Режим чтения
Скачать книгу

Одна минута и вся жизнь читать онлайн - Алла Полянская

Одна минута и вся жизнь

Алла Полянская

Дана Ярош чувствовала себя мертвой – как ее маленькая дочка, которую какой-то высокопоставленный негодяй сбил на дороге и, конечно же, ушел от ответственности. Он даже предложил ей отступные – миллион долларов! – чтобы она уехала из города, не поднимая шума. Иначе ее саму ждал какой-нибудь несчастный случай…. Сделав вид, что согласилась, Дана поклялась отомстить, как когда-то в юности… Тогда дворовый отморозок пообещал ее убить, и девочка с друзьями дали клятву поквитаться с ним – они разрезали ладони и приложили окровавленные руки к стене часовни… Вот и сейчас Дана сделала разрез вдоль старого шрама и прижала ладонь к мраморной могильной плите. Теперь, как и много лет назад, убийца не останется безнаказанным…

Алла Полянская

Одна минута и вся жизнь

Copyright © PR-Prime Company, 2013

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

© Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru (http://www.litres.ru/))

1

Она сидела так уже давно. Несколько часов – или дней, или лет. Она не знала этого. Солнечный свет, пробивающийся сквозь плотно сдвинутые шторы темно-зеленого бархата, падает на полоску паркета. А комната тонет в полумраке, и женщина, сидящая в кресле, сливается с этим полумраком. Она стала частью интерьера, эта бледная светловолосая женщина, одетая в черное платье, сшитое у хорошего портного. Платье верой и правдой послужило ей, но данное обстоятельство уже не имеет никакого значения. Ничто больше не имеет значения. Она сидит в кресле и является частью тишины, царящей в доме. В ее глазах застыли отчаяние и пустота.

Где-то в доме тикают часы. Этот красивый двухэтажный особняк построен совсем недавно. В нем жили счастливые люди – когда-то. Несколько дней назад. Или недель. Или лет. Неважно. Потому что теперь это мертвый дом. Он тихо погружается в тишину и пыль, и только неугомонные часы еще не поняли, что время здесь теперь остановилось. Зачем время мертвому дому? И зачем время – мертвой женщине…

«Почему такое случилось со мной? С нами? – Эти мысли тяжелыми булыжниками ворочаются у нее в голове. – Почему столько всего на нас… Нет. Этого не может быть. Это мне снится. Я сама себе снюсь. Я умерла. Это хорошо, наверное. Я умерла».

Дом мертв. И женщина, сидящая в кресле, тоже мертва. Ее душа мертва. Ее похоронили недавно – вместе с маленькой девочкой, которую звали Анной. Аннушкой. Анютой. Кресло, стоящее в темной комнате, стало удобным вместилищем того, что когда-то было веселой молодой женщиной по имени Дана. Теперь ее больше нет. Как нет ее дочери, Анны. И ее свекрови. И ее мужа. Осталась только пыльная тишина в большом, никому не нужном доме, построенном для счастливых людей.

Где-то там, далеко, кипит жизнь. Ходят люди, обдумывая какие-то свои дела. Все так же ярко светит солнце, потому что тепло, время радоваться жизни, гудит разноцветный поток машин. Одна такая отняла жизнь маленькой девочки и ее бабушки. И теперь то, что недавно было красавицей Даной, покоится в глубоком кресле в мертвом доме.

«Я умерла, умерла… Люди забрали ее, унесли и зарыли. Господи, как я могла позволить им сделать это? Ей там холодно и страшно одной. Они взяли и унесли ее, а я им это позволила. Я умерла. Но почему так больно? И почему трудно дышать? Мне не надо дышать…»

Ей надо переодеться, потому что черное платье она надевала на похороны, но она не хочет двигаться. Словно в тумане, вспоминаются ей последние несколько дней: какие-то люди в доме, цветы, запах теплого воска, кошмарные звуки траурного марша… Немыслимо. Этого просто не может быть. Растоптанные цветы на асфальте и сдавленные рыдания. Все закончилось. Теперь уже ничто не имеет значения. И запах свежей земли. И какие-то лица, лица… Этот день остановился на точке боли. Господи, ну кто это так кричит? Какая теперь разница? Два гроба уходят под землю. В одном из них – ее Анечка. Аннушка. Ее дитя. В другом – Лидия Петровна, мать ее покойного мужа. Черт подери, не многовато ли для одного? Порция для взрослых.

Дана сидит, сжавшись в комок. Собственно, прошло уже два дня. Уехали родители, забрав с собой ее младшего, Леку, за что она им несказанно благодарна. Она мечтала остаться одна. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы все убрались и оставили ее наедине с тишиной. Как ни странно, это случилось. Наверное, одиночество облегчило ей жизнь. Или смерть. В ее случае это одно и то же.

Ее руки бессильно лежат на подлокотниках кресла, голова запрокинута, лицо, не отличавшееся румянцем и в лучшие времена, стало совсем бескровным, а глаза… Это глаза манекена – пустые, ничего не выражающие. Жизнь ушла из них. Где-то в доме звонит телефон, звонит постоянно и настойчиво, но пустой взгляд серо-голубых глаз не меняется, уютное кресло стало коконом для безжизненного тела.

«Только бы никто не пришел…». Эта мысль иногда прорывается сквозь звон пустоты в ее голове. Она вспоминает Кошку. Она всегда помнила о ней. Но теперь золотистые луны Кошкиных глаз следят за ней из ее полусна. Это была странная кошка. Она появилась в доме ее родителей, вполне взрослая и самостоятельная, серая и независимая. Она просто пришла к ним на веранду однажды утром и требовательным мяуканьем напомнила всем о том, кто является венцом творения. Люди засуетились, подыскивая для нее достойное блюдце. Люди должны знать свое место.

Это была странная кошка. Никому и в голову не пришло назвать ее Муркой или еще как-то. Ее стали называть Кошка – просто и ясно. А она снисходительно позволяла всем заботиться о своей пушистой персоне. Тогда было счастливое время для семьи. Дела шли на лад, девочка росла в достатке, и Кошка пришлась весьма кстати. Дана всегда любила кошек. Впрочем, это естественно.

Да, Кошка странная. Она всегда сама по себе. Не то чтобы она оказалась неблагодарной или злой, но она не позволяла никаких проявлений фамильярности по отношению к себе. Иногда она исчезала на несколько дней, и дом без нее что-то терял. Но потом она снова появлялась, садилась на подоконник или ложилась в кресло, стоящее в комнате Даны, и все становилось на свои места. Так длилось несколько лет.

А потом как-то раз случилась гроза. Ветер немного поиграл с открытым окном. И Кошку подвела реакция – она не смогла увернуться от острого осколка. Все пребывали в священном ужасе, Дана плакала, а в золотистых глазах Кошки мелькнули боль и недоумение.

Стекло вынули, рану врачевал лучший ветеринар, но это не помогло. Кошка уползла в сад, где устроилась под скамейкой в летнем домике. Она подпускала к себе только Дану, которая носила ей молоко. А когда рана затянулась, Кошка исчезла. Она пришла откуда-то из пространства и ушла в никуда. Впрочем, это объяснимо. Умей она писать, возможно, оставила бы записку, но Кошка не умела писать. Она просто ушла.

С тех пор золотистые глаза ее иногда наблюдали за Даной, которая понимала, что у них с Кошкой много
Страница 2 из 15

общего. Например, вот это: заползти подальше и в одиночестве переждать боль. И Дана понимала теперь, почему. Не надо им ничьей жалости. Если она показная, то оскорбляет, если искренняя, то наваливается чувством вины и ответственности, что из-за твоей беды человеку стало плохо. Дана всегда была сама по себе. И в этом они с Кошкой походили друг на друга. Они были странными обе. Всегда, с самого рождения.

Телефон надрывается, и Дана понимает, что надо снять трубку, иначе кто-нибудь из обеспокоенных родственников обязательно ворвется в ее одиночество и сделает мир совсем невыносимым местом – даже для мертвой. Надо снять трубку. Но для этого придется сделать над собой усилие. Если бы те, кто звонит, знали, какое это усилие, они бы в ужасе бросили трубку и не названивали больше. Но они не знают. Бог им судья.

– Дана, ты в порядке?

– Да, мама.

– Немедленно приезжай домой, слышишь?

– Что-то случилось?

– Ты еще спрашиваешь! Мало нам горя, еще и за тебя приходится переживать!

– Лека в порядке?

– Да, приезжай немедленно, я…

– Я хочу побыть одна.

– Тогда я к тебе приеду!

– Не надо, я очень тебя прошу.

– Дана, я хочу…

– Я тоже иногда кое-чего хочу, мама. Я хочу побыть одна, ладно? Пожалуйста, дайте мне прийти в себя.

Она кладет трубку на рычаг и возвращается в кресло. Этот разговор отнял у нее те жизненные силы, что еще оставались. Теперь она полностью опустошена. Ее голова снова откидывается на спинку кресла. Сидеть здесь, вот так сидеть и ни о чем не думать… Ни о том, что случилось с Аннушкой, ни о том, что теперь все рухнуло, ни о том, что…

«Они так любят меня, что не оставят в покое, – думала Дана о родителях. – Они не понимают, что своим участием делают только хуже. Я не хочу видеть их горе, мне хватает своего. Но они другие, они этого не поймут, никогда не поймут. Я знаю».

Они переживают горе сообща, поддерживая друг друга. Так было всегда. И они не понимают, что их дочь может чувствовать иначе. Это случается иногда: у вполне нормальных родителей появляется на свет странное потомство. Таких детей любят больше прочих, родители понимают, что их чадо отличается от других детей, что оно слишком уязвимо, но иногда желание защитить или оградить может навредить.

По дому разносится трель звонка. Сколько раз ей говорили, что этот звон не соответствует облику дома, что больше подошел бы звонок, имитирующий удары колокола или гонга, но ей всегда нравилась дурацкая птичья трель, и теперь она бьет по нервам, разливаясь в пустоте. Кто-то стоит у двери. «Надо открыть. Но я никого не хочу видеть. Никого. Я умерла. Это так легко – умереть. Аннушка, моя девочка, моя малышка, зачем я позволила им забрать ее? Она там совсем одна, ей холодно, я плохая мать».

Звонок никак не уймется. Она поднимает голову, вырвавшись из забытья. Золотистые глаза Кошки настороженно смотрят из ее зрачков. Кто-то упорно пытается добиться аудиенции. Кого это принесло? Кто бы это ни был, пусть катится к черту.

– Госпожа Ярош?

Звон в голове не умолкает. Высокий мужчина в сером костюме что-то говорит. Что? Что ему надо?

– Мы можем войти?

Мы? Ах да, рядом с ним женщина в синем платье. Она их обоих уже видела, но где? Какая разница? Визитеры входят в дом, а она идет к своему креслу. Там спасение. Пусть делают что хотят, пусть говорят что хотят, все равно, только бы поскорее убрались.

– Дана, вы помните меня? Я – полковник Панченко, мы с вами уже встречались, примите мои соболезнования, это страшная трагедия, мне очень жаль. Я… Что с вами?

Ничего. С ней ничего. Что может случиться с покойницей? Она смотрит на полковника, и он ежится под этим взглядом. Да, трупов он навидался.

– Дана, вы понимаете, что мы говорим?

Женщина в синем платье – смуглая и неприятная.

– Госпожа Ярош, вы понимаете, что происходит? Какой сегодня день?

«Господи, почему они не уходят? Ну пусть они уйдут, исчезнут, испарятся. Или они мне привиделись? Или я попала в ад, и теперь они явились мучить меня?» – мысли гудят где-то глубоко и невнятно.

– Вызывайте «Скорую», Дарья Андреевна. Мне кажется, она рехнулась.

«Идиот! Я рехнулась! Надо же такое придумать. Просто молчать – не больно. Моя малышка, моя девочка, совсем одна – там…»

– Нет. Вы сами понимаете, что это нежелательно. Нам надо попробовать своими силами привести ее в чувство. Я должна принести подписанные документы, и вы это знаете не хуже меня.

«Документы? Какие еще документы? Уходите. Все уходите. Я должна позаботиться о своей девочке…»

– Вы что, ослепли? Да вы посмотрите на нее! Боже, да она, похоже, все время так тут сидит – в этом платье она была на похоронах, я его отлично помню.

«Где мне еще сидеть, это же мой дом?»

– Вот именно в таком состоянии она все подпишет. А если в нее сейчас вцепятся врачи, это будет лишняя огласка, один бог знает, что она способна наговорить, да и вообще все может сорваться, а тогда и моя, и ваша карьера пойдут псу под хвост. ОН нам не простит. Вы готовы к этому? Вот и я не готова. Я принесу что-нибудь, надеюсь, удастся привести ее в чувство.

Дана их почти не слышит. Она умеет вот так не слышать. Она отгородилась от них стеной и утонула в себе. Ей хочется только одного: чтобы они поскорее ушли.

– Вот, кофе. Да держите же ей голову! Может, лучше водка или коньяк, как вы думаете?

– Дарья Андреевна, вы видите где-нибудь бар? Она жила здесь с детьми, к тому же она не пьет, иначе не сидела бы так, а напилась. Не знаю, правда, что хуже.

Горячий кофе льется на платье. Звон в ушах утихает. Двое. Мужчина – высокий, немолодой, в сером дорогом костюме. Женщина – смуглая, темноволосая, в синем платье. Его она покупала явно в дорогом бутике, но это не помогло, платье совершенно не идет ей. Неприятная дамочка. Дана морщится от яркого света, который заливает комнату – непрошеные гости раздвинули шторы.

– Кто вы и как сюда попали? Что вам надо? – спрашивает Дана.

– Ну, слава богу, вы нас здорово напугали. – Полковник облегченно вздыхает. – Дана, я не знаю, помните ли вы, но вы сами нас впустили. Мне очень жаль, что так случилось, пожалуйста, примите мои искренние соболезнования, я…

– Кто вы и что вам нужно от меня?

Полковник останавливается на полуслове и переглядывается со своей спутницей. За рассудок сидящей в кресле женщины он сейчас и гроша ломаного не дал бы, но она ему нужна. Он пришел в этот дом с совершенно определенной целью и полон решимости довести дело до конца. Сидящая в кресле хозяйка дома полностью сломлена, поэтому все должно получиться.

– Я вам сейчас объясню. – Женщина в синем достает какие-то бумаги.

«Что меня в ней так раздражает? – Дана недобро щурится. – Не могу понять, но она просто отвратительна. Почему?»

– Кто вы такая? – спрашивает Дана.

– Простите, я думала, вы меня запомнили, но… Извините. – Неприятная дама не привыкла извиняться, поэтому выглядит картонной куклой. – Я адвокат и сейчас представляю интересы своего клиента. Меня зовут Иванова Дарья Андреевна, вот моя визитка.

Белый прямоугольник соскальзывает на ковер и остается там. Дана понимает, что происходит что-то странное, но суть событий ускользает от нее. Впрочем, она несильно напрягается. Она уже все для себя решила. Вот сейчас они уйдут, и тогда можно
Страница 3 из 15

попробовать исправить ошибку, допущенную судьбой. Она знает способ. Все равно она уже умерла.

– Что вам нужно? Я не собираюсь нанимать вас.

– Я знаю. – Адвокатесса морщится, и это не идет на пользу ее внешности. – Выслушайте меня, пожалуйста. Я действую от имени своего клиента. И уполномочена предложить вам следующее: мой клиент обязуется выплатить вам сумму в миллион долларов – незамедлительно. А вы, со своей стороны, подписываете бумаги, согласно которым отказываетесь от юридических претензий и ходом следствия интересоваться не станете.

– Что вы городите? У меня нет никаких юридических претензий, оставьте меня… о, нет! Вы не можете!..

Дана наконец ясно понимает, зачем эта парочка явилась в ее дом. Ей становится ясно, почему пожилой полицейский полковник неловко чувствует себя в ее гостиной и отводит глаза. И понимание это вырывает ее из состояния ступора.

– Мы изучили ваше досье. – Адвокатесса продолжает свой монолог, не обращая внимания на реакцию Даны. – И мой клиент осознает, каким страшным ударом стало для вас это… прискорбное происшествие. Поэтому сумму он назвал сам. И я думаю, она вполне достаточна, чтобы…

– Вы хотите сказать, что человек, убивший мою малышку, хочет заплатить мне за ее смерть?!

– Госпожа Ярош, не надо усугублять. Я понимаю, что вам трудно понять, но все же постарайтесь для вашего же собственного блага. В обычном порядке вы бы не получили ничего. И знаете, почему? Потому что мой клиент – очень влиятельная фигура. Очень. Но он потрясен случившимся настолько, что хочет хоть как-то загладить свою вину. Их уже не вернешь, госпожа Ярош. Это был просто несчастный случай. У вас растет сын. Вы молоды и красивы, у вас еще все впереди. Я советую вам согласиться.

– А если я откажусь?

– Это было бы неразумно. – Полковник сильно нервничает, Дана видит это. – Постарайтесь понять: клиент Дарьи Андреевны – очень влиятельный человек. Судебного разбирательства не будет. Вам лучше взять эти деньги, вы сможете уехать из страны…

– Я не хочу уезжать отсюда, чего ради?

– Чушь, все хотят уехать отсюда, но не все могут, а вам это удастся. Вы достаточно страдали – и сможете начать все сначала. Я глубоко сочувствую вашему горю, поверьте. Но все же советую взять эти деньги. Для вашего же блага.

«Все просто помешались на моем благе. Жизнь сначала… Как будто можно вот так взять и забыть. И унять боль. И сделать вид, что все неправда. И что Аннушки просто не было. Лидии Петровны тоже. И всего остального. Они не понимают. Они считают, что деньги решают все».

– К тому же вам надо подумать о будущем своего сына. И о родителях.

«Проклятая девка действует мне на нервы. – Дана откинулась на спинку кресла. – Хорошо бы, они ушли прямо сейчас. Лучше бы мне всего этого не знать».

– Вы можете назвать имя этого человека?

– Нет, госпожа Ярош. Документы составлены таким образом, что анонимность моего клиента гарантирована. Это для вашего же блага, меньше знаешь – крепче спишь.

«Нет, она положительно раздражает меня. И волосы у нее какие-то тусклые, и морда противная донельзя. – Дана окидывает взглядом адвокатессу. – Это платье только подчеркивает ее уродство».

На самом деле адвокат Иванова вовсе не уродлива, но в ее лице есть что-то холодное и высокомерное. В свои тридцать пять лет она четко усвоила: миром правят деньги. Не секс, не привязанность, не любовь, а деньги, которых чем больше, тем лучше. И в добывании вожделенных дензнаков сия дама редко стесняется в средствах. Такой рудимент, как совесть, отсутствует у нее начисто. С ним надо родиться – а она родилась без совести. Дана почувствовала это в ней – и Кошка раздраженно прижала уши к голове.

– Дана, поверьте, этот человек страшно расстроен. – Полковнику хочется поскорее уйти. – Вы же понимаете, что в его власти просто замять дело – и все, но он не захотел. Подумайте об этом. Ни один суд не присудил бы вам такую сумму компенсации, у нас не Америка.

– Есть и другой суд.

– Это все пустые разговоры. – Адвокат кладет бумаги на стол. – Госпожа Ярош, у вас нет выбора. Вы должны взять деньги и уехать из города. Я не говорю – навсегда, но на год – минимум. Я выдам вам чек или наличные – как захотите. Мы можем просто перевести всю сумму на ваш счет, номер нам известен. Вот, просто подпишите бумаги.

– Но это незаконно.

– Есть и другие законы.

Глаза Даны изучают бумагу. Кошка раздраженно бьет хвостом. Подпись. Просто подпись. Автограф. Как все просто, оказывается.

– Я подпишу.

«Я сама буду судьей. Всем вам».

Они уходят, а Дана все сидит в кресле. В пустом доме тикают часы. Непонятно, зачем нужны часы мертвой женщине?

2

Оставшись одна, она идет в комнату, снимает платье, потом бредет в ванную. Теплые струи душа гладят ее тело, и Дана смывает с себя грязь. Она хочет поплакать, но не может. Внутри все запеклось и застыло, осталась только острая боль где-то в груди.

«Наверное, так болит душа», – думает Дана.

Она надевает домашнее платье и забирается на кровать. Нет, спать она не может. За окном угасает день. Дана выходит во двор, идет по дорожке до калитки. Ей некого больше ждать. Она осталась одна. Где-то там, в далеком задымленном городе, ложится спать ее Лека. Ее маленький ангел, единственное, что осталось у нее от счастья.

«Я умерла. – Дана мечется по саду. – Я умерла. Тогда почему я тут? Я должна быть там, с ними».

Решение кажется очень простым. Так раньше, в школе, Дана быстро решала сложные примеры – и почти всегда неправильно. Потому что прямая – не всегда кратчайшее расстояние между двумя точками, это Дана усвоила.

«Лека. Я не могу оставить его. Он родился сиротой, и, кроме меня, у него никого нет. – Дана смотрит в ярко освещенное зеркало. – Нет. Я не могу его оставить».

В этот момент в дверь опять звонят. Дана идет открывать. На пороге стоит высокий плечистый парень. Она смотрит на него, не понимая. Что еще надо?

– Я привез вам документы. – Он смотрит поверх ее головы. – Деньги переведены на ваш счет.

Дана молчит. Деньги. Они думают, что за деньги купили свою жизнь. Нет. Сегодня все они купили свою смерть. Все они.

«Ничего, Аннушка, прорвемся! Мама их всех достанет. А ты будь хорошей девочкой и слушайся бабушку и папу. А мама всех их достанет».

– Вы слышите, что я сказал? Почему вы молчите?

«Я молчу? Ах, да. Молчать небольно. Мертвым больно разговаривать».

– Я поняла.

– Вот документы. Вы уверены, что с вами все в порядке?

Дана молча берет бумаги и закрывает дверь. Значит, во столько оценил проклятый ублюдок жизнь ее малышки и Лидии Петровны. Ладно, договорились.

– Он хотел скрыться от меня. – Дана говорит это пустому дому. – Он решил, что если пришлет ко мне уродливую девку и купленного «мусора», то все будет в порядке. И было бы, если бы он не имел привычки оставлять где попало свои автографы – не сейчас, а раньше. Он думает, что я его не достану.

Дана опускается в кресло, но оно перестало быть уютным. Она кружит по дому. Вот комната Лидии Петровны. Дана входит туда, и ее окутывает запах терпких духов и лаванды. Скоро он исчезнет. На столике большая фотография Стаса. Дана берет ее в руки. Муж смотрит на нее со знакомой полуулыбкой в озорных голубых глазах, и Дана не может
Страница 4 из 15

вынести этот взгляд. Она не уберегла их дочь. И Лидию Петровну… Говорили, что он просто налетел на них, Лидия Петровна оттолкнула Аннушку, приняв на себя удар. И все бы у нее получилось, но машина вильнула – и Аннушка… Нет. Не думать об этом. Но как не думать?

– Ты не хотела оставить ее одну? – Дана говорит это в пустоту комнаты. – Ты не решилась отпустить ее одну в далекий путь?

Дана впервые обращается к Лидии Петровне на «ты», но уже слишком поздно. Тишина сгущается. Дана выходит и идет по коридору в комнату дочери. Вот кроватка с пологом, книжки на полке, куклы. На столе рисунок. Дана берет его в руки. Аннушка нарисовала их всех – и Стаса тоже. В саду на скамейке сидят они все. Скамейка такая длинная.

«Теперь нам не нужна длинная скамейка. – Дана кладет рисунок на место. – Теперь уже ничего не нужно».

Звонит телефон. Дана злится. Она понимает, что родители беспокоятся, но ведь жестоко постоянно дергать ее и заставлять что-то говорить, оправдываться. Жаль, им этого не понять.

«Любовь тоже иногда бывает жестокой. Вот как сейчас. – Дана идет к телефону. – Мама просто изводит меня. Правда, из самых лучших побуждений, но мне от этого только хуже».

– Дана, мы с отцом решили. Немедленно приезжай. – Мама всегда говорит так, когда не может чего-то контролировать, но очень хочет.

– Нет.

– Дана, это жестоко с твоей стороны.

«Как она умеет поставить все с ног на голову… Почему она не может понять?»

– Мама, я хочу остаться одна.

– Дана, это не обсуждается.

– Нет. Пожалуйста, оставьте меня в покое. – Дана срывается на крик. Никогда она так не говорила с матерью. – Не надо звонить, не надо соболезновать, ничего не нужно, просто оставьте меня в покое!

– Дана, как ты смеешь? Мы же…

– Все, точка. Я потом сама позвоню.

Дана бросает трубку и выдергивает шнур из розетки. Все. Пусть все оставят ее в покое.

– Надо немного успокоиться и составить план. Я достану его. Как ты думаешь, у меня получится? – Дана опять обращается к дому. – Я думаю, получится. У меня теперь есть деньги, поэтому я его достану. Всех их.

Дана поднимается по лестнице и идет в их со Стасом спальню. Здесь им было очень хорошо вдвоем. Больше двух лет нет его. Свет погас. Ни один мужчина не переступил больше порог этой комнаты. Дана не могла даже подумать о таком. Стас был ее вторым «я», он любил ее. А теперь его нет.

«Мне все приснилось. Жизнь – просто череда снов. Ранее был сон о счастье и сбывшейся мечте. Теперь я умерла. Мертвые не видят снов».

Дана ложится на кровать. Здесь они спали с Аннушкой, когда погиб Стас. И Аннушка спасла Дану от безумия, от последнего шага в никуда. Доченька. Дана вспоминает, как они лежали тут вдвоем, как мерно дышала девочка во сне, а ее волосы пахли воробушком и немного духами. Теперь все в прошлом. Это тоже сон.

Дана укрывается, но это мало помогает. Холодно. Пустой дом окружил ее теплотой, словно поддерживая, но ей холодно.

– Мы с тобой, старина, остались вдвоем теперь. – Дана знает, что дом слышит. – Хорошо, что ты ничего не говоришь. Бывают моменты, когда любые слова оказываются просто мусором.

Дана проваливается в полузабытье. Она не спит, но и не бодрствует, ее голова горит огнем, но это неважно. Просто должна пройти еще одна ночь. А днем можно выйти в сад, и станет немного легче. Мертвые не должны ходить по земле. Дана понимает, что она осталась здесь по ошибке.

Раньше ночи казались ей короткими, а теперь им нет конца. Вот и эта ночь длинная и невыносимая. А завтра должны привезти памятники, срочный заказ ее папы, Вячеслава Петровича. Или их привезли вчера? Дана не помнит. Надо пойти на кладбище. Впрочем, незачем ждать утра. Можно пойти прямо сейчас.

Дана одевается, запирает дом и выходит на улицу. Это спокойный район, в коттеджном поселке, постоянная охрана, и сторожа узнают Дану. Она молча проходит мимо них, они переглядываются. Им жаль эту женщину, надо бы окликнуть ее, куда она идет в ночь? Но им страшно. Они не хотят встретить ее взгляд, поэтому молчат, и беседа затихает до утра.

Дана идет по шоссе. Они покоятся на Северном кладбище рядом с могилой Стаса, идти далеко. Ничего, до утра она дойдет. Какой смысл сидеть дома? Ночь по-осеннему холодная, но ей все равно. Надо идти. Когда идешь, становится не так больно. Душа утихает.

Дану обгоняют машины, но их мало. Небо начало светлеть. Дана знает, что еще несколько часов – и она будет у цели. Еще немного. Ворота кладбища уже открыты. Дана идет по центральной аллее вглубь, где нашлось место для ее семьи.

Она подходит все ближе. По этой дорожке она шла совсем недавно. Вот желтый георгин, растоптанный кем-то. Она видела букет таких георгинов, но где? Она не помнит. Ее глаза фиксируют отдельные предметы, но охватить целое выше ее сил. Вот, здесь. Дана останавливается и медленно опускается на колени.

Три памятника стоят в ряд. Три ангела, совсем разные, под каждым – табличка и фотография. Ярош Станислав Андреевич. Ярош Анна Станиславовна. Ярош Лидия Петровна. Жаль, здесь нет ее собственного ангела. Они смотрят на нее с фотографий одинаковыми голубыми глазами. Ее девочка, ее дитя, ее Аннушка…

– Вчера вечером привезли и поставили. – Голос смотрителя звучит где-то далеко. – Я сам проследил, чтобы сделали основательно.

Дана молчит. Она не хочет ни с кем говорить. Ей тогда придется притвориться, что она жива. Она не хочет. Пусть все оставят ее в покое.

– Страшное дело. – Старик-смотритель все не уходит. – Всякое я видал здесь, но это – страшное дело. Встань, дочка, земля холодная.

Дана молчит. Пусть уйдет. Она хочет побыть наедине с ними. Но старик не уходит.

– Не надо так. Им там тяжело, когда мы тут убиваемся.

– Я хочу побыть одна.

– Побудь. Только, знаешь, у каждого в жизни свой крест. И никогда не посылается человеку непосильное. Значит, твой – такой. Значит, Он знает, что ты сдюжишь. Вот и терпи. Встань с земли-то, простудишься.

Старик уходит. Дана садится между могилами Стаса и Аннушки и кладет руки на холодные плиты. Вот так, немного побыть с ними рядом. Просто побыть с ними.

«Ничего, Стасик, я его достану, не переживай. – Дана почему-то хочет поговорить с мужем. – Если бы ты был жив, то ты бы его сам достал. А теперь – я это сделаю. Знаешь, милый, я ведь до сих пор люблю тебя. Я так скучаю…».

Мысли Даны мешаются. Солнце уже довольно высоко, но ей все еще холодно. Ей хочется спать, но она не может.

«Я клянусь, что его убью. Я клянусь вам».

Ей вдруг вспоминается другая клятва. Виталька принес статью о законах сицилийской вендетты, и они разрезали себе ладони и приложили их к стене разрушенной часовни на окраине Цыганского поселка. Они поклялись отомстить врагу и никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не рассказывать об этом. Клятву они не нарушили. Это был другой сон. Счастливый. Шрамы на ладонях так и остались. Детство, что тут скажешь…

Дана вынимает из кармана складной нож. Он всегда при ней. Мало ли что, а для нее пустить его в ход – не проблема. Но теперь нож ей нужен для другого. Дана разрезает левую ладонь поверх старого шрама и прикладывает ее поочередно к трем мраморным плитам. Пусть – детство. Но так будет вернее.

Дана вытирает нож и прячет его в карман, потом сжимает в кулаке носовой платок,
Страница 5 из 15

останавливая кровотечение. Рана начинает болеть, и боль в груди отступает. Дана поворачивается и уходит. На белых мраморных плитах ярко алеют три кровавых пятна. Ноги ангелов залиты кровью.

Она уходит все дальше. Она уже решила, что не придет сюда, пока дело не будет сделано. Неважно, как. Надо составить план. На него уйдет уйма времени, но это не имеет значения. Дана не умеет прощать обид. Никогда не умела.

Так, сын Лека побудет с родителями. Дана скажет им, что едет отдыхать, а сама… Придется запереть дом, сделать вид, что уехала. Надо как-то подобраться к ублюдку поближе, а потом ударить. Для этого необходимо изучить его окружение, привычки, чтобы найти лазейку. Ничего, что парень так высоко сидит. Это даже интересно.

Дана выходит на проспект, подходит к зданию банка. Нужны наличные и кредитная карточка. Она входит в зал и идет к окошку. Кассир, открыв счет, едва не падает со стула. Дану приводят в отдельный кабинет, управляющий что-то говорит ей, но она не слышит.

– Мне нужны наличные, скажем, тысяч двадцать долларов. И кредитные карточки.

– Вы должны немного подождать.

– Поторопитесь.

Пачку наличных Дана сунула во внутренний карман своего кожаного пиджака, кредитки бросила во внешний. Управляющий что-то говорит о безопасности, но Дана не слышит. Она выходит на улицу и садится в такси. Она хочет домой. Таксист слушает музыку, голос певицы бьет Дану по нервам, но она молчит. Какой смысл говорить? Она звонит.

– Это я.

– Дана, пожалуйста, приезжай, я волнуюсь, ты хочешь, чтобы меня инфаркт хватил, я…

– Как Лека? – перебивает она мать.

– Хорошо, Дана, не бросай трубку, мы с папой хотим, чтобы ты приехала, тебе там нечего делать одной.

– Я приеду, но позже.

Дана кладет трубку. Ей трудно говорить и не хочется приезжать, потому что придется выдерживать утешения и утешать самой, а она не готова. Она не стадный человек. Но поехать надо. Там, в Белгороде, у нее остались знакомые, которые помогут ей с документами и прочим.

Дана садится в кресло. Она уложила вещи, договорилась со сторожами. Сейчас она уедет, и дом останется один.

– Я вернусь, старина. – Дане жаль свой дом. – Мы с Лекой вернемся, а ты нас жди. И в один прекрасный день мы снова войдем и останемся с тобой долго-долго. А сейчас я должна уехать. Мы же не можем оставить все как есть? Не можем, конечно же. Я буду скучать.

Дана снова обходит все комнаты. Ей страшно уйти и бросить дом, потому что тогда она будет, как улитка, потерявшая свою раковину. Но так надо. Порез на ладони болит, и она знает, что не успокоится, пока ее враг не умрет.

– Я не решила, как я это сделаю, но он будет умирать долго и знать за что. А потом мы вернемся, – говорит она дому.

Дана кладет в сумочку небольшой альбом с фотографиями. На них Стас и дети. И Лидия Петровна. Дана оглядывает гостиную. Ей страшно уходить. Но порез на ладони болит и зовет.

Она запирает дверь. Дубликат ключей есть у начальника охраны. Этот небольшой поселок вырос здесь сравнительно недавно, и охрана пока очень бдительна, мало ли кому вздумается побеспокоить обитателей элитного места?

– Все будет путем, не беспокойтесь. – Начальник охраны старается не смотреть на Дану. – Отдыхайте, придите в себя, я лично прослежу… Простите, ради бога, но скажите, его нашли?

– Его никто и не искал.

– Вот сволочи! Извините, ради бога… Я распорядился, вас отвезут в аэропорт.

– Спасибо.

– Я помогу.

Мужчина берет дорожную сумку и выходит, Дана идет следом. На улице стоит темная машина. Охранник ставит сумку в багажник и раскрывает перед Даной дверцу.

– Счастливого пути.

– Спасибо.

Их глаза на минуту встречаются, и он отводит взгляд. Он когда-то уже видел такие глаза. В Чечне. У смертников.

Дана садится в машину, водитель выезжает на дорогу. Уже вечереет, рейс очень кстати, Дана рассчитала, что сразу по приезде уйдет в спальню, а утром из нее выскользнет – и исчезнет до вечера. Только бы не говорить ни с кем.

Водитель, молодой охранник, заруливает на стоянку и вынимает багаж.

– Спасибо, дальше я сама, – говорит она.

– У меня приказ. – Он смотрит немного виновато. – Да мне совсем нетрудно, я вас провожу, мало ли что.

– Хорошо.

Дана идет к столику регистрации, там для нее оставлен билет. Парень идет следом, и Дане приятно идти рядом с ним, чувствовать, что она не одна в толпе абсолютно чужих людей. Чужих? А вот и нет. Парень остановился у расписания. Где она могла его видеть?

«Это тот самый тип, что привез мне документы. Они проверяют, действительно ли я уехала».

Дане становится не по себе. Она проходит контроль, провожающий ее парень подает ей сумку – багаж уплывает. Водитель молча жмет ей руку.

– Счастливого пути. Возвращайтесь. И не волнуйтесь, все будет в порядке, мы проследим.

– Вы очень добры. Спасибо.

– Счастливого пути. Черт, мне так жаль…

Он резко поворачивается и уходит. Дана чувствует его эмоции.

«Ему действительно жаль. Человек – уязвимое создание. Но это – пока он жив, а я умерла, умерла. Моя девочка, моя малышка, маленькая принцесса в розовом платьице… Ничего, детка, мама их всех достанет».

Город знакомо хмурится из-под коричневого облака смога. Дана перепрыгивает через лужу и идет на стоянку такси. Машин много, водители наперебой предлагают ей свои сомнительные услуги. Дана выбирает относительно новую «девятку» и называет водителю адрес.

За окном машины скалится проспект. Здесь еще не чувствуется осень. Разделительная полоса на дамбе освещена, бетонный комсомолец все так же хмурится из-под козырька буденовки. В салоне слышны позывные радиостанции. Дана расплачивается и выходит. Вот и знакомый дом. Она открывает ворота своим ключом. Навстречу с визгом бросается огромный волкодав Жак, норовя лизнуть ей лицо.

– Дана!

Отец осунулся и сильно поседел.

– Привет, папа.

– Я рад, что ты приехала. Иди в дом, сейчас будем ужинать.

Дана вздыхает. План немного не удался. Ладно, как-нибудь перетерпится. Она треплет Жака, потом заходит в дом. Здесь все по-старому. Все тот же запах, большая люстра в холле. Она поднимается наверх. Лека что-то увлеченно строит из кубиков. Дана садится рядом с ним.

– А где Аня? – Сын даже не повернул головы.

– Ее нет.

– И Лиды нет?

– Да.

– Я строю домик.

Дана молча прижимает ребенка к себе. Это все, что у нее осталось. Она должна жить. Лека ни в чем не виноват.

– Даночка, комната готова.

– Спасибо.

Она старается не смотреть на мать. Екатерина Сидоровна как-то сразу догнала свой возраст, горе согнуло ее. Дочери тяжело это видеть, и она проскальзывает в свою комнату.

Здесь все по-старому. Те же золотистые обои и шторы, так же стоят книги на полке и Барби, которую когда-то привез ей Виталька. И красная бархатная шкатулка-сердечко, подаренная Цыбой. Дана так и не решилась увезти ее, сердечко скучало бы по этой комнате.

Дана разбирает вещи и переодевается. Эта комната всегда ждала ее. Дана чувствует себя здесь защищенной, как и в своем оставленном доме. Это тоже ее дом, и она, возможно, снова будет тут жить. Или нет? Нет. Она понимает, что не сможет остаться. Там, под Питером, ее дом и сад, который посадил Стас. Там она была очень счастлива…

– Даночка, иди ужинать.

Все как раньше. Дана спускается
Страница 6 из 15

в столовую. Мама постаралась, наготовила, но она не может есть.

– Дана, съешь немного помидорного салата, ты любишь его.

«Я умерла. Но я люблю родителей. Почему же мне с ними так тяжело? Больно притворяться живой. Нельзя, чтобы они заметили. Нельзя, чтобы они поняли, что меня уже нет».

– Мы тут подумали с мамой и решили: съезди отдохнуть, тебе надо переменить обстановку. Лека побудет у нас, а ты успокоишься, наберешься сил. Ты меня пугаешь сейчас. Ну, как? – говорит отец.

– Не знаю. Может, позже.

– Дана, я только предложил. А ты решай, как лучше. Завтра пойди погуляй, на тебе лица нет. Иди спать, Дана.

«Бедные папа с мамой! Они чувствуют, что все идет не так, но ничего не могут контролировать. Потому что меня уже нет. Я сама себе снюсь».

Дана ложится в постель, приготовленную мамой, но сна нет. Зачем сон мертвой женщине?

3

Все имеет свое начало. Тридцать лет назад в захолустный городишко приехали новобрачные. Они только что поженились, были молоды, счастливы и полны радужных планов – в то время большинство людей надеялось на лучшее. Шел семьдесят шестой год, народ ударно трудился на благо великого государства, и практически никому даже в голову не приходило, что может быть иначе. Те, кого подобные мысли посещали, состояли под неусыпной охраной санитаров или тюремного конвоя.

Но счастливые молодые люди не тяготились незаконными мыслями. Души их были чисты, помыслы – вполне благонадежны, а мир казался им большим и светлым. Они вольны были ехать куда угодно, а осели именно здесь. Им казалось, что это именно то, что нужно, – маленький тихий городок с несколькими огромными предприятиями, тенистыми аллеями и парками, белыми и красными кирпичными домами и вполне приличным ассортиментом магазинов – дефицит тогда еще никого не хватал за горло.

Они оба были выходцами из деревни. Их родители, проработав всю жизнь на колхоз «за так», выпихнули своих чад в город, не желая им своей судьбы. Там они и познакомились и решили пожениться. Все было чудесно, большой город – это неуютно и немного страшновато, а маленький Торинск – в самый раз. Катя и Славик были вполне довольны судьбой. Почему бы и нет? К тому же в городе имелся институт, и они бегали туда вечерами на занятия.

В положенный срок их маленькая семья пополнилась – родилась девочка. Мода на красивые заграничные имена не прошла, никто не думал, как они сочетаются со славянскими фамилиями, а уж тем более – отчествами. Молодые родители хотели назвать свою дочь как-то так… Жанна, Лада, Анжелика. Ну не Людой же или Валей называть такую необыкновенную девочку! Нет, конечно. Девочку назвали Даной. Выбирали наименьшее из зол.

Квартиры своей у них пока не было, завод выделил комнату в общежитии, куда семья и переехала из частного угла. Да что там, квартиру дадут, и очень скоро! Вот только институт закончат – тут уж начальству не отвертеться, положена молодым специалистам отдельная квартира. По советскому закону.

Только время было немного упущено. Самую малость. Квартира все не появлялась, и девочка росла в общаге – длинном кирпичном здании, где длинные коридоры и комнаты с обеих сторон. И две кухни на этаж. И два санузла с четырьмя унитазами в каждом. И душевая в подвале, которую стерва-комендантша запирала в одиннадцать часов. И прочие прелести вроде пьяных соседей за тонкими, почти фанерными стенами, и вечные разборки соседок, и запах мокрого белья, борща и мочи в коридоре. А в конце коридора окно, как надежда на лучшее будущее.

В этом коридоре и росла Дана. Его она вспоминала, как только начала сама себя осознавать. И комнатку в шестнадцать квадратов, которую мама старалась сделать уютной, да только все равно впустую, потому что с одной стороны дядя Дима, Виталькин отец, кроет матом весь свет – опять налакался до синих слоников, а с другой – тетя Люда, Танькина мать, привела очередного «папу», причем кровать скрипит независимо от того, есть Танька в комнате или нет. Дана рано узнала эту сторону жизни, а мать все боялась, что отец тоже станет пить. Но Вячеслав приходил с работы поздно и к компании соседей никогда не примыкал, за что мужики его недолюбливали, но трогать побаивались. У Славки кулаки были пудовые, и хоть он инженер, а вполне свободно мог дать сдачи, все это знали.

А Славику и дела не было до косых соседских взглядов – он лез наверх, хотел «выбиться в люди». Он не мог смотреть, как его девочка бегает вместе с сыном алкаша Димки и дочкой потаскухи Людки. Он не мог вынести, что его жена, беленькая и нежная Катюша, находится на одной кухне с горластой Зинкой-табельщицей из его цеха, толстой и неопрятной бабой, злобной, подлой и сладострастно скандальной. Славик делал карьеру – не партийную, как многие в те времена, а настоящую. У выходца из деревни было какое-то внутреннее неприятие фальши и пустозвонства, которые являлись неотъемлемой частью партийных функционеров. Из Славика он стал Вячеславом Петровичем, инженером и хорошим специалистом, которого ценили и уважали на заводе. А Катюша была при нем. Девочка росла. И скоро им обещали дать квартиру, отдельную, в новом доме.

А Дане не было дела до соседей и социального статуса. Всю свою недолгую жизнь она провела в общежитии и не представляла даже, что можно жить по-другому. Когда она шла по улицам, думала, что все дома – это общежития, что везде живут одинаково. Она играла с Виталькой и Танькой чаще всего в своей комнате, папа был не очень доволен, а мама пекла на всех блины и открывала варенье. Виталька с Танькой ели с удовольствием, но Дана любила блины с мясом. Варенье – эка невидаль! Полно его.

– У тебя хорошая мамка. – Смуглый черноглазый Виталька с завистью смотрел на Дану. – А моя только дерется.

– Я знаю, – Дане немного жаль Витальку, ее-то никто никогда не бил. – Хочешь еще варенья?

– А можно?

– Мама позволяет.

Дана лезет под кровать и достает банку варенья. Когда приходит лето, Дана с мамой едут к бабушке в деревню – тоже ничего жизнь, только Витальки и Таньки нет, зато есть соседская Алена. С ней Дане весело, и речка рядом, а в лесу шелковица. Мама варит много-много варенья – из всего, что есть в саду. А потом оно «приезжает» сюда, под кровать.

– Давай Таньку позовем.

– Да ну ее! – Виталька облизывает ложку. – Когда были у нее шоколадные конфеты третьего дня, так она нам не давала.

– Все равно. Давай оставим ей.

Они с Виталькой устраиваются на диване и смотрят журналы «Вокруг света» и «Крокодил». Осенью они идут учиться, и Дана попросила маму записать ее в одну школу с Виталькой и Танькой. И если можно, то и в один класс. Мама только вздыхала, а отец хмурился.

У них свои секреты. Виталька рассказывал анекдоты и пел нехорошие песни, это секрет, конечно же. Танька рассказывает о том, что делает ее мать с дядьками, которых приводит, и это уж совсем тайна. И во дворе, за сараями, можно найти всякую всячину, только мама не разрешает нести находки домой, а Витальке с Танькой разрешают. А еще мама постоянно смотрит в окно, и Дане нельзя залезть на крышу сарая, а Виталька с Танькой уже там. Собственно, Дана немного боится залезать. Но один-то разочек можно? Нет, нельзя. Мама смотрит в окно.

А еще Дана не любит разговоров
Страница 7 из 15

о квартире. Их заводит мама. И тогда родители сердятся друг на друга, а Дана боится ссор.

– Ну, пойди к Малыгину, ты же специалист, без тебя в цеху все рухнет! – Мама говорит спокойно, только Дана знает, что это ненадолго.

– Когда будет положено, нам скажут, не забудут!

– Как бы не так! Ты что, слепой? Вон, Митрохины получили, а они на очереди за нами! Ты должен сходить и поговорить с Малыгиным. Попроси его, ведь он хорошо к тебе относится! Сколько можно так жить?

– Катя, ты не понимаешь. По закону нам квартира положена – значит, дадут обязательно.

– Дана постоянно простывает в коридоре.

Папа молчит. Он знает, что дочка все время болеет. Это удар ниже пояса. Мама приберегает свой аргумент на конец разговора, чтобы последнее слово осталось за ней, потому что папа после таких слов хмуро молчит, а Дана чувствует себя виноватой, ей и самой совершенно не нравится болеть.

Гром грянул, когда Дана была уже в третьем классе. Вика Морозова позвала ее на день рождения. Мама принарядила дочь, повязала ей огромный капроновый бант – голубой, под цвет глаз. Дана чувствовала себя сказочной принцессой, когда входила в подъезд. До этого она ни разу не была дома ни у кого из своих одноклассников – кроме тех, кто жил в ее общежитии. А тут…

Первое, что поразило Дану, был подъезд. В нем не сидела вахтерша, просто висели синие почтовые ящики и было три двери, одна деревянная, а две обиты дерматином. И овальные бирки с номерами. Дана поднялась на третий этаж и нажала кнопку звонка.

Наверное, это была обычная квартира. Три комнаты, ванная и кухня. И балкон. Но Дане показалось, что она попала во дворец. Она долго не могла понять, как может быть, что здесь живет только Вика с родителями и братом. Пришло несколько девочек, Викина мама приготовила угощение, а Дана думала только о том, чтобы никто не заметил, что она чувствует.

Это была не зависть, нет. Ну, может, совсем чуть-чуть. Просто ранее Дана ненавидела «квартиру», потому что из-за нее ссорились родители. А теперь она поняла, что мама, наверное, права в своем стремлении. И Дана старательно улыбалась и вежливо отвечала на расспросы Викиной мамы.

Ирина Степановна никогда до этого не обращала внимания на Дану. И она не очень одобрительно отнеслась к затее дочери пригласить к себе одноклассницу из общежития, но Вика так просила, что мама сдалась. И теперь с удивлением смотрела на белокурую девочку с тонким личиком и странными дымчатыми глазами, огромными и задумчивыми. Эти глаза не улыбались, но речь девочки оказалась правильной, она умела вести себя за столом, одета была в красивое платьице, и сердце Ирины Степановны потеплело. Девочка ей понравилась.

– А кем работают твои родители? – Ирина Степановна заинтересованно рассматривает Дану. Что-то есть в этом ребенке, что-то тревожное и странное, но что? Маленькая леди. Но, боже мой, откуда взяться такому? А вот, поди ж ты…

– Папа работает инженером, мама тоже. На заводе.

– Очень хорошо. Ты приходи к Вике, когда захочешь.

– Ладно.

Дане отчаянно хотелось домой, зайти в свою комнатку с салатными стенами, сесть рядом с мамой и рассказать ей. Или нет. Ничего не надо рассказывать. Потому что мама опять расстроится. Лучше пойти гулять с Виталькой и Танюхой, с ними весело, а тут не очень, и Вику она терпеть не может. Но Дана сдерживалась. Ее личико было безмятежным, она улыбалась, а Ирина Степановна неотрывно следила за выражением ее дымчатых глаз.

«Эта девочка добьется многого, – думала она. – Просто настоящее чудо. Кто бы мог подумать!»

В те благословенные времена снобизм был не популярен, но Ирина Степановна была снобкой. Она работала директором книжного магазина и, как говорили, «имела связи», вращаясь в определенном кругу. Но девочка из общежития ей понравилась. К тому же она дочь инженеров…

– Ты любишь читать?

– Папа записал меня в библиотеку.

– Если хочешь, можешь брать книги у нас. – Ирина Степановна благосклонно улыбается. – Только обращайся с ними аккуратно.

Дана пришла домой в странном расположении духа. Она словно нехотя поднялась по лестнице, вот знакомая дверь, за которой стены салатного цвета, кровать родителей и ее раскладное кресло, шкаф и стол, за которым Дана учит уроки. И запах, проникающий из коридора. И знакомые звуки из-за стен.

– Ну, как там было? – Папа внимательно смотрит на Дану. – Понравилось тебе?

– Да.

Дана твердо решила ничего не говорить, чтобы не расстраивать родителей. Ее личико было спокойным. Это трудно, но Дана уже умела скрытничать.

– А у нас новость. – Папа весело смотрит на нее. – Нам выделили квартиру. Новую, в новом доме.

– А Виталька?..

– Его родителям дали в соседнем подъезде, – отец мрачнеет, компанию дочери он недолюбливает. – А Татьяна будет жить на нижнем этаже.

– Ура!

Дана выскакивает в коридор. Танькина мать, тетя Люда, связывает узлы, а Виталька собирает в ящик свои игрушки.

– Виталька, вот это да!

– А, это ты… – Он поднимает голову. У него на пол-лица расплылся синяк.

– Ой, кто тебя так?

– Крат.

– А ты ему?

– Он с Цыбой был.

Крат и Цыба – ребята с четвертого этажа, на два года старше их. Маленький злобный Крат и огромный глуповатый Цыба держат в страхе не только всех ребят в общежитии, но и в окрестностях.

– Идем, поймаем гада.

Дане хочется подраться, потому что она совсем недавно чувствовала себя несчастной и словно второсортной – там, в гостях. И теперь это должно уйти.

– Да, а если они…

– Идем.

Крата они нашли почти сразу. Маленький, рыжеватый и слюнявый, он вызывал у Даны постоянное желание дать ему пинка, что она немедленно и сделала. Крат полетел с лестницы. Они с Виталькой принялись деловито лупить его ногами, и Дана подумала, что ее лаковые туфельки могут испортиться, но дело того стоило.

– Цыба! – завопил поверженный враг. – Цыба-а!

– Заткни пасть! – Виталька боялся Цыбу. – Данка, бежим отсюда!

Но Цыба уже появился. Он идет по коридору, переваливаясь, но все равно видно, что он сильнее их и им не убежать. Однако Дана не боится. Крат поднимается на четвереньки, пытаясь встать, а она наподдает ему ногой под ребра, и он снова падает. Дана ненавидит Крата, потому что тот однажды на ее глазах убил котенка. Она не может видеть, как обижают животных. Из зоопарка ее приводят в слезах, цирк для нее – просто пытка.

– Цыба, дай им!..

– Не-е-е.

Цыба смотрит на Дану. Его маленькие карие глазки на круглом лице умильно следят за ножкой в лаковой туфельке. Эта девочка всегда казалась ему сказочной феей, и у нее такое красивое имя. Она, наверное, отличница, а ее родители совсем не такие, как все здесь.

– Не, я не хочу. – Цыба смотрит на Дану, не отрываясь. – Ладно тебе, ему хватит.

– Это ему за Витальку. – Дана не понимает, чего это грозный Цыба так странно ведет себя. – И еще дадим, пусть только полезет!

– Да не, он больше не будет. – Цыба завороженно смотрит, как Дана поправляет сбившиеся волосы. – У тебя бантик развязался.

– Мама новый завяжет. Пока, Цыба. Мы переезжаем, а вы?

– Ага, и мы тоже.

В это время лежащий на полу Крат пинает Дану в колено, и она падает. Цыба минутку смотрит на своего бывшего соратника, а потом с силой бьет его ногой под дых. Дана сидит на полу, белый гольфик
Страница 8 из 15

набухает кровью, а Виталька несется вверх по лестнице – за помощью.

Цыба беспомощно садится рядом. Дана прикрыла рану рукой, сквозь тонкие пальчики течет кровь, она прикусила губу, чтобы не плакать. Что скажет мама? Цыба думает о том же. Он встает и оттаскивает лежащего Крата подальше, в туалет.

– Цыба, я умру? – Дане стыдно плакать, и она терпит.

– Не. Зашьют, только это не больно. А вы куда переезжаете? На Третий участок?

– Да.

– И мы. Я тебя найду там, ага?

– Ладно.

Сильные руки отца поднимают Дану с пола, потом мама и тетя Люда причитают над ней, потом… Но это уже неважно.

Что представляет собой Третий участок? Когда-то там была пригородная деревня, ее снесли и настрои-ли одинаковых желтых блочных пятиэтажек. А половина частных домов так и осталась, во многих из них жили цыгане, а то и русские. Русскими называли здесь всех, кто не был цыганом.

Семья Даны переселилась в трехкомнатную квартиру с полом из разноцветных линолеумных квадратиков – голубых и красных. Это был 1986 год. Тогда очень многие переехали на Третий, получив новые квартиры. И старая школа затрещала по швам, перегруженная донельзя.

Дану не перевели в местную школу. Вячеслав Петрович не хотел, чтобы дочь ходила в переполненный класс. Он купил голубой «Москвич» и стал возить ее в школу в центре. В образцово-показательную 13-ю. Там были паркетные полы, чистые классы, строгие правила и высокий уровень преподавания. И не было Витальки и Таньки, без которых Дане стало неинтересно. Впрочем, она ни с кем открыто не враждовала, а с Викой даже немного дружила, но это сути дела не меняло. Дана оказалась чужой в образцовом классе и сама понимала это. Ей было скучно. Ее глаза все чаще смотрели отстраненно и холодно.

И только после занятий начиналась настоящая жизнь. Быстренько сделав уроки, Дана уходила во двор. До девяти она была свободна. Вячеслав Петрович попробовал запретить эту дружбу, но жена вступилась за дочь и стояла насмерть.

– Ты просто чурбан неотесанный! Как ты можешь? Они же с рождения вместе растут, это хорошие дети. Они не виноваты, что у них такие родители.

– Катя, я не хочу, чтобы девочка якшалась с дворовой шпаной. Они научат ее дурному.

– Ты так мало ей доверяешь? – Катерина была в ярости. – Ты не смеешь так говорить! Она сама должна разобраться. Это хорошие ребята, Славик.

– Ну, смотри, Катя.

Дану мало заботили родительские споры по поводу ее друзей. Она уходила во двор, где ее ждал верный Цыба, они шли на «точку» – в небольшую беседку в соседнем садике. Там говорили о жизни, слушали музыку и курили – кто хотел. Виталька устраивался рядом с Даной, и Цыба начинал громко сопеть. А Танька, смуглая и тонкая, двигалась в волнах музыки, как дух танца. И пахло лебедой и полынью. Или горелыми листьями.

Иногда, когда кто-нибудь начинал доставать их, они дрались. Дана только следила, чтобы не получить удар в лицо, но в пылу драки не уступала своим друзьям, и за это у нее появилась кличка – Бешеная Кошка. Ногти Даны, очень твердые и острые, оставляли на лицах врагов глубокие кровоточащие борозды. Скоро их зауважали и стали старательно обходить стороной.

И только Крат не давал покоя их компании. То было время расцвета микрорайонных драк, Крат уже успел схлопотать условный срок за угон мотоцикла, был «в авторитете», и только компания с «точки» плевала на него с высокой горки, и тронуть ее не моги, потому как свои, с Третьего, закон не разрешает трогать своих. А Крат обиду помнил. Он так и не подрос, но его жестокость выросла многократно. Его мать, толстая Зинка, била его смертным боем, и он ненавидел весь свет. И особенно – Дану.

Но не Крат был главным на Третьем. Он с его мелким ростом, слюнявым ртом и истеричной злобностью вызывал у всех отвращение. Делами на Третьем заправлял Валера Соколов, мальчик из приличной семьи партийных работников. Была у него и кличка – Танкер. Кличка уважительная, потому что Танкер сумел поставить дело так, что сам всегда оставался в тени, но его лидерство никто не оспаривал. Никто, кроме Крата.

Дана жила в своем придуманном мире, в который не впускала никого и никогда. Она пребывала словно в нескольких измерениях, и в каждом у нее была своя роль: школа, дом, «точка». Она будто спала и видела сны о будущем. Дане хотелось сделать в жизни что-то необыкновенное… Она и сама не знала, что именно. Она просто хотела жить иначе. Не здесь. И не так. Впрочем, никого это не касалось. Она ждала.

И Крат тоже ждал. Иногда, проходя мимо Даны, он цедил бранные слова, но она даже голову не поворачивала – зачем? Это всего лишь слюнявое ничтожество – Крат. Вот странная фамилия… Плевать на него.

Они возникли перед Даной на остановке. Школа находилась в центре, который подростки называли Варна. А Дана ждала автобус, чтобы ехать на свой Третий. Был день. Они появились рядом с ней – четверо парней в кожаных куртках. Дана не испугалась. Она просто подумала, что скажет мама, если ее сейчас убьют.

– Эта? – Один из них в упор рассматривает Дану.

– Само собой. – Второй усмехается, от него чем-то несет. – Эта.

– Идем, поговорим.

– И не подумаю. – Дана смотрит на парней и улыбается. – Чего мне с вами беседовать?

В тринадцать лет мы кажемся себе бессмертными. Но это не так.

– А придется.

– Чего надо?

– Поговорить.

Дану толкнули, потом ударили чем-то по голове. Она упала, успев сильно поцарапать лицо одного из нападавших. Ее стали бить ногами. Прохожие шли мимо, стыдливо отворачиваясь. Дана опоздала родиться. В девяностом году такие мелочи, как избиение, уже никого не интересовали.

Цыба появился ниоткуда. Вадик Цыбин не отличался особым интеллектом, у него напрочь отсутствовало воображение, зато он был чрезвычайно силен. Дана стала, пожалуй, самым ярким впечатлением в его жизни. Ему шел шестнадцатый год, в компании ребят говорили разное о девчонках, но он не смел даже подумать такое – о Дане. Он просто служил ей. Он, пожалуй, и сам не знал, что чувствует. Есть люди, которые рождаются слепоглухонемыми и познают мир на ощупь, – Вадик Цыбин родился таким вот немного увечным. Его маленькие карие глаза смотрели на мир словно в оптический прицел.

В тот день Цыба едва не опоздал. Дело в том, что Кис, парень из группы Крата, рассказал ему, что Крат выиграл в карты на желание – и «заказал» Дану парням с Варны, и сегодня они должны ее убить – в уплату карточного долга.

Цыба ворвался на остановку, как смерч, несущий разрушение. Его мотоцикл свалился на бок, а нападающие оставили Дану и попробовали наброситься на Цыбу, но напрасно. Разве можно остановить разъяренного носорога? Только выстрелом из пушки. Но пушки у ребят не было.

– Ты как? – Цыба присел около Даны. – Ничего?

– Ничего, нормально.

– Тогда поехали.

Дома Дана торопливо привела в порядок одежду. На лице синяков не осталось, парни вряд ли всерьез собирались убить ее, но Дана взбесилась. Что-то темное и грязное, чего она всегда избегала, догнало ее, ворвалось в ее мир и разрушило его. Дана поняла, что, пока она здесь, она уязвима. Вот если бы стать кем-то, кого пальцем тронуть боятся! На это надо много денег, а их нет и, наверное, пока не будет. Крат. Вот кто должен заплатить за то, что она сегодня чувствовала себя
Страница 9 из 15

несчастной. Она ненавидела ощущение ущербности, а еще здорово болел бок. Крат должен заплатить за все.

– Его надо убить, – Виталька сжимает жилистый кулак. – И мы его убьем.

– А потом в тюрьму? – Цыба полон здорового оптимизма. – Нам-то ничего, а как Данка с Танюхой?

– Танюхе тоже ничего. А Данке – нет, нельзя.

– Это почему еще? – Дана вскинулась, бок заныл. – Я что, хуже вас?

– Не. – Цыба улыбнулся. – Лучше. Но тебя там точно убьют.

Они принимали Дану такой, какой она была. Они росли вместе и воспринимали чудачества подружки как нечто само собой разумеющееся. Они терпели ее уходы в себя, ее вечное бдение над книжками – даже на «точке» Дана что-то читала. Они понимали ее стремление держаться «в рамках», потому что бывали в ее доме и видели, что там не так, как у них. Дядя Слава не напивался, тетя Катя не дралась и не водила мужиков. Они признавали за Даной право жить так, как она хочет, но относились к ней немного снисходительно, как к младшей. Потому что к девяти Дана торопилась домой, а они провожали ее и уходили в ночь. Дана знала, что они там делают, но она тоже признавала за друзьями право жить по-своему, понимая, что у них просто так сложилось.

Виталька был своим среди цыган, наверное, сыграла роль его внешность. Смуглый и черноглазый, он все же отличался от цыган тонкими чертами лица и оттенком кожи. Но это не мешало ему толкать в районе наркотики, потому что его отца к тому времени выгнали с работы за пьянки, мать выбилась из сил и постоянно болела, а Виталька был самолюбивым и мечтал «выбраться». Он хотел, чтобы у него когда-нибудь появился хороший дом, много денег, и тогда он осмелится сказать Данке, как он к ней относится.

Таня любила потусоваться. Ей было все равно, где и с кем, лишь бы не идти домой, потому что там кто-нибудь из мамашиных мужиков станет приставать – Таня росла необыкновенно красивой. Красота ее была броской, скороспелой, такая рано начинает радовать глаз: черные как смоль волосы, удлиненные карие глаза, полные губы и точеная шея. И на бледном лбу – разлет бровей. Таня жила в ритме танца. Она ходила вместе с Виталькой, он давал ей иногда деньги и шмотки. А иногда они спали вместе, и Таня радовалась этому – лучше с Виталькой, чем с кем попало. Таня знала, что он думает только о Дане, но ей и в голову не приходило ревновать. Данка – это Данка. Немного не от мира сего, но зато нос не задирает, и вообще. Таня любила ее, глядя на нее немного свысока – Данка еще маленькая, она не знает многого, несмотря на уйму прочитанных умных книжек, от одного взгляда на которые Таню одолевает зевота. И не надо Данке этого знать, каждому свое.

– Мы убьем Крата, и никто на нас не подумает, а Данка с нами не пойдет. – Виталька хитро улыбается.

– Еще чего! Конечно, пойду, иначе не стоит его и убивать.

– Стоит. Он злобится на тебя – и за Цыбу, и за ту историю, помнишь? – Виталька садится на лавку. – Он не оставит тебя в покое. А потом и тех хануриков с Варны переловим. Или объединимся с Автобаном и Кубой и вломим им всем.

– Я все равно пойду с вами.

– О, Данка уперлась. – Таня смеется. – Давай, Виталька, поспорь с ней. Не хочешь? Все равно не переспоришь, сам знаешь. Данка уперлась. Как мы его убьем?

– Трубой по башке – и все дела.

– Цыба, ты у нас гений. – Виталька усмехается. – Это чересчур просто. Менты – тоже не дураки, слухи уже ходят, все знают, что было с Данкой. Нет, так не годится. А сделаем мы вот что…

4

На это место они часто приходили вчетвером. Если пройти мимо музея, мимо каменных надгробий и прочих древностей, спуститься с холма вниз, то можно попасть сюда. Здесь большие камни подступают к самой воде, берег относительно пологий, а вода прозрачная. Это место на Острове тогда принадлежало им. Здесь по-прежнему пахнет мокрым песком. И камни все такие же теплые, нагретые солнцем. Дана сидит на камне, закрыв глаза. Где-то далеко стоят три мраморных ангела. Кошкины глаза золотятся на донышке ее зрачков.

– Привет, Данка.

Она поворачивает голову. Красивый парень с бронзовым лицом и медальным профилем. Прямые черные волосы зачесаны назад и собраны в небольшой пучок, черные глаза смотрят знакомо. Это из сна о счастье.

– Не узнаешь меня?

Он изменился, но Дана все равно узнает его. Она узнала бы его всегда. Когда они виделись в последний раз, он выглядел подростком, а теперь у него широкие мускулистые плечи и сильные руки, но это ничего не меняет. Она узнала бы его и через сто лет.

– Как ты нашел меня?

– Стучите – и отворится вам, ищите – и обретете. Я рад тебя видеть.

– Да?

– Прости, я совсем не то хотел сказать. Я знаю о твоем горе. Твоя мама позвонила мне.

«Все такой же неловкий. Ну, хоть что-то осталось от тебя прежнего».

– Мы очень давно не виделись, я… я очень скучал. Дана, мне жаль. Эй, ты что? Что с тобой такое, малышка?

– Я в порядке, – нужно учиться жить мертвой, – я тоже рада тебя видеть. Что ты сейчас делаешь?

– У меня есть ночной клуб и ресторан. Мы на пару с Цыбой делаем свой бизнес, и дела идут неплохо.

«Ах, да. Ты же сидел в тюрьме, я помню. Что ж, значит, все вышло так, как задумывалось».

– Ты, наверное, помнишь. Я вытащил козырную карту. Теперь плачу налоги, отстегиваю «крыше» и живу спокойно. Три года, детка, три паршивых года. Но я не жалею. Другого пути у меня не было.

– Я знаю.

– Данка, ты пугаешь меня. Идем, повезу тебя обедать.

– Ты быстро нашел меня.

– Твоя мама беспокоится, и я вижу, что не зря. У тебя хорошая мать, Данка. Помнишь блины с вареньем?

– Помню.

«Мама всегда жалела и любила их всех, а его – особенно».

– Поедем, Дана. Я обещал ей, что не оставлю тебя одну.

– Я не хочу усложнять твою жизнь. Ты очень занят, а я… Я сама о себе позабочусь.

– Ты говоришь глупости, а выглядишь просто ужасно. Поехали.

Они вдвоем поднимаются по тропе. Дана идет впереди, Виталий – следом. Он давно научился владеть своим лицом, но когда он спустился к берегу и увидел одинокую фигурку на камне, в его груди словно атомная бомба разорвалась. Острая жалость пронзила его сердце – столько было безысходной тоски в опущенной светловолосой головке, в поникших хрупких плечах. Он не видел ее много лет, думал, что забыл ее, но стоило ему увидеть эти большие дымчатые глаза, нежное лицо, стоило поймать ее взгляд – и Виталий понял, что любовь всегда была с ним. Как забрасывают мокрым песком пламя, так он забрасывал ее будничными делами, глушил многочисленными связями, но все зря. В ту минуту он понял, что любит Дану так же, а может, еще сильнее.

И теперь она совсем рядом, только протяни руку – и можно ощутить в ладони ее прозрачные пальчики… Но она идет вперед, далекая и безучастная. Виталий чувствует: с ней творится что-то страшное, он может потерять ее – уже навсегда, но она идет вперед и молчит. В глазах ее отражается небо, но жизни в них нет. Это не та девушка, которую он любил. Но он любит ее и такую, новую – еще сильнее.

Их ждет большая темно-синяя машина, возле которой стоят два огромных парня.

– Это Эдик и Егор. Данка, осторожно, головой не ударься.

Виталька, старый друг и соратник. Длинный коридор, пропахший борщом и мокрыми простынями, запах горелых листьев и полыни на «точке», кровавые драки и клятва вендетты.
Страница 10 из 15

И плюгавое тело слюнявого садиста на рельсах. Убив его, они избавили мир от будущего убийцы.

«Я вполне могу терпеть его рядом. При нем мне не надо притворяться живой».

– Помнишь, тебе никогда не нравились черные машины? Ты говорила, что они напоминают катафалк. Вот я и купил темно-синюю. Нравится?

– Когда ты узнал?

– О твоей… о твоем горе? В тот же день. Твоя мама, мы общались. Господи, мне так жаль! Малыш, ты не в себе. Нельзя так. У тебя есть Лека. Кстати, чудесный парень. Я подарил ему пони, ты видела?

– Нет. Я прилетела вчера вечером.

«Как будто, если теряешь один палец, а остальные остаются, рана меньше болит. Моя малышка, принцесса в атласном платьице, пахнущая птенчиком…»

Яркая вывеска. Ресторан «Дана».

– Виталик?!

– Да, малыш. Ты помнишь?..

Она помнит. Горячие губы Витальки, его умелые и нежные ласки. Их ночь. Но это в прошлом. Где-то далеко.

– Я ничего такого не имею в виду. – Он с болью вглядывается в лицо Даны. – Просто я всегда помню. Потому что ты – самое лучшее, что было в моей жизни. Я понимаю, глупо говорить сейчас об этом, но я помню. И я очень дорожу этой памятью…

– Не надо, Виталик.

«Все в прошлом. Я сама в прошлом. Я умерла».

Таня почти не изменилась. С годами ее красота стала более яркой, зрелой. Дана рядом с ней выглядит смертельно больной. Таня обнимает подругу, чувствуя, как слезы текут по щекам.

– Данка! Я так соскучилась!

«Я, может быть, тоже».

– Идем в кабинет, нам туда подадут еду. Томатный сок, ты его еще любишь? Ты его литрами когда-то уничтожала.

– Да.

– Ну, вот, сейчас придет Виталька, нам накроют стол. Вадик в отъезде, завтра явится.

– Да.

– Данка, это все ужасно! Как же так? Вадим вернулся с похорон прямо больной. Дана, я поверить не могу!

– Да.

– Прости, я не должна… Вот, садись сюда, здесь удобно.

Красивый кабинет в голубых тонах. Круглый стол, дорогая мебель, цветы, мягкий ковер. Шелковая обивка кресел и бархатные шторы. Виталий разливает напитки. Томатный сок.

– Данка, ты совсем ничего не ешь. – В его голосе тревога. – Девочка моя, ну хоть что-нибудь! Смотри, все вкусное, специально для тебя готовили, сами.

– И правда, съешь паштет. Тебе такой всегда нравился. Помнишь, мы учили тебя готовить?

«Таня еще не поняла. Никто из них не понял. Я умерла. Зачем мертвой еда?»

Томатный сок. Дана делает глоток. Миллион долларов. Подпись в документах. Куча денег. Но он подавится ими. Он кровью своей захлебнется, как томатным соком!

– Виталик, посмотри: она не видит и не слышит нас. – Таня тихо плачет. – Виталька, сделай что-нибудь. Я боюсь за нее, я ее такой никогда не видела!

«Я умерла, умерла. Почему же так больно?»

– Я сам боюсь. Я тоже не знал ее такой.

«Ты меня совсем не знал, дорогой».

– Надо что-то делать! Не зря тетя Катя беспокоилась. Данка, очнись!

«Я умерла, умерла… Томатный сок… Аннушка…»

– Она совсем скисла.

– Что ты понимаешь! Вот так ребенка потерять! Бедная моя Данка, о боже, милая, опомнись, слышишь? – Таня заглядывает в бледное лицо подруги.

«Меня нет, но боль еще этого не знает… Нет».

– Я слышу.

«Лаковые туфельки, розовое атласное платьице…»

– Даночка, так нельзя. Давай, мы отвезем тебя к доктору.

«Этого еще не хватало. Отвечать на вопросы… Не больно только молчать. Аннушка…»

– Я в порядке.

– Мы отвезем тебя домой.

– Нет. Мне там тяжело. Виталик, отвези меня обратно на Остров.

– Ага, это ты отлично придумала! Нет, дорогая, и не мечтай. Поедем ко мне домой, а матери я позвоню, предупрежу. Таня тоже поедет. Идет?

Дана молча кивает. Пусть. Только не домой, чтобы не видеть страдающих, обеспокоенных родителей. Ей нечем их утешить.

Машина едет долго. Дом Виталия находится в поселке Солнечном, где когда-то селилась партийная номенклатура, а с начала девяностых обосновались «новые». Это элитный район, вполне спокойный и ухоженный. И у Виталия красивый особняк в виде замка.

– Не плачь, Танька.

– Это я вместо тебя. Тебе самой надо поплакать. Нельзя так, ты сходишь с ума.

«Я умерла. Зачем мертвой плакать?»

Машина останавливается напротив белого замка, увитого плющом. Он стоит посреди небольшого парка, кругом – розы. Белые, желтые, красные. Дверь открывает слуга. Виталий приглашает Дану внутрь, ведет ее вверх по лестнице.

Уютная комната. Розовая шелковая обивка. Цветы. Туалетный столик. На нем – нераспечатанный флакон духов «Соня Рикель». Последние семь лет Дана пользовалась именно этими духами, Виталий купил их еще утром. Как и белье, аккуратно уложенное в ящики комода. Как и остальные мелочи, которые отправил домой, приказав приготовить спальню.

– Эта комната ждала тебя со дня постройки дома. – Виталий не знает, слышит ли его Дана. – Я надеялся, что она тебя дождется, но не думал, что это будет… при таких обстоятельствах. Располагайся, пожалуйста.

– Спасибо.

Дана опускается в кресло и замирает. Звонит телефон, Виталий берет трубку.

– Да, не беспокойтесь. – Он протягивает трубку Дане. – Это тебя.

– Дана, ты в порядке? – спрашивает мать.

– Да.

– Ты гуляй с друзьями, сколько хочешь, ни о чем не думай.

– Где Лека?

– Дедушка катает его на пони.

Дана кладет трубку. Лека. Маленький ангелочек, веселый голубоглазый человечек. Дана понимает, что не может быть с ним – такая. Поэтому им обоим придется подождать.

«Когда все закончится, мы опять будем вместе – ты и я. Подожди, малыш, у мамы есть дела».

Дана идет в душ, потом надевает шелковый халат, висящий в ванной. Она садится в кресло и смотрит в окно. Где-то там живут люди. Пусть.

Вечер гасит свет. Дана не хочет вставать. Мерцает экран телевизора, включенного Таней. Идет какая-то передача об Азии. Вот охотники выгоняют из логова тигра. Что-то говорит диктор. Вдруг перед охотниками появляется тигренок. Маленький, потешный тигренок выскочил прямо под выстрелы. Нет. Только не это. Дана судорожно всхлипывает. Тигренок падает. Значит, вот как. Ворвались в дом тигрицы, убили ее малыша – и это им сойдет с рук?

Но тигрица так не думает. Раненная, она врывается в ряд охотников. Летят кровавые куски. Этого, похоже, не ожидал оператор. Что-то скорбно крякает за кадром диктор, но Дану наполняет злобная радость. Так вам и надо, ублюдки. Чтобы знали, каково это – отнять детеныша у матери. Они привыкли к слезам беззащитных антилоп, но тигрица – другое дело. В аду будете гореть за это!

Виталий не знает, как ему пробиться сквозь эту стену. Неподвижный взгляд Даны пугает его. Он понимает, что в эти самые минуты он теряет ее и может потерять навсегда.

Когда погиб Стас, он не посмел приехать к Дане, чтобы она не сочла его навязчивым. От Вадима он знал, как тяжело переживала она смерть мужа. Он почти все знал о ней. Но он совсем не знает женщину, сидящую сейчас в розовой комнате. Он не понимает, что делать.

– Пойди к ней. – Таня берет его ладонь. – Пойди, поговори с ней.

– Но как? Ты видела ее. Что с ней?

– Я не знаю. Но надо что-то делать, иначе мы потом сами себе не простим. Виталька, пойди к ней и делай что хочешь, но выведи ее из ступора. Кстати, звонила Яна.

– Гони ее в шею.

– Я пыталась, но она не послушалась. Смотри, вон ее машина.

Яна – очередная любовница Виталия, молодая красивая блондинка с потрясающей фигурой. Он вышел встретить
Страница 11 из 15

ее, отметил, что она сейчас, пожалуй, красивее, чем обычно, а женщина, сидящая в розовой комнате… Перед глазами встало потухшее лицо Даны, и сердце сжалось в предчувствии беды. Надо прогнать эту вульгарную потаскуху, пока Дана не узнала.

– Любимый, что с тобой? – Яна уверена в своих чарах.

– Уезжай. Между нами все кончено. Таня тебе не ясно объяснила?

– Но почему?

– Потому что я так хочу.

– Кто она?

– Извини, так вышло.

Виталий запер дверь, Яна осталась снаружи, с трудом осознавая, что ее только что бросили самым грубым образом. Ни тебе прощального подарка, ни нежных слов!

Виталий вернулся наверх. Сумерки сгустились. Таня сидела у окна и смотрела на него с мольбой.

– Пойди к ней.

– Хорошо.

Он идет по коридору. Много раз он отпирал эту комнату, чтобы что-то добавить, улучшить. Никто не входил сюда, кроме него, теперь эта комната дождалась свою хозяйку. Виталий зажигает маленький ночник, разбирает постель. Дана сидит молча, глядя в пустоту.

Виталий вынимает ее из кресла и несет на кровать. Дана совсем легкая, он чувствует ее косточки и понимает, что она много дней ничего не ела. Ему становится страшно. Он боится, что она умрет у него на руках, вот в эту самую минуту. Ему страшно снова потерять ее.

Он укладывает ее в постель, укрывает одеялом. Она смотрит, словно сквозь него, ее пальцы холодные и слабые. Виталий прижимает Дану к себе. Он мечтал об этом долгие годы. Он вспоминал каждую секунду их единственной ночи, вспоминал вкус ее губ. Но эта женщина – не та Дана.

– Даночка, ты слышишь меня?

– Да. – Ее голос похож на шелест листьев.

– Расскажи мне.

– Я не знаю, что рассказывать.

Запах ее волос сводит его с ума. Как долго он ждал ее!

– Кто он, ты знаешь? – спрашивает он.

– Нет. Но я узнаю.

– И что тогда?

Дана протягивает ему ладонь. Рубец еще совсем свежий. Виталий вздрогнул. На его ладони тоже есть рубец, но он старый, а этот…

– Ты не сможешь. Тебя убьют.

– А я уже мертвая, Виталик. Разве ты не видишь?

– Нет.

Он больше не может сдерживаться. Он всегда верил, что она вернется к нему. Часто он представлял, как это будет, но так… Нет. Он больше не может сдерживать себя. Он целует Дану, целует ее тело, вдыхая знакомый запах, он так любит ее, эту сломленную, измученную женщину!

– Виталик, не надо…

– Я люблю тебя, Данка! Я люблю тебя…

Как долго у нее не было мужчины! Со дня смерти Стаса. Это сон. Им по семнадцать лет. Все остальное ей приснилось.

«Я уже не твоя жена, Стасик. Я снова – Данка с Третьего участка».

Руки у Виталия такие умелые. Он долго ждал этого момента и теперь старается не причинить боль хрупкому исхудавшему телу. Он всегда знал, что для него не существует никого, кроме нее. Нет и не будет. Судьба, наверное.

Горячая волна уносит их, еще миг, толчок, как момент истины. Они взрываются страстью, и что-то колючее бьет Дану в самое сердце. Тишина такая громкая и осязаемая. И нежные прикосновения рук.

Дана вдруг начинает плакать. Все громче и громче, в ней нарастает отчаянный крик: Аннушка!..

Она плакала несколько часов. Потом уснула. Туго натянутая струна в ее голове с треском лопнула, и она спала без сновидений. Просто утонула в темном омуте.

5

Когда Дана открыла глаза, солнце стояло высоко и освещало розовые обои с крупными розами, шелковую обивку кресла и пуфов, смеялось в зеркале. Дана обвела комнату взглядом. На туалетном столике заметила духи. Желтые розы в большой вазе. Если уж розы, то желтые. Виталий знает это. Он многое знает о ней.

Дана хочет подняться, и с четвертой попытки ей это удается, но тело почти не слушается. Она бредет в ванную, потом возвращается назад. Ей хочется пить. Она почти не помнит, как оказалась в этой комнате, только обрывки каких-то картинок: Остров, теплые камни, Виталька. И заплаканное Танькино лицо. И потешный тигренок, маленький и беззащитный.

Дана всхлипывает. У нее ощущение, будто она вынырнула из воды. Ей хочется пить, и она снова пытается подняться. Дана замечает, что на ней шелковая рубашечка, кремовая, украшенная кружевом. Она совершенно не помнит, кто и когда надел это на нее.

– С возвращением.

Таня входит в комнату и катит перед собой сервировочный столик. Таня очень красива и полна жизни, ее удлиненные темные глаза смеются, и Дана чувствует облегчение. Таня – это Таня. С ней не нужно притворяться живой.

– Привет.

Таня садится на пуфик рядом с кроватью. Они смотрят друг на друга, потом Таня отводит взгляд.

– Который теперь час? – Дану тяготит молчание и игра в гляделки.

– Час? – Таня усмехается. – А ты не хочешь спросить, какой сегодня день?

– Я не понимаю.

– Объясняю. Ты проспала двое суток. Сегодня третий день, как ты лежишь здесь, принцесса. – Таня хмурится. – Ты хоть понимаешь, что из-за своего дурацкого упрямства едва не спятила?

– Я хочу пить.

Таня наливает в стакан сока. Ей безумно жаль Дану, но она давит в себе это чувство. Она многое собирается ей сказать и не хочет, чтобы жалость помешала им понять друг друга. Дана пьет, а Таня смотрит на ее прозрачные руки. Никогда она не видела ее такой.

– Спасибо. – Дана протягивает ей стакан. – Но я ничего не понимаю… Почему – третий день?

– Я объясню. Виталька пошел к тебе. Через какое-то время я услышала твои рыдания. Я пришла сюда… Ты хоть помнишь, что было-то?

Дана краснеет. Она помнит. Виталькины поцелуи, его осторожные ласки и колючку, которая взорвалась в ее груди. Боже! Значит, ей не приснилось…

– Ты так забавно краснеешь! – Таня откровенно потешается. – Надо же, ты до сих пор смущаешься.

– Я ничего не понимаю.

– А здесь, собственно, и понимать нечего. Когда ты уснула и мы не могли тебя добудиться, Виталька чуть не застрелился. Он решил, что навредил тебе тем, что занялся с тобой любовью. Хорошо, что я была тут, позвонила доктору. В общем, он сказал, что еще пара дней такого ступора – и твои мозги сгорели бы напрочь. Врач сказал, что это из-за того, что несколько последних лет ты находилась в состоянии глубокого стресса, а из-за своего упрямства и нежелания делиться болью ты могла превратиться в ходячий овощ. Виталька вывел тебя из этого состояния единственным возможным способом. Господи, как смешно! Ты опять краснеешь!

– Значит, он… из сострадания?

– Дура ты, Данка, скажу тебе по дружбе. «Из сострадания»! Вот так и пнула бы тебя, да боюсь, рассыплешься. Какое, на хрен, сострадание? Видишь эту комнату? Она создана для тебя. Розы в парке – тоже. Он все спрашивал меня, понравится ли тебе этот дом. Идиотка ты, он же всю жизнь тебя любит. – Таня запнулась. – Я, конечно, виновата перед вами обоими. Но еще не поздно…

– Не надо об этом.

– Как скажешь.

– Мне нужно подняться. Я пойду домой.

– Именно сейчас? Пойдешь? – Таня разозлилась. – Да ты на себя посмотри, от твоего вида трамваи шарахаться будут! Тебя же ноги не держат. Сейчас придет врач, как он скажет, так и будет.

– Кто придет?

– Доктор, который…

– И он придет?! Сюда?

– Ну да, чего ты завелась?

– Помоги мне встать. Три дня в кровати – ох, ни хрена себе личная гигиена!

Таня покорно помогает ей добраться до ванной. Струйки душа сбивают Дану с ног. Таня сама берется за дело и яростно намыливает тело подруги, ругаясь на чем свет стоит.

– Ты на себя
Страница 12 из 15

взгляни – намыливать нечего! Раскисла, распустилась, ты в зеркало на себя когда в последний раз смотрела? И что мужики в тебе находят? Ни кожи, ни рожи, а теперь и вовсе одни косточки торчат. Домой она собралась! Ты до ванной сама не в состоянии доползти, чучело! Бедный Виталька, что он в тебе нашел?

– Ладно тебе…

– Ладно? – Таня заворачивает Дану в простыню. – Идем в комнату, задохлик. Ты хоть понимаешь, эгоистка чертова, что ты своего ребенка могла круглым сиротой оставить?

Это было именно то, что нужно. Ни слова сострадания. Таня не разговаривает с Даной как с тяжелобольной, а родители так не могут. А Дане от их жалости хуже.

«Лучше нам успокоиться поодиночке. Лека… Моя радость, мой птенчик. Потерпи немного, у мамы много дел».

Таня достает из комода чистую рубашку, на этот раз голубую в розовых цветах, и помогает Дане переодеться, потом берется за фен.

– Смотреть на тебя противно, распустилась. Сиди смирно, сооружу тебе какую-никакую прическу.

– Ты мне, по-моему, просто решила оторвать голову.

– Почему бы и нет? На кой черт она тебе сдалась? Все равно ты ею не пользуешься.

– Ну и как наши дела сегодня? – Дана видит высокого молодого человека с короткой каштановой стрижкой и светло-карими глазами на смуглом лице. – Думаю, что вы идете на поправку, если делаете прическу. Как самочувствие?

– Данка, это Андрей, наш доктор и добрый друг. Ладно, поговорите, а я пойду на кухню, пригляжу за обедом.

Таня выходит, доктор садится на освободившийся пуфик. Из-за высокого роста на пуфике ему не очень удобно. Дана замечает в его ухе золотую серьгу.

– Как мы себя чувствуем? – спрашивает он.

– Хорошо. – Дане совсем не хочется разговаривать.

Врач щупает пульс, меряет давление, температуру, смотрит зрачки. Дане хочется, чтобы он поскорее ушел. Она все для себя уже решила.

– У вас необычайно крепкая голова. – Доктор смотрит на Дану как на интересный опытный образец. – Почему вы не обратились к психоаналитику, когда сами не смогли выйти из стресса после смерти мужа?

– Мне это было не нужно.

– Еще как нужно! Но у вас, по счастью, от природы крепкая психика, поэтому все со временем наладится.

– Почему я так долго спала?

– Это просто. Человеческий организм – самовосстанавливающаяся система. Он сам регулирует многие процессы. И когда ваша психика была на грани срыва, произошел некий толчок, вы на секунду расслабились, потеряли контроль – и организм смог выполнить свою функцию и выставил защитный барьер. Сначала – слезы, потом – сон. Не будь этого толчка, этой секунды утраченного контроля – и сейчас вы бы пускали слюни в обитой войлоком палате. Вам просто повезло. Я понятно излагаю?

– Да.

– Отлично. Я предписываю вам постельный режим, недолгие прогулки и усиленное питание. Вот эти витамины надо пить обязательно. Как давно вы не жили половой жизнью?

– Почти три года.

– Это надругательство над собой. Я повторяю: вам просто сказочно повезло. В следующий раз может не повезти. До встречи. Завтра увидимся.

Он уходит, а Дана садится на постели. Надо идти. У нее есть дело. Но голова тяжелая, ей хочется спать. Она снова засыпает.

Проснулась она оттого, что почувствовала чей-то взгляд. Виталий сидит рядом и смотрит на нее. Он сидит так уже больше часа. За эти несколько дней он многое передумал, но одно оставалось неизменным – ощущение счастья, оттого что Дана вернулась. Израненная, полубезумная, не вполне живая и совсем незнакомая, она лежит в розовой спальне, и он может смотреть на нее.

– Привет. – Виталий не знает, что сказать этой незнакомке с глазами Даны. – Ты как?

– Нормально.

Они снова молчат. Дана ловит себя на том, что ей приятно видеть Витальку. Он все такой же. Что теперь будет?

– Я очень испугался за тебя.

– Напрасно. Я в порядке.

– Тебе нравится эта комната?

– Да.

– Сейчас время ужина. Ты спустишься или принести сюда?

– Я не хочу есть.

– Ты должна.

– Где ты взял этого доктора?

– Он мой старый друг. О его квалификации слагают легенды. Я помогу тебе спуститься, там Таня и Вадик.

Дана поднимается. Виталий подает ей домашнее платье, но не уходит.

– Отвернись.

– Как скажешь.

Ему хочется прижать ее к себе и никогда не отпускать, но он покорно отворачивается.

– Идем.

Он берет ее за руку, но она слишком слаба. Тогда он поднимает Дану и прижимает к себе, словно невзначай коснувшись губами ее щеки. Его тело вспыхивает, и он кладет ее на кровать. Губы их встречаются.

– Не надо, Виталик…

– Почему?

– Не надо.

– Тебе плохо со мной?

– Не в этом дело.

Он целует Дану, но ее кулачок упирается ему в грудь.

– Как скажешь. Я подожду.

Он поднимает ее и несет по коридору. Он жалеет, что не построил этот коридор длиной в несколько километров. Вот так идти, прижимая к себе женщину, ради которой он готов на все. Идти долго-долго.

Но дверь в столовую – вот она.

– Привет.

Вадик смотрит на Дану и не узнает. Таких глаз не бывает у живых людей. Если бы мог, он убил бы ублюдка, который сделал это с ней, но он только сжимает кулаки. Цыба один из всех четко осознал, что именно произошло с Даной. Он понял, что ее, собственно, больше нет.

Виталий усаживает Дану на стул, горничная подает ужин. Дана медленно цедит томатный сок. Время идет. Болезнь очень некстати, ведь она, Дана, должна многое сделать.

– Данка, съешь консоме. – Таня хмурится. – Андрей сказал, что тебе нужно.

– Это и без Андрея ясно. – Вадик придвигает к Дане чашку. – Давай, кума, до дна.

Дана понимает, что долго она не выдержит. Так хочется побыть одной, но ей нужно поговорить с Вадиком. Только он поможет ей.

– Расскажите, как вы живете. Мы давно не виделись.

– Ну, Вадик тебе говорил, что у нас сын, ему полтора года, зовут его Виталик. – Таня рада, что молчание закончилось. – У нас общий бизнес, идет неплохо.

– А с кем сейчас ребенок?

– Мать к нам переехала. – Вадим обеспокоенно смотрит на Дану. – Моя мать. Ну, и няньку наняли. Татьяна в ресторане занята целый день, я поставщиками занимаюсь, а Виталька больше в клубе находится.

– Нравится вам?

– Вполне.

– А в Торинск не ездите?

– А чего туда ездить? – Таня машет безнадежно рукой. – Маленькие города сейчас на последнем издыхании. Вон, ездили забирать свекровь, посмотрела я – мама дорогая! Воды горячей нет уже несколько лет, в домах зимой самое большее градусов восемь, иногда отключают газ, чаще – свет. Работы нет, кругом наркоманы и нищие, безнадега такая, что словами не передать.

– И общагу нашу видели?

– Видели. – Вадим хмыкает. – Что ей сделается? Стоит. А тот садик, где наша «точка» была, закрылся, дети в нужном количестве больше не рождаются.

– А кого видели?

– Да никого. – Вадик взрывается. – Кого там можно видеть! Кто из знакомых остался, поспивались или скололись, из тюрем не вылезают. А если не это, так тоже несладко: предприятия стоят, денег нет, нищета страшная. Вон, теща моя – заходили мы. Вернее, я заходил, Таня не захотела…

– Да чего к ней идти? – Таня сверкнула глазами. – Какая из нее мать? Что я с ней видела, кроме грязи? Тетя Катя была мне матерью, а эта…

– Вот я и говорю.

Разговор затихает. Ужин подошел к концу, и Вадик с Таней стали прощаться. Таня виновато смотрит на Дану:

– Данка,
Страница 13 из 15

слышишь, прости меня!

– За что?

– Сама знаешь.

– Это все в прошлом, Таня. Это не имеет значения.

– Нет. Все имеет значение. А прошлое – тем более.

Они ушли, а Дана с Виталием остались. Он отнес ее назад в спальню, они легли на кровать.

– Я скучал без тебя.

– Это все в прошлом. Виталик, скажи мне, ты в тот раз за кого сидел?

– Почему ты спрашиваешь?

– Видишь ли, ты ведь тоже прикрыл наезд со смертельным исходом. Кто?

– Ну, это мне знать было не положено.

– Только не говори, что ты не узнал. Давай, Виталька, колись.

– Ладно. Был тут один тип, в мэрии ходил в больших начальниках. Градский. Он и сейчас большой человек, но уже где-то в Москве или Питере, не помню, баллотируется в губернаторы или депутаты, я слышал. Так что жив я исключительно потому, что поинтересовался в свое время крайне осторожно. Помнишь Хризантему?

– Цыганку с поселка?

– Ну, да. А она снабжала драпом[1 - Драп – гашиш (жарг.).] сынка этого самого Градского. Белгород, хоть и областной центр, в сущности, большая деревня, здесь все на виду. Ну, вот, Хризантема мне и рассказала. Что еще ты хочешь знать?

– Ты давно был у своих родителей?

– Я вообще не был. Танька правильно сказала. Какие они родители? Произвести на свет и кошка может. Батя не просыхал, лупил меня, а мать делала вид, что ничего не видит. У меня другие родители. У нас они общие – у всех четверых. А эти… Мне до них и дела нет.

– Ты о них совсем ничего не знаешь?

– И знать не хочу. Расскажи мне о себе. Как ты жила?

– А ты не в курсе?

– Знаю кое-что. Муж у тебя был очень хороший, свекровь тоже. Дом, дети. Ты была счастлива?

– Наверное.

– Почему «наверное»?

– Потому что мне всегда казалось, будто где-то впереди меня ждет что-то важное.

– А теперь?

– А теперь меня просто нет, понимаешь?

– Не понимаю.

Он целует ее. Он счастлив быть рядом с ней, он неутомим в своей любви, но Дана быстро устает. Они засыпают рядом.

Утром Дане стало намного лучше, Виталий радуется этому как ребенок. Он сам готовил завтрак, они поели, но ему пора ехать, ждут дела.

– Я постараюсь вернуться поскорее. Сейчас заеду к твоим, посмотрю, как там Лека. Андрей должен прийти, прислуга его впустит. Отдыхай.

– Привези мне мою сумочку. Скажи маме, чтобы передала.

– Хорошо. Я люблю тебя.

Он уходит. Дана смотрит, как он садится в машину и уезжает. Она не знает, что теперь будет. Виталька остался прежним – и стал другим. Все стали другими. Но Дану беспокоит именно Виталий. Она не знает, что чувствует по отношению к нему, хотя ей с ним хорошо.

«Словно свет… Стасик, Стасик, как мне быть? Ведь я так любила тебя. Любила? Все в прошлом. А Виталька – здесь, сейчас. И в прошлом. Я не знаю, что делать. Может быть, потом».

Андрей входит без стука.

– У вас отвратительная привычка врываться в комнату, как Красная армия в завоеванный город.

– Чисто врачебная заморочка. Сегодня вам лучше.

Он снова повторяет вчерашние манипуляции. Его пальцы живут собственной жизнью, а небольшие светло-карие глаза внимательно следят за Даной из-под опущенных ресниц.

– На мне узоров нет. Чего вы на меня так уставились?

– Я много слышал о вас, но представлял себе некую роковую красавицу, а тут такая птица-синица. – Андрей усмехается. – Вас что-то беспокоит?

– Нет. Я в порядке.

– Ну, не совсем в порядке, но где-то рядом. Как спите?

– В одиночестве.

– А вы – злюка.

– Я никогда не утверждала обратного.

Андрей смеется. Ему нравится эта странная женщина, и где-то внутри поднимается желание. Он удивляется своей реакции.

– Хорошо. Я надеюсь, очень скоро мы будем встречаться только на светских мероприятиях. До встречи.

Это вертелось в голове со вчерашнего вечера. Значит, у господина Градского есть не очень благонадежный сын? Отлично. Дана уже в общих чертах видит свой план. А вот как именно она осуществит его, надо подумать и для начала немного подкорректировать свой каркас. Потому что Дана уверена: стоит ей промелькнуть вблизи многоуважаемого господина Градского, это сразу станет известно. А тогда проживет она совсем недолго.

«Я перекрашу волосы и буду носить контактные линзы. И еще кое-что подправлю, совсем чуть-чуть. Это хорошо, что я так отощала, меня не узнают. А вот документы мне достанет Цыба. Достанет, никуда не денется. И не скажет ни Витальке, ни Таньке».

Дана спускается вниз и идет во двор, садится на скамейку среди роз, небо над головой смотрит на нее знакомо и безмятежно. Где-то далеко это небо видит ангелов на Северном кладбище. И ее оставленный дом.

«Разоренное гнездо. Ничего, мы с Лекой вернемся туда».

– Я привез твою сумочку. – Виталий подходит сзади и садится рядом, обнимая Дану. – Ты не замерзла?

– Нет.

«Я просто умерла, милый».

– Я должен ехать. Родители передают тебе привет, а сын хочет, чтобы ты вернулась. Может, привезти его сюда?

– Я хочу побыть одна.

– Дана, я понимаю, что сейчас не время, но скажи, ты выйдешь за меня замуж?

– Виталик, я…

– Я подожду. Ты просто скажи. Ты никогда не говорила, что любишь меня.

– Да, никогда.

– Значит…

– Ничего это не значит. – Дана обнимает Виталия. – Я скажу тебе это, правда. Но не сейчас.

– Скажешь?

– Скажу. Только тебе.

– Я подожду. Я долго ждал, подожду еще. Я люблю тебя, Данка. Знай, что нет такой вещи, которую я бы для тебя не сделал.

– Я знаю. Мне нравятся эти розы.

Виталий уходит. В его душе смешались надежда, радость, тревога, он понимает, что упустил что-то важное в разговоре. Что Дана хотела ему сказать, но не сказала? Он не знает. Он совсем не знает эту новую женщину. Но он любит ее.

Дана понимает, что время пришло. Но уйти сейчас, вот так, не оставив даже записки, она не может. Виталий не заслужил такого.

«Виталька, когда ты придешь домой, ты расстроишься, я знаю. Потому я и пишу, чтобы сказать: я вернусь к тебе. Но сейчас я ухожу, и ты не ищи меня. Я сделаю то, что должна, а потом вернусь.

Объяснись как-то с моими и не оставляй Леку. Обо мне беспокоиться не надо.

Спасибо тебе. С любовью – Дана».

Она оставляет записку под подушкой и выходит на улицу. Она одета в ту же одежду, что была на ней в то утро, когда она встретила на Острове Виталия. Джинсы и клетчатая рубашка, вот и все.

Дане страшно. Она боится оставаться одна, она боится того, что должна сделать, она не знает, с чего начать.

«Я всегда могу начать с тех, кого знаю. А кого я знаю? Полковника Панченко, адвоката Иванову. Ну, мент – крепкий орешек, а вот девка… Она меня тогда сильно раздражала. Что ж, с нее и начну».

Дана садится в электричку. Она устала, у нее с собой нет ничего, кроме сумочки, в которой немного косметики, деньги и голубая шелковая рубашечка. Дана взяла ее в память о розовой комнате. Через два часа электричка останавливается. Станция Торинск.

Их старая квартира на Третьем участке пустует уже много лет, Вячеслав Петрович так и не удосужился продать ее. У Даны есть ключ, она держала его в косметичке как сувенир. Теперь он пригодился.

Вот знакомый подъезд, Дана поднимается на пятый этаж. Обитая коричневым дерматином дверь с номером «28». Дана поворачивает ключ и входит.

Квартира встречает ее многолетней пылью. Здесь почти пусто, если не считать мебели в ее комнате и немного – на кухне. Но Дане много не
Страница 14 из 15

надо, только прибраться – и все, можно жить.

Она достает приобретенный сотовый. Если Виталька нашел записку, значит, уже ищет ее. Срочно нужен Цыба.

– Привет. – Дана дозвонилась сразу.

– Ты просто сумасшедшая. Где ты?! – кричит он.

– Ты один?

– Пока – один. Куда ты подевалась? Виталька тут с ума сходит!

– Цыба, садись в машину и приезжай на мою старую квартиру.

– Не понял.

– А ты подумай.

– Так она еще ваша?

– Ты ничего не скажешь Витальке и своей жене. Приедешь?

– Я уже развернул машину, кума. Через час буду.

– Привези чего-нибудь поесть.

– Ты ненормальная.

Дана зажигает свет и принимается за уборку. Она открывает шкаф. В нем какая-то старая одежда, еще со школы. Дана свободно влезает в школьное платье.

– Э, да я, оказывается, хорошо похудела, если теперь это платье мне впору. Месяц назад я в него нипочем бы не влезла. Ты узнала меня? – Дана хочет снова почувствовать эту квартиру. – Я думаю, узнала. Ты считаешь, что я спятила? А может, я такая и была?

Когда Вадик позвонил в дверь, квартира была чисто убрана.

– Ты ненормальная.

– Точно. Хорошо, что только ты это заметил. Ты прав. Я хочу есть, ты привез?

– Привез. – Вадик сердит на Дану. – И еще вот это, заехал в магазин. Сорвалась с места, ничего не взяла. Там шмотки, бери. Холодно становится, простынешь. Данка, ты спятила, не иначе.

– Давай поедим. – Она раскладывает продукты на кухне. – Значит, так. Ты нужен мне, вернее, твои связи. Не делай возмущенный вид, Цыба, ты что, не узнаешь меня? Это же я, кум, ау! Мне понадобятся новые документы, да лучше прежних. Ну, и прочее, что полагается. И у меня есть чем за это заплатить.

– Что ты собираешься делать?

Дана показывает левую ладонь. Рубец уже стал заживать. Вадим не верит своим глазам. Это уж слишком. Такой он Дану видел, но это было в другой жизни. И совсем давно, почти в детстве.

– Ты хочешь сказать, что решила убить гада, сбившего Анюту?

– Да.

– Ты знаешь, кто он? Откуда у тебя столько денег?

– Он заплатил мне.

– Заплатил? Сам?

– Почти.

– Ясно. – Вадим чешет в затылке. – Но как же… Он заплатил тебе, а ты его убьешь? Нарушишь слово?

– Нет, дорогой. Он заплатил мне, чтобы я согласилась прикрыть дело. В договоре ни слова не сказано о том, что я не могу убить его, понимаешь?

– Ну, столько-то и я понимаю. Ему такое и в голову не пришло. Плохо он изучил твое досье. И я по-прежнему думаю, что ты спятила. У тебя ничего не выйдет, погибнешь зря – и все. Данка, не дури. Давай поедем домой, ты обо всем постараешься забыть, начнешь…

– Забыть? – Дана смотрит на Цыбу пустыми глазами. – Это ты хорошо сказал – забыть. А вот ты, кум, ты бы забыл? Ну, скажи, ты бы смог просто взять и забыть – если бы это был твой ребенок?! Отвечай!

Дана смотрит в глаза другу, Вадим не выдерживает и отводит взгляд.

– Нет. Но я все-таки мужик.

– А мой мужик не может отомстить. Он погиб. Значит, теперь моя очередь. Так что хватит разводить дискриминацию по половому признаку. Поможешь мне?

– А у меня есть выбор? Если я откажусь, ты же не остановишься, пойдешь искать кого-то другого и вляпаешься в дерьмо. Данка, я тебя одну не отпущу.

– Отпустишь, Цыба. Отпустишь. У тебя – семья, тебе есть что терять.

– А тебе?

– А что терять мертвой? Меня нет, неужели ты этого не видишь?

– Вижу.

Вадик Цыбин тяжело вздохнул. Никогда он не умел спорить с Данкой. А теперь – и тем более не может. Потому что ее больше нет. И этот рубец на ее руке… Вадик рассматривает свою левую ладонь. У него тоже есть рубец. То, что связало их клятвой когда-то давно, никуда не делось и сейчас. Око за око.

6

Крат ждал сообщения от парней с Варны. Он представлял, как ненавистную высокомерную выскочку избивают, рвут на части… Его маленькие твердые кулачки сжались, он с шумом втянул в себя воздух – при одной мысли об этом у него начиналась эрекция. Крат шмыгнул в ванную и закрылся изнутри.

– Ты что там делаешь, гаденыш?

Это мать. Крат ненавидит ее сильнее, чем всех остальных. Он боится этого чувства, но ничего не может поделать. Все ненавидят его мать – толстую, неопрятную и злобную. Крат иногда представляет себе, что он с ней сделает когда-нибудь, когда вырастет.

– Руки мою.

– А заперся зачем? – Зинкин голос злорадно взвизгивает. – Знаю я, какие руки. Выходи, тварь такая, да слюни утри сперва. И в кого ты такой убогий уродился?

Крат выходит из ванной, не успев увернуться от крепкого подзатыльника.

– Я пойду на улицу.

– Иди, змееныш. Другие дети как дети, а тут…

Крат не слушает ее причитаний, он знает их наизусть. Ему нет дела до матери, придет время, он по-своему разберется с ней.

– Ненавижу!

Его маленькие твердые кулачки сжимаются. Ну, где эти идиоты? Неужели карточный долг не вернут? Вернут, никуда не денутся.

– Привет, Крат.

Он останавливается. Перед ним стоит его давний недруг и соперник – Танкер.

– Слыхал я, что ты «заказал» Бешеную Кошку парням с Варны. Это правда?

– Тебе-то что?

– Да так, интересуюсь. – Крата всегда раздражала правильная речь Танкера и его отмытый вид. – А тут ты идешь. Дай, думаю, спрошу.

– А если и правда, тебе-то что?

– А то. Дурак ты, скажу тебе как своему. Кто же так дела делает?

– А что?

– Ты скажи мне: кто умный такое поручает «шестеркам»? Если хочешь, чтоб дело было сделано, головой надо думать. Уже весь Третий знает, что ты затеял, сечешь?

– Ну и что? Меня там не было, скажу ментам: пошутил.

– Ну, да, ментам-то ты скажешь. А Цыбе и Витальке ты это тоже расскажешь?

– А че! Им какое дело?

– Раскинь тем, что у тебя вместо мозгов, Крат. Кто у них главный?

– У них эта… демократия.

– Хренократия. Тормоз ты, Крат. Они Кошку берегут, как хрустальную. Не станет ее – думаешь, Цыба к тебе побежит? Хотя, побежит, конечно. Чтоб голову тебе оторвать.

– Хрен на рыло! Я своим скажу…

– С Цыбой никто связываться не будет. С ним – это значит и с Виталькой. А за Виталькой – цыгане, ты это не вкурил?

– Так а че ж теперь?..

– А теперь молись, отморозок, чтобы Данку не прибили, потому что я – первый на очереди, чтобы тебе кочан отбить, очередь длинная наберется, помирать устанешь. Мне тут война с цыганами не нужна, понял?

– Так это… че делать-то?

– Придется тебе с ними помириться. Ну, чего морда вытянулась? Кошку не любишь? Знаю, что не любишь, но руки у тебя дотянуться до нее коротки.

– А у тебя, типа, некороткие.

– И у меня пока короткие. Да она мне не мешает. Ни в какие дела не суется, а что Цыба, Виталька и Танька с ней – так это их дело. Они тоже не лезут в мои дела. А дерутся, если надо, исправно, и Кошка тоже.

– Она чокнутая.

– Это есть, ну и что? Не лезь к ней, Крат.

– Ты че, наезжаешь на меня?

– Пока только предупреждаю.

Танкер пошел своей дорогой, а Крат влез в беседку и задумался. Вроде прав Танкер, дурака он свалял. Но теперь уже ничего не исправишь.

– Да не убьют они ее, кишка тонка. – Крат чувствует людей чутьем крысы. – Может, отлупят, но не убьют. Ладно, Кошка, живи пока. Я подожду.

В груди Крата поднимается что-то горячее и колючее. Ему хочется кого-то ударить, сделать больно. Когда он в таком состоянии, даже его дружки стараются держаться от него подальше.

Крат выскакивает на площадку перед домом. Двое мальчишек играют в мяч. Он уже
Страница 15 из 15

видел их здесь, они живут рядом. Он подходит поближе и бьет одного из них ногой в живот. Мальчик заходится криком, а Крат летит в пыль, сбитый с ног.

– Ах ты, падаль! Ты зачем ребенка ударил?!

Крат поднимается с земли. Он не понимает, как мог не заметить здорового дядьку, похоже, отца одного из мальчишек. Подумать об этом Крат не успевает, удары сыплются на него один за другим, мужик со знанием дела и видимым наслаждением охаживает его.

– Тварь слюнявая, только покажись мне на глаза, убью!

Крат кое-как поднимается и уходит. Он понимает, что сегодня ему просто не везет. Поэтому он решает пойти в «бункер» и там отсидеться, а приятели принесут слухи и новости. Тогда и решит, что делать.

«А все Кошка, тварь поганая! С нее все началось».

Крат спускается в «бункер» – подвал заброшенного магазина. В старом поселке этот магазин был единственным. Но когда настроили пятиэтажек, то открыли несколько новых магазинов, а старый закрыли, да так и оставили. Мальчишки сделали лаз в подвал, где оборудовали себе удобные сиденья из старой мебели и матрацев.

«Бункер» пока пуст, Крат знает, что народ начнет собираться ближе к вечеру. Он укладывается на старый продавленный диван и смотрит в потолок. Со стороны может показаться, что он думает, но Крат ни о чем не думает. Он просто лежит, уставившись в потолок, и злость закипает в нем.

Дана вернулась домой в обычное время. Родители что-то горячо обсуждали, но, когда вошла дочь, мгновенно прекратили разговор. Дану всегда раздражала эта их манера втихаря обсуждать свои дела, как будто она слабоумная или вражеский шпион.

– Даночка, ужин на плите.

– Спасибо, ма. А вы?

– А мы уже поужинали. Тут такое дело, милая… Нам надо сейчас уехать в Белгород…

– На ночь глядя?

– Даночка, так получилось. Скажи Тане, пусть переночует у нас. Утром разогреешь еду, а в школу на автобусе поедешь.

– Я лучше Витальку позову. А то с Танькой я просплю.

– Я не… ладно, зови Виталика. Помни, мы очень доверяем тебе. Ты умница и глупостей не наделаешь.

Дане хочется крикнуть, что эти «глупости» ее не интересуют, Виталька ей как брат, а ее сегодня хотели убить, и ей больно и неуютно, но она молчит, потому что не хочет, чтобы мама расстроилась. Она слишком бурно реагирует на все ее неприятности, и Дана боится что-либо рассказывать, чтоб потом не чувствовать себя виноватой из-за того, что маме плохо.

– Я привела в порядок твое платье. Ты что, в пыли валялась?

– Я упала.

– Боже мой, откуда?! Славик, ты слышишь?! – Мать уже «завелась», в голосе звучит паника. – Где болит, Дана? Только правду мне говори!

– Я споткнулась, вот, коленку сбила и локоть. Не болит совсем.

– Правда?

– Перестань над ней квохтать, пора ехать. Доча, не опоздай завтра в школу, я будильник тебе завел.

– Да чего вы едете-то?

– Так нужно, Дана. Потом все расскажем. Будь умницей. Вот, купи себе завтра что-нибудь. – Вячеслав Петрович дает дочери денег. – А мы тебе гостинцев привезем.

Родители уходят, Дана слышит, как стучат в гулком подъезде мамины каблучки.

«Чего это они сорвались на ночь глядя, ближний свет – Белгород! Правда, там у папы друг, дядя Женя, кооператив какой-то у него, но не похоже, что они в гости. Ладно, какая разница… Главное, я осталась одна!»

Дана звонит Витальке, и через полчаса вся компания уже сидит на кухне и уничтожает ужин. Дана догадывается, зачем мама так много оставила. Кто-кто, а она-то знала, что едоков будет четверо и никто из них на аппетит не жалуется.

– Если мочить Крата, то сегодня. – Виталька вымакивает варенье блинчиком. – Вкусные блины тетя Катя печет. Так вот. Если хотим его убрать, значит, этой ночью. План готов, а случай такой, может, больше и не представится.

– Неужели мы и вправду убьем его? – Дана чувствует, как мурашки бегут у нее по спине.

– Нельзя его оставлять. – Цыба отпивает глоток компота. – Сама посуди, Данка: сегодня тебя случай спас. В другой раз может не повезти.

– О родителях своих подумай. Ты же у них одна! – Таня берет ладонь подруги.

– Ты тоже одна.

– Сравнила член с пальцем! Да моей мамаше насрать, где я и что со мной. Ей лишь бы водка да мужик под боком, желательно не один. А твои не такие.

– Вы что, уговариваете меня? Напрасно. Я целиком на вашей стороне. Но нам надо поклясться, что никогда никто нигде никому не расскажет об этом. Иначе пойдут слухи, и мы все сядем.

– Я тут читал недавно статью про сицилийскую мафию. – Виталька интересуется разными вещами, они все знают это. – В общем, у них была такая традиция, что ли, – клятва вендетты. Например, гибнет их родственник, но они это так не оставляют. Идут на кладбище, ножом разрезают наискось ладонь, прикладывают руку к могиле и клянутся на крови отомстить. И эту клятву нарушить нельзя.

– Ну, мы же не сицилийская мафия. – Таня испуганно округлила глаза. – И не погиб пока никто. А идти ночью на кладбище страшно.

– Нам это не надо. Тут сама идея важна. Клятву на крови нарушить нельзя.

– Вечно ты, Виталька, что-нибудь эдакое вычитаешь…

– Не, Танюха, Виталька прав. – Цыбу заинтересовала вендетта. – Он дело говорит. А на кладбище мы не пойдем, у нас все живы. Пойдем к старой часовне в Цыганском поселке, там и поклянемся.

– Почему у часовни? – Дана удивленно поднимает брови.

– Ну, как бы там место святое считается.

– Правильно. – Виталька допивает компот и встает из-за стола. – Все согласны?

– Все. – Таня кивает. – Только давайте сначала посуду помоем, а то потом Данка половину перебьет.

Когда на фоне серого вечернего неба возникла темная громада старой часовни, они остановились. Только сейчас Дана осознала, что это не шутка, что они и вправду собираются убить Крата. Но страха не было. Перед глазами возникло сероватое, вечно хмурое лицо, которое не умело улыбаться. Дана попыталась вспомнить хоть что-нибудь хорошее об их будущей жертве, но память услужливо предлагала картинки одна другой страшнее: Крат с перекошенным от ненависти лицом, Крат убивает кошку – обдирает с нее живой шкурку, потому что Танкер сказал, что ему слабо. Она помнит, как отец сказал про него: «У Зинки растет волчонок. Вырастет, сгниет в тюрьме, только перед этим много кому-то горя принесет».

– Готовы? – Виталька достает нож.

– Давай, не томи. – Цыба берет нож и режет себе ладонь.

Они по очереди проделывают то же самое, потом прикладывают раны к холодной стене часовни.

– Повторяйте за мной: клянемся уничтожить нашего врага. Клянемся не говорить об этом никому никогда, и если нарушим клятву, пусть упадут на нас все беды, какие только есть на свете.

Они тихо повторяют за Виталькой слова клятвы. Потом Цыба заливает всем раны перекисью и бинтует ладони.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/alla-polyanskaya/odna-minuta-i-vsya-zhizn/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Драп – гашиш (жарг.).

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector