Трибуле читать онлайн - Мишель Зевако

Трибуле

Мишель Зевако

Рагастены #2Серия исторических романов

Король Франции Франциск I спятил. Шутка ли, в свои пятьдесят влюбиться в семнадцатилетнюю! Все придворные готовы кивать и поддакивать нестареющему монарху, лишь шут Трибуле не весел. На его всегда улыбающемся лице затаился страх.

Пока в Лувре решают, кто больший дурак – король или его шут, в Париж, город своего детства, возвращается шевалье де Рагастен. Его цель – найти и вернуть то, что он потерял. Рагастен знает, где искать, но при всей своей силе и отваге понимает – сделать это в одиночку практически невозможно. Есть в Париже место, проникнув в которое, любой смертный может обрести бессмертие, если о нем будет кому вспоминать. За помощью Рагастен решает обратиться к королю…

Роман французского писателя Мишеля Зевако, владевшего пером так же легко, как и шпагой, погружает читателей в бурную эпоху Ренессанса. На свой особый манер он рассказывает историю, которая стара как мир. Историю, прославленную когда-то в пьесе Гюго и воспетую в бессмертной опере Верди.

На русском языке публикуется впервые.

Мишель Зевако

Трибуле

Об авторе

Жизнь французского писателя Мишеля Зевако, автора захватывающих романов плаща и шпаги, была не менее яркой и бурной, чем его собственные книги. Он родился 1 февраля 1860 года в родном городе Наполеона – славном Аяччо, столице острова Корсика. После девятилетнего обучения в школе-интернате будущий писатель поступает в лицей Святого Людовика в Париже и уже через два года, в возрасте 20 лет, получает назначение на место преподавателя литературы в коллеже во Вьене близ Лиона. Карьера молодого учителя складывается весьма удачно, но через 10 месяцев его отстраняют от должности из-за любовной интрижки с женой местного муниципального советника. В 1882 году Зевако решает продолжить карьеру своего отца и записывается в 9-й драгунский полк. Но будучи совершенно невосприимчивым к дисциплине и довольно-таки нерадивым солдатом (потерял саблю, упустил коня, проигнорировал участие в ночном дозоре), а также весьма дерзким и заносчивым, Мишель не находит себя и на этом поприще. За четыре года службы он заработал в общей сложности 88 суток ареста и имел 118 приводов в полицию.

Покинув армию в 1886 году, Зевако возвращается в Париж и начинает зарабатывать на жизнь пером, заделавшись политическим журналистом. Провалившись на выборах в парламент в сентябре 1889 года, буйный корсиканец избирает своей литературной мишенью министра внутренних дел Констана и в одной из газетных публикаций вызывает противника на дуэль. За этот «наглый поступок» Зевако приговаривают к штрафу в тысячу франков и четырем месяцам заключения в тюрьме Сент-Пелажи. После выхода на свободу Зевако возвращается в редакцию газеты «Эгалите» («Равенство»). Здесь он продолжает писать и публиковать свои статьи и романы. Затем без особого успеха пытается создать газету «Ле Гё» («Нищий»), выпустив единственный номер в марте 1892 года. Вскоре неуемный бунтарь направляет свою кипучую энергию на поддержку анархистов. От их имени он обращается к парижанам с яростным воззванием против буржуазии, породившей голод в стране: «Если вам нужны деньги, возьмите их сами, а если понадобится кого-нибудь убить – так и убейте!» Отказавшись от уплаты штрафа в 2 тысячи франков и заочного лишения свободы за это выступление, Зевако опять попадает в Сент-Пелажи, где и проводит шесть месяцев. Однако усиленные репрессии в стране против анархистов смягчают литературные воззвания пламенного корсиканца, а дружба с монмартрскими художниками прерывает его журналистскую карьеру на три года. Лишь в 1898 году он вновь берется за перо, чтобы осветить знаменитое дело капитана Дрейфуса. Это событие ставит последнюю точку в бунтарских амбициях разочаровавшегося Зевако, уставшего от бездействия и всевозможных махинаций политических партий и профсоюзов.

Последние 20 лет его жизни были посвящены только историческим и приключенческим романам, которые писатель с успехом публикует в журналах, следуя по стопам своих кумиров – Виктора Гюго и Александра Дюма. Восторженные критики прозвали Зевако «последним романтиком уходящей эпохи». Начиная с 1899 года «Шевалье де ла Барр», «Борджиа», «Капитан» и многие другие романы снискали писателю славу и статус самого высокооплачиваемого французского романиста наряду с автором «Призрака Оперы» Гастоном Леру. Успех сопутствовал Зевако до последних дней. Он умер 8 августа 1918 года в городке Обонн, неподалеку от Парижа. Лучшие романы писателя («Нострадамус», «Тайны Нельской башни», саги о Рагастенах и Пардайянах) и поныне пользуются большой популярностью у читателей во многих странах мира.

В. Матющенко

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ М. ЗЕВАКО

«Мост вздохов» (Le Pont des soupirs, 1901)

«Кровное дело шевалье» (Les Pardaillan, 1902)

«Тайны Нельской башни» (Buridan, Le hеros de la Tour de Nesle, 1905)

«Капитан» (Le Capitan, 1906)

«Нострадамус» (Nostradamus, 1907)

«Героиня» (L’Hеro?ne, 1908)

«Отель Сен-Поль» (L’H?tel Saint-Pol, 1909)

«Дон Жуан» (Don Juan, 1916)

«Королева Изабо» (La Reine Isabeau, 1918)

«Королева Арго» (La Reine d'Argot, ed. 1922)

Серия «Рагастены» (Les Ragastens, 1900–1922):

«Борджиа» (Borgia! 1900)

«Трибуле» (Triboulet, 1901)

«Двор чудес» (La Cour des Miracles, 1901)

«Большая авантюра» (La Grande Aventure, ed. 1922)

I. Король

– Ко мне, Трибуле!

Король Франциск I веселым голосом отдал это отрывистое и презрительное приказание.

Горбатое, скорченное, бесформенное существо, к которому был обращен этот возглас, вздрогнуло. В его взгляде промелькнула болезненная ненависть. Но изнуренное лицо сразу же исказилось ухмылкой, и существо приблизилось к повелителю, подражая яростному лаю дога.

– Что такое, шут? Что значит этот лай? – нахмурил брови король.

– Ваше Величество оказали мне честь, обратившись словно к своему любимому псу; я вам и ответил по-собачьи. Так вот надо понимать меня, государь!

И Трибуле поприветствовал повелителя, дугой выгнув спину. Несколько придворных, присутствовавших при этой сцене, разразились неудержимым смехом.

– Лежать, Трибуле! – крикнул один из них. – На пол, пес!

– А пес-то может и укусить, месье де Ла Шатеньере. Вспомните-ка, как в вас вцепился Жарнак, заменив клыками… пощечину!

– Жалкое ничтожество! – покраснел придворный.

– Успокойтесь! – сквозь смех приказал король. – Ну, дурень, скажи-ка откровенно, как я тебе сегодня нравлюсь?

Король стоял перед огромным зеркалом, подарком Венецианской республики, вглядывался в свое отражение и любовался им, а двое слуг в это самое время поспешно заканчивали его туалет, возложив на голову черную бархатную шляпу с белым пером и облачая его в атласный камзол вишневого цвета и меховую накидку.

– Государь, – ответил Трибуле, – сегодня вы подобны сияющему Фебу!

– Почему Фебу? – спросил король.

– Потому что голова ваша, как и Феба, окружена лучистым сиянием. Только лучи эти сотворены вашей седой шевелюрой и столь же седой бородой!

Трибуле осклабился, покачивая своей мароттой[1 - Маротта – шутовская погремушка, жезл с гротескной фигуркой. – Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, примечания переводчика.] и хихикая. Придворные было зашикали, возмущенные такой дерзостью, но король рассмеялся, и они тоже захохотали, громче короля и шута. Франциск выпрямился во весь

рост, расправил атлетические плечи и широкую грудь, словно созданные самой природой для тяжелых доспехов, и повернулся к придворным:

– А тебе, Эссе, как я нравлюсь?

– Ваше Величество никогда не казался мне таким бодрым, вы молодеете день ото дня!

– Граф! Граф! – протявкал Трибуле. – Вы заставите короля поверить, что он возвращается в детство. Это, конечно, случится, но пока-то ему всего пятьдесят, черт побери!

– А ты что скажешь, Сансак? – спросил король.

– Ваше Величество остается образцом элегантности…

– Конечно, – прервал шут, – однако же вы не вырастите на брюхе горб, чтобы подражать королевскому животу! У меня-то хоть спина горбатая!

Придворные презрительными взглядами окинули шута, тот отвечал им гримасами и ужимками. Король снова рассмеялся.

– Сир, – с досадой воскликнул Ла Шатеньере, – вы, стало быть, не желаете объяснить нам, отчего вы сегодня так веселы?

– Черт возьми! – едко вставил Трибуле. – Просто король подумал о мире, который навязал ему его кузен император. Его величество потерял только Фландрию и Арагон, Артуа и Милан! Ему не о чем плакать, я полагаю!

– Шут!..

– Не то?.. Ах, так король вспомнил о резне, которая совершается во благо нашей Матери-Церкви… Прованс потонул в крови!.. О, да это и меня радует!

– Замолчи! – прорычал побледневший король, отгоняя кровавые призраки, о которых напомнил шут, и сразу же поспешил сказать: – Господа! Вечером состоится грандиозная вылазка!.. Да, мне пятьдесят лет! Да, поговаривают, что я состарился! – лихорадочно добавил он, словно заглушая собственные сомнения. – Посмотрим! После битвы при Мариньяно[2 - При Мариньяно 13–14 сентября 1515 г. состоялось решающее сражение за обладание Миланским герцогством. Битва закончилась полной победой французов.] говорили: «Храбр, как Франциск!» Я хочу, чтобы теперь говорили: «Молод, как Франциск! Галантен, как Франциск!» И пусть так будет всегда! Клянусь Девой Марией! Давайте веселиться, друзья мои! Ведь жизнь так прекрасна. А женщины так красивы в нашей любимой Франции!.. Боже мой, друзья! Любовь! Как божественна музыка этой фразы: «Я люб-лю!»… Ах, если бы вы знали, как она прекрасна в своей чистоте. Ее семнадцать весен окружают ее чело ореолом целомудрия!.. Это меня воспламеняет, вливает в мои вены потоки волшебного огня. Чистота светится в ее взгляде, и эта ее непорочность искушает меня, привлекает, сводит с ума!

Услышав эту внезапную исповедь, сорвавшуюся с губ Франциска I, придворные смущенно замолчали… Кто такая эта юная девушка, которую полюбил король? А монарх тем временем возбужденно прохаживался по залу:

– Нет, мне не пятьдесят! Я еще так молод! Я чувствую это по сильному биению моего сердца, по любовному чувству, опьяняющему меня!.. Я люблю ее и жажду, чтобы она меня полюбила!..

– А она не хочет вас любить, сир? – усмехнулся Трибуле, но в глазах его промелькнула смутная тревога.

– Она меня полюбит! Таково мое желание… Сегодня вечером!… В десять часов… Вы все будете там… Вы мне поможете…

– Конечно, сир! – охотно согласился д’Эссе. – Только как же быть с прелестной мадам Феррон?.. Когда она узнает…

– Феррон? Она мне надоела! Она меня усыпляет! Я больше не хочу ее! Она тяготит меня, как тяжелая цепь!

– Прекрасная фероньерка![3 - Фероньерка – украшение в виде обруча с драгоценным камнем, надеваемое на лоб.] – вставил словцо Трибуле.

– Бесценное словцо, Трибуле! – восторженно отреагировал король. – Надо будет познакомить с ним Маро[4 - Клеман Маро (1495–1544) – французский поэт.]. Пусть вставит его в какую-нибудь балладу… Прекрасная фероньерка!.. Очаровательно!

– Я передам Маро, – сказал Трибуле, – но балладу подпишите вы, сир!

– Ты, Трибуле, примешь участие в нашей вылазке? – спросил Франциск, прикидываясь, что не понял намека на плагиат.

– Черт побери, мой принц! Хорошо бы выглядел французский король, если бы каждая его глупость не была одобрена королевским шутом!

Забившись в оконный проем, Трибуле смотрел, как опускается ночь на еще не завершенные строения Нового Лувра. Шут предавался раздумьям:

«Он сказал “семнадцатилетняя девственница”… Кем может быть это бедное создание?.. Мне страшно!»

Страх, боль, а затем смертельная тревога промелькнули на его измученном лице. Какие заботы волновали это несчастное сердце?

– Что до Мадлен Феррон, – продолжал Франциск, – я больше не пойду к ней… Я приберег для нее такой сюрприз, что никогда больше эта фероньерка не вынырнет!

– И что же это за сюрприз? – полюбопытствовал Сансак.

В этот момент дверь королевских покоев отворилась и в комнату вошел бледнолицый человек, одетый в черное.

– А вот и господин граф де Монклар, – отчеканил Трибуле, который, повернувшись лицом к собравшимся, снова скрыл свои чувства под маской сардонического веселья, – главный гофмейстер, верховный парижский судья, строгий хозяин нашей полиции, которого не зря боятся господа бродяги, грабители, нищие, притворяющиеся эпилептиками, и пособниками галилеян!

Граф де Монклар приблизился к королю и склонился перед ним:

– Говорите, сударь, – разрешил Франциск.

– Сир, предлагаю вашему вниманию список лиц, просящих аудиенцию. Пусть Ваше Величество соизволит указать тех своих подданных, которых он захочет принять. Первым в списке стоит господин Этьен Доле, печатник с типографским знаком «Золотой обрез».

– Принимать не буду, – жестко сказал король. – Присмотритесь получше к этому человеку, который установил тесные связи с новыми сектами, отравляющими души моих подданных… Кто следующий?

– Мэтр Франсуа Рабле…

– Пусть катится ко всем чертям! Да! И он пусть тоже побережется! У нашего королевского терпения есть предел… Кто еще?

– Глубокоуважаемый и почтенный дон Игнасио Лойола.

Король задумался:

– Я приму глубокоуважаемого отца завтра.

– Черт возьми! – отрывисто бросил Трибуле. – После женских юбок наш государь займется сутанами монахов!

– Вот и всё, что касается аудиенций, сир, – продолжил граф де Монклар, – но из Двора чудес, сир, распространяется непереносимая зараза. Она грозит отравить весь Париж. Вся улица Сен-Дени стала необитаемой. На пока еще порядочные улицы проникают обитатели улиц Мове-Гарсон, Фран-Буржуа, Гранд и Птит-Трюандери[5 - Улицы с «говорящими» названиями: ул. Дурных Мальчишек, Вольных Буржуа, Большой и Малой Нищеты]. Дерзость грабителей превосходит все границы. Надо бы устроить показательную казнь. Двое злодеев заслуживают петли: некий Лантене и еще один по кличке Манфред… Что прикажете с ними сделать?

– Повесить злодеев!

Трибуле захлопал в ладоши.

– В добрый час! А то в Париже развлечений не хватает. Всего пятерых повесили вчера да восьмерых сегодня!

Человек в черном молча вышел. Трибуле успел крикнуть ему вслед:

– Привет Виселичному архангелу!

– Бедный Монклар! – вздохнул король. – Вот уже двадцать лет, как он старается изгнать из города всех этих цыган и прочих жуликов, которых он обвиняет в похищении и вероятном убийстве своего маленького сына…Ну, вот. С государственными делами мы управились, теперь займемся личными. К Феррон… В ожидании вечерней экспедиции!

И Франциск, напевая какую-то балладу, вышел в сопровождении придворных из своей королевской комнаты.

II. Палач

Было восемь

часов вечера. Темнота, непроницаемая, как чернила, окутала город. Резкими порывами налетал холодный октябрьский ветер. Возле ограды Тюильри смутно вырисовывались очертания одинокого домика. Там свила гнездо любовная связь короля и прелестной мадам Феррон. Слабо освещенное окно на втором этаже здания казалось тусклой путеводной звездочкой.

Комнаты была подготовлена для долгих и страстных свиданий. Декор призван был оживить и до крайности возбудить любовное влечение. Монументальная кровать походила на обширный алтарь, сооруженный для постоянного возобновления эротических жертвоприношений.

На кресле, на коленях у короля Франциска I, сидела обнаженная женщина. Ее ослепительного бесстыдства не затуманивал ни один, даже самый легкий, покров. Она подставляла свои губы и нежно шептала:

– Ну еще один поцелуй, мой Франсуа…

Женщина была молода и чрезвычайно красива. Мраморная нагота ее блестящей розовой кожи, гармоничные линии ее тела, изогнувшегося в сладострастной позе, сияющий ореол ее светлых волос, рассыпавшихся по плечам, бархатистая жгучесть ее глаз, ускоренное колыхание ее груди, усиливавшее страстный порыв, – весь этот волшебный ансамбль возбуждал короля. Теперь это была уже не женщина, не прекрасная мадам Феррон. Это была сама Венера, великолепная в своем распутстве.

– Еще один поцелуй, мой король…

Нервные руки Франциска обвили гибкую талию, он побледнел, сжал любовницу, подхватил ее, почти изнемогшую от чувств, и перекатился вместе с нею на постель…

А снаружи, прячась в тени, какой-то мужчина следил за освещенным окном… Этот мужчина, неподвижный, бесчувственный к уколам холода, мертвенно-бледный, с напряженным лицом, этот мужчина смотрел в окно, и взгляд его был полон отчаяния…

С губ наблюдавшего срывались бессвязные фразы.

– Мне лгали! Это невозможно! Мадлен не может мне изменять! Ее нет в этом доме! Мадлен меня любит! Мадлен непорочна… Человек, бывший у меня сегодня, солгал! И тем не менее я, несчастный, пришел сюда. Я тут выслеживаю, терзаюсь, жду, когда откроется дверь…

А тем временем в амурном покое король Франциск уже собирался уходить.

– Вы скоро вернетесь, мой Франсуа? – вздохнув, спросила молодая женщина.

– Клянусь небом! Вернусь очень скоро, клянусь! Разве у меня нет сердца?.. Прощай, милая… А ты обратила внимание на серебряную шкатулку, которую я принес с собой?

– Что мне до шкатулки, мой король!.. Возвращайтесь скорее.

– Конечно! А ведь эту шкатулку только что изготовил специально для вас Бенвенуто Челлини.

– Ах, как мне будет не хватать вас, мой нежный любовник!

– В эту шкатулку я положил жемчужное ожерелье. Оно так подойдет к вашей алебастровой шее… Прощай, милая…

Поцеловав Мадлен в последний раз, король Франциск спустился в нижний этаж.

На пороге открытой двери он остановился, вгляделся в темноту, различая силуэты сопровождавших его придворных, затем улыбнулся и пошел навстречу эскорту.

– Вас что-то удивило, сир? – спросил Эссе.

– Сейчас увидите!

В этот момент из мрака вынырнула тень. Незнакомый мужчина подошел к стайке придворных. Взгляд его блуждал по лицам этих господ… Кто же среди них предатель?.. Кто похитил у него жену?

– Не вы ли это, Феррон? – с насмешкой в голосе спросил Франциск.

Мужчина напрягся, пытаясь узнать говорившего. Руки его судорожно сжались, словно уже впились в горло соперника.

– А вы? – процедил он сквозь зубы. – Ты! Кто ты?

Но внезапно руки его бессильно упали.

– Король! Король! – потерянно забормотал он.

В ответ раздался взрыв смеха… Феррон почувствовал, как рука его сжимает какой-то предмет. Несколько мгновений он оставался неподвижным, остолбенев от ужаса и безнадежности… Когда же Феррон пришел в себя, когда его кулаки снова сжались в твердой решимости действовать, кучка сеньоров уже растворилась в ночи…

Король и придворные остановились всего в двадцати шагах от дома. Они с любопытством ждали, что же произойдет дальше.

– Ну, как вам понравился сюрприз? – спросил король.

– Великолепен! А какое лицо было у Феррона!

– Ба! – захохотал король. – Его удовлетворит цена колье, которое я только что оставил наверху.

«Любовник Мадлен только что передал Феррону ключ от дома, где была совершена супружеская измена!»… Такой вот «сюрприз» приготовил король-рыцарь!

Хрип, рыдания, вызванные ужасными страданиями, раздирали горло Феррона. Внезапно кто-то положил руку ему на плечо.

– Я пришел, мэтр Феррон, – прошептал неизвестный. – Я верен слову.

Феррон тупо посмотрел на подошедшего.

– Палач! – радостно вскрикнул он.

– К вашим услугам, мой господин. Вы сказали мне: «Приходи в восемь часов к ограде Тюильри. Ты понадобишься». Вот я и пришел!

Феррон вытер пот со лба, потом протянул руку палачу:

– Ты согласен совершить … то, о чем я с тобой недавно говорил?.. Не испугаешься?.. Не откажешься?

– Вы же заплатите!

– Речь идет о женщине… Согласен?

– Мужчина, женщина – какая разница!

– Всё готово?.. Повозка есть?

– Ждет там, за поворотом.

– Хорошо, – выдохнул Феррон. – Не раздумаешь? Не испугаешься? Доведешь дело до конца?

– В половине двенадцатого мне откроют ворота Сен-Дени. Я знаю там кое-кого из стражи. В полночь всё будет кончено: не важно, кто там – мужчина или женщина!

– Тогда жди здесь! Жди!

Феррон проскользнул в таинственный и притягивающий дом.

Наверху Мадлен Феррон томно одевалась, думая о том, что она расскажет мужу в их семейном очаге, объясняя причину своего долгого отсутствия…

Она ведь полюбила!.. Безумно, всей своей душой, всем своим телом она полюбила!

Своими влажными губами, зрачками, утонувшими в нежности, Мадлен Феррон сладко улыбалась собственному отражению в большом зеркале, перед которым она красовалась. Но внезапно губы ее похолодели. Голос у Мадлен пропал, и она застыла в неподвижности. Зрачки ее расширились от ужаса. Взгляд не отрывался от изображения, появившегося в зеркале. Оно отражало мужчину, только что открывшего дверь и остановившегося на пороге, бледного, словно призрак… Это было изображение Феррона!

Мадлен почувствовала на своем затылке ледяной взгляд мужа!

Чрезвычайным усилием воли женщине удалось немного вернуть хладнокровие. Она повернулась в тот самый момент, когда Феррон закрыл дверь.

– Как вы здесь оказались? – замирая от страха, спросила она.

Феррон хотел ответить, но вместо слов с губ сорвался только хрип. Тогда он перешел к жестам и показал ключ, полученный от Франциска I. Он все еще держал этот ключ в руке. Мадлен сразу же узнала его.

Страшная мысль промелькнула в ее голове: Феррон следил за королем!.. Феррон убил короля!.. Мадлен пришла в ужас и бросилась на мужа. Она схватила его за руки.

– Ключ! – взвыла она. – Ключ!.. Как он к вам попал?

Феррон угадал ее мысли. Он рывком освободился от жены и оттолкнул ее. Она упала возле окна, объятая ужасом перед этим человеком, который приближался к ней с поднятыми руками. Мужчина хрипло рычал:

– Несчастная! Я знал о твоей и его подлости! Этот ключ! Это он дал мне его! Твой любовник! Король!

Придя в исступление, Мадлен поднялась, открыла окно и выглянула в него.

Это безумие! Такое же невозможно представить! Ее Франсуа не мог быть подлым до такой степени! Ее король придет на ее призыв!

– Ко

мне, мой Франсуа! – закричала она.

На этот раз король ответил. Он закричал хриплым голосом:

– Я разбил свою фероньерку… Прощай, милая!.. Прощай, моя прекрасная фероньерка!

Голос короля затихал вдали. Франциск напевал свою любимую балладу, мотив которой постепенно терялся среди приглушенных раскатов смеха. И наконец ничего не стало слышно. Наступила трагическая тишина.

У Мадлен, окаменевшей, остолбеневшей, закружилась голова… Всё вокруг куда-то рухнуло… сердце разбилось… Она почувствовала непреодолимое отвращение… Она перегнулась пополам, на губах выступила пена; из горла судорожно вырвалось обвинение:

– Король Франции!.. Ты трус!.. Подлец!..

И Мадлен бесформенной массой опрокинулась на пол.

Феррон какое-то время созерцал жену с абсолютным спокойствием, которое пугало больше, чем ее гнев. Наконец он присел возле нее, уткнувшей подбородок в сжатые руки.

Это жуткое свидание обезумевшего от боли мужа с потерявшей сознание женой длилось довольно долго. Бой башенных часов вывел Феррона из оцепенения.

– Одиннадцать часов! – послышался голос с улицы.

Голос палача!.. Феррон узнал его.

Он окинул жену взглядом, перевел глаза на стол. Там он заметил серебряную шкатулку с чудесной резьбой флорентийской работы. Эту шкатулку оставил король… Феррон обрадованно схватил драгоценность. Потом наклонился к Мадлен, поднял ее и потащил к выходу. Внизу уже ждала повозка.

Феррон бросил туда жену. Потом повернулся к палачу и протянул ему серебряную шкатулку.

– Вот тебе плата, – мрачно бросил он.

Палач жадно схватил шкатулку, осмотрел ее и удовлетворенно промычал. Потом он ловко вспрыгнул на сиденье. Феррон тоже забрался в повозку, и они сразу же поехали.

С адским грохотом катилась повозка по пустым, темным улицам. Когда они подъехали к воротам Сен-Дени, те по условленному сигналу отворились. За городской стеной, на разъезженной, ухабистой дороге лошадь пошла шагом, медленно приближаясь к темному пятну на вершине холма. От тряски Мадлен очнулась. Она шевельнулась и взмолилась слабым голосом:

– Пощадите! Куда вы меня везете?… Смилуйтесь!

На холме черная точка вытянулась, расплылась, обрисовалась яснее… и повозка остановилась.

Феррон спрыгнул на землю и стащил Мадлен.

– Смилуйтесь! На помощь! Франсуа!.. Франсуа! – рыдала неверная жена. Страх заставил ее в этот момент забыть вероломство того, кого она призывала.

– Да! – прорычал Феррон. – Зови его! Где же он, твой Франсуа? Где этот рыцарь, который предупредил меня о твоей измене? Где он, пылкий любовник, предавший тебя в руки палача? Где он? Подожди, Мадлен! Я найду его, клянусь своей ненавистью и своим отчаяньем! И тогда произойдет нечто ужасное! Но… сначала ты, Мадлен, а уж потом и он!

И Феррон толкнул жену в объятия палача.

Несчастная женщина в безумной надежде оглядывалась вокруг.

– Боже правый! – бормотала она. – Где я?

Перед ней вырисовывалось странное, фантастическое сооружение, к которому ее увлекал палач. И тогда дикий, нечеловеческий крик разорвал ночь:

– О, ужас!.. Это же виселица Монфокон!

III. Шут

– Где же он, твой любовник? Чем занят этот король-рыцарь?

– Пощади! Смилуйся! – еще раз крикнула она.

Попробуем найти ответ на заданный с мрачной иронией вопрос мужа. Итак, что же делал в это время Франциск I?

Около десяти часов, когда всё в Лувре заснуло, король вышел из своей комнаты, подождал прихода трех придворных фаворитов, о которых он привык говорить так: «Эссе, Сансак, Ла Шатеньере и я – вот четверка истинно благородных людей!»

С королем был только шут Трибуле. Шут что-то наигрывал на ребеке, трехструнной скрипке менестрелей, а Франциск в это время нетерпеливо прогуливался в радостном ожидании готовящейся любовной авантюры.

– Жилет!.. Ее зовут Жилет Шантели!.. Боже мой! Какое красивое имя для такой прекрасной девушки! – восторженно восклицал он.

И углубившись в свои мысли, добавил:

– Ах, я ее действительно люблю!.. Никогда в жизни мне не приходилось испытывать столь страстного желания, никогда столь чистые и столь пылкие чувства не волновали меня…

– Вот и три четверти королевской личности! – оповестил Трибуле.

В тот же момент явились Эссе, Ла Шатеньере и Сансак.

– Вы готовы, господа?

– Мы всегда готовы к услугам вашего величества, сир, – ответил Сансак.

– Только, – добавил Ла Шатеньере, – король еще не сказал, куда мы направляемся.

– Мы, господа, идем в усадьбу Трагуар близ улицы Сен-Дени. Там обитает прекрасная пташка, которую надо выманить из гнезда… Пташку зовут Жилет… и…

Франциск не смог закончить фразу. Его прервал крик ужаса, похожий на рык смертельно раненого зверя. Так закричал Трибуле.

– Что с тобой, шут? – ухмыльнулся Сансак.

– Ничего господа, ничего… Даже меньше, чем ничего… Я выронил ребек, и возбуждение…

Трибуле побледнел. Он сделал над собой усилие, которое показалось бы чрезмерным каждому, кто смог бы читать в его душе.

– Так что же сказал король? – спросил он.

– Король сказал, что мы направляемся в Трагуар, – повторил Франциск I.

– В Трагуар! – вскрикнул шут. – Ваше величество, даже и не думайте об этом.

– Что ты говоришь, шут!

– Но, сир, вспомните, что сказал месье де Монклар… Нищие взбунтовались… Усадьба Трагуар находится совсем рядом с Двором чудес… Нет, нет, сир, вы не совершите такого безумства…

– Ха! Ты что, спятил?

– Сир, подождите хотя бы до завтра!.. Милостиво прошу вас! Завтра главный прево[6 - Прево (фр.) – судья во Франции (до 1789 г.).] арестует самых опасных из этих негодяев… Завтра, сир, завтра, но не сегодня вечером…

– Трибуле свихнулся, господа. Он начинает говорить разумные вещи.

– Да, разумные, сир! Мои слова продиктованы искренними опасениями. Сир!.. Сир!.. Не ходите нынче вечером в Трагуар…

– Опасность? Клянусь Богородицей, это только усилит удовольствие от нашей экспедиции! Идемте, господа! Пошли, Трибуле!

Шут внезапно упал на колени перед своим господином:

– Сир! Сир!.. Сделайте милость, послушайте меня… Подумайте о том, что вы хотите сделать, сир!.. Семнадцатилетняя девушка! Ваше величество, смилуйтесь!.. У вашего величества полно придворных дам, горожанок… А эта бедная малышка… Послушайте, сир, я ее не знаю, но мне ваше намерение представляется страшным грехом… Такое обаяние юности и невинности! Вы ведь сами об этом говорили… О, сир, смилуйтесь над этим ребенком!

– Трибуле, сколько же в тебе целомудрия! – фыркнул король.

Несчастный шут вскинул руки.

– Сир! Сир! – повторял он. – А кто вам сказал, что у этого бедного ребенка нет матери?.. Подумайте, в какое отчаяние она придет!

– Успокойся! – добродушно рассмеялся король. – У нее нет матери!

– А подумайте об отце! – дрожащим голосом продолжал Трибуле. – О, сир! Вообразите, какой несказанной скорбью наполнилось бы ваше отцовское сердце, если бы…

– Ну, ты, презренный шут! – король побелел от ярости. – Как ты смеешь делать такие кощунственные сравнения!

И тяжелая монаршая рука придавила плечо шута.

– Нет! Нет, сир! – крикнул несчастный. – У меня и в мыслях не было сравнивать королевское сердце с сердцем простолюдина… Но, сир, если вдруг у этой девушки есть отец!.. Вообразите, как он будет страдать! Считайте, что вы его убьете, сир!

– Довольно, шут!.. Идемте,

господа!

– Сир, на коленях умоляю вас!

– Тысяча чертей!

– Собака приходит в бешенство, – заметил Сарнак.

Трибуле тяжело выпрямился. Король хотел его оттолкнуть.

– Сир, – сказал Трибуле, – убейте меня. Пока я жив, вы не пойдете в Трагуар.

– Сансак, позови моего капитана.

Мгновение спустя появился капитан королевской стражи.

– Бервьё, – приказал король, – арестуй шута.

– Сир, – всхлипнул Трибуле, – сир! Бросьте меня в каменный мешок, но прежде выслушайте, ради бога! Я хочу вам сказать… Вы должны знать…

Бервьё махнул рукой, через пару секунд шута схватили и увели, а еще через несколько минут Трибуле заточили в одну из камер в подземельях Лувра. Некоторое время шут, словно парализованный, оставался неподвижным. Потом он принялся кружиться по своему узилищу, издавая истошные крики. Наконец он вытянулся на каменных плитах пола во всю длину своего тела и заплакал. Он рыдал! Он просил, он умолял!

Капитан Бервьё, который был весьма удивлен этим арестом, остановился за дверью камеры. Позднее он рассказывал своему лейтенанту Монтгомери, что никогда не видел человека в таком отчаянии, он даже вынужден был уйти, чтобы самому не расплакаться.

– Немилосердный!.. – рычал Трибуле, царапая окровавленными ногтями каменные плиты. – У этого короля нет жалости! Если бы я мог сказать ему об этом! Он смеялся надо мной! О, моя Жилет!..[7 - Имя девушки произведено от слова «le gille» (жиль), что в переводе означает «балаганный шут».] О, мой ангел, чистый и непорочный!.. Если бы я мог сказать этому чудовищу, что ты для меня дороже жизни, что наши судьбы неразделимы… с того самого дня, когда ты, бедное потерянное дитя, проявила сострадание к посаженному на цепь шуту, которого высмеивал весь город! С того благословенного часа, когда твой милосердный взгляд стал небесным лучом, озарившим мой ад! О, дочь моя! Уверяю вас, сир, что она стала мне дочерью. Мне, человеку, у которого не было ни отца, ни матери, ни жены, ни любовницы, ни ребенка – никого в мире!.. Отдайте мне мою дочь! Сжальтесь, сир!..

Когда утром пришли в подземелье, Трибуле был без сознания. Вошедшие стражники испугались, потому что по лицу шута, бесчувственному, одеревенелому, катились слезы и падали, одна за другой, на каменные плиты.

IV. Нищий

Король Франциск I спешил к усадьбе Трагуар. Он шел молча, улыбаясь своим любовным грезам. Компаньоны не смели потревожить его.

Внезапно, как только они свернули на улицу Сен-Дени, путь им пересекла женщина. Несмотря на холод, она была едва одета. Женщина не заметила компанию мужчин. Неожиданно прозвучал и ее пронзительный голос:

– Франсуа!.. Франсуа!.. Что ты сделал с нашей дочерью?.. С твоей дочерью!

Король остановился, побледнел и вздрогнул. Инстинктивно он прикрыл лицо краешком плаща, словно испугался быть узнанным этой женщиной, хотя ночь была темной.

– О, этот голос! – растерянно прошептал он. – Где я его слышал?

Женщина удалялась в сторону ворот Сен-Дени, но голос ее все еще слышался в темноте:

– Франсуа! Франсуа! Где наша дочь?

Она еще пробормотала имя молодой девушки, но Франциск не расслышал его.

– Пустяки, сир, – сказал Ла Шатеньере, – эту дурочку хорошо знают здесь. Она спрашивает о своей дочери у каждого встречного. Ее зовут Маржантиной… Безумной Маржантиной… Или Белокурой Маржантиной.

– Маржантина! – пробормотал король. – Маржантина!.. Грех моей юности!

Его на мгновение охватили мысли: вне всяких сомнений, горькие, потому что чело его избороздили складки.

– Идемте, господа! – резко бросил он.

Через несколько минут они подошли к улице Круа-де-Трагуар, а еще через сотню шагов остановились перед домиком с остроугольной крышей. Домик окружал небольшой сад.

– Это там! – указал король. – Обговорим наши действия.

Оставим пока короля Франции за подготовкой новой гнусности. Проникнем в дом…

В комнате, у высокого камина, в котором догорало несколько головешек, сидела за прялкой девушка. Прямо перед нею, в глубоком кресле дремала старушка.

Обстановка комнаты состояла из сундука, шкафа, стола с резными ножками и нескольких стульев. В комнате царила бесконечно спокойная атмосфера; молчание нарушало только медленное тиканье маятника в часах.

Девушка была одета в белое. У нее были светлые волосы чудесного золотистого оттенка. Вся она являла собой идеальную чистоту.

Временами она останавливала прялку, и взор ее туманили мечты. Тогда грудь ее вздымалась в волнении, и девушка, краснея, бормотала:

– Мадам Марселина уверяет меня, что его зовут Манфред. Я никогда не забуду этого имени.

А потом она продолжила:

– Какой у него нежный и гордый вид… Он породил во мне чувство, которого я еще не знала…

Матрона проснулась и, бросив испуганный взгляд на часы, вскрикнула:

– Боже, как поздно!.. Ах, Жилет…

– Я не хотела вас будить, мадам Марселина.

– Скорее! Марш в свою комнату!.. Если бы отец ваш узнал, что вы ложитесь спать после сигнала гасить огонь!..

– Верно!.. Бедный отец!..

Жилет взяла свечку и направилась к двери своей комнаты.

– Боже правый! – вдруг побледнела старушка. – Можно подумать, что кто-то ходит в саду!

– Это ветер шуршит листьями…

Едва Жилет произнесла эти слова, как дверь резко распахнулась и в комнате появились четверо мужчин. Мадам Марселина вжалась в кресло и лишилась чувств.

Жилет побледнела.

– Вижу, что вы при шпагах, господа, – сказала она с легкой дрожью в голосе. – Благородным людям стыдно врываться в дом, подобно ворам… Уходите!

– Боже мой! Как она прекрасна! – не сдержался король и коснулся ее руки: – Милое дитя! Это и в самом деле преступление – вызвать ваш гнев! Но вы простите его, когда узнаете, какое чувство вы вызвали и что за мужчина вас любит.

– Месье! Немедленно уходите! – сказала девушка, вздрагивая от возмущения и ужаса.

– Уйти? Согласен! Но только вместе с вами. О, если бы ты знала, дитя, как я тебя люблю! Хочешь быть счастливой?

– Какая мерзость! Какое бесчестье! Ко мне! На помощь!

Внезапно король грубо обхватил ее.

Девушка закричала от ужаса и попыталась высвободиться.

Но сильный мужчина направился к выходу, увлекая за собой несчастную Жилет.

– Помогите! Ко мне! На помощь!

Обезумев от страсти, Франциск пытался зажать девушке рот.

– На помощь! На помощь! – стонала Жилет.

– Да разве кто осмелится прийти к тебе на помощь! – гремел могучий голос Франциска I.

– О-ля! – вдруг прозвучал в ночи молодой голос. Он напомнил фанфару, сыгравшую боевой призыв. – О-ля! Что это за дьяволы, которые осмеливаются заставлять женщин плакать! Я покажу вам своим клинком, как следует поступать с разбойниками!

– Прочь с дороги! – крикнул Сансак. – Или ты труп!

– А мне нравится потолкаться! – ответил незнакомец. – Шпага против шпаги! Клянусь небом, я встретил дворян. Эй, похитители женщин! Что вы выбираете: веревку или плаху?

Мужчина, говоривший такие слова, появился сам в тусклом свете, падавшем из окна. Им оказался молодой человек с гордым выражением лица, смелым взглядом и тонкими губами, сложившимися в невероятно презрительную улыбку.

Перед столь неожиданным явлением Франциск остановился и опустил девушку на землю, но продолжал держать ее за руку.

Жилет увидела молодого человека, и радостная улыбка появилась на ее губах… Девушка

прошептала заветное имя и, совершенно обессилев, сползла на землю по садовой стене.

– Вперед на наглеца! – закричал король.

Громкий смех зазвучал в ответ.

Трое придворных обнажили шпаги, посчитав своего противника деревенщиной, лакеем или гулякой.

Сверкнула длинная рапира неизвестного, он задорно рассмеялся.

– Тысяча чертей, господа! Вы слишком великодушны! Деревенщина! Лакей! Гуляка! Что за набор дерзостей! Вы слишком много одолжили мне… В самом деле! Но я готов заплатить!.. Берегись! Я возвращаю долг! Вот это за «деревенщину»! Получите, господа!

Сансак вскрикнул, потому что длинная рапира незнакомца пронзила его правую руку… Ла Шатеньере и Эссе бросились в атаку. Послышался звон клинков, и опять раздался резкий голос молодого человека:

– Долг уже меньше!.. Берегитесь! Плачу за «лакея»! Не извольте жаловаться, месье!

– Боже правый! – вскрикнул король. – Берегись!

– Не бойтесь, месье! – ответил неизвестный. – Я заплачу ему. Я умею расплачиваться! Кварта, прима или терция – я всегда плачу! Какая монета нужна сеньору? Прекрасный прямой укол! Берегись! Я заплатил за «грабителя»!

Ла Шатеньере получил укол в грудь и вышел из схватки. Тогда неизвестный начал наступать на короля.

– Оставь эту женщину, негодяй! – приказал он.

– Ничтожество! – покраснел от гнева король. – Да знаешь ли ты, кто я?

– Котяра, вероломно проникший ночью в дом, чтобы опозорить его!

– Проклятие! Ты будешь повешен!

– Если только я не сумею пригвоздить тебя к этой стене…

– Безумец! Ты вынуждаешь меня раскрыть свое имя… Но это повлечет за собой твою смерть! Узнай же, – громовым голосом произнес Франциск I. – Узнай же это страшное имя! На колени, презренный, на колени! Я – король Франции!

– А я, – резко ответил незнакомец, – я Манфред, первый и последний носитель этого имени… Манфред безродный, не знающий ни отца, ни матери, не имеющий ни су[8 - Су – средневековая разменная серебряная монета.], ни кольчуги, ни очага, ни места жительства… Манфред, король нищих!

– Бродяга! – съязвил Франциск.

– Человек, месье!

– И притом навлекший на себя мой гнев! Приключение становится занятным.

– Смотрите, чтобы оно не стало трагичным!

Так шел обмен колкостями между неизвестным героем и самым знаменитым монархом в мире.

– Ни слова больше, мэтр! – крикнул Франциск I.

– Теперь пусть заговорят шпаги!

– Пошел прочь! Я тебя прощаю!

– Оружие к бою, месье! Мы скоро узнаем, чего стоит шпага из Павии против рапиры нищего!

– Ну, что же, бродяга! Считай себя в руках палача.

– А вы надейтесь на мою милость!

Король побледнел.

– Послушай-ка! – бросил он еще более высокомерно, еще более презрительно. – В последний раз говорю тебе: пошел вон! Тогда ты спасешь свою жизнь.

– В последний раз, месье, послушайте вот это! – Манфред сделал шаг вперед и вытянул руку. Кончик его пальца коснулся груди короля Франциска. – Через мгновение, – продолжал молодой человек, – моя шпага заменит палец, если ты не оставишь девушку.

Палец больно вдавился в грудь, почти как кончик стального клинка.

Пару секунд Франциск вглядывался в глаза Манфреда. И прочел там столь яростную решимость, что страх смерти холодом добрался до его затылка.

Король Франции испугался! И рука его, сжимавшая девичье запястье, медленно разжалась. Побледнев и покачиваясь, он отступил на один шаг. Король Франции отступил всего лишь под давлением пальца!

Манфред одернул руку.

– Ступайте, сир! – невозмутимо сказал он.

– Негодяй! – процедил король сквозь зубы. – Ты такой храбрый, потому что там, в темноте, затаились твои сообщники.

И тут дерзкая, не вполне осознанная бравада охватила молодого человека. Он крайне пренебрежительно бросил в лицо монарху:

– В самый разгар дня, перед всей вашей стражей я повторю вам, что всякий мужчина, насилующий женщину, – подлец!

– Повторишь? – покраснел король.

– В вашем Лувре!..

Потом Манфред повернулся к дрожащей от холода девушке.

– Больше ничего не бойтесь, – нежно проговорил он.

Она смущенно поглядела на молодого человека:

– Я успокоилась… после того как появились вы…

Манфред вздрогнул.

– Идемте, – сказал он просто, взял девушку за руку и повел за собой, удостоверившись сначала, что их не преследуют.

Впрочем, он и не думал, что король Франции столь низко падет, что прибегнет к помощи шпионов!

В трехстах шагах от места поединка он остановился перед домиком буржуазного вида и дважды быстро стукнул железным молотком в дверь. Через несколько секунд дверь отворилась, на пороге появился мужчина со свечкой в руках. Мужчина был еще молод. Лицо у него было энергичное, на нем отразилась задумчивость.

– Я услышал условленный стук, – сказал мужчина. – Входите, дорогой друг, и скажите мне, что привело вас в такую пору.

– Мэтр Доле, – серьезно сказал молодой человек, – я пришел просить приют для этого ребенка…

– Добро пожаловать! Пойду разбужу жену и Авет, мою дочь… А вы входите… Мой дом – к вашим услугам.

Жилет шагнула в дом, и ее нежное лицо осветило пламя свечи. Манфред увидел ее близко, и в его восхищенных глазах сверкнули искорки пылкого обожания.

А девушка тем временем смущенно проговорила:

– Как мне благодарить вас, месье…

В этот момент послышался глухой шум. Молодой человек, не отвечая Жилет, схватил хозяина дома за руку.

– Мой благородный друг, – сказал он, – поклянитесь мне, что вы будете заботиться об этом ребенке, как о собственной дочери.

– Клянусь вам, друг!

– Спасибо, мэтр Доле! – искренне обрадовался Манфред. – А теперь быстрее запирайте дверь! До скорого!

Молодой человек отступил назад и растворился в темноте. Он направился к воротам Сен-Дени.

V. Мать

Несколько мгновений Франциск I оставался неподвижным, следя глазами за Манфредом и Жилет, пока они не исчезли. И тогда, даже не посмотрев на своих лежавших неподвижно спутников, возможно, даже мертвых, король без каких-либо колебаний отправился прочь.

Манфред зря считал короля неспособным на шпионство! Он как раз и занялся столь неблагородным делом. Он проследил издалека, как Жилет вошла в дом Доле. Потом увидел, как удалился Манфред.

Тогда король приблизился и остановился подле дома. Внезапно он встревожился и прислушался.

Шум, настороживший Манфреда, быстро приближался. Франциск схоронился за тумбу, к которой привязывали лошадей, где застыл в лихорадочном ожидании.

Через несколько минут в темноте обрисовалась группа людей. Они шли в сомкнутом строю, освещая путь фонарями.

Король перевел дыхание: это шла не кучка бунтарей – это был ночной дозор!

Обрадовавшись, он вышел из своего укрытия и положил руку на плечо человека, шедшего во главе группы.

– Король! – вскрикнул командир и обнажил голову; тут же он знаком остановил свой отряд. – Сир, какая неосторожность!

– Тише, Монклар!.. Этот бродяга… Манфред…

– Я иду по его следам, сир… Я приказал перегородить улицы… Негодяй не сможет ускользнуть.

– Он там, – указал король, и в голосе его слышалась ненависть, – перед вами… всего в пятистах шагах… Монклар, схватите этого человека!.. Пусть он умрет!.. Этой же ночью… И пусть он умрет в мучениях… Я требую ужасных мучений… Быстрее, Монклар… Бегом.

Главный прево подал знак. Его лейтенант занял место

позади Франциска во главе эскорта из двенадцати человек, после чего отряд, в котором осталось человек сорок, под командой самого графа де Монклара направился быстрым шагом в указанном королем направлении.

На плотно сжатых губах короля появилась холодная злая усмешка. Потом он обернулся к лейтенанту.

– Месье, – приказал он, – стучите в эту дверь.

Офицер повиновался… Загрохотал молоток у двери.

Дверь оставалась закрытой.

Офицер постучал сильнее.

И снова молчание!

Офицер вопросительно посмотрел на короля.

– Вышибайте дверь! – приказал Франциск I.

Солдаты приблизились к двери…

И в это самое мгновение ночь разорвал заунывный крик:

– Франсуа! Франсуа! Что ты сделал с нашей дочерью?

Король вздрогнул… и побледнел:

– О, опять эта сумасшедшая, – пробормотал он. – Маржантина!..

Да! Это была безумная женщина! Это была Белокурая Маржантина! Эта несчастная мать бродила по ночным улицам и выкрикивала свою вечную боль. Она разыскивала свою дочь.

Она видела в своем воображении дочь, потерявшуюся двенадцать долгих лет назад!

Вот она вынырнула из темноты, полуголая, с распущенными волосами, и остановилась перед Франциском. С секунду она поколебалась.

– Месье… может быть, вы встречали ее… скажите правду… Маленькую девочку, месье… шести лет… белокурую… хрупкую… такую слабенькую… Скажите, месье!.. Хотите, я назову вам ее имя?.. Оно такое красивое… Ее зовут Жилет… Жилет, говорю я вам!

Последние слова произвели на Франциска ошеломляющее впечатление!.. Он позабыл об окружающих и видел теперь только Маржантину… свою любовницу!

– Жилет! – заикаясь, пробормотал он. – Твоя дочь!.. Боже!.. Боже!.. Возможно ли такое!..

Несчастная мать, конечно, его не слышала. Она продолжала говорить бесконечно нежным голосом, сравнимым с телесной лаской.

– Жилет… прекрасное имя… Не так ли?.. Как же долго я ищу ее… Я потеряла ее в Блуа…Вы знаете, где находится Блуа?.. Ей было всего шесть лет… Бедная малышка… В Блуа, говорю я вам… Да, там… Как я ее любила…

Вдруг она заговорила резко и зло:

– Франсуа!.. Где твоя дочь?

– О! – удрученный Франциск перешел почти на шепот. – Как это ужасно! Оказывается, я полюбил собственную дочь… Это на дочь я поднял руку… Это моя дочь скрылась в этом доме!

Он с жадностью разглядывал безумную женщину… Возможно, он даже собирался поговорить с ней.

Быть может, ожившее пламя давно ушедшей девичьей любви разгонит сумрак ее мыслей!

И в этот момент послышался глухой стук колес. Чуть позже появилась грохочущая повозка, впереди которой галопом неслась лошадь. Казалось, эта летящая во весь опор повозка уносит с собой какую-то мрачную тайну, секрет ужасной драмы…

Маржантина увидела повозку. Новая мысль пронзила ее несчастный мозг, и безумная бросилась за повозкой:

– Это увозят мою дочь!

Через несколько мгновений женщина исчезла.

Застывший на месте Франциск растерянно огляделся…

Солдаты не осмеливались сдвинуться с места. Офицер писал позднее, что ему показалось, будто король тоже хочет устремиться вслед за повозкой, но он все-таки удержался, закрыл лицо руками и судорожно вздохнул несколько раз. Эти вздохи были похожи на рыдания. Потом король пробормотал что-то неразборчивое. Удалось понять лишь несколько слов

– Ох!.. Это чудовищно…Я чувствую, что всё еще люблю эту несчастную!

Что происходило в королевском сердце?.. Какая жуткая борьба шла там между плотской и отцовской любовью?

Когда же король пришел в себя, офицер осмелился спросить у него:

– Сир, что нам делать?

– Месье, – ответил король странным и страшным голосом, – я приказал вам вышибить эту дверь!

VI. Убежище или могилА

Манфред удалялся бодрым шагом. Его натренированное ухо каждую секунду улавливало изменение расстояния между бродягой и ночным дозором. Манфред не видел стражников, но догадывался о них и презрительно усмехался. Он хотел свернуть на первую же поперечную улицу, но не сделал этого, заметив отблески света на пиках.

Он пожал плечами и продолжал идти прямо:

– Кажется, господин главный прево забавляется!

Вторая улица была перегорожена.

– А! Фарс продолжается.

Третья и все последующие улицы, выходящие на главную артерию, ощетинились пиками.

– Ладно! – сказал Манфред. – Какой почет мне оказывают! Весь Париж вооружается, когда по улицам прохожу я.

А позади все отчетливей слышался топот стражников, перешедших на бег. Его схватят! И он умрет!..

На какое-то мгновение его мысли унеслись к девушке, которую он доверил заботам мэтра Доле…

– Полно! – рассмеялся он. – Я не рожден для мирной жизни и мещанской любви! Я нищий бродяга и бродягой умру… Но, черт возьми, умру не без того, чтобы распороть брюхо нескольким из этих ищеек.

И жестом, которому позавидовали бы витязи рыцарских времен, Манфред выхватил из ножен свою длинную рапиру, готовясь не к защите, а к атаке.

– Вперед! – послышался голос Монклара. – Хватайте его! Вон он!

– Не так быстро! – ответил Манфред и выставил клинок.

Но в эту же самую секунду среди стражников послышались крики… По булыжной мостовой загрохотали колеса… К открытым воротам Сен-Дени с огромной скоростью неслась повозка… Она врезалась в отряд стражников, задевая и опрокидывая людей…

Кто открыл ворота и зачем?

В этом никогда не признается гарнизонный сержант, которого отдадут под суд, но трибунал не найдет никаких улик, доказывающих сговор обвиняемого с Манфредом.

А бродяга, увидев мчащуюся повозку, принял молниеносное решение… Одним прыжком он проскочил ворота, оглушил рукоятью шпаги солдата, пытавшегося преградить ему путь, и пустился бегом по полевой дороге.

Он пробежал шагов сто, потом остановился, обернулся и посмотрел в сторону города.

– Черт возьми! Чтоб они там хорошо жили!

Его не преследовали! Тогда Манфред беззвучно рассмеялся:

– Говорил же я вам, месье де Монклар, что мой арест произойдет не сегодня! Но все равно, – добавил он, – мне придется поставить толстую свечу за здоровье возницы…

Рассуждая подобным образом, Манфред посмотрел в ту сторону, куда умчалась повозка. Он ее не увидел, но слышал скрип колес этой повозки, взбиравшейся на холм Монфокон. Манфред последовал за ней.

Минут через двадцать все стихло.

– Странно! – пробормотал Манфред. – Можно утверждать, что колымага остановилась у самого подножья большой виселицы.

Он пошел быстрее, прячась за кустами ежевики… То, что он увидел, заставило его вздрогнуть от изумления и ужаса.

В нескольких шагах от него вырисовывалась величественная смертоносная машина. Какая-то женщина громко молила о пощаде, пытаясь вырваться из рук мужчины, тащившего ее к виселице…

Манфред присутствовал при этой ужасной сцене и не мог ни крикнуть, ни пошевелиться… Внезапно он увидел тело женщины, болтавшееся в пустоте. Мужчина же забрался на сиденье, и повозка с глухим стуком покатилась к деревушке Монмартр.

– Ужас! – растерянно пробормотал Манфред.

Потом он поспешил к виселице, взобрался на постамент этого сооружения, подхватил женщину на руки, перерезал кинжалом веревку, спустился с эшафота и положил несчастную наземь. Всё происходило, словно в кошмарном сне и продолжалось не более нескольких секунд.

Манфред опустился на колени перед женщиной и положил руку

на ее грудь… Сердце жертвы еще билось. Тогда Манфред пригляделся к женщине и восхищенно вскрикнул:

– Как же она красива, несмотря на бледность!

Мало-помалу незнакомка пришла в чувство… Она открыла глаза, все еще полные смертельного ужаса…

– Вы спасены, мадам, – сказал Манфред.

Она удивленно огляделась и внезапно всё вспомнила.

– Спасена! – повторила она, но не так, как говорят в экстазе, после того как минует смертельная опасность, а с пугающей ноткой ненависти. – Спасена!.. Живу!.. Да, теперь я живу!.. О, пусть сотни бед падут на этого подлеца!.. Пусть несчастья падут на твою голову, Франсуа!.. Месть Мадлен будет ужасной, так что о ней еще долго будут говорить грядущие поколения… Месье! – вдруг она обратилась к своему спасителю. – Я обязана вам гораздо большим, чем жизнь… Как вас зовут?

– Манфред, мадам…

– Если вы бедны и вас преследуют, если вы страдаете, если вам понадобится преданный друг, приходите, когда вам вздумается, в маленький домик у ограды Тюильри. Вы назоветесь, и… этого будет достаточно!

При этих словах Мадлен Феррон поднялась и исчезла во тьме.

В тот самый момент, когда он, побуждаемый непреодолимым любопытством, хотел было отправиться за странной женщиной, Манфреду вдруг показалось, что какие-то тени появились шагах в тридцати.

Это были агенты Монклара… Они приближались ползком.

Манфред слился с цоколем эшафота, надеясь, что шпики пройдут и, может быть, не заметят его. Основание эшафота было выполнено в форме пещеры, огромной камеры, тюрьмы для мертвецов, последнего прибежища казненных: туда сбрасывали тела преступников, повешенных в Монфоконе.

Ощупывая стену, Манфред почувствовал железную дверь; она подалась под его нажимом.

Мгновение Манфред колебался… Холодный пот выступил на лбу… Потом он, пятясь, забрался в тюрьму мертвецов!

Под ногами у него что-то захрустело…

Он ступал по скелетам… Манфред остановился… Душа его – при одной мысли об этих оторванных руках, о черепах, уставившихся в него пустыми глазницами, – наполнилась таким ужасом, какого он еще никогда в жизни не испытывал.

Ощущения его были столь мучительными, что он отступил назад, к железной двери… Он задыхался!.. Любой ценой ему был нужен глоток свежего воздуха! Даже ценой стычки с толпой шпиков!

И в этот момент тень мелькнула перед дверным отверстием, протянулась чья-то рука и захлопнула дверь.

Манфред, окаменевший, пораженный безысходным страхом, услышал приказ главного прево:

– Пусть десять человек стерегут эту дверь днем и ночью! Откройте ее только через восемь дней, когда этот негодяй сдохнет!

VII. Клятва Этьена Доле

Знаменитый печатник мэтр Доле держал свою типографию «Золотой обрез» на университетской территории, на холме Сент-Женевьев, а жил вместе с женой Жюли и дочерью Авет, на улице Сен-Дени.

Мадам Доле было лет тридцать пять, она отличалась разумностью и необыкновенной добротой. Она помогала мужу в работе и была для него идеальной подругой, ангелом-хранителем домашнего очага, утешительницей в трудные часы, когда мэтр терял всякую надежду, а таковых в горестной жизни ученого и переводчика было немало.

Авете, стройной и грациозной девушке, было всего восемнадцать лет. Пылкая по природе, она отличалась твердым характером, нежным и чутким сердцем.

В такую вот семью случай забросил в эту бурную эпоху Жилет Шантели.

После поспешного ухода Манфреда Этьен Доле тщательно запер дверь, забаррикадировал ее цепью, а потом повернулся ко все еще дрожащей Жилет.:

– Здесь, дитя мое, вы в безопасности… Не надо так дрожать. Жюли, Авет, – громко позвал он.

Обе женщины, уже разбуженные шумом, поспешно оделись. Они появились на верхней площадке красивой деревянной лестницы, которая вела на верхний этаж.

– Авет, – серьезно сказал Доле, – мой друг Манфред, которого считает братом твой жених Лантене, оказал нам честь, доверив эту юную барышню… Люби ее так, словно бы она была твоей сестричкой.

В нескольких словах он объяснил жене суть только что происшедших событий. И обе женщины сразу же начали осыпать Жилет своим ласками.

– Как вы прекрасны! – сказала Авет. – А вы знаете, что мы с вами уже хорошо знакомы?..

– Вы тоже, вы тоже красивы! – искренне восхитилась Жилет.

– Значит, Манфред – ваш друг?.. Какое счастье!.. Он такой храбрый… и добрый… Лантене его так любит!

– Я познакомилась с ним только что, – ответила Жилет и покраснела, – но я его несколько раз видела раньше… Я верю, что он и в самом деле очень храбрый… Он уберег меня от большой беды… Я его никогда не забуду!

Она с силой соединила руки в нервном жесте.

– О, – добавила она, испуганно передернувшись, – эти незнакомцы вошли так внезапно… а этот мужчина, оскорбивший меня, схватил за руку и увел!.. Этот мужчина!.. Я боюсь его!

– Дорогое дитя, больше ничего не бойся!

– Не правда ли, мадам… мне не надо ничего опасаться?..

– Вы здесь в совершенной безопасности, – повторил Этьен Доле. И в тот же самый момент кто-то решительно и повелительно постучал молотком в дверь. Жилет смертельно побледнела.

Жюли и Авет повернулись к Этьену с немым вопросом, который читался в их испуганных взглядах.

Печатник, не теряя ни капли самообладания, знаком наказал женщинам вести себя тихо и успокоиться. Потом он отдернул драпировку и открыл дверцу, за которой оказалась клетушка. Там Доле хранил на полке самые ценные из напечатанных им книг.

В дверь постучали еще раз, теперь посильнее.

Авет увлекла гостью в каморку… Доле задернул драпировку. Жюли пока осталась с этой стороны драпировки. Доле тихонько подошел к двери и прислушался. Он задрожал, услышав голос, звучавший за дверью… Он узнал этот голос!..

Мощные удары сотрясали дверь.

Тогда Этьен Доле вернулся к посверкивающему щиту и рыцарским доспехам, которые украшали одно из деревянных панно. Но, поразмыслив с минуту, он покачал головой. Тогда он выкатил кресло на середину зала. Он повернул кресло к входной двери, уселся в него и со спокойным видом принялся ждать!

Наконец под треск разбиваемого дерева дверь подалась. Несколько мужчин ворвались в зал.

Доле продолжал сидеть…

– Как это назвать, господа? – спросил он внушительным голосом. – Как это в самом центре города осаждают мирный дом? Вышибают дверь! Берегитесь, господа, я пожалуюсь королю, который во имя высшего правосудия…

– Мэтр Доле! – внезапно прервал его тот самый голос, какой печатник уже слышал за дверью. – Это по моему приказу мои люди вошли сюда.

– Король! – сказал мэтр Доле все с тем же непроницаемым спокойствием.

Он встал с кресла и глубоко поклонился.

– Ваше величество, вы всегда желанны в моем жилище. Этот визит, если не упоминать об обстоятельствах, его сопровождавших, навсегда останется свидетельством почета, оказанного как самому жилищу, так и его верноподданному обитателю… Извольте, ваше величество, занять место в этом кресле… Жюли, возьми кубок из позолоченного серебра и наполни его старым бургундским из винограда, собранного в год рождения нашей дочери. Торопись оказать нашему гостю признаки гостеприимства, на которые он имеет право…

– Это хорошо… хорошо, мэтр! – сказал король.

– Ах, сир, – продолжал печатник, – никогда я не рассчитывал принять ваше величество в своем доме…

Если бы я только знал, какой августейший гость стучится в мою дверь! Если бы, по крайней мере, месье приказал крикнуть пароль, перед которым открывается любая дверь: «Именем короля!»

– Он прав, – заметил лейтенант. – Я не догадался крикнуть: «Именем короля!» Но…

– Тихо, – приказал Франциск. – Мэтр Доле, я не ставлю вам это в вину. Но давайте перейдем к фактам. Вы только что приняли визит одного… гм!.. мужчины… Это был… бродяжка… по имени Манфред…

– Да, сир, – сказал Доле, – это мой друг…

– Ваш друг!.. Со странными людьми вы заводите дружбу!

– Ах, сир! Вам, без сомнения, наговорили про этого молодого человека много несправедливого. Никогда еще в более благородной груди не билось сердце, более лояльное к вашему величеству! Признаюсь, что он немножко вспыльчив… Но у него есть одно качество, которое может оказаться весьма ценным для короля: это храбрость!

– Довольно, мэтр!.. Этот… благородный шевалье будет улаживать свои дела с моим главным прево… Он приводил сюда юную девушку?..

– Да, сир…

– Это юное создание еще пребывает у вас?

– Да, сир…

– Сейчас же приведите ее сюда, мэтр Доле.

– Нет, сир.

– Это неповиновение! – прогудел король.

– Это дело чести, сир. Предпочту вызвать ваш гнев, но не презрение. Я поклялся, сир, что эта девушка не выйдет из моего дома. Что бы вы подумали, сир, о своем подданном, который нарушает данное слово?

Король с минуту хранил молчание.

– Мэтр, – наконец он дал волю своему гневу, – ваши слова лишний раз доказывают мне то, что я знал и раньше: вы одержимы злым духом, и священная власть короля больше не оказывает воздействия на ваши поступки. Впрочем, то же самое относится и к богоданной власти Церкви… Однако я понимаю ваши чувства и готов забыть все, что только что от вас услышал… Приведите девушку, мэтр!

Лейтенант и его солдаты слушали этот разговор со все возрастающим удивлением. Они задрожали от возмущения, когда Доле ответил:

– Сир, я не могу ничего добавить к тому, что ваше величество уже слышало. Я ничего не могу изменить.

– Обыскать дом! – громовым голосом закричал Франциск I. – А этого человека схватить и отправить в Бастилию!

Жюли в ужасе закричала и собиралась уже броситься мужу на шею, но того уже окружила стража… Несчастную женщину грубо оттолкнули, и она рухнула в кресло.

И в этот самый момент угол драпировки отдернулся. За ним показалась Жилет, очень бледная, но полная решимости. Она приблизилась к королю, который разглядывал ее с жадным любопытством, обуреваемый противоречивыми чувствами.

– Моя дочь! – проговорил он так тихо, что никто и не услышал этих слов.

– Сир! – сказала Жилет слегка дрогнувшим голосом. – Мне неизвестна причина, по которой вы меня преследуете… Жду ваших разъяснений.

Глубочайшая тишина воцарилась в зале. Окруженный солдатами Доле удивленно посмотрел на девушку… Что же касается короля, то он то бледнел, то краснел попеременно.

– Дитя мое, – пробормотал он наконец, – даю вам слово дворянина, даю королевское слово, что вас будут уважать, что ни одного обидного слова или жеста… Жилет, необходимо, чтобы вы переехали в Лувр!

И вдруг в его голове зародилась порочная задумка:

– Либо вы переезжаете в Лувр, либо мэтр Доле отправляется в Бастилию… Выбирайте!

– Сир! Сир! – закричал Доле. – Вы злоупотребляете невинностью этого ребенка. Это гнусно!

– Молчите! Или, клянусь Небом, придет ваш последний час, мэтр Доле!.. Мое терпение на исходе!

– Сир, одно только слово! – вскрикнула Жилет, проскользнув между солдатами. – Я последую за вами, если только вы помилуете этого отважного человека, который в эту роковую минуту захотел стать отцом для девушки, у которой нет отца!

При этих словах Франциск I, ни на мгновение не выпускавший Жилет из виду, вздрогнул и побледнел.

– …Для девушки, у которой нет отца! – повторил он.

По знаку короля солдаты отошли от Этьена Доле. Монарх сделал несколько шагов и взял Жилет за руку. Девушка вздрогнула, скорее даже испуганно дернулась.

– Дитя мое, – сказал король, выделяя интонацией это словосочетание, и при этом королевский голос странным образом дрожал, – дитя мое, значит, я вам внушаю страх?.. Оставьте сомнения, прошу вас… В моем королевском слове еще никто до сих пор не сомневался!

– Сир, я последую за вами! – твердо сказала девушка.

Печатник хотел было вмешаться в последний раз, но король уже подхватил девушку под руку и вышел за порог дома.

– Это подлость! – сжав кулаки, бросил ему вслед Доле.

VIII. Два отца

Следующим утром дверь просторного, роскошного кабинета, в котором Франциск I обычно принимал придворных, не открывалась. Король над чем-то размышлял.

Между тем по Лувру ходили странные слухи…

Рассказывали, что ночью в Лувр привели ослепительно красивую юную девушку, что разбудили фрейлин и выделили в распоряжение незнакомки апартаменты…

Кое-кто со смехом встречал эту новость, задавая встречный вопрос: «Что об этом думает мадам герцогиня д’Этамп, официальная фаворитка французского короля?» Другие только покачивали важно головами… Поговаривали, что король очень изменился… Случилось нечто необычное: король совсем не ложился спать. Месье де Басиньяк, королевский камердинер, провел ночь в передней, тщетно ожидая приказаний его величества.

На рассвете король вернулся в свой кабинет и запретил себя беспокоить. Монарх приблизился к камину, в котором ярко пылал огонь, протянул руку к огню, как делают сильно озябшие люди. Временами он просто дрожал.

Король выглядел мрачным, задумчивым и глухо цедил сквозь зубы:

– Это моя дочь!.. Моя дочь!..

На его бледном лице появилось какое-то странное изумленное выражение, представлявшее смесь гнева и ужаса…

Внезапно король позвонил… В кабинет поспешно вошел Басиньяк.

– Позовите-ка моего шута, – спокойно сказал Франциск. – Пусть его доставят через час. А еще позовите хранителя королевской печати…

Пять минут спустя хранитель печати стоял перед королем.

– Месье, – сказал король, – подготовьте и принесите мне на подпись грамоты, жалующие дворянство, на имя…

Он остановился, задумался, прошелся по кабинету своей подпрыгивающей походкой… Молчание продолжалось долгих десять минут, после чего король решительно заговорил:

– Для мадемуазель Жилет Шантели… Я даю ей титул герцогини… в ожидании… Поставьте в грамоте, что я передаю ей земли моего домена в Фонтенбло… Идите, месье!

Хранитель печати вышел, не говоря ни слова, и сразу же новость об этом странном приказании распространилась по Лувру, словно облако пыли.

Король облегченно вздохнул.

Потом он вернулся к огню и погрузился в напряженные размышления, потеряв счет времени… Резкий голос вывел его из задумчивости:

– Сир, вы посылали за мной… Я пришел.

– Кто это пришел?.. Кто смеет говорить без моего позволения?

Он обернулся и застыл в изумлении: перед ним стоял Трибуле.

– Это ты, шут!

– Нет, сир! Перед вами стоит человек, который больше не служит шутом у короля… Перед вами – Флёриаль[9 - Настоящее имя Трибуле. – Примеч. автора.], почтенный подданный, пришедший сюда, чтобы требовать правосудия…

Король с глубоким изумлением окинул взглядом Трибуле.

А тот был неузнаваем. В комнате, которая была у него в Лувре, он скинул свой

шутовской наряд, оделся как зажиточный буржуа, носящий траур: верхнее платье из черного драпа, бархатный камзол, черная шапочка, которую он держал в руках, подчеркивали устрашающую бледность его лица… Болезненное спокойствие заменило маску едкой иронии, к которой так привык король. Резкий голос шута стал ниже. Трибуле держался прямо и твердо. Едва ли кто-нибудь догадался бы теперь о его кривом плече.

– Шут, – сказал король, презрительно усмехнувшись по своему обыкновению, – шут, я прощаю тебе вчерашнюю выходку, однако при одном условии: ты прекратишь разыгрывать это фарс… Ступай, шут, одевайся в свой привычный наряд и сразу же возвращайся сюда… Ты должен развлечь меня… Мне что-то скучно в это утро…

Трибуле, не сдавая позиций, опустил глаза и спросил:

– Сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?

В мгновение ока король вскочил.

Он грубо сжал предплечья Трибуле.

– Жалкий безумец! – пролепетал он почти неразборчиво. – Ты сказал… Повтори… Ты осмелился сказать!

– Сир, – пришедший в отчаяние отец уже не представлял границ своей смелости. – Я спросил, сир, что вы сделали с моей дочерью Жилет?

Король в бешенстве встряхнул шута.

– Жалкий шут, голова твоя станет добычей палача, – сказал король, – если кто-то еще когда-нибудь услышит то, что сейчас мне сказал!

– Сир! Я хочу видеть своего ребенка!

Трибуле настаивал… Тогда король добавил тише, но внушительнее:

– Ты лжешь! Лжешь! Жилет не может быть дочерью шута!

– Почему же, сир? Почему? – спросил Трибуле.

– Да потому что она королевская дочь! Слышишь ты это, ничтожество?.. Потому что она… моя дочь!

Трибуле покачнулся, у него закружилась голова. Несказанная радость и безумная смертельная боль – эти два чувства в одну секунду перемешались в его неуравновешенной душе.

Радость!.. К Жилет будут относиться с почтением. Жилет осталась невинной, потому что король, ее похититель, оказался ее отцом!

Боль!.. Жилет больше не его дочь… Ее отец – Франциск I.

И радость, которая было охватила его в первую минуту, почти сразу же угасла.

Он упал на колени, ударившись о паркет.

– Сир! О, сир! Да благословит вас небо! Вы так благородно и великодушно дали мне знать, что мое дитя… мой бедный ангел…осталось незапятнанным, что ее не оскорбили1 Она непорочна… Ах, не могу продолжать от избытка радости! Этого мне достаточно! Благословляю вас, сир! Как я был глуп! Я поверил, что мимолетный каприз, проходящая страсть толкнули короля в моей дочке! Это было бы так естественно! Не так ли? Она чиста! Значит, не плотское желание привлекло королевский взор! Спасена! Ах, сир! Да от такой радости и умереть можно!

Трибуле всхлипнул.

Король помрачнел и невольно вздрогнул при упоминании о его страсти, о его капризе! Он молча глядел на Трибуле, распростершегося у его ног, тогда как несчастный шут продолжал:

– Дочь короля! Черт побери! Можно ли в этом усомниться! Она так прекрасна… Не хватает только короны на голове! А такие прекрасные золотистые волосы… Мадемуазель, верите ли вы, что они засверкают новым блеском в уборе из жемчугов и бриллиантов! Вы – королевская дочь! Ах! Что вы скажете на это?.. Вы представляли себя бедной потерянной девушкой, которую в свое время подобрал буржуа среднего достатка. Ладно, хватит об этом, мадемуазель!.. Вы королевская дочь!..

– Поднимайся, шут! – произнес король.

Жестокая боль пронзила сердце Трибуле.

Пропала вся радость! Глубокая, сверхъестественная радость!

И разум его с ужасающей ясностью вдруг осознал: Жилет – королевская дочь, а он – королевский шут!

Он поднялся и стал следить за Франциском, подпрыгивающей походкой кружившим по комнате, заложив руки за спину и опустив голову.

– Расскажи мне всё, – попросил наконец король. – Всё! Не упусти ни малейшей детали!.. Где, когда и как ты узнал ее?

– Вот что, сир! – начал скороговоркой Трибуле. – Вы помните Мант? Однажды, десять лет назад, вы проезжали этот город. Я сказал какую-то дерзость… Не помню уж, какую… Дело было на улице возле старого заброшенного порта. Там оставались две большие цепи… И вы, сир, решили наказать меня и одновременно позабавиться. Вы приказали приковать меня к этим цепям и оставить на пару дней… Помните такое, сир?.. Я не забуду этого до конца своих дней… Благословен будь тот день, когда вы приказали посадить меня на цепь в Манте, возле старого порта! Весь город ходил смотреть на меня. Горожане осыпали наказанного шута насмешками… Вы помните это, сир?

– Дальше! – бросил Франциск.

– Итак, я сидел на цепи, сир… О! Я не жаловался, потому что вы были тысячу раз правы… Весь город прошел мимо меня… Смертельная печаль охватила меня… А люди смеялись… Мальчишки обзывали меня, швыряли в меня камнями… Посмотрите-ка, сир, у меня до сих пор сохранился шрам… Вот здесь, над правой бровью… След одного из камней.

Трибуле пальцем указал на шрам. Лицо короля оставалось непроницаемым.

– Счастливая рана! Это я говорю теперь, сир… Помню еще, как одна очень красивая женщина натравила на меня свою собаку… Собака остановилась передо мной и грозно зарычала… Я посмотрел ей в глаза, и тогда… она лизнула мне руки, сир!.. Красивая женщина ее побила… Бедное животное!

– Дальше! – глухим голосом приказал король.

– Я рассказываю всё это, чтобы вы поняли, сир… Я не забыл ни единой мелочи, ни одной опасной детали… Наступил вечер… Я чувствовал себя смертельно усталым… Людская жестокость приводила меня в ужас… Передо мною собралось до полутысячи человек: женщин, сеньоров, буржуа, детей… Насмешки удвоились, но внезапно я увидел, что ко мне идет девочка, сир… Представьте себе маленького ангела… с волосами до плеч, окаймлявшими ее головку подобно ореолу… с глазами, такими нежными… такими нежными, что горло у меня сжалось. Ничто в мире не сравнится с этой несказанной нежностью… В толпе послышались голоса: «Это Жилет… Это маленькая торговка лилиями… Это Жилет Шантели». Она и в самом деле держала в руках целую охапку лилий… Она подошла ко мне… Ах, сир! Волна злобы поднялась в моей возбужденной голове… Я прохрипел: «Что тебе здесь надо? Ты пришла меня ударить? Ну, говори!» Она улыбнулась мне, выронила свои цветы… А потом… обтерла мое лицо… От потрясения я задрожал… Тогда она прислонилась ко мне, глядя в толпу своими ясными глазками, словно оказывая мне покровительство, словно защищая меня… И тогда толпа закричала: «Ура!»… Мужчины аплодировали, женщины плакали…

Трибуле остановился: чувства душили его.

– Продолжай! – холодно потребовал Франциск I.

– Что вам сказать, ваше величество!.. На следующее же утро, как только я был освобожден, Жилет пришла ко мне и грациозным жестом предложила мне одну из своих лилий. Жалкий увядший цветок! Я храню его в одном из старых альбомов в гравюрами… Да! И вот еще что: когда сердце мое обливается кровью, я вынимаю этот цветок и целую его пожелтелую белизну… Я расспросил малышку-торговку… Она рассказала мне, что родилась в Блуа, а уже около года живет в Манте… одна, совершенно одна… Живет на подаяния… Пропавшую мать свою она почти не помнила. Отца она вообще никогда не знала. Я спросил девочку, не хочет ли она поехать со мной… Она пристально посмотрела на меня и сказала: «Да… потому что вы столь же несчастны, как и я…» С тех пор она стала

моей любимой дочерью… Мало-помалу она забыла то происшествие, что связало наши судьбы… Она видела во мне только приемного отца… Она считала меня преуспевающим парижским буржуа… Я воспитал ее в той маленькой усадьбе Трагуар… куда я приходил, после того как освобождался из Лувра. Она была моим высшим утешением, моей радостью; один только ее взгляд мигом успокаивал мои страдания. Достаточно было ее рукам обвиться вокруг моей шеи, достаточно было сказать ей «Отец!», и я забывал все невзгоды, землю и небо! Вот и всё, сир.

Франциск внимательно посмотрел на Трибуле. Во взгляде его читалось затаенное сочувствие, которое, возможно, правильнее было бы назвать ревностью или обиженной гордостью… Несколько минут король хранил молчание, тогда как Трибуле смотрел на него со всё возрастающей тревогой.

Наконец король остановился перед шутом и сказал ледяным, полным презрения голосом:

– Ну, хорошо… Можешь надевать свою ливрею…

Вот и всё, что нашелся сказать Франциск в ответ на отцовскую исповедь.

Трибуле не шевельнулся.

– Ты слышал меня, шут?

– Сир! Это вы не расслышали крик моего сердца! Разве я не дал вам понять, что в Жилет заключена вся моя жизнь?

– Шут! Я тебе прощаю прикосновения к королевской дочери, пусть и совершенные одними кончиками пальцев… Ты ничего не знал про ее происхождение… Но теперь с этим покончено!.. Жилет больше нет… Отныне тебе не дано права поднимать взгляд на новую герцогиню… де Фонтенбло! Тебе запрещаю даже словом с нею перекинуться! Иначе тебе головы не сносить.

– Сир! – сумел выдавить из себя Трибуле. – Это невозможно.

– Хватит!.. Даже памятью не смей касаться прошедшего!

– О! Вы запрещаете мне даже думать и чувствовать! Так вырвите у меня сердце!

– Еще одно слово – шут, и Бастилия будет твоим жилищем до конца твоих дней!

Шут содрогнулся. Бастилия!.. Вечная разлука…

– О, – всхлипнул растерявшийся Трибуле, – больше не видеть ее! Быть навсегда разлученным с ней… Сир! Сир! Я буду делать всё, что вы скажете! Оставьте только меня здесь… Смилуйтесь! Позвольте мне ее видеть… Я не буду больше с ней говорить, сир! Только бы взглянуть на нее! Хотя бы издали!

– Ты ее увидишь! Через несколько дней я дам праздник, посвященный представлению герцогини двору… Ты будешь на празднике, Трибуле. Настоящий праздник не может обойтись без шута!

– Я буду на празднике! – промолвил несчастный.

– Без сомнения! – рассмеялся король.

– И мне придется показывать перед нею свое искусство?

– А почему бы нет?

Франциск I испытывал жестокое удовлетворение от тех мучений, на которые он обрекал своего дурачка. Это была его месть Трибуле, шуту, презираемому существу, объекту всеобщих насмешек. Трибуле мог сжимать в своих объятиях Жилет! Трибуле был любим в образе отца!

Надо было навсегда вернуть жалкого безумца в его логово. Надо разверзнуть непреодолимую пропасть между ним и королевской дочкой.

Герцогиня де Фонтенбло содрогнется от стыда, когда узнает, что тот мужчина, которого она звала своим отцом, на самом деле Трибуле!

– Хорошенько запомни, что я тебе сказал, – повторил король все с тем же презрительным спокойствием: если хотя бы одно слово, хотя бы один только взгляд раскроет кому бы то ни было прошлое, о котором ты мне только что рассказал, тебя будет ждать петля либо Бастилия! Герцогиня де Фонтенбло, дочь короля, не может иметь ничего общего с малышкой Жилет Шантели.

– Паясничать перед ней! – пробормотал Трибуле, который, возможно, не слышал последних королевских слов. – Невозможно!.. Позволить оскорблять себя перед ней! Быть осмеянным перед ней! Нет.

И Трибуле взмолился:

– Сир, не будет ли угодно вашему величеству уволить меня?.. Я предпочел бы исчезнуть… не видеть ее больше!

Король, возобновивший было свою прогулку, при этих словах остановился спиной к Трибуле и, даже не посмотрев на него, распорядился:

– Шут, ты должен через десять минут предстать предо мною в ливрее.

– Сир!.. Вы просто бессердечны!

Король повернулся к шуту:

– Поторопись!

Трибуле, растерянный, бледный, как смерть, медленно попятился к выходу и исчез. Были ли он побежден? Мы это скоро узнаем!

В тот самый момент, когда Трибуле, покачиваясь от отчаяния, направлялся облачиться в шутовскую ливрею, граф де Монклар вошел в приемную и попросил аудиенции. Несколько мгновений спустя он входил к королю.

– Ну, что? Как мошенник? – нетерпеливо спросил Франциск, не скрывая опасений.

– Он схвачен, сир.

– Схвачен? – обрадованно вскрикнул Франциск. – Браво, Монклар!.. Надеюсь, вы повесите злодея во время ближайшего заседания!

– Я сделал лучше, сир! – сказал главный прево, мрачно ухмыльнувшись. – Ваше величество просил меня придумать нечто особенное для этого негодяя.

– Знаю, что вы опытны в этом деле.

– Я закрыл этого проходимца в камере трупов в Монфоконе, – сказал главный прево с ужасающим спокойствием. – Перед железной дверью в хранилище трупов я поставил десять стражников. Я отдал им приказ: открыть дверь только через восемь дней… Ваше величество находит этот вид мучений достаточным?

– Ужасно! – едва слышно пробормотал немного побледневший король.

– Если ваше величество того пожелает, я прикажу открыть дверь и повесить негодяя как раз над тем помещением, в котором он теперь находится.

– Вы полагаете, он долго будет мучиться?

– Не больше четырех-пяти дней… Голод и жажда убивают быстро… Я проделывал интересные опыты в этой области… Так надо открывать дверь, сир?

– Ну, раз уж это началось, – протянул король. – Так умереть или эдак… какая разница?

– И я так думаю, – холодно проговорил Монклар.

– Не будем больше говорить об этом, граф!

– Понял, сир… Ваше величество обещал принять преподобного отца Игнасио Лойолу.

– И правда… Пригласите его…

IX. Главный прево

Теперь наше любопытство привлечет мрачная личность графа де Монклара. Несмотря на крайнюю важность встречи короля с Лойолой, о которой мы расскажем в дальнейшем, давайте сначала займемся главным прево.

Месье де Монклар отправился из Лувра верхом, в сопровождении двух десятков вооруженных людей. Лицо его отнюдь не было злым или жестоким: черты его были застывшие, одеревеневшие, словно лишенные всякой чувствительности. Взгляд тоже не был жестким, просто он никогда не выражал обычных человеческих чувств.

Речь его нельзя было назвать ни резкой, ни уверенной; она была тусклой.

Он говорил палачу: «Повесьте эту женщину» таким тоном, каким бы сказал своему камердинеру: «Оденьте меня».

Даже отчаянные храбрецы испытывали страх перед этим мрачным олицетворением следствия. Когда он, угрюмый, индифферентный, шел по городу, Париж дрожал от ужаса, который вызывал этот человек.

Поговаривали, что главный прево храбр до безрассудства. Не раз он в одиночку и без оружия проникал в такие притоны, из которых посторонние не выходят живыми. Порой он появлялся в кабачках, пользовавшихся дурной славой, и одного явления прево было достаточно, чтобы там устанавливалась мертвая тишина.

Граф де Монклар и в самом деле не знал страха, потому что страх – это чувство, а у него, похоже, не осталось человеческих чувств.

В сущности, это был ходящий и говорящий труп. В страхе, распространявшемся вокруг его личности, было

много суеверного.

Трибуле называл графа архангелом виселицы.

Этот беглый эскиз, который многие сочтут слишком длинным, необходим нам. Продолжим наше повествование. Месье де Монклар ехал в десяти шагах впереди офицера, командовавшего эскортом. Он объезжал стороной скопище улочек, сходившихся ко Двору чудес. Так грязные ручейки вливаются в клоаку.

Там, где один из таких проулков выходил на улицу Сен-Дени, прево заметил скрючившуюся в углу женщину. Заметив приближавшихся всадников, женщина выпрямилась и пристально посмотрела на них. Главный прево был поражен этим взглядом, направленным прямо на него, тогда как обычно все отводили свой взор, кроме, конечно, короля, его хозяина.

Он остановил лошадь и присмотрелся к женщине.

Перед ним стояла старуха неопределенного возраста, одета она была в лохмотья.

Она не опускала глаз. Впрочем, в ее взгляде не было ни угрозы, ни дерзости, ни мольбы.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил главный прево.

– Ничего, монсеньор.

– Кто ты?

– Женщина, страдающая и ждущая…

– Как зовут тебя?

– У меня нет имени… На улицах меня знают как Джипси-цыганка…

– Мне кажется, я знавал тебя.

– Вполне возможно, монсеньор.

Прево показалось, что какая-то глухая радость прозвучала в ее словах.

– Теперь я точно узнал тебя… Это ты приходила ко мне однажды и просила помиловать какого-то цыганенка, которого я приказал повесить.

– У вас отличная память, монсеньор. Событие, о котором вы упомянули, произошло лет двадцать назад, даже больше.

– Верно! – едва слышно проговорил Монклар. – Память у меня изрядная… Это порой даже мешает… О! Если бы я мог забывать!

А громче добавил:

– В самый день казни ты бросилась на палача и сильно покалечила его… Тебя помиловали.

– Я это уже позабыла, монсеньор. Ваша память удивляет даже меня! А ведь в моем племени я считалась лучшей хранительницей памяти о значительных событиях нашего прошлого.

– Цыганенка повесили! – продолжал Монклар.

– Это был мой сын, монсеньор…

Она произнесла эти слова буднично, без тени озлобленности.

– Ну, и что же ты теперь хочешь?

– Ничего, монсеньор!

– Почему же ты так посмотрела на меня, когда я проезжал мимо?

– Привычка… Вот и всё.

Главный прево уже собирался пришпорить лошадь.

– Монсеньор! – обратилась к нему старуха.

– Давай, говори… Я был уверен, что ты захочешь мне что-нибудь сказать.

– Меня уверяют, что вы хотите арестовать Лантене.

– Ты его знаешь?

– Достаточно, для того чтобы интересоваться его судьбой… И потом… меня интересует судьба одной девушки по имени Авет, дочери печатника… Два этих юных создания обожают друг друга, монсеньор. Если Лантене повесят, Авет очень огорчится… и ее отец тоже.

Просьба так мало походила на прошение, что главный прево сразу же интуитивно сообразил: у старухи, скорее всего, на уме другое, а отнюдь не счастье Авет и Лантене. Он не стал отвечать и тронул поводья.

Джипси больше не пыталась его удерживать. Но если бы граф де Монклар догадался обернуться, он вне всяких сомнений содрогнулся от ужаса: таким полным жгучей ненависти взглядом проводила его странная старуха…

А главный прево задумался:

– Хорошая рекогносцировка! Оказывается, Лантене принят в доме у Доле! Мы накроем две цели одним ударом…

В тот момент, когда Монклар со своим эскортом скрылся за поворотом улицы Сен-Дени, из ближайшего дома вышел молодой человек и, заметив Джипси, приблизился к ней.

Пока он подходил, на лице его появилось особое выражение: смесь жалости и отвращения. Молодой человек тронул старуху за плечо. Она резко вздрогнула; так погруженный в глубокую задумчивость человек резко возвращается к реальной действительности.

– Лантене, – пробормотала она, проводя иссохшей рукой по испещренному множеством мелких морщин лбу.

– Что ты здесь делаешь, мама Джипси? – спросил молодой человек спокойным низким голосом.

– Ничего, дитя мое, ты знаешь, мне нравится бродить по улицам. Это напоминает мне прежнюю бродячую жизнь, когда я скиталась по большим дорогам со своим мужем.

– Бедная мама Джипси! Значит, ты не решаешься жить в удобном доме… одеться… мирно жить… в конце концов, стараться заполучить хоть немного благосостояния и счастья!.. Ты же знаешь, что я предлагал тебе всё это, милая мама!.. Иди жить ко мне… я обеспечу тебе спокойную жизнь, я устрою тебе обеспеченную старость…

– Да, да… Я знаю, что ты сохранил ко мне признательность, дитя мое… у тебя доброе сердце…

– Не вы ли подобрали меня, бедного сироту, каким я был, покинутого Небом и людьми!

– Это верно… И ты теперь остался единственной моей связью с жизнью… В этом мире я больше никого не люблю!

Старуха долго и напряженно смотрела на молодого человека. И тот снова почувствовал какую-то тревогу, которая столько раз охватывала его рядом с Джипси.

Ему удалось прогнать это ощущение, и он заговорил сочувственно:

– Бедная Джипси… Вы меня очень любите… словно я ваш родной сын.

– Мой драгоценный ребенок! Да, драгоценный! Ты просто не знаешь, до какой степени ты мне дорог… Если кто-нибудь причинит тебе зло, я не остановлюсь перед тем, чтобы убить его!

– Успокойтесь, мама… Я вырос и могу сам себя защитить.

– Дай-ка твою руку!

Она завладела рукой молодого человека, который, несмотря на нежные чувства к приемной матери, не мог удержаться от жеста гадливости.

– Любопытные вещи можно видеть на твоей руке, дитя мое, – сказала старуха, очень внимательно всматривавшаяся в его руку.

– Давай посмотрим! – сдержанно улыбнулся Лантене.

– Ты любишь! Ты любим! Ты будешь счастлив! Прекрасная свадьба увенчает вашу любовь… Ты будешь жить долго, несмотря на злобу отдельных людей…

– Добрая мама, этого хочет ваше сердце…

– Нет, нет! Так записано на твоей ладони.

– Ладно!.. Ну, мне пора идти. До скорого, мама! Деньги-то тебе нужны?

– Нет. Ты же мне дал позавчера. Этого на месяц хватит.

– Всегда берите, мама. Никогда не знаешь, что может случиться… Мне было бы очень больно, если бы вы оказались в стесненных обстоятельствах!

И он вложил пузатый кошелек в руку Джипси. Потом, сделав над собой усилие, Лантене склонился, поцеловал старуху в щеку и ушел, бормоча себе под нос:

– Бедная Джипси! Что же у меня в сердце, если появляется такая гадливость, когда я даю, как милостыню, сыновью ласку своей приемной матери?

Джипси смотрела вслед уходящему сыну. Странное дело… Взгляд, которым она провожала Лантене, полностью повторял тот, которым она встречала графа де Монклара!

А тем временем главный прево, продолжавший свой путь, выехал из города. Лошадь шла рысью, и через несколько минут граф прибыл к виселице Монфокон.

Стражники, которых он оставил у железной двери, все еще находились на посту.

– Как тот парень? – спросил Монклар.

– Монсеньор, он не шевелится. Его не слышно.

– Может быть, он уже задохнулся?

– Весьма возможно, монсеньор.

– Для большей безопасности откроем дверь только через несколько дней, как я уже говорил… Вас скоро сменят… Сторожите как следует!

– Будьте спокойны, монсеньор! Негодяю надо превратиться в крота, чтобы выйти оттуда…

Главный прево еще раз внимательно осмотрел железную дверь, за которой происходила ужасная драма; там, в замкнутом пространстве со спертым

воздухом, среди скелетов агонизировал человек… Потом, отдав последние распоряжения, граф де Монклар отпустил поводья и отправился в обратный путь, в Париж. Полчаса спустя он спешился во дворе своего особняка на улице Сент-Антуан, напротив Бастилии.

Граф поднялся в свои покои.

Он открыл комнату с поблекшей драпировкой и запыленной мебелью. На одной из стен комнаты находилась картина большого размера. На ней была изображена молодая, ослепительно красивая женщина. У колен красавицы стоял малыш со свежим розовым лицом. На вид ребенку было четыре-пять лет. Малыш довольно улыбался.

Граф де Монклар остановился перед картиной. Его натянутое лицо разгладилось, смягчилось, в угрюмых глазах, кажется, затеплилась жизнь…

Он опустился на колени. Руки его протянулись к картине, и сдавленные рыдания всколыхнули его грудь.

Х. Мадлен Феррон

Перед тем как вернуться в Лувр, гле мы снова встретимся с Жилет, в Лувр, где король встречается с Игнасио Лойолой, необходимо рассказать, что случилось с двумя персонажами, дела и поступки которых нам не безразличны.

Мы расскажем о Ферроне и его жене Мадлен.

Феррон вошел в Париж на рассвете через ворота Монмартр, после того как расстался со своим мрачным помощником и целую ночь блуждал наугад в рощицах, раскинувшихся между городской стеной и деревушкой Монмартр. Феррон казался очень спокойным.

Ужасная ночная казнь успокоила его гнев.

Он пересек Париж медленным, беззаботным шагом добропорядочного буржуа, совершающего свою утреннюю прогулку. Он шел без какой-либо определенной цели, не выбирая направления.

Внезапно он остановился и вздрогнул, осознав, что находится перед домом у ограды Тюильри. С болезненным любопытством Феррон разглядывал этот дом.

В пасмурном печальном свете утра дом этот показался Феррону жалким и зловещим.

Дверь дома все еще была открыта. Машинально, даже не подумав закрыть за собой дверь, Феррон вошел в дом. Он сразу же прошел по комнатам сначала первого, а потом и второго этажа.

Что за странная прихоть толкнула его на этот визит? Какое болезненное любопытство?.. Ясно, что Феррон, раз войдя в это жилище, ни за что на свете не отказался бы еще больше усилить свою боль обнаруженными здесь доказательствами измены.

Он осматривал дом с показным спокойствием, обошел шикарно обставленную столовую, украшенную резными поставцами, покачал головой, рассматривая золоченый серебряный сервиз с гравированной заглавной буквой «Ф».

– Франциск! – догадался он.

И в то же мгновение подумал: «Но могло бы означать и Феррон!»

Тем самым даже в такой момент, даже после казни, даже после всего того, что он видел, обманутый муж неосознанно искал доказательства возможной невиновности жены…

Он продолжил свои поиски в большом кабинете, где был устроен фонтан: сложный туалетный прибор, в котором главную роль играла вода – в противоположность обычаям той эпохи. Там доказательства измены были очевидны.

Он поднялся наверх, вошел в спальню, как он это сделал ночью: осторожно, не делая шума.

В этой комнате ничего не изменилось.

Феррон вспомнил, как он склонился над потерявшей сознание женой. Он восстановил всю сцену.

– Вот, – процедил он сквозь зубы, – когда я вошел, она заканчивала одеваться… Она стояла перед этим зеркалом… Так… руки у нее были подняты к голове, она приводила в порядок прическу…

Несчастный муж, вспоминая это, сам остановился перед зеркалом; он даже попробовал повторить жесты жены.

– Да, да, – продолжал он, – бесстыдница наводила красоту перед этим зеркалом, в то время как я… Ах, подлая! Но когда я вошел… какой ужас отобразился на ее лице! Как она должна была переживать, когда увидела в зеркале, как открывается дверь и появляюсь я… О! – внезапно пробормотал он, бросив испуганный взгляд в зеркало… – Кажется, я схожу с ума!.. Вот открывается дверь… Как и у нее!.. Кто это там?.. Кто вошел?.. Женщина!.. Какой ужас!… Это Мадлен!.. Это ее призрак!

– Добрый день, месье Феррон! – послышался спокойный голос.

Поскольку дверь оставалась открытой, Мадлен смогла войти так же свободно, как это сделал прошлым вечером ее муж. Она на какое-то мгновение задержалась в дверях. Как и Феррон, она закрыла в конце концов входную дверь и спокойно пошла дальше.

Феррона охватила дрожь, волосы на голове встали дыбом, он онемел от ужаса. Он находился на последней стадии страха.

– Добрый день, месье Феррон! – повторила Мадлен.

И она кончиком пальца коснулась плеча мужа. Он резво подпрыгнул в пароксизме суеверного страха и забормотал:

– Кто ты? Ее призрак, не так ли? Ты, мертвая, пришла отомстить мне, как я пришел отомстить тебе… живой!

– Вы возбуждаете жалость, месье, – ответила она спокойным голосом, так хорошо известным мужу. – Перед вами не призрак… Я Мадлен, ваша жена… живая… из крови и плоти… Палач плохо исполнил ваш заказ, дорогой мой.

– Живая! – закричал Феррон.

Он устремился к жене и схватил ее.

– Живая… Да, живая!.. Это, действительно, она!.. Распутница!.. Вырванная из смерти каким-то адским чудом, она сразу де вернулась на место своего преступления… Негодяйка!.. Уж не короля ли надеялась ты здесь найти? Или, может быть, какого-нибудь другого бродягу? Потому что ты готова лечь в постель со всяким, кто этого захочет! Живая!.. Ах! Ах! Теперь посмотрим, смогу ли я справиться с тобой лучше палача!..

Он бросился к двери и запер ее на два оборота ключа. Мадлен спокойно уселась.

– Вы говорите глупости, дорогой. Я пришла сюда, чтобы встретить вас!

– Меня!

– Вас! Я в первую очередь подумала, что вы придете сюда. И не ошиблась, потому что вот же вы… Если бы я вас боялась, то не пришла бы сюда… Вы хотите поговорить со мной?

– Говори!.. Что ты можешь сказать? Попытаешься оправдаться?

– Вы не понимаете меня, – нетерпеливо сказала она. – Мне не надо оправдываться. Я не любила вас. Я любила Франсуа, короля Франции, и отдалась ему без какой-либо задней мысли. Вы узнали об этом и оттого стали несчастны… Мне искренне жаль вас, потому что я никогда вас не любила, но была привязана к вам… Как видите, месье, мне не в чем перед вами оправдываться… Я любила всем своим сердцем, всем своим телом.

– И ты осмеливаешься говорить это мне! Мне! Твоя неблагодарность доходит до такой степени, что ты прославляешь свое преступление!

– Я не прославляю, а только пытаюсь убедить вас в том, что мы должны поговорить открыто. И я начала с откровения…

– С цинизма!

– Если вам так нравится, назовем меня циничной. Повторяю свой вопрос и предупреждаю, что вы рискуете опоздать. Итак, хотите поговорить откровенно?

– Это я тебя предупреждаю: ты не выйдешь отсюда живой… Теперь говори… Потрать последние минуты своей жизни, чтобы еще раз солгать, как ты это делала всю жизнь!

Спазм сдавил его горло. Он очень страдал.

И больше всего в эту минуту Феррон страдал оттого, что знал: на этот раз Мадлен не лжет, не пытается оправдаться, что ей, мол, позволительно было пренебречь доверием, что ее можно простить!

Какую-то секунду он представил, как он сжимает в объятиях раскаивавшуюся женщину. Несчастный всё еще любил это очаровательное создание.

– Месье, – ответила Мадлен, – вы только что приняли меня за призрак… В вашем заблуждении есть доля истины… Я больше не женщина… Я больше не

Мадлен… Я спрашиваю себя, осталось ли в моей душе хоть одно человеческое чувство, кроме одного… Я сейчас расскажу вам о нем… Вы сказали, что намерены убить меня… Я не очень-то держусь за жизнь… Мне безразлично, умру ли я сейчас… Впрочем, – добавила она, криво усмехнувшись, – я уже познала смерть!

Феррон слушал, не проявляя каких-либо чувств.

– Вы вольны убить меня: я предлагаю сделать это немного позже, когда мы вместе совершим одно необходимое для меня дело…

– Что за дело? – пробурчал Феррон.

– Вы не задумывались о том, что мстить надо не мне одной? – спросила Мадлен, презрительно улыбнувшись.

– Успокойтесь!.. И до другого дойдет очередь.

– Правда? – сказала Мадлен, вставая. – Вы в достаточной мере ненавидите короля Франции, чтобы попытаться отомстить ему.

– Я уже говорил об этом… Сначала вы… потом он.

Феррон, сам того не замечая, перестал «тыкать» жене.

– В таком случае, – сказала она, погружаясь в угрюмое безразличие, – мы сможем договориться… Потому что ненависть осталась единственным чувством, которое поддерживает во мне желание жить… Все прочие чувства умерли!

– Негодная! – прохрипел Феррон.

– Что с вами, месье?.. Вам должно было понравиться то, что я сказала.

– Негодница!.. И вы еще говорите о своей ненависти!.. Ваши слова причиняют мне такую же боль, как и признание в любви…

– Вы ошибаетесь, месье! – холодно произнесла Мадлен. – Я не говорила, что ненавижу короля Франции, бросившего меня. Я не отношусь к числу тех любовниц, у которых любовь принимает порой форму ненависти. Моя ненависть сотворена презрением… Я ненавижу короля Франции, бросившего меня в тот момент, когда я считала его рыцарем. Я ненавижу его за то, что он разбил идола, какого я взрастила в своем сердце… Он разрушил этого идола и тем самым разбил мое сердце! Ненавижу его! Презираю!.. Я хочу отомстить ему… Хотите соединить свое отчаяние с моей ненавистью?

Феррон, казалось, уже некоторое время не слушал Мадлен.

– Как вы выжили? – спросил он чуть слышно.

Мадлен нетерпеливо отмахнулась.

– Ха, месье! Вы опять возвращаетесь к этому?.. Достаточно того, что я осталась в живых! … Веревка оказалась гнилой… она оборвалась… Через некоторое время я пришла в себя… вот и всё… А теперь ответьте… Предположим, Мадлен мертва… То существо, что стоит перед вами, не живая женщина, а лишь форма отмщения. Предлагаю вам свою помощь. Принимаете ее?

Феррон вместо ответа накинулся на нее.

– Палач ошибся, – рычал он, – но я-то уж не ошибусь!.. Ты умрешь!.. Ты…

Он не закончил фразы, упав на пол с предсмертным криком.

В тот самый момент, когда он протянул руку, чтобы схватить Мадлен, женщина резко отскочила назад, а потом молниеносным выпадом пронзила кинжалом горло Феррона.

Феррон упал, как набитый соломой мешок; он еще попытался подползти к Мадлен и ухватить ее… Вместе с кровью он изрыгал проклятия.

Мадлен наклонилась над умирающим. Рука ее поднялась и резко опустилась.

На этот раз кинжал вошел по самую рукоятку в правую сторону груди. Феррон засучил пятками по полу, царапал паркет ногтями, потом застыл в неподвижности…

– Умер! – холодно проговорила Мадлен.

Мадлен Феррон оставалась целый день в маленьком домике у ограды Тюильри, закрыв все окна и двери.

Она сотни раз проходила мимо трупа, не обращая на него ни малейшего внимания. Разве что один раз толкнула ногой.

В ее голове созревал план мести.

Настал вечер, потом пришла ночь. Мадлен спустилась в сад. Она прихватила с собой заступ и начала копать в углу сада. Она работала методично, неспешно.

Около десяти часов она уже выкопала довольно большую яму. Тогда она поднялась на верхний этаж, ухватила за ноги труп мужа и потащила его по лестнице… Голова Феррона глухо билась о ступеньки.

Остановилась она только на краю ямы, бросила последний взгляд на мертвого мужа и столкнула его в темную дыру.

К полуночи Мадлен засыпала яму и заровняла ее.

После этого Мадлен Феррон накинула на плечи широкий плащ, закрыла голову капюшоном и вышла из дома, предварительно тщательно заперев дверь.

XI. Лойола

А теперь мы перенесемся в Лувр, в роскошный кабинет, который оборудовал для себя Франциск I. Король только что распорядился ввести в кабинет Игнасио Лойолу.

Франциск с первого взгляда понял, что перед ним оказался стойкий боец, он не опустил перед королем пламенного взгляда своих черных глаз.

Король встал.

– Вы пожелали говорить со мной, – начал монарх беседу, в душе сердясь на себя, что совсем не по-королевски выглядит перед знаменитым монахом. – Слушаю вас. Что вы хотите от меня?

– Прежде всего, сир, я хотел бы передать вам благословение римского понтифика! – ответил Лойола, величественным жестом поднимая правую руку.

– Король Франции! – продолжал он. – Старший сын нашей Церкви, от имени суверенного понтифика христиан, давшего мне это поручение, от имени святого отца, короля королей, благословляю вас!

Удивленный, побежденный этим величественным жестом, Франциск невольно склонился, почти преклонил колени перед этим устрашающим благословением. Потом он поднялся и высокомерно сказал:

– Король Франции принимает с большой благодарностью благословение святого отца. А теперь, месье, говорите…

Франциск уселся в просторное кресло, откинулся на спинку и пристально посмотрел на Лойолу, а рука его, свесившаяся с ручки кресла, инстинктивно подергивала уши великолепной борзой.

Лойола поджал губы, взгляд его стал жестким.

– Сир, – произнес он, – я принес вам не только благословение святого отца, я хочу донести до вас и эхо его справедливых жалоб. Папа, сир, с печалью и тревогой смотрит на Францию, которую он так любит…

– Клянусь Девой Марией, месье, как ни сильно папа любит мое королевство, было бы странно, если бы он любил его больше, чем я!

Лойола, казалось, не услышал этих слов и продолжал:

– Франция, христианская страна, Франция святого Людовика, становится средоточием схизмы и ереси… О, сир! – Голос его окреп. – Рим по заслугам оценил намерения и действия вашего величества; что же касается Прованса…

– Десять тысяч трупов еретиков! – прервал его король.

– Ваших усилий недостаточно! – ответил Лойола.

Слова его упали, словно удар топора.

Король вскочил, он весь дрожал; скрестив руки на груди, он ответил:

– Скажите уж, что вы хотите видеть Францию обезлюдевшей!

– Мы хотим видеть Францию великой и сильной, сир… Мы хотим, чтобы сила и слава вашего величества еще больше возросли! Монарх хиреет и падает в бездну, когда забывает, что власть свою он получил только от Бога. Королевство близится к гибели, если вера в нем подточена нечистой проказой схизмы… Ах, сир! Не с пустыми разговорами обращается к нам Господь всего сущего, мой Господь – ко мне, ваш Господь – к вам. Иисус хочет, чтобы вера в него была крепка. А вера живая, искренняя утверждается…

– Как? – оборвал король. – Скажите!

– Силой!

– Силой, – вполголоса повторил король.

– Сир! – страстно продолжал Лойола. – Вас называют отцом литературы, покровителем искусств… и эти эпитеты стихоплетов, видимо, побудили вас забыть, что монарх уязвим в своей политике, так же как и Церковь в своей сути, когда торжествуют извращенные творения всевозможных писак… Меня, сир,

называют Рыцарем Святой Девы. Мне бесконечно дорого это прозвище. Но я взял на себя и другую ношу. Я хочу стать Рыцарем Иисуса. Монашеский орден иезуитов, который я создал, укротит мятеж, раздавит схизму, изничтожит ересь. Битва, которая разгорится между верой и неверием, будет, сир, второй битвой титанов. Но для того чтобы одержать в ней триумфальную победу, чтобы Иисус торжествовал во всей Вселенной, необходимо прежде, чтобы принцы-хранители божественной власти действовали во благо веры, то есть силой! Только такой ценой будет спасена Церковь… Только такой ценой останутся навеки прочными троны королей… Всякий, кто выступит против нас, погибнет… Каждый, кто пойдет вместе с нами, будет прославлен!.. Король Франции! Хотите ли вы стать могучим?.. Становитесь в наши ряды!

Франциск I возбужденно прошелся по кабинету.

– Э, месье! – воскликнул он. – А кто это вам сказал, что я не с Церковью?.. Разве я недостаточно сделал?.. Что же до моего трона, то перестаньте о нем заботиться… Клянусь Небом, шпага Мариньяно еще не притупилась!

– Вы забываете, сир, что эта шпага побывала в Мадриде!

Король побледнел. Оба собеседника посмотрели друг на друга: король содрогнулся от стыда при столь грубом напоминании о его пребывании в плену. Лойола гордился собственной смелостью.

– Черт побери! Месье, у вас какие-то странные намеки! – вскрикнул Франциск. – Так монахи думают, что они действительно необходимы миру… Им надо показать, что мир может обойтись без них…

– Именно эти слова я должен передать его святейшеству?

– Передайте святому отцу, что всякий хозяйничает у себя в доме и что хозяином в своем королевстве остаюсь я!

– Соблаговолите, ваше величество, извинить меня за надоедливость, – ледяным тоном сказал Лойола. – Я ухожу. Надеюсь найти больше понимания у императора Карла!

Лойола откланялся и направился к двери.

– Постойте, месье, – глухо сказал Франциск.

Лойола обернулся – строгий и спокойный. Король был побежден.

– Что вы от меня хотите? Говорите прямо и без обиняков!

Голос Лойолы, только что резкий и твердый, внезапно потеплел. Монах ответил с улыбкой:

– Ваше величество остается верным сыном Церкви… Сир, схизма не расползется, ересь будет быстро задушена, если это проклятое изобретение…

– Типография!

– Простите, но это вы сказали, сир! Типография, если она перейдет в наши руки, будет мощным средством евангелической пропаганды… Но сейчас она находится в руках людей, которые исподтишка пользуются ею, чтобы распространять презрение ко всякой власти. Сейчас я назову вам, сир, этих людей…

– Вы будете говорить о Рабле?

– Пока нет, сир. Он, вне всяких сомнений, находится под подозрением. Но мы пока не выяснили: то ли это просто шут, находящий удовольствие в своих выдумках, то ли за его грубыми клоунадами скрывается глубокомысленная испорченность… Мы знаем его!.. Мы наблюдаем за ним… собираем доказательства… Нет, тот человек, о котором я буду говорить, известен своими знаниями и своим красноречием… Он распространяет по Франции труды латинских авторов, которые сам же переводит, а ваше величество знает, что каждое слово языческой литературы содержит нечистоту, скрывает ересь! Правда, король Франции покровительствует этому человеку… Так нас убеждают. Да что тут говорить, сир! Ведь это же по королевской привилегии, по королевскому патенту этот человек может в самом сердце Парижа упражняться в своем мерзком искусстве!..

– Этьен Доле! – выкрикнул король в приступе такого гнева, который прямо-таки изумил Лойолу. – О, в отношении этого человека я полагаю, что вы правы.

– Именно о нем я говорил, сир, – подтвердил Лойола. – Я счастлив, что у меня такое же отношение к этому человеку, как у Вашего Величества… Так, по крайней мере, мне показалось.

Но король уже овладел собой.

– Какие к нему претензии? – холодно спросил он. – Если речь идет только об отзыве лицензии, то это дело решенное.

– Сир, этот человек молод, смел, предприимчив. Он наделен опасными свойствами. Демон наградил его убедительным красноречием. Он скрыл свое лицо под маской добропорядочности и достоинства, которые внушают уважение наивным и легковерным душам. Вы отберете у этого человека патент; назавтра он с такой же легкостью будет сеять заблуждения!

– Чего же вы хотите? – спросил Франциск I.

– Чтобы он умер! – ответил Лойола.

– Месье! Вы полагаете, что находитесь в Испании! Здесь не убивают.

– Нет, сир… Но ведь существуют же правосудие… и казни.

– Для того чтобы отдать под суд, нужно наличие преступления.

– Но ведь преступление очевидно, сир. Я доношу вам о нем! Я обвиняю обманщика Этьена Доле в том, что он напечатал по заказу лжеца Кальвина гнусную книжицу. Я, рыцарь Девы Марии, утверждаю, что в этой мерзкой книге дерзость этих демонов дошла до отрицания чуда Непорочного Зачатия!

– О, Матерь Божья! Неужели такое святотатство произошло?

– Пусть Ваше Величество в ближайшие три-четыре дня устроит обыск в доме этого человека, и там найдут эту проклятую книгу, о которой я вам рассказал!

– Хорошо, месье! Обыск мы проведем… Скажите в Риме, что король Франции по-прежнему гордится своим титулом старшего сына Церкви!

Лойола глубоко поклонился и вышел из королевского кабинета. Что же до Франциска, то каждый, кто смог бы прочесть его мысли, задался бы вопросом: что же на самом деле испытывает король – удовлетворение от возможности отомстить высокомерному сопротивлению Этьена Доле или скрытое от мира унижение от блестящей победы, которую одержал над королевской властью Игнасио Лойола…

XII. Королевская дочь

Камеристки опустились на колени вокруг Жилет, заканчивая разглаживать складки на ее белом бархатном платье.

Франциск в своем роскошном костюме, о котором нам дает представление портрет Тициана, с золотой цепью на шее, ожидал, когда будет готова Жилет.

Он взволнованно рассматривал девушку, и во взгляде его загоралось какое-то странное пламя, а на чувственных, презрительно искривленных губах появлялась расплывчатая улыбка.

– Поднимите чуть повыше кружева чепчика, – приказал он. – Так… Хорошо… Жемчужное ожерелье опустить чуть ниже… Хорошо… Теперь всё в порядке.

Жилет была готова. Король махнул рукой; камеристки и придворные дамы исчезли.

– Сир! – смутилась девушка. Увидев, что осталась наедине с королем, она побледнела.

– Дитя мое, – проговорил король, не двигаясь с места, – неужели вы все еще боитесь меня? Разве мое высочайшее положение не заслуживает уважения? Разве не является отцовским? Разве не можете вы навсегда забыть ту ночь, когда я в безумии мог…Ах! Я же не знал тогда, кто вы!

– Сир! Ваша доброта меня тронула, – сказала Жилет сдержанно. – Но я почувствую себя полностью спокойной только тогда, когда вы отведете меня к моему отцу…

– Тот, кого вы называете своим отцом, не имеет никакого права на это родство, – жестко отрезал Франциск.

– Опять эти ужасные слова! Я хорошо знаю, сир, что добрый месье Флёриаль не отец мне… Но он тысячу раз заслужил, чтобы я его так называла… Это он спас меня от нищеты…Он любит меня всем своим ласковым сердцем! О, если бы вы знали его, сир!

– Жилет! – порывисто сказал король. – Мне надо наконец-то рассказать вам про одну вещь, которой вы

пока не знаете… Ваш отец… ваш настоящий отец… нашелся.

Жилет даже не вскрикнула, не шевельнулась.

Она отвечала всё с той же простотой, о которую разбивались все королевские угрозы и просьбы, с тех пор как она оказалась запертой в Лувре:

– Сир, если мой настоящий отец нашелся, то самое лучшее для него – никогда со мной не встречаться… Я никогда не смогу привязаться к мужчине, который…

– Молчите, Жилет! – прервал ее Франциск. – Не произносите слов, которые нельзя будет вернуть. Они ведь могут ранить сердце вашего отца… Он ведь находится перед вами.

– Вы, сир!

В этом восклицании слышалось такое сильное удивление, ужас, отвращение, то есть те чувства, от которых не стоило ожидать какой-либо мягкости, что король обескураженно закончил:

– Я, Жилет. Что же вы не испытываете радости при виде своего отца?

– Сир! – дрожащим голосом произнесла Жилет. – Простите меня! Я привыкла мыслить свободно; мне невозможно симулировать чувства, чуждые моему сердцу…

– Вы жестоки, Жилет. Как, я сообщил вам, что являюсь вашим отцом, а вы даже руку мне не протянете!

Жилет отступила на два шага и упрямо покачала головой.

– Сир, верните мне моего отца! – сказала девушка.

– Вашего отца, несчастный ребенок!

Король сжал кулаки. Он натолкнулся на такую силу воли, какой не ожидал встретить в этой юной девушке. Он испытывал безграничное удивление ее холодностью, индифферентностью, с какой она приняла его признание… И он сказал:

– Если нет нежности, то должна появиться гордость быть королевской дочерью…

– Гордость! Ах, сир… гордиться тем, что моя мать была, несомненно, несчастной женщиной, которой королевский каприз разбил жизнь!.. Гордиться тем, что я дочь случая… Дочь короля… дочь деревенского мужлана… – то или другое может быть истиной! Гордиться тем, что мой родитель не может признаться в своем отцовстве перед всеми, что он вынужден скрывать настоящий титул своей дочери! Сир, я бедная девушка… Я страдаю в вашем Лувре! Позвольте мне уйти отсюда…

Слова эти раскрыли королю тайные помыслы юной девушки. Он понял, что она долго размышляла над своим положением потерянного ребенка… Столь неожиданное поведение девушки ни в малой степени не соответствовало ожиданиям короля. И титул, которым он надеялся привлечь Жаклин, был отвергнут.

– Значит, вот как, – пробормотал он, приближаясь, – вот как вы восприняли секрет, который я вам открыл!

– Сир! – воскликнула Жилет. – Ваше Величество никогда не забудет, надеюсь, что он дал мне слово короля и дворянина не приближаться ко мне иначе как по моему желанию!

Король остановился. Надо прямо сказать, что в эту минуту он не испытывал чувства унижения. Наоборот, скорее мысли его были порочными. А может ли Франциск позабыть свое отцовство!

Он горько усмехнулся.

– Не будем больше говорить об этом… – бросил он холодно.

– Сир! – все так же настойчиво повторила она. – Когда вы отправите меня к отцу? Когда я смогу его увидеть?

– Отправить вас к нему? Никогда! Увидеть его? Да хоть сейчас!

И такая угроза зазвучала в его последних словах, что Жилет вздрогнула…

А король уже повернулся, надел свою шляпку с белым пером и позвонил в колокольчик. Появились придворные дамы. Тогда Франциск приблизился к девушке:

– Вашу руку, герцогиня. Я поведу вас в зал празднеств…

Дрожащие пальчики Жилет слегка коснулись руки Франциска…

Пара двинулась вперед. Двери зала распахнулись.

Обрывки мелодий, шушуканий, смеха долетали до слуха сильно побледневшей Жилет…

XIII. Ночь грез

Огромный зал сверкал, искрился огнями шестисот восковых свечей. Оркестры из виол, скрипок, мандолин и гобоев задавали такт парам, которые держались за руки, кружились и склонялись в изысканных реверансах.

Шумная толпа придворных господ и дам медленно кружилась по залу, и в этой сверкающей толпе, утомленной ароматами и музыкой, отливающей яркими цветами шелков и бархата, Трибуле, то ухмыляющийся, то мрачный, с погремушкой в руках, переходил от одной группы гостей к другой…

В конце зала стояло кресло под балдахином: это было место короля.

По залу скучающей походкой прогуливался в окружении нескольких сеньоров еще молодой человек. Это был дофин Генрих.

Когда мимо него проходил офицер стражи, принц подозвал его:

– Месье Монтгомери…

– Монсеньор!

– Я прочитал сегодня утром, что Амадис Галльский[10 - Амадис Галльский – герой одноименного рыцарского романа XV в., написанного разными авторами частью на французском, частью на испанском языке.] освоил такой удар пикой, который наверняка убивает человека… Меня уверили, что вы владеете похожим ударом.

– Если монсеньор прикажет, я предоставлю в его распоряжение свои ничтожные познания.

Будущий король Генрих II небрежным движением руки отпустил офицера.

Слева от королевского трона только что величественно расположилась красивая дама, она свысока окинула взглядом другую женщину, сидевшую недалеко от нее.

Это была Диана де Пуатье, официальная любовница дофина.

Дама, к которой был обращен взгляд Дианы, звалась Анна де Писселё, герцогиня д’Этамп, она была официальной любовницей короля.

– Просто удивительно, как старят румяна эту бедную герцогиню! – заметила Диана де Пуатье окружавшим ее кавалерам.

– Мадам Диана потолстела, – поделилась наблюдениями герцогиня д’Этамп со своими приближенными. – Когда-то она была сравнима с мраморной статуей, а теперь ее можно назвать статуей из сала!

– Смотрите, тутовая ягода! – рассмеялся Трибуле, указывая одному из придворных на Диану де Пуатье.

Герцогиня д’Этамп улыбнулась.

– А вот перезрелая ягода! – закончил Трибуле, указывая на герцогиню.

– О чем там блеет этот наглец? – спросила у приближенных герцогиня, отлично всё слышавшая.

– Мадам, – приблизился к ней Трибуле, – я сравнил вас с уклейкой[11 - Во французском тексте игра созвучий: la blette (перезрелая) и l’ablette (уклейка).], с благородной рыбкой из Сены, молоденькой и неугомонной.

Трибуле повернулся и затерялся в толпе.

Про себя он подумал: «Может быть, стоит убежать? Может, выпрыгнуть в одно из окон и сломать себе шею о каменные плиты двора? Сейчас она войдет! И увидит меня!»

– Дорогой Шабо, – говорила тем временем Диана де Пуатье, – что слышно нового?.. Не приключилось ли чего с вашими друзьями?..

Она искала глазами Ла Шатеньере, Эссе и Сансака, которые, несмотря на полученные ранения, все еще мертвенно бледные, решили все-таки появиться на празднике, чтобы о них не подумали чего плохого.

Кавалер Ги де Шабо де Жарнак прикусил ус и ответил:

– Говорят, мадам, что Маро хочет сочинить балладу, которая будет называться «О трех калеках».

– До вас, мадам, уже дошли последние придворные сплетни? – громко сказал Ла Шатеньере, обращаясь к герцогине д’Этамп. – Говорят, мадам, что король намерен отделаться от своего шута, Трибуле.

– Избавиться от меня! – вмешался Трибуле. – В таком случае мне будет очень жаль двор, город и всю Францию! Нет шута – нет и короля! Чем больше Трибуле, тем больше Франциска!

– Эй, безумец! Кто тебе сказал, что не будет шута? Просто король заменит тебя!

– Кем же? – спросила герцогиня, предвкушая остроумную развязку.

– Месье де Жарнаком!

В кружке, окружавшем мадам Анну, раздались взрывы смеха,

тогда как кавалеры, стоявшие возле Дианы, разразились проклятиями.

Соперники обменялись желчным ухмылками.

– Протестую! – гаркнул Трибуле. – Я требую, чтобы мне самому было предоставлено право выбрать наследника!

Несчастный размечтался:

– Да! Бежать! Погрузиться во чрево земное!

– Так выбирай! – сказал молодой Сен-Трай, составлявший вместе с виконтом де Лезиньяном и Жарнаком трио возле мадам де Пуатье, тогда как Сансак, д’Эссе и Шатеньере образовали такой же ансамбль при герцогине д'Этан.

– Пусть это будет сам король! – объявил Трибуле.

– Шут зашел слишком далеко, – произнесла удивительно красивая молодая женщина. Она почти не принимала участия в пикировке. Ее звали Катерина Медичи. Это была жена дофина Генриха.

– А если король станет моим наследником, я должен занять его место. Ему – мою погремушку, мне – его корону!

– Не правда ли, этот шут невыносим? – спросила Катерина, адресуя сладчайшую улыбку Диане де Пуатье, любовнице своего мужа.

– Но, – закончил Трибуле, – если эта корона обесценится, лучше уж мне оставаться с моей жалкой погремушкой!

И в этот самый момент зал заполнил оглушительный голос:

– Король, господа!

Трибуле бросил отчаянный взгляд в сторону входа в огромный зал, в котором в одно мгновение установилась мертвая тишина… Франциск I вошел в зал, держа за руку Жилет.

– Господа, – объявил король, – приветствуйте герцогиню де Фонтенбло.

Согнулись в поклонах спины, зашуршали шелка, а в углу, где находились обе любовницы, послышались глухие смешки.

– Юная любовница – старому королю! – процедила Диана де Пуатье.

Между тем в мужском обществе красивая и грациозная девушка вызвала восхищенные взгляды.

Она шла, выпрямившись во весь рост, не отвечая на приветствия, к ней обращенные, словно они были адресованы другому существу. Она не опускала взгляда… Но глаза ее никого не различали в этой толпе.

А между тем король, превосходящий ростом всех собравшихся, вел Жилет от одной группки к другой.

– Сын мой, – сказал он дофину, – представляю вам герцогиню де Фонтенбло. Любите ее как сестру…

Слова эти вызвали изумление, и оно изумленным шепотом докатилось до самых дальних концов зала. Дофин сухо приветствовал девушку, потом повернулся спиной и, вытянувшись во весь рост, удалился.

Король дал знак продолжать праздник. Он подвел Жилет к креслу, возле которого уже заняли места три дамы из ее свиты. Сам он уселся неподалеку, игнорируя приготовленный для него трон.

Франциск I не терял девушку из вида.

– Восхитительная ночь! – сказал он так громко, чтобы слышала Жилет. – Радостная ночь! Праздничная ночь! Душа полнится весельем, вдыхая эти запахи, улавливая переливы шелков под сиянием свечей, восхищаясь всевозможными красотами… Но что же это за праздник, если он не проникнет внутрь тебя самого? О сладость чувства, которого я еще не познал!..

Юная девушка ни единым движением не показала королю, что она слышала его слова и поняла их.

– Не правда ли, месье де Монклар, этот праздник прелестен?

– Очарователен, сир! – ответил Монклар и попытался отдалиться от короля.

– Не уходите, Монклар, – живо обратился к нему король, – вы нужны мне. Мне что-то показалось, что нам чего-то не хватает.

– Сир, после того как вы здесь появились, мы не можем испытывать недостаток в чем-либо.

– Верно, клянусь Девой Марией! И все-таки нам кого-то не хватает! Где мой шут? Хочу видеть своего шута!

С десяток придворных забегали по залу с криками:

– Трибуле!.. Трибуле!.. Король зовет!.. Трибуле!

Жилет, безразличная ко всему этому шуму, происходившему вокруг нее, к тысячам ревнивых и восхищенных взглядов, которые были направлены на нее, Жилет казалась бездушным телом, поставленной здесь королем статуей…

И тут раздался голос короля, перекрывавший крики подданных:

– Трибуле! Шут, я прикажу тебя высечь кнутом!

Танцы прекратились. Дамы и кавалеры готовы были участвовать в этом инциденте, похожем на праздничную игру: найти Трибуле и привести его к королю.

Внезапно по залу прокатилась волна смеха, слышались громкие, радостные возгласы…

– Вот он! Вот он! Триумф шуту!

В мгновение ока Трибуле был схвачен и поднят на руки. Торжествующая процессия из полусотни кавалеров и дам приняла в ней участие: кто ухватился за руку, кто – за ногу.

Побледневший шут не оказывал никакого сопротивления. Смех, возгласы «виват!», аплодисменты достигли громовой силы, когда Трибуле положили перед королем.

– Сир, мы нашли его стоящим на коленях.

– Одного в зале…

– Он плакал навзрыд…

– Это фарс!

– Это Трибуле! Такое может только он!

– Укрыться в уголке, подальше от шумной толпы, встать на колени и плакать…

И тут заговорил Трибуле грозным, почти зловещим голосом:

– Только для того, чтобы заставить вас смеяться, сеньоры!

– Браво! Виват! Слава безумцу! Да здравствует Трибуле!

– Тише! – скомандовал король. – Посторонитесь, господа. Пусть каждый посмотрит на моего шута… Подойдите, месье Флёриаль!..

Жилет вздрогнула. Она повернулась к Трибуле. Она увидела его и узнала.

В мгновение ока этот ребенок, наделенный столь впечатлительной душой, таким благородным разумом, сразу же понял всю жестокость комедии, которую решил разыграть король.

Надо сказать, что Жилет никогда не интересовалась, чем занимается человек, которого она называла отцом. Она очень удивлялась, почему он не живет в усадьбе Трагуар, но она никогда не спрашивала доброго месье Флёриаля об этом, а самой себе пыталась по-своему объяснить несуразности этого положения.

И вот объяснение было ей предоставлено столь грубым образом.

Месье Флёриаль оказался хорошо известной личностью.

Ее приемный отец был королевским шутом.

Она не сводила глаз с Трибуле. Но тот не смотрел на нее. Героически, бестрепетно он сказал себе: «Она меня не узнает! Я не хочу, чтобы она меня узнала!»

И сейчас он склонился перед королем ниже обычного, он сгорбился еще сильнее, отчаянно выкручивал ноги, словно хотел осуществить свою давнюю мечту: превратиться в животное. Он пытался сверхчеловеческим усилием настолько слиться с образом Трибуле, чтобы Жилет никогда не узнала в нем Флёриаля…

– Шут! – гневно вскричал король; казалось, он все больше распалялся. – Почему ты сбежал с праздника? Почему ты пренебрегаешь своей обязанностью – веселить нас?

Трибуле хотел ответить… Но из горла вырвался только хрип… Он скорчил страшную гримасу и изо всех сил затряс своей погремушкой, чтобы никто не услышал его рыданий.

Но их услышала Жилет! Одна она!

На лице, искаженном гримасой смеха, только она одна увидела слезы… И словно какое-то внушение нашло на нее свыше…

Она внезапно поднялась и приблизилась к Трибуле… Толпа придворных внезапно оцепенела.

Улыбающаяся, так же, как это было когда-то давно, в Манте, словно память представила перед ее глазами ту сцену, давным-давно ею забытую, она подошла к Трибуле, вытерла пот с его лица, осушила слезы.

Разъяренный король тоже встал. Но прежде чем он успел пошевелить рукой, Жилет, которая оперлась на шатавшегося от боли и радости Трибуле, произнесла своим ясным и твердым голосом:

– Благородные дамы и господа, только что меня представили вам… Я, в свою очередь, тоже хочу представить вам…

Бледная и

решительная, она сжала руку Трибуле:

– Дамы и сеньоры, представляю вам своего отца…

С сияющим лицом, с дрожащими руками, потеряв от радости способность трезво рассуждать, Трибуле тихо приговаривал:

– О, моя обожаемая дочь!

И он, обессиленный, опустился к ногам Жилет… Шепот пробежал по праздничной толпе придворных. В этом шепоте слились воедино испуг и удивление… Король, побледневший от ярости, тоже направился к шуту. Жилет неотрывно глядела на него, готовая умереть на месте.

– Уберите шута! – пробасил король.

С десяток рук подхватил Трибуле. Его куда-то утащили, так что Жилет не успела и глазом моргнуть.

– Мадам! – обратился к ней король. – Что означает подобное сумасбродство?

– Это не сумасбродство, а чистая правда, сир! Вы об этом хорошо знаете!

Франциск I готов был взорваться, но сдержался.

Король привык управлять выражением своего лица. Вот и сейчас он неожиданно улыбнулся, чем успокоил собравшихся, но эта улыбка привела в дрожь тех, кто его знал.

– Я хочу, чтобы веселье продолжалось! – крикнул он бодрым голосом. – Бога ради, господа, что у вас за постные лица! Давайте продолжим танцы!

И сразу же после этого он добавил, но так тихо, чтобы его слышало только ближайшее окружение:

– У герцогиня де Фонтенбло помутилось в голове… Она подвержена этому недугу… Впрочем, врачи утверждают, что случай не из тяжелых… К утру всё пройдет!

И соответствующим жестом король дополнил свои слова.

Праздник возобновился с еще большим оживлением, а в толпе придворных распространился слух, что новоявленная герцогиня стала жертвой внезапно настигшего ее приступа помешательства. Этим, мол, и объясняются и ее высокомерие при выходе, и ее странный, застывший взгляд.

– Это хорошо! – думали женщины.

– Какая жалость! – огорчались мужчины.

Вот и всё. Жилет прекрасно слышала, что сказал о ней король. Она всё поняла, но посчитала недостойным отвечать Франциску. Она вернулась на свое место и по-прежнему оставалась ко всему безразличной.

Король, казалось, позабыл о происшествии; он был занят веселым разговором с приближенными, но в душе его созревала буря… Он раздумывал, как сломить неукротимый нрав юной девушки, как приручить ее, подчинить своей воле.

Она был его дочерью. И он полюбил Жилет как дочь.

Его любовное чувство преобразилось. Так, по крайней мере, он сам считал. Жилет должна забыть Трибуле – или он ее сокрушит!

Внезапно король улыбнулся… Мановением руки он подозвал Сансака, Эссе и Ла Шатеньере.

– Ну, – обратился он к своим любимцам, – где же ваши раны?

– Зажили, сир! – ответили все трое в один голос.

– Значит, негодяй не хотел причинить вам серьезных увечий. Черт возьми, какие уколы! Видимо, это хороший фехтовальщик.

– Что вы, сир! – ответил за всех Ла Шатеньере. – Он просто застал нас врасплох!

– Знаю. Впрочем, с подобными висельниками всегда надо быть настороже… Кстати, – король обратился к Монклару, – кто был этот бродяга?

– Какой бродяга, сир?

– Да все тот же Манфред, которого вы хотели повесить!

При этих словах Жилет молитвенно соединила ладони…

От сцены болезненной король резко вовлек ее в сцену трагическую. Надругавшись над ее дочерним милосердием, король решил ранить ее любовное чувство.

– Но ведь ваше величество хорошо об этом знает, – ответил Монклар.

– Прекрасно, граф, но вы отвечайте так, словно я ничего не знаю. Впрочем, стоящие рядом со мной господа, действительно, ничего не знают… А такую забавную историю уместно рассказать даже на празднике… Она покажется вам еще смешнее, господа, что этот дуэлянт, – фанфарон, как все подобные ему людишки, – поклялся достать меня в самом Лувре! Говорите, Монклар…

При этих словах король окинул Жилет взглядом, полным холодной жестокости…

– Хорошо, сир! Итак, я принялся преследовать бродягу. Он побежал, и одно время я подумал, что потерял его след… Он воспользовался странным происшествием, чтобы пройти через ворота Сен-Дени. Я провожу расследование этого инцидента… А беглеца мне удалось настичь! И знаете, господа, куда он убежал? К виселице Монфокон!

Жилет тихо вскрикнула. Но этот ее вскрик потонул в гомерическом хохоте придворных. Когда все успокоились, Монклар продолжил свой рассказ.

– Поняв, что он окружен и вот-вот будет схвачен, негодяй не нашел ничего лучшего, кроме как спрятаться в подвал с трупами… После чего мне оставалось только захлопнуть железную дверь.

– Браво! Здорово придумано! – перебивая один другого, оценили находчивость графа Сансак, Эссе и Ла Шатеньере.

– Сколько дней назад это случилось? – спросил король.

– С утра пошел седьмой день, сир! В этот час презренный бродяга уже наверняка умер.

– А как, вы сказали, зовут этого мошенника? Напомните…

– Манфред, сир.

В ту же самую секунду король увидел, как Жилет встала.

Глаза ее уставились в одну точку, а руки вытянулись, словно протягиваясь навстречу кому-то.

Франциск проследил за ее взглядом! Он судорожно схватил главного прево за руку.

– Черт возьми, месье! – произнес король, сдерживая гнев. – Люди, которых вы убиваете, неплохо себя чувствуют… Если только это не призрак, не привидение!.. Посмотрите!

Монклар взглянул и побледнел, как смерть.

Раздвигая толпу придворных, по залу шел человек, одетый в черный бархат. Рука его опиралась на гарду длинной рапиры. Мужчина этот шел прямо к королю. И это был Манфред!

Жилет заметила его первой. Она, возбужденная рассказом Монклара, увидела Манфреда в то же самое мгновение, когда собиралась выкрикнуть в лицо королю о своей любви и своем отчаянии…

Король тоже увидел Манфреда и, пораженный, оцепеневший, смотрел на приближавшегося и, казалось, не мог даже вскрикнуть.

Только Монклар сохранял хладнокровие.

Он подал знак Бервьё, капитану стражников и шепнул ему несколько слов на ухо.

В это самое мгновенье тот, которого считали мертвым, подошел к креслу, в котором неподвижно сидел онемевший от изумления король. Манфред поклонился с наигранным изяществом.

– Сир! – громко сказал он. – Я, помнится, обещал вам прийти в Лувр и заявить, что всякий мужчина, применяющий насилие к женщине, подлец… Я сдержал слово!..

Напрасно было бы пытаться описать изумление придворных, не исключая и Монклара, услышавших столь смелое заявление, адресованное самому королю…

Подле Манфреда образовался широкий круг, а молодой человек стоял со спокойным, даже, можно сказать, печальным взглядом, и в поведении его не было заметно ни наглости, ни высокомерия.

Король оставался мертвенно-бледным, тогда как Монклар повелительно прогудел:

– Бервьё! Чего вы ждете?

Слова эти, казалось, разорвали путы оцепенения, сковывавшие короля.

Он вытянул руку к подоспевшим гвардейцам:

– Отставить!

И, снова овладев собой, король торжественно добавил:

– Я хочу увидеть, до какой степени дойдет наглость и бунтарский дух человека, выступающего в моем королевстве, в моем Лувре, перед самим королем.

Он устремил на Манфреда один из тех взглядов, которые приводили в ужас придворных.

– Это все, что ты хотел сказать? Говори!

– Сир, я хочу кое-что добавить: когда я говорил с вами возле усадьбы Трагуар, мне казалось, что я поступаю верно… Я ошибался…

– А! Ты испугался, мой мэтр!

Манфред пожал плечами.

– Пусть

так!.. Только вы же знаете, сир, что страха у меня нет… Я сказал, что ошибался, потому что считал в то время, что совершается насилие над невинной юной девушкой!.. Я ошибался. Слышите это, вы все? И вы тоже, мадам! Я верил, что вы – юная девушка… Я не знал, что вы только поджидаете случая, чтобы броситься в объятия первому встречному! Этот первый встречный оказался королем! Прекрасная находка! Королевская любовница, – закончил он раскатами звонкого смеха, – приветствую вас, и вас тоже, сир… А также прошу у вас прощения, сир, за то, что заставил два лишних часа протерпеть ваше законное нетерпение!

Опьяневший от бешенства, Франциск I махнул рукой:

– Схватить его! – крикнул он. – Отдаю его вам! Вперед! Ату его! Разорвите его в куски!

Жилет, подавленная безнадежностью, упала навзничь, как мертвая. Две сотни кавалеров бросились вперед со шпагами в руках.

– Смерть ему! Смерть! – кричали они.

– Назад! Назад, слуги палача, лакеи короля! – ответом был твердый голос Манфреда.

Клинок его сверкающей рапиры совершал молниеносные движения. Манфред отступил в угол, готовый умереть там.

XIV. Манфред

Естественно, нашим читателям любопытно будет узнать, как наш герой выбрался со склада трупов в Монфоконе, чтобы сдержать свое слово, явиться в Лувр и высказать свое мнение королю Франции.

Нам придется вернуться на несколько дней назад, то есть к тому самому моменту, когда главный прево резким движением закрыл железную дверь кладбища казненных.

– Не открывать эту дверь до той поры, пока этот негодяй не умрет!

Манфред, как мы уже сказали, не мог поначалу освободиться от какого-то специфического страха. Поначалу он подумал: «Мне придется вынести самую ужасную агонию, какую только может увидеть в кошмарном сне человеческое сознание… Медленно умирать от голода и жажды… Здесь!.. Среди трупов… Мне, еще живому, занять место среди мертвецов! Лучше уж покончить со всем разом! Я не позволю им себя убить… Я сделаю это сам!»

Он вытащил кинжал и кончиком пальца попробовал остроту лезвия. Убедившись, что клинок не затупился, Манфред поднял пуку… Вынуждены признаться, что в эту крайнюю минуту у нашего героя были самые горькие воспоминания о жизни. Он глубоко вздохнул всей грудью, и на глазах его появились слезы.

– Бедняга! – пожалел он себя. – Как грустно умереть молодым, хотя в груди моей не угасает горячее желание жить! Увы!.. Но вот зла я никому своей смертью не причиню. Мне кажется, что я всегда старался быть полезным, защищать самых слабых, употреблять силу моих рук в помощь тем, у кого нет силы отстоять себя. И вот я должен умереть! А между тем сердце мое хранит один образ, который я вызываю с таким пылом, что это приводит меня в отчаяние! Прощай, жизнь! Прощай, Жилет!

И вот в то самое мгновение, когда Манфред вскинул руку с кинжалом, голова его импульсивно запрокинулась…

И рука, сжимавшая кинжал, не ударила в грудь. Молодой человек медленно опустил ее, а взгляд его сконцентрировался на какой-то точке в своде склепа.

Что там увидел Манфред? Почему вдруг искра безумной надежды пронзила его мозг?

Оказывается, наш герой увидел тусклый проблеск света над головой… Слабый, едва заметный лучик света стал величайшим событием во мраке могильника.

Виселица Монфокон была в очень плохом состоянии.

Каменная кладка помоста, упиравшаяся в стенки пещеры, которая служила последним приютом телам казненных, грозила вот-вот обрушиться.

Правда, Манфред увидел только сероватую полоску ночного света, проходившего через узкую щель.

– Клянусь рогами дьявола! Клянусь брюхом короля Франциска, которое он стягивает, сколько хватает сил, чтобы казаться молодым! Клянусь постным лицом месье де Монклара! Мне кажется, что я не совсем еще умер!

Теперь Манфред хотел жить.

– Дело не в том, чтобы увидеть небо, дело в том, чтобы попасть туда. А попасть на небо в моем случае означает вот что: добраться до свода этой адской ямы. А свод находится в доброй дюжине локтей над головой.

Манфред задумался. Как добраться до свода?

Он начал с обхода этой ужасной могилы, которую выбрал своим убежищем. Он продвигался вдоль стены, ощупывая ее руками.

Стена была гладкой, будто отполированной. Манфред не нашел ни одного выступа или углубления, которые могли бы помочь забраться наверх. Вдобавок стена оказалась влажной, что делало безнадежным любую попытку вскарабкаться по ней.

Во время короткого путешествия вокруг своей могилы Манфред то и дело вздрагивал, натыкаясь на скелеты…

Ночной мрак был почти непроницаем… И это Манфед мог посчитать счастливым обстоятельством, потому что, будь пещера освещенной, зрелище, представшее перед его глазами, без сомнения, ужаснуло бы молодого человека и лишило бы его последних сил.

Обратив лицо вверх, с застывшим взглядом, сморщив лоб, Манфред какое-то время смотрел на слабый световой блик, казавшийся ему зарей надежды.

Вскоре ему открылась ужасающая реальность: не было никакой человеческой возможности добраться до потолка. Для этого надо бы осуществить титаническую работу: что-то вроде высекания ступенек в граните… И Манфред понял, что скорее он умрет от голода, чем справится с подобной задачей…

Но тут до слуха его донесся шум голосов. Это солдаты переговаривались между собой, проклиная доставшийся им наряд. Манфред постучал в дверь.

Сержант, командовавший постом, приблизился к двери.

– Заткнись, ты, помощник дьявола! Мы так надеялись провести ночку на воле, а ты спутал все наши планы!

– Друг мой, – начал уговаривать Манфред, – одно слово! Одно только слово!.. Вы командир?

– Да… И что из этого?

– Хотите получить сотню пистолей?

– Ха-ха!.. Да предложите хоть тысячу!.. Чтобы меня потом повесили… Спасибо!

И сержант, похохатывая, удалился.

– Поверите ли? – не унимался вояка. – Он хотел купить меня! Столкнуть с честной дороги! Вы все свидетели, что я отказался от двух тысяч пистолей, которые предлагал мне этот негодяй!

В глубине души достойный служака надеялся, что его стойкость будет вознаграждена сообразно отвергнутой им сумме… Манфред услышал эти слова и понял, что и в этом направлении попытки освободиться к успеху не приведут.

И снова его мыслями завладела идея самоубийства.

Он решил отдохнуть пару часов. Если за это время он не найдет выхода, то убьет себя. Только вот сможет ли он прожить еще хотя бы пару часов в этой зловонной клоаке, куда воздух проникал разве что через ничтожную щель в потолке, а трупные испарения превращали воздух, которыми Манфред дышал, в смертельный яд?

Бешенство охватило его… Он лихорадочно принялся за работу, пытаясь приоткрыть дверь, для чего отчаянно царапал шпагой по камням возле дверного засова… Вскоре камень начали крошиться. Это вдохнуло в узника немного надежды, поддержало силы молодого человека. Впрочем, у него не было определенной цели.

Он смутно предполагал, что, возможно, ему удастся выбить дверь и броситься на сторожей. И тогда… либо он прорвется через них… либо умрет. Но вообще-то, он работал скорее просто потому, что хотел избавиться от постоянного ощущения ужаса…

Ему уже не хватало воздуха, он с трудом дышал… Бедняга чувствовал, что он вот-вот упадет и начнется агония.

В этот момент он услышал шум подъезжающей повозки. Кто это

прибыл?

Сердце Манфреда готово было разорваться, когда он понял, что повозка остановилась возле стражников.

Приступ безумной надежды охватил пленника, когда он услышал голос, говоривший с солдатами. А приехавший спрашивал:

– Можете ли вы сказать мне, открыты ли сейчас городские ворота Парижа?

Эти банальные слова, этот простой вопрос наполнили Манфреда странной радостью.

Возможно, что при звуках этого голоса Манфред интуитивно почувствовал, что принадлежит он человеку доброму и смелому, сильному и мужественному! Манфред прекратил свою безумную работу…

Собрав последние силы, он закричал:

– Ко мне, месье! Кто бы вы ни были, помогите!

Манфред не ошибся. Возле караульного поста остановилась тяжелая дорожная карета, в которой находились мужчина и женщина. Мужчине на вид было лет сорок, хотя лицо его, если присмотреться повнимательнее, выдавало куда более значительный возраст.

Незнакомец был среднего роста, все еще стройный, худощавый, энергичный; у него были необычайно проницательные глаза, и в облике его чувствовалась эдакая бессознательная отвага.

Его спутница была еще молода и так красива, что ей в этом завидовала Диана де Пуатье, красота которой в те времена считалась самой совершенной. Печаль омрачила черты этой женщины, отнюдь не портя ее красоты…

Закончим наш короткий рассказ упоминанием, что на высоких (как было принято в те времена) козлах огромной дорожной кареты сидел форейтор, а рядом с ним – человек со смуглым лицом, длинными седеющими усами, придававшими лицу грозный вид.

Когда карета приблизилась к виселице, путешественник высунулся в дверцу и сказал человеку, сидевшему рядом с форейтором:

– Спадакаппа!

– Монсеньор!

– По какой чертовой дороге ты нас повез?.. Это же Монфокон, если меня не подводят детские воспоминания!

– Черт побери, монсеньор! – ответил человек, носивший такое странное имя. – Я же не так хорошо знаком с окрестностями Парижа, как вы – с римскими предместьями!

Путешественник, которого назвали «монсеньор», повернулся к сидевшей в карете женщине:

– Не выглядывайте в окошко, душа моя… Закройте свои прелестные глазки…

– Я закрою глаза, – послушно повиновалась дама. – Но почему?

– Потому что мы проезжаем мимо одного гадкого сооружения, очень грязного, и я не хочу, чтобы чистота вашего взгляда была осквернена этим зрелищем…

– Я не буду смотреть, дорогой…

Они обменивались фразами очень негромко, и эта кротость свидетельствовала о глубокой нежности отношений… Именно после этих слов путешественник обратился к сержанту:

– Не скажете ли нам, открыты ли парижские ворота в это время?

Сержант открыл было рот для ответа.

Но ответа так и не последовало. Вместо него раздался крик, отчаянный вопль, словно исходящий из недр земных, из мрачной могилы:

– Кто бы вы ни были!.. Помогите!..

Дама в карете испуганно содрогнулась.

Незнакомец, не раздумывая ни секунды, резким рывком открыл дверцу и спрыгнул на землю:

– Кто это так кричит? – жестко спросил он.

– Один из злодеев, содержащихся там, за дверью.

И сержант указал на железную дверь. Путешественник испуганно вскинул руки.

– Там! – сказал он. – Там! Но это же склад трупов!..

– Да, месье.

– И вы говорите, что там заперли живого человека!.. Это же чудовищно!

– Месье, вы вмешиваетесь в очень серьезные дела… Уверяю вас, что господин главный прево не любит, чтобы его контролировали.

– Помогите! – снова раздался голос из-за железной двери. Теперь он казался более измученным.

– Клянусь Небом! – воскликнул чужеземец. – Что бы ни совершил этот человек, но наказание превосходит все допустимые границы.

– Довольно, месье! – оборвал его сержант. – Мотайте отсюда!

Незнакомец окинул сержанта таким взглядом, что тот сразу же сменил тон:

– Простите меня, но это совет… Вы совершите ошибку, заинтересовавшись судьбой этого злодея.

– Бывает, что среди злодеев попадаются люди благородного сердца и вполне разумные! – тихо, словно размышляя, сказал чужеземец. – И встречаются так называемые почтенные люди, по которым плачет веревка!

– На помощь! На помощь! О! Пусть против меня выпустят два десятка вооруженных солдат! Лучше уж пусть меня открыто убьют! Месье! Если у вас есть сын, если вы не лишены любящего отцовского сердца, помогите!

– Черт побери! Так не говорят висельники!.. Его голос перевернул всю мою душу… Сержант, надо выпустить этого несчастного! Подобное наказание слишком бесчеловечно.

– Месье, вы с ума сошли! Говорю вам: убирайтесь прочь!

Сержант подал знак, и все его люди стали шеренгой возле своего командира. Путешественник пожал плечами и повернулся к карете:

– Спадакаппа, ну-ка высади эту дверь!

– Мигом, монсеньор…

Человек, которого назвали Спадакаппа, спрыгнул на землю и направился прямо к железной двери.

– Эй, месье! – закричал он. – Отойдите. Сейчас я высажу эту дверь!

Спадакаппа нагнулся, с трудом поднял огромный камень, когда-то вывалившийся из стены, над головой и, качнув его пару раз, обрушил на дверь.

Металл отозвался глухим рокотом.

Сержант смачно выругался и направился к Спадакаппе. Тогда путешественник схватил служаку за руку, остановил его и мягко сказал:

– Не мешайте ему, друг мой… Не то он может намять вам бока.

– Бунт! – заорал сержант, стараясь освободить запястье, онемевшее от железной хватки незнакомца. – Мятеж! Совершено насилие над солдатом короля! Взять его!

Тем временем Спадакаппа еще раз швырнул камень в железную дверь. Солдаты с ругательствами и проклятиями рванулись, было, вперед, но тут же в замешательстве остановились…

Чужеземец обнажил свой клинок, настоящую рапиру, длинную, прочную, сверкающую…

Кончик этой рапиры описывал такие мулине[12 - Мулине – фехтовальный прием «мельница».], выплясывал такую фантастическую, грозную сарабанду[13 - Сарабанда – старинный испанский народный танец.], что изумленные и напуганные солдаты остановились.

Чужеземец, продолжая фехтовать клинком, прикрывал Спадакаппу. А тот не прекращал своей разрушительной работы и без устали бросал раз разом огромный камень в железную дверь.

Солдаты крутились перед иностранцем с посверкивающей рапирой, пытаясь добраться до него. Но каждый из их выпадов отражался, словно молнии, слетавшие с его клинка, образовывали непробиваемую защиту.

Через какое-то время он даже перешел от обороны к атаке… Его рапира колола, поворачивалась в немыслимых виражах, рубила столь эффективно, что солдаты, испуганно вскрикивая и чертыхаясь, сначала медленно пятились, а потом – в растерянности – отскочили шагов на сто. И в это самое время дверь склада с адским грохотом рухнула.

Манфред одним прыжком выскочил наружу. В руках он держал шпагу; лицо его передергивала судорога. Он глубоко дышал, он жадно глотал свежий воздух, а потом громко закричал:

– Ну, а теперь нападайте! Будь вас двадцать человек, будь целая сотня! Я чувствую в себе силы противостоять всем пособникам этого дьявола Монклара!

Чужеземец восхищенно взглянул на крепко сложенного молодого человека с тонкими чертами лица и поторопил его:

– Бегите, месье, не теряйте времени!

– Бежать? Уйти отсюда – это самое главное! И уйти не от страха перед этими жалкими зайцами, а от ужаса перед этим

местом!.. Но как бы я ни торопился, все же я не уйду до тех пор, пока не выскажу вам свое восхищение вами и глубокую признательность за ваше вмешательство…

– Молодой человек, поверьте мне и спешите в безопасное убежище!

– Тысяча чертей! Да из многих сотен людей, которые прошли бы мимо, ни один не сделал бы того, что совершили вы, для того чтобы освободить человека, который, может быть, относится к чудовищным злодеем, раз его присудили к подобным жесточайшим мучениям! Ах, месье! Это великий и благородный поступок, достойный героев рыцарских времен… Вашу руку!

Чужеземец протянул руку. Манфред схватил ее и, прежде чем незнакомец смог воспрепятствовать, поднес эту руку к губам и крепко поцеловал ее.

Поклонившись, Манфред опять выпрямился и гордо посмотрел на того, кому он только что отдал долг признательности – он, который до сих пор ни перед кем не склонял головы.

– Месье, – обратился он к незнакомцу, – вы изволите назвать мне свое имя?

Чужеземец поначалу хотел ответить подобным же вопросом, но сразу же отказался от такого намерения, потому что ему показалось недостойным спрашивать имя у преследуемого, затравленного человека… И он просто ответил:

– Меня зовут шевалье де Рагастен.

– Шевалье де Рагастен, – повторил Манфред. – Никогда, никогда я не забуду ни имени вашего, ни лица…

И, махнув на прощанье рукой, он удалился легким шагом. Через пару минут он исчез в зарослях колючего кустарника, освещенного первыми лучами восходящего солнца.

Шевалье де Рагастен несколько минут задумчиво смотрел в сторону, куда исчез Манфред, потом покачал головой, вздохнул и забрался в карету, тогда как Спадакаппа занял свое место на козлах.

Насмерть напуганные солдаты издалека наблюдали за этой сценой, не осмеливаясь приблизиться. Как только шевалье де Рагастен оказался в карете, она пришла в движение. Рагастен обхватил руки дамы. Она, видимо, питала к нему безграничное доверие, какое только некоторые избранные существа умеют внушить понимающим их женщинам.

Потому что во все время этой стычки она ни разу не вскрикнула и даже не открыла глаз.

– Дорогая Беатриче, – сказал шевалье, – вот мы и прибыли в Париж.

– Париж! – повторила дама. – Не знаю почему… мне страшно… за вас, любимый… Этот мрачный Париж нагоняет страх.

Шевалье вместо ответа сжал руки дамы, чтобы успокоить ее. Но мыслями он был где-то далеко.

– Париж! – мечтательно произнес шевалье. – Париж! Земля моего детства! Как рад я снова увидеть тебя! Пейзажи моей юности, приветствую вас! Но смогу ли я во чреве этого города отыскать того, кого хочу увидеть?

После отъезда кареты солдаты не спеша вернулись к опустевшему хранилищу трупов. Там они устроили совет. Первое слово взял сержант.

– Трусы! Разини! Кухонные служки! Лентяи! Тухлые гуси! Бабенки! Что у вас в руках: алебарды или прялки?

Солдаты, хотя и очень раздосадованные эпитетом «бабенки», не возмущались и спокойно выслушивали этот поток красноречия.

– Но это не всё, – немного успокоился сержант. – Вы не заслуживаете, чтобы я драл горло, перечисляя ваши заслуги. А кого следует вздернуть на виселицу за это дело? Конечно, не меня! Я скажу, что вы разбежались…

Глухой ропот прошел по шеренге алебардщиков.

– Да, да! Вы будете повешены!

– И вы тоже! – крикнул один из солдат.

Сержант слишком хорошо это знал, а поэтому притворился, что не слышал выкрика, и поспешил продолжить:

– В сущности, вы все тряпки, но… Мы опустошили вместе немало бутылок; мы вместе воевали, ходили по горам, пересекали реки. Так вот… Я хотел бы вас спасти…

Его слова солдаты встретили одобрительным ворчаньем.

– Слушайте меня, – закончил свое короткое выступление сержант. – Я ничего не скажу. Если и вы промолчите о случившемся, кто об этом узнает? Господин главный прево поверит, что этот мерзавец сгнил среди трупов. Он не пойдет проверять. Ну, что же! Значит, будем молчать.

Солдаты поклялись хранить тайну, и мы можем подтвердить искренность их клятвы.

– Нам остается только ликвидировать следы происшествия, – и сержант выразительным жестом указал на выбитую дверь.

Солдаты немедленно принялись за работу, и через два часа напряженного труда дверь поправили и поставили на место, так что глаз самого месье де Монклара не мог бы обнаружить у подножия эшафота ни малейшего следа случившегося. Когда главный прево прибыл с очередным визитом, все солдаты оказались на своих постах, с великим рвением несли службу и вполне заслужили похвалу высокого начальника.

XV. Два брата

Теперь мы вернемся к Манфреду. Едва освободившись, он задался одной-единственной целью: бежать к Этьену Доле. Из осторожности он прошел в город не через ближайшие ворота Сен-Дени, а через Монмартрские ворота.

– Я ждал вас, Манфред, – серьезно сказал Этьен Доле, увидев входящего молодого человека.

– Юная девушка? – тревожно спросил Манфред.

– Ушла с королем.

Манфред покачал головой и машинально повторил:

– А… Ушла с королем… Прекрасно…

Сильно побледнев, он рухнул в кресло и расхохотался.

– А вы знаете, где я провел эту ночь? Предлагаю угадать!

Встревоженный, Доле внимательно посмотрел на молодого человека.

– Дорогой друг, – проникновенно заговорил он своим чарующим голосом, – мой дорогой Манфред, почему вы не спрашиваете меня о том, что произошло? Почему вы притворяетесь, что равнодушны к этому, хотя это далеко не так? Разве я не друг ваш?

Манфред с жаром схватил руку ученого.

– Черт возьми! Кто бы это говорил! Я всем вам обязан, мэтр Доле! Вы дали мне образование, вы открыли мне суть людей и вещей!.. Что же касается юной девушки… я не знаю даже ее имени (он солгал)… Этой ночью я видел ее впервые (еще одна ложь)… Все очень просто. Я увидел, что эту девушку собирается изнасиловать какой-то негодяй. Я напал на этого мерзавца, который, по воле случая, оказался королем Франции… Я отнял у него эту девушку… Вы бы сделали то же самое… Я привел ее к вам из жалости к ее юности… Доверил ее вам… Она ушла? Значит, таково было ее доброе желание, если употребить новую формулу, изобретенную нашим повелителем королем в эдиктах, которые он издает… Событие довольно ничтожное… Я уверен в вас, Доле… Я не оскорблю вас расспросами о деталях… Хотя… если бы она захотела остаться, вы защищали бы ее против целой армии… Если она ушла, значит, она этого хотела. Ушла с королем… Всё в порядке!

– Ладно! Пока не будем больше говорить об этом, – сказал Доле, которого удивило и испугало сдерживаемое возбуждение Манфреда. – Однако вы все же должны узнать одно обстоятельство… Это надо знать… Король ворвался сюда силой… Я оказал сопротивление его требованиям. Тогда он распорядился, чтобы меня взяли под стражу. И эта юная девушка согласилась уйти с королем только при условии, что меня не отведут в Бастилию…

– Восхитительная преданность наивной души! Дорогой друг, простите меня. Я подставил вас под Бастилию ради неизвестного вам существа. Это моя ошибка! Ах, Доле! Нет мне прощения! Я навлек на вас гнев Франциска… Мне кажется, что эта историйка повлечет за собой странные последствия… И всё это из-за девушки, которая не хотела уступать насилию!

Манфред, возбужденный этой внезапно пришедшей к нему мыслью, вскочил и прошелся по комнате.

– Но мы

будем бороться! – резко сказал он. – Пусть агенты короля и Монклара только посмеют коснуться одного лишь волоска с вашей головы!

– Успокойтесь, Манфред. Не думаю, что мне сейчас грозит какая-то опасность. Что же до той девушки…

– Хватит об этом, мэтр! После того, что я только что узнал, я ее презираю… Мне очень жаль, что я привел ее к вам… До свидания, мэтр! Лантене в курсе случившегося?

– Он только что вышел от меня. Он очень обеспокоен вашей судьбой.

– Спешу успокоить его и договориться, как нам организовать наблюдение за вашим домом.

Молодой человек надел свою шляпу с черным пером, выбежал из дома и торопливо пошел по улице Фруамантель, где он жил вместе с Лантене.

Мы скоро расскажем, какая дружба связывала двух молодых людей и как она зародилась.

Бедная квартирка друзей находилась недалеко от Лувра. Обставлена она была только самой необходимой мебелью. Она состояла из двух темноватых комнаток: в одной располагался Лантене, в другой – Манфред.

– Вы! – вскрикнул Лантене, увидев входящего друга.

– Я самый! Только что был в гостях у сатаны, провел там целую ночь, в одной из лучших его гостиниц.

– Объяснись…

– Знаешь склад трупов в Монфоконе? Вот именно туда месье де Монклар решил меня бросить.

Лантене вздрогнул.

– Слишком много ненависти накопил в своей душе этот человек, – глухо отозвался Лантене. – Взрыв ее станет фатальным для этого человека.

Мы не замедлим объяснить, какое плачевное стечение обстоятельств столкнуло одного с другим: графа де Монклара, с одной стороны, и Лантене – с другой; оба – дышащие взаимной злобой, грозные, непримиримые.

Закрыв лицо руками, Лантене ненадолго задумался. Потом он покачал головой…

– И как же ты оттуда вышел? – спросил он.

– О, это целая история! Я расскажу ее тебе, – ответил Манфред, копаясь в шкафу, где хранилось съестное, и вытаскивая оттуда по очереди паштет, хлеб, бутылку вина – словом, составные части своего обычного завтрака, коим он и занялся с огромным аппетитом.

– Так! Теперь давай поговорим! – обратился он наконец к другу. – Скажу тебе, что у меня будет серьезное рандеву…

– Дуэль?

– Что ты!

– Женщина?

– Ох! Не говори мне о женщинах, дорогой.

– Тогда что же?

– Встреча с королем Франции в Лувре. Я должен бросить ему в лицо перед всем его двором. Что он трус и подлец.

– Ты с ума сошел, Манфред.

– И с этой целью я сегодня же вечером отправлюсь в Лувр… Пойдешь со мной?

– Если ты видишь какую-нибудь пользу от того, что сегодня вечером нас убьют, то, конечно, пойду… Но сначала хоть расскажи поподробнее, что же с тобой приключилось.

Манфред начал во всех деталях описывать свои ночные скитания.

– Ну, – спросил он, закончив рассказ, – пойдешь со мной? Заметь, что впервые в жизни я вынужден повторить подобный вопрос.

– Манфред, – сказал Лантене, – прежде всего я должен спросить, до какой степени ты мне доверяешь?

– А разве нужны доказательства? Я верю в тебя даже больше, чем в себя самого. Ну, а теперь говори.

– Хорошо. Я прошу тебя отправиться в Лувр только через некоторое время. Я назову тебе день.

– Твое требование гораздо тяжелее ожидаемого мною. Но поскольку прежде ты предательски воззвал к моему доверию, я соглашусь подождать.

– Спасибо, брат! – воскликнул с искренней горячностью Лантене. – Обещаю, ожидание будет недолгим… Но это еще не все… Поклянись мне, что не выйдешь отсюда до того самого дня.

– Что касается этого, даю слово. Что ж! Буду скучать… Не знаю, что мне здесь делать… Придется, видимо, спать круглые сутки… Да, так-то вот… Это самое подходящее занятие, когда…

Он запнулся. Лантене закончил за него:

– Когда страдаешь любовной тоской!

– Кто тебе это сказал? – возмутился Манфред.

Лантене взял его за руку:

– Это плохо, Манфред… Ты скрываешь от меня свои трудности…

– С чего ты взял, что у меня есть трудности? Ах да! Разве я перестал быть рыцарем, сражающимся на парижской мостовой, включая самые отдаленные закутки с дурной славой? Или я перестал быть прилежным клиентом сладчайшей мадам Грегуар и отважным почитателем ее маленького Сюрене, которого она держит в своих белых пухленьких ручках! Да здравствует мадам Грегуар, черт побери! И если надо добавить пару вершков к великолепным украшениям, которые я вырастил на голове наипревосходнейшего месье Грегуара, то только для того, чтобы развеселить тебя, Лантене, я сделаю этого добродушного супруга десятиногим. Трудности! Посмотри-ка на меня! И признайся: разве я не все тот же завзятый гуляка, кошмар добропорядочных буржуа, хитрый заяц, ускользающий от господина главного прево, проклятый монахами, оплеванный священниками, любимый женщинами, внушающий страх мужьям, умеющий заставить звенеть свой добрый клинок и вволю звонко смеяться… разве, наконец, я не тот, кого мэтр Алькофрибас[14 - Алькофрибас – литературный псевдоним великого французского гуманиста и прославленного писателя Франсуа Рабле.], мэтр над мэтрами, князь философов, король мудрецов, великий насмешник, называл в знак дружбы и искренней привязанности мессиром Жаном Зубодробителем![15 - Брат Жан Зубодробитель – один из героев романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».]

– Смотрю я на тебя, Манфред, и восхищаюсь твоим огромным добросердечием! Ты прячешь в своей душе печали, а мне позволяешь делить с собой одни радости.

– Ты слишком уж превозносишь меня. Успокойся. Когда у меня возникнут настоящие затруднения, я поделюсь с тобой.

– А безнадежная любовь?.. Разве это не серьезное затруднение?

– Любить! Безнадежно… – пробормотал Манфред.

– Прости меня, брат, – не унимался Лантене. – Жалобы сердца лечит горячее железо. Говоришь, я поступил с тобой плохо?.. Что же!.. Пусть плачут твои глаза. Это смягчит тебя… Ты любишь, мой бедный друг… Любишь безнадежно… И мне невыносимо тяжело, что я не могу взять на себя половину твоего недуга… Да ладно! Любовный недуг в твоем возрасте легко проходит. Такой смелый, гордый и красивый молодой человек, как ты, может выбирать среди самых красивых и самых знатных дам… Ты забудешь свою нынешнюю пассию!

Манфред уткнулся лицом в плечо друга и тихо, беззвучно плакал.

– Как я несчастен! – всхлипнул он.

– Значит, ты ее любишь по-настоящему?

Манфред утвердительно кивнул головой.

– Я это знал! И уже давно! Я видел, как зарождается в твоем сердце эта любовь еще в то время, когда ты сам об этом еще, может быть, не знал. Когда я замечал, что ты надевал свой красивый камзол из черного бархата и нахлобучивал на голову шапку с большим черным пером, когда видел, как ты начищал до блеска стальной клинок своей рапиры, когда ты, в конце концов, уходил, даже не сказав мне, куда направляешься, я сказал себе: «Манфред пошел к усадьбе Трагуар!» И я в безумном неведении своем ухмылялся! Но разве мог я предвидеть катастрофу? Я был счастлив, узнав, что ты влюблен в эту чистую, благородную девушку, взгляд которой я бы сравнил с чувственным и наивным любовным стихотворением… Меня уносили мечты… Я увидел ее рядом со своей Авет.

– Теперь всё кончено! – резко оборвал друга Манфред. – Чистая, юная девушка оказалась куртизанкой!

– Ты судишь поверхностно, Манфред.

– Как бы не так! Если она и не была в реальности куртизанкой, то была ею в душе! Впрочем, ее можно

извинить, – с горечью добавил он. – Подумать только! Любовница короля! Не будем больше говорить о ней! Ты же сказал: «Забудется!» Ко всем чертям! Но что это? Мне показалось, я плакал! Как последний шут!

Лантене внимательно слушал.

«Бедный мой друг! – подумал он. – Чувства его задеты куда глубже, чем я думал».

А вслух он произнес:

– Я покидаю тебя… Не пытаюсь советовать тебе перестать о ней думать… Это бесполезно.

– Да я больше и не думаю!.. Иди, дорогой, и постарайся приблизить час, когда мне нужно будет явиться в Лувр, потому что ты уговорил меня подождать… Должно быть, у тебя были для этого свои основания…

– Когда придет время, ты сам это оценишь, Манфред.

Лантене ушел. Манфред, не раздеваясь, бросился на кровать и почти сразу же заснул глубоким сном.

Прошло несколько дней.

Для Манфреда они были полны мрачной тоски. Этот вынужденный отдых плохо соответствовал его буйной натуре. Наконец он потерял всякое терпение и готовился на следующий день выйти на улицу, когда Лантене сказал ему:

– Сегодня вечером…

– Наконец-то!.. Я уже устал затачивать свою рапиру… Знаешь, теперь она жжет мне руку!

– Сегодня вечером в Лувре состоится большой праздник, – продолжал Лантене. – Об этом только и говорят на улицах. В городе ходят слухи, что король представит на этом празднике свою новую протеже… Она зовется герцогиней де Фонтенбло.

И он внимательно посмотрел на Манфреда.

– Дорогой мой, – холодно сказал Манфред, – мне сдается, что эта герцогиня должна носить другое имя: Жилет Шантели… Ну, да хватит об этом… Спасибо тебе, друг! Ты выбрал для меня счастливый день! Черт побери! Я буду на празднике! Без меня он будет просто неполным…

«Всё еще влюблен!» – подумал Лантене.

– Ты пойдешь со мной? – спросил Манфрел.

– Нет… У меня на этот вечер назначена встреча, и отказаться от нее я никак не смогу…

– Ах, так у тебя свидание?.. Серьезная причина, в самом деле! Ступай туда, друг, не опаздывай, пока я… буду подвергаться смертельной опасности в Лувре!

– Манфред, во имя нашей дружбы веди себя осмотрительней. Иди себе в Лувр, раз уж ты решился на свое безумное предприятие, но…

– Будь спокоен, – прервал друга молодой человек. – Я поведу себя так осторожно, что ты просто удивишься!

– Манфред, – прочувствованно сказал Лантене, – между нами происходит что-то странное… Ты готов усомниться во мне!

– Нисколько, мой дорогой! У тебя рандеву… У меня – другое. Все просто… У каждого свои дела…

– Манфред! Разве я перестал быть твоим братом?

– Нет, – честно признался Манфред.

– Манфред! – вскрикнул Лантене, раскрывая объятия.

Манфред спокойно приблизился к Лантене и бросил одно только слово ему в лицо:

– Трус!..

Лантене сохранял спокойствие, только сильно побледнел, конвульсивная дрожь пробежала по его телу. Казалось, он делает над собой страшное усилие, чтобы не дать ответа… Он опустил голову. Когда Лантене снова поднял ее, Манфред уже медленно выходил из комнаты…

XVI. Двор чудес

Было около четырех часов пополудни.

Улица Фруамантель находилась в двух шагах от Лувра.

Манфред направился прямо ко дворцу. Около часа он оставался в подворотне напротив главного входа в Лувр. Он внимательно разглядывал обширный ансамбль строений и садов, складывавшихся тогда в королевскую резиденцию. Сердце Манфреда сильно билось, кровь прилила к голове.

Наконец он вышел из своего убежища и около девяти часов вечера оказался в одном из кабачков, заполненных студентами. На столике перед ним стояла полная бутылка и пустой стакан. Подперев голову рукой, он размышлял. Гнев его все время усиливался.

И нам просто невозможно не попытаться изложить здесь навестившие Манфреда мысли.

«Смех свойственен человеку! Это сказал мэтр Рабле. Что это должно означать? Подозреваю, что он слегка подсмеивался над миром… Смеяться! Легко сказать, да не всегда легко выполнить. Смеяться! Хотел бы я это проделать, черт побери! Но сердце мое разбито, а разум болен… Любовь? Пустое слово! Дружба? Еще одно слово-пустышка! В том и другом нет ни малейшего смысла. Лантене был мне братом. По одному его жесту, не требуя объяснений, без каких-либо вопросов, я бы дал себя убить просто потому, что он сказал бы мне: “Манфред, тебе надо умереть, чтобы я был счастлив”. Да, да! Он был моим братом! По крайней мере, он так говорил. А я ему верил. И вот я оказался в серьезной опасности. Я позвал брата, а он мне ответил: “Не могу, у меня дела”. Я встретил девушку… посмотрел на нее… Искренне верю, что и она меня заметила. Клянусь всем святым, я так думал! Если бы она не смотрела на меня так нежно, разве любил бы я ее!.. Она забавлялась!.. Смотри-ка! Маленькая девушка, уединенно живущая, томится скукой. Это вне всякого сомнения… Ей же необходимо развлечься… Появляется мужчина, который готов предложить себя. Что надо, чтобы развлечься? Взять сердце этого человека и превратить его в игрушку… Но вот проходит король! Королю стоило только сказать: “Пойдем”, девушка тут же за ним последовала! Это просто восхитительно. Но еще более восхитительно мое безумие. Что же мне теперь делать? Гм! Мой последний ресурс – самоубийство. Но, клянусь рогами сатаны, я заставлю устроить себе пышные похороны в многочисленной и весьма почтенной компании… Париж завтра посмеется! Надо, чтобы праздник в Лувре стал событием, о котором будет говорить весь город! И на этот раз будет прав мэтр Рабле, высказываясь, что смеяться необходимо!»

Он пристегнул шпагу и вышел из кабачка.

Полчаса спустя он был уже перед Лувром.

Как пройти мимо стражи?

Когда позже его спрашивали, как он преодолел эти заслоны, Манфред ничего не мог вспомнить. У него, правда, сохранилось ощущение, что сначала он пробивался в темноте, под дождем через уличную толпу, собравшуюся поглазеть на стены, за которыми развлекался король… Потом вроде бы была другая толпа, двигавшаяся и сверкающая в неровном свете свечей в душном воздухе огромного зала.

Едва войдя в зал, Манфред увидел короля и Жилет. Манфред шел прямо на них… Именно в этот момент Жилет услышала рассказ Монклара о том, как Манфред был заключен а подвал с трупами. Манфред увидел, как она встала, выпрямилась… Он увидел ее такие нежные глаза, Жилет глядела на него с выражением бесконечной радости…И тогда гнев Манфреда вырвался наружу, потому что притворство этого взгляда ему показалось очевидным…

Полезно напомнить, что Манфред и Жилет ни разу не говорили между собой, если не считать нескольких слов, оброненных на пути от усадьбы Трагуар до жилища Доле… Однако у влюбленных есть свой язык, позволяющий им общаться без слов.

Вот и сейчас Манфред на крик, который он прочел в глазах Жилет, ответил взглядом, полным ненависти, – так ему показалось. На самом деле взгляд этот был наполнен болью.

Манфред подошел к королю.

Мы уже знаем, как он смело и резко отозвался о короле, презрительно и оскорбительно – о Жилет.

Ярость и гнев довели Франциска до белого каления. Он вскочил и подал знак своим придворным. Этот знак должен был означать: «Схватите этого человека! Дарю его вам!»

Королевский жест, сопровождавшийся неразборчивыми от прилива ярости словами, вызвал настоящую давку.

Десятки рук протянулись, чтобы ухватить наглеца за горло, в то время как Жилет,

подавленная болью, терзаемая стыдом, упала на руки своим фрейлинам.

– Бей негодяя! Смерть ему!

– Назад, королевские псы! – гремел голос Манфреда.

И в то же самое мгновение, но до того как круг придворных замкнулся, Манфред выхватил свою посверкивающую рапиру и сгруппировался в углу. Две сотни шпаг блеснули при свете свечей. И уже самые близкие к Манфреду начали наносить удар за ударом, каждую секунду раздавался звук ломающейся стали – то переламывались легкие парадные шпаги, натыкаясь на жесткий клинок Манфреда. Кровь струилась: четверо или пятеро раненых придворных корчились на паркете… Шпаги между тем тянулись к нашему герою со всех сторон… Манфред был ранен в локоть, в предплечье и в шею: кровь капала ему на грудь. Шапочка слетела с его головы. Вид его был ужасен: взлохмаченный, со сверкающим взглядом, с плотно сжатыми зубами, Манфред походил на затравленного зверя.

Сцена эта продлилась всего несколько секунд… Ее внезапно прервал торжествующий крик.

Манфред получил еще одну рану и упал на колени. Господин де Сен-Трай, оказавшийся ближе всех к раненому, пытался достать до груди. Манфред, сжавшийся в своем углу, все еще удерживал их на расстоянии.

И в эту минуту в соседнем зале раздался какой-то странный шум, напоминающий далекие раскаты грома или шум океанского прилива.

Послышались выстрелы из аркебуз.

Дым проникал и в праздничный зал.

Слышались завывания и ругательства на всех известных языках… приказы и контрприказы, которые выкрикивали месье де Бервьё и месье де Монтгомери страже. В зал в беспорядке устремились алебардщики, словно гонимые приливной волной… И сразу же за ними ураганом ворвалась толпа неизвестных существ: фантастические, вопящие, беснующиеся, размахивающие тесаками и дубинами. Они следовали за гигантом, размахивавшим куском тухлого мяса, надетым на длинную пику. Эта тухлятина заменяла толпе боевой стяг.

Залы Лувра наводнили обитатели Двора чудес!

Безобразная толпа, мелькание уродов, сборище оборванцев с дикими рожами, целая армия солдат в лохмотьях: одноруких, хромых, горбатых, с чудовищными лицами, одноглазыми и зобастыми… Четыре или пять тысяч одержимых вылились человеческим водоворотом… Это было похоже на кошмар, реализованный Калло[16 - Жан Калло (1592–1635) – французский живописец и график.]. Плотно сжатые толпы вываливались одна за другой в праздничный зал.

Формировались эти толпы на улице, среди простонародья, и циклоном обрушивались на Лувр.

Две сотни стражников, защищавших главный вход, были сметены, как куча соломы. Монклар поспешно выставил перед королем отборный гвардейский отряд с крестовыми алебардами.

Но нищие не испугались. Они шли, оставляя за собой пустоту.

Придворные, устрашенные этим неожиданным нашествием, поспешно ретировались. Те же, что пытался сопротивляться, были подхвачены и унесены человеческой бурей.

К общему переполоху добавлялись крики женщин, терявших от ужаса сознание, грохот переворачиваемой мебели, разрывы аркебузных выстрелов, апокалипсические угрозы, стоны, хрипы.

Манфред уже изнемогал, как вдруг нападавшие на него придворные бежали… Это показалось ему сном.

Он открыл глаза и увидел, как врывается в зал людской вихрь.

А впереди толпы бежал человек со шпагой в руке. Этот человек бежал прямо к Манфреду. Лицо нашего героя прояснилось.

– Лантене!.. Брат мой!.. Прости меня, брат!..

При тих словах Манфред потерял сознание. В одно мгновение его взяли на руки и унесли… Толпа нищих отхлынула. Шум постепенно спадал, и наконец над Лувром повисла леденящая душу тишина.

XVII. Монклар говорит о Лантене

Вторжение нищих можно сравнить с ударом грома, их уход – с замирающей вдалеке грозой. Тени, возникшие неизвестно откуда, снова отступили в тень.

Де Бервьё, капитан стражников, рвал на себе волосы; отчаяние этого солдата было безграничным. Он без устали повторял:

– Моя шпага обесчещена… Мне остается только одно: умереть!

Монтгомери, его лейтенант, не отходил от наследного принца Генриха.

Дофин довольно флегматично разглядывал толпу нищих. Он лишь слегка побледнел.

Когда всё закончилось, он сказал Монтгомери:

– Месье, когда я стану королем, вы будете капитаном моей гвардии.

– А Бервьё, монсеньор? – ответил Монтгомери, а про себя подумал: «Вот это как раз то, о чем я мечтал!»

– Бервьё! Посмотрите-ка на него! Он плачет, как женщина!

– Монсеньор, – ответил Монтгомери, – всё произошло так неожиданно! Лувр охранял только почетный караул. Мы вызвали швейцарский полк. Он займет все соседние улицы. Правда, швейцарцы немного опоздали.

И Монтгомери добавил:

– Чтобы остановить подобное нашествие, нужна была шпага Роланда!

Дофин улыбнулся и подошел к дофине, мадам Екатерине, которая за все время происшествия не сдвинулась с места.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/mishel-zevako/tribule/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Маротта – шутовская погремушка, жезл с гротескной фигуркой. – Здесь и далее, кроме специально оговоренных случаев, примечания переводчика.

2

При Мариньяно 13–14 сентября 1515 г. состоялось решающее сражение за обладание Миланским герцогством. Битва закончилась полной победой французов.

3

Фероньерка – украшение в виде обруча с драгоценным камнем, надеваемое на лоб.

4

Клеман Маро (1495–1544) – французский поэт.

5

Улицы с «говорящими» названиями: ул. Дурных Мальчишек, Вольных Буржуа, Большой и Малой Нищеты

6

Прево (фр.) – судья во Франции (до 1789 г.).

7

Имя девушки произведено от слова «le gille» (жиль), что в переводе означает «балаганный шут».

8

Су – средневековая разменная серебряная монета.

9

Настоящее имя Трибуле. – Примеч. автора.

10

Амадис Галльский – герой одноименного рыцарского романа XV в., написанного разными авторами частью на французском, частью на испанском языке.

11

Во французском тексте игра созвучий: la blette (перезрелая) и l’ablette (уклейка).

12

Мулине – фехтовальный прием «мельница».

13

Сарабанда – старинный испанский народный танец.

14

Алькофрибас – литературный псевдоним великого французского гуманиста и прославленного писателя Франсуа Рабле.

15

Брат Жан Зубодробитель – один из героев романа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль».

16

Жан Калло (1592–1635) – французский живописец и график.