Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю» читать онлайн - Майкл Бут

Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю»

Майкл Бут

Психологический бестселлер (Эксмо)

Весь мир сходит с ума по «Хюгге», но так ли идеальна скандинавская философия? Читайте честную книгу о настоящих скандинавах: вы узнаете правду об их жизни и поймете, почему Скандинавские страны стали такими успешными в экономическом и социальном отношении.

Английский журналист Майкл Бут прожил в скандинавских странах более 10 лет и пришел к выводу, что в мире слишком идеализируют эти страны.

Бут описывает датчан, шведов, финнов, норвежцев и исландцев, исследует их причуды и недостатки, а также рисует более темную картину скандинавской действительности, чем все привыкли думать.

[ul]Почему датчане счастливы, хотя у них такие высокие налоги?

На что норвежцы тратят свое невероятное богатство?

Правда ли, что у финнов лучшая система образования в мире?

Неужели исландцы действительно так суровы?

Почему все они ненавидят шведов?[/ul]

Майкл Бут

Почти идеальные люди. Вся правда о жизни в «Скандинавском раю»

Michael Booth

THE ALMOST NEARLY PERFECT PEOPLE

© Michael Booth 2014

© Е. Деревянко, перевод на русский язык, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

Посвящается Лиссен, Осгеру и Эмилю

Вступление

Несколько лет назад холодным и пасмурным апрельским утром я сидел в своей копенгагенской квартире, закутавшись в плед и мечтая о настоящей весне. И тут, открыв газету, с удивлением обнаружил, что факультет психологии Университета Лестера[1 - Университет Лестера (англ. University of Leicester) – государственный исследовательский университет в городе Лестер, Англия.] рассчитал некий Показатель Удовлетворенности Жизнью, согласно которому мои новые соотечественники оказались самыми счастливыми людьми на земле.

Я посмотрел на дату выхода газеты – нет, не 1 апреля. В Интернете эта новость тоже была одной из главных. Все СМИ – от Daily Mail до Al Jazeera – рассказывали об этом, как об откровении господнем. Дания – самая счастливая страна в мире! Самая счастливая страна? Моя новая родина? Эта пасмурная, сырая, скучная равнина, заселенная горсткой рассудительных стоиков, которые платят самые высокие в мире налоги? Соединенное Королевство оказалось на сорок четвертом месте в списке. Ну, раз это доказали британские ученые, значит, так оно и есть.

«Но как здорово им удается это скрывать. Со стороны они совсем не кажутся олицетворением бодрости и веселья», – думал я, глядя из окна на городскую гавань под проливным дождем. По улицам катили велосипедисты в светоотражающих пуховиках, на тротуарах толкались зонтами пешеходы. И те и другие пытались увернуться от потоков воды из-под колес грузовиков и автобусов.

Я вспомнил о своих вчерашних злоключениях. Сначала хмурая кассирша из местного супермаркета, как обычно, с отсутствующим видом пробила мне чек за третьесортные продукты по запредельным ценам. На улице я перешел дорогу на красный свет, за что удостоился громкого порицания от других прохожих. Машин не было, но в Дании не дождаться зеленого сигнала светофора означает нагло нарушить приличия. Крутя педали под мелким дождичком, я приехал домой, где меня ждало письмо из налоговой инспекции с предложением избавиться от большей части месячного заработка. По дороге меня пообещал прикончить какой-то автомобилист – я, видите ли, повернул налево там, где не положено (да-да, он опустил стекло и проорал с акцентом злодея из бондианы: «Я буду тебя убивайт!»).

Вечерняя телепрограмма предлагала передачу о борьбе с раздражением вымени у коров. За ней последовали десятилетней давности эпизод сериала «Таггерт»[2 - Английский детективный телесериал, выходивший в эфир с 1983 по 2010 год (прим. пер.).] и программа «Кто хочет стать миллионером?». Название последней звучало насмешкой: миллион датских крон – это примерно сто тысяч фунтов стерлингов. Того, что останется после уплаты налогов, хватит разве что на ужин в ресторане и поход в кино.

Нужно заметить, что все это происходило задолго до того, как на экранах появились полюбившиеся всем датские сериалы, а новая скандинавская кухня перевернула наши представления о кулинарии. Сара Лунд[3 - Главная героиня датского телесериала «Убийство» (прим. пер.).] еще не очаровала нас своими свитерами, а Биргитте Нюборг[4 - Главная героиня датского телесериала «Правительство» (прим. пер.).] – юбками в обтяжку и жестким подходом к правым политикам… Одним словом, до нынешнего повального увлечения всем датским было еще далеко.

Я привык считать датчан воспитанными, трудолюбивыми, законопослушными людьми, которые крайне редко позволяют себе демонстрировать… вообще что-либо демонстрировать, а не то что счастье. По сравнению с тайцами, пуэрториканцами и даже британцами они выглядели очень сдержанными и чопорными. Я полагал, что из полусотни национальностей, представителей которых мне довелось встречать, датчане, шведы, норвежцы и финны относятся к наименее жизнерадостным людям.

Возможно, говорил я себе, их мировосприятие затуманено антидепрессантами. Я читал, что по количеству принимаемых «таблеток счастья» датчане уступают в Европе только исландцам и потребление этих препаратов все время растет. Может быть, счастье датчан – это просто успокоительное забытье, в которое погружает их прозак?[5 - Самая известная торговая марка антидепрессанта флуоксетин (прим. пер.).]

Я углубился в изучение феномена датского счастья и обнаружил, что в докладе ученых из Университета Лестера не было ничего нового. В 1973 году в Европе провели первый опрос населения об ощущении благополучия («Евробарометр»), и уже тогда список счастливых наций возглавили датчане. По данным последнего исследования, более двух третей из нескольких тысяч датских респондентов подтвердили, что «очень довольны» своей жизнью.

В 2009 году Копенгаген принимал Опру Уинфри, которая потом рассказывала, как «люди оставляют детей в колясках перед входом в кафе и не боятся, что их похитят… нет бесконечной гонки за материальными благами». Это и было объявлено секретом датского процветания. А поскольку Опра провозглашает лишь несомненные истины, люди поверили, что в Дании все обстоит именно так.

К моменту явления Опры я уже покинул Данию. Жена устала слушать мое беспрестанное нытье по поводу ее родины: климат суровый, налоги чудовищные, все вокруг однообразно и предсказуемо… В обществе царит удушающая атмосфера согласия на минимум необходимого и страха выделиться на общем фоне… Амбиции не ценятся, успех не одобряется, правила поведения в обществе повергают в шок… Плюс к этому – жестокая диета из жирной свинины, соленой лакрицы, дешевого пива и марципанов. Но я продолжал пристально и слегка недоуменно наблюдать за феноменом датского счастья.

Так, например, я узнал, что эта страна показала лучшие результаты во всемирном опросе, который проводил институт Гэллапа. Респонденты в возрасте старше 15 лет в 155 странах мира оценивали по десятибалльной шкале качество своей жизни в данный момент и свои ожидания от будущего. Гэллап задавал и другие вопросы – о социальной поддержке («Рассчитываете ли вы на поддержку родственников или знакомых, если с вами случится беда?»), свободе («Насколько вы удовлетворены свободой выбора жизненного

пути, существующего в вашей стране?») и коррупции («Насколько широко распространена коррупция в деловой жизни вашей страны?»). Результаты показали, что 82 процента датчан «преуспевают», притом что «бедствует» лишь 1 процент. Для сравнения: в Того, оказавшейся на последнем месте, количество преуспевающих составило всего 1 процент.

А ведь могли бы спросить сомалийских иммигрантов в Исхое[6 - Исхой (Ish?j) – датская коммуна (административная единица).], счастливы ли они, думал я, натыкаясь на подобные опросы и статьи. Вряд ли кто-то из этих исследователей выбирался за пределы богатых предместий Копенгагена.

А затем наступила кульминация, звездный час истории про счастливую Данию. В 2012 году экономисты Джон Хеллиуэлл, Ричард Лэйэрд и Джеффри Сакс свели воедино данные всех современных исследований на тему «счастья» – Всемирные опросы Гэллапа, Мировые и Европейские Исследования жизненных ценностей, Европейское Социальное Исследование и пр. Получился первый Всемирный рейтинг самых счастливых стран под эгидой ООН. И кто бы мог подумать – список возглавила… Бельгия! Нет-нет, я пошутил. Самой счастливой страной в мире снова стала Дания, вслед за ней шли Финляндия (второе место), Норвегия (третье место) и чуть отстав – Швеция (седьмое место).

Перефразируя уайльдовскую леди Брэкнелл[7 - Персонаж пьесы О. Уайльда «Как важно быть серьезным» (прим. пер.).]: первое место в одном рейтинге можно считать счастливым случаем, но первые места во всех начиная с 1973 года – повод для серьезного исследования.

На самом деле Дания – не единственный претендент на звание самого классного места для жизни на Земле. У каждой скандинавской страны есть основания считаться лидером по качеству жизни. Вскоре после публикации ооновского рейтинга журнал Newsweek заявил, что лучшая страна по этому показателю – не Дания, а Финляндия. Одновременно Норвегия возглавила ооновский рейтинг под названием «Индекс человеческого развития», а другое современное исследование установило, что Швеция – оптимальное место жизни для женщин.

Так что, если Дания не всегда первая по всем параметрам этих исследований благополучия, удовлетворенности жизнью и счастья, она все равно входит в число лидеров. А когда на первом месте не она, то обычно это какая-то другая скандинавская страна. Иногда в эту картинку могут вписаться Новая Зеландия с Японией (или Сингапур со Швейцарией). Но общий посыл отчетов, на которые ссылаются европейские и американские СМИ, понятен и прозрачен, как рюмка ледяного шнапса: скандинавы не просто самые счастливые и довольные жизнью люди на земле. Они еще и самые миролюбивые, терпимые, демократичные, прогрессивные, процветающие, передовые, либеральные, высокообразованные и технологически продвинутые. Вдобавок к этому у них лучшая поп-музыка, самые классные детективные сериалы, а с недавнего времени – и лучший в мире ресторан.

Каждой из этих пяти стран – Дании, Швеции, Норвегии, Финляндии и Исландии – есть чем похвастаться. У Финляндии – лучшая в мире система образования. Швеция – яркий пример современного мультикультурного индустриального общества. Норвегия тратит свои колоссальные нефтяные доходы на инвестиции в разумные долгосрочные проекты, а не на строительство бестолковых небоскребов или эскорт-услуги девочек с Парк-Лейн[8 - Район, где расположены самые дорогие эскорт-сервисы Лондона (прим. пер.).]. В Исландии – самый высокий уровень гендерного равноправия в обществе, самая большая продолжительность жизни среди мужчин и огромные ресурсы тресковых рыб. Все скандинавские страны прикладывают огромные усилия для охраны окружающей среды и щедро финансируют свои системы социального обеспечения.

В мире уже сложилось единодушное мнение: чтобы увидеть общество, живущее счастливой, полноценной, спокойной, здоровой и просвещенной жизнью, нужно направить взгляд севернее Германии и налево от России.

Я пошел дальше. Несколько лет я наблюдал со стороны триумфальное шествие датского счастья. Правда, мои регулярные визиты в эту страну по большей части сбивали меня с толку. Погода все такая же паршивая? Точно. На уплату налогов по-прежнему уходит больше 50 процентов заработка? Да. Магазины все так же закрыты именно тогда, когда они нужны? Ну, разумеется. А потом я просто переехал обратно в Данию.

Это не было ни капитуляцией, ни отважным экспериментом по испытанию человеческой выносливости. Просто моя жена захотела вернуться на свою родину. И хотя внутри меня все кричало: «Ты что, Майкл, забыл, каково там жить?», горький опыт прошлых лет научил меня, что в конечном итоге лучше послушать жену.

Тем временем повальное увлечение всем скандинавским только усиливалось. Мир, похоже, не мог насытиться культурой современных викингов. Детективы шведских авторов Хеннинга Манкеля и Стига Ларссона расходились миллионными тиражами, мрачная криминальная телеэпопея Forbrydelsen («Убийство») была показана в 120 странах и даже удостоилась американского ремейка. Этот успех продолжил следующий сериал компании – политическая драма Borgen («Замок» – так в Дании называют здание парламента), известная в России под названием «Правительство». Она заслужила премию BAFTA[9 - Британская академия теле- и киноискусства (здесь и далее прим. пер.).] и миллионную аудиторию на BBC. Хитом стал и совместный датско-шведский детективный сериал Broen («Мост»). (И не важно, что оригинальность Forbrydelsen заключается лишь в месте действия – суровых женщин-полицейских мы встречали и раньше; не важно и то, что Borgen – третьеразрядный вариант «Западного крыла»[10 - «Западное крыло» (The West Wing) – американский телесериал 1999–2006 гг. о повседневной жизни администрации президента США.], хоть и с лучшими интерьерами, а «Мост» – вообще полная ахинея).

Неожиданно для всех датские архитекторы, например Бъярке Ингельс, начали выдавать на-гора крупные иностранные заказы со скоростью, напоминающей сборку конструктора LEGO. Работы художников вроде Олафура Элиассона стали появляться везде – от витринных композиций бутиков Louis Vuitton до «Турбинного зала»[11 - Отдел галереи, в котором обычно проходят выставки современного искусства.] лондонской галереи Тэйт. Бывший премьер-министр Дании Андерс Фог Расмуссен возглавил НАТО, а бывший президент Финляндии Мартти Ахтисаари получил Нобелевскую премию мира. Датским фильмам стали присуждать «Оскары» и призы Каннского фестиваля, а такие режиссеры, как Томас Винтерберг, Ларс фон Триер, Сюзанна Бир и Николас Виндинг Рефн, вошли в число наиболее уважаемых современных кинематографистов.

Актер Мадс Миккельсен («Казино “Рояль”», «Охота», «Ганнибал») стал так часто появляться на датских и мировых экранах, что при его появлении вспоминается знаменитое двустишие Джона Апдайка про такого же вездесущего французского актера: «Сдается, не увидеть мне/Французский фильм без Депардье» (I think that I shall never view/A French film without Depardieu). А еще, конечно же, Новая Скандинавская Кухня, которая произвела подлинный фурор, и превращение копенгагенского ресторана Noma из малоизвестного курьеза в мировой эталон кулинарной моды. Три раза подряд Noma признавался лучшим в мире, а его шеф-повар Рене Редзепи стал героем обложки журнала Time.

А как же другие страны региона? Финляндия подарила нам

игру Angry Birds, выиграла конкурс Евровидения с группой Lordi, состоящей, судя по всему, из орков, и производила мобильные телефоны, которые в свое время должен был иметь каждый уважающий себя человек. Шведские H&M и IKEA продолжают доминировать в наших торговых центрах, шведские музыкальные продюсеры и поп-исполнители (их перечисление заняло бы слишком много места) всегда в эфире, и из этой же страны к нам пришли Skype и Spotify. Норвегия снабжает мир нефтью и рыбной кулинарией, а исландцы успешно продолжают свой невероятный финансовый загул[12 - Имеется в виду бурный рост исландской «финансовой индустрии» в конце 1990–2000-х гг. с последующим крахом в ходе мирового кризиса 2008 года и чередой финансовых скандалов (прим. пер.).].

Медиа полны восторженных отзывов обо всем скандинавском (не считая, пожалуй, Исландии). Если верить нашим газетам, телевидению и радио, в Скандинавии никогда ни в чем не ошибаются; эти страны – настоящий рай равноправия, спокойствия, качества жизни и домашней выпечки. Но опыт обитания в холодных и пасмурных северных краях познакомил меня с обратной стороной медали. И хотя многие аспекты скандинавского образа жизни действительно можно считать поучительными примерами для остального мира, меня все больше огорчало, что образ моей новой родины выглядит слишком однобоко.

На фоне всеобщей любви ко всему скандинавскому (будь то школы со свободным посещением, белоснежные интерьеры, политические процессы на основе консенсуса или свитеры крупной вязки) мне казалась странной одна вещь. Почему при таком мощном пиаре и подробных рассказах о «скандинавском чуде» никто не рвется туда переселяться? Почему люди по-прежнему мечтают о домике в Испании или во Франции, вместо того чтобы собрать пожитки и переехать в Ольборг или Тронхейм? Кстати, вы представляете себе, где находятся Ольборг или Тронхейм (только честно)? Так почему же, несмотря на детективные романы и телесериалы, о Скандинавии так мало известно? Почему никто из ваших знакомых не говорит по-шведски или не «может объясниться» по-норвежски? Назовите имя министра иностранных дел Дании. Или самого популярного норвежского комика. Или финна. Любого финна.

Очень немногие посещают Японию или Россию или говорят по-японски или по-русски. Вы вряд ли знаете всех политических лидеров этих стран, художников, названия второстепенных городов, но наверняка сможете назвать хоть какие-то имена. А Скандинавия остается настоящей terra incognita. Римляне на ней не заморачивались. Карлу Великому было на нее наплевать. Как пишет в своей книге по истории региона Т. К. Дерри, «Север практически полностью оставался вне сферы интересов цивилизованного человека». В наши дни ситуация не сильно изменилась. Не так давно Э. Э. Джилл в статье для газеты The Sunday Times описывал эту часть планеты как «коллекцию стран, которые мы не различаем между собой».

Частично наше коллективное неведение (я сам не имел представления об этом регионе до того, как впервые переехал в него жить) объясняется тем, что относительно немногие когда-либо здесь бывали. Несмотря на красоты природы, стоимость поездки в Скандинавию вкупе с ее климатом отпугивают людей от идеи провести там отпуск (тем более когда на свете существует Франция). Где книги о путешествиях по Скандинавии? Полки книжных магазинов ломятся от путевых заметок из Средиземноморья типа «Мои запои под сенью олив» или «Внебрачные связи на апельсинах», но, похоже, никто не хочет провести «Год в Турку» или попробовать «Съездить по бруснику».

Как-то раз, когда я битых полчаса ждал, пока меня обслужат в аптеке (датские apoteks – монополия, так что сервис для них не приоритет), меня осенило. Несмотря на гламурные истории о Софи Гробель[13 - Звезда сериала «Убийство» (прим. пер.).] из The Guardian, на статьи о фарерском трикотаже и о двадцати способах приготовления свежих водорослей (к последней тематике причастен и я), мы куда лучше осведомлены о диких племенах из бассейна Амазонки, чем о реальных скандинавах и о том, как они живут.

Это странно: ведь датчане и норвежцы – наши ближайшие восточные соседи, а исландцы – ближайшие северные. В том, что касается особенностей национального характера, у нас больше общего с ними, чем с французами или немцами. Например, наш юмор, терпимость, недоверие к религиозным догмам и политическим деятелям, честность, стоическое отношение к отвратительной погоде, законопослушность, небогатый рацион, отсутствие творческого подхода к одежде, и т. д., и т. п. (Сравните это с эмоциональной несдержанностью, повальной коррупцией, сортирным юмором, подростковым темпераментом, небрежностью в личной гигиене, изысканной кухней и элегантной одеждой наших южных соседей.)

Возможно, это поверхностное сходство и приводит к тому, что у себя в Британии мы не слишком стараемся узнать о скандинавах нечто выходящее за рамки общих клише.

Стереотипные представления о скандинавах приписывают им либеральное отношение к сексу, которое каким-то образом уживается с образом благочестивых лютеран. Надо сильно постараться, чтобы казаться одновременно олицетворением сексапильности и отталкивающей холодности! На самом деле скандинавы не любят делать первые шаги и вообще выделяться на общем фоне. Это против их правил (в буквальном смысле, как мы убедимся далее). Поищите в толковом словаре слово «необщительный» – иллюстрации там скорее всего не будет. А зря – здесь отлично подошло бы изображение нелюдимого финна, который стоит в уголке, опустив глаза долу.

Когда я писал эту книгу, некоторые скандинавы выражали искреннее недоумение в связи с тем, что они могут интересовать кого-то за пределами своего региона. «Почему вы решили, что люди захотят узнать нас получше? – спрашивали они. – Мы такие скучные и чопорные. В мире есть куда более яркие народы, о которых можно писать. Поезжайте на юг Европы!»

Кажется, они видят себя нашими глазами: способные и достойные люди, но такие скучные и бесцветные, что их и исследовать-то неинтересно. Для нас изобретательные, благонадежные и политкорректные скандинавы со своей тенденцией к занудству выглядят как актуарий[14 - Актуарий – аналитик страховой статистики. В британском представлении актуарии – самые скучные люди на свете (прим. пер.).] на буйной вечеринке.

Как же мне в таком случае удерживать интерес читателя на протяжении этой книги? Ответ прост: я считаю датчан, шведов, финнов, исландцев и даже норвежцев крайне необычными людьми. Надеюсь, что вы разделите мое мнение, когда узнаете, какими яркими, передовыми и в то же время своеобразными они могут быть.

Если бы Опра задержалась подольше чем на один день, она пришла бы к тому же выводу: у жителей скандинавских стран есть чему поучиться. Это образ жизни, приоритеты и способы распоряжаться богатствами, функциональное и справедливое общественное устройство, умение сочетать карьеру с личной жизнью, эффективное самообразование и взаимовыручка. В конечном итоге у них стоит поучиться способности жить счастливо. А еще они остроумны, причем не всегда намеренно, что, на мой взгляд, лучший вариант остроумия.

Я старался поглубже проникнуть в суть северного чуда. Существует ли скандинавский рецепт счастливой жизни? Можно ли перенести его на иную почву? Будут ли люди

за пределами Скандинавии так же сильно завидовать ее обитателям, когда узнают их поближе?

«При средних талантах и доходах лучше всего родиться на свет викингом», – несколько двусмысленно заявил журнал The Economist в специальном номере, посвященном Скандинавии. Но где серьезное обсуждение скандинавского тоталитаризма и шведского официоза? Того, как нефтяные богатства развратили норвежцев? Как финны накачиваются лекарствами до полного беспамятства? Как датчане закрывают глаза на свой государственный долг, исчезающее трудолюбие и собственное место в мире? И того, что исландцы, в сущности, дикие люди?

Стоит отойти от сложившегося в западных медиа образа Скандинавии (загородные дома, населенные женщинами в ситцевых платьях с полными корзинами черемши в окружении детишек с искусно взлохмаченными волосами), как перед глазами возникнет куда более сложная, а иногда и вовсе удручающая картина. Она охватывает все: от относительно безобидных недостатков жизни в однородном и эгалитарном обществе, где все одинаково зарабатывают, живут в однотипных домах, похоже одеваются, ездят на одинаковых автомобилях, читают одни и те же книги и ездят в отпуск в одни и те же места – и до более серьезных изъянов.

Среди них – расизм и исламофобия, исчезновение социального равенства, алкоголизм, гигантская бюрократическая система, требующая высокого налогообложения, которое выдавливает из человека все надежды, силы и амбиции… Да что там говорить!..

Итак, я решил заполнить пробелы в своих знаниях о Скандинавии и отправился в путешествие по всем пяти странам региона. Я встречался с историками, антропологами, журналистами, писателями, артистами, политиками, философами, учеными, хранителями эльфов и Санта-Клаусом. Мой маршрут от собственного дома в датской глубинке пролегал через ледяные воды норвежской Арктики и грозные исландские гейзеры, через печально знаменитые шведские трущобы и пещеру Санта-Клауса, через Леголенд и «Датскую ривьеру» с «Гнилым Бананом»[15 - Местное название части побережья Дании (прим. пер.).] в придачу.

Перед началом моего путешествия я получил наставление от знакомого датского дипломата. Он заметил, что, строго говоря, ни финны, ни исландцы не являются скандинавами. Этот термин относится только к населению стран, породивших первых викингов, то есть к Дании, Швеции и Норвегии. Однако, путешествуя по региону, я выяснил, что финны оставили за собой право вступления в клуб и выхода из него «ветеранов разбоя» в зависимости от того, что им удобнее в конкретном случае. Вряд ли исландцы очень огорчатся, что их причислили к скандинавам. Если быть совсем точным, то эти пять стран следует называть Северной Европой. Но это моя книга, поэтому я оставляю за собой право использовать оба этих термина попеременно.

Что ж, нам с вами пора отправляться на поиски правды о скандинавском чуде. И лучше всего начать этот путь с вечеринки.

Дания

1 Счастье

Тучи разошлись, и мы вышли из-под навеса под ярко-синее предвечернее небо. Подобно вырвавшимся из клеток животным, мы жадно вдыхали прохладный воздух и ловили лучи заходящего солнца. В небе стояло розоватое зарево, которое позже превратится в волшебную белую ночь, а потом в сине-черный фон для сияющих звезд.

День летнего солнцестояния – один из главных праздников в Скандинавии. Его история восходит к язычеству, но христианская церковь успешно приурочила к нему день Св. Иоанна, или «Санкт Ханс»[16 - Иванов день, Иван Купала, Духов день и т. п. у славянских народов (прим. пер.).]. В Швеции танцуют вокруг украшенных цветочными гирляндами столбов, в Финляндии и Норвегии собираются у костра.

Здесь, в Дании, в летнем доме моего друга к северу от Копенгагена, льются рекой пиво и коктейли. В десять часов мы садимся у камина, чтобы спеть Vi Elsker Vort Land («Мы любим свою страну») и другие бравурные националистические гимны. Сжигаем чучело ведьмы, сделанное из старого тряпья и швабры, чтобы (как объясняет мне моя восьмилетняя дочь) отправить ее в горы Гарц в Германии.

Датчане – мастера устраивать такое веселье. Они очень серьезно относятся к вечеринкам, усердно напиваются, любят попеть хором и исключительно дружелюбны, когда находятся в тесном кругу. Хороший праздник называется здесь fest. Сейчас на нас работают целых два бармена, есть два громадных гриля, на которых шкворчат ароматные кусочки свинины. Позже придет черед исключительно важных nat mad – «ночных закусок» из колбас, сыра, бекона и булочек. Их подают, чтобы нейтрализовать выпитое и помочь гостям дотянуть до рассвета.

После третьего джин-тоника меня посещают яркие антропологические озарения. Я понимаю, что эта вечеринка – самое подходящее место, чтобы начать изучение феномена датского счастья. Тусовка моего друга – наглядный пример всего того, что я считаю достойным восхищения и объясняющим удовлетворенность датчан своей жизнью. Стоя у тлеющего костра, я начинаю мысленно ставить галочки в списке.

Первое – общая атмосфера в цветущем зеленом саду, окруженном живой изгородью буков, с непременным флагштоком, на котором реет большой красно-белый Dannebrog – национальный флаг. Хотя выпивка льется рекой, обстановка спокойная и расслабленная: не слышно громких возгласов, нет и намека на пьяную задиристость.

Далее – снующие повсюду дети. Датским детям позволено болтаться где угодно на свой страх и риск. Молодняк участвует в вечеринке вместе со взрослыми. Даже в полночь они продолжают с веселыми воплями носиться вокруг, играя в прятки и поглощая кока-колу с хот-догами.

Большинство гостей ушли с работы пораньше, но не на выдуманную «деловую встречу» и не притворившись больными. Они честно сообщили начальству, что едут на загородную вечеринку и им нужно время на сборы. Начальство (если оно само еще не отправилось домой по схожей причине) восприняло это как должное.

Датчан отличает спокойное отношение к работе, со всеми его плюсами и минусами. Один из плюсов – удовлетворенность жизнью. Потенциальный минус – неготовность взяться за дело, засучив рукава, например, в условиях глобального экономического кризиса. В этой стране мне редко попадались трудоголики.

Многие датчане (особенно занятые в государственном секторе) откровенно и без зазрения совести стараются свести свое пребывание на службе к необходимому минимуму. Количество рабочих часов в Дании сократилось вдвое за последнее столетие. Сегодня этот показатель гораздо ниже, чем в других европейских странах: 1,559 часов в год по сравнению с 1,749 в среднем по странам ЕС (правда, этот показатель мало связан с эффективностью – например, в Греции работают по 2,032 часа в год[17 - Здесь и далее приводятся данные на момент написания книги (прим. ред.).]). Согласно данным исследования Организации Экономического Сотрудничества и Развития (ОЭСР), проведенного в тридцати странах в 2011 году, по уровню безделья датчане уступили только бельгийцам – и это в мировом масштабе.

На практике это означает, что большинство датчан уходит со службы в четыре или пять пополудни, по выходным работают единицы, а о том, чтобы решить какой-то деловой вопрос после часа дня пятницы, и речи быть не может. Продолжительность ежегодного отпуска часто составляет целых шесть недель. В июле вся

страна закрывается: датчане, подобно перелетным птицам, совершают сезонную миграцию в свои летние дома, кемпинги или лагеря отдыха.

Более 754 тысяч датчан в возрасте от пятнадцати до шестидесяти четырех лет (это 20 с лишним процентов трудоспособного населения) вообще не работают и живут на щедрые пособия. Газета The New York Times писала о Дании как о «лучшей в мире стране для уволенных работников». Пособие по безработице в первые два года после увольнения (а до недавней реформы – в течение одиннадцати лет) составляет здесь до 90 процентов предыдущего заработка. Датчане называют эту систему flexicurity – новообразование от слов flexibility (гибкость) и security (защищенность). Она дает работодателю возможность увольнять людей быстро и с минимальным выходным пособием (в отличие от Швеции, где трудовой контракт может быть пожизненным), а уволенным работникам – получать достаточную компенсацию.

Что еще делает датчанина счастливым? Летний домик – скромное одноэтажное строение в форме буквы Г, какими усеяно побережье архипелага. Это маленькое убежище, где можно расслабиться, расхаживая в шлепанцах и панаме, жарить на гриле сосиски и попивать дешевое местное пиво. А если у кого-то нет своего летнего дома, он наверняка найдется у их друзей. Иногда у человека есть постоянное место в кемпинге или сарайчик на koloni have – то есть на «общинном огороде». Это примерно то же, что участок в садовом товариществе, но здесь его используют, чтобы попить на природе пивка, а не вскапывать грядки.

Как и большинство квартир, летний дом обставлен разномастным старьем и бессмертными творениями IKEA. Одну стену занимают полки с зачитанными книгами в мягком переплете. Имеется обязательный сервант, забитый настольными играми и пазлами и, разумеется, камин с запасом дров, у которого можно согреть продрогшие на море кости. Деревянные полы облегчают выметание песка и травы. На выбеленных стенах висят произведения искусства «семейного значения», созданные руками родственников, – обычно это жутковатого вида абстракции.

Как я уже упоминал выше, алкоголь в этот вечер льется рекой. Дания отличается от четырех других скандинавских стран либеральным отношением к выпивке, и здесь нет государственной монополии на алкоголь. В стране победившего «Карлсберга»[18 - Carlsberg – самая известная марка датского пива (прим. пер.).] спиртное продается во всех супермаркетах и местных продуктовых магазинчиках. С давних пор шведы толпами наезжают к южным соседям, чтобы оторваться по полной и вкусить буйного, по их меркам, датского веселья. Кстати, прямо сейчас я вижу мерцающие огоньки Швеции на противоположном берегу Эресунна[19 - Пролив между Данией и Швецией, соединяющий Северное и Балтийское моря (прим. пер.).].

В конце вечера мы, хихикая, направляемся к морю, раздеваемся и осторожно входим в воду. Мне было трудно привыкнуть, что в Дании нагота – обычное дело; впрочем, сейчас, по крайней мере, темно. Войдя по пояс в ледяную, по моим ощущениям, воду, я готов бежать обратно, но собираю волю в кулак и ныряю с головой. И тут же в очередной раз убеждаюсь, каким теплым может быть летнее море в Дании.

Такие вечера позволяют понять, почему датчане довольны своей жизнью на протяжении последних десятилетий. Жизнь нестарого представителя датского среднего класса кажется идеальной, особенно если не обращать внимания на задолженности по кредитным карточкам. Трудно вообразить что-то более прекрасное и умиротворенное.

Но в датском королевстве не все и не всегда было настолько ладно. Датчанам пришлось вынести большие страдания, унижения и потери, которые продолжались, пока на выручку не пришел бекон.

2 Бекон

В давние времена жили-были датчане, которые правили всей Скандинавией. Вообще-то датчане – большие любители сказок, но это не сказки, а быль. Кальмарская уния 1397 года, в результате которой королева Маргарита Датская (аналог нашей Елизаветы I) стала правительницей Норвегии, Швеции и Дании, – ярчайший момент в истории страны. Союз просуществовал более столетия, пока в 1520 году король Дании Кристиан II не учинил так называемую стокгольмскую резню, обезглавив около восьмидесяти знатных шведских дворян. Это, конечно, была дипломатическая бестактность. Следующие несколько столетий Дании удавалось сохранять контроль над Норвегией, но Швеция стала играть более активную роль в регионе. Роль эта заключалась главным образом в том, чтобы задавать Дании взбучку по указаниям из Британии или Германии.

Был момент, когда тучи над Данией вроде бы рассеялись. Это произошло в правление знаменитого монарха эпохи Возрождения – короля Кристиана IV Датского, который очень походил на британского Генриха VIII своими аппетитами и комплекцией. Под его руководством осуществлялись амбициозные военные и архитектурные планы. Они финансировались в основном за счет пошлин с морских судов, проходящих через узкий пролив мимо Эльсинора (в свое время это место было скандинавским Панамским каналом). К сожалению, в военных сражениях Кристиан IV все больше проигрывал (в основном шведам), и его страна оказалась на грани банкротства. В 1648 году он умер, снедаемый завистью к успехам своего шведского соперника, короля Густава II Адольфа. По описанию одного историка, к моменту похорон Кристиана «Дания пала в финансовом отношении столь низко, что, когда блистательнейший из ее королей обрел вечный покой, его корона была в закладе, и даже шелковый покров на гроб куплен на заемные деньги». В то же время к моменту смерти Густава II Адольфа в битве с немцами (войнами с которыми он в основном и занимался в конце своей жизни) в 1632 году Швеция превратилась в одну из сильнейших мировых держав.

К счастью для себя, Кристиан IV не дожил до одного из самых черных дней в датской истории. По условиям Роскилльского мира – мирного договора, заключенного между Данией и Швецией в 1658 году, – датчане были вынуждены уступить шведам области Сконе, Блекинге и Халланд, а также остров Борнхольм в Балтийском море (позже его вернули Дании). Сегодня трудно представить себе, что когда-то эти территории были полностью датскими (они похожи на бородку, обрамляющую южное побережье Швеции), но в тот момент их утрата стала для Копенгагена очень болезненной.

В следующие столетия судьба была еще менее благосклонна к датчанам. Одну из ключевых ролей в их бедах, к сожалению, играли англичане. В 1801 году британская эскадра, заместителем командира которой был Нельсон, атаковала датский военный флот на копенгагенском рейде, чтобы не допустить его попадания в руки французов. В 1807 году британцы снова вернулись и подвергли трехдневному артобстрелу сам город. Погибло не менее двух тысяч мирных жителей, а большая часть Копенгагена лежала в руинах. Это был первый в истории случай бомбардировки гражданских целей, которым возмутилась даже британская пресса. Налет привел к результату, прямо противоположному желаемому, поскольку заставил датчан перейти на сторону Франции.

После того как все страны как минимум по разу поменяли союзников и противников, а мрак наполеоновских войн рассеялся, датчане обнаружили, что теперь они отдали шведам Норвегию. Это предусматривал еще один из этих чертовых мирных договоров, на сей раз – Кильский мир 1814 года.

Казалось

бы, одна мысль о том, что нужно подписывать очередной договор, должна была внушать датчанам ужас. И все же он был заключен ближе к концу века, в 1864 году. Дания окончательно лишилась своей спорной территории Шлезвиг-Гольштейн, отошедшей Пруссии, и была вынуждена покинуть систему укреплений Danevirke, которой она владела почти тысячу лет.

Упустив из рук Шлезвиг-Гольштейн, Дания утратила примерно треть своей территории и, по некоторым оценкам, не менее половины потенциальных доходов. Со временем она потеряла также небольшие колониальные владения в Индии и Вест-Индии. Даже Фарерские острова проголосовали за свою независимость. Слава богу, осталась Исландия, скажете вы. Однако тонкая ниточка монархии, объединявшая эти две страны, была разорвана персонажем, никак не попадающим в категорию освободителей: оккупация Дании войсками Гитлера в 1940 году избавила Исландию от датского владычества.

Годом раньше Дания и Германия заключили пакт о ненападении, однако датчане буквально пригласили нацистов вторгнуться. Они решили, что военные гарнизоны будут укомплектованы личным составом всего пять месяцев в году. При поддержке фермеров и землевладельцев датские нацисты прошли в парламент. Немцы резонно предполагали, что датчане вряд ли будут сопротивляться и снова подвергать себя риску бомбежек.

Действительно, в первые три года оккупации сопротивление было незначительным. Датский король и премьер-министр даже осуждали мелкие акты саботажа, которые организовывало зарождающееся подполье. В отличие от Норвегии, которая сопротивлялась нацистам мужественно и находчиво (впрочем, норвежцам очень помогали их горы и климат), Дании пришлось превратиться в сговорчивого сателлита Германии. Некоторые вообще считают, что во Второй мировой войне Дания была союзником рейха, поскольку снабжала его продовольствием и даже посылала войска на Восточный фронт и в Берлин. Черчилль называл Данию «домашней канарейкой Гитлера».

Было бы странно, если бы этот длинный и печальный список потерь и поражений не оказал влияния на датчан. Я бы даже сказал, что он сформировал их национальный характер в большей степени, чем географическое положение, лютеранская вера, наследие викингов или даже нынешняя политическая система и социально ориентированное государство. Именно утраты, понесенные Данией, помогли ей стать такой, какая она есть.

Тяжелые обстоятельства объединили датчан намного сильнее, чем остальные скандинавские нации. Рассказывая о присоединении Норвегии к Швеции, историк Т. К. Дерри пишет: «Датский король и датский народ смирились с неизбежностью потери… как с несчастьем, которое сплотило их в решимости избежать любых перемен в будущем». Территориальные уступки, различные беды и унижения заставили датчан уйти в себя и привили им не только существующий доныне страх перед изменениями, но и умение ценить то немногое, что у них осталось.

Выйдя из числа европейских сверхдержав, Дания сосредоточилась на оставшихся ресурсах. Затем последовал процесс, который можно назвать «позитивной провинциализацией». Датчане воспитали в себе оптимизм, поскольку ничего другого им не оставалось. Думаю, именно такой подход помог им построить столь процветающее общество.

Разумеется, дух нации состоит из множества факторов, и, выбирая лишь один, я сильно все упрощаю. Но замкнутость на грани изоляционизма в сочетании с национальным романтизмом определяют датский характер, который хорошо характеризует известный афоризм: Hvad udad tabes, skal indad vindes (Что потеряно снаружи, найдется внутри). Фраза принадлежит перу датского писателя Х. П. Хольста и стала популярной благодаря Датскому Обществу Пустошей, которое сделало ее своим девизом и воплотило в жизнь. Деятельность этой организации, направленная на осушение заболоченных береговых участков Ютландии, была на редкость успешной. К 1914 году Дания компенсировала практически всю территорию, отошедшую к Германии, и получила много гектаров плодородных пахотных земель и пастбищ.

Высказывание Хольста олицетворяет еще и золотой век датской культуры – период взлета общественной активности и расцвета искусства в середине XIX века. Это было время, когда сын прачки Ханс Кристиан Андерсен начал публиковать свои первые сказки, а Серен Кьеркегор писал свои основополагающие экзистенциалистские труды. Великий скульптор-классик Бертель Торвальдсен, художник К. В. Эккерсберг и его ученик Кристен Кобке, хореограф Королевского Балета Август Бурнонвиль – все они внесли огромный вклад в тогдашний подъем культурной жизни Дании.

Датчане воспринимали труды этих художников мирового значения как своего рода утешение в эпоху болезненных утрат. Они учились тому, что и сегодня получается у них лучше всех: быть благодарными за то, что есть, и извлекать из этого максимум пользы, ценить простые общинные радости, гордиться тем, что они датчане, и главное – избегать противных немцев.

Датское национальное самосознание стало формироваться лишь с принятием конституции 1849 года. С этого момента можно говорить о «датчанах» в общем смысле. Вскоре случилась катастрофическая война в Шлезвиге, которая стала объединяющим элементом для всех датчан. Те, кто проиграл войну, принялись объяснять, что нам даже лучше быть маленькой страной. Это мировоззрение продолжают развивать современные социал-демократы. Во всех других странах в основе социал-демократии лежит прогресс, развитие промышленности и модернизация, а в Дании это koloni have [те самые уютные дачные участки].

Иными словами, в то время как шведы продвигались вперед за счет своей прогрессивной общественной повестки, датчане предпочли отступить и искать убежища в своем узком видении национального романтизма. Провинциализм остается определяющей характеристикой датчан. Но радикальная перенастройка национальной самоидентификации и чувства гордости за свою страну привела к интересной двойственности, своего рода «смиренному самоуважению», которое многие принимают за самоуспокоенность.

Хороший пример провинциализма – датские новости. Обычно в стране мало что происходит, но это не мешает СМИ рассказывать в первую очередь о событиях в Дании, независимо от того, что делается в остальном мире. Однажды меня это просто взбесило. В то время Япония оправлялась от последствий цунами, а в Ливии разгоралась гражданская война. Но национальное радио на все лады обсуждало страховку, которая могла бы помочь квартиросъемщикам оспорить повышение платы за аренду жилья.

Я позвонил редактору службы новостей и прямо спросил, что они себе думают. Немного смутившись, он ответил: «Ну, мы решили, что ничего нового про Ливию мы все равно не расскажем».

Датчанин, который считает, что вы ничего не знаете о его родине, минут через пять после знакомства обычно произносит что-то вроде: «У нас очень маленькая страна. Нас чуть больше пяти миллионов, и все мы более или менее одинаковые». К этому он, возможно, добавит, что в стране нет гор и водопадов и всю ее можно пересечь на автомобиле за четыре часа.

Но спустя какое-то время вы заметите непреклонную гордость, которая скрывается за внешней скромностью. Возможно, вам небрежно сообщат, что Дания – мировой лидер в области ветроэнергетики, что в

стране нет нищеты, упомянут бесплатные образование и здравоохранение и щедрые социальные льготы. Вам расскажут, что датчане – самые добропорядочные и сдержанные люди на свете, что у них лучший в мире ресторан, и да, вероятно, всплывет и тема викингов.

Символом такого самоощущения может служить разворот сегодняшней газеты. На одной странице помещена карикатура: китайские бизнесмены разглядывают карту мира. Один из них говорит: «Дания? А это где? Можно мне мои очки?» Имеется в виду, что китайцы инвестировали в Данию меньше, чем в какую-либо другую европейскую страну. И тут же заголовок на соседней странице гласит: «Торнинг может надавить на китайцев». Речь о том, что датский премьер в ходе своего предстоящего визита в Пекин намерен строго указать китайцам на их упущения в области прав человека – наверняка китайцы уже трясутся от ужаса.

Датчане испытывают глубокое и вполне оправданное удовлетворение оттого, что им удалось в не самых простых условиях построить, вероятно, самое успешное общество на планете. Слово «вероятно» в предыдущей фразе исходит от меня. Для датчан это бесспорный факт.

Важным элементом успеха была датская Высокая Школьная Комиссия, которая в середине девятнадцатого века заложила основы одной из первых в Европе систем всеобщего бесплатного начального образования. Спустя тридцать лет ее дело продолжил поэт, теолог и страстный патриот, боровшийся с немецким влиянием, Н.Ф.С. Грундтвиг, основавший Народные Университеты. По сей день он считается национальным героем и «главным пропагандистом» Дании.

Среди других ключевых моментов новейшей истории Дании – мирный переход страны к демократии после отказа короля от абсолютной власти и принятия конституции 1849 года. Трудно переоценить роль появления сельскохозяйственных кооперативов. Когда цены на зерновые упали из-за дешевого импорта из США, датские фермеры смогли быстро перейти от земледелия к свиноводству именно благодаря существованию сельхозкооперации.

Вскоре кто-то сообразил, какой бекон предпочитают к завтраку британцы, и придумал, как стандартизировать продукцию свиноводства, чтобы она соответствовала этим требованиям. В результате трудящиеся Дании обрели свое истинное призвание.

Сегодня Дания – мировой лидер в свиноводстве, ежегодно производящий более 28 миллионов свиней на убой. Датские свиноводы обеспечивают примерно пятую часть мирового экспорта свинины, половину сельскохозяйственного и почти пять процентов всего экспорта из своей страны. Самое странное, что можно исколесить Данию вдоль и поперек и не увидеть ни одной пасущейся хрюшки.

Сам я практически ничего не знал о Дании, пока не начал приезжать сюда пятнадцать лет назад. И поэтому, прежде чем мы начнем проникать в секреты успеха датчан, я сделаю паузу, чтобы познакомить вас с некоторыми аспектами жизни страны. Они делают Данию прекрасным местом, но скорее всего вы о них не подозреваете. Это будут довольно беспорядочные зарисовки, но я полагаю, что они дадут неплохое общее представление:

• Пейзаж южной части острова Фюн (Fyn), холмы которого напоминают лежащую обнаженную женщину.

• Ланч из селедки с красным луком на ржаном хлебе, кружки пива Tuborg и рюмки ледяного шнапса, после которого чувствуешь себя приятно захмелевшим.

• Flodebolle – заварной крем в шоколаде на вафельной основе (слегка напоминает пирожные Tunnock's. Иногда вместо вафель используют марципан – не берите).

• Здесь всегда есть где припарковаться.

• Вид из зала нумизматики Национального Музея на королевские конюшни и задний фасад дворца Кристиансборг – здания датского парламента.

• Слово overskud, означающее что-то вроде запаса сил. Например: «Я сейчас не могу подстригать газон. После такого обеда, да еще с выпивкой, у меня никакого overskud нет». Не знаю, как я жил раньше без этого слова. И еще одно классное датское слово – smask. Это противный хруст, который иногда производят люди, жующие яблоко или кукурузные хлопья, или дикторы на радио, когда у них пересохло во рту.

• Выпь, которая воет за окном, как сирена, пока я пишу эти строки.

• Моя встреча с премьер-министром Дании. Он вышел на одну из главных торговых улиц Копенгагена, чтобы пообщаться с народом перед выборами. Никто не обращал на него ни малейшего внимания.

• Бензозаправка по проекту архитектора Арне Якобсена на набережной Страндвейен – самая красивая бензозаправка в мире.

• Телесериал Klovn – скандинавская версия «Умерь свой энтузиазм», намного более жесткая, чем оригинал.

• Поездка в Баккен – старый парк развлечений к северу от Копенгагена. Это лучший из известных мне способов совершить путешествие во времени в 1968 год.

• Грудные дети в колясках, спящие на улице перед кафе, – обычное явление по всей стране и в любую погоду. Бывшая сотрудница администрации президента Дж. Буша-старшего Кэтрин Остин Фиттс в свое время предлагала составлять Рейтинг Эскимо. Речь шла о том, сколько людей в каждой конкретной стране уверены, что их ребенок может сходить в ближайший магазин за мороженым и вернуться, не подвергаясь опасности. Дания наверняка была бы во главе этого рейтинга.

• Слово Pyt. Презрительное восклицание, которое можно приблизительно перевести как: «Да ладно, не стоит с этим заморачиваться». Тут у нас вечеринка на Иванов день, а обещают дождь? Pyt med det! («Да и pyt с ним!»)

• В кино продают вино и пиво, которые можно брать с собой в зрительный зал. Что может более свидетельствовать о развитой культуре общества?

• Актер Еспер Кристенсен (мистер Уайт из фильма «Казино “Рояль”»), чья кислая мина отражает всю трагедию мироздания.

• Гибискусы, прорастающие между валунами вдоль каналов копенгагенского острова Кристиансхавн.

• Серая гамма интерьеров на полотнах Вильгельма Хаммерсхея.

• LEGO «Звезда Смерти».

Могут ли вкусные пирожные, малосольная селедка и сложные игрушки-конструкторы составлять рецепт человеческого счастья? Наверное, нет (хотя по мне – да). За успехами Дании и непреходящим, достойным олимпийского золота, счастьем ее жителей стоит намного больше причин.

3 Джини

Мы возвращаемся на вечеринку в летнем доме моего приятеля. Наверное, самое удивительное в этой тусовке – разнообразие ее участников, куда более широкое, чем это принято у меня на родине. Я успел пообщаться не только с гинекологом, винным критиком, членом парламента, несколькими театральными деятелями (хозяин дома – певец) и несколькими учителями (без учителей не обходится никогда), но и с ремесленниками, поварами, одним грузчиком и многими представителями бюджетного сектора, в том числе медсестрой, социальным работником и музейным администратором.

Здесь присутствует звезда датского телевидения, ведущая вечернего шоу: в данный момент она общается с кровельщиком. За моей спиной член парламента увлеченно обсуждает шансы Дании в каких-то гандбольных турнирах с человеком, который выращивает по соседству клубнику.

Похоже, датчане обладают редким умением запросто общаться друг с другом вне зависимости от возраста, социальной принадлежности или взглядов. Равенство дается им без труда. Однажды на дне рождения нашего знакомого его бабушка в возрасте за восемьдесят провела весь вечер, весело болтая с самым

известным местным рэпером.

Этому сильно способствует то, что Дания в основном состоит из представителей среднего класса, или, как вас будут уверять датчане, является бесклассовым обществом. Создание такого общества равных возможностей (как материальных, так и гендерных) во многом определяло социально-экономическое развитие страны на протяжении последнего столетия. Есть одна стихотворная цитата, которую, как и строки Хольста про «То, что потеряно…», знает каждый датчанин. Она принадлежит Н.Ф.С. Грундтвигу: Og da har I rigdom vi drevet det vidt, nar fa har for meget og foerre for lidt (И мы решительным шагом пойдем к равенству, когда избыток есть лишь у немногих и где почти никто не бедствует).

Звучит как утопия, однако в общем и целом датчанам это удалось. По словам историка Тони Холла из книги «Скандинавия: враждуя с троллями», в основе народных университетов Хардтвига лежала задача «по мере возможности учить людей тому, что, вне зависимости от своего социального положения и рода занятий, они принадлежат к одной нации. В этом смысле у них общая мать, общая судьба и общая цель». В результате, как пишет журнал New Statesman, «уровень жизни 90 процентов населения [Дании] примерно одинаков». Это поразительное экономическое равенство лежит в основе успехов и жизненного счастья не только датчан, но и жителей Скандинавского региона в целом. Чтобы понять, почему это так, мы сделаем краткий экскурс в Северную Италию конца XIX века.

Итальянский ученый Коррадо Джини родился в 1884 году в семье богатых землевладельцев из Тревизо. Он был исключительно способным ученым и в 26 лет уже возглавлял кафедру статистики Университета Кальяри. Еще в начале своей карьеры сухой, властный и трудолюбивый Джини познакомился с Муссолини и после прихода дуче к власти стал руководителем Центрального Статистического Института. К концу жизни он получил всеобщее признание как величайший итальянский статистик, открывший новые направления в демографии, социологии и экономике.

Именно благодаря Джини мы имеем то, что многие считают главным научным подтверждением причины скандинавской исключительности, а также подсказку для ответа на извечный вопрос – как стать счастливым?

Это коэффициент Джини – статистический метод анализа распределения благосостояния страны, который был впервые представлен в 1921 году. Коэффициент Джини показывает, какую часть годового дохода населения следует перераспределить, чтобы достичь равного благосостояния всех членов общества. В наши дни он остается наиболее лаконичным способом одной цифрой показать неравенство внутри группы людей (мне говорили, что на самом деле это не совсем коэффициент, но я предлагаю оставить этот вопрос взъерошенным гражданам в очках и со следами мела на манжетах).

Коэффициент Джини каждой страны определяется степенью отклонения фактического распределения доходов ее населения от абсолютно равного (то есть когда все одинаково богаты/бедны). Последнее графически изображается диагональю под углом в 45 градусов. Отклонения от этой нулевой оси создают диаграмму так называемой кривой Лоренца, которая обозначает распределение доходов или благосостояния в виде изящной параболы бедности и богатства.

Пространство между кривой и диагональю описывается коэффициентом отношения, который обычно выражается частным. Чем ближе кривая Лоренца страны к идеальной линии всеобщего равенства, тем ближе к нулю значение коэффициента Джини и больше равенства в стране. Чем больше кривая отклоняется от диагонали, тем значение коэффициента ближе к единице и тем больше расслоения по имущественному признаку в данном обществе.

Возможно, вы по уважительным причинам не сможете составить мне компанию в этом увлекательном, познавательном и веселом путешествии по Скандинавии. (А зря! Впереди много всякого интересного про секс, насилие, алкоголь и нацистов.) Если вы хотите почерпнуть из этой книги только одно сокровенное знание, то оно, пожалуй, будет заключаться в следующем. Согласно мнению множества светочей антропологической, политической, социологической и экономической мысли, в том числе лауреата Нобелевской премии в области экономики Джозефа Стиглитца и писателя Фрэнсиса Фукуямы, а также глубокоуважаемой Организации Объединенных Наций, коэффициент Джини указывает не только на равенство в сообществе, но и на то, насколько счастливы и здоровы его члены.

Самое обсуждаемое и политически значимое исследование на тему равенства на основе коэффициента Джини было опубликовано эпидемиологами Ричардом Уилкинсоном и Кэйт Пиккетт в 2009 году. В своем труде, озаглавленном «Ватерпас: почему равенство лучше для всех», они используют статистические данные (в том числе данные ООН и Всемирного Банка) для сравнения двадцати трех богатейших стран мира. С их помощью ученые берутся доказать, почему общества с большей степенью равенства своих членов лучше тех, где царит неравенство.

Каждый график, приведенный Уилкинсоном и Пиккетт, служит подтверждением их тезиса: имущественное расслоение напрямую связано со всеми социальными проблемами, от которых страдают страны Запада – от ожирения до преступности, наркомании, психических расстройств и депрессий. Проблема не в абсолютных значениях бедности и богатства, а в разнице между низкими и высокими доходами. Иными словами, хотя понятие бедности в Великобритании сильно отличается от камбоджийского, тот факт, что посудомоечная машина есть у большего количества британцев, отнюдь не гарантирует, что преступность у них ниже, а сами они чувствуют себя более здоровыми или счастливыми. Как писала в рецензии на эту книгу The New York Times:

«США – самая богатая страна в мире, которая тратит на здравоохранение больше любой другой. Однако в Греции, где доходы населения примерно в два раза ниже американских, младенческая смертность случается реже, а средняя продолжительность жизни выше».

Графики и таблицы Уилкинсона и Пиккетт демонстрируют, что в странах с самой высокой степенью материального расслоения (США, Великобритании и, что интересно, Португалии), то есть там, где доходы 20 процентов самых обеспеченных в девять раз выше доходов 20 процентов наименее обеспеченных, наблюдается высокая концентрация социальных проблем. В странах, где доходы распределены более равномерно, общество не так сильно поражено разными видами социального зла.

Самый радикальный вывод состоит в том, что неравенство влечет за собой одинаковый стресс и для бедных, и для богатых. Чем меньше равенства в обществе, тем меньше удовлетворения приносит человеку его благосостояние. Стресс неравенства не только порождает зависть и заставляет желать «Ауди А8» ближнего своего. Он ведет к депрессиям, алкогольной и наркотической зависимости, чувству обреченности и физическим страданиям, а также к преждевременному старению. Эти факторы затрагивают все население в целом.

Коротко говоря, благосостояние каждого человека, богатого или бедного, зависит от благосостояния окружающих. Богатым среди бедных приходится непросто. Они больше склонны к показному потреблению (неслучайно в странах с сильным материальным расслоением корпорации активнее тратятся на рекламу) и чаще опасаются, что их лишат нажитого непосильным

трудом.

Аргументы в пользу равенства звучат убедительно, но у него есть и критики, с доводами которых мы вскоре познакомимся. Пока же я вижу одно яркое противоречие: если эта теория экономического равенства справедлива, то самой счастливой страной мира должна быть страна с максимальным уровнем экономического равенства. Однако это не так. Хотя рейтинг стран по коэффициенту Джини ежегодно изменяется, лидирующую позицию в нем обычно занимает Швеция или вполне сравнимая со скандинавским миром Япония.

Дания, которую считают самой счастливой на свете многие ученые, организации и Опра Уинфри, занимает пятое или шестое место – самое низкое из всех скандинавских стран. Можно считать коэффициент Джини лучшим индикатором равенства доходов, а равенство доходов – главным фактором социальной утопии. Почему же тогда именно датчан, с их самыми высокими налогами, самыми скромными материальными ресурсами, самым слабым здоровьем, самой постыдной историей, ужасной поп-музыкой и самой слабой экономикой в скандинавском сообществе, регулярно называют самыми счастливыми людьми на планете? Почему не шведов, у которых и равенства побольше, и успехи намного очевиднее?

Я запутался и позвонил Ричарду Уилкинсону.

Профессор Уилкинсон вздохнул и сказал: «Что ж, возможно, мой ответ вас огорчит. Я не думаю, что стоит так сильно доверять этим международным показателям счастья. Например, для американца сказать, что он несчастлив, означает признать себя неудачником, а японец может едва ли не гордиться этим. Есть целый ряд системных проблем с субъективными показателями, связанными с неравенством, – например, с тем, как люди понимают слово «счастье» или как они видят себя. Я не хочу сказать, что эти опросы бессмысленны, но я бы не стал всерьез опираться на их результаты. А вот наши показатели объективны – смертность, ожирение и так далее».

Он прав, у исследований счастья есть очевидные недостатки. Счастье – субъективное понятие, оцифровать его непросто, к тому же, как верно заметил Уилкинсон, у разных людей разные представления о счастье. Понятие счастья у скандинавских народов может отличаться от представлений о нем боливийца или тутси.

Мне стало казаться, что все эти опросы ходят по кругу. Датчане отдают себе отчет, что мир считает их самыми счастливыми, и вполне возможно, это знание подсказывает им ответы на вопросы анкет. Но это так, мысли вслух.

Уилкинсон и другие эксперты в этой области, такие как эпидемиолог из Университетского Колледжа Лондона Майкл Мармот (один из ведущих в мире исследователей неравенства в сфере здравоохранения), считают, что значительно более точное представление о благополучии человека можно получить на основе анализа его здоровья. Это эффективнее, чем задавать вопросы, чувствует ли он себя счастливым, удовлетворенным и довольным.

К сожалению, показатели датчан в области здоровья выглядят удручающе. Согласно недавнему отчету Всемирного фонда исследования рака, они на первом месте по онкологическим заболеваниям (326 случаев на 100 000 человек по сравнению с 260 в Великобритании, которая находится на двенадцатом месте). Средняя продолжительность жизни датчан ниже, чем в остальных скандинавских странах, а количество потребляемого алкоголя на душу населения выше, причем по этому показателю они обошли даже знаменитых любителей поддать – финнов.

«Да, датская медицинская статистика выглядит плохо, и это многих озадачивает, – усмехнулся профессор Уилкинсон. – Считается, что это из-за курения. Но между этими соцопросами и фактическим здоровьем населения – огромная пропасть. Зачем заниматься примитивными расспросами про счастье, если у нас есть объективные показатели благополучия?»

Я не смог полностью убедить себя в том, что коэффициент Джини – альфа и омега. Меня не покидала мысль, что в обществе, достигшем высокого уровня материального равенства, счастье людей, возможно, определяется какими-то еще более важными факторами.

И я начал думать, что это за факторы.

4 Ролевые игры

«Скарамуш, скарамуш… – Мы на цыпочках входим в школьный актовый зал. Четыреста пар глаз на мгновение устремляются на нас, а затем снова утыкаются в ноты. – … Ты нам спляшешь фанданго?»[20 - Строка из песни Bohemian Rhapsody группы Queen (прим. пер.).]

Моя жена знает, как устроен хор, поэтому она моментально определяет, где стоит группа сопрано. Я понятия не имею, кто я – сопрано, тенор или фальцет. Но я делаю вид, что всю жизнь пел в хоре, пристраиваюсь на свободное место и начинаю беззвучно шевелить губами и покачивать головой в такт музыке.

Слишком общительным меня не назовешь. Некоторые вообще считают меня нелюдимым. Это не очень справедливо, хотя для меня и впрямь почти ничего нет лучше вечера, проведенного на диване в компании записей выдающихся матчей Ларри Сандерса[21 - Звезда американского баскетбола (прим. пер.).] и коробки апельсинового печенья. Датчане же, в отличие от меня, – наверное, самые компанейские люди на свете. По данным датского аналитического агентства Mandag Morgen, 43 % населения страны в возрасте старше шестнадцати лет состоят в каких-либо ассоциациях, клубах, союзах, обществах или объединениях. Это больше, чем где-либо еще в мире.

В ближайший круг общения среднестатистического жителя Дании входит 11,8 человека, тогда как у британца этот показатель равен 8,7. В стране 83 000 местных и 3000 общенациональных ассоциаций и обществ, и среднестатистический датчанин состоит членом трех таких объединений. Среди них – группы по интересам и совместному проведению досуга, например Клуб Наблюдателей за Выпями или Датская Ассоциация Зефира в Шоколаде, и сохранившие свою влиятельность профсоюзы, в которых состоит почти четверть населения (1,25 миллиона человек). Государственная поддержка их деятельности закреплена законодательно в Folkeoplisningslov, то есть в Законе об образовании. Местные власти всячески содействуют объединениям, в том числе финансами и бесплатными помещениями.

Сейчас датчане особенно увлечены ролевыми играми. Нарядившись в персонажей «Властелина Колец» и вооружившись бофферами (так называется бутафорское оружие для ролевых игр), они уходят в леса и воспроизводят жестокие сражения из любимых произведений. А еще здесь есть 219 кружков любителей народного танца, но встреча с ними в Дании так же маловероятна, как и встреча со свиньей.

Датские клубы объединяют людей, принадлежащих к самым разным слоям общества. Например, в индорхоккейной[22 - Индорхоккей – разновидность хоккея на траве, в которую играют в помещении (прим. пер.).] команде моего друга играют заводской рабочий, врач, несколько менеджеров среднего звена и лесничий. Другой мой приятель каждую среду устраивает футбольный матч в Parken (это парк за национальным стадионом) с участием госслужащих, художников-оформителей и пиарщика. В команде любителей викторин, которую собирает в пабе еще один знакомый, участвуют целых два академика, еще один пиарщик (их в Копенгагене великое множество), продавец магазина и немыслимой крутизны английский журналист – лауреат множества премий.

Эти клубы, ассоциации и сообщества – одно из проявлений замечательной социальной сплоченности датчан. Они выглядят намного более tilknyttet (тесно связанными друг с

другом), чем мы. Вы наверняка знаете «теорию шести рукопожатий», предполагающей, что всех людей на Земле разделяют не более пяти уровней общих знакомых (и шести рукопожатий соответственно). По моему опыту, датчан разделяет не более трех уровней или того меньше. Когда на каком-нибудь мероприятии встречаются два незнакомых между собой датчанина, им нужно не больше восьми минут, чтобы найти либо общего друга либо как минимум приятеля этого друга (я засекал время!). Больше трех уровней встречается очень редко.

Логично предположить, что такая социальная сплоченность тесно связана с другим фактором, который часто упоминается в обсуждениях феномена датского счастья, – необычайным уровнем взаимного доверия. Оно высоко развито во всех Скандинавских странах, но сильнее всех на планете доверяют окружающим датчане. Согласно данным опроса, проводившегося ОЭСР в 2011 году, высокую степень взаимного доверия подтвердили 88,3 процента датчан – это больше, чем в любой другой стране. За Данией расположились, соответственно, Норвегия, Финляндия и Швеция. Великобритания оказалась на зачетном десятом месте, но вот США провалились до 21-го в списке из 30 стран, где проходил опрос.

В том же опросе 96 процентов датчан сказали, что у них есть знакомые, на которых можно положиться в трудную минуту. Они доверяют даже своим политикам – это подтверждает 87-процентная явка на всеобщих выборах. Другие исследования показали, что Дания – одна из немногих стран, где уровень доверия неуклонно возрастал на протяжении последних пятидесяти лет. Согласно ежегодному Индексу восприятия коррупции, наименее коррумпированными странами мира являются Дания и Финляндия, за ними с небольшим отрывом следуют Швеция и Норвегия.

Любой городской житель знает – обезличенность и ощущение потерянности порождают дефицит ответственности и доверия. Когда многие узнают в лицо окружающих, получается прямо обратный эффект. Вот один из примеров. Когда я впервые переехал жить в Данию, то стоило мне (как я считал, обоснованно) посигналить другому водителю или пешеходу, мой датский пассажир морщился и шипел: «А что, если они тебя знают?» Понятно, что это мелочь, но я убежден в том, что высокий уровень взаимосвязей между людьми влияет на все, начиная от статистики преступности и до количества проявлений альтруизма. Причем шансов на то, что бескорыстный поступок будет замечен и получит широкую известность, в таком обществе намного больше.

Единственная странная аномалия в этом смысле – правила хорошего тона. Здесь датчан вместе со всеми остальными скандинавскими странами постиг полный провал. С точки зрения англичанина, датчане кажутся фантастически грубыми и невежливыми людьми. Как-то мне объяснили это явление как своего рода «извращенный эгалитаризм»: «Ты ничем не важнее, чем я, поэтому у меня есть полное право толкнуть твою тележку в супермаркете». Вряд ли я когда-нибудь смогу примириться с брутальной скандинавской грубостью (хуже всех в этом плане, как мы убедимся позже, шведы). А еще они налево и направо сыплют словом fuck – в рекламе, детских книжках, церквях, где угодно. Это сильно огорчает американцев и мою маму.

Наверное, неслучайно самые счастливые на свете люди в то же время самые общительные и доверчивые. Мне хотелось побольше узнать, как связаны между собой эти три изначальных элемента датского характера, и я согласился поучаствовать в неделе хорового пения вместе с женой и детьми. Каждое лето эта неделя проходит в идиллическом городке Теннер в южной Ютландии на границе с Германией. Я решил сам ощутить тот позитив, который датчане черпают из своего коллективизма, из своих так называемых занятий третьего рода. А что может быть более коллективным в стране коллективистов, чем собраться вместе и попеть популярные песенки семидесятых – восьмидесятых годов?

План следующий: мы приезжаем вечером в воскресенье и следующие пять дней репетируем программу из десятка песен, которую в пятницу вечером исполним для публики. Большинство участников хора живет в одном хостеле, поэтому мы будем завтракать, обедать и ужинать вместе, а по вечерам развлекаться совместным исполнением других популярных датских песен и религиозных гимнов.

Это была чудесная возможность окунуться в рай датского коллективизма, но на самом деле всю эту неделю я испытывал серьезный дискомфорт. Я подробнее расскажу об этом в другой главе, но, возможно, слова «хостел» и «религиозные гимны» уже подсказали вам правильный ответ.

Практически все мои коллеги по хору (в этом году их целых четыреста – рекордное число) – старшего, среднего или пожилого возраста, все без исключения белые и в подавляющем большинстве это госслужащие. У меня нет с ними почти ничего общего, но это моя проблема. На самом деле мое отличие от них оказалось очень полезным: оно позволило наблюдать за происходящим несколько отстраненно. Вскоре я понял, что передо мной – замечательная метафора сплоченности, доверия и коллективизма скандинавских народов.

Тому, кто когда-либо пел в хоре, это покажется само собой разумеющимся. Но меня поразило, как каждый из участников старается петь в унисон с остальными, будучи уверен, что если он сфальшивит, перепутает темп или слова, то может положиться на других и дождаться знакомого места. Эти четыреста человек съехались из разных уголков Дании не просто потому, что любят петь – они хотят петь вместе. И это легко понять. Хоровое пение – благотворный и трогательный опыт осознания силы коллектива: переплетающиеся голоса сливаются и взмывают ввысь на восходящих потоках единения и взаимного доверия. Это общественный капитал с музыкальным сопровождением.

Как проявляется взаимное доверие в других областях жизни датского общества? «Неужели датчане действительно не привязывают свои велосипеды?» – спросила меня как-то ведущая британской радиопрограммы, которая явно смотрела на этот регион сквозь розовые очки. Нет, в Копенгагене их привязывают и ставят на замок, но за городом незапертые дома, автомобили и велосипеды – обычная картина. Вдоль деревенских дорог выставлены на продажу фрукты и овощи, и расплатиться за них можно, просто положив деньги в стоящую рядом копилку. Я уже упоминал о том, что датчане спокойно оставляют малышей в колясках перед входом в кафе или в магазин. Часто даже 6–7-летним детям разрешают самим ездить на велосипеде в школу и обратно.

Кроме этих нескольких примеров, мне не пришло в голову никаких подтверждений особой доверчивости датчан. В конце концов, расплатиться за придорожные покупки через копилку можно и в английской глубинке, а любая датская газета полна историй о местных мошенниках, контрабандистах, жуликах и аферистах. (Когда мы обсуждали все это с моим датским издателем, он сказал, что больше доверяет шведам. «Им просто в голову не приходит, что можно соврать или обмануть».)

Мне стало любопытно: как можно измерить уровень взаимного доверия в обществе? Оказалось, что это на удивление просто.

«Людям задают вопрос: «Насколько, по вашему мнению, можно доверять другим в вашей стране?» – говорит Кристиан Бъорнскоф, доцент кафедры экономики местного университета Орхуса – второго по величине города Дании. Ветреным весенним днем мы

разговариваем в полутемном кафе в центре города.

Например, в опросе «Евробарометр», который проводится в Евросоюзе, есть вопрос: «Можно ли в целом доверять большинству людей или следует проявлять осторожность?» Свой ответ надо оценить по десятибалльной шкале. По ответам датчан можно сделать вывод, что они не только самые доверчивые, но и самые надежные. Ведь «люди» из вопроса – по определению, соотечественники (если спрашивают американцев, то это будут американцы).

Бъорнскоф, эксперт по вопросам общественного доверия, субъективной оценки благополучия и степени удовлетворенности жизнью, рассказал о нескольких показательных исследованиях в этой области. «В 1990-х годах проводился эксперимент с бумажниками. Их оставляли на виду в разных городах мира, а затем считали, сколько из них было возвращено [этот опыт проводил в 1996 году журнал Reader's Digest]. Больше всего бумажников возвращали там, где люди больше говорили о доверии друг к другу. Единственными странами, где вернули все бумажники, оказались Норвегия и Дания. Мне казалось, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Но два года назад датский телеканал TV2 пытался повторить этот опыт на Центральном вокзале в Копенгагене, и у них ничего не получилось. Стоило оставить где-то бумажник, как его подбирали и бежали вдогонку, чтобы вернуть!»

Бъорнскоф считает, что доверие не просто сплачивает общество и укрепляет связи между людьми, но и оказывает благотворное влияние на экономику Дании. По его подсчетам, благодаря взаимному доверию только в системе правосудия ежегодно экономится 15 000 датских крон (это около 1500 фунтов стерлингов) на человека. Известно также, что не менее 25 процентов ВВП страны обеспечивает социальный капитал. Это значительная часть экономики – ее вполне достаточно, чтобы покрывать издержки государства на развитую систему социального обеспечения.

Высокий уровень доверия в обществе делает работу бюрократического аппарата более прозрачной и эффективной, снижает материальные издержки и трудозатраты при деловых контактах. Юристам требуется меньше времени на подготовку дорогостоящих документов и участие в судопроизводстве.

Рукопожатие ничего не стоит. Каждый, кто пробовал вести дела во Франции или в Америке, знает, как трудно жить и работать в обществе, где каждый боится, что другой хочет его надуть. Датские компании спокойно делятся между собой знаниями и ноу-хау. Это считается одной из причин бурного расцвета производства ветрогенераторов в 1970-х годах – отрасли, в которой Дания со временем стала мировым лидером.

Бъорнскоф также утверждает, что в обществах с высоким уровнем доверия эффективнее система образования. Учащиеся больше верят друг другу и преподавателям, и это дает возможность фокусироваться на учебе. Лучше обстоят дела и в отраслях, требующих высококвалифицированного труда. Ведь чем сложнее работа, тем труднее контролировать, насколько правильно ее выполняют. Проверять, насколько добросовестно работают консультанты, архитекторы, ИТ-специалисты или инженеры-химики, дорого и сложно, и здесь доверие становится еще более необходимым. Это одна из причин, по которым страны с высоким уровнем доверия, такие как Дания, Финляндия и Швеция, так успешны в фармакологии или электронике и привлекают иностранный бизнес. Как говорит Бъорнскоф: «Именно за это нас уважают немецкие бизнесмены. Они поняли, что здесь высококвалифицированный труд будет стоить дешевле».

Но откуда взялась эта тенденция к взаимному доверию? Насколько глубоко укоренены в психологии датчанина склонность доверять окружающим и общинный уклад жизни? Стало ли это следствием пяти столетий болезненных территориальных потерь, симптомом хольстовского «Что потеряно снаружи»? Или такова специфика государства всеобщего благоденствия с высокими налогами и экономической уравниловкой?

Оказалось, что это вопрос на миллион крон.

5 Куры

Что первично – курица или яйцо? Все очень просто. Куры как яйцекладущие птицы произошли от каких-то других яйцекладущих существ, возможно рыб. Вот и все, разобрались. А вот разобраться в том, что первично – высокий уровень взаимного доверия или социальная сплоченность датчан, будет более сложной задачей.

Порождается ли взаимное доверие социальной сплоченностью, общностью задач и интересов? Или же для того, чтобы собрать людей воедино, нужно в первую очередь взаимное доверие между ними? Ведь маловероятно, чтобы вы отплясывали по пятницам вместе с теми, кому не доверяете, не так ли?

Подозреваю, что доверие и социальная сплоченность так тесно переплелись между собой, что представляют практически единое целое. Понятно одно: доверие не так сильно связано с абсолютными цифрами национального богатства. Иначе относительно бедная Эстония не находилась бы на седьмом месте в рейтинге доверия ОЭСР, а куда более богатые Южная Корея и Соединенные Штаты не болтались бы в конце этого списка. Есть мнение, что богатые чувствуют себя более защищенными экономически и поэтому склонны больше доверять окружающим. Но если так, то почему супербогатый Бруней занимает сорок четвертое место в Индексе восприятия коррупции Transparency International?

Вопрос о причинах высокого уровня доверия в стране, социальной сплоченности и в конечном итоге счастья ее жителей стоит в центре острой политической дискуссии, которая ведется в Дании в наши дни. Как это обычно бывает, в этой полемике высказываются самые различные, иногда диаметрально противоположные, взгляды на все – от иммиграции до налогообложения и от классового равенства до пресловутых викингов.

Поиски причины датского счастья раскололи это склонное к консенсусу общество. По одну сторону находятся те, кто считает источником высокого доверия и социальной сплоченности (а следовательно, и счастья) экономическое равенство Дании. Назовем эту группу «Джини». Разумеется, «Джини» – ярые сторонники датской модели социально ориентированного государства, которое, по их мнению, играет главную роль в перераспределении национального богатства через налоги. Ознакомившись с аргументами Уилкинсона и Пиккетт, я тоже решил, что это объясняет высокий уровень доверия в датском обществе. Ведь если неравенство порождает враждебность, неприязнь, зависть и недоверие, то равенство естественным образом должно вести к обратному. Мне даже стало не так обидно отдавать государству более половины заработка в виде налогов. Меня успокаивала мысль о том, что мои расходы со временем обернутся пользой для общества, а значит, в какой-то степени и для меня.

На другой стороне выступают сторонники правоцентристских взглядов (к которым, как оказалось, принадлежит и экономист из Орхуса Кристиан Бъорнскоф). Они утверждают, что датчанам еще задолго до возникновения социально ориентированного государства были свойственны высокий уровень доверия и сплоченность. Главной насущной проблемой они считают перестройку датской системы социального обеспечения, которая, на их взгляд, становится нежизнеспособной, и снижение налогов. Они придают меньше значения экономическому равенству, больше концентрируясь на стимулировании производительности труда.

Представители этого лагеря утверждают, что экономическим

равноправием граждан страны региона обязаны не только своим системам социального обеспечения. Фундаментом этих систем является социальное равенство в более широком смысле, равенство, существовавшее задолго до появления государственного сектора и высоких налогов.

Изучивший результаты довоенных исследований Бъорнскоф настаивает, что датчане всегда доверяли друг другу. Именно взаимное доверие и социальная сплоченность общества способствовали возникновению социально ориентированного государства, а не наоборот.

«Если вы хотите перераспределять национальное богатство, то в обществе с высоким уровнем взаимного доверия это проще, поскольку здесь верят, что деньги достанутся нуждающимся. Мы всегда доверяли друг другу, и это доверие – краеугольный камень социального государства, – сказал он мне. – Да, в сегодняшней Дании нет явных диспропорций в распределении материальных благ, и удовлетворенность жизнью достигла высочайшего уровня. Можно предположить, что такая же удовлетворенность существует в других странах, где тоже нет подобных диспропорций. Однако это не так».

Но если взаимное доверие датчан и их социальная сплоченность не являются плодами деятельности социально ориентированного государства, то откуда они взялись?

6 Викинги

Исстари слово мы слышим о доблести данов, о воинах датских, чья слава в битвах была добыта!

    Беовульф, автор неизв.

Воины датские – две свирепые ватаги по обе стороны поля брани. Они яростно галдят, оглашая окрестности звероподобным рыком. Огромные мужики, облаченные в шкуры, кольчуги и кожу, сжимают в могучих ручищах пики и боевые топорики. Клинки богатырских мечей тускло поблескивают в легком тумане. Хотя я держусь поодаль, но и мне леденят кровь воинственные напутствия командиров, выстраивающих свои воинства перед схваткой, которая может оказаться смертельной.

«Кетчупа не желаете?»

«Нет, спасибо, все и так вкусно».

Я ем сэндвич с жаренной на вертеле свининой, купленный в одной из многочисленных передвижных лавочек. Через пару минут все вокруг вздрагивают: оба войска преодолели поросшие травой защитные валы и с ужасным грохотом сошлись в бою. Картина битвы напоминает двух огромных дерущихся дикобразов, сцепившихся в клубок острых игл – копий и мечей.

«Так ведь кто-то и глаза лишится», – думаю я про себя. На самом деле однажды до этого чуть было не дошло. «У нас полно несчастных случаев. В основном это сломанные пальцы и руки, но в прошлом году один парень получил удар в глаз. Глаз ушел в глазницу, но, к счастью, на следующее утро вышел обратно».

Мы беседуем с Майком, который работает здесь гидом. Здесь – это в Треллеборге, на западе Зеландии, на месте одного из самых крупных поселений викингов. Мы наблюдаем реконструкцию битвы легендарного короля викингов Харальда Синезубого, который около 980 года н. э. построил эту внушительную круглую крепость (изобретенную в Скандинавии технологию беспроводной связи назвали Bluetooth – «Синий зуб» – в его честь).

Датчане очень любят исторические реконструкции и тяготеют к эпохе (для них – Эпохе с большой буквы), когда их власть была безраздельной. Это примерно двухсотлетний промежуток начиная со второй половины восьмого века. В те времена викинги наводили ужас на Северную Европу, правили частью Шотландии и Ирландии, угрожали вратам Парижа и открыли Америку. Короли-воины, такие как Синезубый, Свен Вилобородый и Кнуд Великий, использовали географическое положение своей родины и быстрые маневренные суда для набегов на ничего не подозревающих европейских христиан. Они также правили в восточной и северной частях Англии, как многие годы не устают напоминать мне датчане. (Я, в свою очередь, не устаю отвечать, что это правление продолжалось меньше тридцати лет, а Йоркшир в те времена был просто большим болотом.)

Я приехал сюда, чтобы поискать у викингов истоки удивительного датского эгалитаризма. Тем, кто думает, что высокие налоги сдерживают рост производительности труда, что социально ориентированное государство поощряет дармоедов и что социал-демократы – одного поля ягоды с коммунистами, было бы полезно обратиться к истории, и даже к генетике, чтобы лучше разобраться в сути скандинавского чуда.

Вот что говорит об этом Бъорнскоф: «Существует известная история о том, как в 800-х годах викинги подошли к Парижу. Навстречу вышел парижанин с белым флагом или чем-то вроде этого и попросил разрешения переговорить с их королем. В ответ викинги разразились смехом со словами «Мы тут все короли».

Раньше мы не думали, что взаимное доверие и равенство уходят корнями в столь глубокую старину. Считалось, что есть прямая связь между взаимным доверием и общественным благоденствием, что доверие создано социально ориентированным государством. Но я больше не верю в это. Государство начало становиться социально ориентированным не раньше 1961 года, хотя и задолго до этого Скандинавию отличал высокий уровень доверия людей друг к другу. Значит, надо вернуться как минимум в XIX век».

Датская фирма, где невозможно отличить босса от простого клерка, – наглядный пример равноправия, идущего от викингов. Женщины, оставляющие малышей в колясках у дверей кафе, – пример доверия к обществу, заложенного викингами. Датский премьер на улице, где на него не обращают внимания, – демонстрация отношения викингов к классам и правителям. По крайней мере, эти аргументы заслуживают внимания.

Увы, не все так просто с точки зрения Майка – гида по викингам из Треллеборга. «То, что это было бесклассовое общество, – миф, – говорит мне Майк, облаченный в суконку и кожаные сапоги. – Различий между викингами было более чем достаточно. Был store mand, то есть буквально «главный», правитель; затем средний класс – фермеры; затем – рабы-пленники. Богач мог собрать большую дружину и приобрести власть».

Да, у викингов были короли, но у них был и строгий кодекс чести, влияние которого, возможно, и по сей день прослеживается в современном датском обществе. «В основе общественного устройства викингов лежало понятие чести», – сказала мне д-р Элизабет Эшман Роу. Я позвонил ей по возвращении из Треллеборга, окончательно запутавшись в вопросе о роли наследия викингов в жизни датчан. «Это был как бы кредитный рейтинг. Любой поступок человека имел последствия и сказывался на его положении в обществе. В мужчинах особенно ценили отвагу и честь – по этим качествам судили, можно ли за него выдать дочь замуж, и так далее».

Но ведь викинги были очень агрессивны, не брезговали предательством, их набеги сопровождались жестокостью, насилием и убийствами. Современные датчане совсем другие…

«Ну да, они были грабителями и мародерами, вполне в духе своего жестокого времени, но при этом очень законопослушными. Английское слово law (закон) происходит от древнескандинавского, – сказала Роу, добавив, что сотрудничество и дух единства имели исключительное значение в суровых северных условиях. – Людям нужно было держаться друг друга, поскольку в одиночку они не смогли бы выжить. Каждому требовались друзья и союзники. Солидарность и общинность заметны даже в самые ранние периоды истории. Личные отношения скреплялись взаимными подарками».

Во время нашей

встречи в кафе в Орхусе Бъорнскоф твердо гнул свою линию: даже если высокий уровень взаимного доверия датчан идет не со времен викингов, он появился раньше социально ориентированного государства. В подтверждение он привел прогнозы уровня взаимного доверия в отдельных американских штатах на основе анализа происхождения иммигрантов за последние 150 лет. Оказывается, в таких штатах, как Миннесота, куда с середины XIX века (то есть до появления социального государства) направлялись большие потоки переселенцев из Скандинавии, этот уровень выше, а в штатах, принимавших в основном греков или выходцев с юга Италии, – ниже.

Здесь вспоминается известная история про Милтона Фридмана[23 - М. Фридман (1912–2006) – выдающийся американский экономист, лауреат Нобелевской премии (прим. пер.).], которому швед левых убеждений гордо заявил: «У нас в Швеции бедности нет!» Фридман, не испытывающий энтузиазма по поводу равенства, насаждаемого государством, ответил: «Интересно, ведь среди американцев шведского происхождения тоже нет бедных». Подразумевалось, что успех шведских иммигрантов в Штатах обусловлен культурными или генетическими особенностями, но не социал-демократическим правлением. Фридман проигнорировал тот факт, что шведы, покидавшие страну в XIX веке, были активными и предприимчивыми людьми. А это несколько смазывает всю картину.

«Стоп, – сказал я, глотнув лимонада из бузины. – Похоже, мы подходим к очень скользкой теме».

«Да, тема болезненная, – согласился Бъорнскоф, несколько тревожно оглядываясь по сторонам (тут я сообразил, что он делает так с самого начала нашей беседы). – И мне это не нравится. Похоже, перемены дадутся тяжело».

«Минуточку! – воскликнул я. – Но если ваша теория верна, то уровень взаимного доверия в Швеции, которая принимает намного больше переселенцев из предположительно «неблагонадежных» неевропейских стран, должен быть гораздо ниже, чем в Дании. И вообще она должна быть намного менее успешной страной. Но это ведь не так».

Бъорнскоф ответил, что количество иммигрантов в Швецию росло постепенно и поэтому практически не повлияло на уровень доверия в стране. Кроме того, проводить исследования в местах массового проживания иммигрантов вроде печально известного микрорайона Розенгорд в Мальме крайне трудно. «Полицейскому туда просто не дадут зайти, поэтому преступления и правонарушения не фиксируются в полном объеме. Более того, нельзя рассматривать иммигрантов как единую группу».

Моим следующим собеседником был Уве Кай Педерсен – ректор Копенгагенской Школы Бизнеса и один из самых уважаемых экономистов Северной Европы. Он преподавал в Гарварде и Стэнфорде, в университетах Стокгольма, Сиднея и Пекина. Я предполагал, что Педерсен как экономист смотрит на дело с либеральной точки зрения. Но оказалось, все ровно наоборот.

Новое здание Копенгагенской Школы Бизнеса напоминало идеальную архитектурную презентацию. Группки студентов разных национальностей сидели на ухоженных газонах, прогуливались парами или разъезжали на скутерах. Увы, как выяснилось на ресепшене, куда я прибыл ровно за минуту до назначенного времени встречи, офис Педерсена находился не там, а в двадцати минутах ходьбы, в красивой вилле во Фредериксберге – зеленом предместье Копенгагена. Я добрался туда взмыленным и раздраженным, но Педерсен успокоил меня, извинившись и за себя, и за датскую организованность.

«Чушь собачья. Полный бред, – рассмеялся он, когда я спросил его про теорию наследия викингов. – Я считаю, что основа взаимного доверия – социальное государство, и точка. Вы доверяете соседям, потому что они платят те же налоги, ходят в ту же школу, а если заболеют, лечить их будут так же, как вас. Взаимное доверие – это когда человек знает, что вне зависимости от возраста, пола, состоятельности, происхождения или религиозной принадлежности у него одинаковые возможности со всеми. Не нужно соревноваться с соседями или завидовать им. Поэтому соседей не обманывают.

Социально ориентированное государство – важнейшая инновация послевоенного периода. До этого 25 % жителей Дании имели очень высокие доходы, а еще 25 % – очень низкие. Сегодня же у нас всего 4 % очень богатых и 4 % очень бедных».

Я уже встречал датчан, которые мыслили примерно так же, как Педерсен. Обычно все они принадлежали к его поколению и относились к послевоенным достижениям с чрезмерным восторгом. Но у Педерсена были некоторые сомнения по поводу современного пути его страны: «Мы находимся в центре определенного исторического процесса. Можно пойти от традиционной скандинавской модели социально ориентированного государства к континентальной, по образцу, например, Франции или Германии: двухуровневому обществу, где часть населения работает, а другая не участвует в рынке труда. [Правые] не видят особых проблем с континентальной моделью, а я вижу. Я опасаюсь, что она накроется, как это случилось в Британии. Проблемы с социальным капиталом и взаимным доверием в обществе приведут к росту преступности, и так далее. Наше преимущество в этих областях исчезнет. Единственный способ обойти Германию – создать еще более равноправное общество».

Но Дания уже давно не является тем бесклассовым обществом, о котором говорят Педерсен и другие левые. За последнее десятилетие население страны, живущее за чертой бедности, почти удвоилось – сейчас это не 4 процента, а 7,5 процента. Элита концентрируется в определенных районах, большинство которых расположено в Копенгагене и его окрестностях. (Верный признак того, что вы оказались в таком районе, – наличие ресторана сети Sick'n Sushi и скопища автомобилей «Fiat 500».) Представители высших и средних слоев отправляют своих детей учиться в одни и те же школы. По свидетельству общенациональной датской газеты Politiken, эта тенденция усиливается с 1985 года.

С середины 1990-х годов растет экономическое неравенство. Доходы 20 процентов наиболее высокооплачиваемых датчан в три раза превышают доходы 20 процентов самых низкооплачиваемых. Это данные ОЭСР, которые не совпадают с тем, что говорил Педерсен. Да, это лучше, чем в Великобритании с ее шестикратным разрывом, но тем не менее до всеобщего равенства тут далеко.

Я понимаю, почему Дания выглядит бесклассовым обществом в глазах иностранца, особенно туриста, посетившего Копенгаген на выходных, или зрителя телесериала Borgen. Но стоит поездить по стране или исследовать различные классы датского общества, как его расслоение станет более чем очевидным.

Я не раз испытывал смешанные чувства от встреч с представителями датского поместного дворянства. Могу подтвердить, что это такие же высокомерные люди, как и их британские аналоги. Подозреваю, что в пересчете на душу населения их так же много – в сельской местности полно маленьких замков и особняков.

А как отличаются датчане из «Пояса Виски» от своих соотечественников из «Гнилого Банана»! Первые живут на датском «Золотом берегу» – Страндвегене (Береговом шоссе). Эта прибрежная полоса застроена роскошными виллами, бунгало в стиле модерн и многоквартирными домами с окнами на море. Многие здания построены по проектам знаменитых датских архитекторов послевоенного периода (именно здесь находится вышеупомянутая

«самая красивая бензозаправка в мире» дизайнера Арне Якобсена). Страндвеген может похвастаться отличными пляжами, мишленовскими ресторанами, знаменитым жилым комплексом Bellavista, спроектированным тем же Якобсеном, историческим лесопарком Дирехавен, где живут олени, и самым очаровательным художественным музеем Скандинавии – Музеем современного искусства «Луизиана».

Рыбацкие деревушки Страндвегена и его прибрежные особняки в стиле «Хэмптон» стали домом датской элиты. Здесь живут кинозвезды и кинорежиссеры, успешные адвокаты, банкиры, финансисты, спортсмены, руководители корпораций и ИТ-предприниматели. По британским или американским меркам местная недвижимость стоит сущие копейки – в среднем около миллиона, максимум трех миллионов фунтов стерлингов. Но для датчан Страндвеген – это символ. Символ всего, к чему одни втайне стремятся, а другие считают вульгарной и предосудительной аномалией на фоне общепринятой умеренности.

А что такое «Гнилой Банан»? Это современное название огромного района на побережье страны. Там высокая безработица, низкие зарплаты, разваливающаяся инфраструктура, плохое здравоохранение и слабое образование. Он простирается от северной Ютландии на юг вдоль западного побережья и заканчивается южными островами Лолланд и Фальстер. «Банан», он же udkantsdanmark («внешняя» или периферийная Дания, захолустье), – сельская местность, большая часть земельного массива страны, без учета двух главных городов (Копенгагена и Орхуса) и Северной Зеландии.

Эти регионы Дании медленно умирают из-за постоянного оттока молодых и образованных, уезжающих в большие города, и встречного притока безработных и пожилых. Их упадок не смогло остановить ни одно правительство, хотя на ликвидацию проблемы направлялись несуразно большие бюджетные средства.

«Конечно, различия есть, – согласился Педерсен, когда я затронул эту тему. – Но они не столь драматичны. Я жил на Манхэттене, бываю в Пекине и много где еще. У нас нет подобной нищеты. Эти люди никогда не будут голодать. Бедностью в Дании считается отсутствие второго телевизора!»

Но я усомнился в этом. Слишком уж очевидна разница между Копенгагеном и остальной страной в том, что касается рабочих мест, общественного транспорта, государственных услуг, культурных мероприятий да и просто возможности увидеть или сделать нечто приятное.

Есть опасения, что в сфере здравоохранения и образования Дания постепенно превращается в двухуровневую страну. Все больше датчан, которые могут себе это позволить, обращаются к частным врачам (по последним подсчетам, таких уже 850 000). Результаты социологических опросов показывают, что уровень удовлетворенности датчан своим социально ориентированным государством стремительно падает. Возможно, жители Дании возлагают слишком большие надежды на свое государство, исходя из количества денег, которые они ему отдают. Тем не менее, по данным опроса, проведенного консалтинговой фирмой Accenture, положительно оценили работу госсектора лишь 22 процента жителей страны.

Главную проблему будущего могут создать различия в школьной успеваемости, которые обусловлены местонахождением школы. Недавний опрос газеты Politiken показал, что средняя оценка учеников гимназии (так называется в Дании средняя школа) в городке Исхой, расположенном к югу от Копенгагена и населенном преимущественно рабочими, составила лишь 5,4 балла из возможных 12. Школа в более зажиточной Северной Зеландии показала среднюю оценку 7,7 при 6,9 в среднем по стране.

(«Семиступенчатая» датская система школьных оценок устроена довольно странно. Сначала идут оценки от –3 до 00 (неудовлетворительные), затем 2, 4, 7, 10 и, наконец, высший балл: 12.)

Такие тенденции характерны не только для Дании. Похожие проблемы возникают в Финляндии. Рост городского населения намного сильнее ощущается в Швеции, где в трех главных городах – Гетеборге, Мальме и Стокгольме – сегодня проживает примерно 40 процентов населения страны. Огромные территории в северной части Швеции остаются заброшенными практически без признаков цивилизации. Это происходит по двум причинам. Во-первых, плотность населения Швеции значительно ниже, чем в Дании (ее площадь больше в десять раз, а население – всего лишь почти в два). Во-вторых, за последние сто лет индустриализация в Швеции происходила намного более интенсивно. Сломать этот тренд удалось, видимо, только Норвегии. Ее колоссальные нефтяные доходы и давняя традиция децентрализации (жителям сельской местности на законодательном уровне гарантируется получение широчайшего диапазона государственных услуг) помогли сохранить провинциальное население и обеспечить его надлежащей инфраструктурой.

«Можно было бы не напрягаться по этому поводу – ведь мы такая маленькая страна. Но сами мы не считаем ее такой уж маленькой», – сказал мне Торбен Транес, возглавляющий Rockwool Research Foundation – независимую социологическую службу (как ни странно, ее финансирует производитель теплоизоляции). Транес полагает, что в основе проблем датской провинции лежит дефицит мобильных трудовых ресурсов. Забавно, но при всей своей любви к велосипедам датчане не берут пример с Нормана Теббита[24 - Имеется в виду известное высказывание ультраправого британского политика Н. Теббита: «В 1930-х годах, когда я был маленьким, мой отец остался без работы. Но он не стал устраивать уличные беспорядки, а сел на велик и колесил по округе до тех пор, пока не нашел новую» (прим. пер.).] и не готовы крутить педали в поисках работы.

«В СМИ постоянно пишут, что молодые люди не могут получить даже место стажера. Вместе с тем многие компании за пределами Копенгагена или больших городов испытывают дефицит работников, – пояснил Торбен. – В мире полно людей, готовых на любые жертвы ради работы в Danfoss (ведущий мировой производитель теплоавтоматики, расположенный в Ютландии). Но молодежь считает, что заставлять человека переехать ради получения работы – крайне несправедливо. То же и с университетскими преподавателями – они предпочитают должность доцента в Копенгагене назначению профессором в Орхусе. По-моему, это ужасно. Важно, чтобы рабочие места и качество жизни по всей стране соответствовали современным стандартам».

С этим согласен и Кристиан Бъорнскоф: «Люди не хотят переезжать ради получения работы. Я рос на юго-западе Ютландии, и было большой проблемой найти врачей, готовых туда переехать. Датчане немобильны».

Действительно, датчан не назовешь непоседами. Хотя по молодости лет некоторые отправляются побродить по Юго-Восточной Азии или Южной Америке с рюкзачком за плечами, но потом прочно оседают поближе к родному дому. Во время великого летнего исхода многим достаточно отдыха в часе езды от города. С наступлением июля народ грузится в свои пикапы Citroen Berlingo и отправляется в деревянные домики на побережье. Такое впечатление, что окружающий мир ограничен одним баком бензина и выдвигаться за эти пределы нет никакой необходимости.

«Не думаю, что перемены возможны. Где индустриализация, там и урбанизация, – сказал мне глава правоцентристского аналитического центра CEPOS Мартин Огеруп. – Нигде в мире нет обратного тренда. Люди стремятся жить в больших городах. Хотите это прекратить или

повернуть вспять? Что же, это влетит в копеечку и вряд ли окупится».

Огеруп был бы рад дальнейшему экономическому расслоению общества в его родной стране. И в этом он не одинок. Его взгляды разделяет, например, член Европарламента от Партии Датского народа Мортен Мессершмидт – один из наиболее радикальных правых политиков страны (довольно мерзкий тип, если честно). Он открыто высказывается против «фашистской уравниловки» и того, что он считает «узколобым стремлением» к обществу равных возможностей.

Огеруп не поддерживает крайностей Мессершмидта. Но во время нашей беседы мой взгляд упал на фотографию на стене. На ней сияющий хозяин кабинета стоял рядом с хорошо знакомой дамой в синем платье – Маргарет Тэтчер.

«Итак, Мартин, – сказал я, – давайте поговорим о налогах».

7 72 процента

Что, если попробовать охарактеризовать каждую страну Северной Европы только одним показателем, одним-единственным небольшим, но существенным фактом? Каким он будет в каждом конкретном случае?

Для Исландии это, наверное, численность населения. Эта цифра скажет практически все, что нужно знать о привлекательности этого насквозь промерзшего и продуваемого всеми ветрами острова. Она также наведет на верные догадки о том, как могли случиться недавние финансовые злоключения страны.

Путь к пониманию Финляндии я бы начал с трех самых популярных в стране лекарств (но не будем забегать вперед!). Для Швеции это, вероятно, количество иммигрантов, а для Норвегии – огромные размеры ее фондов национального благосостояния, сформированных из доходов от нефтедобычи.

Ключевой показатель в Дании – уровень налогообложения. В этой стране самые высокие в мире ставки прямых и косвенных налогов. Здесь также самые дорогие товары в магазинах (на 42 процента дороже, чем в среднем по Европе, иногда даже дороже, чем в Норвегии) и автомобили, самая дорогая еда в ресторанах – и все это из-за налогов. Книги в Дании – предмет роскоши. И не спрашивайте меня, сколько стоит здесь хороший сыр.

Как датское правительство накладывает лапу на деньги своих избирателей? Перечислим все способы.

Для начала это подоходный налог от базовой ставки в 42 процента (в Великобритании это 20 процентов) и до максимальной в 56 процентов.

Кроме этого, взимаются: «церковный налог» по ставке чуть больше 1 процента (он не обязателен, но большинство людей предпочитает платить, поскольку оформлять отказ – дело очень хлопотное) и нечто под названием ambi (arbejdesmarkeddidrag)[25 - Буквально: налог на рынок труда, составляющий 8 процентов от дохода брутто (прим. ред.).]. Я так и не понял, что это за ambi и в чей карман оно попадает, но все вместе взятое дает почти 60-процентную ставку прямого налогообложения.

Если у вас собственный дом, то скорее всего придется распрощаться еще примерно с 5 процентами оставшихся денег и заплатить налог на имущество. Согласно недавнему исследованию фирмы Deloitte, стоимость содержания дома в Дании с учетом кредита, платы за воду, отопление, ремонт и т. п. на 70 процентов выше, чем в среднем по Европе. А если датчанин пользуется электричеством, то к счету добавляется государственный сбор в размере 76,5 процента.

Покупая новую машину, вы платите акциз – 180 процентов сверх покупной цены (поэтому моему авто уже пятнадцать лет). Акциз на топливо (75 процентов) и дорожный налог (примерно 600 фунтов стерлингов в год) – одни из самых высоких в мире.

Ставка НДС (по-датски – MOMS) составляет 25 процентов на любые покупки, в том числе еду и детские книги, за исключением газет.

И это еще не все. Пару лет назад правительство попыталось ввести «налог на жирное» – то есть на продукты вроде бекона и сливочного масла, которые оно сочло вредными для здоровья граждан. Но датчане просто стали покупать эти продукты в соседних Германии и Швеции, и налог пришлось отменить. А чтобы проехать по дивным мостам, соединяющим Данию с востоком Швеции и датские острова Зеландия и Фунен между собой, придется заплатить около 30 фунтов только в одну сторону. Строительство мостов закончено давно, и эту плату тоже можно считать своего рода налогом.

Таким образом, бремя прямых и косвенных налогов на физических лиц составляет в Дании от 58 до 72 процентов. Можно сказать и по-другому – датчанам позволено свободно распоряжаться третью своего заработка. Или так: в Дании вы работаете на государство как минимум три дня в неделю, даже в частном секторе.

При этом зарплаты у датчан не самые высокие. В последнем рейтинге брутто-доходов населения, подготовленном ОЭСР, страна занимает шестое место, уступая, к примеру, Ирландии и США. Трудно утверждать, что датчане не живут от зарплаты до зарплаты.

Понятно, почему датские либеральные экономисты считают, что налоги следует снижать. Но есть одна странная штука: никто, кроме них, в Дании не жалуется на налоги. Датчане могут немного поворчать по этому поводу, но каждый раз, когда встает вопрос об изменении ставок налогообложения, они отказываются за это голосовать. С начала 1970-х годов множество политических партий выступало против налогов, но ни одна из них не получила сколько-нибудь серьезной поддержки. Я знаю много стран, где политиков, предлагающих отобрать у электората 60–70 процентов доходов, просто разорвали бы на куски. А вот датчане на удивление спокойно отдают свои деньги на налоги. При обсуждении этой темы они могут соглашаться с тем, что налоги можно слегка снизить – но так, чтобы не пострадали больные и безработные, больницы и школы. В общем, чтобы сохранилась система социальных гарантий.

«Так и есть, – со вздохом согласился правоцентристский аналитик Мартин Огеруп. – Идея снижения налогов, как ни странно, не побеждает на выборах в стране с самыми высокими налогами в мире». Для многих датчан налоговое бремя – главный символ жертвенности на благо общества.

Издатель еженедельника Weekendavisen Анна Кнудсен – антрополог по образованию. Много лет она изучала датский национальный характер с уклоном в специфику социально ориентированного государства. Со мной она говорила о своих опасениях в связи с размерами госсектора страны и о своей теории отношения датчанина к налоговому бремени.

«Заявить «Я плачу огромные налоги» – дело чести, – сказала Анна. – Это статусный жест, как, например, подать милостыню нищему. Именно поэтому 30 процентов жителей Остербро (район компактного проживания копенгагенской творческой интеллигенции) голосуют за Enhedslisten (самая левая из крупных датских партий)».

Схожую концепцию предложил мой датский друг – научный обозреватель Тор Норретрандерс. В своей книге «Щедрый человек», опубликованной в 2005 году, Норретрандерс объясняет, что показной альтруизм и расточительство и у животных, и у людей диктуются эволюционными требованиями. Разворачивая перья огромного и неудобного хвоста, павлин демонстрирует свою силу; потратив бешеные деньги на покупку Bentley, управляющий инвестиционным фондом выставляет напоказ свою успешность. Вполне возможно, что платящие большие налоги датчане радостно показывают остальному миру, как много у них overskud (полезное датское слово, обозначающее излишек или избыток). «Вот как нам хорошо. Вот какая у нас замечательная страна. 72 процента – не проблема для состоятельного успешного

человека», – подразумевают датчане.

Что ж, теория неплохая, но действительно ли датчане настолько бескорыстны и альтруистичны? Есть ли польза от их крон, ушедших государству, или все это ловкие политические игры?

В своем опусе 1980 года «Свобода выбора» Милтон и Роуз Фридман выделяют четыре направления денежных трат и располагают их по мере убывания финансовой ответственности:

1. Траты собственных денег на собственные нужды.

2. Траты собственных денег на нужды других.

3. Траты чужих денег на собственные нужды.

4. Траты чужих денег на нужды других.

Из этого следует, что по мере приближения к четвертому направлению траты становятся все безответственнее. Однако датчане не согласны с Фридманами. Их готовность отдавать огромную часть своего заработка на общественные нужды может быть объяснена двумя факторами.

Первый – вера в то, что правительство разумно потратит отданные ему деньги. Не так давно профессор Орхусского университета Кристофер Грин-Педерсен сказал в газетном интервью: «Готовность датчан платить налоги объясняется вовсе не тем, что мы – какие-то особенно бескорыстные люди. Просто мы считаем, что получаем взамен некие ценности, например хорошие школы и больницы. К налогам относятся как к цене, которую не жалко за это заплатить».

Другой фактор – датчане испытывают необыкновенное воодушевление от сознания того, что пополняют государственный бюджет. Они готовы пахать круглые сутки, чтобы государство купило еще один инкубатор для новорожденных или школьный компьютер. По результатам многочисленных социологических опросов, большинство граждан считает, что, если в казне есть излишки, их надо тратить на социальные нужды, а не снижать налоги. И это, напомню, в Дании, которая входит в тройку стран с самым высоким показателем доли государственных расходов в ВВП на душу населения.

Возможно, датчане инстинктивно понимают важность экономического равенства для всех слоев общества, как предполагается в книге «Ватерпас». Или есть какое-то другое, более эгоистическое объяснение их согласию с наличием безразмерного государственного сектора? Боюсь, что да, есть. И очень простое.

Более половины взрослого населения Дании (а по некоторым подсчетам, даже две трети) работает на государство или получает от него финансовую поддержку в виде социальных выплат. Таким образом, идея поставить на голосование предложение сократить госсектор и, соответственно, налоги, за счет которых он живет, напоминает известную историю о референдуме индеек за отмену Рождества. Большинство проголосует за статус-кво, поскольку он обеспечивает их всем необходимым.

Но у датчан есть кое-какие грязные финансовые секреты, которые они предпочли бы не раскрывать остальному миру. И тут праведное приятие высоких налогов становится еще более неоднозначным.

Во-первых, здесь очень любят покупать на черном рынке. Не так давно исследовательский центр Rockwool Foundation, которым руководит Торбен Транес, опубликовал сенсационную статистику о черном рынке в Дании. Более половины датчан сообщили, что покупали товары или пользовались услугами без уплаты налогов, а еще 30 процентов признавались, что сделали бы это при наличии выгодного предложения.

«Это больше 80 процентов! – изумлялся Транес во время нашей встречи. – Почти все! Но это не двойные стандарты, а то, что я называю «современными нравами». Люди считают, что раз они платят налоги, то нет ничего зазорного в том, чтобы, например, починить соседу кран и получить за это сто крон наличными».

Уве Кай Педерсен из Копенгагенской Школы Бизнеса не выражал беспокойства по этому поводу. «У нас очень специфичный черный рынок. О нем все знают и не особенно его преследуют. Ликвидировать его очень просто, но тогда львиная доля частного сектора услуг просто не выживет. В сегодняшней Дании частный сектор услуг – огромная проблема. Он состоит из очень маленьких компаний, по 5–7 работников, максимум 20. Если запретить черный рынок, все они рухнут». (В 76 % датских фирм работает меньше девятнадцати сотрудников.)

Иными словами, политики предпочитают не замечать, что работники госсектора и получатели социальных пособий уклоняются от налогов в пользу частного сектора. В свою очередь, зарплаты работников госсектора и социальные пособия выплачиваются из налогов, которыми облагается частный сектор. Очень прагматично и очень по-скандинавски. Примерно то же самое наблюдается и в Швеции, Норвегии и Финляндии.

Вторая любопытная аномалия: личные долги датчан, этих осторожных и бережливых лютеран, выражаются астрономическими цифрами. По уровню задолженности своих граждан Дания занимает одно из первых мест в мире. Притом что государственный долг страны составляет примерно 50 процентов от среднего значения по ЕС, сами датчане по уши сидят в долгах (однако в этих ушах часто встречаются сережки Cartier). Сегодня датские домашние хозяйства отличаются самым высоким соотношением долга к доходу среди развитых стран.

Долг среднестатистического датчанина в 3,1 раза превышает его годовой доход, что в два раза больше, чем у среднестатистического португальца или испанца, и в четыре – чем у среднестатистического итальянца. Но эта поразительная цифра редко обсуждается в датских СМИ или в кругу семьи. И разумеется, это не мешает датчанам неодобрительно поглядывать на изворотливых, ленивых, живущих одним днем обитателей Южной Европы.

Высокий уровень банковской задолженности датчан отчасти стал результатом ошибки правительства партии Venstre[26 - По непонятным причинам название этой партии означает «Левая», хотя на самом деле это датские правоцентристы, примерный аналог британских консерваторов (прим. ред.).] в 2003 году, когда была разрешена процентная ипотека[27 - Разновидность ипотечной ссуды, по которой в течение срока действия выплачиваются только проценты, а основной долг либо погашается в конце срока, либо рефинансируется новой ипотекой (прим. пер.).]. Это привело к буму на рынке недвижимости: в течение двух лет стоимость объектов росла как на дрожжах, достигая почти 1200 процентов. Многие домовладельцы увеличили свои ипотечные кредиты на огромные суммы. Сегодня такие «волшебные» займы составляют больше половины общей суммы ипотечных кредитов.

Но затем пузырь предсказуемо лопнул. С 2008 года цены на дома постоянно снижаются, и сумма долга многих заемщиков становится выше стоимости их недвижимости. Сегодня чуть ли не единственными кредитоспособными жителями Дании остаются пенсионеры, которые расплатились по своим ссудам до введения процентной ипотеки. Тридцати – сорокалетние же оказались самыми пострадавшими, не в последнюю очередь потому, что уровень производительности труда датчан и близко не соответствует их уровню потребления. Конечно, рано или поздно эта ситуация как-то разрешится.

Я вышел из офиса Педерсена и пошел по зеленым улицам Фредериксберга среди роскошных вилл. И тут меня осенило. А может быть, легкомысленное отношение датчан к сбережениям и займам – просто еще один аспект их счастливой жизни? На взгляд экономиста, и даже полного финансового дебила вроде меня, такой подход выглядит почти самоубийством. Но вдруг, несмотря ни на что, последними посмеются именно датчане? Говорят,

деньги с собой на тот свет не заберешь, но ведь и долгов в загробной жизни тоже нет. Датчане беспечно относятся к жизни взаймы, но, возможно, это самое правильное отношение к банковским деньгам. Последние несколько лет показали, что банки – вовсе не образцы кристальной честности, так почему же их клиенты обязаны вести себя иначе?

И все же это парадокс. Одной рукой датчанин радостно, по его уверениям, отдает деньги государству. В то же самое время его другая рука либо ищет в Интернете, где бы занять на дорогую немецкую машину, телевизор Bang & Olufsen или отпуск на Пхукете, либо сует наличные строителю-поляку.

Оказывается, в этом отношении у них есть немалый исторический опыт. В 1694 году английский посол в Копенгагене Роберт Молсуорт писал в своих мемуарах «Относительно Дании»:

«Дания – страна с ужасно высокими налогами. В результате каждый делает все, что в его силах, чтобы этих налогов избегать… Я заключаю, что с точки зрения морали все эти налоги и сборы более невозможны. Их бремя столь велико, что Туземцам желаннее приход Завоевателя, а не защита своей Страны; ибо у них нет или почти нет Имущества, которое жаль было бы потерять».

Похоже, датчане ведут себя практически так же, как греки, но их имидж остается безупречным. И только из-за этого их стоит изучить повнимательнее.

8 Сэндвичи и горячая ванна

Жители целой страны, известные своим уравновешенным подходом к жизни, умеренностью и единодушием, спокойствием и добродушием, на самом деле самые настоящие экономические экстремисты. Это относится и к социальному государству, и к заимствованию и долговым обязательствам, и к налогам, и к продолжительности (весьма краткой) рабочего дня, и так далее, и тому подобное. Странно, правда?

Можно предполагать, что в стране с самыми высокими налогами, едва ли не самой большой расходной частью бюджета в мире и социальным обеспечением, которое ежегодно прирастает на два процента, должны быть исключительного качества госуслуги, лучшие больницы, лучший транспорт и лучшие школы, правильно? Как самые счастливые люди на свете датчане обязаны быть лучшими в этих областях, разве нет?

Но холодная статистика не всегда показывает Данию в столь привлекательном свете. В рейтинге ООН «Индекс человеческого развития», который учитывает среднюю продолжительность жизни, грамотность и ВНП на душу населения, Дания находится на шестнадцатой позиции. Она уступает таким странам, как Ирландия и Южная Корея, и всем своим скандинавским соседям, кроме Финляндии.

Особенно уныло Дания выглядит в рейтинге Международной программы по оценке образовательных достижений учащихся (PISA). В отчете, опубликованном в 2009 году, она занимала места в нижней части списка из тридцати стран по большинству ключевых показателей, уступая в естественно-научных дисциплинах даже Британии, а это говорит о многом.

«А какая разница? – сказал Уве Кай Педерсен, когда я представил ему эти данные. – PISA измеряет то, что не имеет серьезного значения в Дании. Вот если взять навыки общения, эмпатию, умение сотрудничать и работать в команде, то мы будем на первом месте». Далее он подчеркнул, что в современной Дании, где преобладают мелкие и средние компании, такие социальные навыки гораздо важнее, чем высокие оценки по традиционным предметам. Впрочем, Педерсена можно подозревать в некоторой ангажированности – он много лет возглавлял датский Совет по образованию.

Вскоре после нашей беседы один датский университет опубликовал статью с резкой критикой методологии PISA. В статье утверждалось, что датские дети учатся не хуже, чем прочие. PISA просто считает неправильно. К несчастью, вскоре после этого в эфире Danmarks Radio (датский эквивалент ВВС) был показан четырехсерийный документальный фильм, в котором шестнадцатилетних учеников датской школы сравнивали с их ровесниками из Китая. Сравнение проводилось по четырем категориям: математике, творческим способностям, навыкам общения и знанию английского языка. Датчане были уверены, что китайские ученики добьются большего в математике, зато их дети покажут лучшие результаты во всем остальном.

Но сериал потряс датскую систему образования, зрителей и правительство: китайские ребята были первыми в трех категориях, а датские смогли превзойти их только в знании английского. (Это не помешало датским объединениям учителей протестовать против увеличения педагогической нагрузки, которая и так была самой низкой в Европе. Правда, их протесты не увенчались успехом.)

За эти годы я приобрел собственный неоднозначный опыт получения датских государственных услуг, в частности здравоохранения. Роды первого сына прошли у нас на высшем уровне – с замечательной акушеркой, горячей ванной и сэндвичами. Роды второго были омрачены обстановкой, напоминающей страны третьего мира, – безразличный персонал, время от времени забредающий в родильную палату, и полная паника в конце. Отзывы других людей находятся в диапазоне от горячих похвал до обвинений в ужасающей некомпетентности – то есть с датским государственным здравоохранением все обстоит примерно так же, как в любой другой стране.

Недавно нам выпало испытание, наглядно показывающее, как сокращение расходов сказывается на здравоохранении в провинциальной Дании. Моему младшему сыну что-то попало в глаз, и мы отправились в ближайший травмпункт, который находился примерно в сорока километрах. Приемный покой был битком набит людьми. Я посадил сына, закрывавшего руками оба глаза для пущей важности, на единственный свободный стул рядом с фантастически тучным татуированным семейством, прихватившим с собой свою таксу – такую же бочкообразную. От нечего делать я стал размышлять, можно ли считать ожирение несчастным случаем. И решил, что в данном случае, наверное, можно.

Когда я отстоял очередь в регистратуру, мне сказали, что доктор не сможет посмотреть сына, поскольку мы не записались на прием заранее. Это было что-то новенькое: предварительная запись при несчастном случае?

– Это нововведение в целях экономии, оно придумано, чтобы упростить систему, – со вздохом сообщила дежурная медсестра.

– Ах, простите ради бога! В следующий раз мы обязательно позвоним заранее, перед тем как кто-то получит увечье, – вежливо проворковал я, уводя сына, который по-прежнему ничего не видел.

Принимая во внимание долю зарплаты, которую датчане отдают на медицину, удивительно, что им приходится платить за посещение дантиста и оптометриста, а также за рецептурные медикаменты, которые здесь дороже, чем в Великобритании. Платные здесь также большинство физиотерапевтических процедур и посещение психолога. Приватизированы даже перевозка больных и кареты «Скорой помощи». Возможно, из-за этого датчане – самые нездоровые из народов Северной Европы. Выше упоминалось, что в Дании самая высокая заболеваемость раком, самая низкая средняя продолжительность жизни (78,4 лет) и один из наиболее высоких уровней потребления алкоголя в Европе. Кроме того, похоже, у них зависимость от сахара: здесь самое высокое в мире потребление сладостей на душу населения (7,81 кг в год). Датчане едят больше всех в мире продуктов из свинины, и в последние годы было выпущено несколько предупреждений об их вреде для

здоровья (в одном из источников я обнаружил, что за год датчанин съедает в среднем 65 килограммов свинины в живом весе).

Они не спешат избавляться от никотиновой зависимости. Как мне кажется, это связано с тем, что в Дании развита табачная промышленность и обожаемая королева – заядлая курильщица даже в своем пожилом возрасте. В датских школах запретили курить только в 2007 году.

Что касается датской образовательной системы, то я не проходил через нее лично, но в данный момент это делают мои дети. Сначала они ходили в folkeskole, то есть государственную школу. Государственные folkeskole существуют с начала XIX века и представляют собой ключевой элемент национальной идентичности и равноправия. Как однажды выразился бывший лидер Социалистической народной партии Вилли Совндал, «Folkeskole – гениальное учреждение, собирающее под своей крышей детей из самых разных социальных слоев, сплачивая тем самым наше общество». Я редко бываю согласен с Совндалом (убежденным социалистом старой закалки, чьи принципы мгновенно испарились при получении министерского автомобиля с водителем), но он прав: folkeskole – источник воспитания датской социальной сплоченности.

Однако, как и в случае с британской системой всеобщего образования, школы жертвуют потенциальными достижениями лучших учащихся ради середнячков и отстающих. Уровень преподавания ориентирован на самых бестолковых, экзамены не приветствуются. Да, я выгляжу сейчас консервативным пожилым брюзгой, но мне не нравится перекос в сторону навыков общения в ущерб знаниям.

В конечном итоге мы перевели своих детей в privatskole, то есть в частную школу, где стараются уделять больше внимания таким вещам, как, например, прекращение детских потасовок с использованием стульев. В Дании частные школы получают государственное финансирование, а платежи родителей составляют сущие копейки по сравнению со стоимостью обучения в британской частной школе.

Увы, государственный сектор в Дании порой находится в ужасном состоянии – практически обанкротившиеся железные дороги, неблагополучные больницы, до смешного бедные школы. Мне все чаще приходит в голову, что у датчан нет ясного представления о расходах налоговых поступлений.

Однажды член парламента от партии Либеральный альянс (правая партия, выступающая за либерализацию экономики) предложил указывать на налоговых декларациях, сколько денег уходит на образование, сколько на оборону и так далее. Мне эта идея показалась вполне резонной, но в парламенте поднялся дикий крик, и инициативу зарубили на корню. Но разве не важно знать, куда на самом деле идут ваши налоги?

«На переподготовку безработных тратится примерно 20 миллиардов датских крон. Нам очень недешево обходятся детские дошкольные учреждения, к тому же есть еще бюджетные трансферты», – объяснил Мартин Огеруп. Он рассказал о сотнях миллионов крон, потраченных на выплаты пенсий, пособий по безработице и нетрудоспособности, доплаты на детей и жилье и студенческие стипендии. Примерно миллион датчан получают пособие на жилье, а пенсионное обеспечение, по словам Огерупа, вообще бездонная бочка.

Если позволите, я на минутку вернусь к своей метафоре с хором. Если ты поешь в хоре, состоящем из сотен человек, то можно ничего не делать. Просто открывай рот, и никто этого не заметит – все заняты собственным пением. Халява дается просто.

Иногда кажется, что так живут многие датчане, причем очень давно. Из недавних примеров – получивший широкое освещение случай Dovne Robert (Ленивого Роберта). Этот образованный мужчина чуть старше тридцати, без каких-либо проблем со здоровьем в течение одиннадцати лет получал пособие по безработице, виртуозно используя систему. Его история вызвала бурную дискуссию, и теперь Роберт процветает уже в качестве медийного персонажа, по-прежнему не работая.

Датчанам наверняка придется пережить масштабные болезненные реформы. После банковского кризиса начала 90-х на подобные преобразования пришлось пойти шведам, и в итоге они получили более сильную экономику. Датскому госсектору и налогам уже некуда расти. Так же как и в других странах Запада, средний возраст ее жителей увеличивается, население трудоспособного возраста сокращается, а рождаемость в стране падает на протяжении последних двадцати лет. Единственный вопрос – у кого из политиков или политических партий хватит мужества приступить к непопулярным, но необходимым мерам?

Предстоящие датчанам решения окажут влияние не только на устоявшийся порядок вещей в экономике, но и на их знаменитую удовлетворенность жизнью. А нужно ли это? Возможно, впитанная в детстве атмосфера тэтчеровской Британии с ее индивидуализмом и восхвалениями алчности мешает мне оценить все прелести коллективистского общества. В конце концов, у кого больше нищеты, преступности, социального расслоения и Джереми Кайла[28 - Популярный английский ведущий телешоу «для домохозяек» (прим. пер.).] – у датчан или у британцев? Кому живется спокойнее? Пора выслушать аргументы в пользу датской модели из уст одного из ее самых известных сторонников.

9 Шмель

Я никогда прежде не бывал в здании датского парламента – дворце Кристиансборг, но меня не покидает ощущение полного дежавю.

Я приехал с утра пораньше и спокойно прошел через символический пост охраны. Рамка металлоискателя звякнула, но рядом не было никого, чтобы меня остановить, и я спокойно двинулся дальше. Удивительная безмятежность для страны, в последние годы не раз пережившей террористические акты и угрозы.

Я сижу в приемной. Окон здесь нет, ожидание затягивается. От скуки я начинаю обдумывать сложный вопрос: почему датское приветствие перед входом – Velkommen til Folketingt[29 - Добро пожаловать в фолькетинг – так называется датский парламент (прим. пер.).] – лишено восклицательного знака, а в английском варианте – Welcome to the Danish Parliament! – он есть? Наконец появляется высокая женщина в деловом костюме. Я иду за ней по широкой дворцовой лестнице и величественным коридорам и оказываюсь в просторном, с половину футбольного поля, кабинете с классической мебелью и огромными абстрактными полотнами на стенах.

Мурашки бегут по коже. Я знаю это место. Я здесь уже бывал. А потом в помещение входит патриарх датской политики, главный архитектор налоговой системы страны, председатель правящей социал-демократической партии и нынешний председатель парламента Могенс Люккетофт. И тут до меня доходит.

«Borgen! – восклицаю я. Люккетофт озадаченно нахмуривается. – Я пытался сообразить, почему все это кажется мне настолько знакомым. Это же из телесериала Borgen».

Главная героиня Borgen – вымышленный персонаж, премьер-министр Дании Биргитте Нюборг. Сериал снимали в павильонных интерьерах, копирующих дворец Кристиансборг. Он пользовался большим успехом в Британии и США и, разумеется, в Дании. Воскресными вечерами за развитием событий на телеэкранах наблюдало полстраны. Удивительным образом Borgen предвестил избрание первой в истории Дании женщины-премьера – Хелле Торнинг-Шмидт. Люккетофт (мне кажется, он послужил прототипом пожилого советника Нюборг, объясняющего ей принципы работы правительства парламентского меньшинства), садится, опасливо поглядывая в мою сторону.

Он активно

занимается политикой с 1960-х годов, участвовал в принятии важнейших решений, в том числе и тех, что обеспечили рост налоговой составляющей ВВП страны до нынешних рекордных 50 процентов.

Недавно Люккетофт опубликовал брошюру под названием «Датская модель», где подробно рассказывается о мерах в области экономики и занятости, разработанных и введенных с момента его избрания в парламент в 1981 году. Издание объясняет, как устроена датская экономика – так называемая экономика шмеля.

Принято думать, что высокие налоги и преобладание бюджетного сектора подавляют экономический рост, инновации и конкурентоспособность. Экономическая наука считает такую модель нежизнеспособной, а законы физики предполагают, что тяжелый и неуклюжий шмель не должен летать. Однако вопреки науке шмели летают, а датская экономика остается на плаву.

«В основе лежала идея создания конкурентоспособной среды с высокими темпами экономического роста и высоким уровнем занятости, но с меньшим экономическим расслоением общества по сравнению с другими странами. Более гармоничная и с большим количеством социальных гарантий, – рассказывает Люккетофт. Сейчас ему сильно за шестьдесят, и он уже не носит свою знаменитую козлиную бородку. – Благодаря датской модели гораздо больше людей, чем в США или в Британии, получили возможность достойно жить и самореализоваться. Мы старались продемонстрировать всем скептикам неолиберального толка, что этот шмель умеет летать».

По Люккетофту, своими послевоенными успехами Дания обязана перераспределению материальных благ и гибкой политике в области занятости населения, которая подкреплялась щедрыми социальными пособиями. «Мы намного более гибки, чем другие европейские страны, – говорит он, постукивая по столу. – Мы были обязаны не допустить обнищания тех, кто потерял работу, и помочь им найти новые рабочие места. Вместе с тем мы умеем создавать высококвалифицированные трудовые ресурсы».

Аргумент правых относительно того, что высокие налоги тормозят производительность труда, инновации и инициативу, – неприемлем. Средние доходы в США и Дании после уплаты налогов находятся на одном уровне – с учетом затрат на детские дошкольные учреждения и медицинское обслуживание. В Дании все эти вещи бесплатны или почти бесплатны: государство берет на себя 75 процентов стоимости детских садов и ясель, а также оплачивает медицинские расходы и большую часть затрат на уход за пожилыми. В США налоги ниже, но за все это приходится платить из своего кармана. Собственно говоря, мы платим и в том и в другом случае, вопрос лишь, в какой момент.

«В нашей системе лучше живется тем, кто рискует заболеть или потерять работу. Тем, кто много зарабатывает, здесь хуже, чем в других странах. Не ведет ли это к тому, что успешные люди и высококвалифицированные специалисты покидают Данию, чтобы не платить здесь налоги?» Опытные политики редко задают вопросы, на которые у них нет ответов, и Люккетофт не исключение. Утечки мозгов или бегства капиталов из Дании нет, говорит он.

Подсчитать утечку мозгов – дело трудное. Но у меня создалось впечатление, что в Лондоне и Нью-Йорке полно толковых и амбициозных датских эмигрантов. Несколько лет назад газета The New York Times опубликовала статью под заголовком «Дания в трудном положении: молодые работники бегут в страны с низкими налогами». Конфедерация датских промышленников постоянно сетует на то, что высокие налоги гонят таланты из страны.

Я напоминаю собеседнику о слабых показателях Дании в рейтинге PISA, о жалобах на недостатки системы здравоохранения и о том, что Danske Statsbaner (DSB) – государственная железнодорожная компания недавно едва не обанкротилась. Доволен ли сам Люккетофт тем, что получают за свои деньги датские налогоплательщики?

«Есть отдельные сферы государственных услуг, чье состояние ухудшилось, – осторожно соглашается он. – Примеры неэффективности существуют, но мы наверстываем упущенное».

Я замечаю, что шведская экономика уже многие годы значительно успешнее датской. По показателю ВНП Дания сползает вниз, а Швеция твердо удерживает свои позиции. Газета The Washington Post назвала ее «рок-звездой оздоровления экономики», а в специальном репортаже журнала The Economist, посвященном замечательным успехам Скандинавии, говорилось в основном о Швеции.

В отличие от якобы гибкой датской системы flexicurity с ее снисходительностью и щедрыми пособиями трудовое законодательство Швеции намного строже. В нем нет высоких государственных пособий, но работник лучше защищен от увольнения. (Если я правильно понимаю, для первого выговора из необходимых пяти сотрудник должен публично использовать директорский кабинет в качестве сортира и поджечь образцы новой продукции. А согласие на его увольнение нужно будет получить даже от уборщицы.) В Индексе глобальной конкурентоспособности Всемирного экономического форума Швеция находится на четвертом месте, а Дания за один год скатилась с пятого на двенадцатое (ранее она была третьей).

Согласно прогнозу ОЭСР, в Дании самое низкое в Северной Европе значение ВНП на душу населения, тогда как Швеция остается в десятке лидеров. Многие считают главными причинами шведских успехов резкое снижение налогов, сокращение доли государства в экономике и массовую приватизацию, проведенную в 1990-х годах. Дания же только начинает задумываться о подобных реформах.

Люккетофт возражает.

«Они распродали большие пакеты акций госкомпаний, удачно воспользовавшись девальвацией во время финансового кризиса. Делать это постоянно невозможно». Другими словами, Люккетофт считает, что в основе последних экономических достижений Швеции лежат внешние факторы и распродажа национального достояния.

Люккетофт мне нравится. Он один из самых уважаемых политиков Дании, его авторитет признают представители всех политических сил. Но я не могу избавиться от ощущения, что его голова если не спрятана в песок, то уж точно украшена звукоизолирующими наушниками.

Помимо налога на жир, инкубаторов для новорожденных и шведских успехов, главная тема датских экономических обзоров – низкий уровень производительности труда. С середины 1990-х он намного отстает от среднеевропейских показателей. Ни государственные комиссии, ни бесконечные газетные статьи и теледебаты на эту тему так и не смогли внятно ответить, почему датчане не используют свое рабочее время так же эффективно, как все остальные.

Торбен Транес из фонда Rockwool полагает, что нашел причину. «Пока это между нами, мы сообщим об этом прессе к концу месяца, – предупредил он. – Мы собирали первичные данные. Каждые десять минут участники исследования фиксировали, чем они заняты. Таким образом можно видеть, когда они действительно работают. И хотя люди жалуются, что работы стало больше, выясняется, что ее эффективность все меньше».

Похоже, это означает, что: а) датчане ленивы и б) они в этом не признаются. Иными словами, они выдающиеся прокрастинаторы, как и подобает соотечественникам Гамлета. В течение рабочего дня они изо всех сил пытаются найти что-то, ну хоть что-нибудь, чем можно заняться помимо своих прямых обязанностей.

«Они (датчане – участники исследования) говорили обычно так: «О’кей, обычно я работаю

примерно столько-то, но на этой неделе мне надо сделать кое-что для школы, где учится мой ребенок…» Уважительных причин всегда хватает – дети заболели, очередь к стоматологу и т. д., и т. п. Чем выше занимаемая должность, тем хуже – самыми ленивыми оказались первые лица компаний».

«Проблема с производительностью вызвана разными причинами, но главное – народ просто не проводит на работе столько же времени, сколько раньше», – продолжает Транес.

Конечно, правые снова обвиняют высокие налоги, на сей раз как причину низкой производительности труда. В самом деле, зачем работать усерднее, если в результате придется отдать больше налогов или вообще попасть под максимальную ставку?

«Акцизы на алкоголь и налог на жир призваны ограничивать выпивку и жирную еду, – говорит Мартин Огеруп. – В ту же логику укладывается и влияние подоходных налогов. Посмотрите на Швецию: в начале 90-х там резко понизили предельные ставки налогов, и оказалось, что люди готовы работать больше и получать больше денег».

Могенс Люккетофт не согласен с этим. «Еще недавно мы входили в тройку самых конкурентоспособных стран мира», – возражает он, однако признает, что производительность труда стала проблемой. Но по его мнению, низкие темпы роста производительности труда объясняются не ленью, а тем, что датчане пали жертвой собственного успеха. Правительству удалось привлечь к рынку труда широкие слои трудоспособного населения (в начале этого века безработица в стране практически отсутствовала). Наименее продуктивная их часть испортила среднестатистические показатели производительности.

Возможно, в какой-то момент так и было, но на самом деле, как мне кажется, у датчан так долго все шло хорошо, что они просто утратили вкус к борьбе. По данным отчета, опубликованного в июне 2013 года департаментом статистики правительства, в Дании работают еще меньше, чем считалось прежде, – не более 28 часов в неделю.

Как сказал Транес: «Не думаю, что датчане готовы работать столько, сколько на самом деле требуется для содержания социального государства такого масштаба». Небольшое налоговое послабление, сокращение бюджетных трансфертов и, к примеру, расходов на оборону (история датской армии заставляет задуматься, зачем она вообще нужна) могли бы исправить ситуацию. Жители Дании стали бы проводить больше времени на рабочих местах и меньше – в парикмахерских.

Под конец беседы меня осенила леденящая душу мысль. Я спросил Люккетофта, возможно ли в будущем повышение налогов.

«Не стоит ссылаться на меня в этом вопросе, – ответил он, хотя вся встреча проходила под запись, – но думаю, нам придется изменить систему и обложить налогами ресурсы».

Народ Дании, ты предупрежден.

10 Джинсовые комбинезоны

Пришло время поближе познакомиться с легендарным Гнилым Бананом. Действительно ли он так провинциален и примитивен, как снисходительно утверждают мои копенгагенские друзья? Я бросил в сумку вещи, забрался в свою старушку-машину и поехал на запад. Потрепав себе нервы из-за бокового ветра на висячем мосту Большой Бельт, я прибыл на остров Фюн (Fyn).

Родившийся на этом острове в 1805 году Ханс Кристиан Андерсен покинул его при первой же возможности. С тех пор здесь не произошло ничего выдающегося. Для многих датчан этот остров – своего рода полустанок между Копенгагеном и Ютландским полуостровом.

И все же, освоившись с медленным ритмом провинциальной жизни, можно оценить прелести сельской местности, особенно южной оконечности острова, с ее изумрудно-зелеными полями, березовыми рощами и пляжами. Промышленное земледелие не затронуло Фюн, как это произошло в Ютландии и Зеландии. Полей здесь меньше, и летом они дают прекрасные урожаи. Весной или летом на местных проселках можно купить свежий зеленый горошек, молодую картошку, клубнику и спаржу, а осенью – яблоки, сливы и вишню. Американцы называют такие фрукты и овощи «реликвиями», но для Fynboer – жителей Фюна – это обычная сезонная еда.

Население Фюна сокращается, а его средний возраст растет. Это общая картина для всего Гнилого Банана. Можно проехать через несколько деревень с серыми, часто полуразвалившимися домами из шлакоблоков и не встретить ни единой живой души. Пекарни закрылись, мясники исчезли, а вся торговля сосредоточена в неприветливых супермаркетах, высасывающих остатки жизни из таких красивых исторических городков, как Фоборг.

Эта часть Дании мне хорошо знакома – здесь живут родители жены. Мой путь лежит дальше, в Ютландию.

Этот полуостров я знаю хуже. Каждый раз, попав сюда, я быстро сбегал, удивляясь, зачем меня вообще сюда занесло. В Ютландии ветрено и пахнет навозом. Местные жители чем-то напоминают йоркширцев: грубоватые, сухие, как щепка, возможно, даже несколько недалекие люди. Они с подозрением относятся к копенгагенцам с их модными штучками. Мужчины одеваются в джинсовые комбинезоны и ездят на маленьких вонючих мотороллерах. Женщины, впрочем, потрясающе красивы, особенно в Ольборге. Но в области культурного отдыха или красот природы Ютландия может предложить еще меньше, чем Зеландия (за исключением, как говорят, одного местного борделя, где привечают даже любителей, так сказать, животных утех[30 - Это вполне легально. Дания – единственная страна в Европе и, возможно, в мире, где скотоложество не является уголовным преступлением. Оказывается, примерно 7 процентов датских мужчин занимались сексом с животным (прим. автора).]).

Ютландию недооценивают, и эту ошибку пора исправить. Ведь здесь находятся лучшие пляжи Дании, ее наивысшая точка (впрочем, этот пригорок под названием Моллехой, возвышающийся всего на 170 метров над уровнем моря, почти в два раза ниже лондонского небоскреба «Осколок») и Леголенд[31 - Парк развлечений, построенный производителями конструктора LEGO (прим. ред.).]. А рядом – датский ответ Стоунхенджу и всем египетским пирамидам, вместе взятым, – Еллингские камни, которые каждый датчанин обязан посетить хотя бы раз.

Это два каменных монумента, датированные десятым веком. Более старший поставлен королем Гормом Старым в память о его жене Тире, другой – сыном Горма Харальдом Синезубым. Второй камень также знаменует собой переход королевства от язычества к христианству и в известной мере рождение Дании: на нем есть первое письменное упоминание названия страны.

Солнечным весенним утром я приехал в Еллинг. Повсюду развевались государственные флаги, как во многих провинциальных городах. В небе над курганами кружились ласточки, а запах свежескошенной травы дополнял идиллическую картину. В красиво оформленном экскурсионном бюро через дорогу от погоста, где стоят камни, продавали бутыли с медовухой, украшенные рунами бумажные салфетки, компакт-диски с тамплиерскими песнями и прочий туристический хлам. Выставка рассказывала о многочисленных, но большей частью бесплодных археологических раскопках в этих местах. Столетиями датчане ищут в районе Еллингских камней королевские останки, но находят лишь статуи-менгиры, смахивающие на Обеликса.

Камень Горма долгие годы валялся у церковной стены и использовался в качестве скамейки. Сегодня драгоценный символ рождения Дании помещен в отдельный прозрачный бокс с климат-контролем. Один камень

размером примерно с почтовый ящик, а другой раза в два побольше. Оба они покрыты блеклыми руническими надписями, раскрашенными в голубой и красный цвета. Столетия сделали эти надписи немного похожими на заметки заключенных, которые подсчитывали срок отсидки на стенах камер. Руны содержат самое раннее в Скандинавии изображение Христа, по-язычески опутанного ветвями деревьев.

Таким образом, Еллингские камни – не просто один из древнейших трюков королевского пиара (ни Горм, ни Харальд не были королями «всей» Дании, а просто создавали себе такой имидж). Они еще и первые известные свидетельства силы, которая, хотя сегодня и не принято об этом упоминать, оказала самое большое влияние на все страны Северной Европы. Современные скандинавы уже не религиозны – у них самая низкая посещаемость церквей из всех христианских стран. Но в свое время лютеранство было важным фактором формирования североевропейского характера и до сих пор помогает понять особенности местных жителей.

В некотором смысле можно сказать, что Еллингские камни – памятник зачаткам скандинавской идентичности. Именно с приходом христианства (тогда, естественно, католицизма) начался долгий процесс окультуривания викингов. С того момента они стали отказываться от многоженства, рабовладения, кровной мести и т. п. В течение следующих столетий церковь направляла развитие искусства и литературы, монастыри стали главными очагами образования. Впрочем, некоторые епископы, в том числе основатель Копенгагена Абсалон, не уступали властностью и кровожадностью королям. А затем появился Мартин Лютер со своей выходкой у церковных дверей.

Для Скандинавии Реформация имела еще более важное культурное и общественное значение, чем Ренессанс. В своем авторитетном труде по истории региона Т. К. Дерри пишет: «По прошествии 375 лет религиозные взгляды, сформировавшиеся в Германии, по-прежнему получают в Скандинавии более широкое признание, чем у себя на родине».

Учение Лютера и его ответвления, кальвинизм и пиетизм, воспринимались здесь глубже, поскольку местное население было более склонно к независимости, а общины жили беднее и обособленнее. Протестантство придавало меньше значения внешним элементам религии и больше – внутренней вере. Сыграло свою роль и то, что тогдашний шведский король, могущественный Густав I, стал горячим приверженцем лютеранства. В основном им руководили собственные политические интересы, однако он всегда умел получить желаемое.

После лютеровского вызова католической церкви возврат к прошлому стал невозможен, по крайней мере для скандинавов. В течение нескольких десятилетий с католицизмом здесь было практически покончено. Хотя и датский, и шведский короли приняли новую веру, к приверженцам старой относились довольно мягко – их не преследовали, как в других европейских странах. В 1527 году датский король Фредерик I разрешил своим подданным исповедовать любую веру, поскольку «Его Величество есть царь и судия над жизнями и имениями в своих владениях, но не над душами людскими». Тем не менее в Исландии, которая тогда была датским владением, непосещение церковной службы наказывалось поркой.

К концу XX века, по крайней мере в городах, лютеранство уступило место светским взглядам. Сегодня религиозность выглядит такой же экзотикой, как медвежья охота, а показатель посещаемости церквей упал до 2,5 процента в среднем по региону.

Меня заинтересовало, как влияние лютеранства проявляется в современной Скандинавии, если проявляется вообще.

11 Туфли от Беттины

Аксель Нильсен родился в 1899 году в сонном североютландском городке Нюкебинг в семье кузнеца. Из болезненного и ранимого ребенка он вырос в хилого и малорослого молодого человека. Получив зачатки знаний в местной школе, семнадцатилетний Аксель ушел в море на шхуне, направлявшейся к Ньюфаундленду.

Это был первый из его многочисленных побегов от реальности, которые Аксель совершал всю свою жизнь. Следующий случился спустя несколько недель – после перехода через Атлантический океан он сбежал на другое судно. В это время в мире бушевала война, и привычка Нильсена что-то писать в своем дневнике по ночам, его странный акцент и ломаный английский выглядели подозрительно. Товарищи по команде стали подозревать в нем германского шпиона. Он снова бежал, на сей раз домой, устроившись матросом на корабль, идущий в Испанию.

В родном Нюкебинге Нильсену были не слишком рады. Недовольство родителей его уходом из дома только усилилось, когда они узнали о побеге с корабля. Но североамериканские похождения в конечном итоге определили его призвание. После множества отказов двадцатичетырехлетнему Нильсену удалось опубликовать беллетризованную версию своих приключений под названием «Лабрадорские истории». В честь родной местности своей матери-норвежки Аксель взял себе псевдоним Сандемусе. За этой книгой последовали многие другие, причудливо сочетающие художественный вымысел, фактический материал и философские рассуждения в манере, которую критика сравнивала с произведениями Джозефа Конрада.

В жизни Сандемусе было еще много побегов. В 1930 году он с женой и тремя детьми переехал в Норвегию из-за финансовых проблем (в частности, он продал права на следующую книгу одновременно двум издателям). Во время Второй мировой войны он снова бежал, на этот раз в Швецию, из-за своих связей с норвежским Сопротивлением. Правда, эти связи ограничивались периодическими попойками в компании настоящих партизан. Но именно собутыльники убедили писателя уехать, опасаясь, что он не сможет держать язык за зубами. Вернувшись в Норвегию в 1945 году, Сандемусе оставил жену и детей ради другой женщины, родившей ему двойню.

Судя по всему, аморальный фантазер Сандемусе был неприятным человеком. Один из его сыновей обвинял отца в педофилии, инцесте, жестоком обращении с животными и двоеженстве. Позже список обвинений пополнило подозрение в убийстве норвежца. Недавно я обратил внимание на портрет Сандемусе, украшающий хвост «Боинга-737» авиакомпании Norwegian Air[32 - Портреты выдающихся людей Скандинавии на хвостовой части самолетов – фирменный знак компании Norwegian Air (прим. ред.).]. Не самое подходящее лицо компании, скажем прямо.

В наши дни Сандемусе читают мало, если не считать небольшого фрагмента романа «Беглец пересекает свой след», опубликованного в 1933 году. Действие книги происходит в вымышленном городке Янте, в котором нетрудно узнать Нюкебинг. Вызвавший острую полемику роман сатирически описывает жизнь датской провинции с ее мелочностью, завистливостью, кривотолками, лицемерием и невежеством. Особенно сильно возмутились в Нюкебинге – прототипами убогих духом персонажей послужили многие его жители.

Фрагмент «Беглеца», который стал для датчан и исчерпывающей характеристикой, и приговором, представляет собой набор правил для жителей Янте. Законы Янте – своего рода датские Десять Заповедей, ставшие хрестоматийными для всей Северной Европы.

Любому человеку, планирующему переезд в Скандинавию, будет полезно с ними ознакомиться.

Законы Янте

Не думай, что ты что-то собой представляешь.

Не думай, что ты так же хорош, как мы.

Не думай, что ты мудрее нас.

Не воображай, что ты

лучше нас.

Не думай, что ты знаешь больше, чем мы.

Не думай, что ты значительнее нас.

Не думай, что ты для чего-то годишься.

Не смейся над нами.

Не думай, что кому-то есть до тебя дело.

Не думай, что ты можешь чему-то нас научить.

Биография автора, казалось бы, дает основания считать эти правила всего лишь фантазией психологически неуравновешенного человека. Но, по правде говоря, Сандемусе попал в точку, и не только в отношении датчан. Законы Янте вполне узнаваемы среди норвежцев, а в Швеции, как мы увидим дальше, их влияние на общество еще сильнее.

Если заговорить о Законах Янте с современным датчанином, то он только тяжело вздохнет. Вам объяснят, что этого давно нет, что сатира Сандемусе неактуальна и лишь напоминает о временах, когда большую часть населения Дании составляли крестьяне. Даже королева Маргарет осудила их в новогоднем поздравлении нации в 1980-х. Сегодняшние датчане гордятся своими достижениями и радуются за тех, кому сопутствует жизненный успех.

Но спустя пару минут вам приведут примеры из жизни «друзей» и «родственников», пострадавших от тирании Законов Янте «там, в провинции». С вами согласятся, что этот затхлый социальный конформизм, возможно, встречается где-то в дальних уголках страны, но уж никак не в Копенгагене. Датская столица – глобальный город. Ее жители со всеми своими социальными медиа, реалити-ТВ и американизированным потребительством – яркие индивидуалисты.

Мой опыт говорит, что в той или иной степени Законы Янте действуют в Дании повсеместно, хотя они менее заметны в столичной суете. От людей, уехавших из Ютландии, я слышал, что эти нормы до сих пор лежат в основе привычек и поступков. Недавно на званом ужине я сидел рядом с дамой, которая рассказывала, какой удушающей показалась ей атмосфера родного города. «На западном побережье неодобрительно относятся к любому, кто хоть немного выходит за рамки или демонстрирует малейшие амбиции, – говорила она. – Это не нравится людям. Все знают, чем ты занимаешься, и у каждого есть мнение, чем тебе на самом деле нужно заниматься. Мне пришлось спасаться. Я уехала в Копенгаген, как только смогла, и редко приезжаю обратно. Наверное, так часто бывает с родным городом, но особенно остро это чувствуют люди из Ютландии».

А как насчет самого Нюкебинга? Какие признаки Законов Янте обнаружатся, если посетить их родину? Так ли Нюкебинг Морс (если называть его полным именем) убог и мелочен, каким вывел его Сандемусе? Действительно ли его жители подавляют в себе мечты и надежды, одергивают друг друга и не позволяют себе думать, «будто что-то собой представляют»?

Въезжая в Нюкебинг, я был к этому готов. Первая мысль посетила меня при пересечении городской черты: может быть, на действие Законов Янте указывает уже само название города? «Морс» добавлено к нему, чтобы отличать от других датских Нюкебингов. Но почему бы им просто не считать себя главным Нюкебингом, а остальные пусть сами придумывают, чем им отличаться? Я запарковал машину на берегу пролива Лим-фьорд и решил немного прогуляться перед встречей, назначенной в библиотеке.

На первый взгляд центральная улица Нюкебинга выглядела так же, как любая другая центральная улица в датской провинции. Здесь был книжный/сувенирный магазин с поздравительными открытками на вращающемся стенде при входе, несколько магазинов не очень дорогой мужской одежды (с обычными темными джинсами, поло и пиджаками на трех пуговицах, которые служат датчанам униформой на все случаи жизни), парикмахерской, табачной и винной лавкой, пивной и аптекой. Все типично для небольшого городка.

Нечто любопытное я обнаружил только на пути обратно, когда снова разглядывал названия магазинчиков. Мое сердце пело! Названия! Они были удивительно скучными, чуть ли не нарочито обыденными или, как выражаются датчане, tilbageholdende – сдержанными, лишенными малейшего намека на рекламу или бренд.

Парикмахерская так и называлась – «Парикмахерская». Пивная называлась «Пивная». Магазинчик, торгующий одеждой и обувью, привлекал внимание прохожих броским названием «Одежда и обувь», а книжный магазин был Bog Handler, то есть «Книготорговлей». Один из торговцев, очевидно оскорбленный беспардонной саморекламой соседей, назвал свою лавку просто «№ 16», а другой, явно опасаясь обвинений в гордыне, решил именоваться Shoppen, то есть «Магазин». Нельзя сказать, что этим доблестным представителям торговли не хватало маркетинговых навыков, – наоборот, они дерзко отвергали общепринятые представления об умении показать товар лицом.

Только один магазин осмелился выделиться из толпы и возвестил о том, что у его владельца есть имя и он смеет отличаться от всей остальной розницы в Нюкебинге. Он назывался «Туфли от Беттины».

«Поосторожнее, Беттина. В этих местах не любят подобный выпендреж», – мысленно заметил я.

В библиотеке я спросил председателя Общества Акселя Сандемусе Бента Дюпона, считает ли он, что Законы Янте по-прежнему проявляются в Нюкебинге или в датском обществе в целом.

«Нет, что вы, они были актуальны для времен, о которых писал Сандемусе, но никак не сегодня, – ответил Дюпон, похожий в своих круглых очках на учителя-пенсионера. – Законы Янте, когда все друг друга сдерживают установкой «Не думай, что ты что-то собой представляешь» – эти законы мертвы. Единственное место, где они все еще живы, – датские СМИ. Возьмите, к примеру, Билле Аугуста (оскароносного датского кинорежиссера). Когда он делает неудачный фильм и получает плохие отзывы, он всегда говорит: «О, это Законы Янте!» Если уж на то пошло, сегодня у нас один позитивный Закон Янте – «Ты обязан думать, что ты что-то собой представляешь».

Я молча показал ему фотоснимки, сделанные на центральной улице Нюкебинга. Дюпон просматривал их, и по его лицу постепенно расползалась улыбка, пока он не захохотал в голос – к моему огромному облегчению. «Я понял вашу мысль. Да, здесь есть элемент взаимного сдерживания», – сказал он.

Будем справедливы к Дюпону: большинство датчан тоже считает, что Законы Янте устарели. Я ощущал их влияние острее, когда только начал посещать Данию много лет назад, возможно потому, что был молод, амбициозен и несколько заносчив. Тогда я еще не понимал тайного кода датчан, чья внешняя схожесть с британцами скрывала, как я вскоре выяснил, множество глубоких различий. Со временем я, наверное, еще и отдалился от датчан Янтевского толка, но до сих пор иногда натыкаюсь на них, когда выхожу за пределы своего круга общения.

Обычно мою попытку объяснить, чем я зарабатываю на жизнь, встречают замешательством на грани легкого недоумения. Да, по работе мне случалось путешествовать, ночевать в вызывающе роскошных местах, есть потрясающие лакомства и ездить на дорогих машинах. Но в разговорах с малознакомыми датчанами я стараюсь не упоминать об этом. Это лишь смущает и раздражает их.

Вот несколько недавних примеров действия Законов Янте во всей их красе. Один мой приятель купил новый «Мерседес» и некоторое время был вынужден терпеть шуточку своего брата: «А кто у нас такси вызывал?» (Копенгагенские такси используют аналогичную модель.) Жена другого приятеля отказалась от покупки совсем недорогого дома из-за того, что в нем был скромный бассейн – его

сочли ненужным излишеством.

Моя знакомая журналистка Аннегрете Расмуссен недавно спровоцировала дискуссию о Законах Янте, она написала, как приехала на родину из Вашингтона, где она живет постоянно, и стала рассказывать знакомым о школьных успехах сына. «Чтобы взять быка за рога, я сказала: «Он отлично учится. Он лучший ученик в классе». За столом воцарилось гробовое молчание». Как датчанке ей следовало бы подумать об этом раньше, но она только тут поняла, что нарушила правила. «Если бы я сказала, что он лучше других в ролевых играх или в рисовании, все было бы нормально. Но хвастаться академическими успехами категорически неприемлемо».

«Законы Янте – примерно то же, что и закон всемирного тяготения, – уверяла меня редактор газеты и антрополог Анна Кнудсен. – Они повсюду, особенно в сельских общинах, а ведь раньше (во времена Сандемусе) в Дании были одни крестьяне. С установлением демократического строя в 1849 году эти законы стали государственной идеологией, а затем обрели вторую жизнь при социал-демократах. Все это передается от поколения к поколению через пропаганду и школьную систему». «Но знаете, зависть – это не самое главное. Главное – приятие: мы готовы принимать тебя, только если ты такой же. Так поступают крестьяне», – добавила она.

Чтобы посмотреть, действуют ли Законы Янте сегодня, я заглянул в газету. И тут же обнаружил репортаж о наследнике шведской империи Tetra Pak Хансе Раусинге, который влип в историю с наркотиками. Огромный заголовок злорадно гласил: «Его не спасли его миллиарды». Другая статья рассказывала о банкротстве экстравагантного датского бизнесмена, который пачками скупал роскошные машины и заграничные виллы и рассказывал об этом в СМИ. Теперь исходящая жаждой праведной мести статья тщательно описывала роскошь, от которой ему придется отказаться: «Три года назад он гордо рассказывал нашей газете о своих Bugatti и Lamborghini и о том, что он собирается покупать Porsche. А сейчас у него ни копейки». Все газеты мира любят смаковать громкие провалы, но датские, похоже, особенно.

Пути Законов Янте неисповедимы. Некоторые датчане от них освобождены: самое яркое исключение – королевская семья (к которой мы еще вернемся). Но к успешным творческим людям они обычно применимы, хотя чаще всего эти выходцы из порядочных буржуазных или рабочих семей старательно демонстрируют, что успех их не изменил. Актеры и режиссеры обязаны выражать свое презрение к суете вокруг красной дорожки и подчеркивать, что они, как и все, отовариваются в Netto[33 - Датская сеть супермаркетов-дискаунтеров (прим. пер.).] и самолично меняют детям подгузники.

Признание успеха или обогащения на иных поприщах дается датчанам труднее. Шеф ресторана Noma Рене Редзепи рассказывал мне, что соотечественники плевали ему вслед и предлагали «убираться восвояси» (его отец – македонец) после того, как по датскому телевидению показали документальный фильм о его ресторане. Noma, как известно, несколько лет подряд занимал первое место среди ресторанов мира. Но датская пресса раздраженно отреагировала на революционную Новую Скандинавскую кухню Noma, обозвав работников ресторана «пожирателями тюленей». В самом деле, кто дал им право вторгаться на территорию классической датской еды? А еще датчане не одобряют богатство своих звезд спорта и испытывают смешанные чувства по отношению к популярным исполнителям.

Я часто задумывался, как работали Законы Янте до Сандемусе. Ведь он всего лишь описал нравы, которые существовали и раньше. Профессор Ричард Уилкинсон говорил мне, что люди из более или менее равноправных сообществ стараются не показывать себя в выгодном свете. Возможно, это и есть источник Законов Янте: датчане презрительно относятся к тем, кто выделяется на общем фоне, поскольку высоко ценят равенство. «В доисторические времена в племенах охотников-собирателей все были равны, – говорил Уилкинсон. – Тех, кто претендовал на лидерство, подвергали осмеянию, издевкам или изгнанию. Существуют так называемые стратегии контрдоминирования, обеспечивающие максимальное равенство».

А может быть, причина – в наследии лютеранства? Хотя датчане посещают церкви только на Рождество, свадьбу или крестины, христианство по-прежнему играет важную роль в их мировоззрении и поведении. В отличие от Швеции церковь в Дании не отделена от государства, а Закон Божий снова стал обязательным школьным предметом после нескольких лет факультативного преподавания.

Возможно, поэтому упорная работа ради обогащения и демонстрации успехов вызывают неодобрение. В Дании акулы капитализма и капитаны бизнеса не служат образцами для подражания. Покойного нефтяного и транспортного магната Арнольда Мерск Маккинни Меллера – возможно, самого богатого датчанина некоролевского происхождения – уважали, но не любили. А ведь Меллер разумно избегал ненужной демонстрации своего богатства. Если верить PR-департаменту компании Maersk, он придерживался строгой трудовой дисциплины, в возрасте за восемьдесят присутствовал на всех совещаниях, обедал принесенными из дому бутербродами и каждый день поднимался в свой кабинет пешком. Наверное, все это наряду с щедрыми пожертвованиями на общественные нужды (например, он профинансировал строительство копенгагенского оперного театра) помогало ему избегать критики со стороны соотечественников.

Как быть с Законами Янте приезжему? Как не наступить на их мины-ловушки и не задеть мины-растяжки? Есть два возможных подхода. Первый – изображать тупого иностранца и вести себя как дома. Второй – скромно опускать глаза и обещать исправиться.

Независимо от выбранного подхода, для спокойной жизни среди датчан надо помнить о существовании Законов Янте. Но, боюсь, это не все. Если вас манит Дания, то придется учитывать два других социальных феномена.

12 Hygge

Наряду с Законами Янте у датского конформизма существуют две другие движущие силы – hygge[34 - Больше о hygge читайте в книге Хелен Расселл «Хюгге, или Уютное счастье по-датски. Как я целый год баловала себя «улитками», ужинала при свечах и читала на подоконнике». – М.: «Э», 2017.] и folketig. Эти слова трудно поддаются переводу. Первое означает обманчиво неформальный, чисто датский вариант домашнего уюта или веселья, который на самом деле строго регламентирован. Второе – всеобъемлющий духовный популизм, обладающий способностью, противоположной прикосновению Мидаса[35 - Персонаж греческой мифологии; все, к чему он прикасался, превращалось в золото (прим. ред.).]: все, чего он касается, превращается в навоз.

Начнем с hygge, поскольку для датчан это дороже амбры и злата. У этого термина есть аналоги в других языках: по-немецки – gemuetlichkeit, по-голландски – gezelligheid. Часто он обозначает нечто милое или уютное – «Мы hyggelig провели время в пабе, правда?», «Очень hyggelig свечи, да?» и т. п. Есть также слово unhyggelig, которое вопреки вашей догадке означает не противоположность hyggelig (в таких случаях говорят ikke hyggelig, то есть не-hyggelig), а нечто в диапазоне от «зловещего» или «страшного» до «излишне агрессивного», «подозрительного» или «странного». Например, unhyggelig выглядят показатели безработицы.

Теоретически hyggelig бывает с кем угодно, где угодно и когда угодно. Это возможно даже при большом стечении

народа. Допускается hygge в одиночку, но мне это кажется отклонением от нормы. Hygge не требует ни копейки денег. Это абсолютно демократично и общедоступно – разумеется, если знать правила, для чего нужно либо быть датчанином, либо пройти курс обучения под руководством датчанина. А еще есть raehygge: в буквальном переводе – суровое hygge и, если угодно, особо яркое ueberhyggy. Подумайте хорошенько, прежде чем попробовать raehygge, серьезно предупреждаю.

Сначала может показаться, что hygge попадает в разряд скандинавских нравов с подтекстом «ну разве не здорово?» и с привычными образами льющегося рекой вина, костров, света свечей и общего веселья. Но! Hygge требует от участников не выделяться (привлечь к себе всеобщее внимание – решительно unhyggelig) и жить текущим моментом.

Анализируя это явление, этнолог Стивен Бориш пишет: «Это зависит от полной и позитивной вовлеченности всех присутствующих… и становится возможным благодаря ряду коммуникативных навыков – поддразниванию (любимое национальное занятие), находчивости, умению рассказывать истории и анекдоты, терпению, быстрой реакции, способности быть и зрителем, и исполнителем».

Должен сознаться, что с годами я стал испытывать к hygge некое отвращение. И дело здесь не в низкопробном пиве, селедке в соусе карри или коллективном пении. В последнее занятие датчане обязательно ударяются, если их собралось больше двух, и оно способно растянуть датский званый ужин до бесконечности. Это скорее тяготение hygge к всеобщему компромиссу, требование избегать в разговорах любых намеков на полемику, навязчивая атмосфера веселости и беззаботности – короче, все признаки комфортабельного мелкобуржуазного самодовольства.

Как выразился однажды датский антрополог Йеппе Тролле Линнет: «С помощью hygge люди ищут друг в друге спасения от прессинга конкуренции и общественной оценки». В этом смысле hygge представляется своего рода добровольным коллективным кляпом во рту ради ощущения собственной исключительности, а не праздничной атмосферы. Линнет писал также, что hygge «действует как средство общественного контроля, устанавливает иерархию моделей поведения и подразумевает негативное отношение к социальным группам, которые считаются неспособными создавать hygge».

Отсюда следует вывод, что только датчане знают, как по-настоящему hyggelig провести время. А всех этих несчастных иностранцев с их претенциозными коктейлями, яростными дискуссиями за званым обедом и тщательно организованными вечеринками остается только пожалеть. Похожим образом описал hygge и британский антрополог Ричард Дженкинс – «обязательно до принуждения».

Приехав в Данию впервые, я убедился в этом на собственном опыте. Я быстро обнаружил, что не стоит играть в «адвоката дьявола» для оживления дискуссии, равно как и заводить дебаты на политические и общественные темы. Подобные вещи заставляют датчан неловко ерзать на стульях. Я готов признать, что слегка преувеличиваю, но датчане действительно не одобряют жаркие споры на вечеринках. Они предпочитают болтать о пустяках и обсуждать вино – где купили, сколько стоило и почему эта бутылка лучше предыдущей.

В своих взглядах я не одинок. «В Швеции мы посмеиваемся над ограниченностью датчан и их так называемыми hygge – просто посидеть с родными и друзьями, – говорил мне один шведский ученый. – Некоторые социологи, изучавшие датскую ксенофобию, упоминают hygge как пример того, что датчане стремятся отгородиться от остального мира и замкнуться в своем комфорте и уюте».

Это стремление вписывается в мою теорию «разводного моста» и соответствует подходу «Что потеряно снаружи…». Оценив оставшийся у нее культурный и экономический капитал, постимперская Дания направила взгляд внутрь себя. Потребность сплотиться, определить общие ценности и твердо следовать им вне зависимости от изменчивой моды может корениться в истории территориальных потерь Дании. Ее жители собрались вместе на своем маленьком спасательном плотике и быстро научились охранять собственный покой. Hygge – очень эффективный способ обойти острые темы или отвлечься от неприятных воспоминаний: «Ну ладно, у нас была и Норвегия, и Шлезвиг-Гольштейн, потом мы их потеряли, но что об этом говорить! Как насчет еще одной бутылочки Amarone?[36 - Итальянское полусухое красное вино (прим. пер.).] Тетя Инге, запевай!»

Датчане гордятся своей неформальностью: мужчины редко носят галстуки, учителя на «ты» с учениками, а датские политики приезжали в парламент на велосипедах задолго до того, как это стало модным. Но эта неформальность часто подчиняется строгим ритуалам. Иностранцу следует быть начеку: ловушки – кругом. Пиво может быть разлито по стаканам, но пить его положено только после того, как хозяева произнесут skal. Пусть на подносах лежит ржаной хлеб и семга, но семгу принято есть только с белым хлебом. И ни в коем случае нельзя спрашивать, что делал двоюродный дедушка Олуф во время войны.

Рождество – самый ритуализированный праздник датчан. На тему местных рождественских обычаев можно написать целую книгу (и, как с усталым вздохом сказал мне мой датский издатель, многие пишут). Это и хороводы с пением вокруг елки, и «игра в миндалик» (в огромный рисовый пудинг прячут миндалину, а победитель показывает всем орех во рту, когда все уже съедено), и бег вереницей по всему дому с песней Nu er det jul igen («Вот и снова Рождество»). Честно говоря, даже я – старый язвительный циник – и то радуюсь вместе со всеми.

В датском календаре много особых дат. С Sankt Hans мы уже встречались; есть еще Fastelavn (Масленица), когда бьют кошку палкой (вернее, били раньше; сейчас избивают банку с конфетами); Store Bededag (День общей молитвы), который отмечают в четвертую пятницу после Пасхи, и нечто под названием Mortensaften (я так и не понял, про что это, но знаю, что его отмечают в ноябре и едят утку). Затем идут всевозможные годовщины и дни рождения, которые наряду со свадьбами, крестинами и конфирмациями обычно проходят по одному шаблону – с торжественным ужином, речами, песнями и тостами. За подробностями отсылаю вас к фильму Festen («Торжество»), хотя не на всех датских торжествах случаются признания в инцесте и самоубийства.

Созданная датчанами сложная система ритуалов и социальной символики так же непроницаема для чужих, как и у индийских джайнов или евреев-хасидов. Надо знать, как подходить к kolde bord (датский эквивалент шведского стола), как представляться другим гостям на вечеринке или обсуждать школьные дела своих детей.

Что же касается folketig, то к этому явлению у меня вполне определенное отношение: я его ненавижу. Ненавижу натужное панибратство в пивном саду под звуки диксиленда, примитивный юмор, зачастую с ксенофобской окраской. Ненавижу уверенность в том, что все нужное человеку для развлечения есть в летних эстрадных ревю («Ой, смотри, мужчина, одетый королевой!..»), а лучшая еда – пиво массового производства и свинина во всех возможных видах. Очень многие все это любят, но не я. И я готов признать, что я – чудовищный сноб.

Folketig пронизывает всю датскую массовую культуру и жизнь. Если не хочется с этим встречаться, надо быть начеку. А я утратил бдительность, согласившись участвовать в неделе хорового пения в Ютландии, которую я упоминал выше. За все время,

проведенное мной в Дании, это был единственный случай попадания под прямое воздействие folketig. Шесть дней пения поп-хитов 70-х и 80-х в компании 400 госслужащих на пенсии! К середине второго дня я пережил глубокий кризис; на третий день я составил план отъезда из Дании навсегда; однако на четвертый день попсовые аранжировки и атмосфера коллективизма стали странным образом меня успокаивать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/maykl-but/pochti-idealnye-ludi-vsya-pravda-o-zhizni-v-skandinavskom-rau/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Сноски

1

Университет Лестера (англ. University of Leicester) – государственный исследовательский университет в городе Лестер, Англия.

2

Английский детективный телесериал, выходивший в эфир с 1983 по 2010 год (прим. пер.).

3

Главная героиня датского телесериала «Убийство» (прим. пер.).

4

Главная героиня датского телесериала «Правительство» (прим. пер.).

5

Самая известная торговая марка антидепрессанта флуоксетин (прим. пер.).

6

Исхой (Ish?j) – датская коммуна (административная единица).

7

Персонаж пьесы О. Уайльда «Как важно быть серьезным» (прим. пер.).

8

Район, где расположены самые дорогие эскорт-сервисы Лондона (прим. пер.).

9

Британская академия теле- и киноискусства (здесь и далее прим. пер.).

10

«Западное крыло» (The West Wing) – американский телесериал 1999–2006 гг. о повседневной жизни администрации президента США.

11

Отдел галереи, в котором обычно проходят выставки современного искусства.

12

Имеется в виду бурный рост исландской «финансовой индустрии» в конце 1990–2000-х гг. с последующим крахом в ходе мирового кризиса 2008 года и чередой финансовых скандалов (прим. пер.).

13

Звезда сериала «Убийство» (прим. пер.).

14

Актуарий – аналитик страховой статистики. В британском представлении актуарии – самые скучные люди на свете (прим. пер.).

15

Местное название части побережья Дании (прим. пер.).

16

Иванов день, Иван Купала, Духов день и т. п. у славянских народов (прим. пер.).

17

Здесь и далее приводятся данные на момент написания книги (прим. ред.).

18

Carlsberg – самая известная марка датского пива (прим. пер.).

19

Пролив между Данией и Швецией, соединяющий Северное и Балтийское моря (прим. пер.).

20

Строка из песни Bohemian Rhapsody группы Queen (прим. пер.).

21

Звезда американского баскетбола (прим. пер.).

22

Индорхоккей – разновидность хоккея на траве, в которую играют в помещении (прим. пер.).

23

М. Фридман (1912–2006) – выдающийся американский экономист, лауреат Нобелевской премии (прим. пер.).

24

Имеется в виду известное высказывание ультраправого британского политика Н. Теббита: «В 1930-х годах, когда я был маленьким, мой отец остался без работы. Но он не стал устраивать уличные беспорядки, а сел на велик и колесил по округе до тех пор, пока не нашел новую» (прим. пер.).

25

Буквально: налог на рынок труда, составляющий 8 процентов от дохода брутто (прим. ред.).

26

По непонятным причинам название этой партии означает «Левая», хотя на самом деле это датские правоцентристы, примерный аналог британских консерваторов (прим. ред.).

27

Разновидность ипотечной ссуды, по которой в течение срока действия выплачиваются только проценты, а основной долг либо погашается в конце срока, либо рефинансируется новой ипотекой (прим. пер.).

28

Популярный английский ведущий телешоу «для домохозяек» (прим. пер.).

29

Добро пожаловать в фолькетинг – так называется датский парламент (прим. пер.).

30

Это вполне легально. Дания – единственная страна в Европе и, возможно, в мире, где скотоложество не является уголовным преступлением. Оказывается, примерно 7 процентов датских мужчин занимались сексом с животным (прим. автора).

31

Парк развлечений, построенный производителями конструктора LEGO (прим. ред.).

32

Портреты выдающихся людей Скандинавии на хвостовой части самолетов – фирменный знак компании Norwegian Air (прим. ред.).

33

Датская сеть супермаркетов-дискаунтеров (прим. пер.).

34

Больше о hygge читайте в книге Хелен Расселл «Хюгге, или Уютное счастье по-датски. Как я целый год баловала себя «улитками», ужинала при свечах и читала на подоконнике». – М.: «Э», 2017.

35

Персонаж греческой мифологии; все, к чему он прикасался, превращалось в золото (прим. ред.).

36

Итальянское полусухое красное вино (прим. пер.).