Публичные признания женщины средних лет читать онлайн - Сью Таунсенд

Публичные признания женщины средних лет

Сью Таунсенд

Добро пожаловать в удивительный и забавный мир Сью Таунсенд. Знаменитая писательница рассказывает о нелегкой жизни современного горожанина: о тяжелейших пеших походах по безграничным просторам магазина «ИКЕА»; о смертельной битве со зловещими слизнями, поселившимися в саду; о муках, что доставляют новогодние подарки; о дурдоме, в который может превратиться турпоездка в теплые края; о грехе фетишизма, в который можно впасть, влюбившись в обычную бытовую технику. Словом, Сью Таунсенд пишет о всех тех мелочах, с которыми каждый из нас сталкивается ежедневно. Только в ее изложении незначительные события, мелкие радости и досадные неприятности превращаются в трагикомедию наших дней.

Свою книгу Сью Таунсенд писала, уже почти ослепнув (последствия диабета), но ее публичные признания пронизаны солнцем и яркими красками, полны юмора и предельной искренности. Писательница не боится выглядеть смешной и чуточку нелепой, и потому от ее рассказов веет настоящим теплом. Одни рассказы смешны до истерики, другие грустны, но каждый – маленький шедевр лучшей современной писательницы Британии.

Сью Таунсенд

Публичные признания женщины средних лет

Предисловие

Перед вами подборка журнальных очерков, нечто вроде приглаженной автобиографии под осторожным заглавием «Публичные признания» («Тайные признания» никогда не будут написаны). Прежде чем взяться за ручку, я сформулировала для себя несколько правил:

• Не проходиться по поводу членов моей семьи.

• Не писать о собаках и кошках.

• Не цитировать таксистов.

• Избегать личных местоимений: я, мне, меня.

Я нарушила почти каждое правило почти в каждом очерке. Мой муж, человек многострадальный, но терпеливый, на этих страницах фигурирует постоянно. Билла и Макса (пса и кота соответственно) вы встретите чуть позже, и не раз, а слова таксиста по имени Элиас, которые я все же перенесла на бумагу, навлекли на нас обоих гнев Великого человека, этого клоуна Джеффри Арчера[1 - Джеффри Арчер (р. 1940) – писатель, автор остросюжетных романов, скандально известный британский политик, член парламента, был осужден за дачу ложных показаний в суде. – Здесь и далее примеч. перев.].

Мы подружились с Элиасом, исколесив греческий остров Скирос вдоль и поперек, от аэропорта до гавани, в поисках моего пропавшего мужа. Пока мы катались с одного конца острова на другой, Элиас поведал, что как-то возил Джеффри Арчера, а также Мэри и их гостей по скиросским магазинам керамики, где они гребли все подряд. По-видимому, коллекция у Великого человека впечатляющая, хотя, следует отметить, не все разделяют его вкус. Элиас подъезжал к порту, забирал Великого человека с личной яхты, и они отправлялись в набег за керамикой. Я, естественно, полюбопытствовала, каков великий Арчер на отдыхе. Элиас ответил: «Сью, он мне говори как собака».

Ну не возмутительно ли, что Арчер так грубо обошелся с Элиасом? (Парень, между прочим, с университетским дипломом и ведет себя прилично, в отличие от Арчера.)

Я так и написала, хотя, признаться, не без опаски. Когда я в следующий раз попала на Скирос, Элиас потряс меня сообщением о звонке взбешенного сэра Арчера.

– А мне плевай, Сью, – со смехом добавил Элиас. – Он свинья.

Сотрудничать с журналом «Сейнсбериз магазин»[2 - Журнал для всей семьи, который выпускает компания, владеющая сетью супермаркетов «Сейнсбериз».] я согласилась после чудесного обеда с Делией Смит[3 - Известная телеведущая и повар, автор многочисленных поваренных книг.] и редактором Майклом Уинн-Джонсом в клубе «Королевского общества автомобилистов». До тех пор я с ними не встречалась, но знала, что они затеяли издавать новый журнал и хотят со мной о нем поговорить. Услышав «новый журнал», я пала духом.

В этих на первый взгляд невинных словах обычно таится западня. На деле они означают: отдай мне свои кровные денежки, я их «инвестирую» в издание, которое никто не будет читать, и после многих тревог и трудов я твои денежки подожгу и развею горящие банкноты по ветру, чтобы ты их уж точно никогда не увидела.

Смеха было много, выпивки не меньше. Объявив за супом, что не потяну еще одной работы, за горячим я убедила себя дать согласие. И за кофе услышала собственное заявление, что буду счастлива писать для нового журнала по восемьсот слов в месяц. Подумаешь, восемьсот слов. Да это пыль. Настрочу в поезде, по пути из Лестера до вокзала Сент-Панкрас, или на кухне, пока пирог каменеет в духовке. Я уже представляла, как с элегантным блокнотом и перьевой ручкой сижу в уличном кафе, оттачивая и полируя восемьсот мудрых и остроумных слов.

Вы уж простите мне мой смех. Эти восемьсот слов я большей частью тянула из себя клещами. (Кстати, вспомнила еще одно правило – избегать клише как чумы.)

По-моему, я ни разу не сдала в срок эти восемьсот слов. Позор, да и только. У меня нет права называться профессиональным писателем. Профи встают на заре и шагают в кабинет. Подумав минутку, печатают восемьсот внятных слов через два интервала. Чуть подправив шедевр, отсылают его редактору, предварительно черкнув пару любезных фраз от себя. Убеждена, что нормальные журналисты на меня не похожи: они не валяются в постели, дрожа от страха и стуча зубами, не изводят всех, кто согласен слушать (в последнее время желающих мало), стонами «Не могу я. Мне не о чем писать». В свое оправдание и по совету нашего семейного доктора Иглбургера поясню, что мое здоровье накладывает кое-какие ограничения на работу.

Журналы такого качества, как «Сейнсбериз мэгазин», не верстаются за одну ночь. Нам пока далеко до изданий типа информационного бюллетеня «Общества любителей черепах». Я вынуждена писать очерки заранее, за три месяца, так что злободневность исключена, поэтому я не могу проехаться по поводу событий в стране.

Очень надеюсь, что мои заметки придутся вам по душе. Лично я не смогу их больше перечитать ни разу.

    Сью Таунсенд

    Лестер, июль 2001 г.

Сага об «Ага»

Два года назад я впервые увидела «Ага». Она стояла в жилище чокнутого журналиста, покрытая двадцатилетним слоем сажи, но с моей стороны это была любовь с первого взгляда. Меня покорили тепло, сила, классический силуэт плиты и то, что она всегда горяча и наготове. «Ага» счастливо совмещает в себе массу качеств, которые так часто ищешь и так редко находишь в любимом.

Я заказала рекламный буклет и мусолила его днями напролет. Вызубрила терминологию: «Ага» двухсекционная, четырехсекционная, «с режимом подогрева». Выстрадав решение, позвонила в фирму, чтобы сделать заказ: «Мне бы двухсекционную, кремовую. Будьте добры». Голос на другом конце провода сообщил, что необходимо предварительное собеседование: фирма должна убедиться, что я «подхожу». Надо же, какие строгости! Купить кухонную плиту, оказывается, не проще, чем усыновить младенца или пристроить отпрыска в Итон.

Однако с приближением дня собеседования меня стала грызть тревога. Достаточно ли мы с мужем благонадежны с точки зрения поставщика? Если подумать, здоровым наш образ жизни не назовешь: пьем, курим, засиживаемся за полночь. Неужели нас отвергнут?

Волнения оказались напрасны: сотрудника фирмы не интересовал ни наш моральный облик, ни

наши взгляды на апартеид. Сделав замеры, парень задал пару толковых вопросов о дымоходе, взял задаток и ушел.

Вся подготовительная, самая грязная работа прошла мимо меня – я ловко смылась из дому на время, пока перекладывали дымоход, врезали трубы, укрепляли пол и тянули газовую подводку. Вечером мы с мужем, взявшись за руки, любовались нишей, где предстояло поселиться «Ага», и предвкушали перемены в жизни. Ни дать ни взять счастливые молодожены в ожидании первенца.

Великий день установки плиты я тоже пропустила, зато беспрерывно названивала, требуя отчета о каждом этапе процесса. В шесть вечера трубку сняла дочь и мрачно сообщила:

– Поставили, угомонись. Жуткая тварь.

Ее послушать, так в доме поселился злобный монстр. Голос мужа, перехватившего трубку, зазвенел восторгом:

– Обожаю ее! Оторваться не могу! Она прекрасна!

Подстегнутая ревностью, я рванула домой знакомиться с соперницей. Красотка мисс «Ага», Мэрилин Монро среди газовых плит, ослепила меня блеском хрома и кремового лака. Вмиг и навечно сраженный этим совершенством, мой муж уже доставал из знойного чрева сырники и шоколадные бисквиты. Пропал человек, утонул в дурмане любви.

Через несколько дней мы получили приглашение на «Встречу новоиспеченных владельцев “Ага”», с дегустацией кулинарных шедевров чудо-плиты и выставкой-продажей аксессуаров к ней. Трубку снял муж и тотчас гарантировал нашу явку.

В назначенный вечер мы приоделись, не пожалев времени на выбор нарядов, чтобы не выглядеть неотесанной деревенщиной в компании вельмож из страны «Ага». Места выбрали в последнем ряду, но с прекрасным видом на бутафорскую кухню, где красовалась четырехсекционная «Ага». Зал постепенно заполнялся. Роскошно одетая публика неплохо смотрелась бы даже в Королевской Опере. Напряжение нарастало, но ровно в восемь свет наконец погас и ведущая поприветствовала участников встречи.

Пару секунд спустя мы с мужем вовсю хихикали, потешаясь над уморительными интонациями дамочки. Начав предложение тоном королевы, к концу она блеяла на манер Полин Фаулер из «Жителей Ист-Энда». Через пять минут, когда нам удалось взять себя в руки, стало ясно, что ведущая превратила кулинарное шоу в бесплатный, для себя, сеанс психотерапии.

Свеженькие, с пылу с жару сосиски в тесте она подала под соусом печальной истории о своих подростковых обидах и с гарниром из жалоб на мужа, который не желает общаться с «Ага», не способен даже яйцо сварить и вечно торчит в пабе. Улыбка, однако, не сходила с ее лица, и блюда у нее получались – объедение.

Роман моего мужа с мисс «Ага» продолжается и поныне, хотя юность ее давно позади. Пусть в пятнах и царапинах, но она все так же ждет его, все так же хранит верность. И когда муж кричит с порога: «Я пришел, дорогая!» – меня берет сомнение, кого именно он приветствует.

Война со слизняками

Плохая неделя. Мало того, что я получила письмо из Болгарии – от обанкротившегося частного сыщика в отставке, с угрозой застрелиться, если я не вышлю ему 28 000 долларов (ей-богу, не вру!), так еще и слизняки развернули свою летнюю кампанию. Если, по-вашему, вторая жалоба отдает паранойей, скажу в свое оправдание, что в прошлом году дорожки от слизняков обнаружились не только в саду, но даже в гостиной! Миновав диван, они огибали кофейный столик и направлялись к телевизору с видеомагнитофоном. Двигаясь вдоль блестящего следа, я ощущала себя последним из могикан, но если краснокожие братья и сестры обожают всякую живность, то в моем сердце нет к этим хлюпающим моллюскам иных чувств, кроме ненависти. Длинной вилкой о двух зубьях я потыкала под нелепой тумбочкой (купила в припадке безумия, соблазнившись затейливой табличкой с надписью «Старинная подставка для видеодвойки. Подлинный антиквариат»). Не добившись результата, я сдалась и убедила себя, что после экскурсии по гостиной слизняки вернулись в сад и в качестве кары за безвкусный интерьер жилища устроили пир на нежных листочках моей ненаглядной рассады.

Всю жизнь я славилась бесхребетностью, нежеланием плохо думать о других и ленью, но слизни изменили мой характер.

Вылазка мерзких тварей в гостиную ожесточила мое сердце. Я превратилась в серийную убийцу. Проштудировав статьи о слизнях, я вооружилась баночным пивом, бутылками из-под диетической колы, ядом, детским ведерком с лопаткой, довершив арсенал фонарем и парой новых хозяйственных перчаток. Первым делом я соорудила пивную ловушку: воткнула в землю разрезанную пополам бутылку из-под колы (книзу горлышком, намертво завинтив крышку), налила в емкость сто граммов светлого пива, а край ловко замаскировала влажным черноземом. Остатки пива выпила.

В сгустившихся сумерках я вернулась в дом – работать и ждать. Сосредоточиться не удавалось, нервы были на пределе. Понять можно – в конце концов, массовое убийство я замышляла впервые.

Где-то около полуночи, натянув резиновые перчатки и прихватив фонарь, я на цыпочках вышла в сад. Мы ведь со слизняками совы. Мы с ними народ дикий. Сначала я их услышала. О-о, этот жуткий звук необузданной алчности! Они пожирали милые моему сердцу цветочки и росточки, вгрызались в них тысячами зубов, рвали в клочья. Щелкнув кнопкой фонаря, я направила на них сноп света. Двуногие злодеи на их месте подняли бы руки вверх со словами: «Все путем, шериф, убери пушку». Но эти ироды, будучи слизнями, просто-напросто проигнорировали меня, продолжая безжалостно крушить нежные стебли никотианы, которую я холила и лелеяла, лично взрастив из семян. Вне себя от ярости, я ринулась за детской лопаткой – невинному инструменту для сооружения песочных замков предстояло сыграть куда менее безобидную роль катафалка для слизней. Путь к лопатке лежал мимо пивной ловушки. Слизни облепили пластиковый край – точь-в-точь как алкаши стойку бара, – и порядочная часть их, надравшись, уже утонула в ловушке. Боюсь соврать, но, по-моему, я злорадно хрюкнула.

Очередная зачистка, проведенная в три утра, оказалась не менее успешна. Лишь на рассвете, обессиленная, но торжествующая, я доползла до кровати. Сон не шел. Терзала мысль о том, что на место десятков уничтоженных врагов встанут сотни, если не тысячи оставшихся в живых. Тогда-то я и сдвинулась на слизнях.

Заглянув на следующий день в гости и застав мать за подсчетом трупов, мои дети пришли в ужас. «Что за жестокость! – вопили они. – Бедняжки! Как ты могла?!»

Поскольку ни у одного из этих сердобольных собственного сада в то время не имелось, им без толку было объяснять, что цветы и кусты – это высшая форма жизни. Я держалась стойко и отмалчивалась, пока дети, по обыкновению, не перекочевали в дом (молодежь в большинстве своем не выносит свежего воздуха). Позже, присоединившись к младшему поколению, я уловила непривычное уважение в их взглядах. Вместо шальной, но мягкотелой матери перед ними стояла убийца слизней. К такой, пожалуй, не запустишь по-свойски руку в кошелек; такая вряд ли помчится нянчиться с внуками по первому звонку.

Навязчивая идея рано или поздно превращает человека в зануду, и я не стала исключением Минуту назад, к примеру, я спросила мужа:

– А ты знаешь, как размножаются слизни? Плюют друг в друга особой возбуждающей слизью!

– Ну вот, – буркнул муж в ответ, хотя я могла и

перепутать. Возможно, он сказал «Развод».

Отпуск для лентяев

В прошлом году мы с мужем намылились отдохнуть в Рено[4 - Город в американском штате Невада, традиционно считается местом, где можно быстро и без осложнений оформить развод.]. Узнав о нашем решении, дети переполошились.

– Это не в Рено ездят, чтобы развестись по-быстрому? – спросил младший сын.

– Именно, – ответила я, напуская на себя вид таинственный и интригующий.

– Но вы ведь не надумали развестись? – спросил он в лоб.

– Нет, – сказала я, – мы едем на ярмарку ремесел.

Наши чада вмиг потеряли интерес и разбрелись, бормоча под нос «скукотища» и прочие гадости.

Я воспитывала в своих детях вежливость, но, боюсь, все они жуткие хамы – по крайней мере, шепотом. Для меня они по-прежнему «дети», хотя давно выросли. У старшего сына уже «гусиные лапки» в уголках глаз прорезались – страшное зрелище для родителя.

Как называть взрослых детей? Особого термина не придумали, хотя, признаюсь, на ум сразу приходит «спиногрызы». Кто-нибудь из вас верит, что, достигнув восемнадцатилетия, дети слезают с родительской шеи? Оптимистов прошу простить мой смех, циничный и горький. Было время, и я думала так же. Число восемнадцать маячило передо мной магическим знаком, когда я затаривалась продуктами в «Сейнсбериз», а одно или сразу несколько моих дитяток закатывали публичную истерику под тележкой.

Ладно, бог с ними, со спиногрызами. Статья-то не о них, а об отпуске. Итак, отпуск. Прежде всего заметим, что все, кому он по карману, должны благодарить небо. Второе: планирование отпуска – тяжкий труд. У нас в семье из года в год картина повторяется.

– Не пора ли подумать об отпуске? – бросает для затравки кто-нибудь из домашних.

Вопрос обычно звучит в июле, и встречают его мрачно, как предложение подумать о проблеме боливийского государственного долга.

С неделю проблема висит в воздухе, после чего потенциальные отпускники волей-неволей собираются за столом переговоров и сверяют ежедневники. Для неявки признаются лишь считанные причины: визит к врачу, например, или запарка с работой. День рождения кота и прочие знаменательные даты семейного календаря безжалостно отметаются.

Итак, искомые две недели выкроены, и тут остро встает самый мучительный вопрос: куда?

По работе мы нередко бываем за границей, но устаем страшно, поэтому отпуск планируем лентяйский: упасть на пляже, до заката проваляться с книжкой, доплестись до номера в отеле, залезть под душ, прифрантиться к ужину, вволю поесть-попить, помахать ручкой вслед своим недорослям, пропустить на веранде стаканчик на сон грядущий, завалиться в постель и таращиться в потолок в ожидании, когда гостиничная обслуга приведет наших юнцов с дискотеки.

Хороводами вокруг памятников старины я сыта по горло. Знать больше не желаю, сколько кирпича пошло на ту или иную архитектурную ерундовину. Довольно с меня цифр, которые тут же вылетают из головы.

Загореть хочу до черноты. Один раз живем! Желаю видеть, как моя бледная английская шкура с каждым днем бронзовеет. Что поделать – ценю я маленькие радости жизни, когда, сдвинув ремешок часов, можно полюбоваться полоской бледной кожи.

Никакими силами меня впредь не затащат на «народные гулянья», где кавалеры, заправив брючины в носки, машут носовыми платочками дамам, что вертятся перед ними в блузках с рукавами-фонариками, юбках до пят и газовых шарфиках, обмотанных вокруг головы на деревенский манер.

Не хочу заводить в отпуске новых друзей – со старыми справиться бы. Не хочу знакомиться с местными жителями и тем более напрашиваться на огонек. Я ведь не привечаю туристов в Лестере и не зову их к себе в гости – так почему этого ждут от бедолаг, которым выпало жить на курорте? Достаточно того, что мы оккупируем их пляжи, толчемся на их тротуарах и часами торчим в магазинах, выбирая сомбреро ценой в доллар.

Стало быть, основные требования лентяйского отпуска таковы: отель с песчаным пляжем, балкон, хорошее питание, теплое море, ночные развлечения для молодняка, толпа, в которой можно раствориться. И отсутствие комаров – уж очень нудно мазаться репеллентами. Кроме того, лично я предпочитаю мусульманские страны, где все красавицы с головы до ног закутаны в черное, но в этом пункте наши с мужем мнения расходятся.

Я пишу эти строчки в разгар стадии планирования. Мы уже изучили проспекты всех турфирм, но там сплошь восторги насчет «местного гостеприимства», «увлекательных фольклорных вечеров», «пустынных пляжей» и «великолепных исторических достопримечательностей».

Нет уж, такая песня или, скажем, танго не для нас. Лодыри всех стран, объединяйтесь! (Если лень не заест.) Нам нечего терять, кроме своих отлеженных боков.

Прощай, сумочка от Вивьен Вествуд!

В детстве мне строго-настрого запрещали приближаться к цыганам, каждое лето разбивавшим табор на берегу местной речушки.

Я была послушным ребенком, внутрь цыганских кибиток не заходила, чай с их обитателями не пила, зато вечно крутилась рядышком, очарованная вольным образом жизни кочевого народа. Сущая идиллия: дети бегали себе по округе, в школу не ходили, им разрешали скакать на конях и пони без седла и, судя по всему, не заставляли ни умываться по утрам, ни причесываться.

Взрослые тоже, казалось, радовались жизни. Женщины стирали белье в реке, а сушили на кустах. Мне нравилось, что еду готовят на костре, и цыганские наряды, всех цветов радуги, тоже ужасно нравились. На маскарад в День коронации[5 - День коронации – 2 июня 1953 г. в Вестминстерском аббатстве состоялась коронация королевы Елизаветы II. Этот день широко отмечался, в т. ч. народными гуляньями.] я нарядилась цыганкой. Голову повязала косынкой с дюжиной нашитых мамой колец от занавесок, в остальном же костюм был странным гибридом цыганщины и голливудской романтики.

Подцепив на одну руку корзинку с бельевыми прищепками, другой я как ненормальная колотила в бубен, пока какой-то злобный дядька не велел мне прекратить. Приза я не получила – маскарадных цыганок хватило бы на приличный табор.

Первое место заняла моя сестра Барбара, которая так убедительно сыграла оригинальную роль куклы в коробке, что, когда члены жюри подошли к ней, ни разочка даже не хлопнула длиннющими ресницами. Зато с тех пор хлопает как заведенная.

Словом, к цыганам я питала слабость с детства и всегда защищала от тех, кто обвиняет их в уродовании сельского пейзажа.

До сих пор, однако, речь шла о приличных британских цыганах; в Барселоне же на прошлой неделе мне довелось столкнуться совсем с другими.

Встреча произошла в уличном кафе. Я как раз поменяла деньги, заимела мучо песетас и расположилась за столиком кафешки, пристроив свою шикарную сумку от Вивьен Вествуд между ног (общеизвестно, что Барселона – рай для грабителей). Помню, три недели собиралась с духом, чтобы купить эту сумку – продолговатую, из черной кожи, с длинной ручкой и прелестной золотистой подкладкой.

В сумке находились (время, заметьте, прошедшее!): паспорт в темно-синей корочке, авиабилет, блокнот формата А4, три кредитные карты, ручки, мучо песетас, складной перочинный ножик, косметичка, инсулин и шприцы, крем для загара, литровая бутылка воды (объемная была сумочка), фотографии плюс всякая

дребедень, которая найдется на дне любой женской сумки, – пуговицы, булавки, салфетки, щипчики для бровей, горелые спички, магазинные чеки, клочок бумаги с датой родительского собрания, две таблетки парацетамола в целлофане и кособокая скрепка для скорой маникюрной помощи. Как вы уже наверняка догадались, барселонские цыгане избавили меня от сумки со всем содержимым.

Как им это удалось? Они налетели на меня коршунами – три жирные бабы и два тощих пацаненка. Одна из теток сунула истерзанную жарой гвоздику в столь же истерзанный вырез моей футболки. Другая тем временем отвлекала моих соседей. Выдернув гвоздику из декольте, я ткнула ее хозяйке. Та отпихнула мою руку. Гвоздика моталась туда-сюда, как брачный адвокат Элизабет Тейлор.

Вроде как смирившись с тем, что втюхать мне чахлый цветок не выйдет, баба удалилась, предварительно обругав меня во всеуслышание и грохнув ладонью по столу.

Мы с соседями смеялись до тех пор, пока я не потянулась за сумкой и не обнаружила под стулом тошнотворную пустоту.

Цыгане уже минут пять как исчезли из поля зрения. В наступившей тишине чей-то голос произнес:

– Ну и попируют они сегодня у костра!

Возможно, то был мой голос.

Барселонские полицейские ко мне отнеслись так душевно, что я чуть не забыла свою последнюю встречу с ними, когда они нещадно избивали дубинками какого-то парнишку.

Маловероятно, чтобы эта статья попалась на глаза вороватым цыганским босякам, но если такое чудо произойдет, очень прошу, пожалуйста, напомните мне дату следующего родительского собрания.

Куда более вероятно, что статью прочитает Вивьен Вествуд, и в этом случае дарю идею: очередную коллекцию создать «под цыган». Сумка у них уже есть.

Отлыниваю

Я в Бирмингеме, сижу в кафе напротив парикмахерской. Пытаюсь собраться с духом, войти в салон и записаться к мастеру. В кафе я торчу уже три четверти часа, передо мной вторая большая чашка капуччино. Одноногий столик ходит ходуном, как кадык у хориста, – ясное дело, часть первой чашки и половина следующей оказались на белых брюках, которыми еще утром я не могла налюбоваться, вертясь перед зеркалом в номере гостиницы.

В окнах салона видны работающие парикмахеры, или стилисты, как они любят себя именовать. Мужик с конским хвостом расхаживает по залу, время от времени притормаживая, чтобы с суровой миной оттяпать у клиента клок волос. Кроме него из мастеров имеются две девицы-стилистки: у блондинки некогда обритый череп ощетинился иглами дикобраза, а за густые, блестящие волосы другой любая уважающая себя женщина отдаст собственный скальп. Все трое в строгом черном облачении. Даже гробовщики позволяют себе чуточку белого – воротник хотя бы и манжеты, – но у гробовщиков нет и доли той серьезности, вот в чем беда. Я боюсь парикмахеров.

Опустившись в кресло перед зеркалом, я немедленно краснею, начинаю заикаться и бубнить, что сама не вполне знаю, чего хочу. Не клиент, а наказание. К тому же никуда не годная модель, с которой звания «Стилист года» не добьешься.

– Какие у мадам… э-э… тонкие волосы, – говорят мне весьма двусмысленно, в последний момент проглотив слово «редкие».

Сколько раз я слышала, что у меня «э-э-э… тонкие» волосы. В колледжах их этому учат, что ли? Попутно с прочими зачинами для беседы с клиентом, смотря по сезону:

1. Уже купили подарки к Рождеству?

2. На Пасху уезжаете?

3. Куда в этом году в отпуск?

4. Прекрасный загар, только что с курорта?

5. Темнеть стало рано, чувствуется осень, не правда ли?

6. Рождество в семейном кругу отмечаете?

Собеседник я бездарный, ни легкий треп, ни беседы по существу мне не даются, да и пялиться на себя в зеркало полтора часа кряду противно, поэтому я отвечаю односложно и выгляжу воровато. Веду себя, как беглый зэк Джеймс Кэгни[6 - Американский киноактер (1899–1986), снимался в характерных «жестких» ролях.] с помадой на губах и кольцами в ушах.

Я даже присматривалась к парикам, но трушу их примерять – никак не могу забыть тот жуткий случай на курорте, когда после прыжка в бассейн одного отдыхающего из водных глубин вдруг всплыло нечто вроде трупика грызуна средних размеров и нагло закачалось на волнах. Злополучный пловец вынырнул, ухватил свой парик, напялил абы как и выскочил из бассейна. До конца моего отпуска бедняга так и не появился – скрывался, должно быть, в номере, переживая кошмарный миг, когда забыл, что шевелюра-то не своя, а купленная.

Многим писателям свойственна одна характерная черта под названием «отлынивание». Человек готов делать все что угодно, лишь бы не писать: дернуть водочки, прочистить слив в ванне, позвонить престарелому дядюшке в Перу, сменить кошкин туалет. Сама этим страдаю. Летом я подрезаю цветы, зимой подбрасываю дрова в камин, полешко за полешком, – лишь бы оттянуть момент рандеву с чистым листом бумаги.

Вот и сейчас у меня очередной приступ отлынивания. Поверите ли, заказала третий капуччино. Я уж пыталась отчитать себя по всей строгости: «Ну сколько можно, женщина! Не девочка ведь, сорок семь стукнуло! Подумаешь, проблема – перейти дорогу, толкнуть дверь салона и записаться к парикмахеру!»

Нотация не сработала, так что вскоре я уже снова в гостиничном номере, завершаю шоу «Сам себе стилист» с применением минимальных подручных средств: шампуня, кондиционера и ножничек, которые имеются в перочинном ножике.

Жду не дождусь, когда вновь попаду в лестерский салон «Тони и Гай». Тамошние парикмахеры ни разу не отозвались о моих волосах в оскорбительном тоне, зато творят чудеса, сталкиваясь с трагическими последствиями стрижки перочинным ножом.

Эта статья не дотягивает до нормы, еще бы сорок девять слов, но мои мозги усохли. Отлынивая от работы, я сменила ручку на карандаш и замазала безобразные мешки под глазами на своем фото в прошлом номере журнала «Сейнсбериз мэгазин». Сделав то же самое, великодушный читатель, вы безмерно польстите моему самолюбию.

Я стою над душой? Клевета!

Я сижу в самолете на летном поле эдинбургского аэропорта и наблюдаю за работой грузчиков. Один из них – высокий, с лысиной в полголовы и мрачным лицом прирожденного комика – меня буквально заворожил. Череда преследующих его мелких неприятностей то и дело прерывает рабочий процесс метания чужого барахла в зев багажного отсека. Выдранная из комбинезона длинная нитка треплется на ветру и лезет в глаза. Он пытается ее оборвать, но в рабочих рукавицах не очень-то ухватишь, и нитка ускользает. Потом ему на голую грудь садится муха, он ее смахивает, а та норовит на руку, на плечо, на шею… Грузчик ругается – я вижу, как шевелятся губы. Начинает чихать. Звуков в салоне не слышно, но, судя по конвульсиям, чихает он неистово. Отчихавшись, вытаскивает платок, роняет, тот планирует вниз, и ветер волочит его по бетону. Мужик вырубает конвейер и гоняется за платком. А тем временем красная спортивная сумка соскальзывает под конвейер. Настигнув носовой платок, грузчик яростно сморкается и возобновляет работу.

Я смотрю на красную спортивную сумку. Уже волнуюсь. Заметит ее грузчик или нет? Может, нужно кому-то сообщить? Этим рейсом, насколько мне известно, летит шотландский футбольный рефери международной категории. Не его ли сумка? А вдруг в ней вещи, без которых он как без рук?

Грузчик работает, время от времени отмахиваясь то от нитки, то от мухи, то от собственных волос, потому что ветер крепчает и остатки шевелюры лезут бедолаге в глаза.

Я мысленно умоляю грузчика заглянуть под конвейер, но ему явно не до красной сумки. Теперь к нему присоединился коллега, и они на пару травят анекдоты. Мой корчится от смеха, после чего на него нападает приступ кашля. Второй уже шагает прочь от самолета, а мой мужик все пытается призвать к порядку чертову нитку, вернувшуюся муху и свои блудливые волосы.

Пилот объявляет окончание посадки. Мы вот-вот взлетим, а мой, похоже, не в курсе. У него перекур. Он трет поясницу, кривится. Заметив, что развязался шнурок, останавливает конвейер, поднимает ногу на ленту, завязывает шнурок. Все это он проделывает не торопясь, но сумку не замечает, хотя сейчас она, можно сказать, у него под самым носом. Пилот продолжает вещать, информирует о погоде в Лондоне и называет свое имя, которое я сразу же забываю, отметив лишь, что оно внушает доверие. Добротное, солидное имя вроде Питер Уордингтон, Дэвид Морган или Крис Паркер.

Спорю на приличную сумму, что обладателей сомнительно броских фамилий в летные училища не берут. И правильно. Во время болтанки над Альпами мне лично не нужны за штурвалом всякие там Спайки де Морье. Пусть меня обвинят в несправедливости и отсутствии логики, но когда самолет падает в воздушную яму, я хочу услышать голос какого-нибудь Питера, Дэвида или Криса:

– Дамы и господа, нет причин для беспокойства, мы уже выводим лайнер из зоны нестабильности.

Мой мужик снаружи терпит муки, причем не абстрактные, а вполне физические. Похоже, каждый отправленный на конвейер чемодан причиняет ему страдания. Я взяла в дорогу сильное обезболивающее; меня так и подмывает выйти из самолета и дать ему пару таблеток (а заодно ткнуть носом в чертову сумку).

Статья предполагалась об отпуске на Кипре, где мы опять – да-да, несмотря на все клятвы никогда этого не делать – глазели на нудные фольклорные танцы и бродили по развалинам. Температура была близка к температуре за бортом «Шаттла», вошедшего в атмосферу Земли. Посетили мы и купальню Афродиты, где богиня, по слухам, совершала омовения. Не скажу, чтобы от божественной красоты купальни захватывало дух: она завалена мятыми сигаретными пачками и выцветшими банками из-под кока-колы.

Однако хватит об отпуске. Как там дела с багажом? Погрузить осталось всего три сумки, но красная спортивная все там же, под конвейером, никем не замеченная. Может, постучать в иллюминатор, привлечь внимание грузчика?

Кто стоит над душой? Я стою над душой? Клевета!

Загадка хилтонского передника

Моя сестра Кейт везла меня в аэропорт Хитроу, а я сидела на соседнем сиденье и вылизывала сценарий. Кейт затормозила перед зданием международного аэропорта, я написала «Конец», сунула ей растрепанную кипу страниц и умчалась ловить рейс на Австралию. При себе у меня была только небольшая сумка, набитая в основном грязной одеждой. Прибыв в отель «Хилтон» в Перте, я первым делом схватила прейскурант прачечной. Его и привожу ниже. Цены в австралийских долларах, но хохотала я не из-за цен.

Платье $13,50

Юбка $ 8,50

Жакет $10,50

Блуза $ 8,00

Брюки $ 8,50

Джинсы $ 8,50

Спорт, костюм $15,50

Передник $ 8,50

Шерстяные вещи $ 8,50

Вы обратили внимание? Передник! Ну какая женщина потащит в пятизвездочный отель фартук? Вообразите картину. Дама подходит к стойке, оформляется, получает ключ. Администратор подзывает носильщика. Тот подхватывает чемодан, ведет гостью к лифту, по дороге они болтают о том о сем. Он распахивает дверь ее номера, дама ахает. Апартаменты роскошны; ванная сияет; полотенца белее снега; мраморная плитка слепит глаза. Носильщик показывает мини-бар, раздвигает стеклянные двери на лоджию. Оценив великолепный вид, клиентка дает носильщику на чай, и тот с поклоном удаляется.

Женщина развешивает в шкафу одежду, принимает душ, вытирается мягчайшим полотенцем и надевает белоснежный халат, обнаруженный за дверью ванной. Смешав себе джин с тоником, она делает несколько международных звонков, наставляет подчиненных, проверяет курсовые колебания на финансовых рынках.

Обсудив сделку на сумму в несколько миллионов иен, она прикидывает, что до первого совещания с застройщиком в Перте остается еще пара часов. Выходит на лоджию и обозревает участок на берегу реки Суон, который намерена купить, чтобы построить изысканный тематический парк.

Сознавая, однако, что вторглась в мужскую вотчину, дама обращает взор на привезенные с собой фартуки. Все шесть хороши, но она выбирает голубенький, с пушистым котенком на кармане. Надев передник, достает из сумки большой пакет с хозяйственными принадлежностями – резиновыми перчатками, полиролью, тряпкой и средством для мытья стекол. Дама принимается драить и без того безупречную комнату. Довольная результатом, швыряет грязный передник в мешок для белья, принимает душ, облачается в деловой костюм, подхватывает кейс и отправляется добывать земельный надел под застройку в Перте.

По пути она забирает у администратора охапку факсов и просматривает их на заднем сиденье взятого напрокат лимузина. Отлично! На севере Англии выставлена на продажу небольшая фабрика передников. Прямо из лимузина дама звонит Эдгару Харботтлу, управляющему фирмы «Элегантные фартуки Лтд». После кратких переговоров она решает приобрести эту компанию.

– Уверен, вы не пожалеете, мадам. Передник нужен женщине всегда, даже в наши дни победившего феминизма, – говорит мистер Харботтл, поражая собеседницу своей компетентностью в проблеме равенства полов. А ведь поначалу не произвел впечатления знатока.

Водитель лимузина оборачивается и бросает на нее злорадный взгляд:

– Эх, глянул бы я на свою мадам в фартухе, да у раковины! Хрен там! Все на меня свалила, каково, а, Шейла? – И подмигивает мерзко и похотливо.

Дама строгим тоном велит ему смотреть на дорогу и сообщает, что зовут ее не Шейла, а Ева.

Ее классический английский выговор пролетария не пугает.

– Ха! – говорит он. – В бигудях да фартухе все бабье одинаковое!

После удачных переговоров наша дама возвращается в отель, надраивает раковину во втором переднике из своего запаса, после чего отправляет этот неотъемлемый предмет гардероба в мешок для стирки и пишет цифру «2» в графе «Передники».

Эта история, разумеется, вымысел, но прейскурант прачечной в пертском «Хилтоне» – факт. Объяснения просьба присылать на почтовых открытках.

Не идите в писатели

Кто-нибудь объяснит, чем меня манит киноиндустрия? Недавно я в одиннадцатый раз переписала сценарий, отослала его, прождала три недели, а потом услышала в трубке полный энтузиазма голос продюсера А:

– Молодец!

Через три дня, однако, позвонил продюсер Б, уже безо всякого энтузиазма в голосе:

– Надо доработать.

Кому верить, А или Б? Что, если А врет? Или, напротив, Б меня тайно ненавидит? Не светит ли мне переписывать этот сценарий до тех дней, когда палка станет моим непременным спутником, а зубы будут по ночам отдыхать в стакане на тумбочке? Может статься, сиделка в доме престарелых снисходительно спросит:

– И когда мы наконец дождемся фильма, который вы все пишете, миссис Таунсенд?

На том или ином этапе

большинство писателей попадают в колею отчаяния. В ней-то я сейчас и застряла. Моя колея – настоящий Большой каньон. Мне чудится, что я работаю на фабрике печенья, от звонка до звонка фасую сливочный «Бурбон» и живу полнокровной жизнью. Интересно, мучаются ли фасовщицы печенья бессонницей от тревоги? Нервничают ли, рисуя в воображении тот миг, когда клиент разорвет пакетик и увидит сливочное печенье «Бурбон» в рифленых гнездах, по соседству с ванильными вафлями и имбирным суфле? Не холодеют ли заранее, страшась таких, к примеру, отзывов: «Ваше сливочное печенье редкая дрянь. Тот, кто его упаковал, – кретин. Я немедленно отправляю жалобу на фабрику!»?

Если с кем из упаковщиков такое и происходит, то наверняка лишь с единицами.

Много лет назад один американский продюсер приглашал меня на полтора месяца в Голливуд. Ему хотелось, чтобы я «впрыснула юмор» в готовый киносценарий. От предложения я отказалась, поэтому сценария не увидела, но до сих пор частенько представляю себе, как, расположившись у бассейна, шприцем впрыскиваю в строки диалога содержимое флакона с этикеткой «Юмор». Тем же, видится мне, заняты другие писатели, только с флаконами «Пафос», «Драматизм» и «Структура».

Когда я сажусь смотреть фильм по телевизору, комната пустеет. Домочадцы бросаются врассыпную. Зритель я совершенно несносный. Я фыркаю, отпускаю ехидные реплики и чертыхаюсь. «Так мы и поверили!» – ору я во все горло, когда героиня спускается во мрак подвала, прямиком в лапы маньяка с топором.

А ведь в глубине души я отлично понимаю, откуда взялась эта сцена. Доведенный до исступления бедолага сценарист, должно быть, переписывал ее раз пятнадцать и просто не в силах был придумать что-нибудь оригинальное. Собственно, не далее как вчера я сама написала следующее:

Сцена 79. В помещении. Лестница в подвал. Ночь.

Элинор спускается по лестнице со свечой. Свеча гаснет.

Никуда не годится, но это только цветочки. Ягодки впереди:

Сцена 90. На улице. Темная аллея. Ночь.

Автомобиль злодея мчится по узкой улице. Джон Герой вжимается в стену. Автомобиль на полном ходу влетает в груду картонных коробок, с виду новеньких и пустых.

Дальше – хуже:

Сцена 100. В помещении. Пустой склад. День.

Злодей и Джон Герой скачут вверх-вниз по лестницам, прячутся друг от друга, а потом долго и нудно дерутся, минимум десять минут.

Две последние сцены еще не написаны, но как знать, возможно, меня и доведут. Собственно, я уже чувствую, как во мне зреет автомобильная погоня, увенчанная столкновением и взрывом, с языками пламени и клубами дыма. Режиссер был бы в восторге.

Тысячи читателей полжизни готовы отдать, чтобы увидеть свое имя в журнале, на книжной обложке или на экране. Позвольте совет: прежде чем купить конверт, марки и встать в очередь на почте, чтобы отправить бандероль со статьей, романом или сценарием, на минутку задержитесь и ответьте на следующие вопросы:

1. Готов ли я к вечным проблемам?

2. Готов ли к шпилькам домочадцев?

3. Хочу ли я, чтобы по местному радио обо мне отзывались «наш доморощенный писака»?

4. Готов ли до гробовой доски платить литературному агенту 10 % своих доходов?

5. В случае успеха готов ли к презрению со стороны коллег по писательскому цеху?

6. В случае провала готов ли к презрению со стороны коллег по писательскому цеху?

7. Готов ли к появлению в местной прессе своих самых нелестных снимков?

Если на все эти вопросы вы ответили «да», тогда вперед, оправляйте свою чертову рукопись.

Но потом не жалуйтесь, в пятнадцатый раз переписывая сцену автомобильной погони!

Проблема рождественских подарков

Я только что обнаружила на двери в чулане пластиковый пакет. Поначалу озадаченная его содержимым, миг спустя я уже вся была во власти ужасных воспоминаний о сочельнике 1993-го года.

В пакете хранились:

1. Модель радиоприемника в стиле сороковых годов.

2. Набор для упаковки подарков, состоящий из сургуча, ленты и печати с выгравированной литерой «В».

3. Серебряные клипсы.

4. Широкие, очень длинные джинсы 44 размера.

5. Распечатанная коробка с хлопушками.

Вам доводилось слышать о любительнице запасаться рождественскими подарками заблаговременно, на январских распродажах? Интересно, это реальный кошмар или всего лишь современное городское мифотворчество? Каждый, похоже, знаком хотя бы с одним из таких ненормально образцовых типов, но никто пока не признал в нем себя.

Я всерьез подумываю, не стать ли мне этим идеалом. Еще одного штурма магазинов в последнюю минуту перед Рождеством мне просто не вынести. Причем под последней минутой я имею в виду именно последнюю.

В самый канун Рождества я еще торчала в торговом центре. Ровно в половине шестого кассы отключили, меня выставили, свет потушили. Доковыляв по полутемному проходу до лавки и что-то бормоча себе под нос, я рухнула под тяжестью горы пакетов. Странно, что мне не предложили ночлег в приюте для бездомных. Ватага пьяной молодежи мимоходом высмеяла мою шляпу. (Вернувшись домой и глянув в зеркало, я поняла, в чем дело: ее поля были вывернуты наизнанку.)

Рождественскую кампанию я начала в ноябре в Новой Зеландии, так что никто не вправе обвинить меня в недостаточном усердии. В Англию я вернулась с тремя симпатичными приобретениями, в том числе с деревянным боевым каноэ маори в метр с лишком длиной – но это отдельная история. Чуть позже я совершила набег на сувенирную лавку на Ковент-Гарден. С какой, должно быть, самодовольной миной я заявила скучающему продавцу:

– Решила в этом году заранее позаботиться о подарках к Рождеству!

Как я была счастлива на обратном пути, с каким восторгом разглядывала в лестерском поезде свои покупки! Я была уверена, что наконец-то укротила этого зверя – рождественскую горячку.

Сравнивая довольную собой женщину из лестерского поезда в ноябре с жалкой развалиной на лавке в сочельник, я все пытаюсь понять, в чем дело? Где я прокололась? Моя семья выдвигает ряд гипотез:

1. Я мазохистка; мне нравится страдать.

2. У меня адреналиновая зависимость.

3. Я ленива до безобразия.

4. Я трудоголик.

5. Я мелодраматичная дура.

6. Мой тип противоположен анально-удерживающему. Точного физиологического термина никто не знает, но это что-то мерзкое, вне всяких сомнений.

Вы уже, наверное, отметили мою манию составлять списки, однако с приближением Рождества даже списки не помогают уж слишком много возникает в них проблемных пунктов. Равноценны ли подарки детям, никого не обделила? Насколько солидно презенты будут выглядеть в упаковке? Не пошутил ли один из сыновей, сказав, что на Рождество хочет пойти на курсы вождения самолета? Другой сын сообщил, что у него истрепался альпинистский трос, – это намек или всего лишь констатация факта? Имею ли я право плюнуть на свои феминистские принципы и купить одной из дочерей швейную машину, а второй – французский кухонный набор?

В канун Рождества 1993 года забыты были все принципы без исключения: примерно в 16.30 я стояла в очереди в «Вулвортсе» с двумя парами крохотных носочков и двумя Барби-невестами в руках. Ничем, кроме как временным помрачением рассудка, своих действий я объяснить не могу. Рождественским утром внучки содрали с обеих Барби свадебные платья, заявив, что

голяком куклы лучше. Носочки, подозреваю, немедленно утонули в глубинах комода.

Символические дары традиционно отправились в мусорное ведро, внуки день напролет играли с самым дешевым из подарков (пластилином), а картошка фри не подрумянивалась, – словом, Рождество как Рождество, но все же предпраздничная беготня по магазинам оставила в моей душе глубокий шрам.

Папа! Если ты это читаешь: модель радиоприемника в стиле сороковых предназначалась тебе. Ее сделали на Тайване, и, когда я вставила батарейки, эта штуковина заговорила по-тайски. Вот почему тебе достались книги.

Барбара! Серебряные клипсы ни за что не цеплялись.

Муж! На черта тебе сургуч с ленточкой?

Джинсы я купила себе – и промахнулась. Я похожа в них на Чарли Чаплина, а поменять не вышло: чек посеяла. Хлопушки и вовсе были дрянь: дергаешь за веревочку – и весь пол усеян подобием разноцветного кошачьего помета.

Джанет и Джон

Читать я научилась только в восемь лет. Учительница у нас была – сущий деспот. Она давно умерла, но я ее до сих пор боюсь, поэтому имени называть не стану. Ее метод обучения чтению состоял в следующем: всем детям в классе выдавали по экземпляру книжки «Джанет и Джон», мы тыкали в каждое слово и произносили его нараспев. Речь в книжке шла о семье из четырех человек, и рассказы, признаться, увлекательностью не отличались. Папа по утрам уходил из дому в фетровой шляпе, пальто и перчатках, со странным портфелем, который, как я с тех пор узнала, называется «дипломат». Одевался папа всегда одинаково, даже летом. Мама махала ему с порога. Обычно на ней было миленькое домашнее платьице, передничек в оборках и туфли на шпильках. В деревенскую лавку за покупками она отправлялась в элегантном костюме, стильной шляпке и, разумеется, перчатках.

Дети, Джанет и Джон, чуть ли не жили в саду. Они на удивление хорошо ладили, в отличие от большинства знакомых мне братьев и сестер. У них был симпатяга пес с нахальной мордой, по кличке Клякса, и Джанет с Джоном без конца орали ему:

– Глянь, Клякса, глянь! Мяч! Принеси мяч!

Вернувшись с работы, папа снимал пальто и шляпу, сжимал трубку по-мужски крепкими зубами, садился в здоровенное квадратное кресло и читал газету. В открытую кухонную дверь было видно маму, которая заваривала чай с безмятежной улыбкой на губах, после чего подходила к кухонной двери и кричала:

– Джанет, домой! Джон, домой!

Джанет с Джоном слезали с дерева или выбирались из лодки (речка протекала прямо за садом), и все они – мама, папа, Джанет и Джон – пили чай, да еще с бутербродами, пирожными и вареньем.

Из-под стола, застеленного белой скатертью, порой выглядывала нахальная морда Кляксы. Мама и папа время от времени выходили в сад, где неизменно сияло солнце, все цветы вели себя как надо и росли ровными рядами. Папа катал газонокосилку, а мама развешивала выстиранное белье. Нижнего белья на веревке почему-то никогда не было, зато всегда дул приятный ветерок, отчего мокрое белье плескалось и хлопало. Однако папины волосы ветерок никогда не трепал: папа жить не мог без бриллиантина. Вечерами, отправив Джанет и Джона спать, мама и папа сидели, залитые светом, каждый под своим торшером. Мама штопала носки, а папа покуривал трубку и решал кроссворд.

Не удивлюсь, если наш премьер-министр Джон Мейджор тоже учился читать по книжкам «Джанет и Джон». Я всерьез подозреваю, что, бросив клич «Назад, к основам!», он имел в виду образцово-показательный мир, хранящийся на задворках его памяти. Но мне как-то попалась копия книжки «Джанет и Джон», не прошедшая цензуру, и читать ее одно расстройство.

Джанет и Джон попали в детский дом.

Папа собирается на работу.

– Мама, где мои перчатки? – спрашивает он.

– Глянь, папа, глянь! Вот твои перчатки! – рявкает мама. – Хотя на фиг тебе перчатки в августе, никак в толк не возьму?

В дом влетает Клякса, опрокидывает папин дипломат. Из дипломата вываливается номер журнала «Здоровье и спорт» и раскрывается на странице с картинкой, где два нудиста играют в теннис. Вбегает Джон:

– Глянь, Джанет, глянь!

Папа лупит Джона трубкой по голове, пинает Кляксу и уходит на работу. Утерев слезы, мама отправляется за продуктами. Вне себя от ссоры с папой, она втихаря прикарманивает банку тушенки.

Маму за воровство хватают. Джанет и Джон возвращаются из школы, а мамы дома нет. Входная дверь заперта; дети садятся на крылечке и ждут. Моросит дождик.

– Глянь, Джон, глянь! – говорит вдруг Джанет. – Вот и мама!

Джон поднимает голову и видит маму на заднем сиденье полицейской машины.

Джон и Джанет укладывают маму спать; она просит, чтобы детки сами приготовили себе чай. Они ставят чайник на плиту и бегут кататься на лодке. Когда они возвращаются, уже темнеет.

– Глянь, Джанет, глянь! – показывает Джон на зарево в небе.

На берегу их поджидает социальный работник и деликатно сообщает о семейных неприятностях. Дом сгорел, папа сбежал с хозяйкой магазина перчаток, а мама не вынесла потрясения и угодила в сельскую больницу.

– Глянь, Джанет, глянь! – говорит Джон. – Мы пришли назад, к основам.

Позвоночник

Привет вам, болезные спиной всего мира! Я влилась в ваши ряды, и в записной книжке появилась новая запись на букву «М»: мануальщик. Гром грянул накануне премьеры моей новой пьесы «Мы с королевой».

Полгода писанины в самых гибельных позах – скрюченной над плохо освещенными гостиничными тумбочками или над тряскими столиками дребезжащих электричек – плюс тихая истерика на репетициях здоровья не прибавляли. А когда выяснилось, что готовую пьесу придется чуть ли не полностью переписывать, нервный удар вкупе с физическим изнеможением элементарно мог завершиться психушкой.

Как правило, у писателей рано или поздно едет крыша, но меня судьба решила доконать иначе, уложив на обе лопатки с помощью двух смещенных позвоночных дисков и одного выпавшего. На этот диск я не в обиде, он сорок восемь лет простоял на своем посту в самом низу спины, работал, не жаловался. Кто упрекнет его за то, что он наконец решил прогуляться? Мог бы, правда, выбрать момент поспокойнее, чем день премьеры, но уж как вышло, так вышло. Спина требовала внимания, и сестры отвели меня к мануальщику.

Я ползла вопросительным знаком, хотя согнулась не из любопытства. Боль и любопытство несовместимы. Боль эгоистична, ей плевать на весь мир, она тянет одеяло на себя. Сквозь скрежет зубовный я постаралась донести до врача аховую ситуацию с премьерой. Рентген позвоночника обнаружил: два диска износились, один в самоволке. «Постельный режим, и немедленно!» – приказал доктор. «Ни за что!» – с истеричным надрывом ответила я. Только не подумайте, что мне нравятся премьеры. Кому по вкусу перспектива оказаться в зале с семью сотнями зрителей и наблюдать, как твои шутки их не могут рассмешить? Пытки чудовищнее еще не придумали. Помню, однажды я пошла на свою пьесу с семью спутниками, и четверо из них заснули. Мой муж в том числе. И все же как ни кошмарны премьеры, их притяжение неодолимо. Не знаю автора, который пропустил бы хоть одну. Кто прячется по темным углам галерки, кто напивается в буфете, кто меряет шагами тротуар перед театром, а некоторые – хотите верьте, хотите нет – и впрямь сидят в ложах, бок о бок со своими критиками!

Мне удалось убедить

костоправа, что в театр я вечером попаду непременно, даже если придется добираться ползком. Добрый доктор любезно капитулировал и завернул меня в тошнотворно розовый бандаж, убийцу любовного пыла. Сестры увезли меня домой, уложили в постель, где я и провела остаток дня до той минуты, когда волей-неволей пришлось влезть в черное бархатное платье и черные бархатные туфли на шпильках. Крабом доковыляв до театра, я припала спиной к перилам лестницы, а когда взвинченную от предвкушения, нетерпеливую публику (несчастные, обманутые глупцы!) впустили в зал, вытянулась навзничь на скамье в фойе и внимала звяканью стекла – официанты в буфете готовились к приему гостей и критиков. «Эти пьют круто, бутылок побольше несите», – велел менеджер, профессиональным оком оценивший зрителей.

За две минуты до антракта я попросила проходящего мимо бармена по имени Барри поставить меня на ноги, прислонилась к стене и застыла в ожидании, когда публика, по обыкновению, рванет в бар. Приготовившись к худшему – ловить чужие разговоры, пока люди, которые меня в глаза не видели, будут разбирать мой труд по косточкам, – я не услышала ни словечка о пьесе. Народ, как ему и положено в антракте, обсуждал погоду, ситуацию в Боснии, цены на репу. Понять можно, впереди-то целый акт, жюри присяжных все еще заседает. Домашние пытались меня поддержать, заявив, что нахохотались до одури, но вообще-то им и палец показать достаточно. На космы Пола Даниэлза[7 - Британский фокусник, известный тем, что на сцену выходит в парике.] взглянут – и уже бьются в истерике.

Ради последней сцены я ползком преодолела лестницу на балкон и на карачках дождалась, когда труппа из девяти великолепных актеров выйдет на поклон. С горечью отметив, что самые горячие аплодисменты достались двум статистам (для которых не написала ни строки), я поправила бандаж и приготовилась к вердикту публики.

Да уж, для работы в театре нужен хребет.

Деревенская ярмарка

– Никогда, никогда больше не вози меня на ярмарки, даже если буду умолять, рыдать и выть! Обещаешь?

– Ладно, – процедил муж с плохо скрываемой яростью, выруливая в хвост очереди из машин, покидающих автостоянку при ярмарке. Именно по моему настоянию мы нарушили непреложное правило: в праздник из дома ни ногой.

Накануне меня одолел давно подавляемый стадный инстинкт, и я вперилась в газету «Лестер меркьюри» в поисках пригодных для посещения местных развлечений.

– Ага! – вскричала я и начала втолковывать мужу, что мы просто обязаны посетить настоящую старинную деревню с тротуарами из неструганых досок, огородом и ярмаркой на главной деревенской площади.

Всю неделю до этого я пребывала в непонятном настроении: терзалась сомнениями и неуверенностью, по утрам топталась перед открытым шкафом, не в силах остановить выбор ни на одной из шмоток. Словом, вы поняли. Не иначе как пытаясь угомонить буйнопомешанную, муж и согласился покинуть в праздник дом. Погода стояла чудная, после обеда мы крикнули «пока» дочери – в приступе подростковой хандры та засела в своей комнате, скрываясь от солнца, – влились в поток отдыхающих и радостно покатили, под «Арчеров»[8 - «Семейство Арчеров» – самая долгая в мире радиопьеса, идет с 1950 года. Действие пьесы разворачивается в воображаемой деревне в английской глубинке.] на Радио-4.

Мы еще слушали очередной эпизод (семейная драма включала в себя инцест, убийство и безумие), а на придорожных столбах уже замелькали первые картонные щиты с флуоресцентной надписью «Ярмарка ремесел», начертанной допотопными завитушками. Тут бы нам развернуться на бреющем – и домой без оглядки. Реклама ярмарки подобной архаикой – это полный отстой. Ничем не лучше вывески «Трактиръ» над забегаловкой или причудливой вязи «Бабушкины сласти» на облупившейся кондитерской тележке.

Такую тележку я видела на прошлой неделе в центральном торговом пассаже нашего города. Для полного абсурда на продавца нацепили что под руку попало: халат мясника, полосатый передник сапожника и пастушью соломенную шляпу. Хохма, да и только, тем более как вспомнишь, что конфеты теперь делают машины в безлюдных, насквозь продуваемых кондиционерами цехах.

Нет, мой терпеливый читатель, мы не повернули назад. Словно лемминги, чуя свой рок, но не в силах остановиться, мы неслись к пропасти. На подступах к ферме я в нетерпении тасовала кредитные карты и пересчитывала наличные. Чуть из машины не выпрыгнула, пока мы тыркались то на одну стоянку, то на другую. Так и не сумев нигде приткнуться, муж съехал на гужевую дорогу, поставил машину в канаву, и мы слились наконец с толпой шальных отдыхающих.

Газета обещала отдых в «уютных чайных», и мое воображение рисовало румяных официанток, подающих горячие домашние лепешки. В чайных были очередищи, в хвост одной из которых пристроился мой галантный муж, оставив меня ждать снаружи на солнцепеке. Первые полчаса я радовалась жизни. Потом заволновалась. Куда подевался муж? Провалился в черную дыру? Впал с голодухи в бешенство и разнес всю чайную вдребезги? Наконец он возник на пороге с подносом, где тоскливо приютились две лепешки. С первого взгляда я поняла, что это недоразумение только что проделало путь из морозилки в микроволновку и далее к кассе. Никаких румяных официанток – одна-единственная нескладная девица, по которой плачет кресло дантиста. С прилипшим к нёбу полусырым тестом мы отправились в лавки ремесленников.

Оказывается, чтобы скрутить из гаек и болтов человечков и усадить их на мотоциклы из таких же гаек и болтов, надо семь лет учиться. Надо же, а я и не знала. Ни топорная бижутерия из полированной гальки, ни словно линялые одеяла машинной вязки меня тоже не прельстили. Что касается псевдостаринных декоративных тарелок с Мерлином, то они походили на затвердевшее кошачье дерьмо. Я так спешила вон из этого магазина, что едва не расколотила сотню-другую хрустальных шаров. В гончарной лавке керамику предлагали грубую, унылую, грязно-болотного цвета. На стол такую не поставишь, зато может пригодиться, чтобы ее осколками вскрыть вены, когда ползешь домой, бампер в бампер, в автомобильной толчее выходного дня.

Потерялся муж

Я многое в жизни теряла: зонты, перчатки, сумки, ежедневники, жакеты, кошек и прочее. Как-то раз оставила у входа в магазин роскошную коляску с новорожденным сыном и зашагала себе домой. Это была его первая прогулка, и он все проспал. Одним словом, признаю: да, я рассеянная, но работаю над собой.

На данный момент у меня в работе три тетради; беда лишь в том, что две из них потерялись. Точно знаю – они где-то в доме. В одной из них статья, которую я и пытаюсь сейчас изложить заново.

Четыре недели назад я потеряла мужа – он попал на один греческий остров, а я на другой. Идиот из турагентства отправил его в Салоники, на материк, – все равно что послать грека в Лондон через Гебридские острова. В своем идиотизме турагент зашел еще дальше: заверил мужа, дескать, паром на Скирос ходит так часто, что даже расписание знать ни к чему. «Часто», как оказалось, – это раз в неделю, по понедельникам. Муж об этом узнал утром в пятницу. Причем мы с ним договорились, что утром в пятницу я буду встречать первый паром из Салоник. Страшная правда открылась мне в четверг

вечером, но я все рвалась в Линарию – маленький порт на Скиросе – встречать паром и призрачного мужа.

Таксист Элиас отвез меня туда на своем «мерседесе». Элиас – выпускник Афинского университета, защищался по специальности «английский язык». За следующие два дня мы с ним здорово сдружились. Ему даже доводилось возить самого Джеффри Арчера. Лорд Арчер – судя по всему, большой любитель скиросской керамики – с яхты прямиком отправлялся тралить магазины. Элиас рассказал, что, впервые усевшись в такси, пресловутый лорд-литератор объявил:

– Я – Джеффри Арчер!

– Я вас не знай, – ответил Элиас.

Я поинтересовалась, какое впечатление произвел на него лорд Арчер.

– Жена его очень милый, – дипломатично сказал Элиас.

Связи с мужем не было, но поскольку человек он находчивый и не стал бы до понедельника ждать у моря погоды в порту Салоников, я рассчитывала в ближайшее время увидеть его на Скиросе. Выход был один – встречать каждый самолет, паром и «летающий дельфин» – плавающую на лыжах посудину. Элиас предложил свою помощь, и мы с ним принялись мотаться с одного берега острова на другой. Тамошний аэропорт сооружен из вагончиков, а самолет, смахивающий на экспонат музея аэронавтики, доставил всего девятнадцать пассажиров. Когда с трапа спустился последний англичанин с голыми шишковатыми коленками, я мотнула головой, Элиас дал по газам, и мы помчались в порт.

Меня уже начали жалеть. Старухи в черном интересовались моим здоровьем и настроением, хозяин портовой таверны сочувственно качал головой. А паромы и катера все отправлялись и прибывали – без моего мужа. Элиас даже шутку отпустил:

– Может, он вообще не приезжай?

Я хохотнула, но не очень искренне. Наконец как-то утром, когда я уже встретила один самолет, один паром и один катер, Элиас сказал:

– Сью, через пять минута вы видай мужа.

И оказался прав – к причалу подошел «летающий дельфин», с моим мужем на борту, славшим мне в иллюминатор воздушные поцелуи. Тактично отойдя шагов на десять, Элиас наблюдал за воссоединением супругов. В кино старухи в черном, хозяин таверны и рыбаки шумно возликовали бы и всей толпой отнесли моего мужа на плечах в таверну. В жизни они этого не сделали, но, по-моему, тихо порадовались за нас.

За неделю нашего отдыха на Скиросе незнакомые люди не раз выражали мужу сочувствие по поводу передряг с транспортом.

– Ничего, мне даже понравилось, – отвечал он. – В нашей жизни не хватает приключений.

А я вспоминала другую шутку Элиаса – о юной красавице-гречанке в Салониках.

Кукла Мэри

У меня есть кукла по имени Мэри. Она сидит на книжной полке в кабинете (я там никогда не работаю), на ней вязаная кофта, штанишки и жуткого вида фиолетовое трикотажное платье. Сделана кукла из горшка (или, выражаясь более изысканно, из керамики), причем руки, ноги и голова прицеплены к корпусу резинками. Личико у нее симпатичное, ярко раскрашенное, а на верхотуре она сидит потому, что я ее обожаю и намерена уберечь от беды.

Внукам разрешено брать ее только под неусыпным контролем (моим). Ни одна религиозная церемония не сравнится по строгости с процедурой передачи Мэри в детские руки. Согласно установленным правилам, ребенку не позволяется расхаживать с куклой и снимать с нее одежду. Едва внуки начали что-то соображать, я поведала им, что Мэри со мной с самого детства, и расписала, как я берегла свое хрупкое сокровище. Боюсь, во время рассказа на моей физиономии цвела безобразно самодовольная ухмылка.

Месяц назад, когда я расстилала на полу под протекающей посудомойкой толстенное приложение к журналу «Обзервер», на меня вдруг нашло просветление: я вспомнила, как вхожу в комиссионку в старом центре и покупаю Мэри. Лет тридцать пять мне тогда было, не меньше. Колени у меня подкосились – довольно кстати, между прочим, потому что вскоре я уже на них ползала, пытаясь остановить мыльный поток из посудомойки. С чего это мне вздумалось сочинять небылицы о нашей с Мэри сорокавосьмилетней дружбе? Шлепая по луже (не знает ли кто приличного мастера по посудомоечным машинам в районе Лестера?) и собирая воду тряпкой, я терзалась вопросом: что еще из воспоминаний рождено моей фантазией? Правда ли, что я единственная в младших классах провалила зачет по езде на велосипеде? Правда ли, что опозорилась в день открытых дверей, запутавшись в лентах во время пляски у майского шеста? Может, это вовсе не я во время коллективного похода с классом на «Лебединое озеро» орала «Дайте ей “мэксона”![9 - Сорт темного пива.]», пока умирающая лебедь махала крылами? («Мэксон» тогда рекламировали как оживляющее средство.) Неужто я только вообразила себя тем бессовестно нахальным дитятком? Запустив мозги в режиме компьютера, я пыталась отфильтровать выдумку от правды.

Я призналась в обмане первому же своему ребенку, который появился в доме.

– Не переживай, мама, – успокоил сын с той терпеливой улыбкой, которой мы обычно жалуем слабоумных.

Младшая дочь была менее деликатна.

– Да ты только и делаешь, что сочиняешь! – закатила она глаза.

Старшая сбросила еще одну бомбу.

– Какая комиссионка? – сказала она. – Ты нашла Мэри в мусорной тачке.

Я повыла слегка, покачалась, держась за голову, – все как положено. Виданное ли дело, дважды обмануться? Остается только молиться, чтобы меня не вызвали свидетелем на суд: я ведь, похоже, сон от яви не отличу.

Утешает лишь, что я не одинока. Как-то раз вышел случай на конференции полицейского управления Лос-Анджелеса… или полиции Нью-Йорка? Или Сан-Франциско? Где-то там, одним словом. Народ собрали, чтобы обсудить проблему достоверности свидетельских показаний, и некий выдающийся врач, или психолог, или старший полицейский чин уже прочел половину лекции, как вдруг какой-то тип в наряде гориллы проскакивает через весь зал, подлетает к трибуне, прицеливается в лектора бананом (кажется), орет «Бац! Бац! Бац!» – и сматывается. Лектор тут же приказал полицейским описать увиденное, и из трехсот или четырехсот, а может быть, и пятисот служак в зале ни один не справился. (Кто-то даже изобразил гориллу в белом смокинге и с букетом в руке.) Как тут не усомниться в достоверности «исторических фактов»? То ли пироги король Альфред[10 - Согласно легенде, короля Альфреда (847–899) спрятала от врагов крестьянка и поручила ему присмотреть за пирогами. Обремененный государственными проблемами, король забыл о пирогах, и они сгорели.] спалил, то ли собственные туфли, пока сушил их у огня.

Много лет я гордилась своей редкой наблюдательностью, вдалбливала всем, кто соглашался слушать, как важна «истина». Кукла вмиг все изменила. Вчера вечером я разрешила своей трехлетней внучке Дуги пройтись по кабинету с Мэри в руках.

P. S. Мне вовсе не нужен непременно «приличный» мастер по посудомоечным машинам. Плевать на его моральный облик, лишь бы дело знал.

Заказывайте пораньше, чтобы не пролететь

Знаете, как заполучить отпуск, полный загадок и сюрпризов? Нет? А я знаю. В среду бегите в туристическое агентство с воплями, что не позже пятницы должны попасть на пляжи Мальорки. Турагентша развернется к компьютеру (как правило, со вздохом), потычет пальчиком в клавиши, и через час с формальностями покончено. Вы настаивали на вылете из аэропорта Ист-Мидленд в

пятницу, но пришлось согласиться на поздний рейс из Гатуика, прибывающий в аэропорт Пальма в пять минут шестого субботнего утра. К этому моменту младенцы на борту самолета хором разорутся, а дети постарше непременно закатят мегаистерику у багажного конвейера (вместе с большинством папаш – те устроят сражение на тележках, как воинственные рыцари древних времен).

Нас, непутевых покупателей горящих путевок, наказывают за беспечность. Место предстоящего отдыха нам не называют до тех пор, пока не посадят в автобус. Неорганизованной толпой мы со спутниками кучкуемся вокруг представителя турфирмы – по имени, как правило, Жюли. Первыми курсовку получают кривозубые супруги из Вулверхэмптона. «Отель “Сплендид”», – произносит Жюли, и по ее благоговейному тону вы чувствуете, что отель «Сплендид» – это такое место, куда переезжает сам король Испании на время ремонта во дворце. Следующую курсовку вручают многодетной семье из Ист-Энда, в окружении которой вы провели весь полет. Жюли говорит:

– Апартаменты «Бона Виста», на самом берегу.

Документ выдается с улыбкой, с улыбкой же и принимается.

Но вот и до вас доходит очередь. Жюли прячет глаза.

– Ах да, конечно, – мямлит она, услышав ваше имя.

И бормочет что-то вроде «отель “Чертова дыра”». Вы просите повторить. Так и есть: отель «Чертова дыра». Написано черным по белому детским почерком Жюли. Поднимаясь в автобус, вы со смехом обмениваетесь жизнерадостными версиями:

– Надо думать, по-испански это что-то другое. Или просто описка и должно быть «Черта Де-Ра»?

Автобус катит по Мальорке, Жюли в никуда не годный микрофон исполняет свой речитатив. В серых предрассветных сумерках возникает то, что она именует «пейзажем». Мадемуазель советует совершить экскурсию в порт Пальма, попозировать у яхты мультимиллионера, а дома любоваться снимками, воображая, будто яхта наша! Кроме того, раз уж мы здесь оказались, она предлагает наведаться в Диас – ведь там у Майкла Дугласа вилла и, если очень повезет, можно «наскочить на него в бакалее». Кривозубых наконец высаживают у поистине роскошного «Сплендида», а жителей Ист-Энда – у прибрежных апартаментов. Вот уж и солнце взошло, и видно море, синее, как в туристическом проспекте.

Салон почти пуст; кроме вас с супругом, остались только Жюли и водитель. Автобус съезжает на проселок, долго ползет, спотыкаясь, по колдобинам и в конце концов тормозит у здания, с которого отвалилось столько штукатурки, что оно смахивает на недомазанный кремом свадебный торт. Шелудивая собака у входа творит языком какую-то гадость. Лишь после осмотра номера и ванной до вас доходит, что псина-то по крайней мере пыталась навести чистоту. А в вашем номере никто и не пытался. Раздвинув искореженные жалюзи, вы выходите на балкон. Моря в поле зрения нет.

Раньше надо было соображать, говорите? Сестра как-то заказала отпуск на девятерых в феврале, а в июле ей сообщили, причем уже в Дувре, за час до отправления парома, что заказанного и оплаченного тура им не видать, потому что в гостинице вышла накладка с броней. Поскитавшись по разным курортным местам, вся компания втиснулась в две комнаты (сестре досталось спальное место на балконе). Уверена, что виновники, как честные люди, возместят убытки девятерым отдыхающим, копившим весь год на отпуск, которого их потом лишили. Все дело, видимо, в административной ошибке. Других объяснений и быть не может. Или может?

Хлеба и чтива!

Опять сроки, опять все переделывать, опять в гостинице. На этот раз в Блэкпуле. Окна выходят на море, я сижу и наблюдаю то прилив, то отлив. На коленях у меня блокнот формата А4, в пальцах авторучка, в голове – ни единой оригинальной мысли.

Я переписываю – точнее, не могу переписать – киносценарий. Уже сбилась со счету, сколько черновиков накатала за прошедшие четыре года. Кажется, восемь, но вполне возможно, что и девять. Постоянно вспоминаю Ричарда Кертиса, сценариста фильма «Четыре свадьбы и одни похороны». Мистер Кертис создал семнадцать черновых вариантов, да только этот факт меня не согревает.

Эх, нашлась бы в моем сценарии большая вкусная роль для Хью Гранта, звезды из «Четырех свадеб и одних похорон»! Нет ее, такой роли. Мой герой – сорокапятилетний любитель черепах, который питает отвращение к сексу и стрижется собственноручно, – вряд ли все это в стиле мистера Гранта.

Встаю. Меряю шагами комнату. Страдаю от легкой клаустрофобии, потому как только что освободила роскошные апартаменты на этом же этаже. Вселялась я с двумя приятелями, апартаменты же выходят дешевле трех отдельных номеров. После выходных друзья уехали, и мне пришлось перебраться в жилье поскромнее.

– Миссис Тэтчер и Джон Мейджор, когда приезжают в Блэкпул, всегда здесь останавливаются, – сообщил обаятельный мистер Прайс, открывая дверь «вестминстерских апартаментов».

Мне разом представилось, как миссис Тэтчер и Джон Мейджор, за ручку, оба в бейсболках «мистер Блобби», прогуливаются по набережной «Золотая миля». А не нарыла ли я скандальчик, способный свалить правительство? Увы, вряд ли. Наверняка без вариантов: Маргарет с Дэннисом, Джон с Нормой.

Итак, после знаменитых апартаментов, где можно расхаживать по четырем комнатам (даже по пяти, если считать с душевой), меня загнали сюда, будто тигра в тесную клетку политически некорректного зоопарка.

В английских отелях я не ем ничего, кроме завтрака, если он включен в стоимость проживания. Согласна питаться где угодно – за стойками уличных ларьков, в забегаловках, – лишь бы не в отелях. Подозреваю, что на кухню любого гостиничного ресторана попадают продукты с припиской на этикетке «В пищу людям непригодно. Строго для гостиниц».

За время той командировки я четыре раза лакомилась жареной рыбой с картошкой в торговом центре «Гарри Рамсден». Ненавижу очереди, но мысль о сочном кусочке свежайшей пикши в светлом хрустящем тесте придает сил. (Уважаемый Гарри, очень прошу вас сделать что-нибудь с дверями. Протиснуть в них инвалидное кресло не проще, чем выхлопотать место в раю для леди Ольги Мэйтленд[11 - Леди Ольга Мэйтленд – политик, консерватор, известная своей беспринципностью.].)

В четвертый раз мне составили компанию родители и сестра, которая приехала, чтобы подбросить меня до Лестера.

– Ну вы и молотите! – оценил юный официантик, с восхищением глядя на пустые тарелки.

У нас в семье не принято волынить за столом. Мы могли бы защищать честь Англии в чемпионате по поглощению пищи на скорость. Любопытно, это гены или первобытный страх, что добычу отнимут?

Кстати, кому-нибудь удалось осилить «Вызов Гарри» целиком? Я видела авантюристов, рискнувших выбрать в меню это блюдо, – при виде заказа у них челюсти отпали. «Вызов Гарри» – это рыбина размером с младенца, развалившаяся у подножия горы жареной картошки высотой со средний холм в Уэльсе. Озерцо тушеного горошка прелестно вписывается в пейзаж. Принять-то вызов можно, но об исходе дуэли в пользу едока я пока не слыхала.

Вернувшись в гостиницу, я снова торчу у окна, мрачно глазею на море, считаю чаек, высматриваю корабли на горизонте, крашу ногти в розовый цвет цикламена и думаю, думаю, до головной боли. Я не позволяю себе отвлекаться: книг и журналов в номере нет, а телевизор я не включаю.

Разве что по утрам под дверь подсовывают бесплатное приложение к «Дейли телеграф», которое я, признаться, сперва встретила презрительной миной. У всех есть свои предрассудки; один из моих состоял в том, что «Дейли телеграф» читают только дряхлые брюзгливые полковники, чьи политические взгляды правее, чем у самого Чингисхана. Не секрет, что по части политической левизны я левее Ленина и Ливингстона, а потому удовольствие от чтения «Дейли телеграф» стало для меня настоящим шоком. Газета оказалась с юмором и, главное, критическим отношением к правительству. Да и слог неплохой.

«Гардиан» я выписываю по-прежнему, но теперь и еще «Дейли телеграф» покупаю, тайком – для души. Что дальше? Не грозит ли мне сползание в аристократизм со всеми его атрибутами – охотой на лис, кискиными бантиками на блузках, призывами к высшей мере наказания для нерадивых школьников? Читайте мою колонку.

Избили женщину

На прошлой неделе у нашего дома избили миссис Коулман. Семидесятипятилетняя женщина шла в парикмахерскую. Погода стояла чудесная, в такие дни хочется жить. Муж миссис Коулман прихворнул, и она настояла, чтобы он остался дома, а не отвозил ее в салон, как обычно.

Моя старшая дочь услышала крики, выглянула в окно и увидела, как проезжавшая мимо женщина и сосед, живущий через улицу, помогают миссис Коулман подняться на ноги. Вместе они привели миссис Коулман к нам домой. Она была вся в крови, чулки разодраны, в руке зажаты оборванные ремешки от сумочки. Она страшно напугалась и вся дрожала, никак не могла успокоиться. Увидев свое отражение в зеркале в прихожей, расплакалась.

Вызвали полицию и «скорую». Через пару минут подкатил полицейский на мотоцикле, за ним другие. Миссис Коулман сумела дать полисмену, подъехавшему в патрульном автомобиле, описание напавшего на нее мерзавца: белый, молодой, темноволосый, на мопеде. Мотоциклиста отправили на поиски негодяя. Приехала «скорая», врачи отнеслись к миссис Коулман с добротой и вниманием.

– Нужно сообщить о происшествии вашему мужу, – сказали они.

Миссис Коулман совсем расстроилась.

– Нет! Он нездоров, ему нельзя волноваться.

Когда моя дочь, не выдержав, от огорчения и злости выскочила из комнаты, вернувшийся мотоциклист-полицейский в бессильной ярости пинал забор нашего сада. Преступник скрылся, а свидетелей нападения не было.

Миссис Коулман на носилках вынесли из дома и увезли в больницу. Одного из полицейских послали к мистеру Коулману сообщить о беде с женой, а трое моих детей все рассуждали, что бы они сделали с желторотым трусом, который напал на беззащитную старушку.

Позже мы узнали, что миссис Коулман – постоянная пациентка той больницы, где проходит курс химиотерапии. Услышав от домашних эту грустную историю, я пришла в бешенство. Понятно, что жизнь миссис Коулман никогда уже не будет прежней. Оставалось надеяться, что потрясение не лишит ее прогулок по тенистой улице, но с того дня она наверняка будет бояться самых безобидных вещей.

В такие моменты легко разочароваться в людях. Есть искушение замкнуться в себе, никому не верить, не выходить из дому после заката. Но тогда преступники, считайте, победили: они не только отняли у нас деньги и вещи, но и украли нашу уверенность и свободу. Нельзя забывать, что людей вроде того темноволосого парня на мопеде – ничтожное меньшинство. Даже преступники презирают таких трусов, и, когда он наконец попадется, сокамерники устроят ему невыносимую жизнь. В тюремной иерархии он окажется на нижней ступени, наряду с педофилами.

Подавляющее большинство людей законопослушны и осознают свою обязанность защищать малых и старых, заботиться о них. Как правило, мы автоматически соблюдаем эти моральные законы и потому так негодуем, когда один из нас их нарушает.

Как я уже говорила, в момент нападения на миссис Коулман меня не было дома. Я ездила в Лондон на репетицию спектакля «Мы с королевой», который скоро пойдет в Вест-Энде. Поэтому я здорово удивилась, прочтя в местной газете, что именно я заметила миссис Коулман на улице и привела к себе.

На миг показалось, что крыша у меня съехала вконец и я только в снах своих видела, как еду на электричке в Лондон, сижу на репетиции и возвращаюсь домой. Ну как можно было перепутать меня с дочерью? Она ведь молодая, красивая, а я скорее пожилая и, мягко говоря, красотой не блещу.

Миссис Коулман в красках описала происшествие журналисту местной газеты. Интервью она дала, находясь в доме своего сына, где приходила в себя после нападения. Из ее рассказа я сделала вывод, что женщина она храбрая и больше всего возмущена беспардонным вторжением в ее жизнь чужого, жестокого человека. И я подумала: может быть, она все-таки отважится гулять по нашей улице днем? Если так, надеюсь, заглянет к нам на чашку чая. Я буду рада знакомству, на сей раз реальному.

Принца Чарльза – в короли?

Давно вынашиваю одну теорию, которой пока ни с кем не делилась. Боюсь – вдруг высмеют. Чувствую себя как человек, сотни лет назад впервые рискнувший предположить:

– Э-э… как по-вашему, Земля-то… Может, на самом-то деле она вовсе не плоская, а как бы это сказать… круглая?

Так что вы уж имейте снисхождение.

А теория вот какая: принц Чарльз, по-моему, приветствовал бы отмену института монархии. Доказательств у меня нет; я ни в коем случае не на короткой ноге с принцем Чарльзом. Я с ним вообще ни на какой ноге. И вряд ли когда буду. Но чувство такое у меня есть.

На первый взгляд работенка у короля что надо. Зарплата супер, отпуск длинный, катаешься себе по миру и не боишься опоздать на рейс из-за ремонта шоссе М25 – личный самолет дождется. С другой стороны, если ты король, что ты там забыл, на этом шоссе? Почему не летишь в собственном вертолете над увязнувшими в пробках народными массами?

Добравшись до пункта назначения, король избавлен от необходимости волочить багаж по солнцепеку к такси и ждать, пока водитель доковыряет в носу и вытрет пальцы о сиденье. Нет уж, короля торжественно сопровождают к лимузину с кондиционированным воздухом, а потом везут по улицам, перекрытым для иного движения из соображений «безопасности». Быть может, придется чуть помахать рукой стайкам школьников с флажками, пока те не рухнули на асфальт от солнечного удара, но перетрудить королевское запястье нет никакого риска: если детей рядового происхождения родители учат открывать пакет кукурузных хлопьев так, чтобы не вывалить на пол все содержимое, и давить на педаль мусорного ведра, не рассыпая яичную скорлупу, которую туда выбрасываешь, то королевских отпрысков чуть не с самого рождения натаскивают на помахивание ручкой толпе.

Королем быть выгодно по многим причинам… Регулярно встречаешь мировых знаменитостей; в доме у тебя круглосуточно (и ежедневно) прислуга; да еще и книгу о тебе напишут, с фотографией на обложке, где изобразят тебя глубокой, серьезной и мученической личностью. Сгибаясь под грузом свалившейся на него ответственности, король может колесить по свету со спокойной душой, твердо зная, что домашних животных накормят, а видеомагнитофон не сопрут. Королю не приходится лежать по ночам без сна, терзаясь вопросом, к какому классу он принадлежит: «Может, я уже крупная буржуазия? Или всего лишь рабочая скотина?»

Король вправе заявить: «Я самый-самый-пресамый» – и пребывать в уверенности, что никто в Великобритании ему не возразит.

На мой взгляд, когда мы ходили в шкурах и жили в пещерах, был смысл иметь короля или кого-нибудь, кто всех гонял, чтобы костер не погас.

В Средние века нам внушали, что король – помазанник Божий, а простое прикосновение королевского пальца излечивает наши мерзкие золотушные болячки. Еще мы думали, что Земля плоская, а кормовой бурак – деликатес. Иными словами, были мы в ту пору невежественными крестьянами, жили в лачугах и не имели доступа к публичным библиотекам.

В конце двадцатого века королем быть трудно. Публика-то теперь куда образованнее. Дети приходят в мир с врожденным умением программировать видео, чтобы записывать мультики.

Настало время прикинуть недостатки королевской должности.

Путешествия. У трапа самолета тебя встречает народ далеко не первой молодости, в костюмах с иголочки, взмокший от знакомства с тобой. Ты жмешь каждому руку, на ощупь схожую со снулой рыбой. Все нервничают, потому что ты король.

Встречи со знаменитостями. Выдающиеся люди, как правило, зануды. Беседы ведут исключительно о себе и постоянно перебивают, стоит тебе перевести разговор на свою особу. Эти согласились с тобой встретиться только потому, что ты король.

Твоя биография. Поскольку твой биограф происходит из древней династии придворных хроникеров, ты обязан поведать ему все сокровенные размышления о лишениях своего несчастного детства. Ты забываешь, что родители твои тоже читать умеют и что у большинства британцев, рожденных в сороковые, детство состояло из доброй порки, холодной спальни и сна на голодный желудок. Поэтому никто тебя не жалеет, да и сам ты в глубине души знаешь, что книгу о тебе заказали, написали и опубликовали только потому, что ты, возможно, станешь королем.

И вот однажды ты говоришь себе: «Не хочу быть помазанником Божьим. Я человек и желаю быть свободным».

Не забудьте – это всего лишь теория.

Дубленка

Есть такая китайская пословица: «Избегай поводов надевать новую одежду». Этот совет я упорно игнорирую, а собираясь в свое первое турне с книгой по США – эпохальное событие в жизни любого писателя, – я не только пренебрегла этой мудростью, но надсмеялась над ней.

В витрине одного из лондонских магазинов я увидела Дубленку. Роскошная вещь – замшевая, длиной по щиколотку, с оторочкой из овчины. Я вмиг представила, как шагаю в этой Дубленке сквозь нью-йоркскую метель. В мечтах я перекидывалась шутками с нью-йоркскими издателями, входя в шикарный ресторан, где намечался банкет в мою честь.

Я вошла в магазин и погладила Дубленку. Нежная замша манила, как тело любимого. Продавщица с улыбкой защебетала что-то одобрительное, и вскоре я уже расхаживала в Дубленке взад-вперед, приподнимаясь на цыпочки перед поразительно льстивым зеркалом. Дубленка была невесома, словно шуба из одуванчиков. Девушка подняла воротник, и я тут же зарылась в него носом, вообразив, что стою на Эмпайр-стейт-билдинг и мне уютно, как в люльке, несмотря на кусачий ветер с Гудзона.

Видимо, самое время сообщить маршрут моего американского турне: Хитроу – Нью-Йорк – Бостон – Нью-Йорк – Вашингтон – Майами – Хитроу.

Заметили одну странность? В Майами большую часть года температура держится за тридцать градусов по Цельсию и лишь на пару месяцев опускается до двадцати пяти. Однако в магазине, с головы до ног закутанная в свою мечту, я стерла Майами из жалких остатков своего ума. Продавщица (не иначе как выпускница Королевской академии актерского искусства) воскликнула:

– Я так мечтала, чтобы эту дубленку купил кто-нибудь элегантный и утонченный!

Тут-то, читатель, я бы при нормальных обстоятельствах расхохоталась, потому что никакая я не элегантная. Мои ногти с облезлым лаком стали притчей во языцех, колготки пускают стрелы, едва покинув пакет, а черные деловые костюмы обычно очень неэлегантно украшены белой кошачьей шерстью. Но обстоятельства были далеки от нормальных. Как-никак мою книгу ждали читатели в четырех американских городах. Я заранее тряслась от страха – потому, наверное, и поверила продавщице. Должно быть, она разбирается в людях, решила я, и вообще – эта Дубленка мне нужна для защиты от враждебной среды: публики и непогоды.

Одним словом, купила. Цену Дубленки я унесу с собой в могилу. Обе дочери, одержимые слежкой за моими расходами на одежду, в очередной раз устроили мне кагэбешный допрос, но я не раскололась.

Дубленка была слишком длинная, не влезала ни в один шкаф, а в кладовке собирала пыль с полу – пришлось повесить в гостиной, на гвоздь от картины. У гостей и членов семьи вошло в привычку поглаживать ее, будто какое-то экзотическое животное. Погода в Англии стояла ненормально теплая, так что поносить Дубленку не выпадало случая, но меня утешала мысль о Нью-Йорке с его метелью.

Перед отъездом случилась катастрофа местного значения: химчистка решила закрыться пораньше, а там остался комплект из жакета, брюк и юбки, который я мыслила как «основной гардероб». Я уж собралась запустить в окно химчистки кирпичом и забрать одежку, оставив на столе пятнадцать фунтов, но более вменяемые члены семьи отсоветовали.

Легчайшая Дубленка оказалась весьма объемной. Прохаживаясь в ней по беспошлинной лавке в зале ожидания, я то и дело что-нибудь сшибала с полок. Дубленка требовала нового чувства габаритов, она рождена для просторов, ее надо носить под открытым небом. А я запамятовала, что просторы под открытым небом давным-давно разлюбила и большую часть времени провожу в духоте и полумраке помещений. Потея и пыхтя, я стащила Дубленку и поднялась в самолет. Чертова шкура наотрез отказалась влезать в отсек над креслом. Только соберешься захлопнуть дверцу – она опять норовит выскочить. В конце концов удалось кое-как запихать, но не посадить под замок.

Нью-Йорк радовался не по сезону теплой погоде. В отель меня отвез таксист в футболке; народ разгуливал в шортах.

На пляже Майами я загорала в нижнем белье, оставив Дубленку дуться на меня в номере отеля (к этому времени мы уже не разговаривали).

Я вернулась в Англию. Все еще молюсь о морозах, но начинаю подумывать, что проку от Дубленки никакого. Разве что колоть мне глаза, напоминая о моих тщеславии и глупости.

Кражи

За четыре месяца нас обокрали четыре раза. Собственно, теперь можно оставлять окна и двери нараспашку, а в палисаднике водрузить розовый неоновый знак с приглашением: «Хозяев нет. Ворам добро пожаловать». Хотя для того, чтобы в дом заглянули воры, отсутствие хозяев не обязательно. Когда они наведались в прошлый раз, дочь болела и лежала в постели, я наверху разговаривала по телефону, в гостиной горланил телевизор, работали все три радиоприемника, причем вещали только речь, никакой музыки, – и все-таки эта какофония грабителей не остановила. Заслышав визг шин по асфальту, дочь встала с постели и, выглянув из окна своей спальни, увидела, как к нашему дому задним ходом, но на приличной скорости подъехал помятый желтый автомобиль. Из машины вылезли два парнишки с крысиными рожами, перешли дорогу и начали яростно трезвонить в дверь – ни дать ни взять гестаповцы из старых военных фильмов.

– Ладно, придется

прощаться, – сказала я сестре в трубку. – Похоже, какой-то маньяк в дверь ломится.

Дочь зашла ко мне и сказала, что вид юнцов ей не нравится. Само по себе заявление заурядное – она на удивление привередлива, когда речь идет о молодых людях. А трезвон все не стихал, загремел почтовый ящик, дверь ходила ходуном от пинков.

Этой двери не раз доставалось от взломщиков, так что теперь бедняжка хронический инвалид. По сути, никакая это уже не дверь, а просто деревянная защита от ветра, холода, бродячих собак и тому подобного. У других двери хоть открываются, а наша – ни в какую, и держится только на длиннющих гвоздях да на болтах.

Грохот прекратился, и мы увидели в окно, как эти крысы лезут к нам на задний двор. Я набрала 999, попросила соединить с полицией. Буквально через пару секунд, которые мне показались неделями, полиция ответила, и я, назвав свой адрес, сообщила, что два чужака, сильно смахивающие на воров, «лезут через забор к нам во двор», – к тому моменту мы уже были в ванной комнате и видели это своими глазами.

Дочь спешно сменила детскую пижаму (не лучший наряд для приема грабителей) на более подходящие к случаю доспехи и вернулась к окну своей спальни – разглядеть номерной знак на кричаще желтом экипаже крысиных рож. Тем временем один из ребятишек уже взламывал стамеской дверь со двора. Полисменша на том конце провода сообщила, что «наряд выехал». Я передала трубку дочери и выскочила на площадку второго этажа – поискать орудие защиты. Что-нибудь не смертельное, но тяжелое, чтобы выиграть время, если парни вооружены. Увы, арсенал был жалок. Бутылка пены для ванны? Деревянные плечики? Разрисованная тыква?

Одновременно я услышала скрип двери и шепот дочери:

– Мама! Говорят – ждите! А я вам говорю – у нас в доме грабители! – тут же завопила она в трубку.

Адреналин сработал, не иначе. Я и сама была вне себя от ярости, а это чувство посещает меня не часто. Я превратилась в львицу, защищающую потомство. Не позволю крысиным рожам подняться сюда и напугать мою дочь! И не стану праздновать наверху труса, пока они подчистят жалкие остатки от предыдущих краж. Велев дочери запереться в спальне, я начала тихо спускаться по лестнице.

Крысиная Рожа номер один обнаружился в последней из проверенных мной комнат. Сказать, что он обалдел, заметив меня, значит не сказать ничего. Крысиная челюсть так и отпала при виде старой карги, вооруженной книгой «Толстой» пера А. Н. Уилсона. Впрочем, лупить славного парнишку биографией не пришлось – он резво драпанул из дома, поскользнулся на куче прелых листьев, которую я поленилась убрать с садовой дорожки, и одним скачком перемахнул стену. Вторая Крысиная Рожа оказался еще расторопнее. Я дико заорала – а ведь раньше за собой таких талантов не замечала. Что именно я орала, в журнале для семейного чтения, пожалуй, цитировать не стоит. Скажу лишь, что большинство слов из той фразы нередко пишут на заборах.

Галопом обогнув дом, я увидела, как парни отчаянно пытаются завести автомобиль. Наконец им это удалось, и они помчались по дороге в сизых облаках выхлопа, а я тщетно гналась за ними на своих двоих. Сразу за поворотом навстречу им просвистел патрульный автомобиль. Через сорок пять секунд у нашего дома стояли три полицейские машины, еще через минуту – девять.

– Жаль, не догадалась подождать минутку, – сказала я любезному офицеру, который записывал приметы крысиных рож. С тех пор я не раз повторила себе то же самое. Номерной знак оказался фальшивый, отпечатки пальцев смазанные. Так их и не поймали.

Кромер в цвете беж

Я в очередном отеле, пытаюсь писать очередной сценарий. Действие будущего фильма происходит в Барселоне. И куда же, по-вашему, я решила поехать, когда продюсер обещал оплатить расходы? В Кромер, вот куда. Нет, не тот Кромер, который в США, и не тот, который на выезде из Барселоны, а в Кромер графства Норфолк. Должно быть, сказался факт близкого юбилея – в следующем году мне стукнет пятьдесят, – поскольку, прямо скажем, ни молодежь, ни тусовка в Кромер не ездит. Сегодня утром, с тоской разглядывая витрину соседнего магазина, я увидела ярлык «Гвоздь сезона. ?7.99» на подоле преотвратной плиссированной юбки из полиэстера с кленовыми листьями по грязно-зеленому фону. Я расхохоталась во все горло (за неполные два дня пребывания здесь я уже успела привлечь немало любопытных взглядов). Пусть я не из пижонок, но «Вог» все же листаю и не припомню случая, чтобы нам пытались впарить плиссированный полиэстер.

Уходя, я забыла на прилавке магазина пачку сигарет, и уже на пороге услышала вопрос кассирши:

– Это чьи?

– Во-он той женщины в черном, – ответила одна из покупательниц.

Поблагодарив обеих, объяснив плохую память менопаузой и вообще выставив себя полной дурой, я зашагала по набережной, беззвучно повторяя романтическую фразу: «Женщина в черном». По пути мне встречались люди старше меня лет на десять, не больше, причем все в некой негласной униформе: женщины в бежевых полупальто и клетчатых плиссированных юбках, мужчины в бежевых полупальто и бежевых брюках. Одинаковые бежевые ботинки на резиновой подошве, похоже, пришлись по вкусу и тем и другим. Хотелось бы знать вот что: ждет ли и меня та же участь? Проснется ли и во мне страсть к цвету беж сразу после шестидесятого дня рождения? А как насчет перманента, к которому явно питают слабость большинство бежевых дам? Без него никак не обойтись? Возможно, пенсионная книжка выдается в комплекте с повесткой:

Настоящим Вам предписывается явиться к 13.00 в «Салон мадам Ивонны», где Вам сделают стандартный перманент. Бежевая униформа обязательна.

Будь я Великим диктатором мира, я бы запретила бежевый – цвет компромисса и робости. Но должна признаться в своих опасениях: когда нам, поколению в черном, исполнится по шестьдесят, не будет ли следующее поколение нас презирать? Не поднимет ли на смех наши черные кожаные куртки? Не станет ли наш черный нынешним бежевым?

В Кромере один-единственный бездомный. Отмыть бы его, так совсем молодой и симпатичный. Как большинство бродяг, он весь обвешан мешками с барахлом и загадочными узлами. Молчун, одет в черное. Явных признаков душевной болезни не имеет. Я попыталась представить, что довело его до убожества. Может быть, это писатель, который приехал в Кромер работать над сценарием, потерпел фиаско и теперь обречен до конца жизни околачиваться по берегу моря? Не присоединюсь ли и я к нему через пару недель?

В моем детстве нищих было хоть пруд пруди. Шагу в центре не ступишь, чтобы не напороться на бродягу, и в основном люди обходились с ними вежливо. Приглашали в дом, угощали чаем с бутербродами, вели беседы о погоде и местных новостях. Я даже завидовала их вольному житью-бытью, особенно когда какой-нибудь из них дремал в свое удовольствие на чужих ступеньках, а я тащилась в школу.

Кромер городок небольшой, поэтому то и дело, сворачивая за угол, я сталкиваюсь лицом к лицу с симпатягой бомжем. Несколько часов назад мы даже оказались соседями по скамейке. Посидели молча, полюбовались игрой света на море. До знакомства дело не дошло. Пусть уж ничто не связывает меня с Кромером, кроме сценария. Жаль только, любимого рядом нет: в отеле «Пентон-вилль» мне предоставили апартаменты для молодоженов,

с джакузи, необъятной кроватью и впечатляющим видом из окна.

Солнце уже село, с моря дует холодный ветер. Не помешало бы теплое бежевое полупальто.

«Криминальное чтиво»

Терпела я, терпела, пока хватало сил, но наконец сломалась. Руки чешутся написать о «Криминальном чтиве». Не буду вдаваться в детали (достаточно сказать, что лучшего фильма я не видела), но попытаюсь передать то чрезвычайное воздействие, которое фильм оказал на моих знакомых. Они обсуждают его беспрестанно. Цитируют целые отрывки. Повторяют шутки. Демонстрируют танцевальные па. Описывают свои любимые эпизоды, ревностно внимая, как кто-то описывает свои, и бог знает сколько уж пролетело часов и сколько сроков сорвано, пока я во всем этом участвую.

«Криминальное чтиво» – фильм о людях, для которых насилие стало ремеслом: киллерах, боксерах, грабителях, бандитах. Наркотики для них такая же банальность, как для нас с вами чайные пакетики. Их речь пересыпана непристойностями. Фильм не годится ни для детсадовцев, ни для наших мам (хотя я только что сообразила, что в прошлую субботу, во время очаровательной свадебной церемонии, без конца подбивала свою маму посмотреть его).

В начале этого года из всего нашего клана один мой старший сын не видел «Криминального чтива». Печальный и одинокий, он с постной физиономией помалкивал, пока все смеялись над какой-нибудь шуткой из «КЧ». В конце концов я силком отправила его в кино, хотя он уже взрослый мужик (и в свои тридцать начинает замечать, до чего нелепо молоды нынешние врачи). А я все равно взяла и отправила, как в детстве заставляла надеть свитер, когда менялась погода.

И он стал человеком! Назавтра мы приняли его обратно в лоно семьи и радостно слушали, как он со свойственным ему умом анализирует этот фильм. Благодаря «Криминальному чтиву» у англичан наконец появилась альтернатива, и теперь беседу можно начинать не только с погоды. Да что там – зачастую иной темы, кроме фильма, и не требуется.

Во время обсуждений моих собственных сценариев львиную долю внимания отнимает гений сценариста и режиссера «Криминального чтива» Квентина Тарантино (который, кстати, очень молод). А я, вместо того чтобы убеждать продюсеров в моих собственных талантах, держусь в тени. Причем тень такая густая, что вряд ли в ней хоть что-нибудь вырастет. Нужно положить конец этому профессиональному самоубийству.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/su-taunsend/publichnye-priznaniya-zhenschiny-srednih-let/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Джеффри Арчер (р. 1940) – писатель, автор остросюжетных романов, скандально известный британский политик, член парламента, был осужден за дачу ложных показаний в суде. – Здесь и далее примеч. перев.

2

Журнал для всей семьи, который выпускает компания, владеющая сетью супермаркетов «Сейнсбериз».

3

Известная телеведущая и повар, автор многочисленных поваренных книг.

4

Город в американском штате Невада, традиционно считается местом, где можно быстро и без осложнений оформить развод.

5

День коронации – 2 июня 1953 г. в Вестминстерском аббатстве состоялась коронация королевы Елизаветы II. Этот день широко отмечался, в т. ч. народными гуляньями.

6

Американский киноактер (1899–1986), снимался в характерных «жестких» ролях.

7

Британский фокусник, известный тем, что на сцену выходит в парике.

8

«Семейство Арчеров» – самая долгая в мире радиопьеса, идет с 1950 года. Действие пьесы разворачивается в воображаемой деревне в английской глубинке.

9

Сорт темного пива.

10

Согласно легенде, короля Альфреда (847–899) спрятала от врагов крестьянка и поручила ему присмотреть за пирогами. Обремененный государственными проблемами, король забыл о пирогах, и они сгорели.

11

Леди Ольга Мэйтленд – политик, консерватор, известная своей беспринципностью.