Янки из Коннектикута при дворе короля Артура читать онлайн бесплатно на Lifeinbooks.ru

Янки из Коннектикута при дворе короля Артура

Марк Твен

«„Камелот… Камелот! – повторял я сам про себя. – Право, не помню, чтобы я когда-либо слышал такое название“.

Перед нами был приятный, спокойный летний ландшафт, привлекательный, как грезы, но тоскливый, как воскресенье. Воздух благоухал ароматами цветов, наполнялся жужжанием насекомых, щебетанием птиц, но нигде не видно было людей; осмысленная жизнь точно застыла в этом уголке; тут не видно было движения повозок… словом, ничего, решительно ничего. Дорога походила скорее на извилистую тропинку со следами лошадиных копыт и с колеями, оставленными колесами по обеим сторонам в траве – колесами, у которых, по-видимому, ободья были не шире ладони.

Но вот показалась хорошенькая девочка лет десяти, с целым лесом густых золотистых волос, ниспадавших волнами на ее плечи. На голове у нее был венок из красных маков. Девочка была так прелестна, что я никогда не видел ничего подобного. Она шла медленно, не торопясь, и на ее лице было выражение полного спокойствия. Но человек из цирка – как я это предполагал – не обратил на нее ни малейшего внимания, он даже, как мне показалось, вовсе и не видел ее. А она, она тоже нисколько не удивилась его странному одеянию, точно она постоянно встречала таких людей в своей жизни. Она прошла мимо него так же равнодушно, как прошла бы мимо стада коров. Но лишь только она заметила меня, как в ней произошла большая перемена! Она подняла руки и остановилась как вкопанная: ее маленький ротик раскрылся от удивления, глаза испуганно расширились – в это время девочка была воплощением удивленного любопытства, смешанного со страхом. Она стояла и смотрела на нас до тех пор, пока мы не повернули за угол лесной дороги и не скрылись у нее из виду. Меня удивило то обстоятельство, что девочка остановилась и пристально смотрела на меня, вместо того чтобы обратить внимание на моего спутника. Она смотрела на меня, как на какое-то зрелище, совершенно пренебрегая своим собственным видом, – это была вторая, поразившая меня вещь, наконец, такое отсутствие великодушия в таком юном возрасте также немало изумило меня и дало пищу моим мыслям. Я шагал вперед как во сне…»

Марк Твен

Янки из Коннектикута при дворе короля Артура

Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2012

ISBN 978-966-14-4020-2 (fb2)

Никакая часть данного издания не может быть скопирована или воспроизведена в любой форме без письменного разрешения издательства

Электронная версия создана по изданию:

Твен Марк

Т26 Янки из Коннектикута при дворе короля Артура / Марк Твен; пер. с англ. Н. Федоровой; вступ. материалы Р. Трифонова и Е. Якименко; худож. Д. Скляр. – Харьков: Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга»; Белгород: ООО «Книжный клуб “Клуб семейного досуга”», 2012. – 416 с.: ил. – (Серия «Золотая библиотека приключений», ISBN 978-966-14-1318-3 (Украина), ISBN 978-5-9910-1598-1 (Россия)).

ISBN 978-966-14-3497-3 (Украина, т. 9)

ISBN 978-5-9910-1997-2 (Россия, т. 9)

УДК 821.111(73)

ББК 84.7США

Факты, даты, цитаты

Кем он был? Марк Твен о себе

…В начале войны я две недели пробыл солдатом, и все это время за мной охотились, как за крысой. Знаком ли я с жизнью солдата?..

Да кроме того, я несколько недель ворочал серебряную руду на обогатительной фабрике и познал все последние достижения культуры в этой области…

А кроме того, я был золотоискателем и могу отличить богатую породу от бедной, просто попробовав ее на язык. А кроме того, я был рудокопом на серебряных рудниках и умею отбивать породу, отгребать ее, бурить скважины и закладывать в них динамит…

А кроме того, я четыре года был репортером и видел закулисную сторону многих событий…

А кроме того, я несколько лет служил лоцманом на Миссисипи и был близко знаком со всеми разновидностями речников – племени своеобразного и ни на какие другие не похожего.

А кроме того, я несколько лет был бродячим печатником и переезжал из одного города в другой…

А кроме того, я много лет читал публичные лекции и произносил речи на всевозможных банкетах…

А кроме того, я издатель…

А кроме того, я вот уже двадцать лет – писатель и пятьдесят пять лет – осёл.

Ну так вот: поскольку самым ценным капиталом, культурой и эрудицией, необходимым для писания романов, является личный опыт, я, следовательно, неплохо экипирован для этого ремесла.

Происхождение псевдонима

По книге Ф. Фонера «Марк Твен – социальный критик»

В августе 1862 г. Марк Твен нанялся в газету «Territorial Enterprise» в Вирджиния Сити на должность местного репортера и очеркиста.

Одна из статей, появившаяся в номере от 2 февраля 1863 года, стала исторической, и не столько сама по себе, сколько благодаря стоявшей под ней подписи. Это была первая корреспонденция Сэмюэла Л. Клеменса, подписанная псевдонимом «Марк Твен». «By the mark twain» (у отметки «два») – это возглас лотового на корабле, когда, промеривая глубину реки, он убеждается, что линь опустился до узла, показывающего две сажени. Возглас этот означает, что судно в безопасности, так как под ним двенадцать футов воды. Скоро эти два слова стали известны всему миру как самый прославленный псевдоним, когда-либо избранный писателем. Псевдоним этот существовал и раньше; вот что писал по этому поводу Твен (1874 г.): «Марк Твен – псевдоним некоего капитана Айсайи Селлерса, когда-то подписывавшего им свои заметки для новоорлеанской “Пикаюн”. Селлерс умер в 1863 году, и, так как этот псевдоним ему теперь без надобности, я самовольно взял его себе, не спросив разрешения у почившего владельца. Такова история моего псевдонима».

По книге Лиз Соннеборн «Марк Твен»

Возможно также, что имя «Марк Твен» возникло как шутка среди друзей Клеменса. Предполагают, что он заказывал напитки в барах, используя эту фразу. «Твен» означало, что нужно два напитка. «Марк» было указанием бармену записать (to mark) заказ на его счет, потому что у Клеменса в этот момент не было с собой денег, чтобы заплатить. Каким бы ни было его происхождение, имя Марк Твен приклеилось к писателю. Даже самые близкие приятели Клеменса стали называть его «Марк» вместо «Сэм».

Марк Твен и современники

Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882), американский поэт и философ

Клеменс и Эмерсон впервые встретились в Бостоне в 1874 г. Три года спустя, на банкете в честь дня рождения Дж. Уиттье, Твен произнес бурлескную речь, в которой изобразил самых уважаемых в то время американских писателей Эмерсона, Генри Лонгфелло и Оливера Холмса в карикатурном виде как неотесанных хулиганов. Позже он извинился перед Эмерсоном и остальными, но Эмерсон слишком плохо слышал, чтобы понять речь Марка Твена, и потому не был обижен.

Гарриет Бичер-Стоу (1811–1896), американская писательница, с которой Марк Твен долгое время жил в одном городе – Хартфорде

По книге М. О. Мендельсона «Марк Твен»

Твен держал себя с Бичер-Стоу просто и непринужденно, зачастую пугая этим Оливию Клеменс (жена писателя).

Однажды, когда Бичер-Стоу собиралась куда-то уезжать, Твен зашел к ней рано утром, чтобы попрощаться.

Страница 2 из 23

Когда писатель вернулся домой, его жена пришла в ужас: ведь он был без воротничка и галстука.

Ничего не сказав, Твен упаковал воротничок и галстук и послал пакет Бичер-Стоу с запиской следующего содержания: «Прошу принять явившиеся к Вам с визитом дополнительные части моей персоны».

Дэн Де Квилл (Уильям Райт, 1829–1898), невадский журналист, друг писателя; в статье 1893 года «Репортаж с Марком Твеном»

Марк Твен-репортер относился ревностно и с энтузиазмом к той работе, которая ему нравилась, – тут он был просто неутомим… Он терпеть не мог иметь дело с цифрами, вычислениями, со всем тем, что относилось к рудникам и машинам.

Льюис Кэрролл (1832–1898), английский писатель

Кэрролл и Клеменс встретились в Лондоне в июне 1873 г. В опубликованных дневниках Клеменс лишь коротко упоминает об этой встрече. Зато в своей «Автобиографии» он описывает Кэрролла как «самого тихого и скромного взрослого человека, которого когда-либо встречал».

Френсис Брет Гарт (1836–1902), американский писатель

О первой встрече с Марком Твеном в нач. 1860-х гг.

Он имел удивительную голову: курчавые волосы, орлиный нос и орлиные глаза – такие, что даже второе веко не удивило бы меня, – необычайная натура! Брови у него были густые и кустистые, одет он был небрежно, и его главной чертой было величавое равнодушие к окружению и обстоятельствам.

* * *

Особенность его таланта в том, что он при желании пишет хорошо и по-настоящему серьезно, а ведь это и есть пробный камень истинного юмора.

Джордж Бернард Шоу (1856–1950), английский драматург и публицист

Он научился говорить так, чтобы люди, которые, догадайся они, о чем идет речь, тут же бы его вздернули на виселицу, были убеждены, будто он всего лишь шутит.

* * *

В письме к Марку Твену

Я убежден, что для будущего историка Америки Ваши произведения будут столь же незаменимы, как политические трактаты Вольтера – для историков Франции.

Редьярд Киплинг (1865–1936), английский писатель

На пути в Англию из Индии Киплинг остановился в Соединенных Штатах, чтобы встретиться со своим литературным героем – Марком Твеном, которому он нанес неожиданный визит в Элмайре в 1889 г. Позже Киплинг вспоминал, как рад был не разочароваться, «оказавшись лицом к лицу с почитаемым писателем». В 1903 г. Киплинг назвал Марка Твена «великим и божественным Клеменсом» и вообще часто упоминал его в своей публицистике.

Максим Горький (1868–1936), русский писатель

О встрече с Марком Твеном во время поездки в США в 1905 г.

У него на круглом черепе – великолепные волосы, – какие-то буйные языки белого, холодного огня. Из-под тяжелых, всегда полуопущенных век редко виден умный и острый блеск серых глаз, но, когда они взглянут прямо в твое лицо, чувствуешь, что все морщины на нем измерены и останутся навсегда в памяти этого человека. Его сухие складные кости двигаются осторожно, каждая из них чувствует свою старость. … Он кажется очень старым, однако ясно, что он играет роль старика, ибо часто его движения и жесты так сильны, ловки и так грациозны, что на минуту забываешь его седую голову.

Клара Клеменс (1874–1962), вторая из трех дочерей Марка Твена

Отец, конечно, гений, – и именно это так меня утомляет. …

Но отцу тоже приходится многое терпеть. Когда мы последний раз были в Лондоне, на Риджент-стрит на него набросилась почтенная старая леди, которая сердечно трясла ему руку и страстно повторяла: «Я всегда хотела пожать вам руку». Мой отец, который особенно хорошо себя чувствовал после долгого дневного отдыха, был очень тронут и благодарно ответил: «Значит, вы знаете меня, мадам?» «Конечно, знаю, – ответила старая леди с энтузиазмом. – Вы Баффало Билл!» (Баффало Билл (Уильям Коди, 1846–1917) – американский военный, охотник на бизонов; устраивал популярные зрелища, воссоздающие сцены из быта индейцев и ковбоев.)

Журнал «Atlantic Monthly» (1892 г.)

Читая Марка Твена, вы никогда не знаете, с чем столкнетесь в ближайшую минуту, и это увеличивает очарование. Хотя преобладает смех, но шут то и дело сбрасывает свой колпак с бубенцами, и вас с необыкновенной силой поражает какой-нибудь трагический пассаж.

Фрэнк Р. Стоксон, писатель, романист, юморист

Самая характерная его черта – смелость. … Другая характерная черта Твена – чистый, неразбавленный юмор… Не надо, однако, забывать, что Твен не ограничивается юмором ситуаций и обстоятельств. Он артистически владеет всеми средствами языка, но именно смелость придает как его языку, так и его изобретательности неповторимую силу и прелесть. … Философия, разумеется, изначально заключалась в его юморе и была зачастую его неотъемлемой частью, хотя не всякий это замечал. Однако со временем философ в Твене окреп, вырос и был уже в состоянии стоять на собственных ногах, а в некоторых позднейших произведениях он уже не только уверенно стоит на ногах, но и смело ввязывается в борьбу.

Элен Келлер (1880–1960), американская писательница; в двухлетнем возрасте потеряла зрение, слух и речь, но с помощью специальной системы обучения смогла получить хорошее образование. Была другом Марка Твена с 1895 г. до конца его жизни.

Всю жизнь он боролся с несправедливостью, где бы ее ни обнаруживал: в отношениях между людьми, в политике, в войне. Я ценила его общественные взгляды, возможно, потому, что они очень часто были похожи на мои собственные.

Он считал себя циником, но цинизм не делал его равнодушным к владычеству жестокости, злобы и лицемерия. Он часто говорил мне: «Элен, в мире очень много зрячих, но равнодушных глаз». Он кипел от негодования, наталкиваясь на равнодушное, покорное отношение к любому злу, которое можно было исправить.

Знаменитые читатели о Марке Твене

Бут Таркингтон (1869–1946), американский писатель

Когда я думаю о подлинных Соединенных Штатах, частью этого понятия для меня стал Марк Твен. Ибо, хотя он был полноправным гражданином мира, он был еще и Душою Америки.

Франклин Рузвельт (1882–1945), 32-й президент США

Марк Твен был воплощением того чувства юмора, без которого немыслимо существо американской человеческой натуры. Марк Твен, конечно, не принес юмор американскому народу – он взял его от него.

Корней Иванович Чуковский (1882–1969), советский писатель

Он не то чтобы «знал Америку», не то чтобы «изучил Америку», он впитал Америку в себя, и жизнь его была «самая американская» и творчество его было «самое американское» изо всех. … Марк Твен – первое, полнейшее порождение американской культуры, совершеннейший ее выразитель. … Вся духовная сила Твена была в сверхъестественном, необычайном слиянии со своим народом.

Уильям Фолкнер (1897–1962), американский писатель

Марк Твен был первым подлинно американским писателем, и все мы – его наследники, продолжатели его дела. Писатели, считавшиеся американскими до Твена, в действительности не были таковыми; они опирались на европейскую литературную традицию, на европейскую культуру. И только с Твеном, с Уолтом Уитменом появилась подлинно самобытная американская литература.

Эрнест Хемингуэй (1899–1961), американский писатель

Вся современная американская литература вышла из одной книги Марка

Страница 3 из 23

Твена.

Джордж Оруэлл (1903–1950), английский писатель

Читая Твена, испытываешь удивительное ощущение, что он готов сказать что-то еще, но не решается.

Истории о Марке Твене, забавные и грустные, произошедшие с писателем и выдуманные им самим

По книге М. О. Мендельсона «Марк Твен»

О периоде, когда писатель работал репортером в газете «Territorial Enterprise» в Вирджиния Сити, – начало 1860-х гг.

Немалой популярностью в кругу молодых журналистов города Вирджиния Сити пользовались так называемые практические шутки. Это был своего рода розыгрыш. Когда редактор «Territorial Enterprise» Гудман отправился отдыхать на озеро Тахо, его временный заместитель Марк Твен шутки ради выпустил специальный номер газеты (в одном-единственном экземпляре) с материалом, который неизбежно должен был вызвать недоумение и даже ярость Гудмана. Некоторые из напечатанных в газете сообщений не соответствовали политическим позициям Гудмана, другие могли вызвать обвинение в клевете. Получив газету, редактор немедленно вернулся в Вирджиния Сити. В обычном номере газеты ничего «криминального» он, разумеется, не нашел.

* * *

Отправившись в новую поездку, Гудман оставил Твена своим заместителем. Временный редактор раскритиковал людей, неохотно вносивших свою лепту в Санитарный фонд. Он осудил также редактора другой местной газеты, Лейрда, взявшего под защиту лиц, против которых Твен выступал.

Лейрд не остался в долгу. Марка Твена обозвали «лгуном, щенком» и т. п. Такое оскорбление нельзя было оставить без внимания. В дело вмешался Стив Гиллис [друг и коллега Марка Твена]. Он предложил послать оскорбителю вызов на дуэль. Твен отнесся к предложению Гиллиса без особого энтузиазма. Однако отказаться от защиты своей чести, когда даже посторонним видно, что она оскорблена, было невозможно. Вызов послали. Лейрд не торопился отвечать. Возмущенный Твен послал вторичный вызов. Наконец дуэль была назначена.

Как развернулись события в дальнейшем, установить с полной достоверностью не представляется возможным. Сам Твен многократно рассказывал (и его версию подтвердил Стив Гиллис), что дуэлянты собрались в назначенный час. Дальше произошло, если верить Твену и Гиллису, примерно следующее.

На поле чести Твен обнаружил Лейрда с его секундантами. Он тренировался в стрельбе. Твен тоже всю ночь учился стрелять из пистолета. Стив решил преподать Сэму последний урок. Он выстрелил в птичку. Подошли Лейрд и его секунданты. У птички была начисто отстрелена голова.

– Кто это сделал? – спросил один из секундантов.

– Сэм, – ответил Гиллис.

– С этим человеком драться нельзя. Это будет самоубийством, – заявил Лейрду его секундант.

Редакторы конкурирующих газет города Вирджиния Сити решили отказаться от всех нанесенных друг другу оскорблений.

Вполне возможно, что эта забавная история была порождена живым воображением писателя-юмориста и его безудержно веселого приятеля. Есть предположение, что дело было улажено каким-то другим, менее занимательным образом.

* * *

Конец 1890-х гг.

В эти годы Твен жил в Европе. Его отношения с окружающим миром все больше разлаживались. … Весь мир обошла фраза Твена, сказанная, когда распространился слух, что он умер: «Слух о моей смерти сильно преувеличен».

В записной книжке Твена мы читаем: «Меня посетил мистер Уайт, здешний корреспондент “Нью-Йорк джорнел”, и показал две телеграммы из своей редакции.

Первая: “Если Марк Твен умирает в Лондоне в нищете, шлите 500 слов”.

Вторая (более поздняя): “Если Марк Твен умер в нищете, шлите 1000 слов”.

Я объяснил ему, в чем дело, и продиктовал ответную телеграмму примерно такого содержания: “Джеймс Росс Клеменс, мой родственник, был серьезно болен две недели тому назад; сейчас он поправился… слух о моей смерти сильно преувеличен. Марк Твен”».

По книге М. Н. Бобровой «Марк Твен. Очерк творчества»

Его новогодняя шутка (1909 г.) облетела весь мир. Твен так приветствовал своих читателей перед праздником: «Газеты пишут о моей смерти. Неверное обвинение. Я никогда в жизни этого не сделаю (at my time of life). Я веду себя так хорошо, как могу. Всем веселого Рождества».

По книге Р. Кента Расмуссена «Critical companion to Mark Twain»

В наше время Марка Твена изображают чаще всего как пожилого человека с пышными белыми волосами и в белом костюме. Из того, как часто мы видим писателя в такой одежде, можно сделать вывод, будто он не носил ничего другого. На самом деле Клеменс не появлялся в обществе в таком виде до 71 года. Однако начал он драматически, появившись в Вашингтоне в декабре 1906 г., посреди зимы, одетый в ослепительно белый костюм. После этого он иногда появлялся в таком костюме на публике, но не постоянно. Существуют разные предположения о том, почему Марк Твен в свои последние годы так любил белую одежду. Его друг Уильям Хоуэлс объяснял это тем, что писателю нравилось шокировать людей. Сам же Клеменс считал белый костюм выражением своей свободы.

Рассказ полковника Джорджа Харви, издателя, о кровати и кошке Марка Твена(в интервью «Washington Post»,1905 г.)

Думаю, сейчас из всего, что касается Марка Твена, самое смешное – это не его сочинения, а его кровать. Он много времени проводит в кровати; это установившаяся привычка. Его кровать – самая большая из всех, которые я когда-либо видел, и на ней – самая странная из виденных вами коллекция предметов, которой хватит, чтобы обставить квартиру в Гарлеме: книги, письменные принадлежности, одежда, всякая всячина, которую он смог собрать вокруг себя.

Он выглядит вполне счастливым, возвышаясь над этой массой, и по всему этому бродит кошка с очень скверным нравом. Она бросается, рычит, царапается и кусается, и Марку Твену достается так же, как и всем остальным; когда кошка устает разрывать рукописи, она царапает его, и он выносит это с удивительным терпением.

По книге Лиз Соннеборн «Марк Твен»

В детстве Сэмюел Клеменс разделял любовь своей матери к кошкам. А когда он был взрослым, ему нравилось, чтобы в доме было хотя бы несколько кошек, независимо от того, где он жил. Он любил давать им забавные имена. … Уже будучи пожилым человеком, Твен однажды остался в летнем доме без кошки. Вскоре он исправил положение, одолжив у соседа нескольких котят, которых вернул, когда лето закончилось.

Марк Твен – «лектор»

По книге М. О. Мендельсона «Марк Твен»

Конец 1860-х гг.

Известность Твена как шутника, умеющего заставить смеяться даже самых мрачных людей, ширилась. Он часто выступал на званых обедах и еще чаще читал юмористические «лекции» на разные темы, а то и вовсе без определенной темы, но с обильным количеством острот, шуток. В одном объявлении было перечислено тридцать восемь тем, которые будут затронуты в «лекции» Твена, а затем говорилось, что «тщательно продуманные остроты будут прикреплены к каждой из них».

Посетители твеновских «лекций» получали изрядную дозу юмора еще до того, как входили в зал. Однажды на улицах Сан-Франциско появилась интригующая листовка. Она начиналась с требования виднейших граждан, чтобы Твен убрался поскорее из города. Дальше был напечатан ответ Твена его гонителям. За ним следовало грозное предупреждение –

Страница 4 из 23

за подписями ряда организаций – не устраивать лекции. В заключение прозвучали слова самого начальника полиции: «Лучше убирайтесь вон!»

Автором всей листовки был, конечно, Твен. Вечером зал оказался битком набитым.

Газета «Tribune»(Чикаго, 1869 г.)

Мистер Твен у нас достаточно популярен, его публичные выступления подхватываются всей прессой. Однако нижеследующий очерк будет небезынтересен для тех, кто ни разу не имел удовольствия его видеть. Природа наградила м-ра Твена длинными ногами, в нем пять футов десять дюймов росту в башмаках, вес – сто шестьдесят семь футов, сложения стройного, мускулистого; круглая голова горделиво сидит на массивной шее; чулки и башмаки ему приходится заказывать, такого размера нет в продаже. … Он носит пояс с курительными принадлежностями. Табак предпочитает курить. Спиртного в рот не берет. В уголках его губ всегда таится легкая улыбка. Глаза сидят глубоко и сверкают, как звезды темной ночью. Лоб выдается из-под шапки темных кудрей, защищающих голову от непогоды. Но всего лучше его лицо: приветливое, всегда смеющееся, оно светится юмором и душевной добротой. Невольно представляешь себе, что из него выйдет прекрасный супруг и ласковый отец… У него своя характерная манера: он держится просто, непринужденно; то облокачивается на кафедру, то легко и размашисто выступает из-за нее, то расхаживает взад и вперед, отмеривая своими сапожищами целые ярды. Чувствуется, что он первый готов смеяться своим шуткам, но сдерживается, и только дойдя до конца, дает себе волю. Слова он произносит размеренно, врастяжку и скорее монотонно, и это как нельзя лучше подходит ко всей его манере говорить. Шутку он обычно приберегает к концу фразы и выдерживает паузу. Когда вы меньше всего ждете, он вдруг роняет какое-нибудь нарочито сухое замечание, от которого все смеются до упаду, а тех, кто посмешливее, так разбирает смех, что они рискуют потерять все жилетные пуговицы…

По статье А. М. Зверева «О специфике смехового искусства Марка Твена»

Сохранился устный рассказ Марка Твена: в городке Утика устраивают вечер, и, когда он выходит из-за кулис, в зале поднимается хохот. Смеются все, хотя человек, стоящий на эстраде, еще не произнес ни слова. Твен растерянно смотрит по сторонам, комкая в ладонях рукопись, которую собирался прочесть. Так продолжается десять минут, пятнадцать – зал не стихает. Распорядители в отчаянии, по знаку администратора дают занавес. Только тогда публика утихомиривается, и рукопись наконец развернута. Но достаточно Твену произнести первую фразу, как собравшимися вновь овладевает неистовое веселье.

По книге М. Н. Бобровой «Марк Твен. Очерк творчества»

Один современник рассказывает, что он слушал Марка Твена, «задыхаясь от смеха», и думал, что лектор делает юмористическое вступление к лекции обычного типа и сейчас приступит к серьезному материалу. Но, к удивлению слушателя, лектор вдруг поклонился и исчез. Слушатель взглянул на часы. Оказалось, прошло больше часа с начала «лекции», а ему показалось, что не прошло и десяти минут.

* * *

Марк Твен, по мнению Генри Ирвинга, выдающегося американского актера, обладал большим сценическим талантом. Однажды Ирвинг видел игру Марка Твена на сцене. После представления он сказал писателю: «Вы сделали ошибку, что не выбрали сцену как профессию. Вы были бы более великим актером, нежели писателем».

Юмор Марка Твена

Журнал «Harpers Monthly»(1897 г.)

Мир постепенно приходит к сознанию, что Марк Твен не только юморист, а нечто неизмеримо большее.

Чарльз Майнер Томпсон в «Atlantic Monthly»(1897 г.)

За юмористом в Марке Твене кроется проницательный наблюдатель, человек с серьезными взглядами на жизнь, пламенный сторонник преобразования общества, знающий все его многочисленные недуги и с негодованием обличающий их перед миром. Его цепкая память, удерживающая мельчайшие подробности, его воображение, отличающееся точностью микроскопа, и неподдельный интерес к серьезным сторонам жизни придают созданным им картинам жизни той грубой среды, в которой он вырос, удивительную правдивость и значимость.

Стивен Ликок (1869–1944), канадский писатель

Если Марк Твен и не создал американского юмора, то по крайней мере обнаружил его и кое-что сделал из этого. Он не совершил того, что сделал Шекспир для английской драмы и Мильтон для ада. Но он нанес юмор на карту.

Арчибальд Гендерсон (1877–1963), американский ученый

За юмором в качестве авторского подтекста звучит тревога о человеке, величайшая серьезность и пафос, всеобъемлющие интересы, говорящие об истинной мощи и величии писателя. Все это свидетельствует о том, что Марк Твен был большим художником, истинным философом и моралистом, столь преданным идеалам гуманности, что его можно считать подлинным социологом по духу, мечтавшим о лучшем будущем для человека.

Карл ван Дорен (1885–1950), американский литературовед

Постепенно заслуги Твена-юмориста все больше отступают на задний план по сравнению с его выдающимися заслугами истолкователя действительности. Мир, знавший живого Твена, зачастую не умел кое в чем отличить его от своего любимого клоуна… А между тем мир мыслящий, которому дано хранить в веках немеркнущую славу писателя, открывает все больше и больше оснований чтить его память, по мере того как выходят в свет его посмертные произведения.

Алексей Матвеевич Зверев (1939–2003), русский писатель, литературный критик

Тайну бессмертия его комических произведений объясняли совершенно по-разному, и несомненно лишь то, что они не пережили бы своей эпохи, если бы юмор для Твена был лишь «ароматом» и «украшением». В действительности он заключал в себе целостный и самобытный образ мира, выражая определенный взгляд на жизнь и располагая специфическими средствами для того, чтобы сделать подобное ощущение бытия фактом завершенной художественной реальности, которая выстроена по собственным строгим законам.

Современники Твена, за крайне редкими исключениями, этого не сознавали, и здесь таилась причина конфликта с аудиторией, постепенно выявившегося очень определенно и обернувшегося творческой драмой.

Павел Вячеславович Балдицын, автор книги «Творчество Марка Твена и национальный характер американской литературы», 2004 г.

Он был гением смеха, это ощущали все его читатели и поклонники. Надо сказать, что в его время звание юмориста ни почтения, ни почета не приносило, это определение имело явно пренебрежительный оттенок, между юмористом и писателем пролегала дистанция огромного размера. Юморист был шутом, развлекателем, чем-то вроде клоуна в цирке. И это весьма беспокоило Твена. Он жаждал быть серьезным писателем, однако именно клоунада, литературное шутовство стало главной формой проявления его гения, так же как в простонародном юморе границы воплотился истинный дух американского народа. Марк Твен воспринял эту народную смеховую стихию и создал из нее высокую литературу. Из хвастовского фольклора Твен сумел извлечь великую поэзию, а вульгарную форму ярна [жанр американского фольклора – растянутый рассказ-небылица], этого сплетения анекдотов, он сделал утонченной

Страница 5 из 23

формой юмористической новеллы. Вольный дух профанации и мистификации, осмеяния святынь и пародии пронизывает все его творчество и определяет важную особенность американского мышления.

Марк Твен

Юмор? Ну конечно, у меня юмор. И такой, что вполне подойдет для молитвы по усопшему. Никто даже не заметит, что тон ее не вполне уместен.

О романе «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»

Сюзанна Клеменс (1872–1896), старшая дочь писателя

Запись 1886 года

Мама и я волновались последнее время, потому что папа, с тех пор как он издал книги генерала Гранта, совершенно забыл, казалось, свои собственные. Но однажды вечером, когда я и папа беседовали в библиотеке, он сказал мне, что думает создать одну книгу и после этого согласен больше ничего не писать, умереть.

Книга, о которой говорил Марк Твен, – «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура»; в это время он уже работал над ней.

Уильям Дин Хоуэлс (1837–1920), американский писатель и критик

Далекая сказка артуровских дней звучит как печальная повесть нашего времени.

* * *

Наш юморист представлен здесь в полный свой рост, таким, каким мы его знаем; но здесь он больше чем юморист, и его глубокая, страстная, порой яростная ненависть к несправедливости и проповедь равенства захватывают вас в многочисленных приключениях и событиях романа. Чудесная сатира, несравненное остроумие, задорный, свободный, неистовый юмор – таковы краски этого гобелена, основой которого служит человечность, пронизывающая каждое волокно. Вас ежеминутно потешают, но в то же время и поучают, давая вам уроки демократии… Чувствуется, что в эту книгу наш «записной» юморист вложил больше себя, чем он это обычно делает.

Марк Твен о своей книге

После того как книга была негативно встречена критиками.

Я не писал для тех, кто считает себя критиками, и вообще не позволю, чтобы они своими руками хватали мою книгу. Это моя лебединая песня, мой уход из литературы, и я хотел бы пойти на кладбище незапятнанным… Да, моя книга создана – пусть выходит, но если бы мне пришлось ее писать снова, не было бы выпущено так много. Это жжет меня, это продолжает расти и расти, но это теперь не может быть сказано.

* * *

Книга написана не для Америки; я писал ее для Англии. Столько англичан с самыми лучшими намерениями старались научить нас уму-разуму, что мне кажется, пора уже и нам в благодарность постараться немножко встряхнуть английскую нацию, чтобы и она в свою очередь могла подняться на следующую ступень зрелости.

* * *

Незадолго до смерти, в письме дочери Кларе, 10 марта 1910 года

Вчера я прочел «Янки при дворе короля Артура» в первый раз по прошествии тридцати с лишним лет. Я остался необыкновенно доволен этой книгой – большой, доставивший мне удовольствие сюрприз!

Мария Несторовна Боброва, автор книги о творчестве Марка Твена

Сюжет романа был навеян легендами об Артуре, обработанными Томасом Мэлори, которые Твен прочел в 1883 году. Заметки Твена 1883–1884 годов говорят о том, что роман вначале был задуман только как юмористический. Твен обыгрывал ситуацию: человек XIX в. попал в условия жизни VI века. Прошло пять-шесть лет, богатых значительными политическими событиями. В 1888 году Твен принялся за окончательную доработку романа. [Работа над романом продолжалась с октября 1888 г. по август 1889 г.] Оригинальный фантастический сюжет с острыми и волнующими коллизиями, картины драматической борьбы, разнообразие и богатство языка – все это получило новую окраску.

Теперь Марк Твен создавал сатирический, а не только комический роман.

* * *

Янки – условная фигура комической литературы 30-х годов XIX века. В газетных шаржах, юмористических рассказах образ янки бытовал в течение нескольких десятилетий. Твен сохраняет внешние черты этого образа: самоуверенные манеры, «простецкий» язык.

* * *

Хотя янки, по словам Твена в беседе с иллюстратором романа Картером Бирдом, «не обладает ни утонченностью, ни университетским образованием», – он всемогущ. … С помощью смещения исторической перспективы фигура янки становится необычайной, преувеличенной, фантастической. Янки – с точки зрения человека средних веков – бог, маг, чародей. … С большим искусством пользуется здесь Твен традиционной фольклорной фантастикой преувеличения человеческих возможностей. Технические достижения XIX века не удивительны для человека этой эпохи, зато они фантастичны и чудесны для людей VI века.

Анна Сергеевна Ромм, автор книги о творчестве Марка Твена

Воображение Твена здесь питается вполне реальными жизненными фактами, происходящими где-то рядом с ним, и ощущение этой близости определяет всю атмосферу романа, а до известной степени и сам характер его замысла. Секрет романа о средневековье заключается в том, что его автор обнаружил «средневековье» в XIX в. Уже здесь он приближается к мысли о том, что «нынешний день человечества ничуть не лучше вчерашнего», выраженной им с вполне логической ясностью в одном из писем 1900 г.

Павел Вячеславович Балдицын

«Янки…» – это иронический роман-игра, основным художественным принципом которого стало столкновение разнородного и соединение несоединимого, гротескная природа его образов несомненна. Но за его оглушительным комизмом скрывается трагическая притча о человеке, который пытался ускорить прогресс и «перепрыгнуть» через тринадцать веков, но потерпел сокрушительное поражение; за веселыми приключениями практичного и мастеровитого Янки среди рыцарей, дам, монахов и кудесников таится горечь человека, опередившего свое время.

Что сказал Марк Твен…

О писателях

Существует три безошибочных способа угодить автору, и они составляют возрастающую шкалу похвалы: 1) сказать писателю, что вы читали одну из его книг; 2) сказать, что вы читали все его книги; 3) попросить позволения прочесть рукопись его книги, готовящейся к изданию. № 1 обеспечит вам его уважение; № 2 обеспечит вам его восхищение; № 3 поместит вас прямо в его сердце.

О книгах

В ответ одной леди, спросившей, не считает ли Марк Твен, что книга – это самый полезный подарок.

Из большого тома в кожаном переплете получается идеальный ремень для правки бритв. Тонкую книгу можно подкладывать под стол со сломанной ножкой для равновесия. Широкий атлас подойдет, чтобы закрыть окно с разбитым стеклом. А толстая старинная книга с застежкой – лучшая в мире вещь, которой можно запустить в крикливую кошку.

О кошках

Дом без кошки – и притом откормленной, обласканной и должным образом почитаемой кошки – может быть идеальным домом, но как он докажет это звание?

О любви и браке

Считают, что любовь растет очень быстро, но это совсем не так. Ни один человек не способен понять, что такое настоящая любовь, пока не проживет в браке четверть века.

* * *

В письме другу вскоре после своей свадьбы

Если женатые люди всегда так счастливы, как я счастлив в эти дни, то надо пожалеть, что у меня зря ушло целых тридцать лет жизни. Если бы я мог начать жизнь сначала, то женился бы во младенческом возрасте, вместо того чтобы терять время на прорезывание зубов и битье

Страница 6 из 23

посуды.

О комплиментах

Не существует ничего, что можно было бы ответить на комплимент. Мне самому множество раз говорили комплименты, и они всегда меня смущали – я всегда чувствовал, что не было сказано достаточно.

О правде

Правда – самое ценное, что у нас есть. Давайте же ее экономить.

О музыке

Мы часто грустим, слушая музыку без слов, но еще чаще – слушая музыку без музыки.

О смерти

Все говорят: «Как плохо, что мы должны умереть», – странная жалоба в устах людей, которые должны жить.

О жизни

Жизнь слишком длинна и слишком коротка. Слишком длинна, чтобы не устать от нее; слишком коротка для работы, которую нужно сделать.

Литература

Балдицын П. В. Творчество Марка Твена и национальный характер американской литературы. – М.: ВК, 2004. – 300 с.

Боброва М. Н. Марк Твен. Очерк творчества. – М.: Гослитиздат, 1962. – 503 с.

Засурский Я. Н. Марк Твен и его традиции в литературе США // Марк Твен и его роль в развитии американской реалистической литературы. – М.: Наука, 1987. – С. 3–10.

Зверев А. М. О специфике смехового искусства Марка Твена // Марк Твен и его роль в развитии американской реалистической литературы. – М.: Наука, 1987. – С. 133–156.

Мендельсон М. О. Марк Твен. – М.: Молодая гвардия, 1964. – 432 с.

Оруэлл Дж. Присяжный забавник / Пер. Г. П. Злобина // http://orwell.ru/lit?a=rc&doc=/library/reviews/twain/russian/r_twain

Ромм А. С. Марк Твен. – М.: Наука, 1977. – 192 с.

Фонер Ф. Марк Твен – социальный критик. – М.: Изд-во иностр. лит., 1961. – 416 с.

Mark Twain’s Bed // Washington Post. – March 26, 1905 // http://www.twainquotes.com/Bambino.html

Rasmussen R. K. Critical companion to Mark Twain: a literary reference to his life and work. – N. Y.: Facts On File, 2007. – 1140 p.

Sonneborn L. Mark Twain. – N. Y.: Chelsea House, 2011. – 125 p.

Twain’s daughter talks about him // The New York Times. – June 14, 1908 // http://www.twainquotes.com/19080614.html

When in doubt, tell the truth: and other quotations from Mark Twain / (collected by) Brian Collins. – N. Y.: Columbia Univ. Press, 1996. – 142 p.

Янки из Коннектикута при дворе короля Артура

Необходимое объяснение

В Варвикском замке мне пришлось беседовать с одним интересным иностранцем, о котором я и хочу рассказать. Он привлек меня к себе тремя своими достоинствами: искренней простотой, замечательным знанием древнего рыцарства и тем спокойствием, которое исходило от него, поскольку все время он говорил почти один. Мы чувствовали себя, как чувствуют себя все скромные люди, сидящие у потухающего камина, а он, мой собеседник, говорил о таких любопытных вещах, которые были мне необыкновенно интересны. Он рассказывал мягким, плавным и ровным голосом и, казалось, незаметно переносил меня и из этого мира, и из этого времени в самую отдаленную эпоху и в давно забытую страну; постепенно он очаровывал меня, так что мне начало казаться, словно меня окружают призраки и тени среди пепла и праха седой старины и я беседую с одним из ее выходцев! Действительно, как я бы говорил о своих самых близких друзьях, или о моих личных врагах, или о соседях, так он рассказывал мне о сэре Бедивере, о сэре Борсе де Ганисе, о сэре Ланселоте Озерном, о сэре Галахаде – о других великих рыцарях Круглого стола. Когда он говорил об этом, то вся его внешность преобразилась: он выглядел таким старым-престарым, невыразимо старым; каким он мне показался тогда высохшим и выцветшим и древним! Но вот он повернулся ко мне и спросил так просто, как обычно спрашивают о погоде или о какой-либо другой, совершенно обыденной вещи:

– Вам, конечно, известно о переселении душ? Знаете ли вы о перенесении тел из одной эпохи в другую?

Я ему ответил, что никогда не слышал ничего подобного. Казалось, мой ответ слишком мало интересовал его и он даже, вероятно, и не расслышал, ответил ли я ему что-либо или нет, точно у нас действительно шел разговор о погоде. С полминуты длилось молчание, но вот тишина нарушилась монотонным возгласом наемного проводника:

– Древние латы шестого столетия, времен короля Артура и Круглого стола, говорят, принадлежали сэру Саграмору Желанному; заметьте, здесь на левой стороне кольчуги находится круглое отверстие: откуда оно появилось, неизвестно в точности, предполагают, что эта пробоина была сделана еще до изобретения огнестрельного оружия. Скорее всего, этот выстрел был шуткой какого-нибудь солдата Кромвеля.

Мой собеседник улыбнулся при этих словах, но это была не современная, какая-то странная улыбка – так, возможно, улыбались несколько сотен лет тому назад. Затем он проворчал себе под нос:

– Хорошо же он это знает, я видел, когда это было сделано!

Затем, после небольшой паузы, он прибавил:

– Я сам это сделал!

Я вздрогнул и не успел опомниться от изумления, как незнакомец скрылся.

Весь остальной вечер я просидел у камина, думая о давно минувших временах. Дождь немилосердно стучал в стекла окон, а ветер выл, как дикий зверь. Время от времени я заглядывал в книгу сэра Томаса Мэлори, в которой рассказывалось так много чудесного и несбыточного, а затем опять предавался своим прежним мыслям. Наконец наступила полночь; на сон грядущий я взял прочитать другую повесть, а именно о том…

…Как сэр Ланселот убил двух исполинов и освободил от них замок

…Вскоре на него напали два исполина, вооруженные с ног до головы; в руках у них были две громадные палицы. Сэр Ланселот прикрылся щитом и отразил удар одного из исполинов, затем быстро вынул меч и отрубил ему голову. Когда другой исполин увидел это, то бросился бежать, испугавшись страшных ударов, нанесенных его товарищу; но сэр Ланселот погнался за ним, ударил его по плечу и разрубил беглеца пополам. Избавившись от исполинов, он отправился в замок, откуда навстречу ему вышли около шестидесяти дам и девушек; все они преклонились перед ним и возблагодарили его и Бога за свое освобождение. «Ах, сэр, – сказали они, – большая часть из нас уже семь лет здесь в плену; нас принуждали делать различные работы, вышивать шелком, чтобы заработать себе на еду, а между тем все мы благородного происхождения. Благословен тот день и час, рыцарь, когда ты увидел свет Божий; назови нам свое имя, и мы прославим тебя, расскажем нашим родным и друзьям, кто нас освободил из неволи! Ведь ты достоин почестей, как ни один другой рыцарь в мире». – «Прекрасные леди! – сказал он, – мое имя сэр Ланселот Озерный!»

С этими словами он оставил их и уехал, поручив их милосердию Божьему. Ланселот вскочил на коня и объездил много чудесных и диких земель; приходилось ему и переправляться через реки, и мчаться по плодоносным долинам; много натерпелся он и дурного. И нигде не приняли его, как он того заслуживал. Но вот однажды ночью он подъехал к красивой усадьбе и встретил там благородную пожилую леди, которая поместила его у себя, накормила, напоила, а также приказала дать корму и его лошади. И когда пришло время, сэр Ланселот отправился в отведенное ему помещение, где ему была приготовлена удобная постель, и лег. Не успел он еще заснуть, как услышал конский топот и затем сильный стук в ворота. Сэр Ланселот быстро вскочил с постели и посмотрел в окно: при свете луны он увидел, что к усадьбе приближаются три рыцаря, которые спешили по следам того, который приехал первым и уже стучал в ворота. Все трое, подъехав ближе, вынули свои мечи и напали на него. Тот стал защищаться. «Конечно, –

Страница 7 из 23

подумал про себя сэр Ланселот, – я должен помочь первому рыцарю, на него напали трое; если этот несчастный будет убит, то я буду виновен, будто окажусь их сообщником и покрою себя позором». Он живо облачился в свои латы, спустился из окна по простыне к рыцарям и громко обратился к ним: «Рыцари! Сражайтесь со мной и оставьте этого одинокого рыцаря!» Тогда все три рыцаря оставили сэра Кэя и набросились на сэра Ланселота. Развернулась жестокая битва: на сэра Ланселота напали все трое и начали наносить ему удары со всех сторон. Тогда сэр Кэй хотел помочь сэру Ланселоту, но последний сказал: «Нет, я не хочу, сэр, чтобы мне помогали, оставьте меня одного бороться с ними». Сэр Кэй вынужден был исполнить его волю и остался стоять в стороне. А сэр Ланселот шестью ловкими ударами повалил на землю всех трех рыцарей.

Тогда все трое воскликнули: «Сэр рыцарь! Мы уступаем тебе как человеку, с которым в силе никто не может сравниться, так как нет никого подобного тебе!» – «Мне не нужно уступать. Вы должны уступить не мне, – возразил сэр Ланселот, – а сэру Кэю, сенешалю, только на таком условии будет дарована вам жизнь. Если вы не согласны, я вас убью». – «Прекрасный рыцарь! – ответили они. – Мы не желаем этого; мы гнались за сэром Кэем до самых ворот замка и, конечно, победили бы его, если бы ты не вмешался, потому нет никакой причины нам покоряться ему». – «В таком случае, – возразил сэр Ланселот, – как хотите, выбирайте между жизнью и смертью; хотите покориться, так покоряйтесь сэру Кэю…» – «Прекрасный рыцарь! – сказали они. – Ради спасения наших жизней мы исполним твое приказание». – «Хорошо, – продолжал сэр Ланселот, – в день Святой Троицы вы должны все трое отправиться ко двору короля Артура, выразить свою покорность королеве Гиневре, полагаясь на ее милость, и сказать, что сэр Кэй вас послал к ней и приказал стать ее пленниками».

На следующий день, утром, сэр Ланселот встал очень рано, а сэр Кэй еще спал; тогда сэр Ланселот взял латы, оружие и щит сэра Кэя, надел все это на себя, затем вывел из конюшни его лошадь, простился с хозяйкой и уехал. Вскоре проснулся сэр Кэй и увидел, что сэр Ланселот взял его оружие и уехал на его коне. «Клянусь моей верой, – сказал он сам себе, – что у сэра Ланселота будут неприятности при дворе короля Артура: подумают, что это я; он станет подстрекать моих врагов, а те, обманутые таким образом, примут его за меня и будут нападать на него. Я же, с его оружием и прикрываясь его щитом, смогу продолжать путь в полной безопасности». Простившись с хозяйкой, сэр Кэй отправился далее…

Только я опустил книгу на колени, как послышался стук в дверь – это был незнакомец. Я предложил ему трубку и стул; затем, в ожидании его рассказа, угостил его стаканом шотландского виски; он выпил один стакан, потом второй, третий и лишь после четвертого стакана он начал говорить совершенно спокойным и естественным голосом.

Рассказ незнакомца

Я родом американец; родился я и воспитывался в Хартфорде, в штате Коннектикуте, там, за рекой. Следовательно, я настоящий янки и поэтому человек практичный; я вполне застрахован от всякой сентиментальности или, говоря другими словами, не увлекаюсь поэзией. Мой отец был кузнецом, дядя коновалом, я же в юности – тем и другим. Наконец я попал на настоящую дорогу – поступил на оружейный завод и выучился там всему, чему только можно было выучиться: я научился отливать пушки, делать револьверы, котлы, машины, земледельческие орудия. Однако я мечтал сделать что-нибудь особенное, именно такую вещь, которая удивила бы весь мир и которую я сделал бы так же легко, как какой-нибудь блок. Если я не мог найти новейшего способа быстро сделать какую-то вещь, я сам изобретал его. И вот меня назначили главным управляющим, у меня было несколько тысяч человек подчиненных.

Человек, занимающий такое положение, конечно, должен быть боевым, много бороться, очень много – об этом нечего и говорить. Когда под вашим надзором столько подчиненных, от борьбы не уйдешь. Досталось же и на мою долю порядочно, я получил сполна. Это произошло во время недоразумений, возникших с ломовиками, которых возглавлял один парень, прозванный нами Геркулесом. Он угостил меня таким ударом по голове, что мне показалось, будто у меня раздробился череп, потом посыпались искры из глаз, а затем все потемнело. Я ничего не чувствовал, ничего не сознавал, по крайней мере несколько минут.

Когда я очнулся, я сидел на зеленой мягкой траве, под тенистым дубом; передо мной расстилался чудесный ландшафт, которым я мог вдоволь любоваться. Впрочем, не совсем вдоволь, так как передо мной, глядя на меня сверху вниз, гордо сидел на коне всадник, точно вырезанный из книги с картинками. Он был весь закован в железную броню с головы до ног; у него был на голове шлем, похожий на бочонок с прорезями, он держал щит, меч и громадную пику; пышная попона его лошади из красной и зеленой шелковой материи спускалась почти до самой земли и была украшена гербами; у седла был привешен стальной рожок.

– Прекрасный сэр, не желаешь ли сразиться со мной? – спросил всадник.

– Не желаю ли чего? – не без удивления повторил я.

– Не хочешь ли позабавиться оружием ради твоего отечества, ради какой-нибудь прекрасной леди или ради…

– Что вы мне предлагаете? – удивился я. – Отправляйтесь обратно в ваш цирк, а не то я донесу на вас в полицию.

И что же сделал всадник? Он повернулся и отъехал на несколько сот ярдов назад, затем пригнулся к шее лошади, вытянул свою длинную пику и стремглав помчался прямо на меня, выставив вперед свою пику. Я вскочил с того места, где сидел под деревом, когда понял, что он не шутит, и мгновенно взобрался на дерево.

Он считал меня своим пленником и объявил мне об этом. Поскольку преимущества были на его стороне, я с ним согласился и мне пришлось волей-неволей как-нибудь улаживать дело. Мы пришли к соглашению: я пойду вместе с ним, куда он прикажет, но он не причинит мне вреда. Итак, мы отправились в путь. Я шел рядом с его лошадью. Нам пришлось идти через поляны, опушки леса, ручейки, которых я никогда не видел прежде; все это удивляло и поражало меня. Мы долго шли, но не видно было и признака какого-либо цирка. Тогда я совершенно отказался от своего первого предположения, что этот всадник был из цирка, а думал, что он, вероятно, сбежал из какого-нибудь дома умалишенных. Но мы продолжали двигаться вперед, а вблизи не было видно никакого здания. Я терялся в догадках, как это обыкновенно говорится. Наконец я решился спросить его, далеко ли мы от Хартфорда. Он ответил, что никогда не слыхал такого названия; это я счел за ложь, но вслух своего мнения не выразил. Прошло около часа, когда вдали показался город, дремлющий в долине и расположенный на берегу извилистой реки. У входа в этот город на холме была построена большая серая крепость с башнями и бастионами – такие крепости я видел только на картинах.

– Бриджпорт? – спросил я, указывая на город.

– Камелот, – ответил мой спутник.

………………………………………………

Тут мой незнакомец стал зевать, и ясно было видно, что его клонит ко сну;

Страница 8 из 23

на его губах опять появилась его обычная странная патетическая улыбка, и он сказал:

– Я не могу продолжать дальше, но у меня все это записано; пойдемте ко мне, я вам дам рукопись, и вы можете прочитать это, когда вам вздумается.

Когда мы пришли в его комнату, он произнес:

– Сначала я было вел дневник, но с годами этот дневник я превратил в книгу. Ах как все это было давно!

Он вручил мне свою рукопись и указал место, с которого я должен был начать читать.

– Начинайте отсюда, – указал он, – то, что было раньше, я вам уже рассказал. В это время он казался погруженным как бы в состояние летаргии.

Когда я вышел за дверь, то слышал, как он сонно пробормотал:

– Покойной ночи, прекрасный сэр.

Я пришел к себе, уселся у камина и стал рассматривать свое сокровище. Первая часть этой рукописи – более объемистая часть – была написана на пергаменте, пожелтевшем от времени. Я поскоблил один листок и увидел, что это палимпсест[1 - Древняя рукопись на пергаменте.]. Из-под старого неразборчивого писания историка-янки выступали следы старинных букв, которые были еще более древние и неразборчивые, – латинские слова и сентенции: очевидно, отрывки старинных монастырских легенд. Наконец я нашел то место, с которого следовало начинать по указанию незнакомца, и прочитал нижеследующее…

Часть первая

Глава I

Камелот

«Камелот… Камелот! – повторял я сам про себя. – Право, не помню, чтобы я когда-либо слышал такое название».

По мере того как мы приближались к городу, начали проявляться и признаки жизни. Нам стали попадаться нищенские хижины с соломенными крышами, а за ними – небольшие поля и садовые куртины, более или менее возделанные. Тут были и люди: мужчины с загорелыми лицами, с длинными жесткими курчавыми волосами, падавшими им на лицо, так что эти люди походили на животных. Как мужчины, так и женщины были в грубой холщовой одежде, спускавшейся ниже колен; некоторые из мужчин и женщин носили на шее железные ошейники. Все девочки и мальчики бегали голые, и на них никто не обращал внимания. Все эти люди останавливались и смотрели на меня, говорили обо мне, бежали в свои хижины и сообщали членам своей семьи о моем появлении, чтобы и те могли поглазеть на меня. Однако, казалось, никто не обращал особого внимания на моего спутника, ему только униженно кланялись, а он даже не отвечал на их поклоны.

В городе стояло несколько каменных домов без окон; эти здания гордо возвышались между хижинами с соломенными крышами; улицы скорее представляли аллеи с тенистыми сводами и не были вымощены; масса собак и голых ребятишек грелись и играли на солнце, шумели, нарушая общую тишину; там и сям бродили свиньи, с удовольствием роясь повсюду, а одна из них, порывшись в дымящемся навозе, затем устроилась посередине вонючей кучи на главной улице и стала кормить своих поросят. Но вот издали послышались звуки военной музыки; они все более и более приближались, а вот уже стала видна вся кавалькада: всадники все в шлемах с развевающимися перьями, с блестящим вооружением, с развернутыми знаменами, в богатой одежде; лошади в дорогих седельных уборах. Вся эта кавалькада проехала мимо роющихся свиней, голых ребятишек, развеселившихся собак и бедных хижин, составляя со всем этим поразительный контраст. Мы отправились следом за этой блестящей кавалькадой по одной извилистой аллее, затем по другой, и все мы поднимались вверх, пока наконец не достигли открытой для ветров вершины, на которой возвышался громадный замок. Затем раздался звук рога; затем протрубил рог в ответ. Потом начались переговоры, ответили нам со стен, где ходили взад и вперед вооруженные воины в латах и касках, с алебардами на плечах; над ними развевались знамена с грубыми изображениями драконов, а лица этих людей были так же суровы, как эти драконы. По окончании переговоров заскрипели и отворились большие ворота, подъемный мост опустили, и глава кавалькады выехал вперед, под грозные своды; мы последовали за кавалькадой и очутились посреди большого мощеного двора. Со всех его четырех сторон возвышались башни и бастионы, очертания которых отчетливо выделялись на голубом небе; все стали спешиваться, потом начались обоюдные приветствия с большими церемониями; поднялась веселая суета, все бегали туда и сюда. Шум, говор, смесь различных цветов одежды, волнение и неразбериха, постоянное движение – все это, казалось, доставляло присутствующим удовольствие.

Глава II

Двор короля Артура

Наконец мне удалось ускользнуть в сторону от моего спутника, я подошел к одному человеку с простоватой физиономией и, дотронувшись до его плеча, сказал самым радушным тоном:

– Сделайте мне небольшое одолжение, друг, объясните мне, служите ли вы в этом убежище или пришли сюда навестить кого-нибудь из родных?

Он как-то тупо посмотрел на меня и сказал:

– Но вот что, прекрасный сэр, ты мне кажешься…

– Хорошо, – ответил я, – теперь, я вижу, что вы тоже больной.

Я пошел дальше, присматривая кого-нибудь, кто был бы в здравом уме и мог бы пролить свет на все это непонятное, что происходило

Страница 9 из 23

вокруг. Наконец мне показалось, что я набрел на такого человека, и, подойдя к нему, я тихо сказал ему на ухо:

– Нельзя ли мне повидать главного смотрителя на одну минуту?.. Только на одну минуту…

– Прошу тебя, оставь!

– Оставить? Что?

– Не мешай мне, если это выражение тебе больше нравится.

И он объяснил мне, что он младший повар и не может сейчас долго заниматься разговором, хотя в другое время он будет рад со мной поболтать, так как ему очень хочется узнать, где я нашел себе такую одежду. Уходя от меня, он указал мне на одного человека, сообщив, что у этого достаточно времени и он непременно поговорит со мной. Это был стройный, высокий юноша в красновато-желтых штанах, что ему придавало сходство с раздвоенной морковкой; остальной его наряд состоял из голубого шелка, отделанного великолепными шнурами, с широкими рукавами; у него были длинные желтые локоны, а на голове темная атласная с перьями шапочка, надвинутая на одно ухо. Судя по его глазам, это был добродушный малый, а судя по его походке, он был вполне доволен собою. Впрочем, он был достаточно красив, чтобы гордиться этим. Он подошел ко мне, улыбаясь, и смотрел на меня с нескрываемым любопытством; затем он сказал, что пришел собственно за мной, и сообщил мне, что он глава пажей.

– Проходи своей дорогой, – ответил я ему, – ты не глава – не более как одна строчка!

Это было слишком грубо, но я сильно разозлился. Однако он нисколько не рассердился; по-видимому, юноша даже и не понял, что с ним дурно обошлись. Он начал болтать и радостно смеяться, как обычно беззаботно болтают и смеются легкомысленные юноши. Мы прогуливались по двору и через несколько минут уже чувствовали себя как старые приятели; он задавал мне множество вопросов обо мне самом, о моей одежде, но, не дожидаясь ответа, перебивал меня и переводил разговор на другую тему, точно он вовсе и не ожидал от меня никакого ответа, пока, наконец, не сболтнул, что родился в начале 513 года.

Тут я вздрогнул, ощутив, как по всем моим членам пробежал какой-то неприятный холод! Я остановился и робко спросил:

– Может быть, я плохо расслышал. Повтори то, что ты сказал, но только медленнее. В каком году ты родился?

– В пятьсот тринадцатом.

– В пятьсот тринадцатом! Но этого не может быть! Слушай, дружок, я чужестранец; у меня здесь нет ни друзей, ни родных, будь честен и добросовестен по отношению ко мне. Ты в полном рассудке?

Он ответил, что в своем уме.

– А все эти люди тоже в здравом уме? – Он ответил утвердительно, они тоже в своем уме.

– Так это не убежище? Я имею в виду, это не больница, где лечат сумасшедших?

Он возразил, сказав, что это вовсе не дом умалишенных.

– Хорошо, – ответил я, – если это действительно так, значит, я или лунатик, сам сошел с ума, или случилось нечто ужасное. Теперь скажи мне честно и правдиво, где я теперь?

– При дворе короля Артура.

Я подождал с минуту, чтобы хоть несколько свыкнуться с этой мыслью, и затем спросил:

– Следовательно, согласно твоему заявлению, какой же теперь у нас год?

– Пятьсот двадцать восьмой, девятнадцатое июня.

У меня сердце так и упало, и я пробормотал:

– Теперь я никогда больше не увижу своих друзей, никогда, никогда больше. Еще более тысячи трехсот лет осталось до их рождения.

Мне показалось, что я должен поверить юноше, – сам не зная почему. Во мне было нечто, что верило ему, а именно мое сознание, как вы это называете; но мой рассудок верить ему отказывался. Мой разум тотчас начинал волноваться, и это было совершенно естественно. Я решительно не знал, как справиться со своим разумом. Я хорошо понимал, что все свидетельства и объяснения окружающих меня теперь людей ни к чему не приведут – мой разум назовет их сумасшедшими и отвергнет все их доказательства. Но тут мне в голову случайно пришла одна идея, я вспомнил об одном обстоятельстве. Я знал, что единственное полное солнечное затмение в первой половине шестого столетия было 21 июня 528 года, и началось оно в три минуты после 12 часов пополудни. Я также хорошо знал, что не предполагалось никакого солнечного затмения в текущем, как я считал, 1879 году. Следовательно, вместо того чтобы ломать над всем этим голову, мне нужно только подождать двое суток, чтобы убедиться, правду ли мне сказал этот юноша.

Поскольку я был практичным коннектикутцем, я и решил не задумываться над этой проблемой, пока не наступит день, который и разрешит все мои сомнения. Поэтому я направил мой ум и все свое внимание на два обстоятельства этой минуты, чтобы воспользоваться ими как можно более выгодно. Мой девиз: «Приберегай козыри!» И я принял два решения: если теперь действительно девятнадцатый век и я нахожусь в доме умалишенных и не смогу отсюда вырваться, то сделаю так, чтобы стать самым главным в этом сумасшедшем доме, так как я все-таки в здравом уме; если же действительно теперь шестое столетие, то еще лучше: стану главным в стране, ведь я буду самым образованным человеком во всем королевстве, потому что родился на тысячу триста лет позже всех. Я не любил терять времени, если уже на что-либо решился, то сейчас же и приступил к делу. И я сказал пажу:

– Мой милый Кларенс, если это действительно твое имя, сообщи мне, прошу тебя, некоторые необходимые сведения. Как зовут того человека, который привел меня сюда?

– Это мой и твой господин. Это добрый рыцарь и веселый благородный лорд сэр Кэй, сенешаль, молочный брат нашего государя, короля.

– Хорошо; расскажи мне все о нем подробнее.

Он изложил длинную историю. Но то, что интересовало именно меня, было следующее: он мне сообщил, что я был пленником сэра Кэя и что, согласно обычаю, меня запрут в башне, где будут держать на хлебе и воде, пока мои друзья меня не выкупят или пока я там не сгнию. Нельзя было терять времени, оно слишком дорого, ведь шансов у меня больше сгнить, чем быть выкупленным. Далее паж рассказал мне, что теперь обед в большом зале уже подходит к концу и что когда принесут вино, то сэр Кэй, вероятно, пошлет за мной и представит меня королю Артуру и его славным рыцарям Круглого стола; сэр Кэй будет рассказывать, как он взял меня в плен и, конечно, несколько преувеличит свой подвиг, но я отнюдь не должен поправлять его или противоречить ему, это невежливо, да и опасно; затем меня запрут в башне; но Кларенс пообещал, что проберется ко мне и устроит так, что оповестит моих друзей о моем несчастье.

Оповестит моих друзей! Я поблагодарил его: больше, конечно, я ничего не мог сделать. В это время пришел лакей сказать, что меня требуют; Кларенс провел меня туда, в зал, отвел в сторону, усадил и сел рядом со мной.

Я увидел забавное и любопытное зрелище. Громадное помещение, скорее почти пустое, с почти голыми стенами, но изобилующее самыми резкими контрастами. Зал был очень высок, до такой степени, что едва различимые знамена, укрепленные в сводах потолка, свешивающиеся со сводчатых балок, казалось, развевались в сумерках; в каждом конце зала было устроено по галерее с каменной балюстрадой: в одной сидели музыканты, а в другой – женщины в нарядных, ярких цветных платьях. Пол был выложен квадратиками из белого

Страница 10 из 23

и черного камня; он уже истерся как от времени, так и от постоянного использования и требовал ремонта. Что касается украшений, то, говоря в строгом смысле этого слова, тут не было никаких. Правда, на стенах висели ковры, которые, вероятно, считались у них произведениями искусства: тут были и изображения сражений, где фигуры лошадей походили на фигуры пряничных лошадок или на тех, которых дети вырезают из бумаги; на этих лошадях сидели всадники в чешуйчатых доспехах, причем вместо чешуек были круглые дырочки, будто сделанные вилкой, которой прокалывают печенье; все это было несоразмерно и уродливо. Был здесь и камин, достаточно огромный, такой, что в нем мог расположиться целый лагерь; его выступающие стороны и колпак, высеченные из камня и подпертые колоннами, имели вид дверей кафедрального собора. Вдоль стен стояли вооруженные люди в латах и касках, держа в руках алебарды, никакого другого оружия у них не было; стояли они неподвижно, как статуи, на которых они и походили.

Посредине этого квадратного помещения с крестовыми сводами, напоминающего рыночную площадь, стоял дубовый стол, который они называли Круглым столом. Он был почти так же велик, как цирковая арена, вокруг него сидело множество мужчин в одеждах таких ярких и пестрых цветов, что даже больно было глазам смотреть на них. На их головах красовались шляпы с перьями; если кто-либо из рыцарей говорил с самим королем, то снимал шляпу.

Большинство из них пили вино из целых воловьих рогов; некоторые жевали хлеб или глодали кости. Кроме того, на каждого человека приходилось в среднем по две собаки; псы сидели на полу в выжидательных позах, пока в их сторону не полетит кость; лишь только бросали со стола обглоданную кость, как собаки стремглав летели к ней со всех сторон; начинался визг, лай, вой, словом, поднимался такой хаос и шум, что на время прекращались все разговоры за столом. Но на это никто не жаловался, так как драка собак всегда возбуждала куда больший интерес, чем любые разговоры; многие мужчины вставали из-за стола, чтобы ближе подойти и лучше увидеть эту собачью бойню, заключали пари, ставя на собаку-победителя; музыканты и женщины перевешивались через перила, желая получше рассмотреть такое любопытное зрелище; время от времени зал оглашался восторженными или одобрительными возгласами. В конце концов собака, одержавшая победу, растягивалась на полу и, держа кость между передними лапами, начинала ворчать, грызть свою добычу, а вместе с ней и пол, то есть проделывала все то, что делали до нее десятки других собак; придворные же снова принимались за прерванную беседу, возвращались к своим развлечениям.

Все эти люди обращались друг к другу вежливо; кроме того, я заметил, что все они были очень серьезными, доброжелательными и внимательными слушателями, когда кто-либо из них начинал разговор, – конечно, во время перерыва между собачьими драками. Однако в сущности все эти люди отличались простодушием и наивностью; они воодушевленно врали, выражаясь витиеватым образом, но вместе с тем так искренне и доверчиво, что слушатели внимали этой лжи и делали вид, что вполне ей верят. Их нельзя было обвинять ни в жестокости, ни в кровожадности, хотя рассказывали они о кровавых подвигах и муках с таким упоением, что я даже почти забывал содрогаться и ужасаться.

Я был здесь не единственным пленником; нас было более двадцати человек. Бедняги! Многие были изранены, исцарапаны, изуродованы самым ужасным образом: их волосы, лица, одежда были выпачканы черной запекшейся кровью. Они, конечно, переносили ужасные физические страдания: и усталость, и голод, и жажду; никто не позаботился о каких-либо удобствах для них; никто не дал им умыться; никто не подумал и не позаботился о том, чтобы обмыть и перевязать их раны; между тем никто никогда не слышал от них ни вздохов, ни стонов; никто не замечал у них ни малейшего признака тревоги или какого-либо желания пожаловаться. Все это невольно наводило меня на мысль: «Негодяи – в свое время они, вероятно, порабощали других людей, вот теперь пришла и их очередь, и им нечего ожидать лучшего обращения. Их философская выносливость вовсе не является результатом их умственного развития, силы воли и рассудка, они терпеливы, как животные при дрессировке; это просто белые индейцы».

Глава III

Рыцари Круглого стола

Большая часть разговоров между рыцарями Круглого стола состояла из монологов. В них рассказывалось о приключениях с пленниками: как их захватывали в плен, а их друзей и родственников убивали и грабили, отнимали у них и оружие и лошадей. И странное дело! Насколько я мог заметить, все эти убийства совершались не ради мести за какое-нибудь оскорбление или для того, чтобы разрешить старые споры или отразить новые нападения, а просто это было нечто вроде дуэли между людьми, которые до этой встречи вовсе не знали друг друга и уж ни в каком случае не могли нанести оскорблений друг другу. Мне несколько раз приходилось видеть незнакомых, случайно встретившихся мальчиков, когда один из них говорит: «Я тебе задам сейчас!» – и тут же, на месте, начиналась расправа. Но я всегда считал, что такое может происходить только между детьми и свойственно исключительно детскому возрасту. Однако здесь это практиковалось среди взрослых людей, которые еще и гордились подобными подвигами, несмотря на свой возраст. Однако в этих людях громадного роста, с простодушными сердцами было что-то милое, что-то привлекательное. Конечно, ведь не требуется слишком много ума для того, чтобы ловить на удочку рыбу, так и в этом обществе не требовалось слишком много ума, так как выдающийся ум только нарушил бы гармонию этого общества, исказил бы его, лишил завершенности и сделал бы невозможным и само его существование.

Лица многих рыцарей отличались красотой и мужественностью; в них замечалось выражение кротости и достоинства, невольно исключающее строгую критику. Особенно благородная кротость замечалась в лице сэра Галахада и в лице короля; величием и выражением собственного достоинства отличалось лицо сэра Ланселота Озерного, а его горделивая осанка и исполинский рост довершали очарование.

Неожиданно произошел случай, который привлек к сэру Ланселоту всеобщее внимание. По знаку, данному одним из придворных, который был кем-то вроде нашего церемониймейстера, шесть или восемь пленников отделились от толпы, упали на колени и простерли руки по направлению к женской галерее, прося позволения молвить слово королеве. Дама, сидевшая на самом видном месте в этом цветнике женской красоты и изысканности, грациозно наклонила головку в знак согласия. Тогда выборный от пленников сказал, что отдает как самого себя, так и своих товарищей в руки королевы с тем, чтобы она на свое усмотрение либо предоставила им полную свободу, либо взяла за них выкуп, либо отправила их в тюрьму, либо обрекла их на смерть. А обращается он к ней по велению сэра Кэя. Но лишь только он это сказал, как был остановлен сэром Кэем, сенешалем, пленниками которого они были; он победил их исключительно благодаря своей силе и храбрости в честном бою,

Страница 11 из 23

в решительной битве на поле сражения.

Изумление выразилось на лицах всех присутствующих; с лица же королевы при имени сэра Кэя исчезла милостивая улыбка, а ее взор выражал отчаяние. Паж между тем шептал мне на ухо насмешливым тоном:

– Сэр Кэй, в самом деле! Так я и поверил! О, назовите меня как хотите, браните меня сколько угодно. Через две тысячи лет, пожалуй, люди будут также нагло выдумывать и лгать, лишь бы только подчинить себе других!

Все взоры обратились на сэра Кэя, и в этих взорах выражался суровый вопрос. Но он был готов на все и оказался на высоте. Он встал, вполне удачно исполняя свою роль, и объявил, что расскажет все как было, совершенно точно, называя только факты, не комментируя их, лишь истинную правду.

– А когда, – сказал он, – сами вы найдете эти подвиги достойными и славными, то воздадите почести тому сидящему здесь могущественному и храброму человеку, лучше которого еще никто не умел в рядах христианских войск наносить удары мечом и отражать неприятеля, защищаясь щитом! И этот человек среди вас!

Тут он указал рукой на сэра Ланселота. Ах, он перехитрил всех и это был самый точный удар! Затем он стал рассказывать, как сэр Ланселот в поисках приключений вскоре нашел их: он убил семь исполинов одним взмахом своего меча и освободил сто сорок две пленных женщины. Затем он отправился далее, искать приключений дальше; вот он нашел его (сэра Кэя), сражающегося в отчаянной борьбе с девятью иностранными рыцарями; тогда он, сэр Ланселот, вызвал их на бой и стал сражаться один и победил всех девятерых; на следующее утро сэр Ланселот встал очень рано, надел на себя доспехи и вооружение сэра Кэя, сел на его коня, отправился в дальние страны и победил там шестнадцать рыцарей в одной серьезной битве и тридцать четыре – в другой; всех этих пленников, точно так же, как и девять предыдущих, он заставил дать клятву, что они в Троицын день будут при дворе короля Артура и предадут себя в руки королевы Гиневры, назвав себя пленниками сэра Кэя, сенешаля, и добычей его рыцарского мужества; вот здесь уже полдюжины этих пленников, а остальные прибудут тогда, когда излечатся от своих тяжких ран.

Как же умилительно было смотреть на королеву! Как она вспыхнула и улыбалась, какое смущение и счастье выражал ее взор, какие она бросала взгляды на сэра Ланселота, за что в Арканзасе он был бы сразу приговорен к расстрелу.

Все восхваляли мужество и великодушие сэра Ланселота; что же касается меня, то я был крайне удивлен, как один человек мог побороть столько опытных бойцов. Я выразил свое сомнение Кларенсу, но этот легкомысленный насмешник только сказал:

– Если бы сэр Кэй имел время влить в себя еще и запасной мех кислого вина, вы увидели бы, что он назвал бы вдвое больше побежденных.

Я взглянул на мальчика и тут заметил на его лице такое глубокое уныние, что мне стало жалко его. Я проследил за направлением его взора и увидел, что он смотрит на старика с белой бородой в черной развевающейся одежде; этот старик стоял у стола на нетвердых ногах, покачивая старой головой, и обводил присутствующих бесцветными блуждающими глазами. Такое же выражение страдания, которое я заметил в глазах пажа, появилось и на лицах всех присутствовавших – то был взгляд безгласных созданий, которые предчувствовали мучения, на которые не могли пожаловаться.

– Ах! Опять у нас будет то же самое, – вздохнул мальчик, – опять он будет рассказывать ту же скучную историю, которую рассказывал тысячу раз одними и теми же словами; он будет рассказывать ее до самой своей смерти всякий раз, когда его бочонок полон и он чувствует необходимость дать работу своему языку, который мелет как мельница.

– Но кто это такой?

– Мерлин, великий лгун и могущественный маг. Пропади он пропадом со своим скучным рассказом! Он так надоел нам всем своей сказкой! Но все люди его боятся, потому что он держит в своих руках все бури и молнии, все силы преисподней, которые являются по его мановению. Если бы не это, мы давно покончили бы с ним и его сказкой! Он всегда рассказывает в третьем лице, как бы желая убедить присутствующих, что слишком скромен для того, чтобы прославлять самого себя. Да будь он проклят! Разрази его гром! Добрый друг, разбудите меня, пожалуйста, когда он закончит, к вечерней молитве.

Мальчик приютился у меня на плече и намеревался заснуть. Старик начал свой рассказ, и юноша действительно сразу же заснул у меня на плече; но не только он: задремали и все придворные, и собаки, и лакеи, и шеренга вооруженной стражи вдоль стен. Звучал лишь монотонный голос рассказчика, и со всех сторон слышалось легкое храпение, раздававшееся, словно аккомпанемент духовых инструментов. Несколько голов присутствовавших опустились на сложенные крестом на груди руки, иные откинули головы назад с разинутыми ртами, издавая носом различные звуки; мухи жужжали вокруг разбросанных крошек, а крысы повылезали из своих нор и бегали повсюду, распоряжаясь как у себя дома; одна из них, будто белка, уселась на голове короля и грызла кусочек сыра, который держала в лапках, роняя крошки на лицо короля с самым простодушным и наглым бесстыдством. Это была совершенно мирная сцена, вполне успокаивающая усталые глаза и утомленный ум.

Вот каков был рассказ старика:

– Король и Мерлин отправились в путь и прибыли к одному отшельнику, который был хорошим человеком и великим врачом. Отшельник осмотрел все раны короля, дал ему целительные мази. Король пробыл у отшельника три дня и три ночи; а когда раны короля зажили и он мог сидеть на лошади, они уехали. Во время пути Артур сказал: «У меня нет меча». – «Это ерунда, – ответил Мерлин, – мы найдем тебе меч». Так они доехали до большого глубокого озера; вода в нем была чиста и прозрачна; на самой середине озера Артур увидел руку в белой парче; эта рука держала меч. «Смотри, – сказал Мерлин, – вот меч, о котором я тебе говорил». В это же время они увидели девушку, выходившую из воды, она пошла по берегу озера. «Что это за девушка?» – спросил Артур. «Это царица озера, – ответил Мерлин. – Посреди этого озера есть скала, а на ней стоит грозная крепость, самый прекрасный замок на земле. Эта девушка сейчас подойдет к тебе и будет дружелюбно говорить с тобой; ты также должен быть с ней вежлив, и тогда меч будет твой». Действительно, девушка подошла к Артуру, приветливо поклонилась ему, и он ответил ей тем же. «Девица, – спросил Артур, – что за меч держит какая-то рука над водой? Я хотел бы, чтобы этот меч стал моим, так как у меня нет меча». – «Король, сэр Артур, – сказала девушка, – этот меч принадлежит мне; если ты мне дашь в дар то, что я у тебя попрошу, этот меч станет твоим!» – «Клянусь тебе, – ответил Артур, – что я дам тебе в дар все, что ты попросишь». – «Хорошо, – сказала девушка, – иди вот к той лодке, но греби сам, возьми себе меч вместе с ножнами, а я приду за моим даром, когда наступит время». Сэр Артур и Мерлин слезли со своих коней, привязали их к двум деревьям, направились к лодке, сели в нее, поплыли к руке, державшей меч, и сэр Артур беспрепятственно взял его себе. И рука скрылась под водой, а всадники

Страница 12 из 23

вернулись к своим коням и отправились дальше. И вот сэр Артур увидел великолепный шатер. «Что это за шатер?» – спросил Артур. «Это шатер рыцаря сэра Пеллинора, с которым ты недавно сражался, но теперь его здесь нет; у него произошла ссора с одним из твоих рыцарей, этим длинным Эгглемом, и они сразились. Эгглем бежал, но, прежде чем умереть, прогнал Пеллинора до Карлиона; мы его сейчас встретим на большой дороге». – «Хорошо, – сказал Артур, – теперь у меня есть меч, я сражусь с этим рыцарем и отомщу ему!» – «Нет, сэр, – возразил Мерлин, – этого не следует делать сейчас, так как рыцарь слишком утомлен битвой и скорой ездой; и мало чести затевать борьбу с ним; да и рыцарю этому нет во всем мире равного. Послушайся моего совета: дай ему проехать спокойно, он вскоре окажет тебе большую услугу, а после его смерти его сыновья будут служить тебе. Пройдет немного времени, и ты сочтешь за счастье отдать за него свою сестру». – «Когда я его встречу, – согласился Артур, – я сделаю так, как ты мне советуешь». Затем сэр Артур осмотрел свой меч, ему очень хотелось пустить его в дело. «Что тебе больше нравится, – спросил Мерлин, – меч или ножны? – «Конечно, меч!» – ответил Артур. – «Это крайне неблагоразумно, – возразил Мерлин, – ножны в десять раз ценнее меча; пока у тебя ножны, тебя никто не ранит, ты не потеряешь ни капли крови; носи ножны всегда с собой». Разговаривая таким образом, они приблизились к Карлиону; по пути они встретили сэра Пеллинора, но Мерлин устроил так, что Пеллинор не заметил Артура и проехал, не сказав ни слова. «Удивительно, право, – заметил Артур, – что рыцарь ничего не сказал». – «Сэр, – ответил Мерлин, – он тебя не видел, иначе ты не отделался бы от него так легко». Наконец они достигли Карлиона, где все рыцари радовались прибытию Артура. Когда же они услышали о приключениях своего короля, то крайне удивились, что он подвергал свою жизнь такой опасности. Однако все именитые люди порешили, что приятно служить такому королю, который путешествует в поисках приключений, как простой бедный рыцарь.

Глава IV

Сэр Дайнадэн-Шутник

Мне показалось, что эта странная небылица была прекрасно рассказана, просто и интересно, но ведь я слышал ее впервые и только один раз, а это уже совсем другое дело; она могла понравиться и другим, когда еще была в новинку, в этом нет никакого сомнения.

Сэр Дайнадэн-Шутник проснулся первый и разбудил всех своей довольно примитивной шуткой, которая не блистала остроумием. Он привязал металлический котелок к хвосту одной из собак и отпустил ее так, что он гремел по полу; испуганная собака стала бегать по комнате, ошалев от этого звона; за ней устремились другие собаки, снося и ломая все на своем пути; поднялся невероятный шум, все придворные проснулись и стали смеяться до слез, с восторгом глядя на эту потеху; некоторые даже попадали со своих стульев и катались по полу, умирая от смеха. Все они вели себя совсем как дети. Сэр Дайнадэн очень гордился своей выдумкой; он не переставал рассказывать, как ему пришла в голову такая великолепная мысль, так что, вероятно, утомил всех; но ему непременно хотелось еще раз объяснить всем, каким образом его осенила такая бессмертная идея. Он все еще продолжал смеяться, когда другие давно уже умолкли. Наконец, он устроился так, будто хочет произнести речь – понятно, шуточную. Я думаю, что еще никогда не слышал столько избитых шуток за всю свою жизнь. Его остроты были намного слабее шуток любого эстрадника, любого циркового клоуна. Действительно, мне было очень скучно сидеть здесь за тринадцать веков до своего рождения и снова слушать все эти глупые, плоские остроты, наводившие на меня сон еще тогда, когда я был мальчишкой, тысячу триста лет спустя. Я убедился, что здесь, в это время, и не может появиться какой-либо новой остроты. Все смеялись над этими устарелыми шутками, но ведь люди всегда и везде так поступают; я замечал это и несколько столетий спустя. Но почему же настоящий насмешник – я имею в виду юношу-пажа – совсем не смеялся. Нет, он громко не смеялся, но язвительно издевался, так как имел привычку подтрунивать над всем.

Он шептал мне на ухо, что большая часть острот сэра Дайнадэна подгорела, а остальная выдохлась. Я сказал ему, что слово «выдохлась» мне очень понравилось. Я находил, что эти шутки и остроты можно классифицировать по геологическим периодам. Но мой паж разинул рот, не поняв моей шутки, так как в то время не имели еще ни малейшего представления о геологии. Я же записал это сравнение, подумав, что смогу порадовать им общество, если только мне удастся выпутаться и вернуться в девятнадцатый век. Нельзя же выбросить товар только потому, что он пока не востребован на рынке.

Но в это время встал сэр Кэй. Он опять приступил к своему вранью, и на сей раз в центре внимания оказался я. Мне уже стало не до шуток. Он начал рассказывать о том, как взял меня в плен. Конечно, мне необходимо было выслушать это совершенно серьезно, что я и сделал. Сэр Кэй начал с того, что стал объяснять, как встретил меня в далекой стране варваров, где все носили такое же странное одеяние, как и у меня, – одеяние это было волшебным и обладало способностью обеспечить надежную защиту против нападения людей, то есть делало неуязвимым. Затем он рассказал, каким образом он молитвой уничтожил силу волшебства и в битве, продолжавшейся три часа, убил тринадцать моих рыцарей, а меня самого взял в плен, но сохранил мне жизнь, чтобы показать такую диковинку королю и всему двору. Говоря обо мне, он постоянно употреблял такого рода выражения: «этот ужасный исполин», или «это чудовище, коптящее небо», или этот «людоед, пожирающий человеческое мясо»; все простодушно слушали его с большим доверием к его бредням, никто даже не улыбнулся, никто не замечал чепухи, несмотря на то что было такое невероятное преувеличение моей скромной особы. Кроме того, он еще рассказал, что я, намереваясь убежать от него, вскочил одним прыжком на высокое дерево и что он сбил меня оттуда огромным камнем, который раздробил мне все кости, и затем заставил меня поклясться, что я явлюсь на суд ко двору короля Артура. Он кончил тем, что приговорил меня к смерти. Казнь должна была состояться 21 числа текущего месяца, но он был так сильно «озабочен» этим, что, прежде чем назвать дату, остановился и зевнул.

Все это время я, конечно, так дрожал от ужаса, что не мог внимательно слушать, как именно меня будут казнить. А многие при этом вообще сомневались, что меня можно убить, ведь моя одежда заколдована. Действительно, я-то был в полном рассудке и скорее допустил бы себя убить, чем согласиться с тем, что в моей одежде заключалось какое-то волшебство. Это был самый обыкновенный костюм, за который я заплатил пятнадцать долларов в магазине готовых вещей. Я был настолько в здравом уме, что даже мог отметить следующее обстоятельство: многие выражения и отдельные слова, исходившие из уст первых дам и джентльменов в стране, заставили бы покраснеть даже дикаря. Их было бы слишком мягко назвать просто неделикатными. Однако я столько раз читал «Тома Джонса», «Родерика

Страница 13 из 23

Рэндома» и многие другие книги в таком роде и знал, что великосветские джентльмены и леди в Англии еще столетие назад были или очень мало, или вовсе неразборчивы и непристойны в своих разговорах, а следовательно, и в нравственном отношении и в поведении. Это изменилось к лучшему только за последнее столетие: факты доказывают, что лишь в нашем, девятнадцатом столетии – говоря в широком смысле слова – появились истые леди и истые джентльмены в истории Англии и даже всей Европы. Представьте себе, что сэр Вальтер Скотт, вместо того чтобы вкладывать свои собственные слова в уста своих героев, допустил бы, чтобы эти герои говорили так, как разговаривали на самом деле? Тогда Ревекка и Айвенго и кроткая леди Ровена заговорили бы так, что это смутило бы любого бродягу нашего времени. Однако для людей, не сознававших, что они невоспитанны, все подобные вещи кажутся вполне деликатными. Люди короля Артура совершенно не понимали, что выглядели неприлично, а у меня хватило такта, чтобы не дать им это заметить.

Все были крайне смущены и озабочены тем, что мое платье заколдовано, и тогда только несколько успокоились, когда Мерлин дал им вполне здравый совет. Он спросил их, почему они были так глупы, что не догадались снять с меня этой одежды. Менее чем за одну минуту я был раздет донага. Ах боже мой, боже мой! Я не могу вспомнить об этом: меня, единственного из всех присутствовавших, смущала моя нагота. Меня разглядывали и обсуждали так просто и естественно, так бесцеремонно, точно я был какой-нибудь кочан капусты. Королева Гиневра так же простодушно интересовалась мной, как и все прочие, она даже высказалась, что еще никогда не видела таких ног, как у меня. Это был единственный комплимент в мой адрес, если только это можно назвать комплиментом.

Наконец меня увели в одну сторону, а мою несчастную, заколдованную одежду унесли в другую. Меня втолкнули в темную и крошечную каморку в башне; дали какие-то жалкие остатки еды вместо обеда, клочок соломы вместо постели, наконец обеспечив меня обществом бесчисленного множества крыс.

Глава V

Вдохновение

Я был утомлен до такой степени, что даже страх за свою судьбу не мог меня удержать ото сна.

Когда я проснулся и пришел в себя, то мне казалось, что спал я очень долго. Моей первой мыслью было: «Хорошо, что я проснулся раньше, чем меня успели повесить, утопить, сжечь или что-либо в этом роде… Что за удивительный это был сон! Я еще подремлю немного до зари, а потом отправлюсь на оружейный завод и тогда разделаюсь с Геркулесом».

Но вдруг послышалась ужасная музыка ржавых цепей и болтов, моя каморка озарилась светом, и этот мотылек Кларенс стоял передо мною! Я с изумлением посмотрел на него, у меня даже захватило дыхание.

– Как! – воскликнул я. – Сон уже окончился, а ты здесь? Убирайся же вместе с остатком моего сна!

Но он только засмеялся и, кажется, намерен был шутить над моим печальным положением.

– Ну хорошо. – Я сдался. – Пусть мой сон продолжается.

– Скажи мне, – начал он, – про какой сон ты говоришь?

– Как какой сон? Мне снится, что я нахожусь при дворе короля Артура, которого никогда не существовало; затем то, что я разговариваю с тобой, хотя все это не более как игра моего воображения.

– Ого, вот оно что! А скажи мне на милость, разве ты считаешь сном и то, что тебя завтра сожгут? Ответь-ка мне на это?

Его слова стали для меня ужасным ударом. Я начал думать о том, что сон это или нет, а все же мое положение крайне серьезно; так как я по опыту знал, что сны могут быть такими же яркими, как сама жизнь, что быть сожженным хотя бы и во сне далеко не шутка и этого необходимо избегнуть любыми средствами, а их я должен придумать. Поэтому я сказал умоляющим голосом:

– Ах, Кларенс, милый мальчик, мой единственный друг, ведь ты мой друг, не так ли? Не дай мне погибнуть, помоги мне убежать из этого ужасного места!

– Убежать? Но как, милый человек, можно это сделать? Ты хоть понимаешь, что говоришь? В коридорах стража и часовые.

– Конечно, конечно! Но сколько их там, Кларенс? Надеюсь, что немного?

– О нет, их там много! Человек двадцать. Нельзя и думать о том, чтобы убежать! – Затем, после небольшой паузы, он нерешительно начал: – Но тут есть другие причины, более веские…

– Что такое? Какие причины?

– Хорошо… они говорят… Но, право, я не смею сказать… Не смею…

– Почему же, мой мальчик? В чем дело? Отчего ты так побледнел? Почему ты дрожишь?

– О, как же мне не дрожать! Я действительно… Мне нужно сказать тебе, но…

– Ну, скажи, скажи! Будь мужчиной, мой хороший мальчик!

Он колебался: с одной стороны, он горел желанием рассказать мне все, с другой – его удерживал страх; затем он подошел к двери, выглянул и прислушался, потом подошел близко-близко ко мне, прижал губы к самому моему уху и стал тихим шепотом излагать свои ужасные новости, сжавшись от страха, что кто-нибудь их услышит, точно упоминание о таких вещах грозило смертной казнью.

– Мерлин по своей злобе заколдовал эту башню, и теперь в целом королевстве не найдется человека, настолько отчаянного, который решился бы встретиться с тобой! Теперь я сказал все! Господи, помилуй меня! А ты будь добр и милостив ко мне, бедному юноше, который желает тебе добра; если ты выдашь меня, я погиб.

Я расхохотался самым искренним, здоровым смехом, как давно не смеялся, и радостно сказал:

– Мерлин заколдовал! Мерлин, в самом деле? Этот низкий, старый обманщик, этот старый ворчливый осел! Обман, чистый обман, самый наглый из всех обманов в мире! По-моему, это из всех этих ребяческих, глупых, идиотских, трусливых суеверий, которые когда-либо… это самое-самое… О проклятый Мерлин!..

Но Кларенс не дал мне закончить, он упал на колени и, казалось, обезумел от страха.

– О, пощади! Это ужасные слова! На нас упадут эти стены, если ты будешь продолжать так говорить. О, возьми назад эти слова, пока еще не поздно!

Сейчас это странное опасение подсказало мне хорошую мысль, над которой следовало задуматься. Если все здесь на самом деле так искренне испуганы вымышленным волшебством Мерлина, как напуган Кларенс, то человек разумный, каким, например, был я, может воспользоваться этим и навести на них еще больший ужас. Я задумался над этим и стал вырабатывать план действий. Затем я сказал Кларенсу:

– Встань; посмотри мне прямо в глаза; знаешь ли, отчего я смеялся?

– Нет, не знаю, но только умоляю тебя, не смейся больше!

– Хорошо, теперь я скажу тебе, отчего я смеялся. Я смеялся потому, что я сам чародей!

– Ты? – И юноша отступил от меня на шаг назад – так он был этим поражен. Но в то же время он тут же встал передо мной в самую почтительную позу. Я тотчас принял это к сведению; это доказывало, что чародею не нужно никаких доказательств, он не нуждается в никакой особенной репутации, а следует только заявить, что он маг, – народ верит на слово. И поэтому я продолжал:

– Я знал Мерлина уже семьсот лет…

– Семьсот лет?..

– Не прерывай меня. Он умирал и оживал тринадцать раз и каждый раз путешествует под различными именами: Смита, Джонса, Робинсоона, Джэксона, Питерса, Хаскинса, Мерлина, – словом, всякий раз он

Страница 14 из 23

принимает новое, вымышленное имя. Я знал его в Египте триста лет тому назад; я встречался с ним в Индии пятьсот лет тому назад, он постоянно топчется на моей дороге, и это в конце концов начинает мне надоедать. Он не может действовать как настоящий чародей, ему известно лишь несколько старых фокусов, но он никогда не переступал известных границ и никогда их не переступит, он хорош для провинции, но никогда не решится действовать в присутствии настоящего чародея по призванию. Теперь слушай, Кларенс, я стал твоим другом и ты также должен поступать со мной как друг. Я прошу тебя об одном одолжении. Замолви словечко королю, что я великий маг Эй-Ты-Мукалеерс, вождь всех чародеев. Я хочу, чтобы ты дал понять королю, что я намереваюсь навести бедствие на эту страну, если только они послушаются сэра Кэя, приведут в исполнение его волю и причинят мне зло. Захочешь ли ты сказать об этом королю?

Бедный мальчик находился в таком состоянии, что не мог мне ответить. Он совсем запутался, испугался, даже жалко было смотреть на такое беспомощное создание. Однако он пообещал мне все; но и меня заставил дать ему обещание, что я навсегда останусь его другом, не стану ничего предпринимать дурного против него и не буду наводить на него никаких чар. Мальчик ушел, шагая как больной, держась за стену, у него, видимо, кружилась голова.

Теперь меня уже терзала мысль: какую я допустил неосторожность! Когда мальчик успокоится и хорошенько поразмыслит обо всем, то поймет, какой я обманщик, потому что если бы я был действительно великим чародеем, то не стал бы просить его, еще почти ребенка, освободить меня из заключения.

Я более часа мучился от этих мыслей и бранил себя за свою оплошность. Наконец я несколько успокоил себя тем, что эти глупцы почти никогда не рассуждают, никогда не делают никаких сопоставлений; из всех их разговоров видно, что они совершенно неспособны заметить какие-то противоречия. Я успокоился.

Размышляя так, я обнаружил, что допустил еще одну оплошность: я послал мальчика напугать весь двор, а между тем и сам не знаю, какое могу навести на них бедствие; этот народ крайне падок до всевозможных чудес, но жаждет, чтобы эти чудеса приводились в исполнение. Предположим, меня позовут для испытания? Предположим, меня заставят назвать, какого рода бедствие их ожидает? Да, я сделал ошибку: сначала мне следовало придумать какое-либо бедствие. Что мне делать? Что бы такое сказать им, чтобы выиграть хоть немного времени? Я был в сильной тревоге, испытывал ужасное беспокойство… «Но слышны шаги!.. Они приближаются. Если бы у меня была хоть минута на размышление… Хорошо! Я нашел!.. Теперь все будет как следует!»

Я понял, что меня спасет затмение солнца. Мне пришло в голову, как в былое время Колумб, или Кортес, или кто-то другой из них, воспользовался затмением солнца, чтобы напугать дикарей. Это теперь должно выручить меня. И я сыграю роль подобного чародея, опережу их на тысячу лет.

Однако в это время вошел Кларенс, полный отчаяния, растерянный, и сказал:

– Я передал твои слова королю, и он тут же вызвал меня к себе. Он был сильно испуган, уже был готов отдать приказание, чтобы тебя освободили, дали тебе богатую одежду и пристойное помещение, как и подобает такому великому человеку, но тут появился Мерлин и испортил все дело. Он уверил короля, что ты сумасшедший и сам не знаешь, о чем говоришь, что твоя угроза одно только сумасбродство и пустая болтовня. Они долго спорили; наконец Мерлин сказал с насмешкой: «Почему же он не назвал этого бедствия, которое он нам готовит? Вероятно, потому, что не мог этого сделать». Такое доказательство вполне убедило короля, поэтому король просит тебя понять его, ведь он поступает с тобой неучтиво, но все-таки вынужден узнать, какого рода будет это бедствие, которым ты угрожаешь, и в какое время. О, прошу тебя, не откладывай; если ты будешь оттягивать время, то удвоишь и даже утроишь опасность, которая тебе угрожает. О, будь благоразумен, назови, какое же это будет бедствие.

Я помолчал несколько минут, чтобы собраться с мыслями и чтобы мой ответ был убедителен, и тогда сказал:

– Как долго я пробыл в этой яме?

– Тебя заключили сюда вчера после обеда, а теперь девять часов утра.

– О, в таком случае я хорошо спал, вполне достаточно! Теперь, ты говоришь девять часов утра? А до полуночи еще многое может случиться. Сегодня у нас двадцатое?

– Да, двадцатое.

– А завтра меня сожгут живым? – Мальчик вздрогнул. – В котором часу?

– Ровно в полдень.

– Теперь я скажу тебе то, что следует передать королю. – Я замолчал на целую минуту, глядя в упор на дрожащего мальчика; затем начал низким, размеренным, роковым голосом, постепенно повышая его до драматического пафоса, и исполнил это так хорошо, точно всю жизнь я не делал ничего другого. Торжественно и сурово огласил я свою волю: – Ступай и скажи королю, что лишь только я испущу дух, как весь мир повергнется в полуночный мрак смерти; солнце будет изъято мной из вселенной и уже никогда не станет более светить; плоды земные исчезнут от недостатка света и тепла, а люди на земле погибнут от голода, все до одного человека!

Мне пришлось самому вынести мальчика, так как он от страха потерял сознание. Я передал его солдатам и вернулся обратно в свою каморку.

Глава VI

Затмение солнца

В тишине и мраке мое воображение активно заработало. Простое знание какого-либо факта бывает очень бледно; но если вы начинаете представлять себе этот факт, то он принимает определенную окраску. Большая разница существует между тем, если услышишь, что человеку нанесен удар ножом в сердце, или если сам увидишь это. В тишине и мраке сознание той опасности, которой я подвергался, становилось все глубже и глубже, и неприятная дрожь пробегала по всему моему телу и леденила кровь.

Но, благодаря благосклонному предвидению природы, всегда бывает так, что лишь только человек падает духом до известной степени, как тотчас появляется какой-либо отвод, и человек ободряется. Возникают надежды, а вместе с ними и бодрость, и желание что-либо для себя сделать, как-то помочь себе, если это только еще возможно. Когда я несколько ободрился, во мне произошел переворот; я сказал сам себе, что солнечное затмение непременно спасет меня и я сделаюсь самым могущественным человеком в королевстве. Теперь я достаточно успокоился, мои тревоги покинули меня и я даже с нетерпением ожидал завтрашнего дня, когда я полностью восторжествую над всеми и весь народ будет оказывать мне почести.

Кроме того, у меня появилась еще одна мысль: что, если этому суеверному народу сообщить об ожидающем их бедствии и они захотят пойти на компромисс? Как же мне поступить в таком случае? Размышляя об этом, я опять услышал приближающиеся шаги. «Ах, наверное, мне хотят предложить компромисс. Увидим, если это что-нибудь хорошее, то я, конечно, должен согласиться; если же нет, то я не потеряю почвы под ногами и добьюсь чего-нибудь вполне хорошего, настою на своем и доведу дело до конца».

Но вот дверь отворилась, и вошли вооруженные солдаты. Их начальник сказал:

– Костер готов! Иди!

– Костер?

Я почти

Страница 15 из 23

лишился сил. Мне стало тяжело дышать. Расставаться с жизнью? Все мои мечты разлетелись в прах. Однако лишь только ко мне вернулась способность говорить, я произнес:

– Но ведь это недоразумение, казнь назначена на завтра!

– Приказ изменен: поторопись!

Я погиб; теперь уже ничто не могло мне помочь. Я был растерян, изумлен, поражен, приведен в отчаяние; я даже не мог совладать с собой и только метался как сумасшедший; солдаты схватили меня, вытолкнули из моей каморки, окружили и повели по лабиринту подземных коридоров, пока наконец не вывели меня на свет Божий. Когда мы вступили на широкий двор, закрытый со всех сторон, я содрогнулся от ужаса: первый предмет, бросившийся мне в глаза, был костер, а рядом с ним вязка хвороста и монах. По всем четырем сторонам двора на скамьях, ряд за рядом, сидела публика, пестревшая всевозможными цветами. Король и королева сидели на своих тронах – это были наиболее заметные фигуры.

Рассмотреть все это было делом одной секунды. Затем ко мне проскользнул вынырнувший откуда-то Кларенс и стал сообщать мне на ухо последние новости; его глаза блестели торжеством и счастьем:

– Это благодаря мне все изменили! Я много поработал над этим! Когда я им объявил, какого рода бедствие их ожидает, и убедился, что это их напугало, то я подумал, что наступило время действовать! Я стал рассказывать то тому, то другому, что твоя власть над солнцем достигнет полной силы только завтра утром; поэтому, если желают спасти солнце и мир, то ты должен быть казнен сегодня, так как твои чары пока еще колеблются и тебе недостает полного могущества. Конечно, все это ложь, просто выдумка, но они от страха схватились за это как за спасение, ниспосланное им свыше; а в это время я украдкой смеялся над ними; но все же был очень доволен, что мне, такому ничтожному созданию, удалось спасти твою жизнь. Ах как все это счастливо закончилось! Тебе не нужно будет навсегда гасить солнце; не забудь об этом! Ради спасения твоей души, не забудь! Сделай только так, чтобы чуть-чуть стало темно – самую малость стемнело бы, и этим кончилось. Уверяю тебя, что этого будет совершенно достаточно. Конечно, они увидят, что я говорил неправду, но припишут это моему невежеству. Ты увидишь, что лишь только упадет на землю малейшая тень мрака, как они сойдут с ума от ужаса, они освободят тебя и возвеличат! Теперь ступай на торжество! Помни только, – о добрый друг, – умоляю тебя, не забудь мою просьбу и не причини зла благословенному солнцу. Ради меня, твоего верного друга!

Из всей этой длинной речи я, удрученный горем и отчаянием, в ту минуту понял только одно, что Кларенс просил меня пощадить солнце, но в то же время глаза юноши смотрели на меня с такой глубокой признательностью, что у меня не хватило духу сказать ему, что его простодушная наивность погубила меня и обрекла на смерть.

Пока солдаты вели меня через двор, водворилась такая мертвая тишина, что если бы я был слеп, то подумал бы, что нахожусь совершенно один, в безмолвной пустоте, а между тем на скамьях около стен сидело около четырех тысяч человек. Не заметно было ни малейшего движения в этой громадной массе человеческих существ; все они были так же неподвижны, как каменные изваяния, и так же бледны; лица выражали испуг. Эта мертвая тишина длилась и тогда, когда меня приковывали цепью к столбу; она продолжалась и тогда, пока старательно обкладывали хворостом мои ноги, мои колени и все мое тело. Затем наступила пауза и воцарилась еще более глубокая тишина, если это только было возможно, и монах склонился у моих ног с пламенеющим факелом; толпа совершенно бессознательно приподнялась со своих мест; монах распростер руки над моей головой, а глаза поднял к небу и стал что-то произносить по-латыни; он продолжал говорить несколько мгновений и вдруг остановился. Я подождал немного, затем поднял на него глаза и увидел, что он стоял окаменевший, как пораженный громом. В это же мгновение вся толпа в одном порыве также тихо встала, точно по команде. Я следил за глазами присутствовавших и увидел, что начинается солнечное затмение! Ко мне вернулась жизнь и кровь так и заклокотала в моих жилах! Я стал совершенно иным человеком! Черное кольцо медленно надвигалось на диск солнца, а мое сердце билось все сильнее и сильнее, и все присутствовавшие, в том числе и священнослужитель, неподвижно уставились на небо. Я знал, что вслед за этим взоры всей толпы обратятся на меня, и если так случится, то я спасен. А я в это время стоял с простертой рукой, указывая на солнце. Эффект получился потрясающий! Ужас волной пробежал по всей толпе. Но вот раздались два голоса: второй вслед за первым.

– Зажигайте факел!

– Я запрещаю!

Первое приказание исходило от Мерлина, второе – от короля. Мерлин поднялся со своего места, вероятно, он хотел сам зажечь костер, насколько я мог об этом судить, но в это время я сказал:

– Оставайтесь на своем месте! Если кто осмелится подняться без моего разрешения, не исключая и короля, того я поражу громом и сожгу молнией!

Все послушно опустились на свои места. Конечно, я ожидал, что это так и будет. Только Мерлин колебался несколько мгновений, и я сильно волновался, наблюдая за ним. Но вот наконец и он сел, и тогда я вздохнул свободнее; теперь я знал, что масса в моей власти. В это время король сказал:

– Будь милостив, прекрасный сэр, прекрати это бедствие, предотврати беду и не испытывай нас таким ужасным образом. Нам сказали, что твоя сила не достигнет всей своей полноты ранее завтрашнего утра, но…

– Ваше величество предполагает, что это могла быть ложь? Да, это была ложь!

Мои слова произвели потрясающее действие: со всех сторон простирались руки и все короля осаждали просьбами, чтобы откупиться от меня какой угодно ценой, лишь бы только я прекратил это бедствие. Король был совершенно согласен с народом и потому, обращаясь ко мне, сказал:

– Объяви какие хочешь условия, уважаемый сэр, потребуй от меня хоть половину моего королевства, только избавь нас от этого бедствия, пощади солнце!

Моя судьба была решена. Я мог бы тотчас предложить свои условия, но в то же время не в моих силах было остановить затмение солнца. Я попросил дать мне время на размышление. Король сказал:

– Ах как долго! Как долго, добрый сэр! Будь милосерден! Посмотри, каждую минуту становится все темнее и темнее! Прошу тебя, скажи, долго ли это будет? Сколько времени тебе понадобится на размышление?

– Недолго! Может быть, полчаса, может – час.

Тут все кинулись ко мне с самыми страстными, самыми патетическими просьбами, но я не мог определить срока, так как не помнил, как долго должно продолжаться полное затмение. Я был в самом затруднительном положении, над которым приходилось призадуматься. Произошло нечто странное с этим затмением, и сам даже этот факт был не совсем для меня ясен. Действительно ли это шестое столетие, или все это совершалось во сне? Боже, если бы это был сон! Но тут у меня появилась новая надежда. Если мальчик не ошибся в числе и сегодня действительно двадцатое июня, значит, это не шестое столетие. Я дотронулся до рукава монаха и спросил его, какое

Страница 16 из 23

сегодня число.

Он ответил мне, что сегодня двадцать первое! Когда я услышал ответ, у меня опять пробежал холод по телу. Я спросил его, не ошибся ли он; но тот отвечал, что он в этом вполне уверен и прекрасно знал, что сегодня двадцать первое число. Итак, этот волосатый мальчишка опять все перепутал! Действительно, в этот день и в этот час и должно начаться затмение солнца. Я сам это видел по солнечным часам, стоявшим невдалеке. Итак, я на самом деле нахожусь при дворе короля Артура и должен как можно больше выгоды получить от этого обстоятельства.

А между тем мрак становился все гуще и гуще, и народ приходил все в большее и большее отчаяние. И тогда я сказал:

– Я подумал, сэр король, чтобы преподать вам урок, я не буду останавливать мрак над землей и день будет превращен в ночь, но вернуть вам солнце или погасить его – это будет зависеть от вас. И я должен остаться с вами. И вот каковы мои условия: вы, ваше величество, останетесь королем над всеми вашими землями, как и следует государю, вам будут воздаваться все подобающие королевскому достоинству почести, но вы должны сделать меня пожизненным министром со всей полнотой исполнительной власти; дать мне один процент с той суммы, которая составляет приращение к доходу казны. Но если мне не хватит этих денег, то я уже не буду иметь права просить прибавки. Удовлетворяет ли это вас?

Раздались громкие рукоплескания, и послышался громкий голос короля:

– Снять с него цепи! Пусть знатный и простой, бедный и богатый, – словом, все мои подданные воздают ему должные почести, так как он отныне правая рука короля и его место на самой верхней ступени трона; он облечен всей полнотой власти и могуществом. Теперь рассей же этот ужасный мрак и дай нам свет чудного солнца, тогда все будут благословлять тебя!

На это я возразил:

– Если обыкновенный человек посрамлен перед народом, это еще не беда, но для самого короля большое бесчестие, если кто-либо видит его министра нагим, и потому, прошу тебя, избавь меня от этого позора. Прикажи принести мне мою одежду!..

– Она не для тебя теперь. Ты достоин другой одежды, – прервал меня король. – Принесите ему одежду, какую подобает носить принцу!

Моя голова усиленно работала. Мне нужно было как-то оттянуть время до полного затмения. Мне приходилось выдумывать различные препятствия, лишь бы только выиграть это время, так как в противном случае они стали бы умолять меня рассеять мрак, а это вовсе не было в моей власти. Послали за одеждой, на это ушло некоторое время, но все же этого было мало, полное затмение солнца все еще продолжалось. Мне необходимо было придумать еще какую-нибудь отговорку. И вот я сказал, что мрак должен продлиться еще некоторое время, потому что король, быть может, дал это обещание под влиянием первого порыва; поэтому мрак еще немного сгустится, и, если и после этого король не отступится от своего обещания, вот тогда мрак и рассеется. Конечно, и король, и присутствовавшие не очень приветствовали такое условие, но я стоял на своем, оставаясь непреклонным.

А между тем, пока я натягивал на себя неуклюжее одеяние шестого столетия, становилось все темнее и темнее, я дрожал от холода в своем новом облачении. А тьма делалась все гуще и гуще, народ приходил в отчаяние, подул холодный ночной ветер, и на небе замерцали звезды.

Наконец вот оно! Наступило полное затмение, и я был этим очень доволен. Однако все остальные пришли в сильное отчаяние, некоторые завыли от ужаса, и это было совершенно естественно. Тогда я сказал:

– Король своим молчанием доказал, что он не отступается от своих обещаний. – Затем я простер руку и простоял так несколько мгновений, потом произнес торжественным голосом: – Рассейтесь, чары, не причинив никому зла!

Не последовало никакого ответа в этом кромешном мраке и в этой могильной тишине. Но когда минуты две или три спустя заблистала на солнце серебристая каемочка, все присутствовавшие хлынули ко мне и стали осыпать меня благодарностями и благословениями. Кларенс, конечно, был в том числе далеко не последним.

Глава VII

Башня Мерлина

И вот я стал вторым лицом в королевстве; в моих руках была сосредоточена и политическая власть, и внутренняя; я и сам во многом изменился. Начнем с внешнего вида: одежда моя состояла из шелка и бархата, золотых и серебряных украшений; конечно, она была не совсем удобна и тяжела и первое время крайне меня стесняла, но привычка – великое дело, и я скоро примирился с этим неудобством. Мне дали хорошее и обширное помещение в королевском замке, лучшие комнаты, не считая королевских апартаментов. Но в этом помещении было душно от тяжелых шелковых драпировок; на каменном полу вместо ковров были разостланы циновки из тростника. Что же касается так называемого комфорта или даже удобств, то этого и вовсе не было. Я имею в виду мелкие удобства, которые в общем-то и делают жизнь приятной. В этих комнатах стояло множество огромных дубовых стульев, очень тяжелых, с резьбой грубой работы, на этом вся меблировка и оканчивалась. Здесь не было, наконец, таких необходимых вещей, как мыло, спички, зеркала; правда, кроме одного, металлического зеркала, но смотреться в него было все равно что в ведро с водой. Затем полное отсутствие картин, гравюр, литографий; даже ни одной цветной рекламы страховой компании на стене.

Я так привык к цветным рекламам, что проникся интересом к искусству, причем до некоторого времени я и сам этого не осознавал. Когда здесь я увидел пустые стены в этом чванливом помещении, я почувствовал такую тоску по родине, по нашему скромному домику в Хартфорде, где в каждой комнате стены украшает цветное объявление о страховании или цветной девиз: «Благословен дом этот!»; а в гостиной у нас девять цветных объявлений. А здесь, даже в моем министерском зале, не было ни одной картинки, кроме чего-то напоминающего то ли вышитое, то ли вытканное одеяло, местами заштопанное, на котором изображались какие-то предметы непонятной формы, неправильно раскрашенные; величина этих изображений была такая внушительная, что и сам Рафаэль после работы над «знаменитыми Хэмптонкортскими картонами» не мог бы нарисовать их крупнее. Рафаэль – великий живописец. У нас было несколько его картинок; на одной изображена «чудесная ловля рыбы», где он просто совершил чудо: трое мужчин сидели в таком челноке, который опрокинула бы и одна собака. Я с удовольствием знакомился с произведениями Рафаэля, мне нравится их естественность и свежесть.

Не было во всем замке ни звонков, ни телефона, чтобы я мог позвать кого-либо из своих слуг, которые в огромном количестве дежурили у меня в прихожей. А я всякий раз должен был идти сам и звать того, кто мне был нужен. Здесь не было ни газа, ни свечей в подсвечниках; бронзовый тигель, наполненный до половины маслом, в котором плавала тлеющая ветошка, – это и было то, что здесь называлось освещением. Несколько таких тигелей висело по стенам и рассеивало темноту, смягчая ее настолько, что можно было различать предметы. Если случалось когда-нибудь выходить из дому вечером, то вас сопровождали слуги, освещая путь

Страница 17 из 23

факелами. Здесь не было ни книг, ни перьев, ни чернил, не было стекол в отверстиях, которые у них почему-то назывались окнами. Конечно, стекло – вещь крайне незначительная, но когда его нет, то чувствуется большое неудобство. Но что самое худшее было для меня, так это то, что здесь не было ни чая, ни сахара, ни табака. Я считал себя вторым Робинзоном Крузо, заброшенным на необитаемый остров, лишенным всякого общества, вместо которого меня окружало довольно много домашних животных; для того чтобы сделать свою жизнь хоть как-то сносной, мне приходилось поступать так же, как и Робинзону: изобретать, придумывать, создавать, переделывать вещи, работать и головой, и руками.

Сначала меня смущало то внимание и любопытство, которое все проявляли ко мне. Создавалось впечатление, будто весь народ горел страстным желанием хоть только взглянуть на меня. Солнечное затмение навело панический страх на всю Британию; все церкви и монастыри заполняли невежественные перепуганные молящиеся люди; они полагали, что наступил конец света. Затем распространился слух, что виновником этого ужасного события стал один чужеземец, могущественнейший маг, живущий при дворе короля Артура; он потушил солнце, как задувают свечку, именно в то время, когда этого мага хотели сжечь, но упросили рассеять чары, и его помиловали, он выполнил просьбу и стал почетным человеком в государстве, ведь он своим могуществом спас земной шар от разрушения, а его обитателей – от голодной смерти. Поскольку все поверили этим сказкам и никто не осмеливался в них сомневаться, то во всей Британии не нашлось ни одного человека, который не прошел бы пятидесяти миль пешком, лишь бы только взглянуть на меня. Обо мне одном только и говорили; все остальные интересы отодвинулись на задний план; даже на короля не обращали такого внимания, как на меня, и стали относиться к нему равнодушно. Уже сутки спустя ко мне стали стекаться делегации со всех сторон, и продолжалось это в течение двух недель. Вся местность вокруг была заполнена людьми. Мне приходилось по двенадцать раз в день выходить из дому, показываться почтительной толпе. Иногда это смущало и затрудняло меня, но все же скажу откровенно, что мне было и приятно пользоваться такими почестями и вниманием, чувствовать себя таким знаменитым. Мерлин зеленел от зависти и досады, но и это также доставляло мне большое удовольствие. Однако что мне казалось очень странным, так это то, что никто не просил у меня автографа. Я сказал об этом Кларенсу. Так, представьте, мне пришлось объяснять ему, что это значит! Когда я объяснил ему это, то он сказал мне, что в Британии никто не умеет ни читать, ни писать, за исключением нескольких священнослужителей. Вот какова была эта страна! Подумайте только об этом!

Но вот еще одно обстоятельство крайне смущало меня. Толпы стали требовать от меня нового чуда. Это, конечно, было естественно. Все эти люди, вернувшись после далекого путешествия обратно в свои дома, могли похвастаться своим соседям, что собственными глазами видели человека, повелевающего солнцем на небе, и это, конечно, возвышало их в глазах окружающих; но им очень хотелось рассказать еще соседям, что они к тому же видели, как этот человек совершает чудеса. Вот почему народ шел пешком из самых отдаленных мест. Да и ко мне поток посетителей значительно бы возрос. Я решительно недоумевал, что делать. Я знал, что предстояло лунное затмение, но до этого было слишком далеко – два года. Я бы многим пожертвовал, чтобы как-то приблизить это событие, чтобы оно послужило мне теперь, когда все только и ожидали очередного затмения. А оно, к сожалению, случится уже тогда, когда от него никому не будет никакой пользы. Вот если бы оно состоялось, например, через месяц, я бы здорово заработал на этом, а так даже думать о нем перестал.

Между тем Кларенс узнал, что Мерлин тайком возмущал народ, говоря, что я обманщик и не умею делать никаких чудес. Мне необходимо было что-то предпринимать и действовать как можно скорее. И я наметил план действий.

Обладая полной властью в королевстве, я заключил Мерлина в тюрьму – в ту самую каморку, где прежде сидел сам. Затем я оповестил народ через герольдов и глашатаев с трубами, что в течение ближайших двух недель я буду очень занят государственными делами, но по окончании этого срока я в свободное от занятий время совершу чудо: сожгу огнем, упавшим с неба, каменную башню Мерлина; а все, кто осмелится распространять обо мне дурные слухи, пусть поостерегутся. Я предупредил, что совершу чудо в последний раз; если же кто будет роптать и продолжать сплетничать, того я превращу в лошадей и они будут возить телеги. Таким образом было водворено спокойствие.

Я отчасти доверил свою тайну Кларенсу, и мы принялись с ним за работу. Я ему объяснил, что это такого рода чудо, которое требует некоторых приготовлений, но, если кто-то начнет болтать об этих приготовлениях, его постигнет внезапная смерть. Это предостережение, понятно, закрыло ему рот. Мы принялись тайком за работу, сделали несколько бушелей разрывного пороха, а оружейники под моим надзором соорудили громоотвод и провода. Эта старая каменная башня была очень массивна, крепка, хотя понемногу уже разрушалась, ей было около четырехсот лет, и она осталась еще от римлян. Она была по-своему красива, обвитая плющом от основания до вершины, точно чешуйчатой кольчугой. Построенная на возвышенности, на расстоянии полумили от дворца, она была хорошо видна из его окон.

Работая ночью, мы начиняли порохом башню, вытаскивая из стен камни и зарывая порох в дыры стен, толщина которых достигала пятнадцати футов. Порох закладывали в большом количестве за один раз сразу в нескольких местах. Такими зарядами можно было бы взорвать лондонский Тауэр. Когда наступила тринадцатая ночь, мы принялись за установку громоотвода: его нижний конец был опущен в один из зарядов, а остальные заряды соединили с ним проводами. Со дня моего объявления все избегали приближаться к башне и обходили ее, но все же утром четырнадцатого дня я счел нужным объявить через герольдов, чтобы все держались в стороне от башни, по крайней мере, на четверть мили. Затем я добавил, что совершу чудо в ближайшие сутки, о котором будет сообщено отдельно: если это будет днем, тогда на башнях замка вывесят флаги, если ночью – там же будут зажжены факелы.

Последнее время грозы случались часто, и я полагал, что моя затея удастся; но я не мог откладывать свое чудо в долгий ящик – разве что отсрочить на день или на два, отговариваясь государственными делами, – но дальнейшая отсрочка была невозможна.

Настало чудное солнечное утро – первый день за три недели, когда небо было совершенно безоблачно. Я никуда не выходил, дожидаясь непогоды. Кларенс время от времени забегал ко мне и рассказывал, что новые толпы народа в ожидании чуда стекаются со всех сторон, насколько это можно видеть с зубчатых стен замка. Наконец начало смеркаться, подул ветер, стал усиливаться и нагнал тучу, которая, темнея, все увеличивалась и увеличивалась. Наступала ночь; я приказал зажечь на башнях факелы, освободить

Страница 18 из 23

Мерлина и привести его ко мне. Четверть часа спустя я поднялся на балкон и нашел там короля и весь двор – все смотрели на башню Мерлина. Между тем стало так темно, что вдали почти ничего нельзя было разглядеть; этот город, людские толпы, эти башни над нами, частью находящиеся в полном мраке, частью освещенные красным пламенем больших факелов, представляли великолепную, живописную картину. Мерлин явился в дурном расположении духа, и я ему сказал:

– Ты хотел сжечь меня живьем в то время, как я не причинил тебе ни малейшего зла, а потом ты хотел нанести оскорбление моей профессиональной репутации. Теперь же я низведу с неба огонь на твою башню и разрушу ее. Но ради справедливости я предлагаю: если ты можешь уничтожить мои чары и отвести от башни огонь, то я предоставляю тебе полную свободу, возьмись за свой жезл, теперь твоя очередь продемонстрировать свое могущество.

– Хорошо, прекрасный сэр, я рассею твои чары, не сомневайся в этом!

Он обвел жезлом воображаемый круг на каменных плитах крыши и сжег в нем щепотку порошка, отчего появилось густое облачко ароматического дыма; это всех обеспокоило, и все отшатнулись назад, испуганно крестясь. Затем он стал размахивать руками и производить разные движения очень медленно, точно в экстазе, потом вдруг руки его быстро завертелись наподобие крыльев ветряной мельницы. В это время разразилась гроза; подул сильный ветер, раздувавший пламя факелов, стал накрапывать дождь, в непроглядной тьме сверкнула молния. Мой громоотвод должен был скоро подействовать. Наступило время выступить на сцену мне. И я сказал Мерлину:

– У тебя было достаточно времени. Я дал тебе полную возможность колдовать и не вмешивался в твои действия. Всем стало ясно, что твоя магия очень слаба. Теперь начну я.

Я три раза взмахнул руками, и раздался страшный грохот, будто произошло извержение вулкана, и старая башня сначала точно подпрыгнула к небу и развалилась, затем появился настоящий огненный фонтан, превративший ночь в день и озаривший тысячи человеческих существ, попадавших на землю от ужаса. Потом рассказывали, что на этом месте известка и камни падали целую неделю. Таковы были слухи, возможно преувеличенные.

Это было настоящее чудо. Оно произвело на всех огромное впечатление. Паломничество тут же прекратилось. Когда стало светло, на грязи были видны многочисленные следы, которые все вели в сторону от этого места. Наверное, если бы я сообщил, что совершу новое чудо, мне никакими силами не удалось бы больше собрать любопытных. Мерлин же полностью утратил свой авторитет; король приказал задержать его жалованье и хотел было вовсе изгнать его из страны, но вмешался я, сказав, что он может быть полезен для разных мелочей, а если у него что-то не получится, я ему помогу. От его башни не осталось камня на камне; но я приказал построить новую башню для Мерлина, а ему посоветовал сдавать ее жильцам; но маг был слишком горд для этого. Что же касается признательности, то он никогда не сказал мне «спасибо». Правда, его судьба стала незавидна, и потому трудно ожидать благодарности и доброты от человека, которого отодвинули на задний план.

Глава VIII

Патрон

Добиться авторитета и власти очень трудно; но заставить других признавать твой авторитет и знать, что твоей властью довольны, еще труднее. Эпизод с башней укрепил еще больше мое могущество и сделал его неуязвимым. Не было никого в государстве, кому бы заблагорассудилось вмешиваться в мои дела. Все, кто завидовал и не доверял мне, сразу смирились.

Что же касается меня, то я быстро приспособился и к своему положению, и к обстоятельствам. Первое время, просыпаясь утром, думал про себя, улыбаясь, что за странный «сон» я видел; мне казалось, что вот-вот раздастся заводской гудок и я отправлюсь на службу; но мало-помалу я окончательно свыкся с тем, что живу в шестом столетии при дворе короля Артура, а не в больнице для сумасшедших. Я чувствовал себя совсем как дома в этом столетии и уже не променял бы его на двадцатое. Ведь какие возможности открываются перед умным, деятельным человеком для продвижения и роста! Мне предоставлялось теперь широкое поле деятельности, и у меня не было ни соперников, ни конкурентов; не нашлось ни одного человека, который в сравнении со мной не был бы младенцем по знаниям и способностям. А что бы я делал в двадцатом столетии? В лучшем случае возглавлял бы какую-нибудь фабрику, вот и все; а на любой улице без труда можно было бы отыскать более достойных людей, чем я.

Но что за скачок я сделал! Я никак не мог забыть о своем успехе и постоянно думал об этом. Никому еще не удавалось достигнуть того, чего достиг я; разве история Иосифа[2 - Имеется в виду эпизод из Библии, когда Иосиф своим предсказанием о возможном неурожае спас страну от бедствий; за это фараон сделал его первым министром.] несколько напоминает мою; но заметьте, только напоминает, но не может с ней сравниться. Замечательные финансовые способности Иосифа были оценены только фараоном, тогда как общественное мнение долго не могло примириться с его возвышением; а я между тем завоевал себе всеобщее расположение тем, что пощадил солнце, этим и завоевал популярность и всеобщую любовь.

Я даже не был лишь тенью короля, а был сущностью; сам король представлял собой тень. Поистине, моя власть равнялась власти короля. Я фактически оказался на пороге второго великого периода мировой истории и мог наблюдать, как развивается эта история; я видел бесчисленных авантюристов, таких же, как я: де Монфоров, Гэвстонов, Мортимеров, Вильерсов; видел могущественных завоевателей, французских фаворитов и любовниц Карла Второго, правящих страной. Но я был единственным, и мне приятно было сознавать, что тринадцать с лишним столетий этого никто не мог опровергнуть.

Правда, в то время существовала еще одна власть, которая была еще могущественнее, чем моя и чем власть короля, взятые вместе. Я имею в виду церковь. Я вовсе не желаю искажать этот факт и даже не могу, если бы и хотел этого. Но теперь об этом уже больше никто не говорит; позднее эта власть была поставлена на свое место. Но конечно, не мне принадлежала инициатива и не от меня зависели последствия.

Но вернемся ко двору короля Артура. Что это была за любопытная страна, такая интересная и заслуживающая большого внимания! А народ! Это были самые простодушные, самые доверчивые и самые оригинальные люди! Все они относились с большим уважением к церкви, королю и к знати.

В действительности любить и почитать короля, церковь и знать у них было столько же оснований, сколько у раба любить и почитать плетку, а у собаки – любить и почитать того, кто бьет ее! Любая монархия и любая аристократия оскорбительны, но тот, кто родился и вырос под их властью, никогда сам не догадается об оскорбительности своего положения и не поверит тому, кто скажет об этом. Разве не стыдно за народ, на тронах которого без всяких прав сидели пустые и никчемные личности, а люди третьего сорта считались аристократией. Если бы всех этих правителей оставить самих по себе, как это пришлось пережить людям более достойным,

Страница 19 из 23

они навсегда затерялись бы в нищете и забвении.

Большая часть британского народа при короле Артуре была рабами, простодушными и жалкими; они так назывались и носили железные ошейники; остальная часть народа была также рабами, хотя и не носила этого названия, они только воображали себя свободными людьми, но были ими только по названию. Поистине сказать, что народ как целое существовал только для единственной цели – преклоняться перед королем, церковью и знатью; исполнять для них тяжелую работу; проливать за них кровь; голодать, чтобы они были сыты; трудиться для того, чтобы они могли оставаться праздными; испивать чашу бедствий, чтобы они могли быть счастливы; ходить нагими, чтобы дать им возможность носить шелка, бархат и драгоценные камни; платить подати, чтобы освободить знать от этих платежей; полностью смириться с оскорбительным отношением к себе для того, чтобы их притеснители могли гордо прохаживаться и воображать, что они земные боги. И за все за это вместо благодарности они получали только побои и презрение; но люди принимали даже и такое обращение за большую честь.

Унаследованные идеи – весьма любопытная вещь и очень интересны для наблюдения. У меня были свои унаследованные идеи, а у короля и у народа – свои. Изменить их, если бы кто-то и попытался сделать это, было бы весьма трудно. Так, например, этот народ унаследовал ту идею, что всякий человек, без титула и без длинной родословной, хоть и обладающий природными способностями и талантами, представляет собой не более чем животное или насекомое; тогда как я унаследовал такого рода идею, что люди, скрывающие свое умственное ничтожество под павлиньими перьями наследственных титулов и богатства, бывают только смешны. Моя идея может показаться оригинальной, но она вполне естественна. Известно, как хозяин зверинца и публика смотрят на слона: они удивляются его величине и силе; с гордостью говорят, что он делает удивительные вещи; с такой же гордостью рассказывают, что он в гневе может обратить в бегство тысячу человек. Но как ни гордится им хозяин, а все же он не считает его равным себе. Нет! Любой оборванец усмехнется, услышав такое предположение. Он не поймет этого, ему такая мысль покажется странной.

Точно то же было и со мной. Для короля, знати и целого народа я был именно таким слоном, но никак не более; мной восхищались, мне удивлялись, меня боялись, вот и все; но мне и удивлялись, и боялись меня, как удивляются какому-либо животному, а следовательно, и боятся его. Но к животным не относятся с уважением – не уважали и меня. Я, как человек без родословной и без титула, был в глазах короля, знати и целого народа не более как человек низкого происхождения; все смотрели на меня со страхом и удивлением, но без уважения; они никак не могли отделаться от той унаследованной идеи, что можно уважать человека, не имеющего знатности и родословной.

В этом сказывалось влияние могущественной и страшной римско-католической церкви. За два-три столетия она превратила нацию людей в нацию червей. До того как церковь стала властвовать над миром, люди ходили с высоко поднятой головой, обладали человеческим достоинством, чувствовали себя независимыми; достойного положения добивались своим трудом, собственными успехами, а не происхождением. Но церковь, утвердившись, будучи мудрой и умелой, знала, как сдирать шкуру с людей; установила «божественное право королей», защитив это право заповедями, как кирпичами, вытащенными из хорошего здания, чтобы укрепить ими плохое; она внушала простолюдинам смирение, послушание вышестоящим, непротивление злу, покорность, терпение; ввела наследственные должности и титулы, которым следовало поклоняться. Такое положение продержалось до самого моего столетия, когда лучшие простолюдины продолжали мириться с тем, что во много раз менее достойные их люди сохранили высокие звания – лорда или короля, на которые по закону их страны более достойные прав не имеют; англичане сами себя убеждают, что гордятся этим. Человек способен смириться с любой несправедливостью, если он в ней вырос. Когда-то подобное почитание званий и титулов было свойственно и американцам, но, когда я покинул Америку, оно исчезло. Разве что отдельные глупцы еще сохранили в себе это сознание.

Но возвратимся к моему положению в королевстве короля Артура. Я являлся как бы исполином среди карликов, взрослым среди маленьких детей, интеллигентом среди слепых умом; поистине сказать, я был единственным великим человеком в целой Британии. А какой-нибудь пустоголовый графчик, доказавший, что его предками были потомки королевской любовницы, как ни убога была бы его внешность и низменна нравственность, пользовался большими преимуществами при дворе короля Артура, чем я. Иногда он даже имел право сидеть в присутствии короля, чего я не смел. Конечно, если бы у меня был титул, то это возвысило бы меня в глазах народа и в глазах короля, который сам раздавал эти титулы; но я никогда не просил об этом преимуществе и даже отклонил его, когда мне предлагали дать титул. Я охотно принял бы тот титул, который дал бы мне народ – единственный законный источник власти, считая такой титул вполне законным; я надеялся заслужить со временем такой титул. Действительно, после нескольких лет моей добросовестной, честной службы королевству и народу я наконец получил такой титул и вполне мог им гордиться. Этот титул однажды совершенно случайно сорвался с языка одного кузнеца в небольшой деревеньке и был подхвачен другими, переходил со смехом из уст в уста и был утвержден всенародно; не прошло и десяти дней, как он стал таким же популярным, как и титул короля. Я теперь всегда был известен под этим именем, как в народе, так и на заседаниях королевского совета, где обсуждали дела государственной важности. Если перевести этот титул на современную речь, то это означало «Патрон». Это был прекрасный титул, он мне нравился, и я мог им вполне гордиться. Если говорили о каком-нибудь герцоге, графе, епископе, то непременно нужно было назвать и его имя. Ведь герцогов, графов и епископов немало. Если же говорили о короле, королеве и о патроне, то уже знали, о ком идет речь.

Мне нравился король, и я уважал его как короля, но как человека я – втайне – считал его ниже себя, как и, в особенности, его знать. Я также нравился и королю, и знати, и они уважали меня за ту должность, которую я занимал, но смотрели на меня свысока, сверху вниз, так как я был без титула и неблагородного происхождения, – совсем не втайне! Однако меня нисколько не тяготило такое положение, я не навязывал им своего мнения о них, а они со своей стороны также не навязывали своего мнения обо мне. Следовательно, счет был равный, балансы подведены и обе стороны были довольны.

Глава IX

Турнир

В Камелоте часто устраивались турниры, которые представляли собой весьма яркое и оригинальное зрелище, они были азартны и живописны, но только слишком утомительны для деятеля с практическим сладом ума. Я всегда присутствовал на этих турнирах по двум причинам: во-первых, потому, что человек, особенно

Страница 20 из 23

государственный деятель, никогда не должен чуждаться того, что по сердцу его друзьям и согражданам; во-вторых, мне, как государственному деятелю, необходимо было изучить турниры и посмотреть, нельзя ли ввести в эти турниры какие-либо улучшения, усовершенствовать их. Здесь я замечу кстати, мимоходом, что первое мероприятие, которое я провел в своей администрации несколько дней спустя после моего вступления в должность, состояло в том, что я организовал учреждение для выдачи патентов; я прекрасно знал, что страна, не имеющая бюро патентов, и без твердых законов, защищающих права граждан, никогда не сможет двигаться вперед, а будет пятиться назад или сворачивать в сторону.

Теперь я вновь вернусь к турнирам. Турниры проводили почти еженедельно, и меня многие, в том числе сэр Ланселот и другие, уговаривали участвовать в них. Я обещал, но не торопился, откладывал, ссылался на то, что теперь очень занят неотложными государственными делами. Один такой турнир продолжался более недели; в нем приняли участие до пятисот рыцарей, начиная с самых знаменитых и кончая новичками. Они готовились к этому турниру целые недели. Рыцари съехались на этот турнир верхом со всех концов королевства, даже из-за моря; многие из рыцарей привезли с собою дам, все прибыли в сопровождении оруженосцев и толпы слуг. Эта толпа представляла весьма оригинальное и вместе с тем пышное зрелище: пестрые блестящие костюмы и характерные, непристойные речи, разнузданная веселость, полное равнодушие ко всякой нравственности… Изо дня в день происходили драки; кто-то на них смотрел, а кто-то и сам в них участвовал; затем пели, играли, плясали, пьянствовали – все это длилось далеко за полночь. Все считали, что проводили время самым благородным образом. Вам, конечно, не случалось видеть таких странных людей. На скамьях сидели прекрасные дамы, блиставшие в нарядах варварской пышности, и смотрели на рыцарей, упавших с лошади и распростертых на арене, наблюдая, как из их ран струится кровь, и, вместо того чтобы упасть в обморок, рукоплескали и любовались этим зрелищем, уступая одна другой место, чтобы лучше видеть; иногда какая-нибудь из них сосредоточенно смотрела на свой носовой платок, принимала печальный вид – и тогда вы можете побиться об заклад, что, вероятно, здесь не обошлось без любовной истории и она боится, что публика этого не заметит.

Обычно ночной шум крайне мне надоедал, но при настоящих обстоятельствах о покое нечего было и думать, и я даже радовался этому: по крайней мере, тогда я не слышал стонов несчастных увечных, которым лекари отпиливали руки или ноги, да звуков пил. За это время затупили мою очень хорошую пилу, но топора, слава богу, не просили, а то я сбежал бы в другое столетие.

Днем я не только присутствовал сам на турнире, но даже отрядил смышленого попа из Департамента общественной нравственности и земледелия, чтобы он записывал мельчайшие подробности происходившего на турнире, так как собирался, когда народ удастся несколько развить, издавать газету. Учреждение, которое необходимо первым открывать во всякой стране – это бюро патентов; затем следует создать школьную систему и, наконец, начать издавать газету. Газеты имеют свои недостатки, и их немало; но не в том дело: они способны поднять из гроба мертвые народы, и об этом никогда не следует забывать. Без газеты вы не можете воскресить умершую нацию; другого средства не существует. Вот я и решил накопить опыт, чтобы знать, какого рода репортерский материал я смогу собрать в шестом столетии, когда он мне понадобится впоследствии. Мой поп хорошо выполнил возложенное на него поручение. Он входил во все подробности, а это очень важно для местной хроники. В молодости он вел похоронные книги в своей церкви. А в похоронном деле главный доход – от мелочей: свечи, молитвы, факельщики – все вписывается в счет, и родственники покойного оплачивают этот счет. И здесь почтенный патер любил преувеличивать факты в своих записках, особенно относительно тех рыцарей, которые пользовались известным влиянием. И вообще, он очень удачно умел преувеличивать.

Правда, в этих записках недоставало треска, красок, описаний, угрожающих слов. Но все же его старинный слог отличался задушевностью и простотой, вообще ароматом того времени; эти достоинства несколько сглаживали и смягчали недостатки записок. Вот небольшая выдержка из них:

…И вот сэр Брайэн де-лез-Айде и Груммор Грумморсум, рыцари замка, встретились с сэром Эгловэлом и сэром Тором; сэр Тор поверг сэра Груммора Грумморсума на землю. Затем прибыли сэр Карадос и сэр Торквин, рыцари замка, и тут с ними встретились сэр Персивэл де Галис и сэр Ламорак де Галис, они были братья; тут сэр Персивэл встретился с сэром Карадосом и каждый пустил в ход копья, бывшие у них в руках; затем сэр Торквин бился с сэром Ламораком, и каждый из них поверг другого вместе с лошадью на землю; но их выручили, и они снова сели на коней. Сэр Арноль и сэр Гогер, рыцари замка, встретились с сэром Брэндайлсом и сэром Кэем, и эти четыре рыцаря яростно сразились на копьях и выбили их друг у друга из рук. Но вот пришел из замка сэр Пертолоп, и встретился с ним сэр Лайонел, и тут сэр Пертолоп, зеленый рыцарь, поразил сэра Лайонела, брата сэра Ланселота. Все это заметили благородные герольды, объявили его победителем и восславили его имя. Тогда сэр Блербарис скрестил свое копье с копьем сэра Гарета, но от этого же своего удара сэр Блербарис упал на землю. Когда сэр Галиходин увидел это, он бросил вызов сэру Гарету, но сэр Гарет и его поверг на землю. Тогда сэр Галихуд вынул меч, чтобы отмстить за своего брата, но сэр Гарет точно так же поразил и его, и сэра Дайнадэна, и его брата ля Кот-Мэл-Тэла, и сэра Саграмора Желанного, и сэра Додинаса Свирепого – все они были поражены одним рыцарем. Король Ирландии Эгвизэнс поразился, увидев все подвиги Гарета, но не знал, кто был этот рыцарь, так как тот всякий раз менял свой цвет: то у него был зеленый цвет, то синий. При каждом следующем поединке он менял свой цвет, так что ни король, ни рыцари не могли его узнать. Тогда сэр Эгвизэнс, король Ирландии, встретился с сэром Гаретом, и сэр Гарет сбросил его с лошади вместе с седлом. Тогда на бой выехал король Шотландии, Карадос, и сэр Гарет тоже сбросил и его с лошади. Точно так же он поступил и с Уриэнсом, королем Гора. Затем выехал сэр Багдемагус, и сэр Гарет сбросил на землю и его, и его коня. Тогда сын Багдемагуса, Мелиганус, сразился с сэром Гаретом по-рыцарски и сломал о него свое копье. Но вот сэр Галахолт, благородный принц, громко воскликнул: «Многоцветный рыцарь, ты прекрасно бился на копьях, теперь я хочу сразиться с тобой, приготовься!» Сэр Гарет, услышав его, взял большее копье, и они стали сражаться друг с другом, и принц направил на него свое копье; но сэр Гарет так сильно ударил его по левой стороне шлема, что принц закачался и упал бы на землю, если б его люди не поддержали его. «Поистине, – сказал король Артур, – этот рыцарь многих цветов – прекрасный рыцарь!» Затем король подозвал к себе сэра Ланселота и попросил его сразиться с этим

Страница 21 из 23

рыцарем. «Сэр, – сказал Ланселот, – мое сердце запрещает мне сражаться сегодня с рыцарем, который совершил столько подвигов за один день; если какой-либо рыцарь так много достигает в один день, то со стороны другого рыцаря нехорошо отнимать у него заслуженный успех, а в особенности тогда, когда этот рыцарь столько трудился: несомненно, что дама его сердца здесь и она, наверное, предпочитает гордиться его подвигами; я вижу, что он приложил все усилия, чтобы совершить эти великие подвиги, и, по-моему, – прибавил сэр Ланселот, – он должен сегодня в полной мере пользоваться заслуженными почестями, хотя я мог бы лишить его этого, но я не хочу этого делать.

В этот день случился маленький неприятный эпизод, который я из государственных интересов вычеркнул из записок моего попа. Вы, конечно, видели из записок, что Гарри храбро сражался со всеми. Под именем Гарри я подразумеваю сэра Гарета. Гарри – это уменьшительное имя, которым я его называл; это означало, что я питал к нему глубокую привязанность, и на это были свои причины. Но я ни при ком не произносил это уменьшительное имя; он был благородного происхождения и не вынес бы подобной фамильярности от меня.

Теперь продолжаю. Я, как королевский министр, сидел в своей отдельной ложе. Сэр Дайнадэн, в ожидании своего выхода на арену, пришел ко мне в ложу поговорить; он постоянно вертелся около меня, потому что я был чужестранец и он нуждался в новом слушателе своих шуток, до такой степени застарелых и утомительных, над которыми всегда смеялся один рассказчик, а остальные только уныло терпели. Я же всегда старался насколько возможно откликаться на его остроты, я чувствовал к нему искреннюю и глубокую признательность; на это была особая причина: по какой-то случайности сэр Дайнадэн знал один анекдот, который я ненавидел, хотя очень часто слышал в своей жизни, но он избавлял меня от него. Этот анекдот приписывали одному из великих юмористов, который когда-либо появлялся на американской земле – от Колумба до Артимеса Уорда. Речь шла об одном лекторе-юмористе, который в течение целого часа угощал свою невежественную аудиторию остроумнейшими шутками, но никогда не возбуждал смеха; когда же он уже собрался уходить, то несколько седовласых слушателей радушно пожали ему руку, сказав, что это самая забавная вещь, какую они когда-либо слышали, «но мы все удерживались от смеха в течение всего богослужения, так как считали это неподходящим». Я слышал, как рассказывался этот анекдот сотни, тысячи, миллионы и биллионы раз, и всегда только проклинал его. Теперь представьте себе мое чувство, когда я вдруг услышал, что этот немолодой глупец отрыл его из мрака традиций, в доисторическом периоде, и рассказывал его за пятьсот лет до начала Крестовых походов. Только он окончил, как явился прислужник; и вот он, фыркая, как демон, грохоча и звеня, вышел из моей ложи, и я потерял сознание. Несколько минут я не мог прийти в себя и открыл глаза только тогда, когда сэр Гарет нанес ему ужасный удар, и я совершенно бессознательно произнес: «Хоть бы его убили!» Не успел еще я окончить фразы, как сэр Гарет размахнулся и вышиб из седла сэра Саграмора Желанного; сэр Саграмор услышал мое восклицание и подумал, что оно относится к нему.

Если кто-либо из таких людей заберет себе что-нибудь в голову, то его не переубедишь. Я знал это и ради спасения своей жизни не стал входить с ним ни в какие объяснения. Как только сэр Саграмор поправился, он объявил мне, что нам нужно свести с ним кое-какие счеты и назначил день – через три или четыре года; поединок должен был состояться на том самом ристалище, где ему было нанесено оскорбление. Я сказал, что приготовлюсь к тому времени, когда он вернется обратно. Видите ли, он отправлялся на поиски Святого Грааля. Все здесь время от времени отправлялись в такое путешествие. Оно всегда длилось несколько лет. Они постоянно уезжали и блуждали неизвестно где; никто из них, конечно, понятия не имел, как добраться до Святого Грааля. Ежегодно, однако, отправлялись целые экспедиции на поиски Святого Грааля, а на следующий год посылались вспомогательные экспедиции на розыски прошлогодних. В этих походах гонялись за славой, а не за деньгами. Они вздумали и меня тянуть за собой! Но я только улыбался.

Глава X

Начало просвещения

Круглый стол скоро узнал о вызове на поединок, и рыцари долго рассуждали об этом как о деле, которое в сущности может интересовать только мальчиков. Король полагал, что для меня теперь наступило самое удобное время пуститься на поиски приключений, чтобы завоевать славу и достойно встретиться с сэром Саграмором, когда он вернется обратно. Я извинился, объяснив, что мне необходимо еще три или четыре года, пока я устрою все дела, чтобы они шли ровно и гладко своим чередом; вряд ли к этому сроку вернется и сэр Саграмор, следовательно, я только потеряю напрасно время на такое путешествие; к тому моменту уже исполнится шесть или семь лет моей службы, и я убежден, что к тому сроку государственная система настолько наладится, что тогда я смогу позволить себе отпуск, не нанося никакого вреда делу.

Я был вполне доволен всем, что мне удалось сделать. В различных уголках страны я начал развивать отдельные отрасли промышленности, чтобы положить начало будущим обширным заводам и фабрикам. Уделяя внимание просвещению, я выбирал молодых способных людей; кроме того, я рассылал по стране различных агентов, которые подыскивали все новых и новых людей, готовых изучать ремесла и науки. Обучению никто не мешал, я боялся больше всего вмешательства церкви.

Первым делом я устроил нечто вроде учительской семинарии и затем открыл воскресные школы. В результате этого появилась масса школ, которые все были в самом цветущем состоянии; кроме того, работали разнообразные протестантские конгрегации[3 - Конгрегация – в католической церкви: религиозная организация, имеющая свой устав, состоящая из священнослужителей и мирян.]. Каждому предоставлялось право выбрать христианскую школу, я вообще был за свободный выбор вероисповедания. Обязанности преподавания закона Божия были возложены на церкви и на воскресные школы, но в других моих воспитательных заведениях оно запрещалось. Конечно, я отдал бы полное предпочтение моей собственной секте и без труда сделал бы всех пресвитерианами, но это было бы насилием над человеческой природой; духовные запросы и потребности людей так же разнообразны, как и физическое телосложение, цвет кожи, черты лица и т. д. Человек в нравственном отношении чувствует себя только тогда хорошо, когда исповедуемая им религия лучше всего соответствует его нравственным и умственным потребностям. Но более всего я опасался создания единой церкви, которая представляет собой могущественную власть, самую могущественную, какую себе только можно представить, и если эта власть случайно попадет в руки людям корыстным, то это убьет человеческую свободу и парализует человеческую мысль.

Все рудники были собственностью короля, и было их очень много. Но эти рудники разрабатывались самым примитивным способом, как это делают

Страница 22 из 23

дикари: в земле вырывалась яма и извлекаемая оттуда руда переносилась в мешках, по тонне в день. Но я постарался вести это дело на научной основе, насколько это было возможно.

Да, мне удалось привести в исполнение многое к тому времени, когда сэр Саграмор неожиданно сделал мне вызов!

Всего за четыре года было сделано столько, что вы не можете себе представить! Если неограниченная власть оказывается в надежных руках, это замечательно! Самое лучшее правление – это небесное самодержавие. Земное тоже могло бы быть самым лучшим способом правления, если бы самодержец оказался самым лучшим человеком на земле и жил вечно. Но так как даже самый-самый замечательный человек смертен, а свою власть он может оставить далеко не самому лучшему наследнику, земное самодержавие получается самым худшим способом правления.

Мои дела и труды показали, что может сделать самодержец, если в его распоряжении находятся все богатства королевства. Этот темный народ вовсе и не подозревал, что я вводил здесь просвещение девятнадцатого столетия. Это ускользало от взоров толпы, но все же это был факт, хотя факт огромный, почти невероятный, и о нем еще, вероятно, услышат. Это можно сравнить с потухшим вулканом, спокойная вершина которого бездымно поднимается к голубому небу и не подает ни малейшего знака о том, что происходит в недрах этого грозного вулкана. Мои школы и церкви четыре года тому назад пребывали еще в младенческом состоянии; теперь они развились и выросли; мои лавчонки превратились в обширные фабрики. Где сначала у меня работали каких-нибудь десять-двенадцать человек, там теперь уже была тысяча; где у меня был один настоящий специалист, там теперь их стало пятьдесят. Я стоял, так сказать, со взведенным курком, готовый спустить его каждую минуту и озарить полумрачный мир ярким светом. Но я не хотел делать это так внезапно. Внезапность – это не мой стиль. Народ не потерпел бы такой неожиданности.

Нет, я делал все осторожно, аккуратно и постепенно. У меня были доверенные агенты, которые рассылались по стране; их служба состояла в том, чтобы постепенно подтачивать рыцарство в самом его корне, искореняя мало-помалу все суеверия и этим подготавливая путь к лучшему строю. Таким образом, я сеял просвещение постепенно и не торопясь.

Я тайно основал несколько специальных школ в королевстве, и все они работали прекрасно. Меня ничего не страшило, и я продолжал все в таком духе. Моей самой большой тайной стал западный пункт, где я открыл свою Военную академию. Я ревниво скрывал ее от посторонних глаз; точно так же я оберегал и свою Морскую академию, которую основал в одном отдаленном морском порту. Обе академии процветали, к моему полному удовлетворению.

Кларенсу уже исполнилось двадцать два года – он был моим главным исполнителем, моей правой рукой. Он положительно был способен на все: везде он поспевал, все ему удавалось, он все умел. Со временем я хотел обучить его журналистике, когда уже можно будет издавать газету. Сначала для опыта я собирался издавать небольшой еженедельный листок, чтобы распространять его в моих учебных заведениях. Кларенс принялся за это дело с большим энтузиазмом, в нем действительно проявился настоящий газетчик. Он соединял в себе две особенности: говорил на языке шестого столетия, а писал – на языке девятнадцатого. Его журналистский стиль постоянно совершенствовался. Он уже достиг уровня газет, издававшихся в мелких городишках Алабамы, а передовицы не уступали им ни по содержанию, ни по форме.

Кроме того, у нас было еще два важных дела – телеграф и телефон. Наши первые опыты и здесь оказались успешными. Первые линии были проложены только для моих частных сообщений, и это должно было оставаться в тайне до тех пор, пока не наступит время, когда это можно будет предать гласности. Множество наших рабочих работали преимущественно ночью; мы опасались это делать днем, чтобы не привлечь излишнего внимания. Подземные провода были незаметны и достаточно хороши, они покрывались изоляцией моего собственного изобретения, которое оказалось вполне удовлетворительным. Моим людям было приказано объезжать страну, прокладывать провода напрямик, избегая больших дорог; далее они должны были устанавливать связь со всеми значительными городами, но так, чтобы их присутствие там не было замечено, и оставлять в этих городах специалистов для наблюдения за линиями. Никто в королевстве не мог бы сказать вам, где находятся наши поселения, так как никто с заранее запланированной целью не ездил туда, иногда только случайно заходили туда какие-нибудь странники, да и эти во время таких посещений не интересовались названиями этих поселений. Время от времени я посылал топографические экспедиции, чтобы снять планы с некоторых местностей королевства; но в это дело вмешивались попы и чинили препятствия, так что на время нам пришлось отказаться от этого – было бы очень неблагоразумно восстанавливать против себя церковь.

Что касается общего положения страны, то оно оставалось крайне неудовлетворительным, таким же, каким я его застал, когда прибыл. Я изменял порядок вещей к лучшему, но делал все это так медленно, постепенно, что этого почти никто не замечал. Я не вмешивался в налоги и подати, кроме тех случаев, когда это касалось государственных доходов. Я систематизировал это так, что дело было поставлено на справедливой основе. В результате государственные доходы учетверились, а тяжесть налогов была распределена равномернее, чем прежде, и все вздохнули свободнее, восхваляя мое правление.

Теперь что касается лично меня, то я задумал сделать перерыв и взять отпуск, и нельзя было выбрать более удобного времени. Прежде мне приходилось работать самому, но теперь все дела были в надежных руках, и все шло своим чередом. Король напоминал мне последнее время уже несколько раз, что отсрочка, которую я просил, уже почти приходит к концу. Этим он намекал мне, что пора отправляться на поиски приключений, добыть себе славу, чтобы достойно встретиться на арене с сэром Саграмором, который должен был вернуться только через год – его задержали разные другие экспедиции. Как видите, я ожидал этого перерыва и он не застал меня врасплох.

Глава XI

Янки в поисках приключений

Казалось, не существовало ни одной страны на свете, в которой было бы так много бродячих лгунов, как здесь, – это были бродяги обоего пола. Не проходило месяца, чтобы не являлся кто-нибудь из них: они обычно придумывали целые сказки о своих похождениях, рассказывали о разных принцессах, которых они будто бы освобождали из отдаленных замков, где те томились в неволе у какого-то негодяя, большей частью какого-нибудь великана. Вы, конечно, думаете, что король, услышав такие небылицы, спрашивал, в какой именно стране находится этот далекий замок и как туда добраться. Нет, никто даже никогда и не думал о такой простой и естественной вещи. Никто и не думал проверять наглой лжи этих людишек и ни разу не задавал ни единого вопроса по этому поводу. Однажды, когда я остался дома, пришла одна из таких бродяг и рассказала целую историю

Страница 23 из 23

со всевозможными прикрасами. Ее госпожа заточена в одном огромном и мрачном замке вместе с сорока четырьмя другими молодыми и красивыми девушками – все они невольницы, большинство из них – принцессы. Ее госпожа, однако, красивее всех; они изнывали в этой неволе уже двадцать четыре года. Хозяевами этого замка были три брата-великана, у каждого из которых четыре руки и по одному глазу во лбу – этот глаз был так велик, как какой-нибудь плод. А какой именно плод, об этом умалчивалось, подобные пробелы и неточности характерны для рассказов бродяг.

Можно ли было этому поверить? А между тем король и все рыцари Круглого стола пришли в восторг от этого нелепого предлога отправиться на поиски приключений. Каждый рыцарь Круглого стола чуть не прыгал, надеясь на успех, и просил короля, чтобы послали именно его; но, к их величайшему прискорбию и возмущению, король вздумал поручить это мне, хотя я вовсе и не желал об этом просить.

Я сделал над собой усилие, чтобы не выказать моей радости, когда Кларенс пришел сообщить мне об этом. Но он-то не мог сдержать своей радости. Из его уст потоком лилась речь, исполненная радости и благодарности королю – за мою счастливую судьбу, за то, что он осыпал меня своими милостями. Он не мог спокойно стоять на месте и в экстазе выделывал ногами пируэты, как какая-нибудь балерина девятнадцатого столетия.

Я со своей стороны готов был проклинать оказанное мне предпочтение, но скрыл свою досаду из дипломатических соображений и сказал Кларенсу, что я очень доволен. Действительно, я сказал, что был доволен, и в некоторой степени это была правда; я был счастлив, как бывают счастливы люди, когда из них вынимают внутренности.

Что же, каждый делает то, что в его силах; не следует терять времени на бесполезное волнение и беспокойство, надо сразу приняться за работу и посмотреть, что в данном случае можно сделать. Во всякой лжи бывает и крупица правды; и вот я должен был отыскать эту крупицу и потому послал за девушкой. Она вскоре явилась. Это было смазливенькое создание, кроткое и скромное; но если ее спрашивали о том, чего она не знает, то точность ее показаний можно было сравнить с точностью дамских часов. Я спросил:

– Послушайте, моя милая, вас расспрашивали о подробностях?

Она ответила отрицательно.

– Хорошо, – заметил я. – Я вовсе и не ожидал, что вас будут расспрашивать, но я задам вам вопросы, чтобы быть уверенным в правильности того, что вы говорили. Вы не должны обижаться на это; мы совершенно вас не знаем. Может быть, вы и правы – я надеюсь на это, но все же нельзя все принимать на веру. Вы понимаете это. Я вынужден попросить вас ответить на несколько вопросов; отвечайте мне прямо и откровенно и не бойтесь ничего. Где вы жили до тех пор, пока попали в плен? Где ваш дом?

– В стране Модер, милостивый сэр.

– В стране Модер? Я не помню, чтобы когда-либо слышал такое название. Ваши родители живы?

– Я не знаю, живы ли они теперь или нет, ведь я несколько лет была заключена в замке.

– Как ваше имя?

– Меня зовут девица Алисанда ля Картелуаз, к вашим услугам.

– Знаете ли вы кого-нибудь здесь, кто бы мог это подтвердить?

– Здесь никто меня не знает, милостивый сэр, я пришла сюда в первый раз.

– Принесли ли вы с собой письма или какие-либо документы, наконец, какие-нибудь доказательства, что вы заслуживаете доверия?

– О, конечно, нет! И к чему мне это? Разве у меня нет языка, чтобы рассказать о себе самой?

– Да, вы говорите, это я знаю; но совсем другое дело, если ваши слова сможет подтвердить кто-нибудь другой.

– Какая разница? Я боюсь, что не понимаю вас.

– Вы не понимаете? Страна… вы видите… вы видите ли… почему вы не понимаете таких простых вещей? Неужели вы не понимаете разницы между вашим… Отчего это вы смотрите так наивно и так глуповато?

– Я? Право, не знаю; вероятно, такова воля Божия.

– Да, да; но вы не думайте, что я сержусь. Нисколько. Переменим тему разговора. Займемся этим замком, в котором томятся сорок пять принцесс, а хозяева там три людоеда; объясните мне, где находится этот гарем?

– Гарем?

– Ну замок; вы же прекрасно понимаете; где находится этот замок?

– О, что касается этого, то он очень обширен, крепок, очень красив и находится в далекой стране. До него нужно пройти очень много миль.

– А сколько?

– О милостивый сэр, это очень трудно сказать; их так много, и они на таком большом расстоянии одна от другой; все эти столбы, отмечающие мили, сделаны одинаково и окрашены одинаковой краской; нельзя отличить один столб от другого; да и как их сосчитать; разве брать каждый отдельно; притом это выше способностей человека, потому что, если вы сами поймете…

– Остановитесь, остановитесь, не будем говорить о расстоянии; но где собственно, в какой стороне находится этот замок? В каком направлении отсюда?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/mark-tven/yanki-iz-konnektikuta-pri-dvore-korolya-artura-11973862/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes

Сноски

Древняя рукопись на пергаменте.

Имеется в виду эпизод из Библии, когда Иосиф своим предсказанием о возможном неурожае спас страну от бедствий; за это фараон сделал его первым министром.

Конгрегация – в католической церкви: религиозная организация, имеющая свой устав, состоящая из священнослужителей и мирян.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Здесь представлен ознакомительный фрагмент книги.

Для бесплатного чтения открыта только часть текста (ограничение правообладателя). Если книга вам понравилась, полный текст можно получить на сайте нашего партнера.

Купить и скачать книгу в rtf, mobi, fb2, epub, txt всего 14 форматов