей молодости, твоей нежности и грации, твоего обаяния… И твоя мать. Ты посмотри на нее, во что превратила ее беременность? Опухшие руки, пятна на коже, отеки, тошнота, нездоровый цвет лица. Она мучается, страдает и боится, что навсегда останется такой. И в это тяжелое время каково ей видеть рядом с собой свою молодую, красивую дочь? Подумай о ней! Подумай обо мне! Меня тянет к тебе, Владислава. – Он тяжело дышал, взглядом впиваясь в ее губы, и девушку пробирала дрожь страха и отвращения. – Так тянет, что я не могу с собой бороться. Я даже готов бросить твою мать ради того, чтобы быть с тобой…
– Нет! – вырвалось у девушки.
– Нет, – повторил он. – Тогда пойми, что это единственный выход: чтобы сохранить счастье своей матери, ты должна пожертвовать своим. В этом мире не бывает полного и абсолютно чистого счастья – каждый всегда счастлив за счет кого-то другого. Мы с твоей матерью покупаем свое счастье, жертвуя тобой, ну а ты… Что мешает тебе потом пожертвовать кем-то еще?
Девушка поняла, что он говорит о ее будущем муже. Пожертвовать им? Это как? Бросить, как мама бросила ее отца? Значит, и княжну Елену когда-то выдали замуж за князя Загорского против воли? Не может быть! Как это все низко, мерзко, грязно!
Она невольно задумалась, утратила бдительность – и в этот миг князь Михаил опять ее поцеловал.
Это был совсем другой поцелуй. Поцелуй мужчины, знающего, что женщине некуда деваться, что она полностью в его власти, и он волен делать с нею все, что заблагорассудится. Опомнившись, девушка застонала, отворачиваясь.
– Владислава, – он не прекратил ее целовать, скользя губами по ее шее и вискам, – я не могу устоять… Будь моей! Вместе мы что-нибудь придумаем! Только согласись… Только скажи…
– Нет! Пустите, я закричу!
– Ты сама не знаешь, от чего отказываешься! Твоя мать ничего не значит для меня…
Не в силах больше терпеть, Владислава закричала.
4
Отчаянный визг расколол вечерний сумрак.
Для торчавшего на палубе Лясоты это прозвучало как сигнал боевой трубы. Сидеть в каюте было невыносимо – замкнутое пространство давило на душу. В четырех стенах он чувствовал себя загнанным в ловушку зверем, лисой, забившейся в тупик своей норы и ждущей, когда же за нею придут охотники. На палубе создавалась иллюзия простора для действий, хотя он понимал, что так увеличивается шанс быть узнанным, опознанным и арестованным. И он стоял на нижней палубе, слушая шум, доносившийся из буфета и строя планы на будущее, когда услышал крик. Отчаянный, полный мольбы и ярости, он скоро оборвался звуком пощечины. Но в тот миг Лясота, уже не чуя под собой ног, взлетал через три ступеньки на верхнюю палубу.
«Идиот! Кретин! – успел еще обругать он себя. – И охота было…»
Наилучшим выходом было сидеть тише воды ниже травы, молясь, чтобы его не заметили. Но на палубе первого класса женщины не кричат просто так. А Лясота еще помнил, как он когда-то…
Инстинкт мгновенно вынес его на корму. Взгляд выхватил из сумерек две тени. Девушка отчаянно боролась с мужчиной. Она больше не кричала, но задыхалась от волнения и сдерживаемых рыданий.
– Я не помешал?
Вмешиваться не хотелось, как и драться. Да он и не собирался распускать руки – достаточно было просто нарушить их уединение и дать девушке шанс ускользнуть. Дальше пусть разбираются сами.
Расчет оправдался. Мужчина от неожиданности разжал объятия, и его жертва вырвалась, метнувшись прочь. Она инстинктивно кинулась к своему спасителю, и Лясота так же инстинктивно сделал шаг в сторону, сохраняя дистанцию. Ему не хотелось выступать в роли странствующего рыцаря, налево и направо спасающего невинных дев.
– Что вы здесь делаете? – воскликнул мужчина.
– Услышал крик, – лаконично объяснил Лясота, взглядом измерив расстояние между собой и девушкой, чтобы не дать ей приблизиться. – С вами все в порядке?
– Вполне, – вместо девушки ответил мужчина. – И должен вам заметить, милостивый государь, что вы нам мешаете.
– А мне кажется, ваша подруга только рада моему вмешательству.
– Да, – послышался ее дрожащий голос. – Я… очень благодарна вам, сударь.
Она шагнула к нему, и Лясота попятился, благословляя вечерний сумрак и отсутствие яркого освещения. Так меньше шансов, что эти двое запомнят его лицо, тем более украшавшую его особую примету – шрам на подбородке. Он уже ненавидел себя за этот романтический порыв, ему надо как можно дольше оставаться незамеченным, а вместо этого…
– Не стоит, – сухо ответил Лясота. – Все хорошо?
– Да. – Девушка бросила взгляд на так и стоявшего поодаль мужчину. – Я… пойду к себе.
– Останься, Владислава, – железным тоном приказал тот. – Мы еще не договорили!
– А по-моему, разговор окончен, – вмешался Лясота. – Если девушка не желает…
– Мне наплевать на ее желания, пока я – ее опекун!
– Нет! – воскликнула та. – Это неправда!
Лясота мысленно обругал себя последними словами. И надо же было так опростоволоситься! Одно дело – разнять посторонних, и совсем другое – встать между опекуном и сиротой, вверенной его попечению. Тем более, если девица несовершеннолетняя, закон всецело будет на стороне того мужчины. Он может подать в суд за нарушение своих прав, и когда узнают, кто такой Лясота Травник, путешествующий по чужому паспорту, его положение станет безнадежным.
– Я пойду, – он отступил к трапу. – Прошу извинить.
Девушка сделала было движение к нему, но он поспешил удрать.
Скатившись на нижнюю палубу, где было не в пример темнее, Лясота забился в самый темный угол. Ловушка – если это была она – смыкалась еще теснее. Не стоило вмешиваться. Его заметили. У судьбы на любой шаг есть ответный ход. Естественный порыв защитить слабого мог обернуться для беглеца с каторги полным провалом.
Надо было что-то делать. Оставаться на пароходе опасно. Но что предпринять?
Мысль работала четко, как часы. Побег. Только побег. Но как? Прыгнуть в воду? На пароходе услышат всплеск, поднимут тревогу. Дождаться ночи, когда все уснут, и действовать только тогда. А что потом? Вода сейчас теплая, да после Закаменьских ледяных рек Волга покажется ему парным молоком. Если не попадет под гребные винты, он легко дотянет до берега, но окажется практически с пустыми руками. Куда деть полсотни рублей ассигнациями – все, что осталось от накопленных за год денег? А оружие? Побег не обставляется налегке, чтобы выжить и продержаться на свободе как можно дольше, надо подготовиться.
Тихий стук снаружи привлек его внимание. Как будто о бок парохода толкнулось что-то массивное. Стук повторился. Лясота подобрался к борту, посмотрел…
Лодка. Пришвартованная на короткий конец, она качалась на волнах впритирку с пароходом, и время от времени, поддетая волной, ударялась об него. Откуда она тут? Кто-то пытался догнать «Царицу Елизавету» и преуспел в этом? Или ее забыли отвязать еще днем, когда стояли в Дмитрове? Искать ответы на эти вопросы некогда. Достаточно того, что лодка была крепкой и новой, хорошо просмоленной, с парой весел и рулем. То, что надо! Теперь оставалось только дождаться, пока окончательно стемнеет, большинство пассажиров и команда отправятся спать, останутся только вахтенные, и можно будет улизнуть без помех. А пока у него есть около полутора часов, чтобы собрать вещи и как следует подготовиться. Как же жаль, что летом темнеет так поздно! Правда, лето уже перевалило за середину, но все равно остается слишком мало часов спасительной для беглеца темноты.
Тем не менее это время стоило провести с пользой. Пока не закрылся буфет, Лясота направился туда и, делая вид, что внезапно проголодался, запасся хлебом, сыром и ветчиной. Хлеба удалось добыть достаточно много – кроме фунта черного и полуфунта белой булки ему посчастливилось стянуть с общих столов несколько надкусанных кусков. В тайге случалось питаться ягодами и семенами шишек, и он был уверен, что и в здешних лесах сумеет найти пропитание. Среди его вещей, которые он на всякий случай держал собранными, было практически все необходимое для выживания. К своему небольшому баулу Лясота добавил только украденное из каюты одеяло.
Последние минуты были тягостными. Он то присаживался на койку, то вскакивал и прислушивался, приложив ухо к двери. Раз или два ему померещились какие-то странные звуки – как будто кто-то полз по палубе, цепляясь за доски когтями и подтягивая мешковатое тело, – но он отнес это на счет разыгравшегося воображения. То, что когда-то составляло часть его естества, ушло навсегда. Старый шаман обещал, что все вернется, но не сказал, когда и как, и что для этого надо сделать.
Наконец склянки пробили полночь. «Пора!» – сказал себе Лясота. Еще несколько минут он, испытывая силу воли, оставался в каюте, а потом тихо выскользнул вон.
Пароход действительно засыпал. На верхней палубе еще раздавались голоса, но на нижней все было тихо. Публика, с которой путешествовал Лясота, привыкла ложиться спать рано, не то что бароны, князья и графы, которые иной раз бодрствовали до двух часов пополуночи. Однако музыка смолкла. Это было на руку беглецу, и он, прихватив дорожный баул и краденое одеяло,
направился к тому месту, где его ждала лодка.
Большая часть огней на судне была погашена, и только на носу и корме горели сигнальные фонари. Берега вообще пропадали во мраке, так что было трудно ориентироваться… если ты не умеешь видеть в темноте. Острое зрение первое время спасало Лясоту там, в шахте на каторге. Из всей партии он был единственным, кто мог вообще обходиться без фонарей – по крайней мере, первое время, пока и эта способность не оставила его, постепенно сойдя на нет. В отличие от всего остального, чего он лишился, Лясота знал, что зрение его притупилось от усталости, недоедания и тяжелых обстоятельств. Стоит ему хотя бы месяц пожить в сносных условиях, как эта способность вернется. Почти два с половиной года, что он провел на воле, сперва у биармов, потом у купцов и перекупщиков пушнины, восстановили его силы. И сейчас он двигался довольно уверенно.
Темный силуэт лодки покачивался на волнах. Чутко прислушиваясь к шагам и голосам на верхней палубе и всякий миг ожидая окрика вахтенного, он за трос подтянул лодку поближе, примерившись, сбросил туда свои вещи и только собрался последовать за ними сам…
Шорох. Легкие торопливые шаги. Шелест платья. Стремительно обернувшись, Лясота заметил женский силуэт, и лишь это удержало его руку в кармане сюртука. Не стрелять же в глупую девчонку. Тем более что в следующий миг он узнал ту девушку, в судьбу которой неожиданно вмешался, и ему стало досадно. Не хватало еще устроить тут стрельбу!
Девушка остановилась, ломая руки.
– Это вы? – прозвучал ее дрожащий голос.
Он кивнул, опасаясь издать хоть звук. Каждая секунда задержки могла стоить ему свободы и жизни.
– Я… хотела вам сказать – все не так, как вы думаете!
Он опять кивнул. Опекуну было за сорок, а девушке даже на вид меньше двадцати. Ничего удивительного, что старик воспылал страстью к молодой красавице, отданной на его попечение!
– Он ужасный человек! – продолжала девушка.
– Это все? – тихо спросил Лясота. – Если вы остановили меня только для того, чтобы поблагодарить, не стоило беспокоиться. Я спешу.
– Вы хотите покинуть пароход? – Взгляд девушки метнулся к лодке.
«Да, а вы мне в этом мешаете!» – хотелось сказать ему, но не успел он открыть рот, как его опередили отчаянным возгласом:
– Умоляю – возьмите меня с собой!
Все слова замерли на его губах.
– Вы с ума сошли? Как?
– Я вас умоляю! – Голос девушки задрожал. – Я так больше не могу! Мне нельзя здесь оставаться! Он… он ищет меня! Слышите?
«Ничего я не слышу!» – хотелось с раздражением бросить Лясоте, но в этот самый миг он действительно что-то услышал.
Шорох и скрежет. Как будто кто-то ползет по палубе, шкрябая по доскам когтями и потом подтягивая за собой массивное тело. Почему-то на ум сразу пришло видение тяжелораненого опекуна – истекающий кровью, раненный доведенной до отчаяния сиротой, тот из последних сил ползет к ней, пылая жаждой мести. А девчонка-то не промах! Если это сделала она, с нею опасно иметь дело.
– Владислава?
При звуках этого голоса – негромкого, но сильного и принадлежащего отнюдь не смертельно раненному – Лясота невольно вздрогнул, сообразив, что только что услышал кого-то другого, а девушка метнулась к нему, порывисто хватая за руку.
– Умоляю, увезите меня отсюда! Вы его не знаете! Он страшный человек! Если вы не поможете, я наложу на себя руки, так и знайте! Я выпрыгну за борт, я…
– Для начала не орите, – цыкнул он. – А во-вторых…
– Я заплачу, – заторопилась девушка. – Правда, у меня с собой ничего нет, но, может быть, подойдет вот это?
Она торопливо завела руки на затылок, расстегивая сложный замочек, и сунула Лясоте кулон на витой цепочке.
– Это золото и настоящий бриллиант, – прошептала она. – Оно стоит не меньше ста рублей. Наверное… Этого хватит?
Лясота покачал головой, прикидывая, на сколько эта девчонка ошиблась в оценке подвески. Она по-своему поняла его жест и поспешила стянуть с пальца колечко.
– Вот, возьмите еще и это. Правда, это досталось мне от отца, но…
– Владислава? Что ты там делаешь?
Даже в темноте было заметно, как она побледнела.
– Быстро иди сюда или я спущусь сам!
– Умоляю, – одними губами прошептала девушка.
И Лясота решился. Ругая себя последними словами – на что ему эта девица, только время с нею терять! – он за локоть толкнул к ступенькам.
– Быстрее!
Ступени представляли собой несколько вбитых в борт железных скоб. Чего-то испугавшись, девушка замялась, и он опередил ее, быстро спускаясь в лодку.
– Живее, барышня. Я подхвачу.
Она кое-как справилась с подолом, частью задрав, а частью намотав его на кулак, и последовала за ним. Скоб было всего пять, и когда девушка поставила ногу на нижнюю, Лясота подхватил ее за талию, помогая ступить на дно лодки.
– Тихо! Пригнитесь!
Она кивнула в темноте, послушно склоняя голову к коленям. Над ее макушкой Лясота решительно перерезал трос, и освобожденная лодка стала быстро отставать. Пароход, не сбавляя скорости, медленно шел против течения, а их маленькое судно понемногу относило назад. Река невольно помогала им сама, увеличивая расстояние. Прошлепали колеса, поднимая волну. Лодка закачалась, не управляемая ни веслами, ни рулем. Лясота присел, сохраняя равновесие, и во все глаза смотрел, как медленно удаляется «Царица Елизавета». Побег усложнял его путь, отдаляя цель, но лучше прийти на два-три дня позже, чем не прийти совсем. Его ждут. Это главное.
В самый последний момент, глядя на удаляющуюся корму и молясь, чтобы вахтенный не вздумал обернуться и не увидел на серебристой глади реки черный силуэт украденной лодки, Лясота заметил на нижней палубе какое-то движение. Какая-то тень приподнялась над парапетом. Зловещим огнем блеснули два крупных глаза. Миг – и видение пропало. Пароход продолжал движение. Лодка отставала все больше, и беглец уверился, что удача на его стороне. Померещилось ли ему или нет, но вскоре тем, кто остался на борту «Царицы Елизаветы», будет не до беглецов.
5
С каждой минутой он все больше терял терпение. Эта глупая девчонка ускользнула! И куда она только делась? Он дважды обошел весь пароход, заглянул во все открытые двери, звал, всматриваясь в темноту, – безрезультатно. Раз ему показалось, что на нижней палубе кто-то есть. Послышались голоса. Присмотревшись, он заметил два силуэта у борта, женщина в светлом платье и… кто второй?
К сожалению, на его окрики они не отзывались, а трап, соединявший две палубы, находился с другого борта. Пока Михаил добрался до него, обойдя надстройку и каюты, пока спустился на нижнюю палубу и добрался до места, они исчезли. Только болталась обрезанная веревка.
Лодка? Они угнали лодку? Ну конечно, этого и следовало ожидать!
И тут он услышал шорох и тихий скрежет, как будто кто-то полз, цепляясь когтями за доски настила и подтягивая массивное туловище. Пахнуло тиной, сыростью и гнилью. Руки машинально сжались в кулаки. Он ссутулился, напрягаясь и готовясь к отпору.
Существо показалось через несколько секунд. Массивное тело, масляно блестящее, гладкое, в мелкой чешуе – такой мелкой, что почувствовать ее можно было, наверное, только на ощупь.
Плоская голова с широкой пастью. Верхняя часть ее, выступающая, округлая, придавала существу отдаленное сходство с человеком – тем более что глаза были посажены по-человечески, впереди, а не по бокам. Да и над верхней челюстью имелось что-то вроде плоского носа. Мощные передние конечности волокли тело вперед. На перепончатых лапах виднелись когти. Задние ноги Михаил не видел, да и не интересно ему было. Сгорбившись, сжав кулаки, он тяжелым взглядом смотрел на приближающееся существо.
«Вон отсюда! Думало спрятаться здесь? Не выйдет! Тут главный – я! А ты – проваливай!»
Существо издало высокий тонкий звук, от которого у Михаила заболели зубы. Он поморщился, но не отступил.
«Пошел вон! Ты еще не знаешь, с кем связался!»
Существо опять засвистело. Оно, конечно, узнало, кто перед ним, но искренне недоумевало, почему должно уходить. Тут так много места для двоих! А ему надо только отсидеться несколько дней. Неужели нельзя оставить его в покое? Он же не собирается показываться никому на глаза. Да, это чужая территория, но…
Михаил зарычал сквозь стиснутые челюсти. Звук получился странный, но существо попятилось, извиваясь всем телом. Засвистело опять. Михаил повторил рык, делая шаг вперед. Он был так зол на сбежавшую падчерицу, что, не задумываясь, вымещал досаду на этом существе. Но побег княжны Владиславы спутал личные планы Михаила Чаровича, и пострадать в результате должна была эта тварь.
Взгляды скрестились в поединке двух воль. Тварь была сильнее физически, но не могла тягаться с человеком, несмотря на то что в ее оранжевых блестящих глазах светился разум.
«Ты осмелилась явиться сюда, где я хозяин! За это – смерть!»
Тварь это понимала. В ее больших глазах светился ужас. Но тем не менее она не отступала, парализованная этой встречей. Сейчас человек мог бы ее убить, и она не стала бы сопротивляться, ибо ее глазам он предстал совсем не двуногим слабым существом, лишенным клыков и когтей, а сильным зверем, способным и имеющим право отнимать жизнь у тех, кто слабее.
Понимая, что настал ее последний час, чувствуя досаду за свою ошибку – и надо же ей было сунуться именно сюда! – тварь припала к полу, дрожа всем телом. И – о чудо! – ее враг внезапно сменил гнев на милость.
«Уйди. Иди! Я приказываю!»
Он – тот, кого чуяла тварь, – был зол, но не на нее. Другие двуногие осмелились перейти ему дорогу, а она всего лишь не вовремя попалась под ноги. Но он давал ей шанс. Он приказывал.
Лодка… Двое в лодке… У одного из них жесткое, отдающее мускусом и самцом, мясо. Второй нежнее и мягче, но его нельзя трогать. Того, первого, жесткого, должно хватить. Он крупнее. Больше пищи.
«Иди. Найди!»
Тварь попятилась. Михаил Чарович наступал. Двигаясь задом, цепляясь хвостом, она кое-как доползла до парапета и спиной вперед шлепнулась в воду.
Громкий всплеск заставил Михаила вздрогнуть. От капитанского мостика донесся крик вахтенного матроса. Михаил Чарович навалился на борт, тяжело переводя дух. Взгляд его скользил по воде. Темный вытянутый силуэт водяной твари мелькнул среди волн. Шансов, конечно, мало, но в совокупности с другими шагами, которые он собирался предпринять в ближайшее время, это должно принести свои плоды.
6
Лодка, покачиваясь, плыла по воле волн. Обхватив себя руками за плечи, Владислава дрожала от холода. На пароходе было не в пример теплее, а тут от воды тянуло сыростью, и девушка вмиг продрогла до костей.
Время от времени она посматривала на своего спутника, бросая из-под ресниц любопытные взгляды. Он сидел на скамье удивительно прямо, глядя в пространство, и, видимо, к чему-то напряженно прислушивался. Девушка устроилась на носу, за его спиной, и видела только крепкую спину, ровные развитые плечи и четкий на фоне ночи абрис головы. Он немного повернул голову, склонив набок, так что она могла бы оценить и его профиль – если бы было хоть чуть светлее.
– Э-э… простите… – попробовала подать голос девушка.
– Тш-ш, – шикнул мужчина. – Молчи.
– Вам никто не давал права говорить мне «ты», – обиделась она. – Мы с вами не настолько близко…
– Цыц! – Он вскинул ладонь, склонив голову набок. – Я тебя с собой не звал. Сама напросилась, так что сиди и молчи.
Владислава прикусила губу. Он был прав. Это она сама кинулась к нему от отчаяния и страха, кинулась потому, что он на миг показался ей лучше, порядочнее и надежнее, чем Михаил Чарович, от которого она за все последние три года не видела ничего хорошего. Отчим разрушил ее семью, лишил ее отца и любви матери, а вчера… При воспоминании о том, что случилось на берегу, у девушки запылали щеки.
– Но вы могли хотя бы говорить мне «вы», – пролепетала она, борясь с подступающими слезами.
Мужчина обратил в ее сторону тяжелый, изучающий взгляд.
– Ладно, – выдавил он. – Только сиди…те молча.
Она кивнула и крепче обхватила себя руками за плечи, чтобы хоть немного согреться.
Вокруг раскинулась летняя ночь. Самая макушка лета давно миновала, вот-вот начнется август, и после заката было уже прохладно. Тянул ветер, воздух был напоен сыростью. Скорчившись на жесткой скамье, Владислава дрожала от холода, стискивая зубы, чтобы они не стучали. Ведь она могла захватить из каюты шаль! Почему не подумала об этом раньше? Потому что все произошло слишком быстро…
Темнота угнетала. Несмотря на то что небо было чистое и с него смотрели крупные яркие звезды, а поперек от горизонта до горизонта протянулся Млечный Путь, берега почти нельзя было различить. Только если присмотреться, можно заметить на фоне темного неба силуэты росших вдоль воды деревьев. Огни парохода давно пропали из вида, не попадались даже бакены, отмечавшие мели и опасные участки. Лодка и два человека в ней были совсем одни на реке.
Наконец, удовлетворившись наблюдениями, ее спутник взялся за весла, опуская их на воду. Они погрузились в черную гладь без всплеска, потом приподнялись, опустились снова – и все это почти бесшумно, только поскрипывали уключины. Лодка слегка развернулась, выбирая путь. Владислава выпрямилась, глядя на воду.
– Куда мы плывем?
– Подальше отсюда, и как можно скорее. – Мужчина греб, налегая на весла так привычно и мощно, что поневоле на ум приходило сравнение с галерными рабами, о которых ей доводилось читать в книгах.
– Вы моряк? – почему-то спросила она.
– Нет. А с чего вы взяли?
– Ну… не знаю. Подумалось.
– Нет, – повторил он и опять замолчал, напряженно работая.
Молчание затягивалось. Владиславе было неуютно сидеть вот так, дрожа от холода, напряжения и сырости, терзаясь неизвестностью.
– Спасибо, – помолчав, произнесла она.
– Что? – Ее спутник в это время как раз оглянулся через плечо и встретился с нею взглядом.
– Спасибо, что согласились меня взять, – промолвила девушка. – Я… мне действительно нужна была помощь. Если бы не вы и ваша доброта, я бы, наверное, бросилась за борт. Мне некуда было деваться! Я оказалась в безвыходном положении и…
– Помолчите, – опять попросил он. – На воде звуки разносятся далеко окрест. Вы хотите, чтобы нас обнаружили?
Девушка огляделась, тщетно пытаясь заметить хоть какое-то движение.
– Да кто может нас
обнаружить?
– Как – кто? А ваш опекун?
– Он мне не опекун! Он – мой отчим! – возмутилась Владислава, и ей показалось, что ее спутник издал судорожный вздох.
– Да, – поспешила оправдаться она, – отчим, но у меня есть и отец, которого я люблю. Моя мама ушла от него к этому человеку, его зовут Михаил Чарович, и он просто ужасен.
Ночная темнота окутывала обоих беглецов, но ей все равно показалось, что мужчина слегка вздрогнул при звуках этого имени.
– Вы, наверное, не знаете, что это за человек, – продолжала она. – Он…
– Он будет вас преследовать, – перебил ее спутник. – Будет охотиться за вами. Попытается вас отыскать, а вместе с вами и меня. Так что помолчите.
– Но ведь пароход далеко, – резонно возразила Владислава. – Уже даже огней не видать. Как он может нас услышать?
– Он, может быть, и не услышит, – качнул головой мужчина, – но на реке кого только не встретишь. А ночью особенно… Вот что! Пересядьте на корму, чтобы я вас видел.
Владислава успела закоченеть на жесткой скамье и выпрямилась с трудом, но порадовалась возможности хоть немного подвигаться. Хватаясь за борта лодки, она перебралась с носа и, проходя мимо своего спутника, переступая через весло, не удержала равновесие и, чтобы не упасть, невольно схватила мужчину за плечо. В тот же миг его пальцы крепко сомкнулись на ее локте.
– Ой!
– Я держу. Не падайте. Упадете в воду – вытаскивать не стану.
– Извините, – пробормотала девушка. – Я не нарочно.
Он выпустил и второе весло, поддерживая Владиславу.
– Вы замерзли?
– Есть немножко…
– «Немножко», – передразнил он. – Дрожит как осиновый лист, огрызается и при этом только «немножко замерзла»! Вот женщины! Садитесь, барышня. Там есть одеяло. Завернитесь в него.
– Сп-пасибо. – Владислава на ощупь нашла кое-как свернутое суконное одеяло с тонкой подкладкой – пароходство не особенно тратилось на удобства пассажиров второго класса, тем более летом, когда ночами еще тепло. Завернувшись в него, она только сейчас поняла, как замерзла. Зубы мелко стучали, выбивая дробь.
– Лучше? – поинтересовался ее спутник, снова берясь за весла и выгребая по течению.
Она только кивнула.
– Ну и отлично. Тогда смотрите вперед. Видите берег?
– Да.
– Следите, чтобы мы не подходили пока слишком близко, и если заметите…
Он оборвал сам себя, прислушиваясь к звукам ночи. Тишина. Только плеск воды, скрип уключин, тяжелое дыхание гребца и далекий шелест листвы. Потом где-то вдалеке закричала ночная птица.
– Что? – выдохнула Владислава.
– Ничего.
Опять наступила тишина, но кроме всплесков воды девушке вдруг померещилось какое-то журчание, словно совсем рядом воду переливали из кувшина в кувшин.
– А все-таки, куда мы плывем? – поинтересовалась она, когда немного отогрелась и смогла разговаривать, не стуча зубами.
– Куда угодно, только подальше отсюда.
– Вам все равно?
– Да, – помолчав, ответил мужчина.
– Тогда, если вам не трудно, сможете отвезти меня в Загорск?
– Куда?
– В Загорск, – торопливо заговорила Владислава. – Я знаю, это далеко, до него плыть и плыть – сначала немного по Волге, потом там в другую реку, Вертугу, потом в ее приток – Змеиную и дальше вверх по течению. Но поймите, это не прихоть и расстояние того стоит. В Загорске живет мой отец. Только он сможет защитить меня от гнева Михаила Чаровича. Вы не знаете, кто мой отец!
– И кто же? – спросил Лясота, заранее готовый услышать какой-нибудь расплывчатый ответ типа: «Уважаемый человек». Естественно, что для ребенка его отец всегда будет самым-самым. Даже для него, не помнившего своего родителя иначе как пьяным или мучающимся с похмелья, отец долгое время оставался символом чего-то прочного, светлого. Наличие даже вечно хмельного отца, избивающего мать и сына, давало хоть какую-то надежду. «Мы – шляхта! – орал Ивар Травникович в хмельном угаре. – Запомни, ты, пся крев! Шляхта, а не кто-нибудь! Ты должен гордиться своим гербом! Знаешь, с какими людьми мы в родстве? У-у-у… Да стоит мне только слово сказать, сразу все прибегут – и Спышевские, и Гнездичи, и Брицальские. И сам Милорадич прискачет! А знаешь, почему я не прошу? Потому что гордый! Гордость превыше всего! Вот наш девиз! Травниковичи ни перед кем не сгибали выю и не согнут никогда!»
После его смерти и похорон, когда выяснилось, что денег в семье нет ни гроша, мать все-таки пошла на поклон к ближайшему соседу, пану Спышевскому. У нее гордости было намного меньше, чем у ее спившегося мужа, и она выпросила помощь у дальней гербовой родни[3 - Гербовое родство считалось не по крови или фамилии, а по одинаковым гербам.]. Пан Спышевский не отказал в помощи, выплатил часть долгов, помог пристроить Лясоту в училище, потом замолвил за него перед кем надо слово… В общем, сделал то, что должен был делать родной отец… чей образ Лясота все-таки сохранил в сердце, лелея его до сих пор.
Задумавшись о собственном отце, Лясота опомнился, только заметив, что девушка что-то говорит.
– Что вы сказали, барышня?
Владислава обиженно захлопала глазами. Она как раз рассказывала о том, каким замечательным человеком был ее отец.
– Вы не слушали?
– Задумался, – опять налег на весла он. – Так что там про вашего отца?
– Мой отец, – обиженно поджала губы девушка, – князь Владислав Загорский.
– Первый раз слышу, – почти честно ответил Лясота. На самом деле это имя он, кажется, где-то слышал, но по прошествии стольких лет запамятовал, когда, где и при каких обстоятельствах. – Он жив?
– Да. Моя мать рассталась с ним, уйдя к этому Михаилу Чаровичу…
– А вы последовали за матерью? Если так любите отца, почему не остались с ним?
Владислава вспыхнула, смущенная и негодующая. Но как объяснить этому человеку, что ею двигало тогда? Девушка так боялась совершить ошибку, что в конце концов все-таки ошиблась.
Лясота усмехнулся, наблюдая за ее лицом. В темноте он видел лучше этой девушки, и мог видеть, как оно страдальчески исказилось.
– Значит, вы…
– Княжна Владислава Загорская-Чарович, – со вздохом призналась она.
– И бежите от своего отчима к своему отцу?
Она кивнула, зябко кутаясь в одеяло.
– Думаете, отец вас примет обратно?
Владислава так и взвилась, возмущенная до глубины души. Как он смеет так говорить?
– Конечно, примет, – воскликнула она шепотом. – Это же мой отец! Я – его единственная наследница.
– И он так легко с вами расстался?
– Мой отец любит меня. Он поступил так, как было лучше для меня.
«Вернее, просто отступил в сторону, предоставив ребенку самому принимать взрослое решение, – рассудил Лясота. – Хороший родитель, ничего не скажешь! Учит плавать, бросая в воду с обрыва».
Но вслух сказал совсем другое:
– Сколько лет вам было, когда они разошлись?
– Почти четырнадцать…
В этом возрасте девочки еще не выезжают в свет, но начинают бывать на так называемых детских балах, где большинство приглашенных не старше шестнадцати лет. Взрослые туда допускаются редко – как правило, это матери и другие старшие родственники, вывозящие детей в свет, и будущие женихи, присматривающие себе невест заранее, чтобы знать, за кем придет пора ухаживать через два-три года.
В прошлой жизни Лясота раз или два был приглашен на такие балы – просто потому, что, подобно многим молодым офицерам, присматривался к будущим невестам, но никого подходящего не встретил. Девушку, завладевшую его сердцем, он отыскал позже, случайно.
– Мы познакомились на балу. – Девушка словно услышала его мысли. – Меня вывозила мама, а он был в числе приглашенных.
Лясота только покачал головой, изумляясь странностям чужих судеб. Прийти на детский бал, где собираются будущие дебютантки, но начать ухаживать не за подрастающей дочкой, а за ее маменькой, чтобы несколько лет спустя переметнуться к девушке? Что-то тут было не так.
– А вы? – вдруг ворвался в его размышления негромкий голос.
– Что – я?
– Как вас зовут? – Владислава смотрела на него в упор по-совиному круглыми глазами. – Я сказала, кто я и куда плыву, а кто вы?
Лясота замялся. Назвать свое настоящее имя? Ни за что на свете, хотя за минувшие девять лет о нем забыли многие, если не все. Сочинить на ходу? А зачем? Есть же паспорт, выкупленный им за бесценок.
– Петр Михайлик, – сказал он.
– Михайлик? – повторила девушка.
– Я вырос в Ляхии, – сказал он. – Ляшское наречие мне близко, как родное.
– А куда вы плывете?
Ответ на этот вопрос тоже был. В подорожной.
– Хозяин меня отправил в Ружу. По делам.
Впрочем, ей-то что за дело? Через несколько дней он доставит эту девушку в Загорск и двинется дальше своим путем. Видит бог, его дорога домой и так чересчур затянулась.
Лодка продолжала двигаться, повинуясь веслам. Работая, Лясота выкладывался весь. Тело, привычное к тяжелой работе, скоро само вошло в ритм, и мысли потекли ровно и неутомимо, как вода.
Значит, Загорск, что в верховьях Змеиной. Далековато, но ничего не поделаешь. Сколько там верст от Дмитрова? По реке около пятидесяти и там еще примерно полторы сотни с гаком. Напрямик, через знаменитые Вертужьи леса, может быть и скорее, но на реке проще уйти – столкнул лодку в воду и никаких следов. Дней пять – семь уйдет, точно. Но зато оттуда пешим ходом или с торговым обозом можно напрямик добраться до Ружи, а оттуда вниз по течению Тесны – как раз до Владимира, где ждет она… Не такой уж большой крюк.
Какая-то мысль билась в голове, не давая покоя. Имя? Название? Предчувствие чего-то необычайного? Двигая веслами, Лясота посматривал на сидевшую на корме девушку. Закутавшись в одеяло, она сжалась в комочек и старательно боролась со сном, распахнув осоловелые глаза.
– Поспите, барышня, – предложил он. – Ночь длинная.
На самом деле не такая уж и длинная. После полуночи миновало часа два, совсем скоро в воздухе разольется приятная предрассветная свежесть, пахнет утром, зазвучат птичьи голоса. К тому времени надо будет найти укрытие – путешествовать днем небезопасно.
Обернувшись в очередной раз, он увидел у берега темную громаду пристани. Она была почти не освещена – только у мостков и на самом верху тускло поблескивали сигнальные огни. Дмитров. Надо же, быстро добрались. Нет, надо поскорее пройти мимо. Звуки над водой разносятся далеко, и были слышны скрипы и тихий плеск – дмитровские рыбаки выходили на промысел. Тут поблизости наверняка у них сети. Еще заметят лодку.
Лясота налег на весла, спеша не только миновать пристань, но и отойти поближе к противоположному берегу. Интересно, где у них сети? Не зацепиться бы веслом.
Мышцы побаливали, но боль была приятной. Впрочем, отдых не повредит. Еще немного, версты две или три – и, дождавшись, пока начнет светать, можно начать искать укромное место. До поворота на Вертугу – там, кажется, стоит город Усть-Нижний – они дойдут завтра-послезавтра. Минуют ее ночью и начнутся Вертужьи леса. По ним идти… кстати, сколько? Он понятия не имел, как далеко находится этот Загорск, только представлял себе умозрительно, как любой человек более или менее полно может перечислить все города империи и сказать, какие находятся южнее столицы, какие – восточнее, а какие – за Каменым Поясом. Но вот прикинуть расстояние – увольте.
Лясота бросил взгляд на прикорнувшую на корме девушку. Его невольная спутница уже спала, свернувшись калачиком и завернувшись в одеяло так, что торчала только верхняя часть лица – лоб, ровные густые брови, прямой тонкий нос, сомкнутые веки с длинными ресницами. Они слегка подрагивали – видимо, девушке что-то снилось. Вот она пошевелилась, вздрогнув, пробормотала что-то в полусне. Глазные яблоки заметались под веками туда-сюда. Лясота почти физически ощутил, что ей снится что-то неприятное. Он ударил веслами вразнобой, качнув лодку. Он толчка девушка встрепенулась, на краткий миг приоткрыв глаза, и тут же заснула снова, но этого момента хватило.
«Пусть выспится, – решил он. – Так с нею завтра будет меньше хлопот».
Лясота не хотел брать в спутницы женщину. Какая глупость – беглецу тащить за собой эдакий привесок? Мало того что она будет его задерживать, придется выносить бесконечные капризы, придирки, хлопотать, заботиться о ней… На всем белом свете достойной такого отношения была одна-единственная женщина в мире – его Поленька. Остальные женщины для него не существовали. Если бы она смогла и приехала к нему на каторгу, он, может быть, не совершил бы побега. А так… знает ли эта девчонка, что такое тоска, день за днем сжигающая сердце изнутри? Что такое ожидание – мучительное, безнадежное, питаемое упрямством и чужими примерами любви и верности? Что такое зависть и горечь – почему у него все не так, как у остальных?
Ничего, через несколько дней он доставит княжну Загорскую к ее отцу, получит вознаграждение и отправится во Владимир-Северный.
Украдкой Лясота потрогал за пазухой кулон. Золото и бриллианты. Дорогое. У перекупщиков, не торгуясь, можно получить больше ста рублей. А если старый князь добавит деньжат, и вовсе можно зажить. Сколько у него спросить за спасение дочери? Тысячи целковых хватит? Или уж сразу требовать пять?
За этими размышлениями время летело быстро. Скоро начало светать. В предрассветном воздухе разлилась та особенная свежесть, которую не опишешь словами. Ее надо чуять.
Лясота подгреб к берегу. Лодка с шуршанием врезалась в прибрежные заросли. Склоненные над водой ветки махнули по спине. Не желая тревожить спутницу, он осторожно выбрался на берег, подтянул лодку повыше, чтобы ее не сразу заметили с воды. Волга здесь широка, судоходна, но можно надеяться, что погоня – если она есть – пройдет мимо.
Девушка так и не проснулась. Будить ее и выносить на берег Лясота не стал. Вынул вещи, присел рядом. Спать хотелось, но ничего. Одну ночь можно потерпеть, а отоспаться днем.
… И все-таки, что такое странное он когда-то слышал про Загорск?
7
Об исчезновении девушки стало известно наутро.
Тревогу подняла горничная княгини, Манефа. Она спала отдельно, в маленькой каморке, где стояли только два сундука с хозяйским добром. На том, что побольше, где были сложены дорожные вещи матери и дочери Загорских-Чарович, и укладывалась Манефа. В путешествии она командовала приходящей для уборки и мелких услуг уборщицей, посылала с поручениями, как и слуги всех знатных пассажиров, шустрого юнгу. Прекрасно зная,
что княгиня не любит, когда во время утреннего туалета отвлекаются на что-то еще, Манефа сначала заглянула в смежную каюту княжны – и обнаружила, что ее нет на месте.
Тут и поднялась суматоха. Скрыть от матери исчезновение дочери, конечно, не удалось. Елена Загорская заголосила, запричитала, срываясь на крик. Манефа и князь Михаил утешали ее в два голоса.
– Тише-тише, милая, – Михаил гладил ее по плечам, – успокойся, подумай о ребенке!
– «О ребенке!» Я и так о нем постоянно думаю. А вот она? Господи, куда она делась? Она что, не понимает, что мне нельзя волноваться?
– Стало быть, не понимает.
– В ней ни капли сочувствия! Кого я вырастила? Чудовище какое-то, а не дочь! Ну почему она так со мной поступает?
– Господь с вами, княгинюшка, – хлопотала Манефа, перебирая на столике склянки с успокоительными каплями. – Почто наговариваете? Да мало ли как оно бывает? Авось встала княжна на зорьке, пошла на туман поглядеть, на реку нашу, Волгу-матушку, уж оченно она об эту пору хороша, – да и забылась. Небось сейчас прибежит, а тут вы слезы льете! Нешто так можно себя изводить?
Горничная, служившая более двадцати лет, успела привязаться и к матери, и к дочери, но одинаково не одобряла взбалмошность обеих. Правду сказать, девка последнее время совсем от рук отбилась, своевольничает. Но как ей не баловать, с такой-то матерью? Тоже ведь вертихвостка – от живого мужа уйти! Князь Владислав мужчина видный, непьющий, положительный, весь из себя благородный, а уж как жену и дочь обожал – слов нет. Потому и отпустил так легко, что любил, не хотел неволить.
Накапав успокоительного, Манефа подала на подносе стаканчик. Княгиня выпила залпом, запрокинув голову, как извозчики в трактирах водку заливают.
– Полегчало? – заботливо спросила горничная. – А то давайте я сбегаю, кликну княжну-то. Недалеко она небось…
Манефа была сама не рада, что подняла тревогу. И дернул ее черт рот открывать. Нет, рано или поздно все бы открылось, но как если княжна действительно на зорьке поднялась да и пошла по пароходу бродить в одиночестве? Любила она это дело, одной бродить, что девице ее положения совсем не пристало.
Но князь Михаил решительно поднялся с кровати, где присел на край, утешая плачущую жену.
– Я сам пойду, – заявил он, поверх поданной лакеем сорочки накидывая сюртук. – А ты останься с княгиней. Не позволяй ей вставать.
– Доктора не позвать ли?
– Позови, – подумав, согласился князь и вышел.
Конечно, он не собирался искать пропавшую падчерицу – он был уверен, что девушка сбежала еще ночью. Вместо этого Михаил Чарович поднялся на капитанский мостик.
Капитан «Царицы Елизаветы» уже был там, рядом с только-только сменившимся вахтенным матросом, и внимательно смотрел вперед. Пароход двигался против течения, постепенно наращивая ход.
– Мы немного опаздываем, – сообщил он вошедшему пассажиру, уверенный, что того интересует точность прибытия к пристани. – Нам удалось немного наверстать упущенное, но все равно до Ружи еще идти и идти. Мы делаем все возможное, но будем там на полчаса позже. Прошу меня извинить.
– Это очень прискорбно, милостивый государь, – ответил князь Михаил, – потому что мне надо быть в Руже как можно скорее.
– Увы, если бы не задержка в Дмитрове… Вы опаздываете?
– Я хотел сделать заявление в полицию.
– Что-то случилось? – мигом насторожился капитан.
– Да. Ночью пропала моя падчерица, княжна Владислава Загорская-Чарович, девица семнадцати лет. Необходимо как можно скорее принять все меры к задержанию.
– Простите, – капитан усмехнулся, – но я не совсем понимаю… лево руля на три, – между делом бросил он рулевому, – как могла ваша падчерица исчезнуть с парохода? Она вернулась на него вчера после вечерней остановки в Дмитрове? Мы стояли там долго, девушка могла бы…
– Не могла. Она вернулась на пароход вместе со мной, мы поужинали, она рано отправилась к себе, а утром выяснилось, что княжна не ночевала в своей каюте.
Капитан поднес к глазам подзорную трубу, но тут же опустил.
– Ничего не понимаю, – признался он.
– И понимать нечего. Она сбежала. И скорее всего, не одна. Прикажите осмотреть судно, опросить остальных пассажиров и вахтенных. Может быть, кто-то что-то видел, что прольет свет на эту историю.
На самом деле Михаилу Чаровичу было нужно узнать, не видели ли его самого, когда он «беседовал» с водяным чудовищем. Учитывая, что на «Цесаревиче Андрее» накануне произошло кровавое убийство, дело могло принять нежелательный оборот. А ему нужно было как можно дольше скрывать свое инкогнито.
В этом смысле ему повезло – ни один пассажир, ни один матрос или вахтенный не заметил ничего подозрительного. Но тщательный обыск и многократные расспросы выявили, что, во-первых, исчез один из пассажиров второго класса, купеческий посыльный из Закаменья, Петр Михайлик, а вместе с ним и одна из запасных шлюпок. Всего их на борту «Царицы Елизаветы» было две, и третью держали привязанной у борта, потому как на палубе не было места. И вот эта запасная исчезла.
Услышав об этом, Михаил Чарович не удивился.
– Теперь вы понимаете, что я имел в виду, когда говорил, что надо быть в Руже как можно скорее? – спросил он капитана. – Подозреваю, что этот самый Петр Михайлик так или иначе причастен к исчезновению княжны Владиславы Загорской. Может быть, они бежали вместе. Может быть, он похитил ее с целью получения выкупа.
– А может быть, девушка просто оказалась не в том месте не в то время, – послышался за спиной чей-то голос. Князь обернулся – на пороге капитанского мостика показался один из пассажиров. Владислава бы узнала его, это именно он беседовал с пожилой графиней. Узнал бы его и Лясота – того самого инквизитора, который из всех собравшихся на пристани Дмитрова выбрал и заговорил именно с ним.
– Что вы имеете в виду, сударь? Э-э… не имею чести…
– Юлиан Дич, к вашим услугам, – отрекомендовался вошедший. – Я имел честь беседовать с некоторыми из пассажиров и могу утверждать со всей уверенностью, что по крайней мере один из них не тот, за кого себя выдает.
– Это он! – воскликнул князь Михаил. – Он похитил мою падчерицу!
– Вполне может быть, – кивнул Юлиан Дич. – Во всяком случае, я бы не отказался побеседовать с этим человеком еще раз.
– Хорошо, – кивнул капитан. – Мы постараемся прибыть в Ружу как можно скорее, чтобы вы сделали в полицейском участке заявление о розыске вашей падчерицы и ее спутника.
Михаил Чарович подавил вздох и потихоньку отступил подальше, стараясь встать так, чтобы между ним и предложившим свои услуги Юлианом Дичем было хоть какое-нибудь препятствие. Едва колючий, тяжелый взгляд инквизитора скользнул по его лицу, он сразу понял, что этот человек способен видеть невидимое. И конечно, он быстро сообразит, кем на самом деле является так называемый «князь Чарович» и какой у него на самом деле интерес к исчезнувшей девушке. Он так долго ее выбирал, так тщательно обхаживал, подбирая обходные пути, так стремился подобраться поближе, что теперь просто не мог допустить, чтобы все его труды пошли прахом.
8
Луч солнца скользнул по лицу молодой девушки, пощекотал
сомкнутые веки, погладил по лбу и щекам теплой ладошкой. Владислава поморщилась, чихнула, неловко дернув головой, задела борт лодки и, ахнув, выпрямилась. С удивлением огляделась по сторонам, выбираясь из объятий сна. Ей понадобилось минуты две, чтобы понять, где она находится и почему тут оказалась. Пароход, противные ей объятия отчима, отчаянный поступок, побег с незнакомым ей мужчиной, ночь наедине, сон…
А кстати, где он? Лодка наполовину вытащена на берег, вещей никаких нет, она одна. Неужели этот человек ее бросил? Он вроде бы не похож на проходимца.
Высвободившись из одеяла, Владислава осторожно приподнялась в лодке, хватаясь за борта, добралась с кормы на нос и осторожно ступила на берег. Высокая трава цеплялась за подол, ветки тянулись к самому лицу, мешая осмотреться. Отводя их рукой и на каждом шагу сражаясь с буйной растительностью, девушка кое-как продралась сквозь заросли на открытое пространство… и чуть не наступила на пропажу.
Ночной спаситель полусидел, опершись спиной о мешок со своими вещами, вытянув ноги и склонив голову на грудь. Он казался спящим, но едва трава зашелестела под ногами девушки, встрепенулся, выпрямляясь.
– Вы?
– Я… – Владислава огляделась. – А где мы?
– На берегу. Почему вы бросили лодку?
– Я?
– Ну не я же! Вы оставались на борту, вам и должно о ней заботиться.
– Но я не… – девушка вспыхнула, – я вам ничего не должна! Это вы должны помочь мне добраться к отцу, в Загорье. Я вам заплатила. – Рука сама поднялась к ключицам, где еще недавно висел бриллиантовый кулон.
– И на этом основании думаете, что сделали меня своим слугой? Я никому и никогда не служил, запомните это!
Владислава задохнулась от возмущения. Что он себе позволяет?
– Что вы себе позволяете? – слова сорвались с языка прежде, чем она успела подумать. – Как вы со мной обращаетесь?
– А как?
– По-хамски! И извольте встать, когда разговариваете с дамой! – Она притопнула ногой.
Лясота, развалившись на траве, снизу вверх изучающе глядел в ее лицо. Ночью в лодке и на палубе парохода рассмотреть невольную попутчицу было некогда. Девушка как девушка. Темно-русые волосы, сине-серые глаза под густыми бровями, упрямо сжатый маленький рот. Можно даже сказать – симпатичная, а для кого-то и красивая. Роста обычного, среднего, и на вид совсем юная, хотя под платьем проглядывает соблазнительная фигурка. На каторге Лясота видел женщин только из числа жен и подруг своих товарищей по несчастью, потом около года, пока скрывался у биармов и работал на торговца пушниной, все-таки встречал их иногда, посему не слишком оголодал без женского общества и мог спокойно смотреть на эту девушку.
Владислава тоже уставилась на своего невольного спасителя. Ростом он был выше нее, сложением так же крепок, как ее отчим, но намного моложе. Волосы, золотисто-русые, взлохмачены, острижены кое-как – видно, что стриг не парикмахер. И вообще он явно давно не стригся. Лицо… приятное лицо, с правильными чертами. Даже неожиданно для человека неблагородного происхождения. Глаза серые с золотистыми искорками. Правда, все портил шрам на подбородке и проступившая щетина. Владиславе нравились гладко выбритые мужчины.
– Ишь ты, – промолвил он. – Дама…
– Да! – воскликнула Владислава, теряя терпение. – А вы – хам и невоспитанный тип! Я – княжна и…
– А я – не ваш холоп. Учитесь вежливо разговаривать с людьми.
– Я и так вежлива. – Владислава сжала кулаки, пытаясь удержать себя в руках. Дома мама вечно выговаривала ей за то, что дочка бывает несдержанна в речах. Она в свое время наговорила отчиму много дерзостей. Княгиня Елена ее одергивала, а князь Михаил только подтрунивал. Додерзилась на свою голову…
– Что-то не похоже. Ладно, дело прошлое. – Лясота все-таки встал, отряхивая штаны от травы. – Сейчас я проверю лодку и немного отдохну. А вы пока покараульте.
– Ну, знаете… – начала Владислава, но мужчина ей не ответил, направляясь в заросли.
Зашуршали ветки, потом все стихло и послышалось журчание. Девушка покраснела. И что он себе позволяет? Практически в ее присутствии! Потом опять послышался шорох, тихий хруст, плеск, шелест распрямляющихся веток, и Лясота показался из кустов.
– Вы не… – начала Владислава и осеклась. И так же все понятно!
– Что «не»? Не уплыл? Не бросил вас одну? Барышня, во-первых, вы мне заплатили, и я намерен отработать эти деньги. А во-вторых, днем я бы все равно никуда не отправился. Я просто загнал лодку подальше в заросли, чтобы ее не увидели с реки. С берега ее тоже не вдруг увидишь, да и нас тоже. – Он огляделся. – Место вроде глухое, можно переждать.
– Что переждать?
– Светлое время суток. Как я понимаю, вас будут искать ваши родители. Да и мне тоже не стоит часто показываться людям на глаза. – Лясота успел подумать и решил, что полуправда лучше откровенной лжи. – Поэтому днем, когда слишком много посторонних ушей и глаз, будем отсиживаться в кустах и отдыхать, а плыть только по ночам. Сейчас утро, – он посмотрел на солнце, попытался определить время по его высоте, – мы тронемся в путь часов через восемь. Можете пока привести себя в порядок, а я вздремну. Если услышите или заметите что-то подозрительное, будите меня.
С этими словами он полез за пазуху и вытащил пистолет. У Владиславы глаза на лоб полезли. Но ее спутник как ни в чем не бывало устроился на траве, положив оружие рядом и накрываясь полой сюртука.
– Можете пройтись туда-сюда, – пробормотал он из-под синей суконной ткани, – только далеко не забредайте. Мало ли что…
Владислава огляделась, чувствуя себя потерянной и брошенной.
Вдоль берега реки раскинулись буйные заросли. Не такие уж густые, но все равно девушка ощущала себя как в лесу. Впереди, шагах в тридцати-сорока, виднелся просвет – то ли большая поляна, то ли дорога. Загоревшись любопытством, Владислава пожелала узнать, что там на самом деле. Но вначале она все-таки, поминутно озираясь на спящего мужчину, попыталась привести себя в порядок. Было неудобно и немного унизительно. Даже в детстве она не позволяла себе такого – няня, гувернантка и мама зорко следили за манерами княжны и с раннего детства приучили ее к дисциплине. Это сейчас она отбилась от рук…
Встав и отряхнув платье, девушка немного подумала и вернулась к спящему спутнику. Он лежал неподвижно, накрыв голову сюртуком. Присев на корточки, Владислава потрясла его за плечо:
– Эй! А… Ай!
Лясота вскочил мгновенно, как подброшенный. От резкого рывка Владислава откинулась назад, на траву, ударившись спиной и локтем, и завизжала – прямо в лицо ей смотрело дуло пистолета.
– Цыц ты, дуреха! – Лясота бросился к девушке, зажимая ей рот ладонью. – Не ори!
– Вы… – она захлебнулась криком, – как вы м-меня… н-н…
Пистолета мужчина не выпустил, и дуло упиралось ей в плечо, когда он удерживал ее на месте.
– Не надо было так резко будить. Что случилось? – Он прислушался. – Вроде все тихо.
– Я только хотела спросить, а завтракать когда будем? Я просто…
– Понятно. – Лясоте самому хотелось перекусить, но он привык терпеть голод. Да и припасы следовало экономить, появление этой девушки спутало ему все
карты.
– У меня в сумке хлеб, ветчина и сыр, – сказал он. – Возьмите немного. Напиться можно из ручья, я слышу его неподалеку. – Он указал направление.
– А вы? – Девушка нерешительно потянула к себе дорожный баул.
– Я пока не хочу. Оставьте мне немного. Потом поем, вечером.
Он улегся опять, накинув сюртук на голову.
Взволнованная приключением, Владислава так и набросилась на еду. Она не думала, что ветчина с простым хлебом может быть такой вкусной. Девушка еле заставила себя не съедать все и, завернув остатки в тряпицу, отправилась искать ручей.
Она нашла его по журчанию бегущей воды. Подобрав подол платья, встала на колени, напилась из горсти, глядя в воду, кое-как пригладила волосы. Она умела заплетать косу, но где тут возьмешь гребень? Не просить же у мужчины? Они обычно такое редко носят при себе.
Все же, поев и напившись, она почувствовала себя настолько уверенно, что направилась в сторону просвета, твердо решив разведать, что там да как. Придерживая платье, она зашагала сквозь редкий кустарник, росший у подножия толстых деревьев – лип, осин и рябин, если она правильно помнила уроки ботаники. И действительно через каких-то полсотни шагов вышла к обычной проселочной дороге. Деревья и кусты расступились в стороны, и между колеями дороги виднелась вытоптанная конскими копытами полоса.
Здесь есть люди! Эта мысль почему-то обрадовала девушку. К ним можно напроситься на отдых. Надо только определить, в какую сторону двигаться. Да не все ли равно? Дорога в любом случае выведет куда надо!
Окрыленная, девушка поспешила назад, к своему спутнику. Раздвигая ветки встающих на пути кустов, несколько раз споткнувшись о какие-то коряги и корни, она выбежала на прогалину и остановилась, вертя головой. Деревья, кусты, трава – все было на месте, но никаких следов Петра Михайлика и его мешка с вещами не было и в помине.
– Эй! – позвала Владислава. – Вы где? Это что, шутка? Выходите и не пугайте меня.
Тишина была ей ответом. Только ветерок шелестел листвой деревьев, в вышине распевала какая-то птица, ей отзывалась другая – и все.
– Как вас там… господин Михайлик! – громче крикнула девушка. – Отзовитесь, пожалуйста!
И снова ничего. Владислава заволновалась, но постаралась взять себя в руки. Человек не может пропасть просто так, без следа. Он, наверное, решил, что она ушла совсем, и тоже решил уплыть. Надо вернуться к лодке, и тогда все выяснится.
Проход к воде отыскался быстро. Девушка продралась сквозь заросли болотной травы, цепляясь подолом за ветки, ступила на крутой заросший берег – и не поверила своим глазам. Лодки тоже не было. Владислава почувствовала страх, быстро переросший в панику. Она еще никогда не оставалась совсем одна.
– Кто-нибудь! – завопила она во всю силу легких. – Помогите! Я…
Треск ветвей и шорох травы заглушили все прочие слова. Кто-то подскочил к ней из зарослей. Владислава завизжала, шарахнулась в сторону, едва не потеряв равновесие, все-таки ступила в воду башмачком – нога по щиколотку оказалась в илистой воде, – замочила подол… И в этот миг ее сильно, до хруста в суставе, дернули за локоть, вытаскивая на берег.
Совсем близко девушка увидела сузившиеся в две щелочки, потемневшие от гнева глаза Петра Михайлика. Он крепко держал ее за плечи, впиваясь твердыми пальцами в кожу и встряхивая через каждое слово.
– Вы что, совсем ополоумели – так орать? Не знаете, что над водой все звуки разносятся далеко? Вы бы еще и свое имя прокричали! С чего вы вообще подняли крик?
Он сам почти кричал свистящим шепотом, и Владислава только хлопала глазами и хватала ртом воздух, как выхваченная из воды рыба.
– Вы… вы, – удалось ей пролепетать, дождавшись паузы, – откуда вы взялись?
– Оттуда, – мотнул он головой. – Я вздремнул, услышал ваши вопли…
– В-вы не уплыли?
– Куда? – Лясота усмехнулся наивности вопроса и детским интонациям в голосе девушки.
– Не знаю. – У нее прыгали губы, но она старалась сдерживаться. – Я нашла тут рядом дорогу. Подумала, что мы можем добраться по ней до какой-нибудь деревни, вернулась, чтобы рассказать, а вас не было. И лодки тоже не было. И я испугалась…
Слезы были совсем близко, готовые вот-вот пролиться.
– Лодки? Вы тут искали лодку? Вы бы еще дальше ушли от места стоянки! Как можно было заблудиться в трех соснах?
До Владиславы наконец дошло, что приключилось. Она просто-напросто свернула не туда. А Михайлик ее не бросил. Он тут, здесь. Держит за плечи. Он ее не бросил! От облегчения слезы все-таки прорвались дождем, потекли по щекам и из носа.
– У-у-у…
Лясота чуть отодвинулся, словно этот слезный поток грозил смыть и его. И любят же женщины лить слезы! Вот у его возлюбленной Поленьки глаза практически никогда не были на мокром месте. Так, раз или два всплакнет, да и то тайком, чтоб никто не видел ее слез. И подруги и жены его товарищей по каторге тоже умели держать себя в руках. А эта рыдает в тридцать три ручья!
– Ну извините, барышня, коли что не так сказал. Но, право, расстраиваться из-за такого пустяка…С кем не бывает!
– Много вы понимаете! – сквозь слезы запричитала Владислава. – А я, может быть, впервые осталась совсем одна. Незнакомое место, и никого рядом! Я просто не знала, что делать. Я думала… думала…
– Думать вредно, – назидательно изрек он. – А женщинам – особенно. От этого портится цвет лица.
– Да? – У Владиславы от удивления даже слезы высохли. – А мне мама говорила, что это от слез бывает.
– Как бы то ни было, сейчас ваше лицо испорчено. И советую перестать реветь. Идемте. И запомните раз и навсегда, – он выпустил ее плечи и жестом предложил следовать за ним, – что в вашем положении кричать во все горло опасно.
– Почему?
– Вы же сбежали от отчима и матери, – напомнил Лясота, шагая впереди. – И скрываетесь. Они наверняка уже заметили ваше отсутствие и объявили розыск. Если вы хотели только их немного напугать, то валяйте, дайте знать всей округе, где находитесь, чтобы первый встречный доставил вас на «Царицу Елизавету» в объятия родни. А если вам хочется увидеть своего отца, советую помалкивать и скрываться. Да и мне тоже…
Последние слова он произнес тихо, но девушка все равно услышала.
– Почему вам тоже надо скрываться? Вы ведь собирались покинуть пароход прошлой ночью. Зачем?
– Сел не на то судно и понял это слишком поздно, – вывернулся Лясота, ругая себя за длинный язык и не желая открывать своих тайн. – Но это все мелочи по сравнению с похищением человека…
Они вышли на ту прогалину, где хозяина сиротливо дожидался мешок с вещами, а трава была слегка примята. И, услышав последние слова, Владислава так и села:
– Каким еще похищением? Какого человека?
– Вас, барышня. Ваш отчим наверняка так и представит дело полиции – мол, нашелся негодяй, который украл любимую дочку с целью… ну, не знаю, что он там наплетет. Может, с целью получения выкупа или чтобы надругаться, или… не знаю и знать не хочу. Мне за это в любом случае грозит виселица. А я ведь только собирался помочь.
Владислава хотела было возразить, но вспомнила лицо князя Михаила Чаровича, его жадные властные объятия, его злой голос – и промолчала. Ее
саму он, может быть, и не тронет, но вот на ее спутнике отыграется.
– Так что нам с вами надо держаться от людей как можно дальше, – подытожил Лясота. – И связываться с ними в самом крайнем случае. Да и то делать все буду я.
– А я?
– Не высовываться.
– Но…
– Вас ищут, забыли? Вас! Это ваши приметы будут на руках у полиции, которая будет искать всех похожих девушек вашего возраста. Про меня, конечно, ваш отчим может догадаться, но он не знает ни моего имени, – мысленно Лясота усмехнулся: «Настоящего имени!» – ни определенных примет. Он же почти меня не видел и отделается только общими словами: мужчина лет тридцати, чуть выше среднего роста, ну и так, по мелочи. – Про еще одну примету, которую пока скрывали рукава рубашки, он предпочитал молчать. Его запястий вроде на пароходе никто не видел. Иначе даже на борт бы не пустили. И эта девица пусть тоже подольше ни о чем не догадывается.
– Так что, дабы нас видело как можно меньше людей, путешествовать будем по ночам, а днем отсиживаться в укромных уголках вроде этого, – подытожил Лясота, снова укладываясь на траву. – Я собираюсь еще немного вздремнуть. А вы постарайтесь не шуметь и не теряться. Договорились?
Девушка кивнула, и он повернулся на бок, закрывая лицо полой сюртука. Пока есть возможность выспаться, этим надо пользоваться. Что-то подсказывало Лясоте, что ему в ближайшие дни не удастся как следует отдохнуть и расслабиться.
9
Громкий девичий крик прокатился над рекой, и вынырнувшая, чтобы глотнуть воздуха, тварь на миг замерла, растопырив конечности. В человеческом голосе звучал страх. Напуганный человек – легкая добыча. Кроме того, что-то свербело в мозгу существа, заставляя спешить на крик. Какое-то неопределенное чувство. Не страха, нет… Вернее, не только страха. Существо не умело мыслить абстрактно, оно почти не умело думать и не помнило, почему спешит вниз по течению, время от времени выставляя голову на поверхность. Его гнала вперед неведомая сила. Существо должно найти… кое-кого. Это было все, что оно знало. И, кажется, поиски скоро могут увенчаться успехом.
Сила, гнавшая существо вперед вопреки здравому смыслу, сила, наделившая его знанием, намного превосходила все, что существо могло ей противопоставить. Оно превратилось в покорного слугу, не смеющего роптать против хозяина, но мечтающего выместить злобу на тех, кто слабее или просто подвернется под руку.
Крик повторился – немного громче, и был достаточно долгим для того, чтобы определить направление. Вниз по течению и чуть правее, у дальнего берега. Существо ударило передними лапами-плавниками и хвостом, торопясь поскорее догнать так громко кричавшую двуногую дичь.
Второпях оно не ушло на глубину, не желая рисковать и пропустить третий возможный крик. И, сосредоточившись на цели, не сразу заметило силуэт рыбацкой лодки.
Волга от истоков до устья полна рыбой. Там, где слишком мелко для пароходов, ее перегораживают сетями. Там, где ходят торговые и пассажирские суда, сети ставят вдоль берега или бродят с бреднем, собирая попавшую в тенета рыбешку. Ставят верши и куканы, сидят над обрывом с удочкой… Проверив одни сети, рыбаки часто не спешат домой, а плывут за другими, а порой и за третьими. Выгрузят улов – и снова на реку. Раза два-три сплавают – и день прошел.
Выгрузив добычу, порожняя лодка летела легко. Вывернув шею, чтобы прикинуть, далеко ли до буйков, рыбак заметил не спеша плывущее по поверхности воды вытянутое тело. По размерам и длинному хвосту тварь походила на сома, но передние плавники так сильно напоминали руки или лапы, что удивленный этим зрелищем рыбак опустил весло. А когда водяная тварь приподняла из воды голову, и вовсе выпустил его из рук, медленно крестясь.
– Ты чего? – окликнул его приятель.
– А ты глянь, какая страховидла!
– Спаси и оборони, Господи! – Второй рыбак разглядел торчавшую из воды морду и тоже перекрестился. – Кто ж это?
– Да черт его ведает!
– Цыц ты, нечистого поминать! Водяной это. Не слыхал, что ли?
– Скажешь тоже – водяной! Водяной совсем мужик, с бородой и тиной облеплен. А это зверюга не пойми какая.
– Знать, коняга из его конюшен удрала погулять. Погодь-ка… – Рыбак тихо потянул со дна лодки багор. – Прими оба весла.
– Зачем?
– А вот мы его сейчас подцепим, оглоушим – и на бережок. Там в сети замотаем, в город свезем – небось тыщу рублей зараз огребем за такую-то диковину!
Тысяча целковых была большими деньгами. Даже если делить пополам, все равно с пятью сотнями в кармане сразу завидным женихом станешь, невесты сами на двор слетятся – еще перебирать будешь. Мысли молодого рыбака сразу перескочили на богатое житье-бытье, и он стал разворачивать лодку, чтобы догнать водяную тварь. Его напарник перебрался на нос, поудобнее перехватив багор. Сперва надо ударить тварь по голове, чтоб сильно не дергалась, потом подцепить за шею или плавник и тащить ближе к лодке.
– Как подцеплю, – шепнул он товарищу, – тут ты не зевай и запасную сеть кидай. Хоть как запутаем – не уплывет. Понял?
– Ага! – Молодой рыбак отчаянно работал веслами.
Расстояние между охотниками и дичью быстро сокращалось. Все в нетерпеливом ожидании третьего крика, существо поздно заметило грозящую опасность, но ощутило не страх, а гнев. Как смеют эти двуногие вставать на пути? Проучить, чтоб другим неповадно было!
Растопырив конечности и слабо шевеля хвостом, чтобы удержаться на плаву, существо подпустило охотников поближе, а когда человек замахнулся багром, чтобы ударить, резко дернулось всем телом и камнем ушло вниз. Лишь по хребту махнуло железом. Это раздосадовало.
– Вот черт! Ушла, скотина! – ругнулся рыбак. – Плакали наши денежки!
Его напарник на веслах в сердцах сплюнул, поудобнее схватился за весла, чтобы развернуть лодку – и тут рядом с бортом вспенилась вода и вверх почти на два локтя выскочила плоская белесая морда с широким разрезом пасти и выпученными глазами.
– Аа-а-а! Тва-а-арь! – от неожиданности заорал он и, неловко дернув веслом, попытался пихнуть им «лошадку водяного». Но закрепленное в уключине весло лишь шлепнуло тварь по плечу, не причинив вреда и только разозлив.
Его напарник с багром обернулся на крик и мигом оценил ситуацию. Он замахнулся багром, чтобы ударить тварь по голове, но между ним и дичью находился второй рыбак, и он промедлил ту долю секунды, которая и была нужна существу. Оно ушло под воду за миг до того, как багор ударил о борт лодки и вонзился крюком в дерево. Молодой рыбак, которому попало по плечу, откатился в сторону, выпустив весла. Потерявшая управление лодка развернулась на месте.
– Ах ты ж!.. – выругался рыбак, убедившись, что крюк застрял в дереве надежно. Он шагнул с носа лодки, чтобы освободить багор, но тут лодку сильно качнуло. Она завалилась на один борт и, не удержав равновесия, человек рухнул на колени на дно, слыша, как кричит его молодой напарник.
– Аа-а-а! Петруха! Она тут!
Существо не теряло времени даром. Проплыв под лодкой, оно вынырнуло с другой стороны, цепляясь за борт передними конечностями, и полезло к людям. Вопли двуногого раздражали; мало того что из-за них оно могло
пропустить тот, нужный, голос, оно само не любило воплей и шума, зверея от любого резкого звука. И сейчас, больше от злости, чем от жажды крови, существо махнуло одной лапой, выпуская когти, – и крик ужаса перерос в визг боли, когда когти вспороли грудь человека вместе с рубашкой, зацепив и правую руку, вскинутую в запоздалом жесте защиты. Когтистые перепончатые пальцы сомкнулись на локте, рывком подтягивая орущего рыбака ближе.
– Петруха-а-а! Он меня-а-а…
Петруха с силой дернул багор, с хрустом выдирая его наконец-то из борта, и ткнул в мерзкую тварь. Бить наотмашь побоялся, чтоб не задеть напарника. Мелькнула мысль: «Не попортить сильно шкуру! Бить в брюхо или глотку!» – но багор соскользнул, лишь поцарапав чешуйчатое скользкое тело. А в следующий миг пасть твари раззявилась, обнажив двойной ряд мелких, загнутых, как у щуки, зубов, и кисть молодого рыбака оказалась внутри. Сомкнулись челюсти. Хрустнули кости. Из пасти брызнуло, потекло алым.
Рыбак зашелся в диком крике. Он был легкой добычей – хватай и кусай! – но в это время на хребет за плечами опустилось что-то тяжелое. Крюк багра зацепился за наросты на спине, и существо рассвирепело окончательно. Рывком подтянув хвост в лодку, оно ударило наотмашь, попав второму двуногому по ногам. Лодка качнулась еще раз, чуть не черпая воду, и не удержавшийся на ногах Петруха полетел в реку.
Он вынырнул почти сразу – рыбаку и не уметь плавать? – но к тому времени, как он выбросил вперед руки, хватаясь за борт, отчаянные вопли его молодого напарника сначала поднялись до истошного поросячьего визга, а потом оборвались с хрипом и хлюпаньем.
Подтянувшись на руках и заглянув в лодку, Петруха едва не выпустил борт, камнем уйдя под воду. Подмяв под себя вздрагивающее и все еще брыкающее ногами тело молодого рыбака, водяная тварь сосредоточенно кусала его лицо, шею, грудь, отхватывая кусок за куском от того, что еще недавно было человеком. Хлещущая из порванных жил кровь мешалась с речной водой, пропитывала запасную сеть и нехитрые пожитки.
– Ох… – выдохнул Петруха. Оторвал от борта одну руку – пальцы словно онемели, – попытался перекреститься, и тут водяной убийца повернул к нему заляпанную кровью пасть. В близко, по-человечески посаженных глазах светился разум.
– Черт!
Оттолкнувшись, Петруха бросился в воду. До берега было не так уж и далеко. Он надеялся успеть отплыть подальше. Надеялся, что тварь, удовольствовавшись мясом его напарника, не кинется в погоню. Надеялся остаться в живых. И эта надежда еще была жива, когда за спиной послышался громкий всплеск от бросившегося в воду чешуйчатого тела. Но рыбак все равно продолжал упрямо плыть до тех пор, пока не почувствовал, как нога скользнула по чему-то твердому, гладкому, а в следующий миг вторую ногу обхватила когтистая лапа и его с силой дернуло вниз. Только последний раз ударили по воде руки… Плеснула волна, накрывая пловца с головой. Вода слегка взбурлила, к поверхности всплыл пузырь воздуха, потом река окрасилась быстро растворяющейся кровью и все стихло. Только лодка с останками молодого рыбака медленно плыла вниз по течению.
10
Лясота проснулся быстро, сказалась привычка. Несколько секунд он лежал неподвижно, прислушиваясь к звукам внешнего мира, но ничего подозрительного не услышал. Было тихо. Шелестели листья, перекликались птицы. Откуда-то издалека донесся раскатистый гудок – наверное, какие-нибудь торговые суда приветствовали друг друга, проходя мимо. Если приложить ухо к земле, можно было различить далекий перестук – по той дороге, о которой говорила его спутница, проезжала подвода.
А кстати, где она сама?
Лясота резко сел, озираясь. Его попутчицы нигде не было. Только трава примята в том месте, где она сидела рядом с ним на поляне.
– Барышня! – позвал он. Пальцы сомкнулись на рукояти пистолета. – Княжна Владислава!
Что за притча? Куда она опять делась? Нет, положительно, эта девчонка начала его раздражать. И почему он согласился взять ее с собой?
Вскочив, он быстро осмотрелся. Следы вели с поляны к реке, туда, где он оставил лодку. Девушка захотела уплыть без него? Не слишком хорошая идея. Она наверняка не умеет ни грести, ни управлять веслами.
Впрочем, долго искать пропажу не пришлось. За ближайшими кустами он заметил светло-коричневое дорожное платье и шляпку. Девушка сидела на наклонном стволе ивы неловко, боком, и смотрела на воду. Она встрепенулась, услышав шаги, и обернулась.
– Спокойно! – Лясота поднял руку, сунув пистолет в карман. – Это всего лишь я. Вы почему ушли с поляны?
– Жарко, – просто объяснила Владислава. – И душно. А тут прохлада, ветерок, тенек.
Да, место она выбрала удачное, только…
Бросив взгляд на реку, Лясота уже знал, что там увидит – темный продолговатый предмет, замеченный краем глаза, при ближайшем рассмотрении оказался рыбачьей лодкой, которая неспешно, покачиваясь на волнах, плыла вниз по течению. Речная волна постепенно прибивала ее к берегу неподалеку от того места, где устроились на отдых беглецы.
– Что там? – Владислава тоже заметила ее.
Лясота только пожал плечами; и так ясно, что мимо плывет не сундук с добром.
– Откуда она взялась? Не с парохода?
– Нет. – Он все-таки решил ответить. – Внешне не похожа, корма ниже, руль по-другому устроен, некрашеная, нет знака… А это интересно!
У него мелькнула мысль, чтобы забрать находку себе и дальше продолжить путь на ней. Мало ли рыбачьих лодок на реках? А их суденышко прямо-таки кричит о том, что имеет отношение к речному пароходству. Если княжну Владиславу ищут, наверняка знают, что она могла уплыть на лодке. И указать ее приметы. Светло-зеленая, с широкой белой и узкой желтой полосами вдоль борта, лодка с «Царицы Елизаветы» была слишком приметна.
Течение ему помогало – бесхозное судно медленно, но верно двигалось к берегу. Лясота прикинул, что врезаться в заросли камыша и прибрежного кустарника она должна примерно саженях в тридцати-сорока ниже по течению и, смерив глазом расстояние, направился в ту сторону.
– Вы куда? – встрепенулась Владислава.
– За лодкой.
– А как же наша?
– Она слишком приметная, – пришлось пуститься в объяснения. – На ней мы сможем путешествовать только по ночам. Хотите дождаться ночи, чтобы нас никто не узнал?
И заодно потерять лишние час-полтора, которые могли бы стоить ему свободы, а может, и самой жизни. Правда, если в Закаменье за два года не хватились беглого каторжника, решив, наверное, что он просто растворился в тайге, то вряд ли его ждут здесь, чтобы арестовать и вернуть на каторгу. Как бы то ни было, живым он им не дастся.
Владислава помотала головой и послушно потрусила следом.
Лясота шагал широко, опережая девушку, которая то и дело путалась в подоле своего платья. Он прибыл на предполагаемое место остановки лодки даже чуть раньше, сгорая от желания пуститься бегом. За кустами было трудно рассмотреть на плаву, что с нею не так, и он одновременно спешил первым увидеть то, что находится внутри, и в то же время ужасно не хотел ничего видеть и знать.
– Оставайтесь на берегу! – крикнул он Владиславе, подходя к самой воде и замочив
сапоги.
Отсюда страшный груз лодки был виден отлично, и Лясота задержал дыхание, не веря своим глазам. Внутри все было залито кровью – мешок с припасами, свернутая сеть, перевернутая корзина для мелкой рыбы, чтобы сортировать добычу сразу, не тратя времени зря. И то, что осталось от тела рыбака, лежащего на дне.
– Ой-й-й! – испуганный вопль перешел в визг, но Лясота, кинувшись к девушке, зажал ей рот рукой.
Поверх ладони Владислава смотрела на него с ужасом и закипавшими на ресницах слезами.
– Не орать, – прошипел он прямо ей в глаза. – Молчать. Отойти на пять… нет, на десять шагов назад. Встать там. Спиной ко мне. Не шевелиться. Понятно?
Девушка несколько раз хлопнула ресницами и кивнула.
– Вот и славно. Идите. – Он свободной рукой развернул ее за плечо от себя и слегка подтолкнул. – Я позову, когда можно будет обернуться.
– А что, – она мигом обернулась, – а что там…
– Я же сказал – отойти! – тихо прорычал он. – Что непонятно?
Девушка послушалась, отошла к ближайшей березе, встала рядом, обхватив руками ствол. Со стороны посмотреть – просто пасторальная картинка из детской книжки. Только Лясота догадывался, что за дерево его спутница хватается для того, чтобы удержаться на ногах.
Он заставил себя вернуться к лодке и осмотрел останки. У твари, которая прикончила человека, явно была большая пасть и множество мелких треугольных зубов. И когти под стать зубам. Упырь? Может быть, если бы упыри не боялись воды и не нападали исключительно по ночам. Тогда кто? Оборотень? Это кто и где встречал оборотня с такой пастью и зубами? И потом, оборотни не оставляют таких страшных рваных ран. Может, речной змей? Но как связать это со следами от когтей?
Судя по всему, рыбака убили несколько часов назад. И, если судить по следам на бортах и беспорядку, он пытался сопротивляться. Значит, убийца напал не так уж и неожиданно, но оказался сильнее. Но кто это был? Раньше, еще до каторги, Лясота мог за несколько секунд, просто сосредоточившись, восстановить всю картину произошедшего. Потом он утратил свои способности, конечно, не сразу, а постепенно, что всего больнее. И вот теперь остро пожалел, что ничего такого не чувствует.
А ведь совсем недавно что-то такое с ним было! Вспомнить бы, когда? На пароходе, точно! Он стоял у борта и смотрел, как от «Цесаревича Андрея» в сторону «Царицы Елизаветы» движется что-то или кто-то, похожее на рыбу с руками. Тогда еще к нему подошел и обратился с каким-то вопросом инквизитор. Он заметил Лясоту потому, что оба почти одновременно почуяли что-то…
Закрыв глаза, сжав кулаки и несколько раз глубоко вздохнув, чтобы прочистить легкие и сознание, Лясота внезапно с удивительной ясностью понял, что знает, кто убийца. Он почти представил себе эту тварь и тихо ужаснулся.
Волховец![4 - Здесь: существо, получеловек-полурыба. Обитает в реках, часто нападая на домашний скот и людей. Считается, что волховцы – потомки от брака женщин с водяными змеями. В отличие от водяных к людям всегда враждебны.]
Когда-то волховцов было много – немногим больше, чем водяных змеев. Где-то им поклонялись, где-то истребляли. Лет пятьсот назад, если верить летописям, на северо-западе страны было даже нашествие – волховцы валом валили из рек и речушек. Многие заползали в прибрежные деревни и прежде, чем крестьяне успевали их забить, пробирались в дома. На суше волховец беспомощен – он ползет, извиваясь всем телом и подтягиваясь на передних конечностях, но в воде им нет равных по скорости и проворству. В год нашествия было убито несколько десятков волховцов. После чего их численность сократилась настолько, что одно время даже поговаривали об их полном истреблении. М-да, возможно, это убийство совершил последний волховец, однако Лясоте что-то не хотелось ратовать за охрану редкого животного.
Торопясь, пока Владиславе не наскучит ждать, он принялся за работу. Останки несчастного рыбака вытащил на берег, уложил на лишенное растительности место, практически на мелководье. Кое-как завернул в сеть, замотав вместе с нею несколько камней, подобранных тут же. Оборвал-обрезал все поплавки, чтобы помешать сети всплыть, и забросил их подальше в кусты. Авось не сразу отыщут. Потом кое-как промыл лодку, смывая кровь, выкинул на берег корзину и мешок с припасами, решив, что разберет его на досуге, положил тело в лодку и осторожно оттолкнул от берега.
Берега тут были крутыми, дно понижалось резко – три шага и уже по пояс. Лясота отплыл немного, огляделся по сторонам и вывалил груз в воду. Он ушел на дно почти без всплеска, только булькнув на прощанье.
– Пусть вода тебе будет мягка, – пробормотал мужчина, глядя, как в толще мутной воды медленно пропадают очертания свертка. – Всю жизнь ты кормился рыбой, а теперь рыба будет кормиться тобой.
Потом он прочитал короткую молитву, перекрестился и поплыл обратно.
Владислава стояла на том же месте, все так же цепляясь за ствол березы, и плечи ее дрожали от сдерживаемых рыданий. Едва Лясота подошел и тихо окликнул ее, девушка круто развернулась. Несколько секунд она смотрела на мужчину так, словно не понимала, кто перед нею.
– А… где?
– Я избавился от тела, – объяснил Лясота. – Не думаете ли вы, что это я его прикончил ради того, чтобы завладеть лодкой?
Девушка отчаянно затрясла головой.
– Отлично! Тогда давайте немного перекусим и будем собираться в дорогу. – Он посмотрел на солнце, которое запуталось в верхушках деревьев. – Уже часов пять вечера. Сначала пойдем вдоль берега, чтобы в случае чего успеть добраться до зарослей, а как стемнеет, выйдем на открытое пространство.
Под ближайшими кустами Лясота распотрошил мешок с припасами рыбака. Тот оказался человеком обстоятельным, жил по пословице «Едешь на день – хлеба бери на неделю». Так что в мешке оказалось завернутое в тряпицу сало, несколько картофелин, чтобы испечь их в золе, хлеб, лук и мешочек с солью, а также огниво и трут – для костерка. Последней находке Лясота обрадовался, как подарку из дома, – он лучше многих знал, что огонь, добытый именно так, не модными нынче спичками, дает особую защиту, оберегая не только от обычного зверья, но и от тварей, подобных волховцу. Нашелся и котелок, и мешочек с крупой, а также ложка – наверное, ушицу сварить. Что ж, все пойдет в дело. Эти припасы могли их спасти, и Лясота поймал себя на мысли, что почти благодарен судьбе, что все так сложилось. Тем более что княжна Владислава, пока он спал, съела добрую половину хлеба и почти всю ветчину и сыр, оставив ему только пару небольших кусочков. Чтобы кое-как перекусить вечером, этого хватило бы, а вот завтракать пришлось бы разговорами и воспоминаниями.
Наличие котелка навело Лясоту на кое-какие мысли. Ободренный ими, он разделил остатки своего хлеба, ветчины и сыра пополам.
– Вы готовы пуститься в путь, барышня? – поинтересовался он, когда девушка съела свою порцию.
Оставив лодку с парохода на прежнем месте, они перешли на новую. Владиславу пробрала дрожь, когда она опустилась на влажную скамью. Хотя ее спутник и отмыл тут все от крови, было жутко думать, что всего несколько часов назад тут умер человек. И умер, если вспомнить
то, что ей удалось заметить, жуткой смертью.
– Успокойтесь и перестаньте дрожать. – С рыбачьими веслами Лясота управлялся легче, и лодка быстро неслась вперед. – Я даже отсюда слышу, как стучат ваши зубы. Вам холодно?
– Н-нет, – запнулась девушка. – Ст-трашно…
– Не думайте об этом. Лучше смотрите вперед. Как увидите на воде вот такие буйки, – он показал на поплавок от сети, оставленный на всякий случай, – дайте знать.
Это было ответственное поручение, и Владислава поудобнее устроилась на носу. Наблюдения за рекой помогали отвлечься от воспоминаний о жутком зрелище.
Несколько минут спустя она заметила невдалеке что-то похожее на цепочку пробок. Это действительно оказались поплавки, отмечавшие расставленные какими-то другими рыбаками сети. Не тратя времени, Лясота споро стал выбирать сети. Рыбы было мало, но ему удалось вытащить и бросить в корзину несколько плотвичек, голавля и леща. После чего он вернул сеть в реку.
Владислава смотрела на его действия круглыми глазами.
– Вы что делаете?
– А что, по-вашему?
– Вы воруете! Берете без спроса чужую рыбу! Это нечестно!
– Барышня, а вы совершили побег от матери и отчима, – парировал он. – Это тоже нечестно. И меня могут обвинить в похищении человека – вас, между прочим! – и в случае поимки отправить на каторгу. Это тоже нечестно. По сравнению с этим кража нескольких рыбешек ничего не стоит. Вы же хотите есть? И я, жестокий и коварный похититель невинных девушек, забочусь о своей несчастной жертве вместо того, чтобы лишать ее воды и пищи.
Он сказал это таким тоном, что Владислава долго не решалась улыбнуться – даже когда до нее дошел смысл неуклюжей шутки.
Покончив с сетью, Лясота налег на весла и греб вдоль берега, время от времени оборачиваясь и выравнивая курс, до тех пор, пока вокруг не сгустилась такая тьма, что вода и небо слились в одно. Только после этого, ориентируясь по редкому слабому свету звезд и собственной интуиции, он нашел удобное место для стоянки. То ли от волнения, то ли почему еще, но его ночное зрение обострилось настолько, что ему без труда удалось найти за деревьями местечко, где не будет виден крошечный костерок. Там они сварили уху, быстро съели ее одной ложкой на двоих и позволили себе немного отдохнуть, пережидая самую темную пору ночи.
Костерок действительно не был виден с воды, да и на берегу в это время никого не было, но существо – волховец – не нуждалось в зрении. Расправившись со вторым рыбаком, он почувствовал себя настолько сильным, что поплыл вперед без остановки.
Запах мертвого тела и крови он учуял издалека, хотя плыл с верховьев, а вода должна была относить запахи вниз по течению. Подплыв ближе, волховец убедился, что это его недавняя жертва. Значит, и тот, кто ее захоронил, тоже поблизости. Ободренный этой мыслью, он поплыл дальше.
11
Река лениво несла свои воды. Налегавший на весла Лясота устал, то и дело выворачивая шею и глядя вперед. Сейчас он практически благословлял проведенные на каторге годы, – руки и плечи лишь чуть-чуть ныли, но не болели. Он легко приноровился грести, войдя в ритм, и был готов работать до седьмого пота.
Владислава опять сидела на корме – специально, чтобы не закрывать обзора. Она зябко куталась в одеяло, внимательно озираясь по сторонам. Рассвет на реке ее очаровал. Девушка во все глаза смотрела, как постепенно проступают из мрака очертания берегов, как четче становятся линии, ярче краски, громче звуки птичьих голосов. Даже запах сырости изменился; теперь в нем был едва уловимый терпкий и острый аромат свежести, как у новеньких простыней, которые только-только раскинула на постели горничная.
– Как хорошо! – не выдержала она.
– Чего хорошего? – помолчав, отозвался Лясота, в очередной раз бросив взгляд через плечо.
– Чего хорошего? – переспросила девушка и даже всплеснула руками. – Да вы посмотрите вокруг! Какая красота! Это небо! Эта река! Эти деревья… А птицы? Вы слышите, как они поют?
– Угу, – кивнул Лясота, продолжая грести. Некоторое время назад они прошли поворот, и теперь он поминутно ждал, что оттуда может показаться очередной пароход.
– Вам не интересно? – хлопнула глазами Владислава.
– Нет, – отрезал он. – Это вам, женщинам, позволительно думать о птицах и цветах. А нам, мужчинам, приходится бороться.
– Извините. – Девушка отвернулась, зябко поддернула край одеяла к самому горлу. – Я не хотела вас обидеть.
Голос ее дрогнул, и Лясота испугался, что она сейчас заплачет. Женские слезы всегда делали его беспомощным, еще с детства, когда он видел, как тайком плачет мать, и не мог, не умел ее утешить. Чувство беспомощности, когда ты знаешь, что не в силах помочь, осталось с ним из детства. Его Поленька тоже стеснялась слез, старалась, чтобы их никто не видел. Лишь раз или два Лясота видел следы слез на ее глазах, и то это были слезы скорби по умершим родным и близким. Даже когда его уводили, она не плакала, смотрела вслед сухими спокойными глазами, в которых горел странный огонек… спокойствия? Гордости? Скрытого торжества? Ни тогда, ни сейчас Лясота не пытался проникнуть в тайну этого последнего прощального взгляда. Он помнил только ее крик вслед: «Я буду ждать!»
Тихий всхлип вернул его из страны воспоминаний в реальность. Она что, плачет?
– Вы плачете? – окликнул он девушку. – Вот женщины! Ну почему у вас из-за любой мелочи глаза на мокром месте?
– Это не мелочь, – выпрямилась Владислава. Голос ее слегка задрожал. – И я вовсе не плачу. Просто… – она всхлипнула еще раз, – просто это погода такая.
– Ага, сырая и мокрая. А от реки дует. Только что все было красиво и здорово – и нате вам! – Поняв, что сбил дыхание, Лясота бросил весла, предоставив реке самой нести их вниз по течению. – Как вы непостоянны.
– Как все женщины, надо полагать? – Девушка посмотрела на него в упор.
Образ Поленьки мелькнул перед глазами; как она стояла в дверях, глядя на уводивших его солдат, как обещала ждать. Минуло девять лет…
– Не как все, – услышал он свой голос. – По счастью, среди вашей сестры часто встречаются по-настоящему верные и преданные.
– Но вы таких не знаете?
– Почему? Знаю. Одну.
– Это ваша мать? – Голос Владиславы дрогнул. Ее собственная мать, княгиня Елена, в глазах дочери не производила впечатления образчика верности и преданности. Скорее наоборот.
– Нет. – Лясота помялся, не зная, доверить ли этой девушке свою тайну. – Моя…
– Невеста?
Он оцепенел. Сколько лет прошло, а он так и не определился, кто для него Поленька. И похолодел, сообразив, что она так и осталась никем – возлюбленной, не более. Он признавался ей в любви, но так и не смог предложить руку и сердце. Просто не успел. И она не заговаривала о свадьбе. А это значит, что спустя столько лет…
– Да не вам судить! – воскликнул он, злясь в первую очередь на эту девчонку, которая невольно пробудила в нем сомнения. – Вы ее совсем не знаете! Вы и не любили, наверное, никогда.
– Неправда! – вспыхнула Владислава. – Один раз…
Это случилось прошлой зимой, практически в самом ее конце. В качестве подарка на семнадцатилетие Владиславу вывезли на последний в сезоне бал. И там
за нею начал ухаживать один корнет. Он протанцевал с нею три танца, дважды выводил на галерею подышать воздухом, попросил разрешения представиться ее родителям. Он был молод, лет двадцати. Владислава запомнила светлые льняные кудри и удивительно синие, чистые и открытые глаза. И то, как бережно, словно стеклянную, брал он ее ручку.
Они встречались еще трижды; один раз в театре, где он в перерыве явился в их ложу с приветствиями и потом не отходил ни на шаг, и дважды в гостях. Владислава уже мечтала о том, что он сделает ей предложение, они останутся наедине, и вот тут-то он впервые поцелует ее. Во время второго визита они уже почти заговорили о чувствах… Но тут князь Михаил раскопал про этого корнета грязную историю, как он обесчестил некую девицу, дочь незнатных родителей, обещав жениться и бросив с ребенком, когда узнал, что за невестой нет богатого приданого. Корнету отказали от дома. Он сгоряча вызвал князя Михаила на дуэль и был убит наповал. Владислава потом проплакала три дня, и из-за того, что ее первый возлюбленный оказался бесчестным человеком, и из-за его смерти. И не знала, о чем горевала больше.
Это было почти пять месяцев назад. Ее разбитое сердце успело исцелиться, но память о первой любви еще жила.
– Я любила, – прошептала она.
– А он?
– И он… наверное. – Девушка вспомнила удивительно синие глаза корнета.
– Не любил, раз вы так говорите!
– Вы ничего не знаете! – Владислава почти повторила его слова. – Он погиб. На дуэли. Из-за меня!
– Ого!
Она внезапно выпрямилась, расправив плечи. Негодование преобразило девушку, и Лясота, вглядевшись в ее черты в утреннем сумраке, с острой болью понял, что из-за такой девушки действительно можно бросить вызов и погибнуть в бою. Понял он и поведение ее опекуна – тот, скорее всего, сам пал жертвой этой странной красоты. Казалось бы, ничего особенного – чуть вытянутое лицо, тонкий нос, темно-серые глаза под слишком густыми для девушки бровями. Но из-за этих бровей и длинных ресниц сами глаза казались такими манящими, что хотелось нырнуть в них, как в омут. Уже потом, с трудом вырвавшись из их плена, взгляд замечал и нос, и скулы со следами веснушек, и припухлую, как после страстных поцелуев, нижнюю губу, и непослушные тонкие колечки волос на висках над маленькими ушами, где огоньками сверкали сережки. Косы уложены венцом вокруг головы, но несколько прядок выбились из прически. С острой болью Лясота понял, что забыл, какого цвета волосы у Поленьки – светлее или темнее?
Мысль о том, что он сравнивает свою возлюбленную с этой девушкой и находит сходства и различия, испортила ему настроение. Нет, надо как можно скорее доставить княжну ее отцу и после этого лететь к оставленной возлюбленной. С этой мыслью он изо всех сил налег на весла, заставив лодку сорваться с места и помчаться вперед.
Они держались на середине реки, где течение было сильнее и помогало гребцу. Кроме того, тут не было рыбацких сетей, и весло не могло ни за что зацепиться. Но зато им трижды за остаток ночи пришлось прижиматься к берегу и выбирать весла, качаясь на поднятых волнах, когда мимо проходили пароходы. Всякий раз Лясота невольно напрягался, ожидая столкновений. Конечно, «Царица Елизавета» не станет поворачивать вслед за двумя беглецами, а «Цесаревича Андрея» они на пристани Дмитрова не видели, но все равно хотелось бы избежать встречи со старыми знакомцами.
Обошлось. Но на рассвете опять появились рыбацкие лодки. Среди них можно было плыть открыто, рыбаки были слишком заняты делами, чтобы смотреть по сторонам. А лодка была такая же, как и у них, – значит, такие же люди плывут, чего интересного?
До Усть-Нижнего добрались без происшествий, лишь один раз остановившись передохнуть на крошечном островке на излучине. Он до того густо зарос кустами и деревьями, что не нашлось места для костерка. Пришлось довольствоваться хлебом и салом из припасов убитого рыбака. Пошарив по кустам, Лясота, успевший поднатореть в бродяжничестве, отыскал кое-какие съедобные растения, но Владислава наотрез отказалась их пробовать. Только потом, уступив уговорам, взяла один мясистый стебель, пожевала немного и, скривившись, выплюнула. Переждав самую жаркую пору дня, ближе к вечеру они снова пустились в путь, и через пару часов увидели впереди Усть-Нижний, городок, стоявший на высоком крутом берегу у того места, где Вертуга впадала в Волгу. Город Загорск, когда-то в незапамятные времена бывший стольным градом княжества Загорского, находился где-то в верховьях главного притока этой реки, названной Змеиной из-за того, что она извивается в своем русле так же причудливо, как и змея.
До заката оставалось еще часа три или четыре, Усть-Нижний успокаивался, но на пристани еще кипела жизнь. Уже начавший сочувствовать гребцам на галерах, Лясота в очередной раз бросил взгляд на пристань, которая находилась далеко внизу, отделенная от города посадом и огородами, и внутренне возликовал, заметив два небольших пароходика. Была в стороне еще и барка с низкой осадкой, но та точно не предназначалась для перевозки пассажиров. А вот с пароходиками был шанс.
Ободренный этой мыслью, Лясота повернул к берегу.
– Вот что, барышня, – заговорил он, – тут такое дело. До Загорска вашего еще плыть и плыть, да вверх по течению. Я Змеиной этой не знаю, по ней никогда не ходил. Я и по Волге-то всего раз или два плавал, да и то на пароходах. Вы свою речку хорошо знаете?
– Ну, я была на ней несколько раз, в детстве, – припомнила Владислава. – Мы устраивали пикники на берегу, рыбаки катали моего отца на лодке. Еще у нас был собственный пароходик. Он совсем маленький, меньше вот этих раза в два. – Она указала на те, что стояли у пристани. – Последний раз я была там три года назад, – вздохнула она, – когда мы с мамой плыли осенью во Владимир. Сначала на нашем пароходике до Усть-Нижнего, потом на другом, уже до Царицына, а там…
– Понятно. Ну а я даже ни разу там не был.
Хотя слышал он это название не раз. Один из его прежних товарищей, Теодор Звездичевский, как раз собирался в тамошние леса. Интересно, зачем? Что-то он слышал про княжество Загорское и сам Загорск именно от Звездичевского. Но вот что именно? Что-то в тех лесах происходило странное, что потребовало…
Нет, не думать об этом! Лясота запретил себе думать о том, что было бы с ним, если бы жизнь повернула в другую сторону, если бы он не потерял часть себя. Но он бросил товарищей, связался с политикой и, потерпев поражение, оказался в тюрьме, а потом и на каторге, лишившись важной части души. А вот остальным его товарищам повезло больше. Тому же Звездичевскому. Интересно, что он нашел в Загорских лесах?
– Конечно, можно попробовать плыть дальше, – продолжал Лясота развивать свою мысль, – но это долго. И трудно – постоянно держать против течения. Нам придется часто останавливаться на отдых, это только увеличит время в пути. Вы дольше не увидите своего отца, а ваш отчим получит время для того, чтобы организовать погоню. Я уверен, что он ее уже начал. И, если будем медлить, непременно попадем к сыскарям. Вас вернут отчиму, а меня упекут на каторгу, обвинив в похищении
человека. Поэтому я предлагаю бросить эту лодку и дальше передвигаться другим способом.
– Каким? – воззрилась на него Владислава. У нее все-таки невероятные глаза. И такой взгляд! Одновременно тревожный, задумчивый и ласковый. Ни одна женщина никогда не смотрела на него так. Даже Поленька.
– Ваш отчим будет думать, что мы прячемся по укромным местам и чураемся людей, – объяснил он. – Из опасения, что любой может нас выдать. А мы его обманем. Видели пароходы? Один из них наверняка идет вверх по Вертуге. Мы может подняться вверх по реке на нем. Это потребует расходов, но сэкономит время.
«И мои силы», – мысленно добавил он.
Как ни странно, Владислава горячо поддержала его идею. Но почти сразу задумчиво нахмурилась.
– Расходы? Вы сказали – расходы? Но…
– Ни о чем не беспокойтесь. Средства есть.
С этими словами он подогнал лодку к берегу в стороне от огородов, выбрав местечко потише, и, выпрыгнув в воду, подтянул лодку на сушу.
– Сидите здесь и никуда не уходите, – приказал он. – И помалкивайте, если вам дорога жизнь.
Владислава побледнела.
– А вы вернетесь? – пролепетала она. – Вы меня не бросите?
– Нет, – отрезал он.
– Хорошо, – неожиданно легко согласилась девушка. – Я буду ждать.
Эти простые слова резанули его душу неожиданной болью, напомнив другую женщину, которая тоже обещала ждать много лет назад, и Лясота заторопился. Раздвинул ветки, нависавшие над берегом, в несколько быстрых шагов добрался до верха. Тропинки поблизости не было, он какое-то время шагал наугад, внимательно глядя по сторонам. Наконец заметил городские окраины; до них было всего ничего. Через несколько минут он будет в городе.
Закутавшись в одеяло, Владислава сидела на носу лодки – поближе к берегу, подальше от воды. Вечерние тени от прибрежных зарослей окутывали ее словно еще одним одеялом, защищая от посторонних глаз. Девушке было холодно, скучно и немного страшно. Петр Михайлик ушел. Когда? Час или два тому назад? Сколько она уже тут сидит? А что, если сидеть придется до самой ночи? А что, если он не придет до утра? Если он вообще не придет?
Владислава никогда в жизни не оставалась одна надолго. С раннего детства рядом постоянно кто-то был – кормилица, няня, мама, отец, гувернантки, подруги в гимназии, горничные и лакеи, просто люди. А теперь – никого. И тишина. Только чьи-то негромкие голоса раздаются поблизости.
– Смотри-смотри… Сидит.
– Где?
– Вон там, за лозами. Видишь?
– Да…
Услышав тихий прерывистый шепот, Владислава не сразу поверила, что ей не мерещится, что это действительно люди. Две девушки или молодые женщины, если судить по голосам. Княжна прислушалась, вытягивая шею и невольно приоткрыв рот.
– Смотри-смотри, заметила!
– Она нас видит?
– Нет. Но слышит.
– Ой! – Девушки захихикали. Плеснула волна, зашелестели ветки, словно кто-то пробирался сквозь заросли. Владислава обернулась на звук, всматриваясь в сумрак. Никого. А сначала ей показалось…
– Точно заметила.
– Подойдем?
– Нет. Вдруг испугается?
– Я не боюсь, – услышала княжна свой голос. – Где вы?
Хихиканье стало громче. Вода заплескалась сильнее – словно кто-то весело и отчаянно болтал ногами на мелководье, стараясь поднять волну. Наверное, деревенские девушки – мелькнуло у Владиславы. Только они могут забраться в такую глушь, смеяться и дурачиться.
– Заметила! Заметила! Зовет! Подойти или нет?
– Пусть сама подойдет.
– Да, да. Пусть сама!
– Что за шутки? – невольно возмутилась Владислава. – Вы знаете, кто я?
– Знаем-знаем! А знаешь ли ты…
– Тише! Отпугнешь! Она должна сама…
Удивленная Владислава ничего не понимала. Что ее собеседницы имеют в виду?
– Иди сюда! Иди к нам! – Опять плеск и шуршание веток.
– А где вы? – заинтересовалась девушка.
– Тут. Рядом!
– Все время прямо, никуда не сворачивая. Просто иди.
Просто идти? И только-то? Но надо сначала выбраться из лодки, выпутаться из одеяла, которое почему-то оказалось обмотанным вокруг нее, как кокон или пелены вокруг младенца, в несколько раз, так что даже рукой и ногой не сразу шевельнешь. Владислава яростно принялась сражаться с ненавистным одеялом, а девичьи голоса все звали, торопили и подначивали. Их обладательницы давились от хохота, и это раззадоривало Владиславу. Сбросив наконец одеяло на дно лодки, она не удержалась и под хохот девушек несколько раз наступила на него.
Послышался крик. Кто-то звал ее… по имени?
– Сейчас! Я сейчас, – воскликнула девушка.
Кусты трещали, пока сквозь них пробирался… мужчина.
Уже выскочившая из лодки Владислава была грубо схвачена поперек туловища и отброшена назад. Она еле удержалась на ногах, чудом не упав за борт, а мужчина, перевесившись через противоположный борт, отчаянно лупил по кустам какой-то тряпкой.
– Прочь! Прочь!
В кустах злобно шипели, визжали, плевались и возмущались визгливыми противными голосами. Потом несколько раз сильно и громко плеснуло – словно что-то большое упало в реку – и наступила тишина.
Еще не отдышавшись, мужчина обернулся к оцепеневшей от неожиданности Владиславе, и при свете закатного солнца девушка узнала Петра Михайлика. Узнала – и удивилась тому, как исказилось его лицо. Сейчас оно было ужасным.
– Что случилось? – пролепетала она.
– «Что случилось»! – передразнил он. – Это я должен был спросить у вас, барышня! Я стараюсь, достаю ей паспорт и дорожное платье, а она с мавками шашни заводит! Не хотите домой к отцу – так бы сразу и сказали, я бы не тратил на вас свое время.
Он с тоской посмотрел на тряпку, которую держал в руке. Это оказался его сюртук, скрученный наподобие жгута. Сейчас он выглядел не лучшим образом – мокрый, облепленный тиной, да и подкладка порвана. Хорошо еще, деньги и оружие он хранил не в его карманах.
– Я не понимаю. – Владислава обвела взглядом лодку, заросли, реку. – Я хочу к отцу, очень-очень хочу. Но я не понимаю, при чем тут это…
– А при том, что, если бы вы выбрались из лодки, достались бы мавкам и уже никогда не увидели бы отца. А если бы увидели – не узнали бы. Он вас, быть может, и узнал бы, а толку?
– Объясните!
– Да просто все. – Он сел на скамью, развернул сюртук. Ничего страшного. Ну намок. Ну выпачкан. Ну чуть-чуть надорван. Прополоскать, высушить, подшить – и можно носить. – Вы что, действительно не знали, с кем разговаривали?
Владислава помотала головой, и Лясота испустил вздох прежде, чем пуститься в объяснения.
– Мавки – их по-разному называют. Водяницами, шутовками, щекотухами, ундинами, но чаще русалками. Хотя это неправильно. Мавки всегда из утопленниц получаются. Они к людям злы, хотя добрыми прикидываться мастерицы. Вот водяницы или берегини – те добрыми бывают. А мавки или навки только и ищут повода, чтобы навредить. Это я виноват, – вздохнул он. – Надо было место сперва проверить. Тут ветлы к самому берегу подходят, ветки в воду опускают, а в воде чертова ореха и кубышек полным-полно. – Перевесившись через край лодки, он быстро выдернул плоский зеленый лист на длинном стебле и тут же отбросил, брезгливо вытерев ладонь о скамью. – Вы сидели на грани воды и земли, ни там, ни тут. Вот мавки вас и заметили.
Заговорили, задурили голову, одурманили – на это они мастерицы. Вам достаточно было выбраться из лодки и пойти в заросли. А там они бы вас схватили и под воду утянули так, что концов не найти. Я вовремя подоспел.
– Они меня хотели утопить? – изумилась Владислава. – Но почему?
– Вы живая, а они мертвые, но когда-то были живыми. Мавки ненавидят людей именно потому, что те живые, и стараются уменьшить число живых людей, просто убивая тех, кто подвернется под руку. Счастье, что они бросаются не на всех. Вы, наверное, думали о чем-то печальном?
– Я думала… думала… – Владислава никак не могла выговорить. – Думала, что вы не придете.
– А я пришел. И кое-что принес.
Сходив на берег, Лясота вернулся с мешком, откуда начал доставать покупки.
– Мне удалось достать два билета на пароход «Ласточка». – Он показал две бумаги с печатями. – Он отходит как раз вверх по Вертуге завтра в восемь утра. А еще мне повезло приобрести для нас паспорта.
– Зачем?
– Но у вас же ничего нет. Без паспорта вам никуда нельзя. Так что вот… – В руки Владиславе легла свернутая в трубочку гербовая бумага. – Мы теперь брат и сестра – Петр и Елена Михайлик. Годится?
Владислава пожала плечами.
– Не знаю. А где вы взяли такой паспорт? И чем вам не нравится мое имя?
– Тем, что княжну Владиславу Загорскую-Чарович будут искать, как пропавшую без вести. А Елена Михайлик никому не нужна и не интересна. Это еще не все. Вот вам дорожное платье. Переоденьтесь! Ну, тут еще белье, чулки, кое-что еще. Сами разберетесь. Правда, оно ношеное, но чистое и без заплат.
Мешок лег девушке на колени. Она опасливо заглянула внутрь, но нашла только одежду. Действительно ношеную, но чистую.
– Откуда вы это взяли?
– Купил, – лаконично объяснил Лясота. – Вместе с паспортом. Где – не ваше дело.
Все это можно было достать только через местных воров и налетчиков. С каторги Лясота вынес умение легко находить в толпе таких людей и входить к ним в доверие. То обстоятельство, что он был беглым, только сыграло на пользу. Ему не только обменяли бриллиантовый кулон на серебряные рубли, но быстро сделали женский паспорт и даже свели со скупщиками краденого, которые недорого взяли с него за платье и предметы женского гардероба. Лясота помнил, что Поленька всегда трепетно относилась к своей одежде, обуви, белью, и решил позаботиться о княжне. Расчет был с дальним прицелом: он просто попросит у князя-отца лишние деньги в награду за доставку его дочери в Загорск.
– Переодевайтесь, если хотите, – предложил он. – Я отвернусь. Или вовсе выйду на берег, чтобы вас не смущать. Да и темно уже становится, так что не особо стесняйтесь.
– Не уходите, – промолвила Владислава. – Лучше пойду я.
Прижав к груди обновки, она осторожно выбралась на берег, в кусты. Ей казалось, что она забралась достаточно далеко, но обострившимся зрением Лясота видел ее фигуру – светлое пятно на фоне темной листвы. Девушка неловко выбиралась из своего старого платья, возилась с крючками и застежками. В какой-то момент Лясота поймал себя на мысли, что ему хочется рассмотреть свою нечаянную попутчицу поближе – не только заглянуть в глаза, но изучить ее фигуру, грудь… Борясь с искушением, он отвернулся к реке, стал глядеть на закат, прислушиваясь к шороху одежды за спиной.
Было тихо. Слишком тихо. Не чувствовалось даже присутствия мавок. Поняв это, Лясота невольно напрягся. Девушка на берегу ни о чем не подозревала, ничего не замечала. Но поблизости был источник опасности – что-то, что спугнуло утопленниц и разогнало других мелких тварей.
Рядом плеснула волна. Лясота встрепенулся, но остался недвижим, лишь осторожно косил глазами по сторонам. На самом краю зрения мелькнула какая-то тень.
Опять всплеск, на сей раз ближе. Он затаил дыхание и увидел волховца. Тварь подобралась к камышам, выставив голову над водой. Рука сама потянулась к пистолету. Один меткий выстрел – и…
– Господин Михайлик, – послышался робкий голос Владиславы.
Волховец вздрогнул и без всплеска ушел под воду.
– Господин Михайлик! Вы где?
– Тут. – Он разжал пальцы, выпуская рукоять пистолета. – Что случилось?
– Я вас потеряла.
– Идите на голос. – Он бросил последний раз взгляд на реку – никаких следов мавок или волховца – и встал в лодке, протягивая к берегу руку.
12
Пароходик носил название «Ласточка» и был окрашен соответственно: черный низ, синий верх и широкая белая полоса между ними. Название алыми буквами отпечаталось на носу с двух сторон. У него была всего одна палуба, где собрались пассажиры всех мастей. Кают имелось всего десять, по пяти с каждой стороны, и все они были заняты, но пассажиров было гораздо больше – многие должны были сойти на ближайших пристанях, проведя на борту лишь несколько часов. Большинство из них сгрудились сейчас на носу – подальше от дыма из трубы, грохота колес по воде и рева машины.
Выйдя на палубу, Лясота издалека заметил свою спутницу. Девушка стояла у борта в одиночестве, в стороне от остальных пассажиров, опершись на перила, и смотрела вдаль. Ветерок шевелил ее волосы. Она распустила свою прическу и заплела две простые косы, темно-русыми змеями лежавшие на спине и спускавшиеся до талии. В простом платье она стала какой-то близкой. Или он начал привыкать к ее присутствию?
Он подошел, встал рядом и был встречен улыбкой. Это его удивило; он как-то привык за минувшие два дня, что княжна Владислава спокойна, задумчива и немного испугана.
– Чему вы радуетесь?
Рядом шлепали по воде лопасти колеса, где-то внизу сопел и ревел паровой котел, так что приходилось почти кричать, наклоняясь к самому уху. Что Лясота и сделал.
– Так просто. – Она не отстранилась и продолжала улыбаться как ни в чем не бывало. – Погода хорошая. Скоро я буду дома и увижу отца. И надеюсь, что никогда больше не увижу своего отчима.
– А мать?
Улыбка девушки слегка увяла.
– Не напоминайте мне о маме, – прошептала она, опуская взгляд. Из-за шума он не столько услышал ответ, сколько прочитал по губам. – Я не забуду ее, но у нее скоро появится другой ребенок, я ей больше не нужна… Не хочу сейчас об этом говорить. Лучше скажите, мы скоро будем в Загорске?
Это Лясота успел уже выяснить у капитана, коренастого мужика с нарочито грубыми манерами, и ответил довольно уверенно.
– Дня через три-четыре. – Для наглядности он показал три пальца. – «Ласточка» по пути будет заходить в некоторые городки, где есть пристани – она везет какие-то грузы и кое-что им надо забрать по пути. Уже завтра мы свернем из Вертуги в Змеиную. Задержки могут быть только с погрузкой-выгрузкой. Или если в пути случится что-то непредвиденное. Какая-нибудь поломка, например.
– О нет! – воскликнула Владислава. – Только не это.
Лясота кивнул. Ему самому хотелось побыстрее покончить с этим делом. Спору нет, Владислава красивая девушка с необыкновенными глазами, но его во Владимире ждет возлюбленная. Скоро, совсем скоро он увидит ее, посмотрит в ее глаза…
«Ласточка», словно оправдывая свое название, летела вперед, как на крыльях, вспенивая носом воду. Два колеса хлопали лопастями по воде, поднимая брызги, но при ярком
солнце так было даже приятнее. Играя роль заботливого старшего брата, Лясота ни на шаг не отходил от своей спутницы, время от времени бросая назад внимательные взгляды. Встреча с волховцом не шла у него из головы. Тварь преследовала их, это ясно. Но почему? Они не вспугнули его, сняв с лежки, не отняли добычу, не убили его подругу и детенышей – словом, не совершили ничего такого, за что дикий зверь будет мстить человеку. И тем не менее волховец не оставил их в покое. Пойдет ли он дальше, в Вертугу? Или, потеряв из вида в городе, прекратит преследование? Лясоте хотелось верить в последнее.
Берега Вертуги были не в пример ниже, чем у Волги. Куда ни кинь взгляд, раскинулись поля и заливные луга, сейчас уже начавшие желтеть, виднелись деревеньки и темно-зеленые пятна рощиц, которые уже скоро уступят место знаменитым лесам, протянувшимся до самого Каменного Пояса. Около полудня прошли мимо какого-то монастыря. С борта за оградой были видны только главный храм, дом настоятеля и гостиница для приезжих. Над водой плыл колокольный звон – в храме кончалась служба. Услышав колокола, пассажиры и немногочисленные случившиеся тут же матросы стали креститься.
Этот звон странным образом подействовал на Лясоту. По идее он должен был внушить ему покой и мир, но на самом деле, чем красочнее были проплывающие мимо берега, чем дальше уплывали вдаль затихающие звуки благовеста, тем сильнее возрастала в душе тревога. Слишком все было хорошо и спокойно. Слишком все было легко. Весь предыдущий жизненный опыт утверждал, что в этом случае следует ждать от судьбы подлого удара в спину. И чем дольше длится спокойствие, тем страшнее и злее будет удар. Ему везло последние сутки; сначала в Усть-Нижнем он довольно легко вышел на торговцев краденым и получил за бриллиантовую подвеску почти столько же, сколько и запросил. И паспорт для его «сестры» удалось выправить там же, и у перекупщиков отыскалось подходящее платье. И два последних билета в кассе на пристани словно ждали именно их. И даже мавки и волховец не тревожили их тем вечером – он и Владислава переночевали на берегу, а утром вовремя поспели на пароход, успев даже выпить чаю с баранками в местной ресторации. И вот теперь уже четыре часа плывут на пароходе, как прочие пассажиры. Это все не к добру. Что-то должно случиться за эти три последних дня.
Напряжение достигло такого пика, что, когда в три часа пополудни «Ласточка» пришвартовалась к небольшой пристани, где на берег сошла часть пассажиров и стали выносить и складывать на причале какие-то тюки, Лясота, наказав Владиславе никуда не отлучаться, сбежал на берег и кинулся по ближайшим лавкам закупать припасы в дорогу. Кремень и огниво остались от погибшего рыбака, но нужны были еще соль, хлеб, хороший нож, крупа. Это тоже удалось недорого сторговать в ближайшей лавке, и Лясота окончательно утвердился в мысли, что полосе везения скоро настанет конец. Но вот как убедить в этом Владиславу? Не подойдешь и не скажешь: «Барышня, мы должны бежать!»
Но, когда он подошел к пристани, взгляд его сразу остановился на двух фигурах в синих мундирах полицейских. Они стояли с капитаном у самого трапа и о чем-то негромко разговаривали с ним. В руках одного из них была бумага. Сделав скучающее лицо, Лясота подобрался ближе. Глядя в сторону, он изо всех сил напрягал слух.
– …А мне не указ, – как раз в это время грубо оборвал капитан. – Я по найму работаю. Есть грузы, которые я должен доставить в срок. Есть заказы, есть дела. Коммерция! Мне до ваших полицейских дел резона нет.
– Получено распоряжение на предмет осмотра всех судов, идущих с низовьев вверх, – увещевал полицейский чин, потрясая бумагой. – Имеется предписание для задержания опасного преступника.
– Преступников на борту не имеем! – отрезал капитан. Его круглое обветренное лицо с лохматыми бакенбардами побагровело. – Мы честно дела ведем! Моими услугами уважаемые люди пользуются. Купец первой гильдии Парамонов да купец первой гильдии Мельников… Слыхали? Да ежели кто прознает…
– И тем не менее мы обязаны досмотреть пассажиров. Разыскивается Петр Михайлик купеческого сословия, приказчик, да девица Вла… Ва… – Полицейский глянул в бумагу. – Вот имя-то барышне дали! Владислава Чарович. Тут и приметы указаны. Девицу эту означенный Петр Михайлик похитил и насильно возле себя удерживает, украв у родителей, посему надобно принять меры для розыска и задержания…
Лясота прислонился к деревянной ограде причала, глядя вниз, на мутно-зеленую грязную воду, где плавала ряска и мелкий мусор. Вот оно и случилось! Вот они и попались! И дернул его черт не сменить собственный паспорт! Заплатил бы лишние два десятка целковых – и вся недолга. Списки-то пассажиров небось у капитана имеются. Княжны Владиславы там нет. Есть сестра его, девица Елена Михайлик, осьмнадцати лет. Но, если наткнутся на имя Петра Михайлика, пиши пропало.
Однако капитан продолжал упираться.
– Вам оно надо, вы преступников и разыскивайте, – рявкнул он. – А на моем пароходе чтоб ноги вашей не было! Не допущу!
– А по какой причине? Может, вы не только с похитителями девиц в доле состоите, но и контрабандный товар провозите?
Капитан от возмущения не сразу нашел слова и несколько секунд только хватал ртом воздух.
– Да как вы, – прорвало его наконец, – как вы посмели? Канальи! Да я вас… я самому князь-губернатору жалобу подам! За Каменный Пояс обоих загоню!
Полицейские чины довольно спокойно переждали его крики.
– Воля ваша, – сказал один, – а только имеется предписание ни одно судно из города не выпускать без надлежащего досмотра. Не допустите досмотреть пассажиров – так и сидите на берегу!
С этими словами один полицейский отправился к стоявшему на берегу зданию дирекции, а другой остался на месте, принимая на себя гнев капитана.
Лясота не стал дожидаться, чем закончится спор. Сколько ни будет шуметь и грозить карами капитан, рано или поздно ему придется уступить. Не под давлением обстоятельств, так под ропот опаздывающих пассажиров. Возможно, уже через несколько минут, выпустив пар и остыв, он решит, что лучше один раз смирить гордость и позволить учинить обыск на пароходе, чем торчать у пристани, теряя деньги и клиентов. К тому моменту, когда начнется досмотр, беглецы уже должны покинуть «Ласточку».
Несколько пассажиров тоже воспользовались моментом и сошли на берег, так что Лясоте удалось вернуться на борт незамеченным. Сомнений в правильности своего поступка – не проще ли бросить княжну Владиславу и спасаться самому? – не было. Девушка доверилась ему не от хорошей жизни. Еще неизвестно, как накажет ее отчим, когда поймает. Может, обесчестит сгоряча, а может, изобьет.
Оставшись одна, Владислава сидела в тесной каюте. Тут были всего две узкие кровати, небольшой столик, ниша для вещей и крошечный рукомойник в углу. Более ничего. Совсем не так она путешествовала еще пару дней назад с мамой и отчимом. Убожество скромной каюты угнетало девушку. Как она будет спать в одной комнате с мужчиной? Правда, этот Петр Михайлик производит впечатление порядочного человека. Он ни разу за время плавания
не пытался воспользоваться своим преимуществом – не приставал, не распускал рук. Но там они спали по очереди, и Владислава почти все время спала именно в лодке – привыкнув по ночам спать, она не могла продержаться до рассвета, не сомкнув глаз. И, задремывая на корме, завернувшись в одеяло, она точно знала, что ее спутник не бросит весел, чтобы приставать к попутчице.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/galina-lvovna-romanova/byvshih-vedmakov-ne-byvaet-2/?lfrom=931425718) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Сажень – мера длины. Здесь равна 2 м 10 см.
2
Аршин – здесь: мера длины, равная 70 см.
3
Гербовое родство считалось не по крови или фамилии, а по одинаковым гербам.
4
Здесь: существо, получеловек-полурыба. Обитает в реках, часто нападая на домашний скот и людей. Считается, что волховцы – потомки от брака женщин с водяными змеями. В отличие от водяных к людям всегда враждебны.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.