Проживи мою жизнь читать онлайн - Терри Блик

Проживи мою жизнь

Терри Блик

Жизнь переворачивается не тогда, когда совершено преступление, и не тогда, когда пришло возмездие. Судьба внезапно хлопает в ладоши, и по её повелению меняются не только привычные декорации, но и всё, что казалось верным и правильным. Равнодушие и любовь, предательство и прощение, откровенность и трусость, тайны и признания – всё это есть в истории, залитой дождём, пронизанной тревожными и страстными мелодиями танго, скомканной, выброшенной и созданной заново.

Каждый день мы делаем выбор, выбор между спокойствием и любовью, и мы самоуверенны настолько, что полагаем, что можем управлять нашей собственной жизнью. Эта уверенность разбивается в мелкие брызги от одного взгляда, лёгкого прикосновения, едва уловимого аромата…

Терри Блик

Проживи мою жизнь

Любые совпадения с реальной жизнью – случайность и художественный вымысел.

* * *

«Мир из трёх слогов – ни-ко-гда…»

    Группа «СуХие»

Кабесео

[1 - Кабесео (исп. cabeceo – кивок, от cabeza – голова) – в танго: приглашение взглядом; ритуал дистанционного приглашения на танец.]

Майя Верлен, директор службы безопасности российского филиала французского банка «Кредит Верлен», обычно не имеющая ни одной свободной минуты даже по воскресеньям, уже больше часа почти неподвижно стояла в узкой нише Монплезира, чувствуя лопатками древнюю шершавость красного кирпича и вслушиваясь в себя, будто в океан, гудящий перед началом шторма. Словно поднятая со дна подсознания надвигающейся бурей, всплыла фраза, услышанная в одном из документальных фильмов о тайнах Петергофа: Монплезир – один из немногих дворцов, где душа императора не рядится в царские одежды, а может быть самой собой. Крики чаек, плещущие волны, посвистывающий ветер в этот жаркий и солнечный июньский полдень легко вплетались в летящие звуки аргентинского танго.

Острые иглы неровной, вспыльчивой, опустошающей музыки загоняли память в прозрачный сентябрь, в засыпанный мокрой жёлто-красной листвой, открытый всем жадным взглядам двор среди недавно построенных безликих многоэтажек. И в этом дворе, почти рядом с помойкой, стояла золотистая «Тойота», с помятым об ограждающий бетонный блок бампером, разбитой фарой, включённым двигателем, а на бежевом сиденье водителя… немыслимо об этом думать. Немыслимо – представлять. И слава Богу, что никто из родных не увидел Марту с разбитой о руль переносицей и глубокой раной под сердцем, остановившимся в вечной, неизбывной муке взглядом, не увидел её сжатых перед смертью кулаков, растрёпанной и беззащитно юной. Равнодушные полицейские ходили вокруг машины, что-то бормотали, строили идиотские предположения вроде самоубийства: «Ну и что, что ножа не нашли? Ну и что, что в сердце? Да ладно, хорош заливать! Ну-ну, „любила жизнь“, да „как никто другой“, ну надо же. Знаем мы таких. А Вы, собственно, кто ей будете? Ах, сестра. Она же дочка известного банкира? Двойного гражданства? „Золотая“ девочка? Так что насчёт наркоты? Или водочки? Руки, руки держи при себе, мать твою! Слышь, Серёга, не пускай её близко, а то мало ли…»

И долго-долго длился вонючий, ядовитый скандал с инсинуациями, подозрениями, оскорблениями и поисками, поисками, поисками: кто? Зачем? За что???

Марту удочерили, когда ей было не больше двух месяцев от роду. И двадцать пять лет она была для Майи младшей, любимой, своенравной. Она была талантливой и дерзкой. Путешественницей и танцовщицей. Марта – была… Не проходит и дня, чтобы потеря не раздирала сердце острыми когтями. И до сих пор, когда память, обойдя запреты, жёстким крылом задевает то страшное утро сентября, в кончиках нервов вспыхивает страшный крик матери, раньше никогда даже не повышавшей мягкого голоса, рванувшийся вверх и лопнувший, как перезревший гранат. Теперь Софи, если и говорит, то очень тихо.

Прошло уже десять месяцев, но результаты расследования оставались отрицательными, несмотря на то, что искать убийцу были наняты лучшие сыщики. И детективы, и аналитики разрабатывали изначально три версии убийства: бытовую, случайное нападение и наиболее серьёзную – как месть семье банкиров. Первая версия отпала, потому что как такового быта у Марты не оказалось, слишком мало времени прошло с момента возвращения из Парижа. Любовница и основной круг приятелей допрошен, все имеют алиби, врагов не выявлено. Случайное нападение (из-за того, что Марта работала в такси, подозревали и последних пассажиров) тоже было сразу отброшено: диспетчеры сообщили, что в ту ночь она не работала, рядом с телом был найден распечатанный на обычном принтере логотип банка, улики (точнее, практически их полное отсутствие) указывали на то, что убийство было тщательно спланировано. Поэтому по требованию отца все усилия сосредоточились на третьей версии, но дело так и не сдвинулось с места.

Майе же казалось, что тайна трагедии всё-таки кроется в самой жизни сестры. У кромки волос на затылке, между лопаток ерошилось острое, колючее ощущение, что, сосредотачиваясь на версии мести банку, они будто ступают на каменистую осыпь, делая неверные шаги, один за другим. И если не вернуться на исчезающую тропинку, камешки сдвинутся и, превращаясь в лавину, погребут и едва различимый путь, и самих искателей. Именно поэтому она высказалась резко против, когда детективы сосредоточились на конкурентах и недовольных клиентах. Однако её предчувствие было отброшено президентом банка как нечто совершенно несущественное. Старший Верлен саркастически заметил: «Неубедительно. Где факты? Их нет. Тебе что-то там чудится, и что? Мы не нашли ничего веского. И я не могу позволить тебе бездарно тратить наше время».

Как и ожидала Майя, расследование завершилось полным провалом: следственные действия полицейских, предписанные протоколом в подобных случаях, оказались безрезультатны, и дело об убийстве Марты уже пылилось на полицейской полке «до появления новых улик». После выматывающих бесед и экспертиз, обнаживших глубоко запрятанные семейные тайны, родители покинули Россию, в которой прожили три десятилетия, а братья вернулись к своей обычной рабоче-разгульной жизни богатых, успешных и независимых мачо. Ничего не дали и тщательные проверки, проведённые службой безопасности банка, ничего, кроме одной, крохотной зацепки, призрачной возможности понять, почему это произошло, а главное – найти убийцу.

Прошло девять месяцев. Девять! Но раскинутые отцом сети не выловили абсолютно ничего. Майя отчётливо понимала, что обыденные дела тяжёлыми каплями дождя прибивали ещё вспыхивающие огоньки когда-то яростного азарта её службы и самолюбия нанятых детективов. Чувствуя удушливую невыносимость от засасывающих в болото рутины отцовских запретов на собственные поиски, пролистывая день за днём бесполезные, бессмысленные отчёты, Майя внезапно осознала, что надо рвать эту вязкую паутину. И начинать нужно как раз с царапающих нёбо незаданных вопросов к женщине, которая была рядом с Мартой в её последний день. Нужно начать всё сначала, но совершенно с другой стороны, и слой за слоем, реставрируя прошлое, соскрести с истинного мотива преступления ложные следы.

Ранним утром, после долгих споров, вопреки каменному упрямству отца в раскалённой

телефонной трубке, Майя приняла решение: Fais се que doit, advienne que pourra[2 - С фр.: делай что должно, и будь что будет.]. Всмотрелась долгим взглядом в старую фотографию, найденную в вещах Марты, всунула её в пачку других и убрала в стол. Спустилась на стоянку, вывела из спячки свой байк BMV и на малой скорости выехала со стоянки в сторону Петергофа. Странная уверенность в верном пути цепляла холодком под левой лопаткой.

Спрятав глаза под тёмными узкими очками, стянув непослушные кудри серым платком, чувствуя себя непривычно в любимых, но давно не ношенных старых джинсах, футболке и затёртом вельветовом пиджаке, девушка оставила байк на стоянке, прошла сквозь верхний сад и спустилась на площадку возле похожего на крепость, одного из самых красивых творений Петра I. Спустилась туда, где между заливом и огромными окнами дворца под нескромными, восхищёнными или просто заинтересованными взглядами туристов в тревожном ритме оттачивали своё мастерство для грядущего фестиваля четыре пары. Юбки трепетали и ласкались к стройным икрам, каблучки отстукивали акценты, лаковые штиблеты ловко проворачивались на месте, переплетающиеся ноги будто охотились друг за другом или сбегали от опасных подсечек.

Стремительные шаги и молниями вспыхивающие синие взгляды из-под копны кудрявых чёрных волос, в плавном женственном теле и в длинных пальцах – натянутая струна безысходности и разделённой страсти, в чувственной улыбке – искры магии. Всё это была Диана Орлова, владелица первой, известнейшей школы квир-танго в Петербурге, знаменитая тангера и, как оказалось, последняя любовница её сестры.

И пошёл второй час, и танго утихло, и нужно было отлипать от стены и начинать говорить. Говорить с тем человеком, кто, возможно, напрямую виноват в смерти Марты. От этой красоты и физически ощущаемой свободы танцовщицы предубеждение и подозрительность Майи только усиливались, как будто посвистывающий ветер незримой плетью, обжигая, подхлёстывал гнев.

* * *

Диана всё чаще отвлекалась от своего партнёра и посматривала на неподвижную девушку, будто из музея восковых фигур мадам Тюссо. Что-то в очертаниях, то ли в повороте головы, то ли в небрежности позы казалось смутно знакомым, и это знакомое беспокоило всё сильнее, отчего удовольствие от танго понемногу улетучивалось. Серые джинсы с карманами, нашитыми словно наоборот, обтягивали длинные мускулистые бёдра, дымчатая мягкая футболка с треугольным вырезом и короткими рукавами только подчёркивала красивые руки с рельефными, но не перекачанными мышцами. Изящная кисть небрежно придерживала перекинутый через плечо пиджак, и под тканью отчётливо проступала небольшая, высокая грудь, а между приподнявшимся краем футболки и низким поясом джинсов виднелся живот, даже с расстояния трёх метров казавшийся твёрдым, как доска.

Тангера отметила про себя острые скулы, узкое смуглое лицо, твёрдые губы: жёсткий характер. Но при этом в чеканном лице не было и следа надменности или презрения.

Диана встревожилась. Она великолепно улавливала даже поверхностное внимание, но здесь это мастерство не требовалось. Потаённый взгляд под тёмными очками, пристально-изучающий, обжигал и словно пробирался под кожу. Пугающе неподвижная незнакомка казалась ей больной пантерой, загнанной, изнурённой, но от этого ничуть не менее опасной в своей свирепой силе. В отличие от привычных: восхищённых, пылких, флиртующих, этот взгляд был угрожающим, и Диана едва дождалась, пока стихнет музыка. Репетиция завершилась, и, пока партнёры собирали аппаратуру, перебрасываясь весёлыми и признательными фразами, тангера отбросила внезапное трусливое желание сбежать и решительно направилась к загадочной наблюдательнице.

Но, сделав несколько шагов, она замерла. Воздух стал плотным, густым, и тревога, как это бывало и раньше, вспыхнув, превратилась в обычную бесшабашную весёлую дерзость – Диана ненавидела бояться. Она склонила голову, так же пристально оглядела молчаливую незнакомку, улыбнулась и вопросительно посмотрела на очки. Но в ответ на её демонстративный взгляд на бесстрастном лице не дрогнул ни один мускул. Тогда тангера внутренне собралась, будто выполняя сложное ганчо[3 - В танго: крюк, мах ногой под колено партнёру(-ше).], и негромко спросила:

– Здравствуйте. Прошу прощения, что вторгаюсь в Ваши размышления, но обычно всё-таки нас так долго не рассматривают. Вас привлекает музыка, или Вы хотели поговорить со мной?

Танда 1

[4 - Танда – это сет из нескольких мелодий танго, милонги или вальса. Обычно состоит из четырёх мелодий одного оркестра и определённого времени.]

Огромный новый дом в стиле лофт, с рестораном и конференц-залом, химчисткой и прачечной, подземными стоянками и лобби-барами надменно возвышался на Васильевском острове, на набережной Малой Невы и Финского залива. Прозрачные стеклянные стены вспыхивали и гасли, а Майя всё ещё то стремительно ходила по дубовому полу громадного зала на одиннадцатом этаже, то бесцельно замирала у панорамных окон, сквозь которые виднелось желтоватое пространство вечернего Петербурга с его гранитными парапетами, шпилями и куполами соборов, причудливо изломанными крышами и – далеко внизу – ленивой маслянистой тёмной водой залива.

Компьютер исправно звякал, оповещая об очередной порции электронных сообщений, телефон жужжал, сообщая всем стремившимся дозвониться странную фразу: «Я имею право хранить молчание. Перезвоню». Но директор безопасности, которая традиционно всегда была на связи, уже больше двух часов игнорировала любые попытки внешнего мира пробиться к ней. Майя поглядывала на экран телефона, но отвечать ей не хотелось. Отец после утреннего скандала звонить не будет минимум неделю, с матерью и братьями в последнее время даже короткие разговоры стали большой редкостью, а остальной мир, в общем-то, переживёт её отсутствие.

Верлен потирала предплечья, царапала ногтями загривок, тёрла глаза, и всё пыталась понять, что это было, там, у Монплезира. Ответ никак не приходил. Вместо него по коже каскадами шёлка струились воспоминания.

Там, на древних камнях, от мягкого контральто, произносившего простые фразы, тысячи колибри внезапно вспорхнули от ступней, пролетели сквозь всё тело и ринулись в разные стороны. Майя даже невольно осмотрелась по сторонам: на долю секунды ей показалось, что она попала в какую-то аномалию. Но нет. Перед ней всё так же стояла Диана и бесстрашно рассматривала её непроницаемые очки, да так внимательно, что зачесался узкий шрам на виске, полученный в прошлом году. Позвоночник превратился в мёд, и несколько птиц, видимо, в нём застряли, отчаянно трепеща крыльями, – иначе как объяснить, что спустя уже – сколько? пять часов? шесть? – щекотный холодок где-то в пояснице и под сердцем так и не прошёл, а воздух так и остался терпко-ватным.

«Чушь несусветная!» – от того, что никогда в жизни подобные ощущения не обрушивались на неё, Майя нервничала, и это откровенно мешало спокойно оценить тот разговор. Она уже десятки раз воспроизводила его в голове, но так и не смогла найти логическое объяснение своей реакции. Пытаясь разобраться, усадила себя за стол, чтобы отстранённо зафиксировать: кто, где, что делать дальше. Достала лист бумаги,

взяла карандаш, покрутила в пальцах, постучала блестящим наконечником по зубам, а потом всё бросила, поднялась и снова стала стремительно кружить по комнате, вспоминая каждое слово Дианы, каждый жест, каждое движение…

* * *

Когда молчание затянулось и превратилось в уже неприличную паузу, Орлова уже настойчивее спросила:

– Вы делаете мне изысканный комплимент, теряя дар речи от танго. Соглашусь с Вами, что музыка завораживает. Но всё же буду рада, если Вы назовёте мне своё имя.

Всё так же неподвижно стоящая перед ней незнакомка, наконец, медленным движением, словно сдирая дужками очков присохшую плёнку непроницаемости, сняла очки и негромко представилась:

– Майя Верлен.

Тангера дёрнулась. На её открытое, улыбчивое лицо упала маска отрешённости, глаза потухли, будто кто-то задул свечи. Полуобернувшись и нарочито внимательно рассматривая отошедших от них партнёров по танго, пробормотала:

– Так, значит, Вы и есть – Май… Это весьма необычно – называть детей по месяцам рождения: Март, Май, Юл и Август.

Диана запнулась:

– Прошу прощения, кажется, в другом порядке.

– Май, Юл, Август и… – Верлен сделала горлом странное движение, будто проглотила короткий всхлип, – Март. Марта.

– Конечно, Марта же самая младшая…

Диана всмотрелась в зеленовато-песочную холодность глаз Верлен:

– То, что Вы здесь, вряд ли может быть случайностью. Что привело Вас ко мне?

– Мне надо поговорить.

Орлова отступила на шаг, бросила на собеседницу быстрый взгляд, будто дала пощёчину. Это ощущение было таким чётким, что Майя едва не вскинула руку в защитном жесте. Совсем плохой признак: за десять минут её тело уже дважды ошиблось. P?re[5 - P?re (фр.) – отец.] был прав, не стоило затевать такую длинную игру, когда она не готова. И будет ли она когда-нибудь к ней готова? Да и после любой игры король и пешка падают в одну коробку… Ведь всё можно было решить проще. Жёстче. Быстрее. Но вернее ли?..

– Мне сложно будет сообщить Вам что-то новое, после всех допросов и унижений. Я очень надеюсь, что Вы меня понимаете. Всё, что я знала, можно прочесть в протоколах, – холодно бросила тангера.

Пугать Диану было нельзя. Напротив, нужно было приложить все силы, чтобы завоевать её доверие. «Чёрт, да встряхнись ты, мешок с костями! Города надо брать обаянием!»

Верлен плавно шагнула вперёд. Она вроде и не улыбнулась, но в её миндалевидных глазах цвета осеннего кленового листа будто вспыхнули золотистые брызги, голос неожиданно потеплел, а исходящий от неё едва уловимый аромат лимона, кедра и осеннего дыма вдруг показался странно манящим:

– Мне нужны не протокольные сведения, Диана. Мне нужна Ваша помощь. Я не сумею справиться без Вас, в одиночку.

Это неожиданное превращение из ледяной статуи в притягательную женщину поразило и заинтриговало Диану. Чтобы собраться с мыслями, она медленно двинулась через площадку к белеющей балюстраде, не удивляясь тому, что Верлен мягко ступает за ней, словно перетекая в её следы. Ласковые и сердитые волны, целующиеся и дерущиеся с гранитными валунами, завораживали и утешали. Эта поддержка залива, как и стоящего за спиной похожего на крепость дворца, обычно дарящего ей защиту и удовольствие, оказалась очень нужна именно сейчас: «Единственное, что могу предположить, это то, что мы будем говорить о Марте. Вряд ли у нас найдутся другие темы для разговора. Но вот о какой помощи меня будут просить? Да и хочу ли я этого? Я могу сбежать, отказаться, согласиться. Да что угодно, она не будет преследовать меня. Наверное, не будет… Но…».

Сделав несколько шагов, девушки остановились у балюстрады, на самом краю мыса. Верлен, будто про себя, вымолвила:

– Вы знаете, что Пётр Первый говорил об этом дворце?

Танцовщица бросила острый взгляд:

– Я не претендую на лавры интеллектуала: я очень люблю Монплезир, но в памяти моей всплывает лишь одна связанная с ним фраза: «Здесь и сердце бьётся по-особенному, и у мыслей крылья распахиваются»…

Верлен незаметно вздрогнула, словно задула вспыхнувшую искорку удивления от неожиданной созвучности. Повернулась и, рассматривая мягкий профиль Дианы, бесстрастно кивнула:

– Это я и имела в виду. Что ж, так совпало, что мы встретились именно здесь. Возможно, Монплезир принесёт нам удачу.

– Прошу прощения, но Вы говорите загадками, и я не совсем понимаю Вас. О какой удаче Вы говорите?

Майя молча отвернулась от залива и глянула на окна, высокие, от потолка до пола, в которых отражалось солнце, а потом внезапно спросила:

– Вас ждут. Может, скажете, что немного задержитесь?

Диана раздражённо дёрнула плечом, начиная уставать от недомолвок:

– Вы настойчивы. Я ещё не решила, что задержусь. Нам нужно ехать. Я была бы признательна, если бы Вы объяснили мне, в чём видите мою помощь.

Верлен понимающе кивнула:

– Я знаю, у вас через неделю фестиваль. И Вы там и танцуете, и ведёте, и организуете, и встречаете гостей… – остановилась, мысленно добавив: «и всё такое прочее, богемное».

Диане показалось, что она с размаху наступила на сгнивший скользкий мох: её захлестнула брезгливость к людям, копающимся в частной жизни других, и к той, что стояла перед ней, она ощутила почти презрение. Орлова обхватила локти так, что побелели ее пальцы и вскинула бровь:

– Интересно, что ещё Вы знаете?

Майя безразлично повела плечами:

– Мне неизвестно, что рассказывала Вам Марта о нашей семье. О Вас же я знаю всё, что только возможно.

Эта бесцеремонность и явное равнодушие взбесили Диану:

– Ах да! – выпалила она. – Вы же директор по безопасности этого склепа традиций, фамильного банка! Так чем может простая танцовщица служить могущественным финансистам?

Верлен на мгновение замерла от откровенной издёвки в адрес её семьи и озадаченно вгляделась в глаза, полыхнувшие штормовой яростью. В этот миг вдруг резче проявились едва слышные прежде нотки миндаля и мускуса, сопровождавшие тангеру, и от этой тонкой пряности, словно скользнувшей по нёбу, сбилось с ровного шага сердце. Майе понадобилось полсекунды, чтобы сообразить, что причиной этой язвительности явилась она сама. Точнее, её абсолютная, как раз теми поминаемыми танцовщицей правилами и традициями вскормленная уверенность в том, что дело и безопасность превыше всего, превыше личных тайн, сокровенного, задушевного и что там ещё составляет внутренний мир людей искусства? Понимая, что ещё мгновение, и Диана ускользнёт, а вся затея пойдёт насмарку, Майя подняла ладони вверх в успокаивающем жесте, изобразила сожаление и примирительно произнесла:

– Прошу простить за вторжение в Вашу жизнь! Покаяться никогда не поздно, а вот согрешить можно и опоздать. Что ж, каюсь, знание – это мой грех, тут я не опаздываю, – и, посерьёзнев, продолжила: – Думаю, что Марта меня бы помиловала.

Диана вздрогнула, будто по коже провели пёрышком: «Ради тебя, Марта… Ради той лёгкости и света, что ты мне дарила». Оглянулась, заметила, что ребята с деланной беспечностью придвигаются всё ближе, махнула им рукой и, словно накрыв непроницаемым медным колпаком удушливо вспыхнувшую память, громко и беззаботно сказала:

– Пожалуйста, поднимайтесь к машине, подождите меня там. Я скоро!

Обернувшись к Верлен, вполголоса уточнила:

– Нам хватит двадцати минут?

Майя

кивнула, а про себя поставила галочку, словно отметив выполненный пункт плана: «Для первого раза более чем».

Один из ребят, светловолосый парнишка, обладатель ладного гибкого тела и трёх серёжек в ухе, покачал над головой трубкой её телефона, который подхватил возле колонки:

– Тебе спонсор звонит!

Диана отрицательно мотнула головой:

– Поняла. Я перезвоню.

Дождавшись, пока ребята отойдут, Орлова нахмурилась и продолжила:

– Прошу Вас, у меня совсем немного времени, это правда. Чем я могу помочь?

Её собеседница потёрла правый висок, на котором смуглую нежную кожу едва заметно пересекала короткая белая линия, повернулась лицом к заливу, вдохнула острый балтийский ветер и негромко, сдержанно, словно сливаясь с гулом прибоя, начала тщательно отрепетированную речь:

– На самом деле нам нужно минут пять. Вы только скажите, согласны или нет. Поиски полиции и нашей службы безопасности ничего не дали. Но я отчётливо понимаю, что у Марты есть… – тут она запнулась и поправилась, – у Марты была та часть жизни, о которой я ничего не знаю. Мне нужны её секреты, которые связаны с Вами.

При этих словах Орлова впилась пальцами в балюстраду, да так, что под ногтями проявились белые полукружия, но промолчала. Её собеседница сделала вид, что ничего не заметила:

– Начиная с первого дня знакомства и до последнего. Предлагаю встречаться и просто говорить. Говорить, вспоминая каждую минуту. Понимаю, что просьба более чем странная. Понимаю, что это будет болезненно, но…

Диана практически полностью отвернулась от Верлен, и теперь ровную линию скулы и лихорадочно заблестевшие глаза закрывали тёмные кудри. Майя отрешённо разглядывала нежные завитки, стараясь ничем не выдать колотивший изнутри озноб: «Провал, полный, окончательный провал», но продолжала говорить:

– Кажется, помочь мне сможете только Вы. С Вашей помощью я надеюсь проникнуть в ту тайну, которая привела к её убийству. Даже если Вы думаете, что не знаете ничего. Мы просто обязаны попробовать.

То, что мучило Майю много месяцев, наконец, обрело форму и вылилось в слова. Но эта идея, высказанная вслух внезапно показалась такой абсурдной, что девушка, пытаясь избавиться от изматывающего напряжения разговора, незаметно потянулась плечами, перевела взгляд на залив и про себя признала: «Бессмысленно. Бесполезно. Да попросту глупо».

И в этот миг сбоку послышалось сдавленное тихое «да». Изумлённая Верлен резко обернулась – и рухнула в яркую от сдерживаемых слёз пронзительную синеву Дианиных глаз. От неправдоподобности всего происходящего в немыслимом сочетании с внутренней уверенностью в том, что этот странный уговор – единственно правильный, где-то в шее и затылке зябко загудел ветер.

Майя неловко кивнула и, пошарив в кармане пиджака, достала свою визитку со всеми номерами телефонов, адресом электронной почты, домашним и рабочим адресами, которую взяла, практически не веря в согласие Орловой. В голове шумело: «P?re, вот тут ты оказался неправ! За тридцать лет ты так и не понял, как уговаривать русских! Получилось! Мать твою, она согласилась! И это оказалось так просто! Чуть-чуть доброты, признайся в своей беспомощности – и вот, бери и допрашивай, тащи свою ниточку. Посмотрим теперь, куда она приведёт. А уж мои люди тебя услышат и увидят, куда бы ты ни помчалась».

Договорились перейти на «ты» и условились, что Диана позвонит завтра, когда разберётся с расписанием занятий и встреч перед фестивалем. Вежливо попрощались. Тщетно пытаясь задавить в себе ликование от неожиданной удачи, Верлен легкомысленно отмахнулась от предчувствия надвигающейся опасности, даже не понимая, почему оно возникло.

* * *

Между тем, это странное чувство усиливалось. Пробежка по берегу залива, невнятный ужин бутербродами, несколько десятков километров трассы, пролетевших под скоростным байком, – не помогало ничего. Впервые не находя себе места, Верлен задумалась: она – кто? Безопасник с пятнадцатилетним стажем. За всё это время ни единого прокола. И себя, и все свои службы всегда держала под неусыпным и жёстким контролем. Всему и всегда находились объяснения. Но теперь, неприкаянно бродя по своему лофту, Майя пыталась осознать, откуда это ледяное дуновение беды? Или это что-то иное? Но тогда почему ей так тревожно? Почему не покидает ощущение незащищённости и странной пустоты?

Какая-то невнятная тоска, гулкая и неутихающая, металась в душе, опустевшей именно сегодня. Вроде бы Майя уже давно перестала искать и ценить в себе и в других призрачную безупречность, позволяя себе только ощущать строгость и красоту и видеть – немного – чёрно-белых снов. Но тонкая щекотная пряность, мраморные арки длинных пальцев, застывшие на балюстраде в немом крике от пережитой боли, и безоглядная доверчивость танцовщицы – от всего этого сводило лопатки и где-то под сердцем, как под готическим куполом, дышала и взъерошивалась гулкая тишина.

Поёжившись от застрявших при встрече в Петергофе и всё ещё бьющихся в позвоночнике птиц, Верлен решительно села за компьютер. Она привыкла работать до двух – трёх ночи, вставать в шесть и снова и снова, семь дней в неделю, постоянно проверяла улов своей команды в тонкой сети технологий, чтобы не давать ни малейшего шанса никому навредить ей, её семье или клиентам семейного банка. Верлен кликала по приходящим отчётам, фиксировала придуманные и внедрённые ею специальные коды – от нуля до ста – благонадёжности клиентов, безопасности персонала, материальных ресурсов, информации по всему жизненному циклу – от создания до уничтожения, режимов охраны, подбора и расстановки кадров от аналитиков до детективов. Проверяя данные, тщательно заносила коды в специальную программу «Метка», доступную – в отдельных секторах – разным подразделениям, а в целом – только ей, братьям и отцу.

Программа объединяла множество метаданных: о взаимодействиях клиентов – бывших, нынешних и будущих – в финансовых операциях, территории проживания, контактах и кредитных историях родственников, поручителей, деловых партнёров. В «Метке» также фиксировались различные детали, вплоть до особенностей покупок и путешествий. Данные добывались её группой из открытых источников, а также покупались, перехватывались, иногда для их получения использовались программы взлома или специальные наблюдения и исследования. Безусловно, наличие некоторой информации нарушало законы, но такие сведения позволяли обеспечивать максимальную безопасность банковского дела.

Майя не страдала угрызениями совести из-за способов получения нужной ей информации, однако обращалась с данными очень бережно. Именно её вердикты на основании множества компонентов влияли на выдачу кредитов, приобретение оборудования, приём на работу, внешнее наблюдение или немедленное увольнение.

Это была неограниченная власть над судьбами людей и состояний. Человек непосвящённый, наблюдая со стороны, мог бы подумать, что Верлен давно стала или машиной, или Богом: невероятная скорость пальцев и абсолютно спокойное лицо при перечёркивании чьих-то надежд или, наоборот, одобрении неограниченного доступа в хранилище банка были похожи на жонглирование россыпью звёзд, сдерживание солнечных бурь и сдувание

одним выдохом метеорных потоков. И только сама Майя, ежеминутно принимая решения, чувствовала себя воздухом, скользящим сквозь щёлкающие паруса, канаты, над палубой и вокруг киля, тщательно контролируя силу движения, зная, что в любой момент может превратиться в гибельный шторм или в не менее смертельный штиль.

Ночь притулилась на широком подоконнике, который раз уже наблюдая, как длинные пальцы порхают над клавишами, приводят в беспорядок тёмные кудри с золотистым отливом или поднимают бокал, в котором чёрным тюльпаном дышало красное вино.

* * *

Диана тихонько, чтобы не будить домашних, пробралась в свою комнату уже далеко за полночь. День выдался сумасшедшим: сначала отработка номеров, потом – сплошным потоком организационные вопросы, которые, казалось, не закончатся никогда. Визы, трансферы, гостиницы, площадки, гости, участники, костюмы, приглашения, операторы, фотографы…

Калейдоскоп дел закручивал в тугую спираль, не давал сосредоточиться, остановиться, подумать о странной встрече. Эта встреча грозила опять, как почти год назад, выставить её частную жизнь на всеобщее обозрение прямо так, в исподнем, или вообще нагишом. И от этого ужасающего ощущения тангера буквально стервенела и была готова сорваться на первого, кто сунется с неподходящим вопросом. Сегодня некоторым уже досталось, и от этого становилось мерзко внутри. Особенно попало Костику: пока девушки стояли у балюстрады, он поймал их в объектив и выложил на страницах сетей школы с провокационной подписью: «Танго как смертельное оружие Дианы-охотницы. Очередная жертва». И пошло-поехало, комментарии, смски, поздравления с новым романом… Конечно, Костик так и не понял, из-за чего взъярилась Орлова, но пост удалил. Да и себе она толком объяснить не сумела, почему именно в этот раз его обычная шутка так хлестнула по нервам.

Молоточком стучал нерешённый вопрос: как проверить, что эта больная пантера (никакой другой образ так и не пришёл на ум) и есть сестра Марты? Ни паспорта, ни удостоверения, вот так, за здорово живёшь, подошла, опутала колдовским голосом, покорила осенними глазами – и вот уже идёт себе Диана под звуки дудочки Гамельнского крысолова непонятно на какие сделки. За каким чёртом согласилась-то? Мысли цеплялись одна за другую: «А что, если она из тех, кто убил Марту и теперь подбирается к ней? Да ну, это уже паранойя какая-то. Хотели бы – давно убили. А может, они выжидали? Или я и вправду знаю что-то важное, что нужно выяснить, а потом убить? Господи, ночь и так жутковатая, так теперь ещё и не заснуть, а завтра рано вставать и снова бежать, решать, договариваться, улыбаться. И обещала чуть разгрузить плотный график и дать знать, когда и как они будут встречаться и где разговаривать».

За таким невразумительным диалогом и вялым спором с самой собой Диана приняла душ и, обнажённая, расстелилась под мягкой простынёй. Сон не шёл никак. Проворочавшись в тягостных мыслях больше часа, девушка включила ноутбук, свернулась клубочком и стала пересматривать фотографии, в которых отпечатались полгода веселья, фейерверков, приключений, путешествий, танго и страсти – полгода с Мартой.

Марта немного рассказывала о своей семье. Май – так она называла старшую сестру, была старше её лет на семь. Значит, сейчас ей, должно быть, тридцать три. С двенадцати лет она ушла в изучение принципов работы службы безопасности и к двадцати пяти годам стала директором в их фамильном банке. И как ни вглядывалась Диана в снимки, она находила мало сходства: старшая Верлен была на полголовы выше, хотя Марта была ростом метр семьдесят. Майя – высоченная, смуглая, с острыми высокими скулами, строгим царственным профилем, тогда как Марта была мягче, светлее, прозрачнее, что ли…

У Марты – золотистые волосы и зелёные глаза, чувственный рот, дерзкая асимметричная стрижка, и веселье просто плескалось в ней, по поводу и без повода. Её сестра была, по рассказам, человеком жёстким, но справедливым, одиноким, но способным быть верным другом. И сёстры последнее время постоянно спорили, но Марта, упоминая об очередной размолвке, не называла причин. Это были две разные стихии: её любовница – город, толпа, кутерьма, сумасбродство, танцы; Май – лес, бегство, личность, отсутствие страха и страстей, разговоры один на один. Объединяло их главное – честь, искренность, и, как говорила Марта, «солнечная кровь» – согревающая теплота и искрящийся талант увлечь за собой. Что ж, возможно, так оно и есть.

Ночь страдала за стеклом, маялась от скачущего блеска автомобильных фар, мстила внезапно обрушившимся дождём за громыхание подъездных дверей и швыряла прицельно, словно в яростном припадке, в лицо, в затылок, в кисти и ступни осколки воспоминаний о Марте, смешивая цвета, запахи и пронзительность забытых прикосновений, раздирая abrazo[6 - В танго: объятие.], сбивая болео и перекручивая кольгаду[7 - Движения в танго.]…

И саднила кожа содранных как раз в марте колен, когда, поскользнувшись на льду, коварно покрытом водой, неловко упала, а напористые жаркие пальцы, крепко взяв за кисть и обхватив за талию, буквально выдернули из лужи, и губы почувствовали гипноз, и была вспышка – глаза в глаза, и обе смеялись, не скрывая заполыхавшего румянца и ударившего по пояснице тока. И сзади кто-то ядовито отвесил:

– Вы ещё засоситесь, дряни!

А бесшабашная, гибкая, в кремовой курточке, с рваной, искусными лохмами, причёской спасительница неожиданно и задорно ответила почти никому сейчас не известной цитатой Станислава Ежи Леца:

– Всегда найдутся эскимосы, которые возьмутся советовать жителям Бельгийского Конго, как им лучше вести себя во время особенно сильной жары!

И они хохотали, как сумасшедшие, и цеплялись друг за друга, чтобы устоять на скользкой брусчатке, как чаша вина и тёмный огонь жажды, чувствуя себя бессмертными, свободными и дерзкими, какой бывает только мелодия, не люди.

Говорить – об этом? Вспоминать – так? Прожить заново ранящие и пугающие прошлым звонки, записки, охапки цветов? Выплёскивать сокровища памяти незнакомке?

«Почему, ну почему я не смогла уговорить тебя поехать тогда с нами? Ты была такая вдохновенная и нетерпеливая, когда высаживала Пашку у его офиса и отвозила меня, Костика и Володьку в клуб… Будто узнала что-то очень важное для себя… Что, что ты тогда узнала? Может, это тебя и убило?»

Диана рыдала, закусывая подушку, так, как не плакала даже тогда, когда прощалась с Мартой под полосой багрового солнца, встававшего в серебряной паутине.

Кортина

[8 - Кортина – это часть мелодии (обязательно не танго), которая обычно ставится между тандами и играет примерно минуту, танцоры покидают танцпол, чтобы немного отдохнуть.]

В Париже ночью почти так же светло, как днём. По крайней мере, на улице Риволи, одной из самых старых улиц города. Она стелется по правому берегу Сены от площади Свободы, мимо сада Тюильри, Лувра, башни Сен-Жака, статуи Жанны д’Арк, дворца Пале Рояль и парижской мэрии. Семья Верлен владела одним из особняков с аркадами, рядом с маленькой, но очень цельной и прекрасно вписывающейся в ансамбль площадью Пирамид. Из гуляющих туристов мало кто знает, что Персье и Фонтен, архитекторы Наполеона, создали этот длиннейший ряд почти одинаковых зданий по

задуманному, но не исполненному проекту времён Людовика Пятнадцатого, и строилась эта аркадная монументальность почти тридцать пять лет.

Поль Верлен, банкир и p?re de famille[9 - P?re de famille (фр.) – отец семейства.], статный, с ясными серыми глазами, высокий и худой, бесцельно ходил по кабинету, время от времени поглядывая в окно, и морщился от хлеставших по глазам вспышек света и резкого запаха бензина, который долетал даже до четвёртого этажа. От душившей смеси топлива и жжёных покрышек сегодня почему-то мутило, и, наверное, от этого вдруг подумалось, что даже трава, которая растёт здесь, в городе, кажется отравленной. Поль ждал Софи. Жена, вернувшись из России, вдруг стала избегать его. Она приобрела непонятную привычку поздно вечером уезжать с водителем, но, как выяснилось, не по фешенебельным проспектам, а по самым трущобам шестнадцати парижских веков. Верлен не осмеливался спросить, почему, и просто ждал и думал, думал над тем, как один шквалистый порыв страсти, разбивший небрежно запертые сердечные окна, может так изменить судьбу.

Банкир также ждал звонка Анри Шамблена, которому поручил присматривать за дочерью, осмелившейся воспротивиться отцовскому решению. Зная её въедливость, упорство, если не сказать – упрямство, а также семейную черту доводить до конца даже самые рискованные и безнадёжные дела, обращая почти неминуемое поражение в победу, Поль ни минуты не сомневался, что Майя не отступится и от расследования не откажется. Истинная дочь своего отца, она мастерски умела выглядеть безобидной, доверчивой, привлекательной, располагать к себе любого человека, но именно эти её способности и тревожили больше всего.

Он уже потерял младшую дочь, и отчётливо понимал, что вина в её смерти лежит на нём, и только на нём. И после той жуткой осени, которая уже разверзлась пропастью между отцом и любимой наследницей, страшился потерять старшую.

Танда 2

Вытащив своё длинное поджарое тело из постели, Майя сделала несколько шагов к огромному, до пола, окну и прислонилась плечом к косяку. Финский залив растекался жидким металлом, сопротивляясь хлещущим струям не по-летнему холодного дождя, который на одиннадцатом этаже казался серым душным маревом и превращал панораму города в призрачные картины, так любимые французскими импрессионистами. Всё плыло, не было ни одной точной грани, с отрывистым и гулким грохотом набрякшее небо распарывалось гнилыми полотнищами, становилось всё темнее и глуше. Далеко под ногами мокрые огни на фонарных колоннах расцветали пурпурными и оранжевыми тропическими цветами.

Ветер, штурмующий город, налетал яростным орлом, грохотал проржавевшим железом, гудел и свистел в вентиляционных трубах, швырял пригоршни острой, алмазной воды в стёкла.

Прошедших четырёх часов сна будто и не было, только вместо бокала вина – стакан рыжего апельсинового сока, много чёрного густого горького кофе, пара горячих тостов с маслом и сыром. Мысли дурманным дымом вились вокруг предстоящих встреч. Майя оборвала себя: возможно, предстоящих, потому что неизвестно, что решила для себя Диана и, если даже она согласится, то как надолго её хватит.

На сегодня было много работы. В присланных накануне отчётах засветилось несколько клиентов, которых стоило проверить дополнительно. Обязательно переговорить с Игорем Кислым: в материалах его группы последнее время отмечалась не то чтобы халтурность, но некоторая небрежность, что впоследствии могло привести к неправильному решению. Можно быть гениальным стратегом, но невозможно знать всё досконально. И малейшая ошибка станет первым камешком в лавине, которая и погребёт. Поэтому самая правильная тактика – перехватывать неточности в зародыше.

Что, если передвинуть Кислого с должности заместителя по аналитике финансовых документов на зама по анализу документов по учёту материальных ценностей? Пусть посидит, поворочается в накладных, соглашениях и договорах по хозяйственной части, может быть, это его встряхнёт. Или не трогать пока, обойтись внушением? Или отправить в Екатеринбург на проверку филиала? Тут, конечно, монетку не бросишь – не тот случай. А жаль. Потому что данных для решения мало.

Встряхнув мокрыми после душа кудрями, Майя снова подошла к приоткрытому окну. Стихия будоражила, заставляла нервно нюхать летучий, стылый воздух. Так настороженно, взъерошив загривок, дышит волчица перед вылазкой на охоту. И одежда сегодня – под стать погоде: рубашка цвета мокрой шерсти, с серыми жемчужными запонками, прямые чёрные брюки, чёрный, с серыми вихрями галстук-платок, строгий плащ-шинель.

Включила сигнализацию, вышла, крутанула ключ в замке. Пока ехала вниз, проверила сообщения в телефоне: от Орловой ничего. Лифт опустился прямо на подземную стоянку, где в ожидании хозяйки дремал чёрный «Ягуар».

Влажный асфальт в дрожащем мареве фонарей походил на расцвеченную шкуру потягивающегося питона. Выползающие после ночи, сонно и лениво расплёскивающие лужи автомобили тихонько взрыкивали, будто зевая.

* * *

Охранник привычно вскочил, когда распахнулась дверь, и Майя, махнув полами плаща, словно острыми крыльями, стремительно пролетела в залитый светом строгий вестибюль. Верлен едва обернулась на пост охраны, сомкнутыми в колечко пальцами подтверждая верную реакцию сигнализации на зацепленный на поясе небольшой электрошокер.

Игнорируя стеклянный лифт, перешагивая через несколько ступенек, поднялась на третий этаж, простучала отключающий код на электронной панели и отомкнула кабинет. Отметила для себя, что пора менять набор цифр: когда пароль доходит до автоматизма, легко утратить бдительность.

Щёлкнула кнопкой и, когда проснувшийся компьютер негромко загудел, прошла в закруглённую нишу, где были отдельные двери в душевую, небольшую гардеробную, а на полочках и столе – всё, что необходимо, чтобы принять гостей на рабочем месте. Кофемашина уютно заурчала, и на весь кабинет поплыл горький, дымно-древесный, с едва уловимыми нотами трубочного табака, гвоздики и чёрной смородины любимый аромат.

Подошла к рабочему столу: на чёрной гранитной столешнице разворошённые листы – неоконченные ею карандашные наброски, в которых угадываются знакомые тонкие профили, захлебнувшиеся листопадно-кинжальным ветром, сбоку – таблицы с кодами и пометками, коробочка с бумагами для коротких записок – из-за предстоящей встречи в субботний вечер всё это оказалось брошенным и пролежало, доступное кому угодно, больше суток.

Майя ругнулась на свою внезапную беспечность, пристально посмотрела на положение бумаг – уборщица не притрагивалась. Начала быстро и аккуратно разбирать. Таблицы – в уничтожитель, новые – на печать, наброски… Вот что делать с ними? За последнее время их набралась уже целая кипа, ими одними можно два вечера топить камин. Но сжигать их не поднималась рука: штрихи – лекарство от мучительных кошмаров, чёткие или едва уловимые, как явь и сон, как детская мамина присказка: у кошки боли, у собаки боли, у Майи не боли… Помогало, но плохо…

Сунула наброски к другим в большую коробку, стоявшую в бежевом шкафу, закрыла дверцу: «Забудь, хоть на час, хоть на день забудь…». Повела плечами, прогоняя иголку между лопаток, села, перебрала ещё горячие

от печати листы, отмечая маркером главные моменты, о чём нужно говорить, глянула на экран телефона: до планёрки ещё полчаса, до открытия банка – полтора.

На видеомониторах, показывающих секторами парковку и входы, залы, кассы, коридоры, появлялись люди, терминал загорался, фиксируя время прибытия сотрудников на работу, список фамилий в углу экрана компьютера из красного постепенно становился зелёным: день начинался как обычно.

* * *

Майя вошла в переговорку, сдержанно поздоровалась с присутствующими, села на привычное место во главе овального стола, разложила таблицы и заметки перед собой и внимательно вгляделась в своих заместителей. Их было четверо, по направлениям защиты от угроз и посягательств.

Анри Шамблен, красавец-брюнет сорока лет, профессионал до мозга костей, лишённый, кажется, всех человеческих черт вроде сочувствия или понимания, однако фантастически достоверно умеющий их играть, когда это требуется, безраздельно преданный Полю Верлену и его делу, как верный пёс, возглавлял подразделение по защите персонала банка. От него зависела безопасность руководства, начальников отделов, персонала, имеющего непосредственный доступ к наличности, ценностям и хранилищам, работников внешнеэкономических служб, осведомлённых в банковской и коммерческой тайне, и других. От Анри зависела успешность, в том числе, и детективной деятельности банка. После провального расследования убийства сестры Майя никак не могла справиться с сосущим чувством лёгкого разочарования в способностях Шамблена. Они продолжали вместе работать, но в их отношениях абсолютной доверительности тончайшим волосом пролегла трещинка сомнений.

Игорь Кислый. Рафинированный, молчаливый, худощавый, в очках без оправы, руководил направлением по защите финансовых средств, валюты и драгоценностей. Финансовый аналитик, как говорится, от Бога. Цифры подчинялись ему, как великому полководцу. И до недавнего времени к его работе не было никаких претензий, только восторг от проницательности и охотничьего чутья.

Сергей Костяков. Зам по конфиденциальности. На нём – информационные ресурсы с ограниченным доступом. Он отвечает за безопасность всей конфиденциальной информации: на бумаге ли, на других носителях, за ним все массивы, базы данных и программное обеспечение, системы информатизации, технические средства и системы охраны. Невысокий, но сутулый, с бритой головой, но чёрными аккуратными усами и бородой, крепкого телосложения – к своим сорока семи годам Костяков достиг оглушительного успеха в своей среде. Программы-защиты, которыми он обеспечивал банк, при соблюдении элементарных правил были так же неприступны, как физическое хранилище золотовалютных резервов. У них с Майей было много общих тем, и ей нравились нестандартные решения. Конечно, процедуры были жёстко зарегулированы, но Костяков азартно доказывал необходимость и возможность внедрения новых, пусть рискованных, но оправдывающих себя программ. Его личные технические разработки отличались не просто высокой функциональностью, но и определённой изящностью, если так вообще можно говорить о программах защиты.

Ирина Метлякова. Заместитель по безопасности материальных средств. Смешливая, с виду мягкая и очень привлекательная, чуть полноватая, с чёрной косой и шоколадными глазами, звезда и заводила на всех корпоративных вечеринках, на непосвящённого человека производила впечатление домашней хозяйки. Однако в банке её заслуженно называли «сторукой»: Ирина была и завхозом, и сторожем, и техником. Казалось, в течение дня она находилась в десяти местах одновременно, решая вопросы транспорта и оборудования, доставки и закупок, обедов и уборки. Её направление всегда работало идеально, как часы, и сейчас уже не казалась хорошей идеей поменять Ирину с Игорем местами. Пока придётся ограничиться внушением.

Всё как обычно. Всё как всегда, согласно правилам и установленному распорядку. Давно сработавшаяся команда – стальная броня успешного дела. И сейчас этой команде предстоит проявить себя, показать, на что она способна без постоянного руководства и контроля со стороны Майи, которая впервые за восемь лет собиралась на неопределённое время освободить себе все вечера и выходные дни. Верлен бросила короткий взгляд на экран телефона, работавшего в бесшумном режиме: новых сообщений и вызовов не было, неслышно вздохнула и ровным голосом начала разбор задач, которые предстояло решить в ближайшие сутки.

* * *

Спустя час Майя снова сидела за своим компьютером, анализируя почту, просматривая документы. Звякнул индикатор нового сообщения: от Костякова пришёл отчёт с пометкой «важно». Обычно Сергей не использовал дополнительные сигналы, это могло означать лишь одно: дело срочное. Так и оказалось: в течение последних двух часов система зафиксировала более восьмидесяти попыток доступа к сети с различных серверов. Костяков, обожавший адреналиновые всплески, оживлённо бросал то насмешливые, то уважительные матерки в адрес неизвестных взломщиков: пока его программы держали удар. Но судя по критическим звоночкам, это не просто сетевая разведка, а массированная атака с попытками различных инъекций кодов не только для вывода конфиденциальной информации, но и изменения имеющихся данных.

Такое напряжение в их системе в последний раз было почти год назад, поэтому Верлен разослала принятый сигнал тревоги по подразделениям и активировала дополнительную защиту, специально разработанную для подобных случаев.

Понимая, что в этой ситуации больше ничего не может сделать, только ждать результатов, Майя стала просматривать камеры. В вестибюле несколько сотрудников растерянно озирались. Заметив в руках операционистки стакан воды, Майя встревожилась, вышла из кабинета и быстро спустилась вниз.

На удобном кремовом диване горько рыдала маленькая женщина лет сорока. В руках она сжимала банковский договор, паспорт, трудовую книжку и промокший бумажный платок. Кивком головы Верлен велела сотрудникам исчезнуть, затем присела рядом с посетительницей и мягко проговорила:

– Здравствуйте. Пожалуйста, успокойтесь. Чем я могу Вам помочь?

Женщина подняла опухшие от слёз глаза, доверчиво протянула свои бумаги и, всхлипывая, стала рассказывать:

– Я плачу в банк ипотеку. Уже двенадцать лет я плачу день в день. Мне осталось всего три года. Но меня уволили с работы. Мне очень нужна отсрочка. Или уменьшение ежемесячного платежа. И дополнительно несколько лет. Я всю жизнь работала, чтобы у меня было жильё. А мне в кредитном отделе отказали, потому что я не прошла какую-то проверку. Пожалуйста, что нужно показать, что нужно предоставить? Я не знаю, что случилось…

Клиентка опять в отчаянии разрыдалась. Майя молча подала ей стоявший рядом стакан с водой и нахмурилась: это епархия Кислого. Отказ пришёл либо от него, либо от его подчинённых. Конечно, бывает всякое, и «артистов» в банке Верлен уже повидала немало, да и доброй она себя не считала нисколько, но в голосе этой женщины звенела такая безнадёжность, что Майя решила провести дополнительную проверку, в том числе визуальную.

В подобных щекотливых ситуациях лучшим решением всегда был Шамблен. Майя поднялась, нажала на телефоне

вызов Анри. По привычке избегать разговоров при посторонних двинулась в сторону, но притормозила: безутешная женщина тоже вскинулась за ней. Верлен успокаивающе повела ладонью, отвернулась и тихо прошептала в трубку:

– Анри, нужно кое-кого проводить домой.

За годы работы между ними сложилась своя система общения, и Шамблен только уточнил:

– До подъезда?

Код «до подъезда» означал доставить клиента домой и осмотреться в районе: где живёт, какой двор, какое окружение.

– До дверей.

Значит, «зайти на чай» и оценить обстановку: с кем живёт, чем занимается, как обставлена квартира, предметы роскоши, признаки расточительности или излишней экономии.

– Понял. Выхожу.

Майя вернулась к притихшей женщине и всё так же мягко проговорила:

– Возможно, произошло недоразумение. Оставьте мне копии документов, мы посмотрим и уже завтра попробуем решить Вашу проблему.

Женщина тут же протянула все бумаги и посмотрела на Верлен с такой детской признательностью, что директору стало не по себе от вылетевших обнадёживающих слов. Но отступать было некуда. Кивком подозвала операционистку, передала ей растрёпанную пачку и коротко подчеркнула: «Сделайте это сейчас». Присела рядом на край дивана:

– Скоро Вам вернут документы, и наш сотрудник проводит Вас.

Женщина замотала головой:

– Что Вы! Не нужно! Совсем не нужно! Тем более что я живу на Нарвской, это же очень далеко!

– Сейчас Вы не в том состоянии, чтобы добираться домой в одиночестве, – возразила Майя. – Позвольте нам о Вас позаботиться, а завтра мы с вами свяжемся – либо я сама, либо мой заместитель.

Маленькая женщина совершенно растерялась от этого щедрого предложения и в ответ сумела только кивнуть, казалось, совершенно механически. И вдруг глаза её вспыхнули, она уставилась куда-то вбок, за спину директора, словно перед ней из-под земли выросла телезвезда. Майя усмехнулась про себя: Анри Шамблен неизменно производил впечатление на всех женщин в возрасте от десяти до девяноста лет. Его природное обаяние, исключительный шарм, негромкий низкий голос очаровывали и утешали. Этими его свойствами служба безопасности пользовалась без зазрения совести, тем более в тех ситуациях, когда при проверке требовалась особая деликатность.

Майя и Анри лишь незаметно кивнули друг другу – и вот Шамблен уже знакомился с клиенткой, что-то негромко успокаивающе урчал и уводил её к дверям. Верлен проводила парочку долгим взглядом и решила лично проверить возможные риски при пролонгации договора. Случай был не то чтобы из ряда вон выходящий, но от него остался какой-то странный осадок, будто в отлаженный механизм попала микроскопическая песчинка. Этого допускать было нельзя. И если Кислый или его сотрудники допустили ошибку или даже небрежность, они должны быть наказаны. Незамедлительно. И беспощадно.

Майя снова взглянула на телефон. От Дианы так ничего и не пришло. Хотя ведь было ещё только десять утра – может, просто рано? Пожав плечами в ответ на свои же мысли, Верлен поднялась в кабинет и снова погрузилась в аналитику.

Одиннадцать. Ещё кофе. За окном льёт, не переставая. Обычные звонки, переговоры, почта. Костяков напряжён, его специалисты в кабинетах воюют с неизвестным врагом.

Двенадцать тридцать. Перегрузка основных серверов, запустили резерв, Сергей с подчинёнными отбивают атаки одну за другой. В банке обед, сотрудники в большинстве своём разошлись по окрестным кафе. От Орловой ничего. От этого молчания потихоньку, как провода под большим напряжением, начинают гудеть нервы. Как странно… Ещё, кажется, год назад – как в прошлой жизни – Верлен не знала, что это такое – трудные минуты ожидания, взбухающие осенней чёрной водой, взлетающие сизым коптящим дымом к стелющемуся небу, будто вскользь, но беспрерывно цепляющие за эти провода. Как оказалось впоследствии, не знала она и многого другого. «Так. Не думать. Не думать. Просто ждать».

Апельсиновый сок. Горячий круассан с сыром. Снова отчёты. Подписать документы, согласовать график переговоров на завтра.

За окном расстроенные от пронизывающей сырости крыши да низкие, глухие тучи. Окна окружающих домов, кто ревниво, кто терпеливо изучают прохожих, бегущих под зонтами всех цветов от безмолвия пустынных комнат в электрическую суету города.

Пятнадцать. Вернулся Шамблен. Коротко резюмировал:

– Надо дать отсрочку: живёт одна, пустых бутылок нет, роскоши не наблюдается, но и не в заплатках. С достоинством. Два высших образования, архитектор и финансист. Работу найдёт, рассчитается.

Кивнула:

– Хорошо, дай отмашку Кислому, пусть готовит документы и зайдёт ко мне.

Шамблену не было жаль Кислого: он терпеть не мог халтуру и показушную горделивую самоуверенность. Однако при мысли о предстоящей взбучке он даже поёжился. Отповедь Верленов – это стыдно, страшно и унизительно. И президент банка, и Майя отличались особым умением так подкрутить температуру в голосе, что от этой морозной жёсткости тяжело горело лицо и дрожали руки. Шамблен называл такие встряски – пояснение на пальцах, детальный разбор ошибок и исключительно вежливое предложение найти способ всё исправить – «джентльменским набором верленовского унижения».

Уже выходя за дверь, подумал: «Кислый расслабился или, наоборот, слишком придавил своих контролем? Придётся разбираться в этой ситуации и, похоже, всё-таки придётся докладывать господину президенту».

Майя негромко, лишённым эмоций голосом делала Кислому внушение, заставляя его догадываться о грозящих неприятностях по прямой, неуступчивой спине, и вглядывалась в окно. За пуленепробиваемыми стёклами серыми мокрыми крыльями пластались дороги, город тёк дождём, фонари хмуро глядели себе под ноги, стараясь не замечать ищущих брода автомобильных фар, летящих грязных брызг из-под колёс, плевков редких прохожих, и угрюмо рассматривали впечатанные множеством ног в брусчатку листья – содранные афиши вчерашнего лета. Отпустила Игоря: оправдания всегда были для неё пустым звуком. Она дождётся, когда он всё исправит, а там уже решит, как его наказать.

Шестнадцать сорок семь. Телефон чирикнул. Майя хищно прищурилась: есть!

Рыбка клюнула, теперь подсечь и вытащить! На экране мобильника – короткое сообщение:

– Если удобно, то в 19. 00 в Street, Английский пр., 39.

Верлен тут же уткнулась в карту. Покровский остров, через Покровский сквер от дома Дианы. Ехать с Невского, от банка, – десять минут, если без пробок.

«Ну что ж, Street, значит, Street. Не отказала – вот что главное. „Угодно ль вам охотиться сегодня?“[10 - У. Шекспир. «Двенадцатая ночь, или Что угодно».] Нам угодно».

Верлен быстро набрала подтверждающее сообщение, отправила. Задумалась, прокручивая в длинных пальцах карандаш. Взъерошила кудри. Рывком встала, подошла к зеркалу, придирчиво оглядела себя с ног до головы: рабочий день к концу, рубашка уже несвежая, да и вообще вид несколько потрёпанный. «Надо бы переодеться, но… Добраться бы вовремя, вечером-то, да по дождю… Посмотрим, что имеется в запасе».

Распахнула шкаф, в котором всегда хранились несколько рубашек, пара пиджаков и отутюженных брюк, а также – на всякий случай – висело чёрное коктейльное платье с открытой спиной и стояло несколько пар обуви (штиблеты и туфли на

каблуке). Никогда не знаешь, куда придётся отправиться прямо из офиса.

Майя приняла душ и сменила рубашку на угольно-чёрную с высоким воротником, подчёркивающим её длинную шею и висевшую на цепочке белого золота бриллиантовую каплю, брюки же, наоборот, с чёрных строгих заменила на широкие, в крупную серо-серую клетку. Стиль из делового тут же изменился на повседневный. В голове промелькнуло: «Будь проще, и к тебе люди потянутся. Официоз пугает, а мы не гордые, нам лишь бы всё получилось». Снятую одежду, как обычно, в пакет, потом увезут в прачечную. Капля духов: лимон, кедр, скошенная трава, сломанные ветки и осенние горящие листья. Ещё один пристальный, неулыбчивый взгляд в зеркало – стричься пора, а так, в целом, вроде нормально.

Глянула на часы: семнадцать тридцать. Неслышно вздохнула: «Что ж, начинаем. Доверие доверием, а одна не вытащу…». Вызвала Шамблена.

Анри явился незамедлительно, склонил голову набок, цокнул языком, выражая восхищение директору. Верлен внутренне поморщилась, приглашающе махнула рукой на стул, сама отошла к окну, повернулась к заместителю и сухо сказала:

– Через полтора часа я встречаюсь с Орловой. Она согласилась говорить.

Взгляд Шамблена похолодел:

– Не сочти за резкость, конечно, но господин президент этого не одобряет. Он считает…

Плечи директора едва заметно дрогнули:

– Его аргументы мне известны: деньги, время, люди, целесообразность. И никуда не ходить в одиночку. Давай сверим, что у нас есть на настоящий момент. Ты готов?

Анри отрывисто спросил:

– К чему?

Майя осторожно отошла от окна, контролируя каждый шаг. Чувствовала себя призраком, окутанным угольной тьмой. Опустилась в кресло. Задумчиво вгляделась в Шамблена. Кивнула:

– Всё к тому же. Марта. Я должна знать всё. Итак?

Анри дёрнулся, словно по его бесстрастно выпрямленной спине неожиданно провели когтями, и ответил:

– Если бы что-то изменилось, ты бы узнала об этом первой. Пока всё то же, всё так же. Аналитики парижского офиса погрязли в цифрах, данных, сверках, ищут след. Нанятые детективы следят за основными конкурентами, на которых указал господин президент. Всё, что получено, к Марте не ведёт и к банку не относится.

Верлен двинула бровью:

– Атака на наши серверы. Кто и почему? Атака такая же, как и в начале сентября, перед убийством Марты. А мы опять ничего не знаем?

Шамблен сцепил кисти рук:

– Даже не стану с тобой спорить, потому что вот здесь ты совершенно права. Мы, конечно, отбиваемся, но источник до сих пор неизвестен.

Верлен встала, обошла кабинет, снова остановилась у окна, стала монотонно перечислять:

– Плохо. Итак, снова место преступления. Неизвестный двор. Навигатор украден. Не найден. Из улик: размытый след возле помойки от обуви, размер не установлен, но не менее 45, неотчётливо, предположительно, бахилы. В машине: частицы ткани из одежды, скорее всего, новой. Распечатанный логотип нашего банка, в котором след от рукояти ножа. Отпечатки пальцев четырёх человек, кто был в «Тойоте» в последний день. Все допрошены. У всех алиби. Поверх некоторых отпечатков есть следы матерчатых перчаток. Обувь можно надеть и большего размера. Одежду утопить или сжечь. Несколько волосков, предположительно, накладные усы-борода, парик.

Рана на переносице, видимо, от того, что тот, кто сидел сзади, толкнул Марту, и она от неожиданности зацепила бампером бетонный блок. По характеру раны под грудью предположительно нож автоматический, фронтального выброса, не найден. Таким ножом может убить и женщина. Убийство произошло в период от трёх до трёх тридцати. Тело обнаружено в семь утра. Всё это время шёл дождь. Помойка окружена деревьями. Новостройки, никто никого не знает, никто никого не видел. Как ушёл, непонятно. Или – ушла… Такси к тому месту не вызывали. Мы так и не знаем, какова была цель: убийство ради мести банку или под видом мести убийство? Мотив неизвестен. У нас только один путь: узнаем мотив, узнаем, кто убийца.

Зам медленно поднялся, подошёл, встал рядом, тоже уставился на улицу:

– Я, конечно, всегда против упаднических настроений, но если мы до сих пор ничего не узнали, то как это у тебя получится сейчас?

Верлен покосилась на часы: пора. Подумала: «Потому и не узнали, что не в ту дверь ломимся. Или я просто не могу смириться с тем, что убийца оказался умнее нас».

Буркнула:

– Марта – это не мы. Если ты помнишь, Марта к банку отношения не имела. Да и к родителям в последние годы тоже. Кстати, сопоставь: до этого дня наши серверы больше не щупали. Если это те, кто имеет отношение к убийству, то их наживка, что конечная цель – банк, уже слишком залежалась, чтобы мы могли её проглотить. Они для этого чересчур долго ждали. Думай, Анри. Выйди из стереотипов и думай. И ищите с Костяковым, кто атакует.

Шамблен остановил её на полпути к выходу:

– Зачем тебе это нужно?

Не обернулась, но замерла:

– Что – это?

Зам догнал, взглянул искоса, сказал тихо:

– Самой заниматься, встречаться, копаться в этом? Ссориться с отцом?

Помолчала, невидяще глядя в стену: «Потому что теперь я не могу ему верить. Потому что теперь я даже под разумными объяснениями подозреваю подвох. Потому что его волнует банк и только банк. Не Марта. Потому что уверена, что Орлова знает больше, чем говорит. И, думаю, знакомы они гораздо дольше, чем полгода». Качнула головой, не ответила:

– Всё, иди, я уехала.

В 18:30 (как всегда – лучше приехать пораньше, чем опоздать) Майя заперла дверь, чем немало изумила служащих, не привыкших к её раннему уходу, и спустилась на стоянку. «Ягуар» довольно проурчал и двинулся по серым дорожным рекам, запертым бетонными бровками, в сторону Английского проспекта.

* * *

Продавленный асфальт, подбитые поребрики, обтрёпанные, обветренные, как лица английских моряков, фасады окружающих домов после внезапно прекратившегося дождя, стилеты солнечных лучей, пронизывающие и подсвечивающие пурпурной тенью низкие тучи, кое-как приткнутые автомобили разных мастей, загораживающие и без того узкие проезды, – всё вместе раздражало и тревожило. Горло будто наждачкой потёрли, в глазах – песок, и вдруг захотелось повернуть обратно, в своё обычное, упорядоченное, а не погружаться в это танцующее золотыми иглами на кончиках нервов «следственное взаимодействие», чтоб его так и этак.

Майя ждала в машине, пока табло электронных часов не покажет 18:58, чувствуя, как с улицы тянуло ознобной сыростью, а вокруг будто бы потихоньку убавляли свет. Верлен всегда знала, как и о чём говорить с любым человеком, но сейчас она почему-то чувствовала себя растерянной, и остро сознавала это. Из-за непривычного ощущения от подушечек пальцев разгоралось раздражение.

И вот это раздражение совершенно точно было некстати. Для того, чтобы тебе доверяли, тебя не боялись, нужно быть мягкой, порой даже ласковой. И сейчас именно это было самым важным: ей предстояло ухватить ниточку ускользающего клубка, как будто тот самый солнечный стилет за блеснувший кончик лезвия, да так, чтобы и не пораниться, и не отпустить.

Майя сжала оплётку руля, да так, что ногти впились в основание ладони, потом медленно выдохнула. Ну всё, пора.

Простая белая со стеклом дверь Street открылась и закрылась, и Верлен оказалась внутри пиццы-бара. Мягкие бежево-кофейные диваны,

закруглённые столешницы цвета старой корицы, фактурные стены – топлёное молоко с пенкой: под левой лопаткой плеснуло теплом и сразу стало спокойнее. Огляделась: людей немного – понедельник всё-таки – и решительно двинулась к угловому столику в конце зала.

Села спиной в угол, рядом положила сумочку и осмотрелась: барная стойка в ярких наклейках, возле неё – высокие деревянные табуреты, на полу, вытертом множеством подошв, сундук, похожий на моряцкий, со старыми книгами, на стенах – металлические полочки с разными мелочами, барометром, подсвечниками, с потолка свисают похожие на перевёрнутые плошки светильники. Мелькнула странная мысль: «Если Орловой нравится такая обстановка, может, она любит море? Позвать прокатиться, завоевать доверие? Только не на семейной яхте, а как-нибудь попроще, как все. Господи, когда ты сама-то была на море? Не отвлекайся. Ты не дружить с ней собираешься».

Снова внимательно оглядела кафе: «Уютно, спокойно. Относительно безопасно. Только вот где же ты есть? Задержалась? Передумала? Так, сидим ровно, смотрим меню и не нервничаем. Жаль, за рулём, вина не выпьешь… значит, пока кофе, хотя за сегодня его уже столько, что, кажется, в желудке скоро дырка прожжётся. Для приличия подождём минут пять, вдруг наша дама появится, тогда и закажем».

* * *

Диана буквально влетела в бар, плечом прижимая телефон к уху. Что-то быстро договаривая, она встревоженно окинула взглядом бар, отыскала в полутёмном углу высокую фигуру, кивнула, быстро улыбнулась парню за стойкой, протирающему бокалы, сделала несколько летящих шагов навстречу, замерла, покивала, видимо, соглашаясь с собеседником, ответила в трубку:

– Пожалуйста, нет, только не сегодня. У меня сейчас другая встреча.

Снова послушала, нахмурилась:

– Знаешь, мы об этом уже говорили, и не раз. Я тебе благодарна за помощь, но я не буду с тобой это обсуждать.

Диана подошла уже к самому столу, поболтала сумкой в руке, явно не соглашаясь с собеседником:

– Паша, ещё раз тебе говорю, я не дам тебе номер своей карты. Перечисляй только на счёт школы. Ты помогаешь не мне, а всем. Я не сержусь.

Попрощалась, наконец, и буквально упала на кожаный диванчик напротив Верлен, спиной к дверям:

– Простите, что опоздала! Сумасшедший день. Внезапно ты всем нужен! Все от тебя что-то хотят, куда-то торопят. Это решить, этого отправить далеко и надолго с его предложениями. Тут выскакивает ещё кто-то с новой бредовой идеей! Я уже ничего не успеваю! Я люблю людей, конечно, но иногда у меня просто сил на них нет!

Эту тираду Диана выдала не задумываясь и не глядя на собеседницу. Замолчала. Подняла глаза. В кофейно-молочном свете бара они казались не просто синими, но с какими-то золотисто-пурпурными осколками, и зрачки будто пульсировали в такт бьющейся на длинной шее жилке. Выдохнула:

– Я говорю сейчас о тех, кто обожает быть сюрпризом, не о нашей встрече. Мы ведь с Вами договаривались заранее.

Майя, ошеломлённая горячностью речи, двинула плечами, принимая невысказанное извинение, и сдержанно произнесла:

– Если помнишь, мы на «ты» перешли. Люди, да… Люди бывают навязчивы. Если совсем никак, можем отложить.

Поняла, что говорит не очень связно, опомнилась, предложила:

– Давай выпьем кофе. Или чай. Или ты будешь вино? И пока можно просто помолчать, отдышаться.

Орлова с тоской уставилась на часы:

– Не поверишь, выпить хочется, просто сил нет, но никак нельзя, у меня через два часа ещё встреча. Давай тогда чаю и пиццу, хорошо?

– Чай чёрный, зелёный?

– Мне нравится «Сердце Боливии». Если ты хочешь что-то другое, я совершенно не буду против.

Майя поймала взгляд официанта, слегка кивнула головой – можно подходить:

– Чайник «Сердце Боливии» и фирменную пиццу.

Официант отошёл.

Диана копалась в сумочке, что-то разыскивая, Верлен с отрешённым видом наблюдала за посетителями, давая танцовщице время привыкнуть к своему присутствию и неизбежности будущего разговора. Сама она неожиданно быстро сосредоточилась, когда увидела гибкую фигуру на пороге бара, и теперь, как опытный охотник, просто выжидала удобный момент для выстрела.

Принесли горячую пиццу и чайник. Рубиновый напиток закрутился в чашке, поплыли ароматы ройбуша, гибискуса, апельсина, лимона, розовых лепестков. В памяти всплыла дурацкая фраза из рекламы: «аромагия сближает». Майя внутренне поморщилась: она не любила сладких запахов. Чаще всего в последнее время она пила «индийский спайс» – пряный купаж чёрного чая, имбиря, корицы, чёрного перца, кардамона и гвоздики, можно с белым тростниковым сахаром, если кто любит. Надо будет как-нибудь потом, совсем потом, предложить, может быть, понравится… Не сейчас. Одно из отцовских наставлений: если хочешь завоевать доверие человека, впервые разделяя с ним стол, ешь и пей то, что любит он.

Отвлечённые размышления помогали держать паузу, не торопиться и при этом не чувствовать себя неловко: «Дыши, как собеседник, двигайся, как он, незаметно подстройся под него – и ты узнаешь о нём гораздо больше, чем он собирался тебе рассказать», – спасибо, p?re, я так и делаю. Только дышит она быстро и двигается резко, как пузырьки шампанского. Ну да и пусть, лишь бы в голову не ударило.

Майя с удивлением отметила последнюю мысль и поймала себя на том, что хочет улыбнуться. Это было, действительно, странно: обычно она весьма скупа на эмоции. Похоже, Диана и впрямь из рода шампанских вин.

Девушки практически синхронно потянулись к своим чашкам, пригубили чай и посмотрели друг на друга. Кленовый мёд и морская даль – что может быть общего у таких разных глаз? Солнечные брызги. Марта. И одновременным выдохом, будто решительно бросаясь в волну, друг другу:

– Расскажи мне о Марте.

Обе сбились, замолчали. Верлен подняла ладонь, останавливая тангеру, готовую говорить:

– Давай сначала я расскажу тебе. Немного. Основные точки. Потом – ты. Мне кажется, нам обеим так будет легче.

Кортина

Дорога из Парижа в Биарриц, почти девятьсот километров. Укреплённые замки и следы древнеримских построек. Подъёмные мосты и башни. Архитектура империализма, дворцы толкаются плечами и высятся горделиво. Память о Наполеоне III и лёгкой поступи Коко Шанель. Гаэтан де Ларошфуко и Виктор Гюго. Блок, Шаляпин, Чехов. Амфитеатр для танцующих ветров. «Король пляжей и пляж королей».

Девятьсот километров и четырнадцать часов молчания. Встретиться на avenue Edouard VII. Уйти в дюны. Прислониться спиной к скалистым, выступающим острыми зубьями из песков, нагретых за день камням. Взять в руки прохладную ладонь, поцеловать пальчики, вдохнуть с мягких губ запах жареного миндаля, упереться лбом в плечо и замереть. И чтобы рядом, кроме неё, таинственной студентки Сорбонны, двадцатилетней, восторженной, обожающей, преклонённой, никого.

Из-под колёс хлещет дождевая жижа, порскают жемчужно-серые крохотные птички, дрожит марево от палящего солнца, а она летит, летит по прихотливой ленте, щурясь в зеркало заднего вида, переключая скорости, всё добавляя громкости настигающим из колонок звукам: Еdith Piaf, Dalida, Mireille Mathieu, глотая рвущийся в открытые окна воздух пополам со слезами, потому что через неделю ей исполнится двадцать восемь, и за три тысячи километров – муж, который требует отпраздновать это событие вместе, а

заодно бросить к чёрту докторскую, вернуться в Россию…

Муж, которому она должна баснословную сумму за долги от первого брака (да, продалась, она знала это: тогда это казалось обычной сделкой, а не преступлением, как осознавала сейчас). Муж, который звонит ей по пятнадцать раз на дню, и обязательно – вечером в скайп. Когда она несколько раз не смогла ответить на его звонки, его гнев был страшен. Муж, который в первый год супружества отвадил всех её приятелей и подруг и от бешеной ревности однажды чуть не убил её, а потом две недели ходил по дому перед ней на коленях. Что она тогда сделала? Поступила так, как было проще всего, – простила. Объяснить его жестокость странной природой оказалось легче лёгкого.

Она никогда не изменяла мужчине, с которым жила, но ни первый, ни второй ей не верили. В какой-то момент она устала оправдываться и доказывать, тем более что первый брак многому её научил. Поэтому она бросила петь в ресторанах и с головой ушла в научную работу: не может же он ревновать к учебникам? Это смешно. Однако даже затворничество и полное подчинение от яростных вспышек помогало не особенно.

Но если раньше это совершенно не мешало, то сейчас стало по-настоящему тяжело дышать. Сейчас он звонит гораздо чаще, и уже не слышит, что они договаривались о шести месяцах в Париже, а прошло только три.

Но это так невозможно, так неправильно – возвращаться к нему, отрывая от себя вместе с кожей ту, под чьим дыханием затянулась новой, тончайшей кожицей изувеченная, обугленная душа. Возвращаться, когда отчаяние, как опытный боксёр, несколькими ударами сердца вышибает из тебя воздух, складывает пополам, лишая любой возможности дать сдачи.

Как ей уйти от той, что ждёт, полыхая на закатном солнце пшеничными кудрями, светя огромными зеленющими глазищами, той, что подойдёт, лукаво посмотрит и скажет: «Пойдём, там тебя ждёт чашечка моря»?

Танда 3

Диана чувствовала себя так, будто взяла эту ночь в долг у кого-то всесильного: телефон не звонил, последние на сегодня переговоры прошли быстро и легко, и оказалось, что можно просто отстукивать ритм каблучками по поребрику или упереться носком туфли в чугунную отливку на мосту, краем глаза отмечая группки праздно шатающихся по волшебному летнему Петербургу туристов и спешащих домой горожан. После долгого дождя в воздухе висела зябкая сырость, оседающая капельками на стянутых в хвост волосах, и влажные щёки – это не слёзы, нет, конечно, это просто такая погода…

Возвращаться домой не хотелось совершенно. Оставила машину у дома и ушла гулять. Остановилась на набережной Грибоедова. Темнота скручивалась в ветвях старых деревьев Покровского сквера, устраиваясь поудобнее, пока светлые перья восхода не защекочут спрятанный в мягкие лапы нос. Сладкий воздух, настоянный на снах и бессонницах, на огнях и звёздах, маслянисто переливался, его можно было пить, как неразбавленный крупник, который Диана пробовала только однажды в Польше: похожий на ликёр, с мёдом и фантастическим набором специй – корица, ваниль, гвоздика, имбирь и мускатный орех. Может, это от него так кружилась голова и заходилось сердце? Или от разбуженной памяти? Или вообще от разговора с этой пребывающей в каком-то непостижимо далёком мире, неприступной, поражающей суровой глубиной, но такой опасно-притягательной, каким может быть только неукротимый шторм в океане, старшей Верлен?

Это уже вторая встреча, после которой Диана чувствовала себя так, будто намахнула одним глотком как раз стакан этого крупника. Ей хотелось взять свою прошлую жизнь, скомкать, скатать в бумажный шарик и выбросить. Диане всегда нравились женщины, только женщины, и она нравилась им, и не было недостатка ни в приключениях, ни в недолгих романах, которые начинались и сами собой сходили на нет.

Тангера легко и нежно встречалась и расставалась и бежала дальше, радуясь новым свиданиям, обмениваясь с бывшими понимающими, ободряющими и прощающими улыбками. Но ещё не случалось, чтобы ей захотелось кого-то не отпускать даже на минуту, даже на полвздоха. Не было смысла врать самой себе: эта пантера, пусть и какая-то больная, на несколько – мгновений? часов? – стала нужна ей. Целиком и полностью. Вся и, страшно об этом думать, но сейчас это кажется именно так, – насовсем.

Орлова отчётливо понимала, что совершенно не знает, возможно ли это – быть вместе, но чувствовала себя способной на что угодно: настаивать разговорами кофейные или коньячные вечера, жечь свечи из шёпота и воспоминаний, отдраивать до блеска паркет прошлого и учить танцевать танго в настоящем, лишь бы только этот полупьяный дворник, распорядитель судеб, не смёл встречи, как разлетающиеся листья, не вытряхнул горсткой остывшего пепла. Но как совместить эту неутолимую тягу с тем, что свело их вместе? Как быть с Мартой? Как странно они поговорили о ней…

* * *

Чуть-чуть изогнулся лук очерченных губ Майи:

– Марта с детства – бешеная белка.

Прикрыла глаза, вспоминая: вот только что сестра, налопавшись вкусностей, вальяжно валяется на диване, а через пять минут уже скачет, куда-то собираясь, или болтает по телефону, или у неё появляется тысяча сумасшедших идей, которые нужно непременно воплотить в жизнь прямо сейчас, иначе если на что-то не хватит времени, это подорвёт её силы и она завалится на диван с книгой и отречением от всего мира, который оказался не способен выдержать напор и гениальность задумок.

Запнулась, понимая, что не может выразить характер Марты словами, продолжила:

– Всё время спешила. Фантазия – через край. Сила – через край. Всё – через край.

Диана смотрела, как зачарованная, на бесстрастное узкое смуглое лицо, где жили, казалось, только глаза: намёк на усталость, на усмешку, осуждение или сожаление – всё отражалось только в лучиках лёгких морщинок или в том, как остывали-теплели золотистые угольки в глубине, как расширялись и сужались зрачки, то скрывая медовую кленовость, то озаряя мерцанием. И это было так необычно, потому что не может же так быть, чтобы лицо человека не отражало эмоций, что вырвался нескромный вопрос:

– Давно ты не улыбаешься?

Майя вздрогнула, смешалась, отвела взгляд:

– Давно. Я улыбаюсь. Иногда. Это неважно. Так вот. В восемь лет, сразу после дня рождения, Марта стала совершенно несносной.

Снова замолчала, уходя в себя: тогда весна словно подарила сестре выход в бесконечность: вокруг неё всё утопало в солнце, крутилось, ломалось и создавалось, стайка девчонок во главе с сестрой творила невообразимые вещи: собирали бездомных животных и требовали немедленно им помогать, организовали свою музыкальную группу из трёх гитар, барабанов, синтезаторов и в одной из комнат вечно царил гвалт и раздавались неожиданные музыкальные эскапады. И если начинаешь выговаривать за что-то, смотрит на тебя своими зелёными глазищами, нос в веснушках, ресницы – как веер, улыбается и снова начинает трещать про волшебные страны и двух довольных разноцветных кошек, которые за месяц жизни у садовника так растолстели, что стали ленивыми и не хотят играть…

Царапнула ногтем по столу, вздохнула:

– Мы все учились в школе здесь, в России. Но только у Марты это получалось с приключениями, но всегда – как-то легко. Сестра могла нахватать троек. Это

несложно. И очень быстро, практически без усилий, выправлялась. Много читала, наверное, поэтому на что-то не ответит, а на что-то – ходячая энциклопедия. Где-то – совсем ребёнок. Через пять минут – вполне взрослые суждения. И всё время притаскивала каких-то несчастных щенков и котят. Где только брала…

Диана тихонько спросила:

– Вы их оставляли?

Майя отрицательно качнула головой:

– Нет. Отец не позволял.

– А у тебя были кошки или собаки?

– У меня? А при чём тут я? Мы говорим не обо мне.

Майя повернулась всем корпусом вполоборота, оперлась спиной на стену, приподняла чашку, рассматривая остывшие рубиновые капли, поставила обратно на стол и, будто с чем-то справившись в себе, снова негромко заговорила:

– Марта всегда решала сама, что ей делать. Так и с танцами. Ей было лет десять, наверное. Она гордо объявила, что сходила и записалась в школу классических танцев. Утверждала, что станет великой танцовщицей. Забавно так брякнула: «А кто не согласен, может уйти в угол и там плакать».

Диана насмешливо-недоверчиво вздёрнула бровь. Майя кивнула:

– Да, так и сказала. Марта справилась. У неё получилось и учиться, и заниматься. В конкурсах участвовала. Отец её поддерживал. Любовался. До семнадцати лет, пока она не заявила, что никогда не выйдет замуж, потому что… Ну, ты понимаешь, почему. Скажем так, эту новость в семье приняли неоднозначно. Но отец замкнулся и вообще на какое-то время перестал Марту даже замечать.

Верлен умолчала о том, что признание Марты тогда раскололо их семью. Отец начал Марту игнорировать, мать – тоже. Сама Майя тогда пожала плечами: «У каждого своя природа». Август, почти ровесник младшей сестре, засмеялся и потом какое-то время подшучивал над Мартой вроде того, чтобы она у него девушек не уводила. Хуже всего воспринял это Юлий. Он начал открыто презирать и травить сестру, и был единственным, кто стоял на похоронах с отсутствующим видом и потом равнодушно обронил: «Может, оно и к лучшему».

Орлова осторожно спросила:

– Он взбесился от того, что она оказалась другой, не как все?

– Думаю, да. Но через какое-то время в семье перестали даже говорить об этом. Как будто ничего не было и никто не в курсе. Её личной жизнью никто не интересовался вообще. Если у неё были проблемы, мы об этом не знали.

Танцовщица вздрогнула:

– И ты считаешь, что это правильно?

– Конечно, не выход, но лучше так, чем… Отец тогда заявил, что это моя вина, что с Мартой никто не смог справиться, переубедить, образумить.

– Но почему?

– Я не знаю. Наверное, потому, что она читала за мной все книги, бегала по пятам. Подражала. Когда маленькая была.

Майя зажмурилась: сестра была сплошной радостью и вдохновением, часто сбивалась в поэзию и говорила неожиданными рифмами, это было похоже на лёгкое безумие. Вспомнилось, как она убеждала, что всё это так… незначительно, что ли? Наши правила и традиции, законы и основания, устои и требования. Марта смешно выгибала бровь и, дурачась, спрашивала: «Зачем тебе эти книги, твои буквари? Зачем тебе время делить на отрезки, зачем костыли? Ты попробуй прожить, будто крылья за узкой спиной, будто вечны мгновение и радуга над сосной. Ты попробуй губами поймать поцелуи дождя, и тогда ты, наверное, сможешь увидеть меня. Только тогда, когда вывихнет небо плечо, обнимая мой мир, тот, где время горит, а в глазах от любви горячо, где пугаются мысли отмеренных штампами лет, ты хоть день проживи, будто я, и попробуй, скажи – счастья нет?».

Открыла ставшие глубокими горчичными провалами глаза, уставилась в точку над головой Орловой, пробормотала:

– Я часто пыталась её урезонить, что ли… Когда ей исполнилось восемнадцать, отец всё-таки поговорил с ней и отправил учиться в Сорбонну.

– В Сорбонну? Надо же…

Майя пристально всмотрелась в Диану и чуть не спросила в лоб: «Ты же знаешь её гораздо, гораздо дольше, чем с тех пор, как она вернулась в Петербург. Почему ты мне врёшь?», однако не стала спешить и продолжила:

– Ты не знала? Марта блестяще говорит… – запнулась, будто на канате, выровнялась, – говорила… В общем, Марта, как и мы все, была билингвом. Двуязычной. Она думала на двух языках одновременно, на французском – даже лучше. Конечно, у неё были репетиторы: мои родители.

Орлова шевельнулась:

– В каком смысле – твои? У вас что, разные?

– Тоже не знаешь? Марта – приёмная дочь в нашей семье, – осеклась, замолчала, вспоминая, как почти сразу после убийства, после одной из первых экспертиз Поля Верлена увезли на допрос в качестве подозреваемого, потому что он оказался биологическим отцом.

Двадцать пять лет родители молчали об этом. Четверть века. Всю жизнь сестра не знала, что она – Верлен не только по фамилии, но и по крови. Эта чудовищная ложь, погребённая под молчанием, вдруг взорвалась в их доме, и отец впервые прятал глаза, не смея посмотреть в негодующие, бездонные глаза старшей дочери, которой с раннего детства внушал: «Мы все в семье говорим друг другу правду. Только правду, потому что это – основа нашей безопасности».

Вспомнила, как мать, будто освободившись от невыносимого груза, легко пожала плечами и обронила, как что-то несущественное:

– В это трудно поверить, но Поль тогда был молод и, иногда, горяч не в меру.

В голове Майи гонгом зазвучало понимание: поэтому он настаивает на том, чтобы отсекать все эмоции сразу, пока они не привели к беде. Софи, подойдя к дубовой полке, брала и снова ставила на место семейные фотографии:

– Я узнала о Марте совершенно случайно, и это было моё решение – взять её в семью и молчать об отцовстве. Мне тогда казалось, что так будет правильно, ведь Поль только начал строить свой бизнес. Прошу вас, не сердитесь на отца, он и так достаточно наказан.

Вспомнила, как стояла столбом посреди светлой гостиной и пыталась растереть онемевшее лицо. Как Юлий внезапно и суетливо стал отряхивать свой пиджак, а потом стремительно вышел из комнаты, и долгое время его вообще не было видно ни в доме, ни в банке. Как Август нервно и ломко рассмеялся, а потом, брякнув что-то вроде «Да ну вас нафиг с вашими историями», налил себе бокал коньяка, выпил, мотнул головой и тоже ушёл.

Майя вздохнула: «А вот об этом я тебе говорить не буду. Раз ты не знала, то и нечего», и продолжила медленно ронять кипящие внутри слова, словно крупные капли в раскалённую дорожную пыль:

– Но это вообще неважно. У Марты вполне наш, фамильный, характер: добиваешься того, чего хочешь. И никто, в общем-то, не удивляется, потому что нас так воспитывали. Так вот. Уехала учиться в Сорбонну. Там тётушки, дядюшки всякие. Должны были проследить. У отца по этому поводу пунктик – все должны знать семейный бизнес. Не помогло. Она отказалась поступать на банковское дело.

– Представляю, какой был скандал!

– Да, ты права. Марта сделала по-своему: подала документы на историю искусств. Как обычно, у неё всё получилось. Бакалавриат, потом степень магистра по музыке и музыковедению. После её выбора профессии родители вообще перестали с ней общаться. Она заявила, что ей не нужно от нас никакой помощи, что она со всем справится сама. И справилась. Училась и работала. Ей исполнилось двадцать четыре, мы думали, что Марта останется во Франции. Однако она опять сделала не то, чего от неё ожидали.

Она вернулась в

Петербург и стала работать в такси. Обычным таксистом. И вот здесь для меня начинается неизвестная территория. Сестра отказалась от денег семьи, снимала комнаты, квартиры, избегала нас. Как только приехала, заскочила домой, взяла какие-то вещи и снова исчезла. Мы не знаем, что случилось в Париже, но, думаю, что-то произошло.

Понимаешь, это трудно объяснить, но практически вся моя семья очень упёртая. Марта, отец, Юл… из них вообще никто первым не идёт мириться. Не признаёт, что неправ. Практически не объясняет, почему принимает те или иные решения. Я знаю, Марта думала, что отец никогда её не простит. Но даже не попыталась с ним поговорить. Просто ушла. Хотя у неё в нашем доме была своя огромная комната, танцзал, всё, что душе угодно. Мансарда была её. Место гнездования, как она говорила. Хотя ведь и я ушла тоже. Но только прошлой осенью, когда… – Майя вдруг остановилась, потёрла шрам на виске и взглянула на Диану:

– Расскажи теперь мне ты, какая она была?

Диана вздрогнула, будто очнувшись от наваждения, таким удивительным был голос Майи: тёплым, грудным, будто настоянным на терпких таёжных травах. Его просто хотелось слушать, в нём хотелось раствориться. И от необъяснимого желания довериться Диану понесло, как будто плотину прорвало. Она вспоминала первые минуты знакомства, первые уроки танго, на которые Марта пришла и так поразила чувством не просто ритма, но сути, что уже через двадцать минут с ней хотели танцевать все девушки на занятии, а несколько парней ревниво погладывали на стройную высокую фигурку, с лёгкостью ведущую партнёршу так, будто кроме дамы в руках для новой тангеры не существовало никого.

– Я думала, Костя и Володька – они преподаватели в моей школе, но ещё и мои друзья и наши постоянные кавалеры, даже поссорятся с ней, так лихо Марта уводила девушек у них из-под носа одним только полувзмахом своих длиннющих ресниц. Костю ты, кстати, видела.

Майя, памятуя о том, что в первую очередь ей нужны подробности отношений между спутниками Марты в её последний день, осторожно приступила к осуществлению своего плана. Слегка отклонилась на спинку дивана, вопросительно вздёрнула бровь:

– С парнями танцевала?

– Нет, она с ними даже не вставала в пару никогда, только с девчонками. Это я с ними номера, например, работаю, а Марта – нет. Марта в танго была жестока и нежна, и для неё танго – только свобода, где не надо даже любви, она вела, будто черпая руками, грудью, поворотом головы тени смелости и дикой страсти. Ты бы видела её: лукавство и детство, возносила и крушила, и эти её движения в танце были как продолжение её огромной души.

Знаешь, кто-то из наших поэтов сказал очень точно: «Март. Провода оглушённой печали тянутся нервами над головой… Девушки клеятся, будто листочки у позвонка…»[11 - У. Ангелевская.]. К Марте постоянно кто-то клеился, и она и вправду своей взрывной солнечностью глушила печаль у каждого.

Верлен осторожно, будто пробуя босыми пальцами воду в проруби, спросила:

– Ты говоришь, что чуть не поссорились. А что потом? Как твои преподаватели к Марте относились?

– Отлично! Все очень быстро подружились, и мы много бродили всей компанией и по крышам, и в метро, и просто по проспектам. Нас набиралось человек по десять – двенадцать, иногда больше. После таких гуляний к нам в школу постоянно кто-то новый приходил. Например, до сих пор помню, как появился Пашка. Он у нас сейчас главный фестивальный спонсор. Где-то в самом начале августа мы с Мартой и ребятами из школы танцевали на Стрелке. Вечер, тепло, было даже немного солнца, и тут возникает Пашка. Шёл, видимо, куда-то по делам, но остановился, вид у него был смешной такой, ошалелый. Наверное, в первый раз видел, как люди на улице танго танцуют. Ну вот, остановился, как ты вчера, метрах в пяти, и всё смотрел, смотрел, даже трубку не брал, всё сбрасывал. Потом, когда мы закончили, подошёл, спросил, как нас найти. Мы тот август вообще очень часто гуляли впятером – я, Марта, Костя, Володя и Пашка.

– А с кем-то из них или, может, с другими учениками сестра ходила отдельно?

– Нет, мне кажется, что мы всегда были вместе, по крайней мере, когда были практики, или милонги, или когда мы снимали клипы. А с девчонками из школы Марта вообще никогда ни на какие свидания не ходила.

– Хорошо, тогда вот вас пятеро приятелей. Кабаки? Рестораны? Бары?

– Нет, что ты, Марта не пошла бы ни с одним из них ни в какой бар. Она со мной-то очень редко ходила. Хотя… Не уверена. Мы же не каждый вечер были вместе.

– Разве? Вы же… Ну, ты понимаешь…

– Почему ты удивляешься? Марта и я – это не одна река, это как дельта Невы: мы сходимся и расходимся, огибаем свои острова и вновь встречаемся. Знаешь, мне в отношениях с Мартой никогда не приходилось сталкиваться с… Как ты сказала? Упёртостью? Хотя… мы и не ссорились, чтобы нужно было мириться. Даже когда мы вместе ездили на несколько фестивалей, и в Варшаву, и в Берлин, а это всегда очень сложно.

– Девчонками катались только, что ли?

– Нет, мальчишки тоже ездили с нами, да нас человек десять было, как минимум. А почему ты про них спрашиваешь?

Майя пожала плечами, предпочитая не отвечать. Диана внезапно сверкнула глазами и с каким-то отчаянным воодушевлением выпалила:

– Слушай, если тебе это так интересно, ты же можешь прийти к нам на занятия, я тебя познакомлю. Сама всё и всех увидишь. Приходи, пожалуйста!

* * *

Диана очнулась и поняла, что уже довольно долго стоит, опираясь на парапет и слепо глядя на канал Грибоедова. И слёзы градом катятся по лицу, стекая за воротник, щекоча и кусая, и осознание того, что вот, чужому, но непонятно почему вдруг ставшему на какое-то время самым близким человеку свои мысли, свою сказку, вот так отдать, откровенно и беспечно, и как узнать, что понял этот человек, что он услышал, какие выводы сделал и вообще – зачем, зачем она появилась, зачем, будто живучий бамбук, вцепилась корнями в рёбра, в самое сердце, не давая вздохнуть, оглушая и парализуя, и осталось только чувство, будто тебя под микроскопом вытряхнули, рассмотрели, а потом собрали обратно, но при этом изменили весь привычный порядок молекул, и теперь только эти чужие – родные? – пальцы могут привести весь разлаженный механизм в действие, нажать на пресловутую кнопку и разрешить дышать, смеяться и надеяться на чудо…

* * *

Когда девушки вышли из бара, закат уже развесил в небе рубиново-золотистые полотнища и горстями швырял в них кучи серебристо-стылых хлопьев перистых облаков. Майя невольно поймала себя на мысли, что слишком пронзительно стала воспринимать игру света, воды и теней. Какая-то невиданная усталость накатила. Но проводила Диану к её приткнутому почти возле пешеходного перехода красному «Фиату», вежливо кивнула, будто и не было этих двух часов задушевных разговоров, и отступила на тротуар, сознательно не оглядываясь на отъезжающий автомобиль.

Верлен чувствовала себя вымотанной так, будто не спала часов тридцать и при этом пробежала десятки километров с полной выкладкой. Как оказалось, к такому разговору с Дианой она была абсолютно не готова. Вместо того, чтобы разговорить танцовщицу, вдруг вспоминала вслух такие детали, о которых не думала годами. Она даже не представляла, что некоторые фразы, сказанные Мартой, помнит почти

дословно. Или домыслила их сама? Да нет же, в их семье только младшей сестрёнке достался поцелуй Бога в макушку, только Марта могла так легко нанизывать слова, будто бисер, и получалось из этого бисера неожиданное и единственное в своём роде украшение.

Диана тоже… говорит, как поёт… заслушаться можно. «Вот ты и развесила уши, да ещё и сама расчирикалась пыльным воробьём, – злилась на себя Майя. – Ладно, по крайней мере, все имена мне уже известны. Никаких новых лиц пока нет. Значит, нужно разговаривать дальше, вспоминать, подталкивать Орлову».

Майя невидяще уставилась в полыхающее небо: горло саднило, скулы горели, дыхания не хватало. Диана казалась вполне искренней, когда говорила о Марте. Одёрнула себя:

– Но это ничего не значит. Ты тоже можешь быть прекрасной актрисой, когда тебе нужно. Только сегодня ты почему-то даже не вспомнила, что с добычей нужно играть. Да что с тобой не так? Стоп, хватит копаться в себе. Вот твоё такси, езжай, проверяй, куда птичка полетела.

От этой несвойственной вечерней искренности перед чужим человеком сводило зубы, как от ледяной воды, и зябко вздрагивали под тёплым длинным чёрным пиджаком прямые плечи.

Села в предупредительно помигавшее поворотником жёлтое «Шевроле», сказала, что будет говорить, куда ехать, по ходу движения, и взглянула на экран телефона, куда постоянно передавался сигнал движущегося «Фиата». Вообще-то наружкой занимались другие люди, но так как отец не давал добро на наблюдение, в её расследовании помощников практически не было. Но эта потеря времени почему-то совершенно не расстраивала Верлен. Ей хотелось самой проследить, куда заторопилась Орлова, и она даже не пыталась объяснить себе причину такого желания.

Майя прокаталась пару часов и поменяла три такси, пока кружение по городу не закончилось. В принципе, все места, куда заглядывала Диана, были уже давно известны и нанесены на карту как проверенные и связанные исключительно с работой танцовщицы. Но вместо того, чтобы пойти домой, Орлова поставила машину во дворе и пошла пешком к набережной. Конечно, можно было поехать домой, но оставить наблюдение оказалось не так-то просто. Охотничий азарт это был или что-то иное, Майя даже не стала задумываться. Сегодня вообще всё шло не как обычно, и над деталями насыщенного вечера можно подумать потом, записать, зарисовать, оценить и выбросить ненужное, оставив только самое важное.

Чувствуя себя большой охотящейся кошкой, в плотном пиджаке, сливающимся с темнотой летней ночи, пестреющей качающимися всполохами тусклых фонарей, проскальзывала в залёгших до утра глубоких тенях, нервно нюхала воздух, то ли краем сознания, то ли чем-то более глубинным ощущая даже не аромат – память миндального аромата, сопровождавшего Диану.

Верлен пристально наблюдала, как Орлова идёт к парапету. Её походка не была обычным прогулочным шагом, не была она и торопливой. Скорее, Диана двигалась в чётком ритме, то делая паузы каблуком, то плавно перекатываясь с пятки на носок, то внезапно изменяла угол движения. Майя удивлённо поняла, что улавливает в этой походке элементы танца, загадочного и тревожащего. Однако тангера шла не так долго, чтобы рисунок стал законченным, и затаившая дыхание Верлен вдруг почувствовала лёгкое разочарование от остановки. Показалось, что под левой ключицей потянуло холодком, отвлеклась, потёрла ладонью, снова сосредоточилась. Теперь Диана стояла неподвижно, и Майя, как в Петергофе, опять впилась пристальным взглядом в очертания замершей фигуры.

Прислушалась: в ночной тишине явственно разносился напористый шёпот, удивилась. Зачем в одиночестве, стоя над водой, вдруг читать стихи? Кому? Но каждое слово отпечатывалось внутри, как капли горячего воска на гербовой бумаге: «Помни, что ни чужой войны, ни дурной молвы, ни злой немочи, ненасытной, будто волчица, – ничего страшнее тюрьмы твоей головы никогда с тобой не случится…»[12 - В. Полозкова.]. Подумалось: «Об этом пел ещё Цой когда-то. Ничего страшнее тюрьмы твоей головы… Наверное, это была дурацкая идея – узнать тебя лично. Из-за этого уже который день – заключённая собственных мыслей. Скорее бы дойти до конца и выйти на волю».

Стояла, слушала долгую сырую тишину и короткие всхлипы Дианы: утирается рукавом, опершись боком на кованую решётку фонаря, стучит каблуком, будто отбивает кому-то далёкому сообщение о помощи: короткие, длинные, короткие, и кажется, будто чугунная отливка раскрошится под этими отчаянными стуками-криками… Загривком почуяла беспокойство, когда танцовщицу загородила небольшая группка парней, но обошлось, прошли и ни словом не задели. Вызверилась на себя: «Откуда тревога? Сама охотишься, боишься, что добычу отнимут? Так смотри внимательно, переползай в укрытие, дождись, когда можно сделать прыжок». Окрик подействовал, вернулось обычное спокойствие.

Верлен дождалась, пока Орлова двинется в сторону дома, отступила на несколько шагов, проводила взглядом и дошла пешком обратно к Street. До дома ехать – двадцать минут, пробок нет, до развода мостов как раз успевает. Пока ехала, набрала Шамблена:

– Доброй ночи. Не разбудила?

Анри неторопливо ответил:

– Даже не надейся. Рассказывай.

Не предполагающим ни тени возражения обычным будничным голосом Верлен сообщила:

– Подбери мне завтра какой-нибудь неброский автомобиль. Только пусть поставят не на нашу стоянку, а где-нибудь рядом. Чтобы в глаза не бросалось.

Шамблену эта идея совершенно не понравилась. Он сразу понял, чем собирается заняться его директор, но всё-таки, чтобы проверить свою догадку, осторожно попытался выяснить:

– А что с твоим «Ягуаром»? Забарахлил?

Верлен могла позволить себе не услышать вопросы, на которые имела право не отвечать, особенно если эти вопросы касались её личных дел, но Анри давно и прочно был гораздо больше, чем подчинённый, пусть и почти равный ей в должности, и при этом она нуждалась в его помощи. «Придётся сказать правду. Чёрт, ну хорошо, я сама пока не понимаю, зачем мне это нужно. Тогда ты получишь ту часть правды, которую я знаю!», – Майя не понимала своего раздражения ни на заканчивающийся вечер, ни на кажущееся неуместным любопытство Анри, не понимала растущего беспокойства, и от этого говорила резко и коротко:

– Понаблюдать хочу. Все данные о перемещениях – только на меня. Добудь мне список её телефонных звонков и расшифровку номеров. Сколько там эти сведения хранятся? Лучше всего с сентября. Постарайся.

Шамблен оторопело взглянул на трубку: с далёких учебных лет не было ещё такого, чтобы Верлен сама занималась обычной детективной работой в поле, потом медленно протянул:

– Ты уверена? Может быть…

Майя оборвала его:

– Не может. Я тебя прошу обеспечить вывод получаемых данных только на меня. Что в этом сложного?

Когда просьбы звучат как приказы, спорить бесполезно. Анри только ещё раз вздохнул, понимая, что действия директора сейчас противоречат утверждённым и отработанным инструкциям, но согласился и задал только один вопрос:

– Ты будешь вести всю работу сама?

Майя внезапно почувствовала себя неловко: непривычное чувство царапнуло затылок под кромкой волос, опять зачесался шрам. Немного смягчилась и сказала:

– Сама. В конце концов, я не могу отправлять

работать тебя или кого-то ещё. Как пойму, что ищу, сразу скажу. Не переживай, я знаю, что нужно делать. И, как требует p?re, je serai prudente. Et, oui, je ferai attention[13 - Фр.: я буду осмотрительна. Да, и осторожна.]. Сбрось мне все диаграммы её передвижений, известные планы, зафиксированные остановки. Я видела предыдущие данные. Они подтверждают, что объект пользуется только своим автомобилем. Я её отслежу. Без машины далеко не ходит, тут всё время не походишь, да и незачем. Круг пешей доступности ограничен и изучен. Домой к ней тоже за последний месяц никто не приезжал. Если понадобится помощь, я тебе позвоню.

Это заявление уже совсем не понравилось Шамблену. Пока говорили, осторожно, чтобы не было слышно клавиш, запустил программу слежения, чтобы определить, где находится обычно разумная и далёкая от полевых деталей Верлен. Мысленно охнул: кажется, дело принимает скверный оборот. Ещё раз попытался до неё достучаться, назвав девушку домашним именем:

– Май, послушай. Надеюсь, ты не собираешься ходить сама? Ты последнее время мало спишь, у тебя большие нагрузки…

Попытка оказалась неудачной: ответные слова высыпались колотым льдом за шиворот:

– Ты что, во мне сомневаешься?

Анри только вздохнул:

– Я в тебе уверен, и ты это знаешь. Я, как обычно, перестраховываюсь и просто делаю допущение.

– Не нужно допущений. Всё, что мне нужно, я уже сказала. Будь добр, исполни. Завтра встретимся в офисе, как обычно. Спокойной ночи.

Майя выключила телефон и стиснула руль так, что побелели пальцы: «Разумеется, Анри прав, работа прежде всего, и не дай Бог из-за усталости пропустить что-то важное. Но, в конце концов, на то и существует команда, которая хотя бы иногда должна самостоятельно концентрироваться и отвечать по процедурам».

Конечно, её всегда нацеливали на то, что именно безопасность банка превыше всего, это не может быть предметом дискуссии или выбора. Но ведь это было до смерти Марты. А после правила перестали работать. Это тогда, в прошлой жизни, все личные дела должны были оставаться исключительно личными.

Расследование убийства Марты – это личное? Судя по позиции отца – да. Безусловно, он недоволен сейчас, и это недовольство усилится: для этого достаточно уже того, что часть системы слежения исполняет её просьбы, ведь p?re ясно дал понять, что не одобряет её идею. Интересно, знает ли он, какой механизм запущен и сколько уже людей туда вовлечено? Скорее всего, знает. Доброжелателей много. Да и сама не будет скрывать, если он спросит.

Но вечерний разговор стал убедительным доказательством, что из этого дела необходимо исключать лишние глаза и уши. Мало ли, что вскроется, а прилюдно вытягивать тайны Марты на свет будет оскорблением.

Верлен доехала до дома, поднялась в лофт и ещё несколько часов, занимаясь рутинной проверкой поступивших данных, грызлась сама с собой за то, что недостаточно просчитала риски организации наблюдения. И упорно старалась не замечать, отмахивалась, как от незначительной, от тлеющей мысли-искорки: «То, что происходит, принадлежит мне, и только мне».

Кортина

В громадных колоннах, скрытых драпировками, мягко звучал Жак Брель с его бессмертным «Ne me quitte pas»[14 - Французская песня «Не покидай меня», написанная Жаком Брелем в 1959 году.].

Софи сидела в кабинете, не зажигая света, поджав ноги, в большом уютном кресле и немигающе смотрела на плещущие языки огня в камине. «Не покидай меня… Нужно забыть. Забыть эти часы, которые порой убивали ударами расспросов… Я построю владенье, где любовь будет королём, где любовь будет законом, где ты будешь королевой»… С детства знакомая песня вот уже почти год постоянно повторялась в голове. Если бы можно было вернуться, исправить ошибки, если бы можно было уговорить, убедить Поля не наказывать девочку изгнанием.

«Я больше не буду говорить, я спрячусь здесь, чтобы смотреть, как ты танцуешь и улыбаешься, и слушать, как ты поешь, а потом смеёшься… Не покидай меня…» – слова крутились и смыкались душной пустотой, словно огонь камина выжигал воздух.

– Девочка моя маленькая, прости меня. Мы обложили тебя флажками, как волчонка, как чужака, своей слепотой, своими страхами.

Софи сгорбилась, стиснула плечи руками и застонала, пытаясь изгнать навязчивую картину, как холодные нотации Поля ледяными глыбами падали вокруг Марты, как ранили острыми осколками, и какими затравленными глазами смотрела на неё дочь в поисках защиты. Вспышки стыда за молчаливую поддержку мужа стали просто преследовать её.

Пошевелилась, прячась в глубину кресла, закрыла глаза, снова и снова погружаясь в волшебный фонарь той, до-смертельной жизни: вот Марта, шалеющая от танцев и бессонниц, ссорится с ней, потом внезапно умолкает и уходит. Сбегает в учёбу, снимает дешёвые комнаты, устраивается на работу в такси. И всё не для того, чтобы доказать, что она может жить без отцовских денег, материнских наставлений, Майиной постоянной опеки, братской защиты… Только теперь пришло понимание: не «для», нет. Наоборот, «от» того, что семья стала для Марты просто слепыми, бездушными, чужими людьми.

– Ты не могла быть, как все. Просто – не могла, а что мы сделали для тебя? Хлестали ранящими словами, дожидаясь жалобного визга? Неужели Поль ждал от тебя жалких слов? Трусливых рыданий? Он ошибся. Ты оказалась Верлен больше, чем мы с отцом. Почему? Почему я не защитила тебя? Софи сидела неподвижно, молчала. Не отводила взгляд от пламени. Не плакала. Только закушенная губа белела.

Танда 4

Шесть утра. Косые лучи солнца заливали лофт так, что глазам было больно. Ежедневный ритуал: перед тем, как пойти в душ, постоять у огромного окна, глянуть вниз, где сонные ленты тротуаров ещё не разбужены тысячами каблуков, подошв, роликов и колясок, но в оставленных ночным дождём лужах уже отражаются расплывчатые силуэты облаков. Вместо залива – дрожащее в призрачной прохладе марево. И внутри сегодня, впервые за много дней, действительно спокойно: дел много, но это как обычно, главное предстоит вечером: аккуратно, исподволь, пробираться в исчезнувшую жизнь сестры. Мысль о вечернем звонке как будто спугнула утреннюю тишину: телефон издал длинную мелодию из звенящих капель – кто-то из семьи. Между лопатками кольнуло беспокойство. Майя подхватила трубку: Август. Странно. Нажала кнопку:

– Доброе утро.

В ответ – хмурый, недовольный, невыспавшийся голос:

– «Хьюстон, у нас проблема»[15 - Фраза Джеймса Лоуэлла, командира космического корабля «Апполон-13».]. В общем, тебе тоже доброго, но бросай всё, собирайся. Ты сегодня должна вылететь на Урал, но сначала мы все соберёмся в твоём офисе. Позвони своим замам, пусть будут в восемь на работе как штык.

Майя продолжала говорить спокойно, но уже понимала, что случилось нечто очень серьёзное:

– Асти, подробнее? Что стряслось?

Из трубки полился отборный мат, за ним последовала длинная злая тирада:

– Как директор службы безопасности, ты, в общем-то, должна прежде меня знать о том, что случилось. Ты, блин, ещё спрашиваешь! Ты в курсе, что вчера у нас атаковали серваки? Центральные отстояли, а вот в Екатеринбурге оказались не такие ушлые ребята. Ну, может, поленились, может, элементарно про…, короче, проспали они атаку. Там адская заваруха: походу, в программу всё-таки залетел вирус. И вот ты туда

поедешь и будешь разгребать, пока всё не восстановишь. Как понял, приём?

Майя дёрнула мышкой на столе, выводя компьютер из состояния сна: во вчерашних отчётах Костякова не было ни слова об атаках в Екатеринбурге, одном из их крупных отделений в России. Неужели они действительно проспали? Август всё ещё распалялся в трубке. Обрывая его, отчеканила:

– Всё, Асти, я поняла, в восемь будем.

Не прощаясь, нажала на кнопку отбоя. Сейчас не до церемоний. Скинула веером сообщения с требованием прибыть в офис немедленно, недолго постояла под горячей водой, наскоро вытерла кудри, даже не стала сушить. Кофе, тосты. На всё ушло не более получаса. Дорожная сумка: документы, ноутбук, дополнительные гаджеты, пара футболок, джинсы, пиджак – переодеться перед самолётом и для гостиницы в Екатеринбурге, несколько рубашек и брюки – для работы, деньги, банковская карта, зарядные устройства… Вещи укладывались в сумку методично и быстро – привычно. Всё – привычно, кроме того, что с момента отъезда Поля Верлена в Париж Костяков – уже третий член команды, который проверяет на прочность её доверие.

Верлен не верила в совпадения и прекрасно знала, чем оборачиваются интриги, беспечность, мелочность, элементарная лень. Пришло время встряхнуть свою успокоенную сытой устроенностью службу, да так встряхнуть, чтобы запомнилось надолго. Она не была жестокой и не видела смысла в том, чтобы держать подчинённых в постоянном напряжении, хотя именно этого требовал отец, когда уезжал во Францию, и, видимо, тут она ошиблась. Что ж, надо исправлять.

Мотор «Ягуара» рыкнул сердито, будто почувствовав напряжение водителя, и прыгнул по лужам, разбрасывая золотистые капли, торопясь на новую охоту. В голове друг за другом выстраивались потенциальные риски, и не в последних рядах толкались возможные заголовки зловонных сплетен в «жёлтой» прессе, охочей до скандалов. И если даже намёк на возникшую проблему попадётся пронырливым журналистам, они не отстанут и непременно вспомнят о прошлогодней осенней истории, поднесут её к носу каждого обитателя обшарпанных домов, любящих от собственной душевной нищеты злобно посудачить о толстосумах и обмазать их, как мазутом, своей ненавистью и завистью.

* * *

Костяков нервно ходил из угла в угол по кабинету Майи, иногда останавливаясь, чтобы что-то настрочить в планшете-наладоннике, и снова двигался, слегка раскачиваясь, будто под ногами вместо пола было зыбкое болото. До общего собрания ещё двадцать минут, и Верлен, чтобы не видеть взъерошенности и отчётливо проглядывающей беспомощности своего зама, снова смотрела в окно. По Невскому – люди, люди, кто курит на бегу, кто поправляет лямку рюкзака, поодаль – группка сердитых молодых людей, по всей видимости, ссорятся. За глухими окнами ни разговоров, ни шороха шин, ни визга тормозов не слышно, и кажется, будто смотришь немое кино, и приходится додумывать, доживать за каждого промелькнувшего и исчезнувшего из виду. За всех: стайку драчливых воробьёв, облезлого, метнувшегося между автомобилями жилистого пса, чудом не угодившего под колёса, семенящую вдоль домов парочку сухоньких старичков… Знала: специально отвлекается на мельтешащую за стеклом человеческую стаю, гасит в себе ярость на конкретного человека, отодвигает непривычное сожаление, что сегодня встреча не состоится.

Единственный вопрос, который она на ходу, даже не останавливаясь, бросила ждавшему её в вестибюле заму: «Знал про Екатеринбург?». Тот отрицательно мотнул головой, пытался что-то сказать, объяснить, но она движением ладони заставила его молчать, лишь обронила:

– Сейчас думай. Говорить будешь позже.

И быстрым шагом поднялась к себе. Двери кабинета открывались и закрывались, на лицах читалась злая растерянность или лёгкое недоумение, входившие говорили вполголоса, будто случилось непоправимое. Майя оборачивалась, кивала на приветствия и снова упиралась взглядом в окно. На стоянку зарулил чужой чёрный джип. Открылась пассажирская дверь, и из неё вывалился Август. Брат протопал в сторону входа, но автомобиль не тронулся с места. Верлен подошла к компьютеру, в три клика вывела на экран камеры со стоянки. На водительском сидении сквозь стёкла был едва виден незнакомец – черноволосый, широкоплечий, смутно кого-то напоминавший. Сидел за рулём, уткнувшись в планшет, будто был уверен, что так оно и надо, будто был абсолютно равнодушен к изучающим или любопытным взглядам. Новый водитель? Приятель? Ладно, сейчас это не важно.

Отошла от монитора, вернулась к окну как раз в тот момент, когда вошёл Август: губы кривились презрением, и он даже не пытался его скрыть. Выглядел брат неважно: небрит, глаза в красных прожилках, руки спрятаны в карманы, он то горбился, то нервно выпрямлялся, от несвежей одежды тянуло прогорклостью.

Майя брезгливо сощурилась: «Дома не ночевал, что ли? Бурные ночи. Бессмысленные дни. Совсем страх потерял. Отправить бы тебя спать, а мы бы тут уж как-нибудь разобрались».

Верлен раздражало странное требование лично вылететь в филиал: «При имеющихся технологиях обычно любую проблему, тем более техническую, можно было решить удалённо. Ведь p?re знает о моих планах на предстоящий фестиваль танго, который вот-вот начнётся. Разве что…». Не успела додумать уколовшую мысль, когда Август рявкнул:

– Сядьте уже все, хватит шарахаться!

Заместители послушно сели и насторожённо притихли. Майя поймала глаза Августа, вопросительно вскинула бровь. Тот тряхнул головой и жестом указал на стул. Но она так и осталась стоять у окна, скрывая лицо в тени, дожидаясь, пока брат изложит суть проблемы. Было очевидно, что Асти недоволен: она демонстративно не подчинилась ему, но настаивать не стал. В иерархии банка президентом оставался отец, они же были сопредседателями совета директоров, равными в правах и обязанностях, но в разных областях. Майю задевало, что Август вторгся в её сферу, ей хотелось дать ему понять, что в своём кабинете она остаётся хозяйкой, несмотря на готовность промолчать и выслушать, раз уж у брата есть сведения, которых нет у неё. Между тем Асти с первых же слов сорвался на визгливые, истеричные нотки:

– Сегодня, около часа ночи, система интернет-банка нашего филиала в Екатеринбурге была атакована. Мне непонятно, и я ещё спрошу с вас за это, почему не был поставлен в известность директор службы безопасности? Почему вы все находились по домам? Почему вас пришлось собирать? Вы должны были все здесь пахать! Защищать все линии! Почему центральные серверы вчерашнюю атаку выдержали, а в филиале образовалась утечка? Зафиксирован взлом нескольких счетов. Нам пришлось отключать филиал от срочных электронных платежей! Это финансовые и репутационные потери!

Август грохнул по столу растопыренной ладонью, оставив сальный отпечаток:

– Перевод денег удалось перехватить. Сам факт того, что какая-то тварь пробралась к нам в систему, возмутителен! Это преступление. И я потребую тщательного внутреннего расследования. У меня есть данные, что вирус всё-таки внедрился в программное обеспечение. Вы понимаете, что ваши службы просвистели всё на свете! Я требую, чтобы все сотрудники, которые отвечают за сектор, лишились премий. Немедленно отозвать из отпусков и всем пахать, как

проклятым! Главное сейчас – в течение суток восстановить систему безопасности. Но не надейтесь, что всё сойдёт с рук! Я поставлю перед президентом банка вопрос о соответствии некоторых сотрудников занимаемой должности!

Практически проорав последнюю фразу, Август поднялся из-за стола: метр девяносто когда-то спортивной плоти, неконтролируемой, брызжущей слюной, исходящей страхом и резким потом ярости:

– Теперь все вон из кабинета! Идите, работайте, докладывать лично мне каждый час!

Ошарашенные непривычным поведением одного из директоров, замы Майи, получив разрешающий кивок своего руководителя, безмолвно вышли за дверь. Верлен знала, что, как только Август уйдёт, команду придётся собрать вновь и обозначить задачи уже более чётко, определить, кто за какой участок будет отвечать. Сейчас главное – не провоцировать нервный срыв, а устранить сбой, и на этом она и сосредоточится, как только выяснит, что творится с её братом и зачем всё-таки ей нужно лично лететь на Урал.

Мгновение стояла густая, тягучая тишина: брат и сестра пристально впились взглядами друг в друга. Не стоило предавать семейные традиции: всегда и безусловно запрещалось прилюдно судить, перечить, ворчать. Запрещалось друг другу лгать, злословить и умолять. Правило нарушено, и этому должны быть внятные объяснения. Подошла, присела на пустой стул, опять вопросительно вскинула бровь. Август, приходя в себя после вспышки ярости, отвёл глаза.

Майя стремительно встала и снова отошла на своё излюбленное место у окна, сложила руки на груди, помолчала, ожидая извинений. Не дождавшись, спросила:

– Асти, ты сдурел так орать? Что с тобой? Базы – вообще не твой профиль. Если я правильно помню, до сих пор твоё дело – приоритетные направления деятельности. За тобой инвестпортфели и бизнес-планы. Но, насколько я знаю, у нас не планируется ни дробление, ни консолидация акций. Крупные сделки с имуществом не готовятся. Эмиссии ценных бумаг – тоже. Работа идёт своим чередом, до собрания акционеров ещё почти полгода. Нет ничего такого значимого, что привлекло бы к нам внимание инвесторов или прессы. Сидим ровно и работаем. Каким образом тебя касается технический сбой? Он что, нарушает твой контроль за реализацией стратегии? Я, в целом, могу уловить связь, но абсолютно не понимаю, зачем ты закатил моим подчинённым истерику.

Брат молчал, и это молчание уже всерьёз беспокоило.

– Асти? Ты слышал меня? Что за дикая публичность?

Август заворочался медведем в большом кожаном кресле, поставил локти на стол, спрятал опухшее лицо в ладони и глухо проговорил:

– Май, ты не доставай меня сейчас. Мне позвонил отец. Я не понимаю, почему мне. Почему не тебе. Я был не дома, толком не расслышал. Отец высказал мне… много чего. Я таким его вообще не помню: представь себе, он орал! Да ещё и вкатил мне за то, что я дома не ночую. Что я, маленький, что ли? Короче, это его требование, чтобы ты поехала в Екатеринбург. Я понятия не имею, откуда он узнал.

Майя потёрла шрам на виске: «Зато, кажется, я начинаю понимать. Над этим стоит задуматься всерьёз».

Между тем брат всё бубнил:

– А я нетрезвый! Я позвонил тебе. Мы приехали прямо сюда, я даже на Труворова не заезжал, чтобы переодеться! Ты же знаешь, я никогда не соображал в твоих примочках. Чёрт его знает, серьёзно это или нет. Это ты мне скажи. Ты же знаешь, когда нужно вмешиваться. А оказалось, что ты не в курсе! Получается, что он прав: ты стала подзабивать на банк!

Голос брата снова стал повышаться, и Майя в несколько больших шагов пересекла кабинет, сильно сжала его плечо и прошептала:

– Не кричи. О чём ты вообще говоришь, чёрт возьми? Что с тобой происходит, Асти? И где, кстати, Юл?

Август мотнул лобастой башкой, поднял на сестру пьяные и несчастные глаза:

– Я не кричу! Я не понимаю! А Юл уехал в Париж ещё два дня назад. Ты проводишь в банке кучу времени. Всю жизнь, Май. И я по журналу вижу. И отец должен. И дома тоже работаешь. Но, мне кажется, что-то происходит, потому что… А, чёрт, я ничего не понимаю! Как меня достало это всё!

Майя отошла, чтобы не чувствовать мерзкого перегара, и отстранённым голосом предложила сделать кофе. Не дождавшись согласия или отказа, запустила программу на кофеварке и отсутствующе уставилась в гранитную столешницу. Кофейный аромат сухо защекотал нёбо, сердце в груди постукивало неравномерно.

Ситуация ухудшается, и как-то со всех сторон, куда ни глянь: Шамблен ничего не нашёл, Кислый халтурит при проверках, Костяков проспал вирусную атаку. Август беспробудно пьёт, потому что такое состояние – это последствия недельного запоя, не меньше, и в чём причина – не говорит. Отец сомневается в её возможностях обеспечивать безопасность. Что это? Недоверие из-за её решения? Да и пусть. Это уже не так важно. После смерти Марты будто сдвинулись первые угловатые камешки, острыми краями цепляя за собой другие, и вот уже лавина набирает силу, подминая под себя всё, что казалось незыблемым. Но вот эти несколько событий, произошедших буквально подряд? Очевидно же, что где-то есть общий компонент, который нужно вычислить, устранить и всё будет как прежде. Или не будет?

Выглянула из маленькой комнатки: Август всё так же мрачно сидел, подпирая голову ладонями. Воздух в кабинете становился тяжёлым от въевшейся в одежду брата вони прогорклого табака, коньяка, еды, приготовленной в третьесортном кабаке. Поставила перед братом кофе, включила кондиционер, пожалев, что правила запрещают открывать окна.

Снова неудержимо захотелось на берег моря, и чтобы пахло мокрой от приливающих волн и солёной жёсткой травой, и немного – близящимся штормом, и ещё – цветущим миндалём… Пристально посмотрела на коротко стриженый мясистый затылок Августа – какие-то коросты, царапины. Майю передёрнуло: всё равно от него сейчас больше ничего не добьёшься, нужно как-то выпроводить и начать уже, наконец, работать.

Дождалась, пока брат шумно и неаккуратно выпьет кофе. Забирая чашку, едва уловимым движением салфетки собрала капли с его щёк и носа, унесла посуду в раковину, вернулась, сдержанно сказала:

– Давай, поднимайся и езжай домой. Если p?re требует, чтобы я лично вникла в проблемы, так и будет. Можешь передать ему, что я вылечу сегодня после обеда. Разберусь, предоставлю полный отчёт. А сейчас я собираюсь отправить тебя домой. Ты мне будешь мешать, извини. Ты меня понимаешь?

Не дождавшись согласия, глядя на пылающее лицо брата, негромко спросила:

– Где ты был? Кто тебя привёз?

Август достал из кармана мятый платок, утёр лоб, буркнул:

– С приятелем был. Павел Солодов. Он и привёз.

Майя поняла, почему водитель показался ей знакомым, и ещё тише уточнила:

– Я правильно понимаю, это тот Павел, из школы танго? Ты завёл с ним дружбу? Не расскажешь, как так вышло?

Брат надтреснутым голосом прошипел:

– Да, это он, ну и что? Какая разница? Давай потом. У тебя сейчас другие дела есть.

В недоумении повела плечами, осадила себя: «Что ты удивляешься? Ты тоже дружбу заводишь… с танго… Может, Август по-своему решил разобраться? И мы идём в одном направлении? Или зачем ему этот Солодов? Ладно, потом, так потом», поднялась, окинула взглядом стоянку: джип стоял как ни в чём не бывало. Спокойно проговорила:

– Полагаю, он тебя и увезёт. А теперь ты уходишь.

Прямо сейчас. Через служебный вход. В вестибюле уже клиенты. Надеюсь, хоть это ты понимаешь?

Брат ничего не ответил, неловко выбрался из кресла и побрёл к служебному лифту.

Майя коротко взглянула ему вслед, борясь с тошнотным чувством гадливости от слабостей брата, вернулась в кабинет и по внутренней сети объявила об общем сборе через 15 минут. Все замы моментально подтвердили, что сообщение получено. Неудивительно: наверняка сидели у компьютеров и ждали, когда закончится странная семейная встреча.

Верлен сунула руку в карман и вытащила брелок с ключами. Пристально посмотрела на тревожную кнопку, вмонтированную в него по требованию отца: сигнал уходил всем спасательным службам банка прибыть немедленно к обозначенной точке с одновременным вызовом скорой помощи (как он тогда сказал, когда проверял? Пусть приедут, а за ложный вызов мы заплатим десятикратно?). Подумала: «Мне так жаль, p?re, что эта кнопка не вызывает на помощь тебя. Теперь – не вызывает… Ты злишься и молчишь. А раньше говорил всё, что думал, в лицо. Нет, не так. Это я была уверена, что всё. Чему ты этим хочешь меня научить? Опять не так. Хочу ли я теперь твоих уроков?».

Вздрогнула, метнулась к компьютеру, нажала несколько кнопок, чтобы убедиться, что Шамблен вывел систему слежения на неё. Неподвижная точка, обозначавшая Дианин «Фиат», была на том же месте, где вчера. Часы показывали десять. Всё правильно: в это время объект её наблюдения обычно не выходит из дома. Замерла, машинально поглаживая клавиши мышки: всё-таки подозревать тебя или считать жертвой случайного несчастья? Этот вопрос мучил её уже несколько месяцев. Кроме смутной интуиции, убеждавшей в невиновности танцовщицы, не было ничего, а ей нужны факты…

* * *

Двери открылись, и заместители снова заняли свои места. Однако атмосфера в кабинете заметно изменилась, будто в детской игре, когда ведущий сказал «отомри». Никто ещё не произнёс ни слова, но все смотрели на Верлен с ободряющим пониманием. Майя окинула внимательным взглядом команду, отметила явный недосып Шамблена, лёгкую растерянность Ирины, сердитую сосредоточенность Кислого: «Я не могу не доверять им. Я сама не вывезу, как ни крути. Просто нельзя прокалываться в мелочах. Разберёмся в причинах – устраним последствия». Кашлянула, словно в горле застряли невысказанные слова, глухим голосом сказала:

– Итак, утро начинается повторно. Сергей, что мы имеем?

Костяков, уже не такой нервозный, как три часа назад (видимо, всё-таки за это время подразобрался, что к чему), начал объяснять:

– Если коротко, то вирус уже обнаружен. И локализован. Нужна пара-тройка часов, чтобы всё вычистить. Причина: рассылка по обновлению базы данных о подставных лицах. Они совершают одноразовые сделки и исчезают. Установлено, на каком из компов был открыт документ с рассылкой. И вот здесь начинается самое интересное. Документ открыт в 23:00 по местному времени. Тогда, когда в банке, по идее, никого не должно быть. Ну, из специалистов.

Майя с интересом взглянула на вдохновенного Костякова: конечно, он горд, что так быстро вычислил и тип вируса, и компьютер, и устранил угрозу, но, выходит, прокол не в системе, а в работнике? Тогда это вопрос Шамблена. Опять Шамблен… Вопросительно подняла бровь, подталкивая Сергея говорить дальше.

– Компьютер, с которого произошло заражение, стоит в операционном зале. Там обычно беседуют с клиентами по кредитам. Видеокамеры в зале в ночное время не работают. Хотя мы снабдили все камеры всевозможными датчиками, в том числе и уловителями движения в темноте. На мой вопрос, кто принял решение их отключать, начальник тамошней службы безопасности внятно ответить мне не сумел. Что-то мямлил, типа, зачем, если мимо охраны всё равно никто не пройдёт, на окнах глухие жалюзи, в темноте работать никто не будет, а камеры начинают работать, как только включается свет.

Верлен язвительно прокомментировала это сообщение:

– Изумительно. Верх предусмотрительности, да, Анри?

Шамблен вспыхнул, но промолчал, понимая, что следующее обвинение в непрофессионализме будет обращено к нему.

Майя кивнула, и Костяков продолжил:

– Мы все имели дело с проблемами социальной инженерии. Напоминаю: это когда с подставных сайтов определённой категории сотрудников рассылаются вирусы. И каждый, кто приходит работать в банк, обучается распознавать эти подставы. Мои предложения: во-первых, проверить начальника службы безопасности в Екатеринбурге. Во-вторых, установить личность сотрудника, обычно работающего за заражённым компьютером. Традиционно (если они вообще там правила соблюдают) компы должны быть запаролены, и пароль должен знать только сам специалист. Я выясню, был ли вход с родным паролем или из-под системы, это легко. Надо ещё выяснить, почему сигнал тревоги обошёл мою службу и сразу был передан наверх. Мы могли бы перехватить вирус ночью. Значит, в банке был кто-то, кто обнаружил неладное. Ответ на этот вопрос мне не известен. Моя служба категорически отрицает, что сигнал прошёл через их подразделение. Нужно запросить журнал регистрации приходов и уходов, посмотреть, кто был в здании. Это не случайная удачная атака, а спланированный запуск вируса в систему. Я закончил.

Майя внутренне выдохнула: хотя бы Костяков ни к чему не причастен. Он был таким гордым, что так быстро распутал дело, что всё исправил, что, казалось, от этой гордости его бритая голова победно светилась. Но напрашивается неутешительный вывод: либо в этой истории каким-то образом замешан Шамблен, либо в уральском филиале есть человек, который напрямую общается с президентом банка.

Если Шамблен, то тогда в чём его цель? Скомпрометировать её как руководителя? Или он получил спецзадание – отвлечь от личного расследования? Второе – вполне вероятно, тем более, что именно эта версия мелькнула у неё ещё в самом начале сумасшедшего дня.

Гипотеза о человеке из филиала имела очень шаткие основания, и прежде всего потому, что Поль Верлен бывал недоступен даже для собственных детей. Чтобы выйти на отца напрямую, нужно быть весьма значительной фигурой. Значит, оснований нет, только допущения, как говорит Анри. Хорошо.

Майя встряхнулась, будто по её коже провели невесомым пером, и неожиданно жёстко отчеканила:

– Так, всем спасибо, все свободны. Шамблен и я летим сегодня в Екатеринбург. Есть прямой рейс в 16:20. Встретимся в аэропорту. Всем остальным быть на местах. Боевая готовность. Пока мы не разберёмся, откуда дует ветер, никому не расслабляться. Если что, я на связи.

Мельком заметила, как изменилось лицо Анри: оно сначала вытянулось от неожиданности, затем губы доверенного лица её отца сжались, будто сдерживая ругательство. Но через мгновение на правильные черты вновь опустилось спокойное обаяние, как облако, скрывающее жгучее солнце, и словно ничего и не было. Шамблен поднялся и, не проронив ни слова, вышел из кабинета вместе со всеми.

Майя была заинтригована таким каскадом эмоций из-за командировки. Обычно зам всегда готов выехать, как он сам говорил, проветрить мозги и задать перцу с гвоздичкой. Так что же изменилось сейчас? Да, это его прокол, его направление, но психовать-то зачем? Сколько себя помню, никогда не нервничал. Или что-то есть ещё, гораздо важнее? Но ведь у нас с ним

никогда не было ничего более важного, чем репутация, и Анри прекрасно это знает. Верлен запустила пальцы в кудри, потянула: «Или организация атаки – его рук дело? Может, поэтому он не выспался? Но зачем ему? Чёрт, однозначно нужно разбираться, что творится, вот только вопрос – как? Не устраивать же слежку ещё и за собственным замом? А, пропади оно всё пропадом, позже просто откровенно поговорим, а потом и решу, что делать».

Внезапно дверь снова отворилась, и на пороге возникла Метлякова. Директор недоумённо двинула бровью:

– Мы не закончили?

Ирина, ничуть не смущаясь от холодного тона, подошла ближе, опёрлась двумя руками на высокую спинку стула напротив начальницы и улыбнулась:

– Майя, а ты распорядилась? Билеты, гостиница, как и кто встречает?

Та отрицательно мотнула головой. Зам снова улыбнулась:

– Как всегда, да? Я всё закажу. Бизнес-класс, люкс, мерседес-броневичок – всё как обычно?

Не дожидаясь ответа, вышла и прикрыла за собой дверь.

Просматривая и подписывая документы, Майя время от времени бросала взгляд на двигавшуюся по городу яркую точку и ловила себя на том, что ей понравилось вглядываться в Дианины глаза. Они словно синеющая морская даль, которую наполняли искренность и радость, как наполняет ветер треугольный парус яхты, идущей на полном ходу. Смутилась от странной аналогии, в голове снова мелькнула мысль о том, что надо бы выйти в море этим летом хоть раз, а то тоска заест.

И то ли от насыщенных самыми разными эмоциями, летящих огневыми искрами дней, то ли от постоянного вспархивания в позвоночнике тонких крыльев, то ли от неожиданно сильной, как в детстве, обиды на отца за его сомнения и недоверие, Майя вдруг ощутила острое, обжигающее желание телесной близости. Захотелось позвонить Максу, как раз должен был вернуться из Европы. Он был её любовником уже больше трёх лет, да только в последние месяцы встречались редко, в основном, просто в городе, вместе обедали и снова разбегались по своим делам. Надо бы по возвращении как-нибудь поужинать, что ли, утихомирить эту глушащую тоску по тёплым человеческим объятиям? Вот же как получается: всецело отдаёшься работе и из-за дикого режима, постоянной принадлежности только семейному делу возникает проблема даже с попыткой наладить личную жизнь, не говоря уже о серьёзных отношениях…

И пока не села в такси до аэропорта, в голове вспыхивали и гасли мысли об отце и Максе, Диане и Марте, и снова, и снова – по кругу, по кругу…

Кортина

Осколки лунного щита, вдребезги разбитого кинжалом летящего облака, сыпались на маслянистую ночную воду Невы. Она летела вдоль мокрого парапета, стиснув зубы до крошева, как в неизбежность, безумно и неизбежно доверяя, вслепую, кожей, взглядом, до онемения кончиков пальцев. Невесомый дождь, пугливый и встревоженный, тянул свои тонкие кисти, делал робкие попытки обнять и тут же отскакивал назад, чувствуя иссушающий жар бегущего тела.

Прозрачные окна и плещущие огни встречных и догоняющих автомобилей становились сценой для танго теней, где она, выплёскивая легко и безрассудно прожитый день, расчерчивала поребрик для стука её каблуков, стука, так нежданно и так идеально совпадающего с биением сердца, крошащегося в фейерверки и сыпавшегося в ночной волшебный фонарь.

И рвалась измученная каменной усталостью спина из-под смычка грозовой весны, и дождь становился наглее и пронзительней, и вот уже отвешивает полновесные пощёчины, пытаясь не дать ей уйти в безумие словесной пустоты объяснений и потерь… Бессильный бред отчаяния – закладка в книге пасмурного дня, построчный шорох жуткого молчания и разговор измученного сна…

Танда 5

Майя вскинулась на широченной гостиничной кровати, сбрасывая с себя, словно сеть, неожиданный сон, бросила взгляд на часы: «Половина пятого, самое время… Никогда раньше не видела ничего подобного: цвет, вкус, запах, всё настоящее… Это только Марта часто по ночам кино смотрела и по утрам рассказывала. Всегда думала, что девчонка просто фантазирует, сочиняет, что так не бывает. Оказывается, бывает. Кажется, я бежала к Диане? Бред! Абсурд!».

Нагая, взбудораженная, прошлёпала босыми ногами к огромному окну, словно из дома и не уезжала. Двадцатый этаж, электрическим хамелеоном переливается раскинувшийся под ногами Екатеринбург, и далеко внизу мерцает река со смешным названием Исеть. Потянулась длинным гибким телом, прогнулась спиной, встряхнулась. До утра ещё долго, но теперь не уснёшь.

Прошла по толстому бежевому ковру, подхватила со стола планшет, длинными пальцами набрала коды, проверила: «Фиат» Дианы стоял во дворе. Значит, она дома. Кивнула в такт своим мыслям, надела бикини, толстый белый гостиничный халат, вышла из номера и направилась в бассейн, благо он находился на том же этаже. В такую рань в тёплой подсвеченной голубой воде никого не было.

Майя скинула халат на большое плетёное кресло, стоявшее у воды, и бросилась рыбкой с бортика, войдя практически без всплеска и вынырнув у противоположного края. Минут двадцать Верлен размашисто рассекала воду, перебирая детали прошедшего беспокойного дня, вечера, проведённого в смятении, отодвигая от себя смутный образ тангеры и пытаясь придать хоть какое-то подобие порядка сознанию, встревоженному непрошенными ночными образами сна.

Ещё перед вылетом, в зале ожидания, взялась за телефон: нужно же позвонить, предупредить, что на какое-то время уедет из города, но как только вернётся, обязательно встретятся. Уже выбрала номер телефона и почти нажала кнопку вызова, но внезапная, необъяснимая робость остановила её. Не хотелось разговаривать так, на бегу, под неумолчный гул объявлений о посадках, прилётах и багаже. Выбрала нейтральный вариант – короткое сообщение: «Уехала в командировку, вернусь, позвоню. Спасибо за вечер, обязательно повторим».

Вывела на экран программу слежения, убедилась, что объект двигается по обычному маршруту – от дома к школе танго. Эта яркая точка бегает по карте, и почему-то хочется представлять, как в ветровое стекло смотрит та, что за рулём, как от брызжущего света опускает защитным крылом на пронзительную синь непроницаемые очки, как безостановочно тренькает телефон, и каждый – каждый, кто дозвонился – хочет поменять маршрут движения этой точки, чтобы она двигалась только по направлению к нему, а водитель смеётся и, умело сопротивляясь течениям и просьбам, выруливает в нужную только ей одной сторону…

Майя вздохнула, удивляясь странным мыслям. Эти несколько недель, с тех пор, как стала пристально наблюдать за Орловой, ещё только решая, стоит ли встречаться лично, её так и тянет – просчитывать? нет, просто придумывать мельчайшие детали мозаики и складывать из неё новую фигурку, картинку, абстракцию – что получится. И совершенно не хочется задавать себе вопрос: что за придурь такая началась, что за колотьё в том месте, где должно быть сердце, биения которого она раньше и не слышала, и не обращала на него внимания?

Из мыслей выдернул голос в динамиках, объявивший посадку для пассажиров бизнес-класса, вылетающих в Екатеринбург.

* * *

Майя и Шамблен приземлились в аэропорту Кольцово точно по расписанию, в половине десятого вечера. Весь полёт оба упорно делали вид, что занимаются своими

делами: условия бизнес-класса позволяли не биться локтями и не заглядывать друг другу в компьютеры. Анри был явно раздражён и потому преувеличенно сосредоточен, Верлен же просто не хотела с ним разговаривать. Сначала нужно разобраться, что же всё-таки происходит в обычно благополучном и спокойном уральском филиале.

Во встречавшем автомобиле они расселись по разным углам и в абсолютном молчании, впрочем, нисколько не тяготившем Майю, доехали до гостиницы, получили ключи и только когда поднялись в лифте к апартаментам, Верлен сдержанно спросила Анри о планах на поздний вечер.

– Ничего особенного. Посижу в номере, покручу файлы, попробую понять, в ком я ошибся.

Это откровенное признание Шамблена в своей прямой ошибке в подборе и расстановке персонала, вдруг ослабило напряжение, душившее девушку: может быть, её правая рука ни в чём не замешан, просто так сложились обстоятельства? Может быть, кто-то ведёт свою игру и предлагает ей крупную фигуру в виде очевидной жертвы, чтобы усыпить бдительность? Возможно всё. Даже безумные идеи. Тем более, когда нет ни данных, ни фактов – ничего, за что можно уцепиться. Нет, так дело не пойдёт.

Необходимо понять, что перед ней – уравнение с пятью неизвестными, но тогда решений бесконечное множество, или же четыре из них известны из прошлых уравнений, только она пропустила значения? Или четырём переменным подставить произвольные значения и найти пятый? Или же… Да ну, бред какой-то. Хотя? Что, если допустить, что неизвестен только пятый элемент, который есть и в первом случае – с Мартой, и в последнем – с вирусной атакой? Но тогда получится, что Шамблен, действительно, пропустил нечто важное, открыл доступ к бизнесу троянскому коню, а её зацепка, её крохотная деталь ничего не значит, и затея с Дианой – пустая? Как понять, что правильно, а что – нет?

Мысли и возможные варианты проносились в голове Верлен с бешеной скоростью. Между тем, они уже подошли к своим номерам, которые оказались напротив друг друга. Майя машинально спросила:

– Ужинать пойдёшь?

Анри вяло отказался – каким-то серым, севшим от усталости голосом, неубедительно сославшись на позднее время, – и скрылся за дверью. Верлен же, наоборот, вдруг ощутила сильнейший голод. Она нутром чувствовала, что разгадка где-то рядом.

Ресторан при гостинице был просто отличный: здесь подавали самые разные блюда азиатской, средиземноморской и русской кухни, и всё было отменного качества. Но Верлен хотелось на воздух, разгорячённый мозг требовал выхода в ночную летнюю прохладу. Поэтому она забросила вещи в рабочую зону номера, приняла душ в большой круглой ванной, переоделась в бежевые хлопковые брюки и свободную рубашку и снова спустилась вниз.

По прошлому приезду она помнила, что неподалёку находится отличный ресторанчик «Вино и паста Карбонара». Майя дошла до бизнес-центра «Европа», который разместился в двухсотлетнем купеческом доме, поднялась на третий этаж, кивнула приветливым официантам и присела за стол у панорамного окна. Внизу, в жаркой, томящейся июньской ночи неспешно прогуливались парочки, по тротуарам на роликах катались молодые люди и девчонки – в кепках, наколенниках, размахивали руками, делали пируэты, а здесь было тихо, негромко играла музыка, и запахи готовящейся в домашней печи фирменной пиццы на тончайшем тесте, пряных трав, острых сыров ещё больше подогревали и без того волчий аппетит.

Заказав аньолини с кроликом, овощи на гриле, базиликовое мороженое, попросила принести бутылку классического кьянти.

Расторопный официант поставил на стол острое масло и соус, тарелочку с маленькими булочками, налил вина, дождался утвердительного кивка и испарился. Пока ждала заказ, потягивала ароматное кьянти, отрешённо оглядывая безграничное сумеречное пространство за окном.

Тягучая ночная Исеть была похожа на пробитую брешь в бетонном, увенчанном кованными цепями ограждении. Майя думала, что эта река чем-то напоминает её жизнь: «Вроде бы упакован с ног до головы в броню порядка, правил, предсказуемости. Думаешь, что всё расписано и предусмотрено, со всех сторон защищена. А потом вдруг предаёт отец. И мать – тем, что встаёт на его защиту. Неожиданно исчезают братья: Юл, например. Ведь я совершенно не стремлюсь его видеть. Август вроде и есть, но это – уже не он. И всё это – засасывающая чёрная брешь».

Верлен раздумывала над тем, что до встречи с Орловой с этой пробоиной она как-то справлялась: «До тебя, Диана, моей семье не было дела до того, как я провожу вечера, чем занимаюсь, о чём думаю… Почему, стоило мне заняться тобой и твоим окружением вплотную, всё рвануло? Да так рвануло, что уже не просто брешь. Водовороты. И ведь я пришла к тебе только из-за Марты.

Но что, что может объединять с событиями этих дней сестру? Есть ли вообще здесь связь? Совпадение? Закономерность? Марта, Марта… Чем же ты жила последние годы? Почему ты так изменилась после Сорбонны? Что случилось с тобой в студенчестве? И почему, чёрт побери, я не выяснила это тогда?».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=23303329&lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Сноски

1

Кабесео (исп. cabeceo – кивок, от cabeza – голова) – в танго: приглашение взглядом; ритуал дистанционного приглашения на танец.

2

С фр.: делай что должно, и будь что будет.

3

В танго: крюк, мах ногой под колено партнёру(-ше).

4

Танда – это сет из нескольких мелодий танго, милонги или вальса. Обычно состоит из четырёх мелодий одного оркестра и определённого времени.

5

P?re (фр.) – отец.

6

В танго: объятие.

7

Движения в танго.

8

Кортина – это часть мелодии (обязательно не танго), которая обычно ставится между тандами и играет примерно минуту, танцоры покидают танцпол, чтобы немного отдохнуть.

9

P?re de famille (фр.) – отец семейства.

10

У. Шекспир. «Двенадцатая ночь, или Что угодно».

11

У. Ангелевская.

12

В. Полозкова.

13

Фр.: я буду осмотрительна. Да, и осторожна.

14

Французская песня «Не покидай меня», написанная Жаком Брелем в 1959 году.

15

Фраза Джеймса Лоуэлла, командира космического корабля «Апполон-13».