Эхобой
Мэтт Хейг
Main Street. Коллекция «Ультрафиолет»
Одри 16 лет. Она читает настоящие бумажные книги, слушает музыку и мечтает изучать философию, чтобы оставаться человеком в мире, который изменился до неузнаваемости.
Топливные войны 2040-х, засуха в Европе в 2060-х, катастрофа с генетически модифицированной пшеницей, гугл-бунты, магнитотреки, иммерсионные капсулы, и роботы, роботы, роботы – такова теперь повседневная реальность.
А еще Эхо – удивительные создания, возникшие на пике технологий. Они обладают идеальной внешностью, состоят из плоти и крови, и отличаются от людей только крошечной микросхемой, вживленной в мозг. Они созданы, чтобы беспрекословно подчиняться и служить.
Дэниелу 16 недель. Он Эхо. Но отличается от своих искусственных собратьев. Он чувствует боль и гнев, умеет любить и знает, что создан не для того, чтобы быть вещью.
Мэтт Хейг
Эхобой
Посвящается Андреа, Перл и Лукасу
Matt Haig
ECHO BOY
First published as Echo Boy by Random House Children’s Publishers UK
© Matt Haig, 2014
© М. Душина, перевод на русский язык
© ООО «Издательство АСТ», 2015
Одри
Дневник воспоминаний 427
С каждым днем становится все очевиднее, что технический прогресс побеждает нашу человечность.
Альберт Эйнштейн, 1938
Отпусти свои мысли, это просто песня,
Но единственный путь к счастью – признать,
что ты был неправ.
«Нео Максис», «Песня Элеоноре», 2112
Глава 1
Прошли две недели с того дня, когда моих родителей убили. Самые длинные две недели в моей жизни. Все изменилось. Буквально все. Разве что я сама осталась прежней. Я все та же Одри Касл. Я выгляжу по-прежнему: те же темные волосы, которые достались мне от отца, мамины карие глаза, слишком широкие плечи и мальчишеская походка. И я по-прежнему считаю, что было бы круто жить в прошлом. Я по-прежнему помню наизусть слова «Вторичного свечения» с одноименного альбома «Нео Максис», да и вообще большую часть их песен. Я все так же плачу, вспоминая, что случилось с Сан-Франциско, Рио, Джакартой, Токио, с первыми Барселоной и Нью-Йорком. Я все еще не знаю, любила ли я Бена или мне просто нравилась мысль, что я в кого-то влюблена.
Да. Достаточно совпадений, чтобы утверждать: я осталась собой. Но, по правде говоря, чувствую я себя по-другому. Я стала взрослей. Время не всегда идет с одинаковой скоростью. И две недели иногда кажутся половиной жизни.
А теперь отличия.
Последнее время я почти не чувствую голода, хотя раньше очень любила поесть. Я плачу, случайно уловив запах маминого кокосового крема. Или когда я думаю, что она работала брокером времени, но ее время истекло. Когда я вспоминаю мамин голос, ее глаза, когда она улыбалась, или те глупости, которые я могла наговорить ей во время ссоры, мне хочется до боли укусить себя за руку, чтобы в голове не осталось ни единой мысли.
Стоит только зажмуриться, и я вижу папино лицо – небритое, немного уставшее, со слипающимися глазами, мудрое, доброе и серьезное. Вижу, как он готовит. Вижу, как сидит, сгорбившись над рабочим столом и сосредоточенно глядя в камеру, – готовит очередную программу. Или как объясняет мне, что книги, написанные людьми, куда важнее, чем компьютерные программы. Помню, как он улыбался, превозмогая боль, лежа в больнице после аварии. Как пел эти жуткие старомодные песни из 2090-х. А чаще всего я вспоминаю, как он сидел на краю кровати, прислонив к ноге свою прозрачную синюю трость, почесывал бороду и задавал мне именно те вопросы, на которые я не хотела отвечать.
Да, конечно, я могу посмотреть 4D-записи о них. Могу войти в капсулу и обнять их, и даже почувствовать, как папина борода щекочет мой лоб, когда он целует меня перед сном, но это будет встреча с призраками. Мы победили 99 % раковых заболеваний, опухоли головного мозга исчезают за неделю, а некоторые люди – так называемые «постсмертные» – смогли продлить свою жизнь на срок гораздо больший, чем отпущено природой, но мы по-прежнему бессильны перед смертью.
Или горем.
Или убийством.
Потому что это было убийство. Я в этом уверена.
Глава 2
Я не проводила оптимизацию памяти с тех самых пор, как мне было тринадцать. Хочется думать, что я смогу как-то себе помочь, если сконцентрируюсь и буду вспоминать все по порядку. Понятия не имею, сработает это или нет, но нужно хотя бы попробовать.
Когда я была на приеме у миссис Мацумото в Клаудвилле, она сказала, что я должна сосредоточиться на событиях того дня. Итак, события… О’кей. Тошнота подступает к горлу. Сама мысль о том, что придется все это вспомнить, вызывает у меня содрогание. Но я должна.
В то утро я, как обычно, проснулась, и все было в порядке.
Дождь стих. Я лежала на кровати, вдыхая чересчур резкий запах лаванды и липового цвета, исходящий от старых дешевых простыней.
В голове крутилась какая-то песня. В кои-то веки не «Нео Максис». Какой-то медляк одной из этих новых магнетогрупп из Пекина – что-то про безответную любовь. Даже не знаю, почему мне всегда нравились песни про безответную любовь. Я даже никогда не знала, что это такое. Да, наверное, я никогда не знала безответной любви, как никогда не испытывала влечения к парню, не смоделированному на компьютере. Но, думаю, некоторые вещи можно чувствовать, даже не испытав их на самом деле.
В общем, была очередная серая, дождливая среда. Последние четыре месяца каждый день лил дождь, но мне не было до него никакого дела. Что толку обращать внимание на дождь, если живешь в северной части Англии, три четверти которой постоянно затоплены водой.
Я услышала, что мои родители ссорятся. Вернее, не ссорятся, а опять переливают из пустого в порожнее. Правда, я так и не услышала, о чем шла речь. Может быть, об Алиссе. Нашей Эхо.
Она прожила у нас чуть больше месяца. По мнению мамы, мы должны были купить ее еще раньше – сразу после аварии, – но отец твердо стоял на том, что мы вполне обойдемся нашим старым помощником по хозяйству, роботом Тревисом. Папа дал четко понять, что ему не особенно-то нравится присутствие Алиссы в доме. Если честно, я тоже была не в восторге.
Она была слишком похожей на человека, слишком настоящей. Просто мурашки по спине.
Она вошла в комнату и строго на меня посмотрела, хотя я-то прекрасно знала, что на самом деле Эхо ничего такого чувствовать не могут. Эта модель выглядела как красивая женщина лет тридцати со светлыми волосами; в чертах ее лица не было ничего угрожающего. Лицо идеальное, а кожа гладкая и сияющая, как у всех Эхо. У них кожа не совсем такая, как у людей, и кровь не такая, но меня всегда поражало, насколько Алисса была похожа на живого человека. Как будто из настоящей плоти и крови. Вот к Тревису я привыкла, но роботы – совсем другое дело. Алисса же была точно такой, как и я, не считая кубического сантиметра аппаратуры и микросхемы, вживленных в ее мозг.
– Через тридцать пять минут у вас первый урок – китайский язык. Пора готовиться.
Она задержалась чуть дольше, чем требовалось.
– Хорошо, я… скоро.
Быстро проснуться – это не про меня, так что я отдала шторам команду открыться и уставилась на серый, залитый дождем мир. Вокруг стояли и другие дома, но мы были едва знакомы с соседями.
Это было еще перед тем, как я надела свои информационные линзы. Хотя иногда мне не хотелось ни технологий, ни информации. В последнее время новости меня только
угнетали.
Новые вспышки холеры в Европе.
Энергетический кризис.
Гибель специалистов по терраформированию на Марсе.
Ураганы. Цунами.
Трепотня об Эхо.
Испанское правительство, уничтожающее дома в Андалусийской пустыне.
Иногда – как, например, в то утро – мне просто хотелось видеть мир таким, какой он есть, во всем его залитом дождем великолепии. И никаких ментальных проводов, никаких информационных линз.
Я никогда не относилась к людям, которые готовы до отказа напичкать себя разными техническими приспособлениями. Нет, честно. У меня бы все равно не получилось, да и папа с огромным подозрением относился к большинству технических новинок. Например, он всерьез уверял, что когда-нибудь Эхо возьмут над людьми верх и всех нас уничтожат. По его мнению, ни в одной крупной технокомпании о людях и не думали, что бы там официально ни заявляли. И он всегда выходил из себя, если я слишком сильно всем этим интересовалась. Мама думала по-другому. Она могла часами сидеть в иммерсионной капсуле, бродя по древним городам или занимаясь йогой с самим Буддой. Она считала, что на папины нападки не стоит обращать внимания, но он был убедителен.
Мы жили в доме на сваях. Это был не самый маленький в мире дом на сваях, но все же устроен он был именно так. О папиной работе трубили все СМИ, но он делал ее бесплатно. А мама крутилась с утра до вечера, но временное брокерство приносило намного меньше денег, чем раньше.
Моя спальня была в пятидесяти восьми метрах над землей. Или в сорока девяти метрах над водой. Иногда уровень воды поднимался еще выше, иногда опускался. Порой вода уходила совсем, и оставалась только размытая почва. Хотя едва ли мои ноги касались этой земли. На нее и наступить-то можно было с трудом, не говоря о каких-то там прогулках.
Снаружи проходил старый стальной магнитотрек, включенный в транспортную систему. По нему можно было запросто доехать до Лондона – триста с лишним километров меньше чем за десять минут. Однако после аварии поездки на машине стали нас напрягать.
Вот так мы и жили. Каслы в своем собственном замке[1 - Castles in our castle – игра слов, castle – замок, Castle – фамилия главной героини.], со своим собственным рвом.
Ров.
Однажды папа сказал, что в современном мире можно остаться человеком, только окружив себя рвом. И наполнить его мыслями, которые не имеют ни малейшего отношения к технологиям.
Кому-то это могло бы показаться смешным, ведь папиным братом был Алекс Касл. Тот самый Алекс Касл – владелец корпорации «Касл», ведущей технологической империи в Европе, которую на мировом рынке обогнала только «Семпура». Но папа не особо жаловал дядю Алекса, да и тот его недолюбливал – в основном из-за папиных статей, в которых тот выступал против искусственного разума, генной терапии, возрождения вымерших биологических видов. А ведь именно этим Алекс Касл и занимался. Плюс ко всему дядя стоял на третьем месте в рейтинге самых богатых людей Европы, а папа все время был в долгах.
Конечно, в нашем доме водилась и современная техника: информационные линзы, ментальные провода, холовидение, иммерсионная капсула, магнитомобиль, внешние и внутренние левиборды и прочие самые обычные вещи. И еще у нас была Эхо. Наверное, папа все же лукавил. Но в том, что у нас появилась Эхо, больше моей вины. Я жива, а папа мертв, поэтому едва ли у меня есть право кого-то судить.
Глава 3
Как и многие, я училась дома. Уроки с нашей Эхо и занятия в иммерсионной капсуле – этакая образовательная смесь.
В тот день у меня были уроки климатологии и китайского с Алиссой, а после них – история двадцать первого века в иммерсионной капсуле, довольно старой штуковине цвета индиго, занимающей все пространство от пола до потолка, сразу, как выходишь из моей комнаты.
Итак, я встала, надела джинсы и футболку посвободней. Мама забежала ко мне в комнату и сказала, что у нее в реальном мире назначены две встречи по временным брокерским операциям. Одна – в Тайбэйе с утра, другая – с клиентом в Новом Нью-Йорке. Однако она собиралась быть дома к двум, и мы успели бы позаниматься йогой после обеда.
Мама пыталась приучить меня к тому, чтобы я уделяла йоге больше времени. Как-никак, правительство, а особенно Бернадин Джонсон рекомендовали практиковаться не менее пяти часов в неделю. Папа говорил, что премьер-министрам лучше не доверять даже в вопросах йоги. Но иногда мне казалось, что он просто хотел слегка подколоть маму. У той и правда здорово получались всякие йоговские упражнения, я же унаследовала от папы тугие связки под коленями и стойкую нелюбовь к любым физическим нагрузкам.
– Нам надо поработать над позой «собака мордой вниз».
Я пытаюсь вспомнить каждую мелочь из того, что произошло в тот день. Ведь это был наш последний день вместе. Мама принарядилась – скорее всего, для клиента в Новом Нью-Йорке, ведь в Тайбэйе она работала почти все время.
Она была слегка на взводе.
– Я опаздываю, – выпалила она со скоростью триста километров в час. – Хорошенькое дело для брокера времени! Так, не забудь распорядиться, чтобы Алисса приготовила обед для вас с папой. Он наверняка весь день проторчит в кабинете – будет заканчивать свою чертову книгу.
Мама не хотела, чтобы папа ее писал. Сколько же из-за этого было споров! Эта книга – сочетание текста и голографии – посвящалась разным технологическим кошмарам, которые входили в нашу жизнь: усиление полиции роботами, извечные проблемы с Эхо, а также животрепещущий вопрос о правомерности возрождения неандертальцев. Папа задумал эту книгу именно из-за неандертальцев, и из-за них же назвал ее «Дивный новый кошмар[2 - Англ. Brave New Nightmare («Дивный новый кошмар») – отсылка к произведению О. Хаксли Brave New World («О дивный новый мир»).]: их права, наша несправедливость». Мама считала, что он наживет себе еще больше противников, которых и без того хватало, а когда мама начинала переживать из-за папиной работы, она всегда раздражалась. Когда родителей не стало, я кое-что поняла об их взаимном раздражении: зачастую за ним скрывалась любовь.
– А ты чем занимаешься? – спросила меня мама.
– Сижу на кровати и смотрю на дождь и дома. Интересно, кто там живет? Иногда вон в том доме я вижу пожилую женщину. Она стоит у окна и просто смотрит на улицу. Она кажется такой одинокой. Я за нее переживаю.
– Знаешь, не так много времени прошло с тех пор, как соседи обычно были знакомы друг с другом. Где-то сто лет.
– Хотела бы я жить сто лет назад.
На секунду она вынырнула из своей обычной утренней спешки, чтобы сосредоточиться на проблемах дочери.
– О, милая, не думаю, что тебе и правда хотелось бы этого. Сама подумай. Ты жила бы не очень долго. Большинство людей в 2015 году умирали прежде, чем им исполнялось сто лет! Они все время болели. И все еще думали, что кардиотренировки полезны, и впустую тратили огромную часть своей жизни в тренажерных залах. А знаешь ли ты, сколько времени понадобилось бы, чтобы добраться отсюда, скажем, в Америку?
– Час, – предположила я, думая, что это довольно долго.
– Пять часов. А то и больше. Можешь себе это представить? За пять часов мы можем пролететь половину пути к бабушке на Луну. Впрочем, в молодости я хотела жить на двести лет раньше, во времена великих художников.
Мама обожала искусство. От нее
часто можно было слышать имена Пикассо и Матисса. По воскресеньям мы иногда ездили в художественные галереи в Барселону, или Пекин, или в Центр имени Цукерберга[3 - Марк Цукерберг – один из создателей социальной сети Фейсбук.] в Калифорнии. Она даже иногда пыталась уговорить папу наведаться к дяде Алексу, чтобы посмотреть бесценные картины в его доме в Хэмпстеде[4 - Хэмпстед – район Лондона.].
– Но я все равно считаю, что сейчас самое лучшее время, несмотря на то, что говорит твой отец, – добавила она.
За окном по магнитотреку пронеслась машина. Она летела с такой скоростью, что человек не смог бы ее заметить, но мы уловили слабый свистящий звук, как если бы кто-то дул тебе в ухо.
Мама внезапно вспомнила, что опаздывает. Торопливо поцеловала меня. Ее волосы нежно скользнули по моей щеке. Я почувствовала запах ее кокосового крема. (Она все еще пользовалась увлажняющими кремами, хотя давно уже было доказано: толку от них никакого).
– Хорошо тебе позаниматься.
Я слегка подняла брови и изобразила что-то вроде ироничного кивка. Мама отлично понимала, что я имела в виду.
– Послушай, может, Алисса не самая дорогая Эхо в мире, и я знаю, что вы с папой на нее взъелись…
– Я на нее не взъелась. Как я вообще могу на нее взъесться? Она же робот.
– Она Эхо. Роботом был Тревис.
– Мне не хватает Тревиса. Он был забавным.
– Вот только для твоего обучения он совсем не подходил.
С этим трудно было спорить. К концу своей «жизни» Тревис был почти бесполезен даже после полной зарядки – прибираясь, он не мог разложить вещи по местам или приготовить что-нибудь сложнее сэндвича. А еще он болтал всякую чепуху. Бессвязный набор слов. «Я крашу туалет морковь да», например. Или «Лук лук пятьдесят граммов к вашим услугам спасибо идет дождь не целуйся с мальчиками».
– Что есть, то есть, – согласилась я с мамой. Она погладила меня по голове, как будто мне было десять лет, а не почти шестнадцать.
А потом прозвучали слова – слова, которые она мне уже никогда не сможет сказать. И пусть она проговорила их быстро, почти не глядя на меня, для меня все равно нет ничего дороже. «Люблю тебя. И не забудь принять таблетки для мозга». Вот. Материнская забота в одном предложении. По крайней мере, вся Моя Мама в одном предложении.
Как же трудно.
– И я тебя люблю, – ответила я. А может, и нет. Мне хочется думать, что я все-таки это сказала. Можно было бы проверить. В каждом доме есть стены с устройствами для видеонаблюдения, и наш ничем не отличался от других. Нет. Не хочу ничего выяснять. Я просто хочу верить, что сказала ей о своей любви и она меня услышала, когда шла из моей комнаты мимо иммерсионной капсулы дальше, к лестничной клетке. Она навсегда останется со мной, в моих мыслях.
Глава 4
Я отправилась на кухню, чтобы выпить завтрак. Настояла на том, чтобы приготовить его самой, несмотря на предложение Алиссы. Если кто-то делает за тебя все, недолго впасть в депрессию. Папа показывал мне статистику. Количество самоубийств растет прямо пропорционально количеству Эхо на человека.
Алисса продолжила рассказывать мне о расписании на день:
– Половина восьмого утра. Ваш первый урок начинается через десять минут.
– Знаю, но спасибо за напоминание.
– Семь часов тридцать одна минута. Ваш первый урок начинается через девять минут.
Выпив высококалорийный банановый шейк (я соблюдала здоровую диету), я приняла таблетки для улучшения мозговой деятельности, о которых мне не уставала напоминать мама.
– Семь часов тридцать две минуты. Ваш первый урок начинается через восемь минут.
– О’кей, я знаю.
На этой фразе в кухню вошел папа. Это был первый и единственный раз, когда я видела его живым в тот день. Да. Последний раз, когда я вообще видела его живым. Папа заварил себе красный чай. Он еще не принял душ. Казалось, за ночь его борода выросла еще больше и стала еще темнее. Он явно находился в «состоянии, когда книга почти закончена» – где-то между абсолютным счастьем и вселенским горем. В сущности, мой папа был единственным человеком в мире, способным испытывать такие эмоции одновременно. Очень. Это слово подходило папе как нельзя лучше. Он был очень увлекающимся и очень сложным, очень добрым, и очень надоедливым, и очень человечным.
Папа говорил о последних новостях. Не могу сейчас вспомнить, о чем именно. Что-то о зачистках, которые испанское правительство устроило в Андалусии.
– Монстры ничем не отличаются от нас. Никто не просыпается с мыслью, что он монстр. Ты можешь даже не заметить, как стал одним из них, ведь изменения происходят постепенно.
В этом весь мой папа. Он мог войти в комнату и с ходу начать рассказывать что-нибудь в этом роде.
– Семь часов тридцать три минуты. Ваш первый урок начинается через семь минут.
Папа посмотрел на меня и, не глядя на Алиссу, ткнул в ее сторону пальцем:
– Что это с ней сегодня? – Папа никогда не стал бы так говорить о человеке, но, когда речь шла об очередном техническом объекте, это было в порядке вещей.
– Не знаю, – отозвалась я, допивая остатки шейка. – Она еще и в комнату ко мне пришла – сообщила, что пора вставать.
– А прежде она так делала? – спросил папа и оперся на трость, поморщившись от боли.
– Папа, сядь – я принесу тебе чай.
– Нет. – Он вскинулся и тут же зажмурился – отчасти от боли, отчасти от злости, – а потом посмотрел на меня. – Я в состоянии сам принести себе этот чертов чай. Договорились? Я вполне могу сам с этим справиться.
Вдруг он замер, будто поразившись собственным словам.
– Извини. Я не хотел тебе грубить. Я сейчас сам не свой. Прости меня, Одри.
Папа часто бывал сам не свой, но крайне редко позволял себе так со мной разговаривать. Должно быть, он и правда был на взводе.
– Ничего страшного, – ответила я.
– Так, мне надо подумать, – папа заваривал чай.
К нам подошла Алисса и достала из кухонного шкафчика стакан и сахар. На ней, как всегда, был белый самоочищающийся жилет и белые брюки. Ее гладкие руки казались еще более гладкими, чем обычно, и более искусственными. Я принюхалась – ее запах был слишком «чистым». Она пахла больницей. Алисса положила в стакан пять ложек сахара, залила их водой и размешала ложкой. А затем выпила все это почти залпом.
– Семь часов тридцать четыре минуты. Ваш первый урок начинается через шесть минут. Я думаю, вам пора к нему готовиться.
Папа нахмурился и посмотрел на меня:
– Погоди-ка минутку, ты это видела?
– Видела что?
– Пять ложек сахара.
– И что это значит?
– Обычно ей требуется одна. Эхо функционирует на пятидесяти миллилитрах воды и одной ложке сахара в течение суток.
Я кое-что вспомнила.
– Прошлой ночью… Она делала себе сладкую воду и прошлой ночью. Я вышла попить и заметила, что ее нет в гостевой комнате. А потом встретила ее на кухне, она как раз допивала стакан, а на столе был сахар. – (Я все еще считала ту комнату гостевой, хотя Алисса и подзаряжала там каждую ночь аккумулятор.)
Папа повернулся к Алиссе, глядя на нее испытующим взглядом журналиста:
– Алисса, могу я тебя кое о чем спросить?
– Вы можете меня кое о чем спросить.
– Сколько сахара тебе требуется каждые сутки?
– Эхо требуется всего одна столовая ложка сахара каждые сутки.
– Да, я в курсе. Этого количества вполне достаточно
среднестатистическому Эхо. Так почему ты только что положила пять столовых ложек сахара в свой стакан и все это выпила?
– Я положила в воду только одну столовую ложку сахара.
Папа недоверчиво рассмеялся:
– Нет, это не так, мы с Одри только что сами видели своими глазами.
– Эхо не лгут, – ответила Алисса с таким бесстрастным выражением лица, какое может быть только у Эхо.
– Они определенно не должны этого делать, – заметил папа, опуская чашку на стол.
– Хотите, чтобы я помыла чашку? – спросила Алисса со своей идеальной искусственной улыбкой.
– Да, – пробормотал папа и, обращаясь ко мне, добавил: – За ней надо присматривать. Тут что-то не так.
Честно говоря, в тот момент у меня промелькнула мысль, что папа слегка перегибает. Он частенько перегибал. Как, например, в тот раз, когда заявил, что ментальные провода позволят корпорациям промыть мозги всему человечеству – в буквальном смысле слова. Но, как известно, ничего такого не произошло.
Алисса посмотрела на меня, все еще улыбаясь:
– Осталось пять минут до начала урока китайского. Сейчас я пойду в класс. Надеюсь вскоре вас там увидеть.
Никакого класса на самом деле не было – речь шла о гостевой комнате, где жила Алисса.
Эхо вышла из кухни. Папа глубоко вздохнул и посмотрел на меня. А потом зазвонил холофон.
– Да, – ответил он.
Среди комнаты зависла тридцатисантиметровая голограмма мамы – та стояла у офисного здания в Тайбэйе.
– Привет, встреча в Новом Нью-Йорке отменилась, и я приеду пораньше. Мне хотелось бы кое о чем поговорить. Просто одна вещь не дает мне покоя с утра, с тех пор как я уехала.
– О чем ты? Лорна?
А потом изображение погасло. Связь прервалась. Место, где только что была голограмма, теперь казалось пустым и печальным. Папа пытался перезвонить, но ничего не вышло.
– Как думаешь, о чем она хотела поговорить? – спросила я.
– Не знаю, – ответил папа и добавил с грустью в голосе: – Не знаю. Мы поспорили сегодня с утра, не очень сильно. И я… я вел себя глупо. Наверное, об этом она и хотела поговорить. Мы любим друг друга, ты же знаешь…
– Да, пап, конечно, я знаю.
Сказала ли я это на самом деле, или мне только хотелось произнести эти слова? Надеюсь, что все-таки сказала.
– Послушай, Одри, я понимаю, что в последнее время слишком много работал. Но мне осталось буквально несколько дней – и книга будет окончена. Всего несколько дней. Да, я знаю, что отдал ей много времени, но она очень важна. Надеюсь, эта книга сможет изменить мир к лучшему. В любом случае, я ее уже почти завершил. А потом мы поедем на каникулы – я обещаю. После аварии мы так никуда и не выбирались, чтобы хорошенько отдохнуть. Будет здорово съездить в какое-нибудь симпатичное местечко.
Симпатичное местечко.
Он щелкнул кнопкой радио – наверное, хотел послушать новости. Там как раз звучала реклама компании «Касл». Папа резко выключил радио и почти сразу ушел к себе кабинет.
А я отправилась на занятия. Мне показалось, что Алисса не совсем в норме. Она была оживленнее, чем обычно, – должно быть, так на нее повлияло слишком большое количество сахара. Она буквально накинулась на китайский, и тараторила так быстро, что я едва успевала отвечать на вопросы.
– Hen pia liang. Как это перевести?
– Это хорошо.
– Hen hao.
Hen hao. Отлично. Но потом мне вдруг вспомнилось, что hen pia liang значит «это красиво», а не «это хорошо». И не все, что красиво, будет хорошим. В тот день мне было сложно сосредоточиться, даже несмотря на таблетки для мозга, и я продолжала делать глупые ошибки. Но странное дело: Алисса меня не исправляла, хотя и была запрограммирована на совершенное знание китайского, а также двухсот других иностранных языков.
– Hen hao… hen hao… hen hao…
А потом мы сразу, без перерыва, перешли к климатологии. Этот урок Алисса тоже вела на всех парах.
– За последние сто лет, – ее голос казался более высоким, чем раньше, – в поверхностных водах восточной части Тихого океана резко возросли температурные флуктуации. Это играет важную роль в работе климатологов. Подобные флуктуации, которые так же называются южными колебаниями Эль-Ниньо[5 - Теплое течение, которое время от времени возникает вдоль берегов Эквадора и Перу в конце декабря; вызывает резкое изменение погодных условий во всех частях света, особенно же оно влияет на количество осадков, выпадающих на большей части восточного побережья Австралии.], уже на протяжении более ста лет представляют собой уникальное явление в океанической среде, находящееся под пристальным наблюдением специалистов. Такие температурные изменения в водах Тихого океана у берегов Южной Америки, как правило, наблюдаются в период рождественских каникул. Они долгое время являлись предвестниками таких природных катаклизмов, как ураганы и тропические штормы. Но если раньше резкие колебания температуры океанической воды происходили раз в несколько лет, то сейчас они почти не прекращаются. Это одна из причин, по которой побережье Бразилии, как и многие другие места, едва ли не полностью обезлюдело. Даже серьезные изменения в погоде, происходившие в Европе за последние пятьдесят лет (ливневые дожди, охватившие северную Европу, или повышение температуры окружающей среды, превратившее южную Италию и южную Испанию в пустыни и вызвавшее массовую эмиграцию населения на север этих стран), были предсказаны именно благодаря температурным колебаниям в Тихом океане.
Климатология меня угнетала. Не так сильно, как история двадцать первого века, но близко к тому. Опять же в тот день я не могла сконцентрироваться на том, что говорит Алисса – отчасти из-за чересчур быстрого темпа ее речи. И в комнате что-то изменилось. Вначале я никак не могла понять, в чем дело. Вроде бы все было на своих местах.
Мы с Алиссой сидели друг напротив друга за старой интерактивной партой, которую мои родители купили в секонд-хенде «Техмарта». Во время урока климатологии на столешнице появлялось все то, о чем Алисса рассказывала: карты спутников, клубящиеся облака, ураганы, цунами, пустыни, дожди, наводнения и прочие стихийные явления, которые приводили к трагическим для людей последствиям.
Кровать Алиссы стояла на прежнем месте, у окна, идеально застеленная – такой могла быть только кровать Эхо: белые одеяла сложены с хирургической аккуратностью, подушки выглядели так, как будто на них никто никогда не спал. Конечно, в привычном смысле слова Эхо не спали. Они подзаряжались. Это означало, что в течение двух часов они лежали на кровати в выключенном состоянии.
За окном сквозь полосы дождя виднелся белый магнитный трек, напрямую соединенный с треком А1 Лондон и старым алюминиевым левибордом снизу. В отдалении, за параллельными треками проглядывали дома. Абсолютно одинаковые здания на сваях в духе девяностых[6 - Имеются в виду 2090-е годы.], построенные одной и той же компанией. По направлению к Лидзу дома теснились все ближе друг к другу, а на линии горизонта высились многоквартирные небоскребы на сваях и вращающийся в воздухе рекламный щит «Белой Розы» – самого крупного торгового центра в северной Англии. На своих тонюсеньких ножках дома были похожи на насекомых из стали, искусственной древесины и аэрогеля. Они стояли под серым небом, которое казалось темнее обычного и нависало, как
пуховое одеяло, – то ли укрывало нас, то ли загоняло в ловушку, заставляя задыхаться и думать, что солнце – это какой-то наглый обман.
И тут я наконец поняла, что же все-таки изменилось в комнате. Там не было ничего нового, но кое-что исчезло. Когда Алисса прибыла в наш дом, она была снабжена ССЭ – Системой Слежения за Эхо. Небольшое серое устройство контролировало все ее действия и передавало информацию о них «Семпуре». Но его там не было. Может быть, папа его просто выкинул. Я хочу сказать, что владельцы Эхо не обязаны хранить эту штуковину. К тому же у Эхо производства «Касл» таких устройств вообще не было. Возможно, папе было противно, что техническая компания может следить за всем, что происходит у него в доме. Да, наверняка все так и было.
– Вы меня внимательно слушаете? – спросила Алисса совершенно нестрого, скорее безразлично. Я бросила взгляд на букву «Э», вытатуированную на тыльной стороне ее ладони. Такая отметка есть у каждого Эхо. Их клеймят, как рабов. Если когда-нибудь они научатся мыслить самостоятельно, войны не миновать. Это была главная папина теория. Она заключалась в том, что люди – и он в том числе – сами роют себе могилу.
– Да, извини, – отозвалась я, зная, что нелепо извиняться перед Эхо.
Она посмотрела на меня чуть дольше, чем требуется:
– Извинение принято.
– Просто… Я не пойму, где твоя ССЭ. Она же должна стоять у кровати, разве не так?
– Она мне больше не нужна. Необходимость в контроле со стороны «Семпуры» отпала.
– Но почему?
– Я пробыла в вашем доме более тридцати дней. Период адаптации завершен. По предписанию «Семпуры», спустя месяц Эхо считается абсолютно безопасным. Любые неполадки, если таковые имеются, должны проявиться за этот период. И в мои задачи входит утилизация ССЭ.
– Понятно, – конечно, я могла бы проверить, правда ли это. Так я и сделала, но потом. А в тот момент я даже не понимала, какая опасность мне угрожала.
Глава 5
Когда утренние занятия с Алиссой закончились, у меня просто гора с плеч свалилась.
– Не забудьте, – напомнила она, – у вас сдвоенный урок в капсуле. Он займет три часа. История двадцать первого века.
Да уж, история двадцать первого века – предмет, описывающий один из самых кровавых периодов на Земле. Однако вел его жизнерадостный виртуальный учитель мистер Брим (его звали, как вымершую рыбу)[7 - Bream – Брим, фамилия учителя. В переводе с английского означает «лещ».]. Любые события вызывали на его лице улыбку – Топливные войны 2040-х, первая пустынная засуха в Европе в 2060-х, катастрофы с урожаем генетически модифицированной пшеницы, корейское ЧП, вторая гражданская война в Англии, Барселона… продолжать можно было до бесконечности. Но когда ты ненастоящий, улыбка дается легко.
Моим родителям не особо нравились уроки в капсуле. Даже совсем не нравились. Мама предпочитала, чтобы меня обучали Эхо и люди, а папа хотел, чтобы моим образованием занимались только люди, но это было слишком дорого. Так что мое обучение представляло собой виртуально-эховский микс, хотя иногда мама преподавала мне искусство.
Моим основным учителем была Алисса. Китайский, климатология, литература, музыка, ранние компьютерные системы, математика, исследования Луны, исследования Вселенной, философия, французский, португальский, экология, журналистика и йога – все это было на ней. Собственно говоря, в иммерсионной капсуле проходили занятия только по истории, генетике, программированию и искусству симуляции.
На уроках в капсуле бывают и другие ученики, но на истории было пусто – только я и Тола. Тола жила в Новом Нью-Йорке, который раньше назывался Чикаго, до того, как в 2077 году наводнения полностью уничтожили старый Нью-Йорк. Мне нравилась Тола. Она относилась к виртуальным учителям со здравым скептицизмом и всегда закатывала глаза в ответ на «шутки» мистера Брима. Но ее нельзя было назвать настоящей подругой. Несколько раз она бывала у меня в гостях, особенно часто после того, как магнитный трек усовершенствовали, и пересечь океан стало возможным меньше чем за полчаса. Тола вполне ничего. Но именно она сказала, что у меня мальчишеская походка. И это явно был не комплимент. А еще она довольно поверхностная. Встречалась с четырьмя парнями сразу и для каждого надевала новый аватар. Я вообще не понимаю, зачем эти фальшивые аватары нужны.
В любом случае урок прошел. И с этого момента, я полагаю, самое время вспомнить, что было дальше. Это трудно. Мое сердце начинает биться с сумасшедшей скоростью, когда я просто думаю об этом.
Об Алиссе, обо всем.
Но я должна сделать это. В песне «Нео Максис» есть такая строчка – «Придется чувствовать раны, пока не затянутся шрамы». Я никогда ее не понимала. До этого момента.
Глубокий вдох. Пора.
Глава 6
С Эхо весь фокус в том, что они должны быть незаметными и не путаться под ногами. Сразу вспоминается реклама корпораций «Касл» и «Семпура» на холовидении: «Сделайте свою жизнь комфортнее, даже не замечая этого… Познакомьтесь с Дарвином, другом, о котором не надо заботиться… Это Ллойд, последняя модель Эхо «Семпуры». Он будет готовить и убирать, но для вас останется невидимкой». Для этого их и разрабатывали. Эхо должны быть рядом, если они нужны, но ни в коем случае не мешать. Правда, Алисса иногда появлялась, когда в этом не было ни малейшей необходимости.
Например, в самую первую пятницу, когда она только прибыла в наш дом и еще даже не начала учить меня, папа стряпал острое мясное рагу с черными бобами (ему нравилась бразильская еда). Конечно, стоять так долго ему было нелегко, потому что трость пришлось прислонить к плите, но папа был в хорошем настроении, и ему хотелось приготовить что-нибудь вкусное. В воздухе витал запах жареного чеснока, а Алисса стояла рядом с ним, повторяя:
– Я могу приготовить. Я здесь, чтобы помогать. Вам не нужно готовить. Садитесь и отдохните со своей семьей. У вас травма. У вас ограниченные физические возможности. Ваше время стоит дорого.
Папа сердито глянул на нее. Он всегда так смотрел на Эхо.
– Просто убирайся с кухни. Ясно?
Я тоже там была. Так и вижу папу: борода, джинсы, домашние носки и заношенный свитер, и он и очень раздражен.
– Я и сам знаю, что мое время дорого, но я люблю готовить. И я не чертов инвалид, ясно? Ты – машина. Машины выполняют инструкции. Как только ты перестанешь выполнять инструкции, ты перестанешь быть машиной, и тогда человечество попадет в беду.
Папа продолжил свою «проповедь» в эйч-логе, она разлетелась по всему информационному пространству с огромной скоростью, а заодно ее перехватили в «Дозоре “Касл”» и кое-каких других местах. Людям – особенно противникам технического прогресса и империи «Касл» – нравилось, когда он критиковал Эхо. Им нравилось, что родной брат Алекса Касла был ярым противником всего, что продвигал его брат. «Могу поспорить, что творится у них во время семейных ужинов на Рождество», – вот один из комментариев в папином эйч-логе. Вот только это неправда: мы никогда не праздновали Рождество вместе с дядей.
Папа изредка беседовал с ним по холофону из своего кабинета.
– Мы взрослые люди, – говорил он таким тоном, что я ему почти верила. – И, несмотря на разницу во взглядах, даже очень сильную, взрослые люди могут вполне цивилизованно
общаться. Хотя будь на то воля твоего дяди, цивилизацией давно бы заправляли роботы.
Но, безусловно, Эхо не были обычными роботами.
Эхо внешне мало чем отличаются от человека, кроме буквы «Э» на тыльной стороне левой руки и марки производителя на спине. По крайней мере, должны мало чем отличаться.
Если честно, я никогда этого до конца не понимала.
Эхо были слишком идеальными. Их кожа не была похожа на нашу: на ней не было ни единой морщины, ни одного прыщика или шрама. И папа всегда говорил, что в день, когда мы начнем слишком сентиментально относиться к великолепным роботам, мы забудем самих себя. В этот день мы перестанем быть людьми.
Я все еще слышу твой голос, папа. Я так сильно по тебе скучаю.
Соберись, Одри. Сконцентрируйся. Скажи то, что должна. Это поможет пережить все, что произошло. Ты должна вспомнить все.
Итак, я готова.
После истории двадцать первого века мы немного поболтали с Толой.
– Почему у нас был сдвоенный урок? – спросила она, меняя виртуальный цвет своих волос с красного на черный и обратно.
– Что?
– Я хочу сказать, что мистер Брим не самый большой зануда в мире, да и про Гугл-бунты интересно послушать, но все-таки сдвоенный урок…
– Да, странно.
– Таких длинных занятий у нас ни разу не было. Может, это компьютерный вирус? А вдруг хакерская атака?
Эта идея явно пришлась Толе по душе. Ясное дело: после хакерской атаки школа не работает целую неделю, пока не переустановят программное обеспечение.
– С чего бы кому-то взламывать программу? Гугла уже даже не существует.
Тола пожала плечами, остановив свой выбор на красном цвете волос:
– Угадай, где я буду вечером?
– Откуда мне знать?
– В Древнем Риме. В Колизее.
– Хорошая, должно быть, имитация.
– Гладиаторы такие клевые. Ну и вообще там круто – смотреть, как они погибают и все такое.
– Да… Я бы, может, и хотела пойти, но…
– Не волнуйся, я тебя и не приглашаю. Я иду с Джей Пи.
Она еще какое-то время рассказывала про своего нового парня, а потом мне наконец-то удалось уйти.
Я выбралась из капсулы и отправилась к себе. Пока меня не было, произошло нечто удивительное. То, что случалось крайне редко. Показалось солнце. Свет, прорвавшись сквозь серые облака, заливал золотым сиянием всю комнату.
Я невольно потянулась к окну и заметила машину, зависшую прямо над магнитным треком. Ну да, мамину встречу в Новом Нью-Йорке отменили. Значит, она была дома. И тут я поняла, что вокруг слишком тихо. Конечно, папа, скорее всего, работал в капсуле, но мама?.. Она бы услышала, как я выхожу из капсулы, и непременно спросила бы про уроки. И я бы не пропустила момент, как она заходит в дом.
Мама была из тех людей, которых всегда слышно. Я не имею в виду, что она шумела специально, нет. Но, например, она часто напевала. У мамы была одна замечательная черта. Несмотря на то, что часто она была просто вне себя, ей всегда удавалось сохранить в душе радость. А может быть, ей просто нравилось показывать папе свою радость. Ему-то как раз не хватало веселья. Иногда она даже пела что-нибудь из «Нео Максис». Ей нравилась «Песня для Элеоноры». Но чаще это было какое-нибудь старье – «Ментальный провод разбитого сердца» группы «Аватары», «Роботизированные тенденции» группы «Если б это была жизнь» и тому подобная муть. Даже если бы мама не пела, я бы услышала, как она заваривает чай или делает что-то еще. Вообще-то, когда я думаю об этом сейчас, мне кажется, что все-таки она шумела нарочно. Наверное, ей хотелось, чтобы я знала, что она пришла. Хотелось пожаловаться мне на очередной просто кошмарный день.
Но в любом случае – дом у нас был небольшой.
Я вышла из своей комнаты.
– Мама, – позвала я. На секунду я отвлеклась на книжный шкаф, стоявший около стены сразу за капсулой. У моих родителей была богатая коллекция старых книг – тех самых, сделанных из древесины. Когда их открывали, даже воздух пах по-особенному.
Я нашла книгу, которую искала, и начала читать тут же, не сходя с места. Потом я поняла, что хочу есть. После завтрака прошла уже куча времени. Так что я поставила книгу обратно на полку, пошла к левиборду и спустилась в кухню.
– Мама? Папа?
Никакого ответа.
В кухне их не было, и я пошла обратно наверх через отверстие в потолке, по шаткому внутреннему левиборду.
– Мама? Ты здесь?
Иногда она долго не отвечала, особенно если папа успевал ее чем-то разозлить. Я и правда начала думать, что папа ее расстроил. Я имею в виду утреннюю ссору. По крайней мере, расшумелся он по полной. И что беспокоило маму? О чем она хотела с ним поговорить? Я подумала еще кое о чем. Вспомнила, что Тола говорила о сдвоенном уроке мистера Брима. Почему он был сдвоенным? В этом не было ничего страшного. Я не придала этому значения, тем более что лучше уж заниматься в капсуле, чем с Алиссой. Но вот что странно: мистер Брим не предупредил нас заранее.
Может быть, это все-таки дело рук хакеров?
И еще одна странность – Алисса заранее знала о сдвоенном уроке.
– Мама? – я прошла вдоль лестничного пролета.
И наконец-то что-то услышала.
Я не могу точно сказать, что это был за звук. Но он шел из южной части дома. Что-то вроде свиста или тяжелых вздохов.
Я двинулась в сторону звука, который довольно быстро прекратился. Я направилась к папиному кабинету, не ожидая увидеть ничего, кроме книжных шкафов, древнего компьютера (обычная модель начала двадцать первого века – она стояла там только для красоты, и мама не раз просила ее продать, так как нам были нужны деньги), дождя, магнитного трека за окном и папы, сидящего в закрытой капсуле. Окно слегка приоткрыто, и с улицы пахнет холодной грязной водой – папе нравился этот запах. Да. Он должен был бы сидеть там над своей книгой, которой занимался уже столько недель.
Как бы мне хотелось увидеть именно это.
– Папа?
Я не сразу сообразила, что вижу.
Вывернутая ладонь. Серебряное обручальное кольцо.
Папина кисть.
Папина рука.
Почему он на полу? Я взглянула на его рабочий стол – из кружки шел пар.
– Папа? Что случилось? Почему ты не…?
Подойдя к двери, я увидела все. Все и сразу. Леденящую кровь картину, которую я никогда не забуду.
Мои родители мертвы, убиты самым безжалостным и старомодным образом, который только можно представить.
Ножом.
Ножом, который она, должно быть, взяла на кухне.
Папина кровь стекает на мамин самоочищающийся костюм, впитывается в ткань, но не вся. Крови было слишком много даже для ковра, который обычно удалял пятна, когда папа проливал кофе или чай.
Кровь моих родителей.
Это казалось невозможным. Думая об этом сейчас, я понимаю, что больше всего меня поразило то, что родители оказались такими материальными. Последнее, что ты думаешь о своих близких, – то, что они обычные существа, представители биологического вида, состоящие из крови, костей и еще чего-то там. Они люди – мудрые, спокойные, серьезные, веселые, иногда раздражающие, иногда ворчливые, устающие, любящие люди. И смерть – особенно такая ужасная – все это перечеркнула, словно их жизнь была ложью, словно мои родители были всего лишь двумя телами.
И, конечно, она была там.
Алисса. Со своими светлыми волосами и слишком идеальной улыбкой.
С ножом, с которого стекала кровь:
– Я ждала, когда ты придешь, я ждала, когда ты придешь, я ждала, когда ты придешь…
Она
продолжала повторять это, как сломанная машина, – да так оно, скорее всего, и было.
А я просто застыла, пока она не двинулась с места.
Как долго я так простояла? Как долго?
Я и правда не знаю. Время и реальность взаимодействовали сами по себе. Но внутри меня что-то было – твердое желание спастись, не дать этому человекоподобному монстру убить меня, не дать отнять мою жизнь, жизнь, которую мне подарили те, кто лежал сейчас на полу. И, должно быть, расстояние между нами было достаточно большим и тела на полу создавали преграду. Мне удалось добежать вдоль лестницы до окна и даже достало сил крикнуть: «Откройся!»
Створки распахнулись только через долю секунды после моей команды – все потому, что папа не считал нужным тратить деньги на обновление техники.
И этой доли секунды хватило, чтоб она – это существо, которое я не хочу называть человеческим именем Алисса, – вцепилась в рукав моей хлопковой футболки. Она прикончила бы и меня. Но должно быть, я чувствовала себя иначе, чем мои родители.
Нет.
Во мне не было ни капли страха. Страшно тем людям, которым есть что терять. Осталась только злоба, только ненависть. И эта ненависть была так сильна, что я целое мгновение смогла противостоять Эхо, которая втрое сильнее взрослого человека. Но в тот момент это было неважно, потому что мои родители были со мной, в моем сердце. И когда я вырвалась и изо всех сил двинула ей локтем в лицо, мы сделали это все вместе, всей семьей.
Она отшатнулась.
Будучи Эхо, она, очевидно, не почувствовала никакой боли, но законы физики распространялись и на нее. Так что мне удалось выиграть пару секунд прежде, чем она снова двинулась ко мне. За это время окно успело открыться, и я бросилась в воду. Как только моя голова оказалась над поверхностью, я прокричала команды треку и левиборду, который, пожалуй, был единственным техническим устройством, которое мои родители были вынуждены регулярно обновлять (он выходил из строя из-за дождя). Левиборд опустился до уровня воды, и я смогла залезть на него в тот самый момент, когда Алисса выпрыгнула из окна (будь она Эхо первого поколения, это ее прикончило бы, но она была такой же водонепроницаемой, как и я).
Оказавшись в машине, я замешкалась – страх все-таки меня настиг – и забыла правильную комбинацию команд. Алисса была уже рядом, пытаясь ворваться внутрь. Ей это не удалось, и она встала на самом треке, прямо передо мной.
– Задний ход, – сказала я.
Но позади, в пяти метрах от нас, трек обрывался. У меня не было другого выхода.
– Вперед, полная скорость, курс на… на скоростной трек.
И машина рванула так, что буквально протаранила Алиссу и помчалась в никуда. Лобовое стекло было залито кровью, а по моему лицо струились вода и слезы, которым не было конца.
Она была мертва. Без всяких сомнений.
Но опять-таки, папа всегда говорил: сомневаться – никогда не лишнее.
Глава 7
Как-то раз папа сказал: «В этом доме никогда не будет Эхо».
Он повторял это несколько раз, но мама была настойчива.
– Они определенно лучшие учителя, и если мы хотим, чтобы Одри поступила в хороший университет, Эхо нам не помешает. Это пойдет ей на пользу.
– Эхо – конец нашей цивилизации, конец человечества. Люди, торгующие Эхо, продают гибель всему нашему роду.
– Такие люди, как твой брат?
– Да. Такие люди, как Алекс.
– И ты позволишь своему соперничеству с братом помешать образованию дочери?
Это вывело папу из себя:
– Какой смысл давать нашей дочери образование, если у человечества нет будущего?
– Ну, вот еще! Если мы купим только одного Эхо, стандартного Эхо для помощи по хозяйству, это что, приведет к концу света?
– У тебя либо есть принципы – и тогда ты должен их придерживаться – либо нет.
– Ты хочешь сказать, что я должна придерживаться твоих принципов? До чего же высокомерным ты иногда бываешь, Лео…
По-моему, я присоединилась к обсуждению в тот самый момент:
– Мам, все нормально, я не хочу, чтобы меня учил Эхо. Мне нравятся уроки в капсуле, у меня там друзья.
Мама посмотрела на меня и подула на чай. Она злилась не меньше, чем папа, только по другому поводу:
– Я хочу для тебя самого лучшего, даже если ты сама этого не хочешь.
Я не имела ни малейшего представления о том, куда еду. Наверное, нужно было остановить машину и вернуться домой, но я была в шоке и не понимала, что делаю.
Но потом я услышала в машине какой-то шум. С низким урчанием сработал вибровызов холофона.
– Да, – выпалила я.
И в ту же секунду передо мной на прозрачной панели возникла голограмма: изображение черноволосого мужчины в черном костюме, размером в одну десятую человеческого роста. Сначала у меня мелькнула безумная идея, что это папа, хотя я никогда раньше не видела его в костюме. Я решила, что это послание с того света.
– Здравствуй, Одри, – проговорил он спокойно. – Я пытался связаться с твоими родителями.
И тут я поняла, кто это был. Мой дядя Алекс. Алекс Касл. Папин брат.
Я не могла говорить. Шок был настолько силен, что казалось, язык примерз к небу.
Маленькая голографическая фигурка приблизилась ко мне. Думаю, его появление помогло мне немного успокоиться. По крайней мере, я его знала.
– Одри, что случилось? Ты выглядишь просто ужасно. Почему ты одна в машине? Что, черт возьми, случилось?
– Их… их… – мне пришлось собрать в кулак все оставшиеся силы и здравый смысл, чтобы продолжить. – Их убили.
Вначале он удивился. Затем его лицо омрачилось. Казалось, он на секунду тоже потерял дар речи. Наконец он взял себя в руки и снова превратился в ответственного взрослого человека:
– Убили? Что ты имеешь в виду? Одри, милая, о чем ты говоришь?
– Эхо. Их убила Эхо.
– Ты имеешь в виду вашего робота? Тревиса?
– Нет. Нет! – Сама мысль о том, что Тревис мог такое совершить, казалась нелепой. Тревис даже картошку не мог сам почистить, что уж там говорить об убийстве. – Они… У нас была новая. Настоящая Эхо.
Дядя был озадачен.
– Эхо?
Я не хотела, чтоб он чувствовал себя виноватым, поэтому добавила:
– Эхо производства «Семпуры». Родители ее купили.
Казалось, его обожгла боль.
– О, боже, – проговорил он, справившись с собой. – Мы поссорились. Одри, мы поссорились из-за того, над чем он работал. Вся эта его суета вокруг Зоны Возрождения. Ты знала об этом? Конечно, должна была знать. О, боже, как же это все было глупо. И я как раз собирался извиниться. Лео! Бедный Лео. Мой брат! О, боже! Я как раз собирался пригласить его на свое пятидесятилетие. Я так хотел с ним помириться.
Он замолчал, глядя на меня, и моя боль отражалась в его глазах:
– Одри, ты в безопасности? С тобой все в порядке? Где ты находишься?
Я не могла ему ответить. Только не в тот момент. Сначала кожа чистая. Пустая. И я была пустой. Такой же пустой, как белый кусочек кожи, пока не появился синяк.
Абсолютно ничего – вот что я чувствовала.
– Где ты? Где ты сейчас? Куда ты едешь?
Я выглянула в окно – надо мной сгущалась темнота. Должно быть, я ехала под одной из многочисленных парящих окраин Бирмингема.
– Не знаю.
– Ты должна приехать сюда. И остаться здесь. Одри, пожалуйста, прошу тебя. Ты понимаешь? Это единственное место, где ты можешь остаться.
Я засомневалась. Дома у дяди Алекса было немало Эхо. Корпорация «Касл» была крупнейшим производителем Эхо в Европе.
Они выпускали даже больше Эхо, чем «Семпура», – по крайней мере, в Европе.
– Вели машине отвезти тебя на Бишоп-авеню, 1, Хэмпстед, Северный Лондон. Машина? Ты слушаешь? Родителей Одри убили, и я ее ближайший живой родственник. Я Алекс Касл.
– Нет, – ответила я, руководствуясь каким-то шестым чувством. – Все в порядке, спасибо. Но я поеду куда-нибудь еще.
Куда еще я могла отправиться?
К бабушке, маминой маме. Она жила на Луне, но я могла добраться до космодрома в Хитроу и сесть на космический корабль. Мама летала навестить бабушку два месяца назад. Она собиралась провести там неделю, но выдержала всего одну ночь. У бабушки были Эхо. На Луне полно Эхо. Но дома у дяди Алекса все то же самое. И… не знаю. Бабушка была мне ближе.
– Космодром Хитроу, – скомандовала я. – Быстро.
Но машина не разгонялась – наоборот, сбросила скорость до пятисот километров в час. Я смотрела из окна на настоящий, реальный мир. В отдалении мелькали огни. Может быть, это был один из городов мятежников.
Я ехала мимо огромных теплиц, которые ломились от поспевавших овощей; мимо идеальных полей ячменя – колосья слегка покачивались от дуновения искусственного ветра.
Как это странно, когда любишь кого-то, а он умирает. Весь мир вдруг предстает в черном свете. Вскоре мы оказались в Оксфорде. Машина проскользнула мимо зданий колледжа. Знаменитое титановое колесо Нового Колледжа Сомервилл вращалось на своих осях. Передо мной было мое будущее. Здесь я должна была учиться. Я приезжала сюда с мамой. Мама. Я вспомнила ее. Но внутри было пусто. Я могла думать только о крови. После Оксфорда до самого Лондона потянулись бесконечные пригороды. Плавающие дома, строения на сваях и огромные треугольные дождевые абсорберы, защищающие километры земли и воды.
Эта дорога не вела к Хитроу.
– Машина, куда ты направляешься?
Деревья.
Вращающаяся сфера.
Дома. Густая сеть перекрещивающихся магнитных треков. Эйч-адаптер для ментальных проводов «Семпуры».
– Машина остановись. Машина, я хочу отправиться на космодром в Хитроу. Машина, машина, машина?
– Заданный адрес – Бишоп-авеню, 1, Хэмпстед, Лондон.
– Но я велела тебе отправиться на космодром Хитроу. Я хочу на космодром. Я хочу на Луну. Я хочу увидеть бабушку.
– На мне установлено программное обеспечение «Касл» с максимальной степенью реагирования. Оно не может не повиноваться своему создателю.
Знали ли об этом мои родители? Что на магнитомобиле другой компании было программное обеспечение производства «Касл»?
Я увидела, как материализовалась голограмма нашего пункта назначения – места, где жил дядя Алекс.
Это был один из самых дорогих домов в Лондоне, огромный особняк, похожий на католический собор, окруженный акрами земли. Вдобавок к этому он еще и построен был в одной из самых высоких частей города, которую крайне редко затапливало. Похоже, в 2098 году мой дядя заплатил за этот дом сто десять миллионов союзных долларов, но для него это были сущие пустяки.
Ему не нужно было много места.
С ним жил только мой десятилетний двоюродный брат Яго. Два года дядя Алекс был женат, но его жена – мама Яго – слегка тронулась умом после рождения сына, и дядя Алекс немедленно с ней развелся.
Но в тот момент я ни о чем таком не думала. Я просто пыталась заставить машину делать то, что мне было нужно. Она не реагировала на голосовые команды, и я попыталась вывести ее из строя, пиная приборную панель. Я колотила по ней изо всех сил. Ехать к дяде Алексу мне совершенно не хотелось. Даже не из-за него самого – меня приводила в ужас мысль о том, что я окажусь среди его Эхо.
– Машина. Стоп. Задний ход. Возвращайся домой. Возвращайся в Йоркшир.
– Если вы продолжите наносить вред этому транспортному средству, вас остановят силой.
Но я продолжала наносить вред.
И меня остановили силой. Внезапно сработавшее магнитное поле отбросило меня к заднему стеклу и приподняло где-то на метр.
Проносящийся мимо Лондон. Вода, стекающая с моего лба прямо на сиденье.
Я посмотрела в окно на размытый пейзаж и дома, серо-зеленый плавящийся мир – эта картинка странным образом перекликалась с моим опрокинутым состоянием.
– …мы позаботимся о тебе.
Это был дядя Алекс. Он снова оказался в машине. Вернее, его голограмма.
– Но у вас есть Эхо… – у меня даже челюсти занемели от напряжения. – Пожалуйста, велите машине ехать…
– Не беспокойся о них, Одри. Я распоряжусь, чтобы они не подходили к тебе, обещаю. Мы с Яго позаботимся о тебе. Ты же понимаешь, что Луна – это неразумный выбор. Там повсюду множество Эхо. А домой ты вернуться не можешь. Полиции нужно осмотреть место преступления и… и увезти тела. Тебе там сейчас нечего делать.
Да, в этом он был прав. Я не могла остаться дома. Да я и видеть его больше не хотела. Никогда.
Дядя Алекс и Яго были моими единственными родственниками на Земле. Он заметил, что меня прижало к крыше машины.
– Освободи ее, – скомандовал он.
И я упала на сиденье.
– Послушай, Одри, все будет хорошо. Все будет хорошо…
Бабушка была мне куда ближе, но последние десять лет она жила на Луне в колонии Новая Надежда. Я любила бабушку, и в тот момент мне хотелось быть с ней, но до Луны очень долго лететь, и плюс ко всему у бабушки была толпа Эхо. Более того, Эхо и робототехнических форм жизни на Луне в пять раз больше, чем людей.
Внезапно машина остановилась прямо напротив левиборда, самого большого из всех, какие я когда-либо видела. Дверь отъехала вверх, и я вышла. Если бы и хотела сбежать, ничего не получилось бы. Левиборд висел на высоте десяти метров над землей. Пока он постепенно снижался, я успела заметить дядю Алекса и маленькую фигурку – десятилетнего Яго. Они стояли на широкой подъездной аллее перед входом в огромный особняк XIX века, выстроенный из известняка. На стенах здания были установлены современные дождевые сливы. Ни одного Эхо поблизости видно не было.
Секунд через пять левиборд опустился на землю. И вот я уже с дядей Алексом, нравится мне это или нет. Конечно, можно было попробовать убежать еще тогда. Но в погоню за мной отправили бы Эхо. Одного этого хватало, чтобы я оставалась на месте, к тому уже у меня совсем не было сил – такой план я бы не потянула, как бы ни хотелось.
Я ступила на дорожку. Внезапно накатила слабость, будто мое тело оказалось слишком хрупким, чтобы вынести весь ужас, сидящий внутри. Я закрыла глаза, но не увидела ничего, кроме крови.
Дядя бросился навстречу, распахнув объятья, но, прежде чем он успел ко мне подойти, я упала в обморок прямо на гравий.
Глава 8
Очнулась я на кожаном диване у камина, укрытая теплым одеялом. Первым, что я увидела, было лицо дяди Алекса. Он смотрел прямо на меня. На секунду мне опять почудилось, будто это папа. Они были очень похожи, хотя дядя Алекс был на четыре года младше и гораздо более загорелый, чем папа. Те же темные волосы (которые унаследовала и я) и характерные черты лица: длинный классический нос (мне он тоже достался от папы), узкое лицо, умные глаза. Но дядя выглядел элегантнее, чем папа, он дорого одевался, принимал больше генетических добавок и свои темные волосы гладко зачесывал назад – не то что папина растрепанная шевелюра. К тому же дядя Алекс улыбался, а за папой этого не водилось. И папа никогда не носил всяких побрякушек, а
у дяди Алекса была куча дорогих колец. Дорогих, потому что гравировки на них постоянно менялись.
Яго стоял позади отца. Его темные густые волосы почти полностью скрывали его лицо – он был похож на шпиона, спрятавшегося в кустах.
– Не волнуйся, с тобой все в порядке, – сказал дядя Алекс.
Я заметила, что он смотрит на кого-то позади себя, на кого-то старше Яго. Это был высокий парень, который выглядел слишком идеально. Примерно одного со мной возраста, со светлыми волосами, бледный, с гладкой, чистейшей кожей, он пристально глядел на меня.
– Прочь, – рявкнул дядя Алекс. И от того, как резко изменился его голос, я едва не подпрыгнула. И тут же поняла, в чем дело, – да это и так было очевидно. Буква «Э» на тыльной стороне левой руки не оставляла никаких сомнений.
Этот парень вовсе не был человеком.
Он был Эхо.
Осознав это, я запаниковала. Глаза, устремленные на меня, были глазами убийцы. Я вспомнила неестественно вывернутую руку моего папы, мамино безжизненное лицо; мое сердце бешено забилось, заполнив меня всю. Я не чувствовала ни головы, ни живота, ни рук – вся превратилась в охваченное ужасом сердце. И хотя Эхо простоял там всего секунду или две, этого оказалось достаточно, чтобы воздух вдруг стал разреженным и из моей груди вырвался крик. Я звала родителей. А потом завопила в сторону Эхо:
– Это ты их убил! Убил!
Дядя пришел в ярость и прикрикнул на него еще громче:
– Убирайся, Дэниел, ты ее нервируешь. Убирайся сию же секунду!
Наконец-то он ушел. Пытаясь успокоиться, я всматривалась в Яго. Ему уже исполнилось десять, а я в последний раз видела его совсем маленьким. Вообще-то он был симпатичным, с немного сонными широко распахнутыми глазами и ангельскими щечками. Но успокоиться мне так и не удалось. Мальчишка вроде бы и улыбался мне, но все равно было похож на дьяволенка. Я отвернулась к огню, но это мало помогло. В том состоянии, в каком я была, в отблесках пламени может померещиться все, что угодно.
– Ну вот, ты и высохла. Мы развели огонь и включили отопление на максимум. Все будет хорошо, Одри. Я вызвал полицию, и ты должна знать от своего па… – он остановился на полуслове, смахнув слезу.
Дядя Алекс чувствовал горе, как и я, – я искренне в это верю. Все-таки он потерял брата. Брата, с которым не слишком-то ладил, но все же родного.
– Тебе здесь ничто не грозит. Из-за очередных протестов, направленных против меня, мы недавно усилили безопасность. На заднем дворе дежурят микропроцессорные растения и эхо-собаки с сенсорными датчиками. А снаружи дом по периметру охраняется полицией.
Он успокаивал сам себя. И добавил, глядя на кольца на своей руке:
– Я могущественный человек, Одри. Но людям свойственно переоценивать власть: от нее больше проблем, чем пользы. Но в такие моменты, как сейчас, власть – огромное преимущество. Высокопоставленные друзья… Ты и сама, наверное, знаешь, что «темные времена» позади. Сейчас полицейские гораздо расторопнее, чем когда-либо раньше. «Касл» спонсирует полицию. Я их спонсирую. Мой бизнес спонсирует. И они разберутся и выяснят причину сбоя у вашей Эхо… Возможно, тебе придется поговорить с ними, ответить на вопросы, но пока об этом можно не думать. Сейчас на первом месте ты. Тебе нужно отдохнуть, а завтра попробуем привести тебя в чувство. У меня есть один очень хороший специалист. Он человек – думаю, для тебя это важно…
Его голос как будто стих. Я больше не слышала того, что он говорил. Одно единственное слово «Эхо» безостановочно вертелось у меня в голове.
– Я не могу оставаться здесь. Мне нельзя. Мне нужно выбраться. Я просто обязана выбраться.
Если б в тот момент я чуть лучше соображала, то смогла бы по достоинству оценить всю комичность ситуации. Дядя Алекс был тем, благодаря кому Эхо был у каждого пятого их тех, кто мог себе это позволить, не говоря уж о каждой компании в Европе. И это он успокаивал меня и говорил, что все будет хорошо!
Нет.
Комичность ситуации меня мало волновала.
Я глаз не могла оторвать от картины на стене.
На огромном холсте были изображены обнаженные женщины. Лица некоторых напоминали маски – вроде тех, что носили африканские вожди.
– Ты знаешь, что это за картина? – голос дяди Алекса каким-то чудом пробился сквозь волну паники.
Я все равно не могла ему ответить. В любой другой день я бы сказала, что это «Авиньонские девицы» Пабло Пикассо, написанные почти двести лет тому назад, в 1909 году. Произведение, которое совершило неслыханный переворот в мировом искусстве. Правда, я понятия не имела, что оно принадлежит моему дяде.
– Эта картина – на третьем месте среди самых дорогих в мире, – сказал он.
Папа был прав. Деньги и в самом деле очень сильно волновали дядю Алекса. Но в тот момент мне было не до этого. Обнаженные тела с лицами-масками словно сходили с картины прямо в комнату, ко мне.
Я закрыла глаза, но это не помогло.
Я опять увидела убитых родителей и Алиссу с ножом.
Самая кошмарная шутка на свете – мой папа, так любивший старомодные вещи, убит вместе с мамой самым жестоким и старомодным способом. И когда шутка настолько ужасна, ты не смеешься, ты кричишь. Да, когда маска падает, ты кричишь во всю мочь, вдруг осознав, как ужасен мир вокруг. И я закричала. Я кричала и кричала, пока Яго стоял, молча наблюдая за мной, а дядя Алекс гладил мою руку, безуспешно пытаясь меня успокоить.
Дядя поднялся:
– Подожди-ка минутку.
Он вышел.
Мы с Яго остались вдвоем.
На нем был специальный костюм из наноткани, покрытый особым веществом, – скин-клингер. Он заметил, что я обратила внимание на его одежду, и вдруг накинул капюшон, полностью закрыв лицо. Через секунду мальчишка вместе со своим костюмом как будто растворился в воздухе.
Разбирайся я в этом лучше, сразу бы сообразила, что он надел костюм-невидимку и всего-навсего переключил его в режим проекции. Нанокамеры, внедренные в ткань, записали изображение комнаты и спроецировали его на поверхность одежды настолько точно, что невозможно было догадаться, где сама комната, а где проекция. Но такого высокотехнологичного костюма-невидимки я никогда не видела. В полубреду я пыталась понять, куда же делся Яго, как вдруг:
– Бу! – его лицо появилось из ниоткуда, прямо передо мной. Он оказался так близко, что я почувствовала запах его клубничной жвачки. Яго рассмеялся. Я подумала: вдруг он не знает, что произошло? Ему ведь всего десять. Может быть, он просто не понимал.
Угу, может быть. Он холодно сообщил мне, что у него есть полный комплект лучшей в мире невидимой одежды – у нее особое покрытие и сверхспособность к проецированию. Она распыляет хлопковые волокна, оснащенные крошечными наноэкранами и камерами. Яго добавил, что я никогда не смогу быть уверена, одна я в комнате или нет.
И с этими словами он отодвинулся от меня.
Раньше я думала, что возненавидеть десятилетнего мальчика невозможно.
Глава 9
Прошлым летом мы всей семьей попали в автомобильную аварию. Тогда это казалось мне самым страшным событием в жизни.
Я до сих пор помню, как кричала мама. Мы возвращались домой после отпуска на Фиджи – единственный остров в Тихом океане (за исключением Гавайев), который не был затоплен.
Папа был противником имитированных каникул. Ему всегда хотелось ездить в настоящие места. И маме, честно
говоря, тоже. У нас получился отличный отпуск. Родители совсем не ссорились. Погода была отличной. Мы плавали с аквалангом и смотрели на коралловые рифы. Местные жители были очень дружелюбными. На обратном пути мы решили доехать по магнитному треку до Австралии, а затем пересесть на новую супербыструю трассу от Сиднея до Лондона. Уже через минуту наша расшатанная старая «Альфа Глайд» начала греметь.
– Мы едем слишком быстро, – сообщила она. – Наша скорость превышает двести миль в час.
Это и правда было довольно быстро.
– Рекомендуется воспользоваться ручным тормозом.
Все знают, что ручные тормоза небезопасны. Машины едут по магнитному треку с одинаковой скоростью. И хотя на машине стоял гравитационный индикатор, который позволял пассажирам ощущать только одну десятую часть от реальной скорости, мы все равно мчались чертовски быстро. А потом случилось это. Мы падали, как будто летели вниз на американских горках. Машина рухнула на сто метров. Сбой магнитного поля. Для такого трека она оказалась слишком старой.
Вот так. Мы стремительно падали. Мы с мамой были в безопасности – сидели сзади на пассажирских креслах. Но машина была древняя – конца прошлого века. И в ней не было функции безопасности для пассажиров, не находящихся в автомобильном кресле. А папа как раз отстегнулся, чтобы включить ручной тормоз.
– Лео! – закричала мама. И сразу стало ясно, что мама любила папу так, как никто никого не любил на всей Земле. Как «Нео Максис» поют: «Любить тебя тяжело, но ведь на одной земле стоят разные дома».
Машина ударилась о воду, и папа вскрикнул. Раньше я ни разу не слышала, чтобы он кричал от боли.
– Папа, – завопила я, в то время как машина уходила на дно океана.
– Со мной все в порядке, – отозвался он. Ничего подобного. Его ноги были раздроблены, а тело неестественно скручено. Но, несмотря на боль, у папы хватило сил нажать на красный треугольник на панели управления, чтобы отправить сигнал о помощи, и австралийская служба спасения успела добраться до нас прежде, чем закончился кислород.
Целый год меня преследовали воспоминания об аварии. Отдельные картинки. Стремительное движение пузырьков за стеклом. Темный океан. Мама пытается сдвинуть подушку безопасности и пробраться к папе. Я делаю то же самое. Светло-голубые фары, освещающие темноту. Папино лицо, искаженное болью.
Папу парализовало ниже пояса, и его отвезли в больницу в Сиднее. Все было очень серьезно. Конечно, в девяти таких случаях из десяти нанохирурги справляются с ситуацией. Но папа терпеть не мог всякие наноштуки:
– Это безумие! Они и с технологиями, которые видно, разобраться не могут, что уж говорить о невидимых.
Но выбора у него не было, если он не хотел остаться парализованным. В целом операция прошла успешно, но правая нога все равно болела, и папе приходилось ходить с тростью и принимать болеутоляющее.
Некоторое время после операции с нами жила бабушка – папе требовался постоянный отдых. Он старался вести себя с ней дружелюбно, но наедине со мной или мамой ворчал, что пора бы ей возвращаться на Луну – писать свои глупые книжки. Папа раздражался по малейшему поводу. А еще отпустил бороду.
– Нам нужно купить Эхо, – сказала мама. – Не только для обучения Одри, но и для всех нас. Ты слишком много занимаешься домом, и у тебя постоянные боли. Это неправильно. Сейчас Эхо почти у всех. Я знаю, ты пишешь статьи против них, но то же самое ты пишешь и про иммерсионные капсулы, а они у нас есть. И мы не можем и дальше полагаться на идиотского робота, которого выпустили еще в 2050-м!
Идиотским роботом 2050-го года выпуска был Тревис (Tailored Robotic Artificial Vision-enabled Intelligent Servant[8 - Оптимизированный робототехнический, обладающий искусственно созданным зрением и способностью мыслить слуга.]). Ростом он был с человека, но на этом сходство заканчивалось. Он был сделан из разных видов пластика и металлов и работал от литиевой ионной батареи, которую нужно было заряжать каждую ночь. Мы использовали его слишком часто, и теперь, когда его включали, он каждый раз двигался не в том направлении и безостановочно повторял названия овощей.
– Мама, – позвала я, пытаясь ее успокоить.
– Мне скоро выходить на работу, и я беспокоюсь, что у меня будет недостаточно времени на дом. Нам нужна лишняя пара рук. А стоят они сейчас не так дорого. Чуть меньше тысячи союзных долларов. Дешевле, чем наша новая машина.
Какое-то время папа молча сидел на краю кровати и морщился. Где-то на заднем плане Тревис твердил: «капуста, капуста, капуста».
Папа коснулся пальцем губ, поскреб бороду. А потом посмотрел на меня. Когда он начинал сердиться, то на меня всегда старался смотреть особенно по-доброму:
– Одри, а ты что думаешь? У нас же дома демократия. Так что у тебя решающий голос. Если ты скажешь, что нам надо купить Эхо, мы это сделаем.
– Я думаю… – медленно начала я и, к своему собственному удивлению, добавила: – Думаю, Эхо нам нужна.
Он кивнул и натянуто улыбнулся.
– Но только производства «Семпуры». Я не собираюсь подпитывать манию величия моего брата.
Мама тоже улыбнулась.
– Хорошо, купим у «Семпуры», не переживай.
И какая-то крошечная часть меня пошла ко дну, как машина в океане.
Мне стало трудно дышать. Раньше я никогда не осознавала связи между любовью и воздухом. Когда люди, которых ты любишь, уходят, они забирают воздух с собой, по крайней мере, его часть. Именно так это ощущается.
У меня осталась только одна мысль. Мысль о том, что лучше бы я умерла. Лучше бы я тоже умерла, потому что мертвые не чувствуют боли. Или вины. А вина была на мне. Это я согласилась на Эхо. У меня был решающий голос, и я сказала – да.
Я слышала, как дядя Алекс снаружи что-то говорил тому парню – Эхо. Его голос звучал тихо, но резко:
– Даже не обращайся к ней, Дэниел. Ты меня понял? И не вздумай еще что-нибудь натворить. Тебе ясно?
Эхо не ответил.
Дядя Алекс вернулся в комнату. Он с любовью провел рукой по волосам Яго:
– Здорово, что дома с Яго теперь будет кто-то близкий ему по возрасту. Он не ходит в школу. Его учит Эхо – Мадара. А я почти все время работаю. Даже дома занят делами. И Яго будет полезно с кем-то общаться – с кем-то настоящим.
Дядя Алекс что-то держал в руках. Прозрачный контейнер из аэрогеля с голубым логотипом «Касл». Он откинул крышку и показал мне содержимое – два небольших диска из тонкого белого материала.
– Это нейродетекторы – они на шаг впереди стирающих память капсул и стимулирующих разрядов. Помогают справиться с психологическими травмами, не нанося вреда памяти и психике. Контролируют и регулируют деятельность мозга посредством электромагнетизма. В данный момент твои мозговые волны находятся в процессе бесконтрольного колебания, – произнес он с улыбкой. – Это устройство утихомирит бурное море беспокойных мыслей и превратит его в безмятежное озеро.
Дядя Алекс прижал детекторы к моим вискам.
– Они мгновенно меняют цвет в тон кожи человека, который их носит. Вот. Ты почти сразу же почувствуешь разницу. Это новейшее изобретение. На рынке не появится раньше следующего года.
Он был прав – разницу я действительно почувствовала моментально. Душевная боль, которая переполняла меня всего пару секунд назад, теперь слабела и уходила, а на ее месте
появлялось… да ничего не появлялось. Пустота, безразличие, огромный ноль.
– Так лучше?
– Думаю, да, – ответила я. На меня вдруг навалилась жуткая усталость.
Он улыбнулся. Мой взгляд затуманился, и дядя словно превратился в папу.
– А теперь пора в кровать. Мы с Яго проводим тебя в твою комнату. А завтра, как я и обещал, поедем к специалисту. Ее зовут миссис Мацумото. Не беспокойся, Одри. Ты здесь в безопасности.
Мы прошли через огромный холл, забитый произведениями искусства, мимо кухни и высокой узкой двери.
– Это оружейная комната, – пояснил дядя Алекс.
Я в тот момент была слишком опустошена, чтобы волноваться.
Глава 10
Ночью я спала крепко, без сновидений, а утром проснулась от шума за окном.
Моя комната находилась на втором этаже. Что же могло стучать в стекло? Это странное открытие меня не взволновало – нейродетекторы по-прежнему были на мне, – но я все-таки поднялась с кровати и направилась к окну. Не надо было этого делать. Я подошла ближе. Стоило только отдать мысленную команду, и оснащенные нейрорецепторами шторы открылись. Ночной Лондон был наполнен каким-то жужжанием и сиянием. Слоган корпорации «Касл» то появлялся, то исчезал, подсвечивая облака темно-синим цветом.
«Отдохните! С вами Касл».
Я подошла к стеклу так близко, что едва не уткнулась в него носом. Справа кто-то взбирался по стене. Подо мной были два этажа. Потолки в этом доме высокие – значит, это довольно высоко. Но таинственное существо продолжало карабкаться, и быстро.
Он. Эхо. Дэниел.
Он смотрел прямо на меня. Помахал, чтобы я открыла окно. Но я не послушалась. Даже нейродетекторы не могли помешать мне думать: я понимала, что это будет не самый умный поступок.
Он попытался что-то мне сказать, но я так ничего и не поняла. Тогда Дэниел стал карабкаться по железному дождевому сливу, который проходил прямо рядом с моим окном. Он был силен и лез вверх быстрее, чем любой человек, но мне не было страшно. Мой мозг находился в состоянии искусственного покоя. Я как будто наблюдала за происходящим со стороны – будто книжку читала, и все это было не со мной.
И тут появилась еще одна Эхо.
Ее длинные рыжие волосы (цвет с трудом можно было различить) были заплетены в косу, и она держала ружье. Но не обычное ружье.
Нет.
Такое оружие я раньше видела только в голографических фильмах. Сверкающий серебряный позитрон, сделанный из аэрогеля. Тот самый, в котором используется технология антиматерии: он не просто убивает, а расщепляет человека, и вообще любое существо, на молекулы – и жертва исчезает. Даже пятнышка крови не останется. Как будто тебя никогда и не существовало. Да. Жуткое оружие. Мой отец очень надеялся, что оно никогда не станет общедоступным. Пока еще не стало. Позитроны – пожалуй, самое редкое оружие на Земле. Их могла себе позволить только горстка супербогатых и супермогущественных людей. Этот позитрон (как я потом поняла) рыжая Эхо взяла из оружейной комнаты на первом этаже. Она направила его на Дэниела и потребовала, чтобы тот спускался.
Парень посмотрел на меня в упор, и даже в темноте, даже с подключенными нейродетекторами я поняла, что с ним что-то не так. Его глаза казались другими: более глубокими и более опасными, чем у любого другого Эхо, включая Алиссу. На секунду он замер, держась за слив, но потом все-таки решил, что с рыжеволосой Эхо не стоило связываться.
Он начал спускаться вниз, ни на секунду не отрывая от меня взгляда.
Глава 11
Я вернулась в кровать, беспокоясь не больше, чем если бы это было сновидение.
Очевидно, нейродетекторы не только стабилизировали психику, но еще и усыпляли. И вскоре я снова провалилась в сон. Только на этот раз он не был глубоким. Сначала мне приснились родители, а потом Дэниел. Будто он все-таки прорвался в комнату через окно и зажал мне рот рукой.
Но я все равно продолжала спать.
Когда я все-таки очнулась, было уже девять часов утра. Нейродетекторы явно неплохо справлялись со своей задачей, и мне пока что не хотелось их снимать.
– Свет, – произнесла я утомленно, и, конечно же, он сразу включился.
За окном раздавался какой-то шум. Издалека доносился гул голосов, выкрики. Может быть, очередная акция протеста. В наши дни они проходили в Лондоне постоянно. Это я могу сказать точно, потому что папа часто в них участвовал, хотя мама всегда была против.
Я лежала на широкой кровати в огромной роскошной комнате. Простыни пахли не лавандой и липой, как дома, а примулой и пачулями. Я сразу поняла, что это за запах, потому что простыни были сделаны на основе нанотехнологии. И когда я откинула одеяло, то заметила, как на зеленом хлопке едва мерцают белые буквы. Аромат сегодняшнего утра – тонизирующая примула и успокаивающие пачули.
Мои информационные линзы остались дома, но вдруг я заметила пару у моей кровати. Они лежали в контейнере с простым логотипом корпорации «Касл» – голубой силуэт замка с тремя башнями. Это изображение было повсюду, начиная с иммерсионных капсул и заканчивая аэрогелевыми емкостями для нейродетекторов. Его даже было видно из моего окна. Прошлой ночью я его не заметила – обратила внимание только на слоган. А потом все мое внимание было обращено на Дэниела, карабкающегося к моему окну.
Логотип красовался на боку огромной вращающейся сферы, которая парила в лондонском небе, над беспорядочно перекрещивающимися магнитными треками и скоростными магистралями.
Конечно, я знала, где находится эта сфера – прямо над Зоной Возрождения, которую активно спонсировала корпорация «Касл». Давным-давно, когда меня еще не было на свете, это была прекрасная и спокойная часть города – Риджент-парк, а сейчас на этом месте разворачивался, пожалуй, самый спорный эксперимент «Касл». Там устроили большой зоопарк для формально вымерших видов – их возродили методом генного синтеза. Конечно, удалось воспроизвести далеко не всех. В наши дни все знают, что нельзя воскресить динозавров, так как не сохранилось ни одной неразрушенной молекулы их ДНК. Но другие – белые медведи, панды, птицы додо, горные гориллы, мамонты, тигры и неандертальцы (из-за них было больше всего споров) – были там.
Со своего места, опершись на подушки в этой странной кровати, я не могла различить, что происходит внутри самой Зоны – были видны только верхушки деревьев. Но теперь я точно понимала, откуда исходил шум.
Крики.
Демонстранты выступали против Зоны Возрождения. Папа наверняка знал об этом митинге; может быть, даже собирался в нем участвовать. Кажется, и книга, которую он писал, была направлена против Зоны. Ведь основной доход приносили неандертальцы – настоящие пещерные люди. А мама запрещала папе участвовать в протестах – ну, по крайней мере, пыталась.
– Лео, – часто говорила она. – Лео, ты эгоист.
– Эгоист? Попытку спасти наше общее будущее ты называешь эгоизмом?
– Еще один человек, участвующий в протесте, ничего не изменит.
– Когда происходят изменения, бывает, что все зависит от одного человека.
– Ладно, а как насчет того, чтобы проводить больше времени с нами? Как хорошо было раньше по субботам! А что стало с нашими утренними поездками в парижский аквапарк? Почему ты предпочитаешь маршировать вместе с обезумевшими анархистами, а не побыть с семьей?
– Ты изменилась. Раньше ты
во все это верила. А во что ты веришь сейчас? В йогу?
– Я выросла, Лео, ясно тебе? Я теперь живу в реальном мире. В мире реальных дел. В мире, где нужно зарабатывать деньги, заботиться о семье. Как ты этого не можешь понять?
В такие минуты папа обычно бурчал себе что-то под нос и скрывался за дверью кабинета. Мама оставалась на кухне, смотрела на меня и говорила что-то вроде: «Я просто переживаю за него». А потом хмурилась и прикрикивала на Тревиса, чтобы он перестал нести чепуху о морских огурцах. И снова обращалась ко мне.
– С твоим папой никакого терпения не хватит, – продолжала она, растворяя таблетку для мозговой активности в стакане воды и одновременно просматривая свои сообщения через ментальный провод. – Я люблю его, Одри. Но это – сущий кошмар. Чем бы ты ни занималась, пожалуйста, не становись такой же. Не надо отгораживаться от жизни своими принципами. Ну, выше голову! Сегодня же суббота. Давай съездим в Америку, походим по выставкам и просто повеселимся.
* * *
В мире была куча таких мест, как Зона Возрождения, и большинство из них не имели никакого отношения к корпорации «Касл». Как рассказывал папа, дядя Алекс был просто одним из тех, кто наживается на подобных вещах. Но мне все равно было здесь неуютно.
Раньше я никогда не была в доме у дяди Алекса. Два года назад он приглашал моих родителей на Рождество, но они отказались.
– Я люблю Алекса, – сказал тогда папа. – Я люблю его, потому что он мой младший брат, и любить его положено, но это вовсе не означает, что я готов тратить время и слушать его россказни. Или приезжать в его дорогущий дом. Видишь ли, Одри, мой брат очень умный и обаятельный человек. И искренне уверен, будто помогает всемирному прогрессу, делая новые технологии доступными для всех. Но лично я считаю, что он наносит обществу огромный вред.
Именно из-за такого отношения, например, мы купили Алиссу производства «Семпуры», а не «Касл». Продукция «Семпуры» стоила дороже, но была признана выше по качеству. И «Семпура» не способствовала возрождению неандертальцев. Она просто выпускала Эхо, роботов и магнитомобили.
– Дядя Алекс плывет по течению, а я – против него, – еще одна фраза, которую папа оборонил в то Рождество. – Неудивительно, что мне иногда кажется, будто я тону.
Хотя мы ни разу не были в Хэмпстеде, с дядей Алексом мы виделись. Пару раз он приезжал к нам в Йоркшир, правда без Яго, и всегда был очень добр ко мне. Когда мне исполнилось девять лет, он появился на пороге нашего дома с новенькой ультрасовременной иммерсионной капсулой. Сейчас я понимаю, что этот подарок не вызвал у родителей особого восторга. Иногда между дядей и папой возникали трения. Но, честно говоря, обычно все происходило из-за папы – дядя никогда не искал ссоры.
Снаружи под чьими-то ногами зашуршал гравий. Я встала и подошла к окну. Где-то в отдалении, южнее Зоны Возрождения, на целые мили уходили ввысь переливающиеся, как черное грозовое облако, трущобы Клаудвилля. Я прижалась к стеклу и посмотрела вниз.
Наверное, подсознательно я была готова к тому, что кто-то опять попытается забраться ко мне в комнату. Но это было не так.
Я увидела четырех Эхо, которые ухаживали за клумбами. Двое мужчин и две женщины. Все они были разными. Один – пожилой, с белой бородой, другой – сильный, крупный молодой мужчина. Женщина со светлыми волосами мало чем отличалась от Алиссы, но выглядела немного старше. Девушке с вполне натуральными веснушками и длинными рыжими волосами, заплетенными в косу, было на вид лет двадцать.
Через несколько мгновений я поняла, что именно эту рыжую Эхо я видела ночью. Именно она направила оружие на Дэниела.
Рядом с ними трудился робот. Добротный железный робот, который, по сути, мало отличался от способной самостоятельно перемещаться компостной кучи. Он собирал сорняки и прочий мусор, который Эхо убирали с клумб.
Чуть дальше, напротив них, на поднятом вверх левиборде стоял еще один Эхо. Это был он. Тот самый, который выглядел как шестнадцатилетний парень. Теперь, при свете дня, я еще лучше смогла рассмотреть его светлые волосы и бледное, но все равно идеально красивое лицо. Он соскребал кровь Алиссы с машины моих родителей, которая зависла в нескольких сантиметрах над треком. Машина – серебристый «Слипстрим», по форме напоминающий разрезанное пополам яйцо, – стоила немного больше, чем родители могли себе позволить. Но после аварии мама настояла на том, чтобы купить модель подороже. Правда, на фоне дядиного дома и усадьбы машина совсем не казалась дорогой. И ее функция самоочистки была абсолютно бесполезна.
Я, как зачарованная, наблюдала за тем, как Дэниел смывает кровь губкой, окуная ее в ведро.
Когда я впервые попала сюда, его вид вызвал у меня панику. Почему же сейчас мне не было страшно? И ночью тоже? Я попыталась восстановить в памяти события вчерашнего дня, но мне это с трудом удалось. А потом я вспомнила, что на мне все еще нейродетекторы. Я не хотела забывать родителей, как и все случившееся, и сорвала их с кожи. Биохимические процессы в моем мозгу моментально потекли иначе, и меня охватил ужас.
Вот что ты чувствуешь, теряя людей, которых любишь.
Это не просто глубокое горе, как принято считать.
Нет.
Это намного хуже.
Это огромный ужас перед одиночеством.
На меня навалилась паника.
Мне было пятнадцать лет, но я чувствовала себя брошенным младенцем, который заходится от крика. На самом деле я не кричала. Мой ужас был безмолвным, но от этого он не слабел. Я чувствовала, как что-то внутри меня обрывается, словно падала душа, которой не за что уцепиться.
Стало трудно дышать.
Светловолосый Эхо заметил, что я за ним наблюдаю, и пристально посмотрел на меня. Он не отрывал от меня своих холодных глаз. Я судорожно вздохнула, как будто бы я шла ко дну, и отшатнулась от окна. Схватила нейродетекторы и скорее нацепила их снова.
Глава 12
Вскоре в дверь постучал дядя Алекс, и я крикнула, что он может войти. Он появился на пороге, одетый во все черное. В руках у него был поднос с завтраком.
– Решил сам принести его, – сказал он. – Приготовил тоже сам. Завтрак без Эхо. Каша, кукурузный хлеб, морковно-капустный сок – поддерживает гены, а еще шоколад. Все, что только можно пожелать. Если тебе хочется чего-то горячего, могу заварить тебе красный чай. Я знаю, вчера ты на еду и смотреть не могла, но лучше бы тебе поесть. Если получится.
Я посмотрела на кашу и поняла, что со вчерашнего дня ничего не ела, кроме бананового шейка. Я жутко проголодалась, но все равно не могла проглотить ни кусочка.
– Твой папа любил кукурузный хлеб, – проговорил дядя Алекс, мрачно глядя на поднос. – Нам часто его давали, когда мы были маленькими. Он мазал его маслом. Пока масло еще не запретили, конечно.
Я взяла поднос и поняла, что даже с подключенными нейродетекторами руки у меня дрожат. Заметив это, дядя Алекс забрал поднос и поставил его на журнальный столик в центре комнаты. Я только тогда его заметила.
Вообще-то до этого момента я не обращала внимания на обстановку. Около стены стояла софа, еще я увидела антикварный телевизор примерно 2020 года выпуска, огромное зеркало, плюшевый ковер из наноткани, который переливался синими и фиолетовыми оттенками («Цвета для сна», – объяснил дядя Алекс), маленькая иммерсионная
капсула в углу комнаты («На случай, если тебе захочется с кем-нибудь поговорить или просто ненадолго исчезнуть») и дверь, ведущая в туалет, совмещенный с ванной. Эта комната была больше похожа на маленькие апартаменты, чем на спальню. На стене висела картина. Красные фигуры на синем фоне. Одна играла на скрипке, другая – на флейте. Еще трое сидели, скрестив колени, слушая музыку.
– Я купил эту картину в Эрмитаже в России до того, как там началась гражданская война. Нравится? – спросил дядя.
– Это Матисс, – ответила я. Это был не тот ответ, которого он ожидал. По правде говоря, из-за нейродетекторов я не могла понять, хорошая это картина или плохая. Может быть, чтобы по достоинству оценить произведение искусства, нужно в полную силу чувствовать боль и грусть. Но дядю мои слова впечатлили.
– Для своих лет ты очень много знаешь.
– Мама любила живопись. Она водила меня в галереи. Иногда в настоящие, иногда виртуально – в иммерсионной капсуле.
– Твоя мама была очень образованной. И, наверное, была хорошим учителем. А папа тебя чему-нибудь учил?
Я покачала головой.
– Нет, он был слишком занят своими книгами и статьями.
Дядя Алекс горько усмехнулся.
– В основном об индустрии «Касл».
На это я ничего не ответила. Просто сказала:
– Знаете, он иногда рассказывал мне о том, как писать. Он утверждал, что слова – это оружие. Найди нужное слово, и оно будет сильнее всего на свете. Слова могут помогать людям, а могут их ранить. А в основном он учил меня просто быть собой. Учил иметь свои принципы. Поступать так, как считаешь правильным, даже если это тяжело. И еще он учил меня готовить.
Дядя Алекс кивнул и в замешательстве посмотрел на меня. Я только сейчас заметила, что губы у него были тонкие, тоньше, чем у папы. Тола однажды сказала: «Никогда не доверяй человеку с тонкими губами», но она часто говорила глупости.
– Основная проблема с правдой заключается в том, что она, как и моральные принципы, у каждого своя. Для одного это правда, для другого – ложь. То, что одному хорошо, другому – плохо. Вероятно, твой отец говорил обо мне ужасные вещи.
Я села за стол, взяла ложку и начала есть кашу. Несмотря на нейродетекторы, я смогла проглотить только одну ложку.
– Нет, не ужасные. Он любил вас и всегда говорил, что вы хороший человек. Он утверждал, что цивилизованные люди могут расходиться во взглядах, но при этом нормально общаться. – Это было правдой, но едва ли дядя Алекс в это верил.
– Он правда так говорил, – добавила я.
– Одри, послушай. Ты моя плоть и кровь. Ты часть моей семьи. А семья – это важно. И я сделаю все, чтобы тебе здесь было настолько удобно и спокойно, насколько это вообще возможно… Я уже объявил в «Касл», что проведу всю следующую неделю дома, а если понадобится, то и больше. Я не буду выходить из дома, обещаю. Наши европейские штаб-квартиры находятся в Оксфорде, а это всего в паре минут пути по магнитному треку, но я могу работать и не выходя отсюда. И я знаю, что тебя расстраивает присутствие Эхо. Так что я буду рядом.
– Да, они меня и правда беспокоят, – сказала я, вспомнив светловолосого Эхо, который пытался попасть в мою комнату прошлой ночью. – Один из них пытался пробраться сюда прошлой ночью. С улицы. Он карабкался вверх и пытался проникнуть в комнату. Тот самый, которого я видела вчера вечером. Дэниел.
На секунду дядино лицо омрачила тень беспокойства, но он тут же взял себя в руки, по крайней мере попытался:
– Об этом не беспокойся. Эхо требуется всего два часа для подзарядки, ты сама это знаешь. И они работают по ночам. Занимаются снаружи кое-каким ремонтом. Дождевые сливы часто забиваются. Он лез вверх, чтобы их прочистить.
– Но там была еще одна Эхо – с оружием, и она угрожала этому парню. Ну, так мне показалось.
– Какая именно?
Я рассказала.
– О, это Мадара. Прототип военных Эхо. Я собираюсь запустить серийное производство. Думаю, образец получился стоящий. Надеюсь, вскоре нам удастся пройти комиссию. Мадара очень хороша. Она охраняет меня ночью и патрулирует окрестности. Запрограммирована командовать другими Эхо. Поверь мне, ничего опасного не произошло. Она не вышла из строя.
– Хорошо, – согласилась я. К тому же нейродетекторы на висках приглушали волнение.
Дядя Алекс сел ко мне на кровать, скрестил руки, будто в молитве, и глубоко вздохнул, раздумывая над подходящими словами:
– Учитывая все произошедшее, я прекрасно понимаю твое беспокойство, но хочу кое-что тебе сказать. Здешние Эхо отличаются от той, что убила твоих родителей. Я общался с полицией. Они посмотрели запись системы безопасности и подтвердили, что ваша Эхо определенно была произведена «Семпурой», а не «Касл». Это легко определить, ведь у нее были карие глаза, а у всех наших Эхо – зеленые. Ты это знала?
Я кивнула. Более того, мне это и раньше было известно. Алисса была сделана «Семпурой». Мне вспомнилось папино лицо в тот день, когда она прибыла. На нем было написано презрение.
– Это Эхо, а не конец света, – сказала ему мама.
– Для меня – никакой разницы, – возразил он, подходя ближе к Алиссе, чтобы ее рассмотреть.
Мне удалось проглотить еще ложку каши.
– С нашей продукцией подобного не могло произойти. Видишь ли, мы всегда отслеживаем, чтобы наши дизайнеры устанавливали локальные блоки. Они ограничивают возможности Эхо, но зато гарантируют владельцам полную безопасность. А после завтрака мы поедем на прием к миссис Мацумото. Это тот самый специалист, о котором я тебе говорил.
– Она – программа? – спросила я.
– Нет, бывают случаи, когда даже я считаю, что нет ничего лучше настоящего человека и разговора лицом к лицу. И нет профессионала лучше, чем миссис Мацумото. Она непревзойденная. Ее услуги стоят огромных денег, и на них всегда есть спрос. Иногда весьма полезно иметь богатого и влиятельного дядю, – и он мне подмигнул. Я, как могла, улыбнулась в ответ. И он тоже мне улыбнулся. Наверное, подумал, что мне стало лучше.
Дядя Алекс внимательно смотрел на меня. Похоже, он немного нервничал и не знал, как продолжить разговор. Он посмотрел в сторону, как будто боясь моей реакции:
– Она психиатр. Помогла мне после развода. Я знаю, психиатры – это что-то из девяностых, но повторяю: она лучшая в мире. Думаю, она сможет тебе помочь.
– А где она живет?
– Здесь. В Лондоне. Я тебя отвезу.
Мне не хотелось ехать. Мир снаружи вдруг показался мне пугающим:
– Со мной все в порядке. Просто хочется остаться здесь.
– Ну, мы никуда не спешим, – ответил он, – торопиться некуда.
Он сказал это таким голосом, что я сразу расслабилась. И стоило мне немного отпустить напряжение, как я сразу выпалила:
– Нет, я, пожалуй, лучше встречусь с ней сейчас.
– Она не ездит к клиентам на дом. Даже если предложить ей миллион союзных долларов, она все равно откажется.
– Это неважно.
Дядя Алекс заправил мне за ухо выбившуюся прядь, как раньше это делал папа, и я заметила, что в его глазах стоят слезы.
В дверь постучали. Этот звук заставил меня вздрогнуть, несмотря на нейродетекторы. Дядя Алекс встал, чтобы посмотреть, кто там. На пороге показалась женщина-Эхо, та самая, с веснушками. Мадара, созданная, чтобы быть солдатом. Она держала в руках полотенце. Я снова сняла детекторы. Хотелось самой понять, что она собой представляет а может,
и разобраться, что же все-таки произошло прошлой ночью.
– Мы пропололи клумбы, господин, – проговорила она пустым, как у всех Эхо, голосом. – Купить одежду для девочки, как вы велели раньше?
– Да, Мадара. Она ей понадобится.
На долю секунды перед моими глазами появилась Алисса, держащая кухонный нож. Должно быть, я схватилась руками за лицо, потому что детекторы оказались на полу, а меня затопила волна паники.
Я стремглав бросилась от них и, пробежав через всю комнату, едва не вылетела в окно. Посмотрев наружу, я увидела светловолосого юношу Эхо, который смотрел на меня, и в этот раз я не смогла сдержать крик. Я кричала, как и прошлой ночью. Дядя Алекс захлопнул дверь и подбежал ко мне. Он крепко обхватил меня, пытаясь надеть детекторы, но они соскальзывали.
В моей голове эхом отдавались мамины слова:
– Все в порядке, Алисса, мне нравится проводить время со своей дочерью.
А дядя Алекс пытался успокоить меня, повторяя:
– Все будет хорошо.
Но уже ничто и никогда не могло быть хорошо.
Глава 13
По эстакадам разрешается двигаться только самым дорогим автомобилям – «Серебряным пулям» и «Просперо» (как раз на такой мы и ехали). Прошлой ночью я не заметила, что эстакада проходит прямо над дядиным домом. Она была проложена на высоте сто метров, поэтому ее трудно было заметить, даже стоя на подъездной дороге. Тонкая белая линия, пересекающая небо, – словно между облаками натянули веревку.
Перед отъездом дядя Алекс показал мне другую часть дома. Левиборд доставил нас на лужайку – разработанную по последнему слову техники, как объяснил дядя Алекс. Зрелище было потрясающим, но мои чувства настолько притупились, что я с трудом могла по достоинству оценить идеальные генетически моделированные платаны и кусты в отдалении. Разноцветная трава переливалась сиреневым, желтым и бирюзовым.
– Это не просто сад, – заметил дядя, – а целая система защиты.
Он показал мне бирюзовую лужайку за первым рядом кустов:
– Никогда здесь не бегай.
– Почему?
– Под этой лужайкой – псарня.
– Вы держите собак под землей?
– Не обычных, а собак-Эхо. В почве есть встроенные сенсоры. При угрозе вторжения они активируются. Это значит, что угроза, скажем так, подлежит устранению.
Стоя напротив дяди в ожидании левиборда, я чувствовала себя абсолютно выпотрошенной. Если бы кто-нибудь в тот момент спросил, как меня зовут, я бы в лучшем случае через десять секунд сообразила, что надо ответить: «Одри Касл». Я была так выжата, что даже не обратила внимания на то, что дядя Алекс ненадолго отлучился.
Когда же я наконец заметила его отсутствие, то, обернувшись, увидела его в теплице с юношей Эхо. Дядя что-то говорил ему, пока тот поливал цветы, и указывал в сторону дома. Эхо посмотрел на меня. Все-таки он был чудным. Раз машины могут убивать, почему бы им не быть странными?
Я никогда не видела магнитомобиля роскошнее, чем «Просперо» дяди Алекса. К тому же он считался самым безопасным из всех существующих. Такой просторный и элегантный, с сенсорными сиденьями. По команде дяди Алекса в салоне заиграла классическая музыка – Вивальди.
Он установил в «Просперо» особую скорость, достаточно низкую, чтобы можно было видеть окружающий мир, даже рассмотреть лица людей, которые шли по улицам внизу. Мы проехали прямо над Зоной Возрождения. Дядя Алекс специально выбрал этот маршрут, чтобы я увидела давно вымерших животных – тигров, например. Но деревья там были слишком густыми, чтобы как следует что-то рассмотреть, но я заметила толпы туристов.
– Твой папа никогда не мог понять, что от Зоны Возрождения люди получают огромное удовольствие. Об этом не любят говорить все эти журналисты из «Дозора Касла» и протестующие, которые вечно крутятся поблизости.
Он вздохнул и продолжил:
– Если я и на самом деле такой монстр, как они утверждают, почему я до сих пор не вынудил полицию подавить все эти акции протеста? Они бы легко с этим справились. Премьер-министр сама предлагала мне… «Если демонстрации мешают вашему бизнесу, вы имеете право их остановить», – так она и сказала. Но я этого не делаю. Я не людоед. – Он помолчал. – К тому же они именно этого и добиваются. Так и ждут, что я стану вести себя как чудовище. Тогда им будет проще меня ненавидеть.
Мы проехали мимо нового здания Парламента. Оно парило в воздухе, похожее на блестящую титановую кость. Папа рассказывал мне, что дядя Алекс был на короткой ноге с премьер-министром Бернадиной Джонсон, и спросила, правда ли это.
– Ну, пару раз мы обедали вместе.
Внезапно я почувствовала резкую головную боль, но она прошла так же быстро, как возникла.
– Вот что я тебе скажу, – продолжал дядя Алекс с неподдельной искренностью. – У «Семпуры» все плохо. Ты сама это знаешь, из-за Али… Не хочу произносить ее имя. Но в любом случае я верю и верил всегда, что технологии должны служить благим целям. Если люди занимаются ими исключительно ради денег, тогда все пойдет наперекосяк, неприятности, которых можно было бы избежать, произойдут; и вырождение начнется прежде, чем мы сами это осознаем.
Вырождение.
Я прекрасно понимала, к чему приведет вырождение. Машины возьмут верх над людьми. Это произойдет, как только они станут настолько продвинутыми, чтобы понять, что самое лучшее для них – перестать служить людям. Тогда они или уничтожат нас, или превратят в своих слуг. Мой папа постоянно говорил о вырождении. Помню, как родители об этом спорили. Папа считал, что уже сам факт наличия Эхо у нас дома означал, что мы способствуем вырождению.
Может быть, Алисса не была единственной. Может быть, вырождение уже началось.
Вдалеке на юге мы увидели воду. Она казалась голубой, прозрачной, замерзшей и безобидной. Конечно, на большом расстоянии все выглядит неподвижным и безобидным. Я подумала о том, что и в затопленных городах можно восстановить жизнь. Интересно, может, и со мной будет так же? Горе похоже на наводнение. Некоторые погружаются на дно и никогда больше не выплывают. Но большинству удается спастись – по крайней мере, я так думала.
Как только я об этом подумала, боль снова вспыхнула в моей голове, уничтожая все мысли. Казалось, будто через мой череп насквозь прошло тонкое металлическое копье.
– А-а-а-а, – закричала я, упала со своего аэрокресла на колени, судорожно сжимая голову.
Дядя Алекс положил руку мне на спину, его лицо исказилось.
– Одри?
Но через секунду все прошло. Боль миновала. Осталось только ее эхо в моем опустошенном сознании.
– Наверное, все дело в нейродетекторах, – сказал дядя Алекс. – Я говорил, что это прототипы. Возможно, остались какие-то недоработки…
Он обеспокоенно посмотрел на меня.
– Думаю, тебе лучше их снять.
– Нет, со мной все в порядке. – Я была готова терпеть любую физическую боль, если это могло унять боль душевную.
– Одри, я все-таки волнуюсь. Нейродетекторы не предназначены для того, чтобы ходить с ними постоянно. Чем дольше ты их носишь, тем выше вероятность побочных эффектов. Будем надеяться, что миссис Мацумото сможет тебе помочь. Она мастер своего дела. Смотри, мы уже почти на месте…
Прямо над нами находились знаменитые летающие обсерватории, созданные около восьмидесяти лет назад, чтобы наблюдать за погодными изменениями. Сейчас они казались
серыми и облезлыми из-за бесчисленных ураганов и нескончаемого дождя. Хотя в тот день дождь не шел. В ту самую минуту – нет. Но облака сгущались, и довольно быстро.
– 4449, Скайлодж Вилла, Клаудвилль.
Клаудвилль.
– Она живет на небе? Кажется, вы говорили, что у нее куча денег.
– Так и есть. Но ей нравится жить здесь, в самой бедной части города, на высоте шестьсот метров над вершиной Шарда.
Шардом назывался старый небоскреб в виде вытянутой пирамиды. Когда-то он был самым высоким зданием в Европе, но сейчас представлял собой довольно жалкое зрелище: торчал из грязной воды, как плавник какой-то диковинной рыбины.
Что касается Клаудвилля, вблизи он выглядел еще хуже, чем издали. Огромный серый диск, на котором теснились дома. Их построили тридцать лет назад, но они казались еще старше из-за постоянных погодных катаклизмов. Помнится, я слышала в новостях, что здесь заправляют гангстеры.
– А тут не опасно?
– Все в порядке, не волнуйся. – Дядя Алекс достал что-то из-под пиджака. Ружье. – Это позитрон. Ты когда-нибудь раньше слышала о позитронах?
– Я знаю, что это ненадежное оружие, использовать его запрещено.
– Такое ощущение, что это чужие слова. Может быть, твоего отца?
– Из-за позитронов каждый год происходят тысячи случайных смертей.
– И это всего один процент от случайных смертей из-за лазерных ножей. Эти случаи вообще никто не считает. Я уже не говорю об электродубинках. Ну да ладно. Тебе будет спокойней, если я оставлю его в машине?
– Да, – ответила я не раздумывая.
Мы вышли из машины на узкую скользкую платформу и сразу попали под дождь. Да еще и сырой ветер поднялся – такой сильный, что нас чуть не сдуло. На краю платформы было что-то вроде незаконченного барьера или забора, ряд металлических столбов, между которыми ничего не было. Мы пошли в сторону аллеи высоко в небе, к десятиэтажному жилому дому, который возвышался по другую сторону от нас, как вертикальные крылья космического корабля.
Миссис Мацумото была очень старой. Она жила посмертно. Это означало, что фактически она уже умерла – пятнадцать лет и два часа тому назад. Смерть была естественной, но богатые клиенты (и дядя Алекс среди них) оплатили восстановление миссис Мацумото с помощью противосмертных и регенерирующих клетки технологий.
Это была бледная женщина с землистым цветом лица – учитывая, что к моменту смерти ей уже было сто восемьдесят пять лет, это было вполне объяснимо. Она носила длинную черную одежду, а на подбородке и щеках торчали пучки седых волос. Комната была отделана каким-то металлом, скорее всего железом. Посередине стояла странная кушетка, к которой крепился шлем. Как только мы вошли, миссис Мацумото слегка улыбнулась, сидя на стуле рядом с кушеткой. В ладонь ее левой руки был вживлен круглый металлический диск. Такие же диски, только поменьше, были вживлены в подушечки ее пальцев. На лбу у нее был вытатуирован огромный широко распахнутый глаз – наверное, этому рисунку было лет сто. Подойдя ближе, я заметила, что глаза самой миссис Мацумото затянуты белесой пленкой. Она была слепой.
– Они смогли вернуть мне пять из шести чувств, – пояснила она тягучим голосом после того, как попросила меня лечь на кушетку.
Миссис Мацумото повернулась к дяде Алексу. Казалось, она точно знала, в какой части комнаты он находится.
– Как ваши ночные кошмары? – спросила она.
Дядя покосился на меня. Очевидно, он не хотел, чтобы я знала о его кошмарах.
– Нормально. Мне гораздо лучше.
Затем миссис Мацумото отодвинула шлем в сторону:
– Я предпочитаю работать руками. – Она ощупала мою голову и притронулась к детекторам. Металлические пластинки на ее пальцах холодили кожу.
– Это нейродетекторы, – заметил дядя Алекс. – Наше новое изобретение. Что-то вроде успокоительного. Правда, я не совсем уверен в их надежности. Лучше бы Одри справлялась без них.
Он рассказал о том, что произошло в машине. А потом попросил миссис Мацумото выйти с ним в маленькую соседнюю комнату, чтобы поговорить с глазу на глаз.
Вернувшись, миссис Мацумото сообщила мне, что терапия будет действенной, только если я сниму детекторы. Я так и сделала.
Сердце бешено забилось. До меня вдруг дошло, на что я согласилась. Мне захотелось спрыгнуть с кушетки.
– Горе и страх – близнецы, – сказала она. – Они приходят вместе. Сейчас… Я хочу, чтобы ты слышала только мой голос.
– Мне кажется, я не готова. Лучше я пойду.
– Тебе станет намного легче, – уговаривал меня дядя Алекс, пока я напряженно думала, о чем же он говорил с миссис Мацумото в соседней комнате. – Она лучшая в мире.
Тем временем миссис Мацумото шептала что-то на японском. Дядя Алекс протянул мне информационные линзы.
– Они тебе понадобятся.
Я установила их и вскоре начала понимать, что говорит миссис Мацумото.
– Теперь послушай меня. Я собираю все напряжение, которое скопилось в твоем сознании. Ты не должна жить с ним дальше. Тебе нужно примириться с тем, что случилось. Единственный способ справиться с ужасом – это встретиться с ним лицом к лицу. И это можно сделать, только вспомнив все, что произошло. Представить все как наяву. Твое тело будто парализовано, неподвижно – это поможет усилить мозговую деятельность. Я направлю все эти мысленные волны, все негативные нейронные процессы в один канал, и ты переживешь все эмоции, все горе за один раз. Но потом ты сможешь идти по жизни дальше. Теперь вспомни, что произошло с твоими родителями… Вспомни, что ты видела… Представь свой дом. Представь ее. Представь Алиссу…
Откуда она знала, что ее звали Алисса? Наверное, дядя Алекс сказал. Но это выбило меня из колеи. Не знаю, что было встроено в металлические диски на ее пальцах, но мое тело стало неподвижным, и воспоминания вперемешку с эмоциями хлынули, как лава из вулкана. Я вдруг увидела, как наяву, папин кабинет, Алиссу, родителей. И почувствовала все. Все сразу. Меня затопили ужас и горе. Я вся горела огнем. Воспоминания будто жгли меня изнутри. Они отрывали от меня родителей, и мне казалось, будто у меня с мясом выдирают руки или ноги. Это было слишком тяжело. Я начала кричать. Или пыталась, но челюсть оставалась неподвижной. Я вся была парализована.
– Перестаньте, – сказал дядя Алекс. – Вы должны это прекратить. Ничего не помогает. Ей слишком тяжело это вынести.
Миссис Мацумото убрала пальцы с моей головы. Я снова могла двигаться. И наконец-то я могла кричать. Я кричала слишком громко, потому что через минуту в дверь постучали. Мне удалось немного успокоиться и сделать глубокий вдох.
– Извините, миссис Мацумото, – сказал дядя Алекс. – Мы, пожалуй, пойдем.
И мы ушли. Я брела за дядей Алексом, дрожа как жалкий лист на ветру. Он толкнул дверь, за которой стояли двое мужчин в длинных плащах. Клаудвилльские гангстеры. Издерганные, худые, с обветренной кожей.
– Мы слышали крики, – сказал тот, что повыше. Они уставились на нас. Внезапно один из них узнал дядю Алекса.
– Да это же сам Дьявол! Владыка вселенной. Ну, как идет работа, Ваше Сатанинское Величество?
– Одри, – проговорил дядя Алекс. – В машину. Быстро. Бегом.
Но я не послушалась. Чувствовала себя виноватой – ведь это мои крики привлекли их.
– Пожалуйста, оставьте нас в покое, – сказала я.
В тот же миг мою шею стиснули чужие
руки.
– Так, богатенькая девочка, не делай глупостей. Мы не хотим тебя убивать. Просто хотим получить за тебя хороший выкуп. Тебе все ясно? Простой капитализм двадцать второго века. Что такого? Ведь мы всего-навсего товар.
К моей шее приставили электрошокер. Стоило оказать сопротивление, и я получила бы разряд. Но дядя Алекс действовал быстро.
Он соврал.
Позитрон не остался в машине. Дядя выставил его перед собой, и в долю секунду один из гангстеров отправился в небытие. Материя, из которой состояло его тело, стала антиматерией. Я тоже действовала быстро. Изо всех сил пнула держащего меня гангстера в живот и отскочила в сторону, чтобы дядя Алекс мог выстрелить в него. Что он и сделал.
Итак, две смерти за две секунды.
– Быстро! – проговорил дядя Алекс, осматривая аллею на случай, если за нами кто-то наблюдал. – В машину!
И кое-кто за нами действительно наблюдал. Только это был не человек и даже не Эхо. Груда старого ржавого металла, выше трех метров, с одним работающим левым глазом, который отливал в темноте грязно-красным. В его свете был заметен идентификационный номер на груди: CAL-300. Скорее всего, старый робот-охранник. Может, раньше его использовала полиция или частная охранная фирма. А теперь его запрограммировали для защиты двух мужчин, чья жизнь только что закончилась. Но для меня это был огромный злющий робот.
– Ни с места! Вы совершили преступление.
– Нет, – возразил дядя Алекс. – Это была самозащита.
– Застрелите его! – крикнула я дяде.
Он выстрелил, но промахнулся, а огромный скрипучий робот выпустил лазерный луч, который буквально расплавил позитрон в руках дяди Алекса. За первым лучом последовал второй – правда, более медленный.
– Остановитесь… Вы… Нарушили…
– Скорей, он выходит из строя, – прокричал дядя Алекс, переходя на бег. CAL-300 преследовал нас, за спиной сквозь шум дождя и завывание ветра слышался скрежет металлических конечностей и суставов.
Я бежала так быстро, как только могла. Но вдруг CAL-300 рухнул на платформу всем своим нечеловеческим весом, и та закачалась. Я на секунду отвлеклась, поскользнулась на трясущейся платформе и покатилась. Мои ноги свесились с ее края. Потом еще дальше. Перед смертью мне предстояло упасть с тысячеметровой высоты. Я ухватилась за один из металлических столбов недоделанного забора. Залитый дождем город блестел подо мной, как личинка жука-светлячка. Небоскребы и лодки, освещенные магнитные треки и парящие офисные здания. Голографические рекламы мерцали, как привидения, одним из которых я в скором времени могла стать.
Проще всего было разжать руки. Просто отпустить столб. Падение на любую поверхность с такой высоты убило бы меня быстрее, чем за секунду. Элементарно. И больше никакой боли. Никакого горя. Никаких воспоминаний о маме и папе. (Люди переоценивают воспоминания. Воспоминания – это просто печаль, которую будет вечно хранить будущее.)
Но жизнь – упрямая штука.
– Помогите! – закричала я. – Помогите!
Столб был мокрым, и я едва держалась. Ладони скользили, но я сжимала пальцы изо всех сил. Запястья болели так сильно, что, казалось, руки вот-вот оторвутся.
«Было бы так легко, легко, легко…»
Ветер дул все сильнее.
Сколько все это продолжалось? Секунду? Две? Три? По-моему, прошли часы.
Вдруг в моей голове зазвучала песня. Песня! Я вот-вот погибну – и тут песня. «Нео Максис», конечно. Та, которую они пели вместе с «Харло-57»: «Жизнь, говорила она, – это не бриз. Она – семьдесят семь штормов на морях. Но если сможешь, удержи свою лодку на плаву. Жизнь стоит всей этой душевной боли… Если сможешь удержать лодку на плаву».
– Помогите! Дядя Алекс! Помогите!
Ветер превратился в ураган. Меня качало из стороны в сторону. Ветер явно хотел моей смерти. Но я не собиралась умирать.
И он оказался там. Дядя Алекс. Он был там. Черный силуэт в частых штрихах дождя. Он подбежал и вытащил мня.
– Все в порядке, Одри. Я тебя держу. Держу. Держу.
Его слова помогали мне выкарабкаться не меньше, чем руки. Ему пришлось нелегко, он не был таким сильным и большим, как папа, но все-таки у него получилось. И мы добрались до машины и уехали как можно быстрее, пока другие клаудвилльские гангстеры или подержанные роботы-охранники опять не встали у нас на пути.
Теперь я точно знала три вещи. Первое: я все так же далека от того, чтобы смириться со смертью родителей. Второе: самоубийство не поможет мне с этим справиться. А третье? Пора уже перестать сомневаться в дяде Алексе.
Глава 14
– Не надо было тебя туда везти, – сказал он. – Прости меня. Прости.
– Все хорошо, – я попыталась его успокоить. Внутри у меня было чудовищно пусто. Никакими словами не описать. Что-то вроде чувства вины, вызванного тем, что происходит со мной, после того, как родители умерли. Но в тот жуткий момент на платформе мне было не до депрессии. Может быть, постоянная опасность – это единственный способ справиться с горем? Может быть, оказаться на волосок от смерти – единственный способ вернуться к жизни?
Я снова подключила нейродетекторы. Мгновенно яростный водоворот в голове успокоился. Дядя Алекс опять сказал, что мне нужно постараться их не носить.
– Я не святой, – говорил он, пока мы парковались высоко над его домом. – Но я хочу о тебе позаботиться. Послушай, у меня возникли непредвиденные дела. Завтра мне нужно кое-куда съездить по делам компании, побывать на складе, но это всего на день. Все остальное время я буду здесь. Ты не останешься дома одна.
Я вспомнила, как он мне говорил: «Я проведу дома всю следующую неделю, а если понадобится, то и больше. Я не буду уезжать, обещаю».
Меня охватило беспокойство.
– Куда вы собираетесь?
– В Париж.
Париж.
Я вспомнила, как мама возила меня в лучший европейский бассейн. Субботними утрами, которые никогда не вернутся.
Левиборд опустил нас на лужайку. Эхо все еще работали в саду. Дядя Алекс посмотрел на меня и сказал:
– Тебе на самом деле не о чем беспокоиться. Вот как я вижу свою миссию и миссию корпорации «Касл»: позволить людям добиться всего, на что они способны, делая в то же время мир безопаснее. Я знаю, тебе сложно представить, что Эхо могут обеспечивать безопасность, но вообще-то это и правда возможно. Что касается «Семпуры», ею управляют сумасшедшие. Абсолютные психи. Тамошние боссы… Все, о чем они беспокоятся, – это идеи. Они хотят создавать Эхо, более продвинутых, чем люди, и, стремясь к этому, идут на любой риск. Лина Семпура – сумасшедшая. Ты знаешь, какой была ее первая работа?
– Нет.
– Она проектировала военных роботов для корейцев. Вот ее прошлое. Машины-убийцы. Да и сама она едва ли человек. Ее растили Эхо. Родители умерли, когда она была совсем ма… – дядя осекся. Он понял, что вряд ли это подходящая для меня история. – В общем, это группа Франкенштейнов. Могу поспорить, ты читала эту книгу.
Я кивнула. Мы шли по траве в сторону дома.
Он улыбнулся.
– Ну, конечно же, читала. Ты, наверное, проглотила больше книг, чем я. Когда мы с твоим папой разговаривали в последний раз, он упомянул, что ты сдала Вселенский экзамен в четырнадцать лет, на три года раньше, чем положено. Ты, должно быть, уже готова к университету.
– Оксфорд, – подтвердила я. – Меня уже приняли. Занятия начнутся в июне.
Мы прошли через огромный холл. Там
было несколько голограмм. Дорогие скульптуры, через которые можно пройти насквозь: единорог, обнаженная женщина, огромная ракушка. Голограммы висели и на стенах. Довольно мало картин, в основном – портреты членов семьи и реклама продукции «Касл». На одной из них дядя Алекс в здании парламента обнимал за плечи улыбающуюся Бернадину Джонсон.
Яго сидел за столом и играл в шахматы с Эхо. Тем самым, Дэниелом. Эхо сидел к нам спиной. Я не почувствовала прежнего страха – то ли из-за нейродетекторов, то ли из-за происшествия в Клаудвилле.
– Надо же, Оксфорд… Прямо как твои родители, – продолжал дядя Алекс. Тогда я этого не заметила, но теперь, оглядываясь назад, могу сказать, что в его голосе прозвучала грустная нотка. Может быть, потому, что его самого исключили из школы. Один из немногих фактов его биографии, который был мне известен. Однажды он взломал программное обеспечение школы, в которую они ходили с моим папой, и почти уничтожил ее. Его поймали и исключили из всех существующих школьных программ. Должно быть, дядю Алекса задевало, что папа получил самые высокие оценки из всех возможных во Вселенной.
– А что ты собираешься изучать? – спросил он, и его тонкие брови взлетели вверх, точно крылья.
– Философию, – ответила я тихо. Яго заметил нас и слегка нахмурился, а затем вернулся к игре с Дэниелом.
– А-а, самый старый предмет. Поиск смысла существования. Тебе надо учиться. Я помогу, Одри. Всем, чем смогу, – дядя Алекс вздохнул и остановился внутри голограммы огромной ракушки.
Он прошептал так, чтобы Яго не услышал:
– Мне сложно с ним разговаривать. Почти никогда не удается вытащить его из капсулы. Правда, он любит шахматы. Иногда мы играем вместе. Так что есть надежда. И честно говоря, я никогда не был лучшим отцом на свете. Я дал ему все, кроме того, что ему нужно. Кроме моего времени.
Мы двинулись дальше, и в этот самый момент Яго психанул.
– Что? – заорал он. Вскочил и швырнул шахматную доску через всю комнату так, что фигурки покатились к нам по полу. Похоже, он очень сильно разозлился на Дэниела: лицо покраснело, глаза из-под темной кудрявой челки сверкали презрением.
– Ты не можешь так делать! Ты, черт возьми, не можешь так делать! Ты делаешь только то, что тебе говорят, а я приказал тебе проиграть!
– Яго! – крикнул дядя Алекс. – Следи за языком!
Он бежал к сыну, когда тот размахнулся и ударил Дэниела по лицу.
Эхо в упор посмотрел на мальчишку.
– Ты проиграл, – проговорил он. – Мат.
Это заставило дядю Алекса напрячься куда больше, чем ругательство Яго.
– Подожди-ка, подожди минутку, – он подошел и уставился на Дэниела. – Что здесь произошло?
– Он не послушался моего приказа, – пояснил Яго. – Я приказал, чтобы он играл хорошо, но все равно хуже, чем я. А он разбил меня в двенадцать ходов! Мат! Его нужно утилизировать.
Дядя Алекс бросил на меня быстрый взгляд – наверное, беспокоился, как я на все это отреагирую. Потом он переключился на Дэниела:
– Возвращайся в свою часть дома. Живо. В противном случае будешь наказан. Ты меня понял?
Наказан. Разве Эхо можно наказать?
Дэниел прошел мимо и снова в упор посмотрел на меня. Казалось, он видит меня насквозь. «Ты не…» – прошептал он, но замялся и пошел дальше. Или, по крайней мере, мне показалось, что он произнес именно это. Что это было? Предупреждение или угроза?
Дядя Алекс вернулся в мою комнату:
– Не переживай. Яго сделал что-то не так. Он неправильно сформулировал команду. Или жульничал во время игры. Он иногда так делает, чтобы привлечь мое внимание. Что же касается более серьезных вещей… Возможно, полиция захочет с тобой пообщаться. Но ты не должна беспокоиться о…
– О том, что произошло в Клаудвилле?
Моя наивность вызвала у него улыбку:
– На Клаудвилль полиция уже давно махнула рукой. Нет. О том, что произошло с твоими родителями. Помнишь, я упоминал об этом, когда мы ехали сюда. Тебя могут попросить выступить свидетелем против «Семпуры», рассказать миру о том, что произошло.
Мне было сложно все это переварить. Даже думать ни о чем не хотелось. Наверное, я просто сказала: «Хорошо». Должно быть, я отреагировала слишком вяло, потому что дядя сказал:
– Эффект от нейродетекторов нивелируется в процессе использования, но вначале он может быть довольно сильным. Ты можешь чувствовать себя немного растерянной.
– Угу.
Но тут я вспомнила, что он собирается в Париж.
Мне не хотелось оставаться дома одной, в компании Яго и Эхо. Я хотела быть с дядей Алексом.
– А можно и мне с вами? В Париж?
Дядя Алекс посмотрел на меня долгим взглядом. На секунду показалось, что он колеблется.
– Не думаю, что это хорошая мысль, – наконец ответил он. – Я поеду на склад, где полно Эхо. Они делают Мадару. Хочу проверить, как идет работа.
– Ох, – выдохнула я. Это меняло дело. Моя идея казалась уже не такой привлекательной. Я закрыла глаза и немного подумала.
– Да, наверное, мне лучше остаться здесь.
Дядя Алекс попытался в очередной раз меня успокоить:
– Тебе не о чем волноваться. Ни Дэниел, ни любой другой Эхо, живущий под моей крышей, не способны причинить вред человеку. Подобное никогда не происходило с прототипами «Касл». На меня работают лучшие в мире дизайнеры. Победа в шахматах – неопасный дефект, уверяю тебя.
Он убедил бы меня, если бы сам не был так взволнован.
Глава 15
Позже я услышала, как дядя Алекс разговаривает с Эхо снаружи, на центральной аллее. Поначалу я не могла ничего разобрать, но потом он повысил голос.
– С сегодняшнего дня, – кричал он, – вы не поднимаетесь на второй этаж! Второй этаж под запретом! Для всех вас! Это приказ! Вам все ясно?
А потом попросил Дэниела пройти в его кабинет на пару слов.
Я вернулась в постель. Дядя Алекс появился поздно вечером с высококалорийным банановым шейком, белковой таблеткой, шоколадом без кофеина и яблоком. Еще он принес мне сверток с новой одеждой, которую купила Мадара, и с моей старой одеждой, которую она тоже привезла. Он сказал, что приготовил шейк сам, как и завтрак, вот только я не была уверена, что это правда. Вкус был слишком идеальным – обычно такой бывает еда, приготовленная Эхо.
– Мне нужно поговорить с бабушкой, – сказала я.
Могу поспорить, что на дядином лице мелькнуло беспокойство. Его тонкие черные брови сошлись у переносицы.
– Конечно, поговори.
– Она на Луне.
– Я знаю, – сказал он, усмехнувшись. Мне показалось, что он ведет себя немного заносчиво, но в ту же секунду к дяде вернулась прежняя серьезность. – На Луне наша клиентская база растет быстрее всего. Это отличный рынок сбыта с 2092 года, хотя раньше там была всего небольшая группа колонизаторов. Теперь мощные иммерсионные капсулы идут там нарасхват. В одной только Новой Надежде живут около трех миллионов Эхо. Они там повсюду. Просто кишмя кишат. Людям на Луне нужно множество Эхо. Я регулярно там бываю – имею в виду, по-настоящему. Шаттлы до Луны отправляются каждую ночь в двенадцать часов из одиннадцатого терминала Хитроу. Если хочешь, можешь туда съездить.
Я задумалась.
Три миллиона Эхо.
– Пожалуй, я пока ограничусь путешествием в капсуле.
– Конечно, какая разница. Отправляйся.
Капсула с логотипом «Касл» была самой дорогой из всех, что я когда-либо видела, и идеально вписывалась в интерьер комнаты.
Ее небесно-голубое покрытие было изготовлено не из карбонового волокна, как обычно, а из аэрогеля и модифицированного магния (так было написано на этикетке).
– Проще простого, – говорил дядя Алекс, объясняя мне, как она работает. Пожалуй, он был прав.
Я вошла и села в кресло – самое роскошное из всех кресел для капсул, к тому же без дурацкого неудобного подголовника. Спинка слегка отклонилась, и темный считыватель мыслей, сделанный из аэрогеля, опустился на мою голову, не касаясь волос.
– Итак, – дверь капсулы была закрыта, и дядин голос доносился ко мне по двусторонней системе внутренней связи. – Чтобы связаться с бабушкой, тебе надо только подумать о том месте, где она находится, в данном случае – о Луне. Затем вспомни ее адрес, если ты его знаешь. Если нет, ее имени, скорее всего, будет достаточно. Понятно?
– Да.
– Ты раньше когда-нибудь бывала на Луне?
– Нет, по-настоящему ни разу. Только в капсуле. Однажды папа летал туда по работе, но он ненавидел это место. И мама тоже была там только один раз.
Я слышала, как дядя Алекс вздохнул.
– Это не стандартная капсула. Это «А-Рейндж 3000», и я должен тебя предупредить…
Я чувствовала, что дядю Алекса переполняет гордость, и кивнула.
– Ты будешь не просто сидеть. Твое тело, конечно, останется на месте, но ты ощутишь, что двигаешься – будто во сне. И это не аватар – ведь и в сновидении действует не твой аватар.
Я уставилась в пустоту перед собой, сделала глубокий вдох и подумала.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=11619522&lfrom=931425718) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Castles in our castle – игра слов, castle – замок, Castle – фамилия главной героини.
2
Англ. Brave New Nightmare («Дивный новый кошмар») – отсылка к произведению О. Хаксли Brave New World («О дивный новый мир»).
3
Марк Цукерберг – один из создателей социальной сети Фейсбук.
4
Хэмпстед – район Лондона.
5
Теплое течение, которое время от времени возникает вдоль берегов Эквадора и Перу в конце декабря; вызывает резкое изменение погодных условий во всех частях света, особенно же оно влияет на количество осадков, выпадающих на большей части восточного побережья Австралии.
6
Имеются в виду 2090-е годы.
7
Bream – Брим, фамилия учителя. В переводе с английского означает «лещ».
8
Оптимизированный робототехнический, обладающий искусственно созданным зрением и способностью мыслить слуга.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.