Режим чтения
Скачать книгу

Временные неприятности (сборник) читать онлайн - Дмитрий Иванов

Временные неприятности (сборник)

Дмитрий Иванов

Мудрый Господь уже давно ничего не творит своими руками. Спаси и избавь! Теперь все добрые дела – исключительно стараниями рабов его, на создание коих ушло столько фантазии и азарта. Но и здесь не хватает совершенства, не всё так удачно, как хотелось бы… если только не вложить душу.

Дмитрий Иванов

Временные неприятности (сборник)

© Дмитрий Иванов, 2015

© Издательство "Написано пером", 2015

История, преломленная призмой воображения

Узник Пазевалька

Тени почти забытых детских страхов прячутся в набухших влагой кустах. Здесь не слышна канонада – Померания далеко от Западного фронта. Вечер, сумрак, серость. И только замёрзшие руки Эдмунда Фостера отливают мертвенной белизной. Он нервно разминает непослушными пальцами дрянную австрийскую сигарету «Regie», глядя в сумеречное окно военного госпиталя. А за ним…

Во дворе фельдфебель Штилике строил недавно прибывших бойцов в одну неровную шеренгу. Этих парней подозревали в намерении дезертировать. Но фельдфебель умел выбивать дурь из голов солдат, надумавших отсидеться в тылу, прикидываясь контуженными, отравленными, потерявшими адекватное восприятие мира.

И то сказать – кайзеру ни к чему кормить огромную армию трусов, предпочитающих бежать с поля брани в первом же бою и оказаться потом в психушке, вместо того чтобы лицом к лицу встретить противника на передовой. Для того и служит система специальных госпиталей рейха, чтобы заставить бойца понять: нет ничего ужасней, чем жить в условиях, близких к строгому тюремному режиму. Лучше уж погибнуть от пули, штыка или газовой атаки неприятеля, чем терпеть бесконечные унижения со стороны мордоворотов-санитаров и боль от лечебных процедур, похожих скорее на средневековые пытки, чем на прогрессивное достижение клинической психиатрии.

Больше недели активной терапии с милитаристским уклоном почти никто не выдерживал: трусы, паникёры и отъявленные парии просились на фронт, целуя сапоги фельдфебелю Штилике. А те, которые оставались… с них и спрос невеликий. Эти и в самом деле оказывались психами.

Современная немецкая медицина исходила из того, что глухота, слепота, паралич – вовсе не следствия нервной болезни, а моральная слабость. Если пациент возбужден и излишне эмоционален, то это истерия; подавлен и инертен – неврастения. Психически больных в империи запирали в сумасшедшие дома, которые мало походили на больницы. Лечить и не пытались. На психиатров смотрели как на тюремщиков.

Особенностями военного времени было то, что тыловые госпитали стали делиться на две категории: для раненых, получивших физическое увечье, и для тех, кто, потеряв боевой дух, поддался панике, покинул позиции, ссылаясь на контузию, отравление газами. К числу последних заведений как раз и относился военный госпиталь в Пазевальке.

Эдмунд Фостер служил здесь психиатром не больше года, но повидал такое, что не каждому практикующему врачу удаётся встретить за всю его карьеру. Сначала было жутковато смотреть на людей, заглянувших в лицо смерти и потерявших человеческий облик. Фостер даже испытывал к ним жалость, а не презрение, как рекомендовал главный врач госпиталя лично и кайзер Вильгельм посредством секретных циркуляров. Вскоре сострадание притупилось, исчезло; так часто происходит в предписываемых государственной машиной условиях узаконенной жестокости.

Старший военный фельдшер капрал Краузе заглянул в ординаторскую. Его землистое одутловатое от частого употребления шнапса лицо выражало невнятно выписанное служебное рвение и жуткое желание «напугать печень» чем-нибудь крепким.

– Герр Фостер, с фронта прибыли новые… э-э-… больные. С виду, все с диагнозом…

– С чем, с чем?

– С диагнозом… Ну, не в себе, то есть. Буйных много, а иные, наоборот, ни на что не реагируют… Вот я и говорю, диагноз у них. Разрешите идти – помочь фельдфебелю?

– Идите, Краузе! Идите… Я скоро к вам присоединюсь, – сказал доктор вслух, параллельно выстроив в голове некую печальную конструкцию: «И это старший фельдшер, чёрт! С кем приходится иметь дело… А нормальных, грамотных и с опытом, взять негде – империя работает на износ, мобилизация, чтоб ей пусто! Всех, кто что-то знает и умеет, в полевые госпиталя направляют, а нам – кого попало шлют. Впрочем, хоть таких…»

Сегодня Фостер дежурил. В его задачу входили приём и регистрация бедолаг, над которыми как раз сейчас весьма затейливо глумился фельдфебель Штилике.

Ещё пару затяжек. Что ж, пора…

Эдмунд погасил сигарету в пепельнице из морской раковины и хотел уже идти в приёмный покой, когда потолок в углу ординаторской замутился сероватым кисельным сгустком, и в образовавшейся капле (размером с изрядное трюмо) стали отчётливо видны две фигуры людей в белых халатах. Кто они? В Пазевальке таких раньше не было. Инспекция? Но что это за странное образование, похожее на огромную перевёрнутую колбу, повисшее под перекрытием, и как оно вдруг здесь оказалось?

Эдмунд не сразу сообразил, но когда понял, что люди в белом буквально висят в воздухе, покрылся холодным потом, непроизвольно себя диагностируя. «Будто висельники… или ангелы…», – мысль казалась какой-то отстранённой, словно существовала отдельно от психиатра.

– Доктор Фостер? – спросил один из незнакомцев на очень правильном немецком, на каком обычно изъясняются иностранные студенты-лингвисты. – Мы не ошиблись?

– Да, герр?..

– Зовите меня Зигмундом. У нас к вам несколько необычное предложение. Начну с того, что мы из будущего. Вас это не шокирует?

– Не понимаю… герр Зигмунд…

– Хорошо, тогда слушайте и постарайтесь просто уловить общий смысл. Осознание придёт потом. И не пытайтесь потрогать кого-то из нас руками – перед вами гологра… в общем, объёмное изображение.

– Так сказать, трёхмерная модель в четырёхмерной точке пространственно-временного континуума, хех… – вступил в разговор второй незнакомец.

– Вы кто? – Фостер говорил машинально, нанизывая простые слова на нить примитивной фразы. Казалось, чувство адекватного восприятия мира навсегда оставило его.

– Успокойтесь, доктор. Как я уже сказал, мы с коллегой – учёные из не очень далёкого будущего, – снова говорил Зигмунд. – Хотим рассказать вам кое-что и обратиться за помощью.

– Ко мне? – Эдмунд пытался прийти в себя, однако нервная дрожь колотила его, будто он попал в беду и не знал выхода из сложившейся ситуации. Но внезапно помогла память, привнося спокойствие картинами прошлого. Вспомнились студенческие годы на медицинском факультете Гейдельбергского университета, когда из рук в руки студентов переходила книга с фантастической историей одного чудаковатого англичанина. «Машина времени» – кажется, именно так она называлась.

Фостер овладел собой и спросил уже более твёрдо:

– Почему? Почему вы обратились именно ко мне?

– Сейчас объясню, по какой причине, ибо в этом вся соль проблемы. Среди вновь прибывших с фронта паникёров сегодня должен оказаться один ефрейтор. Его имя Адольф Шиклгрубер; служил посыльным при штабе 16-го Баварского резервного полка.

– Служил?

– Именно – служил. Больше не будет, поскольку через три недели война закончится. Видите, нам даже это
Страница 2 из 26

известно.

– Аналитику предположить несложно…

– Мы не предполагаем, нам известно совершенно точно. Капитуляцию немецкое командование подпишет 11 ноября. В начале шестого утра, неподалёку от Парижа – в Компьенском лесу.

– Допустим. А что вам всё-таки нужно от рядового психиатра?

– Ничего особенного. Необходимо, чтобы вы не брались за лечение Шиклгрубера.

– С чего бы это? Я врач, если в моих силах помочь пациенту…

– Знаем-знаем, клятва Гиппократа, медицинский долг. Но вполне возможно отказаться, сославшись на безнадёжную запущенность болезни… или вовсе ничего не объясняя. Сие, как мы знаем, в вашей компетенции.

– А что за болезнь, разрешите полюбопыт…

– Тут именно ваш случай. Ефрейтор ослеп. Он думает, что это результат воздействия иприта. Но весь фокус в том, что газовая атака англичан его не коснулась, глаза совершенно здоровы, а потеря зрения – результат психического расстройства, вызванного самовнушением. Усугубляет дело конъюнктивит, вызванный тем, что Адольф постоянно трёт глаза грязными руками. Именно по этой причине его и заподозрили в склонности к дезертирству, а потом направили в ваш госпиталь. Ничего удивительного в таком решении – окулисты говорят, что зрение в порядке, а пациент утверждает, будто ничего не видит, требует лечения, чтобы скорее вернуться в часть.

– Интересный случай. И отчего, скажите, я не должен пользовать названного больного?

– А оттого, герр Фостер, что ваше успешное лечение приведёт к крайне негативным последствиям.

– Надеюсь, не для пациента, если успешное, хех… – нервно хохотнул психиатр.

– Зря смеётесь. Последствия будут негативными в масштабах всего человечества. А для вас лично – смертельными. После прихода к власти вашего возможного пациента в 1933-ем от вас избавятся как от свидетеля…

– Свидетеля чего? И как это вдруг ефрейтор придёт к власти? Чудеса какие-то…

– Всё очень просто, герр доктор. Вы сами всё и спровоцируете.

– Каким образом?

– Поняв, что слепота ефрейтора психического свойства, вы решите его вылечить методом гипнотического воздействия.

– Хм, да, я уже давно практикую гипноз в качестве раскрепощения нервных центров…

– Потрудитесь не перебивать, – тот, кто представился Зигмундом, начал проявлять признаки нетерпеливого раздражения, какие обычно свойственны молодым аспирантам, зарабатывающим себе на жизнь преподаванием на младших курсах. – Вы задали вопрос, я на него отвечаю. Так вот, при выводе пациента из депрессивного состояния вами будет проведено несколько сеансов гипнотического внушения, на которых вы убедите Адольфа Шиклгрубера, что он избранный сверхчеловек, который может излечить сам себя одним только усилием воли. Пациент в результате прозреет и сочтёт себя богоизбранным… Сами того не подозревая, вы, доктор, разбудите в обычном не очень честолюбивом человеке такие духовные силы, такую уверенность в себе, что за ним пойдут миллионы.

– Куда?

– На завоевание планеты.

– И как же всё закончится… если я всё-таки возьмусь за лечение?

– Ваш пациент не сумеет достичь мирового господства, его армию разобьют союзники – нынешняя Антанта, – но главным образом, к разгрому приложит руку Россия. Однако эта борьба будет стоить человечеству десятки миллионов жизней. И все ужасы мировой войны, которая идёт сейчас, покажутся детским лепетом перед её, войны, продолжением, войны, которая начнётся всего через пару десятков лет. Мы бы хотели…

– А кого вы представляете?

– Одну организацию. Вам её название ничего не скажет…

– И всё же?

– «Мемориальный союз Холокоста».

– Странно, о каких огненных жертвах речь?

– О геноциде целого народа…

– Вы хотите сказать, что мой пациент… мой возможный пациент захочет уничтожить какой-то конкретный народ?

– Да, и не один. Большая часть его планов может осуществиться, именно поэтому мы и обратились к вам, чтобы избежать многочисленных жертв…

– С моей помощью? Избежать жертв с помощью моих действий?

– Скорее, с помощью вашего бездействия.

– Слишком всё это напоминает…

– Бред? У вас ещё будет время, чтобы проверить всё, что мы говорили. Не оказалось бы только поздно, не пришлось бы пожалеть! Решайтесь, герр Фостер.

Видение в углу ординаторской потеряло резкость очертаний, заклубилось неясною дымкой, а потом и вовсе исчезло.

Эдмунд ещё долго находился бы в полной прострации, но голос старшего военного фельдшера вырвал его из этого состояния:

– Доктор Фостер, где вы?! Пора заняться регистрацией новых больных. Здесь есть несколько любопытных экземпляров, которые должны вас заинтересовать. Вас и вашу диссертацию…

– Фельдшер Краузе, вы же медик. Образованный человек. Отчего тогда несёте подобные глупости?

– Виноват, герр Фостер!

«Боже, как он великолепно безграмотен», – подумал Эдмунд без особых эмоций – уже притерпелся к манере фельдшера неверно строить фразы – и пошёл в приёмный покой.

Врач Эдмунд Фостер в очередной раз внимательно изучал дела солдат, прибывших в госпиталь с Западного фронта три недели назад. А Западного фронта уже не было. Впрочем, как не было и фронта Восточного. Сегодня, 11 ноября 1918-го завершилась первая мировая война. Немецкая делегация в 5:12 утра по Гринвичу в железнодорожном вагоне маршала Фоша в Компьенском лесу подписала условия капитуляции. Так что же получается, господа и дамы? Эти странные люди-видения в каплевидном коконе оказались правы в мелочах… стало быть, верно и всё другое, что касается ефрейтора Шиклгрубера.

Как там его можно вылечить? При помощи гипноза, внушив больному, что он избран Богом, потому – избавиться от слепоты для него дело пустяковое. И побочный эффект – желание стать вторым мессией и своею волей вершить, казалось бы, невозможное – владеть умами народов, возвеличив одну великую титульную нацию? Хм… интересно… Но если учесть, что самому потом придётся пасть жертвой своего пациента… Стоит ли сомнительная известность насильственной смерти, не слишком ли дорогая цена? А если всё повернуть иначе? И пациент гипервнушаем, как нельзя кстати. В этом доктор успел уже убедиться.

Над Потсдам-плац Берлина перетяжки юбилейных плакатов пузырились от лёгкого весеннего ветра, наполняющего сердца и души населения благоговейным экстазом. Двадцатипятилетие Третьего рейха праздновали с особой помпой. Накануне Великого Шествия Нации гордые янки капитулировали после семи лет локальных партизанских войн. Выдохлись. Признали Фюрера и великих ариев, отказавшись от звания титульной нации на отдельно взятом континенте.

– Смотрите, смотрите – сам Эдмунд Фостер – величайший теоретик славяно-арийских отношений.

– Вы ошиблись. Это не он. У рейхсканцлера неважно со здоровьем – простудился во время поездки по Сибири.

– Ну, как же! Вот – на трибуне! Сам! Хайль Фостер! Фюрер с нами!

Союз Советско-арийских социалистических республик Третьего рейха встречал новую пятилетку ударным трудом добровольцев из коммунистического союза Фостерюгенд.

А в небольшом Померанском городке Пазевальк в камере-одиночке доживал свои дни Адольф Шиклгрубер, известный лет десять назад как Первый фюрер Третьего рейха Адольф Гитлер. Теперь о нём начали забывать. И в самом деле, какой толк от полностью ослепшего
Страница 3 из 26

истеричного старика! Что ж, фюрер сделал своё дело, фюрера можно отправлять на почётную политическую пенсию. Главное, чтобы психиатр попался хороший. Тогда – никаких непредсказуемых действий. Всё идёт по плану!

– Видишь, Зиг, я же говорил, что с этим доктором ничего не получится. Ещё одна ветвь развития пошла бесу под хвост. Придётся её прижигать на корню!

– Да, вечно так! Учишь-учишь людей добру, а они… Эх!

– Не сдать нам, похоже, курсач по вариативности истории. Попробовать разве что через Гинденбурга, хотя старик может напугаться до смерти.

– Шансов немного, но Рёма[1 - Эрнст Юлиус Рём (нем. Ernst Julius R?hm; 28 ноября 1887, Мюнхен, Бавария, Германская империя – 1 июля 1934, Мюнхен, Бавария, Третий рейх) – один из лидеров национал-социалистов и руководитель СА (нем. Sturmabteilung, сокращённо СА, штурмовики; известны как коричневорубашечники).] и Штрассера[2 - Грегор Штрассер (нем. Gregor Strasser; 31 мая 1892 – 30 июня 1934) – один из основателей и лидеров НСДАП, представитель социалистического крыла партии. Убит во время «ночи длинных ножей» (расправа Гитлера над штурмовиками СА, произошедшая 30 июня 1934. Кодовое название – «операция Колибри»).] предупреждали, а в итоге: вместо фюрера Адольфа – фюрер Эрнст. Убеждали и Клару Пёльцль[3 - Пёльцль, Клара (Poelzl), (1860–1908), мать Адольфа Гитлера, третья жена Алоиса Шикльгрубера.] избавиться от ребёнка, прости Господи. И ведь убедили…

– А толку? Она нас обманула… О, эти дочери Евы! Теперь мастер Гавриил представления Ректору не станет волеизъявлять.

– Нет, не переведут нас в первую триаду[4 - Имеется в виду иерархия ангелов. В христианской мифологической традиции иерархия ангельских существ разработана Псевдо-Дионисием Ареопагитом (V или нач. VI в.). Девять ангельских чинов разбиты на три триады, каждая из которых имеет какую-либо особенность.Первая триада — серафимы, херувимы и престолы – характеризуется непосредственной близостью к Богу;Вторая триада – силы, господства и власти – подчеркивает божественную основу мироздания и мировладычества;Третья триада – начала, архангелы и собственно ангелы – характеризуется непосредственной близостью к человеку.], а я уже и новые крылья приготовил.

Ректор улыбался, наблюдая за вознёй ангелов – выпускников второй триады всевидящим оком. Ничего-ничего, пусть экспериментируют. Впереди у них Вечность.

Потом был свет. Резкий, прямо в глаза – будто хором прожекторов пытались вскипятить воспалённый мозг. И два силуэта в белом – не то халаты на чьих-то плечах, не то ангелы. Неужели умер?

– Чёрт, Зигфрид! Он – кажется, живой. Что будем делать?

– У тебя какой приказ, Краузе?

– Закопать труп подальше от больницы. Подальше и поглубже… Но он ещё дышит…

– Тебе разве велели рассуждать?

– А как это… живого закапывать?

– Тогда добей его!

– Зиг, я не могу, ты-ы-ы… знаешь.

– Наградил же Всевышний помощничком, шайзе! – ругнулся труппфюрер[5 - Труппфюрер (нем. Truppf?hrer) – звание в СА (штурмовые отряды), которое существовало с 1930 по 1945 год. Звание труппфюрер СА соответствовало оберфельдфебель в вермахте. Изначально звание труппфюрер СА было старшим по отношению к званию шарфюрер СА, однако в 1932 году было создано новое звание обершарфюрер СА, которое и стало младшим по отношению к званию труппфюрер. Труппфюрер обычно занимал должность унтер-офицера взвода СА в составе роты.] Зигфрид Штилике и принялся прикручивать штык к винтовке «маузер» – новейшему изобретению Людвига Формгримлера.

Первый удар был нанесён неудачно – штык пошёл по касательной – чуть наискось, задел ребро, и, скользнув по ноге, надрезал связки голеностопа. Боль ослепила вспышкой, будто молния (успел подумать: «Какая нелепая метафора!») … потом всё исчезло.

– Так вы берёте сценарий?

– Да, миссис…

– Мисс, мисс Ройфа.

– Мисс Ройфа, мы покупаем сценарий и право на экранизацию. Но мы хотим знать, кто его автор. Не станет ли потом этот человек предъявлять свои права?

– Не волнуйтесь, речь идёт об одном русском инженере, который оказался в Аргентине после войны. Последствия плена, нежелание вернуться на родину. Именно он поручил мне заключить договор, снабдив полномочиями. Вот доверенность, нотариус вам должен быть известен…

– Они взяли, дорогая? Они взяли?

– Да, мой фюрер. У этих гринго нет ничего святого. Они готовы купить историю человеческих страданий. Ради прибыли ни родную мать, ни близнецов не пожалеют.

Хелена Берта Амалия[6 - Лени Рифеншталь (нем. Leni Riefenstahl, настоящее имя Хелена Берта Амалия Рифеншталь, нем. Helene Berta Amalie Riefenstahl; 22 августа 1902, Берлин – 8 сентября 2003, Пёккинг) – немецкий кинорежиссёр и фотограф, а также актриса и танцовщица.Рифеншталь является одним из самых известных кинематографистов, работавших в период национал-социалистического господства в Германии. Её документальные фильмы «Триумф воли» и «Олимпия» сделали её активным пропагандистом Третьего рейха.], в свои далеко не юные годы была всё такой же роковой женщиной, какой её знали в далёком 36-ом Олимпийском году.

«Как всё-таки он стал похож на того, чью жизнь прожил. Даже без парика и грима похож, – подумала Хелен. – Фюрер, тот самый, первый, заигрался в двойников, испугавшись участи приговорённого им Эрнста Рема. Но переиграть психиатра на его поле даже неординарным личностям не под силу. А бороться против первого врача Третьего рейха – и вовсе гиблое дело. Вот и лежит теперь где-нибудь в подвалах НКВД… Или МГБ, как там его теперь называют? Лежит и сам себя изображает, сам себе же двойником являясь».

– Милая, – прервал её размышления бывший фюрер, впрочем, нет – не бывший. Фюрер до тех пор не бывший, пока жив, – милая, сколько они нам перечислят?

– Триста тысяч… за всё… Неплохой куш, не так ли?

– Это твои деньги теперь, Хелен! Я уже слишком стар…

– Мой фюрер, вы ещё хоть куда!

– Знаешь, очень трудно жить в состоянии накрахмаленного воротничка…

– Что вы имеете в виду?

– Трудно всё время делать стойку, когда хочется разом покончить счёты с существованием.

– Не малодушничайте, Эдмунд, вы не заслужили такого финала.

– Мне страшно, Лени. Я всюду вижу ангелов, этих чёртовых ангелов, больше похожих на солдат рейха! Я прожил чужую жизнь, спасая свою. Теперь пришло время ответить.

– Не печальтесь, мой фюрер, всё образуется! У вас просто плохое настроение сегодня… Поспите, а я пойду к себе.

Человек встал со стула и направился к выходу. Изображать Лени Рифеншталь было совсем не так трудно, как это могло представиться со стороны. Больной оказался настолько легко внушаемым, что прикинуться женщиной не составило труда.

Но пациент-то каков – придумал целую историю с Адольфом Шикльгрубером – рейхсканцлером Германии, его придворной дамой-режиссёром и ангелами, пытающимися предотвратить… да-да, Вторую Мировую войну. И отчего бы ей случиться этой войне, когда никто… Большевиков удавили ещё в зародыше. Теперь только немного бурские сепаратисты беспокоят свободный мир, да автократические державы бассейна Тихого Океана. Но и им скоро придёт конец…

– Доктор! Герр Фостер, проснитесь!

– Что – привезли новых пациентов с фронта, Штилике?

– Я не Штилике, Эдмунд. Я Зигфрид Краузе, ваш лечащий врач. Забыли? И не мудрено – чёртова инфлюэнца! У неё такие странные осложнения этой осенью. Не успел
Страница 4 из 26

приехать домой, как мне сообщили, что вы пришли в себя… и я сразу – в клинику, незамедлительно. Рассказывайте, что вам привиделось? Вы так много и бессвязно говорили, находясь в критическом состоянии. Умираю от любопытства – что-то хотя бы осталось в памяти?

– Да, доктор! Двух ангелов… в белых халатах запомнил. Они мне пытались что-то внушить. Постойте, что же именно? Ах, вот – мне следует отказаться от лечения какого-то ефрейтора…

– Но вы же не врач, Адди!

– Кто я?

– Адольф Фостер, разумеется… Кинооператор. Вы свалились прямо на съёмках фильма о Третьем рейхе.

На экране затемнение, побежали титры.

– И это ваш сценарий, Лени?

– Да, мой фюрер.

– И почему так всё запутано?

– Один мой знакомый психиатр… из клиники в Пазевальке говорил, что человеческое подсознание настолько тёмная нематериальная субстанция, что лучше даже не пытаться её понять. А ещё он называл подсознание хранилищем атласа путей господних, которые, как известно, неисповедимы.

– Ха, я даже знаю его имя. Он также утверждал, что человеческий разум – узник собственного представления о мироустройстве, моя нежная фрау…

– Фройляйн, Эдмунд. Только – фройляйн…

– Разумеется, Лени. Разумеется, – протянул человек, очень напоминающий известного диктатора, если бы тот дожил до преклонных лет. – С тех пор, как набитый дерьмом мешок – Петер Якоб, ваш муженёк, бросил вас гнить в американской тюрьме… Он всегда мне не нравился, этот выскочка – не то лётчик, не то альпийский стрелок.

– Ах, мой фюрер, я тогда была ещё очень молода…

– Вечно молода, Лени! Что ж, я вполне доволен фильмом. Вы, Лени, верно сделали, что настояли на соавторстве с Бергманом[7 - Эрнст Ингмар Бергман (швед. Ernst Ingmar Bergman; 14 июля 1918 – 30 июля 2007) – шведский режиссёр театра и кино, сценарист, писатель.]. Северяне знают толк в психологии.

– Мне приятно, что всё удалось. Скажите, а как там с разрешением?

– Король не возражает, можете готовить экспедицию в Нубию. Не передумали, Лени, это же пустыня? Вы, видно, не представляете, с чем столкнётесь.

– Решение принято. Меня лишили права на профессию практически везде. Думаю, в Африку они не доберутся, эти святоши, с чьего молчаливого согласия всё пошло так, как пошло… и пролились реки крови. Теперь они судят всех – и правых, и виноватых, будто сами не провоцировали… Всё, Эдмунд, больше ни слова о прошлом. Отныне у меня опять появился смысл в жизни[8 - За связь с фашистами Лени Рифеншталь провела более трех лет в лагерях для интернированных. В частности, женщину обвиняли в том, что по ее просьбе на съемки фильма «Долина» привозили цыган из концлагеря. В 1949-ом году суд снял с Рифеншталь обвинение в пропаганде и поддержке фашистского режима, признав ее «попутчиком».Рифеншталь уехала в Африку. Снимала в Кении и Уганде документальный фильм «Черный груз» (1956 г.) о современной работорговле. В 1970-е годы она выпускала фотоальбомы, посвященные погибающим нубийским племенам масаки и као. В течение восьми месяцев Лени жила среди масаки, снимая и фотографируя.].

– Завтра я подготовлю всю разрешительную документацию. А сейчас мне и в самом деле пора отдохнуть.

Пожилой человек, европейской наружности, по иронии судьбы очень напоминающий бывшего рейхсканцлера фашистской Германии, тайный советник короля Египта и Судана Фарука[9 - Фарук (11 февраля 1920, Каир – 18 марта 1965, Рим), египетский король в 1936-52 гг. (до июля 1937-го года правил регентский совет). Проводил крайне реакционную политику. Был свергнут в результате Июльской революции 1952-го года и выслан из Египта. В 1959-ом году принял гражданство Монако.], направился к выходу, припадая на правую ногу, которую повредил при игре в гольф. Связки ныли не только к дождю (в Судане подобная роскошь радовала крайне редко), но при всяком изменении атмосферного давления. Чёртовы слуги Фарука – шайзе! – даже не удосужились убрать за собой грабли, когда закончили приводить в порядок площадку. Вернуть бы молодость, тогда бы зажило всё, будто на собаке…

Поздним осенним вечером 1918-го года капрал Краузе вывез скончавшегося накануне от кровоизлияния в мозг пациента Эдвина Фортеса, рядового похоронной команды 16-го Баварского резервного полка, из покойницкой на малоприметное кладбище в стороне от дорог. Две недели назад этого пациента доставили вместе с ефрейтором Шикльгрубером в Пазевальк после того, как обоим удалось пережить газовую атаку англичан. По дороге в госпиталь Эдвин вёл себя крайне агрессивно: кидался на санитаров сопровождения и на своего собрата по несчастью, утверждая, что тот развяжет новую мировую войну, ещё кровавей прежней. Словно бы во власти простого штабного посыльного, к тому же – страдающего психическим расстройством, были возможности и средства, доступные лишь сильным мира сего.

В клинике рядового немедленно изолировали в отдельном боксе, чтобы не тревожил контингент потенциальных дезертиров и неврастеников. Очень скоро оказалось, что Эдвин простужен, давали себя знать ночёвки на холодной осенней земле. Вдобавок начала нарывать плохо залеченная штыковая рана на правой ноге. Боец впал в беспамятство ещё в дороге и несколько дней не приходил в сознание. И только всё время бредил, поминая никому неизвестных: Гитлера, некую Хелену Рифеншталь, её мужа Петера Якоба – капитана горнострелковых войск и, как ни странно, доктора клиники Эдмунда Фостера, называя последнего вождём нации. Откуда Фортес знал имя врача, если никогда его раньше не видел да и слышать о нём не мог, осталось загадкой.

Дальнейшее обследование показало, что у рядового крупозное воспаление лёгких, так что изоляция в тёплом боксе оказалась как нельзя кстати. Госпиталь Пазевалька занимался психическими заболеваниями, специалистов по общей терапии здесь не было, да и лекарств тоже. Потому-то пациента лечили исключительно аспирином. Доктор Фостер предполагал отправить недужного в обычный госпиталь, но оттуда ему ответили, что это совершенно исключено: всё заполнено ранеными, а больным гражданскими болезнями места нет.

Капрал Краузе методично копал могилу. Фельдфебель Штилике стоял рядом и насвистывал что-то из Моцарта. Спешил побыстрей покончить с неприятным заданием, но не помогал, чтобы не создавать прецедента. Он распорол шов на мешке, заменяющем гроб, посмотрел в лицо умершего, осветив его фонарём… Чёрт, как же этот парень похож на их доктора Фостера. Будто братья-близнецы, бывает же такое!

Аккуратно прикрыв солдата брезентом, капрал сбросил его с тележки и волоком дотащил до ямы. Столкнул вниз. Труп неловко повернулся, словно хотел присесть. Пришлось даже вставать на колени и шерудить внизу подвернувшейся под руку штакетиной.

– Чёрт, Зигмунд! Он – кажется, живой. Что будем делать?

– У тебя какой приказ, Краузе?

– Закопать покойника на кладбище, подальше от больницы.

– Подальше и поглубже, так?

– Так, господин труппенфюрер… ой, фельдфебель!

– Тебе разве приказывали рассуждать?

– А как вдруг… это… живого закапывать?

– Тогда добей его!

– Зиг, я не могу, ты ведь знаешь.

– Наградил же Господь помощником, фарфлютер шайзе менш! – ругнулся Штилике и потянул с плеча винтовку, примыкая штык.

Обильно посыпав хлоркой покойника, Краузе взялся за лопату. Работал он очень быстро, поскольку
Страница 5 из 26

стемнело как-то разом, а масла в фонарь санитары залили совсем немного. К тому же, было жутко не по себе – тени почти забытых детских страхов прятались в набухших влагой кустах.

Почему Александр Пушкин так и не бывал на Приполярном Урале

Существует мнение, что Пушкин, Александр Сергеевич, будучи по рождению горячих африканских кровей, не решился посетить Приполярный Урал, испугавшись сурового климата здешних мест. Однако это далеко не так.

Не многие знают о том, что Александр Сергеевич всею душой стремился в северное сказочное Лукоморье, где вместо знаменитого дуба на въезде, а вернее сказать, на влёте, стоят каменные «болваны» под общим названием Мань-пупу-нёр, что означает на языке манси – Гора Малых Богов. Пушкин буквально грезил будущим путешествием в высокие широты, мечтал о нём. И только цепь житейских обстоятельств не позволила ему осуществить свою мечту. Почему стремился, спрашиваете? Так вот почему – вот же ж…

Друзья-туристы приезжали к Пушкину в его квартиру на набережной реки Мойки в доме под нумером 12, принадлежащем княгине Волконской. Приезжали на перекладных гуже-стопом и немедленно принимались хвастаться своими достижениями да живописать, какие красоты встречались им на каждом шагу близ горы Манарага («Медвежья лапа») и горы же Колокольня у истоков реки Кось-Ю на Приполярном Урале.

Александр Сергеевич пил свежезаваренный грог с Гоголем… скорее всего, моголем, и мечтательность наполняла его кудрявую голову гения. Он уже видел себя сплавляющимся по большой воде на саморубном плоту, себя бороздящего траверс на Манараге[10 - Манарага – название горы на Приполярном Урале, в переводе с мансийского означает «медвежья лапа». Она и в самом деле походит на поднятую к небу лапу с пятью вершинами-когтями.] (с одного «медвежьего когтя» на другой), бросающим спиннинг… э, нет, невод возле Средних Ворот[11 - Средние ворота – живописные скальные выходы на реке Кось-Ю, протекающей на Приполярном Урале.], там, где сёмужные ямы.

Кальян довершал дело. Одухотворённый Пушкин выгонял гостей, наказывал супруге Натали, чтобы не смела громко воспитывать детей, а сам удалялся в чулан, где ждали его заранее наточенные перья и свечи восковой спелости. «Урал подо мною. Один в вышине…» – писал Александр Сергеевич. И вот уже все двадцать четыре строки нового стихотворения «Урал» уютно развалились на гербовой (экономить при написании шедевров гению не пристало) бумаге. Пушкин мечтательно откидывался в кресле-качалке, привезённом с аукциона «Кристи» расторопным Добролюбовым. В нём, в этом кресле, сам Вильям Амадеевич Шекспир все свои лучшие сонеты ваял в жестокие годы английского абсолютизма. Откидывался, значит, Александр Сергеевич, глаза закатывал, а сам всё думал об Урале.

Думать-то он думал, но всякий раз ему представлялся Кавказский хребет, Владикавказ, многочисленные аксакалы и сагибы, абреки и чебуреки, сабза и гюрза. Нет! Нельзя идти против исторической правды. Он ведь не абстракционист какой-нибудь, хоть и гений, как говорится, из далёкой испанской дали… или, там, Дали. Нельзя читателей в заблуждение вводить!

Дрожащей рукой Александр Сергеевич зачёркивал «Урал», исправлял его на «Кавказ» и предавался мечтательности. Эй, Матрёна, перезаряди-ка мне кальянчик! Теперь – ба-на-новый! Вот съезжу на Приполярный Урал следующим летом, тогда напишу что-нибудь посвежее… Мысли путались, гений задрёмывал, чтобы через двадцать минут быть снова готовым – творить; творить разумное и, разумеется, вечное, потому как – гений.

Про Штирлица-Исаева в том дремучем XIX-ом веке ещё никто и не слыхивал. Таким образом, практически ни один жандарм и сатрап из третьего отделения не догадывался, что Пушкин опередил своё время… на пресловутые двадцать минут, задолго до народного артиста Тихонова. И это всё, не считая прекрасной лирики! Гений гениален в любом своём проявлении!

Да, вернёмся в чулан. Пробуждался Александр Сергеевич, и рука его сама тянулась к стилу. Рождался очередной шедевр «Монастырь на Сундуке»[12 - Сундук (или Шапка) – название горы на водоразделе рек Вой-Вож Сыня и Вангыр (левый приток Кось-Ю) на Приполярном Урале. У Подножия Сундука в настоящее время находится туристическая база «Озёрная» Национального парка республики Коми «Югыд Ва».]. Строки извивались туристическими тропами и ложились на бумагу, как вибрамы путешественников на плечи далёких перевалов. «Высоко над семьёю гор, Сундук, твой царственный шатёр…» Дунька, чаю мне! С пряниками и лимоном! Ай, да Александр Сергеевич, ай, да… сын кобелиной подруги!

Но первое возбуждение проходило, пытливый ум гения успокаивался и начинал анализировать. Опять призрак социалистического реализма в литературе вставал перед Пушкиным во всей своей Горькой красе и взывал к гордо реющему буревестнику и неуклюжим пингвинам, вечно прячущим что-то жирное в скалах или, там, утёсах.

Со слезами на глазах Александр Сергеевич менял название горы Сундук на Казбек и стремился забыться в малиновом варенье, которое притаскивала глупая дворовая девка вместо коньяка или кизлярки. Конечно, против исторической правды не попрёшь! Нет на Приполярном Урале монастырей, и не воздвигалось никогда. Пушкина посетило было одно прозрение о том, что можно бы поехать на Урал и построить там какой-нибудь монастырь, чтобы ничего не исправлять в своём творении, но… Но со средствами как раз оказалось неважно, поскольку только поутру принесли счёт из «Яра», где накануне гуляли всем Царским Селом на именинах Кюхельбекера. А искать спонсора в разгар ссылочной декабрьской компании 1825-го года – всё равно, что испрашивать у собственной супруги благословления на роман с княгиней Воронцовой, хотя, вполне вероятно, что и графиней.

Тут некоторые читатели могут меня поправить, что в 1825-ом году Александр Сергеевич ещё не был женат. А также – что ссылать, мол, государь-император принялся не сразу, сначала на балу в честь Нового года кадриль станцевал, и только потом уже взялся за государственный гуж, как и полагается сатрапу и жандарму континентальной Европы. Но разве это что-то меняет в существе вопроса? Ну, не было на Приполярном Урале монастыря, не было! Таким образом, становится абсолютно очевидной необходимость поездки на Приполярный Урал.

Пушкин приступил к сборам. Купил себе на «блошином» рынке туристический рюкзак французского производства, брошенный одним генералом в 1812-ом году, заказал в Михайловском, чтоб ему навязали лаптей покрепше, насушил пимикана и ржаных сухарей с солью, и стал дожидаться лета.

Но летом все планы гениального литератора были разрушены коварными «курами» госпожи Воронцовой. Она всё про «тужюр-лямур» пела Александру свет Сергеевичу, а он внимал, как настоящий джентльмен и кавалер. Так незаметно и лето кончилось. Что за беда, скажут многие, можно ведь и осенью махнуть поближе к Полярному кругу? Верно. Ну, а как же тогда быть с Болдинской осенью? Карантин, доложу я вам, не шутки. Заразу государь не позволял разносить на задворки империи, будь ты хоть гений, хоть холоп, хоть кто. Опечалился Александр Сергеевич и забылся в своих «Маленьких трагедиях». Полетели денёчки, посыпались градом через прохудившееся решето среднерусского неба, и наступила новая
Страница 6 из 26

осень.

Один раз, той как раз осенью, Пушкин совсем уж собрался посетить Приполярный Урал. Он и карты прикупил с этой целью. И не только игральные, надобно отметить. Хотя во время длинного пути по бездорожью только игра в подкидного «по маленькой» и кружка-другая доброго вина могла скрасить унылый досуг, по дороге-то ведь всё больше болотистая местность, и никакой тебе «глубины сибирских руд» не предполагалось. Александр Сергеевич и одеждой тёплой запасся, преизрядно в долги влезая. Куртки «аляски» в те дремучие времена дорогущие были и всё больше одноразовые – никаких камер-юнкерских сбережений не хватит. Собрался, однако. Бог помочь!

Но тут случилась с поэтом простуда. Сидит себе Пушкин за столом в Михайловском, где уже вся дворня готова сопроводить своего кумира в дальнюю дорогу к Уралу, и чай с малиной сушёной пьёт. Не вышло в тот раз.

А в другой раз совсем иначе получилось. Тогда Пушкин накануне отъезда решил написать небольшой политический памфлет в стихах, чтобы отомстить Николаю Палкину за свою Кавказскую ссылку. Прилёг он на оттоманку, глаза закрыл и принялся сочинять. В России некто плохо правил… Нет, не годится. Так только дилетант может написать. Да, и намёк какой-то несерьёзный получается. Тиранов нужно прямо по имени называть, иначе не памфлет выйдет, а унылая сатира в духе начала горбачёвской перестройки имени Политбюро Яковлевича Лигачёва. Даже думать о таком сочетании инициалов противно…

Хорошо, начну всё иначе. Никола Палкин Русью правил… Опять плохо. Слишком унизительное для государя имя «Никола» так и выпирает из строки. А ежли «Николая» всобачить, то ритм гулять начнёт… Стоп-стоп, подобным образом гению писать не должно. Nikolay First rules Rusiyu. Это вообще по-английски… Боже мой, как мучительно быть великим! Мой дядя самых честных правил…

Так-так-так, а вот сей экзерсис уже на что-то похож. Правда, коронованный тиран опять в стороне остался, зато какая строчка замечательная! Сочиню лучше «Евгения Онегина», а памфлет после напишу…

И тут такое вдохновение посетило Александра Сергеевича, что он и забыл, как всю дворню ещё с обеда взбаламутил, к поездке на Приполярный Урал подбил. Пишет и пишет при свете лучины, а под ногами гуси гуляют ощипанные. Няня Родионовна едва перья успевает затачивать. Сутки минули, вторые… так и не поехал Пушкин на Урал. Из головы все планы долой, когда такая масть ложится. То-то потомки долго будут вспоминать Онегина, то-то будет чем в школе на уроках литературы заняться. Поэма-то, судя по всему, очень поучительная выходила. Энциклопедия русской жизни, никак не меньше! И ведь это же опять всё в Болдине случилось! Такое, понимаете ли, заколдованное место для титана мысли, бойлера рифмостроя!

Ещё и в четвёртый раз собирался Александр Сергеевич на Приполярный Урал. Всё, решил, теперь непременно поеду. Сколько можно самому себя же обманывать? Пора, брат, Пушкин! А то, что же получается: в Бесcарабии и на Кавказе был, в Одессе и в Михайловском прогуливался, не говоря уже про Петербург с Москвой. Столько там мест Пушкинских, даже неудобно становится, если скромностью украшен изрядным манером, как и полагается камер-юнкеру.

Недавно, кстати, ещё одноимённый поэту музей изобразительных искусств открылся. А на Урале Приполярном ни следочка гений не оставил, ни артефакта исторического. Как же так? Нехорошо получается. Люди обидеться могут.

Одним словом, собрался Александр Сергеевич, сидит себе на чемодане в Михайловском, ямщика ждёт, который удалую четвёрку в путь-дороженьку дальнюю впрок овсом кормит. Слышит Пушкин на дворе шум да гам.

Ага!

Выглянул в оконце, а там народу столичного две кареты дилижансовых полнёхоньки. Все гости разом в дом попёрлись, но не по-колхозному, а ноги о коврик на крыльце вытерши. Столичная жизнь тому способствовала и правила гигиенического самообразования. Галдят гости наперебой, шампанским стреляются и Пушкина на нехорошие излишества подбивают.

А приехали в Михайловское такой компанией, что всем на зависть. Пущин, друг верный, ананасы достаёт на закуску. Кюхля длинноносый, ну, тот, который Кюхельбекер, если в полный рост… когда сутулиться перестанет. Ну, чьи именины ещё в «Яре» по большому счёту отмечали, помните? Так вот, этот Кюхля маску Гоголя одел и русского пляшет. Пойду ли, выйду ль я, да… И-э-хх, и-э-ххх, эх! Горчаков, канцлер нержавеющий, работу в департаменте бросил и карлой бородатым предстал. Именно в таком виде его потом Александр Сергеевич в «Руслане и Людмиле» изобразил. Не по злобе какой, не подумайте, а так, для смеха.

Ну, Горчаков-то тогда ещё с Бисмарком не тягался на малых оборотах, но кое-что для державы значил; не стал, однако, на Сергеича обижаться и силу свою политическую на однокашнике тренировать. Африканские страсти, мол, и всё такое. Тем более, гений… Вона, ему какой нерукотворный памятник отгрохали! Ну, сам воздвиг, так сам… Запретить нельзя… Нет такого уложения в Своде Законов империи.

Из-за спины Горчакова выглядывает Анна Петровна К* из тогдашней мелодрамы «Я помню чудное мгновенье…» Румяная вся, да ядрёная.

– Поехали, Шурик, к цыганам, – говорит с загадочным придыханием.

Её подруга и тайная соперница, княгиня (а, может, всё-таки графиня, ведь муж-то граф, как-никак?) Воронцова строит глазки из супового набора господина Оливье… по ранжиру строит, делая вид, что и не ревнует вовсе к этой «бульварно-будуарной особе» с Пушкинского бульвара. Тоже куда-то Александра Сергеевича устремить хочет, наверное, в Крым, в Алупку, во дворец Воронцовский.

Вяземский напротив ни к чему не призывает, а осаживает прибывших словом художественного пастыря:

– Не видите, гений в народ собрался, а вы ему пробки в колёса! Говорил же, незачем Пушкина отвлекать! Лучше бы самопишущую ручку попытались изобрести для нашего Александра Сергеевича, изверги!

Хозяин Михайловского имения, конечное дело, немного в оторопь пришёл. Сами подумайте, с каких-таких резонов взялись вышеназванные господа и дамы на гостевой волне в аккурат перед обедом ездить?

Александр Сергеевич впрямую и спросил, не мудрствуя лукаво, чего, дескать, гости незваные припожаловали? За всех Горчаков ответил, ему в Сенате не привыкать.

– Девятнадцатое октября на носу, брат Пушкин, – сказал он, – а мы ещё и не подумали, как отпраздновать… юбилей Лицейский.

– Согласен, – Пушкин ему отвечает, – девятнадцатое октября вот-вот разразится… Осень, стало быть (хорошо, что не Болдинская, прости меня, Господи, грешного)… Тогда, какого рожна, моншеры, вы на санях приехали, притащилися?

Тут уже рассудительный Вяземский вступил:

– Так ведь, хотели мы на колёсном ходу отправиться, но потом подумали обстоятельно и решили, что всё равно возвращаться уже по снегу придётся… Так чего зря колёса переводить? Правильно я излагаю, господа?

«Эге, да эти надолго измыслили…», – смекнул Александр Сергеевич и уже готовился смириться с новыми обстоятельствами, в уме подсчитывая прямые и косвенные убытки Михайловскому хозяйству. Придётся с музеем «Пушкиногорье» покуда обождать…

Только тут жизнь сделала новый зигзаг.

Пушкин гостей кивком приветил и быстро их пересчитал. Кого-то не хватало. И точно, стоит Бенкендорф на крылечке. Топчется, войти не решается.

– Заходи, брат
Страница 7 из 26

Христофорыч (не Колумбов ли сынок?), раз приехал. Не стану тебя гнать, хоть ты мне и кровушки-то попортил, ни один гематолог не сосчитает! Не держу я зла, поскольку немедленно уезжаю на седой Приполярный Урал, где не место обидам и ожесточению.

Гости закричали:

– И мы тоже хотим с тобой в Приполярье ехать! Возьми с собой!

Подумал немного Пушкин и сказал:

– Хорошо, поехали! Только, чур, сначала шампанское допьём! Сколько там его у вас?

Вяземский повеселел, оживился и ответил:

– Да, сущая ерунда! Всего двенадцать дюжин! С ананасами, правда, немного хуже. Два бочонка маринованных и полтора десятка копчёных в фольге пищевого свойства.

Пушкин пригубил полбутылки «кликошки» и усмехнулся озорной гениальной гримасою:

– Это ничего! На первое время хватит. В случай чего, огурцов по дороге купим! А сани нам – в самый аккурат, на севере пригодятся.

Выехали затемно. Головной возница, смешавший шампанское с козьим молоком, частенько останавливался в лютом голодном лесу, откуда глазенапились на телеги, полные туристов, одичавшие коровы, отставшие от обоза Наполеона в Отечественном исполнении 12-го года.

Всё шло замечательно: вскоре выяснилось, что дорогу к Приполярному Уралу помнит один Афанасий Вяземский, но он, как на грех, заснул, и все попытки себя разбудить пресекал морским извилистым загибом, который слышал от адмирала Нельсона лично, когда служил в качестве шпионки леди Гамильтон Кентского уезда Трафальгарской волости. Делал он это настолько естественно, что граф Бенкендорф даже усомнился:

– Не иначе, в департаменте английского лорда-канцлера Вильяма Лэмба инструкции получал… стервец этакий?!

Таким образом, дальше пришлось ехать исключительно по интуиции. Её не оказалось ни у кого, кроме госпожи Анны К*. Как вы наверняка знаете, женская интуиция самая правильная в мире.

Когда в предутреннем небе показались огоньки, Пущин вскричал:

– Братья! Я вижу землю обетованную! Это и есть Приполярный Урал!

– Земля, земля! – проснулся Вяземский! – Взять её на абордаж! Сарынь на кичку! Кичку на кичу! Победитель получает всё!

– Уймись, скаженный, – успокаивал затейника Горчаков. – Дамы спят. Намаялись…

– С кем же, позвольте спят, когда я-то здесь?! Футы-нуты, ну чисто размонплезировый некомильфос, право слово!

А у Пущина заело пластинку в приводе. Знай себе горланит:

– Земля обетованная, земля обетованная…

Цыгане из ресторана «ЯрЪ» не стали возражать, когда Иван Пущин так неосторожно намекнул на их происхождение, поскольку медведь сегодня был в ударе, и они предполагали расквитаться весьма скоро. Но не на того напали. Пущин вёл себя осторожно. С медведем «барыню» танцевать не стал, рогатиной в нос его не тыкал, а только всё подбадривал Пушкина, который усомнился, туда ли они приехали.

– Где горы? – постоянно спрашивал Александр Сергеевич, и скупая слеза поэта лилась на простую бумагу. На гербовую уже не хватало денег. Когда рядом цыгане с шампанским в серебряном ведёрке со льдом и съевший не один пуд соли и побелевший от неё медведь, сбежавший от помещика Троекурова, всегда происходит именно таким образом.

Так мимоходом автор этих строк в своей необыкновенной исследовательской манере установил одну малоизвестную истину. В XIX-ом веке все дороги вели не в Рим, как считалось ранее, а, как минимум, в «ЯрЪ», по крайней мере, в Российской империи.

Внезапно у путешественников в одночасье кончились не только деньги, но и кареты, лошади, мужское бельё (с женщин снимать не стали из соображений галантности) и крепостной ямщик, в количестве три, а в карты везло плохо. Пришлось вызывать такси и ехать домой за валюту.

Вот так и получилось, что не удалось нашему гениальному поэту посетить заповедных мест Приполярного Урала. Но, если хорошенько подумать, то это и к лучшему. Как знать, исполни свои планы Александр Сергеевич, насладились бы мы тогда «онегинской строфой», прочитали бы «Маленькие трагедии» и «Капитанскую дочку»? Как знать, как знать? Я лично в этом не вполне уверен…

Уголь Гоголя

Рукописи не… Эксперимент

Гоголь шарит в Гугле!

Гоголь шерудит угли.

Гоголь доволен.

Главное – угол не голый…

…как Голем обглоданный богом —

человекомашиной,

механизмом кабалистического осколка из олова

глухо —

Гоголь в печке

кочергой бухает

с насечкой на ручке,

чтоб не выпадала из рук

горгульей летучей,

испуг

по свету рассеивая

теменью темени

поэта Есенина,

осеняет знамением

святым

кусты

купины горящей,

явившейся в сон

явственней настоящего!

Гугол шерудит в голове Гоголя

испареньем ментоловым

мысли гения трогает…

    (в качестве эпиграфа)

Из полуразрушенной кирпичной трубы валил едкий дым. В натренированном на Кафке воображении представлялись белоснежные стены Центрального крематория, а фактически… Фактически – остатки старинного уклада, в виде облупившихся стен с кое-где заколоченными фанерой оконными проёмами. Котельная.

Время не щадило ничего… и никого… Неподалёку смердело озеро с какими-то не очень популярными на Западе отходами. В хвоистой дубовой роще поцокивали шпорами кошки-летяги – плод прогрессивного генетического эксперимента императорской службы защиты от природы.

Антрацит сегодня не завезли, топить приходилось, чем придётся. Николай Васильевич рассеянно смотрел во двор сквозь рельефное от грязи стекло, превращённое настырными мухами весеннего призыва в аэродром местного значения. В кармане халата мерзко хрустело на сгибах решение арбитражного суда. Обжалованью не подлежит, а, наоборот, подлежит описи и аресту… Приговор не окончательный. Всё ещё могло измениться. Вертикально вздыбившаяся власть обещала вмешаться. Хорошо, что пока лето… В лесу полно фосфоресцирующих экзотических плодов черманго с запахом лежалого силоса и вкусом желтопузого сала-ветерана. Семена этого чуда флористики завезли вместе с отходами ядерных реакторов Киото… Скорее на счастье, чем на беду, ибо желудку не прикажешь, право слово. А тот непроверенный факт, что, мол, от этого продукта обыкновенно случается перерождение жировых отложений в отвратительную перебродившую лимфу гадкого оливкового оттенка, и фактом пока назвать нельзя. Пока не приехала лаборатория МГЧС (министерства глобальных чрезвычайных ситуаций). Что ж, что бы там не говорили… Голодать тяжело. Гораздо тяжелее, чем набуздыкаться коварных плодов и ожидать, проймёт или не проймёт… Будто кто-то чёрную метку прислал.

Николай Васильевич почесал за ухом и сосредоточился на происходящем за оконным проёмом действе, предварительно сменив диспозицию. Теперь он смотрел в сторону улицы. Действительно, картина, открывающаяся ему во дворе, не радовала многообразием, не блистала новизной. Другое дело улица. Видите, куда Николай Васильевич свой взор орлиный устремил? Одинокий мотоциклист с атавистическим отростком мастодонта на кончике носа катил за угол, горько изливаясь едкой синеватой завесой от некачественного бензина. «Противогаз у него хороший, МГЧС-овский, с недельным запасом питательной смеси внутри тамбура безопасности», – подумалось Николаю Васильевичу.

«Опять на счету вместо денег одни баранки», – философские мысли с трудом пролезали по кровеносным сосудам мозга,
Страница 8 из 26

суженным неумеренным употреблением холестеринов, пестицидов, диоксидов… Там, в этом списке, было что-то ещё, о чём лучше не поминать в приличном обществе.

И?

И где же у Гоголя уголь?..

* * *

– Папка, папка приыхиль, – верещал сопливый мальчик с губами, занесёнными кремовым снегом от бутафорского бисквитного торта, который выставлялся в витрине кафе-кондитерской, что на Малой Гигантской улице. По чётной стороне, если смотреть со стороны котельной…

– Кажется, ещё один родственничек пожаловать изволили, – с трудом подавляя отвращение, Гоголь потянулся в постели, представляющую собой казённый полосатый матрас зековской раскраски в комплекте с тонким байковым одеялом и тюфячком-думкой. Продолжил с раздражением:

– Ну, что, парень, хочешь меня привлечь за незаконное соблазнение твоей мамаши и кусок наследия творческого оттяпать под шумок? Вынужден огорчить. Нашлись у тебя предшественники, всё в Швейцарию да Италию повывезли, прокисший груздок им в глотку. А иначе, думаешь, чего я в этих хоромах прозябаю недееспособный? От неумеренной экзальтации что ли и частого потребления своего именного напитка сальмонеллёзного?

* * *

Было раннее июльское утро, и ничего не предвещало… Гоголь семенил маленькими синюшными, как у социалистической курицы, ножками по коридору и думал: «Ничего не предвещало… Хорошее начало для новой повести. Только бы компьютер не сломали…» Компьютером Гоголь называл стеклянную дверь в общую залу. На её экране он обычно творил по утрам пальцем, замешанном во вчерашнем клюквенном киселе с конопляным ливером. Киселя Гоголю удавалось сэкономить до полупинты за один только ужин…

Компьютер, конечно, никудышний из двери. Особенно в момент неожиданной перезагрузки, когда нетворческие личности начинают хаотически шляться по коридору, заполняя собой файл подкачки. В такие моменты Гоголю и по лбу доставалось не раз так, что он терял сознание. Но зато, когда приходил в себя, всякий раз набранный текст был нетронут. Перезагрузка на сию клинопись, на эту кисельную мазню (в понимании людей недалёких), не действовала. Действовала на шедевральные завихрения маэстро Гоголя исключительно неопрятная женщина, служащая уборщицей в заведении. Действовала она так: приникала влажной тряпкой к экрану дверного монитора, нимало не подозревая, что пытается опустошить скрижали истории, и заводила «очистительную песнь». Как правило, времени, пока она распевалась, Гоголю хватало на то, чтобы вызвать кого-нибудь из врачебного персонала. Уборщицу забирали в палату для убойно помешанных. То есть туда, где обитатели были поражены каким-либо комплексом, заставляющим их производить бурную деятельность с непредсказуемыми главным врачом последствиями.

Многие подумают, будто Гоголевские литературные труды оставались всего лишь однодневками. Но нет. Вечером, когда команда пациентов подставляла под медицинские процедуры свои самые уязвимые места, уборщица, каковую выпускали в пустыню обезлюдевшей клиники (никому вреда не причинит), расхристанной гневной мегерой пролетала по коридорам и сметала труху уходящего дня в свой безразмерный уборщицкий совок. На его дне только опытный криминалист смог бы обнаружить следы засохшего суточного киселя, которым отважный Гоголь раскрывал свою безразмерную душу классика. Но это ничего. Это не страшно. Ибо наш герой ещё до обеда успевал «слить инфу» со своего мобильного (с петлями рояльного типа) компьютера на жёсткий носитель, то есть на плотную, плохо мнущуюся, бумагу. А, проще говоря, на картон. От греха, так сказать, подальше и от соблазнов соседей по палате, разумеется, тоже.

Жизнь в палате – это вам не заседание в Палате лордов. Здесь пружина интриги куда как потуже затянута будет. Без напудренных буклей и накрахмаленных мантий. Один Ванька Авель со второго спального яруса недвижимой плацкарты чего стоит! Обитал в палате и бывший брандмейстер пожарной команды, потерявший социальные привилегии пролетарского толка на пожаре телятника, но получивший взамен вселенскую свободу мысли. Он частенько устраивал службу Вакху. Оправдываясь после очередного запоя перед Николаем Васильевичем, бывший огнеборец валил всё на «чужих», оккупировавших его безмятежное тело ипохондрического сангвиника. Пили, де, совсем невменяемые и никуда не годные, князь Навуходоносор и его дочь единоутробная, а ему, чиновнику безответному, болезному, и противостоять-то никак нельзя – в нужнике утопят. Звери!

Сначала папаша с «доцей вавилонской» глушили «казёнку», без конца чокаясь и целуясь взасос (на эту картину не советовал бы никому смотреть, без глаз остаться можно!), потом – что придётся. Тогда приходилось плохо не только обитателям палаты, но и дежурным санитарам. Однако Гоголь терпел. Жизнь научила его быть НАД суетой, даже если ты в это время лежишь связанным под кроватью.

Работал Гоголь в котельной круглый год. В котельной, обеспечивающей нечеловеческим теплом не только приписанную к ней клинику, но и присовокуплённую к ней же императорским указом прилежащую атмосферу. Летом, обыкновенно, не то. Летом тепло уносилось по Великой Чукотской магистрали, прямиком к нашим легендарным полярникам. А много ли тех полярников по арктическим заулкам державы блукает? Вот я и говорю, летом котельную кочегарили не в полную силу, чтобы нечаянно не растопить льды на полюсе и не получить выговор от ООН за организацию внепланового потопа. Отсутствие антрацита помогало в решении этой благородной задачи. Гоголь как никто понимал значимость своей работы. Не то, что господа из тихих и тишайших. Им бы только спереть чего-то съестного на кухне, а про мировые проблемы думать неохота.

В небольшие перерывы, когда лопата ставилась в угол, а напарник садился пить спирт с чайными присадками из трёхведёрной кочегарской кружки, Гоголь творил. Фантастические мысли уносили его вдаль, в небывалый мир лубочного самодержавия. Он кружил над незнакомыми городами, сёлами и станицами, высматривая сюжеты для своих новых произведений в прозе и в… прозе, иногда приземляясь прямо в чисто поле, оценивая производительность державных пастбищ. Ах, как это всё было сказочно, забавно и, в то же время, значительно! Конечное дело, зимой столько не напишешь, как летом. Зимой, знай себе, уголь кидай, не разгибая спины… Но и в холода великие Гоголь ухитрялся уноситься в свой сиротливый мир непризнанного гения. Делать это приходилось за счёт сна, зарядки и штопанья носков. Именно по этой причине в зимние месяцы Гоголь разгуливал в валенках на босу ногу. Портянки он терпеть не мог, портянки напоминали Гоголю о его невыразительном происхождении и пахли плакатами большевистско-партийной направленности каждым квадратным вершком своей кумачовой заскорузлости.

Обыкновенно, в сырую погоду Гоголь любил с утра натягивать калошки немецкого производителя «Резиновый беобахтер», безразмерный кафтанчик ватного содержания, и шёл себе созидать тепло для мёртвых и прочих душ, зябнущих в сельской клинике имени товарища Арманд по материнской линии. А также он своим самоотверженным трудом согревал отчаянных ребят-полярников на побережье моря Лаптевых или залива Провидения с прилегающими затоками и фьордами без имени и
Страница 9 из 26

отчества.

* * *

Писатель от Бога, милейшей души человек, старинный приятель эфиопских поэтов. Что, кроме вышесказанного, мы знаем про Гоголя? Когда-то давно, ещё при царе-батюшке, Гоголь ушёл в оппозицию, в котельную, в глушь… до Саратова, правда, не добрался по причине отсутствия надлежащих для малоросского писателя документов. А потом ещё революция подоспела. Тогда всяк себе сам мандат мастерил. А вот Гоголь не пожелал лёгкой славы, не стал писать, что, мол, он «соль земли русской», постеснялся. Но совсем без документов нельзя. Фальшивомандатчики справили Гоголю замечательный паспорт негоцианта из Сарепты, который к сборщикам мёда отправился на Таманские верфи. Но и туда Гоголю с пододеяльником, полным рукописных шедевров, попасть не удалось. Таможня ярилась. Задержала классика и назад завернула. Не хватало ещё, чтобы здесь безобразную нелегальщину распространял с высочайшего соизволения, да, ещё и взяточный фонд по конвертикам не рассовывая. То Велемир Хлебников, плюс наволочка, плюс стихи, плюс будетлянин, минус самооценка, плюс трофейная башкирская астролябия, минус нашествие гуннов, плюс Вселенная, минус революционное сознание… А теперь вот ещё и Гоголь с пододеяльником… Никакого служения Родине нормального не получается, когда куда ни плюнь, одни гениальные личности по стране снуют с утра до вечера. Подоспели и репрессии. Вот тут-то и завернул наш Гоголь в первую попавшуюся больничку. Вернее, в котельную при сельской лечебнице. А что, ничего в том постыдного для писателя нету! Уходить в котельные академии сделалось модным издавна, ещё в пору засилья оголтелого реализма. Вот такое «Кино».

* * *

Николай Васильевич ощутил чьё-то присутствие у себя за спиной. Рядом, возле несвежего оконного стекла пристроился Фёдор Михайлович. Он тоже был грустен и немного лукав глазами.

– Воровство кругом, мздоимство и разор нешуточный. Где уж там, с углём разобраться, когда иноземные басурманы и тати государевы все недра наши на закордонные прелести в виде неразлагающихся отходов поменяли… через свою мошну транзитом? Где уж, где уж… – голос вошедшего источал неподдельно неискреннюю тревогу.

– Ну, и не скажите, Фёдор Михайлович, не скажите. Ныне все людишки циркулярные гнева императорского опасаются, понемногу имитацию бурной деятельности изображают в своей Думной Думе. Это вам не при царе-батюшке! Тогда, помнится, больные мне всё о каком-то Шенноне говорили. И дался им тот Шеннон. Его и на глобусе-то нарисовать забыли. Да, я не о том хотел, милостивый государь… При царе-батюшке так преизрядно тащили, что я нимало не удивлюсь, когда узнаю, будто Шеннон, этот самый, тоже какой-нибудь ухарь умыкнул. И сейчас крадут, конечно, не без того, но также и интерес казённый кое-как соблюдать начали. По всем приметам, должны нам уголь прислать вскорости. А иначе, все их мерехлюндии со свободным, аки птица феникс, словом, местами непечатным, ни к чему получаются. Вроде как, поперёк дышла новым боярам такая беспринципность…

– Вот и именно что… Не желают патриархи столбовые и слышать ничего о птахе твоей… Кому, в пферту, птица-феникс нужна, скажи на милость? Наплевать избранцам электораторным на людишек наших скверных… Пусть немного покричат, побазлакают… Кому с того убыль-то?

– Ан нет, брат, шалишь! Олигархиям стопудовым народный гнев не с руки. Теперь ведь как, кто из урны плебисцитной больше улова добыл, тот и на коне. А раз на коне, то от щедрот своих норовит ценностями государственными из недр нашей пустеющей Родины поделиться. Так что не станем, батюшка, надежду терять и в уныние впадать безразмерное, словно худое теля вдали от коровы-матушки, – сказал так Николай Васильевич и сам же от слов своих в экстаз восторженный пришёл.

Осенил он трижды крестным знамением портрет избранника местного пошиба в недорогом, но опрятном окладе. А после пошёл в трапезную, киселя похлебать конопляного. Гречиха в том году уродилась знатная. Всем «Пчелайнам» на зависть, а супостатам-ворогам назло. Однако не вышло. Не высквозило! Кисель конопляным оказался. Конопля уродила на подоконниках значительно веселее гречихи.

Завхоз же Стечкин Ф.М. в трапезную не пошёл. Он у себя на складе заперся и придумал измысливать, как повыгодней фьючерсный уголь каликам прохожим за инородные УЕ продать.

* * *

Незаметно унеслось октябрьскими ветрами к обильному вымени пластилиновых туч летнее неправдешнее тепло. Распоясавшись в сенях, попёр обильный инвест в коммунальные службы. Видно, не на шутку поднялась императорская вертикаль. Верно люди сказывают. Котельная задымила в полную силу, изнемогая от кипучей деятельности своих подтекающих котлов.

Красиво смотрятся кочегары в полумраке обесточенной котельной. Просто роскошно смотрятся. С глазами-угольями из арсенала падших ангелов и прочих обитателей заповедника мессира Мефисто. Тут бы только не зазеваться: в работающей на полную мощь котельной лопатой в лоб получить – как пластиковой кукурузы в кинозале скушать. Электричество в котельной ни к чему, ибо на уголь нужно финансы экономить. Это всем давно известно. Никто, собственно говоря, и не придирается особо. Но Гоголь… Ах, этот классик! Ему без электричества никак нельзя, ему же нужно творить и записывать, творить и записывать. Гоголь возмутился в очередной раз и получил за это порцию медицинской непредумышленной ласки в процедурном кабинете.

Слышите? Это Гоголь беседует с медбратом со странной фамилией Яичница. Узнаёте голос писателя?

– Ах, оставьте ваши преференции на совести моих несносных экзекуторов. И опять вы взялись за некипячёный шприц! Да, я смотрю, вы просто КАТ ползучий! Мало ли, каких микро-инфузорий на нём налипло за день… Я вот вижу, он у вас в яичной скорлупе валялся. Что, значит, не рассуждать, господарь мой сердешный? Иначе мне невмочь, право слово. И не пытайтесь халат об иголку почистить, не поможет от микроба вредного. И, как сказал бы мой приятель Мишель ЛермОн: «Что толку в этакой безделке?»

* * *

– Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Просыпайтесь! Вставайте, голубчик, уголь привезли. Извольте присовокупить свою лопату к моей… До конца смены ещё три часа, братец вы мой. Успеем, так сказать, увенчать себя лаврами.

«Ну, пусть кто-нибудь поднимет мне веки! Быстрее, быстрее… Скоро уже рассвет…»

– Гоголь, чтобы вас разорвало! Скоро уже рассвет! Уголь нельзя доверять сменщикам. Никак нельзя… Вы же знаете нашего завхоза. Так они с ним в сговоре. Понимаете, чем это грозит больнице?

«… веки! Поднимите веки!» А вслух:

– Морда лизоблюдская! Дай поспать чутка! Вот я тебе ужо!

– Эвон как вы, господин литератор, безобразить руками в своей голове измыслили… Не совестно ли?

…………………………..

– Гоголь! Гоголь! Аркадий Семёнович, к вам обращаюсь! Уголь…

– На хрен пошёл!

* * *

Николай Васильевич Беспоклонный, главный врач той самой клиники при Гоголевской котельной имени первых шагов шагающего и, местами, кряхтящего экскаватора «Гайдар-3», был занят изучением новых творений Гоголя. Он правил текст химическим карандашом ядовито зелёного цвета. Корректируя картонные листы, Беспоклонный думал о том, что хорошо бы научиться писать так, как этот чёртов Гоголь.

«Хорошо бы, да Бог не дал таланту,
Страница 10 из 26

словарный запас убог, пестициды память пожрали…», – думал он, сосредоточенно отгоняя от себя мысли о преднамеренном плагиате.

Грустно Беспоклонному, грустно и неуютно в кресле. Хвостовой отросток тому виною. Хрящи в копчик врезаются, думать продуктивно мешают. А в остальном, милостивые государи и милостивые государыни, всё решаемо. Маркиза не в счёт! В песне ли дело, товарищ?

* * *

Надворный статский советник Альберт Христофорович Нессельроде склонился над Гоголем и бурой от угольной пыли рукавицей елозил по иссохшему лицу своего мнимого напарника. А в это время в котельную ломился пламенный спецназ. Нет, быстрее всего, спецназ был не пламенным, а племенным, ибо воспитывался в подсобном хозяйстве представителя императора по Юго-Приграничному округу, Рудого Панька. Этому Паньку палец в рот класть никому не советую. Не только откусит, но и на завтрак употребит вместо пирожка с котятами.

ОМОН был поднят на рассвете по тревожному бряканью «тимуровского телеграфа» из пустых консервных банок. Боевую задачу ставил представитель законно избранного Государя. Эх, знал бы Гоголь…

Спецназ шёл на абордаж, а Николай Васильевич суетливо пережёвывал документы, подтверждающие факт хищения угля котельной составляющей местного бюджета. Стечкин работал в унисон.

Перед бойцами была поставлена, на первый взгляд, вполне простая задача: вернуть восковую фигуру знаменитого прозаика XIX-го века, украденную из музея на улице Гоголя умалишённым кочегаром, якобы, тоже Гоголем. Тут, конечно, не вполне ясно, то ли фигура с улицы Гоголя схищена, то ли непосредственно умалишённый кочегар Гоголь на улице Гоголя живёт. Вот с этого и начались все трудности. Таким образом, задание руководства оказалась сложнее, чем представлялось поначалу. Во-первых, вместо душевнобольного Достоевского Ф.И. на момент «старта» специальной операции «Gogol-либерти», в котельной оказался странный царедворец в ливрее и валенках, с разлапистой бородой и сизым от беспробудного пьянства носом, с галунами и аксельродами (вроде аксельбантов, но попушистее) по бокам тренировочного костюма фабрики «Большевичка в изгнании». Во-вторых, вместо восковой фигуры Николая Васильевича в постели безразмерно худющего матраса обнаружился скелет Аркадия Семёновича, как ни странно, тоже Гоголя, без следов насильственной смерти. Скелет был обут в резиновые калоши немецкого производства и странным образом (на санскрите) разговаривал во сне с некой народной целительницей по имени Солоха. Старичок в валенках отрекомендовался тихо помешанным товарищем министра транспортных артерий империи, его светлостью, графом Нессельроде. Он кричал что-то о замерзающих полярниках и неокультуренной угольной куче во дворе.

Старший спецназа почесал репу, потом почесал тыкву, вслед за этим почесал более интимные атрибуты своего бронебойного тела. Именно там и обнаружилось отважное решение. Его, полумайора войск внутреннего содержания, команда была вполне адекватной – расходиться по палатам, пока санитары не поднялись на кончике иглы, с противным привентином в колбочках. А уж про «смертный бой» и говорить не приходится. Особенно, когда вопрос стоит не о «стране огромной», а об, изолированной в районе старенькой котельной, сельской клинике для нездоровой элиты общества.

* * *

Дни шли за днями. Несгибаемый император покинул татами, уступив место другим бойцам, борцовским даном пожиже. В те сутки случилась стынь, промозглость и странный всплеск солнечной активности в месте дислокации хранилища ядовитых отходов Европы. Но обошлось… Другое дело – в центре империи. Бури переделов и неслыханных перестроек в районе Врублёвского шоссе бушевали в столичных апартаментах. Бушевали, не задевая тот укромный уголок земли, где обитал Николай Васильевич, сам Гоголь и другие, не менее лирические, герои провинциального уклада.

* * *

Гоголь перекуфырнулся (с акцентом на букву «эф») под неказистым ватником и подумал, что его опять начали сканировать. Никакого покою измученной душе! Изверги! Супостаты! Невежи… Скорее всего – невежды!

Снег тогда выпал поздно, в отличие от года прошлого. Но и в этом декабре всё-таки выпал. Поначалу он компоновался в сугробы белого вологодского письма с кружевной росписью по проталинам. Чёрное становилось белым, а потом вновь окрашивалось угольной пылью, ибо котельная работала без устали, как того требовало вконец измученное общество бесправных интеллигентов, запертых по палатам. Снегопады продолжались всю зиму, словно оправдывая её позднее начало. Каждое утро в полумраке природа восстанавливала статус-кво, воздвигая над неопрятными кучами твёрдого топлива свои пушистые права. В это время практически никто не догадывался, где лежит уголь. Уголь Гоголя. А потом приходило время зари. Разрумянившееся солнце легко пробивало снег, и тогда все легко видели, что под ним лежит антрацит. Алый уголь Гоголя в розоватых завихрениях новорожденного фирна. Клубились зарницы далёких цветных революций, закипала кровь очередного крестового похода на неверных, унося всё наносное мимо ЭТОЙ грешной сельской больницы, вместе с её котельной. Вместе с Гоголем и другими её обитателями. Так было повсеместно. Вороватый завхоз Стечкин снабжал уходившие в беззаветную безвозвратную борьбу полкИ припасами и кое-каким оружием, а жизнь продолжала идти своим неспешным манером, также методично, как пешие туристы, втянувшиеся в ритм походного движения.

* * *

Кочегар Альберт Христофорович Нессельроде навидался всякого. Он бороздил просторы самого подробного глобуса верхом на штурманском карандаше, он подрисовывал усы Джоконде, когда Леонардо отвернулся, чтобы хлебнуть кьянти, он подсказал Шлиману, где искать развалины Илиона, он, наконец, выдавливал из пластика в выездной Невадской телевизионной студии те самые «лунные следы», которые объявили оттиском ног астронавта Армстронга&Cо. Именно Альберт Христофорович Нессельроде аккуратно смазал ворота Зимнего Дворца тюленьим жиром и передал ключи Антонову-Овсеенко во время Октябрьского переворота. И вот теперь этот самый «штатовский советник» решил поучить Гоголя в написании разного рода словоформ. Он говорил:

– Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Это главное в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай, что тебе все измышления подлых критиков нипочём.

Гоголь, лениво позёвывая, отмахивался от напарника по котельной обледенелым ломом, не забывая при этом оказывать ему первую помощь содержимым разграбленной Стечкиным аптечки. В аптечке оставался лишь резиновый жгут. Этот медицинский атрибут пришёлся весьма кстати. Перетянутые голосовые связки господина Альберта Христофоровича Нессельроде мешали тому вводить Гоголя в меланхолию. Хорошо, что в аптечке самым невостребованным остаётся, как правило, именно жгут. Иначе нам пришлось бы с крайней степенью неудовольствия читать бесконечные опусы Гоголя про ноздреватость.

* * *

Гоголь вскорости совсем свихнулся и сжёг всю свою наволочку с рукописями. Правда, некоторые очевидцы показывают, что сожжена была не наволочка, а пододеяльник, но истина так и не была установлена подоспевшим к самому разгару участковым Ноздрёвым. Вот вам и сыр с
Страница 11 из 26

ноздрями!

Н.В. Беспоклонный получил памятный знак – чёрную метку – о включении собственного имени в «Книгу-recorder Хенесси» за самый беспардонный и неумелый плагиат современности. Ещё бы, ведь все его произведения, опубликованные там и сям, приписывались перу какого-то кочегара Гоголя. Беспоклонный хоть и утверждал, будто это у него такой литературный псевдоним, но шила-то в мешке не утаишь. Особенно, когда пришла пора хлебать этим шилом издательскую патоку.

Мистификации, меж тем, не прекращались. Духи бывших народных вождей взывали к отмщению, а колонны обманутых люмпенов всё продолжали требовать наваристых щей на три буквы «М» из ресторана «Хопёр-то естЪ». Для себя и своих внуков требовали этого замечательного приза за своё маргинальное прошлое и, нужно полагать, будущее.

Планета летела во вселенскую преисподнюю с большой неохотой… Но осознать этот факт дано было немногим: хотя Николаев Васильевичей всегда имелось в избытке, Гоголей катастрофически не хватало.

Шинель на вырост

(версия «Северная пчела»)

Часы-ходики бились в чугунной истерике, задевая гирьками заляпанную несвежими разводами от варёной сгущёнки стену. Когда это случилось, когда рвануло-то? Наверное, ещё в то время, когда можно было купить настоящий молотый мокко или даже арабику в обычном магазине – без внушительных связей или премиальных продуктовых карточек за заслуги перед наукой.

Профессор Сенечкин, доктор технико-филологических наук находился с утра в жутком раздражении. Мало того, что он не выспался ночью, так ещё и утром соседка по лестничной клетке, Полина Львовна Сидорук, принялась учить своего блудливого кота этикету.

– Кто это нассял? – кричала она на самой заре. – Будешь ещё у меня по бабам шляться, негодник! Вот я тебе! Вот! Вот-вот-вот-вот-вот-о-о-т!!!

Учёба и местечковая дрессура закончились звуками, напоминающими хлопок подкидной доски в цирке, выбрасывающей акробата под купол шапито.

«Это она его тапком приласкала», – догадался проницательный профессор и с еле контролируемым гневом налил себе чашку отвратительного овсяного эрзац-пойла. Настоящий имперский элит-кофе, отоваренный по полугодовому талону на деликатесы, закончился неделей раньше. Как, впрочем, и другие натуральные продукты.

Унылый таракан прусачьей боевой выучки грустно отбежал в сторонку, чтобы не угодить хозяину под горячую руку. Рыжеусый гренадёр в блестящей на солнце хитиновой кирасе был настолько голоден и от этого неуклюж, что по пути порвал паутину, третий день тщательно сплетаемую заезжим любителем кружев и мушиного ливера. Праправнук самой Арахны чуть не задохнулся от негодования, упустив спросонья такую желанную добычу.

Внутренности холодильника уныло отсвечивали голубым полумесяцем масла, уже потерявшего всякую надежду попасть кому-то в рот. Генномодифицированные продукты хоть и хранятся долго, но через месяц теряют первоначальную привлекательность. Мало того, всем давно известен букет хронических заболеваний, вызываемых регулярным употреблением ГМО.

Но Сенечкину до вреда синтетики не было бы дела, да только без пополнения энергии невозможно трудиться. Хорошо ещё, ближе к старости потребности организма становятся всё меньше. Теперь профессор мог не открывать холодильник день-другой. А ведь когда-то, лет шесть, или даже семь назад, дверца его хлопала с завидной регулярностью. Кстати, именно с подобного же двухкамерного чуда всё и началось. Понятно, что нынче холодильник не так и важен, если принять во внимание искусственность всякого почти натурального продукта, А тогда… Помнится, в те времена с продовольствием было куда как лучше. С продовольствием естественного природного происхождения.

* * *

А завязка событий вытанцовывалась настолько фантастическая, что чуть не повергла Сенечкина в шок. Однажды он проснулся ночью от непонятного шума, исходившего с кухни. Будто кто-то ходил по старинным половицам времён далёкого самодержавного благолепия. Между тем, никого в квартире, располагавшейся в особняке, некогда принадлежавшем князьям Полугагариным, не было. Разумеется, не было – профессор проживал иноком от науки, всю сознательную жизнь исповедуя культ холостяка-аккуратиста. Прислушавшись, Сенечкин определил – источник звука в стареньком холодильнике, который он накануне отключил для плановой разморозки.

Профессор открыл дверцу в царство искусственного холода и немедленно оказался сражён увиденным. Морозильная камера кишела какими-то червячками. Белыми, с коричневыми шапочками безмозглых головок, похожих на спичечные. И при этом – никакого запаха, связанного с разложением пищевых белковых продуктов. Никакого! Да и не было внутри холодильника ничего натурального, никаких продуктов – вымыто всё тщательно. Питался Сенечкин целую неделю до этого дня исключительно на работе, допоздна там задерживался, уехав ранним утром. А в холодильнике хранил лишь десяток ампул с лекарственными протекторами, поддерживающими изношенный в юности позвоночник.

Но ампулы же с лекарствами – закрыты герметично. Стало быть, объяснить появление червей в холодильнике стандартным образом не представлялось возможным.

Сенечкин и не стал ничего объяснять. Он попросту выгреб непрошенных гостей в мусорный пластиковый контейнер и отправился на работу. К вечеру в морозильной камере снова появились черви. «Назревающая перманентность процесса становится навязчивой!» – так подумал профессор. А простой человек рассудил бы проще – достало всё это!

Но и тогда, засидевшись на кухне, Сенечкин не стал дотошно выискивать причину, по которой его атаковали незваные гости. Он просто ещё раз со всем тщанием убрал внутренности холодильного агрегата, вымыв его тёплым мыльным раствором.

А звуки шагов, покашливание и кряхтение по вечерам и на рассвете, между тем, не прекращались. Но после появления материальных червей последнее умозрительное обстоятельство казалось малозначимой игрой воображения, которую легко было списать на обычную усталость.

Следующим утром из вновь появившихся за ночь червей-личинок вылупилась моль, которая тут же встала на крыло (как подумал Сенечкин с горькой иронией фаталиста) и заполонила квартиру профессора. Это был шок! Почему? Да просто данный вид насекомых уже несколько десятилетий числился в международной Красной Книге – как вымирающий. И ещё, по не подтверждённым пока данным, два года назад и вовсе исчез в месте своего последнего обитания, где-то в Патагонии.

Последнее обстоятельство заставило Сенечкина крепко задуматься. Что такое происходит у него на кухне? И откуда, собственно, взяться живому уголку внутри холодильника «ЗИМ-а’Stinol»? Если даже предположить, что где-то на планете остались тщательно оберегаемые энтомологами жалкие останки бабочек-паразитов, хранящиеся в музейной тиши, то они давно лишены репродуктивных свойств. И то – эти не в своём, как говорится, отечестве, а где-то аж на юге Южной Америки, вообще в другом полушарии.

И что за звуки профессор слышит по ночам? И почему вдруг иногда ему чудится запах нафталина на кухне? Чего-чего, а нафталина в квартире профессора отродясь не бывало.

Итак, червячки оказались не просто червячками, личинками моли. А конкретно,
Страница 12 из 26

платяной или же меховой моли. Tinea pellionella, если перейти на омертвевший язык гордого Рима.

Хорошо, личинки. Но как они проникли в очень плотно закрывающийся холодильник? Вероятно, только изнутри. А тогда что? Неужели пространственный переход, о каких уже не одно столетие пишет мировая пресса? Силовые узлы Земли, Бермудский треугольник, Море Дьявола, атмосферное электричество… эксперименты Николо Тесла, лучи смерти. Что-то из этой области.

«В любом случае факт появления личинок моли совершенно объективен, и посему необходимо провести наблюдение за процессом материализации червей внутри морозильной камеры», – решил профессор. В переводе на язык рядового обывателя данная мысль означала только то, что следует проследить, откуда берутся личинки моли.

Спустя несколько часов внутрь агрегата «ЗИМ-а’Stinol» на кухне профессора Сенечкина уже была установлена миниатюрная камера видеонаблюдения, картинка с которой выводилась на монитор в кабинете хозяина квартиры. Кроме прямой трансляции, запись с камеры велась на электронные носители круглосуточно.

Ждать результатов пришлось недолго. Буквально на следующий день Сенечкин, просматривая ночную запись, увидел н е ч т о. Сначала изображение задней стенки холодильника сделалось студенистым, завибрировало, будто информация передавалась с помехами. Подёргивания сопровождались характерными полосками и мозаичным непостоянством кадровых фрагментов. Потом словно резкость кто-то навёл. Изображение сфокусировалось, но немного в модифицированном виде. Вместо белого пластика отделки на экране профессорского терминала теперь отчётливо просматривалась деревянная поверхность, покрытая морилкой.

Она была видна минуту-другую, а потом исчезла. А через месяц у Сенечкина накопилось множество видеоматериалов, на которых стенка холодильника превращалась на время в деревянную. Метаморфозы длились от нескольких секунд до двух-трёх минут, но никогда дольше.

Нехитрые рассуждения привели профессора к совершенно логичным выводам. Деревянная поверхность, которая видна на мониторе, не что иное, как стенка или дверца платяного шкафа. А иначе, откуда бы было взяться личинкам платяной же моли. Логика налицо, но пока это всего только гипотеза, поскольку меховой моли в естественных условиях ПОПРОСТУ НЕ ОСТАЛОСЬ.

Сенечкин бросил второстепенную, как он теперь считал, тему по изучению топлива межпланетного корабля андроидов, потерпевшего катастрофу два года назад. Попытка синтезировать нечто подобное энергетической субстанции с «тарелки» и собрать двигатель, что называется, по образу и подобию, зашли в тупик. Передав дела по топливу своему заместителю, молодому, горячему, азартному, он сам целиком переключился на исследование «белого ящика». Так уже в шутку начали называть профессорский холодильник ассистенты Сенечкина.

Большую часть работ по исследованию таинственного явления пришлось перенести на дом. Что сказать, наблюдать за метаморфозами, происходящими внутри «шляпы фокусника» (ещё одно название агрегата «ЗИМ-а’Stinol»), в режиме реального времени оказалось крайне интересно. Но постоянно хотелось есть. Поэтому Сенечкин набил холодильник продуктами и включил его в сеть. Моль теперь не плодилась, демонстрируя профессору борьбу за выживание вида; личинки, как им и положено, замерзали по системе no frost. Но наличие чешуекрылых Сенечкина больше не волновало – хотелось увидеть, что же там, по ту сторону холодильника. Или платяного шкафа?

Через два месяца после начала наблюдений за предполагаемым платяным шкафом случилось то самое событие, которое в корне перевернуло представление о происходящем. Просматривая очередную порцию теперь уже не только видео-, но и аудиозаписи, профессор увидел СУДЬБОНОСНОЕ НЕЧТО. Всегда недвижимая деревянная поверхность внезапно распахнулась (всё-таки дверца!) и глазам Сенечкина предстала смазливая девица в цветастом наряде. Рука её пыталась что-то нащупать в его, Сенечкина, холодильнике. Почти тут же раздался женский визг, девушка закричала:

– Ой, там что-то мокрое! И холодом обдало, будто из погреба!

– Ты чего, дурёха заполошная, белены объелась? Откуда в шкапу сырости взяться? – спросил голос, принадлежащий кому-то невидимому, но властному.

– Верно, матушка-барыня, толкую. Вроде – на яйцо похоже. Скорлупа, кажись, треснула. Вот и рука вся перепачкалась. Жел-то-о-о-ок…о-ёй!

«Ага, произошло небольшое пространственное смещение, – успел отметить профессор. – Неизвестная девушка угодила рукой не в морозильник, а в лоток с яйцом. Вероятно, всё оттого, что я подложил кусок картона под ножку холодильника, чтоб не шатался… Нелинейность пространственных искажений налицо, поскольку…»

В этом месте трансляция внезапно прекратилась, и на экране вновь красовалась отливающая унылой белизной внутренняя стенка холодильника. Сенечкин некоторое время сидел недвижимо, потом ещё пару раз просмотрел запись. Затем прошёл на кухню, чтоб заглянуть… естественно, на «декорации» в которых проходила съёмка, как вы уже догадались, наверное.

Так и есть. Два настоящих бонус-яйца от натуральных же несушек – их вчера удалось заполучить за публикацию статьи в межпланетном журнале «Хиромантия и жизнь» – оказались разбитыми. Редкостное совпадение. Сеанс соединения двух точек пространства длился всего-то не более двадцати секунд. Стоп! А почему только пространственного? Ведь наверняка ни одной из современных девушек не придёт в голову обращаться к кому-то столь странно. Матушка-барыня, матушка-барыня… И ещё этот покрой увиденной одежды (широкоугольный объектив позволил рассмотреть почти всю девичью фигуру, как говорится, в полный рост)!.. Такое облачение давно не носят. Платья подобного рода, кажется, назывались раньше сарафанами. Сенечкин видел их на иллюстрациях в старых изданиях, когда увлекался в студенчестве литературой начала XIX-го века. Следовательно, стыковка была ещё и по времени.

А что если?.. Даже страшно подумать!

* * *

Тем временем незаметно пролетели двенадцать месяцев. И что сказать – год исследований не прошёл даром.

Правда, вновь увидеть что-то за дверцей шкафа на той стороне пространственно-временного портала не удавалось. Но эпизод, который помог разгадать тайну холодильника, сыграл свою роль. Да, полно, эпизод ли? Давно же известно, что ничего случайного не бывает. Даже если событие выглядит абсолютно спонтанным и не вписывающимся в стройную структуру мироздания, то просто вы пока не готовы увидеть в этом закономерный процесс.

Ещё через год упорного труда Сенечкину и его сотрудникам удалось изменить место дислокации портала. Его перенесли из кухни профессора, постепенно ставшей крайне тесной лабораторией, в более подобающее место. Теперь все эксперименты проводились на специально оборудованном полигоне института проблем Времени и Пространства, который, кстати говоря, был открыт стараниями Сенечкина. И не только открыт, но и финансировался согласно категории «элит», что большая редкость по нынешним временам. Ничего в том удивительного нет. Авторитет лауреата многих премий сказался.

А название института профессор тоже придумал сам: «Северная пчела» – ни отнять, ни убавить. На все вопросы, откуда он его взял,
Страница 13 из 26

Сенечкин только хитро улыбался и отправлял любопытных в библиотеку, ссылаясь на какую-то судьбоносную дату начала XIX-го века. Золотой век, господа! Зо-ло-той!

Что ещё можно сказать о начале работ в новом храме науки? Перенос портала был связан с невероятным, просто чудовищно огромным расходом энергии. Поговаривают даже, что две электростанции в регионе полностью вышли из строя. Наверняка это всего лишь досужие домыслы, но потребление электроэнергии после данного события и в самом деле месяца два строго ограничивалось.

Квартира профессора после переезда лаборатории опустела. Ассистенты и специалисты больше не приходили к Сенечкину – ни в гости в неурочный час, ни строго по рабочему графику. Он и сам-то стал бывать здесь нечасто, постоянно пропадая на новом полигоне. Холодильник теперь не позволял себе никаких вольностей, только хранил продукты, какие удавалось добыть Сенечкину. А его, холодильника, роль пространственно-временного портала выполняла отныне специальная двухместная капсула, издали напоминающая кабину экипажа межпланетного «шаттла».

Постепенно команда профессора Сенечкина научилась открывать портал в заранее установленное время, а потом регулировать место доставки в прошлое. Будущее, хоть и протекало параллельно настоящему, согласно теории Pi Jona, но всё ещё оставалось закрытым для проникновения. Работали в институте пока только с прошлым.

Эх, ещё бы мощности для стабильной и регулярной заброски с гарантированным возвратом набрать, чтобы не оставлять мегаполис на несколько часов без тепла и света! Для этого нужны нетрадиционные источники питания. Впрочем, уже и сейчас имеются вполне приличные результаты. Например, удалось тестовое путешествие в 183* год на целых пятнадцать минут. Правда, добровольцы натерпелись страху, опасаясь, что погибнут при переходе в прошлое или обратно. Но обошлось!

Ничего, ничего… Лиха беда – начало!

* * *

Итак, внутренности холодильника уныло отсвечивали голубым полумесяцем масла, уже потерявшего всякую надежду попасть кому-то в рот. Вот что значит отдаваться работе. Даже за содержимым морозильного агрегата проследить некогда.

Сенечкин тщательно поскрёб по краям некогда жирный кусочек элитной пищи мельхиоровым ножом и бросил масло на раскалённую сковородку. Следом полетели три перепелиных пластик-яйца и кусочек хлеба на основе стружки морской капусты, приготовленной из искусственной сои, и муки корня дикого пастушника обыкновенного, заполонившего собой сельхозугодия в годы Реконструкции.

Вынужденная диета, чёрт возьми! С тех пор, как цены на жидкое топливо взлетели до запредельных высот из-за глубинных внутрипластовых перетрубаций в литосфере, а все солнечные батареи планеты взорвались в одночасье после неожиданно длительной солнечной активности, натуральные пищевые продукты стали доступны только очень обеспеченным людям.

Чёрт! Чёрт, чёрт, чёрт… Жрать нечего, а тараканы не дохнут! Чем питаются-то? Непонятно. Ну, ладно там – крысы. Всё-таки грызуны. Изоляцией кормятся, теми же насекомыми, то-сё, а эти – вроде стариков беззубых из богадельни. Каши нет, так они даже окаменевшее дерьмо ухитряются разжевать…

Нет, нужно было всё-таки данного усатого клиента раздавить, пока он не скрылся в свою коммунальную щель. И можно, кстати, без особых проблем: никакой прыти у прусака. Да вот – рука что-то дрогнула. Видимо, нервное.

«Упустил… эх…»

Мысль Сенечкина…

«У-у-у-пу-стиииил!»

Откровение мушиного ловчего, скорбящего по пришедшей в негодность сети…

Сделав несколько глотательных движений, Профессор погрузил себе в пищевод ненавистную пластиковую глазунью. Непроизвольно подвигав кадыком, пытаясь освободиться от послевкусия, Сенечкин закурил; дёрнул две последних затяжки из заначенного дохловатого, но натурального, «бычка» от сигареты «Прима secondo» и, спешно бросив грязную посуду во взятую коррозией раковину из, якобы, нержавейки (так, по крайней мере, утверждал хитроватый продавец скобяной лавки с лукавым взглядом Ходжи Насреддина), затем спустился во двор.

Там на поломанной скинхедами скамейке примостился персональный водитель Филипп, который не упустил возможности понежиться на пока ещё (до полудня, по крайней мере) не очень активном утреннем солнце.

– В институт, шеф? – голос парня не выражал никаких эмоций. И это понятно, поскольку Филипп сидел на антидепрессантах, а те, как известно теперь любому обывателю, плющат мозг и расслабляют волю. Ещё немного, и пора будет увольнять водителя: слишком у него рассеивается внимание на дороге. Хоть и движение нынче не такое, какое было до момента Первого Овеществления, но засыпающему за рулём шофёру хватит и выбоины, чтобы влететь в аварию.

Чёрная «Нива+Фейрри-пескаро» с защитным антибликовым и антинейтринным покрытием стремительно вылетела на пустынную улицу, вдоль которой паслись две неучтённые двухголовые козы, сбежавшие из лаборатории разделения биологических тел имени Гоги и Магоги, близнецов из Сиама, да шнырял по мусорным контейнерам на обочине какой-то подозрительный мужичок в допотопной косоворотке и валяных опорках грязно-серого цвета.

Ему, аккуратному собирателю отходов современной жизнедеятельности, нельзя было отказать в разумности и аккуратности, учитывая, что свою добычу он упаковывал, предварительно сортируя, по разным карманам невероятно вместительного рюкзака-абалака[13 - рюкзак, конструкцию которого придумал известный отечественный альпинист Виталий Михайлович Абалаков (1906–1986).] и ещё то, что делал собиратель-урбанист, не оставляя за собой техногенных следов и отпечатков культурного наследия на неприветливом лице скукоженного от времени мегаполиса. Это вам не робот-манипулятор с просроченным ресурсом и потёками смазки в местах наиболее активно эксплуатируемых суставов. Живой человек. И практически даже разумный.

Далее по пути попались только три автомобиля, один мотоциклист и две изголодавшихся кошки, сверкающие лысыми рёбрами на ртутном мареве разогревшегося светила. Профессор не видел этого, он не смотрел по сторонам. Его больше интересовал предстоящий эксперимент с горючими энергетическими медузами из системы Тау-Лебедя. Их совсем недавно привезли с места крушения тамошнего звездолёта в окрестностях тридцать третьего транспортного кольца.

Если эксперимент с образованием устойчивого пространственно-временного коридора с началом XIX-го века удастся, связь продержится хотя бы сорок-пятьдесят минут, то…

Многие учёные считали опыты профессора Сенечкина пустой тратой времени. Ну кому, скажите на милость, нужно подобное исправление литературно-исторических параллелей? Или нет, не совсем так. Выражусь боле точно и в то же время более сложно. Разве стоит осуществлять привязку классических сюжетов к современной действительности? И зачем, кстати? С целью реконструкции общественных отношений на основе общеизвестных моралистических историй? Или что-то в этом роде? А будет ли в том прок?

Однако директор института «Северная пчела» был уверен в своей правоте. Ни секунды в ней не сомневался. И потому работы, связанные с литературным наследием, курировал лично, не жалея сил и времени.

Сенечкин предположил, что Гоголь в своё время написал
Страница 14 из 26

чистую правду относительно украденной у Башмачкина шинели. Только имел писатель в виду не простого неказистого и жалкого чиновника, а себя и самое дорогое, что у него имелось на тот момент – рукописи, которые оказались утраченными вместе с шинелью. А что ещё дороже жизни богоизбранному беллетристу, как не его труды?

И, следовательно, гипотеза, что выражение Эжена Вогюэ «все мы вышли из Гоголевской шинели», не простая метафора. И возможно, вторая часть «Мёртвых душ» вовсе не сгорела в камине…а-а-а-ааа… А? А! А если не сгорела и – по всем данным – пропала, то прямая задача науки спасти памятники классической литературы. Ещё до момента его утраты. В прошлом.

Так думал Сенечкин.

Последнюю часть пути до полигона-лаборатории профессору захотелось совершить променад. Не просто по прихоти, а в целях экономии: дальше до самого института простиралась неприглядная зона лицензированного пешеходства. Частные владения, чтоб им! И, главное, невероятно обидно – стороной их не обойдёшь, а за транзит плати целый рубль с денежкой, если на автомобиле. И полушка за пешее путешествие или передвижение велосипедно-самокатным порядком – тоже обдираловка, но хоть не такая обременительная для личного бюджета профессора.

А бездомные там, на участке приватного пользования, между тем, живут совсем бесплатно. Кроме того – на этой территории ещё масса подозрительных личностей обитает. А обеспечивает население конституционно-толерантных выселок целый комплекс учреждений и коллективов сферы обслуживания: два круглосуточных магазина, ночлежка, задрипанная пивная, собачья свора, две кошачьи диаспоры… Что ещё? Некое подобие ломбарда с глухим на одно ухо целовальником Джеком Сэйлером. Вот и все примечательности частных владений, которых, собственно, не так и мало. Чудны дела твои неформатные, хозяин квартала – держава либерально-продвинутая! До самого цокольного этажа моей недозрелой души, как говорится.

Попадающиеся навстречу профессору воробьи, бомжи и бездомные собаки рады были приветствовать решение Сенечкина на пешее передвижение каждый по-своему. Воробьи чирикали: «Ньи чьево сьебье!», бомжи предлагали свои жалкие гривенники для осуществления похмельного акта в складчину. Коты заходились истеричным мявом в отдалении – мол, чужой идёт, ату его, ребята! Собаки же просто дружески улыбались хвостами, предчувствуя остатки вчерашнего стола в своих лужёных желудках, поскольку профессор частенько брал с собой условно пищевые отходы для задабривания этих подловатых тварей.

Казалось, что всё обыденно, но только казалось…

Сегодня не так. Сегодня что-то вершится на небесах. It is done in Heaven, как любит говорить американский друг Сенечкина магистр Goldeneye-Mogul, большой любитель творчества Николая Васильевича Гоголя.

И даже вид переполненного, с горочкой в стиле малого Везувия, мусорного контейнера не мог испортить флюидов хорошего настроения, нахлынувших от предчувствия чего-то судьбоносного, готового вот-вот произойти. А ведь ещё час назад картина мира казалась ужасающей. Отчего, почему? Никто бы, пожалуй, не взялся объяснить. Так или иначе, профессор понял, сегодня непременно случится что-то необычное, что-то неординарное, чего он неосознанно ждал вот уже несколько лет кряду. И это необычное будет обязательно связано с тем самым таинственным шумом, который ныне уже не слышен по утрам возле холодильника. Именно там первоначально открывалось «окно» в прошлое. Именно с него начались эксперименты Сенечкина по управляемому процессу перемещения материальных объектов во времени.

И позднее…

Со стены кабинета на Сенечкина взирал лукавый портрет философа Лао-Цзы в стиле народного китайского лубка. Вид у старца был нравоучительный и важный, будто он цитирует из собственного сборника наставлений:

«Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное – это прекрасное, тогда и возникает безобразное. Когда все узнают, что добро – это добро, тогда и возникает зло».

Вот и узнали… Вот и случилось вытеснение духовного материальным. Желающих работать физически, да и умственно практически не осталось. Причём в планетарном масштабе. Пресловутое общество потребления стало пожирать самоё себя. Мировая экономика пришла в упадок. Но первой пострадала сфера духовная. Её-то и пытался возродить идеалист Сенечкин посредством своих пространственно-временных связей с гениальными авторами прошлого.

Начали экспериментировать со временными перемещениями с эпохи Николая Васильевича Гоголя. Профессор хотел доказать просвещённому миру, что красивая метафора, принадлежащая перу французского критика Эжена Вогюэ, опубликовавшего в «Rftvue ties deux Mondes» (№ 1 за 1885-ый год) статью о Достоевском, в которой он говорил об истоках творчества этого русского писателя, имеет под собой реальную основу. Да-да, та самая фраза о том, что все литераторы вышли из Гоголевской шинели… по большому счёту…

И немного позднее ещё…

Странное какое-то чувство. Будто некто наблюдает за тобой с видом экзаменатора…

И этот старый портрет какого-то партийного функционера на стене. Так и смотрит, так и зыркает, будто хочет согнуть в банановый рог. Кстати, есть ли ещё на планете бананы, растут ли? Когда-то в далёком детстве Сенечкин ездил с родителями в национальный африканский парк Нгоро-Нгоро… И там произрастали настоящие, подумать только (!), бананы…

Неужели предчувствия обманули? Неужели опять пустышку потянул?

Не выдержав нервного напряжения, профессор включил телетрансляцию. Показывали очередной конкурс «Мисс Вселенная».

Мисски без ума и пиписки. Самой старшей участнице не больше четырнадцати. Как говорят организаторы, после этого возраста уже пропадает шарм непосредственности. Летский депет какой-то, а не демонстрация лучших женских качеств. Детский-то детский, но с глобальными последствиями. Здесь налицо продолжение плана Даллеса-Сороса, который сносил «крыши» не только мишеням, указанным впрямую за рухнувшим «железным занавесом», но и самим палачам и собственно идеологам. Однажды запущенный процесс не щадил никого, всё мощнее набирая обороты разрушающей цивилизацию силы.

Девчонок с юного возраста готовят к подиуму, успеху и разнузданной гламурности. Домашняя работа – на прислуге, а им бы только порхать. Но если все порхают, извините, то откуда возьмётся прислуга? И какому нормальному мужику захочется создавать семью с этими пустыми, как мячики для пинг-понга, девицами? А нет семьи – любому государственному устройству очень скоро наступает безоговорочная хана… Неуправляемый кирдык…

Нет, телевизор отвлечь не сможет…

Невероятно сложно сохранять самообладание, когда от тебя уже ничего не зависит.

Ещё полдня мучительных ожиданий, и Сенечкину доложили, что исследователям удалось попасть в Санкт-Петербург начала XIX-го века на целых полтора часа. Именно оттуда они только что прибыли. Профессор вступил на территорию святая святых, туда, где мощные излучатели «изгибали время пространством», как выражались его сотрудники.

В передней лабораторного корпуса висело нечто огромное, балахонистое, из прекрасного английского сукна, с золотыми двуглавыми пуговицами и богатым литературным мехом тёмно-коричневого колера. Из этого нечто росли,
Страница 15 из 26

прорастали, начинали цвести и множились классическим почкованием всяческие проявления ботаническо-литературных излишеств. Во всяком случае, так показалось профессору. Вполне возможно, что и не только ему…

– Что здесь? – спросил Сенечкин, нимало не сомневаясь в том, что задал именно риторический вопрос, и никак иначе. – Это ОНО?

– Это… Ну, да, в общем… Не обращайте внимания, док, перед нами шинель Гоголя. Мы все из неё выросли. Помните?

– Слышал… как-то раз, – профессор не столько лукавил, сколько играл с ассистентом в им же придуманную игру, которую назвал «а что это у нас за козырь в рукаве?» Кому, как не Сенечкину лучше всех известно, ЧТО можно было снять с жалкого чиновника, ой, миль пардон, великого беллетриста на ТОМ КОНЦЕ пространственно-временного континуума.

– Знатный раритет выцепили. Прямо в галерее Гостиного двора. Ни один будочник не шелохнулся. Ни один городовой не приметил, ни один дворник свисток не достал. А ведь вы знаете, профессор, как этих чёртовых дворников да квартальных в том незлопамятном веке держава воспитывала сызмальства. Не дворники в Петербурге тогда служили, а настоящие псы цепные, не квартальные – церберы адские! Оцените, профессор, чистоту исполнения.

– Да-да… – рассеянно протянул Сенечкин, рассматривая добытую в Гостином дворе двухвековой давности верхнюю одежду. – А я не такой её себе представлял. Настоящая роскошнее как-то выглядит…

– Не знаю, не знаю, профессор. Всё, как вы нам живописали по изображению в книге. Как заказывали, одним словом. Что называется, в урочный день, в урочный час. Парень даже испугаться не успел. Мы его очень ловко раздели…

– А взамен что-нибудь тёплое оставили? Там же зима… не то, что у нас… в парнике да под колпаком.

– А как же. Не сомневайтесь даже. Не должен был объект замёрзнуть…

– Длинноносый?

– Объект-то? Вполне.

– А отчего шинель камер-юнкерская?

– А мне-то, откуда известно? Главное, профессор, ваша версия целиком и полностью подтвердилась: Гоголь написал «Шинель», основываясь на собственном опыте.

– Похоже…

– Вне всякого!

– А в карманах?.. – голос Сенечкина невольно дрогнул.

– Есть!!!

Ассистент вытащил из сейфа и с гордостью бросил на стол толстую папку с мятыми черновиками и набросками САМОГО ГОГОЛЯ! Не подвели, стервецы! Справились…

Как говорится, прорыв научной мысли, и ничего кроме!

А тем временем один из «шинеленавтов», прибывших с великолепной литературной добычей, делился своими впечатлениями от увиденного в прошлом с сотрудниками, выпускающими на орбиту того самого временного континуума:

– Тогда и котята были вкусней, чем нынешние белковые гамбургеры имени фаст-фуда. Ага, точно – я о пирожках с ливером речь веду. На Сенном рынке на просроченный пропуск с фамилией Ноздрёв выменял. Это ещё до встречи с Гоголем, во время тестового заезда.

* * *

По галерее Гостиного двора шёл гениальный писатель и размышлял о том, что неспокойно стало даже в центре столицы. Ишь как, налетели черти в этих странных кожаных кацавейках, будто кнехты древней тевтонской поры. Чудные какие-то. Шинель сняли, а взамен полукафтан из непонятного материала под ноги бросили. Тёплый оказался. Даже на сильном промозглом ветру холод не берёт.

Надобно бы описать этот случай… Так-так… Один бедный чиновник всю жизнь собирал средства на новое пальто… из жалованья откладывал… во всём себе отказывая… А потом грабители… Вполне неплохо может получиться. И… да-да, именно – грабители. Можно продолжить сей анекдот целой серией. Невский проспект… или что-то в этом роде. Такое, скажем, название. И просто, без изысков, и по-имперски значительно. Отбою от читателя не будет…. Ой, что-то нос подмерзать начал… Нос… нос… а если отморозить нос, он отвалится? Хм, НОС покинул хозяина и пошёл по своим делам… Потешно, ей-богу.

А что здесь на карте с невеликим портретом написано? На той, что пирожник с Сенного в сугроб обронил. Ноздрёв. Хм… Презабавная фамилия. Надобно и её куда-нибудь приспособить. Впрочем, пустое. Немедленно к своему малоросскому финансовому покровителю.

Тот как раз намедни получил аванс от издателя Свиньина[14 - Павел Петрович Свиньин (8 (19) июня 1787, усадьба Ефремово Галичского уезда Костромской губернии – 9 (21) апреля 1839) – русский писатель, издатель, журналист и редактор, художник, историк, географ, коллекционер.] для написания «Майской ночи». Продам-ка ему и сюжетец с шинелью. Правда, этот литератор беспутый со мной ещё за «Лжеинспектора» не вполне рассчитался. Вероятно, испугался, что начнут шантажировать за плагиат. Надо же, какая-то скотина в салоне у Фикельмонши[15 - Графиня Дарья Фёдоровна Фикельмон (фр. de Ficquelmont, урождённая графиня Тизенгаузен,нем. Tiesenhausen; 14 октября [26 октября] 1804, Санкт-Петербург, Российская империя – 10 апреля 1863, Венеция [или Вена], Австрийская империя) – внучка фельдмаршала Кутузова, дочь Е. М. Хитрово, жена австрийского дипломата и политического деятеля К. Л. Фикельмона. Часто упоминается как Долли Фикельмон. Известна в качестве хозяйки петербургского салона и автор обстоятельного «светского дневника», в записях которого особый интерес у пушкинистов вызывают фрагменты, касающиеся Пушкина и его жены. С 1920-х годов существует предположение о том, что у Фикельмон была связь с Пушкиным. Версия имеет как сторонников, так и противников.] принародно нашу с ним историю и выложила… Но ничего, Васильич человек верный, хоть и не без странностей. Слово держит. С этаким работать премилое удовольствие… Правда, всё одно, полностью с долгами не рассчитаться. Даже если княгиню и Германна тому же Мишелю Лермону спихнуть. Нет, будет с него и историй о Печорине. Толку-то, однако ж, и вовсе немного: на шее у бабушки сидит, хоть и офицер.

А самому-то никак не справиться со всеми фантазиями. Гусей перьевых, как говориться, ещё столько не выросло. В Болдино не наездишься особо, да и после одной уже подобной творческой осени наступает неминуемый невроз, депрессия со всеми вытекающими… Здесь вам – не в Греции на апельсинах сидеть. Нет, я не Байрон, я другой… Миленько вышло. Так и быть – подарю Мишелю на день ангела…

Жаль, столько сюжетов осталось в карманах украденной шинели, но ничего. Эти, из нападавших, не воспользуются, ибо слишком глаз у них неживой, да говор на русский непохож. Всё какие-то «типа» да «прикинь» вместо «вылитый» и «вообразите себе, сударь».

Запомни, ноздреватыми бывают сыры, хлеб и ноздри! Да, ещё немного подтаявший снег, в лежалом сугробе и крупноячеистая пемза. О чём бишь я? Ну конечно. Это главное, что нужно знать в нашем литературном деле. Если запомнил, то, считай, что тебе все измышления подлых критиков нипочём, а восторги друзей преумножены многократ. Утроены,усемерены… И вот – ты уже туз! Нет, сей сюжет никому! Никому и никогда! Даже Васильичу, даже Ванечке или Вильке-Вильгельму… Эта дама, брат ты мой, моя! Мой пиковый интерес!

И, кстати, отчего вдруг грабители кричали всё время: «Это он! Это он! Гоголь! Гоголь!»? Не было рядом Николая Васильевича. Не было. Да и быть не могло. Он как раз приболел некстати… и отменил свою традиционную прогулку.

Мысли, мысли… несть им числа. Подумать-то есть о чём, ибо камер-юнкерские долги давно превысили пределы разумного. Настолько, что даже государь Николай
Страница 16 из 26

Александрович попридержал Александра Христофоровича (Бенкендорфа, разумеется), с его инициативой затеять интригу с «белым человеком» (по другой версии – «белым начальником»), согласно предсказанию внештатного сотрудника третьего отделения – А.Ф.Кирхгоф[16 - «Известность Пушкина и литературная и личная с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала о нем анекдоты. Все это, как водится, было частью справедливо, частью вымышлено. Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление.В это время находилась в Петербурге старая немка по имени Кирхгоф. В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Госпожа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он – человек замечательный; рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему между прочим: «Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами». О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письмо с деньгами получить ему было неоткуда; деньги он мог иметь только от отца, но, живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился с генералом Орловым.Они разговорились. Орлов коснулся службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами: оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправился за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то карточный долг еще школьной их шалости. Госпожа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на Юг и на Север, рассказала разные обстоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предсказала его женитьбу и, наконец, преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постоянным исполнением этих предсказаний и часто об этом рассказывал».Л.С.Пушкин (брат поэта).] (она же – агент Зарема, малоизвестные архивы охранки). Почему, почему? А долги-то гениального литератора всё равно из государственной казны гасить придётся. Так хотелось бы сначала их немного уменьшить…

НАШЕ ВСЁ шёл по зимней галерее Гостиного двора в нелепой «аляске» на синтепоне с надписью «Gold, как сокол! Дубровский и сын, пивные традиции Швейцарских Альп», прикидывая, кому можно будет пристроить сюжеты об одном сентиментальном дворнике, боготворящем собак больше барыни, горбатом звонаре, полюбившем красавицу-цыганку и суфражистке Вере Павловне, которой снились цветные сны о счастливом будущем, где с упоением раздирали на лоскуты знаменитую Гоголевскую шинель.

Приложение:

Опись (перечень) набросков и сюжетных планов, найденных в карманах шинели, эвакуированной отделом непрямого литературного вмешательства из первой половины XIX-го века

1. Развёрнутый план исторической драмы «Собора губернской богоматери» – 12 страниц с нескромными чернильными иллюстрациями;

2. Наброски к повести из жизни российских помещиков и их дворни «Муму» – три страницы (с оборотом) и клоком собачьей шерсти;

3. Краткое изложения сюжетных линий социальных романов «Что поделаешь…», «Братья Безобразовы», «Белые ночью» и патриотического русофобского романа в стихах «Кому на Руси жить?». Всего на 34-ёх листах плюс изображение Земфиры и Алеко в интимной позе;

4. Две заключительные главы жалостных повестей «Федот Федотович» и «Таймень» из сериала «Герой нашего века» – дюжина совершенно нечитаемых листов с французскими ругательствами и запахом камелий;

5. Второй и третий тома поэмы «Мёртвые в душе» – 242 страницы второго тома и три листа нецензурных выражений относительно третьего, вымарано цензурой.

В правом нижнем углу списка чётко прорисовывались подпись эксперта и оттиск большой имперской печати с изображением четырёхглавого орла, символизирующего основные религиозные течения Соединённых Штатов Европейского Севера. Подпись и печать не закрывали визу, которую каждый мог легко прочитать: «Все подшитые в большую папку № 23–14/2 документы написаны на русском языке крайне плохим почерком, предположительно принадлежащим лицу негроидной расы».

* * *

Откуда-то снаружи свёрнутой в спираль Галактики на процесс снисходительно взирал Господь, тот самый, которого человечество уже начало забывать за перманентным процессом получения удовольствий.

Бог был создан людьми путём овеществления многократно усиленных миллиардов мыслей. Не Бог создал человека, а человек Бога (по образу и подобию ли?). Создал с тем, чтобы потом можно было ему поклоняться. Чтобы нашлось, кому открыть душу. Порой и такой малости бывает достаточно для полного счастья.

Скоро это поймут все… Не было бы только поздно.

Дело чести

Спираль мироздания закручивалась всё туже. Незаметно подступил апофеоз демократических ценностей. В специализированных славянских школах строго рекомендовалось изучать английскую и китайскую классику, а также таджикский эпос «Шахнаме» и «Драхти Асурик» – в подлиннике. Один только Урал всё ещё вставал преградой на пути прогресса. Однако, судя по всему, сопротивление региональных воротил нефтяного и газового бизнеса ослабевало в связи с активной разработкой новых источников энергии.

Ранним февральским утром 2037-го года дежурный комиссар Санкт-Петербургского отделения Европейского департамента полиции Эжен Сваровски был разбужен диким воем зуммера служебной связи. Вызывал старший патруля доверительного участия Питерс Пеновс, из латышей, кажется.

– Месье комиссар, у нас здесь что-то странное происходит. Похоже на нарушение восьмого пункта уголовного уложения Евросоюза. Вам придётся приехать…

– Какого чёрта, Питерс?! Вы будите меня в такую рань, чтобы блеять что-то невнятное. Давайте по существу, и молите своего античного Бафорета[17 - Бафорет – андрогенное древнее божество, которое иногда считается покровителем гомосексуализма.], чтобы вопрос оказался стоящим… Иначе не посмотрю на ваши неформальные связи в Европарламенте и нарушу обет толерантности – у меня осталось ещё три возможности в этом году – и лишу вас спец-пайка натуральных продуктов до конца квартала.

– Хорошо-хорошо, не кричите так! Сейчас объясню суть дела. Мы приехали в назначенное место, где должно было осуществиться исполнение оплаченной смерти… Да-да, но тут такое… Наш заказчик был убит ещё до реализации своей заявки. Нет, не случайно… Тоже по оплаченному требованию. Того клиента обслуживал другой патруль.

– Так они заплатили за убийство друг друга?

– Так точно, оба внесли всю сумму полностью, мы проверили. Только один успел осуществить задуманное, а заявка второго осталась невостребованной.

– У того, кто убил, было назначено более раннее время, Питерс?

– В том-то и дело, месье, что более позднее. Но тут и другие странности есть. Например, убитый также стрелял раньше назначенного в разрешении на акцию.

– В самом деле?!

– Да, господин комиссар. Приезжайте!

Сколько Эжен
Страница 17 из 26

Сваровски служил в департаменте, ни разу не случалось подобного. С тех пор, как Европарламент, подогреваемый публичными выступлениями и финансами партии «Полная свобода индивидуальности», разрешил заявленные и оплаченные убийства благонадёжным гражданам, но не чаще одного раза в пять лет, всё обходилось вполне штатно. Патрули доверительного участия, выезжающие к месту заявленного убийства, обычно фиксировали смерть, ставили на бланке заказчика печать, которая свидетельствовала о законности произведённого действия. Реже приходилось констатировать отказ заявителя от совершения акта гражданской свободы то ли по причине его малодушной трусости, то ли по иным – чаще всего форс-мажорным – обстоятельствам. Но вот то, что произошло сегодня, выглядело крайне нестандартно и оттого заставляло нервничать. Никому ещё не приходило в голову совершать оплаченное по закону убийство раньше положенного, поскольку тогда оно превращалось в вопиющее уголовное деяние. В самом деле, никакой патруль не станет свидетельствовать правильность совершения подобного гражданского акта сертификатом соответствия.

Необходимо было разобраться, в чём же дело. Комиссар протёр лицо салфеткой «утренний гигиенический уход государственного служащего, N4» и поспешил в кабинку скоростного служебного транспорта департамента подвесной доставки. Хоть и не любил Сваровски высотной болтанки, но это лучше, чем застрять в дорожной пробке.

Изучение обстоятельств на месте происшествия систематизировало картину раннего утреннего события. В половине шестого по среднеевропейскому времени патруль доверительного участия под командованием Питерса Пеновса прибыл в точку, означенную в рабочем планшете, чтобы засвидетельствовать факт заранее заявленного и оплаченного бароном Жоржем Лотером убийства.

Пеновсу показалось странным, что с противоположной стороны парковой аллеи одновременно с ним появился мнемомобиль с государственным проблесковым маяком министерства внутреннего порядка Евросоюза. Откуда он там? Неужели одно и то же задание поручено двум разным патрулям? Чёрте что такое! Надо будет связаться с диспетчерской и уточнить, в чём дело. Благо – до самого объявленного события убийства оставалось не менее получаса.

Едва подключив широкополосную 3D-оптику, чтобы разглядеть и зафиксировать ожидаемое событие во всех подробностях, агенты услышали один выстрел, затем второй – с разрывом в секунду-полторы – и бросились к месту события. Навстречу им неслись не менее ошарашенные патрульные из второго мнемомобиля. На месте происшествия полулежал некий благообразный господин, сжимающий в руке странное дымящееся оружие, отдалённо похожее на однозарядный пистолет, каким, наверное, пользовались очень и очень давно.

Господин, глупо улыбаясь, протягивал патрульным папку – по-видимому, с документами. При ближайшем рассмотрении было установлено, что из предплечья человека обильно текла кровь – он оказался ранен навылет. В папке же обнаружилась заявка на убийство барона Жоржа Лотера в Приморском парке – 8 февраля 2037-го года в 6:12 утра. В десяти шагах от раненого – в экологически-чистом месиве настоящего европейского снега – Пеновс отыскал своего подопечного – того самого барона, в заявке которого значилось убийство Сергея Ланского в 6:00 утра 8 февраля 2037-го года.

При уточнении, отчего заказчик произвёл выстрел значительно раньше обозначенного в договоре времени, тот показал ручной хронометр, который спешил на тридцать две минуты. Вполне исчерпывающее объяснение.

Всё бы на этом и закончилось. Патрульным не пришло бы в голову будить дежурного комиссара перед концом смены, но дотошность Пеновса вывела дело на новый уровень. Осматривая тело жертвы (потенциального исполнителя незадавшегося заказа), он обратил внимание, что часы барона также спешили – спешили на двадцать минут.

По всему получалось – между двумя лицами, затеявшими стрельбу в Приморском парке, существовал какой-то сговор.

Сваровски чертыхнулся – не такое простое оказалось дело, каким виделось поначалу. Впрочем, формальности с возвратом денег родственникам убитого барона, так и не успевшего реализовать оплаченную заявку на убийство, достаточно легко улаживались. Процедура была прописана, хотя в ход пускалась редко. Относилась она к пункту, озаглавленному «…в случае внезапной смерти заказчика до наступления факта исполнения оплаченного убийства».

Это ладно, зато целый ряд вопросов вырисовывался перед Эженом и понуждал к активным действиям.

По восьмому пункту уголовного уложения Евросоюза в процессе заявленного убийства была запрещена массовая перестрелка группы лиц, получивших право на такое убийство. Это действо приравнивалось по степени социальной опасности к несанкционированному митингу и каралось пожизненной изоляцией от общества. Все органы, выдающие разрешения на убийство, были строго-настрого предупреждены о наступлении уголовной ответственности за нарушение означенного пункта – в части предоставления законного права на убийство одновременно нескольким лицам, вздумавшим затеять перестрелку с целью удовлетворения интересов какой-то группы лиц.

Да, собственно, невозможно было обойти запрет, поскольку база, хранящая сведения о выданных разрешениях, едина по всему Евросоюзу.

А тут странное что-то. На «перестрелку группы лиц» похоже мало, но выстрелов было два. И к тому же – оба прозвучали значительно раньше положенного.

Так неужели простое совпадение, как говорит этот странный человек, бывший профессор… языковед… как там его? Правильно, Ланской. Не верится что-то в совпадение, когда часы спешат у обоих – и у убийцы, и у жертвы. Стало быть, они не желали вмешательства представителей службы доверительного участия, потому и затеяли стрельбу, пока те не успели выяснить, отчего в одной точке пространственно-временного континуума появилось сразу два патруля. Думается, стоит поглубже копнуть в прошлом… Сам Ланской точно ничего не скажет, если что-то нечисто.

Пришла пора решающего допроса.

– Вы знали, что барон заказал ваше убийство? – спросил Эжен.

– Догадывался, но надеялся его опередить.

– А чем объясните, что вы оба начали стрельбу одновременно и раньше указанного в разрешении на убийство времени?

– Часы подвели. И вообще – это совпадение.

– Совпадение? Не верю! Не бывает таких совпадений, чтобы часы у двух лиц спешили так удачно, что показывали подходящее время.

– Подходящее?

– Подходящее для одновременного… стойте-стойте – убийства. Тогда получается. Получается – наши патрули доверительного участия послужили вам в качестве секундантов? – догадался Сваровски.

– Можете считать и так, комиссар. Что это меняет?

– Очень многое, очень… Например, теперь вы из добропорядочного европейца превращаетесь в государственного преступника, поскольку втянули представителей муниципальной службы поддержания общественного порядка в преступную акцию в качестве соучастников.

– Соучастников чего. Позвольте узнать?

– Вашей… э-э-э… как там её… дуэли.

– Причём здесь дуэль, комиссар? К чему вы откопали это давно забытое слово? Просто мы с убитым относились друг к другу с неприязнью, вот и оплатили убийство
Страница 18 из 26

друг друга. Но ему повезло меньше…

– Думаю, меньше повезло всё-таки вам, поскольку за дело взялся комиссар Сваровски!

Комиссар Эжен Сваровски воспользовался связями, чтобы получить свидание с Сергеем Ланским. Успел буквально на флажке, как говорят шахматисты.

Эжен хотел понять движущие мотивы, которыми руководствовался Ланской, осуществляя преступные намерения, и потому пытался вызвать его на откровенный разговор. Тщетно. Говорил один только комиссар, сидя напротив равнодушного заключённого, заботливо привязанного к кровати мягкими ремнями.

– Думали, меня можно легко обмануть? Видите, я сумел откопать, что вы по профессии, кстати, нежелательной ещё с 2030-го, литературовед. Мало того – пушкинист. Вы оказывали активное сопротивление властям во время плановой зачистки в Михайловском. А потом избежали ответственности, удалив чип государственного доверия с помощью хирургического вмешательства, уничтожив тем самым важные сведения о своей противоправной деятельности. Вы так и не признались – у вас была дуэль с бароном?

– Хорошо, комиссар. Не стану более отрицать очевидное. Это была именно дуэль. И я убил на ней не просто сына Шарля Мари Лотера, короля отходов, а прямого и единственного потомка Жоржа-Шарля Дантеса.

– Вы мстили за Пушкина, профессор? Да вы просто псих… И это сейчас, когда европейская культура наконец-то торжествует над психологией угнетённого славянского раба.

– Дело чести, – почти прошептал Сергей Ланской и отвернулся к стене. – Двести лет прошло…

Гуманные законы Евросоюза запрещали не только смертную казнь, но также и не давали возможности личности, получившей высшую меру наказания, страдать в изоляции до конца дней, находясь в разуме. Завтра временно лишённому права гражданина сделают инъекцию, и он перестанет испытывать неудобства и муки, вызванные изоляцией от общества. Комнатному растению безразличны интересы людей.

«Как всё-таки далеко ушло человечество в своём благородном желании угодить отдельно взятой личности, – подумал Эжен, опасаясь, что где-то рядом работают мыслеуловители. – Бедный Ланской», – это уже для себя после того, как была выставлена защита второго энергетического уровня.

Покидая здание Нелинейной Сопричастности, комиссар вновь вспомнил глаза осуждённого – столько в них было какого-то непонятного превосходства, что это не давало Сваровски успокоиться. «Надо будет найти книги Александра Пушкина, – решил он для себя. – Не зря же всё его творчество категорически не рекомендовано для чтения…»

По краешку абсурда

Водяной герцога Альбы

(Повесть-модерн)

Все совпадения и несовпадения имён, фамилий, исторических и географических названий носят исключительно неслучайный характер и не имеют, а иногда имеют отношение к реальной и нереальной действительности нереального Олд-Банского герцогства.

    От автора

По утрам его заедала тоска. После бегства шута Бал а’Киряефф в сортире по утрам никто уже не пел, а самому Киртепу голосить на весь замок не полагалось по штатному расписанию. Да и откуда голосу взяться с этой привязчивой, как безродная сука инфлюэнцей. Не голос, а сопение невнятное. Уже которую неделю.

Россефорп присел на парковую скамейку, прикованную к капитальной стене толстыми цепями, обладающими невероятно-густым тягучим басом, будто иерихонъ луженой глотки регента герцогского народного хора Михатурецкого уезда Залежаловской волости герцогства Олд-Бания. Вот вам и цепи, как говорится – кому металл дурной, да почище струн Эоловых, если с умом-то да воображением недетским.

Россефорп Киртеп служил водяным у герцога Альбы, а потому неотлучно проживал в резиденции сюзерена – замке Албена Рифеншталь, названного так в честь матушки владельца. Замок торчал посреди Олбани Приштины, столицы его, Киртепа, многострадальной Родины. Вздыбившимся пупом торчал – укором неаккуратно сработавшей акушерке-природе.

Пару веков назад столицей герцогства считался острог Лесополосово. Это в переводе со старо-фламандского, а на самом деле название звучало немного иначе. Где Пьежтам Льеж – примерно так. Однако участившиеся набеги голландских нетрадиционалистов, заканчивающиеся, как правило, резким падением нравов и напряжения в сети переменного тока, заставили тогдашнего правителя переехать подальше от границы – туда, где кедровый бамбук щедро одаривал болотистые берега лесных озёр перезревшими плодами и кургузой листвой, осыпающейся будто перхоть при частых грозовых явлениях.

Здесь тоже не было полного спокойствия. Нередко серый вервольф смятенный гулял близ старой резиденции герцога Альбы с папиросой «Дукат» в желтоватых клыках. Ему не спалось и страстно желалось парного мясца не забеременевших покуда овец. Но стада давно дремали по охраняемым овинам, мерно мурцуя во сне травяную жвачку и отрыгая горьковатым насыщенным амбре полыни и мелиссы. А что ж вы хотели – мята этим летам удалась, росла и вверх, и вширь, и вбок… и даже завивалась кокетливой спиралью.

Тоже – не лучший образчик верноподданности. И всё же родной альбанский оборотень куда как более по душе, нежели не всегда верно ориентированный голландский хрен… или, там, турнепс.

Многие спросят, отчего, де, герцогство Олд-Бания названо автором многострадальным. Отчего вдруг, и откуда у автора этого, с позволения сказать, такая недостаточно расхожая (в общепринятом смысле) информация?

Отвечу, не стану томить – жить в одном государстве с семейством Альба – страдать от недостатка информации, тыквенных семечек и желудочного сока, который откачивался в качестве налога для нужд армии безработных оглоедов, проживающих в клинических апартаментах на полном государственном обеспечении – разве этого мало, чтобы считаться не совсем благополучной державой на фоне передовых монархий и даже отсталых доминионов, вроде Рэд Хот Калифорникэйшена? Вот и я том же.

Водяной – должность придворная, уважаемая, денежная. И всё бы хорошо, да не везло Киртепу по женской части. Вернее, не так: сначала (по молодости) везло, а потом перестало, будто он лимит какой-то раньше времени выбрал.

Была у него жена, супруга, супружница, подруга, шкура, тварь подзаборная, звёздочка зимняя, мышь пескоструйная… Она всегда говорила, что не любит супруга, а он отвечал ей взаимностью по мере своих далеко не бесконечных сил. А развестись – никак! В герцогстве по законам, тянущимся ещё со старика Ноя, никаких разводов (кроме карточных и при игре в кости) не полагалось. Опостыли супруги друг другу до горьких соплей, а жить всё едино – вместе приходится. Закон такой.

Любовницы оттого и заводились легко, будто блохи на немытом теле, что конституцию Альбании никто менять не желал, а на внебрачные игрища все смотрели сквозь пальцы. Но Россефорпу всё мало было. Девицы неблагородного лёгкого поведения давно перестали занимать его усталое от разврата воображение. В изобретательство водяной ударился. То колесо на водяную мельницу приладит с ременным приводом к генератору случайных чисел, то подводный дом-студию примется строить, а то… Впрочем, о том речь впереди.

Парк на территории замка выглядел вполне державно и пристойно, хотя и был невелик размерами. Начинался он от стены главной
Страница 19 из 26

башни, занимал весь внутренний двор с восточной стороны и обрывался практически у самых ворот. Вековые дубы-колдуны, платаны-великаны, сосны корабельные, кусты можжевеловые оплетались плющом лиановидным и виноградным дичком иссиня-радикальной расцветки в пору интенсивного ночного свечения. Киртеп любил гулять в этом почти лесу, полном белок, дятлов и дрессированных гномов-лаборантов, занимающихся аэрологическими очистительными процедурами на основании личного опыта и предсказаний герцогской службы телепатической метеорологии.

Вот и сегодня – чуть свет, и Россефорп уже в парке. Нынче не спалось. Не удивительно. Надобно обдумать, как представить Альбе своё изобретение, внедрение коего в неспешную жизнь герцогства сулило небывалые барыши, невиданные перспективы и неслыханные преференции.

Когда-то давно, ещё в эпоху Выразительных Красных Пиджаков, Макроэкономики – Предвестницы Нанобайтологии и Сказочных Прогнозов, Киртеп учился с герцогом в одном церковно-приходском лицее имени великого Карнеги. Казалось бы, это обстоятельство должно давать водяному «прекрасные виды на урожай», как сказал бы садовник герцогский Мич Урин, если бы не лишился языка в пору перехода от социальной материальности к материальному диалекту финансового обретения.

Теперь бывший садовник разводит кактусы на границе с Салотонатом Незалэжных Сябров и помалкивает, будто гуталину «момент» наелся от всей своей широченной, как распахнутая форточка, души. Никому ничего не присоветует; ни плохого, ни хорошего. Да и вы бы не стали, если б вам перспективы без права переписки и обжалования также весло обозначили трое демонов-кентавров в бронированном пальто.

Да-а… совета задарма нынче никто не даст – всеобщий рынок, понимаешь. А в нём, совете, Россефорп сейчас нуждался, как никогда раньше. Почти дружеские (в юности) отношения с Альбой позволяли ему обратиться к герцогу как к приятелю. Но этот путь лишь на первый взгляд был хорош совершенно, то есть во всех отношениях. Тут – как угадаешь: герцог мог встать не с той ноги, и тогда все надежды на быстрейшее разрешение вопроса полетели бы коню в подгузник.

Киртеп раскачивался на скамейке, а оковы, её держащие, будто исполняли знаменитый шлягер недалёкого, но такого самоуверенного прошлого.

– Эти глаза напро-о-о-тив… особенно – правый глаз, – подпел Россефорп в цепной тональности и представил свою возможную беседу с герцогом, украшенную яркими гротесковыми тонами.

«– Ну, ты, графская развалина!

– Напоминаю, Киртеп, я не граф, а герцог!

– А с развалиной, значит, согласен?

– Хотел-то чего?

– А вот изобрёл я одну штуковину…»

Нет, определённо, лучше в лоб не действовать, используя давние связи. Да, дружили в молодости с герцогом Альбой, можно сказать, при одном дворе выросли. Давненько это всё было… давнее самых давных давн… … быльём, правда, не поросло, только (и исключительно!) бельмами. Раньше, случалось, Альба, выделяясь ироничным складом ума, и сам шутил, и чужим шуткам любил посмеяться. Нынче же герцог стал более прагматичен, ворчлив. Ирония переродилась в сарказм, а сам сюзерен превратился в брюзгливого и непредсказуемого сатрапа с теми самыми бельмами вместо лучистых, как «три источника и три составные части» роговиц во впадинах глаз.

* * *

Хм…

Нет, неправильный зачин у сказочки. Надобно иначе как-то речь повести, традиции да старинности соблюдаючи. Вот этак, например…

За тремя иксами, за тридевятью горами, да лесами фигурно-патриотическими жил да был один герцог. Вернее, жил не один, а с герцогиней, двумя любовницами и псарём глухонемым (чтоб молчал, собака, о герцогских предпочтениях). О садовнике и утрате оным устной речи уже упоминалось выше. Поясним лишь, каким образом, и при каких обстоятельствах случилось сие страшное событие.

Садовник Мич Урин считал себя семи пядей во лбу, семи футов под килем и дитём у семи нянек, поскольку получил образование ещё в давние времена, когда университеты назывались рабfuck-ами, где он, собственно, и лишился одного глаза в пылу диспута о методике выращивания гигантских бонсаев в парковой зоне Нечерноземья.

Невоздержан был садовник на язык до самого синего моря, как говорится. Мысли ему покоя не давали, мысли мудрые да развесистые. Всем он советы давал, главным образом, хорошие, а не абы что. И для дураков тоже исключений не делал. А дураки, известное дело, обижались жутко… просто до крайности обижались, с жалобами по инстанциям начинали передвигаться мелкими идиотскими перебежками. Да-а-а… Перебежки-то мелкие, а гадости порой крупные от тех телодвижений проистекали.

Вот и в тот раз посоветовал Мич Урин одному господину с очень Старой площади – да-да, из бывших – не очень своими прошлыми подвигами гордиться… при нынешнем-то демократическом Аль-банстве. А тот разъярился, пришёл в неистовство и по старым связям обратился. Вот тут и возникли коне-люди из нынешних, жеребцы ещё те… но не по дамской части, а исключительно по финансовой. Про таких говорят, мол, за ломаный пфенниг удавку на родную бабушку накинут, а за евро-дайм и вовсе во все тяжкие ударятся, как Финист Ясный Перец оземь.

Кстати, забыл прояснить ещё одно обстоятельство: отчего герцогство то Олд-Банией названо в тексте, то Аль-Банией. Нет, это не оговорка, даже не надейтесь. На самом деле, старинное самоназвание герцогства звучит, собственно, так – Олд-Бания. Оно и звучало много веков – почти до дней нынешних. Но когда династия сменилась, и на трон угнездился прадедушка нынешнего Альбы, он возжелал, чтобы и державу называли теперь Аль-Банией, а лучше – Альбанией. Указ был издан, только народ в своём электоральном невежественном упрямстве так и продолжал пользоваться старым привычным именем – в живых беседах разговорного свойства, разве что при виде официальных лиц проявлял верноподданность в вопросах топонимики. После смерти Альбы-пращура, почившего от свинцовой горошины, похожей на дробь «четыре нуля»[18 - дробь «четыре нуля» – дробь диаметром 5 мм.]и угодившей в дыхательное горло, всё вернулось на круги своя. Но иногда имя «Альбания» появлялось-таки в жизни державы как атавизм переходной модели общества.

Однако вернёмся к герцогу. Добавим вот ещё что: был вышеназванный сатрап старинного аристократического рода, рода Альба, ещё и большой охотник до поселянок вольных, что обитали обильно в его герцогском уделе. Поселянки эти обильно же и ловились на пудру, румяна и другие мелочи косметического монплезира.

Детей у теперешнего герцога Альба отродясь не водилось, даже в детстве. Не успел на свет божий младенец появиться, гляди-ка – оглянуться не успеешь, уже дворянин с кружевными манжетами и кругами под глазами от ночных излишеств и карточной игры в штос.

В молодости Альба учился, как и все в герцогском роду. Без образования же нельзя, даже если ты сатрап и мудрый правитель местных народов и народностей. Учился он в колледже имени своего батюшки, это уже после Карнеги-school. Или же Карнеги – SC Hall? Не скажу точно. Здесь-то Киртеп и сошёлся с герцогом совсем близко: за одной партой сидел, за одними барышнями приударял во времена горячих майских ночей и весёлых порнографических приключений в загородном доме. И то сказать: бывало, брали приятели по паре дев
Страница 20 из 26

томных, дебелых, да отправлялись чудить в ночь Иоганна Купальника на старую мельницу. Отсюда их обычно и развозили по домам верные слуги Альбы-старшего, который после ругаться, не ругался, но и особо не хвалил за подвиги приапские, а только кряхтел с завистью, видимо, молодость вспоминая.

Хорошо помнит его зловещее кряхтенье Киртеп, неверно принимая на свой счёт горение монарших глаз-сурикенов, готовых поразить на расстоянии птичьего полёта. Или всё-таки верно? Нет, об этом теперь никак не узнать. Слухи, конечно, ходили разные, но молву к делу не подошьёшь, а дневников или записок старый Альба не оставил. Да и стоит ли узнавать и пугаться потом нарочито, дескать, «а ведь он меня мог бы… того», если всё, о чём предполагал Киртеп в наше время естественным считается. Естественная противоестественность. Как-то так. А к чему это привести могло, возьми хоть Содом с Гоморрой, хоть утонувшую в разврате империю Римскую? Думать о таком исходе не хотелось.

После окончания учёбы Россефорп начинал трудовую деятельность с должности бета-тестера жевательной резинки. Жвачку для профессионалов «Обдирол-экспертов» ему первое время жевать не доверяли. Но карьерный рост шёл быстро, Киртеп и сам не заметил, как был назначен сначала менеджером поп-топа, а потом – водяным в замок герцога. Но с той поры видел своего приятеля по альма-матер чаще издали, вблизи натыкаясь на свинцовый блеск равнодушных глаз Альбы или на его спину, которую иногда массировал по древней маньчжурской методе «лохматая лапа тигра».

Впрочем, оставим дела минувшие, устремив свои взгляды на день нынешний. От былой юношеской дружбы осталось кое-что, разумеется, но более всего – одни служебные отношения. Отношения между монархом и не слишком-то искушённым в дворцово-замковых интригах придворного – это давно навязло в зубах банальной оскоминой, и не станем о том рассуждать.

Остановлюсь, однако, на одном факте, не рассказать о котором будет просто невежливо по отношению к профессиональным качествам Киртепа. Водяной открыл герцогу секрет русской бани, оттого ходил Альба лицом румян, телом чист, помыслами коварен изрядно. И ни одного насекомого, хотя никакого парфюма. На дух эти французские штучки от господина Жана-Батиста Гренуя His Highness не переносил.

И пусть любознательные и гордые летописцы твердят, что герцог умер за два века до рождения Гренуя (или наоборот), мы-то с вами точно знаем – Гренуй Греную вовсе не Гренуй. У того тоже предки были. И вообще нашего Гренуя называют Не Жан-Батист, а Жак-Ив… да-да, как Кусто. Что вы говорите – я как раз поминал Жана-Батиста, но его моль ела… или моль ерЪ. Вот память, Нотр Дама мама! Опять запамятовал, о каком парфюмере речь вёл.

* * *

От размышлений Россефорпа отвлёк какой-то странный для раннего утра шум. Ага, это придворные мастера изобразительных искусств покрывали однотонным колером забор, отгораживающий герцогский парк от городских построек. Во главе команды Киртеп заметил экзальтированного мужчину. Перед водяным был главный художник герцогства – Хейникен Ван Бир.

Стагнация, предшествующая кризисным явлениям, сотрясающим весь мир, существовала, будто бы сама по себе, приводя в трепет вольных каменщиков, невольных маляров и фривольных комедиантов. Но сие экономическое действо касалось лишь людишек негосударственных. Работники же герцога могли чувствовать себя вполне комфортно. Это и доказывали нынешние утренние экзерциции на пленэре.

– Направим помыслы и дела наши на пользу герцогу Альбе, да продлятся его годы! – обратился водяной с обычным приветствием к Ван Биру.

– Воистину так! – не стал возражать визави, расправляя стрелки усов в сторону светлого будущего.

– Красите? – поинтересовался Киртеп из вежливости.

– Мелом помалу! – не то ответил, не то скомандовал своему воинству главный художник герцога. А потом добавил: – А усы не крашу, это крахмал.

– Офренительный эффект! – вежливо улыбнулся Рассефорп, когда маляры закончили красить ограду. Но имел он в виду именно усы, а никакой не штакетник. Что значит, не бывает чугунного штакетника? В Олд-Бании такого добра, будто самосадного тютюна у думкопфа – самовывозом не повывезешь; так и говорите, если кто спросит.

Если кто спросит? А кто спросит-то, если нет свободного доступа в герцогский сад, он же – парк? Но с другой стороны – не бывает идеальных оград – так ещё один знаменитый восточный эзотерик говорил. Мол, всё, что мыслимо, то и осуществимо. Дескать, летящего иноходца – только русская баба, да и то в пылающей избе. Это что же у нас получается такое? Ага, следует поискать прореху в чугунине.

Так-так, красят наёмные валахи забор, а нужду ходят овеществлять наружу… значит, в заборе – дыры… То есть, имеется возможность проникнуть… именно! Через дыру в заборе! Решено, не стоит действовать в лоб, если можно выйти на герцога через его брата.

Как известно, герцогство Альбания славилось на всю честную Зелебобу своими музыкантами-скальдами. Самым известным из этой братии был Dr. Альба, двоюродный брат герцога по линии сексуальных излишеств папаши Альбы старшего, ныне покойного. Поговаривают, что Dr. Альба, практикующий сакральный симфо бит else – стиль музыки – в качестве основополагающего, не любил заниматься концертной деятельностью в границах Родины, записывал музыку чаще всего в Мудублине на студии «Трепанг рекордз». Там же и ночевал с отдельными представительницами пахучего мудублинского дна, пока находился в процессе творческого поиска.

Чаще всего, искал носовые платки, носки, заброшенные под диван и ключи от самобеглой кареты системы «Чевролёт», которые имели обыкновение выпадать из кармана в какую-нибудь глухую провинцию студии, туда, где даже тараканы отказывались жить по причине стабильных неурожаев сложноцветных и сезонных разливов плавиковой кислоты.

Если попробовать через него – через этого горлуха царя небесного – выйти на герцога? Мысль основательная и вполне себе удачная. Одно плохо, Dr. Альба увлекается поисками несъедобных грибов с тем, чтобы сделать их съедобными. По этой причине говорить с ним не всегда просто. Но ради будущего Олд-Бании можно и пострадать.

Киртеп и не заметил за раздумьями, как оказался на берегу пруда, славящегося своим непредсказуемым нравом: заиленное дно затягивало неосторожных купальщиков и не спешило выплюнуть, чтобы жертву могли потом похоронить по человеческим законам.

– Надо будет запретить гулять по берегу в нетрезвом виде образа… – задумчиво протянул Россефорп, неожиданно заговорив сам с собой. Это, видно, профессионализм через край проистёк.

– Пей, не пей… а всё едино – дно усеяно гульденами и охотниками за ними… – не менее неожиданно ответствовало ему пространство из-за плеча.

Киртеп вздрогнул, представив себе, что увязался за ним какой-то менеджер – проводник тайных намерений герцога. Ходят те менеджеры, плёточкой о пяточку на сапожке постукивая, глазом зыркая, зубом цыкая; кого и куда за неблагонадёжность определить решают. Так и хрен бы им навстречу… Но никак нельзя в подобной транскрипции вести себя, чтобы на гнев державный не нарваться случайно. А то нарвёшься – потом щепки полетят, которых не собрать будет. Тут пруд, считай. Под самыми ногами – шаг ступил –
Страница 21 из 26

и в воде, а водяному-то как раз и надлежит отвечать за все водные источники, а вовсе в них не тонуть.

Отвечал Россефорп за все источники и первоисточники. Вы говорите, мол, и за составные части отвечал? Нет, ошибаетесь, не он отвечал – за составные части у герцога был подписан Тиль, вроде, Шпигель. А вот пеявки да легушки – как раз дело Киртепа. Нет-нет, тут нет никакой оговорки – от мёртвого Lego ушки в виду имею да явки шпионские. И ещё – Россефорп вино пробовал, чтоб не траванули. И североамериканские провинции территорий герцога от токсичности спасал. И воду лил на нужные мельницы. И благородного писуна герцога – Альбу jr. (племянника родного) от водянки лечил. И лечо водой разбавлял для нужд государственных.

«Коварный Россефорп опять везде поспел» – так частенько высказывались аграрии о бурном росте сорняков, намекая на скверный характер водяного. Но Киртеп был вовсе ни при чём. Наоборот, радел он о государстве изо всех сил. Так воспитан был с детства, нахлебавшись генно-модифицированного киселя с мантуями среднепафосными. Городовой альгуазил DJМорда – папаша Киртепа – служил верой и правдой ещё Альбиному дедушке, получал к празднику орденок или медаль какую-никакую (всякий раз новую), оттого и сына приобщил к любви династической, да и от народа отворачиваться не советовал.

Тюфу-тьфу-тьфу… гнать от себя плохие мысли! Не станешь о плохом думать, оно к тебе и не подкрадётся. Так, вроде, люди говорят. Впрочем, это лишь идефикс касаемо, а не обычных явлений… Всё, стоп! Хватит бояться, пора заглянуть правде в лицо. Правде? Правде или тому, кто следил за тобой? Нет, довольно… Чу! Так можно сойти с ума. А чё – чу? Да ничё! У нас переучёт!

Киртеп обернулся и потерял дар речи. На ловца и зверь бежит, помяни чёрта, он уже тут как тут… В голове Россефорпа пословицы роились бабочками, кишели мотылём, трепетали листом опавшим, тревожили атмосферу площадным мерцанием газов болотных. Но и в самом-то деле – перед Киртепом стоял Dr. Альба, о котором водяной только что думал, намереваясь добиться благосклонности герцога в вопросах продвижения своего изобретения. Чудо? Материализация духов методом опосредованного самовнушения? Да полно вам – так, всего только совпадение, не более того. А и впрямь, будь всё наоборот, любой представитель социума становился бы ярким представителем тонкого мира, населённого экстрасенсами, пифиями и прочими тёмными личностями. Вам это нужно?

Ошибки быть не могло – Dr. Альба выглядел точно так же, как и на известной на всё герцогство афише. И… Россефорп вдруг понял, этот человек невероятно внешне походит на своего венценосного кузена. Вплоть до третьего спиралевидного завитка в ушной раковине.

– Пей, не пей… а всё едино – дно угажено уриной… хах… Неплохой текст для зонга, не находишь? – Dr. Альба смотрелся довольно странно в своём облачении шотландского стрелка: кожаных доспехах и клетчатом килте немаркой серо-зелёной расцветки.

– Извините, недопонял. О чём речь?

– О! А я тебя узнал – ты водяной моего кузена и местного сатрапа. Человек, как я понимаю, прагматического склада. Потому, наверное, и не догадался, о чём речь. Я здесь с утра за вдохновением охочусь. Вот и строчка родилась, благодаря твоим размышлениям вслух. Так что, теперь я вроде должника здесь, а ты – мой кредитор, хех…

Мысли Киртепа обрели наконец форму, взлетели потревоженными сквозняком листками отрывного календаря и следом рассыпались по самым дальним заулкам души, набравшие вес неожиданной удачи. Сердце забилось в режиме «бодибилдер перед выходом в полуфинал». Это надо же – вот повезло!

– Ваше высочество, да как можно…

– Ладно тебе, Киртеп! Не стесняйся, давай на «ты» перейдём. Проси; что в моих силах, исполню. И можешь меня один на один называть запросто – Доком или Доктором. Идёт?

– Пос-стараюсь…

– Постараюсь, Док, угу?

– Угу, Док!

– Молодец. Могёшь, если захочешь, не будь я лучшим рок-менестрель-рэпером герцогства и его окрестностей!

Пока Россефорп обдумывал, как бы изложить свою просьбу – деликатно и убедительно, собеседник с криком «ой, грибок!» бросился в кусты, а потом вышел оттуда с набитым ртом, напевая старинную песню верноподданных эльфов-переростков:

– Понимаешь, всё ещё бубен. В шесть узлов заплетает реки, неспокоен обманутый регент. Не беда, если в прикупе буби…

Потом он трагически и очень страшно хихикнул и углубился в себя минут на пять.

– Не желаешь расслабиться? – спросил Док откуда-то из собственных недр и снова неестественно засмеялся.

– Я и не напрягался, – соврал Киртеп.

– Может, тогда покуришь?

– Нет.

– Хреновый из тебя собеседник, Бася, – в голосе менестреля с монаршими корнями сквозь смешливые интонации начинало чувствоваться раздражение. – Поддержи тему, если хочешь быть в теме.

– Э-э-… хорошо. А что Вы что курите, любезный? То есть… что ты куришь, Док?

– Сегодня Авачинскую сопку…

– С фи-фи… с фильтром?

– С фильтром!

– С ватным?

– Нет, с гейзерным…

– Хороший выбор!

– Ха-ха-ха… Не держи стойку, Киря! Всё пучком… волоконнооптическим, ха-ха-ха… – Двоюродного музыканта, похоже, крепко вштырило, и он, в чём был, в том и полез в воду.

– Только фаберже не застудите, то есть – не застуди… когда будешь из воды выходить, перепад температурных отправлений, знаешь ли… И дно там ненадёжное, засосать может.

– Отправление транспорта у нас исключительно по расписанию; впрочем, прибытие тоже, как в Швейцарии. Мой брательник толк в этом знает, флокстерьер, а сбоку – фуга. Кстати, и на дне я уже давно, ниже падать некуда. Богема, чтоб ей!..

Dr. Альба окунулся с головой, а вынырнув, встал в позу чтеца-декламатора, насколько это возможно находясь по грудь в грязноватой застоявшейся воде, из которой таращились любопытные головастики. Он исполнился пафоса, приподнял подбородок чуть влево и вверх и почти пропел:

– «Сходитесь!» – сказал тогда Киплинг, но Запад и Восток не спешили делать первый шаг. Так и не сошлись. А ведь немало с тех пор вод из Темзы и подобных ей речек в Атлантику утекло. Страшно не то, что подумать, но представить, что подумать страшно.

«Чёрт, до чего же он всё-таки на герцога похож!» – подумал Киртеп, немного нервничая от странных слов купальщика.

Через минуту-другую славный соловей герцогского рода Альба вылез из пруда и разделся донага, продемонстрировав Киртепу свои венценосные конечности с распухшими от злоупотреблений лимфатическими узлами. Россефорпу сделалось невыносимо неловко наблюдать за обнажённым телом Дока, он отвернулся и, чтобы не дать вставить двоюродному братцу правителя какой-нибудь колкости или насмешки, ударился в теоретические рассуждения о судьбах человечества. Голос его был высок и звонок, как у ярких представителей скаут-югенда некогда Великой Олд-Бании.

– Знаете, Док, вот вы… вернее, ты – яркий представитель династии Альба. Обычный, вполне вменяемый человек. С вами… с тобой и поговорить можно на самые разные темы. И герцог тоже, а окружение у вашего… твоего кузена такое… Совершенно дурацкие мечты о Великом Альбанском Эмирате, бредни о каком-то стародавнем величии, вбитые в голову малограмотными кликушами. Придворная камарилья только этим и живёт.

И странное дело… никто ничего не помнит из давних, почти
Страница 22 из 26

легендарных времён… но почему-то считает себя настолько эрудированным и знающим, что пытается научить очевидцев тому, чему сам свидетелем не был… О, великолепная бездарная наивность, даже не пытающаяся подкрепить своё дремучее невежество каким-нибудь телодвижением в сторону библиотеки!

Возьмёшься с таким дискутировать, напустит на себя петушиного гонору. А как дело до обсуждений доходит, всё – нету его, скис, испарился, is absent в полынной зелени медного чернения ночи. Тиснение герцогской фамильной вязи воровал бы без стеснения, на свои бумаги клеймами сеял, да кишка тонка, – витийствовал Киртеп, в то время как Док пытался синхронизировать зубовный тремор, повизгивая от утренней свежести и подпрыгивая то на одной, то на другой ноге. Россефорп полагал, что его случайный собеседник достаточно охладился и сделался адекватен, потому и ораторствовал со всею возможной пылкостью, на какую был способен.

– Не егози, водяной! Не по тебе этот клифт. Выбираешь себе ношу, как на Хуана шляпу!

– На дона Хуана?

– Не на донью же…

– Что?

– Не по Хуану шляпа!

– По Педро?

– Альмо до вару…

– Salve Торо!

– Хорошо, водяной! А грибок? Не желаешь закрепить нашу дружбу?

– Не хочу навязываться, Ваше… извини, Док… не хочу пользоваться твоей минутной слабостью.

– Что ж, тебе видней.

Доктор отжал мокрую одежду и спросил:

– Слушай, Киртеп, ты будешь что-то просить, в конце концов? Я же могу передумать.

– Хорошо, Док. У меня одно желание. Мне нужно попасть к герцогу на беседу в неформальной обстановке по делу государственной важности.

– Ого! Да ты, брат, герцога и сам знаешь… Зачем тебе моё посредничество?

– Тут нельзя в лоб… или официальным путём. Дело очень щекотливое.

– Не стану с расспросами приставать. Верю, что важно. Тебя позовут в замок, обещаю. А я приглашаю прямо сейчас – на наш концерт рок-менестрелей «Второе металлическое пришествие». Буду рад! Скажешь, что от Дока, тебя проведут в первый ряд.

Россефорп Киртеп открыл рот для благодарности, но на свободу вырвались совсем не те слова, какими он хотел одарить Dr-a. Альбу:

– Скажи, Док, а тебе никто не говорил, что ты на герц…

– Тс-с-с, не нужно ничего вслух. Может быть, я и есть герцог, а? – Dr. Альба подмигнул и скрылся в кустах.

* * *

– Час от часу не легче… – вздохнул герцог.

– А если от двух, то всё-таки легче… и значительно, – осторожно начал Киртеп, опасаясь высказать свою просьбу, что называется – в лоб.

– Как у Нюрки после бани, – ответствовал герцог фразой, возможно, услышанной когда-то от не совсем трезвого водопроводчика, меняющего чугунный стояк на трубы из поливинилхлорида в герцогской опочивальне со всеми water-удобствами, включая ведро, бидон и биде. Да, раньше герцог не отличался такой вопиющей неразборчивостью в построении речевых оборотов.

– Ваша светлость, пфуй! Не совестно вам поганить свой рот прибаутками простолюдинов? – взвилась герцогиня Альфа. – Доколе?! Доколе вы, Ваша Светлость, будете вести себя, будто какой-нибудь простой олигарх из бывших? Вы же потомственный дворянин на всю голову, простихосподя!

– Моя светлость не до вашего неразвитого ума, сударыня. Имею удовольствие испытывать животное счастие от собственной низости, так никакой мне указ – не указ, и сам чёрт мне не брат и не судеб вершитель, понимаете, о чём речь веду? Шли бы вы себе, ваша светлость, подобру… покуда здоровы.

Башенные часы замка Албена Рифеншталь взялись отбивать полдень, да спохватились, что переход на летнее время уже случился, поэтому одного удара оказалось достаточно.

Сидели в трапезной. Полдничали. Обстановка почти интимная, как того Россефорпу и хотелось. Только герцог, его супруга и ещё один господин.

Вольцер Михневич-Гризл числился у герцога Альбы в басманных первачах. За столом по правую руку сидел, вино на предмет ядов вкушал. В самом деле, не на место же этого дегустатора знатного господина сажать – должность-то опаснее некуда. Уже пятый на памяти Россефорпа сменился. И не то, чтобы вино отравленное было, так – от затяжного перманентного запоя, спровоцированного тяготами и лишениями службы при дворе его герцогского высочества. А тут и другая беда – не было у бедняг, бывших дегустаторов, наследников в результате того, что беспробудное пьянство брало вверх над половыми излишествами.

– Ваша светлость, изобрёл я устройство для очистки вод всяческих: болотно-стоячих, прямо на север текущих, а также сточных, приточно-заточных и вина-бормотуха.

– И по этакой мелочи ты смел меня оторвать от деяний государственной важности? – Герцог буквально кипел от недосказанного гнева. Но досказывать ему, в общем-то, было нечего, ибо на сиятельном лице Альбы отчётливо отпечатался недосмотренный послеобеденный сон, из-за чего, собственно, и происходило высочайшее раздражение, могшее привести неопытного придворного в состояние бледной немочи и активной перманентной диареи.

Но не таков Рассефорп. Знает он, что почём, оттого и служит водяным, а не каким-нибудь полотёрным или подтирочным при дворе.

Расшаркался Киртеп на всю длину своих красивых, как струя лазоревой глазури (в соответствующего цвета чулках), ног и скромно протянул герцогу взятку, завёрнутую в чертежи. Щенок оказался не только борзым, но и борзым. Он выскочил на стол, за которым располагался Альба, тявкнул и наделал лужу прямо в менажницу с первыми Бундасбургскими томатами.

– Каков шельмец! – изумился герцог. – Этакий бутуз! Э-э-… так что ты там говоришь о приборе? Жидкости сможешь очищать? Любые?

– Любые, батюшка герцог, не извольте беспокоиться!

– И что – их потом пить будет можно, после твоей очистки?

– Безо всякого сомнения…

– Хорошо, а вот это выпьешь? – самый толстый и самый красивый из указательных пальцев Альбы, украшенный перстнем-печаткой с изображением Каннско-Полтавского сражения в Филях, брезгливо указывал на лужицу, оставленную игривым щенком.

– Отчего ж, нет-то? – в сомнении пожевал губами водяной, а потом выпалил: – Выпью! Потом… после обработки.

– Любопытно было бы взглянуть… Хм, что ж тебе надо для построения такой машины, о которой говоришь?

– Вот, извольте полюбопытствовать, месье-батюшка, здесь всё изложено, – водяной раскатал перед герцогом пергамент из воловьей шкуры, доставшийся ему в наследство от дедушки Маркса, торговавшего скотом на рынках приотдалённого Зарубежья и пописывающего «Капитал» дубовым угольком на белых вытянутых страницах воловьей кожи.

На пятнистой («Не мог будто я бы что-то поприличней унаследовать?!» – с гневом рассудил Киртеп) поверхности пергамента кровью мускусной крысы было написано всё, что необходимо для Великого Очистителя Жидкость Для, сокращённо – ВОЖДЬ.

– А вот британские учёные утверждают, милый Россефорп, будто нельзя ничего подобного… Не подлог ли? Не шарлатан ли ты, случаем?

– Как мог бы я к Вам явиться, будь я шарлатаном, Ваша Светлость? Помилуйте, перед Вами добропорядочный гражданин, а не самоубийца! Так не станем же кивать на британских учёных, превратившихся в символ непроходимой популярности в любой области. Тем более – британские учёные совсем недавно доказали, что британских учёных не существует.

– В самом деле? Надо будет запомнить. Иди пока, Киртеп. Подумаю, о своём
Страница 23 из 26

решении тебя известят, – герцог приподнял подбородок чуть влево и вверх, как бы давая понять Россефорпу, что аудиенция закончена.

«Какой интересный и благородный изгиб шеи, – подумал водяной, поворачиваясь на каблуках, – видно, что-то семейное. Раньше я его у Альбы не замечал».

* * *

– Бутылка текилы, полбанана. Бутылка текилы, полбанана, – распевал Россефорп Киртеп, находясь под утренним чайфом ещё со вчерашней презентации, так любил называть оргии в «замке до небес» герцог Альба. Вероятно, наслушался заезжего куафюра из городу Парижу о жизни тамошней богемной плутократии. Герцогу только дай чего-нибудь новенького на своих вассалах испробовать.

Хорошо, в этот раз хоть не до смерти – побились только до первой вечерней крови на «розочках» из-под «малаги» урожая прошлой пятилетки, на том дело и сладилось: пошли по дамам с тихим повизгиванием последних, пощипываемых галантными кавалерами за гузку.

Впрочем, не о поножовщине речь, накануне состоялась именно презентация. А за два дня до этого массивный, будто сундук с драгоценностями, фельдъегерь доставил почту из замка Албена Рифеншталь. Герцогская служба «Холидэй рисэпшн» извещала Россефорпа Киртепа, что он приглашён на приём знатных особ из древнейших фамилий государства по поводу церемонии научного мракосочетания ночного светила с его же светила новолунием. И «буде возможно в научно-познавательном смысле водяному герцога надлежит продемонстрировать своё изобретение лучшим умам столицы».

Вот Россефорп и демонстрировал вместе с ассистентами необузданным в наивном неистовстве гостям опытный образец своего изобретения. Заливали болотную жижу, выпивали очищенную воду; закачивали прокисший позавчерашний компот, пили; даже вином агрегат заправляли, на выходе текла ключевая водица с лёгким запахом алкоголя и торфа.

– Это мой нанофильтр так устроен, – объяснял Киртеп, но его пояснения никто не принимал всерьёз да, собственно, и слушать не хотел. Больше того, приглашённые Альбой аристократы и аристократки также довольно быстро потеряли интерес и к другому предмету презентации: на лунное затмение в подзорную трубу смотреть не спешили. Гораздо увлекательней было поглощать деликатесы, запивая оные столетним манжурским. Лягушек сменяли улитки, улиток – миноги, миног – пахнущие чересчур пикантным сыром речные мидии и устрицы из Фискальского залива, завезённые по случаю нанайскими негоциантами. Целых три тонны льда растопили по дороге, чтоб сохранить товар свежим – путь-то неблизкий.

Уже на входе услужливый мажордом-администратор предлагал откушать чёрствой водки, поскольку оная не в пример полезней, нежели свежая. А далее – гости увлекались по интересам.

Среди приглашённых блистал ветхой одёжкой в стиле «секс уно-дуо» голландский классик моды ван Гоголь.

– Ваша претензия на презентацию, уважаемый, плевка ломаного не стоит, – говорил светило от кутюр. – Моё слово высшей пробы, поверьте!

– Как пробы-то на вас ставить, если негде? – обиделся водяной и попытался найти себе собеседника расположенного более благосклонно. Но таковых не находилось – всяк был занят если не обжорством, то тисканьем охочих до ласк на грани талии дам второй рвотной волны.

Водяной сначала обиделся на господ дворян за их невнимательность к собственной персоне и более того – к аппарату, из-за которого все они и собрались в замке герцога. Но потом пришло осознание – не ругают, и то – хорошо. Теперь бы соизволение на массовое производство от Альбы получить, и вот вам богатство – на блюдечке. В Альбании не принято было отказывать, если сюзерен просил о какой-нибудь мелкой услуге. А в крупном – так и подавно. Вот бы водяному такую власть… страшно представить – всё народонаселение пило бы исключительно воду из аппарата Киртепа. Но ничего-ничего, придёт и на улицу Роффесорпа праздник в бархатных нарядных подштанниках из кожи лемуровидной белочки.

Киртеп без особого энтузиазма ковырял туповатой во всех отношениях ложкой полуфамильного серебра в чреве кальмара, фаршированного мясом рачков с Адескага Привоза. Что до манжурского такой невероятной выдержки, которое отыскалось в подвалах замка Албена Рифеншталь, то Россефорпу оно и вовсе не нравилось – очень густое: если только что из погреба, то можно ножом нарезать, пока от тепла не растечётся по тарелке. А из тарелки пить – удовольствие невеликое, почитай, почти – как чай из блюдца на варварский славянский манер.

– Вах, ты хочэш этат манжуйский вино пробыват? Зачэм? На тибе, дарагой, вино ыз мой родословный подвал-келлар… Ты его попробывай… а того нэ пей. Раншэ все иго лубили пит, патом я свой вино привёз. А то так и стаит в углу пылитыся. Э, панимаишь? – старательно составлял слова из непослушных звуков какой-то незнакомый господин в костюме лягушки, нарядившейся Арлекином.

– Знаете, я бы предпочёл, чтобы вы взглянули на моё изобретение, месье… э-э-э…

– Зави мэня Док, дарагой!

– Как? – Киртеп был в растерянности. – То есть, как это – Док? Вы же не хотите сказать, что вы двоюродный брат герцога?

– Слюшай, я тибе замечу вот такой: никто ни знаит, кто чэй брат-кузэн-музэн, паймы миня правильна.

– Так вы посмотрите агрегат, который я имел честь разработать?

– Агрегат-шмагрегат, э… Зачэм празднык портыш? Будит врема, придот такой, сам к тибе навэщус, – незнакомец повёл подбородком чуть влево и вверх, потом будто прыснул смехом – под маской не разобрать – и удалился в танцевальную половину. Водяной бросился следом, но «арлекина» уже и след простыл.

В разгар альбазурки на середину бальной залы румяным колобком выкатился Жульен Шпинат, шеф-повар герцогства, бесцеремонно расталкивая танцующих, и пригласил гостей в соседний – банкетный – зал:

– Медам ээр мусьё, просьим заходите на новый блюдо эспешиалли эксклюзив – мульё импаза мантуи! Се ест а ля паризьен стиле. Боно аппетито!

Повар герцога играл на Альбе, как на альте, вводя господина в состояние неслыханного сибаритства. Он плохо понимал язык Сервантеса от Сааведры и ещё хуже говорил на нём. Именно по этой причине Киртеп частенько не мог сообразить, о чём идёт речь, коли уж шевалье Шпинат начинал объяснять концепцию устройства системы пищеварения, препарируя зазевавшихся лягушек, камердинеров и горничных; первых острозаточенным ножом, всех иных – остротой «хумор де френч».

– Сперции и пьяности – вот есть секрет гладкий кожа на графски животный дух. Мелко мели пармезьён на духовой мелниця… Се вальенс, жё па си жу!

Пока суть да дело, столы начали пустеть вслед за конференц-залой (надоумил же Господь Альбу придумать такое дикое название, чем ему банкетный-то зал не нравился?!) – гости разбивались на небольшие группы и расходились изучать спальные помещения замка Албена Рифеншталь. Водяной упустил момент начала конца, но это его не уберегло от греха.

Киртепу досталась ведьма полей и огородов, дама, прекрасная во всех отношениях, если не считать дефекта речи (барышня совершенно не могла произносить букву «л», что придавало её акценту восточный шарм страны древних мудрецов. Величали ведьму не то Псения Вобщак, не то Эс Кей Тина Канделябри. Россефорп много выпил, потому и не запомнил.

– Рюбрю, рюбрю… – шептала белокрылая Жужу
Страница 24 из 26

(так называли всех придворных дам по старинной альбанской традиции – чтоб не путаться с именами) Киртепу в ухо настолько настойчиво, вязко и приторно сладко, что его очень быстро стошнило. Но нет худа без добра, как говорится – на следующее утро он чувствовал себя превосходно. Даже овсянку ел с удовольствием: напоролся так, что весь день потом мучился желудочно. Не зря в Олд-Бании говорят, что все неприятности приходят от тебя самого, и только армагеддец – из МВФ (мировые виртуальные финансы).

* * *

Услуги, которые оказывал почтовый департамент герцогства, были самыми разнообразными. В прейскуранте значились не менее двух десятков пунктов. От «переслать письмо/копию письма» до «переспать с автором/родственником автора письма». Россефорп воспользовался тем, что в связи со служебной инструкцией ему полагалось в месяц сто пятьдесят конвертов с оплаченной услугой отправления, и разослал краткое описание своего детища по инстанциям и частным компаниям.

Ответ был получен только один, да и тот, скорее всего, по ошибке. А герцог после удачной, казалось бы, презентации молчал третью неделю. Будет ли государственная поддержка, Киртеп не знал, потому и развил бурную деятельность во всех возможных направлениях.

Раз уж появилась насущная необходимость во что бы то ни стало переламывать ситуацию, то Киртеп решил обратиться к важнейшему, как утверждал пока ещё ныне не покойный Альба-старший, из искусств.

Синематограф – штука удивительная. Тут тебе и юмор такой, что обхохочешься, здесь же и трагедия слезодавильная. Россефорп Киртеп хорошо помнит, как впервые с синема столкнулся. «Фантомаса» до дыр засмотрел – так, что у героя вместо уха чёрное отверстие на идеальном поле белой простыни оказалось. Это вам не сухарики тайком на сеновале хрумкать, здесь серьёзная история телекинеза, настоянного на Пиросмании.

Собрал Россефорп все сбережения и заказал клип-фильму рекламного свойства о своём чудо-аппарате. Мастер постановочных сцен оказался не очень жадным. Взял он ровно всё и ни пфеннига больше. По-божески поступил, что и говорить. Вошёл в положение и вышел из него без особого труда.

Остался Киртеп без средств к существованию да бытию, которое определяет сознание. Так что теперь сознание стало определять нечем, а посему Россефорп начал вести бессознательный образ жизни, надеясь лишь на олдбанский авось да на милости герцогские.

А рекламный клип-фильма был размножен и направлен для всеобщего пользования в адрес народных менестрелей-продюсеров. И привела сия промоушн-акция к неожиданному результату – на очередных торгах Приштинской товарно-сырьевой биржи поползли вверх цены на дюралевые змеевики и ёмкости из нержавеющей олдбанской стали.

Но на этот факт тогда мало кто из аналитиков обратил внимание. То ли дело оказалось в том, что капитал капиталу – Карл, Маркс, Энгельс, Прудон и Абрамович в одном неподкупном лице адепта от финансовых влияний; то ли брокеры биржевые и каталы консалтингово-фьючерсные спешить с выводами не рискнули.

Но, тс-с-с, не станем и мы забегать вперёд Шумахера, как говорили ещё недавно механикусы конюшни маркиза Феррари. Маркиз большой шутник. Оттого-то он и конюхов своих механикусами называет, как недавно казнённого за ересь и казнокрадство гранд-техника Его Высочества Треандофила Пятиримского. А Шумахер – это самый быстрый рысак мессира Феррари откуда-то из германских земель, вроде бы, из Хюрт-Хермольхайма, не к ночи он будет помянут. Самый быстрый до недавнешних шпор, теперь же – улёгся спать на лавровую подстилку. Почивает. Правда, его ещё иногда выводят из конюшни, задают корму и заставляют кружить по двору замка на потеху ребятне из предместий Вёрджина, Катэрхема и Катьюши. Но это совсем не то, согласитесь.

* * *

Здоровье Киртепа в процессе борьбы за внедрение изобретения сильно пошатнулось. Нервы стали ни к чёрту. е, что он мог себе позволить, это два ведра настоящего кислородного голодания. После процедуры нестерпимо хотелось спать, независимо от времени суток. А сны начинали сниться цветные, красочные и, как утверждал лечащий врач, вещие. А ещё он говорил так:

– Сны по своей сути – то, что происходит в параллельном пространстве. Просто нужно знать, как туда попасть и каким образом донести информацию до тамошних обитателей, а потом ещё и вынести. Впрочем, пёс с ним – «попасть», главное – как донести и вынести! А то начнёшь их загрязнением окружающей среды пугать – дескать, скоро питьевой воды на планете не останется – не поверят сначала! Потом пошлют куда подальше. Такое вынести трудно. Не пробовали?

– Но унывать никогда не следует, – говорил доктор, – нужно всякий раз стараться быть веским в своих увещеваниях, каких бы витаминов тебе это ни стоило.

Правда ли, нет ли, но однажды в таком вот лечебном сне Россефорп угодил к герцогу в гости, только не в замок Албена Рифеншталь, а на какой-то экзотический остров в океане, боли, моя рана – Бали. Но что, спрашивается, взять с параллельного пространства, являемого в полудрёме терапевтических камланий?

С лазоревых небес замечательного тропического наддува лилась песня «Моск овский кокон, негасимый свет…» Альбанский, старо-олд-банский? Непохоже… И тут вопрос, который встал неожиданно:

– О чём поёшь, любезный? На латыни?

– Нет, на церетели…

– Что за язык?

– Что за язык! – подхватил обескураженный Киртеп. – Вся Иверия знает, а Вы, Ваша Светлость, герцог, не в курсе?

– Но-но, осади! Балуй мне, холоп… тьфу, не холоп… илот…

– Не илот, батюшко, а вассал ваш верноподданный…

– То-то же! Знай своё место!

– Знаю, знаю. На нём и сижу.

– А если добавить щепотку дрожжей, оле-оле-ле, г’оворят получится прекрасный раствор для хранения ампутированного мозга. – Это ещё откуда? Что за бред загробный?

– Эй, любезный, не путай епитимью с эпитафией. К тебе, Dr. Альба, обращаюсь – прими к сведению.

Киртеп не успел ничего ответить, а поспешил затаиться в ближайшем овраге, поскольку где-то рядом начали палить из винтовок. Тут даже не дробь «четыре нуля», а нечто более дробное после запятой – 7,62, и не процентом меньше!

Стреляли долго, не перезаряжая оружия. Совсем как в Голливуд Хилле, северной окраине герцогства. Стреляли, пока батарейки не кончииась… Ну, да… разумеется – не кончились, а разрядились.

«А он мятежно ищет бурю в тумане моря… голубей», – не успел водяной так подумать, как явились ему былинные гей-витязи прекрасные и принялись к сожительству склонять. Да не склонили, как ни старались. Хотя сами успели по разу – как минимум – друг с другом этот фокус проделать. Слабохарактерные, что с них взять!

И тут же сменилась подложка на огромном экране широкоформатного неба. Public net “Public Morozoff”, ЖэЖэ, жужжу, твиттер-подлоггеры на ресурсе «Бураки не волки».

А внизу, у горизонта сиял баннер банка «Сотрудничество и согласие», из содержания которого Киртепу стало ясно – скоро праздник:

«С Новым финансовым годом всех сотрудников – нынешних, будущих, бывших! Обиженных и простуженных, осуждённых и насаждённых, молодок и молодиц, Гогу и Магогу, хрен и редьку, турнепс и турникет, фонограмму и Дениса Фонвизина, Аршавина и перевод его фамилии с немецкого, пиво и раков, луков и чесноков, Харе и Раму, Шиву и Кришну, крышу и
Страница 25 из 26

плинтус, зельц и сельтерскую, сель и сход, сходняк и общак, общество и удел, удел и надел, нательный крест и крестовый тельник, корову стельную и степь кровавую, Менделя и Мендельсона и обеденный стол на две персоны».

Далее со стороны заката прямиком на восход тянулась бегущая строка.

«…нож был аккуратно заточен старьёвщиком-передвижником и позднее подброшен пред светлые очи жандармского цирика… во всей своей кровавой красе… это не о жандарме, речь, разумеется… цирик наш только с виду – кровь с молоком, а так – тютя тютей… Просто на ноже кровь засохла затейливым вензелем. По всему выходило – литератору Многоземцову торить кандальную стезю ажник до самого Тобольского городка пешим манером по этапу… За что? Так за убийство писателя… в себе. Недоношенного изверг прирезал, предварительно кизлярки стакана три приняв… Это первый удар тяжек, а после – как по маслу, успевай только поворачиваться…»

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/dmitriy-ivanov/vremennye-nepriyatnosti/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Эрнст Юлиус Рём (нем. Ernst Julius R?hm; 28 ноября 1887, Мюнхен, Бавария, Германская империя – 1 июля 1934, Мюнхен, Бавария, Третий рейх) – один из лидеров национал-социалистов и руководитель СА (нем. Sturmabteilung, сокращённо СА, штурмовики; известны как коричневорубашечники).

2

Грегор Штрассер (нем. Gregor Strasser; 31 мая 1892 – 30 июня 1934) – один из основателей и лидеров НСДАП, представитель социалистического крыла партии. Убит во время «ночи длинных ножей» (расправа Гитлера над штурмовиками СА, произошедшая 30 июня 1934. Кодовое название – «операция Колибри»).

3

Пёльцль, Клара (Poelzl), (1860–1908), мать Адольфа Гитлера, третья жена Алоиса Шикльгрубера.

4

Имеется в виду иерархия ангелов. В христианской мифологической традиции иерархия ангельских существ разработана Псевдо-Дионисием Ареопагитом (V или нач. VI в.). Девять ангельских чинов разбиты на три триады, каждая из которых имеет какую-либо особенность.

Первая триада — серафимы, херувимы и престолы – характеризуется непосредственной близостью к Богу;

Вторая триада – силы, господства и власти – подчеркивает божественную основу мироздания и мировладычества;

Третья триада – начала, архангелы и собственно ангелы – характеризуется непосредственной близостью к человеку.

5

Труппфюрер (нем. Truppf?hrer) – звание в СА (штурмовые отряды), которое существовало с 1930 по 1945 год. Звание труппфюрер СА соответствовало оберфельдфебель в вермахте. Изначально звание труппфюрер СА было старшим по отношению к званию шарфюрер СА, однако в 1932 году было создано новое звание обершарфюрер СА, которое и стало младшим по отношению к званию труппфюрер. Труппфюрер обычно занимал должность унтер-офицера взвода СА в составе роты.

6

Лени Рифеншталь (нем. Leni Riefenstahl, настоящее имя Хелена Берта Амалия Рифеншталь, нем. Helene Berta Amalie Riefenstahl; 22 августа 1902, Берлин – 8 сентября 2003, Пёккинг) – немецкий кинорежиссёр и фотограф, а также актриса и танцовщица.

Рифеншталь является одним из самых известных кинематографистов, работавших в период национал-социалистического господства в Германии. Её документальные фильмы «Триумф воли» и «Олимпия» сделали её активным пропагандистом Третьего рейха.

7

Эрнст Ингмар Бергман (швед. Ernst Ingmar Bergman; 14 июля 1918 – 30 июля 2007) – шведский режиссёр театра и кино, сценарист, писатель.

8

За связь с фашистами Лени Рифеншталь провела более трех лет в лагерях для интернированных. В частности, женщину обвиняли в том, что по ее просьбе на съемки фильма «Долина» привозили цыган из концлагеря. В 1949-ом году суд снял с Рифеншталь обвинение в пропаганде и поддержке фашистского режима, признав ее «попутчиком».

Рифеншталь уехала в Африку. Снимала в Кении и Уганде документальный фильм «Черный груз» (1956 г.) о современной работорговле. В 1970-е годы она выпускала фотоальбомы, посвященные погибающим нубийским племенам масаки и као. В течение восьми месяцев Лени жила среди масаки, снимая и фотографируя.

9

Фарук (11 февраля 1920, Каир – 18 марта 1965, Рим), египетский король в 1936-52 гг. (до июля 1937-го года правил регентский совет). Проводил крайне реакционную политику. Был свергнут в результате Июльской революции 1952-го года и выслан из Египта. В 1959-ом году принял гражданство Монако.

10

Манарага – название горы на Приполярном Урале, в переводе с мансийского означает «медвежья лапа». Она и в самом деле походит на поднятую к небу лапу с пятью вершинами-когтями.

11

Средние ворота – живописные скальные выходы на реке Кось-Ю, протекающей на Приполярном Урале.

12

Сундук (или Шапка) – название горы на водоразделе рек Вой-Вож Сыня и Вангыр (левый приток Кось-Ю) на Приполярном Урале. У Подножия Сундука в настоящее время находится туристическая база «Озёрная» Национального парка республики Коми «Югыд Ва».

13

рюкзак, конструкцию которого придумал известный отечественный альпинист Виталий Михайлович Абалаков (1906–1986).

14

Павел Петрович Свиньин (8 (19) июня 1787, усадьба Ефремово Галичского уезда Костромской губернии – 9 (21) апреля 1839) – русский писатель, издатель, журналист и редактор, художник, историк, географ, коллекционер.

15

Графиня Дарья Фёдоровна Фикельмон (фр. de Ficquelmont, урождённая графиня Тизенгаузен,нем. Tiesenhausen; 14 октября [26 октября] 1804, Санкт-Петербург, Российская империя – 10 апреля 1863, Венеция [или Вена], Австрийская империя) – внучка фельдмаршала Кутузова, дочь Е. М. Хитрово, жена австрийского дипломата и политического деятеля К. Л. Фикельмона. Часто упоминается как Долли Фикельмон. Известна в качестве хозяйки петербургского салона и автор обстоятельного «светского дневника», в записях которого особый интерес у пушкинистов вызывают фрагменты, касающиеся Пушкина и его жены. С 1920-х годов существует предположение о том, что у Фикельмон была связь с Пушкиным. Версия имеет как сторонников, так и противников.

16

«Известность Пушкина и литературная и личная с каждым днем возрастала. Молодежь твердила наизусть его стихи, повторяла остроты его и рассказывала о нем анекдоты. Все это, как водится, было частью справедливо, частью вымышлено. Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление.

В это время находилась в Петербурге старая немка по имени Кирхгоф. В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с несколькими товарищами. Госпожа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он – человек замечательный; рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему между прочим: «Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами». О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письмо с деньгами получить ему было неоткуда; деньги он мог иметь только от отца, но, живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин
Страница 26 из 26

не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился с генералом Орловым.

Они разговорились. Орлов коснулся службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами: оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправился за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то карточный долг еще школьной их шалости. Госпожа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на Юг и на Север, рассказала разные обстоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся, предсказала его женитьбу и, наконец, преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постоянным исполнением этих предсказаний и часто об этом рассказывал».

Л.С.Пушкин (брат поэта).

17

Бафорет – андрогенное древнее божество, которое иногда считается покровителем гомосексуализма.

18

дробь «четыре нуля» – дробь диаметром 5 мм.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector