Цирк в пространстве культуры читать онлайн - Ольга Буренина-Петрова

Цирк в пространстве культуры

Ольга Буренина-Петрова

Очерки визуальности

В новой книге теоретика литературы и культуры Ольги Бурениной-Петровой феномен цирка анализируется со всех возможных сторон – не только в жанровых составляющих данного вида искусства, но и в его семиотике, истории и разного рода междисциплинарных контекстах. Столь фундаментальное исследование роли циркового искусства в пространстве культуры предпринимается впервые. Книга предназначается специалистам по теории культуры и литературы, искусствоведам, антропологам, а также более широкой публике, интересующейся этими вопросами. Ольга Буренина-Петрова – доктор филологических наук, преподает в Институте славистики университета г. Цюриха (Швейцария).

Ольга Буренина-Петрова

Цирк в пространстве культуры

Предисловие

Вопрос о сущности циркового искусства и антропологии циркового актера остается в культуроведении, литературоведении, философии малоисследованным. Теоретические исследования о цирке существуют в современной науке фрагментарно, локально и несистематично. Их заменяют главным образом историко-описательные или мемуарные работы. В своей книге я пытаюсь приблизиться к осмыслению феномена циркового искусства и циркового актера в рамках теории медиальности, философии и культурной антропологии и тем самым дополнить или пересмотреть некоторые сложившиеся в современной науке представления об антропологии зрелища. Базируясь на принципах динамики равновесия, цирковое искусство нередко оказывалось универсальной моделью равновесия между разными культурами, а также моделью межмедиального и межсемиотического равновесия между различными областями культуры, между вербальными, аудиальными и визуальными практиками.

Прослеживая эволюцию цирка от античных истоков до современности, я показываю его место в социокультурном пространстве отдельных эпох, роль в формировании инноваций в культуре разных периодов, в процессе медиализации культуры XX века, а также анализирую распространение цирковой эстетики на ряд медиасфер – кино, мультипликацию, театр.

Работа над книгой «Цирк в пространстве культуры» длилась около семи лет. Хочу поблагодарить всех тех, кто поддерживал меня в ее продвижении и завершении.

Прежде всего, выражаю благодарность Ирине Прохоровой, согласившейся опубликовать этот труд в «Новом литературном обозрении».

Я признательна Галине Ельшевской, терпеливо курировавшей мою книгу в серии «Очерки визуальности» и способствовавшей ее окончательному формированию.

Приношу свои благодарности издателям и редакторам, опубликовавшим отдельные части моего исследования, в данной книге дополненные и переработанные: Вилему Вестстейну, Марии Виролайнен, Дарье Воробьевой, Ясмине Войводич, Леониду Геллеру, Ольге Гончаровой, Сергею Александровичу Гончарову, Жану-Филиппу Жаккару, Корнелии Ичин, Александру Анатольевичу Карпову, Игорю Лощилову, Анник Морар, Игорю Павловичу Смирнову, Сергею Ушакину, Наталье Фатеевой, Оге Ханзену-Лёве.

С чувством глубокой признательности вспоминаю ловранские встречи с Александром Флакером, наши с ним продолжительные беседы и его вопросы, ответами на которые стали некоторые части этой книги.

Особо хочу отметить помощь в поисках материала, оказанную мне научным сотрудником петербургского музея циркового искусства Ларисой Васильевной Смирновой, а также научным сотрудником библиотеки Института славистики Цюрихского университета Анитой Михалак.

Благодаря своим родителям, работавшим в конце 1960 – начале 1970-х годов в Кабуле, в раннем детстве я смогла повидать уличные выступления афганских бродячих циркачей. Те яркие впечатления от хитроумных факиров, искусных дрессировщиков, «гуттаперчевых» акробатов, вероятно, позднее и пробудили во мне потребность писать о цирке. Сегодня родители – первые заинтересованные читатели этой книги. Моя дочь Юлиана, вместе с которой мы побывали за эти годы на множестве цирковых программ, помогала и помогает мне избегать штампов в мировосприятии и текстопорождении. Спасибо вам большое за участие и поддержку!

Введение. О динамике равновесия в цирке

Каждому сегодня знаком цирковой номер, когда эквилибрист из множества предметов выстраивает пирамиду, сверху устанавливает дощечку и встает на нее обеими ногами. Чтобы не упасть, он балансирует всем корпусом, находясь в постоянном движении. Эффект этого зрелищного, почти фантастического номера-эквилибра достигается благодаря искусству динамического равновесия, помогающему превращать неустойчивое положение тела в устойчивое. Сам термин «эквилибристика» происходит от лат. «aequilibris» и означает «находящийся в равновесии»[1 - Цирк. Маленькая энциклопедия / Сост. А. Я. Шнеер, Р. Е. Славский / Ред. Ю. А. Дмитриев. М.: Советская энциклопедия, 1973. С. 331. См. также: Кожевников С. В. Акробатика. М.: Искусство, 1955.].

Не только эквилибристика или родственные ей акробатика и жонглирование строятся на способности артиста удерживать равновесие, но и другие цирковые номера и целые жанры (дрессировка, конный жанр, борьба, иллюзионизм, клоунада и др.) связаны с техникой эквилибра. Зиновий Гуревич, которому принадлежит известная в цирковых кругах работа по истории и практике эквилибристики, пишет:

Бродячие артисты прошлых веков показывали в своих выступлениях упражнения, основанные на сохранении равновесия. Они балансировали на бутылках, на ножках стула, ходили и танцевали на канате, балансировали длинный шест с мальчиком на вершине. Ни одно народное празднество или ярмарочное увеселение не обходилось без выступления балансеров[2 - Гуревич З. Б. Эквилибристика. М.: Искусство, 1982. С. 4.].

Ярким примером номеров бродячих балансеров были «Китайские игры», восходящие к традиционным элементам искусства народов Китая. Игры включали в себя разного рода номера, основанные на удержании равновесия: динамичные вращения по телу артиста острого трезубца, прыжки через кольцо, унизанное острыми ножами, сложное балансирование вращающихся тарелок на тростях и на удлиняющихся в ходе номера першах, восхождение и спуск по наклонному канату, а также акробатические упражнения на гибких бамбуковых шестах. Во время таких представлений часто использовался «китайский стол» – особого рода снаряд для всевозможных акробатических скольжений, перекатов и каскадов, – которому по ходу номеров можно было придавать различные положения[3 - О специфике китайского цирка см. подробно: Макаров С. М. Китайская премудрость русского цирка. Взаимовлияние китайского и русского цирка. М.: Красанд, 2009.].

«Китайский стол». Выступление бродячих циркачей в Китае. Рисунок голландского художника середины XVII века.

Гизела Винклер, издатель литературы о цирке, также указывает на родство всех цирковых жанров с акробатикой. Тот факт, что понятия «артист» и «акробат» часто используются в синонимичном значении, еще раз подтверждает, с точки зрения исследовательницы, их близость[4 - Winkler Gisela. Die Akrobatischen K?nste / Hrsg. Gisela Winkler, Dietmar Winkler. Allez hopp durch die Welt. Aus dem Leben ber?hmter Akrobaten. Berlin: Henschelverlag, 1977. S. 177.].

Жорж Стрели, внимательно изучавший

природу акробатики, доказывал, что совершенство этого жанра достигается благодаря одновременному владению артистами техникой сдвига и равновесия[5 - Strehly Georges. L’Acrobatie et les Acrobates. Texte et dessins par Georges Strehly. Paris: Delagrave, 1903.]. На приведенных в книге Стрели фотографиях и, главным образом, рисунках акробаты воспринимаются как базисные элементы Вселенной, приведенные в движение согласно некоему божественному плану. «Асимметричный акробат» (на рисунке 158), стоящий на одной ноге и удерживающий другой ногой клетку с попугаем, руками – шляпу на тросточке и диск, а головой – ряд горшков и кувшин, показан как своеобразный универсальный инженер Вселенной, владеющий секретом динамики равновесия.

Такими же предстают и акробаты в цирковой серии Франтишека Тихого. Так, в картине «Баланс» чешский художник изобразил акробата, удерживающего мячик на самом кончике носа. При этом ландшафт, из которого словно вырастает артист, напоминает вид земли глазами астронавтов из космоса, а мяч оказывается похожим на Землю в миниатюре. На другой картине художника, «Клоун», опять появляются очертания земной планеты, на фоне которой играет мячиками акробат – инженер Вселенной. Вообще вся цирковая живопись Тихого устроена так, что происходящее в ней, приоткрывая тайные механизмы равновесия, обретает явный онтологический оттенок[6 - Недаром художника интересует образ «сальто», которое становится для него знаком гармонии. См. об этом в книге: Tich? Franti?ek, Dvor?a?k Frantisek. Cirkus a variete? Frantis?ka Tiche?go. Praha: Odeon, 1967. S. 26.]. На картинах репрезентируется такое состояние бытия, когда между субъектом, балансирующим в объектном мире, и самим объектным пространством устанавливается равновесие, интерпретируемое художником не как баланс сил в состоянии покоя, а как наивысшее выражение деятельности субъекта, раскрывающей внешний мир на пороге его изменений. Пространство цирка как раз и принимает на себя функцию преображающегося объектного мира. Циркачи, будь то человек-змея, акробат-наездник или воздушный гимнаст, наделены многомерной телесностью, все элементы которой вступают в равновесные отношения друг с другом[7 - Акробаты и прыгуны именуются в цирке «людьми-мячиками». Ср.: Сосин А., Лободин М. Люди-мячики. Л.; М.: Искусство, 1960.].

Цирк в произведениях искусства часто представляет собой художественно-эстетическую экспликацию потребности культуры в динамике равновесия.

Герой рассказа Александра Грина «Канат», оказавшийся канатоходцем по воле случая, не только удерживает собственное равновесие на канате, но и словно устанавливает точку опоры Вселенной:

Оркестр заиграл марш. Я ставил ноги в такт музыке, колебля шест более для своего развлечения, чем по необходимости, так как, повторяю, после первого впечатления внезапности пустоты я оказался вне губительной нормы. Н о р м а л ь н о я должен был оцепенеть, потерять самообладание, зашататься, с отчаянием полететь вниз, не попытавшись, быть может, даже ухватиться за проволоку. Вне нормы я оказался – необъяснимо и, главное, самоуверенно, – стойким, без тени головокружения и тревоги. Я продолжал быть в фокусе напряженных токов, излучаемых огромной толпой; их незримое действие равнялось физическому. Я двигался в совершенно поглощающем мое телесное сознание незримом хоре уверенности, знания того, что я, Марч, двигаюсь и буду двигаться по канату, не падая, до тех пор, пока мне этого хочется[8 - Грин А. С. Психологические новеллы. М.: Советская Россия, 1988. С. 236.].

Как зрелище вселенского значения с восхищением описывает выступление балансера Сергей Эйзенштейн:

В нем сходятся люди, чтобы в количестве нескольких тысяч, затаив дыхание, следить за тем, как человек, поставив стул на столько-то стульев, а их на столько-то столов и упершись носком в горлышко бутылки, поставленной на ножке перевернутого верхнего стула, старается сохранить равновесие; как он же ловит баланс, неподвижно стоя с зонтом или быстро скользя по натянутой проволоке[9 - Эйзенштейн Сергей. Психология искусства // Психология процессов художественного творчества / Отв. ред. Б. С. Мейлах, Н. А. Хренов. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1980. С. 182.].

По существу, именно балансер, демонстрируя перед публикой искусство динамического равновесия, всегда являлся доминантной фигурой циркового зрелища, так как его искусство могло демонстрироваться и в виде отдельного номера, и в виде разнообразных вкраплений в номера артистов других жанров. Показательны сцены удержания равновесия в литографиях Андрея Сапожникова, одного из первых в XIX веке русских художников, обратившихся к цирковым сюжетам. В двенадцати литографиях он представил цирковых знаменитостей, среди которых – наездницы Натарова, Лора, Полина Кюзан, Бассен, Камилла Леру, гимнаст Виоль со своим учеником Пачифико Авиньоли, наездники-вольтижеры Луи, Буклей, Шарль Доверн, Ремберт, Шанселет, Вандерберг и Жак Лежар, причем последний изображен в конном номере «Завтрак»: сидя на галопирующей лошади за столом при зажженных свечах, артист, удерживая равновесие, умудряется ловко наливать вино в бокал из бутылки[10 - См. литографию № 8 в книге: Сапожников А. П. Сцены цирка Российских императорских театров. Альбом литографий. СПб.: Издание Поль Пти, 1849.].

На динамическом равновесии выстраивались легендарные пантомимические номера комика-балансера Лемана. Искусный эквилибрист, приехавший в начале XIX века в Россию из Франции, разыгрывал на канате целые представления. В 1827 году он выступал в Петербурге со сценкой, во время которой так мастерски прыгал по натянутому тросу на гигантском чучеле петуха, что ни у кого из зрителей не возникало сомнения, что скачет именно петух, а не всадник[11 - Черненко И. М. Здравствуй, цирк. М.: Молодая гвардия, 1968. С. 67.]. Грандиозное шоу разыграл в 1859 году канатоходец Жан-Франсуа Гравеле, взявший себе псевдоним Блонден. Над грохочущим потоком Ниагарского водопада был протянут канат, по которому артист совершил переход сначала в шестьсот шагов без балансира, а затем выбрал в качестве такового одного из согласившихся зрителей. Опираясь на мемуары канатоходца, однако несколько изменив его имя, Куприн описал этот вошедший в историю номер в рассказе «Блондель»:

Цирковой номер Жака Лежара «Завтрак». Альбом литографий Российских императорских театров, составленный Андреем Сапожниковым, 1849 г.

После Блонделя осталась книга его мемуаров, написанная превосходным языком и ставшая теперь большою редкостью. Так, в этой книге Блондель с необыкновенной силой рассказывает о том, как на его вызов вышел из толпы большой, толстый немец, куривший огромную вонючую сигару, как сигару эту Блондель приказал ему немедленно выбросить изо рта и как трудно было Блонделю найти равновесие, держа на спине непривычную тяжесть, и как он с этим справился. Но на самой половине воздушного пути стало еще труднее. Немец «потерял сердце», подвергся ужасу пространства, лежащего внизу, и ревущей воды. Он смертельно испугался и начал ерзать на Блонделе, лишая его эквилибра.

– Держитесь неподвижно, – крикнул ему артист, – или я мгновенно брошу вас к чертовой матери!

И тут настала ужасная минута,

когда Блондель почувствовал, что он начинает терять равновесие и готов упасть.

Сколько понадобилось времени, чтобы снова выправить и выпрямить свое точное движение по канату, – неизвестно. Это был вопрос небольшого количества секунд, но в книге его этим героическим усилиям отведена целая небольшая страница, которую нельзя читать без глубокого волнения, заставляющего холодеть сердце[12 - Куприн А. И. Собрание сочинений: В 9 т. М.: Правда, 1964. Т. 8. С. 334.].

Блонден использовал в качестве балансира не только добровольцев из зрительного зала. На одной из фотографий конца 1850 – начала 1850-х годов. запечатлено, как артист, двигаясь по канату, несет на спине своего собственного менеджера Гарри Колкорда[13 - Имя героя рассказа Куприна несколько отличается от имени исторического канатоходца Блондена. Возможно, что Куприн намеренно допускает «описку», одновременно намекая на французского философа-идеалиста Мориса Блонделя, прославившегося диссертацией «Действие» (Action, 1893) и изложенной на ее страницах философией действия. В 1933 году, то есть в период написания рассказа, жившему в это время во Франции Куприну не могло быть незнакомым имя, а также скандально нашумевшая и запрещенная Ватиканом работа философа. Номер канатоходца у Куприна – пародийно-аллегорический образ философии действия, согласно которой, в противовес неотомизму с его теологическим рационализмом, в деятельности и поступках человека неизменно осуществляется синтетическая связь естественного и сверхъестественного. Герой рассказа не только проявляет чудеса мужества, но и разыгрывает перед читателями своих мемуаров единство разума и веры, постулируемые мечтавшим о восстановлении целостности философии Блонделем.].

Динамика равновесия легла в основу биомеханики Всеволода Мейерхольда. Валерий Бебутов в мемуарах о Мейерхольде рассказал о том, как режиссер открыл основной закон сценического движения:

Идя по улице во время гололедицы, он поскользнулся и, падая на левую сторону, вынужден был обе руки и голову отнести на правую сторону (контрапост) и таким образом удержался на ногах. «Я понял, – сказал Мейерхольд, – что естественная природа движения всегда основана на потере равновесия и на восстановлении равновесия». Этот закон движения приобрел виртуозное развитие не только на уроках биомеханики, которые под руководством Мейерхольда проходили наряду с актерами и мастера спорта, но и в развитии мимического плана в пантомиме и этюдах движения[14 - Цит. по: Бебутов Валерий. Незабытое // Творческое наследие В. Э. Мейерхольда / Под ред. Л. Д. Ведровской, А. В. Февральского. М.: Всероссийское театральное общество, 1978. С. 277.].

На искусстве динамического равновесия строились ранние эксцентриады Олега Попова на свободной проволоке. Смысл их заключался в том, что артист довольно неловко взбирался на проволоку и начинал двигаться по ней, судорожно хватаясь руками за воздух. Чтобы сохранить равновесие, он цеплялся изогнутой ручкой своей тросточки за собственную шею, подтягивал тросточкой ноги и в конце концов запросто располагался на проволоке отдыхать. В исполнении клоунов динамика равновесия оказывается способна развернуться в целый сюжет циркового зрелища. Потеря точки опоры и выход из равновесия – неотъемлемая часть такого сюжета. Сценкам такого рода Олег Попов учился у Чарли Чаплина[15 - С Чаплином Олег Попов был знаком лично и даже приезжал к нему в Швейцарию.]. В фильме Чаплина «Цирк» «смешной человечек» Чарли, заменив на манеже канатоходца Рекса, проделывает на канате с помощью страховки невероятные трюки до тех пор, пока из-за внезапно облепивших его обезьянок не лишается страховочного ремня. Пародия, созданная Чаплином, отнюдь не снижает тему, а лишь наглядно подчеркивает основные свойства динамики равновесия. Позже Леонид Енгибаров в репризе «Канатоходец» создаст своего рода ремейк «канатоходца» Чарли, но его герой не натягивает канат под куполом цирка – он просто укладывает его на манеже и двигается по нему, имитируя сложные элементы эквилибра. Балансирование для Енгибарова – воплощение некоего совершенного состояния гармонии между имманентным и трансцендентным, выходящим, если следовать Канту, за пределы эмпирического. Сюжет одного из написанных клоуном эссе («Шар на ладони») – как раз о том, как артист цирка, выполняющий стойку на руке, ощущает, что в его другой, поднятой руке (ср. лат. immanentis, in manus, т. е. буквально: «присущий, находящийся в руках») оказывается весь земной шар.

Кадр из фильма Чарли Чаплина «Цирк», 1928 г.

В литературе XX века мотив удержания циркачом равновесия часто перекликается с мотивом воспоминания, припоминания, памяти как таковой. В начале этого столетия изменяются представления о детерминированности мира, человек начинает болезненно осознавать зыбкость и неустойчивость бытия, понимать, что вся предшествующая история – ничто. Именно память часто противопоставляется хаосу бытия; процесс припоминания, воспоминания уравновешивает мир, возвращает ему утраченную цельность. Владимир Набоков, к примеру, обращается в романе «Пнин» к пассажу о равновесии в тот момент, когда герою важно упорядочить процесс припоминания: «Когда-то, где-то – в Петербурге, в Праге? – один из двух музыкальных клоунов вытянул из-под другого рояльный стул, а тот все играл в сидячей, хоть и лишенной сидения позе, не попортив своей рапсодии. Где же? Цирк Буша в Берлине!»[16 - Набоков Владимир. Собрание сочинений американского периода: В 5 т. Пнин. Рассказы. Бледное пламя. Т. 3. СПб.: Симпозиум, 1999. С. 65.] Удерживающий равновесие клоун – сильный зрительный образ, помогающий процессу мнемотехники как героя, так и самого автора. Помимо этого, для Набокова, осмысливающего в иронической форме свой педагогический опыт на страницах «университетского романа», все повествование – попытка найти динамику равновесия между автором и его героем. В конце концов Пнин, на первых порах явно наделенный автобиографическими чертами Набокова, обретает статус самостоятельного «реального» лица, знакомого писателю с детских лет. Между Набоковым и созданным им героем устанавливается, казалось бы, невозможное равновесие. Осколки памяти складываются в цельную форму.

Лейтмотив цирка, доминирующий в книге Юрия Олеши «Ни дня без строчки», также часто появляется тогда, когда рассказчик старается припомнить ускользающие или перепутанные фрагменты из своего детства:

Цирк в детстве произвел на меня колоссальное впечатление. Мне иногда хочется сказать, что желтая арена цирка это и есть дно моей жизни. Именно так – дно жизни, потому что, глядя в прошлое, в глубину, я наиболее отчетливо вижу этот желтый круг с рассыпавшимися по нем фигурками людей и животных в алом бархате, в блестках, в перьях и наиболее отчетливо слышу стреляющий звук бича, о котором мне приятно знать, что он называется шамбарьер, а также крик клоуна: «Здравствуй, Макс!» – и ответ на него: «Здравствуй, Август!»

Вихрь клоуна – бело-малиново-золотой вихрь с неподвижным камнем белой маски среди этого вихря – в любой момент, стоит мне только подумать, взлетает в моей

памяти[17 - Олеша Юрий. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М.: Художественная литература, 1989. С. 308–309.].

Сальто-мортале, которое герой не умел делать в детстве, но о котором любит рассказывать как об осуществленном им в действительности факте, – не что иное, как метафора художественного слова, фиксирующего и тем самым уравновешивающего, упорядочивающего круговорот жизни:

Я хорошо учился, был, как определяли взрослые, умным мальчиком, но в те детские – вернее, уже отроческие годы никаких предвестий о том, что я буду писателем, я в себе тогда не слышал. Мне хотелось стать циркачом, и именно прыгуном. Уметь делать сальто-мортале было предметом моих мечтаний. Я пытался научиться этому в гимнастическом зале гимназии, учеником которой я состоял. Однако ничего не получилось, поскольку отсутствовали соответствующие приспособления, которые и не требовались при школьном курсе гимнастики, куда не входила акробатика. Я и не знал, что требуются приспособления, относя этот фантастический прыжок к каким-то таинственным возможностям, заключенным в некоторых людях. Я им завидовал, этим людям. Я их видел в цирке – мальчиков, девочек в белых башмаках, толпу детей, выбегавших из малиновых ворот кулис на арену и чуть не с хохотом проделывавших передо мной то, что я не мог бы проделать даже в самом необыкновенном сновидении.

Я, между прочим, и теперь иногда сообщаю знакомым, что в детстве умел делать сальто-мортале. Мне верят, и я, вообще не любящий врать, рассказываю даже подробности.

Может быть, эта мечта уметь делать сальто-мортале и была во мне первым движением именно художника, первым проявлением того, что мое внимание направлено в сторону вымысла, в сторону создания нового, необычного, в сторону яркости, красоты[18 - Там же. С. 307 – 308].

* * *

Происхождение и сущность цирковых номеров и жанров тесно связаны с целостным осмыслением процессов движения и изменения, с формированием представлений человека о динамическом равновесии в культуре. Ведь динамическое равновесие – исток не только циркового искусства. Динамическое равновесие между разными компонентами культуры является формой ее существования и развития, толчком к культурным инновацим. Культура, подобно Вселенной, возможно, и возникает в результате «взрыва»[19 - Ср. теорию Большого взрыва. См. также: Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, издательская группа «Прогресс», 1992; Арнольд В. И. Теория катастроф. М.: Наука, 1990; Voss Martin. Grundlagen und Elemente einer Soziologie der Katastrophe. Bielefeld: Transcript, 2006.], но нормально функционировать может только в форме динамического равновесия, определяемого античными мыслителями как «вечное, подвижное равновесие небесного и земного»[20 - Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993. С. 75.].

Филип Пети идет по канату между башнями-близнецами Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Кадр из документального фильма Джеймса Марша «На канате», 2009 г.

Причем динамика равновесия – не просто мыслительная фигура, если признать, что оптимальная смена культурных парадигм есть смена равновесий[21 - См. также теорию когнитивного баланса Фрица Хайдера: Heider Fritz. The psychology of interpersonal relations. New York: John Wiley & Sons, 1958.]. Нарушение равновесия может привести к культурным конфликтам, а в осложненной форме – к катастрофам, войнам и террору. В связи с этим стоит вспомнить знаменательное и символичное событие, произошедшее 7 августа 1974 года в Нью-Йорке. В этот день по натянутому между двумя башнями Всемирного торгового центра канату без всякой страховки осуществил свой легендарный переход эквилибрист Филипп Пети. Если для самого Филиппа Пети смертельный аттракцион[22 - Недаром эквилибрист вспоминает свой сон накануне выступления, в котором кто-то заколачивает над ним крышку гроба.] стал победой над обыденной реальностью, материализацией долгожданной мечты, которую он лелеял еще во время строительства небоскребов-близнецов, то в документальной ленте Марша «На канате», снятой много лет спустя, в 2009 году, движение по канату показано как символический акт установления эквилибристом динамического равновесия. Потребность создать фильм о канатоходце, совершившем, как писали в свое время, «самое креативное преступление» в мире, по всей вероятности, была связана и с интересом кинорежиссера к культурно-политической проблематике, а также к событию, явившемуся, пожалуй, самым деструктивным актом начала зарождавшегося столетия – 11 сентября 2001 года, – когда башни Всемирного торгового центра были уничтожены террористами. Марш вообще не комментирует это событие на экране, однако весь сюжет, вращающийся вокруг ожидания артистом окончания строительства Всемирного торгового центра и скрупулезной подготовки к будущему номеру, демонстрирует подтекстовую смысловую стратегию режиссера. Еще лишь готовясь к выступлению, молодой канатоходец уже пристально всматривается в гигантские столбы недостроенных башен, между которыми должен быть натянут канат. Незавершенные башни, показанные первоначально в виде руин, воспринимаются как некий архаический тотемный объект (в значении Леви-Брюля)[23 - Леви-Брюль пишет, что «для “первобытного” человека, который принадлежит к тотемическому обществу, всякое животное, всякое растение, всякий объект, хотя бы такой, как звезды, солнце и луна, наделен определенным влиянием на членов своего тотема, класса или подкласса, определенными обязательствами в отношении их, определенными мистическими отношениями с другими тотемами и т. д. Так, у гуичолов “птицы, полет которых могуч, например сокол и орел, видят и слышат все: они обладают мистическими силами, присущими перьям их крыльев и хвоста… эти перья, надетые шаманом, делают его способным видеть и слышать все то, что происходит на земле и под землей, лечить больных, преображать покойников, низводить солнце с небес и т. д.” ‹…› Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т. е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно грубым. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным». См.: Леви-Брюль Люсьен. Первобытное мышление. М.: Изд-во МГУ, 1980. С. 134.], с которым артисту предстоит вступить в магическое взамодействие.

Сорокапятиминутное движение эквилибриста по натянутому канату равносильно некоему первичному мистическому единению с тотемным объектом. Приписывая экзистенциальную мощь башням, Пети чувствует себя совершенно защищенным на головокружительной высоте. Законы динамики равновесия, которым следует артист, как будто завершают идеальную целостность уже достроенных небоскребов. Движение кинокамеры, монтаж фотокадров[24 - Аттракцион Пети снимал на фотокамеру Жана-Луи Блондо. Серию фотографий см. на: http://jlblondeau.com/en/detail/11.html (http://jlblondeau.com/en/detail/11.html)] построены так, чтобы подчеркнуть равновесную гармонию архитектурного пространства и человека. Культура, как показывает Марш, может нормально функционировать только в форме динамического равновесия, т. е. такого подвижного состояния системы, при котором, несмотря на перемещения, изменения, инновации, общее соотношение сил или энергии остается постоянным. Человек на канате и искусство эквилибра, эксплицирующее организмическую и механическую форму динамического равновесия, вводят архитектурное сооружение как объект культуры в гармоническое единство с природой. Нарушение же равновесия обернулось несколько лет спустя человеческой трагедией: башни превратились в настоящие руины, и этот подтекст, присутствующий в фильме «за кадром», неизменно всплывает в коллективной памяти кинозрителей. Таким образом, цирк выглядит на экране как своеобразная форма самосознания современной эпохи, когда в нашей жизни необычайно возрастает спрос на моделирование равновесия между социумом и средой обитания, между различными и даже противоположными тенденциями в культуре, разными дискурсивными практиками, между архаичными практиками и новейшими достижениями науки и техники, человеком и другими живыми формами. В качестве модели динамического равновесия цирковое искусство обладает большим интегративным и миротворческим потенциалом – во многом благодаря тому, что в нем неизменно присутствует архаическая нерасчлененность сакрального и эстетического. В цирковом пространстве осуществляется диалог не только в пределах одной культуры, но и между разными, неоднородными и даже противоречивыми культурами. В искусстве цирка в немалой степени заключены механизмы саморегуляции и самосохранения общественной жизни, «секреты» достижения социальной стабильности, социальной гармонии, т. е. динамического равновесия социальных сфер и человека. Жизнь и искусство циркового артиста эксплицируют борьбу с нарушением равновесия[25 - Эквилибрист Фалько Трабер, натягивающий для цирковых выступлений канат на высоте 400–600 метров, в телеинтервью, данном немецкой телерадиокомпании SWR 16 августа 2012 года, назвал свои номера «не шоу, а церемонией». Искусство династии Трабер насчитывает 500-летнюю историю. При этом каждый новый член династии, как утверждает Трабер, обладает врожденной потребностью к балансировке. О династии Трабер см.: http://www.falko-traber.de/ (http://www.falko-traber.de/). Что касается акробатических выступлений на башнях американских небоскребов, то они имели место и ранее. Так, в 1934 году состоялось шоу акробатов на здании Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке, а в 1955 году на одном из чикагских небоскребов чудеса балансировки проделывали артисты акробатической группы Фокс.].

Выступление акробатов на здании Эмпайр-стейт-билдинг. Кадр из кинохроники 1934 г.

Трагедия такого нарушения легла в основу киноленты Петра Чардынина «Молчи, грусть, молчи» – одного из ранних фильмов в истории кинематографа, представивших жизнь цирковых актеров на арене и за кулисами. Эквилибрист Лорио во время исполнения номера на пирамиде, воздвигнутой из стульев, теряет равновесие и падает с большой высоты на манеж. Причина утраты балансировки тела – в утрате гармонии душевного состояния: ревнуя свою ассистентку и возлюбленную Полу к помещику Телепневу, Лорио теряет контроль над своими эмоциями еще до начала представления. Утрата динамики равновесия проходит лейтмотивом через весь фильм, оставляя след на судьбах главных героев. Лорио становится калекой, Пола переходит от одного любовника к другому. Зарницкий совершает преступление за преступлением, сначала украв ожерелье у Полы, затем подделав банковский чек и наконец решившись проникнуть в сейф Телепнева. Телепнев же становится невольным убийцей: услышав, что в его кабинете сработала сигнализация, он устремляется в темную комнату и, не разглядев лица вора, убивает Зарницкого выстрелом из пистолета. Ассоциации, возникающие вокруг фильма, выходят далеко за пределы интереса режиссера к личной трагедии, приключившейся в жизни цирковых артистов. Речь идет, по существу, о том, что жизнь артиста – это непрерывное преодоление неподвижности, равной распаду целостности. Артисты должны являть собой координирующие друг с другом монады, о которых писал Лейбниц, рассуждая в «Монадологии» о «предустановленной гармонии». В определенном смысле динамика равновесия противостоит энтропии. Поэтому репрезентация больного, лежащего или просто усталого акробата воспринимается как явление аномальное, еще более аномальное, чем внезапная гибель. Таким образом, фильм Чардынина рассказывает не только и не столько об искалеченных судьбах циркачей, сколько о трагедии неподвижности, одним из образных воплощений которой становится в фильме и оставившая арену цирка артистка Пола.

Мотив утраты равновесия лег и в основу повести Дмитрия Григоровича «Гуттаперчевый мальчик». Гибель артиста Пети на арене цирка – это «смертельный номер» с трагическим финалом:

Теперь предстояла самая трудная штука: следовало сначала лечь на спину, уладиться на перекладине таким образом, чтобы привести ноги в равновесие с головою и потом вдруг неожиданно сползти на спине назад и повиснуть в воздухе, придерживаясь только на подколенках. Все шло, однако ж, благополучно. Шест, правда, сильно колебался, но гуттаперчевый мальчик был уже на половине дороги; он заметно перегибался все ниже и ниже и начинал скользить на спине.

– Довольно! Довольно! Не надо! – настойчиво прокричало несколько голосов.

Мальчик продолжал скользить на спине и тихо-тихо спускался вниз головою…

Внезапно что-то сверкнуло и завертелось, сверкая в воздухе; в ту же секунду послышался глухой звук чего-то упавшего на арену[26 - Григорович Д. В. Сочинения: В 3 т. М.: Художественная литература, 1988. Т. 2. С. 59.].

Александр Куприн в рассказе «Allez!» поднимает тему неизбежности гибели циркового артиста, показывая, что ежедневная игра циркача со смертью в конце концов также может закончиться актом отказа от равновесия, добровольного принятия неподвижности:

Пальцы Норы похолодели, и сердце перестало биться от минутного ужаса… Тогда, закрыв глаза и глубоко переведя дыхание, она подняла руки над головой и, поборов привычным усилием свою слабость, крикнула, точно в цирке:

– Allez!..[27 - Куприн А. И. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Гос. издательство художественной литературы, 1957. Т. 2. С. 168.]

Для Владислава Ходасевича, посвятившего акробату одноименное стихотворение, теряющий равновесие герой являет собой трагическую

автохарактеристику поэта:

От крыши до крыши протянут канат.

Легко и спокойно идет акробат.

В руках его – палка, он весь  – как весы,

А зрители снизу задрали носы.

Толкаются, шепчут: («Сейчас упадет!») –

И каждый чего-то взволнованно ждет.

Направо – старушка глядит из окна,

Налево – гуляка с бокалом вина.

Но небо прозрачно, и прочен канат.

Легко и спокойно идет акробат.

А если, сорвавшись, фигляр упадет

И, охнув, закрестится лживый народ, –

Поэт, проходи с безучастным лицом:

Ты сам не таким ли живешь ремеслом?[28 - Ходасевич Владислав. Собрание сочинений: В 2 т. / Под ред. Джона Мальмстада и Роберта Хьюза. Ann Arbor, Michigan: Ardis, 1983. Т. 1. С. 77.]

Представление – это аллегорический эквивалент поэтического творчества, которое может оборваться подобно тому, как может в любую секунду упасть оступившийся акробат.

Глава 1. Ludi Circenses

1.1. Цирк – культура на колесах

В «Трактате о номадологии» Жиль Делез и Феликс Гваттари, задавшись целью отыскать сообщество, противостоящее государственности, находят таковое в племенах кочевников[29 - См.: Deleuze Gilles, Guattari Fеlix. Nomadology: The War Machinе. New York, NY, USA: Semiotexte, 1986.]. Государство, принуждающее человека к оседлости, представляет собой, согласно Делезу и Гваттари, главное зло для свободной личности. Чтобы высвободиться от сковывающего порядка государственности, кочевники противопоставляют ему свое неповиновение, именуемое философами «машиной войны». Делез и Гваттари иллюстрируют различие между «военной машиной» и механизмом государства с помощью игры в шахматы и игры го. Шахматные фигуры обладают неизменными свойствами: слон в игре всегда остается слоном, а конь – конем. Фишки го, напротив, выступая в качестве анонимного собирательного лица, оказываются элементами коллективной машины. Характеристика номоса, которую дают Делез и Гваттари, очень сходна с сущностью циркового искусства, в пространстве которого не только сам цирк, но и тело артиста принадлежат негосударственному миру.

Жизнь на колесах, лишенная постоянного фиксированного места проживания, заставляет цирковых артистов неустанно территориализировать и детерриториализировать чужое пространство. Будучи по природе кочевниками, циркачи всегда присваивают себе ту территорию, на которой собираются давать представления. Они словно раскалывают пространство, проводят границу, по одну сторону которой локализуются сами, а по другую – оставляют территорию полиса. Культура на колесах – это способ присвоения и обживания цирковым номосом чужого пространства, превращения его в свой дом, формирования в любом месте собственной семиотической вселенной, т. е. в широком смысле – трансгрессия пространственных, этнических, национальных, социальных, смысловых границ, осуществляемая за счет непрерывного движения циркового каравана по горизонтали. Так, на картине Сальвадора Дали «Цирк» пестрый мир цирка поглощает окружающий мир. Становится трудно отличить артистов от пришедших посмотреть представление зрителей. При этом присваиваемым пространством может являться не только земная, но и водная территория. Известно, что пионеры американского цирка Джон Робинсон и Док Сполдинг[30 - Настоящее имя артиста – Гилберт Р. Сполдинг.] открыли в 1852 году в Цинциннати плавучий цирк на две тысячи четыреста мест. Внутри цирка, возведенного на гигантской барже, располагался манеж, с двух сторон которого во всю длину были установлены трибуны для зрителей. Баржу с цирком тянул на буксире колесный пароход «Норт Ривер», умещавший на своем борту не только здание цирка, напоминавшее четырехэтажный деревянный дом, но еще и конюшни, гримерные и разного рода другие подсобные цирковые помещения[31 - См. об этом факте подробно: Жандо Доминик. История мирового цирка / Пер. с франц. О. Гринберг. М.: Искусство, 1984. С. 44–45.]. Характерно, что пароход, возивший по Миссисипи и Огайо цирк, был колесным. Таким образом, цирк Робинсона и Сполдинга, кочуя по водному пространству, продолжал сохранять символическую связь с одним из важнейших атрибутов циркового номадизма – колесом.

Кадр из фильма Тода Броунинга «Уродцы», 1932 г.

Повседневная жизнь артистов сливается с цирковой, что и порождает феномен культуры на колесах[32 - Пожалуй, самым большим современным передвижным цирком в Европе является цирк Кроне. Его труппа включает 200 животных и 300 человек. В дни представлений территория цирка занимает 30 000 м2, а цирковая палатка вмещает 4500 зрителей. Для того чтобы разместить артистов, костюмы и декорации, цирк передвигается в составе гигантского каравана, состоящего из 300 вагончиков и машин.]. Остановки в пути не статичны, так как подготовка к представлениям или сами представления – это всего лишь один из инвариантов кочевого образа жизни артистов. Вагончики, повозки и даже автобусы, на которых они передвигаются по свету, превращаются во время остановок или в период представлений в их временные жилища[33 - Сергей Максимишин поместил в своем фотоальбоме «Последняя империя. Двадцать лет спустя» (М.: Издатель Леонид Гусев, 2007) фотографию 2000 года «Окно циркового автобуса. Санкт-Петербург» (С. 52). Клоуны, вписанные в пространство автобусного окна как в пространство картины, персонифицируют текучий опыт кочевничества.]. Игровое пространство передвижного цирка собирается, складывается почти на глазах у будущих зрителей, как детский игрушечный домик, из частей таких же мобильных, как и он сам. Это свойство цирка продемонстрировал Александр Колдер в своем инженерном шоу «Цирк из чемодана»: кинетические фигурки миниатюрного шапито, сделанные из мусора, проволоки и металлических пластинок, а также разные цирковые мини-атрибуты извлекались режиссером в начале представления из двух сундуков непосредственно перед зрителями. Принцип цирковой мобильности был использован Александром Тышлером в оформлении пьесы Александра Германо «Жизнь на колесах», поставленной для Московского цыганского театра «Ромэн» в 1931 году. В этой пьесе «кибитки с пологами стояли как маленькие сцены на сцене. Они съезжались и разъезжались, раскрывались и закрывались и исчезали за пестрым тряпичным занавесом»[34 - Сыркина Ф. Я. Александр Григорьевич Тышлер. М.: Советский художник, 1966. С. 26. Александр Германо (настоящая фамилия – Герман), кстати, создал цыганский алфавит и написал множество рассказов, очерков и пьес о цыганской жизни на цыганском языке; кроме того, он переводил на цыганский язык произведения русских писателей.].

Цирковой шатер – одно из самых архаичных архитектурных сооружений, родственных юрте, яранге, типи индейца или палатке бедуинов. В нем, как и в этих тентовых сооружениях, целесообразна каждая деталь. При этом легкая брезентовая ткань цирка, ее проницаемость и уязвимость перед природными катаклизмами, передают присущее артистам ощущение прозрачности, бренности всех материальных ценностей, порождаемых цивилизацией. Подобное чувство возникает и при взгляде на юрту, ярангу или типи. Колышки, которые вбиваются в землю для того, чтобы установить цирковой шатер, а также стойки-мачты, на которые натягивается брезентовый полог, являются

знаками-метками присвоения и обживания чужой территории. И даже когда цирк уже разобран, от него остается метафизический след, хранящий память о проходивших на этом месте представлениях. В фильме Чарли Чаплина «Цирк» след от уехавшего цирка настолько отчетлив, что обретает сходство с магическим кругом. Этот след оказывается в финале фильма геометрическим и символическим образом мифологической, иррациональной, с точки зрения современного обыденного сознания, вселенной, мифологическим пространством, отмеченным соприсутствием божества. Чтобы отследить маршруты уехавшего цирка, необходимо лично включиться в процесс бесконечного (пусть даже созерцательного) движения[35 - Cр. переживания героя в стихотворении Вадима Левина «Куда уехал цирк» (Левин Вадим. Куда уехал цирк? Ярославль: Академия развития, Академия холдинг, 2002. С. 89).].

Кадр из фильма Чарли Чаплина «Цирк», 1928 г.

Франц Рисс. «Скоморохи в деревне», 1857 г.

Жизнь на колесах не знает центра и по сути своей является жизнью в открытом, «гладком» пространстве, не расчерченном границами и дорогами. Ритм этой жизни созвучен мировому ритму Вселенной. И лишь цирковой шатер или просто открытая цирковая площадка исполняют роль внутреннего координационного центра, необходимого артистам для ориентации в истории и современности, а также для продвижения к будущему. Во время представления пространство и время сливаются под куполом шатра или в кругу площадки, а само представление превращается в сакральное действо. Однако этот центр никогда не остается на одном месте: он подвижен, увозим с собой. Даже стационарные цирки – это всего лишь временное пристанище постоянно гастролирующих циркачей. «Мы – кочевники и люди неуловимые, нас ловят, но безуспешно»[36 - Олег Попов: Где цирк, там и моя родина (интервью Евгения Кудряца с Олегом Поповым). См.: http://kudryats.journalisti.ru/?p=89 (http://kudryats.journalisti.ru/?p=89)], – заметил в одном из своих интервью Олег Попов. В другом интервью артист добавил: «Чем больше гастролируешь, тем дольше живешь» – и привел цирковую притчу: «Пришла смерть за артистом цирка, стучит в дверь. А соседи отвечают: “Нет его, на гастроли уехал”. – “Ладно, – говорит смерть, – тогда заберу другого”. Проходит год, опять стучится смерть с косой к циркачу. И опять: “Нет его, на гастролях”, – отвечают соседи. Так и ушла ни с чем»[37 - Олег Попов: Помню встречу с моим кумиром Чарли Чаплином. См.: http://konkurent-krsk.ru/index.php?id=2996 (http://konkurent-krsk.ru/index.php?id=2996)].

В фильме Феллини «Дорога» цирковой силач Дзампано, бродя по свету, присваивает не только пространство, но и то, что находится в сфере его границ. Так, в поисках партнера для своих выступлений он покупает у крестьянки ее дочь Джельсомину, включая ее в цирковую программу и, сверх того, в ритм всей своей бродячей жизни. По сути, здесь представлен символический акт захвата земледельца в номадический плен: девушка из крестьянской семьи отныне принадлежит циркачу-номаду. Цирковая жизнь на колесах, показанная в этом фильме, ощущается не как перемещение, направленное из одной точки в другую, а как бесконечное движение по всему миру, лишенное конечного пункта назначения, пронизанное случайностями. Гладкое пространство бескрайних ландшафтов изоморфно здесь безграничным степям номадического мира. Как и номады, Дзампано черпает в степи витальные силы, он оставляет в ней свои следы, а при встрече с такими же, как он, бродячими артистами ведет себя как настоящий степной обитатель, способный на убийство своего врага (им оказывается циркач Матто). Примечательно, что и в рассказе Владимира Набокова «Весна в Фиальте» цирковой фургон, проходящий в качестве лейтмотива по страницам всего произведения, в финале оказывается причиной гибели автомобиля, то есть объекта цивилизации. Героиня рассказа Нина гибнет в автокатастрофе. Ее автомобиль «потерпел за Фиальтой крушение, влетев на полном ходу в фургон бродячего цирка». Уже в первых фрагментах рассказа «объявление заезжего цирка, с углом, слизанным со стены» является герою в виде символического знамения и проходит лейтмотивом как «знак судьбы» через все произведение[38 - Набоков Владимир. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе. Интервью. Рецензии. М.: Книга, 1989. С. 73, 91. О мотиве цирка в творчестве Набокова на примере интертекстуального диалога Андрея Синявского с Набоковым см., например, подраздел «А. Синявский-Терц (“В цирке”): смерть как фокус» в статье Вячеслава Десятова. Русский постмодернизм: полвека с Набоковым // Империя N. Набоков и наследники. Сборник статей / Под ред. Ю. Левина, Е. Сошкина. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 210–256. О лейтмотиве цирка в рассказе Набокова «Весна в Фиальте» см. подробно: Сендерович Савелий, Шварц Елена. Сок трех апельсинов. Набоков и петербургский театральный авангард // Империя N. Набоков и наследники. Сборник статей / Под ред. Ю. Левина, Е. Сошкина. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 306–309.].

«Дорога» Феллини – это не путь, а трасса в делезовском смысле, поэтому с нее невозможно свернуть. Понятно, почему, покинув Дзампано, а вместе с ним и цирковую жизнь, девушка в конце концов умирает. В одной из сцен Дзампано играет на трубе, напоминая один из иконографических образов возвещающего о Страшном суде архангела Михаила (Михаил был змееборцем: змея изображена на левой руке Дзампано. На правой его руке – татуировка со скрещенными шпагами, своего рода аллюзия на копье архангела Михаила. Эти изображения видны в сцене, где Дзампано выступает с номером освобождения от цепей). Образ клоуна с трубой завершает и фильм Феллини «Клоуны». Артист играет на трубе, призывая к себе душу умершего товарища – клоуна Фру-Фру. Иными словами, циркач, как и кочевник, не должен и не может никуда бежать. Не случайно героиня фильма Джима О‘Коннолли «Берсерк» Энжела Риверс не может простить своей матери, владелице бродячего цирка Монике Риверс, того, что та, желая дать дочери прекрасное образование, отдала ее в школу-интернат. Для Энжелы не существует жизни вне цирка, поэтому девушка делает все, чтобы вернуться. Однако долгий разрыв с цирковой жизнью совершенно меняет ее характер: ангелоподобное существо превращается в серийного убийцу цирковых артистов. Трагически заканчивается разрыв с цирком-шапито для рыжего и белого клоунов – Туфа и Бабёфа – из рассказа Константина Арбенина «Два клоуна»: покинув бродячий цирк и осев в городе, друзья утрачивают творческие цели и в конце концов кончают жизнь самоубийством[39 - Рассказ этого поэта, прозаика, музыканта и солиста групп «Зимовье зверей» и «Сердолик» был опубликован в 2003 году в журнале «Знамя» (№ 1).].

Интересно, что группа «Белый орел», транспонировавшая в клип «Моя любовь воздушный шар» многие цирковые картины Пабло Пикассо («Девочка на шаре», «Арлекин», «Арлекин в кабачке “Проворный кролик”», «Бродячие комедианты», «Семья акробатов с обезьяной» и др.), разворачивает сюжеты этих картин таким образом, что повесть о жизни бродячих артистов осмысляется как общечеловеческая история. Музыкант в образе «старого гитариста» – сам художник, внедрившийся в экранизацию своих картин, которые, складываясь,

собираясь в сюжет, оказываются трансисторичными по своей сути, так как репрезентируемые в них принципы бытия действительны и актуальны для любых времен. Эрнст Блох, считавший принцип утопии конституирующим принципом человеческой социальности, в трактате «Принцип надежды» представил цирк тем топосом, где человек освобождается от ощущения неполноты мира и максимально приближается к реализации духа утопии. По Блоху, «еще-не-бытие» (noch-nicht-sein) никогда не сможет трансформироваться в «бытие» (sein). Зазор, образуемый между ними, – это территория надежды, характеризуемая в философских построениях Блоха как несуществующее место, утопия и одновременно как родина, т. е. место, связанное с детскими мечтами и воспоминаниями. Таким местом, в представлении Блоха, является цирк, поскольку именно он являет собой пример искусства, лишенного амбивалентности кажимости и наделенного свойством незавершенности реального бытия как приближения к лучшей жизни. Но именно потому, что цирк – это не «отчужденное» от земли пространство, а место, которое существует. Он далек от идеального и, следовательно, деструктивного состояния завершенности. В нем заключен принцип надежды, пронизывающий, с точки зрения Блоха, всю человеческую жизнь. Именно этим принципом надежды руководствуется бродящий по дорогам циркач. Мир цирка – культура в движении. Следовательно, в нем оказывается возможным диалог различных культурных традиций, смешение разных языков. В труппах многих современных цирков (к примеру, цирков «Чимелонг» и «Кроне») вместе работают артисты из Америки, Африки, России, Казахстана и Китая. И в том, что один из австралийских цирков назван «Московский цирк», нет ничего пародоксального: каждый современный цирк многонационален и полифоничен[40 - Для циркачей не существует языкового барьера: в фильме Григория Александрова «Цирк» американская циркачка Марион Диксон начинает говорить по-русски с акробатом Иваном Мартыновым, а итальянская акробатка Глория и русский канатоходец Андрей Бакланов из киноленты Ольгерда Воронцова «Цирк зажигает огни», вероятно, общаются между собой и по-русски, и по-итальянски.]. В процессе незавершенного движения цирк реализует утопический сверхпроект, в основе которого – стремление к преобразованию мира. Подобно номадам, он срастается не только с пространством, но и с атрибутами всего своего циркового мира. Не случайно циркач без грима и костюма выглядит драматично и даже трагично. Драматичен во время представлений образ стареющего и теряющего способность смешить публику клоуна Кальверо в фильме Чаплина «Огни рампы». Его лицо, лишенное грима в финале фильма, становится похожим на античную трагическую маску, с каждой секундой все более и более отделяющую и отдаляющую артиста от его окружения и предвещающую неизбежность трагедийной развязки[41 - Клоун Грачик, к примеру, заканчивая представление, снимал свою полосатую майку и стирал грим прямо на манеже, отчего весь его облик терял комические черты, зрители переставали смеяться, а только что разыгранная веселая клоунада превращалась в лирическую драму. См. об этом: Росин Александр. Клоун без грима. Майами: библиотека журнала FLORIDA, 2012. С. 18.].

Скульптура Арсена Аветисяна «Цирк приехал», 2001 г. Цирк на Фонтанке. Фотография из личного архива автора, 2012 г.

С другой стороны, цирковой номадизм предполагает принципиальную пластичность и изменчивость субъекта и его ролевых функций: циркач воспринимается в культуре не только как артист, но и как образ живой, вечно трансформирующейся, перекодирующейся структуры, знак потенциального кода, обеспечивающего постоянные метаморфозы человека и окружающего его мира. Павел Флоренский в письме, отправленном в 1930-е годы из дальневосточной ссылки, посвятил цирку небольшой, но весьма примечательный пассаж:

Дорогая Тика, в этом письме хочу рассказать тебе об особом цирке, который устраивают в Швеции. Цирк этот называется «Человек-Цирк». Он устраивается в сравнительно небольшом здании, примерно на 80 человек зрителей. Здание оборудовано как настоящий цирк: места для зрителей, ложи, место для оркестра, арена и даже губернаторская ложа. У входа в цирк – касса. Входишь, садишься на свое место. Над углублением, где оркестр, виднеются верхушки инструментов – трубы и пр. Звонок. Начинается музыка. Верхушки инструментов колышутся, временами мелькает палочка дирижера. Но играет – только одна труба: в оркестре только один человек, он – музыкант, он же клоун, он же наездник, он же фокусник, он же – и директор цирка. По окончании музыки выбегает на арену небольшая лошадка с всадником. Лошадь эта – из папье-маше, через брюхо и спину ее просовывается наездник, ноги его прикрываются попоной. Он бегает по арене со своею лошадью и проделывает всевозможные упражнения. Затем лошадь убегает с арены и почти немедленно выходит клоун – тот же человек, но в другой одежде. Он показывает разные клоунские проделки. Затем выходит фокусник и т. д. Так проводится вся программа единственным действующим лицом, которое непрестанно меняет одежду, вероятно, парик и вообще свой вид. По завершении представления в губернаторской ложе появляется «губернатор» – в военной форме, с эполетами. Он аплодирует и бросает на арену букет цветов. Губернатор этот – все то же Действующее лицо всего представления, и букет цветов – его последний выход[42 - Флоренский Павел. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков / Сост. и общ. ред. игумена Андроника (А. С. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С. Трубачевой. М.: Мысль, 1998. С. 323.].

В приведенном выше пассаже Флоренского хорошо показано, как артист, не обладая закрепленным амплуа, выступает в роли собирательного лица: музыкант становится клоуном, затем наездником, фокусником, директором цирка, лошадью и наконец губернатором. В этом смысле цирковой артист подобен фишке игры го, поскольку всегда готов к ситуативным переменам и к импровизации. Циркач существует до тех пор, пока находится в движении, осуществляемом не только синтагматически, вместе с передвигающимся во внешнем мире цирком, но и парадигматически, т. е. на открытой цирковой площадке или на манеже под куполом цирка. Во время представления артист может менять маски/образы тела, при этом не обязательно обращаясь к гриму, реквизиту и костюмам. Так, в репризе «Калейдоскоп» Леонид Енгибаров, лишенный всех цирковых атрибутов, по ходу действия демонстрировал мгновенные превращения в гитариста, хоккейного вратаря, в нападающего и, наконец, в пожилого человека. Множественность репрезентаций телесности в случае Енгибарова или в пассаже о цирке Флоренского, в свою очередь, оказывается способом сопротивления иерархии как таковой, противопоставления силе властных структур, поскольку государство всегда ощущается цирковым артистом как институт духовного и физического подчинения и подавления и, таким образом, как вселенское зло. Разыгрывая синтетическое представление, циркач дополнительно акцентирует момент неподчиненности циркового искусства никаким иерархиям, его независимости ни от какой власти,

кроме власти художественных образов (аплодирующий циркачу представитель власти у Флоренского – знак победы артиста над аппаратом государства.) Цирковой артист сам по себе обладает способностью быть эквивалентным цирку как таковому и окружающему его миру, становясь таким образом в оппозицию государственной власти. Подвижное и свободное, преодолевающее свои собственные пределы, его тело в конце концов также является «машиной войны», символически разрушающей узаконенное государственностью очерчивание сферы человеческих границ.

Кадр из фильма Алексея Баталова «Три толстяка», 1966 г.

Этот факт хорошо обыгрывается в романе Юрия Олеши «Три толстяка»: только благодаря цирковому гимнасту Тибулу и его юной ассистентке Суок становится возможной победа над господством трио-правительства. В экранизации романа, осуществленной Алексеем Баталовым, гимнаст Тибул уже в начале фильма вооружен обручем, увешанным огнестрельным оружием. Позже он показан уже с оружием в руках. В связи с этим уместно вспомнить приведенный Юрием Боревым в «Эстетике» пример разрушающего противостояния цирковых артистов официальной власти:

Марко Поло, венецианский путешественник XIII в., рассказывал, как владыка Китая Кублай изгнал фокусников и акробатов из своей страны. Их было так много, и они так хорошо владели своим оружием, что, перейдя через многие горы и пустыни, завоевали дальние страны[43 - Борев Юрий. Эстетика. М.: Изд-во политической литературы, 1969. С. 294.].

На самом деле в упоминаемой Боревым «Книге о разнообразии мира» Марко Поло приводится легенда о том, как некий великий хан, при дворе которого было огромное множество фокусников и плясунов, решил покорить китайское царство Мян, характеризуемое Марко Поло как «величественное». Хан приказал артистам сформировать войско, дав им в помощь начальника и провожатых, – и они захватили царство. Это завоевание, которое, скорее всего, является не фактом истории, а исторической легендой, тем не менее служит наглядным примером того, как полис оказывается бессильным против номоса. С одной стороны, хан, представитель государственности, вынужден просить штукарей о помощи, потому что их витальная сила – в слитности с природой, в единстве с космосом; с другой стороны, целое государство терпит поражение в схватке с цирковыми артистами, поскольку, руководствуясь исключительно принципами стратегического расчета, оно в результате этого становится беспомощным перед номадической, эксцентрической непредсказуемостью циркачей[44 - В романе Михаила Шишкина «Взятие Измаила» мальчик Костя дрессирует белых мышей, чтобы создать аттракцион, в котором зверьки будут участвовать в штурме крепости Измаил. См.: Шишкин Михаил. Взятие Измаила. М.: Вагриус, 2000. С. 293. В другом эпизоде романа мир цирка описан Шишкиным как архаический ритуал подготовки к войне: «И нужно научиться ловить апач, на лету рассекать шамберьером подброшенное яблоко, прокалывать себе язык, кожу на груди, мускулы» (Там же. С. 69).].

Изображение противостояния номоса и полиса достигает апогея в киноленте Алекса де ла Иглесиа «Печальная баллада для трубы», действие которой разворачивается в эпоху гражданской войны в Испании. Рыжий клоун, насильно взятый в самом разгаре циркового представления в ряды народного ополчения, во время боя обретает сверхсилу и в одиночку вступает в сражение против солдат Национальной гвардии. В сцене расстрела ополченцев один из циркачей восклицает «Да здравствует цирк!», тем самым противопоставляя его государственной институции, в войну против которой он был стихийно втянут. В 1970-е годы, в эпоху правления Франко, сын Рыжего клоуна, Хавьер, становится Белым клоуном в бродячем цирке. Влюбившись в акробатку, он развязывает против своего соперника войну, которая со временем обретает гигантские формы. При этом ни он, ни его противник во время этой кровавой войны не снимают с себя шутовских костюмов; маски же заменяют их собственные изуродованные лица[45 - В уже упомянутом фильме Баталова «Три толстяка» попавшего в правительственный дворец на торжество продавца воздушных шаров сажают в праздничный торт, гримируя сливками и карамелью под белого клоуна. Лицо продавца, ничем не примечательное прежде, превращается в устрашающую маску.].

Кадр из фильма Алекса де ла Иглесиа «Печальная баллада для трубы», 2010 г.

Интересно, что именно как набег кочевников на город описал Петр Шаликов в своих «Путешествиях» появление цирковых артистов на ярмарке Ровно:

Гуляя по рядам, увидите вдруг чрезвычайное волнение в народе, услышите топот лошадей, пронзительный бой барабанов, и явится глазам вашим взвод амазонок, как можно разрумяненных, как можно распещренных; вместо стрел и копий летят из рук их во все стороны афиши, которые говорят: в семь часов вечера будут пантомимы, игры гимнастические и балансеры[46 - Шаликов П. И. Второе путешествие в Малороссию. М., 1804. С. 88.].

В одном из рассказов Тэффи выступление заезжего факира «с прокалыванием языка» и «выворачиванием глаз из орбит» обратило в бегство всех зрителей маленького губернского театра[47 - Тэффи. Факир // Тэффи. Проза. Стихи. Пьесы. Воспоминания. Статьи. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1999. С. 72.], а лилипуты из бродячего цирка Саши Черного (стихотворение «Цирк») издают «адский крик» и характеризуются как «семейство мальчиков вынь-глаз». В уже упоминавшемся фильме Федерико Феллини «Клоуны» появление циркачей в городе Римини пугает маленького мальчика: гомон, который исходит от клоунов, напоминает шум, производимый при набеге номадов на оседлые поселения. Интересно, что в фильме «Номады» Джона Мактирнана эксцентричность кочевников, предстающих в образе свирепых хиппи-панков, обладает сходством с эксцентричностью клоунов Феллини[48 - Параллель между хиппи и клоунами провел Вячеслав Полунин, заметив, что в 1950-е годы в поисках «живого искусства» «клоуны, объединившись в хиппи, уходили на улицу, потому что самое простое и быстрое понимание того, что хотят люди, возникает при прямом контакте». Цит. по: Смирнягина Т. Театр мечты Вячеслава Полунина // Развлекательное искусство в социокультурном пространстве 1990-х годов. Сборник статей. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. С. 164. Актеры полунинского театра, наделенные сходством с хиппи и панками одновременно, нередко разыгрывали театральные представления в виде внезапных «набегов» на город. Кроме того, можно упомянуть весьма симптоматичное название одного из нью-йоркских цирков – «Амок», семантика которого связана с неистовым бегом от законов полиса.]. Герои фильма так же в ужасе бегут от натиска явившихся из прошлого номадов, как сбегает с представления клоунов плачущий ребенок. Эксцентричность в чистом виде обретает в обеих кинолентах монструозные формы. Монструозным предстает бродячий «цирк уродов» и в фильме режиссера Пола Вайца «Безумный цирк – ассистент вампира» (в российском кинопрокате эта лента вышла под названием «История одного вампира»). Все артисты бродячего цирка – вампиры. Хотя они и вызывают поначалу страх у главного героя Даррена Шена, однако юноша

добровольно становится членом их сообщества в целях обретения безграничной свободы и бессмертия. Фильм Вайца – история о том, как юноша бросает вызов полису. Все сцены, рисующие жизнь Даррена и его лучшего друга Стива в школе и дома, сделаны как пародия на социальность. Когда вампир Лартен Крипсли приводит Даррена на территорию бродячего цирка, идущий под светящейся аркой юноша словно переносится из мира полиса в мир номоса, который предстает перед его взором как волшебная страна.

Кадр из фильма Пола Вайца «Безумный цирк – ассистент вампира», 2009 г.

* * *

Другими словами, цирковая жизнь на колесах и есть само бытие, противопоставленное «ничто» полиса. Вытесняя мифологему театра, цирк все ощутимее становится мифологемой и аллегорическим эквивалентом нашей современности. Будучи по своей природе номадическим, т. е. в основе своей незакрепленным и не подлежащим закреплению культурным феноменом, цирк в ситуации «взрыва» визуальности и медиальности, охватившей современную культуру[49 - Ср.: Ильин Илья. Постмодернизм от истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998. С. 186.], начинает ассоциироваться с универсальной семиомедиасферой, в пространстве которой присутствует попытка найти некую абсолютную модель динамического равновесия между «семиосферой» (Ю. М. Лотман) и медиасферой, т. е. между знаковыми системами и материальными носителями знаков (письмом и книгой, кинематографом и компьютерной технологией), между устно-зрелищной и письменной культурой, между вербальным и визуальным. Не случайно цирк начинает характеризоваться как «универсальная зрелищная форма» искусства, «вариации которой можно обнаружить как в традиционных, так и в новых (технических) зрелищах[50 - Ср.: Хренов Н. А. Кино. Реабилитация архетипической реальности. М.: АГРАФ, 2006. С. 43.].

«Цирк». Проект галереи Полины Лобачевской «Цирк» (2011–2012 гг., Москва). Музыка: Ираида Юсупова / При поддержке Фонда AVC Charity Foundation / Дизайнер проекта Геннадий Синев / Координатор проекта Наталья Волкова. На фотографии: авторы А. Политов и М. Белова у своей кинетической инсталляции «Акробат» (третий на снимке – Герман Виноградов).

Следовательно, цирк – трансмедиальное искусство, предполагающее ситуацию постоянного перехода, перевода из одной знаковой системы в другую, способность репрезентации разных медиа. В противоположность замкнутости синтеза, трансмедиасфера цирка благодаря своей номадической сущности открыта вовне и предполагает постоянное переключение, перемещение равновесия с одного объекта на другой. Под трансмедиасферой я имею в виду не репрезентацию одного медиума посредством другого[51 - Ср.: Hayward Philip. Echoes and Reflections. The Representations of Representations // Hayward Philip. Picture This! Media Representations of Visual Art and Artists. London: John Libbey & Company Ltd., 1998. Р. 1 – 25; Winter G. Kunst im Fernsehen // Kunst und K?nstler im Film / Hrsg. Helmut Korte, Johannes Zahlten. Hameln: CW Niemeyer, 1990. S. 69–80. Одним из наиболее интересных примеров репрезентации трансмедиальной сущности циркового искусства является проект галереи Полины Лобачевской «Цирк» (2011–2012 годы, Москва). Его авторы, Алексей Политов и Марина Белова, создали своеобразный перформанс о цирковом перформансе, использовав для этого самые неожиданные объекты и инсталляции. Цирк выступает в их художественном проекте моделирующей моделью межмедиального и межсемиотического равновесия между вербальными, аудиальными и визуальными практиками.], а наличие в ней самой переключателей, отсылающих к разным сферам культуры – искусству, истории, политике и др. Мне представляется, что именно в цирковом искусстве присутствует попытка найти некую универсальную модель межмедиального и одновременно межсемиотического равновесия между литературой и зрелищем, между вербальным и визуальным. Кстати, еще в 1920-е годы, сопоставляя искусство цирка и кинематограф, Лев Кулешов постулировал родственную близость обоих искусств именно в силу их номадической основы:

Цирковой актер не ограничен местом работы. Он кочует по всему миру. Кинематографическая лента также демонстрируется по всему миру, и возможность такой широкой работы получается от того, что отдельные «номера» есть показатели точнейшего расчета и сложнейшей работы человека над собой[52 - Кулешов Лев. Цирк – кино – театр // Цирк. 1925. № 1. С. 15. В фильме Альфреда Линда «Бродячий цирк» (1912) в течение нескольких минут (что для немого кино было довольно много) показан въезд циркового каравана в небольшой провинциальный городок. При этом дорога, по которой передвигается цирк, снята в фильме Линда так, что очень напоминает киноленту.].

Номадическая vs. трансмедиальная сущность цирка хорошо показана в фильме Александра Клуге «Артисты цирка под куполом: беспомощны», главная героиня которого – Лени Пайкерт, воздушная гимнастка, ставшая директором цирка, – мечтает о реформированной программе. Однако в финале она неожиданно порывает с цирком, начинает изучать теорию массмедиа и вместе с другими артистами переходит работать на телевидение. Лени легко справляется как с теорией, так и практикой, поскольку механика СМИ («световые эффекты», «зрительный опыт», «акустическое восприятие»), с которой она знакомится, по сути, воспроизводит цирковую, а сам цирк трактуется ею как важное информационное пространство. Разрыв с цирком, таким образом, оказывается для героев мнимым[53 - Ролан Огю, размышляя о цирке XIX столетия, назвал цирк «телевидением XIX века», как раз имея в виду коммуникативно-информационую функцию циркового искусства (Auguet Roland. F?tes et spectacles populaires. Paris: Flammarion, 1974. Р. 127).].

На то, что цирковое искусство в силу заложенной в его основе динамики равновесия обладает свойством трансмедиальности, в свое время обратил внимание Юрий Олеша:

Цирк учел силу воздействия на человека всяких зрелищ, в которых нарушаются наши обычные представления об отношениях человека и пространства. Большинство цирковых номеров построено на игре с равновесием: канатоходцы, перш, жонглеры.

Что же получается?

Цирк волшебным языком говорит о науке! Углы падения, равные углам отражения, центры тяжести, точки приложения сил – мы все зто узнаем в разноцветных движениях цирка.

Это очаровательно[54 - Олеша Юрий. Избранное. Зависть и другие. Pullman, Michigan: Russian Language Specialties, 1973. С. 201.].

Теодор Адорно усматривал в цирковом искусстве экспликацию первообразов или дохудожественных образов искусства:

Формы так называемого низкого искусства, как, например, цирковое представление, в конце которого все слоны встают на задние ноги, а на хоботе у каждого неподвижно стоит балерина в грациозной позе, – все это представляет собой бессознательные, создаваемые без обдуманного намерения, изначальные образы того, что история философии расшифровывает в искусстве, из форм которого, отвергнутых с отвращением, можно столько выведать о его сокрытой тайне, о том, относительно чего вводит в заблуждение уровень, на который искусство возводит свою уже отвердевшую форму[55 - Адорно Теодор. Эстетическая теория / Пер. с нем. А. В. Дранова. М.: Республика, 2001. С. 411.].

Номера циркового представления ассоциируются Адорно, в духе Карла Юнга, с элементами коллективного

бессознательного. Соответственно, сам цирк – предикат вечности. В нем актуализуется информация, присущая целым поколениям. Можно утверждать, что цирковые представления сопоставимы с информационным пространством, образуемым интернетом. И наоборот, современная всемирная паутина интернета напоминает пространство цирка, образующее во время представления особого рода «гиперпространство», параллельную вселенную, где законы притяжения оказываются бессильными, а скорость света и случаи трансгрессии – возможными. Не случайно одна из мощных компьютерных программ для чтения и печати документов названа Acrobat – гибкость, с которой программа способна интегрироваться в текстовые, графические, звуковые и видеофайлы, сходна с гибкостью и подвижностью артиста-акробата во время его выступлений в самых разнообразных жанрах. Рисунок на логотипе программы символически воспроизводит траекторию движения акробата. Пластика акробатов, в свою очередь, напоминает о бесконечной взаимопревращаемости элементов космического целого.

Джованни Доменико Тьеполо. «Будка акробатов». Роспись виллы в Дзианиго, 1791–1793.

Динамика равновесия и текучий опыт кочевничества, заложенные в самой природе цирка, позволяют сосуществовать в данном искусстве элементам массовой и высокой, профанной и сакральной, общечеловеческой и национальной культур, вырабатывать «охранно-восстановительный потенциал», с одной стороны, консервирующий культурные ценности архаической эпохи, а с другой стороны, их реставрирующий[56 - Ср.: Хренов Н.А. Зрелища в эпоху восстания масс. М.: Наука, 2006. С. 316.]. Данное понимание выводит цирк за рамки искусства и позволяет рассматривать его как культурный феномен номадического типа, затрагивающий и художественные, и внехудожественные области.

1.2. *Vertmen: мифологические корни цирка

В повести Александра Бартэна есть глава «Фреска древнего храма», в которой рассказчик, собирающий материал для своей книги о цирковой жизни, попадает в Киев и отправляется осматривать Софийский собор. Там он видит фрески лестничной башни XI века, изображающие скоморошьи представления; особенно его завораживает фреска с древнерусским акробатом, держащим шест, по которому взбирается его партнер:

…потускнев за века, она сохраняла четкость рисунка. Скоморох, изображенный на ней, балансирует шест, а товарищ его, второй скоморох, взбирается к вершине шеста. «Ни дня без цирка, – подумал я. – Даже здесь, в стенах древнего храма!»[57 - Бартэн Александр. Под брезентовым небом. Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1975. С. 195.]

На следующий день, придя в цирк, рассказчик описывает увиденное руководителю группы эквилибристов Виктору Французову. Реакция артиста производит на него еще более сильное впечатление, чем сама фреска. Французов интересуется, какой перш балансирует скоморох – поясной или плечевой, и восхищается мастерством древнерусского циркача так, словно тот – его современник, «будто ничто не отделяло сегодняшнего артиста от давних-предавних скоморохов, будто отделенные друг от друга веками, они все равно оставались товарищами»[58 - Бартэн Александр. Под брезентовым небом. С. 196.]. Выступая на манеже, Французов, по сути, продолжает выступление скомороха с древнерусской фрески, совершенствуя его мастерство тем, что удерживает равновесие, лишившись опоры:

Отфиксировав на лбу высокий перш, Виктор Французов подает знак партнеру, и тот взбирается на высшую точку перша. Затем, продолжая балансировать перш с находящимся на нем партнером, Французов направляется к лестнице в середине манежа, берется за перекладины, подымается… Внимание! Не упустите дальнейшего! Из-под купола свисают кольца, и они прикреплены к вершине лестницы. В тот момент, когда, достигнув вершины, Французов берется за кольца, – сбрасывается специальный механизм, лестница отходит, но в том-то и вся феноменальная рекордность трюка: лишившись опоры, оставшись висеть на кольцах, артист все с той же бузупречностью продолжает балансировать на лбу перш с партнером[59 - Там же. С. 200.].

Иначе говоря, этот артист, преодолевая исторический разрыв, вступает в диалог со своим предшественником. Перш, который удерживает древний акробат, – это образ мировой оси (axis mundi), не только соединяющей Небо с Землей, не только обозначающей положение человека между Богом и миром, но и образующей динамическое равновесие между современной и древнерусской культурами и шире – между современной и архаической. Любующийся своим древним предшественником артист из повести Бартэна отчетливо осознает, что архаичный и современный цирки не противостоят друг другу[60 - Данной точки зрения придерживался, к примеру, историк цирка Евгений Кузнецов. Рассматривая соотношение античного и новейшего цирков, он утверждал, что «ни одно из представлений древнеримских цирков не могло быть повторено в цирках современных и наоборот» (Кузнецов Евгений. Цирк. Происхождение. Развитие. Перспективы. Л.: Academia, 1931. С. 18). О том, что между античным и новейшим цирком нет ничего общего, пишут и некоторые современные исследователи. Так, Гюнтер Эрнст и Дитмар Винклер усматривают между двумя цирками лишь словесную аналогию (Wortanalogie), тем самым имея в виду, что название новейшего цирка отсылает всего лишь к латинскому слову «circus», «circulus», а отнюдь не к античной институции (Ernst G?nther, Winkler Dietmar. Zirkusgeschichte – Ein Abriss der Geschichte des deutschen Zirkus. Berlin: Henschelverlag, 1986. S. 11).], а находятся в динамике историко-культурного равновесия.

Фреска с акробатами, о которой идет речь у Бартэна, тематически перекликается с другими фресками Киево-Софийского собора на игровую, цирковую тему, а именно с композицией «Скоморохи», где музыканты играют на струнных, ударных и духовых инструментах, и с композицией «Ипподром». На фреске, изображающей конные ристания, показано цирковое здание, в ложах которого восседают византийский император Константин VII Багрянородный и княгиня Ольга (скорее всего, но есть и иные версии). Кроме них, мы видим свиту и прочих зрителей. По всей вероятности, ипподромное представление происходит в Константинополе[61 - См., например: Айналов Д. В., Редин Е. К. Киево-Софийский собор. Исследование древней мозаической и фресковой живописи. СПб., 1889.]. Известно, что в честь княгини Ольги, приезжавшей в Константинополь с официальными визитами дружбы, византийский император устраивал на ипподроме театральные и цирковые зрелища. Существует и другое предположение: так, согласно гипотезе Всеволода Всеволодского-Гернгросса, и в древнерусском Киеве также мог иметь место придворный стационарный ипподром[62 - Всеволодский-Гернгросс Всеволод. Начало цирка на Руси // Советский цирк. 1957. № 3. С. 21. В Ипатьевской летописи сообщается, что в 1150 году князь Изяслав Мстиславич прибыл в Киев, чтобы снова сесть «на столе деда своего и отца своего с честью великою». По прибытии князь отправился на «Ярославль двор», где был устроен богатый пир для князя, его дружины и гостей: «…и ту обедав с ними на велицем дворе на Ярославли, и пребыша у велице весельи». В летописи указывается, что венгры – гости Изяслава Мстиславича – устроили

в честь князя конные игрища: «…на фарех и на скокох играхуть многое множество, кияне же дивяхутся угром множеству и кметьства их, и комонем их» См.: Полное собрание русских летописей: В 33 т. (Изд. Археографическою комиссиею. СПб., 1841. Т. 2. С. 65). В летописи не сказано, где именно происходили скачки, но, вполне вероятно, что они были разыграны на ипподроме.]. По мнению исследователя, изображения циркового представления на таком возможном ипподроме как раз и были найдены на фресках южной лестничной башни Киево-Софийского собора. Возможно, если следовать версии Всеволодского-Гернгросса, ипподром в Киеве был выстроен как раз по образцу константинопольского циркового ипподрома; и это мнение поддерживает историк цирка Юрий Дмитриев, указывая, что Киевская Русь могла заимствовать зрелищные амфитеатры из Византии[63 - Дмитриев Ю. А. Цирк в России. От истоков до 1917 года. М.: Искусство, 1977. С. 9 – 11, 25. Ср. другие точки зрения, согласно которым стенопись в башнях собора, включая и фреску «Ипподром», отражает приезд в столицу Византии княгини Ольги и почетный прием, оказанный ей императором Константином Багрянородным на константинопольском ристалище. См.: Кондаков Н. П. О фресках лестниц Киево-Софийского собора // Записки императорского археологического общества. СПб., 1888, Т. 3. Вып. 3/4. С. 288; Айналов Д. В., Редин Е. К. Киево-Софийский собор. Исследование древней мозаической и фресковой живописи. СПб., 1889; Кресальный Н. И. Софийский заповедник в Киеве. Киев, 1960; Лазарев В. Н. Древнерусские мозаики и фрески XI–XV вв. М.: Искусство, 1973; Логвин Г. Н. Софiя Киiвська. Киiв, 1971; Grabar А. L’empereur dans l’art byzantin. Paris, 1936. Высотский С. А. Светские фрески Софийского собора в Киеве. Киев: Наукова думка, 1989. С. 190–191.].

Возможно, подобного рода цирковой ипподром был в древнерусском Корчеве – в качестве античного наследия с той поры, когда на месте Корчева располагался Пантикапей[64 - Город Пантикапей являлся предшественником современного города Керчь. Пантикапей был основан в конце VII века до н. э. древнегреческими колонистами на берегу Боспора Киммерийского (Керченского пролива), являлся с начала V века до н. э. и до конца VI века столицей Боспорского царства. В IX–X веках Северное Причерноморье захватили славяне и город вошел в состав Тьмутараканского княжества, получив название Корчев. В 1841 году Антон Ашик, директор керченского Музея древностей, во время раскопок обнаружил на горе Митридат могильный склеп I–II веков, состоявший из двух погребальных камер, стены которых были покрыты фресками с изображениями цирковых зрелищ, распространенных в древней Керчи. В первом помещении склепа на одной из боковых стен были представлены конные бестиарии: один поражал копьем медведя, другой – бегущего оленя, а третий – кабана (или, возможно, волка); на задней стене – два всадника: пускающий стрелу из лука в пантеру и протыкающий копьем волка. На входной стене следующего помещения также изображались звериные травли и гладиаторские бои: пеший бестиарий, сражающийся со львом, и легковооруженные гладиаторы, а на боковых стенах – еще два гладиатора, победитель и раненый. Некоторые звероборцы выступают на фоне арок, имеющих сходство с ипподромными, – и это дополнительное свидетельство в пользу того, что на фресках вовсе не сцены охоты, а цирковые представления, происходившие в столице Боспорского царства. Вероятно, в склепе был погребен один из местных государей, во время своего правления устраивавший в Пантикапее цирковые бои. См. об этом подробнее, а также см. изображения фресок в: Брабич В., Плетнева Г. Существовал ли цирк в Древнем Крыму? // Советский цирк. 1959. № 8. С. 32.]. Византийские труппы артистов также нередко приезжали в древнерусскую столицу с цирковыми программами.

Цирковой ипподром – это символическое изображение космического центра, т. е. места творения, в котором также зарождаются механизмы саморегуляции и самосохранения жизни, «секреты» достижения стабильности и гармонии, т. е. динамического равновесия разных сфер жизни и самого человека[65 - Олеша, описывая убранство одесского цирка Вильгельма Санценбахера, уравнивает цирк с раем: «Но это право попасть в этот плюшевый рай, в этот рай мрамора, ступеней, золота, матовых ламп, арок, коридорчиков, эха, хохота, блестящих глаз, запаха духов, стука каблуков – мало ли чего!» (Олеша Юрий. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М.: Художественная литература, 1989. С. 308).]. Весьма характерно, что изображения зрителей, обрамленных «рамками» лож, образуют композиционное, ритмическое и цветовое единство, сопоставимое с композицией византийских алтарных преград или появившихся позднее иконостасов. Если в иконах всегда присутствует семантика «припоминания», «напоминания о ‹…› первообразе»[66 - Флоренский Павел. Иконостас // Павел Флоренский. Избранные труды по искусству. М.: Изобразительное искусство, 1996. С. 116. Согласно Флоренскому, иконы – «видимые изображения тайных и сверхъестественных зрелищ», «орудие сверхчувственного познания» и «напоминание», «передание», «духовный опыт иконописца» (Там же. С. 185–186).], то и об изображенном на цирковой фреске можно говорить как о мифологическом прообразе прошлого.

В эпоху христианства выступления акробатов нередко наполнялись христианской символикой. Канатоходцы, выступавшие в дни празднеств и торжеств, например по случаю прибытия королевской особы, давали представления на городских площадях, выступая на канатах, как правило, протянутых от колоколен церквей к одному из домов. Артист на канате символизировал посланника Бога, ангела, приветствовавшего государя и «разыгрывавшего перед горожанами библейский сюжет, наглядно иллюстрировавший божественное благословение земного государя и богоданность его власти»[67 - Макаров С. М.. Театрализация цирка. М.: Едиториал УРСС, 2010. С. 46.]. Этот факт зафиксирован в «Молении» Даниила Заточника (по публикации Н. Н. Зарубина), а именно в той его части, где подробно описаны цирковые игрища на ипподроме:

Яко орел, ин, воспад на отояр, бегает чрез потрумие, отчаявся живота; а иный летает с церкви, или с высокие полаты, паволочиты крилы имея; а ин наг течет во огнь, оказающе крест сердец своих царем своим; а ин, прорезав лысты, обнажив кости голеней своих, кажет цареви своему, являет ему храбрость свою; а иный, скочив, метает ся в море со брега высока со отцем своим; отче, накрив о фареви, ударяет по бедрам, глаголет сице: ту фенадрус! за честь и милость короля нашего отчаяхомся жвота; а ин, привязав вервь ко кресту церковному, а другий конец к земным отнесет далече и с церкви по тому бегает долов, единою рукою за конец верви той держит, а в другой руце держаще мечь наг; а ин обвився мокрым полотном, борется с лютым зверем[68 - Слово Даниила Заточника по редакциям XI–XIII вв. и их переделкам / Пригот. к печати Н. Н. Зарубин. М., 1932. С. 32. См. также: Лихачев Д. С. «Великое наследие» // Лихачев Д. С. Избранные работы: В 3 т. Л.: Художественная литература, 1987. Т. 2. С. 227–244.].

«Потрумие» (или «подрумие»), упоминаемое в «Молении», согласно словарю Фасмера, происходит из «иподрумие» (см. «иподромие, гипподром, ипподром»), что означало в древнерусском

языке «ипподром, ристалище»[69 - Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. 2-е изд. 1986–1987. М., 1987. Т. 3. С. 301.]. Рядом с топосом ипподрома присутствует топос церкви, которая, как видим, оказывается частью представления акробатов-летунов, приветствующих короля.

* * *

Ольга Фрейденберг в книге «Поэтика сюжета и жанра» выдвинула тезис о том, что архаические цирковые состязания дали «со временем структуру литературной драме»[70 - Фрейденберг Ольга. Поэтика сюжета и жанра. М.: Лабиринт, 1997. С. 141.]. Иначе говоря, литературная драма как жанр, по Фрейденберг, рождается из циркового зрелища. Мне представляется, что пространство цирка сопоставимо скорее не с драмой, а с миром эпоса, который, по замечанию Михаила Ямпольского, близок «изначальной сущности вещей»[71 - Ямпольский Михаил. О близком. (Очерки немиметического зрения.) М.: Новое литературное обозрение, 2001. С. 47.]. Подобно эпосу, цирк – это «мир начала», или, если прибегнуть к терминологии Мирчи Элиаде, «живой миф». В основе каждой цирковой программы в целом и циркового номера в частности (в том числе и современных) находится ритуал, сохраняющий и воспроизводящий аутентичность первичных форм.

Характерно, что все происходящее в рамках цирковой программы или отдельного циркового номера во многом сопоставимо с современным методом ролевой игры в ходе исторической реконструкции. В цирковом пространстве, как и в ролевой игре-реконструкции, может осуществляться диалог не только в пределах одной культуры, но и между разными, неоднородными и даже противоречивыми культурами. Иначе говоря, в цирке всегда присутствует мифологическое конструирование и реконструирование архетипического пространства и времени, архетипических форм постижения мира, коллективного следа историко-мифологического прошлого.

Йохан Хейзинга, рассматривая игру в качестве формы становления человеческой культуры, утверждал, что игра вне зависимости от ее характера всегда протекает внутри определенного, обозначенного и «отчужденного» от земли пространства. К таким обособленным, предназначенным для свершения игрового действа территориям Хейзинга относил арену цирка, игральный стол, волшебный круг, храм, сцену, экран, место суда, обнаруживая архетипическое сходство между всеми этими на первый взгляд разнородными игровыми пространствами. Об игровом факторе (принципе ludi) на цирковом ипподроме он писал:

Примечательным свидетельством стойкости игрового фактора в римской Античности является наглядное применение принципа ludi на гипподроме Византии. Даже будучи оторвано от своих культовых оснований, конное ристалище остается очагом общественной жизни. Народные страсти, некогда насыщавшиеся кровавыми битвами людей и зверей, теперь вынуждены удовлетворяться скачками. Едва ли они представляли собой нечто большее, чем праздничное увеселение, не имеющее никакого отношения к святости, и тем не менее они были в состоянии привлечь в свой круг все общественные интересы. Цирк в самом буквальном смысле стал ареной не только для конного спорта, но для политических и даже отчасти для религиозных столкновений. Скаковые общества, названные по четырем цветам возничих, не только устраивали соревнования, но были также признанными общественными организациями. Отдельные партии назывались демосами, лидеры их – демархами. Если полководец празднует победу, гипподром отводится для триумфа; император показывается здесь народу, иногда здесь же вершится и правосудие[72 - Хейзинга Йохан. Homo Ludens. Опыт определения игрового элемента культуры. М., 1992. С. 172.].

Первичной формой игры для исследователя оказывается не только ритуал, но и тесно связанный с ним цирк, представления которого происходили в знаменательные праздничные дни и именовались у римлян ludi circenses. Древний цирк, как показывает Хейзинга, – синтетическое зрелище, где все ипостаси находились в динамике равновесия. В дни ludi circenses можно было стать зрителем конных скачек, состязаний в скорости езды на колесницах, единоборства гладиаторов, травли зверей, а также свидетелем зрелищ политического и религиозного характера. Иначе говоря, цирк представлял собой, в понимании автора, модель реконструкции архаичной культуры, миниатюрную модель античной культуры и космос в миниатюре.

Джеймс Тиссо. Наездницы в цирке, 1883–1885 гг.

Именно космогоническая мифология определяла и определяет структурные особенности, а также содержание как отдельных жанров и номеров, так и цирковых программ в целом. Космогонические мифы, по замечанию В. Н. Топорова, «часто начинаются с описания того, что предшествовало творению, т. е. небытия, как правило, уподобленного хаосу»[73 - Топоров В. Н. Космогонические мифы // Мифы народов мира: Энциклопедия. М.: Научное издательство «Большая Российская энциклопедия», 1998. Т. 2. С. 7.]. В цирке фазе первичного, бесформенного состояния Вселенной соответствует момент, когда после третьего звонка гаснет свет и зрители оказываются в кромешной темноте. Следом за этим звучит музыка, вспыхивает свет и начинается представление, воспроизводящее, по сути, порядок сотворения мира по схеме, регулярно наблюдаемой в космогонических мифах: «хаос?небо и земля?солнце, месяц, звезды, время?растения?животные? человек?дом, утварь и т. д.»[74 - Там же.] Согласно В. Н. Топорову, «космогонические мифы описывают становление мира как результат последовательного введения основных бинарных оппозиций: небо – земля и т. п., и градуальных серий (основанных на постепенном возрастании или уменьшении какого-либо признака): растения?животные?люди и т. д.»[75 - Там же.]

Все последующие номера, развертывающие цирковую программу, воспроизводят космогоническую схему творения, как правило, внешне лишенную в современном цирке мифопоэтической логики схем порождения. В цирковом представлении чаще всего наблюдается рекомбинация элементов акта творения, однако основные космогонические акты присутствуют в жанровой организации программы постоянно. Так, установление космического пространства, например, в виде отделения неба от земли репрезентируется выступлением воздушных акробатов и гимнастов, а также эквилибристов, работающих над манежем. Поскольку в космогонических мифах небо и земля олицетворяют мужскую и женскую основы космоса, то и в акробатических, гимнастических, эквилибристских номерах артисты и артистки обычно выступают вместе или по очереди. Космогонический акт установления космической опоры развертывается в эквилибристских номерах с першами и лестницами. Наполнение пространства ландшафтом, людьми, растениями, животными разворачивается в виде сюжетных сценок, цирковой дрессировки и, главным образом, в виде парада-алле, торжественно завершающего представление выходом на манеж всех выступавших артистов. Рисунок вращения Вселенной ярко представлен в сальто-мортале акробатов. Так, легендарные прыжки «летающего» клоуна Виталия Лазаренко были не просто отточенными трюками, а спроецированным на движение галактик вокруг некой общей оси аттракционом. В частности, знаменитый прыжок Лазаренко через два автомобиля

был изоморфен траектории вращения Вселенной. Двойное же сальто Дмитрия Маслюкова, исполненное до него в России лишь двумя акробатами – Иосифом Сосиным и его сыном Александром, – словно конкурировало с законами Вселенной, удваивая траекторию ее вращения за единый отрезок времени. Кроме того, в каждой цирковой программе непременно присутствует мотив появления культурного героя, вступающего в борьбу с хаотическими природными силами. Таким героем может выступать любой артист, включая клоуна. Так, в одном из фильмов режиссера Индрика Поляка «Клоун Фердинанд и ракета» (1968) жители покидают город, над которым кружит неизвестный космический объект, напоминающий ракету. Клоун Фердинанд случайно попадает в эту ракету вместе с тремя детьми. Они совершают небольшое космическое путешествие и благодаря Фердинанду не только возвращаются на землю, но и избавляют жителей города от страха перед инопланетянами. Фильм завершается тем, что из ракеты на землю опускаются зонтики с детскими игрушками.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/olga-burenina-petrova/cirk-v-prostranstve-kultury/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Сноски

1

Цирк. Маленькая энциклопедия / Сост. А. Я. Шнеер, Р. Е. Славский / Ред. Ю. А. Дмитриев. М.: Советская энциклопедия, 1973. С. 331. См. также: Кожевников С. В. Акробатика. М.: Искусство, 1955.

2

Гуревич З. Б. Эквилибристика. М.: Искусство, 1982. С. 4.

3

О специфике китайского цирка см. подробно: Макаров С. М. Китайская премудрость русского цирка. Взаимовлияние китайского и русского цирка. М.: Красанд, 2009.

4

Winkler Gisela. Die Akrobatischen K?nste / Hrsg. Gisela Winkler, Dietmar Winkler. Allez hopp durch die Welt. Aus dem Leben ber?hmter Akrobaten. Berlin: Henschelverlag, 1977. S. 177.

5

Strehly Georges. L’Acrobatie et les Acrobates. Texte et dessins par Georges Strehly. Paris: Delagrave, 1903.

6

Недаром художника интересует образ «сальто», которое становится для него знаком гармонии. См. об этом в книге: Tich? Franti?ek, Dvor?a?k Frantisek. Cirkus a variete? Frantis?ka Tiche?go. Praha: Odeon, 1967. S. 26.

7

Акробаты и прыгуны именуются в цирке «людьми-мячиками». Ср.: Сосин А., Лободин М. Люди-мячики. Л.; М.: Искусство, 1960.

8

Грин А. С. Психологические новеллы. М.: Советская Россия, 1988. С. 236.

9

Эйзенштейн Сергей. Психология искусства // Психология процессов художественного творчества / Отв. ред. Б. С. Мейлах, Н. А. Хренов. Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1980. С. 182.

10

См. литографию № 8 в книге: Сапожников А. П. Сцены цирка Российских императорских театров. Альбом литографий. СПб.: Издание Поль Пти, 1849.

11

Черненко И. М. Здравствуй, цирк. М.: Молодая гвардия, 1968. С. 67.

12

Куприн А. И. Собрание сочинений: В 9 т. М.: Правда, 1964. Т. 8. С. 334.

13

Имя героя рассказа Куприна несколько отличается от имени исторического канатоходца Блондена. Возможно, что Куприн намеренно допускает «описку», одновременно намекая на французского философа-идеалиста Мориса Блонделя, прославившегося диссертацией «Действие» (Action, 1893) и изложенной на ее страницах философией действия. В 1933 году, то есть в период написания рассказа, жившему в это время во Франции Куприну не могло быть незнакомым имя, а также скандально нашумевшая и запрещенная Ватиканом работа философа. Номер канатоходца у Куприна – пародийно-аллегорический образ философии действия, согласно которой, в противовес неотомизму с его теологическим рационализмом, в деятельности и поступках человека неизменно осуществляется синтетическая связь естественного и сверхъестественного. Герой рассказа не только проявляет чудеса мужества, но и разыгрывает перед читателями своих мемуаров единство разума и веры, постулируемые мечтавшим о восстановлении целостности философии Блонделем.

14

Цит. по: Бебутов Валерий. Незабытое // Творческое наследие В. Э. Мейерхольда / Под ред. Л. Д. Ведровской, А. В. Февральского. М.: Всероссийское театральное общество, 1978. С. 277.

15

С Чаплином Олег Попов был знаком лично и даже приезжал к нему в Швейцарию.

16

Набоков Владимир. Собрание сочинений американского периода: В 5 т. Пнин. Рассказы. Бледное пламя. Т. 3. СПб.: Симпозиум, 1999. С. 65.

17

Олеша Юрий. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М.: Художественная литература, 1989. С. 308–309.

18

Там же. С. 307 – 308

19

Ср. теорию Большого взрыва. См. также: Лотман Ю. М. Культура и взрыв. М.: Гнозис, издательская группа «Прогресс», 1992; Арнольд В. И. Теория катастроф. М.: Наука, 1990; Voss Martin. Grundlagen und Elemente einer Soziologie der Katastrophe. Bielefeld: Transcript, 2006.

20

Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии. М.: Мысль, 1993. С. 75.

21

См. также теорию когнитивного баланса Фрица Хайдера: Heider Fritz. The psychology of interpersonal relations. New York: John Wiley & Sons, 1958.

22

Недаром эквилибрист вспоминает свой сон накануне выступления, в котором кто-то заколачивает над ним крышку гроба.

23

Леви-Брюль пишет, что «для “первобытного” человека, который принадлежит к тотемическому обществу, всякое животное, всякое растение, всякий объект, хотя бы такой, как звезды, солнце и луна, наделен определенным влиянием на членов своего тотема, класса или подкласса, определенными обязательствами в отношении их, определенными мистическими отношениями с другими тотемами и т. д. Так, у гуичолов “птицы, полет которых могуч, например сокол и орел, видят и слышат все: они обладают мистическими силами, присущими перьям их крыльев и хвоста… эти перья, надетые шаманом, делают его способным видеть и слышать все то, что происходит на земле и под землей, лечить больных, преображать покойников, низводить солнце с небес и т. д.” ‹…› Для первобытного сознания нет чисто физического факта в том смысле, какой мы придаем этому слову. Текучая вода, дующий ветер, падающий дождь, любое явление природы, звук, цвет никогда не воспринимаются так, как они воспринимаются нами, т. е. как более или менее сложные движения, находящиеся в определенном отношении с другими системами предшествующих и последующих движений. Перемещение материальных масс улавливается, конечно, их органами чувств, как и нашими, знакомые предметы распознаются по предшествующему опыту, короче говоря, весь психофизиологический процесс восприятия происходит у них так же, как и у нас. Первобытные люди смотрят теми же глазами, что и мы, но воспринимают они не тем же сознанием, что и мы. Можно сказать, что их перцепции состоят из ядра, окруженного более или менее толстым слоем представлений социального происхождения. Но и это сравнение было бы неточным и довольно грубым. Дело в том, что первобытный человек даже не подозревает возможности подобного различения ядра и облекающего его слоя представлений, у него сложное представление является еще недифференцированным». См.: Леви-Брюль Люсьен. Первобытное мышление. М.: Изд-во МГУ, 1980. С. 134.

24

Аттракцион Пети снимал на фотокамеру Жана-Луи Блондо. Серию фотографий см. на: http://jlblondeau.com/en/detail/11.html (http://jlblondeau.com/en/detail/11.html)

25

Эквилибрист Фалько

Трабер, натягивающий для цирковых выступлений канат на высоте 400–600 метров, в телеинтервью, данном немецкой телерадиокомпании SWR 16 августа 2012 года, назвал свои номера «не шоу, а церемонией». Искусство династии Трабер насчитывает 500-летнюю историю. При этом каждый новый член династии, как утверждает Трабер, обладает врожденной потребностью к балансировке. О династии Трабер см.: http://www.falko-traber.de/ (http://www.falko-traber.de/). Что касается акробатических выступлений на башнях американских небоскребов, то они имели место и ранее. Так, в 1934 году состоялось шоу акробатов на здании Эмпайр-стейт-билдинг в Нью-Йорке, а в 1955 году на одном из чикагских небоскребов чудеса балансировки проделывали артисты акробатической группы Фокс.

26

Григорович Д. В. Сочинения: В 3 т. М.: Художественная литература, 1988. Т. 2. С. 59.

27

Куприн А. И. Собрание сочинений: В 6 т. М.: Гос. издательство художественной литературы, 1957. Т. 2. С. 168.

28

Ходасевич Владислав. Собрание сочинений: В 2 т. / Под ред. Джона Мальмстада и Роберта Хьюза. Ann Arbor, Michigan: Ardis, 1983. Т. 1. С. 77.

29

См.: Deleuze Gilles, Guattari Fеlix. Nomadology: The War Machinе. New York, NY, USA: Semiotexte, 1986.

30

Настоящее имя артиста – Гилберт Р. Сполдинг.

31

См. об этом факте подробно: Жандо Доминик. История мирового цирка / Пер. с франц. О. Гринберг. М.: Искусство, 1984. С. 44–45.

32

Пожалуй, самым большим современным передвижным цирком в Европе является цирк Кроне. Его труппа включает 200 животных и 300 человек. В дни представлений территория цирка занимает 30 000 м2, а цирковая палатка вмещает 4500 зрителей. Для того чтобы разместить артистов, костюмы и декорации, цирк передвигается в составе гигантского каравана, состоящего из 300 вагончиков и машин.

33

Сергей Максимишин поместил в своем фотоальбоме «Последняя империя. Двадцать лет спустя» (М.: Издатель Леонид Гусев, 2007) фотографию 2000 года «Окно циркового автобуса. Санкт-Петербург» (С. 52). Клоуны, вписанные в пространство автобусного окна как в пространство картины, персонифицируют текучий опыт кочевничества.

34

Сыркина Ф. Я. Александр Григорьевич Тышлер. М.: Советский художник, 1966. С. 26. Александр Германо (настоящая фамилия – Герман), кстати, создал цыганский алфавит и написал множество рассказов, очерков и пьес о цыганской жизни на цыганском языке; кроме того, он переводил на цыганский язык произведения русских писателей.

35

Cр. переживания героя в стихотворении Вадима Левина «Куда уехал цирк» (Левин Вадим. Куда уехал цирк? Ярославль: Академия развития, Академия холдинг, 2002. С. 89).

36

Олег Попов: Где цирк, там и моя родина (интервью Евгения Кудряца с Олегом Поповым). См.: http://kudryats.journalisti.ru/?p=89 (http://kudryats.journalisti.ru/?p=89)

37

Олег Попов: Помню встречу с моим кумиром Чарли Чаплином. См.: http://konkurent-krsk.ru/index.php?id=2996 (http://konkurent-krsk.ru/index.php?id=2996)

38

Набоков Владимир. Рассказы. Приглашение на казнь. Эссе. Интервью. Рецензии. М.: Книга, 1989. С. 73, 91. О мотиве цирка в творчестве Набокова на примере интертекстуального диалога Андрея Синявского с Набоковым см., например, подраздел «А. Синявский-Терц (“В цирке”): смерть как фокус» в статье Вячеслава Десятова. Русский постмодернизм: полвека с Набоковым // Империя N. Набоков и наследники. Сборник статей / Под ред. Ю. Левина, Е. Сошкина. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 210–256. О лейтмотиве цирка в рассказе Набокова «Весна в Фиальте» см. подробно: Сендерович Савелий, Шварц Елена. Сок трех апельсинов. Набоков и петербургский театральный авангард // Империя N. Набоков и наследники. Сборник статей / Под ред. Ю. Левина, Е. Сошкина. М.: Новое литературное обозрение, 2006. С. 306–309.

39

Рассказ этого поэта, прозаика, музыканта и солиста групп «Зимовье зверей» и «Сердолик» был опубликован в 2003 году в журнале «Знамя» (№ 1).

40

Для циркачей не существует языкового барьера: в фильме Григория Александрова «Цирк» американская циркачка Марион Диксон начинает говорить по-русски с акробатом Иваном Мартыновым, а итальянская акробатка Глория и русский канатоходец Андрей Бакланов из киноленты Ольгерда Воронцова «Цирк зажигает огни», вероятно, общаются между собой и по-русски, и по-итальянски.

41

Клоун Грачик, к примеру, заканчивая представление, снимал свою полосатую майку и стирал грим прямо на манеже, отчего весь его облик терял комические черты, зрители переставали смеяться, а только что разыгранная веселая клоунада превращалась в лирическую драму. См. об этом: Росин Александр. Клоун без грима. Майами: библиотека журнала FLORIDA, 2012. С. 18.

42

Флоренский Павел. Собрание сочинений: В 4 т. Т. 4: Письма с Дальнего Востока и Соловков / Сост. и общ. ред. игумена Андроника (А. С. Трубачева), П. В. Флоренского, М. С. Трубачевой. М.: Мысль, 1998. С. 323.

43

Борев Юрий. Эстетика. М.: Изд-во политической литературы, 1969. С. 294.

44

В романе Михаила Шишкина «Взятие Измаила» мальчик Костя дрессирует белых мышей, чтобы создать аттракцион, в котором зверьки будут участвовать в штурме крепости Измаил. См.: Шишкин Михаил. Взятие Измаила. М.: Вагриус, 2000. С. 293. В другом эпизоде романа мир цирка описан Шишкиным как архаический ритуал подготовки к войне: «И нужно научиться ловить апач, на лету рассекать шамберьером подброшенное яблоко, прокалывать себе язык, кожу на груди, мускулы» (Там же. С. 69).

45

В уже упомянутом фильме Баталова «Три толстяка» попавшего в правительственный дворец на торжество продавца воздушных шаров сажают в праздничный торт, гримируя сливками и карамелью под белого клоуна. Лицо продавца, ничем не примечательное прежде, превращается в устрашающую маску.

46

Шаликов П. И. Второе путешествие в Малороссию. М., 1804. С. 88.

47

Тэффи. Факир // Тэффи. Проза. Стихи. Пьесы. Воспоминания. Статьи. СПб.: Изд-во Русского Христианского гуманитарного института, 1999. С. 72.

48

Параллель между хиппи и клоунами провел Вячеслав Полунин, заметив, что в 1950-е годы в поисках «живого искусства» «клоуны, объединившись в хиппи, уходили на улицу, потому что самое простое и быстрое понимание того, что хотят люди, возникает при прямом контакте». Цит. по: Смирнягина Т. Театр мечты Вячеслава Полунина // Развлекательное искусство в социокультурном пространстве 1990-х годов. Сборник статей. СПб.: Дмитрий Буланин, 2004. С. 164. Актеры полунинского театра, наделенные сходством с хиппи и панками одновременно, нередко разыгрывали театральные представления в виде внезапных «набегов» на город. Кроме того, можно упомянуть весьма симптоматичное название одного из нью-йоркских цирков – «Амок», семантика которого связана с неистовым бегом от законов полиса.

49

Ср.: Ильин Илья. Постмодернизм от истоков до конца столетия. Эволюция научного мифа. М.: Интрада, 1998. С. 186.

50

Ср.: Хренов Н. А. Кино. Реабилитация архетипической реальности. М.: АГРАФ, 2006. С. 43.

51

Ср.: Hayward Philip. Echoes and Reflections. The Representations of Representations // Hayward Philip. Picture This! Media Representations of Visual Art and Artists. London: John Libbey & Company Ltd., 1998. Р. 1 – 25; Winter G. Kunst im Fernsehen // Kunst und K?nstler im Film / Hrsg. Helmut Korte, Johannes Zahlten. Hameln: CW Niemeyer, 1990. S. 69–80. Одним из наиболее интересных примеров репрезентации трансмедиальной сущности циркового искусства является проект галереи Полины Лобачевской «Цирк» (2011–2012 годы, Москва). Его авторы, Алексей Политов

и Марина Белова, создали своеобразный перформанс о цирковом перформансе, использовав для этого самые неожиданные объекты и инсталляции. Цирк выступает в их художественном проекте моделирующей моделью межмедиального и межсемиотического равновесия между вербальными, аудиальными и визуальными практиками.

52

Кулешов Лев. Цирк – кино – театр // Цирк. 1925. № 1. С. 15. В фильме Альфреда Линда «Бродячий цирк» (1912) в течение нескольких минут (что для немого кино было довольно много) показан въезд циркового каравана в небольшой провинциальный городок. При этом дорога, по которой передвигается цирк, снята в фильме Линда так, что очень напоминает киноленту.

53

Ролан Огю, размышляя о цирке XIX столетия, назвал цирк «телевидением XIX века», как раз имея в виду коммуникативно-информационую функцию циркового искусства (Auguet Roland. F?tes et spectacles populaires. Paris: Flammarion, 1974. Р. 127).

54

Олеша Юрий. Избранное. Зависть и другие. Pullman, Michigan: Russian Language Specialties, 1973. С. 201.

55

Адорно Теодор. Эстетическая теория / Пер. с нем. А. В. Дранова. М.: Республика, 2001. С. 411.

56

Ср.: Хренов Н.А. Зрелища в эпоху восстания масс. М.: Наука, 2006. С. 316.

57

Бартэн Александр. Под брезентовым небом. Л.: Советский писатель. Ленинградское отделение, 1975. С. 195.

58

Бартэн Александр. Под брезентовым небом. С. 196.

59

Там же. С. 200.

60

Данной точки зрения придерживался, к примеру, историк цирка Евгений Кузнецов. Рассматривая соотношение античного и новейшего цирков, он утверждал, что «ни одно из представлений древнеримских цирков не могло быть повторено в цирках современных и наоборот» (Кузнецов Евгений. Цирк. Происхождение. Развитие. Перспективы. Л.: Academia, 1931. С. 18). О том, что между античным и новейшим цирком нет ничего общего, пишут и некоторые современные исследователи. Так, Гюнтер Эрнст и Дитмар Винклер усматривают между двумя цирками лишь словесную аналогию (Wortanalogie), тем самым имея в виду, что название новейшего цирка отсылает всего лишь к латинскому слову «circus», «circulus», а отнюдь не к античной институции (Ernst G?nther, Winkler Dietmar. Zirkusgeschichte – Ein Abriss der Geschichte des deutschen Zirkus. Berlin: Henschelverlag, 1986. S. 11).

61

См., например: Айналов Д. В., Редин Е. К. Киево-Софийский собор. Исследование древней мозаической и фресковой живописи. СПб., 1889.

62

Всеволодский-Гернгросс Всеволод. Начало цирка на Руси // Советский цирк. 1957. № 3. С. 21. В Ипатьевской летописи сообщается, что в 1150 году князь Изяслав Мстиславич прибыл в Киев, чтобы снова сесть «на столе деда своего и отца своего с честью великою». По прибытии князь отправился на «Ярославль двор», где был устроен богатый пир для князя, его дружины и гостей: «…и ту обедав с ними на велицем дворе на Ярославли, и пребыша у велице весельи». В летописи указывается, что венгры – гости Изяслава Мстиславича – устроили в честь князя конные игрища: «…на фарех и на скокох играхуть многое множество, кияне же дивяхутся угром множеству и кметьства их, и комонем их» См.: Полное собрание русских летописей: В 33 т. (Изд. Археографическою комиссиею. СПб., 1841. Т. 2. С. 65). В летописи не сказано, где именно происходили скачки, но, вполне вероятно, что они были разыграны на ипподроме.

63

Дмитриев Ю. А. Цирк в России. От истоков до 1917 года. М.: Искусство, 1977. С. 9 – 11, 25. Ср. другие точки зрения, согласно которым стенопись в башнях собора, включая и фреску «Ипподром», отражает приезд в столицу Византии княгини Ольги и почетный прием, оказанный ей императором Константином Багрянородным на константинопольском ристалище. См.: Кондаков Н. П. О фресках лестниц Киево-Софийского собора // Записки императорского археологического общества. СПб., 1888, Т. 3. Вып. 3/4. С. 288; Айналов Д. В., Редин Е. К. Киево-Софийский собор. Исследование древней мозаической и фресковой живописи. СПб., 1889; Кресальный Н. И. Софийский заповедник в Киеве. Киев, 1960; Лазарев В. Н. Древнерусские мозаики и фрески XI–XV вв. М.: Искусство, 1973; Логвин Г. Н. Софiя Киiвська. Киiв, 1971; Grabar А. L’empereur dans l’art byzantin. Paris, 1936. Высотский С. А. Светские фрески Софийского собора в Киеве. Киев: Наукова думка, 1989. С. 190–191.

64

Город Пантикапей являлся предшественником современного города Керчь. Пантикапей был основан в конце VII века до н. э. древнегреческими колонистами на берегу Боспора Киммерийского (Керченского пролива), являлся с начала V века до н. э. и до конца VI века столицей Боспорского царства. В IX–X веках Северное Причерноморье захватили славяне и город вошел в состав Тьмутараканского княжества, получив название Корчев. В 1841 году Антон Ашик, директор керченского Музея древностей, во время раскопок обнаружил на горе Митридат могильный склеп I–II веков, состоявший из двух погребальных камер, стены которых были покрыты фресками с изображениями цирковых зрелищ, распространенных в древней Керчи. В первом помещении склепа на одной из боковых стен были представлены конные бестиарии: один поражал копьем медведя, другой – бегущего оленя, а третий – кабана (или, возможно, волка); на задней стене – два всадника: пускающий стрелу из лука в пантеру и протыкающий копьем волка. На входной стене следующего помещения также изображались звериные травли и гладиаторские бои: пеший бестиарий, сражающийся со львом, и легковооруженные гладиаторы, а на боковых стенах – еще два гладиатора, победитель и раненый. Некоторые звероборцы выступают на фоне арок, имеющих сходство с ипподромными, – и это дополнительное свидетельство в пользу того, что на фресках вовсе не сцены охоты, а цирковые представления, происходившие в столице Боспорского царства. Вероятно, в склепе был погребен один из местных государей, во время своего правления устраивавший в Пантикапее цирковые бои. См. об этом подробнее, а также см. изображения фресок в: Брабич В., Плетнева Г. Существовал ли цирк в Древнем Крыму? // Советский цирк. 1959. № 8. С. 32.

65

Олеша, описывая убранство одесского цирка Вильгельма Санценбахера, уравнивает цирк с раем: «Но это право попасть в этот плюшевый рай, в этот рай мрамора, ступеней, золота, матовых ламп, арок, коридорчиков, эха, хохота, блестящих глаз, запаха духов, стука каблуков – мало ли чего!» (Олеша Юрий. Зависть. Три толстяка. Ни дня без строчки. М.: Художественная литература, 1989. С. 308).

66

Флоренский Павел. Иконостас // Павел Флоренский. Избранные труды по искусству. М.: Изобразительное искусство, 1996. С. 116. Согласно Флоренскому, иконы – «видимые изображения тайных и сверхъестественных зрелищ», «орудие сверхчувственного познания» и «напоминание», «передание», «духовный опыт иконописца» (Там же. С. 185–186).

67

Макаров С. М.. Театрализация цирка. М.: Едиториал УРСС, 2010. С. 46.

68

Слово Даниила Заточника по редакциям XI–XIII вв. и их переделкам / Пригот. к печати Н. Н. Зарубин. М., 1932. С. 32. См. также: Лихачев Д. С. «Великое наследие» // Лихачев Д. С. Избранные работы: В 3 т. Л.: Художественная литература, 1987. Т. 2. С. 227–244.

69

Фасмер Макс. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. 2-е изд. 1986–1987. М., 1987. Т. 3. С. 301.

70

Фрейденберг Ольга. Поэтика сюжета и жанра. М.: Лабиринт, 1997. С. 141.

71

Ямпольский Михаил. О близком. (Очерки немиметического зрения.) М.: Новое

литературное обозрение, 2001. С. 47.

72

Хейзинга Йохан. Homo Ludens. Опыт определения игрового элемента культуры. М., 1992. С. 172.

73

Топоров В. Н. Космогонические мифы // Мифы народов мира: Энциклопедия. М.: Научное издательство «Большая Российская энциклопедия», 1998. Т. 2. С. 7.

74

Там же.

75

Там же.