Любовница фюрера читать онлайн - Эмма Вильдкамп

Любовница фюрера

Эмма Вильдкамп

Тайны и загадки истории

Больше полувека это имя было под запретом. Прекрасная и ужасная Лени Рифеншталь. Актриса, сделавшая себя в нацистской Германии. Режиссер, снимавший гениальные пропагандистские фильмы. Подруга Гитлера, его соратница и… любовница? В ее судьбе было все: яркие взлеты и роковые союзы, рукоплескание восторженной толпы и война, психиатрическая лечебница и целые десятилетия полного забвения, роковая любовь и вероломное предательство. Фильмы Лени Рифеншталь до сих пор запрещены к показу практически во всем мире. Ее проклинают и на нее молятся. В свои тридцать с небольшим лет, ей удалось добиться всего: успеха, признания по всему миру. Пожалуй, у нее не было только одного – самого главного… Впрочем, у каждого свои представления о том, что есть главное…

Эмма Вильдкамп

Любовница фюрера

Глава 1

В больнице

Обитая железными листами дверь с облупившейся местами масляной краской отворилась с противным скрипом, и в дверном проеме показалась голова медсестры в белой накрахмаленной шапочке.

– Фрау Якоб, Вас ждет доктор. Собирайтесь.

Пациентка, к которой обращены были ее слова, с трудом разлепила сонные глаза – уснуть ей удалось лишь под утро – и начала натягивать прямо на ночную рубашку казенный застиранный халат.

– Что, опять всю ночь кошмары снились? – не без злорадства поинтересовалась медсестра и исчезла в длинном темном коридоре.

Нетвердой походкой молодая женщина проследовала к кабинету врача. Она шла, стараясь не слышать истошные вопли, доносившиеся из палаты через две от нее – это кричала Паула Буш, циркачка, как ей сказали. Она не раз видела ее худое, изможденное, прикованное к кровати тело и непрестанно качающуюся из стороны в сторону голову.

– Ну что, фрау Якоб? – спросил доктор, когда она вошла. – Ложитесь.

И он повелительным жестом указал на уже знакомую ей кушетку. Женщина обреченно села и, послушно вытянув ноги, легла. После обезболивающего укола помощница профессора зафиксировала ее ремнями и вставила в рот резиновый кляп. Затем обильно смазала виски мазью и надела наушники с электродами, по команде врача повернув рукоятку прибора, похожего на радиоприемник. Тело пациентки пронзила страшная судорога, она забилась в конвульсиях и через несколько секунд безвольно обмякла.

– Следующий! – крикнул медсестре доктор.

* * *

Первое, что увидела фрау Якоб, открыв глаза, – свет, лившийся из зарешеченного окна.

– Боже, где я? Что это со мной? – промелькнули мысли в ее раскалывавшейся от дикой боли голове.

Она попыталась пошевельнуть ногой, но не смогла – мешали ремни. Удивленно пытаясь вспомнить, кто она и где находится, женщина с трудом оглядела маленькое помещение – стол и стул, лишенные острых углов и привинченные к полу, глазок в двери, почти под потолком – зарешеченное окно, на ржавой раковине – тоже решетка – все это не оставило сомнений: психушка. Память после электрошока возвращаться совсем не хотела, но уже через несколько минут фрау Якоб вспомнила свое имя – Хелена. Да, Лени. Усилием воли она сделала попытку восстановить события последних дней, но в памяти словно зияла черная дыра.

– Нет, нет, я не могу – твердила Лени, едва шевеля губами и проваливаясь в забытье. Она очутилась вдруг на лестничной площадке дома на Херманнсплац, где повернувшись к ней спиной, стоял мужчина и неотрывно смотрел в вечернюю темноту окна. Маленькая Лени, которую отец послал в пивную, находящуюся в нескольких минутах ходьбы, от ужаса до боли сжала руки, вцепившись в большую белую эмалированную кружку с пивом. Девочка краем уха слышала, как родители обсуждали сообщение из газеты о появившемся в Берлине маньяке, который вспарывал детям животы. Она животным чутьем поняла, что этот зловещий незнакомец и есть тот самый садист. Лени несколько секунд помялась на площадке, не решаясь пройти мимо и мучаясь от обжигающего страха, но потом все же рискнула и помчалась, перескакивая сразу через несколько ступенек мимо мужчины, все также стоявшем, широко расставив ноги и уставившись в темноту. Сердце ее бешено колотилось, и тут убийца схватил ее за воротник и принялся душить. Кружка с пивом выпала из рук девочки, разбившись вдребезги. Рука мужчины все сильнее сдавливала Лени горло, но она смогла закричать, что есть мочи. На ее исступленный вопль несколько жильцов, услышавших подозрительный шум, сразу же распахнули двери. Маньяк мгновенно выпустил девочку из рук и растворился в темноте лестничного пролета. В ушах Лени еще долго отдавались эхом его страшные шаги, вплетавшиеся в стук ее сердца каким-то яростным, сатанинским ритмом.

– Фрау Якоб, фрау Якоб, очнитесь! – за плечо ее трясла уже сменившаяся на посту сестра, более дружелюбная, чем утренняя. Лени вырвалась из полусна и бессмысленно посмотрела на немолодую женщину в белом халате и накрахмаленной белой шапочке, которая небрежно высвобождала ее из плена фиксационных ремней.

– Время ужина, фрау Якоб, – сказала медсестра и удалилась, громко топая по коридору тапочками без задника. Звуки шагов гулко отскакивали от пустых больничных стен.

Лени медленно поднялась и натянула халат. Неужели она провела в отключке полдня? Раньше электрошок на нее так никогда не действовал. Она вяло проследовала в уже заполненную больными столовую и с отвращением, стараясь не глядеть по сторонам, встала в очередь на раздачу. Лени не могла выносить царящее вокруг уродство – уродство духа и тела. Ее затуманенное сознание даже сейчас противилось всему некрасивому. Она молча дождалась, пока кухарка шмякнет на ее тарелку жидкое, цвета бумаги, картофельное пюре и кусок вареной рыбы, взяла чай и пошла между рядами искать свободный столик. Лени села и, глотая пресное пюре, уставилась в свою тарелку, не в силах оторвать от нее взгляд и оглядеться по сторонам. В этом мерзком и ужасном месте ее пугало все – особенно пациенты. Им, впрочем, она была совершенно безразлична – некоторые из них сосредоточенно ели руками, облизывая пальцы, кто-то громко давился и отплевывался, кто-то рисовал ложкой причудливые узоры из картофеля, вываливая его прямо на стол. Похоже, она была здесь единственным нормальным человеком. Она на минуту представила себя отгороженной от этих людей шалашом из соломы – таким способом она любила иногда спасаться от преследующих ее неурядиц. В Цойтене, на полуострове Раухфангсвердер, к юго-востоку от Берлина, ее родители купили участок, выходящий прямо к озеру. Недалеко от великолепного залитого солнцем луга, заросшего травами, маленькая Лени соорудила себе шалаш, посадив вокруг него стену из подсолнухов, вымахавших в человеческий рост. Там девочка предавалась мечтам, думая о том, как было бы прекрасно стать монашкой – гулять в монастырских садах и прятаться от зноя в прохладных стенах церкви! Как хорошо быть одной и ни от кого не зависеть! Никогда! Никогда не слышать, как из-за перенакрахмаленного воротничка устраивается грандиозный скандал с криками и руганью – что частенько бывало у ее родителей – как отец снова и снова поносит мать, когда та нечаянно пересолила обед. Нет, в ее жизни никогда не было и не будет священного немецкого триединства – киндер, кюхе, кирхе.

Лени, впрочем,

всегда любила отца, несмотря на его взбалмошный, желчный характер и свои частые наказания из-за проказ и шалостей, которыми полно было ее детство девчонки-сорванца. Отец часто приходил домой уставший и раздраженный, мог запросто вспылить из-за любой ерунды, остервенело швырнуть в стену дорогой фарфор, затопать ногами и закричать на всегда послушную ему кроткую жену, но она знала, что он очень много работает и любит ее и мать, и маленького Гейнца. Однажды отец жутко на нее обиделся из-за того, что девочка выиграла у него партию в шахматы, и не пустил на бал-маскарад, который она с нетерпением так долго ждала. Но Лени все равно любила его.

Родители Альфреда Теодора Пауля Рифеншталя происходили из Бранденбургской марки: дед был слесарем, а обе бабушки – скромные и тихие домохозяйки. Кроме сына в семье было еще три брата и сестра. Альфред владел крупной фирмой по продаже и монтажу отопительных и вентиляционных устройств, позже ему помогал в бизнесе и младший брат Лени Гейнц, бывший полной противоположностью сестре – застенчивый и робкий мальчик, не имеющий сил противостоять воле отца. Родители матери, Иды Берты Шерлах, родом из Западной Пруссии, переселились в Польшу, где дедушка работал строителем. После смерти своей первой жены в родах восемнадцатого ребенка он женился на няньке, заботившейся о его детях, которая ему родила еще троих. Семья не приняла российского подданства во время завоевания Польши Россией и переехала в Берлин. Альфред Рифеншталь познакомился с 22-летней Бертой Шерлах на костюмированном балу. Крепкий и статный голубоглазый блондин сразу привлек внимание тихой скромницы. Он надеялся, что первенцем будет, конечно же, сын, которому можно будет передать семейный бизнес, но первой на свет появилась Лени. Произошло это в 1902 году 22 августа. В этот же год в Берлине зимой открыли первую ветку метро, соединившую между собой Штралауэр Тор и Зоологический сад. Отец Лени, замечая за ней уже в детстве железную волю и упрямство, энергичность и организаторские способности, не раз жалел, что она не родилась мужчиной. Он даже однажды сказал об этом самой Лени, когда вдруг застал ее за расчетами, склонившую голову над тетрадкой и сосредоточенно что-то рисующую. Школьница проделала огромную работу, составив смету расходов по изготовлению лайнеров гражданской авиации – тогда, в 1917 году, самолеты использовались в основном в военных целях. Она нарисовала планы лайнеров, рассчитала необходимый расход топлива и даже стоимость билетов и точное расписание рейсов. Действительно, странное занятие для пятнадцатилетней девочки, но такая уж она была – мечтательница, но не праздная, а деятельная. Она с упоением занималась тем, что ее привлекало, было созвучно ее душе, погружалась в это с головой и неизмеримой глубиной страсти. Да, страсть – вот чем была ее жизнь! Страсть самозабвенная, страсть во всех ее проявлениях, страсть всепоглощающая – только это двигало ее вперед!

– Фрау Якоб, фрау Якоб, – кто-то тряс Лени за плечи. – Идите в палату, фрау Якоб.

Невидящим взором она уставилась на склонившуюся над ней с обеспокоенным видом медсестру, потом обвела взглядом просторную, залитую пугающим желтым светом столовую, в которой уже никого не было, даже уборщиц, и медленно, словно во сне, пошла по коридору. На сестринском посту остановилась на минуту, выпила выданные ей в стаканчике разноцветные таблетки, и как лунатик пошла дальше.

Зайдя в палату, она с ужасом услышала за собой звук поворачивающегося в замке ключа и лязг засова – на ночь запирали всех.

«Я в шалаше, меня никто здесь не найдет, тут больше никого нет, кроме меня», – промелькнуло в ее голове. Садясь на угол вновь заправленной сестрами кровати, она продолжала себя утешать: «Здесь я в безопасности, я – одна».

В сущности, это место – эта больница, психиатрическое отделение клиники Фрайбурга – где ее по каким-то неизвестным причинам закрыли, и была для нее соломенным шалашом из детства – островком безопасности, хотя и зыбким. Расшатанным нервам требовался покой. Она – сильная, она все выдержит – только бы все вспомнить!

Лени сунула холодные ноги под одеяло и вытянулась на кровати, уставившись в потолок. Несмотря на красочный коктейль из пилюль сон все не шел. Уже выключили во всех палатах свет. На кремовой, ставшей в вечерней темноте кофейного цвета, стене беспокойно колыхались какие-то тени. У Лени сжалось сердце, и она, преодолевая липкий и сковывающий страх, посмотрела на их источник – в маленьком окне сквозь решетку виднелись качающиеся на ветру верхушки деревьев. «Наверное, граб», – подумала она, проваливаясь в сон. – «Да, он как раз стоит в саду напротив моего окна».

Внезапно она очутилась в лесу с высокими разлапистыми елями. От запаха хвои вдруг стало так покойно, так хорошо – она стояла в тишине деревьев как зачарованная, не в силах двинуться с места. Вдруг на усыпанной пожелтевшими опавшими иглами тропинке показалась сгорбленная фигурка сухой старушки в изодранном платье. Она ступала с огромным трудом, опираясь на длинный сучковатый посох. Лени не могла оторвать взгляд от ее ног – из них сочилась кровь. Башмаки старушки совершенно истерлись, и ноги были покрыты кровоточащими мозолями. Увидев Лени, ее лицо озарила тень облегчения. Лени, ни секунды не раздумывая, разодрала на себе платье и бросилась к старушке. Она перевязала ее израненные ноги и повела заблудившуюся женщину к ее хижине. Лени безотчетно, как это часто бывает во снах, знала, где находится дом старушки. Вскоре они пришли к небольшой избушке, крыша которой поросла мхом, а маленький садик отделен был от леса можжевеловыми кустами. Старушка, не говоря ни слова, высвободилась из рук Лени и заковыляла вверх по лесенке. Через секунду она вернулась и с улыбкой протянула Лени три грецких ореха. Лени поблагодарила женщину и, найдя камень, стала тут же, на пеньке, колоть подарок. В первом орехе она нашла тонкое серебристое дивной красоты кружевное покрывало. Она дотронулась до него, и ткань превратилась в сияющее платье молочно-серебристого цвета лунного света. Во втором орехе было покрывало, еще красивее первого, излучающее звездный мерцающий хрустальный свет, а из третьего ореха вырвался золотистый сноп солнечных лучей, заливший лицо Лени. Он был такой теплый и наполнял безмерной, неземной и невыразимой радостью. На пике блаженства глаза Лени открылись, и она проснулась. По ее лицу блуждала тихая счастливая улыбка, а в лицо слепил из окна утренний солнечный свет. «Ах, какой сон! Просто чудесный!» – подумала Лени, сладко потягиваясь и зажмурившись от удовольствия. Это была ее самая любимая сказка – про девочку и три ореха – она перечитывала ее бесчисленное количество раз и в детстве, и в юности, и всегда ее настигал в конце, после прочтения, маленький кусочек необъяснимого счастья. Такое она испытывала только когда стояла на сцене или смотрела на себя на экране.

Глава 2

Детство и школьные годы

Артистизм Лени проявился еще в раннем детстве. Одно из ее самых первых воспоминаний о себе – это возвращение родителей домой, когда четырехлетняя Лени и двухлетний Гейнц остались дома одни. Гейнц был намертво завернут в пеленки, как египетская мумия – сестра постаралась на славу,

чтобы брат не мешал ей, а Лени, похожая на привидение, в это время медленно извивалась в причудливом танце с белой тюлью и в длинных лиловых перчатках матери. Родители на мгновение застыли, растерянно разглядывая детей, но сильно ругать не стали. Позже мать признавалась Лени, что сама мечтала стать актрисой, но вышла замуж, и надежды пришлось оставить. Будучи беременной, Берта молилась Всевышнему, чтобы тот послал ей дочь дивной красоты, которая бы смогла стать знаменитой актрисой, но впервые увидев Лени после родов, она разрыдалась – младенец, как ему и положено, был сморщенным, страшненьким и взъерошенным кричащим куском мяса. Альфред Рифеншталь в молодости тоже увлекался театром и хорошо пел. Вместе с женой они оставались заядлыми театралами, хотя Альфред считал актрис дамами «полусвета», делая, впрочем, исключение для большеглазой и волоокой сопрано Фритци Массари, премьеры которой он никогда не пропускал. Однако Альфред и подумать не мог, чтобы дочь его вдруг оказалась на сцене и стала одной из этих «падших» женщин. Как и все девушки, после школы она должна была отправиться в хороший пансион, учиться домоводству и бухгалтерии, чтобы впоследствии помогать ему в конторе, ну и потом выйти замуж за приличного человека конечно. В планы Лени такая жизнь никак не входила. Сценой она бредила с тех самых пор, как побывала в канун Рождества в одном из театров Берлина на «Снегурочке». Волшебство театра так поразило маленькую Лени, что по пути домой она взахлеб рассказывала матери о своих впечатлениях, а пассажиры электрички в ужасе просили угомонить ребенка хотя бы на несколько минут. Несмотря на свою мечтательность и экзальтированность в детстве она слыла отчаянным сорванцом и заводилой. В школе у нее единственной из девочек были самые плохие отметки за поведение. Вместе с соседскими детьми она любила красть яблоки на овощном рынке, опрокидывая корзину отвернувшейся на миг торговки и подбирая укатившиеся плоды. Для нее не существовало никаких опасностей! Вместе с другими детьми она ходила под парусами, гребла, лазала по деревьям. Казалось, она не могла остановиться ни на минуту. О, как она любила движение! Ей нравилось ощущать свое тело, силу его мышц, выносливость – это было так красиво! В двенадцать Лени вступила в спортивный клуб по плаванию «Русалка» – плавать ее «научил» еще отец в пятилетнем возрасте: надев девочке нагрудный жилет из связанного тростника – подарок на день рождения – он просто бросил ее в воду. Потом она уже сама могла бесстрашно переплыть озеро, и в клубе стала одной из лучших, участвуя в соревнованиях и получая призы. Затем Лени без разрешения отца вступила в гимнастический союз и «заболела» параллельными брусьями и кольцами, однако занятия прервал несчастный случай: пытаясь сделать стойку на руках вниз головой, она упала – отвязались закрепленные на потолке канаты. Лени полетела вниз и больно врезалась в пол, едва не откусив себе язык. Итогом стало сильное сотрясение мозга. Отец, узнав обо всем, конечно же, сразу запретил дочери опасные занятия, но Лени не могла сидеть на месте и вскоре уже вовсю увлекалась катанием на роликах и коньках.

Были у нее способности и к музыке: пять лет отец возил ее два раза в неделю на Гентинерштрассе к учительнице по фортепиано. Однако девочка, несмотря на огромную любовь к музыке, готовилась к урокам с неохотой. Как-то ее даже выбрали для участия в концерте школьников в филармонии, где она великолепно отыграла Бетховена. Но все же главной ее страстью оставался танец.

Как-то в музыкальном салоне семейства Баумбах, где раз в неделю собирались люди искусств, выступал гениальный итальянский пианист и композитор Ферруччо Бузони, дебютировавший на сцене в семилетнем возрасте. Оказалась на вечере и Лени с матерью. Бузони играл что-то ритмичное, и музыка настолько захватила девочку, что она вдруг закружилась в самозабвенном танце. После своего выступления пианист подошел к маленькой Рифеншталь и, погладив ее по голове, похвалил: «У вас талант, фройляйн. Когда вы станете известной танцовщицей, я сочиню для вас что-нибудь». Со всех сторон послышались одобрительные аплодисменты. Однако маэстро не заставил себя долго ждать: уже через несколько дней Лени передали от него письмо. С замиранием сердца она открыла конверт – там оказались ноты и маленькая записка: «Танцовщице Лени Рифеншталь – от Бузони». Позже, когда она действительно стала знаменитой, «Вальс-каприс», подаренный пианистом, стал одним из самых популярных ее номеров.

В школе Лени отлично успевала по математике, физкультуре и рисованию, а вот пение и история ей давались тяжело. По поведению у нее тоже были плохие оценки – давал знать о себе озорной и авантюрный характер. Как-то они вместе с подругой забрались на крышу в день рождения кайзера и утащили оттуда флаг, а затем в обычный непраздничный день водрузили его обратно, решив таким образом обмануть взрослых – пускай подумают, что сегодня праздник и тогда уроков не будет! В другой раз Лени нарисовала подруге на шее, руках, лице красные точки, чтобы та под видом болезни могла пропустить школу. Как раз в это время была эпидемия краснухи, и учительница отправила ее домой. Правда, через два дня подруга заболела краснухой уже по-настоящему.

Лет в пятнадцать Лени уговорил сняться в эпизоде один из режиссеров, заметивших юную красотку в кафе «Романское», напротив церкви кайзера Вильгельма, месте ее тайных свиданий. Ему и его жене стоило немалых трудов, чтобы уговорить Лени – она так боялась гнева отца! Наконец, поговорив с матерью, она дала согласие и сыграла в фильме роль молодой неопытной девушки. Единственным ее условием была маскировка – если вдруг отец увидит ее на экране, то не должен узнать! Режиссер сдержал свое обещание, и Лени сама с трудом узнала себя в зеркале в черном парике.

После окончания школы отец Лени настоял на том, чтобы она поступила в престижную берлинскую школу домоводства – Дом Лете, после чего девушка должны была отбыть в пансион. Эта идея очень пугала ее – она так не хотела уезжать из Берлина, родного и любимого города, с которым столько в ее жизни было связано! Кроме этого, она так мечтала танцевать, а не проводить дни в обучении скучнейшему процессу стряпни, штопанию мужских рубашек и искусству консервирования продуктов. Нет, не для этого она появилась на свет с таким характером, волей к борьбе и такой жаждой жизни!

Глава 3

Уроки танцев

Однажды в газете «Берлинер цайтунг ам миттаг» Лени прочла объявление о наборе двадцати молодых девушек для съемок в фильме «Опиум». Соискательницам предлагалось записаться в школу танцев фрау Гримм-Райтер на Будапештерштрассе. «Вот и отличный шанс проверить себя!» – подумала тогда Лени и, не раздумывая, пошла на просмотр. В конце длинного светлого зала, сплошь увешанного зеркалами, за столом сидела сама фрау Гримм. Несмотря на возраст – 40 с хвостиком – ее идеально прямая спина и точеные плечи сразу приковывали к себе взгляд. Девушки по очереди подходили к преподавательнице, она внимательно их рассматривала и проставляла напротив фамилий понравившихся претенденток крестик. Рядом с именем Лени фрау Гримм тоже проставила крестик и спросила ее адрес. Итогов просмотра

она не объявила, сказав, что сделает это позже. Разочарованная этим обстоятельством, девушка вышла из зала, но вдруг услышала мелодичный, глухо доносившийся откуда-то, вальс. Оглядевшись, она увидела приоткрытую дверь и заглянула в щелочку, стараясь, чтобы ее не заметили. Грациозные девушки в летящих невесомых хитонах отрабатывали движения. «Раз-два-три! Раз-два-три!» Как ей захотелось там оказаться! Нет, она обязательно должна стать одной из них! Чего бы это ни стоило! Лени задумчиво спускалась вниз и уже на выходе вдруг резко повернула назад. Она взлетела по лестнице в зал, где проходило прослушивание, и чуть не сбила с ног фрау Гримм.

– Фройляйн, осторожнее! Вы же не скаковая лошадь! – одернула ее классная дама.

– Фрау Гримм, я должна знать об условиях поступления! Я хочу заниматься у вас! На любых условиях! – выпалила девушка.

Женщина внимательно посмотрела в глаза Лени и строго произнесла:

– Приходите в пятницу. Курс для начинающих я как раз только набрала. Занятия – два раза в неделю.

О, не может быть! Она будет танцевать! Лени не чувствовала под собой земли, переполняемая счастьем. Она даже не думала, что скажет отцу. Главное, что ее мечта наконец-то сбудется!

* * *

– Лени, Господи, ты подумала об отце? Ты представляешь, что будет, когда он узнает? Лени, я даже боюсь представить, что он скажет! – Берта Рифеншталь совсем не разделяла восторгов дочери.

– Но, мамочка, ты же знаешь, как я хочу танцевать! Это – моя жизнь! – увещевала ее Лени, чуть не плача. – Вспомни, ты же сама столько раз говорила, что мечтала быть актрисой! Ну, пожалуйста, помоги мне! И потом – я ведь буду брать уроки для себя. Профессиональной танцовщицей мне быть уже, увы, поздно, – ухватив мать за локоть, лукаво убеждала ее девушка.

– Ох, Лени, Лени! Хорошо, что-нибудь придумаем.

– Мамочка, ты просто прелесть! – Лени довольно чмокнула мать и упорхнула к себе в комнату. Ночью она долго не могла уснуть, в предвкушении завтрашнего дня девушка лежала неподвижно на кровати вся во власти грез и представляла себя великой танцовщицей, у ног которой будет весь мир.

На следующий же день она внесла деньги за обучение и приступила к занятиям. Мысль о том, что уроки придется брать втайне от отца, приводила ее в восторг. Унаследовав упрямство и силу воли Альфреда Рифеншталя, Лени не собиралась ему подчиняться. Поначалу танцы давались с трудом, несмотря на детское увлечение спортом, ей не хватало гибкости и раскованности, но уже через месяц Лени уверенно двигалась под музыку, самозабвенно отдаваясь в ее власть. Успехи так ее воодушевили, что она решила непременно брать уроки классического балета. Теперь четыре раза в неделю она на роликах лихо катила по Йоркштрассе на занятия. Желая полностью подчинить себе свое тело, Лени с фанатизмом занималась каждый день по нескольку часов. Девушка кусала губы от боли, но продолжала растягиваться на полу или на перилах, выгибая тело в немыслимых позах. Вскоре она уже встала на пуанты и могла танцевать на пальцах.

– Девушки, в мае состоится ежегодный итоговый концерт, в котором примут участие наиболее способные из вас, – важно чеканила фрау Гримм-Райтер, строго обводя взглядом застывших в безмолвии учениц в белых трико, жадно ловящих каждое слово классной дамы.

– Также в нем примет участие приглашенная звезда – несравненная Анита Бербер, с которой я имела честь работать ранее и работаю сейчас! – продолжала фрау Гримм. – Можете пригласить всех своих друзей и родственников…

– Ах, Анита Бербер! Как это чудесно! – прервали ее восхищенные возгласы юных танцовщиц. Девушки радостно запрыгали и захлопали в ладоши.

– Так, так, тихо, фройляйн! По местам! `A vos places! Аllons-y! Первая позиция! – грозно постучала указкой преподавательница, вернув воодушевленных новостью балерин к реальности.

Лени не сомневалась, что примет участие в этом концерте – она пришла в класс позже всех, но бесспорно выделялась среди других девушек своим упорством. Каждую минуту она использовала с пользой – отрабатывала прыжки, разучивала экзерсисы, просила подруг помочь в растяжке мышц.

За три дня до торжества стало известно, что Бербер выступать на концерте не сможет – она, де, больна гриппом и очень сожалеет, но приехать не получится. Фрау Гримм ходила чернее тучи, ей хотелось похвастаться своей именитой ученицей, которая хотя и имела весьма скандальную репутацию за свои эротические танцы обнаженной на сцене и чрезвычайно бурную личную жизнь, но имя ее гремело на всю Германию. Лени тоже нравилась Анита: хрупкая, с маленькой грудью и стройным мальчишеским телом, она просто излучала секс, но все ее движения были настолько отточены и совершенны, что ее нагота на сцене никогда не казалась Лени непристойной. Девушка часто наблюдала за танцовщицей, когда та разучивала новые номера с фрау Гримм, и дома старательно повторяла увиденное. Узнав о том, что концерт находится под угрозой срыва, ей вдруг пришла в голову совершенно безумная идея: «А что если она заменит Аниту Бербер?!» Часами, как загипнотизированная, изучавшая движения Аниты, Лени знала наизусть оба ее танца. Девушка стремглав помчалась к фрау Гримм и огорошила ее своим предложением. Преподавательница недоверчиво смотрела на Рифеншталь, не сразу понимая, о чем говорит ее бойкая ученица.

– Фрау Гримм, пожалуйста, разрешить мне показать Вам два номера, которые Вы разучивали с фройляйн Бербер! – настойчиво умоляла Лени. – Я очень хорошо знаю оба ее номера, вот увидите! Пожалуйста, пожалуйста, фрау Гримм!

– Хорошо, хорошо, давай посмотрим, а то ты от меня не отстанешь, – устало отмахнулась женщина.

Все внутри Лени торжествовало. Она сделала глубокий вдох, выпрямила спину и закружилась по залу в танце, изящно изгибаясь и вибрируя всем телом. Чем дальше она танцевала, тем в большее изумление приходила классная дама. Конечно, Лени была одной из лучших в классе, но, Боже, как она двигалась! Не хуже самой Аниты Бербер! «Нет, у этой дерзкой девицы определенно есть талант!», – хмыкнула про себя фрау Гримм.

Когда Лени закончила, она с победной улыбкой подбежала к наставнице. У нее не было сомнений в том, что фрау Гримм ею довольна. Женщина стояла, скрестив руки, и по ее горделивому взгляду трудно было определить, что же она думает.

– Да, я должна сказать, что танцевала ты отменно, Хелена.

Лени облегченно выдохнула.

– Но это же сцена! Ты ведь никогда не танцевала на сцене! Волноваться нельзя ни на мгновение – публика сразу это почувствует! И потом – у тебя ведь нет костюмов!

– О, фрау Гримм, разрешите мне взять костюмы из вашей гардеробной! Там их целая комната! Обязательно найдется что-нибудь подходящее! А волноваться я не буду, если только совсем чуть-чуть! Я станцую лучше всех, вот увидите!

– Ну что же, попробуй. Даю тебе карт-бланш, – наставница резко повернулась на каблуках и удалилась. Звуки ее шагов гулко отскакивали от стен коридора.

Лени неподвижно стояла на своем месте и невидящим взглядом смотрела вслед уходящей наставнице. В ее голове пульсировала только одна мысль – она будет танцевать на сцене! Через несколько минут она вернулась из своих грез на землю и стала думать, как же сделать так, чтобы о выступлении не узнал отец. «Ах, все утрясется!» –

отмахнулась она тут же от тяжелых мыслей и побежала домой, спеша обрадовать известием мать. В руках она держала охапку выбранных ею танцевальных костюмов – нужно было еще раз все примерить и подогнать точно по фигуре.

Наступил день концерта. Родители Лени в этот день отправились по случайному стечению обстоятельств к друзьям на игру в скат. Все устроилось так чудесно, что на выступлении должен был присутствовать только брат Гейнц. В зале уже собрались многочисленные родные и друзья учениц школы Гримм-Райтер. Лени немного трясло, но не от волнения, а от нетерпения – она стояла за кулисами, гордая и счастливая с чувством, что вот, наконец, сбывается ее мечта! Когда подали знак выходить на сцену, она с достоинством поплыла под музыку, словно делала это всегда. Номера были короткие, но девушка выложилась по полной. Кружась в танце, она ничего не видела вокруг и даже не слышала музыки, двигаясь по сцене по какому-то наитию. Только после того, как раздались оглушительные аплодисменты, она, опьяненная счастьем, немного протрезвела. Отовсюду неслось: «Бис! Бис! Браво!». Лени выдержала паузу и повторила последний номер. Теперь она точно знала, что весь мир будет у ее ног!

Скандал пришел оттуда, откуда его совсем не ждали – знакомый Альфреда Рифеншталя оказался на концерте в зале Блютнера среди публики. Естественно, как только он с ним встретился, то не преминул поздравить со столь талантливой дочерью. Реакция отца была предсказуемой и страшной – он тут же нанял адвоката по разводным делам. Как и всегда, мать, будучи ее сообщницей, тоже попала под раздачу. Лени не могла видеть ее страдания и унижения. Часами плача по ночам в своей комнате, она приняла решение отказаться от своей мечты о сцене. Лени считала, что не вправе делать несчастными маму и брата – ставить под удар жизнь всей семьи. Отец все это время хранил молчание, игнорируя ее присутствие – он часто так делал, когда-то что-то было не по его. Наконец, не выдержав гнетущей тишины, она заговорила с ним сама, умоляя забрать заявление о разводе и дав клятву, что никогда больше не выйдет на сцену.

– Поедешь в Тале, это в Гарце. Там пансион. Решение окончательное и обсуждению не подлежит.

Слова Альфреда Рифеншталя оглушили Лени. Она с ужасом представила, как будет страдать в этом живописном захолустье, вдали от всего и всех. Ее вдруг пронзила ужасная боль в правом боку, она не могла сделать вдох и разогнуться. Схватившись за ребра, Лени с трудом доползла до кушетки и легла. Новый приступ боли заставил ее прижать коленки к подбородку. Несколько минут она стонала, затем впала в забытье. Приступы продолжались несколько дней – желчными коликами Лени страдала уже несколько лет. Видя физические страдания дочери, еще более усугублявшиеся духовными страданиями из-за отказа от сцены, отец тоже страдал, но решил стоять на своем – нет, он не позволит собственной дочери стать одной из этих падших и развратных созданий! Когда Лени в страхе от перспективы быть запертой в пансионе дрожащим голосом со слезами на глазах сообщила отцу, что желает учиться живописи, он несколько смягчился. Уже на следующий день его стараниями Лени была записана на приемный экзамен в Государственную школу прикладного искусства на Принц-Альбрехтштрассе. Конечно, Лени совсем не о том мечтала. Глядя на толпу пришедших поступать вместе с ней, она без энтузиазма прошла в класс. Задание состояло из нескольких рисунков обнаженной натуры, портрета и рисунка на свободную тему. Имея еще со школы отличную оценку по рисованию, Лени без труда прошла испытание. Кроме нее, только один человек справился с экзаменом. Однако никакой радости от того, что ее приняли, девушка не испытывала. Она с тяжелым сердцем ежедневно ходила на уроки, даже не подозревая, какой еще более неприятный сюрприз готовит ей отец. Уже весной 16-летняя Лени оказалась в ненавистном ей пансионе, заботливо выбранном Альфредом Рифеншталем из вороха рекламных проспектов. В заведение «Ломанн» в Тале отец сдал ее директрисе со словами: «Прошу отнестись к моей дочери со всей строгостью. Видите ли, она приехала сюда, чтобы избавиться от глупых фантазий и стремлений стать актрисой. Думаю, здесь она забудет об этом, и Вы, фройляйн Ломанн, всеми силами будете способствовать этому». Лени была не единственной девушкой в Германии, мечтающей стать актрисой, и желанию которой препятствовали родные. Уже скоро Лени свела дружбу со своей соседкой по комнате Гелой Грюэль, дочерью сенатора, сосланной в пансион с той же целью – навсегда забыть о сцене. Впрочем, в заведении, как и в других ему подобных, достаточное время отводилось театру – девушки сами ставили пьесы и сами в них играли. Лени, конечно же, сразу стала звездой – ей все равно было в кого перевоплощаться: в горбунью ли в «Крысолове из Гаммельна», в Фауста в «Сошествии в ад доктора Фауста» или в главную героиню в «Прекрасной Галатее». Кроме того, каждое воскресенье воспитанницам разрешалось ходить в городской театр под открытым небом – там ставился в основном классический репертуар вроде Шиллеровских «Разбойников», «Минну» Лессинга или Гетевского «Фауста». Для Лени и Гелы эти походы были самым желанным, что удерживало их в пансионе. О сцене девушки не только не забыли, но, наоборот, каждое представление с еще большей силой распаляло в них желание стать актрисами. Лени взяла с собой в пансион балетки – она не собиралась терять форму из-за отцовской дури, поэтому ежедневно, с 5 утра до 8, занималась в своей комнате, стараясь, чтобы об этом никто не знал, кроме Гелы. Между тем, день окончания обучения приближался, и девушка вскоре должна была решить, что она будет делать дальше. Все, что она хотела в жизни – танцевать. Ее не прельщали научные исследования, хотя она проявляла живой интерес и к химии, и к астрономии, и к философии, однако смысл для нее был только в танце. Постепенно в ее голове созрел хитроумный план, и она отправила родителям письмо:

«Милые папа и мама! Надеюсь, вы пребываете в добром здравии. Важные обстоятельства вынудили меня написать это письмо. Нет, я здорова и весела, однако, помня обещание, данное тебе, папа, по поводу моей дальнейшей жизни, сообщаю, что приняла наконец-то решение. Прошу тебя отнестись к нему со всей серьезностью. Я знаю, что ты желал бы видеть меня своим доверенным лицом, посему говорю, что я, конечно же, согласна исполнить твою волю и готова стать твоим личным секретарем. Я обещаю, что буду с величайшим рвением исполнять свои обязанности. Однако у меня есть к тебе маленькая просьба, в которой, я, смею думать, ты мне не откажешь. Без танца моя жизнь видится мне горьким бессмысленным существованием, поэтому я молю тебя позволить мне посещать уроки танцев. Я клятвенно обещаю, что никогда больше не выйду на сцену и забуду совсем думать о ней. Уповаю на твою сердечность и доброту.

Горячо любящая вас дочь, Лени».

Теперь оставалось только ждать. Тянулись долгие дни ожидания, пока, наконец, директриса не передала Лени заветный конверт. Дрожащими руками девушка забрала письмо, заперлась в своей комнате и вскрыла его. Пробежав глазами первые строки, у нее перехватило от радости дыхание – отец дал согласие! Да!

Лени считала каждый час до выпуска из пансиона – она радостно

просыпалась и так же радостно засыпала, мечтая снова вернуться в танцкласс. Вскоре обучение было закончено, и она с чемоданом стояла на перроне вокзала. Суматоха, толчея, протяжные гудки поездов, носильщики – Берлин оглушил своим ритмом Лени, проведшую целый год среди высокогорья и зеленых виноградников. На следующий день после возвращения она уже была на работе – на столе ее ждали увесистые тома кассы почтовых сборов. Девушка научилась стенографии, бухгалтерии и машинописи. Отец не мог нарадоваться на дочь – он не только позволил трижды в неделю посещать уроки танцев, но и разрешил участвовать в вечере танца в школе фрау Гримм-Райтер, в зале Блютнера, в том самом зале, с которого и начались неприятности Лени с отцом. В 1921 году имя 19-летней Лени Рифеншталь впервые было официально заявлено в программке выступления, которую она потом хранила у себя до самой смерти. У нее было четыре номера, причем в одном из них она выступала солисткой, исполняя «Вальс-минор». Помимо этого великодушного жеста, Альфред решил поощрить усердно работавшую дочь и записал ее в школу тенниса при Берлинском конькобежном клубе. Она проводила на кортах многие часы и вскоре стала делать первые успехи. В это же время произошла одна судьбоносная встреча, определившая многое в жизни девушки. Как-то перед тренировкой она сидела в дамском гардеробе, уже одетая в форму: легкое белоснежное платье из хлопка, доходившее до колен. На голове ее была повязана атласная блекло-синяя лента, цвет которой очень шел к ее пышным медным волосам. Неожиданно дверь отворилась, и в проеме показался широколицый симпатичный мужчина. Он надолго задержал взгляд на Лени, бесстыдно рассматривая ее ноги. Девушка слегка смутилась, но мужчина продолжал гипнотизировать своими большими и серыми, с поволокой, глазами. Затем дверь так же внезапно захлопнулась. Лени почувствовала огромное облегчение, хотя возникшее напряжение не исчезло и жгло ее изнутри, доселе неизвестным ей огнем.

Однажды на корте клуба во время заключительной игры лучших теннисистов Германии она узнала в одном из них – Отто Фроитцгейме, многократном чемпионе – того самого человека, приведшего ее в гардеробе в такое замешательство. Лени уже была наслышана о нем – в клубе часто говорили о его бесчисленных любовных похождениях, настолько же часто, насколько говорили о его великолепной игре. Девушка решила избегать общения с ним – шлейф славы распутного ловеласа пугал ее.

Лени продолжала заниматься теннисом. Летом семья выехала в Бад-Наухайм, куда отец обычно ездил один лечить сердце. В этот раз было решено посетить курорт всем вместе. В Бад-Наухайме не оказалось бального зала, зато был теннисный корт, так что единственным развлечением Лени стал теннис. Во время одной из игр она вдруг присела на землю от дикой боли, скрутившей тело, и упала навзничь. Приступ был настолько сильным, что девушка каталась по земле, бессвязно мыча, и вскоре потеряла сознание. Ее партнер по игре на некоторое время растерялся, а затем бросился со всех ног к административному зданию за помощью. Лени пришла в себя в больничной палате. Сознание было слегка затуманенным, но к ее удивлению жгучая боль в боку ушла. Она даже пощупала свои ребра, желая удостовериться в том, что боли больше нет. Ее рука скользнула по рубашке и нащупала бинты. Лени оторопела. На краю кровати сидела обеспокоенная мать с нервно зажатым в руке носовым платком.

– Мамочка, ну что ты?! Не плачь! Со мной же все в порядке! Ведь правда?! – спросила Лени.

– Да, дорогая! Прости, прости! Вот, смотри! – и она указала на прикроватный столик. Лени увидела горстку гладких, словно отполированных, желто-зеленых камней, похожих на самоцветы. Два из них были величиной с грецкий орех.

– Тебе удалили желчный пузырь, милая, – со слезами на глазах проговорила Берта.

– Мамочка, ну и здорово! Значит, он у меня больше никогда не заболит! – приободрила ее Лени. Тут ее взгляд упал на стул, стоящий неподалеку от входной двери. Она приподнялась с подушек, чтобы получше разглядеть сидящего на нем человека, и, узнав, обомлела – это был Вальтер Лубовски! Уж кого, кого, но только не его ожидала здесь и сейчас увидеть Лени! Вальтер, с которым Лени познакомилась на катке на Нюрнбергштрассе, был в нее чрезвычайно влюблен. Иначе, как объяснить, что он согласился участвовать в дерзкой шутке, стоившей ему отношений с отцом. Как-то раз Лени и ее подруга Алиса уговорили Вальтера придти на урок физкультуры в женском наряде. Юноша раздобыл светлый парик, платье, нацепил серьги и в таком виде отправился в школу. Новая учительница физкультуры подвоха не заподозрила, удивляясь лишь силе ученицы, которая лихо упражнялась на перекладине. Подружки еле сдерживали смех. После уроков они, взяв под руки Вальтера, отправились с ним в таком виде в кафе «Мирике», что на Ранкештрассе, рядом с церковью. Девушки заказали мороженое, однако случилась неприятность – когда Вальтер решил рассчитаться с официантом за заказ, то машинально полез в карман брюк, подняв при этом подол своего платья. Взору официанта предстали волосатые ноги юноши. Несколько секунд все молчали, а затем Вальтер и девушки бросились врассыпную, так и не заплатив. Официант растерянно смотрел вслед убегавшим, и даже не смог закричать, чтобы их остановили – настолько выходка молодежи поразила его. Позже Вальтер рассказал, что отец нашел в его спальне парик и платье и, решив, что он трансвестит, с позором прогнал непутевого отпрыска из родительского дома. Теперь Лубовски сидел в палате Лени, которая чувствовала некоторую вину перед ним за детскую шалость, за которую Вальтер заплатил весьма высокую цену. Влюбленный юноша приходил навещать идущую на поправку больную ежедневно и подолгу сидел, шепча ее имя. Девушку такая настойчивость, не подкрепленная никакими намеками или обязательствами с ее стороны, начинала понемногу раздражать. Она с нетерпением ждала выписки. Ее забрали домой через неделю. К удивлению Лени они поехали не на Йоркштрассе, а в Цойтен, где отец купил особняк с садом. Участок выходил на Цойтенское озеро, так что восторгу девушки не было предела – она так любила грести на лодке! И даже то обстоятельство, что до Берлина теперь приходилось добираться по два часа, никак не умаляло достоинств отцовского приобретения.

Между тем, тучи в семейном гнезде сгущались. Альфред Рифеншталь день ото дня становился все мрачнее и вскоре и вовсе перестал разговаривать с родными. Одним тихим вечером стала ясна причина его недовольства – отец закатил грандиозный скандал, крича на весь дом о том, что Лени его обманывает, что она работает его помощницей только для того, чтобы ввести его в заблуждение, что она не оставляет надежд выйти на сцену. Ах, как же он был страшен в гневе!

Он кричал и не мог остановиться, распаляя сам себя. В конце концов, он яростно изрек: «У меня больше нет дочери!». Уже в следующую секунду Лени, возбужденно слушавшая его ругань, сорвалась с места и бросилась в комнату. Ее попыталась удержать плачущая мать, но девушка вывернулась из ее объятий, мгновенно собрала вещи в чемодан и побежала на вокзал. На станции Лени с некоторым облегчением удостоверилась, что за ней нет погони, и поехала к бабушке в

Берлин-Шарлоттенбург. Та приняла ее с пониманием. Лени лежала ночью в кровати с открытыми глазами и лихорадочно представляла, как она будет сама теперь зарабатывать, не будет зависеть от отца и все же докажет ему, что из нее получится великая танцовщица. Между тем, отец, увидев такую решимость дочери – она готова была уйти из дома, только чтобы быть на сцене, и даже не бросилась умолять о прощении – принял весьма разумное решение. Уже на следующий день Лени вернулась с посланным за ней слугой домой. Отец встретил ее с грозным видом, сказав:

– Твое упрямство, Лени, похоже, перешло тебе в наследство от меня. Учти, я только ради твоей несчастной матери соглашаюсь на эту авантюру.

У девушки сильнее застучало сердце, она нетерпеливо ловила каждое слово.

– У тебя нет никакого таланта и тебе никогда не быть звездой, но я позволю тебе учиться танцам, чтобы ты потом не говорила, что я испортил тебе жизнь. Ты будешь учиться у лучших педагогов, и … Посмотрим… Затем отец сдавленным голосом произнес:

– Надеюсь, мне не будет стыдно за твое имя на афишах.

С этими словами он велел Лени собираться, и уже через несколько минут отец и дочь ехали в электричке к Евгении Эдуардовой, знаменитой солистке из Мариинского театра, преподававшей тогда в Берлине.

Лени добилась своего – теперь она могла заниматься балетом с разрешения отца, не таясь. И хотя в 19 лет уже довольно поздно было начинать карьеру балерины – в классе Эдурдовой все девушки, как и положено, занимались с 6-7 лет – Лени бросила все силы и рвение на то, чтобы уже через несколько месяцев танцевать на пуантах, а уже через год стать одной из лучших учениц. Ранним утром она вставала и ехала вместе с отцом в Берлин, занималась в балетном классе, затем обедала у дяди, спала два часа и ехала в школу немецкой танцовщицы и педагога Ютты Кламт на уроки характерного танца, а вечером вместе с отцом возвращалась в Цойтен. Во время этих поездок Лени стал вдруг преследовать невесть откуда узнавший о ее переезде в Цойтен Вальтер Лубовски. Он садился в купе прямо напротив Лени – весь в черном и в солнцезащитных очках в придачу – и безмолвно смотрел на нее. Альфред Рифеншталь не был с ним знаком, но от его внимания не ускользнул странный юноша, садившийся всегда в купе, в котором он ехал вместе с дочерью. Лени назойливый поклонник начал надоедать. Напряжение, росшее с каждым днем, разрешилось однажды зимним холодным вечером. У Рифеншталей гостила подруга Лени Герта. Отец и дочь играли в бильярд, а Герта беседовала с матерью. В одиннадцатом часу родители, пожелав подругам спокойной ночи, поднялись к себе в спальню. Герта с Лени решили еще немного поболтать у камина, который так уютно потрескивал. За окном свистела дикая метель. Внезапно в дверь постучали. Девушки испуганно переглянулись. Стук повторился.

– Лени, давай откроем!

– Герта, я лучше позову отца. Бог знает, кто это может быть!

– Лени, открой, пожалуйста, это я, – донесся с той стороны жалобный голос.

Подруги тотчас же распахнули дверь и закрыли лицо руками от ворвавшегося в теплый дом леденящего ветра. Лени приоткрыла глаза и с ужасом увидела стоящего перед ней в снежном облаке Вальтера Лубовски. Он был весь синий от холода и с трудом мог говорить. Сколько же он простоял под дверью?! Девушки втащили юношу в дом.

– Что же делать?! Если отец узнает – он меня убьет!

– Лени, но ведь на улице такая стужа! Он же погибнет! Давай его спрячем! – придумала Герта.

– Ах, какой же дурак! – шепотом восклицала Лени. Вместе с Гертой они повели незадачливого поклонника в спальню, где раздели и укрыли одеялами.

– Подожди, я сейчас сделаю чай, – Герта вернулась со стаканом и медленно вливала горячий чай в рот Вальтера. Сам он не мог ни пить, ни говорить, только стонал и метался по кровати. Через некоторое время наступила тишина.

– Кажется, уснул, – прошептала Герта. – Что же дальше делать?

Девушки перешли в соседнюю комнату, чтобы ненароком не разбудить Вальтера. Тут из спальни снова послышались стоны.

– Ох, ну вот опять! Сейчас точно отец услышит!

– Ах, Лени, что это?! Кровь?! – в ужасе спросила Герта. По белоснежному одеялу, которым был укрыт Вальтер, быстро расползалось ярко красное пятно. Правая рука его безвольно висела и с нее тонким ручейком стекала кровь. На полу уже образовалась небольшая лужица. Вальтер вскрыл себе вены и потерял сознание.

– Идиот! – в ярости шептала Лени, перевязывая юноше руку разорванным полотенцем.

– Вот это чувства! – усмехалась Герта, прикладывая к груди и лицу Вальтера холодные компрессы.

– Герта, прекрати издеваться надо мной! – зашипела на нее Лени. – Я уже не знаю, как от него отвязаться!

Подруги, не смыкая глаз, до самого утра не отходили от кровати безумца, время от времени продолжавшего стонать. Утром они перетащили его в соседнюю комнату, спрятали под кушетку и вытерли все следы крови. Лени подождала, пока встанет отец и начнет собираться на работу. Ему она сказала, что они поедут в Берлин вместе с Гертой. Когда он уехал, она помчалась к матери с рассказом о ночном происшествии. Опаздывающая на уроки девушка попросила мать вызвать врача и отвезти Вальтера в больницу, а сама вызвалась сообщить об инциденте его братьям и сестрам. Вальтера увезли. Он поправился. Лени видела его потом лишь несколько раз, уже после войны.

Глава 4

Первая любовь

Пылкие чувства Вальтера не смогли растопить сердце Лени. Как правило, объект для своих воздыханий она выбирала сама. Вообще же, воспитывалась она в пуританских правилах и страшной строгости. В семье не то, что о сексе, даже о физиологии запрещалось говорить! Девушка долгое время не знала, что после поцелуя не бывает детей, и обо всех тонкостях этой сферы жизни она услышала от своей школьной подруги Алисы, дочери владельца ресторана «Красный дом» на площади Ноллендорфплац. Между тем, по мере взросления Лени замечала, что мужчины смотрят на нее с интересом. Отец свирепел от ярости, когда некоторые из них провожали миловидную и безупречно одетую Лени взглядом. Однако любовные переживания не так сильно ее увлекали. Нет, конечно, она влюблялась, но чувства эти были исключительно платонические, и, конечно, девушка была не готова запятнать честь семьи сомнительными связями. До 21 года – того момента, как ей было разрешено выходить в свет и жить отдельно от родителей – ее увлечения можно было пересчитать по пальцам. Знакомиться с молодыми людьми ей категорически запрещалось. Юная Лени целых два года украдкой боготворила одного молодого человека, которого увидела случайно на оживленной Тауэнцинштрассе. Объект желаний никогда так и не узнал о чувствах девушки, а она каждый день после уроков проходила по улице от площади Виттенберга до церкви кайзера Вильгельма в робкой надежде на встречу.

Еще одним увлечением Лени стал известный в Берлине жокей Отто Шмидт. Альфред Рифеншталь редко пропускал бега и с удовольствием играл на скачках. Иногда Лени позволялось вместе с матерью сопровождать отца в Груневальд. Так как ставки делать девушка не могла, да и не хотела, то все внимание устремляла к лошадям и жокеям. Отто в своей форменной рубашке в белую и голубую полоску часто смотрел на старте, где толпилась шумная и возбужденная публика, на

зачарованно глядящую на него снизу Лени. Она несколько раз пытала подругу Герту, с которой иногда отправлялась на ипподром, действительно ли Шмидт смотрит на нее или же она выдает желаемое за реальность. Герта утвердительно кивала в ответ – она тоже видела, как жокей устремлял благосклонный и пристальный взгляд на ее хорошенькую подругу. Лени боялась поверить Герте, да и самой себе, однако решила действовать наверняка. Ей очень хотелось понравиться Шмидту, хотелось, чтобы он оценил ее красоту и ум. Она даже изучила родословную всех хороших скакунов, а также историю конных заводов – в специальной тетрадке Лени составила кучу таблиц и знала все наизусть. Набравшись смелости, девушка решила познакомиться со Шмидтом сама. Несколько раз она пыталась с ним заговорить, но он был смущен таким дерзким напором со стороны юной прелестницы, поэтому предпочитал отмалчиваться. Тогда Лени решила взяться за дело с другой стороны. Еще один популярный жокей – Растенбергер – не в пример Отто был очень общительным и открытым, а, кроме того, он тоже заметил хорошенькую фройлян, восхищенно смотрящую на лошадей. Лени заговорила с ним о животных, их родословной, чем повергла жокея в подлинное изумление. Девушка с невозмутимым видом перечислила всех родителей и прародителей лошадей, на которых он выступал. Такой блестящий ход не мог не произвести на Растенбергера впечатление, и он пригласил Лени на свидание. После обеда девушка пришла на место встречи в ресторан на Фридрихштрассе. Растенбергер уже ждал ее, он проводил Лени наверх по узкой лестнице в отдельный кабинет. Смутные подозрения стали ее одолевать уже на пороге комнаты. Когда они вошли, сомнений у нее не осталось – все в кабинете, включая ковры, скатерть, шторы, было красного цвета. Лени, впрочем, решила не отступать от намеченной цели – познакомиться с Отто через Растенбергера – и подумала, что сможет выпутаться. Жокей не стал откладывать то, зачем позвал девушку, в долгий ящик, и, чокнувшись с ней бокалом, попытался ее приобнять. Лени опешила от такой скорости развития событий и громко выпалила:

– А знаете, ведь я кузина Отто Шмидта! Представляете, какой бы был для него сюрприз, если бы вы провели меня к нему!

Но Растенбергер, распаленный присутствием молодого семнадцатилетнего тела, не обращал никакого внимания на ее слова, он настойчиво притянул ее за плечи и попытался поцеловать. В планы Лени такой поворот событий никак не входил, поэтому девушка отчаянно вырвалась из цепких объятий мужчины и бросилась на улицу. Растенбергер бежал вслед за ней. Она приостановилась на пороге ресторана, соображая, как же бежать дальше по улице – ведь начавшийся неожиданно дождь шел стеной, но тут на нее с кулаками набросилась какая-то женщина, оскорблявшая и поносившая ее на чем свет стоит. Видимо, это была фрау Растенбергер, которой рассказал о свидании мужа какой-то «добрый» человек.

В 21 год Лени получила предложение руки и сердца. Дело обстояло так: в июле 1923 года девушка с позволения родителей поехала вместе с Гертой в летний лагерь школы танцев Ютты Кламт. Предполагалось, что занятия будут проходить в каком-нибудь из городков на живописном Боденском озере. Лени впервые ехала куда-то одна, поэтому радости ее не было предела. Впереди маячили увлекательные приключения самостоятельного путешествия, но с самого начала что-то не задалось: на перроне в Ульме некая дама сообщила подругам, что фрау Кламт заболела, поэтому занятий не будет. Девушки очень огорчились, но решили все же не упускать возможности покататься одним и остановились в Линдау, сняв у некоего профессора комнату. Родителям решили об отмене курса танцев не сообщать. Между тем, на следующий день в Германии произошла денежная гиперинфляция. Деньги обесценились. В магазинах по несколько раз на дню менялись цены, а за два-три дня они вырастали вдвое. Профессор разрешил девушкам не платить за жилье, однако Лени с Гертой нужны были деньги – у родителей они решили помощи не просить, опасаясь, что придется вернуться домой. Как-то на улице подруги встретили знакомых художников Вилли Иеккеля и Нушку, заехавших в Линдау на пару часов в поисках денег. Они пригласили девушек с собой на дачу в Гунцесриде в Алльгойских Альпах, где все вместе провели несколько сказочных дней. Там же они познакомились с каким-то торговцем, у которого был автомобиль. Мужчина как раз собирался ехать в Штутгарт. Лени упросила его научить ее водить машину и вместе с Гертой они поехали на его автомобиле, несмотря на то, что обратные билеты на поезд были со станции в Линдау, а денег у них не было.

Не доехав до Штутгарта, машина под управлением Лени попала в аварию. К счастью, никто не пострадал, правда, деньги на обратный путь пришлось занимать у торговца. Когда девушки вернулись домой, то обнаружили, что их родители до сих пор в отъезде – не долго думая, они решают поехать отдохнуть на Балтийское море. Девушки много купались и загорали, Лени каждый день тренировалась на пляже, чем несомненно привлекала внимание отдыхающих. Одним из наблюдателей за ее экзерсисами на пляже стал некий молодой темноволосый человек. Он представился Лени Гарри Зокалем из Инсбрука и сделал ей несколько комплиментов по поводу танцев. Гарри вызвался предложить девушке помощь в организации ангажемента в городском театре Инсбрука, сообщив, что является в некотором роде продюсером – просто у него есть деньги. Лени уклончиво ответила, что для того, чтобы выступать, ей еще нужно много учиться. Мужчина же решил воспользоваться моментом знакомства и пригласил обеих девушек в рыбный ресторан. Гари галантно вел себя с подругами, одинаково оказывая им внимание, и с тех пор они стали закадычными друзьями. Одно время Герта, было, им увлеклась, но скоро стало ясно, что он предпочитает Лени, которой он и сделал предложение в последний день перед ее отъездом. Девушке он нравился, однако взаимностью она ответить не смогла бы, о чем прямо и сообщила опечаленному Зокалю. Впрочем, от ворот поворот такому поклоннику, который мог бы пригодиться ей в будущем, Лени тоже, видимо, давать не стала, поэтому твердого «нет» не сказала, чем дала ему надежду добиваться ее и дальше. Похоже, Лени любила мужчин, которые чего-то достигли в жизни, а не просто, подобно Зокалю, имели счет в банке. Например, 39-летний теннисист Отто Фротцгейм казался девушке удачной кандидатурой, несмотря на то, что она прекрасно знала о его славе победителя на амурном фронте. Лени решила во чтобы то ни стало расстаться с невинностью, которую до сих пор благоразумно хранила и которая начинала ее понемногу тяготить, в объятиях Фротцгейма – олимпийского чемпиона 1908 года по теннису, с которым она в дамском гардеробе обменялась лишь мимолетным взглядом. Девушка всегда напролом шла к поставленной цели, и, как правило, всегда добивалась того, чего хотела. Итак, Лени решила пойти по уже однажды испробованному ею пути и завязать знакомство через друга Отто Гюнтера Рана, питавшего, ко всему прочему, пылкие чувства к хитрой чаровнице. От него она узнала, что Фротцгейм теперь живет в Кельне, где занимает пост заместителя начальника полиции города, однако бывает в Берлине дважды в месяц. Лени упросила Рана поговорить с Фротцгеймом и

устроить им свидание. Через несколько недель от теннисиста пришел положительный ответ с предложением нанести ему визит в его квартиру на Раухштрассе. Предложение, надо заметить, недвусмысленное. Лени посоветовалась со своей подругой Алисой, давно искушенной в любовных делах, да и давно уже замужней. Решено было отправить Лени на свидание в красивом нижнем белье, и Алиса одолжила ей свой черный кружевной гарнитур из тонкого шелка. Во всеоружии Лени поднялась по мраморной лестнице и позвонила в дверь. Дверь открыл Отто, он был все так же хорош, как и два года назад, когда она его видела. Те же огромные глаза с тяжелыми веками, делающими взгляд таким загадочным и гипнотизирующим. Он протянул ей руку:

– Фройляйн Лени, входите, рад знакомству. Позвольте помочь, – он снял с нее черное бархатное пальто с опушкой из искусственного горностая и проводил в комнату.

– Чай, кофе?

– Чай, пожалуйста, – тихо произнесла смущенная Лени. Она опустилась в удобное мягкое кресло и оглядела комнату. Посредине стоял большой круглый стол из темного мореного дуба и четыре кожаных стула. Рядом с ее креслом возвышались книжные шкафы со стеклянными дверями, тут же стояла небольшая кушетка с кучей подушек и тумбочка с граммофоном. На стенах – обои с крупными серо-голубыми цветами. Мягкое приглушенное освещение создавало весьма интимную обстановку. Напряжение Лени немного поутихло. Отто неслышно вошел и подал девушке чашку свежезаваренного чая. От его пристального взгляда сердце ее вновь затрепетало, и она решила нарушить молчание первой:

– Я так рада, что вы согласились встретиться со мной. Я давно хотела с Вами познакомиться. Вы не представляете, как я обожаю теннис! – с улыбкой проговорила Лени.

– Правда? Да, я тоже очень его люблю, – засмеялся Отто. – Очень польщен Вашим вниманием – всегда приятно, когда к тебе проявляют интерес такие красивые женщины, – и он многозначительно оглядел ее, от чего у Лени сердце в груди замерло на мгновение. Мужчина удовлетворенно улыбнулся, остановив взор на ногах девушки, которые не скрывало модное изумрудное платье.

– А чем вы занимаетесь?

– О, я собираюсь стать танцовщицей. Сейчас я учусь у русской балерины Эдуардовой – она просто прелесть!

– В таком случае, может быть, Вы любезно продемонстрируете свое умение прямо сейчас? – мягким глухим голосом спросил Отто, направляясь к граммофону.

Лени как сомнамбула повиновалась его пригласительному жесту, и они начали двигаться под музыку танго. На повороте Отто внезапно поднял ее вверх, и в следующее мгновение она уже оказалась на кушетке. Мужчина проворно стянул с нее трусики и стремительно овладел, не размениваясь на сантименты. Лени представляла себе все совсем иначе. Трудно вообразить, какое ее постигло разочарование, когда после нескольких минут соития, Отто бросил ей полотенце со словами:

– Ванная там. Можешь помыться.

Лени, едва сдерживая слезы, пошла в ванную и разрыдалась там. Вернувшись, она застала Отто уже одетым.

– Так, у меня встреча. Вот тебе деньги, на случай если забеременеешь.

Лени обескуражено смотрела на его протянутую руку и вдруг вырвала банкноту из рук и разорвала ее в клочья, отчаянно закричав:

– Ты – чудовище! – и выбежала за дверь, сотрясаясь от рыданий. Девушка долго и бесцельно блуждала по улицам туманного Берлина. От унижения ей не хотелось дальше жить. У канала Ополчения она неподвижно простояла несколько часов, пока в ее голове не созрела идея написать обидчику гневное письмо о растоптанной любви и предательстве. Вернувшись домой, она села за стол и тем же вечером отправила Фротцгейму послание о том, как цинично, всего за несколько минут, он погубил ее любовь и невинность. В тишине комнаты раздавался яростный скрип ее перьевой ручки, которой она писала письмо на бумаге с вензелем. Как он мог?! Да кто он такой, что позволяет себе так с ней обращаться?! От переполняющих ее эмоций у нее разболелась голова, она небрежно запечатала конверт и быстрыми шагами спустилась по лестнице в прихожую. Там она оставила его на подносе для почты – утром письмо должна была забрать прислуга. Лени обессилено легла на кровать и тотчас же провалилась в тяжелый сон.

Глава 5

Первый успех

– Фрау Якоб, Вы меня слышите? Пора на прогулку! – донесся откуда-то издалека, словно сквозь пелену, мелодичный женский голос. Лени, неподвижно застывшая на своей кровати, даже не шелохнулась. Вновь и вновь она вспоминала свою неудачную первую любовь, и, казалось, это было для нее своеобразным изощренным удовольствием. Снова и снова она перебирала в памяти эти долгие часы отчаяния и душевной боли, которые доставил ей Отто Фротцгейм. Ее руки, что есть мочи, сжимали край одеяла. Медсестра остановилась перед ней на мгновение, затем сочувственно покачала головой, нагнулась и попыталась разжать посиневшие от напряжения пальцы. Лени вдруг сделала глубокий судорожный вздох, как будто долго находилась под водой, и уставилась непонимающим взглядом на склонившуюся над ней женщину.

– Все хорошо, фрау Якоб. Не волнуйтесь! Все хорошо. Пожалуйста, идите в парк. Пора на прогулку, – и ласково взяв Лени под локоть, она повела ее к двери.

Лени нехотя повиновалась сестре, хотя сейчас больше всего ей хотелось куда-нибудь спрятаться, забиться в угол, чтобы никто ее не беспокоил. От таблеток постоянно кружилась голова, и дико хотелось спать. Она прошла по усыпанной гравием и мягко шуршащей под ногами дорожке в парк, разбитый перед психиатрическим отделением клиники, и вяло опустилась на деревянную скамейку. Светило утреннее неяркое солнце, рисуя на земле причудливые пестрые тени. В воздухе разливалась прохлада и свежесть нового дня. За высаженным вдоль главной аллеи парка кустарником виднелись розетки нежно коралловых и кроваво-красных георгинов, чуть склонившихся к земле под тяжестью крупных резных цветков. Где-то высоко в серых, словно покрытых слоем пыли, стволах буков громко щебетали птицы. Чистый воздух помог Лени немного прийти в себя, сознание ее просветлилось. Воспоминания уже не так сильно терзали ее измученную душу. Устремив взгляд на георгины, она внезапно отчетливо увидела перед собой огромный букет пунцовых роз, которые прислал ей потом, после ее письма, Отто вместе с запиской, в которой просил прощения и признавался в любви. Лени, уже уехавшая к тому времени в Дрезден для прохождения курса танцев в школе фрау Мари Вигман, не думала, что мужчина, так глубоко ее задевший и обидевший, вновь появится в ее жизни. Девушка сняла в гостинице небольшой зал, где пробовала ставить танцы, родившиеся в ее душе под впечатлением печальных переживаний. Она пыталась с головой уйти в работу. Когда портье принес ей записку и букет, она несколько минут стояла, как громом пораженная, и, наконец, осознав произошедшее, бросилась целовать его письмо. Прижав к груди багряные розы, она заперлась в своей комнате и проплакала остаток дня. Он приехал через несколько дней и был таким кротким и нежным, умолял простить его, говорил, что ничего не знал о ее любви. Лени поверила ему, полностью отдавшись в его власть, но когда с каждым следующим визитом стала замечать все чаще и чаще появляющееся у Отто пренебрежение к ее свободе, к ее желаниям и

стремлениям, то ее начали посещать мысли о разрыве отношений. Мать, узнав о ее связи с Фротцгеймом, такой выбор не одобрила, но виной тому была большая разница в возрасте, а не тянущаяся за теннисистом слава покорителя женских сердец – этого Берта Рифеншталь, к счастью, не знала. Кроме того, теперь Лени решила более серьезно заняться своей карьерой и, отказавшись от занятий в Дрездене, снова вернулась в Берлин к Эдуардовой. Она не пропускала ни одного выступления тогдашних звезд сцены Нидди Импековен, Мари Вигман или Валески Герт, старалась часто посещать Дворец кронпринца с выставленными там современными художниками и скульпторами. Интересовалась живописью Кандинского, Франца Марка, Сезанна, Дега и, конечно, Ван Гога. Ее репетиции становились все продолжительнее и напряженнее – ежедневно она занималась по нескольку часов, к вечеру падая в изнеможении. Очень кстати на горизонте снова появился Гарри Зокаль, который снова предложил Лени свою помощь в организации танцевального вечера с ее участием – на этот раз она решила воспользоваться его услугами. За один доллар он арендовал помещение в Мюнхене и оплатил рекламу – этот вечер должен был стать как бы репетицией к главному событию: выступлению в Берлине, которое финансировал сам Альфред Рифеншталь. Да, да, ее отец, так не веривший в нее, самолично договорился об аренде зала Блютнера!

23 октября 1923 года Лени вышла на сцену в Мюнхене. Зрителей было совсем немного, да и те пришли по контрамаркам, так что в финансовом отношении концерт был провальным, однако девушка была счастлива танцевать и перед такой малочисленной публикой. Сбывалась ее мечта! Она с трудом дождалась первых звуков музыки и мгновенно выпорхнула на сцену. Лени исполнила несколько номеров – «Вальс-каприс» «Летний танец», «Этюд, навеянный гавотом» – в конце зрители уже пересели со своих мест на первые ряды и шумно аплодировали. На следующее же утро в городских газетах появились первые заметки о восходящей звезде Лени Рифеншталь, пророчившие ей грандиозный успех.

27 октября состоялся концерт в Берлине. В качестве одного из гостей на нем присутствовал Макс Рейнхардт – известнейший театральный режиссер и продюсер. В этот раз зал был полон, хотя Лени волновал лишь один зритель, сидевший в 7-м ряду – ее отец. Только для него одного она танцевала сегодня. Танцевала, как никогда до этого. На черном фоне сцены она, в серебристом трико и накинутом на плечи шифоновым бирюзовым отрезом, повторявшим ее малейшее движение, казалась фантастическим созданием. Закончив выступление, Лени вышла на поклон и обомлела – ей стоя аплодировал весь зал. Оглушительными овациями публика проводила ее за кулисы. Лени торжествовала. Через некоторое время в гримерку к ней постучался взволнованный отец. Девушка, несмотря на адскую усталость, встретила отца в радостном возбуждении, ей не терпелось знать его реакцию.

– Лени, ты была чудесна! Теперь я в тебя верю, – растроганно произнес Альфред Рифеншталь и крепко поцеловал упрямую дочь, обняв за плечи. Лени спрятала за его спиной довольную улыбку:

– Да, папа, теперь ты можешь мной гордиться, правда?

В машине по дороге домой Лени ехала с закрытыми глазами. Перед ее внутренним взором стояла сцена, где она кружилась, чуть ли не паря в воздухе, в танце. В ушах не стихал звук аплодисментов, а по лицу блуждала тихая счастливая улыбка. Да, теперь она была по-настоящему счастлива!

Берлинские газеты наутро пестрели восторженными заметками о новом открытии – фройляйн Лени Рифеншталь. Была в статьях и критика ее выступления, отмечалось, что пыл и амбиции, с которыми танцовщица бралась за номера, не всегда соответствовали ее техническим возможностям. Впрочем, Лени выхватывала из череды букв только те абзацы, где строгие критики пели ей дифирамбы, сравнивая ее стиль с откровением и называя ее великой танцовщицей, рождающейся раз в тысячу лет.

Со всех сторон сразу посыпались многочисленные предложения ангажемента. Окрыленная успехом девушка без разбора соглашалась выступать в любых городах и на любых сценах. Теперь на нее приходили полные залы почитателей. Шесть вечеров она танцевала по приглашению Рейнхардта в его Немецком театре, и несколько выступлений состоялось в его же Камерном театре. Затем весь ноябрь, декабрь и январь Лени вместе с матерью провела на гастролях в Германии – Франкфурт, Кельн, Лейпциг, Дрезден, Дюссельдорф, Штеттин, Киль; в Швейцарии, Австрии и Чехии – и везде ее ждало признание и шквал заслуженных аплодисментов. За каждый концерт она получала 500—1000 новых марок, что по тем временам было огромной суммой. Жизнь ее завертелась как в калейдоскопе. Фантастический ритм работы заставлял выкладываться на репетициях между выступлениями, а на сцене она танцевала одна, исполняя подчас по 14 номеров. В антракте Лени в полном изнеможении и, обливаясь потом, падала на кушетку, не в силах издать ни звука. Но, как и прежде, все, что она хотела дальше в своей жизни – это танцевать. Ее не смогли прельстить даже предложения сняться в кино, хотя девушка была очарована кинематографом с 10 лет. Отвергнуть, однако, одно из предложений было особенно трудно: Артур Робинсон видел ее в главной роли – танцовщицы – в фильме «Пьетро-корсар». За роль предлагался сумасшедший гонорар в 30 тысяч марок. Лени согласилась сняться в пробной сцене, но потом с тяжелым сердцем все же сказала «нет».

В феврале 1924 года поступило предложение о гастролях в Цюрихе, Париже и Лондоне. Мать не смогла сопровождать дочь, и Лени отправилась в поездку вместе с подругой Гертой. В Цюрихе объявился Гарри Зокаль, предложивший встретиться. Его номер в гостинице оказался по соседству с номером Лени. Однажды поздно вечером Гарри постучал в ее дверь.

– Лени, нам нужно поговорить.

– Ах, Гарри. Я совершенно выбилась из сил. Твой разговор не может подождать до завтра?

– Лени, нет, мне нужно с тобой обязательно поговорить, – все настойчивее стучал Гарри.

– Гарри, я, правда, очень устала. Поговорим завтра, хорошо?

– Черт возьми, Лени! Я больше не могу! – внезапно он яростно забарабанил кулаками в дверь. – Ну, просто посиди со мной в номере!

– Гарри, пожалуйста, будь благоразумен, я ведь никогда не смогу сделать тебя счастливым!

– Ты должна-должна открыть мне! – срывался он на крик. – Я хочу поговорить! Если ты не откроешь мне, я… я не знаю, что сделаю! Я застрелюсь! Лени!

Девушка в ужасе молчала, боясь, что любое ее слово только сильнее распалит охваченного страстным желанием обладать ею Зокаля. Он еще несколько минут стучал в дверь, уговаривая ее открыть ему, но она осталась непреклонной. Когда в коридоре воцарилась тишина, Лени осторожно повернула замок и выглянула – Зокаля нигде не было. На цыпочках она спустилась вниз, в номер Герты, и осталась там до утра. В 11 в дверь снова постучали – швейцар принес записку с извинениями от Гарри: «Обещаю впредь больше не досаждать своим назойливым вниманием. Все, что я хочу – это доставлять тебе радость, подтверждением чему служат твои гастроли в Париже и Лондоне…». У Лени потемнело в глазах. Значит, все эти приглашения выступить – всего лишь услуга со стороны Гарри?! Значит, вся ее гордость от того, что она станет первой немецкой танцовщицей, выступающей

после войны в Париже, беспочвенна?! Боже, какое разочарование! Девушка дрожащими от возмущения руками продолжила читать сообщение Зокаля: «Так как у тебя нет одежды, чтобы достойно выглядеть, я распорядился доставить несколько вещей сегодня в гостиницу. Выбери то, что понравится…». И словно по мановению волшебной палочки в дверь снова постучали и посыльный внес полную охапку меховых манто. Лени стояла в совершенном изумлении. Квитанции пришлось подписать Герте. Глядя на сказочные меха, Лени с отвращением представляла, что если она примет предложение Зокаля, ей придется прикидываться влюбленной. Нет, этого она не могла вынести!

– Герта, мы едем в Берлин!

Подруга удивленно посмотрела на нее, но допытываться о причинах такого поспешного решения не стала. На прощание Лени оставила Зокалю записку: «Гарри, большое спасибо за все, что ты сделал для меня. Я очень тронута. К сожалению, не могу принять твое предложение. Надеюсь, это не обидит тебя, и мы сможем остаться хорошими друзьями. Лени».

С облегчением Лени покинула гостиницу и уже в поезде призналась до сих пор молчавшей Герте:

– Ты не представляешь, какое счастье снова стать свободным человеком!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (http://www.litres.ru/emma-vildkamp/lubovnica-furera-2/?lfrom=931425718) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.