Джек Ричер, или Дело читать онлайн - Ли Чайлд

Джек Ричер, или Дело

Ли Чайлд

Джек Ричер #16

Действие романа происходит в 1997 году, за шесть месяцев до событий, описанных в первом романе серии «Поле смерти». Джек Ричер пока еще служит в военной полиции Вооруженных сил США – и получает новое задание…

В окрестностях базы Корпуса морской пехоты в штате Миссисипи произошло зверское убийство молодой красивой девушки. Перед смертью она была изнасилована. Первое подозрение местной полиции сразу же пало на кого-то из солдат-морпехов. И задание, полученное Ричером от своего командира, носит одну цель – спасти честь армии, уберечь от позора ее героический облик и отыскать убийцу среди гражданских. Но Джек физически не может пожертвовать правдой ради политического решения. И в итоге он встает перед сложным выбором. Если провести дело так, как хочет армия, сможет ли он потом ужиться сам с собой? А если пойти наперекор правде, сможет ли армия ужиться с ним?..

Ли Чайлд

Джек Ричер, или Дело

Lee Child

THE AFFAIR

© 2011 by Lee Child. This edition published by arrangement with Darley Anderson Literary, TV & Film Agency and The Van Lear Agency

Иллюстрация на суперобложке В. Коробейникова

© Вейсберг Ю. И., перевод на русский язык, 2012

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

* * *

Памяти Дэвида Томпсона (1971–2010), отличного книготорговца и хорошего товарища.

Глава 01

Пентагон – это самое большое офисное здание в мире: шесть с половиной миллионов квадратных футов, тридцать тысяч служащих, семнадцать миль коридоров, но при этом всего три входа с улицы, каждый из которых ведет в охраняемый вестибюль. Я предпочел зайти с южного фасада, через главный вход, расположенный ближе остальных к станции метро и автобусной остановке. Этот вход был самым оживленным и пользовался наибольшим предпочтением у штатских сотрудников; а мне и хотелось оказаться в самой их гуще, а лучше всего затеряться в долгом, нескончаемом потоке, дабы не подстрелили сразу, как увидят. С арестами всегда все не так просто, будь они случайными или подготовленными, поэтому мне и нужны были свидетели: хотел с самого начала привлечь к себе безразличные взгляды. Я, конечно же, помню тот день: одиннадцатое марта 1997 года, вторник, последний день, когда я входил в Пентагон как работник, нанятый людьми, для которых и было построено это здание.

Много времени прошло с тех пор.

Одиннадцатое марта 1997 года по случайности оказалось еще и днем, ровно через четыре с половиной года после которого мир переменился, но в тот вторник, как и в следующий, да и в любой другой день из того, прежнего времени, многие вещи, в том числе и охрана этого главного многолюдного входа, оставались делом серьезным, без истерического невроза. Нет, истерия возникла не из-за меня. И не пришла извне. Я был в униформе класса А, во всем чистом, отглаженном, начищенном и надраенном до блеска, в придачу на мне красовались заработанные за тринадцать лет службы орденские планки, жетоны, значки, а в моем деле лежали еще и представления к награде. Мне было тридцать шесть лет, я был высоким, ходил так, словно проглотил аршин; в общем, по всем статьям соответствовал требованиям, предъявляемым майору военной полиции Армии Соединенных Штатов, за исключением того, что мои волосы казались слишком длинными и в течение пяти дней я не брился.

В то время безопасность Пентагона обеспечивалась Охранной службой Министерства обороны[1 - Охранная служба Министерства обороны (англ. Defense Protective Service), или Полиция Пентагона – ведомство, обладающее, совместно с другими органами правопорядка (федеральными, штатными и местными), исключительными юридическими полномочиями во всех помещениях Пентагона и на землях, прилегающих к зданию, площадью примерно в 275 акров (1,11 кв. км). Далее в тексте ОСМО.]; с расстояния в сорок ярдов я рассмотрел в вестибюле десяток их парней – по моему мнению, многовато – и призадумался, все ли они служат в своем ведомстве или среди них есть и наши парни, работающие под прикрытием и поджидающие меня. У нас бо?льшая часть работ, требующих квалификации, выполняется уоррент-офицерами[2 - Уоррент-офицер – промежуточная категория воинских званий (прапорщик, мичман) между сержантским и офицерским составом Вооруженных сил США.], и чаще всего свою работу они исполняют, прикидываясь кем-то другим. Они выдают себя за полковников, за генералов, за военнослужащих рядового или сержантского состава, да и вообще за того, в ком сейчас есть нужда; в этих делах они мастера. Вся их дневная работа и заключается в том, чтобы набросить на себя униформу ОСМО и ждать появления мишени. С тридцати ярдов я не узнал никого из них, но ведь армия – это гигантская структура, и они, должно быть, выбрали таких людей, которых я прежде не встречал.

Я продолжал идти, будучи мелкой частицей в широком потоке людей, спешащих через главный вестибюль к нужным дверям. Некоторые мужчины и женщины были в форменной одежде, либо в униформе класса А, как на мне, или в камуфляже, в котором мы ходили прежде. Некоторые, явно с военной службы, были не в униформе, а в костюмах или рабочей одежде; некоторые – по всей вероятности, гражданские – несли сумки, портфели или пакеты, по которым можно было определить, к какой категории относятся их хозяева. Эти люди замедляли ход, отступали в сторону, шаркали ногами по полу по мере того, как широкий поток сужался, превращаясь в наконечник стрелы, после чего сжимался еще плотнее; они вытягивались в вереницу или выстраивались попарно, а толпы людей снаружи тем временем входили в здание. Я влился в их поток, когда он принял форму колонны по одному, встав позади женщины с бледными, не испорченными работой руками, и впереди какого-то парня в поношенном костюме с блестящими локтями. Оба они были гражданскими – то, что мне и надо. Безразличные взгляды. Время близилось к полудню. Солнце на небе выдавало в мартовский воздух немного тепла. Весна в Вирджинии. Растущие на другом берегу вишневые деревья должны были вот-вот проснуться и стать красавицами в цвету. Повсюду на столах в зале лежали дешевые билеты национальных авиакомпаний и зеркальные камеры – то, что необходимо для экскурсионной поездки в столицу.

Стоя в колонне, я ждал. Впереди меня парни из ОСМО делали то, что должны делать охранники. У четырех из них были особые поручения: двое, готовые задавать вопросы, сидели за столом с удлиненной столешницей, а двое проверяли тех, у кого были личные жетоны, и после проверки жестом руки направляли их в открытый турникет. Двое стояли сразу за стеклом по обе стороны двери, подняв головы и глядя вперед, сканируя напряженными взглядами приближающиеся группы людей. Четверо торчали в тени позади турникетов; они бесцельно толклись там и о чем-то трепались. Все десять были вооружены.

Именно эта четверка позади турникетов меня и тревожила. Тогда, в 1997 году, было совершенно ясно, что штаты службы безопасности явно раздуты в сравнении с уровнем угрозы, существовавшей на тот период, но видеть четверку дежурных охранников, не занятых абсолютно ничем, было в любом случае необычно. Выполнение большинства отдаваемых приказов по крайней мере создавало иллюзию, что избыточный персонал службы безопасности чем-то занят. Но эти четверо точно не имели никаких обязанностей и ни за что не отвечали. Я вытянул

шею, подняв как можно выше голову, и попытался увидеть их туфли. Обувь может рассказать о многом. Работающие под прикрытием часто оставляют без внимания этот аспект своего имиджа, особенно если находятся среди людей в униформе. Служба охраны исполняла в основном роль полиции, и это обстоятельство в полной мере влияло на выбор обуви. Охранники с удовольствием надели бы большие и удобные башмаки, в которых ходят копы. Работающие под прикрытием уоррент-офицеры из военной полиции могут носить собственную обувь, которая тоже имеет некоторые отличия.

Но туфли на их ногах я рассмотреть не смог. Внутри было слишком темно, да и стояли они далеко.

Колонна, медленно шаркая по полу, продвигалась вперед, в темпе, считавшимся вполне нормальным до дня 9/11. Никакого сердитого нетерпения, никакого чувства неудовлетворенности из-за потерянного в вестибюле времени, никакого страха. Женщина впереди меня пользовалась духами. Я чувствовал аромат, исходящий от ее шеи. Духи мне нравились. Два парня, стоявшие за стеклом, заметили меня примерно за десять ярдов. Их пристальные взгляды, перейдя со стоявшей впереди женщины, остановились на мне и, задержавшись чуть дольше, чем требовалось, перешли на стоявшего позади парня.

А затем их взгляды снова вернулись ко мне. Оба охранника в течение четырех или пяти секунд открыто осматривали меня сначала сверху вниз, потом в обратном направлении, затем слева направо, а потом справа налево; после этого я прошаркал вперед, но их внимательные взгляды последовали за мной. Они не обмолвились друг с другом ни словом. Не сказали ничего никому из находящихся рядом охранников. Никакого предостережения, никакой настороженности. Два возможных объяснения. Одно, самое подходящее, заключалось в том, что прежде они меня не видели. А может быть, я выделялся в колонне, потому что был выше и крупнее всех в радиусе примерно ста ярдов. А возможно, потому, что на мне были майорские дубовые листья и свидетельствующие об участии в серьезных делах орденские планки, среди которых была и медаль «Серебряная звезда»[3 - Медаль «Серебряная звезда» – значимая американская воинская награда. Ею награждаются военнослужащие всех родов войск за отвагу, проявленную в ходе боевых действий.], и выглядел я так, словно только что соскочил с плаката… но вот только волосы и борода делали меня похожим на пещерного человека, и этот зрительный диссонанс, возможно, явился достаточной причиной для того, чтобы из чистого интереса уделить мне второй продолжительный взгляд. Караульная служба ведь может быть скучной, а взгляд на что-то необычное всегда радует глаз.

Второе, самое для меня неподходящее, заключалось в том, что они наверняка внушили себе, что некое ожидаемое событие уже наверняка произошло и что все идет строго по плану. Как будто они уже подготовились, изучили фотографии и теперь говорили себе: Ну вот, он здесь, как раз вовремя, так что теперь просто подождем еще две минутки, когда он войдет внутрь, а там мы ему покажем.

А все потому, что меня ждали, и я появился вовремя. Мне было назначено на двенадцать часов, и уже были согласованы вопросы, которые мне предстояло обсудить с неким полковником, чей кабинет находился на третьем этаже кольца С, и я был уверен, что никогда не доберусь туда. Идти в лоб на неминуемый арест – явно тупая тактика, но ведь иногда, если вам хочется узнать, теплая ли печь, единственная возможность выяснить это – дотронуться до нее.

Парень, стоявший впереди женщины, за которой стоял я, вошел в дверь и предъявил жетон, висевший на шнурке у него на шее. Жестом руки его направили вперед. Стоявшая передо мной женщина тоже двинулась вперед, но почти сразу остановилась, потому что как раз в этот момент двое охранников, которых я приметил за стеклом, решили выйти ей навстречу. Женщина, застыв на месте, позволила им втиснуться в проход и встать на пути напирающего людского потока. Потом она продолжила путь и вошла внутрь, а два парня-охранника замерли ровно на ее месте – на расстоянии трех футов, лицом ко мне.

Они заблокировали дверь. И смотрели прямо на меня. Я на сто процентов был уверен, что это парни из OCMO. Они были обуты в коповские башмаки, а их униформа от долгой носки вытянулась, растянулась и как бы подогнала себя под все индивидуальные физические особенности их тел. На ней не было ни складок, ни помятостей, какие бывают после извлечения формы из шкафчика для одежды – сегодняшним утром они надели свою форму в первый раз после стирки. Заглянув за спины этих двух парней, я посмотрел внутрь на четверку их партнеров, по-прежнему томившихся в безделье, и попытался методом сравнения определить, насколько хорошо сидит на них одежда. Но это было нелегко.

Стоящий справа передо мной парень сказал:

– Сэр, можем ли мы вам помочь?

Я спросил:

– Чем именно?

– Куда вы идете сегодня?

– Я обязан говорить вам это?

– Нет, сэр, совершенно не обязаны, – ответил охранник. – Но мы могли бы немного ускорить ваше продвижение, если вам это будет угодно.

По всей вероятности, через незаметную дверь в небольшую комнатку с замком в двери, подумал я. По-моему, они, так же как и я, делали ставку на свидетелей в гражданском. Я ответил:

– Я подожду своей очереди. Кроме того, она уже подошла.

Оба охранника никак не среагировали на мой отказ. Тупиковая ситуация. Любительский час[4 - «Любительский час» (Amateur Hour) – американская радио– и телепрограмма, а также одноименная песня группы «Sparks».]. Пытаться провести процедуру ареста снаружи, на публике, было глупее глупого. Я мог начать толкаться и пихаться, мог повернуться, броситься бежать и в мгновение ока затеряться в толпе. А стрелять они не стали бы. Только не снаружи. В вестибюле было слишком много людей. Слишком большие сопутствующие потери. И помните, все еще шел 1997 год. Одиннадцатое марта. До введения новых правил оставалось четыре с половиной года. Куда лучше дождаться, пока я окажусь внутри. Эти двое подручных могли закрыть за мною дверь и встать рядом плечом к плечу, пока я слушал бы плохие новости возле стола. Оказавшись в такой ситуации, я теоретически должен был бы с боем пробиваться через них, но это отняло бы у меня секунду, а то и две, и за это время та четверка парней, все еще стоявших в безделье, всадила бы мне в спину не менее сотни пуль.

Начни я прорываться вперед, они встретили бы меня огнем. Так куда мне идти? Затеряться внутри Пентагона было совершенно невозможно. Самое большое в мире офисное здание. Тридцать тысяч сотрудников. Пять этажей. Два цокольных этажа. Семнадцать миль коридоров. Кольца связаны друг с другом десятью радиальными переходами, и, как говорят, человек может переместиться между двумя любыми точками внутри здания максимум за семь минут, причем при проведении вычислений за скорость перемещения по зданию принималась средняя скорость пешего перемещения в армии маршевым шагом, то есть четыре мили в час, а значит, если я побегу изо всех сил, то мне потребуется примерно три минуты на то, чтобы оказаться в любом месте здания. Но в каком? Я могу найти чулан, в котором хранят швабры, могу стащить мешок сухих завтраков и продержаться день или два… ну и всё. Или я могу захватить заложников и попытаться затеять торг, но я никогда не видел, чтобы такие акции

заканчивались успешно.

Итак, я ждал.

Охранник ОСМО, стоявший передо мной справа, сказал:

– Сэр, успехов вам и удачного дня.

С этими словами он прошел мимо меня с одной стороны, а его напарник – с другой; оба они шли прогулочным шагом – ну прямо два парня, которым посчастливилось после работы пройтись по свежему воздуху, ощущая себя в иной среде. Может, все не так уж и нудно. Они делали свою работу в соответствии с тем, что было запланировано. Они попытались заманить меня в маленькую комнатку с запирающейся дверью, но не смогли; ничего страшного, никакой трагедии – просто теперь они открыли другую страницу, на которой был описан План Б. Они подождут, пока я окажусь внутри и двери будут закрыты, и уже тогда перейдут к работе в режиме контролирования поведения толпы, рассеивая вошедших людей и удерживая их в безопасных местах на случай возникновения стрельбы внутри здания. По моим предположениям, стекло вестибюля было пуленепробиваемым, ведь штрафные убытки никогда не закладывались в смету Охранного ведомства, которое внимательно следило, на что идут деньги.

Дверь была как раз напротив меня. Открытая. Я набрал в легкие воздуха и вошел в вестибюль. Ведь иногда, если вам хочется узнать, теплая ли печь, единственная возможность выяснить это – дотронуться до нее.

Глава 02

Благоухающая духами женщина с бледными руками находилась в глубине коридора, позади раскрытого турникета, через который она только что прошла по разрешающему знаку охранников. Прямо передо мною был письменный стол со столешницей для двух человек, задававших вопросы. Слева стояли два охранника, проверявшие жетоны. Раскрытый турникет располагался между их бедрами. Четверка охранников позади турникета все еще пребывала в состоянии ничегонеделания: они, словно группа независимых наблюдателей, спокойно стояли и наблюдали за происходящим. А я все еще так и не увидел их ботинок.

Я снова вдохнул поглубже и подошел к письменному столу.

Подобно ягненку, ведомому под нож.

Парень, сидевший за столом слева, посмотрел на меня и сказал:

– Да, сэр.

В его голосе слышались усталость и смирение. Он произнес скорее ответ, а не вопрос, как будто я уже спросил его о чем-то. Выглядел он молодым и довольно смышленым. Наверняка штатный сотрудник ОСМО. Уоррент-офицеры из военной полиции хотя и схватывают все буквально на лету, но им бы не доверили работать за справочным столом Пентагона, несмотря на глубину приобретенных ими знаний.

Охранник за письменным столом снова посмотрел на меня; его взгляд был выжидательным, и я сказал:

– Мне назначена встреча на двенадцать часов.

– С кем?

– С полковником Фрейзером, – ответил я.

Охранник сделал вид, что имя это ему не знакомо. Самое большое в мире офисное здание. Тридцать тысяч служащих. Полистав книгу размером с телефонный справочник, он спросил:

– А это не полковник Джон Фрейзер? Ведомство по связям с Сенатом?

– Да, – подтвердил я.

Иначе говоря: виновен по всем пунктам обвинения.

Та самая четверка стояла слева и наблюдала за мной. Но никто из них не сдвинулся с места. Пока.

Охранник, сидевший за письменным столом, не спросил моего имени. Возможно, потому, что действовал в соответствии с заранее полученной инструкцией и показанной ему фотографией, а возможно, потому, что на моей униформе класса А имелась нашивка с именем, пришитая согласно уставу на клапане правого нагрудного кармана, точно посредине и на четверть дюйма ниже верхнего шва.

Пять букв: РИЧЕР.

Иначе говоря: арестуйте меня немедленно (двадцать три буквы).

Охранник за письменным столом сказал:

– Полковник Джон Джеймс Фрейзер, офис 3С315. Вы знаете, как до него добраться?

– Да, – ответил я.

Третий этаж, кольцо С, ближайший радиальный коридор – номер три, отсек номер пятнадцать. Принятый в Пентагоне способ обозначения местонахождения объекта на карте, которая, возникни необходимость ее расстелить, заняла бы двадцать девять акров площади пола.

– Всего хорошего, сэр, – сказал охранник, и его ничего не выражающий взгляд, скользнув мимо моего плеча, уперся в лицо следующего человека в колонне.

На какое-то мгновение я неподвижно застыл на месте. Они решили, что все дело в поклоне. А кланялись они мастерски. Общепринятый тест установления виновности в совершении преступления сформулирован в латинском изречении actus non facit reum nisi mens sit rea[5 - Поступки не делают человека виновным, если в его намерениях нет вины (лат.).], что можно приблизительно перевести как: делая что-то, ты не обязательно попадешь в беду, если твой ум не ведет тебя к этому. Действие плюс намерение – это стандартная ситуация. Вот они и ждали, когда я предъявлю им свои намерения. Ждали, когда я пройду через турникет и войду в лабиринт. Только этим и можно объяснить, почему четверка охранников стояла на той стороне прохода, а не на моей. Пересечение черты придаст моим намерениям реальность. А может, это вопросы юрисдикции. Возможно, они уже проконсультировались с юристами. Фрейзер хотел обезопасить мою задницу, но в то же время хотел, чтобы и его задница осталась под прикрытием.

Сделав еще один вдох, я переступил черту и перешел в реальность. Я прошел между двумя охранниками, проверявшими жетоны, и протиснулся между холодными металлическими стойками турникета. Перекладина была отведена назад. Моим бедрам нечего было толкать. Я прошел через турникет и остановился. Четверка охранников стояла справа от меня. Я посмотрел на их туфли. В армейских уставах на удивление туманно трактуются вопросы, связанные с обувью. Простые черные мужские туфли на шнурках или близкие аналоги того же фасона, без каких-либо излишних деталей, минимум три пары отверстий для шнурков, тупой носок, максимальная высота каблука два дюйма. Вот и все, о чем в уставе напечатано мелким шрифтом. Вся четверка, стоявшая справа, была обута в соответствии с армейским уставом, но туфли на них были не коповские. Не такие, как на двух парнях до турникета. Они словно выставляли напоказ четыре вариации на одну классическую тему. Начищенные до блеска, плотно зашнурованные, слегка сморщенные и потертые в некоторых местах. Возможно, они числились в ОСМО. А может, и нет. Определить невозможно. По крайней мере сейчас.

Я смотрел на них, а они – на меня, но никто не произнес ни слова. Обойдя их, я направился в глубь здания. Я пошел по кольцу Е против часовой стрелки, а затем свернул влево в первый радиальный коридор.

Четверо парней последовали за мной.

Они держались примерно в шестидесяти футах позади; на таком расстоянии они могли постоянно держать меня в поле зрения и в то же время не оказывать давления, демонстрируя слежку. Максимум семь минут требуется на то, чтобы преодолеть расстояние между двумя любыми точками здания. Я чувствовал себя мясом в сэндвиче, поскольку понял, что еще одна группа уже, должно быть, поджидала меня возле офиса 3С315 или настолько близко, насколько они решили дать мне подойти. И я шел прямиком к ним. Никуда не сбежать, нигде не спрятаться.

Воспользовавшись лестницами кольца D, я поднялся на два пролета до третьего этажа. Просто так, от нечего делать, изменил направление и двинулся по часовой стрелке, прошел по радиальному коридору номер пять, а потом по коридору номер четыре. В кольце D было

многолюдно. Люди спешно двигались в разных направлениях, держа в руках папки цвета хаки. Одетые в униформу мужчины и женщины с ничего не выражающими глазами ловко лавировали между людьми. Здесь царила оживленная суета. Я продолжал идти, уворачиваясь от встречных или отходя в сторону и уступая им дорогу. На меня постоянно смотрели. Волосы и борода. Я остановился у питьевого фонтанчика и наклонился, желая глотнуть воды. Люди проходили мимо. Четверых парней из ОСМО, державшихся в шестидесяти футах позади, нигде не было видно. Но ведь сейчас им действительно не было никакой нужды висеть у меня на хвосте. Они знали, куда я иду, и им было известно время, когда я там окажусь.

Напившись, я выпрямился и снова пошел, повернув через некоторое время в радиальный коридор номер три. По нему я перешел в кольцо С. Здесь в воздухе пахло шерстяной форменной тканью и средством для полировки линолеума, а также чувствовался едва ощутимый запах сигар. Стены были окрашены толстым слоем краски неопределенно-казенного цвета. Я посмотрел налево, затем направо. Людей в коридоре было достаточно, но возле пятнадцатого отсека их почти не наблюдалось. Возможно, меня поджидали внутри. Ведь я пришел на пять минут позже.

Я не повернул. Следуя по радиальному коридору три, я прошел через кольцо В и перешел в кольцо А. Вот и центр здания, где заканчивались все радиальные коридоры. Или начинались, в зависимости от вашего чина и карьерных перспектив. За кольцом А нет ничего, кроме открытого пятиугольного двора, похожего на дырку в пончике. В то время люди называли его «Эпицентр взрыва», потому что думали, будто самые большие и современные межконтинентальные ракеты, которыми обладают Советы, нацелены именно в это место, смахивающее на глаз большого жирного быка. Думаю, они ошибались. Скорее всего, Советы нацеливали на это место пять самых больших и современных межконтинентальных ракет на тот случай, если при запуске одна из четырех не сработает. Люди, сведущие в области инвестиций, говорили, что у Советов не всегда получалось то, во что они вкладывали деньги.

Я пробыл на кольце А до того момента, пока мое опоздание не достигло десяти минут. Может быть, они уже начали поиски. А может быть, эта славная четверка уже получает по задницам за то, что упустила меня. Я снова сделал глубокий вдох, оттолкнулся от стены и побрел обратно по радиальному коридору номер три, пересекая кольцо В и направляясь в кольцо С. Не останавливаясь и не сбавляя шага, я шел к отсеку номер пятнадцать.

Глава 03

Никто не ожидал меня возле отсека номер пятнадцать. Никакой спецгруппы. Вообще никого. Да и сам коридор был совершенно пуст и с той, и с другой стороны, насколько хватало глаз. И в нем стояла тишина. Я предположил, что все остальные уже там, где им положено находиться. Совещания, назначенные на полдень, были в полном разгаре.

Дверь в отсек номер пятнадцать оказалась открыта. Я постучал по ней один раз, в порядке вежливости, сообщая о своем прибытии, а также в порядке предупреждения, после чего вошел внутрь. Первоначально большинство офисных помещений в Пентагоне имели свободную планировку, и их площади с помощью стеллажей и картотечных шкафов разделялись на отсеки – отсюда и название, – но по прошествии лет предметы мебели заменили стенами, с помощью которых создали отдельные офисы. Офис 3С315, занимаемый Фрейзером, как раз и был таким: небольшое квадратное помещение с окном, из которого ничего не было видно, ковром на полу, фотографиями на стенах, металлическим письменным столом Министерства обороны США, стулом с подлокотниками и двумя стульями без них, сервантом и двухсекционным блоком хранения папок с данными.

В этом небольшом квадратном помещении не было никого, кроме самого Фрейзера, сидевшего на стуле за письменным столом. Он посмотрел на меня, улыбнулся и произнес:

– Привет, Ричер.

Я посмотрел налево, затем направо. Никого. Вообще никого. В офисе не было ни личной ванной комнаты, ни отдельной гардеробной, никаких дверей в другие помещения. Только пустой коридор за моей спиной. Все гигантское здание находилось в состоянии покоя.

– Закрой дверь, – сказал Фрейзер.

Я закрыл дверь.

– Присаживайся, если хочешь, – предложил он.

Я сел.

– Ты опоздал, – упрекнул меня Фрейзер.

– Извиняюсь, – ответил я. – Меня задержали.

Он кивнул.

– Здесь в двенадцать часов начинается кошмар. Перерывы на обед, пересменок, в общем, все, что хочешь. Просто зоопарк. Я никогда не планирую идти куда-то в двенадцать часов. Просто пережидаю это время в офисе.

В свои примерно сорок пять лет он был ростом около пяти футов и десяти дюймов; широкоплечий, с крепкой выпуклой грудью, красным лицом и черными волосами; и весил он, должно быть, фунтов двести. В его венах текло изрядное количество шотландской крови, профильтрованной через богатую почву Теннесси, откуда он был родом. Юношей он успел побывать во Вьетнаме, а в зрелом возрасте участвовал в Войне в заливе. Он был весь украшен боевыми знаками отличия, как рождественская елка – игрушками. Воин прежних времен, но, к своему несчастью, он мог говорить и улыбаться также умело, как и драться, и его назначили в ведомство по связям с Сенатом, а потому парни, держащие в руках финансовые ресурсы, были теперь его настоящими врагами.

– Итак, с чем ты ко мне пожаловал? – спросил он.

Я ничего не ответил. Мне и сказать-то было нечего. Я не ожидал, что дело зайдет так далеко.

– Хорошие новости, я надеюсь, – не отставал он.

– Никаких новостей, – ответил я.

– Никаких?

Я кивнул и добавил:

– Никаких.

– А ты говорил мне, что у тебя есть имя. Это же написано и в твоем сообщении.

– Я не знаю имени.

– Тогда о чем разговор? Зачем ты просил меня о встрече?

Я на секунду замолчал.

– Это был один из кратчайших путей, – сказал я.

– По дороге куда?

– Я прикрывался тем, что у меня есть имя. Мне было интересно, кто сможет появиться из-под камня и заткнуть мне глотку.

– И никто не появился?

– Пока нет. Но десять минут назад я думал, что это совсем другая история. В вестибюле были четверо ничем не занятых парней. В униформе ОСМО. Они пошли за мною следом. Я думал, что это опергруппа с заданием арестовать меня.

– И долго они шли за тобой?

– Вокруг кольца Е до кольца D. А потом на лестницах я ушел от них.

Фрейзер снова улыбнулся.

– Ты параноик, – сказал он. – Ты не ушел от них. Я же сказал тебе, что в двенадцать часов пересменок. Они просто, как и все остальные, вошли в метро. Обычно они треплются минуту или две, а потом идут в свою дежурку на кольце В. Они и не думали следить за тобой.

Я промолчал.

– Здесь повсюду шастают группы таких парней, – продолжал он. – И даже множество разных групп. У нас страшно раздутые штаты. Необходимо что-то предпринять. Скажу больше: это просто неизбежно. Я каждый день слышу такие разговоры в Конгрессе. И мы ничего не можем сделать. Мы должны постоянно помнить об этом. А такие люди, как ты, – в особенности.

– Как я? – переспросил я.

– Среди личного состава слишком много майоров. Наверняка слишком много.

– Полковников тоже много, – съязвил я.

– Полковников-то все же меньше, чем майоров.

Я промолчал.

– А я был в твоем списке тех, кто мог вылезти из-под камня? – спросил Фрейзер.

Вы были в этом

списке, подумал я.

– Так я в нем был? – снова спросил он.

– Нет, – соврал я.

Он снова улыбнулся.

– Хороший ответ. Пожелай я заменить тебя кем-то, я велел бы убить тебя прямо там, в Миссисипи. А может быть, и приехал бы, чтобы самому заняться этим.

Я ничего не ответил. Он посмотрел на меня, и почти сразу его лицо начало растягиваться в улыбке; эта улыбка перешла в смех, который он изо всех сил старался подавить, но так и не смог. Его смех походил на лай, на чихание, и он должен был, откинув голову назад, смотреть в потолок.

– Что? – спросил я.

Его взгляд снова впился в меня. Он все еще улыбался.

– Извини, – произнес Фрейзер. – У меня все время вертится в голове эта избитая фраза. Ты знаешь, как говорят эти парни? «Его можно даже не арестовывать».

Я ничего не ответил.

– А ты ужасно выглядишь, – объявил он. – Ты знаешь, здесь есть парикмахерские. Тебе бы стоило там побывать.

– Не могу, – ответил я. – Мне надо выглядеть так, как я выгляжу сейчас.

За пять дней до этого мои волосы были на пять дней короче, но и этой длины вполне хватало для привлечения внимания. Леон Гарбер, в ту пору снова мой командир, вызвал меня в свой офис, и поскольку в его послании было указано «без повторений без посещений с какими-либо намерениями относительно процедур личной гигиены», я понял, что он решил ковать железо, пока горячо, и отругать меня как следует, пока улики были налицо, а точнее – на голове. Именно с этого и началась наша встреча. Он спросил меня:

– Каким нормативным армейским документом регламентируется внешний облик солдата?

Я посчитал это типичным для него вопросом с подвохом, поскольку сам Гарбер был, вне всякого сомнения, самым неряшливым офицером из всех, виденных мною. Он мог взять со склада квартирмейстера новехонькую шинель класса А, и через час она выглядела так, как будто он прошел в ней через две войны, спал в ней и как минимум три раза занимался на ней сексом с пьяной женщиной в критические дни.

– Не могу припомнить, – признался я, – каким нормативным армейским документом регламентируется внешний облик солдата.

– Да я и сам не могу, – сказал он. – Но я, кажется, вспомнил, что стандарт на ногти пальцев рук и правила личной гигиены изложены в восьмом разделе главы один. Я могу очень четко описать все, что сказано на той странице. Ты помнишь, что там сказано?

– Нет, – ответил я.

– В ней сказано, что соблюдение стандартов гигиенического ухода за волосами необходимо для того, чтобы обеспечить единообразие в облике военного контингента.

– Понятно.

– Все делается в соответствии с этими стандартами. Тебе известны указанные в них требования?

– Я был очень занят, – ответил я. – Я только что прибыл из Кореи.

– А мне докладывали, что из Японии.

– Там была короткая промежуточная остановка.

– И сколько ты там пробыл?

– Двенадцать часов.

– А в Японии есть парикмахеры?

– Уверен, что есть.

– Японским парикмахерам требуется более двенадцати часов на то, чтобы подстричь мужчину?

– Уверен, что нет.

– Глава первая, раздел восьмой, параграф второй, гласит, что волосы на верхней части головы должны быть аккуратно уложены, а их объем не может быть избыточным и создавать впечатление неровной укладки или неопрятности, портящих внешний вид. Там сказано, что контур прически должен быть коническим.

– Я не вполне представляю себе это, – чистосердечно признался я.

– Там сказано, что при коническом контуре масса уложенных волос солдата соответствует форме его головы, закругляясь в соответствии с естественным закруглением черепа при переходе в основание шеи.

– Я позабочусь об этом, – пообещал я.

– Пойми, это требования. Не пожелания.

– Ясно, – ответил я.

– Параграф два гласит, что причесанные волосы не должны спадать на уши или брови и не должны касаться воротника.

– Ясно, – снова сказал я.

– Может, ты считаешь, что твоя нынешняя прическа неровная, неаккуратная и неопрятная?

– По сравнению с чем?

– Ну а как в отношении того, что волосы не должны налезать на уши, на брови и на воротник?

– Я позабочусь об этом, – снова пообещал я.

В ответ Гарбер улыбнулся, после чего тон нашей встречи совершенно изменился.

– А насколько быстро отрастают у тебя волосы?

– Да не знаю, – я пожал плечами. – Думаю, что с такой же скоростью, как у всех. А что?

– У нас проблема, – сказал он. – В Миссисипи.

Глава 04

По словам Гарбера, проблема, возникшая в штате Миссисипи, была связана с двадцатисемилетней женщиной по имени Дженис Мэй Чапман. Проблема заключалась в том, что женщина была мертва. Ее противозаконно убили в одном из кварталов главной улицы города, который назывался Картер-Кроссинг.

– Она была одной из наших? – спросил я.

– Нет, – ответил Гарбер. – Она была гражданской.

– Тогда в чем заключается проблема?

– Сейчас объясню, – сказал он. – Но начну с истории. Это отдаленное глухое место. Северо-восточный угол штата, вблизи границ с Алабамой и Теннесси. Там проходит железнодорожная магистраль в направлении север-юг и узкая грунтовая дорога, проходящая через лес и идущая в направлении восток-запад, невдалеке от места, где находится родник. Раньше паровозы останавливались там для забора воды, пассажиры выходили из вагонов, чтобы покушать – таким образом в этом месте появился город. Но с конца Второй мировой войны по железной дороге проходило в день не больше двух составов, и оба состава были товарными, никаких пассажиров, так что история города словно повернулась вспять.

– Так продолжалось до того, как?..

– Пришла помощь в виде денег, выделенных государством. Ты же знаешь, как это бывает. Вашингтон не мог допустить того, чтобы бо?льшая часть Юга стала страной третьего мира, вот мы и бросили туда кое-какие деньги. И в действительности это были большие деньги. Ты когда-нибудь замечал, как люди, во всеуслышание восхваляющие малые государства, на деле предпочитают жить в государствах с самыми большими субсидиями? Малым государствам следует казнить таких.

– Ну а при чем здесь Картер-Кроссинг?

– В Картер-Кроссинге была создана военная база под названием Форт-Келхэм.

– Понятно, – кивнул я. – Я слышал о Келхэме, хотя никогда точно не знал, где он находится.

– Раньше он был огромным, – продолжал Гарбер. – Насколько я помню, земляные работы начались где-то в пятидесятом году. По завершении он должен был стать таким же, как Форт-Худ, но при окончательном рассмотрении проекта выяснилось, что база практически бесполезна, потому что в восточном направлении слишком удалена от I-55, а в западном направлении слишком удалена от I-65. Чтобы добраться до нее, нужно долго трястись по мелким необустроенным дорогам. А может быть, у техасских политиков более широкие глотки, чем у политиков штата Миссисипи… Как бы то ни было, все внимание было обращено на Худ, а Келхэм буквально засох на корню. Он все-таки продержался до конца Вьетнамской войны, а затем был преобразован в базу для рейнджерских курсов[6 - Рейнджерские курсы – учебное подразделение Армии США для прохождения интенсивного 61-дневного боевого курса руководства небольшими тактическими единицами.], которые располагаются там и сейчас.

– Я полагал, что рейнджеров готовят в Беннинге.

– 75-й[7 - Речь идет о 75-м полке

рейнджеров (75th Ranger Regiment), элитной части легкой пехоты в составе Армии США. Подчиняется Командованию специальных операций Армии США. Штаб-квартира расположена в Форт-Беннинге, штат Джорджия.] на время отправляет своих лучших парней в Келхэм. Это неподалеку. Для тренировок на местности.

– 75-й – это же полк для выполнения спецопераций.

– Так они и мне сказали.

– И у них обучается достаточное число рейнджеров, с помощью которых можно обеспечить городу нормальное существование?

– Похоже на то, – согласился Гарбер. – Город не очень большой.

– Ну а что они говорят? Дженис Мэй Чапман убил кто-то из армейских рейнджеров?

– Сомневаюсь, – покачал головой Гарбер. – Возможно, это дело рук какого-то спустившегося с гор дикаря.

– В Миссисипи еще водятся дикари? И там, что, есть горы?

– Значит, это лесной дикарь. Деревьев-то там полно.

– Как бы там ни было, но с какой стати мы вообще говорим об этом?

Перед тем как ответить, Гарбер встал, вышел из-за письменного стола, пересек комнату и плотно запер дверь. Он был старше меня и намного ниже, но в ширину мы казались почти одинаковыми. И он был встревожен. Гарбер не часто держал дверь своего кабинета закрытой и редко мог выдержать дольше пяти минут без того, чтобы не обрушить на какого-нибудь несчастного короткую проповедь, или афоризм, или лозунг, которые он обычно выражал в форме, максимально легкой для запоминания. Он вернулся к столу и снова сел в кресло, при этом подушка, лежащая на сиденье, издала легкое шипение, выпуская из себя воздух. Удобно расположив свое тело, он спросил:

– Ты когда-нибудь слышал о месте, которое называют Косово?

– Это на Балканах, – ответил я. – Типа Сербии и Хорватии.

– Там назревает война. Очевидно, нам предстоит попытаться ее остановить. Очевидно, нам это не удастся, и дело кончится тем, что мы начнем своими бомбардировками вытрясать дерьмо то из одной воюющей стороны, то из другой.

– Понятно, – согласился я. – Всегда хорошо иметь в запасе план Б.

– Сербохорватский узел – это просто бедствие. Подобное Руанде. Полный тупик. И это двадцатый век, о господи!

– Как мне кажется, это дело вполне в духе двадцатого века.

– Думаю, сейчас все должно быть иначе.

– Могу дать совет: надо дождаться двадцать первого века.

– Мы не собираемся ничего дожидаться. Мы попытаемся сделать Косово сейчас.

– Ну что ж, тогда желаю успехов. Только не обращайтесь ко мне за помощью. Я всего лишь полицейский.

– Да у нас и так людей хватит. Работать вахтовым методом: туда-сюда…

– И кто это? – спросил я.

– Миротворцы, – ответил Гарбер.

– Какие? Из ООН?

– Не совсем. Только наши парни.

– Я и не знал об этом.

– Ты не знал, потому что вообще никто не должен знать об этом.

– И на сколько все это может затянуться?

– На двенадцать месяцев.

– Нам предстоит скрытное развертывание сухопутных сил на Балканах и обеспечение их пребывания там в течение целого года?

– Это вовсе не такая масштабная операция, – пожав плечами, ответил Гарбер. – Скорее что-то типа рекогносцировки – по крайней мере, вначале. На тот случай, если позднее что-то произойдет. Но в основном все делается для того, чтобы погасить конфликт. В том регионе действует масса враждебных друг другу политических группировок. Если кто-то вдруг спросит, мы всегда сможем сказать, что нас пригласил один из этих парней. При этом каждый думает, что нас поддерживает его соперник. Это играет роль сдерживающего средства.

– И кого же мы пошлем? – спросил я.

– Армейских рейнджеров, – ответил Гарбер.

Гарбер рассказал мне, что Форт-Келхэм на законном основании все еще действовал как курсы подготовки рейнджеров, но в дополнение к этому на его территории размещались два полнокомплектных батальона – имеющих кодовые названия батальон «Альфа» и батальон «Браво», – состоящие из уже подготовленных рейнджеров, тщательно отобранных из состава 75-го полка, которые секретно действовали в Косово на основе ежемесячной ротации. Относительная изолированность Келхэма делала его месторасположение превосходным с точки зрения сохранения секретности. Нет, дело не в том, сказал Гарбер, что мы действительно чувствуем необходимость скрывать что-то. В этом деле участвует очень немного людей, к тому же это гуманитарная миссия, выполняемая из самых чистых побуждений. Но Вашингтон есть Вашингтон, и о некоторых делах лучше помалкивать.

– В Картер-Кроссинге есть отделение полиции? – спросил я.

– Да, есть, – ответил Гарбер.

– Тогда я предложил бы вот что. Их уголовные расследования никогда не достигают цели, потому что они постоянно заняты только тем, что собираются на рыбалку. А сейчас они хотят внести некоторых служащих Келхэма в свой список подозреваемых.

– Да, это так, – согласился Гарбер.

– В том числе и людей из батальона «Альфа» и батальона «Браво».

– Да, – подтвердил Гарбер.

– И они хотят допросить их по полной.

– Да.

– Но мы не можем допустить, чтобы они задавали кому-либо из них вопросы, потому что мы должны сохранить в тайне все прибытия и убытия этих людей.

– Верно.

– У них есть достаточные основания?

Я надеялся на то, что Гарбер ответит «нет», но вместо этого он произнес:

– Косвенные и весьма шаткие.

– Шаткие? – переспросил я.

– Не повезло со временем. Дженис Мэй Чапман была убита через три дня после того, как батальон «Браво» вернулся после последнего месячного пребывания в Косово. Они прилетели непосредственно оттуда. В Келхэме есть посадочная полоса. Я же тебе говорил, там большое хозяйство. В целях сохранения секретности они приземлились в темноте. После этого вернувшийся батальон первые два дня находился в изоляции и получал инструкции относительно неразглашения секретной информации, касающейся их миссии.

– Ну а потом?

– Ну а потом, на третий день после возвращения, батальон получил недельный отпуск.

– И все они двинулись в город.

– Все до единого.

– Заполнив Мейн-стрит и прилегающие кварталы.

– Там, где расположены бары.

– А в этих барах они встречались с местными женщинами.

– Как обычно.

– И Дженис Мэй Чапман была местной женщиной.

– И, как говорят, относилась к этим парням по-дружески.

– Ужасно, – покачал головой я.

– Она была изнасилована и покалечена, – грустно добавил Гарбер.

– Как именно?

– Я об этом не спрашивал. Я не хочу об этом знать. Ей было двадцать семь лет. Джоди ведь тоже двадцать семь.

Джоди – его единственная дочь. Его единственное дитя. Самое любимое существо на свете.

– Как она? – спросил я.

– В полном порядке.

– А где она сейчас?

– Она адвокат, – ответил он, как будто я задал вопрос о том, кем она работает, а не где сейчас живет. Затем, повернувшись ко мне, спросил: – А как твой брат?

– С ним, насколько мне известно, тоже все в порядке, – ответил я.

– Он все еще в Министерстве финансов?

– Насколько мне известно, да.

– Он был хорошим человеком, – задумчиво произнес Гарбер, словно уйти из армии было для него все равно что умереть.

Я промолчал.

– Так что ты намерен предпринять там, в Миссисипи?

Это было, если помните, в 1997 году. И я ответил:

– Мы не можем исключить из дела местное отделение полиции. Ни под каким видом. Но мы также не можем взять на себя проведение каких-либо экспертиз

и не можем воспользоваться имеющимися в их распоряжении ресурсами. Поэтому надо предложить им помощь. Мы должны направить кого-то к ним. Мы можем выполнить любые работы на базе. Если это дело рук кого-нибудь из келхэмских парней, мы поднесем им его на блюде, как того требует правосудие, но мы сможем сохранить в тайне то, что обязаны сохранять.

– Не так все просто, – подумав, сказал Гарбер. – Ситуация ухудшается.

– Каким образом?

– Командир батальона «Браво» – парень по имени Рид Райли. Ты его знаешь?

– Это имя я слышал так же часто, как звон колокола.

– В этом нет ничего удивительного. Его отец Карлтон Райли.

– Вот черт, – вырвалось у меня.

Гарбер согласно кивнул.

– Сенатор. Председатель Сенатской комиссии по делам Вооруженных сил. Он может стать для нас лучшим другом или злейшим врагом, в зависимости от того, в какую сторону подует ветер. А ты ведь знаешь, каково иметь дело с такими парнями. То, что его сын служит капитаном в пехоте, приносит ему миллион голосов. А если его сын к тому же еще и герой, то число голосов удваивается. Я даже не хочу и думать о том, что случится, если один из молодых парней батальона Райли окажется убийцей.

– Нам надо сейчас же послать кого-то в Келхэм.

– Вот для этого мы с тобой и встретились.

– Когда, по-твоему, я должен быть там?

– Я не хочу посылать тебя туда, – ответил Гарбер.

Глава 05

Гарбер сказал мне, что, думая о том, кому поручить работу в Келхэме, остановил свой выбор не на мне, а на только что произведенном в майоры военной полиции Данкане Мунро. Выходец из семьи военных, «Серебряная звезда», «Пурпурное сердце» и так далее и тому подобное. Он только что завершил какую-то важную работу в Корее и в настоящее время выполнял что-то особо значительное в Германии. Он был моложе меня на пять лет и, как я слышал, сейчас был в точности тем, кем я сам пять лет назад. Мы с ним никогда не встречались.

– Он вылетает сюда вечером, – объявил Гарбер. – Расчетное время прибытия что-то в районе полудня.

– Тебе пришлось звонить, – сказал я. – Так мне кажется.

– Это деликатная ситуация, – ответил он.

– Очевидно, – я пожал плечами. – Слишком деликатная для меня, насколько я понимаю.

– Только не раздувай из мухи слона. Ты нужен мне для другого дела, которое, я надеюсь, покажется тебе тоже важным.

– И что это?

– Тайная операция, – ответил он. – Вот поэтому я счастлив, что у тебя такие волосы. Неровно подстриженные и неопрятные. Есть два предмета, на которые мы совершенно не обращаем внимания, когда проводим тайные операции. Волосы и туфли. Туфли ты можешь в любой момент купить в «Гудвилле»[8 - «Гудвилл» – система благотворительных магазинов, продающих по бросовым ценам приносимые гражданами и уже побывавшие в употреблении вещи.]. А вот волосы в любой момент ты купить не можешь.

– И где будет эта тайная операция?

– Конечно же, в Картер-Кроссинге, штат Миссисипи. За линией постов. А в городе ты появишься внезапно, под видом бесцельно слоняющегося отставника. Тебе знаком такой тип людей. Ты будешь изображать из себя парня, который чувствует себя там как дома, поскольку именно к такой окружающей среде он и привык. Ты произведешь на всех благоприятное впечатление. Установишь дружеские отношения с местными правоохранителями и будешь использовать эти отношения для того, чтобы, не привлекая к себе внимания, следить за тем, что и они, и Мунро ведут свои дела абсолютно правильно.

– Ты хочешь, чтобы я выдавал себя за гражданского?

– Это не так уж трудно. Мы же все сделаны примерно из одного теста. Ты в этом убедишься.

– Надо ли будет мне вести активное расследование?

– Нет. Твоя задача будет заключаться лишь в том, чтобы наблюдать и сообщать. Ты будешь словно преподаватель, оценивающий результаты тренировки. Ты же занимался такими делами раньше. Был моими глазами и ушами. Это дело должно быть выполнено абсолютно правильно.

– Понятно, – сказал я.

– Еще вопросы есть?

– Когда я отбываю?

– Завтра утром, первым рейсом.

– А что в твоем понимании означает, что это дело выполняется абсолютно правильно?

Гарбер молча поерзал на своем кресле, но не ответил на этот вопрос.

Вернувшись в казарму, я принял душ, но не побрился. Тайная операция – это та же работа по Станиславскому, в этом Гарбер прав. И мне был знаком тип человека, которым я должен был стать. Да он, этот тип, знаком любому солдату. В городах, расположенных по соседству с базами, полно парней, по тем или иным причинам списанным из армии, но они никогда не поселяются дальше мили от базы. Некоторым удается закрепиться на выбранном месте, некоторых вынуждают переселяться, но и те, кто переселяется, в конце концов обосновываются в городе, расположенном рядом с другой базой. Все то же самое, хотя и другое. Но эта та жизнь, которая им известна. И они чувствуют себя в ней вполне комфортно. Они продолжают придерживаться некоторых глубоко укоренившихся в их сознании принципов армейской дисциплины, словно это старые неизбывные привычки, похожие на цепи в структуре ДНК, – однако при этом они напрочь забывают о правилах личной гигиены. Глава первая, раздел восьмой, параграф второй перестают оказывать влияние на их жизни. Поэтому я не брился и не причесывался. Лишь просушивал волосы.

Потом я вывалил всю свою одежду на постель. Идти за туфлями в «Гудвилл» не было необходимости, поскольку у меня уже имелась подходящая пара. Примерно двенадцать лет назад я находился в Великобритании и купил там пару прочных коричневых башмаков в отделе для джентльменов в деревенской лавке, вокруг которой на много миль не было ни одного подобного магазина. Большие, тяжелые, крепкие и надежные башмаки. Они были в хорошем состоянии, хотя выглядели немного поношенными и сморщенными. В особенности задники и каблуки.

Я поставил башмаки на постель, где они оказались в одиночестве. Других личных вещей у меня не было. Вообще никаких. Даже носков. В ящике комода я обнаружил старую армейскую футболку, хлопковую, цвета хаки; когда я получал ее, она была плотной, с ярким рисунком, который сейчас почти исчез от многократных стирок, а ткань стала тонкой, как шелк. Я решил, что такая футболка мне подходит, и положил ее рядом с башмаками. После этого я дошел до гарнизонной лавки и побродил между стеллажами, куда не заглядывал уже невесть сколько времени. Я отыскал там пару парусиновых штанов цвета черного кофе и рубашку с длинными рукавами, изначально красно-коричневую, но это было еще до стирок, а теперь швы выцвели и приобрели непонятный розовый оттенок. Я не сильно обрадовался находке, но это оказалось единственным, что подошло мне по размеру. Продавалась рубашка со скидкой, что меня тоже устраивало, да и выглядела вполне гражданской одеждой. Я видел на людях вещи и похуже. А эта рубашка была, что называется, на все сезоны. Я не знал, какая будет температура в марте в северо-восточном углу штата Миссисипи. Если будет жарко, я смогу закатать рукава. Если холодно, смогу их опустить.

Я выбрал белое нижнее белье и носки цвета хаки, а затем, остановившись у секции с туалетными принадлежностями, взял складную дорожную зубную щетку. Такая щетка мне понравилась. Чистящий конец ее помещался в пластиковый футляр, из которого выдвигался, после чего

откидывался и, будучи закреплен в этом положении специальным фиксатором, превращал укороченную складную щетку в полномерную и готовую к употреблению. Похоже, эта зубная щетка предназначалась для того, чтобы носить ее в кармане. Она была удобной, и ее рабочий конец со щетиной всегда оставался чистым. Отличная дизайнерская находка.

Я отправил одежду прямиком в прачечную, чтобы придать ей чуть ношенный вид. Ничто так не старит вещи, как прачечные, функционирующие на базах. После этого я решил пойти съесть гамбургер, поскольку еще не обедал. В кафетерии я встретил старого приятеля, своего коллегу-сослуживца по военной полиции Стэна Лоури, с которым мне часто доводилось работать вместе. Он сидел за столом перед подносом с полуфунтовым остатком какого-то блюда и картофелем фри. Я взял свою еду и сел напротив.

– Я слышал, ты отбываешь в Миссисипи, – сказал он.

– Где ты мог слышать такое? – спросил я.

– Мой сержант узнал это у сержанта Гарбера, когда был у него в офисе.

– Когда?

– Примерно два часа назад.

– Кошмар, – не выдержал я. – Я и сам еще не знал об этом два часа назад. Вероятно, в целях особой секретности.

– Мой сержант говорит, что тебя собираются использовать на вторых ролях.

– Твой сержант прав.

– Мой сержант говорит, что расследование поручено какому-то мальчишке.

Я кивнул.

– А я буду при нем нянькой.

– Так это ж полное дерьмо, Ричер. Это же крах.

– Только если этот мальчишка все сделает как надо.

– А это он сможет.

Я откусил кусок от гамбургера и отпил немного кофе.

– Честно говоря, не знаю, может ли вообще кто-то сделать все так, как надо. Дело весьма щепетильное. Может оказаться, что его вообще не выполнить как положено. Возможно, Гарбер защищает меня и приносит в жертву этого мальчишку.

– Мечтать не вредно, друг мой, – сказал Лоури. – Ты старый конь, и Гарбер заменил тебя перед самым концом службы, как в бейсболе, когда все базы загружены. Но вот-вот должна родиться новая звезда. А ты – уже история.

– Так ведь и ты тоже, – ответил я. – Если я старый конь, то ты сам уже стоишь перед воротами фабрики по выработке клея.

– Точно, – подтвердил мои слова Лоури. – Вот поэтому-то я и волнуюсь. Сегодня вечером начну просматривать рекламные объявления о вакансиях.

Во второй половине дня не произошло ничего особенного. Из прачечной доставили мое белье, которое после прохождения через огромные машины стало выглядеть чуть более отбеленным и поношенным. Оно было выглажено под паровым прессом, но после дневной носки все лишние складки разгладятся. Я оставил его на полу, аккуратно положив поверх башмаков. Тут зазвонил телефон, и оператор на коммутаторе объявил, что соединяет меня с Пентагоном; на линии был полковник Джон Джеймс Фрейзер. Он сказал, что находится в постоянном контакте с ведомством по связям с Сенатом, но напоминает, что это конфузное объявление подрывает его безупречную боевую репутацию, поэтому я не должен списывать его со счетов как кретина. К этому он добавил:

– Я незамедлительно должен знать о появлении хотя бы самого слабого намека или слуха о ком-либо из команды «Браво». Незамедлительно, договорились? Хоть днем, хоть ночью.

На что я ответил:

– А я должен знать, каким образом местному полицейскому отделению стало известно, что батальон «Браво» расквартирован в Келхэме. Я думал, это секретная информация.

– Они улетают и прилетают на транспортных самолетах С5. Это очень шумные машины.

– Особенно глубокой ночью. Так, может быть, объявить для всеобщего сведения, что это рейсы, связанные с дополнительными поставками? Бобы и пули[9 - «Бобы и пули» – название серии плакатов времени Второй мировой войны, призывающих к снабжению армии и населения всем необходимым.].

– Месяц назад были еще и проблемы с погодой. Штормы в Атлантике. Потому они задержались. Приземлились только после рассвета. К тому же не забывайте, это город при базе. Вам ли не знать, что это. К тому же местные прекрасно чувствуют обстановку. Они знают всех в лицо. Месяц они тут, месяц их не видно… Люди ведь не бессловесные тупицы.

– Там уже циркулируют и намеки, и слухи, – сказал я. – Время их как раз и стимулирует. Ведь вы только что сказали – люди не бессловесные тупицы.

– Временные факторы легко можно списать на случайность или совпадение.

– Возможно, – согласился я. – Будем надеяться, что все получится.

– Мне надо немедленно знать все то, что капитан Райли сможет узнать, или должен будет узнать, или обязан будет узнать, или вдруг узнает. Абсолютно все, ясно? И без задержки.

– Это приказ?

– Это просьба старшего по званию офицера. Для вас это не одно и то же?

– А вы состоите в моей вертикали власти?

– Считайте, что да.

– Ясно, – сказал я.

– Абсолютно все, – снова повторил он. – Сообщайте мне немедленно и лично. Только в мое ухо. Хоть днем, хоть ночью.

– Ясно, – снова сказал я.

– Из-за этого много шума. Вы понимаете? И ставки очень высоки.

– Ясно, – в третий раз повторил я.

После этого Фрейзер объявил:

– Но я не хочу, чтобы вы делали что-то, что поставит вас в неловкое положение.

Я лег спать рано. Волосы спутались, щетина небритого лица впивалась в подушку, а часы, идущие в моей голове, разбудили меня в пять, за два часа до рассвета, в пятницу седьмого марта 1997 года. Первый день моей оставшейся жизни.

Глава 06

Я помылся под душем и оделся в темноте – носки, широкие трусы, брюки, старая футболка и новая рубашка. Зашнуровал башмаки и положил в карман новую зубную щетку вместе с пачкой жевательной резинки и скрученные в ролик денежные купюры. Все остальное я оставил позади. Ни удостоверения личности, ни бумажника, ни часов – ничего. Метод Станиславского. Я продумал, как буду ему следовать, если придется делать это в реальной жизни.

После этого я двинулся в путь. Пройдя по главной дороге, подошел к караульному помещению, где должен был встретиться с Гарбером. Он уже ожидал меня. Шесть часов утра, но еще не светло. Гарбер оделся в камуфляж, который, как я полагал, за час до этого был еще свежим, но теперь выглядел так, словно офицер целый час катался в нем по земле где-нибудь на ферме. Мы стояли в свете желтого фонаря, вокруг которого кружились клочья тумана. Воздух был очень холодным.

– Ты без сумки? – спросил Гарбер.

– А зачем мне сумка? – вопросом на вопрос ответил я.

– Люди ходят с сумками.

– А зачем?

– Носят в них смену белья.

– Мне не нужна смена белья. Я должен буду купить сменные вещи, причем сделать это напоказ.

– Ты решил надеть эту рубашку?

– А чем она тебе не нравится?

– Она же розовая.

– Только местами.

– Но ведь ты едешь в Миссисипи. Они же подумают, что ты гомик. Тебя изобьют до смерти.

– Сомневаюсь, – покачал головой я.

– Ну а что ты будешь делать, когда эти вещи станут грязными?

– Не знаю. Думаю, куплю еще что-нибудь.

– Как ты думаешь добраться до Келхэма?

– Я решил дойти пешком до города, а оттуда – на «грейхаундовском» автобусе[10 - Автобус компании «Greyhound of America», национальной автобусной компании, обслуживающей пассажирские междугородные, в том числе и трансконтинентальные маршруты. На эмблеме компании изображена бегущая борзая.] доехать до Мемфиса. Остаток пути проеду на попутках. Я представляю себе, как люди поступают в

подобных ситуациях.

– Ты уже позавтракал?

– Я уверен, что с аппетитом пообедаю.

После короткой паузы Гарбер спросил:

– Джону Джеймсу Фрейзеру удалось вчера поговорить с тобой по телефону? Из ведомства по связям с Сенатом?

– Удалось, – ответил я.

– Ну и как он?

– Похоже, нас ждут большие неприятности, если, конечно, не окажется, что Дженис Мэй Чапман не убита кем-то из гражданских.

– Давай надеяться на то, что это именно так и было.

– А что, Фрейзер в моей вертикали власти?

– По-моему, безопаснее предположить, что это так.

– А что он вообще за тип?

– На этого, как ты говоришь, типа сейчас свалилось столько… Пять лет работы могут пойти псу под хвост, как раз тогда, когда его фигура обрела важность.

– Он сказал, чтобы я не делал ничего, что может поставить меня в неловкое положение.

– Херня, – отмахнулся Гарбер. – Ты же не в армии, потому и не можешь оказаться в неловком положении.

– Это как если какой-то парень в отпуске натворит что-то по пьянке в баре, то командир его подразделения не виноват.

– Такое бывает только в реальном мире, – сказал Гарбер. – Но мы-то говорим сейчас о политике. – Затем он на время замолчал, словно было еще множество тем, которые он хотел обсудить со мной, и сейчас пытался решить, с какой из них начать. Но в конце концов он, прервав молчание, произнес: – Ну ладно, желаю тебе доброго пути, Ричер. Будь на связи, договорились?

Путь до автобусной станции был долгим, но не трудным. Просто переставляй себе ноги одну за другой, только и всего. Мимо меня проехали несколько автомобилей, но никто не остановился и не предложил подвезти. Возможно, они и предложили бы, будь я в униформе. Граждане, живущие рядом с базой, обычно по-доброму относятся к своим армейским соседям здесь, в самом центре Америки. Я воспринял их равнодушное отношение как подтверждение того, что они и в самом деле приняли меня за штатского. И то, что я прошел этот тест, меня обрадовало. Ведь никогда до этого я не изображал из себя штатского, это была своего рода неизвестная территория. Что-то совершенно новое. Я действительно никогда не был штатским. Правда, если уж быть совсем точным, то являлся таковым в течение восемнадцати лет: с рождения и до Вест-Пойнта[11 - В г. Вест-Пойнт, шт. Нью-Йорк, расположена Военная академия США.], но и эти годы прошли на фоне сменявшихся одна за другой баз Корпуса морской пехоты, как того требовало карьерное продвижение моего отца, а жизнь внутри военного городка в качестве члена семьи военнослужащего не имела ничего общего с жизнью штатского на гражданке. Поэтому сегодняшняя утренняя прогулка освежала меня и в то же время обогащала опытом. Солнце за моей спиной встало, в воздухе потеплело, выступила роса, и легкая дымка тумана, плывущего над дорогой, доходила мне почти до колен. Идя сквозь него, я думал о моем старом приятеле Стэне Лоури и его жизни на базе. Интересно, посмотрел ли он рекламные объявления, предлагающие работу, да и нужно ли ему это. Думал я и над тем, нужно ли это мне.

В полумиле от города обнаружилось небольшое кафе для водителей, в которое я зашел, чтобы позавтракать. Разумеется, заказал кофе и омлет. Я чувствовал себя здесь, что называется, в своей тарелке, поскольку ни по одежде, ни по манерам не отличался от остальных шести посетителей. Все они были штатскими, взъерошенными и неопрятными с точки зрения стандартов, устанавливающих внешнее единообразие среди военнослужащих. На головах у всех шестерых были шляпы. Шесть шляп с тесемками под подбородком и надписями, по которым я предположил, что они либо поставщики сельскохозяйственной техники, либо продавцы семян. А может, стоит обзавестись такой шляпой, подумал я. Прежде эта мысль не приходила мне в голову, да и не видел я подобных шляп в гарнизонной лавке.

Поев и расплатившись с официанткой, я вышел из кафе и с непокрытой головой пошел туда, куда приходят «грейхаундовские» автобусы. Купив билет, присел на скамейку, а спустя тридцать минут уже устроился в задней части салона автобуса, шедшего на юго-запад.

Глава 07

Автобус оказался великолепным во всех отношениях. Не самое большое расстояние – надо было проехать малую часть гигантского континента, не более одного дюйма на карте, умещавшейся на одном листе, – но, тем не менее, поездка продолжалась шесть часов. Вид за окном менялся так медленно, что казалось, он вообще никогда не изменится, но в конце путешествия ландшафт стал совершенно не таким, как в начале. Мемфис оказался обычным городом, опутанным сетью улиц, застроенных невысокими зданиями в пастельных тонах, где кипела какая-то энергичная, но непонятная деятельность. Я вышел из автобусной станции и некоторое время постоял на полуденном солнцепеке, вслушиваясь в глухой шум и ритмические звуки, которые люди издают на работе и на отдыхе. Постояв некоторое время, я повернулся так, чтобы солнце светило мне в правое плечо, и зашагал на юго-восток. Первым делом мне надо было найти начало широкой магистрали, ведущей из города, а затем что-нибудь поесть.

Вскоре я оказался в плотно застроенном квартале со множеством ломбардов, порносалонов и офисов, дающих кредиты, необходимые для освобождения под залог. Я понял, что остановить здесь машину и попросить подвезти – дело практически безнадежное. Водитель, который охотно остановится на открытой дороге, никогда не рискнет сделать то же самое в этой части города. Поэтому я, сделав второе дело первым, перекусил в кафе, где выдавали жирные вилки, и преобразился в путешественника, отправившегося в дальний путь автостопом. Мне надо было найти поворот с дорожным знаком, большим зеленым многоугольником, помеченным стрелкой, указывающей на Оксфорд, Тупело или Коламбус. Мне кажется, человек, стоящий под таким знаком с поднятым большим пальцем, ни у кого не вызывает сомнения в том, что именно он просит и куда ему нужно попасть. Тут никаких объяснений не требуется. Водителю тоже нет нужды останавливаться и спрашивать, чем он может помочь. Люди некрасиво выглядят, говоря «нет» в лицо другому человеку. Часто они просто проезжают мимо, дабы вообще избежать возможности контакта, а заодно неловкости или смущения.

В конце получасовой прогулки я отыскал такой поворот и такой знак – на границе жилой застройки с тем, что мне показалось пригородной зеленой зоной, – а значит, 90 процентов проезжающих мимо водителей будут возвращающимися домой респектабельными матронами, которые наверняка не обратят на меня никакого внимания. Ни одна живущая в зеленом пригороде матрона не остановится ради незнакомца, и ни один водитель, у которого впереди не больше мили, не предложит вас подвести. Но идти дальше означало рассчитывать на иллюзорный прогресс. Ложную экономию. Лучше потратить время на то, чтобы стоять на месте, чем тратить его на ходьбу, да еще и расходовать энергию. По моим прикидкам, даже если девять из десяти машин пронесутся мимо, я окажусь на колесах в течение часа.

Так оно и оказалось. Не прошло и двадцати минут, как рядом со мной притормозил и остановился старый самосвал. Водитель сказал, что едет на склад лесоматериалов, расположенный за Джермантауном. Он быстро понял мою абсолютную неосведомленность в местной географии, поэтому объяснил, что если я поеду с ним,

то миную городские лабиринты, и в конце нашего пути для того, чтобы оказаться в северо-западном углу Миссисипи, мне останется лишь проехать короткое расстояние по прямой. Я влез в кабину и спустя еще двадцать минут снова стоял на обочине двухполосной дороги, которая вела в нужном направлении. Меня подобрал парень в потрепанном «Бьюике»-седане, на котором мы пересекли границу штата и проехали еще сорок миль на восток. Затем другой парень на величественном старом пикапе «Шевроле» подвез меня на двадцать миль к югу по главной магистрали и высадил на нужном, по его словам, повороте. День подходил к концу, и солнце довольно быстро приближалось к горизонту. Лежащая впереди дорога была прямая как стрела, поросшая по обеим сторонам мелколесьем, а впереди не было видно ничего, кроме темноты. По моим расчетам, Картер-Кроссинг находился на востоке, в тридцати или сорока милях, которые отделяли меня от выполнения первой части задания, и теперь оставалось всего лишь попасть туда. Вторая часть задания предписывала установление контакта с местными копами, а это могло оказаться гораздо труднее. Где найти убедительный повод для того, чтобы случайно забредшему в город бродяге сдружиться с людьми в полицейской форме? Совершенно непонятно, как это сделать; дай бог, чтобы меня хотя бы не арестовали, ведь в таком случае наши взаимоотношения пойдут совсем не по тому пути.

Но помог случай, и обе цели были достигнуты, что называется, одним махом. А все благодаря тому, что первой идущей в восточном направлении машиной оказался возвращающийся домой в город полицейский патрульный автомобиль. Я поднял вверх большой палец, и сидевший за рулем парень остановил машину рядом со мной. Он оказался разговорчивым, а поскольку я был прилежным слушателем, то уже через считаные минуты понял, что кое-что из рассказанного Гарбером было совершенно не так.

Глава 08

Имя полицейского было Пеллегрино, в точности как название минеральной воды, хотя он и не упомянул об этом. У меня сложилось впечатление, что люди в этой части штата Миссисипи пьют воду только из-под крана. Поразмыслив, я не нашел ничего удивительного в том, что он остановился по моему сигналу. Копу, работающему в небольшом городе, всегда интересно узнать, что за незнакомец направляется на его территорию. Самый простой способ выяснить это – просто спросить попутчика, что Пеллегрино немедленно и сделал. Я представился и потратил минуту на краткое изложение моей легенды. Сказал, что я свежий отставник и направляюсь в Картер-Кроссинг в поисках друга, который, возможно, там живет. Последним местом службы моего друга был Келхэм, так что, возможно, он обосновался где-то поблизости. Пеллегрино никак не отреагировал на мой рассказ. Он просто отвел на одну секунду взгляд от пустой дороги и осмотрел меня сверху донизу оценивающим взглядом, после этого кивнул и снова уставился вперед. Небольшого роста, но с избыточным весом, возможно, француз или итальянец по происхождению; у него были черные коротко подстриженные волосы, смугло-оливковая кожа, а на крыльях его носа я заметил лопнувшие кровеносные сосуды. Ему было где-то между тридцатью и сорока, но я подумал, что если он не прекратит есть и пить, то ему не дожить до того времени, когда на вид мужику можно будет дать от пятидесяти до шестидесяти.

Когда я закончил свой рассказ, заговорил Пеллегрино. И первое, что я узнал, – он не коп маленького городка. Гарбер оказался не прав в своих теоретических рассуждениях. В Картер-Кроссинге не было своего отделения полиции. Город входил в состав округа Картер, и уже в нем было ведомство окружного шерифа, юрисдикция которого распространялась на все территориальные образования, входящие в этот округ, чья площадь равнялась почти пятистам квадратным милям. Но на этой площади, кроме Форт-Келхэма и города, в котором и находилось ведомство окружного шерифа, существовало не так много территориальных образований, что снова делало теоретические предпосылки Гарбера правильными. Однако Пеллегрино, вне всякого сомнения, был заместителем шерифа, но не офицером полиции, и, как мне казалось, он очень гордился этим различием.

– А насколько многочисленно ваше ведомство? – спросил я.

– Не очень, – ответил Пеллегрино. – Шериф, которого мы называем шефом, детектив при шерифе, я и еще один заместитель шерифа в униформе, штатский клерк, женщина на телефоне; вот только наш детектив в долговременном отпуске из-за болезни почек, так что реально прямым делом занимаются всего трое.

– А сколько жителей в Картер-Кроссинге?

– Примерно тысяча двести человек.

Мне показалось, что это очень много на трех действующих копов. Для ясности можно представить, что было бы при сокращении штата полиции города Нью-Йорка наполовину.

– А это число включает в себя военнослужащих Форт-Келхэма?

– Нет, они существуют отдельно от нас, – ответил он. – У них есть собственные копы.

– Но даже и при этом у вас работы по горло, – посочувствовал я. – Представляю себе, что такое тысяча двести жителей и пятьсот квадратных миль.

– Как раз сейчас у нас настоящая запарка, – сказал он, но при этом никак не упомянул Дженис Мэй Чапман, а заговорил о самых свежих делах.

Позавчера поздним вечером кто-то под прикрытием темноты вывел машину на железнодорожную колею. И снова Гарбер оказался не прав. Он ведь говорил, что здесь проходит два состава в день, а Пеллегрино сказал мне, что реально в день проходит всего один состав. Он с гудением и грохотом проносится ровно в полночь, гигантский состав длиной в целую милю, перетаскивающий грузы с севера, из Билокси, на побережье Мексиканского залива. Этот полуночный поезд, врезавшись в стоявшую на рельсах машину, превратил ее в кучу металла, скинул с путей и отшвырнул обломки в лес. Поезд не остановился. По словам очевидца, он даже не сбавил ход. Похоже, что машинист ничего и не заметил. Ведь он обязан остановиться при столкновении с каким-либо объектом, оказавшимся на путях. Железнодорожная полиция оказалась в стороне. По мнению Пеллегрино, этот парень в кабине локомотива, возможно, действительно ничего не заметил. Я тоже склонялся к этой мысли. Тысячи тонн, движущиеся на большой скорости, сталкиваются с одной неподвижной тонной – о чем тут говорить? Пеллегрино, казалось, больше всего поразила бессмысленность этой затеи.

– Я вот тут думаю, – сказал он, – кто мог сделать такое? Кто мог оставить автомобиль на рельсах? И зачем?

– Может, подростки? – предположил я. – Ради забавы?

– Такого раньше не случалось. А подростки всегда живут в городе.

– И в машине никого не было?

– Слава богу, никого. Как я говорил, машина, насколько нам стало известно, была просто оставлена на путях.

– Угнанная машина?

– Пока не выяснили. От нее мало что осталось. Мы думаем, что она, возможно, была голубого цвета. Но она сгорела. А вместе с нею и несколько деревьев.

– И никто не заявлял о пропаже машины?

– Пока нет.

– А какие еще у вас дела? – спросил я.

Услышав этот вопрос, Пеллегрино вдруг сделался молчаливым и ничего не ответил, а я подумал, не слишком ли форсирую события. Но, прокрутив в голове все, что было сказано мною и им до этого, счел свой вопрос вполне резонным. Спросил ради того, чтобы поддержать

беседу. Один парень говорит, что у него дел по горло, а рассказывает только о раздолбанной машине, так ведь другой парень вправе спросить о других делах, верно? Особенно если вы едете в сумерках, и отношения у вас вполне компанейские.

Но оказалось, что причиной колебания Пеллегрино была лишь вежливость и старомодное южное гостеприимство, только и всего.

– Понимаете, я не хочу создавать у вас плохое впечатление, – сказал он, – ведь вы же здесь впервые. Но на нас еще висит и убийство женщины.

– Да что вы? – ужаснулся я.

– Два дня назад, – грустно произнес он.

– И как ее убили?

И снова информация Гарбера оказалась неточной. Дженис Мэй Чапман не была изуродована. У нее было перерезано горло, только и всего. А нанесение смертельной раны и причинение уродства – это не одно и то же. Это совершенно разные вещи. Даже и не близкие.

– От уха до уха, – пояснил Пеллегрино. – Один большой глубокий разрез. Так что радости мало.

– Вы сами, я надеюсь, видели жертву? – спросил я.

– Лично и подробно осматривал. Я видел кости шейных позвонков. Все вокруг было в крови. Она лежала словно в озере. Это было поистине ужасно. Симпатичная женщина, по-настоящему красивая, одетая для вечернего выхода, аккуратненькая такая… лежала на спине в луже крови. Как такое может быть?

Я ничего не ответил из уважения к чему-то, на что неясно указывал требовательный тон, с которым Пеллегрино произнес последнюю фразу.

– Она была к тому же еще и изнасилована, – добавил он. – Врач обнаружил это, когда раздел ее и положил на стол в морге. А до этого мы предполагали, что ее довели до такого состояния, что она бросилась вниз и разодрала свои ягодицы об острый гравий. Но мне не верится, что она могла сделать это.

– А вы ее знали?

– Мы видели ее в городе.

– И кто же это сделал? – спросил я.

– Мы не знаем, – ответил он. – Возможно, какой-нибудь парень с базы. Так мы думаем.

– Почему?

– Да потому что она именно с ними проводила время.

– Если ваш детектив болеет, – спросил я, – кто расследует это дело?

– Сам шеф, – ответил Пеллегрино.

– А он достаточно опытен в расследовании убийств?

– Она, – поправил меня Пеллегрино. – Наш шеф – женщина.

– В самом деле?

– Да. Это выборная должность. Она набрала достаточно голосов.

В его голосе я уловил явные нотки сожаления и покорности судьбе. Таким тоном обычно объявляют о крупном поражении своей команды. Имеем то, что имеем.

– Вы боролись за это назначение? – спросил я.

– Мы все за него боролись, – ответил он. – Кроме детектива. Он уже мучился со своими почками.

Я ничего не сказал в ответ. Машину вдруг стало трясти и качать. Шины автомобиля Пеллегрино были стертыми и мягкими. Машина шла по щебеночно-асфальтовому покрытию, издавая при этом глухое рычание. Впереди вечерняя мгла успела уже окончательно сгуститься. Пеллегрино включил фары, свет которых освещал дорогу примерно на пятнадцать футов впереди. А дальше была непроглядная темень. Дорога была прямая, как тоннель, проложенный среди деревьев. Деревья переплелись ветками, но как-то по-особому, словно каждое дерево старалось обеспечить себе лучшие условия; как сорняки, старающиеся ухватить побольше света, воздуха и минералов, ведущие себя так, будто сто лет назад сбросили семена на вспаханную, но покинутую пашню. Свет фар время от времени вырывал сплетения веток из тьмы, и тогда они казались неподвижными, словно замороженными. Рядом с одним из боковых проездов я заметил косо висящий знак-указатель; на его выгоревшей от солнца поверхности темнели ржавые пятна величиной с монету, появившиеся после того, как краска облупилась. Это была реклама отеля под названием «Туссен», сулившая такие же условия, как в отелях на Мейн-стрит и номера наивысшего качества.

– Ее выбрали благодаря фамилии, – сказал Пеллегрино.

– Это вы о шерифе?

– Да, ведь мы о ней говорили.

– Как это? А что у нее за имя?

– Элизабет Деверо, – ответил он.

– Звучное имя, – согласился я. – Но не лучше, чем, к примеру, Пеллегрино.

– Ее отец был шерифом до нее. И его все любили… в определенных кварталах. Мы уверены, что многие голосовали за нее в память об отце. А может быть, они думали, что все еще отдают голоса ему самому. Может, они еще и не знали, что он помер. Нужно время на то, чтобы новости дошли до некоторых кварталов.

– Неужто Картер-Кроссинг настолько большой город, что он разделен на кварталы? – удивился я.

– Я бы сказал, на половины. На две половины. На западную от железной дороги и на восточную.

– С одной стороны лицевая, с другой – оборотная?

– Как и везде.

– А с какой стороны Келхэм?

– С восточной. Вам надо проехать еще три мили. Через оборотную половину.

– А на какой стороне отель «Туссен»?

– А вы не собираетесь остановиться у своего друга?

– Надо сначала найти его. Если я вообще его найду. А пока мне же надо где-то жить.

– «Туссен» вам подойдет, – сказал Пеллегрино. – Я довезу вас дотуда.

Так он и сделал. Мы выехали из тоннеля, образованного деревьями, и лес незаметно сменился в тянущееся по обеим сторонам дороги чахлое мелколесье, заросшее высокими сорняками и захламленное мусором. Дорога преобразилась, превратившись в асфальтовую ленту, протянутую по широкой плоской равнине шириной с футбольное поле. Повернув направо, мы выехали на прямую улицу, застроенную низкими домами. Очевидно, это и была Мейн-стрит. Об архитектуре здесь, похоже, и не слыхивали. Вокруг были просто строения, по преимуществу старые и деревянные; некоторые стояли на высоко поднятых каменных фундаментах, образующих цокольные этажи. Мы проехали мимо здания с вывеской «Ведомство шерифа города Картер-Кроссинг», после которого был незастроенный пустырь, а потом – кафе, за которым стоял отель «Туссен». Когда-то он знавал лучшие времена. Отель был выкрашен в зеленый цвет с окантовкой, лепными украшениями, кованными перилами по балконам второго этажа. При взгляде на него в голову приходила мысль, что это копия какого-то строительного проекта, позаимствованного в Новом Орлеане. На фасаде красовалась выцветшая вывеска с названием отеля и ряд освещающих главный фасад тусклых фонарей, три из которых не горели.

Пеллегрино остановил машину, я поблагодарил его за услугу и вышел. Он, сделав широкий разворот, поехал назад по дороге, по которой мы только что приехали сюда; очевидно, он ехал к ведомству шерифа, чтобы оставить машину на парковке возле него. Я же, поднявшись по влажным деревянным ступеням, прошел по пружинящему под ногами полу деревянной веранды и вошел в дверь отеля.

Глава 09

Пройдя через дверь, я оказался в небольшом квадратном вестибюле со стойкой администратора, за которой никого не было. Стертые деревянные доски пола были застелены старым потертым ковром с рисунком в средневосточном стиле. За многие годы существования отеля прочное дерево стойки администратора отполировали до блеска. К стене позади нее была прикреплена доска с гнездами для ключей от номеров: четыре ряда по семь гнезд в каждом. Двадцать восемь номеров. Ключи от двадцати семи находились в своих гнездах. Ни в одном из гнезд не было ни письма, ни записки, ни какого-либо другого средства оповещения.

В стойку был вделан колокольчик – небольшая медная чашечка, позеленевшая

по краям. Я дважды нажал на торчащую сверху кнопку, и мелодичный негромкий динг-динг дважды прозвучал через короткий промежуток времени, но безо всякого результата. Никто не появился. Рядом с доской с гнездами для ключей была закрытая дверь, которая так и осталась закрытой. За этой дверью, похоже, комната для обработки и хранения документов, подумал я. И, по всей вероятности, пустая. Я не находил причины, по которой хозяин отеля намеренно противился тому, чтобы удвоить показатель заселенности своего заведения.

Постояв еще немного, я попробовал открыть дверь в левой стороне вестибюля. Она открылась; за ней располагалось какое-то неосвещенное помещение, пахнущее сыростью, пылью и плесенью. Напрягая зрение, я разглядел непонятные предметы, которые в темноте принял за кресла. И тут словно все вымерло. Ни одной живой души. Я вернулся в вестибюль и снова нажал на кнопку звонка.

Никакого ответа.

– Эй, кто-нибудь! – закричал я.

Никакого ответа.

Решив на некоторое время прекратить попытки поселиться в отеле, я пошел назад через шаткую веранду, вниз по мокрым ступеням и, выйдя на улицу, остановился на тротуаре в тени под одной из перегоревших ламп. Тут тоже никого не было. По другую сторону Мейн-стрит выстроился длинный ряд невысоких зданий. Похоже, магазины. Все окна в них были темными. За домами чернела непроглядная темнота. Ночной воздух был чистый, сырой и чуть теплый. Март в Миссисипи. С точки зрения метеорологии такая погода могла быть во многих местах. До меня долетал легкий посвист бриза в ветвях далеких деревьев и слабые перекатывающие звуки, похожие на падение мелких песчинок или возню термитов, поедающих дерево. Я услышал гул вытяжного вентилятора, встроенного в стену кафе, расположенного чуть дальше по улице. И больше ничего. Никаких звуков, издаваемых человеком. Ни голосов. Ни шума пирушки, ни шуршания автомобильных шин, ни музыки.

Ночь вторника вблизи военной базы.

Нетипично.

После обеда в Мемфисе я ничего не ел, поэтому направился в кафе. Это было узкое, вытянутое в длину здание, торцевая стена которого выходила на Мейн-стрит. Вход на кухню располагался, по всей вероятности, позади здания. Внутри, сразу за входной дверью, стоял столик распорядителя, а на стене висели платный телефон и перечень подаваемых блюд. Чуть подальше по обеим сторонам длинного прохода стояли столики: с левой стороны для четырех персон, с правой – для двух. Кабинок в зале не обнаружилось. Единственными посетителями заведения была супружеская пара примерно вдвое старше меня по возрасту. Они сидели лицом к лицу за столиком на четыре персоны. Супруг укрылся газетой, супруга уткнулась в книгу. Они так удобно устроились, словно долгое ожидание заказанной еды доставляло им истинное счастье. Единственным лицом из обслуживающего персонала была официантка. Она стояла возле двустворчатой, открываемой в любую сторону двери, ведущей на кухню. Увидев, что я вошел в зал, она спешно двинулась по проходу, чтобы приветливо встретить меня, и усадила за столик на две персоны, стоявший в центре зала. Я сел лицом к входной двери и спиной к кухне. Мне всегда казалось предпочтительным держать под наблюдением одновременно обе двери, но здесь это было невозможно.

– Будете что-нибудь пить? – спросила официантка.

– Будьте добры, черный кофе, – попросил я.

Она ушла, но скоро вернулась с чашкой кофе и меню.

– Спокойная ночь, – сказал я.

Девушка печально кивнула, сожалея, очевидно, об упущенных чаевых.

– Базу-то закрыли для выхода, – пояснила она.

– Келхэм? – изумился я. – Они закрыли Келхэм?

Она снова утвердительно кивнула.

– Они закрыли базу сегодня во второй половине дня. И все они сейчас там, лопают на ужин свою армейскую жрачку.

– И часто такое случается?

– Никогда прежде.

– Жаль, – сказал я. – Что вы мне посоветуете?

– В каком смысле?

– Из еды.

– Здесь? Здесь все хорошее.

– Тогда гамбургер, – попросил я.

– Пять минут, – ответила официантка.

Она ушла, а я, прихватив с собой чашку с кофе, прошел к двери, возле которой висел платный телефон. Порывшись в кармане, вытащил три двадцатипятицентовика – из сдачи за мой обед, – которых должно было хватить для короткой беседы; долгие разговоры по телефону я не любил. Я набрал номер кабинета Гарбера и, когда дежурный офицер перевел разговор на него, он сразу спросил:

– Ты уже там?

– Да, – ответил я.

– Доехал нормально?

– Всё в порядке.

– Нашел место, где остановиться?

– Обо мне не волнуйся. У меня семьдесят пять центов и четыре минуты до ужина. Я хочу спросить кое о чем.

– Давай выкладывай.

– Кто зарядил тебя на это?

Несколько мгновений Гарбер молчал.

– Этого я тебе сказать не могу, – произнес он после паузы.

– Ладно, кто бы это ни был, он весьма смутно представляет себе подробности этого дела.

– Вполне возможно.

– А Келхэм закупорили.

– Мунро приказал сделать это сразу, как прибыл туда.

– Почему?

– Ты же знаешь, что происходит. Есть риск возникновения враждебных настроений между городом и базой. Это вполне здравомыслящий поступок.

– Но это же признание вины.

– Ну… возможно, Мунро знает что-то, чего не знаешь ты. Ты за него не переживай. Твоя единственная задача – следить за местными копами.

– Это я и делаю. Один из них меня подвозил.

– А он поверил, что ты гражданский?

– Кажется, поверил.

– Отлично. Они же сразу онемеют, если узнают, что ты в деле.

– Я хочу, чтобы ты выяснил, была ли у кого-нибудь из батальона «Браво» голубая машина.

– Зачем тебе это?

– Тот коп сказал, что кто-то оставил голубую машину на железнодорожных путях. Поезд, прошедший в полночь, уничтожил ее. Может, это была попытка скрыть улики.

– Тогда ее сожгли бы, это надежнее.

– Возможно, это были улики такого рода, что огнем их не уничтожить. К примеру, большая вмятина на крыле или что-то подобное.

– Ну, а как это связанно с женщиной, которую исполосовали в аллее?

– Ее не исполосовали. Ей перерезали горло. Только и всего. Широкий и глубокий разрез. Похоже, одним махом. Тот коп сказал, что видел кости позвоночника.

Гарбер недолго помолчал.

– Рейнджеров обучают таким приемам, – сказал он.

Я ничего не ответил.

– Ну, а какое все это имеет отношение к машине? – спросил он.

– Не знаю. Может быть, никакого. Но давай выясним это, договорились?

– В батальоне «Браво» две сотни парней. Если обратиться к закону больших чисел, то количество голубых машин должно быть не меньше пятидесяти.

– И все эти пятьдесят машин должны стоять на базовой парковке. Давай выясним, уменьшилось ли число машин на одну.

– Возможно, это была машина кого-то из гражданских.

– Будем рассматривать и эту версию. Я ее проработаю. Но все равно, мне надо знать.

– Расследование ведет Мунро, – напомнил Гарбер. – А не ты.

– И нам еще необходимо выяснить, есть ли у кого-то ссадины, полученные на гравии. На коленях, на локтях. Они могут быть получены при совершении изнасилования. Тот коп сказал, что у Чапман на теле имеются аналогичные повреждения.

– Расследование ведет Мунро, – снова сказал Гарбер.

Я ничего не ответил. Официантка распахнула дверь кухни. Она несла тарелку, на которой возвышался гигантского размера гамбургер на круглой булочке, а рядом с ним лежала громадная и

бесформенная груда картофеля фри, похожая на беличье гнездо. Я сказал:

– Мне надо идти, босс. Позвоню завтра.

Повесив трубку и держа в руке чашку с кофе, я пошел к своему столу. Официантка церемонным жестом поставила передо мной тарелку. Еда выглядела и пахла очень аппетитно.

– Благодарю вас, – так же церемонно произнес я.

– Принести вам что-нибудь еще?

– Вы не поможете мне с отелем? – попросил ее я. – Мне нужна комната, но в отеле ни души.

Официантка повернулась вполоборота, и я посмотрел туда, куда был направлен ее взгляд – на пожилых супругов, сидевших за столиком на четыре персоны. Они все еще читали.

– Они обычно сидят здесь подолгу, молча занимаясь своим делом, но потом все-таки идут назад. Это самый подходящий момент для того, чтобы пообщаться с ними.

Официантка ушла, а я принялся за еду. Ел медленно, смакуя каждый кусочек. А старики все сидели и читали. Женщина переворачивала страницу через каждые две минуты. Время от времени мужчина, переходя к чтению новых разделов газеты, переворачивал и разглаживал ее страницы; эти действия сопровождались громким хлопаньем и шелестением. Он внимательно изучал все материалы, помещенные в газете. Практически читал ее от первой строчки до последней.

Через некоторое время официантка подошла, чтобы забрать пустую тарелку и предложить десерт. Она сказала, что пироги у них просто объедение.

– Я хочу немного пройтись, – ответил я. – На обратном пути загляну к вам снова и, если эта пара все еще будет здесь, попробую пироги. Думаю, торопить их не стоит.

– Это не совсем обычно, – пожала плечами официантка.

Я заплатил за гамбургер и кофе и дал ей чаевые, которые не шли ни в какое сравнение с тем, что она получала, обслуживая полный зал голодных рейнджеров. Моих чаевых хватило на то, чтобы заставить ее слегка улыбнуться. Я снова вышел на улицу. К ночи похолодало, в воздухе вился легкий туман. Я повернул направо и прошел мимо незастроенного пустыря и здания, в котором размещалось ведомство шерифа. Возле него был припаркован автомобиль Пеллегрино, а из одного окна пробивался свет; значит, комната не пустовала. Я двинулся дальше и дошел до Т-образного перекрестка, на котором мы свернули. Слева была шедшая через лес дорога, по которой Пеллегрино привез меня. Дорога справа, идущая в восточном направлении, упиралась в кромешную тьму. Очевидно, она пересекала железнодорожные пути и шла дальше через оборотную половину города в Келхэм. Гарбер называл ее грунтовым проселком, которым она, возможно, когда-то и была. Теперь же она превратилась в стандартную сельскую дорогу со щебеночно-асфальтовым покрытием. Дорога была абсолютно прямая и неосвещенная. По обеим сторонам виднелись глубокие кюветы. На небе висел тоненький серпик луны, который давал слишком мало света, и не было никакой возможности что-либо рассмотреть. Я повернул направо и зашагал в темноту.

Глава 10

Пройдя за пару минут две сотни ярдов, я дошел до «железки». Первое, что я увидел, – предупреждающий знак, установленный рядом с дорогой, по которой я шел; две скрещенные под углом девяносто градусов стрелки, на одной надпись «ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА», а на второй – «ПЕРЕЕЗД». Чуть дальше стоял столб с укрепленными на нем красными фонарями, а где-то позади него должен был быть ящик с установленным в нем электрическим звонком. Примерно через двадцать ярдов кюветы по обеим сторонам дороги круто обрывались под прямым углом. И вот, прямо перед собой, в слабом свете луны я увидел железную колею – два идущих в направлении север-юг параллельных рельса, проложенных не строго на одном уровне и не абсолютно ровных; рельсы выглядели старыми, изношенными, требующими ремонта. Гравийное основание было неровным, бугорчатым, слежавшимся; местами виднелись широкие поросли высокой сорной травы. Встав между рельсами, я посмотрел сначала в одну сторону, затем в другую. Слева, примерно в двадцати ярдах к северу, я рассмотрел темный контур старой полуразрушенной водокачки со свешивающимся сбоку толстым шлангом, похожим на слоновий хобот. В прошлые времена водокачка, соединенная трубопроводом с источником пресной воды, который поил Картер-Кроссинг, находилась в постоянной готовности для заправки подъезжающих к ней и томящихся от жажды паровозов.

Я сделал в темноте полный поворот на 360 градусов. Кругом царило абсолютное спокойствие и мертвая тишина. Я уловил в ночном воздухе запах горелого дерева, исходивший, возможно, от подожженных той самой голубой машиной деревьев, стоявших рядом с железнодорожным полотном чуть севернее; с востока доносился едва заметный запах барбекю – там, по моим прикидкам, располагалась оборотная половина города. Но, как я ни всматривался в ту сторону, не видел ничего, кроме сплошной темноты. Я мог лишь предположить, что там проходила дорога, проложенная в лесу по просеке.

Я повернул назад и пошел в обратную сторону. Идя по твердой дороге и думая о пироге, я вдруг заметил приближающийся свет фар. Большая машина, а может, небольшой грузовичок, шедший на малой скорости прямо на меня. Было похоже, что автомобиль намеревался повернуть на Мейн-стрит, но вдруг изменил направление движения. Возможно, водитель заметил меня в свете своих фар, прекратил поворот и снова поехал по прямой в мою сторону. Я продолжал идти вперед. Машина оказалась тупоносым пикапом. Он ехал, подпрыгивая на ухабах и неровностях дороги, и от этого лучи его фар устремлялись то вверх, то вниз. Я слышал низкий булькающий звук его изношенного восьмицилиндрового V-образного двигателя.

Машина съехала на встречную полосу и остановилась в двадцати футах от меня. Я не мог рассмотреть, кто в ней сидел. Свет фар был слишком ярким. Я продолжал идти. Я не собирался обходить машину по траве, к тому же обочина с моей стороны была довольно узкой, ведь кювет был у меня по правую руку, а потому я продолжил идти прямо, приближаясь к водительской двери. Водитель наблюдал за мной, и когда до него оставалось не более десяти футов, он открыл окно, положил запястье левой руки на дверь и высунул свой левый локоть, чтобы преградить мне путь. Теперь стало достаточно светло для того, чтобы я смог его рассмотреть. Это был штатский, белый, плотного телосложения, одетый в футболку с подвернутыми рукавами; его толстые руки были покрыты густой шерстью и чернилами. У него были длинные волосы, не мытые как минимум неделю.

Итак, у меня есть три варианта.

Первый: остановиться и поговорить.

Второй: отойти на заросшую травой обочину между дорогой и кюветом и обойти его.

Третий: сломать ему руку.

Я выбрал первый вариант. Я остановился. Но не заговорил. По крайней мере, не сразу. Я просто остановился и стоял.

В кабине был второй человек, сидевший на пассажирском сиденье. Такого же типа, как и водитель. Руки в шерсти и татуировках, волосатый, грязный, сальный. Но внешне не похожий на него. Во всяком случае, не брат, разве что двоюродный. Они оба смотрели прямо на меня с каким-то самодовольством и сдерживаемым нахальством – с каким смотрят на незнакомого человека в барах определенного типа. Я смотрел на них в ответ. Я не тот незнакомец, за которого они меня приняли.

– Кто ты такой и куда идешь? – спросил водитель.

Я ничего не ответил. У меня хорошо получается не отвечать

на вопросы. Не люблю говорить. Я бы мог прожить остаток жизни, не произнося ни слова, если бы это потребовалось.

– Я задал тебе вопрос, – напомнил водитель.

Я подумал: в действительности два вопроса. Но ничего не ответил. Мне не хотелось бить этого парня. Во всяком случае, не руками. Я отнюдь не фанатичный приверженец гигиены, но все равно после контакта с подобным типом у меня непременно возникла бы потребность вымыться, причем вымыться основательно, хорошим мылом, тем более что в будущем меня ожидал пирог. Поэтому я обдумывал, как нанести ему удар ногой, и мысленно представлял себе, как это произойдет: он открывает дверь, он выходит; он, обходя дверь, идет на меня, затем он валится наземь, его рвет, и он задыхается в блевотине, держась за свое рыло.

Не так уж трудно.

– А ты говоришь по-английски? – спросил он.

Я ничего не ответил.

Парень, сидевший на пассажирском сиденье, сказал:

– А может, он мексиканец?

– Ты мексиканец? – спросил меня водитель.

Я ничего не ответил.

– Да нет, – покачал головой водитель, – на мексиканца он не похож. Слишком большой.

Вообще говоря, это была правда, хотя я и слышал об одном мексиканском парне по имени Хосе Кальдерон Торрес, который был выше меня более чем на фут. И я помнил одного мексиканца по имени Хосе Гарсес, выступавшего на Олимпиаде в Лос-Анджелесе, который взял в толчке и рывке вес более четырехсот двадцати фунтов, а это, пожалуй, больше, чем вес обоих типов, сидевших в машине.

Водитель спросил:

– Может, ты пришел из Келхэма?

Есть риск возникновения враждебных настроений между городом и базой, сказал мне Гарбер. Люди в соответствующих обстоятельствах всегда вспоминают, к какой части общества они принадлежат. Может, эти парни знают Дженис Мэй Чапман. Может, они не могут понять, зачем ей было водиться с солдатами, а не с ними. Может, они никогда не видели себя в зеркале.

Я ничего не сказал. Но и не пошел вперед. Не хотел оставлять машину позади себя. Тем более в этом безлюдном месте, да еще на темной сельской дороге. Я просто стоял рядом с машиной, глядя в упор на этих двух парней, на их лица, сперва на одно, потом на другое; при этом мое собственное лицо не выражало ничего, кроме открытости и скептицизма, и, может быть, самую малость веселости. Этот вид обычно срабатывал. Он всегда провоцировал на что-то людей определенной категории.

Пассажир первым поддался на провокацию.

Покрутив ручку, он опустил окно своей дверцы и высунулся из него почти по самую талию, а потом, извиваясь всем телом, приподнялся, и его голова оказалась над крышей кабины. Держась одной рукой за борт кузова и угрожающе размахивая согнутой второй рукой, как будто в ней был зажат кнут или что-то тяжелое, предназначенное для того, чтобы запустить в меня, он сказал:

– Мы ведь с тобой говорим, козел.

Я ничего не сказал.

– Есть причина на то, – риторически спросил он, – чтобы я вышел из машины и надрал тебе жопу?

Тут я ответил:

– Таких причин двести шестьдесят.

– Что? – проревел он.

– Столько костей в твоем теле. А я могу переломать их все еще до того, как ты до меня дотронешься.

Это послужило сигналом для второго парня. Инстинкт подсказал ему, что необходимо вступиться за друга и принять вызов. Высунувшись из окна своей дверцы, он спросил:

– Ты думаешь?

– Часто и весь день напролет. Думать – это хорошая привычка.

Мой ответ заставил его замолчать на то время, пока он пытался понять смысл сказанного. Он прокручивал в голове весь наш разговор, при этом губы его шевелились.

– Давайте-ка лучше вернемся к своим не противоречащим закону делам и оставим друг друга в покое, – сказал я и сразу же спросил: – А кстати, где вы остановились?

Теперь я задавал вопросы, а они на них не отвечали.

– Сдается мне, вы собирались повернуть на Мейн-стрит. Ваш дом там?

Никакого ответа.

– Так вы, что, бездомные? – спросил я.

– У нас есть жилье, – пробурчал водитель.

– Где?

– Одна миля по Мейн-стрит.

– Так и поезжайте туда. Смотрите телик, пейте пиво. А обо мне не беспокойтесь.

– А ты из Келхэма?

– Нет, – ответил я. – Я не из Келхэма.

Оба парня притихли. Выпустив пар, они стали похожи на сдувшиеся после парада воздушные шары. Вытащив свои тела из окон, ребята устроились на сиденьях. Я услышал скрежет переключаемой коробки передач, затем машина, быстро отъехав назад, круто развернулась на 180 градусов; взметнулась пыль, взвизгнули шины, и машина рванула вперед. Через короткое время я услышал скрип тормозов и увидел, как она свернула на Мейн-стрит. А потом вообще пропала из виду за темным зданием, в котором размещалось ведомство шерифа. Я с облегчением выдохнул и снова пошел дальше. Все закончилось благополучно. Самая лучшая драка – это та, которой удалось избежать, так однажды сказал мне один умный человек. Это не было советом, которому я постоянно следовал, но сейчас я был рад, что после этой встречи удалось уйти с чистыми руками – и в прямом смысле, и в переносном.

И тут я увидел еще одну приближающуюся ко мне машину. Она сделала то же самое, что и пикап, с которым я только что расстался, – развернулась и после короткой паузы двинулась в том же направлении, в котором шел я. Полицейский автомобиль. Я определил это по его форме и размерам, а кроме того, на крыше я заметил очертания креплений для световых сигналов. Сперва я подумал, что это Пеллегрино заступил на патрулирование, но когда машина приблизилась и фары погасли, я увидел за рулем женщину, и штат Миссисипи сразу стал для меня намного более интересным местом.

Глава 11

Машина перестроилась на встречную полосу и остановилась рядом со мной. Это оказался старый полицейский автомобиль «Шевроле Каприс», окрашенный в цвета ведомства шерифа города Картер-Кроссинг. У женщины, сидевшей за баранкой, была пышная грива темных волнистых волос, стянутых назад в нечто похожее на «конский хвост». Ее безупречно гладкое лицо было бледным. Мне сразу бросилась в глаза ее низкая посадка на сиденье, что могло означать либо то, что она маленького роста, либо что сиденье так сильно продавилось за многие годы эксплуатации машины. Я решил, что причиной все же является продавленное сиденье, поскольку руки женщины выглядели достаточно длинными, и форма ее плеч тоже не говорила о небольшом росте. По моим представлениям, ей было около тридцати пяти – достаточный возраст для того, чтобы казаться уже не юной и кое-что повидавшей и в то же время чтобы не проходить мимо развлечений и удовольствий, которые предлагает жизнь. Она чуть заметно улыбалась, и ее улыбка подбиралась к глазам, большим, черным и влажным, которые, как мне показалось, обладали каким-то внутренним сиянием. Хотя, возможно, это было всего-навсего отражение светящейся приборной панели.

Она опустила окно на своей дверце и в упор посмотрела на меня. Сначала на лицо, затем провела внимательным взглядом сверху вниз, потом справа налево. Ее взгляд, в котором не было ничего, кроме прямоты и искренности, оценил меня полностью, от волос до подметок. А я, для того чтобы ей стало лучше видно, подошел поближе. Ее лицо было не просто гладким, оно было эффектным и волнующим. На правом бедре у нее была кобура с револьвером; я также заметил дробовик в чехле, стоящий дулом вниз в промежутке между сиденьями. В

салоне было большое радио, лежащее на пассажирском сиденье – его соединительный провод тянулся к приборному щитку – и микрофон с витым проводом, укрепленный на стойке возле руля. Машина была старая, изношенная и почти наверняка купленная у более богатого муниципального образования, списавшего ее как выработавшую ресурс.

– Так вы и есть тот парень, кого Пеллегрино привез сюда, – констатировала она.

Ее голос был негромким, но четким, приветливым, но не слащавым, а акцент был местным.

– Да, мэм, это я.

– Вас зовут Ричер, верно?

– Верно, мэм, – подтвердил я.

– А я Элизабет Деверо, здешний шериф.

– Очень рад познакомиться с вами, – ответил я.

После короткой паузы она спросила:

– Вы уже ужинали?

Я утвердительно кивнул и добавил:

– Вот только не добрался до десерта. Кстати, я как раз направляюсь сейчас закончить ужин пирогом.

– У вас вошло в привычку совершать прогулки между блюдами?

– Я ждал хозяев отеля. А они, как мне казалось, не очень спешили в свое заведение.

– Так вы там остановились на ночь? В отеле?

– Я надеюсь на это.

– Значит, вы не остановились у друга, которого приехали разыскивать?

– Пока я его еще не нашел.

Она понимающе кивнула в ответ и сказала:

– Мне надо поговорить с вами. Ждите меня в кафе. Пять минут, договорились?

В ее голосе слышалась властность, но не угроза. Ничего похожего на указание. Просто вежливая, но настойчивая просьба, исходившая, по моему мнению, в первую очередь от дочери шерифа, а уже затем от самого шерифа.

– Договорились, – согласился я. – Через пять минут.

Подняв окно на своей дверце, она отвернулась от меня и развернула автомобиль, повторив в более медленном темпе тот маневр, что проделали те два парня на пикапе. Затем снова включила фары и умчалась прочь. Я видел, как зажглись красные тормозные огни ее машины, когда она поворачивала на Мейн-стрит. Я зашагал той же дорогой по обочине – заросшей травой полосе между дорогой и кюветом.

Придя в кафе через пять минут, отпущенных мне на дорогу, я обнаружил припаркованную к бордюру машину Элизабет Деверо, а ее саму – сидящей за тем же столом, за которым прежде сидел я. Пожилая пара из отеля уже исчезла. В заведении не было никого, кроме шерифа и официантки.

Я вошел, и Деверо, ничего не говоря, сделала незаметное движение ногой, находящейся под столом, и вытолкнула чуть вперед стул, стоявший напротив нее. Приглашение. Почти команда. Официантка сразу все поняла и не стала усаживать меня на другое место. Наверняка Деверо уже обо всем распорядилась. Я попросил официантку принести кусок их самого вкусного пирога и еще чашку кофе. Она пошла на кухню, и в зале воцарилось молчание.

Положа руку на сердце, я был готов признаться, что Элизабет Деверо была явно очень привлекательной женщиной. Поистине красивой. Вне машины она оказалась довольно высокой, а ее волосы были просто прелестны. Должно быть, один лишь «конский хвост» весил не меньше пяти фунтов. Все черты ее лица были правильными и находились в должной пропорции по отношению друг к другу. В униформе она выглядела потрясающе. Но ведь мне вообще нравились женщины в униформе – возможно, потому, что с другими я практически не общался. Однако больше всего мне нравился ее рот. И глаза. Они вместе добавляли лицу какую-то легкую кривизну и веселое оживление, как будто все, что происходило с ней, оставляло ее холодной, спокойной, собранной, а затем она находила во всем этом нечто такое, что заставляло ее улыбаться. Ее глаза все еще излучали какое-то свечение. И теперь это точно не было отражением светящейся приборной панели «Шевроле Каприс».

– Пеллегрино сказал мне, что вы служили в армии, – начала она.

Я немного помедлил с ответом. Работа под прикрытием – это все равно что ложь, и я ничуть не колебался, когда врал Пеллегрино. Но сейчас по какой-то непонятной причине я не хотел врать Деверо. Поэтому сказал:

– Шесть недель назад я еще был в армии.

Фактически так оно и было.

– В каких войсках?

– В основном, служил в подразделении под номером сто десять, – ответил я.

Что тоже было правдой.

– В пехоте?

– Это было особое подразделение. В основном, смешанные операции.

И это тоже была правда.

– А кто же ваш друг, живущий здесь?

– Его фамилия Хейдер, – ответил я.

Чистой воды выдумка.

– Должно быть, он служил в пехоте. В Келхэме все пехотинцы.

Я, утвердительно кивнув, добавил:

– 75-й рейнджерский полк.

– Он был инструктором? – спросила Деверо.

– Да, – ответил я.

Она кивнула.

– Только инструкторы задерживаются здесь надолго и впоследствии хотят поселиться где-то поблизости.

Я промолчал.

– Я никогда о нем не слышала, – сказала Элизабет.

– Тогда, возможно, он снова переехал куда-нибудь.

– И когда, по-вашему, это могло случиться?

– Не могу сказать. А как долго вы служите шерифом?

– Два года, – ответила Деверо. – Достаточно, чтобы узнать всех местных.

– Пеллегрино сказал, что вы живете здесь всю жизнь. Я считаю, этого достаточно, чтобы узнать все, что касается местных.

– Это не так, – возразила она. – Я жила здесь не всю свою жизнь. Я жила здесь, когда была ребенком, и живу здесь сейчас. Но были еще и годы между.

Я уловил тоскливые интонации в ее голосе. Были еще и годы между. И я спросил ее:

– А как вы провели эти годы?

– У меня был богатый дядюшка, – ответила Элизабет. – Я путешествовала по миру за его счет.

Вот тут мне показалось, что я попал впросак и вот-вот завалю свое задание. Потому что этот ответ я уже слышал раньше.

Глава 12

Официантка принесла ужин для Элизабет Деверо и мой десерт. Шериф заказала то же самое, что и я: сочный гамбургер и кучу картофеля-фри, похожую на беличье гнездо. Мой пирог оказался с персиковой начинкой, а поданная порция была не меньше половины основной базы Главной лиги[12 - Главная лига – основное объединение профессиональных бейсбольных лиг в США. Основная база (она же «дом»), представляет собой пятиугольную резиновую плитку белого цвета площадью 900 кв. см.]. Пирог был больше блюда, на котором его подали. Кофе налили в высокую керамическую чашку. Деверо подали простую воду в тонком стакане.

Есть холодный пирог легче, чем гамбургер, поэтому я решил воспользоваться шансом вести разговор, в то время как Элизабет не могла делать ничего другого, кроме как есть, слушать и кратко комментировать сказанное мною. Я начал с того, что сообщил:

– Пеллегрино рассказал, что у ваших парней работы по горло.

Деверо, жуя гамбургер, молча кивнула.

– Разбитая машина и убитая женщина, – продолжал я.

Она снова кивнула и, подхватив падающую капельку майонеза на кончик мизинца, отправила ее в рот. Грациозный жест применительно к неэлегантному действу. У нее были короткие, тщательно отполированные и ухоженные ногти. Ее изящные и красивые, но в то же время сильные мускулистые руки были слегка загорелыми. Отличная кожа. И никаких колец. Ни одного. Главное то, что кольца не было на безымянном пальце левой руки.

– И есть какие-то успехи по какому-нибудь из этих дел? – поинтересовался я.

Она сделала глотательное движение, улыбнулась и подняла руку, как коп, регулирующий движение. Стоп. Подождать. А потом сказала:

– Дайте мне одну минуту, хорошо? Давайте пока помолчим.

Я принялся за свой пирог, который и

вправду оказался хорошим. Корочка была сладкой, а персики – мягкими. Очевидно, местные. А может быть, из Джорджии. Я не большой знаток в вопросах выращивания фруктов. Деверо ела, держа бургер в правой руке, а левой брала с тарелки ломтики картофеля; ее глаза почти все время смотрели в мои. Губы шерифа лоснились от мясного сока. А ведь она была стройной и худощавой женщиной. Должно быть, ее система обмена веществ работала, как атомный реактор. Время от времени она делала долгие глотки воды. А я уже допил до конца кофе, который хоть и был хорошим, но все же не лучше пирога.

– А что, кофе помогает вам бодрствовать? – спросила она.

Я утвердительно кивнул и добавил:

– До тех пор, пока я не захочу спать. Для этого я его и пью.

Оставив на тарелке край булочки гамбургера и шесть или семь ломтиков картофеля-фри, Деверо допила остатки воды из стакана и обтерла салфеткой губы, а затем пальцы. Сложив салфетку, положила ее рядом с тарелкой. Ужин закончился.

– Так у вас есть какие-либо успехи по этим делам? – повторил я вопрос.

Она улыбнулась, словно вспомнив о чем-то смешном и веселом, а затем, отклонившись в сторону от стола, сплела руки вместе, увеличив при этом угол наклона своего тела, и снова посмотрела на меня, медленно проделав глазами извилистый путь от моих ног, находившихся в тени, до кончиков волос на голове.

– А вы вообще-то ничего, – объявила она. – У вас и вправду нет причин стыдиться. Это не ваша вина.

– О чем вы? – спросил я.

Она откинулась на стуле. Ее глаза по-прежнему смотрели в мои.

– Мой отец был здесь шерифом до меня, – начала она. – Еще до моего рождения. Он двадцать раз подряд побеждал на выборах шерифа и хорошо служил обществу.

– В этом я ничуть не сомневаюсь, – поддержал я ее.

– Но мне все это не очень нравилось. Не с точки зрения ребенка. Думаю, вы понимаете, о чем я? Это глухое место. Мы получаем книги по почте. А я знала, что где-то существует огромный широкий мир. Я должна была покинуть это место.

– В этом я вас никак не могу обвинить, – сказал я.

– Но некоторые мысли все еще живут в моей памяти. Такие, как работа на благо общества. Как обеспечение правопорядка. Я начала относиться к этому как к семейному бизнесу, так же, как это делают другие люди.

Я утвердительно кивнул. Дети берут пример со своих родителей, работающих в правоохранительных системах, намного более часто, чем это бывает в семьях, связанных с другими профессиями. Кроме, разве что, бейсбола. У сына профессионального бейсболиста шансов попасть в высшую лигу в восемьсот раз больше, чем у ребенка из любой другой семьи.

– Так поставьте себя на мое место, – сказала она. – Что, по-вашему, я сделала, когда мне исполнилось восемнадцать?

– Не знаю, – пожал плечами я, хотя уже более-менее догадывался, что она сделала, и это меня совсем не радовало.

– Я поехала в Южную Каролину и поступила на службу в Корпус морской пехоты.

Я понимающе кивнул. Это было еще хуже того, что я ожидал услышать. Не знаю почему, но до этой минуты я готов был держать пари на то, что она поступила в военно-воздушные силы.

– И сколько вы там прослужили? – спросил я.

– Шестнадцать лет.

Так, значит, сейчас ей тридцать шесть. Восемнадцать лет она прожила дома, плюс шестнадцать лет службы в морской пехоте, плюс два года работы шерифом в Картер-Кроссинге. Мы с ней ровесники.

– А в каком подразделении вы служили? – поинтересовался я.

– В офисе начальника военной полиции.

Я отвел глаза в сторону и, покачав головой, произнес:

– Так, значит, вы военный коп.

– Работа на благо общества и обеспечение правопорядка, – ответила она. – Я одним выстрелом убила двух зайцев.

Я снова посмотрел на нее, но уже глазами побежденного.

– И какое ваше последнее звание?

– Старший уоррент-офицер 5-й категории, – ответила она.

Это значит – специалист в определенной области. Хорошее место; там делается конкретная работа.

– А почему вы ушли? – спросил я.

– Из-за неразберихи, – чуть поморщилась Элизабет. – Советы рухнули, последовало сокращение армии. Я решила, что лучше уйти самой, чем ждать, когда тебя попрут. К тому же папа умер, а я не могла допустить, чтобы какой-нибудь идиот типа Пеллегрино сел на это место.

– А где вы служили? – поинтересовался я.

– Везде, – ответила она. – Дядя Сэм, который был моим богатым дядюшкой, показал мне мир. Некоторые его части стоит посмотреть, а некоторые – нет.

Я не сказал ничего. Подошла официантка и забрала наши пустые тарелки.

– Как бы там ни было, – сказала Деверо, – я ожидала вас. Откровенно говоря, именно это мы бы и сделали в подобных обстоятельствах. Убийство позади бара, расположенного рядом с базой? Для базы это дело либо особой секретности, либо особой щепетильности? Мы бы выделили следователя по своему ведомству и послали еще одного в город под прикрытием.

Я не сказал ничего. А она продолжала:

– Цель, разумеется, заключается в том, что человек, работающий в городе под прикрытием, должен быть полностью в курсе дела и в свое время предпринять необходимые шаги для того, чтобы сгладить неприязненное отношение местных жителей к военным. Если в этом возникнет острая необходимость. Ведь в то время я, разумеется, поддерживала политиков. Но теперь я действую от имени местных, а поэтому больше не могу так делать.

Я не сказал ничего.

– Да не парьтесь вы, – сказала шериф. – Вы делаете это лучше многих наших парней. Мне, например, очень нравятся ваши башмаки. И волосы. И смотритесь вы очень убедительно. Вам просто малость не повезло, только и всего: вам встретилась я, а кто я, вы теперь знаете. Хотя все это произошло не вовремя, согласны? Но, с другой стороны, такие вещи никогда не случаются вовремя. Я и представить себе не могу, как это могло бы быть. И, честно говоря, вы не очень ловкий лжец. Вы не должны были упоминать 110-е подразделение. Разумеется, оно мне известно. Вы были у всех на слуху, почти так же, как и мы. Но вот Хейдер… Слишком уж необычная фамилия. Да и носки цвета хаки тоже вам не в плюс. Очевидно, из гарнизонного магазина. Вы, похоже, отхватили эту обновку вчера. Я носила такие же носки.

– Да я и не хотел врать, – сказал я. – Здесь вы не правы. Мой отец служил в Корпусе морской пехоты. Может быть, я почувствовал в вас что-то знакомое.

– Отец был морпехом, а вы пошли в армию? Почему так вышло? Поступили ему наперекор?

– Даже не знаю, почему так вышло, – признался я. – В то время я чувствовал, что поступаю правильно.

– Ну, а сейчас?

– В эту минуту? Не очень здорово.

– Да не парьтесь вы, – снова повторила она. – Вы предприняли хорошую попытку.

Я не сказал ничего.

– А в каком вы звании? – спросила она.

– Майор, – ответил я.

– Я должна отдавать вам честь?

– Только если пожелаете.

– Вы все еще числитесь в 110-м подразделении?

– Временно. В настоящее время приписан к 396-й части военной полиции. Ведомство по расследованию уголовных преступлений.

– И сколько лет вы на службе?

– Тринадцать. Плюс Вест-Пойнт.

– Для меня большая честь общаться с вами. Может, все-таки мне следует отдавать вам честь… А кого они направили в Келхэм?

– Одного парня по имени Мунро. Он в том же звании, что и я.

– Совершенно непонятно, – Элизабет пожала плечами.

– Так у вас есть какие-либо продвижения в

расследовании? – снова спросил я.

– А вы упорный и не отступаете, верно? – ответила она вопросом на вопрос.

– Отступление не входит в полученное мною задание. Вам же все это знакомо.

– Ну хорошо, предлагаю вам сделку. Ответ на ответ. И после этого вы отправляетесь обратно. Отчаливаете с рассветом. Я даже пришлю за вами Пеллегрино, и он отвезет вас на то место, где подобрал вас. Договорились?

– А какой у меня выбор? – спросил я. – Выходит, договорились.

– Нет, – сказала она. – Мы не продвинулись. Вообще ни насколько.

– Понятно, – сказал я. – Спасибо. Теперь ваша очередь.

– Очевидно, это прояснит для меня ситуацию, если я буду знать, являетесь ли вы асом в своем деле, или же этот парень, которого они послали в Келхэм, является асом. Я употребляю слово «ас» в терминах текущей армейской системы оценок. И имею в виду баланс вероятностей[13 - Баланс вероятностей – один из критериев доказанности в англо-саксонском праве. Трактуется как вероятность, составляющая более 50 %, либо просто как «скорее вероятно, чем нет».]. В свете этого они полагают, что проблема или за воротами, или перед ними. Так кто заправила, вы? Или тот парень?

– Отвечать честно?

– А чего еще мне ожидать от сына морпеха?

– Честный ответ такой: я не знаю.

Глава 13

Элизабет Деверо заплатила за свой гамбургер и за мой десерт. Я посчитал это щедростью и оставил официантке чаевые, которые снова вызвали на ее лице улыбку. Мы вместе вышли из кафе и остановились на короткое время возле старой патрульной машины. Луна светила ярче. Тучи, закрывавшие тонкий серпик, ушли, вместо них на небо высыпали звезды.

– Могу я задать вам еще один вопрос? – спросил я.

Деверо сразу насторожилась.

– О чем? – поинтересовалась она.

– О волосах, – успокоил ее я. – Наши волосы должны соответствовать формам наших голов. Сводить на конус, так это называется. Закругляясь в соответствии с естественным закруглением черепа при переходе в основание шеи. А как было с вашими волосами?

– В течение пятнадцати лет я коротко стриглась машинкой, – ответила она. – Я начала отращивать волосы, когда поняла, что ухожу со службы.

Я посмотрел на Деверо, освещенную лунным светом и светом из окна кафе, и представил ее с короткой стрижкой. Наверное, она была неотразимой.

– Рад был узнать об этом. Спасибо, – сказал я.

– С самого начала у меня не было никаких шансов, – пояснила она. – Правила для женщин, служащих в Корпусе морской пехоты, требуют придерживаться «неэксцентричного стиля», как они это называют. Волосы могут касаться вашего воротника, но не должны спадать дальше его нижнего края. Их разрешено закалывать, но в этом случае я не могла надеть шляпу.

– Сплошное жертвоприношение, – посочувствовал я.

– Дело того стоило, – ответила Элизабет. – Мне нравилось быть морпехом.

– Так вы и сейчас им остаетесь. Став морпехом, будешь им всегда.

– Ваш отец так говорил?

– Ему не представился шанс сказать это. Он умер на боевом посту.

– А ваша мама еще жива? – спросила она.

– Она умерла через несколько лет после отца.

– Моя мама умерла, когда я была на шлюпочных сборах. От рака.

– Что вы говорите? Моя тоже. От рака, я хочу сказать. Только не во время шлюпочных сборов.

– Сочувствую.

– Это не моя вина, – неожиданно для себя произнес я. – Она была в Париже.

– Я тоже. Правда, на Пэррис-Айленд[14 - Пэррис-Айленд – центр приема новобранцев морской пехоты и основной учебный центр подготовки морских пехотинцев. Находится в штате Южная Каролина. Название центра созвучно с названием Париж (англ. Paris).]. А она, что, иммигрировала?

– Она была француженкой.

– А вы говорите по-французски?

– Un peu, mais lentement, – ответил я.

– Что это значит?

– Немножко, но медленно.

Кивнув, она взялась за ручку двери «Шевроле». Я понял намек и сказал:

– Итак, спокойной ночи, шеф Деверо. Приятно было с вами познакомиться.

В ответ она улыбнулась.

Я повернул налево и пошел по направлению к своему отелю. Услышал, как заработал мотор полицейской машины, как начали вращаться колеса, а потом автомобиль, медленно проехав мимо меня, вдруг сделал круговой поворот, переехав с противоположной стороны улицы на ту, по которой шел я, и припарковалась к соседнему с отелем «Туссен» дому. Я прошел вперед до машины, как раз в тот момент, когда Деверо, открыв дверь, вышла на тротуар. Я, естественно, решил, что она хочет сказать мне еще что-то, поэтому остановился и стал вежливо ждать.

– Я здесь живу, – сказала она, подходя ко входу в «Туссен». – Спокойной ночи.

Она поднялась наверх, в свой номер, прежде чем я вошел в вестибюль. Старик, которого я видел в кафе, сидел за стойкой администратора. Он был готов заниматься делами. Я видел, что отсутствие у меня багажа привело его в замешательство, но наличка есть наличка, и он, приняв восемнадцать долларов, вручил мне ключ от номера двадцать один. Затем пояснил, что мой номер находится на втором этаже, и его окно, расположенное на главном фасаде, выходит на улицу, на которой, по его словам, намного тише, чем на той территории, что находится за задним фасадом. Для меня это не имело никакого значения, поскольку я помнил о том, что неподалеку есть железная дорога.

На втором этаже лестничная площадка выходила на середину длинного, едва освещенного четырьмя маломощными лампочками коридора, с голым, не застеленным ковровой дорожкой полом. В коридор выходили девять дверей от комнат с окнами, выходящими на улицу, и четыре двери от комнат, окна которых были расположены на заднем фасаде дома. Из-под двери семнадцатого номера, чье окно выходило на улицу, пробивалась тонкая желтая полоска света. Деверо, по всей вероятности, готовилась ложиться спать. Дверь моей комнаты была четвертой от нее в северную сторону. Я открыл ее, вошел в номер, зажег свет и сразу почувствовав холодный застоявшийся воздух, а увидев на всем слой застарелой пыли, понял, что комната долгое время пребывала нежилой. Номер представлял собой комнату со множеством углов и высоким потолком; такое архитектурное решение могло бы показаться удачным, если бы в какой-то из периодов последнего десятилетия в один из углов комнаты не затолкали ванную. Окно представляло собой двойную застекленную дверь, ведущую на балкон; я обратил на него внимание, когда рассматривал дом с фасада. Меблировка номера состояла из кровати, стула и туалетного столика; на полу лежал истертый ногами постояльцев и многократными выбиваниями персидский ковер.

Я опустил на окно занавеску и распаковал свои пожитки, которые состояли только из сборной зубной щетки. Я поставил ее в стакан, который нашел на полочке в ванной. Зубной пасты у меня не было, но я всегда считал ее всего лишь приятным на вкус смазочным материалом. Один знакомый армейский дантист клятвенно заверял меня, что механическое воздействие щетины – это единственное, что требуется зубам для поддержания их в здоровом состоянии. А для свежести дыхания у меня была жевательная резинка. Все мои зубы до сих пор были на месте, кроме одного нижнего, выбитого удачным ударом во время уличной драки в Кливленде, штат Огайо.

На часах в изголовье кровати было почти двадцать минут двенадцатого. Я присел на кровать, решив немного отдохнуть и подумать. Я чувствовал себя немного

усталым, потому что встал рано, однако сил у меня оставалось еще достаточно. Надо было делать дела, а для этого у меня было весьма ограниченное время, поэтому, подождав, пока, по моим расчетам, все прочие люди, живущие в отеле, отойдут ко сну, я снова вышел в коридор. Свет из-под двери Деверо уже не пробивался. Я неслышными шагами прокрался в вестибюль. За столом администратора по-прежнему никого не было. Я вышел на улицу и, повернув налево, направился туда, где еще не успел побывать.

Глава 14

Настолько тщательно, насколько позволял тусклый лунный свет, я рассматривал Мейн-стрит на всем ее протяжении. Прямая, как указка, она шла примерно ярдов на двести в южном направлении, потом, немного сузившись и изогнувшись, превращалась в жилую зону со скромного вида и расположенными как попало домами, стоящими посреди дворов разной величины. По западной стороне улицы – там, где она проходила через деловую часть города, – стояли магазины и разного рода коммерческие здания; между ними были проложены узкие аллеи-проезды, некоторые из которых, застроенные по обеим сторонами небольшими домами, упирались в невысокие заросли. Подобные заведения были расположены и на западной стороне Мейн-стрит, практически точно напротив кафе и отеля, но мощеные аллеи-проезды, ведущие в западном направлении, были более широкими и все как один упирались в улицу с односторонней застройкой, расположенную позади Мейн-стрит и идущую параллельно ей. Я подумал, что эта улица была в прежнее время главным, что обеспечивало жизнь города, и именно на ней скрывалась причина моего пребывания здесь этой ночью.

Эта улица, тянувшаяся в направлении с юга на север, выходила на железную дорогу и взаимодействовала с нею посредством всего лишь широкой полосы стоптанной земли. Я представил себе пассажирские поезда прежних времен с разрисованными паровозами, которые с сипом и хрипом останавливались перед водокачкой; двери-окна вагонов были обращены в южную сторону. Я представил себе, как все работники ресторанов и владельцы кафе стремглав преодолевали полосу утоптанной земли и ставили деревянные лестницы перед раскрывающимися дверьми вагонов. Я представил себе сходящих по ним и растекающихся перед поездом пассажиров, голодных, истомленных жаждой за время длительной поездки. Сотни людей с готовностью пересекали эту полоску утоптанной земли, а потом ели и пили до полного насыщения. Я представил себе цоканье монет, перезвон кассовых аппаратов, паровозный гудок, возвращение пассажиров в вагоны. И вот поезд снова трогается, деревянные лесенки уже убраны, на час наступает тишина и спокойствие, а затем приползает следующий поезд, и все прежнее действо повторяется вновь, и так без конца.

Улица с односторонней застройкой усилила местную экономику; это она делала и сейчас. Конечно, пассажирские поезда давно отошли в прошлое, а вместе с ними – кафе и рестораны. Но их заменили бары. Магазины автомобильных запчастей и бары, кредитные бюро и бары, магазины по продаже бэушных стереосистем и бары. Поезда уступили место автомобильному потоку, идущему из Келхэма. Я представил себе машины, припаркованные на той самой полосе утоптанной земли, и небольшие группы рейнджеров в тренировочной одежде, растекающихся по всем этим заведениям с единственной целью – прокутить денежки дяди Сэма. Завоеванный ими рынок – а таких рынков, как говорил Гарбер, великое множество повсюду, как будто железнодорожные пассажиры снова вернулись в сегодняшний день. Мне довелось наблюдать подтверждение этого на сотнях военных баз, разбросанных по всему миру. Автомобили могли быть старыми «Мустангами» или «Гран Турино», или подержанными «БМВ» или «Мерседесами» в Германии, или удивительными «Тойотами Краун» или «Датсунами» на Дальнем Востоке; пиво тоже могло быть различных марок и различной крепости, и займы могли предоставляться в различных валютах; да и оружие, помещенное в специальные хранилища, тоже было различным, и в смысле калибра, и в смысле емкости обоймы; стереосистемы тоже работали под различным входным напряжением – но все остальное было одинаковым везде и повсюду.

Я довольно легко нашел то место, где была убита Дженис Мэй Чаплин. Пеллегрино, когда подвозил меня, сказал, что она буквально плавала в луже крови, а это значило, что кровь должны были засыпать песком, и я обнаружил полянку свежеразбросанного песка на мощеной аллее недалеко от левого угла дома, в котором размещался бар под названием «Браннанс». Он располагался приблизительно в центре улицы с односторонней застройкой, а та самая аллея, в которой нашли тело, пролегала вдоль левой стены бара и после двух искривлений выходила на Мейн-стрит между старомодным зданием аптеки и магазином строительных товаров. Возможно, песок для засыпки кровавого пятна и был взят в этом магазине. На это потребовалось три или четыре шестидесятифунтовых мешка. Песок был рассыпан поверх дорожных плит аккуратным слоем толщиной три или четыре дюйма.

Рассмотреть непосредственно само место оказалось невозможно. Задняя дверь бара «Браннанс» находилась примерно на расстоянии пятнадцати футов, боковых окон в баре не наблюдалось. Задняя стена аптеки тоже была глухой. Соседствующее с баром здание кредитного агентства-франшизы компании «Вестерн Юнион» имело на своей задней стене окно, но по ночам агентство не работало. Никаких свидетелей. Да и свидетельствовать-то было практически не о чем. На то, чтобы перерезать горло, требуется совсем немного времени. Особенно если имеешь подходящее для этого орудие, достаточный вес и нужную силу; в этом случае на все про все нужно столько времени, сколько потребуется для быстрого движения руки на расстояние в восемь дюймов. Только и всего.

Я вышел из аллеи и, пройдя половину расстояния до железной дороги, остановился на утоптанной полосе земли, чтобы еще раз оценить освещенность. Нет никакого смысла искать то, что я не смогу рассмотреть. Но луна уже поднялась высоко, и небо все еще было чистым, поэтому я пошел дальше и, переступив через первый рельс, повернул налево и двинулся в северном направлении по шпалам, как это когда-то делали мальчишки, уходя из дома и направляясь в Чикаго или Нью-Йорк. Я прошел через переезд, потом мимо старой водокачки.

Внезапно земля начала чуть подрагивать.

Сначала едва заметно, затем я ощутил легкое, но непрерывное дрожание, словно находился в этот момент на границе зоны землетрясения, произошедшего где-то в отдалении. Я остановился. Шпала под моими ногами дрожала. Рельсы, между которыми я стоял, начали петь. Я обернулся назад и рассмотрел вдалеке тонкую цепочку огней. Один бьющий вперед световой луч. Полуночный поезд, находящийся в двух милях южнее меня, быстро приближался. Я стоял на том же месте. Рельсы гудели, и это гудение походило на плач по умершему. Шпалы под моими ногами то прогибались вниз, то снова принимали прежнее положение – колебались с малой, почти микроскопической амплитудой. Гравий под ними чуть заметно подпрыгивал и при этом щелкал. Тряска земли усилилась и перешла в частую ритмичную дрожь. Далекий свет локомотивной фары мерцал, как звезда, перемещаясь по ходу поезда то влево, то вправо в каких-то жестко установленных границах.

Я сошел с

колеи и, подойдя к старой водокачке, прислонился к просмоленной деревянной стойке. Я чувствовал плечом, как она вибрировала. Земля тряслась под моими ногами. Рельсы выли. Раздался сигнал – долгий, пронзительный, внушающий чувство обреченности даже на расстоянии. Зазвонили предупреждающие звонки, установленные по сторонам дороги в двадцати футах друг от друга. Замелькали красные предупредительные фонари.

Поезд приближался, все еще оставаясь на большом расстоянии, а затем он вдруг возник рядом, почти надо мной – огромный, вернее, немыслимо громадный, и до невозможности шумный. Земля дрожала так, что старая водокачка, возле которой я стоял, казалось, отплясывала на месте, а меня самого подбрасывало вверх не меньше чем на дюйм и тут же швыряло вниз. Потоки воздуха больно хлестали по лицу. Локомотив пронесся мимо, а за ним потянулась бесконечная цепь вагонов. Громыхая, скрежеща и раскачиваясь в лунном свете, они, подталкивая друг друга, без остановки неслись на север: десять, двадцать, пятьдесят, сто. Я, приникнув к просмоленной деревянной стойке, простоял целую минуту, шестьдесят долгих секунд, оглушенный лязгом металла, потерявший ориентацию от дрожания земли и от разряженного воздуха, в потоке которого несся поезд.

Наконец он ушел.

Задний торец последнего в цепи вагона катил прочь от меня со скоростью не меньше шестидесяти миль в час, рев ветра стал на полтона ниже, тряска земли стихла, затем перешла в легкое подрагивание и вскоре совсем стихла; пронзительно скрипевшие рельсы затихли и лишь чуть слышно шипели. Маниакальный звон предупредительных сигнальных устройств на переезде стих.

Снова наступила тишина.

Первое, что пришло мне в голову, была мысль, насколько далеко от переезда следует искать обломки той самой голубой машины. До этого я был уверен, что она где-то совсем рядом с ним. Но после столь ужасающей демонстрации мощи я подумал, что не удивлюсь, обнаружив злополучные обломки где-нибудь в Нью-Джерси. А то и в Канаде.

Глава 15

В конце концов я обнаружил бо?льшую часть обломков машины примерно в двухстах ярдах к северу. От переезда до того места тянулась заваленная мусором и хламом полоса. Пройдя за нее, я обнаружил разбившееся вдребезги ветровое стекло, на котором при свете луны блестела выпавшая роса. Осколки, разлетевшиеся вокруг по каким-то неведомым траекториям, казалось, разбросала чья-то гигантская рука. Там же валялся хромированный бампер, оторванный от корпуса и согнутый неизвестно каким образом пополам, компактный V-образный двигатель, оторванный и отброшенный, словно соломинка для питья. Он почти наполовину вонзился в землю и торчал из нее, словно дротик для игры в дартс на газоне. Рядом валялось колесо без диска. Удар был колоссальной силы. Машину отбросило вперед, словно шар, установленный на колышек, на который кладут мячик для гольфа. Из состояния покоя она мгновенно получила ускорение в шестьдесят миль в час.

По моим предположениям, машину оставили на путях примерно в двадцати ярдах к северу от водокачки. Именно там я обнаружил первый осколок стекла. После удара локомотива машина пролетела по воздуху не менее пятидесяти ярдов, а после падения на землю несколько раз перевернулась. Возможно, с колес на крышу, затем с крыши на колеса, а возможно, с носа на багажник и с багажника на нос. От первоначального удара – в этом я тоже был уверен – машину, как бывает при взрыве, разнесло на части, которые потом раскатились по широкой площади. Горючее, также разлившееся по ней, затем вспыхнуло. На кустарнике, повсюду на протяжении последних пятидесяти ярдов, были заметны черные пучки обгорелых веток, а то, что осталось от самого автомобиля, валялось в эпицентре под деревьями с почерневшими стволами. Следователи, занимавшиеся определением причин возникновения пожаров, вместе с которыми мне доводилось работать, смогли бы по тому, как разбрызгано горючее, определить число переворотов машины.

Пеллегрино, видевший машину при дневном свете, счел ее голубой, а мне при лунном свете она показалась пепельно-серой. Я не мог найти ни одного необгорелого кусочка размером хотя бы с один квадратный дюйм. Все, что я видел, представляло собой обугленное месиво, раздробленное и искореженное до неузнаваемости. Я был подготовлен к тому, что прежде все это было машиной, а иначе не смог бы даже и предположить, чем бы это могло быть.

Если чьи-то намерения заключались в том, чтобы уничтожить улики, то он успешно справился с этим; более того, все было сделано отлично – и не оставлено никаких следов.

Я вернулся в гостиницу ровно в час ночи и сразу же лег в постель. Я выставил будильник на часах, висевших в изголовье, на семь утра: в это время Деверо должна была, по моим прикидкам, вставать и готовиться к рабочему дню, который, как я решил, начинается в восемь. Я видел, что она небезразлична к своей внешности, но ведь она была еще и морпехом, и прагматиком, а значит, не станет тратить больше часа на то, чтобы подготовить себя к выходу из дома. Я решил, что буду принимать душ в одно время с нею, а стало быть, смогу застать ее за завтраком в кафе. Пока в моих планах было только это, и я еще не знал, что именно скажу ей.

Но проспать до семи часов утра не получилось. Меня разбудили в шесть. Кто-то постучал в дверь моего номера. Я, скатившись с кровати и натянув брюки, открыл дверь. Это был тот самый старик, хозяин отеля.

– Мистер Ричер? – спросил он.

– Да, – ответил я, – а в чем дело?

– Вот и хорошо. Я рад, что вы оказались именно тем человеком. Хотя мне и пришлось узнать об этом в столь ранний час. Но если необходимо в чем-то убедиться, то время не так важно.

– А что вы хотите?

– Ну… для начала, как я уже сказал, мне хотелось выяснить, кто вы.

– Я абсолютно уверен, что дело не только в этом. Тем более в такое время. У вас всего два постояльца. Тем более что второй постоялец никак не может быть мистером.

– Вас спрашивают по телефону.

– Откуда и кто?

– Ваш дядя.

– Мой дядя?

– Ваш дядя. Леон Гарбер. Он сказал, что у него срочное дело. А если судить по его голосу, то оно еще и важное.

Я натянул футболку и босиком спустился за стариком. Через боковую дверь он впустил меня в офис, находящийся за стойкой администратора. На обшарпанном столе красного дерева стоял телефон. Снятая с рычага трубка лежала рядом.

– Прошу вас, будьте как дома, – обратился ко мне старик, после чего вышел из офиса и прикрыл за собой дверь. Я сел на стул, поднес трубку к уху и спросил:

– В чем дело?

– Ты в порядке? – прозвучал из трубки голос Гарбера.

– Я в порядке. А как ты меня нашел?

– По телефонной книге. В Картер-Кроссинге всего один отель. Так у тебя и вправду все хорошо?

– Потрясающе.

– Ты уверен?

– Полностью.

– Тебя следует проверять каждое утро в шесть часов.

– Меня?

– Ведь так мы договорились.

– Когда?

– Мы разговаривали вчера в шесть часов. Когда ты уходил.

– Понимаю, – ответил я. – Это я помню. Но мы не договаривались о том, что будем разговаривать в шесть утра каждый день.

– Ты позвонил мне вчера. В обед. Ты же сказал, что снова позвонишь сегодня.

– Но я же не сказал, во сколько.

– А мне показалось, что ты сказал.

– Да ты снова все врешь, старый дурак. Ну, что тебе надо?

– Ты что-то очень сердитый

сегодня утром.

– Я вчера поздно лег.

– И чем ты занимался?

– Присматривался к тому, что делается вокруг.

– И?

– Да есть парочка вещей, – ответил я.

– И что это?

– Просто два отдельных события. Представляют интерес.

– А есть какие-либо успехи?

– Пока только вопросы. Ответы на них, возможно, и принесут успехи. Если мне когда-нибудь удастся найти эти ответы.

– Мунро ничуть не продвинулся в Келхэме, – сказал Гарбер. – По крайней мере пока. Вся эта история может оказаться намного более сложной, чем мы думали.

Я ничего не ответил на это. Гарбер тоже взял недолгую паузу.

– Послушай, – сказал он. – Что ты имел в виду, когда сказал «если ты когда-нибудь найдешь эти ответы»?

Я промолчал.

– А что ты там рассматривал в темноте? – спросил Гарбер. – Не лучше ли было дождаться, пока рассветет?

– Я встретил здесь шерифа, – ответил я.

– И?..

– Это совсем не то, чего ты мог ожидать.

– В каком смысле? – всполошился Гарбер. – Он честный человек?

– Не он, а она, – сказал я. – Ее отец был здесь шерифом до нее.

Гарбер снова замолчал.

– Только не рассказывай мне сказки, – прервав паузу, нервно произнес он. – Она раскрыла тебя?

Я оставил его вопрос без ответа.

– Ну ты даешь, – в отчаянии объявил Гарбер. – Это же будет погорячее нового мирового хита. Сколько времени ей на это потребовалось? Десять минут? Или пять?

– Она служила в военной полиции Корпуса морской пехоты, – охладил я пыл Гарбера. – Мы оба профессионалы. И она все знает. Она ожидала моего приезда. Для нее этот шаг был абсолютно предсказуемым.

– И что ты намерен делать?

– Не знаю.

– Она намерена не допустить тебя до расследования?

– Хуже. Она хочет вообще выпереть меня отсюда.

– Ну ты же можешь противодействовать ее намерениям. Любым способом. Ты должен остаться там. Это вообще не подлежит обсуждению. Учти, я приказываю тебе не возвращаться назад. Ты меня слышишь? Приказываю тебе оставаться. Она никоим образом не может тебя выпереть. Это уже вопрос гражданского права. Первая поправка или что-то вроде того. Свободная ассоциация. Миссисипи ведь член Союза[15 - Союз (Union) – термин времен Гражданской войны в США, когда Конфедерации южных штатов противостоял Союз северных штатов, в который входил и штат Миссисипи. Ныне это название употребляется реже, хотя сохранилось в современном языке в названии доклада президента «О положении в стране» (State of the Union message).], такой же, как и все остальные. Это же свободная страна. Поэтому оставайся там, ты понял?

Попрощавшись с Гарбером и повесив трубку, я на некоторое время задержался в офисе. Нашарив в кармане доллар, положил его на стол в качестве покрытия расходов на исходящий звонок и набрал номер Пентагона. В Пентагоне было великое множество номеров и великое множество операторов, но я выбрал из них одного, который всегда отвечал. Я попросил оператора, надеясь на удачу, попытаться соединить меня с квартирой Джеймса Фрейзера из ведомства по связям с Сенатом. Я не рассчитывал застать его в шесть с небольшим утра, но он оказался дома. Это навело меня на некоторые мысли. Я назвал себя и сообщил ему, что у меня нет новостей.

– У тебя должно быть кое-что, – резонно заметил он, разговаривая со мной уже как с подчиненным. – А иначе зачем тебе звонить?

– Чтобы предупредить, – ответил я.

– О чем?

– Я уже видел тут пару вещей, по которым понял, что ситуация разворачивается к худшему. Она может привести к странному и скверному исходу, о котором газеты будут трубить во всю мочь как минимум месяц. Даже если ситуация не будет связана с Келхэмом, нам все равно придется отмываться. Хотя бы потому, что мы окажемся рядом.

Фрейзер на мгновение замолчал.

– Неужто все так плохо?

– Потенциально очень плохо.

– Внутреннее чутье? Что-нибудь, связанное с Келхэмом?

– Слишком рано для того, чтобы сказать что-то определенное.

– Выручи меня, Ричер. У тебя есть какие-либо реальные предположения?

– На этой стадии я бы сказал «нет». Однако военные пока ни при чем.

– Приятно слышать.

– Но это всего лишь предположение, – предостерег его я. – Так что пока повремените праздновать удачу.

Я больше не ложился в постель. Не было смысла, да и времени на сон уже не осталось. Я просто почистил зубы, принял душ, пожевал резинку и оделся. Потом, стоя у окна своего номера, я наблюдал рассвет. Незаметно подбирающийся дневной свет словно расширял границы мира. Я увидел Мейн-стрит во всех ее славных подробностях. Я смотрел на заросли низкорослого кустарника, на поля и леса, закрывающие горизонт. Потом сел на стул и стал ждать. Я рассчитывал, что услышу, как Деверо, выйдя из гостиницы, подойдет к своей машине. Я почти правильно представил себе, в каком месте у тротуара она припаркована.

Глава 16

Я услышал, как Деверо вышла из отеля ровно в семь часов двадцать минут. Сначала заскрипела и захлопнулась входная дверь, а потом скрипнула и захлопнулась дверца ее машины. Я встал и выглянул в окно. Она сидела за рулем на том же самом низком сиденье в такой же, но только чистой униформе, какая была на ней накануне. Ее пышная копна волос была еще влажной после душа. Она говорила по радио. По всей вероятности, давала указания Пеллегрино по поводу сегодняшней работы, заключавшейся в том, чтобы вывезти мою задницу из города и выгрузить ее на середине пути в Мемфис.

Спустившись по лестнице, я вышел на улицу. Утренний воздух был свежим и прохладным. Поведя взглядом по улице, я снова заметил машину Деверо, припаркованную как раз напротив кафе. Пока все хорошо. Я направился в кафе и, войдя в зал, прошел мимо столика распорядителя и платного телефона. В зале находились шестеро посетителей, включая Деверо. Остальные пятеро были мужчины; четверо одеты в рабочую одежду, а пятый – в светлый костюм. Истинный джентльмен. Может быть, сельский юрист или сельский врач, а может, управляющий кредитного агентства, расположенного рядом с баром «Браннанс». Официантка оказалась та же, что и вчера. Она была занята, поднося еду другим посетителям, поэтому я не стал ждать, пока она освободится, а, подойдя прямо к столику Деверо, спросил:

– Вы позволите мне присоединиться к вам?

Элизабет пила кофе. Еду ей еще не подали. Она посмотрела на меня с улыбкой и ответила:

– Доброе утро.

В ее голосе чувствовалась теплота. Она, казалось, рада была меня увидеть.

– И вам доброго утра, – ответил я.

– Вы пришли, чтобы попрощаться? – спросила она. – Это очень вежливо с вашей стороны и строго в рамках приличий.

Я оставил без ответа эту реплику. Деверо проделала тот же трюк, что и вчера, подтолкнув ко мне стул ногой и отбросив при этом упавшие на лицо волосы. Когда я сел, она спросила:

– Как вам спалось?

– Отлично, – ответил я.

– Поезд не разбудил вас в полночь? К этому надо привыкнуть.

– В это время я еще не лег.

– И чем же вы занимались?

– Да разными делами, – пожимая плечами, ответил я.

– В отеле или выходили?

– Выходил, – признался я.

– Вы нашли место, где было совершено преступление?

Я утвердительно кивнул.

Шериф тоже кивнула, глядя на меня.

– И вы обнаружили две важные вещи, – сказала она. – Поэтому решили подойти ко мне и убедиться, что я тоже считаю их важными, перед тем как вы отправитесь восвояси. У вас развито чувство

гражданской ответственности.

Подошла официантка и, поставив на стол тарелку с гренками, повернулась ко мне. Я заказал то же самое и еще кофе. Когда официантка ушла, Деверо спросила:

– Или вы сделали это из сугубо личных побуждений? И это можно считать вашей единственной и последней попыткой защитить армию перед тем, как вы нас покинете?

– А я пока никуда не собираюсь, – ответил я.

Она снова улыбнулась.

– Уж не собираетесь ли вы закатить мне речь о своих гражданских правах? О том, что у нас свободная страна и о прочей чепухе?

– Что-то вроде этого.

Деверо на мгновение замолчала, потом продолжила:

– Я всецело за гражданские права. И, конечно же, в отеле есть свободные номера, как говорят. Так что как хотите; пожалуйста, можете оставаться. Если вам здесь нравится. Тут есть где побродить, есть на кого поохотиться, есть на что посмотреть. Только не старайтесь что-либо делать. Занимайтесь тем, чем хотите. Только не встревайте между мной и моим расследованием.

– А как вы объясните эти две вещи, о которых только что упоминали? – спросил я.

– А я должна это делать? Для вас?

– Две головы лучше, чем одна.

– Я не могу вам доверять, – сказала Элизабет. – Вы ведь здесь для того, чтобы направить меня по неверному пути, если удастся.

– Нет, я здесь для того, чтобы предостеречь армию, если дело действительно окажется скверным. Что я и сделаю, если мне удастся. Но нам еще далеко до того момента, когда мы сможем принять какие-то решения. Ведь мы едва-едва начали. Слишком рано сбивать кого-то с пути, даже если бы я намеревался сделать это. Но я не хочу этого делать.

– Мы? – с удивлением в голосе спросила она. – Нам еще далеко до принятия решений? Это что, демократическая процедура?

– Ну хорошо, пусть будет «вы», – согласился я.

– Да, – подтвердила шериф. – Я.

В этот момент к столу подошла официантка с моей едой и кофе. Я понюхал поднимающийся от чашки пар и сделал длинный первый глоток. Малый ритуал. Нет ничего лучше, чем только что приготовленный кофе, особенно рано утром. Сидевшая напротив Деверо продолжала есть. Она быстро опустошала свою тарелку. Метаболизм, работающий, как атомный реактор.

Наконец она сказала:

– Хорошо, время пошло. Убедите меня. Выкладывайте свои карты на стол. Расскажите о первой вещи, но поднесите мне это так, чтобы стало понятно, почему это плохо для армии. И как, кстати сказать, будет лучше: если эту историю раскрутить или если ее не раскручивать?

Я посмотрел на нее в упор.

– Вы были на базе?

– Да, и повсюду.

– А я не был. Таким образом, вы, похоже, знаете наверняка то, о чем я могу только догадываться.

Она кивнула и после небольшой паузы добавила:

– Поэтому держите это в памяти. Действуйте осторожно. И не думайте втирать мне очки.

Я сказал:

– Дженис Мэй Чапман не была изнасилована в той аллее.

– Потому что?..

– Потому что Пеллегрино докладывал о ссадинах, причиненных гравием и обнаруженных на трупе. А в той аллее гравия нет. И его нет нигде в других местах, которые я смог осмотреть. Везде на много миль вокруг только земля, или щебеночно-асфальтовое покрытие, или ровная дорожная плитка.

– На железнодорожных путях есть гравий, – возразила она.

Ага, тест. Она хочет подловить меня на этом.

– Нет, это не гравий, – ответил я. – На железнодорожном полотне камни гораздо большего размера. Эти камни называют балластом, они образуют основание рельсового пути. Куски гравия размером больше, чем галька, но меньше, чем кулак. Раны от контакта с такими камнями выглядели бы совершенно иначе. И совсем не походили бы на царапины и вмятины от гравия.

– Но ведь дороги-то покрыты гравием.

Еще один тест.

– Но связанным смолой и укатанным катком, – уточнил я. – Это вовсе не одно и тоже.

– Значит?..

Окончательный тест.

Поднесите мне это так, чтобы стало понятно, почему это плохо для армии.

– Келхэм – место для элиты, – сказал я. – Это завершающая школа для 75-го полка, задачей которого является обеспечение поддержки при выполнении спецопераций. Это обширное место. Там должны быть представлены все виды местности. Пески, имитирующие пустыню. Бетон, подобный промороженным ступеням. Декоративные деревни и всякая прочая дрянь. Я уверен, что у них там огромное количество гравия для тех или иных нужд.

Деверо, снова согласно кивнув, сказала:

– У них есть беговая дорожка, покрытая гравием. Для тренировок на выносливость. Десять кругов по такой дороге все равно что десять часов по дороге с покрытием. К тому же курсанты с низкими баллами должны выравнивать эту дорогу каждое утро. В виде наказания. Два зайца одним выстрелом.

Я не сказал ничего.

– Значит, ее изнасиловали на базе, – заявила Деверо.

– Не исключено, – согласился я.

– А вы честный человек, Ричер, – сказала Элизабет. – Каким и должен быть сын морпеха.

– Морпехи здесь ни при чем. Я – облеченный определенными полномочиями офицер Армии Соединенных Штатов. У нас тоже есть свои стандарты.

Я приступил к завтраку, когда она закончила свой и сказала:

– Вторая вещь более проблематичная. Никак не могу подступиться к ней.

– Неужели? – изумился я. – А разве она не такая же, как и первая?

Деверо посмотрела на меня; ее взгляд выражал полное непонимание пополам с удивлением.

– Я не вижу, как это может быть, – нерешительно произнесла она.

Я прекратил есть, внимательно посмотрел на нее и попросил:

– Расскажите мне об этом.

– Это же простой вопрос, – ответила Деверо. – Как она там оказалась? Дженис оставила машину дома, но не шла пешком. Во-первых, на ней были туфли с каблуками высотой в четыре дюйма, а во-вторых, никто к ней больше не заходил; ее не забирали из дома. Ее соседки самые нудные и дотошные в мире люди, но обе они клянутся, что никто к ней не приходил. И я им верю. И никто не видел, чтобы Дженис приезжала в город с солдатом. Или с гражданским, если уж это так важно. Не видели ее и одну. И, поверьте, эти содержатели баров следят за движением на дорогах. Все они такие. Это вошло у них в привычку. Они хотят знать, смогут ли предложить еду завтра. Похоже, что она попросту материализовалась в той аллее, и других объяснений этому нет.

Помолчав немного, я сказал:

– Это не моя вторая вещь.

– Разве нет?

– Две ваших вещи и две моих – это не две одинаковых вещи. А это значит, что у нас на двоих всего три вещи.

– Так в чем же состоит ваша вторая вещь?

– Ее не убивали в той аллее, – ответил я.

Глава 17

Я снова заговорил, но уже после того, как съел свой завтрак: гренки с кленовым сиропом и кофе. Протеин, клетчатка, углеводы. И кофеин. Все необходимые составляющие питания, кроме, разве что, никотина, но курить я к этому времени уже бросил. Положив столовые приборы на тарелку, я сказал:

– Реально существует лишь один общеизвестный способ перерезать горло женщине. Вы становитесь позади и, взяв одной рукой за волосы, отводите ее голову назад. Или пальцами нажимаете ей на глаза, или, если вы уверены, что у вас достаточно силы в руке, подводите ладонь ей под подбородок. Но при всех этих обстоятельствах вашей целью является обеспечение доступа к ее горлу так, чтобы связки и кровеносные сосуды слегка напряглись. После этого вы пускаете в ход лезвие. На тренировочных занятиях говорили, что при перемещении лезвия по горлу

придется прикладывать значительное усилие, поскольку оно на своем пути встречает довольно плотные и упругие препятствия. А кроме того, на тренировочных занятиях учили увеличивать длину резания на один дюйм в начале и один дюйм в конце, то есть она должна быть на два дюйма больше, чем реально оцениваемая вами длина. Это лишь для того, чтобы быть уверенным в результате.

– Я абсолютно уверена в том, что именно так все и было в той самой аллее, – сказала Деверо. – Но все, я надеюсь, произошло внезапно и закончилось еще до того, как она успела понять, что происходит.

– Но это произошло не в той аллее, – снова напомнил я то, что сказал прежде. – Там это просто не могло произойти.

– Почему?

– Одним из преимуществ того, что вы, перерезая горло, будете стоять за спиной жертвы, является то, что вас не зальет кровью. Ведь эта операция сопровождается обильным кровотечением. В данном случае речь идет о сонной артерии и яремной вене на теле молодой здоровой женщины, внезапно разозлившейся, может быть, даже вступившей в драку. Ее давление должно было создать кровяной фонтан до самого неба.

– Я знаю, что кровопотери при этом очень большие. Но я видела своими глазами: там была огромная лужа крови. Женщина буквально плавала в крови. И была бледная, как бумага. Вы, наверное, видели, сколько там песку, и можете представить себе, какого размера была лужа крови. По крайней мере галлон, а то и больше.

– Вы когда-нибудь перерезали кому-нибудь горло?

– Нет.

– Вы когда-нибудь видели, как это делается?

Элизабет покачала головой и после короткой паузы ответила:

– Нет.

– Кровь при этом не сочится из тела, как это бывает, если, лежа в ванне, вскрываешь себе вены на запястье. Она хлещет из горла, как из пожарного шланга, и заливает все кругом в радиусе десяти футов и более; огромные брызги оказываются повсюду. Мне даже доводилось видеть их на потолке. Жуткая картина… Как будто кто-то, взяв банку с краской, облил все вокруг. Как этот… Джексон Поллак. Художник.

Деверо молчала.

– Кровь должна была быть повсюду в аллее. И на стене кредитного агентства, вне всякого сомнения. И на стене бара, а может быть, и на стене аптеки. А также на земле, на много ярдов в стороне от места убийства. Беспорядочные разводы и брызги, а не огромная лужа под нею. Это невозможно. Ее убили не там.

Деверо сложила руки на столе и склонила голову. Она что-то делала. Я никогда прежде не видел человека в таком положении. Не в буквальном смысле. Понурив голову, шериф глубоко вдыхала и медленно выдыхала; через пять секунд она подняла голову и, глядя на меня, произнесла:

– Какая же я идиотка. А ведь я должна была знать это. Но просто забыла все, чему училась. К тому же мне не доводилось видеть такое прежде.

– Успокойтесь, – сказал я. – Если вы никогда этого не видели, так вам и вспоминать-то нечего.

– Нет, это азбучная истина, – возразила она. – А я идиотка. Столько дней потеряно…

– Ситуация усложняется, – напомнил я. – А это уже хуже.

Элизабет не хотела слушать о том, как ситуация может стать хуже. С нее было достаточно того, что уже случилось. Надо было слегка остыть. Не предпринимать ничего впопыхах. Она все еще корила себя за то, что не разобралась должным образом с кровью на месте убийства. Я много раз видел подобную реакцию. Да я и сам неоднократно испытывал подобное. Толковые добросовестные люди ненавидят себя за ошибки. И дело здесь не только в собственном «я», а в том, что некоторые подобные ошибки вызывают такие последствия, с которыми сознательные люди не хотят дальше жить.

Деверо нахмурилась, скрежетнула зубами, мысленно проклиная себя, а затем тряхнула головой и предстала передо мной с бравой улыбкой, которая сейчас была гораздо более широкой и решительной по сравнению с обычной..

– Ладно, – решительно объявила она. – Рассказывайте дальше. Расскажите, как ситуация может ухудшиться. Но давайте продолжим в другом месте. Здесь я должна есть три раза в день. Не хочу, чтобы у людей возникали какие-то мысли.

Мы расплатились за завтрак, вышли на тротуар и некоторое время молча стояли у ее машины. По движениям ее тела я понял, что она не хочет приглашать меня к себе в офис. Не хочет, чтобы я вообще светился возле ведомства шерифа. Это же не место, где демонстрируют воплощение в жизнь принципов демократии. Наконец она сказала:

– Давайте вернемся в отель. Мы сможем расположиться в холле. Там мы гарантированно будем одни, а больше ничего и не требуется. К тому же, кроме нас, постояльцев в отеле нет.

Мы пошли назад по улице, поднялись по шатким ступенькам лестницы, прошли веранду. Войдя в вестибюль, мы через боковую дверь добрались до холла. Я сразу почувствовал запах сырости, пыли и плесени, которые вдыхал накануне вечером. При дневном свете те самые выпуклые предметы, принятые вчера мною за кресла, ими же и оказались. Их было всего двенадцать, расставлены в различных комбинациях, по два и по четыре. Мы выбрали пару кресел, стоявших по обе стороны холодного камина.

– А почему вы здесь живете? – спросил я.

– Хороший вопрос, – ответила Элизабет. – Я думала, что проживу здесь месяц, от силы два. Но дело затягивается.

– А что с домом вашего отца?

– Он сдается в аренду, – сказала она. – Договор аренды умер вместе с ним.

– Так вы же можете арендовать другой дом. Или купить. Разве не так поступают люди?

Она утвердительно кивнула.

– Я уже кое-что присмотрела. Не могу до сих пор решиться. Вы вообще сами видели, какие здесь дома?

– Некоторые из них выглядят вполне прилично.

– Только не для меня, – поморщилась она. – Я пока не готова к такой покупке. И я еще не решила, сколько времени вообще здесь пробуду. Все еще думаю. Я не сомневаюсь, что мне придется доживать здесь свою жизнь, но пока не готова смириться с этим. По мне, пусть лучше все тянется день за днем, как сейчас.

Я вспомнил своего приятеля Стэна Лоури и его желание найти работу по рекламному объявлению. Число людей, уходящих со службы, намного превышало число тех, кому удалось найти работу. Им надо было начинать заботиться о домах, автомобилях, одежде. На них обрушивались сотни странных и неизвестных мелочей, воспринимаемых ими, как обычаи диких племен; эти мелочи они раньше лишь подмечали, но никогда не вникали в суть.

– Ну, я готова слушать, – сказала Деверо.

– У нее было перерезано горло, так? – начал я. – В этом у нас нет сомнений?

– Все верно. Именно так.

– И это была ее единственная рана?

– Так сказал врач.

– Это значит, что где-то есть место, все залитое кровью. И на этом месте все реально и произошло. В помещении, а возможно, и где-либо в лесу. Невозможно вычистить все как следует. В буквальном смысле невозможно. Значит, где-то находится улика, которая дожидается вас.

– Я не могу производить поиски на базе. Они мне этого не позволят. Это уже вопрос юрисдикции.

– Но вы же не уверены в том, что это произошло именно на базе.

– Изнасиловали-то ее на базе.

– Вполне вероятно. Однако это ведь не единственное место, где могло произойти изнасилование.

– Но и обшарить пятьсот квадратных миль в штате Миссисипи я тоже не могу.

– Тогда сконцентрируйте внимание на правонарушителях и преступниках. Сузьте область поиска.

– Каким образом?

– Ни одна женщина не может истечь

кровью дважды, – сказал я. – Ее горло было перерезано в каком-то неизвестном нам месте, кровь там разлилась повсюду, Чапман умерла, вот и всё. После чего ее бросили на этой аллее. Но чью кровь они там разлили? Это не ее кровь, потому что из ее тела вся кровь вытекла в каком-то неизвестном нам месте.

– О господи, – взмолилась Деверо. – Только не говорите мне, что этот парень собрал ее кровь и принес туда вместе с телом.

– Такое возможно, – ответил я, – но маловероятно. Надо быть фокусником для того, чтобы перерезать кому-то горло и при этом выплясывать с ведром в руках, пытаясь собрать в него все фонтаны крови.

– Возможно, они действовали вдвоем.

– Возможно, – согласился я. – Но все-таки тоже маловероятно. Это же все равно что подставлять ведро под пожарный шланг, разбрызгивающий жидкость в разные стороны. Если бы второму парню удалось собрать хотя бы пинту, он мог бы считать, что ему повезло.

– Так что вы скажете? Чья кровь была в аллее?

– Возможно, кровь животного. Может быть, убитого незадолго перед этим оленя. Но между этими событиями прошло некоторое время. Та кровь уже успела загустеть. Галлон свежей крови растекся бы по гораздо большей площади, чем та, что засыпана сверху песком. Малое время сильно меняет количество, если дело касается крови.

– Может быть, какой-нибудь охотник?

– Я тоже так предполагаю.

– Ну, а что может это подтвердить? Вы же не видели кровь и не делали ее анализа. Может, это декоративная кровь из магазина шуточных вещей. Или все-таки это могла быть ее кровь. Может, кто-то придумал способ, как собрать ее. Ведь если вы не видите, как это можно сделать, это еще не значит, что такого способа не существует. А может, из нее сначала выпустили кровь, и только потом перерезали горло.

– Значит, это сделал охотник, – сказал я.

– Почему?

– Я так думаю, вот и всё, – упорствовал я. – Кстати, ситуация-то продолжает ухудшаться.

Глава 18

В этот момент старая дама, которую я прежде видел в кафе, просунула голову в дверь. Это была совладелица отеля. Она спросила, не подать ли нам что-нибудь. Элизабет Деверо отрицательно мотнула головой, а я попросил кофе. Старая дама извинилась и сказала, что кофе у нее нет, но добавила, что может сходить за ним в кафе, если я действительно не могу обойтись без кофе. Я подумал, что же конкретно она может предложить постояльцам, имея в виду «что-нибудь», но не стал ее спрашивать. Как только старая дама ушла, Деверо сразу спросила:

– Почему вы зациклились на охотниках?

– Пеллегрино сказал мне, что женщина намеревалась провести ночь вне дома, одетая с иголочки, но оказалась в той аллее, лежащей на спине в луже крови. Это почти дословно то, что он сказал. Чем не точное резюме?

Деверо согласно кивнула.

– Это именно то, что я сама видела. Пеллегрино хоть и идиот, но на него можно положиться.

– Есть еще более убедительное подтверждение того, что она не была убита там, где ее нашли. Она должна была упасть лицом вперед, а не на спину.

– Да, этого я тоже не заметила. Только не тыкайте меня снова носом.

– Во что она была одета?

– В синее обтягивающее платье с низким белым воротом. Нижнее белье и колготки. Синие туфли на шпильках.

– Одежда была в беспорядке?

– Нет, все выглядело чистым и опрятным. Так, как описал вам Пеллегрино.

– Значит, одежда не была надета на нее после смерти. Это всегда заметно. Труп нельзя одеть правильно. В особенности это касается колготок. Так что она была одета, когда ее убивали.

– Согласна.

– А на белом воротнике была кровь? А спереди на платье?

Деверо зажмурила глаза; похоже она вызывала в памяти место, где был обнаружен труп.

– Нет, все было чистое, – произнесла она после паузы.

– А где-нибудь спереди у нее были следы крови?

– Нет.

– Понятно, – подытожил я. – Это значит, что ее горло было перерезано в каком-то неизвестном нам месте, а она в это время была в той самой одежде. Но на ней не появилась кровь до тех пор, пока ее не перетащили в лужу, кровь для которой доставили отдельно. Скажите мне, ну как подозревать в этом кого-то, кроме охотника?

– Нет уж, вы скажите мне это. Если получится. Можете помогать армии сколько угодно, но вас никто не принуждает верить в ту чушь, которую вы сами и придумали.

– Да не помогаю я армии. Солдаты ведь тоже могут быть охотниками. Многие из них этим и занимаются.

– Да при чем здесь вообще охотник?

– Скажите мне, как вы перережете горло женщине и не прольете ни капли крови на перед ее платья?

– Я не знаю, как.

– Вы уложите ее на оленьи ко?злы[16 - Оленьи ко?злы – устройство для забоя оленей. Представляет собой складной стол на четырех ножках, столешница которого состоит из двух частей, расположенных в рабочем положении под углом друг к другу. В образовавшееся продольное углубление кладется и привязывается олень, голова которого свешивается за край ко?зел. В таком положении животному перерезают горло, собирая кровь в подставленную под струю крови емкость.] и привяжете. Да, вот так. Привяжете за лодыжки, повернув лицом вниз. Свяжете ей руки за спиной. Вы будете тащить вверх ее руки до тех пор, пока спина не изогнется и горло не окажется самой нижней точкой тела.

Около минуты мы сидели в тягостном молчании, не говоря друг другу ни слова. Я предполагал, что Деверо представляла себе эту картину. Я был уверен, что именно это она и делала. Какая-то поляна в лесу, вдали и в уединении, с наспех сооруженными козлами, о которых я только что говорил; а может быть, в хижине или временной охотничьей хибаре с крышей, опирающейся на балки. Дженис Мэй Чаплин подвешена вверх ногами, руки, связанные за спиной, тянут ее вверх, к ногам, плечи напрягаются, спина выгибается, причиняя ей боль. Во рту у нее, возможно, кляп, который держится с помощью третьей веревки, привязанной к верхним планкам столешницы ко?зел. Эта третья веревка, наверное, была сильно затянута; она поднимала и отводила назад ее голову, открывая горло и делая его полностью доступным для ножа.

– А какая у нее была прическа? – спросил я.

– Короткая, – ответила Деверо. – Должно быть, с этим у них не было хлопот.

Я ничего не сказал.

– Вы действительно думаете, что все произошло именно так? – спросила шериф.

Я утвердительно кивнул.

– При любом другом способе она не смогла бы полностью истечь кровью. Не была бы белой, как бумага. Если бы она умерла и ее сердце перестало качать кровь, то что-то все равно осталось бы в ее теле. Может быть, две или три пинты. А она висела вверх ногами, и это довершило дело. Сила тяжести, просто и ясно.

– От веревок ведь должны были остаться следы, верно?

– Что сказали судмедэксперты? У вас есть их отчет?

– У нас нет судмедэксперта. Есть просто местный врач. В одном шаге от обнаруженного нами тела уже стоял наготове владелец местного похоронного бюро, и шаг этот был не очень большим.

– Это уж точно не проявление демократии, – сказал я. – Вам необходимо пойти и осмотреть тело самой.

– А вы пойдете со мной? – спросила она.

Мы снова пошли к кафе, чтобы взять машину Деверо, стоявшую у тротуара. Затем, развернувшись, поехали вниз по Мейн-стрит, мимо отеля, аптеки и магазина строительных принадлежностей, по направлению к тому месту, где улица превращается в петляющую сельскую дорогу. Дом доктора находился

в полумиле к югу от городской черты. Обычный обшитый досками дом, выкрашенный в белый цвет и стоящий в середине большого неустроенного двора; над почтовым ящиком, установленным в конце проезда, виднелась дощечка с надписью. Имя на дощечке гласило «Мерриэм» и было написано черными буквами, выведенными твердой рукой поверх прямоугольника белого цвета, который был более ярким и свежим, чем окружающая его поверхность. Вновь прибывший, недавно в городе, новичок в этом территориальном сообществе.

Деревянный пол в доме свидетельствовал о том, что здесь занимаются медициной. Первая гостиная являлась приемной врача, а в расположенной за ней комнате пациентов осматривали и лечили. Там мы и застали Мерриэма, сидевшего за письменным столом и занятого какой-то бумажной работой. Он оказался цветущего вида мужчиной под шестьдесят. Возможно, Мерриэм был новичком в городе, но не в медицине. Рукопожатие его было слабым, а походка – медленной. У меня сложилось впечатление, что свою работу в Картер-Кроссинге он рассматривал практически как пребывание на пенсии, возможно, после высосавшей все силы практики в крупном городе. Мне он не понравился. Возможно, это суждение было поспешным, но обычно такие суждения ничем не отличаются по точности от других.

Деверо объяснила врачу, что мы хотим увидеть, и он, медленно поднявшись, повел нас в комнату, которая когда-то была кухней. Теперь все ее стены были выложены белым кафелем, и в ней были установлены серьезного вида медицинские раковины и застекленные шкафы. На полу посреди комнаты стоял прозекторский стол со столешницей, обитой листом нержавеющей стали; на столе лежал труп, залитый ярким светом.

Дженис Мэй Чапман. К большому пальцу ноги была привязана бирка с ее именем, написанным тонкими, словно паутина, буквами. Деверо говорила, что она бледная, как бумага, но сейчас ее бледность стала светло-голубой с легким розовым оттенком; лицо покрывали пятна и крапинки характерного мраморного цвета, свидетельствующего о том, что тело полностью обескровлено. Ее рост был примерно пять футов семь дюймов, а вес около ста двадцати фунтов – при таком росте она не была ни полной, ни слишком тонкой. У нее были черные короткие волосы, густые, аккуратно подстриженные и, по всему видно, хорошо ухоженные. Пеллегрино назвал ее симпатичной, и, чтобы согласиться с его мнением, большого воображения не требовалось. Обескровленные мышцы лица опали, но кости черепа остались в хорошем состоянии. Зубы у нее были белыми и ровными.

Горло представляло собой сплошную рану, открытую на всем протяжении; края раны высохли и сделали ее похожей на широко открытый резиновый зев. Ткани и мышцы сжались, сухожилия и связки загнулись, обескровленнные вены и артерии ссохлись. В глубине раны виднелась белая кость, и мне удалось рассмотреть на ней единственную горизонтальную зарубку.

Нож был солидным, с острым лезвием, а смертельный удар – мощным, уверенным и быстрым.

Обратившись к доктору, Деверо сказала:

– Нам надо осмотреть ее запястья и лодыжки.

Врач ответил жестом, означающим: всё к вашим услугам.

Деверо взяла левую руку Чапман, а я – правую. Кости ее запястья были легкими и изящными. На коже не обнаружилось никаких потертостей. Никаких следов веревки. Но на запястье виднелся какой-то след, неизвестно от чего оставшийся. Это была полоска шириной в два дюйма, и цвет ее казался чуть более голубым, чем остальная кожа. Чуть-чуть более голубым. Почти ничего – и все же что-то ощущалось. Очень слабая припухлость, по сравнению с остальной частью предплечья. Определенно, тут была выпуклость. Точная противоположность сжатию.

Я посмотрел на Мерриэма и спросил:

– Что вы делали с трупом?

– Причиной смерти явилась потеря крови, вытекшей через поврежденные сонные артерии, – ответил он. – Мне заплатили за то, что я определил это.

– А сколько вам заплатили?

– Размер оплаты был согласован моим предшественником и руководством округа.

– Ваша плата была более пятидесяти центов?

– Почему вы об этом спрашиваете?

– Да потому, что ваше заключение не стоит более пятидесяти центов. Причина смерти, что называется, налицо. Так что вы сумеете отработать ваш хлеб, если немного поможете нам.

Деверо с интересом посмотрела на меня, я только пожал плечами. То, что именно я обратился к доктору с таким предложением, а не она, казалось мне более разумным. Ведь ей придется жить в одном городе с этим типом, а мне – нет.

– Мне не нравится ваш тон, – ответил Мерриэм.

– А мне не нравится то, что двадцатисемилетняя женщина погибает на улице. Так вы намерены помочь нам или нет? – спросил я.

– Я не патологоанатом, – объявил он.

– Я тоже, – резко сказал я.

Доктор, помедлив несколько секунд, вздохнул и сделал шаг к столу. Взяв у меня из руки мягкую и безжизненную руку Дженис Мэй Чаплин, он внимательно осмотрел запястье, а затем, осторожно проводя пальцами вверх и вниз от предплечья до локтя, нащупал припухлость.

– У вас есть какие-либо предположения? – спросил он.

– Я думаю, она была крепко привязана. За запястья и лодыжки. В местах наложения фиксаторов начали появляться синяки и припухлости, но она прожила недостаточно долго для того, чтобы синяки стали ясно видимыми. Однако то, что они начали образовываться, не вызывает сомнений. Немного крови попало ей в ткани и осталось там, в то время как оставшаяся кровь вытекла из тела. Вот почему мы сейчас видим на местах, прежде сдавленных фиксаторами, припухлости в форме каемок.

– И чем она могла быть привязана?

– Только не веревками, – ответил я. – Может быть, ремешками или лентой лейкопластыря. Чем-то широким и плоским. Возможно, шелковыми шарфами. Может быть, чем-то с мягкой подкладкой. Для того чтобы скрыть то, что с нею делали.

Мерриэм не произнес ни слова. Пройдя мимо меня, он обошел стол и принялся осматривать лодыжки Чапман. На ней были колготки, когда ее тело доставили к врачу. Нейлон был целым – ни разрывов, ни спусков.

– Ее привязывали чем-то с мягкой подкладкой. Может, с губчатой резиной или поролоном. Чем-то подобным. Но то, что ее привязывали, это точно.

Мерриэм ненадолго погрузился в молчание.

– Не исключено, – задумчиво произнес он после паузы.

– Насколько это соответствует действительности? – спросил я.

– Посмертное обследование имеет свои ограничения. Для полной уверенности вам необходим свидетель, видевший все своими глазами.

– А как вы объясните полное обескровливание?

– Возможно, она страдала гемофилией.

– А если предположить, что не страдала?

– Тогда единственным объяснением может быть кровотечение под действием силы тяжести. Значит, она висела вверх ногами.

– Зафиксированная в этом положении ремешками или веревками с какими-то мягкими прокладками?

– Не исключено, – снова медленно произнес Мерриэм.

– Поверните ее, – попросил я.

– Зачем?

– Я хочу увидеть вмятины и царапины, оставшиеся от контакта с гравием.

– В таком случае вы должны мне помочь, – сказал он, что я и сделал.

Глава 19

Человеческое тело – это машина, которая лечит сама себя, не тратя при этом времени даром. Когда кожа сдавлена, разорвана, разрезана, к месту повреждения немедленно устремляется кровь, и красные кровяные тельца образуют корку и

связывающую фиброзную структуру для того, чтобы соединить края раны, а белые кровяные тельца отыскивают и разрушают проникшие в нее бактерии и патогенные микроорганизмы. Процесс начинается буквально сразу и продолжается по многу часов, а то и дней, необходимых на то, чтобы вернуть коже прежнюю целостность. Графически этот процесс, сопровождающийся воспалением, может быть выражен кривой нормального распределения, пик которой соответствует времени максимального кровотечения, образования и утолщения струпа и борьбы с инфекцией, достигающей в этот период наибольшей интенсивности.

Поясница Дженис Мэй Чапман была сплошь покрыта мелкими порезами, в таком же состоянии была кожа на ягодицах и верхних частях предплечий до локтей. Порезы были мелкие; они выглядели как тонкие иссечения, сделанные острым инструментом, и были окружены небольшими вмятинами на коже, которые из-за полного обескровливания тела выглядели бесцветными. Эти порезы, расположенные бессистемно и в разных направлениях, казалось, были нанесены какими-то свободно вращавшимися предметами одного вида и размера – маленькими и твердыми, не острыми, как бритвы, но и не совершенно тупыми.

Типичные царапины, оставленные гравием.

Посмотрев на Мерриэма, я спросил:

– Как давно, по-вашему, могли появиться эти телесные повреждения?

– Не представляю себе, – ответил он.

– Да что вы, доктор, – с упреком в голосе произнес я. – Вы ведь и раньше лечили порезы и царапины. Или нет? А кстати, кем вы были раньше? Психиатром?

– Я был педиатром, – ответил он. – И я понятия не имел о том, чем мне придется заниматься здесь. Абсолютно никакого понятия. Я не специалист в этой области медицины.

– У детей постоянно случаются порезы и царапины. Вы же видели не одну сотню и тех и других.

– Здесь совсем другое дело. Я не могу рисковать, выдавая ничем не подтвержденное предположение.

– Тогда используйте свое образование и предположите.

– Четыре часа, – сказал врач.

Я согласно кивнул. Я и сам предполагал, что именно четыре часа и были тем самым временем, если судить по струпьям на порезах, которые выглядели не совершенно свежими, но еще и не полностью сформировавшимися. Процесс их возникновения был непрерывным, но он внезапно прекратился, когда горло жертвы было перерезано, сердце остановилось, мозг умер и обмен веществ прекратился.

– Вы определили время смерти? – спросил я.

– Это очень трудно сделать, – ответил Мерриэм. – Практически невозможно. Обескровливание организма нарушает обычные биологические процессы.

– Но предположить вы можете?

– За несколько часов до того, как ее доставили ко мне.

– Примерно за сколько?

– Более четырех.

– Это видно по царапинам, оставленным гравием. Так насколько более четырех?

– Не знаю. Но не больше чем двадцать четыре часа. Это самое точное, что я могу предположить.

– Других телесных повреждений нет. Ни кровоподтеков. Ни следов борьбы или защиты, – как бы про себя произнес я.

– Согласен, – подтвердил мои слова Мерриэм.

– Возможно, она не сопротивлялась, – предположила Деверо. – Возможно, ей приставили пистолет к голове. Или нож к горлу.

– Возможно, – согласился я. Повернувшись к Мерриэму, я спросил: – Вы проводили осмотр влагалища?

– Разумеется.

– И?

– Я считаю, что незадолго до смерти она имела половое сношение.

– Вы обнаружили кровоподтеки или разрывы в этой области?

– Внешних повреждений я не обнаружил.

– Тогда почему вы решили, что ее изнасиловали?

– Вы считаете, что это было по согласию? Вы бы легли на гравий, чтобы заняться любовью?

– Возможно, я бы лег, – ответил я. – В зависимости от того, с кем.

– У нее был дом, – сказал Мерриэм. – А в нем есть кровать. Да и машина с задними сиденьями. У любого из ее предполагаемых бойфрендов, должно быть, тоже есть дом и машина. К тому же в городе имеется отель. А еще полно других таких же городов. Так что совершенно не обязательно выбирать улицу местом свидания.

– В особенности в марте месяце, – поддержала врача Деверо.

В маленькой комнате наступила тишина, которая продолжалась до тех пор, пока Мерриэм не спросил:

– Так вы закончили?

– Закончили, – ответила Деверо.

– Ну, тогда желаю успеха, шеф. Надеюсь, что это дело пройдет лучше, чем последние два.

Мы с Деверо вышли на проезд, ведущий к дому доктора, прошли мимо почтового ящика, мимо дощечки с именем, вышли на тротуар и остановились возле ее машины. Я понимал, что подвозить меня она не собирается. Это не демократия. По крайней мере, не сейчас.

– Вы когда-нибудь видели, чтобы на жертве изнасилования колготки оставались целыми? – спросил я.

– Вы считаете это обстоятельство важным?

– Конечно. Ведь, когда на нее напали, она находилась на засыпанной гравием земле. Ее колготки должны были быть разорванными в клочья.

– Может быть, ее сначала заставили раздеться. Медленно и аккуратно.

– Гравийная россыпь имеет кромки. На ней же было что-то надето. Что-то, снимаемое через голову, что-то, снимаемое через ноги, но она была частично одета. А после этого переоделась. Такое возможно, ведь в ее распоряжении было четыре часа.

– Не углубляйтесь в это, – попросила Деверо.

– Не углубляться во что?

– Вы же пытаетесь обвинить армию только в изнасиловании. А убийство, произошедшее позже, хотите повесить на кого-то другого, не связывая эти два события.

Я ничего не ответил.

– Не старайтесь понапрасну, – продолжала Деверо. – Вы натыкаетесь на кого-то, кто совершает изнасилование, а в течение последующих четырех часов натыкаетесь на совершенно другого человека, который перерезает вам горло, так вы это видите? Вот уж действительно несчастливый день, правда? Самый несчастливый, какой только может быть. Только вот слишком много случайностей. Нет, это дело рук одного человека. Но он посвятил этому столько времени, сколько надо. Не глядя на часы. У него был план и все необходимое. Он имел доступ к ее одежде. Он заставил ее переодеться. Все было заранее обдумано и спланировано.

– Возможно, – сказал я.

– В армии проходят курс эффективного тактического планирования. Так, по крайней мере, они утверждают.

– Все верно, – согласился я. – Но там не часто отпускают в увольнение на целый день. Тем более – в город, расположенный вблизи от места, где вы тренируетесь. В армии такое не принято.

– Но Келхэм – это не только место, где проходят тренировочные сборы, верно? Мои предположения не связаны с теми, кто прибыл на сборы. Там еще расквартирована пара батальонов, находящихся под ружьем и сменяющих друг друга на основе ротации. Одни отбывают, когда другие возвращаются. И последним положены выходные. Много выходных. Причем подряд, один за другим.

Я ничего не ответил.

– Вы должны позвонить своему начальству. Доложите, что все выглядит скверно.

– Это ему уже известно, – ответил я. – Поэтому я и здесь.

Элизабет, недолго помолчав, сказала:

– Я хочу попросить вас об одолжении.

– И о чем же?

– Пойдемте снова посмотрим на то, что осталось от машины. Вдруг нам удастся найти номерной знак или заводской номер. Пеллегрино там ничего не обнаружил.

– А почему вы мне доверяете?

– Потому что вы сын морпеха. И потому что вам известно, что если вы скроете или уничтожите улики, я

посажу вас в тюрьму.

– А что имел в виду доктор Мерриэм, когда пожелал вам, чтобы это дело прошло лучше, чем последние два? – спросил я.

Шериф не ответила.

– Что значит «последние два»?

Она немного помолчала и, когда вновь заговорила, ее красивое лицо слегка напряглось.

– В прошлом году были убиты две девушки. Тем же способом. Им перерезали горло. И я ничего не выяснила. Сейчас это «висяки». Дженис Мэй Чапман уже третья за прошедшие девять месяцев.

Глава 20

Не сказав больше ничего, Элизабет Деверо села в свой «Каприс» и уехала. Сделав крутой разворот, она направилась на север, обратно в город. Потеряв ее из виду, я еще долго стоял на том месте, где мы расстались, а потом двинулся вперед. Прошагав десять минут, прошел через последний поворот пригородной части дороги, после которого дорога, став шире, пролегла прямо передо мной, превратившись в Мейн-стрит – во всех смыслах[17 - Мейн-стрит (англ. Main Street) – Главная улица.]. День начинался. Открывались магазины. Я увидел два автомобиля и пару пешеходов. Вот и всё. Картер-Кроссинг никак нельзя было назвать центром деловой активности. В этом я был более чем уверен.

Я шел по тротуару с правой стороны улицы мимо магазина строительных товаров, мимо аптеки, отеля и кафе; прошел мимо незастроенного пустыря, расположенного за ними. Машины Деверо возле здания ведомства шерифа я не обнаружил. Там вообще не было ни одного полицейского автомобиля. Вместо них на парковке стояли два гражданских пикапа, оба на вид более чем скромные, старые и помятые. По всей вероятности, на этих транспортных средствах ездили регистратор и диспетчер. Оба они наверняка были из местных, а это означало никакого членства в союзе и никаких связанных с этим привилегий. Я снова вспомнил своего приятеля Стэна Лоури и его желание найти работу по объявлению. Я был уверен, что он будет претендовать на более значимые должности. А иначе никак. У него были подруги – множество подруг и множество голодных ртов.

Дойдя до Т-образного перекрестка, я повернул направо. При дневном свете прямая, как стрела, дорога буквально расстилалась передо мной. Узкие обочины, глубокие кюветы. Полосы дорожного движения доходили до железнодорожного переезда, перебирались через него; там обочины и кюветы появлялись снова, а сама дорога устремлялась дальше вперед, но уже среди деревьев.

На моей стороне дороги перед переездом был припаркован грузовик. Ветровое стекло направлено прямо на меня. Большая, тупоносая машина, окрашенная кистью в темный цвет. В кабине два лохматых парня. Они в упор уставились на меня. Заросшие шерстью руки в синих татуировках, грязные, жирные волосы…

Два приятеля, с которыми я познакомился прошлой ночью.

Я шел вперед, не быстро, не медленно, просто прогуливался. До них оставалось ярдов двадцать. Расстояние довольно близкое, с него можно подробно рассмотреть лица. Довольно близкое и для них, чтобы рассмотреть меня.

На этот раз они вышли из машины. Двери кабины раскрылись одновременно, и парни, соскочив на землю, встали перед решеткой радиатора. Одного роста, одинакового телосложения. Возможно, двоюродные братья. Ростом примерно шесть футов два дюйма, а весом двести, может быть, двести десять фунтов. Руки у них были длинные и узловатые, а ладони большие и широкие. На ногах тяжелые рабочие ботинки.

Я продолжал идти. Остановился, не дойдя до них десяти футов. С этого расстояния я чувствовал их тошнотворный запах. Пиво, сигареты, пот, грязная одежда.

Парень, стоявший напротив моей правой руки, сказал:

– Привет, солдатик, вот мы и встретились снова.

Альфа-самец. Оба раза он сидел на месте водителя и оба раза первым начинал разговор. Возможно, второй парень был кем-то вроде молчаливого лидера-вдохновителя, но это казалось маловероятным.

Я, разумеется, ничего не сказал.

– Куда ты направляешься? – спросил парень.

Я не ответил.

– Ты идешь в Келхэм, – сказал он. – А куда еще может вести эта чертова дорога?

Парень повернулся и взмахом руки произвел экстравагантный жест, показывающий дорогу, ее ничем не нарушаемую прямизну и отсутствие на ней альтернативных конечных точек. Снова повернувшись ко мне, он сказал:

– Прошлой ночью ты сказал, что не из Келхэма. Значит, ты нам наврал.

Тут я заговорил:

– Может быть, я живу на той стороне города.

– Нет, – покачал головой парень. – Попытайся ты обосноваться на той стороне города, мы бы уже побывали у тебя в гостях.

– С какой целью?

– Объяснить тебе кое-какие факты из жизни. Разные места для разных людей.

Он подошел чуть ближе. Его напарник последовал за ним. Запах стал сильнее.

– А знаете что, – сказал я, – вам срочно нужно принять ванну. Необязательно вместе.

Парень, стоявший против моей правой руки, спросил:

– Что ты делал сегодня утром?

– Этого вам знать не надо, – ответил я.

– Нет, надо.

– Да нет, вам действительно этого знать не надо.

– Тебе здесь нечего делать. Больше здесь не появляйся. И передай это всем.

– Но это же свободная страна, – сказал я.

– Не для таких, как ты.

После этого он замолчал; его взгляд вдруг поменял направление и стал пристально всматриваться во что-то далекое за моими плечами. Самый старый трюк, описанный во многих книгах. Вот только на этот раз он не сработал. Я не обернулся, но услышал шум мотора машины за спиной. Далеко. Большая машина, движется почти бесшумно на широких шинах для езды по магистральным дорогам. И не полицейский автомобиль, поскольку никакой тревоги в глазах у парня я не заметил. И ничто не указывало на то, что автомобиль ему знаком. Эту машину он раньше не встречал.

Я ждал, и вот она быстро проехала мимо нас. Черный городской автомобиль. Именно городской. Тонированные стекла. Он преодолел подъем перед рельсами, переехал через пути и, снова съехав на ровную дорогу, двинулся вперед. Через минуту он уже стал маленьким и едва различимым в атмосферной дымке. Вскоре автомобиль совсем пропал из поля зрения.

Официальный гость, направляющийся в Келхэм. В чине и с престижем.

Или в панике.

Парень, стоявший против моей правой руки, сказал:

– Тебе надо двигать обратно на базу. И оставаться там.

Я ничего не сказал.

– Но сперва тебе надо рассказать нам, что ты здесь делаешь. И у кого ты побывал. Может быть, нам придется пойти и проверить, жива ли она еще.

– Я не из Келхэма, – сказал я.

Парень сделал еще шаг вперед.

– Лжец, – сказал он.

Я набрал воздуха в грудь и сделал вид, будто собираюсь что-то сказать, но вместо этого ударил парня головой в лицо. Без предупреждения. Я просто напряг ноги и, двинув вперед тело выше талии, треснул своим лбом его по носу. Банг. Это было сделано замечательно. И в смысле времени, и силы, и самого удара. Все это присутствовало в полной мере. Плюс неожиданность. Такого удара никто не ждет. Люди не ударяют по вещам своими головами. Некоторые врожденные инстинкты подтверждают это. Удар головой меняет игру. Он добавляет к смешению чувств некую неуравновешенную невоздержанность. Неспровоцированный удар головой подобен внезапному появлению в драке на ножах короткоствольного ружья.

Парень рухнул на землю, как подкошенный. Его мозг сообщил коленям, что дело кончено; он скорчился, а затем растянулся на спине. Сознание покинуло его еще до того, как он упал на

землю. Я понял это по звуку, с которым затылочная часть его головы ударилась о дорогу. Никаких попыток смягчить удар. Голова просто грохнулась на дорогу с глухим стуком. Возможно, он получил еще несколько травм спины в придачу к удару, нанесенному мною спереди. Кровь обильно полилась у него из носа, который уже начал распухать. Человеческое тело – это машина, которая лечит себя, не тратя при этом времени даром.

Второй парень стоял на месте. Молчаливый лидер-вдохновитель. Или прислужник вожака. Он не сводил с меня глаз. Сделав широкий шаг в левую сторону, я нанес ему такой же удар головой. Банг. Двойной блеф, вернее, повторение первого блефа. Парень был абсолютно не готов к моему удару. Он ожидал, что я пущу в ход кулак, и свалился на землю, как мешок. Я оставил его лежащим на спине в шести футах от дружка. Я мог бы воспользоваться их грузовиком, чтобы не идти пешком и сберечь время и силы, но не смог бы вынести вонь, которой пропиталась кабина. Поэтому я зашагал к железной дороге, а дойдя до нее, пошел по шпалам в северном направлении.

Я сошел с железнодорожного полотна немного раньше, чем в прошлую ночь, и подошел к границе площадки, по которой были разбросаны обломки погибшего автомобиля. Мелкие и легкие части валялись на более близком расстоянии от полотна. Меньший момент инерции, предположил я. Кинетическая энергия тоже меньше. А может быть, сопротивление воздуха больше. Или какая-то другая причина. Но более мелкие осколки стекла и кусочки металла я обнаружил первыми. Они отрывались от корпуса, летели по воздуху, падали и утыкались в землю намного раньше, чем тяжелые части, которые, получив большую начальную скорость, летели дальше.

Похоже, это была действительно старая машина. От столкновения она взорвалась – это было видно, как на чертеже, – но некоторые части пришли в негодность еще до взрыва. Днище кузова изобиловало большими ржавыми проплешинами, в некоторых местах лежали просто хлопья ржавчины. Все нижние узлы были покрыты толстым слоем окаменевшей грязи.

Старая машина, в течение долгого времени эксплуатировавшаяся в местах с холодным климатом, где дороги зимой посыпают солью. Но явно не в Миссисипи. Эту машину постоянно перевозили с места на место – шесть месяцев тут, полгода там; это повторялось регулярно, и, похоже, времени на ее подготовку к езде в новых условиях не было.

Возможно, это машина какого-нибудь солдата.

Я то шел вперед, то поворачивал, пытаясь определить главное направление полета частей машины. Обломки разлетелись так, будто их сдувала струя воздуха из вентилятора: сначала узкие, потом – широкие. Я представил себе пластину с регистрационным номером – небольшой прямоугольник из тонкого облегченного сплава, сорванный с трех крепежных болтов, летящий в ночном воздухе; вот она теряет скорость, падает, возможно, несколько раз переворачивается. Я пытался определить место, где она приземлилась, но не мог выбрать ничего подходящего, – ни внутри площадки, усыпанной частями и деталями, словно принесенными воздушной струей вентилятора, ни по ее краям, ни за ее пределами. Но тут, вспомнив воющий звук, производимый несущимся поездом, я расширил зону поиска. Я представил себе пластину, подхваченную торнадо, сопровождающим поезд: вот ее подхватило и крутит в воздушном потоке, гонит вперед, а возможно, и отбрасывает назад.

В конце концов я нашел ее, прикрепленную к хромированному бамперу, который я видел прошлой ночью. Согнутый бампер, к поверхности которого была прикреплена пластина, воткнулся в землю и в таком положении был наполовину скрыт кустами. Как гарпун. Я, раскачав, вытащил его из земли, повернул лицевой частью вверх и увидел пластину, висящую на одном черном болте.

Номер был выдан в штате Орегон. Под ним я рассмотрел рисунок лосося. Что-то вроде призыва проявлять заботу о дикой природе. Защищать экологию. Сам знак был действующим и непросроченным. Я запомнил номер и «перезахоронил» погнутый бампер, воткнув его в прежнее углубление. После этого пошел дальше, туда, где основная масса обломков горела среди деревьев.

Пеллегрино оказался прав. При ярком дневном свете стало видно, что до своей гибели машина была голубой, с легким, как будто приданным пудрой, оттенком – таким бывает цвет зимнего неба. Может, таков был первоначальный цвет машины, а может быть, он стал таким потому, что со временем выцвел. Я нашел сохранившийся в целости элемент салона, в котором располагался перчаточный ящик. Под оплавленной пластиковой окантовкой одной из дверей я обнаружил нанесенную аэрозолем полоску. Практически больше ничего и не уцелело. Никаких личных вещей. Никаких бумаг. Никакого мусора или отходов. Ни волос, ни ткани. Ни веревок, ни ремней, ни тесьмы, ни ножей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/li-chayld/dzhek-richer-ili-delo-2/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Охранная служба Министерства обороны (англ. Defense Protective Service), или Полиция Пентагона – ведомство, обладающее, совместно с другими органами правопорядка (федеральными, штатными и местными), исключительными юридическими полномочиями во всех помещениях Пентагона и на землях, прилегающих к зданию, площадью примерно в 275 акров (1,11 кв. км). Далее в тексте ОСМО.

2

Уоррент-офицер – промежуточная категория воинских званий (прапорщик, мичман) между сержантским и офицерским составом Вооруженных сил США.

3

Медаль «Серебряная звезда» – значимая американская воинская награда. Ею награждаются военнослужащие всех родов войск за отвагу, проявленную в ходе боевых действий.

4

«Любительский час» (Amateur Hour) – американская радио– и телепрограмма, а также одноименная песня группы «Sparks».

5

Поступки не делают человека виновным, если в его намерениях нет вины (лат.).

6

Рейнджерские курсы – учебное подразделение Армии США для прохождения интенсивного 61-дневного боевого курса руководства небольшими тактическими единицами.

7

Речь идет о 75-м полке рейнджеров (75th Ranger Regiment), элитной части легкой пехоты в составе Армии США. Подчиняется Командованию специальных операций Армии США. Штаб-квартира расположена в Форт-Беннинге, штат Джорджия.

8

«Гудвилл» – система благотворительных магазинов, продающих по бросовым ценам приносимые гражданами и уже побывавшие в употреблении вещи.

9

«Бобы и пули» – название серии плакатов времени Второй мировой войны, призывающих к снабжению армии и населения всем необходимым.

10

Автобус компании «Greyhound of America», национальной автобусной компании, обслуживающей пассажирские междугородные, в том числе и трансконтинентальные маршруты. На эмблеме компании изображена бегущая борзая.

11

В г. Вест-Пойнт, шт. Нью-Йорк, расположена Военная академия США.

12

Главная лига – основное объединение профессиональных бейсбольных лиг в США. Основная база (она же «дом»), представляет собой пятиугольную резиновую плитку

белого цвета площадью 900 кв. см.

13

Баланс вероятностей – один из критериев доказанности в англо-саксонском праве. Трактуется как вероятность, составляющая более 50 %, либо просто как «скорее вероятно, чем нет».

14

Пэррис-Айленд – центр приема новобранцев морской пехоты и основной учебный центр подготовки морских пехотинцев. Находится в штате Южная Каролина. Название центра созвучно с названием Париж (англ. Paris).

15

Союз (Union) – термин времен Гражданской войны в США, когда Конфедерации южных штатов противостоял Союз северных штатов, в который входил и штат Миссисипи. Ныне это название употребляется реже, хотя сохранилось в современном языке в названии доклада президента «О положении в стране» (State of the Union message).

16

Оленьи ко?злы – устройство для забоя оленей. Представляет собой складной стол на четырех ножках, столешница которого состоит из двух частей, расположенных в рабочем положении под углом друг к другу. В образовавшееся продольное углубление кладется и привязывается олень, голова которого свешивается за край ко?зел. В таком положении животному перерезают горло, собирая кровь в подставленную под струю крови емкость.

17

Мейн-стрит (англ. Main Street) – Главная улица.