Изнанка мира читать онлайн - Тимофей Калашников

Изнанка мира

Тимофей Калашников

МетроВселенная «Метро 2033»

«Метро 2033» Дмитрия Глуховского – культовый фантастический роман, самая обсуждаемая российская книга последних лет. Тираж – полмиллиона, переводы на десятки языков плюс грандиозная компьютерная игра! Эта постапокалиптическая история вдохновила целую плеяду современных писателей, и теперь они вместе создают «Вселенную Метро 2033», серию книг по мотивам знаменитого романа. Герои этих новых историй наконец-то выйдут за пределы Московского метро. Их приключения на поверхности Земли, почти уничтоженной ядерной войной, превосходят все ожидания. Теперь борьба за выживание человечества будет вестись повсюду!

Все в мире имеет две стороны. Аверс и реверс у монеты. Хорошее и плохое внутри человека. Свет и тьма. И даже у самого мира тоже есть лицевая и изнаночная сторона. Только вот далеко не всякий человек найдет в себе смелость встретиться с изнанкой мира. Ведь вывернутая жизнь куда страшнее привычного порядка вещей. Особенно для юного, воспитанного в традициях высоких коммунистических идеалов обитателя Красной ветки Московского метро 2033 года. На изнанке мира не в чести дружба и любовь. Долг и верность. Слабости и сомнения. А жизнь и смерть человека здесь – лишь разменная монета, небрежно поставленная на кон в грязных играх власть имущих…

Тимофей Калашников

Изнанка мира

Четвертый сезон

Объяснительная записка Дмитрия Глуховского

Начинается четвертая осень «Вселенной Метро». Три года назад, запуская портал и читая рукописи первых книг серии, я и понятия не имел, что дело зайдет так далеко. Я вообще стараюсь не заглядывать слишком далеко в будущее и никогда не знаю, что произойдет со мной даже через год – да и планов не строю.

И вот – удивительное дело! – на моей полке стоят двадцать семь книг нашего проекта. За это время мы вместе открыли такие уголки «Вселенной», куда я сам никогда не догадался бы заглянуть – да мне и знания местности бы не хватило.

Главная беда долгосрочных проектов – а тем более проектов креативных – то, что рано или поздно они сдуваются. Набивают читателям оскомину, изживают себя, тонут в самоповторах. Авторы теряют интерес к затее, начинают относиться к ней как к рутине. Тут и сказочке конец.

Выход есть: впускать в проект свежую кровь, давать доступ новым идеям. Никого не тащить сюда силком, отсеивать тех, кого наша новейшая история интересует только как ремесленника. Набирать в команду исследователей и хулиганов, первооткрывателей и изобретателей и не принимать на борт скучающих профессионалов.

За годы, которые я пытаюсь научиться писать, я навыстраивал – и потом сам разрушил – множество наивных теорий насчет того, какая книга нравится читателю, пытался вывести формулу успеха. И только сейчас начинаю понимать простейшую истину: людям нравятся живые книги.

Там, где есть поиск и эксперимент, где есть нарушение запретов и изобретательство, – там есть жизнь. Где царят каноны и законы – пыль, тоска и забвение.

Чтобы открыть четвертый сезон нашего проекта, мы выбрали очень необычную, экспериментальную вещь, роман-мистификацию. Написанная целой группой молодых, дерзких, талантливых авторов, объединившихся под единым псевдонимом, эта книга соединяет в себе лучшее, чтобы создавалось разными писателями для нашей серии. Портал www.metro2033.ru (http://www.metro2033.ru/) и наша серия сумели объединить – и подружить! – людей из Москвы, Ярославля, Екатеринбурга и Берлина. Это – больше чем здорово. Это – знак. Это – Вселенная в действии!

То метро, та Красная Линия, которые открывает нам Тимофей Калашников, неизвестны даже самым верным и внимательным читателям «Вселенной».

Четвертый сезон вас удивит. Не переключайтесь.

    Дмитрий Глуховский

Когда-то давно это была немецкая земля. Земля, обильно политая русской кровью во Второй мировой. Город-крепость Кенигсберг. Преддверие Берлина. Последний плацдарм, после взятия которого падение Третьего рейха стало неизбежным. Но даже когда отгремела Последняя война, загнавшая остатки человечества под землю, есть те, которым не дает покоя ужасное наследие предков. И во имя обладания этим наследием они готовы умирать и убивать…

Сталкерами не рождаются – сталкерами становятся. А может – и рождаются тоже. Особенно когда глава твоего Убежища – полковник спецназа ГРУ, кругом – радиоактивные развалины, наполненные кровожадными мутантами, сосед норовит выстрелить в спину и каждый день приходится сражаться за жизнь. Свою. Своих близких. Друзей. Надеяться только на верный «винторез», испытанного в сотне передряг напарника и удачу. Платить за существование – патронами, а за ошибки – кровью. Вновь и вновь доказывать миру свое право на силу…

Предуведомление

Уважаемые читатели!

Пожалуйста, не смущайтесь необычным порядком нумерации глав. В этом произведении, как перед стартом, все начинается с минус восьмой (-8) главы, которая, таким образом, является первой, и далее повествование стремится к нулю, он будет достигнут в соответственно, нулевой главе, после чего произойдет переход (как через терминатор) к положительному отсчету.

Стихи для эпиграфов любезно предоставлены Майком Зиновкиным, сетевым поэтом из Архангельска (http://www.stihi.ru/avtor/mikymike (http://www.stihi.ru/avtor/mikymike)).

У изнанки мира свое лицо,

И свой белый, пушистый мех.

Там герой окажется подлецом,

Даже если один за всех.

Там с иллюзий наших сбивают спесь,

Словно груши в чужом саду.

Для меня там тоже местечко есть —

Значит, я туда попаду.

Попаду без таинства, без волшбы,

По скелетам чужим хрустя.

На изнанке мира виднее швы —

Там заштопают и простят.

И такому новому анти-мне

Не к лицу будут честь и стыд.

На изнанке мира (читай – на дне)

Заработаю злом висты.

И расплата мне раскурочит грудь,

Заставляя вмиг онеметь.

Сквозь изнанку мира короче путь,

Но в конце его – только смерть.

Ледяная мгла. Но тогда скажи,

Пожалев на меня патрон,

Отчего от правды, как и от лжи,

Выворачивает нутро?

Пролог

На изнанку

Перегон Красносельская – Сталинская (бывш. Сокольники)

2033 год, май

Если крысы не прячутся, значит, все в порядке. Опасности на данный момент нет. По крайней мере, так говорят.

Комиссар проводил взглядом вереницу зверьков, серыми тенями пробежавших вдоль рельса и скрывшихся в щели. Возле заглушенной мотодрезины тоже был слышен уютный шорох и писк. Значит, можно убрать палец с курка и закурить. Человек достал из кармана кисет с табаком и мятую страницу, вырванную из старого журнала. Бумага выцвела от времени, а пролитый некогда чай размыл весь текст. Только на краю листа сохранилась строка с датой – 23 марта 2011. Комиссар задумался и невольно попытался вспомнить: что делал в этот день, больше двадцати лет назад. Кажется, еще в школе учился. Хотя, может, уже в институте первый курс заканчивал. Молодой был. Девушкам нравился. До войны оставалось не так много…

Воспоминания смутным клубком валялись на задворках памяти. Слишком долго он их туда загонял, боясь сойти с ума от отчаяния и безнадежности. Чтобы выжить в новом мире, пришлось стереть из памяти старый. Комиссар хорошо помнил день, когда атомное пламя превратило город наверху в безжизненные руины. Он мог

вспомнить множество событий после. А вот что было до… Мужчина поморщился, отгоняя ненужную ностальгию, и оторвал от страницы клочок с датой. Руки привычными движениями насыпали на бумагу табак из кисета и скрутили в трубочку. Щелкнула масляная зажигалка. Тусклый огонек осветил небритое лицо. Прогорклый дым наполнил легкие.

Пока комиссар курил, двое его подчиненных коротали время, обсуждая очередную историю из жизни караванщиков.

– Давай, не томи! Че дальше было-то? – громким шепотом спросил боец в замасленном ватнике у своего соседа. Из-за недельной щетины на лицах и почти одинаковой одежды напарники походили друг на друга, как братья-близнецы, отличаясь только наличием шапки-ушанки у рассказчика. Из-за кокарды с серпом и молотом головной убор был предметом особой гордости владельца. Комиссар недовольно покосился на возмутителей тишины, но промолчал.

Тем временем рассказчик выразительно покачал головой, отчего серп и молот на шапке тускло блеснули, а затем продолжил:

– Так вот… Слышат они скрежет какой-то. Вроде как дрезина едет. Даже стук колес доносится, а вот двигателя не слышно. Хоть ты тресни. Ну, ясное дело, ребята струхнули. Стали фонарем махать, авось заметят да притормозят. А стук все громче. Приближается, значит. Потом еще свист появился. Противный такой. Вдруг, раз… – на этом месте рассказчик выразительно взмахнул руками, стараясь придать убедительности своим словам, отчего потерял равновесие и едва не свалился с дрезины. Однако ему удалось удержаться, ухватившись за приваренный рядом пулемет. Приняв прежнюю позу и поправив драгоценную шапку, он продолжил: – Вдруг раз, значит, свет за поворотом показался. Не раздолбанный фонарь какой-то, а реально, прямо два прожектора. Прикинь! Мужики от этого уже конкретно на очко подсели. Еще бы, такая хрень на тебя несется и тормозить не думает. Короче, стали они по-быстрому барахло с путей в сторону откидывать. А эта штука все ближе! Свистит, грохочет и светится так, словно тебя харей в лампу пихают. Кидают они кидают, а эта дрянь все быстрее на них несется. Короче, еле успели отскочить. Знаешь, че это было? – мужчина в шапке прервался на театральную паузу.

Его собеседник даже привстал с сиденья, словно боялся прослушать ответ.

– Поезд! – мужчина выразительно ткнул пальцем вверх с таким видом, будто только что поведал одну из великих тайн мироздания.

– Да ладно?! – пораженно воскликнул его напарник.

– Шапкой клянусь!!! – ответил рассказчик с такой уверенностью, словно лично там присутствовал.

– В натуре, поезд?

– Сказал же. Только пустой. Без людей. Окна светятся, а внутри никого нет. Даже машиниста.

– А дальше че?

– Все. Проехал мимо и исчез. Мужики портки высушили, чего из товара осталось – собрали и дальше пошли. Первый еще ничего, оклемался, а второй заикой стал. Двух слов теперь связать не может.

– Погоди, а че с товаром-то стало?

– Во! В этом-то вся и фишка. Что не успели с рельс убрать, все в труху размололо.

– Ага, в труху, – согласился комиссар.

Оба сидевших на дрезине вздрогнули и с опаской посмотрели на своего начальника. Тот бросил на шпалу окурок, растоптал его сапогом, а затем добавил:

– Теперь, товарищи, подключаем мозг и начинаем им думать. Понимаю, трудно и не привычно, но надо. Из всего сказанного можно сделать вывод, что этот поезд был привидением. Так?

Бойцы поспешно кивнули. Это получилось так слаженно и синхронно, что выглядело весьма комично. Комиссар усмехнулся и продолжил:

– Как известно, у привидений есть одно общее свойство: их нет физически, поэтому они могут проходить сквозь предметы. Так?

Собеседники опять кивнули не менее дружно.

– Если они могут проходить сквозь предметы, значит, и это привидение должно было пройти сквозь барахло торгашей, не повредив его. Так? – комиссар медленно перевел упорный взгляд с одного на другого.

Оба вновь поспешно закивали, стремясь как можно убедительнее показать согласие.

– В итоге что у нас получается? Два капиталиста решили присвоить часть чужого имущества. Чтобы оправдать недостачу и избежать ответственности, они придумали байку про всякую чертовщину. А вы купились. Стыдно, товарищи коммунисты.

Незадачливые товарищи виновато уставились в пол, всем своим видом выражая глубокую солидарность с мнением начальника. Комиссар еще раз усмехнулся и добавил назидательным тоном:

– А ты, Семенов, учти: еще раз услышу – на Лубянку отправишься. Там с тобой проведут разъяснительную беседу. Можешь не сомневаться.

Названный Семенов опять поспешно закивал головой с таким энтузиазмом, что раритетная шапка едва не свалилась на пол. Послышавшийся вдалеке гул мотора и стук колес избавили несчастных от дальнейшей экзекуции.

– Товарищ комиссар… там это… едут вроде… наверное, наши гости… – запинаясь, промямлил мужчина без шапки.

– Без тебя слышу. По местам!

Семенов кинулся за пулемет. Его напарник схватил фонарь и принялся им размахивать.

На приближающейся дрезине заметили сигнал. Мотор сбавил обороты, раздался противный визг тормозов. Комиссар вышел на несколько шагов вперед и встал рядом со стеной, чтобы не заслонять пулеметчика. После этого он, не торопясь, расстегнул кобуру, достал пистолет и сложил руки за спиной, пряча оружие.

Подъезжающая дрезина катилась все медленнее. Когда до нее оставалось несколько десятков метров, комиссар скомандовал: «Огонь!».

Злобно застучал пулемет. Грохот выстрелов больно ударил по ушам. Туннель озарился снопами искр, выбитых пулями из рельсов, тюбингов и металла платформы. Сидевшие на дрезине люди не успели ничего предпринять: первый же залп изрешетил всех. Водитель обмяк и уткнулся в панель управления. Другие повалились на пол. Кто-то свесился с поручней. Если крики и были, то их заглушал монотонный стук пулемета.

Из темноты перегона раздалась короткая автоматная очередь. Затем еще одна. Однако стреляли не с дрезины, а позади нее. Значит, все шло по плану. Четвертый из маленького отряда, заранее спрятавшийся в недрах перегона, захлопнул ловушку. Сейчас он добивал тех, кто успел спрыгнуть и пытался сбежать.

Стрельба оборвалась так же внезапно, как и началась. После этого грохота, усиленного замкнутым пространством, остальные звуки казались глухими и вялыми. Скрипя тормозами, расстрелянная дрезина немного прокатилась по инерции, пока не замерла в нескольких метрах от стоявшего комиссара.

– Чисто! – донеслось из темноты.

«Вот и хорошо. Привет от Лыкова Петра Анатольевича доставлен по адресу, кому надо. Операция успешно завершилась. Засада удалась. Никто не сбежал. Потерь тоже нет, ведь подъезжавшие даже не успели достать оружие, – на лице комиссара промелькнула скупая улыбка. – Что ж, повышение, теперь обеспечено. Может, даже орден дадут…»

Семенов с напарником подбежали к дрезине, которая теперь напоминала катафалк. Тонкий жестяной лист щитка радиатора больше походил на учебную мишень после пристрелки. Пассажиры выглядели не лучше. Кровь стекала тонкими струйками, исчезая в земле и образуя на шпалах черные лужицы. С центра платформы раздался стон и глухой хрип. Кто-то еще был жив.

– Добить и осмотреть! – рявкнул командир.

Мужчина без шапки достал из-за голенища кирзового сапога нож и

запрыгнул на платформу. Хрип превратился в бульканье и через секунду затих.

– Товарищ комиссар… Их здесь нет… – вдруг растерянно сообщил Семенов.

– Как нет?! – взревел командир.

– Сами посмотрите…

Действительно, среди пятерых мертвецов не доставало именно тех двоих, ради кого была организована засада. Да и вообще, вся эта компания мало походила на людей, которых ожидал комиссар и его подчиненные. Судя по объемистым тюкам и бестолковому скарбу, заполнявшему дрезину, убитые были челноками или разнорабочими. Даже оружия у них имелось ровно столько, сколько нужно для душевного спокойствия во время транзита по родной и обычно безопасной Красной ветке. Ошибка? Или намеренная подстава? Оставалась последняя надежда, что тех, за кем охотились, подстрелил четвертый член отряда.

– Григорьев! Они у тебя? – крикнул комиссар в темноту туннеля.

– Нет, – глухо донеслось из перегона. – Здесь только один… пацан какой-то…

– Твою мать…

Планы о повышении рушились, как карточный домик. Мало того, за эдакий провал теперь уже их самих, всех четверых, могли поставить к стенке. Что делать?.. Кто виноват?.. Как исправить?..

– Вы у меня под трибунал пойдете! – в бешенстве заорал комиссар. – Зачем стреляли?

– Так вы же сами… – робко попытался возразить Семенов.

– Ма-алчать!!!

Из перегона снова раздался стук колес и звук работающего мотора. Приближалась еще одна дрезина. По всей вероятности, именно та, из-за которой они тут и торчали. «Теперь операция точно провалена: элемент внезапности потерян, огневой мощи тоже не хватит: дурацкая платформа загородила собой пулемет. Можно уповать лишь на безотказный ПМ, автомат и, черт побери, ружья мертвых челноков. Слишком мало против нескольких опытных бойцов, которые к тому же явно слышали выстрелы и теперь будут начеку. Отпираться и изображать невинность также не получится. Новоприбывшие сразу все поймут и расстреляют здесь же, без суда и следствия».

Несколько долгих секунд комиссар колебался, оценивая сложившуюся ситуацию, взвешивая все за и против. Все-таки еще оставался призрачный шанс исправить ошибку или искупить ее кровью. Может, даже выжить, если повезет. А вот от Лыкова такой щедрости ожидать не стоило.

– Григорьев! Прячься!!! – крикнул командир в темноту. Затем он кивнул на охотничьи ружья, которые расстрелянные не успели достать, и скомандовал подчиненным: – Разбирайте, товарищи.

Даже в полумраке было заметно, как побледнели оба бойца. Однако ослушаться никто не посмел.

Троица затихла в гнетущем ожидании. Размеренный стук колес и рокот двигателя становились все громче. Огонек в темноте туннеля неумолимо приближался.

– Ждать! – громким шепотом приказал командир, опасаясь, что трясущаяся от страха парочка откроет огонь раньше времени. – Только по моей команде.

Тарахтящий мотор резко сбавил темп. Завизжали тормозные колодки. Сточенный металл золотистым шлейфом заструился по шпалам. Похоже, в подъезжающей дрезине заметили преграду и начали экстренно тормозить.

– Ждать!!! – просипел комиссар.

Теперь оставалось лишь надеяться, что из-за расстояния и рева двигателя подъезжающие не слышали стрельбы.

Однако опять все пошло наперекосяк, словно само метро за что-то прогневалось на затаившихся в засаде людей. Дрезина замерла совсем не там, где нужно, а гораздо дальше, и для стрельбы на поражение дистанция оказалась слишком велика. Вряд ли сидящим стрелкам теперь удастся с первого залпа уничтожить всех новоприбывших. Ситуация оборачивалась совсем не в пользу комиссара и его команды. Оба бойца растерянно посмотрели на своего командира, но тот лишь скрипел зубами в бессильной злобе.

Внезапно им в лицо ударил слепящий луч. После нескольких часов, проведенных в темноте, яркий свет больно резанул по глазам. Ощупью, с матом натыкаясь друг на друга, троица мгновенно попряталась за укрытия.

С подъехавшей дрезины не доносилось ни звука. Комиссара прошиб холодный пот: «Раз есть прожектор, значит, это уже не просто обычный транспорт, а боевая бронированная тачанка со всеми надлежащими атрибутами. У нее тогда еще и пулеметное гнездо стоит на возвышении…»

То, что подкатила именно тачанка, подтвердилось уже в следующую секунду. Ее экипаж адекватно оценил препятствие, посеченное пулями на том месте, где они сами должны были проехать. По засаде открыли огонь. С дробным стуком вокруг заплясали пули. Они свистели над головой и гулко ударялись о металл. Звонкий рикошет гулял по туннелю.

Первым не выдержал напарник Семенова. Мужчина поднял руку над двигателем, за которым прятался, и пальнул из трофейного обреза. Владелец шапки последовал его примеру. К несчастью, чтобы навести на цель длинный ствол охотничьего ружья, пришлось наполовину высунуться из-за своего укрытия, и, едва успев спустить курки, он оказался прошит очередью из пулемета. Напарник с ужасом наблюдал, как пули насквозь пронзают боевого товарища, вырывают из тела ошметки плоти пополам с клочками ватника, оставляя за собой след кровавых брызг. Одна из пуль угодила прямо в лицо. От этого ушанка слетела с головы, забрав с собою не меньше половины содержимого черепа. Ружье выпало из рук обезображенного трупа.

Мужчина, наблюдавший смерть напарника, торопливо перекрестился.

– Крестовский, мать твою!!! – заорал комиссар, перекрывая грохот выстрелов. – Е…м не щелкай!!! Светильник, ёпт!!! По нему стреляй!!!

Тот торопливо кивнул. Высунувшись из-за своих укрытий, они попытались попасть в прожектор, но бивший в лицо свет лишал всякой возможности прицелиться. Тачанка виделась одним размазанным пятном. Оставалось стрелять наудачу. Непрерывно строчивший пулемет противника никак не добавлял шансов попасть в злополучный прожектор. Пистолетные пули, как и дробь из обреза, бессильно отскакивали от бронелистов тачанки.

Тем временем пулеметчик сориентировался и сделал поправку на торчащую голову Крестовского. Пули замолотили аккурат в двигатель, за которым тот прятался. Мужчина мгновенно сжался в комок и забормотал:

– Отче наш, иже еси на…

– Я те дам!!! – грозно рявкнул комиссар молившемуся и для убедительности погрозил кулаком. – Отставить, боец!!!

Тот запнулся и поглядел на командира с поистине животным ужасом.

Внезапно комиссар сам взвыл от боли, выронил пистолет и схватился за колено. Повернувшись, чтобы отчитать бойца, он случайно высунул правую ногу, в которую не замедлил вонзиться осколок тюбинга. Сжав зубы, мужчина поднял упавшее оружие. Измазанные своей же кровью пальцы с трудом удержали рифленую рукоять ПМ. Командир поднял руку и расстрелял последние патроны. Затвор сухо щелкнул, возвещая о пустой обойме.

Попытка перезарядить закончилась неудачей: новый магазин просто выскользнул из мокрых от крови пальцев и потерялся в темноте. Последний, третий, лежал в боковом кармане брюк. Несколько мучительно долгих секунд комиссар боролся с пуговицей, которая никак не хотела пройти в петлю. Мешала сильная дрожь – болевой шок отпускал, и трясущиеся пальцы каждый раз соскальзывали.

– Да откройся же, вобла сушеная! – в сердцах выругавшись, он наконец просто оторвал ненавистную пуговицу.

Прохладный металл магазина скользнул под ладонь и с характерным щелчком занял

привычное место. Теперь оставалось ждать, чтобы стрелок перенес огонь на Крестовского, но, главное, не отключиться от потери крови.

Вдруг наступила тишина. Она навалилась так внезапно, что обоим выжившим поначалу показалось, будто они оглохли. Спустя несколько секунд зарокотал мотор. Свет, бивший в лицо, начал ослабевать. Комиссар осторожно высунул голову: тачанка дала задний ход и медленно отъезжала. В ярости, с перекошенным от боли лицом он поднял пистолет и сделал несколько выстрелов. Пули бессильно запрыгали по броне, расцветая в темноте яркими снопами искр. В ответ огрызнулся пулемет. Одиночным выстрелом, словно в насмешку.

Крестовский с плохо скрываемым облегчением посмотрел вслед уползающей тачанке. Затем он перевел взгляд на убитого напарника и грустно вздохнул.

– Эх, Женька… – пробормотал он, спрыгнув с дрезины. Подойдя к трупу, он первым делом поднял раритетную шапку и с омерзением вытряхнул из нее отвратительное месиво из крови, мозга и волос. Покрутив в руках головной убор, напарник мертвеца с удовлетворением обнаружил, что вожделенная кокарда не пострадала. Серп и молот по-прежнему тускло мерцали в полумраке. Еще немного поизучав шапку, мужчина разочарованно просунул палец в дырку на том месте, где пуля вышла из головы предыдущего владельца.

«Ладно, сойдет… Машка зашьет. Заодно и отстирает. А ведь теперь шапка-то у меня как заговоренная будет! Пуля в одно место два раза не попадает…» – подумал он.

– Крестовский, дай, чем перевязать… – чуть слышным шепотом произнес комиссар, баюкая раненое колено. – И, это… сходи, глянь, чего там с Григорьевым…

Глава -8

Танцующий с тенью

Дуэль между светом и тьмой, между правдой и ложью.

Танцующий с тенью на звеньях разорванных уз,

Когда я умру, положи мне на грудь подорожник

И чёрным дождём окропи нашу звонкую грусть.

Туннели уводят всё глубже и глубже. И нервы

Натянуты так, что на них выступает Тибул.

Пусть нищие духом поют про заоблачный Шервуд —

Заплывшие жиром всегда их поддержат с трибун.

От перебинтованных временем толку немного —

Всего полрожка да дырявый треух со звездой.

Но та бочка меда, в которой отсутствует деготь,

Едва ли кому-нибудь в жилу. Отчаянный вздох.

Схождение: сила на силу и воля на волю —

У марионеток есть шанс оборвать свою нить.

Любовь или ненависть сердце больнее уколет?

Лишь смерть разлучает, чтоб после вновь соединить.

Дрожат секунданты в предчувствии близкой развязки.

Осталось чуть-чуть – пара па. Осторожней, танцор!

Когда я умру, я уйду без патронов и маски

Туда – на поверхность, где солнце. И ветер в лицо.

– Ну и что теперь с этим триппером делать? – Анатолий Лыков большой ладонью тяжело припечатал листок бумаги, лежащий справа от его тарелки, а потом еще более тяжелым взглядом уперся в лицо сына.

В прежние времена Петр вполне мог бы быть актером, кумиром женщин; впрочем, на недостаток женского внимания он не мог жаловаться и сейчас. И дело тут было не только в том, что у него в карманах не переводились патроны. Выразительное лицо, с нагловато-высокомерной улыбкой, частенько кривившей его четко очерченные губы, и атлетическая фигура в сочетании с аурой самоуверенности делали его поистине неотразимым в глазах многочисленных девиц, вздыхавших по красивому парню.

– Что-что… Драться! – сквозь зубы процедил Лыков-младший.

– Драться?! Вот, тоже мне драчун нашелся! Видали? Драться он будет!!! – Лыков сделал широкий жест рукой, который пропал за неимением публики, потому что в маленькой служебной комнате, приспособленной под столовую для высшего начальства, никого, кроме него, сына и дочери, не было.

– Папа, вы еще будете что-нибудь? – спросила Ирина, намеренно игнорируя зарождающийся скандал, так как давно привыкла к напряженным отношениям в своей семье. – И, Петя, ты совсем ничего не ел. Зачем я готовлю?

– Не готовь!

– Ты мне не смей так с сестрой разговаривать! – сорвался на крик голос Лыкова-старшего. – Ишь-то, как с другими, с уродами всякими, так ты у нас рыцарь, на дуэлях дуэльствуешь! А ты с женщиной научись разговаривать, дуэлянт!

– Папа, ну не надо кричать, вас услышат, – сморщила Ирина симпатичный носик.

Она смотрела на мужчин и привычно удивлялась, насколько могут быть не похожими отец и сын. Пожилой, пятидесятипятилетний мужчина, среднего роста, довольно крепкого телосложения, отмеченный уже заметной сединой (непродолжительный период он ее закрашивал, но затем плюнул на бабское занятие), которую носил с достоинством зрелого, начинающего стареть человека. Размышляя о чем-то, он аккуратными движениями пальцев осторожно поглаживал бородку, за которой ухаживал не без удивительного для самого себя удовольствия, но стоило поглаживаниям перейти к более энергичному массированию кожи под волосами, собеседнику стоило опасаться самых неприятных последствий. И, кажется, сейчас буря приближалась нешуточная.

– Да пусть слышат! Чего уж тут слышать, если и так последняя собака на станции знает: Петр Лыков – убийца! – жарким шепотом проговорил отец.

– Пока еще только подозреваемый. Доказательств у них все равно нет…

– Так будут, будут у них доказательства, разве ты не понимаешь? Будут! Ты видел, что они тут пишут? У них свидетель есть! Твой боец, между прочим, какой-то Григорьев, к ним в руки попал! А отправят его на Лубянку, он что хочешь расскажет!

– Нет, не отправят… И вообще я думаю, что все это вранье. Будь у них живой свидетель, они бы не ультиматумы присылали… – задумчиво протянул Петр.

– Да дело уже не в свидетелях. Как ты мог так позорно провалить операцию?! – вскипел Анатолий. – Я тебе доверял, по-серьезному доверял… Почему вы расстреляли эту проклятую дрезину, не убедившись, что Сомов и Зорин на ней? Зачем это было делать, я тебя спрашиваю?

– Горячка боя… Не разобрались. Наемники увлеклись… Но они уже наказаны.

– Не-е-ет, тут не наемники виноваты. Они – идиоты по определению, чего их наказывать? Тут твоя личная управленческая недоработка! А я тебе говорил, что надо было делать! Говорил!

– Отец, ну как вы понять не хотите, что не подобраться было к их инженеру. Разведка же не всесильна… Не могу же я в голову к Сомову или к Зорину влезть! Операцию по переправке этого бауманца готовили только они. Никого лишних, никого со стороны. Инженеришка этот, школьный друг Зорина-старшего, вел переговоры только с ним лично, а мы даже имени его не знаем. Сроки переправки – неизвестны. Пути – неизвестны. Маскировка – неизвестна. Ноль информации. Еще чудо, что и такие крохи узнать удалось… Нереально было их перехватить. Понимаете? Не-ре-а-ль-но! А удобного случая ждать, пока они свои планы воплощают, тоже нельзя было… – Петр из последних сил старался говорить спокойно и убедительно, однако это давалось ему с трудом.

Он прикрыл веки, чтобы не встречаться взглядом с глазами отца. Эти безоговорочно умные глаза-хамелеоны могли приобретать, в зависимости от ситуации, всезнающую мудрость, а могли стать не по возрасту наивными и потерянными. Но хуже всего Лыкову-старшему удавалось участие и «тошнотворно-бескорыстная» добродетель. В редкие секунды потери самообладания глаза его становились холодными – на грани расчетливой жестокости и трудно

сдерживаемого презрения. Многие из тех, кто хорошо знал Анатолия Тимофеевича, отмечали в его взгляде глубину, внимательную проницательность, а временами – задумчивую отстраненность.

– Давай-давай, оправдывай свои провалы. А я тебе скажу, что дальше будет, – Лыков-старший посерел лицом и нахмурился. – Если ты проиграешь свою дурацкую дуэль, то усилишь тень, которая уже брошена на мое имя. Доклад об этом деле Москвину я на некоторое время блокирую, конечно. Но когда этот инженеришка начнет на Красносельской работать, когда они наладят выпуск батареек, когда в партийную кассу пойдут отчисления, когда наши вечно голодные коммунисты увидят, что можно сыто жить, то знаешь, что тогда будет? Зорин со своей чертовой партией выиграет выборы на пятнадцатом пленуме! И немудрено, с такими козырями и полнейший чурбан бы выиграл. В этом случае их и Центр поддержит, а вот тогда я должен буду пустить себе пулю в лоб. Потому что никто, слышишь, никто не снимет Анатолия Лыкова с должности секретаря Северной партячейки! Я в этом кресле умру. Но вот что с тобой и сестрой станется, мне подумать страшно.

– Ну, папа, почему вы так пессимистичны? Столько лет на Сталинской, люди же вас тут любят! – Ирина укоризненно выпятила нижнюю губку. – А вы совсем себя не цените…

– Ценю, моя хорошая, да вот только, ты сама увидишь, до чего народ докатился! Ничего святого! Коммунисты называется: за жрачку мать и отца продадут! – со вздохом сказал Лыков-старший, отодвигая тарелку, на которой еще оставался изрядный кусок прожаренного до золотистой корочки пирога с начинкой из грибов и свинины. – Спасибо, дочка! Вкусно сделала, мать бы тобой гордилась!

– Па, а можно я на Ганзу? – воспользовалась Ирина настроением отца.

– Нет, сейчас время больно неспокойное, чтоб через Красносельскую ехать. Тут пережди. Уж потерпи, моя красавица!

* * *

Неспешным шагом войдя в свой кабинет, секретарь Северной партячейки задержался около большой схемы, занимавшей на стене несколько метров. На ней была вычерчена замысловатая кривая, испещренная разноцветными пометками, красными восклицательными знаками, датами, цифрами, обведенными в жирные круги и квадраты. Анатолий Лыков проследил взглядом извилистую кривую, словно бы опять шаг за шагом проходил повороты, стрелки, погрузочно-разгрузочные площадки. Все это было знакомо как свои пять пальцев, он мог представить себе каждый метр змеящихся рельсов. Кто-то из обитателей станции по аналогии с реалиями давней, забытой всеми войны назвал этот коридор «дорогой жизни». Лыков усмехнулся: удивительно, насколько точно это название отвечало его назначению. Та, старинная дорога, шла по льду озера, соединяя осажденный город, которого сейчас уже наверняка и в помине нет, с «большой землей». По его дороге, сокольнической, в метро доставляли сначала муку, а потом зерно с огромного мукомольного комбината с ласковым названием «Настюша», расположенного на соседней улице от входа станции Сокольники, переименованной в тот же год в Сталинскую.

Но, может быть, впервые Лыков осознал, что схема, к которой он привык относиться как к своей величайшей победе, теперь символизирует его величайшее поражение. Все эти годы она кричала о грандиозных достижениях своего творца. Шутка ли: враз перескочить с должности скромного слесаря-наладчика, в подчинении у которого был всего один ученик – туповатый парень, выгнанный из школы, – до начальника станции, чьи приказы бросались исполнять сотни людей! В одночасье стать отцом-командиром, нежданно получив в руки кубок опьяняющей власти над тысячами голодных. И ведь он любил их, этих дрожащих, испуганных, ни на что не годных людишек, он помогал им, думал за них, спасал, дарил жизнь… Это продолжалось так долго, что вошло в привычку. А вот сейчас подлый кусок бумаги словно насмехался, шепча: все кончилось, все прошло…

– Какие люди были! Какой подъем сознательности! – проговорил вслух секретарь Северной партячейки, чтобы отогнать видение пустого, мертвого коридора. – Жизни своей не щадили, в тяжелейших условиях работали, но смогли ведь, построили дорогу! По подвалам, по канализационным коллекторам проложили рельсы, добыли вагонетки и начали возить сначала муку, потом зерно… Да, условия работы были ужасающие, – он постепенно увлекся и уже даже размахивал руками. – Многие погибли, пожертвовали собой, но сумели обеспечить хлебом своих… да что там, своих! Почитай, все метро несколько лет на этом зерне жило, прирастала Красная ветка могуществом, авторитетом, людьми… даже Полис с нами тогда считался. А как же! Недаром же говорится: хлеб, он всему голова. За хлебушек-то кому хочешь поклонишься…

О-о, в те времена против меня никто и голову поднять не смел! Сам Москвин лебезил. Но что делать, все хорошее когда-нибудь кончается… Закрома мелькомбината опустели, и теперь… Думать не хочется. Не люди, а слякоть одна! Да еще Зорин этот проклятый. Какую змею на груди пригрел, какую мразь неблагодарную!

Мужчина медленно обошел вокруг рабочего стола, бывшего предметом зависти всех, и больших и малых начальников, которые когда-либо бывали у него в гостях либо по делу. Еще бы, при том, что и обычные столы-стулья в метро редкость, никакому отряду сталкеров не под силу было притащить на себе массивные резные кресла, стулья, шкафы, инкрустированные ценными породами дерева. Он любовно обвел взглядом все это богатство, которое когда-то, по построенной через подвалы одноколейке, перекочевало сюда прямиком из кабинета директора Мелькомбината. Кожа, разумеется, пообтерлась за двадцать-то лет, но прорезные латунные накладки с изображением охотничьих сцен блестели как новые.

«Кому все это достанется? Может, Москвин себе заберет? Ведь Зорин, примитив и нищеброд, даже и не оценит этой царской роскоши, как и Сомов, помощничек его… Да и черт с вами! Пусть хоть все разворуют, на дрова пустят, но вот письменный прибор я вам не оставлю! Еще чего! Нет уж, позолоченная бронза, отделанная малахитом, никому из вас не достанется, жирно будет! Надо немедленно переправить его и иные вещи на Ганзу. Да, это надо срочно сделать. Дуэль, конечно, хорошо – Петр в отличной физической форме, и в его победе сомневаться не приходится, но лучше подстраховаться. Это будет правильно», – Лыков позвал дежурного и распорядился начать упаковку.

* * *

К тому, что в туннелях звук играет в особые забавы, не подвластные законам физики, люди уже давно привыкли. В одном перегоне можно слушать биение сердца напарника, а в другом тьма, точно черная вата, проглотит даже выстрел за спиной. Чувство взгляда из темноты тоже меняется от места к месту. Где-то вполне возможен задушевный разговор у костра, а в ином месте кажется, что стоит опустить автомат, как из мгновенно образовавшегося люка кинется чудовище. Тишина и опасность в каждом туннеле сугубо индивидуальны, вроде отпечатков пальцев. Опытные торговцы и караванщики любят хвастать, что с завязанными глазами узнают любой перегон.

В середине участка между Красносельской и Сталинской в тишине ворочался десяток вооруженных людей. На шевронах автоматчиков, занявших оборону вокруг дрезины с пулеметом, поблескивали серп, молот и надписи, сделанные местами облупившейся серебрянкой: ударный отряд

гвардейской роты второго стрелкового Краснознаменного полка имени товарища Фрунзе.

Оправдывая громкое название, солдаты носили настоящий камуфляж и бронежилеты. Кроме гвардии, такую роскошь могли позволить только оперативники КГБ с Лубянки. Правда, в отличие от чекистов, форма автоматчиков выглядела изрядно застиранной, а в бронежилетах виднелись залатанные дырки, оставшиеся в наследство от предыдущих владельцев. Красная линия генетически унаследовала многие болезни СССР. Не стал исключением и дефицит. В сравнении с воинами красной гвардии любой пограничник Ганзы мог сойти за преуспевающего сталкера.

Бойцы, приготовившись, замерли вдоль стен туннеля, направив автоматы в сторону Сталинской. Застывшие лица походили на маски. Казалось, еще немного, и можно будет расслышать, как нервы гудят, словно обмотки в трансформаторе. Аура тревоги окутала вооруженных людей, подобно электрическому полю. Повисшего в воздухе напряжения было достаточно, чтобы шарахнул разряд. Друзей так не встречают.

– Командир, а чего церемониться? Может, их это… из пулемета? Как они нас хотели? – предложил бородатый детина, когда тягостная тишина стала окончательно невмоготу.

Голос бойца, под стать комплекции, звучал сочным басом. Остальные гвардейцы одобрительно загудели. Все прекрасно помнили трупы челноков, изорванные пулеметным огнем настолько, что жены и родители с трудом опознали погибших. Если бы не склероз деда-стрелочника, который по ошибке пропустил караван, то именно отряд оказался на месте убитых.

Невысокий здоровяк лет тридцати, с бритым «под ноль» черепом, отрицательно мотнул головой. В молодости он обладал роскошной шевелюрой, однако занятия вольной борьбой и боксом потребовали отказаться от непрактичного и опасного на ринге или татами волосяного покрова. Не изменился внешний вид и после окончания спортивной карьеры. И внешность Федора Сомова была также характерна для представителя силовых единоборств. Широкая, массивная шея, квадратный подбородок, перебитый в двух местах нос, плотно прижатые к лысому черепу уши, правда, одно из них, со сломанным хрящом (результат неспортивного поведения давнего спарринг-партнера), чуть торчало в сторону, добавляя внушительному виду легкий налет комичности.

Бородач, явно разочарованный отказом, покосился на пулемет.

– Скажем, что фашисты. Никто не докажет, – прогудел он.

Как второй по старшинству, этот боец, имя которого все давно забыли и называли просто Лом, мог отстаивать мнение солдат даже после прямого отказа командира. Не по уставу, зато укрепляет боевую группу.

– Нет! – четко ответил Сомов.

Конечно, те, кого они ждали, подобного благородства не заслужили. Однако Федор считал, что недостойно офицеру красной гвардии действовать подлыми методами. Даже с врагами. Иначе чем он станет отличаться от семейки Лыковых? Ублюдкам и предателям народа уподобиться не хотелось.

Короткое слово, подкрепленное личным авторитетом, оказалось понятнее пафосных рассуждений о чести. Металл в голосе дал понять, что тема исчерпана и дальнейшему обсуждению не подлежит. Лом поправил лямку автомата на плече и вернулся к созерцанию темноты.

Томительное ожидание играло на нервах виртуознее любого психоаналитика. Отряд прибыл в оговоренное место гораздо раньше назначенного времени: никто не желал повторения истории с расстрелянными караванщиками. Второй раз враг мог оказаться удачливее.

Вдруг что-то неуловимо изменилось. И первым это почувствовал юноша лет двадцати, высокий и худощавый. Кто-то мог назвать его щуплым, но был бы неправ. Кирилл Зорин, второй сын начальника станции Красносельская, много времени проводил с импровизированной штангой, собранной из подручных материалов. К спортивному снаряду его приучил старший брат Паша, всегда бывший для младшего примером. Кирилл иногда подумывал о том, чтобы пойти по стопам любимого брата, податься в вольнонаемные сталкеры. Внимательность и интуиция, которыми наделила его природа, давали надежду на успех в этой опасной профессии.

Внешность Кирилла была во многом обманчива: жилистый, он не бугрился накачанными мышцами, как Лом или Сомов, но был сильным и выносливым. Его молодое лицо могло показаться невнимательному наблюдателю наивным и в чем-то даже детским: добрый, открытый взгляд многих обманывал. Зорин-младший не видел жизни с ее худшей стороны (спасибо отцу за это), однако обладал острым умом, принципами, которые не нарушал даже под страхом смертной казни. Слабостями Зорина являлись не изжитый до конца юношеской романтизм и, может быть, чрезмерная доверчивость.

Кирилл не понял, что именно случилось, но внезапно происходящее стало ощущаться иначе. На первый взгляд все было на своих местах. Мрак, тишина, люди оставались такими же, как и минуту, и час назад, так что таинственное изменение Кирилл фиксировал буквально шестым чувством. Нечто труднообъяснимое в окружающем пространстве. Это было похоже на тепло, когда не видишь костра.

Спустя минуту в воздухе распространился загадочный запах: странный, незнакомый, но приятный, и все-таки настолько непривычный, что походил на мираж. Конечно, если предположить, что галлюцинации могут пахнуть. Таинственный аромат щекотал ноздри и будил ощущение чего-то вкусного.

Гвардейцы начали недоуменно переглядываться. Каждый верил собственному носу, но желал посмотреть на реакцию соседа. Когда уже весь отряд играл в гляделки, Сомов не выдержал и задал сакраментальный вопрос:

– Все чувствуют?

– Ага… Да… Ты тоже?.. Я думал, глюки… Что это?.. Знакомый запах… Не помню… – наперебой загалдели бойцы.

– Корица, – веско произнес Лом.

– Уверен? – спросил Сомов.

– Да. Бабка с нею пироги пекла, когда мелким был. До войны. Точно, корица.

– Не может быть… Это правда?.. Вот это да…

– Не врал, сукин сын… Я думал, брешет… – слова бородача вызвали новый всплеск возгласов.

– Шелковый путь… – завороженно прошептал Кирилл, озвучив то, что остальные не решились произнести вслух.

Слова парня повисли в воздухе. Не каждый день удается стать свидетелем такого явления. Маленькое чудо, настолько неординарное, что с трудом верится в его реальность, даже убедившись на собственном опыте. Рассказы про подземный шелковый путь были в метро едва ли не единственной легендой кроме Изумрудного города, которая попадала в разряд добрых. Одно из немногих чудес, абсолютно безопасных для людей.

– Командир… это… может, свет погасить? – спросил бородач.

Сомов рассеянно кивнул. Он был поражен встречей с очередной тайной подземелья. За двадцать лет туннельной жизни Федор успел повидать немало паранормального и необъяснимого. Но каждый раз прикосновение к неведомому оказывало поистине магическое влияние. Набившие оскомину байки у костра мгновенно вылетают из головы, когда жизнь сводит лицом к лицу с настоящей мистикой. Это можно было сравнить с чувствами человека, знающего о существовании электричества и все равно поражающегося красоте молнии.

Чьи-то руки погасили маленькую лампу на двигателе дрезины. Тьма охотно вернулась в свои владения. Когда глаза привыкли к ней, под потолком проступила бледная полоса, вытянувшаяся вдоль туннеля. Бойцы замерли, созерцая невероятное зрелище:

тонкая серебристая дорожка пыли возникала из ниоткуда и растворялась в никуда. Мелкая взвесь плавала в воздухе, словно кто-то измельчил в порошок и развеял под потолком кусок стекла. Крошечные частички мягко светились в темноте, переливались, поблескивая гранями, едва освещая ребра тюбингов, в то время как дрезина и зачарованные гвардейцы тонули в полутьме. Люди застыли, околдованные волшебным сиянием. Пристальный взгляд замечал, что пыль неторопливо движется в сторону Сталинской.

Раздались возня и лязг металла. Кто-то забрался на дрезину. Спустя мгновение в серебристую полосу вторгся темный силуэт человеческой ладони. Ниже локтя рука сливалась с темнотой. Тусклого света от кружащих пылинок не хватило показать лицо того, кто дерзнул прикоснуться к тайне. Сияние мягко обволакивало кисть, отчего растопыренные пальцы сами начали светиться. Словно не потерпев вторжения грубой материи, пыль завихрилась, крошечные водовороты стремительно кружились и таяли. Потревоженная легенда гасла, пока полностью не растворилась во мраке. Меньше чем за минуту шелковый путь окончательно развеялся.

Еще какое-то время отряд простоял в полной темноте, сохраняя молчание. Сказка кончилась, но люди с неохотой покидали ее объятия: слишком редко метро дарило такие моменты. Наконец щелкнула масляная лампа. Тусклый огонек раздвинул темноту. Гвардейцы еще стояли, уставившись в потолок. Детские улыбки на лицах мужчин постепенно сменялись гримасой обиды. Беспечную радость вытеснило горькое разочарование: метро с рвением тюремщика-садиста выпихнуло своих обитателей назад, в реальность.

Кирилл стоял на дрезине и разглядывал правую ладонь. Парень несколько раз сжал кулак: все цело… кожа на месте… пальцы двигаются…

– Сдурел? – рыкнул Сомов, смекнув, чья конечность развеяла мираж. – А если бы без руки остался?

– Оно же безопасное. Все говорят…

– Потому, что клешни пихать никто не додумался! – командир с трудом удерживался, чтобы не отвесить Зорину подзатыльник. – Вернемся, спроси Ваньку Протеза, куда он свою культю сунул!

– А почему «шелковый путь»? – спросил парень, чтобы перевести неприятный разговор в другое русло.

– Торгаши с Ганзы прозвали, буржуи хреновы, – пояснил бородатый заместитель Сомова. – Типа, прибыль сулит.

– А чего ты хотел? Капиталисты. Каждый мечтает из одного рожка патронов два цинка сделать… – буркнул стоявший рядом гвардеец.

Солдат не договорил. Из черных недр перегона донеслось урчание двигателя. Долгожданные гости наконец соизволили прибыть. Гвардейцы ощетинились автоматами. Мучительное ожидание окончилось, пришло время действий. На лицах заиграли злобные ухмылки. Шелковый путь явно воодушевил каждого бойца маленького отряда. Хотя на Красной ветке господствовал атеизм, а суеверия не поощрялись, солдаты восприняли сказочное явление как добрый знак для грядущей дуэли, и никто уже не сомневался в победе Сомова.

В темноте зародилась крошечная искорка. Через какое-то время светящаяся точка превратилась в пятно. Эхо разносило рокот мотора, но сам транспорт находился еще далеко. Делегация Лыковых спешила к месту встречи. Естественно, дуэль хранилась в глубочайшей тайне от гражданского населения и, тем более, от руководства Партии. Большое начальство, мягко говоря, не одобрило бы грызню за власть на северном участке Красной ветки, ведь как утверждал лозунг: коммунист коммунисту – друг, товарищ и брат! В случае чего чекисты с Лубянки не станут возиться, отделяя правых от виноватых. Головы полетят с обеих сторон.

– Не дай бог, Москвин узнает, – задумчиво произнес Сомов, глядя на приближающийся огонек. – Такую репрессию устроит, мама не горюй…

– Ну, так… – рассеянно отозвался Лом. – Ленин в Мавзолее перевернулся уже небось. Вы с Лыковым, прямо как дворяне-помещики…

– Кремневых пистолетов не хватает, – отшутился Сомов. – Нет, брат, у нас все проще, по-пролетарски: лейтенант красной гвардии вызвал на мордобой завхоза продсклада.

– Командир, ты, конечно, не подумай чего, я всегда и во всем за тебя, но затея бредовая, – приосанился бородатый здоровяк. – До сих пор гадаю, сколько надо выпить, чтоб до такого додуматься?

– Есть другие идеи? Открытая возня со Сталинской окончится в лучшем случае приездом хлопцев из КГБ с последующим расстрелом зачинщиков, а в худшем – гражданской войной. Я не хочу проливать кровь коммунистов. Люди Лыкова не враги нам, просто обмануты. А проклятая семейка уже не отстанет. Либо мы их, либо они нас. Но, впрочем, выдвигай свои конструктивные предложения? А, Лом? – Сомов пристально посмотрел на заместителя.

Бородатый автоматчик с брутальным прозвищем что-то буркнул под нос и отвернулся, даже не пытаясь скрыть скептическое отношение к затее командира. А вот Сомову дуэль виделась единственным выходом из сложившейся ситуации: три года подряд Лыков-младший становился абсолютным победителем партийных соревнований по рукопашному бою среди комсомольцев всей Красной ветки. На этом-то и строился расчет. Петр, как принявший вызов, имел право указать, чем и как желает драться, поэтому ничего иного, как схватки врукопашную, от него и не ждали.

– А коль опять сподлит? – спросил Лом.

– Тогда мочите всех, – коротко ответил Сомов.

– Он тебе точно голову не свернет?

– То, что младшенький мнит себя великим каратистом, не значит, что так оно и есть.

– Ага, а три чемпионских кубка ему Москвин за красивые глаза подарил! – буркнул здоровяк.

– Лом, ты меня разочаровываешь, – с иронией парировал Сомов. – Он бил морды за блестящую побрякушку, а я ломал шеи за право жить. Наверное, есть разница?

– Думаешь, раз ему не приходилось убивать лично, это поможет?

– Так, все! Отставить панику, пессимист хренов! Нет бы подбодрить. А то заладил как попугай: убьет, убьет…

– Да ну тебя! – с раздражением отмахнулся бородач.

Меж тем приближающийся огонек с каждой секундой увеличивался в размерах. Когда гости заметили встречающих, мотор сбросил обороты и дрезина неторопливо подползла к ощетинившимся автоматами гвардейцам. С остановившейся платформы посыпались люди. За считаные секунды не меньше двух десятков угрюмых мужчин рассредоточились вокруг дрезины. В грязных ватниках, вооруженные охотничьими ружьями, они выглядели куда более убого, чем гвардейцы, но настроены были боевито. Озлобленные взгляды гостей бегали от одного автоматчика к другому. По осунувшимся лицам, казалось, можно судить о положении дел на Сталинской. Если даже солдаты голодают, значит, остальным жителям приходится совсем туго. Неудивительно, что Лыковы действуют столь решительно. Еще немного, и для всей династии продовольственного наркома спасение жизни станет гораздо актуальнее борьбы за власть.

Последними с дрезины спрыгнули крепкий парень и старик. Странная пара протиснулась между спинами вооруженных мужчин и встала напротив Сомова. Парень, почти на полголовы возвышавшийся над противником, не замедлил окинуть командира гвардейцев презрительным взглядом. Тот, в свою очередь, одарил врага усмешкой, больше похожей на оскал. Обмен «любезностями» происходил в полнейшей тишине, словно оба считали разговоры ниже своего достоинства. Так же, не говоря ни слова, старик

раскрыл черный кейс, который нес в руках. На вафельном полотенце, среди отчетливо видневшихся пятен засохшей крови, покоились две кожаные перчатки, утыканные короткими ржавыми шурупами-саморезами. Не требовалось быть психиатром, чтобы поставить диагноз мастеру, создавшему этот мрачный «шедевр».

Да, заклятый враг, не поразив оригинальностью, все же проявил некоторую изобретательность, выбрав в качестве оружия перчатки с шипами. Наверное, чтобы избежать упреков в избиении и возможном убийстве беззащитного Сомова.

Утыканные ржавыми шурупами перчатки походили на средневековые орудия пыток, хотя на деле являлись изобретением для гладиаторских боев XXI века. Умельцы с Китай-города придумали много любопытных вещей для скучающей публики. Даже массовая гибель населения планеты не истребила в людях тягу к развлечениям. Кое-кто задумался над тем, как веселее скоротать ядерную зиму. Поскольку банальный мордобой с поножовщиной быстро надоели, а народ требовал новых зрелищ, спрос родил-таки предложение. Уже достаточно давно бандитские группировки стали устраивать драки «на варежках». Шутливое название скрывало жестокую забаву. Поначалу противники дрались в брезентовых рукавицах, обмотанных тряпками, которые пропитывались ядовитой слюной из жвал мутантов. Каждое соприкосновение с голой кожей оставляло химический ожог и достаточно быстро парализовало мышцы. Поэтому, щекоча нервы публики, гладиаторы сражались почти голыми. Кажущаяся гуманность была обманчивой: схватки поголовно заканчивались смертельным исходом, так как победитель забивал обездвиженного противника насмерть. Особым мастерством считалось парализовать конечности попарно, растягивая бой на потеху зрителям, которые, подобно древним римлянам, решали: жить или умереть побежденному гладиатору. В зависимости от настроения толпы проигравшему бойцу либо сворачивали шею, либо делали его калекой.

Со временем, для большей зрелищности, бинты начали заменять жуткими на вид приспособлениями. Ржавые шурупы подошли для этого как нельзя лучше. Наносимые ими раны оказывались не слишком глубокими, чтобы гладиатор не истек кровью раньше, чем требуется. Зато один вид таких перчаток вызывал исступленный вой у толпы, жаждущей кровавого зрелища. Жестокое время породило жестокие развлечения…

– Почему один комплект? – настороженно поинтересовался Сомов.

– Второго не нашли. Каждому по одной. Все равно Петр Анатольевич левша, – ответил старик-секундант скрипучим голосом.

– То есть правая ядом не смазана ибо заведомо достанется мне? – иронично заметил Сомов, внимательно наблюдая, как отреагирует Лыков.

– Бери левую, если хочешь, – процедил тот, не позабыв одарить противника очередным презрительным взглядом.

С дрезины гвардейцев раздался металлический лязг, и ствол пулемета уставился на Лыкова. За турелью виднелось мрачное лицо Лома.

– Если опять нае…л – ляжешь первым! – злобно сплюнул здоровяк.

Гости не замедлили наставить ружья в сторону пулеметчика.

В свою очередь гвардейцы мгновенно взяли на мушку сопровождающих сына наркома. Несколько томительных секунд пальцы всех присутствующих нервно ерзали на спусковых крючках. Ситуация грозила взорваться в любое мгновение. Сомов аккуратно взял правую перчатку и поднес к лицу, пытаясь на глаз определить присутствие засохшей слизи «скарабея» на ржавых шурупах. И тут чья-то ладонь прикрыла острие, которое торчало сбоку.

– Я же все-таки твой секундант… – произнес Кирилл, нажимая рукой на шурупы и проколов кожу до крови. Потом он попытался пошевелить пальцами, которые с каждым мгновением становились все более и более непослушными. – Кажись, все по-честному. Ох, блин, больно-то как!..

Очевидно удовлетворившись увиденным, Сомов просунул руку в кожаное ложе и коротко кивнул своим бойцам. Гвардейцы нехотя опустили автоматы. Только Лом не спешил отводить пулемет. Лыков высокомерно покосился на ствол, направленный в его сторону, но гордо промолчал и забрал из кейса левую перчатку.

Оба дуэлянта стали разминаться. Командир гвардейцев ограничился десятком отжиманий, несколькими приседаниями и короткой растяжкой. Сын наркома, наоборот, тщательно разминал каждый сустав и долго исполнял различные приемы. Когда он в очередной раз подпрыгнул и живописно, с разворота, махнул ногой, Сомов не выдержал:

– Долго будешь воздух пинать, сынок?

Петр злобно глянул на заклятого врага. Фигура Сомова была под стать лицу: мощный, мускулистый торс, ширина плеч напоминает о былинных богатырях, а кажущиеся кривыми из-за перекачанных бедер ноги – о сказочных прямоходящих медведях.

– Готовы? – спохватившись, спросил старик-секундант.

Противники одновременно кивнули. Так же молча они сошлись и замерли друг против друга. А потом Лыков, не дожидаясь отмашки, пошел в атаку. Короткое резкое движение правой ладонью, чтобы отвлечь внимание, и молниеносный удар левой. Сомов даже не двинулся с места, а просто выставил перед собой руку, вооруженную торчащими шипами. Звякнул столкнувшийся металл. В следующее мгновение мужчина шагнул вперед и въехал парню левым локтем по физиономии. Ошарашенный противник отпрянул, резко размахивая ядовитой перчаткой. Это помешало Сомову развить успех. Дуэлянты вновь оказались на своих местах. Съехавший набок нос, из которого не замедлила брызнуть кровь, изрядно попортил красивое лицо молодого человека. Сын наркома мотнул головой и попробовал утереть кровавые струйки. Острая боль от прикосновения к сломанному хрящу заставила отказаться от этой затеи. Сомов хищно улыбался.

Парень явно не ожидал такого поворота событий. Реальный бой насмерть совсем не походил на спортивные поединки. Петр замер в защитной стойке, не решаясь на следующую попытку. Его оппонент также выжидал. Около минуты дуэлянты буравили друг друга взглядами. Наконец Сомов нарушил гробовую тишину язвительной насмешкой:

– Ну все, юноша! Теперь тебе с кривым носиком девки давать не будут!

Слова попали в цель. Задетое самолюбие подстегнуло Лыкова, и на обидчика обрушился шквал ударов. Командир гвардейцев отразил атаки с бетонным спокойствием, орудуя шипованной перчаткой, как щитом.

Из-за колеи, в которой проходила схватка, оба дуэлянта оказались ограничены в маневре. Никто не желал отводить взгляд от противника, чтобы взглянуть, куда поставить ногу. Приходилось двигаться либо вперед, либо назад. Когда Лыков, не глядя, попытался перешагнуть рельс, то запнулся и едва не рухнул на шпалы. Сомов мгновенно воспользовался оплошностью противника. Споткнувшемуся Петру пришлось выставить правую руку, чтобы защитить шею от удара. Ткань рукава треснула, и сквозь дыры показались четыре параллельные полосы, быстро набухающие кровью. Лыков отшатнулся, баюкая у груди поврежденную руку. Раненая конечность на глазах устрашающе раздулась, а шрамы с рваными краями начали синеть.

– Что, сынок, лапка бо-бо? – ласково поинтересовался мужчина.

Однако на этот раз насмешка не сработала: Лыков заскрипел зубами, но остался на месте. Вот только, судя по глазам, его удержала отнюдь не осторожность, а страх. Дуэль проходила абсолютно нечестно. Более того, враг вел себя неподобающим образом, игнорируя все писаные и

неписаные правила. Но самая вопиющая несправедливость заключалась в том, что противник выигрывал. Сын наркома все отчетливее ощущал, как легко может оборваться нить жизни. Животный ужас потихоньку вползал в сознание. То самое чувство, которое он еще никогда не испытывал.

Затаившаяся в глазах Лыкова боязнь не осталась незамеченной Сомовым. Впервые за время дуэли он первым пошел в атаку, и парень едва успел отбить несколько коротких быстрых выпадов. Страх и боль сковали движения, и все боевые приемы куда-то испарились. Юноша судорожно отмахивался здоровой рукой. Только рефлексы, вбитые в память тела годами тренировок, спасали его от смерти.

Командир гвардейцев отступил так же внезапно, как и бросился в атаку, но это было отступление хищника, выжидающего момент для смертельного броска.

От пафосного высокомерия Лыкова не осталось и следа. Теперь Петр смотрел на заклятого врага с плохо скрываемым испугом. Он уже проклинал день, когда согласился на эту авантюру. Трусость, подобно кислоте, разъедала рассудок. Лавина паники смела барьеры разума.

– Хотя бы сдохни, как мужик! – неожиданно рявкнул Сомов.

Эти слова возымели поистине магическое действие. Петр посмотрел на своего врага, как кролик на удава, и безвольно шагнул вперед, подчиняясь приказу. Он слабо попытался защитить живот от удара, но мощный аперкот согнул тело пополам. Когда командир повторно занес руку, в дело вмешался ближайший телохранитель Лыкова. Как видно, нарком приказал, чтобы жизнь сына защитили любой ценой. Судя по скорости, с какой солдат кинулся на помощь, наказание должно было быть весьма суровым. Сомов не успел увернуться от летящего в лицо приклада, с силой отбросившего его назад. В следующее мгновение сталинцы окружили раненого Петра, наглухо закрыв его своими телами. Кольцо ощетинилось ружьями. Двое, подхватив обмякшее тело Лыкова-младшего, потащили парня к дрезине.

Гвардейцы мгновенно вскинули автоматы, готовясь открыть огонь по первому слову. Сомов молча поднялся и потер багровеющую скулу, в которую пришелся удар приклада. С ледяным спокойствием он наблюдал, как Лыкова грузят на платформу.

– Командир? – вопросительно прогудел Лом.

– Пусть уходят.

В дикой спешке сталинцы грузились на дрезину, не забывая держать гвардейцев под прицелом. Взревел двигатель, и через минуту гости окончательно растворились в темноте туннеля. Лишь отдаленный стук колес напоминал о сбежавшей команде Лыкова.

Напряжение спало. Люди вздохнули с облегчением, а затем десяток удивленных взглядов обратился на командира.

– Ему жить осталось не больше часа. Я до печени достал, – ответил тот на повисшие в воздухе невысказанные вопросы.

– А если не достал? – скептически заметил Лом.

– Тогда сутки. Может, двое. В любом случае сдохнет от заражения или воспаления. Наши такие раны лечить не умеют, а на Ганзу мы его не пропустим.

Сомов поднес перчатку к лицу и несколько секунд наблюдал, как с шипов капает кровь. Затем добавил с мрачным удовлетворением:

– Хороший сувенир. Сохраню на память…

* * *

Пальцы правой руки, лежащие на руле, выколачивали мерную дробь. В левой ладони она ощущалась как мягкая вибрация. Мизинец-безымянный-средний-указательный, прикоснувшись к пластику, плавно уходили на новый виток.

«Что дальше делать? – думал мужчина, сидящий в машине. – Какого черта?.. Приехал, сижу, пялюсь в лобовое уже час, и ничего…»

Прорезиненная перчатка медленно опустилась и потерла область паха. Из-за свойств костюма и плотного его прилегания человек сильно потел.

«Парниковый эффект какой-то… финская баня… – ладонь вернулась на рулевое колесо. – Никогда не любил эти костюмы… Скорей бы уж… что-нибудь. А то вот: на тебе, Панин, сто патронов, сходи с ребятами на поверхность, возьми из гаража машину, да жди у ворот… И выйти из-за руля не моги! Хех! – лицо водителя перечеркнула презрительная ухмылка. – Тоже мне, командир… Лыков, мать его!.. Да если б знал, что такая задница будет, ни в жисть бы за сотню не согласился!»

Он наклонился, взял с пола тряпку и, быстро опустив стекло с водительской стороны, протер зеркало.

– Вот, – подытожил он, неистово вертя ручку стеклоподъемника. – Так-то лучше будет.

Но лучше не становилось. Все те же кирпичные стены, заслонявшие двор от улицы, сгнившие под снегом и дождями кузова машин, и нестерпимо тесное пространство четырехколесного детища ульяновского завода сдавливали даже внутренности… Дальше сидеть в машине не было сил. Водитель помотал головой и, открыв дверь, вышел наружу немного размяться. Легкий ветерок трогал листву стоящих во дворе деревьев, чуть наклонял стебли высокой травы, едва слышно пел в пустых окнах уцелевших зданий.

– Эх-х! – грустно вздохнул мужчина. – Снять бы сейчас этот скафандр, вдохнуть воздуха настоящего, а не химическую дрянь. Так ведь нельзя… Или можно?..

Он замер, пытаясь вспомнить давно забытые ощущения ласки ветра на коже, но не смог. Химза… мертвое, грубое слово… Начисто изолируя, вырезая человека из мира, из самой жизни планеты, прорезиненный костюм, словно презерватив, предохранял, оберегал, но лишал возможности чувствовать. Оставалось только мечтать. Мечтать о возвращении в тот город, где когда-то он работал таксистом… Снова, беспечно выставив локоть в открытое окошко, колесить по улицам, на которых бы стояли мужчины и женщины, держащие за руки детей, смотреть, как они входят в магазины… Ему хотелось, чтобы люди жили в домах, гуляли, не встречая мутантов и прочую нечисть, заселившую столицу… Господи, увидеть бы снова бестолковых пешеходов, идущих на красный свет, лезущих под машины, перебегающих дорогу перед бампером, или тех же придурков-велосипедистов!.. О, теперь он не стал бы их материть… Наоборот, жал бы на клаксон, не переставая, громким радостным сигналом приветствуя каждого…

Автоматная очередь резко оборвала его размышления. Мужчина вздрогнул и обернулся. Звуки доносились совсем близко. Сталкеры пробиваются к метро? Стрелять на поверхности больше некому, а мертвый город любит устраивать сюрпризы всем, кто посмел нарушить покой руин. Рядом звонко и часто защелкал пистолет. Следом хлопнуло ружье, совсем близко. Спустя мгновение раздалась оглушительная трескотня сразу нескольких автоматов. Видать, совсем дела плохи, раз патроны не экономят. Страшно подумать, сколько тварей приходится сдерживать таким плотным огнем…

Выстрелы внезапно оборвались, и на несколько секунд воцарилась гнетущая тишина. Руки водителя судорожно вцепились в руль, в ушах сипел клапан противогаза. Мужчина почувствовал, как по вспотевшей спине пробежал холодок. Вот-вот и машина, и он сам окажутся в эпицентре событий. Человек колебался, вовсе не горя желанием узнать, от кого сталкеры спасаются бегством, отчаянно пробиваясь к метро. Когда не помогает пуля из «калашникова», спуск под землю остается последней надеждой. В радиоактивных развалинах не так много существ, способных преодолеть гермозатвор.

Мужчина нервно погладил кобуру табельного пистолета. Если целый отряд предпочел удирать без оглядки, то что может сделать одиночка, кроме как тоже спасаться бегством? Ключ зажигания замер, повернувшись только на полоборота. Приказ Лыкова-старшего был строг: ждать

здесь. А что, если именно этих людей? Вот только про мутантов ничего не говорилось. Очень не вовремя в памяти всплыл рассказ знакомого сталкера из Полиса, группа которого наткнулась на остатки одной из разведывательных экспедиций: бронетранспортер, на котором они планировали вырваться за МКАД, представлял собой кусок смятого металлолома. Какая-то сила вырвала метровые колеса вместе со стойками шасси. Броню покрывали глубокие вмятины и борозды. Боевая машина походила на сухарь, который пожевали и выплюнули. Самой жуткой подробностью рассказа оказалась дыра в правом боку. Искореженный металл на рваных краях был загнут внутрь. Нечто прорвалось именно снаружи. Даже автоматическая пушка в башне не спасла машину и экипаж: от боекомплекта остались лишь стреляные гильзы… Водитель торопливо перекрестился, молясь и богу, и черту, лишь бы не оказаться на месте неудавшейся экспедиции Полиса.

Внезапно в сознании что-то щелкнуло: вход на Сталинскую находился именно с той стороны, откуда звучали выстрелы и топот ног. Люди бежали не к павильону, а от него. Получается, спасались из метро?

Оформиться дальше мысль не успела: вновь раздалась пальба нескольких автоматов вперемежку с пистолетными щелчками и ружейными залпами. В подворотню, отстреливаясь от кого-то, вбежали три человека. Точнее, четыре. Самый коренастый тащил на себе раненого. Бегущий последним бухнулся в пыль. Вытянувшееся тело конвульсивно дергалось, скрюченные пальцы скребли по асфальту, оставляя за собой след из содранной резины защитных перчаток. Еще живой человек то ли пытался ползти к спасительной машине, то ли просто бился в судорогах агонии.

Свинцовая стайка пуль царапнула створку ворот.

– Панин! – прорычал боец, несущий раненого. – Заводи мотор, скотина!

Водитель онемел: начстанции Лыкова он узнал даже сквозь противогаз. «Да откуда он тут? Как? Почему в него стреляют? Кто этот раненый?» – вопросы вспыхивали, как молнии. Но для сомнений времени уже не осталось. Шустро прыгнув за руль, бывший таксист перегнулся через сиденье и рывком распахнул дверь для пассажиров. Анатолий залетел в салон, задев ногами раненого боковую стойку.

– Гони, Панин! ГОНИ!!!

Преследователи, – а они были уже в прямой видимости беглецов, – открыли напоследок поистине шквальный огонь. Заднее стекло разлетелось вдребезги, пули высекали асфальтовую крошку у самых колес. Второй солдат повис на болтающейся дверце.

– По шинам бьют, гады! Сволочи! – непонятно кому заорал он.

Внезапно мешковатый комбинезон бойца прошила строчка пулевых отверстий. Ломано дернувшись, он выпустил из рук спасительный металл и повалился куда-то вниз, на выцветший асфальт.

Лыков дал короткую ответную очередь и не отпускал спусковой крючок до щелчка, возвестившего, что рожок пуст. Машина набирала ход. Начстанции швырнул автомат в сторону и кинулся к раненому.

– Сынок… сынок…

УАЗ рванулся, повернул за угол и, выписывая лихие виражи, понесся сквозь лабиринт бесчисленных развалин, которые шофер по привычке продолжал называть «Москва».

Глава -7

Шанс и гордость

Висишь на волоске, надеешься на случай,

И выпадает шанс – единственный из ста.

Ведь жизнь так коротка. И жить – гораздо лучше,

Чем глупо умереть: погибнуть и не стать.

Когда припрут к стене, любая роль уместна.

Брезгливости конец, сомненьям вышел срок.

Используй все, что есть: предательскую честность,

Язвительную лесть и девственный порок.

Впивайся в этот шанс – ногтями и зубами,

Врасти в него, как в дерн врастет сорняк любой.

Ведь если хочешь жить – тут не до колебаний.

Но если гордость есть – погибни, как герой.

Азарт и возбуждение бурлили в крови: участие в дуэли и заваруха, последовавшая за ней, оборвались слишком внезапно! Однако войти в отряд и преследовать Лыковых Кирилл не смог – он должен был заступать на очередное дежурство по охране Красносельской. Как всегда в перегоне, напряжение отпустило. К этому парадоксу юноша привык: хотя темнота таила неизвестность, иногда – смертельную, Зорин принадлежал к поколению, которое родилось и выросло в полутьме мира оборванных проводов и рельсов, убегающих за плавный изгиб поворота. Туннели он любил именно такие, округлой формы, которые словно обнимали, мягко охватывали руками тюбингов, гладили щеки чуть влажным воздухом, шорохом ветра шептали о безопасности. И наоборот, сбойки с их острыми углами давили прямизной потолка, хотя и были выше, просторнее.

В отличие от трех бойцов впереди, которых маскировка вынуждала сидеть в полнейшей темноте, вторая линия защитников станции могла позволить себе сигнальные лампочки. В их неярком свете, который не отбрасывал резких теней, шестеро дозорных удобно расположились за баррикадой из мешков с песком. Теоретически ближайшие четыре часа делать им было совершенно нечего.

– Иваныч, ну расскажи чего-нить, твоя очередь! – посмеиваясь, попросил старшина.

– Да чего уж тут рассказывать-то? Все переговорено. Да и нового пока не имеется, – с чуть заметной обидой в голосе отвечал Иваныч. – Челноки-то давно не заглядывали…

– А у тебя своих соображений, что, разве нет? Ну, давай, давай, кто эти черные? Черти, как ты утверждаешь?

– Дык, а кто же?

– А чего у них хвостов нет? Или спецом отстегивают? А где рога? Спиливают? – продолжал уже откровенно зубоскалить старшина. – А копыта прячут, или как?

– Видать, по нонешним временам прислужникам диавола это необязательно, а может, и обгорели, – привычно отбивался Иваныч.

Его предположение встретил дружный хохот.

– Вы лучше службу несите, хохотуны, – насупился Иваныч, и, словно в подтверждение его слов, из туннеля, ведущего с Красносельской, донесся явственный шум.

– Оружие к бою! – скомандовал старшина. – Врубай прожектор.

Яркий свет залил пространство в десяти метрах перед пикетом, погрузившимся в ожидание. Скоро на границе освещенного участка показалась группа людей, сопровождающих груженую платформу. Идущий впереди мигнул фонарем: длинный-короткий-короткий-длинный (световой пароль был подан правильно) и замахал рукой:

– Эй, на посту! Свои. Давайте-ка, песочек отгребите, нам поскорее надо.

– Вы куда, где пропуск? – старшина напустил серьезность, в то время как бойцы убирали с рельсов два увесистых мешка, освобождая проезд.

– Да вот, на перехват идем. Попытаемся у Комсомольской убегших поймать. Хотя вряд ли получится, эти Лыковы по прямой не попрут. Уж больно складно подготовились.

– Так их не смогли остановить? – спросил Кирилл, влезая в разговор старших по званию.

– Нет. Пробились наверх. А мы только дочуру ихнюю заполучили. В тюрьме теперь посидит, папку с братом подождет.

– Как в тюрьме? Ирина? А она-то тут при чем? – задохнулся Кирилл.

– Ты ведь Зорин? – ответил боец, узнав Кирилла. – Так у своего отца и спроси. Он ее арестовывал.

До конца дежурства время тянулось улиткой, оставляя в душе юноши такой же скользкий холодный след.

* * *

Отца в палатке не было, и ждать его можно было очень, очень долго. Прослонявшись с полчаса из угла в угол, не находя себе места, Кирилл налил холодного чаю, оставшегося с утра, даже отпил несколько глотков, но поперхнулся и долго кашлял. Подошел к полке, провел пальцем по корешкам книг и папок,

опять сделал несколько кругов по палатке. Потом, чтобы хоть как-то скоротать время, присел к столу и начал разбирать автомат. Это занятие требовало сосредоточенности и незаметно успокоило.

– Вот ведь, пес шелудивый! Сбежал! – Иван Зорин зашел в палатку, держа в руках чайник с кипятком, поставил его на край стола и плюхнулся на свободный стул.

Кирилл посмотрел на отца: не очень высокий, кряжистый, тот словно бы весь состоял из прямых линий и угловатых геометрических фигур. Подстриженная «под горшок» прямая челка почти не закрывала квадратный лоб, испещренный прямыми морщинами, как и квадратное же лицо. Плотная фигура с широкими, прямыми плечами, будто созданными для погон со звездами.

С угловато-непритязательным внешним видом диссонировали глаза Зорина-старшего. Подвижные, любознательные, умные. Иван отнюдь не был узколобым, уткнувшимся в труды Ленина фанатиком-коммунистом, как их любили изображать ганзейцы. Убежденный партиец, он самозабвенно посвящал все свободное время воспитанию сыновей. Бескомпромиссный, жесткий борец за идеалы большевиков, с единомышленниками, соратниками и подчиненными он проявлял себя гибко и по возможности мягко.

– Что, так и не догнали? – Юноша поднес тряпку к масленке, смочил ее и продолжил чистить ствол.

Он сдерживался изо всех сил, довольно успешно изображая спокойную рассудительность. Учитывая характер Зорина-старшего, Кирилл отлично понимал, что если не будет проявлять излишней заинтересованности, то быстрее выведает подробности.

– А-а-а, и не спрашивай! – Иван только махнул рукой. – Убег, как последний трус… Улизнул… – Пальцы мужчины сложились, будто он пытался взять зернышко. – Из-под самого нашего носа…

– Как же это: раненый, и ушел? – Кирилл с любопытством посмотрел на отца.

Тот выглядел очень уставшим. Частое и шумное дыхание, лицо, которое блестело от пота, тускло отражая свет, вздутые на висках вены, набухшие веки, – все говорило о тяжело прожитых годах.

– Сам не знаю, как это произошло, – протянул Зорин, доставая из тумбочки два стакана. – Нам еще поучиться у старого черта. Ты только посмотри, как все спланировал… Одна ловушка за другой! Пока занимали подходы к Сталинской, мы почти настигли эту контру. Еще бы чуток, и точно бы поймали… Самого Анатолия вообще чуть не подстрелили… Случай спас…

– Но… – юноша не успел договорить.

– «Буханка» их ждала возле выхода… Во дворике, рядом со станцией… Почти новая… Наверное, с родного мукомольного завода умыкнули. После Удара ведь много чего осталось, знай лишь, где искать… Как, черт возьми, они для нее топливо сберегли?.. Это для меня прямо загадка. Ну, ладно, не все еще по-ихнему сделалось, – подытожил Зорин, плотно сжав губы и выпячивая подбородок. – А теперь, глянь, что я тебе принес. Неплохо жили наши партийные противники! Пока рядовые товарищи на Сталинской заваривали грибную труху, руководители пили настоящий чай. Ты слышишь? НАСТОЯЩИЙ! А… – махнул он рукой. – Ты даже понять не можешь, что это за чудо: ЧАЙ.

Иван раскрыл небольшую металлическую коробочку, потертые бока которой еще сохранили кое-где яркие краски, понюхал содержимое, а потом насыпал в стаканы по щепотке черных крошек. На его лице явственно проступало выражение блаженства. Потом, взяв чайник, из носика которого все еще поднимался парок, Зорин медленно стал наливать воду, которая стекала по ложке. Высушенные лепестки диковинного чая тут же рванулись вверх. Вода подхватила их, заиграла, словно ветер, гонявший когда-то палую листву по газону… Зорин-старший тряхнул головой. Картины давно ушедшего мира все еще жили в его памяти.

Кирилл дочистил оружие, собрал автомат и поставил его к изголовью своей раскладушки.

– Вот! – сказал он, изображая радость, в то время как внутри весь дрожал от желания и страха спросить про Ирину. – Профилактика окончена! Давай, попробую твой суперчай.

– Оцени, оцени, – ответил отец, лукаво улыбаясь. – Это еще не все! Мы там и конфеты нашли. Я их в детский сад отослал, но вот, не удержался, тебе взял попробовать. Ты уж и вкус конфетный небось забыл?

– И где же ты все это нашел? – непослушными губами произнес Кирилл.

– В комнате у девчонки ихней, когда арестовывал. Еле успел, а то тоже бы улизнула.

– Ирина? – Промасленная ветошь, которой юноша протирал автомат выпала из рук. – Ирину все-таки схватили?

– Да, – Иван поставил стакан на тумбочку и, нагнувшись, стал подбирать с пола масляные тряпки. – Скоро мы над ней такой показательный суд устроим…

– Суд?! – Кирилл не верил собственным ушам.

– Суд, – отец бросил ветошь в ящик под столом. – А потом – казнь… Лыков еще крепко пожалеет, что убежал, позабыв о совести коммуниста.

– Казнь… – прошептал Зорин-младший.

Тело его вмиг обмякло, а нахлынувшие мысли с трудом выстраивались в связную цепочку. «Суд… Казнь. Но это же означает смерть… Бред какой-то! Мы не можем поступить так с девушкой. Мы же хорошие… мы – освободители… за мирную жизнь… за правое дело… Чем она могла провиниться перед нашим правительством? Что такого нужно было сделать? Что сотворить?!»

Кирилл знал Ирину Лыкову с самого детства. Они были ровесниками и ходили в один и тот же класс школы, устроенной на Красносельской. Детей, а тем более девочек, было немного, а таких, как дочка партсекретаря, вообще ни одной. Зорин смотрел на нее издали, как на волшебное видение, не решаясь приблизиться или заговорить… Просто повсюду ходил следом и молчал, боясь и мечтая обратить на себя внимание девушки. Но зеленоглазая блондинка, с прямыми длинными волосами (что в метро было редкостью), с красиво подстриженной челкой, небрежно падающей на глаза, едва ли замечала молчаливого обожателя. В отличие от абсолютного числа своих сверстниц, ее кожа сияла чистотой, и лишь неизбежная для подземелья бледность роднила Ирину с прочими обитателями Метро. Ирина никогда не имела друзей, даже за партой она сидела одна. Детям тяжело было рядом с высокомерной девушкой, к тому же обладающей совершенно несносным характером. Лыкова не умела прощать, идти на компромиссы, договариваться, и совершенно не выносила чьего-либо превосходства: тогда ее лицо искажалось гримасой брезгливого презрения, а глаза обжигали холодом. Однако юноша не хотел признавать, что за этим стоит зависть и злопамятность. Наоборот, он замечал только милый маленький носик и улыбку, открывающую белые, ровные зубы. Он ловил эту редкие проблески радости и всегда улыбался в ответ, но Ирина была рассеянна. Кирилл ее совершенно не интересовал, а скорее всего, и раздражал.

Потом он не раз видел дочку наркома во время вояжей той на Ганзу и обратно. Девочка превратилась в девушку с фигурой под стать лицу – длинные стройные ноги, красивая грудь в сочетании с осиной талией привлекали внимание мужчин всех возрастов, а Кирилла сводили с ума. Однако девушку всегда сопровождали телохранители, и не то что поговорить, но даже просто привлечь ее мимолетный взгляд рядовому Зорину не удавалось. Кирилл никогда не признавался в этом даже себе, но от возможности вступить в отряд сталкеров он отказался именно потому, что тогда лишился бы возможности хоть изредка видеть скучающую красавицу.

«А теперь ее убьют, – думал Кирилл. – Расстреляют или,

еще хлеще, наверх погонят… без химзы, без противогаза… А ей только двадцать лет!»

– Папа! – юноша посмотрел на отца. – Ее нельзя казнить!

– Почему это нельзя? – Зорин-старший нахмурил брови.

– Она женщина. Настоящие коммунисты не воюют против женщин…

– В первую очередь она Лыкова! Так? Так! – сам ответил на свой же вопрос Иван. – А значит, дочь свергнутого нами предателя, угнетателя и эксплуататора… Так? Так! И что прикажешь с ней делать? Носить ее на руках? Кормить? Одевать? Она же ни к какой работе не пригодна. Более того, как можно ей доверять? И я тебе еще вот что скажу: размножаться таким гадинам, как эта Ирина, не следует! Понимаешь?

– Я должен ее увидеть, – отцовская тирада, похоже, не достигла сознания адресата. – Как это сделать? Папа!!!

– Что, «папа»?! Что?!

– Пожалуйста! – Кирилл встал перед отцом на колени. – Где Ирина?

– Вот еще! Мало ли тварей на свете?! – Зорин отвел взгляд в сторону. – Так тебе самую ядовитую подавай!

– Пойми, мне нужно ее видеть! – в глазах юноши блестели слезы. – Нужно с ней поговорить!

Иван, не мигая, смотрел на сына.

– Где Ирина?!

– Сын…

Кирилл резко оттолкнул потянувшуюся руку отца.

– Где Ирина?!

Зорин встал, отошел в противоположный угол палатки. Произнес глухо:

– К ней нельзя… она политическая…

– Отец!

– Без разрешения не пустят! Будь ты хоть самим Лениным или… – Зорин запнулся. – Папой Римским.

– ТАК ВЫПИШИ МНЕ ЭТО РАЗРЕШЕНИЕ!!!

Иван обернулся и строго посмотрел на сына. Юноша был в исступлении. Зорин постоял еще немного, видимо что-то обдумывая. Потом подошел к столу, сел, медленно достал из тумбочки лист бумаги и, положив его перед собой, полез в карман за ручкой…

* * *

– Семенов! – начальник смены на Проспекте мира вышел из подсобки в крайнем раздражении.

После вчерашней дикой попойки вид у него был заспанный и помятый. Кровь еще не разгладила кожу щеки, на которой отпечатали причудливые узоры складки рукава, тетрадка, край которой угадывался в резкой прямой линии, и два непонятных предмета, оставивших глубокие борозды.

– Семенов! – крикнул он, хватаясь за голову. – Харэ стучать! И так башка раскалывается!

Пространство вокруг наполнял далекий металлический стук. Бам! Бам! Бам! Бам! Будто молотком по мозгу. Сменный не выдержал и снова позвал Семенова.

– Так это не я, товарищ старшина! – сказал солдат, подбежав к начальнику – Это в герму стучат…

– И давно?

Голова ужасно болела.

– Давно! – довольный ответом Семенов улыбнулся.

– А что ж ты меня не позвал?!! – рявкнул на паренька старшина.

– Дык, это… – смутился боец. – Найти вас никак не могли…

Старшина лишь махнул рукой и направился к шлюзовой камере, которая служила источником немалого дохода. Открывание гермодверей, по любому поводу и без, категорически запрещалось. Соблюдение непроницаемости было вопросом жизни и смерти. Радиационная пыль, мутанты и атаки неприятеля являлись достаточным аргументом для того, чтобы массивные ворота оставались наглухо закрытыми, а использовался лишь узкий коридорчик с автоматизированной системой шлюзов и камерой дезактивации. Но такие коридоры имелись далеко не везде. Поэтому те станции-счастливицы, которые владели выходами на поверхность, не только в любое время пропускали за добычей своих сталкеров, но и брали за это немалую пошлину с чужих. Через окошко из бронированного стекла можно было легко разглядеть численность и вид скопившихся у ворот существ. В прежние времена, когда работала внешняя фотокамера, не требовалось даже выходить к первой двери, но уже лет десять как сложная видеотехника приказала долго жить.

Крепкий удар подкованным ботинком по шлюзовой двери сразу прекратил дробь с внешней стороны, и там воцарилась полная тишина, но в голове старшины шум все еще раздавался.

– Открывайте скорей! У нас раненый! – у окошка маячили две фигуры.

– Люди, – пробормотал сменный и задумчиво посмотрел в сторону Семенова. – Да-а-а уж… раненый… – протянул он. – И угораздило заступить старшим именно сегодня…

По створке снова ударили. Мужчина очнулся.

– Пароль! – потребовал старшина.

– Какой пароль?!

За дверью послышался слабый стон. А может, это жалобно отозвалась больная голова.

– Мы не с вашей станции… Мы вообще не с Ганзы…

– Вход тридцать патронов. С человека.

– Открывай скорей, сукин ты сын! Получишь вдвое!

Начальник смены тяжело вздохнул и развернулся, чтобы отойти от входа в шлюзовую. Дверь камеры очистки медленно закрылась за ним.

– Ладно… – мужчина сделал еще пару шагов и остановился, пытаясь собраться с мыслями. – Кирюхин, Власов, готовьте раствор! Сейчас этих, с поверхности, будете чистить! Потом в карантин их. А я пошел докладывать о незваных гостях.

* * *

На станции Сталинская, бессменной столице северо-востока Красной ветки, жизнь текла по привычному распорядку. Казалось, что смены руководства никто и не заметил. Или на эту смену всем было просто плевать. Общественные учреждения – баня, грибные плантации, детский сад, лазарет, столовая – работали по заведенному графику. Даже лозунги, столь любимые прежним секретарем Анатолием Лыковым, продолжали висеть на своих местах, пересекая пространство между колоннами и призывая трудящихся что-то там усилить, укрепить, умножить, да и вообще решительнее ковать победу коммунизма. Вот, вероятно, этим сталинцы и занимались, потому что праздношатающихся людей заметно не было, и только посередине платформы прохаживались два красноармейца.

– Где у вас тут тюрьма? – Кирилл постарался придать своему голосу солидности.

– С какой целью интересуешься, боец? – подозрительно сощурился патрульный.

– Кирилл Зорин, ординарец Сомова. У меня пропуск, мне надо арестованную допросить, – приврать про то, что он был ординарцем, Зорин придумал по дороге сюда, справедливо рассудив, что правда это или нет, никто выяснять не будет, а про то, что он выступал в дуэли как секундант Сомова, знали многие.

– Следуй за мной, – невозмутимо велел патрульный.

Шагая в торец платформы, спускаясь вниз по лестницам и углубляясь в служебные переходы, Кирилл не мог побороть дрожь: неужели сейчас он увидит Ирину? Как она? Наверное, испугана, переживает. Надо будет ее как-то успокоить…

Провожатый остановился перед красноармейцем в шинели и буденовке с нашитой красной звездой. В руках боец сжимал винтовку со штыком, преграждая доступ к двери, обшитой металлом. Неожиданное волнение обуяло Зорина, сердце бешено забилось.

Кирилл не мог понять, что вдруг с ним произошло, но спина моментально намокла, а материал под мышками прилип к коже. Постаравшись успокоить дыхание, он двинулся вперед.

– Что надо? – еще на подходе окликнул его часовой.

– Я на допрос… – ответил Зорин. – К Лыковой.

– Разрешение на вход! – часовой внимательно посмотрел на юношу.

Зорин достал записку отца и протянул караульному. Тот развернул бумагу, прочитал и сунул в карман шинели.

– А-а… – юноша потянулся за рукой красноармейца.

– Одноразовое, – пояснил тот. – Проходи!

Первое, что почувствовал Зорин, закрывая за собой дверь, – гнетущая влажная прохлада. И еще чуть уловимый гнилой запах подземной сырости казематов.

– Вы к кому? – охранник, сидевший за столом напротив

входа, пристально посмотрел на Кирилла.

– К Лыковой, – сухо отозвался юноша.

Тюремщик опустил глаза. Тетрадные листы приятно зашелестели. Записей в журнале была тьма. Мужчина перевернул страницу. Потом еще, и еще одну. Указательный палец заскользил по фамилиям и порядковым номерам камер.

– Она только вчера была арестована, – сказал Кирилл, пораженный фарсом, который разыгрывался перед ним.

– А мне все едино – вчера или позавчера, – пробубнил охранник. – У нас, вишь, заключенные по фамилиям проходят, а фамилии по алфавиту записаны… ага! Нашел. Лыкова И. А., камера номер девять… Идите за мной.

Красноармеец отошел от стола, поправил связку ключей на боку и, неторопливо, разглядывая потолок и стены, двинулся по коридору. Остановившись возле одной из дверей, достал из шкафчика, висевшего рядом на стене, огарок свечи и зажег фитиль.

– Нате, – сказал он, передавая Зорину подсвечник. – В камерах свет не предусмотрен.

Пламя в руке Кирилла затрепетало.

– Осторожно… Захочете выйти, стучите.

– Ирина? Лыкова? Ты здесь? – оглядывая маленькую, абсолютно пустую комнатку, Кирилл никак не мог понять, куда же девалась девушка, потому что на первый взгляд тут никого не было.

– Кто вы?.. – донеслось из самого темного угла.

– Ира, не бойся, это я, Зорин, – Кирилл поставил подсвечник на пол. – Мы с тобой в школу вместе ходили… Помнишь?

Девушка подошла ближе, встала на колени и протянула трясущиеся ладони к свече. Огонек осветил испуганные глаза на измученном лице. Кирилл быстро скинул с себя бушлат и набросил ей на плечи.

– Спасибо, – проговорила Лыкова дрожащим голосом. – А поесть у тебя ничего нет?

Зорин опешил. Он совершенно не ожидал подобного вопроса.

– Тебя что, не кормили? Сволочи!

Ирина, уже не сдерживаясь, залилась слезами. Сердце юноши сжалось. Любимая… его любимая томится в тюрьме, в этом холоде, в этой темноте… Да еще и голодная! Зорин вскочил на ноги и стал барабанить в дверь. Снаружи раздались частые шаги. Охранник приоткрыл глазок и посмотрел внутрь.

– Чего надо?

– Открывай, давай!

Глазок закрылся. Ключ дважды повернулся в замке, и дверь распахнулась.

– Я щас… я мигом! – Кирилл оттолкнул тюремщика и вылетел из камеры.

В общественной столовой, расположенной в сбойке, народу не было. Обеденное время уже прошло, так что две полусонные тетки лениво махали тряпками над длинным столом. Здесь сохранялось типажное соответствие: та, что потолще, была поварихой, вторая, тощая, – посудомойкой. Увидев Зорина, они встрепенулись и вообще бросили уборку.

– Что-нибудь с обеда осталось? – от волнения Кирилл даже не мог стоять на месте.

– А талоны есть? – осведомилась толстая.

– Вот эти, с Красносельской, принимаете?

– Не знаю даже… Раньше-то не велено было, а теперь как? Не было еще распоряжения вас кормить, – толстуха смотрела на Кирилла с сомнением.

– Я Зорин, ординарец Сомова, – сказал он, прибегая к уже проверенному вранью. – Распоряжение сегодня же вечером получите. Вот только доложу, кому надо. А пока дайте попробовать, чем вы тут народ травите!

– Проверка, что ли? Так бы сразу и говорили, – проворковала толстуха. – У нас все в порядке, все по нормам… Вот извольте сюда присесть.

– Мне некогда тут, на допрос надо. В тюрьму. Так что как-нибудь упакуйте еду.

– Сухпай дать? Или вот, могу в котелочек, а потом заберу посуду из тюрьмы-то… – засуетилась повариха, исчезая в помещении кухни и гремя там кастрюлями.

– А поскорее можно? – Зорин уже приплясывал от нетерпения. Ему казалось, что с каждой минутой голод мучает Иринку все больше, а эта, толстозадая, даже не думает торопиться.

– Вот кашка с грибочками, даже мяско в ней, – тетка улыбалась, по-видимому очень довольная, что проверка так быстро покидает ее территорию. – А вот тут, в тряпочке, шанежки, и ложка завернута. Приятного вам аппетита!

– Спасибо, – Зорин буквально выхватил из протянутых рук потертую миску, накрытую крышкой, с лежащим на ней свертком.

– Вы уж доложите там, что у нас все по нормам… – донеслось ему вслед.

Но далеко уйти он не успел.

– Молодой человек…

Зорин обернулся. Перед ним стоял незнакомый старичок.

– Что такое? Я очень спешу! – только вбитое в подкорку уважение к пожилым людям мешало юноше отстранить деда с дороги.

– Буквально одна минутка, – заговорщицки подмигнул тот. – У вас невеста есть?

– Невеста? – переспросил Зорин.

– Ну, подруга там… Красавица, наверняка? – глаза деда утонули в хитром прищуре.

Кирилл буквально опешил от такой проницательности, не понимая, как его потаенные мысли стали известны этому сморчку.

– Уж поверьте жизненному опыту, ничто так не радует женщину, как дорогие вещи, – продолжал незнакомец, а потом быстро посмотрел по сторонам и предложил: – Давайте уйдем с прохода?

Кирилл ничего не понимал, но все же позволил увлечь себя к стене.

– Вы не подумайте ничего такого, я не пьяница… и не вор, – добавил старик, когда юноша остановился. – Это подарок.

Он вытащил из-за пазухи какую-то вещицу.

– Вы только гляньте, какие красивые! Очень красивые… женские… – перед носом Кирилла покачивались маленькие часики, украшенные мелкой россыпью сверкающих камешков. – Знаете, кто мне их подарил?

«Спекулянт… позор рода людского… ужаснейший человек… Что они развели здесь, на Сталинской?» – мелькнуло в голове.

– О-о-о, молодой человек, эти часы подарила мне сама Лыкова! – продолжал говорить незнакомец, безошибочно замечая вспыхнувший интерес в глазах потенциального покупателя. – Ирина Лыкова, может, слыхали? Дочка бывшего диктатора…

Юноша выбросил вперед ладонь и попытался схватить безделушку.

– Пятьдесят патронов, и безо всякого торга! – старик обиженно отодвинулся. – Сами видите, какая вещь! Впрочем, могу взять продуктами…

– Ах, ты! – Кирилл засопел и свободной рукой крепко ухватил запястье незадачливого коммерсанта. – Капиталист проклятый! На чужой беде наживаешься, сволота?! Да я тебя в ЧК сведу! Патрулю сдам!

Старик испуганно закрутил головой, а потом с недюжинной силой попытался вывернуться, но Кирилл держал цепко, чувствуя, что должен на ком-то выместить накопившуюся злость.

– Слушай, командир, отпусти… Отпусти, а? Ну, что я тебе? – сдался вдруг дед, переставая сопротивляться. – Хочешь, цацку эту за так отдам? Только отпусти…

Зорин разжал пальцы. Старик чуть не ударился затылком о тюбинг стены. Потом кинул часы юноше и моментально исчез.

Красноармеец у бронированной двери запомнил Зорина и пропустил беспрепятственно. А вот представитель внутренней охраны смотрел с явным неодобрением и отнюдь не спешил вылезти из-за стола, чтобы открыть камеру.

– А что у тебя в миске? – начал он ворчливым тоном, перейдя на «ты». – И почему бушлат в камере оставил? Это неположено. И свет забирать надо…

– А голодом морить – положено? А грабить – положено?

А ты хочешь, чтоб она умерла тут?! – вскипел Кирилл, поднося к носу тюремщика кулак, в котором были зажаты отвоеванные часы. – Смотри у меня! За издевательства под трибунал пойдешь! Вы что тут развели? Концлагерь?! Я Сомову скажу, он быстро с вами разберется…

– Тут не курорт, а исправительное учреждение. Двадцать лет работаю, и никто еще не умирал, – не испугался угроз

тюремщик и с обидой добавил: – А если начнем разбираться, то ей кусаться тоже не положено. И ни ты, и никакой Сомов разрешить этого заключенным не можете. А если разрешит, то тогда сами их и сторожите! Понаехали тут…

Шаркая ногами, он неторопливо приблизился к двери и с пыхтением открыл ее. Кирилл нетерпеливо забежал в камеру. Ирина сидела на матрасе, закутавшись в бушлат, и смотрела так испуганно, что у парня защипало в носу от жалости.

– Вот, посмотри, – юноша сел на корточки и подал Лыковой миску и пакет. – Угощайся… тут и ложка где-то должна быть.

Девушка развернула сверток и жадно набросилась на еду.

– Спасибо, Зорин, – проговорила Ирина, собирая последние крошки. – Ты и правда друг…

– Ира, – Кирилл разжал кулак. – Ирочка, смотри…

Глаза узницы округлились и наполнились слезами.

– Это же… – Лыкова взяла с его ладони часы и, словно не веря, быстро вертела их в руках. – Мои часы… А у меня их забрали… Они же еще мамины, от нее сохранились… А ты смог вернуть…

Она крепко обняла Кирилла и заплакала.

– Ириночка, я сделаю все… слышишь, все возможное, чтобы вытащить тебя отсюда! Я поговорю с отцом… с Сомовым… если понадобится, до самого Москвина дойду! Я найду способ спасти тебя… Послушай, выходи за меня… Только соглашайся… слышишь… выходи за меня замуж…

– Зорин! – узница неожиданно прикрыла юноше рот тонкими пальцами. – Замолчи…

И, посмотрев на Кирилла так, как будто видела впервые, она припала к его губам…

* * *

Долгие часы ожидания в маленькой грязной каморке, нарушаемые только шагами часового, давались ей нелегко. Никогда не знавшая настоящей тяжелой работы, ограничений, неудобств, Ирина росла, как принцесса из сказки, читать которые она очень любила. Все, на чем настаивал отец, это «необходимость соблюдать приличия», то есть не очень выделяться. У нее была отдельная комната, где стояла настоящая кровать, застеленная настоящими льняными простынями, кресло, в которое была брошена шкура какого-то пятнистого зверя, шкафы, полные всякой всячиной, и великолепное большое зеркало, в которое, правда, никто, кроме самой Ирины да еще уборщицы, не заглядывал, потому что подруг у дочери секретаря северных станций Красной линии наркома Лыкова не было. Девушка могла мыться горячей водой хоть по два раза в день, спать, сколько угодно, в любое время суток, включать лампы дневного освещения по ночам. К ее услугам был холодильник, в котором не переводились деликатесы, о которых остальные жители метро, наверное, уже и не помнили: шоколад, чудесные рыбные консервы, (а не эта – фу! – вечная тушенка), баночки с малюсенькими маринованными огурцами. Она могла сварить себе спагетти и заправить их каким-нибудь изысканным соусом, но делать это все можно было только в маленькой кухне-столовой, спрятанной в служебном коридоре, и съесть все в полном одиночестве, за запертой дверью. Ни у ее отца, ни у ее брата почти никогда не хватало времени на нормальную еду. Но особенно Ирина терпеть не могла Сталинскую за то, что ей приходилось, в подражание остальным женщинам-комсомолкам, ходить в комбинезоне, который, правда, был сшит из очень качественной ткани. Конечно, у нее были платья, хотя надевала она их, только бывая на Ганзе, куда ездила никак не реже двух раз в месяц. Вот уж там девушка отрывалась по полной! Благо документы, выписанные на имя жительницы Краснопресненской Виктории Коноваленко, позволяли Красной принцессе куролесить, не бросая тень на идеологически выдержанного отца.

Сейчас же ей казалось, что нет ничего лучше, чем работать на грибных плантациях. А запах свинофермы вспоминался как самый мирный и даже манящий. Как хорошо быть простой работницей… Была бы у нее своя палатка, муж, может быть, дети… Но самое главное, у нее была бы жизнь.

А, впрочем, что за глупости лезут ей в голову? Сегодня с ней обращались совсем иначе. Отвели умыться, не толкали в спину дулом автомата, дали еды, которую она проглотила, даже не распробовав. И разве нет этого влюбленного мальчишки? Кажется, его отец – правая рука нынешнего начальника Сомова. Очень хорошо. Ведь это значит… Ведь это шанс! А уж свой шанс она никогда не упустит…

* * *

На следующий день, поменявшись сменами с одним из бойцов, Кирилл помчался на Сталинскую. С собой он нес две конфеты, принесенные отцом и бережно завернутые в бумагу, а карман оттягивал рожок, набитый патронами, который он собирался использовать для подкупа часового.

Все получилось именно так, как и было задумано. Боец в буденовке воровато отвел глаза и спрятал патроны за пазухой, и через минуту Зорин уже переступал порог камеры.

– Как ты? Тебя накормили? Что-нибудь надо? – вопросы сыпались из юноши, обгоняя один другой.

Ирина не отвечала, а лишь смотрела на него в упор.

– Вот тут немного конфет… – Зорин стал теряться от ее взгляда и молчания.

– Ты из-за меня отказался от сладкого, милый мой, – она приоткрыла губы и облизнула их.

Кирилл прикрыл глаза и стал отступать к двери, но было уже поздно. Ирина взъерошила ему затылок, а потом нежные ладони скользнули по шее и с неожиданной силой сжали его плечи.

– Не дразни меня… – прошептал Кирилл.

Она дерзко усмехнулась и отступила, потянув его за собой, а потом опустилась на колени и опрокинулась на грязный матрас.

– Скорее, скорей! Если меня казнят, я хочу, чтобы у тебя что-нибудь осталось. Хотя бы… хотя бы ты будешь помнить этот час…

Придумывать эти слова весь день было интересно, но сейчас, произнеся их, Ирина вдруг испугалась: настолько вдруг они задышали правдой, опалив ее настоящим ужасом, – смерть действительно была близко, очень близко. Девушка содрогнулась, а ее наивный партнер, которого уже трясло от возбуждения, приняв это за сигнал, кинулся целовать податливое тело со все возрастающим неистовством.

Теперь наступал кульминационный момент, когда, по ее расчетам, следовало оттолкнуть парня, чтобы он ушел, вкусив лишь крошку медового пирога. Лыкова отлично знала, что полуголодный мужчина готов на куда большие жертвы и усилия, чем сытый и довольный. Но древний женский инстинкт подсказал, что в данном случае правильнее будет не скупиться. Едва ее пальцы коснулись кожи над воротом рубашки Кирилла, пробежались по ушам и очертили линию скул, сойдясь на подбородке, как парень словно сошел с ума. Нежность, пронзительная, уже нестерпимая, до боли, накатила стремительной волной и так же быстро отхлынула, уступив место панике: как можно будет дышать, если эта женщина вдруг уйдет из его жизни?

Кирилл лихорадочно обвел глазами стены камеры и понял, что если надо будет убить, чтобы Ирина жила, он не задумываясь сделает это. Будь на месте убитого кто угодно, даже отец или брат…

Он не знал, сколько прошло времени, прежде чем обнаружил себя на полу: дрожащего, полностью истощенного вспышкой страсти; не представлял, с чем можно сравнить ощущения, которые переполняли тело. Перед глазами все еще вспыхивали и гасли ослепительные точки. В абсолютно пустую голову вплыла мысль о том, что хорошо бы одеться, дабы охранник, который мог зайти в любую минуту, не стал свидетелем… свидетелем… но продолжить у Кирилла так и не получилось.

Впервые он задумался: неужели все люди испытывают нечто похожее?.. Например, его родители? О своей матери

Кирилл почти ничего не помнил. А отец практически не говорил о ней, полностью поглощенный партийной борьбой, интригами по перетягиванию каната власти и военными вылазками. Брательник? После того как Павел покинул Красносельскую и обосновался в Полисе, они виделись весьма редко. Кирилл знал, что брат очень скептически относился к «бабам» и предпочитал вылазки в «Веселые палатки» на Ганзе. Женщины Красной ветки в мешковатых, закрытых до горла комбинезонах, гордые своими строгими моральными устоями, тем более не давали повода заподозрить их в чем-то подобном. Даже молодые, они не хотели соблазнять и не могли вызывать желание. Получалось, он был единственным владельцем сокровища по имени Ирина, которое только что открылось ему. Несомненно, она была единственной, неповторимой… невозможным счастьем, которое он все же завоевал!

* * *

Павел Зорин шел впереди маленькой группы, которую дали ему в сопровождение и для помощи. Собственно, «группа» – это громко сказано, так как бойцов было всего двое. Они топали тяжелыми ботинками у него за спиной: облаченные в противогазы, шлемы и защитные комбинезоны, обвешанные оружием, с ПНВ и прочей экипировкой, будто собирались подняться на поверхность; впрочем, цель похода была не менее опасной. Их путь лежал на Полянку, где частенько пропадали люди. И сейчас, подходя к таинственной станции, сталкер еще и еще раз прокручивал странный разговор с кшатрием, который занимал далеко не последнее место в Совете.

– Хочешь получить гражданство Боровицкой? – вопрос застал Павла врасплох.

– Так точно! – воскликну он, вытянувшись в струнку.

– Отлично. А если задание будет непростым? – генерал так и не поднял головы от бумаг, которыми был завален его стол.

– Готов жизнью доказать свою преданность Полису! – отчеканил уставную фразу молодой человек.

– Попробуем тебе поверить, Зорин. Хотя родственники сильно подмочили твою репутацию. Красная ветка, хм… Но ведь родителей не выбирают, верно?.. Кстати, ты давно отца не видел?

– Больше года.

– А известий, писем от брата не получал?

– Нет. Да и о чем писать? – Павел совершенно не понимал смысла этого допроса.

– Так-так… Ну, ладно. Это подождет… Итак, твое задание…

Задание было более чем необычным.

– …и вот ты посмотришь, что там правда, а что россказни, – закончил инструктаж генерал. – Потому что наши уважаемые брамины просто как с цепи сорвались после истории, которую им поведал некий парнишка с ВДНХ. Я его видел. Совершенный провинциал. Трудно предположить, что этот Артем сам такое выдумал. Может быть, ему кто-то подсказал? Короче, надо все детально проверить. Как видишь, я с тобой предельно откровенен и напоминаю, что обсуждать информацию ты можешь только со мной. Ясно?

– Так точно!..

Перегон Боровицкая – Полянка был коротким, меньше трех километров, но двигались медленно, с осторожностью, поэтому путь занял не меньше, чем пару часов. Не поднимаясь на платформу, Зорин передал бойцам пистолет и нож: чтобы не поранить кого случайно, если впадет в одурь, а они привязали к его поясу крепкий нейлоновый шнур и замерли, ожидая дальнейших действий командира. Тот постарался предельно собраться – теперь наступало его время. Мертвая тишина, бархатная темнота и полное безлюдье, вот чем встретила их станция. Однако было во всем этом что-то ненастоящее. Как будто пространство… маскировалось. Никакого постороннего запаха в воздухе тоже не чувствовалось, но, как помнилось Павлу, ядовитый газ, проникающий на Полянку и бывший, по слухам, источником всех происходящих здесь аномалий, никогда ничем и не пах.

Бойцы медленно продвигались внизу, по рельсам, ощетинившись автоматами, спина к спине, контролируя небольшое провисание веревки, тянущейся от пояса Зорина к их рукам, а он, так же медленно, шел наверху по самому краю платформы. Три мощных фонаря, укрепленных на касках, давали достаточно света, чтобы можно было отчетливо рассмотреть два ряда квадратных колонн, облицованных светлым мрамором. Сталкер внимательно смотрел на пол, пытаясь заметить хоть какие-то следы, но полированные плиты, от которых отскакивали зайчики бликов, поражали стерильной чистотой: ни пылинки, ни пятнышка грязи…

Вдруг за спиной Павла раздался тихий голос, размеренно повторяющий:

– Уходи скорей!

Зорин замер, не решаясь повернуться; веревка натянулась, и бойцы тоже остановились. Они крутили головами в наглухо задраенных шлемах, но пока были совершенно спокойны. Похоже, что за спиной у сталкера никого не было. Однако вкрадчивый голос набирал силу:

– Беги, беги отсюда!

Еще несколько минут Павел простоял, окаменев, ожидая развития событий. Но больше ничего не случилось. Все это было похоже на достаточно злую, но неопасную шутку. Странные слова, между тем, намертво отпечатались в памяти.

«Что, черт возьми, это значит? Я действительно это услышал? Или сам придумал? – лихорадочно размышлял Павел, все еще не в силах сдвинуться с места. – Так, хорошо. Допустим, не сам… Тогда я должен все рассказать генералу. Но ведь без доказательств меня, чего доброго, за дурака примут. За психа! И никакого гражданства мне тогда не светит…»

– Никак нет, на Полянке все мертво, – докладывал он через час.

– Как и следовало ожидать, – потер переносицу кшатрий, испытующе глядя Зорину в глаза. – Значит, так. Со станции не уходи, теперь ты будешь в моем ведомстве…

Глава -6

Ужас

Так, несомненно, проще: тенью дрожать во мраке.

Ужас плохой помощник – медленный липкий кракен —

Щупальца тянет в душу, холод вливает в жилы.

«Я никогда не струшу», – голос до боли лживый.

Горло сдавило крепче, пальцы вцепились в тюбинг.

Ужас плохой советчик. Порченых духом любит:

Красной, как кровь, кулисой застит глаза на время,

И убегаешь крысой в угольно-злую темень.

Это такая карма – словно тузы на мизер.

Ужас плохой напарник в гулком туннеле жизни,

Где даже свет обманчив. Где не помогут книги.

Бойся и плачь, мой мальчик. Вот и пришла погибель.

Ветер выл жутко. С трудом верилось, что доносившиеся из-за бронированной двери звуки рождены просто потоком воздуха. Это больше походило на завывание неведомого монстра. Оплавленные атомным пламенем руины не скупились на неприятности. Мертвый мегаполис надежно охранял сокровища сгинувшей цивилизации, агрессивно защищая их от посягательств. Сгорбленная фигура сидела, прислонившись к стене. Лицо человека закрывал потрепанный респиратор. Дозорный не двигался уже больше часа. С начала дежурства положение его тела ни на сантиметр не изменилось. Лишь моргающие глаза свидетельствовали, что это живой человек, а не труп, превращенный временем в мумию. Взгляд упирался в тусклое пламя на коптящем фитиле. Маленький язычок огня трепыхался и грозил затухнуть под напором мрака, обступившего со всех сторон. Человек наблюдал за дергающимся пламенем, словно от того, потухнет оно или нет, зависела жизнь.

Примитивная керосиновая лампа, оставшаяся еще от тех времен, когда никакого электричества и в помине не было, спасала рассудок. Сейчас в нее наливали какой-то прогорклый жир и тщательно следили за его запасами, иначе, пожалуй, дежурившие могли рехнуться от одиночества, темноты и раздающихся снаружи звуков. Желтый огонек

превращался в соломинку, за которую хватался разум. Искорка пламени мешала постовому утонуть в безумной реальности. Тусклый свет огибал человеческую фигуру и отбрасывал на стену гротескную тень, напоминавшую очертаниями уродливого гоблина.

Нарушив неподвижность, мужчина покосился на зловещий силуэт. Губы под респиратором сложились в грустную улыбку. Может быть, огонь не врет? Наоборот, как древний союзник, честно показывает, во что превращают человека двадцать лет, проведенных в туннелях метро.

Пост охранял вентиляционную шахту, переоборудованную под запасной вход для сталкеров Красной ветки. А дежурить сюда попадали только штрафники и только в виде особого наказания, потому что даже за повышенный паек и выходные дни заманить в это гиблое место обычных дозорных было невозможно. Сталкеры редко пользовались этим выходом: вентшахта была слишком узка, чтобы проносить через нее хабар. И все-таки если не успеваешь уйти с поверхности до рассвета или если ты ранен, а топать до стационарного павильона еще с километр, то любой, даже самый неудобный лаз в подземелья метро мог стать единственной надеждой на выживание. Но гораздо чаще в бронированную дверь стучали нечеловеческие конечности. На поверхности не было недостатка в желающих полакомиться теплым куском свежего мяса. Звериное чутье позволяло мутантам отыскать замаскированный вход. Как бы тихо ни сидел дозорный, находились создания, чующие его даже сквозь толщу бетона и стали. Именно по этой причине на пост ставили по одному: по предыдущему горькому опыту было известно, что шести часов молчания не выдерживал никто. Рано или поздно напарники неизбежно начинали разговаривать, провоцируя хищников на более активные попытки добыть пищу. Почти каждую ночь очередное отродье пыталось пробиться к вожделенной добыче. Большинство просто скребли по металлу, бессильно рыча от злобы и голода, однако находились и такие, что всерьез пытались проломить десять сантиметров закаленной стали. Один раз даже пришлось менять дверь целиком. Точнее – то, что от нее осталось. Экземпляр оказался на редкость крупным и настойчивым…

Поежившись, мужчина постарался изгнать тревожные мысли. Сегодня его одолевали особенно нехорошие предчувствия. До конца дежурства еще далеко, а если и дальше вспоминать ужасы постъядерного мира, то оставшиеся часы растянутся в бесконечность. Тем более, успокоил он себя, все не так страшно. Главная, если не единственная, как ему говорили, причина гибели дозорных – шахта, уходящая вниз, к перегону между Комсомольской и Красносельской. Если упасть, лететь придется долго. Достаточно, чтобы вспомнить всю подземную жизнь, не шибко богатую на события.

Человек в респираторе инстинктивно отодвинулся подальше от черной дыры в полу, из которой торчали поручни лестницы. Интересно, как отреагирует дежуривший внизу на упавший сверху труп? Ведь напарник все-таки был, но не здесь, где он так нужен, а там, в туннеле. Однако, где безопаснее, еще можно поспорить. Наверху вечно голодные мутанты, а внизу – собратья по виду, готовые убить за банку давно протухшей тушенки. Расстрел каравана пару дней назад лишний раз подтверждал эту незатейливую истину. Четыре жены овдовели, а шестеро детей стали сиротами. Только подоспевший отряд красногвардейцев помешал мародерам поживиться скарбом убитых.

За дверью продолжал выть ветер, тоскливо жалуясь на судьбу, и мысли человека тоже стали подстраиваться под стонущие звуки, уже в который раз вспоминая нелепую цепочку событий, приведших его в это жуткое место.

В тот злополучный день, когда на Сталинской поменялась власть, он, ни о чем не подозревая, сидел в самом банальном, скучном дозоре на развилке основного туннеля и коридора, с проложенной в нем одноколейкой, которую шутники называли «Дорогой жизни». Ее уже давно забросили, потому что возить было нечего, но пост там зачем-то держали.

Кажется, он все-таки задремал, потому что в какой-то момент луч фонарика уперся ему под веки и ослепил, а рука вместо автомата схватила пустоту.

– Так-так! Спим на посту? – произнес знакомый голос. – Слышь, Биолог, тебя надо было не Сеней, а Соней назвать…

– Эт-то кто? – заикаясь от испуга, спросил Семен, отчаянно пытаясь увидеть в темноте что-нибудь еще, помимо слепящего круга. – Это т-ты, что ли, Косяков? Ты ч-чего здесь делаешь?

– Значит, так, слышь, Сеня. По заданию я должен тебя шлепнуть, но мы с тобой давно знакомы, потому не стану я этого делать. Автоматик твой я прихвачу, слышь, а ты сейчас тихонько ляжешь и будешь спать дальше. И если потом спросят, то ты ничего не видел. Лады? Тогда падай, прикрой глаза, да, слышь, не шевелись, дубина!

Сквозь послушно сомкнутые ресницы Семен увидел, как на «Дорогу жизни» свернула дрезина с какими-то людьми на ней… Судя по всему, минимум один из них был ранен, потому что до Семена сквозь мат донеслись жалобные стоны. А потом прогрохотали сапогами еще несколько человек, которые также свернули в заброшенный коридор, и там слышалась стрельба…

Когда через некоторое время они вернулись и Семена увели на допрос, он узнал поразительные вещи. Оказывается, на Сталинской теперь новый секретарь – товарищ Федор Сомов, в то время как прежний, Анатолий Лыков, объявлен то ли предателем, то ли шпионом Ганзы… А Косяков, который час назад по доброте душевной сохранил Семену жизнь, убит. То ли за то, что сам хотел бежать на Ганзу, то ли за то, что помогал сбежать Лыкову…

– А ты, значит, не видел ничего? Совсем тут у вас на Сталинской распустились, – зло и устало говорил пожилой мужик, представившийся Иваном Зориным. – И куда автомат твой исчез, тоже не видел? Отли-ично! Дисциплина, как говорится, на высоте! Ну ничего, есть у нас одно место, где ты быстро вспомнишь все забытое, а оружие тебе там вообще ни к чему будет! А если ты там сможешь заснуть, то я буду сильно удивлен…

Тусклый огонек лампы по-прежнему отчаянно сражался с обступившей тьмой. Дозорный все так же сидел внутри пятна света, как будто в заколдованном круге, который не дает демонам мрака забрать человеческую душу. Мужчина вновь тряхнул головой, чтобы прогнать жутковатое сравнение. Это будет последнее дежурство. Лучше уж во всем признаться, и пусть начальство ставит куда угодно, хоть на трехсотый метр туннеля за Сталинской, где схватить дозу только так, но лишь бы не сюда. Несколько часов в полном одиночестве наедине с тьмой, да еще под аккомпанемент дьявольского завывания – испытание не для его психики.

Руки сами собой нащупали портативную рацию, а пальцы вдавили кнопку «вкл». По инструкции он должен был беречь батарейки и включать ее только для передачи сигнала бедствия либо для сообщения о каких-то экстренных ситуациях, но разум неумолимо требовал найти хоть какое-то занятие. Размеренно защелкала клавиша переключения каналов. Мужчина не останавливался на конкретной волне дольше, чем на десять секунд. Монотонное шипение пустого эфира иногда прерывалось треском помех от радиационного фона. Щелчок… шипение… щелчок… шипение… щелчок… шипение… Через несколько минут крошечный дисплей рации высветил цифру последнего канала. На всем диапазоне частот царила мертвая тишина, которая лишь подтверждала простую, как кирпич, истину:

Московский метрополитен остался последним оплотом человеческой цивилизации. Конечно же, если слово «цивилизация» все еще применимо к тому, что происходило под землей.

* * *

– Папа… Папа… – Петр едва дышал, и стоны его были чуть слышны.

Подошедшая медсестра принесла карточку больного, в которой Петр Лыков был назван «прибывший с Красной ветки», и стала проставлять крестики в соответствующих графах, а также подписывать уточнения. «Кожа желтого цвета; температура 41,5 °С; постоянный бред, потоотделение обильное, от воды отказывается, круги под глазами черные», посмотрела внимательно, зачеркнула, задумалась и исправила на «темно-синие»… Потом она убрала блокнот в карман халатика и перевернула компресс, который, впрочем, мало чем помогал: пот градом скатывался на подушку.

Петру казалось, что в его горле разожгли огромный костер. Невыносимая горечь и постоянная изжога делались нестерпимыми. Ужасная, колющая боль снова пронзила тело, отозвавшись под нижним правым ребром. Лыкова вырвало.

– Доктор! Доктор, – произнес недовольный женский голос. – Его опять стошнило.

– Зеленью? – в палате был кто-то еще.

– Да. Зеленью, – пробурчала нянька, грубовато вытирая испачканные губы, нос и шею Лыкова-младшего. – Воды не наберешься стирать за ним. Да еще поди-ка отмой ее, дрянь эту!

– Плохо… – заключил человек профессионально бодрым голосом. – Ну, тут мы и в лучшие времена мало что смогли бы сделать. Вот так-то, Георгий: еще час-полтора и койко-место этого пациента будет свободным…

– Заключим пари? – к разговору присоединился еще один голос.

– Твой прогноз?

Намечавшийся спор нисколько не радовал Петра; да он, пожалуй, и не осознавал, что является его предметом. «Скорей бы все это кончилось… скорей… кончилось… – билась лихорадочная мысль. – Боже, как же больно… Папа!»

– Такой молоденький… И где тебя так, красавчик? – сестра ласково прикоснулась к мокрым волосам коммуниста, легонько провела по ним рукой.

– Молодой парень. Сильный. Двадцать четыре часа как минимум. И твои двадцать пулек, Михал Иваныч, перекочуют ко мне в карман. Согласен?

– Давай!

Мужчины скрепили договор крепким рукопожатием.

– Нюра, хватит там больного причесывать! Иди-ка сюда, разбей!

Прохладные пальцы оторвались от потного лба Лыкова-младшего. Женщина направилась к врачам.

– И чтоб без мухляжа! – предупредил младший из говоривших. – Скальпелечком не тыкать, кровь не пускать…

– Ну, Жора, обижаешь! Что ж, я не врач? Все-таки Клятву Гиппократа давал. «Не навреди», помнишь?..

– Помнишь…

Голоса начали отдаляться. Петр проваливался в вязкий туман. Сознание угасало, унося с собой и боль, и память, и ясность чувств: закладывало уши, зашторивало глаза, замыкало рот.

– Не хочу… умирать… папа…

Однако последних слов юноши никто не услышал. Доктора покинули помещение секунд тридцать назад. Их шаги, твердые, сильные у одного, и шаркающие у другого, отчетливо слышались в конце коридора. Нянечка ушла отстирывать зеленую слизь с полотенец, а сестричку Нюру позвали из другой комнаты. В палате царила страшная духота, но Петр Лыков этого уже не ощущал…

* * *

Неожиданно включенная рация подала признаки жизни. То ли конец слова, то ли просто странный звук. Семен перещелкнул обратно на предыдущий канал. Ничего. Пусто. Тишина. Или все-таки нет? Что-то заставило палец замереть на кнопке переключателя. Вроде самый обычный белый шум. Однако не совсем. Тональность шипения стала иной. Не замедлило зародиться очень паршивое предчувствие. В мире, пережившем атомную войну, любые изменения привычного положения вещей не сулили людям ничего хорошего.

Вот уже в перерывах между треском статики на самой грани слышимости появился едва уловимый шепот. Во всяком случае, разум воспринял загадочный звук именно как неразборчивое шептание. Слова, – если это были слова, – сливались в монотонное бормотание. Дозорный почувствовал, как ледяной холод прошелся по позвоночнику. Живой человек, даже сойдя с ума, не способен так говорить!

Вдруг голос раздвоился. Теперь уже двое шепчущих в унисон вторили друг другу. Через несколько секунд добавился третий. Потом еще один, и еще. Голоса не просто увеличивались в количестве, они звучали все громче. Побледневший мужчина с ужасом уставился на рацию. Нажать кнопку и выключить не получилось: пальцы как будто вросли в пластик. Потусторонний сигнал превратился из тихого шепота в отчетливую литургию многоголосого хора. Однако в звучавшем из динамика по-прежнему отсутствовал смысл. Мозг постового вполне успешно складывал звуки в слова, а из тех, в свою очередь, составлял целые предложения, но отказывался понимать услышанное. Голоса твердили абсолютную бессмыслицу, словно души умерших пытались говорить на своих мертвых языках.

Дозорного затрясло от страха. Набухшие капли холодного пота стекали по бледной шее. С каждой секундой хор терял монолитность. Один за другим, голоса ломали общий строй и начинали бубнить в собственном ритме. Единый поток разбился на тысячи отголосков, как будто все заживо сгоревшие в ядерном пламени теперь пытались докричаться до живых из глубин забвения. И каждый из мертвецов истово молился за спасение собственной души, а может, яростно проклинал выживших.

Трясущийся от ужаса человек уже не замечал, что помехи пропали. Словно не было радиационного фона, а статическое электричество куда-то исчезло из атмосферы. Динамик рации звучал чисто и ясно, как будто источник мистического сигнала находился прямо за дверью. Внезапно голоса пропали. Хор мертвецов оборвался на полуслове. На несколько томительных секунд в комнате воцарилась абсолютная тишина. Из-за своей пустоты она казалась страшнее, чем загробные голоса. Когда человеку начало казаться, что он просто-напросто оглох, рация снова ожила. На этот раз из динамика раздалось медленное и тяжелое дыхание. Создалось впечатление, что на другом конце радиоволны в микрофон передатчика дышит чудовищный монстр. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох.

Грудь дозорного начала колебаться в такт жутким звукам. Неведомое отродье даже на расстоянии запросто подчиняло человеческую волю. Мертвецы оказались лишь свитой, а теперь на сцену вышел сам Хозяин. Дозорный почти физически ощущал присутствие чудовища, настолько ужасного и противоестественного, что самим фактом своего существования оно опровергало все известные законы генетики и эволюции. Не нуждаясь в глазах, зверь смотрел сквозь бетон и металл на скорчившуюся фигуру в респираторе. Каждым сантиметром кожи, каждым синапсом в мозгу дозорный ощущал этот нечеловеческий взгляд из радиоактивных руин мертвого мегаполиса. Первобытный ужас добычи перед хищником парализовал каждую мышцу. Спина вросла в стену, а ноги словно замуровали в бетонный пол. Человек превратился в куклу, которую внимательно разглядывало нечто неведомое…

Тяжелое дыхание жуткого монстра прервалось хрустом пластмассы, оборвавшим паранормальный звук, который просто исчез, словно его и не было вовсе. Жуткий взгляд кошмарного создания точно так же развеялся в считаные секунды. Семен полубезумным взором окинул грязные стены тесной комнаты, еще не веря нежданному спасению. Паралич отпустил мышцы. Дозорный

растерянно пошевелил конечностями, чтоб убедиться в реальности обретенной свободы. Правая рука напомнила о себе резкой болью. В сжатой ладони находилась раздавленная рация. Куски пластмассы и текстолита врезались в кожу, между крепко сжатыми пальцами сочилась кровь. Порезы оказались глубокими, и на полу быстро натекла целая лужица. В свете пламени кровь выглядела черной, как машинное масло. Обломки микросхем и провода, торчавшие из сжатого кулака, усиливали сходство раненой руки с поврежденным механизм. Зрелище напоминало кадры из научно-фантастического фильма про киборгов.

Боец попытался разжать пальцы с побелевшими от усилия костяшками, но те просто не слушались. Тогда он попробовал отогнуть большой палец с помощью свободной руки. Безрезультатно! От страха мышцы сжались с такой силой, что корпус рации не выдержал нагрузки. Теперь ладонь жила своей жизнью и никак не хотела отпускать обломки. За сломанную рацию, конечно, влетит. Но в данный момент мнение завхоза о порче имущества коммунистической партии волновало штрафника в последнюю очередь.

* * *

– Петя! Петя! Сынок! Ну как же так?! Почему?!

Лыков-старший, крепко сжимая руками колени, монотонно раскачивался, непонимающим взглядом обводя стены камеры одиночного заключения, куда его посадили ганзейцы.

– Зачем ты оставил меня и сестру? Зачем ты умер, сынок? Сыно-ок… сыно-о-ок… – по щекам недавнего диктатора катились мелкие соленые капли.

– Как же так, Петя? Как же так, а?! – Анатолий сделал короткую паузу. – И все из-за меня… ИЗ-ЗА МЕНЯ! Как же я тебя не остановил? Как же позволил эту дуэль? Не-ет… Сомов, Сомов! Это Сомов во всем виноват! Сомов!

Слезы перестали щекотать лицо коммуниста. Лоб, щеки, глаза – все лицо Лыкова начало гореть, а руки бывшего секретаря бессильно сжались в кулаки. Он принялся мерить комнатку шагами, яростно шепча:

– Сомов… Сомов… СОМОВ!!! Я тебя уничтожу! Раздавлю, как крысу подземную! Пущу пулю в лоб! Нет! Не-е-ет, – страшный шепот наполнил камеру беглого коммуниста. – Тебя надо скормить мутантам… небыстро… постепенно, отрывая фалангу за фалангой, сустав за суставом, позвонок за позвонком… ЧЕТВЕРТОВАТЬ ГАДА!!! Нет, этого ему мало будет… нет… нет… Где-то я читал, как в древней Японии поступали. Это называлось «сделать свинью», да…

Глаза бывшего секретаря забегали с невероятной скоростью.

– Руки, ноги отрубить… кровотечение остановить, прижечь железом… глаза выколоть, язык отрезать и отпустить… Да, да, да! Отпустить. Пускай дальше живет… – Лыков с удовольствием потер руки. – Пускай помучается… Хех!

Тут взгляд Анатолия уперся в маленькую решетку на двери, и кровь отхлынула от его лица.

– Но как? Как же мне его поймать?! Как казнить Сомова, если я сам теперь заперт?! КАК???

Полная тишина на какое-то мгновение поглотила его. Погасив ярость и безумие, Анатолий взял с пола кружку. Подошел вплотную к решетке, и скрежещущий, гулкий звук разрушил тишину тюремного блока.

– Чего тебе, сука красная?! – шум привлек внимание только одного охранника, да и тот откликнулся как-то лениво. – В карцер захотел?

– Позовите главного! – Анатолий повторно провел пустой тарой по прутьям и прислонился к решетке лицом. – Я – Лыков, секретарь северной части Красной Линии, и я хочу говорить с вашим начальством!..

Ответа не последовало, однако ругательства тюремщиков тоже стихли. Стражи о чем-то шептались. Потом один из солдат снял трубку, крутанул тапик, пробасил что-то вполголоса и вернул нехитрое устройство на место.

Анатолий отошел от двери. Руки его больше не сжимали прутья тюремной камеры. Алюминиевая кружка валялась возле стены. Лыков медленно опустился на ящик и закрыл лицо руками. Он устал… он ОЧЕНЬ устал…

* * *

– Итак, Анатолий… – говоривший запнулся.

– Тимофеевич, – помог Лыков.

– Да, именно… Тимофеевич… – продолжил хозяин маленького, аскетично обставленного кабинетика. – Чего вы от нас хотите?

– Помощи, – бывший секретарь поднял брови. – От вас мне нужна лишь боевая мощь. Я верну себе лидерство на севере Красной ветки. Займу свой пост. Пост секретаря… Сопротивления не будет, у меня еще достаточно там сторонников. Стоит только уничтожить Сомова… Обезглавить новую власть.

– Нет, это понятно. А что мы будем иметь с этого? За что будут гибнуть наши люди?

– Ваши люди гибнуть не будут. Вы просто пойдете и присоедините к Ганзе Комсомольскую-радиальную. Я же, восстановившись на своем посту, гарантирую лояльность Ганзе в любых вопросах. Думаю, выгоды этого перечислять не надо.

– Да, пожалуй… И как же мы это сделаем? Штурмовать в лоб столь укрепленную станцию означает послать людей на верную смерть.

– Есть там одна лазейка… – Анатолий хитро улыбнулся. – Только решайте быстрее, а то пароль сменят.

* * *

Дозорный почувствовал, что начинает задыхаться. Кислород с трудом проходил в агонизирующие легкие. Забыв о радиоактивной пыли, он сорвал маску респиратора. Запоздалый приступ паники не замедлил проявиться во всей красе. Оставалось лишь судорожно хватать ртом воздух, точно выброшенная из воды рыба. Через несколько минут, окончательно придя в себя, человек громко и от души выругался. Нет, в следующий раз его затащат на этот пост разве что связанным или мертвым!

Принюхавшись, дозорный узнал запах мочи. С опаской потрогав промежность и нащупав мокрое пятно, разразился очередной матерной тирадой. Узнав, что он обмочился на посту, острословы не замедлят пустить в ход обширный арсенал язвительных шуточек. Им плевать, что причина более чем весома и уважительна. Надо признать, до этого дежурства Семен тоже скептически относился к слухам о неком чудовище, чей мистический зов иногда пеленгуют по радио. Это казалось таким же бредом, как россказни сталкеров о кровавых звездах на башнях Кремля, якобы заманивающих в ад. На Красной ветке считалось, что это злобная клевета, распространяемая идеологами Полиса и Ганзы, и коммунисты без устали призывали своих граждан не верить в эти глупости. Вот он и не верил, пока на собственной шкуре не убедился в правдивости одной из бесчисленных страшилок подземелья, которыми так любят делиться у костра. А если байка о «Зове Ктулху» оказалась правдой, то, может, и сталкеры не врут?

На секунду дозорному показалось, что он вновь различает тяжелое дыхание жуткого монстра. Оно внезапно зазвучало в ушах так явственно, будто существо находилось прямиком за дверью. Человек вздрогнул и быстро забился в угол. От резкого движения обломки рации еще глубже впились в ладонь. Боль привела в чувство. Морок пропал. Семен посмотрел на торчавшие из кулака провода и микросхемы раздавленной рации. Похоже, Зов родился исключительно в его голове. Что ж, галлюцинации станут отличным завершающим штрихом этой кошмарной ночи. А если пережитый ужас будет преследовать его до конца жизни? Впрочем, отделаться лишь ночными кошмарами – это уже можно считать за везение. Очень некстати в памяти возник печальный рассказ об одном из сменщиков: несчастный дежурил на этом же посту, а когда напарник поднялся по лестнице проверить, почему тот не отзывается, молодой парень уже был седым, как глубокий старик, и не мог связать двух слов. Сидел, забившись в угол, и трясся от ужаса. Видать, также повезло

услышать Ктулху. Когда бедолагу попытались спустить вниз по лестнице, он начал вырываться и орать. Панически боялся даже подойти к черной дыре в полу, не говоря о том, чтобы спуститься в темную шахту. Оказаться в темноте стало для него страшнее смерти. Пришлось связать и заткнуть рот кляпом.

Дозорный покосился на колодец вентиляции. Ржавые поручни лестницы походили на клыки, а сама шахта напоминала раскрытую пасть. Мысль о том, что через пару часов придется залезть в это черное жерло, едва не вызвала новый приступ паники. Мужчина крепко зажмурился и зашептал, как молитву: «Тебя нет… Ты не существуешь… Я просто схожу с ума…». Однако с закрытыми глазами стало еще хуже. Появилась абсолютная уверенность, что из тьмы вентиляционного отверстия высунулось щупальце и сейчас тянется к нему через всю комнату.

Боец распахнул глаза. Пустота помещения развеяла навалившийся было ужас. Ничего кошмарного из дыры в полу не появилось. Только свет тусклого пламени колыхался по стенам. Мужчина скрипнул зубами. Никак не получалось отделаться от подозрения, что стоит закрыть глаза, и щупальце непременно вернется. Безумное поведение несчастного парня становилось все понятнее. Бедолага тоже боялся оставаться один, даже очутившись на станции. Сидел под фонарем, отказываясь покидать освещенный участок. Гадил в штаны, лишь бы не заходить в темноту. Почти не спал, а если и отключался, то через несколько минут вскакивал с дикими воплями. Теперь Семен догадывался, какие кошмары терзали разум бедняги после сеанса связи с неведомым чудовищем. Несколько суток седой парень пугал жителей станции, а потом вырвал автомат из рук проходящего мимо часового, сунул ствол в рот и спустил курок. Старуха-уборщица потом долго материлась, отмывая стены.

На душе стало совсем тоскливо. Дозорный уже трижды проклял момент, когда включил рацию. Неужели и его теперь ожидает подобная судьба? Неужели потусторонний голос дьявольского отродья станет преследовать до конца жизни?

Гремучая смесь отчаяния и безысходности вытеснила из головы все прочие эмоции. Дозорный даже перестал замечать зловещий вой ветра за дверью. Сознание тонуло в мрачных мыслях, точно в омуте. Постепенно опасение потерять рассудок сменили размышления о судьбе и жизни. Семен отмотал в памяти два десятка лет заточения в гигантском бункере Московского метро. Он с красным дипломом закончил биофак МГУ и имел весьма реальные перспективы в том же году защитить дисер по размножению ленточных червей. Задача была интереснейшая: выяснить, какие дозы гамма-облучения приводили червей к потере способности деторождения… Господи, за какие только глупости в те времена не платили деньги?! Но как бы то ни было, черви, вот, выжили и размножаются, так же как и другие, зачастую весьма жуткие твари, а человек… Как биолог, Семен не мог понять, как и почему расплодились все эти свирепые кошмары. Да, конечно, радиация должна была привести к некоторому увеличению размеров, к мутациям типа двухголовости, даже к увеличению числа конечностей или внутренних органов. Это он еще понимал и соглашался с такой вероятностью. Но откуда, по какому капризу природы появились, например, птеродактили? Их просто не могло существовать! Не могло! И тем не менее, они были, как и многие другие чудовища вроде гигантских плотоядных слизней, один рассказ о которых леденил кровь. Так какой смысл жить в страхе и безнадежности? Зачем цепляться за существование, которое не приносит ничего, кроме страданий? Стоит ли призрачная надежда тех лет, что прожиты во мраке? Если смотреть правде в глаза, будущее давно превратилось в детскую сказку, которую рассказывают на ночь всем, кто слишком мал для осознания страшной действительности. Лишь наивные глупцы продолжают верить в шанс когда-нибудь выбраться из подземелья метрополитена и возродить радиоактивные руины. Вера – единственное, что помогает бороться дальше. Костыль, без которого калека не сможет передвигаться. Потеряв его, остается лишь упасть и сдохнуть, потому что подняться нет сил, а помочь некому. Факт – самая упрямая вещь в мире, как любил говорить персонаж из старой книжки. А за двадцать лет, прошедших с момента падения ядерных боеголовок, этих фактов набралось достаточно, чтобы не питать иллюзий относительно дальнейшей судьбы человечества. Дальше будет только хуже. Зачем тогда ломать комедию и корчиться, как раздавленный тапком таракан? Для людей не осталось места в мире, где есть существа подобные тому, чей голос звучал по рации. Если впереди гибель, зачем откладывать мучительное неизбежное?

Мысль о самоубийстве принесла странное облегчение. Мужчина достал из-за голенища сапога короткий нож, имевшийся у каждого жителя метро. Быстрая и легкая смерть манила своей доступностью. И почему эта банальная мысль не пришла в голову раньше? Простой ответ на терзавшие разум вопросы. Воистину, все гениальное просто. Всего-навсего провести ножом по запястьям и наслаждаться дальнейшими ощущениями. Больно будет только первые несколько секунд, пока металл режет кожу и вены. Потом можно расслабиться и думать, как прожил отведенные судьбой годы. О таких вещах задумываются лишь на смертном одре. Наверно, из-за вечной нехватки времени или страха перед неудобными мыслями. Через несколько минут сознание потухнет от кровопотери. Все равно что заснуть. Многие мечтают умереть во сне, а сами даже не догадываются, как просто прийти к такому концу…

Вены едва проступали под толстым слоем грязи на коже. Семен несколько раз сильно сжал кулак, чтоб лучше рассмотреть, в каком месте резать. Уже сам процесс начал доставлять удовольствие. Наверное, так себя чувствует больной на столе хирурга, ожидая операции, которая должна избавить от боли и страданий. Подобно гурману, дозорный смаковал ощущения.

Но едва холодное лезвие коснулось давно немытой кожи, как в бронированную дверь постучали. Человек ошеломленно уставился на обитую заклепками стальную створку с тяжелым засовом и кремальерой. В таком полубезумном состоянии запросто можно ослышаться. Однако глухой стук повторился. Кто-то или что-то снаружи настойчиво молотило по металлу и просилось внутрь.

Губы человека изогнулись в кривой усмешке, больше похожей на оскал. Прямо как в книжках: самоубийцу в последний момент спасает случайность, которая непременно оказывается счастливым знаком судьбы. Луч надежды, засиявший именно в тот момент, когда свет так нужен. В таком случае, за дверью надо ожидать смертельно раненного сталкера? На последнем издыхании он расскажет, где найти чудом сохранившийся армейский склад. Перед глазами возникло видение уходящих вдаль полок, доверху забитых консервами, патронами и лекарствами. Ради такого сокровища можно и повременить с суицидом.

– Кто? – глухо крикнул дозорный. Нельзя полностью исключать вариант, что некий мутант чует добычу и ищет способ добраться до свежего мяса.

– Харе там дрыхнуть! Отворяй ворота! – донеслось из-за стальной перегородки. Мужчина вздохнул с облегчением. Зверье еще не научилось подражать человеческому голосу, вдобавок искаженному мембраной противогаза. Осталось соблюсти формальные детали.

– Молот! – снова крикнул дозорный. Об этом входе знали только сталкеры

Красной ветки, но должностная инструкция требовала ждать условленного ответа.

– Наковальня! – прохрипели из-за двери.

Боец был так счастлив увидеть людей, что не задержался на мысли, что со вчерашнего дня пароль сменили и теперь вместо «наковальни» следовало отвечать «кувалда».

Осторожно, чтобы не упасть в шахту, мужчина подошел к массивной двери и навалился на штурвал засова. Ржавый штырь с натугой пополз в сторону. В конце пути он громко лязгнул. Толкать тяжеленную створку не пришлось: ее потянули снаружи. Петли жалобно заскрипели. Дозорный вгляделся в непроглядный мрак за порогом, силясь рассмотреть своего нежданного спасителя. После света коптящей лампы глаза ощущали темноту за порогом как овальную черную дыру в ткани пространства, а дверной проем уподобился магическому порталу в никуда.

Семен еще не успел удивиться, почему гость не спешит заходить внутрь, как из тьмы высунулся непонятный предмет. Черная блестящая трубка появилась на уровне лица и почти уперлась в лоб. Отблески пламени играли на гладких боках загадочного цилиндра. Обратный конец трубки тонул во мраке за дверью. Боец недоуменно скосил глаза к переносице, пытаясь понять, что это такое. Раздался хлопок, похожий на выстрел из пневматической винтовки. Во лбу мужчины возникло маленькое отверстие, а за головой, на грязной стене, появилась темная клякса. Тело обмякло и повалилось на пол. Черная трубка оказалась глушителем пистолета.

Вслед за оружием из тьмы показалась державшая его рука. Спустя мгновение незнакомец легко перешагнул комингс и скользнул в дверной проем, двигаясь с фантастическим проворством для человека, одетого в тяжелый бронежилет поверх мешковатого комбинезона химзащиты. Забежав в комнату, убийца повернулся вокруг, продолжая держать пистолет в вытянутой руке.

– Чисто, – доложил он после осмотра.

– Где второй? Лыков сказал, что их будет двое, – просипела еще одна фигура в противогазе и полном облачении, вошедшая следом.

– Похоже, внизу, – ответил первый, кивнув на черную дыру в полу. – Черт, зря патрон истратил! Надо было ножом резать…

– Лезь, давай, тебя уже заждались… Эй, кто там на рации? Задраить вход, оставаться тут, ждать связи, – скомандовал командир бойцу с массивным рюкзаком армейской рации на спине.

Сталкер наклонился к убитому и оттащил тело от вентиляционного колодца, потому что труп грозил в любой момент соскользнуть в шахту. Несложно предугадать действия второго дозорного, когда на него сверху упадет напарник с простреленной головой. Сигнал тревоги рискует сорвать всю операцию. Один за другим десять вооруженных бойцов начали спускаться в вентиляционную шахту. Шевроны с эмблемой Ганзы поблескивали на их рукавах в скупом свете лампы.

– Давненько вашего брата не видел! – радушно воскликнул худой старик, увидев выбирающуюся из вентиляции фигуру в комбинезоне. – Много вас там? Все целы? А чего ж по рации сверху не доложили, я бы уж карету вам вызвал. Счас, хлопцы, погодьте маленько. Счас подъедет… Надо было сразу же доложить…

– Да сверху-то раненый у нас, – вылезший повернулся боком к лестнице, чтоб не показывать рукав с чужой эмблемой.

Ничего не подозревая, дед прошел мимо и направился к телефону на стене туннеля, чтобы вызвать для сталкеров дрезину. Оказавшись за спиной сторожа, пришелец потянулся к ножу. Лезвие бесшумно выскользнуло из ножен. Как только старик протянул руку к трубке, незнакомец молниеносным рывком схватил его за голову. Ладонь в резиновой перчатке зажала рот, а нож скользнул по горлу от уха до уха.

Агония старика длилась не больше минуты. Из разрезанного горла доносился хрип легких, захлебывающихся кровью. Ноги дергались в предсмертных конвульсиях, словно умиравший пытался сплясать чечетку. Аккуратно держа дергающееся тело, чтоб не запачкать кровью комбинезон, убийца наслаждался агонией жертвы, как вампир, высасывающий последние капли жизни. Противогаз на лице незнакомца прятал кровожадную улыбку.

– Доволен, Упырь? Утолил жажду? За что только тебя в отряде держат… – презрительно поинтересовался второй боец, успевший вылезти из вентиляции и застать сцену убийства.

– Вот за это и держат, – глухо проговорил названный Упырем. Не дожидаясь ответа, он заглянул обратно в шахту и крикнул, задирая голову: – Бондарчук, шевели булками! Я, что ли, должен этот кабель искать?!

Через несколько секунд на лестнице показались ноги третьего из диверсионной группы. Кое-как протиснувшись в узкий лаз, сталкер стянул противогаз, щелкнул фонариком и принялся изучать ряды стальных труб, тянувшихся вдоль стены туннеля. Тем временем оставшиеся члены отряда один за другим выбирались из шахты. Не дожидаясь команды, они сразу рассредотачивались по захваченному участку перегона и занимали позиции для обороны с обеих сторон.

Закончив осмотр труб, в которых были протянуты кабели связи, Бондарчук достал из подсумка небольшой брикет. Вещь походила на кусок мыла, однако торчащий фитиль намекал на отнюдь не мирное предназначение. Примотав брикет проволокой к центральной трубе, диверсант запалил фитиль и крикнул:

– Всем отойти!

Сталкеры бросились врассыпную. Горящий фитиль зашипел и принялся плеваться во все стороны искрами, как бенгальский огонь. Когда пламя заползло внутрь брикета, прогремел взрыв. Гулкое эхо отправилось гулять по туннелю. Воздух наполнился едкой гарью. Подрывник кинулся обратно к стене, чтоб оценить результат работы. На месте взрыва торчал пучок разорванных труб. Они походили на соцветие инопланетного растения, что раскинуло во все стороны металлические лепестки. Из одного стального бутона, подобно тычинкам, виднелись жилы оборванного кабеля связи.

– Основной готов, – доложил сапер, потрогав торчащие провода. – Резервный в одной из них.

Бондарчук пнул две нижние трубы, уцелевшие после взрыва. Пришлось снова лезть в подсумок за запасным куском взрывчатки. Подрывник невольно вспомнил кладовщика-оружейника, который долго не хотел выдавать вторую шашку. Все уговаривал, что и одной за глаза хватит. Зная, сколько легенд о скупости этого интенданта ходит по всей Ганзе, сталкер настоял на своем. Как оказалось, не зря. Закрепив брикет на оставшихся трубах, он поджег запал и снова отбежал. Как и в первый раз, фитиль долго шипел и плевался искрами, но, когда огонь исчез в недрах шашки, взрыва не последовало. Даже дыма не было. Командир отряда гневно посмотрел на сапера. Тот пожал плечами, подобрал с пола гайку и запустил ею в примотанную взрывчатку. Импровизированный снаряд с щелчком отскочил от цели, но ничего опять не произошло. Подождав немного, подрывник направился к разорванным трубам. После минутной возни с неразорвавшимся брикетом он разразился долгой матерной бранью.

– Чего там? – нетерпеливо поинтересовался командир.

– Песок, мать его!

– Чего???

– Реально песок, мля! Семецкий, гнида! Понятно, почему эта жирная свинья пытался вторую шашку зажать!

– Кастрирую ублюдка!!! Дай сюда! Лично в задницу запихну!

Зная крутой нрав командира, остальные диверсанты могли лишь посочувствовать ягодицам интенданта. Внезапное нападение на Комсомольскую оказалось под угрозой. Запасной канал связи коммунистов уцелел, а значит, ее защитники

могут поднять тревогу, связавшись и с Красносельской, и даже с Красными воротами, чтобы получить помощь. Хотя по подчинению, Комсомольская-радиальная относилась к северной части Красной ветки, поэтому отряд следовало в первую очередь ждать оттуда.

– Есть другие варианты? – спросил командир после осмотра взорванных и уцелевших труб.

Сапер отрицательно мотнул головой.

– Ладно. Белый, быстро наружу! Радируй, пусть начинают.

Один из бойцов кинулся к лестнице и полез вверх.

– Упырь, бегом на Комсомольскую! Как начнется штурм, сразу не вылезайте. Ждите минут десять. Вас должны принять за подмогу.

Сталкер, убивший дозорных, вместе с четырьмя другими бойцами растворился в темноте туннеля.

– Так, а мы будем засадой для той самой подмоги. Штоц, расчехляй пулемет! Бондарчук, ежа на рельсы! Явно ведь не пешком пойдут…

* * *

У торговца не было ни малейшего шанса хоть как-то среагировать на нападение. Уже через мгновение он, наполовину теряя сознание от болевого шока, скорчился возле стены, придерживая раскрытой ладонью рваную рану на животе.

Огромный зверь, чем-то напоминающий волка, был подобен молчаливой тени. На границе света и тьмы угадывался смутный силуэт. Сначала показалась узкая пасть с ровными рядами зубов, уже покрытых кровью. Затем проступили очертания лобастой головы. Следом возникло поджарое тело. Процесс появления существа происходил плавно, словно это тьма туннеля неторопливо принимала физический облик. Мутант приближался не спеша. Наверное, какая-то часть звериного разума осознавала ужас жертвы и наслаждалась им. Длинный мех на шее прядями свисал почти до пола. Он мягко переливался в свете фонаря, отчего казалось, что тварь обволакивает серебристое сияние. Жуткое порождение атомного мира не сводило глаз с окаменевшего человека.

Через секунду произошло невероятное: мутант не кинулся на добычу, а шевельнул ушами и насторожился. В следующее мгновение, он прыгнул… на потолок. Это движение выглядело столь же нереальным, как и облик монстра. Сначала тварь, присев, высоко подпрыгнула, в полете перевернулась на спину и уцепилась лапами за потолок. В тот же миг мутант растворился в темноте, беззвучно перебирая конечностями.

Глава -5

Неправда о полковнике Кольте

«Бог создал людей слабых и сильных,

а полковник Кольт уравнял их шансы…»

Жизнь дороже патрона для тех, кто не ходит в кирзе,

А для всех остальных: убивать – это просто работа.

У полковника Кольта ВКонтакте навалом друзей.

Он снимает блокбастер «Кевларовый сон идиота».

Мы всего лишь мишени, и нам за себя не решать —

Нам кусочек свинца зачастую милей, чем облатка.

У полковника Кольта из принципа нет «калаша»,

И – святая душа, и распятье над входом в палатку.

Он играет в войну. Он играет в судьбу и в творца.

Он удачлив, как черт. И жесток, словно зрители в цирке.

У полковника Кольта под койкой сундук мертвеца,

Где лежат вперемешку портянки, пиастры и цинки.

Но почти каждый раз, надевая парадный мундир,

Он всерьёз удручен ощущеньем грядущей победы:

У полковника Кольта болит где-то слева в груди,

И дрожит револьвер, им сквозь нёбо направленный в небо.

Граница между Ганзой и Красной Линией проходила по переходу на Комсомольскую-кольцевую и располагалась почти на тридцать метров ниже радиальной станции. На воротах пропускного пункта гордо красовалась позолоченная эмблема. Серп и молот сверкали так, словно еще вчера украшали кабинет генерального секретаря там, на поверхности. Массивные створки поблескивали никелированными заклепками. Два дежурных автоматчика стояли в нишах стен, напротив друг друга. Оба были экипированы настолько внушительно, насколько вообще могла себе позволить Красная ветка. Камуфляж поражал чистотой и отсутствием следов носки. На титановых шлемах с забралом не было ни единой царапины или вмятины. Разгрузочные карманы на бронежилетах едва не рвались от напиханных рожков. В начищенные берцы можно было разглядывать отражение великолепной мозаики на стене, а автоматы Калашникова, казалось, еще пахли заводской смазкой. Не забыли и о мелочах, таких как подствольные гранатометы и коллиматорные прицелы. По мысли руководства, все должно было свидетельствовать о могуществе коммунистической партии и боевой мощи ее армии (ведь эти два солдата – первые коммунисты, которых увидит любой входящий), и совершенно не важно, что гранат для подствольников после двадцати лет междоусобных войн не осталось, а батарейки для коллиматоров были еще большей редкостью, чем лекарства.

Чуть дальше по коридору виднелись немаленькие помещения для гарнизона. Хотя сейчас между двумя сторонами действовало мирное соглашение, подкрепленное Пактом о ненападении, это не отменяло правила держать пограничников в постоянной боевой готовности.

Под землей нет ни дня, ни ночи. Осталось только время суток и комендантский час, во время которого герма между двумя Комсомольскими наглухо закрывалась. На самом деле час растягивался в целых шесть. По привычке многие называли этот промежуток ночью, лишь смутно припоминая истинный смысл данного слова. Для двух пограничников закрытые ворота заставы означали долгое дежурство и вполне реального врага – скуку. Конечно, разговоры на посту были под запретом, но офицеры смотрели на подобные нарушения сквозь пальцы. Окажись рядом посторонний наблюдатель, он вряд ли бы понял, кто из двух одинаковых солдат говорит, а кто слушает. Поднятые забрала шлемов оставляли лица в глубокой тени, а шепот прокуренных голосов почти не отличался интонациями. Казалось, застывшие фигуры с автоматами были статуями. Эхо, отражающееся от стен и потолка, усиливало эффект звуков, возникающих отовсюду.

– Как думаешь, долго еще?

– Часа полтора, минимум.

– Может, в станции сыграем?

– Тошнит уже.

– Тогда что?

– Анекдот, что ли, расскажи.

– Ну, нашел один дед ящик тушенки…

– Этот знаю.

– Ммм… Идет барыга по туннелю. Вдруг выскакивает на него упырь…

– И этот слышал! Новый давай.

– Хм-м… Купил мужик в Китай-городе крысу, жаренную на шампуре, а та ему вдруг и говорит…

– Разве ж, это новый? Я его уже пять раз слышал!

– Можно подумать, ты у нас кладезь свежего юмора. Сам тогда мозги напрягай!

– А что ж, и напрягу. Знаешь, что Кремль-то цел остался? Самое главное: звезды на башнях по-прежнему светятся. Причем не просто светятся, а…

– …заманивают каждого, кто на них посмотрит, – закончил фразу второй. – Ха! Тоже мне, свежак! Баян длиннющий! Типа, в звездах демоны замурованы, а под Кремлем вход в ад. Этой байке уже тыща лет! Каждый встречный сталкер о ней талдычит.

– Ну, хорошо. А про призрак шахида слышал?

– Валяй!

– Ты вроде должен помнить про теракты в метро, еще до войны. Взрывы, и все такое.

– Сам не помню, но батя рассказывал. И что?

– А то! С тех пор ходит по туннелям один такой смертник и водит за собой толпу тех, кого за собой на тот свет утащил.

– Ого! Лю-бо-пыт-но…

– Только брехня все это…

– Ну, а как же иначе…

– А знаешь, что самое интересное? Это не мужик!

– Чего?

– Того! Баба он… то есть – она!

– То есть?

– Баба, говорю, это, а не мужик! Смертница!

– Погоди, ты серьезно? Еще скажи, сам ее видел!

Боец в левой нише внезапно ожил, повернулся

спиной и снял тяжелый шлем. Седые волосы, словно два крыла, обнимали затылок. Они разительно контрастировали с темной макушкой. Нижнюю часть головы, казалось, испачкали белой краской. Через несколько секунд пограничник, надел шлем опять.

– Теперь веришь?

– Ух ты! Продолжай…

– Это было на Лубянке, которая стала Дзержинской, я там тоже в охране стоял. Ну, сплю после смены. И вот проснулся внезапно, сердце как бешеное бьется, майка вся мокрая от пота, аж выжимать можно, а самое главное: не понимаю, почему. Ладно бы, приснилось чего, так ведь ни фига не помню, хоть убей! Такая тоска вдруг навалилась, словно я один во всем метро живым остался. Паршивое ощущение, знаешь ли – реально захотелось просто лечь и сдохнуть. Как и почему из палатки выбрался, не спрашивай, сам не знаю. Помню только: стою на платформе, а из туннеля холодом веет, могильным таким. Пригляделся и вижу – идут. Целая толпа, человек пятьдесят, причем сразу видно, что покойники. Но знаешь, не разложившиеся, нет, наоборот, совсем свежие, как будто только что их укокошили. Все в кровище, обожженные, кости торчат, кожа лохмотьями свисает, некоторые вообще на людей не похожи, но не из-за того, что мутанты, а просто куски мяса. Кто-то руку оторванную несет, кто на одной ноге прыгает, а вторую за собой тащит. Был один с разорванным животом, так он руки перед собой сложил и кишки нес, а они все выпадали. Нескольких, видать, пополам разорвало, и они руками цеплялись за шпалы и ползли. Короче, жуть, даже сейчас передергивает, как вспоминать начинаю. А тогда меня как парализовало: стою и двинуться не могу. Наверное, даже дышать перестал. Самое странное: страха не было. Сам не понимаю почему, но, честно, не было. Была… какая-то, знаешь, безысходность. Или, нет, скорее, обреченность, а еще беспомощность. Как будто ты уже в гробу лежишь и только смотришь, как тебя хоронят. Вроде бы все понимаешь, а изменить уже ничего не можешь… Знаешь, вот сейчас думаю… наверно, это отчаяние хуже всех тех трупов, вместе взятых…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/timofey-kalashnikov/iznanka-mira/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.