Шутка костлявой девы читать онлайн - Наталья Чердак

Шутка костлявой девы

Наталья Чердак

Современники и классики

У Натальи Чердак – весьма своеобразный стиль. Но именно таким образом автор доносит до читателя основную мысль: такие вечные и истинные ценности, как любовь, покаяние, умение ценить жизнь и радоваться ей – все равно пробьются сквозь всю пошлость и мерзость человеческих поступков и пороков. Пусть даже и на последнем пределе, на пороге смерти…

Наталья Чердак

Шутка костлявой девы

© Наталья Чердак, 2016

© Интернациональный Союз писателей, 2016

* * *

К читателю

Зачем люди пишут книги? Чтобы подбросить работягам новую макулатуру для чтения. Это дар людям, которые встают рано утром и мчатся в тесных, набитых до отказа клетках, на работу. Я не раз видела таких: ни свет ни заря они уже на ногах; люди со слипшимися глазами и полной кашей в голове под шум и грохот вагонов возвеличивают мусорных авторов. Не буду врать, эта книга не для тех, кто привык к страницам, усыпанным сложно произносимыми терминами. Оставим занудные книги надменным выскочкам.

Я играю всего 33-мя буквами и втягиваю в игру тех, кто хочет почувствовать атмосферу Санкт-Петербурга с его пышными фасадами старинных зданий и дешевыми кабаками; узнать про тайные места города, в которых побывала я лично. Помимо прогулки по мрачной Северной столице автор приглашает вас в путешествие по экзотическим странам, в которых герои попадают в довольно необычные ситуации.

Когда вы прочтете последнюю страницу, возникнет вопрос: правда или выдумка? Решать только вам.

Идея написания романа пришла в тот день, когда близкий мне человек вернулся из похода в горы. Путешествие к вершине может выдержать не каждый, только сильнейшие осиливают подъем к солнцу. Слушая вечерами рассказы мужа и просматривая неиссякаемый поток фотографий, я решилась на создание этой истории. В ней все личное, либо пережитое кем-либо из моих родных или друзей. Ведь писать молено только о том, что знаешь. Если автор кривит душой, это сразу же бросается читателю в глаза; уникумы, которые ценят свое время, тут же закрывают фальшивку.

По моральному закону, который, на мой взгляд, устарел, открывать книгу детям младше восемнадцати не стоит. Исходя из личной позиции, думаю, читать подобные вещи молено и шестнадцатилетним подросткам. Если вы моложе указанного возраста, пожалуйста, поставьте томик туда, где взяли: еще рано.

Книга предназначена как для женской половины, так и для мужской. Первая часть ведется от первого лица. Автор – молодой мужчина. Вторая отражает позицию женщины. Далее бразды правления возвращаются ко второму после Бога и находятся в его руках до самого конца.

Я затронула обе стороны – женскую и мужскую психологию. Зачем? Чтобы история раскрылась перед вами как цветок: лепесток за лепестком. Милые, ранимые дамы, блюстительницы нравственности, дети с неустоявшейся психикой, – закройте книжку. Закомплексованные мужчины, вас это тоже касается.

За последствия не ручаюсь. Читайте и пугайтесь, удивляйтесь, наслаждайтесь эмоциями и послевкусием. Любая из книг – просто вампир. Именно так живут авторы: подпитываясь эмоциями других, мы чувствуем себя чуть менее бесполезными.

    Ваша Наталья Чердак

Часть I

Евгений

Когда все осточертело и дни не приносят радости, иди в горы, друг, и прими свою судьбу.

Глава I. Голый Макс

Если ты родился и вырос в городе ливней и сквозняков, утро редко бывает добрым, но сегодня погода – меньшее из зол. Моя голова кажется мне грецким орехом, а пробуждение – молотком.

Хрясь!

Добро пожаловать в боль.

Открываю глаза. Вижу лицо человека, с которым пришлось делить ночь. Пухлые губы его похожи на напомаженные алые лепешки, щеки кажутся выжженным летним полем с торчащими иглами небритой сухой травы, нос по форме напоминает бугристую картошку. Из-под одеяла торчит грубая, будто неживая, вырезанная наспех из дерева нога. Ступню венчают длинные, толстые, чуть желтоватые ногти.

Макс прижимает меня к стене – огромный, липкий. От него воняет. Центром картины является его голый зад.

Со всей возможной осторожностью встаю. Медленно, так, чтобы не разбудить Макса. Перешагиваю тушу. В голове шумит, тело ломит, мир кружится, неловкая попытка удержать равновесие на краю дивана заканчивается полетом на пол. Ушибленное колено мало меня заботит, главное, чтобы храп великана не перерос в реплику «Привет, дружище». Я этого совсем не хочу.

Однако Макс продолжает спать, а его храп всё больше напоминает землетрясение с эпицентром в моей голове. Боль усиливается. Тошнит.

Некоторое время продолжаю смотреть на друга, не в силах пошевелиться. Какой же он здоровый! Макс – ярый поклонник сетей фаст-фуд. Все эти многочисленные складки на его боках заставляют вспомнить студенческие времена, когда меня угораздило поработать в парочке таких «ресторанов». Опыт не прошел даром, теперь я предпочитаю обходить их стороной, в том числе желая забыть улыбчивую, лживую внутреннюю кухню.

Спасибо, что без сдачи. Ждём вас снова.

Вот что я… ненавижу.

Но не таков был Макс. Несмотря на мои насмешки над его весом, ежедневные завтраки в чертовых забегаловках так и продолжали оставаться ритуалом. Этаким утренним кофе. Казалось, избавить его от этой зависимости невозможно, на все мои заверения «эту дрянь есть нельзя», жирдяй только скалился в широченной улыбке. Но именно благодаря мне походы за чизбургерами сократились до трёх в неделю – помог случай.

Однажды Макс нашел у меня весы. Новые. Электронные. Точные. С функцией измерения процента жировой ткани. С дизайном, роднящим их с магазинами «Apple» и автомобилями «Porsche». Венец технической мысли, они измеряли вес с точностью до грамма за три секунды. Им бы ещё уметь в нужный момент соврать.

«Я. Не. Жирный»!!!

Остатки прибора разлетелись по всей комнате.

– Подойди к зеркалу и повтори это ещё раз, – ответил я, рискуя лишиться ещё и зеркала.

С тех пор он старался блюсти хоть какую-то диету, а я не держал весов.

Возвращаюсь в настоящее. Вчера мы здорово повеселились. Помимо головной боли и стойкого запаха перегара этот факт подтверждают многочисленные лужицы на полу. Я вляпался в одну из них при падении.

– …, – матерюсь я сквозь зубы. Я грязен. Мне нужно в душ.

Рывок, непонятно зачем застываю посреди коридора, поворот влево… повсюду следы веселья: разбросанные полотенца, бутылки, окурки – часть из них в пепельнице. Сверху – недокуренный косяк. Зеркало треснуло.

Мыть придется всю квартиру. Но лучше сразу сделать ремонт. Или снести всё здание к чертям и отстроить заново.

Дохожу до ванной. Мягко тяну на себя дверь, главное – не издавать шума, чтобы Макс не проснулся. Пахнет лавандой, мёдом и ещё чем-то девчачьим. Запах как в магазине, торгующем парфюмом. От него мутит.

Встаю на шершавый поддон душевой кабины – мне нужно привести себя порядок раньше, чем очнется мой друган-боров. Разговаривать с ним нет никакого желания.

И снова теряю равновесие: цепляюсь за штору, она скользит меж; пальцев. Не выдерживают петли… я грузно плюхаюсь вниз. Ложусь. Закрываю глаза. Пять минут спокойствия и тишины –

вот чего я хотел. Я их получу. Некоторое время лежу. Затем нащупываю ногой рычажок, толкаю вверх.

Вода бьёт мне в лицо.

Вот так. Наконец я полностью расслаблен, даже могу искренне улыбнуться.

Но пару минут спустя в мою голову закрадывается одна навязчивая мысль, такая, с которой несовместима гармония. Открываю глаза: в них застыл ужас.

«Для нормального мужика это целая трагедия», – твердил мне отец. Я верил. Плечистый полковник под два метра ростом с голосом как у пароходной сирены и кулачищами, больше похожими на кувалду, чем на человеческие руки. А ты сопливый мальчишка с торчащими лопатками, как у неощипанного цыпленка, и безграничной верой в этого исполина. Отец говорил что угодно, я отвечал «Есть!». Пусть не вслух.

Верил без разговоров и вопросов. Ровно до тех пор, пока не прогулял уроки и не вернулся из школы чуть раньше. Мать продавала постельное белье на рынке, вечерами мыла полы в школе, а папаша как раз подыскивал новое место – попал под сокращение. Наверное, его поиски длились слишком долго. Наверное, он отчаялся. Наверное… Лучше признать себя неудачником, засыпать под ворчание жены, чем потерять уважение сына. В моём детском сознании не умещалась та сцена: генерал, из тех, что изредка у нас бывали, пристроившись к отцу сзади, отчаянно долбил того в задницу. Он пыхтел и охал так, будто шли последние секунды его жизни, а дальше только инфаркт и гранит с оградкой. Я ничего не сделал. Ничего не сказал. Я шмыгнул в прихожую быстрее, чем они успели меня заметить. А отца вскоре восстановили на службе.

Мои шестнадцать – последние мгновения детства. И когда я в очередной раз услышал слова про нормального мужика и трагедию, то, не в силах жить среди лжи, через месяц уехал из отчего дома. Так что учиться самостоятельности я начал рано. Денег ни у матери, ни у отца-педика с тех пор не брал. Пришлось зарабатывать.

Кроме того, преуспел и с девушками – молено сказать, пользовался популярностью. Совратил красиво одну, и брошенная, но полная впечатлений о головокружительном романе, она бежит к подружке, не зная хвастаться ей или плакать, и рассказывает все вплоть до цвета моих трусов и привычки чесать нос после секса. Подружка героически прослушает монолог длиной в вечер, еще и по плечу похлопает, а потом прямиком в постель к разрекламированному неутешной охотницей самцу. Вот пара советов. Даже после быстрого секса в парке любезно подвези её до парадной и шепни пару слов. Оставайся галантной скотиной, они это любят. Я почти никогда не сомневался в себе, разве что с чересчур красивыми и недоступными на первый взгляд стервами. Но сдавались и они.

И если сегодня произошло нечто вопиющее, то моя самооценка пошатнется.

«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Сидя под душем, я силюсь ответить на ребром поставленный вопрос: было или нет? Я ничего не помню. Я бы сидел так вечность, если бы не протяжный крик: «Же-е-ня-я!»

Моё имя.

Не хочу откликаться.

Не горю желанием идти в спальню: «Спи, Макс, усни. Не нужно нам разговаривать». Но вопрос требует ответа. И я иду на свою Голгофу.

Причина моих терзаний сидит на розовой простыне в голубую ромашку, той самой, выбранной Кирой 3 литра спиртного назад. Воспоминание о ней, ускользнувшей от меня, пославшей мои признания в тартарары, заставляет мой лоб наморщиться ещё сильнее.

– Дружище, – тянет Макс, расплываясь в улыбке, – ты чего руки напряг? Драться собрался?

Я и не заметил, что сжал кулаки.

А он уже рядом. Возвышается надо мной.

– Макс… – начинаю я неуверенно, – скажи, ты помнишь вчерашнюю ночь четко?

Друг хмурится.

– Вроде да. А ты разве нет?

Лицо Макса – шутовская маска, его ничто не смущает.

– Не уверен в этом, – растягиваю слова. Будто секундная пауза может исправить положение. Смешно.

Морщины на лбу Макса – уродливые прыщавые впадины; от усилий вспомнить детали вчерашнего вечера он становится похож; на свою собаку – у неё тоже не морда, а сплошные складки колеи. Он так любит этого пса, что не водит домой женщин. Его последняя пассия была изгнана за истерику, дескать, ей показалось, что собаку любят больше, чем её. Коварная интуиция. С тех пор я ни разу не слышал о женщинах в его постели. И это наводило на определенные мысли.

«Может, пёс лучше женщины, а, Макс? В извращенцы записался?»

Но я не говорю этого вслух. У меня инстинкт самосохранения.

Лицо приятеля светлеет.

– Раз в твоей голове дырка, я смогу быстро освежить воспоминания. – С этими словами он бухается на диван и губы его растягиваются в гадкой улыбке.

Глава II. Идеальная женщина

– Представь себе идеальную женщину, – говорит Макс и запихивает в рот очередную гренку с чесноком.

Напротив нас танцует стриптизерша. Ночная нимфа изгибается так, будто у нее отсутствует позвоночник.

– Она прекрасна, она соблазнительна, – продолжает друг, – тело, покрытое неясной теплой кожей, – бархатный плод наслаждения. Глаза, конечно же, умные и все понимающие, прощающие все грехи. Они обещают намного больше, чем любые из тех жалких утех, которые ты испытывал до встречи с ней.

Мы сидим, будто приклеенные птицы на своих подогретых местах.

Он говорит, а я стараюсь отвлечься и не представлять ничего. Сам бы я навряд ли выбрал для посиделок стрип-бар, но Максу только дай повод. Если он хочет расслабиться, на чужое мнение ему чихать. Чужие проблемы его мало интересуют, только собственные, часто надуманные. С его точки зрения, раз уж мы поссорились с Кирой, то паузу в отношениях нужно использовать на все сто – отдохнуть как следует. Когда надоест шлепать однотипных девок и захочется уюта, можно помириться и жить как жили.

Я бы с большим удовольствием остался дома, но Макс умеет настаивать: он буквально заставляет поверить, что без развлечений впадет в меланхолию, и «если ты не черствый сухарь, немедленно помоги другу».

Так мы оказываемся здесь.

– Чего желаете? – любезно спрашивает женщина. Она подкрадывается незаметно: удивительная легкость при ее габаритах – впрочем, эта матрона тут же плюхается на соседнее место будто мешок с картофелем, отчего впечатление изящности пропадает.

– Вон та черненькая – настоящий огонь! А блондинка – искусница по части ласк! – хрипло нахваливает она. – Да и по цене сойдемся, милок.

Невольно смотрю на девушек. Одна из них настолько худая, что молено пересчитать выпуклые спицы ребер. Другая же – обладательница пышных форм – явно не в моем вкусе. Ее искусственная грудь смотрится слишком идеально. Фальшивка.

Еще одна ловко забирается на шест и тут же прыгает на другой, повиснув вниз головой, широко расставляет ноги, демонстрируя тощие ляжки. Еще секунда – и она уже падает вниз, и кажется, будто вот-вот разобьет голову, но в последнюю секунду цепко хватается ногой за пилон и застывает в невообразимой позе – скрюченный йог. В ее быстрых движениях нет ни капли эротизма. Обезьяна. Конечно, сверхгибкость впечатляет, но меня никогда не заводили макаки.

– Спасибо, – выдавливаю я, – пожалуй, нужно еще выпить.

Макс

поддерживает меня: улыбается во весь рот и бормочет про «красавицу», «выпивку» и «поживей».

Губы мошной «мамы» расплываются в любезнейшей из улыбок. «Если надумаете, я недалеко», – она указывает рукой на темный угол в глубине бара. Мягкой походкой удаляется, но, свернув на полпути к своему месту, подсаживается к другому столику. Видимо, с тем же предложением.

– Удивительные существа – женщины, – продолжает Макс.

Сегодня приятелю нужно выговориться. Моё дело – слушать. Затягиваюсь кальяном – во рту мягко разливается яблочно-ментоловый вкус, в голове царит удивительная легкость. Всё не так уж плохо. Внимательно наблюдаю за действиями на сцене и иногда поглядываю на друга, чтобы не казаться безучастным.

– Идеальная женщина, – напоминает он. – Глаза, конечно же, умные и все понимающие, прощающие все грехи, обещающие больше, чем любое из тех жалких наслаждений, которые ты испытывал до встречи с ней. Гармоничная внешность и душа развратной шлюхи, перевоплощающейся при случае в неясную мать. Ты понимаешь, о ком я?

Девушки танцуют вяло и без желания, только та обезьянка-худышка все скачет с шеста на шест. Поворачиваю голову к Максу, спрашиваю: «О ком ты?» Просто потому, что нужно что-то спросить.

Молоденькая девушка приносит напитки и, улыбаясь краем губ, ставит перед нами на липкую поверхность стола. Друг загребает миниатюрную стопку покрытой толстым слоем волос ручищей и быстро опрокидывает себе в глотку.

– Лилит, – на одном дыхании произносит Макс и делает манящий жест официантке.

– Кто это? – без особого интереса осведомляюсь я.

– Как? Не знаешь? – удивляется он и всплескивает бревнами с пальцами на концах так эмоционально, что стакан с пойлом падает и разбивается.

По моему растерянному виду можно без труда определить: да, не знаю.

Макс смотрит на ловкую, но не сексуальную стриптизершу, затем поворачивается ко мне и делает широкий жест руками. Начинается бешеное вращение глаз. Наконец он успокаивается и с явным удовольствием начинает свой рассказ. Макс растягивает слова, смакуя каждое из них.

– Из темноты ночной выходит Лилит – первая жена Адама. Женщина, которая между ролями верной любовницы и супруги выбрала свободу. Первое упоминание – пролог вавилонской эпопеи «Гильгамеш». Представляешь, сколько времени прошло?

Друг явно выпил лишнего, раз его понесло с такой силой. Впрочем, с ним это бывает. Послушаю, может, расскажет что-то и впрямь интересное. В любом случае нужно хотя бы не казаться безразличным сухарем к его воодушевленной пьяной болтовне. Напрягаю слух, поворачиваю голову к Максу. Ему это нравится, приятель хватает стакан с пивом, отпивает половину и продолжает с большим энтузиазмом:

– У нее нет души – того светлого, что делает женщину женщиной. Лилит не захотела покоряться, вместо этого решила улететь от второго после Бога – заместителя Главного в райском саду – от Адама. Свободное существо – дьяволица, повинующаяся главному древнему инстинкту.

Стакан пуст, взамен пива приятелю приносят водку. Он быстро опустошает стопку и прежде, чем официантка уходит, просит еще.

Молоденькая девушка смотрит на меня вопросительно. В ее глазах мелькает капля сострадания. Макс чувствует себя отвратительно, и она это видит. Удивительно, что в стрип-бар нанимаются настолько сентиментальные девочки. Кто и сколько пьет, как выглядит и что говорит. Какая разница?

– Неси, милая, не жалей, – рокочет пьяный Макс и с силой шлепает девочку по крепкому заду. Она обиженно дует губы и уходит.

Никаких нервных смешков или грубых шуточек в ответ. «Новенькая, наверное», – заключаю я.

Будто читая мои мысли, друг произносит:

– Ничего, скоро привыкнет. Так вот, не будем отвлекаться по пустякам… – спокойно произносят его блестящие, будто напомаженные губы, – мы говорили о времени… той точке в истории, когда эта вселенская зараза начала распространяться. Женщина – дьяволица, безжалостная и сексапильная… Есть еще неясная Ева – спокойная и молчаливая рабыня, рожавшая без остановок отпрысков мужу, чье сердце принадлежало явно не ей. Несчастная простушка наблюдала, как ее детишки вырастают и спят друг с дружкой, что, к слову сказать, по Библии запрещено. Наблюдающая, как на молодой земле резвятся братья и перерезают друг друга, будто лишних котят. Если бы Ева знала, к чему заведет ее желание угодить Адаму, пожалуй, она бы наложила на себя руки, – говорит Макс и вздыхает. Его глаза косятся в сторону, губы растягиваются в улыбке. Две жирные намасленные лепешки раскрываются и обнажают зубы.

К нам подходит обиженная официантка и с силой стукает стопкой о стол, четверть содержимого проливается.

– Характерная душка, – обращается к ней Макс и глушит принесенную водку.

За вечер это уже далеко не первая порция спиртного. Как только заканчивается пойло, он тут же подзывает девушку.

В этот раз ее милое личико искажается гримасой злобы, затем она, сделав над собой усилие, расслабляет мышцы лица и спрашивает с такой колючей любезностью, на которую способна только сильно обиженная женщина:

– Счет, сэр?

– Птичка, я буду тут сидеть и заказывать еще и еще, чтобы лишний раз посмотреть на твои прелести, – гогочет Макс.

Я тоже изрядно пьян, но все же делаю попытку:

– Макс, старина, не приставай к девушке.

Он отмахивается от моих слов, как от комаров, которые пищат над самым ухом и мешают смотреть телевизор.

– Я бы эту попку… – произносит он и тут же замолкает.

Официантка не в силах больше сдерживаться. Резким движением она бросается на него и дикой кошкой впивается в жертву.

– Пьянь! – орет официантка что есть силы. – Грубая скотина! – вопит она и, изловчившись, бьет Макса коленом в пах.

Я не в силах пошевелиться, что-то удерживает меня от вмешательства. Возможно, подсознательно я понимаю, что Макс сам напросился. Разум преобладает над чувствами: нужно растащить их. Одному богу известно, что он может с ней сделать после того, как перестанет корчиться от боли.

В зале наступает тишина. Стриптизерша с белесыми волосами от изумления раскрывает пухлые губы, тощая девушка орет: «Мэг, остановись!» А ловкая антисексуальная девчушка грохается со своего шеста. Похоже, она что-то сломала. Самое время: нужно уходить отсюда. К нам несутся охранники и грузная «мамочка». Кто-то подходит к девушке на сцене и помогает ей встать.

– Что происходит? – орет охранник на нашу троицу.

Мэг убирает когти от лица Макса. Макс весь в царапинах и кровоподтеках. Даже сейчас он пытается улыбнуться и сказать очередную пошлость, но я вовремя затыкаю ему рот, бросаю деньги на стол, и мы убираемся подобру-поздорову.

– Ты совсем ум потерял? – громко ору я ему в самое ухо. Видимо, он выпил сегодня достаточно, чтобы не чувствовать боли. Друг громко смеется и отмахивается от меня. Отчего-то мне тоже становится весело, и я смеюсь. Беззаботность, на которую способны разве что дети.

Спустя какое-то время успокаиваюсь, в то время как Макс продолжает гоготать. Но вот его голос становится тише и он отходит от меня. В свете фонаря я различаю, как он садится на скамейку и закрывает лицо руками.

Его плечи подергиваются, из горла доносятся жалобные всхлипы. Чужаком стою в стороне. Опасаюсь, как бы у него не начался очередной взрыв откровения или ярости. Необходимо уехать отсюда, как можно быстрее попасть домой и лечь спать. Машину я оставил дома, такси нужно ждать… Не в наших интересах сталкиваться с охранниками клуба. Может, они решат выйти подышать воздухом и все-таки прояснить ситуацию.

Лучше не рисковать. Ныряю в метро, волоча за собой друга.

В подземке не происходит ничего сверхъестественного.

Разве что Макс пытается что-то говорить и при каждой фразе широко улыбается, обдавая меня зловонием. Его лицо исполосовано царапинами, на зубах тонкими линиями прорисованы следы желтого налета.

«У нее там бритвы, что ли, под ногтями?» – размышляю я, пока мы ждем поезд.

Движимый состраданием к другим пассажирам, прислоняю друга к колонне, чтобы он случайно не упал на кого-нибудь. Сам стою и с нетерпением всматриваюсь в темноту тоннеля. Со скамейки поднимается девушка… слишком поздно я понимаю, что она идет к нам. Черты ее лица становятся четче, вблизи ей молено дать лет 35. Женщина с грустным лицом сочувственно спрашивает: «Может, помочь?»

Я искренне не понимаю ее… Она что, ненормальная? Или ищет приключений? А может, ее заводят пьяные незнакомые мужики?

Макс смотрит на незнакомку и пытается что-то сказать, но его рот тут же извергает разноцветные радужные коктейли и море водки.

– Пожалуй, не стоит, – предостерегаю я.

– Как хотите, – безразлично произносит странная особа и уходит, обиженно цокая каблуками. В ее походке есть что-то искусственное и слишком напыщенное, будто она хочет дать нам пощечину.

Поезд все не идет. Минуты тянутся и кажутся мне часами… Наконец из громкоговорителей звучит объявление, из которого я понимаю, что на соседней станции очередной сентиментальный мудак бросился на рельсы.

Самоубийцы – жуткие эгоисты. Как правило, они совершают прыжок в никуда как раз в тот момент, когда тысячи людей знают, куда им нужно попасть. Из-за суицидников молено получить выговор от начальника, не попасть на день рождения к другу или пропустить утренник в детском саду… Если сложить все то время, что люди ждут, пока остатки себялюбца уберут, может получиться целая жизнь. Каждый отдает бесценные минуты, и если их сложить, откроется, что человек не одинок. Толпа не только сочувствует, но еще и молча ненавидит его.

Делать нечего: придется ждать и просто наблюдать за людьми, пока бренные останки камикадзе не соскребут с недавно побеленных стен.

Хотя если это произошло на станции *** или станции ***, то процесс не затянется надолго, там повсюду кафель.

Друг медленно сползает вниз, ложится на пол и мурлычет. Принимаю решение пока его не поднимать, вряд ли сюда наведается полиция. Да и что удивительного в пьяном человеке? Пожалуй, кроме той странной девушки сегодня с нами никто не захочет связываться. Интересно, зачем она подходила? Что это: минутный порыв жалости или что-то большее?

А вот и она. Всего в нескольких шагах: стоит с молодым высоким мужчиной и, поднявшись на носки, заговорщически шепчет ему на ухо. Приторные слова срываются с ее сладких губ и вызывают у мужчины глуповатую улыбку.

До меня доходит запоздалое осознание того, что никакая она не наивная девчушка, решившая предложить помощь тем, кому она не нужна. Мы встретили обыкновенную ночную леди, рекламирующую свои услуги в подземке. Наверное, к нам она подошла, потому что решила, что мы – легкая цель. Затащить пьяных мужчин в ближайший отель и с утра убраться со всеми ценностями до того, как они проспятся, – вот ее план.

«Ну и потаскушка», – думаю я, провожая глазами тощий зад и неопытного парня, который, предвкушая дикую ночь, направился с ней к эскалатору. Воркует, прижимается, а сама того и думает, как бы его обмануть. Фу, противно!

Отворачиваюсь.

Вскоре приходит поезд. Лучи прорезают темноту. Поворачиваю голову и с полузакрытыми глазами поднимаю друга за подмышки. Поначалу он сопротивляется и даже пытается замахнуться на меня кулаком, но уже через секунду его ноги становятся чуть более послушными и он идет со мной как первоклассник, придерживаясь рукой за мое плечо. Когда двери открываются, затаскиваю его в вагон и плюхаю на кресло. Вокруг разносится едкий запах. Большинство людей зажимают рты ладонями и переходят в другой вагон, будто боятся заразиться. Чувствую себя не в своей тарелке. Лично я выгляжу адекватно, хворь – это Макс. Ну да черт с этим, так даже лучше – без людей.

«Осторожно, двери закрываются», – звучит из динамиков. За секунду до закрытия дверей некто очень быстрый заскакивает в соседний вагон. Двери чуть не защемляют его, но мужчины услужливо придерживают их руками, пока юркая женская фигурка не просачивается внутрь.

Когда поезд трогается, чувствую на себе пристальный взгляд, плечо будто жжет. Поворачиваю голову и вижу, как в соседнем вагоне женщина таращит на нас глаза. От такого внимания мне становится весело, в свою очередь показываю ей язык и улыбаюсь: мол, отворачивайся.

Но источник моей тревоги – не она. На соседнем кресле сидит та самая официантка, с которой повздорил Макс. Видимо, сразу после того как ее отчитали, она спустилась в метро и зашла в соседний вагон. Вероятно, это Мэг вбежала внутрь последней. Нас разделяет стекло, значит, мы в безопасности и не стоит захламлять голову. Но я не могу не смотреть на нее.

Она замечает мой внимательный взгляд. Девушка узнает меня: смотрит со злобой и ненавистью. Я пытаюсь улыбнуться. Похоже, получается, но так неестественно, что она, наверное, думает, будто я издеваюсь. Мэг изгибает пальцы и показывает мне средний, затем отворачивается.

Нам ехать еще несколько остановок, она же выпархивает на следующей и летит к эскалатору.

Поезд трогается, голова Макса сползает мне на плечо, затем он сгибается пополам и оставляет лужицу на и без того грязном полу.

Глава III. Выходки зверя

– Современные женщины не отступают от традиций. Коварные сволочи с ангельскими мордашками научились совмещать в себе как трогательную мать Еву, так и великолепную шлюху Лилит. «Та девочка Мэг, она скорее послушная Ева», – первая реплика Макса после рассказа о вчерашнем вечере. Он болтает не по теме.

Не спорю, Макс, конечно, поставил на место некоторые фрагменты случившегося, но я так и не узнал сути: как закончился вечер, молено ли записывать себя в голубые полки? Судя по разбросанным бутылкам, попойка продолжилась дома. Единственное, что меня интересует в данную секунду, стал ли я за ночь геем или все же каким-то чудом этого не произошло. У меня давно закрадывались сомнения насчет друга… Все эти привязанности к собаке, отсутствие женщин, но в себе-то я более или менее уверен. Может, не стоит беспокоиться? Зад нестерпимо болит, мне нужно к врачу.

Решаю больше не колебаться, не в моих это правилах. Спрашиваю напрямую:

– Макс, у нас было что-то?

С минуту он смотрит на меня таким испытующим взглядом, что я уже ни в чем не уверен. Глаза-щелки – крохотные отверстия, через которые он видит мир. Но уже спустя несколько секунд друг

складывается пополам и гогочет как ненормальный.

Думаю, это отрицательный ответ. Слава богу. Пронесло.

– Не в этот раз, дружище.

Теперь я спокоен. Наливаю воду в стакан и растворяю в ней таблетку от головной боли, ее шипение приводит меня в чувство. Я уже почти поверил, что свершилось непоправимое… Нужно поменьше пить дряни и не закусывать переперченными крылышками цыплят в барах.

– Хорошо, – выдыхаю я и протягиваю другу стакан. С окна падает цветочный горшок и разбивается вдребезги. Звук такой, будто обрушился небоскреб. Мимо нас пулей проносится кошка.

Макс смотрит на меня ошалелыми глазищами и хватается руками за голову. Я не из трусливых, но все же решаю, чтобы не находиться с ним в одном помещении, пойти в ванную. Нужно привести себя в порядок и окончательно проснуться, пока друг борется с адским похмельем.

Макс – огромный жирный хряк, если выражаться точнее – сильная толстая двухметровая зеленоглазая свинья. А я не такой уж и высокий и значительно уступаю ему физически.

Внутри комнаты настоящий потоп. Я забыл выключить воду, поэтому душевой шланг бьется по ванне как обезглавленная змея. Дергается и подпрыгивает на полметра вверх. Достаю из ведра тряпку, нагибаюсь, чтобы вытереть брызги и лужицы. А то соседи еще, чего доброго, опять в суд подадут. Они нервные и дерганые, чуть что – сразу в суд. Я уже намучился белить им потолок. Иногда мне кажется, что им доставляют удовольствие все эти разбирательства.

Кто-то резко обхватывает меня сзади и с силой начинает сдирать штаны. Не успевая ничего понять, цепляюсь за них руками. Что за хрень?

Сзади стоит Макс со спущенными к пяткам шортами и будто пытается мне вставить.

– Макс! Уйди, нах…, – что есть мочи ору я и врезаю ему кулаком по скуле.

Он отходит на несколько шагов назад. На лице полное недоумение.

– Да я просто пошутил, – обиженно говорит он, и мне лучше в это поверить.

– Идиотская шутка. Проваливай! – злобно восклицаю я с нескрываемой злобой. – Хоть помоюсь как человек.

Туша разворачивается и, пожимая плечами, уходит пить похмелий.

Запираюсь на защелку, чтобы хоть как-то себя обезопасить, и сажусь в ванну. В голову лезут разные неприятные мысли. Пытаюсь сосредоточиться и представить любую ерунду, лишь бы не размышлять о том, что на кухне сидит мой, возможно, голубой, друг. Почему-то вспоминаются его мысли о женщинах, которые он пытался мне втемяшить вчера. Все равно делать нечего, лучше пересидеть, пока он окончательно не протрезвеет.

Вероятно, вторая жена Адама не блистала красотой, раз выбрала роль покорной овечки. Красавицы же просто приходят в жизнь здорового мужчины и делают его больным. Вспоминаю свою Киру. Еще недавно она плескалась в этой ванне, где сейчас прихожу в себя я. Именно из-за нее я белил потолки соседям: она шла принимать ванну и звала меня. Стоя обнаженная перед зеркалом вся в ароматных парах, Кира ждала моей реакции. Ответ приходил незамедлительно, и вот я уже брал ее на руки и нес к кровати. О воде в ванне в такие моменты никто из нас, конечно, не вспоминал.

Женщины… Эти злобные существа, нет – твари, они коварны и расчетливы. При этом каждая уникальна, а значит, и истерики на разной почве. И при этом им все-таки удается завоевать нас. Отмычки и ключики к сердцам зажаты в маленьких кулачках с наманикюренными коготками.

Сначала она случайная гостья, затем «ей одиноко спать одной», а через месяц на окне высятся фикусы. На моем до сих пор стоят их высохшие скелеты и противные игольчатые кактусы, которые я больше чем ненавижу, но ради нее готов был хоть весь дом ими заставить. Побрякушки на журнальном столике, маленькие трусики под кроватью и, конечно же, вафельница или еще какая-нибудь странная штука, которую любой адекватный мужчина сам себе не купит.

Лежу с закрытыми глазами и вспоминаю выходки этого зверя.

– Я буду готовить вафли с вареньем по утрам, – жизнерадостно щебечет Кира и толкает коляску к кассе. Между железных прутьев лежат и победно улыбаются: соковыжималка, конфеты и такая необходимая вещь, как прокладки.

Однажды я все же сделал попытку напомнить, что я свободен и волен делать что хочу:

– Запомни, после работы я устал и хочу просто посидеть дома или в баре.

Что за прелестные трели разлились по квартире, что за непонятные визги и писки:

– С тем идиотом Максом?

Конечно же, она бесится и кричит о том, как скучает и как же «нам необходимо проводить больше времени вместе», о том, что фикусам, кактусам и кошке ее мамы тоже «тебя страсть как не хватает».

Ох уж это странное создание, которое обязательно дуется и отворачивается к окну, будто там и правда что-то интересное. Ты ведешь машину и действительно чувствуешь себя виноватым. Этот груз вины будто висит над тобой и с каждым ее тихим, раздражающим вздохом приближается все ближе. И вот он уже придавливает ребра, и самому трудно дышать от бешенства и непонимания, почему она сидит и молчит.

– Ну что я сделал не так? Что ты хочешь? Как надо? – спокойно спрашиваю я. Все мои силы направлены на то, чтобы голос звучал ровно. Бешенство так и рвется наружу, но, выпустив его, сделаю только хуже. Сам понимаю: нельзя давить на этих неясных существ, в противном случае они заточат зубки и будут грызть тебя еще чаще.

И вот заплаканные глаза смотрят на меня. И губы с размазанной по подбородку и щекам помадой шепчут «как же мне плохо» и что «я ждала не этого». Пальцы перебирают цепочку сумочки и судорожно дергаются.

Милая и вместе с тем трогательная картина. Грудь вздымается высоко и тут же падает. Мое внимание теперь сосредоточено не только на дороге. Мозг переключается на это трогательно-расстроенное существо, которое хочется и пожалеть, и наказать.

– Я же для тебя старалась и только для тебя, чтобы в доме было уютно, – кричит она и опять отворачивается, – грубое животное, – так она теперь называет меня. Вместо «пушистиков» и «заинек» меня нарекают «ничего не понимающим чурбаном» или «неотесанным и грубым мужиком».

И вот в этот момент у меня есть два варианта: выдернуть платья из шкафа, вручить ее кошку обратно маме и подвезти девушку до дома или же почувствовать себя бездушной скотиной, которая просто не в состоянии понять этой тонкой душевной организации. Признать, что никакая она не стерва и все эти выносы мозга действительно от любви.

Представляю, как на подоконнике завянет ее фикус, через какое-то время, возможно, и неубиваемые кактусы отправятся в мир иной, как исчезнут все баночки-скляночки из ванной, и становится хорошо. Действительно хорошо.

Молено опять голым ходить по квартире, спать сколько угодно по выходным и не ждать ее около закрытой двери примерочной, пока она там втискивается в очередную юбку.

Я уже готов развернуть машину и высадить Киру у дома ее родителей, но начинает играть эта чертова песня, которую она обожает включать, когда мы только вдвоем. Дурацкое радио. Грусть разливается по телу: я слаб и беспомощен. В этот момент я вспоминаю, как еще недавно смотрел в ее бесовские глаза, как водил руками по ее бедрам, как она выжимала мне этот чертов сок из мандаринов.

Иногда, когда она

уезжала, я ходил по комнате и в задумчивости замирал перед окном, чтобы посмотреть на бесполезный фикус и армию иглокожих. Все-таки есть что-то в нем милое и даже смешное. Что-то, чего мне, б***, самому никогда не воссоздать. Атмосфера или как там это называется? Может, фэн-шуй.

Я везу ее уже сам не знаю куда. Все эти реплики про бездушную скотину обрушиваются на меня, и сил терпеть больше нет. Останавливаю машину, смотрю на ее дергающиеся плечи и заплаканное лицо, выхожу. Хлопок дверью что есть силы. Округлившиеся от ужаса глаза сверлят мою спину. Делаю несколько уверенных шагов и, наконец, чувствую смирение.

Ты победила, роскошная стерва, без тебя моя жизнь не такая. Пустая – не пустая, но не такая: заполненная тысячью и одной приятной мелочью.

Подхожу к ларьку, неотесанный хач тычет в мое раскрасневшееся лицо маргаритками или лютиками. В цветах я почти не разбираюсь. Оценивающе смотрю на букет, протягиваю деньги. Хватаю и бегом к машине.

Возвращаюсь. Думаю, может, сразу в ювелирный, чего мучиться-то дальше? Искать, соблазнять, делать своей. Все женщины, по сути, одинаковые. Даже самая развязная стерва со временем начнет выносить мозг. Наверняка еще похлеще и уж совсем не стесняясь в выражениях. А к Кире я привык. Родная уже какая-то стала. Своя.

В машине никого. Просто несколько длинных волос на сиденье и все. Пустота.

Глава IV. Решение

Когда я выхожу из ванной, плотно закутанный полотенцем, Макс говорит, что ему пора.

– Собака сама себя не покормит, – объясняет он.

Понимающе улыбаюсь и когда, наконец, закрываю за ним дверь, облегченно улыбаюсь. Беспорядок молено убрать позлее, сейчас хочется просто выпить стаканчик пива, чтобы опохмелиться и побыть одному.

Сажусь за стол и смотрю, как вянет последний фикус. В дверь протискивается кошка мамы Киры, которую она пока не успела забрать. Животное здесь, а это значит, скоро предстоит встреча со стервой. Знаю, как все будет: она зайдет и начнет собирать вещи, вытаскивать цветные тряпки из шкафа и медленно (непременно медленно) складывать их в дорожную сумку, а я, удрученный и с гадким чувством на душе, буду сидеть в соседней комнате и ждать. Может, сделать это за нее, чтобы не мучиться, – вытряхнуть шкаф самостоятельно?

Гадкое животное играет с занавесками в подсолнух, которые тоже выбирала Кира. Чертово бабье логово! В ванной тухнут все магические склянки с зельями молодости. Вафельница так и стоит немытая около раковины. Равнодушным взглядом рассматриваю застывшее, чуть подгоревшее тесто.

Тоска – это качаться на табуретке и слышать несуществующие шаги. Будто она хохочет, болтая с подружкой по телефону, или собирает вещи для отпуска; складывает кофточки и маечки, упаковывает в пакеты косметику и все необходимое, которое потом приходится выбрасывать из-за перевеса, застегивает собачку на чемодане для отпуска, прыгает на этом чемодане. Звуки… Столько самых разных скрипов паркета, стука каблуков, лязгов дверей и журчаний воды, сталкивающейся с фаянсом посуды. Голоса, стоны, всплески, топоты… Невообразимый гул отсутствующих звуков.

Я и впрямь начинаю слышать шуршание пакетов и бряцание браслетов на руках, которые судорожно упаковывают вещи. Все платья в шкафу, шкатулки на полках, а цветы в горшках. Голос, вечно что-то рассказывающий мягкий тембр, ныне отсутствующий. Я схожу с ума от тишины, потому включаю ненужный в двадцать первом веке телевизор.

Сюжет про альпинистов. Они ходят по горам, объятые желанием добраться до вершины. Суровые скулы, темные очки, загорелые лица и улыбки. Сплошные улыбки на фоне вечнозеленых елей, голубых луж;, озер и снежных вершин. Эти люди вдохновляют на что-то большее, нежели просиживание в офисе.

– Самое яркое впечатление в твоей жизни, о котором будешь рассказывать внукам, – это тридцатилетние работы в офисе. Сотрудники принесут торт и спровадят на пенсию, – язвительно поговаривала она, когда я долго не возвращался домой. Это существо любило жизнь и любило жить, не подчиняясь законам «работа-дом-спать», она целыми днями бегала по не существующим для меня делам и упорно сидела на моей шее. Я говорил, что пора смириться и найти работу. Она лишь недовольно хмыкала и бросала: «Ты ничего не понимаешь, я пииту книгу, думаешь, это так просто?» Я и правда воспринимал ее вечные лежания на диване с книгами за лень. В то время как она изучала техники и воровала стили мертвых и здравствующих гениев в надежде собрать из лучших произведений самое гениальное. Она мечтала найти свой стиль, в то время как я зашивался на работе ради ее кофточек-маечек.

– Я же должна выглядеть сексуально, – щебетала она рядом с вешалками в бутиках.

– Детка, я люблю тебя и в обычных джинсах, – отговаривал я Киру от новой покупки и нежно, но настойчиво брал из ее рук вешалки с кофточками ценой в половину средней зарплаты россиянина. Тогда она недовольно надувала губки и произносила что-то наподобие:

– Я знаю, мужчины любят ярких женщин, вы только притворяетесь, что мы нравимся вам без косметики и в вытянутых майках.

Я упорно молчал, и тогда она взрывалась:

– Давай я буду одеваться как бабка! – девушка сокрушенно вешала цветную тряпочку назад, и мне приходилось собственноручно брать вещь и нести к ней, как какое-то подношение. Длинная цепочка очереди к кассе, наличные и заветный пакетик, перевязанный ленточкой, в ее руках. Восторженный и нетерпеливый поцелуй в щеку, и вот она уже быстрым движением достает кончиками пальцев обновку и прижимает ее к щеке, как дорогого сердцу ребенка. Я доволен и польщен, за мои страдания будет награда. Гарантия успеха сегодняшней ночи обеспечена.

Но, несмотря на все недостатки, она покоряла меня снова и снова. Магия вуду или просто женские чары? Какая разница? Мою постель грела и Лилит, и Ева. Капризная, ласковая, неясная, строгая, наивная, – она сводила меня с ума.

Телевизор бубнит про «отдохните от городской суеты, приведите мысли в порядок». И вот тут мне приходит идея. Я смотрю на неспешно шагающих по горным дорогам людей и понимаю, что необходимо все исправить. Начать сначала. Но перед этим перезагрузиться, я хочу быть уверен, что принимаю правильное решение и готов связать жизнь именно с этой женщиной.

Пойду в горы и покорю вершину. Отправляюсь завтра же! Нахожу нужные билеты в Интернете, покупаю их, бросаю в раковину грязную посуду… Стоп!

План замечательный. Осталось только сделать самое сложное: позвонить ей и сказать, что вещи забрать она сможет не раньше чем через две недели. Это невероятно сложно. Минуту колеблюсь, затем уверенно набираю ее номер.

– Алло, Кира, привет.

На другом конце трубки тишина. Напряженное молчание. Наконец она спрашивает:

– Да?

– В общем, я улетаю в Непал. Приезжай за вещами через пару недель, ладно?

– Может, сегодня? – без эмоций спрашивает она.

Ни в коем случае! Не дать ей сделать этого!

– Кира, я уезжаю уже через несколько часов, – вру я. В моем распоряжении еще целые сутки.

Опять молчание: девушка явно пытается побороть гнев и не наговорить гадостей. Наконец я слышу:

– Как скажешь, Евгений. – И кладет трубку.

«Стерва!» –

заключаю я, но в целом остаюсь доволен разговором.

Остаток дня провожу дома. Звоню боссу и говорю, что страшно заболел, описываю, как доковылял до врача, разъясняю, что мне прописали двухнедельный постельный режим и мелю прочую правдивую ложь. Он с недоверием желает мне побыстрее поправиться и не забыть принести справку. Еще один телефонный звонок решает и эту проблему. Самое время расслабиться. На днях вышла новая компьютерная игра, и большая часть офисного планктона вместе с подавляющим большинством школьников резко «заболела». В самый ответственный момент раздается звонок. Не реагирую. Человек звонит мне раз пять, прежде чем я беру трубку. Это она.

– Ты чем там занят? – слышится то ли злой, то ли… точно! Этот бесчувственный монстр ревнует. От радостного открытия у меня кружится голова. Сердцеедка все-таки что-то еще чувствует! Нужно создать провокацию и вызвать у нее реакцию, чтобы подтвердить догадку.

– А что, у меня не может быть своих дел? Ты отвлекла меня… я дома… и был… занят, – добавляю я с наслаждением после недолгой паузы и жду ее реакции.

– Чем это?

– Не важно. Есть одно красивое дельце.

– Ты что…

Я знаю продолжение фразы: «уже кого-то нашел?»

– Ладно, меня не должно это волновать, – произносит сдержанный голос, который будто сам себя успокаивает, – я только хочу сказать, что нужно кошку завезти маме.

– Хорошо, – протягиваю я удрученно. Представляю, как она сейчас злорадно улыбается. У меня нет никакого желания видеться с ее родительницей.

– Справишься. Или у тебя какие-то таинственные важные дела? – язвит Кира.

– Дела неотложные, а кошку попрошу закинуть Макса, – говорю я и завершаю разговор: – Пока, детка. Увидимся после моего похода в горы.

– Что?! – удивляется она моей фамильярности и вопит что-то еще, но я не слушаю и кладу трубку.

До свидания, сладкая. Я собой доволен. Сейчас уже ничего не важно. А вот через пару недель вернусь подтянутым, уверенным в себе и, может, наберу ее номер, чтобы сказать: «Приезжай за вещами, Кира, дорогая».

Направляюсь на кухню, насвистывая прилипчивую мелодию. Вдруг из-за угла выбегает существо, которое я терпеть не могу, и несется на меня. Отступаю, глупая животина врезается в ножку стула. Необъяснимая нелюбовь к кошкам и кактусам. Бегающие, вечно мяукающие шерстяные мешки и уродливые колючие растения… Какой извращенец их создал?

А кошку все же придется отвезти маме или пообещать Максу нечто такое, что он не сможет отказать.

Глава V. Кольцо Акапуны

Первый симптом горной болезни – отсутствие аппетита. Я прохожу в день по двенадцать часов и почти не чувствую голода. По пути натыкаюсь на небольшие пункты, где молено перекусить и отдохнуть. На этот раз заставляю себя зайти внутрь. Нужно есть, чтобы организм нормально функционировал. Впервые подсаживаюсь к шумной компании: сегодня мне не хочется завтракать в одиночку.

Я спрашиваю, что они едят.

– Это мясо яка, – говорит парень и тычет своего друга в грудь. На друге белая футболка с волосатыми животными.

– Это кто – бараны?

– Не совсем… но копыта тоже есть, – улыбается девушка напротив меня.

Мяса не хочется.

– А что еще есть съедобного?

– Разве что вареный лук на десерт, – улыбается та же девушка и зачерпывает ложкой прозрачную кожуру, – съедобно, – добавляет она.

Сильно сомневаюсь в этом. Похоже, сегодня мне светит только мясо. Свыкаюсь с этой мыслью, но когда мне объясняют, что мяса нужно ждать долго, начинаю собираться.

– Дело в том, что тут готовят пишу на огне, потому что электричество включают на пару часов в день, – объясняет парень. – Мы уже не первый раз поднимаемся. Знаем, – хвастает мужчина, тем самым вызывая улыбки одобрения у товарищей.

– Понятно, лучше тогда мне пойти дальше, часов у меня нет и палатки тоже. А замерзнуть ночью или идти по темноте нет желания, – говорю я и встаю.

Ребята жмут мне руку и дают полезные советы, девушка ослепительно улыбается. Сейчас она красива, но я знаю, что к концу трека ее милое личико и густые чистые волосы будут покрыты желтоватой пленкой жира.

Дальше я опять иду один. Во время привалов стаскиваю с ног грязные носки и натягиваю новые. Век носков тут короток. Пока что у меня хватает сил следить за чистотой и наслаждаться красотами природы, делать фотографии и просто отдыхать от суеты города. Хожу как заколдованный и ничего не замечаю вокруг. Иду себе и ни о чем не думаю. Позади меня кто-то ведет диалог: громкий и нудный. Будто говорят около моего уха, но это не так. Продолжаю идти до тех пор, пока не улавливаю собственное имя, кто-то настойчиво произносит его. И только тогда я оборачиваюсь. Никого нет. Вероятно, почудилось. От окружающей тишины я, наверное, принял собственные мысли за реальность. Вокруг никого нет. В радиусе ближайших пяти километров точно. С тех пор, как я покинул ребят, прошло уже часа четыре. Забираюсь на ближайший холм, чтобы найти следующий пункт для стоянки. Прямо по курсу горная деревня. Как мне кажется, в нескольких километрах.

Спустя еще четыре часа дохожу: уставший и изможденный, но все же счастливый.

Путь, который я выбрал, не самый сложный. Кольцо Акапуны. Первые три дня даются легко. Трудности начинаются, когда я достигаю небольшого городка. К этому времени уже ничего не хочется. Только забраться в барак и выспаться – это единственное, чего я могу сейчас желать.

Но никто не пускает. Мест нет.

Я загнан в тупик. Приходится спуститься на несколько сотен метров вниз: когда я поднимался, заметил палатку. Может, мне разрешат переночевать там? Преодолев расстояние, кричу:

– Ребята, впустите!

Номера, если так молено назвать крошечные комнатушки с четырьмя кроватями, в гостиницах забиты полностью, ни за какие деньги войти не разрешают, даже не кухне лежат тела и зверски храпят. Люди в палатке – моя единственная надежда. Без них я просто замерзну, или, что еще хуже, придется идти по темноте наугад.

Наконец «молния» открывается, и я вижу радостные человеческие лица. Меня охотно пускают внутрь.

Поблагодарив людей, спрашиваю, надолго ли они тут.

– Честно говоря, мы уже сильно устали и хотим вернуться назад, – истерично произносит женский голос.

Внутри темно, и я не могу различить лиц.

– Именно, – поддакивает парень, – у нас горная болезнь у обоих: голова раскалывается ужасно, тошнит, аппетит отсутствует. С утра назад повернем, не ночью же идти.

В этот момент у меня у самого начинает болеть голова. А спустя еще пятнадцать минут общения с ними я обнаруживаю у себя тошноту, моральную усталость и жуткий страх умереть. Это называется эффект плацебо. Такое часто случается, к примеру, с врачами: они читают учебники по медицине и потом начинают заболевать всеми этими мерзкими болезнями, о которых прочли.

С такими параноиками, как эта парочка, опасно общаться. Страх передается. Он заразителен. Как безумие, что проникает в мозг и поселяется в человеке, пока полностью его не разрушит.

Я решаю ненадолго выйти из палатки. Прогуляться, очистить мысли и справить нужду. Стоя в темноте посреди диких гор, я вспоминаю про перевал Дятлова. Дурацкий документальный фильм, снятый

американцами. Группа из двадцатилетних пионеров, отправившаяся в горы Северного Урала и погибнувшая там. Пятьдесят девятый год, изуродованные трупы и целый отряд спасателей, отправившийся на поиски исчезнувших подростков. Отсутствующие глазные яблоки, переломанные ребра… Тьма самых страшных версий, что там произошло.

Мистицизмом я никогда не страдал, но сейчас, когда я стою и поливаю снег, ветер воет особенно зловеще. Люди в горах умирают. Постоянно. В этом нет ничего удивительного. Нужно идти к живым. Возвращаюсь в палатку и, чтобы успокоиться, пересматриваю фотографии на телефоне. Мирные пейзажи, безобидные виды и развалившиеся на мху яки. Ничего страшного. Вот улыбающийся я, сзади гора и… будто какое-то лицо. Зловещий, чуть изуродованный череп. Пустые снежные глазницы и сломанный нос. Правду говорят, горы высасывают энергию из человека. Ночное безумие. Оно опустошает и разрушает.

Нет, с этими ребятами оставаться нельзя. Они меня в могилу сведут. Палатка и станет тем местом, где я скончаюсь от сердечного приступа.

– Вы знаете про перевал Дятлова? – спрашивает женщина.

«Вот стерва! Еще и масло в огонь подливает. Будто мысли читает… И без нее не по себе». Из вежливости отвечаю:

– Что-то слышал. Может, поговорим о чем-то более приятном?

Будто не слыша, она рассказывает:

– В Интернете пишут, что те ребята с Дятловым во главе ни с того ни с сего просто разрезали палатку изнутри и побежали вниз. За помощью. Что толкнуло их это сделать – непонятно.

– Говорят, тут повсюду водятся древние духи, – поддакивает парень. – Во время подъёма мы с Эйв шли и будто слышали чьи-то голоса. Обернулись, а там – никого.

– Не на нашем языке говорили, – подтверждает девушка.

Припоминаю, как сам слышал нечто подобное. Будто разговаривали на каком-то древнем наречии. Я бегло говорю на нескольких языках, но такого не слышал. Ни на что даже близко не похоже.

«Не поддаваться панике! Не поддаваться панике!» – успокаиваю себя я.

– А еще мы слышали про… – начинает парень.

Останавливаю его коротким «спасибо за все» и начинаю собирать вещи. Снаружи минус 10 С. Тут довольно холодно и жутко. Лучше прыгать около двери гостиницы всю ночь до рассвета, чем сойти с ума внутри с этими паникерами. Расстегиваю палатку и ухожу в ночь. Один.

Чертыхаясь на чем свет стоит, поднимаюсь наверх. Дохожу до гостиницы и начинаю бешено бить ногой в дверь и орать на всех языках, что я знаю: «Откройте!». Заспанный непалец открывает и на своем наречии пытается объяснить мне, что мест нет, указывает пальцем куда-то и тычет мне в лицо кастрюлей с какой-то едой. Возьми, мол, и иди отсюда.

Отпихиваю его от двери и, жутко ругаясь, вваливаюсь внутрь.

Человек машет рукой. Судя по всему, он смирился или просто проникся моим сумасшествием. Понял, что лучше впустить. Пожалел. Спасибо этому перемазанному сажей человеку за то, что пустил в дом, а не оставил трястись от суеверного ужаса на холоде.

Скалю зубы и протягиваю стодолларовую купюру, он мне объясняет, что нет, мол, денег не нужно. На полу спать будешь. Странные непальцы. Сами нищенствуют, но лишнего не берут.

Тычу пальцем в кастрюлю и тяну деньги. Кричу:

– Food, dinner, meat! – с секунду подумав, добавляю: – Пожалуйста. – Сплевываю на пол и перевожу на английский: – Please.

Пожав плечами, он достает из кастрюли кусок чего-то и плюхает его на глиняную тарелку. На него подействовали не слова, а жесты, тут все равно никто не понимает. В самом Непале более 30 наречий, местные жители, как правило, знают один или несколько. Раз они разучились понимать даже друг друга, на что надеяться мне? Непалец указывает на стул и начинает возиться у огня, бурчать под нос и в то же время улыбаться. Пока я жадно ем, он приносит сдачу и кладет рядом со мной.

В эту ночь я, накрутив все вещи на себя, сплю спокойно и радостно.

Глава VI. Легенды Катманду

Второй симптом горной болезни – притупление боли. Молено палец сломать и не почувствовать. Делаю еще шаг и останавливаюсь.

Утром просыпаюсь от того, что на мне кто-то прыгает. Высовываю голову из спального мешка и вижу, как по полу бегают и резвятся белые мышки. Некоторые из них забираются на балки, что на потолке и, радостно растопырив лапки, совершают прыжок. Любопытные грызуны, с мелкими подвижными лапками и красными глазами.

Пожалуй, пора вставать. Резко поднимаюсь на кровати, несколько мышек скатываются по гладкой поверхности мешка и, упав на пол, внимательно на меня смотрят. Они никуда не бегут, видимо, успели привыкнуть к людям.

Сейчас пять утра восемь минут. Через две минуты должен звенеть будильник. Идти целый день, нужно позавтракать. Затолкать в себя хоть что-то, иначе рухну на горе без сил.

Около меня лежат еще несколько тел и храпят как дикие звери. Так и хочется растолкать их, чтобы не мешали завтракать.

В кухню заходит бабушка. Объясняю ей на пальцах, что нужна еда. Она кивает и идет к плите.

Местные жительницы готовят на завтрак макароны или рис. Вместо фруктов у непальцев вареный лук. Есть еще мясо тех самых волосатых яков, которые изображены на футболках, но иногда и оно отсутствует. Непальцы продают сувениры в грязных лавках. Пару дней назад я бы купил футболку с огромными быками, сейчас абсолютно наплевать, что на мне надето. Такие ненужные понятия, как стиль и мода, не то что отошли на второй план, они просто исчезли, будто и вовсе не существовали.

Пытаюсь стряхнуть остатки сна. Умываться негде, о том, что нужно чистить зубы, я уже забыл. Наблюдаю за отлаженными годами движениями хозяйки.

– Сколько вам лет? – спрашиваю я на языке жестов. Выглядит она древней старухой.

«Пятьдесят», – показывает на пальцах бабушка и скалит идеально ровные зубы. У местных зубы белые и огромные, как у древних исполинов. Наверное, потому что они почти не употребляют твердую пишу.

Непал – то место, где еще живы боги. В столице Катманду – музее под открытым небом – посетил местный храм. Одна из легенд меня всерьез заинтересовала.

Считается, что однажды король Джаяпракаш Малла польстился на красоту недозревшей девочки. Из-за этого властного педофила девчушка умерла. Если верить в карму, то вскоре она настигла его. Властитель начал видеть дурные сны, некто говорил ему, что нужно найти инкарнации богини Таледжу. И что отныне он каждый год должен проводить специальные ритуалы и просить благословления от Кумари.

Кумари Деви, что значит «девочка», стала живым божеством, воплощением богини на земле. Ей поклонялись поколения королей: раз в год приходили в храм и целовали ноги. Так они отмаливали грехи предков. Правда, в две тысячи восьмом году Непал ушел с пути монархии. Накачанный наркотиками принц Дипедра уничтожил всю свою семью и сам же застрелился. Так умирают короли.

Чтобы стать Кумари, ты должна соответствовать правилам: возраст от трех до пяти лет; все зубы в целости, кожа без единой царапины. Даже гороскоп важен, он проверяется на совместимость с гороскопами королей.

Приглашаются высшие буддийские монахи-ваджрачарья и астрологи. Кумари ищут в рамках определённой касты ювелиров. Идеальный ребенок с белой кожей

без изъянов.

Королевская Кумари после тантрических ритуалов переносится из храма на белых простынях. Отныне она обитает во дворце Кумари Гхар. Играть она может только с ребятишками из народа невари из долины Катманду.

Странные люди эти непальцы… Раньше всех десятилетних девочек выдавали замуж; за дерево бел, которое считалось одним из воплощений бога Вишну. Настоящая пышная свадьба. Плод дерева как доказательство любви и брака.

– В Индии и Непале пользовался популярностью обряд самосожжения. Когда погибал муж;, женщины шли на костер. Девочкам из племени неваров повезло. Если впоследствии дерево-муж; умирал, то на костер они не шли. Ведь у них оставался бессмертный бог Вишну, – рассказывает местный гид и протягивает ладонь.

Запутанные, неясные законы.

После завтрака я иду почти без привалов. Двенадцать часов ходьбы. От рассвета до заката.

К концу чувствую себя до полусмерти уставшей псиной из камчатской собачьей упряжки. Удивительные, почти нетронутые рукой человека виды. Не понимаю, как такая красота еще где-то существует. Наверное, потому, что когда добираешься до нее, уже нет сил что-то рушить. Только вертишь головой по сторонам и ходишь, как придурок, с широко раскрытыми глазами. Царское великолепие перед тобой. Но мне наплевать. Опять мечтаю о теплой постели и ужине.

Достигаю Мананга – самого большого города Непала, и с чувством сильной усталости валюсь на кровать. К счастью, места в гостинице есть. Ложусь на потрепанный матрас и забываюсь сном. Сегодняшний день проходит без приключений и истеричных туристов.

Глава VII. Ледяное озеро

Насильно заталкиваю в себя завтрак и отправляюсь в путь. На высоте 3600 метров у подавляющего большинства уже начинается горная болезнь.

Легко свернуть назад, как делают многие, но я задался целью дойти и не отступлюсь.

Передо мной Ледяное озеро. Растительности на этой высоте уже нет. Граница между лишайниками, мелкой травой и снежными шпилями гор. Протягиваю руки и, кажется, будто могу коснуться самых вершин. Решаю пройтись по ледяной глади озера.

Бросить все и отправиться в горы – решение, перевернувшее жизнь с ног на голову. В момент, когда нога коснулась льда, я не мог представить, какую цену заплачу за это решение. Я шел по лезвию ножа, вспоминая веселые деньки.

Помнится, лет пять назад мы с друзьями выезжали на Финский залив кататься на машинах. Девчонки на пассажирских сиденьях визжали от страха и удовольствия, а мы самодовольно улыбались и делали вид, что не боимся. Острота мгновения. Громоздкая тачка в полторы тысячи килограммов и лед, который в любой момент может не выдержать.

Горное озеро. Шаги сначала аккуратные и обдуманные, затем все более уверенные. Я на льду, за спиной двенадцать килограммов груза и я сам семьдесят пять. Итого: почти сто. Верю в крепкость льда. Пока трещин нет, но если что, я готов к любому раскладу.

Страха нет. На мой взгляд, самая почетная смерть не среди врачей, янтарно-желтых уток и проводков с трубочками. Иногда я представляю полукольцо из родственников вокруг моей больничной койки, которая пахнет мочой и лекарствами от умирающего меня. Иссохшего злобного деда, отправляющегося на тот свет.

– Сколько он еще протянет? – шепчет гаденький родственник, втайне надеясь услышать от чопорного врача заветное «скоро». Но вместо этого получает:

– В таком состоянии он может находиться от недели до нескольких лет.

И вот твои родственники покорно стоят и ждут. Приходят кучками и общаются с умирающим тобой, чтобы прояснить квартирно-машинно-дачный вопрос.

Я всегда мечтал в старости уйти в горы. К примеру, на Эверест – самую высокую точку планеты. Высота над уровнем моря восемь тысяч восемьсот сорок восемь метров. Для сведения, горная болезнь начинается на двух тысячах. Пять-семь – уже тяжелая степень. Каждое движение вызывает головокружение, в висках постоянно стучит, появляется «дыхание загнанной собаки». Сухой кашель, отсутствие аппетита, рвота. Ты можешь лишиться пальца на ноге и даже не почувствовать. А когда спустишься вниз (если посчастливится вернуться живым), для тебя будет сюрпризом обмороженный кусочек синюшной плоти.

Кислород… его почти нет. Лицо приобретает синеватый оттенок. Кровь теряет алый цвет. Ты падаешь и умираешь героем.

Труп никто не трогает. Смерть на пути к вершине почетна и не особо страшна. Такая участь все же лучше, чем умирать на больничной койке среди стаи шакалов.

Молено еще заснуть и не проснуться: замерзнуть во сне. Не самый плохой вариант.

Выбирая как умереть, человек не обманывает смерть, он просто плюет ей в лицо и смотрит, как костлявая рука старой как бог девы стирает пятна с перекошенной физиономии.

Здесь и сейчас я могу провалиться под лед. Это и будет тот самый ответ или, скорее, шутка Костлявой девы, которая прекрасно видит будущее, где я, семидесятипятилетний дед, карабкаюсь на гору, чтобы сделать последний в этой жизни плевок. Это мое будущее, и я знаю, что не умру сейчас. Это случится в семьдесят пять или около того, но точно не раньше.

Люди искренне верят, что они несчастны. Но во Вселенной есть существо куда более безрадостное. Ей скучно, этой стерве, ее дружок уже давно впал в маразм и сам не понимает, что творит. Теперь она на Земле хозяйка. Мать Евы давно уже старая скрюченная язва с косой. Бесплодность не позволяет исправить ситуацию на Земле, поэтому все идет как идет. Жизнь не сложилась: единственная дочь мертва, муж: в маразме, а она терпеть не может зеркал.

И вот карга вынуждена спускаться сюда, в место, которое должно было стать раем, и ищет способы развеять тоску. Вот идет какой-то человечишка, он ступает по льду и пытается выглядеть в собственных глазах героем. Смерть улыбается – грустно и жалко. Сейчас она вспоминает, как они с Богом были молоды, как он влюбился в нее и дарил ей звезды, а она прикасалась к ним и звезды умирали. Ее это тревожило, но Бог не придавал смертям значения и все дарил и дарил ей звезды. А потом, потом появились близнецы, и Бог спрятал их от матери, чтобы она случайно не умертвила собственных детей. Он все надеялся, что они будут счастливы, но вместо этого сошел с ума от ее любящих рук. И теперь она приходит на Землю – к детям своих детей и, обливаясь слезами, убивает их.

Так было раньше. Она приносила с собой только боль, но сейчас, наблюдая за одним из людей, Костлявая дева пытается найти способ, как сделать этого человека счастливым.

Вот он аккуратно идет по льду, внешне спокойный и уверенный в своих силах, Женя не догадывается, что должно произойти через несколько мгновений, а дева, несчастная дева, очередной раз вынуждена собственными руками убивать невинных. Как же он похож; на ее сына: эти каштановые волосы с завитками по бокам и пронзительные зеленые глаза, которые смотрят в самую душу.

– Мальчик мой, – шепчет хозяйка Земли, – неужели придется умертвить и тебя? Ты так мало жил… – плачет мать.

Сегодня она не споет ему последнюю песню, наконец-то у нее появился план, как обмануть саму себя и Вселенную.

– Ты уверенна? – спрашивает человек с насмешливым лицом.

– Брысь отсюда! – шипит

Смерть и рассекает косой воздух.

Зачем идти как заяц? К чему сомнения? Мои глаза будут гореть до конца, и родственники сами будут грызться за недвижимость. Лет через сорок-пятьдесят и без меня. Эта мысль так воодушевляет, что я начинаю, как ребенок, прыгать по льду.

Скольжу, падаю и ударяюсь о твердь замерзшего озера. Встаю и улыбаюсь. Делаю несколько шагов. Хруст. Треск. Страшно…

Если ты оказываешься в подобной ситуации, необходимо лечь и ползти. До самого берега. Встать на твердую землю и перекреститься.

Я не успеваю лечь и, как стоял прямо, так и проваливаюсь под лед.

В фильмах, когда главный герой попадает в непростую ситуацию, обычно голос за кадром говорит, о чем думает человек. Привычные зрителю темы: девушка или мама, возможен еще вариант с глупой мечтой, ради которой стоит жить и попытаться спастись.

«Ее глаза такие прекрасные, как то небо, что я вижу сквозь толщу воды».

Режиссеры показывают темную фигуру, медленно погружающуюся вниз. Пузырьки изо рта и закрытые глаза. Если парень удачливый, то может прилететь его друг-супергерой и вытащить из беды.

У меня нет такого друга и о своей девушке я не думаю. В этот момент главное – выжить. А красивые сопли, которые кинолентой наматываются на проигрыватель или развешиваются на уши зрителям, – вранье.

В жизни так не бывает! Либо я и правда грубая скотина.

Когда я вылезаю, самым важным на свете оказывается воздух. Жадно хватаю его ртом, дышу. Глубоко и жадно. Как зверь. «Дыхание загнанной собаки».

Лежа на снегу, я не думаю о Кире. Это происходит чуть позже.

Со стекающими с тела водопадами воды и сосульками на волосах волочу ноги к жилью местных. Нужно двигаться, чтобы не оледенеть. Стучусь. Местные сразу же пускают меня в дом и начинают суетиться. У меня нет сил: я падаю на пороге.

Просыпаюсь утром в грязном бараке. Тело ноет. Лежу там три дня, и опять меня будят по утрам белые крысы. В состоянии полусна на второй день вспоминаю о Кире: как она глупо выбежала из машины, как швырнула на землю цветы. Кира – истеричка… И зачем она нужна мне? Если сейчас такие проблемы, что будет дальше?

Хозяйка заваривает мне чай. Чашка глиняная и грязная. Чай обжигающий и вкусный. Запах резкий.

Зарываюсь в вонючие тряпки, которыми меня одарили непальцы. Завтра будет новый день, завтра я должен идти вниз. Жаль, что покорение вершины оборвалось вот так глупо. Но я обязательно вернусь сюда. Обещаю.

Глава VIII. Поющая чаша

В Санкт-Петербурге женщин после сорока молено разделить на два типа. Первые – это те, кто делает отчаянные попытки оставаться красивой и молодой и зачастую им это даже удается. Такие холеные дамы покупают кремы стоимостью в половину зарплаты, ходят в фитнес-залы и обтягивают себя неплохого качества тряпками. Они поедают проросшую пшеницу и редис, избегают булочных и кондитерских, обходят стороной кафе после шести вечера. В общем, все их попытки сводятся к единственному желанию – не уступать молоденьким, за которыми волочатся их мужья. Отчаянных борцов за красоту еще интересует противоположный пол, а противоположный пол, в свою очередь, интересуется ими.

Второй тип – это будущие злобные бабули. Кожа свисает складками, глаза делаются маленькими, щеки – дряблыми. Про фигуру молчу. «Если не тренировать мышцы, они атрофируются», – говорят красоткам в обтягивающих лосинах, и они начинают крутить колеса велосипеда яростнее. На располневших представительниц женского пола, которые сами на себя махнули рукой, слова не действуют. Никакие. Доводы – в мусорный ящик к оберткам от сарделек.

В Непале все не так, как я привык. Женщины после сорока выглядят на шестьдесят, а то и старше. Все без исключения. А молоденькие просто уродливы.

Утро не предвещает ничего хорошего. Холодно и промозгло. Внутри темно. Позавтракав, собираю вещи, благодарю хозяйку. Она странно улыбается и, ничего не сказав, уходит вглубь дома. Пожав плечами, направляюсь к выходу. На стене висит кусок зеркала.

Вдруг у меня отморожены части тела? Нужно проверить, чему это она улыбалась. Смотрюсь в зеркало и ужасаюсь. Кожа покрыта морщинами. Волосы поредели. Я похож; на своего покойного деда.

Когда ты просыпаешься на полжизни старше, оглядываешься вокруг. Твои сверстницы – шарпеи. Двадцать семь – мой возраст по паспорту. Не сказать, что жизнь была счастливой, но все же сносной… В могилу рановато.

Горы старят, горы убивают… Да, все верно. Но не за несколько же ночей? Не разводить панику. Нужно лететь домой, в Питер. Сейчас это главное.

Роюсь в рюкзаке, нащупываю паспорт. Дата рождения – тысяча девятьсот восемьдесят восьмой. Мне двадцать семь лет, все верно. Почему же передо мной стоит пятидесятилетний мужчина с моим лицом?

В любом случае паника – не то, чему я должен поддаваться.

Возможно, так подействовала на организм холодная вода. Борьба со смертью – не шутка.

Через какое-то время все нормализуется. Я верю в это.

Путь назад не самый приятный. Автобус заполнен по большей части местными. Меня укачивает и подташнивает. Ни с кем не разговариваю, пытаюсь уснуть. Морфей уже протягивает ко мне руки – теплые, мягкие, как у заботливой женщины. Еще минута, и поездка на трясущемся автобусе превратилась бы в приятное путешествие. Подлетаю с кресла, прижимаюсь щекой к стеклу. На меня летят люди и их вещи. Мы перевернулись. Шустрые пассажиры вываливаются на дорогу и быстро организовывают рынок, будто ничего не произошло. Основной промысел непальцев – торговля. Неудивительно, что они пытаются продать свой товар даже в такой неподходящей для этого ситуации. Делать нечего, пока водитель чинит автобус, рассматриваю сувениры. В одном из зеркал отражается мое постаревшее лицо… Сейчас мне кажется, что жизнь, возможно, кончена, но уже через минуту беру себя в руки.

Раздается звук. Успокаивающий и очищающий. Мир кажется радостным, безопасным местом. Чувство защищенности и спокойствия, как в детстве. Пытаюсь определить источник. Один из торговцев звенит небольшой чашей. Подхожу и спрашиваю, что это.

Он не отвечает, а только яростнее водит деревянной ложкой по краю чаши.

– What is it? – раз в пятый спрашиваю я.

Возможно, в его голове наконец прояснилось, и он понял, о чем я.

На ломаном английском торговец объясняет, что эта чаша – предмет искусства, вылепленная вручную его старательным собратом.

– Hand made, – подытоживает он и делает руками странные движения.

Непальская чаша – эта такая огромная супница, по которой водят деревянной палкой. Получается звук. Глубокий и мелодичный. Их называют «поющие чаши». Используются для медитаций и релаксаций. Все это связано с биоритмами и йогой. Все это я узнаю позднее, сейчас есть только волшебный, очищающий голову от мусора звук.

Полезная находка для жителя мегаполиса. Я бы даже сказал – необходимая. Но деньги тратить не хочется.

– Триста долларов – это слишком, приятель, – говорю я торговцу и склоняю голову набок. Это значит, что у него есть шанс сторговаться.

Перекупщик трясет передо мной чашей и клянется-божится в ее качестве. Но мне все равно на качество. Я в этом не разбираюсь. Одно ясно: звук

хороший.

«Наверное, не судьба», – заключаю я и уже разворачиваюсь, но он выхватывает у меня из рук бутылку с водой и выливает половину содержимого в чашу.

– Какого черта?! – кричу я. На улице духота, когда починят автобус и починят ли вообще – вопрос, а он так неразумно обращается с моей драгоценностью.

Хочется побыстрей уйти, чтобы в порыве злости не поколотить шарлатана, но тут происходит нечто удивительное. Медленными движениями он водит палкой по краям чаши. Вода пузырится и будто кипит, льется божественная мелодия. В голове не остается ни одной мысли. Все они будто пропадают. Не знаю, что это за эффект такой, но он мне определенно нравится.

Подобная вещь в доме точно не будет лишней. Люди в городах из колеи вон лезут, только бы очистить мозг от информации. Хлам поступает в головы ежедневно. Содержимое черепной коробки жителя города похоже на помойку. И каждый день в этот бак скидывают новые черные целлофановые пакеты с мусором.

Я вынул из кармана сто долларов и протянул ему. Изначальная цена триста. Вероятно, он пошлет меня.

Реакция странная: сначала он плюет на землю, затем вытирает рот рукой и, улыбнувшись, берет купюру.

– Good luck, – говорит торговец на прощание.

Отхожу на несколько метров: стою посреди дороги как идиот и смотрю на чащу. Затем начинаю водить по ней деревяшкой и, закрыв глаза, слушать. Автобус, наверное, починят еще не скоро, есть время отдохнуть. Неожиданно вокруг меня начинают кричать люди. Мое ухо, прислоненное к самой чаше, жадно ловит божественные звуки. В данную секунду мне плевать, что происходит на самом деле. Я бы, наверное, так и стоял, но голову прорезает резкая боль, и я открываю глаза. Торговец бросил в меня палку и истошно вопит: «Crazy men». Не понимаю, что происходит. Поворачиваю голову. Передо мной стоит другой автобус: не наш, но похожий. Водитель мерцает глазами, злобно орет. Кровь путается в волосах, стекает по шее, капает на землю.

Пока я стою и пытаюсь понять, что происходит, торговцы мгновенно сворачивают коврики и, толкая друг друга, бегут к нашему автобусу. Повезло, все могло кончиться гораздо хуже. Забираюсь внутрь машины, сажусь на одно из свободных мест.

– Вас чуть не сбили, – говорит женщина с зеленым ершиком волос, – а вы просто стояли и не двигались. Удивительно, будто заколдованный.

Ничего не отвечаю, а про себя думаю: «И правда, есть что-то странное в этих горах».

Глава IX. Маленький мальчик

«Это вы потеряли мальчика?» – спрашивает почтальон Печкин в мультике про Кота Матроскина. Я смотрю в экран перед собой и закрываю глаза. Удивительные советские мультики. Мальчик Дядя Федор уходит из дома и поселяется в деревне с говорящим котом и псом, а потом они еще и умудряются завести молчаливую корову с теленком. На редкость умный и рассудительный мальчик.

Он воплотил в жизнь мечту миллионов ребятишек – шаг в самостоятельность. Дядя Федор – один из символов эпохи. Как и волк из «Ну, погоди!». Помнится, у меня где-то завалялся значок того зайца-садиста – копии американского мышонка Джерри.

Все мои сны, которые так сложно отличить от реальности. Их прерывает вопрос.

– С кем ты, мальчик? – спрашивает меня роскошная женщина с темными, красиво очерченными губами. Полусонный, сижу в кресле самолета и бездумно смотрю на проплывающие мимо облака. Почему она называет меня мальчиком, ей вроде не девяносто… Симпатичная шатенка. Глаза карие, кофта облегающая, с открывающим вид на грудь вырезом. Молодая и сочная женщина. Может, это игра такая? Что ж, сыграем.

– Я сам по себе, – гордо цитирую я Дядю Федора и тут же тяну руки ко рту.

Что с голосом? Неужели я так сильно простыл?

Не говорить с ней! Не говорить с этой симпатичной брюнеткой таким голосом. Добраться до стюардессы и попросить виски. Необходимо прополоскать горло.

Спрыгиваю с кресла, иду по проходу. Все какое-то странное. Слишком высокое. Может, от удара по голове? Боли тогда я почти не чувствовал, рана оказалась крохотной. В чем же причина? Опять сон или еще один эффект от переохлаждения в Ледяном озере?

Шагаю по проходу. Женщины вокруг смотрят на меня и глупо улыбаются. Все как одна. Я что, болен? Чего они пялятся? Улыбаюсь в ответ, показываю язык – неожиданный порыв. Но они не отворачиваются – все беспардонно глазеют, некоторые даже смеются.

Между кресел маячит стюардесса.

– Девушка, девушка, – пишу я, – дайте, пожалуйста, бутылочку виски.

Форма ей к лицу, но красные губы уродуют. На моих глазах они складываются в алый цветок.

– Это для папы, да? – улыбается она фирменной улыбкой.

– Что? Мой отец уже года три как мертв, – непонимающе отвечаю я.

Она хмурит брови и делает сочувствующую, все понимающую мину.

Красные губы говорят:

– Может, твоя мама просто нажмет на кнопку? Я скоро подойду и все принесу.

– Я что, маленький, по-вашему? – верещу я и стучу кулаком по стене. Она опасливо оглядывается по сторонам, затем успокаивается.

– Нет, конечно, нет! – усмиряет меня стюардесса. – Тебе сколько? Лет восемь?

– Что? – говорю я, выпучив на нее глаза.

– Или уже целых десять? – беззаботно задают вопрос напомаженные губы.

Ничего не отвечаю. Разворачиваюсь и бегу к туалету. Все занято. Стою, скрестив руки на груди, и нервно топаю ногой. Рядом растрепанный мальчик с тусклыми серыми глазами.

– Пойдем поиграем, – предлагает он, – я тебе что-то интересное покажу, – продолжает мальчуган и доверительно кладет руку мне на плечо.

И только тут до меня доходит, почему все такое высокое: мы с ребенком примерно одного роста.

Дверь открывается, выходит женщина и берет его за руку.

– Пойдем на свои места. Не мешай другим. Скажи лучше, посмотрим фильм или мультик?

– Фильм, – важно отвечает парень и тянет нос вверх – к потолку самолета.

Врываюсь в кабинку, щелкаю замком и встаю напротив зеркала, до которого еле дотягиваюсь. По-детски гладкая кожа, полное отсутствие щетины и морщин.

Что со мной?

Когда я возвращаюсь на свое место, женщина говорит:

– Так где твои родители, мальчик? Я пересела сюда, когда ты спал. Там, где я сидела, развалились пьяные мужчины. Надеюсь, ты не против такого неожиданного соседства?

Ее улыбка не такая белоснежная, как у стюардессы, но все же красивая.

Все сегодня улыбаются, но мне не улыбнуться в ответ.

Глава X. Паспортный контроль

Государство выделяет огромные деньги на содержание детей-сирот. Помнится, наткнулся на статью в Интернете, в которой говорилось, будто одному ребенку положено сорок тысяч в месяц. Не знаю, в какой из карманов текут деньги, однако в том месте, где сейчас я нахожусь, дети одеты бедно.

Семнадцатилетние воспитанницы интернатов с невыщипанными бровями, прыщами на жирных лбах и огромными грудями. Опухшие лица с маленькими вороватыми глазками, будто на обед им наливают пиво вместо компота. На самом деле, познакомившись с биографией этих детишек получше, я узнал, что у большинства матери не выходили из запоев. Их внешность – всего лишь годы алкогольной зависимости родителей, если говорить одним словом – наследственность.

Мне сложно осознать, что происходит вокруг, в этой новой для меня среде,

где я как пленник.

Часов в пять вечера приходят волонтеры. Их лица горят и пылают желанием помочь. Жалостливые собачки притаскивают с собой огромные пакеты вещей, а затем, рассадив нас в круг, начинают отдавать потрепанные кофты, вязаные свитера и линялые джинсы. Все это тряпье зачастую не такое уж и поношенное.

Некоторым девочкам не хватает терпения, они вскакивают с места и бросаются за очередной кофточкой: прыжок – и вещь порвана. В такие моменты волонтеры делают круглые глаза и пытаются пристыдить нас, объяснить, что нужно делиться. Мы послушно киваем, а когда довольные «подвигом» собачки уходят, начинаются драки.

Иногда появляются набожные «сестры», как их тут называют. Все как одна – женщины неопределенного возраста в длинных балахонах и с красным крестом на белом чепце. В такие критические минуты и девочек, и мальчиков сгоняют в одну комнату и настоятельно советуют молиться. Если отказываешься, не принуждают, но в один из монотонных дней в этом интернате ты все-таки оказываешься на коленях перед лицом праведной монашки.

Откуда я это знаю? На данном этапе жизни я один из этих детей.

Что бывает, когда пытаешься пройти паспортный контроль без родителей? Начинаешь просить женщину с соседнего кресла прикинуться твоей матерью; рассказываешь фантастическую историю про рабство или усыновление, выдумываешь родителей-иностранцев и разные ужасы, которые они с тобой якобы вытворяли, эти мифические американцы. И, наконец, просишь просто перевести тебя через маленькое пространство с горящей лампочкой, чтобы опять ощутить свободу.

– Так ты американец? – спрашивает соседка, закатывая глаза.

– Не совсем так, просто меня взяли к себе америкосы, но я сбежал, потому что они издевались надо мной, – объясняю я.

– Ничего себе… – шепчет женщина. – И что дальше?

– Вы поможете мне, тетя?.. – добавляю я после паузы и хлопаю длинными ресницами. Я давно утонул где-то в ее декольте и пора бы оттуда выныривать.

Она замечает это и смущается. Какое-то время женщина ломается и не дает ответа. Напряженное молчание и мой умоляющий взгляд.

– Ладно, я, конечно, попробую, – произносят напомаженные губы, – но в мире взрослых все чуть сложнее, чем ты думаешь, малыш, – говорит она и натягивает плед до шеи так, чтобы закрыть грудь.

Мне это, конечно, не нравится. Я и без нее знаю, что единственный шанс – это улизнуть, когда мы зайдем в кабину. Возможно, меня поймают. Что тогда? Усилием воли сдерживаю порыв отчаяния, нужно срочно найти выход.

Будто мне и правда неизвестно, как все в мире взрослых? Еще недавно я видел в зеркале взрослого мужчину, затем постарел, а теперь будто скинул все лишние года и немного перегнул палку. Dreams come true.

К нам подходит стюардесса и предлагает выпить. Та самая – с красными губами. Такое ощущение, что все женщины жить не могут без помады. В руках она держит на подносе крохотную бутылочку виски и растягивает красные ниточки:

– Мэм, кажется, вы просили, – говорит она и понимающе улыбается. Будто улыбка – это единственное, на что способны ее губы.

С минуту моя соседка настороженно на нее смотрит, а затем говорит:

– Пожалуй, это именно то, что мне сейчас нужно.

Когда небесная птичка, виляя задом, уходит, женщина с соседнего кресла недоуменно смотрит на меня.

– Что с ней – перепутала, может? Или это приглашение тех пьяниц с моего прошлого места вернуться?

Пожимаю плечами.

– Ладно, не помешает, – произносит она и делает глоток из миниатюрного горлышка. Глаза становятся больше, а улыбка слаще.

Оставшийся путь мы разговариваем о житейских мелочах. Она щебечет о ерунде, я терпеливо слушаю. Словесная пытка продолжается, пока не загораются красные лампочки. По узкой синей дорожке прохаживаются люди и садятся на свои места. Следом за ними приземляются небесные птички, застегивают ремни и готовятся к лучшему. Некоторые из них еще ходят по самолету.

– Пристегните ребенку ремень, – заботливо говорит та самая стюардесса и подозрительно смотрит на мою якобы мать.

– Конечно, иди сюда… – и тут она запинается. Ведь имени я так и не сказал.

– Женя, – шепчу я, – меня зовут Женя.

Но она не слышит.

– Иди сюда… сынок, – выдавливает женщина и смыкает ремень безопасности на моих бедрах.

Стюардесса внимательно оглядывает нас двоих и, ничего не сказав, быстро уходит.

– Я боюсь, как бы не возникло неприятностей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/natalya-cherdak/shutka-kostlyavoy-devy/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.