Стеклянный Джек читать онлайн - Адам Робертс

Стеклянный Джек

Адам Робертс

Звезды научной фантастики

Что бы ни случилось, читатель, запомни: убийца – Стеклянный Джек, даже если преступление невозможно, даже если все улики указывают на другого. И в аристократических орбитальных особняках, и в трущобных пузырях пояса астероидов знают, что для Стеклянного Джека нет ничего невозможного. Его не остановят ни стражи порядка, ни вакуум, ни абсолютный холод, ни правительство, ни всемогущие, генетически модифицированные, корпоративные семейства, ни Закон, регулирующий каждый вздох любого гражданина.

И потому не стоит удивляться, что, когда Солнечную систему потрясли слухи о технологии, позволяющей перемещаться быстрее скорости света, в них тоже оказался замешан Стеклянный Джек. Разве мог самый опасный, жестокий и умный преступник XXVI века пройти мимо того, чего по законам физики просто не может быть?

Адам Робертс

Стеклянный Джек

Adam Roberts Jack Glass A Golden Age Story

First published by Gollancz, London.

Печатается с разрешения издательства The Orion Publishing Group Ltd при содействии литературного агентства Synopsis

В оформлении обложки использована иллюстрация Дарьи Кузнецовой

Перевод с английского: Наталья Осояну

Стихи в переводе Николая Караева

© Adam Roberts, 2012. All rights reserved

© Наталья Осояну, перевод, 2014

© Дарья Кузнецова, иллюстрация, 2015

© Николай Караев, перевод стихов, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2016

* * *

Посвящается Меррил Уинн Робертс

Повествование, которое я намереваюсь сей же час продокторватсонить для твоего же блага, о читатель, посвящено величайшей загадке нашего времени. Конечно, я имею в виду так называемое «открытие» Мак-Оли, который якобы обнаружил способ перемещаться быстрее скорости света, а также волну убийств, предательств и насилия, последовавшую за этим открытием. Ведь это же, как ни крути, БСС! Всем известно, что его не существует, каждый из нас осведомлен о том, что оно противоречит законам физики. Но всё-таки! И, опять же, сие повествование посвящено величайшему из людей, с кем мне довелось встречаться, – знаменитому, пусть даже в печальном контексте, Стеклянному Джеку. Единственному и неповторимому Стеклянному Джеку: детективу, наставнику, защитнику и убийце; личности, наделённой необычайными способностями к интерпретации фактов, касающихся убийств, именно в силу тесного знакомства с убийствами как таковыми. Увы, читатель, но на страницах этой книги прольётся кровь, умрёт порядочное количество людей, и ещё не обошлось без политики. Будут опасности, способные испугать. Мне пришлось избрать для повествования сообразную детективную форму; или, если соблюдать точность (а это обязательное условие), рассказать три взаимосвязанные детективные истории.

Но мы будем с тобой, читатель, играть честно с самого начала, иначе какой из меня Ватсон? И потому позволь всё объяснить сейчас, ещё до того, как мы приступим.

Одна из детективных историй происходит в тюрьме. Другая – обычный поиск убийцы. И ещё одна представляет собой загадку запертой комнаты. Не могу обещать, что изложу их именно в таком порядке, но ты легко разберёшься, что к чему, и развесишь соответствующие ярлыки. Если только тебе не покажется, что каждая из них одновременно является всеми тремя, и в этом случае я вряд ли смогу тебе помочь.

Преступник везде один и тот же – ну разумеется, Стеклянный Джек собственной персоной. Разве могло быть иначе? Разве когда-либо существовал более известный убийца?

Так, надеюсь, будет справедливо?

Твоя задача – прочитать эти записки, разгадать загадки и найти преступника. Хотя тебе уже известно, в чём суть, разгадка станет сюрпризом. Если в каждом из трёх случаев итог окажется менее чем впечатляющим, значит, у меня ничего не вышло.

А я не люблю проигрывать.

Часть I. В ящике

– Эй, Лиз! Что в ящике?

– Голосок моих сомнений.

    Лиз Фэр. Дым[1 - Фэр, Лиз (наст. имя Элизабет Кларк Фэр), – американская рок-певица. – Здесь и далее примеч. пер.]

Тюремный корабль назывался «Маринатор». С кулинарией его ровным счётом ничего не связывало.

Это была его шестая остановка, и, как уже происходило пять раз, всё началось с разгрузки снаряжения. Последняя семерка заключенных ждала своей очереди в трюме. Стоило кому-нибудь кашлянуть или стукнуть пяткой по пластметаллической стене, тут же раздавалось эхо. И всё-таки с трудом верилось, что перед вылетом с 8 Флоры[2 - 8 Флора (8 Flora) – астероид главного астероидного пояса. Открыт 18 октября 1847 г. английским астрономом Джоном Хиндом в Лондоне, Великобритания. Назван в честь древнеримской богини цветов и весны Флоры.] в отсек запихнули больше сорока человек. Для такого количества он явно был маловат.

Что-то загрохотало. Корабль содрогнулся.

– Этот стук, – сказал Гордий, – означает, что выгрузили синтез-ячейку. Я слышал, её можно закоротить и взорвать весь астероид в самом буквальнейшем из буквальных смыслов, то бишь превратить его в пыль, которая быстро рассеется в…

– Заткнись, – сказал Луон.

Но Гордий не мог заткнуться. Он видел, как других заключённых бесцеремонным образом выгружали, помещая каждую партию в отдельную тюрьму. Понимая, что теперь подошла и его очередь, он всё больше терял контроль над собой.

– Вы хоть знаете, что такое космос? Это крепостной ров, через который никак не переберешься. На миллионы миль вокруг простирается пустота. Мы никогда не вернёмся домой. Одиннадцать лет? Нам столько не продержаться. А если на нашу долю и выпадет столь счастливый жребий, мы к тому моменту уже сойдём с ума и не захотим отсюда улетать.

Луон повторил просьбу несколько выразительнее и яростнее, чем в первый раз.

– Вот! – сказал Гордий.

Корабль сбрасывал груз в пещеру: цилиндрический воздушный скруббер[3 - Скруббер – устройство для очистки газовых смесей.], светошест, маленький пакет со спорами и – самое важное! – три бура, привязанных друг к другу. Инерция движущегося груза и третий закон Ньютона вынуждали пластметаллический корпус «Маринатора» вибрировать и стонать. Бум, бум, бабах. Когда очередной предмет влетал в пещеру, ударялся об стену или застревал где-нибудь в узком месте, снаружи, конечно, не раздавалось ни звука. Но семёрка узников находилась внутри корабля и прислушивалась к происходящему. Они всё это слышали в шестой раз и знали, что должно было случиться потом; справиться с тревогой у них не получалось. Голоса стивидоров звучали где-то рядом, но стены корабля скрадывали смысл слов, сохраняя лишь рычащую ритмичную мелодику.

– Непростой это будет труд, – сказал Гордий. – Рыть, да не просто рыть, а создавать структуру… строить эту штуку изнутри… строить её почти что заново… Но сложнее всего будет жить вместе и не поубивать друг друга.

– Я тебя прямо сейчас прикончу, – сказал Давиде, – если ты не заткнёшься.

Стена, к которой все они были привязаны, отозвалась: гррррмммм! И ещё слышались едва уловимые звуки совсем иного рода.

Приговор гласил, что семерых следовало поместить в пещеру на астероиде под названием Лами 306 – всего-то двести метров в поперечнике был этот мирок, это маленькое королевство. Пещера представляла собой углубление в форме полумесяца в скальной поверхности, след от давнего (ну разумеется) столкновения, которое деформировало и искалечило тело Лами, заставило её

поверхность надломиться и пойти складками, в результате чего образовалась вытянутая узкая полость, напоминающая карман, – в ней было полтора десятка метров длины и от силы десять в глубину. Ширина её не превышала одного метра. В эту дыру неопределенной формы «Маринатор» скинул всё необходимое снаряжение, и теперь у него оставалось только два задания. Выдвинулся рукав, подающий пену, и слой клейкого вещества лёг на край расщелины, похожей на большой рот. По мере того как корабль трудился, края сближались. Герметик в вакууме затвердевал почти мгновенно.

Все семеро знали, что их судьба решена. Заговорил Луон:

– Слушайте меня, – рявкнул он. – У нас будет больше шансов выжить, если мы станем действовать сообща. Не драться, не паниковать – первым делом наладим свет, потом скруббер…

Он не успел договорить. Грузовой отсек содрогнулся, и семь человеческих существ внутри него замерли в ожидании. Семь сердец учащенно забились. Кто-то приготовился, кто-то для такого был слишком возбуждён, но всё случилось независимо от того, были они готовы или нет.

Открылся люк, и перекладина, к которой они были пристёгнуты, отошла от стены. Они улетали друг за другом: Гордий, троекратно превосходивший по весу всех прочих, человек почти сферической формы; Мо, плотно сжавший губы и зажмурившийся; рычащий Давиде; Луон, внешне спокойный; растерянный Марит; Э-дю-Ка, размахивающий кулачищами, будто сражаясь с воздухом; и последний в очереди, слабейший из всех, безногий Жак, с застывшим на лице выражением идиотской безмятежности. Он как будто не понимал, что с ним произошло!

Их потянуло вниз и наружу, протащило задами и лицами по холодным податливым стенкам выгрузного шлюза, а потом выкинуло в вихрящуюся мглу невесомости.

Там было абсолютно темно и очень, очень холодно. Жак предусмотрительно закрыл голову руками, когда его волокло через шлюз, но выбросил их вперёд, как только почувствовал, что он уже в пещере. Болезненное, неприятное столкновение. Он отскочил от каменной стены, словно мяч, пытаясь погасить собственную скорость. Обнаженная кожа коснулась обнаженного астероида – мистический момент сродни тому, что запечатлен на куполе Сикстинской капеллы[4 - Потолок Сикстинской капеллы – известнейший цикл фресок Микеланджело, частью которого является «Сотворение Адама». На этой фреске изображен момент, когда Бог протягивает руку Адаму, передавая ему жизнь.], ибо к здешнему куполу притронулись впервые с тех пор, как он воплотился из пыли и льда. Ухватиться было не за что, конечно, и, хотя пальцы Жака отчаянно цеплялись за камни, он не смог удержаться на месте. Ему, безногому, приходилось труднее, чем остальным. Воздух в пещере клубился и бурлил, Жака швыряло из стороны в сторону. Его накрыло чувство дезориентации, чудовищной дезориентации; в густой тьме этого места, лишенного света, его уши наполнились белым шумом и болью. Он полетел спиной вперёд, с громким хлопком врезался в какую-то неподатливую жесткую поверхность и понёсся в обратную сторону.

Вот что происходило: «Маринатор» закачал в пещеру достаточно воздуха, чтобы поднять давление до нормального уровня, и теперь запечатывал последнее отверстие в герметичном куполе. Жак был в грузовом отсеке во время шести предыдущих повторений этого сценария и знал, что сейчас испытывает корабль – прикованный к клейкой мембране тем самым рукавом, через который подавался герметик, содрогающийся от потока газов, что изливались сквозь уменьшающуюся дыру прямо в заполненную воздухом полость. Их семёрка, связанная, сидела в том самом грузовом отсеке, заполненном узниками, а «Марина-тор» дёргался и подпрыгивал, пока наконец не успокаивался, отцеплялся, не ложился на новый курс и улетал прочь. Они сидели рядом с тридцатью пятью другими, когда это происходило; потом с двадцатью восемью, и с двадцатью одним, и с четырнадцатью, и теперь пришел их черёд. Грузовой трюм «Маринатора» опустел, и, когда утихнут вибрация и дрожь, когда всё будет надёжно запечатано, судно развернётся, чтобы направиться обратно к 8 Флоре.

Ни один космический корабль не пройдёт мимо этого места на протяжении одиннадцати лет.

Когда кто-нибудь наконец-то сюда вернётся, он увидит одно из двух. Либо они будут живы, а работа сделана; либо они будут мертвы, а работа не сделана. Не исключено, что семерым заключенным (или той их части, что выживет) удастся превратить внутреннее пространство астероида в вереницу помещений, пригодных для жизни, – или, быть может, они сделают из него одно большое помещение, а синтез-ячейку пристроят в центре, чтобы она светилась, как солнце; не исключено, что они соорудят подобие пчелиного улья или запутанный лабиринт туннелей.

Если они – кто-то из них – ещё будут живы, гонгси их заберёт. В подобных случаях выжившие униженно рассыпались в благодарностях и спешили забраться на борт тюремного корабля. Очень редко выжившие, привыкнув к астероиду, как к собственному дому, пытались сопротивляться – прятаться от спасательной команды и даже драться. Но в подобной маловероятной ситуации им не разрешали остаться, поскольку астероиды представляли большую ценность для гонгси в незанятом виде. Высадить уборщиков, вставить окна, передвинуть каменюку на более привлекательную орбиту и продать. Выгодное вложение средств. А заключённые? Освободить, отправить обратно в какую-нибудь дыру, коих много в Системе Улановых.

На волю.

Но сначала надо было выжить. Превратить заполненный воздухом закуток размером с комнату, расположенный под поверхностью заледеневшего астероида, в пространство, где семь человек смогли бы продержаться десять с небольшим лет. Это им предстояло сделать самостоятельно, без внешней помощи или руководства, используя то скудное снаряжение, которое гонгси, озабоченная лишь собственной выгодой, соизволила предоставить. Это была простая и, без сомнения, элегантная (как же любят это словечко в корпорациях) бизнес-модель. Их гонгси была одной из четырёх, занимавшихся подобной деятельностью; её название – именовалась она, так уж вышло, «Даюрен» – не представляло особой важности. Она выиграла конкурс на распоряжение осужденными преступниками, предложив наименьшие затраты из расчета на одного правонарушителя. Такой подход позволял извлекать наибольшую прибыль из ситуации.

Так устроен мир. Так было всегда.

Конечно, семёрка заключённых ни о чём подобном не думала. Для каждого из них границы мира теперь жестко определялись кровотоком в яремных венах. Отчаянное стремление выжить поглотило всё. Оглушительный грохот, резкая пороховая вонь, горсть песка, брошенная в лицо. Жак закашлялся и не смог остановиться. Но царивший вокруг бедлам не помешал ему спросить себя: велико ли это пространство? Невелико. Долго ли здесь протянут семь человек, которым нужен пригодный для дыхания воздух? Недолго.

Чей-то запыхавшийся голос во тьме:

– Свет… быстро… свет или мы все покойники!

Жак снова отскочил от стены, ударился головой и ринулся вперёд. Раскинув руки, он вцепился в выступ скалы и прижался к нему со всей силой, на какую был способен. Замерев, он поначалу мог только моргать – моргать и кашлять. Темнота была непроницаема; камень, к которому прильнуло его тело, казался убийственно

холодным.

– Зажгите свет! – заорал кто-то неузнаваемым голосом. – Иначе…

И стал свет. Желто-белая полоса озарила всю узкую камеру дымчатым, тускловатым свечением. У Жака защипало глаза; впрочем, причиной тому могла быть и по-прежнему клубящаяся пыль.

Жак все моргал и моргал. Теперь он мог разглядеть своих товарищей по несчастью – кто-то уже держался на одном месте, кто-то всё ещё продолжал крутиться. Светошест нашел и включил Давиде – он, как сразу заметил Жак, проявил изобретательность, втиснув эту штуковину в угол между двумя стенами и крепко за неё ухватившись, чтобы закрепиться. Пространство, в котором они находились, и в самом деле было небольшим. По клину рябой чёрно-серой скальной породы сверху и снизу, постепенно сужающемуся и оканчивающемуся тупиком. В той части пещеры, что раньше была открыта, виднелся новый красно-коричневый потолок из пермогерметика, чуть заметно подрагивающий из-за движения воздуха. В голову Жаку пришла в точности та же мысль, что и всем остальным: «Нам предстоит выживать здесь на протяжении одиннадцати лет. У нас есть светошест и кучка снаряжения, которую в любом „Марте“ можно купить за пару сотен кредитов, и со всем этим мы, семеро мужчин, должны как-то протянуть четыре тысячи дней». Это казалось попросту невозможным. Конечно, Жак знал – они все знали, – что у многих заключённых всё получалось, ведь бизнес-модель гонгси всецело зависела от этого, на самом-то деле. Но бизнес-модель гонгси учитывала и процент смертности среди узников, поскольку почти в каждом случае оставленное им снаряжение можно было забрать, и даже в случае гибели заключённых плата за каждого из них, полученная от улановских полицейских чиновников, с лихвой покрывала затраты на перевозку и всякие мелочи. Конечно, если они выживали и делали из астероида годную для продажи собственность, гонгси получала куда большую выгоду. Но у неё не было стимула помогать. Жака интересовал только один вопрос: если они и впрямь выживут, то сохранят ли рассудок? С другой стороны, этот вопрос казался не очень важным по сравнению с неизбежной смертью.

Впервые в жизни потеряв доступ к своему бИту Жак не мог получить точные цифры – сколько заключённых погибло, не дожив до конца тюремного срока? А сколько было случаев, когда умирали все семеро? И сколько подобных смертей случилось в первые же часы после того, как их сбрасывали с корабля?

Они все думали об этом. Одиннадцать лет в среде, по враждебности превосходящей все мыслимые пределы, в полной зависимости от собственных ресурсов, без малейшей надежды на помощь. Тюрьма из камня, отгороженная от остального человечества миллионами миль вакуума по всем направлениям. Одиннадцать лет! Их единственным спасением было выдержать весь одиннадцатилетний срок, молясь, чтобы гонгси к его исходу не забыла о своих узниках, была всё ещё в деле и имела достаточный стимул, чтобы прибыть за выдолбленным каменным шаром.

Жак в большей степени боялся не срока, а его завершения. Об этом, конечно, он никому не говорил.

– Ну-ка! Живо! – Давиде кричал, но его рот забился пылью, и слова звучали невнятно. – Найдите скруббер!

Теперь, когда светошест горел, тем, кого воздушные потоки всё ещё носили туда-сюда, удалось сориентироваться и погасить скорость, цепляясь за стены или направившись в узкий конец пещеры. Через несколько минут продолжали двигаться лишь части снаряжения, сброшенного «Маринатором». Хотя они кружились в облаках пыли и сталкивались со стенами, было нетрудно понять, что есть что: самый большой и увесистый предмет, прыгавший от стены к стене, был синтез-ячейкой; тюк с бурами оказался чуть поменьше размером – в нём было три агрегата, упакованных вместе, – и из-за своей неправильной формы, а также величины застрял в узкости. Но оставшиеся предметы – стволовидный скруббер, пакет со спорами и запечатанная коробка галет (марки «Лембас»[5 - Лембас – эльфийские питательные хлебцы, описываемые в произведениях Дж. Р. Р. Толкиена «Властелин колец» и «Сильмариллион».]), такая маленькая, что и девочка спрятала бы её под платьицем, – продолжали носиться туда-сюда в клаустрофобически тесном пространстве.

Жак вытер лицо рукой, но из-за пыли на ладони чище оно не стало. Слева от него шарообразный Гордий застрял между стенами и принялся размахивать руками, от чего его жирная плоть колыхалась. Было адски холодно.

Справа от себя Жак видел оставшихся пятерых. Марит вскинул руку, когда скруббер пролетал мимо, поймал его и тут же упустил. Но не успел он попытаться ещё раз, как Луон оттолкнулся обеими ногами, перелетел через всю пещеру, раскинув руки, и поймал прибор.

– Эй! – прохрипел Марит. – Я же его почти сцапал!

В самом деле, прыжок Луона повлёк за собой неприятные последствия. Он почти сразу врезался в другую стену и не разбил себе череп лишь благодаря тому, что сумел изогнуть шею под немыслимым углом. Он неуклюже закувыркался. Скруббер понесло в другую сторону и Луон отчаянно забился, пытаясь уцепиться за что-нибудь. Наконец ему удалось сунуть ногу в какую-то выемку в скале и остановиться. Но он добился своего – получил скруббер.

– Слушайте меня! – крикнул он. – Слушайте меня внимательно! Следующие несколько часов самые опасные. Один неверный шаг, и мы все умрём. Мы не можем себе позволить ссориться.

– Включи этот чёртов скруббер, – сказал оскорблённый Марит. – Хватит проповедей!

– Это не проповедь, – прогудел Э-дю-Ка. – Он хочет быть главным!

Кто-то издал неодобрительный возглас – то ли фыркнул, то ли кашлянул. Луон прокричал сквозь пыльную взвесь:

– Я не говорил, что хочу быть главным. – На самом-то деле он именно это и имел в виду. – Я никому не приказываю. Однако, если мы начнём ссориться, проще сразу сломать скруббер, вот прямо сейчас – задохнёмся за несколько часов, зато избавим себя от нескольких лет агонии.

– Я тебе башку оторву, – прорычал Давиде, но без особой враждебности. У него ведь был светошест.

– Включи скруббер! – сказал Мо. – Включи его, и всё тут.

– Погодите, – сказал Луон, предостерегающе выставив руку, – Мы даже не знаем, что это за модель.

– Какая разница? – сказал Марит, хлопая себя по ногам, чтобы согреться. – Скруббер, он и есть скруббер…

– У нас нет права на ошибку, – сказал Луон, разглядывая громоздкое устройство. – Малейшая оплошность нас прикончит.

Но инструкций на корпусе машины не оказалось, и дольше затягивать этот театр было нельзя.

Поэтому он включил скруббер. Тот не издал ни звука, но пыль возле одного из круглых отверстий начала вращаться, медленно втягиваясь внутрь.

– Почему бы всем не взять по одному предмету? – спросил Гордий. – Тогда каждый будет в доле… правда ведь?

Все взгляды обратились к дальнему концу пещеры. Свет был ярким, от него на скошенные стены ложились странно вытянутые тени, чёрные и резкие.

– Ты чего там бормочешь, жирдяй? – спросил Марит.

– Я всего лишь имел в виду, – сказал Гордий с явственной трусливой дрожью в голосе, – что… ну вот поглядите, нас же семеро. Синтез-ячейка, скруббер, светошест, эти, как их… споры… и эти, ну эти… галеты… получается пять предметов. Если их разделить на равные доли между…

– А, так ты галет захотел, да? – взревел Э-дю-Ка и тут же яростно закашлялся. – Их нам

должно хватить, пока не прорастут споры и не появится жратва. Если ты сейчас всё сожрёшь, что мы станем делать?

– Можем съесть его, – сказал Мо, оскалив все тридцать два зуба. – Хватит надолго. А половине человека, – Мо взмахом руки указал на Жака, – еды нужно меньше, чем целому человеку, верно?

– Эй, поймите меня правильно. Мне галеты не нужны, – заупрямился Гордий. Хотя было до безобразия холодно, он вспотел. – Я этого не говорил! Я… ну да, как бы, мне бы хотелось одну галету, ага. Еду надо разделить на равные части, типа того. Так и есть. Но, послушайте, я вообще-то не возражаю, и, наверное, мистер Безногий тоже возражать не будет, если вы разделите все пять предметов между собой. А потом вы могли бы… могли бы…

Луон прервал его суровым, но как будто бы доброжелательным голосом:

– Лучше бы тебе, Мягкотелый, держать своё мнение при себе. У нас слишком много работы, чтобы взять и помереть прямо здесь и сейчас. – Он по очереди окинул взглядом четверых: Давиде, Мо, Марита и Э-дю-Ка. – Я тебя знаю, Эннеми-дю-Конкорд, и ты знаешь меня. Я знаю, ты не слабак, и у тебя есть сила воли. Наверное, ты то же самое думаешь про меня. Я не собираюсь тобой командовать – ни тобой, ни кем-то из вас. – Скруббер, который он держал в руках, творил дорическую колонну из пыли, что парила у него за плечом. – Я вам вот что скажу, – проговорил он.

– Что? – прогудел Марит, не скрывая сарказма.

– Я скажу, что, когда мы тут со всем разберёмся, когда у нас будет воздух, вода и еда, когда всё это будет, нам надо бы выкопать семь отдельных комнат, и каждому взять по одной. Тогда мы не будем сидеть друг у друга на голове. И сможем просто ждать, пока хватит сил. Но до тех пор…

Давиде, по всей видимости, отличался практичностью.

– Если разломать светошест на семь частей, – сказал он, – то, по-моему, света не хватит даже для того, чтобы вырастить споры.

– Они будут расти, – сказал Марит. – Но медленно… медленно… и их будет мало. Ты прав, лучше сохранить шест целым. Или, может, сломать пополам.

– У нас ещё будет время, чтобы всё обсудить, – сказал Луон. – Но не сейчас! Сейчас у нас имеются куда более важные заботы!

Жак окинул взглядом помещение. Много времени на это не ушло.

– Мы могли бы сделать окно, – сказал он.

Остальные впервые услышали, как он разговаривает, потому что на протяжении всего полёта он хранил умиротворённое молчание. Все повернулись на звук его голоса.

– Ты… ты что сейчас предложил, Бегунок?

– Мы могли бы сделать окно, – повторил Жак, – Чтобы видеть солнечный свет, Я знаю, от нас до солнца очень далеко, но всё-таки в какой-то степени…

Мо рассмеялся – это был отрывистый, лающий, агрессивный звук, который почти тотчас же превратился в кашель, Луон сказал пренебрежительно:

– Ну да, Половинка, Вот ты этим и займёшься, Наколдуешь нам окно и вставишь его в скалу.

Жак почему-то упорствовал:

– В этой породе должны быть силикаты, Не так уж сложно перебросить провод от синтез-ячейки, растопить…

– Вот кстати! – прогудел Э-дю-Ка, – Я замёрз, как в могиле.

Он неуклюже, с трудом пополз по стене к тому месту, где застряла синтез-ячейка, Луон пристально следил за ним, но не пытался остановить, У него, в конце концов, по-прежнему был скруббер.

Большие руки Э-дю-Ка схватили синтез-ячейку, перевернули массивный предмет с лёгкостью, возможной только в невесомости, и набрали комбинацию для обогрева, Как только он это сделал, остальные начали потихоньку подбираться ближе, Воздух был жутко, жутко холодным, и, хотя от синтез-ячейки исходило только слабое тепло, это было лучше, чем ничего.

Луон не последовал за всеми.

– Не расслабляйтесь там! – крикнул он, – Надо найти воду, а потом будем нежиться, как коты на пластинах теплосброса, Надо найти лёд, если мы не хотим помереть через день-другой.

Четыре альфа-самца проигнорировали его, Гордий, всхлипывая, пытался высвободить своё массивное тело из ловушки между стенами. Жак, перебирая руками, приблизился к толстяку.

– Ну ты и застрял, – заметил он, уцепившись обрубками бёдер за каменный выступ и протягивая руку.

– Я носился туда-сюда в темноте, – сказал Гордий, ворочаясь, – а потом – бабах. Меня сюда забросило, как… как… уфф!

Он высвободился и поплыл прочь.

Они собрали своё скудное имущество и засунули в щель в скале, чтобы ничего не плавало в воздухе. Давиде пристроил светошест под углом, от стены к стене, примерно посередине помещения. Потом они принялись распаковывать три бура, предоставленных им в распоряжение. Скруббер очищал воздух, но без воды им долго не протянуть. Это означало, что придётся сверлить камень до тех пор, пока кто-нибудь не обнаружит ледяную жилу.

– А если мы ничего не найдём? – спросил Гордий. Он знал ответ на вопрос, как и все они, но не удержался и спросил вслух.

– Мы умрём, – сказал Жак.

– Что, если мы найдём немного, и этого не хватит на одиннадцать лет? – не унимался Гордий. – Что, если в этом астероиде и нет того количества льда, которое нужно семерым мужчинам, чтобы прожить одиннадцать лет? Что тогда?

Отвечать ему не было никакого смысла.

Э-дю-Ка высвободил первый бур и погрузился в изучение его устройства.

– Кто-нибудь из вас работал в шахте? – спросил он.

Скруббер очистил воздух от большей части пыли, и в пещере появилось воздушное течение, оно шло по направлению к скрубберу вдоль одной стены и в сторону от него – вдоль другой. Жак обнаружил, что больше не кашляет, и во рту у него достаточно слюны, чтобы сплюнуть остатки песка.

– Я как-то встречался с одной шахтёркой с Луны, – сказал Мо. – Крутая была, что боевой бот.

– Она делилась с тобой премудростями своего ремесла? – поинтересовался Э-дю-Ка.

– Нет.

– Тогда захлопни пасть, идиот, – рявкнул Э-дю-Ка.

Мо уставился на него. Заговорил Луон, пытаясь погасить враждебность:

– Когда мы отбудем срок, – объявил он, – каждый из нас превратится в эксперта-горняка. – Он взял второй бур и принялся его осматривать. – Есть несколько проблем, которые надо решить, – сообщил он. Несмотря на тепло, источаемое синтез-ячейкой, вокруг было неимоверно холодно. Дыхание Луона срывалось с губ облачком пара каждый раз, когда он говорил. – И с этим ничего не поделаешь. Если мы будем с каждой из них разбираться по очереди и работать вместе, то всё получится. Надо лишь решить несколько проблем – и, в конечном счёте, всё упирается в желание выжить.

«В желание, – думает Жак, – а также в завещание».

– Вообще-то я не спец, – сказал Э-дю-Ка, – но это выглядит старьём. Не меньше десяти лет. И ими пользовались. Это точно.

– Да что ты говоришь, – сказал Давиде голосом, в котором не было и намёка на удивление.

– Одиннадцать лет, – невпопад проговорил Гордий.

– Тут должен быть шланг, – сказал Марит. – Шлангес. Айн шланге. Я… – Он принялся рыться в снаряжении. – Это? – «Этим» был свитый в кольцо чёрный кабель толщиной примерно с мужское запястье. Шлангов было три, по одному на каждую машину.

Они размотали один и нашли рабочий конец – клинообразную штуковину, по форме напоминавшую ручку-перо.

– Запустим все три штуки, – сказал Луон. – Э-дю-Ка и Давиде пойдут первыми. Будем бурить, пока не обнаружим лёд.

Давиде, державший третий бур, отвлёкся от панели управления и повернулся к Луону.

– Мне

послышалось, – сказал он, – что ты начал отдавать приказы.

Тон, которым он это произнёс, как и слова сами по себе, погрузили пещеру в ледяное молчание. Все смотрели на Луона.

– Если ты этого не хочешь, Давиде, – сказал Луон спокойным, ровным голосом, – то ничего страшного. Но если мы не найдём воду, то умрём.

– Я всё сделаю! – воскликнул Гордий и протянул руку за буром Давиде.

Давиде ничего не сказал, размотал шланг и прикрутил открытый конец к отверстию в задней части устройства.

Э-дю-Ка уже соединил шланг со своим буром.

– Отработанная порода, значит, – сказал он. – Куда её – через скалу? Или через эту дрянь, которой они запечатали вход?

Марит, паривший под потолком, потянулся и кулаком постучал по герметику. Потом снова обнял руками колени и сжался. Жак, находившийся по другую сторону разлома, видел, как сильно он дрожал. В невесомости слабые сокращения мышц заставляли Марита всё время дёргаться, как будто он был взбудораженной частицей броуновского движения.

– Что касается печати, – сказал Э-дю-Ка, – то мы хоть знаем, что она не слишком толстая.

Он оттолкнулся обеими ногами, прихватив с собой бур. Долетев до потолка, прижал острый конец шланга к герметику и включил устройство. Жак ожидал… он и сам не знал, чего: жужжания, свечения, чего-то. Но конец просто углубился в субстанцию. Утянул за собой где-то метр шланга. Потом остановился.

– Я попробую через скалу, – сказал Луон и, вскарабкавшись по другой стене пещеры, прижал шланг к камню. На этот раз шума было больше – как будто включилась кофемолка. Рабочий конец медленно погрузился в скалу, а вслед за ним исчез метр шланга, потом два, потом три. И тоже остановился.

Давиде выбрал третье место на скале, и его машина утащила за собой меньше двух метров шланга. Трое мужчин переместили свои машины к разным частям стены пещеры и приложили буры к камню.

– Мы не можем как-то… забыл слово… – сказал Марит, явно расстроенный тем, что ему не достался один из буров. – Разведать?

– Разведать? – повторил Луон.

– Вы собираетесь просто бурить? Это же всё вслепую. А если в том направлении, в котором вы будете рыть, льда не окажется?

– Тогда, – сказал Луон, – мы выберем другое направление. Мы будем бурить, пока не найдём то, что ищем.

И он включил свою машину.

Звук был не очень громким, но раздражающим, и от него негде было спрятаться. Луон, Э-дю-Ка и Давиде крушили скалу широкими взмахами и круговыми движениями. Первые двое держались на месте, зацепившись ногами за противоположную стену, а Давиде упёрся пятками в край потолка. Но дело продвигалось медленно, и оставшиеся четверо узников могли только наблюдать.

Синтез-ячейка отдавала тепло по крупицам, и, хотя сам воздух от этого не нагревался, Мо, Марит и Жак пристроились рядом, а Гордий постарался подобраться настолько близко, насколько позволяли его внушительные размеры.

– Почему синтез-ячейка работает еле-еле? – заинтересовался Мо. – У неё хватит энергии, чтобы взорвать весь астероид в пыль. Ну если высвободить всё разом. Почему же у неё такой низкий температурный максимум?

– Сам-то ты как думаешь? – проворчал Марит. – Они садисты. Мелкие бюрократишки-садисты.

– Я думаю, – встрял Жак, сделав ударение на первом слове и продолжив монотонным голосом: – Что существует более рациональное объяснение. Сейчас холодно, и ещё какое-то время будет так же. Но придёт время, когда нашей самой большой проблемой станет сброс лишнего тепла.

– Хлебало захлопни, Бегунок, – сказал Марит. Жак отвернулся, пряча улыбку.

«Ррр, ррр, ррр», – пели буры.

– Я пить хочу, – вдруг сказал Гордий. – Неужели гонгси лопнула бы, оставив нам пару сотен литров чистой воды? Ну вот неужели? Разве это так уж сильно увеличило бы их драгоценную смету?

Он всё продолжал болтать. Он был из тех людей, подумал Жак, которым сложно наедине с самим собой.

Тёмно-серые стены сходились перевернутой буквой «V». Воздух был переполнен частицами пыли и кусочками камня. Запах кордита тревожил ноздри Жака. До чего же ужасная вонь!

– Это бы лишь отдалило неизбежное, – сказал Жак. – Вряд ли они сумели бы обеспечить нас водой на все одиннадцать лет. Нам всё равно пришлось бы добывать её самим. Лучше уж начать сейчас.

– Но… – начал Гордий, прижимая кулаки к своему внушительному животу, и замолчал.

– Ты как будто их защищаешь, – заметил Мо. – Не очень-то умно с твоей стороны.

– Я повторю ещё раз, Бегунок, – проговорил Марит. – И больше никаких предупреждений. Захлопни хлебало.

Жак взглянул на него, хитро прищурившись. Но больше ничего не сказал.

– Одиннадцать лет, – сказал Гордий. – Мы и года не протянем. Мы умрём от жажды через неделю. В этих камнях нет льда. Должен быть какой-то закон. Пускай Lex Ulanova обязывает гонгси следить за своими тюремными астероидами, чтобы… – Он затих.

Воцарилось унылое молчание. Жак следил за тремя бурильщиками. Давиде был самым агрессивным, он всё время напрягал мышцы, отчаянно вдавливая бур в породу. Жак спросил себя, имело ли это хоть какой-то смысл: машина, скорее всего, могла переработать определенное количество материи, вне зависимости от того, давили ею на скалу или просто прикладывали к скале. Но Давиде был нетерпелив. Всё в нём свидетельствовало именно об этом. Ему придётся совладать со своим нетерпением, подумал Жак, или долго он тут не протянет. Луон работал методичнее, передвигая бур по неширокой дуге, медленно вырезая круг диаметром в метр. Э-дю-Ка театрально размахивал своей машиной туда-сюда, выпиливая полку. Нужна была немалая мышечная сила, чтобы перемещать бур – невесомый, но всё-таки массивный – наподобие челнока. Интересно, подумал Жак, когда же он вымотается? Время от времени Э-дю-Ка и Луон останавливались, осматривая плоды своего труда и проверяя машины. Давиде не останавливался.

Время шло. Они не могли его измерить – ни у кого из них больше не работали бИты. Жак позволил себе неторопливо погрузиться в воспоминания о школьных днях. Как же предки справлялись с этой задачей, как они измеряли течение времени? (Он чуть было не задумался о том, как это делали пещерные жители. Но подобная мысль, с учётом обстоятельств, была бы злой шуткой.) Водяные часы. Маятник. И то и другое зависело от гравитации. Какие часы работали бы в среде, лишенной тяготения? Солнечные. Но солнечного света здесь тоже не было.

Это не имело значения. Время не имело значения. Только стремление выжить.

Давиде потел, несмотря на яростный холод.

Жак следил за тем, как частички пыли медленномедленно скользят по красивым, соразмерным траекториям, плавно опускаясь к заборному отверстию скруббера. Гордий заметил, куда он смотрит, и сказал:

– Я знаю, о чём ты думаешь.

– Правда?

– Ты думаешь – что, если в скруббере испортится элемент питания? – Жак вообще-то об этом не думал, но возражать не стал. – Ну вот, – продолжил Гордий. – Я тоже размышлял на эту тему. Без скруббера мы все очень быстро задохнёмся. Но, видишь ли, если такое случится, мы можем подключить его к синтез-ячейке. – Он изрёк это с умным видом, как будто от сказанного был толк. Жак вернулся к созерцанию узоров из парящей пыли.

Время шло. В какой-то момент Давиде прекратил бурить.

– Пусть кто-то другой поработает, – прохрипел он. – Мне надо

отдохнуть.

– Ты переусердствовал с машиной, – заметил Луон под аккомпанемент своего бура. – Надо бы как-то полегче.

– Два с половиной часа в день, – огрызнулся Давиде. – Минимум – минимум. Не сдюжишь – мышц у тебя не останется. Будешь как наш Бегунок. – Он кивком указал на Жака. Потом оттолкнулся и медленно перелетел туда, где были спрятаны галеты.

Луон достаточно быстро заметил, что он собирается делать, и выключил бур.

– Погоди!

– Или я возьму галету, – объявил Давиде, – или кусок твоего мяса с кровью, Луон.

– Мы будем есть одновременно и одинаковое количество, – решительно сказал Луон. – Только так мы избежим разлада. Если начнём драться между собой, то перережем друг другу глотки. И вообще, галет надолго не хватит. Надо приберечь их до тех пор, пока мы по-настоящему не проголодаемся.

– Я по-настоящему проголодался, – зарычал Давиде. – Ты разве не видел, сколько я тут наработал?

Жак следил за выражением лица Луона, который оценивал ситуацию – мог ли его противник-громила отступить или нет. Луон явно решил, что последнее ближе к истине.

– Тогда мы возьмём по одному лембасу. Каждый из нас – по одному.

Давиде заворчал, но не стал возражать. Э-дю-Ка тоже выключил свой бур, и все семеро собрались вокруг еды. Давиде взял на себя раздачу галет, по одной каждому.

– Нашему Бегунку целая не нужна, – сказал он.

Марит рассмеялся.

– Мне хватит и половины, – спокойно сказал Жак.

Но Луон встрял:

– Дай ему целую, как и остальным, Давиде.

Галетами никто не насытился. Без воды эта пища была слишком сухой, не для их пересохших ртов. Жак съел несколько кусочков и положил остаток обратно. Давиде направился к дальней стороне пещеры, повернулся лицом к стене, втиснулся в углубление и уснул. Или не уснул – он сильно дрожал, и было сложно поверить, что ему удалось расслабиться. Но он изобразил сон и желание побыть в одиночестве, поэтому его никто не трогал.

– Ну давайте, – сказал Луон. – Нам нужна вода.

Гордий опять вызвался помочь, но Марит взял верх и забрал себе освободившуюся машину. Дррн, дррн, дррн.

Они трудились долго. Из-за относительно высокого давления воздух в пещере был сухим, и этот факт в сочетании с пылью заставлял всех испытывать ужасную жажду.

– Неужели они не могли оставить нам хотя бы бочонок воды? – простонал Давиде.

– По-моему, скруббер выделяет немного воды, – сказал Жак. – В результате реакции из СО

выделяется углерод, и…

– Замолкни, – прорычал Марит, – пока я тебе язык не выдрал.

Жак улыбнулся и больше ничего не сказал.

Холод стоял невыразимый, холод был страшнее, чем кому-то из них доводилось испытывать. Давиде сердитым тоном, словно не веря в собственные слова, всё время повторял, что человек и подобный холод попросту несовместимы. На всех была та же самая одежда, что и во время ареста – рубахи, штаны, сандалии. Ни одна из этих вещей не спасала от холода. Их дыхание превращалось в большие облака эктоплазмы, их веки слипались, примерзая друг к другу. Труд немного помогал, и кое-кто начал подражать Давиде с его гимнастикой, яростно терзая стены. Потом они с сердитым видом жались друг к другу, чтобы получить хоть немного тепла.

Холод был невыносим, но жажда оказалась ещё хуже. От сухого воздуха и усиленного сверления стен у них пересохло во рту; языки ороговели, слизистая воспалилась и покрылась коркой пыли. Мышцы гудели от работы и постоянной дрожи. Все семеро, не переставая, бранились, и иной раз случались вспышки ярости, но ни у кого не хватало сил, чтобы перейти к действиям. Камень исправно крошился под бурами. Они то и дело останавливались, чтобы проверить, нет ли льда. Но там был только камень и ничего, кроме камня.

– Несколько дней, – сказал Луон. – Без воды нам больше не протянуть. Может, нас и на это не хватит, учитывая, как тут холодно.

Но Жак был прав: одним из побочных эффектов очистки воздуха от СО

оказалось небольшое количество воды, которое собиралась в выступе на боку цилиндрического скруббера. Его вряд ли хватило бы на то, чтобы увлажнить один язык, не говоря уже о семерых ртах, иссушенных постоянной работой. И поэтому оно только разогрело склоки между семерыми до опасного уровня.

Луон объявил, что пить они будут по очереди, и, хотя Марит громко усомнился в его праве принимать такие решения, все согласились. Другого выхода не было. Давиде был первым, за ним – Луон. Но требовалось несколько часов для того, чтобы в углублении снова собралась вода, и каждый раз, когда у кого-то появлялась возможность промочить горло, настроение остальных делалось всё более мрачным.

Перелом случился раньше, чем Жак рассчитывал. Эннеми-дю-Конкорд отбросил бур и полетел к скрубберу. Когда он наклонился к углублению, Марит сказал:

– Я следующий. Жди своей очереди – после меня.

Не удостоив его даже взглядом, Э-дю-Ка прорычал:

– Попытайся меня остановить, и я тебе челюсть вырву.

Э-дю-Ка взял большой невесомый скруббер обеими руками и поднял, чтобы приложиться ртом к углублению. В этот момент Марит ударил. Он бросился от противоположной стены ногами вперед и врезался прямо в Э-дю-Ка. Двое мужчин, кувыркаясь, полетели в одну сторону, скруббер – в другую. Но было слишком тесно, чтобы драться по-настоящему. Э-дю-Ка громко стукнулся спиной о стену. Марит начал лупить его по рёбрам и животу, как боксёр в ближнем бою. Жак видел, что в правой руке у него зажат камень.

Но Луон отреагировал впечатляюще быстро. Он почти сразу оказался у Марита на спине, призывая Давиде на помощь, и через несколько секунд они оттащили драчуна в сторону. В процессе Давиде получил по голове кулаком и камнем, от чего его настроение ничуть не улучшилось. Потом Э-дю-Ка подлетел ближе, и трое мужчин начали колотить Марита.

Поучительное избиение длилось недолго. Вскоре Марит оказался в гордом одиночестве посреди пещеры – он свернулся в комок, кашляя и дрожа. Он был словно веретено, за которым тянулась нить из красных капель. Та начиналась у его рта. Э-дю-Ка слизнул оставшуюся воду с углубления на поверхности скруббера, и, наблюдая за ним, Жак почувствовал невыносимую сухость в собственном рту.

Они продолжили бурить. Марит некоторое время хандрил, забившись в угол, но, когда Луон легонько его стукнул и предложил поработать, он не стал возражать.

Они бурили, изнывая от жажды и холода, на протяжении многих часов.

– Я ещё никогда не чувствовал себя таким уставшим, – сообщил Мо всем остальным, завершив очередную смену, и, обхватив себя руками, прижался к стенке синтез-ячейки. – Я не смогу уснуть. Вот попросту не смогу.

Но он тотчас же впал в бессознательное состояние, и Луон отодвинул его в сторону.

Гордий сказал:

– Мы умрём.

– Если у меня не перестанет болеть голова, я вскрою себе череп буром, – проворчал Э-дю-Ка.

Они могли только продолжать. Всё вокруг сделалось похожим на бред. Тёмно-серые стены. Светошест, наполнявший пространство бесконечной чередой прямых и резких теней, рассекавших парившую в воздухе пыль и каменную крошку. В какой-то момент Жаку показалось, что стены покрылись каплями конденсата, и он прижался лицом к камню, но почувствовал лишь ледяную сухость и горькую пыль. Его глотка начала забиваться пеплом. Ткань пространства-времени беспокойно заволновалась. Ящик закрыли

недостаточно плотно. Из него раздавался голос. Жак слушал этот голос или не слушал, ему было всё равно. Ничто уже не имело значения. От смерти его отделяли часы. Как и всех остальных.

Сверление продолжалось. Жак чувствовал его отзвуки в собственных зубах. Там были заточены микроскопические человечки, и они хотели выбраться на свободу, орудуя миниатюрными бурами. Его нервы пели.

Его очередь. Он прижал бур к скале, и тот пошел вперёд с болезненной медлительностью.

Их губы сделались того же цвета, что и стены.

– Погодите, – крикнул Луон. – Погодите.

Он указывал на что-то перед своим буром, и кожа у него на шее подрагивала от микроспазмов. Жак подумал: если наклониться и включить машину, бур сожрёт его кисть и всю руку, и он умрёт. Он, конечно, справился с этим побуждением. У него кружилась голова, его тошнило, с ним происходило что-то странное. Его тянуло на колкости и глупости. Он заболел. Он весь высох, высох, высох.

Луон что-то держал перед собой. Оно походило на кусок угля.

– Лёд, – сказал он.

Луон напоролся на жилу: тело какой-то кометы, захваченное этим куском камня миллиарды лет назад, притянутое гравитацией или случайно угодившее прямо в цель. Древняя вода, старше того земного океана, над водами которого носился Дух в Книге Бытия. Заледеневший апофеоз начала начал.

Они наскребли льда из стены, чтобы хватило на всех. Обсасывать его было больно, вкус забивала пороховидная пыль, с которой он был смешан, но – если перенести холод и справиться с дрожью – это была вода, и она потекла в их желудки. С водой пришло осознание неимоверного голода, и все семеро набросились на галеты. Жак решил, что лучше будет раскрошить свою долю, смешать со льдом, добытым из камня, и всё разом проглотить.

Они ели и пили. Они беспрерывно тряслись. Никто не бурил уже несколько часов. Вместо этого они прижимались к синтез-ячейке, или дремали, или просто парили на одном месте. Они слишком устали, чтобы радоваться.

Вскоре Луон растормошил их.

– Галеты вот-вот закончатся, – сказал он, тщательно проговаривая слова дрожащими губами. – Раз у нас теперь есть лёд, надо заняться спорами, потому что в одночасье они не прорастут.

Они медленно собрали лёд и попытались расположить его возле светошеста. В невесомости это оказалось непросто, и через некоторое время Давиде предложил выдолбить в скале канаву и забить её льдом.

На это ушло несколько часов, и оказалось, что льда у них недостаточно, поэтому Луону пришлось вновь взяться за бур, чтобы расширить жилу. Наконец им удалось заполнить канаву кусками льда. Пальцы у всех сделались багровыми от холода. Э-дю-Ка открыл первый из трёх пакетов со спорами, что им выдали, и размазал клейкое содержимое по льду.

– Теперь ждём, – сказал он, пряча руки под мышки в надежде снова их согреть.

– Нет, – сказал Луон. – Теперь работаем.

Дней и ночей не было. Светошест горел неустанно. Э-дю-Ка начал делать засечки на потолке – царапать стены смысла нет, заметил он, потому что они годами будут разрушать всё то, что их сейчас окружает. Он отмечал течение времени собственными периодами сна, рассудив, что от пробуждения до пробуждения проходил примерно один земной день. Жак подозревал, что Э-дю-Ка был из тех, кто спал понемногу, хоть десять раз за двое суток, легко пробуждаясь от малейшей тревоги. Но он ничего не сказал. Это едва ли имело значение. Долго спать никто из них не мог, потому что было слишком холодно. Измученные, они погружались в дрёму и вскоре просыпались, охваченные спазматической дрожью.

Э-дю-Ка очень быстро перестал вести отсчёт.

Галеты закончились, но ганк ещё не зацвёл, не превратился из чёрного в зелёный. Давиде пытался есть чёрную жижу, но его вырвало.

– Не похоже на икру, да? – саркастически поинтересовался Луон. – Терпение, парни! Нам нужна зелёная хрень, зелёная – это ганк, в котором есть все нужные питательные вещества. Осталось немного!

Они продолжали голодать. Теперь, по крайней мере, была вода; лёд из жилы, которую они раскопали, дополнял капли, собиравшиеся в углублении на скруббере.

Давиде забросил свои упражнения. У него попросту не хватало сил.

Они всё время дрожали от холода. Они держали синтез-ячейку на максимуме, но этот максимум был намеренно ограничен гонгси, и, хотя устройство испускало слабое тепло, окружавший их камень был настолько холодным, что не позволял воздуху прогреться.

– Наш воздушный карман останется холодным до тех пор, пока мы не согреем всю эту гребаную скалу, – проворчал Мо.

Гордий принялся объяснять, что, поскольку у камня низкая теплопроводность, им не надо прогревать весь астероид – только ту его часть, что непосредственно окружает их, – она тем самым превратится в своеобразную защиту от холода. Но на него начали орать, а Марит с силой и точностью бейсбольного питчера запустил осколком камня ему прямо в голову. Снаряд оставил на лбу Гордия отметину в форме <>. Брызнула кровь. Это разозлило Жака.

– Что вы творите! – закричал он. – Эй!

Остальные никогда раньше не видели, чтобы безногий сердился, и это показалось им неимоверно забавным. Гордий побелел и смолк. Жак занялся раной толстяка и промокал её подолом своей рубахи до тех пор, пока кровотечение не остановилось.

– Кажется, ты расстроился больше, чем он сам, Бегунок, – насмешливо заметил Марит. – Влюбился в пухлячка, что ли?

– Он объяснял, что происходит с теплом в этом пространстве, – ответил Жак. – Не стоило из-за этого ранить его.

Они ещё какое-то время смеялись, а потом перестали.

Они так и не поняли, в чём проблема, думал Жак. Синтез-ячейка медленно, но верно согревала ту часть заледеневшей скалы, что соприкасалась с воздухом. Но каждый день они срезали со стен именно этот согретый камень и измельчённым выбрасывали в космос. Они, мыслилось ему, невольно содействовали тому, что вокруг по-прежнему было весьма прохладно. Но с этим ничего нельзя было поделать – только перетерпеть.

Они голодали уже несколько дней. Раздражительность нарастала. Но потом одна из танковых грядок наконец-то позеленела.

Первая трапеза была особенной. За едой они даже ощутили некое подобие товарищеского духа. Первый урожай ганка оказался достаточным, чтобы насытить каждого, а вкус у него был… разумеется, он был вкусным, потому что они снова отодвинули голодную смерть на порядочное расстояние. Желудки, слипшиеся от голода, наполнились; потом они просто парили в воздухе или держались у стен, обхватив себя руками в тщетной попытке согреться. Время от времени кто-нибудь подплывал к скрубберу, чтобы собрать несколько капель прозрачной воды.

– Мы можем как-то изменить споры? – спросил Давиде через некоторое время. – Отладить их? Сделать так, чтобы они производили спирт?

Никто не ответил, и Гордий, робко глядя то на одного, то на другого, словно в ожидании немедленного нагоняя, сказал:

– Теоретически это возможно. Но держу пари, что штамм, который они нам дали, на генетическом уровне заблокирован от подобных усовершенствований.

– Это на них похоже, – спокойно согласился Э-дю-Ка. – Дело даже не в затратах. Какая им разница, что мы тут делаем? Проведи мы эти одиннадцать лет вечно пьяными или вечно – против собственной воли – трезвыми, им-то всё равно. Они решили, что будет второе, потому что

пожелали обойтись с нами жестоко. Вот и все дела.

– «Жестоко» – неправильное слово, по-моему, – заметил Жак. – Они бизнесмены – не садисты.

Марит в ответ рассмеялся, будто спрашивая – а ты видишь разницу? Э-дю-Ка проворчал:

– Ну приехали, опять ты их защищаешь.

Но Жак продолжил:

– В происходящем нет ничего случайного, каждая деталь имеет смысл. Они делали это с тысячами заключенных. Наверное, с десятками тысяч. Они занимаются этим уже много десятилетий. Они мастера своего дела. Только так они могут добиться максимальной производительности от… нас. Только так они могут быть уверены, что астероид подвергнется самой тщательной обработке и будет надлежащим образом подготовлен.

– Мы вкладываем свой труд. Потом являются они и всё забирают, прикарманивают наши денежки. Волей-неволей хочется раздолбать всю эту каменюку, – сказал Мо. – Просто чтобы их позлить.

– Жак прав, – сказал Гордий, воодушевленный тем, что начатая им беседа имела успех (тот измерялся, конечно, отсутствием физического насилия). – Если мы испортим астероид, то только сделаем себе хуже, потому что нам тут жить. Мы ничего не можем предпринять. Они красиво загнали нас в угол.

– И всё-таки, – сказал Мо, потягиваясь, с нарастающим интересом, – должен же быть какой-то способ, чтобы… ну вот, к примеру, можно перед самым окончанием срока просверлить тут несколько туннелей, которые сделают астероид хрупким. Нам они вреда не причинят, а вот гонгси уже не сможет его продать. – Когда никто не ответил, он прибавил: – Наделать множество шахт под самой поверхностью или… – Тут он рассмеялся и сказал: – Не выйдет! Мы ничегошеньки не можем. Мы у них на коротком поводке, и сорваться с него не получится! Хоть и ублюдки, но какие же умные, а!

– Мне не нравится, что мы ничего не можем сделать, – мрачно проговорил Давиде.

– Да ладно тебе… – сказал Мо. Он был достаточно близко к Давиде, чтобы протянуть руку и ткнуть его в бок. – Не упрямься! Только сам себя раздербанишь. Одиннадцать лет – это не так уж долго. У нас есть еда и буры, чтобы не скучать. Сам не заметишь, как все мы будем на свободе.

Но Давиде покачал головой.

– Хочешь превратиться в дрона – валяй. Я отказываюсь признавать себя побеждённым. Из этой клетки должен быть выход.

– Например? – спросил Луон.

Все посмотрели на Давиде. Он вспыхнул, его тёмная кожа приобрела красновато-гранитный цвет.

– Тупицы недоделанные, – сказал он, отворачиваясь к стене. – Все до единого.

– Просверлить дырку, чтобы вела наружу, – сказал Э-дю-Ка, оскалившись, – сделать глубокий вдох и прыгнуть? Ты это имел в виду? – Шутка была не очень-то смешная, но Марит и Мо рассмеялись, и Гордий последовал их примеру через несколько мгновений. – Очень глубокий вдох? – настаивал Э-дю-Ка. – И пропрыгать так всю дорогу до Земли?

– Мы бы хоть согрелись, – встрял Марит, – в плотных слоях атмосферы.

Они все дрожали от холода.

Давиде не смог и дальше молча переносить насмешки.

– Без корабля отсюда не сбежать, конечно, – проговорил он, – Но кто сказал, что первый же транспорт, который здесь покажется, обязательно будет из тех, что принадлежат гонгси?

– Собираешься подать сигнал? – спросил Луон ровным голосом, без тени юмора, – И в какое же укромное место ты засунул передатчик?

Давиде уставился на него с яростью.

– Даже если за нами и впрямь вернётся корабль гонгси, – отрывисто проговорил он, – Даже если нам в самом деле придётся ждать одиннадцать лет – почему мы должны подняться на борт, точно овцы, и позволить отвезти себя обратно на 8 Флору? А? Почему бы нам не захватить корабль?

– Захватить… как?

Интерес Луона выглядел неподдельным.

– В этой скале есть металл, – сказал Давиде, снова обращая взгляд к стене, – Должен быть, Почему бы не извлечь его, чтобы сделать оружие? Тогда, стоит команде гонгси заявиться сюда – опа! Мы возьмем их в плен и захватим корабль.

Воцарилась недолгая тишина, которую нарушил Луон.

– Это план, – признал он, – Но в нём есть, по меньшей мере, три слабых места, Как мы превратим руду в металл? Расплавим?

– Расплавим, – повторил Давиде, не то соглашаясь с Луоном, не то задавая вопрос самому себе.

– Мы тут удивлялись, почему у синтез-ячейки такой низкий предел теплоотдачи, да? Было бы приятно посильней тут все прогреть, верно? Что ж, возможно, в этом и заключается причина, по которой в гонгси настроили его именно так, а не иначе. Будь у нас слишком много тепла, мы бы точно что-нибудь в таком духе и учудили – расплавили руду, соорудили старые добрые мечи и устроили ловушку для возвратной бригады. – Он покачал головой. Над его бородой взметнулось облачко пыли и, разделившись пополам, медленно поднялось по обеим сторонам от лица. – Они и тут нас перехитрили.

– Мы должны что-то сделать, – настаивал Давиде.

Заговорил Жак:

– Металл нам не одолеть. Но как насчет стекла?

– Ха! – сказал Э-дю-Ка. – Опять за своё? Тебе снова нужны окна, Бегунок?

– Просто я заметил, пока бурил, – сказал Жак, – когда в породе попадаются силикаты, то получаются стеклянные горошины. Видимо, это из-за трения. Так, может быть, есть способ, позволяющий…

– Ты понимаешь разницу между «находчивостью» и «умом», Бегунок? – перебил Давиде. – Может, первое у тебя есть, но со вторым точно не повезло. Подумай хорошенько. Какой толк от стеклянных горошин? Если у нас не хватит тепла, чтобы расплавить металл, как же мы будем обрабатывать стекло? И, даже если мы сделаем окно, как мы засунем его в бок астероида? Как, по-твоему, мы вырежем оконную раму, не потеряв при этом весь воздух? И даже если мы сможем это сделать? Допустим, у нас получится квадрат метр на метр – в песчаном стекле будет столько дефектов, что оно треснет от малейшего удара. Это самоубийство.

Жак ничего не сказал. Все молчали.

– Знаете что? – вдруг проговорил Мо. Его собственная курчавая борода росла беспорядочно, вдоль щек, а подбородок оставался чистым. Он запустил испачканные пылью пальцы в заросли на лице и подёргал. – Мы ни разу не говорили о том, что нас сюда привело.

– В экзистенциальном смысле? – поинтересовался Э-дю-Ка.

– Нет, – сказал Мо. – Я имел в виду то, чем каждый из нас заслужил одиннадцатилетний срок. Я думаю, об убийствах речь не идёт, иначе мы бы не отделались столь… – он окинул взглядом холодное пространство, в котором они были заточены, – легко. Ну так что?

– Догадаться нетрудно, – сказал Давиде.

Все посмотрели на него.

– Валяй, – подзадорил Луон. – Угадывай.

– Что ж… – сказал Давиде, потягиваясь. – Итак, ты и Э-дю-Ка знаете друг друга. Ты сам это сказал ещё в первый день. Думаю, вы оба входите в одну и ту же криминальную компашку. Это означает организацию, которая, в свою очередь, означает незаконные перевозки в обход Системы. Или, может быть, противоправные вторжения. Контрабанда того, контрабанда сего, ограбление кораблей, угон. Что-то в этом духе?

Э-дю-Ка кивнул.

– Вроде того, – сказал он, и в его голосе появились особые нотки, которые сложно было истолковать. – Я и в самом деле знаком с мистером Луоном, – прибавил он. – Но знакомство наше чисто деловое.

– А тут у нас Бегунок, – сказал Давиде, поворачиваясь к Жаку, – О человеке можно очень многое понять, если заметить, что его цепляет. В твоём случае

это идея сделать тут окно. Ага? Ага. Ты хочешь видеть, что происходит снаружи. Такой у тебя пунктик. О чем это мне говорит? Ну, с учётом того, что ты не создан для насилия, – Давиде взмахом руки указал на то место ниже тазовых костей Жака, где должны были находиться его ноги, – я могу сделать вывод, что ты политический. Мечтатель, идеалист – в общем, тот, кто не смирился с тем, что Улановы теперь всем заправляют. Я прав?

– Не создан для насилия, – задумчиво повторил Жак. – Разве не стоит уточнить, что ты подразумеваешь под «насилием»?

– Конечно-конечно, – небрежно сказал Давиде. – Государственное принуждение насильственно по самой своей природе, мы все с этим согласны. Собственность – насилие, торговля – насилие. Я уверен, что ты способен на самые разные революционные действия – вроде внедрения опасного софта, который проделывает всякие до ужаса насильственные штуки с бухгалтерскими программами и бИт-доступом, например. Угу. Но при всём этом я гляжу на Марита и понимаю, что он может перерезать человеку глотку, а потом гляжу на тебя и понимаю, что ты на такое не способен. – Он одарил Жака мрачной волчьей улыбкой, как бы демонстрируя, что ему-то по плечу и не такие формы физического насилия. – Нет ничего постыдного в том, что ты политический заключенный. Просто помни о своём месте в очереди к кормушке.

Потом он обратил внимание на Марита и Мо.

– Вы двое, – сказал он, – уж простите, но вы не похожи на главарей преступных группировок. Наемники, исполнители – что-то в этом духе.

– В космосе поплавать не хочешь? – огрызнулся Мо.

– И остался только наш толстый друг. Ты здесь человек лишний, не так ли, Гордий? Лишний и странный. Что же ты такое натворил, приятель, раз уж оказался в компании столь неприятных личностей?

Пухлая шея и многочисленные подбородки Гордия залились помидорным румянцем. Ромбовидный рубец у него на лбу зажил и приобрёл розоватый цвет; теперь, когда Гордий покраснел, он сделался синевато-багровым.

– Лучше вам не знать, – пробормотал он.

– Ошибаешься, – ухмыльнулся Давиде. – Нам очень интересно.

– Меня осудили несправедливо, – сказал он. – Я лишь делал то, чего требует моя вера.

– Ого! – прогудел Мо. – Так ты религиозный маньяк? Что натворил, здоровяк?

Но Гордий захлопнулся, словно раковина. Хотя четыре альфы (только Луон остался в стороне) ещё долго дразнили и провоцировали его, он не слушал, и ничто не могло заставить его говорить. Он обхватил руками своё большое тело и прильнул лицом к стене. Жак наблюдал за ним. Он знал, что происходит: так выглядит бегство в глубокое отчаяние, в темницу меланхолии, на дверях которой написано «память». Вскоре альфам наскучила игра, и, поскольку их желудки были полны, они устроились со всем возможным удобством, вблизи друг от друга, чтобы не потерять ни крупицы живого тепла, и уснули.

Жак не спал довольно долго. Он думал о стекле.

У них ушло ещё много дней – или того, что казалось днями в этом месте, лишенном часов, – чтобы надлежащим образом отладить ритм цветения ганка. Проблема заключалась в том, что урожаи не были синхронизированы. Иногда зелёной бурды оказывалось слишком много, а иногда её не оставалось совсем, и им приходилось голодать. Но методом проб и ошибок они добились того, что еда появлялась каждый день, даже если её оказывалось недостаточно, чтобы полностью удовлетворить голод каждого. От близкого знакомства с процессом они не полюбили результат. По виду и по вкусу он представлял собой одинаково неаппетитную жижу.

Они решили увеличить площадь посадок. Жак и Гордий потратили пару часов, чтобы выкопать желоб и передвинуть светошест так, чтобы как можно больше света попадало куда надо. На дно желоба постелили мокрую тряпку, прижав её осколками камня, и высадили туда споры, выскребая их ногтями из-под съедобного зелёного слоя, – чуть более благоустроенная грядка привела к тому, что ганк стал расти быстрее и сделался, как всем показалось, в меньшей степени тошнотворным. Но он всё равно не очень-то походил на еду. Он никогда не мог их полностью насытить. Он слизью стекал в желудок и появлялся с другого конца пищеварительного тракта полупереваренным. В столь маленьком пространстве это закономерно превратилось в ещё одну проблему. У них зашел спор, как быть с отходами жизнедеятельности. Мочой они смачивали тряпки, и ганк рос ещё лучше, но вот фекалиям применения так и не нашлось. Хотя все думали, что они пригодятся для выращивания еды, ганку оказалось всё равно, на чём расти – на голой скале или на замороженном дерьме. Э-дю-Ка и Жак за два дня выкопали шахту, оканчивавшуюся тупиком, куда и стали сбрасывать отходы.

Так или иначе, главным занятием на протяжении любого отдельно взятого дня было сверление скал. По мере того как пещера росла, они использовали синтез-ячейку, чтобы выделять кислород изо льда, – на самом деле именно это, а вовсе не обогрев было основной причиной, по которой гонгси так расщедрилась. Скруббер очищал имеющийся воздух, но новое пространство требовало новой атмосферы. Синтез-ячейка работала исправно, а ледяная жила казалась достаточно большой, чтобы удовлетворить потребность и в питьевой воде, и в свежем воздухе. Их голоса сделались выше на полтона или на тон. Кто-то и вовсе пищал – из-за водорода, конечно. Луон тревожился из-за огня: не случилось бы искры из-за соприкосновения бура со случайной крупицей метеоритного железа или чем-то подобным. Его страх заразил всех, но дни шли за днями, и уровень водорода в воздухе постепенно стабилизировался. Хоть скруббер и был древним, он неплохо справлялся и с задачей по извлечению водорода из воздуха и преобразованию его в углерод. Время от времени их охватывало желание разобраться в сути процесса. Возможно, секретом был метан – конечно, не менее огнеопасный. Никто не мог понять, пахнет ли воздух хуже, чем раньше.

– Тут с самого начала воняло, – заявил Давиде. – Куда уж хуже.

Возможно, газ преобразовывался в какое-то более сложное углеводородное соединение. Решетки скруббера время от времени приходилось чистить. Они по очереди выскребали оттуда порошкообразное чёрное вещество, стараясь делать это возле бура, чтобы всё можно было выбросить наружу через шланг.

– От этой машины зависят наши жизни, – сказал Гордий, и голос его прозвучал на удивление грозно. Шрам у него на лбу походил на неотшлифованный рубин, вдавленный в плоть.

Жизнь внутри Лами З06 вошла в привычное русло. Она была скучной: неудобной физически (особенно из-за холода) и монотонной. Но терпимой. У них имелись еда и вода, и большую часть времени они были заняты. Они продолжали жить. Внутри их небольшого сообщества очень быстро определились страты. На самом верху находились альфы: Луон, Давиде и Э-дю-Ка – хоть последний не собирался удостаивать Луона почётным званием «лидера», открыто подвергать этот статус сомнению он, как и остальные, не хотел. Потом шли Мо и Марит. На самом дне существовали Гордий и безногий Жак. Иерархия ярче всего проявлялась в сексуальных отношениях внутри группы. К величайшему несчастью Гордия, все, кроме Жака, пользовались его телом разнообразными унизительными способами. Поначалу он рыдал от такой жестокости, жаловался, умолял оставить его в покое. Но через какое-то

время свыкся со своей печальной участью. Другие мужчины часто обсуждали его в качестве сексуального объекта, сочетая многочисленные издёвки над его полнотой с признанием того факта, что лишний вес придавал ему некую женственность, хотя бы с определённых ракурсов. Их замечания по поводу Жака носили более пренебрежительный характер: его физический недостаток они считали отвратительным. Это означало, что на его зад никто не посягал, хотя все пятеро принуждали его удовлетворять их потребности иными способами. Жак воспринимал унижения с молчаливой стойкостью, хотя было сложно определить, что он думал на самом деле. Своими мыслями он не делился.

Мо и Мариту приходилось в каком-то смысле хуже. Иногда с ними обращались как с фактическими альфами, все пятеро мужчин смеялись и шутили вместе. Но временами тройка лидеров без предупреждения превращала Марита и Мо в бет, почти что опуская их до уровня Гордия и Жака. Это было связано, большей частью, с сексом и приводило не только к физическому дискомфорту, но и к тяжелым психологическим травмам. Последнее заставляло Мо страдать сильнее, чем Марита. Когда стало ясно, что Мо считает подобное обращение особенно несправедливым, Давиде принялся с нескрываемым удовольствием выделять именно его для удовлетворения своих сексуальных потребностей. Каждый подобный случай приводил к тому, что Мо делался мрачным и срывал зло на Жаке, но чаще на Гордии, причём самым непредсказуемым образом.

Но сексуальные связи внутри группы не были ни частыми, ни продолжительными. Помещение было слишком открытым, сил у них оставалось совсем немного, и к тому же холод нелучшим образом воздействовал на сексуальный аппетит. Секс, если таковой случался, был быстрой и в большей или меньшей степени жестокой разрядкой.

Для Жака это неудобство относилось к той же категории, что и постоянный холод, неудовлетворительная пища и общая монотонность. Он выкинул всё из головы. Но вот Гордия происходящее грызло, угрожая его душевному равновесию.

– Тебе стоит подумать о чём-нибудь другом, – посоветовал Жак толстяку, – Не терзай себя такими мыслями.

Гордий устремил на него сердитый взгляд, и Жак подумал, что тот сейчас отвернётся и надуется. Но вместо этого толстяк разрыдался.

– Невыносимо! О чём же мне ещё думать? Мне всё время холодно, и я всё время хочу есть! Они меня не щадят! О чём же ещё думать?

Марит, Мо и Давиде бурили; жужжание машин, к которому все семеро привыкли в той же степени, что и к отзвукам собственного сердцебиения в ушах, слышалось где-то рядом.

Жак не знал что и сказать.

– Сделай так, чтобы твой разум оказался снаружи астероида, – посоветовал он.

– Как? Я пытаюсь заглянуть в будущее и вижу до невозможности длинный отрезок времени! А если я смотрю в прошлое… ох! Прошлое!

– Ты знаешь, где пересекаются прошлое и будущее? – спросил его Жак.

– Где?

– Только в твоём разуме. Других точек пересечения нет. Прошлое от нас дальше самой отдалённой галактики. Мы это интуитивно знаем, потому что понимаем невозможность изменить прошлые действия, и иногда это нас печалит. – Он смотрел в лицо Гордию, пытаясь понять его выражение, но толстяк всё время отводил взгляд. – Но печалиться не надо. У неизбежной пропасти между прошлым и будущим есть ещё одно название – свобода. Только собственный разум удерживает нас от неё.

– Свобода, – сказал Гордий. – Ох, не надо иронии! Только глянь, где мы! Нет тут никакой свободы.

– Всегда есть выход, – сказал Жак. И тут его сердце заколотилось. Оно как будто хотело вырваться вон из грудной клетки. Аритмия; он вспотел, его бросило в дрожь. Слишком много сказал? Но Гордий, конечно, был слишком поглощён собственным отчаянием, чтобы внимательно слушать.

– Я убил своего отца, – проговорил он.

Жаку понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить туктуканье в своей груди.

Потом он сказал:

– Ты поэтому здесь?

Печаль Гордия была беспредельной. Он кивнул, и все его подбородки заколыхались.

– Одиннадцать лет за убийство? – сказал Жак. – А это не слишком… мягко?

– Были смягчающие обстоятельства, – пробормотал Гордий.

– Смягчающие убийство?

Гордий икнул или кашлянул, вздрогнул всем телом. Потом из него полились слова:

– Я родом из поселения, обращенного к Солнцу, – сказал он. – Пузырь на орбите Венеры, нас было около тысячи человек, все единоверцы. И, что бы ты ни подумал – а ты, конечно, не поверишь в это, учитывая всю глубину моего нынешнего падения, – я, я… очень важный человек в моём сообществе. Я был божественным ребёнком, сферическим существом. – Он начал всхлипывать, и неизбежные при плаче слабые мышечные спазмы привели к тому, что его тело начало вращаться вокруг своей оси. Он невнятно провыл что-то вроде «я солнце» или «я сын отца» – Жак не расслышал. А потом ему пришло в голову, что в этом, видимо, вся суть. – Сколько себя помню, меня кормили и ублажали. Вездесущий Космический Господь воплотил волю Свою сферообразно – в солнцах, и планетах, и даже малых планетоидах вроде этого затерянного во тьме мирка, где нас заточили. И мы поклоняемся Ему, когда…

Тут слёзы одержали над ним победу, и он разразился медленными, ритмичными, тихими рыданиями. Через некоторое время Жак спросил:

– Ты убил своего отца во время… ритуала?

– Жертвоприношение, – выдохнул Гордий, пряча лицо в ладонях.

– Это была добровольная жертва?

– Ну конечно! Это величайшая честь… превыше этой чести попросту ничего нет. Когда придёт моё время, я приму свою судьбу с… – Рыдания вновь поглотили то, что он хотел сказать. – Ох, но теперь оно уже никогда не придёт!

– Улановские блюстители закона расценили это по-своему, я думаю, – сказал Жак. – Несчастный ты человек. Нет! Несчастный… бог, выходит. Как же твои люди справляются, пока их божество в тюрьме?

– У конгрегации есть моя сестра, – сказал Гордий. – Она в меньшей степени наделена сферическим совершенством, чем я, но всё-таки происходит из того же божественного рода.

– Нет ли такой вероятности, – сказал Жак, и в его голосе проскользнули расчётливые нотки, – что твой народ станет тебя искать? Может, они подкупят гонгси, чтобы узнать, куда нас засунули? Пошлют корабль тебе на помощь?

Он подумал: на что пойдут люди, чтобы спасти своего бога? Он подумал: может, подружиться с этим человеком было бы не только гуманно, а ещё и стратегически верно – ведь друг мог бы взять его с собой, когда объявятся спасатели. Но Гордий ответил:

– Я больше не бог. Я им был, но это в прошлом. Теперь для адептов Сферичности я ничто. Как будто бы я уже умер. Им бы всё равно не удалось меня обнаружить, поэтому они не станут даже пытаться. Как – рассердить Улановых? Это чревато уничтожением всего посёлка. Один форвард-крейсер может наделать в их пузыре уйму дыр, не приблизившись и на сто тысяч километров. – Он покачал своей большой головой. – Видишь, в чём моя проблема? Ты говорил о моём прошлом – что же ещё я могу вспомнить, кроме собственной ссылки? А что меня ждёт в будущем?.. Даже если предположить, что я выдержу одиннадцать лет в этом аду. Я никогда не попаду домой. У меня нет дома. Я был богом, но разбожествление оставило от меня… пустое место.

Он снова начал плакать.

Итак, с этой стороны ждать спасения не стоило, и Жак удивился

тому, насколько сильным оказалось его разочарование. Возможно, он не всю волю собрал в кулак, как бывало когда-то. Он почесал культю. Потом до него кое-что дошло, и он широко улыбнулся.

– Ты улыбаешься, – отметил Гордий тусклым, безжизненным голосом. Но, по крайней мере, он перестал плакать.

– Извини, не могу удержаться. Остальные попали сюда из-за разных преступлений и считают, что ты безобиден, как котёнок. Но ты убийца! Именно в твоём прошлом таится настоящее насилие! Они и половины о тебе не знают.

– Не говори им, – взмолился Гордий, запаниковав.

– Конечно, я буду молчать, – сказал Жак. – Ты и я – мы ведь тут вдвоём, верно? Я просто думаю, что это смешно. Меня часто веселит то, чего люди не знают, особенно если они попросту слишком тупы, чтобы увидеть нечто, спрятанное прямо у них под носом.

Печально было видеть, как сильно Гордий воспрянул духом от моральной поддержки и признания того, что они делят беду на двоих. Он вытер слёзы кулаками, оскалил зубы в ухмылке, кивнул.

– А что же сделал ты? – спросил он заговорщическим тоном. – Ну из-за чего ты здесь?

– То, что я сделал… – сказал Жак и опять улыбнулся. – Ты хочешь узнать, за что меня приговорили? Что ж, этого я… э-э-э… не делал.

– Я знал! – ахнул Гордий. – Ты как я – невинный, несправедливо обвинённый!

– Нет, – ровным голосом ответил Жак. – Я другое имел в виду. Я попал сюда заслуженно. В этом нет сомнений. Просто именно той вещи, за которую меня осудили, я не совершал. И, – продолжил он, рассудив, что с учётом всех обстоятельств будет нелишним посвятить пухляка в детали, – в этом-то и состоит моя дилемма. Одиннадцать лет. Задолго до истечения этого срока Улановы поймут, что я сотворил на самом деле. И наказание за это… скажем так, намного строже одиннадцати лет внутри астероида. – Гордий смотрел на него круглыми глазами, – Как видишь, я нахожусь в крайне нелегкой ситуации, – сказал Жак. – Не буду утверждать, что доволен условиями проживания. Но какими бы ужасными они ни были, всё это не идёт в сравнение с тем, что случится со мной, когда сюда наконец-то заявится корабль гонгси, чтобы забрать нас. Я даже думать об этом боюсь.

– Что же ты станешь делать? – шепотом спросил Гордий.

– Я, – сказал Жак, оглядываясь по сторонам и гадая, сказал ли он Гордию слишком много или в самый раз, чтобы между ними возникло подобие дружбы, связывающее жертв, – я стану делать стекло.

Гордий моргнул – раз, другой, – потом ухмыльнулся. Внезапно он схватил Жака и прижал к своей широкой и мягкой груди.

– Ты и твоё окно! – радостно воскликнул он. – Не прекращай мечтать об окне, Жак! Пусть твоя мечта живёт!

Выбравшись из объятий, Жак сказал:

– Ну да, ну да. Окно – полезная штука. Даже маленькое. Через него можно… глядеть наружу.

Они много раз затевали разговор о положении вещей, ходили вокруг да около, но на самом-то деле обсуждать было особо нечего. Все хотели одного: уединения. Поэтому единственным возможным выходом было обустройство семи отдельных комнат, соединенных туннелями. Это была их самая важная цель.

– Сначала семь комнат, – сказал Луон. – По одной каждому. И тогда мы сумеем прогреть воздух везде, а тот, в свою очередь, согреет скалу, и больше мы не будем выбрасывать в космос нагретый камень – он станет чем-то вроде изоляции, и у нас будет, я надеюсь, хоть какой-то комфорт.

– Музыка для моих ушей, – сказал Давиде.

Жак подумал, что тройка лидеров первым делом выкопает комнаты себе, а потом позволит Мо и Мариту заняться тем же самым. Но одиннадцать лет – долгий срок. Он решил, что рано или поздно сумеет устроить собственную нору.

А пока что он собирал стекло. Когда бур проходил сквозь слои камня, богатые силикатами, на нём налипали зёрнышки и мельчайшие осколки. Жак отключал шланг для сброса и подолгу перебирал отработанную породу. Улов никогда не был большим – на ногте помешалось с десяток частиц, – но это было настоящее, без дураков, стекло.

Потом он устроил эксперимент: вырезал неглубокое углубление в скале, вложил внутрь столько стеклянной крошки, сколько смог, после чего приложил к парящему облачку бур. С первой попытки ничего не вышло, но в конце концов он получил кусок стекла побольше, неправильной формы, сплавленного из маленьких частиц. Его приятно было держать в руке.

Давиде принялся насмехаться:

– Ничего себе, окно! Этого и на монокль не хватит!

– Каждый стекольщик с чего-то начинал, – спокойно сказал Жак.

– К чёрту стеклотворчество, – разозлился Давиде, которому не понравился ответ. – Копай, не останавливайся. Мне нужна комната. Понял?

– Сам и копай, – сказал Жак, пряча осколок стекла под рубахой.

– Чего? – зарычал Давиде.

– Сам и копаю, – уточнил Жак. – Твою комнату. Именно это я и делаю.

Он вставил на место шланг и снова принялся сверлить скалу.

Смена Жака закончилась, он съел немного ганка и выпил воды из скруббера, а потом вытащил кусок стекла и принялся его рассматривать. Стекло было матовым, с множеством выступов и зубцов; по форме кусок напоминал амёбу. Жак отыскал абразивный камень и принялся шлифовать наружную часть стекла. Занятие оказалось ритмичным и помогло ему немного согреться. Но остальных это лишь развеселило.

– Эй… ты что делаешь?

– Чего ты там трёшь, Бегунок?

Жак улыбнулся и покачал головой.

– Что это? – требовательно спросил Э-дю-Ка.

– Его осколок стекла, – тотчас же сообщил Гордий. – Эй, ты что, полируешь его?

– Это и есть твоё окно, калека? – сказал Марит, недружелюбно усмехаясь. – Окошко для таракашки, да?

– Думаю, он собирается сделать микроскоп, – сказал Мо. – А потом? Ты что с микроскопом делать-то будешь? Ноги свои искать?

Шутка всех развеселила.

Жак продолжал шлифовать. Через некоторое время Давиде спросил:

– А ведь и в самом деле, как же ты потерял ноги, дружище Жак?

– Долгая история, – ответил Жак.

– Ох, – сказал Марит. – Ты что же, думаешь, у нас не хватит времени, чтобы её выслушать? – Он сухо рассмеялся. – Рассказывай, калека.

Жак перестал шлифовать. Все взгляды были устремлены на него.

– Видишь ли, Марит, – сказал он. – Было так: я ублажал твою матушку, она перевозбудилась и – чик! – своими мускулистыми бёдрами оттяпала мне обе ноги.

На мгновение показалось, что Марит сейчас на него бросится и задушит, но потом все рассмеялись, и ярость спряталась где-то в глубине глаз Марита.

Позже, когда Мо, Марит и Луон бурили, подплыл Гордий и спросил:

– И всё-таки, как же ты потерял ноги, друг?

– На самом деле это короткая и увлекательная история, – сказал Жак. – Но я предпочёл бы не рассказывать её здесь.

– А-а, – разочарованно сказал Гордий. – Я вот подумал – ты так храбро отбрил Марита. Он жестокий человек. Мой отец говорил, что настоящий бог умеет смотреть мужчинам и женщинам прямо в душу. Ощущать ту силу тяготения, что удерживает их дух в целости, и понимать, злая она или добрая. У Марита злая душа, как мне кажется.

– Кажется? – сухо переспросил Жак.

– О, да! – простодушно ответил Гордий. – Вот Давиде, – он огляделся по сторонам, понизил голос: – Давиде злой, но это обыкновенная злость. Марит другой.

Он жестокий. Когда ему нечем заняться, он развлекается, бросая в меня камни. Ему нравится кидать их мне в лицо, когда я меньше всего этого ожидаю.

По-моему, он хочет выбить мне глаз. Думаю, если бы у него это получилось, он бы смеялся! – Гордий вздрогнул. Он уже не был таким толстым, как поначалу, – на диете из ганка и благодаря тяжелому труду его тело начало уменьшаться, но зато кожа пошла складками, словно драпировка.

– Нам стоит за ним следить, – сказал Жак.

– Вместе, друг! – дрогнувшим голосом отозвался Гордий.

Дни шли за днями. Жак следил за всеми, кто его окружал. Марит, без сомнения, был склонен к жестокости, но Жак пришел к выводу, что пока наибольшая опасность исходила от Давиде, у которого злость и фрустрация состояли в алхимическом марьяже. Пока что изматывающий труд и неполноценный отдых смягчали его злость, но сложно было предсказать, в какой момент всё изменится. Луон и Э-дю-Ка слишком сосредоточились на соревновании за главенство в группе, чтобы тратить силы на издевательства над Гордием или Жаком. Нет: в этом смысле хуже всех были Мо и Марит. Жак уже видел, что даже непрерывный поток вещей, которые нужно было делать ради выживания, не мог полностью отвлечь их от чувства неудовлетворённости. Им было скучно, их переполняла злость, и, хотя большую часть времени они с мрачным видом наблюдали за тремя альфами, Жак знал, что совсем скоро они захотят отыграться на тех, кто ниже рангом. Рано или поздно они должны были выместить свой гнев на Гордии или на нём. Будет как минимум больно, и всё может закончиться смертью.

Одиннадцать лет; так долго он не протянет. Как и Гордий. Надо выбираться отсюда. Ему-то уж точно надо.

Но пока что три альфы и парочка альфа-бет львиную долю времени тратили на игру в доминирование.

– Я был занозой номер один в заднице Улановых, – объявил Давиде. – Знаете, кто меня арестовал? Бар-ле-дюк! Собственной персоной!

Жак навострил уши.

– Ты прям такой уж важный? – мрачно поинтересовался Марит. – Лучший фараон Улановых сам пришел за тобой?

– Бар-ле-дюк! – повторил Давиде.

– Не верю ни единому слову, – сказал Э-дю-Ка. – Думаю, тебя сцапала какая-нибудь мелкая полицейская сошка, как и всех нас.

– Не хочешь верить – не верь! – сказал Давиде. – Бар-ле-дюк, знаменитый Бар-ле-дюк лично взял меня под стражу. Я стоил Улановым миллиардов кредитов. Я был врагом Солнечной системы номер один.

– Давным-давно, – сказал Марит, – психов помещали в лечебницы, а не тюрьмы вроде этой! Не слушайте вы его хвастливый бред, слушайте меня – я правду расскажу. Про меня сняли кино. Я натуральный Джесси Джеймс[6 - Джесси Джеймс – знаменитый американский преступник XIX века, неоднократно становившийся героем голливудских фильмов.]. Я знаменитость в сотне поселений.

– В сотне трущобных пузырей, видимо, – заметил Давиде.

Луон воздерживался от такой бравады, но остальные развлекались от души. Жак наблюдал за тем, как Гордий тянется к ним, словно ребёнок. Как-то раз, не в силах больше хранить свой секрет и понадеявшись на сближение с Луоном, Гордий позволил себе чуть-чуть похвастаться: он поведал о том, как был богом для своего народа. Это оказалось ошибкой. Луон всё передал остальным, и Гордий превратился в парящий посреди пещеры раскрасневшийся ком, который Э-дю-Ка, Марит и Мо обстреливали язвительными остротами. «Так ты тот самый Бог, о котором мне рассказывал проповедник!» – «Эй, Бог, сотвори чудо и вытащи нас отсюда! Давай – джантируй[7 - Джантирование – способ телепортации, основанный на мысленном усилии. Описан в романе Альфреда Бестера «Тигр! Тигр!» («Звёзды – моё назначение»).] нас куда-нибудь на свободу, чтобы воздух был чистый… и чтоб там было тепло».

– Он обретёт чудотворную силу, – саркастическим тоном проронил Мо, будто разъясняя какой-то важный теологический парадокс, – только после того, как будет распят. Если запытать его до смерти, он воскреснет, и тогда-то начнётся волшебство.

– Вы не понимаете, в чём смысл космической религии, – взорвался Гордий, которого насмешки вынудили забыть об осмотрительности. – Я бог не в духовном смысле. Божественная сущность пребывает повсюду, а я лишь её материальное, сферическое воплощение. Или… – Он сник. – Я был им. Был. Теперь я ничто. – Он начал плакать, слёзы лились у него из глаз и, превращаясь в маленькие серебряные сферы, уплывали прочь, – Теперь я даже меньше, чем ничто! – взвыл он. – Я всё потерял! Лучше убейте меня прямо сейчас, чтобы я вам больше не мешал!

– Хватит шуметь, – с раздражением рявкнул Э-дю-Ка. Он был достаточно близко для удара и врезал Гордию по животу, на котором складками висела кожа.

Толстяк замычал, словно больная корова; согнувшись пополам, пролетел через пещеру и врезался в дальнюю стену. Жак внимательно следил за происходящим. Все веселились. На губах Э-дю-Ка, которого отдача заставила отлететь назад, играла жестокая ухмылка; Луон и Мо смеялись, а Марит по-настоящему хохотал. Жак подумал: может, он и впрямь сломается первым.

Или он, или Давиде – никаких сомнений.

– Бар-ле-дюк, Бар-ле-дюк, – немелодично напевал Э-дю-Ка. – Поимел нас всех, поимел нас всех… кроме божонка… которого предал Иуууда.

Но от работы им деваться было некуда. Когда приходила чья-нибудь еще очередь бурить, Жак полировал свой кусок стекла. Дело продвигалось медленно и через несколько дней закончилось ничем: попытавшись затереть маленькое вздутие, он надавил слишком сильно, и осколок развалился на три части. Жак глубоко вдохнул и выдохнул. Затем он собрал кусочки, добавил ещё миниатюрных частиц и потратил часть следующей смены на то, чтобы спрессовать из них новый кусок. Давиде увидел, чем он занимается, и ненадолго вся компания – включая Гордия – собралась вокруг Жака, чтобы поиздеваться над ним и его сизифовым трудом. Но Жак сохранял спокойствие и не показывал враждебности; вскоре им наскучило это дело, и они оставили его в покое. Чтобы получить достаточно большой и плоский кусок стекла, понадобилась уйма сил.

И, выработав норму с буром, он снова принялся полировать и шлифовать.

– Ты просто убиваешь время, – пренебрежительно сказал Давиде.

– Просто убиваю время, – согласился Жак. – Впрочем, оно всё равно умрёт само, чем бы я ни занимался.

Работа продолжалась. Буры трудились без устали, каждый сверлил отдельную комнату. Луону повезло: он нашел вторую ледяную жилу, богаче первой. Он отключил экстрактор и буром выпилил несколько больших кусков. Все забросили свои дела и начали по цепочке передавать лёд в большую пещеру.

– Мы теперь сможем вырастить еще больше этого вкуснейшего ганка, – воскликнул Давиде. – Есть ли в целом свете человек счастливее меня?

– Как же мне надоел твой голос, – сказал Марит. Оглядевшись, он прибавил, явно желая показать, что не нарывается на драку с Давиде: – Мне все ваши голоса надоели.

– Ну что ж, – сказал Луон. – У нас впереди одиннадцать лет. Тебе стоило бы привыкнуть.

– Разве всё ещё одиннадцать? – проворчал Марит. – Мы тут сидим не меньше года!

Вопрос на самом деле был непростой. Как же им следить за временем все предстоящие годы? Стоит ли вообще пытаться? Луон вырезал из жилы столько льда, сколько смог. Оставшийся скалистый уступ легко сломался и раскрошился под буром. Всем казалось, что сегодня они чего-то достигли, как-то изменили внутреннее пространство, и поэтому они забросили работу, съели немного ганка, выпили воды и

устроились возле стен и потолка.

– Лёд проще бурить, чем камень, – сказал Давиде, как будто это была глубокая и незаурядная истина. – Еще несколько таких жил, и скоро у каждого из нас будет своя комната.

Э-дю-Ка пустил ветры, и все с шутливым недовольством заорали, неуважительно отзываясь о его анусе.

– Знаете что? – сказал Мо. – Кажется, стало немного теплее.

– Вряд ли, – сказал Марит, дрожа.

Но Мо был прав: леденящий холод больше не ощущался.

– Мы ещё будем скучать по холоду, – сказал Луон. – Очень скоро тут сделается жарко, и у нас появится новая проблема – куда девать лишнее тепло. Эти дни мы будем вспоминать с грустью.

– Лучше пусть будет слишком жарко, чем слишком холодно, – упрямо сказал Мо.

Мысль о том, что когда-нибудь они будут вспоминать об этих днях – о том, что будущее всё-таки наступит, – заставила их расслабиться. Они погрузились в спокойные размышления.

– Должен быть какой-то способ сброса тепла, – сказал Э-дю-Ка. – Тысячи заключённых доживают до конца срока. Думаю, большинство. Они находят выход, и мы его найдём. Нет такой проблемы внутри этой каменюки, которую мы не сможем решить.

Жак промолчал.

Мо начал рассказывать о своей жизни на Земле – там он был носильщиком у какого-то богатого зануды.

– Полная гравитация, – сказал он, – и в самом деле утомительная штука. От неё устаёшь даже во сне, потому что она-то никуда не девается, и выспаться как следует почти невозможно. Но, черт побери, мышцы от неё в отличной форме! Я просто носил сумки, не очень-то большие, но мускулы у меня на руках сделались как камни. – Он продемонстрировал предплечья и с грустью прибавил: – Не то что сейчас…

Гордий пукнул.

– Эй! – недовольно воскликнул Давиде; потом, когда зловоние возобладало над всеми прочими дурными запахами, посреди которых они проводили свои дни, все принялись сыпать ругательствами и угрозами.

Гордий захихикал.

– Извините, парни, – сказал он, но хихикать не перестал. Из-за смеха складки его кожи начали колыхаться, словно флаги на сильном ветру. Хихиканье приобрело истерический, раздражающий оттенок. – Извините! Извините!

Марит поднялся и подплыл к Гордию. Отвесил ему оплеуху. Как будто мокрой тряпкой шлёпнули по камню. Голова Гордия мотнулась, смех не прекратился. Марит снова занёс руку, сжал ладонь в кулак. С силой заехал Гордию в челюсть.

Хихиканье оборвалось. Словно бита саданула по мячу. Дубинка мясника врезалась в окорок. Рука Марита вновь взлетела и опустилась: удар, ещё удар, и опять по лицу. Гордий заверещал тонким голосом и попытался не то улизнуть, не то оттолкнуть Марита. Новый удар, прямо в глаз. Марит запустил левую руку в длинные волосы Гордия и крепко ухватился. Ещё один удар, в нос, и в воздух змеёй взвилась струйка тёмной жидкости. Гордий сопротивлялся, и от этого они вращались, их ноги то и дело оказывались там, где секунду назад были головы, но всё внимание Марита было поглощено тем, куда наносить удары: вот кулак угодил в щёку, вот во второй раз обрушился на глазницу, и вопли Гордия сделались громче. Наконец кулак врезался в лобную кость, и раздался треск; Марит ослабил хватку. Он отпрянул, прижимая правую руку к груди.

– Ты мне сделал больно! – зарычал он. – Я об тебя руку разбил, ты… раздутый мешок жира…

Гордий свернулся в позу зародыша, обхватил себя руками, всхлипывая; его большое тело начало медленно вращаться. Струйки кровавой слизи в невесомости свивались в причудливые узоры.

– Ну как ты там, божонок? – сказал Луон, но ответа не дождался.

Марит подобрался к куску льда, парившему посреди пещеры, и попытался остудить покрасневшие костяшки.

– Вы это хоть унюхали? – вопросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Нам что теперь, дышать этим? Вот ещё. Я пас.

Жак подплыл к толстяку и попытался его успокоить. Понадобилось много времени, чтобы уговорить его убрать ладони от лица, и Жак увидел, во что оно превратилось. Кровь, вытекшая из носа, свернулась и сделалась похожа на пучок водорослей, а левый глаз заплыл и не открывался. Было много ссадин, и уже появлялись первые синяки – будто кто-то пытался замостить его белые щёки крошечными тёмно-синими плитами. Жак раздобыл немного свежего льда, заставил Гордия рассасывать кусочки, чтобы хоть немного уменьшить отёки, и соскреб запёкшуюся кровь.

– Не так уж плохо, – сказал он. – Хотя глаз откроется через несколько дней.

– Почему Луон его не остановил? – пробубнил Гордий. Он всхлипывал, рот у него был полон льда. – Марит всё продолжал и продолжал. Почему Луон не вмешался и не остановил его?

– Зачем ему связываться с Маритом? Ради тебя? Ты такого не стоишь. Даже наоборот, – сказал Жак, – ему выгодно, что Марит выпустил пар, отлупив тебя, а не… ну ты понимаешь. Не его самого.

Избитое лицо Гордия помрачнело.

– Разве не он тут главный? Главный должен вести себя по-другому.

– Я не уверен, что ты правильно понимаешь, каково это – быть главным здесь, среди этих людей, – сказал Жак. – По-моему, нос у тебя не сломан.

Почему-то от этого известия Гордий захныкал.

– Тише, – неуверенно проговорил Жак, – вот тебе ещё лёд.

– Нам тут не выжить, ни тебе, ни мне! – сказал Гордий, превозмогая рыдания. – Сегодня они отыгрываются на мне, а завтра будет твоя очередь. Стоит им чуть разозлиться, расплачиваемся за всё мы двое. Нас изобьют до смерти. В самом прямом смысле. И хуже всего то, что мы ничего не можем сделать!

– Надо выбираться из этой каменюки, – сказал Жак, бросив взгляд через плечо.

Позади него включились три бура, каждый в своей комнате. Давиде, Э-дю-Ка и Мо взялись за работу; Луон наблюдал за ними, Марит возился со своей рукой.

– Отсюда нет выхода, – простонал Гордий. Потом уставился на Жака здоровым глазом. – Или есть?

– Сам скажи, божонок, – парировал Жак.

– Ты что-то задумал. Что? Что ты хочешь сделать?

– Дня начала, – сказал Жак, вытирая испачканные в крови руки о рубаху Гордия, – я закончу обрабатывать своё стекло.

– Это и есть ключ ко всему? – Гордий осторожно, кончиками пальцев ощупал своё избитое лицо, то и дело вздрагивая. – Правда-правда? Но твоё окно будет величиной с ладонь или меньше… какой от него прок?

– Никакого, – согласился Жак. – Абсолютно никакого.

Он хотел оттолкнуться и улететь, но тут Гордий схватил его за локоть:

– Возьми меня с собой.

Жак оглянулся и снова бросил взгляд на Марита. Потом опять посмотрел на толстяка.

– Я никому не скажу! – заявил Гордий. – Обещаю! Я буду молчать. И вообще, я не смогу тебя выдать, потому что не знаю, что ты замышляешь. Я просто понимаю, что ты и впрямь замышляешь. И когда ты это сделаешь, о чем бы ни шла речь… Когда ты… – Он закашлялся – кровь из носа попала в дыхательное горло. Сглотнул. – Когда ты это сделаешь, возьми меня с собой. Иначе я тут умру. Остальные пусть отбывают свой срок до конца. Они не будут скучать без нас.

– Они перегрызут друг другу глотки, – сказал Жак.

Гордий фыркнул и опять закашлялся.

– Послушай, – сказал он, переведя дух. – Я и в самом деле больше не бог, но мои люди богаты – они платят двадцатидвухпроцентный налог! Улановы дали им статус особого сообщества налогоплательщиков! Ты поможешь мне ради собственной выгоды. И… и… и вообще, если ты меня тут бросишь, то совершишь убийство. – Гордий

покачал головой, опухшей от побоев. – Так что же ты собираешься сделать? Каков твой план? Зачем тебе окно?

Жак посмотрел на него.

– Я хочу, – сказал он тихо, но отчётливо, – видеть, что происходит снаружи.

– Ты хочешь вызвать корабль, – сказал Гордий восторженным тоном маленького мальчика. Он вскинул руку, – Всё хорошо! Я им не скажу! Ох, Сфера, я ведь даже не знаю, как ты собираешься это устроить! Здесь нет кораблей, а окно размером с пуговицу не поможет тебе… ладно, забудь. Я и не должен знать, как. Я просто должен знать, что ты возьмешь меня с собой.

Жак устремил на него пристальный взгляд.

– Жак, – шепотом взмолился Гордий. – Только посмотри, что Марит сделал со мной! Без причины! Они жестокие люди. Они способны на убийство. Мы не… я здесь из-за своей набожности, а ты политический. Мы другие. Но эти люди, они как тигры. Нам нельзя здесь оставаться надолго, если мы хотим жить.

– Тигры, – задумчиво сказал Жак. Казалось, будто слово напомнило ему о чём-то. Потом, вернувшись из глубин своей памяти, он сказал: – Возьми ещё льда.

– Он грязный, – мрачно ответил Гордий. Потом прошипел: – Скажи, что возьмешь меня с собой. Пожалуйста! Пожалуйста! Мои люди сделают тебя богатым. Просто скажи, что возьмешь меня с собой! Пообещай мне!

Жак приложил большой палец к губам Гордия.

– Обещаю, – сказал он, – Я возьму тебя с собой.

В его голосе проскользнуло что-то, похожее на нежность. Наверное, это она и была.

Жак старался работать над стеклом, когда никто не обращал на него внимания, но в тесноте это было непросто. Он полировал с большей аккуратностью, усердно, стараясь не сломать кусок. На это уходили часы.

Когда первую комнату закончили, все согласились, что освободившийся бур надо использовать, чтобы прорыть коридор к сердцу астероида. Новые комнаты должны были примыкать к этой центральной линии. И бесконечный труд продолжился.

Жак отработал свою смену с буром, выкапывая новый туннель. Истекая потом, он подлетел к скрубберу, чтобы выпить воды.

– Твоя очередь, – прохрипел он, обращаясь к Мариту.

– У меня ещё болит рука после той истории с маленьким Буддой, – сказал Марит. – Поработай за меня.

Жак вымотался и очень хотел спать. Скруббер был так близко. Он ничего не сказал, только устало покачал головой. Но в тот момент, когда он приложился губами к скрубберу, что-то резко ударило его по затылку. Его зубы стукнулись о край, и передний резец наклонился внутрь, словно тумблер. Зашумело в ушах, и он втянул голову в плечи. Перед глазами всё покраснело от чистейшей ярости. Он огляделся. Боль в зубах и боль в затылке пели дуэтом в его голове. Все смеялись над ним, хотя он не слышал смеха – звуки заглушала какофония, сопровождавшая движение его собственной крови по венам и артериям. Марит бросил большой кусок камня, целясь в голову; от удара Жак врезался лицом в неподатливый корпус скруббера. Он коснулся того места, где основание черепа нависает над шеей. Волосы слиплись от влаги. Он перевёл взгляд с одного лица на другое. Светошест излучал адское сияние: лица походили на рожи демонов – красные, точно закат. Жак сделал глубокий вдох. Сейчас?

Выдох. Нет, нет, нет.

Цвета и звуки пришли в норму. Он вдохнул. Выдохнул.

– Ну и ну! – Марит расхохотался, явно довольный содеянным. – Видел бы ты свою рожу!

Жак посмотрел налево, языком ощупывая зуб – тот повернулся больше чем на сорок пять градусов, и в десне поселилась яростная боль. Он посмотрел направо и увидел отскочивший снаряд, который всё ещё вращался вокруг своей оси, медленно удаляясь прочь. Камень был почти такого же размера, как голова самого Жака.

– Ладно, безногий человечек, – сказал Марит. – Знаешь что? Я совсем продрог. Я всё-таки поработаю, чтобы тебе не пришлось напрягаться. Нет-нет, я согреюсь.

Он направился к новому туннелю, который они едва начали, и, всё ещё посмеиваясь, запустил бур.

Жак окинул взглядом остальных. Луон, Э-дю-Ка и Мо заскучали, их внимание уже привлекло что-то другое. Давиде, однако, смеялся, как и расположившийся справа, чуть поодаль, Гордий, – тот улыбался, насколько позволяло его покрытое синяками, опухшее лицо; странная вышла полуулыбка. Она увяла, как только Гордий заметил, что Жак смотрит на него.

Но теперь Жак ещё сильнее, чем раньше, хотел пить. Ему нужно было избавиться от привкуса крови во рту. Оставив скруббер в покое, он взял кусочек льда и положил в рот, стараясь не касаться саднящего, покосившегося зуба. Затылок болел нещадно. Он ощупал рану кончиками пальцев. Она была неглубока, но маленькая пещера теперь казалась слегка нереальной, словно его вышвырнуло из третьесортной дешевой виртуальности. Он приблизился к стене и забрался в какую-то щель. А потом снова удивил самого себя: уснул, сразу и глубоко.

С каждым пробуждением Жак внимательно осматривал всё вокруг, как будто бы в поисках перемен. Конечно, их не было: тот же камень, чёрный, словно чернила каракатицы; тот же привкус пепла во рту; то же изматывающее сияние светошеста; те же неаппетитные лохмотья ганка.

Ещё две комнаты были завершены, и ещё два бура приобщились к рытью центрального туннеля. Его хотели сделать как можно более широким и углубить на десять или двадцать метров, прежде чем заняться вырубкой новых комнат. Конечно, Луон, Давиде и Э-дю-Ка заняли те, что были уже готовы; и, хотя Жак был рад тому, что в главной каверне им больше не приходилось сталкиваться друг с другом – странным образом отсутствие троицы превращало её в настоящую пещеру, – остальных это устраивало в значительно меньшей степени.

– Двадцать метров туннеля? – рычал Мо. – Я хочу комнату сейчас! Если взять все три бура, можно выдолбить мне комнату в два счёта.

– Я впереди тебя в очереди, – сказал Марит и свёл кулаки.

– Разберётесь позже, дамы, – сказал Давиде. – Надо углубить туннель, а потом мы займёмся вашими комнатами.

– Но не на двадцать же метров!

– Нет, – сказал Луон. – На столько, сколько понадобится.

Итак, новым заданием было бурение туннеля. Синяки на лице Гордия выцветали, делались коричневожелтыми, а заплывший глаз медленно начал открываться. Но Марит по-прежнему его преследовал, то и дело одаривая ударами, тычками и пинками. Как-то раз он заявил, что им следует расширить плантации ганка, и рубаха Гордия как раз подойдёт для новой питательной среды. Сначала толстяк принял это за очередную подначку, но вскоре стало ясно, что Марит не шутит.

– Разумеется, – согласился Давиде. – Почему бы и нет?

– Я же замёрзну! – взмолился Гордий.

– Ох, да ведь сейчас уже намного теплее по сравнению с тем, что было сразу же после нашего прибытия, – сказал Марит. Он не врал, хотя лёгкое потепление не отменяло того факта, что в главной пещере всё ещё царил лютый мороз. В отдельных комнатах было уютнее: альфы по очереди брали синтез-ячейку к себе на время сна, и маленькое пространство неплохо прогревалось, так что стены больше не испускали холод. Теперь синтез-ячейка снова была в главной пещере, но лишь потому, что Мо и Марит очень громко жаловались.

– Давай, – настаивал Марит с садистским ликованием, – снимай рубаху! Я оказываю тебе услугу – ты же совсем исхудал, дружище. Я выращу больше ганка, ты наешься от души и станешь пожирнее, чем сейчас.

Остальные улыбались, и Гордий

смотрел на них с растущей паникой. Потом он совершил ошибку.

– Луон, – сказал он, – не позволяй им делать это…

– Почему ты просишь его? – зарычал Марит. – Меня надо просить, слизняк!

Миг спустя он уже наседал на толстяка, отвешивая ему шлепки – на этот раз ладонью, а не кулаком – по лицу и грузному телу, дёргая за рубаху и крича в лицо: «Снимай же её! Снимай быстрее!» Жертва покорилась, хныча; вскоре Гордий обхватил руками свой голый торс, заметно дрожа.

– Я замёрзну насмерть! – ныл он. – Честное слово… я умру от холода!

– Это ты-то, жирный тюлень? – сказал Марит, пришпиливая рубаху к стене возле светошеста осколками камней. – Да тебе голому должно быть теплее, чем всем нам в одежде.

– Ты же бог, верно? – сказал Мо. – Наколдуй себе немного тепла.

Мо и Давиде помогли Мариту втереть в ткань мерцающие водяные капли, а потом нанесли немного чёрных спор. Когда дело было сделано, Марит выглядел полностью удовлетворённым.

Они вгрызались всё глубже в скалу. Э-дю-Ка обнаружил спрятанный в камне сюрприз: кусок металла. Тот был чёрным, словно космос, и на ощупь казался плотнее, чем окружавшая его порода.

– Метеоритное железо, – с гордостью сказал Э-дю-Ка. – Настоящий металл! Сколько мы болтали о том, как нам выплавлять металл, – а не нужно! Вот вам натуральный кусок ранней Солнечной системы, вмурованный в астероид!

– Всё-таки непонятно, как его обработать, – сказал Луон. – Он ведь прочнее камня.

На время они забросили рытье туннеля, собрались вокруг находки и принялись выдумывать разные способы обработки железа. Давиде попытался отполировать его рабочим концом бура в надежде, что трение согреет металл и сделает ковким, но кусок просто развалился пополам. Все закричали, словно глыба металла была сложной машиной, которую непоправимо испортили. Потом, по предложению Мо, они приложили её к теплому боку синтез-ячейки. Она немного согрелась, но не помягчела. После этого у них случился затяжной спор о том, можно ли ковать металл при помощи грубой силы. Идея Давиде состояла в том, чтобы прижать глыбу к стене и воспользоваться скруббером как кузнечным молотом; но все остальные решили, что это ужасное предложение.

– Повредим скруббер – и умрём через несколько часов, – сказал Луон.

По схожим причинам не стали использовать и синтез-ячейку. Они по очереди попытали счастья с самыми твёрдыми камнями, какие только смогли найти, – лупили ими по металлу, но ничего не добились.

Но железо всё-таки было трофеем. Э-дю-Ка взял себе кусок побольше, а Луон – оставшийся.

Как-то раз, когда Мо, Марит и Луон орудовали бурами, а Э-дю-Ка и Давиде спали, Гордий подобрался к Жаку.

– Я тут думал, в чём может состоять твой план, – возбуждённо прошептал он. Не успел Жак ответить, как он продолжил: – Я знаю! Я знаю! Но им не скажу. Я знаю, что это как-то связано с окном, которое ты мастеришь. – Он указал на то место под рубахой Жака, где были спрятаны осколки стекла. – Кажется, я всё понял. Ты хочешь сделать стекло прозрачным и вставить в бок астероида. Я всё думал: ну не может такого быть, ведь оно окажется слишком маленьким, чтобы глядеть наружу. Но потом я сообразил: ну хорошо, получается, что ты и не собираешься смотреть наружу. Вот я думал-думал и придумал. – Гордий потёр ладони друг о друга и принялся растирать широкую грудь со складками кожи, чтобы хоть немного согреться. – Ну так вот, я понял: это не для того, чтобы ты смотрел наружу это чтобы кто-то другой смог заглянуть внутрь. Я прав? Не в том смысле, конечно, что кто-то станет подглядывать за нами в замочную скважину. Я другое имел в виду… Ну вот если бы я был пилотом космического корабля и искал своего компадре Жака Безногого среди астероидов. Я бы знал, что он внутри одного из них, но попробуй выбери нужный из десятка миллионов! Как же мне понять, в котором из них Жак? Что ж… может, в том, из которого вырывается лучик света?

От его улыбки у Жака болезненно сжалось сердце.

– Звучит не очень-то правдоподобно, Гордий, – ответил он со всей деликатностью, на какую был способен. – Надо подойти очень близко к правильному астероиду, чтобы просто заметить слабый свет, источаемый нашим светошестом, через кусок стекла размером не больше ладони. И ведь обитаемые астероиды – некоторые из них почти такие же, как наш, – часто светятся. Кстати говоря, как я могу вделать окно в поверхность астероида, не выпустив весь воздух в космос?

– О, я многие детали ещё не обдумал как следует, – охотно согласился Гордий. – Но мыслю-то верно, да?

– А ты не подумал, – осторожно начал Жак, – что я занимаюсь стеклом, просто чтобы не сидеть без дела, чтобы как-то потратить очередной день из тех четырёх тысяч, что нам предстоит тут провести?

– Нет, это всё не развлечения ради, – сказал Гордий с уверенностью, порождённой, как было очевидно Жаку, отчаянием. – Это часть твоего плана. Ты пират? У тебя есть команда?

– Нет, – сказал Жак с лёгкой грустью. – И нет. Я сам по себе.

Это заставило воображаемые паруса Гордия, раздуваемые ветром, слегка обвиснуть. Но он всё-таки сказал:

– Помни о своём обещании. Ты заберёшь меня с собой.

– Будь спокоен, Гордий, – сказал Жак. – Тебя-то я уж точно не оставлю.

Он сидел в ящике, ящике из камня, который вращался на околосолнечной орбите радиусом в несколько сотен миллионов миль. Орбита представляла собой искривлённую окружность. Жак сидел в ящике, и никто ему не мог помочь, спасти от людей, которые его убьют – не ради какой-то цели, а попросту со скуки.

И по мере того, как рытьё туннеля превращалось в рутину, скука делалась всё более серьёзной проблемой.

– В каком-то смысле, – однажды сказал Э-дю-Ка, – первое время здесь было интереснее. В каком-то смысле.

– Спятил? – поинтересовался Давиде, перебирая свою бороду, разглаживая волоски один за другим. Закончив, он собирал их в пряди и заплетал косички. – Забыл, как тут было холодно? Надеюсь, до конца жизни я уже не испытаю подобного холода.

– Ты прав, Мистер-которого-арестовал-сам-Бар-ле-дюк. Но у нас хоть было чем заняться, – сказал Э-дю-Ка. – Мы не скучали. Мёрзли, да. Но я этого почти не замечал, потому что думал только о том, как бы выжить.

– Лучше я буду скучать в тепле, – сказал Давиде, – чем работать в такой… холодрыге.

Внутри Лами 306 стало заметно теплее. Это была ещё не температура тела, конечно, и в общем помещении оставалось заметно прохладнее, чем в трёх комнатах, где обитали альфы. Но даже в главной пещере уже не ощущался былой леденящий холод. Полуголый Гордий, конечно, постоянно твердил, что мёрзнет. Он и в самом деле трясся, словно от болезни Паркинсона. Время от времени Марит вопил: «Тебе холодно? Сейчас я тебя согрею, божонок!» – и бросался на Гордия, отвешивая шлепки и пинки. Когда такое случалось – а случалось оно нередко, – жертва издавала жалобные крики и, как могла, сжималась в мяч. Обычно Мариту всё быстро надоедало, и он уплывал прочь.

Для Жака скука не была проблемой. Он смотрел во все глаза. Он был внутри ящика. Он и сам был ящиком. Что же пряталось в нём? Он знал, конечно, и вы тоже знаете. Но даже голосок сомнений иной раз звучит с болезненной ясностью.

Он не мог выбраться из ящика, тут вопросов не было. Как же ему выбраться? Поставив вопрос таким образом, он подбирался к решению задачи с

практической стороны, но лишь видел, как один за другим открываются новые варианты будущего. Если он выберется из ящика – условная модальность. Но способ выражения условности – вероятность, а вероятность есть лишь синоним неопределённости – и вот они, сомнения. Собственные сомнения – вот и всё, в чем он уверен. Таков был материал, из которого состоял его персональный ящик.

– Думаете, они действительно вернутся? – однажды спросил Мо. Вышло так, что три альфы в это время бурили. Остальные парили без дела посреди главной пещеры.

– Конечно, – сказал Жак. – Одиннадцать лет? Это немного, если оценивать вещи глобально.

– Но зачем им такая морока?

– Затем, – сказал Марит, явно раздраженный вопросом, – что они должны получить доход от своих вложений. В этом всё дело, понимаешь? Наказание тут ни при чём. Они точно не заинтересованы в том, чтобы превратить нас в порядочных граждан. В космосе всё стоит очень дорого. Пределы погрешности тоньше волоса. Они потратились, отправив нас сюда, с этим адским старьём, – потратились на буры, скруббер и даже горсточку дрянных спор. На всё это ушли кредиты. Кредиты, кредиты, кредитто. Им нужно вернуть деньги с прибылью. Мы создаём их прибыль, превращая камень в собственность, которую можно продать. Вот и всё. Всё, и точка.

Он делался злее с каждым законченным предложением.

– Ну понятно, – сказал Мо. – Они подкатят сюда однажды и заберут Лами 306, приделают к ней двигатель и передвинут на орбиту, привлекательную для покупателей. Ясно. Но почему через одиннадцать лет?

– Такой срок нам дали, – сказал Гордий, запинаясь. Беспрестанная дрожь привела к тому, что он стал разговаривать невнятно, глотая слова. – Они должны вернуться, когда приговор будет исполнен, когда мы выплатим свой долг солнечному обществу.

– Изрек господь слово своё, – процедил Марит и бросил в Гордия камнем.

– Гонгси занимаются не только недвижимостью, вообще-то, – заметил Жак. – Основной доход они получают от того, что забирают заключённых из государственных тюрем и соответственно вынесенным приговорам решают их судьбу, получая деньги за каждого.

– Разумеется. Но ни одна компания не протянет долго, если у неё будет только один источник дохода. Гонгси знают, что такое диверсификация. А если нужна прибыль, то издержки надо сокращать по максимуму. Нам дали срок, говорите? Если они вернутся, когда этот срок закончится, им придётся пригнать сюда большой корабль, поместить нас в трюм с нормальной атмосферой, кормить и поить, отвезти обратно на 8 Флору, оформить документы – это всё затраты, – сказал Мо. – А если они вернутся через пятнадцать лет? Или через сто?

– Очень долгосрочные будут инвестиции, – сказал Жак.

– Гонгси мыслят долгосрочно, – сказал Мо. – Я это и имел в виду. Если они вернутся через четверть века, мы все будем мертвы. Им нужно будет лишь выкинуть нас в космос. Очень дешево. И очень прибыльно.

– Тут же будет вонять! – сказал Гордий с округлившимися глазами. – Ужасно вонять!

– Незначительная экономия, – сказал Жак. – Не стоит усилий. И ведь будут ещё сопутствующие расходы. В итоге, я полагаю, им это невыгодно.

– И почему же, Половинка? – заинтересовался Мо.

– Главным образом, – сказал Жак, – дело в промедлении. Каждый год отсрочки вывода этого ящика на рынок недвижимости – это год с потерянными доходами. Готов спорить, ИскИны-счетоводы не стали бы ждать одиннадцать лет – всё из-за договора, который они подписали с Улановыми, а так-то они бы с радостью явились сюда и забрали нас, как только астероид будет выдолблен изнутри. Но они не могут. Я лишь хочу сказать, что они бы предпочли не ждать слишком долго. А если мы здесь умрём, появятся дополнительные затраты. Избавляться от наших разложившихся трупов будет намного сложнее, чем просто отвезти нас обратно на 8 Флору.

– Да, – сказал Гордий с широкой улыбкой на дрожащем лице. – Видите? Они точно вернутся за нами.

– Думаешь, тела станут разлагаться в таком холоде? – сказал Мо, не желая уступать в споре. – Как по мне, нас бы нашли весьма свеженькими. Тут холодней, чем в морозилке.

– Ещё два года, – сказал Жак. – Два года, на протяжении которых синтез-ячейка будет испускать тепло, наши тела тоже, и если учесть, какой хороший из вакуума изолятор, то через два года здесь будет жарко, как в сауне. Нашей самой главной проблемой станет сброс тепла. Мы будем рыть туннели, просто чтобы добраться до холодного камня и тем самым понизить температуру. А когда выдолбим весь астероид, придётся подумать о том, как избавиться от излишнего тепла.

– Ага, – сказал Мо. Он расположился достаточно близко к синтез-ячейке, чтобы хлопнуть по корпусу, – Это при условии, что развалюха протянет больше года.

– Синтез-ячейки работают десятилетиями, – мрачно сказал Марит. Надёжность техники как будто вызывала у него отвращение. – Светошест будет светить много десятков лет. Обогревателя хватит на тот же срок.

– Ячейки как таковые – разумеется. Они десятки лет производят энергию. Но мы же не знаем, что внутри этого ящика, не так ли? Ведь температурный предел ему укоротили, а? О чём я и говорю.

– Ты прав, – угрюмо сказал Марит.

Гордий дрожал, тихонько подвывая. Он, похоже, не осознавал, что издаёт какие-то звуки.

– Знаете, что бы я сделал? – сказал Мо. – Если б я был главным в нашей гонгси? Первые несколько месяцев мы бы без обогрева точно погибли – тут не поспоришь. Но что, если внутри ящика есть таймер? Термостат? Он ждёт, пока температура не достигнет нужного уровня – допустим, нуля, – и всё выключается.

Все задумались над этой вероятностью.

– С-садис-сты, – проговорил Гордий, заикаясь.

– Думаешь, они выше садизма? Оглянись вокруг: тут недостаточно холодно, чтобы убить нас, но и недостаточно тепло, чтобы мы хорошо себя чувствовали. И хотя вакуум изолирует, мы всё равно теряем тепло, которое уходит в космос. Как бы там ни было, эта скала холоднее льда, и мы каждый день вгрызаемся в неё всё глубже и глубже. Этого хватит, чтобы перекрыть тепло наших тел. Что, если мы никогда не согреемся? Что, если, наоборот, тут будет всё холоднее и холоднее? Мы продолжим трудиться, потому что это единственный способ согреться. Но температура будет понижаться, и вскоре мы замёрзнем до смерти. И вот тогда гонгси пришлет корабль; всё просчитано ИскИнами с точностью до часа. Они откроют ящик и найдут внутри наши отлично сохранившиеся трупы. Может, нас и выкидывать не станут! Измельчат, смешают с мульчей и будут выращивать помидоры! Я не знаю. Я просто пытаюсь понять – разве это не выгоднее?

– Одиннадцать лет, – сказал Гордий. Он уже не улыбался. – Таков наш приговор. Суд так постановил. Было бы противозаконно…

– Если мы умрём, отбывая срок, – проворчал Марит, – то гонгси не несёт никакой ответственности. С юридической точки зрения. Это наша забота. Выжить.

– Они этого не сделают, – сказал Гордий, не глядя никому в глаза. – Того, что придумал Мо. Они не сделают такого.

– Я всё-таки считаю, что это лишние траты, – сказал Жак. – Даже если я неправ, остаётся риск, что их раскроют и оштрафуют. Гонгси ненавидят рисковать. Риск – это слишком дорого.

– Знаете, что я изучал в Гоби? – спросил Мо, широко разведя руками. – Экономику. Знаете, чему я научился? Вселенная

держится на трёх вещах. Только трёх. Сырьё, энергия и труд. Энергия очень дорога. Да, конечно, – она сейчас дешевле, чем в химическую эпоху, но всё равно стоит недёшево. А вот сырьё вздорожало так, что держись. Его полным-полно, однако лишь в космосе, а космос – жутко дорогая среда, когда речь заходит о добыче чего-нибудь. Энергии мало, сырья мало, а когда товара мало, он растёт в цене. Чего у нас много? Труда. Люди постоянно производят людей. Чем они беднее, тем больше у них детей. Есть у природы такие законы, что противоречат всякой логике. Должно ведь быть наоборот – чем ты богаче, тем больше у тебя отпрысков. Но всё не так. Земля истощена, там нет сырья, и с энергией тоже всё плохо, потому что между планетой и Солнцем имеется блокирующая завеса под названием «атмосфера», а гравитация снижает эффективность синтез-ячеек до смехотворного уровня. Но людей там просто неимоверное количество. Вся планета – безумная фабрика по самовоспроизводству. И вот вам физика экономики: мало – значит, дорого; много – значит, дёшево. Предложение и спрос. Так устроен мир, в котором мы живём, джентльмены… и божки. В этом мире сырье стоит дорого, и энергия стоит дорого, а единственная вещь, которая ничего не стоит, – человеческая жизнь. Этот каменный ящик для нашей гонгси ценнее, чем любое количество человеческих жизней.

Это была длинная речь, и Мо охрип. Он подплыл к скрубберу и глотнул воды.

– Весьма… – начал Жак, осторожно подбирая слова, не испытывая уверенности в том, что настроение Мо опять не переменится, – нигилистический взгляд на мир, я бы сказал.

– Думаешь? – мрачно спросил Мо. – Меня воспитывали согласно доктрине Просачивания[8 - Trickle-down theory – экономическая теория просачивания благ сверху вниз, согласно которой выгоды монополий совпадают с выгодами мелких предпринимателей и потребителей.]. Я вырос, кстати говоря, на Земле, а не в каком-нибудь трущобном пузыре из пластика, который разлагается прямо на глазах. Нет, я вырос в городе богачей в Западной Африке. Наш божонок и не догадывается, через что пришлось пройти мне. Функционирование экономики заменяло нашему миру ньютоновскую механику. Мой отец изучал экономику и поклонялся ей. Знаете, почему?

– Потому что такие, как он, верят, что экономика объясняет весь космос, – сказал Марит тоном сведущего человека.

– И это тоже, – согласился Мо. – Разумеется. Но знаешь что, друг? Это ещё не всё. Они верили, что экономика обеспечила человечеству особое местечко в самом центре Вселенной. Мы думали, Земля находится в центре космоса, и получается, что мы особенные, пока наука не убедила нас в обратном. Потом мы думали, что Солнце располагается в центре, пока наука не пришла к выводу, что и это неправда. Мы думали, Господь создал нас по образу и подобию Своему, и это значит, что мы особенные, а потом наука сказала, что мы стали такими, чтобы получше вписаться в пейзаж. Вот этим наука и занимается, она говорит: эй, глянь-ка сюда и убедись, что ничего в тебе нет особенного. Но экономика? Экономика тоже наука. И что же она говорит? Спросите моего отца, он всё расскажет. Она говорит: есть энергия, и сырье, и космос. Но без нас энергия хаотична, а сырье инертно. Только труд делает космос живым. Только из-за нас существует экономика. Потому-то мы особенные.

– Звучит неплохо, – дипломатично заметил Луон.

– Я тоже так думал. Наверное, потому, что мне это твердили с детства. Но потом я начал учиться в Гоби. Экономике, конечно; вряд ли я мог заняться изучением чего-то другого в университете. Моей специальностью были хаотический обмен и философия денег. Но я также стал ходить на лекции по исторической экономике. Смысл этого курса заключался в том, чтобы показать, насколько неэффективны были древние экономические системы, поскольку люди в те времена не понимали физики того, с чем пытались работать. Но на меня он оказал другой эффект. Обратный. Я открыл глаза. Я потерял веру – не в экономику, потому что она неизменна, как энтропия. Но веру в ту идею, что экономика обеспечивает человечеству особое место. Я вдруг всё понял. В экономике есть особое место для стоимости, а стоимость – не то же самое, что люди. Какое-то время, на заре эволюции человечества, эти две вещи совпадали. Но больше не совпадают. Мы исчерпали обычное сырьё. Мы вышли в космос. Вы только послушайте: земные экономисты говорили, что посылать людей в космос слишком дорого и неэффективно. Вообразите себе такое! Полвека правительства Земли тратили миллиарды кредитов, посылая в космос роботов, питавшихся химическим горючим. Ага, очень экономически эффективно, да? Роботы и сейчас дороги, а в те времена они стоили уйму денег. Но вот люди дёшевы и постоянно дешевеют. Они всё время размножаются, и это значит, что их относительная стоимость падает. Мы всегда будем самым дешевым вариантом. Всегда. Мы теряем абсолютную стоимость с каждым поколением. И потому я забросил учёбу и ушел в преступность. Отец лишил меня наследства. Знаете что? По-моему, это было не очень-то справедливо. Я всего лишь следовал его заветам. Стал получать доход от единственного ресурса, что оставался в изобилии. Я вступил в банду торговцев людьми. Я работал с ними ради удовольствия и ради денег десять лет – пока Улановы меня не сцапали.

Устав от разговора, Мо повернулся к стене и уснул.

– Строит из себя великого философа, – проворчал Давиде. – Но знаменитый Бар-ле-дюк арестовал меня, а не его.

У них не осталось сил даже на то, чтобы поиздеваться над ним из-за этого смехотворного и претенциозного заявления. Наступила тишина.

Марит убивал время, бросая камни через всю пещеру целясь в выступ на пепельно-серой стене. Он попадал в яблочко девятнадцать раз из двадцати, но продолжал тренироваться. Тук, тук, тук. От звука можно было сойти с ума. Он был неумолим, словно пытка водой. Но Жак никак не мог попросить Марита остановиться, не рискуя перенаправить его гнев на себя. Он попытался отвлечься. Тук, тук, тук.

Подплыл Гордий.

– Жак, мне холодно, – сказал он. – Поделись со мной рубахой.

– Она на тебя не налезет, – сказал Жак. Это была простая констатация факта.

– Мне холодно. Лучше так, чем ничего. Я могу замёрзнуть насмерть! Человеческое тело не может вынести такого. Ты мой друг. Ну же, Жак! Давай поделим твою рубаху – я это хотел сказать. Я буду носить её, пока не согреюсь, потом отдам обратно.

– Нет, – сказал Жак.

По широкому лицу Гордия пробежала дрожь, а потом оно исказилось, как у младенца, готового разрыдаться. Но он не расплакался. Он прищурил глаза, в которых вспыхнул демонический огонь, и хлынула ненависть, копившаяся всё то время, пока о него вытирали ноги.

– Да! – завизжал он. – Да! Да! Да!

И схватил Жака за горло, так что складки его кожи заколыхались у того над плечами.

Внезапность и ярость этого поступка застали Жака врасплох. Гордий был намного тяжелее, и они оба с силой врезались в стену. Удар оказался для Жака болезненным. Но его шею стискивали куда более мучительным образом.

Он ушел глубже внутрь себя, отделился от боли, которую испытывал. Куда он ушёл? Сложно сказать. Вероятно, в ящик. Но, даже если так, ящик остался нетронутым, закрытым. Где-то – на совершенно другой орбите, далеко во тьме за Юпитером – летало его сердце, колотившееся слишком быстро. Нехорошо.

Кожа на шее сминалась с неприятным скрежетом. Она может порваться, и будет кровь. Это тоже нехорошо.

Он угомонил свои мысли. Вот его мозг. Вот то, что спрятано в ящике из кости, в его собственной голове. Вот камень под его правой рукой. Он ощутил этот камень: большой, с острыми краями. Попытался схватить. Упустил, задев лишь кончиками пальцев, и камень закружился в воздухе. Попытался снова, чуть придвинул его и преуспел.

Ситуация была деликатная. Он хотел, разумеется, свести травмы к минимуму и как-то обойтись без серьезных порезов, ран или больших ссадин. Но надо было действовать.

Нелёгкое дело.

Он успокоил своё сердцебиение.

Вот его глаза, вот зрительный нерв, передающий воздействие потока фотонов, ударяющих в сетчатку. Две дыры в ящике из кости. Он весь обратился в зрение и увидел нависшее лицо Гордия, искаженное яростью. Ромбовидный шрам в центре его лба мерцал красным, точно злобный глаз. Третий глаз, связанный с душой. Но собственные глаза Жака передавали странно искаженную картину – овал, окруженный тьмой. Он понял, что не дышит, что бесполезно и пытаться. Надо было решиться и что-то сделать с камнем в руке.

Все варианты были перед ним как на ладони. Ударить несколько раз в шею или, быть может, в лицо.

Тогда Гордий точно успокоится, но открытых ран не избежать. Врезать ему по затылку, где длинные всклокоченные волосы смягчат удар, – вероятно, кожу это не повредит, но нет гарантии, что Гордий его отпустит. Оставался только последний, третий вариант.

Его поле зрения сужалось. Рядом кто-то хрипел, задыхаясь. Это был он сам. Жак рассчитал траекторию, нащупал самый острый край камня, занёс руку.

И изо всех сил ударил Гордия в глаз.

Траектория вышла замысловатая, кривая, их лица оказались слишком близко друг к другу, и Жак задел собственную голову. Но заострённый край камня вонзился в глазное яблоко.

Гордий взвыл и отпустил шею Жака. В каком-то смысле это был самый сложный момент; диафрагма Жака инстинктивно пошла вниз, воздух хлынул по воспалённому горлу, сердцебиение перешло в бешеный барабанный бой, и физиологичность всех этих процессов почти вытянула Жака из его укромного местечка в ящике. Но он не мог себе позволить потерять контроль. Он должен был свести физический ущерб к минимуму.

Он с трудом вернул себе внутреннее спокойствие. Он прижал левую руку к затылку Гордия, а правой продолжил вдавливать острый конец камня в глазницу. Вопли Гордия сделались на полтора тона выше. Теперь он хватался руками за собственное лицо, пытаясь избавиться от камня.

Хватит. Жак отпустил его, отлетел к стене и полностью вернулся в своё тело. Это оказалось неприятно: горло терзала жгучая боль, как будто его раздавили и ободрали. Другая, особенная боль ритмично пульсировала в его голове. У него слезились глаза, в лёгких зарождался неуправляемый кашель, рот заполнился кислой слюной. Он собрался, чтобы преодолеть пик боли. Когда худшее было позади, он вдруг понял, что не слышит буров. Тук-тук-тук Марита тоже стихло. Пронзительное визжание Гордия было единственным звуком. Нет… был ещё один. Похожий на перестук дождевых капель.

Жак открыл глаза. Пятёрка ему аплодировала. Вот что это был за звук.

– Браво, Бегунок, – сказал Марит. На его лице сияла широкая улыбка. – Я думал, ты здесь мёртвый груз, но оказалось, что ты наделен… – Он взмахнул рукой, словно ставя замысловатую подпись под важным письмом, как делали в древности: – Похвальной изобретательностью.

– Это было здорово, – согласился Давиде. – Может, вам стоит драться почаще. Ради борьбы со скукой.

Э-дю-Ка хмыкнул.

– Будете нашими древнегреческими гладиаторами! – сказал он.

– Римскими, – сказал Луон.

– Какая разница! Главное, это весело.

Жак трижды глубоко вдохнул, чтобы успокоить измученные лёгкие, и пробрался вдоль стены к Гордию. Толстяк вопил уже не так громко: лицо он прятал в ладонях. Когда Жак коснулся его плеча, он вздрогнул.

– Дай посмотрю на твой глаз.

– Прости. Прости, – провыл Гордий.

– Ну хватит, Горд, – сказал Жак, аккуратно отводя в сторону его большие руки. – Дай я посмотрю, что тут у нас приключилось.

– Не знаю, что на меня нашло! Прости меня – ты же мой единственный друг! Прости!

– Ну хватит, хватит, – сказал Жак. Гордий зажмурил здоровый правый глаз, но левый выглядел ужасно. – Давай-ка сюда, к скрубберу. Надо промыть глаз.

– Мне просто было так холодно… я устал от того, что мне всё время холодно…

Гордий позволил Жаку подтащить себя к скрубберу и лишь слегка вздрогнул, когда облако водяных капель коснулось его раны. Все по-прежнему наблюдали.

– Поцелуй его, – посоветовал Марит. – Поцелуй как следует.

Он хрипло рассмеялся. Жак вскинул взгляд, потом опустил. Он беспокоился, что повредил не только глазное яблоко, но и кожу вокруг него, щёку или бровь. Его волновал не порез как таковой – простая рана должна была быстро зарубцеваться. Но среда, в которой они находились, была нездоровой, поддерживать гигиену посреди такого количества дерьма и грязи, летающей в воздухе, было очень сложно, и любой порез мог воспалиться. Кто знает, к чему могла привести инфекция, – даже к большим гноящимся ранам. Гордий мог умереть в мучительной агонии. Жак этого не хотел. Рана на лбу оказалась неприятной неожиданностью, но она, к счастью, неплохо зажила. Во второй раз ему так не повезёт.

Он раздвинул веки Гордия, и тот захныкал, но не очень громко. Зрачок разрушился, сквозь дыру вытекла часть желеобразного содержимого глазного яблока. Но Жак решил, что само по себе оно стерильно и должно будет – он точно не знал – затянуться или зарубцеваться, как-то так. Он позволил векам закрыться и снова промыл глаз водой.

– Не трогай, – приказал он Гордию. – Пусть заживёт. Через день-два перестанет болеть.

Гордий, преодолев этапы ненависти и раскаяния, перешел к возмущению.

– Мой глаз! – завопил он. – Ты лишил меня глаза!

– У тебя ещё один есть, – сообщил Э-дю-Ка. – Радуйся тому, что имеешь, ты, мешок гхи[9 - Гхи – разновидность топлёного масла, популярная в Южной Азии. В индуизме гхи применяется для яджны (жертвоприношения).].

Пятёрка от души рассмеялась, и Мо принялся кривляться, выкрикивая женоподобным голосом: «Мой глаз! О-о, мой глаз!»

– Зачем ты ослепил меня… – причитал Гордий. – Что ты наделал? Здесь мне никогда не раздобыть искусственный глаз!

Хохот пятёрки сделался громче.

– Я думал, ты мой друг! – выл Гордий. – Зачем ты меня ослепил?

– Ты пытался меня задушить, – мягко заметил Жак.

Силы покинули Гордия. Он разрыдался.

– Казалось бы, с одним глазом он должен плакать вполовину меньше, – сказал Марит. – Но вы только послушайте его!

Он намеревался пошутить, но общая весёлость как-то вдруг схлынула. Э-дю-Ка, Луон и Давиде вернулись в центральный туннель и снова запустили буры. Гордий, всхлипывая, свернулся в комок. Мо опять уснул, а Марит снова принялся тук-тук-тукать камнями по дальней стене.

Жак забрался в угол и вытащил свой кусок стекла. Держать его в руках, шлифовать его, полировать его круговыми движениями – это очень успокаивало. Работая, он прислушивался к собственным ощущениям: гортань саднила, каждый вдох приносил режущую боль, в горле что-то свистело. Это было неприятно, но он знал, что всё пройдёт. Перед глазами у

него мелькали чёрные точки. А вот это заставляло беспокоиться куда сильней. Если случившееся повредило сетчатку, всё обернётся очень плохо. Наверное, это из-за лопнувших кровеносных сосудов. Он надеялся на лучшее.

Он отрешился от боли и сосредоточился на стекле.

Позже три альфы выбрались из туннеля, тяжело дыша от усталости, покрытые пылью. Была смена Гордия, но, хотя Жак чувствовал себя слабым, у него всё болело и работать не хотелось, он занял место маленького бога. Он беспокоился, что во время бурения в открытую рану на месте глазницы Гордия попадёт песок. Инфекция могла привести к роковым последствиям. У них не было никакой надежды на медицинскую помощь.

И Жак отработал всю смену. В туннеле было уже пятнадцать метров длины, он тянулся глубоко к сердцу астероида. Марит решил, ни с кем не советуясь, что это достаточная длина, и, развернув бур, начал рыть собственную комнату. Мо последовал его примеру, и Жак не видел ни одной причины, почему бы и ему не сделать то же самое. С учётом того, как развивались отношения внутри группы, им и в самом деле требовалось хотя бы некое подобие уединения, иначе они взорвутся. И буры трудились, медленно вырезая три отдельные комнаты. Если их станет шесть, тогда Гордий сможет жить один в главной пещере.

Не то чтобы это имело значение. Каждая комната была ящиком внутри ящика. А что в ящике?

Голос. Он был по-прежнему там.

Намного позже, после того как смена Жака закончилась и он устроился в углу, чтобы поспать, к нему пришел Гордий. Теперь пришел его черёд бурить. Хотя он жаловался и скулил, увильнуть было нельзя, но, перед тем как отправиться в туннель, он наклонил раненое лицо к Жаку.

– Прости, прости, – проговорил он жалобным голосом. – Я совсем съехал с катушек. Мне не стоило этого делать. Ты правильно выбил мне глаз.

– Всё хорошо, – сказал Жак, раздраженный его раболепием. – Но я очень устал после всего, что было. Я хочу спать.

– Я просто хотел извиниться! Ты правильно выбил мне глаз! Я поступил отвратительно! Ты простишь меня за то, что я напал на тебя? Ты мой единственный друг в этом адском месте! Ты…

– Ну хватит, божонок, – заорал Луон из туннеля. – Работать пора. Иди сюда сейчас же.

– Ты, – Гордий перешел на шепот, и в его голосе зазвучали жалобные, отчаянные нотки, – ты по-прежнему согласен взять меня с собой? Когда уйдёшь отсюда?

– Я ведь обещал, верно? – ответил Жак.

– Просто я… я не должен был хватать тебя за шею. Мне так жаль, что я это сделал. Ты не… передумал?

– Когда я уйду, – сказал Жак, закрывая глаза, – то не оставлю тебя здесь, Горд.

Толстяк снова заплакал, но на этот раз из его единственного глаза текли слёзы радости.

– Спасибо, друг. Я этого не забуду. Мы тут вместе, ты и я. Я сошел с ума, когда полез драться.

– Иди сюда, божонок, – взревел Э-дю-Ка. – Или я тебе выбью второй глаз.

Гордий отправился в туннель. Жак чувствовал, как подступает сон, затопляя его сознание, словно тёплая вода, наполняющая ванну. Он исчез – почти что, – а потом вдруг почувствовал прикосновение к своей руке и резко открыл глаза.

Справа парила ухмыляющаяся рожа Марита.

– Что тебе нужно, Марит? Секс? Я слишком устал. Дай выспаться, и от меня будет больше толку.

– Я слышал, что ты сказал божку, – сказал Марит.

Жак обдумал это. Перебрал все возможные варианты ответа.

– У тебя в ушах такие густые заросли, что я удивлён, как ты вообще не оглох. Серьёзно, у тебя там натуральная щетина, как на зубной щётке.

Он проговорил это с напускной весёлостью, как будто заигрывая.

– Ха, – мрачно отозвался Марит. – Я всё расслышал как следует. Он думает, что ты сумеешь сбежать с этой каменюки?

– Ему кажется, – осторожно сказал Жак.

– У него с головой проблемы. Он слабовольный и тупой. Разве мы можем отсюда выбраться?

– Мы не можем, – согласился Жак.

– Разве что кто-то придёт за нами. И ведь только в гонгси знают, где мы.

– Только они, – сказал Жак, кивая. Так оно и было на самом деле.

– Но они вернутся сюда лет через десять или ещё позже. Верно?

– Верно.

Марит придвинулся ближе. Его дыхание пахло серой и гнильём.

– Так почему же божонок думает по-другому, а? Что ты ему наплёл?

– Ничего я не наплёл, – сказал Жак, тщательно подбирая каждое слово. – Он на волосок от безумия. Ну сам подумай: если уж ему взбрело в голову, что я знаю волшебный способ, позволяющий выбраться из этого ящика, – зачем мне убеждать его в обратном? Пусть надеется.

– Надежда растёт, – заметил Марит. – Убей её молодой, и ему будет больно. Убей её старой, и это его прикончит.

Он поплыл прочь.

Жак снова закрыл глаза. Ничто не могло помешать ему заснуть. Но пока реальность расплывалась в сознании, как в дешевой бИт-киношке, он продолжал слышать голос Марита, тихий и жестокий, звучавший где-то далеко:

– Я слежу за тобой, Бегунок. Всё время слежу.

Время шло. Они всё бурили и бурили, и довольно скоро три новые комнаты были готовы. Потом альфы посовещались и решили, что туннель надо углубить ещё на пять метров, а потом вырезать вторую большую пещеру.

– Можем сломать светошест пополам, и у нас будет два освещённых помещения. Вырастим в два раза больше ганка! – сказал Луон.

Жак не стал ему возражать и указывать на очевидный факт: если света будет в два раза меньше, споры станут расти в два раза медленнее. Вырубка второй пещеры была неплохим способом убить время.

Глаз Гордия более-менее зажил. Обошлось без инфекций, хотя веки, как он сам выразился, «склеились намертво». Жаку очень хотелось проверить, на самом ли деле они склеились или Горд просто старался их не открывать, поскольку прикосновение века к деформированной поверхности мёртвого побелевшего глаза вызывало у него неприятные ощущения. Но Жак никак не мог найти предлог, чтобы сделать это.

И потому корпел над стеклом. Оно было почти готово. Он знал, что станет делать, когда закончит: возьмется за новое. То и дело во время бурения ему попадались новые кусочки стекла. Их было слишком мало, и он не пытался сделать из них кусок побольше. Но кое-что интересное всё-таки прихватил: два красивых коричневато-зелёных полумесяца (цвет проявился, когда он их очистил от грязи и отполировал). Прямой кусочек, похожий на миниатюрный меч или коктейльную шпажку. Несколько малюсеньких штуковин в форме буквы D, которым порадовался бы какой-нибудь неандерталец.

Он был почти готов.

Потом одна за другой приключились две довольно серьёзные неприятности. Первую они осознали не сразу, и в конечном итоге из-за неё пришлось как следует попотеть. На протяжении многих дней давление воздуха постепенно падало. От малейшего усилия сбивалось дыхание. Они проверили скруббер, но тот работал как обычно, просто он мог перерабатывать лишь тот воздух, который уже был в пещере, а раскопки привели к тому, что внутреннее пространство сделалось намного больше. Чтобы получить кислород, требовался лёд. Того запаса, что они держали для питья, не хватало.

– Засуньте туда всё, что у нас есть, – сказал Давиде со злостью, которая почти не скрывала его тревогу. Страх медленной смерти от удушья, подумал Жак, куда сильней терзает его разум, чем страх смерти от жажды.

– И что же мы будем пить? – парировал Луон. – Мочу? Нет, нам надо нарыть ещё много льда.

Потому-то они занялись второй пещерой

раньше, чем рассчитывали, и тыкали бурами во все стороны, пытаясь найти ещё одну ледяную жилу.

Это спровоцировало вторую неприятность. Шланги, прикреплённые к задней части буров, уже некоторое время приходилось разматывать на всю длину. Изменившееся направление раскопок вынудило их туго натянуться. Поначалу они не испугались: когда Э-дю-Ка вытянул шланг из углубления в скале, дыра затянулась. Осмотрев её как следует, они поняли, что конусообразный кончик устроен так, чтобы заполнять дыру измельченной породой, запечатывая её. В любом случае, переместить этот шланг не составило труда. Э-дю-Ка приложил его к скале прямо в самом туннеле, и через полтора часа устройство вновь пробилось наружу. То же самое произошло со шлангом, прикрепленным ко второму буру. Но с третьим – тем самым, чей шланг пропустили через искусственный барьер, созданный «Маринатором» в первый день их пребывания на астероиде, – начались проблемы. Как выяснилось, дырявить этот материал все-таки не стоило. Когда шланг вытащили, дыра не закрылась, и сквозь неё с ужасным свистом начал выходить воздух.

Луон, Давиде и Марит в ужасе открыли рты. Мо начал что-то неразборчиво кричать. Всё, что было в главной пещере, потянулось к пробоине.

Даже Жаку пришлось напрячься сильнее обычного, чтобы отделить себя от собственного тела (учащенное сердцебиение, повышенный уровень адреналина) и обрести спокойствие. Однако он справился. Он выбрал подходящий камень и накрыл им дыру. Это замедлило утечку, но не прекратило, поскольку воздух просачивался по краям камня. Поэтому Жак взял немного грязи из той ямы, куда они сбрасывали нечистоты, добавил воды из скруббера, чтобы вышло что-то вроде глины, и получившимся составом запечатал все отверстия между камнем и материалом, из которого был сделан потолок.

Утечка прекратилась.

– Никому, – прохрипел Жак, – никому не прикасаться к этому камню.

Случившееся, однако, ничуть не улучшило положения вещей. Давление воздуха упало ещё сильнее, и они начали задыхаться. Даже простейшие действия требовали усилий и изматывали. У Гордия и Жака появился крошечный повод для радости, потому что ни у альфа-, ни у бета-самцов не осталось сил для секса. Но ситуация в целом была угрожающая. Если они не найдут лёд, то скоро умрут. Вот и всё.

И они бурили – кое-как, изнемогая от усталости. Они впадали в транс, не выпуская буров из рук.

Дни следовали один за другим.

Раздраженный Давиде винил Э-дю-Ка в том, что события приняли столь неблагоприятный оборот.

– С чего ты взял, что в герметик можно тыкать шлангом, дубина? – сказал он. – Понятно же, что его создавали для камня.

– Заткнись, – прохрипел Э-дю-Ка.

– Сам заткнись! Из-за твоей тупости мы все задохнёмся!

Э-дю-Ка зарычал, схватил пролетавший мимо камень и занёс руку для удара. Давиде заметно вздрогнул, но не отступил.

– Давай, – зарычал он.

Э-дю-Ка вскинул брови. У него напряглись мышцы на шее: он готовился.

– Эй! – заорал Луон.

Оба мужчины обернулись.

– Успокойся, Эннеми, – резко проговорил Луон.

Все взгляды обратились к Э-дю-Ка.

– Я спросил, – сказал он. – Я спросил вас всех. Я сказал – может, попробовать? И вы сказали «да». Вы все это сказали.

– Мы не сказали «нет», – возразил Давиде. – Это разные вещи.

Глаза Э-дю-Ка расширились, он уставился на Давиде, как на предателя.

– Не смей так разговаривать со мной, коротышка.

Он снова занёс руку, в которой сжимал камень.

– Хватит, – веско проговорил Луон.

Э-дю-Ка посмотрел на него и обмяк. Все увидели в его глазах обиду.

Луон не отвёл спокойного взгляда.

Жак наблюдал с интересом.

– Хватит, – повторил Луон.

Э-дю-Ка раскрыл пальцы, и камень остался висеть в воздухе.

– Знаменитейший офицер по арестам Бар-ле-дюк ни к кому из вас и на а. е.[10 - А. е. – астрономическая единица. Приблизительно равна расстоянию от Земли до Солнца.] не приближался, – сказал он. Потом оттолкнулся и устало поплыл в туннель. Вскоре оттуда донеслось жужжание бура.

Жак вновь занялся полировкой. Стекло было почти готово. По краям оно оказалось кривым, но это не имело значения. Он поднял взгляд. Марит о чём-то разговаривал с Давиде, размахивая руками. Жак увлёкся открывшимся видом: Давиде парил в той же плоскости, что он сам, но вот тело Марита было развёрнуто на сто восемьдесят градусов, так что его рот находился возле уха Давиде. Странное расположение и неразборчивое бормотание придавали сцене что-то демоническое. Возможно, всё дело было в нехватке кислорода, из-за чего всё вокруг как будто покрылось мерцающей патиной.

Время шло. Тёмные стены сделались ещё темнее. Они теперь были воплощением черноты, совершенной тьмой. Они горели, мерцали, сияли темнотой. Таков был истинный цвет Вселенной. Таким был космос на протяжении сотен тысяч лет после Большого взрыва, а теперь этот цвет проглядывал лишь в углях, оставшихся на месте пожара.

Крышка ящика дребезжала и подпрыгивала.

Надежда была только на воду, иначе их всех ждала смерть. Жак задумался над этим: с ним могли приключиться вещи и пострашнее смерти. Конечно, что-то получше тоже могло случиться.

Он спрятал кусок стекла под рубахой. Если они не найдут лёд побыстрее, от него уже не будет толку, и вообще ни от чего – ни сейчас, ни потом. От этой мысли он ощутил подобие спокойствия. Она почти не вызывала недовольства; ну разве что самую малость – у той его части, что держалась в самой глубине разума, у его Воли. И он всё-таки хотел закончить своё окно. Своё миниатюрное окошко. Малюсенькое окошечко.

Любой из них мог сорвать временную печать, закрывавшую дыру на потолке, – камень, державшийся на фекальном цементе, – и убить всех остальных. Это было проще простого.

Он дремал. Ему снились бессвязные сны. Доверенным лицам Улановых снились осознанные сновидения, в которых они решали проблемы, разгадывали загадки, раскрывали заговоры, отыскивали преступников. Столь удивительная отчетливость грез была недосягаема для Жака.

Мо тряхнул его и разбудил: время бурить. Его голова казалась слишком маленькой для напирающей изнутри лавы, в которую превратилось серое вещество. Больно, как больно. У этих ощущений была тёмная, притягательная сторона: он не мог отрешиться от них, как поступал с обычной болью. Жак отделил свой разум от каркаса из нервов и мышц, но усталость и ноющая боль никуда не делись. Его душа покрывалась серыми пятнами отчаяния.

Только сухой камень. Медленно, как же медленно. Жак отключил шланг, поводил по камню буром и просеял закружившиеся крошки. Хрупкий черный уголь, холодные и неумолимые, как грех, магматические осколки, силикаты – но никакого льда. Жак присоединил шланг обратно и стал очищать участок от мусора.

Он погрузился в неглубокий, беспокойный сон и одновременно продолжал бурить, а потом проснулся от пинков и тычков усталого, раздраженного Луона:

– Бегунок! Бегунок! Да очнись ты!

Он напоролся на ледяную жилу и теперь выбрасывал лёд в космос через шланг.

Следующий час прошел не то в бреду, не то в тумане. Они переместили все три бура к жиле – широкой реке голубовато-чёрного льда – и вырезали большие куски, которые потом тащили по туннелю и скармливали скрубберу. Лёд! Наконец-то! Встроенная в скруббер синтез-ячейка работала, вода перерабатывалась, и уровень

кислорода начал повышаться. Понадобилось много времени, чтобы отчаяние, охватившее Жака, отступило.

Спасены.

Они надолго погрузились в безделье, прерываясь лишь для того, чтобы рассосать кусочек из нового запаса льда или пожевать немного ганка. Все испытывали невероятное облегчение.

Альфы попрятались по своим комнатам, остальные парили в главной пещере. У них теперь тоже имелись комнаты – у всех, кроме Гордия, – но там было холодно и одиноко, поэтому они предпочитали держаться вместе. Гордий, у которого теперь были вечно синие губы и отсутствующий взгляд, дрожал в каком-то странном ритме и бормотал себе под нос, вновь и вновь повторяя одно и то же.

Марит сунул голову в комнату Давиде и что-то шептал – вероятно, подстрекал на бунт. Жак был слишком измотан и опустошен, чтобы беспокоиться.

Вездесущие пыль и каменная крошка в воздухе медленно и неотвратимо свивались в спирали и вихри, подчиняясь неторопливому вращению Лами 306. Их мир, их тюрьма вращалась вокруг своей оси посреди космоса, словно человек, которого мучили беспокойные сны.

Жак дремал, просыпался, дремал, просыпался.

Ящик был запечатан. Казалось, человеку не под силу его открыть. Только очень слабые звуки, доносившиеся изнутри, показывали, что там вообще что-то есть.

Вжж, вжж.

Он вытащил свой кусок стекла и начал полировать его и шлифовать. Теперь уже недолго. Но он работал медленно, не рисуясь. Асимптота вселенского экзистенциального разочарования приближалась. Такова геометрия космоса. Он чёрный и серый, синий и пурпурный, и…

– Бегунок! – сказал Марит. Он подплыл совсем близко, так что Жак почувствовал его зловонное дыхание на своём лице. Лишь неимоверная усталость помешала ему вздрогнуть или вскрикнуть от неожиданности.

– Марит, – прохрипел он.

– Ну и как, закончил ты своё окно?

Он посмотрел на человека, задавшего вопрос. И почти что сказал: ты сам окно, потому что все твои планы прозрачны. Но он бы ничего не выгадал, если б Марит понял, что ему известно.

– А что?

– Я уже давно собирался тебя спросить, – сказал Марит, подтягивая тело ближе, но держа голову на прежнем месте, – как же всё-таки ты потерял ноги? Или ты таким родился?

Жак приложил большой палец к подбородку и сильно надавил. Собрался с духом.

– Одно из двух, определённо, – ответил он.

На самом-то деле, конечно, Марита это вовсе не интересовало.

– Знаешь, Э-дю-Ка давно наблюдает за тем, как ты возишься со своим стеклом. Наблюдает! Он сказал, что заберёт его, когда ты закончишь. Я спросил – зачем? Но это и неважно. Да просто так. Хочет его забрать, и всё тут. Ему нравится запугивать.

Жак склонил голову набок:

– Ты что-то замыслил?

Глаза Марита мерцали: левый-правый, левый-правый.

– Слушай, – сказал он. – Так больше продолжаться не может. Мы чуть не задохнулись! Э-дю-Ка прокололся, друг. Ты ведь и сам заметил? Это лишь вопрос самосохранения. Давиде понял. И я тебе кое-что скажу. Мне кажется, ты достаточно сообразительный и тоже всё видишь.

– Моя поддержка и верность… тебе, Марит? А взамен?

Посиневшие губы Марита изогнулись в отвратительной улыбке.

– Не любишь ходить вокруг да около, Бегунок? Хорошо. Мне это нравится. Ну ладно, давай прямо к делу. Давиде и Мо со мной. Ты видел, как Луон относится к своему так называемому заместителю. Э-дю-Ка остался один, на самом краю. Что ты получишь в обмен на свою помощь? Тебе станет легче жить в нашей маленькой тюрьме. Ты поднимешься на ступеньку вверх.

Его глаза мерцали: левый-правый, левый-правый. Жак едва сдержал смешок: он мог с лёгкостью сложить два и два, как и любой другой. Правда, значения это всё равно не имело.

– Как? – спросил Жак. – Э-дю-Ка большой и сильный. Камнем его не убьешь.

– У меня есть кое-что попрочнее камня, – сказал Марит, снова с неприятной улыбкой. – Об этом можешь не беспокоиться. Я тебя не прошу… пачкать руки. Просто поддержи меня. И… поговори с ним. Давиде не согласится, а Мо и мне он не доверяет. Поговори с ним, отвлеки его.

Жак чуть не расхохотался.

– И?

– Увидишь.

– А Гордий?

Его Марит в своих расчётах явно не принял во внимание. Он посмотрел на толстяка, потом снова перевёл взгляд на Жака:

– А что – Гордий?

– Ты не подумал… – начал Жак, но Марит перебил его:

– Да от него толку-то никакого. Что с ним?

– У него едет крыша, – сказал Жак. – Его разум… ты заметил, что он всё время повторяет что-то себе под нос?

Марит пренебрежительно поджал губы:

– И что?

– Мы не можем знать, что он учудит в один момент. Его ведь всё-таки приговорили за убийство. Он уже лишил человека жизни. Что, если он снова это сделает? Что, если насилие сведёт его с ума?

Марит медленно кивнул.

– Думаешь, он может совсем-совсем сойти с ума? Ты знаешь его лучше, чем я. Ну ладно, ладно. Я попрошу Давиде, чтобы проследил за ним. Славненько! Вот видишь? Когда мы работаем сообща, всё складывается. Правда? Ну ведь правда?

– Конечно, – сказал Жак. Может, в воздухе стало больше кислорода. Он почувствовал, как напряжение и тоска чуть-чуть отпустили его душу.

Жак наблюдал. Его неимоверно удивляло, что Э-дю-Ка не замечает, как Марит и Давиде готовят переворот, настолько неумелыми были их попытки всё скрыть. Возможно, воздух всё ещё оставался слишком разреженным или же Э-дю-Ка сломался и сам это подсознательно понимал. Каждый из них знал, что может сломаться. Жак не мог сидеть в этом каменном ящике одиннадцать лет. Он вообще не мог тут оставаться. Это значило всё и ничего. Это было важно и не важно.

В конце концов ему не пришлось заводить беседу с Э-дю-Ка. Э-дю-Ка заговорил с ним сам. Вероятно, он что-то почувствовал, хотя сам не отдавал себе в этом отчёта.

– Я говорил с Луоном, – сказал он как-то раз ни с того ни с сего. – И мы поспорили. Он сказал, поскольку в твоём теле меньше крови – потому что у тебя нет ног, – ты сильнее чувствуешь холод, ведь нас согревает тёплая кровь. Но я сказал, что слабее: ты не теряешь тепло через конечности, в смысле ноги, как все мы. Кто из нас прав?

– Мне не с чем сравнивать, – ответил Жак. – Я не знаю.

Э-дю-Ка кивнул, словно услышал нечто очень мудрое. Было заметно, что он думает о другом. Потом он сказал:

– Новая ледяная жила, похоже, обеспечит нас водой и воздухом на несколько лет! Да-да, лет! Мы тут болтали с Мо. Я сказал ему: ты правда думаешь, что гонгси бросила бы нас на этой каменюке, не разведав её первым делом? Конечно, они убедились, что здесь есть всё необходимое для жизни. Он сказал – вот ещё, делать им больше нечего. Но они же не психопаты! Ну да, они жестокие. Бесчеловечные и всё такое. Но не психи. Теперь, когда мы раскопали эту жилу, нам на несколько лет гарантированы вода, воздух и еда. Мы можем сосредоточиться на том, как сделать это место приятнее для жизни. Я прав? Каждому по комнате! И чтоб прогрелись хорошенько!

– Ну конечно, – рассеянно сказал Жак.

– Я не пытаюсь преуменьшить те трудности, которые нам пришлось пережить. Я тоже из-за них страдал! Было ведь нелегко, да?

– В общем и целом соглашусь, – сказал Жак.

Э-дю-Ка втянул воздух через стиснутые зубы:

– У нас ведь не будет второго шанса.

Жак видел, как у него за спиной Марит запустил руку за пазуху.

– Второго шанса? – спросил он.

– Чтобы привести всё в порядок. У нас только один шанс. Если мы успокоимся и будем соблюдать

дисциплину, тогда выживем – протянем все одиннадцать лет и выйдем на свободу с достоинством. Но если позволим анархии победить, то все будем мертвы через неделю. Умереть как животное или выжить как человек? Разве у нас на самом деле есть выбор?

– Умереть как животное, – повторил Жак. – Или?

Он то и дело переводил взгляд с парившего Марита на другую сторону пещеры. Тот вытащил руку из-за пазухи – уже пустую. Он как будто просто почесался. Но это была иллюзия. Жак знал, что у него под рубахой спрятан кусок метеоритного железа. Он морально готовился использовать это оружие. Проверял, что делают все остальные. Давиде работал в туннеле, как и Луон с Мо. Стоит ли ему звать сообщника? Не подождать ли, пока закончится смена? Его лицо было экраном, на который транслировались потаённые мысли.

Сейчас?

Жак вынудил себя перевести взгляд на Э-дю-Ка, посмотреть ему в глаза. Он слушал, что тот говорил, но сам в это время думал: глазные яблоки такие хрупкие, череп можно с лёгкостью расколоть. Кровь рвётся прочь из тела.

– Конечно, – сказал он.

– Рассказать тебе, как я сюда попал?

– Давай.

– Я убил человека.

– Правда? – сказал Жак.

– О, я знаю, о чём ты думаешь: были какие-то смягчающие обстоятельства, иначе они бы не стали просто так запирать меня в ящик на одиннадцать лет. Ну да, были. Смягчающие обстоятельства. Но… ты знаешь, кем я был?

– Кем?

Он снова посмотрел за спину Э-дю-Ка. Марит опять сунул руку под рубаху и прищурился. Жак видел, что его дыхание сделалось неглубоким. С дальнего конца туннеля доносились звуки буров, сверливших ледяную жилу, – жужжание, урчание.

Холодно, холодно, холодно.

– Ты ведь помнишь, Луон сказал, что мы знакомы… а знаешь, как мы познакомились?

– Нет, – сказал Жак.

– Я служил в Ополчении. Не рядовым каким-нибудь, нет. Я был шерифом гражданского Ополчения, много лет назад. Когда власть перешла к Улановым, они почти не изменили военную структуру. Прислали своих шишек, конечно, и добавили кое-какие правила. Но в общем всё осталось как раньше. А я был шерифом! Я это говорю, чтобы ты понял. Понял, что я смыслю в том, как устроены маленькие отряды. У меня много опыта, я их организовывал, наблюдал за ними, поддерживал порядок. Я знаю, что, если у нас не будет дисциплины – не будет ничего.

Жак кивнул. Позади Э-дю-Ка Марит наполовину вытащил из-под рубахи железную дубинку, похожую на чёрный фаллос. Потом остановился, испугавшись какой-то реальной или воображаемой опасности, и поспешно сунул её обратно.

Жак вдруг понял, что все они сходят с ума. Паранойя и гнев, жалость и страдания, отравляющая близость других людей…

– В мои обязанности, – сказал Э-дю-Ка, – входило исполнение приговоров. Мне это не нравилось, но кто-то ведь должен заниматься такими вещами. И я всю жизнь следовал приказам. Был один кадет, он напал на старшего по званию. Офицер поимел его девчонку вроде… или просто делал ей авансы, неважно. Кадет не должен был кидаться на него. Каким бы ни был повод, младший офицер не может просто так взять и ударить старшего! Они вместе выпивали. Кадет напоил лейтенанта как следует, а потом сломал ему ноги вольфрамовой штангой. Потом, ты не поверишь, офицер весь извёлся от раскаяния. Сказал – не стоило ему трогать чужую подружку. Но это не имеет значения. Кадета надо было наказать. Он хорошо принял наказание, он знал правила. И вот я как раз об этом! Мы не обязаны любить друг друга или всё, что нас окружает. Но нам приходится с этим жить, и значит, у нас должны быть правила. Луон это понимает. Давиде тоже, хотя у него трудный характер. Но он хотя бы понимает. Марит… вот это сложная проблема.

– Ты так и не рассказал, как попал сюда, – заметил Жак.

Э-дю-Ка слабо улыбнулся.

– Я казнил кадета, – сказал он. – За избиение офицера. За сломанные ноги офицера! В уставе всё прописано чётко, и я поступил по уставу – кадет был казнён. Только потом выяснилось, что он заблаговременно подал в отставку из Ополчения. Прошение удовлетворили, хотя уведомление об этом задержалось из-за спам-шторма. Я не знал! Откуда мне было знать? Но меня это не спасло. Я его убил, думая, что он подчиняется военно-гражданским законам. Но оказалось, что в тот момент, когда я привёл приговор в исполнение, он был уже не военно-гражданским, а обычным гражданским. Я заявил о своём неведении. В суде моё ходатайство приняли к рассмотрению, но факт есть факт. Я убил гражданского. И вот я здесь.

Буры остановились один за другим. Через несколько секунд должны были появиться Давиде, Мо и Луон. Тогда, подумал Жак, всё и случится.

– Жак, – продолжал Э-дю-Ка, – кажется, ты понимаешь, что я тебе говорю. Верно? Я побеседовал с Гордием некоторое время назад, и он сказал, что тебя приговорили за политические преступления. Мы так и думали, конечно. Да? И вот… я просто хотел сказать, что понимаю тех, кто сопротивляется Улановым. Ну конечно, я их понимаю! Я уважаю желание противоречить властям. Я только хочу сказать – не здесь. Ага? И не сейчас. Знаю, Марит мутит тут воду, но ты лучше слушай меня. Выживи, вернись на просторы Системы – и занимайся своей политической, э-э-э, агитацией сколько душе угодно… идёт?

– Вернуться на просторы Системы, – эхом откликнулся Жак. – Хотелось бы.

Э-дю-Ка хотел добавить что-то воодушевляющее, и тут до него наконец-то дошло, что Жак смотрит ему за спину. Он повернулся. Из туннеля появился Луон. Давиде следовал за ним. Э-дю-Ка посмотрел прямо на Марита, запустившего руку под рубаху. Тот застыл.

Жак понял, что сейчас произойдёт. Он раскинул руки, коснулся противоположных стен и вжался в углубление в камне.

Время споткнулось. Замерло на секунду. Потом рванулось вперёд.

Первым начал действовать Давиде. Он сразу увидел, что Марит оцепенел и что на его лице явственно читается паника. Лицо самого Давиде исказилось от гнева и досады. Он взревел. В маленьком пространстве этот звук был оглушительным, словно откуда-то и впрямь явился громаднейший бык. Жак не видел, как Давиде, всё ещё наполовину остававшийся в туннеле, достал еще одну железяку. Но теперь она была у него в руках, и он с шумом обрушил её на затылок Луона.

Э-дю-Ка закричал: «Нет!» – и бросился к ним через пещеру. Голова Луона безвольно обвисла, его тело поплыло к дальней стене. Э-дю-Ка поспешил к нему и тем самым дал Давиде возможность во второй раз поднять и опустить дубину. Бейсбольный профи не ударил бы лучше. Железяка угодила точно в центр лба Э-дю-Ка, его голова мотнулась назад и в сторону, веером взвились капли крови, красные горошины и сгустки. Инерция понесла тело Э-дю-Ка вперёд, он налетел на Давиде, и двое мужчин, кувыркнувшись, врезались в стену вместе.

Марит с жутким обезьяньим воплем прыгнул к потерявшему сознание Луону и дважды ударил его собственной дубинкой – по виску, по затылку. Потом, неуклюже, но с растущим усердием, начал колотить беспомощное тело. Некоторые удары не попадали в цель или лишь слегка её задевали, но другие оставляли вмятины на черепе, отрывали лохмотья кожи. Вскоре поднялось целое облако красных капель, больших и маленьких.

– Марит! – крикнул Давиде. – Хватит!

И Марит остановился – столь же внезапно, как бросился в атаку. Когда он повернулся, Жак заметил его лицо. Словно прыщи, его усеивали красные точки и брызги. Оно выражало чистейший

экстаз.

Переворот закончился. Некоторое время они молчали. Гордий уже не бормотал себе под нос, а смотрел с открытым ртом на воцарившийся беспорядок: два трупа парили посреди пещеры, за каждым тянулся красный шлейф – кровь из ран, капли, капельки. Их тюрьма медленно вращалась вокруг своей оси, и кровавые облака постепенно расползались, превращаясь в нарастающие узоры, спирали и вихри.

Потом настал черёд ликования. Давиде и Марит потрясали своими железными дубинами, Мо радостно вопил и аплодировал им. Гордий и Жак притихли.

В конце концов Давиде произнёс речь:

– Обновление, – сказал он. Потом прибавил, громче: – Возрождение! Теперь всё станет лучше! Никто не назначал Луона боссом! Никто за него не голосовал! Он был заносчивым тираном. Мы всё изменили, сообща.

Последнее, впрочем, не соответствовало истине. Когда адреналин иссяк, двое убийц сделались мрачны и капризны.

– Вы двое! – приказал Марит Гордию и Жаку, – Приберитесь тут!

Гордий поначалу не отреагировал, но, когда Марит бросился на него, сжимая в руках дубину, толстяк взвизгнул и ринулся в укрытие.

– Я велел прибраться, – рявкнул Марит.

Мо, явно желая оказаться с правильной стороны вновь наметившегося разлома, поддержал Марита и его новообретённый авторитет:

– Вы двое, делайте что приказано, а не то я вам все кости переломаю!

– Как нам это убрать, по-вашему? – спросил Жак довольно спокойно.

Марит схватил паривший неподалёку камешек и бросил ему в голову. Пролетая через клейкое облако, снаряд замедлил ход, и Жак успел от него увернуться.

– Разденьте трупы, – низким голосом сказал Давиде. – Одеждой, как сетью, соберите всю дрянь. А стены протрите измельчённым льдом.

Жак и Гордий сделали как им было приказано.

– О, дивный новый мир, – прошептал Гордий за работой, и это было первое, что Жак услышал от него за долгое время. – Мы будем следующими, вот увидишь, – сказал он Жаку, – Теперь уже недолго.

Жак подумал: теперь уже недолго.

Гордий сначала снял рубаху с Э-дю-Ка; на ней было меньше крови, и он завернулся в неё, как в плащ; прошло уже много времени с тех пор, как он в последний раз носил одежду на верхней части тела. Потом они с Жаком стянули штаны с Э-дю-Ка и рубаху со штанами с Луона. Затем Гордий взял тело Луона, а Жак – Э-дю-Ка; они запихнули трупы в одну из комнат. Жалко было её терять, но ещё жальче было бы жить в одном помещении с двумя мертвецами.

Они вернулись, с ног до головы покрытые кровью; но другие выглядели не лучше – иначе и быть не могло в таком тесном помещении.

Выловить всю кровь из воздуха оказалось делом непростым, и, вытирая стены, они лишь ещё сильнее их пачкали. Изрядно потрудившись, они очистили воздух, как могли, и засунули пропитанные кровью тряпки в ту же комнату, где уже лежали трупы.

Давиде и Марит в главной пещере всё ещё не могли поверить в свою победу.

– Пятерым будет проще выжить внутри астероида, чем семерым, – сказал Мо. – Я даже не уверен, что семеро вообще продержались бы здесь одиннадцать лет. – Это была неправда, конечно, но никто не возразил ему, – И это, и это долгосрочное решение проблемы, – сказал он.

– Тут будет посвободнее, это точно, – сказал Марит.

Но и это не соответствовало истине. Хотя людей стало меньше, пространство парадоксальным образом сжалось. Никто из них не мог выбросить из головы тот факт, что в комнате по левой стороне туннеля спрятаны два трупа. Во тьме они казались громадными – куда больше, чем при жизни. Ничего уже нельзя было изменить. Хуже всего было то, что дух жестокого насилия выманили из той глубокой норы, где он таился до сих пор, а обитать бок о бок с этим духом весьма некомфортно.

На протяжении нескольких дней Давиде внушал Гордию и Жаку, что теперь только они двое будут бурить, – поскольку его и обоих его друзей уже тошнит от бурения. Но так продолжалось недолго. По правде говоря, бурение было хоть и нелёгким, но развлечением. Через два дня все работали по очереди, как и раньше.

Давиде также забрал себе стекло Жака.

– Мне нужна какая-нибудь медалька, – сказал он. – Это сойдёт.

Жак сдался без боя. Это ничего не меняло.

– Ты и не собирался делать из него окно, верно? – ухмыльнулся Марит. – Ты не будешь по нему скучать. Можешь сделать себе ещё одно!

Жак не ответил. Нового куска необработанного стекла у него не было; остались только мелкие осколки, которые он подбирал и хранил при себе, пряча в спутанных волосах. Когда на него никто не смотрел, он иногда мог шлифовать один из этих кусочков. Теперь его не беспокоила невозможность поработать с большим куском.

Передел власти принёс тройке лидеров не слишком много удовольствия. Разговоры стали редкостью. Ледяную жилу раскопали, ганк рос сам по себе, и они начали расширять комнаты, принадлежавшие альфам. На самом деле им оставалось одно: ждать. В сущности, больше делать было нечего. Давиде и вовсе погрузился во что-то весьма напоминавшее депрессию.

– Что вы скажете спасательной команде, когда она прибудет через десять лет? – однажды спросил Жак у Давиде.

– Скажем, что это вы их убили! – проворчал Марит, подслушав. – Вы с толстяком! Или… мы скажем, они убили друг друга! Кто возразит?

– Никто, – признал Жак.

Единственным позитивным результатом – если вообще можно было говорить о подобном – было то, что случившееся вышибло Гордия из фуги[11 - Диссоциативная фуга – психическое расстройство, которое выражается в избирательной потере памяти. Возникает, как правило, в результате серьёзной психической травмы или невыносимой ситуации, в которой оказался больной.]. Он уже не бормотал себе под нос и, поскольку температура окружающей среды постепенно росла, почти не дрожал. От новой туники он оторвал лоскут и перевязал ослепший глаз, словно пират. К нему изредка возвращалась прежняя болтливость.

– Они угомонились, – негромко сказал он Жаку, – Знаешь, почему? Потому что сбросили пар. Но он опять накопится, и в следующий раз жертвами станем мы с тобой.

– Очень вероятно, – согласился Жак.

– Ну и как же твой план побега? – прошипел Гордий. – Можно его как-то ускорить?

– Если желаешь, – устало проговорил Жак.

Гордий воззрился на него, не понимая, шутка это или нет.

– Серьезно? Потому что, поверь мне, нам надо отсюда выбираться. Они уже съехали с катушек! Мы следующие! Но разве тебе не нужно твоё окно? Твой кусок стекла?

Жак покачал головой.

– Не имеет значения, – сказал он. Его охватила печаль. А от печали, как и от жутких физических ощущений, которые он испытал, когда уровень кислорода упал до опасно низкого уровня, его душа не могла спрятаться.

– Так эта история со стеклом – всего лишь отвлекающий манёвр? – наседал Гордий. – Фальшивка?

Умно! Ты сбил их со следа. Так в чём же заключается твой план? Теперь-то уж точно пришла пора всё мне рассказать!

– Всё фальшивка, Горд, – сказал Жак. – Нет никакого плана. И не было. Как отсюда вообще можно сбежать? Я лишь хотел как-то убить время до тех пор, пока гонгси не пришлет за нами корабль, через десять лет или в тот момент, когда им захочется заглянуть на огонёк.

Гордий пристально посмотрел на него и решил не верить услышанному.

– Ну да! – сказал он. – Конечно!

– Я тут не из-за политических преступлений, – сказал ему Жак. – Знаю, ты так решил: ты

поторопился с выводами. Я никогда не называл себя политическим заключенным. Не в этом дело. Я здесь потому, что блюстители порядка перепутали меня с другим человеком. Сейчас, наверное, они уже поняли свою ошибку или совсем скоро поймут. То, из-за чего я им нужен, серьёзней любого политического преступления. Намного серьёзней. Когда они вернутся за вами, меня ждёт стирание личности.

– Ты невиновен? – выдохнул Гордий, широко распахнув единственный глаз.

– Ни в коем случае, – сказал Жак. – Вообще-то я виновен в худших преступлениях, чем известно блюстителям. Они вычислят, кто я такой. Когда это случится, я не сомневаюсь, они пошлют корабль, чтобы забрать меня, – это не хвастовство, а простая констатация факта. Понятия не имею, что сделают с вами, – может, снова запечатают здесь и оставят до конца приговора. Может, заберут с собой, выпустят под залог, кто знает. Видишь ли, меня это ничуть не волнует, потому что, когда они придут сюда за мной, случись такое вскоре или ближе к концу срока, дела мои пойдут куда хуже, чем сейчас. И даже более того… скажем так, есть иные причины, по которым я никогда не должен попасть в руки правоохранителей. Когда они поместили меня сюда, то сами не поняли, что сделали. Вот он я, здесь. Во второй раз мне так не повезёт. И второго раза не будет.

Гордий сделался очень серьёзным.

– Какой же я был дурак, – сказал он тихим, монотонным голосом. – Всё это время ты твердил, что уйдёшь отсюда. Но ты имел в виду не побег, вот в чём дело! Ты говорил об… уходе. То есть о… самоубийстве. Об убийстве себя самого!

Жак посмотрел на его большое, одутловатое лицо.

– По твоим же словам, – сказал он, – нам не стоит беспокоиться о самоубийстве. Ты ведь решил, что эти трое нас в любом случае прикончат.

Гордий начал смеяться, потом смолк и вдруг ужасно опечалился.

– Я чувствую себя вдвойне дураком из-за того, что не понял тебя, – горестно проговорил он. – Наверное, я так сильно надеялся выбраться из ящика, что готов был поверить во что угодно.

Жак улыбнулся.

– Продержись до конца срока, – сказал он. – И гонгси увезет тебя отсюда навсегда. Уж ты-то можешь на это надеяться!

Внутри Лами 306 всё ещё было холодно, и процесс гниения сильно замедлился, но возле синтез-ячейки и поблизости от светошеста кровь свернулась и через какое-то время начала вонять. Марит приказал Гордию и Жаку избавиться от зловонной субстанции, но с запахом они ничего не смогли поделать.

Время почти пришло, да, время почти пришло, и Жак как будто застыл на острие иглы. Почти. В этом слове забавным образом сочетались незавершенность и наставление чтить ближних своих, но, в сущности, ни то ни другое не являлось обязательным.

А потом, вполне естественным образом, время и в самом деле пришло. Оно явилось без принуждения, без спешки: деталь в механизме встала на своё место. Головоломка сложилась, её решение стало вдруг простым и понятным.

Всему своё время.

Давиде и Марит бурили в дальнем конце коридора. Мо был в своей комнате, Жак и Гордий – в главной пещере. Когда появился Мо, Жак сразу понял, что ему нужен секс.

– Давай, Бегунок, – приказал он. – В мою комнату. Не хочу, чтобы божонок смотрел.

Внутри у Жака не то щёлкнуло, не то хрустнуло: последнюю соломинку долой. Он не сломался. Просто что-то встало на своё место. Он ведь, в конце концов, так долго ждал. Не одиннадцать лет, конечно, и всё-таки прошло довольно много времени. Направляясь следом за Мо в камеру, высеченную в скале, он выудил один из стеклянных осколков, спрятанных в волосах. Собственная шевелюра, всклокоченная и грязная, казалась скользкой и отвратительной, будто клубок щупальцев.

Что в ящике?

Сомнение.

Есть ли у сомнения другое имя?

Смерть – вот другое имя для сомнения. Смерть модулирует вечную самоуверенную Вселенную, прибавляя к протекающим в ней процессам сомнение.

Когда они оба оказались в маленькой комнате, Мо сказал:

– Я закрою глаза и притворюсь, что ты моя жена. Не вздумай всё испортить и следи за своими кривыми зубищами, ладно?

– Ладно, – сказал Жак.

Крышка ящика распахнулась. Ящик исчез. Он растворился в волнах жара и света. Жак всё понял. Свет – это форма тепла. Всё, что движется, – форма тепла. Даже невесомый бег протонов.

Кровь, что много месяцев еле-еле текла по его жилам, теперь бежала легко и проворно.

Он взял член Мо в левую руку. Потом поднялся, прильнув к телу мужчины, и прижался лицом к его лицу.

– Любимый мой, – прошептал он и поцеловал его.

Это застало Мо врасплох. Он сердито сказал: «Да что ты творишь?» Но Жак умел целоваться, он целовал крепко, и его губы, прижатые к чужим губам, не дали словам вырваться на волю.

Осколок стекла был у Жака в правой руке. Одним движением он отсёк этим осколком член Мо. Почувствовал волну пульсирующей горячей крови. Мо закричал, но Жак крепче прижал свой рот к его потрескавшимся губам. Жак поднял обе руки, держа в одной ампутированный кусок плоти, а в другой – осколок стекла, и дождался, пока сдавленный крик затихнет.

Мо, корчась и извиваясь от боли, втянул воздух и хотел снова закричать. В этот момент, наконец-то прервав поцелуй, Жак запихнул отрезанный пенис в открытый рот Мо, засунул поглубже. Второго крика так и не случилось, хотя Мо дёргался и метался, пытаясь вырваться. Но в комнате было слишком мало места, чтобы сбросить с себя противника.

Жак держал Мо, пока тот не истёк кровью. Его тело обмякло и в конце концов затихло. Комнату наполняла кровь, Жак был покрыт ею полностью. Он отрезал длинный лоскут от туники Мо и завязал рот, чтобы не задохнуться, вдыхая капли крови. Теперь он согрелся, и внутри его черепа было светло. Он прислушался к своему сердцу. Оно по-прежнему танцевало четырёхтактную павану[12 - Павана – медленный, торжественно-величавый танец. Считается одним из самых популярных придворных танцев в Европе XVI века.] и ничуть не ускорилось. Он сосредоточился. Так и следует продолжать. Никакой паники, никакой эйфории. Спокойствие. Спокойствие.

Жак выскользнул в туннель и плавно двинулся к дальнему концу, где двое мужчин бурили. Марит продвинулся к самому краю туннеля и углублял его. Давиде расширял проход, и сейчас его спина была обращена к Жаку. Гудение двух буров, двойная вибрация. Прикасаясь руками к камню, Жак чувствовал дрожь, исходящую из самой сердцевины астероида. Далеко позади сияла главная пещера, но здесь главными источниками света были небольшие фонари на бурах. Пыль и мелкий мусор; беспокойные чёрные тени бурильщиков. Жак перемещался во мраке с такой легкостью, словно это была его естественная среда обитания. Он появился, словно из ниоткуда, с головы до ног вымазанный в крови, и всадил два осколка стекла в шею Давиде со спины, один на четыре часа, другой – на восемь. Они вошли довольно легко, хотя от нажима, без которого их было не загнать так глубоко, Жак порезал собственные ладони. Влажными руками он оттащил трепыхающееся тело Давиде в сторону и схватился за рычаги бура. Марит понял, что происходит, лишь в последний миг, когда ненасытная пасть бурильной машины надвинулась на него.

Placuit[13 - Так ему было угодно (лат.).].

Потом Жак некоторое время парил в туннеле, восстанавливая своё внутреннее спокойствие. Он заглянул внутрь себя. Вот его сердце, бьётся в прежнем ритме. Всё в порядке.

Лоскут ткани, прикрывавший рот, забился кровью, и его пришлось почистить. Но он всё ещё мог дышать. И тут из света в конце туннеля, из главной пещеры, раздался голос Гордия, вкрадчивый и нетерпеливый:

– Ребята? Ребята! Что происходит? Я слышал крики.

– Всё в порядке, Гордий, – отозвался он сильным, чётким и громким голосом. – Теперь я могу заняться тобой.

И двинулся к свету.

Когда всё закончилось, он перенёс буры из туннеля в главную пещеру. И разложил всё нужное.

Труднее всего было удержать осколки стекла в окровавленных руках. Без рукояти лезвия оказались слишком скользкими и, конечно же, постоянно резали его ладони. Но это была лишь очередная проблема, требующая решения, и он применил свой практичный разум. Из кости получались отличные рукояти, а костей у его жертв было предостаточно.

Он не торопился.

Он работал аккуратно, методично рассекая тело Гордия, делая как можно меньше разрезов и стараясь, чтобы те были небольшими. Он извлёк немалое количество внутренностей. Он рассёк позвоночник и зрительные нервы и запустил скользкие пальцы с длинными ногтями в открывшуюся полость, после чего удалось вытащить череп.

– Что тебе сказать? – спросил он у черепа, не переставая трудиться. – Такова истина, стоящая за покорением космоса. Энергия стоит дорого, а сырьё драгоценно, и только люди – это обычные ресурсы, которые надо использовать.

Он запомнил всё, что слышал, пока был в тюрьме.

Рёбра, окутанные жесткими кожистыми мембранами, он оставил вместе со слоем подкожного жира. Но позвоночник вытащил, как и кости рук и мышцы, большие берцовые кости и малые берцовые кости, желто-красные в неутомимом сиянии светошеста. С тазовыми костями пришлось повозиться, но он и с этим в конечном итоге справился.

Он заснул, когда одолела усталость, и съел столько ганка, сколько смог, а потом переключил внимание на ноги. Стеклянные ножи приходилось постоянно точить.

Но он был терпелив и осторожен, он привык работать со стеклом.

Вскоре дело было сделано.

Он обдумал следующий ход. Он понимал, конечно, что избыток холода какое-то время будет проблемой, а потом его место займёт избыток тепла. Жак не мог из подручных средств изготовить устройство, позволяющее как-то избавляться от последнего; он мог лишь надеяться, что сумеет всё перенести и успеет добраться до места назначения прежде, чем угроза станет смертельной. Лёд должен был ему помочь.

Поэтому Жак сосредоточился на задачах практического свойства. Он соорудил толстую швейную иглу из кости и украсил большой разрез в основании спины Гордия кружевами из сухожилий. Большое тело Гордия, лишенное большей части костей, в невесомости походило на полуразобранную палатку.

Затем Жак утрамбовал одну из пустых рук Гордия льдом. После проделал то же самое с одной из ног – запихивал в неё лёд, пока она не превратилась в конечность больного элефантиазом [14 - Элефантиаз, или слоновость, – болезнь, при которой в результате разрастания кожи и подкожной клетчатки пораженная конечность (чаще всего нога) значительно утолщается.]. Другую ногу он заполнил льдом только до середины голени, а потом осторожно засунул внутрь скруббер. Кожа растянулась, словно боа-констриктор, поглощающий добычу.

Почти всё.

Он пришил синтез-ячейку к лопаткам, как рюкзак. Тепловая отдушина располагалась снизу, и, если бы бескостная рука Гордия сохранила способность двигаться по собственной воле, она бы могла дотянуться к этому отверстию.

Ещё три вещи.

Он собрал одежду со всех трупов, соорудил из неё вещмешок. Туда пошел весь оставшийся лёд. Разрабатывать жилу дальше не было необходимости. Имевшихся кусков как раз хватило, чтобы наполнить мешок. Жак с двух сторон приметал его края к коже живота Гордия.

Он направился к телу Давиде и забрал свой кусок стекла. Давиде отдал его без возражений, поскольку был мёртв. Теперь Жаку предстояло как следует повозиться, потому что эта часть предприятия имела решающее значение. Веки над повреждённым глазом Гордия довольно прочно склеились, но Жак, вытащив глазное яблоко, заполнил полость замазкой из жира, воды и нечистот. Второе глазное яблоко он тоже вытащил, разумеется. Жак полагал (работая на ощупь, с простейшими инструментами), что сумеет вставить стеклянный круг так, чтобы по краям всё было герметично. Потихоньку-полегоньку. Наконец-то всё было сделано, и он очистил стекло как мог.

Почти готово. Он оставил бур под искусственной преградой, которая в самом начале запечатала их здесь. Казалось, что это было очень давно.

В последнюю очередь он вытащил трупы Луона и Э-дю-Ка из их временного мавзолея и оставил в главной пещере. Когда мембрана будет разрушена и воздух выйдет наружу, они вместе с бывшими сокамерниками уплывут в глубокий космос. Блюстители, вернувшись, обнаружат темницу пустой. Он не мог уничтожить все следы, конечно: крови было слишком много на стенах и в туннеле, и для ДНК-полицейских не составит особого труда определить, кому она принадлежит. Но у Жака не осталось других возможностей запутать следы.

Жак был весь в крови; его волосы, пропитанные соком человеческих внутренностей, слиплись и затвердели. Он хотел их обрезать, но все его стеклянные скальпели – кроме одного – непоправимо затупились или сломались, и у него не осталось времени, чтобы сделать новые. Он сохранил один острый скальпель и одну из железных дубин и нашел им место внутри своего нового костюма. Потом приготовился. Даже в невесомости трудновато было забраться внутрь этого костюма, и последний этап шитья с использованием части лёгочной мембраны, чтобы обеспечить герметичность, занял у него немало времени. И снова нашлось применение для его кустарной замазки.

Внутри было холодно; конечно, к окружающей температуре добавлялся лёд в ноге и руке, и всё-таки он мог это вынести.

Что ж, Жак был готов. Он сунул правую руку в новый рукав и включил бур. Мгновение пустоты – внешние звуки были полностью заглушены, и нужно было ещё привыкнуть смотреть через единственный стеклянный иллюминатор. Потом он почувствовал сильный рывок, и пещера наполнилась мельтешащим мусором. Бур рванул через дыру, которую сам же проделал, и Жака потянуло следом.

Он был снаружи.

Первым делом новый костюм Жака чудовищно надулся, словно воздушный шар, который накачали сверх меры. Он этого ждал, хотя и понимал, что швы могут разойтись, и тогда всё закончится, так и не начавшись. Но обошлось. Костюм сделался в два раза просторнее внутри, и это было хорошо. Плохо было то, что, сунув руку в правый рукав, он уже не мог шевелить пальцами или даже просто прижать её к боку. Это была настоящая проблема, требующая безотлагательных действий, потому что без возможности двигать рукой он был обречен просто дрейфовать в космосе до самой смерти. Но Жак обнаружил, что если развернуться и вложить обе руки в правый рукав, то мышечного усилия как раз хватало, чтобы, преодолевая жесткость высокого давления, шевелить рукой и сжимать раздувшиеся пальцы.

Он вертелся вокруг своей оси. За холодом, исходившим от набитого льдом костюма, Жак ощущал холод снаружи – лютый, первобытный, устрашающий. Это была абсолютная стужа. Имя ей было Смерть. У Смерти много имён. В этой среде люди существовать не могли. Она неумолимо, чудовищно

противоречила всякой искре, что обитает в живом теле. Но он увидел Солнце, яркую светящуюся монету, что плавно перемещалась из верхнего правого в левый нижний угол его маленького глаза-окна. Не без труда и с нескольких попыток Жаку удалось засунуть лёд в тепловую отдушину синтез-ячейки и за счет последовавшего выброса притормозить своё хаотическое вращение.

Раздалось шипение, означавшее потерю воздуха. Но Жак нашел утечку и запечатал при помощи замазки, размяв ту пальцами.

Лами 306, вращаясь, ушел вниз и покинул его поле зрения. Астероид казался на удивление крошечным, словно его уменьшили при помощи волшебства. Ну-ну. Он появился опять, сверху, и снова ушел вниз, исчез. Вкладывая лёд в тепловую отдушину и располагая синтез-ячейку под разными углами, Жак в значительной степени погасил своё осевое вращение. Потом, победив в последней битве с жестким костюмом, выпустил достаточное количество газа, чтобы полностью компенсировать и оставшийся импульс.

Он висел посреди открытого космоса. У него были ориентиры: Солнце, звёзды. Он ждал. Он дрожал от холода, но был счастлив. Он ждал и смотрел – и в том и в другом он знал толк. Скруббер жужжал в ноге, и у него был воздух. Он вдыхал и выдыхал.

Через несколько часов его терпение было вознаграждено. Он увидел мерцание: другой астероид, на расстоянии черт-знает-скольких-миллионов миль. Сгодится. Он скормил синтез-ячейке немного льда и начал двигаться. Движение было медленным, но природа ускорения такова, что постепенно оно нарастает. Взяв курс на мерцающий огонёк и трудясь над выбросами газа, словно кочегар перед топкой, он поначалу ускорялся медленно. Однако ему ничто не преграждало дорогу, и он потихоньку подталкивал себя дальше. Путь предстоял долгий, но у него было много времени. Не вечность, конечно, и всё-таки достаточно. Достаточно. Или слишком много!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/adam-roberts-2/steklyannyy-dzhek/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Примечания

1

Фэр, Лиз (наст. имя Элизабет Кларк Фэр), – американская рок-певица. – Здесь и далее примеч. пер.

2

8 Флора (8 Flora) – астероид главного астероидного пояса. Открыт 18 октября 1847 г. английским астрономом Джоном Хиндом в Лондоне, Великобритания. Назван в честь древнеримской богини цветов и весны Флоры.

3

Скруббер – устройство для очистки газовых смесей.

4

Потолок Сикстинской капеллы – известнейший цикл фресок Микеланджело, частью которого является «Сотворение Адама». На этой фреске изображен момент, когда Бог протягивает руку Адаму, передавая ему жизнь.

5

Лембас – эльфийские питательные хлебцы, описываемые в произведениях Дж. Р. Р. Толкиена «Властелин колец» и «Сильмариллион».

6

Джесси Джеймс – знаменитый американский преступник XIX века, неоднократно становившийся героем голливудских фильмов.

7

Джантирование – способ телепортации, основанный на мысленном усилии. Описан в романе Альфреда Бестера «Тигр! Тигр!» («Звёзды – моё назначение»).

8

Trickle-down theory – экономическая теория просачивания благ сверху вниз, согласно которой выгоды монополий совпадают с выгодами мелких предпринимателей и потребителей.

9

Гхи – разновидность топлёного масла, популярная в Южной Азии. В индуизме гхи применяется для яджны (жертвоприношения).

10

А. е. – астрономическая единица. Приблизительно равна расстоянию от Земли до Солнца.

11

Диссоциативная фуга – психическое расстройство, которое выражается в избирательной потере памяти. Возникает, как правило, в результате серьёзной психической травмы или невыносимой ситуации, в которой оказался больной.

12

Павана – медленный, торжественно-величавый танец. Считается одним из самых популярных придворных танцев в Европе XVI века.

13

Так ему было угодно (лат.).

14

Элефантиаз, или слоновость, – болезнь, при которой в результате разрастания кожи и подкожной клетчатки пораженная конечность (чаще всего нога) значительно утолщается.