СМЕРШ. Один в поле воин читать онлайн - Николай Лузан

СМЕРШ. Один в поле воин

Николай Николаевич Лузан

Мир шпионажа

Автор рассматривает период с ноября 1941 по октябрь 1943 г. и рассказывает о деятельности отечественной военной контрразведки, в частности особых отделов НКВД СССР – ГУКР Смерш НКО СССР. В основе книги лежит одна из наиболее значимых разведывательных операций советской контрразведки по агентурному проникновению в абвер. Она получила кодовое название «ЗЮД». Главный герой – армейский офицер старший лейтенант Петр Иванович Прядко (оперативный псевдоним Гальченко), стал одним из первых зафронтовых агентов военной контрразведки, кому удалось внедриться в разведывательно-диверсионный орган абвера – абвер-группу 102, действовавшую во фронтовой полосе Юго-Западного, Северо-Кавказского и Закавказского фронтов, и добыть ценнейшую информацию, которая докладывалась И. Сталину. Книга предназначена для широкого круга читателей.

Николай Лузан

СМЕРШ. Один в поле воин

Предисловие

Путь Петра Ивановича в военную контрразведку – Смерш был не прост. Оказавшись в окружении, он, младший офицер, да еще интендант, не растерялся. В сложнейших условиях военного времени проявились лучшие его качества: дерзкий и холодный ум, умение находить выход из, казалось бы, безнадежной ситуации. Он был обаятельным человеком. Сплотив вокруг себя бойцов и командиров, Прядко возглавил отряд окруженцев и с боями прошел через всю Украину.

Однако у своих Петра ждал далеко не теплый прием. Достойное поведение младшего офицера и поддержка подчиненных, а также здравый смысл начальника контрразведки 6-й армии Павла Рязанцева подсказали ему, что Прядко – настоящая оперативная находка. Прежде чем стать зафронтовым агентом, Петра Ивановича отправили с разведзаданием к гитлеровцам, после успешного выполнения которого ему предложили внедриться в абвер. Он согласился, а дальше… пришлось пройти «девять кругов ада»: плен, лагерь… Но и там он не затерялся.

Вербовщики абвера обратили внимание на Прядко и после агентурно-оперативной подготовки (оперативный псевдоним Петренко) направили в советский тыл. С помощью Рязанцева Петр Иванович успешно выполнил задание и по возвращении в абвер вырос в гитлеровской иерархии. Его назначили командиром разведгруппы и снова перебросили за линию фронта. После выполнения задания Прядко-Петренко был зачислен в кадровый состав абвера на ключевую должность – ответственный за подготовку документов прикрытия на вражеских агентов.

Занимая эту канцелярскую должность, он проделывал такие номера, что абвер трясло как в лихорадке. Так, в декабре 1942 г. в Краснодаре, где в то время находилась абвер-группа 102, он преподнес гитлеровцам вместо рождественского гуся большую свинью. Вместе с Василием Матвиенко, которого Петр Иванович привлек к сотрудничеству, написал и ночью вывесил на фасаде штаба плакат: «Здесь живут шпионы капитана Гесса».

Эта, казалось бы, простая акция нанесла серьезный удар по шпионскому гнезду. Для расследования «ЧП» в Краснодар прибыла специальная комиссия из центрального аппарата абвера. По результатам проведенной проверки начальник штаба капитан Гесс и ряд преподавателей были освобождены от занимаемых должностей, а весь набор курсантов отправили обратно в лагерь для военнопленных.

В другой раз, при отправке диверсантов на задание, Прядко организовал пьянку с участием инструктора Шевченко, занимавшегося подготовкой группы. Наутро часовой обнаружил на дворе документы на диверсантов. В результате Шевченко был отчислен из абвера, группа расформирована, а Петр Иванович получил трое суток ареста. И таких проделок со стороны Прядко-Петренко было немало.

Особым теплом эту деятельность Петра согревала большая любовь, которую он пронес через всю свою жизнь. В то время когда группа находилась в Ростове, Прядко познакомился, как он писал в своем рапорте Рязанцеву, «с комсомолкой и надежным товарищем Верой Пивоварчук…». Оставшись без связи, при перемещении группы в Краснодар он оставил Вере пакет с собранными разведданными. В феврале 1943 г., когда части Красной армии освободили город, она передала пакет военным контрразведчикам. Собранные Петром сведения доложили руководителю Смерш В. Абакумову.

В целом за 22 месяца работы Петр добыл данные на 18 официальных сотрудников, 101 агента абвера и 33 фотографии из их личных дел, а также ценные разведывательные сведения для советского командования.

Выполнив это задание, Петр Иванович написал новый рапорт с предложением о направлении его с заданием в тыл гитлеровских войск. На встрече с начальником 4-го отдела ГУКР Смерш НКО СССР – контрразведывательная работа в тылу противника – полковником Георгием Утехиным он доложил о выполнении задания, внес предложения по дальнейшей работе в абвере и с нетерпением ждал решения своей дальнейшей судьбы.

Руководство Смерш, проанализировав сложившуюся вокруг разведчика ситуацию, пришло к выводу: на этот раз удача могла отвернуться от разведчика – вероятность расшифровки была слишком велика. И тогда по настоянию Петра его направили на фронт.

По возвращении в действующую армию Петр Иванович продолжил службу по своей прежней специальности – интенданта. Служил он хорошо: в воинском звании вырос до майора, а в должности – до заместителя командира полка по тылу, был награжден несколькими медалями и орденом.

Не забыли своего боевого товарища и военные контрразведчики. Абакумов лично доложил Верховному Главнокомандующему Сталину о результатах выполнения задания зафронтовым агентом Гальченко.

24 июня 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР «За проявленное мужество и героизм в тылу противника» Петр Прядко был награжден орденом Красного Знамени.

Но самая большая награда ждала его после окончания войны. Прозвучали победные залпы, и майор Прядко, следуя к новому месту службы в Закавказский военный округ, никак не мог проехать мимо столицы Дона – Ростова. Туда бывшего разведчика влекли не прошлые воспоминания о службе в абвергруппе 102. В его сердце жила ОНА – Вера Пивоварчук.

Петр Прядко, Иван Данилов, Александр Козлов, Алексей Скоробогатов и десятки других зафронтовых агентов особых отделов НКВД СССР, ГУКР Смерш НКО СССР своей самоотверженной работой существенно подорвали разведывательно-диверсионную деятельность абвера и «Цеппелина» и сохранили тысячи жизней красноармейцев.

Только за период с 1 октября 1943 года и по 1 мая 1944 года военными контрразведчиками в зафронтовой работе были задействованы 343 разведчика. Из них 57 смогли выполнить самую трудную задачу: внедриться в абверкоманды, абвергруппы, специальные центры «Цеппелина» и закрепились в их кадровом составе. Эти успехи достались дорогой ценой – 112 разведчиков погибли.

Часть первая

Огонь, вода и медные трубы разведчика Петра Прядко

Глава первая

Досадная ошибка

22 июня 1941 года хрупкую предрассветную тишину на западной границе СССР взорвали залпы десятков тысяч орудий и рев моторов армады люфтваффе. Невиданный по мощи удар артиллерии и авиации стер с лица земли пограничные заставы и передовые укрепления советских войск. Вооруженные до зубов полчища гитлеровцев, быстро подавив немногочисленные очаги сопротивления,

ринулись вглубь страны.

«Несокрушимая и легендарная…» – Красная армия, которая, по заверениям партийных вождей, должна бить противника на чужой территории, терпела одно поражение за другим на собственной земле. Это стало страшным потрясением для них и для многострадального русского народа.

Вдвойне испытали его сотни тысяч бойцов и командиров Красной армии, оказавшихся в окружении. Одни, раздавленные этой, казалось, несокрушимой мощью германской военной машины, теряли волю к сопротивлению и сдавались в плен; другие сражались до последнего патрона, который оставляли для себя; третьи, наперекор всему, упорно пробивались на восток для соединения с регулярной армией. К концу осени 1941 года, когда фронт откатился на сотни километров на восток, лишь немногим по силам оказался долгий, полный множества испытаний путь к своим.

27 ноября 1941-го на участке обороны 6-й армии Юго-Западного фронта ненадолго установилось короткое затишье.

Морозная дымка окутала окопы и нейтральную полосу. Но обманчивая тишина не усыпила бдительности часовых 417-го стрелкового полка, они напрягали слух, чтобы не прозевать вылазку вражеских диверсантов.

К концу подходила вторая смена дежурства, когда в тылу гитлеровцев вспыхнула беспорядочная стрельба. Ее шум нарастал и стремительно накатывался на нейтральную полосу. Резервные огневые группы второго батальона не успели занять места в окопах, как наступила разгадка: из тумана, подобно призракам, возникли размытые силуэты. Заросшие, изможденные лица, истрепанное обмундирование и трофейное оружие говорили сами за себя – это были окруженцы! Потом, когда радость встречи прошла и была выпита кружка спирта, командир батальона капитан Ильин, пряча от них глаза, распорядился: сдать оружие старшине и отравиться на фильтрацию к особистам – в военную контрразведку. В ответ послышался недовольный ропот, он, потупив взор, развел руками.

– Тихо, ребята! Не бузить! – успокаивал окруженцев их командир старший лейтенант Петр Прядко.

Его слово имело вес среди окруженцев: ропот прекратился, и они отправились сдавать оружие.

Спустя час у блиндажа, в котором временно разместился фильтрационный пункт Особого отдела НКВД СССР 6-й армии, выстроилась молчаливая очередь. Бойцы нервно переминались с ноги на ногу и исподлобья постреливали колючими взглядами на брезентовый полог, закрывавший вход. Прошла минута-другая, а в блиндаж все не вызывали. Видимо, особист, решил поиграть на нервах окруженцев, рассчитывая быстро расколоть затаившихся среди них агентов абвера – гитлеровской разведки.

Виктор Макеев, оперуполномоченный лейтенант госбезопасности, просмотрев документы окруженцев, решил начать допрос со старшего лейтенанта Прядко. Его насторожило, что разношерстную группу бойцов и младших командиров возглавил не политрук или строевой офицер, а какой-то «интендантишка», как ему казалось, здесь было что-то нечисто: Прядко мог оказаться подсадной уткой абвера. За пять месяцев войны Макеев насмотрелся всякого и уже ничему не удивлялся. Его подозрения усиливала ориентировка Особого отдела армии: в списке разыскиваемых вражеских агентов значилась фамилия Прядко.

Макеев на всякий случай расстегнул кобуру, проверил пистолет и, бросив строгий взгляд на застывшего глыбой у входа сержанта, распорядился:

– Дроздов, вызови Прядко!

Тот откинул полог, приподнялся над бруствером траншеи и крикнул:

– Хтось тут Прядко?

– Я! – откликнулся голос из толпы.

– Заходь!

Окруженцы пришли в движение. От группы младших командиров отделился высокий, стройный, лет тридцати старший лейтенант и решительной походкой направился к блиндажу. Вслед ему неслись дружные возгласы:

– Иваныч, скажи, пусть не тянут резину, а то мы от холодрыги околеем! Че нас зря мурыжить, мы свое слово сказали! Пусть за нас мертвые фрицы отчитываются!

– Все будет нормально, хлопцы! – заверил он и спрыгнул в траншею.

Комья мерзлой земли посыпались на дощатый настил и покатились в блиндаж. Сержант отбросил их сапогом и недовольно буркнул:

– Че грязь тащишь!

– Может, еще ноги вытереть? – огрызнулся Петр и, отодвинув его плечом, протиснулся в блиндаж.

В нем царил полумрак. В тусклом свете фитиля-самоделки, изготовленного армейскими умельцами из гильзы сорокапятки, бледным пятном отсвечивало невыразительное лицо. Физиономия особиста ничего не выражала. Перед ним на сколоченном из досок столе громоздились тощие папки, стопка листков бумаги, ручка с обгрызенным концом и пузатая чернильница.

«Ручка – самое опасное оружие особистов», – вспомнил Петр мрачную шутку о военных контрразведчиках, гулявшую в армейской среде, и с горечью подумал: «Для кого война, а для кого контора пишет».

Особист поднял голову и, откинувшись на стенку, принялся буравить окруженца подозрительным взглядом.

«Глаза только не проешь. Меня этим не возьмешь. Видал таких», – заговорило в Петре давнее неприязненное отношения к военным контрразведчикам.

Незадолго до начала войны на складе ГСМ из-за нерасторопности техника произошла утечка бензина. Ретивый особист тут же взялся раскручивать дело о группе вредителей, а из него, техника-интенданта Прядко, принялся лепить главного организатора «преступления». Расследование набирало обороты и катилось к военному трибуналу. От суда Петра и других «вредителей» спас арест самого особиста: тот оказался «пробравшимся в органы троцкистом и агентом мирового империализма». Но на том злоключения интенданта Прядко не закончились. Спустя два месяца его снова вызвали в Особый отдел – на этот раз из-за антисоветских разговорчиков, которые вели подчиненные, но потом, изрядно промурыжив, отпустили. Поэтому от встречи с особистом Петр не ждал ничего хорошего.

А Макеев выдерживал многозначительную паузу. Прядко надоело стоять перед ним свечкой, и, не спрашивая разрешения, он сел на деревянный чурбак. Особист, грозно сверкнув глазами, тоном, не сулящим ничего хорошего, потребовал:

– Быстро! Фамилия, имя, отчество?

– Прядко Петр Иванович, – представился Петр.

– Звание?

– Старший лейтенант.

– Должность?

– Техник-интендант первого ранга, начальник головного склада горючего 5-й армии Юго-Западного фронта.

– А как стал командиром этого… – Макеев не смог подобрать слова.

– Война не спрашивает, сама назначает, – с вызовом ответил Петр.

– Да? Так? Это мы еще посмотрим, кто и куда тебя назначил.

– Ну, смотри, смотри.

– И посмотрю! Гляди, чтоб потом локти не кусал, – пригрозил Макеев.

Петр поиграл желваками на скулах и промолчал. Прошлый печальный опыт общения с особистами говорил, что злить их – себе дороже выйдет. Макеев же, посчитав, что угроза возымела действие, решил не медлить. Однако, встретившись взглядом с «интендантишкой», понял, что не стоит спешить. В свете нещадно чадящего фитиля из – под кудрявой пряди волос на него с вызовом смотрели карие глаза. Судя по всему, Прядко был крепким орешком, и Макеев решил использовать проверенный прием – пошелестев бумагами, он спросил:

– Гражданин Прядко, а как ты объяснишь, что пять месяцев скрывался на территории, оккупированной врагом?

– Я? Я скрывался? – Петр опешил.

– Ну, не я же? – хмыкнул Макеев и, не давая опомниться,

обрушился на него с новыми обвинениями:

– Почему уничтожил партбилет? Где личное оружие? Почему раньше не вышел на соединение с частями Красной армии?

Петр был потрясен абсурдностью обвинений… А Макеев продолжал наседать, взяв чистый лист, потребовал:

– Бери ручку и пиши! Только не вздумай юлить, со мной этот номер не пройдет!

– Писать?! – чужим голосом произнес Петр.

– Не петь же. Ты не соловей, шоб тебя слушать, – с кривой ухмылкой заметил Макеева и двинул по столу чернильницу с ручкой.

Петр не шелохнулся и глухо произнес:

– За меня трофейный автомат росписи ставил!

– А-а, все вы так говорите, а как копнешь, то такое говно вылазит, что…

– Говно-о-о?! Т-ты че несешь, лейтенант?! Мы там своей кровью умывались, пока вы тут линию фронта выравнивали! Мы… – вскипел Петр.

– Чего-о?! – Макеев поперхнулся. Папироса, зажатая в уголке рта, сползла с губы и упала на стол, а когда к нему вернулся дар речи, он обрушился на Петра с угрозами:

– Молчать! Гад, ты на кого пасть разеваешь?! Да я тебя, как вошь, одним пальцем раздавлю!

– Это вы мастера! А кто с фрицем воевать будет? Кто?!!

– Заткнись, пока я тебя не шлепнул!

– Не пугай – пуганый. Я не в обозе отъедался, а фрицев колпачил.

– Молчать! Да я тебя!.. – взвился Макеев и ухватился за кобуру с пистолетом.

Петр дернулся вперед. Тут же за его спиной угрожающе заворочался сержант, и лязгнул затвор автомат. Наступившую вязкую тишину нарушали прерывистое дыхание и глухие разрывы мин. В отблесках тусклого пламени лица Макеева и Прядко, искривленные судорогами, напоминали уродливые маски. Несколько секунд они сверлили друг друга пылающими взглядами. Не выдержав, Макеев отвел глаза в сторону. Он отпустил кобуру, подрагивающей от напряжения рукой нашарил на столе папиросу, смял ее, отшвырнул в угол и тяжело опустился на лавку.

В блиндаже воцарилось гнетущее молчание. Продолжалось оно недолго. Матвеев, окатив Петра ледяным взглядом, достал из папки документ и, потрясая им, злорадно процедил:

– Так, говоришь, с фрицами воевал?

На лицо Петра легла тень – он недоумевал.

– А с кем же еще?

Это не укрылось от Макеева, и он с пристрастием продолжил допрос:

– Здесь черным по белому написано, как ты с фрицами снюхался!

– Я-я?! Я снюхался с фрицами?!! – Петр не мог поверить своим ушам.

– Ну не он же! – Макеев мотнул головой в сторону Дроздова и снова перешел в наступление: – Говори, какое дали задание? Кого еще внедрили в группу? Фамилии? Псевдоним?

– Задание? Внедрили? Ты че несешь, лейтенант?! – Петр уже не отдавал себе отчета и бросился к Макееву.

– Сидеть! Не двигаться! – взвизгнул тот и судорожно заскреб ногтями по кобуре.

Сзади на Петра навалился сержант и припечатал к чурбаку. Он пытался освободиться, но лапы-ручищи мертвой хваткой вцепились в плечи и не давали не то что двинуться – свободно вздохнуть.

– Какое задание?! Ты че, охренел?! – прохрипел Петр.

Макеев подался к нему и, заглядывая в глаза, прошипел:

– Сволочь! Я тебе покажу «охренел»! Хватит ваньку валять! У меня на тебя бумаг воз и маленькая тележка! – и, хлопнув папкой по столу, сорвался на крик: – Говори, когда на фрицев стал работать?! Когда?

Мятый клочок бумаги, которым потрясал особист, перевесил пять месяцев хождения Петра по мукам в гитлеровском тылу. Он съежился и глухо обронил:

– Мне признаваться не в чем. За меня скажут ребята. Я за чужие спины не прятался и оружие в бою добыл.

– Ты эти частушки пой кому-нибудь другому! Говори правду, если жить хочешь! – напирал Макеев.

– Ну, хватит меня пугать! Я свой испуг на той стороне оставил.

– Смелый, говоришь?

– Побываешь в моей шкуре – поймешь, – огрызнулся Петр.

– А-а, решил невинной овцой прикинуться. Меня не проведешь. Я твое шпионское мурло насквозь вижу.

– Что-о-о?! Ты что, лейтенант, совсем спятил?!

– Ч-е-е?! Я те покажу «спятил»! Ты, продажная сволочь, мне сейчас все расскажешь!

– Расскажу, расскажу! Как мы кору с деревьев жрали? Как воду с кровью хлебал? Как…

– Молчать! Хорош на жалость давить! – рявкнул Макеев.

– Жалость? Эх, лейтенант, что же ты делаешь? Что же ты делаешь? – потерянно повторял Петр.

Макеев, швырнув ориентировку о розыске гитлеровских агентов на стол, откинулся на стенку, и в его глазах появился победный блеск. Достав из пачки новую папиросу, он прикурил от фитиля и, постреливая колючим взглядом в Петра, ждал, чем все закончится. После такого навала гитлеровские агенты обычно ломались и начинали просить о пощаде. Расчет на то, что упрямый интендант поплывет, не оправдался, сжавшиеся в плотную складку губы и сама его фигура выражали молчаливый протест. Поняв, что от Прядко с ходу ничего не добиться, Макеев распорядился:

– Дроздов, в холодную гада!

– Есть, товарищ лейтенант! – ответил сержант и, вскинув автомат, потребовал: – Встать!

Петр, окатив Макеева ненавидящим взглядом, медленно поднялся с табуретки.

– Руки за спину! Шаг в сторону! Попытка к побегу – стреляю без предупреждения! – гвоздил его командами Дроздов.

Все происходящее казалось Петру кошмарным сном. На ставших непослушными ногах он с трудом выбрался из блиндажа и вскарабкался на бруствер окопа. Четыре десятка растерянных, недоуменных взглядов бывших подчиненных обратились к нему. Пряча от них глаза, Петр прибавил шаг.

– Тише, штаны порвешь! – рявкнул за спиной сержант.

– За свои трясешься? – буркнул Петр.

– Че-че?

– Они что, у тебя последние?

– Поговори мне, щас пулю схлопочешь.

– Прибереги ее для фрицев.

– Молчать, шкура фашистская! – гаркнул сержант, и ствол автомата уперся в спину Петра.

Прядко промолчал. Оловянные глаза конвоира говорили о том, что этот истукан, не раздумывая, мог нажать на курок. Обойдя стороной артиллерийскую батарею, они вышли на узкую тропинку. Вскоре она резко пошла вниз. Ноги скользили по схваченной легким морозцем земле, и им пришлось двигаться черепашьим шагом.

Окрик «Стой, кто идет?!» заставил их остановиться.

Из-за угла сарая показался часовой, узнав сержанта, уныло произнес:

– Цэ ты, Степан!

– А хто ж еще?

– Я думав, шо смена.

– Притопает, куды денется, – буркнул сержант и распорядился: – Принимай жмурика!

– Хто такой?

– Шпион.

– Вот же гад, а с виду не скажешь.

– Фрицы не дураки, знают, кого засылать.

– А ты их видел, крыса тыловая, – не сдержался Петр и тут же, получив прикладом в спину, полетел на землю.

– Я тебе покажу «крыса»! Сволочь недобитая! – взбеленился сержант и заорал на часового: – Че стоишь?! Открывай!

– Щас, – засуетился тот и, громыхнув засовом, распахнул дверь в сарай.

Из него пахнуло сеном. Петр приподнялся, новый удар сапогом в спину отшвырнул его в темный провал. Пролетев несколько метров, он врезался в стену и сполз на пол. Перед глазами поплыли разноцветные круги, а в ушах застучали тысячи невидимых молоточков. Сквозь их звон донесся жалобный скрип ржавых дверных петель и сухой лязг засова, а затем все стихло.

Вязкая, словно глина, тишина обволокла Петра. Он без сил распластался на земляном полу и остановившимся взглядом уставился в дырявую крышу. Робкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели, придавали всему окружающему ирреальные очертания. Таким же ирреальным ему представлялось все, что произошло за последний час.

За стенами сарая своим чередом шла полная лишений и страданий фронтовая жизнь. Но все-таки жизнь, которой продолжали жить 46 его бывших подчиненных, но не он. Из-за какого-то маньяка-особиста, помешанного на шпионах, его безжалостно вычеркнули из нее и отбросили за черту, после которой не было возврата.

«Почему? По какому праву?!» – терзался в догадках Петр.

Сухой кашель заставил его встрепенуться. Он поднял голову и увидел перед собой бледное лицо-маску. На месте глаз зияли темные провалы, а над щелью рта топорщились буденовские усы. Они пришли в движение, и, как сквозь вату, до Петра донеслось:

– Как ты?

– Живо-о-ой – непослушным языком ответил он.

– И слава богу.

– Лучше бы подох.

– А что так?

– Там хоть знал за что. А здесь…

– Да, брат, война. Она так вывернет, так перекрутит, что и не знаешь, куда деваться. Выходит из окруженцев?

– Из них. Шел к своим, а они хуже врага!

– Всяко бывает, – неопределенно ответил усач и перебрался ближе.

На вид ему было все шестьдесят.

«Да, хреновы наши дела, если таких, как ты, на фронт посылают», – с горечью подумал Петр и спросил:

– Давно в окопах?

– Как шахта под немца ушла, почитай второй месяц.

– И сколько тебе годов?

– На нонешний должно стукнуть пятьдесят два, если доживу.

– А что, моложе не нашлось?

– Моложе, старше, а хто нашего брата спрашивает? Вон Гитлер як прет, не сегодня, так завтра Москву возьмет.

– Чт-о-о?! Ты это кончай!

– Че кончать? Уже пол-России просрали! А народу без толка угробили – это страх божий!

– Сколько же это может продолжаться?! Сколько??? – в сердцах произнес Петр.

– Ты меня спрашиваешь? С командиров надобно спросить. Пацанов понаставили! А у них только одно: вперед, да вперед. На танки и пулеметы с трехлинейками и лопатками кидают, думают в нашей кровушке фрица утопить.

– Выходит с командиром характерами не сошлись? – догадался Петр о причине того, почему бывший шахтер оказался с ним в одном сарае.

– А че мне с ним сходиться? Его дело командовать, а наше – выполнять. Но когда и барана на смерть гонят, то и тот начинает брыкаться. Дурачок, почти весь взвод положил.

– Застрелил?

– Я шо, душегуб какой-то? Не, мне лишний грех на душу не надобен. По морде смазал. А рука у меня тяжелая, считай, двадцать годков в забое шуровал.

– Убил?

– Не-е-е, морду на сторону своротил.

– И что теперь?

– А ничего, у них разговор короткий – под трибунал и к стенке!

– Ну, так сразу и к стенке, разберутся, – возразил Петр.

– Гляди, с тобой больно разбирались, – с иронией в голосе произнес бывший шахтер и полюбопытствовал: – Ты за шо хоть страдаешь?

Петр замялся, и здесь из дальнего угла донесся шорох. Копна сена рассыпалась, и из нее показалась тщедушная фигура. Если бы ни форма, то бойца можно было принять за мальчишку – на его правой руке болталась замызганная повязка, а под глазами расплывались темные круги.

– Ты кто? – спросил Петр.

Боец промолчал, за него ответил бывший шахтер:

– Дурачок!

– В смысле?

– Самострельщик.

– Кто-кто? – не сразу понял Петр.

– Фрица увидал, в штаны наложил и пальнул себе в руку. Что с них возьмешь? Молоко на губах не обсохло, и тех под пули.

– Я-я-я… в бою. Я не виноват… – лепетал в свое оправдание боец.

– Да мне какая разница, я тебе не особист. Жалко таких, как ты, пожить не успели, а их если не фриц, так наши шлепнут. Будь трижды проклята война! Всех вывернула наизнанку! – в сердцах произнес бывший шахтер.

В ответ послышались всхлипы. Мальчишка-боец заплакал навзрыд. Жалость к нему охватила Петра, но он не смог найти слов утешения и замкнулся в себе. Бывший шахтер тоже смолк и возвратился на место. В наступившей тишине были слышны только унылый вой ветра в щелях чердака и мерные шаги часового.

Шло время, об арестованных будто забыли. Короткий зимний день подошел к концу, в сарае сгустились сумерки. Вместе с ними все сильнее давали о себе знать холод, тысячами иголок терзавший измочаленное тело, и голод, мучительными спазмами отзывавшийся в пустом желудке. Спасаясь от них, Петр зарылся в сено и принялся жевать засохшие стебли.

Грохот засова на двери заставил его встрепенуться. Отбросив в сторону сено, он выглянул наружу. В дверном проеме, в блеклом лунном свете, прорезался силуэт часового. Сердце Петра екнуло, и пронзила леденящая душу догадка: «Конец».

– Шпионы, самострельщики и прочая шваль встать!!! – рявкнул часовой.

Арестованные поднялись с земли и, переминаясь с ноги на ногу, ждали, что последует дальше.

– Че, как не живые? Всем на середку! – подгонял часовой.

Петр первым шагнул вперед, рядом пристроился бывший шахтер, а за ним раненый боец. Они не решались поднять глаз и посмотреть за спину часового. За ним маячили двое.

«Вот ты и отвоевался. Как все глупо», – промелькнула убийственная мысль у Петра, и он от бессилия заскрипел зубами.

Об этом, вероятно, подумали и другие арестованные. У мальчишки-бойца окончательно сдали нервы, он рухнул на пол и взмолился:

– Дяденьки, пожалейте! Я не виноват. Я…

– А ну цыц, сопляк! Пулю на тебя жалко! – цыкнул на него часовой и позвал: – Раздатчик, заноси гадам баланду!

«Баланду?! Значит, еще не конец!» – встрепенулся Петр.

Он не слышал, что там бубнил часовой, как звякнули миски и ложки, брошенные на землю, непослушными руками взял кусок зачерствевшего ржаного хлеба и принялся торопливо глотать баланду. Она напоминала то ли жидкую кашу, то ли густой суп, но ему было не до того, голод заставил забыть обо всем. Последним кусочком хлебной корки он собрал остатки со дна и, чтобы на время обмануть сосущую боль в желудке, положил под язык. Бывший шахтер и мальчишка-боец не спешили и медленно цедили варево. Раздатчику надоело ждать.

– Все, дармоеды, хорош жрать! – прикрикнул он.

Ему поддакнул часовой:

– Добро только переводим, – и приказал: – Встать, гады! К стенке!

Петр опустил на землю миску с ложкой и отступил назад. Его примеру последовали остальные. Раздатчик сгреб посуду в вещмешок и двинулся к выходу, вслед за ним покинул сарай часовой. Перед тем как захлопнуть дверь, он с презрением бросил:

– Живите пока, жмурики!

– Сука, тыловая! – сквозь зубы процедил бывший шахтер.

Тяжело вздохнув, Петр возвратился на место, с головой зарылся в сено и попытался уснуть. Несмотря на свинцовую усталость, сон не шел. «За что? По какому праву?» – терзался Петр. Так же как и он, не могли уснуть соседи, из углов доносились шорохи, приглушенные всхлипы и тяжелые вздохи. Петр потерял счет времени, когда за стеной сарая снова раздались шаги. Он прислушался – шли несколько человек.

«Расстреливают на рассвете!» – вспомнил Петр, и предательская слабость разлилась от живота к ногам.

О том же подумал бывший шахтер и мрачно обронил:

– Кажись, по нашу душу.

– Не хочу, не хочу!.. – взвизгнул молоденький боец.

После короткой возни над засовом дверь в сарай распахнулась, и на пороге возникла сутулая фигура. Лунный свет упал на лицо.

– Сычев?!! Ты? – не поверил своим глазам Петр.

В его голосе смешались радость и облегчение. Ответ Сычева заглушил скрип ржавых петель. Дверь захлопнулась, и сарай снова погрузился в кромешную темноту.

– Серега, двигай сюда! – позвал его Петр.

Тот, громыхнув попавшей под ноги жестянкой, пробрался к нему и

опустился рядом. Несколько минут прошли в тишине, первым заговорил Сычев и с горечью произнес:

– Кажись, отвоевались, Иваныч? Кто бы мог подумать, что так все кончится?

– М-да, – не нашелся что ответить Петр.

– Неужели капец, Иваныч?

– Ты, это брось, еще поживем.

– До утра, а потом перед строем шлепнут.

– Погоди хоронить себя! На одном Макееве свет клином не сошелся, разберутся.

– А-а-а… Все они одним миром мазаны. Им везде враги мерещатся.

– Есть еще наши ребята, и они свое слово скажут, – Петр все еще сохранял надежду на благополучный исход.

– Да, хто их слушать-то будет! У Макеева одна бумага все перевесит, – потерянно произнес Сычев.

– Туфта это! – отмахнулся Петр.

– Не, ни туфта, Иваныч. Там такая бумага, не отвертишься!

– Какая? Чья?

– Эта как ее… Ориентировка!

– Ориентировка?! От кого?

– Погоди, Иваныч, не сбивай! Кажись от Рязанова. Нет, от Рязанцева.

– Да хрен с ней с фамилией! Кто такой?

– Начальник Особого отдела 6-й армии.

– Начальник Особого отдела?! – упавшим голосом произнес Петр, и спину обдало холодом.

То, что сейчас он услышал, не походило на театральную сцену с потрясанием бумагами и папкой, которую перед ним разыграл Макеев. Ориентировка – это тебе не донос сверхбдительного красноармейца; по ней без всякого следствия и суда ставили к стенке. Теперь Петра терзал только один вопрос: какое отношение она имела к нему? – и он насел на Сычева.

– Что в ней написано? Что?!!

– Щас, щас… – вспоминал тот. – Э-э-э… Принять меры по задержанию этих, ну, агентов, немецко-фашистских разведорганов и пособников.

– Агентов?!! Пособников?

– Да, так в ней написано.

– Дальше, дальше!..

– И… И там были наши фамилии.

– Чего-о-о?!! Наши? Ты с ума сошел, Сычев?!!

– Лучше бы сошел.

– Нет, постой-постой, Серега! Такого не может быть? Не может быть! – не верил своим ушам Петр.

– Че годить, Иваныч, я своими глазами видел. Макеев мне той бумажкой все в морду тыкал.

Сычев продолжал что-то говорить, а у Петра голова шла кругом. Несколько минут назад у него еще теплилась надежда, что от нелепых обвинений Макеева в предательстве рано или поздно ничего не останется, а его примитивный прием с мифическим заявлением являлся лишь средством психологического давления. Теперь же, когда выплыла ориентировка какого-то там Рязанцева, положение стало безнадежным.

– Не, Серега, этого не может быть?! Тебя на испуг брали, мало ли Сычевых и Прядко, – цеплялся за соломинку Петр.

– Какой там испуг, Иваныч! Ты помнишь Струка?

– Ну…

– Так, то его, суки недобитой, работа!

– Как?!! Его же под Винницей убили?

– Живее нас с тобой, сволота! Вражиной оказался, на допросах у особистов раскололся! Представляешь, его фрицы к нам заслали!

– Заслали?!!

– Теперь, Иваныч, ты понял, кто нас под Винницей подставил!

– У-у-у, сволочь! – застонал Петр и в ярости хватил кулаком по стене.

– Так он, падла, наплел особистам, что это мы отряд на засаду навели.

– Чего-о-о?! – и Петр потерял дар речи.

Предательство, а еще больше оговор Струка потрясли его. С августа они сражались бок о бок, и тот не давал повода усомниться в своей надежности: в бою не прятался за спины других и не отлынивал от засад и диверсий, из разведки не один раз возвращался с ценными сведениями. Переменчивая военная судьба развела их под Винницей. Там отряд Петра напоролся на колонну гитлеровцев, завязался бой, после которого Струк пропал. И вот теперь он воскрес, чтобы похоронить его и Сычева. А тот, склонившись к уху, с жаром нашептывал:

– Иваныч, пока не поздно, надо рвать когти.

– Чего?!! Когти? Какие? – все еще не мог прийти в себя Петр.

– Очнись, Петя! Потом будет поздно. Надо сматываться! – тормошил его за плечо Сычев.

– Куда? От кого? От своих?

– Какие свои? Для них мы хуже фрицев? Кокнут и глазом не моргнут.

– Ты это… Ты кончай! Я-я-я… – голос у Петра сорвался.

– Иваныч, тише-тише, не кипишись! Мы не первый день друг друга знаем, сейчас против них не попрешь. А своей смертью кому и че докажешь? Живы останемся, тогда и будем доказывать. Надо уходить пока темно, – твердил Сычев.

– Куда?

– В лес, там отсидимся.

– Но от себя не убежишь.

– Глупо это, Иваныч! Макееву ничего не докажешь.

– На нем свет клином не сошелся. Есть другие. А за нас ребята и дела скажут, – упрямо твердил Петр.

– Эх, Иваныч, Иваныч… – посетовал Сычев и заявил: – Ну, как знаешь. А я здесь подыхать не собираюсь!

Выбравшись из сена, он поднялся на чердак. Под его ногами предательски затрещали доски, Сычев замер и, выждав минуту-другую, принялся искать лаз. Возня на чердаке не осталось незамеченной, и предрассветную тишину нарушил грозный окрик часового:

– Эй, шпиены, кому там неймется?! Пулю захотели схлопотать?

Это остановило Сычева. Он спустился с чердака и забился в свой угол. А Петр весь извертелся в поисках выхода их тупика. За время войны ему пришлось повидать немало чужих смертей и мысленно свыкнуться с собственной, но вопиющая несправедливость, что ее предстояло принять от своих, изводила его. Он снова и снова искал аргументы, чтобы разрушить горы лжи, нагроможденные мерзавцем Струком, и не находил.

«Будь что будет!» – решил положиться на судьбу Петр и остановившимся взглядом уставился в потолок.

Мучительно медленно тянулось время. Полоска света упала на лицо. За стенами сарая занимался хмурый осенний рассвет, и смертельная тоска сжала сердце: скоро, совсем скоро все должно закончиться. Его обостренный опасностью слух ловил каждый звук: хрупкую утреннюю тишину нарушало лишь звонкое потрескивание льда под ногами часового.

«На носу зима, – отметил про себя Петр и с тоской подумал: – Но тебе, похоже, до нее не дожить».

Шорох сена отвлек его, к нему подсел Сычев и тихо обронил:

– Извини, Иваныч, гадом помирать не хочется.

– Будем живы – не помрем, Сережа, – дрогнувшим голосом произнес Петр, и, поддавшись порыву, они обнялись.

Громкие голоса на улице заставили их напрячься. Один из них принадлежал сержанту Дроздову.

– Сидоров, открывай! – распорядился он.

Громыхнул засов, скрипнули ржавые петли, и в сарай хлынул яркий поток света. Первый снег, укатавший пушистым белым покрывалом землю, искрился и сверкал в лучах солнца. Он слепил глаза арестованным, и они, щурясь, потянулись к выходу.

– Всем стоять! – рявкнул Дроздов и, обратившись к списку, потребовал: – На выход: Сычев! Голобородько! Кузьмин!

Сергей, крепко пожав руку Петра, торопливо произнес:

– Прощай командир и не поминай лихом.

– Держись, Сережа! – обронил ему вслед Петр.

– Рыжий, ты че там шепчешься? Бегом в строй! – прикрикнул Дроздов на Сычева.

Тот, бросив прощальный взгляд на Петра, выскочил из сарая и пристроился за бывшим шахтером.

– Шагом марш! – новая команда подстегнула арестованных, и лязг засова заглушил их шаги.

Петр затаил дыхание и прислушивался к тому, что происходило за стенами сарая. Вскоре от напряжения заломило в висках. Так и не услышав звука выстрелов, он возвратился на место. Шло время, на дворе сгустились сумерки, а о нем будто забыли, когда, наконец, дверь сарая распахнулась, и на пороге возник незнакомый сержант.

«Что случилось? Почему не Дроздов? Где конвой?» – вихрем пронеслось в голове Петра.

– Эй, парень, ты тут еще не околел? –

вглядываясь в темноту, окликнул сержант и, не услышав ответа, позвал: – Ну, где ты там?

– Здесь, – откликнулся Петр, выбрался из сена и, внезапно осипшим голосом, спросил: – Куда? Зачем?

– Там узнаешь.

– К Макееву?

– Пошли-пошли, машина ждет! – торопил сержант.

Петр вышел из сарая, бросил настороженный взгляд по сторонам – часового на месте не оказалось, и с удивлением посмотрел на сержанта. Тот ничего не сказал и кивнул на слабо протоптанную тропу. Она вела в расположение батальона. Они миновали землянку командира батальона и блиндаж Макеева. «Пронесло!» – с облегчением вздохнул Петр и невольно прибавил шаг. Сержант не окрикнул и не остановил его. Прибавив шаг, он поравнялся с Петром, с сочувствием посмотрел ему в глаза, затем достал из кармана бушлата пачку папирос и предложил:

– Бери, парень. Покуришь, и полегчает.

– Спасибо, друг! После такого и пить бросишь, – с вымученной улыбкой ответил Петр.

– Война… Всяко бывает, – сержант не стал развивать разговор и, обогнув минометную батарею, прошел вглубь дворов.

Там стояла полуторка, в ее кузове лежали трое раненых, над ними хлопотала молоденькая медсестра. Услышав шум шагов, она подняла голову и, увидев сержанта, принялась распекать:

– Костя, где тебя черти носят? Сколько можно ждать? У меня один тяжелораненый!

– Я что, это Ильин задержал?

– Сдался мне твой Ильин! Мы едем или нет?

– Едем! – не стал дальше препираться сержант и поторопил Петра: – Товарищ старший лейтенант, садитесь в машину! Время не ждет!

Петр мялся и не решался спросить, куда и зачем его везут, – слова комом застряли в горле. Он все еще не мог понять: то ли свободен, то ли находится под арестом. Задорный голос медсестры положил конец сомнениям:

– Давайте к нам, товарищ старший лейтенант! Или боитесь, что покусаю?

«Я свободен?!!» – Петр все еще не мог поверить в чудесное освобождение. Не почувствовав своего тела, он легко оттолкнулся от земли, перемахнул через борт полуторки и опустился рядом с медсестрой.

– Ну, прям орел! Смотри, чтоб Настюха перья не пощипала, – хмыкнул Константин.

– Чего-о-о!? Ах ты, петух недорезанный! Покукарекай мне! – пригрозила она ему.

– Тихо-тихо! Все, молчу, – прикусил язык Константин, запрыгнул на подножку и поторопил водителя: – Давай вперед, Илюха!

Простуженно чихнув двигателем, трудяга-газончик тронулся в путь. За рулем находился бывалый водитель и, несмотря на кромешную темноту и распутицу, каким-то шестым чувством находил дорогу. До штаба 6-й армии Юго-Западного фронта было чуть больше пятнадцати километров, однако путь к нему растянулся на всю ночь. Не один раз Петру, сержанту и медсестре приходилось выталкивать машину из кювета и дважды пережидать налет гитлеровской авиации. К месту они добрались перед рассветом. Константин уверенно ориентировался в лабиринте узких улочек и приказал водителю остановиться у двухэтажного кирпичного дома.

Петр, простившись с медсестрой, спрыгнул на землю, одернул бушлат и присоединился к Константину. Тот уверенно направился к служебному входу. На крыльце дорогу им преградил часовой и потребовал:

– Пароль?

– Ростов, – назвал Константин.

– Новочеркасск, – прозвучал отзыв часового, и он уступил проход.

По узкой деревянной лестнице Петр и Константин поднялись на второй этаж и остановились перед деревянной перегородкой. Из-за нее выглянул дежурный офицер, старший лейтенант, и спросил:

– Вы к кому?

– К капитану Рязанцеву, – ответил Константин.

– От кого? – уточнил дежурный.

– От лейтенанта Макеева, – пояснил Константин и передал ему запечатанный пакет.

Дежурный отложил его в сторону и распорядился:

– Подождите внизу в комнате временно задержанных.

– А это где? – уточнил Константин.

– Вас проводят, – и, выглянув в коридор, дежурный окликнул: – Семенов? Гена?

– Я! – отозвался тот.

– Отведи ребят в кандейку!

– За мной! – позвал Семенов и энергично зашагал по лестнице.

Константин и Петр проследовали за ним в тесную с одним окном комнату. Колченогий стол, на котором лежала стопка газет, и тускло светившая керосиновая лампа да две лавки, стоявшие по стенам, составляли всю обстановку.

– Ждите здесь! Без разрешения дежурного по отделу помещение не покидать! – предупредил Семенов и оставил их одних.

– Присядем, как говориться, в ногах правды нет! – предложил Константин и, подсев ближе к лампе, зашелестел газетами.

Петр занял место напротив и, откинувшись к стене, ушел в себя. Он пытался осмыслить события последних нескольких часов и понять, чего ему ждать от встречи с Рязанцевым, подписавшим злосчастную ориентировку по розыску фашистских агентов и пособников, в которой значилась фамилия Прядко.

Глава вторая

Снова в бою

Совершенно секретно

Начальнику Особого отдела НКВД СССР

6-й армии Юго-Западного фронта

капитану П. Рязанцеву

ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА

ОБ ИТОГАХ ФИЛЬТРАЦИИ

СРЕДИ БЫВШИХ ВОЕННОСЛУЖАЩИХ КРАСНОЙ АРМИИ,

НАХОДИВШИХСЯ В ОКРУЖЕНИИ ВОЙСК ПРОТИВНИКА

В результате агентурно-оперативной работы среди бывших военнослужащих Красной армии, находившихся в окружении войск противника, изъяты 1 человек по подозрению в принадлежности к немецко-фашистским разведорганам и 2 человека, допускавших пораженческие высказывания.

Всего профильтровано 47 человек.

Из их числа, имеющих в прошлом звания:

– офицерские – 4 человека,

– сержантов – 6 человек,

– рядовых – 35 человек,

а также не служивших в Красной армии – 2 человека.

Дальнейшего оперативного внимания заслуживают: – бывший техник-интендант 1-го ранга, бывший начальник Головного склада горючего 5-й армии Юго-Западного фронта, бывший старший лейтенант Прядко Петр Иванович, 1913 г.р., уроженец м. Каневцы Чернобаевского района Полтавской области, украинец, быв. кандидат в члены ВКП(б), быв. кадровый военный, в Красной армии с 1937 г., проходит по ориентировке № 7/12 ОА от 25.11.41 г. разыскиваемых агентов немецко-фашистских разведорганов и их пособников;

– бывший заместитель командира взвода охраны Головного склада горючего 5-й армии Юго-Западного фронта, быв. старший сержант Сычев Сергей Анисимович 1919 г.р., уроженец г. Н. Тагила Свердловской обл., русский, б/п, в Красной армии с 1939 г., привлечен к сотрудничеству в качестве агента под псевдонимом Сыч.

Оперуполномоченный ОО НКВД СССР

6-й армии Юго-Западного фронта

лейтенант В. Макеев

29.11.41 г.

Прочитав докладную записку Макеева, начальник Особого отдела 6-й армии Юго-Западного фронта капитан Павел Рязанцев обратился к протоколам допросов подчиненных Прядко. И чем больше он в них вчитывался, тем в нем просыпался все больший интерес к личности, казалось бы, обыкновенного интенданта. Решительный, смелый, дерзкий, способный быстро находить правильные решения в сложных ситуациях и повести за собой личный состав – так характеризовали его младшие командиры. Близкие к их характеристикам давали Прядко и рядовые красноармейцы. Они отмечали в нем такие качества, как справедливость и требовательность в сочетании с заботой, а главное – это бережное отношение к их жизням.

Наибольшее внимание Рязанцева привлекли показания старшего сержанта Сычева. Тот знал Прядко по службе на головном складе горючего 5-й армии и

находился с ним рядом с первого дня войны. Как и все остальные, Сычев отзывался о нем только положительно. Рязанцев же привык больше доверять не словам, а фактам, и потому с особым интересом вчитывался в агентурное сообщение Сычева – Сыча. В нем речь шла о поведении Прядко после фильтрации, когда тот оказался под арестом по подозрению в сотрудничестве с фашистами. Задержанный неделю назад агент абвера Струка, спасая свою шкуру, вывалил все, что знал о кадровом составе абвергруппы 102, действовавшей в полосе 6-й армии, дал наводки на ее агентов и пособников, в их числе оказался Прядко.

Макеев уцепился за это и воспользовался возможностью, чтобы лично разоблачить затаившегося врага. С присущим ему напором навалился на Прядко и потерпел неудачу. Но она его не остановила, завербовав Сычева, Макеев провел незатейливую оперативную комбинацию – отправил обоих под замок. Ее результат, а главное – поведение Прядко, отказавшегося совершить побег из-под ареста, убеждали Рязанцева, что он стал жертвой банального оговора агента абвера. Подтверждением этому служили не только отзывы окруженцев, а сотни убитых фашистов и десятки единиц трофейного оружия, добытого ими в бою.

Отложив в сторону агентурное сообщение Сыча, Рязанцев встал из-за стола и прошелся по кабинету. В голове у него пока еще смутно формировалась мысль: «А почему бы Прядко не взять на службу? Готовый оперативный работник! Неделю на обкатку и в строй! В отдел к Майорову. У того страшный некомплект, за последние дни еще двоих потерял. В его положении он любому работнику будет рад, а такому, как Прядко, вдвойне. Кадровый военный – это тебе не «скороспелка». Имеет боевой опыт, да еще какой! Считай, полгода в тылу у фрицев воевал! В тылу? В тылу?! Ладно, это еще полбеды. А что делать с липовыми показаниями Струка? Что? Вот же зараза! – чертыхнулся в душе Рязанцев, и первое, что пришло на ум: провести очную ставку, и тогда от показаний предателя ничего не останется!

Не останется? А эта чертова бумага? Как ни крути, а из дела ее не выбросишь. Найдется буквоед, как пить дать, зацепится за показания Струка, и можешь не сомневаться – на Прядко, как на опере, однозначно поставит крест. А жаль, парень – просто находка для оперативной работы! Посокрушавшись, Рязанцев возвратился к столу и снова обратился к показаниям Прядко.

В смелых, прямых и порой язвительных ответах Петра угадывались недюжинный ум и твердый характер, позволивший не только ему, а еще 46 человекам выжить и вырваться из окружения.

«А что, если?! Это же не в кадровый состав! Такое предложение в отделе фронта могут поддержать!» – зажегся Рязанцев новой идеей. «Зафронтовой агент! Тут нет никаких препятствий! Нет, говоришь? А вдруг не вернется? Нет, Прядко не тот человек! И все-таки мало ли что: нарвется на фрицев, погибнет и тогда, Паша, на тебя всех собак спустят. Вспомнят про показания Струка и обвинят, что матерого шпиона отпустил. Матерого? Ну если так рассуждать, то на хрена ты это место занимаешь. Надо рисковать, но с подстраховкой! Для начала отправить с заданием – провести войсковую разведку ближайших тылов фашистов, и не одного, а с надежным прикрытием, первый кандидат уже есть – Сыч, второго подыщем, а потом и решение примем!» – определился Рязанцев и снял трубку телефона.

Ответил дежурный:

– Слушаю Вас, Павел Андреевич.

– Где Прядко?

– Здесь! Внизу!

– Проводи ко мне!

– Есть! – коротко ответил дежурный, и из коридора донесся дробный стук каблуков.

Рязанцев собрал со стола документы и, сложив в сейф, прошел к столику, коснулся чайника – он еще не остыл, и заглянул в шкаф в поисках сахара. Стук в дверь отвлек его от этого занятия.

– Войдите! – распорядился он.

На пороге возник дежурный и доложил:

– Прядко, по вашему указанию, Павел Андреевич!

– Пусть заходит, и еще, Володя, скажи коменданту, чтобы сахарку подкинул, и если есть – свежих сухарей, а то у меня такие, что зубы сломать можно.

– Сделаем! – заверил дежурный и отступил в сторону.

Петр шагнул в кабинет, остановился у порога и исподлобья посмотрел на того, кто подписал роковую ориентировку, зачислившую его в разряд предателей, и затем пробежался взглядом по кабинету. Его отличали не привычная для фронтовой полосы чистота и порядок, лишнего в нем ничего не было. Видное место, как и положено, занимала святая для большевиков икона – портрет Сталина. В углу на разлапистой металлической треноге громоздился пузатый сейф.

«Сколько же в этом чертовом ящике несчастных человеческих душ томится?» – невольно подумал Петр и скосил глаза вправо.

Рядом с сейфом, на вешалке висели автомат, полевая сумка и плащ-палатка. От нее и до двери выстроился ряд разнокалиберных табуреток и стульев. Напротив, между двух окон, густо забранных решетками, стоял массивный, изготовленный из дерева, двухтумбовый стол.

«А как драпать будешь, если фрицы нагрянут? Зубами решетки грызть станешь?» – позлорадствовал Петр над хозяином кабинета и возвратился к нему взглядом.

Чистая, как с иголочки, форма, словно влитая, сидела на ладной фигуре Рязанцева. Свежий подворотничок отливал легкой синевой. Наглаженная на рукавах гимнастерка, казалось, рубцами резала воздух.

«Хлыщ кабинетный! Посмотрел бы я на тебя на передовой. Не утюжком, а своим брюхом землицу бы утюжил! Чистюля хренов! Д-а-а, не чета горлохвату Макееву – этот все нервы вымотает!» – пришел к неутешительному для себя выводу Петр и, вглядываясь в лицо Рязанцева, пытался понять, к чему готовиться.

Высокий лоб, русые слегка вьющиеся волосы и необыкновенной синевы глаза выдавали в нем выходца из северных областей России. Жесткие складки у рта и волевой подбородок свидетельствовали о твердом характере капитана. Ранняя седина на висках говорила о том, что, несмотря на свои тридцать с небольшим, ему пришлось повидать в этой жизни всякого.

Они встретились взглядами. В выражении глаз Рязанцева не было того леденяще обжигающего и беспощадно-обвинительного блеска, который Петр наблюдал у Макеева и ему подобных. В них читалось обыкновенное любопытство, а сама поза Рязанцева не таила скрытой угрозы. Особист с нескрываемым интересом разглядывал Прядко. Тот смутился и не сразу понял, что к нему обращаются.

– Здравствуй, Петр Иванович, чего стоишь? Проходи, присаживайся, – с характерным оканьем заговорил Рязанцев.

– Э-э-э… Здравия желаю, товарищ капитан! – нашелся Петр и присел на крайний стул.

– Подсаживайся ближе.

– Уже насиделся.

– Все на Макеева злишься, – догадался Рязанцев и добродушно заметил: – Не держи на него зла, что поделаешь – война.

– Значит, людей по одному слову можно в расход пускать?

– Так уж по одному слову?

– А что, разве не так? Сорок шесть говорят одно, а какой-то гад лепит другое, и ему верят! Если так дальше пойдет, то скоро воевать некому будет! – не сдержался Петр… и пожалел о том, что сказал.

Синева в глазах Рязанцева сгустилась, губы сошлись в тугую складку, а пальцы сжались в кулаки. Петр поник и приготовился к потоку брани и угроз. Прошло мгновение, другое, и ставшую вдруг вязкой тишину нарушил голос особиста, в нем зазвучал металл:

– Говоришь, по одному слову и в расход? Если хочешь знать, то на тебя их – вагон и маленькая тележка, но ты-то

живой!

– Пока.

– Брось, нечего раньше времени себя в покойники записывать! Там, – Рязанцев ткнул пальцем вверх, – тебя не ждут.

– Я-я-я?! Это Макеев…

– Дался тебе Макеев! Вот что, Петр, давай-ка виноватых искать не будем – неблагодарное это занятие. Но врага проморгать, на то ни Макеев, ни я не имеем права, такая наша служба.

– Понимаю, но когда сорок шесть говорят одно, а Макеев их херит какой-то вшивой бумажкой, как быть? – твердил свое Петр.

– Да что ты заладил: сорок шесть, да сорок шесть?!

– Другого ничего не остается, вы же не верите ни одному моему слову!

– Слово, конечно, к делу не пришьешь, но…

– Вот-вот! Выходит, у меня один выход: бежать к фрицам за справкой? И словечко же Макеев придумал – пособник! Тоже мне нашел…

– Стоп, Петр Иванович, не лезь в бутылку! – оборвал его Рязанцев и потребовал: – Давай договоримся: если хочешь, чтобы разговор получился, то запомни: первое – оценки своим подчиненным я как-нибудь сам дам, и второе – в контрразведке вшивых бумажек не бывает!

Петр потупился и невнятно пробормотал:

– Понял, товарищ капитан, но без вины виноватого во враги народа записать, это…

– Ну, хватит одно и то же! Сколько ты знал Струка?

– Струка-а-а?!

– Его.

– У-у-у, сволота, своими бы руками задушил! – и Петр яростно сверкнул глазами.

– Так сколько?

– Месяц, может, больше. Точно не скажу, не до того было. К отряду он прибился где-то под Житомиром.

– Ладно, это уже не столь важно. Что про него знаешь, только без эмоций, честно?

– Э-э-э… – замялся Петр – ненависть к предателю путала мысли – и, пожав плечами, ответил: – Боец как боец, ничем особенным не выделялся – обыкновенный!

– Вот-вот, обыкновенный. Но ты с ним месяц воевал и не раскусил, а от нас требуешь, чтобы мы в один миг с тобой разобрались, да еще, когда против тебя имеются прямые показания фашистского агента.

– Так он же, сволочь, набрехал!

– Но это еще надо доказать.

– И-и-и… доказали?! – голос Петра дрогнул.

– Проверяем, – свернул разговор Рязанцев и предложил: – Давай чайком побалуемся.

Петр не нашелся что ответить и, подозревая подвох, ловил каждое движение и каждый жест Рязанцева. Тот, лукаво улыбнувшись, спросил:

– Может, чего покрепче?

Тон, каким это было произнесено, а еще больше веселые зайчики, заскакавшие в глазах Рязанцева, сказали Петру больше всяких слов. С души словно свалился камень, теплая волна поднялась в груди, и из него вырвалось:

– С вами, товарищ капитан, выпью хоть уксус!

– Чего-чего? – переспросил Рязанцев и расхохотался.

Смеялся он искренне от души. В уголках глаз лучились морщинки, на щеках появились забавные ямочки, а лицо приобрело озорное ребячье выражение. Оно окончательно растопило лед настороженности, которую все еще испытывал Петр, и робкая улыбка появилась на его губах. Справившись со смехом, Рязанцев теплым взглядом прошелся по нему и многозначительно заметил:

– Не знаю, как там с уксусом, но крови фрицам мы, похоже, попьем. А пока предлагаю побаловаться чайком.

Встав из-за стола, он прошел к столику, потрогал рукой чайник – вода успела остыть, и, выглянув в коридор, окликнул:

– Володя?

– Я, Павел Андреевич! – отозвался дежурный.

– Куда комендант запропастился?

– Где-то здесь.

– Сказал ему про сахар и сухари?

– Да!

– Если сейчас не принесет, то потом себе сушить будет! И пусть прихватит чайник с кипятком, мой давно остыл.

– Сделаем, Павел Андреевич! – заверил дежурный.

Возвратившись к столу, Рязанцев пошутил:

– С моим комендантом, как бы твоим предложением, Петр Иванович, не пришлось воспользоваться – пить уксус, – и затем поинтересовался: – Небось голодный, а я тебя одним чаем потчевать собрался.

Петр пожал плечами.

– По глазам вижу, голодный. Разносолов у меня не водится, но сало найдется. Ты как к нему относишься, только не говори, что со мной за компанию хрюкать станешь.

– Какие могут быть возражения, товарищ капитан, я ж на Украине родился.

– Ах да, что за хохол без сала и горилки. Ладно, соловья баснями не кормят. Подсаживайся ближе к столу! – распорядился Рязанцев, а сам открыл шкаф и принялся выкладывать на стол свои припасы. Петр взялся ему помогать.

За этим занятием их застал комендант. В одной его руке сердито попыхивал чайник, в другой – громоздились кульки. Из-за них проглядывала встревоженная физиономия, она говорила о том, что угроза – сушить для себя сухари, была не пустым звуком. Торопливо сложив все на стол, комендант поспешил оправдаться:

– Извините, товарищ капитан, пришлось к Гончаренко сбегать. У него разжился сгущенкой.

– А наша, чем хуже? – удивился Рязанцев.

– Вчера закончилась.

– А ты тогда на что, если к Гончаренко за каждой мелочевкой бегаешь?

– Закрутился, забыл.

– Михаил Алексеевич, я тебе уже не раз говорил: нельзя жить одним днем, наперед думай! Намотай себе на ус: у нас не богадельня, а Особый отдел. Понял?

– Так точно! Исправлюсь, Павел Андреевич!

– Сейчас проверим, хорошее сало сможешь достать?

– Считайте, что оно на столе! – заверил комендант и ринулся к двери.

– Старательный парень, а организованности пока не хватает, за все дела разом берется, – бросил ему вслед Рязанцев и, разлив кипяток по кружкам, спросил у Петра: – Ты как – с заваркой или со смородиновым листом?

– Лучше со смородиной, – ответил Петр.

– Правильно, аромату больше и пользы, – поддержал Рязанцев и пододвинул к нему коробку из бересты.

В ней горкой лежали подсушенные листья смородины. Петр взял щепотку, опустил в кружку, и в кабинете запахло летним садом. Он глубоко вдохнул и закрыл глаза. Этот довоенный запах на мгновение заставил забыть о ненавистном Струке, Макееве, ужасах отступления и смерти, витавшей над ним до последнего времени.

– Ты сахар, сахар бери, не стесняйся, – напомнил о себе Рязанцев.

– Да, да, – встрепенулся Петр и потянулся к сахарнице.

Не успели они выпить по первой кружке, как в кабинет возвратился комендант и, выложив на стол здоровенный шмат сала, заявил:

– Лучшего сала, Павел Андреевич, не найти!

– Хороший был хряк, случайно не у Гончаренко разжился? – уколол его Рязанцев.

– Не, свои запасы имеем.

– Молодец!

– Разрешите идти? – повеселевшим тоном спросил комендант.

– Да, – отпустил его Рязанцев и, улыбнувшись Петру, заметил: – Под такую закуску грех не выпить.

Не дождавшись ответа, он открыл фляжку со спиртом и, разлив по кружкам, предупредил:

– Чистый, неразбавленный.

Они сдвинули кружки, их взгляды встретились, и на душе у Петра потеплело. Ему казалось, что он снова среди своих бойцов, объединенных бескорыстным духом боевого братства, истинную цену которого определяли дела и поступки.

– С возвращением, Петр Иванович, – буднично произнес Рязанцев и залпом выпил.

Петр кивнул и последовал его примеру. Спирт оказался медицинским – девяносто шесть градусов. Во рту заполыхало, а из глаз брызнули слезы. Он лихорадочно зашарил по столу в поисках кружки. Захлебываясь и расплескивая чай по гимнастерке, Петр выпил до дна, а когда пришел в себя, смахнув слезы, с трудом выдохнул:

– У-у-ух, и крепкий же чертяка, не то что шнапс у фрицев!

– Ты на сальцо, на сальцо налегай! – предложил Рязанцев и принялся кромсать его ножом.

Комендант не подвел: сало,

действительно, оказалось отменным и таяло во рту. Под него вторая порция спирта пошла легче. Петр окончательно размяк и прочувственно произнес:

– Как будто и войны нет.

– Будь она трижды проклята! – с ожесточением произнес Рязанцев и поинтересовался: – Тебя она где застала?

– В Ковеле.

– А меня – в Раве-Русской. В первый же день пол-отдела потерял! Эх, какие ребята были! С Вадиком Лихачевым вместе всю финскую прошли, и ни царапины, а тут один осколок, и все – нет человека, – с болью в голосе произнес Рязанцев.

– То же самое в моем полку! Склад ГСМ сразу накрыло! Остались без горючки! Машины стали колом! Связи нет! Никто и ничего не знает, а тут еще командира с начальником штаба снарядом убило! – мучительно вспоминал Петр.

Участливый взгляд Рязанцева располагал к откровенности, и, поддавшись чувствам, Петр излил ему все, что бередило душу. Это была типичная история окруженца. Они – рядовые и командиры – в те первые, полные ужаса и кошмара, июньские дни сорок первого испытали настоящий шок и трепет перед невиданной мощью, казалось, не знающей сбоев военной машины вермахта. Огненно-свинцовый вал безжалостным катком прокатился по ним. Одни остались навечно в земле, другие попали в плен, но были третьи, кто продолжал отчаянно сопротивляться. И, о чудо! Гитлеровская машина начала давать сбой! Эти, пусть маленькие, добытые самой дорогой ценой победы над многократно превосходящим врагом вернули окруженцам веру в себя и дали надежду, что им удастся не только выжить, но и выстоять. Именно там, в гитлеровских котлах сорок первого, начал коваться тот удивительный сплав победителей, которые в ликующем мае сорок пятого поставили последнюю точку в самой кровопролитной и жестокой войне двадцатого века.

Опытный контрразведчик и тонкий психолог Рязанцев разглядел эти качества победителя в старшем лейтенанте Петре Прядко и окончательно утвердился в том, что перед ним – настоящая оперативная находка и прирожденный разведчик. В мирное время хваткий и пробивной интендант, он не потерялся и не сгорел бесследно в безжалостной топке войны. Петр проявил себя прирожденным командиром, за которым подчиненные готовы были идти в огонь и в воду. Война, этот безжалостный экзаменатор, отмеряла каждому его цену, она сметала шелуху повседневности и обнажала внутренний стержень – характер.

«Чего-чего, а характера, тебе не занимать, на двоих хватит. Не зря поговорили по душам. Не ошибся я в тебе – ты настоящий разведчик, но об этом позже», – решил Рязанцев, с теплотой посмотрел на захмелевшего Петра и спросил:

– Может, еще чайку?

– Спасибо, напился, – отказался Петр.

– А сало?

– Не, уже не лезет.

– Тогда отдыхать, а завтра на свежую голову поговорим о деле, – не стал настаивать Рязанцев, снял трубку телефона – ответил дежурный, и распорядился:

– Володя, значить так: определи, где квартировать Петру, на довольствие поставь во взводе охраны, а главное – организуй баньку, чтобы он смыл все «грехи» – те, что есть, и те, каких не было, – с добродушной улыбкой на лице закончил разговор Рязанцев.

– Есть, Павел Андреевич, сделаем все в лучшем виде! – заверил дежурный.

Из кабинета Петр вышел, не чувствуя под собой ног. Его переполняли радость и опьяняющее чувство свободы. Чудовищное обвинение в предательстве отпало. Он спускался по лестнице и не слышал телефона, надрывавшегося в дежурке, не замечал двух затравленных красноармейцев с кровоподтеками на лицах, очередной пары вражеских агентов – диверсантов, захваченных розыскной группой особистов.

«Мне поверили! Я чист!» – повторял про себя Петр. Выйдя во двор, он вдохнул полной грудью бодрящего морозного воздуха, и голова пошла кругом. В эти счастливые мгновения ему казалось, что он заново родился.

– Так как – сначала порубать или в баню, товарищ старший лейтенант? – вернул его к действительности голос дежурного.

– А-а-а? Что? – Петр не сразу понял, о чем идет речь.

– Я говорю: порубать или в баню?

– В баню! В баню!

– Хозяин – барин, – не стал настаивать дежурный и, повернувшись к гаражу, позвал: – Старшина?! Пилипчук?!

В ответ из распахнутых ворот надсадно фыркнул двигатель и снова заглох.

– Пилипчук?! Ну, где ты там?

– Че надо? – наконец отозвался тот, и из гаража появилась коренастая фигура. Хитрющая физиономия старшины говорила о том, что ее хозяин способен не только организовать баню, но и при желании найти в раю даже черта.

– Семеныч, сколько можно ждать? – ворчливо заметил дежурный.

– Та шо, мэни разирватыся?! Машину на колеса поставь! Караул с арэстантамы собери! Сэйф Бондарю достань? Шо, окроме мэни никого бильше нэма?

– Перестань, не бухти! Вот видишь товарища?

– Бачу. И шо? – буркнул Пилипчук и стрельнул в Петра оценивающим взглядом.

– Так вот, Семеныч, тебе особое поручение от начальника: позаботься о нем как о родном сыне. Для начала – банька, потом – напоить, накормить и к хорошенькой вдовушке под бок положить.

– Може, ще свэчку подэржаты?

– Свечку? – хохотнул дежурный и язвительно заметил: – Еще чего, запусти козла в огород, так без капусты останешься.

– Сам ты такый, – огрызнулся Пилипчук и, не став вступать в перепалку, спросил у Прядко: – Рушнык, мыло, чиста нижняя одежка еэ?

– Нет, только воз грязи, – Петр шуткой попытался смягчить разговор.

Она не тронула сурового старшину. Насупившись, он буркнул:

– И дэ я цэ визьму? Я шо, фокусник?

– Семеныч, кончай волынить! Ты старшина или кто? Тебе, че, непонятна задача начальника: старший лейтенант должен сверкать как новая копейка! – надоело сквалыжничать дежурному, и он повысил голос: – Кончай разговорчики и выполняй приказ!

– Развэлось начальникив, сховаться никуды, – огрызнулся Пилипчук и, кивнув Петру, позвал: – Пишлы!

Утопая по колено в грязи, по разбитой грузовиками и артиллерийскими тягачами дороге они добрались до края села и вошли во двор. В нем еще теплилась хрупкая и недолговечная на войне мирная жизнь. В хлеву тяжело ворочался скот, а за тонкой дощатой перегородкой сарая кудахтали невесть как уцелевшие куры. Небольшая, сложенная из самана, хатка с веселыми синими ставенками выглядела беззащитно и одиноко на фоне мрачных развалин.

Пилипчук, отряхнув с сапог комья грязи, поднялся на крыльцо и постучал в дверь. Никто не ответил, он осмотрелся и, не заметив живой души, позвал:

– Зинаида, дэ ты?

– А хтось туточки? – откликнулись из хлева.

– Цэ я, Пылыпчук. Принимай на постой.

– Так куды ж мэни его? У мэни миста бильшэ нэма!

– И че, мы такичкэ будемо размовлятым? Выходь! – потребовал Пилипчук.

Из хлева показалась закутанная в платок по самые глаза бабенка неопределенных лет. Причитая на ходу, она засеменила к ним. Весь ее разнесчастный вид, кроме жалости, ничего другого не вызывал. Пилипчук смягчил тон и утешил:

– Та нэ вбывайся ж так, Зинаида, вин тильки на пару ночей. Харч будэ наш.

– И куды ж мэни его ложить? – все сокрушалась та.

– Замисто Васыля, его нэ будэ.

– Ладно, заходьтэ, – пригласила Зинаида.

– Та ни, я пишов, у мэни дил по самэ горло, – отказался Пилипчук и напомнил: – Баньку, Пэтро, сам истопышь, вона в сусиднем огороде. Зинаида усэ знае, а чисту одежку я з хлопцем пришлю. Ну, бывай.

– Спасибо, – поблагодарил Петр и вслед за

хозяйкой прошел в горницу.

Простенько убранная, она отличалась чистотой и порядком. Зинаида распахнула штору, закрывавшую проход в соседнюю комнату, и пригласила:

– Проходьтэ, оцэ будэ ваше мисто. Звиняйте, бильше ничего нэма. В другой вже живуть два вашых хлопця.

– Все нормально! А как с банькой? – поинтересовался Петр.

– Вона тутэчки, недолэчэ, пишлы, – позвала за собой Зинаида и вышла во двор.

Петр последовал за ней. Баня располагалась на соседнем участке и оказалась единственным строением, которое уцелело после бомбежки. Сложена она была добротно и внутри имела вполне приличный вид. Кадушка с водой, парочка измочаленных дубовых веников, висевших под потолком, десяток поленьев, лежавших у печки, и тепло, исходившее из парилки, говорили о том, что баня не простаивала.

– А как с мылом и полотенцем? – спросил Петр.

– Вертайся в хату, там визмэшь, – ответила Зинаида.

– Потом, а пока я растоплю печку.

– Ну, як знаеш. Мыло и рушнык у сэби в горнице визьмешь, а я пишла. Скотына мэни ждэ, – заторопилась Зинаида по своим делам.

Петр остался один, осмотревшись, нашел под лавкой топор, вышел во двор, из валявшихся у стены бани чурбаков нарубил дров и растопил печку. Тяга в ней была отменная, и через несколько минут огонь жадно облизывал поленья. Поставив на плиту бак с водой, он, подхватив ведра, отправился к колодцу, натаскал в бочку воды и снова возвратился в дом. Там его застал красноармеец, присланный Пилипчуком, за его спиной болтался увесистый вещмешок. Прижимистый старшина вдруг ни с того ни с сего расщедрился. Эта щедрость стала понятна Петру, когда красноармеец полез в карман ватника, достал пачку папирос «Казбек» и, положив на стол, объявил:

– Это вам, товарищ старший лейтенант, от начальника!

– Мне?!! – опешил Петр и удивленными глазами наблюдал за тем гастрономическим парадом, который демонстрировал красноармеец.

Из вещмешка одна за другой появились: банка рижских шпрот, банка костромской сгущенки, три банки тушенки, пачка сахара-рафинада, свежеиспеченная буханка ржаного хлеба, сверток нижнего белья и настоящее туалетное мыло «Москва».

– Откуда все это?!! – поразился Петр.

– Наш старшина еже ли схочет, так и танк може достать, – не без гордости ответил красноармеец.

– А с виду не скажешь.

– Это так кажется. Еже ли надо, так он в лепешку расшибется.

– Лепешек мне не надо, а старшине передай спасибо, – поблагодарил Петр и отпустил красноармейца.

Все это продуктовое богатство он отнес на стол хозяйке, а сам, прихватив полотенце, белье и мыло, возвратился в баню. Она еще не успела, как следует прогреться, но его охватил зуд нетерпения. Стащив с себя обветшавшую, пропахшую запахом костра и потом одежду, Петр, подхватив ведро с водой и дубовый веник, нырнул в парилку и погрузился во влажный полумрак. Освоившись, отыскал взглядом лавку, камни, от которых отдавало жаром, и плеснул водой. Они сердито зашипели, и теплая, расслабляющая волна окатила тело. Нащупав лавку, Петр в изнеможении растянулся, время от времени усилием воли заставлял себя приподняться и лениво охаживал живот и спину дубовым веником. Из этой полудремы его вывел стук в дверь и голос Зинаиды:

– Солдатик, ты ще жывый?

– Живой-живой, хозяйка, – откликнулся Петр.

– Пора исты! У мэни усэ готово, – позвала она к столу.

– Сейчас буду! – заверил ее Петр и, окатив себя водой, стал собираться.

По возвращении в хату, в горнице его ждали щедро накрытый стол и сама хозяйка. Он ее не узнал. Зинаида преобразилась на глазах. На вид ей было не больше сорока. Тонкие правильные черты лица ничуть не портил слегка курносый, задорно торчащий носик, черные как воронье крыло волосы пышными волнами ниспадали на плечи, крепко сбитая, с развитыми формами фигурка не поддалась возрасту. Изумление, написанное на лицо Петра, не укрылось от проницательного женского взгляда. Лукаво улыбнувшись, Зинаида певуче, с ударением на «г» произнесла:

– Та, чего ж вы стоите? Сидайте!

Петр перевел взгляд на стол. Над казанком с вареной картошкой вился ароматный парок. Рядом с ним на блюде лежала запеченная в духовке курица. Среди мисок с солеными огурцами и помидорами тускло отсвечивала бутыль самогона.

– Зинаида, ну зачем?! – воскликнул он.

– Хорошего человика зразу видно.

– Спасибо, но война же.

– Так шо ж типерича нэ жыты?

– Оно-то так, и все-таки… – замялся Петр, пробежался взглядом по горнице и, не заметив продуктов из загашников Пилипчука, потребовал:

– Зинаида, то, что принесли, выставляй на стол!

– Цэ же военнэ?

– Мы все военные: что на передовой, что в тылу. Забирай!

– Ни, як жэ можно?

– Можно! – отрезал Петр.

– Дякую! Дякую! – повторяла Зинаида и, от смущения, не зная, куда девать руки, затеребила пальцами поясок на кофте.

Петр приобнял ее за плечи и, усадив на табурет, сел напротив. Зинаида, оправившись от смущения, принялась хлопотать за столом, подкладывая ему в миску то картошку, то куски курицы, и при этом не забывала подливать в рюмки. То ли от усталости, то ли от крепкой самогонки Петр вскоре опьянел и уже с трудом помнил, как добрался до кровати, и, едва коснувшись головой подушки, уснул мертвецким сном. Не разбудили его ни грохот далекой бомбежки, ни голоса постояльцев Зинаиды. Впервые за последние пять месяцев он безмятежно провел ночь. Ранним утром его поднял на ноги помощник дежурного по Особому отделу. Быстро умывшись, побрившись и перекусив на ходу, Петр отправился на встречу с Рязанцевым.

Тот уже был в кабинете. На этот раз он был немногословен и деловит, коротко поздоровавшись, пригласил пройти к столу, на котором была развернута карта. Петр бросил на нее взгляд: в полосе обороны 6-й армии, по тылам гитлеровцев, замысловато петляла жирно прочерченная зеленая линия и выходила к расположению 417-го стрелкового полка. Она повторяла путь его отряда. Он вопросительно посмотрел на Рязанцева.

– Ты правильно понял, Петр Иванович, – подтвердил тот его догадку и затем спросил: – Хорошо помнишь маршрут?

– Какие-то участки – да, а какие-то – нет. Двигаться приходилось ночью.

– Понятно. Но зато прошли своими ножками и все видели своими глазами. Меня, а точнее командование армии, интересуют два участка, – и карандаш Рязанцева остановился на зеленом пятне – дубраве, а потом проследовал к голубому «блюдцу» – озеру.

– К сожалению, Павел Андреевич, – Петр развел руками и с горечью обронил, – я мало что могу сообщить. Но одно точно скажу: в дубраве фрицы стоят. Мои разведчики туда сунулись, напоролись на посты и еле ноги унесли.

– Что там?

– Гадать не стану. Дорога в дубраву свежая, хорошо накатана. И еще. Мои хлопцы слышали работу мощных моторов – танки или самоходки.

– О, уже кое-что! – оживился Рязанцев, и карандаш в его руке переместился к озеру.

– Там, на бывшей центральной усадьбе колхоза, румыны, пехота, – не дожидаясь вопроса, пояснил Петр.

– Румыны?! Пехота?

– Разведчики по форме и разговору догадались.

– М-да, дела! Теперь у меня появилось больше вопросов, чем ответов, – был озадачен Рязанцев. Описав круг по кабинету, он остановился перед Петром и спросил в лоб: – В разведку сходишь?

– Я-я-я?.. – Петр не нашелся что ответить.

Предложение Рязанцева стало для него полной неожиданностью.

Всем своим существом Петр противился возвращению в тот бесконечный кошмар, что преследовал его последние пять месяцев. Он, встретившись взглядом с Рязанцевым, опустил голову.

– Надо, Петр Иванович! Фрицы что-то затевают, а мы толком ничего не знаем. Ты те места знаешь. Ну, так как? – мягко, но настойчиво добивался ответа Рязанцев.

– Я ж не разведчик. Я… – замялся Петр.

– Не разведчик? Ты им родился! Лучше тебя это задание никто не выполнит, а это – тысячи спасенных жизней.

– Понимаю, Павел Андреевич.

– Итак, решено!

– Раз надо, так надо.

– Другого ответа, Петр, я от тебя не ожидал! Молодец! – потеплевшим голосом произнес Рязанцев, снял трубку телефона – ответил дежурный, и потребовал: – Володя, ко мне в кабинет Кулагина вместе с Сычевым и Новиченко!

– Есть! – принял тот к исполнению.

– Сычев? Серега?! Он здесь? – удивился Петр.

– Да, а второй, Новиченко, тоже обстрелянный боец. С боями вышел из окружения. Так что притираться вам не придется.

– Им известна цель задания?

– В общих чертах.

– Как держать связь?

– По рации. Частоту и шифр получишь у Кулагина.

Стук в дверь прервал разговор.

– Войдите! – разрешил Рязанцев.

Первым вошел рослый лейтенант Кулагин, за ним – Сычев. Увидев Прядко, он оживился. Последним переступил порог коренастый, крепко сбитый красноармеец, из тех, кто нигде не пропадет. Рязанцев не стал тратить время на пустые разговоры и сразу перешел к делу:

– Товарищ Сычев, товарищ Новиченко, представляю вам командира разведгруппы старшего лейтенанта Прядко. Вопросы, возражения, есть? – в ответ было молчание? – Нет! Задание всем понятно?

– Да! – в разнобой ответили разведчики.

– Николай Петрович, машина к выезду готова? – обратился Рязанцев к Кулагину.

– Так точно, Павел Андреевич! – подтвердил тот.

– Как обстановка на месте перехода?

– Фрицы ведут себя спокойно. У наших почти все готово. Осталось доделать проход в «нейтралке». Минеры обещают за ночь управиться.

– В таком случае, как только стемнеет, выезжайте! – и, уже обращаясь к разведчикам, Рязанцев объявил: – Вы, товарищи, пока можете отдохнуть. По приезде на передовую вникните в обстановку. Завтра в вашем распоряжении весь день, чтобы в деталях изучить маршрут перехода через линию фронта. Предварительно его уже проработали, но, как говориться, на бога надейся, а сам не плошай. По срокам выполнения задания – чем быстрее, тем лучше. Сами понимаете, прозеваем, потом локти будем кусать. В общем, постарайтесь. Я вас очень прошу!

– Постараемся, Павел Андреевич! – от имени всех заверил Петр.

– Тогда удачи вам, ребята! – пожелал на прощание Рязанцев и проводил разведчиков до дверей.

В оставшееся до отъезда время группе Прядко было не до отдыха. Получив на складе рацию, оружие, боеприпасы, гранаты и сухой паек на неделю, Сычев с Новиченко принялись раскладывать все по вещмешкам, а Петр вместе с Кулагиным занялся изучением шифра. Но в тот вечер разведчики так и не смогли выехать на фронт. Обстоятельства оказались выше их. У Петра внезапно поднялась температура – воспаление легких свалило его с ног.

Глава третья

Новое задание

Две недели Петр провел в госпитале. За это время крепкий организм победил болезнь, и, едва оправившись, он возвратился в Особый отдел. Там, в ожидании заброски, томились Сычев с Новиченко. Теперь уже вместе они принялись убеждать Рязанцева в готовности к выполнению задания. Но тот не стал форсировать события: внешний вид Петра говорил сам за себя, и им пришлось задержаться еще на неделю. За это время, стараниями старшины Пилипчука, он твердо встал на ноги, и только тогда Рязанцев дал добро.

29 декабря разведчики в сопровождении лейтенанта Кулагина выехали на передовую в расположение уже знакомого Петру и Сычеву 2-го батальона 417-го стрелкового полка и провели еще сутки на КП, изучая позиции противника. Результаты наблюдений обнадежили: гитлеровцы не заметили саперов, проложивших под их носом проход в минном поле, и в ночь на 30 декабря Петр, Сергей и Владимир выбрались из передового окопа батальона и шагнули в неизвестность.

Снег, валивший всю ночь, не сбил Петра с пути – семнадцать километров, пройденные месяц назад им и Сычевым, намертво врезались в память. Рассвет застал разведгруппу на марше в пяти километрах от элеватора: оттуда Петр намеривался совершать рейды в районы, где, по данным Рязанцева, гитлеровцы концентрировали силы для предстоящего наступления. Взвесив все «за» и «против» он решил понапрасну не рисковать. Близость дороги и открытая местность вынудили разведчиков искать укрытие: им стал склад бывшей машинно-тракторной станции. Перекусив сухим пайком, они, разбившись на дежурные смены, прилегли отдохнуть, чтобы набраться сил перед последним броском.

С наступлением дня движение по дороге не прекратилось. Господство гитлеровской авиации в воздухе добавило нахальства армейским командирам. Колонны с боевой техникой продолжали двигаться без всякой маскировки. Сычев уже не мог смотреть на это без зубовного скрежета и в сердцах произнес:

– Сволочи! Как у себя дома.

– Недолго осталось. Рано или поздно дадим по морде! – категорично отрезал Петр.

В то же время у самого на душе скребли кошки. Данные наблюдений, которые он, Сычев и Новиченко заносили в блокнот говорили о другом. За пять часов по дороге проследовали три крупные военные колонны, насчитывавшие по 15–20 единиц техники. Вся она выглядела так, будто только что сошла с конвейера завода: военная машина Германии пока не давала сбоев.

Проводив колючим взглядом хвост очередной колоны, Петр взял у Сычева блокнот с записями и поинтересовался:

– Все записал?

– Да. 18 боевых единиц и два опеля – похоже, штабные крысы, – предположил Сергей.

– Сколько тяжелой?

– Девять.

– Новая?

– Хрен его знает? Глаза уже не смотрят!

– Пойди, вздремни, – предложил Петр.

– Какой тут сон? Одно расстройство! Прут и прут. И где только наши соколы? Где?

– Дай время, расправят крылья.

– Легко сказать, вон какая силища!

– И что? Нас этим уже не запугаешь, и не такое видали.

– Да, уж, – лицо Сычева исказила гримаса, и он с ожесточением произнес: – Как вспомню Макеева, так жить не хочется. Сволочь тыловая, чуть под монастырь не подвел!

– Нашел кого вспомнить! Слава богу, есть еще такие, как Рязанцев.

– Эх, Иваныч, разве в них дело. Спросить надо с тех, кто выше сидит.

– Спросят, и еще как. Сейчас не время искать виноватых. Бить надо сволоту!

– Вот так всегда: пока гром не грянет, наверху не почешутся! Козлы! – и Сычева прорвало: – Я человек маленький и то даже жопой в мае почувствовал, что подпалят. А они чем думали? Прав товарищ Сталин: везде у нас враги сидели. Мало их к стенке ставили! Вспомни, что нам Козлов долдонил…

– Стоп, Серега! Не тот разговор ведешь, – оборвал его Петр и бросил быстрый взгляд на Новиченко. Тот спал.

А Сычев уже не мог остановиться:

– Тот, не тот! Кончилась терпелка! Это ж надо, силищу такую имели, а фриц нас за два дня раздолбал. Как так? Как?!

– Будто не знаешь, – Петр замялся, его также мучил этот вопрос, и не нашел ничего другого, как повторить избитые утверждения: – Внезапность нападения. Вероломство…

– Иваныч, и это ты говоришь? Я не Макеев! Вспомни, как наш комиссар

распинался о дружбе с немецким рабочим. А он, падла, голой задницей перед нашими рожами тряс. Слепому было понятно, что фриц силу стягивает, а нас в летние лагеря, в солдатики играть. Пушки на полевые позиции, а снаряды – на складе! Танки с пустыми баками, а у тебя на складе – ревизия! Так кто виноват, Гитлер?! – негодовал Сычев.

– Стоп, Серега, остынь, – пытался утихомирить его Петр.

– Стыну уже полгода. Я их всех…

– Да, угомонись ты! Побереги злобу на фрица! – цыкнул на него Петр.

– Не переживай, ее у меня на двоих хватит.

– Вот и хорошо, а сейчас иди и спи. В нашем деле психовать и икру метать себе дороже. Разведка шума не любит.

– Ладно, Иваныч, давай только без морали, я не пацан, – буркнул Сычев и, что-то бормоча себе под нос, отправился спать.

Петр, прихватив автомат, поднялся на наблюдательный пункт, приник к пролому в стене и, стараясь не попасть окулярами бинокля под луч солнца, сосредоточился на дороге. Движение по ней прекратилось, и теперь его занимало другое – как добраться до элеватора. Взгляд остановился на глубоком овраге: он начинался в сотне метров от склада, протянулся почти на три километра и заканчивался у водопроводной башни. Между ней и лесополосой, за которой мрачной бетонной громадой угадывался элеватор, простиралось открытое поле. В темноте там легко было заблудиться, и Петр стал искать ориентиры: ими могли служить подбитый танк, покосившийся деревянный навес – все, что осталось от полевого стана колхозников и островок из кустарника. Определившись с маршрутом, он снова переключился на дорогу – на ней по-прежнему царило затишье.

Белое безмолвие и убаюкивающий посвист ветра навевали сон, и, чтобы не заснуть, Петр принялся по памяти составлять рапорт для Разанцева. За этим занятием незаметно подошла к концу смена, а вместе с ней густая морозная дымка окутала дорогу. Воспользовавшись этим, разведчики стали на лыжи, скатились в овраг и размашистым шагом двинулись вперед. Через час в вечерней мгле проступило циклопическое сооружение – элеватор. Дымка к этому времени рассеялась, и в блеклом лунном свете его стены, исклеванные осколками снарядов и пулями, походили на лицо человека, переболевшего оспой. Подобравшись ближе, они залегли и стали наблюдать. В мрачных развалинах элеватора и разоренной конторе царила кладбищенская тишина. Но Петр не стал рисковать и выслал вперед Новиченко. Прошло больше десяти минут, когда, наконец, тот дал о себе знать.

– У-а-а, – печально прозвучало в воздухе.

– Не Соловей-разбойник, – язвительно заметил Сычев.

– Зато ты у нас Илья Муромец, – хмыкнул Петр и распорядился: – Прихвати Вовкины вещички!

– Опять я, – буркнул Сычев и, взвалив на плечи два огромных рюкзака, поплелся за ним.

– Иваныч, ты че? Тут черт ногу сломит! – встретил их в штыки Новиченко и предложил: – Давай в контору перебираться!

– Остаемся здесь! – был непреклонен Петр.

– Туточки вонизма такая! – не унимался Новиченко.

– Вова, не гоношись! То фрицы огнеметами шмаляли! – перебил его Сычев.

– И че, с того?

– А то! Больше сюда не сунутся!

– Если мы раньше не загнемся, – буркнул Новиченко.

– Кончай разговорчики! – положил конец спору Петр и сбросил с плеч рюкзак.

Крепчающий мороз, а также голод, терзавший желудок, заставили разведчиков пренебречь опасностью. Они разбрелись по развалинам, собрали то, что осталось после пожара, спустились в повал и развели костер. Сычев, не дожидаясь команды, развязал рюкзак, достал банку тушенки и предложил:

– Иваныч, надо бы устроить пир желудку!

– Давно пора, а то брюхо к хребту прилипло! – пожаловался Новиченко.

– Я что, против? Доставайте НЗ и сало Пилипчука, – поддержал Петр.

– А 100 грамм наркомовских? – напомнил Сычев.

– Ради такого случая не грех и 200! – живо поддержал Новиченко и, хлопнув себя по лбу, воскликнул: – Хлопцы, так сегодня ж Новый год!

– Точно! С этой проклятой войной забудешь, как себя зовут, – посетовал Сычев и бросил многозначительный взгляд на Петра.

Он не стал испытывать их терпения, достал фляжку со спиритом и, подняв вверх, сказал: – За то, чтоб дожить до следующего года!

– Доживем! – дружно поддержали Сычев с Новиченко, и фляжка пошла по кругу.

Вскоре, разомлев от выпитого, сала Пилипчука и тепла костра, Сергей и Владимир начали клевать носами. Петр отправил их спать, а сам заступил на пост, но, чтобы зря не терять времени, взобрался на крышу элеватора и оборудовал на чердаке наблюдательный пункт. Отсюда, с высоты птичьего полета, дубрава, в которой гитлеровцы могли скрывать свой танковый кулак, лежала как на ладони. Теперь разведчикам оставалось запастись терпением и положиться на удачу.

Результат первого дня оказался плачевным: дубрава словно вымерла. Лишь изредка лязг металла и работа мощных двигателей говорили о том, что царящая в ней тишина обманчива. И только с наступлением темноты на подъездных дорогах началось движение. На этот раз гитлеровцы строго соблюдали светомаскировку, что лишний раз убеждало Петра в серьезности их замыслов, и тогда он решился на вылазку. Она едва не обернулась провалом: на подходе к дубраве они напоролись на боевое охранение и едва унесли ноги.

Второй и третий день также прошли впустую. До истечения срока выполнения задания оставались сутки, а Петру пока нечего было доложить Рязанцеву. Сведения о перемещениях гитлеровской техники мало что давали, и уныние охватило разведчиков.

Петр, нахохлившись, сосредоточенно смотрел на костер, как будто в отблесках пламени надеялся найти ответ на вопрос: как подобраться к дубраве? Но ничего другого, как попытаться взять языка, ему на ум не приходило.

– Опять этот опель? Достал уже гад! – возглас Сычева заставил Петра встрепенуться.

– Какой? – машинально спросил он.

– Зеленый! Глаза уже намозолил!

– Опель? Намозолил? – и пока еще смутная догадка осенила Петра.

Он схватил блокнот и лихорадочно зашелестел страницами. Дважды в день с постоянством маятника зеленый штабной опель проезжал перед ними.

«Офицер связи? Фельдъегерь? Секретные документы! Это последний шанс!» – ухватился за эту мысль Петр и радостно воскликнул:

– Ребята, не все потеряно!

– Брать опель! – первым догадался Сычев.

– А там штабная крыса! – предположил Новиченко.

– Да! Других вариантов не осталось! – подтвердил Петр.

Загоревшись этим планом, разведчики принялись дорабатывать детали, а потом, плотно поужинав, легли спать, но так и не смогли сомкнуть глаз. Давали о себе знать нервы и проснувшийся азарт. Первым не выдержал Сычев и спросил:

– Иваныч, ты не спишь?

– Какой тут сон! – откликнулся Петр.

– Как бы не пролететь? Вдруг с дороги собьемся? Темень-то какая.

– Типун тебе на язык, – заворочался в своем углу Новиченко.

– Че маяться – порубать и вперед! – предложил Сычев.

– Все равно уже не уснем, – поддержал его Новиченко.

– Ладно, будем сниматься, – согласился Петр.

Перекусив, разведчики освободились от лишнего груза, стали на лыжи и направились к месту засады – мосту. Удача пока была на их стороне: мороз ослабел, пошел мелкий снежок, и им не пришлось маскироваться. Задолго до рассвета они вышли к мосту и, оборудовав укрытие, залегли в засаде.

Томительно медленно тянулось время. Наконец,

бледно-розовая полоска окрасила горизонт на востоке, и ночная мгла рассеялась. Наступил рассвет. В душе Петра поселилась тревога – опасение, что опель по тем или иным причинам мог не выехать на маршрут, и это не давало покоя. О том же думали Сычев с Новиченко и бросали тревожные взгляды то на дорогу, то на часы. Стрелки лениво ползли по циферблату и бесстрастно отсчитывали секунды и минуты до восьми пятнадцати, когда зеленый опель должен был появиться на дороге. В запасе оставалось около четырех минут.

Первым услышал гул мотора Новиченко и сорвавшимся голосом воскликнул:

– Е-е-едет! Едет!

Петр напряг слух. Забухавшее, словно кузнечный молот, сердце глушило звук.

– Слышу! Ну, давай! Давай! – торопил Сычев.

Здесь уже сам Петр увидел, как на выезде из лесополосы показалось зеленое пятно. Оно приближалось и быстро росло в размерах. Это был опель! Теперь все решали быстрота и натиск. Петр выбрался из укрытия и подал команду:

– По местам, ребята!

Сычев и Новиченко, передернув затворы автоматов, заняли позиции по обе стороны моста. Петр, поправив на рукаве белую повязку, которая должна убедить гитлеровцев, что перед ними полицейский, вышел на дорогу. Опель стремительно приближался.

«Сто! Девяносто! Восемьдесят!» – мысленно считал Петр и, когда до машины осталось сорок метров, суматошно размахивая руками, бросился навстречу.

Прошла секунда-другая, водитель ударил по тормозам. Опель пошел юзом и остановился в нескольких шагах от Петра.

– Минен! Минен! – на ломаном немецком истошно закричал он и, ухватившись за ручку дверцы, склонился над лобовым стеклом.

На него таращилась рыбьими глазами растерянная физиономия капитана. Что-то сказав водителю, он приоткрыл дверцу, пробежался взглядом по Петру, Новиченко и задержался на Сычеве. В следующее мгновение холеное лицо капитана исказила гримаса и сдавленный вскрик «бандит», как бич, подхлестнул водителя. Он судорожно засучил ногами, руками: опель фыркнул двигателем и, подобно лягушке, прыгнул на Петра. Тот едва успел увернуться и отлетел в кювет.

Скрежет металла и раскатистая автоматная очередь слились в один звук. Боковое стекло разлетелось вдребезги, водитель рухнул на руль, и опель, пропахав глубокую борозду, уткнулся в сугроб. Сычев снял палец со спускового крючка и метнулся к машине. Капитан опередил его – рыбкой сиганул на обочину и кубарем покатился к реке. Сергей бросился вдогонку, но вынужден был залечь. Гитлеровец, отчаянно отстреливаясь, пытался прорваться к мосту и там спрятаться за опору – до него оставалось несколько метров. Автоматная очередь, выпущенная Сергеем, взметнула снег у ног капитан, он дернулся и исчез за сугробом.

Петр пришел в себя, спрыгнул вниз и, откатившись под защиту дерева, взглядом поискал гитлеровца. Тот бился в предсмертной конвульсии.

– Похоже, капец, – тяжело дыша, обронил, подбежавший Сычев.

– Да-а-а. Эх, Серега, Серега! – не мог сдержать досады Петр.

– Я ж по ногам, Иваныч! – понурясь, промямлил тот.

– Лучше бы по яйцам.

– А если бы он под мост сиганул, то нам всем хана.

– Если бы да кабы…

– Иваныч? Иваныч, глянь, что я нашел! – радостный вопль Новиченко положил конец перепалке.

– Ладно, Серега, забирай у фрица документы, а самого в снег! – приказал Петр и, цепляясь за ветки кустарника, выбрался к дороге.

Навстречу, потрясая коричневым портфелем, бежал Новиченко. На душе Петра отлегло. В нем могло находиться то, за чем они охотились, – важные документы. Массивная сургучная печать на застежке была тому подтверждением. Он выхватил из-за пояса штык – нож, рассек ремень и встряхнул портфель. На дорогу посыпались пакеты. Подрагивающими от волнения пальцами Петр ухватил самый большой, сломал печать, разорвал плотную бумагу. В пакете оказалась карта! Все еще не веря в удачу, он развернул: красные и синие стрелы гитлеровских дивизий нацелились на оборонительные порядки 6-й армии Юго-Западного фронта.

– Ну, что там, Иваныч? Что?! – сгорая от нетерпения, теребил его Новиченко.

– Попали в самое яблочко! – ликовал Петр.

– Значит, дырку под орден вертеть?

– Если фрицы ее раньше в твоей башке не провертят. Сматываться надо! – поторопил подоспевший Сычев.

– Гляди, не накаркай! – огрызнулся Новиченко.

– Каркай не каркай… – и Сычев осекся.

Со стороны лесополосы донесся рокот мощного мотора, и из-за поворота показалась самоходка. За ней катил грузовик. Времени на раздумье у разведчиков не оставалось.

– Фрица в снег! Сами в машину! – крикнул Петр, сгреб в портфель пакеты и бросился за руль.

Ключ зажигания торчал в замке. С замиранием сердца он повернул его. Машина отозвалась недовольным урчанием, но никак не хотела вырываться из снежного плена.

– Ребята, сюда! Толкайте! Толкайте! – позвал на помощь Петр.

Новиченко с Сычевым, запихнув водителя в сугроб, навалились на опель с двух сторон. Петр вывернул руль и снова нажал на газ. Рыча двигателем, машина подалась их усилиям и выкатилась на дорогу. Сергей с Владимиром на ходу запрыгнули на заднее сиденье, и Петр до пола утопил педаль газа. Они промчались около семи километров, но дальше не стали испытывать судьбу: за холмом располагалось большое село – там у гитлеровцев могла находиться комендатура.

На первом же повороте Петр свернул с дороги, выбрал укромное место, и остаток дня разведчики провели в развалинах, а с наступлением темноты двинулись к линии фронта. Избегая дорог и населенных пунктов, шли всю ночь, когда, наконец, наткнулись на ряды колючей проволоки и дальше поползли по-пластунски. Вскоре в предрассветном полумраке проступила кромка окопа, и послышалась родная речь. Не обращая внимания на ссадины, они рванули вперед. Их движение не осталось незамеченным: лязгнули затворы, и над бруствером показались две головы.

– Стойте! Свои! – предупредил Петр.

– Свои в блиндаже сидят! Кто такие? – прозвучало в ответ.

– Разведка!

После паузы тот же простуженный голос потребовал:

– Ползите сюда! Только без фокусов!

Разведчики одним броском преодолели последние метры и скатились на дно траншеи. Над ними склонились две любопытные физиономии. Отдышавшись, Петр спросил:

– Где мы?

– А шо тебе надо? – не терял бдительности старший дозора.

– Штаб 6-й армии.

– Далече собрались! А там кого?

– Тебе-то какое дело? Много будешь знать – рано состаришься, – потерял терпение Сычев.

– Помолчи, Серега! – осадил его Петр и поинтересовался: – Так сколько?

– Командир скажет, – держал строгий тон дозорный и распорядился: – Саня отведи их к Давыдову!

Тот снял с плеча винтовку и извиняющимся тоном произнес:

– Двигай, хлопцы, и без глупостей!

Сычев недовольно засопел и попытался что-то сказать.

Петр одернул его и подтолкнул вперед. Выстроившись в цепочку, разведчики двинулись за Александром, на краю оврага остановились и, придерживаясь за веревку, соскользнули вниз. Там располагался штаб 1-го батальона 415-го стрелкового полка. На входе в блиндаж их остановил часовой и спросил:

– Хто такие?

– Разведчики, – пояснил Саня.

– Погодьте! Я доложу командиру, – распорядился часовой и исчез за дощатой перегородкой.

– В штанах от холодюки звенит, а они все в шпионов играют, – буркнул Сычев.

– Порядок есть порядок. Забыл про

Струка, – напомнил Петр.

– Иваныч, тебе шпионы уже везде мерещатся.

– Он не последний?..

Спор прервал часовой.

– Заходьте! – пригласил он в блиндаж.

Встретил разведчиков пожилой капитан. Его осунувшееся, заросшее густой щетиной лицо говорило о том, что фашисты ни днем, ни ночью не давали покоя батальону. Пробежавшись внимательным взглядам по разведчикам, он устало произнес:

– Командир батальона Давыдов. А вы кто такие?

– Армейская разведка, – уклончиво ответил Петр и потребовал: – Свяжите…

– Подожди вязать! Кто послал? – перебил его Давыдов.

– Капитан, ты че? Тебе же ясно сказали: разведка! – не выдержал Сычев.

– Не тебя спрашивают! – цыкнул тот и повторил: – Кто послал?

Петр бросил настороженный взгляд на брезентовый полог, отгораживавший угол землянки, из-под него торчали чьи-то ноги и, понизив голос, ответил:

– Особый отдел армии. Капитан Рязанцев.

– А-а-а, – в голосе Давыдова пропал металл, – Василий! Вася, вставай! – позвал он.

За пологом скрипнули доски, и в ответ просипело:

– Что-о-о?! Что случилось?

– Вставай-вставай! – поторопил Давыдов.

Полог отлетел в сторону, и на свет показалась раскрасневшаяся от сна, усатая физиономия. Сонно хлопая глазами, с нар сполз лейтенант и уставился на разведчиков.

– Начальник штаба Блинов, – представил Давыдов.

Тот смахнул рукой остатки сна с лица и вопросительно посмотрел на него.

– Разведка. Вернулись с задания, – пояснил Давыдов.

– О! А где язык? Нам он ось як нужен, – оживился Блинов.

– Да погоди ты с языком! Лучше займись их устройством, – осадил его Давыдов и затем спросил у Петра: – С кем в штабе связаться?

– С четвертым, и сообщите, что группа Прядко в полном составе вернулась с задания, – не стал вдаваться в подробности Петр.

– Доложу! – заверил Давыдов и, обратившись к Блинову, поторопил: —Че стоишь, веди в первую роту! Потом подними Стороженко, пусть только не жмется и растрясет свои загашники!

– Не обидим, Михал Кузьмич! – заверил Блинов и, набросив на плечи полушубок, позвал: – За мной, ребята!

Разведчики вышли из блиндажа, спустились на дно оврага и через десяток шагов поднялись в землянку. Она имела вполне жилой вид, а главное – в ней было тепло. Посередине, весело потрескивая поленьями, стояла раскаленная докрасна печка. Вокруг нее вповалку спали пятеро красноармейцев. Растолкав их, Блинов приказал:

– Хлопцы, ноги в руки и бегом во второй взвод! До обеда там перекантуетесь.

Коренастый младший сержант, а с ним четверо красноармейцев, постреливая любопытными взглядами на разведчиков, собрали оружие, вещи и, не говоря ни слова, покинули землянку.

– Располагайся, разведка, как у себя дома! А я к старшине за харчами, – великодушно разрешил Блинов.

– Спасибо, нам бы только чайку и поспать, – остановил его Петр.

– Как хотите! Все что найдете – ваше! – не стал настаивать Блинов и покинул землянку.

Не успела за ним захлопнуться дверца, как Сычев принялся колдовать над чайником и буржуйкой. Новиченко прошелся по полкам и выложил на стол горсть сухарей и три банки тушенки. Петр тем временем проверил полевую сумку – карта, пакеты, документы капитана Ланге были на месте, и положил ее в изголовье нар. Затем, стащив с себя пропахшие дымом костра ватники и валенки, казалось, приросшие к ногам, разведчики присели к столу. После первого стакана чая свинцовая усталость навалилась на них, и через пять минут они спали крепким сном. Разбудил их Блинов, когда на дворе начало смеркаться, и сообщил хорошую новость: из Особого отдела армии за ними прислали машину. Дорога до Степного, где располагался штаб 6-й армии, заняла полтора часа. Рязанцев оказался на месте и принял их без задержки. Вслед за ними в кабинет зашел старшина Пилипчук, и не с пустыми руками. Центр стола заняли добродушно посапывающий самовар и огромное блюдо, на котором лежала горка румяных пирожков с капустой и картошкой.

– Присаживайтесь, ребята! Почаевничаем, а заодно расскажите, что у фрицев творится, – пригласил к столу разведчиков Рязанцев.

– Павел Андреевич, разрешите сначала доложить? – предложил Петр.

Ему не терпелось поделиться с капитаном общей радостью.

– Тут такая бомба! – выпалил Сычев.

– Настоящий крокодилище! – вторил ему Новиченко.

– Не пугайте. Живы-то останемся? – пошутил Рязанцев, и в его глазах появился азартный блеск, когда он увидел портфель из крокодиловой кожи.

Петр достал карту, к нему на помощь пришли Сычев с Новиченко. Расстелив ее на столе, они отступили в сторону и пожирали глазами Рязанцева. Тот склонился над картой. Ему хватило беглого взгляда, чтобы оценить, насколько важные сведения удалось добыть разведчикам. В его широко распахнутых глазах смешались удивление и восхищение.

– Вот это да?! Ай да молодцы! Это же настоящая бомба! – все еще не мог поверить он в такую удачу.

– В последний момент подфартило. Повезло! Мы уже и не надеялись, – смущаясь, отвечали разведчики.

– Вот это Новый год! Еще один подарок, да какой!

– Фрицам под Москвой всыпали? – первым догадался Петр.

– Не то слово!! Полный капец! – и кулак Рязанцева опустился на стол.

– Что-о-о?! – в один голос воскликнули разведчики.

– Полный. На триста километров отогнали.

– Триста? А сколько в плен взяли? А что говорит товарищ Сталин? – засыпали они вопросами Рязанцева.

Уже остыл самовар, стрелки перевалили за одиннадцать, а Петр, Сергей и Владимир были готовы снова и снова слушать рассказ Рязанцева о первой и такой выстраданной победе над фашистами.

– Теперь дело за нами, – с улыбкой завершил разговор он и, прощаясь с разведчиками, попросил:

– Петр Иванович, а ты задержись!

Они остались одни. Петр вопросительно посмотрел на Рязанцева. Тот не спешил начинать разговор, от итогов которого зависело многое, и задумчиво теребил карту.

В те тяжелейшие дни сорок первого, когда обстановка на фронте менялась каждый день, а враг, казалось, находился повсюду, иметь в чужом стане свои глаза и уши было пределом мечтаний военных контрразведчиков. Петр идеально подходил на смертельно опасную роль своего в стае шпионов, диверсантов и террористов абвера. В его пользу говорили пять с лишним месяцев, пройденных с боями по тылам фашистов, и результаты выполнения разведывательного задания.

Отложив в сторону карту, Рязанцев поднял глаза на разведчика. Их взгляды встретились и слова застряли в горле – у него язык не поворачивался предложить Петру снова окунуться в тот ад, из которого он с таким трудом вырвался. И не просто окунуться, а отказаться от самого себя, облечься в ненавистную личину предателя и каждый день, каждый час доказывать свою лояльность и преданность ассам гитлеровской разведки. А они на слово никому не верили и будущих агентов пропускали через жесточайшее сито проверок.

«Так как же нам быть, Петр? Как? – размышлял Рязанцев. – Одно дело, когда рядом находятся испытанные бойцы: тут сам черт не страшен, и совсем другое оказаться в гитлеровском гадюшнике – абвере! Там стукач на стукаче сидит и норовит подставить ножку, чтобы перед начальством выслужиться. Надолго ли у тебя хватит выдержки? Больно ты дерзок. И что? В абвере нужны не плюшевые, а дерзкие и решительные. Они дают результат».

Отбросив последние

сомнения, Рязанцев задал Петру прямой вопрос:

– Петр Иванович, а как ты смотришь, если в разведку еще раз сходить?

На лицо Прядко легла тень. Подумав, он ответил:

– Если надо, так сходим.

– На этот раз придется отправиться одному.

– Одному?

– Одному и надолго.

– Особое задание?

– Правильно мыслишь, Петр Иванович. Про абвер слышал?

– На своей шкуре прочувствовал, – вспомнил Петр про гитлеровского агента Струка.

– Так вот, Петр Иванович, надо проникнуть в это шпионское гнездо – абвергруппу 102.

– Мне?!

– И не просто проникнуть, а стать там своим и закрепиться.

– Своим?! Да вы что, Павел Андреевич?! – Петр задохнулся от возмущения и в следующее мгновение взорвался: – Быть в одной своре с такими, как Струк?! Никогда. Я боевой офицер! Мое место в строю! Лучше…

Рязанцев не пытался его остановить, а дал выплеснуться эмоциям. Они захлестывали Петра. Нет – им двигал не страх! Это была естественная реакция порядочного человека, у которого одна только мысль примерить на себя личину предателя вызывала отвращение. И это лишний раз убеждало Рязанцева в правильности сделанного выбора.

Исчерпав гневный запал и избегая смотреть в глаза Рязанцеву, Петр обронил:

– Извините, товарищ капитан, ну, не мое это дело. Чего зря тратить время, отправляйте на фронт! Там мое место.

– Мое не мое. Это же кто тебе такое сказал? – не отступал Рязанцев.

– Как кто, война?

– Тут ты прав. Она каждому определяет свою цену.

– Ну вот сами видите: мое место в боевом строю, а не среди этих выб…

– Да погоди ты со своим строем, – перебил Рязанцев и зашел с другой стороны: – Ты до войны кем был?

– Я?.. Интендантом.

– Интендантом, а кем стал?

Прядко замялся.

– Тогда я скажу – боевым командиром! Да еще каким! Бойцы готовы пойти за тобой в огонь и в воду.

– Так то ж свои! А быть в волчьей стае и подвывать. Не, ни тот у меня голос, – упрямо твердил Петр.

– Свои, говоришь?

Рязанцев выдвинул ящик стола, достал фотографии и бросил на стол. С одной из них, угрюмо набычившись, смотрел Струк.

– Иуда! Как его земля еще носит? – больше у Петра не нашлось слов.

Гнев и ненависть к предателю душили его. Рязанцев сгреб фотографии в ящик стола и напомнил:

– Из-за этого мерзавца твой отряд половину бойцов потерял, не так ли?

В ответ прозвучал зубовный скрежет.

– Вот видишь, Петр Иванович, и все из-за одного мерзавца! Но этого могло и не быть, если бы в том абверовском гадюшнике находился наш человек. А теперь представь: сколько таких «струков» затесалось в войска и скольких еще забросят?

– Сволочи! Душить их надо!

– Легко сказать, сначала надо поймать. А как? Мы как слепые котята тычемся! – в сердцах произнес Рязанцев.

– Я все понимаю, Павел Андреевич, но боюсь сорвусь. Я же этих гадов… – и пальцы Петра сжались в кулаки.

– Не сорвешься! Справишься, я знаю, что говорю!

– По мне, так лучше в штыковую.

– В нее и без тебя есть кому сходить, а вот в абвер внедриться: такое только таким, как ты, под силу.

– И все-таки, Павел Андреевич, может, кто другой? Меня от одной только мысли, что в «струках» придется ходить, выворачивать начинает.

– Надо, Петр! Очень надо! Кто, если не ты?

Это короткое «надо», сказанное Рязанцевым просто и буднично, для Петра значило гораздо больше, чем самые пламенные призывы. В те суровые дни сорок второго перед бойцами и командирами Красной армии стояла только одна задача – как можно больше забрать жизней врагов. Он тряхнул головой, словно освобождаясь от груза сомнений и встретившись взглядом с Рязанцевым, спросил:

– Когда приступить к заданию?

Тот просветлел лицом, и его голос потеплел:

– С заданием не спеши, сначала надо подготовиться.

– И все-таки, когда выступать, Павел Андреевич?

– Недельки, надеюсь, хватит. Сегодня отдохнешь, а завтра за дело.

– Вполне, – согласился Петр и, помявшись, спросил: – А как насчет баньки, а то шкура совсем задубела.

– Ждет. Пилипчук уже во всю шурует. Так что забирай Сычева с Новиченко и вперед. Знаешь куда идти?

– К Зинаиде?

– К ней?

– Спасибо.

– За что? За Зинаиду или баню! – лукаво улыбнувшись, спросил Рязанцев.

– И за то и за другое, – в тон ему ответил Петр и поднялся из-за стола.

– Погоди, – остановил его Рязанцев, достал из шкафа фляжку спирта, разлил по кружкам и предложил: – Выпьем за победу под Москвой! За победу, Петр Иванович!

– За победу! – повторил Петр.

Крепчайший градус вышиб из его глаз слезу, а рот опалило огнем. Рязанцев зачерпнул кружкой воды из ведра и сунул в руку. Петр выпил до дна, и огонь, полыхавший во рту, погас, а с глаз сошла пелена.

– Теперь закуси! – предложил Рязанцев и подал ломоть хлеба с куском сала.

– Не надо. Все нормально! – отказался Петр встал из-за стола и на нетвердых ногах двинулся к выходу.

Рязанцев проводил его до комнаты дежурного и распорядился вызвать Пилипчука. Тот оказался поблизости и встретил Петра как старого знакомого. В Особом отделе умели держать язык за зубами, но ушлый старшина каким-то непостижимым образом ухитрился узнать о вылазке группы Прядко в тыл к фашистам и теперь готов был расшибиться в лепешку, чтобы ублажить разведчиков.

В жарко натопленной бане их ждал щедро накрытый стол. На этот раз Пилипчук превзошел самого себя. Дюжина бутылок настоящего жигулевского пива заманчиво лоснилась в кадушке с водой. Изумленные лица Петра, Сергея и Владимира стали для старшины лучшей наградой. После бани у разведчиков едва осталось сил, чтобы добраться до кроватей. А на следующее утро изменчивая на войне судьба преподнесла им сюрприз: Сычева откомандировали в его родной Нижний Тагил, а Новиченко еще дальше – на Дальний Восток. Это контрразведчики, заглядывая в будущее Петра, оберегали его от случайностей. Он остался один и, по их настоянию, без нужды не покидал дом Зинаиды.

Рязанцев, наученный прошлым горьким опытом провалов зафронтовой агентуры, старался исключить любую утечку о предстоящей операции и максимально ограничить возможные риски. А их было более чем достаточно. Но Рязанцев верил в Петра и не сомневался в успехе операции. Однако окончательное решение оставалось за начальником Особого отдела Юго-Западного фронта. Перечитав адресованную ему докладную записку и не найдя в ней шероховатостей, Рязанцев вызвал шифровальщика и распорядился отправить ее в адрес Селивановского.

Так начался короткий и яркий путь в разведке Петра Прядко – разведчика Гальченко. Этот псевдоним Петр взял себе в память о погибшем друге. В ту первую военную зиму, когда вермахт потерпел первое поражение под Москвой и Красная армия, а вместе с ней военная контрразведка смогли перевести дыхание, операция «ЗЮД» – такое кодовое название она получила с легкой руки Павла Рязанцева, стала одной из первых.

За 22 месяца, проведенных Петром в гитлеровской разведке, его жизнь не один раз подвергалась смертельной опасности, и только благодаря невероятной находчивости, самообладанию ему удалось не только избежать коварных ловушек, но и надолго парализовать разведывательно-подрывную деятельность абвергруппы 102 на Северном Кавказе – сорвать крупные диверсии на нефтехранилищах Туапсе, в портах Поти и Батуми. Кроме того, им были добыты данные на 28 официальных сотрудников и 101 агента.

Об этих

результатах в мае 1944 года начальник ГУКР «Смерш» НКО СССР генерал-полковник Виктор Абакумов доложил лично Верховному Главнокомандующему Сталину. Тот высоко оценил труд разведчика.

24 июня 1944 года Указом Президиума Верховного Совета СССР «За проявленное мужество и героизм в тылу противника» Петр Прядко был награжден орденом Красного Знамени. Какого задания – в течение многих лет для непосвященных – это было тайной. И только спустя семьдесят лет его имя – имя блестящего разведчика Петра Ивановича Прядко – стало известно не только узкому кругу сотрудников отечественных спецслужб, а и широкому читателю.

Но тогда, в ту лихую годину, вряд ли он и Рязанцев думали, что совершено секретные донесения и рапорта из дела зафронтового агента Гальченко станут предметом исследований историков отечественных специальных служб, войдут в известные сборники: «Смерш», «Военная контрразведка России. История, события, люди», и послужат основой для настоящей книги.

5 января 1942 года, когда капитан Рязанцев составлял докладную записку, в которой излагал предложение по внедрению зафронтового агента Гальченко в абвер, он не заглядывал так далеко, а рассчитывал только на то, что с помощью Петра сможет обезвредить десяток-другой вражеских агентов.

Совершенно секретно

Лично

Начальнику Особого отдела НКВД СССР

Юго-Западного фронта

комиссару госбезопасности 3-го ранга

тов. Н. Селивановскому

ОБ УЧАСТИИ ЗАФРОНТОВОГО АГЕНТА ГАЛЬЧЕНКО

В ОПЕРАЦИИ «ЗЮД»

5 января 1942 года мною осуществлена вербовка в качестве зафронтового агента под псевдонимом Гальченко бывшего техника-интенданта 1-го ранга старшего лейтенанта Прядко Петра Ивановича 1913 г.р., уроженца м. Каневцы Чернобаевского района Полтавской области, украинца, кандидата в член ВКП(б), с незаконченным высшим образованием, кадрового военного, в Красной армии с 1937 года.

В наше поле зрения Прядко попал по наводке разоблаченного агента немецко-фашистских разведорганов (абвергруппа 102) Сиплого – бывшего красноармейца И. Струка.

27 ноября группа бывших военнослужащих Красной армии, находившихся в окружении войск противника, под командованием Прядко с боем вышла в расположение наших войск в полосе обороны 417 с.п.

В ходе фильтрации и последующей агентурно-оперативной работы данные Сиплого в отношении пособничества Прядко гитлеровцам не нашли своего подтверждения.

Последующей оперативной разработкой установлено, что Прядко остался верен делу Ленина – Сталина и не опозорил высокого звания коммуниста. Находясь в окружении войск противника, он проявил решительность и твердость, сумел сплотить вокруг себя красноармейцев и с боями прошел более полутысячи километров.

В целях дополнительной проверки надежности Прядко в декабре 1941 г. в качестве командира агентурно-боевой группы, куда входил агент Сыч, был направлен в расположение немецко-фашистских войск с разведывательным заданием. По его результатам представил ценные сведения, которые были использованы командованием 6-й армии.

В ходе выполнения задания Гальченко проявил себя как исключительно толковый работник, грамотный, сообразительный. Быстро и хорошо ориентируется в боевой обстановке. К заданию отнесся серьезно и выполнил его точно в соответствии с нашим указанием.

С учетом изложенного выше полагаю целесообразным задействовать Гальченко в операции «ЗЮД» по агентурному проникновению в немецко-фашистский разведорган вергруппу 102.

Начальник Особого отдела НКВД СССР

6-й армии Юго-Западного фронта

капитан П. Рязанцев

№ 167/ОА от 5.01.42 г.

Глава четвертая

Внедрение в абвер

Совершено секретно

Лично

Начальнику Особого отдела НКВД СССР

6-й армии Юго-Западного фронта

капитану тов. П. Рязанцеву

На № 167/ОА от 5.01.42 г.

Ваше предложение об участии зафронтового агента Гальченко в операции «ЗЮД» поддерживаю. После внедрения в состав абвергруппы 102 основное его внимание сосредоточить на получении и оперативной передаче сведений о составе и содержании заданий забрасываемых в расположение частей Красной армии разведывательно-диверсионных групп противника.

Дополнительно доложите легенду прикрытия, под которой Гальченко будет внедрен, а также способы связи с ним.

Начальник Особого отдела НКВД СССР

Юго-Западного фронта

комиссар госбезопасности 3-го ранга

Н. Селивановский

№ 4/2/123 от 7.01.42 г.

Прочитав шифровку, Рязанцев бросил взгляд на дверь: несколько минут назад она захлопнулась за спиной Прядко, но не стал его возвращать. Накануне Петр, приняв предложение внедриться в абвергрупу 102, спустя сутки усомнился в том, что сможет выполнить задание. Причиной тому являлся вовсе не страх. За прошедшие полтора месяца Рязанцев имел возможность убедиться в том, что это чувство Петру было неведомо.

Все оказалось гораздо сложнее и глубже. Коммунисту, вступившему в партию во время финской войны, человеку честному и бескомпромиссному – Прядко было поперек души обратиться в отъявленного мерзавца и предателя. Рязанцев это видел, понимал и потому не пытался любой ценой склонить Петра к участию в операции. Он посчитал: в сложившейся ситуации будет разумнее, если на время предоставить Прядко самому себе.

Пока же в душе Петра царило смятение. Он все еще не мог принять произошедший несколько дней назад этот невероятный и немыслимый поворот в своей судьбе и службе. Он – боевой командир, познавший на себе жестокость фашистов и мерзость предательства, пылавший лютой ненавистью к ним, готовый рвать их зубами, должен остаться в прошлом и превратиться в такую же мразь, как Струк. Но и этого было недостаточно, чтобы выполнить задание Рязанцева. Ему предстояло доказать прожженным, не верящим на слово вербовщикам абвера, что он, Петр Прядко, из всех предателей и мерзавцев – самый подходящий.

«Все! К чертовой матери фашистскую псарню! Завтра так и скажу Рязанцеву. Скажешь? Ты же согласился? В конце концов, ты мужик или нет? Ну, не могу я! Не могу!» – терзался Петр.

– Эй, в сторону! Жить надоело! – сердитый окрик заставил его встрепенуться и отпрыгнуть в сторону.

Обдав снегом с головы до ног, рядом пронеслась полуторка. Выбравшись из сугроба, Петр перешел на натоптанную тропку, ведущую к дому Зинаиды. Она к этому времени управилась со своим хлопотным хозяйством и теперь колдовала над плитой. Там, в чугунных казанках, доваривались картошка и каша из тыквы, а на столе в миске матово поблескивали бочками ядреные соленые огурцы. Петр, отряхнув от снега валенки, вошел в сени. В воздухе аппетитно пахло испеченным хлебом.

– Петро Иваныч, цэ ты? – окликнула Зинаида.

– Я, – обронил он и, повесив тулуп на гвоздь, направился к в комнату.

– А обидать? У мэни уси готово! – встала на его пути Зинаида.

– Спасибо, Зина, я не голодный.

– Ничего нэ знаю, сидай! – потребовала она и, подхватив под руку, усадила к столу.

Петр отсутствующим взглядом смотрел на то, как она сняла с плиты казанок с картошкой, слила воду и принялась раскладывать по мискам.

– Та шо з тобой, Петро Иваныч? Так смотришь, шо кусок в горло не лэзе. Може, сто грамив? – пыталась растормошить его Зинаида и, достав бутыль с самогонкой, разлила по кружкам.

Он мотнул головой, достал из миски картошку, повертел,

но не стал есть, извинился и прошел в свою комнату. Там, свалившись на кровать, уставился в потолок и, продолжая разговор с Рязанцевым, старался найти достаточные аргументы, которые бы убедили того искать другого кандидата для выполнения задания.

Появление в доме Кулагина оживило атмосферу. Богатырская фигура лейтенанта, казалось, заполнила собой все свободное пространство. Перебросившись парочкой шуточек с Зинаидой, он прошел в комнату к Петру и, пробежавшись взглядом по его хмурому лицу, спросил:

– Скучаешь, разведчик?

– Не то слово, – буркнул тот.

– Счастливый. А я как белка в колесе.

– Какое тут, к черту, счастье – одна маета!

– Значит, я вовремя! – бодро заявил Кулагин и положил на стол папку.

– Что это? – вяло отреагировал Петр.

– Материалы по абвергруппе 102.

– Думаю, они уже не к чему.

– Это ж почему? – удивился Кулагин.

– Понимаешь… – и Петр замялся.

– Понимаю, не густо, но если надо, организуем встречу со Струком, чтобы, как говориться, лицом к лицу…

– Чего-о-о?! С этой сволочью?

– Да ладно тебе! Я их подлые рожи вижу каждый день, и ничего.

– Одно – видеть, а другое – жить.

– Согласен. Однако человек ко всему привыкает.

– Легко сказать. А если сорвусь, то задание насмарку.

– Перестань! Лучше тебя его никто не выполнит!

– И все-таки как представлю, что с гадами жить и из одной миски хлебать, так колотить начинает, – продолжал терзаться Петр.

– Зря себя накручиваешь, смотри на это проще.

– Стараюсь, ни черта не получается. Башка скоро расколется.

– Ты вот что, – Кулагин понизил голос, – лучше подумай о Зинаиде, ведь мается бедная баба.

– Что-о-о?

– А чего такого сказал? Все при ней. А попка? Как орех, так и проситься на грех.

– Да иди ты! – вспыхнул Петр.

– Все-все, ухожу, а ты присмотрись, глядишь, голове легче станет, – хмыкнул Кулагин и вышел в горницу.

В сенях еще какое-то время звучали их голоса, затем скрипнула петлями входная дверь, и в доме воцарилась тишина. Петр проводил взглядом мелькнувшую за окном внушительную фигуру Кулагина и посмотрел на папку. В нем проснулось любопытство, рука потянулась к ней, и под пальцами зашелестели протоколы допросов гитлеровских агентов, захваченных особистами, схемы расположения зданий и сооружений абвергруппы 102 в городе Славянске. На глаза попались листы со знакомым почерком – Струка, и кровь прихлынула к лицу Петра. Перед ним как наяву возникла с поразительной точностью картина боя у моста.

Отряд, зажатый между дорогой и рекой, пытался вырваться из кольца. Но гитлеровцы, подтянув минометную батарею, принялись бить прямой наводкой и отсекли все отходы к лесу. Спасение было за рекой, и те, кто уцелел, решились на отчаянный шаг – прорываться к мосту. Петр поднял бойцов в атаку. Смяв первую цепь гитлеровцев, они вырвались на мост: впереди, в десятке метров, начинался спасительный берег, и тут с обеих сторон на них обрушился кинжальный огонь пулеметов. Западня, устроенная Струком, захлопнулась. После этого гитлеровцы бросили в бой полицаев.

Пьяная орава в черных бушлатах, сотрясая воздух отборным матом, высыпала из перелеска и устроила безжалостную охоту на измотанных боем и голодом красноармейцев. Они, израсходовав все патроны и гранаты, не собирались сдаваться и бросились в рукопашную. Клубок человеческих тел, изрыгающий проклятия и стоны, скатился в болото. Зловонная жижа отбирала последние силы у раненых и слабых, на другой берег вместе с Петром выбралось всего девять человек.

Все это и истязания, которым подверглись попавшие в плен красноармейцы, излагал Струк в своих показаниях. У Петра уже не оставалось сил читать дальше. Он швырнул на стол эти, казалось, сочащиеся кровью его бойцов листки и заметался по комнате. В нем все клокотало от ненависти к предателю. Отбросив штору в сторону, он закричал:

– Зина, самогону!

Голос, а больше вид Петра напугал ее. Всплеснув руками, она воскликнула:

– Божечка, та шо ж случилось? Петро, на тебе лица нэма!

– Самогон! Самогон давай! – твердил он и молотил кружкой по столу.

– Щас, щас! – запинаясь, повторяла она, трясущимися руками достала из кладовки бутыль и плеснула в кружку.

– Себе тоже! – потребовал Петр.

– Лью! Лью! Только успокойся, милок.

Бутыль в руках Зинаиды ходила ходуном. Струя самогона лилась мимо рюмки, падала на стол и руку Петра. Он не замечал и не чувствовал этого. Боль о погибших, растерзанных в застенках гитлеровцев товарищах, и лютая ненависть к предателю Струку терзали ему душу. После второй кружки самогона стены, мебель и Зинаида поплыли перед глазами: калейдоскоп лиц живых и мертвых стремительно набирал скорость и закручивался в огромную бездонную воронку – он провалился в нее.

Очнулся Петр от боли – спазмы перехватили горло, и открыл глаза. Полоска света, сочившегося через неплотно задернутую штору, упала на лицо – это Зинаида спозаранку растопила печку и разогревала мешанку для теленка. Тряхнув головой, он, нетвердый на ногах, вышел в горницу. Его вид говорил сам за себя.

– Выпей рассольчика, Петро Иваныч. Выпей, сразу полегчает, – отложив кочергу в сторону, захлопотала вокруг него Зинаида.

Петр пил до тех пор, пока не прошли сухость в горле и дрожь в пальцах, а затем возвратился к себе в комнату. Отлежавшись, принялся приводить себя в порядок: выбрился до синевы, поменял подворотничок на гимнастерке и после завтрака, полный решимости, он направился в Особый отдел. Дежурный – им оказался Семенов – без задержек проводил в кабинет Рязанцева. Тот, несмотря на ночную поездку к линии фронта, как всегда, был подтянут и, крепко пожав руку, предложил:

– Проходи, Петр Иванович, присаживайся, почаевничаем!

– Спасибо, Павел Андреевич, я позавтракал, – отказался Петр.

– Присаживайся, присаживайся! По тебе вижу, разговор предстоит серьезный.

Петр промолчал, присел на табурет, положил на стол папку и замялся, не зная с чего начать. Рязанцева пододвинул ее к себе и, стрельнув в него испытующим взглядом, спросил:

– Изучил?

– Лучше бы не читал! До их пор тот бой у моста стоит перед глазами.

– Да-а-а, попали вы в мясорубку, – посочувствовал Рязанцев.

– Не то слово.

– А все из-за одного мерзавца. Но этого могло и не быть, если бы…

– Павел Андреевич, я не пацан! Я все понимаю! – перебил Петр и, потупив взгляд, обронил: – Извините за вчерашнее, вел себя, как последняя…

– Перестань!

– Обещаю, заднего хода не будет! Я пойду на задание!

– Другого ответа я от тебя не ожидал, – в голосе Рязанцева зазвучали теплые нотки, и суровые складки, залегшие у губ, разгладилась. Он деловито зашелестел документами, нашел лист со списком сотрудников абвергруппы 102 и данными, которые удалось собрать контрразведчикам, и, потрясая им в воздухе, спросил:

– Что скажешь об этом зверинце?

– Клейма негде ставить! Ненавижу! Попадись мне, убил бы на месте! – заявил Петр и грозно сверкнул глазами.

– А вот это для разведчика уже плохо. Ненависть – плохой советчик. Запрячь ее подальше!

– Как? Понимать – понимаю, а сделать… – и Петр развел руками.

– Надо, Петр Иванович! Абверовцы – они, как те собаки: чужака за версту чуют.

– Ну вот, а мне с ними в одной стае бегать, да еще подвывать. На этом и боюсь сорваться.

– С таким настроем – да, но… –

Рязанцев задумался, а затем огорошил: – Помнишь, в сороковом тебя вызывали в Особый отдел по недостаче на складе ГСМ? – и, не услышав ответа, спросил: – Что тогда было на душе?

Петр помрачнел и глухо обронил:

– Не хочу даже вспоминать.

– А все-таки?

– Честно?

– Конечно!

– Я бы таких, как Рохлис, и близко к органам не подпускал!

– Всяко бывает, как говориться, в семье не без урода. Но дело не в нем, а в тебе. Так все-таки, что думал? – возвратился к своему вопросу Рязанцев.

Петр замялся.

– Ну, говори-говори, дело-то прошлое, – мягко, но настойчиво подталкивал его к ответу Рязанцев.

– Враги пробрались в советскую власть, чтобы веру в нее у народа подорвать.

– Та-а-ак, с врагами понятно, а как с властью?

– В каком смысле?

– В прямом. Что о ней думал?

– Э-э-э, – не знал, что сказать Петр.

– Наверно, обида была? Ты ей верно служил, а она тебя под трибунал.

– Не, Павел Андреевич, я ее с Рохлисом не путал.

– Оставь его в покое! Если думаешь, я старое решил ворошить, то ошибаешься.

– Павел Андреевич, о чем вы? У меня этого и в мыслях нет! Вы меня, можно сказать, с того света вытащили. Я вам по гроб обязан! Я…

– Перестань! Речь не обо мне, а о том, как тебе выполнить задание и живым вернуться. А для это надо с одним важным вопросом разобраться.

– Каким?

– Скажу, но сначала ответь: как ты относишься – нет, не к Рохлису – с ним все понятно, а в целом к органам?

– Н-у-у, как и все.

– Это не ответ. Боялся? Ненавидел? Ну, уж точно, не любил, – продолжал допытываться Рязанцев.

Петр смешался и, опустив глаза, невнятно пробормотал:

– А за что вас любить. Я…

– Давай-давай, дальше.

– По правде говоря, ничего хорошего я от вас не видел. Не успело заглохнуть дело по ГСМ, так меня с другого конца зацепили. Бойцы на складе языками чесали, а опер им антисоветскую агитацию начал шить. Я уж не говорю про Макеева. Этот меня с ходу в шпионы записал! Если бы не вы, то червей бы уже кормил!

– Выходит, тебе не за что нас любить? – заключил Рязанцев и следующей фразой снова поставил Петра в тупик: – А уж ненавидеть нас и советскую власть причин было более чем достаточно.

– Как?! Вы что?!

– Вот тебе и решение проблемы с абвером.

– То есть… – Петр осекся и в следующее мгновение, просветлев лицом, воскликнул: – Павел Андреевич, я все понял! На этом строить легенду!

– Совершенно верно! Ничего не надо накручивать, только боком выйдет! Будем идти от жизни.

– А если сюда еще Макеева приплести, то точно поверят.

– Плети-плети. И не стесняйся костерить нас на чем свет стоит, – с улыбкой произнес Рязанцев и предложил: – А теперь чайком побалуемся.

В тот день к обсуждению операции они больше не возвращались. Рязанцев дал Петру время отдохнуть и как следует осмыслить ситуацию. Но гибкий и изобретательный ум разведчика не знал покоя: утром он предложил Рязанцеву легенду внедрения в абвер. Опытному контрразведчику в ней почти ничего не пришлось исправлять. В оставшееся до заброски время Петр с Кулагиным занялись изучением маршрута выхода в расположение гитлеровцев и доработкой способов связи.

12 января Рязанцев доложил в Особый отдел фронта о готовности зафронтового агента Гальченко к участию в операции «ЗЮД» и уже вечером получил разрешение на ее проведение. В ночь с 14 на 15 января Петр под видом дезертира-перебежчика перешел линию фронта. Его появление в блиндаже гитлеровцев вызвало переполох. Мордастый фельдфебель схватился за автомат, остальные застыли свечками и таращились, как на страшное приведение, обросшее густой щетиной и оттого имевшего еще более зловещий вид, русского старшего лейтенанта.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/n-n-luzan/smersh-odin-v-pole-voin/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.