Режим чтения
Скачать книгу

История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I читать онлайн - Иван Забелин

История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I

Иван Егорович Забелин

Московский хронограф

Данная книга является первой частью заключительного труда выдающегося исследователя Москвы И.Е. Забелина, в котором подробно и систематически описывается многовековая история российской столицы. Повествование книги охватывает период роста и развития Москвы в XII–XVIII веках. Описания московских зданий, улиц и площадей поражают читателя своей детальностью и яркостью изображения, перенося его в самую гущу событий московской жизни минувших столетий.

Иван Забелин

История города Москвы. От Юрия Долгорукого до Петра I

При подготовке данной книги редакция, придерживаясь оригинальной версии издания, по возможности сохранила его внутреннее оформление, а также авторскую орфографию, грамматику и пунктуацию

Предисловие

Московская Городская Дума еще в 1877 г. по предложению почтеннейшего своего гласного Н. А. Найденова в заседании мая 25 озаботилась необходимостью иметь подробное историческое описание города Москвы. В ответе на это предложение, очень сочувственно принятое и Городским Головою С. М. Третьяковым, тогда же (10 июня) для обсуждения этого дела была избрана особая Комиссия в составе председателя Н. А. Найденова и членов: И. С. Аксакова, В. Д. Аксенова, П. Н. Батюшкова, А. П. Богданова и Д. А. Наумова.

Кроме Н. А. Найденова, положившего благое начало этому городскому предприятию, живейшее участие в его обсуждении и разъяснении и в постановке всего дела на правильную твердую дорогу принимал также гласный Думы М. П. Щепкин, издававший в то время «Известия Городской Думы».

Вопрос обсуждался неторопливо, и в 1880 г. Комиссия представила в Думу доклад, определявший следующие предположения:

«Все сколько-нибудь известные описания Москвы, издававшиеся до сего времени, далеко не обнимают собою всех сведений, которые должны найти место в полном описании; что последнее, во всяком случае, должно быть подробным во всех отношениях – историческом, топографическом, статистическом; что такое обширное ученое предприятие не может быть исполнено непосредственно силами Городского Управления, а должно быть поручено посторонним лицам; что город должен принять на себя в этом предприятии участие только материальное…»

Затем Комиссия указывала, что первым делом этого предприятия должно быть собрание и разработка еще никем нетронутого архивного материала с составлением надлежащей программы для предстоящих работ.

В самом начале 1881 г. руководство этим делом и составление самого описания Москвы Дума возложила на автора предлежащей книги, который и составил требуемую программу или краткий обзор предметов и тем, долженствующих занять свое место в предположенном описании города. Эта программа заключала в себе следующее:

Предполагаемые задачи историко-археологического и статистического описания города Москвы

Общая задача этого труда обнимает подробную историю и статистику города Москвы, то есть ход его исторического развития с первых времен и обзор его состояния в последовательные периоды его жизни во всем объеме его бытия и быта политического и религиозного, умственного и нравственного, общественного и домашнего, торгового и промышленного, ремесленного и художественного, экономического или хозяйственного и материального или строительного.

Эта общая задача в раскрытии, распределении и обработке ее подробностей может быть выполнена в двух видах:

I. Под видом исторического повествования, в котором будут представлены полные и подробные, но общие обозрения истории города и его состояния в последовательные периоды этой истории, с присовокуплением историко-археологического описания существующих памятников и замечательных в историческом отношении местностей.

II. Под видом собрания в одно целое разнородных материалов, касающихся истории, археологии и статистики города Москвы:

А) не обработанных, в составе летописных и других сказаний, разного рода актов, документов, деловых записок и других бумаг, и

Б) обработанных, в составе особых исследований, изысканий, описаний, извлечений, сокращений из деловых архивных бумаг по различным крупным и мелочным частным вопросам и задачам истории, археологии и статистики города.

Отдел исторического повествования, или общего историко-археологического и статистического описания города, и этот второй отдел частных специальных исследований и собрания материалов по истории и статистике города Москвы будут иметь в виду следующие задачи:

Москва-Город прежде всего есть место и жилище, стены и дома; поэтому первая из частных задач предположенного труда заключается в истории постепенного топографического распространения города, начиная с его первосельцев, аборигенов этой местности.

Сюда входят все дробные истории каждого городского места-урочища, каждого храма, в смысле основы поселения, каждой площади, улицы, переулка, по возможности каждого сколько-нибудь замечательного двора и дома, с показанием происходивших перемен в расположении и устройстве заселенного пространства.

Сюда входят: история и способы постройки городских стен, ворот и башен; способы постройки домов, устройства дворов, садов, прудов, огородов; способы мощения улиц, способы их освещения в ночное время; способы уборки нечистот; способы предупреждения и тушения пожаров; способы водоснабжения и, вообще, история и статистика всех статей и порядков, служивших внешнему строительному городскому благоустройству.

С другой стороны, общая задача рассматривает Москву, как совокупность людского общежития. Это город-люди с их знаниями, нравами, обычаями, мыслями, чувствами, с устройством и уставом их городского быта и управления во всех его видах и потребностях.

Исторический и статистический обзор этих подробностей сам собою распределяется на многие отделы и особые статьи.

Впереди других здесь должна стоять история городского правительства и управления или история городской власти, земской, посадской и государевой. Сюда относятся:

Виды и порядки самоуправления в древнее время.

Устройство Приказного управления.

История главных начальников Москвы и их деятельность на пользу города.

История Московской Полиции, как особого учреждения.

История Городской Думы, как особого учреждения.

История и статистика городского хозяйства, поскольку они выражаются в числовых данных городского бюджета. Городские сметы и отчеты. Городские доходы и расходы. Городские капиталы. Законы, правительственные и административные меры и распоряжения, касающиеся городского хозяйства.

История Управ купечества, мещанства и ремесленных цехов. История и статистика их хозяйства.

Состав городского населения и его статистика с древнего и до последнего времени. Городское землевладение.

Тяглое и свободное население, посадское и служилое. Тяглые, белые, церковные и крепостные земли. Внутреннее устройство посадского населения.

Слободы и Сотни: торговые (гостиная, суконная Сотни), промышленные, ремесленные, казенные и черные или земские. Ямские и стрелецкие слободы. Их земли.

История и статистика каждой Слободы и Сотни в отдельности.

Братские съезжие дворы.

Иноземческие Слободы и
Страница 2 из 53

места поселений: Немецкая, Армянская, Грузинская, Цыганская, колония Французов и пр.

История Стрелецкого населения как гарнизона Москвы. Последующая история военной комендантской части. Военные постои и казармы.

История церковных приходов, существующих и упраздненных. Историко-археологическое описание храма в каждом приходе. Церковная земля. Состав причта.

Состав приходского населения с указанием известных и знатных личностей, живших в приходе. Так как многие приходы были собственно городскими слободами, то их история необходимо сливается с историей упомянутых слобод.

Уставы, порядки и обычаи приходского общежития. Приходское призрение бедных и другие дела и действия приходского мира.

Приходские кладбища.

Убогие дома.

История существующих загородных кладбищ с указанием известных памятных и знатных лиц, погребенных на каждом кладбище.

История Московских монастырей, существующих и упраздненных.

Историко-археологическое описание храмов и всех других памятников древнего и нового времени в каждом монастыре.

Монастырские кладбища.

Городские монастырские земли и подворья.

Приходские и монастырские праздники, крестные ходы, особые местные церковные обряды.

История Московских блаженных, юродивых, затворников и других лиц древнего благочестия, пользовавшихся общею известностью.

История Московского нищенства.

История и статистика Московской благотворительности и попечительства о призрении бедных и нищих.

Попечительство о тюрьмах.

Благотворительные учреждения: богадельни, приюты, школы и пр.

История благотворительных обществ, каждого в отдельности.

История больниц каждой в отдельности.

История врачебного искусства в Москве. Известные и знаменитые Московские врачи. Лечебные заведения.

История Московских аптек.

История и статистика Московского торга.

Местоположение главного торга.

Гостиные дворы.

Торговые ряды.

Торговые места по улицам и площадям города.

Мелочной торг становой и ходячий, разносный.

История и статистика каждого товара в отдельности. Способы торговли. Торговые нравы и обычаи.

Сведения об известных и знатных торговцах с древнего времени.

История капиталов. История Биржи. Связи Московской торговли с иноземными и Русскими городами.

История цен на товары и всякого рода припасы и материалы с древнего и до позднейшего времени.

История и статистика городских промыслов: извоз, постоялые дворы, съестные лавки, харчевни, трактиры, рестораны, хлебопекарни и пр.

Питейная продажа: квасы, меды, вина, пиво, погребки фруктовые, овощные и питейные, питейные дома.

Сведения о заведениях этого рода, пользовавшихся славою и известностью.

История и статистика Московского садоводства и огородничества[1 - Опыт обработки этого предмета см. в наших «Опытах Русских древностей и истории». М., 1873, часть 2, с. 266–350.].

Охотный ряд, как средоточие всякого рода охотничьих промыслов.

Ловля и продажа певчих птиц, соловьиная охота, голубиная охота.

Петушьи и гусиные бои.

История и статистика в отдельности всякого ремесла и мастерства, изделия, производства.

Дело: золотое, серебряное, сусальное, медное, котельное, колокольное, пушенное, кузнечное, бронное, железно-резное, слесарное, оружейное, плотничье, столярное, деревянно-резное, токарное, каменное, каменно-резное, кирпичное, изразцовое и проч.

Портное, сапожное, башмачное, шорное и проч.

Монастырские рукоделия.

Фабрики и заводы.

Сведения об известных и славных по времени мастерах, ремесленниках, фабрикантах, заводчиках.

История художеств в их Московском развитии и характере.

Зодчество деревянное и каменное, церковное и гражданское.

Иконопись и живопись.

Гравирование.

Художественные школы и училища, древние и новые. Сведения о художниках и мастерах известных и малоизвестных.

Краткие обстоятельные жизнеописания известных и славных Московских художников. Указание и описание их произведений.

История Московских картинных галерей и других собраний произведений искусства, общественных и частных, бывших и существующих. Каталоги этих собраний, полные или в общем обзоре. Известные и малоизвестные собиратели.

Антикварные лавки и магазины древних и новых произведений художества.

История и статистика грамотности и образованности в Москве.

Первые училища.

Славяно-Греко-Латинская Академия.

Духовные училища.

Первая Европейская школа на Сухаревой башне.

Светские казенные и частные училища последующего времени: городские училища, пансионы, гимназии, музыкальные училища и др.

Университет.

Ученые и Литературные Общества.

Опыты публичного преподавания.

Известные и славные проповедники, соборные и приходские.

История и статистика книжной торговли. Известные места этой торговли. Книжные лавки и магазины. Известные и малоизвестные книгопродавцы, их деятельность на пользу книжного дела.

Известные и малоизвестные издатели полезных книг и их заслуги на пользу просвещения.

История и статистика типографий и литографий, объем их производства и количества изданных книг, эстампов, картин и пр.

Литература в Московском облике. Журналы и газеты от первого времени.

История литературных Московских приходов или кружков.

Московское масонство и его литература. Масонские песни.

Простонародная Московская литература и ее лубочные издания.

Промышленно-книгопродавческая литература.

История и статистика Московских библиотек, печатных и рукописных, общественных и частных, бывших и существующих. Известные и малоизвестные собиратели книг и рукописей.

Московская история старообрядства. Старообрядческая литература. Старообрядческие монастыри, кладбища, богадельни. История разнородного сектаторства в Москве.

Хроника общественной жизни в Москве[2 - Опыт обработки этого рода сведений см. в нашем сочинении «Хроника общественной жизни в Москве с половины XVIII ст.» в «Опытах изучения Русских древностей и истории», ч. 2, с. 351–506.].

История и места народных гуляний и разных увеселений, городских и загородных, от древнего и до последнего времени.

Народные игры и зрелища.

Народные театральные представления.

Балаганы. Репертуар народных представлений.

История и статистика Московского Театра. Казенные и частные сцены. Репертуар.

Славные артисты и артистки.

Цены местам.

Хроника приезжих артистов всех профессий: музыкантов, актеров, чудодеев, фокусников и т. п.

Общественные и частные увеселительные собрания и заведения. Балы, маскарады, концерты и пр.

История Московского Благородного Собрания.

История и статистика клубов, каждого в отдельности.

Казенные и частные общественные сады, бульвары, увеселительные места.

История полицейских порядков для охранения городской обывательской безопасности, здоровья и благочиния с древнего времени.

Наказы и другие полицейские постановления и узаконения по этому поводу.

Уличные и воротные решетки, сторожевые избы, будки, ночные и денные сторожа.

Уличная служба обывателей. Последующее и современное состояние полицейских порядков. Их уставы и их бытовая практика.

Хроника воровства, мошенничества, грабежей, разбоев и всяких уголовных дел.

Особенно памятные воры и разбойники.
Страница 3 из 53

Места их притонов в Москве и по Московским дорогам.

Хроника бедствий города. Пожары, бури, наводнения, моровые язвы, голод, нашествия иноплеменных.

Хроника воздушных и вообще метеорологических явлений.

В половине того же 1881 г. согласно указанию Комиссии начались работы по изысканию и расследованию архивного материала, которые потом в 1884 г. дозволили издать первую часть «Материалов для истории, археологии и статистики города Москвы» в объеме 93 печатных листов.

Вторая часть в объеме 103 печатных листов появилась в 1891 г., значительно запоздавши, так как подбор материалов для определенной цели, именно по истории церквей, очень медлительно поддавался настойчивым работам.

После издания этой второй части материалов редактор пришел к убеждению, что дальнейшее их издание с большей экономией и пользой должно составляться в обработанном виде, т. е. в извлечениях только одних фактических сведений, устраняя канцелярские формальности, которые беспрестанными повторениями одного и того же и разных титулов напрасно обременяют содержание старинных бумаг. При этом и фактические сведения должны группироваться или подбираться в отделы, указанные программой.

Само собой разумеется, что такое собирание материалов по крупицам, особо в каждый отдел или на каждую тему, требует, кроме усердной работы, и много-премного времени. Вот причина той медлительности в этой работе, какая доныне продолжается относительно издания собираемых материалов.

В ожидании достаточного накопления этих материалов, редактор приступил и к изложению самой истории «Города Москвы».

Эта задача по своему содержанию столь обширна, разнообразна и сложна и настолько мелочна в своей обработке, что выполнить ее в желанном порядке возможно только в течение долгого времени, главным образом по той причине, что не существует полных подробных источников, и истории приходится собирать по крупицам, рассеянным во множестве книг и рукописей, не говоря об архивном материале, где и самые крупицы добываются с утратой премногого времени.

По тем самым причинам и предлежащая книга потребовала немалого времени для ее обработки и выходит гораздо позднее, чем предполагал автор.

Должно заметить, что при изложении рассказа автор имел в виду основные указания составленной им программы и потому вдавался по местам во многие мелочные статистические, бытовые и другие подробности, определявшие характер излагаемых фактов или событий. Такие подробности хотя и обременяли течение речи, но зато всегда более или менее ярко окрашивают быт населения.

Историю города сооружали люди, поэтому о них больше, чем о столбах и разных постройках, должен говорить и историк. Вот основания, почему автор отделил не малое место и для биографии домовладельцев. Местами автор не мог также избежать некоторых повторений, оставляемых для необходимой обстоятельности описаний.

К этому второму изданию нашей книги мы присовокупляем собрание рисунков, помещаемых отчасти в самом тексте и затем в особом Альбоме Старинных Видов Кремля.

По этому поводу приносим глубокую благодарность А. В. Орешникову за его любезное и заботливое сотрудничество при содействии А. И. Станкевича по изысканию упомянутых видов и в особенности за составленный им список этих видов с указаниями источников, откуда они заимствованы. Здесь мы и помещаем этот список в качестве указателя собранных рисунков.

I

Первобытное время

«Приди ко мне, брате, в Москову!..»

«Буди, брате, ко мне на Москву!»

Таково первое и самое достопамятное летописное слово о Москве. С тем словом первый же устроитель древнесуздальской земли, Суздальский князь Юрий Владимирович Долгорукий, приказал звать к себе на честный пир дорогого своего гостя и союзника, Северского князя Святослава Ольговича, того самого Святослава, сын которого Игорь прославился в последующее время несчастным походом на половцев (в 1185 г.) и воспет в знаменитой песне о полку Игореве.

Достопамятный зов на честный пир в Москву, случайно записанный летописцами в повествовании о событиях 1147 года, служит в своих выражениях как бы провозвестником последующей истории, которая после бесконечных усобиц и всяческой земской розни только в Москве нашла себе доброе пристанище для устойчивого, сосредоточенного и могущественного развития Русской народности.

«Приди ко мне в Москову! Буди ко мне на Москву!»

В этих немногих словах как бы пророчески обозначилась вся история Москвы, истинный смысл и существенный характер ее исторической заслуги. Москва тем и стала сильною и опередила других, что постоянно и неуклонно звала к себе разрозненные русские земли на честный пир народного единства и крепкого государственного союза.

В то время оба князя, и Юрий, и Святослав вели горячую усобицу со своими же родными князьями, Киевскими Мстиславичами и Черниговскими Давидовичами, за раздел волостей, за Киевский великокняжеский стол, особенно за Святославова брата Игоря Ольговича, которому по порядку наследования доставалось Киевское старшинство, а этому особенно и противились и Мстиславичи, и Давидовичи. Оба князя помогали друг другу и оба не всегда были счастливы в кровавой борьбе.

На этот раз особенно не посчастливилось Святославу Ольговичу. Он прибежал в Лесную Суздальскую землю бесприютным изгнанником, ограбленным и разоренным до нитки. Князья родичи, злейшие его враги, из конца в конец опустошили его Новгородсеверскую волость.

В Путивле они разграбили собственную его усадьбу, где запасов всякого товара было столько, что не можно было двигнуть, т. е. забрать все разом на возы. Одного меду в погребах грабители достали 500 берковцев, да 80 корчаг вина, да захватили в плен 700 человек княжеской дворни и многое множество товару и всякого имущества. И церковь княжескую, как выразился летописец, облупили дочиста, пограбили, как простую кладовую. В стадах Святослава и брата его Игоря, враги забрали кобыл стадных 3000 и 1000 коней. Напали и на Игорево усадебное сельцо, где этот несчастный князь, вскоре потом убитый в бою возмутившимися киевлянами, на славу устраивал свое хозяйство. Было там готовизны (всяких запасов) много, в бретьяницах и в погребах вина и медов, и всякого тяжелого товару, и железа и меди, говорит летописец. И здесь грабители не знали, как управиться с награбленным добром, не могли всего вывезти и велели потом зажечь княжий двор, и церковь и княжие гумно, на котором оставалось 900 стогов жита. Так богато бывало хозяйство древних князей и так обыкновенно они воевали друг с другом, распространяя без конца свои усобицы и поднимая ненависть и месть на целые поколения.

Ограбленный и разоренный до конца, Святослав не знал, куда и как скрыться от нападавших врагов, и едва успел захватить с собой жену и детей. С остатком дружины он прибежал к Суздальской Оке на устье Поротвы, куда Юрий выслал ему почетную встречу и богатые дары для всех прибывших с ним, и для семьи его, и для дружины – паволокою и скорою, т. е. различными дорогими тканями и дорогими мехами. Так как Смоленские князья и Новгород держали сторону их общих врагов, то Юрий, чтобы не оставаться без дела, тут же решил, по последнему зимнему пути, Святославу воевать Смоленскую волость вверх по Поротве,
Страница 4 из 53

а сам ушел воевать Новгородские волости, где взял Новый Торг и повоевал всю Мету, самую богатую из Новгородских волостей. Святослав в то же время дошел до верха Поротвы, где взял город Людогощь[3 - Так, мы полагаем, следует читать это сомнительное слово летописи, где выражение «Взя люди голядь» суть явная описка, ибо слово взя может относиться к городу или к волости, но едва ли к людям. Первый издатель Ипатского списка Летописи, в котором это слово написано слитно: Людиголядь, отметил при этом: «Не имя ли города, находившегося в верховье Поротвы?» П. С. Р. Л. т. II, с. 29. В Никоновском и в других списках Летописи вместо слова Люды стоит: град Голеди. У Татищева, II, 299, град Голяд. В последующее время на верху Поротвы существовал Вышгород, который в древнее время мог именоваться Людогощем или Людо-гощью. В древнем Новгороде одна улица прозывалась Людгоща и сокращенно Люгоща и Легоща. Древние названия поселков с обозначением гощения, то есть гостьбыторга, встречаются нередко. Таковы, например: Домо-гощь, Видогощь, Вельгощь, Диво-гощь, Иро-гощь, Утро-гощь, Угоща, Чадо-гоща и др. Если чтение Людогощь окажется правильным, то все толки об особом племени Голядов на верху Поротвы будут излишни, тем более что древняя Прусская область Голиндов слишком далека от наших мест. Она существовала поблизости Балтийского моря. В нее, быть может, ходил в.к. Изяслав в 1058 г., когда он победи Голяди, Голядь, Голяды. Лавр. 70.], захватывая по пути множество пленных.

Достаточно было одного месяца, и союзники натворили не мало бед мирному населению упомянутых волостей в месть за то самое, что их враги точно также без всякой пощады опустошили волости Святославова княжества. Такова была обычная внутренняя политика разрозненной древней Руси: князья ссорились и дрались, а неповинный народ должен был отвечать за их ссоры и драки своим разорением.

Возвращаясь с богатою добычею из Нового Торга домой, в Суздаль, Юрий шел через Волок Ламской, откуда, вероятно, и посылал звать доброго союзника в Москву, на первый Суздальский стан, в свою княжескую усадьбу.

Святослав приехал в малой дружине и с дитятем своим, малюткою Олегом, который послан был вперед и когда явился к Юрию, то на радостях приезда получил в дар пардус, вероятно, пестрый красивый мех барса, употреблявшийся в походах в виде полости или ковра[4 - Карамзин пишет, что Олег подарил Юрию редкого красотою парда. Так можно понять из слов Ипатской Летописи, рассказывающей эти обстоятельства не совсем определенно. Воскресенский список той же Летописи определенно выражается, что – «да ему (Олегу) Юрьи пардус».].

Это было 4 апреля 1147 г., в пятницу на пятой неделе Великого поста, накануне праздника Похвалы Богородицы. Князья радостно встретились, любезно целовались и были веселы «и тако возвеселишася вкупе». Наутро Юрий повелел устроить обед силен и сотворил честь великую дорогим гостям, одарил их всех, и князей, и дружину, многими дарами. Тут же по всему вероятию дитя Олег был сосватан отцами на дочери Юрия, такой же малютке, и был обвенчан с нею спустя три года, в 1150 году.

Сильный обед, пир великий, должен свидетельствовать, что Москва уже в это время представляла такое поселение, которое в избытке могло доставить все хозяйственные удобства для княжеского пированья. Как видно, это было княжеское хозяйственное село, составлявшее личную собственность князя, его вотчину, а потому можем с большою вероятностью предполагать, что княжеское хозяйство этой первичной Москвы было столько же обширно и богато, как оно бывало богато и полно и у других владеющих князей в таких же их собственных селах. Мы упомянули о хозяйственных городских и сельских запасах Святослава Ольговича и его брата Игоря, именно об Игоревом разграбленном сельце. Нельзя сомневаться, что таким же княжеским вотчинным сельцом была Юрьева Москва, в которую он звал Святослава словами: «Приди ко мне в Москову» ясно тем обозначая, что Москва была его собственным хозяйственным селом, исполненным всеми надобными запасами.

В действительности Московская местность представляла в первое время много сельских удобств для основания широкого сельского хозяйства. Так называемый Великий Луг Замоскворечья, лежавший против Кремлевской горы, доставлял обширное пастбище для скота и особенно для княжеских конских табунов. Окружные луга, поля и всполья с пересекавшими их речками и ручьями служили славными угодьями для хлебопашества, огородничества и садоводства, не говоря о тучных сенокосах. Нет сомнения, что прилегавшее к Кремлевской горе Кучково поле было покрыто пашнями.

Итак, княжеская История Москвы начинается от первого упоминания о ней летописи в 1147 году. Но Московский и именно Кремлевский поселок существовал гораздо прежде появления в этих местах княжеского Рюрикова племени.

Глубокая древность здешнего поселенья утверждается больше всего случайно открытыми в 1847 году, при постройке здания Оружейной Палаты и неподалеку от первой по древности в Москве церкви Рождества Иоанна Предтечи, теперь не существующей, несколькими памятниками языческого времени. Это две большие серебряные шейные гривны или обручи, свитые в веревку, и две серебряные серьги-рясы, какие обыкновенно находят в древних курганах.

Другой поселок, столь же древний, находился за Неглинною на месте нового храма Спасителя, где был прежде Алексеевский монастырь, тоже на береговой горе и при устье потока Черторыя. На этой местности при рытье земли для фундаментов нового храма в числе других предметов найдены два серебряных арабских диргема, один 862 г., битый в городе Мерве, другой 866 г.[5 - Савельев: Мухамеданская нумизматика. СПб., 1847 г. С. 162. – Ж. М. Н. П. 1847, март. С. 267.]

Эти находки должны относиться, по всей вероятности, к концу 9-го или к началу 10-го столетия. Кроме того, шейные гривны и серьги по достоинству металла и по своей величине и массивности выходят из ряда всех таких же предметов, какие доселе были открыты в курганах Московской области, что может указывать на особое богатство и знатность древних обитателей Кремлевской береговой горы.

При этом должно заметить, что форма упомянутых серег-ряс о семи лепестках составляет отличительный признак древнего женского убора, находимого только в Московской стороне чуть не в каждом кургане и очень редко в других более отдаленных от Москвы местностях, так что по этим серьгам мало-помалу можно выследить границы собственно примосковского древнего населения, имевшего, как видно, особый тип в уборе, указывающий на особенность культуры этого племени.

Таким образом, благодаря этим памятникам курганной эпохи, мы получаем достовернейшее свидетельство не только о тысячелетней древности Кремлевского поселка, но и о бытовых особенностях окружавшего его населения.

Однако таких древнейших поселков, подобных Кремлевскому, в виде городищ, рассеяно по Русской земле и даже Московской стороне великое множество. Все они исчезли и составляют теперь только предмет для археологических изысканий.

Почему же Кремлевский зародыш Москвы не только не исчез, но, несмотря на жестокие исторические напасти, разорения, опустошения огнем и мечом, остался на своем корню и развился не то что в большой город, а в могущественное
Страница 5 из 53

государство?

Такие всемирно-исторические города, как Москва, зарождаются на своем месте не по прихоти какого-либо доброго и мудрого князя Юрия Владимировича, не по прихоти счастливого капризного случая, но силою причин и обстоятельств более высшего или более глубокого порядка, для очевидности всегда сокрытого в темной, мало еще разгаданной дали исторических народных связей и отношений, которые вынуждают и самих князей-строителей ставить именно здесь, на известном месте тот или другой город. Главным двигателем в создания таких городов является всегда народный промысл и торг, ищущий для своих целей добрых сподручных путей или доброго пристанища и который, повинуясь естественным географическим путям и топографическим удобствам международного сообщения, всегда сам указывает, сам намечает, сам избирает место, где и устраивает узел своих работ и действий, именуемый городом.

Такой узел-город всегда существует до тех пор, пока существуют создавшие его потребности промысла и торга. Как скоро они исчезают или переменяют направление своих путей, так упадает, а иногда и совсем исчезает и созданный город[6 - Так постепенный упадок нашего древнего Киева происходил не от разорений во времена княжеских усобиц или Татарских нашествий, но, главным образом, оттого, что торговые пути к началу ХIII столетия направлением Итальянской (Генуэзской) торговли стали переходить с устья Днепра к устью Дона, из древнего Корсуня в новую Тану, в местности древнего Танаида, вследствие чего и княжеские, и татарские разорения были столько губительны для упадавшего города, у которого уже не оставалось сил возродиться в прежней славе. Но это же самое перенесение торговых путей к устью Дона в значительной степени способствовало возвышению и обогащению Москвы, как средоточия торговых путей внутри Русской страны от Запада на Восток, почему и самые беспощадные разорения и опустошения Москвы не в силах были истребить возникавшее гнездо великого Государства: оно тотчас же устраивалось и укреплялось в новой силе и славе, помощью неразрывных торговых и промысловых связей и сношений.].

Но если эти потребности остаются по-прежнему деятельными и живыми, то их узел-город, несмотря на жестокие исторические случайности, остается тоже всегда живым и деятельным. Разрушат, сожгут, истребят его, сотрут с лица земли – он мало-помалу зарождается снова и опять живет и еще в большей красоте и славе. Истребят его на одном месте, он перенесет свою жизнь на другое, но все в тех же окрестностях, где двигается создавший его промысл и торг.

Город, таким образом, и своим зарождением, и своим богатством, и процветанием всегда является только выразителем проходящих в этой местности торговых и промысловых народных сношений и связей, и само собой разумеется, что бойкий перекресток таких связей и сношений особенно способствует возникновению даже не одного, но многих городов.

Во всем мире все знаменитые и господствующие и до сих пор города нарождались и развивались силою указанных причин и обстоятельств. Наша русская страна, лежащая широкою равниною между северными и южными морями, с незапамятных для истории времен служила перекрестком в сношениях запада с востоком и севера с югом. Лет за 500 еще до Р. X. античные греки чрез эту равнину с берегов Черного моря сносились с приуральскими народами и где-то около Саратова имели значительный деревянный город, Гелон, со смешанным населением, в котором, однако, преобладали те же эллины – греки. Впоследствии те же греки, около времени Рождества Христова, из Азовского моря плавали до верховьев Дона, и в их преданиях сохранялось сведение, что аргонавты, возвращаясь с Кавказа домой в Грецию, проплыли по Дону до его вершины и там перенесли свои лодки в другую реку и по ней поплыли в океан (в Балтийское море), а оттуда вокруг европейского материка в Средиземное море. Вот еще в какое время проложен был круговой около Европы путь «из Варяг в Греки», из Балтийского в Черное море. Торговые связи древнего мира способствовали устройству многих значительных городов по нашему побережью Черного моря, особенно при устьях Днепра, Днестра и Дона. Мед, воск, мягкая рухлядь, пушной товар, т. е. дорогие меха, рыба, невольники, хлеб исконно привлекали сюда греческую предприимчивость. Прошло два тысячелетия, древние города и целые государства исчезли, а между тем потребности торга и промысла в этих местах остаются в своей силе, и вот причина, почему если не прямо на развалинах, то поблизости, здесь же, создавались новые города. Вместо древнейшего греческого Танаида в устьях Дона теперь здравствует Ростов-на-Дону, всего в 12 верстах от прежнего; вместо древнейшей Пантикапеи на ее же развалинах существует Керчь; вместо древнейшей Ольвии в устьях Буга и Днепра и существовавшего после нее византийского Херсонеса-Корсуня (у Севастополя) теперь является их наследницею Одесса, да, вероятно, такими же наследниками явятся и Николаев, и Севастополь, и Феодосия (Кафа).

Когда с течением веков зародилась политическая и промысловая жизнь и в варварской Европе и именно по Балтийскому морю, то промысловое и торговое движение тотчас же перешло и в нашу Русскую равнину, где пролегала дорога с запада Европы к далекому востоку, даже к Индии богатой. Этому движению особенно способствовали промышленные Арабы, завоевавшие в VII веке почти все богатые закаспийские страны. Оттуда они направили свои торги от устья Волги и до самой Камы и далее по Волге же к самому Балтийскому морю. Арабские монеты (VII–XI века), находимые во множестве по этому пути, особенно в Русской равнине, удостоверяют о живых и деятельных некогда сношениях друг с другом всех здешних народностей. Этот торговый путь, пересекавший в разных направлениях нашу страну по Волге, Западной Двине и особенно по Неману, протягивался и далее по берегам Балтийского моря, по южным и северным, вплоть до Великобритании и далее до Испании, в царство Мавров.

Естественно, что на торной и бойкой дороге этого торга и промысла сами собою в разных, наиболее удобных местах зарождались города, так сказать, станции и промышленные узлы, связывавшие в одно целое окрестные интересы и потребности.

На востоке, на Камской Волге, всею торговлею в IX и Х веках владели Болгары, у которых главный узел-город находился поблизости устья Камы. В этом городе закаспийские Арабы были свои люди, а еще больше своими людьми здесь почитались наши древние Славянские племена, так что и население древней Болгарии, по словам Арабов, наполовину было Славянское. У Арабов в 10-м столетии Волга так и прозывалась рекою Славян, Славянскою рекою. Это показывает, что плавателями по этой реке были если не исключительно, то главным образом только Славяне, как в то же время они были полными хозяевами плавания по Днепру и Дону и, несомненно, также по Неману и по Двине Западной. Достоверно известно, что в 10-м веке днепровские суда строились у Кривичей в Смоленске и во всех верхних лесных местах, так и волжские суда необходимо строились в таких же лесных местах верхней Волги, где тоже сидели Кривичи.

Эти Смоленские Кривичи, таким образом, являются сильными промышленниками того времени, что вполне подтверждается и многочисленными находками различных
Страница 6 из 53

вещей в их курганах, например, поблизости самого Смоленска, где при селе Гнездове (12 верст от города) найдены не только предметы так называемого Скандинавского стиля, но и цареградская, если не сассанидская, поливная чашка, которую можно видеть в одной из витрин 4 залы Исторического Музея, в своем роде единственный памятник, при чем были найдены и арабские диргемы Х века.

Болгарская ярмарка, а теперь Нижегородская, находившаяся, как мы упомянули, в тамошнем главном городе, называемом Болгар, привлекала к себе не одних Кривичей, но и все население Балтийского побережья – и Славянское, и Литовское, и Скандинавское. Дороги оттуда пролегали по Неману и Вилие, с переволоком в Березину, и по Западной Двине и сосредоточивались у Кривичей в Смоленске. Отсюда по Днепру шел торговый путь к Корсуню и Царьграду, возродивший на своем месте город Киев; отсюда же торговый путь направлялся и к Болгарской ярмарке к устью Камы[7 - Подробнее о тех путях см. нашу Историю Русской Жизни, II, 34, 53.].

Из Смоленска к этим Болгарам можно было идти и по Оке, спустившись рекою Угрою, и по Волге, спустившись рекою Вазузою. Но это были пути не прямые, очень обходистые, и притом, особенно по Оке, очень длинные, потому что нижнее течение Оки было заселено мордовскими племенами, Мещерою и Муромою.

От Смоленска прямо на восток к Болгарам существовала более прямая и в то время, быть может, более безопасная дорога, именно по Москве-реке, а потом через Переволок по Клязьме, протекающей прямо на восток по самой середине Суздальской страны. По этому пути в Суздаль и Ростов из Киева хаживали князья в XII ст., напр., Андрей Боголюбский, когда переселялся совсем на житье во Владимир, а из Чернигова и не было другой дороги в эти города, как через Москву.

Надо перенестись мыслью за тысячу лет до нашего времени, чтобы понять способы тогдашнего сообщения. Вся Суздальская или по теперешнему имени Московская сторона так прямо и прозывалась Лесною землею, глухим Лесом, в котором одни реки и даже речки только и доставляли возможность пробраться, куда было надобно, не столько в полные весенние воды или летом, но особенно зимою, когда воды ставились и представляли для обитателей лучшую дорогу по льду, чем даже наши шоссейные дороги, когда, несомненно, по тем же причинам, еще по свидетельству Константина Багрянородного, и начиналось из Киева особое торговое движение во всей нашей равнине[8 - См. нашу Историю Русской Жизни, II, гл. VII.].

По сухому пути и летом прокладывались дороги, теребились пути, как выражаются летописи, т. е. прорубались леса, по болотам устраивались гати, мостились мосты, но в непроходимых лесах и в летнее время полки рати заблуждались и, идя друг против друга, расходились в разных направлениях и не могли встретиться. Так именно случилось однажды в начале июня между Москвою и Владимиром во время княжеской усобицы в 1176 г. Князь Михаил Юрьевич с Москвы шел с полком к Владимиру, а Ярополк, его сопротивник, таким же путем ехал на Москву и «Божиим промыслом минустася в лесех», отмечает летописец, сердечно радуясь этому обстоятельству что не случилось кровопролития.

Зато зимою в темном лесу без всяких изготовленных дорог легко и свободно можно было пробираться по ледяному речному руслу, по которому путь проходил, хотя и большими извивами и перевертами, но всегда неотменно приводил к надобной цели. Очень многие и большие войны, особенно с Новгородом, происходили этим зимним путем и вдобавок, если путь лежал вверх рек, почти всегда по последнему зимнему пути, с тем намерением, что с весеннею талою водою можно было на лодках легко спуститься к домам.

Как мы сказали, древнейший и прямой путь от Смоленска или собственно от вершин Днепра к Болгарской ярмарке пролегал сначала долиною Москвы-реки, а потом долиною Клязьмы, которых потоки направлялись почти в прямой линии на восток. Из Смоленска ходили вверх по Днепру до теперешнего селения Волочек, откуда уже шло сухопутье – волоком верст на 60 до верхов Москвы-реки. Так путешествовал Андрей Боголюбский (Сказ о чудесах Владимирской иконы Богоматери). Но более древнейший путь мог проходить из Смоленского Днепра рекою Устромою, переволоком у города Ельни в Угру, потом из Угры вверх рекою Борею, вершина которой очень близко подходит к вершине Москвы-реки, даже соединяется с нею озером и небольшою речкою. Затем дорога шла вниз по Москве-реке, начинающейся вблизи города Гжатска и текущей извилинами, как упомянуто, прямо на восток. Приближаясь к теперешней Москве-городу, река делает очень крутую извилину на север, как бы устремляясь подняться поближе к самому верховью Клязьмы, именно у впадении в Москву-реку реки Восходни, где теперь находятся село Спас и знаменитое Тушино, столица Тушинского вора. Из самой Москвы-города река направляется уже к юго-востоку, все более и более удаляясь от потока Клязьмы. Таким образом, Московская местность, как ближайшая к потоку Клязьмы, являлась неизбежным переволоком к Клязьминской дороге. Этот переволок, с западной стороны от города, в действительности существовал вверх по реке Восходне, несомненно так прозванной по путевому восхождению по ней в долину Клязьмы и притом, как упомянуто, почти к самой вершине этой реки[9 - Н. П. Барсов в своих Очерках Русской Исторической Географии отметил уже вероятность такого сообщения, упомянув, что «в область Клязьмы от Москвы-реки шли пути вероятно по р. Сходне и по Яузе» (с. 30). Вероятность таких сообщений во всех местах, где сближаются реки и речки, особенно в их верховьях, сама собою раскрывается, как скоро будем следить это по гидрографической карте, и надо заметить, что такая предположительная вероятность почти везде оправдывается самым делом, т. е. указаниями памятников на существовавшее сообщение или письменных, а еще более наземных, каковы, например, городища и курганы – явные свидетели древней населенности места.].

По всем приметам, в глубокой древности, по крайней мере, в IХ и Х веках, здесь уже завязан был узел торговых и промысловых сношений.

Из подмосковных окрестностей устье и течение Всходни – самая замечательная местность и по историческим (Тушинским) воспоминаниям и главное по красоте местоположения. Вот где в незапамятные времена Москва, как торговый и промысловый узел, намеревалась устроить себе первоначальное свое гнездо. Вот где сношение Балтийского запада и Днепровского юга с Болгарским приволжским востоком и с Ростовским приволжским же севером, на перевале в Клязьму, встречали необходимую остановку, дабы идти дальше, устраивали стан и отдых, а следовательно надобное поселение и сосредоточение промысловых сил и интересов. Свидетелями такого положения здешней местности остаются до сих пор земляные памятники, раскиданные по окрестности вокруг группы курганов и места древних городищ.

Устье Всходни, как упомянуто, впадает в Москву-реку под знаменитым селом Тушиным, где еще существуют валы и разные земляные укрепления Тушинских воров. Но должно полагать, что в древнее время Всходнею прозывалась не самая река, а особая местность, лежащая выше по Москве-реке, перед которою на крутом берегу Москвы-реки и над глубоким оврагом стояла каменная шатровая церковь Андрея Стратилата[10 - Летом 1890 г. эта церковь
Страница 7 из 53

совсем разобрана, и материал ее поступил на достройку храма в селе Рожествене на той же Всходне, верстах в 4-х от села Спасского.] и где в XVI веке существовали церковь и монастырь Спас Преображения на Всходне, прозываемый также одним именем Всходня. Этот монастырь на Всходне или монастырь Всходня находился более чем на версту от самой реки, теперешней неправильно называемой Сходни.

В писцовых книгах начала XVII ст. он обозначается монастырь Всходня на р. Москве, что и дает повод предполагать, что такое имя монастыря обозначало особую местность, но не реку, которая в древности, по всей вероятности, прозывалась Горедвою, так как вверху теперешней Всходни в нее впадает река этого имени более значительным потоком, чем верховье самой Всходни[11 - Весь округ по течению этой Горедвы, иначе Горетовки, прозывался по имени реки Горетовым Станом, простиравшимся к западу до реки Истры, впадающей в Москву-реку несколько повыше седа Ильинского, вотчины Его Высочества Великого Князя Сергея Александровича. Это имя – Горетов Стан вместе с тем служит обозначением топографических свойств местности, представляющей по течению всей реки Всходни и Горедвы очень гористое положение.].

Всходнею, по-видимому, именовалась местность, составляющая обширный поемный луг Москвы-реки, версты на полторы в квадрате, вверх по течению, с отлогим, постепенно возвышающимся берегом, который под деревнею Пенягиною разделен долом и ближе к стоявшей церкви, под ее горою, прорезан глубоким оврагом и речкою Борышихою. По этому долу, который впадает в целую систему далее идущих долов, возможно было восходить к руслу Всходни, минуя ее устье, отстоящее от Пенягинского дола более чем на три версты, и сокращая путь по извилистому руслу реки еще верст на семь. Здесь-то собственно по всему вероятию и находилась Всходня, то есть место, с которого начинался Всход, Восход по реке Всходне, дабы прямее достигнуть потока Клязьмы. Эти всходные долы, сокращая значительно речной путь, приводили в местность теперешнего села Братцева, откуда уже дорога шла по руслу реки вверх до перевала у села Черкизова на Петербургском шоссе, где вблизи теперь существует полустанок железной дороги Сходня. Около этой Всходни, на высотах берега Москвы-реки и упомянутого ручья Борышихи, расположено несколько групп древних курганов, которых в одном месте, на той же высоте, где стоял монастырь Всходня, в полуверсте против него, насчитывается до 40, что вообще указывает на значительное поселение, когда-то здесь существовавшее, быть может на самом том месте, где впоследствии основался монастырь Спаса. Всходный поемный луг Москвы-реки ограничивается еще выше по ее течению речкою Банею, которая на этом же лугу и впадает в Москву-реку. Здесь также по речке, по ручьям и долам могли существовать особые всходы к руслу Всходни, а потому и здесь встречается немало древних курганов, особенно при впадении в Баню широкого Русинского оврага у старой Волоколамской дороги.

Как бы ни было, но вся эта местность между селами Черневым на реке Бане и Спасским на Всходне, на пространстве пяти верст, в разных углах над речками и долами усеяна группами курганов, свидетельствующих вообще об особенной населенности этого подмосковного угла.

Его Высочество Великий Князь Сергей Александрович в 1890 году изволил производить расследование нескольких курганов вблизи села Чернева, в которых были открыты, кроме обычных, очень примечательные вещи, каковы: серебряный шейный обруч-гривна из пластины, скрепленной обоймицами, указавшими назначение некоторых особых блях, найденных при таких же гривнах в местности села Зенина, лежащего в таком же расстоянии с восточной стороны от Москвы. Затем найден был железный серп, дорогой свидетель земледельческой культуры, объясняющий, что здешнее население не было столь диким, как это представлялось Шлецеру и всем ученым немцам, писавшим о первых временах нашей истории.

Один большой курган, названный в писцовых книгах начала XVII ст. Великою Могилою и стоявший на суходоле по направлению описанного всходного пути, идущего к селу Братцеву, был разрыт в 1879 году. В нем покоился остов, весь обернутый берестою, с горшком в головах, на дне которого вытиснена монограмма, указывающая на хорошую гончарную работу. Окружавшие эту Великую могилу малые курганы доставили при раскопке несколько вещиц из женского убора, весьма обычных во всех подмосковных курганах: бронзовые о семи лепестках серьги, бусы сердоликовые и стеклянные, бронзовые браслеты из проволоки и т. п.

Нельзя сомневаться, что более подробное расследование курганов этой всходной местности укажет и на время, когда они были насыпаны; но и без того можно с достоверностью предполагать, что курганы должны относиться по крайней мере к X или к началу XI столетия.

Кроме курганов, здесь же находим внизу Всходни близ деревни Петровской древнее Городище на ручье Ржавце и речке Городенке, впадающей во Всходню. Затем вверху Всходни, по писцовым книгам, где-то указывается пустошь Вышгород, своим именем удостоверяющая, что существовал и Нижний город (упомянутое выше городище) и что оба города, быть может, служили охраною для всего этого пути или же местами защиты населения от вражеских нашествий.

Значительная населенность этих Исходных к Клязьме мест, какой ни выше, ни ниже по Москве-реке не встречается, может указывать, что торговые и промысловые сношения нашей древности уже намечали здесь место для знатного торгового узла, связывавшего торги Балтийского моря с торгами моря Каспийского и Сурожского (Азовского), и мы не можем отказаться от предположения, что здесь закладывалось основание для древнейшей Москвы-города. Сюда торговые дороги шли не только от Смоленска, но и от Новгорода, через древнейший его Волок Ламский, с Волги по рекам Шоше и Ламе на вершину реки Рузы, впадающей в Москву-реку. Ламский Волок был древнейшею дорогою Новгородцев в московские места и по большей части прозывался одним именем Волок. Для Новгородцев Серегерским путем, т. е. с самого своего верха, река Волга была обычною дорогою к далекому востоку. Но быть может малыми караванами небезопасно было по ней странствовать, поэтому и Новгородцы должны были являться на Москворецкую Всходню, чтобы Клязьмою удобнее и безопаснее добраться до Волги Камских Болгар, захватывая в торговые руки и самую долину Клязьмы. Во всяком случае, здешний путь был короче, чем по руслу Волги, не говоря о том, что Москвою-рекою Новгородцы должны были ходить и к Рязанской Оке, и на Дон.

Когда из вольных племенных земель образовались особые княжеские или же городские волости, то все промысловые и торговые узлы народных сношений обложены были особою данью под видом мыта, т. е. пошлиною за проезд и проход как бы через мост.

Можно полагать, что такая пошлина собиралась именно за доставляемые путникам удобства для этого проезда.

У Всходного места из Москвы-реки в Клязьму по-видимому также от давнего времени существовал мыт. Важное промысловое значение этой местности подтверждается свидетельством XV и XVI веков о существовании здесь мыта Войницкого, что у Спаса на Всходне, принадлежавшего городу Волоку Ламскому, тамошней волости Войничи[12 - Собр. Госуд. Грамот, т. I, с. 63, 419.]. Это
Страница 8 из 53

любопытное свидетельство явно указывает на древнейшие связи Москворецкой Всходни с торговой Новгородской дорогой Ламского Волока. Сказание о роде Московских бояр Квашниных дает некоторые пояснения этому обстоятельству.

Оно рассказывает, что к в.к. Ивану Даниловичу Калите, по его вызову, приехал служить один из знатных Киевских вельмож, Родион Нестерович, с сыном Иваном и с целым полком дружины в числе 1700 человек. Вел. князь принял его с радостью, посадил его на первое место в своем боярстве Москвы и отдал ему в вотчину половину Волока Ламского; другая половина принадлежала Новгородцам. Через год боярин Родион оттягал и эту другую половину, выслав оттуда и Новгородского посадника. Тогда Великий князь отдал ему в область, во владение все села вокруг реки Восходни на 15 верстах[13 - Карамзин, IV, пр. 324; V, пр. 254.].

Это пространство в точности обозначает весь путь Всходни до волока или перевала в Клязьму под теперешним селом Черкизовом, на Петербургском шоссе. Становится очень понятным, почему Войницкой мыт у Спаса на Всходне тянул к Волоколамску. Сын Родюна, Иван Родионович, умер в 1390 г. в монашестве и погребен в монастыре у Спаса на Всходне.

Итак, в незапамятное для письменной истории время, верстах в 20 от теперешней Москвы, от западных путей в эту сторону, создавалось гнездо промысла и торга, где впоследствии мог возникнуть и тот самый город, который мы именуем Москвою.

Выбор места вполне зависел от топографических удобств, при помощи которых именно здесь было возможнее, чем где-либо в другом месте, перебраться с одной дороги на другую по самому ближайшему пути.

И надо сказать, что если бы и на этом Всходничьем месте расселился со временем большой город, то Москва, быть может, представила бы еще больше местной красоты и различных удобств для городского населения.

Но история присудила быть Москве в той же окрестности, но на другом месте, как и по каким причинам, – это необходимо раскроется впоследствии при более внимательной разработке промышленных и торговых отношений разных областей древней Руси.

Мы упомянули, что поток Москвы-реки протекал от вершины, особенно от Можайска, почти по прямому направлению на восток, от самого города Москвы сразу поворачивает к юго-востоку и в том направлении течет до впадения в Оку.

Снизу, от области верхнего Дона и верхней Оки, т. е. от Рязанской и Северской области, этот исток Москвы-реки также служит прямою дорогою к древнему Великому Ростову и вообще в Суздальскую землю и опять необходимым перевалом в долину Клязьмы. По крайней мере этой дорогой ходили в Суздаль и Владимир не только из Чернигова, но и из Киева. Стало быть, этот путь, хотя отчасти и обходимый, все-таки был удобнее и выгоднее других. Оттого и Рязанцы, путешествуя во Владимир, всегда делали круговой обход на Москву, как и Владимирцы, идя на Рязань. А с Донской области и из древней Тмутаракани к Новгороду, как равно и к Балтийскому морю именно через Москву был самый прямой путь, известный торговым людям от глубокой древности. Вообще промысловое движение и снизу Москвы-реки, от юга, было столько же значительно, как и от ее вершин, от запада и севера.

И здесь низовые люди у Москвы же, желая идти к Ростову или к Болгарской Волге, должны были переваливать на Клязьму, но по другому ближайшему для них месту, именно по реке Яузе. Конечно, им не зачем было ходить на 20 верст дальше до западной Восходни, если здесь встречался более близкий переволок, такая же Яузская Восходня.

Имя реки Яузы в древнем топографическом языке в известном смысле может означать то же, что означают имена Вязьма, Вязема, Вяземка, Вазуза, Вязь, Уза, т. е. вообще вязь или связь, союз одной местности с другою, или вернее одного пути с другим, хотя бы и по очень узкому потоку, какой на самом деле представляет поток Яузы.

Так река, а по ней и город Вязьма Смоленская, текущая от верхней Угры в верхний Днепр, связывала путь из Днепра в долину Оки посредством Угры. Вблизи этой Вязьмы к северу течет и Вазуза, связывающая вершину Днепра с Волгою. В свой черед, та же Вазуза связывала с Волгою и пути Московской стороны. В нее впадает река Гжат, в которую от севера течет река Яуза, соединяющая пути с вершинами Москвы-реки и реки Рузы. Другая Яуза в Клинском уезде, Московской губ., течет от востока в реку Ламу, а от ее истоков к западу течет третья Яуза, впадающая в 7 верстах от города Клина к северу в реку Сестру, Волжский приток, где был проектирован канал для соединения Волги с Москвою-рекою посредством соединения рек Сестры и Истры. Эти последние две Яузы имеют течение одна на запад, другая на восток на одной широте градуса.

Должно упомянуть, что в третью Яузу от юга течет р. Вязь, впадающая в нее неподалеку на запад от с. Ямуги и берущая свое начало у д. Негодяевой от истоков второй Яузы, что идет в Ламу[14 - Топографическая карта Московской губернии 1860 г.]. Звенигородская Москва-река, принимая в себя с правой стороны реку Вяземку, соединялась этой рекою с областью подмосковной Пахры через речку Бутынку и Десну. Вязовенка-река между Можайском и Борис-городком, у которого она впадает в Протву, связывает путь от Можайской Москвы-реки с Окою, куда течет Протва. В Можайском уезде упоминается также речка Яуза, на которой в 1631 г. существовал погост Спаса. Упоминается река Явза и в Гдовском уезде Псковской области (1623 г.).

Таким образом, все эти и подобные имена, а в том числе и имя Яузы, обозначали связь древних путей. Надо заметить, что именно реки Яузы за 1000 лет тому находились в глухих, непроходимых болотах и лесах, остатки которых и доселе еще совсем не истреблены и покрывают Клинский уезд в значительной силе. Речной поток в непроходимом лесу сам собою должен был представлять своего рода узилище, узкий, тесный проход, от чего имя Явза могло обозначать также и узину пути, при чем первая буква составляла только приставку, дававшую известный, но нам пока неведомый смысл слову Уза. Простое имя Уза, Узкая, также нередко встречается в топографическом языке[15 - См. у Ходаковского, Русский Исторический Сборник, т. VII, с. 325.].

Что же касается приставки Я, то ее присутствие встречается явственно во многих словах, каковы: язык, ярем, якорь, ягода, яблоко, ястреб и пр., а также и в топографических именах, например.: я – горбы, я – жолобицы, я – гость, я – звоны, я – козина, я— сивцова, я – осма и т. п.

Как бы ни было, но имя Яузы очень древнее имя[16 - В Тверской летописи под годом 1156 читаем: «Князь великий Юрий Володимерич заложи град Москову на устниже Неглинны, выше реки Аузы». Здесь а вместо я употреблено или по описке, или по однородности звуков.] и родственное вообще нашему древнему топографическому языку, в котором и понятие о тесном речном пути точно также выразилось в словах Теснь, Тосна, Тесна и, наконец, Цна, река, известная и в Мещерской стороне, и на западе в коренной русской Славянщине, в Минской губернии. Вообще топографический язык богат указаниями на характеристику древних речных путей относительно удобства или затруднений в проезде по известным местностям.

По Яузе, по восточной дороге от Москвы, поднимались или опять также восходили вверх по течению этой реки глухим лесом (Сокольники, Лосиный Остров) до села Танинского и далее до самой вершины Яузы, затем следовал
Страница 9 из 53

переволок у теперешнего села Больших Мытищ на село Болышево и древнее Городище, находящееся уже на Клязьме. Или по другому направлению от вершины Яузы по болотам Лосиного Острова, которые и теперь дают превосходную воду всей Москве, а за 1000 лет назад могли заключать в себе целое значительное озеро, еще более способное для пути. Здесь у переволока в свое время явились также свои Мытищи, которые в XV столетии прямо и называются Яузским Мытищем в значении целого округа местности[17 - Грамоты XIV и XV вв. иссл. Д. Мейчика, 113.]. Множественное Мытищи может указывать на два упомянутых направления дороги к Клязьме. В Татарскую эпоху здесь явились и Баскаки, как именовалось одно здешнее уже несуществующее селение на той стороне Клязьмы. Присутствие Баскаков еще более удостоверяет о промысловой значительности этого места. Возникновение этого Яузского пути можно относить к глубокой древности. Должно предполагать, что когда еще не было города – первое здешнее поселение гнездилось около устья Яузы, где луговая местность (занятая ныне Воспитательным домом) еще в XV стол. именуется Пристанищем[18 - Собр. Госуд. Грамот I, 190.], а по ту сторону Яузы на горах упоминается существовавшее где-то Городище[19 - Акты Археогр. Экспед. I, 87.]. На этой стороне реки береговая высота, господствующая над луговиною и доселе носит имя Гостиной горы (Никола Воробино), служившей, быть может, поселением для торговых приезжих гостей. Впоследствии, когда образовалось Суздальское княжество и его сношения и связи с Киевом и Черниговом стали усложняться, особенно при Суздальском в. князе Юрии Долгоруком, эта местность получила, кроме торгового, и политическое, то есть, в сущности, стратегическое значение, как первая открытая дверь в Суздальскую область, которую необходимо было укрепить для всякой опасности в между-княжеских отношениях.

Вот почему существовавшая здесь, вблизи упомянутого Пристанища, на Кремлевской горе, Княжеская усадьба под именем Москвы или Кучкова, вскоре устраивается городом, который был срублен в 1156 году, именно в то время, когда на Клязьме основалось Андреем Боголюбским новое княжество Владимирское.

Для нового княжества такой городок был необходим: он служил сторожевою защитою со стороны входа в Суздальскую область, и от Смоленска, и от Новгорода, и от Северских, а след., и от Киевских, и от Рязанских князей. Москва, таким образом, в качестве города является крепкими воротами Владимирского княжества на самой проезжей дороге. Как княжеский город она прямая дочь Владимира, как и Владимир был прямой сын Суздаля и внук Великого Ростова. Таково было историческое родство и преемство этих городов, оставивших впоследствии все свое богатое историческое наследство одной Москве.

Начало и судьба Города Москвы принадлежат уже истории летописной. Мы в этом изыскании о первом ее поселении или о первом ее селе пытались только собрать указания, где в действительности возрождалось это поселение в незапамятные для истории времена. Как видели, оно гнездилось на перекрестном очень бойком пути всех внутренних, так сказать, серединных сношений древнего Залесского населения Русской Земли, у перевала из речной долины Москвы-реки в речную же долину реки Клязьмы, вблизи двух небольших рек: Восходни, ныне именуемой Сходнею, и Яузы, вершины которых достигали этого перевала и потому служили самою удобною дорогою в лесных непроходимых дебрях, с одной стороны от Западных торговых путей, с другой – от торгового Юга. Политические причины уже летописной междукняжеской истории указали место теперешнему городу Москве у ворот не от Запада, у древней Восходни, а от Юга к упомянутому перевалу, вблизи устья Яузы. От этого Юга берега Москвы-реки, в дальнем и близком от них расстоянии, точно так же, как и у Восходни, были сравнительно густо населены, на что указывают многочисленные курганы, рассеянные в местностях сел Царицына, Борисова, Братеева, Сабурова, Котлы и др.

II

Сказания о начале Москвы-города

Когда и как сперва произошло начало Москвы, когда и как она зародилась на своем месте, об этом книжные люди стали гадать и рассуждать только с той поры, когда Москва явилась сильною и славною, царствующим великим городом, крепким и могущественным государством, когда у книжных людей, из сознания этого могущества, сами собою стали возникать вопросы и запросы, как это случилось, что Москва-город стала царством- государством?

Таким именно вопросом начинается одно из сказаний о ее начале, более других сохраняющее в себе несомненные следы народных эпических преданий.

Ответом на этот вопрос, конечно, могли появиться только одни неученые и, так сказать, деревенские гадания по смутным преданиям или же, с другой стороны, ученые измышления по источникам старой книжности. Так и исполнилось.

И не в одной Москве зарождался этот любопытный вопрос. Едва ли не с большим вниманием старались разрешить его и западные книжные люди, у которых имя Москвы стало разноситься с нескрываемым любопытством еще со времен Флорентийского собора (1439), на котором Европа впервые узнала, что на далеком глухом Севере существует непобедимая Православная сила, именуемая Москвою. С того времени начались и ученые толкования, откуда происходит самое имя этой неведомой дотоле Московии. Писавший о Москве в тридцатых годах XVI ст. ученый историк Павел Иовий обратился за этим толкованием даже и к древнему Птолемею и писал между прочим: «Думаю, что Птолемей под своими Модоками (Амадоками) разумел Москвитян, коих название заимствовано от реки Москвы, протекающей чрез столичный город того же имени».

Наши московские доморощенные гадания о происхождении города Москвы ограничивались очень скромными домыслами и простыми здравыми соображениями, согласно указаниям летописи, существенная черта которой описание лет всегда служила образцом и для составления произвольных полусказочных вставок. Так, самое скромное мышление присвоило основание города Москвы древнему Олегу, несомненно, руководствуясь летописным свидетельством, что Олег, устроившись в Киеве, нача городы ставити и устави дани Словеном, Кривичем и Мери. Если Олег уставлял дани Мерянам и городы сооружал, то в области Мери (Ростов, Суздаль) он должен был из Киева проходить мимо Москвы и очень немудрено, что мог на таком выгодном для себя месте выстроить небольшой городок, если такой городок не существовал еще и до времен Олега. И вот в позднейших летописных записях появляется вставка: «Олег же нача грады ставити многие и прииде на реку глаголемую Москву, в нея же прилежат реки Неглинная и Яуза, и постави град не мал и прозва его Москва и посади на княжение сродников своих».

Впрочем, с таким же вероятием можно было постройку города Москвы присвоить и Святославу, который ходил на Оку и на Волгу и затем победил Вятичей, живших на Оке; но о Святославе начальный летописец не сказывал, что он города ставил. Об Олеге же догадка впоследствии пополнилась новым свидетельством, что древний князь, построив Москву, посадил в ней княжить своего сродника, князя Юрия Владимировича. Здесь выразилась еще неученая деревенская простота в составлении догадок, далеких еще от явного вымысла. Она не в силах была удалиться от летописной правды и
Страница 10 из 53

позволила себе только нарушить эту правду неверным, но весьма существенным показанием о князе Юрие, все-таки прямом основателе города Москвы. В народной памяти хронология отсутствует.

В том же роде были обработаны и ходившие в Москве народные предания, перепутавшие события и имена в одну связь особого сказания, о котором упомянуто выше.

Но вскоре к деревенской простоте собственно Московских гаданий пришла на помощь Киевская, то есть в сущности Польская историческая ученость в лице Феодосия Софоновича, составившего в 1672 г. целую «Хронику з Летописцев стародавных, з Нестора Печерского и инших, также з хроник Польских о Русии, отколь Русь почалася», а вместе с тем и особую статью «Отколь Москва взяла свое название». Потом в лице Иннокентия Гизеля, по-видимому, сократившего это сочинение в своем знаменитом Синопсисе или «Кратком (собрании) описании о начале Словенского народа» с некоторыми своими прибавками в том же роде[20 - Словарь Писателей Духовного чина. М. 1827, т. I, 199, т. II, 288.]; затем и в лице дьякона Холопьего на Мологе монастыря, Тимофея Каменевича-Рвовского 1684–1699 гг., который хотя и был Москвичом, но по прозванию, несомненно, принадлежал к ученым Киева; который поэтому в сочинительстве, как и когда произошли Словены и Руссы, превзошел своих ученых братьев богатством фантазии и необыкновенною смелостью вымысла. Конечно, его труд был только сборником тех литературных измышлений, какие в то время появлялись в Киевских школах по указанию и под влиянием Польской учености.

А эта ученость, разыскивая и объясняя, откуда взялся Москва-народ, очень усердно и с обширною начитанностью (у Стрыйковского) толковала, еще с конца XVI ст., что «Мосох или Мезех, шестой сын Иафетов, внук Ноев, есть отец и прародитель всех народов Московских, Российских, Польских, Волынских, Чешских, Мазовецких, Болгарских, Сербских, Карватских, и всех, елико есть Славенский язык; что у Моисея Мосох, Московских народов праотец, знаменуется (упоминается) такожде и у Иосифа Флавия в Древностях; что ни от реки, ни от града Москвы Москва именование получила, но река и град от народа Московского имя восприяли; что имя сие: Мосох, Мокус, Моска, Моски, Москорум, Московитарум, Модокорум и проч. все древние историки, Еврейские, Халдейские, Греческие и Латинские и новейшие Мосоха, Москвы праотца и областей того имени, во многих местах непрестанно и явно поминают; что третий брат Леха и Чеха, Рус, истинный наследник Мосохов от Иафета, великие и пространные полуночные и восточные и к полудню страны размножил и населили народами Русскими…» и так далее.

Перед такою ученостью о чем возможно было помышлять Московским простым книжным людям, начитанность которых ограничивалась церковными только книгами и боязнью прикоснуться к писателям внешних для Церкви мудрецов.

И вот ученица Польской учености, знаменитая для Москвы Киевская ученость, заполонившая Москву и ее деревенское невежество ученым ужасающим Славянским языком, обстоятельно и взаправду стала толковать о происхождении Москвы-народа и имени Москвы-города, а также и всех Славян прямо от праотца Мосоха.

Поэтому в Синопсисе Гизеля были отделены особые главы «О Мосоху прародители Словено-Российском и о племени его» и другая «О наречии Москвы, народа и Царственного Града», – в которой «Наречия это Москва, от имени праотца Мосоха исшедшее, еще оно искони вестно древним летописцем: бе, обаче на мнозе и в молчании пребываше», – но впоследствии «величеством славы престола княжения от Владимира града пренесенного, Богоспасаемый град Москва прославися и прародительное в нем имя Мосоха в народе Российском отновися».

Воспитанник Киевской учености, упомянутый дьякон Каменевич-Рвовский, пошел далее и рассказывает следующее.

Мы приводим в подлиннике его сказания, как образец литературной работы, водворенной в Москве Киевскою ученостью:

«Прииде же Мосох Иафетович, шестый сын Иафетов, господарь наш и князь первый, в страну Скифскую великую и Землю нашу сию, так предъименуемую, на места селения сего Московьского, на ней же земле мы ныне жительствуем.

И тогда же той Мосох князь Иафетович сотворил убо себе и всему роду своему, иже суть с ним пришедшему, первобытную селитву свою и основание начальное жительства своего, – патриарха бо он быв первый той и отец наш, князь великий Мосох Иафетович, и господарь всем нам.

Начать же селиться на сем предъизбранном и предлюбезном его и пренадвысочайшем и всепрекрасном месте своем Московском, над двумя реками, на нем же и ныне есть месте всепреславном, святый и предцарствующий и славою предъименитою предъвозсиятельствующий и предпреименованный всепревеликий град Москва по имени реки тоя Москвы, под ним сущия и текущия, стоит. Сию же реку тогда сущую безъимениту бывшую от исперва, он Мосох князь, во пришествии своем к ней и поселении прекрасном и излюбленном, переименовал ю Мосох князь по имени своему, самого себя и жены своей княгини прекрасныя и предлюбезныя, нарицаемыя Квы. И тако по сложению общекупному имен их, князя нашего Моса и княгини его Квы красныя преднаречеся тогда река та до них самих изначала безъименитая предбывшая, Москва река прозванием их и от тогда, даже убо и до днесь тако зовома она есть. Вторую же меншую реку, впадшую и текущую в ту же в Москву реку, преименовал ю Мосох вместо чадородий своих честных, сына своего первородного, именуемого сице Я, именем и прозванием своим так зовома Я, тогда же с ним предприбывшаго, и во имя дочери своей Вузы прекрасныя и прелюбезныя, тако предзовомыя, с ним же тогда предприбывшия. И тако же назва ю реку ту безъименитую вторым прозванием, и тех же детей своих общекупным их именованием Явуза река. И та река Явуза, даже и до ныне такожде звашеся».

И созда же тогда Мосох князь и градец себе малый над пред-высокой горе той, над устии Явузы реки, на месте оном первоприбытном своем имено Московском, идеже и днесь стоит на горе оной церковь каменная святого и великого мученика Никиты, бесов мучителя и от верных человеков тех прогонителя, иже котории от оных зло страждут и имя мученика святое призывают с верою…

Сей же Мосох князь Московский бысть и началородный нам и первый отец не токмо же Скифо-Москво-Славено-Российским людем, но и всем нашим своесродным государствам премногим и народам и землям и племенам и коленам Скифьским…»

Разыскивал о происхождении имени Москвы и ученейший академик немец Байер. Не зная русского языка, он толковал, что имя Москвы происходит от мужского монастыря – Мозсо1 от Мш (муж) и Мш1к (мужик) (Кар. II, пр. 301). Кроме того, Татищев утверждал, что «имя Москва есть Сарматское, значит крутящаяся или искривленная, от того, что течением весьма излучины делает, да и внутрь Москвы их не скудно» (Истории Российской кн. 2, с. 478).

Приведенные наивные сказки о Мосохе, составляющие полную характеристику Киевской исторической учености, были приняты Москвичами с тем доверием, какое внушала им эта почтенная ученость и в особенности ее печатная книга (Синопсис), почему и были внесены в разные летописные сборники, как начало древних лет Руси. Однако неученые и невежественные Москвичи, как их чествуют и упрекают Мосохом иные историки, и тогда уже почитали все это вздорною ложью. В одном летописном
Страница 11 из 53

сборнике конца XVII ст., принадлежащем нашей библиотеке, есть небольшое рассуждение по этому предмету, озаглавленное так: «Написание бысть о Мосохе Афетове сыне». Автор затем говорит: «Бысть о семь сумнение, како положил (и напечатал) Иннокентий (Гизель) в Печерской обители в Киеве в лето 7182 (1674). Ничто же о сем разумеющим книжное писание требно и полезно есть, но ложь обретеся в писании его… Это у него в летописце напечатано не против божественного писания и старых древних летописцев, своим изволом, к похвале Мосоха и Москве реце. Буди то от его (Мосоха) родов вся Словенская и Русская (земля) распространилася, несть сие полезно и не праведно… А о сем Мосохе ничто же бысть в писании… ни о части его в Русийские Земли… о сем в писании в Словенских и Греческих летописцех не бысть написано до 182 года» (т. е. до первого издания Синопсиса).

Самый Синопсис здесь назван Польским Летописцем весьма справедливо, потому что он составлен главным образом из Польских источников, особенно из Стрыйковского. И все-таки за эту Киевопольскую ученость всегда укоряли и до сих пор укоряют старую Москву, указывая на Синопсис, как на образец Московского ученого невежества[21 - Особенно насмешливые упреки Мосохом раздавались с высоты Академической немецкой науки, которая, однако, допускала непрерывные издания Синопсиса при Академии Наук в Санкт-Петербурге. Известно более десятка изданий Синопсиса: три первых в Киеве 1674, 1678, 1680 гг., два в Москве 1714 и 1718 гг. и семь в С.-Петербурге 1735–1810 гг. Потом в 1823 г. было напечатано в Киеве второе (после трех первых) издание Киевское, исправнейшее, с сохранением всех Мосоховых басней. Есть издания 1836 и 1846 гг. в СПб. Такое количество изданий показывало, что в народной среде Синопсис пользовался немалым почетом и распространением, заменяя собою своего рода учебник.].

А деревенская простодушная Москва ни в чем подобном и не была повинна. Она гадала об Олеге, но не забывала и настоящей правды о князе Юрии Владимировиче.

По всему вероятию под влиянием той же пришлой учености, пребывавшей, как известно, и на Крутицах, сочинено было другое сказание об основании города Москвы, по которому это основание приписывается князю Данилу Ивановичу.

«В лето 6714 (1206 г.) князь великий Данило Ивановичь после Рюрика короля Римского 14 лето пришел из Великого Новгорода в Суздаль, и в Суздале родился ему сын князь Георгий и во имя его созда и нарече град Юрьев Польский и в том граде церковь велепную созда во имя св. Георгия каменную на рези от подошвы и до верху. И по создании того храма поехал князь Данила Ивановичь изыскивати места, где ему создати град престольный к Великому

Княжению своему и взял с собою некоего гречина именем Василья, мудра и знающа зело и ведающа чему и впредь быти. И въехал с ним в остров (лес) темен, непроходим зело, в нем же бе болото велико и топко и посреди того острова и болота узрел князь Великий Данила Ивановичь зверя превелика и пречудна, троеглава и красна зело… и вопросиша Василия гречанина, что есть видение сие пречудного зверя? И сказа ему Василий гречин: Великий княже! на сем месте созиждется град превелик и распространится царствие треугольное и в нем умножатся различных орд люди… Это прообразует зверя сего треглавого, различные на нем цвета, то есть от всех стран учнут в нем люди жити… Князь же Данила Ивановичь в том острову наехал посреде болота островец мал, а на нем поставлена хижина мала, а живет в ней пустынник, а имя ему Букал и потому хижина словет Букалова, а ныне на том месте царский двор[22 - В 1615 г. мая 31 упоминается церковь Воскресения Христова, что на Букалове. А. О. П. № 896. Но видимо, что это урочище ошибочно написано вместо Булгаково, как обыкновенно обозначалась эта церковь – строение Булгаковых. Она стояла на Варварском Крестце.]. И после того князь Данило Ивановичь с тем же гречином Василии спустя 4 дни наехал горы (крутицы), а в горах тех стоит хижина мала, и в той хижине (хизине) живет человек римлянин имя ему Подон… Возлюби, Князь Великий место сие, восхоте дом себе устроити… Той же Подон исполнен Духа Святаго и рече говорит: Княже! не подобает тебе здесь вселиться, то место Дом Божий: здесь созиждут Храм Божий и пребудут архиереи Бога Вышняго служители. Князь же Данило Иванович в шестое лето на хизине Букалове заложи град и нарече имя ему Москва, а в седьмое лето на горах Подонских на хижине Подонове заложи церковь Всемилостиваго Спаса и устрои ю светолепну. Ив 9 лето родися у него два сына князь Алексей и князь Петр. Он же князь великий Данило Ивановичь вельми любя сына Алексея Даниловича, во имя его созда град к Северу и нарече имя ему Олексин и тамя обрете в острове мужа именем Сара земли Иверския свята и благоговейна зело и на его хижине заложи град Олексин (сравн. Кар. II, пр. 301). И по девятом лете приде из Грек Епископ Варлам к князю Данилу Ивановичу и многия чудотворны мощи с собою принесе; и князь Данило Ивановичь принял его с великою честию и любовию и повеле ему освятити храм на горах Подонских и да ему область Крутицкую и нарекома его владыкою Сарским и Подонским: тако нарекошася Крутицы».

Очень явственно, что это сказание сочинено на Крутицах каким-либо досужим мирянином или церковником, однако же не совсем знакомым с тогдашнею ученостью, которая могла бы пространнее рассказать о зачале Москвы с непременным упоминанием о Мосохе. К тому же сочинитель указывает, что он был родом или житием от города Алексина.

Неученые Москвичи не умели складывать сказки по вольному замыслу, как составлена эта Крутицкая сказка, и держались в своих литературных опытах старого обычая летописцев, приставляя непременно к своему рассказу и лета событий. Единственным образцом для их писательства была именно не чужая, а своя родная летопись. Других образцов они не знали и, подражая летописцам, вносили в свои повести ходившие в народе предания и несомненные остатки уже забытых песенных былин.

Таким характером отличается самая обстоятельная по составу повесть «О зачале Московского Княжения, како – зачало бысть, а ныне великий пресловущий и преименитый царствующий град сияет».

Еще Карамзин заметил, что эта повесть писана размером старинных русских сказок и изобретена совершенным невеждою, то есть не согласно с достоверными летописцами, что, конечно, и подтверждает ее сказочное былинное происхождение. Она внесена между прочим в летописный Сборник, принадлежащий нашему собранию рукописей и составленный главным образом из Новгородских летописцев позднейшего состава.

Здесь повести дается другое краткое заглавие вверху страниц «О зачале Москвы и о князе Даниле Суздальском», которое еще больше указывает на ее былинный характер.

Как летописная же Запись, она начинается следующим годом по порядку собранных годов: «В лето 6789 (1280 г.) месяца Октября в 29 день по Владимере Князе во Владимере граде державствовав князь Андрей (1294–1304) Александрович, а в Суздале граде державствовав князь Данило Александрович Невского». После этого летописного вступления автор начинает свою повесть былинным складом:

«Почему было на Москве царством быти и кто про тое весть что Москве Государством слыти?

Были на этом месте по Москве реке села красныя, хорошия, боярина Кучки. У того ж боярина
Страница 12 из 53

были два сына красны зело; не было таких красных юнош ни во всей Русской Земле. И сведал про них князь Данила Александрович Суздальской и спросил у Кучка болярина двух сынов его к себе во двор с великим прещением. И сказал ему: если не дашь сынов своих мне во двор и я на тебя войною приду и тебя мечем побью, а села твои красныя огнем пожгу. И болярин Кучко Степан Иванович, убояся страха от князя Данила Суздальского и отдал сынов своих обоих князю Данилу Александровичу Суздальскому. И князю Данилу полюбились оба Кучкова сына. И начал их князь Данила любити и жаловати, и пожаловал единого в стольники, а другого в чашники. И полюбились те два юноши Данилове княгине Улите Юрьевне; и уязви ею враг на тех юнош блудною яростию, возлюби бо красоту лица их, и диаволим раззжением смесися любезно.

Умыслили они со княгинею, как бы им предати князя Данила смерти. И начали звать князя Данила в поле ездить ради утешения, смотреть зверского уловления заецев. И бысть ему на поле. И егда въехали в дебри и начали они Кучковичи предавать его злой смерти. И князь Данила ускочив от них на коне своем в чащу леса. И бежал от них подле Оки реки, оставя коня своего. Они же злые человеки и убийцы, аки волки лютые, напрасно (нежданно) хотяху восхитить его. И сами были в ужасе многом, искавши его и не обретоша, но только нашли коня его.

Князь же добежал с трудом до перевоза. Не имел он что отдать перевознику за перевоз, только был у него на руке золотой перстень; и хоть перстень давал перевознику. А перевозник говорил ему: «Лихи де вы люди оманчивы, как де вас перевезу реку, и вы, не дав, так и уходите не отдав», а познав его, что он князь Данил Александрович.

Князь обещал ему тот золотой перстень вдать, если перевезет его Оку реку. Перевозник, приехав близко к берегу от другой стороны Оки реки и быв против князя, протянул весло к нему и говорит: “Подай перстень на весло, перевозного (отдай) вперед и я перевезу Оку реку”. Князь Данило мнил, что он правдивый человек, мнил, что не солжет и положил ему перстень на весло. Перевозник, взяв на весле перстень, отвалил от берега в перевозне (лодке) за Оку реку и не перевез его.

Князь Данил побежал подле реки Оки, бояся за собою погони людей его. И прошел тот день к вечеру темных осенних ночей. И не имел князь где прикрыться; пусто было место в дебри; и случайно нашел он в том дебри струбец мал стоящ; под ним же погребен был некоторый мертвый человек. Князь влез в тот струбец и закрылся в нем и забыл страх мертвых. И почил тое ночь темную осеннюю до утрия.

А сыновья боярина Кучка Степана Ивановича были в сетовании и в печали и в скорби великой, что упустили князя Данила живого от рук своих, ранена. И пришли в раскаяние и реша в себе: “Лучше было благо и не мыслити и не творити над князем такого дела смертного, потому что утече от нас князь Данило ранен во град Владимер к брату своему князю Андрею Александровичу. И придет нам за то зло князь Андрей с воинством и будет нам от них злая казнь и смерть различная и лютая; а княгине Улите повешеной быть на вратах и зле растленой; или в землю до плечь живой закопаной быть, что мы напрасно умыслили зло на князя неправедно”.

И злая княгиня Улита, наполнил дьявол ея сердце злой мысли на мужа своего князя Данила Александровича, аки люту змею ядовитую. Распалися сатанинским наваждением блудныя тоя похоти, возлюбив бо окаянная малодобрых наложников Кучковых детей любовников своих; исповедала им все тайны мужа своего, сказала: “Есть у мужа моего пес выжлец. И как он князь Данила ездил против врагов своих на грозныя побоища на Татар, или Крымских людей, приказывает мне, отъезжая, когда де я от Татар или Крымских людей убит буду, или каким иным случаем придет смерть мне безвестная, или на бою в трупах человеческих сыскать и познать меня не можно, или в плен буду взят от Татар; и которым путем в которую землю свезут меня живого и в которую страну, – и ты пошли на взыскание меня дворян своих с тем псом и вели им пустить того пса пред собою просто, а самим ехать за псом и где будет жив свезен и пес тою дорогою дойдет до меня; или на поле буду мертв безвестно или на бою убит и во многом трупии человеческом, образ от кровавых ран пременился, или не познают меня, – и тот пес отыщет не ложно, и мертвому мне начнет радоваться и тело мое лизать начнет радостно”.

И на утро княгиня Улита того пса отдала тем своим любовникам и твердо им приказывает, где бы князя с тем псом не нашли, там его скорой смерти и предайте без милости. Они же злые убийцы, злого ума той злоядницы княгини Улиты наполнившись, пустили того пса скорей. Приехавши на то место, где вчера князя Данила ранили и с того места пса пустили наперед себя… Пес бежит перед ними, они за ним скоро едут. И бежал пес по берегу Оки реки и набежал оной струбец, где ухоронился князь Данил, и увидел князя Данила и начал шеею своею махати, радуяся ему. Те же искатели его, увидев пса радующегося и хвостом машущего, скоро вскочивши, скрывают струбец и находят тут князя Данила Александровича. И скоро князю смерть дают лютую, мечами и копьями прободоша ребра ему и голову отсекоша, и опять в тот струбец покрыли тело его.

Благоверный князь Данил был четвертый мученик, принял мученическую смерть от прелюбодеев жены своей. В первых мучениках Борис и Глеб и Святослав убиты были от брата своего окаянного Святополка, рекомого Поганополка. Так и сии Кучковы дети приехали во град Суздаль и привезли ризу кровавую князя Данила и отдали ее княгине Улите и живут с нею в том же прелюбодеянии беззаконном по прежнему.

Не скоро ходит весть во Владимер град ко князю Андрею Александровичу, что сотворилось таковое убийство над братом его князем Данилом Александровичем. Сыну же его князю Иоанну Даниловичу, внуку Александрову, оставшемуся младу сущу. Токмо, и яр и лют, приял младенца от рождения его, храняше его, верный раб отца его именем Давыд Тудермив.

По смерти Данилове прошло уже два (месяца). И сжалился тот верный слуга Давыд о сыне князя Иоанне Даниловиче и взяв его тайно ночью и паде на кони и гнав с ним скоро ко граду Владимеру, ко князю Андрею Александровичу, к стрыю его. И сказал все слуга тот по ряду, что сотворилось во граде злое таковое убийство над братом его князем Данилом Александровичем.

Князь Андрей сжалился по брате своем, как князь Ярослав Владимирович по братии своей Борисе и Глебе, ратию отмстил кровь братий. Також и сей новый Ярослав, князь Андрей Александрович, прослезился горько по брате своем князь Даниле Суздальском и воздев руки свои на небо и рече со слезами: “Господи Владыко Творец всех и содетель, отмсти кровь… сию неповинную брата моего князя Данила”…

И собрал князь Андрей во граде Владимере своего войска 5000 и поиде ко граду Суздалю. И слышат во граде Суздальцы и болярина Степана Ивановича Кучка дети, что идет с воинством; и взял их страх и трепет, что напрасно пролили кровь неповинную. И не возмогли они стать против князя Андрея ратоваться; и бежали к отцу своему боярину Степану Ивановичу Кучку. А князь Андрей пришел в Суздаль град. Суздальцы не воспротивились ему и покорились ему, государю князю Андрею Александровичу: “Мы не были советниками на смерть князя своего, твоего брата князя Данила, но мы знаем, что жена его злую смерть умыслила
Страница 13 из 53

с любовниками своими Кучковичами и мы можем тебе Государю пособствовать на тех злых изменников”.

Князь Андрей повелел княгиню Улиту поимать и казнить всякими муками и предал ее смерти лютой, понеже она, злая таковая княгиня Улита, безстудная дела соделала и не устрашилася Бога Содетеля, и вельмож, и великих людей не устрашилась, и от добрых жен укоризны и посмеху не постыдилась, своего мужа предала злей смерти, и сама окаянная княгиня ту же злую смерть приняла.

И собрали Суздальцы 3000 войска, князь Андрею в помощь пошли. Князь Андрей со всем воинством идет, на боярина Степана Ивановича Кучка. И не было у Кучка боярина кругом красных его сел ограды каменныя, ни острога древяного; и не возможе Кучко болярин против князя Андрея боем битися. И вскоре князь Андрей всею силою и емлет приступом села и слободы красныя, и самого Кучка боярина и с его детьми в плен; и повелел их оковать железы крепкими, и потом казнил боярина Кучка и с детьми его всякими казнями различными и лютыми. И тут Кучко болярин и с детьми своими лютую смерть принял.

В лето 6797 (1289) марта в 17 день князь Андрей Александрович отмстил кровь брата своего, победил Кучка боярина и злых убийцов, что убили князя Данила брата его. И все их имение и богатство разграбив. А сел и слобод красных не пожег. И воздал славу Богу в радость и препочил тут. И на утрие возстав, и посмотрел по всем красным селам и слободам и вложил Бог в сердце князю Андрею, и те красныя села ему князю полюбились и разсмотрев, помышлял в уме своем на том месте град построить, видев бо место прилично, еже граду быти. И вздохнув из глубины сердца своего, воздев руки на небо моляся Богу со слезами и сказал: “Боже Вседержитель Творец всем и создатель! Прослави Господи место сие и подаждь Господи помощь хотения моего устроить град и создать святыя церкви”. И оттоле князь Андрей сел в красных тех селах и слободах, начал жительствовать. А во граде Суздале и во Владимере посадил державствовать сына своего Георгия. А племянника своего, братия сына, князя Иоанна Даниловича к себе взял и воспитал его до возраста в добром наказании.

Тот же благоверный князь Андрей Александрович воздвиг церковь древяну Пречистыя Богородицы Честного Ея Благовещения и невелику сущу… Также повелел град основати около тех красных сел по Москве реке и имянование граду тому положил. А в то время был во Владимере Максим Митрополит всея Русии, его благословением. Ему же способствовали Суздальцы, и Владимерцы и Ростовцы и все окрестные. И так совершиша град Божиею помощию. А состроен град в лето 6799 (1291) июля в 27 день. И оттоле нача именоватись граду Москве.

Пожил тот благоверный князь Андрей во граде Москве и устроил Божия церкви многия и преставился в лето 6813 (1305). Оставляет град Москву и приказываете державствовать племяннику своему князю Иоанну Даниловичу. А сын Андреев Георгий, нарицаемый Юрий, Суздальской и Владимерской, преставился прежде смерти отца своего Андрея Московского за одно лето; но только у него остался наследник по нем, сын его Дмитрий Юрьевич, еще млад, четырех лет и двух месяцов. А тот князь Иоанн Данилович, дошел полного возраста. И даровал ему Бог добрый разум и премудрость и был благодарствен и верен, благочестив и нищелюбив, аки златой сосуд исполнен доброго и честного бисера. И взял к себе Димитрия Юрьевича Суздальского, сродича своего и воспитал его в добром наказании. Под сию же Московскую область принял державствовать грады и Суздаль и Владимер».

Затем сокращенно из Степенной Книги излагаются события из жития Петра митрополита о написанной им иконе Богородицы и о посвящении его в митрополиты. Его прибытие в Москву обозначено годом 6816 (1308). «Марта в 22 день прииде из Владимера града к Москве преосвященный Петр митрополит, благослови князя и нарече его Великим Князем Московским и всея Русии. Его же виде блаженный Петр в православии сияюща, всякими добрыми делы украшена, милостива до нищих, честь подающа Божиим церквам и служителем и нача больше иных мест жити в том граде, и зело возлюби его Божий Святитель».

Известное пророчество святителя о Москве значительно распространено новыми прибавочными словами, «яко по Божию благословению Всемогущия и Живоначальныя Троицы и Пречистыя его Богоматери и церквей Божиих будет и монастырей святых безчисленное множество и наречется сей град вторый Иерусалим и многим державством обладает не токмо всею Россиею, но и во вся страны прославится в восточныя и южныя страны и северныя, и пообладает многими ордами до теплого моря и до студеного окияна, и вознесется Богом державство десницы его отныне и до скончания миру»[23 - Летописный Сборник XVII ст., принадлежащей нашей библиотеке.].

Другое Московское сказание о начале Москвы также носит характер летописной записи с обозначением годов и представляет в своем роде сочинение на заданную мысль знающего книжника, который старается доказать, что Москва, подобно древнему Риму, основана на крови, с пролитием крови. Ниже мы увидим, что в своем вступлении к сказанию он воспользовался речами старца Филофея, доказывавшего, что Москва в действительности есть Третий Рим. По этому поводу сочинитель рассказывает следующее.

«О зачале царствующего града Москвы, како исперва зачатся» (по другому списку: “Зачатие великого царства Московского”).

Все убо христианския Царства в конец доидоша и снидошася во едино царство нашего великого Государя. По пророческим книгам это есть Российское царствие.

Два убо Рима пали, а третий стоит, а четвертому не быти. По истине град Москва именуется Третий Рим, понеже и над сим было вначале то же знамение, как над первым и вторым. И если оно и различно, но в сущности одно и то же, – это кровопролитие.

Первый Рим создан от Рома и Ромила… Начали копать, Алиан (аЫа – дворец, палаты) здати, обретоша главу только что убитого человека, свежая теплая кровь текла из нея, и лице являлось, как живое. Волхвы – мудрецы, искусные толкователи подобных знамений, сказали: “Сей град глава будет многим, но не вскоре, а по времени, после многих убийств (закланий) и пролития кровей многих”.

Так и второму Риму, т. е. Константинополю основание и зачало было не без крови же, но по убийстве и по пролитии кровей многих.

Точно так и нынешнему, сему третьему Риму, Московскому Государству зачало было не без крови же, по пролитии, и по заклании и убийстве»[24 - Эти сказания о каком-то созидательном значении кровопролития при постройке славных городов, по-видимому совпадают с господствовавшим в средние века (на Западе) народным поверьем, по которому при сооружении какого-либо здания, в особенности более значительного, требовалось заклать живое существо и на его крови положить основной камень, отчего здание никогда не будет разрушено. (Соч. Гейне, изд. Маркса, т. III, с. 365).].

А что некоторые от окрестных стран, враждуя и понося (Московское Государство), говорят: Кто чаял, или кто когда слышал, что Москве граду царством слыть, и многими царствами и странами обладать, так это говорят, не разумея Божией силы и пророческих речений, ибо Всемогущ Господь и от несуществующего в существующее привести, как искони Вселенную.

«Был на Великом Княжении в Киеве сын Владимира Мономаха князь Юрий. Он старшего своего сына Андрея
Страница 14 из 53

посадил в Суздале. В лето 6666 (1158) ехал князь Юрий из Киева во Владимир к сыну Андрею и наехал по дороге место, где теперь град Москва по обе стороны реки. Стояли тут села, а владел ими некий зело богатый боярин, имя ему Кучко Степанов (Иванов, по другому списку). Тот Кучко встретил Великого князя зело гордо и не дружелюбно. Возгордевся зело и не почтил в. князя подобающею честию, а к тому и поносив ему. Не стерпя той хулы в. князь повелел того боярина ухватить и смерти предать. Так и было. Видев же сыновей его, млады суще и лепы зело и дщер едину, такову же благообразну и лепу, в. князь отослал их во Владимир к сыну своему Андрею. Сам же князь Юрий взыде на гору и обозре с нее очима своима, семо и овамо, по обе стороны Москвы реки и за Неглинною, возлюби села оныя и повеле вскоре сделати град мал, древян, по левую сторону реки на берегу и прозва его званием реки Москва град». Потом князь идет во Владимир к сыну Андрею, женит его на дочери Кучковой, заповедует ему град Москву людьми населити и распространити и возвращается в Киев и с сыном Андреем. Затем рассказывается история Андрея Боголюбского, как он из Киева принес во Владимир икону Богородицы, как был благочестив и как потом убит злодееми Кучковичами в союзе с его княгинею, которая негодовала на него за то, что перестал разделять с ней брачное ложе, отдавшись посту и молитве. В лето 6684 (1176) пришел из Киева во Владимир брат Андрея князь Михайло Юрьевич, избил убийц и вверг их в озеро (в коробех), а жену его повелел повесить на вратах и расстрелять из многих луков.

Затем идет краткий перечень последующих князей включительно до Ивана Калиты, выбранный из летописцев и не содержащих ничего особенного.

В заключение упомянуто, что от сыновей Калиты по степеням дошло и до сего последнего великого и приснопамятного и святопрожившего Государя Царя Феодора Ивановича, при котором, следовательно, и была составлена эта летописная повесть.

По-видимому, эта повесть сочинена, как упомянуто, книжным человеком с целью в точности приравнять Москву – Третий Рим к двум первым Римам, именно по поводу пролития крови при их основании. Если Москва явилась Римом, то и характер ее первоначалия должен быть такой же, вполне Римский, то есть кровавый. Поэтому надо было отыскать, сочинить обстоятельство, которое могло бы доказывать надобное совпадение случаев кровопролития в древнейшем Риме и в новой Москве.

Если легенда о казни или убийстве боярина Кучка и идет из народного предания, то сказание о третьем Риме наводит большое сомнение в народном происхождении этой легенды и указывает больше всего на прямое сочинительство события с боярином Кучком. По наследству от первого Рима явилась кровь и для основания Третьего Рима.

Карамзин заметил, что эта сказка, вероятно, основана на древнем истинном предании. Действительно, несомненные свидетельства летописей указывают, что бояре Кучковичи существовали и именно в большем приближении у князя Андрея Боголюбского. В 1155 г. они переманили его переехать из Киева в Залесский Владимир «без отча повеления, лестию подъяша»; а в 1174 г. они являются главными руководителями заговора против Андрея и его убийцами. Тверская летопись рассказывает несколько иначе это событие. Она говорит, что Андрей был убит от своих бояр от Кучковичев, по научению своей жены, которая однако ж была не Кучковна, как говорит приведенная легенда и позднейшие летописи, а Болгарка родом, и держала на князя злую мысль особенно за то, что он много воевал Болгарскую землю «и сына своего посылал туда (Мстислава, в 1172 г.) и много зла учини Болгарам», – так что она является мстительницею за разорение своей родины, что весьма вероятно. Княгиня жаловалась на князя втайне Петру, Кучкову зятю, следовательно, она была в том же злодейском заговоре против князя. Ближайшею причиною заговора и злодейства летопись обозначает то, что Андрей велел казнить одного из Кучковичей, именно брата возлюбленного своего слуги, Якима Кучковича[25 - Иначе Кучковитина (Лет. Воскр. 89, и Степ. Книга I, с. 305), что может указывать на его землячество из Кучкова, рекше из Москвы.]. Яким и решает дело. На пиру у Петра, Кучкова зятя, он поднимает всех речью: «Как нам быть с князем? Вчера он брата моего казнил., а нынче, пожалуй, казнит и нас. Промыслим о своей жизни». Таким образом, Яким Кучкович, упоминаемый в легенде, является мстителем за смерть своего брата, имени которого (Петр по легенде) летопись не называет, но указывает, что месть совершена в Петров день, на другой день после казни.

Если по летописи существовали двое Кучковичей, указанных легендою, то могло случиться и событие, в ней описанное: неверен только год. В 1158 году Юрия уже не было в живых; он умер в 1157 г.[26 - Впрочем, по Ипатской летописи Юрий помер в 1158 г., мая 15, в среду, что по дням и числам оказывается неверным и относится именно к 1157 году.] Но зато в Тверской же летописи находим весьма любопытное свидетельство. В 1156 г. «Князь великий Юрий Володимерич заложи град Москву на устниже (на устьи, ниже) Неглинны, выше реки Аузы» [27 - П. С. Р. Л. XV, 225.].

Ошибка в годе незначительна, но весьма значительно обстоятельство, что Кучковичи (по легенде, млады сущи, в год построения Москвы, т. е. в 1156 г.) еще в 1155 г. переманивают Андрея во Владимир, действуя против воли его отца.

Московские предания и былины, ходившие в народе в течение веков и дававшие материал для сочинительских сказаний, должны были хорошо помнить имена первых героев Москвы, ее основателей и устроителей, князей Юрия, особенно Андрея (Боголюбского), Данилу, Ивана и бояр Кучковичей.

Былины и предания не могли помнить только года, не могли последовательно расставить события, перепутали их, как перепутали имена, и вспоминали одно главное, что при основании Москвы произошел роман, совершено убийство, пролита кровь. Но очень видимо, что главным источником для этих сказаний и былин послужили обстоятельства убийства Андрея Боголюбского, где главными героями являются именно Кучковичи.

Зерно рассматриваемого сказания заключается в том, что основание или построение города Москвы связано с убийством ее прежнего владельца, – из-за женщины, из-за любовных связей, как стали сказывать о том боле поздние сочинители. У Татищева (История, кн, II, 300) находим основанное на этой же легенде романическое повествование.

«Юрий, – говорит историк, – хотя имел княгиню любви достойную и ее любил, но при том многих жен поданных своих часто навещал и с ними более, нежели с княгинею, веселился, ночи сквозь на скомонех (музыка) проигрывая и пия, препроводил… Между всеми полюбовницами жена Тысяцкого Суздальского Кучка наиболее им владела и он все по ее хотению делал».

Когда Юрий пошел к Торжку (в 1147 г.), Кучка не последовал за ним, а возвратился в свое село, посадил свою жену в заточение и сам хотел бежать к врагу Юрья, Изяславу. Услыхавши об этом, Юрий в ярости воротился из похода на Москву-реку в Кучково жилище и тотчас убил Кучку, дочь его выдал за сына своего Андрея и, облюбовавши место, заложил здесь город. По случаю Андреева брака он и позвал к себе на веселье Святослава Ольговича. Рассказывая эту повесть, Татищев ссылается на свой раскольнический манускрипт или летопись, полученную им от раскольника. Повесть потом была внесена и в
Страница 15 из 53

«Записки касательно Российской Истории Императрицы Екатерины II» (часть II, 112) и повторена у Стриттера в его «Истории Росс. Государства», ч. I, с. 253, как повторялась и у многих других писателей.

Можно было бы поверить этому сказанию, если бы не приводили к сомнению другие, совсем подобные же повести, рассказанные историком про других князей. Так, на с. 242 того же тома своей «Истории» Татищев такими же чертами, как горячего сластолюбца, рисует и вел. князя Мстислава Великого, который точно также от жены не скупо чужих жен посещал…

Приводим это повествование по рассказу Карамзина (II, пр. 256), много смягчившего подлинный цинический рассказ.

«Один евнух – так повествует наш Историк, хотя и другими словами, – говорит Карамзин, – сказал Мстиславу: “Ты, князь, воюешь, занимаешься делами или веселишься с друзьями, а не знаешь, что делается у твоей княгини: с нею видится наедине Прохор Васильевич”. Мстислав отвечал с улыбкою, как философ: “Я любил свою первую жену, Христину; однако ж, будучи молод, любил и других красавиц; она видела и молчала. Теперь моя очередь видеть и молчать на старости, советую и тебе не говорить о том”. Однако же Тиун Прохор был сослан в Полоцк и скоро умер. Наши Летописцы не выдумывали таких непристойных басен. Сия сказка взята из Длугоша (Hist. Ро1., с. 463); но там дело идет о короле Польском».

Таким образом, сочинение Татищева о похождениях великого князя Юрия Долгорукого при основании Москвы города есть чистейший вымысел, представляющий попытку украсить Историю о зачале Москвы новым, наиболее любопытным сказанием.

Надо заметить, что все печатные сказания, поступившие в оборот исторической литературы, когда требовалось говорить о начале царствующего города, пользовались, по преимуществу, только тем сказанием, о котором идет речь.

Писатели сокращали повествование, прибавляли некоторые подробности в объяснение темных или недосказанных, мест и, заимствуя друг у друга вкратце содержание повести, по местам искажали его подлинные указания.

Обстоятельнее всех других воспользовался этим старым сказанием, как и другими, изложенными выше, знаменитый Сумароков. В своей «Трудолюбивой Пчеле» (январь 1759 г.) он напечатал небольшую статью «О первоначалии и созидании Москвы», где, с некоторыми своими домышлениями изложив содержание упомянутого сказания, передает и Крутицкие Сказания о пустыннике Букале, Подоне, Саре, епископе Варлааме и пр. Затем вкратце следует История созидания города включительно до царя Федора Ив.

В другой статье «Краткая Московская Летопись» он слово в слово поместил свой пересказ помянутого сказания с тем же добавлением имен Кучковых сыновей – Петр, Хоаким и дочери Улита. А в новом пересказе добавил имена Кучковых сел: «Селения Кучки были Воробьево на Воробьевой горе; Симоново, где Симонов монастырь; Высоцкое, Петровский монастырь; Кудрино и Кулижки, тако и по ныне именуемые; Сухощаво от пересыхания речки, ныне Сущово; Кузнецкая Слободка, где Кузнецкий Мост. И тамо были еще селения, где Вшивая горка, Андрониев монастырь, тамо где Красный пруд и где был Чистый пруд. А жилище Кучково у Чистого пруда было».

Прибавим также, что Москва река прежде называлась Смородиною, по всему вероятию, заимствуя это сведение из народной песни о злосчастном добром молодце, как это увидим в нижеследующем изложении. «Имя Москвы, – рассуждает автор, – производят некоторые от Мосоха; однако, того ни каким доводом утвердить невозможно и кажется то вероятнее, что Москва имеет имя от худых мостков, которые на сем месте по болотам положены были… В сем, от чего сей город восприял свое имя, преимущество есть равное, от Мосоха ли или от мостков; но то удивительно, что худые мостки целому великому Государству дали имя». О худых мостках автор в другом месте рассуждает, что Москва-река, протекая чрез Московские воды, имела мостки, где ломалися оси, колеса и дроги, ради чего при мостке чрез Неглинную поселились и кузнецы, отчего и поныне мост через ту реку называется Кузнецким мостом. От сих мостков главная река получила наименование, а от реки и город[28 - Полное собрание сочинений А. П. Сумарокова, часть VI, М., 1781 г., с. 163, 240, 303.].

Так подлинные Рукописные Сказания пополнялись новыми уже печатными домышлениями.

Сумароков писал о первоначалии Москвы, по всему вероятно, в ответ ходившим в его время вопросам и запросам со стороны любопытствующего общества. Его писания и составили основу для объяснений первоначальной Истории Москвы.

«Сама Императрица (Екатерина II), по-видимому, очень желала знать наиболее достоверную и обстоятельную историю о первоначалии города и потому именным указом повелела Надворному Советнику Михаилу Ильинскому написать Историческое описание о начале города Москвы, как и по каким причинам она основалась, кем и когда Престол туда перенесен? И отчего сей город получил тогда свое возвышение. Пребывание в нем митрополита, (вообще) дела по церкви, в Москву стекаясь, не были ли главнейшею причиною как умножения силы сего города, так и соединения княжеств?»

В ответ на эти вопросы сочинитель представил «Опыт исторического описания о начале города Москвы», небольшую книжку в 100 с. в 1/8 д. л. М. 1795 г., в которой, основавшись на историях Татищева и Щербатова и на некоторых летописцах, изобразил собственно политическую Историю города, довольно рассудительно очерченную. За свой труд он получил Всемилостивейшую награду – тысячу рублей, которые были препровождены князем Потемкиным к митрополиту Платону для передачи автору.

Между тем, писания Сумарокова повторялись во всех сочинениях, касавшихся этого предмета, конечно, с различными вариантами и новыми домыслами.

Тогдашний не менее знаменитый критик исторических сочинений генерал-майор Болтин, разбирая Историю кн. Щербатова, сказавшего, что кн. Святослав Ольгович был призван кн. Юрием в Москву, писал следующее:

«Святослав Ольгович приезжал к Георгию в село Кучково, а не в Москву, и не для свидания, но яко званый гость на свадьбу к его сыну. На сем месте, где ныне Москва, было тогда село Кучково, прозванное так по имени его владельца, Тысяцкого кн. Юрия, Кучки. В самое сие время кн. Юрий приехал в село Кучково, оного Кучку за некоторое его преступление казнил, жену ж его (уже не дочь) выдал за сына своего Андрея, приглася на свадьбу и сказанного Святослава Ольговича, бывшего на то время в области Смоленской. Между тем кн. Юрий, полюбя местоположение села Кучкова, определил быть тут городу и при себе положил ему основание, однако ж сей новозаложенный град остался при старом имени и долго потом назывался Кучковым».

В другом месте Болтин пишет, что кн. Юрий, построив городок, «однако ж от детей Кучковых его не отнял, и они владели им до самого того времени, как за убийство кн. Андрея, у которого супругою была их сестра, они были казнены. И во все то время городок сей назывался прежним своим именованием Кучково. После казни детей Кучковых переименован по имени реки Москвою и более, может быть, для того, чтоб название цареубийц Кучков из памяти истребить, подобно, как Яик прозван Уралом» (Критические примечания на первый том, с. 190, на второй том, с. 183).

Подобные, уже от учености, сказания продолжались и в новейшее время. Беляев (Ив. Дм.) по поводу
Страница 16 из 53

рассматриваемых здесь старых сказаний представил целую обстоятельную не малого объема повесть «О борьбе земских бояр с княжескою властию».

Он говорит, что «Кучко был богатый боярин и могущественный землевладелец в здешнем крае, по словам предания, не только не думавшей признавать княжеской власти, но и прямо в глаза поносивший князя Юрия Влад. Долгорукого. Таковое отношение Кучка к Юрию прямо говорит, что Кучко был не дружинник князя, а старинный земской боярин, по всему вероятию, древний колонист Новгородский, принадлежащий к роду первых насельников здешнего края, пришедших сюда из Новгорода еще до приглашения Рюрика с братьями»[29 - Свое мнение о Новгородском происхождении боярина Кучки и о том, что Москва первоначально была построена в Новгородской земле, автор основывает на том обстоятельстве, что в Переписной Новгородской Книге 1500 г. упомянута деревня Кучково и ее поселяне Сидорка да Ондрейка Тимошкины дети Кучкова, в лице которых он видит «род из старинных новгородских вотчинников Кучковичей» (Временник О. И. и Др., Кн. II, с. 216 и Смесь, с. 29).Это примечание усвоено и Снегиревым (Москва. Подробное Историческое и Археологическое описание города. М. 1865 г., с. 1 и 103), который подкреплял его и своими соображениями и указаниями все-таки недостаточно основательными. С такою же вероятностью можно выводить Кучково и Кучковичей не только из Новгорода, но даже и от Поморских Славян, у которых существовали имена мест Cuckow, Cuckevitz, Kuckevitz. А также необходимо припомнить и одно из имен Игоревых послов к грекам Куци, так как Кучково именуется и Куцковым.].

Далее рассказывает автор, что пришел в этот край кн. Юрий и начал заводить новые, собственно княжеские порядки, «начал строить города и приглашать поселенцев из Приднепровья и других краев Русской Земли и тем стеснять полное приволье здешних старожильцев, особенно богатых земских бояр, из старинных Новгородских колонистов. На эти стеснения и новости, вводимые поселившимся здесь князем, земские бояре, не привыкшие ни к чему подобному, конечно, отвечали или глухим неповиновением, или явным сопротивлением и даже оскорблением князя…

Народное предание, конечно, не без причины указало на села и слободы боярина Кучка, как на главное гнездо боярского сопротивления княжеской власти, и олицетворило это сопротивление и боярскую надменность в мифе боярина Кучки.

Но здешние бояре, слишком самонадеянные и гордые, не были в силах дать надлежащее сопротивление князю и даже не имели достаточных укреплений, за которыми бы могли успешно обороняться; и потому, как и следовало ожидать, при первой же встрече они потерпели поражение, и Степан Иванович Кучко за свою дерзость поплатился головой; а князь Юрий Влад., управившись с нежданным противником, в самых имениях Кучка построил княжий город, чтобы таким образом утвердить за собой и своим потомством ту самую местность, где встретил сильнейшее сопротивление своей власти». Вот в чем заключалась вся борьба земских бояр с княжескою властью! (Русский Вестник 1868 г. Март.)

И это баснословие также поступило в оборот сказаний о первоначалии Москвы. В книге «Москва. Исторической очерк» (М., 1883 г.) оно поместилось в сокращении на первых страницах.

К числу новейших сказаний должно отнести и уверение историка Д. И. Иловайского, что Москва-город основалась именно там, где на Москве-реке существовал некогда каменистый порог. «Около средины своего течения (ближе к устью?), – говорит автор, – извилистая река Москва в одном из своих изгибов преграждается небольшим каменистым порогом. Вода с шумом бежит по этому порогу и только в полую воду покрывает его на значительную глубину. Этот-то небольшой порог (ныне подле храма Спасителя, под бывшим Каменным мостом) и послужил первоначальною причиною к возникновению знаменитого города. Выше порога река по своему мелководью только сплавная, а ниже его она судоходна». Описывая далее судоходство по рекам в Москву, автор указывает, что «Окою суда спускались до устья Москвы, поднимались вверх по этой реке и доходили до помянутого порога. Здесь путники опять покидали суда и сухопутьем отправлялись в стольные города Ростов, Суздаль и Владимир…»[30 - История России, II, с. 2 и 3; Моск. Вед. 1890 г., № 22.].

Этот порог в действительности существует и доныне. Он состоит из нескольких рядов деревянных свай, набитых в разное время по случаю устройства Каменного моста. Русло Москвы-реки на самом деле течет над сплошным пластом горного известняка, который в иных местах обнаруживается на дне реки, но порогов нигде не устраивает. Если возможно было набить в дно реки деревянные, хотя бы и короткие по длине, сваи, то это прямо указывает, что до пласта горного известняка остается еще значительный слой песков и глин, лежащих над этим пластом.

По поводу всех изложенных выше рукописных преданий и печатных домышлений можно сказать словами автора книги «Москва или Исторический Путеводитель» (М., 1827 г., ч. I, с. 1), что «достоверные летописи не сообщают нам никаких точных известий ни об основателе Москвы, ни о времени ее начала, почему важное сие событие и остается под завесою темных догадок, основанных на разных сохранившихся до наших времен “неверных повестях”, не говорим о новейших повествованиях, в роде повести о земских боярах, или о том, что у Каменного моста существовал каменистый, а на самом деле только деревянный порог».

Самое событие, передаваемое рукописною легендою, что князь Юрий казнил боярина Кучку, подвергается большому сомнению, так как оно явилось для доказательства, что и Третий Рим, Москва, тоже основан на пролитой крови. По всему вероятию, это такой же вымысел, как и борьба земских бояр с княжескою властью.

Таким образом, остается более ценным народное предание о князе Данииле, которое в сущности есть спутанный пересказ истинного события – убийства Кучковичами князя Андрея Боголюбского.

О Москве – Третьем Риме стали толковать, что эту легенду придумали сами Москвичи, вдохновляемые своею невежественною гордынею. Это так же верно, как и сказание о происхождении имени Москвы от Мосоха, которым упрекали Москвичей тоже в качестве их непомерной гордыни и круглого деревенского невежества.

Легенда, а вернее сказать, народная мысль о Москве, как о Третьем Риме, возникла и стала распространяться во всем Православном мире еще со времени Флорентинского Собора (1439 г.), когда второй Рим, знаменитый Царьград, в лице своего императора и главных своих представителей, променял свое православное первенство на чечевичную похлебку врагу Восточной церкви, Риму первому, а теперь папскому Риму, и когда этот папский Рим узнал, что Православная крепкая сила еще существует, именно в далекой и дотоле почти совсем незнаемой Москве, непоколебимо отринувшей недостойную Флорентинскую сделку, на которую второй Рим – Царьград так бесславно согласился.

Все православные народности Востока, Греки и Славяне, в это же время узнали, что единственным защитником и поборником Православия явилась далекая Москва, прославленная на соборе уже могущественным государством, о чем для своей же пользы должен был рассказывать и самый изменник Православию, Исидор, хотя сама по себе Москва еще только зарождалась настоящим
Страница 17 из 53

Государством. Затем погибель Второго Рима от завоевания Турками уже окончательно утвердила в понятиях Православных народностей, что далекая Москва остается единственным могучим Государством, способным охранять Восточную веру от всяких находящих напастей.

По крайней мере, все упования верующих в одной Москве находили точку опоры, в одной Москве чувствовали непобедимую Православную силу, к покровительству которой и потекли все обездоленные и разоренные от Турецкого владычества или притесненные от Папы. С той поры Москва явилась щедрой благотворительницею для угнетенных народностей, особенно для Греков, не перестававших появляться в Москве за милостыней.

Очень естественно, что люди, потерявшие свой Рим, обращали свои упования на Москву, как на новый Третий Рим и могли высказывать эту простую мысль Московским книжным людям.

К тому же и ход событий очень благоприятствовал распространению и укреплению такой мысли. После брака Ивана III на Греческой Царевне Софье Москва на самом деле явилась наследницей второго Рима, т. е. исчезнувшего Византийского Царства. Брак был устроен Папою в видах привлечения Русской Церкви к подчиненно Папской Церкви, но он послужил только к новому возвеличению Москвы в глазах всего Православного мира.

Прибывшие с царевной греки разве не могли помышлять о Москве, как о настоящем Третьем Риме, в виду разраставшейся политической силы Московского Государства, крепкого охранителя Православной Церкви.

Как бы ни было, но в Москве с того времени стали ходить толки и рассуждения о значении двух Римов, древнего и нового – т. е. Цареградского; новым назвал его сам царь Константин, строитель Византии. Ходили толки и о наследстве, кто будет наследником и восстановителем этого нового Цареградского Рима, завоеванного теперь Турками. И так как Московский Государь являлся теперь единым на всем Христианском Востоке независимым Православным Государем, то простая мысль уже прямо указывала, что таким наследником и восстановителем православного Рима может быть и должна быть только одна Москва. Другого могучего представителя и охранителя Восточного Христианства теперь не было. Это сознание вырастало у всех покоренных Турками православных народностей. Оно принесено было и в Москву и таким образом и в Москве между книжными людьми воцарилась мысль о Третьем уже Московскою Риме.

В первой четверти XVI ст. в Псковском Елеазаровом монастыре жил старец Филофей, человек сельский, как он писал о себе, учился только буквам, а Еллинских борзостей не текох, а риторских астрономий не читал, ни с мудрыми философами в беседе не бывал, учился только буквам благодатного закона, т. е. книгам св. Писания.

Несмотря на такой скромный отзыв о своей особи, старец однако, судя по его писаниям, принадлежал к образованнейшим книжникам своего времени.

Он написал обширное послание к жившему во Пскове (1510–1528 г.) царскому дьяку Мих. Мунехину о звездочетцах в ответ на вопрос дьяка, как разуметь приходящие от Латыни астрономические гадания, предсказывавшие, что в тот 1524 г. последует пременение всего видимого мира.

Разрешая этот вопрос, на основании Бытейских книг, и опровергая кощуны и басни Латинских астрономов, старец касается и вероисповедных различий с Латинством, а также и о переменении в судьбах царств и стран, что не от звезд это приходит, но от Бога.

Обращаясь затем к своей современности, старец пишет, что Греческое Царство раззорилось и не созиждется, потому что греки предали Православную Греческую Веру в Латынство; что если стены и столпы и палаты Великого древнего Рима не пленены, зато души их от дьявола были пленены опресноков ради; что вместо Римской и Константинопольской церкви ныне в богоспасаемом граде Москве Православная церковь едина во всей вселенной паче солнца светится; что Моск. Государь теперь во всей поднебесной единый христианам царь и браздодержатель Святых Божиих Престолов св. Вселенские церкви. «Все христианские царства преидоша в конец и снидошася во едино царство нашего государя, по пророческим книгам, то есть Российское Царство. Два убо Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не быти… Христианские царства потопишася от неверных, токмо единого нашего Государя царство, благодатию Христовою, стоит. Подобает Царствующему держати сие с великим опасением и не уповати на злато и богатство исчезновенное, но уповати на Вседающего Бога».

То же самое старец писал и к самому вел. князю и первоназванному царю Василию Ивановичу.

«Старого убо Рима Церковь пала неверием Аполлинариевой ереси, второго Рима Константинова града Церковь агаряне секирами и оскордами разсекоша. Сия же ныне третьего нового Рима державного твоего царствия Святая Соборная Апостольская Церковь во всей поднебесной паче солнца светится.

Ведай и внимай, благочестивый царь, что все царства Православной Христианской Веры снидошася в твое единое царство; Един ты во всей поднебесной христианам Царь». Эти самые речи потом в 1589 г. повторены и в речи к царю Феодору Ив. от Константинопольского патриарха Иеремии при установлении в России патриаршества[31 - Правосл. Собеседник. 1861 г. ч. II, 82, 90, 91, 96 и 1863 г. ч. I, с. 344. Собр. Г. Гр. II, 95.].

Таким образом, идея о Третьем Риме в Москве не была праздною мыслью каких-либо досужих книжников, но представляла крепкое убеждение всего духовного чина Русской Церкви, и старец Филофей высказывал только укоренившееся уже в сознании Русского высшего духовенства мнение о первенстве Русской Церкви во всем Восточном Православном Мире, именно по тому поводу, что Московский Государь оставался единым державным представителем в Православном Христианстве.

После того, как распространились такие мысли о Третьем Риме в Москве, явилась надобность доказать, что Третий Рим – Москва и по своему зачалу не отдаляется от двух своих собратий, а точно также основан на пролитии крови, о чем и толкует приведенное сказание о зачале Московского Царства.

Уподобление шло дальше: Второй Рим Царьград в древних писаниях по своему местоположению нередко прозывался Седмихолмным и Седмихолмием.

И по нашей летописи известно, как Царь Константин Великий сооружал Царьгород. Пришедши в Византию, он увидел на том месте седмь гор; и повелел горы рыть, равнять место для будущего города. Потом повелел размерить местность не три угла, на все стороны по семи верст. Во время работ внезапно вышел из норы змий и пополз по размеренному месту. Но в тот же час с высоты упал на змия орел, схватил его, полетел на высоту и исчез там из глаз на долгое время. Потом он упал вместе со змием на то же место – змий его одолел. Собравшиеся люди убили змея и освободили орла. Царь был в великом ужасе перед этим явлением. Созвал книжников и мудрецов и рассказал им явившееся знамение. Мудрецы, порассудивши, объяснили царю, что эта местность будущего города назовется Седмохолмный и прославится и возвеличится во всей вселенной… Орел есть знамение христианское, а змий знамение бесерменское; а что змий одолел орла – это значит, что бесерменство одолеет христианство; а что христиане змия убили, а орла освободили, это значит, что напоследок опять Христианство одолеет бесерменство и Седмохолмного возьмут и в нем вцарятся.

Так был
Страница 18 из 53

построен Новый (второй) Рим. Он погиб от бесерменства. Но явился Третий Рим, который, по сказанию, как христианская сила, необходимо должен победить бесерменскую силу.

Об этом стал мыслить и стал питать надежду, что так и совершится, почти весь угнетенный бесерменством Христианский Восток, именно в то время, когда стал усиливать свое могущество любезный нам Третий Рим. До наших дней, замечает легописец XVI ст., Греки хвалятся государевым царством благоверного царя Русского и надежду на Бога держат.

В том же Цареграде обявились сами собою предсказания, что победу над бесерменством исполнит никто иной, как именно русский род. Очень естественно, что наш летописец воспользовался этими гаданиями цареградских христиан и внес в летопись их же свидетельство, что если исполнились предсказания (Мефодия Патарского) о погибели Цареграда, то исполнится и последнее предсказание, как пишут, что «Русский род Измаилита победят и Седмохолмного приимут и в нем вцарятся» (П. С. Л. VIII, 126, 143. Никон. V, 222–227).

Таковы были ходячие легенды о Седмохолмном. Ясное дело, что по этим легендам и Третьему Риму, славному городу Москве, надо быть также Седмохолмному.

Топографическое расположение Москвы в действительности представляет как бы очень холмистую местность, где легко обозначить не только семь, но и более разнородных холмов. По-видимому, эта мысль о семи московских холмах уже ходила в народе с того времени, как было составлено приведенное выше сказание о Третьем Риме. Один из иноземных путешественников в Москву, Яков Рейтенфельс, еще в семидесятых годах XVII ст. упоминает уже о семи холмах и пишет, между прочим, что «Город (Москва) расположен на семи средних по высоте холмах, кои тоже не мало способствуют наружной его красоте». Другой путешественник Эрколе Зани (1672) тоже повествует, что город «заключает в своей окружности семь холмов»[32 - Чтения Общ. Истории и Древн. 1891 г. Кн. 3, с. 165, 169.].

Иностранцы едва ли могли сосчитать Московские холмы, не очень явственные и для тутошних обывателей, а потому несомненно они записали только ходячее сведение у тогдашних грамотных Москвичей, которые очень хорошо знали свои урочищные горы, напр., Красную горку возле университета, Псковскую гору в Зарядье, Гостину гору у Николы Воробино, Лыщикову гору на Воронцове, Вшивую при устье Яузы и т. д. и по этим горам могли насчитать полных семь гор или семь холмов. Однако, нам не встретилось никаких указаний на такое старинное перечисление Московских холмов.

В наше время толки о семи холмах особенно настойчиво были проводимы известным историком Москвы Ив. М. Снегиревым.

В разыскании московских семи холмов принимали участие естествоиспытатель Фишер фон-Вальдгейм, журналист Сенковский, историк Погодин.

Вероятно, при содействии Снегирева естествоиспытатель Фишер в месторасположении города нашел именно семь холмов, маковицы которых, т. е. самые высокие места, он указывает – для первого холма колокольню Ивана Великого. Другие маковицы находятся: для второго холма на Покровке церковь Успения Богоматери, для третьего – Страстной монастырь, для четвертого – Три горы, для пятого – Вшивая горка; для шестого – Лафертово, т. е. Введенские горы, и, наконец, для седьмого холма местность от Нескучного до Воробьевых гор.

Погодин вместо Трех Гор указывал возвышенность от Самотеки и Трубы к Сухаревой башне. Сенковский насчитал девять холмов, полагая Три Горы за три холма.

По мнению Снегирева вообще «Москва составляет такую котловину, коей дно усеяно холмами с их пригорками»[33 - Памятники Моск. Древности, с. СУП; Москва, издание Мартынова, с. 86.].

Таковы новейшие сказания собственно о месторасположении Москвы. По этому поводу мы приводим здесь наши наблюдения, изложенные в критическом разборе сочинения Снегирева по изданию г. Мартынова.

Москва, действительно, лежит «на горах и долинах», но эти горы и долины образовались собственно от потоков ее рек и речек. В сущности же, в общем очертании Москва большею частью занимает ровную местность, что замечали и иностранные путешественники еще в XVI ст. В ее черте нет даже таких перевалов, какие находятся, напр., в ее ближайших окрестностях под именем «Поклонных гор». Горы и холмы Москвы суть высокие берега ее рек; долины и болота – низменные, луговые их берега; таким образом, эти горы будут горами только в относительном смысле. Кремль – гора в отношении к Замоскворечью, так как местность Ильинки или Варварки – гора в отношении к низменному Зарядью; Маросейка в отношении к Солянке (Кулижкам); но и Кремль, и Ильинка, и Маросейка суть ровные места в отношении к Сретенке, Мясницкой и т. д. Поток Москвы-реки, как и всех почти мелких рек Московской области, в своем извилистом течении, беспрестанно поворачивая в разных направлениях, образует почти при каждом более или менее значительном повороте обширные луга, долины, которые нередко своим общим видом, окруженные высокими берегами, представляют действительные котловины. В отношении таких-то котловин высокие берега, разумеется, становятся горами.

Месторасположение Москвы и состоит из таких гор и долин; в этом и заключается общая характеристика ее топографии, но это же самое не дает точного основания представлять местность Москвы «котловиною, усеянною на ее дне холмами».

Ровная местность, на которой, главным образом, расположена Москва, бежит к Москве-реке с севера от Дмитровской и от Троицкой (Ярославской) дороги.

Оттуда же, с севера, от боровой лесистой стороны к югу, в Москву-реку текут – Неглинная посредине; к востоку от нее – Яуза, а к западу – речка Пресня. Приближаясь к городу, эта ровная местность начинает распределяться потоками упомянутых трех рек на несколько возвышений, т. е. возвышений лишь относительно русла этих потоков, относительно их небольших долин, которые ими промыты.

Главная, так сказать, становая возвышенность направляется от Троицкой и Миусской заставы сначала по течению речки Напрудной (Самотека), а потом Неглинной прямо в Кремль; проходит Мещанскими через Сухареву башню, идет по Сретенке и Лубянке (древним Кучковым полем) и вступает между Никольскими и Ильинскими воротами в Китай-город, а между Никольскими и Спасскими воротами – в Кремль, в котором, поворачивая несколько к юго-западу, образует при впадении в Москву-реку Неглинной, – Боровицкий мыс, – срединную точку Москвы и древнейшее ее городище, где, на месте нынешней Оружейной палаты, против разобранной церкви Рождества Иоанна Предтечи на Бору, первой на Москве, были найдены даже курганные серебряные вещи: два витых шейных кольца (гривны) и две серьги, что, разумеется, служит свидетельством о незапамятном поселении на этом же Боровицком мысу или остроге.

С восточной стороны эта продольная возвышенность, образуя посредине, в Земляном городе, между Сухаревой башней и Красными воротами или между Сретенкой и Мясницкой Дебрь или Дербь (Никола Дербенский) с ручьем Ольховцем, постепенно скатывается к Яузе, сходя в иных местах, в верхней северной части, почти на нет, а в иных, по нижнему течению Яузы, образуя довольно значительные взгорья, особенно подле Маросейки в Белом-городе и подле Зарядья в Китай-городе, и, выпуская от себя в Яузу, в верхней части несколько речек и ручьев: прежде
Страница 19 из 53

Рыбенку, текущую через Сокольничье поле, потом Чечеру, на которой Красный пруд, с ручьями Ольховцем и Кокуем, теперь уже забытым, текущим в Чечеру с севера из Елохова (Ольхова), потом ручей Черногрязку и, наконец, ручей – Рачку (на котором Чистый пруд), текущий через Кулижки и впадающий в Москву-реку подле устья Яузы.

По сторонам этого ручья Рачки возвышенность образует в Земляном городе береговое взгорье: Воронцово, Воробино, Гостьину гору, а в Белом – взгорья древнего урочища Бор и Сады у Ивановского монастыря, впереди которых к Яузе лежит обширная низменность Кулижка и Васильевский луг (где Воспитательный дом). В Китай-городе та же возвышенность образует Псковскую гору, по которой идет улица Варварка с низменностью урочищ: Мокрое, Болото (Зарядье). Затем возвышенность с той же стороны делает по Москве-реке Кремлевское береговое взгорье с низиною впереди к реке, называемою Кремлевским Подолом.

Другая часть той же северной ровной возвышенной местности идет в город от северо-запада, от дорог Дмитровской и Тверской, почти параллельно правому берегу Неглинной, который спускается к реке, вообще, довольно покато. С западной стороны этой возвышенности, также от севера, течет Пресня, с ручьями, опуская местность постепенно к Пресненским прудам.

Та же местность, приближаясь с западной стороны к Москве-реке по сю сторону Пресни, образует крутые берега в Дорогомилове (горы Варгуниха, Дорогомиловская, Бережки), которые, идя дальше, постепенно понижаются к Девичьему монастырю. За Преснею те же берега делают урожище Три горы, с новым Ваганьковым.

Проходя по Занеглименью, эта же возвышенность делится у Белого-города на две ветви Сивцевым вражком и Черторьею (по Пречистенскому бульвару). Одна ветвь, восточная, в Белом-городе образует урочище Красную горку (Университет) и Остров (Воздвиженка), а при впадении в Москву-реку Черторьи – мыс, где теперь новый храм Спасителя и где найдены арабские монеты половины IX века. Другая, западная ветвь, в Земляном городе, образует возвышенность Пречистенки и Остоженки, за которыми на юго-запад уходит в Девичье поле и в Москворецкие луга за Девичьим монастырем к Воробьевым горам.

Левый восточный берег Яузы, вообще довольно возвышенный, оканчивается у Москвы-реки мысом же с горками Лыщиковою и Вшивою, от которых береговое взгорье идет и по Москве-реке, образуя Красный холм, Крутицы, Симоново, откуда прекрасные виды.

Замоскворечье представляет луговую низменность, где по берегу против Кремля и Китая находился великокняжеский Великий луг и Садовники. В средине, ближе к западу, на Полянке, эта низменность имела также Дебрь или Дербь (церковь Григория Неокесарийского, что в Дербицах), а к Москве-реке, с той же западной стороны, оканчивается береговыми взгорьями— урочищами: Бабьим городком, Васильевским (Нескучное), Пленицами (связки плотов дровяного и строевого леса), где Андреевский монастырь, проходя такими же взгорьями к Воробьевым горам. Такова общая характеристика месторасположения Москвы (Наши Опыты изучения Русских Древностей и Истории, II, 224–228), «замечательно верная», по отзыву специалиста-исследователя рельефа города Москвы, почтенного Межевого Инженера Д. П. Рашкова.

Закончим наш краткий обзор сказаний о начале Москвы и обзор ее месторасположения толкованием, откуда происходит самое имя Москвы.

Имя Москвы вероятнее всего, как утверждал еще Ходаковский, происходит от слова мост, мосток. Буслаев, напротив, утверждал, что такая этимология, без сомнения, ошибочная, потому что слово Москва, вероятно, финского происхождения. Однако в древнем топографическом языке находим, напр., в местах Ряжского города Рязанской области речку Мостковую Рясу, упоминаемую и во множественном числе Мостковые Рясы, а также с опущением буквы т – Московые Рясы. В тех же местах находим речку Мостейку. В 1504 г. в межах городов Кашина и Ростова упомянуто болото и именно болото Мостище. Это имя нередко упоминается в межевых спорах и препирательствах, относящихся к первой половине XVI ст., где находим также Мостище с прозванием Старое, Мостище с воротцами; потом Мост Осиновый (лес); Мостки, Мостицы, речку Мостовку с названием ее устья Мостовским. Далее Мостовку в Угличском уезде, Бродово и Высокая тож: Мостовку, речку, приток р. Исети; Мостовую р. приток Яйвы[34 - Акты собр. Федотовым-Чеховским, Киев, 1860, I, с. 37, 54, 66, 73, 123, 229, 340.– Чтения 1899 г. Кн. I, 22. – Дополн. Акт. Ист. II, 98, 101, 130; VIII, 220.].

Под самою Москвою в Горетовом стану находилась пустошь Мостково, упоминаемая в 1547 г. Летописцы именуют Москву и Московою.

Ходаковский, собирая имена мест при городищах, упоминает, между прочим: Мосток, речка в Тарусском уезде; Мостянка, речка во Владимирском уезде; Мосты (бор) в Бобруйском уезде; Мосткова, пустошь в Старицком уезде; Москва речка в Осташковском уезде; Мостова в Ржевском уезде; Измосты, речка в Мещовском уезде, и, наконец, Моства река, впадающая в Припять выше Турова.

При самых истоках московской Москвы-реки он нашел болотистое урочище с именем Калиновый Мосток, который, однако, нередко поминается и в песнях, и в сказках, как ходячее присловье.

Ходаковский указывает несколько подобных имен и в западных Славянских землях. Он утверждает, что, вообще, название рек объясняется при источниках оных и что имя Москва есть сокращение Мостковы, Мостквы, производного от слова Мост (Русский Исторический Сборник, VII, 336).

В каком смысле речки и реки, а также болота и даже бор приобретали название от слова Мост, на это должны ответить исследования в неведомой еще области топографического языка. Само собою разумеется, что приведенные имена прямее всего указывают на обыкновенный мост, как на удобную переправу через реки и речки и особенно через болота, но, может быть, в тех же именах, по крайней мере в некоторых, скрывается понятие о местности, служившей добрым мостом-распутием для сообщения во все стороны и во все края старинных народных сношений. Такой местностью, по-видимому, и являлась древняя Москва.

Другое, собственно эпическое, имя Москвы-реки – Смородина – сохранилось в былинах и песнях. В одной из былин сказывается, как:

Князь Роман жену терял;

Жену терял, он тело терзал,

Тело терзал, во реку бросал,

Во ту ли реку во Смородину…

В былинной же песне о бесприютном и злосчастном добром молодце река Смородина прямо называется Москвою-рекою и описываются подробности ее местоположения и нрава: молодец похулил ее и зато потонул в ней.

Бесприютный молодец, отставший от отца и от матери, от рода и племени, от соседей и друзей, как потерянная личность в древнерусском обществе, поехал искать счастья на чужую, сторону:

Как бы будет молодец у реки Смородины,

А и взмолится молодец:

А и ты мать быстра река,

Ты быстра река Смородина!

Ты скажи мне, быстра река,

Ты про броды кониные,

Про мосточки калиновы,

Перевозы частые…

Провещится быстра река

Человеческим голосом,

Да и душой красной девицей:

Я скажу те, добрый молодец,

Я про броды кониные,

Про мосточки калиновы,

Перевозы частые.

С броду кониного

Я беру по добру коню;

С перевозу частого

По седеличку черкескому;

С мосточку калинова

По удалому молодцу,

А тебя безвременного молодца

Я и так тебя пропущу.

Переехал молодец

За реку за
Страница 20 из 53

Смородину.

Он отъехал как бы версту-другую,

Он глупым разумом похваляется:

«А сказали про быстру реку Смородину—

Ни пройти, ни проехати,

Ни пешему, ни конному,—

Она хуже, быстра река,

Тое лужи дождевыя!»

Скричит за молодцем в сугонь

Быстра река Смородина

Человеческим языком,

Душой красной, девицей:

«Безвременный молодец!

Ты забыл за быстрой рекой

Два друга сердечные,

Два остра ножа булатные,—

На чужой дальней стороне

Оборона великая!»

Воротился молодец

За реку за Смородину…

Нельзя чтоб не ехати

За реку за Смородину:

Не узнал добрый молодец

Того броду кониного,

Не увидел молодец

Перевозу частого,

Не нашел молодец

Он мосточку калинова,

Поехал молодец

Он глубокими омуты… (и стал тонуть).

А и взмолится молодец:

«А и ты, мать, быстра река,

Ты быстра река Смородина!

К чему ты меня топишь

Безвремянного молодца?

Провещится быстра река

Человеческим языком

Она душой красной девицей:

Безвремянный молодец! Не я тебя топлю.

…Топит тебя, молодец,

Похвальба твоя – пагуба…

Утонул добрый молодец

Во Москве-реке Смородине[35 - Древние стихотворения Кирши-Данилова. М., 1818 г., с. 295–298. Сборник Кирши-Данилова. СПб., 1901, с. 124.].

Не описывается ли здесь то местное свойство рек, почему они получали наименование мостов и мостков, то есть способность безопасной переправы?

III

Старый город Кремль

Исторический обзор его местностей

1. Общий обзор

Первоначальное Кремлевское поселение города Москвы в незапамятные времена основалось на крутой береговой горе, на мысу Кремлевской высокой площади, которая некогда выдвигалась к устью речки Неглинной крутым обрывом у теперешних Кремлевских Боровицких ворот.

На таких излюбленных местностях, на крутых высоких мысах, при слиянии рек и речек или глубоких оврагов основывались все древние Русские города, как и малые городки, находившие в этом расположении местности не малую защиту и оборону в опасных случаях. Теперь Московской крутой угловой горы не существует. В течение веков она постепенно теряла свой первоначальный вид и окончательно была срыта и уравнена пологим скатом уже на нашей памяти, в 1847 году, по случаю постройки нового Кремлевского дворца, лицевая сторона которого стоит именно на том высоком уровне площади, какой некогда высился и у Боровицких ворот.

От древнего времени осталось неизменным только одно имя горы, сохраняемое и доныне помянутыми Боровицкими воротами. Вся гора была боровая, покрытая в древнее время, конечно, дремучим бором.

На это указывает и другой свидетель, стоящий неподалеку, древний храм Спаса на Бору во дворе Нового дворца.

Урочище Бор, стало быть, обозначало всю площадь древнейшего помещения Москвы.

По-видимому, к этому Бору относится и древнее замоскворецкое урочище церквей Иоанна Предтечи под Бором и Черниговских Чудотворцев тоже под Бором. Выражение под Бором, а не на Бору, вернее всего указывает, что обозначенная местность, лежащая хотя бы и за рекою, в действительности находилась под сенью Кремлевского бора. Часть этого бора, вероятно, произрастала и по замоскворецкому берегу, но главный сплошной бор все-таки простирался по Кремлевской нагорной стороне реки, почему и явилось урочище под Бором. Это урочище, как местность древнего поселения, должно относиться к той же отдаленной древности, как и Кремлевское урочище на Бору[36 - Существовало и еще урочище под Бором, как обозначалась церковь Иоанна Предтечи в Ивановском монастыре (Доп. Акт. Истор. I, 210). Любопытно, что с именем Бора в этих трех случаях соединяются и имена церквей Иоанна Предтечи. Быть может, постройкой храмов этого воимя руководила какая-либо религиозная мысль, освящавшая боровую лесистую местность святым именем Предтечи соответственно народному верованию.].

Упомянутые прозвания «на бору» и «под бором» и прозвание ворот – Боровицкие остаются древнейшими памятниками Московской топографии, а прозвание ворот вместе с тем служит свидетельством, что самые ворота на том же месте существовали от того времени, как была выстроена первая ограда для здешнего поселка. По всему вероятно, в начальное время они открывали путь не прямо на гору, а только на Подол Кремля, как это заметно и теперь по закладенной арке в Боровицкой башне, проводившей и в позднее время к тому же Подолу.

Надо также упомянуть, что прозвание ворот неподвижно сохранялось в течение веков именно только памятью Московского народа. Царь Алексей Мих., следуя своим благочестивым побуждениям, указом 17 апреля 1658 г., повелел эти ворота писать и называть Предтечинскими, во имя стоявшей перед ними церкви Иоанна Предтечи; однако не только народ, но и канцелярские официальные записи не всегда следовали этому указу и по-прежнему прозывали ворота Боровицкими.

Какая же была ограда у первого Кремлевского поселка? На это дают ответ во множестве рассеянные в близких и дальних окрестностях Москвы так называемые городки и городища, то есть древние места таких же поселков, каков был и первый Кремлевский. Они также устраивались на мысах или угловых высоких местах при слиянии рек, речек и оврагов, в лесной глуши, и всегда были укреплены валом и рвом. На валу, конечно, ставился еще деревянный частокол, тын, или острог из бревен, стоймя, остро отесанных вверху. Так, несомненно, был укреплен и первый поселок Кремля. Остатки его вала и рва были найдены близ юго-западного угла церкви Спаса на Бору при постройке Нового дворца[37 - Гастева: Статистическое Описание Москвы. М., 1841 г. Объяснение планов, с. 4, № 55.], при чем оказывается, что церковь Спаса стояла вне окопа или ограды этого первичного поселка.

Городок и до постройки деревянных стен мог именоваться Кремником, Кремлем и Кремлевником, так как это имя в коренной форме Кремь и доселе в северном областном языке обозначает тот же бор или крепкий и крупный строевой хвойный лес в заветном бору, растущий среди моховых болот [38 - Отеч. Записки 1844 г., № 2, Смесь, с. 84 и 85.], которые и у Кремля оставили свое имя в улице Моховая.

У Ивановского монастыря Кулижки также обозначали болотистую местность.

Стало быть, прозвание Кремля идет не от крепких стен, не от крепости в смысле крепостной твердыни, а от имени бора – кремника.

В половине XV века (1461 г.), по случаю постройки вблизи Боровицких ворот упомянутой каменной церкви Рождества Иоанна Предтечи, летописец записал очень достоверное предание, что та церковь «была прежде деревянная, первая церковь на бору, в том лесу и рублена, и была соборная при св. Петре митрополите, и двор был Петра Чудотворца близко туто же[39 - Полное Собр. Летоп. VIII, 149. Продол. Нестора. М., 1784, с. 259.].

Можно с вероятностью предполагать, что эта церковь была здесь выстроена вскоре по крещении тутошнего населения. Когда в 1847 г. каменный храм был окончательно разобран, то «под кирпичным полом каменного жертвенника (у Предтеченского престола) найдены скотские кости: лошадиная голова и две голени, из которых одна признана была за бычачью, а другая за коровью»[40 - Москов. Архангельский Собор, соч. А. Лебедева. М., 1880 г., с. 142.]. Не воздвигнута ли первая деревянная церковь на самом месте древнего языческого капища? Воименование Рождества Предтечи также может служит указанием на бывавшее здесь языческое
Страница 21 из 53

празднество, какое с именем Купалы совершалось накануне христианского празднования в честь Предтечи 24 июня. Известно, что во времена первого крещения русских племен христианские храмы повсюду поставлялись на местах прежних языческих требищ, о чем прямо свидетельствует, первый митрополит Русин, Иларион: «Начат мрак идольский от нас отходити», говорить он. «Уже не сотонинская капища сограждаем, по Христовы церкви зиждем… капища разрушилась и церкви поставляются, идоли сокрушаются и иконы святых являются…»[41 - Чтения Общ. Истории и Древностей, год III, № 7, с. 32, 37.]

По-видимому, Предтеченская церковь занимала серединное положение в этом древнейшем городке Москвы, несомненно, как упомянуто, и в то время обнесенном земляным окопом, валом и рвом. Замечается также и общий городовой обычай ставить главные соборные храмы по самой средине города. Если так было и в Московском первом городке, то это обстоятельство дает возможность, хоть приблизительно, определить пространство первоначальной Москвы, пространство, так сказать, ее зародыша.

Этот зародыш занимал Боровикий острый угол Кремлевской местности на протяжении не много более ста сажен и составлял острый трехуголыник, вершина которого направлялась к Ю. 3., к устью речки Неглинной, а основание примыкало к С. В., к уровню всей площади Кремля, где, не доходя церкви Спаса на Бору, был открыт, как упомянуто, ров и вал. Таким образом, весь городок помещался между Боровицкими воротами и Новым Императорским дворцом, занимая всю площадь, перегороженную теперь чугунной решеткой. Стороны этого трехуголыника – южная, к Москве-реке, и западная, к Неглинной, где высятся стены Кремля и здание Оружейной Палаты – спускались к потокам рек береговыми кручами, вышиною от уровня реки почти на 15 саж. или – по другому измерению – почти на 20 сажен, как это еще заметно со стороны Кремлевского сада.

От Боровицких ворот идите прямо к Новому дворцу, держа линию на среднее окно Государева кабинета, выходящего на угол дворца, и через 120 мерных шагов вы остановитесь на том самом месте, где находилась упомянутая первая церковь Москвы во имя Рождества Иоанна Предтечи. Как упомянуто, она разобрана в 1847 г. единственно по той причине, что будто бы, как за очень достоверное рассказывали некоторые из строителей Нового дворца, нарушала красоту вида на вновь построенный дворец из Замоскворечья и в особенности с Каменного моста. Действительно, этот небольшой старинный храм, дорогой памятник Московской древности, не был уже в архитектурном согласии с новыми постройками и казался каким-то случайно здесь забытым остатком исчезнувшей первобытной Московской старины.

История исчезновения этого храма любопытна.

«2 октября 1846 г. Государь Император Николай Павлович при осмотре Нового дворца, даже и из Замоскворечья и с Каменного моста, Высочайше повелел соизволил церковь св. Иуара (как в это время прозывался древний храм по имени предела) перенести в башню Боровицких ворот, ныне же существующее ее строение разобрать» (Судьба первой церкви на Москве, А. И. Успенского. М., 1901, с. 15).

Однако у начальства Московской Дворцовой Конторы естественно возникло опасение, не произойдут ли по этому поводу разного рода волнения и толки в народе. Такие опасения возникали и прежде по таким же поводам, напр., при Императоре Александре I по случаю предполагаемого Валуевым уничтожения некоторых старых зданий Кремля.

Имея это в виду, вице-президент Конторы, непосредственно заведывавший всей постройкой Нового дворца, гофмаршал барон Боде доносил Министру Двора 12 авг. 1847 г. следующее: «Находящуюся в Кремле церковь во имя св. Иоанна Предтечи Высочайше повелено сломать и перевести в Боровицкую башню. А как этот храм принадлежит к первейшим Московским древностям, то, дабы совершенно отстранить все могущее возникнуть по сему предмету в народе разного рода толки, я полагал бы на стене башни, обращенной ко Дворцу, сделать на особо вделанных камнях надписи, объясняющие причину сего перенесения».

Митрополит Филарет одобрил эту мысль и составил две надписи, которые по Высочайшему соизволению и помещены на свои места.

Сердечным печальником о разорении храма явился известный любитель святыни А. Н. Муравьев.

Он обращался с ходатайством о спасении древней Церкви к Владыке митрополиту, но получил от него ответ в следующих выражениях: «Простите меня, что я поклоняюсь древним иконам и прочей святыне, а не расседшимся камням Василия Темного». Владыка знал о построении церкви только один 1461 год. В примечании к этому ответу Владыки Муравьев, между прочим, пишет: «Ее (церковь) хотели сохранить ради древности при устройстве Нового Кремлевского дворца и потом вдруг ради ветхости разобрали, хотя она простояла бы еще многие годы. Узнав об этом намерении, я всячески старался спасти древний храм, обращался о том и к Владыке и к князю С. М. Голицыну, но не успел, потому что двор был за границей и слишком скоро исполнилось данное повеление».

Барон Боде в особом докладе о ветхости храма доказывал, что «всякое малейшее движение (т. е., вероятно, езда по площади возле церкви) причиняло бы быстрое разрушение зданию церкви». Владыка со своей стороны произнес при освящении нового помещения храмовой Святыни на Боровицкой башне утешительное и назидательное слово Москвичам, скорбившим о разрушении церкви.

Когда церковь разобрали, то вид на дворец из Замоскворечья стал еще непригляднее. Обнаружилась обширная и пустынная кривая площадь древнейшего помещения Москвы, среди зданий, расположенных по кривым линиям, не имевших правильного фасада или лица. Все это по необходимости заставило устроить здесь, в качестве фасада, существующую теперь чугунную решетку с двумя воротами.

А тут близко, возле сломанной церкви, находился и двор святителя Петра Чудотворца, основателя всего величия и могущества Москвы. Это было в 20-х годах XIV столетия. Но тут же близко еще раньше, в 1147 г., несомненно находился и тот двор вел. князя Юрия Владимировича Долгорукого, в котором и он устраивал сильный обед и пир своему несчастному другу Новгород-Северскому князю Святославу Ольговичу. Можно с достоверностью полагать, что княжий и впоследствии митрополичий дворы с их хоромами стояли с западной стороны храма, то ест между храмом и Боровицкими воротами. Очень также вероятно, что митрополиту Петру, когда он поселился в Москве, был отдан для житья прежде бывший княжеский дворец, или же самое место этого дворца. Летописцы ХV века свидетельствующие что дворец Чудотворца Петра находился на том самом месте, где в их время стоял двор кн. Ивана Юрьевича Патрикеева, перед самою церковью Иоанна Предтечи. А этот двор в прежнее время принадлежала вел. княгине Софье Витовтовне, супруге вел. князя Василия Дмитриевича, потом ее внуку князю Юрию Васильевичу, сыну вел. князя Василия Темного[42 - Летопись Новг. IV, 148. Никон. Л. V, 288. – С.Г.ГрЛ.193. – Карамзин V. пр. 386, с. 167.], что вполне подтверждает принадлежность двора и в древнее время Великокняжеской же семье. Отданный митрополиту этот двор после переселения митрополита на новое место, возле Успенского Собора, по всему вероятию, поступил опять во владение великого князя.

Когда Москва в 1147 году сильно и широко угощала
Страница 22 из 53

Новгород-Северского князя, она в то время была еще только княжеским селом, хозяйственным княжеским хутором, а потому все ее население несомненно состояло только из одних дворовых слуг князя с ключником или дворецким во главе. Но когда, через 10 лет, в 1156 г. князь Юрий Долгорукий или собственно Андрей Боголюбский устроил из своего села город, т. е. обнес село крепкими, хотя и деревянными стенами, то это значило, что Москва с той поры становилась уже не княжеским селом, а целым полком княжеской военной дружины. В то время город и дружина-полк были однозначущи. Постройка города показывала, что окрестные близкие и дальные местности были уже достаточно населены и в опасных случаях требовали безопасного убежища, каким и являлись крепкие стены города. О весьма значительном населении подмосковных мест свидетельствуют многочисленные курганы, особенно по верхнему и нижнему от города течения Москвы-реки, в местностях сел Спас-Тушина и Царицына. В случае нападения и нашествия врагов вся населенная окрестность сбегалась обыкновенно под защиту городовых стен, унося с собою все дорогое и ценное из своего имущества и оставляя на произвол судьбы только постройки своих дворов. Так бывало в древней Руси во все время княжеских усобиц и Татарских и Литовских нашествий.

Но кроме того, Московский первый город ставился, как передовая сторожевая крепость со стороны Смоленских (Литовских) да и Новгородских неприятелей, для защиты нового стольного города Владимира Суздальского, а также и со стороны южных врагов, потому что дорога с юга к Владимиру пролегала через Москву и от Северской области, и от Рязани.

С того времени господствующим населением города являются уже не княжеские дворовые слуги, но дружинники, дружинное боярское сословие со своим тысяцким во главе или боярином-воеводою.

Само собой разумеется, что с устройством города к нему мало-помалу стало тесниться и окрестное население, стало садиться вблизи его стен, водворяя таким образом зародыш будущего обширного Посада.

Мы упомянули, что замоскворецкое поселение под Бором могло существовать еще в то время, когда Кремлевская гора была покрыта Бором.

Спустя 20 лет после постройки города, в 1176 г., во время наставшей по смерти Андрея Боголюбского княжеской усобицы, город Москва в лице своей дружины принимает живое участие в этой усобице, отстаивая права своего старшего города Владимира. Под именем Московлян, Москьвлян, дружина однажды выступила было в поход, сопровождая во Владимир своего излюбленного князя Михалку Юрьевича, но, услыхав, что к ее родному городу Москве идет соперник Михалка, Ярополк, поспешно поворотила назад, возвратилась вспять, блюдучи домов своих.

Однако как ни береглись Московляне, на другой же год (1177) осенью к ним внезапно пришел Рязанский князь Глеб «и пожже город весь и села».

Этим пожаром открывается длинный ряд пожаров, опустошавших весь город из конца в конец. В 1209 г. князь Рязанский Изяслав и Пронский Михаил снова приходили к Москве ратью, но были отбиты и едва спаслись бегством[43 - Родословная книга. Временник Общ. Истории. Кн. X, с. 29.]. В это время Москва была только пригородом Владимира и потому находилась в непосредственном владении вел. князя, сначала Андрея Боголюбского, а затем его брата, Всеволода, потом второго Всеволодова сына, Юрия. По-видимому, и тогда уже она являлась городом настолько значительными, что 4-й сын Всеволода, Владимир, получивший по смерти отца в надел город Юрьев, не захотел в нем оставаться и перебрался в 1214 г. в Москву, действуя в усобице враждебно против Юрия, который, однако, осадил его в Москве, принудил сдаться и отправил его на княжение в Переяславль Киевский[44 - Переясл. Летопись, 111, 112.].

Как был обширен этот первый город Москвы, охранявший дома дружинников, об этом мы не имеем даже и косвенных указаний.

Должно полагать, что он занимал едва ли половину, а быть может, вернее, только третью долю теперешнего Кремля.

Со стороны речки Неглинной черта городских стен могла доходить до теперешних Троицких ворот, мимо которых в древнее время, вероятно, пролегала простая сельская дорога по Занеглименью в направлении к Смоленской и к Волоколамской или Волоцкой старым дорогам.

С другой стороны, вниз по Москве-реке, такая черта городских стен могла доходить до Тайницких ворот или несколько далее, а на горе включительно до Соборной площади, так что весь треугольник города, начиная от его вершины у Боровицких ворот, мог занимать пространство со всех трех сторон по 200 сажен, т. е. в окружности более 600 сажен.

Но это одни предположения, очень вероятные, но не имеющие за собою точных оснований.

В Батыево нашествие 1238 г. город был пленен и опять сожжен, сгорели и церкви, и монастыри все, и села. Эта летописная отметка, что погорели монастыри все, может указывать на значительность пригородного расселения Москвы, а стало быть и на достаточную населенность самого города. Как пригород стольного Владимира, Москва и до Татар, и во время первых десятилетий Татарщины оставалась не отменно во владении великого князя. После Батыева разгрома Вел. Княжение получил Ярослав Всеволодович, распределивший перед кончиною Великокняжеские волости своим сыновьям, при чем Москва досталась седьмому его сыну, Михаилу, прозванием Хоробриту, вскоре погибшему в битве с Литвою (1248 г.). Второй сын Ярослава, Великий князь Александр Невский († 1263 г.), вероятно по духовному завещанию, отдал Москву своему младшему сыну, двухлетнему ребенку Даниилу (родился в 1261 г.), который по малолетству и с своим городом находился под опекою дяди, Ярослава Ярославича Тверского, занявшего великокняжеский стол по кончине Александра. Если припомним древний обычай оставлять по своей кончине свой собственный двор младшему сыну, то можем предположить, что Москва в этом случае является собственным особым домашним гнездом Невского героя.

Тверская опека над Москвою продолжалась 7 лет и город управлялся тиунами Ярослава до его смерти в 1271 г., когда уже 10-летний Даниил Александрович основался в своем городе самостоятельным князем. С этого времени (1272 г.) и настало быти уже непрерывное Княжество Московское.

Даниил, живя в дружбе с Тверью, очень миролюбиво прокняжил в Москве с лишком 30 лет (33 года по свидетельству Родословной книги) и скончался в 1303 г. марта 5, оставив наследниками пятерых сыновей – Юрья, Александра, Бориса, Ивана и Афанасия.

Летописцы не оставили никаких свидетельств о том, каков был город Москва в эти 30 лет. Они упомянули только, что в 1293 году, во время усобицы сыновей Невского, Андрея и Дмитрия, она была взята Татарами в числе 14 городов, составлявших область Великого Княжества Владимирского.

По смерти Даниила тотчас же начались усобицы с Тверью из-за Переяславской вотчины, отказанной любимому дяди Даниилу его племянником, Переяславским князем Иваном Дмитриевичем. А вслед затем поднялся спор из-за Новгорода и о Великом Княжении между Тверским князем Михаилом и Московским старшим сыном Даниила, Юрием.

В этом споре Тверской князь два раза приходил к Москве. В первый раз в 1305 г. он отступил, помирившись с Данииловичами, а во второй, в 1307 г., после упорного боя под стенами города, он также ушел без всякого успеха для своих целей и города взять
Страница 23 из 53

не мог.

Город, стало быть, и в то время был укреплен, как подобало хорошему городу.

В отчаянной борьбе с Тверским князем Московский Юрий Дан. все-таки успел утвердить за Москвою Великокняжеский стол, получив в Орде ярлык-грамоту на Великое Княжение, за что и погиб от руки Тверского князя, Михайлова сына, Дмитрия.

С этого самого года (1325), как был убит Юрий Дан., и начинается заботливое устройство города Москвы в том виде, какой сохранялся в ней и в последующие столетия и в основных чертах достиг нашего времени.

Начало положил святитель Петр, уже несколько лет до того времени живший в Москве у доброго и богомольного Юрьева брата, Ивана Даниловича.

Деревянный город с своими деревянными стенами, храмами и всеми жилыми зданиями, всегда готовая жертва для опустошительного пожара, не имел даже хотя бы и малого, но каменного соборного храма, соответственного по своему благолепию высокому положению пребывавшего в нем митрополита всея Руси. Об этом уже к концу своих дней сердечно и озаботился святитель Петр. Первый каменный храм в Москве во имя Успения Богоматери был заложен 4 августа 1326 г.[45 - Принимаем этот год, хотя сомневаемся в его достоверности. Некоторые летописи и притом в более старых списках прямо указывают время закладки храма в 1326 г. августа же 4-го. Между тем в Степенной Книге (I, 406) в Житии св. Петра сказано, что оконченный постройкой храм был освящен спустя два года по кончине Святителя, а по летописям это совершилось в 1327 г., след., закладка по этому свидетельству происходила в 1325 г. Митрополит Макарий (История Русской Церкви, IV, 229) относит закладку храма даже к 1324 году. При постройке нового собора в 1472 г. летописец указал, что новый храм заложен спустя 146 лет после закладки древнего, т. е. в 1326 году.] его собственными руками. Святитель, чувствуя приближение своей кончины, собственными же руками уготовал себе и гробницу в новом храме, с северной его стороны, близ жертвенника, и зимою того года 20 декабря почил, не увидев его совершения, но упокоился в той гробнице, послужившей как бы основным камнем для могущества и величия дотоле мало заметного города Москвы.

Таким же краеугольным основным камнем будущего величия Москвы являлась и гробница первого великого князя Москвы, Юрия Даниловича, погребенного в том же храме с южной стороны, в пределе св. Великомученика Димитрия Солунского, древнего страдальца за свое отечество, город Солунь.

Великий князь Юрий Данилович был убит в Орде Тверским князем Дмитрием Михайловичем 21 ноября 1325 г. Тело его было привезено в Москву для похорон в феврале 1326 года.

В это время приехал в Москву к митрополиту ставиться в архиепископы избранный Новгородский владыка Моисей, для чего собрались в Москве и другие владыки. При них и привезено было тело Юрия Даниловича. Владыка Моисей или один из его спутников записал это событие в свою Новгородскую летопись (I, 73) такими словами:

«И погребоша его митрополит Петр и архиепископ Моисей и Тверской епископ Варсонофий, Ростовский Прохор, Рязанский Григорий, в субботу первую (Великого) поста (8 Февраля 1326 г.). И плакася по нем брат его князь Иван (Калита) и весь народ плачем великим, от мала и до велика: убил бо его в Орде князь Дмитрий Михайлович без царева слова. Не добро же бысть и самому, ибо что сеет человек, тоже и пожнет. Но добро есть послушати рекшаго: Да любите друг друга яко же аз возлюбих вы. Иоанн же Богослов глаголет: Братие! Бог любовь есть, пребываяй в любви с братом в Бозе пребывает и Бог в нем. И паки инде в Писании глаголет: иже имать ко всем любовь, таковый без труда спасется».

О месте погребения вел. кн. Юрия в летописных свидетельствах существует разногласие. Некоторые летописцы прямо и верно указывают, что вел. князь был погребен в церкви Успения в пределе св. Димитрия. Другие, позднейшие, неверно указывают на Архангельский собор, по соображению поздних лет, что все Московские князья хоронились в этой Великокняжеской усыпальнице. Предполагаем, что погребение совершилось если не в новозаложенном храме, то на определенном для храма месте и что предел храма во имя св. Димитрия Солунского был построен над гробом вел. князя[46 - Когда в 1472 г. митрополит Филипп приступил к постройке нового более обширного храма, то «егда разбиша (старую церковь) и тогда выняша из стены в церкви св. Димитрия мощи князя Юрьевы Даниловича Великого князя всея Руси и вложиша в раку древяну поставиша их на гроб Феогноста митрополита, где же была церковь Поклонение Вериг… и егда же зиждуще церковь уготоваша место в той же церкви, в великом Дмитрии, в стене, на той ж стране и пренесше их… положиша тамо. А был на пренесении митрополит со всем собором, и Князь Великий с сыном и множество народа».]. Несомненно, что благочестивая мысль Святителя указала и святое воимя для этого предела, ибо память о Солунском Мученике по многим обстоятельствам соответствовала печальному событию, так как великий князь Юрий погиб именно за свое отечество, за свой город – Москву.

Таким образом, первый неутомимый труженик Москвы, омывший все грехи своего исторического труда своей кровью за то именно, что выдвинул свой незаметный город на историческое поприще, по всем правам исторического деятеля удостоился погребения в том же храме, который по благословению св. Петра соделался святым покоищем первосвятителей всея Руси. И с каким торжественным почетом древняя Москва хоронила безвременно погибшего своего первого политического деятеля: отпевали с митрополитом владыки четырех главных областей: Новгородской, Тверской, Ростовской и Рязанской.

По-видимому, собрание в Москве владык для поставления Новгородского владыки Моисея произошло именно с целью встретить привезенное тело вел. князя. Владыка Моисей был избран Новгородцами еще в феврале 1325 г. и с того времени ожидал, когда позовет его митрополит для ставленья. Святитель Петр позвал его к прибытию в Москву тела покойника.

Выраженное приведенными выше словами Новгородского летописца сочувствие к тогдашней Москве со стороны Новгорода основывалось на заслугах вел. князя Юрия Дан., оказанных им вольному городу и на ратном поле с Немцами, и в мирных переговорах со Шведами, и постройкою Орешка, а главное оно основывалось на давней неприязни Новгорода к Тверским князьям, вследствие чего и отчаянная борьба Москвы с Тверью происходила собственно из-за Новгорода. Боролся с Тверью Новгород, и Московский князь в сущности был только подручником вольного города, главным его воеводою.

Как упомянуто, святитель Петр не дожил до совершения заложенного им соборного каменного храма. Совсем оконченный постройкою, храм был освящен уже в 1327 году 4-го, а по другим летописям 14 августа, накануне празднования Успения Богородицы, что вероятнее. Освящение совершил тот же Ростовский епископ Прохор.

Около того же времени в Твери произошло побиение Татар и грозного посла Шевкала – событие несчастное и роковое для Тверского княжества и решительное для возвышения Москвы, так как с этого времени Великое Княжение, т. е. старейшинство над всею Русскою Землею, уже навеки утвердилось в ее руках. Это старейшинство в то же время утвердилось и в церковном Управлении. Преемником митрополита Петра был поставлен в Царьград Феогност, родом
Страница 24 из 53

Грек, который, придя на святительский Русский престол Киевский, а теперь, по местопребывании митрополитов, Владимирский, остался в Москве у Пречистой Богородицы Успения и у Чудотворцева гроба Петрова, севши на его кафедральном соборном месте и поселившись в его митрополичьем дворе.

И новый святитель благословил Московское дело и несомненно имел не малое влияние на политику нового Московского вел. князя Ивана Даниловича, как и на воспитание и поучение боярской среды в интересах крепкого единения, чего неуклонно требовала сама Церковь.

Само собою разумеется, как замечает и летописец, это поселение в Москве первосвятителя всея Руси, церковного властодержца, не было по сердцу другим князьям, особенно тем, кто простирал свои права на владычество и старейшинство в Русской Земле[47 - Ник. 139. Иным князем многим немного сладостно было, что град Москва митрополита имяше в себе живуща.].

Приезд на жительство в Москву митрополита из Греков, кроме политического весьма сильного значения, был не менее важным событием и в культурном отношении. Феогност водворил в Москве греческое художество иконописное, а вместе с ним несомненно и другие художества, служившие церковному благолепию.

С этого времени Москва не только строила каменные храмы, но и богато украшала их иконами и стенописанием и различною кузнью из дорогих и недорогих металлов.

В 1329 г. вел. кн. Иван Данил., возвратившись из похода на Псков, то есть порешив трудное Псковское дело с беглецом Александром Мих. Тверским без пролития крови, в память этого события 21 мая заложил новую вторую каменную церковь в Москве во имя Иоанна Лествичника, которому празднуют 30 марта. Храм был построен в три месяца, так что 1 сентября он был уже освящен. По всему вероятию, этот небольшой храм был воздвигнут по обету, быть может, в благодарение Господу за мирное и во всех отношениях благополучное окончание всех затруднений по делу с Тверским беглецом.

Весть о погибели в Твери Шевкала, царева племянника, привела Царя Узбека в неописанную великую ярость, рыкаше аки лев на Тверских князей. Он тотчас же послал за Московским князем Иваном Дан., которому и пришлось быть водителем многих Татарских полков, опустошивших в наказание всю Тверскую область.

Александр побежал из Твери сначала в Новгород, но там его не приняли и он удалился в надежное убежище для всех изгнанников, к Псковичам.

После татарского разгрома Тверского княжества Московский Иван Данилович и Тверской Константин Михайлович и даже Новгородский посол отправились в Орду ожидать распоряжения, кому быть Великим князем. Царь отдал В. Княжение Московскому Ивану Данил., а Тверское – Константину и вместе с тем повелел отыскать и доставить в Орду беглеца Александра. Иван Данилович и Новгородцы послали к Александру послов с повелением Царя идти в Орду.

Но беглец за охраною Псковичей не послушал этого повеления и не пошел в Орду. Чтобы исполнить царево повеление, грозившее в противном случае новым опустошением уже всей Земли, оставалось идти на Псков ратным походом, для чего и собралась теперь вся Земля, и Суздальская, и Новгородская, и двинулась в поход в сопутствии самого митрополита Феогноста. А это явно обозначало, что кровавой междоусобной битвы не случится. Предводительствуя полками, Иван Данилович прибыл в Новгород 26 марта, т. е. за три дня до празднования Иоанну Лествичнику.

В Новгороде и решено было тотчас идти на Псков, но мирным путем. Известно, что митрополит Феогност победил упрямых, но великодушных Псковичей и Александра Мих. церковною клятвою. Александр ушел в Литву, а Псковичи заключили мир с вел. князем.

Таким образом, и повеление Царя было исполнено, и Тверской князь остался жив и невредим.

В нравственном отношении дело было в великой степени трудное и тяжкое. Немудрено, что в тягостных помышлениях о жгучих затруднениях этого события припоминалась многострадальная Лествица св. Иоанна, написанная и изображенная для спасения от греховных бед, окружающих человека, освобождавшая от этих бед по степеням восхождения к желанному спасению, как все и происходило в препирательствах с Псковичами.

Немудрено, что, достигнув такого спасенного освобождения из надвинувшихся очень опасных для Русской Земли и лично для вел. князя затруднительных обстоятельств, Иван Данилович в благодарение Господу дал обет увековечить это событие построением храма в честь Иоанна Лествичника.

Некоторые предполагают, что храм мог быть построен в честь тезоименитства второго сына Калиты, Ивана Иван., который, однако, родился еще в 1326 году и потому теперь, в 1329 г., спустя три года, едва ли представлялся какой-либо повод увековечить его тезоименитство[48 - По исследованию почтенного археолога нумизмата А. В. Орешникова ангел Ивана Даниловича был Иоанн Предтеча, а его сына Ивана Ивановича – св. Иоанн, патриарх Иерусалимский, которые святые изображены на их печатях при их грамотах (Матер. к Русской Сфрагистике. М., 1903 г., с. 15, 19).].

Подтверждением тому, что обетный храм Иоанна Лествичника явился памятником упомянутого Псковского похода, может служить и другой небольшой, но также обетный и также каменный третий храм, пристроенный к Успенскому соборному храму с северной стороны, возле гробницы Петра митрополита, в честь спадения вериг св. апостола Петра и поклонения им, т. е. в честь освобождения апостола и от вериг, и от темницы. Едва ли возможно сомневаться, что и этот храм был основан в благодарение Господу по поводу спадения тяжких затруднений по делу с Псковичами о беглеце Тверском Александре, вообще по доводу умиротворения возникавшей вражды, готовившей страшный гнев со стороны Ордынского царя[49 - Так объяснял постройку обоих храмов еще «Путеводитель к Древностям и Достопамятностям Московским» (М., 1792, ч. I, с. 17), говоря, «что постройка совершилась в засвидетельствование Всевышнему благодарения за усмирение города Пскова».].

Этот третий храм был заложен того же (1329) года 13 августа (в то время, когда второй храм уже оканчивался строением) и совершен 14 октября, т. е. через два месяца после основания. Малое время, употребленное на постройку обоих храмов, указывает с одной стороны на малый размер их строения, а с другой, именно, на те обстоятельства, как в старину вообще строились обетные храмы: деревянные, напр., строились обыденкою, т. е. в один день, и так прозывались обыденными, а каменные, при более затруднительном сооружении, в два-три месяца.

Если не самые храмы, то их места и с их же именованиями сохраняются и до сих пор. Церковь Иоанна Лествичника впоследствии была устроена колокольнею для всех соборов, почему и обозначалась выражением, что под колоколы и прозывалась Иваном Святым. Затем при Годунове на ее месте выстроена высокая колокольня Иван Великий, в основании которой, в нижнем ярусе, и помещен престол Иоанна Лествичника. Церковь спадение вериг составила в новопостроенном в 1479 г. Успенском соборе предел с. Петра Апостола.

В том же достопамятном для Москвы 1329 году после постройки двух упомянутых обетных храмов возникла у Ивана Данил. мысль и о постройке четвертого каменного храма возле своего двора во имя Спаса Преображения, вместо обветшавшей, быть может, деревянной церкви Спаса на Бору, в которой еще в
Страница 25 из 53

1319 г. временно пребывали мощи убиенного в Орде Тверского вел. князя Михаила. Новый храм был заложен в том же году (1329), а по другим свидетельствам 10 мая 1330 года по благословению митрополита Феогноста, к которому вел. князь за этим благословением посылал даже в Киев, где тогда пребывал владыка. Прилагаем здесь старинный вид этой церкви Спаса Преображения или Спаса на Бору.

Вместе с постройкой храма здесь был тогда же основан и знатный монастырь со степенью архимандрии.

При церкви Спаса и прежде существовал монастырь, по всему вероятию, самый древний из всех монастырей Москвы, так как он находился возле первоначального ее городка, вблизи первой ее церкви Рождества Иоанна Предтечи, и был построен в самом Кремлевском бору.

Поздние предания от древних старцев рассказывали, что первоначально этот монастырь был устроен за Москвой-рекой с небольшим верстах в 4-х от Кремля еще отцом Ивана Даниловича, Даниилом Александровичем, у церкви св. Даниила, им же поставленной во имя своего тезоименитства, и что Иван Данилович в этом 1330 году перевел Даниловскую архимандрию в Кремль.

Однако Даниловский монастырь остался монастырем же на своем прежнем месте и предание, по всему вероятию, относило перемещение монастыря к перемещению в Кремль Даниловского архимандрита и избранной братии.

Любомудрия желатель и иноческого жития ревнитель Иван Данилович избрал в архимандриты отца Иоанна, «мужа сановитого и словесного и любомудрого сказателя книгам, и учительного божественных писаний». Само собою разумеется, что монастырь, находившийся вблизи Великокняжеского двора, был наделен значительными вкладами, имениями и различными льготами.

Учреждение монастыря возле своих хором и водворение в нем архимандрита, разумного и словесного сказателя книгам, показывало, что Иван Данилович высоко ценил книжное учение и любил беседовать с книжными людьми. Существенное значение монастыря в нашей древности заключалось именно в просветительном его влиянии на тогдашнее общество. В своем роде монастырь являлся академией или вообще школой, где можно было услышать многое от доброго церковного учения на пользу доброй жизни и душевного спасения. Поэтому учреждение монастыря в стенах Кремля равнялось в известном смысле учреждению просветительного училища.

Вид теремов и церкви Спаса на Бору.

Гравюра 1809 г. по рисунку Фр. Кампорези из книги «Travels in various countries of Europe etc., by Clare. London, lh

Спустя с небольшим два года, в 1333 г., Иван Дан. заложил новую, уже пятую, каменную церковь во имя Михаила Архангела на набережной стороне тогдашней площади Кремля, вероятно на месте древней деревянной, которая могла быть построена еще Московским князем Михаилом Ярославичем Хоробритом, братом Невского (†1248).

Новый каменный храм был в то же лето и окончен и освящен 20 сентября митрополитом Феогностом. Этот храм воздвигнут Иваном Даниловичем не без мысли о вечном упокоении в его стенах и самому его строителю. После его кончины он и послужил общей усыпальницей для Московского княжеского рода, как и Спасский монастырский храм послужил в то же время усыпальницей для великих княгинь.

В Архангельском храме первым был погребен сам его создатель Иван Данилович, а в Спасском – первая его супруга Елена, скончавшаяся в 1332 году и погребенная марта 4.

Таким образом в течение четырех лет (1329–1333) в Великокняжеской Москве было построено четыре каменных храма (в том числе один предельный) и каждый из них строился в одно лето не более четырех месяцев.

Одно это обстоятельство дает уже свидетельство, что храмы были не велики и образцом их может служить существующий до сих пор храм Спаса на Бору, ныне во дворе Нового дворца, о котором хотя и есть свидетельство Летописи, что он вновь построен в 1527 г. и с пределами, но, по всему вероятию, это свидетельство относится к постройке пределов с южной его стороны, главный же храм по своим очень малым размерам напоминает первоначальную постройку при Иване Даниловиче Калите.

Все такие постройки обнаруживали значительную бедность Московского князя и вообще бедность всего населения Суздальской Земли, столько раз опустошенной татарскими нашествиями из конца в конец. Теперь уже не было возможности вел. князю создавать такие храмы, как был воздвигнут при Андрее Боголюбском в маленьком же Владимире великолепный дивный Успенский Собор.

В Твери, успевшей обогатиться раньше, чем Москва, каменный храм во имя Спаса заложен еще в 1280 г. и окончен в 1290 г., а в 1292 г. украшен стенописью, судя по употребленному времени на его постройку, это был храм более обширный, чем даже Московский соборный храм Успения, Москва с малыми средствами могла строить из камня только малые храмы, которые оставались ее украшением почти целые полтораста лет.

Но кроме упомянутых каменных храмов, в городе Кремле не мало было храмов деревянных, о количестве которых мы узнаем из летописных известий о пожарах.

Как только Москва стала устраиваться твердым гнездом, так и начались пожары, происходившие и от несчастных случаев, и, вероятно, также и от злодейских поджогов. В течение 13 лет случилось четыре больших пожара, о чем, как бы с недоумением и намеком, отчего они могли происходить, заметил и летописец. Первый пожар случился 3 мая 1331 г., при чем летописец впервые наименовал: погорел город Кремник, Кремль. Второй пожар был в 1335 г. Третий – в 1337 г. июня 13, когда сгорело 18 церквей, а Новгородский летописец к этому присовокупляет, что тогда вся Москва погорела, после чего случился сильный дождь, так что все спрятанное в погребах или вынесенное на площадях, «все потопло что было где выношено от пожара».

Это свидетельство любопытно в том отношении, что, стало быть, Новгородцы были свои люди в Москве и заносили в свою летопись даже такие обстоятельства, о которых другие летописи совсем не упоминают. Второй пожар Москвы, случившийся в 1335 г., записан только в одной Новгородской летописи[50 - «Того же лета, по грехом нашим, бысть пожар в Руси: погорел город Москва, Вологда, Витебск и Юрьев Немецкий весь погорел». Это вместе с тем указывает, как торговые люди хорошо звали, что делалось во всех городах, куда заходили их неутомимые торги.].

Четвертый большой пожар случился через два-три года после кончины Ивана Даниловича, при его сыне Симеоне, 31 мая 1343 г., когда также погорел весь город, одних церквей сгорело 28, по другим свидетельствам только 18.

Число церквей должно указывать и на численность городского населения, которое, кроме Великокняжеского двора, состояло главным образом из сословия дружины и богатых гостей-купцов, имевших как те, так и другие значительные достатки и потому строивших и на своих дворах особые домовые храмы. Один из таких храмов, как увидим, оставался в Кремле до последних годов XVIII ст., именно Воздвижение во дворе Головиных.

Что касается пожаров, то необходимо припомнить, что они бывали особенно часты в годы, когда политическая сила Москвы обнаруживала свое неуклонное возрастание, конечно, всегда сопровождаемое обидами и насилием для тех, кто не хотел идти по следам Московской политики, крепко державшей в своих руках идею государственного единения. Очень заметно, что пожары, это периодическое выжигание Москвы, совершались в известных случаях
Страница 26 из 53

из ненависти и мести.

У оскорбленных и обездоленных людей, каких не мало могло явиться при первом усилении Москвы, пожар был единственным самым удобным средством нанести обидчику и насильнику желанное возмездие. Вот почему периодические пожары при первоначальном устройстве города Москвы в княжение Ивана Калиты, а потом в государствование Ивана Третьего, когда происходило еще более сильное и более богатое переустройство города, ряды таких пожаров невольно останавливают внимание исследователя и заставляют отыскивать, раскрывать их причины в тех обидах, какими особенно было богато время Ивана Третьего. Горела Москва и от воли Божией, и от воли обиженных ею людей и по правде, и по неправде.

Заботливо устраивая свой родной город и утвердив в нем каменными храмами вековечные места и доныне существующих главнейших зданий Кремля, Иван Калита года за два, по другим свидетельствам за 4 месяца, до своей кончины, 25 ноября 1339 г., заложил град Москву дубовый, который был срублен тою зимою и окончен великим постом 1340 г., когда 31 марта последовала и кончина строителя[51 - П. С. Л. III, 79 и Никон.; Кар. IV, пр. 318. По другим летописям он скончался в то же число 1341 г. П. С. Л. I, 230, Княжил 18 лет, след. с 1323 г., когда Юрий Дан. ушел на погибель в Орду (П. С. Л. V, 222).].

Поздние летописцы к этому присовокупляют: «Такоже и посады в ней (в Москве) украсив и слободы, и всем утверди»[52 - Описание Рукоп. Сборников Имп. Публ. Библ., Бычкова I, 154.].

При постройке Нового дворца и его отдельных апартаментов со стороны речки Неглинной были найдены остатки упомянутых дубовых стен, состоявшие из больших дубовых дерев, толщиною в отрубе почти в аршин, наполовину уже истлевших и лежавших в земле на протяжении более семи сажень (22 арш.) и в расстоянии от стены Кремля на три слишком сажени[53 - Описание Нового Императорского дворца в Кремле Московском, А. Вельтман. М., 1851 г., с. V.].

Какое пространство занимал этот дубовый Кремник, на это мы не встретили свидетельств ни в летописях, ни в других письменных памятниках. Но по некоторым указаниям можем с вероятностью предполагать, что его предельная линия с восточной стороны на ровной площади доходила до Малого (Николаевского) дворца с включением местности самого дворца и Чудова монастыря. При обновлении дворца в 1874 году на его дворе, по направлению к его воротам, под слоями жилого мусора материк оказывался на глубине от 9 и до 13 арш., что явно свидетельствовало, что здесь в древнее время проходил глубокий ров, направлявшийся к Москве-реке под гору на Подол вблизи существующей церкви Константина и Елены, где на Подоле и в XVII ст. пролегала особая улица между старинными боярскими дворами и стоявшими там церквами. В то время одна из этих церквей во имя Рождества Богородицы обозначалась что на Трубе, след. стояла как можно полагать над древним рвом, который потом был обделан трубою для стока с площади весенних и дождевых вод. Эта труба проходила и под Кремлевскою стеною к Москве-реке.

С западной, то есть с С. З. стороны, по течению Неглинной, межа дубового города оканчивалась у грота в Александровском саду или с внутренней стороны у главных ворот Арсенала, против улицы Никитской. Именно эта Никитская улица, не имеющая теперь своего продолжения в Кремль, должна указывать, что некогда она служила большою дорогою от Волока-Ламского, откуда шел торговый путь из Новгорода к древнему Москворецкому торговому пристанищу, в первое время существовавшему еще на Подоле самого Кремля, почему и дорога пролегала возле восточной стены Кремника.

С южной стороны по течению Москвы-реки дубовый город оканчивал свою межу над упомянутым рвом или трубою XVII ст., против которых направлялась из Замоскворечья также некогда большая дорога Ордынская, превратившаяся в улицу Большую Ордынку. Эта дорога подходила к берегу реки прямо против низменной подольной части Кремля, где стоит церковь Константина и Елены и где, как упомянуто, существовало древнейшее торговое пристанище Москвы, передвинувшееся впоследствии к теперешнему Москворецкому мосту.

Со стороны теперешних Никольских ворот или от С. Востока стена дубового Кремника направлялась через Арсенал к Чудову монастырю и Малому дворцу, где, как упомянуто, открыты были следы древнего рва. Предположительно таков был объем дубового города Москвы.

Иван Калита в течение своего не особенно долговременного княжения настолько успел устроить город Москву в ее строительных частях, что его наследникам оставалось продолжать его дело уже только с художественной стороны, как это и было выполнено его сыном Симеоном Гордым. По-видимому, последний пожар, истребившей не то 18, не то 28 церквей, не распространился на новые каменные храмы, или же не повредил их значительно, потому что на другой же год (1344) эти каменные храмы не только были обновлены, но их стали украшать и стенописанием.

Иконописному художеству в Москве начало мог положить еще митрополит Петр, сам хорошо знавший это художество и оставивший в Успенском соборе икону Богоматери своего письма, именуемую Петровскою, которая, как великая святыня Москвы, в ознаменование святой охраны, всегда выносилась в крестных ходах вокруг города.

Но главным насадителем иконописного художества в Москве был преемник св. Петра, митрополит Феогност. При нем, несомненно по его призыву, появились в Москве Греческие иконописцы, которые своим мастерством и основали в Москве знаменитую впоследствии школу этого художества, послужившую образцом даже и для последующих веков. Греческие мастера в 1344 г. украсили стенописью, подписали митрополичью соборную церковь Успения, окончив работу в одно лето. А вел. князь Симеон Иван тоже повелел расписать у своего двора церковь Архангела Михаила, несомненно в память своего отца, в ней погребенного. Этот храм расписывали Русские иконники, старейшинами и начальниками у которых были Захарий, Деонисий, Иосиф и Николай. В то лето эти мастера не успели докончить стенописания, «и половины не подписаша», по случаю обширности храма и мелкого письма.

В следующем 1345 г. и вел. княгиня Анастасия (Августа, Литовка), супруга вел. князя Симеона, также пожелала украсить стенописью монастырскую церковь Спаса на Бору, где в тот год по кончине своей и была погребена. И здесь работали Русские же мастера, у которых старейшинами были Гойтан[54 - Гойтан почему-то назван Карамзиным (IV, 172) иностранцем. К этому г. Иловайский (II, 39) прибавил, что «судя по имени, едва ли не был этот Гойтан выходцем из юго-западной Руси, может быть, привезенный или вызванный оттуда первою супругою Симеона Литовско-Русскою княжною. И самый Петр митрополит, родом Волынец, искусный в иконном письме, покровительствовал развитию этого искусства в Москве и призыву мастеров из юго-западной Руси». Карамзину, по-видимому, имя Гойтан показалось иностранным, а оно давнее Русское слово, означающее снурок, на котором носили кресты-тельники, стало быть, это было только простое прозвище иконописца. По назначению и усердно супруги Симеона он расписывал церковь Спаса в качестве старейшины, при чем назван учеником Греков, а главное Русским родом (Ник. III, 181. Кар. IV, пр. 372).], Семен и Иван, ученики Греков, как обозначил их летописец.

Затем было приступлено к стенописанию и в церкви Иоанна
Страница 27 из 53

Лествичника. Работы во всех этих церквах были окончены уже в 1346 г.

Но зарождавшаяся Москва водворила у себя не одно иконописное художество, она завела у себя и колокольное литье. В этом 1346 г. вел. князь Симеон с братьями Иваном и Андреем, значит на общий братский счет, слили три колокола больших и два меньших. Лил их мастер Борис Римлянин, который еще в 1342 г. уже слил колокол великий (вседневный) в Новгороде к св. Софии по повелению владыки Новгородского Василия, призвавшего для этого дела мастеров из Москвы и во главе их упомянутого Бориса, человека добра (по мастерству), замечаеть летописец. Русское имя Борис обнаруживает, что Римлянин был уже православным.

Таким образом и богатый и знатный Новгород, процветавший торговлею, воспользовался художеством колокольного литья все-таки из Москвы, успевшей начать самостоятельную независимую работу и на этом поприще народного развития.

Художники Греки появились в ней с митрополитом Феогностом, который сам был родом Грек и несомненно призвал к своему двору мастеров различных художеств, каких недоставало в Русской стране.

Художники Итальянцы появились в Москве по случаю торговых сношений с южными Черноморскими краями, особенно с Сурожем и с Генуэзскою Кафою, с тамошним богатым торгом. О прибывших в Москву гостях Сурожанах летописцы упоминают под 1356 г. Но по всему вероятию и раньше этого года Генуэзские торговцы уже хорошо знали дорогу в Москву, так как северный торг, направлявшийся прежде, до ХIII ст., на Киев по Днепру, теперь изменил это направление и шел уже через Москву по Дону, чему еще до нашествия Татар очень способствовали именно те же Итальянские генуэзские торги, сосредоточившие свои дела в устьях Дона и в Крымских городах Суроже и Кафе.

Сурожцы в качестве Итальянских торговцев упоминаются в 1288 г. по случаю кончины Волынского князя Владимира Васильевича, когда по нем во Владимире Волынском плакали Немцы, Сурожцы, Новгородцы и Жидове.

Надо вообще заметить, что первая Москва, как только начала свое историческое поприще, по счастливым обстоятельствам торгового и именно итальянского движения в наших южных краях, успела привлечь к себе, по-видимому, особую колонию Итальянских торговцев, которые под именем Сурожан вместе с Русскими заняли очень видное и влиятельное положение во внутренних делах Великокняжеской столицы и впоследствии много способствовали ее сношениям и связям с Итальянскою, Фряжскою Европою. К концу XV века эти связи завершились весьма важным событием – бракосочетанием Иоанна III с Софьей Палеолог, устроенным непосредственно одними Итальянцами и еще с большею силою водворившем в Москве Фряжское влияние не только в политике, но главным образом в области разного рода художеств.

Однако участь Русского художнического развития в течение всей нашей древней Истории была очень бедственна, постоянно встречая неодолимые препоны в нашем же древнем коснении, которое целые века заставляло нас обитать в деревянных городах, молиться в деревянных храмах, благо дремучие и непроходимые леса доставляли дешевые средства для скорейшего устройства жилищ и укрепления городов. А дерево постоянно съедал вольный огонь без остатка. С деревом погибало все, и богатое, и бедное в обстановке быта. Целые столетия над Русскою землею из конца в конец ходил неустанно Божий батог, Божий бич с страшным именем пожара.

Москва только что устроилась после четвертого великого пожара и вот, спустя только 10 лет, в 1354 году она опять горит: погорел Кремник весь, церквей сгорело 13. Затем, спустя еще 10 лет, в 1365 г., снова «загореся город Москва от (церкви) всех Святых с верху (реки Москвы) от Черторьи (так прозывался глубокий овраг и ручей у нынешних Пречистенских ворот) и погоре Посад весь и Кремль и Заречье». Эта церковь стояла близ нового храма Христа Спасителя, почти на том месте, где ныне сооружается памятник Императору Александру III.

Страшное было это лето! «Было тогда знамение на небеси, солнце являлось аки кровь и по нем места черны, и мгла стояла с поллета, и зной и жары были великие, леса и болота и земля горяше, реки пересохли и был страх и ужас на всех людях и скорбь великая».

Пожар Москвы в этот сухмень и зной великий сопровождался сильной бурей и вихрем, разносившим за 10 дворов головни и бревна с огнем, так «что не было возможности гасить: в одном месте гасили, а в десяти загоралось и никто не успевал спасать свое имение, – огонь все поедал. В два часа времени весь город погорел без остатка. Так этот пожар и прослыл – от Всех Святых «Всесвятский пожар». Прежде таков пожар не бывал, записал летописец.

В тот же год, очень вероятно, что после пожара, митрополит Алексей по откровению Божию заложил каменную церковь шестую в городе, во имя Чуда Архангела Михаила в Хонех с мыслью основать здесь митрополичий монастырь.

Небольшая церковь была выстроена в одно лето на восточном краю дубового города неподалеку от его стены, на месте, где до того времени находился Царев Посольский двор или подворье Ордынских послов. Очень вероятно, что митрополит Алексей, исцелив от болезни царицу Тайдулу, выпросил у ней это место для учреждения монастыря и конечно с целью выселить из Кремля татарских послов.

Можно полагать, что эта каменная церковь построена на месте прежней деревянной, сгоревшей во Всесвятский пожар. На другой же год после этого бедствия митрополит Алексей озаботился вместо обгоревших стен дубового города построить город каменный. По его совету и благословенно, не медля нимало, стали готовить камень, по всему вероятию в подмосковных Мячковских и других тамошних каменоломнях; зимою 1366 г. возили его к городу, а весною 1367 г. заложили город и началась постройка с великим поспешением, для чего отовсюду собраны были во множестве мастера каменного дела. Причины такой торопливости по всему вероятию скрывались в недобрых вестях со стороны враждебной Твери.

Пространство города в это время было увеличено. С восточной стороны, к торговой площади, оно было отодвинуто по крайней мере сажен на 30, к теперешней линии Кремлевской стены. Должно полагать, что и в других местах город раздвинулся шире прежнего дубового. Вьше упомянуто, что дубовые стены старого города находились уже в черте каменных.

Поспешность, с которою воздвигались каменные стены, оправдалась на другой же год (1368-й), когда побуждаемый врагом Москвы, Тверским князем, Литовский князь Ольгерд, недуманно, негаданно, внезапно явился под этими стенами со множеством своих полков. Москва успела только выжечь свой посад, дабы не дать врагу способов устроить из деревянных строений примет к городу, то есть своего рода мосты к его стенам. Литовские полки стояли около города трое суток, но взять его не могли. В окрестностях Ольгерд произвел великое опустошение, пожег остатки посада, монастыри, церкви, попалил села и волости, пограбил всякое имущество и даже отогнал с собою всю скотину. Это было первое зло Москве от Литвы, то есть в сущности от Твери, с которою борьба не утихала, а все более разгоралась.

Со времен Ивана Калиты целые сорок лет Москва наслаждалась общеземской тишиною и теперь поплатилась за свои грехи против Твери.

Спустя два года Ольгерд, опять побуждаемый Тверским князем, снова явился под
Страница 28 из 53

каменной Москвой (6 декабря 1370 г.), стоял без успеха 8 дней, наконец начал просить мира, даже вечного мира, но получил только перемирие до Петрова дня будущего года. Он, защищая Тверь, тянул для своих выгод и к Москве, желал выдать дочь свою Елену за князя Владимира Андреевича, что и устроилось в 1372 г.

Таким образом, каменная твердыня Москвы очень помогла Московскому княжеству устоять против нападений Твери и удержать в своих руках и Великокняжескую власть.

Если все наши летописцы почитали как бы своим долгом упоминать о постройке каменных церквей, находя такие случаи не совсем обыкновенными, то постройка каменного города, как случая в то время редчайшего, должна была произвести в народе большое впечатление именно в пользу Москвы, в пользу ее политического могущества. Каменные стены у самих Москвичей подняли, возвысили чувство независимости и стойкости в борьбе с врагами, укрепили верование в непобедимую силу Московского великого князя, в самом князе укрепили самодержавное направление его отношений к другим князьям; говоря вообще, каменные стены города породили в населении естественное чувство твердой опоры и безопасности, когда вокруг стояла нескончаемая вражда и усобица. Вообще можно сказать, что каменные стены Москвы явились тою славною опорою, которая тотчас же обозначила крутой и прямой поворот к идеям государственного единения, так что через десяток лет это единение достославно выразилось сборищем в Каменной Москве всенародных полков для похода на Куликово Поле. Но еще прежде, в 1375 году, оно не первый раз выразилось тем, что в походе на Тверского князя, как на главного сопротивника Московским целям, собрались под предводительством Московского князя все удельные князья со включением Новгорода; вся Русская земля в ее Московской области восстала на Тверского слушника, крепкого и горячего борца за свои Тверские цели.

Летописец заметил государственное значение каменных стен и в своей книге обозначил его такими словами: «Князь Великий Дмитрий Иванович заложи град Москву камену и начаша делати безпрестани; и всех князей Русских привожаше под свою волю, а которые не повиновахуся воле его, и на тех нача посягати».

Однако чем сильнее становилась Москва, благодаря своим каменным стенам, тем грознее собирались над нею тучи и Русской и Татарской вражды. Небесные знамения сулили ей да и всему народу страшные бедствия. Еще в 1370 г., в год второго Ольгердова нашествия, осенью и зимою, являлись на небе кровавые столпы (северное сияние), все небо являлось кровавым, так что и снег виделся кровавым и люди ходили красные, как кровь, и хоромы представлялись как бы в крови. «Се же проявление, – замечает летописец, – проявляет скорбь великую и хотящу быть ратных нашествие и кровопролитие и междуусобныя брани, еже и бысть». А летом 1371 г. проявилось знамение в солнце: «явились на нем места чорны, аки гвозди, и почти два месяца стояла по земле великая непроглядная мгла, нельзя было и за две сажени видеть человека в лицо; птицы не видели летать, ударялись о головы людей, падали на землю и ходили только по земле; звери, не видя свету, ходили по селам и по городам, мешаясь с людьми, медведи, волки, лисицы и пр. звери. Сухмень был необычайный, зной, жар; хлеб и трава погорело, озера и болота пересохли, леса и боры и высохшия болота горели, настал голод велий».

Во все семидесятые годы мало-помалу скоплялась великая гроза Мамаева и разразилась его нашествием в 1380 году. В это время Москва впервые явилась уже не княжеством, а самым Государством, успевши на общее дело собрать народ на Куликово Поле, где Татарской Орде впервые дан был богатырский отпор. Однако такая борьба с Татарами была еще не под силу разрозненной Русской Земле. Татарин Мамай побежал с Куликова Поля без оглядки и погиб; но на его место появился новый Татарин – Тохтамыш. Он появился мстителем за разгром Орды, так как Мамаева дружина, перешедшая к нему на службу, не могла забыть своего бесславного поражения на Куликовом Поле и повела нового Мамая к Москве, чтобы улусника, Московского князя Дмитрия, как следует поустрашить и наказать за его враждебный подвиг против Орды. Тохтамьш все-таки побаивался Московской силы и именно того единения, с которым Москва стала на Куликовом Поле. Теперь этого единения уже не было. Услыхавши поход Тохтамыша, великий князь начал было собирать ратных и хотел идти против врага, но отовсюду встретил в князьях и боярах разньство и распрю, еще же и оскудение воинства. От Мамаева побоища оскудела вся Русская Земля, говорит летописец. Великий князь удалился к Костроме, Владимир Андреевич к Волоку, все-таки для сбора ратных, как всегда бывало в таких случаях.

Москва осталась без руководителя и попечителя, как рассказывает единственный в этом случае летописный свидетель, особая повесть о нашествии Тохтамьша, составленная по-видимому церковником, не знавшим всех настоящих обстоятельств события. В этой повести Москвичи являются глупыми малолетними детьми, чего по здравому рассудку невозможно допустить.

Удаляясь из Москвы, великий князь необходимо должен был устроить осадное положение города и оставить начальство кому-либо из бояр, тем более что в городе оставались, как указывает один летописец, и великая княгиня Евдокия и митрополит Киприан. Повесть главным образом описывает только возмущение черни и совершившееся неизобразимое бедствие, упоминая по именам о погибели двух архимандритов и одного игумена и ни слова не сказывая о том, был ли кто в городе из боярской среды, в качестве ли начальника или в качестве обывателя. Внезапно появляется какой-то внук Ольгерда, Литовский князь Остей, который и устраивает должный порядок среди взволнованного народа. Откуда он появился, по какому случаю стал руководителем обороны, об этом повествователь ничего не знает.

Когда пронеслась страшная весть о походе Тохтамыша, окрестный народ толпами повалил в город за каменные стены, сесть в осаду, как тогда говорили, неся с собою всякое имущество, что кому было дорого. Сбежались в город крестьяне из окрестных волостей, люди иных городов, которых застала у Москвы эта напасть, и свои люди, бояре, сурожане, суконники и прочие купцы, и архимандриты, игумены из монастырей, протопопы и попы от загородных посадских церквей, вообще приходское духовенство, а также и монашество, всякий возраст и пол, и с младенцами.

Затем посады все вокруг города были пожжены, стало все чисто, ни одного тына или бревна не осталось. Это и в Москве и во всех городах всегда делалось, дабы спасти город от примета[55 - Примет составлял особый способ приступа при осаде городов, всегда окруженных по обычаю глубоким рвом. Чтобы подойти через ров к стенам города и зажечь его, требовалось соорудить своего рода мост. Когда в 1489 году Московские воеводы осаждали на Вятке город Хлынов, то велели всей рати готовить приступ и примет, каждому человеку по беремени смоль да берест, да на 50 человек по две сажени плетени, и к городу плетени поставляли (Устюж. Летоп. 167).].

Из множества собравшегося народа способные люди, заборольники, стали по всем стенам на заборолах[56 - Заборолами назывались зубцы каменных стен, промежутки которых заставлялись, забирались толстыми досками в виде забора
Страница 29 из 53

для безопасности от стрел осаждавших. На деревянных стенах это был передвижной дощатый забор.], для защиты от осаждающих, заготовив всякие орудия для этой цели: большие каменья, каменные ядра, самострелы, тюфяки, пороки и самые те пушки. Наготовлены были также и котлы с водою, которую во время осады кипятили и поливали кипятком осаждающих, если они лезли на стены.

Но еще задолго до появления Татарских полчищ в городе произошла великая смута и замятня по тому поводу, что некоторые не захотели оставаться в осаде и намеревались по добру, по здорову уйти от предстоявшей опасности. По-видимому, первый об этом подумал митрополит Киприан, только дня за два до того прибывший в Москву из Новгорода. За ним, конечно, пожелала выбраться из осады и великая княгиня Евдокия. Святитель был ведь руководителем на всякое добро. Само собою разумеется, что за такими первыми лицами потянулись и их приближенные и многие из других чинов, более или менее знатных и богатых. Это обстоятельство до крайности возмутило всю собравшуюся чернь и всех патриотов города, потому что, по старым понятиям народа, не должно было уходить из осады именно великим людям, каков был митрополит и великая княгиня, да и всем сколько-нибудь значительным людям не должно было оставлять и бросать город на произвол судьбы. Таков был искони вечный обычай, соблюдавший древнерусские правила доброго и честного поведения. Митрополит был пришлец, внове, родом Серб и Русского обычая еще не знал.

Повесть об этом событии, написанная по всем признакам каким-нибудь клириком митрополита, возлагает всю вину на возмутившийся народ. «Гражданские люди возмятошася и всколебашеся, яко пьяни», говорит повествователь, «и сотвориша вече, позвониша во вся колоколы и всташа вечем народы мятежники, недобрые человеки, люди крамольники: хотящих изыти из града не токмо не пущаху, но и грабляху; ни самого митрополита постыдешася, и Великую Княгиню преобидеша; ни бояр нарочитых не устрашишася, не устрамишася седины старец многолетных, но на всех огрозишася; ставши на всех воротах городских, сверху камением шибаху (на беглецов), а внизу на земле с рогатинами и сулицами и с обнаженным оружием стояху, не пущающе вылезти вон из града; и потом уже едва умолены быша великим молением, выпустили их (т. е. митрополита и великую княгиню) из града и то ограбивши»…

Мятеж народа, стало быть, поднялся только против беглецов из города. Явился князь Остей и укротил волнение тем, что затворился со всеми в осаду, чего и требовали мятежники-патриоты, истые Москвичи.

Наконец появилась сила Татарская августа 23 в понедельник в пол-обеда. Граждане вострубили, давая тем весть всему городу о приближении супостатов.

В это время добрые люди, готовясь к смерти, постились и молились Богу день и ночь. А некие недобрые человеки начали обходить по богатым дворам, вынося из погребов меды господские в сосудах серебряных и стеклянных дорогих, и упивались даже допьяна, а к шатанию и дерзость прилагали, говоря: «не устрашаемся нашествия поганых Татар… Тверд город наш, стены каменные, врата железныя, не потерпят врага долго стоять под нашим крепким городом; два страха над ними будет: из внутри города бойцы, а со внешней стороны придут собранные полки наших князей».

Похмельные люди хотя и горделиво, но говорили сущую правду. Отсидеться в городе против Татар было вполне возможно. У Татар, кроме стрел и сабель, никаких стенобитных орудий не было. Они, делая приступы, осыпали город стрелами, как дождем, но вреда от этого было не много; погибали некоторые заборольники или же горожане на открытых местах, и только.

В первый день показались только передовые отряды Татарской рати. Не начиная дела, они приблизились к городу на расстояние одной или двух стрельбищ и кликнули: Есть ли в городе князь Дмитрий?

Нету, ответили с заборол заборольники. Татары поскакали вокруг города, обозревая и рассматривая приступы, рвы, врата, заборолы, стрельницы. Долго потом они смотрели на твердыню города, махая голыми саблями, давая тем знать, что так будут побиты горожане, и затем исчезли. Повесть при этом усердно описывает пьяное поведение Москвичей, которые, видя не особенно многочисленную Татарскую рать, подумали, что врагов только и есть налицо, и стали бесстыдным образом ругать Татар, поносить их царя и всячески оскорблять их.

На другой день утром приступил к городу с силою великою сам царь Тохтамьш. Началась перестрелка с обеих сторон. Татарские стрелы затмевали свет, летали на город, аки дождь великий. Вместе с тем появились лестницы и враги полезли на стены, но тотчас же были отбиваемы или камнями, или обливаемы готовым кипятком; на подступавших к стенам происходила с заборол стрельба из разных махин: из самострелов, тюфяков, пушек, которые в это время были в употреблении даже и у Волжских Болгар. Еще в 1376 г., когда Московская и Нижегородская рать осаждала Болгарский город, то с города гром пущаху, чтобы устрашить Русские полки.

Целые два дня Москва давала крепкий отпор Татарскому натиску. Враги то отступали для отдыха, то снова набрасывались к стенам, но всегда без успеха. Заборольники работали без устали и вот один из них Москвитин суконник, по имени Адам, стоя на Фроловских воротах, приметив одного знатного Татарина, натянул стрелу самострельную и угодил ему прямо в сердце. Это был нарочитый и славный Татарин, сын некоего князя Ординского. И сам царь опечалился об его смерти. Взять город силою оказывалось невозможным.

На четвертый день с утра 26 августа к городу подъехали с миром большие Ординские князья, а с ними и два князя Суздальские, сыновья тестя Московскому вел. князю Димитрию, Василий и Семен, работавшие для своих целей тайною враждою к Москве.

Начались миролюбивые переговоры с осажденными. «Царь хочет вас жаловать, – говорили Татарские князья. – Он не на вас пришел, вы ни в чем неповинны. Он пришел на своего ослушника, на князя Дмитрия. Царь ничего не требует от вас. Только выдте из города для его встречи и по обычаю дары принесите. Хочет царь видеть ваш город и побывать в нем, чтобы даровать вам мир и любовь, и для того отворите ему ворота города».

Русские князья, эти два доброхота Москвы, подтвердили клятвою, что так все будет, как повелевает царь. «Верьте нам, мы ведь ваше же Христианские Православные князи», – сказали доброхоты, при чем князь Семен снял с себя крест и поцеловал его Москвичам.

Ворота отворили, духовенство вьшло с крестами и иконами, а за ними и народ с князем Остеем во главе. Татары того только и ожидали и тут же начали свою кровавую расправу с несчастными осажденными.

Первого они убили князя Остея, перед самыми Фроловскими (Спасскими) воротами. Так рассказывает упомянутая повесть, свидетельствующая по другому списку, что Остея убили, тайно взявши его в полк свой.

Вообще же повесть рассказывает, что Остей был обольщен «лживыми речами и лживым миром».

К этому надо припомнить и то, что Рязанский князь Олег, обводя Тохтамыша мимо своего княжества, дабы спасти себя и направить его поход прямо к Москве, научал его своими советами, как без труда можно взять каменный город Москву, как победить и издобыть князя Дмитрия. Немудрено, что эти советы и были выполнены при помощи еще и Суздальских
Страница 30 из 53

князей.

Кровавая расправа с горожанами началась тотчас же, как были отворены Фроловские ворота. Татары ворвались в город и без пощады побивали встречного и поперечного, очищая себе дорогу к грабежу церквей и богатых хором. В немногое время весь город был очищен, все было пограблено или пожжено. Между прочим, книг было многое множество отовсюду снесено со всего города и из сел, в соборных церквах до сводов наметано, сохранения ради спроважено, то все погибло без остатка. Казна вел. князя и многих бояр старейших, многих купцов богатых, сурожан, суконников и прочих, все собранные многими годами сокровища были разнесены до нитки. Церковная святыня разграблена, ободрана, поругана, кресты, иконы, драгоценные облачения и всякая утварь…

«Был дотоле Москва-град велик, град чуден, град многолюден, кипел богатством и славою, превзошел честию многою все города Русской Земли, и что же: в один день или в полдня мгновенно изменилась вся доброта его и слава его исчезла, повсюду пусто, одна горелая земля, дым и пепел, да лежат во множестве трупы мертвых». Когда вел. князь возвратился в опустевший город, расплакался горько и повелел хоронить трупы, назначив по полтине от сорока погребенных, вышло 300 руб., стало быть было погребено 24 тысячи, конечно не в одном только каменном городе, но и по всем окрестностям. Новгородский летописец, сводя счет всем потерям и убыткам от этого Татарского нашествия, заметил, что «мало сказать и тысяча тысяч».

Удалившись от Москвы, Тохтамыш распустил свои полки по всем городам Московского только Княжества, так как приходил наказывать только Московского улусника за его дерзость на Мамаевом побоище. До других больших Княжеств он не коснулся: Тверь Бог помиловал, с Суздальскими князьями Татарин дружил и досталось только одному Рязанскому Олегу, не добывшему спасения и за то, что показал Татарину добрый, легкий путь на Москву. Тохтамыш по дороге в Орду опустошил Рязанское Княжество, а Москва тотчас же и с своей стороны послала рать на Олега и отомстила так, что было ему злее и Татарской рати.

Другой виновник несчастья, спасавшийся от нашествия в Твери, митрополит Киприан, был уволен из Москвы и на его место призван Пимен, живший дотоле в заточении. Вел. князь разгневался на Киприана именно за то, что он не сидел в Москве в осаде. Но один летописец оправдывает его текстом писания: «Несть бо греха, еже бегати бед и напастей». Не так мыслил Московский Посад.

Москва-город своею добротою, то есть своим благосостоянием и славою этого благосостояния, исчезла, разграблена, опустошена, сожжена; Москвичи-горожане все порублены татарскими саблями, другие сгорели, иные потопли в реке; Москва-город превратилась в печальную пустыню, в отчаянную пустоту. Она мало-помалу могла и на самом деле запустеть и захиреть, как бывало со многими городами Старой Руси, как случилось даже с старой матерью Русских городов, с Киевом. Но с Москвой этого не случилось, потому что вокруг Москвы-города уже существовала Москва-народ, именно та сила, которая впоследствии заставила именовать и все народившееся Русское Государство – Москвою, Московскими Государством. А всего с небольшим пятьдесят лет прошло с той поры, как Московские князья укрепили за собою титул и власть великих князей. Нарождению, нарастанию, накоплению Москвы-народа послужила конечно сорокалетняя тишина, которую так умно и настойчиво содержали вел. князья города Москвы. И вот теперь, когда город разорен до запустения, его быстро восстановляет, обновляет и снова населяет Москва-народ. Оставшиеся крепкие каменные стены города и в этом случае оказывают свою притягательную силу на окрестное, и близкое, и дальнее население Московской области.

Князь великий Дмитрий Иван. поплакал вельми слезно над пепелищем разоренного города и повелел дворы ставить и град делать. Настал уже сентябрь и потому жилые помещения были построены вскоре, как и деревянные заборола на каменных стенах. Как после обычных пожаров, так и теперь деревянные постройки сооружались с необычайною скоростью. В неделю времени ставился целый двор. Окрестности Москвы богаты были непроходимыми строевыми лесами, остатки которых, наприм. Сокольники и Лосиный Остров, и теперь еще хорошо напоминают, как было за 500 лет тому назад. Посему с достоверностью можем судить, что город был обновлен и населен в течение одного следующего года.

Спустя семь лет, в год кончины вел. князя (1389), он снова был опустошен домашним врагом, обычным пожаром. Июля 21 загорелась церковь св. Афанасия (впоследствии Кирилловское подворье) и мало не весь город Кремль погорел, едва угасили. Потом, почти ровно через год (1390), 22 июня на посаде загорелся двор армянина Аврама и от него неколико тысяч дворов погорело. Спустя 5 лет в 1395 г. посад снова был опустошен пожаром и опять неколико тысяч дворов сгорело. Упомянем кстати, что в 1415 г. таким же образом «Москва выгоре», как записал об этом Новгородский летописец (Новг. 1-я, с. 105).

Такова была притягательная сила Москвы-народа к своему каменному гнезду, к Москве-городу. Через 8 лет после Татарщины, как Москвичи прозывали нашествие Тохтамыша, около города теснятся уже тысячи дворов, которые по обычаю горят и затем снова восстают теми же тысячами. Вместе с тем Москва-народ выносила и тяжелую дань по случаю полного опустошения от Тохтамьшева нашествия Великокняжеской казны. Весною 1384 г. была дань тяжела по всему княжению, всякому без отдатка, со всякой деревни по полтине. Тогда же и златом (т. е. драгоценными вещами) давали в Орду, и Черный Бор у Новгорода был взят. Именем деревни в то время обозначался один двор или много два-три двора, составлявших крестьянскую селитьбу среди лесов и полей.

К тому же в это время в Орде происходила тяжба о Великом Княжении между Тверским князем Михаилом Ал. и Московским Дмитрием, который вместо себя послал в Орду 12-летняго сына Василия Дмитр. Москва перетянула, конечно, усердною и умною работою своего боярства.

Такие отношения к Орде и к враждебным большим Княжествам, Тверскому, Рязанскому и даже к Суздальскому, не давали городу Москве никакой возможности устроиться соответственно приобретенной силе и политическому значению.

Надо было еще почти целому столетию пройти в бедственных испытаниях этой силы, в закаливании ее твердости и несокрушимости.

Неизобразимые ужасы Тохтамышева нашествия надолго оставили свои страшные следы в том безграничном трусливом опасении, с каким потом Москва встречала каждый Татарский набег.

В 1395 г., как упомянуто, в Московском посаде снова погорело неколико тысяч дворов и в то же лето снова надвинулась новая Татарская гроза. Пришел на Русскую Землю знаменитый Темир-Аксак (Тамерлан), завоеватель почти всего могометанского и христианского Востока, о чем слава разносилась повсюду и была принесена торговыми людьми и в далекую Москву.

Он уже стоял где-то на Дону в пределах Рязанской стороны и взял город Елец. «И бысть страх по всей Земле Русской!»

Однако вел. кн. Василий Дмитр. порешил встретить его и, собрав во множестве ратных, двинулся к Коломне на берег Оки с намерением дать врагу должный отпор по примеру своего отца, достославно встретившего Мамая.

Но в виду громкой побудительной славы Темира положение являлось
Страница 31 из 53

вполне отчаянным. Предвиделось бедствие неизобразимое и оставалась одна надежда на милосердие Божие. Как и в Тохтамьшево нашествие в Москву собралось множество народа под защиту ее каменных стен.

Город готовился сидеть в осаде и каждый день приходили вести одна грознее другой, что похваляется супостат идти к Москве, попленить, пожечь, разорить ее. Живо помнилось Тохтамышево разорение. Но теперь и митрополит, тот же Киприан, оставался в городе, в осаде, и принимал святительские меры для спасения: заповедал всем людям поститься, молебны петь, милостыню творить, готовиться встретить гнев Божий в душевной и телесной чистоте.

Богомольные и благочестивые помыслы осенили и воинство вел. князя на Оке. Вспоминали великую помощь издревле Крепкой Заступницы стольного города Владимира и всей Суздальской, а ныне уже Московской Земли, Владимирской иконы Богоматери, и в этих помыслах вел. князь прислал митрополиту сказать свое богомольное решение, что было бы святым делом принести из Владимира чудотворную икону для спасения нового Владимирского же стольного города Москвы.

По общему совету с братьями вел. князя, митрополит благословил это дело и отправил во Владимир за иконою особое священническое посольство.

В самый день Успения Богородицы город Владимир далеко проводил икону с великими слезами и рыданиями, лишаясь святого «утешения и заступления и скорыя помощи и надежи».

А город Москва, весь город, все множество бесчисленное народа, с радостными слезами встретили икону 26 августа далеко на Кучкове поле, воссылая усердныя мольбы, да будет Владычица Богородица теплою Заступницею и скорою Помощницею и Покровом городу Москве.

Тамерлан слишком две недели стоял на своем месте, не подаваясь «ни семо, ни онамо», ни туда, ни сюда, и потом вдруг побежал без оглядки назад в свои степи, именно в тот самый день и в тот час, когда в Москве происходила торжественная встреча чудотворной Владимирской иконы, о чем свидетельствовали некоторые вестники, находившиеся в его стане.

В Москве стали потом рассказывать, что в тот день он видел страшный сон – гору высокую, а с горы идут к нему святители с златыми жезлами в руках, претяще ему зело, и же внезапно он видит на воздухе жену в багряных ризах со множеством воинства «претяще ему люте». Проснувшись в ужасе, он тотчас повелел всей своей силе немедля возвращаться домой, откуда приходил.

С той поры чудотворная икона, поставленная в Успенском соборе в среду местных икон на десной стороне от св. дверей царских, стала историческим знамением Москвы, как она была таким же святым знаменем и старого стольного города Владимира. Ее перенесение в полноте выразило в религиозном движении всенародного сознания ту истину, что отныне Москва становится стольным городом не одного Московского Княжества, но стольным городом и всех других Княжеств, стольным городом всей Русской Земли.

Чудотворная икона своим переселением в Москву освятила политическую твердыню города.

От Тохтамыша до пришествия Тамерлана прошло ровно 13 лет (1382–1395) и вот опять еще ровно через 13 лет от прихода Тамерлана по повелению царя Булата под Москвою явился в 1408 г. новый Татарин, Едигей, со множеством войска, с Ордынскими царевичами и прочими князьями. Это было в зимнюю пору, 1 декабря, как случилось и первоначальное Батыево нашествие. Москва не ожидала такой зимней грозы. Татарин устроил свой стан в селе Коломенском и распустил полки на грабеж по всем городам Московского Княжества, приказав и Тверскому князю идти к Москве «с пушками, тюфяками, самострелами, со всеми сосудами градобойными», чтобы до основания разбить и разорить город Москву. Однако Тверской князь, соблюдая договоры с Московским, по отзыву летописца, сотворил премудро, вьшел с малою дружиною да от Клина и воротился назад, угождал и нашим и вашим, и Москве и Едигею.

Почти все обстоятельства повторились, как было в приход Тохтамыша. Вел. князь, услыхав об опасности, ушел к Костроме собирать ратных. В осаду сел Храбрый Владимир Андреевич с племянниками, а с ним многое множество тмочисленно сбежавшегося со всех сторон народа, «ради твердости града», ради каменных его стен. Опять был выжжен посад вокруг города самими посадскими. Хорошо помня Тохтамышев разгром, все были в великом страхе и отчаянии и по-прежнему, надеясь только на милосердие Божие, молились и постились. А Едигей собирался и зимовать над городом, пока не возьмет и не разорит его. Готовя свирепую осаду, ожидая Тверской помощи, Едигей пока не приступал к городу, а стоял все время в Коломенском, целые три недели. Но милосердием Божим и молитвами Чуд. Петра грозные обстоятельства переменились. В то самое время в самой Орде настала усобица и по повелению царя Едигей должен был немедленно возвратиться с полками в Орду. Тая от осажденных это обстоятельство, Едигей запросил у них, что если дадут ему окуп, тогда он и уйдет от города. Для осажденных это было Божие помилование. Они собрали казну и отдали Татарину, вероятно по его запросу, 3000 р.

20 декабря, на память преставления св. Чуд. Петра, Едигей, стоявши под городом целый месяц, ушел со всеми своими силами, везя за собою награбленное добро и ведя пленных тысячами. Жалостно было видеть, говорит летописец, и достойно многих слез, как один Татарин вел по 40 человек пленных, крепко привязанных гуськом друг к другу.

Но еще жалостнее было разгадывать, как это нашествие по всем видимостям было устроено крамолою Московского боярства против вел. князя, т. е. против коренной Московской идеи тесного государственного единения. Московская область по этой крамоле была опустошена Едигеевыми полками от Рязанских пределов до Галича и Белоозера, «бысть тогда во всей Русской Земли всем христианом туга велика и плач неутешим и рыдание и кричание, вся бо Земля пленена бысть»…

Как упомянуто, Едигей ушел от города 20 декабря, накануне празднования св. Петру митрополиту в память его преставления. Благочистивые москвичи не могли не видеть этой особенной благодати Божией, избавившей их от конечной беды именно молитвами Святого Чудотворца, еще при жизни своей превозлюбившего Москву паче всех других городов и с того времени во всех Московских делах и бедствиях подававшего городу молебное заступление и охранение. В Московской истории не мало было случаев, где чудесная таинственная помощь святителя Петра с очевидностью подтверждала и укрепляла эту искреннюю веру Московского народа.

Как великий Христов мученик Димитрий, замечает летописец, избавлял многажды град свой Солунь от нашествия Срацин, так и сему граду Москве и людям, в нем живущим, дал Бог Чудного Святителя, могущего заступать и спасать от преходящих зол.

Едигей с дороги прислал великому князю письмо – замечательнейший памятник, ярко рисующий тогдашние внутренние дела Москвы, именно отношения прежде столько славного Московского боярства, всегда единодушного, а теперь разделившегося в своих интересах на две стороны, по той причине, что стала делиться на части и Великокняжеская семья. Старые бояре негодовали на молодых любимцев вел. князя, занявших передовые места на его лавках.

Татарин с большим выговором писал, что в Москве теперь делается не так, как было прежде. «Спросил бы ты об этом, –
Страница 32 из 53

писал он вел. князю, – своих старых бояр, какое добро Орде было при них. Добрые были нравы, и добрые дела, и добрая дума была к Орде. А нынче ты старых не слушаешь. С молодыми засел и из их думы, из их совета и из их слова не выступаешь. Вот уже третий царь сидит в Орде на царстве, а ты ни к которому не бывал, ни сына, ни брата, ни старейших бояр не присылал. Доброе ли дело ты так делаешь? Над таким улусом старейший ты Великий Князь, а все дела твои не добры. Вперед того не делай. Собрал бы ты старших бояр и старцев Земских и думал бы с ними добрую думу о старой пошлине, чтобы твоим крестьянам в твоей державе не погибнуть до конца».

При этом Едигей наименовал некоторых бояр, кого следовало слушаться и которые по всему вероятию заявляли в Орде свои жалобы на новые порядки. Это были бояре Илья Иванович, Петр Константинович, Иван Никитич.

Здесь скрывался уже зародыш будущих смут и усобиц, выпадавших на долю несчастного сына Вас. Дм., Василия Васильевича Темного, против которого и действовали некоторые из упомянутых Едигеем бояр.

Началась и в Москве, как бывало в Киеве, домашняя усобица дяди с племянником, а потом племянника с двоюродными братьями. Началась она в тот же день, как помер вел. князь Василий Дмитриевич, и продолжалась с мирными перерывами, с переходом победы или поражения то на ту, то на другую сторону, в течение целых 27 лет (1425–1452). В то же время и татары не спали и внезапным набегами на Москву грозно напоминали свое разбойное владычество.

Во время этой усобицы, в 1439 году, в пятницу, 3 июля, внезапно пришел к Москве Ордынский царь Махмет. Гонимый от Орды своим братом, он пришел на Русь и поселился в Белеве. Вел. князь выслал на него большую рать, предводимую двумя Юрьевичами. Рать сначала одолела Татар, а потом была побита. Мстя такую встречу, Махмет появился у стен города. Вел. князь не успел собрать войско и удалился на Волгу, а в городе в осаду посадил князя Юрия Патрикеевича с бесчисленным множеством народа. Царь пожег посады, стоял под городом 10 дней, взять его не мог и ушел домой, опустошив по пути Коломну.

В 1445 г. тот же Махмет, теперь царь Казанский, с двумя сыновьями, побуждаемый Дм. Шемякою, стал опять воевать из Нижнего к Мурому. Вел. князь вышел против него. Услыхавши об этом, царь воротился в Нижний, но потом выслал на вел. князя своих двух сыновей. Вел. князь снова должен был идти в поход на этот раз с малым числом войска, вследствие чего и случился несчастный бой под Суздалем, у Ефимьева монастыря, на котором сам вел. князь попался в плен, потому что бился добре мужественно, весь был изранен. Это случилось в среду 7 июля. Татары привели его в монастырь, сняли с него кресты-тельники и послали их в Москву к матери вел. князя, Софье, и к его жене, Марье.

Татарин Ачисан привез эти кресты; плач великий и многое рыдание разнеслось по всему городу. В страхе Москвичи сели в осаду, ожидая и к Москве скорого прихода Татар. По-прежнему в город собралось множество и из других городов, кого только застала здесь недобрая весть.

К этому несчастию присоединилось еще другое. Ровно через неделю по пленении вел. князя, в среду же, 14 июля, в ночь загорелось внутри города (Кремля) и выгорело дерево все, так что и церкви каменные распались, и стены каменные упали во многих местах. Людей погорело великое множество, потому что здесь огонь, а из заградия боялись Татар и никто не знал куда деваться. Казны многие выгорели и всякого товара бесчисленно. Вел. княгини и с детьми, в числе которых был и пятилетний Иван Васил., а также и с боярами своими успели уйти к Ростову. Горожане остались опять, как овцы без пастыря, в великом волнении и страхе; как и при Тохтамыше, чернь, по-прежнему завладела положением и стала укреплять город, сколько было возможно, начав устраивать городовые ворота. «А кто хотел бежать из города, тех стали хватать, бить, ковать». Таким порядком и утихло волнение. Все сообща начали город крепить и всякий пристрой готовить. Шемяка торжествовал, тем более, что царь прислал к нему своего посла с радостною вестью, что вел. князь пленен. Шемяка отпустил посла со всем лихом на вел. князя, чтобы не быть ему на Великом Княжении.

Но Татары руководились не политикою, а жадной корыстью и потому, где надеялись больше получить, там и продавали свое слово и свое обещание, лишь было бы выгоднее. Так случилось и теперь. На Покров Богородицы, 1 октября, царь, дошед уже Курмышля, отпустил вел. князя, утвердив его крестным целованием, что даст за себя окуп сколько может больше.

В Москве в тот же самый день, в 6 часов ночи, люди слышали редкое явление: «потрясеся град Москва, Кремль и посад весь, и храмы поколебались. Спящие не слыхали, но не спавшие в большом страхе ожидали, что пришел конец мира».

На радость своей семье и всему городу вел. князь возвратился в Москву 17 ноября и, так как город еще не обстроился после пожара, остановился во дворе своей матери, Софьи, за городом на Ваганкове, а потом уже перешел в город на новый двор князя Юрия Патрикеевича.

В 1451 г. внезапно появился под Москвою Ордынский царевич Мазовша. По всему вероятию и в это время Москва содержала в степях особых сторожей-вестников из тех же Татар, получавших, конечно, щедрые награды за надобные вести. Таким путем была получена в Москве весть и о царевиче Мазовше. Вел. князь, не успев собраться ратными, все-таки пошел к Коломне навстречу Татарину, предполагая, что он еще далеко, а он уже приближался к Оке. Вел. князь поспешно воротился в Москву, дабы укрепить город в осаду, а небольшой свой полк отпустил с князем Иваном Звенигородским на Оку, чтобы замедлить Татарам переправу через реку. Князь Звенигородский рассудил однако также уйти к Москве, конечно, другой дорогой от вел. князя. Татары пришли к берегу, ожидая встретить московскую рать, и никого не встретили, кругом все было пусто. Спокойно переправившись, они быстро устремились к Москве и с восходом солнца явились под городом в пятницу, 2 июля, на праздник Положения Ризы Прч. Богородицы. В один час они зажгли все посады, а сами со всех сторон начали приступать к городу. Вел. князь Василий посадил в городе матерь свою, вел. княгиню Софью, да сына своего Юрия и множество бояр и детей боярских, а прежде всего отца своего, митроп. Иону, и Ростовского архиепископа Ефрема со всем священническим и иноческим чином и со множеством народа. Сам он с сыном Иваном по обычаю удалился к Волге собирать ратных, а свою княгиню с меньшими детьми отправил в Углич.

При пожаре посадов огонь со всех сторон объял весь город. Была при этом и великая засуха. Загорались и храмы, от дыма нельзя было и прозреть, а к городу, ко всем воротам и где не было крепости каменной приступали Татары. Горожане не знали, что делать; настало отчаянное сокрушение и скорбь. Молились к Пр. Богородице, крепкой Помощнице и Молебнице, «ее же празднику приспевшу».

Когда посады погорели, люди вздохнули свободно от великой огненной истомы и дыма и стали на вылазках отбивать Татар. Наступил вечер; в сумерках Татары отступили. А граждане, ожидая на утро приступа, начали поспешно пристрой градной готовить, пушки, пищали, самострелы, оружие всякое и щиты, луки и стрелы. Но ожидания граждан оказались напрасными. Взошло солнце и никого не было видно под городом. Горожане стали выходить,
Страница 33 из 53

осматривали места и нигде никого не находили. Послали вестников в Татарские станы и узнали, что вся Татарщина исчезла, оставив на местах все тяжелое от меди и железа и много другого разного товара. Народ прозвал этот набег скорой Татарщиной – в какой день пришла, в тот же день и прочь побежала. И с каким усердием помолились люди, благодаря Господа и Пресв. Матерь Его и Чудотворцев за это изумительное спасение города. Митрополит Иона в ознаменование этого события в построенной им палате основал себе домовый храм в имя Положения Ризы Пр. Богородицы, который потом был выстроен особо у юго-западного угла Успенского собора, существующий и доныне.

Через 8 лет (1459 г.) те же Татары Седи-Ахматовой Орды похвалились опять идти на Русь и, конечно, разгромить Москву. На берегу их встретил сын вел. князя Иван Васил., со многими силами и не перепустил их через реку, так отбил их от берега, что они без оглядки побежали. Победа была славная, почему митрополит Иона и этот набег ознаменовал ради Татарской похвальбы постройкою небольшой каменной церкви во имя Похвалы Богородицы, пристроенной к алтарю Успенского собора возле южной двери.

Известно, как потом окончились Ордынские нашествия в 1480 г., когда пришедший на р. Угру царь Ахмат постыдно побежал от Московской рати, которая с таким же стыдом побежала в то же время и от его полков. «Дивное чудо тогда совершилось, – замечает летописец. – Едини от других бежаху, а никто не гнался. И тако избави Бог и Пречистая Русскую Землю от поганых».

Целых сто лет прошло от Мамаева побоища до этого чудного обоюдного бегства, и мы видели, сколько раз после Тохтамыша Москва в отчаянии ждала своей погибели от этих нашествий; но миловал Бог и город оставался по-прежнему нерушимою твердынею и в своих каменных стенах, и главное в народном стремлении свивать крепче и хранить твердо это гнездо Русского единения.

Как видели, народ после каждого разгрома Московского посада снова покрывал опустошенные местности тысячами жилых дворов, то есть снова неутомимо гнездился вокруг каменных стен города.

Но от времени постройки этих стен (в 1367 г.) протекло почти целое столетие, в течение которого город, постоянно испытывая неизобразимые бедствия или от Татарских нашествий, или от домашней усобицы, или от мора, голода, не упоминая о пожарах, не мог собраться с силами и средствами для должного своего устройства соответственно политическому единодержавному своему росту, быстро развивавшемуся наперекор всем затруднениям и препонам.

Столетняя бедность города явственнее всего выразилась в незначительности и малом количестве каменных построек. Летописцы заботливо упоминали о таких постройках, как о редкостях, выходящих из ряду обычных деревянных строений.

Еще до постройки каменных стен, как упомянуто, митрополит Алексей в основание своего монастыря (Чудова) построил в 1365 году небольшой каменный храм во имя Чуда Арх. Михаила.

В 1393 г. вел. княгиня Евдокия, вдова Донского, соорудила у своих хором каменную церковь Рождества Богородицы на месте, где прежде стояла малая деревянная церквица Воскрешение Лазарево, которая при новой церкви была устроена пределом близ алтаря с южной стороны. Вел. княгиня богато украсила свой храм иконами, многоценными пеленами и всякими церковными узорочьями, а также и стенописью.

Само собою разумеется, что Великокняжеский дворец после каждого разгрома или пожара немедленно приводился в надлежащее устройство и при накоплении средств украшался и новыми зданиями, но все-таки деревянными. Вероятно, около того же времени, как вел. княгиня Евдокия строила храм Рождества Богородицы у своих хором, с западной стороны дворца, ее сын, вел. князь Василий Дмит., с восточной стороны дворца построил каменную церковь Благовещения, за которой в 1404 г. поставил даже вельми чудные часы и с луною, стоившие более полутораста рублей, а потом в 1405 г. украсил новый храм стенописью. Часы своим устройством произвели такое внушительное впечатление, что летописец нашел необходимым описать их в подробности. «В лето 6912 (1404) князь Великий замысли часник и постави е на своем дворе за церковью за Св. Благовещеньем. Сий же часник наречется часомерье; на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и рассчитая часы нощныя и дневныя; не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако створено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено. Мастер же и художник сему беяше некоторый чернец, иже от Святыя Горы пришедый, родом Сербин, именем Лазарь; цена же сему беяше вящьше полувтораста рублев».

Незадолго до своей кончины вел. княгиня Евдокия основала себе девичий монастырь возле Фроловских ворот у самой стены города и в 1407 г. заложила в нем церковь Вознесения, в которой, еще только застроенной, и была погребена. Храм этот сооружался более 60 лет. Совершала его и вел. княгиня Софья Витовтовна и довела стены и своды только по кольцо, где верху быти, но верху не сведе. Постройка с горем пополам была окончена уже в 1467 г. вел. княгинею Марьею, вдовою Василия Темного. Существующей доныне храм Вознесения, по свидетельству Арсения, архиеп. Елассонского, построен при царе Федоре Ивановиче.

Таким же образом строилась и церковь Успения в Симоновом монастыре. Она была освящена 1 октября 1404 г., по первом основании ее в 26 лето.

Все это служит достаточным свидетельством, какие затруднения в средствах переживал город в это бедственное столетие.

В 1411 г. Ростовский епископ Григорий построил в Дорогомилове на своем дворе каменную церковь Блоговещения.

В 1450 г. Владимир Ховрин заложил на своем дворе церковь каменную Воздвижения, на месте первые церкви, каменной же, что распалась в пожар 1445 г.

В тот же год митрополит Иона заложил на своем дворе палату каменную, а в ней потом, как упомянуто, устроил домовую церковь Положения Ризы Пресв. Богородицы.

В 1458 г. построена в Кремле на Симоновском подворье церковь Введения с палатою.

В 1459 г. пристроен небольшой предел у южных врат Успенского собора во имя Похвалы Богородицы.

В 1460 г. построена на Троицком подворье в Кремле церковь Богоявления.

В 1461 г. построена в Кремле же у Боровицких ворот церковь Рождества Иоанна Предтечи.

В 1462 г. была поновлена стена городная от Свибловы стрельницы до Боровицких ворот каменем, предстательством Вас. Дмитр. Ермолина (Изв. А. Н. т. VIII, кн. 4, с. 77).

В духовной вел. князя Василия Темного 1462 г. упомянута каменная церковь Егорья на посаде (Георгиевский монастырь). По случаю пожара в 1472 г. упомянута церковь Богоявление каменное, чудное, как его именовали (Богоявленский монастырь).

Вот все каменные постройки в течение столетия, о которых упоминают летописцы.

Может быть, встретятся и еще свидетельства о таких постройках, но и они не послужат опровержением той истины, что город целое столетие не обладал достаточным богатством для своего устройства.

Однако и в это небогатое устройством города время в Москве стали процветать некоторые художества, в особенности иконописное и стенописное, насажденные еще при митрополите Феогносте и к началу XV ст. достигшие полного расцвета с именем Русского мастера Андрея Рублева и под руководством и учительством иконника гречина-философа Феофана.

В
Страница 34 из 53

1394–1395 году он с Симеоном Черным и учениками расписал церковь Рождества Богородицы у хором вел. княгини; в 1399 г. собор Архангельский; в 1405 была расписана Благовещенская церковь на Великокняжеском дворе, а в 1408 г. собор во Владимире мастерами Даниилом иконником и Андреем Рублевым.

Очень любопытно и то обстоятельство, что Новгород и Псков при своем богатстве и при постоянных сношениях с Немцами, не успели водворить у себя надобные художества и по нужде обращались все-таки в Москву. Псковский летописец рассказывает такой случай. В 1420 г. Псковичи наняли мастеров Федора и дружину его «побивати церковь Св. Троицы свинцом, и не обретоша Псковичи такова мастера во Пскове, ни в Новгороде, кому лити свинчатые доски. К Немцем посылали в Юрьев, погании не даша мастера. И приехал мастер из Москвы от Фотия митрополита и научил Федора мастера Св. Троицы, а сам потом отъехал на Москву, И тако побита бысть Св. Троица Августа во 2 день и даша мастером 44 руб.».

Мы упоминали, что в 1342 г. Московский же мастер Борис лил колокола для Новгорода.

В то время все такие художества и ремесла сосредоточивались у Божьего храма и главным образом во дворе митрополита под защитою тех льгот, какие были даны митрополиту от Ордынских царей. Известно, что все церковные люди, состоявшие в ведомстве митрополии, были освобождены от всяких даней и пошлин, а к церковным людям принадлежали и ремесленники, писцы, каменные здатели, древоделы и иные мастера, каковы ни буди, как упоминалось в царских ярлыках-грамотах.

Очень понятно, что при этих льготах под крыло митрополичьего ведомства собиралось все сколько-нибудь выдающееся достоинством своего мастерства, и таким образом митрополичий двор становился доброю школою для всякого художества и ремесла на церковную потребность.

К концу XV ст. миновали тяжкие испытания Московской политической твердыни, миновали годы всяческих бедствий, длившиеся целое столетие.

Настало время Государя Ивана III, совсем другое время, какое было при Иване I, при великом князе, Иване Даниловиче Калите.

Но и в это другое время Московская История собственно города или его устройства в точности повторила те же основы городских событий, какими ознаменовалось время Ивана Калиты. Его праправнук Иван III Васильевич неотменно шествует в устройстве города по стопам своего знаменитого прапрадеда. Твердое основание Московскому первенству среди других Княжеств при Калите было положено в построении в Москве первого каменного соборного храма во имя Успения Богородицы, который собственными руками заложил первосвятитель всея Руси св. Петр митрополит, вскоре почивший и погребенный в недостроенном еще храме. Вскоре после того за Москвою уже навеки утвердилось и Великое Княжение, то есть великокняжеское старшинство в Русской Земле.

Божий храм на самом деле являлся как бы основным камнем для создания народного государственного единства. Прошло около полутораста лет, и это единство в полной мере укрепилось в сознании самого народа, как о том красноречиво засвидетельствовала вся история Шемякиной смуты. Здравый смысл, здравый рассудок народа, не покидавший его от древнего времени, восторжествовал. Единение, единство жизненных и всяких других сил, где бы оно ни возрождалось, от малого до великого, повсюду и всегда является созидающею мировою силою в противоположность всякой розни, которая в свой черед является везде и всегда мировою силою разложения и гниения и след. неминуемой гибели и смерти. Хорошо понимал и хорошо чувствовал жизненное действие этих мировых законов именно здравый смысл народа. А потому народное единение, политическое единодержавие уже существовало в народных умах гораздо прежде, чем начал свои подвиги в этом направлении сам единодержец или государь самодержец вел. князь. Ему оставалось только идти за общим направлением народных умов. Так и шел праправнук Калиты, Третий по имени Иван (Васильевич).

Великим, сильнейшим деятелем раздробленной древней Руси, сильнейшим деятелем именно ее раздробления, был Новгород Великий. Живя на далеком краю Русской Земли, он и в это время очень помогал политическому разъединению Земли и сам хотел уйти к Польскому королю Казимиру, то есть хотел бороться с единодержавием Москвы при помощи Литвы, как некогда боролась с Москвою не совсем счастливая Тверь.

Московское единодержавие не могло оставить эту Новгородскую попытку без должного напоминания, что Новгородская великая область искони составляет неотъемлемый край Русской Земли и не может отделяться от нее в Литовскую сторону. Дело началось ратным походом на Новгород, порешившим в битве на р. Шелоне, что замыслы разносить на части Русскую Землю теперь никогда уже не останутся безнаказанными. Это случилось в летнюю пору 1471 года, когда митрополит Филипп стал усердно помышлять о постройке нового каменного соборного храма в Москве, ибо старый, построенный Калитою, от древности и от многих пожаров грозил уже разрушением, своды его уже были подкреплены, подперты древами толстыми. А за год перед тем (1470 г.) после пожара, от которого в городе осталось всего 3 двора, разрушился совсем и зачтенный предел собора во имя Поклонения Вериг Апостола Петра. Теперь святитель Филипп прежде всего начал собирать казну для новой постройки: «Сотвори тягиню велику со всех попов и монастырей сбирати серебро на церковное создание сильно, а бояре и гости своею волею давали от своего имения. По всей своей митрополии он посылал с добром (разным товаром) Преч. Богородицы торговати (продавать), чтобы что прибыло церкви Божией в подможение».

Несомненно, это и вел. князь, получивший с Новгородцев за их вину 16 тысяч новгородских рублей, также вложил свою богатую лепту на новую постройку. Собравши премного-много серебра, митрополит замыслил выстроить храм великий и высокий, подобный собору Владимирскому, что был построен Андреем Боголюбским и его братом Всеволодом. Святитель много раз видел этот чудный храм и возгорался желанием создать такой же храм и в Москве. Призваны были мастера, каменосечцы, Ивашка Кривцов да Мьшкин, которых святитель отправил во Владимир осмотреть и исследовать тот храм и меру сняти с него, широту и высоту, и алтарь. Мастера подивились чудной постройке и взялись за дело с уверением, что выстроят еще и обширнее новый храм. Митрополит привлек к делу и множество умеющих делателей-работников всякого мастерства, нарочно для того даже и купленных им в крайность.

1 сентября 1471 г. святитель торжественно встретил вел. князя, возвратившегося на радость Москве со славою победителя Новгородских крамольников и непослушников, и тогда же осенью повелел камень готовить на создание церкви, который затем всю зиму возили к месту постройки. В ту же зиму месяца декабря, по Рождестве Христове, «явися на небеси звезда велика, а луч (хвост) от нее долог вельми, толст, светел, светлее самой звезды; а восхождаше в 6-м часу ночи (по нашему счету в 10-м часу вечера) с летняго восхода солнечного и идяше к западу летнему же; а луч от нее вперед протяжеся, а конец луча того аки хвост велишя птицы распростреся». Вслед за тем в январе по Крещении – другая звезда «явися хвостата над летним западом; хвост же ее тонок, а не добре долог, а первыя звезды
Страница 35 из 53

луча темнее. Первая звезда за 3 часа до восхода солнечного на которое место приходила, сия другая по захождении солнца 3 часы на том же месте являлась, да к западу же идяше».

Такое чудное и страшное знамение сопровождало предпринятую постройку собора, когда еще готовился и привозился только камень для его сооружения.

Оно на самом деле предзнаменовало много важнейших событий для города Москвы.

В эту же зиму была покорена Пермь Великая и 16 января 1472 г. посланы послы в Рим за царевной Софией, сватовство с которою началось еще осенью 1471 г.

Как только прошла зима и стаяли снега в апреле 1472 г., мастера обмерили оклад или план нового храма вокруг старого обширнее даже и Владимирского собора в широту и долготу на полторы сажени, намереваясь настолько же прибавить и высоту церкви.

По порядку старого строительного дела выкопали по окладу рвы, набили в их подошву сваи и потом положили основание здания каменной кладкой. 30 апреля Митрополит с крестным ходом в сопровождении всего духовного собора, при звоне во все колокола, вышел совершить торжественно закладку храма. К торжеству прибыл и вел. князь с сыном и братьями, в сопровождении бояр и вельмож, при бесчисленном собрании народа.

После молебна святитель прежде всех своими руками положил начало, где быть алтарю, также по сторонам и по углам, укладывая основные камни. Летописец записал, что новый храм заложен спустя 146 лет без трех месяцев после основания древней церкви.

Предстательство, т. е. заведывание и попечение, о постройке вначале было поручено некоему Вас. Ермолину и Ивану Влад. Голове. Но промеж их произошла пря, разноголосица, и Ермолин отступился всего наряда, а Голова начал наряжати[57 - Изв. Академии Наук. VIII, кн. 4, с. 78.].

О чем была пря, летописец не оставил сведения, но, судя по последующему, именно по случаю несчастного разрушения недостроенного еще храма, возможно гадать, что отказавшийся от дела Ермолин, быть может, был правее Головы, так как имел более опытности и более толку в строительных делах, хотя и не был зодчим, архитектором и подрядчиком, а только предстателем, т. е. попечителем дела. Это явствует из указания, что после Ермолина предстателями, новыми попечителями, были отец Головы, Владимир Григор. Ховрин и его сын Голова.

Когда здание выведено было в рост человека, приступили к разборке древнего храма и очистили место до уровня гробниц митрополичьих. 29 мая в пятницу святитель с тем же торжественным собранием духовенства, во главе которого был Сарайский епископ Прохор[58 - Как известно, первая церковь была освящена в 1327 году авг. 4 также Прохором, епископом Ростовским.], и в присутствии вел. князя, его матери и сына, а также и 4 братьев с служебными князьями и боярами и опять при всенародном множестве совершил перенесение гробниц из старых их мест на уготованные места в новостроящемся храме, где в стенах сделаны были для того особые киоты-впадины на тех же сторонах церкви. Мощи митроп. Киприана и Фотия поместили в одном киоте в ряд, с правой же стороны собора, у южной стены. Гробницу Феогноста митр. поставили в киоте об одну стену с гробницею св. Петра митрополита.

Когда приступили к гробу Ионы митрополита и сняли с него доску, в тот час «изыде из гроба блогоухание много по всему храму; мощи же его явились всей целы и нерушимы, прилпе бо плоть кости его и не двигнушася составы его».

Гробницу его поставили на левой стороне собора в углу северо-западном. Тут же вскоре от мощей св. Ионы последовали чудные исцеления хромого отрока 6-ти лет и некоего Рязанца, имущего внутри болячку. Множество народа стало прикладываться к мощам и при этом наметало немало серебра, которое митрополит все отобрал у попов на созидание церковное.

У митроп. Фотия обрели в теле едины только ноги, а Киприана обрели всего истлевша, оставались едины кости.

В это же время в пределе св. Димитрия Солунского вынули из стены и мощи первого великого князя Москвы, Юрия Даниловича, вложили их в деревянную раку и поставили на гробе Феогноста митрополита, где была церковь Поклонения Вериг, а потом, когда в новом здании уготовано было место для гробницы, поставили ее в стене же и на той же стороне в том же пределе св. Димитрия. Перенесение было совершено митрополитом с священным собором, в присутствии вел. князя, его сына и множества народа.

С великим освящением и с установлением даже особого празднования были перенесены мощи св. Петра митрополита.

Митрополит Филипп пожелал попревозвышено положити мощи святого в новой церкви, но на прежнем же месте, возле жертвенника, и сказал о своем желании вел. князю, который ответил, что это дело не его меры, а митрополичье и всего освященного собора, и предложил собрать для этого всех епископов и всю духовную власть, что и было исполнено.

Пока собиралось духовенство, святитель 14 июня в ночь с воскресенья на понедельник пришел к гробу святого и повелел священникам разобрать над мощами надгробницу, а сам с ними со страхом и обливаясь многими слезами помышлял: угодно ли это будет святому, что поднимут его мощи. Разобрали надгробницу и увидали гроб весь распавшийся от бывшего огня, а мощи, яко свет блещашися, ничто к ним не прикоснулось и благоухание многое исходяще от них. Говорили об этом так, что гроб в Тохтамышево нашествие Татары разорили, предполагая, что в нем скрыто какое-либо сокровище; потом в общем пожаре города погорел и гроб святого, но мощей и дымная воня не коснулась. Ризы на святом сверху также погорели, а под мощами остались целы. Митрополит со страхом и с радостью переложил мощи из распавшейся раки в новую, каменную, и поставил близ того же места, а потом, когда стали устраивать особый киот на том старом месте, в ночь же перенес до времени гробницу святого к гробнице митр. Ионы.

По этому поводу в народе говорили, что гроб св. Петра ночью ископаша и обретоша мощи его и людям не явиша, но ларец поставиша возле Ионина гроба, где ныне митр. Филипп лежит, и лобзаша его все приходящие. Однако неизвестно было, тут ли были мощи или нет. Если вправду они были тут, то нельзя было не подивиться, что такого Чудотворца положили здесь столь бесчестно и не вынесли его в другой храм, ибо делатели рабочие поверх его ходят, а что ни есть отесков каменных, то все на гроб его падает. Иону митрополита больше берегут! Иные говорили, что митрополит св. мощи Петра в своей палате поставил, а для народа явил, что они покоятся в ларце, возле Ионина гроба, чтобы толпы народа в палату не ходили. Записавший эту народную молву летописец присовокупляет, что Пахомий Сербин в своем Слове о житии Чудотворца и обретении его мощей написал, что в теле обрели Чудотворца, неверия ради людского, занеже кой только не в теле лежит, тот у них не свят, а того не помянут, яко кости наги источают исцеления.

С таким вниманием следит Московский народ за всеми порядками, какие происходили в новосозидаемом соборе.

Особый киот для св. мощей Петра митр., как упомянуто, был устроен на том самом месте, где впервые был погребен святитель, собственными руками устроивший себе гробницу. Новая гробница была помещена только значительно выше прежней, так как помост в новом здании построен был выше прежнего более чем в рост человека.

1 июля совершилось торжественное перенесение св. мощей
Страница 36 из 53

Петра м. при служении митрополита, архиепископа, 4 епископов и всего священного собора и в присутствии вел. князя, его матери, сына, братьев, бояр и множества народа. Тогда же установили в этот день навсегда праздновать перенесение св. мощей.

Гробница в это время была открыта и всем были видимы мощи святого. Несметные толпы богомольцев теснились около гроба с желанием хотя бы только прикоснуться к святыне.

Во время перенесения мощей некоторые видели, как летал высоко над гробом святого белый голубь до тех пор, пока был открыт гроб, и затем исчез, когда были закрыты св. мощи. Литургию в новом еще только начатом постройкой здании невозможно было служить и потому митрополит служил в палате, на своем дворе в церкви Риз-Положения; епископы служили в Архангельском соборе и в других храмах Кремля.

Вел. князь закончил всенародный Московский праздник раздачей всему духовенству щедрой милостыни: и по всему городу во все церкви священникам, монастырям и нищим; а затем начальному духовенству и всем боярам на своем дворе устроил пир: «все ядоша и пиша».

Известному тогда писателю житий Пахомию Сербину поручено было написать и канон перенесению мощей Петра митр. и Слово о его житии, а также и канон Ионе митрополиту.

Невозможно было оставить св. мощи среди строящегося храма, среди повсюду лежащих каменных отесков, и потому великий князь повелел на месте будущего алтаря построить временный деревянный храм во имя Успения, приградивши к нему и гроб Петра Чуд., почему эта церковь впоследствии именовалась что у Гроба св. Петра.

В этом же деревянном храме совершилось потом и бракосочетание вел. князя с царевною Софьею.

В то самое время, как выстраивался мало-помалу новый собор, происходило и сватовство вел. князя с царевною. Посланный за царевною Антон Фрязин прибыл в Рим 23 мая, а 29 числа того же месяца последовало в соборе обретение мощей Московских святителей.

Затем 14 числа июня были обретены и мощи св. Петра митр. и в последующие дни включительно до 30 числа священство усердно готовилось к торжественному перенесению святыни на уготовленное место. За шесть дней или за неделю до этого события, именно 24 июня, с немалым торжеством отпущена была в Москву и царевна Софья.

В конце июля пришла в Москву весть, что Ордынский царь Ахмат со всей Ордой идет к Алексину. Вел. князь в тот же час, на 2 часу дня, отслушав обедню и ничего даже и не вкусив, вборзе, двинулся с полком к Коломне, к берегу, как тогда прозывалась река Ока, за которой, действительно, расстилался степной океан-море. Другие полки успели также собраться вовремя на этом берегу. Увидя множество Русских полков, аки море колеблющихся, царь быстро побежал домой.

Царевна прибыла в Москву уже в ноябре, 12 числа, в четверг. По всему пути от самого Рима и до наших городов Пскова и Новгорода везде ее встречали с великими почестями, как того требовал в своих странах сам Папа. Он отправил с царевною большого посла Антония Легатоса и дал ему честь великую, которая заключалась в том, что во время пути перед ним несли крыж, – Латинский крест. Так он шествовал по всем землям.

Первые Псковичи подивились этому Легатосу, заметив, что он был одет не по нашему чину, весь облачен в червленое красное платье, имея на себе куколь червлен, на голове обвит глухо как каптур Литовский, только одно лицо видно; и перстатицы на руках, и в них и благословляет; и крест пред ним с Распятием вылитым носят, на высокое древо взоткнуто вверх; святым иконам не поклоняется и креста на себе рукою не кладет.

Все это было не по нашему обычаю и чину.

Когда шествие царевны было уже близко Москвы, вел. князю донесли, что идет Легатос и крыж перед ним несут. Услыхавши это, вел. князь стал об этом мыслить с матерью своею и с братьями и с бояры. Одни советовали не воспрещать Легатосу: как он идет, так пусть и идет. Другие восстали против такой новины, говоря, что того не бывало в нашей земле, не бывало, чтобы в такой почести являлась Латынская вера. Учинил было такую новину Сидор, он и погиб. Вел. князь предоставил решить это дело митрополиту. Святитель дал такой ответ: «Не можно тому быть! Не только в город войти, но и приблизиться ему не подобает. Если позволишь ему так учинить, то он в вороты в город, а я в другия вороты из города выйду. Не достойно нам того и сльшать, не только видеть, потому что возлюбивший и похваливший чужую веру, тот всей своей вере поругался».

Усльшав такие речи от первосвятителя, вел. князь послал к Легату с запрещением, чтобы не шел перед ним крыж. Легат сопротивлялся немного и исполнил волю вел. князя. Другой летописец повествует, что вел. князь послал с этою целью боярина Федора Давыдовича с повелением – крыж, отнявши, в сани положить. Боярин встретил царевну за 15 верст и точно исполнил повеление князя. Так твердо и крепко старая Москва отстаивала коренные идеи своего существования.

Как упомянуто, 12 ноября в четверток царевна с Легатом прибыли в город. С бракосочетанием надо было торопиться. 14 ноября наставал Филиппов пост, поэтому в тот же день 12 числа последовало обручение, а на другой день 13 числа совершилось и бракосочетание в новопостроенной деревянной церкви, среди сооружаемых стен нового собора.

Весной на следующий 1473 г., в Похвальную неделю, 5-ю Великого поста, в воскресенье, 4 апреля, в Кремле случился большой пожар. Загорелось у церкви Рождества Богородицы, на сенях у вел. княгини; по близкому соседству загорелся и митрополичий двор и двор брата вел. князя Бориса Васил., и погорело много дворов по Троицкое подворье, по Богоявленье и по городские житницы. Сгорел Житничий двор вед. князя, а большой жилой его двор едва отстояли. Выгорели и кровли на стенах Кремля и вся приправагородная.

Митрополит от пожара удалился за город в монастырь Николы Старого на Никольской. Когда пожар стал униматься, уже на рассвете другого дня, 5 апр., он возвратился в церковь Богородицы к гробу Чуд. Петра и повелел петь молебен, обливаясь многими слезами.

В то время пришел к нему и вел. князь и, видя его плачущего, стал его утешать, думая, что он плачет о своем пожарном разорении. «Отче, господине! – говорил вел. князь, – не скорби. Так Бог изволил. А что двор твой погорел, то я сколько хочешь хором тебе дам, или какой запас погорел, то все у меня бери». А святитель после многих слез стал изнемогать, тут же ослабела у него рука, потом нога, и стал просить вел. князя отпустить его в монастырь. Вел. князь не пожелал отпустить его в дальний загородный монастырь, но поместил в кремлевском Троицком Богоявленском монастыре. Святитель, чувствуя приближение своей кончины, тотчас послал за своим духовником, исповедался, причастился и соборовался маслом.

На смертном одре он говорил и приказывал вел. князю только об одном, чтобы церковь была совершена. В это время она была возведена до большого пояса, до половины, где начали делать киоты святым на всех трех стенах (для написания в киотах ликов святых).

После того святитель стал приказывать о церковном деле Владимиру Григорьевичу (Ховрину) и сыну его Ивану Голове, казначеям вел. князя: «Только попечитесь, – говорил святитель, – а то все готово на совершение церкви». Также и прочим приставникам церкви все о том, не умолкая, говорил, и о людях, которых искупил на то дело
Страница 37 из 53

церковное, приказывал отпустить их всех на волю после своей смерти. Подав всем благословение и прощение, он скончался 5 апреля, в исходе первого часа ночи, 1473 г. Многие тогда говорили, что он видение видел в церкви.

По кончине открыли на нем два креста железные и вериги, великие цепи железные, которые и ныне всем видимы на его гробе, замечает летописец, а до того времени никто того не знал – ни духовник его, ни келейник. 7 апреля совершилось его погребение в недостроенном его храме в присутствии вел. князя, его семьи, бояр. Весь народ града Москвы собрался на погребении; но из духовных властей был только один епископ, тот же Прохор Сарайский, при котором происходила и закладка храма.

Припоминая время постройки первого храма Богородицы при св. митрополите Петре, видим, что некоторые обстоятельства сходствуют с обстоятельствами постройки и этого нового храма. И святитель Петр имел видение о скорой своей кончине и потому, призвав к себе Тысяцкого Протасия, передал ему большую сумму, завещая употребить ее на сооружение церкви и доверяя ему попечительство об этом сооружении. Так и митрополит Филипп особенно возлагал такое попечительство на Ховриных, говоря им, что для строения у него все приготовлено, только бы они позаботились, чтобы дело шло правильно к окончанию. И первый святой строитель собора и второй его строитель в более обширном объеме и виде, по воле Божией, не дожили до окончания постройки и были погребены среди еще непокрытых ее стен, и тот, и другой с северной стороны, первый в алтаре, второй в самом храме близ Северных дверей, посторонь Ионы митрополита[59 - В поздние времена место его гробницы было совеем позабыто, так что и имени его не оказалось в числе погребенных в соборе святителей. Об этом см. Памятники Московской Древности Снегирева, описание Успенского собора, с. 23.].

Постройка собора продолжалась своим чередом. К весне следующего 1474 г. церковь видилась «чудна вельми и превысока зело», уже была выведена до сводов, которые оставалось только замкнуть, чтобы на них соорудить верх большой, – среднюю главу. И вдруг мая 20 в час солнечного заката церковь внезапно разрушилась, упала северная стена, над гробами митрополитов Ионы и Филиппа-Строителя, вся по алтарь; наполовину разрушилась и западная стена и устроенные при ней палати (хоры), также столпы и все своды. И Чудотворца Петра гроб засыпало, но ничем не повредило его; у деревянной церкви верх разбило, но в остальном эта церковь осталась невредимою, иконы, св. сосуды, книги, паникадила – все сохранилось в целости. Алтарь нового здания и вся южная стена со столпами и сводами, также половина западной и с западными дверьми не подверглись окончательному разрушению, но были настолько повреждены, что было страшно войти и в деревянную церковь, почему великий князь вскоре повелел и их разрушить. Один летописец свидетельствует, что в этот день, 20 мая, «бысть трус во граде Москве и церковь св. Богородицы, сделана бысть уже до верхних камор, падеся в 1 час ночи, и храми вси потрясошася, яко и земли поколебатися».

Главною причиною такого несчастья и такой печали для всего города послужило плохое искусство мастеров или, вернее сказать, полная несостоятельность тогдашнего строительного художества по всей Московской области. Старый способ постройки каменных храмов, усвоенный от древнего художества, заключался, можно сказать, в непреложном обычае класть стены снаружи и внутри с наличной стороны из тесаного камня в один ряд, наполняя середину этой облицовки бутовым камнем и даже булыжным, при чем самое существенное в этом деле был добрый раствор извести, которая в древней кладке оказывалась столь же крепкою, как и булыжный камень. Такое изготовление извести совсем было забыто в это время и многие церкви сами собою падали повсюду, и в Новгороде, и в Ростове, и в самой Москве, и к тому же церкви не столь значительной обширности и высоты.

Но, кроме того, непосредственную причину, отчего разрушился собор, современники видели в том, что мастера, сооружая северную стену, в средине ее возводили высокую лестницу на палати, или хоры, расположенные над западными дверьми по западной стене, куда также проходила эта несчастная лестница. Тощая пустотелая стена не выдержала тяжести сводов и разрушила все здание. К счастию, что это случилось в недостроенном еще храме, но и достроенный он должен был развалиться рано ли, поздно ли.

Современники видели преславное чудо и благодатное заступление Богоматери в том обстоятельстве, что при разрушении церкви никто из людей не пал жертвою этого несчастья. Весь тот день каменосечцы усердно работали: одни сводили своды, другие замыкали своды, носили камень, известь, древие; многие обыватели тут же ходили, смотрели работу. За час до солнечного захождения работающие покончили работу и разошлись с подмосток. После них многие всходили посмотреть, пока было светло, но и те по заходе солнца также сошли всего за пятую часть часа до падения стен. Однако из любопытных остался на подмостках один отрок, сын князя Федора Пестрого; он еще ходил по сводам и, услыхавши треск, в испуге побежал на южную стену и тем спасся от верной погибели.

Великий князь, митрополит, и весь город Москва очень печалились об этом разрушении, ибо шел уже третий год, а соборной церкви не было в славном городе.

Великий князь теперь остановился на мысли призвать умеющих мастеров из иных земель и сначала послать во Псков, где мастера «каменосечной хитрости» навыкли у Немцев. Однако Псковские мастера, осмотрев строение, не взялись за дело; похвалили работу, что гладко делали, и похулили только дело извести, потому что жидко она растворялась и была оттого не клеевита. Псковичи, впрочем, остались в Москве и построили сравнительно небольшие каменные храмы: Троицу в Сергиеве монастыре (1477 г.) и в Москве Ивана Златоустого (1478 г.), Сретение на Кучковом поле, Ризположение на дворе митрополита и Благовещение на дворе великого князя.

Великий князь решил, наконец, послать за мастером в Венецию, так как с Дюком Венецейским в то время происходили оживленные сношения.

Через два месяца после разрушения церкви, 24 июля, туда был отправлен послом Семен Толбузин с поручением пытать отыскивать мастера церковного.

Возвратившись с успехом в Москву (в 1475 г.), Толбузин рассказывал, что много там у них мастеров, да ни один не пожелал ехать на Русь, и только один согласился, и порядился с ним давать ему за службу по 10 руб. на месяц. Его звали Аристотелем ради хитрости его художества. Звал его к себе ради его хитрости и Турецкий царь, что в Цареграде ныне сидит.

Церковь в Венеции св. Марка вельми чудна и хороша да ворота Венецейские, сказывают его же дела, вельми хитры и хороши.

Да еще показал он ему, Семену, такую хитрость свою: позвал его к себе на дом, а дом у него добр и палаты есть; да велел принести блюдо медное на четырех яблоках, а на нем сосуд, как умывальница, как оловяник (кувшин), и начал лить из него из одного воду и вино и мед, чего хочешь, то и будет.

Венецейский князь никак не хотел отпустить его на Русь и только после многих просьб и уверений в большой к нему дружбе великого князя Москвы едва отпустил его, как бы в драгоценный дар.

Взял с собою тот Аристотель своего сына Андрея
Страница 38 из 53

да паробка, Петрушею зовут: может быть, это тот Петр Антон. Фрязин, прибывший в Москву в 1490 г. и строивший потом башни и стены Кремля.

Пока Толбузин хлопотал, ходатайствовав об отпуске Аристотеля, прошло не мало времени, так что они прибыли в Москву уже весною на другой год, 1475, на самую Пасху, 26 марта. Возвратился посол Толбузин, замечает другой летописец, и привел с собою мастера Муроля, кой ставил церкви и палаты, Аристотель именем, также и пушечник он нарочит лити их и бити из них, и колоколы и иное все лити хитр вельми.

Радостное торжество св. Пасхи увеличилось для всех Москвичей с приездом этого славного Муроля, о деяниях которого летописцы усердно и с любовью записывали в свои сборники всякую подробность, особенно по сооружению любезного им храма.

Муроль обстоятельно осмотрел разрушенный храм. Похвалил гладость сооружения, похулил известь, что не клеевита, да и камень, сказал, не тверд. Камень был, по всему вероятию, Мячковсий из подмосковных каменоломен. Плита, т. е. кирпич, тверже камня, примолвил он, а потому своды надо делать плитою. Он не согласился строить вновь северную стену, чтобы сомкнуть ее с южной, и решил все сломать и начать дело сызнова.

Для этого 16 апреля 1475 г. последовало новое перенесение мощей митрополитов св. Петра, Феогноста, Киприана, Фотия, Ионы теперь в церковь Иоанна Святого под Колоколы.

На другой же день 17 апреля Муроль начал разбивать оставшиеся стены собора и в тот же день разбил два столпа и западные двери со стеною.

А разбивал он таким образом: поставил три дерева, совокупив их верхние концы воедино, а между деревами повесил на канате брус дубовый, с конца окованный железом, и, раскачивая этот брус, разбивал им стены. А другие стены с исподи, с низу подбирал и на бревнах ставил, потом зажигал бревны, и от сгоревшего дерева стены падали. Чудно было видеть, восклицает летописец, что три года делали, а он в одну неделю и даже меньше все развалил, так что не поспевали выносить камень, а то бы в три дни хотел развалить. Книжники называли этот дубовый брус бараном и говорили, что написано в книгах, как таковым образом Тит Ерусалим разбил.

Ездил Муроль и во Владимир смотреть тамошний собор. Похвалил дело, сказавши: «некиих наших мастеров дело».

В начале июня Муроль начал рвы копать на основание церкви, снова, глубиною в две сажени, а в ином месте и того глубже. Во рвах также набил колие дубовое, сваи.

И кирпичную печь устроил за Андрониковым монастырем, в Калитникове[60 - Ныне Калитниковское кладбище, возле которого и доселе остаются обширные копаные ямы Аристотелевского кирпичного завода, прорезанные Курской железной дорогой. Кирпич Аристотеля имел длины 6? верш., ширины около 2? вершков, толщины 1? вершка.], в чем ожигать кирпич и как делать, нашего Русского кирпича уже да продолговатее и тверже, когда его надо ломать, то в воде размачивают. Известь же густо мотыками повелел мешать, как на утро засохнет, то и ножом невозможно расколупить.

После того Муроль обложил церковь продолговатую палатным образом (1475).

На первое лето он вывел постройку из земли. Камень ровный и внутри велел класть. Известь как тесто густое растворял и мазали лопатками железными. Четыре столпа внутри самой церкви заложил круглые, так, говорил, крепче будут стоять, а в алтаре два столпа заложил четыреугольные кирпичные. И все делал в кружало (по циркулю) да в правило (по линейке).

На другое лето 1476 г. Муроль вывел стены храма по кивоты, которые сделаны снаружи стен в виде пояса и представляют ряд колонок, соединенных круглыми перемычками. Внутри же стен всуцепы железные положил как правило на веретенах, а меж столпов, где кладут для связи брусье дубовое в наших церквах, то все (т. е. все связи) железное кованое положил.

На третье лето (1477) достигнув подсводной части здания, Муроль, чтобы доставлять камень и кирпич наверх, сотворил колесо, с малыми колесцами, которые плотники векшею зовут, чем на избу землю волочат, и этим снарядом посредством веревок взволакивал на верх все тяжести. Уже не носили камни на плечах, а прицепляли их к веревкам и колесами без труда притягивали их на верх, – чудно было видеть, отмечает летописец.

Чудно было также видеть, как он на столпы положил по 4 камени великих и совокупил кружало (свод) и истесал на них по 4 конца на четырех странах, одно против другого, точно на каменных деревьях, насквозь каменье то сбито.

Наконец, на четвертое лето, в 1478 г., славная постройка была окончена вчерне. Аристотель соорудил у ней 4 верха, кроме большой средней главы. Внутри вокруг шеи этой главы устроил потаенную казну, хранилище для опасных случаев; палати построил возле алтаря от южных дверей и тут же вывел лестницу, всходить на верх храма. Церковные своды свел в один кирпич; помост намостил мелким камнем (мозаично); в алтаре над митрополичьим горним местом, за престолом, крыж Лятский истесал на камени, который после митрополит стесать велел. Перед передними, западными дверьми помост (площадку) накрыл камнем и свод в один кирпич свел и середку повесил на гире железной, как это существует и до сих пор.

Кровлю делать вел. князь повелел мастерам только что совсем покоренного им Новгорода, которые и покрыли здание сначала деревом вельми хорошо, а по дереву немецким железом белым. Совсем постройка была окончена на пятое лето в 1479 г.

Была та церковь, пишет летописец, чудна вельми величеством и высотою и светлостью и звоностию и пространством, таковой прежде не бывало на Руси кроме Владимирской.

12 августа 1479 г. собор был торжественно освящен митрополитом Геронтием с архиепископом Ростов. Вассианом, епископом Суздальским Евфимием и Сарским Прохором.

Радость в этот день всего города Москвы была неописуемая, потому что минуло уже 7 лет и 4 месяца, как древний Калитинский храм был разобран и не было в городе соборного храма. Вел. князь повелел раздать милостыню на весь город и на окружные монастыри, священникам, инокам и всем нищим, а высшему духовенству и боярам дал обед, на котором и все седмь приходских соборов на его же дворе в особой храмине также ядоша и пиша у него (по другим спискам летописи все соборы 7 дней ядоша и пиша).

Через несколько дней торжественно совершилось и перенесение мощей митрополитов. В церкви Иоанна под Колоколы, где они пребывали до этого времени, мощи св. Петра в ночь были переложены из каменной гробницы в деревянную раку и на другой день, 23 августа, в понедельник, перед вечернею были несены в новый собор самим вел. князем и его сыном Иваном Ив. с помогающими, кто удостоился, при звоне во все колокола. Принесенные мощи вначале поставили среди церкви на митрополичьем амвоне, где митрополиты облачаются. По совершении следуемых церковных служб на другой день утром 24 августа, во вторник, перед обеднею митрополит с святителями и вел. князь с сыном снова подняли раку и перенесли ее на уготованное место близ св. жертвенника. Потом была совершена литургия.

Самое празднование перенесению мощей, назначенное прежде на 30 июля, было тогда же перенесено на этот день, 24 августа.

Вел. князь снова роздал щедрую милостыню духовенству всего города.

Перенесение мощей других митрополитов и кн. Юрия Даниловича происходило 27 августа, в пятницу, также перед вечернею, в 9 час дня. К этому времени
Страница 39 из 53

собрались к церкви Иоанна под Колоколы митрополит с священным собором и все священники города, которые в присутствии вел. князя и его сына подняли

каменную раку Киприана митр. и перенесли ее в собор, поставив в юго-западном углу храма у стены. Потом Фотиевы мощи в каменной же раке перенесли и поставили с Киприановыми в ряд и устроили над ними надгробницы каменные. Затем перенесли мощи Ионы Чудотворца в деревянной раке и поставили в противоположном северо-западном углу храма поверх помоста. Мощи Феогноста митр. поставили в пределе апостола Петра на верх помоста, обложивши кирпичом, об одну стену с Чудотв. Петром, как прежде лежали. Наконец, принесли мощи вел. князя Юрия Дан. в деревянном гробе и положили в пределе св. Димитрия в застенке в землю с помостом ровно и надгробницу учинили над ним.

Гробница строителя разрушившегося храма, митр. Филиппа, не была вынесена в церковь Иоанна под Колоколы, потому что она оставалась снаружи храма, за межею северной стены Аристотелевой постройки, которая, следовательно (то есть вся постройка), по плану была отодвинута немного к югу против прежнего Филипповского плана. Теперь подняли его каменный гроб и перенесли в церковь, поставив его в ряд с гробницею митрополита Ионы у северной стены, вероятно, против того же места, где он покоился за стеной новой церкви. Когда открыли его гроб, увидели его лежавшего всего целого в теле, подобно Ионе митр., и ризы его нимало не истлели, а прошло уже 6 лет и 5 месяцев без 8 дней от времени его кончины. Увидевши это, благочестивые люди усердно молились Богу, прославляющему угодников своих. 12 дней стоял его гроб непокрытым, быть может, в ожидании чудесных исцелений, какие явились у мощей Ионы, и только в 13 день склали над ним надгробницу кирпичную.

Богомольные Москвичи очень внимательно следили за всеми подобными обстоятельствами, а потому и усердно записывали их в летопись. Для них очень важно было, кто и как был положен, кто поверх помоста, кто вровень с помостом, кто в земле.

После этого уже окончательного устройства нового соборного храма вел. князь снова оделил все духовенство и всех нищих города щедрою милостынею и кормом, а высшим властям и служившим священникам и всем соборам дал обед и в почесть всему духовному чину на том обеде стоял перед ними и с сыном своим, угощая обедавших. Таков был старозаветный обычай в великокняжеском и потом в царском быту.

Упомянем также об одном немаловажном по тому времени для верующих и богомольных Москвичей обстоятельстве, какое возникло по случаю освящения нового храма. Некие прелестники наклеветали вел. князю на митрополита (Геронтия), что не по солнечному всходу, не посолонь, как солнце ходит, митрополит ходил со крестами около церкви. Вел. князь очень разгневался на святителя, «воздвиже на него гнев велики». Оттого, говорил вел. князь, гнев Божий приходит! Возбуждены были большие споры и пререкания. Старались найти в писаниях какой-либо устав об этом, посолонь ли ходити или не посолонь, и ничего твердого не нашли.

Было много спорных речей, большинство, все священники и книжники, иноки и миряне стояли на стороне митрополита. Очевидцы, бывалые в далеких странствованиях, указывали, что так святили церковь, ходя против солнца, во святой Афонской горе. Вел. князь под влиянием владыки Ростов. Вассиана, который, быть может, и заварил это дело, и Чудовского архимандрита Геннадия, и только с ними одними, стоял против митрополита. Эта сторона никаких свидетельств не указывала.

Много и премного спорили, но истины не обретоша, каждый оставался при своем мнении.

Спор однако продолжался долгое время. Вел. князь остановил даже освящение новопостроенных церквей, целый почти год не были освящены церкви Иоанна Златоуста (в монастыре), Рождества Б-цы в Кремле с пределом Онуфрия и многие другие, в ожидании, что митрополит положит на его мысли. В ответ на настойчивость вел. князя митрополит в 1482 году оставил посох свой в соборе и съехал на Симоново в келью, взявши с собою только ризницу. Он мыслил так: если князь великий, приехав к нему, не добьет челом и роптания своего, что посолонь ходити, не оставит, тогда он совсем оставит митрополичий сан и будет жить простым монахом в келье. И так как на его стороне стоял весь священный чин и все миряне города, то вел. князь поневоле уступил и послал к святителю своего сына просить, чтобы возвратился на свой стол. Митрополит не послушал этого призыва. Тогда уже сам вел. князь поехал к нему и бил ему челом, умоляя, чтобы возвратился на свой стол, а сам «во всем виноват сотворися» и обещал слушать святителя во всем, и в хождении волю ему дал, как велит, как было в старину. После такого покаяния митрополит возвратился.

В этом обстоятельстве ярко выразилась та сторона Московского благочестия и Московских общественных интересов, которая впоследствии мало-помалу стала развиваться в невежественное староверие, послужившее к расколу верующих на множество толков и суемудрий.

Но возвратимся к истории нового собора. В 1482 г. храм был украшен иконописью. На это дело упомянутый Ростовский владыка Вассиан еще при своей жизни (он помер в 1481 г.) дал сто рублей мастерам иконникам: Денисию, попу Тимофею, да Ярцу, да Коне, которые и написали чудно вельми Деисус и с Праздники и с Пророки.

История постройки собора весьма любопытна и с другой, именно с политической, стороны.

Когда летом 1471 г. митр. Филипп крепко стал помышлять о сооружении нового храма, вел. князь уже был в походе под Новгород Великий, обвиненный в то время всеобщим мнением Низовой Руси в отступлении от Православия и в намерении поддаться Латинскому королю. Тогда 14 июля 1471 г. произошла знаменитая битва на р. Шелони, послужившая первым подвигом Москвы к упразднению Новгородской независимости.

В 1474 г. новозастроенный собор, доведенный уже до замкнутия сводов, внезапно разрушился, как бы предзнаменуя, что так с неумелым, старым строительным художеством разрушится и старозаветный вечевой порядок Русской жизни, именно в Новгороде, как сильнейшем представителе и охранителе этого порядка.

В 1475 г., когда началась уже новая Аристотелевская постройка собора, вел. князь снова двинулся в Новгород со многими людьми, но пошел туда миром пировать с Новгородским Владыкою, с тысяцкими, посадниками и житьими людьми, со всеми людьми Новгорода Великого. Среди любовных встреч и пиров он встретил там и много обиженных людей, которые, воспользовавшись присутствием в городе вел. князя, пришли к нему от целых двух улиц с большими жалобами на тамошних сильных людей, на бояр, на посадников степенных и на других сильников в грабежах и убийствах. И множество других жалобников пришли к вел. князю искать своих обид и насилий, понеже, замечает летописец, та Земля от давних многих лет в своей воле живяху и о вел. князех, своих отчинниках, небрежаху и не слушаху их, и оттого много зла в той земле происходит, между себя убийства и грабежи и домам разорение, кто кого сможет. Таким образом, вел. князь нашел в своей давней вотчине то же самое, чем она начала свою Историю почти за 600 лет тому назад. Вел. князь поставил всем обиженным правдивый суд пред лицом Владыки и посадников и виновных тотчас же отправил в Москву.

Однако почти два месяца чуть не каждый
Страница 40 из 53

день продолжались пиры у Владыки, у посадников, у богачей бояр и у самого вел. князя, угощавшего всю знать Великого города.

Но широкие пиры не успели преклонить вел. князя на милость к осужденным и отправленным в Москву боярам, как ни упрашивали о них и Владыка и все их товарищи. Когда малые обиженные люди почувствовали державную руку вел. князя, то в городе все двинулось на перемену прежних отношений и порядков и почва для этого была уже вполне подготовлена. Теперь обиженные уже прямо шли на Великокняжеский суд, как на единую крепкую защиту в их обидах. С своими жалобами и исканием суда они теперь шли уже прямо в Москву. «А того не бывало от начала, как и земля их стала: и как вел. князи начали быти от Рюрика на Киеве и на Владимире и до сего вел. князя, который на то их привел». Так это случилось на другой же год (в начале 1477 г.), когда и собор был выстроен по кивоты, т. е. до половины здания.

В это время, Великим постом, в Москву явилось многое множество новых жалобников, житьих, посадских поселян, черниц, вдов, все преобиженные сильниками. Быть может, видя такое движение жалобников, архиепископ и весь Вел. Новгород вслед за ними прислали к вел. князю своих послов с челобитьем и называя его Государем, чего не бывало от начала как и земля их стала, ни которого вел. князя Государем не называли, но господином.

В древности это было простое рядовое обычное наименование каждого домохозяина, владыки дома или своей земли и всякой собственности. Но в это время Московский вел. князь стал уже домохозяином и владыкой не одной Москвы, но и всей Низовой Русской земли, лежавшей в речном углу Волги и Оки. Здесь уже давно, особенно после Шемякиной смуты, ходила и утверждалась в самом народе очень ясная и всем понятная идея Государя и Государства, родная идея полного домохозяина в своем владении и полной его власти в своем государстве-домохозяйстве. Повторим, что самое слово Государь или Господарь ничего другого более обширного и высокого и не обозначало, как только домо- и землевладельца. Получив такое, в сущности очень обычное, простое наименование и от вольного города, вел. князь послал к Новгородцам своих послов подкрепить данное ему вольными людьми наименование с вопросом – какого они хотят от него государства? Но вольные люди, по-видимому, были обмануты своими послами, хотя один из них был вечевой дьяк, или же скоро одумались и отвечали, что они с такими речами не посылывали и назвали то ложью.

По этому случаю возник мятеж, созвонили вече, вскричали на какого-то Василия Микифорова и тут же без милости убили его, по обговору дьяка (?) Захария Овина, а потом и этого убили и брата его у Владыки на дворе. И оттого взбесились, яко пьяные, один одно кричит, другой другое, и заговорили к королю опять поддаться.

Услыхавши о таких делах у вольных людей, вел. князь очень пожалел убиенных и даже прослезился и отдал это дело на обсуждение митрополиту и всей своей боярской Думе.

«С чем присылали сами, – говорил он, – чего и не хотел я у них, государства, и они от того заперлись и на меня лжу положили!» Разгневался вел. князь на Новгород за эту ложь и, помолясь Богу и раздав повсюду милостыню церквам, повелел собираться ратным, чтобы шли к Новгороду со всех концов но всем дорогам.

А тем временем Псковские мастера заложили у Троицы в Сергиевом монастыре новую церковь каменную, а Аристотель довел постройку собора уже до сводов. Оставалось замкнуть своды и соорудить пять куполов, пять глав над совершенным зданием, как и вел. князю оставалось сомкнуть своды Новгородской вольности и соорудить политические государственные главы над пятью концами вольного города, то есть над всем его вольным бытом.

1477 г. 30 сентября вел. князь по старому порядку отношений послал Новгородцам складную грамоту с простым подьячим, а 9 октября сам выехал из Москвы казнить ослушников войною.

Московские Низовские рати, а с ними и Псковичи окружили Новгород со всех сторон, заняли вокруг города все монастыри, стеснили город так, что в нем от собравшихся во множестве в осаду людей появился мор.

Начались переговоры с Владыкою, посадниками, со всем Новгородом Великим. Начались рассуждения о том, какой смысл заключается в словах Государь и Государство.

Новгород, находясь уже в немалой тесноте от Москвы, промолвился, назвавши вел. князя Государем, конечно из особого почтения, как величали вел. князя в Москве, употребил, стало быть, Московскую речь, а вел. князь тотчас же спросил: какого же государства хочет Новгород?

Вот на этот вопрос и должны были отвечать вольные люди, окруженные войсками, едва дышавшие теперь в Московских ратных тисках. Очень естественно, что они стали отвечать по старым привычным уговорам с вел. князьями, ограничивая и теперешнего вел. князя своими вольностями, стали указывать ему, как он должен держать у них свое государство, т. е. свою государственную власть; стали просить, если не требовать, напр., чтобы в Низовскую землю к берегу (против Татар) службы им не было, что готовы они защищать только свои границы и т. п.

«Вы нынеча сами указываете мне, – говорил вел. князь, – и чините урок нашему государству, как ему быть у вас. Какое же мое государство, когда не я вам, а вы мне указываете и урекаете, как должен я держать вас. Я хочу такого государства, как живу на Москве. Как на Москве, так хочу быть и в отчине нашей в Новгороде». Тогда Владыка, посадники и житьи, говорившие от всего Новгорода, ударили челом вел. князю и вымолвили, чтобы вел. князь сам сказал, как его государству быть в Новгороде, потому что Новгород Низовой пошлины не знают, как государи наши вел. князья держат свое государство в Низовской земле.

«Наше государство вел. князей таково, – ответил вел. князь. – Вечу, колоколу в нашей отчине в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство все нам держать и всему остальному быть как у нас в Низовской земле».

Не знали Новгородцы такого Государства только в своем политическом устройстве, но в домашних своих порядках они хорошо знали, что такое Государь – хозяин дома и владетель своей отчины, своей волости, своего села. Они хорошо знали и помнили, как распоряжались и государили со своими подвластными землями и пригородами, напр., с Двиною, в 1398 г., с Заволочьем и т. д., не говоря о вечевом буйстве, когда целые улицы подвергались государскому разгрому. И то ведь было государство, т. е. власть силы, и таким же государем было вече.

Таким образом вольный Новгород быль покорен в полной мере Московскому государству. Как и стал Великий Новгород и Русская земля, такого изневоленья на них не бывало ни от которого вел. князя, да и от иного ни от кого.

Со стороны Новгорода событие совершилось мирным порядком – войны не было.

Со стороны Москвы оно теперь совершилось несравненно успешнее, чем бывало прежде, по той причине, что теперь уже по всей Низовской земли ходило в народе мнение, что государство (единовластие, единодержавие) прибыльнее для людей, чем разновластие; что один государь, как ни бывал он грозен, своеволен, все-таки скорее даст крепкую и верную защиту обиженным, чем множество государей, неспособных и себя защитить от насилий сильного.

Как в древние времена в народных отношениях господствовала, торжествовала и являлась принудительною
Страница 41 из 53

силою идея веча, так теперь стала торжествовать и уже являлась принудительною силою идея государя и государства, и потому самый Новгород, как политическая вечевая сила, именует себя также государем, а Псковичи, другая вечевая сила, в это время прислали вел. князю грамоту, в которой величали его не только господином-госуда-рем, но и царем всея Руссии, предупреждая даже Московские понятия о значении государевой власти.

Итак, не только вольному Новгороду, но и всей Земле теперь было растолковано не одними словами, но еще сильнее самым делом окончательного покорения вечевого порядка государственным началам, было до точности растолковано, что значит и какой смысл имеет государево государство.

Все это происходило зимою 1477–1478 г. Дело совсем окончилось 20 января, когда вел. князь поспешил послать добрую весть в Москву к своей матери и к митрополиту и к сыну, что привел вольный город во всю свою волю и учинился на нем государем, как и на Москве. Через 7 дней, янв. 27, эта весть прибыла и в Москву. Сам вел. князь прибыл в Москву 5 марта, в четверток 5 недели поста, повелев за собою и колокол их вечевой привезти на Москву, и «как привезен был и взнесли его на колокольницу на площади с прочими колоколами звонити».

В этом достославном походе был и Аристотель. Он еще в начале дела построил через Волхов под Городищем мост на судах, который и после оставался надолго целым.

Итак, постройка Московского большого собора совершалась в одно время и шаг за шагом в ряд с постройкой Московского единодержавного государства. Очень понятно, как были рады Москвичи, по крайней мере в их властной среде, окончанию сооружения храма и концу вечевого порядка. Примечательно и то обстоятельство, что, как было упомянуто, Новгородские мастера устраивали и кровлю собора, покрывая его немецким белым железом.

Как во времена митрополита св. Петра и вел. князя Ивана Калиты, так и теперь сооружением соборного храма было положено только начало новому устройству города. Воздвигнутый величественный храм одною своею массивностью и светлостью нового строения, сравнительно с остальными малыми и низменными зданиями старинной еще Калитинской постройки, отражал в сильной степени их незначительность и бедноту и необходимо вызывал мысль о сооружении соответственных ему по красоте и величию вместо старых новых зданий.

Но для таких зданий не было мастеров-строителей, так как один Аристотель, занятый в это время пушечным и колокольным литьем, денежным делом и даже походами с новой артиллерией, напр., в Новгород, под Казань, в Тверь, по всему вероятию уже не имел времени заниматься архитектурным делом, и очень вероятно также, что он указывал на свою родину, откуда возможно было добывать мастеров, не одних только архитекторов.

С Италией в то время происходили самые оживленные сношения, и потому вел. князь не мало забот положил о вызове оттуда деловых, знающих людей самых разнообразных художеств.

Мы видели, каких трудов и препятствий стоил вызов и самого Аристотеля. Проходили годы, пока в Москве наконец стали появляться эти очень надобные и желанные художники.

Между тем, в ожидании Итальянских художников, вел. князь воспользовался и искусством Псковских мастеров и 6 мая в 1484 г. повелел им построить на месте старого свой дворцовый храм Благовещения, разобрав старый только по казну и по подклет, т. е. до цоколя.

Вместе с тем около того подклета была заложена казна, особые помещения для хранения казны, и кроме того была заложена кирпичная палата с казнами, наименованная впоследствии Казенным Двором.

Храм Благовещения строился более пяти лет от заложения в 1484 г. до 1489 г., когда был освящен, а разбирать его старое здание начали еще в 1482 г. и продолжали в 1483 г. Неизвестны причины такой медленной постройки.

Следуя за вел. князем, и митрополит в то же лето и с теми же Псковскими мастерами заложил у своего двора в1484 г. церковь Ризположения, совершенную в 1485 г. и освященную в 1486 г. авг. 31.

В этих двух храмах Псковские мастера занесли и в Москву типы своих Новгородских и Псковских церквей, заметным образом обозначенные в подробностях устройства подглавий или шей, иначе и неудачно теперь называемых трибунами, барабанами. Но еще прежде, лет за пять до постройки этих двух храмов, Псковские мастера соорудили в 1479 г. храм Иоанна Златоуста в монастыре того же воимя. Этот храм был построен в честь тезоименитого Ангела вел. князя и в память покорения Новгорода, так как последние дни Новгородской свободы, когда эта свобода окончательно была упразднена, эти дни совпали с днями рождения вел. князя и его именин 22 и 27 января 1478 г.

Неизвестно, когда именно прибыли в Москву первые после Аристотеля Итальянские архитекторы Антон Фрязин и Марко Фрязин, но их работы начались уже в 1485 г. и не постройкою храмов, а сооружением новых Кремлевских стен.

Старые стены, значительно обветшавшие и от времени и от многих пожаров, теперь уже не удовлетворяли новым требованиям и могуществу государственного гнезда, каким являлся этот ветхий Кремль. А величественный собор Успенский и здесь как бы указывал на необходимость окружить его достойным венком новых сооружений. Как мы упомянули, его здание ярко освещало ветхую старину всех остальных построек Кремля. Кроме того, и в чем была главная забота Моск. государя, требовалось укрепить гнездо славного государства новыми уже европейскими способами городовой защиты при помощи европейских же строителей.

Само собою разумеется, что постройка новых стен производилась не вдруг, но частями, мало-помалу, потому что в одно время с постройкою новой стены было необходимо оставлять возле нее и старые стены, дабы на случай опасности не раскрыть городскую ограду на произвол враждебной осады. Итальянец Контарини, бывший в Москве в 1475 г. и, стало быть, видевший старые стены, описывая город, говорит между прочим, что он «расположен на небольшом холме и что все строения в нем, не исключая и самой крепости, деревянные». Это указание не иначе можно объяснить как тем, что обветшавшие стены по местам были починены деревом вместо камня.

Кроме того, надо иметь в виду, что городовые каменные стены всегда были покрываемы деревянною кровлею; из дерева же устраивались и заборолы, род разборного забора, который защищал осажденных в пролетах между зубцами стен. Все это придавало стенам вид деревянной постройки.

Сооружение и доселе существующих стен Кремля началось, как упомянуто в 1485 году, с теперешних Тайницких ворот, что над Москвой-рекой перед соборами.

В то время находившиеся здесь старые ворота именовались Чешьковыми, Чишковыми, Чушковыми и Шешковыми. По всему вероятию от имени боярского двора, здесь находившегося.

В числе знатных бояр у кн. Юрия Дм. Галицкого был Данила Чешек, являвшийся в качестве посла к вел. князю Василию Васил. Темному об утверждении мира в 1425 году. Можно предполагать, что у ворот на Подоле Кремля находился и двор этого Чешка, так как неподалеку на горе стоял двор и князя Юрия Дмитриевича, соперника Василию Темному в споре о Великом Княжении. Ворота назывались также и Водяными, как в Москве назывались и другие такие же ворота, устраиваемые не для проезда дальше по улицам, а только для добывания воды, каковы были ворота у
Страница 42 из 53

теперешнего Каменного моста и в Китае у Зарядья.

19 июля 1485 г. Антон Фрязин вместо этих ворот заложил новые под именем Стрельницы, под которые вывел Тайник, тайный подземный проход к реке для добывания воды во время тесной осады. Отсюда и сохранившееся доныне прозвание ворот Тайницкими.

Затем в 1487 г. была совершена стрельница наугольная, вниз по Москве-реке, называвшаяся Беклемишевскою от находившегося близ нее двора боярина Беклемишева (Никиты и Семена)[61 - В XVII ст. по забвению ее неправильно стали прозывать Свибловскою и Свирловскою. См. Чтения О. И. и Д. 1877, кн. 2, Смесь, 3, и др.]. Строителем ее был Марко Фрязин.

На другой год (1488) мая 27 Антон Фрязин заложил другую наугольную стрельницу вверх по Москве-реке, где прежде в старых стенах стояла Свиблова стрельница, так прозываемая от боярского же двора Федора Свибла, и под нею также вывел тайник. Таким образом прежде всего город был укреплен со стороны реки, т. е. с Татарской Ордынской стороны.

Зимой, в начале 1490 г., в Москву прибыл еще Фрязин, Петр-Антоний с учеником Зам-Антонием, мастер стенной и палатный, архитектон, как его только одного величали этим именем, вероятно, за особое искусство в строительном деле.

В течение того же года он построил две стрельницы, одну у Боровицких ворот и со стеною до наугольной Свибловой стрельницы, другую над Константино-Еленскими воротами (недалеко от церкви свв. Константина и Елены), которые находились на Подоле Кремля и потому именовались Нижними, а также и Тимофеевскими от стоявшего здесь двора знаменитого окольничего при Дмитрии Донском Тимофея Васильевича роду московских тысяцких.

На следующий год (1491) Петр-Антоний и прежний Марко заложили две стрельницы со стороны Большого Посада, Фроловскую (Спасские ворота) и Никольскую, обе с воротами. По другим свидетельствам обе стрельницы были заложены одним Петром-Антонием в марте месяце, при чем Никольская была заложена не по старой основе, не на месте старой стрельницы, но, вероятно, с прибавкою городского пространства. Тогда же он заложил и стену от Никольской стрельницы до р. Неглинной. Фроловская стрельница была им окончена в том же году. На ней и доселе существуют сохранившиеся надписи на каменных досках с внутренней стороны по-русски, с внешней, загородной, по-латыни.

Приводим их старинный список: «В лето 6999 году Июля (пробел) Божиею милостию зделана бысть сия стрельница повелением Иоанна Васильевича государя и самодержца всея Росии и Великого князя Владимерского и Московского и Новгородского и Псковского и Тферского и Югорского и Вятского и Пермьского и Болгарского и иных в Л (30) лето государства его. Делал Петр-Антоние от града Медиолана».

В том же списке латинская надпись так переведена: «Иоанн Васильевич Божиею милостию Великий князь Владимерский, Московский, Новгородский, Тферский, Псковский, Вятский, Югорский, Перьмский, Болгарский и иных и всея Росии Государь в лето Л (30-е) государства своего сии стены созда. Строитель же бысть Петр-Антоние Сонъарии (Solarius) Медиоланянин в лето от Рож-ства Х-ва Спасителя 1493-е». Ошибка вместо 1491 г. (Тверского музея сборник, № 3237). В подлинной надписи, согласно ее русскому списку, вместо «сии стены» упомянуто сии башни, т. е. стрельницы. Множественное число, быть может, указывает и на отводную башню, существующую перед воротами.

Постройка стен с этой посадской стороны продолжалась и в 1492 г., когда между этими двумя стрельницами была заложена подошва (фундамента), а вместе с тем и новая стрельница наугольная над Неглинною с тайником, которая впоследствии прозывалась Собакиною, вероятно также от боярского двора роду Собакиных.

В то время, как мало-помалу сооружались стены и стрельницы, в 1493 г. Кремль был окончательно опустошен двумя пожарами, следовавшими один за другим с небольшим через три месяца. После первого пожара, случившегося на Радунице, апреля 16, когда выгорел почти весь город, для временной его защиты поставили в опасном месте деревянную стену от Никольской стрельницы до тайника на Неглинной или до Собакиной стрельницы, но в новый, небывалый по своим опустошениям, пожар всей Москвы эта стена сгорела.

Пожары явились как бы Божиим гневом по случаю новых распоряжений государя, касавшихся и до обывателей Московского посада. В том же несчастном 1493 году было приступлено к укреплению местности и к постройке стен со стороны течения р. Неглинной, где теперь расположен Кремлевский Александровский сад. Для этой цели был вырыт глубокий ров от Боровицких ворот до Москвы-реки, так как здесь течение Неглинной значительно удалялось от Кремлевской горы и от стен города, а за речкой Неглинной, для безопасности города от пожаров, государь повелел очистить посадское пространство по всей линии городских стен так, чтобы строения отстояли от стен по мере на 110 саж., по другим, вероятно ошибочным, указаниям на 109 саж. Для этой цели были снесены все деревянные дворы в этой местности и разобраны самые церкви, о чем духовный чин очень печалился, как увидим ниже.

Наконец в 1495 г. была заложена и последняя городовая стена возле Неглинной, не по старой основе, но с расширением городового пространства[62 - В Степенной Книге, II, 135, упомянуто, что новый каменный город поставлен округ деревянного града. По этому свидетельству можно полагать, что новые стены закладывались с внешней стороны старых стен, так что город получал большую обширность.]. В тот же год была очищена вся местность и за Москвой-рекой против стен Кремля также для безопасности от пожаров, причем были снесены все дворы и разобраны церкви и на чистом месте разведен государев сад, существовавший там до конца XVII ст. уже с именем Царицына Луга.

Ровно десять лет продолжалась постройка новых стен Кремля и по случаю принудительного разрушения близ стоявших на посаде церквей возбудила в благочестивых людях большие сетования и суеверные толки о том, что не подобает так разрушать святые места.

Архиепископ Новгородский Геннадий, бывший Чудовский архимандрит, писал по этому поводу к митрополиту Зосиме следующие строки, весьма любопытные для характеристики носившихся в то время мнений даже в высшем духовенстве. Главным образом он жаловался на то, что в Новгороде его одолевали еретики, жидовствующие и стригольники, и указывал, что «на Москве еретики живут в ослабе, почему и из Новгорода все они сбежали к Москве, да и ходят там в ослабе. Например, Денис поп, тот в Архангельском соборе служит да на литургии за престолом плясал да и Кресту наругался». Замечая такую Московскую распущенность, владыка кстати писал и о государской распущенности:

«А ныне беда стала земская да нечесть государская великая: церкви старые извечные выношены из города вон, да и монастыри старые извечные с места переставлены; а кто веру держит ко святым Божиим церквам, ино то писано сице: “Освяти любащая благолепие дому Твоего и тех прослави божественою Твоею силою”. Да еще паки сверх того и кости мертвых выношены на Дорогомилово, ино кости выносили, а телеса ведь туто остались, в персть разошлись; да на тех местах сад посажен; а Моисей писал во Втором Законе: “Да не насадиши садов, ни древа подле требника Господа Бога твоего”. А господин наш отец Геронтий митрополит о том не воспретил; то он ведает, каков
Страница 43 из 53

ответ за то даст Богу. А гробокопателям какова казнь писана! а ведь того для, что будет воскресение мертвых, не велено их с места двигнути, опричь тех великих Святых, коих Бог прославил чудесы; да Божиим повелением и ангельским явлением бывает перенесение мощем на избавление людем и на утверждение и на почесть градовом. А что вынесши церкви, да и гробы мертвых, да на том месте сад посадити, а то какова нечесть учинена! от Бога грех, а от людей сором. Здесе приезжал жидовин новокрещенной, Данилом зовут, а ныне хрестьянин, да мне сказывал за столом во все люди: “понарядился де есми из Киева к Москве, ино де мне почали жидова лаять: собака де ты, куда нарядился? Князь де великий на Москве церкви все выметал, вон”, а сказывал то пред твоим сыном боярским пред Вяткою: ино каково то безчестие и нечесть Государству великому учинена?.. А церкви Божии стояли колико лет! А где священник служил, руки умывал, и то место бывает не проходно; а где престол стоял да и жертвеник и те места непроходны же; а ныне те места не огорожены, ино и собаки на то место ходят и всякий скот. А что дворы отодвинуты от града, ино то и в лепоту; а церкви б стояли вкруг города, еще бы честь граду болшая была. А егда бывает по грехом нахожение иноплеменник, ино, выносив иконы, да сожгут стены. А что которые церкви были в городе, а то також бы подняти на подклетех да сени нарядити вокруг церкви да переходы с Великого князя двора, да поп бы ходячи пел у тех церквей и коли случится Великому князю или Великой княгине саду посмотрети, и он бы посидел у церкви, ино лепо видети. А ныне розговорити того некому Государю Великому князю, разве тобя господина отца нашего, с Божиею помощью; а нам, твоим детем и сослужебником, пригоже тебе о том воспоминати; а ты, господин отец наш, сыну своему Великому князю накрепко о том воспоминай, понеже должно ти есть».

В начале своего послания Геннадий упоминает, что церкви и из города, т. е. из Кремля, были вынесены, а вместе с ними и гробы погребенных возле них покойников, как можно судить по упоминанию Геннадия о таких гробах. Все это, конечно, являлось необходимостью, когда происходила постройка новых стен с распространением городской местности за пределы старых стен, в окружности которых и стояли, вероятно, упоминаемые церкви. Что касается переставления извечных монастырей, то это указание должно относиться к монастырю Спаса на Бору, который был переведен на новое место вниз по Москве-реке на горы возле Крутиц, отчего и стал прозываться Новоспасским.

Весною в 1491 г. по повелению государя Спасский архимандрит Афанасий заложил церковь каменную на Новом Преображение Спаса. Она строилась медленно в течение пяти лет и в 1496 г. сент. 18 была освящена.

Поводом к этому переставлению древнего монастыря послужило решение государя выстроить себе новый более обширный дворец, к чему было приступлено в 1492 году. При новых порядках государева быта теперь уже не совсем было удобно оставлять среди нового дворца, так сказать в своих комнатах, сторонние жилища монастырской братии.

Полное устройство Кремлевской крепости окончилось уже в 1508 г., когда с весны Фрязин Алевиз вокруг города, особенно со стороны торга и Красной площади, выкопал глубокий ров и выложил его камнем белым и кирпичом, а со стороны Неглинной устроил обширные глубокие пруды, из которых по рву Неглинная была соединена с Москвой-рекой, так что крепость со всех сторон окружилась водой и Кремль стал островом.

Глубина этого рва, как обнаружилось при измерениях, произведенных в 1701 году, простиралась до 4 саж:., ширина показана в 17 саж. вверху и 15 саж. внизу.

Об этом новопостроенном Кремле находим, к сожалению, очень краткие свидетельства почти от современников его окончательного устройства.

Итальянец Павел Иовий, писавший о Москве в 1535 году, рассказывает следующее:

«Город Москва по своему положению в самой средине страны, по удобству водяных сообщений, по своему многолюдству и, наконец, по крепости стен своих есть лучший и знатнейший город в целом государстве. Он выстроен по берегу реки Москвы на протяжении пяти миль, и домы в нем вообще деревянные, не очень огромны, но и не слишком низки, а внутри довольно просторны, каждый из них обыкновенно делится на три комнаты: гостиную, спальную и кухню. Бревна привозятся из Герцинского леса; их отесывают по шнуру, кладут одно на другое, скрепляют на концахъ, – и таким образом стены строятся чрезвычайно крепко, дешево и скоро. При каждом почти доме есть свой сад, служащий для удовольствия хозяев и вместе с тем доставляющий им нужное количество овощей; от сего город кажется необыкновенно обширным. В каждом почти квартале есть своя церковь; на самом же возвышенном месте стоит храм Богоматери, славный по своей архитектуре и величине; его построил шестьдесят лет тому назад Аристотель Болонский, знаменитый художник и механик. В самом городи впадает в р. Москву речка Неглинная, приводящая в движение множество мельниц. При впадении своем она образует полуостров, на конце коего стоит весьма красивый замок с башнями и бойницами, построенный итальянскими архитекторами. Почти три части города омываются реками Москвою и Неглинною; остальная же часть окопана широким рвом, наполненным водою, проведенною, из тех же самых рек. С другой стороны город защищен рекою Яузою, также впадающею в Москву несколько ниже города… Москва по выгодному положению своему, преимущественно пред всеми другими городами, заслуживает быть столицею; ибо мудрым основателем своим построена в самой населенной стране, в средине государства, ограждена реками, укреплена замком и по мнению многих никогда не потеряет первенства своего». Все это Иовий рассказывает о Москве со слов Москвича Димитрия Герасимова, отправленного из Москвы в 1525 г. посланником к Папе Клименту VII. Иовий говорит, что он составил свое сочинение о Московии из ежедневных беседах с Димитрием, а потому оно и вышло очень достоверным и обстоятельным, так наш

Димитрий оказался по тому времени очень образованным и знающим человеком, заслужившим большие похвалы от Иовия. Автор говорит, что сохранил в своем сочинении ту же простоту, с какою вел свой рассказ Димитрий. Это признание Иовия дает нам повод заключать, что сочинение Иовия есть собственно сочинение Димитрия, за исключением средневековой учености о Страбоне, Птолемее и т. п. Особенно дорого высказанное убеждение старого Москвича, что Москва по мнению многих никогда не потеряет своего первенства.

Тем временем, когда началась и продолжалась постройка городских стен, и в самом Кремле и на посаде в разных местностях сооружались новые каменные храмы, конечно, на старых от века местах, ибо, как мы видели из толкований владыки Геннадия, перестановка храма на новое место почиталась чуть не грехом.

В Кремле, кроме упомянутых выше Благовещенской и Ризположенской, за это время были построены: в 1480 г. ц. Богоявления на Троицком подворье. В 1481 г. сент. 8 заложены два обетные предела у Архангельского собора – Воскресение да Акила апостол, в память победы над Новгородцами на р. Шелони, случившейся 14 июля 1471 г. в воскресенье, на память св. апостола Акилы. Вел. князь тогда же дал обет построить церковь св. апостола, а воеводы Данила Холмский и Федор Давыд.
Страница 44 из 53

Палецкий – церковь Воскресения. Неизвестно, где первоначально была сооружена эта вторая церковь, памятник боярского благочестивого усердия. Можно с большою вероятностью предполагать, что этот храм, быть может, только деревянный, существовал на том месте, где в 1532 г. был заложен, а в 1543 г. окончен строением храм тоже Воскресения, возле колокольни Иоанна Лествичника, или святого Ивана, впоследствии известной под именем Ивана Великого. Новый храм был выстроен также для колокольни, более обширной, которая существует и доныне, вмещая в себе самые большие колокола. Подробности об этой постройке мы помещаем ниже.

В 1483 г. архимандрит Чудовский Геннадий Гонзов заложил каменную церковь во имя Алексея Чуд. да и трапезу каменную заложил. В 1491 г. совершили церковь Введения Б-цы и палату каменную на Симоновском дворе у Никольских ворот. Освящена 13 ноября.

В 1501 г. по повелению государя в Чудовом монастыре разобрали старую церковь Чуда Архангела Михаила, строение Алексея митрополита, и стали сооружать новую, доныне существующую. Освящена в 1503 г. сент. 6.

В 1504 г. была разобрана старая церковь Козмы и Демьяна, стоявшая против задних ворот Чудова монастыря, и заложена новая, повелением вел. князя.

Наконец, незадолго перед своею кончиною, вел. князь 21 мая 1505 г. повелел разобрать уже ветхую соборную церковь Архангела Михаила, строение Ивана Калиты, и заложил в октябре на том же месте новую более обширную.

Тогда же и другую церковь разобрали, также строение Ивана Калиты, св. Иоанн Лествичник, иже под Колоколы, и заложили новую не на старом месте, отмечает один летописец (П. С. Л. VI, 50). Другие летописцы указывают, что на старом месте.

Через пять месяцев, 27 октября 1505 г. вел. князь Иван Вас. скончался и погребен в новозаложенном соборе Архангела Михаила, как и митроп. Филипп в только что начатом постройкою Успенском соборе.

Постройка храма продолжалась и по кончине вел. князя и совсем была окончена уже в 1508 г., когда ноября 8 храм был освящен. Но за год прежде, когда храм был доведен до верхних камор, 1507 года октября 3 в него были перенесены и мощи прародителей государевых, гробы вел. князей, начиная с Ивана Калиты. Не упомянуто в летописях, где до того времени находились их гробы. Вероятно, оставались на своих старых местах и были перенесены на новые, устроенные возле стен более обширного храма. Строителем храма был Фрязин Алевиз Новый.

Таково было неутомимое строительство Ивана Третьего, совсем изменившее облик старого Кремля, который теперь больше походил на европейский замок, чем на старинный русский город. Действительно, замком и называли его путешественники-иностранцы.

Этим именем обозначался, так сказать, каменный облик вновь устроенного города Кремля. Дотоле Кремль носил облик обычного на Руси города, построенного из одного дерева. Старые и ветхие каменные его стены, как упомянуто, уже не отличались своим видом от остальных деревянных сооружений, а старые каменные храмы по своим малым размерам совсем исчезали в общей массе деревянных хором великокняжеских и боярских, строившихся высоко и широко.

Вообще, каменные строения в древней Москве столь были редки, что летописцы старательно заносили в свои сборники временных лет всякую подобную постройку, даже ворота и в особенности, конечно, Божии храмы.

Вне Кремля на посаде каменная церковь являлась такою редкостью, что обозначалась как особое урочище: Егорий каменный в Георгиевском, Богоявление каменное в Богоявленском монастыре указывались как памятники, заслуживающие удивления и особого примечания. Что касается жилых каменных зданий, то о них и в самом Кремле никто не помышлял. Даже и вел. князья нимало об этом не заботились.

Древняя Москва был город деревянный со всеми ее жилищами и со всеми очень многочисленными ее храмами, а потому всегда во время пожаров выгорала из конца в конец.

Казалось, что именно непрестанные пожары должны были научить горожан какой-либо правильной борьбе с этой бытовой стихией, и, однако, более чем целые полтораста лет от пожаров при Иване Калите все оставалось по-старому и после каждого пожара горожане, как бы сохраняя заветы отцов и дедов, строились опять из дерева и опять старым же порядком сгорали дотла.

Это изумительное деревянное коснение не одной Москвы, но и всех других городов объясняется, впрочем, великою дешевизною в то время строительного деревянного материала, а вместе с тем и необыкновенной скоростью постройки не только обывательских жилищ, но и самых церквей, нередко очень обширных и высоких, а также и городских стен, еще более обширных.

В свою очередь это самое обстоятельство очень препятствовало развитию строительного каменного дела, которое, не встречая нигде особого попечения и привета и ни с какой стороны никакой потребности в его художестве, принуждено было год от году слабеть и, если можно так выразиться, едва двигало ногами даже при постройке небольших храмов, а с большими и совсем не могло совладать, как это обнаружилось при начальном сооружении Успенского собора в Москве, что подтверждают также и нередкие падения новостроенных храмов и в Московской области и в Новгороде.

Тип хорошей каменной жилой постройки должны были выработать богатые Новгородцы, но и они в течение веков точно также, одолеваемые беспрестанными пожарами, по-старому оставались в тех же деревянных жилищах. Само собою разумеется, что в каменных зданиях никто не решался жить, когда более удобно, более просторно и более полезно для здоровья можно было жить в вековечных деревянных хоромах.

Впрочем, в первой половине ХV века Новгородский владыка архиепископ Евфимий начал строить и на своем дворе каменные здания, но только приемные и служебные палаты, оставляя самое жилье все-таки в деревянных постройках. Быть может, по его примеру и старая Москва мало-помалу стала строить и для своего обихода каменные палаты и первым начинателем этого подвига явился сам митрополит Иона, положивший столько труда и забот для установления и утверждения в Москве государственной идеи, отчего его святое имя и возглашается вместе с его святыми предшественниками, Петром и Алексеем, создателями Русского государственного единения.

Первоначальник каменных жилых построек митрополит Иона еще в 1450 г., во время. Шемякиной смуты, заложил на своем дворе палату каменну, в которой впоследствии устроил и обетную церковь Ризположения в память избавления Москвы от Татарского нашествия царевича Мазовши.

Не скоро этот первый опыт нашел себе последователей. Прошло слишком 20 лет, когда, наконец, и граждане положили основание для таких построек. В 1471 г. купец Тарокан заложил себе палаты кирпичные, у городовой стены, у Фроловских ворот, в одно лето и построил их.

По всему вероятию место этих палат занимает теперь небольшое здание Дворцового ведомства, стоящее возле старинной еще стрелецкой сторожки, или гауптвахты.

Затем в 1473 г. новый только что возведенный на стол митрополит Геронтий на том же святительском митрополичьем дворе заложил новую палату и у двора поставил, нарядил врата кирпичные кладены кирпичом ожиганым. Эта палата также кирпичная на четырех каменных подклетах была окончена постройкою на другой 1474 год, когда 13 ноября владыка и перешел
Страница 45 из 53

в нее жить.

Можно полагать, что святитель, достраивая в 1474 г. эту палату и ворота, воспользовался материалом от разрушившейся соборной церкви, так как этот материал, камни и кирпичи, оказался для новой уже Аристотелевской стройки негодным в дело для большого храма, но очень пригодным для рядового строения. Впоследствии, в 1493 г. после пожара митрополит Зосима поставил на своем дворе три кельи каменные с подклетами.

Должно упомянуть, что после Геронтиевых построек и монастыри стали сооружать полужилые палаты, называемые трапезами. Такие трапезы были сооружены в 1483 г. в Чудовом монастыре, в 1485 г. – в Симоновом монастыре, в 1504–1506 гг. – в Андроникове.

В 1485 г. начали строить себе каменные хоромы и большие бояре. Сын государева казначея Владимира Ховрина, Дмитрий, построил в этом году палату кирпичную и ворота кирпичные. Следом за ним тогда же заложили кирпичные палаты старший брат Дмитрия, Иван, прозванием Голова, и боярин Василий Фед. Образец[63 - В Львовском издании летописи эти постройки, вероятно, ошибочно отнесены к 1488 и 1489 гг., а в Русском Временнике они отнесены к1486 г.].

Наконец и вел. князь решился построить себе вместо деревянных каменные помещения для жилья, конечно на старом прапрадедовском месте у церкви Благовещения, сооружением которой в 1484 г. и началась перестройка всего дворца. В тот год под церковью были устроены казны, а возле нее с набережной стороны – Казенный двор, на котором в 1485 г. был заложен обширный каменный погреб.

Перед тою же церковью с западной стороны внутри государева двора в 1487 г. Марко Фрязин заложил палату велику на месте, где терем стоял, то есть по набережной стороне. Эта большая палата впоследствии именовалась Набережной.

После того дворцовые здания были выдвинуты на соборную площадь, где в 1491 г. Марко Фрязин и Петр-Антоний построили большую палату, названную Грановитой по случаю обделки ее наружных стен по-итальянски гранями.

Весной на следующий 1492 г. вел. князь окончательно решил выстроить себе каменные жилища и 5 апреля со всею семьею перебрался из своего двора в новый двор Ивана Юрьевича Патрикеевича, стоявший против церкви Иоанна Предтечи у Боровицких ворот, а старый свой двор, деревянный, велел разобрать и на его месте ставить каменный двор.

Однако в новом и притом в чужом жилище, вероятно было тесно, почему тогда же вел. князь поставил себе временной деревянный двор за Архангелом, т. е. с восточной стороны Архангельского собора, на месте, некогда принадлежавшем сыну Калиты, Андрею, и потом сыну Андрея, знаменитому Владимиру Андреевичу Храброму, герою Куликовской битвы. Теперь это было опальное место, отобранное у провинившегося перед государством внука Храброго воеводы, Василия Ярославича. Место так и прозывалось Ярославичевским.

С небольшим через год 16 апреля 1493 г. нутрь Кремля весь выгорел, остался только этот новый двор за Архангелом, где вероятно уже и пребывал вел. князь.

Красное Крыльцо и Грановитая Палата.

Из издания «Виды Москвы, изданные Академией наук (в 1755–1761 гг.) по снимкам ее ландкартного мастера М. Махаева»

А потом ровно через три месяца, 16 июля случился опять такой пожар в Кремле, какого не бывало с тех пор, как и Москва стала. Погорел не только весь Кремль и с упомянутым новым двором, но почти и весь посад вокруг Кремля. Очень трудно было при таких губительных обстоятельствах продолжать даже и производимую постройку каменных стен Кремля, а о продолжении постройки дворца нельзя было и помышлять. Поэтому закладка каменного дворца совершилась уже в последний год XV ст., в 1499 г. в мае месяце, когда вел. князь заложил двор свой камен, палаты каменные и кирпичные, а под ними погреба и ледники, на старом дворе у Благовещения, да и стену каменную заложил от двора до Боровицкой стрельницы, для защиты двора с набережной стороны, откуда из Замоскворечья могли достигать и татарские стрелы и горевшие головни.

Строителем всего жилого дворца быль Алевиз Фрязин от града Медиолана.

Постройка продолжалась несколько лет, по одному известию (Устюж. Лет. 179) даже 12 лет, и была окончена в 1508 г., через два с половиною года по кончине основателя этих строений вел. князя Ивана Васильевича.

7 мая 1508 г., во второе воскресенье по Пасхе, новый государь Василий Ив. перешел на житье в эти кирпичные палаты, которые сохранились и до нашего времени, составляя три нижних этажа ныне существующего так называемого Теремного дворца (Альбом видов, № XIV).

С кончиною вел. князя Ивана III, первого Московского государя, не произошло никаких перемен и ни малейшего ослабления ни в делах развития государственности, ни в домашних делах по устройству гнезда этой государственности, отныне славного и преименитого города Москвы.

Достойный преемник первого государя, Василий Ив., рожденный от Царевны Грекини, прямо уже стал именовать себя Царем, т. е. прямо обнаружил могущество и силу водворенной его отцом государственной идеи.

В городском устройстве Москвы он также неутомимо следовал по направлению, указанному и утвержденному отцом, которое ставило необходимою задачею по крайней мере хотя одни Божии храмы строить каменные и кирпичные.

Всего через 8 месяцев по кончине отца он начал свои строительные работы сооружением в Кремле кирпичной церкви во имя Чуд. Николы, которая была заложена 21 июня 1506 г. на месте, где прежде стояла деревянная старая церковь, прозываемая Никола Лняной и Елняной. Храм был выстроен в 9 недель и освящен 1 октября. Вел. князь поставил в ней чудотворную икону Николы Гостунского, отчего храм стали прозывать Никола Гостунский. Затем в 1508 г. окончены были строением Архангельский собор и колокольница Иоанн Лествичник, которую строил Фрязин Бон. Несомненно, что и тогда она была выстроена столпом.

В том же 1508 г. Фрязин Алевиз Новый построил церковь Иоанна Предтечи у Боровицких ворот. Освящена ноября 5.

В 1508 г. весной вел. князь велел Алевизу Фрязину вокруг града (Кремля) ров делать камением и кирпичем и пруды чинити вокруг града. В 1516 г. на Неглинке для этих прудов заложили третью плотину против Ризположенской стрельницы (Троицких ворот) и мост каменный, а ниже по течению две плотины были прежде заложены.

Пользуясь пребыванием в Москве Итальянских мастеров и в особенности славного Фрязина Алевиза, государь со многим желанием и верою повелел в 1514 г. весною заложить и делать каменные и кирпичные церкви не только в Кремле, но и на обширном близком и далеком посаде. В Кремле таким образом была заложена на сенях дворца церковь Рождества Богородицы с пределом св. Лазаря. На посаде в разных местностях были заложены девять церквей, строителем которых был тот же Алевиз.

В то же время в Кремле, как упомянуто, Юрий Григорьев Бобынин, вероятно богатый гость, поставил кирпичную церковь св. Афанасия Александрийского, на Кирилловском подворье.

После того в 1519 г. государь повелел разобрать старую ветхую церковь Вознесения в Вознесенском монастыре и заложил новую.

В 1527 г. государь поставил церковь камену с пределы на своем дворе во имя Преображения Спаса (Спас на Бору) и другую у Фроловских ворот св. муч. Георгия.

Подобно тому, как после Ивана Калиты сын его Семен старательно украшал построенные отцом церкви иконами и стенописью, так и новый государь
Страница 46 из 53

Василий Ив. с таким же старанием стал украшать стенописью и иконами новые храмы, сооруженные его отцом. Переселившись весною 1508 г. в новый кирпичный дворец, он тогда же повелел подписывати свою дворцовую церковь Благовещение. Мастер этой подписи был Феодосий Денисьев с братиею. Другое свидетельство об этом рассказывает, что вел. князь с великою верою и желанием повелел церковь подписати златом и все иконы церковные украсить и обложить серебром и златом и бисером, Деисус и Праздники и Пророки, повелел и верх церковный покрыть и позлатить.

В 1514 г. с такою же щедростью был украшен и Успенский собор, в котором его святое сокровище Владимирская икона Богоматери была благоговейно поновлена митрополитом Варламом и богато украшена, при чем устроен был для нее и особый кивот, украшенный серебром и златом, а весь собор вел. князь повелел украсить стенописью, которая была исполнена уже в 1515 г. августа 27, «вельми чудно и всякой лепоты исполнена». Изумительно было видеть, говорит современник-летописец, каждому входившему в храм созерцая превеликое пространство соборной церкви и многочудную подпись и целбоносные гробы чудотворцев, воистину можно было думать, что не на земле, а на небеси стоишь.

Само собою разумеется, что постройка в это время многих новых церквей влекла за собою не малые заботы об их внутреннем устройстве не только иконами, но и различною церковною утварью, для чего требовались мастера разнородных художеств. Мы видели, что Итальянские мастера проживали и работали в Москве еще со времен Ив. Калиты. Римлянин Борис лил колокола еще в 1340-х годах. С той поры Итальянцы, по-видимому, не оставляли Москвы, приезжая в нее и по призыву и по своей воле. Особенный их наплыв последовал со времени прибытия в Москву знаменитого Аристотеля. Путешественник Итальянец же Контарини в 1476 г. нашел в Москве золотых дел мастера, по имени Трифона, Катарского уроженца, который работал для вел. князя прекрасные сосуды.

Вызывая из Италии первее всего архитекторов и пушечных литейщиков, вел. князь Иван Вас. вместе с ними призывал и других техников, особенно по отделу металлического производства, которое больше всего требовалось и для литья колоколов и для украшения икон окладами, и для изделий всякой церковной и домовой утвари.

В 1490 году, если еще не раньше, вел. князь посылал даже двух немцев, Ивана да Виктора, на Печору отыскивать серебряную руду, которые и нашли руду на р. Цимле, серебряную и медную, в 1491 г., на пространстве 10 верст, за 3? тысячи верст от Москвы.

В 1490 г. зимой прибыли в Москву с нашими послами архитектор Петр-Антоний, ученик его Зам-Антоний, мастера стенные и палатные; пушечный мастер Яков с женой, серебряные мастера: Христофор с двумя учениками от Рима, Олберт Немчин из Любека, Карл с учеником из Медиолана, Петр Райка Грек из Венеции, каплан белых чернцов Августинова закона Иван Спаситель, органный игрец, и затем лекарь жидовин Мистро-Леон из Венеции[64 - Этому жидовину в Москве очень не посчастливилось. Вскоре по его приезде заболел сын вел. князя Иван Иванович, болел он камчугом в ногах, но ходил. Видев больного, жидовин похвалился вел. князю, что он вылечит больного, а не излечу, сказал, и ты вели меня казнить смертною казнью. Вел. князь, поверив такому искуснику, велел ему лечить сына. Лекарь давал ему зелие пить и жег его скляницами по телу, вливая горячую воду, и от того больному было еще тяжелее. 7 марта 1490 г. он скончался. Лекаря по повелению вел. князя тотчас взяли и после сорочин по покойнике апреля 22 отсекли ему голову на Болвановке, на Болвановии. Зато органный игрец Иван Спаситель устроился очень благополучно. В 1492 г. он отрекся от своего чернечества, принял православие и женился, за что вел. князь пожаловал его селом (Врем. О. И. и Д. № 8, смесь 10–12).].

В 1493 г. в мае снова были посланы наши послы в Венецию и в Медиолан призывать мастеров. На этот раз в 1494 г. прибыл в Москву стенной мастер Алевиз и Петр пушечник и иные мастера.

Надо заметить, что вызов мастеров, кроме затруднений в приискании охотников ехать в неведомую Москву и в уговорах с ними, сопровождался еще более важными и несносными затруднениями в том, что добрые наши соседи не пропускали их через свои земли – на северной границе немцы, на средней Литовско-Польское государство, на юге Валашские владетели. Так в 1493–1495 г. наших послов с мастерами не пропустили Поляки, почему послы должны были поворотить к Стефану воеводе Валашскому, который, пользуясь случаем, задержал их у себя и велел мастерам делать ему, кто что умел. Это продолжалось года три-четыре. Вел. князь принужден был просить Крымского Менгли-Гирея, дабы выручил их из плена. Гирей исполнил его просьбу и забрал послов и мастеров к себе в Перекоп, откуда, вероятно, они и были доставлены в Москву. Однако воевода Стефан все-таки оставил у себя четырех мастеров лучших да насчитал расходов на 150 тысяч, будто издержал на послов во время их пребывания у него, им же и задержанных (Сборник Истор. Общ., т. 95, с. 22, 54–56).

В ноябре 1504 г. опять наши послы привели с собой из Заморья многих мастеров серебряных, пушечных и стенных.

О пушечном литье летописцы оставили мало сведений. Они упомянули только о великой пушке, слитой в 1488 г. Фрязином Павлином Дебосисом.

Наибольшее их внимание было обращено на литье колоколов. Между прочим они записали, что в 1503 г. слит колокол большой Петром Фрязином, меди в нем 350 пудов, кроме олова.

В 1532 г. Николай Фрязин слил колокол в 500 пудов.

В 1533 г. Николай Немчин слил колокол большой благовестник весом в 1000 пудов, поставленный дек. 19 на деревянной колокольнице.

Эти обозначения Фрязин и Немчин с одним именем Николай по всему вероятию относятся к одному лицу.

Василий Иванович скончался 3 декабря 1533 г. Трехлетнему сыну своему Ивану, будущей кровавой грозе для всего царства, он оставил город Кремль в полном устройстве. Стены, храмы, дворец – все было ново, крепко и красиво. За год до своей кончины в 1532 г. он заложил на площади возле Ивана Святого новую обширную колокольню с храмом во имя Воскресения.

Оканчивая этим новым храмом каменные постройки в Кремле, Василий Ив. в то же время помышлял обнести крепкой оградой и Торговый посад. Однако его кончина помешала исполнению этого намерения. В правление его вдовы вел. княгини Елены (Глинских) Торг был обнесен земляным городом, т. е. по древнему способу земляными стенами, хитро связанными плетеницами из хвороста, по тому месту, где мыслил ставить Василий Ив. Город был устроен в 1534 г., но на другой же год (1535) весною заложен вокруг этого земляного города каменный город, строителем которого был Итальянский мастер Фрязин Петрок Малый, новокрещенный.

Этот же Петрок Малый строил и упомянутый храм Воскресения. Он окончил постройку уже в 1543 г., не доделав только каменной же лестницы к храму, которую, как и двери в храм, приделали уже Московские мастера в 1552 году. Неизвестно, по какому обстоятельству храм был устроен на высоте третьего яруса всего здания и для каких потребностей оставались нижние два яруса, возле которых построена упомянутая лестница. Летопись не упоминает при этом, что здание было построено для колоколов, и именно для больших колоколов, какой, напр., был слит в 1533 г. с именем Благовестник, помещенный до времени на
Страница 47 из 53

деревянной колокольнице за алтарем Архангельского собора, по всему вероятию в ожидании, когда построится упомянутое здание новой колокольни. Должно заметить также, что колокольня была выстроена в стенообразном виде на четыре угла по древним Русским образцам Новгородским и Псковским. Что здание строилось именно для такой колокольни, это вполне подтверждает весь склад его основания необычайной фундаментальности и прочности. Строительная масса нижнего этажа состоит из сплошной кладки камня или кирпича и имеет стены толщиною в 4 арш. Основные стены Ивана Великого имеют 3 арш. толщины.

По-видимому, свидетельство о постройке этого здания в 1543 г. описателями Московских достопамятностей было забыто, так что здание обозначалось именем пристройки к Ивану Великому, сооруженной будто бы при царе Михаиле Фед. и при патриархе Филарете, почему здание стали именовать Филаретовской пристройкой и Филаретовской башней[65 - Снегирев: Памятники Московской Древности, с. 111. За ним повторяют это неправильное указание и новейшие почтенные описатели достопамятностей Москвы. Н. Розанов: История Моск. Епарх. Управления, М., 1871, ч. III, кн. 2, с. 98, прим. 263. Путеводитель по Моск. Святыне, г. Рычина, М., 1890, с. 139–142; Седая Старина Москвы, г. Кондратьева, М., 1893, с. 132.]. Между тем в действительности выходило наоборот. Самый Иван Великий, построенный в 1600 г., являлся пристройкой к этому коренному древнему зданию с южной стороны, а с северной его стороны при Михаиле Фед. была сооружена так называемая Филаретовская патриаршая пристройка, что и составило одну связную группу колоколен, состоявшую из трех отделов: из Ивановского Столпа, из здания, сооруженного Фрязином Петроком, и из Филаретовской пристройки, как это в том же виде существует и доныне. В 1812 г. Наполеон, просвещеннейший из европейцев, старался взорвать всю эту группу и достиг цели только наполовину. Были разрушены Филаретовская пристройка и верхняя половина здания Фрязина; Иван Великий оказал только неопасную трещину, о чем будет сказано в своем месте (Альбом видов, № XVI).

Благодаря особенному пристрастию к постройкам всякого рода на укрепление и украшение города, чем прославили свое время вел. князь Иван III и сын его Василий Ив., благодаря постоянному пребыванию в Москве Итальянских архитекторов, стенных и палатных и разных других Итальянских или Фряжских мастеров, Русские люди настолько хорошо усвоили себе строительное дело, что к началу царствования Ивана Грозного основательно выработали свой самобытный, своеобразный Русский стиль церковных построек, превращая старозаветные типы и образцы своих деревянных строений в кирпичные сооружения с прибавкою к ним фряжских образцов, что касалось мелких деталей по преимуществу в так называемых обломах по отделке и украшению поясов, карнизов и всяких подзоров[66 - См. нашу статью «Черты самобытности в древнерусском зодчестве». Отдельное издание Гросмана и Кнобеля. М., 1900 г.]. В таком виде явился построенный в 1555–1561 гг. собор Покрова (Василий Блаженный) в память покорения Татарских царств Казанского и Астраханского. Нельзя сомневаться, что замышление построить этот собор в том виде, какой существует, принадлежало сколько художеству строителя-архитектора, столько же и мыслям самого царя. Все сказания и легенды о том, кто был строителем этого удивительного храма, теперь упразднены открытием летописного свидетельства, что его строили русские мастера: один по прозванию Барма, другой по прозванию Посник[67 - Чтения Общ. Истории и Древн. 1896 года. Кн. I и II. Статьи священника И. Кузнецова о построении Моск. Покровского собора.]. Несомненно, что это тот Посник Яковлев, церковный и городовой мастер, которому в 1555 г. была поручена постройка нового города Казани, каменного (Доп. Акт. Истор., I, 136). Таким образом еще не совсем Грозный царь в одно время ставил каменную Казанскую крепость и строил в Москве памятник взятии Казани.

В Кремле государь выстроил для двух своих сыновей внутри дворца с набережной стороны на взрубе особые хоромы и при них каменный храм во имя Сретения Господня (1561 г.). Потом надстроил над папертями Благовещенского собора 4 предела (1563–1564 гг.) и соорудил в 1565 г. Посольскую палату возле Ивановской колокольни. Не упоминаем о других менее значительных постройках (Альбом видов, № XVII).

По смерти Грозного, как все скоро поняли и почувствовали, настало царствование Бориса Годунова под именем смиренно-убогого царя Федора Ив., которому поэтому и приписывались все дела, совершенные при его жизни. Годунов, всеми правдами и неправдами расчищая и укрепляя себе путь к царствованию, очень заботился о том, чтобы своими деяниями на пользу народа и государства привлечь на свою сторону и народное сочувствие. Для достижения этой цели виднее всего была особенная заботливость именно о добром устройстве города Москвы, о безопасности парадного жилища и вообще о городском благосостоянии народа. И как бы ни было, упомянутая его заботливость о Москве ознаменовалась такими сооружениями, которые после сооружений Ивана III и его сына Василия Ив. составляют новую эпоху в истории городского строительства.

Патриарх Иов в житии царя Федора Ив., восхваляя со всех сторон выше меры управление Годунова и его самого, говорит между прочим: «Сей изрядный правитель Борис Федорович своим бодроопасным правительством и прилежным попечением, по царскому изволению, многие грады каменные созда и в них привеликие храмы, и словословие Божие возгради, и многие обители устрои – и самый царствующий богоспасаемый град Москву, яко некую невесту, преизрядною лепотою украси, многие убо в нем прекрасные церкви каменные созда и великия палаты устрои, яко и зрите их великому удивлению достойно; и стены градные окрест всея Москвы превеликия каменные созда, и величества ради и красоты проименова его Царь-град; внутрь же его и палаты купеческие созда во упокоение и снабдение торжником, и иное многое хвалам достойно в Русском государстве устроил».

Народная молва, а глас народа – глас Божий, объясняла некоторые события и подвиги Годунова его давнишним хитростройным замыслом достигнуть царского престола. Эту общенародную молву засвидетельствовал и современник Годунова, усердно восхвалявший его благочестие, Арсений архиеп. Елассонский. В самом деле, почти все, что ни происходило в это время, само собою как бы указывало на него как на виновника очень дальновидных и очень хитрых дел, приводивших мало-помалу к задуманной им злонамеренной цели.

Чтобы отвлечь внимание народа от создаваемых злодеяний, вроде, напр., разгрома в 1586 году знатных боярских родов и самого митрополита, за которых стояли гости Московские и все купецкие люди, вся чернь Москвы, Годунов тотчас же, в тот же 1586 г., устрашив волнение ссылками и казнями (семи человекам гостей были усечены головы), он тотчас же начинает сооружать «град каменный около большого Посада», подле, т. е. по черте Земляной осыпи, или земляного вала, какой существовал до того времени. Это был Белый город, белокаменный, получивший наименование Царев град. Его сооружали семь лет. Мастер был из Русских людей Федор Конь. Для купцов и Московской посадской черни это было великим благодеянием, почему ропот и неудовольствие народа
Страница 48 из 53

мало-помалу умолкли. Сооружение каменных стен почти на пять верст по окружности потребовало множество рабочих сил при добыче камня, при его провозе к городу, при употреблении камня в кладку и т. д., что, конечно, произвело в народе, вместо гневного ропота и волнения, самое благоприятное впечатление, так как для всякого являлся здесь постоянный хороший заработок.

Потом в 1591 г. совершилось убиение царевича Дмитрия 15 мая, а в субботу Пятидесятницы, 6 июня, начались страшные пожары в Занеглименье, где находились боярские и дворянские дворы, и на Покровке, где проживали богатые торговые люди. Вслед затем июля 2–4 под Москвою внезапно появились полчища Крымского Хана, быстро наскоро прибежавшего к Москве.

Один хронограф (Сергея Кубасова) прямо говорит, что народ Московский с ужасом услыхал об убиении царевича и возмутился.

«Той же Борис, видя народ возмущен о царевичеве убиении, посылает советники своя, повеле им многие славные домы в царствующем граде запалити, дабы люди о своих напастях попечение имели и тако сим ухищрением преста миром волнение о царевичеве убиении, и ничто же ино помышляюще людие, токмо о домашних находящих на ны скорбех».

Вот что рассказывает современник событий Исаак Масса: «Когда известие об убиении царевича пришло в Москву, сильное смущение овладело и придворными и народом. Царь (Федор) в испуге желал, чтобы его постигла смерть. Его по возможности утешили. Царица также была глубоко огорчена, желала удалиться в монастырь, так как она подозревала, что убийство совершилось по внушению ее брата, сильно желавшего управлять царством и сидеть на престоле».

О быстром нашествии Крымского Хана и еще быстрейшем его бегстве от Москвы в народе стала ходить молва, что Хан был призван Годуновым из-за боязни от Земских Московских людей про убиение царевича Дмитрия. Такая молва была заглушена жесточайшими пытками и казнями, говорунам отрезывали языки.

А между тем в действительности все обстоятельства этого нашествия заставляли угадывать, что оно было поднято теми людьми из Москвы же, которым до крайности было надобно направить народные умы в другую сторону от совершившегося злодейства в Угличе. Самая защита города походила на трагикомедию. Повелено было весь день и всю ночь стрелять нз пушек со стен города и монастырей, не умолкая, хотя никакого нападения с Татарской стороны нигде не виделось. Но именно этого пушечного стреляния и убоялся Хан и 5 июля опрометью побежал от Москвы домой.

Годунов тотчас же по удалении Хана в видах большей безопасности от нового такого нашествия занял Московскую чернь постройкою вокруг всех посадов деревянного города, который и был совершен в один год на протяжении 14 слишком верст.

По случаю такой небывало быстрой постройки новый город стал прозываться Скородумом и Скородомом, т. е. скоро задуманным и скоро выстроенным а также и собственно Деревянным.

Эти деревянные стены, высокие башни, ворота, составлявшие целое не малое здание, так были хорошо отделаны, что заслужили большую похвалу от очевидца, поляка Маскевича, который потом участвовал в их поджоге и полном разрушении пожаром в 1611 г.

Народ, конечно, очень радовался этой постройке, которая давала ему хороший заработок и вместе с тем хорошую твердыню на случаи опасных нашествий. Строение на 14 верст длины потребовало неимоверно много лесного материала и работы и по провозу леса и по обделке его в целое сооружение.

Можно предполагать, что постройка в Кремле каменной высокой колокольни (Иван Великий) руководилась также мыслию доставить городу такую высокую башню, с которой было бы можно обозревать и свои полки и полки Татар во время ожидаемых нашествий.

В Кремле, кроме Ивана Великого, сооруженного в 1600 году, Годунов построил особое обширное здание для Приказов, тогдашних Присутственных мест, с восточной стороны Архангельского собора, как продолжение стоявшей там Посольской палаты, т. е. Приказа Посольского, построенного Грозным в 1565 году. Эта постройка по всему вероятию совершилась во время голодных годов 1602–1604, когда добрый царь «чтобы людям питатися, повелел делати каменное дело многое». Тогда же сооружены были каменные палаты большие на взрубе, где были царя Ивана хоромы. Это здание впоследствии именовалось Запасным двором; при царе Михаиле на нем были устроены дворцовые сады.

Таким образом, великая строительная деятельность Годунова явилась выражением его строительных забот о привлечении умов Московского народа на свою сторону, «к себе вся приправливая и аки ужем привлачаше», дабы вернее пройти на царский престол, а потом, когда воцарился, дабы смелее и вернее губить своих недоброжелателей и подозреваемых соперников.

С этими целями, после упомянутых пожаров, он с необычайною щедростью раздавал погорельцам деньги и материалы вдвое и втрое против их убытков.

В 1595 г. выгорел весь Китай-город, не токмо дворы, но и в храмах каменных и в погребах все погорело. Не медля нимало Годунов, в утешение торговому миру, в тот же год заложил новые каменные ряды – палаты купеческие во упокоение и снабдение торжникам, которые были окончены строением через год, в 1596 г.

Во всех тяжких случаях будущий царь спешил с широкою помощью и рабочему, и торговому люду, льстя всех, творяся ко всем через меру милостивым благотворителем.

В течение лет он успел своим милосердием так настроить посадские умы, что при избрании его на царство Московский посад явился непобедимою для избрания силою, пред которою должны были замолкнуть все противники этого избрания.

Окончим обзор строительной и благотворительной деятельности Годунова описанием его подвигов, составленным его искренним приверженцем архиепископом Елассонским Арсением.

«Он (царь Борис), – говорит архиепископ, – возобновил и украсил многие церкви и монастыри; храм Богородицы (Успенский собор), патриархию покрыл железной крышей; украсил, возвысил и покрыл золотом большую колокольню (Иван Великий); в большом дворце внутренние палаты золотые росписал живописью (Грановитую Палату); воздвиг вновь большой дворец близ реки Москвы (на взрубе, как выше упомянуто); построил большой мост в средине Москвы со многими камарами (лавками, мост через Неглинную, у Воскресенских или Неглиненских ворот); еще воздвиг с основания большой храм Николая Чудотворца в Москве на Арбате (Никола Явленный); устроил много серебровызолоченных рак, украсив их многочисленным жемчугом и драгоценными камнями, и переложил в них чудотворные святые мощи святых, просиявшие в Москве и во всей России, иже во святых митрополита Московского и всея России Алексея чудотворца, св. блаженного Василия чуд., препод. Макария Калязинского чуд., препод. Пафнутия Боровского чуд.; устроил и другие многие ковчеги из чистого золота и положил в них все святые частицы мощей, которые находятся в царской казне и которые патриарх вместе с царем и со всем архиерейским и священным чином приносят в Великую пятницу с торжественною литаниею в соборную церковь Пресв. Богородицы и поют великие часы и после часов и вечерни снова относят в соборный храм Благовещения в казну, где они хранятся. Этот же царь устроил плащаницу, с изображениями Господа Христа с Божией Матерью, двенадцатью апостолами и
Страница 49 из 53

Иосифом и Никодимом из чистого кованого золота тонкой работы, достойной удивления. На изображение Господа Христа пошло чистого золота 200 литр и на каждого апостола по 200 литр. Он же отлил два большие колокола, один для Москвы в патриархию, в который звонят в великие праздники, а другой в монастырь св. Троицы. Подобной величины колоколов и такой красоты нельзя найти в другом царстве во всем мире. Он возобновил и украсил девичий (Новодевичий) монастырь близ Москвы и совершил многочисленные другие прекрасные дела и украшения» (Дмитриевский, с. 96–97).

Когда, в 1607 г., по мысли патриарха Ермогена и царя Василия Шуйского происходило всенародное покаяние в грехах совершившейся смуты во время первого самозванца и потребовалось изложить эти грехи в особой прощальной и разрешительной для народа грамоте, то бывший патриарх Иов упомянул в этой грамоте между прочим и о плащанице Годунова. Он описал следующий неистовый печальнейший во грехах случай:

«Множество народа царствующего града Москвы, – писал святитель, – внидоша во святую соборную и апостольскую Церковь, со оружием и дреколием, во время святого и божественного пения и не дав совершити божественные литургии, и внидоша во святой олтарь и меня, Иева, патриарха из олтаря взяша и во церкви и по площади таская, позориша многими позоры, и в царских палатах подобие Христова телеси и Преч. Богородицы и архангелов, иже уготовлено было на Господню плащаницу под златые чеканные образы, и то вражиею ненавистию раздробиша, и на копья и на рогатины встыкая, по граду и по торжищу носяху, позорующе, забыв страх Божий» (А. Э. II, 154).

О ковчегах со св. мощами очевидец, поляк Маскевич, рассказывает следующее: «Они хранятся в склепе, длиною около 5 саж., с окнами в двух противоположных стенах, и вложены в шкапы столярной работы, занимающие три стены от пола до потолка. Эти ковчеги золотые, длиною поллоктя, с литерами на конце, означающими чьи мощи в себе заключают. Среди склепа идут еще два шкапа, от пола до потолка, с подобными же золотыми ящиками по обеим сторонам. Таким образом, ковчеги занимают 7 стен, нигде не оставляя пустого места» (Маскевич, 109).

О состоянии города в Смутное время свидетельствует народное прозвание, данное этому времени в имени Московская Розруха. Действительно весь город был разрушен во всех своих частях.

«В Кремле на царском дворе (говорить рукопись Филарета), в святых Божиих церквах и в палатах и по погребам – все стояху Литва и Немцы и все свое скаредие творяху…» Все палаты и хоромы были без кровель, без полов и лавок, без окончин и дверей; все деревянное Поляки пожигали для отопления своих жилищ.

«Излияся фиал горести царствующему граду Москве, всеобщее разорение. Падоша тогда высокосозданные домы, красотами блиставшие, все огнем поядошася, и вси премудроверхие церкви скверными руками до конца разоришася…»

В первые годы царствования Михаила Фед. для прихода Крымских людей вместо сгоревшего деревянного города около всех посадов был насыпан земляной вал со рвом и на валу устроен острогтын, что являлось крайней необходимостью ввиду Татарских и Польских нашествий.

Но в это время, не так, как при Годунове, построившем деревянные стены в 14 верст длины в один год, сооружение по той же черте земляного вала, рва и острога продолжалось около 8 лет (1633–1640). С той поры это сооружение стало прозываться в качестве города Земляным балом и Земляным городом.

Один из составителей хронографов с великими похвалами отзывается о строительной деятельности царя Михаила, перечисляет его подвиги в этом направлении, отмечая, что благоверный царь такие подвиги показал о своем царствующем граде, «якоже ин ни ктоже», что невозможно подробно рассказать или описать множества ради его сооружений.

Прежде всего автор упоминает о чудной вещи, как благоверный царь «хитростройными художествы возвел воду из Москвы реки на царский двор ради великого потребования». Потом речь ведет о постройках церквей, которых много воздвиг заботливый царь и между прочим в своем царском дому построил церковь Спаса Нерукотворенного Образа и верхи позлатил; в Девичьем монастыре церковь Алексея человека Божия, церковь прекрасную Казанской Богородицы, а иные, старые поновил. Создал в своем дворе палату, зело пречудну, сыну своему царевичу Алексею (Тюремный дворец); колокольню большому колоколу (деревянную); на Фроловских воротах верх надстроил зело хитро; соорудил каменную Мытоимницу, яже есть Таможня и Гостиный двор (в 1641 г.) каменный, в нем палаты двокровные и трикровные, и на вратах Двора повелел свое царского величества имя написати златыми письмены, и вверху постави свое царское знамя – орел позлащен. При нем же созданы у Спаса на Новом и у Пречистая в Симонове – ограды каменные. Все это было построено в 1630-х годах.

В начале 1640-х годов царь «повелел соорудить дом преукрашен и в нем палаты двокровные и трикровные на душеполезное книжное печатное дело в похвалу своему царскому имени; и палату превелику создал, где большое оружие делаху, еже есть пушки, и на ней постави своего царского величества знамя – орел позлащен. При нем же многие св. церкви каменные воздвигнуты и от боголюбивых муж».

К этому надо присовокупить, что тогда же в Кремле сооружена особые башня, пристроенная с северной стороны к старой колокольне, построенной в 1543 г. Петром Фрязином, известная под названием Филаретовской пристройки, о чем мы упоминали выше.

Однако Кремлевские стены оставались в своем старом и отчасти ветхом состоянии и заботы о них, по-видимому, откладывались до благоприятного времени.

В год кончины царя Михаила (1645) эти стены представляли с наружных своих сторон великую обветшалость, как это видно из описания их ветхостей (порух), составленного в 1646–1647 г., конечно, с целями приступить к обновлению разрушенных частей.

По всему Кремлю-городу, по городовой стене и в башнях местами на десятки сажен кирпич осыпался, стены отсели, белые камни вывалились, своды в иных башнях расселись или обвалились.

Царь Алексей Мих. не скоро приступил к обновлению обветшавших стен. Сначала по его указу для этой цели печник Куземка Кондратьев в 1647 г. устроил кирпичный завод, сделал в Даниловских сараях, под Даниловым монастырем, кирпичную обжигальную печь немецким образцом в 34 500 кирпичей. Затем работы начались только 10 лет спустя, в 1658–1659 гг., а минуло еще 10 лет – стены и башни снова обветшали, хотя и в меньшей мере, и снова в 1667 г. их ветхости были подробно описаны для необходимых починок.

За год перед тем, в 1666 г., как обыкновенно водилось, были разосланы государевы грамоты по городам о собрании всех до одного человека каменщиков и кирпичников, и даже горшечников в Москву для церковного, дворцового палатного и городового (стенного) дела в Кремле, в Китае и в Белом городе, с строгим наказом, что если кто из них ухоронится, то жен их и детей повелено метать в тюрьму, покамест мужья их объявятся. Такова была государственная нужда в этих мастерах и такова была служба государству всех рабочих людей, знающих и умеющих сработать какое-либо надобное производство или изделие.

Починка и поновления стен периодически происходили и в последующее время, так как их кирпичная облицовка отчасти и каменная даже и на нашей
Страница 50 из 53

памяти по местам разрушалась нередко. В течение XVIII ст. стены все больше и больше ветшали, почему постоянно производились архитекторские описи ветхостей, но поправка ограничивалась очень малым. Такие описи составлялись в 1741, 1748, 1753 и 1760 годах. В запущенном ветхом виде стены были переданы и XIX столетию, когда в 1802–1803 гг. их наконец привели в возможный порядок. Должно вообще заметить, что теперешние стены Кремля очень многое утратили из первоначального своего устройства. Остается неприкосновенною от времен Ивана III только внутренняя их каменная толща.

Облицовка или наружные их стороны по случаю обветшания по временам, как упомянуто, подвергались возобновлениям и обделкам новым кирпичом, причем мало-помалу исчезали и некоторые их архитектурные части, служившие их украшением, каковы, напр., белокаменные пояса, существовавшие и в верхнем, и в нижнем отделах. У стены, идущей от Боровицких ворот к реке, построенной Петром-Антонием, такой нижний пояс сохраняется и доселе под землею, как это обнаружилось в 1894 году по случаю производимых кн. Н. С. Щербатовым изысканий о внутреннем подземном устройстве стен. Кроме того, стены всегда были покрыты деревянною кровлею со скатом на наружные стороны Кремля.

Строительные работы царя Алексея Мих., после его отца, не выдаются чем-либо особенно значительным. В 1664 г. он построил в Китай-городе возле отцовского Гостинного Двора новый более обширный Гостинный Двор. Потом, когда старое здание Приказов в Кремле стало разваливаться, он повелел построить новое, но по случаю его кончины, начатое постройкою, оно было окончено уже при его сыне, царе Федоре Алексеевиче, надпись на портрете которого свидетельствует, что он многие церкви Божии пречудне украсил всяким благолепием и царский свой дом и грады Кремль и Китай преизрядно обновил.

В 1680 г. по случаю обновления в разное время обветшавших стен и башен Кремля на них во многих местах оставались белизны, т. е. потеки извести, что и возбудило вопрос о том, как покрасить стены. В прежнее время они не были известью белены, потому что их облицовка состояла из белого камня. Починки и поновления, отчасти и кирпичом, обезобразили белокаменную окраску, а потому потребовалось или возобновить эту окраску, т. е. выбелить известью, или расписать стены и башни по образцу Спасских ворот, которые были «прописаны черленью и белилом в кирпич». Таков был доклад государю. Государь указал: город Кремль выбелить известью (Доп. А. И., IX, 147).

Семилетнее управление государством царевны Софьи с Вас. Вас. Голицыным не ознаменовалось особо значительными постройками, хотя иностранец Невиль очень восхваляет именно строительную деятельность Голицына, приписывая ему и такие дела, которые, как постройка здания Приказов, как упомянуто, были начаты при царе Алексее и совсем окончены при царе Федоре Алексеев. Он говорит, напр., что при Голицыне в Москве построено больше 3000 каменных домов. Если это не ошибка, то явная нелепость, потому что спустя с лишком сто лет, перед нашествием в 1812 г. Двадцати язык, в Москве числилось каменных домов только 2567, из которых сгорело 2041.

Относительно времени управления царевны Софьи верно только одно, что она во дворце выстроила в 1683 году каменные хоромы для себя и для сестер царевен и что при Голицыне в 1687 г. была начата постройка каменного моста через Москву-реку, доконченная уже при Петре в 1692 году. Царственные большие печати и государственных великих дел оберегатель, кн. Вас. Вас. Голицын, с особенным старанием устраивал свой Посольский Приказ, именуемый теперь уже Государственным Посольским Приказом. В 1684 г. он надстроил над ним верхние палаты, которые украсил живописью. Живописцы Лазарь Иванов, Матвей Федоров с товарищами за 130 р. расписали между прочим верхнюю большую палату, подволоку (потолок) и стены паволоками. Для устройства мебели в этих палатах было куплено 190 кож, по красной земле золотных немецкой работы по рублю за кожу и за шесть стулов кожаных золотных же по 2 р. за стул. Кожами обита казенка (так называлась небольшая кабинетная комната), а «стулы поставлены в той же казенке, сидеть на них начальным людям» (Доп. А. И., XI, 24, 25).

В том же 1684 г. было отпущено 1000 р. Кремля города на городовое дело и к строению Грановитой Палаты, т. е. на возобновление этих сооружений.

В своем месте мы говорили, что время Петра в Истории Москвы есть время окончательного счета с ее стариной. Отсюда начинается ее новая история. В первый же год нового столетия (1701 г.) Петр действительно произвел точный и подробный счет остававшейся к этому году всякой наличности по всем ведомствам Управления с их доходами и расходами. По этому случаю и Земский Приказ в Москве составил впервые точный общий счет всех ее обывательских дворов. В этом счете в Кремле числилось патриарших, архиерейских и монастырских подворий 9, дворов соборного и приходского духовного чина – 29, боярских – 3, кравчего – 1 и стольничьих – 1, всего 43 обывательских двора.

В других частях города считалось: в Китае-городе 272, в Белом – 2532, в Земляном – 7394, за Земляным – 6117, всего и с Кремлевскими 16 358 дворов.

Сосчитано было и окружное пространство каждого городского отдела. Вокруг Кремля и с проезжими воротами и глухими башнями измерено 1055? саж:., вокруг Китая – 1205 ? саж:., вокруг Белого – 4463 ? саж., вокруг Земляного вала – 7026 саж.

В этом пространстве с небольшим на 14 вер. в окружности помещалось 10 241 двор, затем за чертою Земляного вала, как упомянуто, находилось 6117 дворов.

Впоследствии заселенное пространство было измерено даже и квадратными саженями, при чем оказалось в Китай-городе 66 490 саж., в Белом городе – 695 704, в Земляном – 1 375 124, за Земляным – 570 726 саж.

Присоединим сюда свидетельства о числе дворов и в 1732 и 1734 гг., любопытные в том отношении, что они сильно разноречиво указывают это число. В 1732 г. было показано дворов 19 417, покоев, кроме холодных—39 047, а в 1734 г. показано дворов 15 655, покоев (жилых квартир) —33 110. Статистика невероятная, почему по начальству был запрос, но ответа нам не встретилось.

По случаю этой Петровской отчетности подробно были описаны и крепостные сооружения Кремля с измерениями их вышины, ширины и длины.

Как упомянуто, длина Кремлевских стен вокруг города простиралась на 1055? саж. (По новым измерениям оказалось 1040 саж.). Вышина стен в разных местах была различна, от 5 до 8 саж. до зубцов; зубцы имели вышину по сажени. Ширина (толщина) стен равнялась 1? саж., а инде и двум саженям. Между воротами и глухими башнями стены разделялись на 18 отделов. Проезжих ворот числилось, как и теперь, пять, башен глухих и отводных – 16. Вышина воротных и других башен обозначена: Спасской и Троицкой по 30 саж:.. Боровицкой – 28, наугольные круглые башни: Беклимешевская имела около 24 саж., Водовзводная – 27 саж.; остальные имели различную вышину – от 7? до 20 с лишком саж. и в большинстве около 15 саж.

Со стороны Китай-города за стенами Кремля находился глубокий ров, выкладенный с обеих сторон каменными стенами длиною 253 саж., глубиною в 4 саж., а против Константино-Еленских ворот в 6 саж.; шириною в подошве от 14 до 16 саж., вверху на 17 саж. Стены рва вверху были устроены зубцами, как у стен Кремля; зубцы выходили изо рва выше уровня площади. Это хорошо обозначено на рисунках Мейерберга (Альбом видов, № III).
Страница 51 из 53

Через этот ров от Спасских и Никольских ворот протягивались мосты на каменных сводах длиною сажен по 20 (Цветущее состояние Всероссийского государства, Ив. Кириллова, М., 1831 г., с. 90–91). Как мы упоминали, этот глубокий ров был построен в 1508 г. Фрязином Алевизом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/ivan-zabelin/istoriya-goroda-moskvy-ot-uriya-dolgorukogo-do-petra-i/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Опыт обработки этого предмета см. в наших «Опытах Русских древностей и истории». М., 1873, часть 2, с. 266–350.

2

Опыт обработки этого рода сведений см. в нашем сочинении «Хроника общественной жизни в Москве с половины XVIII ст.» в «Опытах изучения Русских древностей и истории», ч. 2, с. 351–506.

3

Так, мы полагаем, следует читать это сомнительное слово летописи, где выражение «Взя люди голядь» суть явная описка, ибо слово взя может относиться к городу или к волости, но едва ли к людям. Первый издатель Ипатского списка Летописи, в котором это слово написано слитно: Людиголядь, отметил при этом: «Не имя ли города, находившегося в верховье Поротвы?» П. С. Р. Л. т. II, с. 29. В Никоновском и в других списках Летописи вместо слова Люды стоит: град Голеди. У Татищева, II, 299, град Голяд. В последующее время на верху Поротвы существовал Вышгород, который в древнее время мог именоваться Людогощем или Людо-гощью. В древнем Новгороде одна улица прозывалась Людгоща и сокращенно Люгоща и Легоща. Древние названия поселков с обозначением гощения, то есть гостьбыторга, встречаются нередко. Таковы, например: Домо-гощь, Видогощь, Вельгощь, Диво-гощь, Иро-гощь, Утро-гощь, Угоща, Чадо-гоща и др. Если чтение Людогощь окажется правильным, то все толки об особом племени Голядов на верху Поротвы будут излишни, тем более что древняя Прусская область Голиндов слишком далека от наших мест. Она существовала поблизости Балтийского моря. В нее, быть может, ходил в.к. Изяслав в 1058 г., когда он победи Голяди, Голядь, Голяды. Лавр. 70.

4

Карамзин пишет, что Олег подарил Юрию редкого красотою парда. Так можно понять из слов Ипатской Летописи, рассказывающей эти обстоятельства не совсем определенно. Воскресенский список той же Летописи определенно выражается, что – «да ему (Олегу) Юрьи пардус».

5

Савельев: Мухамеданская нумизматика. СПб., 1847 г. С. 162. – Ж. М. Н. П. 1847, март. С. 267.

6

Так постепенный упадок нашего древнего Киева происходил не от разорений во времена княжеских усобиц или Татарских нашествий, но, главным образом, оттого, что торговые пути к началу ХIII столетия направлением Итальянской (Генуэзской) торговли стали переходить с устья Днепра к устью Дона, из древнего Корсуня в новую Тану, в местности древнего Танаида, вследствие чего и княжеские, и татарские разорения были столько губительны для упадавшего города, у которого уже не оставалось сил возродиться в прежней славе. Но это же самое перенесение торговых путей к устью Дона в значительной степени способствовало возвышению и обогащению Москвы, как средоточия торговых путей внутри Русской страны от Запада на Восток, почему и самые беспощадные разорения и опустошения Москвы не в силах были истребить возникавшее гнездо великого Государства: оно тотчас же устраивалось и укреплялось в новой силе и славе, помощью неразрывных торговых и промысловых связей и сношений.

7

Подробнее о тех путях см. нашу Историю Русской Жизни, II, 34, 53.

8

См. нашу Историю Русской Жизни, II, гл. VII.

9

Н. П. Барсов в своих Очерках Русской Исторической Географии отметил уже вероятность такого сообщения, упомянув, что «в область Клязьмы от Москвы-реки шли пути вероятно по р. Сходне и по Яузе» (с. 30). Вероятность таких сообщений во всех местах, где сближаются реки и речки, особенно в их верховьях, сама собою раскрывается, как скоро будем следить это по гидрографической карте, и надо заметить, что такая предположительная вероятность почти везде оправдывается самым делом, т. е. указаниями памятников на существовавшее сообщение или письменных, а еще более наземных, каковы, например, городища и курганы – явные свидетели древней населенности места.

10

Летом 1890 г. эта церковь совсем разобрана, и материал ее поступил на достройку храма в селе Рожествене на той же Всходне, верстах в 4-х от села Спасского.

11

Весь округ по течению этой Горедвы, иначе Горетовки, прозывался по имени реки Горетовым Станом, простиравшимся к западу до реки Истры, впадающей в Москву-реку несколько повыше седа Ильинского, вотчины Его Высочества Великого Князя Сергея Александровича. Это имя – Горетов Стан вместе с тем служит обозначением топографических свойств местности, представляющей по течению всей реки Всходни и Горедвы очень гористое положение.

12

Собр. Госуд. Грамот, т. I, с. 63, 419.

13

Карамзин, IV, пр. 324; V, пр. 254.

14

Топографическая карта Московской губернии 1860 г.

15

См. у Ходаковского, Русский Исторический Сборник, т. VII, с. 325.

16

В Тверской летописи под годом 1156 читаем: «Князь великий Юрий Володимерич заложи град Москову на устниже Неглинны, выше реки Аузы». Здесь а вместо я употреблено или по описке, или по однородности звуков.

17

Грамоты XIV и XV вв. иссл. Д. Мейчика, 113.

18

Собр. Госуд. Грамот I, 190.

19

Акты Археогр. Экспед. I, 87.

20

Словарь Писателей Духовного чина. М. 1827, т. I, 199, т. II, 288.

21

Особенно насмешливые упреки Мосохом раздавались с высоты Академической немецкой науки, которая, однако, допускала непрерывные издания Синопсиса при Академии Наук в Санкт-Петербурге. Известно более десятка изданий Синопсиса: три первых в Киеве 1674, 1678, 1680 гг., два в Москве 1714 и 1718 гг. и семь в С.-Петербурге 1735–1810 гг. Потом в 1823 г. было напечатано в Киеве второе (после трех первых) издание Киевское, исправнейшее, с сохранением всех Мосоховых басней. Есть издания 1836 и 1846 гг. в СПб. Такое количество изданий показывало, что в народной среде Синопсис пользовался немалым почетом и распространением, заменяя собою своего рода учебник.

22

В 1615 г. мая 31 упоминается церковь Воскресения Христова, что на Букалове. А. О. П. № 896. Но видимо, что это урочище ошибочно написано вместо Булгаково, как обыкновенно обозначалась эта церковь – строение Булгаковых. Она стояла на Варварском Крестце.

23

Летописный Сборник XVII ст., принадлежащей нашей библиотеке.

24

Эти сказания о каком-то созидательном значении кровопролития при постройке славных городов, по-видимому совпадают с господствовавшим в средние века (на Западе) народным поверьем, по которому при сооружении какого-либо здания, в особенности более значительного, требовалось заклать живое существо и на его крови положить основной камень, отчего здание никогда не будет разрушено. (Соч. Гейне, изд. Маркса, т. III, с. 365).

25

Иначе Кучковитина (Лет. Воскр. 89, и Степ. Книга I, с. 305), что может указывать на его землячество из Кучкова, рекше из Москвы.

26

Впрочем, по Ипатской летописи Юрий помер в 1158 г.,
Страница 52 из 53

мая 15, в среду, что по дням и числам оказывается неверным и относится именно к 1157 году.

27

П. С. Р. Л. XV, 225.

28

Полное собрание сочинений А. П. Сумарокова, часть VI, М., 1781 г., с. 163, 240, 303.

29

Свое мнение о Новгородском происхождении боярина Кучки и о том, что Москва первоначально была построена в Новгородской земле, автор основывает на том обстоятельстве, что в Переписной Новгородской Книге 1500 г. упомянута деревня Кучково и ее поселяне Сидорка да Ондрейка Тимошкины дети Кучкова, в лице которых он видит «род из старинных новгородских вотчинников Кучковичей» (Временник О. И. и Др., Кн. II, с. 216 и Смесь, с. 29).

Это примечание усвоено и Снегиревым (Москва. Подробное Историческое и Археологическое описание города. М. 1865 г., с. 1 и 103), который подкреплял его и своими соображениями и указаниями все-таки недостаточно основательными. С такою же вероятностью можно выводить Кучково и Кучковичей не только из Новгорода, но даже и от Поморских Славян, у которых существовали имена мест Cuckow, Cuckevitz, Kuckevitz. А также необходимо припомнить и одно из имен Игоревых послов к грекам Куци, так как Кучково именуется и Куцковым.

30

История России, II, с. 2 и 3; Моск. Вед. 1890 г., № 22.

31

Правосл. Собеседник. 1861 г. ч. II, 82, 90, 91, 96 и 1863 г. ч. I, с. 344. Собр. Г. Гр. II, 95.

32

Чтения Общ. Истории и Древн. 1891 г. Кн. 3, с. 165, 169.

33

Памятники Моск. Древности, с. СУП; Москва, издание Мартынова, с. 86.

34

Акты собр. Федотовым-Чеховским, Киев, 1860, I, с. 37, 54, 66, 73, 123, 229, 340.– Чтения 1899 г. Кн. I, 22. – Дополн. Акт. Ист. II, 98, 101, 130; VIII, 220.

35

Древние стихотворения Кирши-Данилова. М., 1818 г., с. 295–298. Сборник Кирши-Данилова. СПб., 1901, с. 124.

36

Существовало и еще урочище под Бором, как обозначалась церковь Иоанна Предтечи в Ивановском монастыре (Доп. Акт. Истор. I, 210). Любопытно, что с именем Бора в этих трех случаях соединяются и имена церквей Иоанна Предтечи. Быть может, постройкой храмов этого воимя руководила какая-либо религиозная мысль, освящавшая боровую лесистую местность святым именем Предтечи соответственно народному верованию.

37

Гастева: Статистическое Описание Москвы. М., 1841 г. Объяснение планов, с. 4, № 55.

38

Отеч. Записки 1844 г., № 2, Смесь, с. 84 и 85.

39

Полное Собр. Летоп. VIII, 149. Продол. Нестора. М., 1784, с. 259.

40

Москов. Архангельский Собор, соч. А. Лебедева. М., 1880 г., с. 142.

41

Чтения Общ. Истории и Древностей, год III, № 7, с. 32, 37.

42

Летопись Новг. IV, 148. Никон. Л. V, 288. – С.Г.ГрЛ.193. – Карамзин V. пр. 386, с. 167.

43

Родословная книга. Временник Общ. Истории. Кн. X, с. 29.

44

Переясл. Летопись, 111, 112.

45

Принимаем этот год, хотя сомневаемся в его достоверности. Некоторые летописи и притом в более старых списках прямо указывают время закладки храма в 1326 г. августа же 4-го. Между тем в Степенной Книге (I, 406) в Житии св. Петра сказано, что оконченный постройкой храм был освящен спустя два года по кончине Святителя, а по летописям это совершилось в 1327 г., след., закладка по этому свидетельству происходила в 1325 г. Митрополит Макарий (История Русской Церкви, IV, 229) относит закладку храма даже к 1324 году. При постройке нового собора в 1472 г. летописец указал, что новый храм заложен спустя 146 лет после закладки древнего, т. е. в 1326 году.

46

Когда в 1472 г. митрополит Филипп приступил к постройке нового более обширного храма, то «егда разбиша (старую церковь) и тогда выняша из стены в церкви св. Димитрия мощи князя Юрьевы Даниловича Великого князя всея Руси и вложиша в раку древяну поставиша их на гроб Феогноста митрополита, где же была церковь Поклонение Вериг… и егда же зиждуще церковь уготоваша место в той же церкви, в великом Дмитрии, в стене, на той ж стране и пренесше их… положиша тамо. А был на пренесении митрополит со всем собором, и Князь Великий с сыном и множество народа».

47

Ник. 139. Иным князем многим немного сладостно было, что град Москва митрополита имяше в себе живуща.

48

По исследованию почтенного археолога нумизмата А. В. Орешникова ангел Ивана Даниловича был Иоанн Предтеча, а его сына Ивана Ивановича – св. Иоанн, патриарх Иерусалимский, которые святые изображены на их печатях при их грамотах (Матер. к Русской Сфрагистике. М., 1903 г., с. 15, 19).

49

Так объяснял постройку обоих храмов еще «Путеводитель к Древностям и Достопамятностям Московским» (М., 1792, ч. I, с. 17), говоря, «что постройка совершилась в засвидетельствование Всевышнему благодарения за усмирение города Пскова».

50

«Того же лета, по грехом нашим, бысть пожар в Руси: погорел город Москва, Вологда, Витебск и Юрьев Немецкий весь погорел». Это вместе с тем указывает, как торговые люди хорошо звали, что делалось во всех городах, куда заходили их неутомимые торги.

51

П. С. Л. III, 79 и Никон.; Кар. IV, пр. 318. По другим летописям он скончался в то же число 1341 г. П. С. Л. I, 230, Княжил 18 лет, след. с 1323 г., когда Юрий Дан. ушел на погибель в Орду (П. С. Л. V, 222).

52

Описание Рукоп. Сборников Имп. Публ. Библ., Бычкова I, 154.

53

Описание Нового Императорского дворца в Кремле Московском, А. Вельтман. М., 1851 г., с. V.

54

Гойтан почему-то назван Карамзиным (IV, 172) иностранцем. К этому г. Иловайский (II, 39) прибавил, что «судя по имени, едва ли не был этот Гойтан выходцем из юго-западной Руси, может быть, привезенный или вызванный оттуда первою супругою Симеона Литовско-Русскою княжною. И самый Петр митрополит, родом Волынец, искусный в иконном письме, покровительствовал развитию этого искусства в Москве и призыву мастеров из юго-западной Руси». Карамзину, по-видимому, имя Гойтан показалось иностранным, а оно давнее Русское слово, означающее снурок, на котором носили кресты-тельники, стало быть, это было только простое прозвище иконописца. По назначению и усердно супруги Симеона он расписывал церковь Спаса в качестве старейшины, при чем назван учеником Греков, а главное Русским родом (Ник. III, 181. Кар. IV, пр. 372).

55

Примет составлял особый способ приступа при осаде городов, всегда окруженных по обычаю глубоким рвом. Чтобы подойти через ров к стенам города и зажечь его, требовалось соорудить своего рода мост. Когда в 1489 году Московские воеводы осаждали на Вятке город Хлынов, то велели всей рати готовить приступ и примет, каждому человеку по беремени смоль да берест, да на 50 человек по две сажени плетени, и к городу плетени поставляли (Устюж. Летоп. 167).

56

Заборолами назывались зубцы каменных стен, промежутки которых заставлялись, забирались толстыми досками в виде забора для безопасности от стрел осаждавших. На деревянных стенах это был передвижной дощатый забор.

57

Изв. Академии Наук. VIII, кн. 4, с. 78.

58

Как известно, первая церковь была освящена в 1327 году авг. 4 также Прохором, епископом Ростовским.

59

В поздние времена место его гробницы было совеем позабыто, так что и имени его не оказалось в числе погребенных в соборе святителей. Об этом см. Памятники Московской Древности Снегирева, описание Успенского собора, с. 23.

60

Ныне Калитниковское кладбище, возле которого и доселе остаются обширные копаные ямы Аристотелевского кирпичного завода, прорезанные Курской железной дорогой. Кирпич Аристотеля имел длины 6? верш., ширины около 2? вершков, толщины 1? вершка.

61

В XVII ст. по забвению ее неправильно стали прозывать Свибловскою и
Страница 53 из 53

Свирловскою. См. Чтения О. И. и Д. 1877, кн. 2, Смесь, 3, и др.

62

В Степенной Книге, II, 135, упомянуто, что новый каменный город поставлен округ деревянного града. По этому свидетельству можно полагать, что новые стены закладывались с внешней стороны старых стен, так что город получал большую обширность.

63

В Львовском издании летописи эти постройки, вероятно, ошибочно отнесены к 1488 и 1489 гг., а в Русском Временнике они отнесены к

1486 г.

64

Этому жидовину в Москве очень не посчастливилось. Вскоре по его приезде заболел сын вел. князя Иван Иванович, болел он камчугом в ногах, но ходил. Видев больного, жидовин похвалился вел. князю, что он вылечит больного, а не излечу, сказал, и ты вели меня казнить смертною казнью. Вел. князь, поверив такому искуснику, велел ему лечить сына. Лекарь давал ему зелие пить и жег его скляницами по телу, вливая горячую воду, и от того больному было еще тяжелее. 7 марта 1490 г. он скончался. Лекаря по повелению вел. князя тотчас взяли и после сорочин по покойнике апреля 22 отсекли ему голову на Болвановке, на Болвановии. Зато органный игрец Иван Спаситель устроился очень благополучно. В 1492 г. он отрекся от своего чернечества, принял православие и женился, за что вел. князь пожаловал его селом (Врем. О. И. и Д. № 8, смесь 10–12).

65

Снегирев: Памятники Московской Древности, с. 111. За ним повторяют это неправильное указание и новейшие почтенные описатели достопамятностей Москвы. Н. Розанов: История Моск. Епарх. Управления, М., 1871, ч. III, кн. 2, с. 98, прим. 263. Путеводитель по Моск. Святыне, г. Рычина, М., 1890, с. 139–142; Седая Старина Москвы, г. Кондратьева, М., 1893, с. 132.

66

См. нашу статью «Черты самобытности в древнерусском зодчестве». Отдельное издание Гросмана и Кнобеля. М., 1900 г.

67

Чтения Общ. Истории и Древн. 1896 года. Кн. I и II. Статьи священника И. Кузнецова о построении Моск. Покровского собора.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector