Режим чтения
Скачать книгу

Удивительные истории о словах самых разных читать онлайн - Виталий Бабенко

Удивительные истории о словах самых разных

Виталий Тимофеевич Бабенко

Лучшее увлекательное чтение «ЛУЧ»

Книга Виталия Бабенко – писателя, заведующего кафедрой журналистики Института журналистики и литературного творчества, но при этом еще и преподавателя этимологии – рассказывает о самых обыкновенных словах. Употребляя их, мы не задумываемся о том, что история каждого слова полна парадоксов. Именно такие истории и составили книгу – не словарь, не научное исследование, а сборник неслыханных историй о слыханных словах. Автор, как детектив, идет от разгадки к разгадке. Ну что, казалось бы, удивительного в словах «автобус», «время», «небо», «карьера» и других, о которых рассказывается в книге? А у них, как выясняется, весьма затейливое происхождение. Во многих случаях способ образования слова, изменения первоначального значения, странное соединение составных частей, удивительные связи с другими словами могут вызвать улыбку. Как раз на это: на радость читателя от встречи с «незнакомыми знакомцами» – повседневными словами, – и рассчитывает автор.

Виталий Бабенко

Удивительные истории о словах самых разных

Капустные детективы

«Будьте как драные, годные старатели! Граничим новый бег выборов!»

Каждый год, начиная очередной курс лекций по этимологии в Институте журналистики и литературного творчества, я приветствую студентов этими – или примерно этими – словами.

И каждый год после такого приветствия в аудитории наступает тишина. То ли студентам хочется сделать вид, что они поняли тайный смысл произнесённых фраз и молчание – знак согласия, то ли им обидно, что ничего не поняли, и тогда молчание – знак протеста, то ли их оскорбляет слово «драные», но как люди воспитанные студенты предпочитают промолчать. Конечно, я неизбежно объясняю, в чем секрет моего странного приветствия. Но то – студенты, а вот читателям этой книги придется помучиться, чтобы разобраться в том, кто такие «драные» и почему «старатели». Под «мучением» я имею в виду всего лишь чтение предлагаемой книги.

Слово «этимология» уже написано, и это означает, что дальше именно об этимологии речь и пойдёт. А вот пугаться не надо! Не надо кричать: «Ой, тараканы!» «Ой, пчёлы!» Разговор у нас будет не об энтомологии (науке о насекомых), в которой, между прочим, нет ничего плохого, а об этимологии (науке о словах), в которой опять-таки ничего опасного и неприятного не содержится. Кстати, «таракан» и «пчела» – тоже слова, как и всё, что мы произносим.

Вот я написал: «…как и всё, что мы произносим». Но ведь мы не только произносим слова. Мы думаем – тоже словами. И мечтаем – словами. И любим (см.: любовь) – вслух и про себя – словами. И ненавидим – словами. Ругаемся, проклинаем, восхваляем, мусорим, возвеличиваем, унижаем, суесловим, обещаем, обманываем, торгуемся, обожаем, мучимся, радуемся, страдаем – словами. МЫ ВООБЩЕ НЕ МОЖЕМ БЕЗ СЛОВ! Вся суть нашего мышления, нашего сознания, нашего языка… вся суть нашей сути – слова, ничто, кроме слов. Как же тогда не писать о словах?! Как же не разобраться в том, что составляет суть нашей сути?

Разобраться, может, и нужно. И такое «разбирательство» – поверьте мне! – невероятно интересное занятие. Но и весьма трудное. По этому поводу очень хорошо высказался знаменитый британский философ Джон Локк (1632–1704), много размышлявший о словах и их значениях – например, во внушительном четырехтомном «Опыте о человеческом разумении» (1689):

«До чего же трудно показывать различные значения и изъяны слов, когда, кроме как словами, нам нечем это выразить»[1 - Перевод с английского автора этой книги. В дальнейшем все цитаты и фрагменты текстов зарубежных авторов, если не оговорено особо, тоже будут в авторских переводах.].

Вот уж поистине, лучше не скажешь: ведь рассуждаем о словах мы именно словами, чем же еще?! Получается какой-то замкнутый круг. Ну а если не круг, то, во всяком случае, антиномия – еще одно мудреное словечко, означающее «противоречие» (а в прямом переводе с греческого – «противозаконие»).

Джон Локк… Каждая фамилия, как и каждое имя, – тоже слово. А любое слово что-нибудь да обозначает. В дальнейшем, если нам будут попадаться особо интересные фамилии, мы будем разбираться и в них. Что же интересного в фамилии Локк (Locke)? – спросит какой-нибудь знаток английского языка. Ясно ведь, что lock – это «локон» или «замок». А вот и нет! Locke происходит от древнеанглийского loca, что означает «огороженное место, крепость». Разве не интересно? Помимо всего прочего, на мой взгляд, для философа это очень подходящая фамилия.

Противоречие, пряморечие, криворечие… (Жаль, что двух последних слов в русском языке нет. Может быть, пора ввести?) Понять, что есть что, нам помогает именно этимология – раздел языкознания, занимающийся изучением происхождения слов и выявлением их изначальных, то есть очень древних, значений.

Этимология… Важное и даже торжественное словосочетание. Я не ошибся: не слово, а словосочетание, состоящее из двух частей: этимо– и -логия. Этимо- – от греческого существительного среднего рода этимон, означающего «истинное» («истинный смысл»), или, если хотите, от прилагательного этимос – «истинный, реальный, действительный». А -логия практически буквально повторяет греческое -логиа – часть слова, обозначающую «учение», «ведение», даже просто «рассказ» (от логос, «слово»). Мне ближе именно «рассказ»: этимология – рассказ о словах. Или даже так: «рассказы о словах». Они и начнутся, когда закончится это предисловие.

Резонный и простой вопрос: зачем мне всё это нужно? Зачем читать лекции о словах? Зачем возиться со словами? Зачем, наконец, писать о словах книги? Не менее резонный и не менее простой (на самом деле всё объяснение – в слове «простой»: см.: простота, простой) ответ: я люблю слова. Или так: я восхищаюсь словами. Или даже так:

Я заворожён словами.

По идее, предыдущую фразу следовало бы объяснить: рассказать, что такое «заворожён» и что такое «слово».

Но всему своё время (см.: время).

Пока же именно так: я заворожён словами.

И я не один такой. Есть множество людей, которые интересуются словами, любят слова, восхищаются словами родного языка. В науке их называют лингвистами, языковедами, филологами, этимологами. В литературе – писателями и поэтами. Вот, например, один поэт написал следующее:

Живое слово мило мне:

Оно стремится вскачь вовне,

Оно отвесит вам поклон,

Ему неловкость – не урон,

В нём кровь бурлит, оно сноровисто

Сопит, чтоб в уши лезть бессовестно,

Оно порхает и кружит,

Его всё в жизни веселит.

Словечко – нежное творенье:

Вдруг – хворь (и тут же – исцеленье!).

Жизнь малышу продлить хотите? —

Тогда в руках легко держите,

Его сжимать и мять не надо!

Словцо умрёт от злого взгляда —

Падёт уродцем неживым,

Бездушным, жалким, ледяным.

Чем этот трупик был? Кто знает, —

От смерти слово вид теряет.

Труп слова – жуть, куда ни кинь:

Сухая щепка, трынь-трынь-трынь.

Да тьфу на тех дельцов, поверьте,

Кто предает словечки смерти![2 - Перевод с немецкого, как было сказано выше, автора книги.]

Между прочим, этого поэта звали Фридрих, а фамилия его была – Ницше. Вы скажете, что Ницше – философ, а не поэт. Нет, Фридрих Ницше был и Философом, и Поэтом, только
Страница 2 из 12

вот его стихи у нас, к сожалению, мало известны. Приведённое выше стихотворение, написанное 38-летним поэтом-философом в 1882 году, называется «Слово» (Das Wort). Где же ему быть, как не в книжке о словах?

Ницше… Эта фамилия звучала бы по-русски как… «Николаев»: «Ницше», «Нитш», «Нитше» – всё это формы имени Николаус (Николай), претерпевшего значительные фонетические изменения.

Повторю: любовью к живому слову отличаются писатели и поэты (может быть, не все, но многие), философы (двух мы уже нашли) и ученые-филологи (тоже, конечно, не все, однако изрядная их часть). Строго говоря, филологи просто должны любить слово: название профессии обязывает – филолог как раз и означает «словолюб» (фило- – от греческого филейн[3 - Я, конечно, мог бы написать: ??????, – но не стал этого делать: читатель вовсе не обязан знать греческий язык. И в дальнейшем везде, где только можно, я буду использовать русское написание иностранных слов – по той же причине.], «любить»; -лог, как мы уже знаем, от греческого же логос, «слово»). А если не все филологи следуют этому «должны», то «словолюбам», не любящим слово, можно только посочувствовать. Печально, однако не катастрофично. Хотя если говорить об истинном значении слов, то лучше уж катастрофа, чем печаль. Что, звучит загадочно? О, впереди нас ждёт много загадок – и, разумеется, отгадок[4 - Чтобы не томить читателя, две отгадки помещу здесь, в сноске. «Катастрофа» – от греческого «катастрофе» (katastrophe), буквально означающего «переворот». А «печаль» – от древнерусского пека, «жар, зной». Печаль в изначальном смысле – «то, что жжет». В дальнейшем некоторые «отгадки» тоже будут размещаться в сносках. Так уж я придумал эту книгу.].

Признаюсь: я – не филолог. Точнее, не профессиональный филолог (соответствующего диплома у меня нет, о чем я нисколько не горюю; почему? да потому что само слово «диплом» располагает не к горечи, а к веселью, – см.: диплом). А вот разбираться со словами очень люблю. Как быть? И как я должен себя называть? Отвечу: тоже филологом, только не профессиональным, а… наивным. Поверьте, ничего оскорбительного и тем более уничижительного в прилагательном «наивный» не содержится: это слово было заимствовано из французского языка, где na?f (ж.р. na?ve) восходит к латинскому nativus, означающему «естественный, природный».

Именно по наивно-филологической причине эта книга – не научная, а научно-художественная. В недавние времена многие книги именовались «научно-художественными», но, боюсь, иным нынешним читателям такое словосочетание покажется незнакомым, поэтому выражусь иначе и назову предлагаемый опус скорее литературной, чем научной книгой. Я не часто буду прибегать к терминам «морфема», «гаплология», «метатеза», «словообразовательная» или «семантическая калька», но если они всё же понадобятся, то я их объясню тоже, а уж научно-пугающие, душевредительные слова – всякие там «итератив», «веляризация», «деминутив» – здесь не появятся вовсе. Зато историй о словах будет множество. Это я обещаю.

Потому что я заворожён словами.

Американский актер, комик, певец и автор песен Эдди Кантор (1892–1964) выразился почти так же. «Слова завораживают меня, – написал он более полувека назад в своей книге “Как я это вижу”. – Они всегда меня завораживали. По мне, листание словарей – это все равно как если бы я свободно шарил в банке».

Видимо, мы родственные души с покойным Эдди Кантором. Для меня листание словарей – тоже нечто вроде налета на банк или перебирания драгоценностей в сокровищнице. И не просто листание, а чтение. Да, я люблю читать словари (разумеется, не все подряд, а этимологические и фразеологические, и не только русские, но и английские, французские, немецкие…). Вот такой я фрик. Кстати, и в слове «фрик» ничего унизительного нет – если, конечно, разобраться в происхождении этого слова, бездумно заимствованного из английского языка[5 - Заинтриговал? Ну что же. У древнего английского слова freak, породившего «нашего» фри- ка, есть несколько версий происхождения, и все они староанглийские. Одна версия возводит это существительное к глаголу frician, «танцевать». Неплохо. Вторая – к шотландскому freik и среднеанглийскому freke, которые означали «храбрый человек», «воин», «муж» (было также прилагательное freke, «честный, серьезный, смелый»). А вот это уже совсем хорошо. Фрик – смелый муж. Многие хотели бы заслужить, чтобы их называли этим словом.].

Ещё один любитель слов – американский писатель и журналист канадского происхождения Роберт Макнил (р. 1931) (не путать с американским кинорежиссером Робертом Макнилом, р. 1964) – написал буквально следующее: «Словопомешанный – вот кем я был на самом деле. Я и сейчас такой: помешан на звуках слов, на внешности слов, на вкусе слов, на том, как слова ощущаются на языке и в уме». Книга Роберта Макнила, посвященная словам, так и называется: «Словопомешанный» (Wordstruck, 1989).

Как же я его понимаю! Звуки, вкус, внешность слов… А ведь, помимо внешности, есть ещё и внутренность – таинственная, скрытая от взоров, волшебная. Есть от чего помешаться!

И все же я не помешанный, а заворожённый словами. Причем с детства.

Может быть, всё дело в том, что я рано научился читать – в три года (извините за нескромность). Мы со старшим братом (он был на три с половиной года старше меня и читал уже вовсю) решили сделать маме подарок на день рождения. А подарок был задуман такой: мое ЧТЕНИЕ слов. И брат взялся меня научить. Как-то так получилось, что процесс пошёл довольно быстро, и к концу лета 1953 года – до маминого дня рождения оставалось ещё два с лишним месяца – я уже читал любые слова и фразы.

До сих пор помню, как осенью того же года я стою на скамье в поликлинике – маме понадобилось там появиться, а меня оставить было не с кем, поэтому я оказался во взрослой поликлинике вместе с ней, – и читаю вслух строки с медицинско-просветительского стенда, вывешенного на стене. Сами понимаете, какой это был текст. Разумеется, зубодробительный. И я его читал. Мама была в восторге. Пациенты поликлиники, которым и предназначалась эта горделивая демонстрация, – тоже. Я в восторге не был. Потому что не понимал ни слова. Но – читал. Громко и с выражением.

«До сих пор помню…» Если честно, то я не уверен, что действительно помню это знаменательное событие шестидесятилетней давности. Наша память устроена причудливо, и не всё, что мы помним, происходило именно так, как это отложилось в сознании. С детскими воспоминаниями ещё сложнее. Возможно, по большей части они – не что иное, как переводные картинки, наклеенные на память последующими пересказами событий. Но мне хочется верить, что ту поликлинику и тот первый в жизни публичный успех я действительно помню. Как помню и обиду на то, что ровным счётом ничего не понял из прочитанного.

Конечно, люди читающие обязаны понимать слова, которые они читают. А люди пишущие – понимать слова, которые они пишут. Не могу не согласиться со Львом Николаевичем Толстым, который в письме критику Николаю Николаевичу Страхову (5 сентября 1878 г.) писал: «Если бы я был царь, я бы издал закон, что писатель, который употребит слово, значение кот [орого] он не может объяснить, лишается права писать и получает 100 ударов розог». Ну, допустим, розги – это чересчур, но мысль очень правильная.

Однако Лев
Страница 3 из 12

Николаевич имел в виду смысл слов. Я же, говоря о завороженности словами, подразумеваю их происхождение и значение. А значение и смысл – вещи все-таки разные.

Может быть, та стародавняя детская обида и заставила меня приглядываться к словам. Я действительно не могу пройти мимо слова, если не понимаю, откуда оно взялось и почему выглядит именно так, а не иначе.

Вот я сижу в кресле и пишу эту книгу. Что за слово такое – кресло? И почему книга – это книга? Передо мной на экране – Windows. Рядом – окно. Window (англ.) и «окно» (рус.) – одно и то же, правильно? Правильно. Но почему эти слова такие разные? Или они не очень разные, только сходство между ними невидимое? Надо мной – потолок. Странное слово. В нём ничто не указывает, что эта штука – потолок – вверху, над головой, выше всего в комнате. Почему тогда потолок?

Или я иду по улице. Откуда она взялась, эта улица? Не «проход», не «переход», не «ходилка» (по ней ведь ходят!), – именно улица, странно созвучная со словом «улей»[6 - Ничего странного. Эти слова действительно однокоренные: они восходят к древнегреческому «аулос» (?????) – «полость», «нечто пустое». А ведь правда – и «улей» полый, и «улица» – «пустая дорога, освобожденная от зарослей».]. Вокруг – дома. Почему «дома»[7 - Потому что «дом» берет начало от греческого «домос» (?????) – «строение» (а «демти» в древнегреческом языке означало «строить»). Можно заглянуть еще дальше: в древнеиндийском слово «дом» выглядело как «дама» (dаma).]? По мостовой бегут машины, по тротуарам идут люди. С чего вдруг «мостовая»? Ведь никаких мостов не видно. Что реально означает слово «машина»? А «тротуар»? А «люди»? И почему во множественном числе – «люди», а в единственном вдруг – «человек»? Вдоль улицы высажены деревья. Что это за «деревья» такие (см.: дерево)? Не родственники ли они деревне (см.: деревня)? Тогда что они делают в городе?

Вопросы, вопросы, вопросы… Может быть, завораживают именно вопросы, а не слова? Может быть. Как бы то ни было, я постоянно ищу ответы. Всю жизнь. Все шесть десятков лет – с того момента, как научился читать.

И, как правило, эти ответы нахожу. Порой путь к значению слова очень непрост, зато всегда – увлекателен. Подчеркиваю: всегда! По той простой причине, что НЕИНТЕРЕСНЫХ СЛОВ НЕТ ВОВСЕ. В каждом, буквально в каждом слове – свой секрет. Или причуда. Или даже магия. Надо только уметь этот секрет, эту причуду-магию распознать.

Мы купаемся в море слов, плаваем в океане слов, дышим воздухом слов, нас окружает атмосфера слов, мы живем в мире слов, во Вселенной слов, и никуда нам от слов не деться, да и надо ли?

Иногда раскрытие тайны слова – целая детективная история. Есть останки, а что было изначально – непонятно. Тут уж не обойдёшься восклицанием: «Элементарно, Ватсон!» (тем более что таких слов Шерлок Холмс у Конана Дойла не произносил).

Иногда слово похоже на луковицу – или на капусту, как кому нравится. Снимаешь слой за слоем – лист за листом, – а сердцевины всё нет и нет. И вдруг она появляется. Да ещё совершенно неожиданная!

Но чаще всего выявление секрета слова – это путешествие. В пространстве и времени. По странам, народам, языкам, культурам. Ведь слова – очень древние организмы. Они жили, переходили от одних обладателей к другим, меняли вкус, внешность и даже смысл, но все равно жили, и восстановление истории слова – дань бесчисленным поколениям людей, хранившим и передававшим слова, с тем чтобы мы получили их и стали пользоваться, полагая это совершенно естественным занятием. Между тем естественного здесь мало, а вот чудесного – много. Ибо слово – это чудо.

Книга, которую вы открыли и, надеюсь, уже читаете, разбита на два раздела – исключительно для удобства чтения. И первый раздел называется, если кратко, «Смешные слова».

Почему «смешные»?

Ведь слова, собранные в этой книге, – довольно простые, обычные, повседневные. Нет, они, конечно, поразительные, что я постараюсь доказать, – но в то же время совершенно обыкновенные! Это слова нашего родного языка, которые мы употребляем на каждом шагу, не особенно и задумываясь – или вовсе не задумываясь – о том, откуда они взялись и какой путь одолели, чтобы добраться до нашего времени и нашего пространства.

Так всё же – почему «Смешные слова»? Значит ли это, что первый раздел книги предназначен исключительно для веселья? Что на каждой странице будет смешно до слез? Что книгу нужно будет то и дело откладывать и хохотать до колик?

Вовсе нет.

Тогда что? «Смех – дело серьёзное»? (Или, если точно цитировать Сенеку, а именно фразу из его XXIII нравственного письма Луцилию: «Истинная радость – серьёзная вещь»?)

Тоже нет.

Ключ к объяснению словесных секретов первого раздела – само слово «смех» (см.: смех). Прочитаете – и всё станет ясно.

Станет понятно, почему среди «смешных» слов затесались такие серьёзные, как «парламент» (см.: парламент) и «республика» (см.: республика), такие страшные, как «дьявол» (см.: дьявол), такие научные, как «электрон», «позитрон» и «симпозиум» (см.: электрон, позитрон, симпозиум), такие несмешные, как символ (см. символ) и проблема (см.: проблема), такие важные, как «депутат» (см. депутат) и «министр» (см.: министр), и многие другие.

Вряд ли «смешные» слова вызовут у вас дикий смех или безудержную радость, но то, что вы не раз улыбнетесь, – обещаю.

Несколько дополнительных объяснений.

Первое. Все слова, выделенные здесь полужирным шрифтом, обязательно получат свое объяснение. Конечно, если и когда книга о словах обретет электронный вид, то полужирный шрифт будет иметь иное назначение: он превратится в гиперссылки[8 - Объяснять ли, что такое «гиперссылка»? Нет, не буду. У нас ведь не толковый словарь, а этимологическое путешествие по словам. К тому же большинство читателей и так умеют обращаться с гиперссылками. Равно как имеют представление о том, что такое «гипертекст».]. Щелкнет читатель мышкой по такой ссылке (или ткнет пальцем в нужное место на сенсорном экране) – и тут же выйдет на нужное слово. Но до этого пока далеко (а может, и не очень далеко), и читателю бумажной книги придётся довольствоваться листанием.

Второе. «Полужирный шрифт» не означает, что где-то здесь есть ещё и «жирный». «Жирный» шрифт в обычном тексте практически не используется. Для выделения слов, как правило, применяют подчеркивание, курсив и полужирное начертание. Объяснения слова «полужирный» в этой книге вы не встретите, а вот с «жиром» можно познакомиться прямо сейчас[9 - При том что это слово для многих звучит неприятно, а у желающих сбросить вес и вовсе вызывает ненависть, на самом деле «жир» имеет очень важный смысл, во всяком случае в этимологическом отношении. Потому что «жир» – суффиксальное производное (суффикс -р) от глагола «жить». Так же, как «пир» – от глагола «пить», а «мир» – от той же основы, что и слова «милый», «милость» и «ми?ловать».].

Третье. Возможно, читатели заинтересуются словами (о том, что они заворожатся, я могу только мечтать), захотят узнать о происхождении какого-нибудь простого и тем не менее загадочного слова… ну, допустим, слова «щеколда», а его в этой книжке как раз и не окажется.

Как быть? Во-первых, не паниковать. А во-вторых, постараться войти в моё положение. Я просто физически не смогу отобразить в одной книге все слова русского языка. И в
Страница 4 из 12

десяти не смогу… И в пятидесяти… Знаете, сколько слов в русском языке? Вот-вот. И никто не знает. Не нашёлся ещё человек, который сел бы и точным образом пересчитал все слова русского языка. А если отыщется таковой и примется отсчитывать с приличной скоростью по слову в минуту, то ему понадобится почти… шесть лет (при пятидневной рабочей неделе и восьмичасовом рабочем дне)! Потому что в русском языке – больше миллиона слов. И это ещё очень скромная оценка.

Я написал: «с приличной скоростью». Читатель удивится. На каждое слово – целая минута?! Между тем минуты очень мало. Это первые несколько сотен слов можно отсчитывать со скоростью слово в секунду, а затем темп неизбежно замедлится: надо ведь отыскивать слова, подбирать их, оценивать, сравнивать с теми, что уже попали в список… Работа непростая и кропотливая.

Разумеется, этот труд можно доверить компьютеру, тогда дело пойдет быстрее. Компания «Гугл» так и поступила. Её специалисты решили сосчитать, сколько слов в английском языке. Были разработаны специальные алгоритмы; пересчитаны слова в 15 миллионах книг, отсканированных «Гуглом»; проведены специальные лингвистические изыскания по определению того, что такое «отдельное слово», и вот результат: в английском языке больше миллиона слов.

Организация «Всемирный Языковой Наблюдатель» (это я перевел на русский язык название «Global Language Monitor», GLM, постаравшись не прибегать к заимствованным словам, иначе получилось бы «Глобальный языковой монитор», что звучит непонятно и не вполне по-русски) тоже занимается пересчетом слов английского языка. По данным «Наблюдателя» – их можно найти на соответствующем сайте, – на 1 января 2015 года количество слов в английском языке составило «приблизительно» 1030475,3[10 - См.: No. of Words // The Global Language Monitor // http://www.lan guagemonitor.com/ category/ no-of-words/ (Дата обращения: 22.06.2015).]. Почему «приблизительно» в кавычках? Ну, во-первых, потому, что сосчитать все слова абсолютно точно – не-воз-мож-но. А во-вторых, что за слово скрывается за последней циферкой – «три десятых»? Таких не бывает. Понятно, что речь идет о статистике и о статистических же погрешностях.

Я с полной уверенностью утверждаю: в русском языке слов нисколько не меньше. А может быть, даже и больше.

Давайте прикинем. В семнадцатитомном «Словаре современного русского литературного языка» (его ещё именуют БАС – «Большой академический словарь»), выходившем с 1948 по 1965 год, – 131257 слов. За последние полвека в русском языке появилось еще несколько десятков тысяч слов, и это более чем умеренная оценка. Можно надеяться, что третье издание «Большого академического словаря русского языка» в 30 томах, начатое в 2004 году (уже вышел 21 том), учтёт пополнения, хотя, кажется, за скоростью обретения языком новых слов ни один словарь не угонится. Далее. В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля более 200 тысяч словарных единиц, и очень много старых русских слов в БАСе попросту не фигурируют. Добавим все производные слов, не обладающие собственными словарными гнездами. Вспомним о словарях наук – физики, химии, математики, биологии, геологии и так далее. Это огромное словарное хозяйство. Плюс словарь медицины. Это колоссальное хозяйство. И словарь фармацевтики. Здесь просто умопомрачительное количество названий. И словарь компьютерных терминов. А еще компьютерный сленг. И все прочие сленги – их много, от профессиональных арго до молодежной, вечно меняющейся лексики. И все диалекты русского языка. И географические названия (топонимы). И фамилии и имена людей (антропонимы). И прозвища и клички животных (разве это не слова?). Уф-ф-ф… Мало не покажется. Какое там миллион! Больше, гораздо больше!

Но разумеется, миллиона слов в этой книге не будет. А будет их ровно столько, сколько нужно, чтобы удовлетворить разнообразные возможные запросы читателей и при этом их – читателей – не сильно утомить.

Кстати, слово «щеколда» (см.: щеколда) я все же включу. Занятное слово…

Четвертое. Книга, которую я предлагаю читателям, – это книга именно о словах, а не о языках. Поэтому здесь не будет языковедения, я не стану разбирать вопросы происхождения языков и погружаться (а тем более погружать читателей) в сложные проблемы этногенеза – развития этнических общностей.

Для того чтобы понимать особенности происхождения отдельных слов, достаточно помнить несколько простых вещей.

Если в книге встретятся такие понятия, как «слово индоевропейского происхождения (характера)» или «протоиндоевропейский корень», значит, речь идет об очень древних словах (корнях). Ведь наш язык входит в обширную индоевропейскую семью языков, а история этой индоевропейской семьи насчитывает много тысячелетий.

Если слово обозначено как «общеславянское» – значит, оно присуще славянским языкам. При этом, конечно, слово не теряет своей «индоевропейскости»: ведь все славянские языки тоже принадлежат к индоевропейской семье, а русский язык относится к восточной группе славянских языков.

Если же о слове говорится, что оно «исконно русское», – значит, это слово возникло в русском языке и бытует тоже исключительно в русском языке. При этом такое слово – необязательно славянского происхождения, оно могло появиться на базе основ, корней или целых слов, заимствованных из других языков. Взять, например, слово «ерунда» (см.: ерунда). Кажется, совсем уж наше слово, и действительно – в других языках оно не встречается. А происхождение его… немецкое!

Пятое. Вот я употребил выражение: «слова, заимствованные из других языков». Возможно, читатель поразится, когда увидит, сколь много таких «заимствованных» слов будет на этих страницах. А где же наши, непосредственно русские слова? – спросит этот удивлённый (а то и возмущённый) читатель. Да они все – РУССКИЕ! Это вообще свойство любого языка: он впитывает в себя слова из других языков (ассимилирует, как сказали бы ученые), перемалывает их или оставляет практически нетронутыми, делится с другими языками своими словами – иначе говоря, развивается, взаимодействует, живёт. Да, язык – живой организм, и заимствование иных слов для него – не что иное, как форма жизни.

Замечательно высказался американский журналист, писатель, сатирик и языковед Генри Луис Менкен (1880– 1956) в своей статье «Джозеф Конрад» (1922):

«…Живой язык схож с человеком, беспрерывно страдающим от мелких внутренних кровотечений, и что ему более всего необходимо, так это постоянные переливания новой крови из других языков. В тот же день, когда клапаны перекрываются, язык начинает умирать».

Если слова Генри Менкена покажутся кому-то неубедительными, то вот суждение куда более авторитетного человека – великого Джонатана Свифта:

«…Я придерживаюсь того Мнения, что лучше, коли Язык не будет совсем уж совершенным, и что он должен вечно меняться» («Предложение об исправлении, улучшении и установлении английского языка», 1712).

Читатель может сказать, что тут речь идет об английском языке, а вовсе не о русском и эти цитаты вообще ни к селу ни к городу. Да нет же, оба писателя говорили о языке в принципе, и их суждения можно отнести к любому существующему языку. Но если требуются мнения отечественных классиков – пожалуйста.

«Обращаться со словом нужно честно. Оно есть высший
Страница 5 из 12

подарок Бога человеку». Это высказал не кто-нибудь, а Николай Васильевич Гоголь («Выбранные места из переписки с друзьями»).

А вот гневная диатриба «неистового Виссариона» – знаменитого русского критика Виссариона Григорьевича Белинского:

«Слово отражает мысль: непонятна мысль – непонятно и слово, а мыслей у нас боятся больше всего, потому что они требуют слишком тяжелой и непривычной для многих работы – размышления» («Русская литература в 1840 году»).

Всё, довольно цитат. Они и дальше будут встречаться где попало (но обязательно к месту), а сейчас – достаточно.

Главное – сказано. Как раз для того, чтобы у нас было меньше непонятных слов и больше понятных мыслей, и задумана эта книга.

А слово «диатриба» ввёрнуто не случайно. Оно давно бытует в русском языке и, следовательно, должно считаться русским. Так и есть. Вполне русское слово, только происхождение его – греческое[11 - Нынешнее значение слова «диатриба» – «гневная речь; резкое, желчное выступление». Но у древних греков этим словом – «диатрибе» – обозначалось нечто совсем иное: «времяпрепровождение» или попросту «трата времени»: приставка диа– в значении «прочь» + -трибе от глагола «трибейн», означавшего «носить» (например, одежду). Получается «снашивание», или «расходование», или «превращение в тряпье». А что делают с тряпками? Разумеется, их в конечном итоге выбрасывают. Вот и пустопорожние разговоры сводились к «выбрасыванию времени», то есть «диатрибе».].

Ах, эти замечательные, восхитительные заимствования! Большинству читателей, наверное, даже неведомо, сколько заимствованных слов в русском языке. Если честно, это никому не ведомо – опять-таки по той причине, что сосчитать невозможно. И если бы только из греческого и латинского. Если бы только из английского (за последние десятилетия их стало просто непомерно много). Если бы только из тюркских языков (не будем забывать про монголо-татарское иго). Так ведь нет! В самой обыкновенной, обиходной речи мы с вами пользуемся словами, пришедшими в русский язык из французского, немецкого, испанского, польского, арабского, персидского языков… А ещё – из китайского (например, мандарин, чай), японского (допустим, суши), малайского (скажем, кетчуп), из языков индейцев Северной и Южной Америк (ну, хотя бы табак) и так далее. Да что там! Если разобраться как следует, мы, говоря по-русски, употребляем (ежедневно!) слова из доброй сотни языков. Разве русский язык перестает от этого быть русским? Нисколько! Он был сочным, красочным, «великим и могучим» да таковым и останется.

Наконец, шестое. Эту книгу вовсе необязательно читать усидчиво с начала и до конца. Можно прерываться, откладывать, а затем (если захочется) возвращаться. Можно раскрывать на любом месте. Можно перескакивать с десятой страницы на пятидесятую, потом на двенадцатую или на восемьдесят четвертую… Везде будут разные слова, и в каждом обнаружится что-нибудь интересное.

Не следует искать в этой книге алфавитный принцип (хотя алфавитный указатель в конце обязательно найдётся). Слова – существа прихотливые: одно цепляется за другое, другое за третье и каждое требует своего объяснения; порой из одного слова вылезает совсем иное, совершенно неожиданное, а то выпрыгивают, как чёртики из табакерки, и два, и три, и четыре негаданных слова, – никуда не денешься, всем приходится оказывать милость и отдавать должное. Тут уж алфавитный порядок никак не поможет – скорее, навредит.

Вот теперь, когда дополнительные объяснения иссякли, можно приступить к самим словам. И первые на очереди – слова, определённые мною как «смешные». Кто не согласится, кто посчитает, что к серьёзным вещам (СЛОВАМ!) нельзя относиться столь легкомысленно, – смело может закрывать эту книжку.

Только он, этот серьёзный человек, так и не узнает, кто такие «драные старатели».

Слова смешные, но необязательно веселые

Я так и вижу раздраженного, может быть, даже гневного читателя, который возмущенно вопрошает: в наше ли время говорить о смехе и называть слова «смешными»? Ведь мы живем в грозную эпоху, и писать надо о словах «война», «мир», «ненависть», «свобода», «атака», «оборона», «кровь», «слезы», – а здесь веселого нет вовсе.

Еще раз возражу: между «смешным» и «веселым» – большая разница. Кстати, слово «мир» уже объяснено, о «свободе» мы еще поговорим (когда займемся совсем другими словами, казалось бы к свободе не имеющим никакого отношения), а вот слово «война» останется за бортом. Не хочу я о нем писать, и дело с концом. Пусть это будет моим протестом против войны как таковой и против слова «война» в частности.

Смех…

У английского поэта Перси Биши Шелли (1792–1822) в стихотворении «К жаворонку» (1820) есть такие строки:

Смех наш самый звонкий —

Тайной боли шум;

В самых сладких песнях наших – бремя тяжких дум.

Фамилия Шелли навсегда связана у нас с великим английским поэтом. Но сама фамилия не такая уж и поэтическая. Она произведена от топонима Шелли, а таких топонимов в Англии немало – в графствах Йоркшир, Суффолк, Эссекс и прочих. Слово «Шелли» сложено из двух древнеанглийских корней – scylf и leah, означающих соответственно «скала, утес, башня» и «поляна, поле, лес, луг». Впрочем, может быть, я не прав. Выражения «башня в лесу» или «утес посреди поля» если и не отдают поэзией, то, во всяком случае, звучат довольно романтично.

Как же я с ним согласен! Смех – действительно «тайной боли шум», и эту тайную боль мы увидим во многих словах. А если не увидим, то почувствуем.

Но самое главное в смехе то, что он – парадоксальным образом! – служит эффективным лекарством от тайной и даже не тайной боли. В смехе – залог здоровья не только отдельно взятого человека, но, может быть, всей человеческой цивилизации, что отчетливо выражено в известном афоризме: «Мир уцелел, потому что смеялся».

О, с этим афоризмом целая история! Кому только не приписывают фразу об «уцелевшем мире». Вот далеко не полный список якобы авторов: Аристотель, Бомарше, Марк Твен, Антон Чехов, Михаил Зощенко, Юлиус Фучик, Бертольт Брехт, Станислав Ежи Лец, Умберто Эко…

Смею заверить, вышеуказанные знаменитости ни при чем. «Мир уцелел, потому что смеялся» – это девиз и лозунг Дома сатиры и юмора в болгарском городе Габрово, а придумал фразу основатель и первый директор габровского Дома сатиры и юмора – замечательный, остроумный, веселый человек Стефан Илиев Фортунов (1926–2010). Почему я говорю это с такой убежденностью? Да потому, что именно от Стефана Фортунова я услышал и историю фразы, и историю создания Дома юмора, и произошло это четыре десятка лет назад, когда я был значительно моложе, работал журналистом, писал о разных вещах и местах, в том числе о Габрово, а сам Дом юмора был в ту пору и вовсе молоденьким, можно сказать, новорожденным.

Голос Стефана Фортунова до сих пор звучит у меня в ушах.

«Светът е оцелял, защото се е смял», – провозгласил он во время нашей встречи в Габрово и заразительно рассмеялся.

Рассмеялся и я, причем с облегчением. Ведь что-то подобное сидело и у меня в душе, только не было выражено словами, но вот слова нашлись, и мое «подобное» обрело форму:

«Мир уцелел, потому что смеялся».

Я верю в это по сей день. Как верю и в то, что мир будет уцелевать впредь, пока… пока будет
Страница 6 из 12

смеяться.

Болгарское «се е смял» – это наше «смеялся».

У болгар «смях», у нас «смех». Одно и то же слово.

Итак,

смех…

Cмех

Чацкий. …Хоть есть охотники поподличать везде,

Да нынче смех страшит и держит стыд в узде…

    А. С. Грибоедов. Горе от ума (1824)

Уже понятно, что это слово общеславянское. Буква «х» в конце – всего лишь суффикс (лингвист написал бы: «суф. -xъ»), такой же, как в словах «грех» и «успех», а сме- – корень. Понятно и то, что существительное «смех» – производное от глагола «смеяться», а глагол этот, будучи общеславянским, имеет соответствия в других индоевропейских языках, и предок его – древнеиндийское «смайати» (smayati), что означает «улыбается».

Видите? Слышите? «Улыбается»! Слово «смех» подразумевает не хохот, не гогот, не гыгыканье, не регот и не ржание – оно говорит об улыбке. Поэтому и «смешные слова», помещенные в этой книге, претендуют исключительно на улыбчивую реакцию со стороны читателя.

Улыбку могут вызвать: • изначальное значение слова; • способ его образования; • изменения, которые претерпело первоначальное значение; • любопытное или даже противоречивое соединение составных частей; • связь с другими, весьма далекими по значению словами; – но, разумеется, не само слово.

А что это за «соответствия в других индоевропейских языках», упомянутые выше? Да вот, пожалуйста: в датском языке «смиле» (smile) – улыбка; в шведском «смила» (smila) – тоже улыбка. В древневерхненемецком «смирон» (smieron) означало «улыбаться». В переводе с латинского прилагательное «мирус» (mirus) – это «удивительный, дивный, необыкновенный, восхитительный» (и в смысле «вызывающий улыбку» тоже), а глагол «мирор» (miror, mirari) – «дивиться, удивляться, любоваться, восхищаться» (разумеется, с улыбкой на устах). Древние римляне «потеряли» первую буковку «с» и вставили «р», но от этого протоиндоевропейский корень «сми-/сма-» не потерял своей сути.

Наконец, обратимся к английскому существительному «смайл» (smile), гораздо более понятному нашим соотечественникам, чем латинское «мирус»: оно того же корня. Русский «смех» и английское «смайл» – слова-родственники.

Собственно «смайл» в русский язык не вошло, а вот его производное, да еще с русским суффиксом, – «смайлик» – давно стало принадлежностью нашей лексики[12 - В английском языке словосочетание smiley-face (вольный перевод: «улыбающаяся рожица») родилось в 1981 году, а уже с 1987 года оно стало обозначать определенную иконку или значок в графическом интерфейсе пользователя.].

Прочитали сноску? А теперь я возьму да от нее и откажусь. Хе-хе. (Так люди выражали смешок на письме, когда смайликов еще не было.) Шутка, конечно. Как известно, «не отрекаются, любя». Вот и я, любя слова, не могу от них отречься. Я могу лишь уточнить и дополнить то, что написал.

Действительно, в компьютерном сленге слово «смайлик» появилось в 1980-е годы. Но вот сами смайлики имеют куда более древнюю родословную. Им… 134 года!

Вот посмотрите, какая статеечка появилась в американском юмористическом журнале «Пак», в номере от 30 марта 1881 года.

ТИПОГРАФИЧЕСКОЕ ИСКУССТВО

Мы хотим, чтобы все отчетливо поняли: отдел высокой печати настоящего издания не собирается быть попранным ни одной из тиранических толп художников, сколько бы их ни было на белом свете. Мы подразумеваем следующее – пусть публика сама увидит, что мы, пользуясь нашими собственными типографическими средствами, можем затмить всех карикатуристов, когда-либо ходивших по земле. Опасаясь слишком сильно ошеломить публику, мы представим лишь несколько образцов тех художественных достижений, которые нам подвластны, – в качестве первой партии. Нижеследующее – результат нашего исследования страстей и эмоций. Авторским правом не охраняется.

А ниже – рисунок:

И подписи (слева направо): «Радость. Меланхолия. Безразличие. Изумление».

Ну, и чем эти смайлики отличаются от тех, что появились в 1980 годы, – : – ), : – (, ; – |, : – o? Да ничем! Те же типографские значки, сложенные так, чтобы получилась та или иная рожица. Просто до рождения слова «смайлик» было еще далеко, а сами смайлики уже увидели свет.

Современные словари поясняют «смайлик» так: «идеограмма, изображающая эмоцию». Это ученое определение. Людям, пользующимся смайликами, помнить его необязательно – всем и так ясно: смайлик, он смайлик и есть ? («Ворд» подставил этот значок сам, без моей помощи), – но знать, что «смайлик» и «смех» – однокоренные слова, весьма полезно.

Что еще можно сказать о «смехе» как о слове?

Был на Руси когда-то офенский язык. Он родился в эпоху Средневековья, а произвели его на свет бродячие торговцы – офени. Этим торговцам хотелось общаться так, чтобы их никто не понимал (мало ли секретов в торговом деле!), вот они и придумали язык «для своих» – сочиняли новые корни, а правила словообразования оставляли прежними. Получалось, что офени говорили вроде бы по-русски, а выходило – по-тарабарски.

Любопытнейшие словечки бытовали в этом офенском языке (кстати, впоследствии именно от него пошла «феня» – воровской жаргон). Например, смех обозначался словом «грох». Смеяться – «грохматься», насмеяться – «нагрошиться», насмешник – «нагрошник», насмешница – «нагрошница».

Надо же, нагрошница… Чудо, а не слово!

Право, жаль, что многие офенские словечки исчезли из русского языка (может, еще вернутся?). Они и сами по себе интересны, и замечательным образом демонстрируют поразительные возможности нашего «великого и могучего», и служат великолепным свидетельством языковой изобретательности наших предков и народного юмора.

Надо ли говорить, что следующим словом у нас будет… Какое? Правильно:

юмор…

Юмор

…Горе тому воображению, которому юмор не сопутствует.

    Владимир Набоков. Отчаяние (1934)

О юморе написаны горы книг: научные работы, художественные исследования, серьезные и забавные эссе, философские трактаты… Есть немало интереснейших определений юмора и высказываний о нём.

Например, такое:

Ну можно ли представить мир без шуток?!

Да он без шуток был бы просто жуток!..

Когда на сердце холод, страх и тьма —

Лишь юмор не дает сойти с ума!..

Судьба играет с нами в «чёт» и «нечет»,

Уныние казнит, а юмор лечит.

Это говорит советник короля Панталоне в пьесе Леонида Филатова «Любовь к трем апельсинам» (1997).

А вот мнение великолепного сатирика Феликса Кривина: «Юмор – великий обманщик: когда ему грустно, он делает вид, что ему весело, а говоря мудрые вещи, прикидывается дурачком».

И еще – у него же: «Юмор – это соломинка, которая никого не спасает. Но когда за неё хватаешься, делаешь движение, которое помогает держаться на воде» («Хвост павлина», 1988).

Поразительно точно! И вместе с тем мне хочется привести мудрое высказывание, уже более ста лет приписываемое Оскару Уайльду (на самом деле – именно что приписываемое[13 - Полностью изречение выглядит так: «Люди учат других, дабы скрыть свое невежество, так же как люди улыбаются, дабы скрыть свои слезы или грехи, – чаще всего просто для того, чтобы отвлечь внимание любопытствующих от размаха и прочности их добродетели». И это слова не Оскара Уайльда, о чем «свидетельствуют» многие сборники афоризмов, а Эсме Амаринта – героя романа английского писателя Роберта Смайта Хиченза
Страница 7 из 12

(1864–1950) «Зеленая гвоздика» (1894). Другое дело, что прототипом для Эсме Амаринта послужил именно Оскар Уайльд, а весь роман – не что иное, как язвительная и обидная сатира на Уайльда.]): «…люди улыбаются, дабы скрыть свои слезы…»

Фамилию Уайльд (Wilde), конечно, можно перевести как «дикий» (англ. wild), однако лучше знать, что происходит она от древнеанглийского wilde, обозначавшего «дикий, необузданный», но также «необработанный (участок земли)», – это последнее значение очень характерно как для образования топонимов, так и для рождения фамилий, от топонимов произведенных.

Автор этих слов был умный и образованный человек, хорошо понимавший свойства юмора. Возможно, он не «косил» под Оскара Уайльда, а именно так и думал. Или же прочитал у Стендаля: «Слезы – это чрезмерная улыбка»[14 - В оригинале: «Les larmes sont l’extr?me sourire». Так Стендаль высказался о слезах в своем трактате «О любви» (1822)] – и согласился с ним.

Стендаль, как известно многим, – это псевдоним (от названия немецкого города Штендаль, в далеком прошлом Штайнедаль, Steinedal, что переводится как «каменистая долина»). На самом деле писателя звали Мари- Анри Бейль (Marie-Henri Beyle), и фамилия Бейль тоже любопытная. Она восходит к старому слову «бальи» (bailli) – так в средневековой Франции назывался королевский чиновник, выполнявший административные и судебные функции, или же представитель сеньора в городке или деревне. Откуда взялось слово «бальи»? Разумеется, из латинского языка. В народной латыни было слово bajulivus, обозначавшее «управляющего замком», а в «официальной» латыни – слово bajulus, которое переводится очень просто – «носильщик». Ну, во всяком случае, тот, кто несет определенное бремя ответственности. Так что Бейль – весьма серьезная фамилия.

А может быть, Стендалю довелось прочитать у Гоголя (почему бы и нет? перевод «Мертвых душ» на английский язык к тому времени давно уже существовал): «И долго еще определено мне чудной властью итти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!»

Удивительно: многие великие писатели ставили рядом юмор и плач, улыбку и рыдания, смех и слезы. Я мог бы привести еще немало примеров. На самом деле ничего удивительного: эти великие писатели хорошо понимали не только природу юмора, но и природу слов. А к природе слова «юмор» мы как раз и подошли. Только начать придется с очень давних времен.

Древние полагали, что здоровье – и главным образом нездоровье – человека, а также состояние его духа, то есть темперамент, определяются соотношением в организме четырех жидкостей. Под «древними» я имею в виду прежде всего легендарных античных целителей – Гиппократа (ок. 460 – ок. 370 до н.э.) и Галена (129 – ок. 200 или ок. 216), – а также медиков Средневековья, унаследовавших от знаменитых лекарей эту врачебную концепцию.

Гиппократ – величественная фамилия. Она переводится с греческого как «повелитель лошадей».

А Гален – фамилия более спокойная. Она так и переводится с греческого: «спокойный».

Четыре жидкости таковы:

• кровь (отсюда полнокровные люди, или сангвиники, потому что на латыни «кровь» – это «сангвис», sanguis),

• желтая желчь (желчные люди обыкновенно вспыльчивые, их еще зовут холериками, ведь «холе», chole, по-гречески и есть «желчь»; слово «холера» того же происхождения),

• черная желчь («черный» на греческом – «мелас», melas, про желчь мы уже знаем, «мелас» плюс «холе» получается «меланхолик», человек, подверженный унынию и депрессиям),

• флегма (флегматичные люди склонны к апатии и лености).

«Флегма», кстати, – вообще очень интересная вещь. В поздней латыни это слово действительно соотносилось с одной из четырех жидкостей человеческого организма. В древнегреческом же «флегма» – не просто некая влага, но жидкость, порождаемая… теплом! И обозначало это слово, помимо жидкости, именно высокую температуру тела, жар, воспаление; оно образовано от глагола «флегейн» – «гореть, пылать» и родственного существительному «флокс» (родительный падеж «флогос») – «пламя, яркий огонь». Вот и пойми античных и средневековых медиков: словом, обозначающим «горячую влагу», они стали называть «прохладную жидкость», порождающую апатию!

Попутно отмечу: цветок «флокс» – это именно греческое «пламя». Такое название дал красивому растению… нет, не Карл Линней, как сообщают иные источники, а древнеримский писатель Плиний Старший, автор «Естественной истории». В Книге XXI этого монументального труда – книге, именуемой «Цветы», – он как раз описывает растение, «именуемое флоксом» по причине «пурпурной, почти пламенной» окраски его цветов.

Ну как можно пройти мимо такой интересной фамилии – Плиний! На латыни она звучит красиво и возвышенно: Плиниус (Plinius). А восходит между тем к греческому слову «плинтос», означающему «кирпич». Так что в наших краях Плиний был бы просто Кирпичёвым. Кстати говоря, наше слово «плинтус» – того же происхождения. Изначально это «плоский, вытянутый обработанный камень», то есть «кирпич». А откуда тогда, собственно, наш «кирпич»? – спросит какой-нибудь пытливый читатель. Отвечу: это слово тоже заимствованное, только не из латыни, а из тюркских языков. Например, в татарском языке «кирпич», а если правильно, то «кирпеч», – родное слово, и означает оно все то же: «плоский, длинный камень».

Известный из истории химии «флогистон» – огненная субстанция, которая якобы наполняет все горючие вещества и высвобождается при горении, – тоже родом из Древней Греции: это слово – средний род прилагательного «флогистос», что переводится как «воспламеняемый, горючий».

Ну хорошо, а при чем здесь юмор? Даже так: в чем юмор-то?

А юмор – в буквальном смысле – в том, что все эти «влажные субстанции» – кровь, желтая желчь, черная желчь, флегма – именно жидкости, или, используя латинское слово, «у?моры» (umor на латыни и есть «жидкость, влага, влажность»). В дальнейшем к слову добавилась начальная h, в этом виде словечко вошло в средневековый французский, а оттуда пошло гулять по другим языкам: в английском превратилось в humour, в немецком осталось как Humor. Постепенно изменилось и значение. Если поначалу словом «гумор» – «умор», «юмор», «хумор», «хьюмор», в зависимости от языка, – обозначались все темпераменты и соответственно состояния человека (сангвинический гумор, холерический гумор, меланхолический гумор, флегматический гумор), то со временем определение «гумор» закрепилось за одним-единственным темпераментом – веселым, капризным, прихотливым (от слова «прихоть»).

К концу XVI века слово «юмор» – именно в смысле «юмор» – настолько прочно вошло в лексику разных европейских народов и литературу, что многие индивидуумы стали пользоваться им совершенно необузданно, употребляя где надо и где не надо. Великий мастер слова – и замечательный шутейник! – Уильям Шекспир подметил это и высмеял злоупотребление «юмором». Это видно в его исторической хронике «Генрих V» (1599) и особенно в комедии «Виндзорские насмешницы» (1597–1601). В последней слово «юмор» употреблено 27 раз (!). Особенно им щеголяет капрал Ним (21 раз) – непременный участник свиты Фальстафа. Ниму это словечко очень нравится, и он вставляет его едва ли не в каждую свою фразу.

Но
Страница 8 из 12

вот удивительное дело. Если прочитать русский перевод «Виндзорских насмешниц», то там слова «юмор»… нет вовсе! Ни в репликах Нима, ни в словах Фальстафа, ни в суждениях пастора сэра Хью Эванса. «Юмор» искоренен!

Там, где у Шекспира: «Ним. Урежь, я говорю! Короче, короче урежь! Вот это юмор на мой лад», – в классическом русском переводе: «Ним. Режь его, палка верба, режь! Это мне по характеру!» (При чем здесь «палка верба», вообще неясно, и юмором это не объяснить.)

Там, где у Шекспира: «Ним. Он был зачат по пьяни – разве тут не обошлось без юмора?», – в русском переводе: «Ним. Он был во хмелю зачат и рожден в похмелье. Вот откуда у него такой характер».

И так далее.

Можно вообразить, что переводчики «Виндзорских насмешниц» – знаменитый Самуил Яковлевич Маршак (1887–1964) и Михаил Михайлович Морозов (1897– 1952) – поставили перед собой задачу не подпустить советского читателя к шекспировскому юмору (в полном смысле этого слова), но лучше здесь обойтись без излишнего воображения. Причины искоренения «юмора» в переводах «Виндзорских насмешниц» и «Генриха V»[15 - В этой пьесе Шекспир употребляет слово «юмор» 12 раз, в основном вкладывая его в уста все того же Нима, а переводчица Евгения Николаевна Бирюкова – опять-таки ни разу.] мне в основном понятны, но я не буду в них вдаваться, чтобы не бросать тень на старших коллег по переводческому цеху.

В русскую речь слово «юмор» вошло в Петровскую эпоху. Оно было заимствовано прежде всего из немецкого языка (Humor, читается «хумор»), хотя без влияния английского (humour, читается «хью?мор») и французского (тоже humour, но читается «юмор») тут не обошлось, поэтому в нашем языке долгое время сохранялись две формы написания этого слова: «юмор» и «гумор».

Процесс восприятия слова «юмор» русским языком был довольно долгим. Например, у Пушкина этого слова – ни в одной из форм – нет вовсе, о чем свидетельствует «Словарь языка Пушкина». Есть, правда, существительное «умора», прилагательное «уморительный», глагол «уморить» и наречие «уморительно», особенно любимое Александром Сергеевичем, – оно встречается в его наследии 15 раз. Вот только к «юмору» эти слова не имеют никакого отношения – они восходят к латинскому «морс» (mors), а если заглянуть подальше во времени – то к древнеиндийскому «марас» (mаras): и то, и другое означают «смерть». Вот такая непростая, даже печальная история с «уморой», которая в русском языке означает «нечто очень смешное».

В «Толковом словаре живого великорусского языка» В. И. Даля (1863–1866) есть уже оба слова – и «юмор», и «гумор». Владимир Иванович Даль даже пояснил: «Гумор, лат. [humor], переиначено англичанами в ю?мор, и в этом виде принято у нас, в знач. остроумия, веселого, забавного и острого выражения, добродушной колкости, насмешки, шутливой остроты».

Даль – «подозрительная» фамилия: как-то странно она рифмуется с упомянутой выше фамилией Стендаль. На самом деле ничего подозрительного, и даже рифмы особой нет: и там, и там – одно и то же слово «даль». Отец Даля был обрусевшим датчанином, звали его Йохан Кристиан вон Даль (Johan Christian von Dahl), а dahl в датском языке – одно из написаний слова dal, «долина». Так что фамилии Даль и Стендаль – однокоренные.

В словаре А. Д. Михельсона «Объяснение 25000 иностранных слов, вошедших в употребление в русский язык, с означением их корней» (1865) – опять-таки две формы. И в «Словаре иностранных слов, вошедших в состав русского языка» (1910) А. Н. Чудинова тоже. А вот в «Толковом словаре русского языка» (1935–1940) под редакцией Д. Н. Ушакова уже один только «юмор», «гумора» больше нет. Как нет его и в «Словаре русского языка» С. И. Ожегова (первое издание 1949 год), и во всех последующих толковых словарях русского языка – вплоть до наших дней.

Так что же, «гумор» исчез напрочь? Вовсе нет. Он присутствует в медицинской лексике, где есть слово «гуморальный» – «относящийся к жидким внутренним средам организма» («Большой медицинский словарь», 2000), и даже… в табачном обиходе – в виде слова «хьюмидор» (встречаются написания «хумидор» и гумидор»). Это «воздухонепроницаемый контейнер, предназначенный для поддержания влажности сигар или табака». Я привел краткое определение, переведя его из «Оксфордского словаря английского языка», – ведь слово humidor появилось сначала в английском языке, в первом десятилетии XX века, и только недавно перелетело на нашу почву.

Обратили внимание? «Жидкие… среды», «поддержание влажности». «Гумор» продолжает быть верным своему истинному значению. Да и юмор тоже остается влажным.

Ведь юмор – не что иное, как веселые слезы души. Это мое собственное определение, может быть, не вполне оригинальное, но и не совсем банальное. Во всяком случае, Николай Васильевич Гоголь со мной согласился бы.

Как известно, юмор бывает добродушный, острый, злой, тонкий, искрометный, язвительный, саркастический… А бывает – тупой, злобный (между «злым» и «злобным» – существенная разница), тухлый, самодовольный, плоский… Случается, эти характеристики сходятся: острый юмор вдруг начинает подванивать тухлятиной, а плоская шутка неожиданно оборачивается тонкой стороной.

Если говорить о плоском юморе, то не могу не привести один анекдот. «Не могу не привести» – хотя бы по той причине, что это первый анекдот, услышанный (если быть правдивым, то – подслушанный) в моей жизни. Было мне тогда что-то около трех лет. Анекдот такой:

Автобусная остановка. Люди ждут автобуса. В очереди – мама с маленьким мальчиком, беременная женщина и толстый мужчина. Мама обращается к беременной:

– Вы кого ждете?

– Девочку, – немного смущаясь, отвечает женщина тоненьким голоском.

Мальчик, недолго думая, спрашивает у пузатого:

– А вы кого ждете?

– Автобус, – басом отвечает толстяк.

Вот такая простенькая история – в том виде, в котором я ее когда-то услышал. Помню, папа мой, человек веселый и необыкновенно жизнерадостный, очень смеялся. Я же, притаившийся возле двери, за которой разговаривали взрослые, пришел в ужас. О том, что дети появляются на свет из живота мамы, я уже знал, но как мог автобус поместиться в пузе у дядьки?! Страшная загадка бытия…

То, что автобус и живот – вещи несовместимые, мне было понятно, а вот о несовместимости слова «автобуса» с другими словами я в ту пору, конечно же, и не подозревал.

Между тем слово «автобус» – действительно несовместимое… ни с чем! Этот факт открылся мне два-три года спустя, когда я прочитал книгу Льва Васильевича Успенского (1900–1978) «Слово о словах» (1954)[16 - Я и сегодня горячо рекомендую всем, кто интересуется словами, прочитать эту замечательную книгу, выдержавшую уже множество изданий] – она вышла первым изданием в «Детгизе» незадолго до моего с ней знакомства. Вот, кстати, обложка той незабываемой книги:

Итак —

автобус…

Автобус

Я могла бы часть пути проехать на автобусе, но эти чертовы штуки никогда не приходят, кроме тех, что идут не в ту сторону.

    Реймонд Чандлер. Дама в озере (1943)

…в то же мгновение блеснули какие-то стекла, тревожно промычала груша, затряслась земля, и большой белый автобус, еле удержавшись на колесах, резко осадил на средине мостовой. Одновременно с этим раздались два крика.

– Идиот! Автобуса не видит! – визжал Паниковский, выскочив из-под колеса и грозя
Страница 9 из 12

провожатому сорванными с носа очками.

– Он не слепой! – удивленно вскричал Корейко. – Ворюга!

    Илья Ильф, Евгений Петров. Золотой теленок

Конечно, Лев Васильевич Успенский прекрасно разоблачил слово «автобус» в своей книге, но я все-таки не буду цитировать этого замечательного писателя и великолепного филолога, а расскажу об «автобусе» по-своему. К тому же история слова «автобус» началась с шутки, и это вполне оправдывает то, что оно идет сразу после слова «юмор», и уж тем более объясняет попадание его в раздел под названием «Смешные слова».

Для того чтобы во всем разобраться, нам придется отправиться в историю – нырнуть в 1823 год и оказаться во французском городе Нанте, лучше всего на улице Жана-Жака Руссо.

Давайте фамилию Руссо (Rousseau) мы тоже не пропустим. Ничего «русского» в ней нет. Rousseau означает всего-навсего «рыжеволосый человек» и восходит к старофранцузскому «руссе» (rousset), «красный», «рыжий» (если речь идет о цвете волос), а «руссе» пришло прямиком из латыни, где «руссус» (russus) как раз и означает: «красный, рыжий, рыжеволосый».

Там мы увидели бы примечательный экипаж – большой фургон, запряженный парой лошадей, а в фургоне – пассажиров, передвигающихся по месту назначения. В пассажирах все дело и было: этот экипаж представлял собой первый общественный транспорт, появившийся на улицах Нанта.

Отметим: первый в Нанте, но не первый в истории. Пионером в области общественного транспорта был знаменитый французский математик, физик, литератор и философ Блез Паскаль. Этот великий человек еще в 1662 году изобрел конное средство передвижения, которым могла пользоваться обыкновенная публика, и получил от Людовика XIV привилегию на обустройство в городе Париже пяти (!) «путей» (сейчас сказали бы – «линий»).

Французская фамилия Паскаль – прямое производное от латинского paschalis, означающего «пасхальный».

Ну хорошо, Паскаль, конные экипажи, Нант, но при чем здесь «автобус»? Подождем – каждой шутке свое время.

Первую конную линию в Нанте организовал предприимчивый молодой человек по имени Этьен Бюро, внук богатого судовладельца. Как-то проезжал он с дедом (разумеется, в карете; см.: карета) по улице, где находилась контора судоходной компании, – по той самой улице Жана-Жака Руссо, – и вдруг пришло ему в голову, что можно было бы приспособить большой конный экипаж для перевозки служащих из главного здания компании, располагавшегося в центре города, в район Салорж – тот находился на берегу Луары, и там размещались складские помещения, а также очень важное для компании учреждение – таможня. Этьен поделился мыслью с дедом, тот идею одобрил и даже профинансировал проект – так в Нанте и появился конный общественный транспорт.

Станцию решено было соорудить неподалеку от конторы – на площади Винный порт (сейчас она называется площадью Коммерции). Вот тут-то и начинается самое интересное. Помните, я обещал шутку? Сейчас, сейчас…

На этой же площади находилось заведение еще одного предприимчивого человека – шляпника по фамилии Омнес (Omn?s). Шляпник, наверное, был мастером своего дела, но одновременно он был и мастером каламбура (шутливой игры слов). Омнес выбросил из написания своей бретонской фамилии диакритический значок[17 - Диакритические знаки, или диакритики, – это значки, которые в разных языках ставятся над или под буквой, отчего меняется произношение данной буквы, а то и соседних или ударение. Например, в русском языке две точки, превращающие «е» в «ё», – это диакритик.], именуемый «гравис» (французы называют его «аксан грав», accent grave), – получилось не Omn?s, а Omnes, – после чего добавил слово Omnibus. Вышло: Omnes Omnibus – латинское выражение, буквально обозначающее «Всё – всем» (или – вспомним про игру слов – «Омнес – всем»). Прекрасный рекламный девиз! В ту пору многие знали латинский язык (его просто полагалось знать грамотным людям!), поэтому смысл выражения был предельно ясен: в лавке господина Омнеса найдется ВСЁ ДЛЯ ВСЕХ. Эти слова были обозначены над входом в заведение (а может, вывешены в окнах-витринах), и любой, кто шествовал мимо, не мог их не заметить, а заметив – обязательно заходил. Полагаю, торговля у господина Омнеса шла на всех парах.

Этьен Бюро тоже обратил внимание на девиз Омнеса. Фраза ему так понравилась, что он решил использовать ее для своего предприятия. Эксплуатировать фамилию шляпника Этьен, конечно, не мог, а вот на слово «omnibus» никто не накладывал запрета, поэтому новое общественное средство передвижения месье Бюро назвал именно так. Я не случайно выделяю слово «общественный»: если поначалу экипажи Этьена Бюро обслуживали только работников его компании, то очень скоро они стали возить – за небольшую плату – и обыкновенную публику. Чем не общественный транспорт? А тут еще лозунг «Omnibus!» на здании станции: «Всем!» То есть хочешь ехать – садись и езжай, никому не возбраняется.

Еще раз подчеркну: omnibus – это дательный падеж латинского слова omnis – «весь; каждый, всякий» (omnes – множественное число того же слова, что мужского, что женского рода – все едино). Корень – omni-, а -bus – суффикс, сам по себе ничего не значащий.

Спустя несколько лет, в 1826 году, еще один житель Нанта – уже третий предприимчивый герой нашей истории – Станислас Бодри? (1777–1830), бывший военный медик, полковник наполеоновских войск, ставший мукоделом, позаимствовал у Этьена Бюро его идею и основал собственную контору омнибусов. Словечко, кстати, уже прижилось: оно всем понравилось своей демократичностью и стало означать только одно: «конный экипаж для общественной перевозки пассажиров». Бодри получил соответствующий патент, зарегистрировал свою фирму 10 августа 1826 года, а уже 30 сентября началось регулярное движение: пассажиров у него возили целых два (!) омнибуса, и каждый вмещал 16 человек. Дальше – больше. Станислас Бодри стал открывать новые линии, добрался до Парижа, учредил там «Генеральное предприятие омнибусов», и вот уже родилась сеть из десяти линий – всего за каких-то два года. Новый транспорт обрел необыкновенную популярность. Есть оценка, что только с 11 апреля по 15 сентября 1828 года – за пять с небольшим месяцев – омнибусы компании Бодри перевезли 2 миллиона 530 тысяч 624 пассажира. Вдумаемся: два с половиной миллиона!

Увы, для Станисласа Бодри омнибусная история кончилась трагически. В 1830 году во Франции разразился экономический кризис, дела «Генерального предприятия омнибусов» пошли совсем плохо, Бодри разорился и покончил жизнь самоубийством.

В нынешнем Нанте есть улица Станисласа Бодри. А вот улицы Этьена Бюро нет, как нет и улицы Омнеса. Ужасная историческая несправедливость. Ведь именно благодаря этим предпринимателям родился омнибус – и как вид транспорта, и как слово, и даже как средство общения: сидеть в омнибусах было тесновато, люди волей-неволей вступали в разговоры, знакомились… – возникало то, что психологи впоследствии назовут «социальным взаимодействием».

В отличие от Станисласа Бодри, омнибусы благополучно пережили кризис и стали завоевывать все новые города – не только Франции, но и всей Европы, и обеих Америк. Можно сказать, что XIX век – это век омнибусов. Были они, разумеется, и в России, пользовались большой популярностью и спокойно дожили до XX века.

Еще у
Страница 10 из 12

Владимира Маяковского – в его стихотворении «Тамара и Демон» (1924) – мы встречаем:

От этого Терека

в поэтах

истерика.

Я Терек не видел.

Большая потерийка.

Из омнибуса

вразвалку

сошел,

поплевывал

в Терек с берега,

совал ему

в пену

палку.

Впрочем, это я перескочил в XX век, а нам надо еще с девятнадцатым разобраться.

В девятнадцатом же – ближе к концу столетия – произошла очередная транспортная революция. Был изобретен бензиновый двигатель, запатентован дизель. Бензиновый мотор скоренько поставили на колеса (изобретателем первой «самобеглой коляски» с двигателем внутреннего сгорания был Карл Бенц) – родился автомобиль. Возможно, происхождение слова «автомобиль» всем известно, тем не менее поясню: «авто-» – это греческая приставка, обозначающая «само-», «-мобиль» – от латинского mobilis, «подвижной, движущийся», в сумме получается «самодвижущийся экипаж».

Интересно, что это за слово такое – Бенц – и откуда оно взялось? Извольте. В Европе очень много фамилий, начинающихся одинаково – со слога «бен-», но обладающих различными суффиксами. В Англии: Бенн, Беннет, Бенет; во Франции: Бене; в Испании: Бенито, Бенейто; в Португалии: Бенет; в Чехии: Бендиг; в Италии: Бенца; в Германии: Бенц, – и так далее. Все они восходят к имени Бенедикт, а точнее – к имени Бенедикта Нурсийского (ок. 480 – 547), родоначальника западного монашеского движения, святого католической и православной церквей. Случаи наименования детей в честь святого Бенедикта (кстати, святых Бенедиктов было несколько) были очень часты. Ну а где имена, там и фамилии – разного вида, в зависимости от языка. Само же имя Бенедикт (русская форма Венедикт) – латинского происхождения и означает буквально: «благословенный».

Дошло дело и до общественного транспорта. В 1895 году немецкая фирма «Нетфенер Омнибусгезельшафт» (отметим: название переводится как «Нетфенская омнибусная компания», Нетфен же – это город в Германии) модифицировала грузовичок Карла Бенца и приспособила его для перевозки пассажиров. Первые рейсовые машины начали курсировать в Северном Рейне – Вестфалии по маршруту Зиген – Нетфен – Дойц. Дальность поездки была неслыханной – больше 15 километров, а каждый экипаж вмещал 6 – 8 пассажиров.

Как же назвать новое общественное транспортное средство? Омнибусомобиль? Длинновато получается, да и коряво к тому же. Автоомнибус? Тоже ерунда какая-то. И тут произошла еще одна – крохотная – революция, уже словесная. Кто-то – безвестный герой! история не сохранила его имени – поступил решительно: отломал от слова «омнибус» его главную часть – «омни-», – а вместо нее присобачил (иначе не скажешь!) «авто-». Получился «автобус» – слово, в котором нет ни одной значимой составляющей: греческая приставка «авто-» да латинский суффикс «-бус». Всё!

В XX веке бессмысленный (в лингвистическом смысле) «автобус» завоевал мир так же, как в XIX веке – осмысленный «омнибус». Причем англичане пошли дальше всех. В своем языке они отломали и приставку – кстати, это произошло еще в XIX веке, – оставив один «бус» (bus): по-английски произносится «бас». Удивительная история. Латинский суффикс покорил человечество! В начале XX века «бус» – в значении «автобус» – вошел в немецкий (Der Bus), французский (le bus), испанский (el bus) и итальянский (il bus) языки. В русский «бус» почему-то не вошел, хотя иногда в молодежном сленге звучало прямое заимствование из английского: «Поехали на басе!»

«Бус», как вирус, распространился по другим словам: появились троллей-бусы, электро-бусы, аэро-бусы, микро-бусы, мото-бусы (и мото-басы), мини-басы (и мини-бусы), скул-басы (имеется в виду школьный автобус, school bus), найт-басы (ночной автобус, night bus) – и это только в современном русском языке, давно смешавшем английский и нижегородский.

Кстати, bus въехал и в компьютерный язык. Этот термин означает, если не вдаваться в подробности, систему проводников в компьютере (или «группу сигнальных линий», или «средство коммуникации, по которому осуществляется передача данных»). Правда, в русском языке для этой цели по-прежнему употребляется слово «шина», но я не удивлюсь, если латинский суффикс (а это он, он!) победит и здесь.

Ну разве не смешное слово – «автобус»?

Теперь, когда мы поняли коварную сущность латинского суффикса дательного падежа, пора перейти к слову, в котором суффикс «-бус» занимает свое законное место. И слово это —

ребус…

Ребус

– Этот ребус трудненько будет разгадать! – говорил Синицкий, похаживая вокруг столовника. – Придется вам посидеть над ним, Александр Иванович.

    Илья Ильф, Евгений Петров. Золотой теленок

Что такое «ребус», понятно всем. Это загадка, в которой буквы либо части слов заменены картинками, цифрами, нотными знаками или иными символами. Разгадывание таких загадок превращается в увлекательную игру. Впрочем, ребус – необязательно загадка. Иногда подобные приемы используются при написании текстов – рекламных или самых обыкновенных.

Например, когда в День города на футболках написано: «Я ? Москву», – это ребус. Я живу в Москве, потому и написал про Москву. У жителя села Трифоново на футболке вполне может быть написано: «Я ? 3фоново», – и это опять-таки ребус.

Люди, которые нещадно текстятся (увы, это слово уже вошло в русский разговорный язык) – то есть пишут друг другу эсэмэски, – часто прибегают к сокращениям, заменам букв цифрами и значкам-эмотиконам (смайликам). Например: «моя 7я», «нос подо3», «о5 ус3цы несвежие ?» и так далее. Они, эти люди, скорее всего, и не подозревают, что разговаривают ребусами.

Вообще говоря, ребусы известны с очень давних времен. Им не менее 3 – 4 тысяч лет. Иероглифика Древнего Египта – это едва ли не сплошные ребусы: там картинки повсюду заменяют слова и целые понятия. Ребусы встречаются в пиктограммах Древнего Китая и Древней Кореи. Их можно видеть на античных монетах Древней Греции и Древнего Рима, они встречаются в средневековой геральдике, на стенах монументальных храмов, на иконах – например, в виде рыбы.

Почему рыба – один из важных религиозных символов христианства? Потому что имя Христа, или даже его титул, по-гречески выглядит так: ?????. Это акроним фразы ?????? ??????? ???? ???? ?????, «Йезус Христос Теу Уйос Сотер», что переводится с греческого как «Иисус Христос Божий Сын Спаситель». Но ?????, «ихтус», – это еще и «рыба» на древнегреческом. Получается, что перед нами все тот же ребус: картинка (рыба), заменяющая целую фразу. Кто мне не верит, может обратиться к трудам Тертуллиана («О крещении») или Августина Блаженного («О граде Божием») – там все это подробно описано. Вот, кстати, каменный фрагмент, относящийся к эпохе раннего христианства, на котором запечатлен ребус с расшифровкой.

Понятно, что ни в Древнем Египте, ни в Древнем Китае, ни в Древней Иудее, ни в Древней Греции слова «ребус» еще не было – ну да, принцип передачи сообщения картинками был, а соответствующие слова применялись иные. Как мы уже знаем, «ребус» – слово латинское и могло появиться только в Древнем Риме. Из чего же оно сложено и когда стало обозначать то, что обозначает сейчас, то есть картинку-загадку?

На первый вопрос ответить легко. В слове «ребус» присутствуют знакомый нам аблативный суффикс «-бус» и корень «ре-». Что? Я сказал
Страница 11 из 12

«аблативный»? Извините! Обещал ведь, что душевредительных слов в этой книге не будет, и вот – оступился. Аблативного (отложительного, отделительного) падежа в русском языке нет, а в латыни он существует. Зато у нас есть творительный падеж – это почти одно и то же. С той лишь оговоркой, что суффикс «-бус» в латинском языке принадлежит и творительному, и дательному падежам. Больше о падежах – ни слова. Корень же «ре-» – от существительного «рес» (res), означающего «вещь, предмет; обстоятельство; положение, состояние дел», но главным образом все-таки «вещь». Получается, что слово «ребус» переводится так (вспомним творительный падеж): «вещами». Все логично. Ребус – это когда мы передаем некое сообщение не словами, а вещами.

Второй вопрос – когда слово «ребус» стало обозначать «ребус» – значительно сложнее. При том что «придумали» его римляне, сами они это слово в данном значении не употребляли.

Есть несколько версий.

Первая, народная. Слово «ребус» обрело новую жизнь во Франции XV века. Якобы во время карнавалов парижские судейские (почему судейские, непонятно, но так утверждает солидный фразеологический словарь Эбенезера Кобема Бруэра 1894 года, а я привык ему доверять) высмеивали всяческие недостатки, злокозненность власти, пороки сильных мира сего и делали это с помощью рисованных памфлетов или пасквилей, а чтобы их не обвинили в клевете или – о ужас! – измене, вместо слов и фраз рисовали загадочные картинки. Мол, умный человек догадается и разберется, а все остальные пусть остаются в дураках.

Собирательно эти памфлеты назывались латинской фразой: De rebus quae geruntur. Ее дословный перевод – «О вещах, которые переносят» или «О вещах переносимых», хотя часто данный оборот переводят на русский язык как «О вещах происходящих». Это неправильно. Именно – «переносимых»: geruntur – форма глагола gero, «носить, нести» (3 л., мн. ч., страд. залог). Причем дословно переводить как раз и не нужно. У фразы De rebus quae geruntur есть фигуральный смысл: «однажды, когда-нибудь в будущем», – вот в таком смысле она и употреблялась. Имелось в виду следующее: когда-нибудь об этом можно будет говорить открыто, пока же – вот так, картинками, ребусами.

Вторая версия, тоже народная. Словечко «ребус» родилось в первой четверти XVI века не в Париже, а в Пикардии, славившейся своими остроумцами. Именно там, в этой области на севере Франции, клоуны во время карнавалов развлекали публику, показывая им веселые картинки с тайным сатирическим – обязательно сатирическим! – смыслом. Получается, что ребус – родственник сатиры (см.: сатира)? Ну да, а как же иначе?

Третья версия, ученая. Помимо фразы De rebus quae geruntur, есть еще одно латинское выражение, связанное с «ребусами»: non verbis sed rebus – «не словами, а вещами». Оно известно очень давно. Разные ученые и творческие люди использовали его, чтобы объяснить, почему в своих текстах (и картинах!) им надобно прибегать к загадкам.

Великий Леонардо да Винчи (1452–1519), большой любитель шифров, употребил эту фразу в своем дневнике – запись относится к 1497 году. Леонардо и сам сочинил немало ребусов: их можно увидеть в его записных книжках. Вот один «простенький» пример: рисунок медведя. Что он может означать, кроме собственно «медведя»? О, у рисунка-ребуса замечательный скрытый смысл! «Медведь» по-итальянски orso, однако то же словечко, если поделить его пополам, вот так: or so, – означает на итальянском языке целую фразу: «Теперь я знаю». Нарисовав медведя и передав изображение понимающему человеку, Леонардо мог сообщить (и сообщал) о том, что ему открылась некая важная информация.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/vitaliy-babenko/udivitelnye-istorii-o-slovah-samyh-raznyh/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

1

Перевод с английского автора этой книги. В дальнейшем все цитаты и фрагменты текстов зарубежных авторов, если не оговорено особо, тоже будут в авторских переводах.

2

Перевод с немецкого, как было сказано выше, автора книги.

3

Я, конечно, мог бы написать: ??????, – но не стал этого делать: читатель вовсе не обязан знать греческий язык. И в дальнейшем везде, где только можно, я буду использовать русское написание иностранных слов – по той же причине.

4

Чтобы не томить читателя, две отгадки помещу здесь, в сноске. «Катастрофа» – от греческого «катастрофе» (katastrophe), буквально означающего «переворот». А «печаль» – от древнерусского пека, «жар, зной». Печаль в изначальном смысле – «то, что жжет». В дальнейшем некоторые «отгадки» тоже будут размещаться в сносках. Так уж я придумал эту книгу.

5

Заинтриговал? Ну что же. У древнего английского слова freak, породившего «нашего» фри- ка, есть несколько версий происхождения, и все они староанглийские. Одна версия возводит это существительное к глаголу frician, «танцевать». Неплохо. Вторая – к шотландскому freik и среднеанглийскому freke, которые означали «храбрый человек», «воин», «муж» (было также прилагательное freke, «честный, серьезный, смелый»). А вот это уже совсем хорошо. Фрик – смелый муж. Многие хотели бы заслужить, чтобы их называли этим словом.

6

Ничего странного. Эти слова действительно однокоренные: они восходят к древнегреческому «аулос» (?????) – «полость», «нечто пустое». А ведь правда – и «улей» полый, и «улица» – «пустая дорога, освобожденная от зарослей».

7

Потому что «дом» берет начало от греческого «домос» (?????) – «строение» (а «демти» в древнегреческом языке означало «строить»). Можно заглянуть еще дальше: в древнеиндийском слово «дом» выглядело как «дама» (dаma).

8

Объяснять ли, что такое «гиперссылка»? Нет, не буду. У нас ведь не толковый словарь, а этимологическое путешествие по словам. К тому же большинство читателей и так умеют обращаться с гиперссылками. Равно как имеют представление о том, что такое «гипертекст».

9

При том что это слово для многих звучит неприятно, а у желающих сбросить вес и вовсе вызывает ненависть, на самом деле «жир» имеет очень важный смысл, во всяком случае в этимологическом отношении. Потому что «жир» – суффиксальное производное (суффикс -р) от глагола «жить». Так же, как «пир» – от глагола «пить», а «мир» – от той же основы, что и слова «милый», «милость» и «ми?ловать».

10

См.: No. of Words // The Global Language Monitor // http://www.lan guagemonitor.com/ category/ no-of-words/ (Дата обращения: 22.06.2015).

11

Нынешнее значение слова «диатриба» – «гневная речь; резкое, желчное выступление». Но у древних греков этим словом – «диатрибе» – обозначалось нечто совсем иное: «времяпрепровождение» или попросту «трата времени»: приставка диа– в значении «прочь» + -трибе от глагола «трибейн», означавшего «носить» (например, одежду). Получается «снашивание», или «расходование», или «превращение в тряпье». А что делают с тряпками? Разумеется, их в конечном итоге выбрасывают. Вот и пустопорожние разговоры сводились к «выбрасыванию времени», то есть «диатрибе».

12

В английском языке словосочетание smiley-face (вольный перевод:
Страница 12 из 12

«улыбающаяся рожица») родилось в 1981 году, а уже с 1987 года оно стало обозначать определенную иконку или значок в графическом интерфейсе пользователя.

13

Полностью изречение выглядит так: «Люди учат других, дабы скрыть свое невежество, так же как люди улыбаются, дабы скрыть свои слезы или грехи, – чаще всего просто для того, чтобы отвлечь внимание любопытствующих от размаха и прочности их добродетели». И это слова не Оскара Уайльда, о чем «свидетельствуют» многие сборники афоризмов, а Эсме Амаринта – героя романа английского писателя Роберта Смайта Хиченза (1864–1950) «Зеленая гвоздика» (1894). Другое дело, что прототипом для Эсме Амаринта послужил именно Оскар Уайльд, а весь роман – не что иное, как язвительная и обидная сатира на Уайльда.

14

В оригинале: «Les larmes sont l’extr?me sourire». Так Стендаль высказался о слезах в своем трактате «О любви» (1822)

15

В этой пьесе Шекспир употребляет слово «юмор» 12 раз, в основном вкладывая его в уста все того же Нима, а переводчица Евгения Николаевна Бирюкова – опять-таки ни разу.

16

Я и сегодня горячо рекомендую всем, кто интересуется словами, прочитать эту замечательную книгу, выдержавшую уже множество изданий

17

Диакритические знаки, или диакритики, – это значки, которые в разных языках ставятся над или под буквой, отчего меняется произношение данной буквы, а то и соседних или ударение. Например, в русском языке две точки, превращающие «е» в «ё», – это диакритик.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Adblock
detector