День поминовения читать онлайн - Агата Кристи

День поминовения

Агата Кристи

Полковник Рейс #2

Антураж романа Агаты Кристи «День поминовения» (известного также как «Сверкающий цианид») полностью перенесен писательницей из раннего полузабытого рассказа о великом сыщике Эркюле Пуаро «Желтые ирисы». Однако самого Пуаро мисс Агата в роман не допустила – расследовать странное самоубийство богатой красавицы предстоит полковнику Рейсу, уже пересекавшемуся с Пуаро в романе «Карты на столе».

Агата Кристи

День поминовения

Часть первая

Розмэри

Как выколоть из глаз воспоминанье?[1 - Первая строка стихотворения английского поэта-романтика Джона Китса (1795–1821). (Перев. И. Бродского.)]

Глава 1

Айрис Марль

Шесть человек одновременно думали о Розмэри Бартон, умершей около года назад…

1

Айрис Марль думала о своей сестре Розмэри.

Почти год она нарочно гнала все мысли о Розмэри. Ей не хотелось вспоминать.

Слишком больно, слишком страшно.

Посиневшее от цианистого калия лицо, сведенные судорогой пальцы…

Какой контраст с веселой, прелестной Розмэри накануне… Впрочем, не такой уж веселой. До этого у нее был грипп, и она была измучена, подавлена… Все стало известно на следствии. Сама Айрис на этом настаивала. В какой-то мере это объясняло самоубийство.

Но как только закончилось следствие, Айрис попыталась сделать все, чтобы совершенно изгнать из памяти воспоминания. Что толку думать? Поскорее бы забыть весь этот ужас.

Но теперь пришло время вспомнить, мысленно вернуться в прошлое… припомнить все, до самых на первый взгляд незначительных мелочей…

Этот странный разговор с Джорджем накануне вечером требовал, чтобы она вспомнила.

Он был таким неожиданным, таким пугающим. Впрочем, был ли он неожиданным? Разве ничто не предваряло этот разговор? Ведь не назовешь иначе как странностью растущую угрюмость Джорджа, его рассеянность, необъяснимые поступки. Все переменилось вчера вечером, когда он позвал ее в кабинет и достал из ящика письма.

Теперь никуда от этого не денешься. Придется думать о Розмэри, придется вспоминать.

Розмэри, старшая сестра…

Айрис с удивлением отметила, что она впервые в жизни думает о Розмэри как о личности.

Всю жизнь она принимала Розмэри не задумываясь, как не задумываешься о матери, отце, сестре, тетке. Они существуют, и все это как-то само собой разумеется.

Просто никогда не думаешь о них как о людях со своим особым «я» и не задаешься вопросом, что же они собой представляют.

Так что собой представляла Розмэри?

Теперь все это важно; от этого многое будет зависеть. Айрис мысленно вернулась в прошлое. Она и Розмэри еще дети.

Розмэри была на шесть лет старше.

Выхваченные из памяти обрывки прошлого, мгновенные вспышки, короткие сценки.

Она сама, совсем еще маленькая, пьет молоко с хлебом, а Розмэри, очень важная, с косичками, готовит уроки за столом.

Лето на берегу моря. Айрис завидует Розмэри: она уже большая и умеет плавать.

Розмэри учится в пансионе и приезжает домой только на каникулы. Потом и сама Айрис уже в пансионе, а Розмэри завершает свое образование в Париже. Розмэри – школьница; нескладная, сплошные руки и ноги. И вот Розмэри возвращается из Парижа. В ней появилась какая-то незнакомая пугающая элегантность: мягкий голос, изящная походка, золотисто-каштановые волосы и огромные глаза, синие, с темными ресницами. Совсем взрослая, красивая женщина из какого-то другого мира.

Они редко виделись после ее приезда: шестилетняя разница между ними была в это время особенно ощутима.

Айрис еще учится в школе, а у Розмэри разгар «сезона». Но даже после того, как Айрис вернулась домой, дистанция между ними не уменьшилась. Розмэри жила своей жизнью: утро в постели, А la fourchette в обществе таких же, как она, дебютанток, и почти каждый вечер танцы. Айрис же проводила утро с гувернанткой в классной комнате, ходила гулять в парк, в девять ужинала и в десять ложилась спать.

Разговор сестер обычно сводился к нескольким коротким фразам типа: «Хелло, Айрис. Будь душечкой, вызови мне такси. Я жутко опаздываю». – «Мне не нравится твое новое платье, Розмэри. Оно тебе не идет. Слишком много всего накручено».

Затем помолвка Розмэри с Джорджем Бартоном. Волнения, покупки, горы пакетов, платья для подружек невесты.

Свадьба. Шепот со всех сторон, когда Розмэри шла по церковному проходу: «Какая прелестная невеста!»

Почему Розмэри вышла замуж за Джорджа? Даже тогда Айрис удивил ее выбор. Вокруг было столько привлекательных молодых людей – они без конца звонили Розмэри, приглашали ее повсюду. Почему она выбрала Джорджа Бартона, который к тому же был на пятнадцать лет старше? Он добрый, милый, но слишком уж невыразительный.

Джордж был человек состоятельный, но здесь дело было явно не в деньгах. У Розмэри были свои деньги, притом немалые.

Наследство дяди Поля…

Айрис тщательно рылась в памяти, пытаясь отделить все, что было известно ей в то время, от того, что она знала сейчас. Ну вот, например, дядя Поль.

Он не был их родственником, это она всегда знала, как знала еще какие-то факты их семейной биографии, хотя никто с ней специально не говорил об этом. Поль Беннет был влюблен в их мать, но она предпочла ему другого человека, причем менее состоятельного. Поль Беннет вел себя по-рыцарски: остался другом семьи, до конца дней сохранив платоническую, романтическую привязанность к Виоле Марль. Он стал дядюшкой Полем и был крестным отцом первенца семьи – Розмэри. После его смерти выяснилось, что все состояние он завещал своей крестнице, которой исполнилось в то время тринадцать лет.

Итак, Розмэри плюс к красоте получила еще и наследство. И вышла замуж за славного, но ничем не примечательного Джорджа Бартона.

Почему она это сделала? Айрис и тогда ломала себе голову. Она не верила в то, что Розмэри была в него страстно влюблена. Но сестра, как казалось, была счастлива с ним и привязана к нему – да, безусловно, привязана. Айрис имела возможность в этом убедиться. Через год после свадьбы Розмэри умерла их мать, красивая, болезненная женщина, и Айрис, которой тогда было семнадцать, поселилась вместе с Розмэри и ее мужем.

Семнадцать лет! Айрис попыталась представить себя в это время. Какой она была? Что она думала, чувствовала, видела?

Она пришла к выводу, что ее умственное развитие в этом возрасте оставляло желать лучшего. Она жила не задумываясь, принимая все как есть. Вызывало ли у нее, скажем, неудовольствие то, что мать всецело была поглощена Розмэри? В общем нет. Она и сама без колебаний признавала первенство за старшей сестрой. Понятно, что, когда Розмэри начала выезжать, мать, насколько позволяло ей слабое здоровье, целиком занялась старшей дочерью. Это было вполне естественно. Потом должен был наступить черед Айрис. Виола Марль всегда была довольно равнодушной матерью, слишком поглощенной своим здоровьем. Она охотно перепоручала дочерей нянькам, гувернанткам, учителям, но была неизменно ласкова с ними, когда они случайно попадались ей на дороге. В год смерти Гектора Марля Айрис исполнилось пять лет. Она толком не помнила, каким образом она узнала, что отец злоупотреблял горячительными напитками.

Семнадцатилетняя Айрис, оплакав, как должно, мать, надела траур и переехала жить к сестре и зятю в их дом на

Элвастон-сквер.

Иногда ей бывало тоскливо в этом доме. Еще год ей не полагалось выезжать. Три раза в неделю она брала уроки французского и немецкого и посещала класс домоводства. Но частенько не знала, чем себя занять, ей было не с кем даже перемолвиться словом. Джордж был неизменно добр и по-братски нежен, отношение его не переменилось и сейчас.

А Розмэри? Айрис ее почти не видела. Она редко бывала дома. Портнихи, коктейли, бридж…

А что она фактически знала о Розмэри? О ее вкусах, надеждах, сомнениях? Даже страшно подумать, как подчас мало знаешь о человеке, живущем с тобой под одной крышей. Между сестрами не было или почти не было близости.

Но теперь ей придется поломать голову, придется вспоминать. Теперь важна каждая мелочь.

Казалось, что Розмэри счастлива…

Так казалось до того самого дня… За неделю до всех событий…

Она никогда не забудет этот день. Она помнит его совершенно отчетливо – каждую мелочь, каждое слово. Полированный стол красного дерева, отодвинутый стул, торопливо написанные строчки.

Айрис закрыла глаза, пытаясь восстановить в памяти всю сцену.

Она входит в комнату Розмэри и застывает, пораженная. Розмэри сидела за столом, уронив голову на руки, и безудержно рыдала. Айрис никогда до этого не видела Розмэри плачущей, и эти горькие, отчаянные слезы испугали ее.

Правда, Розмэри тогда еще не совсем оправилась после тяжелого гриппа, всего день как встала с постели. Грипп, как известно, вызывает депрессию. Но тем не менее…

Айрис вскрикнула, голос ее прозвучал по-детски испуганно: «Розмэри, что случилось?»

Розмэри от неожиданности выпрямилась, потом откинула волосы с опухшего от слез лица. Пытаясь справиться с рыданиями, она торопливо сказала: «Ничего, ничего страшного. Пожалуйста, не смотри на меня так».

Она встала из-за стола и мимо сестры опрометью кинулась из комнаты.

Озадаченная, расстроенная Айрис подошла к столу. В глаза ей бросилось собственное имя, написанное знакомым почерком сестры. Что это значит? Розмэри писала ей?

Она подошла ближе и взглянула на голубой листок бумаги. Крупные размашистые буквы, еще более размашистые, чем обычно, от спешки и волнения.

«Дорогая Айрис!

Не имеет смысла оставлять завещание, потому что тебе и так достанутся все мои деньги. Мне только хочется, чтобы ты передала кое-какие вещи нескольким людям.

Джорджу – драгоценности, которые он мне подарил, и маленькую эмалевую шкатулку, ту, что мы купили после нашей помолвки. Глории Кинг – платиновый портсигар, а Мейзи – мою китайскую фаянсовую лошадку, которая ей так нра…»

Здесь письмо обрывалось. Сделав последний отчаянный росчерк, Розмэри бросила перо и дала волю слезам.

Айрис стояла как вкопанная.

Что все это значит? Ведь Розмэри не собирается умирать? Она, правда, перенесла тяжелый грипп, но болезнь уже позади. Люди, как правило, не умирают от гриппа. Бывают, конечно, такие случаи, но Розмэри уже поправилась. Она себя вполне хорошо чувствует, вот только слабость и угнетенное состояние…

Айрис снова пробежала глазами письмо, и лишь на этот раз до нее дошел смысл фразы: «…тебе и так достанутся все мои деньги…»

Так она впервые узнала, на каких условиях Поль Беннет составил свое завещание. С детства она привыкла считать, что Розмэри получила в наследство деньги дяди Поля и что она богата, в то время как сама Айрис сравнительно бедна. Но до этой минуты ей в голову не приходило задумываться над тем, что станется с деньгами после смерти Розмэри.

Если бы ее об этом спросили, она, очевидно, ответила бы, что они перейдут к Джорджу, мужу Розмэри, но тут же бы добавила, что глупо предполагать, будто Розмэри может умереть раньше Джорджа.

Однако здесь было ясно написано черным по белому, притом рукой самой Розмэри, что после ее смерти деньги получит Айрис. Но ведь так как будто не полагается? Деньги по наследству переходят мужу или жене, а не сестре. Если, конечно, Поль Беннет не оговорил это особо в своем завещании. Наверное, так он и сделал: написал, что деньги переходят к ней в случае смерти Розмэри. Тогда, конечно, другое дело. А иначе было бы несправедливо.

Несправедливо? Она испугалась этого слова. Приходило ли ей в свое время в голову, что в завещании дяди Поля была какая-то несправедливость? Теперь ей казалось, что где-то в глубине души она об этом думала. Это и вправду было несправедливо. Они ведь с Розмэри родные сестры, дети одной матери. Почему же дядя Поль оставил все Розмэри?

У Розмэри было все на свете: вечеринки и платья, влюбленные молодые люди и заботливый муж.

Единственной неприятностью в жизни Розмэри был грипп. Но даже и он через неделю кончился.

Айрис в нерешительности стояла у письменного стола. Что делать с этим листком бумаги? Вряд ли Розмэри будет приятно, если он попадется на глаза кому-нибудь из слуг.

После минутного колебания она взяла листок, сложила пополам и сунула в один из ящиков.

Его нашли после того рокового дня рождения. Он послужил лишним доказательством, если вообще нужны были доказательства, что Розмэри после болезни находилась в мрачном, угнетенном состоянии духа и, возможно, подумывала о самоубийстве.

«Депрессия после гриппа». Таково было заключение, к которому пришло следствие. Показания Айрис только подтвердили его. Весьма вероятно, что эта причина не выглядела достаточно веской, но за неимением другой она была принята. Кстати, в тот год свирепствовала тяжелая эпидемия гриппа.

Ни Айрис, ни Джорджу Бартону не приходило в голову, что возможно какое-то иное объяснение.

И теперь, мысленно возвращаясь к эпизоду на чердаке, Айрис поразилась тому, как она могла быть такой слепой.

Все происходило буквально у нее на глазах, а она ничего не заметила, ничего.

Она отогнала воспоминание о трагическом дне рождения. Ни к чему снова думать об этом. Ничего не вернешь. Поскорее забыть этот ужас, следствие, дергающееся лицо Джорджа, его налитые кровью глаза. Минуя все это, попытаться вспомнить историю с сундуком на чердаке.

2

Это случилось через шесть месяцев после смерти Розмэри.

Айрис продолжала жить в доме на Элвастон-сквер. После похорон семейный стряпчий Марлей, обходительный пожилой господин со сверкающей лысиной и неожиданно проницательным взглядом, имел беседу с Айрис. Он растолковал ей, что по завещанию Поля Беннета Розмэри стала наследницей состояния, которое после ее смерти должно было перейти к ее детям. В случае если она умрет бездетной, все состояние целиком переходило к Айрис. По словам стряпчего, это было огромное наследство, в безраздельное владение которым Айрис могла вступить лишь по достижении двадцати одного года или по выходе замуж.

Первым делом нужно было решить, где она будет жить. Джордж Бартон уговаривал ее остаться в его доме и предложил пригласить миссис Дрейк, сестру ее отца, поселиться с ними в качестве компаньонки Айрис. Миссис Дрейк находилась в то время в затрудненных материальных обстоятельствах из-за бесконечных денежных притязаний ее сына, паршивой овцы семейства Марль. Джордж спросил Айрис, как она отнесется к его плану.

Айрис, которой меньше всего на свете хотелось что-то менять, охотно приняла это предложение. В ее памяти тетя Люсилла была пожилой добродушной курицей, не имевшей собственного

мнения.

Таким образом, все уладилось. Джордж не скрывал радости от того, что Айрис осталась жить в его доме, и опекал ее с трогательной нежностью старшего брата. Миссис Дрейк, которую едва ли можно было назвать веселой компаньонкой, полностью подчинила себя желаниям Айрис. Скоро в доме установилась спокойная дружеская обстановка.

Все это случилось примерно за полгода до того, как Айрис сделала свое открытие.

Чердак в доме Бартонов на Элвастон-сквер служил кладовой для хранения старой мебели, сундуков и чемоданов.

Как-то раз в поисках куда-то запропастившегося старого красного свитера, который она очень любила, Айрис поднялась на чердак.

Джордж убедил ее не носить траура по Розмэри. Сама Розмэри, по его словам, всегда была против траура. Айрис это знала и потому, не споря с ним, продолжала носить свои повседневные платья, заслужив неодобрение Люсиллы Дрейк, которая придерживалась старинных правил и считала необходимым соблюдать приличия. Сама она все еще носила траур по мужу, скончавшемуся лет двадцать назад.

Айрис знала, что всю лишнюю одежду складывали в сундук на чердаке. И пока она искала свой свитер, ей попалось много забытых вещей – серая жакетка и юбка, куча чулок, лыжный костюм, два ее старых купальника.

Здесь же она нашла старый халат Розмэри, случайно не отданный со всеми ее вещами. Халат был мужского покроя, из шелка с пятнистым узором, с двумя большими карманами.

Айрис встряхнула его и посмотрела на свет. Он был в прекрасном состоянии. Тогда она снова свернула халат и положила обратно в сундук. При этом в кармане что-то хрустнуло. Она сунула туда руку и вытащила скомканный листок бумаги. Она узнала почерк Розмэри, расправила листок и прочла:

«Леопард, милый, ты ведь это не всерьез. Это невозможно, невозможно. Мы любим друг друга, мы принадлежим друг другу. Ты это знаешь не хуже меня. Мы не можем так спокойно распрощаться и разойтись. Ты же знаешь, что так нельзя. Мы принадлежим друг другу навеки, навсегда. Я не мещанка. Мне все равно, что скажут люди. Любовь для меня дороже всего на свете. Мы уедем с тобой и будем счастливы. Я сделаю тебя счастливым. Ты мне как-то сказал, что тебе без меня все равно жизни нет. Ты помнишь, Леопард, милый? А теперь ты так спокойно пишешь, что лучше все кончить и что это будет только честно по отношению ко мне. Честно? Но ведь я не могу без тебя жить. Мне жаль Джорджа – он всегда был так добр ко мне. Но он поймет. Он сам захочет дать мне свободу. Нельзя жить вместе не любя. Бог создал нас друг для друга, милый. Я в этом уверена. И мы будем очень счастливы. Но для этого нужно мужество. Я сама скажу Джорджу. Мне хочется, чтобы все было по-честному, но только после моего дня рождения.

Родной, я знаю, что поступаю правильно. Я не могу без тебя жить, не могу, не могу. Глупо писать тебе все это. Достаточно было бы и двух строчек: «Я тебя очень люблю и никогда тебя не отпущу… Родной мой…»

На этом письмо обрывалось. Айрис стояла в оцепенении, глядя на листок бумаги. Как мало знала она о родной сестре!

Значит, у Розмэри был любовник. Она писала ему страстные письма, собиралась уехать с ним.

Что же произошло? Розмэри так и не отправила этого письма. А какое письмо она послала? И к какому решению в конечном счете пришли Розмэри и этот незнакомый Айрис человек? («Леопард»! Чего только не придумают влюбленные! «Леопард». Чушь какая!)

Но кто этот человек? Любил ли он Розмэри так же, как она его? Иначе не могло быть. Ведь Розмэри была так очаровательна. И тем не менее, судя по письму, он собирался «все кончить». Что это означало? Осторожность? Он, очевидно, говорил, что разрыв необходим для блага самой же Розмэри, что это будет честно по отношению к ней. Но мужчины всегда так говорят для отвода глаз. А может быть, ему, кто бы он ни был, просто надоела эта история? Может быть, для него это было не более чем мимолетное увлечение или он вообще никогда не относился к этому серьезно? Почему-то у Айрис сложилось впечатление, что этот незнакомый человек твердо решил порвать с Розмэри.

Но Розмэри думала иначе. Она бы ни перед чем не остановилась. Она была настроена решительно.

Айрис вздрогнула…

Подумать только, она ничего обо всем этом не знала, даже не догадывалась. Она принимала как должное, что Розмэри и Джордж были довольны и счастливы и вполне устраивали друг друга. Как она была слепа! Нужно быть совершенно слепой, чтобы не знать самого главного о своей родной сестре.

Однако кто же этот человек? Она мысленно вернулась назад, пытаясь вспомнить. Розмэри всегда была окружена поклонниками. Они повсюду ее приглашали, звонили. Но среди них не было ни одного, кого бы Розмэри отличала. То есть, конечно, он был, а остальные существовали просто так, чтобы никто не догадался о нем, о единственном. Айрис напряженно хмурила лоб, тщательно просеивая воспоминания.

В памяти всплыли два имени. Должно быть, кто-то из них двоих. Стивен Фарадей? Мог быть и он. Но что Розмэри в нем нашла? Страшно напыщенный молодой человек. К тому же не такой уж и молодой. Правда, говорят, подающий большие надежды политический деятель. Ему прочили в недалеком будущем портфель министра. Его поддерживал весь клан Киддерминстеров с их широкими связями. Не исключено, что в один прекрасный день он станет премьер-министром! Очевидно, все это придавало ему блеск в глазах Розмэри. Нет, едва ли она так отчаянно могла любить такого холодного, замкнутого человека. Но говорят, что его жена страстно в него влюблена и вышла за него замуж наперекор воле своей могущественной семьи. Вышла замуж за человека без имени и состояния, с одним только политическим честолюбием! Но если одна женщина души в нем не чает, то почему не может и вторая? Не исключено, что это был именно Стивен Фарадей.

В противном случае это мог быть только Энтони Браун.

Айрис очень бы этого не хотелось.

Нельзя отрицать, он был верным рабом Розмэри, готов был явиться по первому ее зову. На его смуглом красивом лице всегда было выражение какого-то чуть насмешливого отчаяния. Но это поклонение было слишком явным, слишком он его афишировал, и потому трудно было поверить, что за ним крылось глубокое чувство.

Он как-то странно, неожиданно исчез после смерти Розмэри, и с тех пор никто его не видел.

Впрочем, не так уж неожиданно. Он много путешествовал и раньше и всегда рассказывал про Аргентину, Канаду, Уганду[2 - Уганда – государство в Восточной Африке.], Соединенные Штаты. Айрис считала, что он американец или канадец, хотя говорил он без малейшего акцента. Ничего не было странного в том, что он исчез, и исчез бесследно.

Ведь он был другом Розмэри и не обязан навещать ее сестру и мужа. Но он был именно другом, а не любовником Розмэри. Айрис была неприятна мысль о том, что он мог быть возлюбленным сестры. Это было бы больно, невыносимо больно…

Она взглянула на письмо, которое все еще держала в руке, потом скомкала листок. Ей захотелось выбросить его, сжечь…

И только какой-то инстинкт не позволил ей это сделать.

Придет день, когда это письмо, может быть, понадобится. Она расправила листок, унесла к себе и спрятала в шкатулку с драгоценностями.

Настанет день, когда понадобится объяснить, почему Розмэри покончила с собой.

3

«Что еще прикажете?»

Нелепая фраза неожиданно возникла в

памяти, вызвав невольную улыбку. Вопрос, который часто слышишь в лавке, точно отражал ход ее старательно направляемых мыслей.

Словно перебирая товары и один за другим откладывая их в сторону, она пыталась разобраться в прошлом. С эпизодом на чердаке покончено. «Что еще прикажете?» Что же еще?

Во-первых, странности в поведении Джорджа. Последнее время он вел себя очень странно. Айрис давно это заметила. Но вчерашний ночной разговор разрешил все ее прежние недоумения. Отдельные разрозненные фразы, поступки обрели наконец смысл в общей цепи событий.

Затем – появление Энтони Брауна. Собственно говоря, его появление – по времени – следовало поместить перед странностями в поведении Джорджа, поскольку Энтони Браун появился ровно через неделю после того, как Айрис нашла письмо.

Она точно помнила все свои ощущения…

Розмэри умерла в ноябре, а в мае следующего года Айрис, под крылышком Люсиллы Дрейк, начала свою светскую жизнь. Она ездила на званые обеды, ленчи[3 - Ленч – второй завтрак: трапеза в 12–14 часов, часто заменяющая обед.], чаепития, танцы, не испытывая от этого большой радости. В основном все это вызывало у нее скуку и чувство неудовлетворенности. Однажды в конце июня на одном из томительных танцевальных вечеров она услыхала, как кто-то произнес за ее спиной: «Неужели это Айрис Марль?»

Обернувшись, она со смущением увидела смуглое насмешливое лицо Энтони Брауна.

– Я не надеялся, что вы меня вспомните, но все же…

Она прервала его:

– Что вы! Я вас очень хорошо помню, отлично помню.

– Превосходно. А я боялся, что вы меня забыли. Ведь мы очень давно не виделись.

– Я знаю. Со дня рождения…

Она умолкла, так и не закончив весело и беззаботно начатой фразы. Краска отхлынула от щек, губы задрожали, а в неожиданно расширившихся зрачках появился страх.

Энтони поспешно сказал:

– Ради бога, простите. Как я мог так жестоко…

У Айрис перехватило горло.

– Ничего. Все в порядке.

Они не виделись со дня рождения Розмэри. Со дня ее самоубийства. Нет, она не будет об этом думать, не будет!

Энтони повторил:

– Я очень виноват. Пожалуйста, простите меня. Может, мы пойдем потанцуем?

Айрис утвердительно кивнула.

Когда они вошли в зал, танец только начинался. Совсем еще зеленый, застенчивый юнец, которому она обещала этот танец, высматривал ее, вытянув шею в слишком свободном воротничке. Только дебютантки могут мириться с такими партнерами, подумала она с презрением. Они в подметки не годятся Брауну… другу Розмэри…

Сердце больно кольнуло. Друг Розмэри. Письмо.

Неужели оно написано человеку, с которым она сейчас танцует? Что-то в его легкой кошачьей грации вызвало в памяти это странное прозвище – Леопард. Неужели он и Розмэри?..

Она резко спросила:

– А где вы были все это время?

Он слегка отстранил ее, пристально посмотрел ей в глаза. Он уже не улыбался, а в его голосе прозвучал холодок:

– Я путешествовал… по делам службы.

– Понятно.

Айрис как будто кто-то тянул за язык:

– А для чего вы вернулись?

Тут он улыбнулся и шутливо сказал:

– Может быть, чтобы повидать вас, Айрис Марль.

И вдруг, чуть крепче обняв, он ловко провел ее среди танцующих, виртуозно сохраняя при этом темп и ритм. Айрис не понимала, почему к радостному чувству от этой встречи все еще примешивается страх.

С этого вечера Энтони прочно вошел в ее жизнь. Они встречались не реже раза в неделю. Он возникал во время прогулок в парке, на танцах, оказывался рядом с ней за столом на званых обедах.

Единственное место, где он никогда не появлялся, был их дом на Элвастон-сквер. Он каждый раз так ловко находил предлог отклонить приглашение, что Айрис долго ничего не замечала, а когда наконец поняла, то стала мучительно доискиваться причины. Почему он не хочет приходить к ним? Не потому ли, что он и Розмэри…

Затем, к ее великому изумлению, Джордж, добрейший Джордж, который никогда ни во что не вмешивался, заговорил с ней об Энтони:

– Кто этот тип, Энтони Браун, с которым ты проводишь время? Что тебе о нем известно?

Айрис с удивлением посмотрела на Джорджа:

– Что мне известно? Но ведь он был другом Розмэри.

Лицо Джорджа дрогнуло; он заморгал, затем сказал каким-то сдавленным, упавшим голосом:

– Да, конечно.

– Прости меня, Джордж. Я не должна была напоминать тебе об этом! – огорченно воскликнула Айрис.

Джордж покачал головой:

– Нет-нет. Я не хочу, чтобы ты ее забыла. Ведь и само имя Розмэри – цветок розмарина – символ воспоминания, – тихо добавил он и взглянул ей прямо в глаза: – Не забывай сестру, Айрис.

У нее перехватило дыхание.

– Я ее никогда не забуду!

– Да, так вот, насчет этого молодого человека, Энтони Брауна. Розмэри могла к нему хорошо относиться, но не думаю, чтобы она о нем что-нибудь знала. Ты, во всяком случае, должна быть осторожна, Айрис. Ты богатая наследница.

Айрис почувствовала, как в ней растет раздражение.

– Да у Тони, у Энтони, у него у самого куча денег. В Лондоне он всегда останавливается у «Клариджа»[4 - «Кларидж» – одна из самых известных лондонских гостиниц высшего класса, расположенная в фешенебельном районе Мэйфер в Уэст-Энде.].

Джордж Бартон слегка улыбнулся:

– Чрезвычайно фешенебельный и дорогой отель. И тем не менее, Айрис, никто об этом парне толком ничего не знает.

– Он американец.

– Вполне возможно. Тем более странно, что его посольство не слишком им интересуется. Наш дом он тоже не часто посещает, насколько мне известно.

– Не понимаю, почему он должен приходить, если ты так ужасно к нему относишься.

Джордж покачал головой:

– Я, кажется, лезу не в свое дело. Ну хорошо. Я только хотел тебя своевременно предупредить. Я еще поговорю с Люсиллой.

– С Люсиллой? – сказала Айрис с презрением.

Джордж обеспокоенно спросил:

– Ты чем-нибудь недовольна? Она не заботится о том, чтобы ты развлекалась? Я имею в виду вечеринки и все прочее.

– Ну что ты! Она трудится не покладая рук.

– Ты учти, Айрис, если что не так, тебе достаточно сказать слово, и мы найдем ей замену – помоложе и не такую старомодную. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

– Мне и так хорошо, Джордж. Правда.

Он сказал грустно:

– Ну, тогда все в порядке. К сожалению, от меня толку мало. Я никогда не был особенно светским человеком. Но смотри, чтобы у тебя было все, что нужно. Ни в чем себе не отказывай.

В этом был весь Джордж – добрый, неловкий, часто даже нелепый.

Он сдержал свое обещание – или даже угрозу – переговорить с миссис Дрейк об Энтони Брауне. Однако судьбе угодно было распорядиться по-своему: разговор состоялся в момент, когда Люсилле было не до того.

Она только что получила телеграмму от своего незадачливого отпрыска, который был единственной ее отрадой и прекрасно умел заставить струны материнского сердца звучать наивыгоднейшим для своего кармана образом.

«Умоляю выслать двести фунтов на грани отчаяния вопрос жизни и смерти

    Виктор».

Люсилла рыдала.

– У Виктора так развито чувство чести. Он знает, что я стеснена в средствах, и никогда бы ко мне не обратился, если бы не крайняя нужда. Я так боюсь, что он застрелится.

– Только не он, – сказал бесчувственный Джордж.

– Вы его не знаете. Я мать, и кому, как не мне, знать, на что может решиться мой сын. Я никогда себе не прощу, если не выполню его просьбы. Я

могла бы помочь ему, если бы продала акции.

Джордж вздохнул:

– Послушайте, Люсилла. Я сделаю телеграфный запрос через одного из моих тамошних агентов. Мы точно будем знать, какого рода неприятности грозят Виктору. Мой вам совет – дайте ему возможность самому расхлебать кашу, которую он заварил. Он никогда не станет на ноги, пока вы будете ему помогать.

– У вас нет сердца, Джордж. Моему бедному мальчику всегда так не везет.

Джордж промолчал. С женщинами спорить бесполезно.

– Я поручу это Рут. Завтра будет ответ, – сказал он.

Люсилла немного успокоилась. Требуемую сумму в конце концов удалось сократить до пятидесяти фунтов. Но Люсилла настаивала, чтобы эти деньги перевели немедленно.

Айрис хорошо знала, что Джордж пошлет свои деньги, хотя и делал вид, что собирается продать акции Люсиллы. Айрис оценила его щедрость. Когда она сказала ему об этом, он ответил:

– Просто я считаю, что в семье не без урода. Всегда кто-то норовит сесть вам на шею. Пока Виктор жив, кому-то все время придется раскошеливаться.

– Но почему это должен делать ты? Ведь он тебе не родственник.

– Но он родственник Розмэри, значит, и мой.

– Ты прелесть, Джордж. Но, может быть, это сделаю я? Ты всегда ведь говоришь, что у меня уйма денег.

Он улыбнулся:

– Никаких денег послать ты не можешь до своего совершеннолетия. Если у тебя хватит ума, ты не станешь этого делать и после. Я хочу дать тебе практический совет. Когда ты получишь телеграмму, что кто-то кончает с собой, если ему не вышлют двести фунтов, знай, что в таких случаях хватит и двадцати, даже десяти. Мать, конечно, всегда будет отрывать от себя и посылать. Тут ничего не поделаешь, но сумму при желании можно урезать. Запомни это. Ясно как божий день, что Виктор Дрейк никогда не покончит с собой. Это не тот человек. Вообще люди, которые грозятся покончить с собой, никогда этого не делают.

Никогда? Айрис подумала о Розмэри, но тут же отогнала эту мысль. Джордж, видимо, в этот момент думал не о Розмэри, а только о ловком и беспринципном молодом человеке в Рио-де-Жанейро.

Айрис считала, что выгадала на этом событии, так как материнские заботы помешали Люсилле целиком сосредоточить внимание на ее дружбе с Энтони Брауном.

Итак, мадам, что еще прикажете?

Эта резкая перемена в Джордже. Айрис не могла больше не думать об этом. Когда все началось? И какова была причина? И даже сейчас, вспоминая, она не могла точно сказать, когда это началось.

После смерти Розмэри Джордж стал очень рассеян, на него часто находили приступы глубокой задумчивости, когда он ничего не замечал вокруг. Он сразу постарел, отяжелел. Все это было естественно. Но когда его странности перестали укладываться в рамки простой рассеянности?

Это случилось после их спора об Энтони Брауне. Она вдруг заметила, что Джордж смотрит на нее как-то недоумевающе и озадаченно. Потом он стал необычно рано возвращаться домой и запирался у себя в кабинете. Как будто никаких особых дел у него не было. Как-то раз, войдя к нему, Айрис увидела, что он сидит за столом, уставившись в пространство. Он поднял голову и смотрел на нее тусклым, погасшим взглядом. Все поведение его говорило о том, что он перенес какое-то душевное потрясение. На вопрос Айрис о том, что случилось, он односложно ответил: «Ничего».

Постепенно у него на лице появилось напряженное, озабоченное выражение человека, которого что-то гнетет.

Никто не обратил на это внимания. Айрис во всяком случае. Неприятности всегда так легко отнести к разряду «служебных».

Затем он вдруг стал время от времени задавать ей вопросы, которые, казалось, ничем не вызваны. Только тогда ей впервые пришло в голову, что поведение его становится слишком странным.

– Скажи, Айрис, Розмэри часто с тобой разговаривала?

Айрис посмотрела на него с недоумением:

– Разговаривала? Конечно, но… О чем? Что ты имеешь в виду?

– О себе, о своих друзьях. О том, что с ней происходит. Счастлива она или нет. В таком роде.

Ей казалось, она понимала, что он хотел сказать. Наверное, до него дошли какие-то слухи о неудачном романе Розмэри.

– Она мне почти ничего не рассказывала. Ей было вечно некогда, – сказала Айрис, подумав.

– Да, ты была еще ребенком. Я понимаю. И тем не менее она могла хоть что-то тебе сказать.

Он смотрел на нее выжидающе, как пес. Айрис не хотелось делать ему больно. Розмэри и вправду ей ничего не говорила. Она покачала головой.

Джордж глубоко вздохнул и мрачно сказал:

– Впрочем, все это неважно.

А на следующий день он спросил ее, не знает ли она, кто были близкие подруги Розмэри. Айрис задумалась.

– Глория Кинг. Миссис Атвелл – Мейзи Атвелл. Джин Реймонд.

– А насколько она была с ними близка?

– Точно не знаю.

– Меня интересует, была ли она с ними откровенна.

– Право, не знаю, не думаю. Собственно говоря, о какой откровенности ты говоришь?

Она пожалела, что задала этот вопрос, однако ответ Джорджа поразил ее:

– Говорила когда-нибудь Розмэри, что она кого-то боится?

– Боится? – Айрис взглянула на него с удивлением.

– Я пытаюсь узнать, были ли у Розмэри враги.

– Среди женщин?

– Нет, необязательно. Я не это имею в виду. Настоящие враги. Не было ли среди тех, кого ты знаешь, человека, который желал бы ей зла?

Искреннее недоумение в глазах Айрис смутило его. Он покраснел и пробормотал:

– Я знаю, это звучит глупо. Мелодраматично. Я только так спросил, на всякий случай.

Спустя еще два дня он принялся расспрашивать ее о Фарадеях:

– Как часто Розмэри встречалась с Фарадеями?

Айрис не знала, что ответить.

– Право, не знаю, Джордж.

– Говорила она когда-нибудь о них?

– Нет, насколько я помню.

– Они были близки?

– Розмэри очень увлеклась политикой.

– Да. С тех пор как встретилась с Фарадеями в Швейцарии. До этого ей было наплевать на политику.

– Это верно. Мне кажется, она увлеклась политикой после знакомства со Стивеном Фарадеем. Он приносил ей разные брошюрки.

Джордж спросил:

– А что думала об этом Сандра Фарадей?

– О чем?

– О том, что ее муж дает читать Розмэри брошюрки.

Айрис стало не по себе.

– Не знаю, – сказала она.

– Она прекрасно владеет собой. С виду холодна как лед. Но говорят, она с ума сходит по Фарадею. Такого типа женщина вряд ли могла одобрить его дружбу с другой.

– Да, пожалуй.

– А в каких отношениях Розмэри была с женой Фарадея?

Подумав, Айрис сказала:

– В весьма прохладных. Розмэри смеялась над Сандрой. Говорила, что она напоминает ей лошадь-качалку, набитую политикой. Она и правда похожа на лошадь. Еще Розмэри говорила, что, если ее проткнуть, посыпятся опилки.

Джордж ухмыльнулся, потом спросил:

– Ты все так же часто видишься с Энтони Брауном?

– Довольно часто.

В голосе Айрис появились холодные нотки. Однако Джордж как будто успел забыть о своих прежних опасениях и продолжал любопытствовать:

– Он рассказывал тебе что-нибудь о своей жизни? Он ведь много ездил по свету.

– Рассказывал, но очень мало. Он действительно много путешествовал.

– Наверное, по служебным делам?

– Да, кажется.

– А чем именно он занимается?

– Не знаю.

– Он связан с военными фирмами?

– Мне он этого не говорил.

– И ты уж ему не говори, что я этим интересуюсь. Просто любопытно. Прошлой осенью его часто видели с Дьюсбери, председателем

Британской компании по производству оружия. Розмэри, кажется, много времени проводила с этим Энтони Брауном?

– Много.

– Но это не была давняя дружба. Скорее случайное знакомство. Он как будто был ее постоянным партнером на танцевальных вечерах?

– Да.

– По правде говоря, меня удивило, когда она вдруг решила пригласить его на свой день рождения. Я не думал, что она так хорошо с ним знакома.

– Он прекрасно танцует, – сдержанно заметила Айрис, и в ее памяти невольно воскресла картина того вечера.

– Да, конечно.

Круглый стол в ресторане «Люксембург», затененные лампы, цветы. Назойливый джазовый мотив. За столом семеро: она сама, Энтони Браун, Розмэри, Стивен Фарадей, Рут Лессинг, Джордж и справа от него жена Фарадея, леди Александра Фарадей. Гладкие пепельные волосы, тонкий вырез ноздрей, хорошо поставленный надменный голос. Веселая компания. Или не очень веселая?

И в самом центре – Розмэри. Но нет, лучше об этом не вспоминать. Лучше думать только о том, как она сама сидела за одним столом с Тони. Это была их настоящая первая встреча. А до этого – только лишь имя, тень в холле рядом с Розмэри, когда внизу у подъезда дожидается такси.

Она вздрогнула, услыхав голос Джорджа, который дважды повторил свой вопрос:

– Интересно, куда он тогда делся? Он ведь тотчас же исчез.

– Уехал на Цейлон или в Индию, – сказала она уклончиво.

– Но в тот вечер он как будто никуда не собирался.

– А почему он должен был об этом сообщать? И вообще, что ты все время возвращаешься к тому вечеру?

Джордж стал багровым от смущения.

– Прости меня, Айрис. Кстати, пригласи как-нибудь Брауна к обеду. Мне бы хотелось его повидать.

Айрис была счастлива. Джордж явно исправился. Приглашение было передано и с благодарностью принято, но в последний момент внезапная служебная командировка на север помешала Энтони прийти.

…Однажды в конце июля Джордж поразил Айрис и Люсиллу неожиданным сообщением о том, что он купил загородный дом.

– Купил дом? – спросила Айрис, не веря своим ушам. – А я думала, мы снимем дом в Горинге на два месяца.

– Приятнее же иметь собственный дом. Можно круглый год проводить там выходные.

– Где же он находится? На реке?

– Не совсем. То есть совсем не на реке. В Сассексе[5 - Сассекс – графство на юге Англии, на побережье пролива Ла-Манш.], Марлингем. Имение называется Литл-Прайерс. Двенадцать акров[6 - Акр – мера земельной площади, равная 4046,86 м

.] и большой дом в георгианском стиле[7 - Георгианский стиль – общее название стилей архитектуры и мебели Георгианской эпохи, эпохи правления четырех английских королей – Георга I, Георга II, Георга III и Георга IV (с середины XVIII в. до 30-х гг. XIX в.).].

– Но как ты решился купить дом, не посоветовавшись с нами?

– Подвернулся удачный вариант. Увидел объявление и буквально схватил.

– Дом, очевидно, нужно заново отделывать и ремонтировать? – спросила миссис Дрейк.

– Нет-нет. Там все в порядке. Я поручил Рут обо всем позаботиться.

Упоминание о Рут Лессинг, первоклассной секретарше Джорджа, было встречено почтительным молчанием. Рут была примечательной личностью. Фактически она стала членом семьи. Красивое лицо и строгий сдержанный стиль. В ней поразительно сочетались превосходные деловые качества и редкая тактичность.

Когда была жива Розмэри, то и дело можно было от нее слышать: «Поручи это Рут. Она со всем справится. Прошу тебя, предоставь это Рут».

Любую неприятность легко могли уладить ловкие пальчики мисс Лессинг. Приветливая, улыбающаяся, но при этом всегда сохраняющая некоторую дистанцию, она умела преодолевать все препятствия. Рут управляла делами Джорджа и, как говорили злые языки, самим Джорджем.

Он был к ней очень привязан и в своих суждениях целиком на нее полагался. У самой Рут, казалось, не было никаких личных желаний и потребностей.

Но тем не менее на этот раз Люсилла Дрейк была недовольна.

– Дорогой Джордж, я очень ценю таланты мисс Лессинг, но, как мне кажется, в нашей семье есть женщины, которые сами могли бы выбрать цвет обоев для собственной гостиной. Вам бы следовало спросить об этом Айрис. О себе я не говорю, я не в счет. Но Айрис это может огорчить.

Джордж был явно смущен.

– Я хотел сделать вам сюрприз, – сказал он.

Люсилла выдавила из себя улыбку.

– Джордж, вы сущий ребенок.

– Мне безразлично, какого цвета будут обои, – сказала Айрис. – Я уверена, что Рут все устроит наилучшим образом. Она такая практичная. А что мы там будем делать? Там есть хотя бы теннисный корт?

– Да, и поле для гольфа[8 - Гольф – распространенная в Англии спортивная игра, в ходе которой игроки по очереди на поле с лунками стремятся специальными клюшками загнать в каждую из лунок небольшой резиновый мяч.] в шести милях от дома, а до побережья всего четырнадцать миль[9 - Миля – мера длины, равная 1,609 км.]. Кроме того, у нас будут соседи. Всегда приятнее ехать туда, где есть знакомые.

– Какие еще соседи? – резко спросила Айрис.

Джордж отвел взгляд.

– Фарадеи. Они живут в полутора милях, за парком.

Айрис пристально посмотрела на него. Теперь она не сомневалась, что все эти хлопоты с покупкой и переоборудованием дома Джордж затеял с одной-единственной целью – завязать более тесный контакт с Фарадеями. Живя за городом, невозможно не дружить со своими ближайшими соседями, если, конечно, вы не собираетесь их намеренно избегать.

Но для чего он все это затеял? Почему он так упорно возвращается к Фарадеям? И почему для достижения своей неясной ей пока цели он выбрал такой дорогостоящий способ?

Может быть, у Джорджа возникло подозрение, что Розмэри и Стивена Фарадея связывала не только дружба? Тогда что это такое? Посмертная ревность? Дикая мысль, не укладывающаяся ни в какие рамки.

Но что, однако, ему нужно от Фарадеев? Что означают все эти вопросы, приводившие Айрис в замешательство? Все недавние странности в его поведении? А его полубезумный вид по вечерам? Люсилла считала, что все дело в излишнем пристрастии к портвейну. Только такое ей и могло прийти в голову.

Джордж на самом деле последнее время вел себя очень странно. Возбуждение сменялось у него полной апатией, потом он погружался в прострацию.

Большую часть августа они провели-таки в новом загородном доме. Айрис поежилась. Жуткий дом! Она ненавидела этот Литл-Прайерс. Красивый, солидный, со вкусом обставленный (Рут Лессинг оказалась, как всегда, на высоте), но удивительно пугающе пустой. Они в нем не жили. Они его занимали. Как солдаты в войну занимают наблюдательный пункт.

Ужасным его делала маскировка под нормальную дачную жизнь: гости по субботам, теннис, обеды с Фарадеями в будние дни. Сандра Фарадей была сама любезность – образец дружеского отношения к соседям, которые уже не просто соседи, а почти друзья. Она ввела их в местное общество, дала Джорджу и Айрис массу полезных советов насчет лошадей и была предупредительна к Люсилле, как к самой старшей в доме.

Но никто не знал, что кроется за этой улыбкой, за этой бледной маской. Эта женщина была загадочна, как сфинкс[10 - Сфинкс – в Древнем Египте каменное изваяние покоящегося льва с головой человека, барана или ястреба; в древнегреческой мифологии – крылатое чудовище с головой льва и туловищем женщины; отсюда в переносном значении

непонятное, таинственное существо, не проявляющее своих истинных намерений и чувств.].

Стивена они видели редко. Он был занят, его политическая карьера требовала постоянных отлучек. Айрис не сомневалась, что он старается поменьше сталкиваться с обитателями Литл-Прайерс.

Так прошел август, за ним сентябрь. Было решено, что в октябре они переедут обратно в свой лондонский дом.

Айрис встретила это известие с облегчением. Она надеялась, что по возвращении в Лондон Джордж придет в норму.

И вдруг вчера этот неожиданный ночной стук в дверь. Она проснулась, зажгла свет и взглянула на часы. Она легла в половине одиннадцатого, и теперь ей показалось, что уже очень поздно. Но было всего час ночи.

Она накинула халат и пошла открывать. Это было для нее естественней, чем просто крикнуть: «Войдите!»

В коридоре стоял Джордж. Она сразу поняла, что он еще не ложился, так как на нем был вечерний костюм. Он был весь красный и тяжело дышал.

– Айрис, спустись ко мне в кабинет. Мне нужно с тобой поговорить. Я должен с кем-то поговорить.

Недоумевая, Айрис, еще полусонная, последовала за ним.

Войдя в кабинет, он плотно затворил дверь и указал ей место за столом – напротив себя.

Затем он пододвинул к ней портсигар, взял сигарету сам и зажег ее дрожащей рукой.

Айрис была не на шутку встревожена его видом.

– Что-нибудь случилось?

Он заговорил, с трудом переводя дыхание, как после быстрого бега:

– Я больше не могу один, не могу держать это в себе. Скажи, что ты думаешь об этом. Неужели это правда? Неужели такое возможно?

– Но о чем ты говоришь, Джордж?

– Ты должна была хоть что-то заметить, что-то увидеть. Не может быть, чтобы она ничего не сказала. Была ведь какая-то причина.

Она смотрела на него с недоумением. Он провел рукой по лбу.

– Я вижу, ты не понимаешь, о чем речь. Не смотри на меня так испуганно, детка. Ты должна мне помочь. Постарайся вспомнить все, что можешь. Я, наверно, говорю очень бессвязно. Но сейчас тебе все станет ясно, как только ты прочтешь письма.

Он отпер один из боковых ящиков стола и достал два листка бумаги.

Бледно-голубые листочки – мелкие, аккуратные печатные буквы.

– Прочти, – сказал он, протягивая ей один листок. Айрис пробежала его глазами. Две ясные четкие фразы, не допускающие разнотолков:

«Если вы думаете, что ваша жена кончила жизнь самоубийством, вы ошибаетесь. Она была убита».

Айрис взяла в руки второй листок.

«Ваша Розмэри не покончила с собой. Она была убита».

Айрис сидела в оцепенении, не сводя глаз с листков. До нее снова донесся голос Джорджа:

– Я получил их примерно три месяца назад. Вначале мне показалось, что это шутка, жестокая, гнусная шутка. А потом я стал думать, стал спрашивать себя, почему же Розмэри покончила с собой.

– Депрессия после гриппа, – машинально повторила Айрис давно затверженную фразу.

– Знаю-знаю, но ты только вдумайся! И сразу поймешь, что это какая-то чушь! Ведь сотни людей болеют гриппом, а потом чувствуют упадок сил – ну и что?

– Но, может быть, она была несчастлива, – с трудом выдавила из себя Айрис.

– Вполне возможно. – Джордж отнесся к ее словам спокойно. – И все-таки не представляю, чтобы Розмэри наложила на себя руки только оттого, что она несчастлива. Она могла грозиться покончить с собой, но решилась бы вряд ли…

– И тем не менее решилась. Как иначе все это можно объяснить? У нее даже яд нашли в сумочке.

– Я знаю. Вроде бы все указывало на самоубийство. Но с тех пор, как я получил вот это, – он пальцем постучал по письмам, – я начал снова все сопоставлять. Чем больше я об этом думал, тем больше убеждался в том, что тут что-то неладно. Поэтому я тебя и спрашивал, не было ли у Розмэри врагов, не говорила ли она тебе, что кого-то боится. Если ее убили, должна же быть какая-то причина.

– Джордж, ты сошел с ума!

– Иногда мне и самому так кажется. Но временами я чувствую, что я на верном пути. Нет, я должен узнать, должен докопаться до истины. Ты должна мне помочь, Айрис. Ты тоже должна подумать и вспомнить. Именно вспомнить. Мысленно вернуться к тому вечеру. Еще и еще раз. Ты ведь понимаешь, что если она была убита, то сделать это мог только один из сидевших за столом. Это тебе понятно?

Да, это ей было понятно. Хватит гнать от себя непрошеные мысли. Она должна снова все вспомнить: музыка, барабанная дробь, притушенные огни, очередной номер эстрадной программы, снова яркий свет и… Розмэри, рухнувшая на стол, с посиневшим, конвульсивно дергающимся лицом.

Айрис вздрогнула. Ей стало страшно, впервые по-настоящему страшно.

Она должна думать, должна вернуться в прошлое, вспоминать.

Розмэри… Розмарин[11 - Розмарин – невысокий вечнозеленый кустарник с мелкими голубыми душистыми цветами.] – это для памятливости[12 - Слова Офелии в трагедии Шекспира «Гамлет», акт IV, сц. 5. (Перев. Б. Пастернака.)]. Надо заставить себя вспомнить. Все, до самых последних мелочей.

Глава 2

Рут Лессинг

В минуту короткого затишья посреди делового дня Рут Лессинг вспоминала жену своего шефа – Розмэри Бартон.

Она никогда не любила Розмэри. Но до того ноябрьского утра, когда она впервые встретилась с Виктором Дрейком, она сама не сознавала, насколько сильна ее неприязнь.

Разговор с Виктором дал толчок всем событиям, привел в движение все скрытые механизмы. Все, что она думала и чувствовала, лежало где-то на самом дне ее сознания – она сама не подозревала, что таилось в ней.

Рут всей душой была предана Джорджу Бартону. С того самого дня, когда она, самоуверенная двадцатитрехлетняя девушка, пришла наниматься к нему на службу. Она сразу же почувствовала, что он нуждается в опеке. И незаметно начала его опекать – старалась избавить от лишней траты времени и денег, а заодно от лишних неприятностей. Она подбирала ему друзей и направляла его интересы, удерживала от опрометчивых решений в делах и поощряла, когда считала, что стоит рисковать. При этом она вела себя с необыкновенным тактом, и на протяжении их многолетнего сотрудничества Джорджу ни разу не пришло в голову усомниться в том, что он имеет дело с послушной, исполнительной секретаршей, всецело покорной его воле. Ему очень нравилась ее внешность – гладкая прическа, элегантный покрой костюма, свежие крахмальные блузки и маленькие жемчужины в мочках красивых ушей, нравилось бледное, слегка припудренное лицо и светлая губная помада.

Рут, по его мнению, была образцом во всех отношениях.

Ему по душе была ее суховатая манера держаться, исключавшая какое бы то ни было проявление эмоций или фамильярности. Постепенно он привык говорить с ней о своих личных делах. Она слушала сочувственно и всегда давала какой-нибудь дельный совет.

Однако, собираясь жениться, он не спросил ее совета. Она отнеслась к браку шефа неодобрительно, но ничем этого не показала и приняла деятельное участие в приготовлениях к свадьбе, избавив миссис Марль от многих хлопот.

Первое время после свадьбы ее отношения с шефом стали чуть более официальными. Она целиком ушла в дела фирмы, которые Джордж охотно ей перепоручал.

Вскоре и Розмэри увидела, какое бесценное сокровище мисс Лессинг с ее деловой сноровкой и умением прийти на помощь в нужную минуту. Кроме того, она была неизменно любезна, приветлива и корректна.

Джордж, Розмэри и Айрис

называли ее по имени, и она часто приходила к ленчу на Элвастон-сквер. Ей исполнилось уже двадцать девять лет, а выглядела она так же, как в двадцать три.

И хотя в разговорах они никогда не переступали границы деловых отношений, Рут великолепно чувствовала малейшие колебания в настроении Джорджа. Она знала, когда именно его восторженное состояние в первое время после женитьбы сменилось радостным спокойствием и когда спокойствие уступило место какому-то новому чувству, которому непросто было найти определение. Благодаря предусмотрительности Рут небрежность, которую в это время Джордж нередко допускал в мелочах, никак не отражалась на делах. И как бы ни был рассеян Джордж, Рут, казалось, никогда этого не замечала, за что он был ей бесконечно признателен.

Как-то ноябрьским утром он заговорил с ней о Викторе Дрейке.

– Я хочу попросить вас об одной услуге, Рут. Весьма неприятного свойства.

Рут взглянула на него вопросительно. Разумеется, он мог быть заранее уверен, что все будет выполнено.

– В каждой семье есть своя паршивая овца, – сказал он.

Рут понимающе кивнула.

– На сей раз это кузен моей жены. Прожженный тип. Он едва не разорил свою мать. Вынудил это глупое создание продать несколько жалких акций, которые у нее были. Свою карьеру он начал с того, что подделал чек, когда учился в Оксфорде[13 - Оксфорд – один из крупнейших и старейших университетов в Великобритании (основан в XII в.).]. Тогда это замяли, но с тех пор его носит по свету, и везде одно и то же.

Рут слушала без особого интереса. Ей был знаком этот тип людей. Они берутся выращивать апельсины, заводят птицефермы, нанимаются на какую-нибудь работу в Австралию или на мясокомбинат в Новой Зеландии. И толку все равно нет. Нигде они не удерживаются подолгу и каждый раз спускают деньги, которыми их ссужают заботливые родственники. Такие люди ее никогда не интересовали, она предпочитала более удачливых.

– Теперь он объявился в Лондоне, и я узнал, что он докучает моей жене. Она не видела его со школьных времен. Однако этот предприимчивый негодяй пишет ей и просит денег. Я не собираюсь больше это терпеть. Сегодня я назначил ему свидание в двенадцать часов – в отеле, где он остановился. И я хотел попросить вас пойти туда вместо меня. У меня нет ни малейшей охоты входить в какие бы то ни было отношения с этим типом. Я никогда его не видел и видеть не желаю, и не хочу, чтобы с ним встречалась Розмэри. Мне кажется, все можно прекрасно уладить на деловой основе через третье лицо.

– Да, это всегда хороший выход. Но что я должна ему предложить?

– Сто фунтов наличными и билет до Буэнос-Айреса. Деньги он получит только на пароходе.

Рут улыбнулась:

– Чтобы не сбежал в последнюю минуту?

– Я вижу, вы меня правильно поняли.

– Случай весьма банальный.

– Разумеется. Таких типов хоть отбавляй. – Он умолк в нерешительности. – А вам действительно не в тягость эта моя просьба?

– Ну что вы! – Казалось, что Рут все это даже забавляло. – Я отлично справлюсь с вашим поручением.

– Вы справитесь со всем на свете, Рут.

– А как насчет билета? Между прочим, как этого типа зовут?

– Виктор Дрейк. Вот билет. Я вчера звонил в пароходство. Завтра от Тилбери[14 - Тилбери (Тилбери Док) – доки на северном берегу реки Темзы, входящие в систему лондонского порта; построены в 1886 году.] отправляется «Сан-Кристобаль».

Рут взяла билет, удостоверилась, что он в порядке, и положила к себе в сумочку.

– Ну хорошо. Считайте, что дело улажено. Ровно в двенадцать. Куда ехать?

– Отель «Руперт». Рассел-сквер.

Она записала в книжечку.

– Рут, дорогая, не знаю, что бы я делал без вас. – Он с нежностью дотронулся до ее плеча, впервые за многолетнее знакомство. – Вы моя правая рука, мое второе «я».

Рут покраснела, польщенная.

– Я прежде никогда вам этого не говорил. И вы считаете, что я принимаю как должное все, что вы для меня делаете. Но это совсем не так. Вы даже не подозреваете, до какой степени я на вас во всем полагаюсь. Решительно во всем, – повторил он. – Вы самая добрая, самая милая и самая внимательная девушка на свете.

Рут рассмеялась, пытаясь скрыть смущение.

– Вы меня вконец избалуете такими комплиментами.

– Но это действительно так. Вы – часть нашей фирмы. Даже невозможно представить, что бы мы делали без вас.

Она вышла от него с теплым радостным чувством, которое не покидало ее всю дорогу в отель «Руперт».

Она не испытывала неловкости от предстоящего свидания, будучи убеждена, что справится с любым делом. Истории о неудачниках и трудных судьбах ее не трогали. Встреча с Виктором Дрейком была для нее не более чем обычное служебное поручение.

Он оказался таким, как она себе его представляла, только намного привлекательней. Она безошибочно поняла, с кем имеет дело: от этого человека хорошего ждать было нельзя. За обаятельной внешностью скрывались бессердечность и циничный расчет. Единственное, чего она не учла, – его способность читать в людских душах и умение с легкостью играть на чужих чувствах. И может быть, она была чересчур уверена, что застрахована от его неотразимости.

Он приветствовал ее возгласом радостного изумления:

– Вас послал Джордж? Какой прелестный сюрприз!

Сухим, бесстрастным тоном она изложила условия Джорджа. К ее великому удивлению, он согласился на все с самым благодушным видом.

– Сто фунтов? Совсем неплохо. Бедняга Джордж! Я взял бы и шестьдесят, но вы меня не выдавайте. Условия: не тревожить прелестную кузину Розмэри, не покушаться на невинность кузины Айрис, не смущать покой достопочтенного кузена Джорджа. На все согласен! А кто придет проводить меня на «Сан-Кристобаль»? Вы, мисс Лессинг? Восхитительно!

Он сморщил нос. В темных глазах промелькнула искорка сочувствия. У него было худое смуглое лицо, чем-то смутно напоминающее лицо тореадора – в его романтическом варианте. Он нравился женщинам и знал это.

– Вы ведь давно работаете у Бартона, мисс Лессинг?

– Шесть лет.

– И наверное, он даже представить себе не может, что бы он делал без вас? Да, я все это знаю. И про вас я все знаю, мисс Лессинг.

– Откуда? – спросила она резко.

Виктор ухмыльнулся:

– Мне рассказала Розмэри.

– Розмэри? Но ведь…

– Не беспокойтесь. Я больше не стану тревожить Розмэри. Она и так была ко мне слишком великодушна. Я и с нее сотню получил.

– Вы…

Рут просто не знала, что на это сказать, и Виктор расхохотался. Смех его был так заразителен, что невольно рассмеялась и Рут.

– И вам не стыдно, мистер Дрейк?

– Я крупнейший специалист по вытягиванию денег из родственников. У меня высокая квалификация. Мутер, например, не выдерживает, когда посылаешь ей телеграмму с намеком на самоубийство.

– И вас не мучает совесть?

– Я глубоко осуждаю себя. Я дрянной человек, мисс Лессинг, и мне хотелось бы, чтобы именно вы поняли, насколько дрянной.

– Почему именно я? – спросила она с любопытством.

– Даже не знаю. Вы не похожи на остальных. По отношению к вам я не мог бы применить свою обычную тактику. Эти ясные глаза не проведешь. Вас, пожалуй, не растрогать цитатами типа «я не так перед другими грешен, как другие передо мною»[15 - Шекспир, «Король Лир», акт III, сц. 2. (Перев. Б. Пастернака.)]. В вас нет жалости.

Лицо Рут мгновенно стало жестким.

– Я презираю

жалость.

– Несмотря на имя? Ведь вас зовут Рут, что значит «милосердие». Очень забавно. Безжалостное милосердие.

– Я не сочувствую слабости.

– А кто сказал, что я слабый? Здесь вы ошибаетесь, дорогая Рут. Грешный, может быть, но не слабый. И у меня есть еще одно несомненное достоинство.

Рут презрительно скривила губы. Сейчас пойдут оправдания.

– Достоинство? Какое же?

– Я живу в свое удовольствие. По-настоящему в свое удовольствие. Я знаю жизнь, Рут. Чего только я не перепробовал! Был актером, лавочником, официантом, чернорабочим, носильщиком и бутафором в цирке. Плавал матросом на грузовом судне, выдвигал свою кандидатуру в президенты в одной из южноамериканских республик и даже сидел в тюрьме. Я не делал только двух вещей – никогда не зарабатывал хлеб честным трудом и не жил по средствам.

Он смотрел на нее смеющимися глазами. Она понимала, что должна возмутиться. Но Виктор Дрейк обладал поистине дьявольским умением делать зло забавным. Взгляд его, казалось, проникал ей в самую душу.

– Не стройте из себя оскорбленную невинность, Рут. Не такая уж вы высокоморальная личность. Для вас главное в жизни – преуспевание. Вы из породы девушек, которые кончают тем, что выходят замуж за босса. Это то, что вы и должны были сделать. И Джорджу не следовало жениться на этой пустышке Розмэри. Он должен был жениться на вас. От этого он бы только выиграл.

– Не кажется ли вам, что вы слишком много себе позволяете?

– Но ведь Розмэри известная дура. Хороша, как ангел, и глупа, как кролик. К таким мужчины сразу же попадаются на удочку, но ненадолго. Вот вы – другое дело. Если кто-нибудь влюбится в вас, то это уже будет всерьез.

Удар пришелся по больному месту. С неожиданной откровенностью она сказала:

– Если бы! Но ведь он не влюбился.

– Кто не влюбился? Джордж? Не обманывайте себя, Рут. Случись что-нибудь с Розмэри, Джордж тотчас побежит просить вашей руки.

(Именно так. Именно с этого все и началось.)

Пристально глядя на нее, Виктор сказал:

– Впрочем, вы знаете это не хуже меня.

(Рука Джорджа у нее на плече. Голос, полный теплоты и нежности… Ведь это правда. Он нуждался в ней, зависел от нее…)

– Вы должны быть уверенней в себе, дорогуша, – сказал Виктор ласково. – Вам ничего не стоит обвести Джорджа вокруг мизинца. Розмэри бог ума не дал.

«Все это правда, – подумала Рут. – Если бы не Розмэри, я могла бы заставить Джорджа сделать мне предложение. Для него это было бы прекрасно. Я сумела бы о нем позаботиться».

Она вдруг почувствовала, что ее душит обида, слепой, яростный гнев. Виктор Дрейк наблюдал за ней с явным любопытством. Ему нравилось подавать людям новые идеи или, как в данном случае, приподымать завесу над их собственными скрытыми мыслями.

Да, так все и началось, с этой случайной встречи с человеком, который на следующий день должен был отправиться в другое полушарие. Когда Рут вернулась в контору, она уже не была прежней Рут, хотя внешне ничего не изменилось.

Вскоре после ее возвращения позвонила Розмэри Бартон.

– Мистер Бартон только что ушел завтракать. Чем я могу вам помочь?

– Рут, пожалуйста! Дело в том, что этот нудный полковник Рейс прислал телеграмму, где написано, что он не успевает на мой день рождения. Спросите у Джорджа, кого он хотел бы пригласить вместо него. Нужен кто-то из мужчин. Нас четыре женщины: будет Айрис, для нее это целый праздник, Сандра Фарадей и… кто же еще? Не могу вспомнить.

– Четвертая я. Вы оказали мне эту честь.

– Да, конечно. Я совсем про вас забыла. – Розмэри рассмеялась своим звенящим смехом. Она не могла увидеть неожиданно вспыхнувшие щеки и жесткую складку у губ Рут Лессинг.

Приглашена из милости на вечер к Розмэри! Уступка Джорджу. «Да, конечно, мы позовем твою Рут Лессинг. Ей это будет приятно. Она всегда к нам так внимательна. К тому же вид у нее вполне приемлемый».

В ту минуту Рут Лессинг поняла, что ненавидит Розмэри Бартон. Ненавидит за то, что она богата и красива, беспечна и безмозгла. Она не должна каждый день гнуть спину в конторе. Все подается ей на золотом блюде – поклонники, заботливый муж. Ей не нужно работать, что-то рассчитывать заранее. Ненавистная, высокомерная, легкомысленная красотка…

– Чтоб ты сдохла! – тихо сказала Рут в молчащую телефонную трубку.

Она испугалась своих слов. Они были так ей не свойственны. Она всегда была спокойной, деловой, сдержанной. Никаких срывов, никаких истерик.

«Что со мной творится?» – с удивлением подумала Рут.

Как она в тот день ненавидела Розмэри Бартон! Она ненавидела ее и сейчас, год спустя.

Когда-нибудь, может быть, она забудет Розмэри Бартон, но пока еще все свежо в памяти.

Она мысленно вернулась к тем ноябрьским дням. Вот она сидит у телефона, и в груди ее клокочет ненависть…

Любезным тоном она передает Джорджу поручение Розмэри и говорит, что может отказаться от приглашения, чтобы уравнять количество мужчин и женщин. Но Джордж даже слышать об этом не хочет.

На следующий день она приходит сообщить ему об отплытии «Сан-Кристобаля». Джордж встречает это известие с чувством облегчения и благодарности.

– Итак, он благополучно отбыл?

– Да. Я передала ему деньги за полминуты до того, как убрали трап.

После некоторого колебания она добавляет:

– Когда корабль отчалил от пристани, он помахал рукой и крикнул: «Привет и поцелуй Джорджу! Передайте ему, что сегодня вечером я выпью за его здоровье».

– Какая наглость! – восклицает Джордж, затем спрашивает с любопытством: – Какое он на вас произвел впечатление?

– Примерно такое, как я и ожидала. Слабохарактерный человек.

И Джордж ничего не увидел, ничего не заметил! Ей хотелось крикнуть: «Зачем ты послал меня к нему? Разве ты не знал, что он может со мной сделать? Разве ты не видишь, что я уже не та, не видишь, что я становлюсь опасной? Ведь теперь я способна на все, что угодно!»

Но вместо этого она сказала сухим деловым тоном:

– Нужно обсудить письмо из Сан-Паулу…[16 - Сан-Паулу – город в одноименном штате на юго-востоке Бразилии.]

А еще через пять дней был день рождения Розмэри.

Спокойное утро в конторе, потом визит в парикмахерскую, новое черное платье, немного искусно наложенной косметики. Она не узнавала лица, смотревшего на нее из зеркала: бледного, решительного, ожесточенного…

Виктор Дрейк сказал правду. В ней не было жалости.

И позднее, когда она через стол смотрела на посиневшее, перекошенное от конвульсий лицо Розмэри, в сердце ее не было жалости.

Теперь, вспоминая Розмэри Бартон спустя одиннадцать месяцев после ее смерти, она вдруг почувствовала страх.

Глава 3

Энтони Браун

Мрачно глядя в пространство, Энтони Браун вспоминал Розмэри Бартон.

Какая чудовищная, отчаянная глупость! Впутаться в подобную историю! Впрочем, любой мужчина на его месте нашел бы для себя оправдание. Мимо этой женщины нельзя было пройти равнодушно. В тот вечер в «Дорчестере»[17 - «Дорчестер» – фешенебельная лондонская гостиница с рестораном на улице Парк-лейн.] он никого больше не замечал. Прелестна, как гурия[18 - Гурия – в религиозных догмах мусульман вечно юная, прекрасная дева рая, услаждающая песнями и танцами праведников.], и, по-видимому, так же умна.

Вот он и потерял голову. Приложил уйму стараний, чтобы найти общих знакомых, которые

представили бы его. Непростительная трата времени, когда он должен был усиленно заниматься делом. Не для собственного же удовольствия он торчал тогда в «Кларидже».

Правда, Розмэри Бартон, с ее красотой, кого угодно могла заставить забыть о долге. Теперь-то легко есть себя поедом и поражаться, до какой глупости может дойти человек. К счастью, раскаиваться было особенно не в чем. Очарование сразу же померкло, стоило заговорить с ней. Мир вокруг обрел свои прежние нормальные очертания. Это была не любовь, даже не увлечение. Скорее возможность развлечься.

Им нравилось общество друг друга. Она танцевала, как ангел, и, где бы они ни появлялись, мужчины мгновенно поворачивали головы и пялили на них глаза. Но все было великолепно только до тех пор, пока она не раскрывала рот. Он не раз благодарил судьбу за то, что она не его жена. Что бы он стал делать, попривыкнув к этому совершенству красок и линий? Она и слушать толком не умела. Женщины такого типа обычно считают, что каждый утренний завтрак должен начинаться с заверений в страстной любви.

Как просто думать об этом теперь!

А ведь тогда он был сильно увлечен. Исполнял все ее прихоти, звонил ей, повсюду приглашал, танцевал с ней на вечерах, целовался в такси. И неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не тот несусветный, немыслимый день.

Он хорошо помнит ее лицо: каштановая прядь, упавшая на ухо, блеск темно-синих глаз из-под полуопущенных ресниц, капризный накрашенный рот.

– Энтони Браун. Какое красивое имя!

– Вполне почтенное. Даже прославленное в истории. У Генриха Восьмого[19 - Генрих Восьмой (1491–1547) – английский король, представитель английского абсолютизма.] был камергер по имени Энтони Браун, – сказал он шутливым тоном.

– Полагаю, ваш предок?

– Поклясться не могу.

– И не пытайтесь!

Он удивленно поднял брови:

– Я из колониальной ветви.

– Случайно не из итальянской?

– А! – Он рассмеялся. – Теперь понимаю. Вас смущает мой смуглый цвет лица. Моя мать – испанка.

– Этим все объясняется.

– Что именно?

– Многое, мистер Браун.

– Вам так нравится мое имя?

– Я вам уже сказала. Это красивое имя.

И затем неожиданно быстро, как гром среди ясного неба:

– Лучше, чем Тони Морелли.

В первую минуту он решил, что ослышался. Это было невероятно, немыслимо.

Он с силой сжал ей руку. Она дернулась:

– Вы делаете мне больно.

– Откуда вы взяли это имя? – Его голос звучал жестко, почти угрожающе.

Она рассмеялась, довольная произведенным эффектом. Невообразимая идиотка!

– Кто вам сказал?

– Человек, который вспомнил ваше лицо.

– Кто этот человек? Я не шучу. Я должен знать.

Она смотрела на него, чуть прищурив глаза.

– Мой непутевый кузен Виктор Дрейк.

– Но я не знаю никого с таким именем.

– Полагаю, что в пору вашего с ним знакомства он фигурировал под другим именем: берег честь семьи.

– Ясно. Это было в тюрьме, – сказал Энтони с расстановкой.

– Да. Я читала Виктору мораль, обвиняла его в том, что он всех нас позорит. Он все это пропустил мимо ушей, а потом ухмыльнулся и сказал: «Но сама ты не очень-то разборчива, душа моя. Я вчера видел, как ты танцевала с моим бывшим соседом по камере. Кажется, он усердно за тобой ухаживает. Он нынче, я слышал, представляется как Энтони Браун. Но в тюрьме он звался Тони Морелли».

– Я должен возобновить знакомство с другом юности. У собратьев по заключению сохраняется чувство локтя, – сказал он шутливо.

Розмэри покачала головой:

– Вы опоздали. Его как раз вчера отправили в Южную Америку.

– Ясно. – Энтони перевел дыхание. – Итак, вы единственный человек, которому известна моя позорная тайна.

Она кивнула:

– Я вас не выдам.

– Не советую этого делать. – В его голосе снова появилась жесткость. – Помните, Розмэри, это опасно. Вряд ли вам захочется, чтобы такое очаровательное личико исполосовали бритвой! Есть люди, которые не остановятся перед тем, чтобы попортить девичью красу. А могут и просто прикончить. Такое тоже бывает. И не только в романах и фильмах. Иногда и в жизни.

– Это угроза, Тони?

– Предупреждение.

Но вняла ли она предупреждению? Поняла ли, что он говорил серьезно? Поразительная тупость – при такой прелестной внешности! Нельзя рассчитывать на то, что она будет держать язык за зубами. Но у него не было выхода. Он должен был попытаться ей что-то втолковать.

– Забудьте, что вы слышали имя Тони Морелли, ясно?

– Но меня ничуть не шокирует ваше прошлое, Тони. У меня широкие взгляды. Мне ужасно любопытно познакомиться с живым преступником. И вам нечего стыдиться.

Как же она глупа. Он смотрел на нее отчужденно, и в тот момент ему было уже трудно представить, что она могла волновать его. Глупость всегда вызывала у него раздражение, даже если она сочеталась с хорошеньким личиком.

– Забудьте про Тони Морелли, – повторил он мрачно. – Я говорю серьезно. Никогда не произносите этого имени.

Ему оставалось одно – срочно исчезнуть. Положиться на нее было бы безумием. Она могла все выболтать по первому своему капризу.

Она подарила ему обворожительную улыбку, но на сей раз он остался равнодушен.

– Не смотрите на меня таким зверем. Лучше пригласите на танцевальный вечер у Джароу на той неделе.

– Меня здесь уже не будет. Я уезжаю.

– Но ведь не раньше моего дня рождения? Неужели вы меня подведете? Я так на вас рассчитываю. И не говорите «нет». Не забывайте: я только что перенесла этот ужасный грипп и еще окончательно не пришла в себя. Мне нельзя перечить. Вы должны непременно быть.

Он мог тогда настоять на своем, все бросить и уехать.

Но… вдруг через открытую дверь он увидел Айрис. Она спускалась по лестнице, прямая и тоненькая. Бледное лицо, серые глаза под темными волосами. Айрис! И вполовину не так хороша, как сестра, но с характером, которого не хватало ослепительной Розмэри.

В тот момент он ненавидел себя за то, что все-таки поддался чарам старшей сестры. То же самое, наверно, чувствовал Ромео по отношению к Розалинде после встречи с Джульеттой[20 - В трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта» Ромео до встречи с Джульеттой был влюблен в свою кузину Розалинду.].

Он мгновенно переменил решение. Теперь он твердо знал, что отныне его жизнь будет совсем иной.

Глава 4

Стивен Фарадей

Стивен Фарадей думал о Розмэри, думал с тем смешанным чувством изумления и недоверия, которое всегда возникало у него при воспоминании о ней. Обычно он старался отгонять эти мысли, но они возвращались временами с той же настойчивостью, с какой Розмэри при жизни не давала забыть о себе.

Он всякий раз содрогался, вспоминая сцену в ресторане. По крайней мере, хоть об этом он может сейчас не думать. Мысли вернулись к живой Розмэри – она улыбалась, заглядывала ему в глаза.

Какой болван, какой невообразимый болван!

Им владело только чувство бесконечного удивления, он до сих пор не мог понять, каким образом все это произошло. Его жизнь как будто раскололась на две части: одна, значительно большая, – трезвое, уравновешенное и равномерное движение к цели; вторая – кратковременное безумие, столь для него нехарактерное. Эти части совершенно не сочетались друг с другом!

При всем своем практическом уме Стивен не мог понять, что обе эти стороны его жизни как раз преотлично сочетались.

Часто, оглядываясь на свое

прошлое, он оценивал его совершенно трезво, хотя и не без некоторого самодовольства. С самого раннего возраста он решил добиться успеха в жизни, и, несмотря на трудности и препоны в начале пути, он преуспел.

Ему всегда была свойственна известная упрощенность взглядов и убеждений. Он верил во всемогущество воли и считал, что человек может все, стоит ему очень захотеть.

С детства Стивен Фарадей начал упорно закалять волю. Он не рассчитывал ни на чью помощь и поэтому твердо знал, что всего нужно добиваться собственными усилиями. Он рос тщедушным и бледным, но у него был хорошей формы лоб и упрямый подбородок. Семи лет он уже решил, что на родителей надеяться нечего. Замужество его матери было мезальянсом[21 - Мезальянс(фр.) – неравный брак, брак с человеком, стоящим ниже по социальному положению.], о котором она всю жизнь сокрушалась. Отец, мелкий подрядчик-строитель, был человеком хитрым, ловким и скупым. Жена и сын презирали его. Мать, женщина бесхарактерная, вялая и подверженная неожиданным сменам настроения, вызывала у Стивена лишь чувство постоянного недоумения. Загадка прояснилась в тот день, когда он застал ее спящей прямо за столом и увидел выпавший у нее из рук флакон из-под одеколона. Ему никогда не приходило в голову приписать все ее странности злоупотреблению алкоголем. При нем она не пила ни пива, ни крепких напитков, и потому ему было особенно трудно догадаться, что ее пристрастие к одеколону объясняется не только неопределенными жалобами на головную боль.

В тот самый момент он понял, как мало он привязан к родителям. Он подозревал, и не без основания, что они платили ему той же монетой. Для своих лет он был мал ростом, застенчив, без всякой причины вдруг начинал заикаться. Отец дразнил его нюней. В доме Стивена почти не было слышно. Отец не скрывал, что предпочел бы сына побойчей. «В его возрасте я был сорвиголова», – любил он повторять. Иногда, глядя на сына, он остро ощущал свою неполноценность: Стивен явно пошел в материнскую родню.

Спокойно, все более укрепляясь в своей решимости, Стивен наметил план действий, которые должны были привести его к желанной цели. В первую очередь он решил избавиться от заикания. Он заставлял себя говорить медленно, делая едва заметные паузы между словами. Усилия его в конце концов были вознаграждены, и он совсем перестал заикаться. Он учился с огромным рвением, так как решил стать образованным человеком. Образование открывало перспективы. Учителя заметили способного мальчика и всячески поощряли его. Он получил стипендию. Родителям официально сообщили, что сын их подает надежды; мистера Фарадея, к тому времени увеличившего свое состояние за счет построенных на скорую руку домов, убедили вложить деньги в образование сына.

В возрасте двадцати двух лет Стивен вернулся из Оксфорда с ученой степенью и репутацией умелого, остроумного оратора. Он приобрел некоторую сноровку в писании газетных статей и завел полезные знакомства. Его привлекала политика. Он постепенно научился преодолевать свою природную застенчивость и выработал особую манеру поведения, одновременно скромную и непосредственную. Его блестящие выступления позволяли говорить о том, что «этот молодой человек далеко пойдет». Либерал по убеждениям, Стивен вскоре понял, что либеральная партия[22 - Либеральная партия – одна из двух (наряду с консервативной) крупнейших партий Великобритании во второй половине XIX века, существовала до 20-х годов XX века.], по крайней мере на данный период, полностью себя изжила. Он стал лейбористом[23 - Лейбористская партия – одна из крупнейших политических партий Великобритании (наряду с консервативной), основана в Англии в 1900 году на базе профсоюзного движения.] и спустя короткое время приобрел в партийных кругах славу «восходящей звезды».

Однако лейбористская партия не удовлетворяла Стивена. Он считал, что она менее восприимчива к новому и больше опутана традициями, чем ее великий и могущественный противник – партия консерваторов[24 - Консервативная партия – одна из двух крупнейших (наряду с либеральной) и старейших политических партий Великобритании, организационно оформившаяся в 1867 году.]. Консерваторы, со своей стороны, были заинтересованы в молодых перспективных талантах.

Стивена Фарадея они встретили с распростертыми объятиями: им нужны были люди именно такого склада. Стивен выставил свою кандидатуру – уже от партии консерваторов – в крупном лейбористском избирательном округе и прошел незначительным большинством голосов. Не без чувства внутреннего торжества он занял свое место в палате общин[25 - Палата общин – нижняя палата английского парламента, выполняющая законодательные функции; большинство из ее 635 членов – профессиональные политики, юристы и т. п.]. Это было началом его политической карьеры, выбор которой был сделан, несомненно, правильно. Здесь он мог выявить весь свой талант, все честолюбие. Он ощущал в себе способность управлять, и управлять хорошо. Он умел подчинять людей своей воле и знал, когда нужно действовать лестью, а когда идти напролом. Он дал себе клятву, что рано или поздно получит портфель министра.

Однако, как только первое возбуждение улеглось, наступило разочарование. Победа на выборах, доставшаяся с таким трудом, выдвинула его на авансцену. Теперь же начались будни, и он сделался ничтожной пешкой, всецело зависящей от партийных боссов; он должен был знать свое место. Здесь нелегко было подняться из мрака безвестности. Молодость вызывала только подозрение. Требовалось нечто помимо способностей – нужны были связи.

В политическом мире действовали свои законы. Существовали влиятельные семьи. Необходимо было заручиться чьим-то покровительством.

Впервые в жизни он стал подумывать о женитьбе. Вопрос о браке до сих пор мало занимал его. Где-то в глубине сознания иногда рисовалась неясная картина: прелестная женщина, которая разделит с ним судьбу и честолюбивые планы. Она родит ему детей и облегчит груз его забот и сомнений. Женщина, которая будет думать и чувствовать так же, как и он, радоваться его успехам и гордиться ими…

Как-то раз его пригласили на очередной прием к Киддерминстерам. Их дом был одним из самых влиятельных в Англии. Это была знаменитая политическая семья. Всем была знакома высокая, внушительная фигура лорда Киддерминстера и его аккуратная эспаньолка[26 - Эспаньолка – короткая остроконечная бородка.], а крупное лошадиное лицо леди Киддерминстер можно было увидеть на митингах и заседаниях благотворительных комитетов во всех концах Англии. У Киддерминстеров было пять дочерей, три из них красавицы, и все, как одна, серьезные и положительные. Сын еще учился в Итоне[27 - Итон – одна из девяти старейших и наиболее престижных привилегированных мужских средних школ, основанная в 1440 году.].

Киддерминстеры считали своим долгом поощрять молодых, перспективных членов партии консерваторов. Именно этому обстоятельству Стивен Фарадей был обязан своим приглашением.

Среди гостей у него было мало знакомых, и уже минут через двадцать после приезда он оказался у окна в полном одиночестве. Почти все успели встать из-за чайного стола и перейти в другие комнаты, когда он заметил высокую девушку в черном. Она задержалась

у стола, и вид у нее был слегка растерянный.

У Стивена была хорошая память на лица. Не далее как утром он поднял в метро оставленный попутчицей номер «Домашних сплетен»[28 - «Домашние сплетни» – отдел светской хроники в газете или журнале, публикующий сведения, основанные на слухах, о жизни аристократии, политических деятелей, актеров и т. д.] и с любопытством пробежал его глазами. Там он обнаружил не очень четкую фотографию леди Александры Хейл, третьей дочери лорда Киддерминстера, с небольшой сопроводительной заметкой в духе этой газеты: «…всегда отличавшаяся застенчивым, замкнутым нравом и любовью к животным, леди Александра только что прошла курс домоводства, поскольку леди Киддерминстер хотела бы видеть своих дочерей компетентными во всех видах домашнего хозяйства».

И вот теперь она стояла перед ним – леди Александра Хейл. С безошибочным чутьем застенчивого человека Стивен угадал, что она тоже застенчива. Самая некрасивая из пяти дочерей, Александра всегда страдала от чувства своей неполноценности. Несмотря на то что она получила такое же образование и воспитание, как остальные сестры, она так и не сумела обрести их уверенности в себе, что постоянно раздражало ее мать. Право же, Сандра должна сделать над собой усилие: глупо производить впечатление такой неуклюжей и неловкой.

Стивен ничего этого не знал, но почувствовал, что девушке не по себе. И вдруг его озарило. Его час настал! Нужно было действовать. Теперь или никогда!

Пройдя через всю комнату, он подошел к длинному буфету, остановился возле девушки и взял себе бутерброд. Потом, обернувшись к ней, сказал прерывающимся от волнения голосом (это не было наигранно – он и вправду нервничал):

– Разрешите мне поговорить с вами? Я здесь почти никого не знаю. И вы тоже, насколько я могу судить. Не сердитесь на меня. Просто я н-н-не очень общителен. (После многолетнего перерыва он снова, и как нельзя более кстати, начал заикаться.) Мне кажется, вы т-т-тоже.

Девушка вспыхнула. Она хотела что-то сказать, но, как он понял, не решилась. Ей непросто было выдавить из себя: «Я дочь хозяина дома». Вместо этого она чуть слышно прошептала:

– Да. Я очень застенчива. С детства.

– Это ужасное ощущение. Не знаю, можно ли его побороть. Иногда я просто боюсь рот раскрыть.

– И я.

Стивен снова заговорил, торопливо, слегка заикаясь. В его манере было что-то мальчишески трогательное. Несколько лет назад это была его естественная манера, теперь он сознательно ее имитировал. Речь его звучала молодо, наивно, обезоруживающе.

Он навел разговор на театр и наконец упомянул одну новую пьесу, имевшую шумный успех. Оказалось, что Сандра ее уже видела. В пьесе мимоходом затрагивались вопросы социального обеспечения, которые они тут же принялись горячо обсуждать.

Стивену всегда было свойственно чувство меры. Он увидел в дверях леди Киддерминстер – она искала глазами дочь. Быть представленным не входило пока в его планы. Поэтому он поспешно откланялся.

– Разговор с вами доставил мне огромное удовольствие. Мне здесь было довольно тошно, пока я не встретил вас. Я вам очень благодарен.

Он покинул дом Киддерминстеров в упоении. Шанс не был упущен. Теперь нужно было закрепить завоеванные позиции.

После этого вечера он несколько дней подряд бродил вокруг особняка Киддерминстеров.

Однажды Сандра вышла из дому в сопровождении одной из сестер. Второй раз она была одна, но, по-видимому, спешила. Момент был явно неподходящий. По всей вероятности, у нее было какое-то срочное дело. Однако неделю спустя терпение его было вознаграждено. Как-то утром она вышла на прогулку с маленьким черным скотчтерьером[29 - Скотчтерьер – шотландский терьер, порода небольших охотничьих собак с черным окрасом и жесткой шерстью.] и не спеша направилась к Гайд-парку[30 - Гайд-парк – самый известный лондонский парк, излюбленное место политических митингов и демонстраций.].

Спустя пять минут молодой человек, торопливо шедший ей навстречу, неожиданно остановился перед ней.

– Боже, какая удача! А я и не надеялся еще раз вас увидеть! – воскликнул он.

В его голосе было столько неподдельной радости, что Сандра невольно покраснела. Он нагнулся погладить собаку.

– Славный зверь! Как его зовут?

– Мак-Тавиш.

– А, стопроцентный шотландец!

В течение нескольких минут они говорили о собаках, затем Стивен смущенно сказал:

– Я в прошлый раз вам так и не представился. Моя фамилия Фарадей. Стивен Фарадей, безвестный член парламента.

Он вопросительно взглянул на нее. Снова покраснев, она сказала:

– Я – Александра Хейл.

Его реакция была безукоризненна. Оксфордский студенческий драмкружок мог бы гордиться своим питомцем. Здесь было все: удивление, внезапное прозрение, растерянность, замешательство.

– Вы, вы – леди Александра Хейл?! О боже! Представляю, каким кретином я вам показался!

Она ответила именно так, как он и ожидал… Ее воспитанность в сочетании с природной добротой требовали, чтобы она как-то успокоила и ободрила его.

– Я должна была еще тогда назвать свое имя.

– Да я должен был и сам догадаться! О господи, какого я свалял дурака!

– Но откуда вам было знать? И вообще, это неважно. Мистер Фарадей, перестаньте об этом думать. Давайте лучше пройдемся до пруда[31 - Имеется в виду Серпантин – узкое искусственное озеро в Гайд-парке с извилистыми берегами, с лодочной станцией и пляжами.]. Мак-Тавиш просто рвется с поводка.

После этого они несколько раз встречались в парке. Он поделился с ней своими планами. Они много говорили о политике. Он нашел, что она умна, хорошо информирована и доброжелательна. Здравый смысл сочетался в ней с полным отсутствием предрассудков. Вскоре они стали добрыми друзьями.

Следующий этап ознаменовался приглашением на обед к Киддерминстерам. Кто-то из мужчин в последний момент отказался прийти, и, пока леди Киддерминстер ломала голову в поисках новой кандидатуры, Сандра спокойно предложила:

– А что, если пригласить Стивена Фарадея?

– Стивена Фарадея?

– Да, он был у нас на прошлом приеме. После этого я видела его пару раз.

Решили посоветоваться с лордом Киддерминстером. Он был всецело за то, чтобы обласкать молодого, подающего надежды политика.

– Блестящий молодой человек. Просто блестящий. Не знаю, откуда он взялся, но, поверьте мне, мы о нем еще услышим.

Стивен пришел и оказался на высоте.

– Полезное знакомство, – снисходительно сказала леди Киддерминстер.

Спустя еще два месяца Стивен решил попытать счастья. Они с Сандрой подошли к Серпантину. Мак-Тавиш устроился у ног хозяйки, положив морду на ее туфельку.

– Сандра, знаете ли вы, что… я вас люблю? Я хочу, чтобы вы стали моей женой, – сказал он. – Я никогда не решился бы просить вас об этом, если бы не считал, что обязательно добьюсь чего-то в жизни. Я в это твердо верю. Вам не придется стыдиться своего выбора. Я вам обещаю.

– Я и не стыжусь.

– Так, значит, я… я вам не безразличен?

– А вы не догадывались?

– Я надеялся, но не был уверен. Я ведь полюбил вас в ту минуту, когда увидел у стола, помните? Я тогда собрал все свое мужество, чтобы подойти и заговорить с вами. У меня поджилки тряслись.

– Мне кажется, и я вас тогда полюбила…

Дальше все пошло не так гладко. Спокойное заявление Сандры о том, что

она выходит замуж за Стивена Фарадея, было встречено в штыки. Кто он такой? Что о нем известно?

Лорду Киддерминстеру Стивен откровенно рассказал о своей семье и происхождении. При этом у него мелькнула мысль: пожалуй, к лучшему, что его родителей нет в живых.

– Могло быть хуже! – сказал лорд Киддерминстер жене после разговора.

Он достаточно хорошо знал свою дочь и понимал: за ее спокойными манерами скрывается железный характер. Уж если она решила выйти замуж за этого человека, она за него выйдет. Ее не переубедишь!

– Парня ждет карьера. И если его немного поддержать, он далеко пойдет. Нашей семье свежий человек тоже не повредит. Он производит хорошее впечатление.

Леди Киддерминстер дала свое согласие скрепя сердце. Не о такой партии она мечтала для дочери. Правда, Сандра всегда была самой трудной. Вот Сьюзен – красавица, а у Эстер светлая голова. Диана тоже умница – вышла замуж за молодого герцога Гарвича, самая блестящая партия сезона. Сандра, конечно, не так привлекательна. Ей мешает застенчивость. Но если у молодого человека будущее, как все говорят…

Она окончательно сдалась, пробормотав:

– Безусловно, хлопот с ним еще будет немало.

Так Александра Катарина Хейл, одетая в белый атлас и брюссельские кружева[32 - Брюссельские кружева – легкие и воздушные тюлевые кружева, в орнаменте которых используются гирлянды, завитки и другие декоративные украшения.], в сопровождении шести подружек и двух пажей и при наличии всех прочих аксессуаров аристократической свадьбы, на горе и на радость взяла себе в мужья Стивена Леонарда Фарадея. Медовый месяц молодые провели в Италии, а по возвращении поселились в прелестном маленьком особняке в Вестминстере[33 - Вестминстер – район в центральной части Лондона, где находится здание парламента.]. Вскоре умерла крестная Сандры, оставив ей в наследство очаровательный загородный домик в стиле эпохи королевы Анны[34 - Королева Анна – королева Великобритании и Ирландии (1665–1714), для архитектурного стиля эпохи королевы Анны характерны здания из красного кирпича с простыми линиями в классической манере.]. Судьба улыбалась молодой чете. Стивен с новым рвением принялся за свои парламентские дела, Сандра всем сердцем разделяла его честолюбивые мечты и всячески поддерживала и поощряла его. Иногда Стивен сам поражался, до чего благосклонно отнеслась к нему судьба. Союз с могущественной группировкой Киддерминстеров обеспечивал ему быстрый подъем по общественной лестнице, а его собственный талант и блеск должны были упрочить положение, в котором он волей обстоятельств очутился. Он искренне верил в свои силы и был готов, не жалея себя, трудиться на благо своей страны.

Часто, глядя через стол на жену, он с нежностью думал о том, что она идеальная спутница. Ему нравились в ней и чистые линии лба и шеи, и красиво посаженная голова, и прямой взгляд карих глаз под ровными бровями, и чуть надменный орлиный нос. Она напоминала скаковую лошадь – такая же холеная, породистая, гордая.

Она была прекрасной собеседницей. Они думали одинаково и одновременно приходили к одному и тому же решению. Что и говорить, Стивену Фарадею, с его безрадостным детством, крупно повезло: его жизнь складывалась именно так, как ему когда-то мечталось. В тридцать один год успех уже лежал у него на ладони.

В самом радужном настроении он отправился с женой на две недели на курорт в Сент-Мориц[35 - Сент-Мориц – горный курорт на юго-востоке Швейцарии.] и в вестибюле своей гостиницы увидел Розмэри Бартон.

Он так никогда и не понял, что произошло с ним в тот момент. Как будто по законам драматического искусства сцена, когда-то разыгранная им перед другой женщиной, повторилась – и обернулась против него. Он влюбился с первого взгляда, влюбился отчаянно, до умопомрачения. Это была какая-то неистовая, щенячья влюбленность, которой он должен был бы переболеть много лет назад.

Он никогда не причислял себя к натурам увлекающимся. Две-три кратковременные связи, ни к чему не обязывающий флирт – к этому до сих пор сводилось все его представление о так называемой «любви». Эротика его не привлекала. Он убеждал себя, что для всего этого слишком брезглив.

Если бы его спросили, любит ли он свою жену, он ответил бы: «Несомненно». Однако он прекрасно знал, что ему и в голову не пришло бы жениться на ней, будь она, к примеру, дочерью разорившегося помещика. Она ему нравилась, он восхищался ею и испытывал к ней чувство глубокой привязанности, а также искренней благодарности за то положение, которое дал ему брак с ней.

Для него было неожиданным откровением, что он мог влюбиться, как зеленый юнец, мучительно и безнадежно. Он ни о чем не мог думать, кроме как о Розмэри. Перед ним все время стояло ее очаровательное, смеющееся лицо, каштановые волосы, прелестная фигура. Они вместе ходили на лыжах, танцевали по вечерам. Прижимая ее к себе во время танца, он сознавал, что хочет ее больше всего на свете и что эта мука, эта саднящая, ноющая боль и есть любовь.

Бартоны уехали за неделю до Фарадеев. Вскоре после их отъезда Стивен заявил Сандре, что Сент-Мориц довольно унылое место, и предложил сократить их пребывание на курорте. Сандра охотно согласилась. Через неделю после их возвращения в Лондон Стивен сделался любовником Розмэри.

Странное, экстатическое, сумасшедшее время, лихорадочное и какое-то нереальное. Сколько оно длилось? Самое большее – полгода. Полгода, на протяжении которых Стивен продолжал работать как обычно: посещал избирателей, задавал вопросы в парламенте, выступал на митингах, разговаривал о политике с Сандрой и думал все время только об одном – о Розмэри.

Их тайные свидания в небольшой, специально снятой квартире, красота Розмэри, его нежность и страсть, ее ответные объятия – все это было похоже на сон, горячечный, бредовый сон.

И после сна пробуждение.

Оно наступило внезапно – так выходят на яркий свет из туннеля. Еще вчера он был страстным любовником, а сегодня стал прежним Стивеном Фарадеем, и ему пришло в голову, что, пожалуй, им с Розмэри не следует так часто встречаться. Ведь если подумать, они все время вели себя на редкость неосторожно. Что, если Сандра что-нибудь заподозрит? Он украдкой взглянул через стол на жену. Слава богу, она ни о чем не догадывается. Она далека от таких мыслей. А между тем в последнее время причины, которые он придумывал, чтобы улизнуть из дому, становились все менее убедительными. Другая женщина давно бы почуяла, что здесь дело нечисто. К счастью, Сандра не подозрительна.

Он перевел дыхание. Да, они ведут себя крайне неосмотрительно. Еще чудо, что муж ничего не знает. Недалекий, простоватый малый. К тому же намного старше Розмэри.

Но до чего же она прелестна…

Неожиданно он подумал о том, как хорошо было бы поиграть в гольф. Свежий ветер над дюнами, пробежка по полю, напряжение всех мускулов и затем точно рассчитанный удар. Одни только мужчины – никаких женщин.

Он спросил Сандру:

– Мы не могли бы поехать в Ферхейвен?

Она удивленно посмотрела на него:

– Ты хочешь поехать? А как же дела?

– Я мог бы освободиться на недельку. Хочется поиграть в гольф, а то я совсем засиделся.

– Мы можем уехать хоть завтра. Только мы пригласили в гости Астлеев – нужно будет предложить им другой

день, и еще мне придется отменить митинг во вторник. А как быть с Ловатами?

– Давай их тоже отменим. Придумаем какой-нибудь предлог. Мне так хочется уехать.

В Ферхейвене царил покой. Никого, кроме Сандры и собак; целые дни на веранде или в старом саду, обнесенном высокой стеной; гольф в Сэндли-Хит и прогулки под вечер на ферму с Мак-Тавишем.

Стивен чувствовал себя как человек, выздоравливающий после долгой тяжелой болезни.

Однажды утром он был неприятно поражен, увидев на конверте почерк Розмэри. Он просил ее не писать. Это было слишком рискованно. Сандра, конечно, не станет любопытствовать, от кого он получает письма, но все равно лучше соблюдать осторожность. Слугам не всегда можно доверять.

Он унес письмо в кабинет и с раздражением вскрыл конверт. Господи, сколько страниц! Целый фолиант!

Он начал читать и вновь очутился во власти прежних чар. Она безумно его любит, еще сильнее, чем раньше, для нее невыносима даже пятидневная разлука. А как он? По-прежнему ли ее любит? Скучает ли Леопард по своему Эфиопу?

Он улыбнулся и вздохнул. Смешно! В свое время он подарил ей мужской халат с пятнистым узором, который ей вдруг понравился. Они вспомнили сказку Киплинга «Как Леопард менял окраску»[36 - В сказке английского писателя Редьярда Киплинга (1865–1936) «Как Леопард менял окраску» рассказывается о том, как, приспосабливаясь к новым условиям жизни и охоты в лесной местности, куда ушла вся дичь, Эфиоп сменил окраску кожи на черную, а Леопарду на шкуру нанес для маскировки черные пятнышки.]. «Но я не хочу, чтобы ты, как Эфиоп, меняла кожу», – сказал он ей тогда. После этого она стала называть его Леопардом, а он ее – своим Черным Красавцем.

Ужасно глупо, просто безумно глупо – исписать столько страниц! Все это очень трогательно, но тем не менее зря она послала письмо. Надо же немножко соображать! Сандра не из тех, кто станет закрывать глаза на такие вещи. Письма – штука опасная. Он же ее предупреждал. Почему она не может подождать до его возвращения? Ведь они увидятся через каких-нибудь два-три дня.

На следующее утро за завтраком он обнаружил около своего прибора еще одно письмо. На этот раз он выругался про себя. Ему показалось, что взгляд Сандры на секунду задержался на конверте. Она не сказала ни слова. Какое счастье, что она не из тех жен, которые интересуются корреспонденцией мужа!

После завтрака он поехал в ближайший городок, расположенный в восьми милях от Ферхейвена. Он не решился заказать междугородный разговор из деревни. К телефону подошла Розмэри.

– Алло, это ты, Розмэри? Не надо мне больше писать.

– Стивен, милый, как я рада слышать твой голос!

– Будь осторожна, дорогая, тебя никто не слышит?

– Конечно, нет. Родной мой, как я соскучилась! А ты?

– Да, конечно, но только, ради бога, не пиши. Это рискованно.

– Ты был рад моему письму? Тебе не казалось, когда ты его читал, что я рядом? Как мне хочется, чтобы мы никогда не расставались! А тебе?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/agata-kristi/den-pominoveniya/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Первая строка стихотворения английского поэта-романтика Джона Китса (1795–1821). (Перев. И. Бродского.)

2

Уганда – государство в Восточной Африке.

3

Ленч – второй завтрак: трапеза в 12–14 часов, часто заменяющая обед.

4

«Кларидж» – одна из самых известных лондонских гостиниц высшего класса, расположенная в фешенебельном районе Мэйфер в Уэст-Энде.

5

Сассекс – графство на юге Англии, на побережье пролива Ла-Манш.

6

Акр – мера земельной площади, равная 4046,86 м

.

7

Георгианский стиль – общее название стилей архитектуры и мебели Георгианской эпохи, эпохи правления четырех английских королей – Георга I, Георга II, Георга III и Георга IV (с середины XVIII в. до 30-х гг. XIX в.).

8

Гольф – распространенная в Англии спортивная игра, в ходе которой игроки по очереди на поле с лунками стремятся специальными клюшками загнать в каждую из лунок небольшой резиновый мяч.

9

Миля – мера длины, равная 1,609 км.

10

Сфинкс – в Древнем Египте каменное изваяние покоящегося льва с головой человека, барана или ястреба; в древнегреческой мифологии – крылатое чудовище с головой льва и туловищем женщины; отсюда в переносном значении непонятное, таинственное существо, не проявляющее своих истинных намерений и чувств.

11

Розмарин – невысокий вечнозеленый кустарник с мелкими голубыми душистыми цветами.

12

Слова Офелии в трагедии Шекспира «Гамлет», акт IV, сц. 5. (Перев. Б. Пастернака.)

13

Оксфорд – один из крупнейших и старейших университетов в Великобритании (основан в XII в.).

14

Тилбери (Тилбери Док) – доки на северном берегу реки Темзы, входящие в систему лондонского порта; построены в 1886 году.

15

Шекспир, «Король Лир», акт III, сц. 2. (Перев. Б. Пастернака.)

16

Сан-Паулу – город в одноименном штате на юго-востоке Бразилии.

17

«Дорчестер» – фешенебельная лондонская гостиница с рестораном на улице Парк-лейн.

18

Гурия – в религиозных догмах мусульман вечно юная, прекрасная дева рая, услаждающая песнями и танцами праведников.

19

Генрих Восьмой (1491–1547) – английский король, представитель английского абсолютизма.

20

В трагедии Шекспира «Ромео и Джульетта» Ромео до встречи с Джульеттой был влюблен в свою кузину Розалинду.

21

Мезальянс(фр.) – неравный брак, брак с человеком, стоящим ниже по социальному положению.

22

Либеральная партия – одна из двух (наряду с консервативной) крупнейших партий Великобритании во второй половине XIX века, существовала до 20-х годов XX века.

23

Лейбористская партия – одна из крупнейших политических партий Великобритании (наряду с консервативной), основана в Англии в 1900 году на базе профсоюзного движения.

24

Консервативная партия – одна из двух крупнейших (наряду с либеральной) и старейших политических партий Великобритании, организационно оформившаяся в 1867 году.

25

Палата общин – нижняя палата английского парламента, выполняющая законодательные функции; большинство из ее 635 членов – профессиональные политики, юристы и т. п.

26

Эспаньолка – короткая остроконечная бородка.

27

Итон – одна из девяти старейших и наиболее престижных привилегированных мужских средних школ, основанная в 1440 году.

28

«Домашние сплетни» – отдел светской хроники в газете или журнале, публикующий сведения, основанные на слухах, о жизни аристократии, политических деятелей, актеров и т. д.

29

Скотчтерьер – шотландский терьер, порода небольших охотничьих собак с черным окрасом и жесткой шерстью.

30

Гайд-парк – самый известный лондонский парк, излюбленное место политических митингов и демонстраций.

31

Имеется в виду Серпантин – узкое искусственное озеро в Гайд-парке с извилистыми берегами, с лодочной станцией и пляжами.

32

Брюссельские кружева – легкие

и воздушные тюлевые кружева, в орнаменте которых используются гирлянды, завитки и другие декоративные украшения.

33

Вестминстер – район в центральной части Лондона, где находится здание парламента.

34

Королева Анна – королева Великобритании и Ирландии (1665–1714), для архитектурного стиля эпохи королевы Анны характерны здания из красного кирпича с простыми линиями в классической манере.

35

Сент-Мориц – горный курорт на юго-востоке Швейцарии.

36

В сказке английского писателя Редьярда Киплинга (1865–1936) «Как Леопард менял окраску» рассказывается о том, как, приспосабливаясь к новым условиям жизни и охоты в лесной местности, куда ушла вся дичь, Эфиоп сменил окраску кожи на черную, а Леопарду на шкуру нанес для маскировки черные пятнышки.