Когда смерть – копейка… читать онлайн - Александр ВИН

Когда смерть – копейка…

Александр ВИН

…Герой, капитан дальнего плавания Глеб Никитин много путешествует, расследует преступления. Действие книг серии происходит в наше время в разных странах. Капитан Глеб выручает друга на острове Антигуа в Карибском море; в городе своего детства находит преступника, убившего девочку; проводит через опасности русских лесов отряд иностранных туристов. В своей свободной жизни герой успешно общается с королями тропических государств, с матросами парусных кораблей, с красивыми, умными женщинами…

Когда смерть – копейка…

Александр ВИН

«Это плохо, когда много денег,

но очень мало традиций»

    В. Пикуль

© Александр ВИН, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Куклы и их хозяйки, маленькие девочки, так часто бывают похожими!

Прелестные живые существа иногда даже падают на землю совсем как куклы – молча, сильно, навзничь, с закрытым блеском ясных глаз.

Так же одинаково при этом пачкаются о грязную землю их нарядные платьица, одной дрожью на последнем неправильном вздохе колышутся пушистые неживые ресницы, такими же – «ах!» – тревожными волнами взлетают выше их лиц невнимательно расплетённые косички. Улыбки кукол и девочек очень милы и удивительно хороши, именно поэтому и тех, и других, падающих, всегда жалко! До чего же они в тот момент напоминают друг дружку…

Но никогда, ни одна, даже самая красивая и умная кукла, падая случайно назад, не закрывает испуганно свою игрушечную голову руками.

Она не успела быстро заплакать.

Внезапно всё вокруг и рядом с ней стало совсем не таким, каким было до этого…. Сначала возник нечаянный яркий свет, потом сразу же под всей её одеждой стало тепло, даже жарко…. Тяжёлый шум со всех сторон одновременно ударил по голове, как будто резко заработала какая-то большая и близкая чёрная машина. Сильным тёмным ветром подуло ей прямо в лицо…. Высокие деревья подпрыгнули, некоторые из них упали вниз и неровно замерли. В носу гадко защекотало от плохих, шипящих и дымных звуков. Закружилось вокруг неё много разных звезд – блестящих, жёлтых, прозрачных, маленьких…. Очень хотелось спросить кого-нибудь из взрослых, обязательно знакомого, доброго и спокойного человека, что же ей сейчас нужно делать, как правильно себя здесь вести, а потом, после ответных ласковых слов, непременно стесняясь, быстро подняться, отряхнуть платьице, обязательно встать при этом прямо на ноги… И ещё сказать всем, что ей совсем, ну, ни капельки, не было больно, что она в этом не виновата и чтобы её никто сильно не ругал.

«Ай…!» – таким было её последнее, маленькое, слово. И она умерла.

На мутных оконных стёклах даже капли прозрачного летнего дождя становились неопрятными и по-старчески суетливыми. Вкусный кофе остыл.

Смятение

Почему-то раньше эти мелкие деньги были всем нужны, на них всегда обращали внимание, они были нормальной частью жизни обыкновенных людей.

С неярким, ровным блеском, обтёртые карманной пылью и разным житейским мусором, монетки – и разные медяки, и беленькие, почему-то казались им тёплыми, мягкими… Большие монеты, особенно если удавалось сложить их в стопочку, приятно тяжелили детскую ладошку… Люди, конечно, и тогда предпочитали деньги поярче, поновее. Мальчишки в их школе натирали тусклые пятаки рукавами суконных курток, пальтишек, или, не жалея медных гербов и колосьев, – о подошвы ботинок. Какое-то время подновлённые монетки сияли, потом опять быстро тускнели; по надобности отдаваемые другим людям, они годами ходили по разным рукам, но их почти не выбрасывали, незаметно уважали, складывали в опредёленные запасливые места. Во всех знакомых семьях на подоконниках и комодах стояли привычные копилки, смешные кошки и поросята…

Уже потом довелось узнать значение не очень ходовых тогда слов «купюра», «ассигнация», «валюта»… В их детстве деньги просто делились на мелочь и бумажные.

Ценность мелких денег в те дальние годы принципиально точно определялась с самого начала монетной жизни: копейка – это всего лишь коробок спичек, кури и больше ни на что не годишься; «двушка» – уже можно позвонить из уличного телефона-автомата, о чём-то поговорить, правда, только «по городу»; пятак давал возможность куда-то ехать, с кем-то встречаться…

Для каждой монеты мудрым государственные решением был определен свой вес, точно в граммах, чтобы и это их небольшое дополнительное свойство могло пригодиться стране, например, в случае, если завтра война… Раньше у медяков была строгая иерархия даже по размеру, а сейчас иногда пять копеек почему-то крупнее и увесистее десяти.

Нынешняя новая мелочь стала блестящей и жёсткой. Холодные монетки не успевают стареть – их или меняют поспешными реформами и равнодушно удаляют от жизни, либо просто выбрасывают за ненадобностью….

Четверг 01.14.

Москва

Загорелый мужчина внимательно наклонился и негромко переспросил. Молоденькая кассирша с любопытством глянула на него через стекло. Куртка и короткие волосы ночного пассажира блестели каплями дождя.

– Этот поезд ушел в двадцать три двадцать.

– Это точно, вы не ошибаетесь? Я месяцев пять назад на нём ехал, отправление тогда было в час тридцать.

Глуховатый, с хрипотцой, голос. Медленные и чёткие слова.

«А глаза-то…!».

– Сейчас уже летнее расписание, он теперь раньше ходит.

– А когда ближайший?

– Утром, в семь пятьдесят. Билеты на него ещё есть. Вам купейный?

– Нет, благодарю! Я до рассвета на вашем уютном вокзале не доживу. Скажите, пожалуйста, а электричек туда ещё не придумали, ну, в связи с летним расписанием?

– И вечерняя электричка тоже ушла, теперь вам нужно первую ждать.

Значительный транзитный опыт и точное понимание подобных конопатых существ подсказали капитану Глебу Никитину, что железная дорога в ближайшие ночные часы вряд ли принесёт ему какие-либо перспективы и радости.

– А вы на площадь выйдите, там всегда автобусы стоят, они берут обычно по несколько человек в ту сторону.

Девчонка за стеклом явно старалась облегчить жизнь симпатичному, хоть и в возрасте, пассажиру.

Глеб вскинул сумку на плечо, зашагал к выходу, удовлетворенно признаваясь себе, что воздушный поцелуй и в этот раз ему явно удался.

Незаметный, на первый взгляд, мелкий ночной дождик превратил поиски попутного транспорта на привокзальной площади в неприятное занятие. Успокаивая себя привычной штурманской заповедью, что лучший способ определить своё место на чужом берегу – это опрос аборигенов, Глеб направился к тёмной стае таксистов, бодро гогочущих под навесом киоска.

– …Нэт, командир, и автобусов уже не будет, окончились на сегодня все автобусы. Слушай, садись в машину, через три часа дома будешь! Давай, садись, чего ты! Не нужно мокнуть, чего ждать! Вон гляди, земляк твой уже час ждет, весь мокрый, холодный, никак не хочет ехать! Сам плачет, что жена рассердится, что домой ему срочно надо, а денег совсем нэт! Слушай, едем, а?!

Капитан Глеб перекинул сумку с плеча на плечо.

«Да, тяжеловато. Наверно и кофе в вокзальном буфете уже приобрел к ночи нечеловеческий вкус…».

– Ладно, открывай багажник.

Из-под навеса

к чёрной «Волге» бодро стартовал длинный таксист. Держась за приоткрытую дверцу машины, Глеб оглянулся на тёмную фигуру у столба.

– Земляк, говоришь, из Песочного? Давай быстро садись… Да не причитай ты, не скули, поехали. Будем совместными усилиями беречь твою ячейку общества.

Он всегда наслаждался пристальным узнаванием очень знакомых когда-то мест.

Вот четырнадцатый километр, на мотоциклах гоняли сюда после школы, дорога в те годы была широченная, гладкая, сейчас вроде бы поуже почему-то будет…

Вот здесь, в лесу, на трассе, ему в грудь, в вырез расстёгнутой школьной рубашки на полной скорости ударился тугой шмель – восторг и ужас! – как палкой со всего размаху.

Для них, тогдашних мальчишек, здесь всегда была весна и свобода. А на этом элеваторе с пацанами из класса в выходные подрабатывали, мешки с мукой таскали, по-мужицки денежно надрывались…

До Города оставалось всего ничего.

Глеб Никитин в дороге так и не уснул, зная, что с водителем на ночной дороге, да ещё и в дождь, лучше поговорить о чем-нибудь, посмеяться, поспрашивать о пустяках, отвлекая того от дремоты. На заднем сиденье похрапывал попутчик, он благополучно отключился после того, как Глеб остановил машину и они все вместе перекусили где-то в ресторанчике за Москвой. От горячей еды земляк отказался, жадно выпил только сто грамм водочки, водитель же с благодарностью принял большую чашку горячего кофе.

«За здоровье хороших пассажиров, а!».

Впрочем, и немного помолчать на длинном пути было тоже хорошо.

Капитан Глеб Никитин возвращался в этот маленький старинный мир, расположившийся в центре большой и медленной страны, с особым чувством.

После чужих, умышленных городов, после суетливых людей и густых тропических запахов, он всегда, даже заранее, даже в предвкушении, был благодарен своему Городу за неминуемые и странно свежие волны детских воспоминаний, за возможность тихо, по-доброму, улыбаться, прогуливаясь по давно знакомым местам, нечаянно сохранившимся для него на этих узких улочках.

Он возвращался в свой Город всегда. И после того, как книжным зарёванным мальчиком непривычно надолго расстался с ним впервые, и в следующие годы, когда в двадцать неполных лет успел повидать без малого половину огромного мира, и потом, каждый раз желая неспешно остыть страшными жизненными обидами и ранами в его ласковой лиственной прохладе…

И всё-таки иллюзии не могли сохраняться так долго.

Что-то удивительное постепенно исчезало. Люди, населявшие Город ещё до Глеба, потом дышавшие тем же просторным воздухом вместе с ним и даже те, кто приезжал сюда позже, в его многочисленные и долгие отсутствия, люди совсем незнакомые, иногда юные, изредка злые и крикливые, давно уже становились странными для него.

Нередко капитан Глеб печально признавался себе, что отвык жить такой жизнью, заботиться такими мелкими делами и незначительными интересами, какие всё ещё были по-настоящему важны для его прежних друзей и знакомых. Но и отдаляясь, они всё равно оставались для него частью чистого и доброго детства, и не их вина была, по его сердечному убеждению, в том, что они совсем не замечали, как часто, грубо и грязно ругаются, как много и глупо пьют, бывают бездумно жестокими и даже злыми. Любые другие люди с такими привычками давно стали бы для Глеба попросту неинтересны и он легко сумел бы вычеркнуть их из своей жизни, но с жителями Города именно так, окончательно, он расстаться не мог и поэтому до сих пор старался при каждом случае внимательно понимать своих старых друзей, их некоторые поступки и прощать землякам кое-что, давно уже нелюбимое им самим.

Улыбаясь иногда в хорошей тишине размышлений, Глеб Никитин соглашался со своими неожиданными выводами о том, что гораздо более загадочным и непривычным был для своих однокашников он сам, внезапно и редко появляясь в провинциальной тягучей суете. Всё меньше и меньше их заботы и желания оставались интересными и радостными для него, а его жизнь в постоянном отдалении от привычного Города была для них какой-то подозрительно другой, невозможной и даже ненужной…

Никто никого не осуждал и не стремился исправить. Зачем? В минуты встреч они без слов признавались себе и понимали, что не будет уже в их жизни таких перемен, какие случились и происходят так часто с ним, а он твёрдо знал, что никогда не вернётся сюда надолго или, тем более, навсегда. Это было совсем ненужным – для спокойствия ему хватало и прозрачных, с избирательной лукавостью только хороших воспоминаний о прежних замечательных днях.

Когда палуба его корабля вставала дыбом в океанских волнах, а он командовал с капитанского мостика хохочущими морскими людьми, глядел в их пристальные глаза и побеждал; когда случалось ему жадно пить холодную воду в аэропорту Браззавиль или с усталостью вдыхать густую пыль арахисовых причалов Луанды, именно тогда и происходили с ним те славные мгновения предчувствий скользких шляпок оранжевых подосиновиков, тихой рыбалки на Бузянке и деревянных резных окраин своего Города…

Попрощались в центре, около универмага.

Светало, после душного автомобильного нутра и под последними каплями ночного дождика на улице было прохладно, парень мялся около водителя, открывавшего багажник машины, наверно, сомневался в том, что Глеб сказал ему ещё в Москве, на вокзале.

– Дак вот, это…, денег-то у меня всего «пятихатка», как разрулим-то?

– Не суетись, спрячь свою негустую наличность. Считай, что это внезапная гуманитарная помощь. Топай к жене и тёще, они тебя уже у дверей квартиры с блинами ждут, сейчас угощать ими будут, в особо циничной, думаю, форме.

Повеселев, молодой попутчик загудел поуверенней.

– Слышь, мужик, тебя хоть звать-то как? Я подъехал бы как-нибудь по случаю, отблагодарил, ну, там чуток посидели бы, а?

– Звать меня сегодня Гудвин. Пока ты спал, я самым чудесным образом доставил твою задницу в наш волшебный населённый пункт. Так что, при личных встречах, приятель, обращайся ко мне именно так.

– Прикольно, Гудвин! Чо, это кликуха такая? Или молдаванин?

Капитан Глеб сверкнул зубами.

– В детстве сказки на ночь нужно было читать, а не пивные этикетки. Ладно, всё, земляк, топай к жене. Удачи в личной жизни!

Четверг 19.18.

Встреча

Дверь осторожно приоткрылась.

Чёрные внимательные глазки посмотрели на Глеба снизу через цепочку, человек улыбнулся.

– Ну, наконец-то, дождались! Приветик, капитан!

Глеб стал протискиваться в коридор, одновременно пытаясь в тесноте обнять невысокого пузатенького человечка.

Тот суетился, одной рукой закрывал прочную дверь, одновременно стремился сочно целоваться, хватал вошедшего за рукава куртки и радостно при этом тараторил.

– Ну, Глебка, ты как всегда, как с неба к нам сюда свалился! Не звонил тыщу лет, ничего… Дай хоть я подпрыгну, обниму тебя, охламон ты мой дорогой! Ты в этот-то раз надолго или опять проездом? Вон, синие тапочки там, внизу, возьми, они мягкие, проходи, проходи, давай быстрей!

Гость чуть неловко и смущенно расставался со своими ботинками.

– Ладно, Виталик, успокойся, я же с тобой, рядом, вот, можешь ещё раз потрогать. Никуда в ближайшее

время от тебя не исчезну. Не суетись, не устраивай в твоей малогабаритной прихожей сеансов бесплатного головокружения.

Обладатель небольшой лысинки радостно хохотнул.

– Долгонько же ты с посёлка-то к нам добирался. Как сегодня утром от мамаши-то мне позвонил, так я уж и готовиться-то начал. Весь день тут тебя, понимаешь, ждал, соскучился, грустил один-то, покушал уже немножко. Пошли, пошли, давай, на кухню!

Виталик бегал от холодильника к плите, ласково посматривая на Глеба.

– Ну, говори, говори – нынче-то надолго?

Отыскав привычно удобное положение, Глеб откинулся на вышитые подушки на угловом диванчике и сча?стливо улыбался.

– Отдохну ото всего здесь пару дней, отосплюсь у матушки… Там посмотрим.

И, не вставая, рукой притормозил хозяина на невеликом кухонном пространстве.

– Виталь, как у тебя с работой в ближайшие дни? Давай на выходные куда-нибудь за пескарями махнем, а? Ну, прошу тебя, поедем, давай, не ленись! Я подремлю хоть на травке, птичек знакомых послушаю, потом ты меня своей ухой угостишь. Правда, хороший ведь план?!

Хозяин не успел ответить, задумчиво пробуя что-то вкусное с кончика ножа.

– Послушай, а чего ты бороду-то завел на склоне лет? На Новый год вроде ни одной пушинки не было на физиономии, а стоило только мне отлучиться ненадолго, как он, видите ли, начал прихорашиваться!

Виталик остановился, засмущался.

– Моя Антонина говорит, что мне так солиднее, ну, типа, сильнее я так выгляжу, мужественнее, с бородой-то. Правда, ведь, Глеб?

Нежно и одновременно торжественно трогая обеими руками небольшую чёрную бородку Виталика, капитан Глеб захохотал.

– Да брось ты, твоя солидность уже давно через брючный ремень переваливается! И никакой растительностью доказывать никому ничего не нужно. Кстати, а где твои домашние, Антонина, дочки?

Опустившись на корточки у открытой духовки, Виталик сосредоточенно сморщился, отворачиваясь от жара.

– Дак как ты утром позвонил, я Антонине и говорю, мол, завтра пятница – попроси на пару дней отгулы, съезди к маме, девчонок отвези на выходные, пусть помогут бабушке на огороде, редиски пощиплют, всё такое. Она у меня дисциплинированная, сегодня прямо с завода забежала, сумки уже приготовила с утра, девчонки-то её ждали. Они сейчас, небось, у самовара в деревне сидят, чаёвничают.

Виталик довольно закряхтел, выпрямился.

– Кстати, о тёще… Дружок, а как ты смотришь на то, чтобы для начала грибков-рыжиков попробовать, мы их с мамашей в Борках совместно и дружественно в этом году собирали? Давай я тебе вот из этой банки положу, они здесь ровненькие, один к одному, как рублики! Специально зимой никому не дал съесть, берёг для тебя, к твоему долгожданному приезду! А я сейчас курочку до конца разогрею, жёнушка перед отъездом её нам потушила, говорит, ну вас, мужиков, вам не сготовишь – вы только огурцами и будете закусывать.

– Ну, давай! У тебя рука твёрже – наливай холодненькую!

Мужчины бережно чокнулись гранёными рюмками.

– С приездом, дружище!

– За встречу!

Ранний летний вечер постепенно приглушал звуки за окном. Большой матерчатый абажур заботливо убирал от стола лишний свет, приятно расслабляя. Капитан Глеб окончательно прилёг на маленькие, вышитые лебедями подушки, слушал и наблюдал милую домашнюю суету Виталика.

Тот, не переставая поглядывать на Глеба радостными глазками, продолжал споро перемещаться по кухне.

– Капустка нынче для тебя с брусничкой приготовлена, не обессудь, простого засола у меня уже не осталось, так что угощайся, не брезгуй. Слушай, а давай ещё по рюмашке – под капустку-то, а?!

– … Ну, а вот ещё блюдо знатное, попробуешь потом, не отказывайся, леща я тебе цельного запек, с чесночком – так это по нашему обычаю, помню же, что речную-то рыбку ты не часто кушаешь.

Красно-белый фартук задорно приподнимался на плотном брюшке Виталика. Размахивая большим кухонным ножом, он продолжал убеждать Глеба.

– А вот печёнкой-то налимьей тебя в твоих заграницах, наверно, ни один капиталист и не угощал! Я тут в календаре вычитал, оказывается, если живого налима высечь ивовыми прутьями, то от огорчения у него печень вроде бы становится в два раза больше и нежнее! Не врут они, Глебка, как ты думаешь?

Виталик кинул умилительный и одновременно пристальный взгляд на друга, вкусно облизнул пальцы.

– Это же твой налимчик-то был, помнишь, крупнягу ты тогда зимой вытащил?! Глеб, ты всегда под Рождество приезжай, ну хоть на пару-тройку деньков прилети, с твоей-то удачей мы всегда с налимами будем.

– Чтобы я опять с твоих саней на лёд свалился, как тогда? Спасибо.

– Да нет, что ты! Я моему «дрынолёту» левую лыжу поменял и полозья на санках расставил, теперь они, милый мой друг, по одной колее катят, не мотаются! Теперь у меня как в лимузине – водку можно сзади в прицепе на ходу разливать!

Он опять внимательно посмотрел на Глеба. Хорошей фигурой друга Виталик гордился всегда. В ожидании каждой встречи он тревожился разочароваться, но Глеб, к счастью, его пока ещё не подводил.

Тёмные джинсы из тонкой ткани, белая рубашка в синюю полоску. Рукава рубашки закатаны, видны сильные загорелые руки. Небольшие морщинки вокруг лучистых глаз, короткая стрижка с проседью, сильная шея… Его Глебка! Не изменился!

– Глаза-то те же, славные! А шрамов, вроде, побольше у тебя стало… Вот справа, на лбу, не было же зимой этой отметины?! Ошибаюсь, или как? А зуб-то чего поприличней не вставишь? Улыбаешься ты так хорошо, зубы все белые, на загляденье, а вот этот передний… На таком видном месте, да со щербиной! Деньги-то, чай, на кармане есть?

Глеб Никитин с улыбкой потянулся на диванчике, широко зевнул.

– Красота моя, действительно, сильно страдает от такой неправильности. Боюсь только, как вставлю себе новый прелестный зуб, так его сразу же и выбьют. Врагов-то у прогрессивного человечества хватает.

– А чего с Нового года не звонил, далеко где-нибудь был?

– Далеко. Настолько, Виталь, далеко, что паровозы в ту сторону так до сих пор и не ходят. Телефоны тоже не звонят, одни верблюды? там и труба нефтяная посреди местности протянута, дли-инная такая, как макаронина, лежит. Но люди там, на мою удачу, водятся добрые и богатые… Вот такая забавная поездка на эти полгода у меня образовалась, что и позвонить тебе не было никакой возможности. Наши-то как здесь живут? Назар? Марек? Даниловы?

– … Ох, ёкарный бабай, ты же ведь и не знаешь!

Виталик отошел от кухонной раковины и, виновато комкая в маленьких плотных ручках посудную тряпку, подсел на краешек дивана к Глебу.

– У Жанки дочку-то убило. На майские. Завтра сорок дней уже будет.

Глеб напрягся, оперся кулаками на стол.

– Ты что, серьезно?! Маришка…, Маришки нет…? Как это?

Опустив глаза и вздыхая, Виталик начал разглаживать пальцами скатерть на краю стола.

– Дак, они все поехали на шашлыки на майские, второго числа. Мы-то с Антониной были в деревне у матушки, там праздновали. А из наших мужиков поехали-то тогда Назар, Данилов Герка, Марек. Они мне всё потом про это и рассказывали, и каждый, да и так, в компаниях не раз вспоминали про это происшествие. Ну вот, и говорю, собрались-то они на то самое, на наше

место, где, помнишь, ещё осенью были в позапрошлом году, когда ты на юбилей-то прилетал? Бабы с детьми должны были позже подтянуться, к обеду, они всей кучей ещё в магазин заезжали, за приправами там за всякими, за зеленью. Марек примчался первый, как всегда, костер разжечь, дров приготовить, ну всё такое… Потом, вроде, Вадик Назаров с мясом подъехал, он мариновал тогда дома с вечера баранину для шашлыков, в кефире вроде, не знаю… Как так получилось, что Герка сам с дочкой, с Маришкой-то у костра так рано появился, никто толком-то и не понял. Она ведь должна была быть с матерью, та предупреждала, что попозже на берег ко всем подрулит. Хорошо, что ещё Людмила Назарова тогда не приехала, планировала-то ведь вроде вместе со всеми, да у неё самой дочка неожиданно приболела. Ну вот, когда у костра были Маришка, Назар и Данилов, вот тут этот старый снаряд и грохнул в огне-то.

Хмурый Глеб встал, неспокойно заходил, от окна к двери, по маленькой квадратной кухоньке. Виталик убедился, что пространства вокруг стола для двоих вдруг стало не хватать, и уныло сидел на краешке диванчика.

– Ну, чего ты, Глебка? Чего задумался-то так сильно? Давай выпьем за упокой, что ли…

Виталик страдальчески смотрел на друга. Потом потихоньку привстал, неловко, но настойчиво, подталкивая животиком, отодвинул Глеба от плиты, усадил его ласково на диван, негромко начал снова говорить.

– Марек-то, Азбель, всё продаёт свои спиннинги да грузила, магазин-то рыболовный свой расширяет, пристройку делает из соседней квартиры, с пенсионером за стенкой договорился, другую квартиру деду подыскал, оплатил вроде уже всё ему полностью… Чего-то он ещё с рыбной инспекцией областной затевает по участкам на речке, какое-то выгодное спортивное рыболовство там организовывает…

– А у Марека свояк-то есть, помнишь? – Виталик осторожно наклонился к Глебу. – Ну, помнишь, свояк ещё у него – полицейский, сейчас числится каким-то вроде оперативником. А-а, так себе у мужика службочка… Раньше-то этот свояк работал в приемнике-распределителе для малолеток, дак он там начал книжки писать, детективы для газет! На дежурстве-то соскучает, вызывает к себе в кабинет, будто на допрос, пацана, распиши, говорит, мне свою историю, любезный. Имена, фамилии, если хочешь, измени, ну ещё там названия выдумай какие. Мальчишке надоест до чертиков в камере, или там, канализацию в сортире тюремном вычерпывать, а тут – светло, музыка, дядька сигарету разрешил… Все малолетки у свояка-то писали в охотку, кто как умел. А он потом чуть подкумекает, нужную направленность придаст этим каракулям – и в газету. Держите, мол, страшную правду правоохранительных будней! Свояк-то, Бендриков, доволен – ужас! Хвастался сам, у него, говорит, за время работы с шантрапой таких историй штук сто накопилось…!

Капитан Глеб молчал. Оторвал взгляд от тарелки.

– Слушай, пошли, подышим, а, Виталик?

– Ага, пошли! А я курну заодно немного!

Виталик бросился открывать дверь на застеклённый балкон.

Во дворе, в сумрачном квадрате высоких домов, под окнами шумела разноцветная детвора, только-только привыкая к первым дням каникул. Тёплый вечер во дворе собрал немало людей. У соседнего подъезда на тротуаре стояли в беспорядке пианино, холодильник, разнокалиберные ящики; в доме напротив стучал молоток, над верхними балконами вилась, осваиваясь в наступающем погодном тепле, мелкая мошкара.

Из гаражей какой-то мужик приветливо и громко, через всю детскую площадку, окликнул Виталика. Тот, виновато покосившись на Глеба, ничего соседу не ответил и только слабо махнул в ответ рукой. Его друг решительно оперся на балконные перила и молчал.

С тоской в неуверенном голосе Виталик продолжил рассказывать ему о старых знакомых, изо всех сил стараясь отвлечь Глеба от грустных мыслей.

– Серёга-то Серов с зимы уже живет на даче. Жена его совсем достала, вроде бы как на развод подала, он квартиру ей с тещей оставил, там у него сын больной, а сам в дачном домике так и живет, и ночует, копается понемногу в огороде…

– Давай я тебе ещё компотику вишнёвого подолью, а?

– …Серый-то, он аккуратный, у него на дачке все чистенько, прибрано. Я после снега у него был там, сам видел, как он пожар тушил, трава старая с краю около забора горела, так он чуть не прибил из-за этого соседского мальчишку, всё орал на него, что, мол, птицы там, в траве, птенцы… Перелётные вроде… Он там, на своей фазенде, совсем в одиночку-то одичал. Прошлым летом даже кошку в клетке цеплял на яблоню.

Глеб с удивлением повернулся к приятелю.

– Зачем?

– Говорит, чтобы скворцов от урожая отваживать…

Виталик осторожно, стараясь не спугнуть возвращающееся к другу настроение, тронул Глеба за плечи.

– Давай ещё по одной? Чего мы тут, как в театре, в воздух-то уставились?! Пошли, пошли, давай, за стол.

Отчаявшись отвлечь Глеба нейтральными разговорами, толстячок деловито вздохнул, сел попрочнее рядом с ним на диван и отважно вернулся к главному.

– Жанка-то после взрыва совсем каменная тогда стала, на себя непохожая. Антонина моя часто заходит к ней, говорит, что та сидит дома молча, даже и не плачет. В магазине-то ихнем девки-продавщицы вроде сами со всеми делами сейчас справляются, да как там они без неё полностью-то разберутся, она же ведь такая умница… Сейчас в их магазине Гера всё больше бывает, если не в отъезде он где по бизнесу.

Аккуратно разливая водку по рюмкам, Виталик рассудительно продолжал пояснять.

– Назар всё на своём мотоцикле носится, от баб оторваться никак не может. Санька Косачев «сундучить» пошел, в армию, там всё как-никак у прапорщика паёк, на контракте деньги сейчас вовремя платят…

Внезапно он замолчал, сильно, в сердцах, бросил вилку на стол.

– Всё, Глебка, я больше не так могу! Ты грустишь, а я всё треплюсь и треплюсь. Не могу я так больше, говори чего-нибудь и ты. Понимаю, что ты к Жанке чувствуешь, но не молчи же так долго, пожалуйста, а?!

Глеб тряхнул головой, внимательно посмотрел на Виталика.

– Ладно, ты прав. Чего-то я не к столу задумался. Плесни-ка нам для начала ещё по рюмашке холодненькой, выпьем, а потом… После того, как мы закусим твоей волшебной капусткой, ты, гражданин Панасенко, честно ответишь мне на несколько каверзных вопросов. Пойдет?

Виталик просиял.

– …Свояк азбелевский, он при том деле с самого начала был, все сведения Мареку потихоньку о следствии рассказывал.

Раскопали полицейские в костре остатки снаряда, или мины, не знаю точно, ну, такая железная штуковина, с рёбрышками… Старый снаряд, военный, не очень большой – недалеко от костра нашли хвост от него и корпус разорванный, проржавевший. Потом ещё следователь говорил, что хорошо, что так удачно снаряд грохнул, не всех наших накрыл, да и мужики были не у самого костра, вроде как всем повезло, ну, конечно, кроме Маришки… Никакого дела уголовного, вроде, тогда особенного-то и не было, признали, что несчастный случай, ну, типа, как эхо войны…

Покачивая в руке рюмку и глядя на её блестящий ободок, Виталик добросовестно добавил.

– Вадик-то Назаров потом бегал по нам, трясся весь. Это он, сам говорил, высыпал в костер всякое барахло вначале, бумажки с работы

притащил туда, на берег, в пакете, мусор из конторы собрал, ну и привёз в выходные в костре сжечь. И полицейские его сколько раз по этому поводу спрашивали…

Не заходя на кухню с балкона, Глеб спросил.

– Чего это он сам пакет с мусором собирал? У него в конторе секретарши нет, некому прибраться, что ли?

– Не заработал он ещё на секретарш-то. Да они ему и без надобности. Для него, ты ж помнишь, любая баба поприличней – уже секретарша.

Хлебосольный и радушный хозяин вовсю пользовался возможностью потчевать друга в полное своё удовольствие. Незаметно как-то, под милый их разговор, исчез со стола запечённый лещик, закончилась картошечка и грибки, затем, облизывая поминутно пухлые пальчики, Виталик поставил на скатерть, ближе к другу, полное блюдо маленьких бутербродов с жирной налимьей печёнкой.

– Ого, магазинный-то напиток мы уже с тобой весь и израсходовали!

Загадочно просмотрев на свет пустую водочную бутылку и, очень хитро при этом хихикнув, Виталик рысцой сбегал в спальню, притащил из расположенного там приватного холодильника литровую пластиковую ёмкость.

– А у нас на этот случай вот что имеется! Самодельная, деревенская!

После очередного тоста Глебу пришлось уступить хозяину и, как это обычно бывало при их редких застольных встречах, подробно, с комментариями, просмотреть знакомые два альбома его семейных фотографий.

…Виталик обнял капитана Глеба за плечи, посмотрел снизу вверх.

– Давай-ка, дружок, завтра приходи к нам пораньше. Антонина моя часов в восемь уже из деревни подъедет, ждать будет обязательно, любит она тебя, бродягу! Перекусим у нас немного и поедем к Жанке на сороковины. Жалко бабу, девчонку тоже… Несчастье-то ведь какое! У Жанки сердце после того каждый день, считай, прихватывает… А потом ко мне в гараж смотаемся с мужиками! Я тебе вещь покажу! Снегоход посмотришь мой отремонтированный и нож охотничий мне подарили знакомые омоновцы… Ладно, завтра помянем Маришку как следует, такая вот гадость получилась, фиговинка маленькая в висок девчонке… Ра-аз! И нету пацанки! Монетка перегнутая вся такая, ну, копейка новенькая, ра-аз – и прямо в голову…!

Глеб вздрогнул.

Он рывком освободился из дружеских объятий, схватил Виталика за мягкую руку, резко тряхнул и, глядя ему прямо в лицо, медленно произнес:

– Что? Какие ещё, к черту, монеты?!! Подробнее можешь? Чего с девчонкой сделали? Её из-за денег убили?!

Виталик от боли ойкнул, ещё больше округлил глаза.

– Да нет, что ты, бог с тобой, Глебка, какое ж тут, у нас, убийство-то, брось… Говорю же – несчастный случай, военное эхо, ну знаешь сам, не в первый же раз у нас в городе такое, до сих пор в земле всякого дерьма военного много находят… Следователь нам сказал, что по весне железяки сами из земли наверх по каким-то физическим законам вылазят, а вы, мол, не поглядели, развели над ней огонь – вот и получилось… Когда там, в костре-то, грохнуло, мужиков наших посекло, конечно, тоже, камни разные, мусор, стекло разбитое, а ей, вот, видишь, копейка из костра какая-то случайная, старая, вылетела – раз и в голову! Прямо на месте, там, около машины назаровской, девчонка и упала… Крови-то не было, только такая небольшая царапина на виске – и всё.

Подвыпив, Виталик с усилием старался строго и убедительно сводить брови на круглом лице.

– Брось ты это, ну не рви сейчас сердце ни себе, ни мне… Ну чего ты так разгорячился, разговорился тут ещё…. Когда ты спокойный – всё хорошо, или вот когда ты улыбаешься – это же ведь тоже замечательно! Слушай, Глебка, давай ещё немножко выпьем – я курочку тебе сейчас подогрею… Хочешь же ведь курочку-то? А вот про политику, ну про современную президентскую линию, ты можешь мне всё грамотно ответить?

– Послушай, мой кулинарный друг, не задавай дурацких вопросов под горячее. У тебя вон капуста в бороденке запуталась, зрелище со стороны не очень солидное, особенно когда ты про политику утомленного человека начинаешь расспрашивать.

– Брат, ты говоришь хорошо! – Виталик попытался гордо выпрямиться на стуле…

«Да-а, мой верный Панса, даже самые лучшие в мире и очень верные оруженосцы должны иногда отдыхать от своих забот».

Капитан Глеб Никитин заботливо положил Виталика на кухонный диванчик и поправил у него под головой подушку с красиво вышитым Микки-Маусом.

«А пескари наши пускай ещё немного поживут, поплавают. Другие забавы, кажется, в здешней приятной тишине для меня нечаянно наметились….».

Плохой сон

Вспомнить, как и когда появились эти ощущения, никогда не удавалось.

Блестящий самолет с рёвом летел над морем, над песком и над деревьями, потом – огромный чёрный взрыв, настолько близкий, что даже во сне хотелось протереть глаза от попавшей сухой земли…. Дым, горят деревянные веранды в детском саду, кто-то громко и непонятно кричит; много, очень много людей…, они бегут среди редких высоких сосен, потом всё это как-то быстро становится далёким, без деталей, без крови, без шума, только тихая музыка…

…Иногда снились белые военные мундиры, блестящие медали, усатые ухмыляющиеся лица, холодное шампанское…, потом снег, потом опять дым, от которого болела голова, ломило виски? и хотелось просто долго лежать с закрытыми глазами…

Пятница 09.10.

Берег

Глеб Никитин остановил такси у знакомой рощицы и вышел к реке.

В утреннем воздухе, застоявшемся после ночного дождя и безветрия, до него внезапно и сильно донёсся запах карамели с городской кондитерской фабрики; вдалеке, выше по течению, вроде неподвижно, но с дымом над трубой, стоял на светлой воде небольшой буксир, да пока ещё без пронзительных жадных криков летали низко над песком белые чайки…

Река сильно опустела за эти годы – не было видно горбатых деревянных плотов под берегом, куда-то исчезли маленькие голубые домики городских пристаней, меж которых совсем ещё недавно постоянно шустрили речные трамвайчики – обычно два-три торопыги бежали по зеркалу реки в разные стороны одновременно; не тревожил сейчас прозрачную воду подъёмами брёвен комбинат.

В эти минуты фигура Глеба на утреннем берегу действительно была странна для любого пристального местного взгляда. Он не делал ничего по-городскому привычного, просто стоял на высоком откосе и неспешно оглядывался по сторонам.

По тёмному береговому песку от дальних пятиэтажек совсем недавно прошёл человек с крупной и наверняка послушной собакой: две цепочки свежих ровных следов уходили далеко за поворот берега. Под продавленной мокрой коркой ещё продолжали осыпа?ться в их углубления мелкие сухие песчинки. У обрыва, на наметённом ровном участке стелилась и тут же пропадала в траве лёгкая цепочка мышиных отпечатков.

В больших деревьях на откосе глухо ухнуло.

«О, и вяхири ещё здесь живы! Ну, поздороваемся же, дикари!».

Глеб плотно сложил ладони, поднёс руки ко рту, два раза подряд в ответ похоже «угукнул». Крупный голубь на ольхе удивленно обернулся, услышав знакомое, переступил лапками по ветке ближе к Глебу, ещё раз недоверчиво повернул голову, отозвался в ответ.

«Зачем мне опять всё это? И, вообще, кому-нибудь в этом городе нужны такие внезапные мысли? За прошедшие дни здесь

наверняка всё успокоилось, болотце только-только опять затянулось ровной тиной. Есть здравое объяснение случившемуся, никто не виноват, всем хорошо, спокойно и без моих размышлений, тем более, без резких движений… И только мне кажется, что здесь что-то не так. Смогут ли они потом, пусть даже и не в эти короткие дни, меня правильно понять или обидятся и ещё больше отдалятся? Или проще будет как бы нечаянно о чём-то догадаться, сказать что-нибудь вскользь и вслух, заронить сомнения – и невинно отбежать в сторонку?».

«Нет!».

Капитан Глеб выдохнул, жестко сжал губы и зашагал вдоль кромки воды. То, что с Жанкой и в этот раз случилось что-то неправильное, он понял вчера сразу, не расспрашивая подробно и без того утомлённого хлопотами Виталика.

Упругость свежего речного воздуха была с утра кстати, шагалось по плотному песку в удовольствие, но Глеб изредка хмурился, вспоминая…

Их одноклассница, рыжая и большеглазая Жанка, после окончания местного текстильного института покрутилась немного около своих заботливых родителей и подалась для чего-то в Москву. Первое время до него в моря доходили слухи, что Жанка хорошо устроилась в столице, выгодно вышла замуж, живёт в своём трёхэтажном доме и прочее, прочее. Потом, через несколько лет, когда он вырвался в родной город повидать матушку, Виталик Панасенко подробно доложил, что, вот ведь, оказывается, Жанка-то всё это время обиталась в хорошем особняке где-то на Рублёвке (или около – никто точно тогда и не знал, да и потом они никогда подробностей не узнали), замужем была за олигархом, хозяином известного пива («Ну, ты ведь сам понимаешь…!»). Потом внезапно вернулась домой в их маленький городок («Характер-то ведь у неё такой с первого класса был гонористый, хлопнула дверью или, может, олигарх её сам выгнал, обменял на новую, молодую жену?»).

Глеб Никитин ещё тогда сильно сомневался, чтобы Жанка сама, добровольно, с Рублёвки, да в их поселок… Рыжая всё больше таинственно молчала по этому поводу, смеялась, дразнила их, что, мол, не успели мужички-землячки попробовать по знакомству, на халяву, знаменитого пива, вроде как бы по старинной-то их дружбе…

Из Москвы она привезла дочку Маришку, забавное, симпатичное и абсолютно не провинциальное существо. То, как капитан Глеб внезапно назвал девочку при встрече, приклеилось к ней прочно, – Кудряшка Мэри… Так звали её и в школе, и все знакомые, да и Жанка всегда веселилась по этому поводу, обнимая её буйные нерусские локоны…

Глеб легко шагал к перелеску, внимательно и остро смотрел по сторонам, отмечал детали, всё пока было вроде хорошо, дышалось правильно, но матушка-то не зря всё же негромко охнула, увидев утром на кухне круговую темноту под его глазами…

…Когда Жанка после своей московской эпопеи вышла здесь, в их городе, замуж за Германа Данилова, которого он смутно помнил как очень упитанного военпредовского сынка из параллельного класса, Глебу Никитину как-то нечаянно удалось в командировке вдребезги напиться, приятно удивив принимающую норвежскую сторону. А когда через полгода после этого он прилетел на очередные пару дней в родные края и впервые за несколько лет увидал Жанку, только чудом ему удалось не напиться подобным же образом и во второй раз.

Тогда они вместе планировали её магазин.

Жанка представила старого друга мужу, предпринимателю, только начинающему тогда свой новый бизнес, «по тканям»; увлеченно рассказывала Глебу о своих планах открыть магазинчик элитной одежды. Она была стопроцентно уверена, что их маленькому городу крайне необходим бутик с одеждой для концертов, приемов, официальных и торжественных мероприятий.

Они сидели в почти пустом кафе и трепались. Жанка напористо требовала от Глеба удивительных решений и необычных названий, а он – умиротворенно потягивал холодный джин, смотрел на неё и смеялся…

– Общая тема должна быть музыкальная, в основном строгая классика. Правильно? Как ты считаешь, Глеб?

– Ага.

– Оформлять магазин я заставлю их так: во-первых, акцент на чёрно-белый цвет, ну, как клавиши на пианино, как ноты; у окна поставлю рояль… Чего ухмыляешься? Перетащу от даниловских стариков, им всё равно инструмент уже не нужен… Слышишь?

– Ка-анешно…

– На рояле будут лежать старые бумажные выкройки, ноты там, журналы мод всякие, ну, как на полке… Девчонку, продавщицу возьму одну, чтобы на рояле немного могла, так, изредка побренчать.

– Витрина…? Слушай, а может в витрине сто?ит на простых стойках развесить запчасти от классических костюмов – пиджаки, жилеты, брюки, платье пышное такое… Так-с, действительно, расставить эти вешала со смокингами вокруг музыкальных инструментов в витрине, притащить откуда-нибудь контрабас, скрипку, трубу эту деревянную, как её правильно-то – фагот или гобой, а? Получатся вроде как абстрактные музыканты, а ещё можно добавить туда черный цилиндр на вешалке, белые перчатки в рукава смокинга вставить… Классно получится! Правда?!

– Чёрное, белое, чёрное… Послушай, мой монохромный друг, ты радугу-то хоть раз в своей жизни видела? Представляешь, в мире ещё и зелёненькие, и красненькие цвета есть, которые, несомненно, пригодятся для твоего зеброидного магазина, а?

– Не перебивай меня, внимательно следи за женской мыслью. – Жанка нетерпеливо махнула на него рукой.

– …Чёрно-белые тона, с обязательным ярким элементом. Не спорь. Думаю, что можно придумать красный цветок в лацкан смокинга, или там красную букву в названии над дверью, женскую перчатку, бальную, тоже обязательно красную, можно бросить на рояль, а?

Жанка забавно задумалась и поднесла к носу карандаш.

– Закажи мне мороженого. И сам думай тоже! Нечего…

– Хорошо. Чувствую, что задолжал тебе малую толику креативности и стыжусь, представь себе, страшно стыжусь! Короче, мэм, записывай!

Они хохотали и спорили в тот день и когда он предлагал по очереди назвать Жанкин крохотный супер-магазин «Пикколо», и «Карузо», и «Лайза»… Он помнит, как она замерла с ложечкой мороженого у рта.

– Всё, точка, в нашем городе будет магазин «Ла Скала». С меня коньяк.

Глеб вкрадчиво наклонился к ней.

– А слоган…? Слоган у тебя есть? Утверждают, что в Сан-Франциско в этом сезоне модно слоганы специально для бизнеса придумывать. Как ты насчёт этого?

– Не дури, капитан Никитин, коньяк ты уже заработал, ну вот и придумай этот,… как его, слоган.

– Вни-имание! Вторую порцию замечательных мыслей – в студию! Записывай, записывай, подружка – ты рискуешь пропустить что-нибудь из шедевров.

Глеб подпёр голову рукой и с улыбкой уставился на рыжую.

– «На высокой ноте любви» – р-раз! «Совершенная гамма возможностей» – д-два! «Белый танец, господа» – и тр-ри! Возможен вариант – «Одежды маленький оркестрик…”. Хотя нет… Пошловато, проехали. А как ты смотришь, уважаемая магазиновладелица, на такое: «Клиентов выбирают. У нас хороший вкус», а? Ладно, не морщись, держи на закуску. Во-первых, «Звуки близкого счастья»; во-вторых, «Ни одной неправильной ноты»… Твои административные старушки должны моментально сходить с ума, переступая порог такого замечательного магазина!

Он тронул тогда Жанку за прохладную

руку.

– А ты ведь уже позабыла, что я не пью коньяк…

Обогнув невысокие кривые столбы со старой колючей проволокой, Глеб поднялся на пригорок и ещё раз отметил про себя, что место для костра они тогда, давным-давно, выбрали для своих вылазок на реку правильное, хотя вроде особенно-то и не планировали тогда прятаться от других. Случайным в их компании людям эта травянистая площадочка казалась неинтересной и, вроде, как бы стратегически невыгодной. Посторонние считали, что веселиться, сидя за невзрачным бугром, около «колючки», да ещё и без козырного вида на реку…, оно как-то, ну, в общем, неподходяще.

Такое неприглядное, на первый взгляд, местечко лишних людей не привлекало, другие отдыхающие компании размещались обычно внизу, у реки, одинаково там шумели и визжали на стандартно обжитых костровых местах. Ни разу не было случая, чтобы их уголок был занят, да и приезжали они обычно в выходные на реку пораньше других. С самого утра отправлялся кто-нибудь из мужиков разжечь костер, подготовить правильные угли, поставить, при случае, воду для ухи на огонь. Так что они всегда опережали остальную отдыхающую братию.

Место было на солнечной стороне взгорка, в затишке. С первых же весенних дней они здесь без особого стеснения загорали, потом, когда начали своих детей вывозить на природу, не нужно было особенно приглядывать за ними, до глубокой воды было далеко, вообще здесь всегда было потише, без воскресного шума и гама, который обычно доносился снизу, от реки. Гораздо позже, когда в их компании стали появляться личные машины, они распробовали, как удобно почти вплотную подъезжать к старому, «обжитому веками», месту для пикников. Тропинка как-то сама собой за годы проложилась такая хитрая, незаметная, от дороги прямо к этому месту между кустов… Они отдыхали, а машины рядом были, под присмотром. Обычно на обратном пути с реки шоферили женщины.

…Сушняк вокруг их кострища был весь обломан, но свежие деревья совсем не тронуты. Костер они всегда разводили на одном и том же месте, кострище заботливо обкладывали речными камнями, щербатыми кирпичами, пару-тройку которых Марек обычно прихватывал со своей вечной стройки, да и брёвна для сиденья сохранились ещё с тех пор, только чуть позеленели, покрошились в торцах, некоторые были уже заметно тронуты снизу гнилью, яма для мусора тоже как-то непривычно обмельчала и заросла травой… Они всегда любили посидеть «аккуратно».

У других обжитых мест, внизу у реки и справа, ближе к дороге, мимо которых к своему месту поднимался по береговому склону капитан Глеб, было грязно, неприбранно. Прямо в черноту бывших костров недавние отдыхающие набросали множество белых пластиковых стаканчиков и тарелок, там же блестели смятые пивные банки, томились в старых холодных угольках не сгоревшие до конца, промокшие, смятые пачки от сигарет… Некоторое тонкие деревья у реки стояли посечённые, без верхушек, некоторые были с бессмысленной жестокостью обрублены на высоте человеческих рук.

«На таганы. Так ведь их легче рубить, даже женщинам…».

Также в мокрых кострищах светились свежие очистки от варёных яиц, кожура апельсинов, валялись огромные раздавленные бутылки из-под газировки и пива, у одного выжженного места были разбросаны останки вяленой рыбы, окунёвые хребты, рёбра, целая куча чешуи, всё это сырое, мятое, гниющее… У крайнего костра, под большой уже неживой ольхой, валялся целый моток проволок от шампанского, ворох крупных и уже подвядших зелёных веток.

«Рубили ведь не сушняк, а живые деревья, бестолочи!».

На их место, видно, с того времени никто так больше и не приходил – битые кирпичи разбросаны, а в костре нет свежего пепла и мелких угольков. Вокруг других-то кострищ была настругана свежая зелёная кора, валялись мелкие светлые щепки. А здесь… Только белеют кучкой в стороне речные ракушки. Наверно, Маришка успела тогда их принести с реки, «игралась»…

Глеб начал методично ходить по поляне правильными кругами, понемногу удаляясь от разбитого, унылого костра. Внезапно он оглянулся, присел у своего же следа и отодвинул ногой мокрый слой на взгорке. Когда освободившийся из-под дождевого наста сухой песок сам стал осыпаться вниз по склону, в нём мелькнули и скатились в глубокий отпечаток две крохотные белые монетки….

Капитан Глеб прислонился к дереву и перевёл дыхание.

«Хорошо вчера посидели с Панасом, голова что-то неправильно кружится…».

Он ещё раз осмотрелся, прошёл от старого кострища к бугру, потом через редкий подлесок и кусты спустился на другую его сторону, у толстой, давно обломанной по верхушкам корявой ивы остановился – посмотрел на дерево внимательней.…

Через взгорок от ивы, метрах в пятнадцати, хорошо просматривалось знакомое кострище. Почувствовав, что потихоньку волнуется, Глеб начал неторопливо отламывать чешуйки старой коры и тщательно ощупывать дерево на уровне своего пояса, потом попытался ковырнуть крупный завиток коры уже авторучкой, чертыхнулся, спешно достал из кармана домашний ключ и ещё раз поддел им, металлическим, трескучую кору. На песок под иву выпала согнутая медная денежка.

«Десять копеек, а там, в песке, были две по пять. Ставки растут…».

Он ещё раз пристально посмотрел по прямой линии в направлении кострища и направился к другим деревьям.

…Мокрый песок противно налипал на кроссовки. Было по-прежнему прохладно, но ветер с реки поднимался уже тёплый, начали падать капли со стволов старых тополей, влажных с береговой стороны. Изобильная влага скопилась на всё ещё голых ветках ивняка, больше всего зелёных листьев было на шиповнике и на маленьких рябинках.… На откосе сквозь старую серую траву пробивалась крупные, ярко-зелёные побеги, пока ещё без соцветий – чистотел. Торчали жёсткие крупные розетки молочая.

«Кротов ещё нет – рано, холодно в этом году…».

А ведь когда-то, пацанами, на майские праздники они уже купались здесь в реке, не по-настоящему, конечно, а так, окунались с головкой для выпендрежа, важно было первым решиться, влететь с разбегу в ледяную воду, заорать безоглядно благим и другим матом, и прибежать в мокрых трусах к костру, к своей компании, быстрей греться.… Но в школе они обязательно хвастались на следующий день: «Купались, ты чего, не веришь!».

На откосе, в сыпучем песке рядом с монетами блеснула изогнутая стекляшка… Боковинка банки, с частью донышка, кривая, «в талию». Очень знакомая банка из-под кофе.

«Кто и по какому поводу баловался на здешней природе таким благородным напитком?».

Вопросов было много, а правильных ответов ни на один из них пока ещё не нашлось. Каждую секунду приходилось останавливать себя и не радоваться недавним находкам и догадкам. Ужас предстоящих событий заставлял его низко наклонять голову и никуда в эти минуты не спешить.

…Глеб уже спускался с травяного бугра к асфальтированной дороге, когда заметил в овраге, в затишке, стаю дремлющих бродячих собак. Солнце к этому времени уже немного выглянуло из-за прозрачных негустых облаков, пригрело, – только один крупный серый зверь лениво приподнял голову, отмечая его шаги.

Мимо лица Глеба почти одновременно неровно

пролетели пчела и бабочка-капустница. Песок на поляне и на тропе уже почти весь высох и легко осыпался с кроссовок. Глеб несколько раз топнул, отряхивая обувь.

«Понятно. Но пока не всё… Ещё одна неприятная загадка пинком открывает дверь в мою безмятежную личную жизнь. Печально, но говорить об этом в ближайшие дни мне придётся много, а слушать – ещё больше».

Подъезжая на такси к городу, капитан Глеб Никитин отметил про себя, что, оказывается, очень обидно, если первого скворца замечаешь не в романтической берёзовой роще, свистающего трель-гимн новой жизни, а когда он, этот долгожданный весенний гонец, суетливо и жалко роется в недостойной его придорожной помойке.

Пятница 12.15.

Церковь

Через прутья массивного забора Глеб наблюдал за Виталиком, провожавшим к воротам церкви жену и двух бабулек, дальних даниловских родственниц, опоздавших приехать со всеми.

Антонина ещё в машине с заботливой настойчивостью предупредила его, что Жанки не будет ни здесь, ни на кладбище.

– Она и так каждый день на могилку-то дочкину ходит. А в церковь она потом, одна как-нибудь придёт, да и дома ей сегодня нужно за всеми присмотреть, приготовить всё как надо…

Как ни уговаривали его чета Панасенко, Глеб с ними не пошел.

– Муторно мне и так, без этих завываний…

Почти сразу же из-за тяжелых дверей выскочил и Виталик.

– Ну его, тёмно там. Говорят, что минут на сорок вся эта процедура растянется, может и на час.

На пронзительно голубом небе стремительно летели куда-то белые облака. Ветром пригибало вершины высоких берез, безо всякого особенного порядка и принуждения расположившихся давным-давно вокруг церквушки. Впрочем, внизу, ближе к траве, было безветренно и тихо.

Стены старого здания, единственного, которое помнил здесь Глеб, совсем недавно аккуратно выкрасили розовым цветом, резные коло?нки по углам и оконные наличники – выбелили. Именно в этом здании, судя по потертому асфальту и расхоженным к нему тропинкам, всегда и проходили многочисленные церковные службы. Рядом возвышалось новая, белая с золотом, колокольня, нижние окна которой были заколочены рваными кусками фанеры. Около боковой двери новостройки всё ещё стояли большие баки с краской и остатки строительных лесов.

Какой-то мужичок неспешно и не очень аккуратно косил между памятниками и осевшими могилами неудобную, неровную траву.

– Пятница, пятница, пятница-зарплатница… Покурить бы тут как поприличней, – Виталик тоскливо огляделся.

– Пошли, побродим.

Они неторопливо зашагали вокруг церкви по чистым, очень ухоженным дорожкам старого кладбища.

Виталик молчал и, задрав голову, рассматривал золотые купола на голубом небе. Глеб улыбнулся, вспомнив, как в детстве они гоняли зимой через это место – тогда не было ни заборов, ни тропинок – на лыжах, правда, по нижнему краю кладбища, а летом – на рыбалку на речку Бузянку. По таинственной глухой территории они всей командой уговаривались бегать только днём! И то – чёрные чугунные кресты и высоченные мраморные памятники, с ангелами, со строгими глазами святых, давили, пригибали к земле, заставляли поминутно, с замиранием сердца, растерянно оглядываться; в жуткой жирной зелени гигантских лопухов и борщовника выше их роста, непременно, как ему тогда казалось, таились старые мёртвые старухи. Почему-то в эти быстрые минуты, когда они гурьбой торопились пробежать через кладбище, ему всегда хотелось подольше задержать дыхание – и не дышать! Глеб смутно помнил, что церковь была всегда заколочена. Или только её некоторые окна? Но то, что раньше старый погост был очень неухожен и дряхл, он помнил точно.

Панасенко выкурил за старой берёзой папиросину, спрятал окурок в сорванный лопушок, зажал в руке. Покрутил головой по сторонам.

– Смотри, Глебка, какие купчины здесь лежат!

На старых чёрных камнях солнце удивительно чисто и ясно просветляло резные буквы: «Симеон Гордеевич… жена его Евдокия Феодоровна Гордеевы», «Корчевской купец Петр Степанович Субботин…, жития 73 г. Корчевская купчиха Екатерина Ивановна Субботина, жития 96.»

Виталик ползал по густой траве, рассматривая очередной приземистый могильный камень. Читая вслух для Глеба, не уходившего в заросли с чистого асфальта, он с трудом разбирал непривычные буквы старых надписей.

– «Юная роза… лишь развернула алый шипок… вдруг от мороза в лоне уснула. Свянул цветок. Милой моей дочери любящий отец. Города мещанин Иван Никитин Воробъев».

Виталик заполз за оборот камня.

– «Здесь покоится прах девицы Анны Ивановны Воробъевой. Родившейся 1853-го 7 ноября…, скончавшейся 1869-го 11 мая. Жи…, жития ей было 15 лет 6 месяцев и 5 дней».

– Смотри, смотри, Глебка! Девчонка ведь ещё совсем она была, от чего же так? От чахотки, наверно, раньше-то ведь, при царе, чахотка вроде была распространена в России очень… А родители-то, небось, как убивались по дочке-то своей! Вон какую махину отгрохали и надпись такая растроганная! Чего ты там застрял? Чего-то интересное нашёл?

Капитан Глеб молча стоял у высокой, в полтора роста, сильно покосившейся мраморной пирамиды. На чёрной полированной поверхности не было ни дат, ни фамилий, только короткая надпись. Виталик встал рядом с ним.

– Ну и чего тут?

– Смотри – «Младенец Лизанька 2 лет». Уверен, что у этих родителей горя было ничуть не меньше…

На всех могильных камнях, которые можно было рассмотреть с дорожки, не заходя на траву, были очень старые даты. Самые поздние – послевоенные. Глеб отметил про себя, что несколько надписей, сделанных в сороковые годы, расположены на неправильных, вроде, гранях больших гранитных монументов. Потом понял, что первоначальные тексты на фасадах этих камней были не очень аккуратно, но начисто сбиты.

…Выходившие из дверей храма люди не обращали на них внимания, как, впрочем, не особенно-то глядели при этом и друг на друга. Прихожане суетливо проходили по асфальту дорожек мимо, смотрели себе под ноги, шептали что-то знакомому попутчику рядом, на встречных даже не подымали глаз.

Мужик-косарь отвлекся от тщательного уничтожения остатков бурьяна и направился в дальнее здание, бревенчатое, солидное, но почти безоконное. Глеб посмотрел на него ещё раз тогда, когда тот возвращался с миской солёных огурцов, поверх которых лежали разнокалиберные куски чёрного хлеба, очищенные варёные яйца и перья зелёного лука.

– Уважаемый, а как бы нам всю эту красоту пофотографировать? Можно или у вас тут запрещается?

Мужичок перестал принюхиваться к содержимому своей миски и поднял равнодушные глаза на капитана Глеба.

– К батюшке, к батюшке всё это.… Как он благословит – и хорошо… Правильно, можно, значит.… Там их двое, батюшек-то, батюшка Алексей и этот, как его, Федор. Ага…

Мужик освободил одну ладонь от миски, мелко перекрестился, кивнул на землю и торопливо скрылся за кустами на повороте дорожки.

Виталик громко сглотнул, провожая взглядом удаляющиеся огурцы.

– Ты как? У меня трубы горят, хочется чего-нибудь полезного, холодненького…

Из больших дверей старой церкви показались знакомые.

Виталик подскочил к жене, замахал руками, внимательно выслушал её, кивнул головой,

потом вприпрыжку подбежал к Глебу.

– Всё, Глебка, Антонина моя с бабульками сейчас поедут со всеми на новое кладбище на автобусе, там места ещё есть…

– Где?

Виталик в недоумении сначала раскрыл рот, потом догадался.

– В автобусе, а… Да ну тебя, Глеб, не сбивай ты меня!

– Ясней выражайся – не будешь нервничать сам и других ненароком не обидишь.

– Короче, они все едут на кладбище в Покрова, а нам с тобой Антонина велела гнать к Даниловым домой, помогать Жанке и её старушкам расставлять столы. Они сами там с мебелью не справятся. Машину поставим в гараж – и к ним. Пошли, давай, пока никто на хвост не сел!

– Сейчас, я на минуту.

Капитан Глеб заметил в толпе людей, сходящих с крыльца, человека в чёрном одеянии и двинулся к нему.

Женщины в возрасте и старушки в платочках и косынках, выходя из здания, неловко и торопливо поворачивались лицом к входу и крестились на церковную дверь. Некоторые тут же спешили подойти к священнику, молодому светловолосому мужчине в очках с золочёной оправой. Они кланялись ему, он привычно осенял их крестом, участливо что-то говорил каждой. Пробирающегося сквозь толпу загорелого нездешнего мужчину он цепким взглядом отметил сразу же.

Глеб остановился, ожидая окончания беседы батюшки с прихожанками, потом двинулся ближе.

– Отец…

– Батюшка, – мягко поправил его священник. – В чем нужда, сын мой?

– Всего лишь вопрос, батюшка. Удобно ли нам с коллегой фотографировать храм и старые могилы?

Собеседник деловито сверкнул стёклышками очков.

– С какой целью? С коммерческой? Какое представляете издание?

– Нет, что вы. Я частное лицо, родом из этих мест. Хочется память для себя оставить. Так благословите, батюшка?

Тот сразу как-то поскучнел ликом, засуетился.

– …А-а, так вот, значит.… Да, да, конечно, благословляю, безусловно, да, да…

Молодой батюшка, потеряв интерес к дальнейшей беседе, отвернулся и ловко перекинул тонкий кожаный портфель из руки подмышку. Тут же, с достоинством, не нагибаясь, совершенно неуловимым движением привычно нырнул ладонью куда-то под рясу и вытащил наружу стильный мобильный телефон.

– Да, я слушаю. Нет, буду вовремя, как договорились…

Глеб Никитин нетерпеливым взмахом руки ещё раз привлек его внимание.

– Кто благословил-то меня? Отец…?

– Алексей. Отец Алексей, сын мой… – Священник, не отрываясь от телефона, кивнул Глебу и простился с ним и с его проблемами усталым взглядом.

– Привет, путешественник.

Глеб обернулся. Тот, кто его окликнул, черноволосый, худощавый, начинающий лысеть мужчина, протягивал ему руку.

– А, Марек! Привет, как дела?

– Да, так, потихоньку, хоть удавись… Ты надолго к нам в этот-то раз? Посидели бы, что ли… Или тебе, как всегда, некогда?

– Ну почему же – на доброе дело всегда время найдется. А ты чего такой смурной, у тебя же вроде всегда всё по плану шло? Или как?

Марек вяло махнул рукой.

– Да,… самочувствие хреновое, а всё остальное – так себе, движется понемногу. Жизнь какая-то дурная настала: полоса черная, полоса белая…

– Не всё так плохо, дружище. С точки зрения дальтоника твоя жизнь – радуга.

– А-а, брось ты, не до анекдотов мне сейчас.

– Ну, в таком случае, нам с тобой действительно необходимо плотно посидеть. Есть приятное практическое предложение – завтра в «Поплавке». А?

Азбель ещё раз нерешительно отмахнулся.

– Не до этого мне сейчас. Давай как-нибудь потом. Да, вот, Глеб, познакомься, – это моя жена, Галина.

К Мареку подошла и встала рядом, плотно взяв его под руку, высокая молодая женщина, с хорошим макияжем и в роскошном, декольтированном совсем не траурно, платье.

– Галочка, помнишь, я тебе рассказывал про нашего знаменитого капитана-бродягу? Вот он – Глеб Никитин, у нас в городе, собственной персоной.

Галина с очевидным интересом рассматривала голубоглазого незнакомца.

Крупная голова, чуть седые короткие волосы на висках, сильные покатые плечи, аккуратные, ухоженные руки, рост чуть выше среднего, одет не дорого, но хорошо.…

– Здравствуйте, путешественник. Вы просто обязаны прийти к нам в гости! Ну, не сегодня, разумеется, но в самые ближайшие дни, правда ведь, Марк?

…Когда капитан Глеб проводил чету Азбелей к их машине и подошел к старенькому микроавтобусу, Виталик уже вылезал из-под открытого капота. Вытер руки приготовленной чистой тряпочкой и, прищурившись, спросил приятеля.

– Чего ты попа-то так долго терроризировал?

– Уточнял, можно ли с грешником-обжорой в одной автомашине по утрам ездить.

Пятница 13.05.

В машине

В приоткрытые окна «микрика» врывался замечательно прохладный солнечный ветерок. Виталик бодро рулил, одновременно доставая из многочисленных карманов суконной жилетки семечки.

– Хочешь семушек, а?

– Ненавижу. Грязное, неопрятное занятие, особенно если кто-то чавкает эти…., «семушки», на людях. Если уж тебе невмоготу без них – запрись на своей кухне и грызи.

– Так ведь вкусно ведь. И вообще…

Виталик слегка обиженно хмыкнул, обтёр по очереди ладони о жилетку и, перехватив поудобнее руль, присвистнул зубом.

– Послушай, Глебка, раскрой, наконец, мне тайну – почему это у тебя никогда не болит голова с похмелья?!

Заметив, что Глеб улыбается, Виталик завертелся на своём водительском месте.

– Нет, ты скажи, ты объясни уж мне, такому неотёсанному, пожалуйста! Я требую! Вместе же ведь с тобой на мероприятиях и пьём, и закусываем, а ты всегда утром как огурец! Или таблетки какие специальные зарубежные принимаешь?

– Ну, если для тебя эта информация так принципиальна и важна, то, конечно, мне придётся всё подробно объяснять. Как хорошему другу. И как приятному собутыльнику.

Небольшая пауза только подзадорила Виталика. Он нетерпеливо поглядывал на спутника, но молчал, робея спугнуть птицу удачи.

Капитан Глеб неопределённо повёл в сторону рукой.

– Знаешь, когда люди хворают, они не работают, валяются дома на больничном. Правильно же? Правильно. А когда занятой человек работает – он не болеет, потому что ему некогда. Вот и моя голова всегда по утрам в действии, думает, – значит, она не может в это время болеть… Логично?

Виталик надулся.

– А мои мозги, что, по-твоему, только на следующий день начинают работать, что ли так?

Конечно, ему было вдвойне обидно. Не получить чудодейственный рецепт вечного головного здоровья, да ещё и слышать, как Глеб при этом хохочет!

– Ладно, ладно, не пыхти. Знаешь ведь сам, что я с детства не тренировался в успешном распитии спиртных напитков. Просто так с организмом получилось…

– Повезло. – Вроде как простодушно перебил его Виталик.

Сделав вид, что не заметил язвительности друга, Глеб Никитин тем же ровным тоном продолжал.

– …В семнадцать лет я в Бискайском заливе по четыре порции макарон на ужин съедал, пока бывалые мореманы в шторм по каютам бледненькие лежали. Почему-то на морскую качку я никакого внимания не обращал никогда. А на берегу, на следующий день после крепкой выпивки, мне всегда просто хочется есть. Есть и спать. В эти трудные минуты мне требуются только горячий борщ и мягкая подушка. И никакой опохмелки.

Голос Глеба окреп. Он покосился в сторону собеседника.

– Заметь, что

жрать мне хочется после, а не до распития. И каждую ночь колбасу таскать из холодильника меня не тянет, как некоторых. И никаких «граммулечек» с утра! Такой рецепт тебя устроит? А, мой юный злоупотребитель?!

За разговорами незаметно проехали городской бетонный мост через реку.

Большая вода внизу золотилась до поворота у дальних элеваторов. Там же, на фарватере, ближе к левому берегу вроде как стояли или очень медленно двигались два высоких пассажирских теплохода. Под самыми центральными пролётами моста пыхтел тёплым воздухом небольшой буксир-толкач с полной песочной баржей. Движение на реке было медленным и незаметным. Ни вверх, ни вниз по течению не было видно привычных стреловидных волн от «Ракет» и «Метеоров», не бегали от берега к берегу рабочие катерки и трамвайчики.

Прибрежный городской парк с моста казался сплошной зелёной полосой, из-за которой высовывалось несколько серых многоэтажных зданий в районе новостроек. Под высоким откосом мелькнул зелёной деревянной башенкой речной вокзал.

«Почему именно на вокзалах так много убогих собак? Без лап, со страшными свищами на боках, с оторванными ушами и хвостами…. Почему таких почти нет в центрах красивых городов? Наверно, потому что на просторных улицах, на жилых помойках и придомовых свалках у них совсем нет шанса выжить! Там просто нет милосердия, нет защиты, только брезгливость и ужас от одного только вида их увечий…. Вокруг здоровые люди и рядом с ними их домашние, красивые, сильные псы. Даже человеческие и собачьи бродяги там нахальны и жестоки. А на окраинных вокзалах всегда полно всяческих живых отбросов, тоже калек, которые иногда, по-своему, нет-нет да и пожалеют хромого гавкающего уродца, прикроют его криком или палкой в шальной собачьей драке, кинут нелишний кусок, зная, каково это, быть бездомным и голодным….».

Молчаливый водитель Панасенко сосредоточенно и аккуратно объезжал выбоины давно не асфальтированной набережной. Блестевшая через частые деревья река, с дороги уже не казалась такой величавой и серьезной. Только там, где в парке зияла проплешина сразу из нескольких поваленных тополей, успела блеснуть вдалеке большая, с детства знакомая, вода.

Глеб нехотя отвернулся от окна машины.

– Слушай, Виталь, давай на минуту завернём ко мне домой, а потом – на проспект, мне ещё нужно успеть в гостиницу устроиться.

– В гостиницу? А дома-то тебе чего не спится, тесно, что ли?! Или мамаша ругается на твои ночные похождения? Это же какие деньги нужны, в гостинице-то жить, просто сумасшедшие!…

Капитан Глеб ещё покрутил ручку окна.

– Пробовал вчера на раскладушке уснуть, но у матушки сейчас, кроме меня, два котёнка гостят, подруга старинная на время отпуска ей своих питомцев доверила.… Ну, им и понравилось с хорошим человеком ночевать, всю ночь наперегонки демонстрировали любовь ко мне, ползали по животу, мурлыкали как маленькие танки. Я, естественно, не мог ответить им взаимностью, вдобавок набрал полный нос шерсти, полночи дремал, полночи чихал, ближе к утру удрал на кухню, кофе пить. Сегодня выспаться очень хочется.

– Ч-черт!

Машина взревела. Виталик начал резко дергать передачи.

– С коробкой маета, приспосабливаться всё время нужно.… А, кстати, про котов-то. У моего соседа тоже котишка есть, какой-то очень дорогой, шерстяной, глазастый. Они всей семьей его подстригают, чешут, и в шампунях специальных его полоскают, а котяра всё равно пухом исходит. Я соседу предлагал позабыть ихнего Маркиза в лесу или на даче где-нибудь нечаянно, тот жены боится, руками машет: «Что ты, что ты!». А шерсть от того драгоценного кошака уже из их квартиры в общественный лифт килограммами долетает, ужас как противно….

Глеб с хрустом потянулся, выставил руку в окошко, навстречу ветру.

– Про мяуканье мне никогда не было интересно. Я, ты же знаешь, старый собачник, коты не по мне… Да, вот ещё, послушай, Виталь, мужики ничего не говорили про деньги, никто тогда не забавлялся там медяками, ну, не бросал никто в костер много мелочи?

– Ну, опять ты, Глебка, за своё! Говорил же я тебе вчера, что не было там ничего такого! Да, притащил Назар тогда к костру свой злосчастный мусорный мешок, так его самого из-за этого мусора полицейские десять раз наизнанку вывернули. Скрепки там были, стекляшки были, кнопки…, да, кнопки у него вместе с бумажками ненужными ещё были. Никакую мелочь никто горстями в костер не бросал! Копейка-то тогда случайная, недействительная уже, попалась.

Помолчав, Глеб Никитин настойчиво, тем же спокойным тоном продолжил.

– Помнишь, как мы на старом стрельбище за рекой пули искали? Мы же всегда после среды, когда охрана из лагеря отстреливалась, к обрыву на велосипедах ездили. Как сейчас помню – чуть тронешь сверху песок, слой скатится, а вместе с ним и пульки автоматные.… Ну, помнишь ведь?

– Ты к чему это опять – песок, патроны?

– Не песок – патроны, а песок – монеты. Не забыл, сколько мы пуль зараз из обрыва тогда выковыривали, а?

Виталик нахмурился за рулём.

– Ну и что? Много, по тридцать, по пятьдесят; кто как, все пацаны всегда полные карманы себе набирали…

– Ну так вот! Сегодня в песке вокруг вашего шашлычного места на берегу я нашёл пятнадцать десятикопеечных монет, четыре штуки по пятьдесят копеек, и три по пять. Ещё семь разных наковырял из деревьев вокруг костра.

– Ха, подумаешь! Милиционеры и тогда, в мае, нашли около того костра, на земле, немного мелочи. Это кто-нибудь по весне по пьяни шатался по берегу с дырявыми карманами, вот медь-то у него и высыпалась. Или кто из молодняка выбросил ненужную мелочугу, или парочки какие романтические на возвращение деньги в том месте бросали, всякое же ведь такое бывает.

Глеб медленно повернулся к приятелю, тихо и внятно произнес:

– И из этих дырявых карманов, по-твоему, многочисленные монеты сыпались с такой силой, что врубались в соседние деревья на сантиметр, на полтора вглубь? Так, что ли? Или школьник тогда, по весне, какой богатырский около костра случился, что так сильно ненужные денежки вокруг себя по сторонам разбрасывал?

– Ну, не знаю…

До гостиницы они доехали быстро. Открыв водительскую дверь, Глеб легко вытащил отнекивающегося Виталика из машины.

– Пошли, пошли, прогуляемся! Не ленись. Совсем нелишним для тебя будет минут пять подышать свежим воздухом, ты ведь просил же у меня рецепт от головной боли. Я быстро, только оформлюсь и сумку распакую. Кстати…

Заметив у входа полосатый тент со столиками, Глеб подтолкнул к нему Виталика.

– Вот и холодная водичка со льдом – лечись. Тебе – как другу. Я недолго.

Разомлев от трёх стаканов сладкой шипучей «Фанты», Виталик развалился на пластмассовом стуле в тени большого фирменного зонтика.

– Ого!

То, как был сейчас одет капитан Глеб Никитин, не могло не привлекать внимания. Кроме того, что его одеждой был изумлён привычный к гардеробу друга Виталик, забыла на время про свой поднос и девчонка-официантка; оживились, заметив богатого клиента, таксисты у входа в гостиницу. Темно-синие джинсы из лёгкой ткани и майку-поло, в которых Глеб был утром, он сменил на чёрный костюм в тонкую белую полоску, ослепительно

белая рубашка была расстегнута на две пуговицы, через которые на загорелой груди Глеба виднелись прозрачные золотые цепочки.

– Ну, ты даёшь, ты сейчас прямо как, прямо…! – Виталик вскочил и принялся суматошно смахивать со своих мятых серых брюк крошки семечек.

Когда подошли к микроавтобусу и Виталик опередил его, чтобы забежать поправить чехол на сиденье с правой стороны, Глеб сделал вид, что занят манжетой своей белой рубашки и при этом очень внимательно смотрит на часы.

– А вот ты в какой-нибудь партии состоишь, ну ведь у вас там, для бизнеса-то ведь сейчас нужно, чтобы в партии числиться обязательно, а? Вот ты «единый», патриот или как?

– Остроконечник я, Виталик. Принципиально и на всю оставшуюся жизнь.

– Как это? Неужто «Белая стрела»?! Ну, Глебка, ты даешь! Я думал, ты грамотный в этом смысле, в политике-то, а ты – во так загнул… Правда, что ли? Не дури! Экстремист, получается?!

– Не волнуйся, это спокойное политическое направление, как раз для меня.

– Чего-то я не слышал про такую партию у нас в России. Или новая какая? Под оппозицию, что ли, специально создал кто?

– Виталь, это классическая европейская партия. У нас в стране она сейчас только раскручивается… Цели, платформа? Да так, работаем на бытовом уровне…

Капитан Глеб отвернулся от Виталика к окну, давясь от смеха.

Тот взволнованно размахивал руками, надеясь очень быстро переубедить заблудшего друга и вернуть его на правильный политический путь.

– Да ты хоть понимаешь, что никаких перспектив у вас нет! У тебя голова-то всегда была дай бог каждому, как Дом Советов твоя голова варила ещё со школы! И чего это ты так всё напридумывал-то?! Да ради бога, ты уж примкни хоть к каким-нибудь сильным, перспективным, тебя же заметят, выдвинут, обязательно выдвинут, Глебка, ты ведь такой! А с этими мелкими партиями… Скоро же вас гонять начнут, неприятностей не оберёшься! С силовиками-то вы, небось, ещё ведь и не договорились? Вот скажи прямо, честно, враги у вас есть? А серьёзные идеологические противники? Ну, такие, чтобы ругались с ними твои эти, как… «остроконечники», ссорились из-за платформы или ещё там из-за чего?

– Мы, остроконечники, так сильно преданы своей идее и своему самому правильному в мире учению, что готовы, например, оскорбить действием даже своего лучшего, но очень любопытного друга, если он начнет чистить вареное яйцо с тупого конца. Мы страшно волнуемся и негодуем тогда по этому поводу. Ферштейн, герр Панасенко?

– Слушай, если ещё будешь так надо мной издеваться, я тебя мухоморами накормлю, в конце-то концов!

С удовольствием глянув на разгневанного друга, Глеб захохотал, не сдерживаясь голосом и широко поблескивая роскошными зубами.

Пару раз глянув на него, заулыбался, зашёлся смешком и Виталик.

– Ладно ты, чего уж там…. Я ведь так и думал с самого начала, что не может быть, чтобы у нашего Глеба не хватило ума не связываться с этими политическими жуликами. А вот как у тебя обстоят дела с криминалами? Ты же крутишься там с финансами, с олигархами, и с отмыванием, небось, как-нибудь нехорошо связан? Или не соблазняли тебя ещё?

Помедлив, Глеб повернулся к Виталику, легко снял с зеркала заднего вида плюшевого медвежонка на ниточке и, покачав им под носом своего любопытствующего оруженосца, нарочито гундосо, «по-церковному», ответил ему.

– Сын мой, с охотой приступай к дневным делам своим, но берись лишь за такие, что ночью не потревожат твоего покоя… Короче, приятель, мне эти фокусы неинтересны.

Виталик назидательно поднял вверх указательный палец и кротко согласился.

– Во-от! Сейчас ты всё правильно говоришь. Я ведь тоже никогда ни в какие бандюковские затеи не лезу, дочек своих берегу…

Заметив, что машина уже подъезжает к поселку, Глеб Никитин осторожно тронул друга за рукав.

– Ты уж извини, Виталик, но придется ещё раз пройтись по твоей нелюбимой теме. У Германа Данилова какие-нибудь серьёзные проблемы по бизнесу случались в последнее время?

– Да, нет, вроде особенно-то он нам не на что и не жаловался. Говорил как-то недавно, хвастался, как всегда, что крыша у него есть местная, ну, как у всех тут, в городе. И вроде не очень злые ребята, нормально всегда он с ними по всем делам договаривался.

– А Назару никто ужасных скандалов по бабской линии не устраивал?

– Ты про Жанку, что ли?

Виталик осёкся, осторожно и виновато повернулся лицом к Глебу. Тот с пристальным любопытством всматривался в новые заводские корпуса за окном машины.

– Не верю, чтобы у него не возникало других вариантов.

– Не-ет, Глебка, что ты! Брось такие вещи зря придумывать-то! И у Назара, и у Германа всё тихо было и в бизнесе, и по жизни никто ничего такого опасного-то за ними не замечал, так, как у всех, как обычно.

– Ладно, следствие продолжается. Ты, дружище, лучше не отворачивай глазки от дороги, на меня-то ещё успеешь насмотреться, гарантирую. А вот вопросы мои внимательно слушай, договорились?

– Злой ты сегодня, как Берия. У тебя точно голова после моего самогона не болит, а?

– Вопрос третий. В отличие от первых двух – не очень сложный. Как идут дела у Азбеля по его наследству? Он уже всё оформил, вступил после матушки и батюшки в права или продолжает ещё заниматься бумажками?

– Дом родительский Марек уже на себя в феврале переписал, а вот остальное.… Не знаю, он же нам сильно по этой теме не хвастается, ему и Галины хватает – это она там всё у него контролирует, надоедает ему своим нытьём постоянно. Да и свояк ещё, ну, полицейский-то который, по юридической линии Мареку помогает, прикрывает его по разным вопросам.

– Хорошо. Теперь попытайся точно вспомнить рассказы наших мужиков, кто и как из них приезжал в то утро к костру и что каждый из них там делал. Только не суетись, от себя ничего пока не придумывай, договорились?

Виталик засопел, поёрзал плотней на сиденье.

– Если, конечно, смогу все их рассказы сейчас правильно припомнить. Время-то ведь сколько уже прошло, сороковины уже…. Они же мне каждый по-своему говорили про то событие-то. Конечно, в принципе, у любого всё одинаково… Ну дак вот, первыми-то приехали на берег Марек и Назар. Приехали на машине Назара – машину у Азбелей когда хочет, тогда и забирает жена, в тот раз она захотела сама чего-то там с утра сделать в городе, какие-то дела были у неё срочные. Марек говорил, что они тогда ещё утром дома из-за этого поцапались. Он-то хотел быть раньше всех на месте, ведь он почти всегда на берег приезжает первым, чтобы удочки наладить, рыбку половить в своё удовольствие, пока остальная толпа не подъехала. Он у нас лучше всех костер разводит, чтобы, пока все соберутся, шашлык можно было уже на уголья снаряжать….

– Потом Данилов припёрся с дочкой. – Виталик с досадой махнул рукой. – Чего он так рано с Маришкой-то на реку-то приехал, не знаю, никто его в это время на реке и не ждал. Думали, что пока он там в своём магазине до обеда с девками, да с товарами будет разбираться, уже и жёны их успеют с рынка к ним на берег подъехать.

Не сбрасывая скорость Виталик внимательно посмотрел на щит с ценами на бензин около заправки.

– Видал, олигархи твои нефтяные чего хотят, то

с народом и делают! Бензин-то почём уже стал, а?!

Чихнул от досады, ковырнул в ухе, продолжил.

– Чего там ещё особенного-то происходило? Сразу ведь так быстро и не вспомнишь… Серега-то, Серый наш, с супругой тоже в тот раз на шашлыки чего-то не приехали. А-а, так всем и лучше было – у его Маргариты характерец ещё тот, склочный, она, при случае, любой праздник всем испортит…

Мужики, как по их-то рассказам выходит, только-только ещё начинали с костром возиться, а Герман уже позвонил на мобильник Назару, сказал тогда ему, что подъедет раньше, чем планировал, вот-вот, полчаса, мол, и уже будет на месте. Марек после этого звонка чего-то запсиховал, начал орать на Назара, что вечно ему мешают, не дают толком порыбачить, и быстро к своим удочкам убежал. Договаривались-то ведь, что женщины подъедут часам к одиннадцати. Потом оказалось, что Людмила утром дочку уложила в постель, у той температура вроде как поднялась ни с того, ни с сего, внезапно. Но дочка их, назаровская-то, Эммочка, позвонила из-под одеяла тогда Маришке, пожаловалась, что они с мамой не едут. Это Людмила потом её допрашивала так подробно и моей Антонине про всё рассказала. А Маришка дома, утром, своей маме расплакалась, что ей будет скучно на пикнике одной, без подруги; Жанка из-за этого психанула, да ещё, вдобавок, ей Галина тоже позвонила, что куда-то с утра ей нужно было съездить срочно, она, вроде как, машину даже у Азбеля на время из-за этого отняла. А они ведь перед этим, вечером, договаривались, что Галина заедет за ней с самого утра и они поедут на рынок, так вот Жанка и ушла на рынок за зеленью одна, пешком, сказала Галине по телефону, чтобы та её на обратном пути с рынка на машине и забрала. А Герман-то вернулся из своего магазина раньше, взял дочку и погнал прямо на наше место, к мужикам…

Только они туда подъехали, Маришка, как он говорит, только успела на берег к воде сбегать, ракушек беленьких речных для игрушек набрать и вернуться, тут и грохнуло. Назар в это время у машины возился, за кустами, Герман как раз, вспоминал, пошевелил уголья в огне и пошёл к Назару. Марек так и не показался к ним, к костру, от удочек-то, обиделся, наверно, из-за своей неудачной рыбалки. Да и вообще, он в последнее время ходит весь мутный какой-то, согнутый.

Около полицейской машины на обочине Виталик притормозил, чуть ли не пояс на ходу высунулся в окно, замахал рукой, заулыбался гаишнику. Хвастливо повернулся к Глебу.

– И у нас тут, в провинции, между прочим, есть свои полезные связи. Это вот сейчас Вася Биланчук стоял там, около гаишной-то «девятки». Я когда здесь проезжаю, всегда посигналю этому старшине, помашу, чтобы он меня узнал, машину мою запомнил. И ему приятно ото всех такой человеческий подход иметь, уважение, да и разнообразно всяко от безделья-то на посту, а мне знакомство с влиятельным человеком не помешает. Сегодня-то я вот, допустим, с похмелья за рулем, а гарантии, какие-никакие есть, ну, на всякий случай, понимаешь ведь меня?

– …А у тебя, Глебка, блат какой-нибудь есть, в правительстве или в верхах? Силовики-то знакомые, конечно же, имеются? Полковники все, небось?

– Меня стюардессы узнают, Виталик. Мне хватает.

– Ну, а номера-то себе на машину, небось, блатные уже приобрёл? Признавайся.

– Стыдно признаваться, дружище, но я не обзавёлся ещё блатными, как ты изволил выразиться, номерами. Больше того, каюсь, что и к машинам-то я, в общем, равнодушен. Нет у меня в собственности на сегодняшний день, друг Виталя, никакой автомобильной машины, нет – хоть убей! Сознательно не приобретаю – суеты дополнительной не хочу: зачем мне эти техосмотры, страховки, канистры?! Перед красивой железякой на колени вставать? Не для меня.

– Ого! Ты же ведь классно машину-то водишь! Я же видел, как ты…

– От случая к случаю. В удовольствие.

– А как же ты ездишь, ну, по делам по своим, да и так, всяко?

– По планете, мой упитанный друг, я перемещаюсь пешочком и на самолете. Если опаздываю – то на такси.

– Ладно, хватит выпендриваться-то – на самолёте он по делам ездит.… Ну ездишь, ну и что? Как ты сам-то считаешь – всё у тебя в жизни-то получилось? Вроде в школе ты сначала вундеркиндом был. А сейчас, Глебка? Ведь ни фирмы своей у тебя нет, ни банка, ни завода, даже маленького.… Так, всё с нами тут хиханьки да хаханьки, а сам ни директор никакой не генеральный, ни депутат.

Изумляясь внезапно серьезному тону Виталика, который сосредоточенно рулил «микриком», капитан Глеб всё также легкомысленно продолжал.

– В далеком невинном детстве многочисленные мудрые тетушки, гордясь моими школьными успехами, предостерегали на всякий случай любимого племянничка: «Хороши передки – не заскрипели бы задки».

– Ну и как твои задки? Башка-то вроде уже седеть начала.

– Немного поскрипывают…

Стараясь не прикасаться белоснежными манжетами к подлокотнику на двери и к сиденью, Глеб покосился на древний автомобильный радиоприемник.

– Кто там у тебя в музыке-то шуршит? Кипелов? Добавь-ка громкости, пожалуйста.

– И чего ты в этих крикунах находишь? Давай я тебе «Виагру» поставлю, или «Блестящих», а? Всё повеселее, поживее будет. Давай?

– Не разочаровывай меня, сделай сначала погромче Кипелова, а потом уж посмотрим.

– А может чего-нибудь такого ритмичного, «тум-тум», или как там у них сейчас модно-то?

– И этого, Виталик, мне тоже не надо. С годами так получилось, что сейчас я абсолютно не нуждаюсь в том, чтобы кто-то случайный и не особо умный задавал мне количество чего-то в минуту. Я, старина, должен двигаться к своей цели в собственном ритме. Зачем всё громкое? Мне нужна мелодия, тонкие нюансы слов, классные ощущения. А эти…, прыщавые и неграмотные композиторы или демонстрация мясомолочных достижений в телевизоре мне совсем неинтересны.

Почему-то они вместе и одинаково помолчали.

– Хотя строчка тут недавно интересная появилась у какого-то певуна: «Я сегодня ночевал с женщиной любимою». Именно так – ночевал с женщиной, а не у женщины… Замечательно.

В преддверии близкого гаража и, несомненно, вкусного поминального застолья Виталик продолжал тарахтеть на разные темы.

– А где ты, дружочек, был, ну, в эти последние полгода, ну, ты говорил, что с верблюдами вроде как? Или это, тьфу-тьфу, коммерческая тайна? Полгода ведь от тебя не было ни слуху, ни духу!

– Поверь, Виталь, шесть месяцев – и ни одного дилижанса. Собрались там однажды наши, российские, ребята со своими туркменскими коллегами, а потом ещё и английская буржуазия каким-то боком к ним присоседилась, и задумали они сообща построить на этом замечательном краю света супер-супер-буровую установку для добычи разнообразных дорогих нефтепродуктов. Партнёры в этом проекте оказались всё новые, не особенно доверчивые друг к другу; ну и вот, знакомые ребята и рекомендовали этим нефтяникам меня привлечь, для, скажем так, общей связки слов. Никак они до моего приезда не могли договориться о безопасности своей замечательной добывающей установки; чуть ли не из-за этого дрались на переговорах, почти прямо в галстуках: кто делает экологию и поставляет для этого оборудование, кто и как отвечает, допустим, за пожарное оснащение

проекта, за защиту электрооборудования.

С парнем, который был с нашей стороны, мы по одному интересному проекту ещё в Скандинавии пять лет назад работали; с сыном туркменского начальника я учился в мореходке; ну, а англичанам меня просто рекомендовали.

– Кто?

Уклончиво и туманно Глеб Никитин пожал плечами.

– Знакомые…

– Вот я и помогал эти разным упрямцам делать сертификацию их дорогостоящего технологического оборудования по нашим, по российским, нормам и правилам. Объяснял англичанам, почему нужно делать именно так, как я говорю, а не как у них, там, в Европе, по их стандартам принято. Втолковывал туркменам, чтобы не жмотились, не покупали с закрытыми глазами китайскую проводку и турецкую арматуру. Согласовывал порядок приезда на объект знакомых экспертов из Москвы для подписания актов приемки и всё такое, прочее, не особенно романтическое. У каждого из участников этого проекта был свой интерес, финансовый, естественно, вот и пришлось покрутиться между ними, поработать, чтобы ребята не запутались в своих разговорах, условиях и требованиях, чтобы всё получилось у них там как надо. С людьми всегда работать интересно, особенно если повод общаться не очень поганый. Разговариваешь, думаешь, учишься чему-то, зарабатываешь.

– Так что, дружище, теперь и ты знай, – Глеб хлопнул Панасенко по плотной коленке, – что простой русский лом по-английски называется очень, очень неприлично! Вот ведь как у них, за рубежом, представляешь?!

Виталик молчал. Видно было, что, не очень внимательно слушая капитана Глеба, он уже переводил себя на другую тему.

– …Мины-то эти, ну хвостатые, тоже ведь пацаны под обрывом у реки находили. Я всегда их боялся, ты же знаешь. Ну их к бесу, эти взрывчатки… Хорошо, что как-то ещё обходилось, руки-ноги у меня до сих пор целенькие. Да и из наших-то никто и не пострадал особенно. А то ведь как этому, длинному, из девятого «Б», помнишь, они ещё с Исаем ходили везде, ему ведь три пальца оторвало.

Виталик захохотал, нагнулся над рулем, захрюкал.

– А как нашему Хмеле пустой патрон охотничий из костра отскочил в задницу, помнишь?! Мы ещё тогда весной из-подо льда на реке патронташ, плащ брезентовый и сапоги охотничьи вытащили, вспомнил?

– И как ты над Хмелиным окровавленным задом слёзы проливал? Прекрасно помню – такое не забывается.

Наблюдая, как старенький сторож отгонял и запирал в будки собак и возился с цепочкой на воротах гаражного общества, Виталик вроде как бы между делом наклонился к Глебу.

– Послушай, это.… А чего ты там ещё таинственного такого на берегу-то углядел?

Подняв бровь, капитан Глеб кинул на него суровый взгляд.

– А какое твоё шпионское дело?

Виталик опешил.

– Дак это, я же….

– Ладно, я выскочу здесь, на стоянке, за тобой к гаражу на такси буду ехать, чтобы нам потом зря время не тратить и пыль на дороге не глотать.

Закрывая за собой скрипучую дверь микроавтобуса и усмехаясь, Глеб в очередной раз подмигнул своему любопытному другу.

Пятница 15.15.

Поминки

На такси было ехать приятней и не так шумно.

Когда поднимались по лестнице новостройки на третий этаж, Виталик на площадке приостановился, стал суетливо разглаживать ворот рубашки и заправлять её аккуратней в брюки, но Глеб всё равно пихнул его к двери первым.

– Звони, трусёнок.

– Ага, а сам-то…

Дверь открыла незнакомая пенсионерка, провела их в пустую пока ещё, безлюдную комнату. Виталик сразу же шлёпнулся в дальнее кресло и поджал ноги. Глеб Никитин остался стоять лицом к окну, молча сжав кулаки.

– Ну что, помощнички, готовы?

На тихий голос капитан Глеб повернулся стремительно, глубоко вздохнул.

Невысокая стройная женщина смотрела на него и вроде как улыбалась.

В тёмно-коричневом платье с короткими широкими рукавами Жанка казалась старше. Большеротая, глазастая – как всегда, потемневшая тонким стремительным лицом – только сегодня. Но всё ещё прямые знакомые плечи заставляли Глеба низко опускать голову.

– Ну, привет, синеглазый. Я тебе твой любимый джин приготовила. Впрочем, – грустно и спокойно продолжила Жанка, – сначала давай-ка выпей вот это.

Она подошла к шкафу, взяла из-за стекла рюмку, стоявшую там в темноте, около фотографии Маришки.

– Тебе – как первому гостю на сороковинах. Пей, не бойся, – это водка, так положено.

Глеб растерянно посмотрел на Виталика, но потом решительно шагнул и взял из рук Жанки тёплую рюмку.

Пятница 15.24.

Поминки

Они старались не мешать женщинам. На кухне и в комнатах всеми командовала шумная мамаша Данилова, Жанка только раз показала им, как и куда нужно ставить столы и стулья, потом Глебом и Виталиком уже всё время занималась та пенсионерка, что впустила их в квартиру.

Виталик успел несколько раз выскочить на балкон, на перекур, пока они со всеми делами не справились и не подъехали с кладбища остальные гости.

…Лидия Николаевна, родная тетушка Жанки, их учительница физики в старших классах, сразу же взялась опекать Глеба Никитина и знакомить его с присутствующими.

– Вон та бабёнка, что в углу стоит, с Жанной нашей раньше в институте вместе учились.

– Эти вот, дедуля с бабушкой, двоюродные Жанне-то, из Песочного утром приехали.

– Того толстого мужика я не знаю, может кто по работе у Германа…

– А это, познакомьтесь, жена нашего районного прокурора Стогненко.

– Ревета Аркадьевна. – Крупная женщина коротко кивнула и крепко пожала руку Глебу.

Он невнимательно слушал вежливую родственницу и так же рассеянно смотрел по сторонам. Ещё до приезда гостей Глеб обратил внимание на множество девчоночьих игрушек, расставленных на шкафах и за стёклами; на спинке кресла в углу висел какой-то красочный детский костюм. Лидия Николаевна, заметив его немного удивленный взгляд, пояснила с грустной улыбкой.

– Да, да, это всё Маришкины. Жанночка не велела ничего убирать. Пока, до сегодняшнего дня.… И костюмчик её, девочка всё в актрису дома играла.

– Да, послушай, дружок, ты здесь один или в этот раз с супругой?

– Нет, Лидия Николаевна, сегодня я один.

– А чего же так? Привёз бы, показал старым знакомым жену-то хоть бы разок.

Тётушка по инерции вежливости продолжала расспрашивать Глеба, пристально оглядывая новых гостей.

– А где она у тебя сейчас работает?

– Вроде бухгалтером трудится, где-то по финансовой части.

– Ты что, в самом деле точно не знаешь, что ли, где родная жена целыми днями пропадает?

– Мы редко видимся. Времени нет, чтобы точно определиться, кто и где находится, да и совместный отпуск нам сейчас спланировать практически никак невозможно.

Молодая женщина, стоявшая рядом, некоторое время чересчур внимательно прислушивалась к их разговору и, как только Лидию Николаевну по какому-то хозяйственному вопросу позвали на кухню, она, блестя глазами, быстро повернулась к капитану Глебу.

– А как редко вы с супругой видитесь, позвольте полюбопытствовать?

Глеб с усмешкой глянул на румяную Галину Азбель.

– Раз в три года, примерно так.

– А вы не будете возражать, если про остальных гостей вам буду рассказывать я?

Не дожидаясь положительного ответа Глеба, Галина с энтузиазмом стала наводить его

взгляд на тучного пожилого человека, стоявшего около балкона.

– Вот этот крупный мужчина в коричневом костюме, Глеб, обратите внимание, снимался в кино «Двенадцать стульев». Ну, в том фильме, в самом хорошем, ну, с грузином которое! Помните, когда священник куда-то уезжал на поезде, он на вокзале письмо жене бросал в почтовый ящик, помните же ведь, а? Священник ещё тогда чайник свой на ящик поставил, а рука из-за кадра его чайник-то коварно так и схватила! Вы не поверите, Глеб, – вот этого мужчины рука-то тогда и была, вот!

Капитан Глеб прервал её нетерпеливым кивком головы.

– Стоп, дорогой экскурсовод, тихий ход! Про мамонтов вы мне подробно расскажете попозже. Лучше объясните, почему здесь нет Назаровых?

Галина подбоченилась.

– Х-ха! Вадим вчера наре?зался, как не знаю кто, припёрся к моему Марку отношения выяснять! Орали друг на друга целый час, потом он убрался на своем драндулете, как домой-то ещё доехал – просто не знаю! Кошмар! Наверно, переругались они со своей благоверной, сегодня ни в церковь, ни на кладбище не показывались.

Из дальней комнаты доносились громкие старческие голоса.

– …Не люблю я, племяшка, эти магазины большие. Прошлый раз два часа из него выбиралась, заблудилась по-настоящему. Голова заболела, закружилась, страсть как. В маленьком-то нашем магазинчике всё просто, на виду, что нужно – видно, взял и ушёл. А в этом, громадном-то, заблудилась, прямо…

– Вона чего…

Другой голос жалостливо добавил.

– Устала я сегодня, головочка лопается, на ножечки неможно встать…

– Это баба Маня страдает, вроде какая-то дальняя родня даниловская из Белоруссии. В её-то годы столько по этому новому кладбищу выходить… – Лидия Николаевна снова плавно появилась в комнате.

– Там с ними ещё сестрица моя старшая, из Вятки. Гостит у нас с весны. Булочки печь та-акая мастерица, вчера вот тоже весь день стряпала какие-то пирожки специальные. Ну и пусть немного отдохнут старички, пообщаются, пока мы тут всё по порядку, как полагается, расставим.

Лидия Николаевна легонько, по-свойски, толкнула Глеба плечом в плечо.

– Ты же всегда был в школе-то таким веселым, смышлёным…. Приободри как-нибудь Жанночку-то, придумай что-нибудь для неё, чтоб она…

Не договорив, тётушка отвернулась, шмыгая покрасневшим носом.

На ближнем краю стола какой-то господин в нежно-розовой рубашке и не менее розовом галстуке уже нетрезво приставал к Данилову.

– Понимаешь, мы этот вопрос обсуждали на коллегии так, в порядке бреда…

Деликатно промокнув глаза маленьким платочком Лидия Николаевна виновато улыбнулась и снова затеребила Глеба за рукав.

– Ты-то в городе давно не живешь. Дядю Лешу-то помнишь? Ну, песни в автобусах всё ещё пел и палец вот так держал.… Неужто не помнишь?

– Н-нет, извините…

Пронзительный женский голос из прихожей твёрдо убеждал подруг.

– Ну и ничего особенного, что от моего мальчика всегда пахнет чесноком! Пусть учителя не нюхают! Это, конечно, не совсем хорошо в приличной компании, но, с другой стороны, у него никогда не будет глистов!

Пятница 15.35.

Поминки

Из прихожей в сторону Глеба унылыми шагами направился Марк Азбель.

«И про кого же хмурый Марек будет мне сейчас рассказывать? Вроде бы все достойные внимания персонажи уже закончились».

– Ну, привет ещё раз, Глеб Никитин. Рассказывай, как ты там? Всё своим выгодным иностранцам преданно служишь?!

– Нет, родной, ошибаешься. И я им не прислуживаю, и они ко мне на поклон не ходят. Так, понемногу вместе работаем.

– Послушай, Глеб, ну это же несерьёзно, совсем ведь у тебя это не бизнес – приехал, поговорил, на компьютере чего-то там потренькал! У тебя хоть офис приличный где-нибудь есть? Ну, подчинённые там, недвижимость какая-нибудь производственная?

– Офис – это место, куда я по утрам хожу на работу? Нет, такого счастья я не имею. У меня есть мой Дом, а в работе мне помогает один очень хороший секретарь. Кофе, в зависимости от погоды и от настроения, я иногда варю себе сам.

Настроенный поязвить Марек упорно продолжал.

– Ну-ну.… И трудовой книжки у тебя наверняка нет, и на человеческую пенсию к старости ты себе ничего не заработал. Так ведь? Или я не прав?

Капитан Глеб глянул в очередной раз на дверь дальней комнаты и, разочарованный, снова повернулся к Мареку.

– Чего с Назаром не поделили?

Марек раздраженно махнул рукой.

– А-а, дело тухлое… Недавно тут предложили мне в администрации заняться организацией спортивной рыбалки на реке, платные участки разметить, расценки под это дело разработать, ну и всё такое прочее. Сейчас же ведь везде новые веяния, понимаешь, сверху, из области, им приказали организовать типа концессии для частников на разные темы. Ну, и по отдыху, по спорту тоже, особенно на реке нашей, на водохранилище. Для меня-то это хорошо, под мой рыболовный магазин тема уж очень плотно подходит. Ну вот, по весне я и начал этим делом всерьёз заниматься. Не один, конечно, партнеров деловых в нашей администрации-то мне ещё раньше посоветовали, москвичей. Вроде ребята толковые, правда пальцы всё время в разговорах гнут, но это мы ещё посмотрим…. Я, конечно, сначала с Вадиком посоветовался, хотел с ним это дело начинать, а он всё тянул, всё от обсуждения-то предметного отлынивал… Короче, в марте нарисовался у меня в магазине Назар и сходу, так прямо и заявляет, что в областной рыбинспекции эту тему ему отдают. Не фига себе, говорю! Ты чего, говорю, приятель, фактически кидаешь меня, что ли? Тогда, весной, поорали мы друг на друга конкретно, потом как-то вроде всё замяли, а вчера он на эту же тему на разборку ко мне в особняк бухой приехал. Прикинь, а?! Тоже мне, кореш! Если он не поймет всё по-хорошему, то ему быстро в органах объяснят, как надо…

– Может, ты в чём-то не прав? Может, тебе поплотней нужно было бы с ним вначале все дела порешать?

Вспоминая давние обиды, Марек разгорячился, начал махать руками и часто подёргивать глазами.

– Ну, извини меня, он и сам ведь хорош! Конечно, если бы сели мы с ним по-человечески, вдвоем, переговорили бы, может чего путное у нас с ним и получилось – не первый же год друг друга знаем. Со своим-то человеком я ещё бабками-то может и поделился бы, дак ведь он, козёл, понимаешь, своих бандюков автомобильных в эту тему тащит! Видно, что просекать понемногу эти кретины начали, что дело-то наклёвывается вкусное!

Противно заверещал звонок мобильного. Марек с досадой поддёрнул свитер, достал из штанов телефон, посмотрел на него. Внезапно побледнев, тихо произнес:

– Извини. Мне срочно…, нужно звонить. Мне звонят. Я сейчас…

Придержав розового кандидата наук за плечи на стуле, Герман Данилов оставил грамотного собеседника сидеть за столом и махнул рукой Глебу. Осанисто и не спеша подошел.

– Прикинь, да, вроде бы как учёный, а тоже мне – уже нажрался! Чего он там сможет умного-то напридумывать, в своей лаборатории, если привык уже до обеда в дупель нареза?ться?! Пошли, что ли, покурим.

Открыв своим ключом дверь их четырёхквартирного блока, ведущую на лестничную площадку, Герман широким жестом пригласил Глеба к подоконнику запасного выхода.

– Давно приехал, а? Чего не заглядывал к нам

пораньше-то, до всего этого?

Данилов массивно возвышался над Глебом и говорил значительно, щурясь на него сквозь дымок тонкой сигареты.

Он явно знал, что и костюм на нём хорош, и ботинки у него дорогие, а галстук – тот вообще коллекционный. Но мягкий подбородок и плохие прокуренные зубы являлись не самыми удачными элементами гарнитура по имени Герман.

…Когда они, потрепавшись несколько минут ни о чём, заходили с площадки в квартиру, мамаша Данилова всё ещё продолжала развлекать гостей значительными семейными воспоминаниями.

– Представляете, отец Германа в молодости был таким брезгливым, таким интеллигентным, что, когда у нас телилась корова, он входил в хлев исключительно спиной вперёд, брал, не глядя, постромки – ему заранее их как надо привязывали, и тянул, тянул телёнка….

Герман солидно смутился.

– Ну, ма…

Мамаша его перебила.

– Не нукай! Правда ведь, было всё так, чего уж такого-то! А сейчас, гости дорогие, приедет священник! Мы ведь пригласили батюшку к нам за стол, он немного опаздывает, но ничего особенного, можно и без него выпить, пока в ожидании-то. Скоро, скоро по обычаю помянём рабу божью, невинную…

– Слушай, давай врежем, пока тут все эти рассядутся!

Марек с двумя рюмками в опущенных руках стремительно притиснулся к Глебу.

– Давай, чего ты, не стесняйся – все свои.

Марек оживлённо вращал глазами и припрыгивал от нетерпения.

– Слушай, Глеб, представляешь, а всё ведь так классно, классно!

– Чего ты раскудахтался? Пять минут назад ныл, как двоечник, а сейчас весь сияешь. Что-то счастливое произошло?

– Да, тут такое дело, понимаешь… А, ладно! Тебе можно. Только учти – никто из наших пока ничего не знает. Галина тоже не в курсах. Понял?

Придвинувшись вплотную к столу, Марек шикарным движением плеснул себе ещё водки. Подмигнул какой-то старушке, которая, пожалуй, единственная из всех гостей неодобрительно наблюдала за его вольностями, и быстро опрокинул рюмку в рот.

– Классно! Дак вот, слушай, история-то какая со мной приключилась. В конце прошлого года чего-то выскочил у меня нарыв вот здесь, в паху, справа, болел он всё, болел, потом уже и нарывать стал. Да ещё такое же болоно, только поменьше, без гноя, подмышкой выросло, тоже справа. На ноге-то я сам мазью мазал, ну, против воспаления которая, за неделю вроде как и зажило, а вот подмышкой не очень-то и болело, но не проходило никак. В наши-то больницы соваться не стал – сам понимаешь, у меня тут все медики знакомые, если что серьёзное найдут, то растрезвонят по городу быстро. А то, что дело-то у меня с этой опухолью намечалось фактически могильное, я, можно сказать, уверен был сразу. Стал думать. Ещё осенью, до всей этой истории, на рыбалке получилось у меня познакомиться с профессором из Москвы, приезжали они тут компанией ко мне на щуку, ну, позвонил я ему, рассказал про свои сомнения. Когда тот пригласил меня в свою столичную клинику сдать анализы, я быстренько втихую на денек к этому учёному смотался, оформил всё как надо и вот, сам видишь, больше месяца тут в непонятках маялся – ведь ещё в конце апреля ездил к нему на обследование…

Кудрявый Марек загадочно и счастливо улыбнулся.

– Сейчас-то этот профессор мне и звонил. Ага! Сам! Сказал, чтобы я не дурил, спал спокойно. – Марек хохотнул. – И со всеми. Говорит, что у меня простое воспаление лимфатических узлов. Где-то на льду перемерз, наверно, когда на налима ходили. Во как, Глеб! Жизнь-то, оказывается, прекрасна! Давай-ка ещё по одной хряпнем, а?! И выкладывай побыстрее, что там у тебя за предложения ко мне имеются по бизнесу?

– Слушай, счастливо спасённый, ты ещё со своими рыболовными участками не разобрался и с Назаром, а уже требуешь от меня других тем. Не надорвёшься?

– Не, Глеб, я сейчас – как пионер! С Вадиком-то договоримся – я уверен. Он мужик-то свой, поймём друг друга. Его автомобильные кореша не профи в рыбном-то деле, совсем не конкуренты мне. Подёргаются, подёргаются немного, сами ничего толком сделать не сделают, лишь бы только нам все подходы к начальству не испортили. Я тебе вот что скажу… – Марек таинственно наклонился к плечу собеседника. – Дело-то это очень денежное! Ни Назар, ни его братва пока об этом не знают. И это очень хорошо! Я что, не понимаю, что ли, какие у Назара привязки к ним?! Деньги, бизнес, ранее взятые обязательства. Я же не против с Вадиком-то вместе.… Ну, ты меня понимаешь.

– А у тебя-то что интересное для меня? Ну, давай, давай, не скромничай! Короче, всё путём, предприниматель Азбель к бою и походу готов! – Марек счастливо икнул.

– Марк, это неприлично! – Галина гневно выхватила из рук мужа в очередной раз им наполненную рюмку.

– Ну, ты даёшь, мать! Ведь праздник же! Впрочем, пардон, тс-с… – Марек пьяненько приложил палец к губам. – А ты, Глеб, чего, как дворянин, каждый раз всё вскакиваешь и перед нашими тётками раскланиваешься?!

– Уважаемая Галина, уймите эту рыболовную птицу-феникс. Посадите его для начала вот в то мягкое кресло.

Галина, плотно устроив в кресле супруга, встала рядом с ним и, всё ещё взволнованная, повернулась к Глебу.

– Вон, около того дедушки, дама расположилась такая, в фиолетовом костюме, главврач наша Любовь Петровна…

Марек из своего бархатного заточения пьяно, с ухмылкой, не удержавшись добавил.

– Ага, правильно, Любовь Петровна… Богато оформленная женщина.… А муж у неё – Секс Иванович! И ещё хо-ро-шо-ку-шающая жена прокурора с ними рядом, ага… А вон та распутная старушка…

– Послушайте, господин Фишман, уймите свои низменные инстинкты! Или, Марек, подремли немного, пока священнослужители не подтянулись. Деньги можешь посчитать в своём бумажнике – говорят от икоты хорошо помогает.

Виталик показал Глебу пальцем от балконной двери, что направляется к нему.

– Чо глазки-то кукле строишь?

– Сколько таких вокруг, Виталик.… Не рви сердце – я в порядке. Кстати, что за персонаж, эта Галина-то?

– Раньше, говорят, с одним местным быком путалась, он лесом занимался, оптовыми поставками, вагоны с кругляком куда-то за границу гонял, в казино её с собой брал, на курорты. Потом его артель всю пересажали, вот Галина Марека-то нашего быстренько и захомутала. Были бы живы родители кучерявого – не допустили бы этого безобразия. А ему такая видная подружка только в радость…

Пятница 15.45.

Поминки

Опоздавшего священника, кургузого, чёрного, заросшего бородой до самых глаз, усадили на почётное место, ближе к Даниловым-старшим.

Бабульки засуетились, начали каждая на свой лад предлагать варианты поминальных действий. Кто-то, за дальним концом стола, призывал всех сразу же налить и выпить, белорусская же старушка настаивала, чтобы все прежде помолились. Через разноголосый шум прорезался тренированный голос дядьки-актёра.

– Ну, братья и сестры, предлагаю для начала помянуть рабу божью Марию по православному обычаю…

Батюшка, по облику явно не Алексей, подробно осмотрел изобильные столы и с одобрением кивнул, давая старт грустной процедуре.

Налили по первой, начали креститься и закусывать.

Коренастый священник поднялся со стула, стал вещать в общее пространство чего-то тягомотное, не очень для всех

присутствующих понятное, заботливо не выпуская при этом из руки полного стакана.

Капитан Глеб пристально смотрел на Жанку.

Вспоминать сейчас всё хорошее не очень удавалось. Мешали круги под знакомыми пристальными глазами и маленькие морщинки в углах её тревожного рта. Пушистые рыжие волосы не очень бережно были заколоты назад. Когда кто-то из гостей звал её, Жанка поворачивала голову на голос медленно и нерешительно.

…Она задумчиво рассматривала шуршащих людей в стариковском углу и медленно жевала сухой поминальный пирожок. Потом ей что-то заботливо сказала пожилая родственница справа, Жанка тихо той ответила. Откусила ещё раз. Застыла, нахмурила брови, пошевелила языком.…

И закричала. Глухо и громко.

Привычный в своей жизни ко многому Глеб первый раз видел, как внезапно умирает человек.

Жанка – тонкая в своих чёрных одеждах, жёстко выгнулась лицом вниз.

Уперев хрупкие локти в стол по обе стороны от своей тарелки, она хрипела всё громче и громче. Глеб метнулся к ней первый. Сильными движениями перемахивая через крайние скамейки, он грубо оттолкнул кого-то из причитающих теток.

Мгновения ему хватило, чтобы обнять Жанку сзади, сильно наклонить, почти сломать её, тугую, напряжённую, одной рукой сильно сжать пальцами её щеки, продавить почти до самых зубов, другой рукой схватить за затылок и нагнуть над скатертью. Жанка уперлась ладонями в стол, медленно мычала, не вырывалась из рук Глеба, не дергалась, а просто закостенела…

Мелкие сухие кусочки и крошки выпадали из её приоткрытого рта…

Внезапно, звякнув, вместе с ними на чистую тарелку перед ней выпала копейка. Жанка в голос закричала, стараясь сильно выпрямиться и с отвращением оттолкнуться от стола, но при этом не отрывала безумного взгляда от близкой тарелки.

– Всё, всё, милая, перестань, всё хорошо, нормально, я здесь, рядом.… Успокойся. – Глеб Никитин тихо говорил, прижимаясь губами к её затылку.

Словно бы куда-то не успевая, расталкивая всех, с зажигалками и сигаретными пачками в руках, подскочили от балкона к столам Данилов и Марек. Женщины начали успокаивать Жанку и одновременно оттаскивать её от тарелки, она же, как будто что-то вспомнив, в ярости, бешено кричала.

– Я же убью его! Я изувечу его, гада такого…!

Потом она билась в руках тетушек уже слабо, как бы по инерции; ещё позже они все вместе про что-то глуховато заговорили в закрытой дальней комнате.

Глеб в полный рост встал за столом.

Рассерженный и решительный незнакомый мужчина был для большинства присутствующих гостей уже сам по себе зрелищем и поэтому все взгляды сразу же обратились на него.

– Так, кто делал эти пироги? Я последний раз спрашиваю, какой дурак пёк эти идиотские поминальники и кто подбросил в него монету…?!

За столами зашумели.

Кто-то посмел для начала пьяненько выкрикнуть: «А что тут такого! Уж и нельзя…!», соседи тут же зашикали на наглеца, остальные, прикрывая рты, активно зашептались.

Внезапно запричитала, разрыдалась дальняя седенькая старушка.

– Мой гостинец-то это, пирожки постные я пекла.… Все продукты годные, мучку я сама просеяла, простите Христа ради, ежли что не так.… У наших-то, у вятских родителей всегда было заведено денежку на сороковины в постную булочку запекать, да на столы гостям и подавать.… По обычаю это, не по умыслу, простите меня грешную…, не хотела я так, на обиду-то ни кому.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/aleksandr-vin-6238163/kogda-smert-kopeyka/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.