Зеленый – цвет опасности читать онлайн - Кристианна Брэнд

Зеленый – цвет опасности

Кристианна Брэнд

Инспектор Кокрилл #2

В военном госпитале во время несложной операции погибает пациент. Врачебная ошибка? Инспектор Кокрилл, которому поручено разобраться в обстоятельствах трагедии, так не считает. Он убежден: жертву хладнокровно убили и совершил преступление кто-то из врачей и медсестер. Но кому мог помешать убитый – местный почтальон, у которого никогда не было врагов?

Кристианна Брэнд

Зеленый – цвет опасности

Christianna Brand

Green for danger

© Christianna Brand, 1941, 1944

© Школа перевода В. Баканова, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

* * *

Кристианна Брэнд (настоящее имя – Мэри Кристианна Милн, 1907–1988) – известная британская писательница, одна из знаменитых на весь мир мастеров «золотого века» английского детектива, таких, как А. Кристи, Дж. Хейер, Э. Гилберт и Н. Марш.

Автор более двадцати романов и сборников рассказов, она несколько лет возглавляла Британскую ассоциацию остросюжетной литературы.

От автора

Читателю, надеюсь, очевидно, что я не стала бы выбирать подобное место действия для своего романа, если бы не была на собственном опыте знакома с работой военного госпиталя. Также, надеюсь, ясно, что я старалась сделать все от меня зависящее, чтобы избежать описания каких-либо конкретных людей или какой-нибудь конкретной больницы. Однако во всех медицинских учреждениях имеются операционные, палаты и коридоры, и везде работают офицеры медицинской службы, медицинские сестры и добровольные помощники. Поскольку у всех персонажей имеется нос, рот и два глаза, а выбор цвета кожи и волос весьма ограничен, я призываю читателей не пытаться быть умнее автора – не надо распознавать портреты там, где автор их не планировал.

Глава I

В трех милях от Геронсфорда, в графстве Кент, почтальон Джозеф Хиггинс катил свой старенький красный велосипед в горку по направлению к Геронс-парку. До войны здесь был детский санаторий, который теперь срочно переоборудовали в военный госпиталь. Его унылые серые строения виднелись среди деревьев. Толкая вверх по склону вилявший из стороны в сторону велосипед, почтальон костерил госпиталь и его обитателей последними словами. Еще бы! Ему пришлось сделать крюк в шесть миль ради каких-то семи писем, которые вполне могли подождать до завтрашнего утра. Опершись рукой о руль, почтальон развернул конверты веером и теперь с отвращением их рассматривал. Первый был адресован начальнику госпиталя. Видать, от кого-то из новых лекарей, проницательно заключил Хиггинс, разглядывая письмо на просвет. Конверт из дорогой плотной бумаги со штемпелем Харли-стрит, надписанный неразборчивым врачебным почерком…

Сидя в своем кабинете, Джарвис Иден тоже проклинал все и вся: он только что написал начальнику госпиталя в Геронс-парке, что намерен незамедлительно приступить к исполнению своих обязанностей. Последняя из его «очаровательных дам» только что удалилась, оставив на память о себе чек и приглашение на ужин. Она сразу же почувствовала себя лучше после «волшебного» укольчика (беспримесной H

O). Иден не тешил себя иллюзиями, что жалованье хирурга Королевских вооруженных сил позволит ему вести шикарный образ жизни, но после мюнхенских событий подал заявление о включении его в список резервистов, и дальше отлынивать от службы было уже неловко. По крайней мере, он хоть на какое-то время отделается от «очаровательных дам». Бросив взгляд в зеркало, Иден в тысячный раз отметил некрасивое лицо, седеющие волосы, тощую угловатую фигуру и беспокойно движущиеся руки. Одному богу известно, что все эти женщины в нем находили.

Иден позвонил в звонок и попросил явившуюся на его зов хорошенькую секретаршу отправить письмо. Она сразу же разразилась слезами при мысли о его отлучке; в конце концов, из одного только человеколюбия ему пришлось потратить пару минут на то, чтобы утешить бедняжку.

Хиггинс отложил письмо Идена и обратился к следующему. Большой квадратный конверт, надписанный крупным почерком. Так обычно пишут женщины: энергично, размашисто, заполняя все свободное пространство. Какая-нибудь медсестра…

Джейн Вудс написала два письма: одно в Австрию, другое в Геронс-парк. Закончив три рисунка с совершенно очаровательными, хотя и абсолютно непрактичными моделями комбинезонов – чтобы быстро нацепить их на себя, если среди ночи потребуется добежать до бомбоубежища, – она отправила их мистеру Сесилу с Риджент-стрит, который платил ей по три гинеи за каждый, а потом выдавал за свои. Швырнув оставшиеся работы в мусорное ведро, она обзвонила компанию обаятельных подонков общества, к которой принадлежали ее друзья, и созвала их на вечеринку в маленькую, элегантно обставленную однокомнатную квартиру.

– Ешьте, пейте и предавайтесь любви! – воскликнула мисс Вудс. – Поскольку уже завтра мы вступаем в добровольческие подразделения помощи фронту.

Она стояла перед камином с бокалом шампанского в руке: крупная смуглая женщина лет сорока с некрасивым, слегка потасканным лицом, большой грудью и удивительно стройными ногами.

– Джейн, дорогая, мы ведь просили тебя не ходить на эти фантастические лекции, – воскликнули подонки общества, которые все, как один, тоже туда ходили. – Вуди, я просто не представляю, как ты будешь подносить больным утки!

– Вуди, с чего вдруг тебе это взбрело в голову?

Джейн приготовила друзьям в подарок небольшой набросок – она в образе Флоренс Найтингейл склоняется над постелью героического страдальца. (Да убери же ты свою чертову лампу, Фло!) Оставшись наконец одна, мисс Вудс уткнулась в подушку и зарыдала, размазывая краску для ресниц: непереносимые муки совести вынудили ее пожертвовать беззаботной жизнью и успешной карьерой во искупление греха, в котором не было ее вины, да и самого греха, возможно, не было.

Следующее письмо было написано девичьим почерком, немного сползающим вниз в конце каждой строки. «Признак депрессии, – отметил Джозеф Хиггинс, поскольку только два дня назад прочел об этом в воскресной газете. – Еще одна медсестра. Наверное, ей, бедняжке, совсем туда не хочется».

Тут он ошибся. Эстер Сэнсон всей душой стремилась в Геронс-парк.

Стоя с письмом в руке, она глядела на мать и улыбалась: уж слишком близко к сердцу принимала миссис Сэнсон последние события в Геронсфорде, где располагалось одно из подразделений Добровольческой женской службы.

– Нет, мам, ни за что не поверю! Ну не могла она связать носки для моряков из этой детской пряжи! Ты все выдумала!

– Даю тебе честное слово, Эстер, одна пара – розовая, другая – голубая. Я глазам своим не поверила, когда увидела. Я ей говорю: «Миссис Толсти…»

– Миссис Толсти!.. Мама, ты меня разыгрываешь, таких фамилий не бывает!

– Честное слово, миссис Толсти или что-то в этом духе… «Миссис Толсти, – говорю я ей…» – Мать внезапно замолчала, и веселый огонек в ее голубых глазах померк. – Кому ты пишешь, Эстер? Неужели в госпиталь?

– Я буду медсестрой в стационаре, – быстро ответила Эстер. – Я указала, что не могу уехать из Геронсфорда. И оставаться на ночные дежурства тоже не смогу.

– Но авианалет может случиться и днем. А если во время налета я окажусь заперта здесь, в квартире на последнем этаже? Ведь я, со своей

больной спиной, буду совершенно беспомощна!

– Твоя спина в последнее время тебя почти не беспокоит, дорогая! Выбралась же ты сегодня на встречу в местное отделение Добровольческой женской службы.

– И теперь чувствую себя просто ужасно! – воскликнула миссис Сэнсон. В то же мгновение, словно по волшебству, у нее под глазами прорисовались темные круги, и лицо исказилось выражением сдерживаемой боли. – В самом деле, Эстер, ты приносишь в жертву нас обоих! Я просто не справлюсь тут без тебя.

Она сидела на диване, свернувшись клубочком, как котенок, и смотрела на дочь из-под длинных светлых ресниц. Старое испытанное средство до сих пор ни разу ее не подводило.

– Конечно, дорогая, если тебе очень хочется…

Неподвижно стоя у окна, Эстер смотрела на открывавшийся перед ней чудесный сельский пейзаж. Впервые за всю свою жизнь она промолчала. В этом году ей исполнилось двадцать семь лет. У нее были узкие ступни и тонкие руки, которые принято связывать с хорошими манерами, и правильное, овальной формы лицо, обрамленное тусклыми волосами, словно у мадонны, спустившейся из ниши в стене тихой старой церкви и сдержанно шествующей сквозь бушующие страсти незнакомого мира. И хотя Эстер не привыкла противиться воле матери, она понимала, что теперь решение предстоит принимать ей одной. Медленно отойдя от окна и повернувшись к нему спиной, она сказала:

– Дело не в том, хочется мне или нет, просто я должна это сделать.

– Но почему, дорогая?

– Потому что я не могу оставаться в стороне. А кроме того, там у меня появятся какие-то навыки, какая-то… ну, не знаю… другая жизнь! Подумай, какой одинокой и беспомощной я останусь, если с тобой что-нибудь случится. У меня не будет ни денег, ни знаний, ни друзей… А так хоть получу какой-то опыт… Кроме того, я всегда хотела ухаживать за больными…

– У тебя слишком возвышенные представления, дорогая, – заметила миссис Сэнсон. – На самом деле это просто ужасно: грязь, убожество и вонь.

Эстер несколько лет нежно ухаживала за совершенно здоровой матерью и в этом замечании не услышала ничего для себя нового. Она только лишь улыбнулась и сказала, что готова к любой работе.

– Ведь я иду туда не ради удовольствия, правда? Возможно, придется с утра до вечера мыть полы, и мне даже не доверят стелить постели. – Она подошла и села на пол перед диваном, уткнувшись головой в материны колени. – Мамочка, не сердись! Ты тоже должна принести жертву. Ты у нас сильная и храбрая, соберись с духом и отпусти меня.

Мать отодвинулась и, свернувшись испуганным комочком в углу дивана, закрыла свои большие голубые глаза маленькими ладошками.

– Но авианалеты, Эстер! Авианалеты! А если я окажусь здесь, наверху, одна-одинешенька, когда вокруг начнут падать бомбы? Как же я справлюсь? Что я буду делать? Эстер, дорогая, не оставляй меня, скажи, что ты отказываешься… Порви письмо!

Однако Эстер встала, медленно, словно через силу, сошла вниз по лестнице и опустила письмо в почтовый ящик.

Два следующих конверта были надписаны знакомыми Хиггинсу почерками. В одном он распознал каракули старого мистера Муна – хирурга, работавшего в Геронсфорде с незапамятных времен, а в другом – руку местного анестезиолога Барнса.

– Что же получается, они оба сюда собрались? – удивился Хиггинс, хмуро разглядывая конверты. – Мне казалось, что по крайней мере Барнс поедет куда-нибудь в другое место. Ведь у военнослужащих нет выбора, они должны ехать туда, куда их пошлют…

Примерно то же самое сказал мистер Барнс, когда они с мистером Муном, отправив письма, возвращались домой.

– Я подал заявление в Геронс-парк, чтобы иметь возможность время от времени помогать отцу, но теперь мы на военной службе, нравится нам это или нет.

– Мне, пожалуй, нравится, – ответил мистер Мун, двигаясь рядом с приятелем по круто поднимавшейся вверх дороге. Благодаря добросовестным утренним пробежкам он ни капли не запыхался. – Даже очень нравится.

Немного сутулящийся и полноватый коротышка Мун походил на Черчилля в миниатюре, с розовыми щечками и пушистыми седыми волосами, заметно редеющими на макушке. Его голубые глаза лучились добротой, и разговаривал он словно персонаж романа Диккенса, пересыпая свою речь маленькими смешками и междометиями, – правда, без диккенсовской слащавости.

– Теперь все будет по-другому, – сказал Барнс.

– Знаешь, а я не против перемен, Барни, – ответил Мун, чуть скривившись. – Теперь у меня будет возможность вырваться из дома. Сам не пойму, как я столько выдержал. Пятнадцать лет прожил тут один-одинешенек! И не было дня, когда бы я не начинал вдруг прислушиваться… мне постоянно чудилось, будто я слышу смех моего мальчика, его шаги по ступенькам. Да что говорить… Теперь в глубине души я даже рад – в смысле теперь, когда началась война. Он как раз подходил по возрасту, и мне бы пришлось провожать его во Францию или куда-нибудь на Восток. А потом я с нетерпением ждал бы новостей и получил бы сообщение, что он пропал без вести или убит, причем без всяких подробностей. Просто прислали бы телеграмму… Наверное, я бы этого не перенес. И его мать не перенесла бы, будь она сейчас жива. Очевидно, богам видней, что к добру, что к худу, правда, Барни? Мог ли я представить себе времена, когда я буду радоваться, что моего мальчика убили?

Барнс промолчал, но не от недостатка сочувствия: просто он всегда с трудом находил нужные слова. Ему было под сорок. Невысокий и не очень привлекательный внешне, скромный почти до болезненности, он обладал неотразимым обаянием прямодушия. Барнс тоже был рад предстоящим переменам.

– Я постоянно думаю об этой девушке, которая умерла во время операции, мисс Эванс, – сказал он. – Я сегодня получил анонимное письмо с обвинениями в ее смерти. Наверное, даже хорошо, что мне придется оставить практику анестезиолога. Теперь я стану храбрым капитаном Барнсом на службе королю и отечеству, а к тому времени, когда война закончится, это дело уже забудут.

– Мой милый юноша, вы совсем не виноваты в ее смерти!

– Ну, теперь-то мы это знаем, – пожал плечами Барнс, – а тогда… Мне показалось, что трубки кислорода и закиси азота переплелись. Я пошел в операционную и попросил их проверить; к тому времени, разумеется, все уже убрали, однако никто ничего необычного вроде бы не заметил. Но ведь персонал в больнице в основном из местных, и мой вопрос вызвал у них подозрения; наверняка они судачили между собой. Даже после завершения расследования мать девушки обвинила меня в смерти дочери. Это было ужасно! Разумеется, родня решила, что результаты расследования подтасованы. Мать заявила, что они заставят меня уехать из города. Вполне допускаю, что они своего добились бы. В таком маленьком городишке, как Геронсфорд, всякая дрянь прилипает очень легко. Так что мне, можно считать, повезло, что война началась именно сейчас. Отец справится со своей практикой и без меня, а к тому времени, когда я вернусь из армии, все забудется.

– Да, чудной народ – здешние пациенты, – заметил Мун, задумчиво шагая рядом с приятелем. – Подумать только, это после всего, что вы, Барнс, и ваш отец сделали для города!

Еще два письма: оба от женщин. Первый конверт из красивой серовато-голубой бумаги с аккуратно приклеенной в углу маркой

был надписан красивым, круглым почерком. На втором, простом, адресованном сестре-хозяйке, почерк был неровным, сбивающимся. Фредерика Линли из добровольческого подразделения помощи фронту и сестра Бейтс из Королевского армейского сестринского корпуса имени королевы Александры сообщали в военный госпиталь…

Отец Фредерики всю жизнь прослужил на дальнем форпосте империи и считался там личностью легендарной. Когда по прошествии тридцати лет он вышел в отставку и осел в Динарде, он никак не мог свыкнуться с тем, что местные жители не только не признают в нем легенду, но и слыхом не слыхивали о существовании дальнего форпоста. Война положила конец этой несуразице. Во время своего спешного бегства в Англию он познакомился с богатой вдовой, которая относилась к отважным первопроходцам Востока с должным пиететом, и сделал ей предложение. Фредерика встретила эту новость, как обычно, спокойно.

– По-моему, она страхолюдина, папа, – сказала дочка. – Впрочем, спать с ней тебе, а не мне.

Вскоре Фредерика поступила на подготовительные курсы и наконец отправила в Геронс-парк письмо, в котором говорилось, что она готова незамедлительно приступить к исполнению своих обязанностей. Поскольку невозможно представить, чтобы расплывшаяся пятидесятилетняя толстуха успешно соперничала с утонченной, сдержанной девицей двадцати двух лет от роду, бывшая вдова не сожалела о ее отъезде.

Реакция сестры Бейтс на перевод с гражданской на военную службу была проста и недвусмысленна. Она подумала: «Наверняка мне удастся найти там симпатичных офицеров». И на случай, если кто-либо осмелится порицать ее за то, что она могла думать лишь о противоположном поле, можно заметить: подобные невинные устремления в большей или меньшей степени разделяли все двадцать будущих членов сестринского корпуса и по меньшей мере пятьдесят добровольных помощниц.

Семь писем: пожилой мистер Мун и молодой доктор Барнс, Джарвис Иден, хирург с Харли-стрит, сестра Мэрион Бейтс, Джейн Вудс, Эстер Сэнсон и Фредерика Линли. Хиггинс нетерпеливо сгреб письма в стопку, обмотал грязной лентой и засунул себе в карман, а потом двинулся вверх по склону, толкая перед собой велосипед. Тогда он еще не знал, что всего лишь год спустя один из этих семи умрет, признавшись в убийстве.

Глава II

1

Сестра Бейтс стояла перед потертым плюшевым занавесом в актовом зале госпиталя и исполняла песню «Деревья». На ее хорошеньком глуповатом лице застыло выражение ужаса, а руки висели по бокам, как куски сырого мяса. Вошедший мужчина был ротным капралом, и все гадали, специально ли он ведет себя как шут гороховый или нет. Капрал поднял руку, требуя тишины, а затем мрачно возвестил:

– Начальник госпиталя!

Каждый начальник госпиталя начинает с того, что требует что-нибудь перекрасить. Считается, что это способствует укреплению его авторитета. Полковник Битон произвел фурор, потребовав, чтобы надпись «мусор» на стоящих в коридоре ведрах заменили на «отходы» – черным по белому, большими буквами. В этот момент его популярность была на пике. Он напоминал бутылку со слишком глубоко утопленной пробкой; хотелось взять его за голову и резко дернуть, чтобы возникло хоть какое-то подобие шеи. В этой бутылке не было почти никакого содержимого – сплошная пена. Полковник обратился к собравшимся с краткой воодушевляющей речью.

– …прошу прощения, что прерываю всеобщее веселье, но, как вы могли заметить, начался авианалет! Подобные мероприятия позволены лишь с условием, что в случае опасности они будут сразу же прекращены. Наличие жертв среди персонала создаст нам дополнительные трудности, – с серьезным видом пояснил он. Все сочли данное замечание глупым и неуместным, поскольку это и так было очевидно. – Кроме того, сегодняшний налет на Геронсфорд причинил множество разрушений, в том числе пострадал центр гражданской обороны. Городская больница переполнена, и часть раненых придется перевезти сюда. Поэтому я прошу всех немедленно разойтись по своим местам. Без паники, – добавил полковник машинально, хотя слушатели восприняли его речь с полным хладнокровием, и, чуть поклонившись сестре Бейтс, стоявшей в нерешительности у края сцены, продолжил: – Нам всем очень понравилось представление, а теперь пора за работу.

Он слез с помоста и торопливо вышел из зала.

– А я не видел никакого представления, – недоуменно признался один из ходячих больных своему соседу.

Госпиталь по форме напоминал гигантское колесо – его спицы образовывали различные отделения с палатами на втором этаже и в подвале, а втулка – большой круглый зал, по форме, размеру и бурному кипению жизни напоминавший вестибюль станции «Пиккадилли-серкус» в час пик. Лифт располагался прямо в зале, лестница огибала его по спирали. Основная операционная находилась на первом этаже, из нее можно было быстро попасть в любую палату, а экстренная – в подвале. Ее использовали только во время авианалетов.

Мэрион Бейтс работала в Геронс-парке операционной сестрой. Она помчалась вниз, чтобы проверить, все ли готово для ночной смены в экстренной операционной, и в голове у нее мешались хирургические инструменты, «Песня песней» и Джарвис Иден. Она догадывалась, что ее жалкие попытки снискать симпатию доктора не увенчались успехом. «Слава богу, до танца дело не дошло! – думала она, проскакивая между створок двери, ведущей в операционную. – Он бы только посмеялся». При мысли о том, каким безумием было рассчитывать таким образом произвести на него впечатление, на лбу Бейтс выступил холодный пот. Вот Фредерика Линли… Но Фредерика ни за что не станет так унижаться. Хорошо хоть сегодня вечером он точно был не с ней. Линли вернулась к себе в палату, а Джарвис ходил по центральному залу вместе с Вудс. Ей не меньше сорока, и лицо у нее помятое, как задний бампер кеба. Зажимы, расширители, ножницы, скальпели. Зато у Вудс красивые ноги! Снаружи гремело и грохотало, слышались разрывы снарядов и треск зенитных пулеметов; даже здесь, на глубине двадцати футов под землей, помещение сотрясалось от бомбежки. «Интересно, о чем он разговаривал с Вудс, – думала Бейтс, машинально перебирая позвякивающие инструменты. – А может, они до сих пор там? Надо тихонько пробраться туда и проверить».

Фредерика вернулась в свою палату вместе с Эстер, у которой в тот день было дневное дежурство.

– Я задержусь, помогу, – сказала Эстер. – Остались всего две свободные кровати, а ночью обязательно привезут новых раненых. В одиночку тут не справиться, особенно сейчас, когда такая нехватка санитаров.

Сменяющаяся медсестра Джонс им очень обрадовалась.

– Дежурный врач еще не закончил обход, Линли. Когда он придет, попросите его выписать морфий двум грыжам и аппендициту, прооперированным сегодня, и посмотреть, что можно сделать с астмой в седьмой палате.

– Хорошо, я ему скажу.

– Черт бы побрал эти авианалеты! – жизнерадостно воскликнула Джонс, напяливая уродливое синее пальто перед пробежкой по парку в сторону бомбоубежища. – Из-за них больные не могут уснуть.

Палата располагалась на первом этаже, напротив главной операционной: просторная комната с высоким потолком и большими окнами; на ночь окна закрывали светомаскировочными шторами.

По стенам комнаты стояли пятнадцать кроватей, между которыми оставался небольшой проход. В открытых шкафчиках были аккуратно разложены вещи больных, на нижней полке – аккуратными стопками лежала военная форма, а шинели и фуражки висели на крючках над изголовьями кроватей. В углу был выгорожен небольшой закуток для медсестер – с письменным столом и парой стульев. Здесь заполняли формы, писали отчеты, спорили с начальством, выпивали бесчисленное количество чашек чая и устраивали всякие нелегальные развлечения. В перегородке проделали довольно большое отверстие, закрытое стеклом, сквозь которое было видно, что происходит в палате. Тот факт, что из палаты также можно было видеть, что происходит внутри закутка, особенно если внутри горел свет, часто ускользал от внимания его обитателей.

Над головой непрерывно гудели моторы самолетов, здание содрогалось от грома расположенных неподалеку зениток и глухих разрывов бомб. Раненые тревожно ерзали в своих кроватях и отпускали глуповатые шуточки:

– Ого, как близко! Прямо на волосок от меня прошла! Им разведка доложила, что у нас сегодня был пудинг, вот они и пытаются прикончить повара.

Штатный больничный юморист сел в кровати и при каждом взрыве бомбы ударял себя по затылку так, что его вставная челюсть вылетала наружу.

– Нечего жечь свет попусту, – строго сказала Фредди и двинулась вдоль кроватей, выключая на ходу все лампы.

В дверном проеме возникла ночная медсестра.

– Ой, мисс Сэнсон, что вы тут делаете?

– Я же сказала, что останусь помочь мисс Линли, если вы не возражаете.

– Ну, разумеется. Полагаю, она очень обрадуется. У нас много работы – в больницу привезли сразу четырех тяжелораненых. Однако если вам что-то будет нужно, посылайте за мной немедленно. Только что позвонили из приемного покоя – поступил больной с переломом бедра, вы уложите его в кровать, ладно? Пусть полежит в тепле, ничего с ногой не делайте. Майор Иден подойдет через пару минут его посмотреть. Пошлите за мной, если я ему понадоблюсь.

Она торопливо удалилась.

– Сколько шума! – спокойно заметила Фредерика, глядя ей вслед.

Вскоре появились двое дружинников с парусиновыми носилками.

– Мы правильно пришли, мисс? Старичок в приемном покое велел нам отнести его сюда самим – все санитары заняты.

– Правильно, положите его вот на эту кровать, в углу. Эстер, займись им, пожалуйста, а я пока закончу с остальными.

Дружинники перенесли мужчину на кровать.

– Почему его сразу не отправили в реанимационную? – удивилась Эстер, взглянув на раненого.

– У них там все забито, и он не так плох, как остальные. Двое уже умерли. По правде говоря, их и нести-то смысла не было, но мы подумали, мало ли… Бомбы попали в штаб гражданской обороны, в паб и еще в несколько мест. Одного парня до сих пор откапывают. Он вместе с другими спасателями как раз собирался на вызов. А теперь его самого нужно спасать, – весело сообщил дружинник и заботливо отбросил мокрую от пота прядь со лба раненого. Потом забрал носилки и, негромко насвистывая, вышел из палаты.

Раненый лежал неподвижно, весь обложенный грелками, с бессильно вытянутыми по бокам руками, закрытыми глазами и перемазанным грязью лицом. Нога была примотана бинтами к длинной деревянной шине. Ботинки сорвало взрывом, одежду изорвало в клочья, но Эстер решила не раздевать его сразу, а подождать, пока под воздействием тепла и покоя пульс станет ровным, а дыхание глубоким. Прижав ладонь к губам раненого, она почувствовала на костяшках пальцев холодное дыхание. Он немного повернул голову, прижавшись грязной щекой к ее запястью с невыразимо трогательным выражением полного доверия и надежды.

– Не бойтесь. Просто полежите спокойно. Теперь вы в безопасности. Все будет хорошо.

Он закрыл глаза, и Эстер отвернулась, чтобы не видеть выражения его лица. Со дня смерти матери прошло всего шесть месяцев. Два дня и две ночи она мучительно следила за тем, как спасатели разбирают груду кирпичей – бывший многоквартирный дом. Своими слабыми руками разгребала балки и бетон, которые сначала оказались ненадежным укрытием, а затем превратились в глубокий склеп. К концу второго дня старшина команды спасателей подошел к ней и, устало вытирая со лба пот и грязь, сообщил, что уже нет смысла разгребать завалы – здание может обрушиться в любую минуту и похоронить под своими обломками и мертвых, и живых. На следующий день дом начали сносить, и наутро следующего дня из-под обломков достали мать. Мамочка, такая красивая, такая веселая и смешная… Бескорыстному сердцу Эстер ее простодушный эгоизм и детские капризы были в сто раз дороже любой добродетели. Одна во всем мире, она, как сомнамбула, прошла через надрывающие сердце подробности опознавания и похорон, а потом глушила раскаяние тяжелым, изнуряющим трудом в больничной палате. В то ужасное время, когда она изо дня в день, словно в бесконечном кошмаре, исполняла свои рабочие обязанности, а по ночам лежала без сна, Вудс и Фредерика пришли ей на помощь. Без невозмутимой рассудительности Фредди и добродушной материнской опеки Вудс Эстер ни за что не одолела бы горечь утраты.

В палату зашла Фредерика.

– Послушай, Эстер, уже десять часов, а я вдруг поняла, что у меня с утра во рту маковой росинки не было. Ты не продержишься тут еще десять минут, пока я сбегаю перекусить? У нас сегодня просто какой-то дурдом! Если я сейчас не поем, то придется голодать до самого утра.

– Конечно, дорогая. Не торопись, я справлюсь.

Фредди убежала. В палату заглянул Джарвис Иден, дежурный хирург.

– Вы не видели старшую медсестру?

– Она в какой-то другой палате. Сходить за ней? – За порогом госпиталя Эстер, Фредди и Вудс обращались к Идену по имени, Джарвис, но сейчас Эстер, соблюдая субординацию, добавила «сэр».

– Нет, не надо. У нее и так, наверное, дел по горло. Майор Мун только что принял раненого…

– Вон он, сэр, лежит в углу. В приемном покое поставили диагноз «перелом бедра». Два с половиной часа назад, когда его откапывали, ему сделали укол морфия. Имя мне не сказали, видимо, еще не выяснили.

– Вы его помыли?

– Нет. Он был в шоковом состоянии, поэтому я решила подождать – пусть согреется и придет в себя. Я правильно сделала?

– Да, все правильно, – ответил Иден.

Склонившись над пациентом, он ощупал короткими тонкими пальцами сломанную кость. Раненый сжался и застонал.

– Потерпите, осталось недолго. Сделаем вам еще укольчик успокоительного, и вы уснете. Ничего страшного, скоро поправитесь. – Иден выпрямился и отошел от постели больного. – Да, действительно, перелом бедра. А в остальном все в порядке. Никаких внутренних повреждений.

Старшая сестра появилась, когда он мыл руки в туалете рядом с палатой.

– Сегодня лучше его не трогать, – сказал Иден, чтобы ввести ее в курс дел. – У раненого шок, но его жизни ничего не угрожает. В приемном покое ему зафиксировали ногу шиной, а завтра прооперируем. Сначала надо еще рентген сделать… – Он сверился с расписанием. – Майор Мун в половине десятого оперирует язву двенадцатиперстной кишки, а затем возьмем нашего.

– Конечно, сэр.

– Хорошо. Оставьте ногу как есть, только помойте его немного, а потом сделайте укол морфия. Утром я его еще раз осмотрю.

– И прикройте раненого

ширмой, – распорядилась старшая сестра, – чтобы свет не беспокоил. Я выдам вам морфий. Кстати, майор Иден, какие будут указания для двух аппендицитов и двух грыж, которые майор Мун сделал сегодня? И еще больной в седьмой палате, у него развился тяжелый приступ астмы…

Они вместе вышли из палаты.

2

Фредерика вернулась, дожевывая на ходу.

– Ты просто ангел, что отпустила меня, дорогая. Никаких происшествий?

– Да нет, все было тихо, только Джарвис заходил. – Эстер пересказала его распоряжения. – Я останусь и закончу с переломом бедра. Можешь пока заниматься своими делами. Я справлюсь.

Фредерика выскользнула из палаты. Свет моргал. Где-то неподалеку упала бомба. Раненый старик вздрогнул и застонал:

– Бомбы! Бомбы! Опять бомбы!

– Это не бомбы, – постаралась успокоить его Эстер. – Это наши орудия.

Но бомбы его уже мало интересовали.

– Больно!

– Потерпите немного, – сказала она. – Вас надо раздеть и немного вымыть, а потом вы уснете и обо всем забудете.

Эстер стояла рядом со стариком, уперев тазик с водой в бедро и перекинув через руку полотенце. Жаль его. Несчастный, потерянный, испуганный маленький человечек… Она обмакнула марлю в горячую воду и начала нежно обмывать его лицо.

3

Старшая сестра оставила на маленькой скамейке поднос с четырьмя таблетками морфия по четверти грана каждая. Фредерика заглянула в журнал назначений. Три «для безотлагательного приема» и одна «в случае необходимости».

– Ты займешься этим, Эстер? Одна для твоего старика, две – обеим грыжам, а аппендицит, похоже, задремал, так что его таблетка пусть полежит, дадим, если потребуется. Я пока посмотрю, что там с астмой.

Эстер зажгла крохотную спиртовку, положила одну из таблеток в чайную ложку, добавила дистиллированной воды и еще раз простерилизовала все вместе в пламени спиртовки, всосала получившийся раствор в шприц и, взяв смоченную йодом ватку, подошла к одному из пациентов с грыжей.

– Вот и все, – сказала она, улыбаясь и вытирая место укола ваткой. – Теперь до утра спокойно проспите.

Он вяло улыбнулся в ответ.

– Спасибо, сестра.

Потом она сделала укол второй грыже и третий – сломанному бедру. Бедолага бормотал про себя:

– Бомбы! Опять бомбы! Все пропало… Теперь нам не выжить!

– Сейчас боль утихнет, и вы уснете.

– Совсем никого не осталось, все погибли… Дом обрушился и завалил нас… – Старик на какое-то время замолчал, потом снова забубнил: – Жалкие бесхребетные остатки великой Англии Черчиля… Забились в свои кроличьи норы, прячемся от могучей немецкой авиации…

Фредерика подошла и встала рядом у изножья кровати.

– Что за бред он несет?

– Похоже, что-то пересказывает. Он не в себе.

– Все погибло, – стонал раненый. – Никого не осталось, я последний…

Из Фредерики вышла идеальная медсестра. Если она и была тронута видом страданий и страха, то внешне ничем этого не выдавала. Ее деловой тон часто действовал гораздо лучше, чем уговоры и утешения. И теперь она мягко, но безапелляционно заметила:

– Вам вредно много разговаривать. Сейчас морфий подействует, и вы уснете. Постарайтесь ни о чем не беспокоиться, ни о чем не думать. Все будет хорошо. Лежите спокойно и потихоньку засыпайте.

Монотонный голос успокоил старика. Он прилег на подушку и замолчал. Фредерика выключила верхний свет и расположила вокруг раненого ширму, оставив его в полной темноте. Лампа на столе в центре палаты отбрасывала желтый круг на слой обвалившейся от взрывов штукатурки. Больные тревожно ерзали, готовясь к долгой ночи, раздалось несколько голосов:

– Доброй ночи, сестра! Благослови Господь! Поцелуй меня перед сном, сестричка!

За окном по-прежнему слышался грохот зениток, в небе, расколотом снарядами, сверкали вспышки, и гул бомбардировщиков периодически заглушался пронзительным свистом падающих бомб.

4

Эстер задула спиртовку и насухо вытерла чайную ложку.

– Ну что ж, дорогая, думаю, моя помощь тебе больше не нужна.

– Да, дружочек. Спасибо, ты меня просто спасла. Сегодня мы ждем еще одного больного из реанимации. Не знаю, как бы я справилась без тебя.

– Может, мне остаться?

– Нет-нет, что ты. Все под контролем. Самое худшее, что из-за проклятых авианалетов больные не спят.

– Думаю, нам с Вуди придется спуститься в это затхлое бомбоубежище. Одна польза от ночных дежурств – тебе разрешают остаться наверху. Как ты думаешь, если мы тихонько ляжем спать, нас оставят в покое?

– Вряд ли, моя дорогая. Джоан Пирсон и Хибберт попробовали, и в результате начальник госпиталя вытащил их из постелей и отправил вниз, не дав даже времени одеться. Теперь все знают, что Хибберт ложится спать в трусах и в майке.

– Нам стесняться нечего. Ну, вытащит начальство меня из постели в пижаме – мне-то что! Надеюсь, Вуди успела выпить чаю.

– Попей здесь, Эстер, потом пойдешь.

– Нет, мне пора домой, а то она будет волноваться, не случилось ли со мной чего. Спокойной ночи. Храни тебя Господь.

– Сладких снов, – ответила Фредерика. – Ты выглядишь усталой, дорогая.

5

В половине одиннадцатого Эстер ушла, и Фредерика, выпив чашечку чаю, принялась за мелкие дела. На ее стол упала чья-то тень.

– Привет, Фредди.

– О, привет, Барни, рада тебя видеть. Хочешь чаю? Свежий, только что заварила.

– Спасибо, с удовольствием, – сказал он устало. – Жуткий был день. Перкинс неделю в отпуске, а больше у нас анестезиологов нет, и я постоянно был в операционной. Много тяжелых ранений – уже двое умерли. Знаешь, что тебе скоро должны привезти еще одного больного? Сложный перелом большой и малой берцовых костей. Ему промыли рану и поставили вытяжку. Решил сбегать, проведать тебя, пока передышка. – Барнс аккуратно поставил чашку на стол, обошел вокруг стола и обнял Фредерику. – Я только и живу что ожиданием нашей встречи.

Она коротко поцеловала его и мягко отстранилась.

– Вам нужно сосредоточиться на работе, капитан Барнс, а не мечтать о девушке!

Если его и задели ее слова, то он не подал виду. Какое-то время он продолжал размешивать чай в чашке, а потом вдруг спросил:

– Фредерика, ты ведь никогда меня не бросишь?

– Конечно, нет, милый, – ответила она как-то слишком быстро и легкомысленно.

Он продолжил задумчиво мешать в чашке ложечкой и, обращаясь скорее к себе самому, медленно произнес:

– Это было бы слишком жестоко. Жестокость и ложь – никогда этого не выносил и никогда не смирюсь…

– Порой жизнь ставит человека перед выбором. Я хочу сказать, что если ты не хочешь быть жестоким, то приходится лгать.

Барнс страшно побледнел и поднялся, глядя в ее большие серые глаза.

– Ну что ж, Фредди… Я предпочту жестокость обману. Уж лучше пусть мне будет больно, но я должен знать правду.

Что-то дрогнуло в ее лице. Она подошла и прижалась к нему, одновременно утешая и ища утешения.

– Ох, Барни… Прости меня, милый. Не надо так переживать. Ты разбиваешь мое сердце. Я никогда тебя не брошу, Барни, и не обману, даю тебе слово.

Он печально посмотрел на ее милое личико и заглянул глубоко в глаза.

– Ах, Фредди, любимая, не пугай меня. От одной мысли, что я могу тебя потерять, подкашиваются колени. Ты ведь любишь меня? Обещай, что всегда будешь моей, прошу…

Она закрыла глаза, прижавшись лбом к его плечу.

– Да, милый, обещаю, всегда, до конца моих

дней.

Из палаты донесся стон больного.

– Сейчас иду… Послушай, Барни, тебе пора, милый. Скоро привезут перелом бедра, а мне надо до тех пор покончить со всеми делами. (Да, да, уже иду!) Спокойной ночи, моя радость.

Аппендицит проснулся и жаловался на боль. Фредерика ввела ему остаток морфия. Больной с переломом на угловой койке тихо стонал во сне: она посветила ему в лицо фонариком и хотела уже вернуться к работе, как тут на пороге возник Джарвис Иден.

– Добрый вечер, красавица. Как твои дела?

– Привет, Джарвис.

– Знаешь, Фредерика, когда лампа подсвечивает твои волосы, ты становишься похожа на прекрасную орхидею. Как тебе удается выглядеть так ярко в простом сером платье? – Перехватив ее взгляд, он торопливо добавил: – Это я в книге прочитал!

– И с тех самых пор выискивал женщину в сером платье, чтобы опробовать, какое впечатление это произведет? – смеясь, ответила Фредди, но сердце в груди сделало маленький кувырок.

«Ну почему я не могу просто спросить, где старшая сестра, и уйти? Нет, обязательно надо отпускать шуточки, которые они воспринимают слишком серьезно!» – подумал Иден, злясь на себя. Он поторопился спросить, где старшая сестра.

– В какой-то другой палате. Тебе она нужна?

– Нисколечко, – ответил Иден.

Фредерика снова улыбнулась:

– Порой, Джарвис, ты смотришь на меня, как на сестру Бейтс!

– А что, я смотрю на сестру Бейтс как-то по-особому?

– Ну, разумеется! Сердито и отрешенно, вот так…

Она придала своему милому лицу выражение чрезвычайной свирепости, нахмурив тонкие брови и сжав пухлые алые губки, чтобы не расхохотаться.

– Ну, как я выгляжу? Смешно? Похоже на то, как ты смотришь на сестру Бейтс?

– Ах, Фредди, – ответил Иден. – Ты выглядишь совсем не смешно. Ты выглядишь обворожительно…

Между ними словно проскочил мощный разряд, подобный удару молнии: она оказалась в его объятиях, подставляя лицо и губы поцелуям, которые он не мог сдержать.

– Фредди… Боже мой! Фредди…

В следующее мгновение он сбросил с плеч ее руки.

– Прости меня, пожалуйста. Я забылся. – Иден застыл, прижав ладонь ко лбу. – Чувствую себя последней скотиной. Прости, и забудем об этом.

Он старался не упоминать, что из них двоих «забылась» главным образом Фредерика.

– Тебе не за что просить прощения, Джарвис. А насчет «забудем»…

Он притворился, что не заметил ее серьезности.

– Просто давай сделаем вид, будто ничего не было, Фредди. Мне ужасно стыдно. Стыдно перед Барни, – пояснил Иден и добавил с вялой улыбкой: – Больше никогда не строй таких смешных рожиц!

Она поднялась, глядя в его лицо, и выскользнула из палаты. В закутке появилась сестра Бейтс. Вне себя от ярости и гнева она презрительно произнесла:

– Ах вот вы где, майор Иден! Не сомневалась, что найду вас здесь.

– У меня обход, – ответил Иден, уже полчаса как покончивший со всеми делами.

– А во время обходов вы целуете всех медсестер или только некоторых?

– Только старших, – сдержанно ответил он.

Джарвис не хотел так говорить, не хотел напоминать о прошлом, когда Бейтс «случайно» оказывалась в каждой палате, куда он заходил. Он лишь хотел отшутиться, хотел защитить Фредерику от ревнивого любопытства старшей сестры.

– Прошу прощения, милочка, я не собирался подпускать шпильки, – примирительным тоном произнес Иден. – Не надо думать, что мы с Фредди предавались тут любви, и, если честно, кому какое дело?

Она холодно посмотрела на него:

– Джарвис, тебе не стыдно?

– Послушай, Мэрион, давай покончим с этим раз и навсегда. Да, у нас с тобой был небольшой роман. Не надо раздувать из мухи слона. Подобные отношения не могут длиться вечно. Я благодарен тебе за прекрасное время, которое мы провели вместе, но теперь все кончено.

– Только не для меня, – возразила девушка. – После всего, что ты говорил мне, Джарвис, всего, что ты обещал, ты не можешь просто так взять и бросить меня.

– Я не давал никаких обещаний.

– Ты говорил, что любишь меня…

Он оборвал ее, сухо заметив:

– Таких слов я не говорил ни одной женщине на свете.

– Что такое слова? – пылко воскликнула Мэрион. – Кого они волнуют? Мужчины считают, что если они не произнесли трех волшебных слов – «Я люблю тебя», – они ни за что не отвечают. Напрасно ты считаешь себя свободным, Джарвис Иден! Поцелуи – это тоже обещания. И взгляды! Не важно, что обошлось без пылких признаний, – ты позволил мне любить, а я не хочу быть брошенной только потому, что тебе вдруг приглянулась какая-нибудь глупая пигалица вроде Фредерики Линли. Я пойду к Барнсу и обо всем расскажу. Пускай разбирается с теми, кто разрушает его жизнь и мою… Я не отпущу тебя, Джарвис. Ни за что на свете. Я не собираюсь… – Мэрион внезапно замолчала и заплакала, несчастная и беспомощная. – Я не верю, что ты в нее влюблен!

– Я не влюблен ни в одну женщину на свете.

– Нет, ты влюблен во Фредерику Линли и намерен на ней жениться…

– Ты прекрасно знаешь, что я не из тех, кто женится, – нетерпеливо сказал Иден.

Много лет назад одна из его очаровательных дам была назойлива, а в то время он еще не достиг вершин мастерства в умении обходить опасные ситуации. С тех пор Джарвису удалось соорудить надежный щит от подобных покушений.

– Послушай, Мэрион, любовь приходит и уходит, ничего не поделаешь. – Нельзя же говорить, что ты лишь принимал знаки внимания, которые дамы обрушивали на твое беззащитное сердце. – Я хочу вспоминать наши встречи с теплотой и благодарностью, давай не будем все портить.

В ее голубых глазах читалось отчаяние; надеждам пришел конец, и она не могла больше сдерживаться:

– Мне все равно, Джарвис, я не отпущу тебя, я всем расскажу, как ты обошелся со мной, как бросил меня ради Линли. Я заставлю тебя остаться со мной.

Ухватив Мэрион за запястье, Иден сердито уставился в ее испуганное лицо.

– Не посмеешь!

– Еще как посмею! Клянусь, я так и сделаю. Я подам на тебя в суд за обман, я выставлю тебя в таком свете, что ты никогда не отмоешься. Все твои дамы с Харли-стрит…

Он с отвращением оттолкнул девушку и твердым шагом вышел из закутка в холл. Мэрион замерла на мгновение, затем поплелась следом. Никто из них даже не оглянулся.

Фредерика, отступившая было в темноту за ширмой, подошла к двери и замерла.

– О боже! Неужели она и правда скажет Барни! – Сквозь тонкую перегородку Фредерика прекрасно слышала весь разговор, проходивший на повышенных тонах. – Если она ему скажет, Барни на меня больше и не взглянет. Я потеряю его навсегда, и все из-за такого человека, как Джарвис Иден. Даже если бы Иден любил меня, то все его чувства ко мне остыли бы через неделю, самое большее – через месяц. «Я хочу вспоминать наши встречи с теплотой и благодарностью. Будь умницей и не удерживай меня»… Барни, ты такой добрый и любишь меня гораздо больше, чем я того заслуживаю! Зачем я изменила тебе? Но когда Джарвис приходит, он ничего не говорит, ничего не делает, он даже пальцем меня не тронул до сегодняшнего дня, а у меня подкашиваются ноги! Какое несчастье – снаружи выглядеть бесстрастной механической куклой, а внутри пылать, как раскаленная печь!.. Ладно, – Фредерика пожала плечами, разгладила передник и поправила косынку на голове, – пора заканчивать с тушением пламени и заняться страдающими пациентами.

Человек в углу

что-то забормотал – она подошла к нему и взяла его горячую руку в свою, прохладную и мягкую. «Хорошо хоть Эстер и Вуди ничего не знают!» – подумала она.

6

Эстер только что вернулась с работы и сидела в маленькой гостиной рядом с Вудс, обсуждая тайную влюбленность Фредерики. Милостивое провидение расположило коттеджи персонала у главных ворот парка, и медсестры жили по три или четыре в крошечных домиках с двумя спальнями. Жилье было тесным и неудобным, но водопровод работал исправно, и в каждом доме имелась маленькая кухня с газовой плитой. Для трех девушек, непривычных к жизни в общежитии, к жизни среди шестидесяти женщин различного возраста и социального происхождения, их домик стал островком покоя и отдохновения. Фредерика, работавшая по ночам, спала по очереди с Эстер в спальне наверху, а Вудс спала на раскладушке в общей гостиной.

Они сидели, положив ноги на каминную решетку, и пили какао, несмотря на приказ, предписывавший всем свободным от работы сотрудникам спускаться на время налетов в укрытие.

Эстер задумчиво произнесла:

– Что все находят в Джарвисе Идене? Не пойму. Он, конечно, милый и забавный, но при этом страшен как смертный грех, тощий, седой да еще старый – ведь ему не меньше сорока…

– Ну, спасибо, дорогая, – сказала Вудс.

– Ну, ты понимаешь, я просто хотела сказать, что он не блестящий юноша и даже не старается понравиться женщинам.

– Ты просто ледышка, Эстер.

– Очевидно, поскольку, как выясняется, я единственная женщина во всей больнице, не подпавшая под его чары. А как прошел сегодняшний концерт?

Вудс ухмыльнулась:

– Совсем неплохо. Я столкнулась с казановой, когда он выходил из зала, и притворилась, что в спешке его не заметила. Бедняжка сразу попался на удочку.

– Смотри сама не попадись, Вуди! Вот будет смешно!

– Да, пожалуй, – согласилась Вудс, неприлично хихикая. – Зато Фредерика увидит, что стоит любой женщине свистнуть, как милый Джарвис тут же бежит на зов.

– Она и так это увидит. Посмотри на бедняжку Бейтс.

– Да, конечно, но одно дело, если Джарвис бросит Бейтс и обратит свое внимание на Фредерику, и совсем другое, если в самом начале их отношений он начнет бегать за старой толстой Вуди.

– Ты уверена, что у них начались отношения, дорогая?

– Когда он рядом, Фредди становится похожа на томную курицу. И хотя говорят, что любовь слепа, если так дело пойдет и дальше, Барни непременно обо всем узнает. А он не из тех, кто относится к подобным вещам легкомысленно. Это разобьет ему сердце, но он вычеркнет Фредди из своей жизни раз и навсегда. Барни слишком сильно, я бы сказала, самозабвенно ее любит, он не позволит ей бесцеремонно играть с его чувствами. Мне бы хотелось, если получится, положить этому конец. Не только ради Фредерики, но и ради Барни.

– Надеюсь, ты не влипнешь в какую-нибудь неприятную историю, Вуди, – сказала Эстер, по-прежнему сомневаясь.

Вудс сидела, закутавшись в шаль и вытянув стройные ноги к теплу камина. В следующее мгновение на ее лице прорезались морщинки-смешинки, и она задумчиво произнесла, глядя в огонь:

– Увы, дорогая, все мои истории уже позади. Я прожила в каком-то смысле смешную жизнь, Эстер. Я попадала в самые разные переплеты, но при этом никому не причиняла вреда, разве что самой себе. Однако мне кажется, что если бы представилась возможность повторить все снова, вряд ли бы у меня вышло по-другому. Фредди совсем иная. Она молода и привлекательна, ей обязательно нужно выйти за Барни, нарожать ему кучу прелестных детишек и вить из него веревки. Приобретя горький жизненный опыт, она утратит веру в себя, и тогда, я думаю, она уже не выйдет за Барни. Не станет его обманывать, не захочет признаваться ему в своей слабости. Не знаю, может, все на самом деле не так. Я вообще-то плохо разбираюсь в человеческих характерах, но, как бы то ни было, я всеми правдами и неправдами постараюсь помешать нашему донжуану заморочить ей голову. Вряд ли моему сердцу грозит какая-то опасность. Мне не впервой, я справлюсь.

Она громко рыгнула и постучала себя по груди.

– Святители небесные! Все это жаркое!

– Надеюсь, у тебя получится, Вуди, и Фредерика скажет тебе спасибо.

– Я не нуждаюсь в благодарностях, – спокойно ответила Вуди.

Эстер подняла глаза на полную, жизнерадостную и довольно заурядную с виду подругу и сказала ласково:

– Да, дорогая, я это заметила.

Глава III

1

Когда утром после мощного налета видишь, что мир остался прежним, это кажется чудом. Эстер, кутаясь от холодного утреннего воздуха в плащ-накидку на красной подкладке, шла по парку вместе с Вуди.

– Смотри, вон там, в поле, появилась новая воронка. Наверное, от той бомбы, что упала около десяти. А мне казалось, что взрыв был гораздо ближе.

– Связка из трех, – спокойно заметила Вуди на привычном для живущих под бомбежками жаргоне. – Там дальше, в парке упала еще одна… Видишь, где просвет среди деревьев? Еще немного левее, и угодила бы в кухню-столовую. Вот бы их всех там тряхнуло!

Перелом голени был приятно удивлен, увидев Эстер утром в палате.

– Доброе утро, сестрица. Что-то я вас раньше тут не замечал.

– А я вас замечала, – с улыбкой сказала она, подходя к пациенту с влажной фланелевой салфеткой в руках. – Вчера, когда вас выкатывали на каталке из операционной. Вы не обратили на меня внимания.

– Не может такого быть, – ухмыльнулся больной.

Приятный молодой человек, стройный, светловолосый, с яркими голубыми глазами… Как правило, Эстер было ужасно скучно общаться с положительными молодыми людьми, но она распознала в нем нечто особенное.

– Как вы себя чувствуете?

– Не так уж плохо для семи часов утра. Мне сказали, что у меня перелом большой и малой берцовых костей. Вы можете объяснить, что это значит?

– Это значит, что вы сломали лодыжку. Теперь вашу ногу поместили в вытяжку, чтобы развести осколки и дать им правильно срастись. Проведете в таком положении несколько недель, потом вам наложат гипс, и вы сможете передвигаться на костылях, а когда нога окрепнет, гипс снимут. Выздоровление, конечно, займет довольно много времени, но бывают вещи и пострашнее.

Он внимательно посмотрел на нее:

– Вы все это говорите, только чтобы меня утешить?

– Я никогда не говорю «только чтобы». Дайте мне другую руку.

– Хотите подержать меня за руку? – с улыбкой спросил пациент.

– Только чтобы помыть ее. И не пытайтесь флиртовать со мной – я этого не люблю! – Эстер резко опустила рукав его пижамы.

– Прошу прощения, – сказал он удивленно и немного обиженно.

Она посмотрела на его одежду, сложенную в шкафчике, и стоящие снизу туфли, которые хоть и пострадали от обломков, но все же сохранили красивый темно-коричневый цвет, который бывает только у дорогой кожи.

– Вы гражданский?

– Нет. Я годен к несению военной службы на флоте. Просто приехал домой на побывку и помогал на своей старой работе.

Эстер не стала спрашивать, что это за работа, однако слово «домой» привлекло ее внимание.

– Вы живете в Геронсфорде?

– Неподалеку. Знаете большую пивоварню возле Годлистоуна?

– Вы хотите сказать, что вы пивовар? – со смехом сказала она.

– Вообще-то да, а что вас удивляет?

– Просто вы не похожи на пивовара, вот и все.

На его губах мелькнула ироническая улыбка.

– По-вашему, я

смахиваю на гомика?

Живя замкнутой жизнью в маленькой квартирке вместе с матерью, Эстер не привыкла общаться с мужчинами на равных, не умела распознать добродушного подтрунивания. Смутившись, она немного неуверенно ответила:

– Нет, конечно. Я привыкла считать, что пивовары – это здоровенные мужчины с мускулистыми руками и красными носами.

– Не знаю, как насчет мускулистых рук, – сказал перелом лодыжки, бросив взгляд на обтянутый рукавом больничной сорочки мощный бицепс, – но красный нос – это только вопрос времени. Впрочем, я, можно сказать, предводитель пивоваров. Я владелец пивоварни.

– Понятно.

– Так что если вдруг захотите хлебнуть бесплатного пивка…

– Вообще-то я не очень люблю пиво, – извиняющимся тоном произнесла Эстер.

– Жаль, – ответил перелом лодыжки. И тихо добавил: – В будущем вам предстоит столкнуться с ним в больших количествах.

Старшая сестра дневной смены торопливо вышла из закутка, где принимала дела у напарницы, дежурившей ночью.

– Как идут дела? – поинтересовалась она у Эстер.

– Все в порядке, спасибо.

– Вы не забыли, что у восьмого номера в половине десятого операция?

– Да, помню.

– А потом перелом бедра.

Сестра подошла к угловой кровати. Ширмы, закрывавшие ее ночью, были уже раздвинуты.

– Доброе утро. Как ваше самочувствие?

– Ночь была ужасна, – ворчливо ответил больной, с трудом разлепив набухшие веки.

– Ваша фамилия Хиггинс?

– Да, правильно, – ответил он, – а кого интересует моя персона?

– Нас всех интересует. Мы не смогли вчера выяснить. Вы работаете почтальоном?

– Работал. Теперь, похоже, уже не смогу.

– Глупости какие, конечно, сможете, – уверенно заявила старшая сестра. Перед тем как возобновить обход, она повернулась к Эстер: – Похоже, он совсем пал духом. Поговорите с ним насчет предстоящей операции. И еще, я думаю, полиция уже оповестила его жену. Если она придет, попросите посидеть с ним, пока его не заберут на стол.

– Хорошо, сестра.

– Было бы неплохо, если бы вы оставались в операционной, а потом отвезли его обратно. Кстати, перед ним будет операция на двенадцатиперстной кишке. Не хотите посмотреть? Вы когда-нибудь видели операцию на брюшной полости?

– Нет, никогда, сестра, я бы посмотрела.

– Отлично. Две других сестры в палате вполне смогут вас на час отпустить. Можете забрать Хиггинса в операционную пораньше. Тогда он не будет своим унылым видом расстраивать остальных, и, кроме того, вы отделаетесь от его жены, если она будет вам тут мешать.

Миссис Хиггинс оказалась совершенно несносной особой. В девять утра Эстер вместе с санитаром уложила старика на каталку и повезла его через большой круглый зал в сторону операционной.

2

Современные операционные уже не делают ослепительно-белыми: яркая белизна утомляет глаза хирургов и способствует возникновению коварных теней. Поэтому стены операционной в Геронс-парке были облицованы зеленой кафельной плиткой. По углам стояли стеклянные шкафы с инструментами, а вдоль стен тянулись полки, уставленные стерилизационными биксами. Операционный стол располагался в центре, под круглой металлической лампой, оснащенной множеством установленных под углом зеркал, чтобы освещать операционное поле с разных сторон и исключить возникновение тени от рук хирурга и его инструментов. Стол из легкого прочного металла стоял на одной-единственной центральной опоре, чтобы ножки и перекладины не мешали подойти к больному, и был оснащен педалями и рычагами, позволявшими опускать и поднимать как саму плоскость стола, так и различные его части. Поверхность стола была покрыта пористой резиной, обернутой в тканевую простыню. Носилки устанавливались сверху, а потом стальные подпорки убирали, чтобы после операции больного можно было транспортировать, не причиняя ему лишнего беспокойства. Справа от стола стояли два столика на колесиках: на одном были разложены хирургические инструменты для предстоящей операции, а на другом – лотки с ножницами, ланцетами, иглами, кетгутом и тампонами. Слева от стола располагались поднос на высокой подставке для использованных инструментов, лоханка с антисептической жидкостью и парочка ведер для пропитанных кровью тампонов. В углу операционной был расстелен резиновый коврик, на котором пересчитывали использованные тампоны и сверяли результат с числом, написанным мелом на доске, висящей над стерилизационными барабанами, откуда вынимали тампоны. С помощью радиаторов парового отопления, спрятанных в углублениях стен, в помещении поддерживалась высокая температура. Воздух наполнял специфический запах эфира.

Когда Эстер привезла на каталке Хиггинса, Барни, сидя у изголовья стола, давал наркоз пациенту. Справа от него на каталке был установлен какой-то большой аппарат с двумя железными баллонами с веселящим газом и кислородом и большой банкой воды, через которую пробулькивала анестезирующая смесь. Дыхательный мешок из красной резины в сетчатом чехле ритмично вздымался и опускался вместе с дыханием пациента.

Хиггинсу еще в палате сделали укол морфия и атропина; теперь его клонило в сон.

– Вам придется немного подождать, – предупредила его Эстер.

Она вкатила больного в смежную с операционной комнату и опустила задвижку изнутри, чтобы пациента не беспокоили.

– Полежите тихонько. Вас ничто не беспокоит?

– Немного хочется пить, мисс, – сказал Хиггинс, облизывая пересохшие губы.

– Боюсь, что это действие атропина. Ничего, если я на минутку отойду? Мне нужно взять халат.

– Конечно, идите.

Вудс и Бейтс стояли в комнате для переодевания в длинных зеленых халатах, скрепленных на затылке и на запястьях пластырем. На шее у Вудс висел на завязках продолговатый кусок зеленой марли, который предполагалось натянуть на нос и рот при входе в операционную. На Бейтс была более сложная маска, похожая на паранджу и закрывавшая всю голову. Глаза, смотревшие на Эстер сквозь узкую прорезь, казались очень большими и голубыми на зеленом фоне.

– Наденьте халат, сестра, если хотите присутствовать на операции.

Майор Мун отвернулся от раковины, держа мокрые руки на весу. Он был одет в белую хлопчатобумажную майку и мятые белые брюки. Вудс протянула ему стерильное полотенце и подала зеленый халат, в который он влез, держа вытянутые руки на отлете. Затем на голову Муна надели круглую зеленую шапочку, а сверху – небольшую лампу, закрепленную на налобном ремне. Вудс натянула на Эстер халат и продолговатую маску, как у нее самой, и, торопливо подхватив аккумулятор, соединенный с налобной лампой гибким проводом, двинулась следом за майором Муном в операционную, словно паж со шлейфом невесты в руках.

Пациент дышал спокойно, его глаза были закрыты, голова немного наклонилась в сторону. Джарвис Иден в маске и халате уже стоял рядом с пациентом, нетерпеливо ожидая начала операции. Майор Мун подошел к столику на колесах и остановился, изучая разложенные на нем инструменты. В анестезионной, дверь которой осталась приоткрытой, Эстер слышала бормотание старого хирурга:

– Что за старый хлам у нас тут собран! С таким инструментом ничего толком не сделаешь…

Вуди обожала майора Муна. Он напоминал ей мистера Черчилля, а мистер Черчилль был кумиром всей

Британии.

– Дайте нам инструменты, и мы доведем работу до конца, – процитировала она премьер-министра.

Сестра Бейтс негодующе тряхнула головой. Ох уж эти добровольцы! Что они себе позволяют!

– Потише, пожалуйста, сестра! Вы здесь не для того, чтобы…

Из анестезионной послышался отчаянный крик. Хиггинс, вцепившись в Эстер, силился сесть на носилках, всматриваясь в дверь операционной и беспрестанно повторяя:

– Где я слышал этот голос? О господи, я должен вспомнить! Где я слышал этот голос?..

3

Майор Мур удивленно поднял голову.

– Кто это? – резко спросил он.

Вудс захлопнула дверь и, привалившись к стене операционной, торопливо сказала:

– Следующий в очереди, Хиггинс, перелом бедра. Наверное, на него так морфий подействовал.

Слышно было, как в соседней комнате Эстер успокаивает старика.

Мун и Иден, пожав плечами, повернулись к лежащему на столе пациенту. Барни опустил маску и немного обеспокоенно спросил:

– На тебе лица нет, Вуди! Что с тобой? Ты не заболела?

– Тебе показалось, – торопливо ответила она. – Все нормально.

С деловым видом Вудс подошла к столу, сняла с больного одеяло, задрала фланелевую рубаху, размотала бинты и убрала стерильные салфетки, обнажив живот.

Иден взял кисточку и флегматично принялся смазывать йодом чуть вздымающуюся поверхность тела. Подошедший майор Мун встал напротив, и вместе они обложили живот больного стерильной зеленой тканью, оставив открытым только небольшой желтый квадрат. Со стороны они напоминали двух женщин, помогающих друг другу застелить постель. Иден произнес со смешком:

– Вынужден сообщить вам, сэр, что у пациента прыщик как раз на линии разреза.

Мун, который прощупывал пальцами расслабленный живот, рассеянно улыбнулся и кивнул Барнсу:

– Что ж, он вполне готов.

Без лишних слов хирург взял нож и не спеша сделал длинный глубокий разрез через весь желтый квадрат, явно не утруждая себя особым прицеливанием. Ткани расходились за острием ножа, как кильватерная струя за кораблем, за беловатыми жировыми отложениями на свет выходили темно-красные глубины. Иден перекрывал кровеносные сосуды взятым у сестры Бейтс зажимом, а Мун перевязывал их кетгутом. Кровь не хлестала потоком, но тампоны и инструменты были забрызганы. Барнс открыл рот пациента и ввел ему в горло короткий резиновый шланг, чтобы дыхательные пути оставались свободными.

Запустив руку в рану, Мун уверенными движениями скальпеля отделял покрытый переплетениями вен желудок от спаек. Так стирают тонкое старое кружево: его руки двигались с такой же осторожностью, с таким же вниманием к мелким деталям. Когда желудок был наконец полностью высвобожден, врачи аккуратно обернули колышущийся синевато-розовый шар влажной зеленой марлей и положили у края разреза. Мун повернулся к Барни и совершенно невозмутимым тоном, как будто просил передать ему масло на бутерброд, произнес:

– Можешь подбавить наркоза?

Барни чуть подкрутил кран. Пациент негромко всхлипнул и снова умолк.

Майор Мун ополоснул руки в стоявшей рядом миске с физиологическим раствором, мутном от крови с резиновых перчаток. Бейтс распорядилась:

– Поменяйте раствор, сестра.

Майор Мун добрался до двенадцатиперстной кишки.

Вудс вывалила запачканные кровью тампоны на резиновый коврик и принялась их раскладывать. Чуть обернувшись, она вполголоса спросила у вернувшейся в операционную Эстер:

– Как там себя чувствует старичок?

– Да вроде успокоился. Ему показалось, что он где-то слышал твой голос.

– Я догадалась, – сухо ответила Вудс. Присев на корточки, она принялась сосредоточенно сортировать тампоны с помощью длинных щипцов, стараясь держать их подальше от своего безупречно чистого халата. – Как тебе полостная операция?

– Если честно, меня немного мутит.

– Да и выглядишь ты как-то бледно… Наверное, из-за жары. Думаю, тебе лучше присесть.

Эстер послушно уселась на табуретку. Барни посмотрел на нее поверх маски и удивленно поднял бровь. Он надел на пациента резиновую маску и закрепил ее эластичными ремнями, отчего лицо больного приобрело неприятное сходство с поросячьей мордой.

«У них такой вид, словно они свинью режут», – с отвращением подумала Эстер.

Майор Мун вдруг резко выпрямился:

– Вот она где! Видите? Так и есть – язва… Сестра, тампон. Хотите взглянуть? Сейчас, я только вытру тампоном… Вот! Какой прекрасный образец язвы двенадцатиперстной кишки!

Вудс заглянула через его плечо в открытую рану. Эстер поежилась. Вуди подошла к ней.

– Твой старичок вроде успокоился. Может, все-таки посмотришь на язву?

– Нет, не сегодня. Жара меня совсем доконала.

– Тогда лучше подожди снаружи, пока они разберутся с Хиггинсом.

Сестра Бейтс открыла маленькую стеклянную баночку и заправила иглы кетгутом. Иден вытащил голубовато-розовые кольца кишечника и придерживал их рядом с желудком, пока Мун резал и сшивал. Наконец они запихнули все обратно в живот и аккуратно разложили по местам.

– Все, осталось совсем чуть-чуть, Барни. Начинай выводить его из наркоза. Иден, поднажми, если можешь.

Операция закончилась. Мун бросил последний зажим в лоток, стянул перчатки и теперь стоял, глядя на пациента с выражением спокойного удовлетворения. Операция прошла нормально, без суеты, и язва была такая хорошенькая. Он направился в душевую, и Иден почти сразу последовал за ним.

– Так и знал, что это не дивертикул… Кроссли, посмотрев рентгеновский снимок, заподозрил, что это может быть дивертикул…

Бейтс и Вудс перевязали желтый от йода живот, украшенный теперь пятидюймовым красным шрамом, отбросили в сторону резиновые коврики и освободили рот и нос пациента. Барни привел в порядок свою тележку, потянулся и пошел в душевую. Вудс носилась по операционной: выкинула использованные бинты и тампоны, сменила миску с физраствором, принесла новый баллон с газом, прижимая его к груди, словно черного младенца, убрала использованные трубки и обрывки марли с тележки анестезиолога и принесла новую интубационную трубку в эмалированном лотке. Эстер вкатила в операционную Хиггинса. Его подняли на стол и вытащили из носилок металлические штанги, оставив парусину на месте. Старик смотрел прямо перед собой испуганным затуманенным взглядом.

Подошедший Барни взял пациента за руку и заговорил мягким, успокаивающим тоном:

– Все будет хорошо, старина. Сейчас я надену на вас маску, и после пары вздохов и выдохов вы спокойно уснете, а проснетесь уже в своей постели.

Хиггинс повернул голову на подушке:

– Сестра! Сестра!

– Да, – сказала Эстер, – я тут, с вами.

– Я поправлюсь, сестра? Скажите мне.

– Все хорошо, Хиггинс, честно. Операция совсем несложная, вам не о чем беспокоиться.

– Что они со мной будут делать? – жалобно спросил он, обводя взглядом операционную, стараясь при этом не смотреть на разложенные инструменты.

У Барни было предубеждение против анестезионной. Он предпочитал давать наркоз прямо на столе, но признавал, что это может спровоцировать лишние страхи. И теперь он мягко и терпеливо объяснил:

– Ничего страшного, Хиггинс. У вас сломана бедренная кость, и мы собираемся продеть в нее чуть выше колена маленькую стальную шпильку, чтобы она удерживала кость на месте. Вот, собственно, и все.

Операция несложная и займет совсем немного времени. Ведь правда же, сестра?

– Совсем несложная, – подтвердила Эстер.

– А это не опасно, сестра? Я точно проснусь?

– Ох, ну конечно, Хиггинс. Вам нечего бояться.

– Вы мне обещаете, сестра? – настаивал он. – Обещаете?

– Конечно, Хиггинс, обещаю.

– Вы скажете это моей жене, деточка? – взволнованно попросил старик. – Она ждет в холле и будет сильно волноваться. Скажете ей, что нет никакой опасности, хорошо?

– Хорошо, Хиггинс, я ей скажу. Сразу же, как только вы уснете.

Он откинулся на подушку и успокоился.

– Спасибо, деточка, храни тебя Бог.

Барни надел пациенту резиновую маску, которая закрыла ему рот и нос.

Вода в небольшой стеклянной банке, установленной в подставке на тележке, весело забулькала – через нее начал проходить веселящий газ.

– Дышите спокойно, старина. Расслабьтесь. Не надо спешить…

Голос Барни звучал тихо и успокаивающе, а руки крепко прижимали маску к лицу пациента.

– Спокойно, старина, спокойно. Не волнуйтесь…

Майор Мун и Иден вернулись из душевой, натягивая чистые перчатки.

4

Что-то пошло не так. На скулах Хиггинса, выступающих над маской, появился багровый оттенок. Он шумно дышал, его накрытые одеялом конечности судорожно подергивались. Цепочка пузырьков в банке выглядела уже по-другому: Барни убавил газ и добавил кислород.

Две минуты спустя лицо пациента по-прежнему было багровым, красный дыхательный мешок в черной сетке надувался и опадал с тяжелым хрипом. Теперь в банке пробулькивал только кислород. Майор Мун встревоженно заметил:

– Цвет лица прямо ужасный.

– Ничего не понимаю… – Барни торопливо осмотрел аппаратуру, чтобы удостовериться в ее исправности. – Сейчас он получает только кислород.

– По-моему, воздух поступает беспрепятственно, – сказал Иден, глядя на вздымающийся дыхательный мешок. – Я сейчас введу воздуховод в трахею, чтобы уж наверняка.

Он взял с подноса резиновую трубку, обмакнул ее конец в баночку со смазкой, отодвинул маску и просунул трубку Хиггинсу в горло. Синие губы сомкнулись вокруг металлического загубника, и Барни вернул маску на место. Прошла еще минута, и дыхание изменилось. Вздохи стали неглубокими и беспорядочными. Подергивания сменились конвульсиями, а синевато-багровый цвет лица перешел в свинцово-серый, гораздо более пугающий. Барни, глядя на больного, произнес:

– Он умирает.

Майор Мун начал делать искусственное дыхание, плавно нажимая на грудную клетку. В его медленных и ритмичных движениях чувствовалась тревога. Барни открыл маленькую бутылочку и наполнил шприц. Введя иглу сквозь ребра прямо в сердце, он коротко бросил Вудс:

– Сделайте ему корамин внутримышечно.

Даже неглубокое дыхание теперь остановилось. Майор Мун продолжал свою работу, медленно надавливая и отпуская грудную клетку. Барнс беспомощно стоял рядом. Через минуту он спросил:

– Может, добавить кислорода?

Иден пожал плечами.

– Я бы ввел корамин внутривенно, – сказал Мун, не прекращая искусственное дыхание. – Как последнее средство, – мрачно добавил он.

Барнс нашел вену и ввел иглу.

– Думаю, уже бесполезно.

Через пять минут Мун с трудом распрямился и сцепил руки за спиной.

– Все, конец.

Эстер, сжавшись от ужаса, стояла у изножья стола. «А это не опасно, сестра? Я точно проснусь?» И она ему обещала: «Ну конечно, Хиггинс, обещаю». «Вы скажете это моей жене, деточка? Скажете ей, что нет никакой опасности, хорошо?» – «Хорошо, Хиггинс, я ей скажу. Как только вы уснете». «Спасибо, деточка, храни тебя Бог». Его последние слова. Он улыбнулся ей и повернул голову на подушке, решившись наконец довериться неизведанному, поскольку она обещала ему, что оно не таит в себе никакой опасности. «Спасибо, деточка, храни тебя Бог»… Джозефа Хиггинса не стало.

Глава IV

1

Мало кто из хирургов может остаться равнодушным к смерти на операционном столе. Пациент может умереть стоя или лежа в кровати или даже на каталке, везущей его в операционную, но смерть в маленькой комнатке под яркой лампой наполняет сердца незнакомых ему людей тоской и печалью. Эти чувства будут терзать души врачей до тех пор, пока будничная череда успешных операций не вернет им хладнокровие и веру в себя.

Майор Мун печально произнес:

– Первый случай с тех пор, как я здесь работаю, – и прикрыл лицо умершего простыней.

Они стояли в потрясенном молчании, беспомощно глядя на неподвижное тело. Лицо Идена посерело. Барни был потрясен и раздавлен. Голубые глаза сестры Бейтс округлились от ужаса, на халате у Вудс оказалась маленькая черная крупинка, которую она сняла трясущимися пальцами. Мун непроизвольно перекрестился и прочел короткую молитву. Две больших слезы выкатились из глаз Эстер и побежали вниз по щекам. «Спасибо, деточка, храни тебя Бог…»

Майор Мун взял себя в руки:

– Иден, переложите с Барни его на каталку, чтобы не пришлось этого делать девушкам. С остальным вы справитесь, сестра?

– Я увезу его, – сказала Вудс, бросив взгляд на Эстер. И ради приличия добавила: – Если старшая сестра не возражает.

Бейтс стянула маску через голову:

– Да, конечно. А Сэнсон пусть останется и приберется в операционной. – Ее тон не сулил ничего хорошего для слишком чувствительной медсестры, которая не в силах отвезти тело умершего пациента в морг.

– Сегодня операций больше не будет, – отрывисто произнес Мур. – Только если возникнет что-то требующее экстренного вмешательства.

Он выглядел старым и разбитым.

Когда Бейтс и Эстер вышли в душевую, мужчины собрались вокруг тележки с оборудованием для анестезии. Барни пробормотал:

– Я все проверил… Аппаратура в полном порядке. С чего вдруг такая реакция на наркоз? Старик выглядел совершенно нормально.

– В чем же тогда дело? Трубки не перекрещивались, я следил, пока мы работали.

Цветные резиновые трубки вели от баллонов с закисью азота и кислородом к маске.

– Бог знает, в чем тут дело. Даже не представляю, на что подумать.

– Всякое бывает, Барни, – сказал Иден. – Вроде бы с пациентом все в полном порядке, а он вдруг загибается ни с того ни с сего…

– Теперь мороки не оберешься, – произнес Мун неожиданно легкомысленным и беззаботным тоном. – Естественно, будет расследование. В общем, вонь поднимется до небес. – У майора для всего находились смешные школьные присказки, удивительные для человека его возраста.

– Вонь – правильное слово, как мне кажется, – горько заметил Барни.

– Вы имеете в виду тот случай? – спросил Иден и тут же прикрыл рот ладонью, словно сболтнул лишнее.

– Да, я тоже об этом подумал, – кивнул майор Мун. – Все это, разумеется, полная ерунда, мой мальчик, поскольку вас тогда признали невиновным, однако смерть наступила еще до того, как мы начали операцию, и разговоры, конечно, будут.

– Не надо мне это объяснять! – взорвался Барнс.

– Просто не надо никому рассказывать, – пожал плечами Иден.

– Мой дорогой, вы же понимаете, что в дело сразу вмешается местная полиция, назначат расследование. А у полицейских полно родственников и свойственников… Здесь все друг друга знают. Я вот что подумал, Барни… Я позвоню Кокриллу. Он большая шишка в Торрингтоне и замнет это дело.

– Как нам может помочь большая шишка в Девоне, или Корнуолле, или

где-либо еще?

– В Кенте тоже есть Торрингтон, – пояснил Мун.

– Никогда о таком не слышал.

– Тем не менее. Он расположен посреди холмов. Только не говорите мне, что не слыхали ни о каких холмах в Девоншире!

– Честно говоря, не слыхал, – с улыбкой признался Иден.

– Кокрилл в прошлом году расследовал убийство в Пидженсфорде… Газеты подняли вокруг этого случая ужасный шум, неужели не помните?

– Ради бога, у нас убийством и не пахнет! – произнес Барни с вымученной улыбкой.

Майор Мун усталым жестом отодвинул в сторону налобную лампу и направился в душевую, стаскивая на ходу перчатки.

– Надеюсь. В противном случае круг подозреваемых будет очень узким, – бросил он через плечо.

– Какие глупости вы тут несете, – насмешливо произнес Иден, идя следом за ними.

2

Инспектор Кокрилл, прибывший в госпиталь два дня спустя, был полностью с ним согласен.

– Не могу понять, из-за чего шум, – ворчливо выговаривал он Муну, хлопая себя по карманам старого поношенного плаща в поисках табака и бумаги. – Велика невидаль – смерть от анестезии, у вас, докторов, такое случается сплошь и рядом. Я знал отца молодого Барнса, да и к тому же все равно направлялся в эти края, поэтому решил заехать и сам разобраться. Надеюсь, вы накормите меня обедом?

Не без труда удалось уговорить заведующую столовой, что рацион, рассчитанный на двадцать человек, можно без особого ущерба разделить на двадцать одного. Потом инспектор Кокрилл, маленький, загорелый и сердитый, обошел больницу, по-птичьи засовывая голову в палаты и операционные. Потертая фетровая шляпа с обвисшими по бокам полями сидела на нем как треуголка Наполеона. Сержант Брей, тяжеловесно топавший следом за начальником, старался не упустить из виду ни одной заслуживающей внимания медсестры.

– Мне тут больше делать нечего, – наконец заявил Кокрилл. – Осталось только поговорить с вдовой, поскольку без этого никак не обойтись, а потом я отбуду домой и доложу, что смерть, постигшая пожилого джентльмена, обусловлена лишь его личным невезением.

Инспектор проковылял к небольшому пыльному кабинету, который в этот день предоставили в его полное распоряжение, скатал себе тоненькую сигаретку, бросил шляпу и пальто грудой на стол, уселся и приготовился слушать.

В сопровождении невозмутимого капрала в комнату вкатился большой черный шар и разразился морем слез.

– Ни разу, – всхлипывала миссис Хиггинс, терпеливо стоя на полусогнутых ногах, пока кто-то не подставил ей стул, – ни разу все тридцать семь лет нашей совместной жизни он не произнес ни единого грубого слова! И вот так все кончилось! Сначала этот Гитлер, а теперь еще и госпиталь! Сначала бомба, а теперь еще и преступное невнимание к моему старику! Поверьте, инспектор, я тут такого насмотрелась! Вы не поверите, что здесь творится!.. И вот он лежит в ужасном морге, мимо которого я даже пройти не решусь, и его режут ножами и тычут иголками любопытные люди, которые не знают, что ищут, и не поймут, если найдут. Тридцать семь лет совместной жизни, и вот такой конец, инспектор!

– Я понимаю, миссис Хиггинс, вам сейчас очень тяжело, – произнес инспектор Кокрилл, который даже не делал попыток перекрыть этот поток, а предпочел дождаться, пока первая волна схлынет сама.

Миссис Хиггинс с совершенно несчастным видом шмыгала носом.

– Тяжело!.. Конечно, тяжело, инспектор, и это еще мягко сказано. Я осталась вдовой, а мои дети – несчастными сиротками, выброшенными в ужасный мир без отцовской защиты, и что, хотела бы я знать, намерено делать правительство?

Поскольку миссис Хиггинс полагалась пенсия от почтового ведомства, где долгие годы работал ее муж, а «несчастные сиротки» уже давно были взрослыми людьми, успешно греющими руки на военном положении, правительство, по всей видимости, не собиралось предпринимать ничего экстраординарного.

– И все же я бы хотел кое о чем с вами поговорить. – Инспектор без всякого почтения к армейскому имуществу загасил сигарету прямо о стол и тут же закурил следующую. – Скажите, у вас есть какие-то конкретные жалобы? Известно ли вам что-либо, что объясняло бы смерть вашего мужа?

Утром перед операцией миссис Хиггинс не без пользы провела целый час у постели мужа, выслушивая его рассказ о бессонной ночи в больнице.

– Да тут такое творится, сэр! Его засунули в самый угол, прямо рядом с маленькой комнаткой, где сидят медсестры, а что они там делают – вы просто не поверите! – Вдова во всех подробностях передала услышанное инспектору, который поверил примерно наполовину. – Медсестры крутят интрижки с докторами и позволяют себе такое, что стыдно сказать! – восклицала миссис Хиггинс, снова и снова пересказывая детали. – И это называется медсестры! Шлюхи, другого слова не подберешь! И ни капли сострадания! Он больше получаса пролежал в кровати, прежде чем они удосужились смыть с его лица грязь. Даже чашечки чаю не налили! Вместо этого ткнули иголкой и приказали спать. Спать! Поспишь тут, когда у них творится черт знает что, а ему все видно через окошко! А на следующий день его разбудили в пять часов, снова вымыли, как будто он мог запачкаться, лежа в чистой постели, и дали всего лишь одну несчастную чашечку чаю. Жаль, я не знала, уж я бы притащила бедолаге чего-нибудь поесть. Но я и понятия не имела об операции. Да и зачем она была ему нужна? Эти доктора так и норовят чего-нибудь отрезать. Лично я стараюсь держаться от них подальше. В общем, когда я пришла, он был голодный как волк, и неудивительно! Только мы разговорились, как явилась целая толпа народу, стали ему делать какой-то рентген или что-то в этом духе, светили на него своими жуткими лампами. Его окружили ширмами и стали готовить к операции. А потом явился еще один доктор и сказал, что хочет послушать его сердце и легкие, а потом еще один пришел, и снова поставили ширму, а меня опять выгнали. А через две минуты снова завели шарманку: «Вам пора идти, миссис Хиггинс»… Ладно, думаю, пойду, но недалеко, и я осталась стоять в круглом зале, за дверью палаты, и смотрела, как моего бедолагу выкатывают на носилках, всего укутанного одеялами. Он даже покраснел от жары. Его катила эта молодая сестра Симсон. Ох, она и злюка! Никакого сочувствия к пациентам. Поверьте, инспектор, я знаю, что говорю. «Ну вот, – подумала я, – неужели придется оставить моего бедного старика на попечении этой девчонки?» Я уже почти открыла рот, чтобы высказаться, когда подошла ночная сестра, Лингли, или как ее там… «О, Неста, – говорит…»

– Эстер? – перебил ее инспектор, с интересом подавшийся вперед. – Эстер Сэнсон? Она здесь?

– Ну, Эстер или Неста, какая мне разница, – огрызнулась миссис Хиггинс, недовольная тем, что ее слова поставили под сомнение. – «О, Неста, – или Эстер, если вам там больше нравится, – кто это? Это Хиггинс?» А потом останавливается рядом с носилками. «Бедный Хиггинс, не волнуйтесь, все будет в полном порядке, – говорит она этак утешительным тоном, а потом снова: – Ох, Неста, я так устала. Дежурство давно закончилось, а я все хожу тут как неприкаянная и не могу заставить себя лечь поспать. Ужасно тяжелая выдалась ночь, но я постирала белье, так что тебе уже не надо». А потом она снова повернулась к Джо: «Не беспокойтесь, все будет хорошо» – и ушла, а вторая

повезла его в операционную, и больше я моего старика не видела…

– Да, ужасное несчастье, – пробормотал инспектор, жалея, что он не глухой.

– …а потом ко мне подошли и сказали, что его уже нет на этом свете. – Миссис Хиггинс снова принялась всхлипывать. – И теперь они будут вынуждены начать расследование. А я не собираюсь давать разрешение на то, чтобы моего старика выпотрошили! А они мне: «Простите, таков порядок. Обо всех случаях смерти на операционном столе полагается докладывать коронеру, и если он скажет, что необходимо вскрытие, мы произведем вскрытие». Так что теперь будет расследование, да еще и Скотленд-Ярд запугивает меня и изводит допросами. Вот горе-то! Остаться вдовой после тридцати семи лет совместной жизни, и…

– Ни единого грубого слова, – понимающе кивнул Кокрилл и проводил вдову из кабинета, покончив таким образом с допросами и запугиванием.

3

Маленькая компания собралась в центральном зале госпиталя.

– Мы видели, как вы провожали инспектора, майор Мун, – сразу приступила к делу Вудс. – Что он вам сказал? Собирается упечь нас всех за решетку за убийство бедняги Хиггинса?

– Господи, Вудс, что вы такое говорите? – воскликнула сестра Бейтс, которой даже в шутку не нравились такие формулировки.

– Мне он показался довольно милым дяденькой, – заметила Фредерика.

Характеристика «милый дяденька» инспектору Кокриллу никак не подходила. Майор Мун как раз собирался это объяснить, ничуть не умаляя при этом различных достоинств детектива, однако его отвлекло появление сержанта Маккоя: тот вошел, отсалютовал и в растерянности остановился, не решаясь заговорить без разрешения.

– В чем дело? – спросил Мун.

Прошлой ночью сержант Маккой дежурил в приемном покое, где хранились ключи от всех помещений. Его очень взволновало известие о появлении в госпитале полицейского детектива. Дело в том, что он мог предоставить важную информацию. В ночь налета, когда Хиггинса доставили в госпиталь, некто неизвестный, закутанный в плащ и спрятавший лицо под маской, проник в приемный покой и забрал висевший на крючке ключ от операционной. Позднее он незаметно вернулся и снова повесил ключ на крючок.

Выражение лица сержанта как бы говорило: «Ну, каково? Что вы на это скажете?»

На майора Муна новость не произвела никакого впечатления.

– Ну и что тут такого особенного, Маккой? За ключами часто заходят в уличной одежде.

– За ключом от главной операционной? В ту ночь там никого не было.

– Значит, что-то понадобилось в экстренной операционной, и оттуда кого-то послали. Ты видел, кто взял ключ?

– Нет, сэр, не видел. Я думал, это кто-то из медсестер. Я был очень занят: из-за бомбежки к нам поступало много раненых, я не заметил, кто повесил ключ на место.

Сестра Бейтс с негодованием отвергла подобные наговоры на своих подчиненных.

– Уверена, в экстренной хирургии всего хватало, незачем им было посылать в главную операционную. Между прочим, я спрашивала, как прошла ночная смена, и мне сказали, что все было в порядке. Если бы им пришлось посылать за чем-то в главную операционную, мне бы доложили.

– А вы что скажете, сестра? Вы тоже, полагаю, ни о чем таком не слышали?

– Нет, сэр, не слышала, – ответила Вуди и обернулась к стоявшему неподалеку Барни. – Ведь вы бы знали, если за чем-нибудь пришлось посылать?

– Вроде все было спокойно, – отозвался Барни.

Сестра Бейтс сходила к телефону и позвонила в сестринскую столовую.

– Из экстренной операционной точно никто не выходил, – с торжествующим видом заявила она, когда вернулась. – В ту ночь дежурила сестра Гибсон; никаких осложнений не возникало.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/kristianna-brend/zelenyy-cvet-opasnosti/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.