Последний мужчина на Земле читать онлайн - Наталия Хойт

Последний мужчина на Земле

Наталия Хойт

Он проснулся последним мужчиной на Земле. И его жизнь изменилась навсегда. Так же, как изменился весь мир. Теперь это мир женщин. Но есть ли в нем место мужчине? Мчится ли он навстречу своему счастью или – ОТ него? И удастся ли ему найти в этой вечной гонке себя?

Последний мужчина на Земле

Наталия Хойт

© Наталия Хойт, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть 1. Последний

Глава 1. Начало

Он проснулся последним мужчиной на земле.

Конечно, он этого еще не знал. Для него это было самое обычное утро.

Он встал с постели. Не убрал ее за собой, как всегда, следуя логичному принципу «зачем это надо, если потом опять туда ложиться». Он зевнул во весь рот. Его зев был таким громким, что испугался бы даже пещерный лев, но ему нравилось так зевать. Хотел потянуться, но передумал, потому что было лень и очень хотелось спать. Вместо этого он почесал где-то под ребрами и медленно пошлепал на кухню. Босым ногам было неприятно на холодном полу, и он поморщился. Пошел на пятках. По спине побежали мурашки. Открыв холодильник и не обнаружив хоть чего-нибудь, чем можно было поживиться, он нахмурился. Вздохнул. Посмотрев еще раз вглубь холодильника, словно надеясь, что от его голодного взгляда там что-нибудь появится, он с ругательством и треском захлопнул дверцу. Он мог бы смотреть туда еще, но было холодно. И он весь покрылся гусиной кожей.

Голодный и злой, он принялся искать сигареты. В пепельнице были только бычки, недостойные его внимания. Черт, она что, и сигареты все забрала? У нее, видите ли, душевная травма… А купить по дороге домой ей, конечно, была не судьба. Ей обязательно надо было захватить его пачку. Мечась по всем комнатам, он нервно и зло щелкал колесиком зеленой прозрачной зажигалки, машинально прихваченной со стола. Он перевернул дом буквально вверх дном! Обшарил все карманы. Выдвинул все ящики, где могла бы валяться заначка. Даже выбежал босиком на балкон, в такой холод, чтобы посмотреть, не завалялась ли сигаретка в одной из куч пустых пачек. На балконе было уж совсем невмоготу, не май на дворе, и он пулей кинулся обратно в комнату. В зале царил полный раздрай: чистые и грязные носки вперемешку, опрокинутая пепельница, бутылки из-под пива и джин-тоника (эта ее гадость, которую он на дух не переносил), разбросанные и частично порванные фотографии… Ага, тоже ее работа, попахивающая мыльными операми, хотя она вроде бы никогда их не смотрела… Он мельком взглянул на обрывки их прошлой жизни и усмехнулся – бабы, они и в Африке бабы… Но тут же его мысли вернулись к сигаретам. Организм орал, требуя никотина. В эту минуту он уже был готов пожалеть, что они вчера расстались – только из-за того, чтобы сейчас сигареты были у него. Он действительно разозлился, ибо их отсутствие было куда хуже, чем пустой холодильник. Поэтому он пнул старое кресло и с наслаждением услышал его обиженный вскрип.

Он обреченно сел на пол, обхватив голову руками. Еще хорошо, что он никогда не страдает от похмелья. И тут же, словно в насмешку, закружилась голова. Он повалился на пол без всяких мыслей и приготовился умереть. Потолок танцевал перед глазами, и почему-то отчаянно чесались яйца. Чтобы хоть чем-то отвлечься, он бессмысленно шарил руками по полу, и одна из них вдруг наткнулась на что-то мягкое и пушистое. Ему стало интересно, и, не поворачивая головы, он поднес странную штуку к глазам. Это оказался один из ее подарков на этот долбаный день святого Валентина – какая-то пушистая белая собачонка, сделанная, конечно, в Китае, с красным пластмассовым сердечком на груди и маленьким кармашком – совершенно непонятно, для каких целей предназначенным. Но не засунуть туда руку он просто не мог – ведь почти каждому человеку свойственно нездоровое любопытство. И о чудо! Как в волшебной сказке – там оказалась сигарета! Он моментально вытащил ее… сначала без всяких эмоций, а потом, как-то глупо улыбаясь, повертел ее в руках, понюхал, словно не веря, что она настоящая… а потом стало все равно. Он глубоко затянулся, подержал дым в легких, чтобы продлить удовольствие, смакуя долгожданное головокружение, и подумал, что жизнь все-таки гораздо прекраснее, чем о ней думают. Потом его мысли плавно вернулись ко вчерашней ссоре. Эх, эта точно была последняя – постоянных женщин с него хватит! Хотя эта была, прямо сказать, ну очень даже, а какие у нее были… эй, ладно, стоп, стоп. Чего это он.

Ну конечно, все началось с какой-то бредовой ерунды. Новый год – да, точно. Они отмечали Новый год. Смешно и вспомнить… Его растолкали только в 2 часа ночи. Стол был уже изрядно подъеден. В тарелках ёжились бесформенные остатки бенгальских огней. Да, уснул он, уснул! Заранее напился с Шамарычем и напрочь отрубился на диване в аккурат в 23 с чем-то… Добудиться его так и не смогли. Но ведь это же было не специально! Кто из тех, кто в детстве искренне верил в деда Мороза, будет специально засыпать пьяным сном под бой курантов? … как встретишь – так и проведешь и все такое… но объяснить это ей у него не было ни единого шанса – его жалкие попытки оправдаться утонули в ее отборной тарабарщине вроде «мы не можем как люди отметить ни один праздник» и «какого я вообще с тобой когда-то познакомилась». Дальше разозлился уже он – обвинения все-таки были несправедливые – наорал тоже… А кончилось все собиранием ее вещей у него дома, где они жили вместе последние полтора года. (Сдиранием со стены портретов Перис Хилтон, на которые он, между прочим, иногда… а, ладно! Да, ему нравилась Перис Хилтон. Ну и что, что она уже не та! Попадись только ему такая конфетка в руки…) Эх, каких только слов они не наговорили вчера друг другу! Самое последнее, что она сказала, перед тем как хлопнуть его несчастной хлипкой дверью (сколько раз ей уже хлопали за всю ее долгую историю!), было:

– Да даже если бы ты был последним мужчиной на земле, я никогда ни за что на свете бы к тебе не подошла! Я бы тебя обходила минимум за пятнадцать километров, дерьмо несчастное.

А он ей гаркнул вот что:

– Да если б я был последним мужчиной на земле, я бы сам очереди из вас строил – и ты была бы там последней. Проваливай давай.

Вот. Именно так он ей и сказал, и до сих пор не пожалел об этом. Все-таки женщины – самая дурацкая загадка природы, а разгадывать ее пытаются только совсем уж полоумные. Даже и начинать не стоит…

Почему-то стало легко и хорошо. Он встал с пола, подошел к окну, зевнул и потянулся. После праздника все вокруг тихо, красиво и спокойно. Сугробы, Снегурочки и зайцы на стеклах и черные при свете дня гирлянды из огоньков. Первые дни новогодних каникул, так что на улице почти пустыня. Ну, не совсем, конечно: вон баб Маня из соседнего подъезда шкандыбает куда-то, сгорбившись, с авоськой – наверно, на рынок (хотя он не был уверен, работают ли рынки в первые дни после Главного торжества). А вон Лариска, продавщица из продуктового («рыжая бестия», ха-ха), вышла покурить и повздыхать о прекрасном принце, за которого она принимала почему-то всегда не тех мужиков… Пробежала хохочущая кучка девчонок с санками – на площадь, конечно, там

установили горки. Эхе! А это кто? Что-то я вас тут раньше не видел, мадам! Ох, какая… Высоченные черные сапожки на каблуках, и не боится ведь переломать эти красивые ноги на гололеде. Длинные черные волосы. А как ведет бедром при каждом шаге, – так, что сам закачаешься… Жаль, отсюда не видно лица… К кому ж ты такая вся, милая? Хотя что это я, опять двадцать пять.

Он закрыл глаза и прижался лбом к обжигающему, холодному стеклу. Представил зачем-то, как все сейчас сидят дома – вернее будет сказать, лежат… кто вповалку, кто так… лопают – кто конфеты, кто водку. Да, в этот праздник до «безудержу» дорываются все. Кто-то перенакрывает стол. И все вперемежку – майонез и торт, рассол, мандарины и варенье. И в каждой елочной игрушке отражается чей-нибудь огромный носяра… Почему-то смешно… Бормочет телевизор. А у кого-то, эх, и подарок… вот бы мне эту, в окне, найти наутро у себя под елкой, прямо в этих ее черных сапогах… Ладно, ладно, проехали – но все-таки он еще раз глянул вниз, туда, где она проходила. Конечно, там уже никого не было.

Он отошел от стекла и щелкнул пультом музыкального центра. К температуре в квартире он уже привык, так что можно было и не одеваться. Дни в последнее время он всегда начинал с радио. Он покрутил колесико туда-сюда, сначала быстро, а потом помедленнее, но кроме помех (а кое-где и ледяного, обидного почему-то молчания) ничего не услышал. Это было непривычно, но задумываться было лень. Мысли вообще текли как-то туго. Все происходило как в замедленной съемке. И, как в замедленной съемке, включил он свой старенький телевизор (все хотел его поменять, но что-то его останавливало, словно он не хотел расставаться со старинным – в буквальном смысле – другом) – да так и замер с отвисшей челюстью. Закрыть рот и сглотнуть слюну ему удалось еще не скоро.

Если это и был розыгрыш, то невероятно реалистичный. Шел экстренный выпуск новостей. За столом сидела давно знакомая дикторша. Обычно это был просто образец строгой холодности и спокойствия, но теперь экран буквально звенел от испуга, который слышался в ее голосе. Но даже не ее слова поразили его в первую очередь (сначала их смысл просто не дошел до него), а ее вид, который настолько не соответствовал тому, что привык видеть глаз, что это не укладывалось в голове. Видимо, она пыталась уложить волосы в тугой пучок на затылке, как всегда, но получилось плохо, повсюду торчали выбившиеся пряди. Красное от волнения лицо, съехавший куда-то на сторону микрофон, впопыхах надетый болотно-зеленый пиджак, мелко дрожащие руки – все свидетельствовало о ее нервозном состоянии, близком к истерике. Да и немудрено – такие сенсационные новости она не передавала ни разу в жизни.

А говорила она, заикаясь, вот что.

«Внимание всем, кто находится сейчас у экрана. Это прямой эфир. Мы передаем специальный выпуск новостей в связи с чрезвычайным положением, в котором, возможно, оказалось в данную минуту все население планеты. У нас есть серьезные основания полагать, что… возможно… (она запнулась, сама все еще не в силах поверить в то, что говорила – и не в силах подобрать слова) что… я повторяю, это только возможно – что сегодня ночью все мужчины на всем земном шаре умерли. То есть мы не можем утверждать с уверенностью, что они умерли, потому что миллионы женщин в мире сегодня просто не нашли своих мужей, братьев, отцов и сыновей… никого из мужчин не осталось. Мы сделали подобный вывод на основании данных ведущих информагентств по всему миру и… на данный момент ни в студии, ни на телерадиовещательной башне не присутствует ни один человек мужского пола (тут ее рука дрогнула, и на пол улетела какая-то бумажка со стола). К нам продолжают поступать звонки обеспокоенных женщин, произошел обрыв на линии… Никто из мужчин сегодня не появился на рабочих местах, встали миллионы предприятий. Пропали даже дети. Насколько стало известно, сам момент исчезновения не был достоверно зафиксирован. Но подавляющее большинство людей сходится во мнении, что это произошло в течении этой ночи, с интервалом в несколько часов. Те, кто в этот момент общался с мужчинами, описывают лишь некий кратковременный провал в памяти, и не могут пояснить ничего конкретного. Никто все еще не может поверить в случившееся и мы все надеемся… продолжаем надеяться, что это какое-то недоразумение, и в самом ближайшем времени ситуация прояснится. А пока мы бы хотели предостеречь вас от излишней паники. Мы также хотели бы обратиться ко всем мужчинам, которые нас сейчас, возможно, видят и слышат – пожалуйста, выйдите на связь. Если кто-то остался, выйдите на связь. Мы будем следить за развитием событий.

Секунду помолчав, она добавила: «В связи с отсутствием технической возможности наш канал временно прекращает вещание, за исключением новостной ленты».

Он помотал головой. Бред какой-то. Вроде ж не первое апреля на дворе. Они что там, с ума все посходили, что ли? я же тут, вот он я, мужчина, мужик, или что, я уже не тот, кем себя считаю, что ли? но как реалистично она нервничает, эта дикторша! Даже не улыбнулась ни разу, зараза. Интересно, это только на этом канале такое творится, или там все телевидение на уши поставили?

Он переключил канал. Там передавали концерт симфонического оркестра. Ну вот, с презрением подумал он. Не могли даже нормально подгото…

Опять испуганное женское лицо во весь экран. И теперь у него упало сердце – он уже знал, что она сейчас скажет, и не хотел этого слышать. Мозг отказывался воспринимать информацию. Да нет, нет, не может этого быть. Как это может быть? А раз этого не может быть, значит, этого просто не может быть никогда! Вот и все! Все логично, нормально и вообще… Так. Так. Сядь. Успокойся. Посмотри, что там еще скажут…

Но везде опять и опять почти визжащие от тревоги женские голоса рефреном передавали одно и то же. «Они пропали… исчезли… просто ушли… никого нет… не можем найти… выйти на связь…» И паника – нарастающая паника слышалась во всех голосах. Читалась во всех лицах.

Ожило радио, да так громко, что он вздрогнул до мурашек, и гулко застучал пульс в висках. Оно вещало: «Всем, всем, всем, кто меня сейчас слышит. Экстренный выпуск новостей. Сейчас рано что-то утверждать, однако, по имеющейся на данный момент информации, никого из мужчин в мире не осталось. На связь никто не выходит. По всему миру введено чрезвычайное положение. Мы просим мужчин, которые возможно где-то есть, слышат нас, отзовитесь, срочно выйдите на связь. Повторяю, срочно выйдите на связь любым способом!».

Сообщение повторялось с интервалом в одну минуту. По телевизору слышался чей-то надрывный то ли крик, то ли плач. Пошли помехи. Все поплыло у него перед глазами, и он стал тупо трясти головой, чтобы сбить оцепенение. Так, прежде всего надо постараться подумать. Что мы имеем? Сошедшие с ума средства массовой информации. И только. Больше он, по сути-то, ничего и не знает. Он привык, что все эти сенсации происходят не с ним. Не здесь, а где-то далеко, там, где он даже никогда не был. А «у нас» все как всегда, не плохо и не хорошо. Так что бегом на улицу и – с облегчением смеяться над собой, встретив первого же бомжа

на остановке. Он пообещал себе, что купит ему ящик водки за счастливое возвращение мира мужчин миру женщин. Впопыхах нацепив какие-то джинсы и накинув на голые плечи пальто, он бежал по своему обшарпанному, милому сердцу подъезду, громыхая ботинками с развязанными шнурками на все пять этажей. А по дороге у него в очередной – но далеко не в последний раз, начиная отсчет с этого утра – упало сердце, когда он судорожно попытался и не смог вспомнить, видел ли он хоть каких-нибудь сопливых мальчишек сегодня утром. Вроде бежали же какие-то ребятишки с санками… но там вроде были только девчонки… слишком мало народу, чтобы быть неуверенным.

А мысли превратились в какие-то нервные смешки: «Я ума решусь, если это окажется правдой». Хотя вообще-то он уже приготовился к самой дикой правде, и подсознание, как фотографии, услужливо подсовывало картинки из будущей жизни, и от этого захватывало дух, как будто он летел на параплане с высокой скалы, а внизу – только блестящие чешуйки океанских волн, и ветер в лицо, и… и…

Он пулей вылетел из подъезда, и ветер и правда дохнул ему в лицо, как наглый пьяница. Бежать было противно, потому что надел что попало, но он договорился сам с собой, что мерзнуть будет потом. Пробежал мимо продуктового, и Лариска помахала ему рукой с сигаретой. Вроде она улыбалась, и он на бегу помахал ей в ответ.

Выбежав из двора на улицу, он притормозил и огляделся. Как назло, было пустынно как никогда. Только мигали в витринах гирлянды. Проехали две совсем одинаковые «Хонды», но из-за тонированных стекол было невозможно ничего разглядеть. Ничего в пределах видимости не работало. Куда идти? Остается только ждать хоть каких-нибудь прохожих.

Из-за угла вывернула какая-то старушенция. Она еле ковыляла, и от досады ему захотелось как следует пнуть ее под тощий зад. Он было отвернулся и побежал дальше, но что-то заставило обернуться. Подскочил к ней:

– Здорово, бабуль, с праздничком тебя.

– И тебя так же, милок… – проскрипела она, не глядя на него.

– А вы это… новости не смотрели сегодня? – он старался говорить обычным голосом. Даже улыбался.

– А как же ж, сынок, видала, видала. – Бабка шла и не останавливалась, и он шел вместе с ней неведомо куда. Ее палка, на которую она опиралась, почему-то застучала куда громче. Он и не знал, что дальше спросить.

– Ну и что…

– …голову дурють людям, – «людям» она сказала с ударением на второй слог, – ты-то – вот он, мужик вродь, и чего? Куды кто пропал? Э-хе-хееее…

Он остановился, а она продолжала ковылять дальше, не оглядываясь на него. Он усмехнулся и покачал головой, но сердце колотиться не перестало.

– …кой пес эти новости тады нужны… с ума совсем посходили там в Москве этой, буржуи проклятые… зажрались… Сталина на них нет…

– Понятно, – пробормотал он. Теперь что? На остановке никакого бомжа не было. Хотя, в общем, и не удивительно, не май на дворе. Наверно, сейчас все греются в подвалах. Он сел на скамеечку. Ни души. Ну почему никого никогда нигде нет, когда это действительно надо? Но в такую рань… после нового года. Он вытащил мобильный из кармана и посмотрел на часы – полдевятого. Надо заодно и позвонить бы кому-нибудь. Шамарыч, ну да, точно! Он всегда на связи, не менял номера уже лет семь, с тех самых пор, как у него появился «агрегат», и за ним не водится такой грешок, как «абонент недоступен». Просто потому, что Шамарыч – это Шамарыч. Сколько несчетных, замечательных пьянок, сколько пудов соли, сколько совместных разведок… сейчас он позвонит ему, и мир перестанет крутиться перед глазами. Но Шамарыч именно в этот раз трубу поднять не соизволил. Он слышал только долгие гудки. Невыносимо долго. Бесконечно. Ему захотелось разбить мобильный, но стало все равно. «Вещи не виноваты» – это была любимая его поговорка. Потом он начала набирать номера всех подряд знакомых мужского пола. Никто не отвечал, или ненавидимая им тетка с приятным голосом, за который ее хотелось придушить, заявляла, что абонент недоступен.

Знакомым женщинам он звонить боялся.

Он решил вернуться во двор. Продуктовый стоял так, что пройти мимо было не возможно, даже если ты стёкл как трезвышко, так что он – будь что будет – решил заглянуть к Лариске.

Звякнул колокольчик, и она подняла голову. Рыжие кудряшки забавно растрепались. Он слабо улыбнулся ей.

– Привет, Лариска. Как дела?

Она заправила за уши волосы с обеих сторон одновременно – он уже не раз замечал за ней этот детский жест, и он его всегда почему-то веселил.

– Привет… – казалось, даже ее голос был рыжим.

– А почему так спокойно-то? Где паника? Где дрожащие руки? Где крики о конце света?

В магазине никого не было, и он зашел за прилавок, как делал иногда, когда приходил в ее ночную смену и они пили и разговаривали.

– А что, надо? – она присела на маленький стульчик, подперла щеку рукой и надула пузырь шоколадной жвачки. Действительно, она вела себя совсем как обычно, и он уже начал подумывать, не приснилось ли ему утреннее шоу.

– Ну… ну… – он не мог не смотреть на ее грудь. – Там… с утра по телику передавали.

– А что? Я еще не включала, надоело за новогоднюю ночь.

На миг он забыл о главном.

– Ты здесь встречала Новый год, что ли?

Она вздохнула и потянулась за сигаретой.

– Все равно никого нет. Неохота выходить. Будешь?

– Давай.

– Ну да, здесь вот и встречала… – она затянулась и вздохнула. Черт, как же все надоело. Надоели праздники, все осточертело просто… как раз вот накануне мы опять разругались в хлам.

– С этим, что ль? С Серегой?

– Ну да, ну да… достало его, видите ли, что я в магазине работаю, и что на меня каждый день мужики пялятся. – она закатила глаза и усмехнулась. – Короче, я психанула и хлопнула дверью…

Теперь уже усмехнулся он.

– …а хозяин как раз до этого говорил, кто в Новый год согласится выйти, премию выпишет. А мне лишние деньги, сам знаешь… Эх, терять-то все равно было нечего, ну я и пошла. Он потом звонил… – очередная глубокая затяжка, и видно было, что она действительно переживает. Помолчала. – Звонил, говорит, не дури, идем домой, но я знаю, что все скоро опять бы повторилось, если б я вернулась…

Где-где, а здесь его мужская солидарность не срабатывала при всем желании – последний Ларискин «ухажер» был тот еще хмырь. Он сам несколько раз видел синяки на ее запястьях. Как ни замазывай.

– В общем, встречала я этот дурной праздник одна. Ну и ничего, пережила. В двенадцать, как президент-то наш, – тут она опять не сдержала кривую ухмылку, – выступил, я под бой курантов выпила бокальчик шампа-а-анского, чокнулась сама с собой, поглядела на свое отражение и подумала – ну вот, дорогая, тебе двадцать пять, а значит, вперед, с новыми силами, на поиски своей судьбы! На этот раз я не ошибусь…

– Так тебе двадцать пять? – ужаснулся он. – Развод! Развод и девичья фамилия! Я что, все эти годы жил с такой старухой? – За этой ерундой, которую она плели, он отчетливо слышал голос в своей голове, шепчущий, недоумевающий: «Чего ты ждешь? Чего медлишь? Скажи ей, чтобы она тоже могла…» Чего она тоже могла бы, голос не договаривал.

В магазине уже стоял приличный чад, но все равно краем глаза он

заметил кричащую и размахивающую руками женщину, всю в слезах, которая бежала куда-то в сторону улицы и дороги. Он содрогнулся и впервые по-настоящему осознал, что что-то действительно идет не так. Очень не так. Ему не приснились новости по радио и телевизору.

– …и в конце-то концов, все это уже в прошлом… – он услышал только конец ее фразы, повернулся к ней, и она отпрянула. – Ты что? Ты с самого начала такой был, а я не заметила? У тебя что-то случилось, да? Рассказывай давай, у тебя глаза совсем стеклянные.

У последней затяжки был какой-то металлический привкус. Должно быть, так чувствуешь себя перед судом. Он забарабанил пальцами по прилавку, машинально начал щелкать колесиком зажигалки.

– Ты только не смейся.

– Ну уж… смотря что скажешь, это уж извините… Да что, в конце концов…

И он рассказал ей.

Глава 2. Сборище

Через 3 недели в Женеве оперативно собралось что-то вроде общемирового женского консилиума. Приехали все – и всемирное общество домохозяек, и партия феминисток, и уважаемые леди из Гринписа (теперь только женская его часть), и ученые дамы, и представительницы широкой общественности, ну и уж, конечно, куда без вездесущих журналисток. Шум и гвалт стоял просто невероятный – в огромном белом конференц-зале, похожем на амфитеатр, акустика была превосходная. Все старались перекричать друг друга, но никому не удавалось. Паники, однако, не было – просто время от времени кого-нибудь выносили из зала в обморочном состоянии.

Наконец, первая докладчица, лет тридцати, с короткой стрижкой и очень строгая на вид, постучала по микрофону, и он истерически взвизгнул так, что у всех заложило уши. Спокойно встретив возмущенные взгляды присутствующих, она начала по-английски:

– Мисси Керт, Оксфорд, Соединенное Королевство. Дорогие женщины. Все мы уже знаем о той печальной ситуации, в которой оказались. Кто-то или что-то, сейчас не будем вдаваться в подробности… – она замялась, обдумывая самое подходящее к данной ситуации слово, – …заставило наших мужчин покинуть нас. Некоторые посчитают это божьей карой, а некоторые… – она закашлялась.

– …подарком судьбы, – успел вставить кто-то из первых рядов, пока она глотала водички из стакана. Раздались смешки, пошли перешептывания. Докладчица жестко посмотрела в зал и продолжила:

– …а вот некоторые, если не все из нас, теперь всю жизнь будут кусать себе локти! – микрофон опять оглушительно взвизгнул. – Что остались без мужского плеча и поддержки. Мы просто не замечали, что мир держался на них (при этих словах послышались сдавленные стоны и всхлипы). Уважаемых лесбиянок это тоже касается.

– Ой, только давайте без патетики, – сказала какая-то феминистка. – И короче, пожалуйста!

– Хорошо, если вкратце, то суть дела такова! Новогодней ночью, вернее, уже ближе к утру, между шестью и восемью утра, с лица земли исчезли все мужчины. Все до одного. Никто не знает толком, как и почему. Те, кто это застал, говорят, что это было просто как провал в памяти. В общем, наутро никто из нас не нашел своих мужчин… Я не хочу раньше времени вас всех пугать, дамы. Но давайте посмотрим правде в глаза. Со всего мира сюда пришли телефонограммы, что никого нет. Теперь это точно. Они бы уже появились, хоть где-нибудь! Но никто, понимаете, никто их не видел! Мы искали их, как могли. Ездили даже на самые отдаленные острова, видели эти отсталые племена… Вы просто не представляете, что там творится. Нигде их нет, а они там говорят, что настал конец света. Пропали в том числе и все дети, даже младенцы мужского пола, а женщины, беременные мальчиками, к сожалению, тоже потеряли детей. В общем, не мне вам это говорить – я так думаю, что в зале нет ни одной женщины, которая не потеряла никого из близких, хотя бы друга.

Тут уже почти все не смогли сдержать горестных возгласов, многие заплакали. Щеки, черные от размазанной туши, мокрые носовые платочки, туфли на каблуках, стертая помада, припухшие веки и порванные колготки, на которые уже не обращали внимания – впервые в мире это было чисто женское сборище. И они не знали, что делать. Они были ужасно растеряны. Подавлены. Напуганы, как маленькие дети в темноте. Нарастал гул голосов. Докладчица пыталась понимающе молчать, но тоже не выдержала и воспользовалась контраргументом – микрофоном:

– Я прошу-у тишины! – она с треском застучала ладонью по кафедре, за которой стояла, и в конце концов начала просто орать. – Эй, так мы ничего не добьемся! Да дайте наконец сказать!

Гул перешел в недовольное ворчание, но так и не стих до конца. Отовсюду были слышны всхлипывания, на нее уставилось несколько тысяч красных глаз. Наконец, вроде бы в тишине, ей удалось неловко выдавить из себя:

– Я не знаю, что это было. Как это произошло и за что все это нам. – она опустила голову и смотрела себе под ноги. – Можете сейчас выгнать меня отсюда, дамы, но я думаю… что они уже не вернутся. И нам надо учиться жить без них.

Вот теперь наступила тишина – они прямо-таки почувствовали, как она мертвым грузом села им на плечи, впилась острыми когтями, начала клевать сердце… А потом какая-то невероятно красивая женщина – с длинными золотыми волосами и бездонными глазищами – закричала, вскочив с места:

– Заткнись! Они вернутся, если мы будем их ждать! Это все временно!

– Правильно! – закричала другая, с противоположного конца зала. – Нельзя опускать руки.

– Но я и не говорила, что мы должны опустить руки! – запротестовала Мисси Керт. – Просто надо что-то решать, понимаете. Нам надо думать, как теперь выжить.

Зал забормотал. Все это понимали, но, когда это, наконец, было озвучено, стало очень и очень не по себе. Выжить. Но почему? Разве их мир был так надежен и устойчив только потому, что в нем были мужчины? Как же так? Теперь некому будет ими командовать, указывать, что делать, решать все за них, не с кем будет им соревноваться и бороться за равноправие, но им все равно безумно больно. Потому что некому будет вести их трудными тропами, любить и беречь от всего того грязного и жестокого, что каждый день ждало их за порогом дома. Они осиротели. И эта потеря, кажется, была невосполнима.

Мисси Керт из Соединенного Королевства так и не поднимала глаз. Так, молча, потупившись, она села на место. Но сразу же за кафедру встала вторая докладчица, на вид ей было около шестидесяти, и что-то в ее голосе сразу заставило успокоиться почти всех. Она даже не представлялась, но говорила по-русски, и ее слова переводили.

– Теперь защитить себя должны мы сами, сами должны позаботиться о себе. Извините, но плакать некогда. Нам предстоит очень многое сделать. Население планеты сократилось почти вдвое. Не знаю, понимают ли это все присутствующие, но сейчас зима… а очень многие предприятия встали, в то самое время, когда нам необходимо тепло, свет, еда… Теперь нам с вами придется выполнять всю мужскую работу. Надо как-то организоваться… может быть, всем собраться вместе, переехать в более теплые края… Надо жить, несмотря ни на что. Я сама потеряла мужа, двоих сыновей и внуков. Надо работать, в память о них, и, может быть… когда-нибудь они вернутся… – она вздохнула и нахмурилась, но потом

подняла голову, и никто не увидел в ее глазах слез. – Какие у кого будут предложения? Только дельные и по существу! И не плачьте, я прошу вас!

– Только знаете, знаете что! – закричала, не вставая, маленькая девушка в очках, похожая на продавщицу книжного отдела. – Мы забыли о самом главном! Как же теперь мы будем рожать детей? Кто будет продолжать род?

Эта мысль вертелась у всех в голове, но никто не решался ее высказать. Теперь все напряженно ждали ответа… от кого, они и сами не знали. Может быть, от господа бога, который должен же был оставить им хоть какую-то альтернативу взамен ушедшим. Ведь так всегда бывает! Кто-то приходит, но кто-то и остаётся. Это Круг жизни, и она обязана продолжиться, что бы ни случилось. Женщины все же сильнее мужчин, и они удивительно быстро смиряются.

– Мы, конечно, не забыли и о банках спермы… – ответила старая женщина за кафедрой. – Оттуда ничего не пропало… Но кто сейчас сможет сказать наверняка? Всё станет ясно только через несколько месяцев, когда добровольцы – а я знаю, что теперь их будет много – сделают УЗИ, и мы выясним пол будущих детей. Будем молиться, чтобы это были мальчики – хотя бы несколько десятков на несколько тысяч, и то будет прекрасно. Но кто знает, кто может это знать наверняка? Когда-нибудь сперма все равно закончится. Я надеюсь, что случится очень и oчень нескоро, но это же не панацея. Я не хочу думать о плохом, правда не хочу. Но нам, конечно же, очень нужны мальчики. Может быть, не стоит сейчас об этом. Слишком много нерешенных проблем и без этого.

Опять повисло всеобщее неловкое молчание. Они словно зашли в тупик.

– Ладно, не отвлекаемся! – подошла к русской третья выступающая, долговязая шведка с короткими немытыми волосами и длинными ногтями. Она быстро оглядела собравшихся. – Я Астрид Свенсон, из Стокгольмского Университета. Выдвигаю следующие предложения…

Кое-как, с перерывами на закуску и просто перерывами, к глубокой ночи (а кое-кому пришлось уехать к детям) им удалось сорганизоваться и договориться о дальнейших действиях. Решено было вот что:

1) Создается специальное Мировое Председательство со специалистами из всех областей знания, чтобы консультироваться с ним по всем спорным вопросам – от выращивания хлеба до политических разногласий.

2) В каждой стране избирается президент и правительство, политический строй везде останется неизменным.

3) Организовать перевозку женщин, если они согласятся, в места наибольшего скопления людей из отдаленных и мало приспособленных к жизни мест, например, из районов Крайнего Севера или с островов.

4) В первую очередь всем работать на жизненно важных объектах, таких, как сельское хозяйство и легкая промышленность. Тем, кто раньше имел профессии «паразитические», такие, например, как работа в рекламе, индустрии моды и красоты или офисно-канцелярского бумагомарания – переквалифицироваться на «полезные» профессии – такие, как рабочий-станочник, водитель комбайна, электрик, мясник, инженер, программист, летчик, врач. И так далее.

5) Увиливать от работы никто не имеет права. Материальные блага распределяются поровну среди всех.

7) Создаются вооруженные отряды из женщин-полицейских, милиционеров и военнослужащих для поддержания правопорядка.

8) Все банки спермы – охраняемые стратегические объекты.

9) Оберегается и сохраняется культурное наследие до возвращения мужчин.

Были и еще пункты, но эти оказались самыми важными. Получилось даже что-то вроде Международной конвенции – в общем, вполне прилично и здорово. Даже мужчины, пожалуй, не смогли бы лучше и, наверное, сейчас гордились бы своими женщинами.

Глава 3. Лариска

Лариска сидела у него дома, подавленная до невозможности. По ее виду казалось, что она потеряла главный смысл в жизни – но, наверно, так оно действительно и было – в конце-то концов, большинство женщин планеты потеряли свой главный смысл в жизни! Темнело. Уже успели и поспать, и поесть, и побродить по улицам, безуспешно ища хоть кого-нибудь из мужского населения города. Его телефон разрывался от звонков (он не брал трубку, но и не выключал его, словно ждал решающего звонка от самого господа бога, просто установив бесшумный режим). Быть с Лариской было замечательно, даже по такому сомнительному поводу. Она была собеседником на все случаи жизни, хоть и встречались они не часто.

Звякнули рюмашки, они одновременно опрокинули в себя водку и скривились. Она помахала ладонью у рта и потянулась за лимончиком. Он зачерпнул огромную ложку салата с корейской морковкой, приготовленного накануне Той, Что Хлопнула Дверью (они случайно обнаружили миску на холодильнике).

– А знаешь, – вздохнула Лариска, и в ее голосе он углядел неподдельную горечь. – Мне так один мальчишка в школе нравился, одноклассник, прямо, наверное, с первого класса. Такой хороший и скромный мальчишка. Он щас вроде бизнесом каким-то занимается… занимался… – она прикрыла рот рукой, чтобы не закричать, но всхлипы все равно прорывались сквозь сжатую ладонь. Он взял ее за подбородок и заставил посмотреть на него. Ее глаза были полны слез, а у него в голове вертелось только одно – какой у них необычный, дымчато-зеленый оттенок. Как будто нырнул на несколько метров в море. Ему вдруг очень сильно захотелось поцеловать ее прямо в эти слезы, чтобы создать окончательный эффект присутствия. Не поцеловал.

– Как думаешь, это теперь всегда так будет? Ну, в смысле, без мужиков, – спросила она.

– Ты меня спрашиваешь? Я-то откуда могу знать.

– Почему тогда ты остался, если все исчезли?

– Не знаю.

– Но ведь кто-нибудь еще все равно есть, раз ты есть? Правда?

– Не знаю.

– И что теперь делать?

– Не знаю.

– А ты что-нибудь вообще знаешь?

– Не знаю.

Лариска уже начинала улыбаться, когда он вдруг громко захохотал.

– Что? – еще шире улыбнулась она.

– А-а… хо-хо-ха… ахах… Ты знаешь, что она мне вчера выдала, перед тем, как меня покинуть? Тоже вот, как ты, дверью… ха-ха… хлопала!

– Ха-ха… А что?

– Короче, что-то типа «Я бы к тебе не подошла… даже если бы ты был последним мужчиной на земле», во как!

Она захлопала глазами:

– Правда, что ли?

– Вот те крест. Серьезно. Так и сказанула, прикинь.

– А ведь действительно – может, ты последний мужчина на земле, – сказала она.

– Все возможно.

– Что же теперь делать?

– Да что ты заладила – что делать, что делать! – гаркнул он. Резкие перемены настроения – это еще не самое худшее, что с ними могло случиться за день. – Не знаю я, что делать! Я тебе не господь бог, чтобы все решать и все знать! Да, я мужик, но это не значит, что я кому-то чего-то должен!

А разозлился он потому, что увидел какой-то странный огонек в глазах Лариски. Что это было, интересно? Может, показалось? Ладно, поживем-увидим. Но ему это определенно не нравится. Мало им неприятностей на их голову.

– Не надо нервничать, – обиделась она. – Просто все равно рано или поздно тебе надо будет что-то решать. Вот именно, что тебе! У тебя теперь, – в ее голосе поневоле проскользнула ирония, – новый статус.

– Да?

– Ага.

– …

Он плюхнулся обратно на табуретку и молча стал крошить хлеб. Рядом Лариска

так же задумчиво скребла ложкой миску с остатками салата. Пожевала острую полоску морковки. Закурила. Им до сих пор, кажется, не верилось в происходящее. Перед глазами плыло… А за окном медленно и тихо падал равнодушный снег, и это было даже раздражающе красиво.

Заговорила, когда он уже совсем забыл о ее существовании.

– Мне страшно, – сказала она.

– Мне тоже, – буркнул он.

– Не хочешь ответить на звонки?

– Нет.

Помолчали еще. И еще. Он вдруг поднял на нее мутные глаза.

– Почему это все нам? Ты зна… аешь или н-нет??

– Ты совсем пьяный. Ложись спать, утро вечера мудренее.

– С тобой?

– Нет. Мне еще надо… подумать. Посидеть.

– Ык. Я тогда тоже с… тобой. Посижу. Па-адумъю.

– Тогда давай разговаривать.

Спустя час Лариска очнулась от раздумий и кое-как оттащила его на плечах к дивану. Он уснул было на столе. На диване было удобнее… Как с ребенка, стащила она с него джинсы и свитер (он отпихивался и ворчал), укрыла одеялом. Лариска и сама жутко хотела спать. Ушла в дальнюю комнату и заснула сном без сновидений.

Утром он разбудил ее, залезая к ней под одеяло. Она не сопротивлялась, только со смехом лягнула его ледяные ноги. Его захлестнула волна неожиданной нежности к копне ее кудряшек, к ее медовому смеху… потом курили и смотрели в потолок.

– Что теперь? – спросила она. – Нет, правда интересно. Что теперь будет?

– Лучше спроси, что будет, когда я появлюсь… хе-хе… А вообще – не знаю. Надо что-то думать, делать.

– А давай поженимся, – хохотнула она.

Утро. Светлое утро. Пружинки ее волос, в которых бликует зимнее солнце. Они пропахли вчерашним дымом. Она вся как—то пахла родным человеком. Ему стало так хорошо и легко, как не бывало с самого детства. Как будто сбросили с его плеч давнишний груз.

– Она тебе вчера обзвонилась, я видела. Та девушка, наверно, с которой ты расстался. И ведь надо же было, чтобы вы поругались именно накануне этого всего!

– Что я слышу! Твой голос не лишен самодовольства, женщина. А это страшный грех.

– Ну и что. Я в бога не верю ни на грамм. И при чем тут самодовольство? Просто удивительно, какие фортели выкидывает жизнь. Еще вчера мы все жили как жили – как придется. А теперь как раньше уже никогда не будет. На моем месте сейчас была бы она…

– Но уже никогда не будет, это уж точно, – сказал он. – Она сама пообещала, что больше не придет. Даже притом, что я последний мужчина на земле, ха-ха. Да пусть хоть… хоть что хочет делает, мне-то что.

Она задумчиво посмотрела в потолок.

– А еще очень вот удивительно, что мы с тобой нисколечко не волнуемся и не переживаем, что теперь будет. А ведь надо бы! Почему у нас нет паники? Нет, у меня была, конечно, первое время…

– …у меня тоже…

– …но теперь нет. Я спокойна. И ты вроде тоже. Почему мы не носимся, как куры с отрезанными головами и не кричим о конце света?

– Я? Да боже упаси!

– Ну хорошо, хотя бы я. Вот если сейчас выйти на улицу, там ужас что творится. А мы такие лежим тут, спокойно курим и рассуждаем о высоких материях.

– ну наверно потому, что мы теперь не по отдельности, а вдвоём, – неожиданно вырвалось у него. – Я почему-то с тобой ни о чем вообще не думаю и не переживаю.

Она заискрила на него зеленым светом. Он молчал и пытался улыбнуться.

– Я тоже! Но все равно это как-то не так. Ведь подумай, мир перевернулся!

– Может, еще и не перевернулся… Может, все вернётся. Мы, наверно, просто перепили на новый год с тобой. И нам снится один и тот же сон.

Он помолчал, потом погладил ее по щеке.

– Я думаю, Лариска, главное только то, что внутри тебя, а не то, что происходит снаружи. Это, наверно, почти то же самое, что и война. Человек настолько ко всему быстро приспосабливается, что прямо-таки диву даешься. Поэтому мы, как паразиты, и выживаем в любой ситуации и в любых условиях.

Глава 4. Открытие

Они подходили к окну и слышали отовсюду крики.

– О боже, мне это не нравится.

– Добро пожаловать в мир женщин.

– …

– Мне кажется, тебе пока не стоит выходить на улицу. А вот мне придется. Еды у нас маловато уже.

Прошла еще неделя. И еще. Он украдкой бегал на балкон, не выходя даже в подъезд. По телевизору говорили, все уже устаканивалось (они приспособились даже быстрее, чем он думал) – рассказали о какой-то там всемирной конференции по вопросам вроде «как жить без мужчин», как многие женщины переквалифицировались в рабочих и как решили поставить памятник мужчинам – как воспоминание о светлом прошлом… И интересная же теперь была жизнь! Никаких следов мужчин по-прежнему не наблюдалось, никто уже давно не призывал выйти на связь, ему никто не звонил, и он не звонил никому. Он предчувствовал, что его появление произведет эффект разорвавшейся бомбы. Но не торопился. Люди на улице часто теперь проявляли немотивированную агрессию, и он хотел хорошенько продумать свои действия по «выходу в свет».

С Лариской у них установились совершенно замечательные, но странные отношения. Он совершенно не понимал, к чему все идет, и порой чувствовал себя не в своей тарелке с ней, хотя они за эти дни, казалось, узнали друг о друге все, что только можно. И ни один из них не заводил разговора о том, что ему надо показаться. Так продолжалось какое-то время, а потом он первый сказал, что, наверно, надо дать о себе знать.

– Сколько уже времени прошло? – спросил он.

– Два месяца, – ответила она.

– Я должен что-то предпринять. Не могу больше.

– Нет! – невольно вскрикнула она. И тут он опять увидел в ее глазах то странное выражение, которое иной раз, как старая заноза, не давало ему покоя. Теперь он, кажется, уже знал ответ.

– Но я же не могу всю жизнь просидеть взаперти. Рано или поздно меня найдут. Или просто увидят на улице.

– И сделают из тебя… всеобщее достояние! – отвернулась она. – Ты что, не понимаешь, что будет?

– Ну да, я стану знаменитостью, меня станут водить на цепи по городам и селам и показывать маленьким девочкам… – усмехнулся он. – Но это неизбежная часть славы. А что в этом такого плохого?

– Да что ты, не понимаешь, что ли, а? Ты же теперь уникум! Таких, как ты, больше просто нет в природе! Когда они тебя увидят… все эти женщины… они… и ты…

А он слушал и не слышал.

– Да все ты прекрасно понимаешь, – прошептала она.

– И ты тоже, – вздохнул он. – Но почему ты так переживаешь-то? Я же никуда не денусь.

И взял ее за подбородок.

– Ну посмотри мне в глаза, не прячься.

– Знаешь, это будет как в той сказке, – печально улыбнулась она. – Когда принц оставил принцессу на морском берегу, ненадолго, а когда вернулся домой, забыл о ней.

Ее глаза заблестели.

– Да ты что, солнце! Не плачь! Как можно тебя забыть. Мне просто… надо выйти. Надо что-то сделать. Я больше не могу. Ты же знаешь.

– Знаю. Я просто думала, что все это продлится подольше. Но не имею права тебя держать. Иди.

Он чувствовал, что надо сказать что-то еще. В духе какой-нибудь мыльной оперы. Но на ум ничего не приходило, он вообще не очень был силён по части всяких там речей. Главное, думал он, чтобы она верила, что он вернется. По-честному. Но в конце-то концов, почему ему не вернуться? Ему просто нужен глоток свободы. Ну и конечно – очень интересно

посмотреть, что же будет…

И он вышел. Был первый день весны. Солнце неимоверно слепило глаза. Полы его пальто развевались от ветра. Она смотрела на него с балкона, и он с улыбкой помахал ей. На душе было очень радостно, так радостно, будто ему было снова двенадцать, когда он вставал на заднее колесо на велике и ехал без рук. Было около двух часов дня. Он обходил лужи. Откуда-то громко играли «Ночные снайперы».

Первая женщина, словно что-то почувствовав, обернулась и посмотрела на него. И в этот момент весь мир замер. Был только этот взгляд, который не передать словами – она смотрела на него так, как смотрит человек, чудом избежавший смерти и еще не до конца этого осознавший. И в этом взгляде было всё – и радость, и боль, и утраченные надежды, и изумление, и страсть, и порыв души, и тот безумный коктейль чувств, который умеют смешивать только женщины.

– Смотрите! – закричала она. – Смотрите!

И тут же его обступили со всех сторон. Они визжали. Кто-то фотографировал, многие плакали, обнимали его, пара пожилых женщин упала в обморок. Он чувствовал себя героем, вернувшимся с войны. Хотел что-то сказать – и не мог. Ему вдруг стало как-то страшно от той боли, которая читалась на их лицах, смешиваясь с восторгом. Их энергия словно передалась ему, и он прочувствовал всю скорбь, которую они испытали за эти два месяца. И он просто старался обнять их всех – не женщин, а просто друзей, которые оказались в беде, которым надо чем-то помочь. И любое его слово, любой взгляд были для них самым лучшим лекарством.

А дальше всё закрутилось так быстро, что он уже не помнил ничего по отдельности – все слилось в бесконечный, вопящий, яркий круговорот. У него не было времени даже думать, не то что толком есть или спать. Но это было только поначалу…

После того, как его нашли, рев и визг толпы уже не утихали. Он, конечно, немного ошалел – столько внимания от стольких людей сразу! И все только и делали, что спрашивали. Главные два вопроса, конечно, были – где он пропадал все это время и есть ли еще кто-то, кроме него. Ни на один из этих вопросов он не мог ответить более или менее вразумительно. Да, он был дома с самого Нового года, не выходил, потому что опасался реакции людей. Нет, остальных не видел и не слышал и не знает, что с ними случилось. Но, может быть, говорили в толпе, они сейчас вот точно так же сидят по домам и боятся выйти на улицу! Потому что их слишком мало. «Или потому, что их не пускают их женщины», машинально подумал он.

Массовая истерия не прекращалась.

Пошел снег.

С тех пор, как он обнаружил себя, он больше не был предоставлен сам себе. Его отвели к главе города. Это была женщина под пятьдесят с глубокой морщинкой между бровей. У нее были такие черные, блестящие волосы, что можно было подумать, что это парик. Как только они ворвались в ее кабинет, буквально таща его за собой, она посмотрела ему в глаза и тут же, ни о чем не спрашивая, попросила всех очистить помещение. Толпа зароптала, но все же попятилась назад. Как только за всеми закрылись двери, она протянула ему руку.

– Садись, не волнуйся. Не смотри так на все ошалелыми глазами. Я вижу, ты немного напуган.

– Кто, я? – нервно усмехнулся он. – Да нет, просто слегка новые ощущения.

Он присел в шикарное кожаное кресло. Сидеть так было очень приятно, хотя слегка неудобно смотреть на нее снизу вверх. Потому что она осталась стоять, да к тому же была высокой женщиной.

– Будем знакомы. Дементьева Анна Сергеевна, губернатор области.

Он назвал свое имя.

Она не отрываясь смотрела на него, потом улыбнулась.

– Я знала, что это когда-нибудь произойдет. Я никогда не теряла надежды, как остальные. Не плакала в подушку.

Оно и заметно, мелькнула у него крохотная мыслишка и пропала.

– Хороший кабинет, – сказал он, лишь бы что-нибудь сказать. Было не по себе. Что она хочет от него? Что они все от него хотят? Такое ощущение, что его действительно ждали.

– Ты один, – полуутвердительно сказала она, слегка кивнув. Воцарилось молчание. Тут она резко наклонилась к нему. – А ты знаешь, кто ты такой, мой мальчик?

Он молчал, смотрел на нее и вдыхал аромат ее духов, больше похожих на советский одеколон.

– Ты, возможно, последний мужчина на земле. – Она так же резко выпрямилась и забарабанила длинными ногтями по столу. – Никто. Никто до сих пор не вышел на связь.

– Вы даже ни о чем меня не спрашиваете, – слегка удивился он.

– А какая теперь разница? Главное, что ты здесь появился. Вылез-таки из своей норы. Неважно. Но я думаю, что, прежде чем я отправлю тебя в большой, так сказать, мир, не лишним будет сказать тебе то, что тебе необходимо знать.

Он уселся поудобнее. Во всю стену кабинета было широкое окно с видом на город. Пока она говорила, он постоянно смотрел в это окно, и в его льдисто-серых глазах отражалось заходящее солнце.

– Сейчас, после этого нашего разговора, я выведу тебя через крышу к вертолетной площадке. Все входы и выходы уже, разумеется, оккупированы этими истеричками. Тебя отправят на вертолете в Москву. Тебе понадобится надежная охрана. Я бы сказала, очень надежная. Ситуация в любой момент может выйти из-под контроля. – Она стала отмерять шагами кабинет. – Теперь ты – объект государственной важности. Национальное достояние, можно сказать. Я не удивлюсь, если из-за тебя разразится война.

– Ой, ой, а не слишком ли круто? – замахал руками в притворном ужасе он.

– Нет, в самый раз, – горько усмехнулась Анна Сергеевна. – Ты смотришь новости вообще? В курсе, что сейчас происходит? Человечеству грозит гибель. Мы пытаемся жить так, как это было при мужчинах, но что-то плохо у нас получается. Мир на грани катастрофы. Я бы сказала, ты появился как раз вовремя, чтобы увидеть это непередаваемое зрелище. И вряд ли ты тут чем-то поможешь.

– Что, прямо так все плохо? – улыбнулся он, не ожидая увидеть такой страх в ее глазах. А еще в них стояли слезы.

– Тебе больше никто не скажет того, что здесь сказала я. Готовься к овациям, цветам, поцелуям… ну, словом, привыкай к славе. Но будь осторожен, слышишь! Всегда будь начеку и наготове и помни, что у тебя в этом мире есть по крайней мере один друг.

– почему вы мне все это говорите? – спросил он, все ещё глядя ей в глаза, пытаясь разглядеть за ними хоть что-то и не сумев.

– Потому что ты напоминаешь мне моего сына, – закусила она губу.

– Тоже пропал?

– Нет. Погиб в аварии год назад. Он был примерно твоего возраста. Теперь вот думаю, может, оно было и к лучшему… я хотя бы знаю, где его могила – где искать его… а каково тем, кто всю голову себе сломал в поисках ответа… ведь мы не знаем не то что где они. А… кто знает, что с ними стало?

Они помолчали.

– Пойдём прямо сейчас. Ждать нельзя. – наконец сказала она.

Она взяла его за руку и повела через черный ход по темным коричневым коридорам, где изредка попадались горящие лампы дневного света. Было странное ощущение чего-то грядущего. Что-то поднималось в сердце, и оно начинало биться все быстрее и быстрее, но страх ли это был? он не мог бы сказать. Может быть, просто опасение неведомого. Она все ускоряла шаг, они уже почти бежали, и ему все время слышались шаги позади. Но когда ему удавалось

оглянуться, за спиной никого не было, только все тот же темный коричневый коридор, нескончаемый безвыходный лабиринт, как в фильмах ужасов.

Наконец они начали подниматься по лестнице. Там было совсем темно, но она, казалось, знала каждый ее сантиметр и ни разу не споткнулась, чего нельзя было сказать о нем. Один раз он даже чуть не шваркнулся носом о ступеньку. Сердце стучало как у загнанного оленя.

Преодолев лестницу, они оказались на крыше. Черт, какая же здесь была высота. Наверное, самое высокое здание в городе. Он невольно замер, любуясь открывшимся видом. Ветер свистел в ушах, но не только – одновременно он слышал два приближающихся звука: шум вертолета сверху и нарастающий топот десятков поднимающихся по лестнице ног. Внизу уже собралась толпа, но он этого не знал. Подойдя к краю крыши, замерев в какой-то странной апатии, он разглядывал здания вокруг. Вертолет уже был совсем близко. Шум лопастей перекрыл все звуки, но до него долетел ее голос, похожий на комариный писк (это у него зазвенело в ушах):

– Ну что ты там копаешься?

– Пытаюсь найти свой дом, – пробормотал он, даже не пытаясь повысить голос.

Вертолет, наконец, сел, и он увидел, что придется обходить его, чтобы забраться внутрь. Пилотом была толстая брюнетка в бейсболке и темных очках. Она недоверчиво улыбалась ему, как мешку с деньгами, только что найденному на обочине дороги. Вдруг отчаянно захотелось улететь. Подальше отсюда – куда глаза глядят. В Америку. На Марс. В тридесятое царство. Подальше от этого города, где так мелко и ничтожно прошла его жизнь. Напоследок он посмотрел на Анну Сергеевну. Но отшатнулся, увидев в ее глазах выражение неизбывного ужаса. Ее волосы и одежду трепал ветер от лопастей, а в глазах была вечность. Он много в своей жизни видал женских глаз, сотни эмоций, и ненависти, и нежности, и желания, и страха, но эту бездонную пропасть, бесконечное ничто, которое, казалось, не мог вместить в себя человеческий взгляд, он помнил до самой своей смерти. Она оттолкнула его и сказала дрожащим голосом:

– Беги, лети как ветер, иначе будет поздно.

И он побежал до вертолета было совсем недалеко, и, один раз оглянувшись, он скорее увидел, чем услышал, что она что-то сказала.

– Что? – крикнул он, и она опять тихонько пробормотала про себя, покачав головой:

– Какая же я рассеянная… опять забыла запереть дверь…

И в тот момент, когда поднялся вертолет, на крышу ворвались женщины. Казалось, их были сотни, но в тот момент он что-то плохо соображал и не стал считать. Все еще улыбаясь приклеенной к морде улыбкой, он видел, как все они что-то кричали ему вслед, и выражение их лиц было совсем не дружелюбным. Это, кажется, были совсем не те, что встретили его на улице. Эти были моложе и – ну словом, какие-то другие. Некоторые даже пытались уцепиться за вертолет, но, когда они поняли, что он уже вне пределов досягаемости, повернулись к Анне Сергеевне. Яростно размахивая руками, они что-то доказывали ей, но она только качала головой. Тогда группа особенно агрессивно настроенных подхватила главу города под руки и вытолкнула ее с крыши. Все произошло очень стремительно, она так внезапно исчезла за краем, что он помотал головой, не веря своим глазам. Но все было видно слишком отчетливо, чтобы он мог убедить себя в том, что что-то перепутал. И тут его вырвало прямо на пол вертолета.

Лариска собирала вещи. Она знала, что никогда больше не увидит его. Но она как-то привыкла все в жизни воспринимать как должное, как судьбу, которую не изменишь и не поворотишь, как хочется. Но от мыслей, что за эти пару месяцев она прочувствовала больше, чем за всю свою жизнь, отделаться она уже не могла. Хотелось убежать. Уехать как можно дальше отсюда. В Америку. На Марс. В тридесятое царство. Но куда было бежать от себя, она не знала. Она решила уехать к себе домой, чтобы пить, валяться с книжкой на кровати, смотреть новости «про него», плакать в подушку, потом, может быть, опять устроиться на работу в ларек, которым теперь, после исчезновения хозяина, заправляла его сестра. Она могла спокойно остаться жить и у него дома, потому что знала, что он не вернется, но жить в пустой квартире, где все напоминало о нем, было выше ее сил. Надо было жить, продолжать жить – уже по-новому. Она, как и все остальные, должна привыкать жить одиноко. Да и, собственно, почему именно ей должен был достаться такой подарок – мужчина? Ей и раньше-то с ними, когда их было полно, совсем не везло. Она не лучше других. Но если бы ты была лучше, – упрямо шептал внутренний голос. – если бы ты только попыталась стать самой, самой лучшей, для него, и вообще… он, может быть, и не ушел бы. Но он ведь не от меня ушел, твердила она голосу. Он просто ушел, потому что не мог больше сидеть взаперти. И как я могла этому помешать? Поставь себя на его место. Любой бы ушел. К тому же он обещал вернуться. Ага. Тоже мне, Карлсон. Что ж ты вещи-то тогда собираешь? Вот вернется и не найдет тебя. Если надо будет – везде найдет, – отмахнулась Лариска. Он знает, где меня искать. Я ведь не за тридевять земель уезжаю. Всего лишь к себе домой. Ты могла бы удержать его, если бы захотела. Любая женщина на это способна, но только не ты, растяпа. Вечно у тебя ничего не получается. Всегда уступаешь мужикам, поэтому до сих пор и замуж не вышла.

Она вздохнула и села на кровать с его футболкой в руках. Она все еще пахла им. Ей нечего было возразить голосу. Она просто сказала: – Я люблю его. А если любишь, то отпустишь все равно. Так или иначе, понимаешь?

Глава 5. Катя

– Так, девочки, пишем, – скомандовала Катя. – Три-два-один, поехали!

У миниатюрной Кати, режиссера и заправилы местного телевидения, была ярко выраженная восточная внешность и манеры прораба. Она всегда выпускала только рейтинговые передачи, что на периферии было равносильно чуду. Новостями она заправляла тоже. Работая как ломовая лошадь, она тащила на себе практически все, потому что мысль о том, что где-то чем-то командует кто-то другой, а не она, была ей просто невыносима. Со времени исчезновения мужчин она смогла развернуться вовсю, и многие уже просто поувольнялись с телевидения, потому обращалась она с подчиненными, как с крепостными девками – могла в случае чего и за волосы оттаскать. Но Варя, очаровательная ведущая новостей, ее просто боготворила. Давно уже ходили слухи, что Катя сделала ее своей любовницей. За секунду до выхода в прямой эфир Варя замешкалась, и начальница сделала страшную рожу, погрозив кулаком. Так что новости кукольная дикторша начала с выражением ужаса на лице.

Но тем не менее все узнали о том, что единственный (будем надеяться, пока) мужчина на земле объявился-таки! И именно в нашем городе. Были бурные овации, цветы, банкеты… герой с почестями отправился в столицу. Так что, дорогие женщины, не падайте духом! У нас появилась надежда. Не отчаивайтесь, не опускайте руки – возможно, следующий мужчина объявится уже завтра!

И все в том же духе.

Рейтинги были просто ошеломительные – такое было ощущение, что весь город смотрел сейчас их передачу.

По крайней мере, так сказала Катя, а то, что сказала Катя, нельзя было не воспринимать как истину в последней

инстанции. Причем воспринимать надо было с выражением восторга на лице – она все умудрялась каким-то образом замечать и не пропускать.

Эфир закончился, и Варя вышла из-за стола, подошла к оператору и попросила закурить. И тут же ураган черных волос и голоса на самых высоких нотах обрушился на нее слева – (и это не предвещало ничего хорошего).

– Ты мне чуть эфир не завалила! Что это за постоянные заикания в камеру? Что за выражение лица??

– Кать, да я… извини пожалуйста, это…

Оператор благополучно отошла от эпицентра взрыва, уже заранее зная, что дело кончится слезами. И знала, чьими.

– Убери сигарету! Что за дымовал в студии! – сигарета тут же была сломана, смята и полетела в угол. И в тот же момент Катя схватила ошалевшую девушку за грудки и потащила вон из комнаты.

Оператор и редактор стояли рядом и переглянулись. У первой были в голове какие-то мысли, нечто похожее на то, что она испытывала в детстве, когда обижали какую-нибудь уродливую девчонку в классе – нечто похожее на чувство справедливости. Чувство, что, кроме нее, этого никто сделать не сможет. Не сможет помочь.

– Может, это уж слишком? – осторожно заметила она в сторону редактора, которая стояла и курила, гладя в окно. – Может, надо как-то вмешаться?

Та пожала плечами, всем своим видом, даже не поворачиваясь, показывая, что она с этим никак не согласна, но дело ее – тридцатидвухлетней, разведенной и, прямо сказать, не слишком уж привлекательной Лизы Агафоновой, пусть делает что хочет.

Это всегда и подводило Лизу – она слишком робко заявляла о себе, и поэтому ее никто никогда не поддерживал, а иногда доставалось и самой. От тех же хулиганов.

Вторая же, та, что курила в окно, думала сейчас совсем о другом. О том, что у нее никогда не было детей. А теперь, скорее всего, и не будет. Она, взятая сюда по протекции Катьки, которая была ее родственницей, также была и мусульманкой. Как и ее муж. Она беременела много раз, но всякий раз оказывалось, что это были девочки. И муж заставлял ее делать аборты всякий раз, как это узнавалось. А узнавал он всегда. Потому что сам был врачом. И все контакты в городе у него были схвачены по этой части. Она много раз думала, как это только этот ублюдочный козел мог вообще помыслить в свое время стать врачом. Теперь его не было. Как и ее отца, который довлел над ней всю ее сознательную жизнь. Их обоих она ненавидела и боялась. Ее работа на телевидении была первым шагом к свободе. Они, конечно же, все были против. Но она не собиралась сдаваться, пусть и ценой жизни. Сначала делала все украдкой. Однажды она прочитала нашумевшую книгу о той мусульманке, которую пытались сжечь родственники и даже пыталась отравить собственная мать, только за то, что она лишилась девственности до свадьбы. Именно после прочтения этой книги ненависть взорвалась в ней красным грибом – с такой силой, что она твердо решила убить мужа. И сделать это с особой тщательностью, чтобы комар носа не подточил. Ибо развестись ей, конечно же, не позволил бы никто и никогда, сколько бы ей ни было лет. Кончить жизнь самоубийством, – это да, это пожалуйста – а вот развестись и попытаться хоть немного пожить нормальной жизнью – это нет. Не на тех нарвалась, красавица.

Но потом он исчез. И разом исчезли все проблемы. И нет – она нисколько не горевала его уходу. И не только его, а и вообще всех мужчин в частности. Пропадите вы все пропадом!

Оператор подошла к ней и положила руку ей на плечо. Она этого даже не заметила. Шел второй месяц БЕЗ

Глава 6. В Кремле

Они летели над городом, в котором ему никогда не приходилось бывать. Сам не зная почему, он воспринимал его как живого розово-серого монстра, который равнодушно заглатывает в себя и изрыгает обратно всех, кто только пожелает сам быть переработанным на блевотину. А вот теперь он сидел и смотрел на московские огни из окна вертолета. Никогда в своей жизни не думал он, что попадет сюда так странно… ну в крайнем случае, в купейном вагоне поезда, если не жалко будет лишней тысячи рублей. А теперь он – последний мужчина на земле, и его везут неизвестно куда, в ночи, и он не может видеть собравшуюся внизу огромную толпу, и все они смотрят вверх, глядя на огоньки вертолета, слыша стрекочущий звук лопастей, зная, кто и зачем это летит, но пока не зная, или только догадываясь – куда. Не знает он и то, что метро прекратило работу, потому что ни одна женщина раньше не допускалась к управлению подземными поездами. И теперь, когда работницы метро и водители трамваев в спешке обучались, всему городскому населению, около десяти миллионов, приходилось путешествовать на машине. И были пробки. И были страшные аварии. Ибо за руль машины мужа или любовника теперь сели все, кому не лень, а кому в такой суматохе было до проверки документов и прав? Они все еще торопились в свои красивые офисы со сплит-системой, чтобы усесться за мониторы, подсчитывая никому уже не нужные цифры, чтобы включать радио, из которого вместе с последними хитами Мадонны и Рианны давно звучали призывы «встать к станку». Ибо запасы продовольствия постепенно исчезали, а кормить оставшуюся половину населения Земли было нужно. Притом срочно. Желудок ведь не ждет. Пока еще призывы были добровольными. Так что офисные сотрудницы, чьим трудом всю жизнь было кликанье мыши, подбивание баланса и поиск туфлей в ТЦ «Европейский», воспринимали новую жизнь с весьма смешанными чувствами. Им стало тяжелее жить – и однозначно вскоре жизнь собиралась стать еще хуже. Кто, кто будет убирать и печь хлеб (ну ладно, печет пусть хлебопечка Ровента), ловить красную рыбу к их столу, добывать уголь и электричество? Кто будет таскать сумки от дверей супермаркета до багажника, в конце-то концов? А кто теперь будет покупать шубки? Ах, хотя теперь это все так неважно… кто же будет действительно зарабатывать? И офисные женщины, девушки и бабушки с тоской вспоминали недавнее время. Своих котиков, зайчиков и пузиков.

В Москве были самые большие в России запасы еды и алкоголя. Провинция это хорошо понимала. И как никогда актуальным было это слово сейчас – понаехали. Ажиотаж был в ночных клубах, и московский воздух огласился звуками пьяных песен, исполняемых как москвичками, так и не очень; они высыпали на улицы с бутылками шампанского в руках, каждую ночь, без праздников и выходных, и это было несколько необычное зрелище даже для ко всему привыкшей и равнодушной столицы. Оказалось, и эти улицы, видевшие последнего русского царя и последнего президента несуществующей более страны, еще можно чем-то удивить. Они напивались и заблевывали улицы. И не всегда находился кто-то, кто мог убирать блевотину. И она высыхала и подтаивала вместе со снегом.

Но он ничего этого не видел, потому что уже стемнело.

Женщина за штурвалом вертолета пока что с ним не говорила, возможно, потому, что и у нее перед глазами стояла эта картинка – может, отдельными дергаными кадрами, как у него в голове, а может, замедленно или, наоборот, убыстренно, как в драмах или комедиях. Но руки у нее не тряслись. Видимо, подумал он машинально, она служит в армии и много уже чего насмотрелась за эти месяцы. (она

действительно служила в армии, а еще и ко всему – в полиции, ведь рук теперь везде не хватало, и за некоторое время ей пришлось повидать некоторое количество выцарапанных с мясом глаз и порезанных маникюрными ножничками глоток… сломанных длинных пальчиков с наращенными ногтями… так что в общем-то, смерть мэра не очень задела тонкие струны ее души, она даже успела подумать, что умерла Анна Сергеевна очень даже легко и совсем не мучилась… но последний мужчина на земле этого не знал).

Все-таки она заговорила первой – уж очень было любопытно.

– Откуда ты такой взялся?

– Оттуда.

– А чего грубый какой?

– Ничего.

– Ну чего ты теперь, зациклишься на том, что ты видел? Ты же мужик! Хочу сообщить тебе новость – это не первый, не единственный и не последний случай – если ничего в ближайшее время не изменится. А ничего, если хочешь знать мое мнение, не изменится.

– Я просто, видимо, не в курсе, как у вас тут все. Каждый день кого-то с крыши скидывают? Тем более начальство? – серьезно спросил он.

– Ну, каждый не каждый, а убийств и самоубийств просто волна. Я не знаю, с чем это сравнить. Насколько я знаю историю, такого никогда и нигде не было. Девки просто сходят с ума… ну… некоторые. Да-да. Психушки переполнены. А что начальство убили… ну что начальство….? Значит – такое начальство. Сейчас разговоры короткие. Это все только думают, что женщины дипломаты, а на самом деле… Ну, ты знаешь. Не маленький. Жестокие мы.

Она сверилась с навигатором.

– Но почему они это сделали? Что она им сделала? – спросил он.

– Дурень, что ли? – скривилась она. – Ты серьезно спросил или как? А то ты не знаешь, как, зачем и почему. Как это бывает… они хотели оставить тебя себе… так сказать, для внутреннего пользования…

У него по спине побежали мурашки, хоть это и был тот ответ, которого он ожидал, это было сказано с таким же спокойствием, с каким она говорила об этой недавно увиденной им сцене. Он не был тепличным мальчиком, однажды в драке, в которой он тоже участвовал, убили одного его друга, но это была оправданная агрессия, это были мужчины. А тут… можно сказать, ни за что ни про что…

Хотя нет. Она была на сто процентов права. И если бы он не успел залезть в вертолёт, еще и не известно, где и как бы он закончил свои дни.

– Ну, понимаешь… – продолжала она. – …молодые… неразумные… кровь играет… так что ты хотел… представь, они знают, что есть мужчина, мужик, с настоящим живым теплым… ну, ты понимаешь… а гормоны-то играют, никакой вибратор тебя не заменит.

Он покосился на нее и покачал головой. Что, если и она вдруг захочет оставить его для «внутреннего пользования»? Нет, это, конечно, дико смешная мысль, потому что он же не будет сопротивляться, но просто вся эта ситуация сама по себе дикая, настолько, что появляются такие мысли – вот например она захочет оставить его себе, вдруг, и он начинает с ней драться…. Ха! А если она еще и сделает его, вот будет позор-то – какая-то она уж очень накачанная, хоть и толстая, наверняка проводит в спортзале полно времени, – не меньше пары часов в день, это точно – а он, хоть и ходил в школе в секцию карате, явно не умеет ничего, ну может только случайно сломать нос гопника вечером после пьянки у подъезда.

Ладно…

Чтобы как-то отвлечься, он стал смотреть вниз. Под ними лежала ночная Москва. Это было потрясающе красиво – сотни тысяч огней, река, отливающая золотым в вечернем свете, дома-свечки и шпили высоток – горы стекла, железа и бетона. Где-то люди. Сколько же он упустил, ни разу не побывав в таком месте! Постойте-ка. Только кажется, или огоньков должно быть больше? Ему и в голову не приходило, как он прав, ибо того, что представлял из себя этот город раньше, он уже никогда не увидит. Потому что когда-то это были не сотни тысяч огней, а миллионы. И многие окна погасли навсегда… мир изменился безвозвратно, и всем теперь управляют те, кто в большинстве своем не был создан для управления – вообще не был создан для чего-то, кроме каблуков, кафе и перелистывания глянцевых журналов.

Москва была сверкающей и равнодушной. Где-то там спали люди… может, и не спали… наверняка нет… ведь его появление наделало шума. Интересно, видят ли они сейчас меня, подумал он.

– А куда мы? – спросил он, не отрывая взгляд от панорамы внизу. Пытался что-то узнать, но ничего не узнавалось. Во рту был мерзкий вкус блевотины.

– В Кремль, куда же еще, – усмехнулась девушка.

– В Кремль? Ого-го!

– Жить там теперь будешь. Будешь президентом планеты! Ха-ха-ха!

Он нервно засмеялся вместе с ней. Скорее всего, она обязана ничего ему не говорить либо просто ничего не знает. Ладно, это, впрочем, очень скоро выяснится. А вот то, что происходит что-то очень странное, и все идет не так, как должно быть – это ему очень и очень не понравилось. Как бы ни были и ни будут приветливы и добры женщины вокруг, он чувствовал какую-то полосу отчуждения. Словно он был вообще первым человеком на свете – ну, кем-то вроде Адама, вынужденного впервые в жизни идти из пещеры добывать себе пропитание – охотиться на мамонта и разжигать костер.

Он внимательно посмотрел на ее спокойное, ничего толком не выражающее лицо. Она посмотрела на него и ухмыльнулась. Отблески московских огней были в ее глазах. А что-то такое же первобытное – в улыбке. В первый (но не последний) раз в жизни захотел он узнать, о чем думают женщины. О чем вот она думает сейчас – мускулистая солдатка с маленькой косичкой сзади. Солдат Джейн прямо. Он попытался представить, как она громко стонет под его ритмичными движениями – и не смог. Слюна застряла где-то в горле. Он поспешно отвернулся. Да что же это такое?

– Подлетаем, – сказала она.

Здания внизу стали расти. Она собирались садиться на крышу невысокого здания за стеной у Красной площади. Теперь-то он все узнал, хоть и смотрел с необычного ракурса. Между тем у стен Кремля начал собираться народ. Она проследили вертолет глазами и теперь просто собрались поближе. Чтобы быть в курсе всех событий. Хотя пока что посвящать их в эти события наверняка никто не собирался.

Он, шатаясь, вышел из вертолета. Народу, к его удивлению, его встречало совсем мало – и это были, как он не сразу заметил, одетые в форму автоматчицы. Он даже как-то обиделся – где толпы и цветы, почему его встречает конвой? Он свободный человек, неужели они думают, он собирается куда-то убегать? Стало немного противно, но потом он плюнул на все и вдруг понял, как же ему хотелось курить… Распихать бы всех их по домам, пусть идут к детям, в какую войну они тут играют? Что за маразм?

– У тебя руки трясутся, будто ты идешь на вручение Оскара, – сказала солдатка из-за штурвала. Он не мог не улыбнуться.

– За главную мужскую роль…

– Точно!

Он стоял и просто смотрел, как они приближаются. Они обступили его полукольцом, он обвел всех взглядом, развел руками – здорово, мол, девчонки! Что-то говорить не хотелось. Он вдруг понял, как они напряжены. И что кому-то его появление доставляет радость, а кому-то не очень… все это совсем сбивало с толку.

– Вот. Привезла, – сказала пилот. – С ним вроде все нормально – адекватный.

Одна из женщин в форме – с большим

количеством звездочек на погонах – кивнула и сказала, обращаясь к нему официальным голосом, без улыбки – добро пожаловать в Кремль. Президент уже ожидает вас.

– Президент? – забыл поздороваться он. – так он…

– Президент Сергеева. Людмила Геннадьевна.

Он почувствовал и разочарование и облегчение одновременно – значит, он все же главная сенсация. Ну а в том, что президент теперь бывшая жена президента – в этом-то никакой сенсации не было.

– А-а. Понятно. Ну ведите, коль не шутите. (что у вас тут за новые порядки? колотилось в голове. И так и не отпускала мысль про дикую театральность всего этого – они ведь женщины! Всего лишь… женщины! И вот он идет в середине автоматной колонны из одних сплошных существ женского пола. И хоть бы одна среди них была хорошенькая. Вертолетная девица по сравнению с самой красивой из них – просто богиня).

Когда его вели по крыше к выходу на лестницу, он попытался с ними заговорить. («а что, девчонки, вы всегда теперь с автоматами ходите?») но одна из них покачала головой, и он понял, что они не настроены флиртовать. Ну да бог с ним. Он был уверен, что президент окажется поласковей.

Его вели длинными коридорами Кремля. Почему-то было темно, хотя он с самого детства верил, что в этих зданиях свет горит чуть ли не круглосуточно – да и к тому же могли бы уж расстараться по поводу приезда дорогого гостя. Но спрашивать он ни о чем не стал. Волнение уже совсем прошло, а на место него пришла какая-то разочарованность. Может, он не такая уж и знаменитость в этом новом мире? Или – еще того хуже – эта мысль вдруг внезапно пронзила его – может быть, он здесь вообще лишний? А?

В коридорах было темно, и он не успевал ничего заметить. Шли они очень быстро – почти бежали. Видимо, их торопили. Но все никак не могли дойти. У него уже кружилась голова от этих поворотов и переходов. И все это время никто из его конвоиров не проронил ни словечка. Как женщины могут быть такими молчаливыми, да еще и рядом с живой сенсацией, у него в голове не укладывалось. По логике вещей, она уже давно должны были расцеловать его и понести на руках. Потом он вспомнил, что они все выглядят, как бучи, и внутренний голос умолк. Мозг переваривал, пережевывал ситуацию.

Наконец, они остановились перед какой-то дверью с огромной ручкой. Главная посветила на нее. Они пропустили его вперед, сами зашли следом. Всего в комнате их было что-то около восьми человек. Не считая президента, как они ее тут все называли. Нет, не так – Госпожа президент. Автоматчицы выстроились полукругом позади него. И так и стояли молча весь разговор. К концу которого он и забыл, что они вообще есть в комнате.

Госпожа президент сидела в огромном кресле, напоминающем трон. На еще более громадном столе горело множество свечей. Из-за этого ее лицо казалось лицом старой ведьмы, которая, как ни пытается замазаться всякими молодильными кремами, становится только гаже и гаже. Хотя, наверно, она такой и была… прическа у нее была «под Ангелу Меркель», губы накрашены ярко-красным, не в меру румян, будто сегодня праздник, в руке какая-то склянка, которую она вертела в руке. Он знал, что ей под пятьдесят, но одновременно ей могла быть и сто пятнадцать.

Но с первыми же ее словами это впечатление рассеялось. Она была – само гостеприимство. Поднялась из-за стола, протянула ему руку и с лошадиной, а оттого смешной, улыбкой, сказала:

– Добро пожаловать, молодой человек! Мы вам очень рады!

– Здрастье, – улыбнулся он, пожимая ей руку. Ну мог ли он предположить еще пару-тройку месяцев назад, когда сидел с друзьями в баре перед новым годом, что скоро будет трогать за руку вот эту вот сухонькую тетку из телевизора? Глаза непонятного цвета внимательно смотрели на него, но в них не было ни капли негатива – чистое любопытство и восторг. Впрочем, ученый тоже вполне искренне восторгается только что разделанной лягушкой под микроскопом.

– Вам мешают девочки? – спросила она, и он неопределенно пожал плечами. На самом деле ему было совершенно все равно, кто там стоял у него за спиной. Он наслаждался ситуацией, как когда-то фильмом «Автостопом по галактике».

– Ну ладно, пусть остаются. На самом деле они мне нужны. Так же, как и вы.

– А почему меня встречали именно они?

– Потому что это в ваших же интересах. Для вашей же безопасности. Я потом покажу вам картинку с наружных камер наблюдения – вы просто удивитесь, когда увидите, сколько народу может вместиться на Красной площади.

Она жестом пригласила его садиться. Сцепила руки замком и опять улыбнулась. И не прекращала улыбаться еще очень долго. Он сел напротив нее и стал ждать продолжения. Но его не последовало. Она все так же сидела и улыбалась, и, если бы ее глаза были не открыты, он бы наверно поставил бы пару тысяч, что она просто так спит. Ну а что, важные новости вызывают у людей разную реакцию. Он смотрел на нее. Тени колыхались у них на лицах. Она улыбалась. Он пытался улыбаться тоже. Когда это стало невыносимо, он спросил:

– А почему тут у вас так темно? За электричество-то платите, или как?

– Нет, мальчик, – грустно улыбнулась она. – Теперь не надо платить за электричество. С ним вообще трудно разобраться в эти нелегкие дни. Я вот просила Светку только сегодня утром что-то сделать, она вроде возилась весь день, а потом – бац! – и вылетели пробки! Ну как вот в таких условиях работать, ты скажи! Электрики – настоящие электрики – теперь на вес золота. Мы готовы платить им огромные деньги, но их попросту нет. Или сантехников! Ты вот представь себе женщину-сантехника! Представил? Вот и я не могу.

(господи, ну ты и болтливая, подумал вдруг он)

– А я могу, в какой-то порнухе видел, кажется. А вы уже все про меня знаете?

Она пожала плечами – это и так было понятно. А также по этому нехитрому и одновременно высокомерному жесту, который удается всем богатым людям, он понял, что можно было и не сообщать об Анне Сергеевне – обо всем этом было доложено уже с первой секунды после происшествия.

– Конечно. Ее не допускающий возражений тон забавно напомнил ему мать.

– А кто-нибудь собирается что-нибудь сделать по поводу происшествия на крыше?

– А что мы должны сделать?

– Наказать виновных. Так нельзя. Это уже хаос. Анархия.

Людмила Геннадьевна подошла к нему и дружески похлопала по плечу. Ничего, мол. Не твое это дело.

Запах духов у нее был приятный. Но в общем, она была… какая-то никакая. Картонная будто. Он все смотрел на нее и никак не мог понять, из каких эмоций она состоит. Гнев? Не, не похоже. Страх, волнение, что вот сейчас он станет и грозным голосом начнет всех тут изобличать (в чем? Ну, раз уж он в этом осином гнезде политики, то просто обязан кого-нибудь изобличить, как в лучших сериалах про копов…). Да, она врет (он смотрел пару эпизодов «Обмани меня» и мнил себя великим экспертом по части бегающих глазок и нервных подергиваний разных частей тела). Интересно, а она сейчас вот так же пытается меня раскусить? Хотя чего там раскусывать? Я и так пришел к вам – готовый – на блюдечке.

Тут она взяла его руку в свою и внимательно посмотрела ему в глаза. Ну что ты там увидишь, господи? Они чисты, как горшок ребенка,

страдающего запором.

Он вдруг захотел, чтобы у него было время. Хоть немного времени, чтобы отдышаться и подумать. Почему все происходит так быстро?

А разве у тебя не было времени подумать, пока ты сидел там взаперти у себя в Энске? – спросил кто-то в голове. И тут же пришел ответ. Нет – времени подумать не было. Не было, потому что он вообще не думал в это время. Даже и не собирался. Просто ел, спал и трахался с Лариской.

Лариска. Это воспоминание (ха, уже воспоминание? Словно с тех пор прошло тысячу лет, но ведь он видел ее только вчера!) вспыхнуло где-то посреди головы, как красная полоса. Так же моментально ушло. А может, не ушло, а просто затаилось. Чтобы, когда он останется наедине со всеми этими мыслями, приползти снова. И он сразу забыл. Потому что было противно аж до дрожи. Не любил он вспоминать. Ничего вообще вспоминать не надо. Но, зазудел противный комариный писк в голове, тогда может и думать ты ни о чем не хочешь? Ну а что я один могу сделать? Да и нужно ли вообще?

– Ну и что ты хочешь, мальчик? – вдруг спросила она.

– А? – он поднял на нее глаза, и тут она опять так напомнила ему мать, что он сильно вздрогнул. Все морщины на ее лице располагались так же, как он запомнил их на том лице. Лице и руках, некогда дающих силу и защиту, а потом жалящими, и калящими, и проклинающими.

– Хочешь-то, говорю, чего?

– Ответов на вопросы.

– У меня их сейчас не больше, чем у тебя, а точнее сказать – совсем нет. Что ты реально хочешь? На данный момент.

– Ха! – он почесал в затылке. – А вот об этом я и не подумал что-то.

Было как-то совсем неуютно. Не в первый и далеко не в последний раз почувствовал он себя изгоем. А если они навалятся все сразу? Он же не будет сопротивляться автоматам Калашникова? И что они с ним сделают?

– Чего пришел-то?

– Привезли же…

– Все так. Но если бы ты не показался, тебя никто никуда бы не привез еще сто лет. Или совсем бы не привезли. Но вряд ли бы ты это выдержал. Не просидишь же всю жизнь в пещере, правильно?

– Конечно. Вдруг выйдет новый Айфон, пока меня не будет?

– Это очень смешно. Но это все для твоего же блага!

Что – это? А вот что, интересно, для него является благом? Что вообще такое благо для всех людей – всех вообще, как человечества, и каждого в отдельности? И вот лично для него, парня из города Эн, в пятнадцати часах езды на поезде от Москвы? Когда-то он думал, что нашел ответ. Но сейчас ведь она скажет ему совсем другое. Счастье у каждого свое. Просто расплачиваются за это все по-своему – кто-то полной монетой, а кто-то по акции в течение сезонной распродажи.

– Я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться. Да и к чему отказываться? У тебя будет другая жизнь. И она тебе понравится.

Он молча выслушал ее – понял – отказаться, действительно, было невозможно.

А потом все замелькало перед глазами, как в окнах скоростного поезда Сапсан из Питера в Москву, только вот поезд этот мчался куда-то гораздо дальше, чем между двух столиц. И набрал гораздо большую скорость, чем это было положено по законам физики.

Все изменилось

Глава 7. Лена

Лена Семенова сидела посреди картофельного поля и плакала.

Нет, она плакала не потому, что четыре месяца назад увидела новости по телевизору. Кстати, до того момента она вообще новости по телевизору не смотрела. Она готовилась к ЕГЭ. Как иногда ворчала ее мать, ее вообще в мире ничего не интересовало. Но это, конечно, была неправда, потому что Лене было только семнадцать, и интересовали ее совершенно различные вещи. Кроме, может мальчиков, что был странновато, но это уже дело десятое. Другое дело, что ничем не интересовалась, скорее, ее мать – и уже давно. Она могла проявить живой интерес к миру только тогда, когда у нее почти совсем ничего не оставалось на дне пивной бутылки. Лена знала, как выжить в семье алкоголиков и не свихнуться, где-то с возраста семи-восьми лет. Так что на мамашины выкрутасы она смотрела спокойно. Помогать ей было уже поздно. Так что Лена просто не приходила домой, когда это требовалось. Мать не ругала и не била ее. По сути, она была, в общем-то, доброй женщиной. Только ей однажды не повезло. За это, наверно, никого в мире винить не стоит. Если бы везло всем – не везло бы никому. До этого Лена как-то вдруг дошла сама. Это простая экономика, сынок, с невероятно умным видом говорил Рэнди Марш из «Южного парка», попивая пиво. Я в ней ни хрена не понимаю, но так она работает.

Она сидела прямо на сырой земле, машинально ковыряясь в ней огромным гаечным ключом, по-детски хлюпала носом – и все же ни на секунду не прекращала думать.

Но пусть я ни черта не понимаю в везении, если случившееся под Новый год им не было. Может, какие-нибудь боги услышали ее застарелые, заржавевшие, как дверные петли, молитвы? Но молилась ли она вообще когда-нибудь? Пару раз мама водила ее в церковь, она была даже крещеной, но все-таки считала, что все это ерунда. Она скорее была готова поверить в коммунизм. А что, ведь хорошая же была идея. Только людская жадность как всегда все испортила. Она неоднократно спорила по этому поводу со своей учительницей по истории. Та пыталась доказать, что коммунизм невозможно применить на практике, что семьдесят лет истории нашей страны доказали это вполне наглядно. Но в глубине души Лена считала, что все это – из-за мужчин. Они слишком жадные и отвратительные, в основном пьяные животные, каких она нагляделась предостаточно среди собутыльников отчима и в своём районе, да даже в своей школе и в классе. А теперь вот, когда никого не осталось, всякое может произойти. Неужели женщины не смогут разумно управлять этой планетой?

Она высоко подняла гаечный ключ и с силой опустила его на огромный ком рыхлой земли. Ком с готовностью развалился на мелкие крошки. Хорошая тут земля. Ее отец понимал в земле. Любил ее. Не модно сейчас быть крестьянином, конечно, (по крайней мере, было до недавнего времени), но она понимала отца. Она всегда его помнила. Его шершавые руки, грязь под ногтями, запах пота и совместные обеды за огромным столом в деревне, его теплые объятья, сигаретный дым на крыльце, когда он сидел там, уставившись вдаль и о чем-то задумавшись. Господи. Да она могла с ним о чем угодно поговорить. Как они смеялись вместе. Мама никогда не понимала ее шуток, а отец хохотал до упаду, даже если эти шутки были глупостями семилетнего ребенка. Он был ей другом. Единственным другом за много-много лет. Она все помнила. Его серые глаза, которые, к сожалению, она не унаследовала, а ей всегда так хотелось. У нее самой были карие. Мамины. А еще длинные волосы, которые она из упрямства не хотела стричь. Частенько она забывала их и мыть, но, чтобы беспокоиться о таких мелочах, надо быть менее задумчивой, и погруженной в себя, чем была одиннадцатиклассница Лена Семенова из Энска.

Она посмотрела на свои ногти – ну точно такие же грязные, какие бывали у отца летом после долгого дня работы в поле. Потом с отвращением перевела взгляд на гаечный ключ, который и был сегодня причиной всех ее несчастий. А может, причиной было то, что она была слишком слабой, чтобы вообще долго держать его в руках.

Может, она и разбиралась

в истории, и даже собиралась сдавать по этому предмету ЕГЭ, но в том, какими тяжелыми могут быть сельские будни городской девчонки, она убедилась по-настоящему только сегодня.

Лена Семенова была трактористкой. И сегодня ей надо было вспахать поле, чтобы там могли потом засеять картошку. Она научилась водить трактор совсем недавно, она даже не умела до этого водить машину и вообще редко к ней подходила, но как водить трактор, научиться ей пришлось. Вообще, вождение трактора было последним делом, которое могла прийти ей в голову еще полгода назад, это было настолько странно, что она до сих пор смеялась про себя, когда думала об этом, но привыкнуть уже привыкла. Ведь человек может привыкнуть абсолютно ко всему. Вообще, жизнь не такая уж плохая штука, а если толком разобраться, то, может, ничего в ней никогда не происходит случайно. А если ты при этом пока не потерял способность смеяться – тогда можно примириться вообще с чем угодно.

Про экзамены в школе она больше не думала. Теперь это было не нужно и не важно. Она собиралась поступать на исторический факультет университета в Энске, но кому, скажите на милость, могут теперь понадобиться историки? Записи об этом важном событии, которое произошло с человечеством, сделают другие люди. В других городах. В другой жизни. А ей теперь было уже не до этого. Теперь для них с матерью встал простой, но самый важный вопрос – как выжить. Вернее, встал для нее – за них обоих. Ибо мать, похоже, в последнее время соображать совсем разучилась. Она визжала и грозилась прихлопнуть Ленку как муху (она так и сказала – «я тя прихлопну как муху, сопля малолетняя»), но еду доставать стало сложновато для тех, кто не умел ничего делать, а просто жил на пособие от государства. Еду – не говоря уже о выпивке, цены на которую вдруг взлетели до небес. И когда мать впервые за много лет протрезвела, она согласилась переехать в деревню к тетке, которая позвала их с Леной жить к ней. Но в деревне нужно было работать – и работать хорошо. Иначе ничего не получилось бы. Нужно было хоть что-то уметь. Мать, у которой до сих пор по утрам тряслись руки, все же пошла работать дояркой. А дочь, которой на собрании в местной школе объяснили – объяснили большие, толстые, взрослые тети – что люди, выполняющие самую тяжелую, но нужную работу, и без скидки на возраст, будут получать больше всего еды – дочь пошла осваивать трактор. Тетка отговаривала ее, но обычно пассивная Лена тут заупрямилась. Она пойдет учиться на тракториста – и ничего тут не попишешь. Она умела рассуждать – математика в школе ей тоже давалась неплохо – и посчитала, что при достаточном усердии с ее стороны они смогут получать не только еду, но и даже какие-то деньги. Зимой она училась и еще водила грузовик. Хотя каждый раз, подходя к нему ближе чем за два метра, она пугалась огромной машины, как страшного зверя, она боялась водить, и тут было ничего не поделать, но работать было надо, и тут тоже было ничего не поделать… она возила в город зерно, возила коров и продукты, возила людей, когда их больше не на чем было везти, а теперь вот ей надо вспахать это дурацкое поле! Она неплохо справлялась до последнего момента – до сегодняшнего утра, когда ее трактор вдруг особенно сильно зарычал и отказался работать. Она встала на нем посреди поля и стала пытаться завести его. Снова и снова. Но уже понимала, что ничего не может сделать. И тогда она заорала на него. Заорала матом, забористым, крепким, которым владела в совершенстве, хоть ей и не приходилось пользоваться им особенно часто, который впитала с молоком матери вместе с русским языком – в качестве бесплатного бонуса – который знают и любят люди со всех уголков нашей необъятной родины, бережно хранят и передают из поколения в поколение, как драгоценный фамильный брильянт. Потому что он и правда помогает. Что бы ни случилось. Вот и ей стало легче. Хоть и смешно орать матом на трактор, но это как-то примиряло с действительностью. Она вылезла из кабины, открыла капот и посмотрела на переплетение железяк, проводов и клемм. Когда она училась вождению трактора, их также обучали и ремонту при возможных неполадках. Она только начала постигать эту премудрость, но тут – слава богу! – причина нашлась сразу. И для этого требовалось только провернуть пару гаек. Провернуть, открыть, приладить, закрыть, завернуть обратно. Простой алгоритм. Ничего сложного. Да только вот этот дурацкий гаечный ключ! Он ни в какую не хотел проворачивать эти гайки. Гайки были огромные, гаечный ключ и того больше, и, как она ни старалась – а старалась она изо всех сил – он не хотел поворачивать гайку ни на миллиметр. Ни одну.

Вот тогда-то она села на землю и заплакала. Иногда не спасает даже мат.

– Долбаный, долбаный, долбаный трактор! Долбаный колхоз! – орала она дрожащим от обиды голосом. И оттого, что ее голос был таким противным, было еще обиднее. Она плакала и просто не могла остановиться. Весь мир, все эти новые женщины и новый уклад их жизни, были так далеко. В этот момент для нее все были так же далеко, как и пропавшие мужчины. Где-то там, за дальними далями. А тут оставалась только она одна. С этим дурацким, ничего не меняющим пониманием, что ей была дана работа и она с этой работой не справилась. А ведь она любила не только один хлеб, не только молоко, но и конфеты, и шоколадки Марс, и «Кириешки» со вкусом красной икры. Где теперь все это? Будет ли у нее все это еще хоть когда-нибудь?

Был апрель. Снег уже растаял, но земля была еще холодной, и ее задница замерзла от долгого сидения на ней. Заднице было наплевать на Ленины проблемы – у нее были свои.

И недавно прилетевшие птицы пели над ее головой, словно издеваясь.

Она в сердцах швырнула ключ на землю и медленно побрела в сторону деревни.

Глава 8. Соня и Маша

– А-А-А-А! – вопль, от которого могло взорваться сердце, разбил тишину. Наташа резко вздрогнула и проснулась от собственного крика. Она принялась рвать на себе волосы. – А! А! А! что это! было! Господи, кошмар какой!

Вокруг нее клубилась абсолютная темнота, и она слышала только свое собственное ужасное напуганное дыхание. Голая грудь в бешеном ритме поднималась и опускалась, она никак не могла успокоиться. Она не помнила, где она и что с ней, помнила только одно – что Сережу убили. И не просто убили, а запытали у нее на глазах, а она, связанная, ничем не могла помочь ему. ОНИ заставили ее смотреть. Она видела самое ужасное, что только можно сделать с человеком, она снимали с него кожу и посыпали его окровавленное мясо солью, прижигали каленым железом его глаза… вырывали крючьями ребра…. Она видела все самые давние ее страхи, и она умоляла убить ее вместе с ним… только чтобы не было так больно… а они хохотали и говорили, что вот сейчас придет и ее черед, и она тоже умрет не легкой смертью… они и для нее придумали свои особые десерты… значит, зря он пожертвовал своей жизнью ради нее… а она все смотрела на то, как лопались его (любимые) глаза, как сходила клочьями кожа, которая была такой бархатной и прохладной по утрам, и такой горячей, когда они занимались любовью… Сереженька, ее Сереженька, ее душа, ее мир, ее

неизбывная любовь. Ее плоть и кровь сходили вместе с его. Как же он кричал… но она кричала больше. Ибо очень хотела смерти, а смерть все никак не приходила…

– Ты что, любимая? Что ты, что ты?! Тише, девочка моя, ну успокойся. Успокойся. Не надо, все уже прошло. Тебе сон плохой приснился. Ну-ну, не надо. Иди сюда, иди ко мне под мышку.

Волна кипящей, оранжево-зеленой радости затопила ее! О боже! Он здесь, он рядом, он живой! Мое чудо, господи, господи, господи! Она повернулась на зов. Протянула к нему руки, совсем как маленькие дети тянутся к матери, прижалась так крепко, как только это может быть, и он держал ее… просто держал… покрывал поцелуями ее лоб и волосы, ее счастливые, но все еще испуганные слезы, гладил по спине… гладил по спине и плечам – так, как это умеет делать только он – ее любимый, любовь всей ее жизни. Ее Сережечка.

Она даже не могла ничего говорить, так она была рада. И только довольно похрюкивала у него под мышкой, а он улыбался. А потом целовал ее. Целовал…

– Ничего не случится с тобой, слышишь! Сладкая моя, ты же моя, и я тебя никому никогда не отдам. Ничего не случится плохого. Это просто кошмар был.

О, так умел бормотать только он – и только для нее. Только это в жизни могло ее успокоить. С ним она ничего не боялась. Была самой сильной.

Ее всхлипы перешли в сладкие вздохи и сопенья. Засыпая рядом с ним, она вдыхала его запах, это был самый драгоценный аромат в мире, и она была счастливейшей женщиной на свете. Она до сих пор не могла поверить, что такое случилось именно с ней. Почему-то людям иногда сильно везет. И что бы ни случалось в их жизни с тех пор, как они встретились, она только смеялась трудностям в лицо. Она никому не завидовала, а ей казалось, что все завидовали ей. Может, это было и не правда, но ей было наплевать. Самое реальное в ее жизни – и вообще единственное что было в ее жизни и что она воспринимала по-настоящему серьезно – был ее любимый муж. Он был настоящим мужчиной во всех отношениях, ее абсолютный идеал, и он любил ее так, как мужчина в идеале должен любить женщину. И они всегда во всем были на равных. Но все равно втайне она относилась к нему как к богу и своему королю. Она безраздельно властвовал в ее сердце. Имеет ли значение что-то еще, когда тебе двадцать? Только лишь двадцать, а ты любишь кого-то больше своей жизни вот уже пять лет!

Все их знакомые говорили, что нельзя так сильно любить мужчину, но ей было наплевать, ведь она давно уже нашла смысл жизни.

Они познакомились в очереди у кинотеатра, он разговорил, рассмешил ее (какой же застенчивой и молчаливой была она тогда, но с ним как-то сразу все было легко), и они пошли в кино уже вместе. Это было ранней весной – вот как сейчас, и недавно у них была годовщина знакомства. Тогда, в марте, Сережка подарил ей цветы, а спустя несколько месяцев они поехали на Кавказ и долго бродили по пустынным горным тропам, курили траву, хохотали и фотографировали друг друга. Им никто не был нужен.

Иногда они ездили к теплому океану. Долго занимались любовью в маленьких тростниковых бунгало у берега, смотрели на нездешние звезды и бесконечно долго пили ром и друг друга. Она давно перестала читать книги – никакая мудрость этого мира ей была не нужна. Наверное, любовь делает нас старше и умнее, думала она.

Больше всего она боялась, что это все вдруг однажды закончится. Хотя это был подспудный страх, она не давала ему волю, но все же он всегда грыз ее маленькой отвратительной личинкой. Может, поэтому она так оберегала их семью от всего, что может случиться плохого. Она слышала, почти все мужья изменяют своим женам, и уже знала, что сможет простить ему и это тоже. Она, живя в родительском доме, и ложки не могла помыть самостоятельно, а тут научилась готовить, стирать, выполнять его маленькие прихоти. Это было самым большим удовольствием. Но она все-таки боялась. Может, поэтому ей вдруг приснился этот ужасный сон.

Но теперь она уснет еще слаще, изредка все еще вздрагивая от пережитого воспоминания.

А он будет рядом. Как ее личная китайская стена. И ничего с ней не случится. Никогда.

Утром она проснулась раньше него, и. как всегда, залюбовалась его красотой. Он не был ни худым, ни толстым – тело у него было как раз такое, как и должно быть у ее мужчины. Они с ним были одного роста. У него – широкие плечи. Мускулистый торс – он ходил в качалку. Ни волоска на теле и светлая поросль на ногах. Она иногда думала, что его следует поместить на страницы учебника по биологии за девятый класс, чтобы проиллюстрировать образец идеального человеческого тела. Когда она сказала об этом ему, он хохотнул – но комплимент определенно ему понравился.

Она стала целовать его лицо, покрывала нежными, прохладными, маленькими поцелуями. От этого он проснулся.

– Ммм… – она обожала его довольное, как у кота, мурчанье по утрам. Он лежал и позволял ей целовать себя. А сам наблюдал, как она это делает. Попытался притянуть ее к себе, но она со смехом успела увернуться. Убежала на кухню, откуда вскоре потянуло запахом блинов – он никогда не просил ее что-то печь, а иногда и сам мог побаловать ее по утрам, но она знала, что блины он любит. Позвала его ну кухню. Он не отвечал. Тогда она нетерпеливо побежала в спальню, чтобы увидеть его еще раз и стащить с него одеяло… но запнулась на пороге, увидев то, что совсем не ожидала увидеть.

Ее муж лежал без движения, открыв рот, из которого широким ручьем текла слюна, а глаза у него были совсем пустые и ничего не выражали. И при ее появлении ничего не изменилось. Она бросилась к нему в ужасе.

– Сережка! Ты что!

И при ее первом прикосновении все изменилось – он посмотрел на нее и опять был таким же Сережкой, ее солнцем, который любил блины и так крепко держал ее в постели во время секса. Сережа вытер слюну, и молча обнял ее.

– Что с тобой было? – отстранилась она, внимательно глядя на него.

– Ничего, а что, что-то было?

– Ну… ты сейчас так лежал, я думала, у тебя, может, какой-то припадок…

– Ты что, моя? Тебе показалось. Я просто задремал.

– Но у тебя глаза были открыты.

– Да ладно, тебе просто показалось.

Она посмотрела на него ещё раз, но ничего не смогла понять. Вроде бы все было так же.. но что-то неуловимо изменилось. То ли в выражении его лица, то ли в изгибе его улыбки, которую он теперь кривил по-другому.

Вот именно – кривил.

Она немного испугалась, помотала головой, чтобы отогнать видение, встала на кровати и потянула его за руку.

– Вставай, дорогой, там блины остывают!

Он встал неожиданно легко, почти не сопротивляясь, хотя обычно любил побесить ее по утрам, долго сопротивляясь процессу утреннего похода на кухню. Они шли, обнявшись за плечи. Он сжимал ее чуть сильнее,

(чуть больнее)

чем обычно?

Сели, и она налила ему крепкого чая (он пил только очень крепкий чай, почти чифирь, и специально научил ее заваривать именно своим особым способом).

– Ой! – вскочила она. – а про блины-то я и забыла! Сейчас положу тебе побольше.

Она встала и повернулась к нему спиной.

И тут начали происходить странные и ужасные события.

Она повернулась к нему – а его там не было.

Сердце словно пырнули ножом от ужаса. Как это? Что это, господи!

Он же только что был здесь! Она в панике затрясла головой. Что-то было не так. Ужасающе не так.

Она закрыла глаза и отвернулась. Потом повернулась снова – и он был там. Сидел и улыбался, как ни в чем не бывало.

«Ох, показалось», – выдохнула она. «Не буду ничего ему говорить, а то еще подумает, что у меня крыша съехала».

– Тебе с чем? – еще успела спросить она.

– С вареньем, наверное, – ответил он.

– Ага. На.

Поднося ему тарелку с блинами, она, широко улыбаясь, смотрела на него. И тут, словно под ее взглядом, он начал… расплываться. Нет, не так… бледнеть и тускнеть, как исчезающая голограмма. Начал… мигать.

Чувствуя, как к горлу подступает тошнота от вновь налетевшей паники, она отступила назад, оступилась на скользком линолеуме, не удержалась и упала. При этом она ударилась головой о край столешницы. Кровь потекла по шее и спине, но она не теряла сознание. Она смотрела на него. Смотрела и смотрела, не в силах оторвать взгляд.

А его голос, когда он пытался ей что-то сказать, вдруг взвился высоко-высоко, до ультразвуковой ноты, и последний слог непонятной фразы «с вареньем» потонул в ужасающем, раздирающим вены визге. Не мужском. И вообще не человеческом. Это он визжал? Она не могла бы сказать. Она знала только, что стекла на ее кухне, все стаканы, а также ее барабанная перепонка лопнули еще до того, как она успела хоть что-нибудь сделать.

А когда она увидела его рот, из которого выплескивались потоки густой крови, закричала уже она.

И так и застыла в этом крике, который тянулся вечно.

– Сестра, укол! Скорее! Мы уже, держать ее не можем, твою мать, она щас вырвется! – орала толстуха санитарка малышке Соне, которая поступила сюда на работу в аккурат перед Новым годом – после окончания сестринских курсов. В силу своей молодости и неопытности она чувствовала, как кровь стыла у нее в жилах от здешних порядков. И за эти полгода с лишним она, кажется, стала старше на целую вечность, а еще в свои неполные двадцать уже нашла у себя первые седые волоски. Здесь она увидела все темные стороны человеческой души, так же, как и человеческого тела. Она видела уродов, которые калечили сами себя, только потому, что какие-то внутренние голоса приказали им сделать это. И никто не мог их остановить, потому что персонала не хватало, а те, что были, просто физически были не способны справиться со спятившими. Да, она знала, что психушка вовсе не была подходящим местом для молодой девушки – но выбора у нее не было. На периферии уже ощущались перебои с продуктами. Те, кто хотел хоть как-то нормально жить, должны были работать. Все теперь было не так, но жаловаться было некогда – надо было как-то кормить семью в виде бабки и матери, которые еле волочили ноги.

Поэтому сейчас застывший миг застал ее бегущей со шприцем в руке к очередной спятившей, которая пятью минутами раньше устроила страшную истерику и начала кидаться на всех подряд ни с того ни с сего, визжа какой-то несусветный бред. Соня, сдув с глаз завитую челку, подбежала сзади и стала целиться куда-то в область задницы сумасшедшей. Толстуха хрипела и материлась, вторая санитарка (тоже не самой маленькой комплекции) вопила «быстрей, быстрей!», остальные спятившие собрались вокруг и хлопали глазами, кто-то хохотал, а виновница всего этого великолепия выла и металась в железной хватке санитарок, пыталась рвать на себе длинные волосы, гротескно раззявив рот в диком крике. Похоже было, что она действительно сейчас вырвется – а значит, малышке Соне надо было спешить. Иначе могло произойти все, что угодно. Так страшно теперь в эти дни, когда держать их стало особо некому… если бы не толстая Марина, да еще ее напарница Клавдия, они бы совсем пропали. Хоть врачам на них смирительные рубашки надевать и уколы делать.

Соня прицелилась и пырнула иглой в мягкое место сумасшедшей, как только та на секунду зазевалась. Почувствовав иглу в своей заднице, та как-то сразу вся обмякла, хотя лекарство еще не могла подействовать. Тогда Соня смогла довершить начатое. Ввела лекарство в мышцу и резко выдернула иглу. В чем-в чем, а уж в этом она за полгода поднатаскалась. Даже ее привередливая бабка признавала, что она умеет делать уколы.

Дальше была уже не ее работа. Толстая Марина кивнула ей, и они со второй санитаркой поволокли больную в карцер. А то мало ли, ремиссия могла наступить в любой момент. Так, по крайней мере, говорили санитарки со слов врачей – а уж те-то наверняка знали, что говорили. Соня в последний раз взглянула на эту троицу – ноги черноволосой волочились носками по грязному линолеуму, изредка зацепляясь за лохматые края дырьев – вздохнула и пошла курить на лестницу.

На лестнице, у огромного, во всю стену от потолка до пола, стояла ее приятельница (не сказать, чтобы подруга, но все же какая-никакая живая душа для общения) Машка. Машка была еще младше нее, но смолила как паровоз. Соня никогда не видела ее без тоненькой сигаретки во рту. В этот раз Машка одновременно с сигаретой держала в руках планшет (недостижима Сонина мечта) – подарок какого-то любовника – и хохотала. Так приятно было слушать нормальный смех, теплый, человеческий, а не серо-стальной, скрипучий, как у всех этих спятивших…

– Ты читала новую шутку в Контакте? Про мужиков? – и не дожидаясь ответа, прочитала.

– А-ха-ха! – рассмеялась Соня в ответ. – Действительно. Дай зажигалку.

После первой затяжки стало хорошо, спокойно и потянуло на разговоры.

– Слуш, Машка! А это что за новенькая у нас?

– Какая? – удивилась Машка. – У нас тут каждый день новенькие. Ты же знаешь.

– Ну вот… та, с длинными черными волосами… красивая такая…

– Красивая? А-а! Вспомнила. Ну да, позавчера привезли. Психоз. А что?

– Да она сегодня бросаться на всех подряд начала, вроде сначала же все нормально было.

– Ха! Так что ты думаешь, ее зря сюда привезли? Она и раньше так. Даже на мать, на сестер, на всех кидалась. Все требовала своего Сережу.

– А кто это?

– Ну, муж, наверное.

– А-а.

Помолчав, она добавила:

– Она такая грустная… ну, я имею в виду, глаза такие грустные…

– Ну да, а что ты хотела. Говорят, когда ее муж пропал, она сначала никому не верила, что все мужчины пропали. Она думала, это просто какой-то всемирный розыгрыш, устроенный специально для нее, ну типа как в шоу Трумэна, а потом тихо начала съезжать с катушек… говорят, что она ходила на работу и все время бормотала «Серёжа, Серёжа, Серёжа». Короче, так и не въехала, что произошло вообще.

– Ну а кто въехал, – тихо сказала Соня.

– Ну и вот, – продолжала Машка, прикуривая очередную сигарету. – А работала она в школе, училкой младших классов. Дети начали ее пугаться. И тогда ее уволили. Она почти не выходила из дома, мать и сестры приносили ей еду и даже купали, потому что на практически уже ничего не хотела и не могла делать, тогда мать взяла ее к себе, но в один прекрасный день она начала… бросаться. И постоянно про своего Сереженьку…

Соня покачала головой, – ей не очень-то нравилось, как Машка смакует все подробности этой, в общем-то, уже обычной за последние полгода истории. Но, с другой стороны, ее всё это даже против воли тоже как-то захватывало. Как когда

она однажды услышала, как в их поселке изнасиловали девушку, а потом убили. И не просто убили, а как-то с особой жестокостью. Вот так же она готова была пересказывать все подробности этого жуткого случая всем, кто хотел слушать, и, когда она рассказывала, холодные мурашки пробегали по ее телу. Это было и приятно и неприятно одновременно. И так же смотрела она фильмы ужасов. Но то, что эта история стала уже обычной, было правдой. Поэтому-то у них и было так много новых пациентов… пациенток… они сходили с ума, кто-то от тоски по пропавшему мужу или сыну, кто—то просто не в силах воспринять эту новую жизнь и новый образ жизни – эту жизнь, в которой мужчины остались просто воспоминанием или почти реальным образом в чьем-то воспалённом мозгу…

– Как думаешь, вернутся они? – в сотый, в тысячный раз спросила Соня у Машки, как будто та могла знать ответ. Машка равнодушно пожала плечами. Она уже устала отвечать на этот вопрос – равно как и задавать его. Кто знает об этом? Кто может знать?

– Знаешь, у меня был парень, – вздохнула Соня. – Мы хотели пожениться…

– Ну и что, – зевнула Машка. – У меня их была целая тысяча, а теперь нет, и взять неоткуда, так что теперь горевать-то? Жизнь продолжается.

– Какая ты равнодушная. Чёрствая какая-то, – укоризненно покачала головой Соня. – Почему тебе все равно? Ведь ты много потеряла. Раньше тебя обеспечивали твои любовники, а как ты будешь теперь жить? Ведь у тебя совсем никого нет? Ты же детдомовская, да?

– Ну и что! – огрызнулась Машка. – Тебе-то что! Ничего я не потеряла. Хочешь жить – умей вертеться, понятно?

И она заторопилась наверх по лестнице, не забыв раздраженно затушить бычок об подоконник.

– Дай сигарету еще, а! – крикнула ей вслед Соня, но та только махнула рукой, не пожелав оглянуться. Только мелькнул в поле зрения каблучок новенькой Машкиной лакированной туфли. И тут вдруг до Сони дошло, что ведь действительно ее напарница за эти полгода, как и обычно, притаскивала с собой множество подарков – то новые туфельки, то дорогую помаду, правда, не хвалилась ими, как раньше. И ни чего в ее жизни почему-то не изменилось, хоть и жила она совсем одна, поддержать ее было некому, а работала она, как и прежде, спустя рукава. А этот планшет? Соня не могла припомнить точную дату его появления. Может, он появился до Нового года… но может, и после. Она была слишком поглощена своими переживаниями, чтобы обращать внимание на такие мелочи. Но теперь ей вдруг стало казаться, что планшет появился именно после Нового года. И сама такую штуку Машка купить не могла. А это значит…

Внезапная, такая простая и почему-то пугающая мысль взломала дверь в ее сознание. Так вот оно в чем дело! Ну конечно, Машка свой образ жизни не меняла и не собиралась менять! Она было очень красивой восемнадцатилетней девчонкой. Она была просто создана, чтобы кто-то брал на себя все ее проблемы. И возникшую после исчезновения всех мужчин досадную – нет, не проблему, всего лишь досадную мелкую неприятность, как порванные колготки на выпускном, – она решила очень быстро.

Но только ли она? Соня смотрела в открытое окно, сладкий весенний ветер трепал ее рыжую челку, а ее зеленые глаза уставились в никуда. Она вдруг стала припоминать все случайные взгляды, оброненные на нее другими медсестрами постарше. Иногда она заставала некоторых в туалете, и они резко отрывались друг от друга, растрепанные и красные, словно пробежав короткую дистанцию, нетерпеливо смотрели на нее, чтобы она поскорее ушла. А иногда главная врачиха смотрела на нее как-то по-особому. Пару раз она была даже вызвана в кабинет (и всякий раз пугалась, думая, что сейчас ее за что-нибудь начнут ругать, а это Соня ненавидела больше всего на свете). Но та просто расспрашивала ее, как дела, как семья, ласково улыбалась ей и пару раз даже положила ладонь ей на руку. Видя, как обычно истеричная, тощая, с бородавкой на носу, из которой росли жесткие волоски, директриса елейно улыбается ей, поглаживая ее запястье, Соня начинала подумывать, а уж не присоединится ли в скором времени их начальница к пациенткам своего собственного заведения, но все свои мыслишки держала при себе. Она вообще большинство времени старалась проводить вне коллектива, может, поэтому многого и не замечала. Неужели теперь все так резко изменилось? Неужели бывшие подруги, и коллеги, и даже соперницы за мужское внимание… спят друг с другом? Эта мысль была интересной, почти такой же интересной и смешной, как сплетни, которые она узнавала от своей матери или в больничных курилках – кто с кем спал, кто от кого родил, кто кого подъедает, кто сволочь, а кто ничего так себе. И она улыбнулась, словно узнала какой-то важный секрет первой, но не станет держать его в себе, а сразу примется рассказывать его всем подряд.

Ответом Сониной усмешке был только ветер, который раскачивал ветки с шипящим звуком, будто поджаривалось масло на сковородке. Может, он уже давно знает все обо всем. Эх, мужики, мужики! Унесенные ветром…

Из комнаты усмирения души раздавались визгливые крики.

Глава 9. Кристина

У Кристины Краско сегодня была проблема – она никак не могла отчистить пятнышко крови с лаковых туфель.

Кристина Краско пришла на работу, как всегда, ровно в восемь – ни раньше, ни позже. Хотя правила офисного планктона вроде бы гласили, что на свое рабочее место надо прибывать не позднее чем за пятнадцать минут до восьми. И тогда все будет гут, как говорил ее сосед по квартире Камиль. Вспомнив его, она поежилась – вот уж кому-кому, а этому-то было точно наплевать на офисные правила – незадолго до Часа икс его сделали начальником отдела. И он ходил павлином по квартире, почесывая свою огромную задницу утром в субботу – как всегда с бодуна – и слушал свои глупые гармошечные песни. Камиль бесил ее. Равно как и третья представительница офисного планктона, обитающая в их трешке недалеко от Кунцевской, которую они снимали вскладчину. Она была какой-то не от мира сего. А все кто были не от мира сего, очень бесили ее. А может, не только по этой причине она подсознательно злилась каждый раз, как видела Василису, фамилию которой она даже не давала себе труда спросить, у себя перед глазами. Может, эта Васька злила или просто раздражала всех окружающих самим фактом своего существования. А может, Кристина просто была стервой (ей очень нравилось ощущать себя красивой московской стервой, хотя насчет ее красоты каждый, кто знал ее, могли бы поспорить – и выиграл бы спор… поспорить с кем-нибудь другим, только не с ней) – и ее бесили вообще все, кроме нее самой. У нее самой изъянов, естественно, не было и быть не могло.

Кристина Краско часто злилась. Или раздражалась. Она, кажется, и добилась в жизни чего-то от постоянной злости на всех и вся. Когда мужчина, с которым она делила постель, не просыпался раньше нее, потому что ему надо было ехать на работу на час позже или он болел, она презрительно косилась на его постепенно заплывающий жиром живот, вставала с постели и говорила сама себе – мне никто не нужен. Пусть этот олух дрыхнет хоть всю жизнь, если ему так нравится. А я должна идти. Должна опять и опять выходить в мир

и с ним бороться.

Теперь он, а также Камиль и все ему подобные сгинули – и черт с ними. Туда им и дорога. А она, Кристина, пойдет дальше по жизни на своих двадцатисантиметровых каблуках, которые делали ее намного выше ее ста пятидесяти сантиметров. Пойдет выше и выше по карьерной лестнице, пока не доберется до самых высот. И никто не встанет у нее на пути. Аминь.

Офис был наполовину полон. Но и наполовину пуст, с другой стороны. Кристина недовольно скривилась. Ленивые сучки. Ничего, когда она станет их начальницей, они у нее узнают, где раки зимуют. А судя по обстановочке, начальницей она станет очень и очень скоро.

Возможно, даже сегодня.

И она хихикнула в наманикюренный кулачок.

Девушки, пришедшие в офис за пять и за десять минут до Кристины, стояли у кулера под кондиционером, обсуждая последние новости. Судя по толпе, постепенно собирающейся там же, новости были нешуточные (кто-то слушал, открыв рот, кто-то же притворялся, что не слушает, делая вид, что поливает фикус на полу или протирает несуществующую пыль с мониторов).

Новостей было две – а) почему вот уже несколько месяцев их давняя и преданная сотрудница Дина Колесникова так и не выходит из отпуска и б) пропала начальница отдела статистики – стало быть, их начальница – Ариадна Семёновна Гунько.

– И что ты по этому поводу думаешь? – повернулась к своей подруге Ульяна Смирнова, младший менеджер. Одновременно, задавая вопрос, она не преминула отметить про себя, насколько подурнела в последнее время Анька. И пару килограммов набрала (может, и больше, вот ужас-то!). и ногти стрижет под корень, вместо того, чтобы что-то с ними делать. И туфли не покупала вот уже полгода, с самого декабря. И голову моет не каждый день, что уж совсем не простительно! Конечно, Ульяна знала, что у Аньки больная дочь, даже сочувственно кивала каждый раз при упоминании об этом, но все равно – ситуации это не меняло. Как говорила Коко Шанель – женщина должна оставаться красивой при любых обстоятельствах. Или не Коко Шанель, может, это был кто-то еще? Неважно. Может, это она сама так когда-то подумала. Да, она не лишена здравого смысла. А при любых – это значит при любых – и точка. Так что Ульяна слегка сморщила уголок рта – это показывало ее презрение для нее самой, но незаметно для глаз окружающих. Сама Ульяна считала, что похожа на Барби и тайно гордилась этим. А вот ее подруга была несколько полновата, и волосы ее свисали на лицо и на лоб жидкими пергидрольными прядями. Порой Ульяна спрашивала себя, а сознает ли Анька, какой, в общем-то, чести она удостаивается в их офисе, дружа с ней, Ульяной. Ведь только из-за этого она могла пить чай вместе со всеми остальными людьми на кухне. Иначе ей бы пришлось пить чай прямо на рабочем месте у компьютера, как это делает Евстафьева.

– Ничего не думаю, – пожала плечами Анька. – Я просто не знаю, что думать…

«Потому что у тебя только и хлопот, что о своем маленьком дауненке, даже мозгами шевелить некогда», – опять же машинально подумала Ульяна.

– Да тут и думать нечего, – скривилась Людка, самая старшая из них. Она была настолько толстая и рыжая, насколько это вообще возможно, чтобы проходить в дверь. – Помните, как эта фифа вечно крутила сиськами перед Ивановым? Ей можно было уходить в отпуск когда угодно и возвращаться тоже когда угодно.

– Точно! – ахнула кудрявая тридцатилетняя Тонька, чье рабочее место было так захламлено, что бумажные потоки и горы степлеров лавиной обрушивались на любого проходящего мимо ее стола. – Я как-то раз зашла к нему в кабинет без стука, а она стоит над ним, близко-близко, и сиськи прямо так и вываливались из лифчика! А он смотрит голодным взглядом. Еще наорал на меня тогда, чтобы без стука не входила.

Ульяна:

– Ну, всё ясно. Как это мы раньше не замечали. – Качает головой.

– Вот-вот. Так что уехала наша Динка в бессрочный отпуск… прямо в январе…

– Да? А я вот слышала другое, – негромко прозвучал чей-то голос из толпы, и чья-то рука с пластиковым стаканчиком, полным воды «Аква Минерале» без газа, едва заметно дрогнула в предвкушении сенсаций. На короткий миг вдруг стало тихо-тихо. Кто-то закурил сигарету, стараясь дымить в форточку, но дым все равно тянул в офис.

– Я вот, например, слышала, что у Динки и не было никакого романа с Ивановым, а все это выдумки всяких завистливых куриц.

Не последовало ни одного возражения.

– Но как тогда так получилось, что она до сих пор не вышла из отпуска? – сказал кто-то. – Ведь не могла же она просто пропасть…

– Ха-ха, ты о чем вообще, Кошелева? Половина населения Земли пропала, а ты туда же – не может. Значит, может.

– Да, но она же ведь…

– …а еще я не только слышала, но и видела кое-что. – продолжал голос. Да кто же это был? – На новогоднем корпоративе я зашла в туалет в ресторане, а кабинка не была закрыта. Я резко дернула дверь на себя, а там стояла Динка. Ко мне спиной.

– И что?

– Стояла. Ко мне спиной. Вам это, люди, о чем-нибудь говорит?

– Ну и что?

– Как что? Она стояла – и писала стоя!

Еще одна секунда гробового молчания – и все заговорили одновременно. В гуле женских голосов невозможно было ничего разобрать. Аня отошла от Ульяны, втайне любуясь ее идеально ровными ногами и замшевыми туфлями от Армани, и молча хлопала глазами. До нее еще не доходило.

– А еще, – продолжал голос, перейдя на хрипотцу от волнения и радости, что открывается доселе никому не известный секрет, – я видела в ее сумочке мужской крем для бритья. Или после бритья. Я не помню.

– Слушайте… – медленно начала Аня, потирая лоб. – Я вот сейчас вдруг тоже кое-что вспомнила. – У нее никогда не было с собой прокладок. Никогда. И она никогда не жаловалась на месячные, а когда я у нее спросила как-то раз, какими противозачаточными таблетками она пользуется, она засмеялась и сказала, что ей вообще забеременеть не грозит.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/nataliya-hoyt/posledniy-muzhchina-na-zemle/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.