Дневник моей памяти
Лара Эвери
Main Street. Коллекция «Деним»
Узнав о своем диагнозе – врачи предрекают девушке полную потерю памяти, – Саманта Маккой начинает вести дневник, заполняя его день за днем, обращаясь к будущей себе.
Это повествование о мужестве жить так, словно всем твоим мечтам суждено сбыться.
Для тех, кто полюбил роман Джона Грина «Виноваты звезды».
Лара Эвери
Дневник моей памяти
Lara Avery
MEMORY BOOK
Печатается с разрешения литературного агентства Rights People, London.
Copyright © 2016 by Alloy Entertainment
© М. Извекова, перевод на русский язык
© ООО «Издательство АСТ», 2017
***
«В эпоху социальных сетей вести дневник – это как древний ритуал. Но когда вы пишете, то оказываетесь только в своем пространстве, где никто не ждет от вас правильных поступков, не осуждает и не смеется над вами, если вы задаете важные для самой себя вопросы.
Я хорошо помню, что девочкой-подростком старалась кем-то казаться, играла чужую роль. Для мальчиков, которые мне нравились, для родителей, учителей, друзей. Это всегда требуют от женщин. Дневник – это ваш небольшой мир, где все подчиняется только вам, вашим желаниям и мечтам. Это та часть вашей личности, которой не нужно делиться. И, я надеюсь, это осознание постепенно придет к каждой из нас».
Лара Эвери
***
Посвящается Титчу и маленькой Шерри
Если ты это читаешь, то, возможно, не помнишь, кто ты. Даю три подсказки.
Подсказка номер один: ты всю ночь корпела над сочинением по «Библии ядовитого леса»[1 - «Библия ядовитого леса» (The Poisonwood Bible) (1998) – роман Барбары Кингсолвер о семье американского христианского миссионера, переехавшей в конце 1950-х годов в джунгли Конго, когда эта страна вела борьбу за независимость.] для углубленного курса литературы. На какой-то момент ты задремала, и тебе приснилось, будто ты целуешься с Джеймсом Монро, пятым президентом США, провозгласившим доктрину Монро.
Подсказка номер два: я пишу тебе, сидя в мансарде с низким потолком, возле круглого окошка, того самого, что выходит на восток. Зеленые горы[2 - Зеленые горы – горный хребет в штате Вермонт (США), часть Аппалачей.] совсем недавно снова зазеленели. Под конец весны разразился чертов снегопад, когда с неба валили мокрые хлопья, и в предрассветных сумерках даже не было видно толком, как носится вверх-вниз по склону Щен: нарезает ежеутренние круги – бесцельно, беззаботно, на то он и Щен. Кажется, куры проснулись, пора их кормить.
Делать нечего, пойду покормлю. Глупые куры.
Подсказка номер три: ты все еще жива.
Ну как, вспомнила, кто ты?
Ты – это я, Саманта Агата Маккой, в не столь отдаленном будущем. Я пишу для тебя. Мне сказали, что память будет слабеть и что я начну скоро все забывать. Сперва понемногу, но чем дальше, тем хуже. Вот я и пишу, тебе, чтобы запомнить.
Это не записная книжка, не дневник – ничего подобного. Во-первых, это файл на крохотном ноутбуке, с которым я не расстаюсь – так что не обольщайся, никакой романтики. Во-вторых, сдается мне, когда я закончу (может статься, что и никогда), по объему это будет уже не дневник. Это книга. А я люблю, когда много слов. Скажем, сочинение по «Библии ядовитого леса» вместо положенных пяти страниц я растянула на десять. Другой пример: когда я подавала документы в Нью-Йоркский университет, то написала сочинения сразу на все предложенные темы, чтобы приемной комиссии было из чего выбирать. (Сработало – меня приняли!) Еще пример: я веду страничку Гановерской старшей школы в Википедии – пожалуй, самую объемную и содержательную школьную страницу в США, – а ведь мне даже учиться в этой школе не положено, я не в Нью-Гэмпшире живу, а в Вермонте, как ты (надеюсь) помнишь; но, как ты тоже помнишь (надеюсь), у нас в Саут-Страффорде всего пять тысяч жителей, и при школе нет даже традиционного магазинчика с канцтоварами, учебниками и толстовками. Вот я и выкупила в рассрочку старый папин грузовичок и отыскала лазейки в местных законах.
Эту книгу я пишу для тебя. Разве можно хоть что-то забыть, когда под рукой такой справочник? Считай, твоя личная энциклопедия. Нет, словарь.
Саманта (существительное, имя собственное): американское имя древнееврейского происхождения. В английском языке его значение «слышащая». В древнееврейском – «слушай, имя Божие!»
Слушай, имя Божие, здесь не место телячьим нежностям, но я волей-неволей могу дать волю эмоциям. Чувства, они как детская болезнь: мы их давно оставили в прошлом, но они так и норовят вновь пробраться в нашу жизнь.
Чувства вернулись ко мне вчера, в кабинете у миссис Таунсенд.
Миссис Таунсенд (имя собственное, одушевленное): консультант по профориентации, это она дала тебе возможность пройти отбор на все углубленные курсы и согласовать их с твоим расписанием, и рассказала тебе про все на свете именные стипендии, чтобы ты не разорила родителей. Внешне напоминает слегка усталую Опру Уинфри, и она – твой кумир, на втором месте после Элизабет Уоррен, женщины-сенатора.
Ну так вот, сижу я в кабинете у миссис Таунсенд, выясняю, все ли работы у меня сданы – нам с мамой пришлось за последний месяц дважды летать в Миннесоту, к врачу-генетику. У меня и весенних каникул считай что не было. (У меня их обычно и так не бывает, но на этот раз я хотела побольше потренироваться с Мэдди, до Чемпионата страны по дебатам остался всего месяц.)
Попробую воссоздать эту сцену:
Белые стены, оклеенные старыми плакатами «ПЕЙТЕ МОЛОКО – БУДЕТЕ ЗДОРОВЫ!» – еще со времен прежней хозяйки кабинета. У миссис Таунсенд за пять лет руки так и не дошли от них избавиться. Я сижу на кубе, обитом махровой тканью – он был задуман как модное кресло. Напротив меня – миссис Таунсенд, в желтом свитере, густые черные кучеряшки топорщатся во все стороны.
Я прошу дать мне еще день, чтобы дописать сочинение по «Библии ядовитого леса».
Миссис Т.: А что случилось?
Я: У меня неприятности.
Миссис Т. (уставившись в экран, щелкая мышкой): Что за неприятности?
Я: Погуглите «болезнь Нимана-Пика, тип С».
Миссис Таунсенд набирает, начинает читать.
Миссис Т. (глухо): Что?
Я смотрела, как движется ее взгляд. Вправо-влево, вправо-влево, поперек экрана. Это я хорошо помню.
Я: Это очень редкая болезнь.
Миссис Т.: Что за болезнь Нибера-Пикенса? Ты шутишь?
Я не могла удержаться от смеха, хоть лицо ее сморщилось, будто она вот-вот расплачется.
Я: Болезнь Нимана-Пика, тип С. Одним словом, деменция.
Миссис Таунсенд отводит взгляд от экрана, изумленно раскрыв рот.
Миссис Т.: И давно тебе поставили диагноз?
Я: Подозрения возникли два месяца назад. Подтвердилось не сразу, но сомнений больше нет.
Миссис Т.: У тебя будут провалы в памяти? И галлюцинации? В чем же причина?
Я: Наследственность. Бабушкина сестра умерла от той же болезни, не дожив до моих лет.
Миссис Т.: Умерла?
Я: Эта болезнь часто встречается среди франкоканадцев, а у мамы французские корни, вот и…
Миссис Т.: Прости… то есть как – умерла?
Я: Но я-то не умру.
Вряд ли она расслышала, что я не умру – вот и хорошо, потому что я не могу этого ни утверждать, ни отрицать. Зато я точно знаю – и забыла сказать миссис Таунсенд (простите меня, миссис Т.!) – что в моем возрасте признаки этого диагноза проявляются крайне редко. Болезнь, как правило, начинается в раннем детстве, и неокрепший организм не
справляется. А у меня, как сказал врач, «совсем другая история». Я спросила, к лучшему это или к худшему. «Пока что, думаю, к лучшему».
Миссис Т. (хватаясь за голову): Сэмми, Сэмми!
Я: Пока я хорошо себя чувствую.
Миссис Т.: Боже… Да, но… ты лечишься? Как твои родители, справляются? Может, сразу домой?
Я: Да, лечусь. Родители – нормально. Домой – нет.
Миссис Т.: Передай им, чтобы мне позвонили.
Я: Хорошо.
Миссис Т. (всплеснув руками): И ты нашла повод мне об этом сказать – просишь день, чтобы дописать сочинение? Да ради Бога, можешь не писать! Давай я прямо сейчас позвоню мисс Сиглер.
Я: Да что вы, не надо. Сегодня же вечером допишу.
Миссис Т.: С радостью помогу тебе, Сэмми. Это серьезно.
Да, серьезно, что тут говорить. При болезни Нимана-Пика (которая бывает трех типов, А, В и С – у меня С) «плохой» холестерин откладывается в печени и селезенке, накапливается в мозге. В итоге страдает мыслительный процесс, моторика, память, обмен веществ – словом, все самое важное. У меня пока что ничего этого нет, но чувствую я себя неважно уже почти год. Вот интересно: для всякой мелочи у медиков есть умное слово. Иногда я рассмеюсь, и потом меня клонит в сон. Это называется катаплексия. Или тянусь за солонкой и промахиваюсь – атаксия.
Но это все пустяки в сравнении с потерей памяти. Как ты помнишь (я все-таки верю в лучшее!), я увлекаюсь дебатами. Память – мой главный козырь. Стаж мой невелик, но если бы я не увлеклась этим четыре года назад, то наверняка пристрастилась бы к травке. Или к эротическим фанфикам. Или еще к какой-нибудь гадости. Вот как все начиналось:
Давным-давно, Сэм-из-будущего, когда тебе было четырнадцать, с тобой не хотели дружить (впрочем, как и сейчас), ты страдала от одиночества и в школе чувствовала себя изгоем. Родители не покупали тебе модные шмотки; когда играли в вышибалы, тебя всегда выбивали первой; ты не знала, что случайно рыгнув за столом, нужно сразу извиниться, и вдобавок была ходячим справочником мифического зверья и космических аппаратов, невозможных с точки зрения науки. Проще говоря, судьбы Средиземья волновали тебя больше, чем судьбы нашего мира.
Однажды мама заставила тебя записаться в какую-нибудь секцию, и на Дне открытых дверей стол клуба дебатов стоял ближе всех к входу (вот так все просто, ни капельки не романтично). С тех пор жизнь твоя перевернулась. Ты направила свой ум на другое: запоминала уже не виды инопланетян, а идеи, события, направления мысли, и они связывали твой крохотный домик в горах со всей нашей историей, полной несправедливостей, корысти, побед – точь-в-точь как в твоих любимых книжках, только наяву.
Вдобавок у тебя открылись способности. Годы запойного чтения не прошли даром – ты могла пробежать глазами отрывок и спустя десять минут повторить его слово в слово. Даже отсутствие хороших манер – и это пошло на пользу: когда доказываешь свою правоту, уже не до них. Благодаря дебатам ты поняла, что нет нужды уноситься в выдуманные миры, чтобы познать жизнь за пределами Верхней долины[3 - Верхняя долина (The Upper Valley) – регион на северо-востоке США, в верховьях реки Коннектикут, на границе штатов Вермонт и Нью-Гэмпшир]. Ты поверила, что можно ощутить себя частью мира и при этом не потеряться в нем. Ты научилась себя уважать (хотя друзья у тебя так и не появились). У тебя появилось желание лучше учиться, чтобы вырваться в большой мир и от слов перейти к делу.
Итак, с того дня я гордо числилась в рядах тех, кто даже по выходным бродит по школьным коридорам, рассуждая сам с собой о социальной справедливости. Да, тех чудиков, для кого в радость перелопатить весь Интернет в поисках статей о деле Роу против Уэйда[4 - Дело Роу против Уэйда – историческое решение Верховного Суда США относительно законности абортов, одно из наиболее противоречивых и политически значимых решений в истории США], перечитать их тысячи, а потом излагать свою концепцию со сцены в надежде словесно уничтожить противника; кто мнит себя юными адвокатами, щеголяет в деловых костюмах. Это моя стихия!
А теперь я заикаюсь на тренировках, придумываю отговорки, когда пропускаю исследовательские встречи, чтобы пойти к врачу, а накануне турниров подбадриваю себя перед зеркалом. Хотя до болезни память была моим счастливым билетом. Способность с лету запоминать информацию приносила мне именные стипендии, помогла, когда мне было одиннадцать, выиграть конкурсный диктант в графстве Графтон. А теперь со всем этим придется распрощаться. Даже представить страшно!
НУ ТАК ВОТ.
Снова в кабинете; слышно, как в коридоре спорят, орут из-за какой-то ерунды.
Я (сквозь шум): Да ничего. И все-таки, напомните мне, пожалуйста, как называется программа для будущих юристов при Нью-Йоркском университете? Знаю, она только для третьекурсников, но, думаю, я могла бы…
Миссис Т. кашляет, будто подавилась.
Я: Миссис Т…
Миссис Таунсенд достает из ящика стола упаковку бумажных салфеток, промокает глаза.
Я: Что с вами?
Миссис Т.: В голове не укладывается…
Я: Да. Ну, мне пора, у меня занятие по керамике.
Миссис Т.: Прости меня. Вот так ужас. (Откашливается). Тебе придется еще пропускать уроки?
Я: Только в мае, перед выпускными экзаменами. Но это совсем ненадолго – съезжу показаться врачу. Так, для профилактики.
Миссис Т.: Ты такая сильная!
Я (собираю вещи, поглядываю на дверь): Стараюсь.
Миссис Т.: Когда мы с тобой познакомились, тебе было четырнадцать – маленькая такая, в очочках (складывает пальцы наподобие очков).
Я: Я и сейчас в очках.
Миссис Т.: Но это совсем другие очки. Более изящные, для взрослых. Ты в них совсем молодая дама.
Я: Спасибо.
Миссис Т.: Сэмми, подожди.
Я: Хорошо.
Миссис Т.: Ты такая сильная, но… Но, учитывая… (Миссис Т. опять закашливается).
Тут у меня к горлу подкатил противный комок – думала, побочный эффект обезболивающего. Миссис Т. меня здорово поддерживала, с тех самых пор как я перешла в старшую школу. Из взрослых только она меня слушала по-настоящему.
Родители, конечно, тоже пытались, но урывками, минут по пять, а в остальное время то работали, то кормили младших, то латали очередную дыру в нашем ветхом доме на склоне горы. В мои дела они не особо вникают, лишь бы я по дому помогала и не дала младшим умереть с голоду. Когда я сказала миссис Таунсенд, что мечтаю выиграть Чемпионат страны по дебатам, поступить в Нью-Йоркский университет и стать адвокатом-правозащитником, она сразу ответила: «Давай попробуем!» Она одна в меня поверила.
А сейчас она… не побоюсь сказать, будто одной рукой схватила меня за горло, а другой вырвала мне сердце.
Миссис Т.: Думаешь, университет тебе по силам?
Взрыв мозга.
Я: Что?
Миссис Т. (тыча пальцем в экран): Это… я, конечно, еще почитаю – но, похоже, болезнь влияет на все. И вред может быть огромным.
Я: Знаю.
И вот какая штука. Здоровье – я с этим справлюсь, но прошу, не лишайте меня будущего. Я столько сил в него вложила, так хорошо все спланировала. Столько лет трудилась, чтобы попасть в Нью-Йоркский университет, а сейчас финишная прямая. Мысль, что миссис Таунсенд допускает хоть на минуту, будто я могу сдаться, привела меня в ярость.
Миссис Т.: И, кроме всего прочего, у тебя будет ухудшаться память. Как же ты собираешься учиться? А вдруг…
Я: Нет!
Миссис Т.
отшатнулась. Настал и мой черед рыдать. Плачу я редко, организм к слезам не привык, вот и не получилось плакать красиво, хрустальными слезинками, как супермодель. Меня трясло, в стеклах очков скопились соленые лужицы, из горла вырвался странный всхлип.
Миссис Т.: Что ты, что ты… Не надо, не надо… Прости.
Надо было простить и забыть, но как бы не так! И я закричала.
Я: Я НЕ собираюсь НЕ поступать в университет!
Миссис Т.: Разумеется.
Я: Я НЕ собираюсь торчать в Страффорде, гонять на квадроцикле, работать на горнолыжной базе, курить травку, ходить в церковь и заводить кучу детей и коз.
Миссис Т.: Ничего такого я не говорила…
Я (хлюпнув носом): Я с таким трудом пробилась в Гановерскую школу, разве нет? Поступила в Нью-Йоркский университет, разве нет? Я получаю высший балл! И буду выступать на выпускной церемонии!
Миссис Т.: Да, да. Но…
Я: Значит, и студенткой быть могу.
Миссис Т.: Конечно. Конечно!
Я (вытирая нос рукавом): Боже, миссис Таунсенд…
Миссис Т.: Вот салфетка, дружок.
Я: Во что хочу, в то и сморкаюсь!
Миссис Т.: Дело твое.
Я: Я с самого детства не плакала.
Миссис Т.: Не может быть.
Я: Я очень давно не плакала.
Миссис Т.: Ну поплачь.
Я: Угу.
Миссис Т.: Если тебе нужно поговорить, пожалуйста! И не только об учебе – о чем угодно.
Я (уже у двери): Да, хорошо. До свидания, миссис Т.!
Я вышла из кабинета миссис Таунсенд (уже в полном порядке, спасибо), класс по керамике решила пропустить и поехала сразу домой: писать сочинение и ждать, пока мои эмоции покинут меня. Если не насовсем, то хотя бы удалятся на приличное расстояние.
Я плакала от ужаса, никогда в жизни мне не было так страшно. Страшно, что миссис Таунсенд в чем-то права. Пытаюсь представить свой мозг, а представляю пустую голову, бесполезную, никчемную.
К тому же я устала.
Забираете у меня тело – ну и пожалуйста, все равно я не знаю, на что оно мне. У меня огромная задница, тонкие длинные ноги, всегда растрепанные волосы и странные светло-карие глаза цвета фраппуччино. Но не мой мозг. Он моя настоящая связь с миром.
Почему я не могу медленно угасать, разъезжая в кресле-каталке и блистая остроумием через синтезатор речи, как Стивен Хокинг?
Брррррррр! Как представлю, что меня ждет – …
кгенщзуекнезнргщзгкгехкзхйе
Даже не знаю, что тут сказать. И меня пугает всякого рода незнание. Любое. Терпеть не могу, когда я чего-то не знаю. Хочу во все вникать, во всем разбираться.
Вот тут-то и появляешься ты, Сэм-из-будущего.
Ты должна воплощать собой ту, кем я стану. Непременно стану, ведь чем больше я успею для тебя записать, тем меньше забуду. Чем больше я пишу, тем быстрее ты оживаешь.
Итак: мне сегодня многое нужно успеть. Среда, утро. Надо прочесть семь статей об оплате труда. Надо позвонить Мэдди, напомнить, чтобы она тоже прочла; вот уже три года она мой бессменный партнер по дебатам, и у нее ужасная привычка «импровизировать» – она считает, что у нее дар Божий к утверждающим речам[5 - В рамках дебатов представлены две стороны: Утверждающая (которая поддерживает тему) и Отрицающая.]. (И она права отчасти.) Эти глупые куры до сих пор не кормлены. Окно приоткрыто. С Зеленых гор тянет росой и прохладой. Дома все еще спят, но вот-вот проснутся. И смотри, солнце встает! Что ж, хотя бы это я точно знаю.
СЭМ-ИЗ-БУДУЩЕГО
• откликается на имя Сэм или Саманта;
• питается исключительно орехами и ягодами;
• носит модные очки (или контактные линзы?);
• носит костюмы, сшитые на заказ, только строгих расцветок – синие или черные, без рисунка;
• смеется всегда к месту низким бархатным смехом;
• раз в неделю пьет коктейли в обществе остроумных, состоявшихся женщин;
• читает «Нью-Йорк Таймс» лежа в постели в пушистом белом халате;
• ее узнают на улице и говорят: «Ваша колонка о международных событиях изменила мне жизнь!»
НЫНЕШНЯЯ СЭММИ
• отзывается на «Сэмми», потому что никто не привык называть ее Сэм, ни в школе, ни дома – за исключением Дэви, но она шепелявит, и у нее выходит «Фэм»;
• ест все, до чего может дотянуться, включая инцидент с муляжом фруктов в церкви;
• носит очки в массивной блестящей оправе, иногда – «диско»;
• носит любые футболки, в которых можно появиться и в школе, если они не были слишком испорчены мелкими организмами, обитающими в доме;
• смеется над Губкой Бобом и над «туалетными» шутками, включая самые дурацкие (ничего не могу поделать – это ужасно смешно);
• самая близкая подруга – Мэдди, только вот не знаю, можно ли ее считать подругой, или мы просто партнеры во время дебатов – и, между нами говоря, самомнение у нее зашкаливает;
• читает «Нью-Йорк Таймс» в кафе «У Лу», если кто-то выбросит, потому что мама с папой отказываются на это тратить деньги;
• ее уважают товарищи по команде – неплохо для начала!
Что, скорее всего, читала миссис Таунсенд
Со страницы Википедии о болезни Нимана-Пика:
Неврологические знаки и симптомы: мозжечковая атаксия (нетвердая походка, нарушение координации), дизартрия (нечеткая речь), дисфагия (затрудненное глотание), тремор; парез или паралич надглазничного нерва, нарушение ритма сна, катаплексия смеха (приступы мышечной слабости или потеря сознания); дистония (неестественные движения или позы, вызванные сокращениями мышц-агонистов и антагонистов), чаще всего начинается с выворота стопы при ходьбе (дистония действия), в дальнейшем может развиться генерализованная дистония; спазмы (повышение мышечного тонуса при увеличении скорости движения), гипотония, птоз (опущение верхнего века), микроцефалия (уменьшенные размеры головы), психозы, прогрессирующее слабоумие, потеря слуха, биполярное расстройство, клиническая и психотическая депрессия (возможны галлюцинации, бред, мутизм, ступор).
Из Википедии, после того как я отредактировала страничку о болезни Нимана-Пика, тип С:
Хрень собачья.
(Вскоре этот текст удалили, а меня временно лишили права редактировать Википедию, но оно того стоило.)
Белые мужчины-философы, с которыми ямы (судя по их портретам) не прочь поцеловаться
• Сёрен Кьеркегор (ах, эти губы!)
• Рене Декарт (длинноволосые мужчины – моя слабость)
• Людвиг Витгенштейн (прическа, прямой нос, глубоко посаженные глаза, проницательный взгляд)
• Сократ (какая у него борода!)
Шах-сладкая жизнь
Я с самого начала предупреждала, что обойдусь без телячьих нежностей, но это неправда. Скорее всего, ты и сама догадалась, Сэм-из-будущего, но ко времени, когда ты это читаешь, ты, наверное, уже научилась запирать чувства на замок.
Я хочу Стюарта Шаха. Хочу Стюарта Шаха, сил моих нет!
Стюарт Шах (имя собственное, одушевленное): А, ладно, выкладываю все как есть.
Вот, представь. Перенесемся на два года назад. Ты, в знак осуждения капитализма, носишь стиль ретро (ладно: всякое старье) – необъятные отцовские рубашки, обрезанные джинсы, мамины садовые башмаки на деревянной подошве, которые берешь без спросу. Зачитываешься статьями из National Geographic о том, что полярные льды тают и белые медведи покидают свои места обитания. Смотришь старые мамины диски с сериалом The West Wing. В тот самый день мисс Сиглер (она вела у вас углубленный курс английского) дала вам задание: ответить на вопросы к рассказу Фолкнера «Роза для Эмили», где старушка спит с трупом мужа. И
вдруг…
Кто-то проносится мимо твоей парты. И пахнет от него так, будто он только что с улицы – понимаешь? Пахнет по?том, влагой, зеленью и свежей землей, и если с утра торчишь в четырех стенах с кондиционером, чувствуешь это сразу.
Ты поднимаешь глаза и видишь Стюарта Шаха.
Этого парня ты знаешь: он старше тебя на два года, учится в выпускном классе, вечно куда-то спешит и жует на ходу бутерброд. Высокий, стрижка по моде пятидесятых, влажные темные глаза, как речная галька. Ходит, как и ты, в одном и том же, только не в старье, а в черной футболке и черных джинсах, и выглядит сногсшибательно. Держится со всеми ровно, никого к себе не приближая. В весеннем школьном спектакле играл Гамлета.
А сейчас он склонился к мисс Сиглер и что-то ей вполголоса рассказывает, и уголки губ приподымаются в улыбке. Ты следишь за его руками: он опирается на стол, длинные тонкие пальцы подрагивают.
Мисс Сиглер тихонько ахает, ладонь ее взлетает ко рту. Весь класс отрывается от работы. Стюарт выпрямляется – руки на груди, взгляд в пол, с губ не сходит застенчивая полуулыбка.
– Можно я объявлю на весь класс? – просит разрешения мисс Сиглер, метнув взгляд на Стюарта.
Парень пожимает плечами, смотрит на ребят и неизвестно почему косится в твою сторону.
– У Стю только что вышел рассказ. В серьезном литературном журнале. У школьника! Вы подумайте… Боже!
У Стюарта вырывается смешок, он внимательно смотрит на мисс Сиглер.
– В Ploughshares мечтала бы печататься и я, ребята. Аплодисменты этому юноше!
Класс вяло аплодирует. Не хлопаешь только ты, потому что уставилась на парня во все глаза, дергая прядь волос. Ерзаешь на стуле, подаваясь вперед, ему навстречу. Оглядываешь его снизу вверх: туфли на шнуровке, джинсы, ремень, смуглую шею, мягкие губы, брови (черные, точно выведенные кистью), глаза. И ваши взгляды снова встречаются.
Тебя бросает в жар, ты сосредоточенно изучаешь свой список дел.
Стюарт уходит, и ты уже не слушаешь мисс Сиглер, а выводишь в блокноте буквы «С.Ш.»
На тренировке по дебатам ты расспрашиваешь о нем Мэдди, и она подмечает, что взгляд у тебя блуждает, пальцы выбивают нервную дробь, дыхание сбивается.
– Сэмми Маккой влюбилась, – смеется Мэдди.
– Мне просто интересно. Чисто профессиональное любопытство – как это, напечататься. – Слово-то какое! С хмельным привкусом, будто сладкий вишневый ликер. И означает оно, что взгляд Стюарта на мир так точен, проницателен, самобытен, что серьезные люди сочли нужным сообщить о нем миру.
А ты мечтаешь так же мастерски владеть словом. Нет, не рассказы писать, это не по твоей части, а в более широком смысле. Мечтаешь стать оратором (а потом – адвокатом), видеть широкую картину действительности, разлагать ее на составные части, а потом собирать, как головоломку, и находить верные решения, ответы на вопросы, и чтобы все было по справедливости. Мечтаешь учить людей тому, как надо, как правильно. Стюарт уже на этом пути, а ему всего восемнадцать.
В тот год он то и дело попадается тебе на глаза в школьных коридорах, и всякий раз он так и лучится. Ты же под разными предлогами отпрашиваешься пораньше на большую перемену, чтобы увидеть, как он одной рукой достает суши из пластмассового контейнера, принесенного из дома, а в другой держит New Yorker, или еще какой-нибудь журнал с умным названием, вроде Paris Review, или замусоленный томик в цветной обложке. Ты запоминаешь названия и тоже читаешь, чтобы мысленно видеть то же, что и он. Пару раз, то ли в школьном буфете, то ли где-то еще, он застает тебя с той же книгой и мимоходом кивает, и ты так волнуешься, что твой обед просится наружу.
Но чем дальше, тем чаще ты видишь его не в школе, а на заднем сиденье какого-нибудь джипа – по дороге на пляж, на вечеринку в Дартмут или к друзьям в Монреаль. Так и должно быть, ведь он же ЗВЕЗДА! А ты приходишь в школу пораньше и допоздна засиживаешься за уроками. Ты не ходишь на вечеринки, куда зовут его, не пишешь в школьный литературный журнал, где он редактор, не ищешь дружбы с девчонками, что пытаются привлечь его внимание громким смехом и откровенными нарядами.
В день его выпускного ты любуешься им из зала: он стоит между отцом и матерью, в темных очках, с улыбкой пожимает руки учителям, пытаясь удержать шапочку на голове. Недавно ты слышала, что и в другом журнале, куда он отправил свои рассказы, один отобрали для публикации. Мисс Сиглер говорила вашему классу, что писать Стюарт начал в вашем возрасте и мечтает опубликовать сборник, а когда-нибудь и роман, как знать? А теперь собирается в Нью-Йорк – у его родителей там квартира. В университет он решил не поступать, а целиком посвятить себя литературе – нашел дело по душе, и получается у него здорово, и никакие трудности ему нипочем. При мысли о нем тебя будто огнем обдает, и перед тем как он уедет насовсем, ты бросаешь на него прощальный взгляд: он снимает мантию, перекидывает через руку и исчезает в толпе.
То есть исчезает не навсегда, а до сегодняшнего утра. Именно так, Сэм-из-будущего. Прошло уже два года, и сегодня утром я видела его.
Я с Гаррисоном, Бетт и Дэви кормила глупых кур (неважно, чья очередь – кормить все равно приходится мне) – и вдруг Щен, позабыв свои щенячьи дела, припустил прочь с заднего двора, мимо дома, мимо нас, вверх по склону. Я немного прошлась за ним, глядя, как песик повернул в сторону шоссе и по привычке затрусил вслед за пешеходом. Наше узенькое, извилистое двухполосное шоссе теряется среди гор, машинам тут не разогнаться как следует, вот и ездят здесь на велосипедах, бегают трусцой, ходят пешком, иногда от самого Гановера, а оттуда минут двадцать ходу. На сей раз пешеход был в черной футболке и черных джинсах. Темные волосы, коричневые ботинки. Я сощурилась, чтобы лучше видеть – не обозналась ли?
Вернулся Щен, и мы с Дэви, Гаррисоном и Бетт сели в грузовичок и покатили в сторону города с остановкой у начальной школы – там я собиралась их высадить. По пути нагнали парня в черном, шагавшего вдоль дороги. Я сбавила скорость, и мы все оглянулись. Стюарт, как всегда в темных очках, помахал нам. Мои сестренки и брат махнули в ответ, а я лишь уставилась вперед, пытаясь не завопить.
Крик застрял у меня в горле с утра и сейчас готов вырваться, пока Мэдди произносит вступительное слово. Я терплю, но до сих пор вижу его лицо на фоне утренней долины, вижу, как он машет рукой и улыбается, будто меня узнал.
Стюарт Шах вернулся!
В приемной
Прошло два дня – Стюарт куда-то пропал. Я снова его высматривала по дороге в школу и обратно, у поворота, на каждой извилистой дорожке среди дубов, берез, кленов, в каждой встречной машине на пути вдоль реки Коннектикут. Искала его на улочках Гановера – вдруг он выходит из кафе «У Лу» или сидит с книгой на скамейке возле Дартмутского кампуса? Не так уж много у нас в городе смуглых парней с корнями из Индии в черных джинсах, но мне попались даже двое, но они не были им.
Сейчас всей семьей мы сидим в приемной врача, кроме папы, он на работе. Точнее сказать, мы у педиатра Нэнси М. Кларкингтон, Лимонная улица, 45, и я уже выдула целых пять стаканчиков воды из автомата. Не исключено, что когда я отсюда выйду, то заберу свои вещи из шкафчика в школьной раздевалке и проведу остаток дней на домашнем обучении. В том случае, если не получу от
врача справку, которую требует директор школы Ротшильд. Даже думать не хочу о том, что могу выйти отсюда без дурацкой бумажки с подписью доктора Кларкингтон.
Мама сидит рядом, читает дешевый журнальчик, в котором пишут о дешевых сенсациях. На стенах фотообои с джунглями. Бетт, Гаррисон и Дэвиэн толкаются, стоя на коленках, вокруг аквариума и разглядывают рыбок – они же еще дети, им не понять, каково это, когда твоя жизнь в холеных руках городского педиатра.
Мама (имя существительное, одушевленное, 42 года): невысокая женщина с тонкими темными волосами, это она произвела тебя на свет. Вылитый толкиновский эльф с морщинками-лучиками вокруг глаз. Если она не на работе, то во дворе, в резиновых сапогах – пропалывает овощи, гоняет с огорода кроликов, конопатит стены или бросает Щену палку. Зимой обычно сидит в мягком кожаном кресле, укутавшись в одеяло.
Гаррисон (имя существительное, брат, 13 лет): здоровенный детина, руки-ноги длинные – с такими только по деревьям лазить; волосы густые, каштановые, как у меня; брюшко толстое, набито макаронами с сыром. Учится в шестом классе; в свободное время играет в Minecraft, а когда ему не разрешают, слоняется по двору и страдает.
Бетт (имя существительное, сестра, 9 лет): уменьшенная копия мамы, но мы-то знаем, что ее забросили на Землю инопланетяне для изучения особей нашего вида. Сидит на задней парте в четвертом классе, выкладывает в лесу затейливые узоры из палочек, делает за Гаррисона математику за карамельки.
Дэвиэн (имя существительное, младшая сестренка, 6 лет): еще одна миниатюрная версия мамы, только крепышка, вроде нас с Гарри. Учится в первом классе, всеобщая любимица, всюду клеит наклейки со стразами и до сих пор пребывает в счастливом неведении, почему всякий раз, когда она входит в комнату, мы хором орем: «Сюрприз!» (а дело в том, что мы ненароком подслушали разговор родителей, когда они узнали, что в нашей семье предстоит очередное пополнение).
Мы все здесь, потому что доктор Кларкингтон должна решить, можно ли мне ехать с ночевкой в Бостон, на Чемпионат страны по дебатам, и смогу ли я спокойно доучиться в школе.
Ответ – однозначно да: только взгляните на меня! Ты, конечно, взглянуть на меня не можешь, Сэм-из-будущего, но ничего совсем уж страшного со мной не происходит. Подумаешь, руки-ноги затекают иногда, приходится разминать. И глаза болят. Но это, наверное, от чтения, только и всего. Да и для чего руки-ноги на турнире по дебатам? Нужен только голос и память.
Если доктор Кларкингтон скажет, что я слишком больна, что из этого следует?
1) Если я пропущу Чемпионат по дебатам, то победит кто-то другой.
2) Если победит кто-то другой, значит, мое вступительное сочинение (о том, как я шаг за шагом иду к победе) – сплошное вранье, и в Нью-Йоркский университет я пробилась обманом. Не говоря уж о том, что вся моя учеба в старших классах – пустая трата времени. Не пропадала бы я после школы в зале дебатов, была бы сейчас красоткой с кучей поклонников, успела бы потерять невинность. Но характер у меня от природы стальной, а жажда победы в крови. Когда Гаррисон впервые обыграл меня в шахматы (в этом году), я себя наказала – зареклась брать в руки шахматы, теперь играю только в шашки. Словом, это еще не конец.
Если я не доучусь до конца года, мне снизят оценки.
Если снизят оценки, мой максимальный средний балл будет снижен.
Если мой максимальный средний балл будет снижен, то родители поймут, что я не справляюсь… возьмут да и не отпустят меня осенью в университет.
Если я не попаду в университет, то… на самом деле никогда о таком всерьез не задумывалась. Не представляю, что буду делать. Уйду, наверное, пешком по Аппалачской тропе в одной куртке, с узелком строганины, и начну новую жизнь где-нибудь в Канаде.
Все оттого, что в глубине души я мечтаю быть особенной. Хочется верить, что если трудишься на совесть и твои идеи хоть чего-нибудь да стоят, перед тобой открыты все пути. И Стюарт тому пример.
Представь, вот был бы ужас: меня выгоняют из школы, и я где-нибудь встречаю Стюарта и, о чудо, не теряю дар речи.
Сэмми: А, Стюарт, привет! Что это у тебя, новый роман Зэди Смит?
Стюарт: Привет, Сэмми! Да! Великолепная книга! А ты… просто красавица! Наконец-то эта оправа тебе к лицу!
Сэмми: Спасибо! Ты и сам выглядишь не хуже.
Стюарт: Чем занимаешься? Едешь на главный турнир страны по дебатам?
Сэмми: Нет, никуда я не еду.
Стюарт: Да что ты говоришь! Ах, как жаль! А все-таки, чем занимаешься?
Сэмми: Да вот, болею. Болею и болею.
Не бывать же этому!
Я было предложила сбегать в магазин, купить для доктора Кларкингтон большой букет цветов, но мама остановила меня взглядом (мол, что за дурацкая мысль – ты же у нас умная!)
Вдобавок мне неловко оттого, что мы сюда явились нарядными – потом мы идем в церковь, у Гаррисона первое причастие. Я так и сказала маме: можно подумать, мы все вырядились, чтобы идти к врачу!
Мама вздохнула.
– Я просто рада побыть на людях в нормальной одежде, а не в форме медсестры.
– А мне твоя форма нравится, можно подумать, ты весь день носишь пижаму!
А мама:
– Представь, что тебе в очереди за продуктами старичок показывает бородавку – решил, что ты медсестра!
– Один-ноль в твою пользу!
Кстати, Сэм-из-будущего, мама пока еще не медсестра. Она до сих пор работает в регистратуре Дартмутского медицинского центра.
Мы все еще ждем.
Сообщение от Мэдди: Ты где?
Я: На тренировку приду вовремя.
Кажется, у моего любимого теоретика-политолога Ноама Хомского говорилось так: «Оптимизм – это стратегия. Если вы не верите, что лучшее будущее возможно, вы никогда не сделаете шаги, которые приведут к тому, чтобы будущее было лучше». Может быть, звучит чересчур выспренно. Мне же кажется, что это честно.
И вообще, Мэдди на свои подарочные деньги уже купила нам строгие брючные костюмы к выступлению на Чемпионате: мне – темно-синий, себе – сиреневый, выглядят сногсшибательно! (Деньги я ей верну, как только продам часть своих томов Платона какому-нибудь обкуренному дартмутскому первокурснику, надо только его убедить, что для экзамена по философии они нужны позарез.)
О нас уже и в школьной газете написали. А значит, все официально. Что же им теперь, писать опровержение – Сэмми Маккой на чемпионате выступать не будет, вместо нее поедет Аликс Конвей?
Да, именно так и напишут.
Черт, так бы и пробила стену кулаком!
В местном блоге о дебатах нас с Мэдди назвали «непобедимой командой». МЕНЯ и Мэдди, а не Мэдди и Конвей!
Аликс Конвей еще в прошлом году и не помышляла о дебатах! Эта паршивка играла в деловую игру «Модель ООН», представляла Данию!
Я тебя предупреждала, тщеславия у меня хватит на троих!
Все, меня вызывают в кабинет. Пока!
(Гаррисон, я тебя люблю, но если ты возьмешь мой ноутбук и прочтешь хоть строчку, я расскажу маме с папой, что ты каждую ночь встаешь в два часа и играешь в Minecraft.)
Все не так уж плохо, или Как не засветиться на сайте в рубашке с пальмами
Привет!
Мы едем в церковь, и мама всю дорогу молчит.
Осмотрев меня, доктор Кларкингтон вызвала по видеосвязи специалиста из Миннесоты. Это врач-генетик. Уже немолодой, вялый, неприметный – с таким поговорил и забыл. Или это я себе внушаю, потому что хочу его скорей забыть. Голос его из спикерфона – точь-в-точь как у
диктора в аэропорту («Напоминаем правила техники безопасности…»)
Мы все вместе зашли на сайт для семей, где кто-то страдает болезнью Нимана-Пика, тип С. Оказывается, есть клубы для больных детей, там их развлекают. Я видела фотографии встречи в Пенсильвании: у всех довольные улыбки-гримасы, все в пестрых гавайских рубашках с пальмами, пьют сок из тропических фруктов; некоторые – в инвалидных колясках.
Я, конечно, из вредности заявила: ну и скучища! Нет уж, спасибо, лучше выиграть Чемпионат по дебатам! И мне тут же учинили допрос с пристрастием – видно, засомневались, оставлять ли меня в школе.
А вдруг нечеткая речь помешает тебе отвечать у доски? Ведь болезнь Нимана-Пика может привести к нарушениям речи.
Не смогу говорить – буду писать. Вы знаете, что поэт Тумас Транстрёмер собирался заменить свою Нобелевскую речь игрой на пианино, потому что у него из-за инсульта пострадали лобные доли коры мозга?
А вдруг ты забудешь дорогу из школы домой?
Пользоваться Гугл-картами может и ребенок.
А вдруг у тебя начнутся судороги?
А что тут скажешь? Нет, постойте… вставлю в рот деревянную ложку.
А вдруг эпилептический припадок?
По-вашему, я из тех, кто близко подойдет к стробоскопу?
А если начнет отказывать печень?
Ну и что, от этого никто не застрахован. Обращусь к врачу.
А если тебе станет плохо во время Чемпионата по дебатам?
Неужели на весь Бостон нет ни одного врача?
И так далее, и так далее.
Сошлись на том, что всюду, куда бы я ни отправилась, включая школу и Чемпионат, рядом должен находиться человек, который умеет оказывать первую помощь. Большинство симптомов – подергивания мышц, боли в ногах (а на сайте я даже видела ролик, где больной не может взять стакан с водой, который от него на расстоянии вытянутой руки, и сбивает его – как плохой актер в школьном спектакле, которому велели опрокинуть стакан, будто бы нечаянно) – со временем будут усиливаться. А «приступ» или «судороги» могут случиться в любую минуту (но школьный клуб дебатов – сам по себе большая нагрузка, а я выдерживаю!), и тогда мне срочно понадобится медицинская помощь. В школе – это еще ничего, школьные медсестры умеют все, что нужно. «А в других местах, – прогудел врач-генетик, – ты рискуешь».
– Нужен фельдшер неотложки в неоновом жилете? Чтоб ходил за мной по пятам? – прыснула я. И представила, как в библиотеке возле меня дежурит команда с дефибриллятором или как «Скорая» останавливает поток машин с нью-йоркскими туристами.
– Нет, сойдет и любой, кто умеет делать искусственное дыхание, – уточнил врач-генетик.
Для нас что ни поход к врачу, то неприятный сюрприз. Интересно, у тех унылых ребят было так же? Или они обратились за помощью слишком поздно, и медицина была бессильна? И от этих мыслей меня тоска взяла: жалкие попытки оправдать свое собственное существование.
В довершение всего специалист напомнил: у болезни Нимана-Пика, тип С, всегда смертельный исход. Большинство больных детей не доживают до двадцати лет (а многие умирают, не дожив до десяти).
(Давай прервемся, чтобы осознать, как все это безнадежно и трагично.)
Ну ладно, поехали дальше. Что делать обреченному человеку? Сидеть у окна вся такая несчастная? Это не по моей части. Надо действовать.
Итак. Вот где самое интересное. Специалист сказал: позднее начало болезни может означать бо?льшую продолжительность жизни. В моем возрасте болезнь проявляется исключительно редко. По крайней мере, мой случай – первый в его практике. А раз я старше, значит, у моего тела больше сил для борьбы. Даже врачи более широкого профиля разделяют это мнение. Вот и отлично! Вообще-то, о продолжительности жизни он нам с мамой уже говорил, в клинике Майо, но я хотела, чтобы доктор Кларкингтон узнала из первых уст.
Перед тем как вернуться в коридор, где ждали младшие, мы с мамой крепко-крепко обнялись. Я прижала ее к себе изо всех сил. А потом – как назло – меня стошнило. Не от болезни, это вряд ли, просто от волнения.
Но главное, разрешение нам все-таки дали. Справка у нас в кармане! Все по плану! Дольше проживешь, детка! Ну и что же теперь? ДАВАЙ! ДЕЙСТВУЙ!
Только бы дотерпеть до Нью-Йорка, до университета. Раз уж у нас в семье никто, кроме меня, не верит, что я могу выздороветь – значит, надо бежать подальше от их уныния. Родители не умеют заглядывать далеко вперед, Сэм-из-будущего. Мама расспрашивает доктора о сиделке, о лекарствах. Готовятся к худшему. Как сказал Хомский, «оптимизм означает ответственность». Я в облаках не витаю – знаю, что больна. Но руки опускать не стану.
Хочу все сделать с блеском: выиграть Чемпионат, уехать в Нью-Йорк, а уж там разберемся.
И ты мне поможешь.
Месть Купера Линда
Наша церковь Божией Матери Неустанной Помощи находится в Брэдфорде, всего в получасе езды от Гановера, в равнинной части Верхней долины. Островерхая, красивая – и белая, как большинство прихожан. Именно там сегодня вечером Гарри объявил себя воином Христовым до конца дней – серьезное решение для тринадцатилетнего подростка.
Тем более если он выбрал своим покровителем Святого Иакова (он же Сантьяго) потому, что Сантьяго – главный персонаж Rainbow Six, игры-стрелялки. Нечего сказать, по-христиански.
Маленькая Тейлор Линд встала с ним рядом на колени на бархатную подушечку для принятия святых даров; ее льняные локоны, собранные в аккуратный хвостик, белели рядом с кудрявой макушкой Гаррисона – голова к голове, точь-в-точь как ее брат Купер и я пять лет тому назад. И когда отец Фрэнк обходил новоявленных Святых Сесилий и Святых Патриков, принимая их в лоно католической церкви, мама стиснула мне руку.
И вспомнилось мое первое причастие.
Я была тогда в мамином платье, которое та носила еще подростком, в девяностые – коротком, темно-зеленом, с воротничком и узором из ромашек. Волосы мне закрепили металлическими заколками, но непослушные прядки выбивались там и сям. Очки – старые, квадратные – съезжали на кончик носа; на моем широком лице они казались слишком маленькими, а глаза за их стеклами – круглыми, выпученными.
Купер выбрал себе в покровители Святого Антония Падуанского, потому что в предложенном списке святых он шел первым.
Я выбрала Святую Жанну Д’Арк. Почему? Да потому что!
Я задумалась, кого выберут Бетт и Дэви, когда настанет их черед, но вдруг огромный орган в углу заиграл «Благослови нас, Боже», и в первом ряду я увидела папу среди других родственников, в куртке поверх форменной рубашки коммунальщика с надписью «ГОРОД ЛИВАН»[6 - В США существует около 30 городов с таким названием.], и в голове зароились все врачебные «а вдруг» – а вдруг я не доживу до первого причастия Бетт и Дэви? – и к горлу подступил комок, а в очках опять скопились соленые лужицы. Я опустила голову, чтобы никто не заметил, но слезы продолжали литься, и я вышла в туалет, а в коридоре мне навстречу попался Куп. Легок на помине, стоило подумать о Святом Антонии Падуанском!
Купер Линд (существительное, имя собственное): когда-то был мне почти братом, а сейчас, пожалуй, как разлученный брат… нет, просто сосед. Адонис с загорелым обветренным лицом. Ищи его на противоположном склоне горы, в облачке сигаретного дыма, или в постели с какой угодно девицей пятнадцати – девятнадцати лет. Не считая меня, он единственный в
Страффорде, кто в обход законов учится в Гановерской школе, но взяли его только потому, что он здорово играл в бейсбол.
Я небрежно кивнула ему, прошмыгнула в туалет, где справилась с рвотными позывами и умылась.
Когда мы с Купом только начали учиться в Гановере, в школу ездили вместе – сидели рядышком в машине у его мамы, чистенькие, сосредоточенные, насмерть перепуганные, а потом… даже не знаю… Что-то переменилось, то ли постепенно, то ли как-то сразу. Может быть, нас объединяли лишь фантастические игры, что мы когда-то вместе придумывали. Или мы отдалились друг от друга, оттого что у Купа вместо пухлых, вечно заклеенных пластырем коленок откуда-то взялись стройные мускулистые ноги, а под майкой с Бэтменом обозначились широкие плечи, и стали выступать скулы, а со мной подобного преображения не случилось. Рядом с ним я выглядела заморышем, словно чахлый кустик подле дуба-великана. Куп стал отличным подающим, свел дружбу со школьными «звездами»; я увлеклась дебатами и друзей так и не завела. Наверное, иначе и быть не могло. Пока Куп играл в детской бейсбольной лиге, я читала фэнтези.
В первый же год Купа после четырех неберущихся подач отобрали на чемпионат штата. А перед самым чемпионатом выгнали из школьной сборной за то, что он курил травку. Почти наверняка для всех, кроме меня, это так и осталось тайной. В тот разнесчастный день я застала Купа на границе между нашими участками. По-прежнему в форменной гановерской бейсболке, он играл в «Нинтендо», а глаза были заплаканные.
– Что с тобой? – спросила я.
Куп достал из кармана уведомление об исключении.
– Ну, – протянула я, – так тебе и надо.
То же самое я сказала в тот раз, когда в семь лет он прыгнул с высоченной стены и сломал ногу. Я посмеивалась, когда читала бумагу, как будто мы на другой же день о ней забудем и снова будем играть как ни в чем не бывало.
Но когда я хотела заглянуть ему в глаза и сказать: «Да ладно, шучу, не обижайся, пожалуйста», – помню, что глаза его куда-то подевались. Точнее, глаза-то были на месте, но будто задернуты шторами.
Я даже сказала вслух:
– Эй, я пошутила, все образуется…
Но он уже отвернулся и двинулся прочь. И я подумала тогда: «Не настолько мы теперь близки, чтобы вот так шутить».
– Эй, держи! – позвала я, протягивая листок. – Надо, наверное, отдать родителям.
Парень обернулся, выхватил его и ушел к себе, за гору, а потом, когда я звонила, не брал трубку, и я бросила названивать.
По школе прокатился слух, что Куп завязал с бейсболом, ну а я не стала уточнять. Молчание между нами росло; на единственном уроке, где мы пересекались, он пересел от меня на другую парту, а вскоре у него появился «Шеви Блэйзер», а я перебралась в папин грузовичок, и нам уже не надо было ездить в школу на одной машине.
Когда я вышла из туалета, не ожидала обнаружить у его двери Купа.
– Все в порядке? – спросил парень, и я не сразу поняла, ко мне ли он обращается, уставившись в экран телефона.
– Да! В полном.
Бросив через плечо «Спасибо», я пошла дальше, но Куп остался стоять.
– Эй, погоди, – позвал он меня. – Я иду проветриться. Пошли со мной?
– Эээ… хмм…
Я замерла, оглядела его. В церкви Куп выглядел инородным телом – я, конечно, тоже, но по-другому. Я, по крайней мере, была в платье (больше похожем на просторную рубашку), а он – в майке с надписью «ВСЕ В КАЙФ» (что именно «в кайф»?), мускулы как у супергероя с картинки, медово-рыжие волосы, которых словно и не касалась расческа, отросли почти до самых плеч. Но это был тот же Купер, с которым мы играли вместе долгими летними днями, ходили друг к другу домой обедать, плескались в заполненном водой карьере, дрались из-за последней бутылки лимонада «вишня-ваниль» в страффордском универмаге.
– В запасе у нас… – Куп глянул на экран телефона, – минут двадцать.
– Отлично.
Я вышла следом за ним в прохладу весеннего вечера, и мы уселись на одну из скамеек, стоящих кругом перед церковью, в тени огромного белого креста. Куп достал из кармана пачку сигарет.
– Во имя Отца и Сына и Святого Духа… – начала я.
– Аминь, – подхватил Куп, щелкнул зажигалкой, и мы засмеялись.
Мы оба молчали, пока он курил.
Да я и не знала, о чем с ним говорить.
– Ну, как жизнь? – спросил Куп, выпустив дымок.
– Ммм… нормально.
– Угостить?
– Нет уж!
– Как хочешь… думал, может, ты уже не такая правильная, ну, и все такое… – добавил Куп с утробным смешком – он всегда так смеется, когда понимает, что пошутил неудачно.
– Мне не нужно покурить, чтобы расслабиться, – отчеканила я, словно цитирую брошюру о вреде наркотиков, но я и на самом деле так считаю.
– И что же делает Сэмми Маккой, чтобы расслабиться? – полюбопытствовал Куп.
– Смотрю «Западное крыло». Или навожу порядок в комнате. А иногда…
– Так почему ты плакала? – перебил Куп.
– Во-первых, не перебивай. Уж кто-кто, а ты-то знаешь, как меня это бесит.
– Что ты хочешь этим сказа… – начал он, но сразу все понял и осекся.
– Отвечаю на твой вопрос: я плакала, потому что… – И тут я вспомнила, как чуть раньше встретила его в коридоре, а на нем гроздьями висели девчонки. – Не скажу, тебе неинтересно.
– А вот и нет, интересно.
– Ну ладно… – Я вгляделась в его лицо, пытаясь угадать, что у него на уме. – Но о таком не расскажешь.
– Почему?
– Может, у меня просто месячные, какая тебе разница?
Куп фыркнул. Даже при свете фонарей было видно, как он покраснел.
Вот почему мне трудно заводить друзей. Пустая болтовня мне противна, так и тянет стену кулаком прошибить. Если уж я говорю, то каждое мое слово имеет значение. Как-никак, мы целых четыре года не общались, и теперь я не знаю, правда ли Купу интересно, почему я плакала, или ему просто нужен повод для разговора. Но мне сейчас не до светской болтовни. Только не сегодня.
– Ну вот, я тебя смутила, – сказала я.
– Я живу с женщинами. Месячными меня не удивишь.
– Дело не в месячных.
– Не надо мне объяснять.
– И не буду.
– Но я же спросил.
– Почему? – поинтересовалась я.
– Потому что с тобой что-то стряслось.
– Откуда ты знаешь?
Куп пожал плечами, улыбнулся.
Может, он потому угадал, что видел однажды, как я описалась, прямо здесь, в церкви, во время длинной проповеди. Или потому что сам однажды при мне описался, у нас в машине, на обратном пути из аквапарка.
Или потому, что я только что вернулась из поликлиники, где доктор Кларкингтон щупала меня и мяла, и ее обручальное кольцо холодило мне кожу, и я отвечала ей: да, здесь больно, и здесь, и здесь. Доктор Кларкингтон щупала мне шею, и спину, и ягодицы, и грудь, и пупок, и там, внизу, и мышцы то расслаблялись, то напрягались, твердели, как тесто для лепки, когда полежит на воздухе, и она уже замечала первые изменения в моем теле.
Я попросила:
– Давай присядем. Можем присесть?
– Конечно, давай.
Мы опустились на землю, прислонившись к кресту.
Я рассказала ему про сегодняшний день.
Рассказала, как два месяца назад мне вдруг стало тяжело смотреть вверх, и я пошла к врачу – думали, мигрень. Рассказала, как полтора месяца сдавала анализы, как зубрила европейскую историю, стоя на холодном перроне аэродрома, потому что клиника Майо далеко, в Миннесоте, и как наврала Мэдди, что не приду на тренировочные дебаты, потому что бабушкина сестра умирает – ведь это
почти правда, она на самом деле умерла, от моей же болезни; вот еще почему нельзя говорить Мэдди, что я больна: если она решит, что я умираю, то начнет хвалить меня, даже когда хвалить не за что, а между тем она одна из немногих, чьему мнению по части дебатов я доверяю. Рассказала, как первое причастие Гаррисона пробудило во мне воспоминания, а заодно любопытство и страх перед будущим, которое видится теперь суровым, но не беспросветным, и у меня лишь прибавилось решимости добиться всех целей, причем как можно скорее.
Когда я договорила, у Купа покраснели глаза. Нет, не от избытка чувств, а оттого что дым попал в глаза, почти наверняка.
– Фу ты, черт… – только и мог он сказать. Надо отдать ему должное, ни разу не перебил.
– Да уж, – отозвалась я. Я испытала облегчение, будто меня только что стошнило. И, кажется, взмокла. Но на душе стало пусто и безмятежно.
Куп кивнул, подыскивая слова.
– Беда-то какая, Сэмми!
Он уставился в землю. В кармане у него засветился экран телефона, Куп вытащил трубку. На экране мелькнуло имя: «Малышка Кэти». Он не стал отвечать. Но звонок лишний раз напомнил мне, кто мы сейчас друг другу. Не будь меня рядом, Куп ответил бы на звонок. Он не стоял бы здесь со мной, если бы ему не приспичило покурить. И он, и я обычно по-другому проводим вечера. Мы как два космических булыжника – столкнулись в вакууме и летим себе дальше, каждый по своей траектории. Никакие мы не друзья.
– Да все нормально. – Мне хотелось, чтобы Куп поскорей ушел и забрал с собой весь груз, что я на него обрушила, и мне бы никогда не пришлось снова об этом говорить. Малышка Кэти опять позвонила.
Я указала на его карман.
– Ответь.
– Кэт, – сказал Купер, разблокировав экран, – я сейчас. – И швырнул окурок, так что я еле увернулась. – Прости! – бросил он и заспешил прочь, прижав к уху телефон, на ходу затоптав окурок адидасовской кроссовкой.
Пока он ворковал с Малышкой Кэти, я прошмыгнула в церковь под самый конец службы, а когда мы вышли, Купа и след простыл. И все-таки приятно было его повидать. Старина Куп.
Ох, черт! Только бы он никому не проболтался о моей болезни!
Да не скажет он никому.
Нет.
Не скажет.
Почему стоит посетить вечеринку у Росса Нервига в пятницу: опыт изучения социального поведения подростков под видом подготовки к дебатам
Здравствуй, Сэм-из-будущего! Тема сегодняшних дебатов – идти ли Сэмми на вечеринку к Россу Нервигу в пятницу, двадцать девятого апреля. Основные понятия сформулируем так: вечеринка – собрание молодежи в жилом помещении, где отсутствуют родители, зато присутствует алкоголь. Сэмми – девушка, восемнадцать лет, на вечеринке не была ни разу. Росс Нервиг – выпускник Гановерской средней школы, регулярно устраивает вечеринки (определение см. выше). Наша команда выступает за то, чтобы Сэмми пошла на свою первую в жизни вечеринку.
Я как первый и единственный оратор остановлюсь на пользе от данной вечеринки с профессиональной точки зрения, вероятности, что родители отпустят Сэмми, а также возможном присутствии на данной вечеринке Стюарта Шаха.
Во-первых, опишу условия, на которых Сэмми попросили посетить данную вечеринку, и остановлюсь на том, как выполнение просьбы повлияет на ее профессиональные успехи. Цель Сэмми – выиграть Чемпионат США по дебатам, который состоится через две недели. Во время тренировки Мэдди Синклер назвала вечеринку наградой за их упорную работу.
Мэдди Синклер: партнер Сэмми по дебатам вот уже в течение трех лет, завсегдатай вечеринок у Росса Нервига и без пяти минут студентка университета Эмори. Участница всех школьных спектаклей, душа компании театралов и киноманов. Однажды Мэдди призналась, что она как индеец Руфио из старого фильма «Капитан Крюк», а все ее друзья – «пропавшие мальчики». Я полезла в Интернет, и оказалось, даже ее нынешняя прическа – ярко-рыжий ирокез – почти как у Руфио.
Сегодня Мэдди и Сэмми в школьном туалете (через стенку от зала дебатов) примеряли брючные костюмы к Чемпионату. Привожу дословную запись их диалога, в подтверждение своей точки зрения.
Мэдди: Ну и попка у меня в этом костюме – так бы и запрыгала от радости!
Я: Теперь, кажется, понимаю, что значит «осиная талия».
Мэдди: Точно! Это про тебя, Сэмми!
Я: Я не о себе, а о тебе! У меня талии вообще нет.
Мэдди: Как скажешь.
Я: Твой ответ оппонентам теперь отточен до блеска! Аликс делала вид, будто расчихалась, а на самом деле просто время тянула.
Мэдди: Правда? (смотрит Сэмми в глаза) И твое заключение – тоже не подкопаешься! Мы готовы.
Я: Нет, не готовы…
Мэдди: Готовы, насколько можно. Вот что, пятничная тренировка отменяется.
Я (предостерегающе): Мэдди…
Мэдди: Да ничего страшного.
Я: Ты можешь пропустить. Я – нет.
Мэдди: Да ничего…
Я: А что, у тебя дела?
Мэдди: У Росса Нервига вечеринка, хочу перед ней «размяться».
Я: Здорово. Вот и иди. А я на завтра другие дела намечу.
Мэдди: Пойдешь со мной?
Я: Да ну.
Мэдди: Пойдем!
Я: Нет, спасибо.
Мэдди (щурится, думает, как меня убедить): Нам нужно сплотиться, подружиться поближе.
Я: Мы и так дружим.
Мэдди: Тоже мне дружба – треплемся в школьном туалете рядом с залом дебатов! Надо расширять рамки. Мы должны быть заодно. Чувствовать друг друга.
Я: …
Мэдди: Не согласна?
Я: Я-то согласна, да только родители меня ни за что не отпустят.
Мэдди: А вдруг отпустят?
Я: Нет.
Мэдди: Прочь сомнения, дай простор желаниям!
Я: Звучит как призыв с плаката.
Мэдди: Вот, видишь? Прямо в точку! Твои шутки просто блеск. Ты очень веселая, только не хочешь это показывать.
Я: Как это – все знают, что я веселая.
Мэдди: Те, кто называют себя весельчаками – зануды.
Я: А вот и неправда.
С минуту мы молчим, в глубине души соглашаясь с утверждением.
Мэдди: Хочу посмотреть, как ты напьешься! Только не смейся: ты не поверишь, но умные люди – лучшие собутыльники.
Я: Докажи.
Мэдди: А вот и не буду! И знаешь почему? (поводит плечами, будто смахивает пылинку) Я всего-навсего хочу с тобой рассла-а-абиться! Хочу, чтобы ты рас-сла-би-лась, а то рядом с тобой все время надо быть на высоте. Понимаешь?
Я: Кажется, да. Тебе со мной тяжело?
Мэдди (чуть помедлив): Можно сказать, да. Ты адски серьезная.
Я: Мне это не мешает.
Мэдди: Так помешает, если я тебя возненавижу и заброшу дебаты!
Я: Да.
Мэдди: Плюс, я скажу маме, что ночую у тебя, и смогу нарушить «комендантский час».
Я: Скажи, что ночуешь у Стасии!
Я захожу в кабинку переодеться.
Мэдди (стоя за дверью): Ну как я скажу маме, что ночую у Стасии? Она же ни за что не поверит! Для нее Стасия – мышка-норушка, прячется в норке и даже своим-то родителям почти не показывается!
Я: Ой…
Мэдди: Никто тебя силком не тащит. Мое дело предложить.
Я выхожу из кабинки. В первый раз Мэдди обратилась ко мне с подобной просьбой. Мне любопытно, да и не хотелось бы показаться полной занудой. (Примечание: надеюсь, вымученное общение на вечеринке не испортит дела).
Я: Хорошо, пойдем.
Мэдди: УРА!
Мэдди шлепает по заду себя, потом меня.
ЗАНАВЕС
Из разговора видно, что присутствие Сэмми необходимо Мэдди, чтобы укрепить их дружбу, а следовательно, сплотить команду. Согласие поможет Сэмми в дебатах, а значит, приблизит ее к победе на Чемпионате страны. Поэтому на вечеринку к Россу Нервигу идти необходимо.
Во-вторых, родители
должны отпустить Сэмми, поскольку Мэдди – не только ее товарищ по команде, а еще и умеет оказывать первую помощь. Из-за состояния здоровья Сэмми, куда бы она ни шла, должна учитывать, какие там условия и как уберечься от внезапной смерти (спасибо, доктор Кларкингтон!).
К тому же Сэмми может сказать родителям, что идет на посиделки клуба дебатов. По традиции, посиделки клуба дебатов – это безалкогольное пиво и викторины в нижнем этаже у Аликс Конвей, что не представляет столь серьезной угрозы для жизни, как обычная вечеринка «с выпивкой и без родителей». И поскольку Сэмми идет к Россу Нервигу с Мэдди, это, строго говоря, посиделки клуба дебатов, а значит, она не соврет.
Так как Сэмми, по сути, идет на скромные посиделки, а рядом будет профессиональный спасатель, то родители ее непременно отпустят.
Мой третий и заключительный аргумент – просто-напросто фотография эсэмэски, что прислала мне Мэдди буквально минуту назад:
Мэдди Синклер: И знаааешь…
Мэдди Синклер: Знаешь, что я слышала?
Мэдди Синклер: Там будет твоя давняя любовь.
Я: Кто?
Мэдди Синклер: Стюарт Шах.
А потому Сэмми идет на вечеринку к Россу Нервигу в пятницу, двадцать девятого апреля.
Неожиданности вечеринки
Итак, вот почему я жалею о своем решении:
Стюарт Шах придет сюда, к Мэдди, в эту самую комнату, а отсюда мы все поедем на вечеринку. Мэдди меня огорошила в последнюю минуту, когда ее мама уже выезжала со двора.
Оказалось, у Мэдди и Стюарта есть общий друг.
Стюарт очень сблизился с Дейлом, когда тот играл Розенкранца в «Гамлете».
А Дейл дружит с Мэдди.
И вот Дейл и Стюарт скоро придут сюда.
В животе у меня все кувырком, как в стиральной машине.
Чуть раньше мы забрали из школы моих сестренок и брата, приехали домой и стали ждать папу – он был на работе, подрезал деревья. Я наскоро приготовила спагетти нам на ужин, пока Мэдди играла во дворе с моими сестренками.
Бетт носилась по двору кругами и на бегу выкрикивала вопросы, а Мэдди отвечала, бросая летающую тарелку то Дэви, то Щену – кто быстрей поймает.
А потом случилась история со свидетельством. Мэдди до сих пор не знает о моей болезни: если я скажу, то она, скорее всего, решит, что я не потяну участие в Чемпионате, вот и приходится скрывать.
И я провернула трюк в духе Джеймса Бонда. Когда Мэдди в очередной раз запустила тарелку, я попросила у нее жвачку. Подруга кивнула на свою сумку – мол, поройся. Я и порылась. И вместо жвачки достала у нее из бумажника свидетельство об окончании курсов Красного Креста и сунула в карман джинсов. И пока варились спагетти, сбегала к компьютеру, отсканировала, распечатала и положила оригинал на место.
Вернулся папа. Я пошла за ним следом в родительскую спальню, посвятила его в свои планы и показала копию свидетельства.
Папа с умным видом принялся его разглядывать. Даже бифокальные очки нацепил, отнес копию на письменный стол, где они с мамой заполняют счета, подставил под лампу. А я ему: круто, папа!
Предупредив маму эсэмэской, я поехала с Мэдди к ней домой, в Гановер, и там сказала Пэт, маме Мэдди, что та ночует у меня.
Мэдди из-за ее спины украдкой подавала мне знаки, и на меня снизошел лихой бунтарский дух. Пэт чмокнула нас обеих и уехала в кафе поужинать с друзьями из книжного клуба.
В комнате у Мэдди пахнет, как в Лотлориэне, краю эльфов из «Властелина колец» – дымком, лавандой, свежей землей. По углам лианы; вдоль подоконников, на письменном столе и на тумбочке у кровати – кактусы в стеклянных парничках; тощее деревцо в массивном керамическом горшке. Из огромных, почти на треть стены, колонок несется электронный рев, а Мэдди шлепает из ванной и обратно босиком, в шортах и майке, на голове – тюрбан из полотенца.
Мы собирались посидеть вдвоем, выпить для разминки и до десяти, когда вернется Пэт, уехать к Нервигу. Таков был наш план. А Стюарт в этот план не входил. Я рассчитывала лишь полюбоваться им издали, помахать, если он меня заметит – и на том спасибо. И вдруг выясняется, что мы с ним окажемся в одной комнате! В компании, где нас будет всего четверо! И я не смогу отсиживаться в уголке и ждать, что он меня заметит – он просто не сможет меня не заметить, и я должна буду что-то сказать или сделать в ответ! Надо не подавать виду, что он мне всегда нравился. Возможно, даже придется решать, хочу ли я взаимности, или же достаточно просто добавить его в список умных людей, с кем я бы не прочь при случае поцеловаться.
Однажды, вскоре после его первой публикации, я задержалась после урока, чтобы обсудить с мисс Сиглер задание, а Стюарт зашел в класс на следующий урок. И сел дописывать домашнюю работу – царапал что-то на тетрадном листе, поглядывая в книгу.
Я могла бы просто завязать с ним разговор, сказав «Привет!» или «Поздравляю!» А вместо этого громко, на весь класс, заявила: «Спасибо, мисс Сиглер! Вы помогли мне взглянуть на этот фрагмент с другой точки зрения».
Я, должно быть, надеялась, что он оторвется от книги и спросит: «Какой фрагмент?»
И я отвечу, а он скажет: «Ты очень красивая и необычная. Давай как-нибудь это обсудим».
Но мне хотелось, чтобы он сначала заметил мой ум, а уж потом и внешность, ведь красивой меня не назовешь – и я рассуждала вслух о книге, все громче и громче, пока мисс Сиглер меня не остановила: «У меня сейчас урок», – а Стюарт так и не поднял глаз от домашнего задания.
Вот так-то я представляла встречу со Стюартом! Как разговор при нем с посторонними людьми! О Боже…
Влечение к смерти
Мэдди вышла из ванной со свежепокрашенными волосами, обернутыми полотенцем, и с зеленой бутылкой джина.
– В какой ты цвет покрасилась? – поинтересовалась я.
– В рыжий, но чуточку темнее, – бодро ответила Мэдди. – Меньше Ариэль, больше Рианны времен Loud.
Я собрала свои кудри в хвостик и глянула в зеркало из-за ее плеча.
– Кто это поет? Это ведь не Рианна.
Мэдди засмеялась.
– Нет. – Вытерла волосы, отшвырнула полотенце. – Это The Knife.
Я снова распустила волосы.
– Скоро они придут?
Мэдди выдавила на ладонь гель.
– Не знаю. Может, через час.
– А обратно кто нас повезет?
Мэдди взбила волосы.
– Дейл не пьет, пусть ведет мою машину.
Я снова и снова представляла, как Стюарт шагает по улице. Расстегнула верхнюю пуговицу рубашки, чтобы сделать поглубже вырез. Но при мысли, как мы сидим рядом, невзначай соприкасаясь коленями, я застыла на миг от ужаса и опять застегнулась.
– Сэмми! – Я повернулась к Мэдди. – Успокойся!
– Худший способ успокоить кого-то – сказать ему «успокойся».
– Слышно, как ты зубами скрипишь!
– Это я пытаюсь сосредоточиться! – объяснила я и не соврала. – Хочешь помешать мне сосредоточиться на главном?
– Вот что. – Мэдди открыла тумбочку у кровати, достала колоду карт. – Сыграем в одну игру.
Я немного расслабилась. Игра – значит победа, а побеждать – это по моей части.
– В какую?
Мэдди положила карты на пол передо мной и протянула мне бутылку джина.
– Называется «Не парься, чувак».
– Как в нее играть?
Мэдди указала на колоду.
– Тяни верхнюю карту.
– Дама червей.
– Выпей.
Я хлебнула из бутылки.
– А дальше?
– Все сначала.
– И все?
– Такие правила.
– Это не…
Мэдди замахала руками.
– Еще хоть слово об игре, и весь ее смысл пропадет.
Мэдди – единственная, кому
разрешено меня перебивать. Сама не знаю почему. Мне приятно слышать ее голос, только и всего. Я прикрыла глаза, отпила еще глоток.
– А Стасия придет? – спросила я.
Мэдди, глядя в зеркало, втянула живот.
– Хорошо бы.
Стасия – Мэддина «любовь». Миниатюрная, с алыми губами, огромными глазищами и хрипотцой в голосе. Она рисует декорации ко всем школьным спектаклям, и все в нее рано или поздно влюбляются. Однажды в нее влюбился учитель, и его в итоге уволили.
Мэдди давно мечтала с ней подружиться. Кажется, это ей удалось. Потому что Мэдди – это Мэдди.
Мэдди натянула поверх спортивного бюстгальтера черную майку без рукавов. Я встала с ней рядом перед зеркалом. Я была в старой папиной рубашке, черных легинсах и кедах. Глянула в зеркало – бледные губы, толстые ляжки и зад, мешковатая рубаха скрывает талию.
– Хотелось бы мне иметь внешность, которую принято считать привлекательной.
– Принято среди кого?
– Среди… – Меня разобрал смех. Мэдди в своем репертуаре, ей подавай ссылки на первоисточники!
Мэдди вытянула карту из колоды на полу.
– Тройка бубен! Какая разница? – Она отшвырнула карту, выпила. Мы рассмеялись. Надо отдать ей должное: игра «Не парься, чувак» оправдала свое название.
– Опять же… – продолжала я, все еще раздумывая, на кого бы сослаться. Броская, нешаблонная красота Мэдди никак не подтверждала мои рассуждения. И я ответила уклончиво: – …я про среднюю внешность человека, которого бы хоть кто-то признал привлекательным. В открытую. То есть можно провести в Гановере опрос…
– Ну что, будешь весь вечер рассуждать о том, что с тобой не так, или ловить момент и радоваться жизни?
– Тебе-то легко говорить, – буркнула я.
– То есть как?
– Тебе легко говорить. С твоей-то уверенностью, как у слона в посудной лавке! – объяснила я. Мэдди нахмурилась. – Слона, однако, весьма и весьма грациозного.
Мэдди хихикнула, снова хлебнула из бутылки и протянула ее мне. Я вытащила карту.
– Туз пик.
– Ого! – Мэдди повела плечами. Я швырнула карту через всю комнату. А подруга продолжала: – А может, ты считаешь меня уверенной в себе, потому что мы видимся в такой обстановке, где без уверенности никуда?
Мэдди была права. Тренировки. Турниры по дебатам. Школьные спектакли. Школа.
– Понимаю, – кивнула я и поднесла к губам бутылку. Через силу глотнула пару раз, джин обжег горло.
Мэдди тем временем вернулась к зеркалу и начала подводить глаза.
– Мне, к примеру, что бы я ни делала, уверенности нужно море. Понимаешь?
– Еще бы!
В четырнадцать лет Мэдди обрилась наголо. Когда мы познакомились, ее временно отстранили от занятий в школе за драку с одним типом, который ей нахамил, а в клуб дебатов ее отправила мама – мол, надо разнообразить увлечения, нельзя же заниматься одним театром! Спустя неделю ее команда уже стала лучшей. Ах да! С тем парнем, которого ударила, она в итоге подружилась.
Мэдди вытащила карту, выпила и передала мне колоду.
– Ты тоже сражаешься с внешними силами. Просто наберись храбрости!
– Девятка треф. Даже не знаю, Мэдди, у меня все немножко по-другому. – Я отхлебнула и вернула ей бутылку.
– Это да. Но послушай, Сэм, ты слишком критично к себе относишься.
На самом-то деле не слишком. В сумочке у меня обезболивающее, а я пропустила прием, потому что оно несовместимо с алкоголем. Руки немеют, придется их встряхивать незаметно, у Мэдди за спиной.
– Но…
Мэдди встала.
– Хватит, надоело с тобой препираться. Дейл, Стюарт и Стасия уже в пути, так что если хочешь, уходи, но добираться будешь сама.
Мэдди подошла к стереосистеме, еще отпила из бутылки и начала танцевать. Прыгала, вращала бедрами и трясла ирокезом, будто не замечая меня. Мой мозг лихорадочно заработал. Я не просто так избегала подобных ситуаций – потому что в такие моменты легко все испортить. Потому что здесь нет правильных ответов, да и вообще нет никаких правил – это вам не дурацкая подростковая мелодрама, это жизнь, и все, что происходит, и контролировать это не получится.
Даже мое собственное тело тоже не получится. Мой организм против меня ополчился.
Музыка грохотала на молную мощь. Я ощущала во рту хвойный привкус джина.
Вспомнилась теория Фрейда о влечении к смерти – о том, что живые существа могут целенаправленно подавлять в себе волю к жизни, развитие может идти вспять, и вместо того, чтобы жить и любить, люди разрушают себя. Но мне довелось соприкоснуться со смертью в ином обличье.
Знаю, это страшно, Сэм-из-будущего, но мысли о смерти несут с собой некую свободу. Скажем, там, в комнате Мэдди, я не думала о том, что умру, и не хотела умирать, но когда сознаешь, что смерть близко – совсем рядом, – то перестаешь ее бояться, а такие пустяки, как вечеринки, чужие люди и Стюарт Шах, и вовсе не пугают; глупости все это.
Мне противостоит куда более грозная сила.
– Ладно, – сказала я, и Мэдди остановилась в разгар танца, повернулась ко мне. Я взяла у нее из рук бутылку, сделала глоток и запила сельтерской. – Решено, остаюсь. И знаешь что еще?
Мэдди размахивала в воздухе кулаками. Я выпрямилась.
– Мы будущие чемпионки!
– Да! Да, да, да-а-а-а!
Я стала покачиваться из стороны в сторону в такт ее движениям – вот так я танцую, лучше не умею.
И тут, Сэмми-из-будущего, меня захлестнула волна нежности к Мэдди. Такую нежность я прежде испытывала только к сестренкам, брату, родителям – к родным людям, к тем, кому доверяю. Не придется мне добираться до дома самой. И обузой я тоже быть не намерена. Права Мэдди, мы нужны друг другу.
Я собрала с пола все карты и подбросила в воздух.
– Ну что, я выиграла?
Мэдди заулыбалась, карие глаза сверкнули из-под ярко-рыжей челки.
– Проигравших нет!
Это было круто!
Спустя еще пару песен, когда я расслабилась, согрелась и даже почувствовала себя хорошенькой, с лестницы донеслись шаги и смех. Я расстегнула верхнюю пуговицу. Дверь открылась, и вошла Стасия, прозрачная фея в комбинезоне; Мэдди (волосы у нее уже высохли и горели пламенем) втащила ее в комнату; следом – Дейл, весь в веснушках, винтажная рубашка заправлена в синтетические брюки, – и Стюарт.
Он, против обыкновения, был не в черном, а в сером: серые джинсы, серая трикотажная рубашка. Он оказался смуглее, чем в моих воспоминаниях, а стрижка была все та же – короткая, в стиле ретро.
– Привет! – крикнул он с порога.
– Привет! – отозвалась я.
Подражай остальным, подумала я в тот миг. Подстраивайся под других – сойдешь за свою.
– Привет, Сэмми! – проговорила Стасия своим обычным шепотком, устраиваясь на полу.
– Саманта, – прогудел Дейл, как робот, передразнивая британский акцент. – Саманта Маккой, царствующая королева Гановерской старшей школы.
– Какая еще королева? Ты что? – сказала я хихикнув, чтобы смягчить неловкость.
– Капитанша! Шкипер! – воскликнул Дейл, поигрывая пальцами.
Не шкипер, а спикер! Я с трудом подавила желание его поправить, напомнив себе: это же шутка, некоторые любят пошутить.
Мэдди глянула на меня с полуулыбкой.
– Стю, вы с Сэмми знакомы?
– Не совсем. – Стюарт, усевшийся возле Стасии, протянул мне руку. – Я тебя помню, но мы так толком и не познакомились.
Он сказал: «Я тебя помню!» Я пожала протянутую руку. Рука как рука, ничего особенного, но меня будто обожгло.
– Да, – кивнула я, и
когда убрала ладонь, в ней так и билась кровь.
Стюарт не отводил от меня взгляда. Мэдди и Стасия передавали по кругу бутылку. Дейл пошел сменить диск.
– Да, – продолжал Стюарт. – Ты училась у мисс Сиглер, когда я заканчивал школу. Она читала твое сочинение о Геке Финне вслух нашему классу: смотрите, девочка на два года моложе вас, а вам до нее расти и расти!
– Угу, – кивнула я. Я смутно припомнила, как мисс Сиглер просила у меня разрешения прочесть мое сочинение вслух, но я думала, это только для нашей параллели. От мысли, что Стюарт оценил мою работу, у меня мурашки забегали. Я задумалась, о чем бы его спросить – что он сейчас пишет? рад ли вернуться в Гановер? – но пока выбирала вопрос да подыскивала слова, Мэдди уже успела передать ему бутылку.
Стасия стала пританцовывать под музыку, длинные серьги покачивались в такт. Мэдди легонько потянула ее за сережку.
– Ой! – вскрикнула Стасия и, смеясь, дернула Мэдди за ирокез. Мэдди глянула на меня, подняв брови. Я расцепила руки.
Стюарт окинул взглядом комнату.
– Кто играет? – спросил он у Мэдди.
– The Knife, – опередила я всех.
Стюарт кивнул с легкой улыбкой – так улыбаются маме кассирши в универмаге в ответ на ее расспросы, как прошел день. Улыбаются, а про себя думают: «Да отстаньте вы от меня, не мешайте работать». Когда его взгляд снова остановился на мне, всего на миг, я вцепилась в него мертвой хваткой.
– Ты сейчас живешь в Нью-Йорке? – спросила я.
– Да. Люблю этот город. Может, даже слишком люблю.
– Я тоже, – вставила я. – То есть я тоже поеду туда жить, на будущий год.
– Вот как?
– Я поступила в Нью-Йоркский университет.
Стюарт поднял брови.
– Поздравляю!
Он замолчал, а я уже не могла остановиться.
– Чем тебе нравится Нью-Йорк?
Стюарт склонил набок голову.
– Ох, ну и вопрос. Понимаешь, есть то, что нравится всем – история, ночная жизнь и так далее. Но мне кажется, тебя интересует то, что нравится именно мне, а я над этим давно не задумывался.
– Да, как раз это меня и интересует.
Я отпила глоток джина. Стюарт взвешивал про себя, всерьез ли я спрашиваю. Может, он тоже не любитель пустой болтовни.
Он задумался, глядя в потолок, выгнув длинную стройную шею. И наконец протянул руку, будто держал на ладони ответ.
– Мне нравится быть в гуще событий, дел и людей. Нравится ездить по надземным участкам метро. Окна верхних этажей совсем рядом, до чужой жизни рукой подать. Или, скажем, едешь в метро, а рядом дерутся или целуются. Наверное, мне просто нравится наблюдать чужую жизнь так близко.
– И при этом в нее не вмешиваться, – предположила я.
Стюарт засмеялся.
– Именно так.
Рассмешить Стюарта – все равно что выпустить на волю какую-то силу, так же приятно, как выдуть пузырь из жвачки!
Тут Дейл вскочил и хлопнул в ладоши.
– Все, алкаши, по последней – и к Нервигу, я готов.
В тесной двухдверной «Тойоте» Мэдди Стюарт и я оказались рядом на заднем сиденье, как я и мечтала. Сквозь рев музыки разговаривать было невозможно. Колени наши соприкасались, но только на поворотах, и Стюарт хватался за спинку моего сиденья, повторяя: «Прости».
– Ничего, – отвечала я и смотрела в окно, радуясь, что он так близко.
Буду наслаждаться, пока есть возможность. Он не пожирал меня глазами, зато хотя бы знал, кто я такая. Я не задавала ему нужных вопросов, не заигрывала. И все-таки я ему запомнилась. В голове всплывали его слова о Нью-Йорке: метро, теснота, огни и огромный мир, полный чьих-то историй.
Перед последним светофором на выезде из Гановера, у поворота на Норидж, Дейл приглушил музыку и спросил у Мэдди дорогу.
Стюарт встрепенулся, выглянул в окно и обратился ко мне:
– Так где ты живешь?
Я насторожилась, словно кролик в огороде, когда заслышит шорох. Тревога! Но на сей раз тревога приятного свойства.
– В Страффорде, – ответила я и обнаружила, что не могу повернуть головы – сразу оказываюсь в опасной близости от его лица.
– Ну и… – спросил Стюарт, когда машина рванула вперед.
– Ну и… – повторила я, надеясь, что в темноте не разглядеть моей улыбки до ушей.
– Чем тебе нравится Страффорд?
– Ха! – вырвалось у меня. – Почти что ничем.
– Так уж и ничем?
Меня тоже давненько не спрашивали ни о чем подобном. Я задумалась, чувствуя нарастающее волнение, открыла окно, мечтая ощутить ветерок с гор. Запахло соснами, туманом, кострами во дворах. Мне нравится этот запах, но не только он, а еще осознание того, что здесь так пахло с начала времен, с тех самых пор как возникли горы, и время идет, горы стареют, а запах все так же свеж и юн. Мысль эту трудно передать словами – не только Стюарту, кому угодно. Я втянула воздух:
– Вот чем. – И указала в ночное небо.
– Ммм… – Стюарт прикрыл глаза, подставил лицо ветерку. Он все понял, а когда тебя понимают, это так же приятно, как если бы ласковые пальцы пробежали по твоей спине.
– Да, здорово! – откликнулся он.
На подъезде к дому Росса Нервига слышно было из-за деревьев, как грохочут басы. Мы припарковались в хвосте длинного ряда машин и поплелись дальше пешком: Дейл – с зажженной сигаретой, Стасия, болтающая с Мэдди. Показался дом – огромный, в колониальном стиле, на зеленом склоне, похожем на наш. И толпы людей – сидят на перилах, кучкуются на газоне. Дом, похожий на мой, только раз в десять больше, и полон чужих.
Мне вновь стало не по себе; я перевела дух.
– Ну вот, опять, – пробормотала я.
Стюарт, который шел рядом, услышал.
– Ты про вечеринки?
– Ага. – Я покачала головой. Можно подумать, я их видела-перевидела миллион.
Стюарт погладил меня по спине, совсем легонько, но я вздрогнула от неожиданности.
– Не волнуйся, будет весело.
Это он за мной так ухаживает? И вообще, как ухаживают? Или это обычный разговор? Спросить бы у Мэдди, но она уже унеслась – скачет по двору на пару со Стасией, запрыгивает на спину друга, тот ее кружит, она хохочет.
– Стюи, Стюи, Стюи! – поприветствовал парня легендарный Росс Нервиг: он стоял на крыльце с красным пластмассовым стаканчиком. Точь-в-точь рыжебородый охотник. – Как там в городе, чувак?
Стюарт встал рядом. Дейл представил меня; я забилась в уголок и, рассеянно пожимая людям руки, слушала.
Как я поняла из разговора, Росс учился со Стюартом в одном классе в Гановере и играл в регби, но перед самым выпуском из-за травмы бросил. Сейчас он работает в строительной фирме у отца, а заодно играет электронную музыку и набирает популярность среди дартмутской молодежи. Пожизненный обитатель Верхней долины.
Стюарт, как выяснилось, приехал в Гановер дописывать сборник рассказов и останется на все лето в доме у родителей, пока те гостят у родных в Индии.
– Девчонка у тебя есть? – спросил у Стюарта Росс. – Все та же, драматург, с небритыми ногами?
Я буквально почувствовала, как уши у меня растут, вытягиваются.
– Не совсем, – ответил Стюарт.
«Не совсем» не означает «нет». Это означает «да», но с оговорками. Конечно, девушка у него есть.
Я запретила себе об этом думать. Поискала в толпе кого-нибудь еще, на кого можно бесцеремонно глазеть. Я сделала то, чего хотела, чего добивалась от меня Мэдди – поговорила с ним.
И все равно не ощущала вкуса победы.
Следом за Дейлом я зашла в дом, мельком оглянулась на Стюарта; он поймал мой взгляд, но я отвернулась. «Все в порядке», –
повторяла я про себя, оглядывая просторную, обшитую деревом гостиную, где толпились тощие девицы и парни-бейсболисты – и все фотографировались. Так вот зачем люди ходят на вечеринки?! Фотографируются по углам, чтобы все знали, где они были? В сумке у меня лежал ноутбук. Не спросить ли у Росса пароль от вай-фая?
Возле книжной полки оказался стул, но не успела я сесть, как сквозь крики и грохот услыхала свое имя.
– СЭММИ МАККОЙ!
Куп, старина Куп, протискивался сквозь толпу с красным пластмассовым стаканчиком в руке; давно не мытые светлые волосы были собраны в мокрый от пота узелок на затылке.
– СЭММИ МАККОЙ! – На меня уже оборачивались. – ЖЕНЩИНА МОЕЙ МЕЧТЫ!
Это еще что такое?!
– Лучше бы просто поздоровался, – проворчала я.
Вспомнилось, как в детстве он всех пугал, когда моя или его мама готовила хот доги. Всякий раз непременно залезал на стул и, размахивая кулаками, вопил: «Хот-дог! Хот-дог! Хот-дог!» – будто только что в лотерею выиграл. Впечатлительный был ребенок.
Куп стиснул меня в пьяных объятиях. У него заплетался язык.
– Вот уж не ожидал, что Саманта Агата Маккой ходит на вечеринки! В жизни бы не подумал!
– Ну вот, я здесь! – Я высвободилась. – Надо же, ты помнишь мое второе имя, – добавила я, но Куп не расслышал.
– Знаешь, – обратился он сначала ко мне, а потом заорал на всю комнату: – Да знаете ли вы, что вот с этим человеком я всю жизнь мечтал напиться?!
– Вот так совпадение! – Я закатила глаза.
– Всю жизнь, – повторил он почти благоговейно. – Эта девчонка – моя подруга детства. Мы на одной горе живем, – продолжал он, обращаясь к стоявшему рядом парню с кольцом в ноздре, но тот явно не слушал. – Подруга детства! – Он обнял меня за плечи, округлив темно-голубые глаза.
– Я тоже рада тебя видеть, Куп, – улыбнулась я.
Увидев, как зашли Стюарт и Росс, я попятилась.
Куп между тем не унимался.
– И когда мы с тобой впервые за сто лет поговорили по-человечески, ты мне заявляешь, что больна!
– Тсс! – Я приложила к губам палец.
– Ох… – Куп тоже приложил палец к губам. – Ясно. – Может, мне и почудилось, но глаза у него были на мокром месте, будто он вот-вот расплачется.
– Не хочу пока никому рассказывать, – шепнула я. Даже не глядя на Стюарта, я чувствовала, что он все еще здесь. Я сделала открытие: если тебе кто-то нравится, то прикосновение создает между вами связь, вроде эхолокации, и сейчас, когда Стюарт подошел ближе, я ощутила тепло.
– Но мне-то ты рассказала! – ответил Куп чересчур громко, с некоей гордостью.
– Да, сама не знаю зачем, – пробормотала я.
– Не вредничай, – обиделся он.
– Куп! – позвал кто-то. Незнакомая девица, судя по всему, Малышка Кэти, стрелой подлетела к нам. Стройные загорелые ноги, линялые шорты в обтяжку, куцая маечка, на животе капли то ли пота, то ли пива. Все взгляды, в том числе и Купа, устремились на нее. Знаю, она тут ни при чем, но рядом с такими, как она, я чувствую себя каким-то отбросом. Разве могу я с ней тягаться?
– Куп! – Малышка Кэти оперлась на его плечо и, хихикнув, зашептала ему в ухо. – Пойдем, – сказала она и увела его. Неужели все так просто? Да, так просто. Стройному дубу место рядом с таким же дубом.
Стасия и Мэгги тоже не скучали, окруженные компанией незнакомых мне подростков.
Я взяла с полки книгу под названием «Анаграммы» и стала читать. Почувствовав чей-то взгляд, обернулась. Стюарт. Я подняла книгу, как поднимают бокал. (Ура! Вечеринки, говоришь? Ха-ха! Ты не подумай, будто мне нечем заняться, просто я сыта по горло всякими сборищами, почитаю-ка лучше книжку, ты обо мне не беспокойся, посижу тут, и все.)
И тут он подошел ко мне. Я смотрела в книгу, не поднимая глаз, но почему-то знала, что он обогнул стул и едва не задел танцующую девушку – и вот он здесь, передо мной. Парень тоже достал с полки книгу в твердой обложке, «Жизнь писателя».
– Привет! – шепнул он, листая страницы.
– Привет! – отозвалась я, в который раз перечитывая одну и ту же строчку и чувствуя, как меня бросило в жар.
– Неплохая библиотека у родителей Росса.
– К счастью, – сказала я, и мы оба рассмеялись.
– Оставила всякую надежду повеселиться?
Вместо ответа я отхлебнула из стаканчика. И в этот миг поняла, отчего мне не дается светская болтовня. Если у меня есть цель, я готова задавать вопросы и отвечать, пока не одержу верх в споре. Ну а если цели нет, то я будто в стену лбом упираюсь. Устала я крушить стены. И то ли на меня снизошло озарение, то ли я подражала всем Малышкам Кэти на свете, но, так или иначе, внутри что-то вызрело.
Стюарт ждал ответа, хмуря красивые брови.
Если мне что-то нужно, так нужно. А мне был нужен Стюарт Шах.
Я заглянула ему в глаза – глубокие, черные, бархатные – и сказала:
– Хочу, чтобы ты знал, что я всегда с ума по тебе сходила.
Вернула книгу на место и ушла.
Что я за дерево? Может, мне и вовсе не место в лесу?
И вот я здесь, сижу в темноте на капоте машины Мэдди и тихонько хихикаю. Неужели я в самом деле сказала это Стюарту Шаху? Так, наверное, чувствуют себя супергерои. Все чувства обострены до предела, я до сих пор ощущаю, как вибрирует между нами воздух, как захлопываются страницы книги, как я, уходя, задеваю его рукав.
Наверное, в последний раз я так же радовалась, когда узнала, что мы прошли на Чемпионат страны? Или когда миссис Таунсенд сказала, что я лучшая ученица и буду произносить прощальную выпускную речь?
Да, нечего сказать, рискнула.
Рискнула, но чувствую, что на сей раз победа за мной. Мэдди меня подбадривала: смелей – и вот результат.
И представь себе, Сэм-из-будущего, когда я решилась, то думала о тебе. Вообразила, как ты вспоминаешь меня нынешнюю – как я забилась в уголок или отправилась домой жалеть себя – и разозлилась.
Если ты – это я в недалеком будущем, скажем, через год, после первого семестра, который прошел на ура, то я мечтаю, чтобы ты была потрясающая! Нет, не как те довольные, счастливые люди на фотографиях (как с сегодняшней вечеринки – смотрите, как я хорошо живу и отдыхаю!); не хочу, чтобы твоя жизнь сводилась к подписям под картинками. Мне кажется, люди на снимках зачастую лишь изображают веселье. Разве это настоящая жизнь?
Жизнь порой бывает невыносима. Может наградить тебя странным заболеванием.
Жизнь может быть прекрасной, но простой – никогда.
И оглядываясь назад, в прошлое, я буду знать – я сделала все, что в моих силах.
Но сейчас, на капоте машины Мэдди, я будто отрезана от мира. Сколько уже сижу здесь? Порядочно. Час, не меньше.
Мэдди прислала эсэмэску: «Ты где?»
Я ей ответила, спросила, когда мы уезжаем, и тут у меня отключился телефон. Интернета здесь нет. И я так и не сказала Мэдди про наш разговор со Стюартом.
Как же здесь чертовски одиноко, Сэм-из-будущего!
Ну вот. Слышу, кто-то идет. Наверное, Мэдди. Сейчас устроит мне нагоняй и потащит обратно. «Ну уж неееет, – отвечу я. – Я свое слово сказала».
Может, я и не умею вести себя в обществе, но у меня хватит ума не возвращаться. Сделаю вид, что с головой ушла в работу и не замечаю Мэдди.
Боже!
Это не Мэдди. Это кто-то в сером, оглядывает все машины.
Стюарт.
О боже!
– Э-э-эй! – протянул Сюарт, увидев меня на капоте, и расхохотался, и я за ним. Вот что значит эхолокация!
– Мэдди просила узнать, все ли с тобой в порядке, – наконец сказал
он.
– Да, порядок, – ответила я. – А с тобой?
– А что со мной может приключиться?
И, не дав ему договорить, я вдруг ляпнула:
– Ведь я только что… если можно так выразиться… бросила в тебя эмоциональную гранату. Потянула чеку, метнула – и гори все огнем!
Я не могла посмотреть ему в глаза, лишь буравила взглядом его серую рубашку.
– Надо было хотя бы крикнуть: ложись! Или что-нибудь в этом духе. – Парень изобразил губами взрыв.
Я хихикнула; вообще-то, я стараюсь никогда не хихикать на людях, разве что дома, в кругу семьи. О чем это говорит? О том, как мне уютно со Стюартом!
– Да уж, – подтвердила я. – Надо было.
Мы оба замолчали. И тут до меня дошло, что я натворила; я же на него пялилась – нет, не тогда, когда он еще в школе учился, а сегодня, весь вечер, – и при этом почти ничего ему не сказала, только (а) что схожу по нему с ума; (б) что на будущий год мы будем жить в одном городе.
Я сказала:
– Прости, если напугала тебя.
А Стюарт в ответ:
– Да что ты! Не волнуйся! – И наконец, на мое счастье, подошли Дейл, Мэдди и Стасия и избавили нас от дальнейшего разговора.
Я нарочно села вперед и старалась выкинуть все из головы. Забыть свои слова – да, представь себе! Думала: эх, жаль, ноутбук не работает, стереть бы эту ночь из твоей памяти, Сэм-из-будущего!
Когда меня довезли до дома, я крикнула своим: «Это я!»
И едва захлопнула дверцу машины, Стюарт окликнул меня из открытого заднего окна: «Сэмми!»
А я в ответ: «Что?»
– Иди сюда! – позвал он.
Я обернулась – что-то забыла? Бутерброд недоеденный из сумки выпал? Или что-то еще?
И Стюарт взял меня за руку – да, ты не ошиблась! – за руку, как берут, когда делают укол в вену. Достал из кармана ручку, снял зубами колпачок и написал у меня на руке свой электронный адрес. Выводил каждую букву так, будто… не знаю даже, как сказать… будто сексом со мной занимался! Я еще девственница, ну а ты скажи, на тебе когда-нибудь писали? Да не кто-нибудь, а настоящий писатель? Все равно что пальцем писал!
– Эсэмэски писать я не мастер, – сказал он.
Прошел уже день, а электронный адрес Стюарта, написанный тонким маркером у меня на руке, все еще виден, хоть и поблек. Теперь у меня есть его адрес, он мне дал, а у него – мой, потому что я ему написала.
О Святой Иаков-Сантьяго! Святая Жанна, черт подери, Д’Арк!
До сих пор не верится.
Минуту. Он на связи. ОН МНЕ НАПИСАЛ.
Сэмми!
Рад, что ты выжила. Как я и сказал вчера, ничего страшного. На нас обоих что-то нашло – вечеринка есть вечеринка. А если откровенно, то было занятно. Мы ведь друг друга почти не знаем, но я, когда учился в Гановере, всегда чувствовал с тобой странное родство. С ума по тебе не сходил (ха-ха!) – сказать по правде, я был вечно занят – рассказы, спектакли, учеба, – некогда было с ума сходить. Но я всегда обращал на тебя внимание в школьном буфете, а когда мисс Сиглер прочитала вслух твое сочинение, я подумал: вот это да! Наверное, мне стоило вчера сразу тебя догнать, но мне показалось, что ты хочешь побыть одна. Думаю, я просто не привык к такой откровенности. Но я был рад, когда Мэдди попросила тебя разыскать. И рад, что ты сказала.
Стю.
Ладно. Я написала ответ, спросила, есть ли у него девушка. Не стану каждую минуту проверять почту, мне и так есть чем заняться. Не должна девушка ждать мужчину. ОЙ… СМОТРИТЕ:
Ха-ха! Нет у меня никакой девушки. Раз уж мы решили говорить правду и только правду, я ответил Россу «не совсем», потому что он всегда надо мной потешается, если у меня никого нет. Была у меня девушка, в Нью-Йорке, но мы уже год как расстались.
Господи, да неужели ты до сих пор не поняла? Ха-ха! Так почему я тебе дал свой адрес? Потому что считаю тебя умной и симпатичной.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=24712383&lfrom=931425718) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
«Библия ядовитого леса» (The Poisonwood Bible) (1998) – роман Барбары Кингсолвер о семье американского христианского миссионера, переехавшей в конце 1950-х годов в джунгли Конго, когда эта страна вела борьбу за независимость.
2
Зеленые горы – горный хребет в штате Вермонт (США), часть Аппалачей.
3
Верхняя долина (The Upper Valley) – регион на северо-востоке США, в верховьях реки Коннектикут, на границе штатов Вермонт и Нью-Гэмпшир
4
Дело Роу против Уэйда – историческое решение Верховного Суда США относительно законности абортов, одно из наиболее противоречивых и политически значимых решений в истории США
5
В рамках дебатов представлены две стороны: Утверждающая (которая поддерживает тему) и Отрицающая.
6
В США существует около 30 городов с таким названием.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.