Чудотворец наших времен. Святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский читать онлайн - Алексей Солоницын

Чудотворец наших времен. Святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский

Алексей Алексеевич Солоницын

Православная книга России (Эксмо)

Эта книга посвящена человеку, который вошел в историю как великий святой ХХ века, светочу, который спасал души и тела миллионов русских эмигрантов, выброшенных революцией за пределы Родины и рассеянных по всему миру.

Имя этого человека – святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский. Его по праву называют еще и чудотворцем, светочем русского зарубежья, который спасал и простых людей, и великих наших философов, писателей, музыкантов – всех, кто верил, что владыка Иоанн стал избранником Божьим, который вручил ему дар чудотворения.

Книга представляет собой повесть о святителе Иоанне, основанную на реальных исторических фактах, и документальное жизнеописание святого с акафистом. Издание допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви.

Алексей Солоницын

Чудотворец наших времен. Святитель Иоанн, архиепископ Шанхайский и Сан-Францисский

Допущено к распространению Издательским советом Русской Православной Церкви Номер ИС Р15-512-0610

Вступление

Если мы внимательно вглядимся в себя, вспомним пережитое, то обязательно отыщем день и час, когда с нами произошло нечто удивившее нас, необычное, необыкновенное.

Например, миновала нас беда, даже смерть, которая была совсем рядом. Или неожиданно сбылось что-то, о чем мы только мечтали. Да мало ли бывает в жизни событий, которые поражают нас. И мы чаще всего говорим: ««Повезло!» Или: «Совпадение!»

И совсем редко: ««Чудо».

Но когда мы узнаем из личного опыта или из книг о людях, способных творить это самое чудо, мы от неожиданности замираем. Душа вздрагивает, иногда сотрясается, и наша жизнь порой круто меняется. И мы задумываемся: почему этому человеку дано, например, исцелять людей? Или идти под пули, веря, что они пролетят мимо?

И тогда задаем себе неожиданный вопрос: неужели и в самом деле Господь существует? Неужели он вручает дар чудотворения каким-то своим избранникам? И почему именно им, а не мне, к примеру?

В такие дни и часы происходит наше прикосновение к чуду. И нам предстоит ответить на самые важные вопросы жизни.

Когда узнаешь о жизни и подвижничестве таких святителей, как Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский (Максимович), как раз и происходит то самое прикосновение к чуду, о котором сказано выше. И не только удивление и восхищение овладевают твоей душой, но и нечто большее, – чувство, которое нельзя передать словами. Потому что твои обычные отговорки – «это было давно»; «это не подтверждено фактами»; «это преувеличение» и тому подобные, – рушатся именно под властью фактов, ибо необыкновенные события произошли совсем недавно, в наше время, и есть десятки, сотни людей, которые свидетельствуют об этом.

Когда узнаешь о жизни и подвижничестве таких святителей, как Иоанн Шанхайский и Сан-Францисский, происходит прикосновение к чуду

Да, святитель Иоанн – невысокого роста, хромоногий, «гугнивый», который чаще ходил босиком, чем в обуви, не имел даже кровати и отдыхал в кресле, неизвестно когда спал, питался раз в день, а в пост ел только просфоры и запивал их глотком воды, молился беспрерывно, стремился каждый день служить Божественную литургию, – именно этот человек был избран Господом для того, чтобы спасти почти два миллиона русских изгнанников, выброшенных революцией со своей Родины и рассеянных по всему миру. В Европе, в Китае, на Филиппинах, в Северной и Южной Америке, на поездах, самолетах, в автомобилях и просто пешком он добирался до тех, кто падал духом, неизлечимо болел, умирал. Спасал бедных и богатых, строил православные храмы, вселяя в души не только русских, но и европейцев, азиатов, американцев Веру, Надежду, Любовь. Нес слово Христово через моря и океаны, через страны и континенты.

Именно этот человек был избран Господом для того, чтобы спасти почти два миллиона русских изгнанников, выброшенных революцией со своей Родины и рассеянных по всему миру

Творимые им чудеса описаны с документальной точностью в объемистых, в несколько сот страниц, трудах его духовных чад и почитателей – протоиерея Петра Перекрестова, игумена Германа (Подмашенского), иеромонаха Серафима (Роуза). Если вы захотите подробней узнать о великом святом двадцатого века, то возьмите эти прекрасные книги и прочтите.

Моя же цель – рассказать о святителе Иоанне в художественной форме, чтобы наши современники, особенно молодые, не привыкшие читать жития святых, прочли эту книгу в привычной для них форме повести, для которой я выбрал лишь некоторые яркие эпизоды жизни чудотворца.

Сделать это было непросто. Я избрал такую форму повести: мои персонажи размышляют, рассказывают об эпизодах жизни святого. Рассказывают о документально зафиксированных фактах. Это важно подчеркнуть.

А сами персонажи – литературные. Такая форма повествования давала возможность создать живую картину реальных событий – то есть выполнить задачу, которая всегда стоит перед писателем.

Для тех, кому мало художественного изложения событий, во второй части книги приведена биография святого.

Там же даны акафист и молитва святителю Иоанну Шанхайскому и Сан-Францисскому.

Теперь, когда объединились две ветви нашей Православной Церкви, Русская Православная Церковь Московского Патриархата и Русская Православная Церковь Заграницей, святитель Иоанн прославлен всей полнотой нашей Церкви. И мы можем молитвенно поминать Божьего избранника, который стал спасительным якорем для людей всего православного мира.

Алексей Солоницын

Глава первая

Самолет летит в Сан-Франциско

И увидел я другого Ангела, летящего посередине неба, который имел вечное Евангелие, чтобы благовествовать живущим на земле, и всякому племени и колену, и языку и народу; и говорил он громким голосом: убойтесь Бога и воздайте Ему славу, ибо наступил час суда Его.

    Откр. 14:6—7

Всех скорбящих радосте и обидимых заступнице, и алчущих питательнице, странных утешение, обуреваемых пристанище, больных посещение, немощных покрове и заступнице, жезле старости, Мати Бога Вышняго Ты еси, Пречистая: потщися, молимся, спастися рабом Твоим.

    Тропарь иконе Богородицы «Всех скорбящих Радость»

Солнечные лучи падали на крыло самолета наклонно, дробясь и вспыхивая, и по мере того как светло-серое металлическое туловище «Боинга 747–400» поворачивалось и самолет выруливал на взлетную полосу, лучи вытягивались, удлинялись, становясь похожими на оперенье рукотворной птицы. Казалось невозможным, что эта громадина способна оторваться от земли. Но вот она словно вобрала в свои легкие воздух, вздрогнув всем телом, потом выдохнула и легко стала подниматься в небо.

Федор Еремин особенно любил этот чудесный миг – начало движения по небу металлической птицы. Самолетами он летал редко, в особенности в последнее время, и всякий раз радовался этому чудесному моменту, когда начинается воздушное путешествие.

Федору недавно исполнилось шестьдесят, но выглядел он гораздо моложе. Не старили его ни седая бородка, ни седые усы. Видимо, дело заключалось в той мягкой приветливости, какая сразу читалась в чертах

его лица. Он носил очки, но они шли к его лицу, не придавая ему строгого ученого вида, а лишь отчасти указывая, что он занимается творческим трудом. Как-то на улице к нему приблизилась какая-то дама и прошептала заговорщически: «Вы занимаетесь интеллигентным, полезным делом, ведь так?» Федор даже вздрогнул от неожиданности и испуганно посмотрел на незнакомку. «От вас исходит приятный запах, – пояснила дама. – А от большинства скверно пахнет», – и она пошла дальше, скрылась в потоке людей так же внезапно, как и появилась.

«Вроде я никакой парфюмерией не пользовался, – подумал тогда Федор. – Наверное, это одна из моих читательниц решила мне польстить».

Может быть, так и было на самом деле, но атмосфера, которую создавал Федор Еремин своим присутствием, или, как модно стало говорить, его «энергетика», была именно такой, как определила тогда на шумной улице старая незнакомая дама.

Федор покосился на соседа, подумав, что, пожалуй, пора познакомиться, – потому что длинноволосый юноша с черной небритостью на щеках, которая неожиданно стала модной у молодых людей, в цветастой разлетайке и белых джинсах тоже поглядывал на него, чуточку улыбаясь мягко очерченными губами.

– Позвольте представиться – Федор, – и он протянул соседу руку.

Юноша охотно приветствовал Федора – и улыбнулся уже по-дружески, открыто.

– Рад познакомиться, Федор Николаевич. Милош, студент Свято-Троицких духовных школ. Был на вашей лекции по русскому языку и подходил к вам, не помните?

– Да, конечно, – Федор совершенно не помнил этого молодого человека, потому что слишком много было встреч, выступлений, лекций, и мимолетные разговоры редко оставались в его перегруженной впечатлениями и событиями памяти.

Приглушенно гудели моторы, не мешая разговору. Полета совсем не ощущалось. Казалось, не по воздуху летит стальная громадина с крейсерской скоростью 940 километров в час, а обыкновенный автомобиль движется по ухоженному шоссе.

– Вы так хорошо говорили о святости русского языка, приводили такие замечательные примеры, – продолжал Милош, – что хотелось вас слушать и слушать. Но задерживать вас было неудобно. А теперь я рядом с вами на целых девятнадцать часов! Вы ведь тоже в Сан-Франциско летите?

Федор кивнул, тоже, как и Милош, дружески улыбаясь:

– Да.

– А… простите за нескромность… случаем, вы не на церковное ли торжество?

– Да, на торжество.

– В храм «Всех скорбящих Радость»?

– Совершенно верно. В ««Скорбященский», на праздник прославления владыки Иоанна теперь и нашей Церковью.

Милош даже чуть подпрыгнул в кресле, переполненный радостью:

– Это замечательно! Удивительно!

– Да чего же здесь удивительного? – вступил в разговор седовласый господин с аскетическим, гладко выбритым лицом. Он сидел в кресле напротив Федора и Милоша, чуть улыбаясь краешками тонких губ. – Нам забронировали места в одном самолете и, как видите, рядом.

– Но позвольте, я сам заказывал билет по Интернету, – возразил Милош. – А получилось, что…

– Мы рядом, чтобы удобней было всем, – закончил фразу Милоша человек, сидевший рядом с седовласым. Примечательные синие глаза, светившиеся радушием над черной окладистой бородой, оглядывали соседей чуть лукаво и весело. Хотя на нем была рубашка с короткими рукавами и летние белые брюки, все равно сразу было видно, что это батюшка. Слишком характерными были эти синие глаза, эта борода, да и весь его округлый, уютный облик. – По милости Божьей мы вместе и рядом до самого этого Сан-Франциско. И обратно будем путешествовать вместе и рядом – увидите, дорогие мои. Владыка Иоанн, к которому мы летим аж за десять тысяч верст, можно сказать, на край света, все сделает так, как и должно. Потому как он прозорливец и чудотворец. Не так ли, Алексей Иванович?

– Именно так, – кивнул седовласый аскет, нисколько не удивившись, что батюшка знает его. – Позвольте и мне обратиться к вам по имени, отец Александр. Заочно и я с вами знаком. Ваши работы читал.

– Мне, грешному, вдвойне приятно, что такой ученый человек, как вы, дорогой Алексей Иванович, упоминает мои скромные труды.

– Послушайте, вы – Черданцев? – обратился к аскету Милош. – Так ведь вы… разве не из Парижа? Вернулись на родину?

– Я гостил в Петербурге и Москве. А теперь вот лечу в Сан-Франциско.

Подошла стюардесса в голубом кокетливом костюмчике, в пилотке, надетой столь же кокетливо, улыбнулась накрашенными губами и предложила напитки.

Милош остудил свое любопытство кока-колой, батюшка Александр взял фруктовый сок, а Федор Еремин предложил всем выпить за начало путешествия по бокалу сухого вина. Алексей Иванович поддержал Федора, попросив стюардессу всем налить вина, – это оказалось французское «Перно», которое парижанин рекомендовал как подходящее для этого времени суток.

От вина отказалась только дама, сидевшая по левую сторону от Черданцева. Выяснили, что даму зовут Людмила Михайловна Дорогомилова, что она из Сиднея и тоже гостила в Москве. Она сразу хотела лететь из Австралии в Сан-Франциско. Но потом решила сделать остановку в Москве – уж коли путешествовать, так сразу по полной программе. Другая возможность едва ли представится: возраст, да и финансовые дела вряд ли сложатся так, как удачно сложились в данный момент.

За всеми этими столь разными людьми, оказавшимися друг против друга в одном самолете, внимательно наблюдал, пусть и не вмешиваясь до поры в беседу, человек, сидевший сбоку от дамы, у самого окна.

Вид имел он довольно странный: новая, но уже помятая куртка, которую явно надо бы снять, так как стоял жаркий июнь; брюки тоже, похоже, новые, но затянутые ремнем слишком туго, так, что рубашка на животе топорщилась; кроссовки, надетые на босу ногу. Через плечо у него висела кожаная сумочка, из которой он достал потрепанную, с волнистообразным козырьком, полотняную кепочку, какие обычно носят пенсионеры, и зачем-то надел ее. Этого странного пассажира, по виду явно нездорового, провожала респектабельная молодая дама, без умолку наставлявшая, видимо, близкого человека. Его, к удивлению, без всяких задержек впустили в «Боинг-747», летящий через полмира не куда-нибудь, а в штат Калифорния, в Сан-Франциско, город мечты и грез не только девиц, но и даже зажиточных буржуа.

Этого человека звали Иваном, а фамилия у него была, как прозвище – Рубаха. Деньги на билет и дорогу ему дала сестра Ирина, вышедшая замуж за богатого человека. Она была прихожанкой одной из главных церквей Москвы, там и узнала о прославлении блаженного Иоанна, архиепископа

Шанхайского и Сан-Францисского, чудотворца, которого ранее уже прославила Русская Православная Церковь Заграницей, а теперь, после объединения двух ветвей Церкви, и Русская Православная Церковь Московской Патриархии.

Ирина все прочла о владыке Иоанне, и уверенность в том, что по молитвам именно к нему произойдет излечение любимого брата, укрепилась в ней так, что она заставила мужа, отнюдь не филантропа, дать денег на дорогу Ивану. Конечно, о том, чтобы лететь в составе делегации, не могло быть и речи, но кто запретит простым православным людям побывать на торжествах? Расторопная Ирина узнала, когда летит из Москвы самолет на церковный праздник, а Иван согласился лететь столь далеко лишь для того,

чтобы утешить сестру да и повидать Америку, – раз представилась такая возможность. Тем более, Иван почему-то чувствовал, что муж Ирины вот-вот разорится, – рано или поздно его бизнес рухнет, поскольку он неправедный. И тогда денег не будет.

Блаженного Иоанна, архиепископа Шанхайского и Сан-Францисского, ранее уже прославила Русская Православная Церковь Заграницей, а теперь, после объединения двух ветвей Церкви, и Русская Православная Церковь Московской Патриархии

У Ивана с полного лица с небольшим носом не сходила глуповатая улыбка. Волосы на лице росли клочками – вроде борода есть, а вроде и нет. На подбородке растет как будто кучно, а рядом, по вискам – редко. Усы и вовсе смешные – растут отдельными кустиками. Сколько раз Ирина заставляла брата бриться, но тщательно выбритый Иван скоро опять обрастал нелепой бороденкой. В конце концов Ирина вынуждена была смириться с неприглядным обликом Ивана – может быть, потому, что вид брата скрашивался наивными, смотрящими совсем по-детски глазами. Они живо реагировали на все, что происходило вокруг. И хотя Иван говорил мало или вообще молчал, было полное впечатление, что он активно участвует в беседе.

Иван тоже взял бумажный стаканчик с вином, повернувшись к соседям.

– Что же ты не представишься? – спросил его Федор.

Иван встрепенулся.

– А! Извините. Я – Иван. Тоже лечу туда. Сестра меня отправила.

– Та, что тебя провожала?

Иван кивнул.

– Она верит, что я вылечусь.

– Верь и ты. Только крепче молись.

– Она тоже так говорит. Можно выпить? А то во рту пересохло.

– А тебе можно вино? – спросил Федор.

– Конечно. Это же – такое знакомство! А Ира боялась.

– Да, все Господь управил, – сказал отец Александр. – Все у тебя хорошо будет, Ваня. Только ты кепочку сними. И чего тебе сестренка новую-то не купила?

– Да она купила, и не одну. Но эта у меня – дорогая. Я в ней от смерти спасся.

– Это как?

– А так, – Иван снял кепчонку, бережно положил ее к себе на колени. – Однажды сильно ушибли меня мальчишки. Камнем. Кровь течет. Я кепочку приложил – и быстрей домой. Голова кругом, чувствую – не дойду. Сел прямо на улице, к стенке прислонился. А потом дома оказался.

– А кепочка тут при чем?

– А она с головы упала. Один человек увидел, что она в крови. Поднял и меня, и кепочку и домой отнес. Ему дорогу Анна Петровна указала, соседка.

– Вот как, – отец Александр вздохнул. – Что же это за мальчишки такие? Поди соседи тоже?

– Озорники. Они меня олигархом прозвали и камнями кидали. А как кепочку эту стал носить – перестали.

Милош отложил принесенный стюардессой глянцевый толстый журнал с какой-то дивой в бикини на обложке. Позади дивы плескалась голубая вода – наверняка снят был знаменитый тихоокеанский пляж; в Сан-Франциско.

– Этот случай с тобой, Ваня, похож на тот, что произошел со святым блаженным Иоанном у нас, когда он в молодые годы преподавал в семинарии.

– В Битоле? – спросил Федор.

– Да, это городок не так далеко от Белграда, в Македонии. Я туда ездил не один раз.

– Будете писать?

– Это будет моя дипломная работа.

– А вы расскажите, – отец Александр дружески смотрел на Милоша своими синими глазами. – Это же куда интересней, чем макулатуру читать!

Он кивнул на новенький глянцевый журнал.

– Ну, если хотите…

– Конечно, хотим, – подбодрила Милоша Людмила Михайловна. – Нам все интересно, что связано с владыкой Иоанном.

– Хорошо. Я, конечно, не писатель, как Федор Николаевич. И русский язык всего лишь осваиваю.

– Довольно хорошо осваиваете. Начинайте, Милош.

Глава вторая

Камень, кусок хлеба и канцелярские кнопки

– Битоль – значит «обитель», «монастырь». Городок небольшой, но известный у нашего православного народа. Монастыри, как вы знаете, с древних времен возникали в горах и лесах, и место, где появился первый монастырь в этих краях, как раз больше всего подходило для уединения и молитвы. Раньше Битоль входил в состав Сербии, но ведь сегодня Македония отделилась от нас, и теперь это уже зарубежье. Как для вас, русских – Украина или Белоруссия, хотя это и диковато звучит – ближнее зарубежье.

Милош не зря добился того, что стал учиться в Академии Троице-Сергиевой лавры. Говорить по-русски выучился еще у себя в Белграде. И, как всякий иностранец, изучал русский литературный – на нем и говорил.

Битоль – значит «обитель», «монастырь». Городок небольшой, но известный у нашего православного народа

Это сразу с удовольствием заметил Федор, болезненно воспринимающий современную разговорную речь, которая оказалась так варварски засорена не только чужеродными словами, связанными с «компьютеризацией всей страны», но и обильным бранным уличным жаргоном.

– Улочки в Битоле узкие, извилистые, как и в других горных городках, – продолжал Милош, чему-то грустно улыбаясь. – И вот на одной из них, уже на самом краю города, расположилась в старых монастырских стенах духовная семинария, куда и направили молодого иеромонаха Иоанна. Какой он был замечательный педагог, можно прочитать в книгах воспоминаний – теперь они изданы и в России.

Я же расскажу вам всего лишь одну историю, которую напомнила кепочка Ивана…

* * *

Этот подросток, Стас[1 - Имена и фамилии персонажей здесь и далее изменены (прим. авт.).], почему-то сторонится сверстников, особенно когда нет занятий. Во дворе, довольно просторном, замкнутом каменными стенами, ребята играли в мяч – перепасовывались, как в баскетболе, или, встав кругом, по-волейбольному скидывали мяч друг другу. Иногда пас давался высоко, и тогда один из семинаристов, развитый больше других, сильно бил ладонью по мячу. Взять такой удар удавалось не всем, и тогда мяч отлетал в сторону, ударившись о кого-либо из ребят. Это вызывало смех, а бьющий, рослый Мирко, снисходительно-победно улыбался.

Окно кельи отца Иоанна выходило во двор, находясь примерно в двух метрах над землей, и он иногда подходил к нему и смотрел, как играют ребята. И вот тогда он обратил внимание, что один из подростков стоит или сидит в стороне, делая вид, что игра ему совершенно неинтересна.

Отец Иоанн разглядел, что мальчишка худой, нескладный. Плохо пошитая форма сидела на нем так, что он выглядел скверно, – брюки длинноваты, висят на коленях пузырями, а у кителя явно коротки рукава. Да и форменная каскетка как-то неудобно сидит на голове – наверное, маловата.

Отец Иоанн уже догадывался о причинах нелюдимости этого подростка, Стаса Дрожевича, и только искал случая, чтобы поближе познакомиться с ним.

Случай не замедлил представиться.

В очередной раз, когда у семинаристов выдался час для отдыха, Мирко, который так удачно бил по мячу, на это раз попал в одиноко сидящего на скамейке Стаса.

Удар пришелся по голове – каскетка отлетела в сторону, Стас покачнулся.

Все засмеялись.

– Ну, чего стоишь? – крикнул Мирко. – Подай мяч!

Но Стас не шел за мячом, оглушенный не столько ударом, сколько смехом сверстников. Минуту он стоял неподвижно, с ненавистью глядя на обидчика, потом пошел к стене, словно бы за мячом. На самом деле он искал камень, чтобы запустить им в Мирко.

Камень, пущенный Стасом изо всех сил, просвистел рядом с головой Мирко и угодил прямо в окно кельи отца Иоанна.

Громко звякнуло разбитое стекло.

И сразу повисла

во дворе гнетущая тишина.

Из здания семинарии поспешно вышел воспитатель Владислав. Всем была хорошо известна его строгость. Да и сам вид воспитателя наглядно говорил о его характере – черный, всегда выглаженный костюм, белая рубашка с крахмальным воротничком и черным галстуком, до блеска начищенные ботинки. Такой же аккуратности и безукоризненного выполнения заданий – и главное, поведения, – требовал воспитатель от семинаристов. Говорил он кратко и чаще всего вопросами. Затем следовало столь же краткое резюме.

– Кто? – был первый вопрос.

Мирко показал на виновника, растерянно стоявшего в стороне, у скамейки.

– Так. Дрожевич, ко мне.

Стас подошел.

– Признаете вину?

Стас понуро кивнул.

– Без обеда и ужина. Стекло вставить за ваш счет.

И воспитатель ушел, не оставив Стасу ни единого шанса для оправданий.

Пока все были заняты произошедшим, как-то не заметили, что во дворе рядом с ребятами оказался отец Иоанн. Он вообще любил появляться тихо – невысокий, прихрамывающий, в черной рясе, с крестом на груди. Широкий и крепкий в кости, он выглядел не особенно худым. Всегда в очках в тяжелой оправе, он смотрел на собеседника особенным, тайным взглядом. Распознать его суть удавалось далеко не каждому – да и то только со временем. Сначала казалось, что глаза священника какие-то слишком уж детские. Смотрят на тебя, словно просят прощения за все те поступки, которые тебе принесли несчастье.

Потом эти глаза могли стать совершенно другими – словно смотрели как будто сквозь тебя, распознавая, что там, в тайниках души. И этот взгляд будто точно все определял.

Но это все ты понимал потом, когда проходило время и то, о чем говорил отец Иоанн, сбывалось. А поначалу даже неловко становилось за этого священника – ну что он за человек такой, нелепый в своей старенькой рясе, в клобуке, который часто надет почему-то скособочившись, так, что его все время хочется поправить!

– Ничего особенного не случилось, не переживайте вы так сильно, – сказал отец Иоанн Стасу. – Я сегодня же найду стекольщика, и он все исправит. И о деньгах, пожалуйста, не беспокойтесь – я все оплачу. Главное, чтобы вы на Мирко так не сердились – ведь он случайно в вас попал. Я у окна стоял и все хорошо видел.

Стас с ненавистью вскинул глаза на священника.

– Да вы… как могли видеть? Если вы почти слепой? И ваши благодеяния…, мне не нужны!

Он резко повернулся и пошел прочь от отца Иоанна.

Остаться без еды неприятно, но все же можно стерпеть. Но наказание проходило в трапезной, в то время, когда все семинаристы ели. Стоять полагалось на коленях в углу, рядом с кафедрой, за которой кто-то из учащихся читал отрывки из житий святых, чья память отмечалась в этот день.

Такое наказание казалось отцу Иоанну слишком строгим. Но ведь он только что прибыл в семинарию – и нельзя было сразу высказывать свои замечания.

После вечерней молитвы улеглись спать. Скоро обычные смешки и переговоры шепотком прекратились и наступила тишина. Стасу хотелось встать, подойти к Мирко, койка которого стояла у стены, ударить его. Можно спрятаться под кровать – со сна он не поймет, кто ударил, не догадается заглянуть под кровать. Скверно, конечно. Но если выйти на открытый бой, вряд ли удастся победить. Да и если узнают про драку, могут выгнать из семинарии. А тогда куда деться? Отправят домой, а там мать, которая столько мучилась, прежде чем устроить его в семинарию. Придется работать – скорее всего, на фабрике, выполнять какую-нибудь черную работу…

Размышления Стаса прервал свет, упавший в спальную комнату сквозь приоткрытую дверь.

Кто-то тихонько вошел, осторожно двигаясь от кровати к кровати. Около некоторых спящих вошедший останавливался, укрывая тех, кто спал беспокойно и сбрасывал с себя одеяло. Осеняя крестом спящих, этот человек, которого все больше узнавал Стас, приближался к нему. Он припадал на правую ногу, да и по фигуре человека Стас догадался, что это отец Иоанн. Вот он подошел к кровати Стаса, остановился. Лунный свет, наискось падающий сквозь окна, осветил лицо священника. Стас понял, что отец Иоанн молится. Перекрестив Стаса, он нагнулся над ним, вынул из сумки, висевшей поверх подрясника, сверток. Хотел положить сверток под подушку и тут увидел, что подросток лежит с открытыми глазами.

– Хлеб, – тихо прошептал отец Иоанн. – Еще оливы. Больше ничего нет – пост.

– Не надо, – Стас отстранил руку со свертком.

– Зачем ты так? Нельзя ожесточаться. Впереди много испытаний – учись их принимать со смирением. Трудно, я знаю. Но Господь учил нас видеть свои грехи и бороться с ними.

– Грех? Да разве я согрешил? Разве я виноват, что они меня презирают?

– Тише. Мы с тобой в грехе гордыни разберемся, если захочешь, в другой раз. Сейчас надо спать. А хлеб прими как мое желание помочь тебе справиться с болью. Вот и все, – он еще раз перекрестил Стаса и пошел дальше по спальне, смотря, кому надо поправить одеяло, или простыни, или подушки.

– Хлеб, – тихо прошептал отец Иоанн. – Прими как мое желание помочь тебе справиться с болью

И продолжал крестить ребят и шептать над ними молитвы.

После той памятной ночи Стас стал внимательнее присматриваться к необычному преподавателю. И несколько раз порывался «разобраться в грехе гордыни», как сказал отец Иоанн, но все не решался, тем более что с подачи Мирко и его ближайшего сподвижника Славко подшучивание над заиканием отца Иоанна, его хромотой и одеждой стало вроде бы нормой. И вот как раз в эти дни произошло еще одно событие, запомнившееся Стасу.

В классе, где выполнялись домашние задания, Стас сидел за столом позади Мирко и Славко.

– Хромоножка меня заставил наизусть выучить вот этот отрывок, – Мирко ткнул пальцем в книгу – А для чего, спрашивается? Можно все и по книге прочесть, как это и делают священники. Нет уж, я ему прямо скажу, что гундосить, как он, не буду!

– А давай ему что-нибудь устроим, а? – Славко ближе придвинул голову к другу, перед которым хотел выслужиться. – Например, что-нибудь ему подсыплем…

– Касторки?

– Где ее взять? Во, у меня мысль! – он взял коробку с кнопками, лежащую на столе для закрепления географических карт. – Подложить ему в кровать… Вот смеху будет!

– Ты подложишь? – Мирко улыбался хитро, с вызовом.

– Думаешь, струшу? – так же с вызовом ответил Славко.

Мирко оглянулся. Стас сделал вид, что ничего не слышит, пишет, склонившись над тетрадью.

– Сегодня сделаю, когда он в храм уйдет. Он долго молится…

И они ближе придвинули головы друг к другу, продолжая обсуждать задуманное и хихикая время от времени.

Первым решением Стаса было пойти к отцу Иоанну и предупредить. Но следом пришла мысль, что Мирко и Славко быстро вычислят его. Да и могут отменить свой дурацкий замысел. Как тогда будет выглядеть Стас? Обыкновенным доносчиком?

После отбоя опять ему не спалось. И опять он лежал с открытыми глазами, смотря на потолок, по которому скользили тени от ветвей деревьев. Их покачивал ветер, и тени двигались точно живые. Приотворилась дверь, и тени искривились. Стас увидел отца Иоанна. Он обходил спальню так же, как в прошлый раз, молясь и крестя спящих, поправляя одеяла, подталкивая выбившиеся из-под матрацев простыни. Он дошел по кровати Стаса, тот зажмурил глаза, делая вид, что

спит.

Отец Иоанн пошел дальше, почему-то прерывисто вздохнув.

О кнопках, подложенных в его постель, он не сказал ни через день, ни через два. Стас подумал, что на глупую затею его враги не решились. Но они так внимательно смотрели во время занятий на священника, что Стас понял – подлое дело все-таки осуществилось.

– Мирко, ты сегодня был очень внимательным на уроке, – сказал отец Иоанн, закончив свое объяснение понятия греха. – Пожалуйста, скажи, какие виды греха ты запомнил.

– Первородный… наследственный… личный, – ответил Мирко, встав из-за стола.

– Цель нашей духовной жизни – научиться видеть свои грехи. Ведь так?

– Да, так, – вяло ответил Мирко, изучающе глядя в глаза отцу Иоанну.

– Вот и хорошо, что главное ты понял. На следующем занятии мы продолжим эту важную тему.

После занятий Стас все же решился пойти к отцу Иоанну в келью.

Робко открыл дверь, услышав разрешение войти.

Келья имела вид самый обыкновенный: рабочий стол, на котором лежали книги, сбоку от стола – кресло, в которое отец Иоанн усадил Стаса. По другую сторону от стола находился аналой с Евангелием и крестом на нем, в красном углу – иконы и горящая лампадка перед ними. И кровать, идеально застеленная. Будто отец Иоанн и не ложился на нее.

– Я ждал тебя, – начал отец Иоанн. – Хорошо, что ты решился.

– Я должен был вас предупредить. но струсил.

Голос Стаса пресекся. Лицо с розовыми прыщиками на лбу и на щеках, которые приносили Стасу столько мучений, перекосилось, он закрыл его ладонью.

– О чем ты, мальчик мой? – спросил отец Иоанн. – Не можешь забыть обиду? Сделал что-то нехорошее в ответ?

– Да! Эти кнопки…

Отец Иоанн немного подождал, пока Стас успокоится.

– Какие кнопки? – так же спокойно, но несколько удивленно спросил отец Иоанн.

– Которые вам подложили! – и Стас показал на кровать.

Отец Иоанн встал, подошел к кровати, провел рукой по тонкому суконному одеялу. Рука наткнулась на что-то острое, и тогда он снял одеяло, и увидел на простыни канцелярские кнопки, лежащие остриями вверх. Он улыбнулся, глянул сквозь стекла очков на Стаса печальными глазами. Через минуту в этих глазах вспыхнули искорки, он улыбнулся уже весело, собирая кнопки в ладонь.

– А здорово придумали ребята! Вот бы мне повертеться пришлось! Похуже, чем от клопов!

Стас тоже улыбнулся, но улыбка вышла растерянная.

– Вы., не ложились… что ли?

– Это неважно, Станислав. Важно, что ты пришел. Значит, разговор о грехе гордыни ты все же решил продолжить, – он повернулся лицом к красному углу и перекрестился. – Вот икона святого Наума. Ты, конечно, знаешь, что он был сподвижником Кирилла и Мефодия. Но, наверное, не знаешь, как он учил закалять душу. Ведь подставить левую щеку, когда тебя ударили по правой, значит вынести оскорбление, тебе нанесенное. Христос вовсе не говорил о поведении в бою, понимаешь? И о смирении перед подлостью тоже не говорил. «Любить врагов своих» – значит заставить их понять свой подлый поступок. Вот в чем дело. А для этого нужно терпение и мужество. Я могу много говорить о смысле слов Христа, но лучше всего, если ты сам задумаешься над вроде бы известными истинами. Святой Наум как раз и говорит об этом. Почитай его, и тогда многое тебе откроется. В том числе и про кнопки.

– Про кнопки?

– Да, и про камень, тобою брошенный. И про кусок хлеба. Про все. Нам с тобой о многом переговорить надо… Слава Богу, для этого есть время. А сейчас давай вместе помолимся. От самой глубины души, чтобы все высказать Ему, Его Святой Матери, всем святым. Из них выберем прежде всего святителя Наума, который нес свет Христов именно здесь, терпя муки, испытывая страдания, но не отступая от дела своего ни на шаг, ни на полшага, ни даже на вот такую малость, как острие кнопки. Повторяй за мной. Только вникай в каждое прошение, в каждое благодарение, в каждое слово. Ну, начнем…

Когда они увидели купол и стены древнего храма, нельзя было не подумать о горнем, высшем…

Непривычно было молиться вместе со священником в его келье. Здесь все выглядело как будто обычно, а оказывается, несло и загадку. Например, почему все-таки кнопки остались в постели? Почему он их не убрал? Неужели вовсе не ложился? Но разве это возможно?

Эта мысль появлялась и исчезала. Он все больше сосредотачивался на молитве, видя, как лицо отца Иоанна становится другим, как его глаза устремляются взглядом куда-то далеко, может быть, в самую дальнюю небесную высь, к Самому Господу. И странно, эта дальняя даль как будто приблизилась, как будто пришла в тесную келью, и будто Господь стал находиться вот здесь, рядом.

Это чувство повторилось и даже усилилось, когда они вместе с отцом Иоанном всем классом поехали в Охрид, в храм святого Наума и его сподвижника Климента.

Когда они вышли из старенького автобуса и увидели купол храма, напоминавший шлем воина, и древние стены, похожие на щит, которым защищал Божью обитель этот воин, нельзя было не подумать о горнем, высшем. Облака, медленно плывшие по небу, словно подхватывали золоченый крест, и он тоже плыл по голубому небосводу.

День выдался погожий, солнечный, и лучи от креста расходились, как Божьи лезвия меча духовного, который держал небесный воин.

Храм стоял на берегу озера, на высокой горе. Отсюда открывался вид на дома с красными черепичными крышами, храмы, могучие стены крепости царя Самуила, голубое озеро, окаймленное горами. По древним каменным ступеням семинаристы спустились к воде.

Горные озера отличаются особенной чистотой, и порой кажется, что само небо опустилось в горах на землю, чтобы люди лучше почувствовали небесную свежесть и чистоту творения Божьего.

Отец Иоанн присел на корточки, ладонью зачерпнул чистую воду и омыл лицо. Семинаристы последовали его примеру.

Сейчас мы предстанем перед святым Наумом. Говорите ему все, что у вас лежит на сердце. Просите, и вам воздастся

– Когда сюда пришел святой Наум, он понял, что для молитвы и бесед с Господом лучшего места выбрать нельзя, – он посмотрел на Славко, который оказался рядом. – Помните, я вам говорил, что Наум вовсе не значит «умный», потому что здесь корень слова вроде бы «ум». Это обманчивое умозаключение. Наум с греческого значит – «утешающий». Неожиданно, правда? И ведь это озеро – как его чистая слеза, пролитая за всех нас. И пусть это не покажется вам странным, потому что многое в нашей вере неожиданно и имеет основой Божественное, тайное, которое надо для себя и для души своей открыть. Понимаешь, Мирко? Открыть! Я не заставляю вас зубрить. Но когда учишь что-нибудь, лучше вдумываешься в смысл написанного святыми отцами. Ну, идемте в храм, сами увидите, как здесь благодатно молиться.

И правда: полумрак храма, горящие свечи, сами стены, от которых исходило нечто не поддающееся описанию, нечто заповедное, тайное, – все это проникало в душу и открывало смысл привычных молитв.

Когда они спустились в нижнюю часть храма, где под сенью покоились мощи святого Наума, отец Иоанн тихо сказал:

– Сейчас мы предстанем перед святым Наумом. Говорите ему все, что у вас лежит на сердце. Просите, и вам воздастся.

Он опустился на колени и перекрестился.

И начал молиться.

И Стас, и Мирко, и Славко, и другие семинаристы не могли не увидеть, как меняется лицо отца Иоанна, когда

он молится.

И все больше понимали, что он молится не за себя, а за них, за их души.

И когда пошили новую форму Стасу, он принял ее, как принимают купленную обнову от отца. И уже почти все в семинарии знали, что отец Иоанн старается не спать вовсе, а молится за ближних и дальних, «о всех и за вся».

Красные прыщи сошли с лица Стаса, и кожа стала гладкой, чистой. Взрослые решили, что он прошел переходный возраст, а сверстники и не заметили вовсе, как изменилось лицо Стаса.

Глава третья

Белый утес и красная вода

Жилош умолк, покосившись на стюардессу, которая ставила подносы с завтраком на столик, стоявший между креслами. Наши путешественники расположились в начале салона нижней палубы двухпалубного лайнера. Их кресла стояли по три в ряд напротив друг друга, так, что образовали отдельное небольшое помещение, удобное для беседы. При желании можно было отгородиться от прохода шторой – и это предусмотрели создатели комфорта для пассажиров. Зашуршали целлофановые обертки: все готовили приборы и холодные закуски для еды.

Людмила Михайловна, похоже, решила взять под опеку Ивана, помогая ему быстрее управиться с приготовлением к завтраку.

– Сколько бы я ни узнавала нового про владыку Иоанна, не перестаю удивляться, – сказала она, показав Ивану, как правильно распаковать чашечку со свежим салатом. – Вот как, например, он мог практически не спать даже в преклонные годы? Да и в молодости, когда вспоминаю себя, ничего слаще не существовало, чем утренний сон.

Алексей Иванович улыбнулся, показывая ровные белые зубы. Они у него, конечно, были искусственные, но так хорошо сделаны, что и подумать нельзя было о вставных челюстях.

– Все дело в закалке духа, о которой упоминал Милош, – отец Александр предварительно внимательно осмотрел салат, намазал кусочек булочки маслом, аккуратно уложил на него кусочек твердокопченой колбасы. – Он выучился засыпать в кресле, когда отдыхал и принимал в своей келье кого-то из посетителей. Но если посетитель умолкал, владыка говорил: «(Продолжайте, я слушаю». То есть он умел дремать и не выключаться из беседы. Его иногда заставали спящим на коленях перед иконами. Говорят, что он так отдыхал, исполнив молитвы.

– Да, я читала, – отозвалась Людмила Михайловна, убедившись, что Иван начал завтракать. По густым, тщательно уложенным черным волосам спереди шла седая прядь. Она вовсе не старила ее, а наоборот, придавала ей моложавый и элегантный вид. Сухопарая, с прямой спиной, которую не согнули годы, в сером английском костюме, она выглядела дамой если не из высшего света, то по крайней мере из привилегированного общества. – Одно дело понимать, другое – следовать этому, – продолжила Людмила, Михайловна. – Я вот до старости так и не научилась мало спать. И ничего так не люблю, как утром понежиться в постели. Хотя, признаться, это редко удается.

– Ну, насчет старости вы явно переборщили, – сказал Алексей Иванович, передавая даме чашечку кофе. – И то, что вы отправились в путешествие из одного полушария в другое, через два океана, лучше всего говорит о вашей молодости. Вы следуете за владыкой Иоанном, который никогда не боялся перемещений по всему свету. Он ведь путешествовал по миру на всех видах транспорта. Но более всего, конечно, самолетом. Причем заметьте – с юных лет.

– Да, это я знаю. Наше имение находилось в Харьковской губернии, как и имение родителей владыки.

– Вот как. А ваша девичья фамилия…

– Дорогомилова, – Людмила Михайловна улыбнулась отцу Александру. – Имение было обширное, в теперешней Донецкой области, не так далеко от Святогорья. А Максимовичи жили поблизости, в Адамовке. Отец владыки, Борис Иванович, был предводителем дворянства в Изюмском уезде. Город Изюм и теперь существует. На Северском Донце. Очень красивое место, между прочим.

Людмила Михайловна замолчала.

– Простите мое неуместное любопытство, – оживился Алексей Иванович. – Я понимаю, окунаться в прошлое далеко не всегда приятно. Я ведь, когда впервые приехал в Россию, от нашего дома в Москве вообще ничего не нашел. Стоит на этом месте какое-то уродство в виде коробки в 12 этажей из железобетона, вот и все. А на Подмосковной, на месте дома и церкви, что дед построил, теперь какой-то кавказец заправку организовал.

Федор Еремин попросил стюардессу, опять появившуюся около них, принести еще чашечку кофе.

– Может быть, с коньяком? – весело предложила стюардесса.

– Что ж, можно и с коньяком, – согласился Федор. – Вам как, отец Александр? Может, тоже с коньяком?

Батюшка вздохнул и, махнув рукой, сказал:

– Давайте с коньяком. Для бодрости духа и хорошей беседы. Вы, Людмила Михайловна, начали про юность…

– Да. О детстве и юности владыки я хорошо знаю от мамы. Она хотя и не была лично знакома с Борисом Ивановичем и Глафирой Михайловной, но от своей мамы, то есть моей бабушки, много чего узнала про семью Максимовичей. Так что и я могу кое-что рассказать. Правда, не знаю, получится ли так, как у вас, Милош. Моя профессия не связана с русским устным, а тем более письменным.

– Опять я лезу любопытничать, такой у меня порок, Людмила свет Михайловна, – галантно польстил Алексей Иванович. – Я ведь историческую науку очень люблю, собираю разные мемуары, воспоминания… Вы читали мою болтовню, уважаемая Людмила Михайловна?

– Теперь обязательно прочту. Может, в вашей новой книге появятся и мои воспоминания. Хотя меня в Сиднее знают совсем с другой стороны – как владелицу сети гостиниц. Да-да, не удивляйтесь. Начинала я с маленького отеля. Верхний этаж занимала наша семья, а нижние комнаты бабушка сдавала…

– Что ж, многие эмигранты тяжело начинали свой бизнес. Я это по Шанхаю знаю, – сказал отец Александр.

– Мы тоже через Китай в Австралии оказались. Комнаты, которые сдавала бабушка, использовались моряками для свиданий с девицами. Маме она передала уже нечто более приличное. А я поставила гостиничный бизнес на современный уровень.

– И это замечательно! – воскликнул батюшка.

– Все благодаря владыке Иоанну. Его молитвами наша семья спасалась не один раз.

– Рассказывайте, Людмила Михайловна. Прошу вас.

– И я присоединяюсь к просьбе Алексея Ивановича, – сказал Еремин.

– И я, конечно, – поддержал Милош, а Иван Рубаха преданно смотрел на Людмилу Михайловну, как на кинодиву, пожалуй. Ну, по крайней мере, как на представительницу какой-то иной цивилизации. Впрочем, так оно и было. Ведь Людмила Михайловна Дорогомилова и в самом деле была прямым продолжателем древнего дворянского рода.

Я думаю, что мальчик Миша стал великим святым XX века во многом потому, что с детства узнал Святогорье и его монахов

– Я начала с нашего имения, хотя от него ничего не осталось. Но я не о том… Я думаю, что мальчик Миша стал великим святым XX века во многом потому, что с детства узнал Святогорье и его монахов. Конечно, тут Промысл Божий. Но он учился не спать, питаться только хлебом и водой в Великий пост, носить старую одежду, все отдавать ближним, ходить большей частью босым, потому что увидел все это у монахов Святогорья. Ведь в то время их было в обители шестьсот человек. И молились они так, что их слышал Господь.

Впрочем, хотя бы два слова надо рассказать про Изюм, наш уездный городок. В этот уезд входило и Святогорье. В

наши дни Изюм находится в Харьковской области. Вообще-то он не Изюм, а «Гузун», что в переводе с татарского значит «переправа». Почему переправа, я поняла, когда первый раз приехала туда. Дело в том, что Северский Донец весной разливается так широко, что переправиться с левого берега на правый можно только паромом, как раз там, где река делает крутой поворот. Город стоит на двух берегах – с обильной зеленью садов и парков. Недаром на его гербе запечатлены три виноградных кисти. Ох, слишком длинное вступление, друзья мои. Налейте мне минеральной без газа, Федор.

Но не успел Еремин и пошевелиться, как Алексей Иванович опередил его.

Еще более прекрасный вид открывается с вершины белого мелового утеса, где расположился, как дивное Божье гнездо, Святогорский монастырь…

Выпив, Людмила Михайловна продолжила:

– Гора Кремянец возвышается над излучиной реки, над городом, над садами. Стоит поехать в Изюм, чтобы постоять на этой горе… Но еще более прекрасный вид открывается с вершины белого мелового утеса, где расположился, как дивное Божье гнездо, Святогорский монастырь… Эвакуируясь из Харькова вместе с Добровольческой армией, владыка Иоанн, тогда Михаил Максимович, конечно, не мог миновать свою Адамовку Михаил, будем, звать его по мирскому имени, закончил юридический факультет Харьковского университета и успел немного поработать в окружном суде, прежде чем пал Харьков. Во время бегства на юг и произошло событие, о котором рассказывала бабушка. Оно не задокументировано, но очень в духе владыки, поэтому я склонна принять его за действительно произошедшее.

– Тем интересней, если это нигде не описано, – сказал Алексей Иванович. – Рассказывайте.

– Хорошо, – Людмила Михайловна видела, что не только Алексей Иванович, но и все приготовились ее слушать. – Представьте: вот идут остатки разбитого войска, с ними беженцы из Харькова, из соседних сел… И между ними – юноша Михаил, который только и ждет, когда покажутся меловые горы, а на них – монастырь.

* * *

Остатки Белого войска спешно отступали к югу. По дороге, шедшей понад берегом, лошади тащили несколько пушек. Ездовые, устав их погонять, раздраженно смотрели, как казаки, скакавшие верхами, обгоняли повозки. Лес подступал близко к берегу, и пешим воинам, еще недавно верившим, что будет существовать «единая и неделимая Украйна», приходилось идти узким строем, который вытянулся, как длинная серо-зеленая змея. Гимнастерки, а кое у кого и кителя, грязные от копоти после боя, теперь еще покрылись на спинах пятнами пота.

За остатками войска шло беспорядочной толпой гражданское население. Кто ехал на бричках, кто на телегах, но большая часть шла пешком, неся узлы с пожитками, какие удалось захватить с собой при бегстве.

Вся эта масса людей двигалась по левому берегу Северского Донца, и там, где река делала поворот и лес значительно отступал от берега, полого спускаясь к воде, ездовые остановились, чтобы напоить лошадей.

Лошади зашли в воду и жадно пили, а люди смотрели на правый берег, где белела отвесная скала, на которой, поднимаясь вверх, высились куполки и купола часовен и церквей Святогорского монастыря.

Входы в пещерные церкви и кельи походили на гнезда, черными точками отмеченные по белому отвесному склону. Взору открывался величавый Успенский собор, стоящий на ровной площадке склона, а вершину горы венчал храм святителя Николая Чудотворца.

Все ездовые и те, кто остановился немного отдохнуть, сняв шапки, фуражки, папахи, обратившись лицом к Белогорью, крестились. Некоторые бабы опустились на колени и клали земные поклоны.

– Ах, кабы зайти и помолиться, – сказала одна из женщин с худым измученным лицом.

– Перекреститься и то некогда, родная, – вздохнул пожилой ездовой. – Одна надежа на монахов – они и за нас, окаянных, помолятся.

– Если их красные, али петлюровцы, али еще какие бандиты не расстреляют, – казак зачерпнул во фляжку воды из реки. – В Харькове, сам видел, из собора священника пожилого выволокли и тут же расстреляли. Он комиссаров этих из храма гнал и анафеме предавал.

– Да, от них пощады не жди. Как бы они и нас не догнали.

Этот разговор слышал молодой человек невысокого роста в приличном сером костюме. Под пиджаком виднелся отложной белый воротник поверх свитера. В левой руке юноша держал кепку, а правой, присев на корточки, поплескал на лицо осенней студеной водицы.

После, отершись платком, встал на колени лицом к монастырю и стал молиться.

– Вишь, – сказал бабе ездовой, показывая кивком на молодого человека, – коли захочешь, найдешь время для молитвы.

За молодым человеком наблюдал строгого вида человек в пиджаке, в шароварах, заправленных в сапоги, в фуражке с лакированным козырьком. Он тоже перекрестился и устало пошел к реке. Это был кучер Ефим, посланный, чтобы привезти Михаила домой, в Адамовку, а оттуда, уже всей семьей, ехать в Крым. Куда, Ефим не знал, потому что и хозяин Адамовки, судя по всему, тоже еще не решил.

Ефим подошел к реке и уже хотел набрать воды, как вдруг замер, увидев плывущие по воде странные предметы, похожие не то на рухнувшие деревья, не то на остатки каких-то лодок.

Серо-черный островок, вытянутый по воде, сносимый течением, приближался.

Люди, стоявшие на берегу, замерли, напряженно вглядываясь в плывущие по воде странные предметы.

– Господи, – придушенно сказал ездовой. – Да это ж люди.

– Верно, люди, – подтвердил казак и снял с головы кубанку. – Похоже, наши.

Трупы кучно плыли по Донцу лицом вниз, будто разглядывали что-то на дне реки. Намокшая одежда почему-то не давала им уйти под воду, а держала на плаву. По шинелям и фуражкам, папахам, можно было определить, что это казаки.

С берега разглядели, что плыли убитые на остатках плота, разбитого снарядами.

– Это их на переправе накрыло, – сказал усатый мрачный казак. – Могли бы и мы так вот плыть.

– Бог миловал, – сказал тот, что набирал воду во фляжку. Теперь он вылил воду обратно в реку.

Баба, которая молилась, стоя на коленях, встала и пошла вдоль реки, пристально вглядываясь в плывущие по воде трупы. Неожиданно она стала заходить в воду, намереваясь, видимо, добраться до остатков плота.

– Куда? Одурела? – ездовой кинулся за ней, схватил за руку. – На что они тебе?

– Вдруг сынок там! Пусти!

Она стала вырываться, но ездовой, крепкий мужик, отшвырнул ее от воды.

– Какой тебе сынок! Не видишь, это казаки!

Баба никак не могла опомниться, продолжая смотреть на проплывающих мертвецов. Попав в воронку, каких немало по Донцу, плот с мертвецами медленно кружился. Зацепившись за него, коряги, а может, и полузатонувшие мертвецы образовали затор.

– Багром бы, – сказал пожилой казак. – Вытащить и похоронить по-христиански.

– Где там, – отозвался подошедший к реке молодой офицер. – Надо ехать.

Кучер Ефим подошел к Михаилу, который все стоял на коленях лицом к реке и монастырю.

– Михал Борисыч, пора.

– Что? Нет, нельзя, разве не видишь? Надо помолиться о убиенных. Они ведь не зря к монастырю приплыли.

– Пусть монахи и молятся. А нам надо скорей. Догоняют красные.

– Вот что, ты иди, я скоро.

В это время один из трупов отделился, пойдя ко дну. Другие, лежавшие так и сяк на останках плота, поплыли по реке дальше.

Ефим, беспокоясь, как бы

его лошадь и подводу не увели, пошел к дороге. И точно: к подводе уже пристраивался какой-то малый.

– Я чего, я ее только с дороги убрать, – стал оправдываться он.

– Иди! А то щас! – и Ефим замахнулся на малого, который поспешно ретировался.

Передышка окончилась. И войско, и гражданский люд двинулись дальше. Ефим поставил лошадь на обочине дороги. Женщина с двумя детьми, которых они по дороге усадили на подводу, с нетерпением поглядывала на Ефима.

– Ждите, – недовольно буркнул он, не став объяснять, почему задерживается молодой барин. Не станешь же говорить, что он молится в эдакую пору.

Михаил в это время молитвенно обращался ко всем святым, в пещерах Святогорья погребенным и прославившим себя подвигами. Прежде всего – к иеросхимонаху Иоанну Затворнику, который прожил в затворе семнадцать лет. Его молитвенное правило состояло из семисот земных и ста поясных поклонов, тысячи Иисусовых и одной тысячи Богородичных молитв, акафистов Христу, Божьей

Матери и Страстям Христовым. Поминал он и всех, кто был упомянут в записках, поданных от богомольцев.

Иеросхимонах Иоанн Затворник прожил в затворе Святогорского монастыря семнадцать лет

Помнил Михаил и настоятелей монастыря, и особо почитавшихся братией монахов века с семнадцатого: архимандритов Фаддея, Рафаила, Арсения,

Германа; и особо Христа ради юродивого монаха Феофила Шаронина, почившего совсем недавно, в веке девятнадцатом.

Об этих и других святых угодниках Божьих Михаил узнал еще с детских лет, когда впервые отец привез его в Святые Горы. Первые монахи выкопали церкви и кельи в верхнем ярусе. Через маленькие оконные проемы в них проникал свет, освещавший фрамугу для иконы, вырубленную в меловой скале лежанку, ступеньку, проемы для дверей. Кельи соединялись с квадратным залом со сводом, опирающимся на массивный столб в центре. На восточной стене были видны следы от иконостаса первой подземной церкви монастыря. А ведь это начало шестнадцатого века…

Разветвленные коридоры в меловых горах, ведущие от кельи к келье и к пещерным церквам, произвели на Мишу ошеломляющее впечатление.

У родителей была летняя дача в местечке Голая Долина. Это в семи верстах от Святогорья. Миша и явно, и тайно стал ходить туда. И все больше узнавал о монашестве, о жизни затворников и схимников, безраздельно преданных Господу. Оказывается, подвиг бывает не только на поле брани – как в «Слове о полку Игореве». События, описанные безымянным летописцем, оказывается, происходили здесь, на этой самой земле.

Но есть и другой подвиг. В уединенной монашеской жизни, в молитве, которую слышит Господь. Если ты постоянно пребываешь в молитвенном состоянии, если живешь по Заповедям Божьим, многого можешь достигнуть. Есть и великие святые – проводившие дни и ночи в молитве. И даже были такие затворники и молитвенники, что научились не спать, а лишь дремать всего несколько часов в сутки. Не есть вообще Великим постом, да и воду пить не всегда. И быть при этом столь сильными духом, что Господь дает одним возможность творить чудеса исцеления, другим прозорливость, третьим дар рассуждения и изложения событий на бумаге.

Тогда же и решил Миша, что путь его будет в монахи. Но отец настоял, чтобы он учился сначала в кадетском училище, потом в университете, на юридическом. И вот он, уже судейский чиновник, бежит из Харькова неизвестно куда. Власть в Харькове сменилась уже в четвертый раз – конца и края нет братоубийственной бойне.

Кто же остановит убийства, спасет народ русский? Резня идет от ожесточения сердец, оттого, что народ отвернулся от Господа. Прости и помилуй нас, окаянных, Вседержитель…

– Михал Борисыч, да вы что же, не слышите? – возмущенно крикнул Ефим, снова подойдя к Михаилу. – Все ушли, одни мы остались! Ведь пропадем!

– Нет, Ефим, не пропадем. Не волнуйся, все будет хорошо.

– Да где хорошо, разве не слышите?

Отчетливо прозвучал разрыв снаряда. Послышался ружейный треск, крики.

– Господи, да ведь это наши погибают! – крикнул Ефим. – Напали поганые!

Они подбежали к своей повозке. Бой шел там, впереди, куда двинулись беженцы. Там их, оказывается, поджидала засада.

– Правь в лес, Ефим, – сказал Михаил, садясь на подводу и прижимая к себе перепуганную девочку. – Не бойтесь. Повторяйте за мной: «Господи Иисусе Христе, помилуй нас»..

Ефим погнал лошадь, и когда они укрылись в лесу, по дороге промчались какие-то кавалеристы. То ли петлюровцы, то ли махновцы, то ли красные – Михаил и Ефим разобрать не смогли.

День клонился к вечеру, в лесу становилось сумрачно, и Ефим решал, как поступить дальше. Выстрелы утихли и, похоже, неприятель ушел, сделав свое дело.

Молодой барин по-прежнему сосредоточенно молчал, глядя в одну и ту же точку, в просвет между соснами, откуда падали лучи заходящего солнца. Хвойный лес дышал смолистым запахом. Осенняя свежесть шла от папоротника и кустов снежноягодника, тут и там белеющего между высоких сосен.

– Надо ехать, – сказал Ефим, поняв, что решения надо принимать ему, потому что молодой барин, по всей видимости, опять молится.

– Да, Ефим. По дороге на Адамовку и поезжай.

– А коли враг по той же дороге пошел?

– Ничего, поезжай.

Ефим только сморщил свой лоб под козырьком картуза, опять подумав, какой никчемный сын вырос у барина. В кадетское училище его отдавали, военный из него не вышел. Учили в университете уму-разуму, да не научили. Два других сына у Бориса Ивановича вышли толковыми людьми. Да и барышня Люба пригожая девица. А этот… Ну чего молчит? Ведь убьют, как пить дать, ежели узнают, что он из судейских.

У развилки, где дороги расходились – одна на Адамовку, другая, через лес, к югу, – лошадь захрапела и прянула от дороги. Ефим едва смог удержать ее.

Было от чего испугаться и лошади, и всему живому.

Женщина плотнее прижала девочку к груди, а мальчик, вытянув шею, открыл рот и замер, остекленев взглядом.

По взгорку, до самой реки, валялись убитые люди. Порубленные саблями, в крови, лежали на жухлой траве пехотинцы, пытавшиеся, видимо, обороняться. Тот молодой офицер, что подходил к реке у Святогорья, лежал скрючившись, словно прижимал к животу нечто драгоценное. Ездовой, первым заметивший плывший по реке плот с мертвецами, лежал, раскинув руки, – пуля угодила ему прямо в голову, раскроив ее. Женщина с худым лицом, та, что бросалась в реку, была убита выстрелом в грудь. По всей видимости, залпы раздавались из леса и оттуда шло нападение, потому что большинство людей бежало к реке и даже пыталось спастись вплавь – трупы лежали и в воде, на мелководье, чуть покачиваясь на волнах.

Ефим дернул поводья; лошадь, всхрапывая, все же пошла вперед.

Михаил прижал мальчишку к себе.

– Не надо, не смотри! Отвернись!

Колеса подводы все же задевали за трупы, когда лошадь продвигалась между перевернутыми телегами и отброшенным за ненадобностью всяким домашним скарбом. Пожитки, что получше, были разворованы. Со многих убиенных сняли сапоги и шинели.

Солнце уже клонилось к горизонту, и вода в Донце окрасилась красным – то ли от закатных лучей, то ли от людской крови.

Глава четвертая

Спасительная молитва

– Интересно получается, – сказал Иван, с уважением глядя на Людмилу Михайловну. – Он этого Ефима и женщину с детьми от смерти

спас!

– Не только кучера и попутчиков, но и всю семью, – назидательно подтвердила графиня. – При эвакуации из Крыма.

– Из Севастополя, – уточнил Алексей Иванович. – История замечательная, хотя она описана биографами владыки как-то вскользь.

– Точно из Севастополя? – спросил Еремин. – Ведь эвакуация шла еще из Керчи, Феодосии, Евпатории, Ялты. Если мы говорим о Крыме.

– Да, разумеется. Скорее всего, они отплывали из Севастополя. Я почему на этом настаиваю – Борис Иванович, как предводитель дворянства, наверняка мог иметь знакомства с военным начальством Добровольческой армии. А оно было в Севастополе. Но это не столь существенно. Гораздо важнее уточнить, что эвакуация была замечательно организована Петром Николаевичем Врангелем. Сколько я ни читал советских книг, сколько бы ни смотрел советских фильмов, – везде пишут и показывают панику, неразбериху и так далее, вплоть до мародерства. А ведь было подготовлено 126 кораблей. Эвакуировалось сто тридцать тысяч человек. И паниковали только трусы да те из людей, у кого, что называется, рыльце оказалось в пушку, – Алексей Иванович не только имел важные вид и осанку, но и говорил столь же важно, веско подкрепляя каждую фразу если не цифрами, то интонацией своего баритонального баса. – Но даже при такой блестящей организации дела Врангель и его штаб не смогли предусмотреть, что эвакуироваться будет такое огромное количество людей, потому что уже тогда народ воочию убедился в зверствах большевиков и все, кто мог, уезжали.

– Да, вы правы, – согласился Федор. – По себе знаю: когда описываешь какие-либо драматические ситуации, всегда хочется «поддать жару». Особенно в кино. И все-таки… Борис Иванович вместе со всей семьей отправился получать разрешение на посадку, а Михаила оставил сторожить вещи на пристани. Сюжет для небольшого рассказа, как говорил Антон Павлович Чехов.

– Ну так расскажите, как бы вы это описали, – попросила Людмила Михайловна.

– Что вы, я редко импровизирую.

– Нет уж, давайте, показывайте свое умение, – сказал Милош. – Я же был у вас на лекции.

Федор пощипывал свою густую с проседью бородку, грустно улыбаясь.

– Доведись мне писать об этом, я бы начал с холодного ноябрьского дня, потому что тысяча девятьсот двадцатый год ознаменовался холодной ранней осенью и голодной зимой. И не только в России, но и у вас в Белграде, Милош. Стамбул, где Максимовичи прожили почти год, я бы не стал описывать, потому что он уже хорошо описан в нашей литературе. Начать надо с Севастополя, а потом мысленно перенестись в Белград…

Итак, осень, холодный ветер дует с моря, а на набережной сидит молодой человек с книжкой в руках. Он старается держать ее так, чтобы свет от зарева помогал ему читать бессмертные строки. Близится вечер, наползают серые сумерки.

* * *

Отдаленный гул пушечных залпов раздавался приглушенно, напоминая о том, что бой приближается к городу. Над городом, у горизонта, алело небо, но вовсе не от солнца, а от пожарищ.

Погрузка на пассажирский пароход заканчивалась, но люди, тесно прижавшись друг к другу, не хотели уходить с трапа. Напрасно и матросы, и кто-то из командного состава кричали, что судно больше принять пассажиров не может, что оно просто пойдет ко дну.

Да, эвакуация была блестяще организована генералом Врангелем. Но разве мог представить Петр Николаевич, что желающих покинуть страну окажется вдвое больше, чем он предполагал? Не хотят русские люди оставаться в какой-то новой стране, которая уничтожает все, что связано с Россией, ее верой, укладом жизни. Потому и не уходят люди с последнего трапа на последний пароход, покидающий город, страну, Родину, лезут вперед, толкая и давя друг друга.

И матросы, обессилев от борьбы, пускают на пароход отчаявшихся людей.

Трап убирается, дается гудок, между кромкой причала и палубой растет водная полоса, становясь все шире, шире…

Михаил оторвался от книги, услышав истошный крик. Это в воду упал человек. Он кричит, барахтается, тяжелая одежда тянет его ко дну, но он не хочет тонуть, борется за жизнь.

Михаил встал с чемодана, положил книгу и побежал к причалу. Здесь покачивались на волнах несколько шлюпок, привязанных к мосткам. Михаил запрыгнул в одну из них, попытался отвязать цепь.

– Эй, ты чего? – услышал Михаил чей-то крик, оглянулся и увидел человека в бушлате, в мичманке, видимо, хозяина шлюпки.

– Человек тонет!

Моряк посмотрел на воду, увидел, как голова человека то появляется, то исчезает под водой.

С борта парохода все-таки сбросили канат. Человек ухватился за него и был спасен.

Моряк внимательней посмотрел на Михаила, разглядев в нем человека непролетарского вида.

– А что же ты… не на пароходе?

– Да вот., родителей жду. Они выправляют документы, – Михаил улыбнулся и развел руки в стороны, объясняя этим, что «выправление документов» оказалось бессмысленным.

– Эка! – улыбнулся и моряк, которому Михаил явно понравился. – А чего драпаешь? В туретчину-то, а?

– Родители так решили.

– Вона. Что ж, видать, ты послушный сын. А кто отец?

Михаил смотрел на моряка открыто и прямо:

– Он ваш классовый враг, как нынче принято говорить. Дворянин. Могу назвать и фамилию: Максимович.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/aleksey-solonicyn/chudotvorec-nashih-vremen-svyatitel-ioann-arhiepiskop-shanhayskiy-i-san-francisskiy/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Имена и фамилии персонажей здесь и далее изменены (прим. авт.).