Ритуалы и мифы медиа читать онлайн - Алла Черных

Ритуалы и мифы медиа

Алла Ивановна Черных

Nota Bene

Мы живем в обществе, которое называют медиатизированным. Большинство традиционных подходов к изучению СМИ, четко разделяющих реальность общества и медийный образ этой реальности, плохо работают в этом новом социальном контексте. Обращение к трактовке медиа как ритуала позволяет предложить значительно более широкое видение медиатизированного мира.

Автор – доктор социологических наук, профессор Департамента политической науки Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики». В работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010–2012 гг.

Алла Черных

Ритуалы и мифы медиа

Мы живем в обществе, которое с легкой руки английского исследователя Джона Томпсона, предложившего в 1993 г. термин медиатизация (mediatization), называют медиатизированным. Этим фиксируется не просто факт выдвижения медиа, т. е. средств массовой информации на передний план социальной жизни, но процесс наделения базовых элементов социальной и культурной реальности особенной, характерной для медиа формой, или медиаформой.

Большинство привычных, можно даже сказать, традиционных подходов к изучению и пониманию СМИ, четко разделяющих реальность общества и медийный образ этой реальности, не работают, или плохо работают в этом новом социальном контексте. Обращение к трактовке медиа как ритуала позволяет предложить значительно более широкое видение этого нового, медиатизированного мира. Но прежде чем показать, почему медиа можно рассматривать как ритуал, и в чем состоят ритуалы медиа, надо ввести читателя в курс дела, дав хотя бы предварительный ответ на вопросы: что такое ритуал, каковы характеристики и типы ритуалов, какое место ритуал занимает в жизни общества?

1. Что такое ритуал (страницы истории понятия)

Ритуал, возникший практически одновременно с homo sapiens, становится предметом исследовательского интереса с конца XIX века в рамках социальной и культурной антропологии. Столкнувшись с многообразием традиций и образов жизни, ученые сосредоточились, в частности, на поисках универсалий, то есть общих черт, характерных для всех народов, несмотря на внешние различия в их культуре, традициях, социальной организации и т. д. Одним из результатов такого поиска стало фундаментально важное для нашей темы заключение о наличии буквально во всех исследуемых антропологами обществах принципиального для так называемого примитивного (или первобытного) мышления разделения мира на две генетически и функционально тесно связанных друг с другом части: «сакральное» (священное) и «профанное» (повседневное, мирское).

Указывая на то, что это разделение характерно для первобытного мышления, мы как бы косвенно намекаем на то, что современному рациональному мышлению это разделение чуждо, а значит, оно не играет сколько-нибудь значимой роли в современном обществе. Это действительно распространенная точка зрения, и mainstream современного понимания смысла и направления социального развития, выраженный, например, в разнообразных концепциях модерна как социокультурной эпохи, состоит в представлении о рационализации как постепенной и необратимой «редукции» священного в мире, что приводит, в конечном счете, к секуляризованному сознанию современного человека, для которого единственно существующим «на деле» оказывается мир профанного.

Здесь-то и возникает особый интерес к изучению ритуала. Как будет видно из дальнейшего изложения, ритуал есть именно социальный механизм, обеспечивающий связь и единство сакральной и профанной, священной и мирской «половинок» общественного целого.

Происходящее от лат. «ritus» (ритуал, обряд, церемония) это понятие закрепляется в европейских языках к XVI–XVII векам в значении «процедуры» отправления христианского культа. С конца XIX в. понятие ритуала уже в качестве научного концепта становится базовым элементом анализа традиционных и первобытных культур антропологами и археологами, историками и социологами, филологами и лингвистами и даже активно используется биологами для описания поведения животных в качестве стандартного сигнального поведенческого акта, используемого ими при взаимодействии друг с другом. Несколько позже распространяется бытовое значение этого слова, когда ритуал понимается как выполняемое с особой тщательностью действие, мотивы которого определяются не практической пользой (с точки зрения практики оно может выглядеть бессмысленным), но высшими, т. е. символическими, ценностями, стоящими над обыденностью; это означает, что размывается граница между сакральным и мирским, и аналог сакрального опыта обнаруживается в пространстве повседневности каждого индивида.

Для социологии ритуал (обряд, церемониал) – это система строго стандартизованных действий символического характера, совершение которых (чаще всего в строго определенных условиях и строго определенным кругом лиц) значимо с точки зрения обеспечения и поддержания стабильности социальных групп и организаций.

Одной из первых работ, где началось систематическое изучение ритуала, считается книга английского антрополога, теолога и историка религии У. Робертсона Смита (1846–1894) «Лекции по религии семитов» (1889). Робертсон Смит выделял в структуре любой религии два основных элемента: верования и догматы (beliefs) и ритуальную практику и правила поведения (rites). В современной религии основой является догмат, а ритуальная практика производна от него, а в древних религиях, наоборот, действие предшествует догмату, поскольку там ритуал связан не с догматом, но с мифом. Однако из того, что миф объясняет ритуал, еще не следует, что он его порождает: наоборот, ритуальная (первичная) практика определяет содержание объясняющего ритуал мифа, который меняется от эпохи к эпохе, тогда как сама практика остается неизменной. Для раскрытия тайны ритуала, утверждал он, следует изучать не мифы и не верования, а реальную жизнь общества, ибо главное в религии – не догматика, а духовное единение верующих с божеством: «фундаментальная концепция древней религии – солидарность богов и их почитателей как элементов одного органического сообщества».

Одним из первых заимствовал идею Робертсона Смита о социальном значении религиозного ритуала, порождающего групповую солидарность, признанный классик современной социологии Эмиль Дюркейм (1858–1917), который вместе со своим учеником (и племянником) Марселем Моссом (1872–1950) совершил подлинный прорыв в понимании ритуала. В основе осуществленной Дюркгеймом попытки анализа многообразных функций ритуала как сложного системно организованного целого лежит специфическое понимание общества как реальности sui generis (т. е. специфической, своеобразной реальности), не сводимой к сумме эмпирических жизней его членов. Анализируя элементарные формы религиозной жизни первобытных сообществ (на примере аборигенов Австралии), Дюркгейм пришел к выводу, что «жизнь» любого общества осуществляется в двух изолированных и качественно отличных друг от друга сферах – сфере «сакрального» («священного») и сфере «профанного»

(«мирского»). Хотя не существует объективного критерия, отделяющего одно от другого, однако каждый носитель культуры отчетливо ощущает их разнокачественность и без труда может дифференцировать любую конкретную ситуацию, отнеся ее к le sacre или к le profane, интуитивно, но явственно сознавая их принадлежность различным областям бытия. Оппозиция «священного» и «мирского» универсальна, т. е. присуща всем культурам и связана с индивидуально-коллективной природой человека, где сакральное выражает общественное начало в человеке. Эта оппозиция и оказывается зафиксированной в религии, смысл которой, по Дюркгейму, – обожествление общества. Религия включает в себя верования и ритуалы. Смысл ритуалов как системы «правил поведения, которые предписывают, как человек должен вести себя в присутствии сакральных объектов», состоит в недопущении смешения двух миров.

Здесь нужно сказать хотя несколько слов о вкладе в исследования ритуала историка античной Греции и Рима, учителя Дюркгейма в Ecole Normale Нумы Фюстель де Куланжа (1830–1889), идеи которого оказали значительное влияние на формирование взглядов его выдающегося ученика. В своем грандиозном труде «Древний город» (1864) он детально проанализировал роль религиозных ритуалов в создании и функционировании основных социальных институтов – от семьи и частной собственности до войны и политики. В главном, описанном Фюстелем, церемониале, который сопровождался жертвоприношениями, молитвами и гимнами и происходил в семье перед приемом пищи, он выделил все те основные черты социального, которые Дюркгейм впоследствии объединил в понятии ритуала: (1) наличие группы непосредственно взаимодействующих лиц, (2) существование общего центра внимания и (3) общих эмоций, (4) действия, осуществляемые не с практическими, но с символическими целями. Смысл этого ритуального действия – конституирование группы и придание ей морального единства. На ритуалах, по мнению Фюстеля де Куланжа, держатся город и политика, даже война (главное занятие древнего государства) ведется на основе ритуалов, ибо война между городами (государствами) была войной между их богами. Не в последнюю очередь жизнестойкость Римской империи, считал Фюстель, объясняется включением в общий пантеон богов тех городов, которые покоряли римляне.

Когда Дюркгейм называет общество религиозным феноменом, он артикулирует заимствованную у Фюстеля идею, правда, перевернув ее «с ног на голову»: для Дюркгейма именно структура общества объясняет религиозные идеи, а не наоборот (как у Фюстеля). Отталкиваясь от еще одной идеи учителя о ритуале как орудии господства, Дюркгейм развивает ее дальше: ритуал, задающий определенные конфигурации социальных взаимодействий, «производит» религию – мощную моральную силу, служащую не только фундаментом общества, но всегда, при всех политических структурах и режимах выступающую орудием легитимации господства.

Главным произведением Дюркгейма, где была разработана теория ритуалов, стала книга «Элементарные форма религиозной жизни» (1912), посвященная анализу австралийского тотемизма. Проблема возникновения религии и понятие сакрального рассматривается им в завершающей, третьей части работы, озаглавленной «Основные ритуальные отношения». Сакральное возникает в результате человеческих, социальных по своему характеру, взаимодействий, оно – порождение этих взаимодействий – выступает фундаментальной основой конкретного общества. Именно в этом – смысл принципиального убеждения Дюркгейма: нет религий, которые были бы ложными[1 - В таком сжатом виде традиционно передается идея Дюркгейма, которая им самим выражена так: «Созданный людьми институт не может базироваться на заблуждении и обмане; в противном случае он не мог бы сколько-нибудь долго сохраниться. Если бы он не коренился в природе вещей, он встретил бы в ней сопротивление, которого не смог бы преодолеть». Цит. по: Гофман А. Б. Семь лекций по истории социологии. М.: Мартис, 1995. С. 174.]. Круг священных предметов не может быть определен заранее, поскольку это свойство может приобрести любая, не только необычная, но даже самая заурядная вещь. Но сакральное в трактовке Дюркгейма выполняет еще одну, эпистемологическую функцию, позволяя выявить глубинную связь между групповым социальным опытом и коллективными представлениями, то есть совокупностью символов, идей, традиций, привычек, обычаев, значимых для всех членов общности, вызывающих у них сходные интеллектуальные и эмоциональные реакции, обеспечивающих тем самым единство общности, солидарность ее членов[2 - На это обращает внимание русский социолог Питирим Александрович Сорокин, одним из первых откликнувшийся на книгу Э. Дюркгейма. См.: Сорокин П. А. Эмиль Дюркгейм о религии//Новые идеи в социологии. Сб.4. СПб.: Образование, 1914. С. 80.]. Коллективные представления, как мы увидим, крайне важны для анализа ритуалов вообще и ритуалов медиа, в частности.

Проблема различения двух миров – сакрального и профанного стала одной из главных тем в творчестве знаменитого историка религий Мирчи Элиаде (1907–1986). Он считал, что ритуальные практики отражают модели бытия не только «примитивного», так называемого homo religious, но и современного нерелигиозного человека. В основе «модели бытия» лежит восприятие «священного» как «преображенной реальности» – особой формы осмысления жизни в ее природной цельности, космическом «Всеединстве»; вместилищем этой интимной «святости», воплощаемым в ней «божественным началом» является символ, не соотносимый с видимой стороной предмета, а центральное в его концепции понятие иерофании как явления священного в повседневном порождено осознанием традиционных корней цивилизации – «религиозного почтения к Земле и к Жизни».

Предпосылкой размышлений Элиаде было убеждение в неразрывной связи религиозного и нерелигиозного типов человека, благодаря чему изучение ситуаций и духовного мира религиозных людей должно вести к углублению представлений о человеке вообще (Курсив мой. – А.Ч.). И хотя большинство ситуаций, в которых оказывался религиозный человек «примитивных» обществ, давно забыты человечеством, они не исчезли без следа, поскольку профанный, мирской человек не может уничтожить свою собственную историю, «выскочить» из собственного происхождения. Эти ситуации не только сформировали современного человека, но и продолжают жить в его сознании и деятельности: «чувствующий и объявляющий себя неверующим, обладает всей скрытой мифологией, а также множеством деградировавших обрядов»[3 - Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 127.], которые в значительной степени задают «рамки» его повседневности[4 - Как писал Вальтер Беньямин, именно благодаря забвению забытое присутствует в нашей современности. См.: Беньямин В. Франц Кафка. Пер. с нем. С. А. Ромашко. М., 2000, с.80.]. Свидетельством несвободы большинства современников от религиозных идей, считает Элиаде, является то, что они «завалены ворохом магико-религиозных представлений, искаженных до карикатурного состояния, а потому и плохо узнаваемых. Процесс разрушения святости человеческого бытия не раз приводил к возникновению гибридов дешевой магии с обезьяньей религией. Мы не думаем о бесчисленных

«микрорелигиях», которыми кишат все современные города, о церквах, о сектах, о псевдооккультных, неоспиритуалистических или… «герметических» школах, хотя все эти явления относятся к сфере религии, даже если почти во всех случаях речь идет о нелепых разновидностях псевдоморфоза»[5 - Элиаде М. Священное и мирское. С. 128.]. Более того, характерная для ритуала посвятительная составляющая присутствует даже в таком методе, как психоанализ: «Пациенту предлагается погрузиться как можно глубже в самого себя и пережить свое прошлое, вновь пережить события, ставшие причиной заболевания. С формальной точки зрения эта опасная операция напоминает погружение в «Ад» к ларвам[6 - Ларвы (лат. larva) – злые духи, привидения.] во время посвящения и бои с «чудовищами». Подобно тому, как посвященный должен выйти с победой из этих испытаний, «умереть» и «воскреснуть», чтобы достичь вполне ответственного и открытого духовными ценностям существования, современный пациент психоаналитиков должен преодолеть собственное «бессознательное», где кишат ларвы и чудовища, чтобы обрести здоровье, психологическую целостность и мир культурных ценностей»[7 - Элиаде М. Священное и мирское. С. 129.]. Посвящение настолько тесно вплетено в человеческую жизнь, что значительное число наших поступков и действий во многом повторяет характерные для ритуала сценарии посвящения, ведь именно таковы испытания и трудности, которые преодолевает на своем жизненном пути каждый из людей; «удары судьбы», страдания, особенно в молодости, позволяют человеку испытать себя, познать свои возможности и осознать собственные силы, стать самим собой, т. е. перейти во взрослое состояние, Именно это и происходит в процессе ритуалов инициации, когда прошедший их юноша приобретает аскриптивный и реальный статус взрослого.

Возвращаясь к Дюркгейму, надо отметить, что ему принадлежит первая развернутая классификация ритуалов на основе следующих из его теоретических представлений различных критериев: запретительные (табу), имитационные, «мемориальные» («культ предков») и очистительные («траур») ритуалы.

Внутри этой типологии выделяются две главные категории ритуалов, регулирующие взаимоотношения человека с профанным и священным мирами: отрицательные, представляющие собой систему запретов, направленную на недопущение как пространственного, так и временного смешения этих миров, и положительные, цель которых – приблизить человека к миру священного. Последние направлены на завоевание расположения божества и, как следствие, должны обеспечить желаемое состояние дел; в зависимости от типа используемой инсценировки Дюркгейм выделяет имитационные ритуалы, в основе которых – подражание, и коммеморативные ритуалы, в ходе которых воспроизводится прошедшее. Особым видом положительных ритуалов выступают искупительные, направленные на смягчение вины или последствий святотатства, в ходе которых осуществляется жертвоприношение[8 - Этой теме посвящена интереснейшая книга знаменитого франко-американского антрополога Рене Жирара «La Violence et le Sacrе» (1972), где он трактует жертвоприношение как заместительное насилие, коллективный перенос вины на жертву, что позволяет защитить группу от ее собственного насилия. (Русск. пер.: Жирар, Рене. «Насилие и священное». М.: Новое литературное обозрение, 2000).].

Отталкиваясь от своего представления об обществе как воплощении сакрального, Дюркгейм отличает магию от религии, выделяя магические и религиозные ритуалы. Если основу религии составляет вера в персонифицированные сверхъестественные силы – бога или богов, объединяющая общество, соответственно, в религиозных ритуалах участвует, как правило, все общество или его ключевые группы и символические персоны, то магию, связанную с индивидуальным опытом человека, несмотря на наличие в ней догматической и обрядовой составляющей, Дюркгейм относит к сфере профанного, ибо она ориентирована на преследование индивидами собственных целей, так как в ней отсутствуют объединяющее начало.

Близкий к концепции Дюркгейма подход, делающий упор, однако, на существенно иные элементы функционирования ритуала, предложил Арнольд ван Геннеп (1873–1957). Изучая ритуалы перехода, он также, хотя и с оговорками, использует оппозицию «сакрального» и «мирского». В споре о том, что первично в обряде – ритуал или текст (миф), ван Геннеп отстаивает первичность текста: ритуал – это драматизированная передача мифа, который в этом случае является сценарием; эту схему он прослеживает от обрядов инициаций через мистерии до современного театра. Однако в центре его внимания не столько социальный контекст, сколько непосредственный механизм ритуального действия: он одним из первых описывает внутреннюю структуру ритуала и выделяет в ней некоторые инварианты. В качестве структурных единиц – «атомов», из которых строится ритуал, ван Геннеп выделяет «ритуалы перехода», основными типами которых выступают три – ритуалы отделения, перемещения и объединения. Именно эти ритуалы и представляют, по его мнению, собственно ритуалы (хотя он не отрицает возможности существования и других типов ритуальных действий). Основным «полем» перехода, считает ван Геннеп, выступают обряды, связанные с изменением социального статуса человека (рождение, инициация, брак, смерть). Такая последовательность, оформленная в систему обязательных ритуалов, существует во всех обществах, независимо от их традиций и степени экономического и политического развития. Он вводит понятие вращение[9 - Pivotement букв. «полный поворот вокруг оси».] как процесс смены сакрального на профанное и наоборот в зависимости от конкретной ситуации; это – один из видов ритуала перехода, поскольку в течение жизни каждый человек оказывается обращенным то к одной, то к другой стороне бытия. Подобное чередование ритуалов, которому другие исследователи не придавали значения, трактуется им как магический момент, важный для всего ритуального комплекса. Анализируя ритуалы перехода, Ван Геннеп впервые обращает пристальное внимание на промежуточную стадию, отделяющую один этап ритуального действия от другого, – выдвинутая им идея лиминальности (границы) была впоследствии подхвачена и развита выдающимся британским антропологом и социальным мыслителем Виктором Тэрнером.

Предложенные Э. Дюркгеймом и А. ван Геннепом классификации ритуалов не могли охватить все многообразие ритуальных практик; да это, по- видимому, и невозможно, поскольку расширение критериев и методов анализа ведет к выделению все новых типов ритуальных действий, возникающих в меняющихся социальных условиях. Хорошим примером возникновения ритуала в обществе модерна является процедура посвящения иммигрантов в американцы, получившая название melting pot (букв. плавильный котел). Вот как описывает эту символическую «переплавку» Уолтер Липпман: «Это происходило в городе автомобильных заводов, где занято много рабочих иностранного происхождения. В центре бейсбольного поля соорудили своего рода огромный “плавильный котел” из досок и обтянули его полотном. К краям этого “котла” с двух сторон приставили лестницы. После того, как публика расселась и оркестр сыграл, что ему было положено, на

дорожке, ведшей к полю, показалась процессия. В ней были представители всех национальностей, работавших на заводах. Люди эти были одеты в свои национальные костюмы, они пели свои национальные песни и танцевали свои национальные танцы, и несли они при этом флаги почти всех стран Европы. Руководил церемонией директор местной начальной школы, одетый как дядя Сэм. Он возглавил процессию и подвел ее к “плавильному котлу”. Затем, поднявшись по одной из лестниц, он спустился в “плавильный котел” и оттуда позвал остальных участников процессии. Те последовали за ним, а затем через некоторое время они поднялись из “плавильного котла”, но на этот раз уже с другой стороны. Все они были одеты в пальто, брюки и жилеты, на шее у каждого был твердый воротничок и галстук в горошек, на голове – котелок. Несомненно, каждый из них имел в кармане вечное перо. Все они пели американский гимн»[10 - Lippmann W. Stereotypes // Reader in Public Opinion and Communication / Ed. by B. Berelson and M. Janowitz. N.Y.: 1953. P. 65].

Похоже, возникновение новых ритуалов – вечный процесс, который сопровождает человечество на всем протяжении его существования и который, собственно, и актуализирует все до времени скрытые изменения социального, обнаруживает их, выводит «наружу». Подтверждением тому – и данная работа, анализирующая еще один тип ритуалов.

Остановимся кратко на дальнейших этапах развития теории ритуала. Важную роль сыграла британская школа социальной антропологиию. Ее признанный глава Альфред Реджинальд Радклифф-Браун (1881–1955) в отличие от Дюркгейма, считавшего основой традиционного общества толпу[11 - Это связано, очевидно, с тем, что именно в этот период выходят в свет знаменитые исследования Сципиона Зигеле «Преступная толпа» (1891), Гюстава Лебона «Психология толпы» (1895) и Габриэля Тарда «Толпа и публика» (1892) посвященные социологии и психологии толпы (массы).], рассматривает общество как социальную систему, отраженную в совокупном восприятия человеком внешнего мира, что означает переориентацию исследовательского поиска на выявление оснований сакрального в окружающей (общество) природе. Он выделяет ритуальную значимость особых отношений, возникающих между человеком и важными для жизнедеятельности племени определенными видами растений и животных. Подчиненность природного порядка социальной и культурной традиции проявляется, в частности в том, что некоторые виды животных и растений персонифицируются и представляются как предки/ или культурные герои, а также в том, что классификации животных и растений определяются социальными классификациями (каждый вид соотносится с определенной социальной группой)[12 - Radcliff-Brown A. R. Structure and Function in Primitive Society. L., 1952. P. 10.]. Сформулированная Радклифф-Брауном установка на поиск истоков ритуала в производственной деятельности человека, регулирующей его отношения с природой, и в социальной структуре, определяющей отношения людей внутри социума, является ныне общепринятой в этнографии и социальной антропологии.

Осуществленное Э. Дюркгеймом отождествление общества с Богом, а религиозного с общественным, как и забвение им индивидуального начала в обществе, стало предметом резкой критики со стороны другого представителя английской антропологической школы Бронислава Каспара Малиновского (1884–1942). Признавая «общественность», публичность обязательным условием и даже технической предпосылкой проведения ритуала, он считал необоснованным вывод о том, что именно общество – источник религиозных истин или их субъект. Малиновский дополняет сферу сакрального, вводя в нее еще одно начало – индивидуума, превращая ритуал тем самым в своеобразный «мост», связывающий человека и общество. Ритуалы, по его мнению, – инструмент решения социумом своих проблем: вовлечения человека в круг общественных обязанностей и избавления его от стрессов, вызванных сменой статуса, страхом смерти и т. д. Так, погребальный ритуал нужен не столько для того, чтобы обеспечить покойному достойное будущее, сколько для избавления живых от страха смерти, являющегося дезорганизующей силой, которая ставит под сомнение общественный порядок, а также для того, чтобы помочь живым преодолеть ужас, вызываемый видом покойника; в свою очередь, ритуал плодородия формирует у дикарей уважительное отношение к пище, предотвращая ее напрасные траты; ритуал инициации помогают юноше стать мужчиной с его обязанностями, привилегиями и ответственностью, знанием традиций, умением обращаться с сакральными объектами. В целом же, по Малиновскому, ритуал выступает как «школа морали»: с помощью ритуала социум в состоянии обеспечивать бесперебойное функционирование социального организма и поддерживать необходимый социальный порядок. Тем самым снимается дюркгеймовское различие между магией и религией, и магическая практика трактуется как один из видов ритуала[13 - Malinowski B. The Functional Theory // Malinowski B. A Scientific Theory of Culture, and Other Essays. Chapel Hill, 1944. P. 112.].

Идеи Малиновского оказали значительное влияние на творчество Мэри Тью Дуглас (1921–2007). Одна из важнейших ее работ книга «Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу» (1966)[14 - Douglas M. Purity and Danger. An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo (1966). (Русск. пер.: Дуглас М. Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу. М.: Кучково Поле, Канон + Пресс, 2000).]. В центре ее – старый, но вечно актуальный вопрос сравнения между «мы» (европейцы) и «они» («дикари»), то есть вопрос о том, насколько обоснованно категорическое противопоставление первобытных и современных систем верований, получивший с легкой руки Люсьена Леви-Брюля обозначение «проблемы первобытного мышления». Как пишет сама Дуглас: «все те десять лет исследований для «Чистоты и опасности» я имела в виду задачу освободить так называемых первобытных людей от обвинений в том, что они обладают другой логикой и мыслят иначе. Представление о том, что существует особая, досовременная, ментальность, скорее всего следует из отношения к неудачам и несчастьям. Современный человек, согласно этому представлению, ведет свои рассуждения от результата назад, к материальным причинам; первобытный же человек рассуждает от неудачи к духовным существам… В «Чистоте и опасности» реабилитируется рациональное поведение первобытного человека: табу оказывается не чем-то непостижимым, но вполне разумным желанием защитить общество от поведения, его разрушающего»[15 - Douglas M. Risk and Blame: Essays in cultural theory. L.: Routledge, 1992. P. 3–4.]. Господствующие представления о чистоте и осквернении, относимые исключительно к примитивным верованиям, на деле являются частью свойственной каждой культуре системы классификаций, лежащей в основании социальной структуры. Дуглас, отталкиваясь от идей Эмиля Дюркейма и Марселя Мосса («О некоторых первобытных формах классификации»), понимает поведение, связанное с представлениями о нечистоте (грязи), как реакцию, «отторгающую любые предметы или идеи, не отвечающие или противоречащие значимым для нас классификациям», что означает восприятие подобных феноменов как опасных.

Ритуалы в таком контексте (и здесь Дуглас идейно близка взглядам ее коллеги Виктора Тэрнера) «создают реальность, которая без них превратилась бы в ничто. Не будет преувеличением сказать, что ритуалы для общества

значат больше, чем слова для мысли, Потому что очень возможно сначала обладать знанием, а потом найти для него слова. Но социальных отношений без символических действий не бывает» [Курсив мой. —А.Ч.] [16 - Дуглас М. Чистота и опасность. С. 100.]

В дальнейших своих работах Дуглас, а также такие ее коллеги и современники совершили важнейший теоретический акт – показали возможность переноса исследований ритуала на современное общество.

2. Ритуальные практики – основа групповой солидарности

Ритуал в его современном значении несет на себе отблеск религиозного действия как выражение высших ценностей, принадлежащих иному измерению и обладающих иным онтологическим статусом. Поэтому ритуальным можно назвать действие, определяющей характеристикой которого является не практическая потребность (необходимость), но символическая насыщенность. Ритуальный статус сообщает простейшему бытовому факту особую серьезность, строгость, напряженность, причем эта строгость является для человека, осуществляющего ритуал, не внешней формой, а сущностно значимым элементом. Практическое действие становится ритуальным, когда его начинают выполнять вне зависимости от того, необходимо ли оно с точки зрения здравого смысла или какой-либо практической необходимости.

Начало анализу ритуальных практик положено усилиями Эмиля Дюркгейма и Марселя Мосса. Общество как реальность sui generis, то есть реальность особого рода, возникает на основе общих для группы практик, исполнение которых и порождает реальные социальные силы, т. е. то «давление» социального, воздействие которого ощущают члены группы и от которого они не могут освободиться. (Так практически объясняется тот хорошо известный факт, что «жить в обществе и быть свободным от общества» нельзя). Именно группа – сообщество, объединяемое совершением общих обрядов и общими переживаниями, и есть тот исток социального, вне которого невозможно не только социальное поведение, но и цементирующее общество совместное знание. Соотношение познания и общественной организации, эпистемологии и социологии – одна из ключевых тем Дюркгейма: на старый философский вопрос о врожденных идеях, прежде всего, пространства и времени, он ответил тем, что, признав их отсутствие в индивидуальном опыте, стал считать их существующими в социальном опыте группы в виде коллективных представлений, порождаемых совместными – и, прежде всего, ритуальными (или ритуализованными, как мы увидим впоследствии, разбирая ритуалы медиа) групповыми практиками, а религию стал считать инструментом, обеспечивающим регулярное выполнение этих практик.

Весьма подробно Дюркгейм разбирает ритуальные практики, которые порождают категории познания. В качестве примера рассмотрим категорию причинности, источником возникновения которой является культ предков. Важнейшей составляющей этого культа является обряд оплакивания покойника, в котором участвует вся группа, однако проявление демонстрируемой при этом скорби зависит от степени родства (наиболее близкие к покойному люди прибегают к кровавым самоистязаниям, считая, что этого требует дух покойного, который только после пролития крови может стать защитником рода). Что означает эта коллективная печаль? В ней отражается глубинное ощущение бреши в рядах, потери, ослабления группы, для ликвидации которой все члены группы должны собраться вместе и в ритуале обрести свое новое единство и силу. Осознание эффективности ритуала, то есть достигнутого единства группы, приходящее после его осуществления, создает представление о том, что правильно исполненные действия дают желаемый результат. Следствием постоянного и систематического исполнения ритуалов становится постепенное формирование представлений о социальной причинности, которая отличается от природной причинности; различие в том, что в социальной нет наглядного, видимого и осязаемого результата (явление новой силы и сплоченности), тогда как в случае природной причинности такая наглядность налицо.

Дюркгейм показывает, что подобного рода переживания возникают в ходе разных ритуалов, приводя к появлению тех же самых категорий: та же самая категория причинности может возникать в практике ритуалов имитации. Повторяющиеся с определенным интервалом календарные обряды, связанные со сменой сезонов и ритмов трудовой деятельности, порождают категорию времени, а тотемические ритуалы порождают типологии и классификации и т. д.

Как возникает объяснение эффекта ритуальных действий? По Дюркгейму, как правило, это происходит после осуществления ритуала, а сами объяснения выполняют преимущественно функцию легитимации совершенных действий, используемые при этом словесные выражения – формулы действий, из которых со временем формируется ритуальный канон как основа регулярности и всеобщности ритуалов.

Удивительное влияние Дюркгейма на антропологическую мысль свидетельствует о необычайно высоком потенциале его идей. В частности, оказались подтвержденными полузабытые эпистемологические идеи Дюркгейма, реализация которых привела к созданию отпочковавшейся от традиционной антропологии оригинального направления в изучении ритуалов – «когнитивной антропологии», к числу создателей которой относят уже известную нам Мэри Дуглас, которая фактически отождествляет ритуалы с различными формами символического поведения, считая их важнейшей характеристикой не только традиционного поведения, но и современного опыта: «Бушмены полагают, что если мужчина будет сидеть на женской половине, он потеряет мужскую силу, Мы боимся инфекции, которую переносят микробы. Зачастую объяснение наших страхов соображениями гигиены – чистая фантазия. Разница между нами и ими заключается не в том, что наше знание основывается на науке, а их – на символизме. Наше поведение также имеет символическое значение. Настоящая разница в том, что мы не переносим из одного контекста в другой один и тот же набор универсально всемогущих символов: наш опыт фрагментирован. Наши ритуалы создают множество маленьких мирков, не связанных между собой. Их ритуалы создают одну-единственную, символически связанную вселенную»[17 - Дуглас М. Чистота и опасность. С. 100.].

Функция ритуала, по Дуглас, – это обобщение и подтверждение социального опыта, стандартизация и классификация, создание когнитивной и ценностной системы координат, выработка механизмов поведения в нестандартных ситуациях. Правда, при таком «прагматическом» взгляде на ритуал теряется его онтологическая составляющая: сакральный опыт переформулируется, редуцируется к каузальной цепочке «целей и средств»; в результате произведенного «спрямления» оказывается невозможным отличить ритуал от обычая, церемонии или просто повторяющегося действия, в котором различим символический элемент. Вот почему для Дуглас продуктивна параллель между ритуалом и деньгами: «Сравнение с деньгами замечательно вбирает в себя все то, что мы намеревались сказать по поводу ритуала. Деньги дают фиксированное, внешнее, узнаваемое обозначение действиям, которые иначе были бы запутанны и противоречивы; ритуал делает видимыми внешние признаки для внутренних состояний. Деньги выполняют

посредническую функцию в операциях обмена; ритуал опосредует опыт, в частности, социальный опыт. Деньги задают стандарт для измерения ценности; ритуал стандартизирует ситуации и, тем самым, помогает оценивать их, Деньги устанавливают связь между прошлым и будущим, и о ритуале можно сказать то же самое. Чем дальше мы будем задумываться о глубине такой метафоры, тем нам будет яснее, что это никакая не метафора. Просто деньги – это наиболее крайний и наиболее специализированный вид ритуала»[18 - Дуглас М. Чистота и опасность. С. 109.].

Язык – еще один аналог ритуальной практики. Знаменитый британский антрополог Эдмунд Рональд Лич (1910–1989) подразделил все человеческие действия на два типа: do things, где основным является технический, утилитарный аспект, и say things, несущие прежде всего эстетико-информационную нагрузку. Если я надеваю свитер потому, что мне холодно, то это do things, если же с целью произвести впечатление – say things. Все, что say things, по Личу, – ритуалы.

Виктор Тэрнер (1920–1983), следуя в определенном смысле в русле идей Э. Лича, предложил рассматривать ритуал как язык, элементарными структурными элементами которого являются символы: «группы символов могут быть выстроены таким образом, чтобы составить сообщение, в котором определенные символы функционируют аналогично частям речи и в котором могут существовать условные правила соединения»[19 - Тэрнер В. Символы в африканском ритуале // Тэрнер В. Символ и ритуал. Пер. с англ. Сост. и автор предисл. В. А. Бейлис. М.: Наука, 1983. С. 112.]. Подробно исследуя состав этого языка, Тэрнер вводит первичную классификацию и самих символов, и способов определения их значения, разделяя символы на доминантные и инструментальные. Доминантными он называет символы, имеющие некое универсальное значение для данной группы, не зависящее непосредственно от ритуального контекста; эти символы присутствуют в огромном числе ритуалов данной культуры и являются как бы центрами, структурирующими ритуальное действие (для советской культуры доминантным символом было красное знамя). Тогда как инструментальные символы не имеют заранее известного значения, которое определяется ритуальным контекстом самого действия в целом.

Доминантными, по Тэрнеру, являются «символы, несущие одновременно и конденсирующее значение» за счет смешения примитивно физиологического и структурно нормативного, органического и социального; иначе говоря, конденсируя противоположные качества, данные символы являются единством «высокого» и «низкого», при этом каждый символ скорее многозначен, чем однозначен. Благодаря описанным особенностям доминантного символа во время ритуала снимается напряжение между личностью и социумом: личность не «умирает» в социуме, как у Дюркгейма, но становится «изоморфной» социуму. За счет этого ритуал, по Тэрнеру, способен решать важнейшие нравственные, воспитательные задачи. В ситуации ритуального действия с его приводящей в возбуждение публичностью и направленными психологическими стимулами, такими, как музыка, пение, танцы, алкоголь, раздражающая и эксцентричная манера одеваться, ритуальные символы, видимо, осуществляют преобразование между полюсами значений. Формальные нормы и ценности «пропитываются» эмоциями, а простейшие эмоции «облагораживаются», обретая связь с социальными ценностями. Утомительность моральных поучений трансформируется в «любовь к доблести». Вообще Тэрнер существенно углубил понимание внутреннего строения ритуалов, их социальных функций, процессов их формирования и развития, открыв тем самым дорогу интенсивного применения понятия ритуала в изучении современных обществ.

3. Ритуалы versus институты

Практически господствующим основанием объяснения социального поведения, начиная с 60-х годов прошлого века, становится институциональный подход, предложенный знаменитым экономистом Дугласом Нортом в качестве объяснительной конструкции, базирующейся на рациональном выборе, как основании человеческих мотиваций. Принятие «правил игры» социальными акторами в качестве нормативных (нормальных, т. е. социально поддерживаемых) рациональных оснований взаимодействий – таков в лапидарной формулировке смысл институционализма. Это, фактически, позитивистски-функционалистский подход к социальной материи, пытающийся «вогнать» ее в социальную норму, за границами которой остаются «мелочи жизни», – те практические действия, которые и составляют ее суть.

Попыткой схватить нерациональное в социальном, смягчив ригидность позитивистского подхода, стал неоинституционализм. Так, определение, предложенное представителями данного подхода Дж. Марчем и Й. Олсоном, гласит: «институт – это относительно устойчивый, встроенный в структуры смыслов и средств набор правил и организованных практик, который обладает относительной независимостью от смены персоналий и относительной сопротивляемостью к специфическим индивидуальным предпочтениям и ожиданиям, а также к меняющимся внешним обстоятельствам»[20 - March J. C., Olsen J. P. Elaborating the «new institutionalism» // R.A.W. Rhodes, S.A. Binder, B. A. Rockman (Eds.) The Oxford Handbook of Political Institutions. N.Y.: Oxford University Press, 2006. P 3.].

Чтобы понять, в чем состоят сходства и различия института и ритуала, попытаюсь сначала систематизировать сказанное выше о ритуалах, добавив к этому некоторые соображения из терминологических словарей и монографических исследований. Под ритуалом в антропологическом смысле понимаются любые формальные действия, следующие установленному образцу и выражающие посредством символов общественный или общепризнанный смысл. Ритуалы, как правило, представляют собой практические аспекты религиозной системы и скорее выражают сакральные ценности, нежели направлены на достижение некой утилитарной цели[21 - Это определение позаимствовано из одного из самых известных «Социологических словарей» издательства «Пингвин». (Русс. пер.: Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б. С. Социологический словарь. 2 изд. М.: Экономика, 2004. С. 398).]. Мэри Дуглас понимает ритуалы как «определенные типы действий, служащие цели выражения веры или приверженности определенным символическим системам»[22 - Douglas M. How Institutions Think. Syracuse, 1986. P. 112.].

Для немецких социологов – авторов монографии «Социальное как ритуал» – ритуалы выступают как «культурные представления – институциональные разделяемые образцы, посредством которых инсценируется общее коллективное знание и общие поведенческие практики и в которых подтверждается самоизображение и самоинтерпретация институционального и коллективного порядка»[23 - Das Soziale als Ritual. Zur performativen Bildung von Gemeinschaften / Hrsg. Wulf Cristoph. Opladen: Eske+Budrich, 2001.]. Авторы этого определения перечисляют характеристики ритуалов, практикуемых в современном обществе. (1) Ритуалы имеют начало и конец, т. е. определенную временную структуру, они происходят (разворачиваются) в пространстве. (2) Ритуалы воспроизводят (репродуцируют) прошлый опыт, результатом которого становится конструирование инноваций. Иначе говоря, помимо нацеленности на приспособление к среде (подчиняющая функция), ритуалы и ритуализация обладают не всегда замечаемой конструктивной функцией, выявленной Дюркгеймом и социальными антропологами: в процессе осуществления ритуала

усиливаются внутригрупповые связи, открывая перед сообществом новые возможности для разрешения имеющихся конфликтов. (3) Ритуалы – это чувственно воспринимаемые социальные инсценировки, в рамках которых происходит выработка ролевых дифференциаций и могут формироваться новые идентичности (тогда как в рамках института на основе существующих в данном сегменте социального правил игры роль «навязывается»).

(4) Ритуальные процессы воплощают и конкретизируют институты и организации.

Последний тезис возвращает нас к сформулированному в заглавии раздела вопросу о соотношении этих двух понятий и, соответственно, обозначаемых ими феноменов. В чем разница (и существует ли она) между ритуалом и институтом? Другими словами, что есть в ритуале, чего нет в институте? И наоборот. Далее, если институт и ритуал – синонимы, то стоит ли «умножать сущности без необходимости»? Однозначного ответа нет, но есть объяснение значения ритуала для современного общества и его понимания.

Ритуалы первобытных обществ связаны с воспроизводством социального и культурного порядка путем усиления значимости уже существующих символических границ и силы авторитетов, но при этом ритуалы, как правило, связаны с осознанием и освоением перемен в социальной и культурной жизни. Олицетворяя социальную динамику, ритуал констатирует проникновение нового в устоявшееся, «узаконивая» инновации. Ценность ритуала – в фиксации преобразования существующего, в указании на момент перехода от прошлого к будущему.

В современном обществе сложилась иная ситуация. По мере усложнения структуры социальной материи, индивид сталкивается со все нарастающим уровнем неопределенности и неясности того, как именно и с кем надо себя вести, в какие конкретно ритуальные практики вступать и как интерпретировать новые социальные чувства, охватывавшие его в каждую последующую минуту. На первый план выходят процессы, связанные со сбоями социального порядка, нарушениями рутины повседневности, вытеснением и ниспровержением старых авторитетов и появлением новых «звезд», что и означает нарастание неопределенности в функционировании всех сегментов современного «сложного» общества. Именно непонятность и нестабильность окружающего – это, пожалуй, наиболее глубокое переживание и самое важная проблема современного человека, поскольку рационалистические (научные) объяснения этого для него крайне туманны, а повседневность все более и более выходит «за рамки» привычного, нормального. Поэтому сугубо рациональные, отсылающие к институционализированным моделям, объяснения человеческих поступков в этих иррациональных обстоятельствах оказываются крайне сомнительными (именно стремлением «смягчить» жесткие границы рациональности объясняют многие комментаторы появление неоинституционализма как «смягченной» версии институционализма). То, что уже последние лет тридцать понимается как «сложное общество», точно не базируется на сугубо рациональных основаниях. Тем не менее, социальный порядок сохраняется. Какие же «скрепы» его поддерживает? Есть мнение, что как раз ритуалы суть те механизмы, которые не дают индивидам, группам, организациям «сломаться» в сложной и изменчивой ситуации современного мира, обеспечивая необходимую адаптацию в постоянно обновляющейся среде.

Это соображение можно считать характеризующим принципиальное функциональное различие ритуала и института. Можно указать на еще одно сущностное различие и ряд различий формальных. Ритуальное поведение всегда персонализировано, оно демонстративно и экспрессивно, тогда как институт – это квазиестественное действие. Институциональное поведение – тем более, чем более оно институционализировано – утрачивает составляющую личного, персонального смысла и оказывается механическим поведением согласно глубоко интернализованным нормам. Так, люди женятся и выходят замуж не потому, что переживают неодолимую тягу к осуществлению этого акта, а потому, что существует институциональная норма, действующая в модусе квазиприродной необходимости, и вопрос о том, следовать или не следовать этой норме, как правило, вообще не всплывает в поле сознания человека. Из этого, конечно, не следует, что люди женятся механически и нерефлексивно. Наоборот, каждый брак – продукт глубоких размышлений, анализа альтернатив, конструирования целей и мотивов, сложной игры причин и следствий и т. д. и т. п., но при всем этом брак как институт, как правило, не проблематизируется, принимается как таковой, что и предполагает, на наш взгляд, его квазиестественный характер.

Иначе выглядит демонстративное и экспрессивное ритуальное поведение[24 - Мы здесь отвлекаемся от часто встречающегося понимания ритуального действия как чисто формального поведения, осуществляемого по шаблону, без осознания его содержательной стороны. Именно такое понимание лежит в основе, в частности, понятия ритуализма в мертоновской классификации типов адаптивного поведения.]. Каждый ритуал предпринимается либо по каким-то весомым причинам, либо по каким-то весомым мотивам, то есть, говоря словами Альфреда Шюца, либо «потому, что», либо «для того, чтобы». Но при этом не следует абсолютно разводить институты и ритуалы. Во-первых, ритуал может институционализироваться, то есть утратить свой личностный, а потому экспрессивный характер и превратиться в безличностную «нечеловеческую» квазиприродную норму, которой будут следовать, не задаваясь вопросом о ее необходимости. И наоборот, в квазиприродной норме может открыться (вспомниться) ее ритуальный смысл, и она тем самым обретет человеческую конкретность.

Но все равно, самое важное в ритуале, пожалуй, это его сугубо личностная – а не безликая квазиприродная – обязательность и потребность ввиду необходимости адаптироваться, приспособиться к проблемам и кризисам жизни.

Кроме того, есть и формальные различиях между институтом и ритуалом. Во-первых, часто ритуал имеет групповой характер, и кто-то осуществляет, ведет его (жрецы, старейшины, специально отобранные индивиды, обладающие определенными качествами), во-вторых, осознание произошедшего, т. е. наделение его смыслом, происходит (как об этом уже говорилось) чаще всего post factum, в-третьих, ритуальные действия, как пишет немецкий социолог В. Фукс, как правило, «не порождают новой предметности и не изменяют ситуацию в физическом смысле, а перерабатывают символы и ведут к символическому изменению ситуации»[25 - Fuchs W. Ritual. In: Lexikon zur Sociologie // Hrsg. W. Fuchs u.a. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1978. S. 650.]. Это, конечно же, перифраз теоремы Томаса: «Если ситуация воспринимается как реальная, она реальна по своим последствиям».

В начале XX в. Макс Вебер зафиксировал процесс «расколдовывания мира», характеризующий современное общество эпохи модерна и состоящий в освобождении сознания человека от господства религиозной веры, магии и суеверий, следствием чего становится уверенность в принципиальной познаваемости мира. Не то, что все в мире познано, но все может быть познано средствами рационального, прежде всего научного познания без обращения к сверхъестественным существам и силам. В конце же XX века господствовавший на всем его протяжении познавательный

оптимизм сменился гораздо менее оптимистическим взглядом на перспективу познания действительности, который был выражен Юргеном Хабермасом в понятии «новой непрозрачности». Мир вновь становится «непрозрачным», т. е. все менее и менее доступным ясному рациональному познанию, и это сопровождается возвращением иррационального в ощущении «заколдованности» мира, обострении интереса к року, судьбе, магии, гадательным практикам, разнообразным культам. К тому же «разряду» относится и захлестнувшая мир стихия азартных игр. Наряду с этим проявляются и другие факторы, свидетельствующие о росте «непрозрачности», в частности, развертывающиеся наряду с глобализацией процессы «трайбализации», состоящие в нарастании численности изолированных, замкнутых на себя эксклюзивных групп, формирующих своеобразные экзистенциальные сети, возникающие параллельно с сетевыми сообществами он-лайн и независимо от них. Во французских исследованиях такие группы называются «городские секты», несмотря на то, что в большинстве своем они не носят религиозный характер. Это эксклюзивные объединения, базирующиеся на эмоциональной близости их членов, что интерпретируется исследователями как элементы «гражданской религии» в современном секуляризованном обществе[26 - Маффесоли М. Околдованность мира, или божественное социальное // Социо-логос. М.: Прогресс, 1991. С. 278.] в соответствии с позицией Георга Зиммеля, который считал религиозными элементами «эмоциональные элементы, образующие внешний и внутренний аспект социальных отношений».

Возникновение и широкое распространение городских сект – то, что мы называем трайбализацией, – можно считать реакцией на глобализацию, ведущую к универсализации ценностей, унификации образа жизни и образа мыслей. Оно есть свидетельство парадоксального усиления локальных связей. На фоне пропагандируемых массмедиа задач глобального регулирования и управления и часто вопреки им для людей все важнее становятся конкретные и близкие цели, стремление к которым формирует общность чувств и взглядов на мир, коренящуюся в традиционных привычках и ритуалах.

Стремление «держаться вместе» оказывается способом «одомашнить», сделать понятным и управляемым окружающий мир, который в своей глобальной версии начинает представлять собой угрозу человеческой идентичности. Уход от глобального в локальное есть возвращение к реальности. Оно есть проявление скорее своего рода жизненного инстинкта, нежели способности к критическому осмыслению действительности. Даже если при этом происходит отчуждение человека от масштабных экономических и политических порядков, зато гарантируется суверенное существование в ближайшей социальной среде.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/alla-chernyh/ritualy-i-mify-media/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

В таком сжатом виде традиционно передается идея Дюркгейма, которая им самим выражена так: «Созданный людьми институт не может базироваться на заблуждении и обмане; в противном случае он не мог бы сколько-нибудь долго сохраниться. Если бы он не коренился в природе вещей, он встретил бы в ней сопротивление, которого не смог бы преодолеть». Цит. по: Гофман А. Б. Семь лекций по истории социологии. М.: Мартис, 1995. С. 174.

2

На это обращает внимание русский социолог Питирим Александрович Сорокин, одним из первых откликнувшийся на книгу Э. Дюркгейма. См.: Сорокин П. А. Эмиль Дюркгейм о религии//Новые идеи в социологии. Сб.4. СПб.: Образование, 1914. С. 80.

3

Элиаде М. Священное и мирское. М.: Изд-во МГУ, 1994. С. 127.

4

Как писал Вальтер Беньямин, именно благодаря забвению забытое присутствует в нашей современности. См.: Беньямин В. Франц Кафка. Пер. с нем. С. А. Ромашко. М., 2000, с.80.

5

Элиаде М. Священное и мирское. С. 128.

6

Ларвы (лат. larva) – злые духи, привидения.

7

Элиаде М. Священное и мирское. С. 129.

8

Этой теме посвящена интереснейшая книга знаменитого франко-американского антрополога Рене Жирара «La Violence et le Sacrе» (1972), где он трактует жертвоприношение как заместительное насилие, коллективный перенос вины на жертву, что позволяет защитить группу от ее собственного насилия. (Русск. пер.: Жирар, Рене. «Насилие и священное». М.: Новое литературное обозрение, 2000).

9

Pivotement букв. «полный поворот вокруг оси».

10

Lippmann W. Stereotypes // Reader in Public Opinion and Communication / Ed. by B. Berelson and M. Janowitz. N.Y.: 1953. P. 65

11

Это связано, очевидно, с тем, что именно в этот период выходят в свет знаменитые исследования Сципиона Зигеле «Преступная толпа» (1891), Гюстава Лебона «Психология толпы» (1895) и Габриэля Тарда «Толпа и публика» (1892) посвященные социологии и психологии толпы (массы).

12

Radcliff-Brown A. R. Structure and Function in Primitive Society. L., 1952. P. 10.

13

Malinowski B. The Functional Theory // Malinowski B. A Scientific Theory of Culture, and Other Essays. Chapel Hill, 1944. P. 112.

14

Douglas M. Purity and Danger. An Analysis of Concepts of Pollution and Taboo (1966). (Русск. пер.: Дуглас М. Чистота и опасность. Анализ представлений об осквернении и табу. М.: Кучково Поле, Канон + Пресс, 2000).

15

Douglas M. Risk and Blame: Essays in cultural theory. L.: Routledge, 1992. P. 3–4.

16

Дуглас М. Чистота и опасность. С. 100.

17

Дуглас М. Чистота и опасность. С. 100.

18

Дуглас М. Чистота и опасность. С. 109.

19

Тэрнер В. Символы в африканском ритуале // Тэрнер В. Символ и ритуал. Пер. с англ. Сост. и автор предисл. В. А. Бейлис. М.: Наука, 1983. С. 112.

20

March J. C., Olsen J. P. Elaborating the «new institutionalism» // R.A.W. Rhodes, S.A. Binder, B. A. Rockman (Eds.) The Oxford Handbook of Political Institutions. N.Y.: Oxford University Press, 2006. P 3.

21

Это определение позаимствовано из одного из самых известных «Социологических словарей» издательства «Пингвин». (Русс. пер.: Аберкромби Н., Хилл С., Тернер Б. С. Социологический словарь. 2 изд. М.: Экономика, 2004. С. 398).

22

Douglas M. How Institutions Think. Syracuse, 1986. P. 112.

23

Das Soziale als Ritual. Zur performativen Bildung von Gemeinschaften / Hrsg. Wulf Cristoph. Opladen: Eske+Budrich, 2001.

24

Мы здесь отвлекаемся от часто встречающегося понимания ритуального действия как чисто формального поведения, осуществляемого по шаблону, без осознания его содержательной стороны. Именно такое понимание лежит в основе, в частности, понятия ритуализма в мертоновской классификации типов адаптивного поведения.

25

Fuchs W. Ritual. In: Lexikon zur Sociologie // Hrsg. W. Fuchs u.a. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1978. S. 650.

26

Маффесоли М. Околдованность мира, или божественное социальное // Социо-логос. М.: Прогресс, 1991. С. 278.