Поймай меня, если сможешь. Реальная история самого неуловимого мошенника за всю историю преступлений читать онлайн - Фрэнк Абигнейл

Поймай меня, если сможешь. Реальная история самого неуловимого мошенника за всю историю преступлений

Фрэнк Абигнейл

Проект TRUE STORY. Книги, которые вдохновляют (Эксмо)

Фрэнка Абигнейла называли одним из самых хитроумнейших блинопеков, кидал, кукольников и ломщиков, мошенником такого калибра, что запросто тянул на премию Академии «Оскар». Фрэнк начал свою «карьеру» в 15 лет, впервые обманув своего отца. А затем, испытав вкус к аферам, начал подделывать денежные чеки. Фрэнка разыскивали лучшие американские ищейки из ФБР и полицейские всей Европы. Скрываясь от преследования, он выдавал себя за пилота, профессора, врача-педиатра, адвоката, помощника прокурора и даже агента ФБР. За 5 лет Фрэнк заработал больше денег, чем люди всех этих профессий за всю жизнь.

Фрэнк Абигнейл

Поймай меня, если сможешь. Реальная история самого неуловимого мошенника за всю историю преступлений

Frank W. Abagnale with Stan Redding

CATCH ME IF YOU CAN:

The True Story of a Real Fake

© 1980 by Frank W. Abagnale.

This translation published by arrangement with Broadway Books,

an imprint of the Crown Publishing Group, a division

of Penguin Random House LLC and with Synopsis Literary Agency.

© Филонов А.В., перевод на русский язык, 2017

© Коломина С., иллюстрации, 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

I. Подлеток

Альтер эго человека – не более чем взлелеянный им собственный образ. Зеркало в моем номере парижского отеля «Виндзор» продемонстрировало мой излюбленный собственный образ: наделенный загадочным обаянием молодой пилот авиалайнера с чистой кожей, косой саженью в плечах и чрезвычайно ухоженный. Скромность не входит в число моих добродетелей. Да и сама добродетель в то время не входила в число моих добродетелей.

Удовлетворившись собственным обликом, я подхватил сумку, покинул номер и две минуты спустя стоял перед окошком кассира.

– Доброе утро, капитан, – теплым тоном поприветствовала кассирша.

Шевроны на моем форменном кителе ясно говорили, что я первый офицер, но уж таковы французы – приукрашивают все, кроме своих женщин, вина и искусства.

Я расписался в счете отеля, который она подвинула мне через окошко, хотел было уйти, но тут же обернулся, вынимая из внутреннего кармана кителя чек на жалованье.

– Ах да, вы не могли бы мне это обналичить? Ваша парижская ночная жизнь обобрала меня до нитки, а домой я попаду только через неделю, – горестно усмехнулся я.

Взяв чек «Пан Американ Уорлд Эйрвейз», она поглядела на сумму.

– Уверена, капитан, что могли бы, но мне нужно получить одобрение начальника на такую большую сумму. – Она направилась в кабинет позади нее, через минутку вернулась с довольной улыбкой и протянула мне чек для подписи. – Как я понимаю, вы предпочтете американские доллары? – справилась она и, не дожидаясь ответа, отсчитала мне 786 долларов 73 цента банкнотами и звонкой монетой янки. Пятидесятидолларовую купюру я с улыбкой подвинул обратно:

– Был бы искренне благодарен, если бы вы взяли на себя труд позаботиться о нужных людях, раз уж я был столь беззаботен.

– Разумеется, капитан, – просияла она. – Вы очень добры. Безоблачного вам неба и мягкой посадки. Навещайте нас снова.

Я взял такси до Орли, велев водителю высадить меня у входа TWA[1 - TWA – Trans World Airlines, один из крупнейших авиаперевозчиков США. В те годы уступала только компании «Пан-Ам». – Здесь и далее примеч. пер.]. Без остановки миновав билетную кассу TWA в вестибюле, я предъявил свою лицензию FAA[2 - FAA – Федеральное управление гражданской авиации США.] и удостоверение сотрудника «Пан-Ам» представителю компании TWA по обеспечению полетов. Он сверился со своим манифестом.

– Ладно, второй пилот Фрэнк Уильямс, эстафетой следующий в Рим. Уяснил. Заполните это, будьте добры, – вручил он мне знакомый розовый бланк для некоммерческих пассажиров.

Я вписал нужные данные, потом, подхватив свою сумку, направился к турникету таможни с табличкой «ТОЛЬКО ДЛЯ ЧЛЕНОВ ЭКИПАЖЕЙ». Начал было закидывать сумку на стойку, но инспектор – морщинистый старичок с жиденькими усиками, – узнав меня, взмахом руки дал знак проходить.

Когда я зашагал к самолету, за мной увязался мальчонка, беззастенчиво с восторгом воззрившийся на мой мундир, сверкающий золотыми шевронами и прочими регалиями.

– Вы пилот? – с британским акцентом полюбопытствовал он.

– Не-а, всего лишь пассажир, как и ты, – ответил я. – Пилот я только на самолетах «Пан-Ам».

– Вы пилотируете семьсот седьмые?

– Было дело, но раньше, – покачал я головой. – Сейчас я на Ди-Си-восьмых.

Я люблю детишек. Этот паренек напомнил мне меня самого парой лет раньше.

Когда я ступил на борт самолета, встретившая меня привлекательная стюардесса-блондинка помогла мне уложить сумку в отсек для багажа экипажа.

– В этом рейсе мы под завязку, мистер Уильямс, – сообщила она. – Вы обставили двоих других парней, претендовавших на откидное сиденье. Кабину буду обслуживать я.

– Мне только молока, – отозвался я. – И я не буду в претензии, если вам будет недосуг. Безбилетники не смеют претендовать на большее, чем бесплатная поездка.

И нырнул в кабину. Первый и второй пилоты вкупе с бортинженером занимались предполетной проверкой бортовых систем и приборов, но любезно прервались при моем появлении.

– Привет, я Фрэнк Уильямс, «Пан-Ам», и не хочу вам мешать, – произнес я.

– Гэри Джайлс, – сказал пилот, протягивая руку, и кивнул на двоих других: – Билл Остин, номер два, и Джим Райт. Рады вашей компании.

Обменявшись рукопожатиями с двумя остальными летчиками, я опустился на откидное сиденье, предоставив им заниматься своим делом.

Не прошло и двадцати минут, как мы уже были в воздухе. Джайлс поднял 707-й на высоту 30 тысяч футов, сверился с приборами, дал отбой связи с вышкой в Орли, отстегнул ремни и выбрался из кресла. И, с небрежной тщательностью смерив меня взглядом с головы до ног, указал на свое место.

– Почему бы вам немного не подержаться за рога, Фрэнк? А я пока схожу покручусь среди платных пассажиров.

Его предложение было жестом вежливости, порой проявляемой по отношению к летящим эстафетой пилотам конкурирующих авиалиний. Опустив фуражку на пол кабины, я скользнул в командирское кресло, чрезвычайно отчетливо осознавая, что в мои руки вверены 140 жизней, считая и мою собственную.

Остин, принявший управление, когда Джайлс покинул свое место, уступил его мне, широко улыбнувшись:

– Судно ваше, капитан.

Я без отлагательств перевел гигантский реактивный лайнер на автопилот, адски уповая, что гаджет работает, потому что сам я не сумел бы управлять даже воздушным змеем.

Я не то что не был пилотом «Пан-Ам», я вообще не был пилотом. Я был самозванцем, одним из самых разыскиваемых преступников на четырех материках, и в это самое время прокручивал свою аферу, водя добрых людей за нос.

Я побывал миллионером добрых два с половиной раза еще до того, как мне стукнуло двадцать один. И все деньги до последнего цента добыл воровством, тут же промотав на охапки шмоток, изысканные блюда, шикарные апартаменты, фантастических лисичек, дивные тачки и прочие плотские радости. Я кутил во всех столицах Европы, нежился на солнышке на всех знаменитых пляжах и сибаритствовал в Южной Америке, на южных морях, на Востоке и в самых благополучных уголках Африки.

Впрочем, такая жизнь была отнюдь не благостной. Не могу

сказать, что постоянно держал палец на тревожной кнопке, но отмотал в своих кроссовках немало миль. Я невесть сколько раз смывался через боковые двери, по пожарным лестницам и по крышам.

За пять лет я в спешке побросал больше шмоток, чем большинство людей успевает купить за всю жизнь. Я был куда более склизким, чем эскарго под сливочным маслом.

Как ни странно, преступником я себя отнюдь не считал. Конечно, я им был, и факт этот осознавал. Власти и репортеры называли меня одним из хитроумнейших блинопеков, кидал, кукольников и ломщиков, мошенником такого калибра, что запросто тянул на премию «Оскар». Жуликом и аферистом я был жуть каким одаренным. Порой я и сам диву давался иным из своих перевоплощений и надувательств, но не предавался самообольщению ни на миг. Я всегда осознавал, что я Фрэнк Абигнейл-младший, что я кидала и фальсификатор, и если когда меня и поймают, удостоят отнюдь не «Оскаром», а солидным сроком.

И был прав. Я отбыл срок во французском каземате, чалился на нарах в шведском цугундере и очистился от всех моих американских грехов в Питерсберге в штате Виргиния, в федеральной тюряге. Пребывая в последней из тюрем, я добровольно подвергся психологическим исследованиям, проводившимся криминалистом-психиатром Виргинского университета. Он добрых два года устраивал мне разного рода письменные и устные тесты, в ряде случаев прибегая к инъекциям сыворотки правдивости и к проверкам на полиграфе[3 - Он же детектор лжи.].

Мозгоправ пришел к заключению, что у меня очень низкий криминальный порог. Иначе говоря, в первую голову преступления – не моя стезя.

Один из нью-йоркских копов, в доску расшибавшийся, чтобы поймать меня, прочитав этот отчет, только фыркнул.

– Этот психушный докторишка пудрит нам мозги, – презрительно бросил он. – Этот мазурик берет несколько сотен банков, выносит из половины отелей мира все, кроме простынок, обставляет все авиалинии в небесах, и большинство их стюардесс в том числе, втюхивает столько липовых чеков, что хватит оклеить все стены в Пентагоне, затевает собственные сраные колледжи и университеты, выставляет половину копов в двадцати странах полными отморозками, попутно воруя больше двух миллионов долларов, и после этого у него низкий криминальный порог?! А что бы он сделал, будь у него высокий криминальный порог, обчистил бы Форт-Нокс[4 - В Форт-Ноксе расположено хранилище золотого запаса США. Почему-то пользуется большей популярностью, чем Федеральный резервный банк Нью-Йорка, золотой запас которого заметно больше.], что ли?

Этот же детектив заявился ко мне с газетой, потому что мы уже успели стать дружелюбными противниками.

– Ты ведь надул этого мозгоправа, а, Фрэнк?

Я поведал ему, что отвечал на каждый заданный вопрос со всей возможной правдивостью, что выполнял каждый данный мне тест честно, как только мог, но его не убедил.

– Нетушки, – заявил он, – этих федералов ты обдурить можешь, но только не меня. Ты обжулил этого мозгокопальщика. – Он покачал головой. – Да тебе родного отца надуть, как два пальца об асфальт, Фрэнк.

Родного отца я уже надул. Мой отец стал вехой, первым банком, который я сорвал. У папы была одна черта, необходимая для идеального лоха, – слепое доверие, и я развел его на 3400 долларов. Тогда мне было всего пятнадцать.

Родился и первые шестнадцать лет я провел в нью-йоркском Бронксвилле. Я был третьим из четверых детей и тезкой собственного папы. Если бы я хотел жульнически давить на жалость, я бы сказал, что был порождением распада семьи, потому что мои родители разошлись, когда мне было двенадцать. Но этим я бы только возвел на своих родителей напраслину.

Больше всех от раскола, а там и развода, пострадал папа. Он искренне любил маму. С моей матерью, Полетт Абигнейл – франко-алжирской красавицей, папа познакомился во время армейской службы в Оране в период Второй мировой войны. Маме тогда было только пятнадцать, а папе двадцать восемь, и хотя в то время такая разница в возрасте выглядела несущественной, мне всегда казалось, что она сыграла свою роль в разрыве их брака.

После демобилизации папа открыл собственный бизнес в Нью-Йорке – магазин канцтоваров на углу Сороковой и Мэдисон-авеню, который назвал «Грамерсиз». И очень преуспел. Мы обитали в большом роскошном доме, и хотя и не были сказочно богаты, но жили в достатке. В детские годы мои братья, сестра и я не знали недостатка ни в чем.

О серьезных неладах между родителями ребенок зачастую узнает последним. Я знаю, что в моем случае это действительно так, и не думаю, что братья и сестра были осведомлены хоть капельку больше моего. Мы думали, мама довольна своей ролью домохозяйки и матери, и это соответствовало истине – в какой-то мере. Но папа был не просто преуспевающим бизнесменом. Он проявлял немалую активность и в политике, являясь одним из членов республиканской партии в административном округе Бронкса. Он был экс-президентом Нью-йоркского атлетического клуба, и уйму времени проводил там со своими деловыми и политическими корешами.

А еще папа был увлечен морской рыбалкой. Он вечно летал то в Пуэрто-Рико, то в Кингстон, то в Белиз или какой-нибудь другой курорт на Карибах ради рыболовных экспедиций в открытое море. Маму с собой он никогда не брал, а следовало бы. Моя мама стала феминисткой еще до того, как Глория Стейнем[5 - Глория Мари Стейнем (род. 25 марта 1934 г.) – американская икона феминистического движения за равноправие женщин, социальная и политическая активистка. В числе первых публичных акций стало публичное сожжение лифчиков, каковые считались олицетворением неравноправия. «Мэйденформ» – известный производитель женского белья.] сообразила, что ее «Мэйденформ» прекрасно горит. И вот однажды, вернувшись с вылазки за марлинами, папа обнаружил, что его домашний садок пуст-пустехонек. Мама собрала вещи и переехала вместе с нами, тремя мальчиками и сестренкой, на квартиру. Мы были малость озадачены, но мама спокойно растолковала, что они с папой больше не подходят друг другу и предпочли жить порознь.

Во всяком случае, жить порознь предпочла она. Папу мамин поступок шокировал и ранил в самое сердце. Он умолял ее вернуться, обещал стать прекрасным мужем и отцом, клялся урезать свои эскапады в открытое море. Предлагал даже поставить крест на политической деятельности. Мама слушала, но ничего не обещала. И скоро стало очевидно – если и не папе, то мне-то уж точно, – что идти на мировую она вовсе не собирается. Она поступила в Бронкский зубоврачебный колледж, чтобы выучиться на зубного техника.

Папа не сдавался. Наведывался к нам на квартиру при каждом удобном случае, умоляя, умасливая, упрашивая и улещивая ее. Порой он выходил из себя.

– Черт побери, женщина, нешто ты не видишь, что я люблю тебя! – ревел он.

Разумеется, на нас, мальчиках, эта ситуация не могла не сказаться. В частности, на мне. Я любил папу. Я был с ним ближе всех, и он то и дело пускал меня в ход в своей кампании по отвоеванию мамы. «Потолкуй с ней, сынок, – просил он меня. – Скажи ей, что я ее люблю. Скажи ей, что нам всем будет лучше, если мы будем жить вместе. Скажи, что тебе будет лучше, если она вернется домой, что всем детям будет лучше».

Он давал мне подарки для мамы и натаскивал меня в произнесении

речей, призванных сломить сопротивление матери.

В качестве юного Джона Олдена[6 - Джон Олден (прибл. 1599–1687) был членом команды легендарного корабля пилигримов «Мэйфлауэр». Занимал ряд важных правительственных постов.] для отца в роли Майлза Стэндиша[7 - Майлз Стэндиш (прибл. 1584 – 3 октября 1656 г.) – английский офицер, нанятый пилигримами в качестве военного советника Плимутской колонии.] и матери как Присциллы Маллинз[8 - По словам Лонгфелло, в своих письмах Олден неустанно повторял имя Присциллы: «Нрав неустанно хваля молодой пуританки Присциллы!»], я потерпел полнейшее фиаско. Обжулить мою мать было невозможно. А папа, пожалуй, сам же вырыл себе яму, потому что маме пришлось очень не по душе, что он использовал меня вместо пешки в их матримониальных шахматах. Она развелась с папой, когда мне было четырнадцать.

Папа был совсем раздавлен. Я был огорчен, потому что искренне хотел, чтобы они снова сошлись. Надо отдать папе должное, уж если он полюбил женщину, то полюбил навсегда. Он так и тщился добиться расположения мамы до самой своей смерти в 1974 году.

Когда мама наконец развелась с отцом, я вызвался жить с папой. Мама от моего решения была не в восторге, но я чувствовал, что папа нуждается хоть в одном из нас, что он не должен оставаться один-одинешенек, и убедил ее. Папа обрадовался и проникся благодарностью. Лично я в этом решении не раскаялся ни разу, а вот папа, наверно, о нем пожалел.

Жизнь с отцом оказалась совершенно другой песней. Я провел уйму времени в ряде шикарнейших нью-йоркских салунов. Я узнал, что бизнесмены не только тешат себя тремя порциями мартини за ланчем, но и заливают за воротник прорву ерша за бранчем, а еще уговаривают десятки виски с содовой за обедом. Политики, как я быстро заметил, тоже куда лучше ухватывают мировые события и шире распахивают свои кормушки, когда держатся за бурбон со льдом. Папа заключал уйму своих сделок и совершил изрядное количество политических маневров, не отходя от стойки бара, пока я ждал неподалеку. Поначалу пьянство отца меня беспокоило. Я вовсе не считал его алкоголиком, но выпить он был здоров, и я тревожился. И все же я ни разу не видел его пьяным, хотя пил он непрерывно, и через какое-то время я решил, что у него иммунитет на горькую.

Я был очарован папиными коллегами, друзьями и знакомыми. Они являли взору весь спектр социальных слоев Бронкса – политических шестерок, легавых, профсоюзных боссов, представителей деловой администрации, дальнобойщиков, подрядчиков, биржевых маклеров, клерков, таксистов и промоутеров. Словом, от и до. Некоторые будто сошли прямо со страниц Дэймона Раньона[9 - Альфред Дэймон Раньон (4 октября 1880 – 10 декабря 1946 г.) – американский газетчик и писатель. Прославился своими рассказами о жизни нью-йоркского Бродвея в эпоху Сухого закона.].

Проболтавшись так при папе с полгода, я стал тертым калачом и стреляным воробьем. Не совсем то образование, какое уповал дать мне папа, но другого в шалманах не получишь.

Папа пользовался немалым политическим влиянием. Я изведал это, когда принялся прогуливать уроки, тусуясь с окрестными проблемными подростками. Они вовсе не были членами шайки или типа того. Они не были замешаны ни в чем серьезном – просто ребята из трудных семей, домогавшиеся внимания хоть с чьей-нибудь стороны, пусть даже инспектора по делам несовершеннолетних. Может, как раз потому-то я и начал шляться с ними. Наверно, я и сам жаждал внимания. Мне хотелось, чтобы мои родители снова сошлись, и в то время мне смутно мнилось, что если я буду вести себя как малолетний преступник, это может послужить почвой для воссоединения.

В роли малолетнего преступника я не очень-то преуспел. По большей части, тыря конфеты и пробираясь в кино без билета, я чувствовал себя круглым дураком. Я был куда более зрелым, чем мои кореша, и куда более крупным. В пятнадцать лет физически я был полностью развит – шести футов ростом и 170 фунтов весом[10 - 6 футов = 183 см, 170 фунтов = 77 кг.]; пожалуй, большинство выходок так легко сходило нам с рук как раз потому, что при взгляде на нас люди принимали меня за учителя, пасущего группу учеников, или старшего брата, приглядывающего за малышней. Порой и у меня самого складывалось такое же впечатление, и зачастую их ребячливость действовала мне на нервы.

Но что досадовало меня больше всего, так это нехватка у них стиля. Я довольно рано узнал, что шиком восхищаются все. Почти на любой промах, грех или преступление взирают куда снисходительней, если таковой совершен с шиком.

Эта шпана не могла даже угнать автомобиль как следует. В первый раз подорвав тачку, они заехали за мной, и не успели мы проехать и милю, как нас остановила патрульная машина. Эти отморозки укатили машину с подъездной дорожки, пока владелец поливал собственный газон. Все мы угодили на курорт для малолетних.

Папа не только вытащил меня, но и позаботился, чтобы все упоминания о моем участии в этом инциденте из документов исчезли. Это политиканское фокусничество в будущие годы лишило множество копов сна. Даже слона найти легче, если взять его след с самого начала охоты.

Папа меня не корил.

– Все мы допускаем ошибки, сынок, – сказал он. – Я понимаю, что ты пытался сделать, но ты взялся не с того конца. По закону ты еще ребенок, хотя вымахал с мужчину. Пожалуй, тебе пора и мыслить по-мужски.

Я расстался с прежними приятелями, снова стал регулярно посещать школу и устроился на неполную ставку экспедитором одного склада в Бронксвилле. Папу это обрадовало – обрадовало настолько, что он купил мне «Форд» с пробегом, который я прокачал, превратив в настоящую ловушку для лисок.

Если мне на кого и возлагать вину за свои будущие нечестивые поступки, то на этот «Форд».

Этот «Форд» разорвал все нравственные фибры моей души. Он свел меня с девушками, и я потерял голову на добрых шесть лет. Это были чудесные годы.

Несомненно, в жизни мужчины есть и другие периоды, когда либидо затмевает его здравомыслие, но ничто так не давит на префронтальные доли, как постпубертатные годы, когда в голове творится кавардак и каждая встречная роскошная цыпочка только увеличивает напор. Конечно, в свои пятнадцать лет я кое-что знал о девочках. Они устроены иначе, чем мальчишки. Но не знал почему, пока однажды, остановив свой прокачанный «Форд» на красный свет, не заметил девушку, уставившуюся на меня и на мой автомобиль. Заметив, что привлекла мое внимание, она проделала глазами нечто эдакое, тряхнула передом и извернулась задом, и внезапно я захлебнулся собственными мыслями. Она сломила плотину. Не помню, ни как она оказалась в машине, ни куда мы отправились после этого, но помню, что она вся была шелковой, мягкой, уютной, теплой, благоухающей и абсолютно восхитительной, и я понял, что нашел контактный спорт, которым могу искренне наслаждаться. Она вытворяла со мной такое, что могло бы увлечь колибри прочь от гибискуса и заставить бульдога порвать цепь.

Меня отнюдь не впечатляют современные тома о женских правах в спальне. Когда Генри Форд изобрел «Модель Т», женщины сбросили свои панталоны и секс стал доступным на дорогах.

Женщины стали моим единственным пороком. Я ими упивался. Мне их всегда было мало. Я просыпался с мыслью о девушках. Я засыпал с мыслью о девушках. Сплошь

обаятельных, длинноногих, головокружительных, фантастических и чарующих. Я пускался в изыскательские экспедиции за девушками на рассвете. Я выбирался ночью, чтобы рыскать в их поисках с фонариком. Дона Жуана донимало лишь легкое тепло по сравнению с пожиравшим меня жаром. Я был одержим кисками.

После первых стычек я тоже стал обаятельным любовником. Девушки вовсе не обязательно разорительны, но даже самая резвая фройляйн время от времени рассчитывает на гамбургер и «колу» – просто для поддержания сил. Я же едва зарабатывал на хлеб, так где уж там думать о масле. Мне нужно было изыскать способ потрясать мошной.

Я воззвал к папе, понятия не имевшему о моем открытии девушек и сопутствующих им радостей.

– Папа, очень клево, что ты дал мне машину, и я чувствую себя дебилом, прося о большем, но у меня проблемы с этой машиной, – взмолился я. – Мне нужна кредитная карточка на бензин. Мне платят лишь раз в месяц, а со всеми школьными ланчами, походами на матчи, свидания и всякое такое у меня порой не хватает бабок, чтобы заплатить за бензин. Я постараюсь оплачивать счета самостоятельно, но обещаю не злоупотреблять твоей щедростью, если ты позволишь мне завести карточку на бензин.

Я был речист, как ирландский барышник, и в тот момент вполне искренен. Поразмыслив над просьбой пару минут, папа кивнул.

– Ладно, Фрэнк, я тебе верю, – с этими словами он извлек из бумажника свою карточку «Мобил». – Бери эту карточку и пользуйся. Отныне я больше не стану расплачиваться с помощью «Мобил». Это будет твоя карта, и в разумных пределах оплачивать счета должен будешь ты, когда они будут приходить. Я не буду тревожиться, что ты обманешь мое доверие.

А следовало бы. В первый месяц уговор сработал как часы. Когда пришел счет «Мобил», я оплатил платежное поручение на означенную сумму и отправил его нефтяной компании. Но этот платеж обобрал меня до нитки, и я снова оказался повязан по рукам и ногам в своих неустанных исканиях девушек. Во мне начала закипать досада. Как ни крути, стремление к счастью – неотчуждаемая американская привилегия, не так ли? Я чувствовал себя лишенным своих конституционных прав.

Кто-то однажды сказал, что честный человек – фикция. Наверное, автор этого высказывания был мошенником. Это излюбленный аргумент прощелыг. По-моему, уйма народу представляет себя в роли суперпреступников, международных похитителей бриллиантов или что-то типа того, но все это ограничивается их фантазиями. Я думаю, еще уйма народу время от времени испытывают настоящее искушение совершить преступление, особенно если можно хорошо погреть руки, да притом им кажется, что их с этой аферой не увяжут. Обычно такие люди искушению не поддаются. Им присуще прирожденное восприятие добра и зла, и верх берет здравый смысл.

Но есть и тип личностей, чье стремление к первенству попирает рассудок. Определенные ситуации провоцируют их точно так же, как альпиниста высокий пик – одним лишь фактом своего существования. Добро и зло в расчет не входят, да и последствия тоже. Эти люди считают преступление своего рода игрой, и целью является не только барыш; успех предприятия куда важнее. Разумеется, если прибыль будет обильной, это тоже приятно.

Эти люди – гроссмейстеры преступного мира. Как правило, они наделены гениальным интеллектом, и их воображаемые кони и слоны всегда атакуют. Шанс получить мат они даже не рассматривают. Их неизменно поражает, когда их облапошивает коп со средним уровнем интеллекта, а этого копа неизменно поражают их мотивы. Преступление вместо головоломки? О господи!

Но меня на первое мошенничество толкнул отнюдь не дух соперничества. Я нуждался в деньгах, да еще как! Всякий, кто хронически помешан на девушках, нуждается во всей финансовой поддержке, какая только доступна. Впрочем, я даже особо не парился из-за нехватки средств, когда в один прекрасный день остановился на заправке «Мобил» и углядел большой плакат перед стойкой с шинами. «ПОСТАВЬТЕ СВОЮ ПОДПИСЬ НА ЧЕКЕ “МОБИЛ”, И МЫ ПОСТАВИМ КОМПЛЕКТ ШИН НА ВАШУ МАШИНУ», – гласил плакат. Тогда-то я впервые и смекнул, что карточка «Мобил» годится не только для бензина и масла. Шины мне не требовались – на «Форде» они были практически новые, – но пока я разглядывал плакат, меня внезапно озарила четырехходовая комбинация. «Черт, а ведь это даже может сработать», – подумал я.

Выбравшись из машины, я направился к заправщику, попутно являвшемуся и владельцем заправки. Благодаря множеству пит-стопов, которые я делал на этой заправке, мы с ним состояли в шапочном знакомстве. Бизнес на этой не слишком оживленной заправке шел ни шатко ни валко. «Я бы зарабатывал больше, если бы просто работал на заправке, а не рулил ею», – пожаловался он как-то раз.

– Во сколько мне обойдется комплект белобоких? – поинтересовался я.

– Для этой машины – 160 долларов, но у вас хороший комплект покрышек, – возразил он, устремив на меня взор, красноречиво говоривший, что он чутьем угадал намечающееся предложение.

– Ага, новые шины мне вообще-то не нужны, – согласился я. – Но у меня сейчас отчаянная денежная чахотка. Знаете, что я сделаю? Я куплю комплект этих шин по этой карте. Только шины не возьму. Вместо них вы дадите мне 100 долларов. Шины останутся у вас, а когда мой папа заплатит за них «Мобилу», вы получите свою долю. Вы с самого начала не в накладе, а когда продадите шины, все 160 долларов пойдут в ваш карман. Что скажете? У вас будет денег как грязи, чувак.

Он вглядывался в меня с огоньком раздумчивой алчности в глазах.

– А что скажет ваш старик? – настороженно полюбопытствовал он.

– Он на мою машину даже не смотрит, – пожал я плечами. – Я сказал ему, что мне нужны новые шины, и он велел мне взять их по карте.

Но он никак не мог отделаться от сомнений.

– Дайте поглядеть ваши права. Может, карточка краденая, – сказал он. Я вручил свои юношеские права, где значилась та же фамилия, что и на карте.

– Тебе всего пятнадцать? Выглядишь ты на десять лет старше, – сказал владелец заправки, возвращая их мне.

– У меня за плечами много миль, – улыбнулся я.

Он кивнул.

– Надо позвонить в «Мобил» и получить одобрение, это обязательно при любой крупной покупке. Если дадут добро, то мы договорились.

С заправки я выкатил с пятью двадцатками в бумажнике. Я был просто пьян от счастья. Поскольку я еще не отведал вкус первого глотка алкоголя, я не мог сравнить это ощущение, скажем, с кайфом от шампанского, но это было самое восхитительное чувство, какое я когда-либо испытывал на переднем сиденье автомобиля.

По правде говоря, собственная сметка ошеломила меня. Если это удалось один раз, то почему бы не удасться дважды? Удалось. В следующие несколько недель эта уловка срабатывала столько раз, что я и счет потерял. Уж и не помню, сколько комплектов шин, сколько аккумуляторов, сколько других автомобильных аксессуаров купил на эту кредитную карту, а потом продал обратно за часть первоначальной стоимости. Я наведался на каждую заправку «Мобил» в Бронксе. Порой я просто подбивал заправщика дать мне десятку, выписав чек за бензин и масло на 20 долларов. Я истер карточку «Мобил» этой аферой до дыр.

Естественно, я профукал все это на телок. Поначалу я исходил из допущения, что раз мои удовольствия

субсидирует «Мобил», то какого черта? А потом в почтовый ящик опустили счет за первый месяц. Конверт был нашпигован чеками за покупки почище рождественского гуся. Поглядев на итоговую цифру, я задумался, не податься ли в монастырь, потому что вдруг сообразил, что «Мобил» ожидает оплаты счета папой. До тех пор мне как-то не приходило в голову, что в этой игре в роли лоха может оказаться папа.

Я бросил счет в мусорную корзину. Второе уведомление, пришедшее через две недели, тоже отправилось в мусор. Я думал было, не предстать ли перед папой с признанием, но не набрался храбрости. Понимал, что рано или поздно он это выяснит, но решил, что лучше уж ему это сообщит кто-нибудь другой.

Самое поразительное, что, ожидая встречи на высшем уровне между отцом и «Мобил», я отнюдь не угомонился. Я продолжал проворачивать аферу с кредитной картой, тратя башли на милых дам, хоть и осознавал, что облапошиваю папу. Воспаленное половое влечение угрызений совести не знает.

В конце концов, следователь «Мобил» настиг папу в магазине.

– Мистер Абигнейл, вы держатель нашей карты уже пятнадцать лет, и мы ценим вас. У вас наивысший кредитный рейтинг, вы ни разу не запаздывали с платежами, и я здесь не затем, чтобы скандалить из-за вашего счета, – извиняющимся тоном поведал он папе, слушавшему с недоумевающим видом. – Нам просто интересно, сэр, и хотелось бы узнать одну вещь. Просто как, черт побери, вам удалось накрутить счет на 3400 долларов за бензин, масло, аккумуляторы и шины для одного «Форда» 1952 года всего за три месяца? За последние шестьдесят дней вы поставили на эту машину четырнадцать комплектов шин, купили двадцать два аккумулятора за последние девяносто дней, а галлона бензина вам едва хватает на две мили. Мы даже подумали, что у вас на этой треклятой штуковине нет поддона картера… Вам не приходило в голову обменять этот автомобиль на новый, мистер Абигнейл?

Папа был огорошен.

– Да я даже не пользуюсь своей картой «Мобил». Ею пользуется мой сын, – сказал он, немного придя в себя. – Должно быть, тут какая-то ошибка.

Следователь «Мобил» выложил перед папой несколько сотен чеков «Мобил». И каждый был подписан моей рукой.

– Как он это сделал?! И почему?! – воскликнул папа.

– Не знаю, – ответил агент «Мобил». – Почему бы нам не спросить у него самого?

И спросили. Я сказал, что не имею об этой авантюре ни малейшего понятия, но не убедил ни одного из них. Я ожидал, что папа будет в ярости, но он был больше озадачен, чем рассержен.

– Послушай, сынок, если ты скажешь нам, как это сделал и почему, мы обо всем забудем. Не будет никакого наказания, и я оплачу счета, – пообещал он.

По моему мнению, папа был грандиозным мужиком. Он не солгал мне ни разу в жизни. И я тут же раскололся.

– Это девчонки, папа, – вздохнул я. – Они творят со мной странные штуки. Я не могу это объяснить.

Папа и следователь «Мобил» понимающе кивнули. Папа с сочувствием положил ладонь мне на плечо.

– Не тревожься из-за этого, мальчик. Эйнштейн тоже не мог этого объяснить.

Если папа и простил меня, то мама нет. Мама искренне расстроилась из-за этого инцидента, а вину за мои проступки взвалила на отца. Она по-прежнему числилась моим юридическим опекуном и решила вывести меня из-под папиного влияния. Хуже того, по совету одного из отцов, работавших в Католической благотворительности[11 - Католическая благотворительность – сеть благотворительных некоммерческих организаций, одна из крупнейших в Соединенных Штатах.], к каковой всегда была причастна и моя матушка, она отправила меня в частную школу КБ для проблемных мальчиков в Порт-Честере, штат Нью-Йорк.

На роль колонии для малолетних эта школа не тянула, представляя собой скорее шикарный лагерь, нежели исправительное заведение. Я жил в опрятном коттедже вместе с шестью другими мальчиками, и помимо того факта, что я был ограничен территорией кампуса и находился под постоянным надзором, никаких тягот я не испытывал.

Братья, заправлявшие школой, вели практически такой же образ жизни, как их подопечные. Ели мы все в общей столовой, питание было хорошим и обильным. Имелся кинотеатр, телевизионная комната, рекреационный зал, плавательный бассейн и гимнастический зал. Я даже не перепробовал все развлекательные и спортивные сооружения, предоставленные к нашим услугам. Занятия мы посещали с 8 утра до 3 часов дня с понедельника по пятницу, а остальное время было в полном нашем распоряжении. Братья не разглагольствовали о наших неправых деяниях и не проедали нам плешь помпезными речами, и нужно было порядком нашкодить, чтобы заслужить настоящее наказание, каковое сводилось к домашнему аресту в коттедже на пару дней. Я ни разу не сталкивался ни с чем похожим на эту школу, пока не угодил в американскую тюрьму. С той поры я частенько гадал, не заправляет ли втайне пенитенциарной системой США Католическая благотворительность.

Впрочем, монастырская жизнь меня донимала. Я сносил ее, но воспринимал свой срок в школе как наказание, да притом совершенно незаслуженное. В конце концов, папа ведь простил меня, а единственной жертвой моих преступлений был именно он. «Так чего ж я тут торчу?» – вопрошал я себя. Однако что не нравилось мне в этой школе больше всего, так это отсутствие девушек. Там царила строго мужская атмосфера. Даже вид монашки поверг бы меня в экстаз.

Знай я, что случилось с папой, когда я отбывал срок, то был бы подавлен еще более. В подробности он никогда не вдавался, но, пока я был в этой школе, он столкнулся с какими-то серьезными финансовыми проблемами и лишился своего бизнеса.

Он был совершенно раздавлен. Ему пришлось продать дом, два своих больших «Кадиллака» и все остальное, представлявшее хоть мало-мальскую материальную ценность. Всего за пару-тройку месяцев папа от образа жизни миллионера скатился к житью-бытью почтового клерка.

Именно в таком качестве он приехал за мной, когда я провел в школе целый год. Мама, смилостивившись, согласилась, чтобы я снова жил с папой. Постигшие его превратности судьбы шокировали меня, вызвав немалые угрызения совести. Но папа не позволял мне взвалить вину на себя. Те 3400 долларов, на которые я его кинул, не сыграли в падении его бизнеса ни малейшей роли, уверял он меня.

– Выбрось это из головы, парень. Это была капля в море, – жизнерадостно заявил он.

Внезапная утрата статуса и финансов его вроде бы совершенно не заботила, но меня она угнетала. Не из-за меня самого, а из-за папы. Он стоял так высоко, был настоящим воротилой, и вдруг работает за жалованье. Я пытался вытянуть из него причину такого оборота.

– А как же твои друзья, папа? – вопрошал я. – Помнится, ты всегда вытягивал их из затруднительного положения. Неужели ни один из них не предложил тебе помощь?

Папа лишь криво усмехнулся:

– Ты еще узнаешь, Фрэнк, что, когда ты на коне, найдутся сотни человек, претендующих на роль твоих друзей. Но стоит тебе упасть, считай себя везунчиком, если хоть один из них купит тебе чашку кофе. Если бы пришлось начать сызнова, я выбирал бы друзей куда осмотрительнее. У меня есть пара хороших друзей. Они не богаты, но один из них устроил меня работать на почту.

Он отказывался зацикливаться на своих злоключениях и подолгу говорить о них, но меня они тяготили, особенно

когда я сидел с ним в его машине. Она была не так хороша, как мой «Форд», который он продал, положив деньги на мое имя. Сам же ездил на потрепанном старом «Шеви».

– Неужели тебя совершенно не волнует, что ты сидишь за рулем этого старого автомобиля, папа? – спросил я его как-то раз. – В смысле, это же просто драндулет после «Кадиллака». Правда?

– Ты смотришь на это не с той стороны, Фрэнк, – рассмеялся папа. – Важно не то, что у тебя есть, а что ты за человек. Меня эта машина вполне устраивает. Она доставляет меня куда надо. Я знаю, кто я такой и что собой представляю, и это главное, а вовсе не то, что могут подумать обо мне другие. Я честный человек, я это чувствую, и это для меня куда важнее, чем иметь большой автомобиль… Пока человек знает, кто он, он не пропадет.

Беда в том, что в то время я не знал, ни кто я, ни какой я.

Ответ я нашел за три коротеньких года.

– Кто ты? – поинтересовалась шикарная брюнетка, когда я плюхнулся на пляже Майами-Бич рядом с ней.

– Кто угодно, кем только пожелаю быть, – ответил я.

Именно так оно и было.

II. Пилот

Я покинул дом в шестнадцать лет, отправившись искать самого себя.

Из дому меня никто не выживал, однако я был несчастен. Ситуация на фронтах моего расколотого дома ничуть не переменилась. Папа по-прежнему хотел завоевать маму по второму разу, а мама не желала быть завоеванной. Папа по-прежнему использовал меня в качестве парламентера в своем втором ухаживании за мамой, а она по-прежнему не одобряла моего бенефиса в роли Купидона. Мне и самому эта роль была не по душе. Мама окончила школу зубных техников, работала в Ларчмонте у стоматолога и была вроде бы вполне довольна своей новой независимой жизнью.

Никаких планов побега я не вынашивал. Но всякий раз, когда папа надевал на себя мундир почтового служащего и уезжал на работу в своей старенькой машине, меня охватывала тоска. Я не мог забыть, как он ходил в костюмах от Луиса Рота[12 - Луис Рот – известный торговый бренд в Лос-Анджелесе.] и ездил на дорогих автомобилях.

Однажды июньским утром 1964 года я проснулся с мыслью, что пора уходить. «Иди», – будто нашептывал мне какой-то отдаленный уголок мира. И я пошел.

Я ни с кем не попрощался. Не оставил никакой записки. У меня был чековый счет на 200 долларов в Уэстчестерском отделении банка «Чейз Манхэттен», открытый для меня папой годом ранее, которым я ни разу не пользовался. Выудив свою чековую книжку, я уложил в единственный чемодан свои лучшие вещи и сел на поезд до Нью-Йорка. Отдаленным уголком мира его не назовешь, но я считал, что он может стать прекрасной стартовой площадкой.

Будь я беглецом из какого-нибудь Канзаса или Небраски, Нью-Йорк, со своим бедламом подземки, внушающими благоговение небоскребами, хаотическими потоками шумного уличного движения и нескончаемыми бегущими людей, мог бы заставить меня сломя голову удрать обратно в прерии. Но для меня «Большое Яблоко» было благодатной почвой, во всяком случае, так мне мнилось.

Не прошло и часа после приезда, как я повстречал сверстника и подбил его привести меня к себе домой. Его родителям я сказал, что сам из северной части штата Нью-Йорк, что и мать, и отец мои умерли, и теперь я пытаюсь прожить своим умом, и что мне надо где-нибудь остановиться, пока я не найду работу. Они сказали, что я могу жить у них, сколько пожелаю.

Я вовсе не намеревался злоупотреблять их гостеприимством. Я пылал желанием сделать свою ставку и покинуть Нью-Йорк, хотя в тот момент даже смутно не представлял, куда хочу отправиться или чем заняться.

У меня имелась вполне четкая цель. Я собирался добиться успеха в какой-нибудь сфере. Я собирался взойти на пик какой-нибудь горы. А уж стоит мне там оказаться, как никто и ничто не сможет свергнуть меня с вершины. Я не буду совершать ошибок, сделанных папой. В этом я был убежден абсолютно нерушимо.

«Большое Яблоко» очень скоро оказалось не таким уж и смачным даже для своего родного сына. Найти работу оказалось нетрудно. Я работал у отца на складе товароведом и рассыльным, так что эта сфера деятельности была мне знакома. Начал я с визитов в крупные канцелярские фирмы, представляя себя в истинном свете. Мне всего шестнадцать, говорил я, я не окончил среднюю школу, но хорошо разбираюсь в канцелярском бизнесе. Менеджер третьей фирмы из посещенных мной нанял меня с окладом полтора доллара в час. А я был настолько наивен, что счел эту зарплату вполне адекватной.

Но не прошло и недели, как иллюзии мои развеялись. Я сообразил, что мне попросту не прожить в Нью-Йорке на 60 долларов в неделю, даже если я остановлюсь в самом затрапезном отеле и буду питаться только в закусочных-автоматах. Но куда более обескураживало то, что в любовных играх моя роль низвелась до зрителя. В глазах девушек, встречавшихся мне до той поры, прогулка по Центральному парку и хот-дог с тележки уличного торговца на очаровательный вечер не тянули. Я и сам подобным флиртом был как-то не очень очарован. От хот-догов у меня была отрыжка.

Проанализировав ситуацию, я пришел к такому выводу: ничтожное жалованье мне платят не потому, что я не окончил школу, а потому, что мне всего шестнадцать. Мальчик просто не заслуживает зарплаты мужа.

Так что всего за ночь я возмужал на десять лет. Люди всегда изумлялись, особенно женщины, узнав, что я еще подросток. И я решил, что раз выгляжу старше, то и должен быть старше. В школе я преуспевал в графических искусствах и проделал весьма пристойную работу по изменению года рождения в своих водительских правах с 1948 на 1938-й. А затем отправился попытать судьбу на рынке труда как двадцатишестилетний недоучка с доказательством своего возраста в бумажнике.

И узнал, что тарифная шкала для мужчины без аттестата о среднем образовании не заставила бы творцов закона «О минимальной заработной плате» краснеть. Никто не подвергал сомнению мой новый возраст, но лучшее предложение, какое я получил, составляло 2 доллара 75 центов в час в качестве помощника водителя грузовика. Некоторые потенциальные работодатели напрямик заявляли мне, что зарплату работника определяет вовсе не возраст, а образование. Чем выше его образование, тем выше его зарплата. Я горестно заключил, что недоучка – все равно, что трехногий волк на воле. Может, он и выживет, но ему придется довольствоваться малым. Тогда до меня еще не дошло, что дипломы, как и даты рождения, подделываются очень легко.

Выжить на 110 долларов в неделю я мог бы, но жить на эти деньги – нет. Я был слишком уж без ума от дам, а любой ипподромный игрок может вам поведать, что самый верный способ разориться – это ставить на резвых кобылок. Все девушки, с которыми я крутил романы, были резвыми кобылками и влетали мне в копеечку.

Когда мои развлекательные фонды исчерпались, я начал выписывать чеки со своего 200-долларового счета.

Мне не хотелось затрагивать этот резерв, и я старался быть экономным. Я обналичивал чеки только долларов на десять, от силы на двадцать, и поначалу совершал свои чековые транзакции только в отделениях банка «Чейз Манхэттен». Потом я узнал, что магазины, отели, супермаркеты и прочие деловые предприятия тоже обналичивают персональные чеки, если сумма не слишком велика и предъявлены нужные документы. Я узнал, что мои подчищенные водительские права

считают вполне надлежащим удостоверением личности, и начал сбрасывать в самых удобных отелях и универсальных магазинах чеки долларов на двадцать – двадцать пять, когда нуждался в наличности. Никто не задавал мне никаких вопросов. Никто не справлялся в банке, действителен ли чек. Я просто предъявлял вместе с чеком свои подправленные права, и эти права мне возвращали вместе с наличными.

Это было легко. Чересчур легко. Через считаные дни я понял, что превысил остаток на счете и выписываемые мной чеки недействительны. Однако продолжал обналичивать чеки, когда мне требовались деньги в дополнение к жалованью или для финансирования гурманской трапезы с какой-нибудь красивой цыпочкой. А поскольку мое жалованье было настолько жалким, что нуждалось в субсидиях регулярно, и поскольку в Нью-Йорке было больше красивых цыпочек, чем на птицеферме, скоро я уже выписывал по два-три липовых чека за день.

Я даже нашел для себя оправдание своих неблаговидных действий. Папа уж позаботится о недействительных чеках, твердил я себе. Или утихомиривал угрызения совести бальзамом всех мошенников: раз люди настолько глупы, что обналичивают чеки, не удостоверившись в их подлинности, то они заслуживают, чтобы их надули.

Попутно я утешал себя тем фактом, что я несовершеннолетний. Даже если меня поймают, вряд ли подвергнут какому-нибудь строгому наказанию, учитывая мягкость нью-йоркской ювенальной юстиции и снисходительность городских судей по делам несовершеннолетних. А поскольку это первая судимость, меня, скорее всего, сдадут с рук на руки родителям, даже не потребовав возмещения.

Подкрепив свою совесть столь неопределенными смягчающими обстоятельствами, я бросил работу и зажил на доходы со своих липовых чеков. Я не подсчитывал, сколько всучил фальшивок, но мой уровень жизни существенно повысился. Как и уровень моих любовных притязаний.

Впрочем, спустя два месяца штамповки ничего не стоящих чеков я столкнулся с весьма нелицеприятной истиной. Я жулик. Не более, не менее. Говоря уличным арго, я стал профессиональным кидалой. Это меня как-то не очень озаботило, потому что я был успешным кидалой, а в тот момент добиться успеха хоть в чем-нибудь было для меня важнее всего на свете.

А вот что меня заботило, так это профессиональные риски, связанные с ремеслом чекового мошенника. Я понимал, что отец сообщил о моей пропаже в полицию. Как правило, копы не особо утруждаются розысками пропавших шестнадцатилеток, если только не подозревают, что дело нечисто. Однако мой случай являл несомненное исключение, потому что я натворил уйму нечистых дел десятками своих липовых чеков. Я понимал, что полиция ищет меня как вора, а не как беглеца. Каждый торговец и бизнесмен, которого я кинул, тоже наверняка меня высматривает, догадывался я.

Короче говоря, я запалился. Я понимал, что еще какое-то время смогу избегать копов, но при этом осознавал и то, что рано или поздно меня изловят, если я останусь в Нью-Йорке и продолжу заполнять кассовые ящики бесполезной макулатурой.

Альтернативой был отъезд из Нью-Йорка, и эта перспектива меня пугала. Тот по-прежнему отдаленный уголок мира внезапно показался мне холодным и недружелюбным. На Манхэттене, несмотря на нахальную демонстрацию независимости, я всегда, фигурально выражаясь, прятался под одеялом, как ребенок от ночных страхов. Мама и папа были всего лишь на расстоянии телефонного звонка и недолгой поездки на поезде. Я знал, что они откроют мне объятья, несмотря на мои прегрешения. Если же я сбегу в Чикаго, Майами, Вашингтон или какой-нибудь другой отдаленный метрополис, виды на будущее представлялись определенно сумрачными.

Я поднаторел только в одном ремесле – выписывании жульнических чеков. Я даже не помышлял об иных источниках дохода, и для меня это было предметом первостепенной озабоченности. Смогу ли я дурачить торговцев в другом городе так же легко, как водил за нос ньюйоркцев? В Нью-Йорке у меня был реальный, хоть и яйца выеденного не стоящий чековый счет, и действительные, хоть и на десяток лет промахнувшиеся права, вкупе позволяющие мне заниматься своим нечестивым ремеслом с выгодой. В любом другом городе и стопка моих персональных чеков (имя было настоящим, только средства были фиктивными), и мои подчищенные права будут бесполезны. Прежде чем взяться за дело, мне придется изменить имя, раздобыть фальшивые документы и открыть банковский счет на вымышленное имя. Все это казалось мне сложным и чреватым опасностями. Я уже был успешным мошенником. Но самоуверенным мошенником еще не стал.

Я все еще ломал голову над хитросплетениями своего положения несколько дней спустя, шагая по Сорок второй улице, когда вертящиеся двери отеля «Коммодор» исторгли решение моих закавык.

Когда я уже подходил ко входу в отель, оттуда появился целый экипаж «Истерн Эйрлайнз» – капитан, второй пилот, бортинженер и четыре стюардессы. Все они смеялись, были оживлены и буквально искрились радостью бытия. Все мужчины были худощавыми и статными, а расшитые золотом мундиры придавали им этакий пиратский шик. Все девушки были элегантны и обаятельны, грациозны и красочны, как бабочки, порхающие над лугом. Остановившись, я смотрел, как они садятся в служебный автобус, и думал, что ни разу не видел столь блистательной компании.

Я двинулся дальше, все еще не выпутавшись из сетей их чар, и вдруг меня озарила идея, столь дерзкая по масштабам, столь блистательная по замыслу, что поглотила все мои мысли без остатка.

А что, если мне стать пилотом? Не настоящим, конечно. Мне бы пороху не хватило годы отдать на учебу, тренировки, летную практику и прочие унылые труды, готовящие человека к креслу в кокпите авиалайнера. А что, если бы у меня был мундир и прочие атрибуты летчика авиакомпании? Ну, думал я, тогда бы я мог войти в любой отель, банк или предприятие страны и обналичить чек. Пилотов авиалиний окружают восхищение и уважение. Они пользуются доверием. Располагают средствами. И никто не предполагает, что пилот авиалиний – местный житель. Или чековый мошенник.

Я стряхнул чары. Идея слишком уж нелепа, слишком уж безрассудна, чтобы даже думать об этом. Да, задачка увлекательная, но глупая.

А потом я оказался на углу Сорок второй и Парк-авеню, и передо мной вырос офис «Пан Американ Уорлд Эйрвейз». Я поднял глаза на гордо вознесшееся здание, но узрел не сооружение из стали, камня и стекла, а вершину, которую надо покорить.

Служащие прославленной транспортной компании даже не догадывались об этом, но именно там и тогда «Пан-Ам» обзавелась своим самым дорогостоящим пилотом реактивного лайнера. Да притом не умеющим летать. Впрочем, какого черта! Достоверный научный факт, что шмель тоже не должен летать. А ведь летает, да еще и попутно собирает уйму меда.

Именно этим я и вознамерился стать – шмелем в медоносном улье «Пан-Ам».

Всю ночь я просидел в раздумьях, уснув только перед рассветом, когда в голове у меня сложился предварительный план. Эту пьесу мне предстояло играть на слух, чувствовал я, но не это ли базис любого познания? Слушай да учись.

Проснувшись вскоре после часу дня, я схватил «Желтые страницы» и отыскал номер «Пан-Ам». Набрал номер коммутатора и попросил соединить меня с кем-нибудь из отдела вещевого

снабжения. Меня тут же соединили.

– Это Джонсон, могу я вам чем-нибудь помочь?

И я бросил жребий, как Цезарь у Рубикона.

– Да, – заявил я. – Меня зовут Роберт Блэк, я второй пилот отделения «Пан Американ», базирующегося в Лос-Анджелесе. – Я примолк в ожидании реакции. Сердце мое отчаянно колотилось.

– Да, чем могу служить, мистер Блэк? – Он был любезен и деловит, и я очертя голову ринулся вперед.

– Мы прилетели сюда рейсом в восемь утра, и мне надо отбыть в семь вечера, – проговорил я, взяв цифры с потолка в надежде, что он не знаком с расписанием «Пан-Ам». Уж мне-то оно было неведомо наверняка. – Ну, не знаю толком, как это получилось, – продолжал я, стараясь подпустить в голос нотки огорчения. – Я в компании уже семь лет, и ни разу со мной такого не случалось. Дело в том, что кто-то украл мой мундир, во всяком случае, его нет, а единственный сменный у меня дома в Лос-Анджелесе. Ну, теперь мне в полет нынче вечером, и я почти уверен, что не смогу это сделать в цивильной одежде… Вы не подскажете, где я могу обзавестись здесь формой, назвать поставщика или вроде того, или одолжить только до конца этого рейса?

– Что ж, невелика проблема, – хмыкнул Джонсон. – Карандаш и бумага у вас под рукой?

Я сказал, что да, и он продолжал:

– Ступайте в компанию «Велл-билт юниформ» и спросите мистера Розена. Он вас снарядит. Я позвоню ему и предупрежу о вашем приходе. Не напомните, как вас зовут?

– Роберт Блэк, – ответил я, уповая, что он переспросил просто по забывчивости. Его прощальные слова ободрили меня.

– Не волнуйтесь, мистер Блэк. Розен хорошо о вас позаботится, – жизнерадостно изрек Джонсон таким тоном, будто был бойскаутом, только что совершившим добрый поступок, причитающийся на сегодня, и это было действительно так.

Менее часа спустя я вошел в компанию «Велл-билт юниформ». Розен оказался плешивым строгим старичком с флегматическим темпераментом. На шее у него болтался портняжный метр.

– Это вы будете офицер Блэк? – осведомился он писклявым голосом, и когда я подтвердил, поманил меня согнутым пальцем: – Идите-ка сюда.

Я следовал за ним через лабиринт вешалок для одежды, выставляющих на обозрение разнообразнейшую форменную одежду нескольких разных авиалиний, пока он не остановил меня перед шеренгой темно-синих костюмов.

– В каком чине будете? – справился Розен, перебирая ряды кителей.

Авиационная терминология была для меня закрытой книгой.

– Второй пилот, – брякнул я, уповая, что это правильный ответ.

– Первый офицер, а? – проворчал он и принялся подавать мне для примерки кителя и брюки. Наконец, Розен удовлетворился. – Сидит не идеально, но на подгонку у меня времени нет. Сгодится, пока вы не выкроите время подогнать как следует.

Он отнес китель к швейной машинке и ловко и проворно пришил по три золотых полоски на каждый обшлаг рукава. Потом вручил мне фуражку.

Внезапно я заметил, что и на форменном кителе, и на фуражке кое-чего недостает.

– А где крылышки и эмблема «Пан-Ам»? – поинтересовался я.

Розен бросил на меня насмешливый взгляд, и я напружинился. «Засыпался», – подумал я. Потом Розен пожал плечами:

– О, этого мы не держим. Мы только выпускаем форменную одежду. А вы толкуете про галантерею. Галантерея поступает прямо от «Пан-Ам», во всяком случае здесь, в Нью-Йорке. Крылышки и эмблему вы должны забрать в отделе материальных запасов «Пан-Ам».

– А, ну ладно, – улыбнулся я. – В Лос-Анджелесе эмблемами нас снабжают те же, кто и формой. Сколько я должен вам за этот мундир? Я выпишу чек. – Я уже потянулся за чековой книжкой, когда до меня дошло, что на моих чеках значится имя Фрэнка Абигнейла-младшего, и они почти наверняка разоблачат мой фарс.

Катастрофу предотвратил сам Розен:

– Это будет 289 долларов, но чек я принять не могу.

– Что ж, карамба, мистер Розен, – разыграл я огорчение, – придется мне сходить обналичить чек, а потом принести вам наличные.

– Наличные я тоже принять не могу, – покачал головой Розен. – Мне придется выставить счет на ваш личный номер работника, и сумму вычтут из вашего вещевого довольствия или из вашего зарплатного чека. У нас тут делают так. – Розен оказался истинным кладезем сведений о деятельности авиакомпании, и я был ему благодарен.

Он вручил мне формуляр в трех экземплярах, и я принялся вписывать необходимые сведения. Напротив графы для имени имелись пять сцепленных окошек, и я справедливо заключил, что это номер зарплатного счета работника. Пять окошек. Пять цифр. Я вписал в окошки первые пять цифр, пришедших в голову, подписал бланк и пододвинул его Розену. Тот, оторвав нижнюю копию, вручил ее мне.

– Большое вам спасибо, мистер Розен, – с этими словами я удалился, унося красивый мундир. Если Розен и ответил, то я уже не услышал.

Вернувшись в свою комнату, я снова набрал номер коммутатора «Пан-Ам».

– Извините, пожалуйста, меня отправили в отдел материальных запасов, – выложил я, разыгрывая растерянность. – Это что будет такое? Я не из вашей компании, мне надо сделать туда доставку.

Телефонистка рада была помочь.

– Отдел материальных запасов – вещевой склад нашего нанимателя, – пояснила она. – Он находится в четырнадцатом ангаре в аэропорту Кеннеди. Вам подсказать дорогу?

Отказавшись, я поблагодарил ее. Доехал на автобусе до аэропорта Кеннеди, и когда водитель высадил меня у ангара 14, впал в уныние. Какие бы там материальные запасы «Пан-Ам» ни хранились в ангаре 14, они наверняка имели немалую ценность. Ангар представлял собой крепость, окруженную высоким забором из рабицы, увенчанным рядами колючей проволоки, а вход в него охраняли вооруженные часовые. Табличка на караульной будке гласила: «ВХОД ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА».

Пока я проводил рекогносцировку с автобусной остановки, на территорию вошли с дюжину или побольше пилотов, стюардесс и штатских. Я заметил, что штатские останавливаются и предъявляют охране удостоверения, но большинство персонала в форме, пилоты и стюардессы, просто проходили в ворота; некоторые даже не удостаивали охрану взглядом. Потом один обернулся, чтобы сказать что-то часовому, и я заметил, что к его нагрудному карману под крылышками прикреплена идентификационная карточка. В тот день небо грозило дождем. Я взял с собой плащ – черный, похожий на те, что некоторые пилоты несли, перекинув через руку. Новоприобретенная форма была при мне в небольшой дорожной сумке. Я чувствовал себя примерно так же, как Кастер, столкнувшийся с индейцами-сиу Сидящего Быка[13 - Речь идет о битве при Литтл-Бигхорне (25–26 июня 1876 г.), когда Седьмой кавалерийский полк генерала Джорджа Кастера атаковал объединенные силы индейцев лакота и шайеннов (а вовсе не сиу, как утверждает автор) под предводительством вождя Сидящего Быка. Битва окончилась сокрушительным разгромом полка и гибелью самого Кастера.].

И отреагировал точь-в-точь, как Кастер – ринулся в атаку. Зашел в один из туалетов аэропорта, где переоделся в мундир, сунув свои цивильные вещи в сумку. И, покинув терминал, зашагал прямо к ближайшему входу в ангар 14.

Охранник стоял в своей будке спиной ко мне. Приближаясь к воротам, я перекинул плащ через левое плечо, скрыв всю левую сторону кителя, и снял фуражку. Когда охранник обернулся ко мне, я причесывал волосы пятерней,

держа фуражку в левой руке.

Даже не сбившись с шага, я улыбнулся и решительно произнес:

– Добрый вечер!

Он не сделал попытки задержать меня и на приветствие ответил. Минуту спустя я уже был внутри ангара 14. Он и в самом деле оказался ангаром. В интерьере господствовал сверкающий 707-й, стоящий в глубине здания. Но ангар 14 заодно являл собой циклопическое офисное сооружение, разбитое на отсеки с кабинетами шеф-пилота и старшей стюардессы, метеорологической и, полагаю, десятками других служб «Пан-Ам». Людские потоки так и бурлили. Казалось, там толкутся десятки пилотов, дюжины стюардесс и несметное множество штатских. Я предположил, что последние были клерками, билетными агентами, механиками и прочим персоналом наземных служб.

В вестибюле я замешкался, внезапно проникшись опасениями. Я вдруг почувствовал себя шестнадцатилетним и не сомневался, что всякий с первого же взгляда поймет, что я слишком юн для пилота, и вызовет ближайшего копа.

Но никто на меня не пялился. Если кто и бросил взгляд, то не проявил ни любопытства, ни интереса. На стене имелась большая таблица, перечислявшая различные департаменты со стрелками, указывающими дорогу. Склад находился в левом от меня коридоре и оказался помещением, устроенным на военный лад, с мириадами полок, забитых коробками. Когда я подошел к стойке, долговязый юноша с вышитым на правой стороне рубашки именем поднялся из своего кресла перед большим письменным столом.

– Могу-у я-а помо-очь? – тягучим, как патока, голосом произнес он. Тогда я услышал южный акцент впервые, и он пришелся мне по душе.

– Да, – изобразил я удрученную усмешку. – Мне нужна пара крылышек и кокарда. Вчера вечером с моей формой играл двухлетний сынишка, и он не хочет или не может поведать мне, что сделал с ними.

Кладовщик рассмеялся.

– Должноть, наших крылышков больше на мальчонках и девчонках, нежли на пилотах, – забавно выговорил он. – Мы позаменяли йих уйму, верняк. Вот. Дайте мене ваше имя и табельный номер. – Взяв бланк из бювара на столе, он выложил его на стойку вместе парой золотых крылышек и кокардой «Пан-Ам» и застыл с ручкой на изготовку.

– Роберт Блэк, первый офицер, 35099, – сказал я, прикрепляя кокарду и прикалывая крылышки к кителю. – Я из Лос-Анджелеса. Вам нужен мой тамошний адрес?

– Не-а, – осклабился он, – чертовым компьютерам не надоть ниче, окромя цифер, – и вручил мне копию бланка заказа.

Покидать здание я не торопился, пытаясь незаметно затесаться в толпу.

Мне хотелось собрать как можно больше сведений о пилотах и деятельности авиалиний, и эта возможность подцепить несколько крох представлялась вполне удачной. Хотя пилотов и прочих членов экипажа в здании было немало, все они казались незнакомыми друг с другом. Особенно заинтересовали меня запечатанные в пластик карточки – очевидно, удостоверения личности какого-то рода, которые большинство пилотов носили на груди. Стюардессы, как я заметил, такие же идентификационные карточки крепили к лямкам своих сумочек.

В вестибюле пара пилотов изучали объявления, прикнопленные к большой доске. Я остановился рядом, делая вид, что тоже читаю объявления – по большей части меморандумы FAA или «Пан-Ам», и получил возможность приглядеться к удостоверению личности одного из пилотов вблизи. Оно было чуть побольше водительских прав и походило на лежавшее у меня в кармане, не считая цветной фотографии размером с паспортную в верхнем правом углу и названия с фирменным логотипом «Пан Американ» сверху, выдержанных в цветах компании.

Очевидно, рассуждал я, покидая здание, чтобы добиться успеха в роли пилота «Пан-Ам», мне нужен не только мундир. Потребуется удостоверение и куда больше знаний о деятельности «Пан-Ам», чем имелось у меня на тот момент. Убрав мундир в шкаф, я начал осаждать публичные библиотеки и рыться в книжных магазинах, изучая все доступные материалы о пилотах, полетах и авиалиниях. Один маленький томик, попавшийся мне, оказался особенно ценным. Это были мемуары ветерана, капитана «Пан Американ», сопровождавшиеся десятками фотографий и содержавшие массу летных терминов. Лишь несколько позже я узнал, что его фразеология несколько устарела.

Однако я понимал, что множества вещей, которые мне необходимо знать, в книгах и журналах не отыщешь. Так что я снова вышел на связь с «Пан-Ам».

– Я бы хотел поговорить с каким-нибудь пилотом, если можно, – сказал я телефонистке. – Я репортер нашей школьной газеты и хотел бы написать статью о жизни пилотов – ну, знаете, где они летают, как учились и всякое такое. Как вы думаете, пилот согласится со мной поговорить?

В «Пан-Ам» работали чудесные люди.

– Что ж, я могу перевести вас на оперативную службу, в комнату отдыха летного состава, – ответила она. – Может, там кто-нибудь сидит и сможет ответить на некоторые из ваших вопросов.

И действительно, там нашелся капитан, готовый оказать мне любезность. Он был в восторге, что молодежь выказывает интерес к карьере в области гражданской авиации. Я представился как Бобби Блэк и после нескольких безобидных вопросов принялся расспрашивать его о том, что интересовало меня по-настоящему.

– А какой возраст у самого юного пилота «Пан-Ам»?

– Ну, это как поглядеть, – ответил он. – Некоторым нашим бортинженерам, пожалуй, не больше двадцати трех или двадцати четырех. Самым юным вторым пилотам, наверно, под тридцать. Капитанам, в среднем, около сорока или чуть за сорок, вероятно.

– Понятно, – сказал я. – Что ж, значит, в двадцать шесть или даже моложе стать вторым пилотом невозможно?

– О, нет, – без запинки ответил он. – Я не слыхал, чтобы у нас кто-то вписывался в эти возрастные рамки, но на некоторых других авиалиниях есть и куда более молодые вторые пилоты, как я заметил. Многое, конечно, зависит от типа самолета, которым он управляет, и от его стажа. То бишь все зависит от стажа, сколько пилот прослужил в компании.

Едва копнув, я сразу же напал на золотую жилу.

– А когда вы нанимаете людей – в смысле, в каком возрасте пилот может поступить в авиакомпанию, скажем, «Пан-Ам»?

– Если я правильно помню, в штат можно поступить лет в двадцать в качестве бортинженера, – сообщил капитан, отличавшийся превосходной памятью.

– То есть за шесть или восемь лет службы можно стать вторым пилотом? – не унимался я.

– Это возможно, – признал он. – Правда говоря, я бы сказал, не было бы ничего необычного, если бы способный человек дорос до второго пилота лет за шесть или восемь, а то и меньше.

– А позволительно спросить, сколько пилот зарабатывает?

– Ну, опять же это зависит от стажа, маршрутов, по которым он летает, числа полетных часов в неделю и прочих факторов, – разъяснил капитан. – Я бы сказал, максимальное жалованье второго пилота составит 32 тысячи долларов, а зарплата капитана около 50 тысяч.

– А сколько в «Пан-Ам» пилотов?

– Сынок, – хмыкнул капитан, – вот уж непростой вопросик. Точного числа я не знаю. Но тысяч восемнадцать – пожалуй, оценка довольно точная. Более правильные цифры ты можешь узнать у менеджера по персоналу.

– Да нет, это сойдет, – откликнулся я. – А из скольких мест эти пилоты?

– Ты имеешь в виду базы. У нас пять баз в Соединенных Штатах – Сан-Франциско, Вашингтон (округ Колумбия), Чикаго,

Майами и Нью-Йорк. В этих городах живет наш летный состав. Они приходят на работу в этом городе – скажем, Сан-Франциско, вылетают из этого города и в конечном счете оканчивают рейс в этом городе. Вам не помешает знать, что мы не внутренний перевозчик, то есть мы не летаем из города в город в этой стране. Мы строго международный перевозчик, обслуживающий заграничные пункты назначения.

Эта информация мне очень не помешала.

– Это может показаться вам странным, капитан, это более любопытство, чем что-либо иное, но может так быть, чтобы я был вторым пилотом, базирующимся в Нью-Йорке, а вы вторым пилотом, тоже базирующимся в Нью-Йорке, и мы бы ни разу не встретились?

– Весьма возможно, особенно для вторых пилотов, потому что мы с тобой ни разу не летали бы на одном самолете, – согласился говорливый капитан. – Разве что столкнулись бы на собрании компании или каком-нибудь социальном мероприятии, что маловероятно, а так бы ни разу и не встретились. Ты будешь знать больше капитанов и бортинженеров, чем вторых пилотов. Можно летать с разными капитанами или разными бортинженерами, сталкиваясь с ними снова после перевода на новое место, но с другим вторым пилотом вместе не полетишь. На борту только один второй пилот.

На самом деле в системе такое множество пилотов, что ни один из них не может знать всех остальных. Я в компании уже восемнадцать лет, и вряд ли знаю больше шестидесяти – семидесяти других пилотов.

Вербальный пинбол капитана заставил все лампочки в моей крохотной головке вспыхнуть.

– Я слыхал, что пилоты могут летать бесплатно, в смысле, в качестве пассажиров, а не пилотов. Это правда? – гнул я свое.

– Да, – подтвердил капитан, – но тут мы уже говорим о двух вещах. У нас льготный проезд. То есть я с семьей могу отправиться куда-нибудь по воздуху на резервной основе. То есть если есть места, мы можем их занять, потратившись только на пошлину за билеты. Ее мы платим.

А еще есть эстафета. Например, если босс скажет нынче вечером, что мне нужно отправиться в Лос-Анджелес, чтобы завтра повести рейс оттуда, я могу лететь на машине «Дельты», «Истерн», «TWA» или любого другого перевозчика, совершающего рейсы в Лос-Анджелес, чтобы поспеть туда вовремя. Тогда я либо займу свободное пассажирское кресло, либо, скорее всего, полечу на откидном сиденье. Это маленькое складное сиденье в кокпите, которое обычно занимают эстафетные пилоты, випы или проверяющие из FAA.

– А вам надо помогать вести самолет? – вопросил я.

– О, нет. Видишь ли, я ведь на самолете другого перевозчика. Тебе могут предложить занять кресло пилота в качестве любезности, но я всегда отказываюсь. Мы ведь летаем на чужих самолетах, чтобы добраться куда-то, а не работать, – рассмеялся он.

– И как вы это делаете – в смысле, эстафету? – преисполнился я искреннего энтузиазма.

А капитан хранил терпение. Должно быть, любил детишек.

– Хочешь знать все, а? – дружелюбно спросил он и перешел к ответу на мой вопрос: – Что ж, это делается при помощи так называемого розового листка. Происходит это так. Скажем, хочу я лететь в Майами на «Дельте». Я иду в полетный отдел «Дельты», предъявляю им удостоверение «Пан-Ам» и заполняю розовый листок «Дельты», указав место назначения и свою должность в «Пан-Ам», табельный номер работника и номер летной лицензии FAA. Получаю копию бланка, и это мой «посадочный». На борту я отдаю эту копию стюардессе, и таким образом получаю поездку на откидном месте.

Я еще не закончил, да и он вроде бы был не против продолжать.

– А как выглядит летная лицензия? – полюбопытствовал я. – Это сертификат, который можно повесить на стену, вроде водительских прав, или как?

– Нет, это не сертификат, который вешают на стену, – рассмеялся он. – Вообще-то, описать ее трудновато. Она размером примерно с права, но без фотографии. Просто белая карточка с черным текстом.

Я решил, что пора позволить этому чудесному человеку вернуться в свое комфортабельное кресло.

– Ух ты, капитан, спасибо пребольшое, – сказал я. – Вы были просто супер!

– Рад, что помог, сынок, – ответил он. – Надеюсь, ты получишь пилотские крылышки, если хочешь этого.

Крылышки у меня уже были. А вот чего недоставало, так это удостоверения и летной лицензии FAA. Удостоверение меня не очень-то заботило, а вот летная лицензия меня подкосила. FAA – отнюдь не магазин «товары почтой».

Мне пришлось изрядно поработать пальцами, перелистывая «Желтые страницы» в поисках подходящего удостоверения. В разделе удостоверений личности я выбрал фирму на Мэдисон-авеню (по моим соображениям, любая компания, делающая документы и расположенная на Мэдисон-авеню, должна быть шикарной) и заявился туда, облачившись в деловой костюм.

Она располагалась в престижном офисном здании, и в приемной сидела секретарша, ограждавшая компанию от домогательств коммивояжеров.

– Чем могу служить? – деловым тоном осведомилась она.

– Будьте любезны, я бы хотел встретиться с кем-нибудь из ваших торговых представителей, – не менее деловито отозвался я.

Торговый представитель держался с уверенностью и имел повадки человека, считающего ниже собственного достоинства говорить об одном-единственном удостоверении, так что я обрушил на него то, что, по моему мнению, не могло не привлечь его внимания и не завоевать его симпатии – перспективу крупного заказа.

– Меня зовут Фрэнк Уильямс, я представляю компанию «Кариб-Эйр» из Пуэрто-Рико, – решительно заявил я. – Как вам, вероятно, известно, мы распространяем свою деятельность на континентальные Соединенные Штаты, и на наших площадях в Кеннеди трудятся двести человек. В настоящее время мы пользуемся только временными удостоверениями на бумаге и хотели бы перейти к официальной ламинированной версии, запечатанной в пластик, с цветной фотографией и логотипом компании, аналогичной используемым здесь другими авиакомпаниями. Нам нужна качественная карточка, а вы, как я понимаю, имеете дело только с качественными продуктами.

Если он знал, что «Кариб-Эйр» действительно существует и распространяет свою деятельность на Соединенные Штаты, то знал больше меня. Но он был не из тех, кто помешает фактам встать на пути смачной сделки.

– О, да, мистер Уильямс. Позвольте мне продемонстрировать, что у нас имеется по этой части, – с энтузиазмом провозгласил он, ведя меня к своему кабинету. Вытащил с полки исполинский каталог в кожаном переплете и принялся листать страницы, демонстрировавшие разнообразные образцы – от веленевой бумаги до облигаций с красивыми водяными знаками, потом показал целую страницу различных удостоверений.

– Ну, большинство обслуживаемых нами авиакомпаний используют вот эту карточку, – сказал он, показывая на точную копию удостоверения «Пан-Ам». – На ней имеется табельный номер, база, должность, приметы, фотография и, если пожелаете, логотип компании. Полагаю, она прекрасно подойдет.

– Да, по-моему, именно такую карточку мы и хотим, – кивнул я в полнейшем согласии. Уж я-то определенно хотел такую карточку.

Он привел мне полную раскладку цен, включая все переменные.

– А вы не могли бы предоставить мне образец? – повинуясь импульсу, поинтересовался я. – Я бы хотел показать его нашему руководству, раз последнее слово все

равно за ними.

Менеджер оказал мне такую любезность за считаные минуты. Я рассмотрел карточку.

– Это замечательно, но она пустая, – произнес я. – Знаете, что я вам скажу? Почему бы нам ее не заполнить, чтобы у них было представление о законченном изделии? В качестве субъекта можно использовать меня.

– Превосходное предложение, – поддержал менеджер и повел меня к камере, через считаные минуты выдавшей фото на документы.

Сделав несколько фотографий, мы отобрали одну (отбраковка была любезно предоставлена мне), и он прикрепил ее в нужном месте карточки, аккуратно обрезав. Потом вписал в соответствующих графах мое вымышленное имя, присвоенную должность (второй пилот), фиктивный табельный номер, рост, вес, цвет глаз и волос, возраст и пол. Наконец, запечатал все это в прозрачный жесткий пластик и отдал мне вместе со своей визитной карточкой.

– Не сомневаюсь, что мы сможем сделать для вас хорошую работу, мистер Уильямс, – сказал он, провожая меня к выходу.

Он уже сделал для меня хорошую работу, не считая одной детали. На очаровательной карточке удостоверения недоставало узнаваемого логотипа и названия компании «Пан-Ам». Я как раз гадал, как исправить это упущение, когда мой взгляд приковала к себе витрина магазина товаров для хобби. Там, будто устремляясь в полет с изящно выгнутых подставок, красовался ряд авиамоделей, в том числе нескольких коммерческих авиалайнеров. И среди них – реактивный красавец «Пан-Ам» с прославленным фирменным логотипом на хвосте и названием компании, выписанным шрифтом, охраняемым авторским правом, на фюзеляже и крыльях.

Модель имелась в нескольких размерах. Я купил самую маленькую – за 2 доллара 49 центов, не собранную, и поспешил обратно в свою комнату. Детали самолета я выбросил. Следуя инструкции из набора, я вымачивал переводные картинки в воде, пока они не отделились от основы. И логотип, и название компании были изготовлены из микроскопически тонкого пластика. Я поместил логотип «Пан-Ам» в верхний левый угол удостоверения и аккуратно расположил название вдоль верха карточки. Высохнув, прозрачные переводные картинки выглядели так, будто их напечатали на карточке.

Получилось безупречно. Точный дубликат удостоверения личности «Пан-Ам». Без спектроскопа никто бы и не разобрал, что переводные картинки на самом деле находятся поверх пластиковой оболочки. Я мог бы приколоть удостоверение к нагрудному карману и выдержать осмотр на совете директоров «Пан-Ам».

Но в роли липового пилота я оставался прикован к земле. Мне помнились слова капитана, которого я интервьюировал под надуманным предлогом: «Лицензия – самая важная вещь. Когда управляешь самолетом, надо иметь ее при себе. Я свою ношу в одной обложке с удостоверением. Лицензию просят предъявить чуть ли не чаще, чем удостоверение».

Я ломал голову над этой проблемой не один день, но не видел никакого выхода, кроме учебы в коммерческой летной школе. Я снова зачастил в книжные магазины, где перелистывал различные издания об авиации. Я и сам толком не знал, что ищу, но все-таки нашел.

Искомое явилось мне в облике небольшой макетной рекламы, размещенной в одной из книжек фирмой из Милуоки, изготавливавшей плакетки для профессионалов. Эта фирма предлагала изготовить дубликат любой летной лицензии, выгравированный в серебре и размещенный на красивой подложке из ценных пород дерева, размером восемь на одиннадцать дюймов всего за 35 долларов. Для этого компания использовала стандартное клише настоящей лицензии FAA. От пилота требовалось лишь предоставить надлежащие сведения, включая номер лицензии FAA и ранг, а фирма присылала ему серебряную копию лицензии, которую было не стыдно повесить где угодно. Оказывается, у FAA все же имелся филиал «Товары почтой».

Естественно, я возжелал обзавестись одной из плакеток. Я догадывался, что, располагая плакеткой, изыщу способ сделать копию нужного размера на нужной бумаге. И у меня появится собственная летная лицензия!

От этой идеи меня бросило в жар. Я не стал писать в эту фирму, а сразу же позвонил в ее офис в Милуоки. Сказал менеджеру, что хочу такую плакетку, и поинтересовался, можно ли провести транзакцию по телефону.

Он не проявил ни малейшего любопытства, с какой стати мне так горит.

– Что ж, вы можете продиктовать мне все необходимые сведения по телефону, но, прежде чем делать плакетку, мы должны получить чек или наличные, – сообщил тот. – А пока мы можем начать вчерне и пустить это как спецзаказ. Это составит 37 долларов 50 центов, включая почтовые расходы и специальную упаковку.

Я не стал препираться. Назвал ему свой псевдоним – Фрэнк Уильямс. Продиктовал ему свой фиктивный возраст и реальный вес, рост, цвет волос и глаз и номер социального страхования. Номер летной лицензии или сертификата всегда совпадает с номером социального страхования. Присвоил себе высший ранг, которого может достичь летчик – пилота гражданской авиации. Сказал ему, что квалифицирован на Ди-Си-9-х, 727-х и 707-х. Дал свой адрес в почтовом отделении Нью-Йорка до востребования (обычное дело для коммерческих пилотов, проводящих много времени в пути) и обещал отправить денежный перевод сегодня же. На самом деле не прошло и часа, как я уже сделал перевод. Это было единственное действительное платежное поручение, выданное мной за несколько недель.

Плакетка пришла в течение недели. Она была шикарна и не только удостоверяла в серебре высшей пробы, что я пилот, но и щеголяла подписью главы Федерального авиационного агентства.

Плакетку я отнес в затрапезную типографию в Бруклине, где встретился с главным печатником.

– Послушайте, я бы хотел уменьшить свою лицензию настолько, чтобы можно было носить ее в бумажнике, ну, знаете, как диплом. Это можно сделать? – спросил я.

– Боже, – с восторгом воззрился печатник на плакетку, – а я и не знал, что пилотам выдают подобные штуковины, когда учат летать. Это будет пофасонистей, чем диплом колледжа.

– Ну, настоящая лицензия – сертификат, но она осталась у меня дома в Лос-Анджелесе, – пояснил я. – А это подарила мне моя девушка. Но я буду базироваться здесь несколько месяцев, и хотел бы иметь копию лицензии карманного формата. Можете сделать ее по этому или надо просить выслать мне сертификат?

– Не-а, могу обойтись этим, – с этими словами он с помощью специальной камеры уменьшил изображение до реального размера, напечатал на толстом белом материале, обрезал и отдал мне. Весь процесс занял менее тридцати минут и обошелся мне в пять баксов. Я сам заламинировал копию с помощью двух кусков пластика. Настоящую летную лицензию я и в глаза не видел, но это выглядело ею, будь спок.

Надев пилотскую форму, уже подогнанную по фигуре, я лихо сдвинул фуражку набекрень и сел на автобус до аэропорта Ла Гуардия.

Я был готов отправиться в полет. Если только за штурвалом будет кто-нибудь другой.

III. В небесах с подвохом

Форма наделяет ее обладателя специфическим очарованием, особенно если свидетельствует о его редкостных умениях, отваге или достижениях.

Крылышки десантника говорят, что он солдат особого рода войск. Дельфин подводника отмечает необычного моряка. Синий цвет полиции символизирует власть. Облачение лесного рейнджера свидетельствует о

знании дикой природы. Даже цветастая ливрея швейцара навевает смутные мысли о царственном великолепии.

Входя в аэропорт Ла Гуардия в форме пилота «Пан-Ам», я чувствовал себя просто великолепно: она явно внушала уважение. Мужчины смотрели на меня с восхищением или завистью. Хорошенькие женщины и девушки улыбались мне. Полицейские аэропорта любезно кивали. Встречные пилоты и стюардессы улыбались, заговаривали со мной или приветственно поднимали руку. Каждый мужчина, женщина и ребенок, замечавшие меня, казались лучащимися теплом и дружелюбием.

Это пьянило и грело мне душу. Более того, я сразу подсел на это зелье. В течение следующих пяти лет форма пилота стала моим альтер эго. Я нуждался в ней точно так же, как наркоман нуждается в героине.

Всякий раз, когда меня терзало одиночество, уныние, чувство отверженности или сомнение в том, что я чего-нибудь стою, я облачался в свой пилотский мундир и устремлялся в толпу. Форма наделяла меня уважением и достоинством. Без нее я порой чувствовал себя бесполезным и никчемным. А в ней мне казалось, будто на мне шляпа Фортуната[14 - В пьесе «Старый Фортунат», написанной в 1599 году Томасом Деккером, волшебная шляпа способна переносить владельца, куда он только пожелает.] и семимильные сапоги.

Я отирался в толпе, кишевшей в вестибюле Ла Гуардии в то утро, упиваясь своим воображаемым статусом. Я в полной мере намеревался на дурика попасть на борт рейса до какого-нибудь отдаленного города и развернуть авантюрную чековую деятельность там, но все откладывал проведение своего решения в жизнь. Уж слишком много удовольствия я получал, купаясь в оказываемом мне внимании и почтении.

Проголодавшись, я зашел в одно из многочисленных кафе аэропорта, опустился на табурет у стойки и заказал сэндвич и молоко. И уже доедал, когда на табурет у другого угла стойки присел второй пилот TWA. Поглядев на меня, он кивнул, заказал кофе с булочкой, а потом с праздным любопытством уставился на меня.

– Что «Пан-Ам» делает здесь в Ла Гуардии? – как бы мимоходом поинтересовался он.

Очевидно, «Пан-Ам» из Ла Гуардии не летала.

– Ой, просто эстафетой из Фриско первым рейсом, какой смог поймать, – ответил я. – Поймаю вертушку до Кеннеди.

– На какой ты матчасти? – спросил он, впиваясь зубами в булочку.

Мои мозги прямо льдом сковало. Я чуть не взвился под потолок. Матчасть?! Какая еще матчасть? Двигатели? Авионика? Что? Я что-то не мог припомнить упоминания этого словца в связи с гражданской авиацией. Я лихорадочно подыскивал ответ на вопрос, казавшийся ему вполне нормальным. Я мысленно заново пробежал мемуары капитана, ветерана «Пан-Ам» – книжечку, по-настоящему меня заинтересовавшую и практически заменившую мне учебник. И не смог припомнить, чтобы он хоть раз употребил слово «матчасть».

Однако должно же оно иметь хоть какое-то значение. Летчик TWA смотрел на меня в ожидании ответа.

– «Дженерал Электрик», – ляпнул я наудачу. И явно промахнулся.

Взгляд его оледенел, на лице промелькнула настороженность.

– А, – буркнул он уже без малейшего намека на дружелюбие и переключил внимание на кофе с булочкой.

Залпом допив молоко, я положил на стойку три доллара – более чем достаточно за мой перекус. Встал, кивнул пилоту TWA, бросив: «Пока», – и направился к двери.

– Парашожо, – проворчал он.

Я толком не понял, что он произнес, но слова подозрительно напоминали то, что я сделать был физически не способен.

Так или иначе, я понял, что недостаточно подготовлен к эстафетной авантюре, несмотря на всю свою предыдущую работу и изыскания. Стало очевидно, что, помимо всего прочего, мне надо получше овладеть авиационной терминологией. Уже покидая терминал, я заметил стюардессу TWA, бившуюся с тяжелым чемоданом.

– Могу я вам помочь? – спросил я, протягивая руку к багажу.

Она охотно уступила его мне.

– Спасибо, – улыбнулась. – Наш служебный автобус прямо перед подъездом.

– Только что прибыли? – полюбопытствовал я, шагая вместе с ней к автобусу.

– Да, – поморщилась она, – и я выжата как лимон. Около половины паксов на борту были коммивояжерами по части виски, возвращавшимися со съезда в Шотландии, и можете вообразить, как это выглядело.

Без труда вообразив, я рассмеялся.

– А на какой вы матчасти? – спросил я по наитию.

– Семьсот седьмые, и я их обожаю, – сказала она, пока я закидывал ее чемодан в автобус. Помедлив на ступеньках автобуса, она протянула руку: – Большое спасибо, друг. Мне ваши мускулы пригодились.

– Рад, что мог помочь, – выдохнул я совершенно искренне.

Она была стройной и элегантной, с эльфийскими чертами лица и золотисто-каштановыми волосами. По-настоящему привлекательной. При других обстоятельствах я бы приударил за ней, а тут даже не спросил, как ее зовут. Она была мила, но еще и знала все, что следует знать о доставке пассажиров из пункта А в пункт Б, и свидание с ней могло обернуться швахом.

Летный состав недвусмысленно обожает жарить на профессиональном арго, а я на профи в тот момент явно не тянул. Итак, матчасть – это самолет, рассуждал я, шагая к собственному автобусу. Я чувствовал себя глуповато, но на полпути обратно на Манхэттен расхохотался при мысли, что первый офицер TWA, уже сидящий, наверно, в комнате отдыха пилотов, рассказывает летному составу TWA, как только что встретил сопляка из «Пан-Ам», летающего на стиральных машинах.

На следующие два-три дня я лег на дно. В прошлом я уже выяснил, что лучшим источником информации об авиакомпаниях являются сами авиакомпании, так что начал названивать разным перевозчикам и выкачивать сведения из их работников. Представлялся то студентом колледжа, готовящим доклад по авиаперевозкам, то начинающим писателем, журналистом или репортером одной из местных газет.

Обычно меня переадресовывали в отдел авиакомпании по связям с общественностью. Как я выяснил, авиационных пиарщиков хлебом не корми, дай только поговорить о собственной авиакомпании. Мои подозрения, что мое авиационное образование сугубо элементарно, быстро подтвердились, но не прошло и недели, как я экстерном проскочил среднюю школу и уже трудился над дипломом бакалавра.

Пресс-атташе авиалиний, многие из которых и сами принадлежали к летному составу, услужливо скармливали мне массу смачных фактов и пикантных технических подробностей: типы реактивных самолетов, используемых и американскими, и иностранными перевозчиками, емкость топливных баков, скорость, высота, предельная грузоподъемность, пассажировместимость, число членов экипажа и всякое такое.

Например, я узнал, что большинство пилотов перешли в коммерческие авиалинии из военных. Те же, кто не служил в ВВС или военно-морской авиации, переходили из малых авиакомпаний дворовой лиги или кончали частные авиационные школы наподобие Эмбри-Риддл, растолковали мне.

Университет аэронавтики Эмбри-Риддл в городе Дайтон-Бич, штат Флорида, – самая уважаемая и, вероятно, крупнейшая летная школа гражданской авиации в стране, уведомили меня. Это университет Нотр-Дам летчиков. Паренек, окончивший среднюю школу и не располагающий ни малейшими познаниями в аэронавтике, может ступить под сень школы Эмбри-Риддл и через несколько лет выйти из нее с умением водить любой современный реактивный

лайнер.

– Если пилоты пришли к нам не из ВВС или с флота, то из Эмбри-Риддл, – с гордостью провозгласил один пиарщик авиакомпании.

О войсках я не имел ни малейшего понятия. Не отличил бы рядового от вице-адмирала. Так что я увенчал себя дипломом с отличием Эмбри-Риддл и присвоил несколько лет мифического стажа в «Истерн Эйрлайнз».

По мере расширения знаний об авиакомпаниях и овладения авиационной терминологией уверенность ко мне возвращалась. Я открыл чековый счет на имя Фрэнка Уильямса, указав в качестве адреса абонентский ящик, и когда заказанные мной две сотни персональных чеков прибыли до востребования, попытался обналичить пару-тройку под своей личиной гражданского летчика.

Это было все равно, что отправиться на сафари в Бронкский зоопарк. Кассиры буквально не успевали выхватывать деньги из кассовых ящиков. Большинство из них даже не спрашивали документы. Но я все равно подсовывал им под нос свое фальшивое удостоверение и эрзац летной лицензии, не желая, чтобы моя ручная работа осталась незамеченной. Первая пара выписанных мной чеков была действительна. Остальные стоили не больше оберток от жевательной резинки.

Я начал регулярно слоняться по Ла Гуардия – не в намерении поймать рейс, а ради встреч с летным персоналом и подслушивания разговоров. Так сказать, для проверки лексикона. Кеннеди я сторонился, потому что «Пан-Ам» действовала именно там. Я боялся, что первый же встретившийся в Кеннеди пилот «Пан-Ам» опознает во мне мошенника, устроит трибунал на месте и лишит меня крылышек и пуговиц.

В Ла Гуардии я благоденствовал, как опоссум на хурме. О некоторых книгах действительно судят по обложке, и я в своей форме тотчас вышел в бестселлеры. Стоило мне войти в кафе, где обычно отдыхали с дюжину или более пилотов или других членов экипажей, как кто-нибудь из них непременно приглашал меня в компанию. Чаще всего именно последние, потому что летный состав гогочет, как гуси. То же самое происходило и в коктейль-барах по всему аэропорту. Я никогда не брал в барах выпивку, поскольку еще ни разу не пробовал алкоголь и не знал, как он на меня подействует, но мое воздержание никого не напрягало.

Как я узнал, любой пилот может изящно уклониться от выпивки, сославшись на «двенадцать часов от бокала до штурвала». Очевидно, никому и в голову не приходило, что я штурвала и в глаза не видел. Меня всегда принимали по номинальной стоимости. Раз на мне мундир пилота «Пан-Ам» – значит, я и есть пилот «Пан-Ам». Барнуму[15 - Имеется в виду Финеас Тейлор Барнум (1810–1891) – американский шоумен и антрепренер, известный своими мистификациями.] авиационная публика пришлась бы по душе.

Поначалу я по большей части отмалчивался, позволяя беседе идти своим чередом, подмечая слова и фразы, и через короткое время уже ботал по-авиакомпанейски как на родном языке. Для меня Ла Гуардия стала Берлицем воздуха.

Некоторые из моих разговорников были сногсшибательны. Наверно, стюардессы просто не привыкли к действительно молодым пилотам, выглядевшим их ровесниками. «Хэл-лоууу!» – произносила какая-нибудь из них, строя мне глазки, с недвусмысленным приглашением в голосе. Мне казалось, что можно отвергнуть лишь некую толику приглашений, не показавшись грубым, и вскоре я встречался с несколькими девушками. Я приглашал их на обед, в театр, на балет, на симфонию, в ночные клубы и кинотеатры. А еще к себе или к ней.

Я любил их за их ум.

Остальное тоже было выше всяких похвал. Но первое время меня больше интересовали профессиональные знания девушек, чем их тела. А если одно шло об руку с другим, я, разумеется, не возражал. Спальня может быть превосходным классом.

Я был способным студентом. В том смысле, что требуется определенная степень академической сосредоточенности, чтобы все разузнать, скажем, о процедурах оплаты командировочных в авиакомпаниях, когда тебя покусывают в плечо и впиваются тебе ногтями в спину. Нужно быть прилежным учеником, чтобы сказать обнаженной даме: «Ух ты, это твое руководство по летной эксплуатации? Оно чуточку отличается от того, которым пользуются наши стюардессы».

Я прощупывал их деликатно. Даже провел неделю на массачусетском горном курорте с тремя стюардессами, и ни одна из них не усомнилась в моем пилотском статусе, хотя озабоченность касательно моей выносливости прозвучала.

Не стоит думать, будто стюардессы как таковые неразборчивы в связях. Вовсе нет. Разговоры о том, что все стюардессы – страстные нимфоманки, лишь миф, и ничего больше. Если «стюры» чем и отличаются в своей сексуальной жизни от женщин других профессий, то большей осмотрительностью и разборчивостью. Те, кого я знал, были умными, образованными и ответственными молодыми женщинами, хорошо справлявшимися со своей работой, а я ведь не выбирал каких-то особенных из общей массы. Мои подружки по играм запрыгнули бы в постель ко мне, будь они секретаршами, медсестрами, бухгалтершами или кем там еще. Стюры – славный народ. Я сохранил очень приятные воспоминания о встретившихся мне, и если некоторые из них приятнее прочих, то вовсе не обязательно в сексуальном отношении.

Я вовсе не стал набирать очки с девушкой, которую помню очень живо. Она была бортпроводницей «Дельты», встретившейся мне во время моих первых уроков по усвоению авиационного жаргона. Она оставила машину возле аэропорта и предложила подбросить меня до Манхэттена.

– Вы не высадите меня у «Плазы»? – попросил я, шагая рядом с ней через вестибюль терминала. – Мне надо обналичить чек, а там меня знают.

На самом деле меня там не знали, но я намеревался эту ситуацию изменить.

Остановившись, стюардесса указала на десятки билетных касс, выстроившихся по всему периметру исполинского вестибюля. Кассы в Ла Гуардии имелись, должно быть, у сотни компаний с хвостиком.

– Обналичьте свой чек у одной из этих стоек. Ваш чек примет любая.

– В самом деле? – спросил я, несколько удивившись, но сумев скрыть этот факт. – Это персональный чек, а мы здесь не работаем, знаете ли.

– Да без разницы, – пожала она плечами. – Вы пилот «Пан-Ам» в форме, и любая здешняя авиакомпания примет ваш личный чек в качестве любезности. В Кеннеди ведь так делают, не так ли?

– Не знаю. Мне еще не выпадал случай обналичить чек у билетной стойки, – не кривя душой, признался я.

Ближайшей оказалась стойка «Американ». Подойдя, я предстал перед свободным билетным клерком.

– Вы не могли бы обналичить мне персональный чек на 100 долларов? – спросил я, держа чековую книжку наготове.

– Разумеется, с радостью, – улыбнулся он, едва поглядев на нее. И даже не спросил документы.

С той поры мне частенько доводилось обналичивать чеки у стоек авиакомпаний. Я ощипывал Ла Гуардию, как лиса – птицеферму. Этот аэродром был столь грандиозен, что риск попасться сводился почти к нулю. Например, я обналичивал чек у стойки «Истерн», потом переходил в другую секцию терминала и доил кассу еще какой-нибудь авиакомпании. Я был осторожен. Никогда не подходил к одной и той же стойке дважды. Отработал сокращенную версию той же аферы в Ньюарке и нагрянул в Тетерборо ради пары смачных укусов. Я выдавал липу быстрее, чем питомник саженцы.

У каждого азартного игрока есть своя игра на выезде. Моя заключалась в набегах на отели и

мотели, где останавливался транзитный летный состав. Я даже купил авиабилет до Бостона и обратно – честный билет, приобретенный на бесчестные деньги, и закидал аэропорт Логан и окружающие его пансионаты для летного состава бумажными бомбочками, прежде чем удрать обратно в Нью-Йорк.

Упоенный успехом, ободренный легкостью, с которой прокатывал за пилота, я решил, что наконец-то готов к операции «Эстафета».

Я снимал квартирку в доме без лифта в Вест-Сайде на имя Фрэнка Уильямса, и квартплату пунктуально вносил наличными. Домовладелица, с которой я виделся только по случаю платежей, считала, что я работаю в магазине канцтоваров. Никто из других жильцов меня не знал, а я никогда не появлялся в доме в своей пилотской форме. Телефона у меня не было, и никакой почты я на этот адрес не получал.

И когда я собрал манатки и съехал, не осталось ни малейшего следа. Меня не выследила бы и лучшая ищейка с носом-воронкой с Голубого хребта.

Автобусом добравшись до Ла Гуардии, я вошел в эксплуатационный отдел «Истерн». В нем трое молодых людей работали за стойкой, перегораживающей помещение.

– Да, сэр, могу чем-нибудь помочь? – осведомился один из них.

– Мне нужна эстафета до Майами на вашем ближайшем рейсе, если есть места, – заявил я, извлекая свое подложное удостоверение «Пан-Ам».

– Один вылетает через пятнадцать минут, мистер Уильямс, – ответил он. – Хотите успеть на этот или подождете послеполуденного? Откидное сиденье свободно на обоих.

Мешкать я не желал.

– Лучше этим. Будет побольше времени поваляться на пляже.

Он подвинул мне розовый бланк. Я еще ни разу его не видел, но он был мне знаком благодаря интервью с любезным капитаном «Пан-Ам». Информация требовалась по минимуму: имя, компания, табельный номер и должность. Заполнив бланк, я вернул его, и работник, оторвав верхнюю копию, отдал мне. Я знал, что это мой посадочный талон.

Потом он снял трубку телефона и попросил вышку FAA. Внезапно у меня в желудке затрепыхались желтые бабочки.

– Это «Истерн», – произнес он. – У нас откидное на рейс 602 до Майами. Фрэнк Уильямс, второй пилот, «Пан-Ам»… Ладно, спасибо. – Повесив трубку, он кивком указал на дверь за стеклянным окошком. – Можете пройти там, мистер Уильямс. Посадка на борт через ворота слева от вас.

Это был 727-й. Большинство пассажиров были уже на борту. Отдав розовый листок стюардессе у двери воздушного судна, я свернул к кокпиту с таким видом, будто проделывал это годами. Пребывая в дерзком и благожелательном настрое одновременно, я сунул свою сумку в отсек, указанный стюардессой, и втиснулся через узкий люк в кабину.

– Привет, я Фрэнк Уильямс, – сообщил я троим сидевшим внутри.

Они были заняты тем, что позднее стало известно мне как предполетная проверка, так что проигнорировали меня, ограничившись кивками в знак приветствия.

Я оглядел загроможденную приборами кабину, и бабочки запорхали вновь. Я не видел откидного сиденья, как бы оно ни выглядело. В кокпите было только три сиденья, и все они были заняты.

Потом бортинженер, подняв глаза, улыбнулся.

– Ох, извините, – протянул руку у меня за спиной и закрыл дверь кабины. – Присаживайтесь.

Как только дверь закрылась, крохотное сиденье, прикрепленное к двери, со щелчком откинулось. Я опустился на тесный насест, чувствуя потребность в паре затяжек. А ведь я не курил.

Никто не перекинулся со мной больше ни словом, пока мы не взлетели. Потом капитан – краснолицый мужчина с проседью в каштановых волосах – представил себя, второго пилота и бортинженера.

– Давно вы в «Пан-Ам»? – поинтересовался капитан, и по его тону было ясно, что это только для поддержания беседы.

– Восьмой год, – ляпнул я и тут же пожалел, что не сказал «шесть».

Однако ни один из троих не выказал ни малейшего удивления. Очевидно, подобный стаж согласовывался с моим рангом.

– А на какой матчасти? – подкинул второй пилот.

– Семьсот седьмые, – сказал я. – Но еще пару месяцев назад был на Ди-Си-восьмых.

Хотя всю дорогу до Майами я сидел как на иголках, все прошло смехотворно легко. Меня спросили, где я учился, и я сказал, что в Эмбри-Риддл. Сказал, что подвизался в «Пан-Ам» прямо после школы. После этого беседа стала отрывочной, главным образом между троими офицерами «Истерн». Больше в мой адрес не поступало ничего такого, что могло бы поколебать мой вымышленный статус. В какой-то момент второй пилот, следивший за воздушным движением, протянул мне пару наушников, спросив, не хочу ли я послушать, но я отказался, сказав, что предпочел бы рок-станцию. Это вызвало смех. Я усердно прислушивался к их репликам, фиксируя в памяти произнесенные ими жаргонные фразы и мысленно отмечая, как они употребляют профессиональное арго. Все трое были женаты, и изрядная часть беседы касалась их семей.

Стюардесса, обслуживавшая кабину, была прелестной миниатюрной брюнеткой. Выйдя в туалет, я на обратном пути в кокпит остановился, чтобы затеять беседу с ней. Узнал, что она задержится в Майами, и, прежде чем вернуться в кабину, уговорился с ней о свидании тем же вечером. Остановилась она у жившей там подруги.

Прежде чем покинуть борт, я поблагодарил экипаж. Они походя пожелали мне удачи, а капитан добавил, что откидное сиденье вообще-то доступно «в любое время, когда вам понадобится».

В Майами я еще не бывал. Меня поразили и взбудоражили пальмы и красочная тропическая растительность у терминала, жаркое солнце и прозрачный, чистый воздух. Отсутствие высоких зданий, кажущаяся открытость пространства, крикливо-яркие и свободные наряды людей, толпившихся в терминале аэропорта, вызывали ощущение, что меня занесло в странный и дивный край. Я оказался в терминале, прежде чем сообразил, что не имею ни малейшего понятия, где «Пан-Ам» квартирует свой летный состав в Майами. Что ж, был простой способ выяснить это.

Я подошел к билетной стойке «Пан-Ам». Сидевшая за ней девушка, занятая пассажирами, извинилась и повернулась ко мне.

– Могу чем-нибудь помочь? – с любопытством поглядела она на меня.

– Да. Это моя первая стоянка в Майами. Я здесь по замене. Обычно я не вожу сюда борта и отправлялся в такой спешке, что не успел узнать, где мы здесь останавливаемся, черт побери. Где у нас здесь постой?

– О да, сэр, мы останавливаемся в мотеле «Небесный путь», если до отбытия менее двадцати четырех часов, – ответила она, внезапно преисполнившись желанием помочь и услужить.

– Не больше, – подтвердил я.

– Что ж, это совсем рядом. Вы можете подождать служебного автобуса или взять вон там такси. Вы поедете на такси?

– Пожалуй. – Я понимал, что придется брать такси. Садиться в автобус, битком набитый реальным летным составом «Пан-Ам», я бы не рискнул.

– Тогда подождите минуточку. – Подойдя к своему рабочему месту, она выдвинула ящик, вынула оттуда карточку размером с товарный чек и отдала ее мне. – Просто отдайте это водителю любого такси перед фасадом. Приятного пребывания.

Будь я проклят, если это не было купоном на бесплатную поездку, действительным в такси любой фирмы из Майами. Летный состав живет в легендарной стране, где текут молочные реки с медовыми берегами, думал я, выходя из терминала. Я любил молоко, а зарегистрировавшись в мотеле, понял, что оказался в медовом улье. Зарегистрировался я

под своим вымышленным именем, в качестве адреса указав «Нью-Йорк, до востребования». Взяв карту гостя, портье поглядела на нее и поставила красный штамп «ЛЕТНЫЙ СОСТАВ».

– Я выписываюсь утром, – сообщил я.

– Ладно, – кивнула она. – Если хотите, можете подписать это нынче, и утром вам не придется сюда заходить.

– Все-таки подпишу утром, – ответил я. – Вечером могут набежать расходы.

Пожав плечами, она заполнила карточку.

Никого из экипажей «Пан-Ам» я в мотеле не видел. Если они и были у бассейна, где собралась оживленная толпа, я не привлек ничьего внимания. В своей комнате я переоделся в повседневную одежду и позвонил стюардессе «Истерн» по номеру, который она мне дала.

Она подобрала меня на машине своей подружки, и мы устроили забег по ночным заведениям Майами-Бич. Никаких поползновений на нее я не делал, но не из галантности. Я был так зациклен на успехе своей первой авантюры в качестве псевдоавиатора, что мне было не до того. К тому времени, как я опамятовался, она уже высадила меня у «Небесного пути» и отправилась домой.

Я выписался следующим утром в 5:30. Когда я вошел в вестибюль, на дежурстве находился только сонный ночной портье. Взяв мой ключ, он протянул мне счет за номер для подписи.

– А не можете обналичить мне чек? – справился я, подписывая счет.

– Конечно, удостоверение у вас при себе? – поинтересовался он.

Я дал ему требуемое и выписал чек на 100 долларов, указав в качестве получателя отель. Он записал фиктивный табельный номер на обороте моего чека и отдал мне удостоверение вместе с пятью банкнотами по 20 долларов. Доехав до аэропорта на такси, я уже через час отправился по эстафете в Даллас на рейсе «Брэнифф». Экипаж «Брэнифф» вообще не проявлял любопытства, но по пути мне пришлось пережить пару-тройку напряженных секунд. Я и не знал, что из Далласа «Пан-Ам» не летает. Но понимал, что эстафетные пилоты всегда должны лететь по делу.

– А какого черта вы понадобились в Далласе? – небрежным тоном полюбопытствовал второй пилот. Я как раз подыскивал ответ, когда он сам мне его подкинул: – На чартер или что?

– Ага, груз, – сказал я, зная, что «Пан-Ам» осуществляет грузодоставку по всему миру, и эта тема отпала.

Переночевал я в мотеле, которым пользовался летный состав нескольких авиакомпаний, при выписке утром нагрел заведение липовым чеком на 100 долларов и тут же по эстафете перенесся в Сан-Франциско. Этой технологической процедуры с некоторыми вариациями я придерживался в течение следующих двух лет. Modus operandi[16 - Modus operandi (лат.) – образ действий.], как назвали это копы.

Моя мошенническая схема подходила идеально. Авиакомпании, мотели и отели сами напрашивались на это. Конечно, заключая соглашения как можно с большим числом авиакомпаний по размещению их транзитных экипажей, отели и мотели вокруг метрополисов и международных аэропортов считали это просто хорошим бизнесом. Это гарантировало гостиницам по крайней мере минимальное заселение, и многие операторы, несомненно, считали, что присутствие пилотов и стюардесс привлечет других приезжих, ищущих место для постоя. Авиакомпании считали такие соглашения приемлемыми, потому что те гарантировали перевозчику места для ночлега летного состава даже во время съездов, карнавалов и прочих праздничных мероприятий, когда любой номер в цене. Из многочисленных бесед на эту тему я знал, что летному составу этот план нравился, поскольку счета за кров и стол выставляли непосредственно авиакомпаниям, что упрощало ведение финансовой отчетности по командировочным расходам.

Эстафетное соглашение между авиакомпаниями всего мира также было системой, основанной на лучших бизнес-практиках. Это была не просто любезность. Это обеспечивало максимальную мобильность первых и вторых пилотов в экстренных ситуациях и при неотложной необходимости.

Однако надзор, аудит и прочие контрольные процедуры, касающиеся соглашений, да и сами соглашения – по крайней мере, в тот период, – были явно небрежными, а то и вовсе отсутствовали. Вполне понятно, что обеспечение безопасности аэропортов в то время было минимальным. Террористические акты в терминалах и угоны самолетов в моду еще не вошли. Аэропорты, по сути являясь небольшими самодостаточными городками, имели низкий уровень преступности, и самой распространенной проблемой было воровство.

Очевидно, никто и никогда, не считая самых крайних обстоятельств, не поднимал розовых «откидных» форм и не проверял добросовестность пилотов. Эстафетный формуляр состоял из оригинала и двух копий. Я получал оригинал в качестве посадочного талона и отдавал его стюардессе, распоряжавшейся посадкой. Я знал, что клерк эксплуатационного отдела всегда звонит на вышку FAA, чтобы проинформировать, что такой-то рейс берет на откидное пассажира, но понятия не имел, что копию розового листка отсылают FAA. Третий экземпляр, предположительно, хранился в эксплуатационных архивах конкретной авиакомпании. Служащий авиакомпании, делавший полиции заявление по поводу моих эскапад, предложил объяснение, казавшееся ему вполне логичным: «Да кто же мог подумать, что человек в форме пилота, с нужными документами и явно знакомый с процедурой эстафеты, окажется самозванцем, черт возьми!»

Но я всегда подозревал, что большинство заполненных мной эстафетных листков оказываются в мусорной корзине – и оригинал, и обе копии.

Имелись и другие факторы, склонявшие чашу весов в мою пользу. Поначалу я играл по-мелкому: ограничивался обналичиванием стодолларовых чеков в мотелях, отелях и у стоек авиакомпаний, и не так уж редко мне приходилось слышать, что в кассе найдется разве что долларов 50 или 75. На путешествие каждого из моих никудышных чеков по клиринговым путям в Нью-Йорк всегда уходило несколько дней, а когда чек возвращался со штампом «Недостаток средств», мой след уже давно успевал простыть. Тот факт, что я располагал легитимным (по крайней мере, с виду) счетом, тоже способствовал успеху. Банк не возвращал мои чеки с вердиктами «ничтожен», «жульничество» или «фальшивка». Он просто присылал их обратно с пометкой «Недостаток средств для покрытия».

Авиакомпании и гостиницы проворачивают с помощью чеков огромную часть бизнеса. Большинство чеков, возвращаемых из-за недостатка средств, – вовсе не попытки мошенничества. Обычно это запущенные случаи денежных затруднений со стороны субъектов, рассчитавшихся чеками. Как правило, подобных субъектов разыскивают, и чеки их становятся действительными. Во многих случаях, связанных с выданными мной чеками, те сперва откладывали для инкассации, прежде чем предпринять попытки разыскать меня через «Пан-Ам». Уверен, что во многих других случаях пострадавшие от моей руки бизнесы просто списывали потерю в убытки и больше не парились из-за этого.

Те же, кто парился, передавали дело местной полиции, что опять-таки содействовало и способствовало мне. Даже в метрополисах очень немногие полицейские департаменты, а то и вовсе никакие, располагают адекватно укомплектованными отделами по работе с палеными чеками или подразделениями по борьбе с мошенничеством.

И ни один детектив в любых органах правопорядка не обременен делами так, как офицер, занятый расследованием чековых мошенничеств.

Аферы с жульническими чеками – самое распространенное преступление, а профессиональный кидала – коварнейший из преступников, повязать которого труднее всего. Это справедливо сегодня и было справедливо тогда, и никоим образом не бросает тень на способности или решимость занятых этим офицеров. Процент их успехов восхитителен, учитывая количество жалоб, с которыми им приходится иметь дело ежедневно. Подобные полицейские обычно работают по приоритетам. Скажем, команда детективов занимается делом о подделке зарплатных чеков, обходящихся местным торговцам в 10 тысяч долларов еженедельно и, очевидно, созданных преступной группой. На ней также висит заявление ювелира, потерявшего 3 тысячи долларов из-за кидалы. И от банкира, чей банк обналичил фальшивый банковский чек на 7500 долларов. Плюс пара дюжин дел, связанных с местными фальшивомонетчиками. И вдруг поступает заявление от менеджера мотеля, утверждающего, что он потерял 100 долларов из-за мошенника, выдающего себя за пилота гражданской авиации. Произошло это правонарушение две недели назад.

И что же сделают детективы? Прибегнут к стандартной процедуре, вот что. Установят, что нью-йоркский адрес злоумышленника – фикция. Выяснят, что в «Пан-Ам» такой пилот не числится. Может, зайдут настолько далеко, что раскопают, как самозванец раскрутил одну авиакомпанию на бесплатный полет в Чикаго, Детройт, Филадельфию, Лос-Анджелес или какой-либо иной отдаленный пункт назначения. Отправят депешу в соответствующий город по полицейскому телетайпу и отложат заявление в долгий ящик для будущих справок, вот что они сделают. Они сделали все, что могли. А я, как шмель, продолжал летать и собирать нектар на стороне.

Так что, учитывая последние два фактора в моей гипотезе, ничуть не удивительно, что я мог действовать настолько свободно и дерзко. Такого инструмента полиции, как Национальный информационно-криминологический центр (NCIC), в тот период еще не существовало. Если бы мне пришлось иметь дело с компьютеризированной полицейской системой, с ее обширным, внушающим благоговение кладезем криминальных фактов и цифр, моя карьера, вероятно, укоротилась бы на несколько лет. И наконец, я был пионером в мошенничестве столь невероятном, столь невозможном с виду и столь дерзком, что оно удалось.

В последние месяцы своих приключений я наткнулся на капитана «Континентал», с которым эстафетил пару раз. Я весь внутренне подобрался, но он рассеял мою тревогу теплым приветствием. Потом рассмеялся и сказал:

– Знаешь, Фрэнк, пару месяцев назад я говорил со стюардессой «Дельты», так она обозвала тебя жуликом. Я сказал ей, что это чушь собачья, что ты держал мою птичку за рога[17 - Рога (жарг.) – штурвал воздушного судна.]. Чем ты насолил девушке, парень, вышвырнул из постели, что ли?

В первые годы все это было для меня только приключениями. Конечно, авантюрно-криминальными, но все-таки приключениями.

Я вел блокнот – тайный дневник, в котором набрасывал фразы, технические данные, разнообразные сведения, имена, даты, места, номера телефонов, мысли и прочее, что считал необходимым или потенциально полезным.

Это была комбинация бортжурнала, учебника, донжуанского списка, ежедневника и авиационной библии, и чем дальше, тем больше он распухал от записей. Одной из первых в блокноте была пометка о «глиссадных маяках». Этот термин был упомянут во время моего второго перелета по эстафете, и я чиркнул его в блокнот, чтобы не забыть поглядеть, что он значит. Глиссадные маяки – это радиопередатчики, позволяющие самолету ориентироваться по вертикали при заходе на посадку. Дневник был битком набит всякого рода мелочами, бесценными для человека под личиной. Если ты изображаешь из себя пилота, полезно знать, какой расход топлива у 707-го в полете (2000 галлонов в час), что самолеты, летящие на запад, удерживают высоту на четных уровнях (20 тысяч футов, 24 тысячи футов и т. п.), а направляющиеся на восток – на нечетных (19 тысяч футов, 27 тысяч футов и т. п.), или что все аэропорты идентифицируются по коду (LAX – Лос-Анджелес; JFK или LGA – Нью-Йорк и т. д.).

Мелочи в большом обмане имеют огромное значение. Имена членов каждого встретившегося мне экипажа, типы бортов, на которых они летали, их маршруты, авиакомпании и базы заносились в книжечку как ценнейшие данные.

Взять хотя бы мою эстафету на борту «Нэйшнл».

– Ребят, вы откуда?

– А, базируемся в Майами.

Взгляд украдкой в блокнот, затем:

– Эй, а как дела у Рыжего? Уж, конечно, кто-нибудь из вас знаком с Рыжим О’Дэем. Как там этот ирландец?

Рыжего О’Дэя знали все трое.

– Эгей, да ты знаком с Рыжим, а?

– Ага, эстафетил с Рыжим пару раз. Он клевый пацан.

Подобные обмены репликами укрепляли мой имидж пилота и обычно предотвращали деликатный перекрестный допрос, которому меня подвергали на первых порах.

Просто глядя и слушая, я поднаторел в других вещах, укрепивших мою личину. После второго полета, если мне предлагали наушники, чтобы послушать радиообмен, я всегда соглашался. Впрочем, большинство пилотов предпочитали громкоговорящую связь.

Мне приходилось немало импровизировать. Если я летел по эстафете в город, где «Пан-Ам» не вела деятельности, – скажем, Даллас – и не знал, какими мотелями или отелями пользуется летный состав, я просто подходил к ближайшей билетной стойке какой-нибудь авиакомпании.

– Послушайте, я тут ради чартера, прибывающего завтра. Где здесь останавливаются авиакомпании? – спрашивал я.

И мне неизменно подсказывали названия ближайших гостиниц. Выбрав одну из них, я отправлялся туда и регистрировался, и мне ни разу не предъявили претензий, когда я просил отправить счет «Пан-Ам». Единственное, о чем меня спрашивали, так о нью-йоркском адресе «Пан-Ам».

Время от времени я оседал в каком-нибудь городе на две-три недели из соображений логистики. Я открывал счет, скажем, в банке Сан-Диего или хьюстонском, давая адрес квартиры, которую снимал по такому случаю (я всегда снимал берлогу, которую можно было арендовать на помесячной основе), а когда коробочка моих персональных чеков наполнялась, собирал манатки и снова поднимался на крыло.

В те первые два года я понимал, что за мной идет охота, но даже не догадывался, насколько близко подобрались мои преследователи. Любой странствующий лохотронщик время от времени трясется, что его вот-вот зацапают, и я исключением не был. Как только у меня начинался мандраж, я нырял в нору, как лис.

Или в нору к лисичке. Некоторые из девушек, с которыми я встречался, брались за дело весьма рьяно, явно считая меня подходящим матримониальным объектом. От нескольких я получил настоятельные приглашения при возможности погостить у них несколько деньков, чтобы познакомиться с родителями. И чувствуя необходимость лечь на дно, я наведывался к ближайшей из них и гостил пару дней или неделю, расслабляясь и отдыхая. Всякий раз я очень славно ладил с родителями. И никто из них так и не выяснил, что пособничал и содействовал малолетнему правонарушителю.

А сочтя, что ситуация уже утряслась, я снова трогался в путь, обещая девушке скоро вернуться и поговорить о будущем. И ни к одной не вернулся. Женитьба меня страшила.

Кроме того, мать ни за что не позволила бы мне жениться. Ведь мне было всего

семнадцать.

IV. Раз я детский доктор, где же мои леденцы?

Рейс «Нэйшнл» за номером 106 из Нового Орлеана в Майами. Рутинное эстафетное жульничество. Я уже отполировал свой шахер-махер пилота без портфеля до блеска. Проникся уверенностью в себе, даже самоуверенностью при захвате откидного сиденья в кокпите. После двух сотен злокозненных полетов я усаживался на откидное сиденье с таким же высокомерием, как брокер с Уолл-стрит в свое кресло на бирже.

Даже ощутил легкую ностальгию, ступив в «кабинет» DC-8. Мой первый мошеннический полет проходил на судне «Нэйшнл», направляющемся в Майами. Теперь, два года спустя, я возвращался в Майами, и снова на борту «Нэйшнл». Я счел это вполне уместным.

– Привет, я Фрэнк Уильямс. Спасибо, что подвезли, – возгласил я с благоприобретенным самообладанием.

Капитан Том Райт, командир ВС[18 - ВС – воздушное судно.], от сорока до пятидесяти, вид слегка помятый и бывалый. Первый офицер Гэри Эванс, чуть за тридцать, щеголеватый, с веселым выражением лица. Бортинженер Боб Харт, под тридцать, тощий, с виду серьезный, форма с иголочки, новобранец. Славные парни. Как раз таких я и любил водить за нос.

Пока мы выруливали к ВПП[19 - ВПП – взлетно-посадочная полоса.], стюардесса принесла мне чашку кофе. Потягивая напиток, я смотрел на движение по полосе перед нами. Была субботняя безлунная ночь, и машины, различимые только по освещению салонов и мерцающим выхлопам, спускались и взмывали, как светлячки. Воздушное движение не уставало чаровать меня – и ночью, и днем.

Очевидно, Райт был не из любителей громкой связи. Все трое сидели в наушниках, и ни один не предложил мне пару для прослушивания. А если не предлагают, то и не проси. Кокпит пассажирского воздушного корабля ничуть не отличается от капитанского мостика корабля морского. Протокол строго соблюдается, если командир задал такой тон. Судя по всему, Том Райт правил своим бортом строго по инструкции. Я вовсе не почувствовал себя уязвленным. Переговоры между этой троицей и вышкой были лапидарны, поверхностны и довольно любопытны, как, впрочем, большинство подобных односторонних переговоров.

И внезапно они стали по-настоящему интересными, настолько интересными, что мне сразу захотелось и по-маленькому, и по-большому.

Райт с Эвансом вопросительно переглянулись, приподняв брови, а Харт вдруг устремил на меня пристальный угрюмый взгляд. Затем Райт обернулся лицом ко мне.

– Удостоверение личности «Пан-Ам» при вас? – осведомился он.

– Э-э, да. – Я протянул карточку ему.

Райт принялся разглядывать артистическую подделку, и у меня засосало под ложечкой.

– «Нэйшнл», борт 106, вызываю КДП[20 - КДП – командно-диспетчерский пункт.]… э-э, да, удостоверение у меня… «Пан-Ам»… выглядит в порядке… Табельный номер? Э-э, тридцать пять ноль девяносто девять… Угу… Э-э, ага. Мгм, минуточку.

– А лицензия FAA при вас? – снова обернулся он ко мне.

– Да, конечно. – Я тщился изобразить недоумение и удержать под контролем мочевой пузырь, напружинившийся, как голландская дамба в час прилива.

Райт принялся разглядывать подделку. Он был первым настоящим летчиком, видевшим фальшивую лицензию вблизи. Он изучал ее дотошно, как искусствовед, призванный установить подлинность полотна Гогена. Затем:

– Э-э, ага. Лицензия FAA, номер ноль семьдесят пять тридцать шесть шестьдесят восемь ноль пять… Да… многомоторные… прошел ТРД[21 - ТРД – турбореактивный двигатель.]… На мой взгляд, в полном порядке… Не вижу в ней никаких изъянов… Э-э, да, шесть футов, каштановые волосы, глаза карие… Лады, в точности.

Повернувшись, он вернул мне удостоверение и лжелицензию с выражением облегчения и извиняющимся видом.

– Даже не знаю, что все это значит, – развел он руками, не потрудившись поинтересоваться, есть ли у меня какие-то мысли на сей счет.

Таковые имелись, но поделиться ими я не рвался, стараясь внушить себе, что все в порядке, что диспетчер КДП в Новом Орлеане просто не в меру дотошен, а может, считает, что так будет правильно. Может быть, твердил я себе, имеется правило FAA, требующее проведения таких проверок, а этот диспетчер просто первым на моей памяти последовал этому правилу, но это как-то не срасталось. Том Райт явно счел этот инцидент из ряда вон выходящим.

Все трое вроде бы выбросили это дело из головы. Задавали обычные вопросы, а я давал обычные ответы. Я вступал в беседу, когда она затрагивала профессиональные материи, а когда они говорили о своих семьях, вежливо слушал. Всю дорогу до Майами я сидел как на иголках, а мой желудок свернулся тугим узлом, как гремучая змея в зарослях опунции.

Но не успел Райт коснуться полосы в Майами, как Дамоклов меч снова завис у меня над головой. Зловещий односторонний разговор возобновился, когда мы уже катили к зоне высадки.

– Ага, конечно, можем. Нет проблем, нет проблем, – лаконично ответил Райт на какой-то запрос вышки. – Прими управление, сейчас вернусь, – сказал он Эвансу, выбираясь из кресла и покидая кабину.

Я однозначно понял, что попал в беду. Ни один капитан не покинет свое кресло, пока машина на рулежке, если только не стрясется нечто экстраординарное. Причесываясь, я ухитрился выглянуть из-за двери кабины. Райт о чем-то перешептывался со старшей стюардессой. У меня не возникло ни малейших сомнений, что предметом беседы выступаю именно я.

Вернувшись на свое место, Райт не обмолвился ни словом. Я сохранял непринужденную мину, словно все так и должно быть, чувствуя, что любая нервозность будет губительной, а ситуация и так уже была катастрофической.

Я ничуть не удивился, когда дверь открылась, и с трапа на борт ступили двое офицеров в форме офиса шерифа округа Дейд. Один встал в проходе, преграждая выход пассажирам. Другой сунул голову в кабину.

– Фрэнк Уильямс? – спросил он, перебегая взглядом с одного на другого.

– Я Фрэнк Уильямс, – объявил я, поднимаясь с откидного сиденья.

– Мистер Уильямс, вы не соблаговолите пройти с нами? – любезным тоном с благожелательным видом произнес он.

– Несомненно, – ответил я. – Но, кстати, что это все означает?

Этот же вопрос откровенно интриговал троих летчиков и стюардесс. На лицах у всех них было написано недоумение. Однако никто из них вопросов не задавал, а офицеры удовлетворить их любопытство не жаждали.

– Пожалуйста, просто следуйте за мной, – распорядился он, первым переступив порог выходного люка.

Его напарник пристроился следом за мной. Экипажу судна осталось лишь гадать, арестован я или нет. Об аресте или задержании не упомянули ни словом. Наручников на меня не надевали. Ни один из офицеров даже пальцем меня не тронул и никоим образом не показал, что моя свобода ограниченна.

Но я иллюзий не питал. Я спалился.

Офицеры отконвоировали меня через терминал к своей патрульной машине, припаркованной перед подъездом. Один из помощников шерифа распахнул правую заднюю дверцу.

– Будьте любезны, садитесь, мистер Уильямс. Нам приказано доставить вас в город.

За время поездки до офиса офицеры не обмолвились со мной ни словом. Я тоже помалкивал, напустив на себя вид озадаченного негодования. Помощникам шерифа было явно не по себе, и я догадался, что они попросту не понимают, какую именно роль играют во всем этом представлении.

Меня сопроводили в

тесную комнатушку в следственном отделе, усадив за стол. Один из помощников шерифа уселся в кресло по ту сторону стола, а второй встал перед закрытой дверью. Ни тот, ни другой не делали попыток обыскать меня, и оба держались подчеркнуто вежливо.

Сидевший за столом нервно откашлялся.

– Мистер Уильямс, похоже, возникли сомнения в том, что вы работаете на «Пан-Ам», – поведал он скорее в качестве объяснения, нежели обвинения.

– Что?! – воскликнул я. – Что за безумие! Вот мое удостоверение и лицензия FAA. А теперь поведайте мне, на кого я работаю. – Я шлепком ладони припечатал свои липовые документы к столу, ведя себя так, будто меня обвинили в продаже ядерных секретов русским.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/frenk-abigneyl/poymay-menya-esli-smozhesh-realnaya-istoriya-samogo-neulovimogo-moshennika-za-vsu-istoriu-prestupleniy/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

TWA – Trans World Airlines, один из крупнейших авиаперевозчиков США. В те годы уступала только компании «Пан-Ам». – Здесь и далее примеч. пер.

2

FAA – Федеральное управление гражданской авиации США.

3

Он же детектор лжи.

4

В Форт-Ноксе расположено хранилище золотого запаса США. Почему-то пользуется большей популярностью, чем Федеральный резервный банк Нью-Йорка, золотой запас которого заметно больше.

5

Глория Мари Стейнем (род. 25 марта 1934 г.) – американская икона феминистического движения за равноправие женщин, социальная и политическая активистка. В числе первых публичных акций стало публичное сожжение лифчиков, каковые считались олицетворением неравноправия. «Мэйденформ» – известный производитель женского белья.

6

Джон Олден (прибл. 1599–1687) был членом команды легендарного корабля пилигримов «Мэйфлауэр». Занимал ряд важных правительственных постов.

7

Майлз Стэндиш (прибл. 1584 – 3 октября 1656 г.) – английский офицер, нанятый пилигримами в качестве военного советника Плимутской колонии.

8

По словам Лонгфелло, в своих письмах Олден неустанно повторял имя Присциллы: «Нрав неустанно хваля молодой пуританки Присциллы!»

9

Альфред Дэймон Раньон (4 октября 1880 – 10 декабря 1946 г.) – американский газетчик и писатель. Прославился своими рассказами о жизни нью-йоркского Бродвея в эпоху Сухого закона.

10

6 футов = 183 см, 170 фунтов = 77 кг.

11

Католическая благотворительность – сеть благотворительных некоммерческих организаций, одна из крупнейших в Соединенных Штатах.

12

Луис Рот – известный торговый бренд в Лос-Анджелесе.

13

Речь идет о битве при Литтл-Бигхорне (25–26 июня 1876 г.), когда Седьмой кавалерийский полк генерала Джорджа Кастера атаковал объединенные силы индейцев лакота и шайеннов (а вовсе не сиу, как утверждает автор) под предводительством вождя Сидящего Быка. Битва окончилась сокрушительным разгромом полка и гибелью самого Кастера.

14

В пьесе «Старый Фортунат», написанной в 1599 году Томасом Деккером, волшебная шляпа способна переносить владельца, куда он только пожелает.

15

Имеется в виду Финеас Тейлор Барнум (1810–1891) – американский шоумен и антрепренер, известный своими мистификациями.

16

Modus operandi (лат.) – образ действий.

17

Рога (жарг.) – штурвал воздушного судна.

18

ВС – воздушное судно.

19

ВПП – взлетно-посадочная полоса.

20

КДП – командно-диспетчерский пункт.

21

ТРД – турбореактивный двигатель.