Да пребудет со мною любовь и вино читать онлайн - Омар Хайям

Да пребудет со мною любовь и вино

Омар Хайям

Выдающийся ученый-астроном, математик, физик и философ, при жизни удостоившийся почетного титула «Доказательство Истины», Омар Хайям – создатель знаменитых рубаи. Написанные почти тысячу лет назад, они актуальны и сегодня.

Омар Хайям

Да пребудет со мною любовь и вино

© М. Рейснер, предисловие, 2014

© Г. Плисецкий, перевод. Наследники, 2014

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015

Царь философов Запада и Востока

Во всем мире Омара Хайяма знают и чтут как поэта, автора изящных и точных по форме и глубоких по мысли рубаи, создателя знаменитого «Рубайята». Однако у себя на родине поэт стал известен сначала как выдающийся ученый-астроном, математик, физик и философ. Не случайно уже при жизни поэта земляки награждают его почетными титулами «Доказательство Истины» и «Царь философов Запада и Востока», а в средневековых исторических сочинениях и ученых трактатах, упоминающих Хайяма, он называется «мудрецом». Очевидно, поэтому большинство сведений о Хайяме касается прежде всего его ученых занятий, карьеры придворного астролога. Достоверными же фактами о творческом пути Хайяма его биографы не располагают. Даже легендарных историй о Хайяме-поэте, являющихся неотъемлемой частью биографической литературы о знаменитых стихотворцах на мусульманском Востоке, не сохранилось. Естественно, возникает законный вопрос: считается ли вообще Хайям у себя на родине поэтом? Нет, его не признавали, хотя вообще обойти молчанием поэтическое творчество средневековые историки не смогли, ограничиваясь скупыми высказываниями типа «у него много хороших арабских и персидских стихов», «ему принадлежат всему свету известные трактаты и несравненные стихи». В то же время в исторических и биографических сочинениях приводятся всего лишь одно большое стихотворение и шесть его четверостиший.

Таким образом, главным источником для жизнеописания поэта могут служить лишь книги, известные в средневековье как «истории мудрецов». Вместе с «тазекере» – поэтическими антологиями – «истории мудрецов» явились разновидностью средневековой биографической литературы, весьма, впрочем, своеобразной. Наряду с достоверными данными здесь приводились легендарные истории и анекдоты, призванные внести в сухой биографический очерк элемент занимательности, что, впрочем, не исключало веры рассказчика и читателя в их абсолютную подлинность.

Для современных читателей Хайяма эти сведения интересны тем, что они раскрывают перед нами некоторые черты психологического облика создателя «Рубайята», дают ключи к пониманию его взаимоотношений с миром, углубляют представления о том, как оценивали личность Хайяма люди его эпохи. Используются материалы «историй мудрецов» и в предлагаемой ниже биографии Хайяма.

Омар Хайям родился в 1048 или несколькими годами раньше в восточноиранском городе Нишапуре. О том, кто были его родители и чем занимались, никаких сведений не сохранилось. Однако литературное имя поэта – Хайям, что в переводе означает «палаточник» или «палаточных дел мастер»[1 - «Палаточниками» называли ремесленников, занимавшихся изготовлением палаток и шатров.], – указывает на то, что будущий поэт происходил из сословия ремесленников. Впрочем, семья, как видно, располагала достаточными средствами, чтобы обеспечить способному мальчику возможность получать образование в престижных учебных заведениях того времени. Омар Хайям закончил в Нишапуре высшее духовное заведение типа семинарии (медресе), которое по тем временам считалось одним из лучших в Иране и готовило в своих стенах священнослужителей и чиновников высокого ранга. Свое образование Хайям продолжил потом в Самарканде и Балхе, крупных культурных центрах Средней Азии и Хорасана.

За годы учения Хайям овладел всеми науками, традиционно включаемыми в круг средневековой образованности, – математикой, физикой, астрономией, философией, теософией, правоведением, а также историей, корановедением и основами стихосложения. Сохранились также свидетельства о том, что поэт был сведущ в науке врачевания и искусен в предсказаниях по звездам. В совершенстве изучив арабский язык, который являлся языком священного писания мусульман, языком книжности и науки, Хайям со временем стал настоящим знатоком арабской и персидской поэзии. Увлекался поэт и изучением теории музыки.

Следует заметить, что тогдашняя система образования была построена на запоминании и заучивании наизусть. И обладающий незаурядной памятью Хайям, чтобы усвоить такой объем знаний, был вынужден прибегать к специальной тренировке, о чем и повествуется в одной из легенд о нем. Рассказывают, что в годы своего учения Омар отправился в Исфахан, где молодого ученого привлекла возможность познакомиться с очень важным для его занятий научным трудом (поздние исследователи утверждают, что это был арабский перевод «Альмагеста», основополагающего труда древнегреческого астронома и географа Птолемея). Будучи не в состоянии приобрести ценную рукопись, Хайям решил хотя бы снять с нее копию. Историк XI века Бейхаки говорит об этом так: «…он внимательно прочел… книгу семь раз подряд и запомнил ее наизусть, а возвратившись в Нишапур, он продиктовал ее, и, когда сравнили это с подлинником, между ними не нашли большой разницы». Помимо Птолемея, Хайям изучал также научные труды Архимеда, Евклида и Аристотеля. Работы корифеев античной науки переводились на арабский язык и комментировались выдающимися мусульманскими учеными-энциклопедистами ал-Фараби, Абу Али ибн Сина (Авиценна), которого Хайям даже считал своим учителем.

Первый успех на научном поприще пришел к Хайяму в двадцатипятилетнем возрасте, после написания «Трактата о доказательствах проблем алгебры и ал-мукаббалы». Это серьезное исследование поставило его в ряд выдающихся математиков того времени. Сразу же Хайям становится придворным ученым, которому оказывают покровительство правители-меценаты. До 1074 года он служит при дворе наследного принца в Бухаре, а затем получает приглашение ко двору могущественного правителя династии Сельджукидов Малик-шаха (правил в 1072–1092 гг.) в Исфахан, бывший в то время столицей персидского государства. Здесь, в Исфахане, и начинается двадцатилетний период наиболее плодотворной научной деятельности Хайяма. По настоянию шахского визиря, умного и просвещенного Низам ал-Мулка, в распоряжение Хайяма передается одна из крупнейших в средневековом мире обсерваторий – исфаханская. Здесь Хайяму с группой «лучших астрономов века» удается разработать новый календарь, в основу которого был положен тридцатитрехлетний период, включавший восемь високосных годов, которые следовали семь раз через четыре года и один раз через пять лет. Названный в честь высочайшего покровителя «маликшаховым», этот календарь отличала более высокая по сравнению с григорианским точность. К сожалению, превосходящий нынешний календарь Хайяма не получил распространения, а бесценные «Астрономические таблицы Малик-шаха», в которых подводится итог многолетних наблюдений его обсерватории за движением небесных тел, были безвозвратно утрачены. Не сохранился и

трактат Хайяма по математике, в котором предлагался метод извлечения корней из целых чисел и называлась формула, получившая впоследствии название бинома Ньютона. Считается, что в своих тогдашних работах по математике Хайям обогнал современную ему европейскую науку не менее чем на 500 лет…

Невероятно высок был авторитет Омара Хайяма и как придворного астролога. Характерный случай, доказывающий это, описывает лично знавший Хайяма Низами Арузи Самарканди. Однажды астрологи при дворе Малик-шаха были заподозрены в том, что намеренно искажают смысл звездных предсказаний. Шах уже готов был обрушить на головы своих слуг жестокие кары, но те в качестве последнего довода стали умолять повелителя срочно послать гонца с их гороскопами «в Хорасан, к великому Омару. Что он скажет?».

Упоминание имени великого звездочета смягчило сердце шаха и отвело грозу от его подданных. Тот же Низами Арузи приводит еще один пример искусства Хайяма-астролога. Однажды султан Мерва попросил «ходжу имама Омара» определить наиболее благоприятный час для его выезда на охоту. Хайям выполнил просьбу султана, но когда султан сел на коня и проехал расстояние в один петушиный крик, набежала туча и поднялся снежный вихрь. Все засмеялись, и султан хотел уже повернуть назад, но ходжа имам Омар сказал: «Пусть султан успокоит сердце: туча сейчас разойдется, и в эти пять дней не будет никакой влаги». Султан поехал дальше, и туча рассеялась, и в эти пять дней не было никакой влаги и никто не видел ни облачка. Никто из окружающих Хайяма, включая и самого Низами Арузи Самарканди, очевидно, не подозревал о метеорологических познаниях Хайяма… Впрочем, достаточно характерна авторская ремарка, которой Низами Арузи Самарканди предваряет приведенный рассказ: «Хотя я был свидетелем предсказаний Доказательства Истины Омара, однако в нем самом я не видел никакой веры в предсказания по звездам».

Плодотворный во многих отношениях исфаханский период Хайяма обрывается с гибелью его главного покровителя при шахском дворе визиря Низам ал-Мулка, павшего от руки фанатика-убийцы. А вскоре умирает и сам Малик-шах… Смерть его происходит при достаточно загадочных обстоятельствах, и вскоре вокруг престола Сельджукидов разворачивается ожесточенная борьба. Внимание наследников сосредоточивается на междоусобных распрях, обсерватория приходит в запустение, работы в ней прекращаются. В предисловии к одному из алгебраических трактатов (сам труд написан Хайямом еще в молодые годы) поэт горько сетует на участь «людей науки» своего времени. «…мне сильно мешали невзгоды общественной жизни. Мы были свидетелями гибели людей науки, число которых сведено сейчас к незначительной кучке, настолько же малой, сколь велики ее бедствия, на которую суровая судьба возложила большую обязанность посвятить себя в эти тяжелые времена усовершенствованию науки и научным исследованиям».

Столь откровенное высказывание нечасто встретишь в средневековых сочинениях, авторы которых в абсолютном большинстве случаев предпочитали выражать свои взгляды в иносказательной манере. Приведенные слова Хайяма могли бы послужить своеобразным эпиграфом ко второй половине его жизни, богатой всяческими лишениями и исполненной трагического одиночества.

После смерти Малик-шаха фактической правительницей государства стала его вдова Туркан-хатун. Хотя положение Хайяма при шахском дворе стало непрочным, он еще некоторое время оставался в Исфахане, исправляя должность астролога и врача царицы. Однако вести работу в обсерватории без монаршего покровительства и материальной поддержки становилось все труднее. К тому же Туркан-хатун не могла простить ему близости к бывшему визирю. Таким образом, конец придворной карьеры Омара был неизбежен. Биографы Хайяма связывают его с одним из эпизодов врачебной практики при дворе и относят к 1097 году. Младший сын Малик-шаха Санджар, будущий правитель сельджукидской державы, заболел ветряной оспой, и Хайям неосторожно высказал опасение за его жизнь. Один из слуг тотчас же передал одиннадцатилетнему наследнику слова лейб-медика, и царевич, истолковав их как предсказание, затаил против Хайяма злобу. По всей вероятности, неприязненное отношение царевича и послужило основной причиной отъезда ученого из Исфахана. С отъездом Хайяма город потерял свое значение научного и культурного центра, обсерватория была закрыта, а вскоре и сама столица Сельджукидов была перенесена в Мерв.

Фактически изгнанному Хайяму не остается ничего другого, как вернуться в свой родной город Нишапур, где он и проведет остаток своих дней. Всего лишь несколько раз Хайям покинет Нишапур – в одном случае его целью станут краткие поездки в Бухару и Балх, в другом – длительное, через весь Ближний Восток, паломничество в Мекку. В последние годы Хайям ведет замкнутый образ жизни. Преподавание в медресе, где он имеет свою кафедру, позволяет ему общаться с очень ограниченным кругом учеников. Изредка встречается с приезжающими в Нишапур учеными, еще реже снисходит до участия в философских диспутах. И только в исключительных случаях откликается на просьбы о составлении астрологических прогнозов – по-видимому, именно о таком исключении и идет речь в свидетельстве Низами Арузи Самарканди, относящемся к 1114 году. Тогда к Хайяму обратился не слишком к нему благоволивший султан Санджар, но передал он просьбу через своего великого визиря, приходившегося внуком погибшему покровителю Хайяма Низам ал-Мулку. Из этого эпизода можно заключить, что буквально до последних минут авторитет Хайяма-астролога остается по-прежнему чрезвычайно высоким и обратиться к нему можно лишь с помощью узкого круга друзей. Впрочем, для столь осторожного отношения к любым контактам с сильными мира сего у Омара были все основания. В нишапурские годы к славе выдающегося ученого и мудреца он сумел прибавить славу крамольного философа – опасного вольнодумца и вероотступника, так что любой промах в общении с представителями духовной или светской власти мог стоить ему свободы и даже жизни. Свои настроения тех лет Хайям точно передал в стихах, сложенных по-арабски:

Доволен пищей я, и грубой и простою,

Но и ее добыть могу я лишь с трудом.

Все преходяще, все случайно предо мною,

Давно нет встреч, давно уж пуст мой дом.

Решили небеса в своем круговращеньи

Светила добрые все злыми заменить.

Но нет, душа моя, в словах имей терпенье,

Иль головы седой тебе не сохранить.

    (Перевод Б. Розенфельда)

Философией Хайям занимался не столь углубленно, сколь точными науками, и объем его трудов в этой области невелик. Философские трактаты его немногочисленны и лаконичны – большинство из них было создано автором в ответ на просьбы разных светских и духовных лиц изложить в доступной форме ключевые вопросы мироздания и человеческого бытия. Естественно, что в этой области знаний Хайям не создал целостной концепции, однако, по отзывам специалистов, его работы отличаются строгостью научных суждений и оригинальностью догадок и гипотез. Будучи последователем Авиценны, в своих философских построениях Хайям в основном следовал его системе, излагая основы средневековой «царицы наук» в соответствии с положениями

главного энциклопедического труда своего учителя – «Книги об исцелении». Любопытно, что в области научного языка Хайям выступил новатором. Переведя одно из философских сочинений своего учителя с арабского на персидский, он попытался тем самым нарушить монополию арабского языка в сфере средневековой мусульманской учености и заложить основы персидской научной речи.

В учениях восточных аристотелианцев (перипатетиков), к числу которых принадлежали и Авиценна и Хайям, достаточно легко уживались элементы разных философских систем, таких, как неоплатонизм, пифагорейская мистика чисел, стоицизм и т. д. По мнению современных историков философии, Хайям по сравнению со своим предшественником Авиценной усилил материалистическую составляющую в своих теоретических построениях. Именно это послужило причиной обвинений в адрес ученого в последний период его жизни, а также позволило средневековым теологам начиная с XIII века причислять его к философской школе «натуралистов» (дахри), как называли тогда на мусульманском Востоке материалистов или атеистов. Умонастроения Хайяма-философа достаточно четко прослеживаются в его трактатах, однако сложный язык научной прозы позволял автору оставаться неуязвимым для мусульманской ортодоксии, которая всегда чувствовала в его идеях угрозу. Когда в исторических свидетельствах встречаются рассуждения о Хайяме как о человеке, опасном для людей веры, вероятнее всего, имеются в виду его четверостишия, в которых те же идеи и умонастроения выражены гораздо более ярко и откровенно. Судя по всему, ученый сочинял стихи на протяжении всей своей жизни, адресуя их лишь самому себе и чрезвычайно узкому кругу ближайших друзей и учеников. Тому, что тайные стихотворные опыты Хайяма в конце концов стали достоянием гласности, он, очевидно, обязан самой форме рубаи. Персидское четверостишие по самой своей природе предназначено для устного распространения и бытования, поэтому наш выдающийся отечественный востоковед Е. Э. Бертельс назвал его «одной из наиболее летучих форм персидской поэзии». Если речь идет о рубаи, то «утечка информации» возникает практически сама собой, поскольку, по словам того же Е. Э. Бертельса, эта поэтическая форма «выполняет в Иране до известной степени роль нашей частушки». Для своих логически выстроенных философских афоризмов и дерзких эпиграмм Хайям выбрал «простонародную», «мужицкую» форму поэзии, которая не была в его время вхожа в аристократическую придворную среду. В четверостишиях Хайяма в полной мере проявилось не только его мировоззрение, но и характерные черты его личности. Будучи человеком замкнутым и самоуглубленным, «скупым в сочинении книг и преподавании» (как свидетельствовал его младший современник историк Бейхаки), «имам Омар» становился невероятно резким в своих высказываниях и поступках, когда речь шла о лжи, лицемерии, несправедливости. Его дерзкого и злого языка не без причины могли опасаться, однако, пока он находился под покровительством Малик-шаха и Низам ал-Мулка, у его недоброжелателей были связаны руки. После его возвращения в Нишапур, лишенный сильных покровителей, Хайям становится удобной мишенью для ревнителей ислама, у которых и его крамольные философские взгляды, и хлесткие стихи вызывали постоянное раздражение. Ироничный и неуживчивый, Хайям без колебания и страха публично высмеивал своих гонителей, среди которых часто оказывались духовные лица высокого ранга. Вот какой рассказ передает историк XIII века Закарийа Казвини, повествуя о событиях жизни Хайяма в Нишапуре: жил в городе некий факих, знаток мусульманского права, пожелавший присоединиться к группе учеников Омара Хайяма. По утрам уважаемый законовед исправно посещал занятия и внимал учителю, однако в свободное время поносил своего наставника на всех перекрестках. Прослышав об этом, Омар решил проучить зарвавшегося ученика и поступил так. Однажды утром он велел собрать перед своим домом трубачей и барабанщиков. Стоило только факиху приблизиться к дому учителя, Хайям подал знак, чтобы трубили в трубы и били в барабаны. Когда же около дома собралась изрядная толпа, Омар обратился к горожанам с такой речью: «Нишапурцы! Вот вам ваш ученый. Он ежедневно в это время приходит ко мне и постигает у меня науку, а среди вас говорит обо мне так, как вы знаете. Если я действительно таков, как он говорит, то зачем он заимствует у меня знания? Если же нет, то зачем поносит своего учителя?» О скептическом отношении Хайяма к достоинствам духовных лиц свидетельствует еще один не лишенный ехидства анекдот, приведенный средневековым историком в качестве доказательства того, что Омар верил в переселение душ. «Рассказывают, – говорит историк, – что в Нишапуре была старая семинария (медресе), и для ее починки ослы возили кирпичи. Однажды мудрец шел с учениками по двору и увидел, что один из ослов никак не может войти внутрь. Заметив это, мудрец улыбнулся и, направившись к ослу, произнес экспромтом:

Ты ушел, а вернулся в сей мир бессловесным скотом,

Твое имя, известное прежде, меж других затерялось потом,

Твои ногти срослись воедино – копытами стали,

Борода твоя выросла сзади и стала хвостом.

    (Перевод М.Рейснер)

Осел вошел, и тогда мудреца спросили, что послужило тому причиной. Омар ответил: «Дух, вошедший в тело этого осла, обитал в теле наставника этой семинарии, вот почему он не мог войти внутрь; теперь, когда он понял, что сотоварищи его узнали, сам по необходимости прошел во двор». Однако этим забавным средневековым байкам явно будет недоставать остроты и язвительности, если сравнить их с одним-единственным четверостишием Хайяма:

Шейх блудницу стыдил: «Ты беспутная, пьешь,

Всем желающим тело свое продаешь!»

«Я, – сказала блудница, – и вправду такая.

Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?»

    (Перевод Г.Плисецкого)

Даже беглый обзор средневековых сообщений об Омаре Хайяме позволяет выявить некоторую закономерность в эволюции оценок его личных качеств: свидетельства Низами Арузи Самарканди и Бейхаки (1106–1174), знавших его лично, проникнуты не просто преклонением перед достоинствами великого ученого, но и чисто человеческой симпатией и восхищением; более поздние сведения, сложившиеся в форму сводных биографий и включенные в сочинения типа «историй мудрецов», отличаются сочетанием традиционных формул восхваления его учености и резко отрицательными оценками его как личности. Упоминание о таких чертах характера Хайяма, как замкнутость, скрытность и даже некоторое высокомерие, проявлявшееся в «скупой» и лапидарной манере сочинения и преподавания, в нежелании подробно объяснять ученикам непонятное, имеется уже у Бейхаки. Тем не менее только у поздних историков личные качества Хайяма подвергаются открытому осуждению и служат основой для обвинений в нарушении норм шариата и вероотступничестве.

Первый после Бейхаки историк, сообщающий сведения об Омаре Хайяме в своей «истории мудрецов», Мухаммад Шахразури начинает посвященный ему раздел такими строками: «Омар Хайям – нишапурец по происхождению и рождению, он был равен Абу Али ибн Сине (Авиценна) в науках философских, но был дурного нрава, почему его менее посещали люди науки». Рассказывая о

другом ученом, астрономе и механике Абу-л-Хатеме Музаффаре Исфизари (кстати, близко знакомом с Хайямом, судя по словам Низами Арузи Самарканди), тот же автор подчеркивает, что «с учениками и слушателями он был приветлив и ласков в противоположность Хайяму». При этом у Шахразури еще отсутствуют в полном объеме мотивы осуждения поступков Хайяма с точки зрения религиозной морали, хотя намек на них можно усмотреть в одном небольшом эпизоде: «Однажды пришел к нему (Хайяму. – М. Р.) ислам-ал-Газали[2 - Ислам-ал-Газали – почетное звание богословов.] и спросил о причинах видимости части из частей небесного свода для двух полюсов (земной поверхности), помимо этих двух частей (видимых на полюсах), при бытии его (небесного свода) подобным в частях. Омар Хайям стал объяснять и начал говорить о движении и поскупился на беседу по предмету вопроса – таков был обычай этого уважаемого старца. В это время до слуха их донесся призыв к полуденной молитве; «Пришла истина и исчезла ложь», – сказал Газали и встал». Притом, что в анекдоте нет прямых нападок на Хайяма, тон его вполне соответствует последующим представлениям о богопротивной натуре ученого. Ярче всего такое мнение о Хайяме отразил арабоязычный историк Джамал ад-Дин ал-Кифти (1172–1231), чье сообщение о Хайяме стало хрестоматийным и часто цитировалось. Оно гласит: «Омар ал-Хайям – имам Хорасана, ученейший своего времени, который преподает науку греков и побуждает к познанию Единого (Бога) посредством очищения плотских побуждений ради чистоты души человеческой и велит обязательно придерживаться идеальных между людьми отношений согласно греческим правилам. Позднейшие суфии[3 - Суфии – последователи мистического течения в исламе, суфизма, отличавшегося многочисленностью входящих в него орденов и братств.] обратили внимание на кое-какие внешние свойства его поэзии и это внешнее применили к своему учению и приводили в доказательство на своих собраниях и в уединенных беседах. Между тем сокровенный смысл его стихов – жалящие змеи для шариата… Когда же современники очернили веру его и раскрыли те тайны, которые он скрывал, он убоялся за кровь свою, взял в руки узду своего языка и пера и совершил хадж (паломничество в Мекку. – М. Р.) по причине боязни, а не по причине богобоязненности… Когда прибыл он в Багдад, поспешили к нему его единомышленники по части древней науки, но он преградил им вход преградой раскаявшегося, а не собрата по пирам. И вернулся он из паломничества в свой город, посещая утром и вечером место поклонения (т. е. мечеть. – М. Р.) и скрывая тайны свои, которые неизбежно откроются. Не было ему равных в астрономии и философии – и в этих областях он стал притчей во языцех. О, если бы дарована ему была способность избегать неповиновения Господу! Есть у него разлетающиеся с быстротою птиц стихи, которые обнаруживают его тайные помыслы, несмотря на все их иносказания…» Обвиняющий тон ал-Кифти не мешает нам насладиться удивительной картинностью и точностью его сообщения, дающего законченное представление об атмосфере религиозной травли и страха, которая окружала Хайяма в старческие годы. Заслуживает особого внимания тот факт, что ал-Кифти упоминает поверхностные, с его точки зрения, попытки суфиев истолковать стихи Хайяма в мистико-символическом духе. Стремление увидеть в Хайяме чистого духом искателя божественной истины было вполне естественным, поскольку суфии активно пользовались формой рубаи в своих религиозных сочинениях и ритуальной практике начиная именно с XI века. Тем не менее критерии объективности не позволяют историку ал-Кифти признать органичность суфийского миропонимания для философа Хайяма. Действительно, может ли считаться истинно «влюбленным в Бога» тот, о ком сложили такую легенду? Рассказывают, что однажды во время дружеской пирушки на лоне природы Хайям читал свои стихи. Когда прозвучало одно из самых дерзких четверостиший, внезапно налетевший порыв ветра опрокинул кувшин, лишив сотрапезников драгоценного вина. Раздосадованный Хайям тут же сложил экспромт:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/omar-hayyam/da-prebudet-so-mnou-lubov-i-vino-3/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

«Палаточниками» называли ремесленников, занимавшихся изготовлением палаток и шатров.

2

Ислам-ал-Газали – почетное звание богословов.

3

Суфии – последователи мистического течения в исламе, суфизма, отличавшегося многочисленностью входящих в него орденов и братств.